1. По поводу смерти Ленина.

Речь на II Всесоюзном съезде Советов 26 января 1924 года. Заголовок автора.

Этот документ практически неизвестен нынешним 20—40- летним. Его автором является человек, на чью долю выпали безмерные тяготы революционного подполья и гражданской войны; государственная ответственность и личная неустроенность; неумеренные восторги и отчаянные проклятия; огромные заслуги и безвинные жертвы; обожание миллионов и полное одиночество.

Теперь трудно сказать, был бы столь прочен морально-политический потенциал Победы, если бы заснеженным утром 7 ноября 1941 года он не взошел, как обычно, на трибуну ленинского Мавзолея. Враг уже стоял у стен Москвы. Кремль просматривался фашистами в бинокль. Между тем на Красной площади проводился традиционный парад Красной Армии. Может ли какой-нибудь Ципко-Бутенко вымести это из памяти народной?

Сталин, как и любой крупный политический деятель, естественно, подлежит суду истории. Но великое преступление перед людьми совершает тот, кто, движимый эмоциями, пытается выставить Сталина из нее и, более того, судить его отдельно. Сталин ненавидим и облыгаем отнюдь не потому, что делающие сие будто бы являются выдающимися светочами прогресса и гуманности. Скорее совсем наоборот: среди них немало оборотней и циников. Дело обстоит куда прозаичнее.

Сталин, как никто после Ленина, сумел противостоять давлению внутреннего и международного капитала. Он явил уникальный пример пролетарской стойкости, чего ему не могут простить разнокалиберные и разноликие мещане и буржуа. Это отчетливо видно на опыте уже завершившейся обманной «перестройки». Ее «архитекторы» действовали по Ленину и Сталину «с точностью до наоборот». Именно для этого им понадобилось бешеное охаивание руководителей Октябрьской революции, строительства социализма и антифашистской борьбы. Судите сами:

— завет Ленина — «держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии»; действия «перестройщиков» — дискредитировать всех членов КПСС (а это не менее 15 миллионов граждан), независимо от их поведения и заслуг;

— завет Ленина — «хранить единство нашей партии, как зеницу ока»; действия «перестройщиков» — провоцирование раскола, легко раскрываемые «ликвидаторство» и «отзовизм», вытеснение с политической сцены и запрет КПСС;

— завет Ленина — «хранить и укреплять диктатуру пролетариата»; действия «перестройщиков» — борьба против Советов трудящихся, антиконституционный произвол, моральный и физический террор, установление диктатуры криминально-компрадорской буржуазии;

— завет Ленина — «укреплять всеми силами союз рабочих и крестьян»; действия «перестройщиков» — разрыв связей между индустриальным и аграрным секторами экономики, противопоставление города деревне, деревни — городу;

— завет Ленина — «укреплять и расширять Союз Республик»; действия «перестройщиков» — искусственное провоцирование межнациональной розни, поощрение буржуазно-националистических элементов, раздробление Советского Союза в угоду интересам местных мафий, Соединенных Штатов Америки и других империалистических держав;

— завет Ленина — «укреплять и расширять союз трудящихся всего мира»; действия «перестройщиков» — предательство по отношению к братским партиям и государствам, ликвидация мирового социалистического содружества, подрыв международного коммунистического, рабочего и национально-освободительного движения, пролетарской и антиимпериалистической солидарности.

Если еще в 1987—1989 годах многим могло казаться, что официальные идеологи КПСС А. Яковлев, В. Медведев и их приспешники то ли вырубают лес советской истории, чтобы выпятить на фоне пней мощный ствол «великого реформатора» М. Горбачева, то ли мстят за какие-то прошлые обиды, то сейчас совершенно очевидно следующее: вся антисталинская кампания, перемывавшая кости людей, которые ушли из жизни десятки лет тому назад, и отвлекавшая внимание масс от пагубной политики сегодняшних правителей, была направлена на то, чтобы в один прекрасный день поставить лишенный ориентиров и авторитетов советский народ перед фактом уже совершившейся замены общественного строя.

Удался ли этот фокус реакции? Ее идеологам хотелось бы верить, что да. Но мы твердо знаем, что «еще не вечер». Сколько-нибудь устойчивых, жизнеспособных форм буржуазного социально- экономического уклада реакция создать не могла и не смогла. Тот кишечнополостной спекулятивный капитализм, что растет, как на дрожжах, одновременно все сильнее отталкивает большинство общества своей жадностью и жалкостью, грабительством и развращенностью.

Есть ли у него перспектива безудержного роста? Нет. Естественным противовесом тут выступает стремительное абсолютное падение производства и абсолютное обнищание трудового населения. «Метеоры» перепродаж не вдруг, а лишь во втором-третьем поколении превращаются в солидный предпринимательский класс, способный организовать производство жизненных благ. Ждать этой метаморфозы 30—50 лет общество, уже начинающее вымирать, не станет. Оно решительно прервет — и для этого уже собираются силы — «роковой для нас круговорот судорожного и моментального самоотрицания и саморазрушения, так свойственный, — по словам Ф. Достоевского, — русскому народному характеру в иные роковые минуты его жизни... Особенно характерно то, — утверждал писатель, — что обратный толчок, толчок восстановления и самоспасения, всегда бывает серьезнее прежнего порыва, порыва отрицания и саморазрушения. То есть то бывает на счету как бы мелкого малодушия; тогда как в восстановление свое русский человек уходит с самым огромным и серьезным усилием; а на отрицательное прежнее движение свое смотрит с презрением к самому себе» (Достоевский Ф. Искания и размышления. М., 1983. С. 234).

Такое вытрезвление уже началось. Определить заранее его темпы невозможно. Но мы в состоянии их ускорить, в том числе публикацией тех документов, которые десятки лет не вытаскиваются на свет и остаются погребенными под гигантскими отвалами очернительской писанины. Одним из самых ярких среди них является только что прочитанная вами «Клятва Сталина».

 

2. Октябрьская революция и тактика русских коммунистов.

Предисловие к книге «На путях к Октябрю». 17 декабря 1924 года. Заголовок автора.

Эта работа нравилась мне со студенческих лет. Привлекали ее ясность, обстоятельность и объективность. Поэтому в 1979 году, когда приближалось 100-летие со дня рождения Сталина, именно ее я предложил перепечатать в «Коммунисте». Тогдашний секретарь ЦК КПСС по идеологии М. Зимянин (требовалось его согласие) ответил мне, по сути, немотивированным отказом. Хотя со времени написания «Октябрьской революции...» прошло семь десятилетий, в ней практически нечего пересматривать.

Правда, могут сказать, что-де Л. Троцкий с его неверием в возможность победы социализма в одной, отдельно взятой стране в свете «перестройки» и рыночных «реформ» все же оказался прав, а Ленин и Сталин, несмотря на длительность социалистического эксперимента в СССР и ряде других государств, не правы. Однако это был бы вывод с позиций пассивного фатализма, слепой покорности судьбе, а не активного сознательного революционного действия.

