Из очерка Обниса Верона, придворного мага императора Гариона Лирийского:

«…После кончины первого императора и великого полководца Эмфилио Колумба на сиенсэльский престол взошел его старший сын Владеан пятидесяти лет. Наконец мир пришел в Сиенсэль. И хотя военные действия завершились еще задолго до этого события, с приходом нового императора мир почему-то почувствовался сильнее. Ужасные воспоминания о кровопролитной войне, похоже, ушли в могилу вместе с Колумбом. В памяти народа навечно остались лишь подвиги великих предков.

Поскольку десятилетия и даже столетия после смерти первого императора не изобиловали жестокими сражениями, сожжениями городов, людскими потерями, захватом новых территорий или мирным расширением имеющихся владений, этот временной промежуток не может быть достойным подробного описания на страницах этого очерка. В целом стоит отметить, что эти годы были мирными и счастливыми для всей империи. Императоры строили новые города и спокойно правили вверенной им территорией. Все так же продолжались попытки освоить земли за Морфисом, и все так же они ни к чему не приводили. Более ничего интересного эти лета нам поведать не могут.

Интересное случилось позднее. В 277 году Второй эпохи император Дариус Колумб, потомок Эмфилио Колумба в четвертом поколении, решил совершить поход за реку Лиотему, которая так долго была западной границей Сиенсэля, что, несомненно, успела намозолить глаза не одному поколению картографов. После сообщения императора о своем намерении в народе пронеслась буря эмоций. Люди будто разом вспомнили, что, оказывается, не все земли находятся под властью империи. По Сиенсэлю посыпались горы невероятных предположений и порой совершенно идиотских легенд. В каждой таверне об этом только и говорили.

Экспедиция, снаряженная с благословения самого императора, переправилась на другой берег Лиотемы. Ни один из воинов, ученых, картографов не знал, где конец незнакомым землям и кончаются ли они вообще. Но по мере отдаления от великой реки все вокруг преображалось. Имперцев окружала сказочная природа. Западные земли изобиловали прекрасными растениями, каких доселе мир не видывал, кристально чистыми речками и озерами, редкими видами животных и еще многими чудесами нетронутой природы. Очарованные люди все шли вперед, дивясь всему, что их окружало; следов человека, однако, не наблюдалось.

Но вскоре имперцы набрели на небольшое поселение, находящееся в сказочном по красоте лесу. Оставив войска в лагере, разбитом неподалеку, несколько человек отправились в деревеньку. Нападать на кого-либо пришельцам вовсе не хотелось. Имперцы пришли сюда с миром, и обитатели этих бесподобных земель ответили им взаимностью. Представители империи Сиенсэль были хорошо приняты в одной из местных хижин удивительным народом, который называл себя гуллитами.

Гуллиты были чрезвычайно низкорослы, но достаточно крепки. Между собой они общались на языке, не понятном имперцу. Но своих гостей гуллиты без труда понимали и могли даже вести с ними беседы, правда с ощутимым акцентом в говоре. Необычные обитатели западных земель жили небольшими поселениями, разбросанными по всей территории от Лиотемы до Западного моря. Однако у них имелась и столица — город, где абсолютно все постройки были из дерева. В сравнении со всеми прочими видами ремесла, гуллиты были настоящими мастерами в деревообработке. Когда имперцы впервые вошли в столицу, которая носила гуллитское имя Иювита, они поразились: каждое здание в этом прекрасном и тихом городке было невероятным творением искусства. До сих пор мастера из западных краев империи работают над важнейшими строительными объектами наших городов.

Таким образом, к 280-му году Второй эпохи была исследована и включена в состав империи новая провинция, получившая название Селения.

Откуда такое имя? Почему центральные районы империи, где живут аурелы, вполне логично названы Аурелией, а территории, на которых обитают гуллиты — вдруг Селенией? Дело в том, что низкорослые жители северо-запада сами называли так свои края. Селенией зовут девушку необыкновенной красоты, которая, по гуллитской легенде, живет на севере провинции, у горных подножий, в живописном лесу. Селения — добрая повелительница всего живого. Каждое утро под ее божественное пение раскрывают свои лепестки прекрасные цветы, просыпается зверье, рождается новый день. Она живет в маленьком деревянном домике, там, куда сложно добраться простому смертному. Все гуллиты в один голос уверяют, что это не вымысел. Многие из них своими глазами видели прекрасную Селению, которая появляется в лесу в длинном белом платье, и черные ее волосы плавно взлетают на легком ветру. Владыку всего живого гуллиты почитают как богиню, и потому северо-западные края носят ее имя.

