Город Сумерек

Космолинская Вера Петровна

«В Городе Сумерек нет кладбищ. Да и на что они, если здесь не бывает тлена? Хотя мертвецы тут есть, как и всюду».

 

В Городе Сумерек нет кладбищ. Да и на что они, если здесь не бывает тлена? Хотя мертвецы тут есть, как и всюду. Но после смерти, через недолгий срок, мы все превращаемся в камни, большие или маленькие, такие, что можно запросто вделать в перстень, драгоценные или нет. И это всего лишь камни, они ничего не значат. Весь наш каменный мир таков. Из камня сделаны стены и башни, каменьями усыпаны щегольские наряды, камни блистают огнем в тяжелых коронах. Это те камни, происхождение которых, по большей части, забыто. Те, о ком еще помнят, могут какое-то время покоиться в склепах. В небольших шкатулках вроде ювелирных. Но это уже излишества. Это всего лишь камни. Так в Городе Сумерек было всегда. Никто и никогда не задумывался об этом. Кроме принцев — отпрысков трех древних легендарных родов, правящих Городом, то враждующих, то живущих в шатком мире, правящих здесь благодаря своему властолюбию, гордости, жестокости и… безумию или, быть может, проклятию, которое и делает нас тем, что мы есть. Потому что лишь мы знаем о том, что все может быть иначе, что есть миры, где все по-другому. Считается, что мы помним миры, в которых пребывали до нашего рождения. Мы не помним ни кем мы были, ни что с нами было, но знаем, что миры бывают разными, и полными тлена, и полными красок. И это приносит боль, жгучую, никогда не дающую покоя. Потому, хотя бы, что этот мир лишен красок. Есть свет и тьма, причем последней больше, есть белое и черное, и некая гамма серого. Но белый цвет никогда не распадается на радугу. Здесь никогда не восходят ни солнца, ни луны. Лишь звезды. И самая крупная и яркая Алмазная звезда вечно сияет в зените прямо над Городом, неподвижно вися в центре черных бархатных небес. Другие звезды, поменьше, медленно кружатся вокруг нее в бесконечном хороводе, искрясь и мерцая. Алмазная звезда тоже мерцает, но очень медленно, то разгораясь ярче, то тускнея. Когда она тускнеет, наступает время, которое тут зовут ночью. Но и день тут не больно-то ярок.

Опять наступило бледное утро, и я, принц Морион из Дома Хрусталя, с отвращением смотрел в окно на этот выцветший город, который зову Городом Сумерек, и который беспечные жители в своей невинности зовут Сияющим. Единственный город на весь этот захудалый мир!.. Все прочее — деревня, жалкая провинция, переходящая вскоре в безжизненные дикие пустоши. Этот Город еще стоит лишь потому, что здесь рождаются принцы — чудаки, которым нужно что-то иное, новое, непостижимое, чего здесь просто не может быть. Когда-то Домов было двенадцать. Теперь только три — остальные вымерли в войнах друг с другом, да и сам наш мир стал меньше, круг жизни сужается, и вскоре, быть может, исчезнет совсем. Дом Хрусталя, Дом Опала и Дом Берилла еще стоят, и все еще грызутся за власть над этим единственным в мире Городом.

Уже два года, отмеряемых здесь просто тысячью дней, я возглавляю Дом Хрусталя, после того, как неясное моровое поветрие уничтожило моего отца и почти всю семью. То же случилось и с другими домами, лишившимися правителей, которые жили здесь сотни лет. Век человеческий здесь долог, а наш — гораздо дольше обычного. Кто знает — может, бывает и хуже. И самоубийц среди нас мало, если вообще кто-то был — мало ли что можно выдать за самоубийство, не правда ли? Теперь я правлю Домом Хрусталя. Домом Берилла правит принц Хоннор, задира и спесивец. А домом Опала — прекрасная Фаенна — сияющая, редкая принцесса — она способна вызвать уважение даже таких циников как мы. И настоящую любовь, которую вряд ли кто-то из принцев способен внушить жителям города. Иногда мне кажется, что я сам в нее влюблен. Вот только никто еще не доказал, что мы способны кого-то любить. Печально — было бы печально тому, у кого есть сердце. Но мы-то — всего лишь камни, пусть каким-то образом и живые. Знание этого факта не делает нас ни чище, ни лучше тех, кто этого не сознает.

На улицах начиналась обычная суета. Скоро там будет такое столпотворение, будто ожили все булыжники мостовой, и все эти чудаки начнут торговать, обманывать, обмениваться поцелуями и тумаками, проливать скудную и серую, бесцветную каменную кровь. Я отвернулся и вызвал слуг. Отвратительный день. Бесконечные бессмысленные дела и ежегодные переговоры в Алмазной башне мира. Не исключено, что сегодня или я, или принц Хоннор, кто-то из нас официально объявит другому войну. Какое никакое, а все развлечение — проливать бесцветную кровь!.. Я расхохотался, но тут же смолк. Мой смех показался мне горьким, а не злым, как бы мне хотелось. Внутри притаилась боль. Я дал ей мысленного пинка, но она никуда не делась. Ну и шут с ней. Не имеет значения. Ничто на свете не имеет значения. И не стоит никакой боли.

 

1

Алмазная башня мира стоит в самом центре Города. Ее главный шпиль тянется в точности к Алмазной звезде в самом центре небес. Символично, хотя и не дает особого пространства для фантазии. Согласно легенде, ее сложили в незапамятные времена из останков героев, отвоевавших когда-то это святое место у чудовищных демонов первозданности. Что это были за демоны на самом деле, нам неведомо. Разумеется, башня не сплошь из алмазов. Алмазы всегда выходят довольно маленькими, и очень редко. Вот какие-нибудь булыжники — этих полно и навалом. Башня сложена, в основном, из гранита, с включениями других минералов — мрамора, агата — всего понемногу. Но на видных местах снаружи башня и правда украшена подшлифованными алмазами, и, как я полагаю, кристаллами кварца. Благодаря им, башня искрится как зачарованная. Но только пронзительным светом, а не всеми цветами радуги, как искрились бы алмазы в другом мире, известном мне лишь из снов. Разве это не проклятие — видеть здесь цветные сны? И об этом невозможно никому рассказать, этого просто никто не поймет, кроме нас, таких же избранных. В Алмазной башне двенадцать врат. Девять из них теперь постоянно заперты. Трое были сейчас распахнуты, и три процессии двигались к ним, торжественно, под визгливые ноты фанфар и звон бубенцов на одеждах герольдов и конской упряжи. Впереди каждой процессии ехал правитель одного из Домов. За ними везли их родовые штандарты. Выбор цветов, понятное дело, был весьма невелик. Гербом Дома Берилла был белый олень с ошейником в виде короны с семью зубцами, в черном поле. Гербом Дома Опала — белый лебедь с распростертыми крыльями, на сером. Моим же гербом, то есть гербом Дома Хрусталя была черная чаша на рассеченном надвое серо-белом поле. Вот так — чаша, нет чтобы какая-нибудь ужасная зверюга. Но, по крайней мере, черная. Да и собственное мое имя значит — черный хрусталь, посредник между живыми и умершими. Не знаю. Никогда не разговаривал с умершими. Все это — глупые поверья. Каждый герб имел свой девиз — из одного лишь слова. Белый олень попирал своими копытцами серебряную ленту, на которой было начертано: «Гордость», под белым лебедем парило слово: «Милость», под черной чашей красовалось: «Мудрость». За всю нашу историю, какую еще можно припомнить, эти девизы частенько оставались пустым звуком. Но в том, что касается Фаенны — ехидство прекращаю. Да и Хоннор, надо отдать ему справедливость, подходит своему девизу, если посчитать спесь и тщеславие синонимами гордости. Впрочем, возможно, я пристрастен. И это отнюдь не говорит в пользу моего девиза. Но как я склонен говорить буквально обо всем — мне нет до этого никакого дела.

Приближаясь к Алмазной башне, я видел Фаенну, подъезжающую к ней во главе процессии с другой стороны. В сторону Хоннора я не смотрел принципиально, хотя и его здание еще не скрывало. Принцесса Дома Опала ехала на белоснежной лошади, ее одежды тоже были серебристо белыми. Волосы густого серебряного цвета, похожие на грозовое облако другого мира, были рассыпаны поверх плаща, на голове сияла ярким светом диадема. Жаль что лица ее было отсюда не различить, но когда мы окажемся в башне, я еще увижу его. Гладкое и точеное, оно казалось бы вырезанным из полупрозрачного мрамора, если бы не ее глаза — цвета раухтопаза, необычайно теплые, каким не положено быть камню. Мягкие брови казались бархатными, а с губ редко сходила легкая, почти незаметная улыбка. Но Фаенна могла быть и жесткой и решительной. Лишь благодаря силе ее духа Дом Опала не пал и не вымер полностью во время последнего морового поветрия. Кто знает, если бы она пожелала, она могла бы наверное даже подчинить в конце концов Город одному единственному правящему Дому. Ну, конечно, будь на нашем месте кто-нибудь другой… И сомневаюсь, что она в таком случае была бы столь популярна в народе. Ведь именно сочетание сверкающей стали с мягкостью и чуткостью придают ей неповторимый шарм, помимо обычной красоты, которой мало кого удивишь в мире оживших статуй.

По традиции, башню окружали восторженные толпы граждан, приветствующие нас нестройным, по большей части дружелюбным гулом и забрасывающие нас цветами, которые через несколько часов превратятся в хрупкие прутики, при малейшем прикосновении рассыпающиеся в гипсовую пыль. В числе цветов нам с Хоннором обычно доставалась и пара другая камней. Черт с ними. Это тоже традиция. Мы делаем вид, что ничего не замечаем. Статистически это очень хороший результат. Самое смешное, что мы все достаточно популярны по сравнению со своими предшественниками. Наверное, просто потому, что моложе, и не успели натворить особых дел. И после мора нам приходилось волей-неволей вести себя благоразумно. Я созерцал толпу и улыбался с легким презрением, думая, что именно сегодня все может очень измениться. Тогда завтра эти марионетки разделятся минимум на два лагеря и начнут обращать друг-друга в камни, чтобы сподручнее было их бросать, или строить дома, или чинить мостовые после беспорядков… Странно ли, что мне бывает сложно иногда постигать реальность происходящего на этом свете?

«Двенадцать звезд. Двенадцать мечей. Двенадцать слов. Двенадцать огней» — вилась причудливой вязью вокруг башни старая и малоразборчивая надпись. Звучало это подобающе гордо и бессмысленно. Двенадцать — как и двенадцать ворот башни, как и число родов правителей, давным-давно, в самые ранние времена. Мы сильно вырождаемся, несмотря на всю свою долгую жизнь. Не знаю ничего о звездах и огнях, а мечи и слова — вероятно, девизы — просто наши семейные атрибуты. Мой собственный меч, священная реликвия, перешедшая ко мне от предков, звался Ринальдин, по имени основателя рода. Также это слово означает что-то вроде хитреца или зануды. Второе имя меча — Мудрец, что значит, в сущности, то же самое.

Все шло как по маслу. В большом круглом зале, устланном плитами в шахматную клетку, мы заняли три ложи, увешанные гербовыми вымпелами. Распорядитель — старый хранитель Алмазной башни Оливин, в торжественном белом до полу одеянии, провозгласил о начале Совета и объявил, что первое слово дается на этот раз принцу Дома Берилла Хоннору — право первого слова передается, по традиции, каждый раз по кругу. В прошлый раз первое слово принадлежало мне. Значит, сегодня за мной будет последнее слово.

Хоннор поднялся с пышного трона и вышел несколько вперед. Это было необязательно, но указывало на то, что он желал быть услышанным, и речи его не будут настолько праздными, что их можно смело пропускать мимо ушей, как повседневные пересказы новостей. Глаза его под серебряной львиной гривой сверкали, и хоть он был сдержан, левая рука лежала на эфесе меча чуть более твердо, чем просто в привычном жесте. Я искоса бросил взгляд на Фаенну. Она сидела на троне совершенно прямо и смотрела бесстрастно перед собой, более похожая на статую, чем обычно. Она тоже ждала чего-то недоброго от этого дня. В мою сторону она не оглядывалась. Что ж, она никогда не нуждалась в посторонней поддержке. Свиты всех трех домов выказывали куда больше возбуждения, чем мы — правители.

— Правители Города, — ровным голосом начал Хоннор. — Брат и сестра мои, — взгляд в сторону Фаенны, осуждающий и немного сожалеющий. Однажды он предложил ей руку и сердце. Она ему отказала — помимо прочих причин была и та, что в случае согласия она лишилась бы прав быть главой Дома, становясь женой принца другого правящего Дома. Она могла взять в супруги кого угодно, кроме принца, тот оставался бы лишь консортом, не получающим ее прав. Впрочем, Фаенне просто никто не был нужен. Она отговорилась тем, что ее младший брат еще слишком мал для того, чтобы стать правителем, что было правдой, и она никогда не доверила бы свой Дом постороннему регенту. Хоннор был страшно разочарован — он полагал, что ради него женщина должна отказаться от всего, но только не от него. Фаенна проигнорировала его разочарование так же как и лестное предложение.

— Я буду сегодня прям, — сказал Хоннор, высоко вскинув голову. — Город в упадке. Все мы вымираем. Мор миновал, но нас все равно становится все меньше и меньше. Говорят, теперь мы живем намного дольше наших предков, но каждое последующее поколение чуть не на треть меньше предыдущего. До Мора, унесшего почти всех, кто был старше сотни лет, это был мир стариков, выживающих из ума, пока они не начали внезапно, без видимых причин, высыхать и рассыпаться в песок. А ведь сотня лет — не такой уж солидный возраст. — Что верно, то верно, хотя нам троим никак не больше шестидесяти — возраст при иных условиях считавшийся бы несерьезным. Нормальная продолжительность жизни — лет триста-четыреста. Первые пятьдесят ты несовершеннолетний несмышленыш, последние сто — сто-пятьдесят — полутруп. Отличный темп жизни. — Город уменьшается, уменьшается весь мир, пригодный к жизни. Но почему? Кто даст мне на это ответ? Не потому ли, что установленный тысячелетия назад уклад жизни порочен? Порочен хотя бы в том, что Город изначально разделен на куски и правящие Дома только и делают, что гнут каждый свою линию, тянут в разные стороны. Город давно не развивается. Мы все мешаем друг другу. — Хоннор выдержал паузу, набирая в грудь побольше воздуха. — И я говорю — довольно. Дома должны объединиться в единый Дом и искать спасения не только для себя, а для всего нашего мира.

Как много громких слов, Хоннор. Давай же, переходи к сути.

— Что же до того, кто возглавит этот единый дом, то я предлагаю выбор сестре моей Фаенне из дома Опала. Пусть она как женщина выберет себе супругом одного из принцев двух других Домов. Пусть тот и станет единственным правителем Города.

Оливин настойчиво призвал к порядку, так как поднялся порядочный шум.

— Замысел небывалый, но любопытный, — не поведя бровью заметила Фаенна. — И что же будет, принц Хоннор, если я сочту этот план приемлемым и, например, отдам свою руку и власть принцу Дома Хрусталя?

Я мечтательно поднял бровь. Предположение приятное, но я был уверен, что она и не думает так поступить. По крайней мере, я бы на ее месте этого не сделал.

Хоннор моргнул с невинным видом и без запинки ответил:

— Кому бы ни решилась отдать свою руку принцесса, другой пусть имеет право оспорить этот выбор в поединке. Нас сейчас трое равных, пусть мнение каждого зачтется.

— Этим стоит воспользоваться, — ехидно обронил я.

— Мнение каждого? — холодно переспросила Фаенна. — Кроме моего, конечно. Что значит мой выбор, если вы станете его оспаривать? И если даже не станете — я потеряю власть и в том и в другом случае. Так почему бы вам обоим просто не попытаться убить друг друга прямо сейчас; а я стану призом победителю? Я и мой Дом, защищать интересы которого мой долг? Почему бы и нет? Разумеется, потом я отравлю своего мужа и останусь править одна. Прекрасный план. Ты действительно этого хочешь, принц Хоннор?

— Отравишь мужа? — довольно глупо повторил Хоннор.

— Вот именно, — подтвердила Фаенна. — Я отвечаю за свой народ и не намерена оставаться в стороне, пока другие отстаивают свои интересы. Но во всем этом будет не так уж много чести, принц Берилла, не правда ли? Я на такую интригу не пущусь. От нее дурно пахнет. Глупое предложение, принц Хоннор, если только ты не желал оскорбить нас…

Не знаю, чем бы это кончилось. Хоннор открыл было рот, чтобы гневно возразить, но в этот момент все вокруг потемнело и мощный толчок сотряс до основания Алмазную Башню. С потолка посыпалась каменная крошка. Раздались испуганные вскрики. Я крепко вцепился в ручки трона. Фаенна, по-видимому, тоже. Хоннор, не удержавшись, упал на одно колено.

Дребезжащим, но громовым голосом вскричал Оливин:

— Прочь, демоны! Прочь из святого места! — Старик, подскакивая и потрясая в воздухе кулаками, выскочил на середину залы. Я фыркнул, глядя как он пыжится, пытаясь сделать вид, что что-то значит… Какие там демоны. Просто весь наш мир раздумывал — а не рассыпаться ли и ему в песок, как случилось не так давно со многими людьми. Эти толчки, не слишком сильные, повторялись в последнее время все чаще и чаще.

Все прекратилось, и мы принялись стряхивать с себя пыль. Хорошо, что пропитанная металлами ткань легко от нее избавлялась. Я на миг задумался над собственными мыслями — ведь если волокна, неважно, растительного или животного происхождения не соединять химическим путем с элементами металлов, они просто рассыплюся. И других тканей просто не бывает… Да, явно размышления не государственного характера.

— Взываю, о принцы! — взвыл Оливин. — Бросьте ссоры и дрязги! Объединитесь против демонов. Гневаются небо и земля! Раздельно не устоите. Прав сын мой Хоннор. Нам нужен единый Дом перед лицом опасности.

