В Дитмонде полным ходом шли строительные работы. Маленький дом на окраине города преображался: укреплялись стены, латались дыры на крыше, расширялись окна. Уже на следующий день после возвращения Калима Дариэль из Монтвилля в доме тетушки Белетты делали свое дело дитмондские мастера, нанятые юношей. Увидев довольное лицо путника и сумку, полную серебряных самородков, домочадцы не стали ругать его за внезапный уход из дома. А когда Глиолия узнала, что ее брат отыскал и предал земле останки их родного отца, она и вовсе расцеловала его, и все обиды мгновенно исчезли. Нежданно бросив работу и покинув родной дом, Калим, несомненно, заставил сестру сильно побеспокоиться за него. Но юноша вернулся домой целым и невредимым. Для тех, кто его ждал, это главное, а все иное вскоре неминуемо растворится в их памяти.

Деньги, вырученные от продажи серебра, оказались немалыми, что удивило даже Калима. После приведения старого дома тетушки Белетты в нормальный вид Калим также позволил себе купить маленькую ферму недалеко от города. Теперь у неполной семьи Дариэль появилось совсем небольшое, но свое хозяйство: несколько овец, корова, домашняя птица. Жизнь в бедности осталась позади. Юноша больше не желал разносить письма по Дитмонду, вместо чего погрузился в работу на собственной ферме. Глиолия же продолжала трудиться в таверне, также принося в семью небольшой, но постоянный доход.

Блестящий черный меч, висящий на стене в дитмондском доме, не мог не вызывать любопытства у сестры и тетушки. Однако в этом вопросе юноша был немногословен. Калим сказал лишь то, что отлучался из дома именно за этим предметом, и это все, что любопытным удалось от него узнать. Со временем ежедневные упражнения юноши с оружием в руках стали привычными для домочадцев, а с учетом того счастья, которое приносило ему «общение» с первой реликвией, они и вовсе были рады за него. Теперь жизнь троих близких людей, которых по праву можно объединить словом «семья», ступила наконец в белую полосу или, как говорят в Сиенсэле, попала под покровительство счастливой звезды. Счастье — это постоянность. Если в счастливой жизни нет каких-либо перемен, то она останется таковой до конца дней. Однако жизнь эта, при отсутствии виражей, может стать неинтересной, пусть и счастливой. Ведь счастье тоже способно надоесть.

Однажды утром, когда солнце только выглянуло из-за Каррольских гор, к ферме, где уже не первый час трудился Калим Дариэль, подошел старик. Хриплым голосом окликнув юношу, седовласый гость молча вручил ему бумажный пакет, после чего ушел в неизвестном направлении. Очистив руки от свежей земли, Калим вскрыл пакет и в записке, находившейся внутри, прочел следующее:

« Тебе нужно то, что не первый год нарушает равноправие в маленькой деревушке Карелия, что в Селении ».

Нет, за это время наладившейся жизни юноша не забыл ни своего ночного гостя по имени Лиолат, ни игры, устроенной им, ни реликвий, так ему необходимых. Калим знал, что эта записка когда-нибудь дойдет до него, и ждал ее. И вот он держит ее в руках и читает строки, написанные загадочным ночным гостем. Вместе с приходом бумажного пакета Калим ожидал и приход перемен в свою жизнь. Долой однообразие, пора в путь за второй реликвией!

Нельзя сказать, что на этот раз юноша легко объяснил близким причину своего внезапного похода. Он лишь твердил, что должен покинуть дом, а в остальном невинно — что в данном случае лучше назвать словом «издевательски» — отмалчивался, заставляя сестру привычно беспокоиться. «Все будет хорошо. Мы будем жить счастливо и богато», — чаще всего слышала Глиолия, стоя на пороге перед родным братом, отправляющимся в путь.

Селения… Райский уголок великой империи. Бесподобные западные края богаты кристально чистыми речками и озерами, здесь собраны все богатства растительного и животного мира. Здесь взору открываются неповторимые картины нетронутой природы. Селения поразит любого изобилием прекрасных животных и редких растений, каких не встретишь где-либо еще в Сиенсэле. Остается лишь восхищаться гуллитами — местным населением, — которые сохранили все это в первозданном виде. Народ северо-запада долгие годы живет среди прелестей матери-природы и верит в свою богиню, именем которой названы эти неповторимые земли. И потому для низкорослых ее почитателей испокон веков сияют рассвет и закат, улыбаются горы, поют густые леса. Нет в мире места прекрасней Селении! Это неизменно понимает каждый имперец, побывавший здесь хотя бы раз. В этот день юноша впервые в своей жизни пересек западную границу Аурелии и очутился в тех самых краях, так восхваляемых известными сиенсэльскими поэтами и художниками. Это настоящий рай, живой и прекрасный, о котором Калим знал доселе лишь по книжкам и картинам. Юноша не ведал, куда держит путь. Он слышал ранее о деревушке Карелия, знал ее приблизительное местоположение, несмотря на то, что это гуллитское поселение было малоизвестным и отображалось далеко не на всех картах империи. К счастью, Карелия располагалась не так далеко от родного Дитмонда. Чтобы быть точнее, стоит отметить, что до второй реликвии путь оказался всего вдвое длиннее, чем был до первой, только теперь путнику нужно продвигаться не на север, к Каррольским пещерам, а на запад, в Селению. Но вместе с тем это и огорчало, поскольку неповторимые земли, куда каждый год отправляется отдыхать сам император, лежат совсем рядом, а взглянуть на них Калим смог лишь теперь.

Карелия представляла собой всего двенадцать домов, выстроенных строго вокруг деревянной статуи местной богини Селении. Таким образом построено большинство известных гуллитских деревень. Все это было окружено высоким резным забором, не имеющим никаких ворот, что символизировало дружелюбие и гостеприимность селенийского племени и открытость деревни для сил природы. И оказалось, что это не пустые слова: между гуллитскими домами непринужденно расхаживали зайцы и белки, маленькие ежи и дикие кошки, совершенно не пугаясь местных жителей. Здесь царила ни с чем не сравнимая атмосфера мира и гармонии. Поистине прекрасно видеть согласие между человеком и природой.