Шли годы, десятилетия и столетия Второй эпохи… Один правитель с великой фамилией Колумб сменял другого. Поскольку запад империи после открытия Селении упирался в море, каждый из них мечтал расширить свои владения на востоке. Но за многие лета имперцам удалось освоить лишь ближайшие земли непроходимых лесов, что, однако, позволило картографам нарисовать самую восточную линию на карте еще чуть правее великой реки Морфис.

Династия Колумбов прекратила свое существование в 688 году, когда последний император Жирон, будучи тяжело болен, не оставил после себя наследников. Империя осталась без императора…»

Майк молча стоял перед плотной деревянной дверью, не решаясь войти в помещение. Он застыл на одном месте, упираясь взглядом в табличку, висевшую на двери. На ярко-голубом фоне белыми витыми буквами было написано: «Комната практических занятий». Несмотря на то, что дверь и стены были плотными и, казалось, достаточно толстыми, из помещения доносились редкие и странные звуки, а порой и глухие человеческие стоны. Но Майк ни чему не удивлялся, поскольку не так давно был осведомлен о том, что происходит обычно за этой дверью, посредством чтения «Пособия для начинающих магов».

Все, что происходило с Майком с момента его первого знакомства с местной природой и до сего дня, можно назвать освоением Антильского монастыря, получением непрерывного потока новой информации и полным выздоровлением. Все эти дни и недели он ни на секунду не задерживался в тесной комнатушке, где когда-то его приютили, а, облачившись в монашескую рясу, разгуливал по монастырю и окрестностям. Каждый новый день он открывал для себя незнакомый уголок монастыря или ранее неизведанную область за его пределами. Общение с Илларионом спасало Майка от скуки, зачастую с головой накрывающей одинокими вечерами, когда монах по каким-либо причинам не мог удовлетворить его потребности в общении. Постепенно они сблизились.

В торжественной обстановке под статуями Трех Божеств отец Илларион провозгласил Майка своим учеником. Наедине же последний поклялся уважать местную религию и своего учителя. После этого монах счел необходимым подробнее описать то, во что верит его народ.

— Испокон веков, — начал он, — люди, живущие в Сиенсэле, почитают Трех Божеств как создателей Земли и условий для жизни на ней. Главенствующей из святых считается Вертима — создательница самой Земли и всего живого. Все, что ты увидишь вокруг, выйдя на улицу — леса, поля, животные и растения, — творения добрых рук Вертимы. Она известна людям в образе прекраснейшей черноволосой девицы. Как ты догадался, это она, — монах указал на статую, стоящую посередине: красивая девушка с цветочным венком на голове опирается на лежащего в ногах медведя. — Взгляни чуть левее — и ты увидишь статую Пеладеи. Пеладея — покровительница неба. Солнце, луна, звезды, небесные явления — создания могущественной Пеладеи. Посланники богини — белые голуби. Известна как девушка с очень длинными волосами, блестящими серебром. На большинстве своих изображений святая держит в руках солнце и месяц. Роль небесных светил в земной жизни сложно переоценить. Многие сиенсэльские летописи начинаются, как правило, со слов: «Слава великой Пеладее, давшей нам время…»

— Верно! — почему-то вырвалось у Майка, но он и сам не заметил этого, задумавшись и уставившись на статую, а монах продолжал:

— А это Гермидон — повелитель бурь. В каждом уголке Сиенсэля, в каждом ущелье ветер дует по приказу Гермидона. И если бог недоволен, он сильнейшей бурей выразит свой гнев, чтобы люди боялись его и уважали. Мореплаватели почитают его, пожалуй, больше, чем кто-либо другой, ибо только лишь от него зависит благополучие каждого морского путешествия. Повелитель ветров известен народу в образе старика, который на всех своих изображениях предстает в гневном виде.

По мере того, как между собой сближались спаситель и спасенный, последний все реже мог общаться с братом Мариусом. И это было досадно, хотя Майк и понимал, что у того, кто скрашивал его одиночество в отсутствии Иллариона, теперь очень мало свободного времени. Бывали дни, когда брат Мариус вообще не попадался ему на глаза. Впрочем, теперь Майк знал, что с этого дня они будут видеться гораздо чаще. Более того, он был уверен, что монах ждет его за этой дверью, которая по-прежнему оставалась для него преградой. Но, собравшись с духом, гость из прошлого наконец решился повернуть дверную ручку.