Я чихнул и выплюнул пыль.

— Брось, старик. Нет никаких демонов. Этот мир слишком стар, вот и все. И плевать небу и земле на наши дрязги.

— Клянусь Звездою, неразумны твои речи, принц Морион! — сдвинул мохнатые брови Оливин. — Только благочестие может спасти нас. Мор и потрясение насланы на нас Создателем. Он уже почти погубил Дома. А взгляни на меня, принц Хрусталя — я старец, но жив, ибо не был столь грешен, как другие!..

— Другие? — прервала Фаенна. — Ни мой отец, ни моя мать не заслуживали такого конца, Страж Башни. Если кто и наслал Мор, то вовсе не Тот, кто справедлив!

— Довольно, — сказал я громко, но мягко. — Религия — это личное дело каждого. Она уже давно не определяет жизнь Города.

— Роковая сия ошибка… — проворчал Оливин; я сделал вид, что не заметил его.

— И уж если исходить из практической пользы, — продолжал я, то нам следует лишь укрепить наш союз, а не решать, кому отдать власть и грызться из-за этого. Единого Дома не бывало от начал Города, это противоречит нашим законам. Не думаю, что народ поддержит такое решение. Кто защитит угнетенных одним правителем, как не другой правитель?

— А кто сможет вывести людей из тьмы, когда другие, равные ему, воспротивятся? — воскликнул Оливин.

— Ты поддерживаешь меня, Страж Башни? — требовательно спросил Хоннор.

Оливин пожевал губами, чуточку озадачившись. Или сделав такой вид.

— Я поддерживаю Город, а Город — один. Я поддерживаю Алмазную Башню, и она также одна единственная. Да, я поддерживаю идею единого правления. И раз ты предложил ее, принц Хоннор, то, значит, я поддерживаю тебя.

По лицу Хоннора скользнула лукавая улыбка.

Я поднялся с места.

— Сестра моя, принцесса Опала, — торжественно обратился я к Фаенне, церемонно поклонившись. Фаенна оторвалась от гневного созерцания Стража Башни и первосвященника Оливина и перевела взгляд на меня. — Заключишь ли ты со мной дружественный союз, как равная с равным, на благо этого Города, против любой угрозы — внешней и внутренней, в защиту закона и процветания?

Формула эта была священной. Воцарилась тишина.

Фаенна улыбнулась и взгляд ее потеплел, даже повеселел.

— Да, брат мой, принц Морион из Дома Хрусталя, — она торжественно склонила голову в знак согласия. — Заключаю с тобой союз дружбы как равная с равным, на благо этого Города, против любой угрозы — внешней и внутренней, в защиту закона и процветания.

— Благодарю тебя, сестра моя, принцесса Фаенна из дома Опала. — Я поклонился ей с улыбкой и повернулся к Хоннору. — А ты, брат мой, принц Берилла — ты с нами, или против нас?

Хоннор заколебался, глядя на Фаенну.

— Поступай, как считаешь правильным, — с непроницаемым видом посоветовал Оливин.

Хоннор, помедлив, изящно поклонился.

— Я с вами, сестра моя и брат.

Оливин скорчил кислую гримасу.

— Да будет это нашим последним словом сегодня, — объявил я негромко.

— Подожди, принц Морион, — так же негромко сказал Хоннор. — Да будет мир в Городе — я с вами, но не с тобою лично.

Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза не мигая. Почти обещание личной мести. Но только почти.

— Мне лично ничего от тебя и не нужно, принц Берилла.

Он кивнул и отвернулся. Итак, мы имели право продолжать и дальше вставлять друг другу палки в колеса, пока это напоказ не касается общей политики. А война сорвалась. Формальная. На время.

 

2

Опять эти вечные сумерки. Сумерки жизни. Уже и не знаешь, зачем это нужно, а все продолжаешь жить.

Я сам выступил против конфликта. И вновь ничего не происходит. А мир продолжает потихоньку рассыпаться в прах. Сколько еще он будет рассыпаться? Тысячи лет, одну тысячу? Столетие? Часы? Или вечно. А мы все будем ждать, и ждать, и ждать, одни боги знают чего, и стоит ли этого ждать.

Камень сыплется мелкими крошками.

Очень мелкими. Ничтожными. Пока не расколется.

Я испытывал смешанные чувства. Разве должны что-то чувствовать мы, чья кровь холодна, чья плоть не больше чем камень, чья жизнь так же интересна как жизнь марионетки, которой все равно, кто дергает ее за ниточки. В Городе, где давно не бывает ничего нового, и где никто не способен создать это новое. Смерть мало-помалу завладевает не только мертвыми, но и живыми, погружая в апатию, присваивая их себе заживо, хороня в собственных телах, как в каменных гробах.

Почему это злит меня?

Почему мне кажется, что все должно быть иначе?

Почему внутри меня почти всегда кипит ярость, протест против погружения в темный бессрочный сон? Ведь бесполезно говорить Смерти — я не хочу тебя, тебя нет, исчезни! Она просто приходит и объявляет — ошибаешься, дружок, это тебя больше нет!

Нет, дело не в этом. Я не пытаюсь отрицать Смерть. Я знаю, что она всегда рядом, стоит где-то за спиной и… зевает от скуки.

Смерть — это полбеды. А вот то, что жизнь спит глубоким сном — это хуже.

Но я тоже ничего не делаю. Я тоже часть этого Города, чьи границы все сужаются, свет над которым все меркнет. Я праздно размышляю, и только. Я не вижу выхода.

* * *

— Приветствую тебя, светлая Фаенна, — сказал я с улыбкой, вставая с кресла и закрывая книгу.

Фаенна тоже улыбалась, открыто, без обычной для нас настороженности или подозрительности. Она знала, что вызывает во мне только добрые чувства, и тоже мне доверяла, даже если нам доводилось встречаться без сопровождающей нас охраны. Вот как сейчас, в моей библиотеке, куда она зашла совершенно запросто, оставив свою свиту где-то снаружи, а может и вовсе от нее отбившись. На боку у нее висел не то легкий меч, не то длинный кинжал — ее собственное привычное оружие, не фамильное. Она была весела и бодра, на груди у нее висел изящный серебряный охотничий рог, и судя по высоким сапогам, рейтузам и короткой, почти совсем мужской тунике, она наверняка и впрямь явилась только что с охоты.

— Доброго утра тебе, Морион. Я зашла сказать тебе спасибо. Вчера ты спас положение. Я неожиданно погорячилась, и если бы ты не вмешался, сегодня была бы опять война между кланами.

Я с шутливым поклоном предложил ей сесть в кресло напротив, отделенное от меня низеньким столиком. Появился слуга, внося кубки и кувшин, вырезанные из цельного хрусталя, с амброзией — особым легким цветочно-медовым вином.

Фаенна присела на самый краешек, кажется, поборов в себе желание лихо усесться на подлокотнике. Вот в ком действительно много жизни.

— С кем бы Хоннор ни начал войну, — усмехнулся я, — с тобой — в последнюю очередь.

— Вот уж не знаю, — чуть нахмурилась Фаенна, теребя цепь с плоскими звеньями, на которой висел рожок. — Мне не нравится Оливин. Скверно, когда Хранитель Башни принимает сторону кого-то одного из нас. Такого не должно происходить, но… У меня зарождаются подозрения.

Я первым поднял кубок с амброзией и пригубил.

— Оливин — старейший из нас, Фаенна, — проговорил я негромко. — Он был свидетелем тому, что наши дома почти пали, были почти уничтожены той ужасной эпидемией. Его самого беда обошла стороной, а мы — слишком молоды для того, чтобы быть настоящими принцами. По крайней мере — так думает он. Если власть наша падет — кто подхватит ее?

— Хранитель Башни.

— Верно. Он почуял запах власти, когда все кругом рушилось. Ему уже трудно отказаться от мыслей, что тогда пришли ему в голову. Мы — дети, которыми нужно управлять, или вовсе пренебречь, ненастоящие принцы — досадная помеха. Война между нами была бы ему только на руку. Пока Хоннор проявил благоразумие и отказался от своих небывалых притязаний, но что будет потом? Его тщеславие будет вновь и вновь растравляться умелыми подталкиваниями.

Фаенна смотрела в сторону.

— Да, я тоже это поняла. Наш враг — не Хоннор, или не столько Хоннор, как именно наш Хранитель нравов и традиций.

Мы немного помолчали. Принцесса блуждала рассеянным взглядом по книжным полкам.

— Скажи, Морион, в твоей библиотеке есть запрещенные книги?

— Разве они есть не в каждом Доме? — улыбнулся я.

— Говорят, что Дом Хрусталя всегда был более склонен к ересям, чем другие. И чаще всех противостоял Алмазной башне, объявлявшей охоту то на ведьм, то на вредные знания или произведения искусства. Хрусталь почти так же прозрачен, как алмаз, — Фаенна посмотрела сквозь кубок.

— Но совсем не так тверд.

Принцесса вздохнула.

— Не будем говорить о камнях. Ты знаешь, что я хотела сказать.

— Да, книги остались, но их очень мало. Были и у нас принцы, которые с радостью уничтожали то, что собирали их предки. Я читал некоторые из них. И никогда не мог толком понять, из-за чего их запретили. То, что в них написано, мы часто видим во сне. По-моему, это всего лишь дневники сновидений забытых принцев. Только мифы, мечты, безумные грезы. Ничего больше. Для любого, кроме нас, это просто тарабарщина. Ты никому не сможешь тут объяснить, что такое цвет, яркие краски.

— А если это были не сны, Морион?

— Что? — спросил я будто через силу.

— Что, если когда-то все это было? Если в мире было больше света, жизни, было много городов, а не один Город, окруженный хиреющими землями. И даже звезды были не только белыми, но золотыми, голубыми, багряными?..

Она замолкла с выражением боли на лице. Я тоже чуть не застонал. Знакомые, но непривычные слова резали не только слух, но и мозг, вызывая чисто физическое невыносимое напряжение, чуть сладкое, но большее мучительное.

— Это все только сны Фаенна, — пробормотал я, и почувствовал, как напряжение чуть отпускает. — Каждый из нас через это проходит. Раньше старшие усмиряли наши фантазии, которые прежде знали сами, не позволяя чересчур увлекаться. И были правы. А если это даже и правда, то что мы можем изменить? Этот мир уже слишком стар. И думать об этом — только лишняя головная боль.

— Ты не думаешь так.

Я промолчал, прижавшись к спинке кресла и глядя в темно-серый потолок.

— Ты так же молод, как и я, и еще не укрощен этой бесцветной жизнью. И нет больше тех, кто пытался нас усмирить, внушая, что все так и должно быть.

— Почему ты так уверена?

Она вдруг встала.

— Едем со мной, Морион. Я должна показать тебе что-то.

— Что?

— Узнаешь. Далеко за гранью Города.

— Насколько далеко?

— В трех днях пути.

— Нет.

— Почему нет?

— Это безумие. Мы не можем оставить Город. Тем более, вдвоем, оставляя за спиной лишь врагов. Едва узнав об этом, Оливин и Хоннор этим непременно воспользуются.

— О демоны, — вздохнула Фаенна. — Неужели ты не хочешь узнать того, что может перевернуть всю нашу жизнь?

— Мы легко можем просто потерять эту самую жизнь.

Она помолчала, раздумывая и чуть хмурясь.

— Что ж, как знаешь. Тебе никогда нельзя было отказать в благоразумии, этим-то ты и хорош. Быть может, когда-нибудь ты передумаешь. Дай мне тогда знать, если успеешь. А я, пожалуй, попробую разузнать все сама. И даже если у меня ничего не выйдет, я хотя бы попытаюсь…

И она направилась к двери. Слова ее были произнесены мягким тоном, и даже если она была разочарована, она тоже была достаточно благоразумна для того, чтобы признать справедливость моего отказа и согласиться с ним. В конце концов, я был бы безумцем, или негодяем, поощряя ее и позволяя так рисковать собой… Едва он взялась за ручку двери, я вскочил с кресла.

— Подожди!

Она остановилась, обернувшись выжидающе и, кажется, чуть насмешливо. Тонкая серебряная бровь завораживающе изогнулась.

— Хорошо, ты права, — сказал я, чуть скрипнув зубами. — Мы все устали от этой жизни. Наш мир ничтожен, и границы его все сужаются! Но подожди хоть неделю, чтобы мы могли как-то подготовить Дома к своему отсутствию. Мы не можем бросить их и Город просто так. В конце концов, мы — принцы.

Она медленно, медленно снова улыбнулась.

— Я знала, что ты это скажешь. Хорошо. Через неделю?

Я снова скрипнул зубами.

— Обещаю, — сказал я.

Какая разница, как сходить с ума?

— Фаенна, — окликнул я. — Но ты хотя бы намекнешь мне, что это?

Она как-то беспокойно огляделась.

— Мне не хотелось бы делать это здесь.

— В этом Доме? — уточнил я.

— В этом Городе, — ответила она. — Но и в Доме тоже. Просто я не знаю его так хорошо как свой, и потому не могу доверять этим стенам. Быть может, у меня… Но я знаю, что требую слишком многого. Традиции трудно сломать. То, что я это делаю, говорит отнюдь не в пользу моего ума! — Она рассмеялась. Я с улыбкой покачал головой.

— Но я тебе все-таки доверяю, Морион. Надо же кому-то доверять, пусть мы и принцы.

Фаенна ушла. Я снова взял отложенную книгу — очень древнюю, с рассыпающимися страницами, но и она была всего лишь списком, наверняка не единожды искаженным. Ее автор — Рен Альтерн, легендарный колдун, был проклят. А сама книга возглавляла все старинные перечни запрещенных книг. Потом она исчезла даже из них — считалось, что все экземпляры уничтожены.

Я никогда не мог понять, что в этой книге такого уж ужасного. По-видимому, в Альтерне была сильна кровь принцев — его книга была о цвете, об огне и жаре, породивших мир, а затем чуть не разрушивших, и о тьме и холоде, и последних временах. У всех предсказателей все ведет к последним временам. Вот что есть, что видите, то вам и будет крышкой!

Я фыркнул, захлопнул книгу, поднявшись прошел к полкам и поставил том в ряд совершенно одинаковых переплетов, среди бездарных сочинений о морали какого-то очередного Хранителя Башни. В основном о том, почему есть лишь один Город, град избранных, окруженный тьмой внешней.

Бред еще почище колдовских пророчеств.

Фаенне удалось взволновать все мои мысли и чувства. Прежде, чем сделать что-то еще, я прошел к потайной двери за полками, и вышел из библиотеки никем не увиденный. Прошел пустующей галереей к себе, сбросил дорогие одежды и выискал что попроще, скорее подобающее какому-нибудь пусть относительно благородному, но маленькому человеку, не имеющему ни значения, ни забот. И пошел прогуляться, используя для выхода, в основном, ходы в стенах.

Надолго исчезать я, конечно, не рисковал, но несколько часов в неделю мне было просто необходимо чувствовать себя никем, выбираться из-под бремени дворца и навязчивых мыслей.

При моей молодости, роль бездельника хорошо мне удавалась. Когда я того хотел. Но и в таком обличье я не желал привлекать внимания. Я хотел быть незаметным как тень, как серый призрак, скользящий между смертными, и не имеющий к ним никакого отношения.

Время склонялось к темным часам. Улицы быстро дичали. Девицы известного промысла, с губами, начерненными или ярко посеребренными, зазывали клиентов. Я редко пользовался их услугами — с таким же успехом можно любить неодушевленные предметы — сухие, холодные, безжизненные… Я на мгновение смежил веки и вздрогнул. Небеса… видали ль вы еще такого труса? Которого ужас перед смертью не отпускает ни на минуту. Постоянно во всем видеть ее тень, слышать неотступно ее ледяное дыхание и сдерживать дрожь, едва не срываясь в безумие. Безумие вскипает как ненависть, стремится вырваться с каждым ударом сердца. Страх и ненависть. Замирание — и удар. Но удар не выходит наружу. Давление нарастает, и однажды разрушит свой сосуд. Было бы о чем сожалеть. Что стоит потерять то, что ничего не стоит?

Грязная маленькая таверна, ничтожная, как сама жизнь, гостеприимно зияла в ночь отверстым зевком, а то и кой чем похуже. Оттуда отчетливо разило перегаром, дымом и несварением желудка. Я поморщился и прошел мимо. Жизнь червя суетна, но не полна. Слишком много, и слишком мало одновременно. Возня букашек над еще не окаменевшей крошкой, в ожидании тяжелого башмака, и не больше. Я вижу его тень над Городом. Фаенна, Фаенна, зачем ты разбередила мою душу? Зачем я сразу не сказал тебе «да»? Что я делаю в этой клоаке?

Я отговорился тем, что не могу оставить людей просто так. Но продолжать рассыпаться прахом они будут прекрасно как со мной, так и без меня. Я не могу принести им ни малейшей пользы своим существованием, тогда как мое отсутствие будет хоть чем-то. Я повернулся, поднял голову, и увидел невдалеке нежный переливающийся шпиль Дома Опала. Потом мысленно представил себя. Уже почти час я брожу никем не узнанный. Моя одежда годится как для прогулок по подворотням, так и для дальней дороги. Все, что может удостоверить мою личность, это перстень с печаткой, и прикрытый черным плащом Ринальдин, с которым я умру, а не расстанусь. Может ли выдаться случай лучше?

Я почти бессознательно сделал первый шаг, потом ухмыльнулся, и легко зашагал по выщербленной мостовой, скользко то нырявшей вниз, то взмывающей вверх по бесчисленным холмам. Почему бы не позволить себе раз в жизни потерять голову? Нельзя так много рассуждать, бегая сужающимися кругами. Вокруг мертвой точки.