Вся «правота» Л. Троцкого в данном случае держится на том, что централизованный механизм управления государством и идеологического воздействия, предназначенный для достраивания и совершенствования социалистической общественной системы, вследствие предательства в головном звене был направлен на ее расстраивание и саморазрушение.

В 1985 году, в начале «судьбоносного» пути М. Горбачева, вовсе не существовало какой-либо предопределенности реставрации капиталистических порядков. Да, в стране накопилось немало острейших проблем, требовавших своего разрешения, ощущалась социальная напряженность, имелись значительные трудности. Но все это предполагало капитальный ремонт существующего строя, а не его ликвидацию, продолжение революции, а не контрреволюцию, к тому же не поднимающуюся снизу, из толщи народных масс, а организуемую и навязываемую сверху при поддержке внешних империалистических сил.

Несколькими годами раньше уже был разработан проект перестройки (назовем его андроповским), предполагавший подъем социализма на новую ступень, но от него решительно отказались и предпочли ее прозападный вариант. Такое не только Л. Троцкому, но и А. Керенскому не могло присниться...

Весьма поучительны положения статьи о том, что у большевистской партии после Февраля не было да и не могло быть готовой политической армии социалистической революции, что ее приходилось упорно собирать, просвещать и выковывать в упорной борьбе против буржуазных влияний и мелкобуржуазных иллюзий, против стратегии и тактики соглашательства.

Статью особенно полезно читать и штудировать мелкотравчатым, мегафонным «вождям» левого толка, которые, едва собрав митинг в несколько тысяч человек и придя в восторг от собственного успеха, тут же начинают «игру в захват власти», разбрасывают направо и налево ничем не подкрепляемые угрозы и обещания, толкают людей на неоправданные жертвы, строят свою популярность на фразе, а не на деле.

Таким деятелям, как и всяким другим, следует время от времени определять меру своего реального влияния, проводить смотр своих структурированных, организованных, идейно спевшихся и целеустремленных сил, проверять правильность и действенность выдвигаемых политических лозунгов. Великим уроком, сформулированным в «Октябрьской революции...», служит положение о том, что «для победы революции... требуется... чтобы сами массы убедились на собственном опыте в правильности этих лозунгов». Иначе ни о каком продвижении вперед не может быть и речи.

 

3. Диалектика партийной жизни.

Из доклада на VII расширенном пленуме Исполкома Коминтерна «Еще раз о социал-демократическом уклоне в нашей партии» 7 декабря 1926 года. Заголовок составителя.

Важнейшей причиной поражения КПСС является то, что она десятилетиями не анализировала и не разрешала противоречия внутрипартийного развития, более того, не признавала и скрывала их.

В центральном аппарате партии уже в 60-х годах ощущалось противостояние двух кланов — тяготевшего к социал-демократии, евро- и американо-реформистского и традиционно советского, в котором было намешано многое — от ностальгии по «порядку» сталинский поры до дерзости творческого ленинизма.

К сожалению, это противостояние, сказывавшееся в особенности на решении вопроса о приоритете внутренней и внешней политики, теоретическом обобщении пройденного пути и выработке реалистически х перспектив, не было разрешено конструктивным образом. Многое зависело от личности «вождя», а поскольку таковая, как правило, оказывалась посредственной, то от тех, кому он «дал ухо», то есть к чьим советам прислушивался.

Вот почему без видимых обществу конфликтов и столкновений ЦК КПСС при М. Горбачеве стал проводником курса, прямо противоположного провозглашавшемуся. А. Ципко выложил правду-матку, признав правоту французских журналистов, писавших «в начале перестройки о том, что очагом контрреволюции в СССР является штаб коммунизма, ЦК КПСС...» (Яковлев А. Предисловие. Обвал. Послесловие. М., 1992, С. 4). Никто не опроверг это парадоксальное заявление, ибо ЦК КПСС и в самом деле был ареной столкновения противоположных социально-классовых группировок, отражавшего состояние приглушенной классовой борьбы в обществе.

Со времен Ленина многие противоречия в партии снимались методом открытых массовых чисток. Это порой означало огромную убыль членского состава, но зато резко повышало качество парторганизаций. Чистки проводились «на миру», в беспартийной аудитории и тем самым служили формой обратной связи с массами трудящихся, проверки и контроля ими каждого коммуниста. Очевидно, в ходе этих кампаний далеко не всегда соблюдался политес, допускались грубости, деформировались судьбы, но иного, более действенного механизма самоочищения партия, рассчитывающая на доверие человека труда, не имела и иметь не могла...

Выше я уже писал об оттенках в поведении работников аппарата ЦК 60-х годов. Это было своего рода отражением не только внешнего, «заграничного» влияния, но и процессов, протекавших в стране. Если хрущевизм можно было, с определенными оговорками, назвать «кулацкой реакцией на диктатуру пролетариата», то есть отрыжкой из далеко неоднозначного прошлого такого явления, как бухаринщина, то тут речь идет о том, что совершалось вокруг нас.

Я имею в виду наложение на естественный для социализма процесс стирания существенных различий между трудящимися классами, между людьми физического и умственного труда, между городом и деревней другого, нездорового процесса возвратного эксплуататорского классообразования, предопределяемого попустительством в отношении стихийно растущей теневой экономики, коррумпированностью, а значит, и обуржуазиванием части управленческого аппарата.

И хотя, к примеру, «шестидесятники», сами собой прославленные как голуби — вестники либерализации и позорно предавшие народ в угоду торжествующему горбизму-ельцинизму, будь то Е. Евтушенко или В. Загладин, Г. Шахназаров или Б. Окуджава, Л. Абалкин или И. Фролов, Г. Арбатов или Р. Ростропович, возмутились бы и завопили, что это не про них говорится, следует категорически заявить: «Очень даже про вас. Вы сами этого хотели и десятилетиями этого добивались. Рыночной демагогией вы отравили мозг миллионов сограждан. Ваш коллега, бумажный генерал Д. Волкогонов, планировал расстрел из танков Дома Советов, а песенки Окуджавы, транслировавшиеся 3—4 октября 1993 года по радио, дурманили слушателей, заглушая разрывы снарядов и вопли погибающих...»

«Можно и нужно идти на всякие соглашения с инакомыслящими внутри партии по вопросам текущей политики, по вопросам чисто практического характера, — считал Сталин. — Но если вопросы эти связаны с принципиальными разногласиями, то никакое соглашение, никакая «средняя» линия не может спасти дело. Нет и не может быть «средней» линии в вопросах принципиального характера. Либо одни, либо другие принципы должны быть положены в основу работы партии. «Средняя» линия по вопросам принципиальным есть «линия» засорения голов, «линия» затушевывания разногласий, «линия» идейной смерти партии».

 

4. Стратегия социалистической индустрии.

Из речи на V Всесоюзной конференции ВЛКСМ 29 марта 1927 года. Заголовок составителя.

До сих пор объективные аналитики воспринимают как чудо высокие темпы нашего промышленного развития 20— 50-х годов. Сколько бы ни витийствовали всякие злобные скептики вроде О. Лациса о цифрах выполнения пятилетних планов того периода, они не могут не признать могучего рывка страны по линии научно-технического прогресса, который обеспечивался энтузиазмом рабочего класса, всех трудящихся.

