У югославов есть одна прекрасная пословица. О человеке очень любимом и почитаемом, о хорошей книге или удивительном предмете искусства часто говорят, что их «держат, как каплю воды на ладони». Пусть капля невелика, зато как она дорога жаждущему в знойный день. И все-таки прежде, чем ее выпить, он полюбуется игрой солнечных лучей в чистой и прозрачной ее сути.

С такой каплей хочется сравнить небольшое по объему, но очень значительное для культуры югославских народов творческое наследие словенского писателя Цирила Космача (1910–1980). Подобно капле воды, написанное им отражает исторические судьбы Югославии, отражает то, что волновало и продолжает волновать европейскую интеллигенцию. Космач принадлежит к тем писателям, которых критика недаром называет сыновьями своего времени. Гуманистическая направленность произведений словенского прозаика, его пронзительная чуткость к любому страданию, столь же пронзительная нетерпимость к вражде и насилию, лиризм в сочетании со стремлением к строгому следованию правде жизни, грустный юмор, иногда скепсис, тоска и сменяющая ее вера в конечную победу добрых сил — все это выражено в лаконичных, строгих формах, которые привнесла с собой литература второй половины XX века.

Участник предвоенного революционного движения, затем партизан, редактор партийных газет и журналов, художественный руководитель первой в Словении профессиональной киностудии «Триглав-фильм», один из ведущих писателей страны, председатель Союза писателей СФРЮ, Цирил Космач прошел вместе с другими югославскими литераторами нелегкий и непростой путь самостоятельного социалистического развития национальной культуры.

Талант писателя сразу обнаружил черты зрелости. Первое книжное издание новелл Космача, написанных еще в предвоенные годы, появилось в 1946 году. А в конце 60-х — начале 70-х два его произведения — роман «Баллада о трубе и облаке» и новелла «Тантадруй» (автор объединил их в издании 1964 года) — вместе с «Травницкой хроникой» и «Мостом на Дрине» Нобелевского лауреата Иво Андрича, «Возвращением Филиппа Натановича» и драматической трилогией о Глембаях Мирослава Крлежи, романами Меши Селимовича положили конец узколокальному характеру югославского искусства. Начался новый период в истории многонациональной литературы, лучшие ее представители органично вписались в процесс развития послевоенной европейской культуры. Последовали переводы Космача сначала на сербскохорватский язык, а потом и на языки зарубежных стран.

В числе первых, несомненно, были русские переводы, хотя наши публикации, к сожалению, порой и запаздывали, так, новелла «Тантадруй» вышла в журнале «Иностранная литература» лишь в 1974 году, после перевода и исполнения ее по радио во Франции, Польше, Голландии, Австрии, Швейцарии, Чехословакии и Венгрии. Зато интерес к Космачу советских переводчиков и издателей оказался стойким и основательным. За журнальными публикациями последовал выпуск «Баллады о трубе и облаке» в «Роман-газете», а в 1976 году — «Избранное», книга в пятнадцатитомной «Библиотеке югославской литературы» из серии публикаций авторов социалистических стран.

Таким образом, Космача без малейшего преувеличения можно назвать писателем, давно и хорошо знакомым советской читающей публике.

Жизнь югославского прозаика и его творчество тесно переплетены, порой почти неотделимы друг от друга.

Цирил Космач родился в 1910 году близ города Горица — старинного центра словенской культуры. Начиная с XVI века словенские земли входили в состав Австрийской империи (позже — Австро-Венгрии). После первой мировой войны в судьбе словенцев произошел еще один поворот. Большая часть словенской территории вошла в новое государство — Королевство сербов, хорватов и словенцев (с 1929 года — Югославию). Область же, где родился и вырос будущий писатель, согласно Рапалльскому договору 1920 года была передана Италии.