По дороге я обдумывал письмо к Сардеру, моему коменданту. Чем дальше, тем больше мне нравилась эта идея. Сардер всегда заслуживал доверия. Вот ему и случай проявиться. Немногим старше меня, он мой дальний родственник. В нем течет кровь принцев. Но изрядно разбавленная — при всех своих достоинствах, он не из тех, кто видит цветные сны, а среди посвященных — это главный критерий избранности, как повелось исстари. Во всем же другом, жизнелюбивый, сильный, бесстрашный, он был мне почти старшим братом. Если бы не Сардер, Дом Хрусталя мог бы рухнуть целиком во времена Мора. В первую очередь эпидемия поразила именно нас. Этим могли бы воспользоваться другие Дома, но не успели. Сперва им помешал Сардер, я был еще слишком беспомощен и растерян неожиданно свалившимся бременем власти. А потом беда настигла и их, и все мы вновь оказались в равном положении. Сардер вполне может обойтись несколько дней без моей священной персоны.

Я так увлекся, что вовсе перестал оглядываться. Фатальная ошибка для кого угодно, не только для принца, о чем я забыл. Ведь когда я выходил на прогулки прежде, то старался ни о чем не думать, и всегда успевал вовремя заметить опасность. А тут я отвлекся. Я и сам не понимал, до каких глубин души меня задели слова принцессы Опала, что заставили на какое-то время почувствовать себя настолько живым и беспечно упустить из виду, что этой жизни может что-то угрожать. Темные часы, темный переулок… и какая-то темная змея, упруго и ловко подсекшая мои ноги. Вне себя от изумления, я грянулся о мостовую, не успев ничего сообразить, и лишь здорово ударившись, подумал о том, что тишина должна была настроить меня на подозрительный лад. Не сейчас уже, конечно, когда из тени повыскакивали люди, похожие на живые сгустки черной ночи, и мгновенно пригвоздили меня к земле, чем-то вроде рогатин зацепив по бокам мой плащ, а еще одну весьма неприятным образом уткнув между лопаток. «Идиотизм» — подумал я, и, с некоторым усилием, все-таки вывернулся и вскочил, изорвав плащ в клочья.

— Да этот хмырь в кольчуге! — огорчился кто-то.

— И не только! — процедил я злобно, слегка распутавшись в лохмотьях и выдергивая из ножен Ринальдин. Разбойники попятились. Меч сиял в темноте холодным тусклым светом и казалось, по клинку бегут волны бледного пламени.

— Большая шишка, мать его… — пробормотал второй. Третий хихикнул.

— Эй, мужик, а могешь ты превратиться в красивый камушек для моей милки?

— Если ей очень повезет, она найдет тут целых три кучки щебня, — пообещал я зловеще.

— Сматываемся, — твердо сказал второй, и слова его не разошлись с делом. Троица шустро исчезла. Преследовать я никого не стал. Слишком маловероятно, что они знают эти закоулки хуже меня. Но пряча меч в ножны, я испытывал не досаду и злобу из-за этого мимолетного инцидента, а странное легкомыслие. Никуда не годится подвергать себя столь низкому риску, да и оказаться вывалянным в пыли — не верх мечтаний принца. И боль в спине раздражала. И все-таки, это настолько неожиданно избавило меня от дурных мыслей и сомнений, что… Я весело расхохотался и отправился в дальнейший путь чувствуя себя еще более ожившим, упругим шагом, зорко поглядывая по сторонам, и напрасно стараясь по дороге отряхнуться поприличней.

Гвардия Дома Опала узнала меня, хотя мой непривычный вид несколько шокировал стражей. Они тут же согласились доложить обо мне своей повелительнице, предложив подождать немного в караульном помещении, явно не в силах представить себе цели моего визита. Возможно, они подумали о какой-нибудь новой эпидемии, начинающейся с такого симптома как потеря рассудка, и так и сверлили меня удивленно-любопытными взглядами, когда думали, что я на них не смотрю, но очень уж воровато отводили взгляды, когда я оборачивался. Фаенна прибежала лично. Причем, именно прибежала, вприпрыжку, удивленная и обрадованная.

— Морион! Это правда ты? Небеса, ты едва на себя похож! — Она героически сдержала смех. — Пойдем со мной. Я никак не ожидала, что ты откликнешься так быстро! Перлионт, — окликнула она капитана стражи, — прикажи своим людям держать рот на замке. Это весьма важное дело. И жди моих указаний. Ты мне скоро понадобишься. Морион, я думала, ты будешь раскачиваться полгода. Это так на тебя не похоже. Ты всегда такой благоразумный.

— Угу, — пробурчал я неуверенно, вспоминая недавний эпизод. — Надеюсь, ты не воспользуешься моим легкомыслием, чтобы завладеть Хрустальной частью Города?

Фаенна звонко рассмеялась, даже не подумав, что я шучу лишь наполовину.

— Морион, не дай бы никому Небеса попасть на твой злой язык, если бы на самом деле у тебя не было доброе сердце.

Она выбила этими словами все оставшееся оружие из моих рук, и я покорно последовал за нею. Ох, женщины, а особенно принцессы… Что мы против них?

В Доме Опала, как и в любом другом уважающем себя дворце было множество тайных ходов. По ним-то Фаенна и привела меня в комнату, которой я прежде никогда не видел — что-то из ее жилых покоев, куда обычных гостей не допускают.

— Ты кружишь мне голову, — сказал я. — Или собираешься меня убить, чтобы я никому не рассказал о том, где был, и что видел. — Ничего особенного я не видел. Но тайные ходы и личные покои — всегда табу для посторонних. Фаенна, нахмурив безупречные брови, покачала головой.

— Это не забавно, принц Хрусталя, — изрекла она. — Просто я тебе доверяю.

— Что ж, я тебе тоже.

Она как-то печально кивнула.

— Да. Иначе бы не пришел. Жаль, что столетия предательств научили нас тому, что доверять любому из другого Дома то же самое, что положить голову в пасть зверя. Я понимаю твои сомнения — ты пришел сюда один и тайно, и случись что, никто не узнает, где искать концы. Но мы ведь не таковы, как наши предки, не правда ли? Мы слишком молоды, и нам хочется все изменить. По крайней мере, мне.

— И мне тоже, Фаенна.

Она тонко улыбнулась, сказав с легким озорством:

— К тому же, ты просто нужен мне. Никто, кроме другого принца, не в состоянии оценить и понять то, что я хочу тебе показать. Прости, сейчас я не могу точно сказать, что именно, чтобы ты не судил предвзято. Она сказала, во мне слишком мало крови Альтерна, чтобы ее разбудить.

— Она? — переспросил я, приподнимая бровь.

— Да, уверяю, в ней нет ничего опасного, — небрежно, слишком небрежно сказала принцесса.

Я немного посмотрел на нее, но Фаенна не собиралась ничего объяснять. Только ответила таким же выжидающим взглядом.

— Значит, ты готов отправиться прямо сейчас. Пожалуй, ты прав. В том, чтобы оставить свое исчезновение в тайне, есть свой смысл. Прежде чем наш враг сориентируется, кем бы он ни был, мы вернемся, так и не дав ему времени на раздумье. Кого ты предупредил?

— Пока еще никого.

Глаза принцессы расширились. Ее прекрасным глазам никак не подходило слово «вытаращились».

— В самом деле?

— Я ведь не знал, как ты отреагируешь на мой фокус, — уклонился я от истинного ответа. — Если позволишь, я хотел бы от тебя написать письмо Сардеру, уже окончательно прояснив, что же именно мне ему написать, и стоит ли писать вообще, или сегодня придется еще вернуться. Это было… — я задумчиво потрепал разорванный край плаща, — своего рода испытание. По-моему, никто меня не узнал.

— Отличная идея. Только ты несколько переборщил. Зачем было еще и резать одежду? Что ты смеешься?

— Это не я. Самые настоящие разбойники в подворотне. Что может быть естественней настоящей драки в канаве, чтобы проверить свои реальные силы?

— Ты шутишь?

— Ни капли!

— Хорошо. Я тоже. Тогда, чем неожиданней и скорее мы уедем, тем скорее вернемся. Выедем сегодня же ночью.

Написав письмо, я поколебался, и вложил в конверт свой перстень. С его помощью Сардер получит больше власти, если о моем отсутствии станет известно, или если оно затянется, или… неважно.

Тайные ходы и выходы, никаких пока приключений. Еще до призрачного рассвета мы с Фаенной выбрались из Города неузнанными, пересекли всю населенную зону — быстро, всего лишь к концу третьего дня, оказавшись в пустошах на границе диких земель, где жизнь обретает странные формы, сходя с ума, прежде чем исчезнуть — за широкой полосой безумия не живет уже никто и ничто.

Кажется, еще на моей памяти эта граница была в четырех днях пути. А может, я просто был слишком мал, и это расстояние не казалось мне таким ничтожным.

 

3

— Кажется, ты говорила, что это находится в трех днях пути.

Но если считать тот день, что мы выехали, а ведь выехали мы на рассвете, был на исходе уже четвертый.

— Это не совсем так, — спокойно ответила Фаенна. — Три дня пути — это предел, который теперь люди могут себе представить. Ты согласился поехать со мной на край света. Но нам нужно проехать еще день, через пустоши и дикие земли.

Я остановил коня и пристально посмотрел на нее. Она ответила прямым открытым взглядом. Но она ведь только что призналась, что обманула меня, чтобы заманить сюда.

— Ты боялась, что мое «благоразумие» не позволит мне уехать с тобой, если ты скажешь мне правду?

— Да. — И снова прямой и ясный ответ.

— Сколько всего ты мне не сказала? Я поверил тебе. И даже ни о чем не спрашивал. Как ты и просила.

Она продолжала спокойно смотреть на меня.

— Ты же знал, что так будет. Ты был к этому готов.

— Возможно. Ты истинная принцесса Опала. Ты тоже умеешь лгать тому, кто готов тебе довериться.

Фаенна наконец отвела взгляд и посмотрела куда-то вдаль.

— Ты вовсе не был готов довериться мне, Морион. Но ты в таком же тупике, как и я, и как все мы. И хочешь найти из него выход. Этого же хочу и я.

Странные серебристые и черные вихри на горизонте корчились в бесшумной агонии, создавая Фаенне, этому изваянию из белого мрамора, причудливый гротескный фон. Я медленно кивнул.

— Расчет был верный. На то, что после проделанного уже пути слишком поздно возвращаться. — И все-таки мне жаль, что ты не сказала мне этого раньше. Неужели и впрямь так боялась, что я поверну назад, едва ты скажешь мне правду? Если теперь это действительно правда. Но спрашивать я не буду. Довериться, это было мое решение, каким бы странным для нас оно ни было. И это мой выбор — пойти в нем до конца. — Может быть, ты была права. И я мог бы повернуть назад.

Может быть, это даже была не ложь.

Я спешился у сверкающего антрацитовыми гранями мертвого дерева, попинал его, чтобы убедиться в том, что камень достаточно прочен, и крепко привязал к нему поводья. Конь был не моим, и не слишком успел ко мне привязаться за последние дни, а в этих землях могло случиться что угодно, что могло спугнуть даже храброго и верного коня. Хаос владел этими землями. А теми, куда мы направлялись — в полной мере. Никто сюда никогда и не заезжал, если ему хватало на это ума. Об отъехавших за Город на три дня, говорили, что они герои, о тех, что отъезжали на четыре — слагали легенды, а скептики втихаря тех и других называли лжецами или покручивали пальцем у виска. Но это было по большей части слишком давно. Хотя, говорят, в незапамятные времена, смельчаки без проблем удалялись от Города и на целую неделю. Теперь же идея Фаенны кому угодно показалась бы дикой и безумной, или самоубийственной. Не будь мы так молоды, вряд ли мы сунулись бы сюда. Может быть, в глубине души, я просто мечтал о чем-то таком — из легенд. Когда-то нам пришлось повзрослеть слишком быстро, но бывает так приятно урвать у времени хоть кусок его незаконной добычи.

Каким образом оказалось, что так далеко могла заехать Фаенна? Далее чем в двух днях пути от Города, я бы охотиться не рискнул, по крайней мере, употреблять водящуюся здесь добычу в пищу. Может, оттого, что она женщина, ей бывает нужно порой подстегивать свою самоуверенность, доказывая себе самой, что она может быть лучше всех, и способна на то, на что никто уже, может быть, не способен, и значит — более чем достойна вынести бремя власти, легшее на ее плечи. И все-таки, тут было о чем призадуматься. Хотя наш путь был до сих пор относительно спокоен. Последние полдня мы ехали через мертвый каменный лес, и дорога была пока на удивление мирной, лишь несколько раз земля перед нами разверзалась трещинами, и лишь один раз из ямы выплеснулось нечто невообразимое с белесыми щупальцами, что мы быстро порубили в куски, и отправились дальше. Сверкающие молнии били на почтительном расстоянии, и приступы каменного града нас почти не задели. Звери обходили стороной, лишь какие-то маленькие черные лоскутки, шурша крыльями как трещотки, то и дело проносились у нас над головами. Фаенна посоветовала мне не обращать на них внимания.

Вот и сейчас парочка «лоскутков» беспокойно металась неподалеку, будто не выпуская нас из виду. Вскоре к ним присоединились еще несколько.

— Странно, — проговорил я задумчиво. — Легенды говорят о чудовищах и безумии самой земли, но здесь почти спокойно, только — очень мертво.

— Слишком мертво, — откликнулась Фаенна. — Слишком. Она, — эта загадочная «она» — Фаенна не называла ее иначе, и просила не спрашивать о ней, пока я сам ее не увижу, — говорит, что до Мора было иначе. Но теперь гибель грозит всему. Даже безумию. А может быть, уже слишком поздно.

Следующий «рассвет» ничем не отличался от ночи. Светлее не становилось. Царившие кругом тишина и неподвижность неожиданно испугали меня. Я взглянул на привязанных лошадей, и они показались мне окаменевшими мертвыми глыбами.

Вскочив, я подошел и положил ладони на их шеи. Ничего… и вдруг — толчок, другой, я ощутил их пульс, они вздохнули и зашевелились, но я не мог отделаться от чувства, что они ожили лишь когда я к ним прикоснулся. Здесь не стоит спать. Здесь можно заснуть и не проснуться.

— Фаенна! — позвал я, не в силах справиться тревогой. Она не пошевелилась и не ответила. — Фаенна!!!

— Что случилось? — спросила проснувшаяся Фаенна, когда я в панике наклонился над ней. — Ты выглядишь встревоженным.

— Уф… — я перевел дух и уселся на расстеленный плащ, меня охватила внезапная слабость. — Не спи. Тут опасно спать.

Она смотрела на меня удивленно.

— Ты же никогда не был здесь. Откуда ты можешь это знать?

— Оттуда же, откуда знаю о цвете. Я просто в этом уверен.

Фаенна, помолчав, кивнула.

— Она была права.

Я подавил вспышку гнева. Да кто же такая, наконец, эта «она»?

Мы подъезжали к странному месту. Это была заросшая черной ломкой травой равнина. Трава крошилась под ногами, и при этом извивалась и шевелилась. Вглядываясь в нее, я мог бы поклясться, что разглядел на некоторых травинках и на листьях глаза, они поворачивались, внимательно глядя нам вслед, и может быть, эта трава о чем-то думала, и посылала нам вслед свои «травяные» проклятия, если была способна чувствовать. Еще чувствующая что-то смерть. Это хуже обычной смерти. Посреди равнины возвышались кругом огромные валуны, напоминая некий необычный храм, угрожающий и величественный, хотя местами валуны покосились, а положенные на них плиты упали.

И тут я расслышал пение, которое принял сперва за гул ветра в камнях. Голос отдаленно напоминал женский, и пел что-то, не имевщее слов. Это действительно было похоже на вой ветра, унылый и тоскливый плач. Но здесь даже ветер мог быть живым. Или не живым, но чувствующим.

— Это «она»? — спросил я.

Фаенна неуловимо кивнула.

— Да, это Она.

Каменный храм из одних лишь ворот. Проемы, проемы, проемы, зовущие тех, кто мог бы войти сюда. Мы проехали под гигантской каменной аркой, миновали арку поменьше — из тех ворот, что составляли внутренний круг и оказались в центре, где стояло несколько обелисков, и лежал один плоский камень. Я все еще слышал пение, которое не стало громче, напротив, тише, будто поющий затаился, но кто бы это ни был, он нас ждал. Отражаясь от валунов, по храму пронесся вздох.

Фаенна спешилась и глянула на меня.

— Здесь можно не привязывать коней. Они не убегут из круга, пока мы не выведем их. Я кивнул, и ступил на землю. Казалось, песок под моими ногами зашевелился, будто укладываясь поудобнее. Пение стихло.

Фаенна пошла прямо к плоскому камню. Я последовал за ней, и мне казалось, будто я сплю. Быть может, уже не первый день. Только этот сон не был цветным.

Фаенна протянула руки к камню.

— Я привела его, — тихо сказала она.

— Спасибо… — сухо прошелестел ветер. — Морион?.. Морион Альтерн, прикоснись ко мне. Я не причиню тебе вреда…

Это была просто каменная плита. Без изображений, без надписей, ровная, гладко-обтесанная, немного выщербленная временем. Почему она называет меня Морион Альтерн, а не просто Морион?

Фаенна взглянула на меня, и приложила обе ладони к камню. Я тоже положил руку на плиту, и вдруг услышал мучительный стон. Каким-то образом я причинил ей боль. Я попытался отдернуть руку, но она будто приросла к камню, я бессознательно оперся о камень и второй рукой, чтобы оттолкнуться, и меня пронзило невидимой огненной искрой. На какое-то время я ослеп, вокруг, воя, закружился ветер. И вдруг, я оказался словно посреди пустоты, держа за руки прекрасную женщину в белом. Она не была такой, как женщины моего мира, даже Фаенна. Ее платье было просто белым, но ее кожа — была розоватой, ее глаза были серыми, но в них проглядывали зеленые и голубые крапинки, ее руки были теплыми, почти горячими.

— Кто ты… — вырвалось у меня.

— Я — Фаенна, — ответила она, и ее невозможно алые губы дрогнули в улыбке.

— Ты не Фаенна, — сказал я твердо, пытаясь проснуться, теперь уже я знал, что это сон.