Нынче много болтают по поводу внеэкономического принуждения, драконовского режима, всеобщего ГУЛАГа с его неоплаченным трудом и т.п. Но никто и не собирается рисовать индустриализацию как сплошную розовую идиллию.

В то же время надо знать: никакие администраторские меры и никакая колючая проволока не заставили бы людей превратить свою Родину в страну передовой науки и техники, обеспечить единство фронта и тыла в годы Великой Отечественной войны и победить. Для этого нужна была, во-первых, великая, воодушевляющая большинство общества цель и мечта; во-вторых, в целом правильная экономическая политика. Оба эти условия были налицо.

В предлагаемом фрагменте Сталин с присущей ему ясностью обосновывает ведущую линию нашей индустрии. Эта линия очень понятно для каждого характеризуется двоякого рода снижением: а) себестоимости промышленной продукции; б) отпускных цен на промышленные товары. И поныне эти компоненты могли бы быть в числе решающих составляющих экономического роста, но от них под разными предлогами отказались. Человек лучше трудился, если его поощряли за экономию сырья и финансов, за бережное отношение к оборудованию, за экономию времени. В снижении цен он видел пронизывающую все заботу о своем благосостоянии, сквозь эту призму ощущал себя хозяином страны.

Нет спора, требовались также иные, все время обновляемые экономические, организационные, социальные, нравственные рычаги и стимулы, но не внедрение капиталистического принципа прибыли в качестве главного показателя эффективности производства, как было сделано в 1965 году.

«Демократы», начиная с Г. Попова, исписали горы бумаги, понося так называемую командно- административную систему. Но они занимались демагогией, ибо критиковали уже другую практику, которая все больше приобретала несоциалистический характер. Чтобы это понять, надо читать Сталина, который способен ответить не только на многие вопросы прошлого, но и высветить кое-что из настоящего и будущего.

 

5. О личном моменте и о «завещании» Ленина.

Из речи на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) 23 октября 1927 года. Заголовок составителя.

Горбачевско-яковлевская «перестроечная» пропаганда, имея в качестве сверхзадачи реставрацию капитализма, не один год нагло клеветала на большевиков и большевизм, на ленинскую партию и Советскую власть, но больше всего — на Сталина. Последнего поносили не только за недостатки и просчеты, которые у него действительно имелись, но и выдумывали о нем то, чего не было, да и не могло быть.

Одним из таких мифов явилось утверждение, что Сталин будто бы «скрыл» от партии «завещание» Ленина и потому сумел обманным путем удержаться на посту Генерального секретаря ЦК РКП(6). Стыдно было слушать иных седовласых магдалин мужского пола вроде С. Дзарасова, которые занимались этим бессовестным враньем. Впервые не в меру ретивые «критики»-хрущевисты вытащили в массовую печать вопрос о «завещании» Ленина и обвинении в этой связи Сталина в 1956 году, после XX съезда КПСС.

Уже в то время я немало удивлялся распространяемой лжи. Ведь письма Ленина, в которых он высказывался о личных качествах шести политических деятелей (Н. Бухарина, Г. Зиновьева, Л. Каменева, Г. Пятакова, И. Сталина, Л. Троцкого), никогда не принадлежали к неизвестным или «тайным» страницам нашей истории. Я не только слышал о них в детстве от своего отца, но еще и читал в студенческие годы у самого... Сталина.

В печати теперь достаточно расписано, как знакомились с указанными документами и что решили делегаты XIII съезда партии (1924 год). В 1927 году эти документы были помещены в бюллетене № 30 XV съезда ВКП(б). Уже в силу обстоятельств и особенностей политической борьбы 20-х годов Сталин и не мог и не хотел тут что-то «скрывать». Доверительный, внутрипартийный характер обсуждения определялся коллективным мнением ЦК и съездов. Первая известная мне публикация речи, откуда взят включенный в эту книгу отрывок и где сам Сталин излагает суть дела, была в «Правде» 2 ноября 1927 года, вторая — в сборнике «Сталин И. Об оппозиции. Статьи и речи 1921—1927 гг.». (М.-Л., 1928. С. 719— 744), третья — в 10-м томе его Сочинений (с. 172—205), вышедшем при жизни автора, в 1949 году.

Если кто-то в свое время — от 20-х до 50-х годов — их не читал, то это не означает, что кто-то другой что-то скрывает. Невежество не есть аргумент. Сейчас, когда реакция постаралась внедрить троцкистскую оценку деятельности и личности Сталина фактически в качестве окончательной, выход этого отрывка в свет должен заставить серьезно задуматься многих. Характерно, что Л. Троцкий, которого Ленин уличил в небольшевизме, опровергал версию «сокрытия», хотя его невозможно заподозрить в защите Сталина.

«Грубость Сталина в тот момент била только по сторонникам Троцкого, — отмечает С. Дмитриевский, один из лучших знатоков перипетий фракционной борьбы в ВКП(б). — Но именно Троцкому было невыгодно давать бой на почве завещания Ленина. Даже в том случае, если б он мог тогда свалить Сталина, он сам не мог сразу стать властителем страны. Нужна была более глубокая игра» (Дмитриевский С. Сталин. Стокгольм, 1931. С. 227).

 

6. О недостатках в партии.

Из Политического отчета ЦК ВКП(6) XV съезду партии 3 декабря 1927 года. Заголовок автора.

Будто провидя на 50—60 лет вперед, Сталин говорил о товарищах, которые сперва «обкладываются плесенью», затем «становятся серенькими», потом «их засасывает тина обывательщины», и, наконец, «они превращаются в заурядных обывателей. Это и есть, — указывал он, — путь действительного перерождения».

Совсем не случайно на таком, типично брежневском фоне середины 80-х годов М. Горбачев с его бойкой разговорчивостью показался многим образцом динамизма и светочем мудрости. «Данко XX века» без всякой иронии назвал его кто-то летом 1987 года на дискуссии в МГУ...

 

7. О самокритике.

Из доклада на активе Московской организации ВКП(б) 13 апреля 1928 года. Заголовок автора.

В «перестроечной» прессе стало общим местом изображать Сталина властолюбцем, по сути лишенным каких-либо человеческих качеств и некритично относящимся к самому себе. Между тем это не имеет ничего общего с действительностью.

Вспоминается такой эпизод. Сталин частенько ругал своего сына Василия, отважного боевого летчика, молодого генерала, забалованного друзьями и начальниками и позволявшего себе много лишнего. Однажды отец в сердцах спросил его: «Ты думаешь, ты — Сталин? Ты думаешь, я — Сталин?» Потом ткнул пальцем в сторону своего портрета и сказал: «Сталин — он!».

Сталин прекрасно сознавал свою личностную ограниченность и противоречие между нею и созданным ему безграничным авторитетом. Он понимал политическое значение последнего для огромной страны и не был в состоянии (да и вряд ли имел историческое право) выйти за рамки этой альтернативы. По сему поводу его, давно умершего, уже четыре десятилетия поучают разномастные и разнокалиберные «демократы» — от расстриг А. Яковлева и А. Ципко до «ученых» М. Капустина и А. Бутенко. Так и хочется спросить их: что бы вы делали, если бы на вас была возложена такая же ответственность?