Итальянские власти высокомерно презирали маленькую славянскую «провинцию» и стремились навязать ее обитателям свои «цивилизаторские» услуги. Заключались они прежде всего в очередной попытке заставить словенцев забыть родной язык и искусство своего народа. В старших классах гимназий преподавание велось только по-итальянски, изучалась только итальянская литература. Стремление молодежи сохранить хотя бы такие традиционные очаги родной культуры, как читальни и просветительские кружки, строжайше преследовалось. Отношение к «малым» народам как к «подсобному материалу» истории было и частью программы фашизма, к концу двадцатых годов набиравшего силу в Италии. Позже, в годы войны, словенцы, как и другие славяне, испытали на собственном горьком опыте все прелести этой «цивилизаторской миссии».

В победный 1945 год в освобожденном партизанами Загребе только что основанный журнал «Република» поместил великолепную статью Мирослава Крлежи, посвященную задачам новой культуры. Писатель-антифашист нарисовал в ней сатирическую картину вторжения в Юго-Восточную Европу «культуртрегеров» от фашизма:

«…Эти милые представители святых и поэтов, забравшись в нашу крестьянскую избу, сбили замки со всех комодов и сперли все, что можно было украсть, от швейной машинки до последней курицы. Господа любители мифов, волчиц и крылатых львов, сенаторов и мистерий, нордических и латинских мировоззрений, эти нордические викинги под божественное пианиссимо вагнерианских скрипок „преодолевали земное тяготение и олицетворяли понятия геройства и рыцарства“… путем поджогов и конокрадства».

Гневному обличению разбоя фашистских расистов на оккупированных территориях Цирил Космач посвятит потом, тридцать лет спустя, прекрасные и трагические страницы своих военных новелл, романа «Баллада о трубе и облаке».

А пока, преодолевая многочисленные препятствия, с печальным юмором описанные в сборнике рассказов «Счастье и хлеб» (1946), упорный и талантливый крестьянский парень, два года проучившись в коммерческом училище, сдал экстерном экзамены за гимназический курс. Но свидетельства об окончании гимназии он получить не успел: в 1929 году, как и многие его товарищи, Цирил Космач был арестован за участие в сходках студентов-словенцев, протестовавших против бесправного положения своего народа в итальянском государстве. Он был отправлен в Рим, где после короткого суда находился в тюрьме. Подлость и алчность тюремщиков в сознании писателя ассоциировались с прожорливым отвратительным насекомым, их непререкаемая уверенность в своем праве и даже обязанности исправлять характеры доверенных им строптивцев стали темой одного из первых опубликованных произведений Космача — рассказа «Гусеница».

Публикация «Гусеницы» и еще нескольких новелл состоялась в 1936–1938 годах в Югославии, в люблянском журнале «Содобност». Любляна, главный город Словении, стала в буржуазной Югославии заметным центром движения прогрессивной интеллигенции, противостоявшей официальной политике реакционной монархической клики. Здесь и обосновался начинающий писатель, вынужденный после выхода из тюрьмы эмигрировать из Италии, нелегально перейдя границу.

Наряду с университетом, Академией наук и искусства, картинными галереями и музеями, словенскими издательствами и другими традиционными учреждениями национальной культуры, получившими возможность развиваться в самостоятельном югославском государстве, художественную молодежь привлекали в столицу Словении выставки авангардистской живописи, футуристский журнал «Танк», дерзкие постановки режиссеров Делака, Крефта и Ступицы, стремившихся идти вслед за Пискатором, Мейерхольдом и Эйзенштейном, первые шаги национального кинематографа…

Литературные заработки — хотя после выхода двух его рассказов в старейшем словенском журнале «Люблянски звон» на Космача обратила внимание критика — не были постоянными. Напряженно работавший молодой прозаик поступил на службу в торговое ведомство, взялся за переводы пьес с французского и итальянского. (Скорее всего, Космач был в годы войны одним из тех мифических переводчиков, на чье имя выписывались гонорары за давно выполненные переводы, — деньги организация Освободительного фронта, действовавшая в оккупированной фашистами Любляне, использовала для помощи партизанскому движению.) Рассказы Космача публиковались в журнале «Содобност», где сотрудничали революционно настроенные писатели, в том числе и коммунисты. Редактором журнала был видный критик Йосип Видмар — в тридцатые годы председатель Общества друзей СССР, в годы войны активист Освободительного фронта. Журнал «Содобност» объединял главным образом молодых, социально ориентированных писателей. К «социальным реалистам» — так называла в те годы критика группу революционно мысливших прозаиков, писавших преимущественно о жизни простых людей, главным образом крестьян, — относили и Цирила Космача.