— Я не Фаенна из дома Опала, — сказала женщина, и ее голос был словно теплый ветер. — Я Фаенна Альтерн, первая принцесса Дома Хрусталя. Разбуженная смертью. Когда умирает слишком много живых — пробуждаются мертвые. И поверь, нет ничего страшнее этого пробуждения. — Ее голос похолодел и стал безжизненным. Моя кровь начала застывать, каменеть, я задрожал от озноба. Неужели она выпивает из меня жизнь?..

Но внезапно все кончилось.

— Я не причиню тебе вреда, — тихо повторила она. — Не бойся меня. Спрашивай, что ты хочешь узнать?

— Почему Альтерн? — спросил я.

В ее глазах появилось что-то похожее на недоумение.

— Потому что я и мой муж Рен — основатели твоего рода. Ты не знал этого?

— Но ведь Рен Альтерн — еретик. Его книги сожжены, а имя проклято. — От ее рук мне передалась дрожь, я снова причинял ей боль. — Я так и думал, что он просто один из принцев, — сказал я. — Он видел сны…

— Бедные… — выдохнула Фаенна Альтерн. — Вот почему все так случилось. Вы забыли… И забвение обрекает вас на страшную смерть. Он не видел сны. Сны видите вы. Он видел жизнь. И я ее видела. Прежде, когда жила. А вы не живете. Вы лишь умираете.

— Мы не знаем другой жизни, — ответил я через силу.

— Может быть, уже поздно, — сказала призрачная и такая живая женщина. — Но вы должны проснуться. Проснуться, когда ты мертв — ужасно. Но проснуться, когда ты жив — это единственное, что стоит жизни. Верните жизнь этому миру. Вы должны, поэтому вы видите сны — вы должны вернуть то, что вам снится, это в вашей крови, вы должны были помнить, всегда помнить.

— Но как?! — спросил я.

— Рен оставил книги…

— Я читал их, — сказал я. — То, что от них осталось. Но в них ничего нет, не больше, чем в моих снах — мир родился в огне, и в огне же чуть не погиб. Но погибнет он тогда, когда придут тьма и холод. Весь наш мир таков, как в конце этой книги, и ничего больше.

Глаза Фаенны Альтерн наполнились слезами.

— В каждом Доме, и в Алмазной Башне должны были хранить эти книги — о том, как была создана Алмазная Башня, и Дома — они хранят заклятия, останавливающие лучи солнца, все сжигающие на своем пути. Но так не должно было быть вечно. Солнце должно было вернуться, когда пройдет опасность.

— Какое солнце? — спросил я.

— Сжигавшее землю, — сказала Фаенна Альтерн, — и дарящее жизнь. Башня и Дома не должны были стоять вечно. Их нужно было разрушить через тысячу лет. Их нужно было разрушить, как только начинал меркнуть свет, как только мир начинал становиться бесцветным. Их нужно разрушить, чтобы попытаться спасти то, что еще можно спасти.

— Но как?.. — повторил я.

И мир вокруг меня, если это был именно мир, взорвался цветными сполохами.

— Ты вспомнишь, — прошелестел ставший снова бесплотным голос. — Теперь вспомнишь!..

 

4

— Нет!!! — Я в бешенстве и страхе ударил каменную плиту обеими руками. Я был в могиле, а плита нависала надо мной, и сквозь нее, через полупрозрачный мрамор шло слабое бледное свечение, в котором я видел свои руки — они были руками скелета. С нами же не бывает такого!.. Я снова ударил плиту, отталкивая, и мир перевернулся. Теперь я стоял над плитой, тяжело опираясь о нее, а мир все еще сыпался вокруг бледными гаснущими клочками тающего тумана. — И это все, чего она хотела?! Покоя?!

Фаенна, стоявшая по другую сторону каменной плиты, изумленно смотрела на меня.

— Что случилось?

— Она ушла, исчезла! Я был нужен ей только затем, чтобы она снова могла умереть! Вобрав каплю подобной ей, еще живой крови. Вот зачем ей нужна была кровь Альтернов!

С каким-то ненавидящим презрением я оттолкнулся от плиты, и рухнул на шевелящийся, извивающийся рассыпающимися змеями «живой» песок. Лучше бы я этого не делал. Во мне почти не осталось сил, и я содрогаясь почувствовал, как песок расползается подо мной, будто сам вырывая мне яму, затягивая поглубже, прочь от поверхности. Спасла меня подбежавшая Фаенна. Каким-то образом она легко вытянула меня из песка — а может, мне только показалось, что он так усердствовал, утаскивая меня в импровизированную могилу, и оттащила подальше от камня.

— Что происходит, Морион? Что она тебе сказала?

Я перевел дух и внезапно почувствовал себя лучше, силы возвращались с каждым вздохом. А может, в этом было повинно живое прикосновение Фаенны, настоящей, пусть и лишенной ненужных красок и призрачного тепла. Сев поудобнее, я глянул на нее с тревогой, уж не принялся ли я сам вытягивать из нее жизнь. Но Фаенна выглядела по-прежнему бодрой и сильной. Может быть, возвращение в мир живых все еще было для меня закономерностью.

— Что она сказала тебе? — ее голос всего лишь выражал беспокойство.

— Она пропала, — вздохнул я. — Просто сказала мне, что я должен все вспомнить, и — пропала, развеялась, освободилась от всего, что ее здесь держало. Ей, как будто, было жаль нас, но она не пожелала даже ничего объяснить ради этой жалости. Поспешила исчезнуть, только вздохнув над нашей судьбой. Если мы сами не справимся, значит, это только наша беда.

Фаенна покачала головой.

— Не говори так. Ты несправедлив.

Меня вдруг снова охватила дрожь. Но через мгновение я понял, что дрожу не я, а земля. Вокруг поднялся странный гул, должно быть, земная дрожь отдавалась в гигантских валунах, и этот рев нарастал. Мы услышали отчаянное ржание, и Фаенна встрепенулась с досадливым восклицанием.

— Наши лошади! Они вышли из круга!..

— Вот видишь. — Теперь, когда земля тряслась, мне неожиданно легко удалось подняться на ноги. — Ее здесь больше нет. Она больше не хранит это место.

Колебания земли, воздуха, всего мира усилились и, повинуясь общему острому напряжению, я извлек из ножен меч, показавшийся в темноте маленькой прирученной молнией.

— Что?.. — удивленно проговорила Фаенна, и в следующее мгновение сама схватилась за рукоять меча, услышав, как конское ржание вдалеке перешло в душераздирающий визг, какое-то скопление черных теней накрыло их и теперь будто рвало на части. Ветер за пределами огромных арок забурлил, заклубился, пронизываемый ослепительными зигзагами молний, сопровождавшихся несмолкаемым раскатистым рычаньем грома.

— Скорее… — сказал я и, будто зная, что делаю, схватил Фаенну за руку и бросился назад, к плоскому камню, в инстинктивной уверенности, что именно там — самое безопасное место. Только что я стремился оказаться от него подальше, а теперь резво вскочил на него, и помог забраться наверх Фаенне.

— Что ты делаешь? — вопросила она.

Я и сам этого не знал. Или, по крайней мере, думал, что не знал.

— Буря скоро будет здесь, — сказал я. Но отчего я был уверен, что на камне будет безопасней?

Вскоре я это понял — песок вокруг заходил волнами, но камень был надежно недвижим. Я ведь знал, что нельзя доверять это песку… и этой траве.

— Смотри! — обеспокоено воскликнула Фаенна, указывая своим светящимся клинком вперед. Качающаяся, посверкивающая под вспышками молний трава принялась скручиваться сама собой в толстые жгуты, принимающиеся извиваться как змеи. И или нам мерещилось, или они устремились к нашему кругу. Но сперва кувыркающийся сгусток черноты спикировал на нас сверху — это была птица, но птица, место которой только в кошмаре — из ее шеи росли когтистые мощные лапы, а брюхо разверзлось в широкую пасть, усеянную острыми длинными зубами. Меж сверкнувших челюстей выскользнул длинный как хобот язык, щелкающий крупным твердым клювом.

Я встретил тварь ударом меча, легко рассекшим ее надвое. Испустив пронзительный скрипящий вопль, распавшаяся на половинки «птица», в следующее мгновение рассыпалась каменной крошкой. Но сверху на нас уже падала другая. Лицо Фаенны было перекошено от омерзения. Она разрубила вторую тварь, а я уже поджидал третью.

— Хорошо, что их легко убить, — выдохнула Фаенна.

— Это наши мечи, — ответил я. — В них магия, которая заставляет тварей рассыпаться в прах.

— Морион… — проговорила Фаенна, отправляя в законное небытие очередную зубастую тварь. Их глаза, как я теперь разглядел, сидели на коротких стебельках, под самыми крыльями — по три с каждой стороны. — Ты все-таки что-то знаешь о древней магии?

— Это просто логично. — Еще одна тварь разлетелась в каменный порошок. — Не сейчас…

Фаенна вскрикнула от неожиданности и пошатнулась. Я глянул вниз, и увидел, что ее ноги опутали живые жгуты, сами собой скрутившиеся из глазастой травы, устилавшей поле вокруг нас, пытаясь стащить ее с каменной плиты вниз, в жадное, готовое поглотить все живое, бурлящее море хаоса. Я принялся ожесточенно рубить травяных змей, не забывая отмахиваться и от «птиц». «Жгуты» поддавались хуже, рассыпаясь лишь частично, а их обрубки сливались с другими, и снова пытались дотянуться до нас. Да и «птицы», как мы теперь заметили, распадались только от точных ударов, а от прочих лишь, издав очередной мерзкий крик, уходили в сторону и, сделав полукруг, снова нападали.

— Прости! — крикнула Фаенна, задыхаясь и кашляя от каменной крошки. — Я не думала, что мы здесь погибнем. Так просто, и в этом месте!..

— Держись, — ответил я ей. — Если мы тут погибнем, мы не совсем умрем, мы останемся тут. А это хуже…

Я больше не держал досады на свою древнюю прародительницу, оставившую нас в таком рискованном положении. Я чувствовал, что это было самое большее, что она могла сделать. Что шанс на спасение, и не только наше, слаб, но он все-таки еще есть. А свою задачу она выполнила. Кажется, выполнила…

Фаенна не ответила, но принялась крошить тварей с удвоенной силой.

Может, мне это только показалось, но вой бури начал стихать. Неуловимо и неуклонно, и вдруг пропал. Твари перестали испускать крики, превратившиеся лишь в шумные вздохи, потеряли свою хищность и резкость, вяло проплыв куда-то, на небольшом от нас расстоянии, они безмолвно унеслись куда-то прочь и, быть может, просто растворились. Жгуты рассыпались на отдельные подобия безобидных растений, и будто сами всеяли себя в землю вокруг камня, и успокоились, лишь тихо что-то шепча и посверкивая, ловя бледный свет. Земля больше не тряслась, она словно заснула, застыла в оцепенении. Судорога прошла, и мы в изнеможении опустились на камень, исцарапанные, засыпанные пылью и каменным крошевом.

— Прости, — снова пробормотала Фаенна, все еще вздрагивая, и я обнял ее за плечи.

— Спасибо, — сказал я, и по ее измазанному пылью лицу покатились слезы.

— Что случилось? Теперь все потеряно?..

— Нет, хуже чем было, не стало.

— Что она сказала тебе?

— Фаенна, сперва расскажи мне — как ты нашла это место? Как тебе удалось добраться сюда в первый раз?

— Это ведь было ее условие — не рассказывать мне почти ничего?

Фаенна кивнула, быстро взяв себя в руки. Ее слезы высохли, их и было всего лишь две — сверкавших как алмазы.

— Да, но если теперь ее нет, то это уже не имеет значения, — подтвердила она.

— Верно.

Фаенна вздохнула.

— Об этом месте мне рассказал мой отец.

Я не смог скрыть удивления и невольно перебил ее.

— Но как? Она сказала, что ее пробудило множество смертей. Разве это произошло еще до Мора?

Фаенна пристально посмотрела на меня и кивнула.

— Это было давно. Думаю, когда к этому месту только подступал хаос. Она имела в виду другое множество смертей — ведь весь наш мир вымирает, а когда-то он простирался очень далеко — не всего лишь на несколько дней от Города, как бы он ни был велик. Мор — это лишь одно из происшествий во всей истории.

— Фаенна… — проговорил я задумчиво. — Если это было давно, то твое имя — это не случайное совпадение?

— Да, — сказала Фаенна. — Отец любил ее, эту женщину из сна и не из сна, и потому назвал меня так. В этом было что-то от мечты и от надежды.

— Понимаю, — кивнул я. Значит, она знает об этом давно?.. Но почему только теперь она привела к ней того, кто обладал кровью Альтерна.

— Но он никому не рассказывал об этом месте и о ней. Может быть, это было ее условие, я не знаю. А может быть, он боялся потерять ее, колебался. Может быть, он и хотел привести к ней еще твоего отца или кого-то из твоей родни, но ему не удалось это сделать. Или тут была замешана политика. Мне он рассказал обо всем только перед самой смертью. И многое осталось тайной. Она тоже не любила говорить об этом. А может быть, по какой-то причине, не могла. Но мне кажется, теперь не время для политики. А как думаешь ты?

Я задумчиво посмотрел вокруг. Нам бы следовало поскорее отсюда уходить. Но после схватки нужно было и перевести дух. Обратный путь будет длинным, и куда труднее.

— Если она и тебе поставила условие ничего не говорить мне, значит, она не только хотела исчезнуть. Наверное, в этом был какой-то смысл. Возможно, у твоего отца просто ничего не вышло. Может быть, приход сюда, не зная точно, зачем, был каким-то знаком — можно ли еще разбудить нашу кровь. Кто знает, получилось ли все-таки у нее хоть что-то.

— Должно быть, — согласилась Фаенна, и тоже осмотрелась. Вокруг блуждали клубы темной пыли, но пока еще дремлющие. — Теперь нам нужно отсюда уходить. Может быть, мы еще сумеем вернуться в Город не слишком поздно.

— Не слишком поздно для чего? — спросил я мягко.

— Для всего, чего ты опасаешься так же, как я.

Я опасался, что мы можем не вернуться вовсе. И кроме того, похоже, придется попробовать на вкус местную дичь. Но все же не здесь, как можно дальше отсюда.

 

5

Обратный путь без лошадей. Почему-то в этом обстоятельстве мне чудилась некая мировая ирония. И все-таки, пока все шло не так уж плохо, хотя я старался не думать о подступающей ночи.

— Как ты? — спросил я Фаенну. — Сильно устала?

Фаенна покачала головой, но, пожалуй, несколько кривила душой. Она была расстроена, все же она ждала большего, но мы не получили никаких прямых указаний, а само наше возвращение было теперь под вопросом.

— Нет.

— Я думаю, будет лучше, если часть ночи мы будем продолжать идти, чтобы ничто не застало нас врасплох во сне. Даже если мы попробуем спать по очереди, это не значит, что в этих местах мы сможем удержаться и не заснуть. — А сон может оказаться вечным.

Фаенна кивнула со вздохом.

— Если бы я не сказала, что в круге можно отпустить лошадей…

— Может, и это — всего лишь выкрутасы старой дамы, — предположил я, без чрезмерного почтения к собственной древней прародительнице. Может, я и не держал на нее зла, но загадки вызывали во мне раздражение и желание над ними посмеяться. — Еще одно испытание, которое надо пройти. — Хотя кто сказал, что они должны быть именно такими, и от них больше пользы чем вреда? Без всех этих таинственностей, быть может, давно бы что-то переменилось. К лучшему? К худшему?

А так как есть — это слишком затянулось, и призракам остается лишь лить призрачные слезы, как будто в них есть какой-то смысл. Но он так же призрачен как они сами.

Тени сгустились, но пока еще не оживали своей эфемерной и причудливой жизнью. На землю просто спустилась ночь. А впереди, как маяк, бледно засветился Город. В этой темноте он и впрямь был Сияющим. Простым людям, не знающим ничего другого, не с чем было его сравнить. Это был самый яркий свет в этом мире. Все, что нам оставалось. И я вдруг впервые ощутил нежность к этому Городу, который все еще хранил нас, как мог. Пусть и мог уже немногое. Хранил до конца, до самого рокового часа, который уже навис в этом воздухе, дышал нам в спину. Когда круг сузится окончательно, Город падет в атаке безумных тварей, но он будет и так почти мертв, пригодные к произрастанию земли омертвеют, и даже немногих оставшихся жителей, которые примутся пожирать друг друга, охватит голод. Сильнейшие продержатся дольше других, и переживут весь ужас до самого конца. И будут знать, что поистине все это заслужили. Сильнейшие? Принцы и Хранитель Башни? Какая во всем этом будет ирония!..

— Ты смеешься? — сказала Фаенна неожиданно, удивив меня — в ее голосе я услышал намек на надежду. — Я не слышу в твоем смехе горечи и отчаяния.

Ночь пила наши силы. И не то, чтобы понемногу. Воздух загустел, удары сердца, казалось, растягивались на минуты, движения становились все медленней, и вовсе не от усталости. И именно поэтому мы старались не останавливаться. Не потому, что усталости не было — она была, и чудовищная, но мы понимали, что дело не в ней.

— И все-таки нам придется остановиться… — проговорил я наконец с огромным трудом. Ноги наши подкашивались. Быть может, утро еще нас разбудит.

— Как скажешь… — проговорила Фаенна. Ее слова были медленны, как разгорание и угасание Алмазной звезды.

И мы просто повалились на землю, но тоже — медленно, и земля показалась мягкой. Но меня не оставляла тревога. Так нельзя. Нельзя все так оставлять. Надо что-то сделать. Но что?.. «Наши мечи обладают магической силой», — вяло припомнил я и, медленно, почти засыпая и забываясь, с трудом извлек из ножен Ринальдин. И впрямь, пока я доставал его, немного сил ко мне вернулось. Может быть, просто оттого, что я упорно продолжал двигаться, несмотря ни на что. Клинок бледно светился, едва мерцая, как бледнеющий в отдалении Город. Ринальдин — по имени первого принца из Дома Хрусталя. Искажение от имени Рен Альтерн, зато теперь это имя было просто его собственным.