Этому вопросу, естественно, придется остаться риторическим, ибо никакого плодотворного политического действия эти производители политического шума совершить не могут. А внутренний монолог, который, к примеру, сочиняет за Сталина автор «Детей Арбата» писатель А. Рыбаков, так и останется внутренним монологом самого А. Рыбакова, случайно напялившего на себя шинель Сталина...

 

8. Предостережение зазнавшейся партии.

Речь на VIII съезде ВЛКСМ 16 мая 1928 года. Заголовок составителя.

Будто написанные для ситуации 19—23 августа 1991 года звучат слова Сталина: «Самая большая партия может быть застигнута врасплох, самая большая партия может погибнуть, если она не учтет уроков истории, если она не будет ковать изо дня в день боевую готовность своего класса. Быть застигнутым врасплох — это опаснейшее дело, товарищи. Быть застигнутым врасплох — это значит стать жертвой неожиданностей, жертвой паники перед врагом. А паника ведет к распаду, к поражению, к гибели».

История военных сражений знает немало случаев, когда командование и его штаб не только утрачивали способность управлять вверенными им войсками, но и теряли всякую связь с армией. Нечто подобное случалось и в политике. Естественно, что результатом всякий раз был разгром.

Именно эта картина наблюдалась в Москве в конце пресловутого августа-91. Так и не собрался намеченный на вторую половину дня 20 августа Пленум ЦК КПСС. Неизвестно, о чем размышлял в это время ЦК КП РСФСР. После наглого предложения М. Горбачева Центральному Комитету самораспуститься ни один его член не протестовал публично. Оставалась единственная уставная возможность противодействовать позорной капитуляции через Центральную контрольно-ревизионную комиссию, но она бесконечно заседала, была недоступна рядовым коммунистам и, видимо, так и не смогла осознать всю свою ответственность.

Надо было видеть опустевшие коридоры здания ЦК 20—23 августа, в которых изредка появлялись разбегающиеся в разные стороны задумчивые люди, чтобы представить себе, до какой степени изоляции от народа было доведено партийное руководство после, по сути, уже некоммунистического (достаточно вспомнить одно Программное заявление «К гуманному, демократическому социализму») XXVIII съезда КПСС.

Если на призыв Б. Ельцина 19 августа ко всеобщей забастовке не откликнулся ни один трудовой коллектив, то и защищать ЦК КПСС тоже никто не стал. С партией при всей ее многочисленности произошло самое худшее: она утратила ощущение своей социальной базы, а вместе с ним и саму эту базу. Как говорится, если я не за себя, то кто же за меня; если же я только за себя, то зачем я?..

Новоявленные, как правило, говорливые и мелкотравчатые «вожди» коммунистического движения часто жалуются на пассивность и несознательность современного рабочего класса, но почему-то редко оборачивают эту критику на самих себя. Что вы сделали для преодоления этой пассивности и несознательности? Соединяете ли вы научный социализм с рабочим движением на деле (а другого долга у вас нет)? Умеете ли вы это делать или же видите свою миссию только в том, чтобы «фигурять» в верхах?

Все эти вопросы так или иначе зреют в рабочей среде, которая, действительно, отчасти дезориентирована «демократами» и вместе с тем проникнута здоровым недоверием ко всякого рода политическим болтунам. Рабочий класс не придет «готовенький» поддерживать коммунистов, так же как коммунисты не обретут надлежащих кондиций, не поварившись сперва, не обтесавшись в рабочем классе. Вот почему первая задача, поставленная Сталиным в далеком 1928 году, — «поднимать боевую готовность рабочего класса против его классовых врагов» — выглядит как рожденная в наши дни. Вот почему без последовательного решения этой задачи движение может быть сколь угодно благомыслящим и доброжелательным, но не коммунистическим.

 

9. Две системы хозяйства.

Из политического отчета ЦК ВКП(б) XVI съезду партии 27 июня 1930 года. Заголовок составителя.

Наш современник, начитавшийся всякого рода очернительских писаний о советской действительности, пресыщенный лживыми россказнями о «погубленной» злыми большевиками якобы процветавшей николаевской России, с понятным предубеждением прочтет этот текст.

Имея в виду сознательно организованное горбистами-ельцинистами расчленение СССР и обнищание 9/10 населения России, он обвинит в этом сталинские времена. Но ничего более коварного и лживого не знала история. Сталинская практика, несомненно, была не полна и имела свои серьезные недостатки, однако она тут вовсе ни при чем.

На рубеже 20—30-х годов мировое капиталистическое хозяйство потряс тяжелейший экономический кризис. Американцы до сих пор вспоминают кошмар постигшей экономику США «Великой депрессии». Одновременно в Советском Союзе наблюдался неуклонный подъем. В 1930 году промышленность по валовой продукции превысила уровень 1913 года в 1,9 раза, по производству средств производства — в 2,3 раза. Не случайной была установка на завершение заданий первой пятилетки ведущими отраслями индустрии за 3—4 года. Аналогичные успехи были достигнуты в годы послевоенного восстановления.

Несмотря на то, что в результате фашистского нашествия страна потеряла одну треть всего национального богатства, советская промышленность вышла на основные параметры последнего предвоенного, 1940 года уже в 1950 году. Восстановление разрушенного войной народного хозяйства и становление единого народно-хозяйственного комплекса Союза ССР, очевидно, должны были привести к некоторому снижению темпов роста, порождавшихся травмированным, лихорадочным состоянием экономики. Этот факт следовало трезво изучить, серьезно оценить и учитывать в хозяйственной практике.

На это после смерти Сталина оказались не способны некоторые руководящие деятели, привыкшие к умственному иждивенчеству и увидевшие в данном явлении чуть ли не признак упадка социализма. Именно поэтому в хрущевское «великое десятилетие» начались судорожные метания и бесконечные реорганизации. Причем, как нарочно, поиск осуществлялся отнюдь не в том направлении, которое соответствует собственной природе социализма.

Так, явно недостаточно принимались в расчет отмеченные Сталиным 4-я и 6-я особенности советской системы хозяйства: — «распределение народного дохода происходит не в интересах обогащения эксплуататорских классов и их многочисленной паразитической челяди, а в интересах систематического повышения материального положения рабочих и крестьян и расширения социалистического производства в городе и деревне»; — «систематическое улучшение материального положения трудящихся и непрерывный рост их потребностей (покупательной способности), будучи постоянно растущим источником расширения производства, гарантирует трудящихся от кризисов перепроизводства, роста безработицы и нищеты»; — «рабочий класс и трудовое крестьянство являются хозяевами страны, работающими не на капиталистов, а на свой трудовой народ».

В принципе, у любой экономики могут быть всего две целевых ориентации:

— либо она работает непосредственно на потребности членов общества, естественно, учитывая и экономя затраты производства, стремясь к своей безубыточности, а лучше и прибыльности; это экономика социалистическая;

— либо она работает непосредственно на прибыль собственника средств производства, будь то индивидуальный или коллективный капиталист, используя для своего оправдания общественные и личные потребности. Это экономика капиталистическая или же перерождающаяся в таковую.