У каждого из «социальных реалистов», а в послевоенное время они стали ведущими словенскими писателями, — Прежихова Воранца, Ивана Потрча, Мишко Краньца, Антона Инголича — была своя главная тема, свои любимые герои. Каждый по-своему обогатил эстетику выбранного им направления. Некоторые критики видели в них лишь представителей «областной» литературы — и в самом деле, каждый принес с собой говор и описание обычаев того края, откуда был родом. Космача-новеллиста воспринимали нередко, по традиции «областнического» мышления, как представителя Словенского Приморья.

Наиболее зоркие критики заметили, однако, в этом тонком лирике, упорно и тщательно отрабатывавшем форму небольшой, в традициях европейской прозы, новеллы, яркий самобытный талант. И если писательское «нутро» Космача было глубоко национальным («Писателем меня сделала тоска по родным местам», — признавался он), то стремление к совершенству формы, своеобразная манера философского осмысления действительности были результатом литературного самообразования, требовательности к себе, кропотливой работы над словом.

Как всякий подлинно талантливый художник, Космач всегда смотрел чуть дальше большинства современников, умел разглядеть суть вещей. Обладал он и достаточно редким в современной литературе даром говорить с читателем без «перста указующего», плача сквозь смех и смеясь сквозь слезы. Если обратиться к литературным традициям в широком смысле слова, то Космача-новеллиста следует, безусловно, признать продолжателем мопассановско-чеховской линии в европейской прозе: ясность социального зрения, четкость фабулы, филигранная проработка деталей присущи его лучшим произведениям 30-х годов.

«Человек на земле» (1935) и «Жизнь и деяния Венца Побаюкая» (1937) — грустные рассказы о судьбах неудачников, добрых и хороших людей, чьей уступчивостью беззастенчиво пользуются окружающие. В истории Жефа Обрекара, героя первого произведения, крестьянина из нищей, разоренной войной словенской деревни, в конце концов погибающего на чужбине, присутствуют черты эстетики словенского «социального реализма», с его ориентацией на изображение жизни социальных низов, с грубоватым юмором и вниманием к неприглядным сторонам крестьянского быта — наследием натурализма. Космач выступает как мастер лаконичного диалога, яркой и значительной авторской ремарки. Такова концовка новеллы «Человек на земле»: «Умер Жеф Обрекар — жалкая песчинка в мире божьем, как сказал о нем господин священник. Умер за свои мечты, за то, что не сумел рассчитать силы. Он и еще двадцать рабочих погибли во время обвала на свинцовом руднике. Похоронили его за казенный счет, и над его могилой снял свой блестящий цилиндр сам президент Французской Республики».

В «Жизни и деяниях Венца Побаюкая» впервые в творчестве писателя главным действующим лицом повествования выступает человек, обиженный не только людьми, но и природой, нечто вроде деревенского юродивого, — следовательно, согласно авторской логике, существо, которое могло бы рассчитывать на человеческое сострадание. Однако родные и соседи обходятся с беднягой Венцем столь бессердечно, что ему только и осталось, забившись в лесную чащу, повеситься на силках браконьера.

К лучшим созданиям предвоенного периода принадлежит рассказ «В тот чудесный день» (1937), где с наибольшей полнотой раскрылась еще одна существенная сторона дарования Космача. Полнокровное, пожалуй, несколько раблезианское ощущение крестьянской, грубой и простой жизни, как основы всякой жизни вообще, дополняется здесь бушующей стихией здорового смеха. Характерно, что добродушная усмешка по поводу похождений сельских гуляк и их подружек сменяется гневом и желчью, когда речь заходит о местных фашистствующих молодцах, которые, «потея изрядно в своих черных рубахах», явились на деревенскую свадьбу и попытались «навести порядок» в церкви и на вечеринке, запрещая петь всеми любимые народные песни только потому, что их поют в Югославии. Фашистов усмирили, и жених предложил окунуть братцев в навозную яму: «все равно, мол, у них рубахи черные».