«Пробудись, не дай заснуть…» — пробормотал я еле слышно. Мне казалось, от страшного напряжения, с каким я пытался не заснуть, я сходил с ума. «Охрани наш дальний путь…»

Что за ахинею я нес? Все, что угодно, только бы не провалиться в затягивающую тьму?.. Но это подействовало — вдруг, резким толком пришел первый свободный вдох — я чуть не захлебнулся им, и ощутил запахи все еще не совсем мертвой земли, ветер доносил откуда-то слабое дыхание живых трав, настоящей росы, почувствовал, как кровь упрямо струится в моих жилах, не собираясь останавливаться. Теперь я ощущал сокрушающую усталость, и немного — голод. Но это были самые обычные чувства, непохожие на наваждение. Рукоять меча легко вибрировала в моих ладонях, или у меня от облегчения задрожали руки. Но где-то в глубине сознания я все еще пребывал в трансе, заставлявшем меня совершать полуосознанные действия, мне самому казавшиеся странными, но жизненно-важными: я приподнялся на коленях и, насколько доставал меч, прочертил им в земле, вокруг нас, неровную, но замкнутую линию. Почти круг, если можно назвать кругом нечто, получившееся больше похожим на кляксу. Потом с беспокойством посмотрел на Фаенну. Она лежала ничком, с закрытыми глазами и, похоже, не дышала. Я положил ладонь ей на плечо, и почувствовал, как чуть поднимается и опадает от неслышного дыхания грудная клетка. С ней все было в порядке, она почти застыла, выпитая окружающей нас безжизненностью, но не застыла окончательно. И не должна была застыть, — подумал я отвлеченно, — ведь в ней кровь принцев — она жива сама по себе, и может оживлять то, что есть рядом… Но все-таки, здесь нам понадобится помощь. Даже если она может придти только от нас самих. Мы ведь столько забыли о самих себе… Я взял за рукоять, похожую на распростершего крылья лебедя, ее меч и, вытянув его из ножен куда легче, чем прежде мне удалось извлечь Ринальдин, положил рукоять меча под ее ладонь, слегка сомкнув на ней ее пальцы. Фаенна вздохнула глубже. Коснувшись ее обнаженного клинка кромкой Ринальдина, я снова прошептал: «Пробуди, не дай заснуть. Перед нею — дальний путь». И улегся сам, в обнимку с мечом, погрузившись в крепкий сон. Уверенный в том, что мы еще проснемся.

Сон, приснившийся мне в эту ночь, был цветным и не цветным. Цвет в нем владычествовал только один — кроваво-алый. Все оттенки кроваво-алого, бушующие как шторм. «Кровь?» — подумал я, вспоминая часть того, что происходило днем, до того, как я уснул. «Мы пробудили кровь?..» Это был целый океан бушующей крови, свирепый и дикий, и он вызывал во мне ужас и неприятие. Я хотел, чтобы этот шторм стих, чтобы этот цвет поблек. От его яркости и однозначности меня просто тошнило. Этот океан был воплощением ярости, злобы, подлости, низости, нечто всепоглощающее и вызывающее страх, презрение и омерзение. Быть может, есть что-то похуже отсутствия цвета… — подумал я, и с этой мыслью проснулся, с облегчением увидев тронутую бледным сиянием черноту, но в следующее мгновение меня охватило раскаяние и разочарование — я так устал и от этой черноты и бледного сияния… Меня мутило и от них. Но, по крайней мере, они были настоящими.

В следующее мгновение, предупреждающий крик Фаенны окончательно избавил меня от дремоты. Подняв голову, я увидел, что уже рассвело. Но что-то было не так. Рядом раздавался мелодичный перезвон. На нас, как полупрозрачный прилив, накатывала колышущаяся «хрустальная» волна, почти подойдя к границам… Забыв о «волне», я пораженно уставился на землю, на которой мы лежали. Она была не каменистой и мертвой, а очень напоминала нормальную почву, из которой местами даже пробивались травинки — не глазастые и колкие, а самые обычные серенькие живые травинки. Я протянул руку и потрогал пальцем пучок такой травы. Она не была жесткой, и не рассыпалась под пальцами в пыль.

Фаенна вскочила на ноги.

— Уходим! Скорее!..

Я поймал ее за руку.

— Нет! Стой! Не выходи из круга!

— Из круга?.. — Фаенна изумленно огляделась. — Но они!..

— Если выйдем, нам от них не уйти.

— Откуда ты знаешь?.. — И Фаенна села рядом со мной, положив меч на колени, и крепко прижалась плечом к моему плечу. — Ты теперь понимаешь все, что происходит?

— Пока еще нет. Не совсем…

— Ох… — сказала Фаенна, невольно вздрагивая. Подкатывающая к нам хрустальная волна была плотной толпой полупрозрачных призраков, очень похожих на людей — бледные лица, бледные шлемы, бледные руки, тянущиеся к нам, и останавливающиеся над границами круга. Они подходили, с легким звоном прикасались к невидимой стене, глаза их бледно вспыхивали на мгновение, на не меняющих выражения отрешенных лицах, и, опустив руки, они шли дальше. Вскоре мы были окружены — островок посреди студенистого, стеклянного океана призраков, легионы которых проходили мимо нас.

— Жутковато, — согласился я.

— Как ты думаешь, кто это?

— Не знаю.

— Они проходят просто так, или им что-то нужно от нас?

— Может быть, они хотят того же, чего и Фаенна Альтерн? Покоя? — Я помедлил и продолжил: — Или они просто его предвкушают. Быть может, пришли посмотреть на нас, из любопытства, пожелать удачи, побеспокоиться о том, сможем ли мы что-то сделать, в том числе, и для них.

Не оборачиваясь, я понял, что Фаенна сверлит меня пристальным взглядом.

— Ты так думаешь, или ты это знаешь? Ты придумываешь красивое объяснение, или это уже не ты?

— В этом мире не всегда можно разделить эти понятия, — ответил я. — Мы не зря видим сны. Разве можно назвать это знанием? И разве можно назвать это незнанием? Наши догадки и фантазии значат больше, чем нам кажется, а знания — оборачиваются ничем. Но если я скажу, что знаю точно, о чем говорю, я солгу. Это то, что я чувствую, и что нельзя обратить в слова, без того, чтобы истина не разлетелась каменной пылью.

— Морион?

— Я знаю или помню, что Рен Альтерн действительно был колдуном, в мире, в котором их было немало, но он был одним из сильнейших. Других мы не знаем. Или думаем, что не знаем. Он заклял свою собственную кровь, чтобы знания не были потеряны, он знал, как легко они искажаются и исчезают. Это сделал не только он. Первые главы всех Домов Города были сильнейшими в то время колдунами, и они наложили заклятие на всех своих потомков — «закляли собственную кровь» — поэтому мы видим тревожащие нас сны. В которых видим прошлое этой земли, или то, какой она могла бы быть. Или нечто большее. Это спящее знание никогда не даст нам покоя.

— Морион… — пробормотала Фаенна. — Ты же не думаешь, что это могут быть наши предки… — я не видел, но знал, что она повела рукой, указывая на хрустальных призраков. — Не нашедшие покоя… Их слишком много…

— Возможно, это не только наши предки. Но думаю, и они здесь. Обречены оставаться здесь до конца, и видеть, как умирает мир. Потому, что ничего не сумели с этим сделать. Потому, что им было это небезразлично. Или напротив, это было им безразлично, когда не должно было быть безразлично.

— Ты всегда умел говорить страшные вещи так спокойно, как будто это тебя не касается.

— Ты тоже, — улыбнулся я, и услышал, как Фаенна тихо рассмеялась. Посреди моря призраков, на крошечном островке удивительно живой земли. — И мне всегда это в тебе нравилось. Потому что отступать уже поздно, а все, что может случиться, осталось только принять, или изменить. И затем принять то, что за этим последует.

— Значит, она все-таки пробудила твою кровь.

— Если бы только этого оказалось достаточно.

И мы продолжали молча смотреть на проходящих мимо призраков. Они шли еще долго, пока сияние алмазной звезды не приблизилось к наиболее яркому, какое только она могла пролить. И лишь затем они стали рассеиваться. Фаенна задумчиво рассматривала меч, который держала в руках, так за все время и не спрятав его в ножны.

— А если бы мы коснулись их нашими мечами? Они бы дали нам пройти?

— А тебе этого хотелось? — спросил я.

И Фаенна покачала головой.

 

6

Все, что окружало нас после исчезновения призраков, это была безжизненная каменистая равнина, покрытая трещинами. Вдали виднелись редкие антрацитовые деревья.

Фаенна внимательно рассматривала пятачок земли, на котором мы стояли.

— Очень странная форма, — сказала она, кивнув на кривые его границы. — А как у меня в руке оказался меч? Я не помню, как доставала его.

— Ты его и не доставала, но думаю, он тебе все-таки пригодился.

— Лишь два дня назад загадками говорила я, а не ты, — немного печально заметила она.

— Но ведь только потому, что не могла сказать всего, — напомнил я. — Я тоже не могу, по другой причине, хотя в некотором смысле и по той же. Во многом я не уверен.

— «Двенадцать звезд. Двенадцать мечей. Двенадцать слов. Двенадцать огней», — проговорила она. — Не может быть, чтобы в этих словах не было смысла. В них должна быть какая-то разгадка.

— Она есть. Должна быть. Я думаю, что об этом она тебе все-таки говорила — о том, что Башня и Дома должны были быть разрушены.

Фаенна посмотрела прямо на меня. В ее глазах была скорбь.

— Теперь мы знаем, почему это не было сделано тогда, когда должно было быть сделано, правда?

Я кивнул. Кто бы разрушил то, что давало ему власть?

— Но ведь власть, это не только здание, — задумчиво проговорила Фаенна. А Дом, к тому же, не только власть…

— Но ведь ей нужны символы. Разрушить священную Алмазную Башню, это же немыслимое святотатство. А Дома…

— Девять из них уже мертвы, — рассеянно продолжала она, размышляя вслух. — Девять мечей помещены в Столп Памяти, в центре Башни, у самого ее основания. Если поместить туда меч, его невозможно извлечь обратно. Тогда говорят, что «Башня приняла его». И когда меч навеки переходит Башне… — Фаенна остановилась.

— То что же?

— То говорят, что Дом умирает. Я всегда думала, что это только символ, сказка, условность. Дома живы, пока живы их владельцы. Но говорят, что «Дом умирает только тогда, когда Башня принимает меч». Вероятно, это значит что-то другое. — Фаенна подняла на меня взгляд. — Мы знаем, что нужно делать! Нужно, чтобы Башня приняла все мечи. Тогда Дома «умрут». Ты помнишь предания? Говорилось, что династии Домов не пресекались в течение тысячелетий, и лишь затем, одна за другой, стали чахнуть и погибать. Если Башня и Дома хранят заклятия, то было, вероятно, и заклятие, которое магическим образом хранило их владельцев, но потом сила его иссякла.

— Но тьма продолжала сгущаться, а не рассеиваться, — напомнил я.

Фаенна задумалась.

— Возможно, передача меча Башне усиливает ее саму, и заклятия, которые она хранит. Пока ей не будет отдан последний меч. Тогда круг замкнется, и произойдет нечто иное.

Я бессознательно погладил рукоять Ринальдина. Расстаться с ним при жизни, а не после, как повелось, будет нелегко. Так же, как и с Домом, который, быть может, останется стоять, «умерев» и лишившись заклятий, а может, рухнет. Рухнут ли Дома сразу, или станут всего лишь подвластны времени. И всего лишь сократится долгий срок нашей жизни. И нас оставят цветные сны… Я глубоко вздохнул, прогоняя дурноту. Нет, сны нас не оставят. Ведь заклята сама наша кровь. Но закляты и Башня, и Дома. Что будет, если нарушить эту взаимосвязь? Если лишиться и того странного чувства пока еще смутного узнавания и понимания происходящего, которое разбудила во мне Фаенна Альтерн. И не это ли чувство говорило мне, что потеря цветных снов еще вовсе не означает возвращения светлой яви, слишком долго несуществовавшей в этом мире, уже чуждой ему. А может быть, и губительной.

Мы возвращались, и теперь я вовсе не чувствовал желания вернуться как можно скорее. Меня почти радовало, что Фаенна не может слишком быстро идти, что нас задерживали какие-то мелочи. Я не делился с ней своими сомнениями, но, думаю, она тоже их испытывала. В конце концов, именно она ведь первая сказала вслух, что понимает, почему Дома не были разрушены прежде.

А места были все же не те, чтобы можно было в них задерживаться. Этот день тянулся долго, но перед возможным разрушением всего, что мы знали, его словно бы и не было. Мы спешили пройти мертвые пустоши, и не могли позволить себе долгие остановки даже чтобы поискать воду или поохотиться. Вино в наших флягах, остававшихся при нас, испортилось, превратившись в мутную жидкость с песком. Что же должно было происходить здесь с живыми существами? Всего в нескольких днях от Города, неизбежно обреченного, и уже совсем скоро. Разве значила что-то перед этим потеря какой-либо одной его части — Дома, или даже себя самого? Предвидел ли это кто-то из тех, кто создавал их, и Башню? Предвидел, раз нам доводилось читать в книгах о «последних временах», точь-в-точь похожих на наши. Считал ли он возможным что-то исправить теперь? И мог ли он изменить что-то тогда, когда гибель мира тоже была близка, но совсем иная. И я зацепился за эту мысль — ведь если гибель мира уже была близка тогда, в незапамятные времена, но эти времена и впрямь стали незапамятными, а жизнь, тем не менее, какая бы ни была, все продолжалась, может быть, и у нас еще есть шанс. Но никто не в силах ничего спасти навсегда, каждый в ответе лишь за свое время, какое ему досталось. Пусть оно и может превратиться в очень и очень долгий срок.

День близился к вечеру, когда снова задрожала земля, и перед нами разверзлась трещина, из которой выхлестнулись бледные щупальца. Абсурдно, но мы почти обрадовались, будто встретили старого знакомого. Мы ведь уже встречались с этой тварью, несколько дней назад. Примерно на этом же месте. Это было похоже на некий рубеж, который приближал нас к дому. Схватки на этот раз не было. Щупальца застыли в воздухе, извиваясь, будто присматриваясь к нам всей своей лоснящейся кожей, прислушиваясь, затем потянулись вперед, мягко, и почти робко, улавливая нечто, нас окружающее, будто пробуя наощупь что-то невидимое, и затем, спокойно и аккуратно принялись втягиваться снова под землю. Разверзшаяся в ней трещина затянулась тихо, лишь с легкой дрожью, как плавно прикрытая дверь.

— Как ты думаешь, — поинтересовалась Фаенна со сдержанной иронией. — Оно испугалось нас, или наших мечей? Вспомнило нас, или просто решило, что теперь мы не очень-то живые и съедобные? Как вода с песком?

— Даже не знаю, какое объяснение лучше, — тоже развеселился я. — Будь моя кровь «разбужена», или нет. Но все-таки, мне кажется, оно нас побаивается. По крайней мере, пока. Какой-то древней магии, которую чует. И может быть, частью которой оно является. Так что, возможно, оно принимает нас в каком-то смысле за своего. И, может быть, за сильнейшего.

Я посмотрел на Фаенну. Она слушала меня с вежливым любопытством, и казалась почти такой же как всегда — нам не слишком повредили ни усталость, ни голод, ни даже встреченные уже давно твари в круге. Ожившие статуи остаются ожившими статуями. Вырванные из плащей клочья похожи на изящно взъерошенные перья. Немного встрепанные волосы Фаенны, окаймленные светящимся контуром на фоне темно-графитного неба, напоминали тонкую, очерченную уверенными штрихами картину. И эта картина была прекрасна. Красота умирающего мира сосредоточилась в малой его части, еще способной ее чувствовать и быть ею.

— Я еще не слишком понимаю, что это значит, — проговорил я. — И даже не уверен, что этого еще не произошло. Что той, древней Фаенне не удалось разбудить твою кровь. Мне кажется, отчасти она ее разбудила, иначе мы сейчас не были бы здесь, ты бы не привела меня сюда. И ты отчасти разбудила меня уже тогда, когда позвала искать неведомое. Да и прежде было нечто, что никогда в нас не засыпало, хотя мы и принимали это только за сны. Но что-то, какая-то последняя ступень — она не должна оставаться только домыслами. Не может оставаться только желанием что-то сделать. Нам нужно больше знания, пусть это и не то знание, что передано в книгах. В этом мире мы сами — отчасти книги. И я не единственный, чья «кровь» должна быть разбужена. Мне кажется, в каждом из нас может проснуться нечто различное, что дополнит других. Как бы мало нас ни осталось. Нам нужно будет разбудить и Хоннора.

Фаенна чуть наклонила голову. Божественное легкое движение. Игра четких линий.

— Да. По крайней мере, мы попытаемся.

— Тот из нас, кто сумеет. — Фаенна чуть приподняла бровь, но ничего не спросила. — Думаю, мы просто должны взяться за руки, — сказал я. — И если я уже действительно просыпаюсь, то что-то должно проснуться и в тебе. Ты ведь и впрямь уже почти проснулась.

На губах Фаенны появилась улыбка, глаза мягко замерцали.

— Если что-то еще способно проснуться, пусть проснется, — сказала она.

И мы просто взялись за руки, и закрыли глаза. Произойдет ли хоть что-то?.. Я ощущал биение ее пульса, ток крови внутри точеного полупрозрачного мрамора. Это биение становилось моим, ее кровь становилась моей кровью. Биение, кружение… Нас подхватил невидимый теплый вихрь. Не внешний, скорее, внутренний. Поток того, что пряталось в нашей крови. Старое, спящее волшебство. Ослепительный белый водоворот. А затем все улеглось и рассеялось. Фаенна вздохнула и открыла глаза, через мгновение после меня. В ее глазах, казалось, еще вихрилось ослепительное мерцанье.

— Нельзя разрушать Дома, — отрешенно и ясно сказала Фаенна. — Нельзя разрушать Башню. Это погубит наш мир. Убьет всех, кто еще уцелел. Но Дома и Башня должны быть разрушены.