Карелия готовилась к вечерней молитве. Маленькие и пузатые гуллиты торопливо сбегались к центральной статуе, неуклюже переставляя коротенькие ноги. Сперва у богини собирались мужчины, за ними постепенно подтягивались женщины и дети; все они непрерывно что-то бормотали на языке, не понятном чужаку. Солнце скрывалось за могучими стволами лесных деревьев. В чаще темнело. В деревне разжигались большие костры. Гуллиты готовились снова вознести молитву всемогущей Селении.

Нежданного гостя заметили сразу. Видать, в Карелию давненько не захаживали люди из других провинций. Первым, кого встретил Калим по дороге к деревянной статуе, был невысокий — как, впрочем, и все здесь — упитанный мужчина с длинной козлиной бородкой и широкими ушами. Мужчина был средних лет, но выглядел, как старик. Казалось, если состричь ему бороду и выпрямить горб на его спине, он мог бы казаться гораздо моложе.

— Подсказывают мне небеса, что я вижу человека, который принесет справедливость в наши дома. Ты поможешь нам! — с глубоким акцентом пробормотал мужчина, глядя на пришельца.

— Что вы имеете в виду? — удивленно спросил юноша.

Но мужчина не ответил, а лишь повернулся и, громко созывая своих соплеменников, зашагал к деревянной Селении. Не прошло и минуты, как о прибытии юноши узнала вся деревня. За считанные мгновения жители Карелии выстроились в два ряда и устроили гостю хороший прием. Гуллитское гостеприимство впечатлило Калима, и он был далеко не первым, кого посещали подобные чувства.

В самом конце всего этого людского построения стоял вождь Карелии. Это был низкорослый мужчина крепкого телосложения, носящий длинные и густые черные волосы, кое-где поблескивающие сединой. Нельзя сказать, что он был стар, но глубокие морщины на его лице и руках не делали его молодым. Юноша мгновенно принял этого человека за вождя не только потому, что тот стоял прямо под божественной статуей в гордом одиночестве. И даже множество красивых деревянных бусин и браслетов, окутавших его шею и руки, не смогли сказать о нем столько, сколько его длиннющие и черные, как смола, усы. Никто в деревне больше не мог похвастаться такими роскошными усами, достающими аж до шеи. Лишь вождю дана такая честь. Он глава племени, истинный лидер всех этих людей, и ни одна деталь в его суровом, но добром образе, не ставила под сомнение этот факт.

Минуя радостные лица гуллитов, Калим под звонкие аплодисменты добрался наконец до статуи, и, представ перед вождем, поклонился ему.

— Не часто в нашу деревню заглядывают гости, — с едва уловимым гуллитским акцентом промолвил вождь, внимательно осмотрев пришельца. — От имени всей Карелии я приветствую тебя, — он слабо кивнул головой. — Назови свое имя и расскажи нам, какие цели привели тебя сюда.

Юноша задумался. Стоит ли рассказывать ему об истинной цели своего визита, если Калим даже не знает, что представляет собой эта вторая реликвия? Разумно ли упоминать о том, что он ищет здесь некую вещь, то есть заведомо собирается отнять ее у местного населения? Возможно, ему стоило сказать вождю правду, чтобы избежать последствий. Однако юноша не думал о последствиях, ему был интересен лишь результат.

— Мое имя Калим. Я… странствующий ученый. Пришел к вам из далеких провинций, чтобы заняться исследованием… э-э… вашей религии.

— Вот как? — ответил вождь. — Это просто замечательно! Мы с радостью поможем тебе в твоих исследованиях. Я Теоторикс, вождь этого племени. Добро пожаловать, путник, в нашу деревню и в мой дом. Здесь нет человека, который в чем-то тебе откажет. Располагайся и забудь о том, что ты в гостях.

— Благодарю вас, господин Теоторикс. Я весьма впечатлен вашим теплым приемом и хочу поблагодарить жителей Карелии от имени всех, кто когда-либо здесь бывал.

— Вот и хорошо. А теперь мы, к сожалению, должны на время оставить тебя без внимания: настал час вечерней молитвы. Будь рядом, ученый, возможно, ты сможешь открыть для себя кое-что новое.

В этот час дома в Карелии пустовали: их хозяева, все до единого, смирно стояли в центре деревни, у статуи богини Селении. Стихли даже птицы, будто понимая, что их брат-человек в сию секунду обращается к царице природы, хозяйке всего живого. Мужчины, женщины и дети — всего их было человек тридцать — выстроились перед деревянной статуей и в один голос повторяли то, что говорил вождь. Сам же Теоторикс стоял под Селенией, протянув руки к небу, и густые его усы то и дело шевелились, когда с губ срывались слова вечерней молитвы.

На теле вождя сверкала хорошая кираса. С точки зрения защиты тела она была выполнена великолепно, потому что закрывала собой практически все уязвимые места. При этом на вид она не казалась слишком уж тяжелой и громоздкой. Создавалось впечатление, что ее конструкция идеальна и способна подойти к любому телу. Ко всему прочему кираса была необычайно красива: ярко-угольного цвета, она поблескивала кровавым оттенком. Все это делало ее настоящим шедевром кузнечного искусства. Такой защиты по праву достоин лишь вождь, истинный лидер племени. Неужели кираса Теоторикса была изготовлена в карельской кузнице? Действительно ли известные на всю империю мастера резьбы по дереву умеют обращаться еще и с металлом?..

А низкорослые жители Селении продолжали молиться. Местный язык был непонятен Калиму. Говор гуллитской толпы казался порой нечленораздельным ворчанием, которое было сложно разобрать жителям других провинций. Но вдруг, видимо специально для гостя, карельцы затянули молитву на знакомом ему языке, и юноша заинтересованно подошел ближе к толпе и замер в одном положении. А гуллиты торжественно восклицали:

Несмотря на всю серьезность обращения к богине, молящиеся были в приподнятом настроении. Беззубые улыбки стариков не прекращали сиять в толпе, со всех сторон доносились звонкие рукоплескания. После молитвы кто-то и вовсе затянул веселую жизнерадостную песню, которую мгновенно подхватили все остальные. Дети шумно носились вокруг, не давая покоя зайцам и белкам, женщины пускались в пляс, разбрасывая по воздуху свои длинные косы. Атмосфера была замечательной. Неужели гуллиты устроили этот праздник в честь прибытия нежданного гостя, или же все это привычно и повседневно для местных жителей?..