Космач изобразил гротескно-символическую сцену расправы с чернорубашечниками в деревеньке, оставшейся под властью Италии. Рассказ, опубликованный в «Содобности», был как нельзя кстати для югославского читателя. Мутная волна фашизма накатывала на Балканы. Под видом деловых людей или просто туристов в разных областях Югославии появились всякого рода агенты, они подготавливали в стране «пятую колонну» коллаборационизма.

Прогрессивная интеллигенция, и в первую очередь коммунисты, предупреждали о грозящей опасности. Известный публицист, коммунист Братко Крефт писал в 1940 году в статье «О словенской молодежи»: «…В пору, когда люди без чести и совести, а вслед за ними трусы возвели в добродетель ремесло доносчика, требуется максимум сознательности и честности, чтобы предупредить эпидемию этой занесенной к нам болезни. Там и сям появляются всевозможные лжепророки, кричащие и завывающие на разные голоса, стремящиеся воплями заглушить в людях совесть, а потом задушить ее окончательно… В этих условиях, — подчеркивал Крефт, — интеллигентная молодежь не имеет права ни на минуту забывать ни о народе, живущем в селах, ни о рабочих кварталах».

Так готовили страну к предстоящей борьбе, создавая основу будущего Народного фронта, передовая литература и журналистика.

В 1938 году Цирилу Космачу, как переводчику романских литератур, была предложена стипендия французского правительства. Положение прогрессивной интеллигенции в стране, чьи правители заигрывали с гитлеровской Германией, становилось все труднее. Космач принял предложение и уехал в Париж. Там его застали вести о возмущении, вспыхнувшем в 1941 году на родине из-за решения правительства присоединить Югославию к фашистскому Тройственному пакту, а затем — о начале войны на родной земле. Под влиянием народных демонстраций правительство королевской Югославии разорвало отношения с Гитлером, и 6 апреля 1941 года на Белград и другие города страны без объявления войны обрушились бомбы.

К тому времени срок стипендии Космача закончился, и он оказался на службе в югославском посольстве. После вступления гитлеровцев в Париж он уехал на юг Франции, а затем — в Лондон, где располагался официальный центр югославской эмиграции.

Положение чиновника королевского правительства в эмиграции не могло удовлетворить Космача, чьи друзья и единомышленники на родине принимали активное участие в народно-освободительной борьбе. После двух лет скитаний по разным странам в 1944 году ему удалось перейти границу близ итальянского города Бари, и он оказался на территории, занятой югославскими партизанами. Цирила Космача помнили по предвоенным годам, ему доверяли.

Начав с работы корреспондента центральной газеты Освободительного фронта Словении «Словенски порочевалец», Космач вскоре стал ее главным редактором. На этом посту он пробыл довольно долго — он оставил его лишь в 1946 году, уже после победы над фашизмом и образования Социалистической Федеративной Республики Югославии.

В 1946 году выходит первое книжное издание новелл Космача под названием «Счастье и хлеб». Строгий к себе и никогда не торопившийся с изданием своих сочинений, писатель включил в него только написанное в предвоенные годы.