Ее глаза потемнели, колени подогнулись, и я подхватил ее на руки, недоумевая над ее последними словами.

Фаенна пошевелилась, открыла глаза, и села. Без сознания она пробыла совсем недолго. Недоумевающее оглядевшись, она провела рукой по лбу.

— С тобою все в порядке?

— Да, наверное… — ответила она, и посмотрела на меня как-то странно.

— Что ты увидела?

— Я?.. — Она снова закрыла глаза и потерла указательным пальцем лоб над бровями. — Я видела как Город рассыпается прахом…

Я немного выждал, прежде чем очень спокойно предположить вслух:

— То есть, что бы мы теперь ни сделали, это принесет гибель? — Слова дались мне труднее, чем я ожидал. К тому же, что-то во мне яростно восставало против этого. В глубине души я был уверен, что это неправда. А себе я теперь верил. Но значило ли это, что теперь я не должен верить Фаенне?

— Не знаю, — Фаенна смотрела на меня пристально, будто читая мои мысли. — Это ведь твои опасения. Что после стольких веков Земля не выдержит перемены. Я прочла это в твоих мыслях, Морион. Я видела их. — Тут на ее лице появилась тень смущения, и она отвела взгляд. Думаю, я был потрясен еще больше чем она. Фаенна снова подняла голову, все еще удивляясь сама себе. — Похоже, Морион, что это и есть мой дар. Ты прав. Они у нас разные.

Я даже не знал, что сказать ей в ответ. Мой яростный протест улегся, сменившись снова догадками, сомнениями, ожиданием и изумлением. Все, что я смог наконец ответить, было:

— Прости меня.

Фаенна бледно улыбнулась.

— За что? Это я привела тебя сюда. — Она помолчала. — Может быть, я и прежде уже отчасти владела этим даром. И тут ты прав тоже. Но увы, большего я пока не знаю.

Я медленно кивнул.

— И я ведь тоже. Мы не получаем своих знаний мгновенно.

— И не получим всех никогда, — добавила Фаенна. — В нас просыпается только сила, способность угадывать и вспоминать забытое и важное. Но мы не овладеем теми знаниями, которых не было раньше. К ним мы придем сами. Чтобы узнать первыми правду, а не вспомнить ее.

И снова во мне шевельнулось что-то, шепнувшее: «нет, мы можем и предвидеть, хотя бы отчасти». Но отчего-то я не сказал этого вслух. И я знал, что она все же может читать мои мысли лишь тогда, когда они для нее открыты, а прочие — только угадывать. Почти как всегда, но, может быть, более проницательно чем всегда. И ведь впрямь, отчасти это всегда было ей свойственно. Я вспомнил, что она говорила Хоннору лишь несколько дней назад, в Алмазной Башне, и невольно улыбнулся.

— Ты права, — согласился я. — Есть нечто, что мы не можем ни узнать, ни предвидеть, пока это не случится.

И это была правда. Даже если мы можем что-то предвидеть, это не значит, что мы можем предвидеть все.

Фаенна продолжала натянуто улыбаться.

— Я как твоя совесть, Морион, — сказала она устало. — Но хотелось бы мне узнать что-то новое, полезное, что могло бы помочь…

— Ты узнаешь. Непременно. Как только встретишь кого-то еще, чьи мысли я не буду знать так, как свои, — заверил я, и Фаенна негромко рассмеялась.

Близился вечер, но сегодня нам не было так тяжело как вчера. Может быть, было еще не время. И все же, мы были уже куда ближе к Городу. Я подал Фаенне руку.

— Пройдем еще немного? — Я видел, как к ней на глазах возвращаются силы, вместе с обретением ее собственного дара, спавшего в ее крови. Способность читать мысли, по крайней мере, видеть чужие страхи, различать правду и ложь? Девиз ее Дома — «Милость». Не «Истина»? Знать мысли и страхи, значит, понимать, что движет людьми. А понимать, это почти — прощать? Для меня эти слова вряд ли несли бы похожее значение. Но все же, это еще одна особенность, оттенок ее фамильного дара. Да будет так. Хорошо, что есть кто-то, кто может воплощать этот дар в наши «последние времена».

Фаенна приняла мою руку, и мы прошли еще немного. А когда наконец остановились, пришел ее черед вычертить на земле круг. И он был начерчен — куда более ровный, уверенный и плавный чем мой.

— Посмотри, — Фаенна указывала на неуловимо вращающееся над нами звездное небо. — Кроме Алмазной звезды, есть еще три — самых ярких, они находятся на равном расстоянии от нее.

— Когда-то их было двенадцать, — сказал я, лежа на спине, и глядя на холодный звездный хоровод.

— Было. Когда «умрут» и наши Дома, эти звезды погаснут. Или просто утратят свою яркость. Но если на этом небе были когда-то Луна и Солнце, то где они могут быть? Как именно Дома и Башня останавливают их свет.

— Они остаются там, где были, — сказал я, почти неожиданно для самого себя, продолжая зачарованно смотреть в небо. — Только мы их не видим, не чувствуем, и их все равно, что нет. Башня и Дома частью отражают, а частью, поглощают тепло и свет, и превращают их… в то, что мы называем магией этого мира. Только поэтому в Городе все еще сохраняется жизненная сила, и он все еще стоит, несмотря на то, что нет больше для него ни тепла, ни света… И потому вокруг Города происходит это безумие. И потому еще можно разбудить нашу кровь, хотя мы сами мало что значим. — Я замолчал, и почувствовал, что Фаенна повернула голову, поглядев на меня.

— Ты знал это до того, как это сказал?

— Нет.

Она тихо засмеялась:

— Надо чаще тебя о чем-нибудь спрашивать.

— А вдруг я не отвечу?

— В конечном счете, все равно ответишь.

Но сегодня больше вопросов не было. Нас сморил сон. Этой ночью мне снилось пламя. Оранжево-золотое, сжигающее. И ничего, кроме пламени.

 

7

Мелодичный «стеклянный» перезвон. Неужели утро начиналось так же как и вчера — с бесконечного потока «хрустальных призраков»?..

Я привскочил и уткнулся взглядом в окружавшую нас черную блестящую стену. Мы словно находились в неглубоком колодце. Я не сразу сообразил, что эта стена была «живой изгородью» из антрацитовых деревьев. Не могли же они вырасти тут за одну ночь…

— Ух… — выдохнула Фаенна. — Если бы я знала, что они умеют передвигаться, ни за что не привязала бы к ним лошадь.

Деревья и впрямь шевелились, и это их движение вызывало тот мелодичный тихий перезвон, что нас разбудил. Так же, как призраки, они не переступали границ очерченного круга, но и не проходили мимо. Столпившись вокруг, они тянулись к нам своими неуклюжими кривыми ветками, довольно медленно, и как-то робко. То ли любопытствуя, то ли их привлекало нечто жизненно для них необходимое.

— И как же нам отсюда выбраться? — озадаченно произнесла Фаенна, неуверенно положив свою тонкую ладонь на рукоять меча.

— Погоди, — остановил я ее, приглядываясь к черным блестящим веткам, на которых бледнели какие-то маленькие серые комочки. — Посмотри.

На тех ветках, которым посчастливилось прижаться к невидимой стене, набухали крошечные светлые пупырышки.

— Это ведь, кажется, почки… Мы заменяем им тепло и солнечный свет. Они не могут к ним не тянуться. Они оживают.

— Но почему раньше такого никогда не было? — подивилась Фаенна. — Неужели «пробуждение» так много значит?

— Выходит, что так… ведь только теперь мы можем направлять ту силу, что прежде спала. Мы не случайно начертили этот круг, а по собственному желанию, вложив в него свою волю и часть своей силы — не то, чтобы мы потеряли эту часть. Просто, теперь она обрела какие-то связи с реальным миром и действительно что-то значит. Не уходит вхолостую.

Фаенна усмехнулась и покачала головой.

— Смешно, что теперь я хватаюсь за меч, а ты меня останавливаешь.

— Почему же смешно. Мы же знаем, что они волшебные, и когда творится что-то непонятное, они могут помочь.

Я осторожно поднял руку и притронулся к черным, искривленным, покрытым угловатыми отполированными гранями, веткам. Сами деревца были невысокими, если бы мы встали в полный рост, они доходили бы нам до плеч.

Деревце засуетилось в ответ на прикосновение, доверчиво прильнув к моей ладони и, позванивая, пыталось согнуться, чтобы сделать это половчее, медленно и неуклюже. Не для дерева, конечно, медленно, которому двигаться вовсе и не положено, разве что от ветра.

— Им тут нравится, — заметил я. — Этот пятачок земли может вернуть их к жизни. Давай, прочертим ворота, чтобы они могли войти.

Светлые глаза Фаенны раскрылись до предела.

— Но как нам выйти?..

— Мы просто через них перелезем. Даже если сломаем им несколько веток, хуже им не будет.

Фаенна засмеялась, покачав головой, и вытащила свой меч с распростершим крылья лебедем на рукояти.

— Вчера я могла бы подумать, что ты шутишь.

Кромкой меча Фаенна стерла часть линии, а затем мы перелезли через живую изгородь. Деревца пытались задержать нас, но двигались так медленно, что их попытки казались даже трогательными. Несколько веток мы сломали, и они отламывались с гулким резонирующим звоном. Сломы получались острыми, и мы успели здорово исцарапаться, прежде чем выбрались наружу. Но все-таки деревца оказались достаточно прочными, выдерживали наш вес и, хоть и цеплялись за одежду, мы не сильно рисковали провалиться между ними, что все-таки могло бы быть опасно, если бы им удалось, разумеется, не сознательно, зажать нас там поплотнее, или, если бы проломив тонкие ветки, кто-то из нас упал бы на более прочную и острую. Но все обошлось, и довольно весело.

— Кажется, даже в детстве я так не веселилась, — смеясь, сказала запыхавшаяся и растрепанная Фаенна, соскакивая наконец осторожно на землю, и сдернув с ближайшей цеплявшейся ветки краешек плаща. Глаза ее ярко блестели. Она помолчала, глядя на будто бы нерешительно топчущиеся деревца. — Наверное, потому, что мне еще никогда не доводилось ничего оживлять, — проговорила она негромко.

На самом краю тонкие ветки подо мной подломились, и я приземлился с оглушительным треском и каскадом мелких осколков.

Фаенна задумчиво склонила голову набок.

— Что-то напоминает этот звук. Звон тающих льдов под солнцем, в моих снах. — Она грустно улыбнулась и отвернулась, повернувшись лицом к Городу.

Позванивали ветви антрацитовых деревьев, ветер с сухим шелестом гнал по земле невесомые песчинки, шипя о чем-то своем. А затем мы расслышали донесшийся издали лай собак, принесенный ветром, но тут же все стихло.

— Скоро мы будем в обитаемых землях, — сказала Фаенна.

Похоже, мы не так уж медленно возвращались. Отчего-то этот дальний лай вселил в меня новую тревогу.

— Кто знает, что могло произойти за время нашего отсутствия.

Прошло шесть дней. Если бы нам нужно было отъехать от Города лишь на три дня, мы уже могли бы вернуться, и узнать, что именно там происходит. Но что толку строить планы на прошлое? Нам нужно было уехать дальше, и если бы мы этого не сделали, все благоразумие было бы бессмысленным.

Фаенна набрала в легкие побольше воздуха, и вдруг сухо закашлялась и осела на ближайший большой камень. Мы перетряхнули все фляги, но только в моей еще оставался глоток мутной воды, от которой ей стало ненамного легче.

— Придется все же задержаться, — решил я, поглядев на ее заострившиеся черты и легшие вокруг глаз тени. Обитаемые земли и впрямь не так уже далеко, и это почти неопасно. — Нам нужно было чем-то поддержать силы. Фаенна кивнула. Я продолжал внимательно смотреть на нее.

— Что ты сделала? Сейчас? С этими деревьями?

Фаенна пожала было плечами, но, глядя мне в глаза, поняла, о чем именно я говорю.

— Ты думаешь?.. — она с легким удивлением глянула на позванивающую антрацитовую растительность. — Я пожелала им жизни. Расти, и чтобы пустошь не скоро захватила это место. Я пожелала им этого от души.

Я кивнул.

— Так я и думал. — Она отдала свои последние силы им. Без меча, просто прикасаясь.

Я огляделся вокруг, прошелся туда-сюда, то ли прислушиваясь, то ли пытаясь задействовать иное чувство. И вдруг отчетливо мне в лицо пахнуло влагой, хотя я понимал, что это только призрачное дуновение. Вода была глубоко под землей, но она тут была. Это самое подходящее здесь место. Я остановился, извлек Ринальдин и вырыл ямку, глубиной в пару ладоней и в пару локтей от края до края, воткнул меч в самую середку, а затем выложил дно ямки камешками. Но прежде чем коснуться навершия меча и приказать воде подниматься, помедлил и подумал. Вода и впрямь была глубоко. Сколько сил может потребоваться на то, чтобы призвать ее пробить давно иссохшую землю? А они еще могут нам пригодиться. И я мысленно представил, что между воткнутым в землю мечом и Городом протянулись невидимые нити светящейся паутины, опутывающей Город, исходящие от уцелевших домов и от Алмазной Башни, опутанной этими нитями как разбухший светящийся кокон. И только тогда дотронулся указательным пальцем до навершия в форме миниатюрной чаши, и ощутил, что меч дрожит, дрожит воздух, гудит земля. Я приказал воде подниматься, быть чистой, создать целебный родник, я перетянул сюда частицу всей магии, окутывающей и пропитавшей Город до последнего камня. Эта магия была когда-то и здесь, она просто пробудилась…

— Морион? — обеспокоено позвала Фаенна. — Что ты делаешь? — Она понимала, что я делаю, но дрожь, охватившая все вокруг, ее встревожила, и волна посторонней силы, которой, используй я только собственную, тут не должно было быть.

— Все, — ответил я, — уже достаточно.

И обхватив меч за рукоять, я потянул его наружу, а подступившая к острию вода быстро заполняла освобождающуюся канавку, и едва я выдернул Ринальдин из земли, струйка воды ударила вверх фонтанчиком. Перекинув меч подмышку, я простер ладонь над родником, успокаивая проснувшуюся землю. Вокруг еще все дрожало, в глубинах зарокотало, а над Городом сверкнула ветвистая молния, и загремел оглушительный гром.

— Морион!

— Все… — я перевел дух. — Теперь действительно уже все.

Родник весело журчал, вода понемногу совсем очистилась, мы сполоснули фляги от песка, в который превратилось испорченное вино, наполнили их чистой водой и с удовольствием напились. Вода была ледяной и будто бы искрящейся, с нотками странных вкусов, освежающих и бодрящих.

— Поразительно, — пробормотала Фаенна. — Мы действительно колдуны… — она покосилась на меня, странно приподняв бровь. — Тебе не кажется, что эта сила может быть больше, чем может выдержать этот мир?

— Может, и так, — я пожал плечами. — Но попробовать стоило.

— Город, похоже, содрогнулся.

— Может быть, ему и стоило содрогнуться. Перед пробуждением.

Что ж, вода у нас теперь была. У нас даже были рядом почти живые деревья. Пожалуй, стоило подумать и о какой-нибудь дичи. Сегодня я не видел кружащих обычно вокруг нас лоскутков тьмы. Но где-то вдали, ближе к городу, в небесах парило нечто, отливавшее слабым свечением. У нас не было с собой ни луков, ни какого-либо другого подходящего охотничьего снаряжения. Ни средств, ни времени. Я сосредоточился на случайно увиденной дальней светящейся точке, вытянул руку, и невидимые пульсирующие нити, протянувшиеся от Города к роднику, прошли сквозь меня и понеслись к далекому крылатому существу, поймали его, будто в сеть, и повлекли к нам. Я так сосредоточился на том, чтобы все получилось, что даже не задумывался, что именно я тащу — просто получится или нет, было гораздо важнее. Даже когда птица была уже близко, я все еще не очень сознавал, кто мне попался, и будет ли она съедобной дичью, не слышал и говорила ли мне что-нибудь Фаенна. Наконец к моим ногам с глухим клекотом свалилось создание с гигантским размахом крыльев, крепким клювом и горящими безумными глазами. Удерживая его у земли невидимой сетью я наконец, запыхавшись, повернулся к Фаенне.

— Похоже, я поймал орла. Подойдет?

Глаза Фаенны были огромными, но она только кивнула. И я одним махом снес птице голову.

— Может, ты можешь таким же манером найти нам и лошадей? — весело поинтересовалась Фаенна.

— Наверное, могу. Если только их увижу.

Орел — не самая привычная дичь. Но если его мясо и было жестким и обладало странным вкусом, то мы этого почти не заметили, нам было не до кулинарных изысков, мы торопились, и дичь получилась наполовину сырой, а наполовину подгоревшей. Но это не имело никакого значения, кроме того, что теперь мы чувствовали себя куда лучше и бодрее, чем в два предыдущих дня. В конце концов, главное — это цель, а не такие мелочи — хорошо, когда они отнимают как можно меньше времени.

И теперь мы подходили к опушке леса. По эту сторону лес был вымершим. Множество мертвых, поваленных, изломанных, иссохших стволов. Но уже и здесь, с каждым шагом все становилось живее. И на самом краю держались еще отдельные упрямые деревья, с изломанными ли иссохшими боками, обильно покрытыми окаменевшим мхом, искривленные ли в жутковатые формы, и совершенно еще здоровые и стойкие.

Фаенна с удовольствием подставляла лицо ветру, шелестящему в их кронах, и смотрела на них почти восхищенно, будто уже не надеялась увидеть. А я раздумывал — как же мы еще далеко. И в то же время, как мал этот пятачок живой земли, будто в очерченном тонкой линией круге, уязвимый хрупкий остров. Но восхищение Фаенны исходило и из того, что она видела и предвидела что-то иное, надеялась на нечто новое. Проходя мимо живых и мертвых деревьев, она беззвучно что-то шептала, бросала словно мимолетные цепкие взгляды на вершины, чуть поводила рукой. Она не просто проходила, она делилась с ними своей жизненной силой. Именно своей, она не черпала ее из Города, еще щадила его ради него самого. Наконец я не выдержал.