Ясное вечернее небо отражало последние отблески заходящего солнца. Веселые гуляния невысоких толстяков завершились. Жители деревни неохотно поплелись к своим домам, и вскоре статуя Селении осталась стоять в гордом одиночестве. Теоторикс, как и обещал, пригласил Калима в свой дом переночевать. Похоже, вождь был настолько рад нежданному приезду гостя, что предоставил тому для ночлега собственную постель. Юноша много слышал о гостеприимстве и щедрости гуллитского народа, но испытать это на себе было ни с чем не сравнимо.

В доме вождя гостя ждал хороший ужин. Прямо в гостиной был накрыт шикарный стол, где красовалось множество местных блюд. А королем стола был огромный глиняный кувшин, от которого доносился пьянящий запах хмеля. Слюнки потекли рекой, ноги сами отправили Калима за стол вождя. Полненькая и очень симпатичная жена Теоторикса стояла у стола и улыбалась во весь рот. Глаза ее были переполнены щедростью и добродушием. Улыбки озорных детей были еще шире. Вспомнив, что он странствующий ученый, юноша затянул длинную беседу о загадочной богине Селении.

— Прошу вас, расскажите мне о девушке, якобы живущей в густом лесу в одиноком доме, — сделав серьезное лицо, начал Калим.

— Как тебе известно, эту девушку зовут Селения, — затянул вождь свое повествование. — Много лет назад она покрыла пустую и холодную землю зеленым травяным покровом, вырастила могучие деревья и прекрасные цветы, одарила жизнью животных и птиц. Однако все это нуждалось в защите от темных сил, и для этого ею был создан человек. Миссия человека в этом мире — охранять и защищать творение Владычицы — природу.

— Но кто же они, «темные силы»?

— Темные силы — это зло в любом виде, то, что может навредить беззащитной окружающей среде. И потому человек — страж природы, так распорядилась Селения.

— Но ведь зло может исходить и от человека, — постепенно входил в азарт Калим. — Что, если окружающей среде вредит тот, кто был призван ее защищать?

— Человек не может быть злом, ибо зло не врожденно. Человек появляется на свет, не имея в себе ни капли «дурного вещества». Однако, родившись, он может попасть под власть темных сил, живущих здесь всегда, со времен создания Земли. И в этом нельзя винить самого человека, ибо он — творение добрых сил. И потому природе может вредить не сам человек, а зло, вселившееся в него.

— Откуда же, по-вашему, зло появилось на этой земле, и как не поддаться искушению темных сил?

— Зло было здесь всегда, как и добро. Иначе быть не может. Добро не может существовать без зла, и наоборот. Это держатели мира, весы реальности. Безграничная власть одного над другим невозможна, как и полное его исчезновение. А чтобы избежать влияния темных сил, нужно знать, для чего ты живешь на этой земле. Гуллит живет, чтобы служить природе, а после смерти стать стражем Сада Небесного.

— Этому учит вас Селения?

— Совершенно верно. Глас природы ведет наш народ по истинному пути.

Калим Дариэль с аппетитом опустошил тарелку традиционного гуллитского овощного супа, отведал обжаренного до корочки картофеля и попробовал ароматный салат из многочисленных лесных трав. На широком столе местного вождя не было ни кусочка мяса. Не было его там ни сегодня, ни вчера, не будет и завтра. Это объясняется тем, что гуллиты его попросту не едят. Владычица учит, что «тот, кто призван защищать братьев наших меньших, не может их убивать». В Селении делают вкуснейший хлеб, многочисленные овощи и фрукты создают здесь изысканные блюда, каких не встретишь нигде в Сиенсэле. Множество растений, плодов, зерновых и бобовых делают селенийскую кухню одной из самых привлекательных в империи. Однако мясо здесь в пищу не принимают вообще. Человек, решивший перебраться в Селению навсегда, вынужден отказаться от мясной пищи до конца своих дней, ибо охота на территории провинции строго запрещена. Мясо на обед могут позволить себе лишь графья — выходцы из других провинций, для которых пищу могут доставлять из любой области Сиенсэля. Но эти благородные люди, получив в управление одно из селенийских графств, как правило, отказываются от употребления мяса из уважения к местной религии и традициям.

— Селения известна гуллитам как молодая девушка, — продолжал Теоторикс. — Она носит черные волосы и чарующее длинное белое платье. По ярко-зеленой шелковой лесной траве она ступает босиком и поет… красиво поет. У нее божественный голос, какого не может быть у простого смертного. Прекрасным пением своим она пробуждает все живое на этой земле. Каждая травинка, каждый нежный лепесток вновь обретает жизнь под действием утренней песни самой Владычицы. Так рождается новый день.

— Звучит красиво, — с едва уловимым недоверием произнес юноша. — Однако многие жители империи считают ваш рассказ всего лишь гуллитской легендой. Женщина, о которой вы говорите и чьи статуи стоят во всех селенийских деревушках, по мнению большинства, является выдумкой, той, в кого гуллиты хотят верить, но которой не существует на самом деле. Ваш народ называют в других провинциях «служителями природы». Да, да, именно природы, а не какой-то там богини по имени Селения.