Сталин стоял на первой, в основе своей правильной позиции. На вторую позицию, неправильную и гибельную, начала ссовывать советскую экономику брежневско-косыгинская реформа 1965 года. Внедрение прибыли в качестве основного показателя эффективности социалистического производства привело к государственно-капиталистическим тенденциям в общенародном секторе в целом, к росту группового эгоизма отраслей и трудовых коллективов. Показатель, чужеродный социалистическому обществу, показатель, стимулирующий накачивание стоимостных (рублевых) объемов производства вне обязательной жесткой связи с увеличением количества и повышением качества натурального продукта, хотели того или не хотели горе-реформаторы, стал осуществлять свою разрушительную роль.

Совершенно была забыта идущая еще от первых политико-экономических опытов Энгельса (а они предшествовали политико-экономическим занятиям Маркса) установка на изучение живых человеческих потребностей как базу научного планирования нормального общественного производства время от времени шумливо возвращаясь к идеям «завещания» Ленина, тысячи раз цитировали его критические замечания в адрес Сталина, но так и не раскрыли всемирно-исторический смысл его предложения о придании законодательных функций Госплану. Словом, губили социализм на корню, сопровождая это ритуальными клятвами в «верности» и опираясь на советы постоянно переодевавшихся и перекрашивавшихся «академиков».

Тем временем в стране, как на дрожжах, поднималось еще два скрытных и чрезвычайно опасных противника социализма, все больше переплетавшихся между собой: а) теневая экономика, то есть подпольный, как правило криминальный, частный капитал; 6) коррумпированный слой партгосбюрократии. Им, получившим поддержку монополий Запада, принадлежит «историческая» заслуга удушения советской системы. Пусть не говорят, что все это было непредсказуемо и мы ни о чем не догадывались. Утверждать подобное — значит просто-напросто лгать.

Вот пример. В октябре 1976 года мне пришлось сидеть на Пленуме ЦК КПСС рядом с председателем Верховного суда СССР Л. Смирновым. В перерыве мы решили отправиться в буфет. «Оставить, что ли, здесь папку?» — спросил Лев Николаевич. «Да можно. Зал вроде бы хорошо охраняется, — ответил я и тут же спросил: — А что в папке-то?» — «Два смертных приговора... Это за особенно крупные махинации, связанные с внешней торговлей, и знаете, — продолжал Смирнов, немного задумавшись, — некоторые западные фирмы обратились к нам с предложением возместить нанесенный ущерб при условии снижения меры наказания...» Папку, конечно, взяли с собой, а я вспомнил ленинские слова: капитал — сила международная...

До начала «перестройки» оставалось почти десять лет. Потчуя нас сплошь апологетикой Запада, современные средства массовой информации стараются уверить население в том, что капитализм изжил-де свои пороки и создал общество поголовного благосостояния. Однако, во-первых, речь в таких случаях идет лишь о небольшой группе стран Европы, Азии и Северной Америки, представляющей одну седьмую-восьмую населения Земли и нещадно эксплуатирующей весь остальной (включая разваленный СССР) мир. Существенная особенность этих стран состоит в том, что в послевоенный период они обеспечили достаток своих трудящихся, создали иллюзию отсутствия у них эксплуатации, как бы перекачав основной классовый антагонизм — между капиталом и трудом — в сферу международных отношений. Тем не менее этот антагонизм сохранился, хотя и сильно изменил свою направленность и форму. Так что не надо спешить считать то или иное положение марксизма-ленинизма устаревшим, а социализм — уничтоженным. Наступает новая эпоха, которая, если человечество не будет втянуто в самоубийственный конфликт, окончательно докажет их торжество.

 

10. Я и так достаточно награжден.

Письмо тов. И. Н. Бажанову 16 февраля 1933 года. Заголовок составителя.

Документ интересен как выражение личной непритязательности Сталина. Он отказывается от ордена, который дарит ему адресат письма. «...У меня уже есть два ордена. Это больше чем нужно, — уверяю Вас», — пишет Сталин. Достаточно сопоставить это заявление со звездоманией Н. Хрущева, Л. Брежнева, Н. Чаушеску, И. Тито, чтобы почувствовать, насколько мы продвинулись вперед в сторону буржуазного тщеславия...

 

11. Социализм и равенство.

Из Отчетного доклада о работе ЦК ВКП(б) XVII съезду партии 26 января 1934 года. Заголовок составителя.

Теоретические воззрения наших «академиков» после XXII съезда КПСС представляли собой нелепое соединение несовместимостей. С одной стороны, они приветствовали «отмену» ни с того ни с сего государства диктатуры рабочего класса и провозглашение «общенародного государства» с неясным для многих классовым содержанием (а без такового государства просто нет). С другой стороны, они рьяно защищали деление общества на классы рабочих и крестьян, объявляли чуть ли не особой классовой категорией интеллигенцию и всячески давили любое «инакомыслие» в этом вопросе. В результате эволюция и государства и классовых отношений приобретала неосознанно стихийный характер с непредсказуемым исходом, уходила из-под контроля общественности, а попытки во всем этом разобраться сопровождались окриком и экзекуцией в печати.

Лишь в 1981 году, когда удалось провести в Отчетный доклад ЦК КПСС XXVI съезду партии тезис о том, что стирание классовых различий может произойти еще на этапе развитого социализма, стала, пусть и в несовершенном виде, восстанавливаться истина. Но приживалось это положение со скрипом, и я уже тогда понимал, почему так происходит. Дело в том, что определенным элементам, которые захватывали все более значительные позиции в обществе, партии, государстве, было выгодно скрывать новые процессы классообразования и поэтому не хотели, чтобы к классовым отношениям привлекалось пристальное общественное внимание.

Так, теневой бизнес, прежде всего связанный со сферой услуг и торговли, «ковал» уже не в первом поколении свои спекулянтские кадры. Эти кадры охотно вступали в унию с номенклатурными кругами всех уровней, а это означало, что идет обратный процесс формирования и кристаллизации теперь уже новой буржуазии.

Когда после решения XXVI съезда КПСС о подготовке новой редакции Программы партии (то есть устранения из нее хрущевских «перелетов» и модернизации ряда основных положений в реалистическом ключе) начался поиск ее концептуального лейтмотива, я предложил сделать своего рода эмблемой документа построение бесклассового социалистического общества. Идея была доложена в мае 1984 года Политбюро и Программной комиссии и получила одобрение. Ее поддержал тогдашний правящий «триумвират» К. Черненко, А. Громыко, Д. Устинов. (В этом направлении думали и такие разные, но несомненно крупные политики, как В. Молотов и Ю. Андропов.)

Примечательно, что на этом заседании выступал М. Горбачев, тогда уже исполнявший обязанности второго секретаря ЦК. Речь его на слух показалась мне пустопорожней. Я проверил себя, прочитав ее в стенограмме, и только подтвердил свое первое впечатление. Летом того же года М. Горбачев дважды встречался с Рабочей группой Программной комиссии и высказывался на эту тему. Ему откровенно хотелось отделаться от идеи стирания классовых различий, но сделать такое напрямик он тогда не мог.