— Не надо. Нам все-таки еще надо вернуться. Тогда мы все исправим. Все, что только сможем.

— Это немного, знаю, — ответила она, даже не обернувшись, продолжая скользить взглядом по искривленным ветвям, — но сможем ли мы что-то, когда вернемся, не передумаем ли… это еще неизвестно. А это я еще могу.

— Но побереги хотя бы себя. Башню и Дома все равно предстоит разрушить, чтобы они потеряли свою силу. Забери немного ее сейчас, хуже от этого не станет.

— Кто знает. Ведь та же самая сила еще сохраняет Город живым.

— И закрывает его от света все надежней, отчего он, и все вокруг, продолжает умирать.

Фаенна помолчала. Но, думая, не переставала все так же отрешенно-внимательно посматривать по сторонам.

— Это палка о двух концах, — наконец сказала она. — Ты сам об этом думаешь. Ты не знаешь, в какую сторону можешь изменить равновесие, и подозреваешь, что не в лучшую.

— Поэтому ты считаешь, что я могу передумать?

— Я считаю, что мы все еще не знаем всех обстоятельств, с какими можем столкнуться. Или уже столкнулись. Очень давно, — добавила она после паузы.

Я мрачновато посмотрел на нее, потом вздохнул и перевел взгляд на деревья, на проскакивающих порой в ветвях и у самых корней мелких зверушек. И пожелал ожить иссыхающим ветвям, проснуться спящим в семенах росткам, и мне показалось, что я слышу не только шорох ветра, а мерное, нарастающее гуденье самого роста, бегущих в земле, в стволах, в жилках листьев, токов, попадающее в тон биению моей крови, движению, дыханию, току мысли и чувства. И ощутил вокруг великое тепло. А затем, прикосновение тонких пальцев Фаенны, взявшей меня за руку. Мы не сказали друг другу ни слова. Мы продолжали идти, и весь мир вокруг нас сливался во что-то живое и теплое, во что-то, что было, по сути, безграничным, могло стать, как может стать целым лесом одно только семя, когда-нибудь, если ему повезет. Это всего лишь возможно, и нельзя сказать, что этого не существует, пока это все еще возможно. А потом мы остановились. И это было так просто и ясно — посмотреть ей в глаза, осторожно, ласкающим прикосновением отстранить с теплого мрамора ее лба дымчатую прядь, и коснуться губами ее мягких губ. Но в это мгновение снова раздался лай собак. Мы оба вздрогнули и разомкнули руки. Очарование спало. Кругом шумел лес, а в ушах стучала кровь. Но это был всего лишь лес. И это была всего лишь кровь. В умирающем выцветшем мире. И впереди у нас была цель. И было не время отвлекаться. И мы не могли позволить себе того, что на миг показалось возможным. Мы — правители. Наши чувства не имеют значения, если они могут помешать нам. Мы должны оставаться только союзниками. Мы оба это знали, пусть это знание и оставляло привкус праха на губах.

Лай собак, казалось, раздавался неподалеку. Кто-то охотился в лесу. Вдали от Города. Кто мог бы быть так самоуверен и безрассуден? Кто мог бы позволить себе такое? Двое были здесь. Значит, оставался третий? Хоннор? Кто еще, кроме него? Лай приближался. Послышался и цокот копыт, и хруст ломких, осыпающихся песком и известью веток, и чьи-то голоса.

— Хоннор, — пробормотал я уверенно. Окинул взглядом колышущиеся заросли, перемешанные с каменными изогнутыми столбами и старую разбитую дорогу, по которой мы шли, и обнажил меч. — Не лучше ли нам убраться с дороги? — Чем встречать врага на открытом месте… Но пожалуй, было мало шансов на то, что Хоннор заехал сюда случайно. Он что-то знал, и наверняка охотился именно на нас. Прятаться будет бессмысленно и недостойно. Ну что ж, тогда узнаем, на что мы все способны. Я мысленно охватил весь живой дышащих лес, сплел его силу с силой меча, с далеким, размеренно пульсирующим сердцем Города, и вокруг заструились и заметались тени — темные и светлые — нельзя сказать, что мир посветлел или потемнел, он «запестрел», вокруг нас поднялся вихрь, а вдали снова прокатился гром.

— Нет!.. — сказала Фаенна, напряженно прислушиваясь. — Это Фири! Мой любимый пес!

— Думаешь, он не мог использовать твоих собак, чтобы найти тебя? — но я постарался ослабить легшее на лес грозовым облаком возмущение. Достаточно того, что я могу… могу сделать многое, в любой момент. Теперь я был готов к любой встрече.

Ветер стих. Стали слышны собачий скулеж и ржание коней, людские голоса бранили заартачившихся животных. Коротко протрубил рожок, сзывающий и ободряющий собак.

— Этот рог! — живо воскликнула Фаенна. — Этот рог и Фири! Это Перлионт! Значит, он и впрямь ищет нас, — на ее лицо легла тень озабоченности. — Наверное, что-то случилось. Но они не желают нам зла. Я это знаю. — Фаенна сделала легкое ударение на последнее слово, и я опустил меч. Натянутые невидимые нити еще больше ослабли. Фаенна подняла свой собственный рог, и протрубила, давая сигнал своим людям. Послышались изумленные возгласы, и из-за деревьев вскоре выскочили и восторженные псы, бросившиеся к хозяйке, и одновременно обрадованные и встревоженные всадники. Я наконец вложил меч в ножны и сам вздохнул с облегчением. Здесь и сейчас опасность нам не грозила. А кроме того, раз нас обнаружили рыцари Фаенны, мне больше не придется ловить орлов в небесах. Кроме того, здесь были лошади, значит, наше возвращение ускорится. Фаенна успокоила собак, прыгавших вокруг нее и подозрительно порыкивающих на меня. Перлионт, начальник стражи Фаенны, соскочил с коня и поспешил нам навстречу, также как и псы, поглядывая на меня недоверчиво.

— Наконец-то мы нашли вас, госпожа! Вы живы! Что вас так задержало?

Перлионт силился улыбнуться, но было видно, что он все еще обеспокоен не на шутку. Такой вид бывает у людей, приносящих дурные вести.

— Мы потеряли лошадей в схватке с тварями, — коротко поведала о наших приключениях Фаенна. — Я рада видеть тебя, Перлионт, и всех вас. Перлионт склонил в поклоне свою седую голову. — Но что привело вас сюда?

Перлионт неуверенно провел рукой по своей бородке, взглянул на путающегося под ногами Фири, на меня, но больше медлить с ответом не стал.

— Мы беспокоились о тебе, госпожа. Но не только это заставило нас искать тебя, нарушив твой приказ, хотя ведь все сроки уже прошли… В Городе беспорядки, идут уличные бои. Я взял на себя смелость заключить союз с комендантом Дома Хрусталя. Он всегда казался мне благородным человеком. Когда я покидал Город, он держал оборону в интересах двух наших Домов. — Перлионт немного пришел в себя, и низко мне поклонился. — Но едва ли он продержится долго. Дело в том, что едва вы отбыли, Оливин призвал вас на совет. Похоже, он знает, что вы не в Городе, или с вами что-то случилось. Он, и принц Берилла, поскольку вы не являлись лично, объявили вас либо отрекшимися от власти, либо погибшими. Вас нет. И Оливин официально передал власть над Городом одному Дому, дабы это, по его словам, положило конец дрязгам, и привело к процветанию. Тем временем, ясно, что их шпионы повсюду ищут вас. Я и Сардер объявлены мятежниками и узурпаторами, скрывающими вашу смерть. Мы должны вернуться как можно скорее! Пока Сардер еще контролирует некоторые из ворот. Но он в невыгодном положении, ведь против него и сторонники Оливина и Хоннора, и те, что, будучи обмануты, полагают, что он может быть повинен в вашем исчезновении.

— Тогда не будем больше ждать, — сказал я. — Какие ворота еще открыты? У вас есть запасные лошади? Будет лучше обсудить все уже в дороге, мы действительно потеряли много времени. — Но не потерять мы его не могли, никто не был виноват. И оставалась надежда, что потеряли мы его не зря, и то, что мы приобрели взамен, поможет нам справиться и с тем, что произошло в наше отсутствие. И нельзя сказать, что я не беспокоился о Сардере.

Перлионт только бросил короткий взгляд на Фаенну — будто уже чуть не на бегу, и засуетился — они и сами были в отчаянии, раз решились искать здесь свою принцессу, и уже не надеялись ее найти, но запасные лошади у них были, предусмотрительность их не оставила — своего лучшего коня, пересев на другого, Перлионт отдал Фаенне. И мы снова тронулись в путь, пусть с дурными вестями, но определенными, уже верхом и среди друзей, и зная куда больше чем прежде о своей силе. Перлионт все выспрашивал, как госпожа себя чувствует, и не случилось ли чего. Но госпожа, будто и впрямь каменная, отвечала, что все это подождет, и, выстроившись на неширокой дороге цепочкой, мы пустили коней вскачь. И впрямь чепуха, разве было для нас что-то невозможное? Фири мчался рядом, умудряясь глядеть на хозяйку на бегу влюбленными черными глазами, а его белые уши стлались по ветру. Копыта коней то и дело выбивали из камней дороги снопы искр. Понемногу снова наступала тьма. Прежде чем ночь сгустится окончательно, мы должны успеть проехать как можно больше. И это не значит, что когда ночь сгустится, мы непременно остановимся.

 

8

Мы скакали через каменный лес. Среди пустошей порой попадаются островки жизни. Среди живого леса — острова смерти, поразившие организм омертвелости. Перлионт и его люди заехали и впрямь далеко, ища нас. Теперь они чувствовали и облегчение, и радостное возбуждение, и новое отчаяние — их прежняя цель была достигнута, они нашли нас, теперь приходилось задумываться о следующей, о возвращении. Им хотелось верить, что теперь все будет хорошо, не может быть иначе, ведь они нас нашли, когда уже утратили надежду. Но перед тем, они уже и впрямь ее почти утратили. И облегчение могло быть сродни тому просветлению, что иногда находит на человека перед смертью, перед самым концом.

Перед нами лежало еще без малого три дня пути. Нетрудно высчитать, когда случился переворот. Перлионт со своим маленьким отрядом покинул Город три с лишним дня назад, они торопились, но их удерживала неизвестность и растерянность. Вернемся мы быстрее. Но все равно… С тех пор как мы с Фаенной отправились в путь к зачарованному каменному кольцу, прошла уже неделя. Всего лишь трех дней хватило Оливину, чтобы начать бить тревогу и кричать, что мы пропали. Даже двух — не сразу ведь события достигли такого накала, что Перлионт сломя голову бросился на поиски. Возможно, я упускаю из виду Хоннора? Да нет. Хоннор — мелочь, он не обладает знаниями, только амбициями. А вот Оливин, он вполне может понимать и даже знать, что происходит. Это не безобидный старый дурак, за которого мы его порой принимали.

Рано или поздно, нам придется придержать коней, чтобы дать им отдохнуть, хотя им, как и людям, придают новые силы необходимость и цель. Необходимость исходит от всадников, а их цель — стремление поскорее вернуться домой, и тут мы с ними были едины. Но если гнать их и себя совсем без передышки, то мы и вовсе никуда не доскачем. Но остановимся мы не здесь — сперва минуем эти каменные заросли — скверно останавливаться в мертвом месте.

— Не могу поверить, госпожа, — задыхаясь, выкрикнул вдруг Перлионт. — Проезжая в ту сторону, мы не заметили, чтобы эта полоса тянулась так долго.

«Мы тоже», — подумал я оглядываясь, хотя только что едва ли обращал на это внимание. Чем бы могло быть вызвано такое быстрое разрушение?

— Стойте! — велела запыхавшаяся Фаенна, натягивая поводья.

Всадники с невольным облегчением зашушукались. «Зря…», — подумал я беспокойно, но так как не мог объяснить своей смутной тревоги, промолчал. Кавалькада перешла в сдержанную рысь, а затем и на неторопливый шаг. Фаенна пристально посмотрела по сторонам, а потом простерла руки, закрыв глаза.

— Не делай этого, — сказал я, не выдержав, неожиданно резко.

Нельзя же останавливаться у каждого камня, пытаясь оживить его! Или нам удастся нечто большее, или все это станет бесполезно.

— Почему? — спросила она безразлично, и не думая открывать глаз.

— Потому что живая ты куда нужнее, чем мертвая.

Фаенна вздрогнула и неохотно взглянула на меня. Но тут на ее бледных губах мелькнула улыбка.

— Я забыла, что ты не умеешь читать мысли, Морион. Я не собиралась ничего оживлять. Только хотела узнать…

— Неважно, — беспокойство во мне нарастало. — В этом месте не стоит задерживаться, было бы лучше проехать его быстрее.

— Но должны же мы понять…

Да не должны!.. Но эти слова так и остались у меня на языке. Так или иначе, Фаенна что-то здесь пробудила, если не каменные деревья, то ловушку, старую ли, или новую, — в моем сознании заметались какие-то полуоформленные образы — предупреждающие, пугающие, будто подсказки, пытающиеся пробиться, но заблуждающиеся в невидимом лабиринте, нарывающиеся на ловушки и там гибнущие. Да что тут такое творится?..

— Верно, — выдохнул я. — Разберемся. Если выживем, узнаем что-то новое. — Я выдернул из ножен Ринальдин, он загудел в моей руке, будто воздух вокруг клинка стал плотнее, и закрутился воющим смерчем. Поднялся ветер, лошади заржали, вставая на дыбы. Выхватила меч и Фаенна, и Перлионт, оглянувшийся на нас с таким видом, будто мы, неровен час, схватимся друг с другом, хотя прекрасно понимал и видел, что это вокруг творится что-то неладное.

Ветер надсадно завыл. Но сквозь этот вой прорывался иной, выбивающийся из общего тона рев.

— Морион! — крикнула Фаенна. — Что это?

Она верила в то, что если задаст мне вопрос, ответ на него придет сам собой. И он пришел:

— Берегись твари, что хранит этот круг.

Возможно, я просто догадался, я же слышал ее рев сквозь свист ветра, чуял приближение чего-то враждебного.

Молчание длилось пару мгновений, но казалось, что дольше. Ничего еще не происходило.

— Сперва я подумала, что это ты… — проговорила Фаенна. Проговорила негромко, но я ее услышал.

— Нет, — сказал я, также не повышая голоса. — Давай попробуем это успокоить.

Возможно, для нас двоих эта ловушка не так опасна, как была бы опасна для одного.

Фаенна кивнула и полуприкрыла глаза. Впервые я воочию увидел, как ее меч окутывает молочно-белое свечение, похожее на кокон, паутину, струны, на сияющие нити на причудливом веретене. И так же впервые услышал, как эти нити, с нестройными, визгливыми, оглушительными хлопками рвутся, повисая безвольно как фальшивые ноты. Фаенна ахнула и покачнулась в седле. Конь ее плясал и всхрапывал, но Фаенна еще держалась, хотя было ясно, что, в то же время, она никак не может овладеть ситуацией. Я и сам пытался распространить свою волю вокруг, утишить ветер, нащупать границы мертвого круга, понять, откуда приближается опасность, что она такое, что ею движет.

— Что ты?.. — пробормотал я себе под но, надеясь, что вслух высказанный вопрос пробудит дремлющее во мне от рождения знание или обостренное чутье, свойственное моему роду. — Кто ты? Кому повинуешься? — Но ветер лишь взвыл надсаднее и швырнул нам в лицо тучи мертвой гипсовой пыли из тонн некогда опавших здесь листьев и ветвей. Кругом раздались кашель и проклятия, кого-то сбросили кони, выли и визжали ослепленные и сбитые с толку псы. А потом пришли и другие крики — крики смерти и ужаса. Я мельком разглядел сквозь резь и слезы в глазах, как гипсовая крошка, подхваченная ветром, соткалась в чудовищную лапу — когти ее молниеносно блеснули тьмой как длинные обсидиановые кинжалы, с тошнотворным хрустом рассекая одного из всадников и его лошадь на части. Мелькнула и вторая лапа, зацепив ноги еще одной, дико заржавшей, валясь наземь, лошади, и пса, взлетевшего в воздух, распадаясь как мгновенно распускающийся цветок. Услышал, как отчаянно закричала Фаенна, призывающая неведомое нечто покориться ей и развеяться прахом. Но эта тварь нам не подчинялась. Я еще раз попробовал мысленно завладеть окружавшим нас пространством, но что-то здесь рвало эту нашу власть в клочья, как наших несчастных спутников. Я попытался нащупать тварь, чтобы лишить ее оживляющих ее сил, выкачать из нее колдовство до донышка, но снова будто наткнулся на крепкую как алмаз невидимую стену. Она же, казалось, накрывала нас как купол — я не мог пробиться своей волей к Городу, чтобы умножить накопленной в нем магией свою силу. Что ж, я не стал стучаться в стену головой, у нас было мало времени, и мало друзей, чтобы их позволить себе их терять… сосредоточившись, я направил свою волю вниз, в землю, ловя скрытые там тайные потоки мощи. Да, самые «полноводные» из них шли от Города, и к нему — он и источал силу, и пил ее из всего мира как гигантский паук.