Как упоминалось выше, Майк был осведомлен о том, что происходит обычно в комнате практических занятий. Но увидеть все это воочию было настоящим открытием для гостя из прошлого. Первым, кто попался ему на глаза, был монах, который стоял перед небольшим деревянным столиком и, закрыв глаза, что-то нашептывал. Минуло несколько секунд, и ладони монаха слабо засветились. Он протянул руки вперед, и камень, лежавший на том столе, к величайшему удивлению Майка, медленно приподнялся. Глаза наблюдателя превратились в два огромных удивленных круга, и он замер, наблюдая за происходящим. Камень, который весил не менее килограмма, висел в воздухе, будто и вовсе потерял свой вес. Монах что-то пробурчал и медленно опустил удерживаемый предмет на прежнее место. Когда этот человек обернулся, лицо его было мокрым от пота. Он выглядел так, будто только что пробежал кросс в двадцать кругов вокруг монастыря.

Майк пошел дальше. Он оказался в просторном помещении с высоким потолком. Вокруг суетились монахи, у которых то и дело светились руки, головы и другие части тела, когда они приступали к своим удивительным экспериментам. Одни из них пускали небольшие огненные шары в железные мишени, другие — с помощью некой невидимой силы пытались оттолкнуться друг от друга. В общем, все были заняты своими необычными для Майка делами. Загоревшись мыслью о том, что и он, возможно, сумеет сотворить хотя бы самое простое из увиденного здесь, гость из прошлого решительно направился в конец большой комнаты, где его уже ждали отец Илларион со своим учеником.

Своих монастырских друзей Майк застал за очередным магическим экспериментом: брат Мариус пытался повторить то, что сделал монах у входа. И, к новому удивлению несведущего в магии наблюдателя, ему это удалось: камень медленно взлетел со стола сантиметров на двадцать в высоту. Но в отличие от монаха, коего Майк видел раньше, брат Мариус почти не устал от такого эксперимента, и гость из прошлого заключил, что магией он владеет довольно неплохо.

Заметив своего ученика, отец Илларион жестом позвал его к себе. Наскоро пересказав Майку то, что накануне тот прочел в пособии, монах предложил ему занять место брата Мариуса, после чего подошел к экспериментальному столу и заменил тяжелый камень легчайшим гусиным пером.

— Забудь обо всем, что тебя окружает, — приговаривал Илларион, когда Майк пристально смотрел на свою цель, протянув вперед правую руку. — Сконцентрируйся на том, что должен сделать. Не отводи взгляда от пера и мысленно заставь его оторваться от стола.

С минуту ученик стоял в таком положении, но на столе ничего не менялось. Майк таким взглядом смотрел на несчастное перо, будто хотел сжечь его своими глазами. И вдруг он заметил слабый голубовато-зеленый свет. Правда, свет этот исходил не от его ладони, а лился откуда-то снизу. Но ученик, не придавая этому значения, горящими глазами взирал на перо, которое вот-вот должно оторваться от стола… и… свершилось! Гусиное перо засияло магическим светом, который был настолько слабым, что человек с плохим зрением мог и вовсе не заметить этой бледно-голубой атмосферы, вдруг возникшей в воздухе. Яростная улыбка скривила лицо ученика, когда тот властно взирал на висящий в воздухе предмет. Никогда в своей жизни он не испытывал подобных чувств. Это невозможно передать!.. Но вдруг перо упало на стол, резко оборвав все удовольствие. Спустя мгновение Майк почувствовал, что под правой его рукой что-то шевелится. Опустив глаза, он увидел под своей ладонью ладонь Иллариона. Так вот откуда исходил этот нежный магический свет. Так значит, это монах с легкостью оторвал перо от поверхности, а ученик стоял и радовался тому, чего не совершал. Майк обиженно взглянул на своего учителя, а тот спокойно промолвил:

— Главное, ты поверил в то, что смог это сделать. А это хороший знак. Будем продолжать работать.

Как однажды Майку сказал брат Мариус, «магия — дело сложное, но старательный ученик непременно будет вознагражден». Так вышло и с нашим героем. Никто в империи Сиенсэль во все времена не старался изучить простейшее магическое заклинание с таким рвением, с каким делал это он — тот, кто доселе считал магию всего лишь мифом, красивым вымыслом. И ни один гражданин из этого мира не смог бы взорваться желанием двигать предметы без помощи рук сильнее, чем любой мальчишка из далекого прошлого.