В социальном разделе Программы этот вопрос как определяющий рассматривался первым. Затем шли задачи в области развития межнациональных отношений, а в заключение — перспективы роста народного благосостояния. М. Горбачев настаивал и настоял на иной конструкции. Последний параграф он в конце концов перетащил в начало, пустив в ход демагогический тезис о «сильной социальной политике». «Может быть, с научно-академической точки зрения ваше построение и верно, — процедил он в итоге нашего спора, — но с политической...» Плодами «сильной социальной политики» россияне так насытились, что теперь вымирают по миллиону в год, таща на своем хребте новообразованный класс удачливых частных собственников. И все это потому, что «путанице во взглядах», «небольшевистским настроениям» было позволено овладеть «большинством нашей партии», вследствие чего она оказалась, по Сталину, «деморализованной и разоруженной».

 

12. Постигнуть дух социализма.

Беседа с английским писателем Г. -Д. Уэллсом 23 июля 1934 года. Заголовок составителя.

Этот по-своему яркий документ показывает, что от высокомерного сомнения, выраженного знаменитым фантастом после беседы с «кремлевским мечтателем» в 1920 году («Россия во мгле»), не осталось и следа. Уэллс приехал из США, переживших глубокий кризис, с верой в новый, социалистический мир, строить который начали мы.

«Ленин в свое время сказал, — замечает писатель, — что надо «учиться торговать», учиться этому у капиталистов. Ныне капиталисты должны учиться у вас постигнуть дух социализма. Мне кажется, — подчеркивает Уэллс, — что в Соединенных Штатах речь идет о глубокой реорганизации, о создании планового, то есть социалистического хозяйства. Вы и Рузвельт отправляетесь от двух разных точек зрения. Но не имеется ли идейной связи, идейного родства между Вашингтоном и Москвой?» Вопрос, как говорится, поставлен на попа.

Как отвечает на него Сталин? Он не спешит делать столь далеко идущие выводы. По его мнению, «субъективно... американцы, может быть, и думают, что перестраивают общество, но объективно нынешняя база общества сохраняется у них». У них другая цель, чем у нас. «Они стремятся свести к минимуму ту разруху, тот ущерб, которые причиняются существующей экономической системой. У нас же.., на месте разрушенной старой экономической базы создана совершенно другая, новая экономическая база». Они в лучшем случае могут добиваться ограничения отдельных отрицательных сторон данного общественного строя, отдельных его эксцессов. Наша забота состоит в том, чтобы их не было вообще.

Сталин скептически отзывается и о перспективах планового хозяйства при капитализме. Он считает, что капитализм не способен ни уничтожить безработицу, ни подчинить производство потребностям народных масс. «Никогда, — говорит он, — вы не заставите капиталиста наносить самому себе ущерб и согласиться на меньшую норму прибыли, во имя удовлетворения народных нужд. Не освободившись от капиталистов, не разделавшись с принципом частной собственности на средства производства, Вы не создадите планового хозяйства».

Уэллс отчасти соглашается со Сталиным, но продолжает гнуть свое. Он выступает чуть ли не первым голубем получившей в 60-х годах широкое хождение концепции «конвергенции» двух систем. По его словам, «вместо того чтобы подчеркивать антагонизм между двумя мирами, надо было бы в современной обстановке стремиться установить общность языка между всеми конструктивными силами».

Сталин по-прежнему неуступчив, но и гибок. Он высоко оценивает выдающиеся личные качества Рузвельта и теоретически не исключает возможности продвижения к «социализму в англосаксонском толковании этого слова». Его прогноз, что бы ни лепетали ярые антисталинцы, остается и поныне верен для так называемого цивилизованного мира. При сохранении в нем того же типа собственности и буржуазного государства Сталин допускает «некоторое обуздание наиболее необузданных отдельных представителей капиталистического профита, некоторое усиление регулирующего начала в народном хозяйстве».

Сильной стороной аргументации Уэллса, который продолжает настаивать на своей точке зрения, является обрисовка зреющих в недрах развитого капитализма объективных, технико-технологических и организационно-технических предпосылок социализма. Но Сталин с этим и не спорит. Он даже допускает возможность, хотя и считает это маловероятным, приблизиться к осуществлению замыслов Рузвельта через несколько поколений. Однако житейски, практически, политически Уэллс выглядит утопистом, что и показали минувшие после этой встречи 60 лет. Сталин не агрессивен, но все время находится в наступательной позиции.

Внимательный читатель найдет в данном материале важные, отнюдь не устаревшие суждения о положении личности при социализме и роли интеллигенции в политике и производстве, о классовом делении общества и политической власти, об отношении коммунистов к насилию, о революции и реформе.

В заключение, как бы подводя итог двум своим посещениям Советской России, Уэллс говорит, что еще не может оценить то, что сделано в стране. «Но я видел уже счастливые лица здоровых людей, и я знаю, что у Вас делается нечто очень значительное. Контраст по сравнению с 1920 годом, — мысленно обращаясь к своем разговору с Лениным, резюмирует Уэллс, — поразительный». «Можно было бы сделать еще больше, если бы мы, большевики, были поумнее», — отвечает Сталин.

 

13. О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников.

Доклад на Пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 года. Заключительное слово 5 марта 1937 года. Заголовок автора.

И доклад, и заключительное слово представляют собой единый, хотя и не лишенный внутренних противоречий, документ. Именно в нем, по утверждению Н. Хрущева, «была сделана попытка теоретически обосновать политику массовых репрессий под тем предлогом, что по мере нашего продвижения вперед к социализму классовая борьба должна якобы все более и более обостряться. При этом Сталин утверждал, что так учит история, так учит Ленин» (Свет и тени «великого десятилетия». Н. С. Хрущев и его время. Л., 1989. С. 63).

С момента выступления Н. Хрущева со своим знаменитым докладом «О культе личности и его последствиях» на XX съезде КПСС (25 февраля 1956 года) прошло 38 лет, но никто за это время не удосужился проверить правдивость его слов. Увы, якобы цитируемого места, не один год кочевавшего из речи в речь, из статьи в статью, в сталинском тексте просто нет.

Заметьте: Сталин говорит не об обострении классовой борьбы в обществе, постепенно становящемся бесклассовым, а о неверности мнения насчёт ее будто бы затухания. Это не просто разные акценты, но и разное концептуальное осмысление действительности.

Становится ли классовый противник по мере наших побед все более осторожным, а значит, более коварным и изощренным? Несомненно. Опыта «перестройки» и «постперестройки» для такого заключения более чем достаточно. По Сталину, наше продвижение вперед, все новые наши успехи озлобляют отнюдь не какие-то там классы, — таких в стране уже не было и не могло быть, — а «остатки эксплуататорских классов», причем происходит не обострение классовой борьбы в целом, а эти остатки идут «на более острые формы борьбы», пускают в ход «последние средства обреченных».