— Ты прав лишь в одном, — уверенно, но без капли обиды в голосе ответил вождь. — Мы действительно служители природы. Мы живем, чтобы служить земле, которая дает нам пропитание, солнцу, которое дает нам энергию и свет, каждой речке и кринице, которые щедро дарят нам свежайшую воду, целебным растениям, прекрасным цветам и милейшим животным. Но не мы владельцы всего этого. Селения — вот владычица. Человек — всего лишь страж природы. И мы будем ее стражами до конца своих дней! — С неподдельной гордостью произнеся последние слова, Теоторикс мгновенно опустошил посудину ароматной бражки и, отправив в рот аппетитный картофельный шар, продолжил: — Что касается моего рассказа, то это не просто легенда. Мне ведомо, что не многие люди, живущие за пределами Селении, верят в существование Владычицы. Но нельзя сказать, что их нет вообще. Лично я был знаком с двумя коренными аурелами, которые открыто заявляли о том, что прекрасная Селения не вымысел. А вспомни известных кинотворцов: ты не забыл, как много они писали о повелительнице всего живого.

— Но ведь это не значит, что они верили в ее существование, — не согласился Калим.

— Именно это и значит! — парировал вождь. — Ибо я не назвал бы настоящим писателем человека, который не верит в то, что пишет, как бы красиво он не писал. Даже известный маг и летописец Обнис Верон верил в существование Селении, о чем он неоднократно писал и говорил. Правда, в своих трудах он смело предполагал, что Селения — воплощение самой Вертимы, главенствующей из Трех Божеств, с чем я никак не могу согласиться, будучи гуллитом.

Калима поразили знание и начитанность карельского вождя, как поразили бы любого человека, имевшего честь общаться с духовным лидером сего поселения. Несмотря на то, что Карелия невелика, малочисленна и лежит вдали от основных имперских дорог, здешний люд нельзя назвать отсталым. Да, карельцы не имеют того обширного хозяйства, той организованности, что присутствует в центральных районах Сиенсэля. Эти дома не построены по тем современным для империи технологиям, не имеют столько различных приспособлений для бытовой жизни, но зато украшены они настоящей гуллитской резьбой, что редко можно встретить в других провинциях. Каждое карельское жилище — произведение искусства. В доме Теоторикса есть книги, много книг. Выходит, он не просто лидер немногочисленного гуллитского племени. Этот человек интересуется поэзией и прозой, знает многое об империи, гражданином которой является, о ее прошлом и настоящем, о религии и многих других вещах. За это он заслуживает уважения не только от соплеменников — им он пользуется уже потому, что является вождем, — но и от представителей других областей империи. С таким человеком всегда приятно вести беседу, и гости деревни, когда-либо сидевшие за этим столом, не могли не признать этого.

— Так что, Калим, в Селению верят не только гуллиты, — продолжал Теоторикс, — но и представители иных народностей Сиенсэля. Впрочем, «вера» — слабое слово для нашего народа. Гуллиты уверены в существовании Владычицы. Лишь иные народы могут отрицать это. Однако я не понимаю, как можно что-либо отрицать, не имея на это оснований.

— Тогда скажите, какие основания имеют гуллиты, верующие в Селению? — не унимался юноша.

— Наши основания — собственные глаза. Многие жители Селении, в том числе и я, своими глазами видели прекрасную Владычицу. Ее черные волосы нежно плавали на легком ветру, она ступала тихо и плавно, не оставляя за собой следов; ее длинное белое платье лебедем скользило по мокрой утренней траве; божественное ее пение заставляло забывать обо всем на свете…

— Звучит, опять же, красиво и, как ни странно, убедительно, — признался Калим. — Но почему же подобные слова можно услышать только от представителей вашего народа? Почему ни один, скажем, аурел не говорил, что лично видел Селению в северо-западных лесах?

Теоторикс задумался.

— С одной стороны это сложный вопрос, — после минутной паузы ответил вождь. — Но я объяснил бы это довольно просто. Как ты думаешь, Калим, кого Владычица, создательница всего живого, в первую очередь удостоит честью взглянуть на себя, кому откроется во всей своей неповторимой красе: гуллиту, кто всю свою жизнь посвящает служению природе, или кому-либо иному, и вовсе отрицающему существование богини? Думаю, ответ очевиден. Я считаю, если Селения сама не пожелает открыться человеку, он никогда ее не увидит, сколько не носили бы его ноги по живописным лесам. Можно сказать, что увидеть Владычицу могут лишь избранные, те, кто живет ради нее. Правда, лично я уверен, что такого может удостоитьсяне только настоящий гуллит. Но я не представляю, что нужно совершить инородцу, чтобы это случилось.

Посуда, переполненная некогда едой, была почти пуста. Аппетитные блюда медленно переваривались в счастливых желудках; расслабленный хозяин и довольный гость встали из-за стола и вышли на крыльцо. Теоторикс закурил длинную трубку. Вечер был превосходен. Темные силуэты деревьев медленно покачивались и шептали. Шептали тихо и непрерывно, будто хотели поведать некую тайну, тайну сказочных селенийских лесов. Быть может, где-то рядом, под одним из этих волшебных кленов прогуливается сама Владычица. Она словно парит над играющей лесной травой и напевает что-то тихо-тихо… Быть может, она задает тональность ветру-певуну или усыпляет заигравшихся в лесу зверей. Видать, одна лишь серебристая луна знает все загадки этих неповторимых мест…

Решив подытожить содержательную беседу, Калим, впечатленный увиденным и услышанным, узнавший много нового, промолвил:

— И хотя вашим словам поверили бы не многие, я чувствую в них долю правды. К тому же я не понимаю, зачем вам лгать. Как бы там ни было, все, сказанное вами, несет в себе ценность для науки, за что я вам и благодарен.

После этих слов юноша поклонился хозяину и с видом настоящего ученого отправился к постели, являющейся ложем самого карельского вождя.

На следующее утро Калим Дариэль медленно бродил по уютной Карелии, размышляя о проведенном здесь времени и о целях, которые привели его сюда. Деревня была на ногах, несмотря на раннее время. Вокруг то и дело носились низкорослые старушки с корзинами в руках, мужчины и женщины, занятые своими делами. Просыпались белки и зайцы. Карелия оживала. Близилось время утренней молитвы.