Я стал пауком поменьше. Превратил себя в родник, из которого бьют на поверхность подземные реки, ощутил идущие от Города токи, схватил их, связал воедино, подчинил себе, и изо всей пойманной силы мысленно ударил туда, где, как я предполагал, находилась тварь. Ответом мне был душераздирающий вой, кого-то еще из всадников опрокинуло вместе с лошадью, на этот раз, целиком, а не по частям. Но похоже, я не убил тварь, а только ранил. Я зачерпнул еще больше подземного огня, чувствуя, как пространство и впрямь становится моим, даже посреди этого мертвого круга, и ударил сияющим, невидимым обычным зрением копьем снова, туда, куда, как мне казалось, метнулась тварь, и мне было все равно, попаду я в нее, или нет, я бил по накрывающему нас со всех сторон алмазному куполу. А тварь, даже если ей удастся сбежать отсюда, сдохнет сама. Когда ее прекратят подкармливать чужой волей, когда исчезнет этот купол, и прервется давняя ее связь с этим местом — и Городом. Чувствуя что-то похожее на мстительность, я забрал столько силы из подземной реки, сколько только мог — отнимая ее у Города, — и фонтаном направил ее вверх. И земля содрогнулась в агонии, а тварь завизжала — я увидел плотные сгустки тумана и гипсовой пыли, застывшие в бесформенной массе, проседающие, разваливающиеся на «куски» и рассыпающиеся, на этот раз, окончательно. Нас окружал мертвый каменный лес, и несколько мертвых друзей, но больше не было, ни твари, ни «купола», ни подстерегавшей нас, или кого угодно, обладавшего пробужденной силой, ловушки. Уцелевшие лошади понемногу успокаивались.

— Что это… было?.. — хрипло спросил Перлионт, кашляя. А слезу на его глазах, быть может, выступили не только от пыли.

— Чужая сила, — хрипло отозвалась Фаенна, опуская дрожащий в ее руке бесполезный меч. Она казалась потрясенной. — Неужели это может быть?.. — она посмотрела на меня. Ее глаза были огромными и темными.

Я покачал головой, прежде чем услышал имя.

— Разве только отчасти. Это что-то более древнее. Ловушка еще для наших предков.

Фаенна глубоко вздохнула, снова закашлялась, затем убрала меч в ножны и спешилась. Я сделал то же самое, бросив поводья Перлионту. Мы подошли к раненым. Одного еще можно было спасти, другого нет, двое были уже мертвы. Мертвы были и три лошади, и любимый пес Фаенны — Фири, он сам бросился на врага, у него была иная сила, чтобы почуять его.

Фаенна посмотрела на умирающего человека, а потом на меня. «Ты еще можешь сделать что-то?» Я покачал головой, но опустился рядом с ним на колени, и взял его за руку. Умирающий перестал дрожать, боль его утихла, прекратились и стоны. Через несколько мгновений я закрыл его глаза. Его дух с миром растворился в этом каменном лесу.

Я услышал, как вздохнула Фаенна.

— Ты его истинный потомок, — сказала она, и снова склонилась над своим подопечным. Она сделала с ним почти то же самое, что и я со своим — облегчила его боль, но не дала ему уйти, влила в него новую силу, и я почувствовал, откуда она взяла ее на этот раз — на этот раз она взяла ее у Города, а не отдала свою. Вдали послышались затихающие раскаты грома. Я повернулся лицом туда, откуда они доносились, и на этот раз, зачерпнул лучащуюся силу прямо из воздуха, и намеренно ударил куда-то, в источник этой силы. Блеснула молния, в небесах отразилось белое зарево.

— Да. Мы идем. Ты правильно боишься. — Уже поздно остерегаться. Может быть, и для нас поздно, и для всех на этом свете. Но это уже неважно.

— Прошу меня простить, госпожа, — напряженно проговорил подошедший Перлионт. — Но боюсь, я вынужден нижайше просить вас объяснить, что происходит.

Фаенна медленно задумчиво повернулась к начальнику собственной гвардии и пристально посмотрела ему в глаза. Перлионт задрожал. Не от страха перед ней, перед чем-то другим, абстрактным, от печали, смешанной с сожалением и отчаянием.

— Наш мир гибнет, — просто сказала Фаенна, подтверждая его страхи.

Взгляд Перлионта стал тоскливым.

— Простите, госпожа, — повторил он. — Это ведь было колдовство?

— Да, — сказала Фаенна, — это было колдовство.

Я вздохнул, мельком зорко посмотрел вокруг, на переглядывающихся взволнованных гвардейцев, выпрямился, и незаметно повел рукой, ощутив, как под ладонью воздух становится плотным, и невидимые токи сплетаются в гибкое копье. Если кто-то что-то будет иметь против колдовства, ему, быть может, придется умереть. Нет времени ни шутить, ни кого-либо переубеждать. Перлионт, будто что-то почувствовав, или просто продолжая разговор — ведь это имело отношение к теме разговора, сделал движение, словно хотел обернуться ко мне, но передумав, прервал движение, в самом начале, предпочитая не сводить глаз со своей принцессы. Но другие поглядывали на меня с тревогой, хотя, тушуясь, тут же отводили взгляд, сталкиваясь с моим.

— И вы справились с ним…

— Тоже колдовством, — спокойно продолжила Фаенна. — Ты все понял верно.

Перлионт перевел дух. Все прочие совсем притихли.

— Госпожа моя!.. Ведь если бы не это, мы бы все погибли?

— Да, Перлионт.

— Скажите же, госпожа, это значит, что у нас есть надежда?!..

— Да, — Фаенна улыбнулась. — Мы отправились в путь за древним знанием. И нашли его. И мы защитим наш Город от подступающей смерти. Пусть нам и придется сражаться.

Перлионт шумно выдохнул, и упал перед ней на колени. Все его люди, вдруг оживившись, кроме, конечно, раненых, последовали его примеру.

— Благодарю вас за эту надежду! — твердо сказал Перлионт. — Вы всегда вселяли ее в человеческие сердца!..

Я осторожно огляделся. В глазах всех гвардейцев светилась потерянная было вера. Да, они всегда верили своей госпоже. Но теперь… нет, я не думал, что это была лишь древняя магия. Пусть это была древняя сила ее рода, всегда спавшая в ее крови. Она впрямь всегда заслуживала доверия. Но все-таки, способность читать в чужих сердцах, и вселять в них надежду — это было оружие, которое может оказаться сильнее всей прочей магии. Мне показалось, будто я прикоснулся к чему-то могучему, древнему и неодолимому, и невольно почувствовал холод. Люди не зря боятся колдовства. Сила, вселяющая веру, не всегда может принадлежать тому, кто ее заслуживает. Но сейчас она нам необходима. Фаенна подняла голову и взглянула на меня, и в ее глазах была, казалось, тень того же страха. И кроме того, я ощутил, что наша сила, которую мы постигаем с каждым часом все больше, возводит между нами новую стену, будто недостаточно непреодолимой была прежняя. Но нам необходимы были наши силы. И значит, придется смириться и с этим. И с тем, что, быть может, мы еще научимся страшиться и ненавидеть друг друга. Если, конечно, останемся живы. И если спасем свой Город.

 

9

Мы, казалось, летели как ветер. Но нет, не только казалось. В этом последнем рывке я вдруг понял, как сжать пространство. Как сжать время. Последние вспышки жизни умирающего мира. Сгорающие, взрывающиеся. Магия была разлита в нем как жар больного лихорадкой. А мы просто могли как-то ее направлять. К спасению? Мы были так сильны, и многое могли. Но это же самое почти что значило, что было слишком поздно.

Каменные деревья слились в колеблющуюся стену, в волнующийся туннель, по которому мы неслись через пространство и время в последнем порыве. Этот тоннель все светлел, пока не превратился в обширное пустое пространство. Будто лишь здесь всадники опомнились, пораженные, и начали переводить дух и осаживать коней. Изумленные, испуганные, растерянные. Мы остановились под стенами Города. И никогда еще они не были одновременно так оживленны и так мрачны. Никогда не было столько воинов на этих стенах. А наверху, над воротами белела фигура старика с посохом. Оливин перекрывал нам путь. Чуть за ним держался принц Берилла, захвативший, судя по всему, военную власть в этом Городе, под управлением власти духовной.

— Отступники! — крикнул Оливин, и его голос прогремел, как если бы был обращен в жерло гулкой пустующей башни, отражаясь от холодного воздуха. — Колдуны! Вот вы и явили свой лик, возникнув на этом поле из ниоткуда.

— Он сделал это! — крикнул я в ответ, чувствуя смятение нашего отряда. — Он сам ускорил наше появление! Сжал пространство и время, чтобы мы появились именно тогда, когда он ждет нас! — и мой голос прозвучал так же громко, прокатился ударяющей волной, и Оливин чуть качнулся, перехватывая свой посох. — Колдовство Хранителя Башни, выжимающее последние капли жизни целого мира, чтобы продлить одну жизнь! Сколько столетий? Сколько Хранителей Башни пили кровь этого мира? Прочь со стены! Откройте ворота.

На мгновение все затихло и замерло. Затем заскрипели цепи, и мост начал опускаться.

Оливин и Хоннор о чем-то заспорили. Сейчас я мог настроить свое зрение так, будто они стояли прямо передо мной, но не слышал, о чем они говорили. Оливин защищался по-своему. Кажется, именно Хоннор велел опустить мост. Я даже знал, ради кого. Ради Фаенны. Тогда как Оливин предпочел бы, чтобы мы никогда не вошли больше в Город. Но Хоннор был не согласен. Он не видел в нас большой опасности, и полагал, что мы будем в его власти, когда весь Город уже захвачен.

Но я чувствовал ярость самой Земли, знающей, что избавление близко. Или полный конец всему. Земля, воздух, воды, камни, все готовилось бунтовать — все силы, разбуженные Оливином, все силы, прежде подавленные и возглавленные теперь нами. Безумие чувствовалось повсюду вокруг — гнетущее, звенящее, бодрящее, весь мир, превращающийся в грозу.

Я протянул руку и представил, что схватил старика за бороду и дёрнул. Оливин слегка покачнулся, в ярости всплеснув руками.

— Песчаное поветрие, — прерывающимся голосом произнесла Фаенна.

— Да, это он, — пробормотал я в ответ. — Он вытянул жизнь из многих наших близких, кормя свою силу.

— Слишком поздно! — рявкнул вдруг Оливин со стены, и трудно было сказать, к кому он обращался. Мир гибнет, и вы губите его своим колдовством. И кара обрушится на вас!.. — он простер посох вперед.

— Поветрие… — снова прошептала Фаенна, и я с ужасом слишком поздно понял, что происходит. Он вытягивал из нее жизнь. Прямо сейчас… Не из Хоннора, который был ему нужен, и не из меня, потому что я был готов к бою и защищен, но Фаенна готова была отдавать свою силу каждому кто попросит. И это оказался он, а она не успела от него закрыться.

— Нет!..

Фаенна соскользнула с шеи коня на землю, и ее тело окуталось серебристой пыльцой.

Я попытался ударить по Оливину, но ничего не вышло — он пил чужую жизнь, и она поддерживала его. Он все еще был куда искуснее всех нас.

— Хоннор! — крикнул я, кажется, только мысленно. — Останови ее! Он убивает ее!

— Как?! — крикнул вдруг Хоннор в ответ, и я услышал его голос в своей голове.

— Песчаное поветрие! Так умираем мы, но не Хранители Башни. Угадай, почему!

Я вдруг ощутил его очень близко, пусть я не мог достать Оливина, но одно прикосновение магии пробуждало теперь и кровь Хоннора. Он застыл, будто в одно мгновение увидел все, что происходило с нами во время путешествия, будто мое сознание отразилось в его разуме, и наоборот. Я видел все, что произошло в Городе. Знал, сколько там произошло смертей, знал, что Сардер был убит, как и многие из моих людей, сохранявших мне верность, но чувствовал также, что Хоннор действительно любил Фаенну. И хотя рвался к власти, совсем не был намерен править пустым местом, которое был готов оставить ему Оливин, и быть пустым местом — его достаточно обманывали.

Он выхватил меч — один сверкающий росчерк, и что-то белое сорвалось со стены — головы Оливина. Он пережил бы сейчас даже удар меча, но только не удар меча принца Города, заклятый как наши души и наша кровь, только из него нельзя было выпить жизнь, которой в нем не было.

Я бросился к Фаенне, и попытался влить в нее снова свободно бродящую вокруг силу.

— Нет, — прошептала она вдруг, открыв глаза и улыбнулась. Я почувствовал. Что она ускользает и от меня, намеренно. — Не надо. Не останавливай. Я иду не к нему…

— О чем ты говоришь! — Она промолчала, продолжая улыбаться, и что-то дуновением ветра коснулось моего разума. Она растворялась в этом мире, отдавала ему свою жизнь, теперь, когда не было Оливина. — Остановись!..

— Так надо! — одной лишь мыслью шепнула она.

— Нет, не уходи!.. — и в этих моих словах был не только я, Хоннор тоже был здесь, с нами, говорил с ней через меня. Он все слышал, и все понимал. Мы все перестали быть сейчас живыми существами, были лишь силами природы, процессами, проекциями, абстракциями.

— Вы справитесь! — прошептала она, растворяясь призрачной дымкой. Разносясь повсюду ветром, реальностью, жизнью. И как ни были мы потрясены, в этом мире словно что-то изменилось. В нем стало больше света. И больше пустоты? Нет, он чем-то наполнился. Даже сейчас, когда ее не было.

Но было еще что-то, что надо было сделать. Я забрал ее меч, поднялся с колен, и двинулся к Городу. Отряд Фаенны следовал за мной, будто завороженный, управляемый одними моими мыслями. Хоннор молча ждал в Городе. Все его люди опустили оружие. Сейчас ему было наплевать на власть. Обычную и земную. Мы могли остановиться смерть, или не остановить ее. Это было все, что имело значение.

— У нас совсем нет времени, — услышал я его голос в своей голове.

— Совсем нет, — согласился я, продолжая свой путь. — Ты будешь отличным королем этого Города, и земель, на которые он распространится.

— Но я… я мог бы!..

— Один из нас должен быть королем. Иначе как они выживут, если у них будет хоть шанс?

— А другой должен стать Хранителем Башни? — в его голосе скользнула усмешка.

— Да. И мне нужен твой меч.

— Я знаю, зачем он тебе. Один из двенадцати ключей.

— Некоторые потеряны.

— Некоторые уничтожены и подменены.

— Распад будет неполным.

— Если он будет полным, никто не выживет. Слишком много прошло времени, чтобы можно было это сделать. Мир слишком изменился, все слишком изменилось.

— Да, я уже знаю. Но я помогу тебе.

Среди странного живого молчания мы вошли в Башню, после долгого пути, о котором не стоит рассказывать.

Мы приблизились к центральной колонне. К гнездам, расположенным кругом, в которых находилось девять мечей.

— Три из них ненастоящие, — сказал Хоннор. Я кивнул, и мы поместили три настоящих меча в остававшиеся гнезда.

— Это значит, что Дома должны пасть, — подумал он снова.

— В них просто исчезнет необходимость.

Он кивнул, соглашаясь.

— Я должен провести ритуал.

Я поймал его мысленную улыбку.

— Ты можешь получить почти вечную жизнь с этим ритуалом, выпить жизнь из меня и целого Города.

— Могу, — согласился я.

— Удачи, Хранитель, — сказал он спокойно, и ушел. Я остался в Башне совершенно один. Ее шпиль тянулся к Алмазной звезде в самой середине небес. Эта звезда отражала свет солнца, когда оно проходило по небу над Городом. Но солнца мир не видел слишком долго, заклятья скрыли его вечной тенью. То, что прежде сжигало, но теперь уже нет. Все вернулось давным-давно к порядку вещей — за границами наших заклятий. Я смогу снять не все. Солнце вернется в мир, но будет бледной тенью того, что могло быть. Того, что должно быть. Зато это позволит остаться в живых тем, кто еще жив. В этот мир никогда не вернутся все краски. Но он больше не будет умирать, и для мира, забывшего, что значит цвет, он будет ярким. Я сделаю так, чтобы все произошло не сразу, чтобы яркость нарастала со временем, постепенно, хотя уже завтра здесь увидят первый бледный рассвет. Я коснулся всех мечей, произнес слова, бывшие девизами Домов, повторял их снова и снова, в резонансе с дрожью земли и небес, пока их мощь не окутала Башню как сияющий кокон, пока она не загудела от их туго натянутых струн, за которые осталось лишь дернуть. Или коснуться их с нежностью, чтобы они запели. Чтобы рассыпались части Домов, чьи шпили устремляли заклятия ввысь, чтобы пошатнулась, теряя алмазы, сама Башня. Я успел еще посмеяться, что поменял Дом Хрусталя на Дом Алмаза, а затем утратила свою мощь и Башня, и растворился я сам — возвращая заемную силу тому, кому она принадлежала, без остатка и сожаления.

Я растворился, и моя жизнь прекратилась. Но не полностью. Я стал призраком, одним из тех, кого мы видели в Пустошах. Люди этого мира, по крайней мере, его правители, обрели не только долгую жизнь камня, сами наши души стали чем-то более тяжелым и плотным, и мы все еще оставались в этом мире, кто знает, на какой еще безумный срок. Очень надолго. И вот ирония судьбы — я знал, что нас легионы. Но мы никогда не видим друг друга, мы можем увидеть лишь нечто более плотное, чем мы сами. Морион — черный хрусталь — камень, позволяющий говорить с умершими. Но теперь мы можем говорить только с живыми. Ободрять их, нашептывать в снах, подсказывать что-то, оставаясь невидимыми и незамеченными. Они не догадываются, когда я нахожусь рядом, и принимают мои слова за свои мысли. Прошли столетия. Бледные рассветы неуклонно становятся ярче. Город разрастается, их теперь много, этих городов. Жизнь распространяется все дальше и дальше. Она становится короче, но полней и энергичней, в ней столько всего, о чем мы могли только грезить. Хоннор тоже давно ушел в страну теней, и уверен, он умеет ободрить их еще лучше, поднимая боевой дух, внушая задор и волю к жизни. Где-то, я знаю, бродит и Оливин, шепча им всем нечто совсем иное, смущая, разливая яд ненависти и болезненной обиды, страха, заставляющего отнимать чужое, чтобы спасаться в одиночестве. Но лучшие сны людям, я знаю, навевает Фаенна. Я никогда не вижу ее саму, но замечаю отражение ее света в блеске их глаз, в их улыбках, в их поступках, и я знаю, что она рядом. И надеюсь, она тоже читает мои послания в их мыслях, и узнает то многое, о чем мы так и не заговорили. И едва ли хоть один из нас сожалеет о том, что мы сделали.

19.1.2012