К военным впечатлениям писатель подошел не сразу. Лишь в 1947 году был опубликован рассказ «Папаша Орел» — история гордого и красивого старика, крестьянина, активно помогавшего партизанам и жестоко замученного оккупантами. В этом рассказе, написанном в новой для Космача, по преимуществу эпической манере, характерной для югославской военной прозы, содержатся как бы эскизы к двум его позднейшим крупным произведениям — романам «Весенний день» (1953) и «Баллада о трубе и облаке» (1957). Папаша Орел с его честностью и бесстрашием, житейской сметкой и любовью к детям — словно бы прообраз Отца из романа «Весенний день» и в то же время первоначальная версия Темникара, героя «Баллады». Параллельно работе над рассказом по нему создавался сценарий фильма «На своей земле» для студии «Триглав-фильм». Поставленный Франце Штиглицем, впоследствии видным режиссером, в духе обстоятельного реалистического повествования, этот фильм стал первым произведением словенского профессионального кинематографа.

В 1952 году была опубликована еще одна новелла, вернее, небольшая повесть, «Смерть великана Матица». Грустная история о «большом невинном младенце», беззлобном великане с детским умом, дожившем до сорока лет благодаря людской доброте и заботам сердобольных хозяек, продолжала постоянную тему, которую Космач варьировал по-разному в разные периоды своего творчества. Это звучащая в «Жизни и деяниях Венца Побаюкая» тема сочувствия и жалости к обделенным судьбой. Но если Венц погибал от людской злобы и недомыслия, то Матица убил, расстреляв в упор из пулемета, фашистский летчик, в ту минуту, когда он хотел предупредить своих односельчан о готовящейся облаве.

Эпический цикл произведений Космача завершил начатый в годы скитаний и законченный уже на родине роман «Весенний день». Публикацию его предварял рассказ «Дорога в Толмин» (1953) — по признанию автора, глава, не вошедшая в окончательную редакцию романа. Грустная притча о злоключениях крестьянина по фамилии Равничар, чудака, пытавшегося жить не по закону, а по велению сердца, примыкает к новеллам тридцатых годов. Она полна грустной поэзии, тоски по родному краю и его природе.

«Весенний день» — попытка объединить весь комплекс жизненных впечатлений писателя и его современников, людей, переживших в детстве первую мировую войну, а совсем недавно прошедших вторую, отстоявших свободу и честь своей родины. Книга несет на себе совершенно особый отпечаток атмосферы послевоенных лет, когда восторг и упоение победой над фашизмом смешивались с печалью, с горечью утрат.

На сравнительно небольшом «драматическом пространстве» короткого романа (Космача можно считать основоположником этого жанра не только в словенской, но и во всей югославской литературе) писателю удалось переплести множество человеческих судеб, связав их в единую повествовательную ткань и сопоставив индивидуальные судьбы с событиями исторического масштаба.

Роман построен в форме исповеди. Преобладает в нем подчеркнуто спокойный тон с чертами характерного для Космача грустного юмора. Лирическую ноту в авторский рассказ вносит тема судьбы Отца. Трагический зачин — реквием по Отцу, погибшему в концлагере в самом конце войны, — задает тон всему повествованию. Действие развивается в нескольких хронологических планах, чередование которых определяется памятью и фантазией героя.

Первая часть романа посвящена историям из сельской жизни тридцатых годов, преподносимым в иронически-бытописательской интонации. Заметно выделяется линия, связанная с дружной семьей, в которой вырос герой. Именно здесь появляется лирическая нота, окрашивающая все повествование.

Вторая часть посвящена событиям времен первой мировой войны — трагической истории любви молодой словенской крестьянки Юстины и Кадета, чеха, офицера австро-венгерской армии, подвергшегося преследованиям за антивоенную пропаганду среди солдат и покончившего с собой.

Дочь Юстины и Кадета становится героиней третьей части повествования. Автор, словно замкнув кольцо своего рассказа, возвращается к его истокам — последним дням второй мировой войны.

Главная тема романа — тема счастья и справедливости, права человека жить и быть счастливым на своей родной земле — звучит то приподнято, чуть патетично, то в светлом лирическом ключе, то в торжественном ритме траурной мессы. Космач ценит осознанную, деятельную любовь к родине. Весенний день 1945 года — день подведения итогов борьбы за человека, которую начали югославские коммунисты в те годы, когда до Словении донеслись известия о Великой Октябрьской социалистической революции в России.