Уже сейчас юноша стал понимать, что поиски реликвии не продвинулись ни на йоту. Вместо того, чтобы продолжать строить из себя странствующего ученого, ему стоило бы заняться делом. Ведь он здесь не для того, чтобы изучать религию местного населения. В этой деревне ему нужно лишь одно: вторая реликвия Лиолата. Маленькие гуллиты бегают из стороны в сторону. Кто из них смог бы поведать, где найти нужный Калиму предмет? Карелия невелика, но с чего начать? Игра — это, конечно, интересно, но Лиолат все же мог хотя бы описать то, что ему нужно.

Но вдруг кто-то слабо стукнул юношу по плечу. Обернувшись, Калим увидел перед собой невысокого мужчину с длинной козлиной бородкой. В нем юноша сразу узнал человека, который первым из жителей Карелии встретился ему вчера.

— Солнце сегодня не светит ярче, чем накануне, не правда ли? — произнес мужчина средних лет голосом старика. — Не ярче… ни капли… помнишь ли ты меня?

— Вы тот, кому нужна помощь…

— Нужна. Давно-о нужна. И не только мне, всей Карелии. Справедливость исчезла! Небеса недовольны.

— Что вы имеете в виду?

— Пойдем со мной, до молитвы время еще есть. Пойдем!

Юноша повиновался. Гуллит положил руку ему на плечо и повел к одному из домов, выстроенных вокруг статуи прекрасной Селении. Проводник выбрал самый неприметный из них.

— Куда мы идем? — спросил Калим.

— В мой дом, — ответил мужчина и захлопнул за собой дверь.

Дом этого человека существенно отличался от дома, где юноша провел прошедшую ночь. Внутри было неухожено и неуютно. Здесь не было тех просторных светлых комнат, широкого стола, шикарных арок между помещениями, какие юноша наблюдал в роскошном доме вождя. На книги здесь не было даже и намека. Так каков же хозяин этого жилища?..

— Мое имя Гундула, — представился гуллит, когда оба сидели за невзрачным полуразвалившимся столом. — Ты находишься в моем доме, ибо сама Владычица привела тебя сюда!

— О чем же вы хотели поговорить со мной? — решив сразу перейти к делу, поинтересовался Калим.

— Мне по нраву те из людей, кто без церемоний подходит к вопросу, — отвратительной беззубой улыбкой широко улыбнулся Гундула. — Беду всей Карелии сложно описать в двух словах. В большинстве селенийских деревень существует обычай: вождем племени должен быть самый сильный в деревне. Только такой человек сможет повести за собой всех остальных гуллитов, и деревня станет одним целым, подобно несокрушимому дубу, веками стоящему неподвижно, невзирая на бури и холод. К такому племени Селения отнесется благосклонно, и лесной дух станет ему защитником.

— Вижу, в Карелии нынче все именно так. На мой взгляд, Теоторикс — весьма достойный вождь.

— Возможно, друг мой. Однако ты не все знаешь. Теоторикс исправно выполняет обязанности вождя и, казалось бы, достоин своего положения. Но он украл у нас главное…

— И что вы хотите сказать? — перебил юноша. — Неужели вы хотите сместить нынешнего вождя?

— Так и есть, но ты меня недослушал…

— И кто же его заменит, вы?

— Почему бы и нет…

Калим громко рассмеялся.

— Вы хотите стать вождем?! — насмешливо переспросил юноша. — Да вы взгляните на себя! Сравните свой дом и дом Теоторикса. Где книжные полки? Где книги, которых не счесть в доме у вождя? Где они? Достойны ли вы этого человека? Сомневаюсь…

— Ты не слышишь меня…

— Конечно не слышу! — разгорячился юноша. — Вы хотите просить моей помощи в осуществлении своих коварных замыслов. Но знайте: я ни за что не буду вашим сторонником в этом низком деле! Более того, я не допущу каких-либо заговоров против Теоторикса! Я не позволю, чтобы вместо хорошего вождя Карелией управлял какой-то… самозванец!

— А ты горяч, — спокойно проговорил Гундула. — Но сейчас я прошу тебя лишь об одном: выслушай меня. Видят небеса: после моих слов ты изменишь свое решение.

Калим посмотрел в глаза собеседнику — они были невозмутимы. Кривая полуулыбка засветилась на лице гуллита, но взгляд его отталкивал. Слегка остыв, юноша промолвил:

— Я выслушаю вас, Гундула, но, я надеюсь, мою позицию вы четко себе уяснили.

— Благодарю. Как я уже сказал, вождем племени должен быть самый сильный из его членов. Поэтому, по древнему обычаю, новым предводителем может стать лишь тот, кто бросит вызов действующему и победит его в боевой схватке.

— Ну вот! — воскликнул юноша. — Если вы хотите стать вождем, бросьте вызов Теоториксу. Почему бы вам не добиться своей цели честным путем, не прибегая к тайным заговорам?

— Не все так просто, друг мой. Дело в том, что семь человек, бросавшие вождю вызов за последние пять лет, непременно были повержены.

— Выходит, Теоторикс по-настоящему силен. А значит, если верить вашим словам, этому племени можно лишь позавидовать: Владычица благосклонна к его членам, и дух леса — его защитник.

— Даже если это так, жители Карелии не будут счастливы, ибо нынешний вождь забрал у них главное — справедливость.

— Но почему вы так считаете?

— Вот мы и подошли к главному, — гуллит вытер со лба откуда-то взявшийся пот, и его хитрые глаза слабо блеснули. — Хочу сказать, я абсолютно уверен, что Теоторикс не такой силач на самом деле, каким его знают в племени. Ведь он не молод, и силенок его едва ли хватит, чтобы выстоять против любого из молодых соплеменников. Ты спрашиваешь, как же он тогда побеждал в тех боях? Очень просто! Я уверен, что непобедимым Теоторикс стал лишь после того, как у него появилась эта кираса. Да, да, та самая кираса, которую всегда можно увидеть на его теле. Снимает он ее, пожалуй, лишь перед сном и никого к ней не подпускает. Где он взял эту кирасу, точно неизвестно, но поговаривают, что он нашел ее в лесу, во время одного из своих походов. Как бы там ни было, кираса насквозь пропитана магией, и я убежден, что именно она решала вопрос о победителе в бою…

Калима осенило. Сомнений быть не может: Гундула говорит именно том предмете, который так нужен юноше. Он говорит о кирасе, ради которой Калим оказался в этой глухой деревушке, о кирасе Лиолата, о второй реликвии!