На первый взгляд, это вроде бы нюансы. Но нюансы такого свойства, что поневоле складывается мнение о фальсификации Н. Хрущевым высказываний Сталина. Излюбленным приемом Н. Хрущева и его последователей было противопоставление Сталина как этакого прыгучего саблезубого тигра Ленину, изображавшемуся могучим, но беззубым и рыхлым львом. Однако нет ничего дальше от правды. Более того, во многих случаях Ленин намного решительнее и категоричнее Сталина. Это касается вопроса о продолжении классовой борьбы при режиме пролетарской диктатуры.

«Уничтожение классов, — подчеркивал Ленин в статье «Привет венгерским рабочим», — дело долгой, трудной, упорной классовой борьбы, которая после свержения власти капитала, после установления диктатуры пролетариата не исчезает (как воображают пошляки старого социализма и старой социал-демократии), а только меняет свои формы, становясь во многих отношениях еще ожесточеннее» (Полн. собр. соч. Т. 38. С. 386—387). Кто мне скажет, что это не так?

Сталин указывает на прямую связь антисоветских элементов внутри страны с зарубежной реакцией. Теперь, после расстрела Дома Советов в Москве и разгона Советов по всей России, после инспекторских поездок эмиссаров США, начиная с президента Б. Клинтона, заявление это выглядит как наивный трюизм. Поэтому сам собой рождается далеко не легкий вопрос: знал ли, понимал ли Н. Хрущев, что он опровергал?..

 

14. Провокация во всесоюзном масштабе.

Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии

У о формальнобюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков. Постановление Пленума ЦК ВКП(б). Январь 1938 года. Заголовок составителя.

В конце лета 1937 года, в самый разгар ежовщины и вызванной ею эпидемии доносительства, чувствуя нарастающую день от дня напряженность, Жданов, тогда один из секретарей ЦК ВКП(б), часто встречавшийся со Сталиным на людях, долго искал встречи с ним наедине. Когда это наконец получилось, Жданов напрямик сказал Сталину, что, на его взгляд, «творится провокация во всесоюзном масштабе». Так думал и сам Сталин. Вскоре Н. Ежов был отставлен и в стране начался новый, во многом благотворный поворот.

Ни один из хрущевистов и горбистов, представляющих последовательные волны контрреволюционного процесса в Советском Союзе, не вспоминал о решениях январского (1938 года) Пленума ЦК ВКП(б), который потребовал разоблачить карьеристов-коммунистов (а Н. Хрущев был из их числа), старающихся «отличиться и выдвинуться на исключениях из партии, на репрессиях против членов партии... застраховать себя от возможных обвинений в недостатке бдительности путем применения огульных репрессий против членов партии».

Январский Пленум был после XX съезда похоронен под терриконами всевозможных домыслов потому, что это позволяло продолжать размалевывать дьявольский портрет Сталина, одновременно выгораживая и прикрывая подлинных провокаторов и виновников крайностей террора, сыгравшего двоякую — и очистительно-профилактическую, и вредитель- ски-разрушительную — роль.

 

15. Вред нашему общему делу.

Письмо в Детиздат 16 февраля 1938 года. Заголовок составителя.

Документ недвусмысленно выражает отрицательное отношение Сталина к культу личностей и показывает, что его «критики» 328 не выдумали ничего нового. Свои антисталинские аргументы они заимствовали у Сталина.

 

16. «Дела» против невинных людей.

Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия. Постановление Совета народных комиссаров СССР и Центрального Комитета ВКП(б). Ноябрь 1938 года. Заголовок составителя.

Документ публикуется впервые. Он проливает свет на закулисную сторону, «кухню» репрессивного процесса, показывает сложное переплетение мотивов и интересов.

Хрестоматийно известно три формы классовой борьбы — экономическая, политическая и идеологическая. Но уже меньше людей перечислит пять новых форм классовой борьбы пролетариата при его диктатуре: 1) подавление сопротивления эксплуататоров; 2) гражданская война; 3) «нейтрализация» мелкой буржуазии; 4) «использование» буржуазии; 5) воспитание новой дисциплины (см.: Ленин В. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 262—264). Эти формы зафиксированы Лениным в 1919 году, причем последующее советское развитие сопровождалось появлением новых.

К сожалению, ни политики, ни обществоведы не сделали соответствующих обобщений. Так, уже драматические коллизии 1936—1938 годов явили такие реальности, которые не укладываются в рубрики прежних представлений, и только знаменитый горбачевский «процесс» раскрыл многим глаза.

Сработал знаменитый афоризм Маркса: «Анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны. Наоборот, намеки более высокого у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если само это более высокое уже известно» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч. Т. 12. С. 731). Этот афоризм означает, что по данному реальному организму можно с большим или меньшим приближением произвести реконструкцию прошлых ступеней его развития, но вот сконструировать будущую ступень — весьма непросто. Из второй половины 30-х годов было рискованно прогнозировать на 50 лет вперед. Однако из 80-х много легче понять творившееся в 30-х. О чем идет речь?

Несомненным фактом политической жизни нашей страны десятилетие назад явилось энергичное проникновение ревизионистских, прозападных, антикоммунистических элементов в мозговые структуры, прежде всего в ЦК КПСС и Академию наук СССР. При этом заболевании, которым оказались зараженными сами «врачи», советская система не могла не рухнуть. Это и была новейшая, самая эффективная форма классовой борьбы капитала против труда. Но у этой формы есть предшественница. Я имею в виду проникновение в правоохранительные органы (ЧК-ОГПУ-НКВД) 20— 30-х годов прямых врагов Советской власти, дискредитировавших ее своей грязной «работой» и мстивших честным коммунистам именем их высших авторитетов. Распространение этой формы классовой борьбы повсеместно многое объясняет в ходе массовых репрессий. Оно же торит каналы для другой, упомянутой ранее формы, призванной, по замыслу реакции, свести на нет революционный процесс.

Показательно в этой связи признание Н. Хрущева: «Используя установку Сталина о том, что, чем ближе к социализму, тем больше будет и врагов (мы теперь знаем, что это чистая фальсификация. — Сост.), используя резолюцию февральско-мартовского Пленума ЦК по докладу Ежова, провокаторы, пробравшиеся в органы государственной безопасности, а также бессовестные карьеристы стали прикрывать именем партии массовый террор против кадров партии и Советского государства, против рядовых советских граждан. Достаточно сказать, что количество арестованных по обвинению в контрреволюционных преступлениях увеличилось в 1937 году по сравнению с 1936 годом более чем в десять раз» (Свет и тени... С. 64—65).

Кем был он сам — «провокатором» или же «бессовестным карьеристом», Н. Хрущев не сказал. Я ставлю этот неделикатный вопрос потому, что время кое-что сохранило потомкам. Вот записка Н. Хрущева из Киева, относящаяся к описываемому периоду: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Украина ежемесячно посылает 17—18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает не более 2—3 тысяч. Прошу Вас принять срочные меры. Любящий Вас Н. Хрущев» (Воля. 1993. № 11 Искра. 1993. № 4. С. 6).