Читателя не оставит равнодушным уже само начало романа, контраст между блеском банкетного зала, где собрались офицеры союзных войск «поглядеть на партизан, опрокинувших их расчеты и под самым их носом вступивших в Триест», и горем, обрушившимся на героя, которому товарищ, не успевший снять лагерной куртки с номером на рукаве, сообщает о гибели отца… «Он был красивый старик», — просто отвечает друг на вопрос о том, почему выбор эсэсовцев, знавших о своем неминуемом конце и срывавших злобу на заключенных, пал именно на его отца. Здесь возникает перекличка с рассказом «Папаша Орел» — мы вспоминаем гордый взгляд юного партизана Орленка, внука Орла.

Тема преемственности лучших традиций, передачи их от отца к сыну важна Космачу не меньше, чем проблема права народа на счастье и хлеб.

«Баллада о трубе и облаке» — роман, опубликованный четыре года спустя после «Весеннего дня», — обозначила новый этап исканий писателя. Опираясь на народные истоки словенского искусства, Цирил Космач достиг здесь меры обобщенности и в то же время конкретности образов, присущей произведениям большой литературы.

Прозаическая «Баллада» сохранила черты своего первоисточника — баллады поэтической, лиро-эпического жанра, с характерной для него четкой сюжетной структурой и открытой стихией чувств. Эту форму Космач выбрал не случайно: в словенской литературе баллада — наиболее распространенный жанр, и в народных песнях, и в высокой поэзии, вплоть до начала XX века.

Вместе с тем «Балладу о трубе и облаке» заслуженно относят к числу лучших произведений европейской послевоенной антифашистской прозы, обладающих всеми ее типическими чертами. Если попытаться коротко сформулировать философское содержание «Баллады» — а читатель убедится, что в ней стянуты в тугой и крепкий узел несколько, по крайней мере пять сюжетных линий, — то мы придем к заключению: роман словенского писателя посвящен, как большинство произведений о войне, созданных после войны, да и во время войны (вспомним хотя бы пьесы Сартра), проблеме выбора и ответственности.

Звук трубы — символ войны, ворвавшейся в мирную жизнь, — и беспокойное облачко, плывущее в небе, заставляют писателя Петера Майцена вновь и вновь бродить по окрестностям хуторка, где он уединился, чтобы закончить задуманную повесть о Темникаре. Снова и снова окружающее — и люди, и вещи, и картины природы — вызывает в его памяти услышанный в годы войны рассказ о том, как простой крестьянин, не бедняк, озлобленный нуждой, а довольно зажиточный, Ерней Темкикар, случайно узнав, что белогвардейцы намереваются разгромить партизанский госпиталь, в сочельник 1943 года один отправился им навстречу и, устроив засаду, перебил всю банду головорезов. Темникар погиб в схватке, а с его семьей зверски расправились каратели. Параллельно в «Балладе» звучат контрапунктом несколько мелодий, усиливающих звучание основной темы. Это — история Чернилогара, который в аналогичной ситуации проявил трусость, а также полные драматизма мотивы Змаги Горьянец — немой пастушки и молодого Блажича, умирающего от военных ран.

Стилистика «Баллады о трубе и облаке» включает свободно используемые приемы современной литературы, которые Космач, в числе первых в югославской литературе, обогатил символикой библейских притч и фольклорной поэтикой. Мотив «романа в романе» — творческие муки Майцена, создающего на наших глазах легенду о Темникаре, — помогает писателю решить проблему наказания за предательство. Услышав от Майцена конец истории Темникара, Чернилогар, истерзанный муками совести, подобно Иуде, повесился на осине. Сложная система символов и ассоциаций соединяет в этой книге Космача мир современного человека с миром живой и мертвой природы, с исторической памятью народа.