— Таким образом, справедливость у народа украдена, — продолжал гуллит. — Не так ли?

— Возможно… — задумчиво промямлил юноша. Осознав главное, он заинтересовался рассказом Гундулы. А взгляд собеседника вдруг перестал казаться ему таким отталкивающим. — И что же вы собираетесь с этим делать?

— Пойдем со мной, — ответил гуллит и, взяв Калима под руку, повел его к старой двери, ведущей в подвал, приговаривая: — Видят небеса, скоро все станет на свои места!

Холодный мрак царствовал в подвале. Около десятка ветхих деревянных ступеней отскрипело, прежде чем юноша ступил на сырую землю. По пути он не единожды задевал головой и руками толстые слои паутины. Сильнее отвращения было лишь любопытство. Одним взмахом руки Гундула заставил воспламениться целый ряд толстых свеч. Подвальная комната озарилась. Увиденное привело Калима в недоумение: пред ним на рабочем столе лежала кираса, как две капли воды похожая на ту, что красовалась на теле самого вождя. Угольная, почти черная, она казалась лучше оригинала. Отражая бронзовое пламя свечей, она таинственно поблескивала бурым и была прекрасна. Юноша недоуменно посмотрел на гуллита, а тот с гордостью промолвил:

— Мое творение! Сколько же времени на это ушло! Сколько трудов и терпения! Каждый день — небеса не дадут соврать — я вертелся около вождя, запоминая каждую деталь его необычной кирасы. Каждый штришок, каждый изгиб в точности перенесен на ее двойника. Я вложил в нее душу… и желание вернуть нам справедливость и равноправие.

— Но для чего вы создали эту кирасу? — спросил все еще удивленный Калим. — Неужели она обладает большей силой, чем кираса Теоторикса?

— Нет, ты мыслишь не в том направлении. Я не смог бы наделить свое творение такой силой. Кираса вождя уникальна, поэтому я избрал иной путь.

— Какой же?

— Взгляни: эта кираса — точная копия той, что носит на теле Теоторикс. Кроме того, я наделил ее магической энергией, так что сразу их не сможет отличить никто, в том числе, надеюсь, и наш любимый вождь. Однако сия энергия, не сделает вождя сильнее ни на йоту, а значит, она никак не поможет ему в предстоящем бою…

— Вы собираетесь подменить кирасу?

— Ты подменишь ее! Тебе позволено временно жить в доме Теоторикса, поэтому именно ты принесешь Карелии справедливость!

— Я?!

— Именно! — с горящими глазами воскликнул Гундула. — Ты принимаешь мое предложение?

Больше минуты озадаченный взгляд Калима метался по сырому подвалу. Если бы человеческие зрачки имели способность испускать свет, то в эти мгновения кираса-двойник могла сиять вдвое ярче, а ее создатель щурился бы каждую секунду. Лицо юноши изображало то удивление, то замешательство, губы кривились в неком подобии легкой зловещей улыбки. Брови хмурились, руки то смыкались на груди, то подпирали подбородок, то почесывали затылок. Терпеливый гуллит молча наблюдал за тем, как одна гримаса на лице Калима беспощадно расправляется над другой, как чувства рвутся наружу, не давая покоя подвластным им рукам. Наконец юноша успокоился: он серьезно взглянул на собеседника, губы его плотно сжались; казалось, они с трудом сдерживают довольную улыбку.

— Я согласен, — уверенно промолвил Калим.

— Я знал! — вскричал Гундула. — Небеса всегда говорят правду!

— Замечательно, но у меня есть одно условие…

— Что еще за условие? — улыбка мгновенно исчезла с лица гуллита, и он насторожился.

— Кираса, которую носит Теоторикс, после подмены покинет Карелию вместе со мной.

— Не многого ли ты хочешь?! — грубо воскликнул Гундула.

— Неужели вы не считаете это достойным вознаграждением за обретение справедливости?

— Нет! Это слишком высокая цена!

— Постойте, я вас не понимаю. Чего вы хотите: стать вождем племени или получить какую-то кирасу?

— Мне нужно и то и другое!

— В таком случае, ожидайте более подходящего случая. А я ухожу, — сказал юноша и, повернувшись, невозмутимо стал подниматься по ветхим ступеням. Не успела скрипнуть третья из них, как за спиной Калима послышался возглас:

— Стой! — в это слово гуллит вложил много разных чувств, и не понятно, какое их них доминировало. Такой была и интонация. — Черт с тобой, я согласен!

— Вот и славно. Если все получится, всем будет хорошо.

Они вышли из подвала и снова оказались за потемневшим полуразвалившимся столом.

— Наш план таков, — начал Гундула. — Сегодня перед сном Теоторикс снимет с себя кирасу и куда-то ее положит…

— Он вешает ее на стену, — уточнил юноша.

— Тем лучше. Ближе к полуночи, когда вождь будет спать, я подойду к окну твоей спальни с кирасой-двойником. Держи ухо востро, ибо стук мой будет очень тихим. Как только я постучу в окно, ты встанешь с кровати и пойдешь за его кирасой. Все это время я буду терпеливо ждать. Сняв оригинал со стены, ты откроешь окно и отдашь его мне в обмен на мое творение. Подлинная кираса Теоторикса будет находиться в моем доме, и ты сможешь забрать ее в любое время. Если все пройдет по плану, следующим же утром я бросаю ему вызов…

— Договорились, — после паузы промолвил Калим. Чем эта пауза была вызвана, гуллит не понял, как, пожалуй, и сам юноша. Спустя минуту он покинул дом Гундулы.