Недели ежедневных упорных тренировок предшествовали этому долгожданному моменту. Майк стоял в той самой «Комнате практических занятий», перед тем самым столом, а на столе лежало легчайшее гусиное перо, которое успело намозолить глаза как ему самому, так и его учителю. Каждый раз, когда ученик стоял на этом месте, глаза его горели, а вера в невозможное усиливалась с каждым днем. Душа его воспламенялась детской надеждой на то, что это случится именно сегодня. Он знал, что упорная работа над собой не проходит впустую. Он был уверен, что вознаграждение ждет его. И этот день настал. Легкое гусиное перо оторвалось от поверхности стола и медленно взлетело сантиметров на восемь. Счастливая улыбка украсила лицо Майка, и он решил удостовериться, нет ли под его рукой учительской ладони. Опустив край глаза, он обрадовался еще больше: заклинание совершил лишь он один. Однако вместе с тем ученик заметил, что его дрожащая рука промокла от пота. И вообще, он испытывал такое напряжение и прилагал столько усилий для того, чтобы поднять почти ничего не весящее перо, что уже еле стоял на ногах. Майк продолжал со счастливой улыбкой глазеть на висящий в воздухе предмет, пока в глазах не потемнело и он не рухнул на пол без сознания…

Вечером того же дня Майк стоял на возвышенности около Антильского монастыря, куда привел его брат Мариус, объяснив, что ему необходим свежий воздух. Перед усталым взором расстилались прекрасные долины. В восточной части неба одна за другой появлялись звезды. Солнце уплывало в Селению.

О, великая звезда, вечная спутница меняющейся Земли, королева Солнечной системы! Миллионы лет твои золотистые лучи нежно ласкают склоны вырастающих из-под земли гор. Миллионы лет твой животворящий свет озаряет впервые открывшиеся глаза людей и прекрасных животных. Миллионы лет все народы матери-Земли восхваляют тепло, щедро даримое тобой. Без тебя нет жизни на этой планете! Без тебя нет ни прошлого, ни будущего. И всю свою жизнь Земля посвящает лишь тебе, неотступно двигаясь за тобой во все миры Вселенной.

Как помнил Майк из уроков астрономии, продолжительность жизни Солнца составляет примерно 10 миллиардов лет. На тот момент, когда наш герой был рожден — то есть в период Нашего мира — звезда прошла около половины этого пути. Таким образом, до ее смерти оставалось примерно столько же. По прогнозам ученых, через 5 миллиардов лет Солнце должно было погибнуть, и жизнь на Земле станет невозможной. Однако следует отметить, что 5 миллиардов лет — колоссальный отрезок времени. За это время на Земле может случиться все что угодно. Возникнут новые народы, цивилизации, государства, материки, изобретения, жизненные принципы… К тому же катастрофа может случиться с планетой гораздо раньше смерти Солнца. А что касается цивилизаций, то Майк попал как раз к представителям одной из таких. Так сколько же времени прошло? Миллионы лет?.. Миллиарды лет?.. Может, повелительница дня ответит нам на этот вопрос? Но вечное Солнце лишь безмолвно светит, взирая на этот удивительный мир…

Майк стоял на возвышенности, печально провожая взглядом объект своих размышлений. Последние бледно-алые лучи нежно озаряли вечернюю долину, постепенно исчезая один за другим. Горы потемнели: животворящий свет покинул их. Вокруг воцарилась таинственная тишина. И вдруг пред очарованным взором наблюдателя на темном фоне смутно обрисовался силуэт. Какая-то темная фигура стояла во весь рост на холме. Одно мгновение она стояла, казалось, не спуская глаз с остолбеневшего Майка, а затем медленно повернулась и исчезла в тенях долины. На миг Майка охватил дикий ужас. В глазах неожиданно потемнело, и он чуть было не потерял равновесие. «Что это было? — спросил он у самого себя. — Быть может, просто тень, брошенная уходящим солнцем?..» Сильнейший страх, пронзивший его сознание, вскоре утих, но необъяснимая тревога сопровождала его до самого сна.

Почувствовав себя дурно, Майк быстрым шагом направился в свою тесную комнатушку, не обратив особого внимания на молодую девушку, которая с печальным видом поднималась в монастырь.