Величественная фигура Ернея Темникара, возникшая в воображении писателя («Темникар стоял посреди аллеи в своей старой шинели и старых сапогах, с баклажкой за поясом и с топором под мышкой. Был он серый, точно поднялся из пепла собственного дома. Но не из пепла он был, а из металла, закаленного в кровавом пламени, прямой и гордый, и на лице у него застыло величавое выражение борца за справедливость. И был он огромен, выше деревьев…»), невольно вызывает в памяти образ другого Ернея, знакомого в Словении каждому школьнику, — героя притчи классика национальной литературы конца XIX — начала XX века Ивана Цанкара «Батрак Ерней и его правда».

Почти все исследователи творчества Космача отмечают внутреннюю близость его «Баллады» стилистике картин Питера Брейгеля. Особенно это относится к пейзажу, который в этом романе играет, как мы уже говорили, особую роль. Белизна пушистого снега и незамерзающие быстрые речки, голые ветви деревьев на фоне серого неба, подчеркнуто контрастные и в то же время объемные человеческие фигуры — это искусство писателя передавать ощущения воды, почвы, листвы использовал в своем фильме «Баллада о трубе и облаке» постоянный соавтор Космача в кинематографе Франце Штиглиц.

Сочинения Космача нашли живой отклик у читателей. После появления нескольких словенских, а вскоре и сербскохорватских изданий «Баллады» он стал одним из самых популярных писателей в Югославии. Росла его известность и за рубежом.

Последние свои годы Цирил Космач посвятил активному участию в литературной жизни Югославии. Он был непременным участником споров и дискуссий, касавшихся проблем развития культуры, выступал по актуальным проблемам в печати, представлял Союз писателей Югославии за рубежом и на международных форумах, многие из которых, по сложившейся в послевоенные годы традиции, проводятся в Югославии. Избранный председателем Союза писателей, он пользовался большим авторитетом у товарищей по литературному цеху и у молодежи, у руководства страны и Союза коммунистов Югославии. Романы и новеллы его переиздавались, он был лауреатом многих литературных премий СФРЮ. Его приезды в Москву всегда были радостью для его друзей — советских писателей. Космач поддерживал контакт с переводчиками своих произведений, охотно делился творческими проблемами, давал интервью для журналов. Правда, он не любил вопросов о готовящихся публикациях. Считал, что настоящая литература говорит сама за себя и не нуждается в предварительной рекламе. Поэтому трудно судить о его незаконченном романе «Родина в деревне», отрывки из которого он опубликовал еще в конце 40-х — начале 50-х годов. Можно, однако, предполагать, что писатель хотел повернуть к современности повествование, начатое на материале своих детских воспоминаний.

Последнее из опубликованного Цирилом Космачем — «Тантадруй» и «Кузнец и дьявол» (обе новеллы вслед за журнальными публикациями 1959–1960 гг. вошли в книжное издание 1964 г.) — позволяет представить, в каком направлении развивались его замыслы.

Космач-писатель проделал эволюцию, свойственную многим художникам социалистического мира, чье творчество формировалось в период между двумя мировыми войнами. От толкования гуманизма как понятия конкретно-исторического, через изображение конкретного человека как явления типического в социальном аспекте, свойственное литературе 30-х годов, через публицистический пафос военных и первых послевоенных лет писатель пришел к обобщенному пониманию гуманистических идеалов, к формам, опирающимся на аллегорию, на символ. Действие новелл «Тантадруй» и «Кузнец и дьявол», хотя приблизительно и определено автором как начало нашего века, может происходить в любую историческую эпоху («Тантадруй», несомненно, заставит вспомнить брейгелевские полотна «Калеки» и «Слепые»). Это притча со странным названием, имитирующим лепет деревенского дурачка, доброго и беспомощного существа на коротких ножках, мечтающего умереть и позабыть о земных страданиях. Она звучит резкой пронзительной нотой протеста против всех форм негуманности современного мира — от истребления целых народов и социальных групп как «неполноценных» до ханжеских разговоров о любви к «человеку вообще», за которыми скрывается равнодушие к конкретным, живым людям.