Утренняя Карелия была все так же хороша. Легкий туман, гуляющий сутра-пораньше между лесными стволами, рассеялся. Божественно-голубое небо засияло, отражая золотистый свет вечного солнца, поднимающегося где-то ввысь. Вскоре оно покажется из-за густых лиственных крон, и крыши гуллитских домов вновь покроются изумрудной простыней. Человек, пришедший сюда с густонаселенных центральных районов империи, неизменно испытывает блаженство. Здесь нет повозок, торговцев, стражников, бродячих артистов, городского шума, оружейных лавок, таверн… Здесь есть лишь природа, живая и нетронутая. И есть человек, живущий в гармонии с ней.

Калим был в приподнятом настроении. Ноги сами носили его по деревушке. Глаза затуманились, пред сияющим взором то и дело возникала кираса Лиолата — уникальная, неповторимая, желанная… Охмелевший от пьяных мыслей юноша не замечал окружающей реальности. Встряхнулся он лишь в тот момент, когда услышал отчаянный визг зайца, мирно отдыхавшего на травке, которому он не глядя наступил на лапу. Бедный заяц вскочил от неожиданности и со всех ног рванул прочь; спустя несколько мгновений он скрылся, а под ногой Калима будто и вовсе никакой лапы не бывало. Все это произошло за считанные мгновения, и юноша вдруг так расхохотался, что проходящие мимо гуллиты удивленно смотрели не него, не скрывая своих улыбок.

Но тут в груди Калима что-то слабо екнуло. То ли он поддался намеку невинного зайца, то ли о чем-то ему шепнуло утреннее солнце, вдруг нежданно скрывшись за кроной широкого древа. Что несет ему грядущий день? Чего стоит то, что он намеревается совершить? Какова цена второй реликвии? Юноша вдруг осознал, что своей жаждой до уникального доспеха лишает хорошего и достойного человека заслуженно быть главой гуллитского племени. А за что? Ведь Теоторикс ни в чем перед ним не провинился. Напротив, этот человек воплощает в себе идеального селенийского вождя, сильного, мудрого. А Калим своей собственной рукой открывает путь к власти отвратительному заговорщику Гундуле, который, несомненно, прикрываясь идеями о возврате племени справедливости, преследует лишь собственные корыстные цели. Так почему юноша так поступает? Быть может, так решили боги, а он всего лишь исполняет волю небес? Но Калим ни на мгновение не мог поверить в то, что боги могут быть хоть каплю благосклонны к этому самозванцу Гундуле и к его низким намерениям. Тогда что же движет теперь колеблющимся юношей?

Началась утренняя молитва. Жители Карелии снова собрались у статуи Владычицы. Солнце еще не выглянуло из-за зеленых букетов листвы. Калим вдруг почувствовал резкий голод, но смирился, поскольку никто из окружающих людей еще не принимал пищи: селенийская молитва начинается раньше завтрака. Утренний обряд показался юноше более интересным, чем вечерний. Пред взором его развернулось настоящее представление. Судя по всему, гуллиты изображали рождение нового дня. Женщины были нежными цветочками, раскрывавшими свои лепестки; мужчины выстроились в ряд и синхронно покачивались, видимо изображая деревья; дети приняли на себя образ каких-то безобидных зверюшек, ползая вокруг статуи на четвереньках. При этом все громко по-гуллитски прославляли прекрасную Селению. Позже мужчины стали вокруг Владычицы, взявшись за руки, и ладони их засветились слабым магическим светом. Сияющий круг оторвался от гуллитской плоти и вспарил вверх, поднялся до головы богини, остановился, повертелся, став похожим на большой нимб, после чего растворился в чистом селенийском воздухе. Все эти действия сопровождались звонким голосом вождя, произносящего молитву. Теоторикс никого не играл в карельском утреннем спектакле, он выполнял, пожалуй, главные функции селенийского вождя — жреческие. И именно он привлекал к себе наибольшее внимание Калима.

Чудесная кираса, сверкающая на его теле, вызывала теперь в юноше двоякие чувства. Это произведение искусства — мечта любого воина. Непробиваемая защита и источник огромной силы — вот, что было необходимо гостю Карелии. Он здесь, чтобы изменить свою жизнь, как предначертал ему Лиолат. Он пришел в Селению за реликвией! Но была ли вместе с тем предначертана и судьба гуллитского племени? Было ли кем-то свыше оговорено то, что ждет этих людей? Великолепная кираса не спешит дать ответ. Она лишь нагло улыбается в лицо юноше, отражая блики утреннего солнца. Как же она близка и желанна, но и несказанно далека, окутанная густым туманом невообразимых последствий. Беды ли, счастье или множество судеб витают в этой незримой дымке? «Но я поклялся!» — безудержно твердил себе Калим, и, определяя день грядущий, пред ним вновь возник образ любимого отца.

День, который для прочих жителей Карелии прошел как обычно, Гундуле показался вечностью. Не случайно он сегодня сделал две нормы на своем огороде, надеясь, что погрузившись в работу, он скоротает время. Насколько ему помог такой способ — известно лишь ясным небесам, но измученная ожиданием гримаса на лице гуллита не покидала его до самого вечера. Калим также не сидел на месте. Он и ходил с женщинами в лес за свежими травами, и подкармливал пышнохвостых белок, и без конца бродил по деревне с видом ученого, стараясь не выходить из этого образа. С Теоториксом юноша почти не разговаривал. Теперь он боялся даже попадаться ему на глаза. Боялся, что своим взглядом или словом родит малейший намек, и вождь догадается о его замыслах. Однако любопытство в этот день было лишь немногим слабее восхищения чудесной реликвией. Вечером Калим открыл-таки запретную тему и устроил Теоториксу допрос.

— Хорошая у вас кираса, — осторожно заметил он, когда вождь снял свою «драгоценность» и повесил на стену. — Расскажите, откуда она у вас?

— О-о! — протянул Теоторикс; невооруженным глазом было заметно, что он старался скрыть лучик тревоги в своих глазах. — Эту кирасу я получил в дар от самой Владычицы.

— Неужели?! — удивился юноша.