Девушка эта держала свой путь из Дитмонда — ближайшего к монастырю провинциального городка, до которого, однако, было не менее двух суток пешего пути. Она была укутана в длинный серый плащ, а лицо ее скрывалось под прозрачным покрывалом. Девушка направилась в храм Антильского монастыря, поскольку знала, что почти все остальные здания закрыты для посторонних. В храме ей повстречался отец Илларион, и она торопливо бросилась к нему, как только увидала. Печаль в глазах милой девушки заставила монаха остановиться, и гостья, чуть дыша, произнесла:

— Отче, я нуждаюсь в помощи.

Монах тревожно взглянул на посетительницу, после чего велел ей идти за ним. Вскоре они оказались в самом уединенном месте храма — исповедальне. Отец Илларион выразил готовность слушать, и молодая девушка начала свой рассказ.

— Мое имя Глиолия, — печально-мелодичным голосом промолвила она, — Глиолия Дариэль. Родом я из Дитмонда, и, возможно, вы когда-нибудь слышали о моей семье, ибо родители мои были известными в этих краях людьми. Мой отец, Марк Дариэль, был офицером имперской армии, а мать, Талия Дариэль, — владелицей швейной мастерской.

Когда девушка сбросила с головы серое прозрачное покрывало, до того полностью скрывавшее ее лицо, монах в полумраке исповедальни сумел разглядеть красоту ее черт, затмить которую выражение мольбы и печали было не в силах. Глаза ее были полны скорби, но в них проглядывались терпение и проблески живой энергии. Длинные черные волосы, беспорядочно разбросанные на плечах, казалось, поглощали слабый свет свечей.

— Моя мать, — продолжала Глиолия, — умерла, когда младший брат мой, Калим, был совсем маленьким. Отец долго горевал по ней, порой не находя себе места. Он проклинал тот день, когда вынужден был отправиться на задание вместо того, чтобы остаться подле ложа матери, переносящей тяжелую болезнь. Но спустя годы наша семья свыклась с потерей родного человека, и мы продолжали жить. Отец получил тяжелое ранение и вынужден был уйти в отставку. Былые источники неплохих доходов перестали существовать для нашей семьи, ибо мастерская, которой владела мать, распалась сразу же после ее смерти, обременив отца выплачивать кому-то какие-то долги. Из-за нехватки денег отец начал делать ставки на бои на арене. Поначалу ему удавалось выигрывать, но со временем все изменилось. Новые проигрыши только усиливали жажду отыграться, что постепенно втянуло его в беспамятные игры. А это лишь увеличивало долги, а не уменьшало, как надеялся он. — Девушка глубоко вздохнула, и отец Илларион заметил, как хрустальная слеза прокатилась по ее бледной щеке. — Я не виню своего отца: он хотел помочь мне и Калиму. Он делал все это лишь ради нас, для нашей неполной семьи. Долгое время он работал разносчиком писем по Дитмонду. Но большая часть его мизерного заработка уходила на очередную ставку или раздачу долгов. Повзрослев, я тоже стала работать — посудомойщицей в таверне близ города — и иметь свой заработок, который, впрочем, был еще меньше отцовского. Стоит отдать ему должное, отец ни разу не позволил себе отнять у меня хоть самую малость. Так я кормила свою семью, с печалью взирая на бедного отца. Я не единожды просила его не делать больше ставок. Однако он всегда был уверен в том, что совсем скоро выиграет много денег, и мы снова станем богатыми. Но долги все росли и росли…

Монах невозмутимо слушал свою посетительницу, но в глазах его было искреннее сочувствие и желание успокоить молодую девушку, придать ей сил для преодоления жизненных невзгод, которые выпали на ее долю в столь раннем возрасте. Глиолия была молода. Вот-вот ей стукнуло двадцать два года, но после смерти матери она никогда не праздновала день своего рождения. Голос ее был нежным и мелодичным, однако и на нем тяжелые страдания оставили свой отпечаток. И похоже, она ничем и никогда уже не сможет скрыть того клейма, которое наложила на него судьба.