Художники Югославии, находящейся на одном из европейских перекрестков, быть может, раньше, чем в других социалистических странах, почувствовали тот кризис традиционного европейского гуманизма, вытесняемого сомнительными ценностями «общества потребления», о котором столь много пишут в последнее время. Тогда-то и подняли свой голос в защиту человечности писатели-коммунисты предвоенного поколения. По-разному выразили они свои опасения.

Хорват Мирослав Крлежа выступил в 1959 году, одновременно с Космачем, с гуманистической антифашистской пьесой-параболой «Аретей, или Легенда о святой Анцилле, райской птице», положившей начало направлению «драматургии мифов» в литературе Югославии. Традицию эту продолжил македонец Коле Чашуле пьесой «Водоворот» (1967), где ставились проблемы доверия к товарищам по борьбе. Народный поэт Югославии Десанка Максимович создала свой знаменитый аллегорический цикл «Прошу помилования» (1965). Оскар Давичо, выступивший еще в 1952 году с известным романом «Песня», в 1953 опубликовал поэму «Человеческий человек». Огромный успех имела едкая антимещанская сатира сербского прозаика Эриха Коша «Удивительная история о ките огромном, называемом также Великий Мак» (1956) и роман «Тиф» (1958), в котором подозрительность и недоверие к людям уподобляются тифозной горячке.

Нелишне будет, говоря об истоках и литературных параллелях космачевской новеллы «Тантадруй», вспомнить и о том, какое огромное внимание оказала на предшественников Космача, прежде всего на Ивана Цанкара, гуманистическая русская классика XIX века с ее темой «маленького человека». «Тантадруй» как бы завершает тему сирых и убогих, навеянную, как говорит писатель, притчами его матери о «божьих людях». Эта новелла словно возвращает читателя к раннему рассказу «Хлеб» (1936). Герой его, нищий, которого деревня щедро одаривала черствыми корками, в конце концов умер от цинги.

«Не хлебом единым жив человек» — такое евангельское изречение писатель претворил в вереницу образов-метафор, в размышления о том, что и добро надо делать умеючи, что не от сердца идущие благодеяния могут стать поперек горла, да и тому, кто их совершает, не принесут облегчения.

Секрет популярности «Тантадруя» в разных странах объясняется художественными достоинствами этого произведения. Мастерство Космача проявилось здесь в редкостном для прозаика, свойственном обычно лишь большим драматургам, умении выстроить звуковой ряд новеллы. Этим, наверное, и объясняется внимание к ней множества переводчиков, работающих для радио. Особое чутье помогло писателю нащупать болевые точки, тревожащие современников.

Иную линию творчества Космача продолжает новелла «Кузнец и дьявол». Здесь, наверное, впервые с таким совершенством и лаконизмом выразилась черта его дарования, которую можно определить как декоративно-барочное, близкое Ромену Роллану («Кола Брюньон»), — ощущение полноты и прелести жизни. Космачу видится деревенская жизнь как основа жизни вообще, ибо близость к природе представляется ему непременным условием и гарантией естественного, а значит, и нравственного человеческого поведения.

Альтернативой бесчеловечности воспринимается сегодня эта притча о соперничестве в силе и красоте сельского кузнеца с веселым и жизнелюбивым священником, назначенным в глухое село за отступления от строгой морали. Желая припугнуть непокорного прихожанина, кюре одевается дьяволом и подстерегает кузнеца на узкой тропинке. Кузнец, однако, не струсив, вступил в единоборство с «чертом». Рассвет застает недавних соперников друзьями, с открытой душой принимающими красоту природы и радость жизни.

На этой оптимистической ноте и хочется закончить разговор о творчестве одаренного и своеобразного мастера современной прозы многонациональной Югославии. Можно с уверенностью предположить, зная жизнь и творчество Космача, что сегодня он не остался бы в стороне от могучего движения за гуманизм международных отношений. Югославские писатели делегировали на Московский форум «За безъядерный мир, за выживание человечества» известного поэта и прозаика Оскара Давичо. Думается, если бы Цирилу Космачу довелось дожить до наших дней, он тоже непременно принял бы участие в этом благородном движении.