— Именно! — взяв себя в руки, уверенно воскликнул вождь. — В Селении существует обычай. Каждый год, собрав урожай, несколько членов племени выходят рано-поутру из деревни и шагают навстречу солнцу до тех пор, пока оно не выглянет из-за ветвей. И дерево, которое в тот день впервые покажет гуллитам солнце, будет являться посыльным для наших даров. Под это дерево нужно зарыть по одному плоду от каждого вида выращенных овощей, и они послужат дарами для хозяйки природы. Таким способом наш народ выражает благодарность Владычице за хороший урожай.

— А если урожай не так уж и хорош?

— У нас не бывает плохих урожаев! Тот, кто служит природе, всегда получает от нее все самое лучшее.

Теоторикс снова принял образ твердого, уверенного в себе человека, настоящего вождя, всегда готового постоять за свое племя и в любой ситуации отстоять идеи своей религии. Калим снова нашел общение приятным, и этот человек в очередной раз показался ему весьма достойным. Однако взгляд его все чаще скользил к стене, где висела великолепная кираса Лиолата…

— Так вот, — продолжал Теоторикс, — около шести лет назад, когда я только стал вождем племени, мы отправились в поход, чтобы вознести дары нашей покровительнице. Отыскав нужное дерево, я лично начал копать яму для овощей и наткнулся на эту кирасу. Она лежала на небольшой глубине и… была прекрасна. Я уверен, даже представители иных провинций не посчитали бы это простым совпадением. Это дар Селении за верную службу природе. Бесценнейший из даров!

— Возможно, — с легкой насмешкой произнес юноша, но собеседник не заметил этого, а если бы и заметил, то вряд ли смог бы понять ее истинное значение. — А вам никогда не приходило в голову, что эта кираса могла принадлежать кому-либо другому — некоему герою, например?

— На что это ты намекаешь? — вдруг спросил вождь и пронзительно посмотрел в глаза собеседнику. Тот глаз не отвел, но в голосе отчетливо послышалась неуверенность:

— Право же, ни на что, уверяю вас…

— Эта кираса принадлежала всемогущей Селении! — гордо и неуступчиво воскликнул Теоторикс. — Владычица передала ее мне как дар нашему племени. По крайней мере, я в это верю и всегда буду верить.

— И правильно… — почему-то вырвалось у Калима, и это было последним, что юноша сказал вождю в этот вечер.

Мало того, что гость Карелии не сомкнул глаз до полуночи. Все это время он лежал неподвижно и почти не дышал, боясь не услышать стук в окно. Он лежал, заложив руки за голову, и взглядом рисовал на резной деревянной стене воображаемые картины. Не раз представлял он свое худощавое тело, зажатое в объятиях чудо-кирасы, не единожды воображал славные бои, где он всегда выходил победителем, благодаря двум уникальным реликвиям Лиолата. Ночь была ветреной. Юноша вздрагивал всякий раз, когда ветер насмешливо швырял в окно то одинокий лист, то крошечную горсть холодной земли. После некоторых из таких «стуков природы» Калим бесшумно вставал и подходил к окну, но возле дома его взгляд никого не находил. Кроме пения листвы тишину нарушал и довольно громкий храп Теоторикса из соседних покоев. Казалось, если Гундула постучит в тот момент, когда вождь будет в очередной раз звучно наполнять свои легкие комнатным воздухом, стук этот может быть не услышан. Однако ничему не суждено было в эту ночь воспрепятствовать осуществлению коварного замысла.

Знал Гундула о том, что вождь его племени храпит по ночам или нет, но стук в окно вышел довольно сильным, сильнее, чем ожидал Калим. Юноша мгновенно, но бесшумно вскочил со своей постели и метнулся к окну. Через полупрозрачное оконное стекло он заметил безобразный силуэт, в котором сразу узнал фигуру Гундулы. Дальше Калим действовал по плану. На цыпочках, под аккомпанемент непрерывного храпа он прошел в гостиную, где на стене висела желанная кираса. Снять реликвию со стены было делом трех секунд. Гундула, как вкопанный, стоял под окном, продрогший от холодного ветра, и терпеливо ждал. Но вскоре окно бесшумно распахнулось, и обмен состоялся. Получив оригинал, гуллит мгновенно скрылся за углом, а Калим также бесшумно затворил окно. В хорошем настроении вешая подделку на стену, юноша вдруг осознал, что храпа больше не слышно. К своему сожалению, он понял это слишком поздно. Свечи, висящие в разных углах комнаты, вспыхнули одновременно. Калим застыл в одном положении.

— Доброй ночи, — послышался за спиной грозный голос Теоторикса.

— Доброй ночи, — не оборачиваясь, дрожащим голосом промолвил юноша.

— Что ты здесь делаешь?!

— Я… — Калим хотел оправдаться, но его слова были прерваны:

— Кто позволил тебе трогать мои вещи?!

— Я прошу простить меня…

— Ты знаешь, чей это дом?!

Юноша обернулся и увидел наконец взгляд вождя: он был если и не гневным, то уж точно недовольным.

— Я… я лишь хотел взглянуть поближе на вашу кирасу: уж очень меня заинтересовала ваша история…

— Отойди от стены!

— Как пожелаете, — Калим аккуратно повесил кирасу-двойника на стену и медленно направился в отведенную ему комнату. Скала рухнула с его души: похоже, Теоторикс не догадался о подмене.

— И чтобы больше я тебя здесь не видел по ночам! — рявкнул вождь, понизив голос.

— Мне жаль, что так вышло, — виновато произнес юноша. — Хочу сообщить, что в ближайшее время покину ваш дом и вашу деревню. Я узнал все, что хотел, и спешу поблагодарить вас за это. — А про себя он добавил: «Скоро ты заплатишь за свою грубость!»

Вождь ничего не ответил, а Калим отправился в свою комнату и вскоре забылся в легком сновидении.

Следующим утром юноша в последний раз прошелся по уютной Карелии. На плече его висела большая дорожная сумка, в которой находилась вторая реликвия. На прощание он обогнул взором высокий бревенчатый забор и вскоре оставил его позади. А под статуей Владычицы вождь по имени Теоторикс молча принимал удар за ударом…