— Однажды отцу все же удалось отказаться от бесполезных ставок, — продолжала свой рассказ девушка. — К этому времени размеры его долгов стали невообразимо огромными. Но он пересилил себя, отчаявшись в попытках разбогатеть, и я искренне благодарна ему за это. Вскоре ему и вовсе предложили писчую работу в казармах Дитмонда, где до этого он был доблестным офицером. Новая должность приносила гораздо больше дохода, чем разнос писем, и вскоре долги стали медленно погашаться. Все трое членов нашей семьи наконец вздохнули с облегчением, но без малого год назад случилось ужасное… — тут ее голос дрогнул, и монах заметил еще по одной слезинке, вырвавшихся из ее печальных глаз. — Один хороший друг моего отца, офицер имперской армии, попал в беду. Он находился на задании где-то в Каррольских горах и был сильно ранен в какой-то пещере. Однажды на службе он спас жизнь моему отцу, и тот, не раздумывая, отправился к нему в составе подкрепления… — Глиолия снова притихла, протирая бледную щеку. — Они оба погибли… Я до сих пор не знаю, при каких обстоятельствах это произошло. Но это не важно. Какое горе накрыло нашу многострадальную семью, когда мы получили ужасное известие! Впрочем, какая мы теперь семья? Мы с Калимом всего лишь пара жалких сирот…

Отец Илларион наконец вздохнул. Взгляд монаха был наполнен состраданием, но призрачная тень исповедальни скрывала от девушки его глаза. Однако вместе с тем он поразился, как мужественно держится его посетительница. Любая другая на ее месте уже давно пролила бы море слез, а Глиолия не смогла сдержать лишь три холодных бриллианта, скатившиеся по ее щекам. Слушая печальный рассказ, Илларион прежде всего был занят мыслью о том, как успокоить бедную девушку, придать ей сил. Оба они понимали, что родителей уже не вернуть. Глиолия слишком многое перенесла за свою жизнь, чтобы быть утешенной парой никчемных фраз. Но на то он и священнослужитель, чтобы своей речью вселять веру в человека. И монах был готов к этому, хотя и не знал пока, в чем именно его посетительнице нужна помощь, и потому решил молча дослушать ее рассказ до конца.

— Чтобы рассчитаться с долгами, — продолжала девушка, — мы с братом продали наш роскошный фамильный особняк. Размер долгов оказался намного больше, чем я предполагала, и на расплату ушли практически все деньги, вырученные с продажи особняка. Но, слава Трем Божествам, мы с Калимом не остались на улице. Нас в своем ветхом домике приютила пожилая Белетта, добрейшая женщина, бывшая когда-то служанкой в особняке Дариэль. — Рассказывая об этом, Глиолия успокоилась и более не проливала слез, а монаху показалось даже, что ее бледное лицо украсила легкая печальная полуулыбка. — Так мы и живем. Я по-прежнему работаю в таверне. Калим тоже работал до недавнего времени… — здесь ее голос задрожал, и улыбка, по всей видимости, исчезла с ее лица. — Отче, я пришла сюда не для того, чтобы оплакивать своих покойных родителей, не нужны мне и богатства. Я пришла к вам, поскольку не знаю, к кому больше обратиться. Дело в том, что с моим братом происходит что-то необъяснимое. С самого детства он был слабым и болезненным мальчиком. А совсем недавно он нашел себе работу, и мы с тетушкой Белеттой были очень рады за него и за нашу скромную семью. Но без малого месяц назад с ним стало твориться нечто ужасное. Ни с того ни с сего он теряет сознание и часами бредит. К вечеру его то и дело бросает в жар, а утром он оказывается абсолютно нормальным, будто ничего и не было. Много раз наш дом посещали лекари, но они не могут объяснить, что происходит с Калимом. Один маг промолвил однажды, что дело тут нечисто. Поэтому я пришла к вам… — голос ее затих, но спустя мгновение она жалобно воскликнула: — Отче, я прошу вас, упомяните о моем брате в своих молитвах! Мне больно смотреть на то, как Калим страдает. Упросите всемогущую Вертиму, чтобы она сжалилась над нашей многострадальной семьей! Отче, умоляю вас!

Монах был тронут этой речью. Теперь он понял, что никакие слова не смогут утешить его посетительницу. Неужели бедная девушка заслужила столько страданий? После минуты полнейшей тишины отец Илларион наконец промолвил:

— Дитя мое, судьба обрушила на тебя тяжелейшие испытания. Я обещаю помочь. Я буду молить Вертиму о милости. Я прощаю тебя за все грехи твои, коль таковые могли быть порождены невинной душой. Ступай с миром. Мой ученик, брат Мариус, приготовит тебе комнату для ночлега. А наутро возвращайся к своему брату. Что бы с ним не происходило, ему больше всего на свете нужна твоя поддержка.

С этими словами монах проводил молодую девушку в помещение, где располагались комнаты для паломников, и, велев ей немного подождать, отправился за своим учеником.