Кому не ясно, что Сталин пал жертвой «любви» и «объективности» «нашего Никиты Сергеевича», который, будучи фигурой много мельче, старался выгородить себя?..

 

17. Перехваливать наш строй не стоит.

Беседа об учебнике «Политическая экономия» 29 января 1941 года (запись). Заголовок составителя.

«Демократы» привыкли пугать обывателя бюрократической тенью Госплана, «военным коммунизмом» и прочими «буками», совершенно не вникая в конкретно-историческое происхождение и содержание этих институтов и явлений и преследуя единственную цель — вызвать психологическое отторжение всего, что связано с социалистическим строем.

С особым наслаждением они потешаются над планированием из центра всего «до последнего гвоздя», которое сами выдумали и которого никогда не было. Тем самым отбрасывается то рациональное и необходимое, что связано с научным регулированием хозяйственной жизни всего общества.

Его уверенное, стабильное функционирование и развитие ныне вообще невозможно без того, что, например, А. Сергеев называет стратегическим эшелоном планирования. Речь идет не о мелочной опеке, не о вписывании в единый народно-хозяйственный план десятков миллионов узлов и деталей, а об укрупненное дирижерском контроле тех блоков экономики, от которых зависит благосостояние народа в целом. Их, по нашему представлению, семь: — отрасли, обеспечивающие научно-технический прогресс во всем народном хозяйстве; — топливно-энергетический комплекс; — добывающая индустрия; — сельское хозяйство; — транспорт и связь; — оборонная промышленность; — торгово-сервисная инфраструктура, обеспечивающая снабжение населения всеми необходимыми товарами и услугами. Ими и должен заниматься «планирующий центр», если взглянуть на задачу, поставленную Сталиным в начале 40-х годов, с позиций 90-х.

 

18. К вам обращаюсь я, друзья мои!

Выступление по радио 3 июля 1941 года. Заголовок составителя.

Гигантская литература, посвященная этому периоду, изобилует домыслами о якобы испытанном Сталиным шоке, о его прострации и даже панике после 22 июня. Однако на Сталина это не похоже, а содержание речи свидетельствует, что с начала боевых действий он был всецело поглощен огромной, многоплановой организаторской работой. Во всяком случае, подобные документы без деловой проработки конкретных вопросов лишь по наитию не рождаются.

О том, что Сталин, вопреки всевозможным спекуляциям на сей счет, был внутренне подготовлен к самому драматическому повороту событий, свидетельствует как обилие донесений о подготовке Гитлером удара по Советскому Союзу (см.: Известия ЦК КПСС. 1990. № 4. С. 198—223), так и следующий эпизод. «5 мая на совещании в Кремле один бравый комкор заявил, что наш бронепоезд стоит на запасном пути. Сталин тотчас охладил его: — Какая чушь! Какой запасный путь, когда враг стоит у границ Советского Союза!» (Рыбин А. Рядом со Сталиным. Записки телохранителя. М., 1992. С. 21).

Речь Сталина 3 июля запала в сознание и память современников не только потому, что была первой в тот страшный период, когда Красная Армия терпела поражения, а враг наступал, но и потому, что взяла за душу каждого. Она произвела, без преувеличения, эффект молнии, поразившей сердца. Она положили начало тому общерусскому, общесоветскому, всенациональному единению, без которого не было бы победы. Она заставили забыть былые, еще недавние обиды многих раскулаченных и репрессированных, бывших монархистов и белогвардейцев, дворян и буржуа, так или иначе ушибленных революцией. Я уже не говорю о «красной» части советского общества, составлявшей абсолютное большинство.

Если в 1931 году применительно к гражданской войне Сталин оценивался обиженным на Ленина Г. Соломоном как «неумный, но напористый и лично, по отзывам всех знающих его, до самозабвения решительный и отважный человек» (Вблизи вождя: свет и тени. Ленин и его семья. М., 1991. с. 5), то Вторая мировая война раскрыла его своеобразный, лишенный желания нравиться, емкий и мужественный интеллект. Г. Соломон, видимо, так и не смог понять, что именно подобный интеллект, обширный и сдержанный, и нужен нашей громадной стране.

 

19. На вас смотрит весь мир.

Самый тяжелый момент войны, когда наряду с никогда не умиравшей уверенностью в победе высшей точки достигло безверие, казалось бы, оправданное и с оперативно-тактической, и с морально-психологической точек зрения. Сталин на трибуне ленинского Мавзолея в это ветреное заснеженное утро на слуху у миллионов (фильм с его речью пройдет по экранам позднее) переламывает этот зыбкий баланс. Он кует уверенность и изгоняет сомнение.

Сталин в предельно лаконичной форме сочетает патриотический мотив с интернационалистским. «Великая освободительная миссия выпала на вашу долю, — говорит он бойцам, уходящим на подмосковные позиции. — Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. — И заключительный аккорд, вобравший в себя всю духоподъемную мощь победы: — Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»

 

20. Ни шагу назад!

Приказ № 227, несмотря на то, что в 1942 году его знала вся армия, долго не был известен широкой общественности. Он опубликован только в начале 90-х годов и вызвал немало самых разноречивых, подчас взаимоисключающих откликов.

«Документ сыграл свою роль в укреплении морального духа и воинской дисциплины, — признает академик А. Самсонов. — Может быть, его категоричный и жесткий тон был и необходим». В то же время историк не удержался от упреков и даже поучений. «...Особая суровость приказа № 227 состояла в том, что он исключал возможность учета конкретных ситуаций, в том числе когда войска попадали в безвыходное положение, и только отход мог их спасти. Ведь суть этого грозного документа такова: любое отступление без особого распоряжения вышестоящего командования категорически запрещалось. За невыполнение — расстрел. Хотя в маневренной войне сдача позиций, как известно, может быть тактическим ходом» (За Родину, за Сталина! 1991. № 2. С. 2).

При всем уважении к А. Самсонову, фронтовику и ученому, я, однако, не думаю, что Сталин хуже его понимал или же вовсе игнорировал диалектику маневренной войны. Приказ отдавался им в определенный конкретно-исторический момент, учитывал неповторимое состояние войск середины лета 1942 года и преследовал совершенно определенную, стратегически поворотную цель. Это, если угодно, был акт «шоковой терапии», обоснованный и оправданный как уже накопленным более чем годовым опытом боевых операций, так и последующим ходом событий на советско-германском фронте.

С особым рвением смаковали этот «драконовский» документ «демократы», придиравшиеся к двум положениям. Во-первых, приказ объявлял командиров и политработников, самочинно отводящих войска с занимаемых позиций, «предателями Родины». Во-вторых, в нем предлагалось учесть (о ужас!) опыт противника, «поучиться... у наших врагов, как учились в прошлом наши предки у врагов, и одержали потом над ними победу», — сформировать штрафные батальоны для «провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости» и заградительные отряды «в непосредственном тылу неустойчивых дивизий» для наказания на месте трусов и паникеров.

Я понимаю чувства многих людей. Давно отошедшие от фронтовой обстановки или же вовсе не нюхавшие пороха, они часто с неприязнью и нервным ознобом воспринимают подобные реальности войны. Но никто не способен ответить на вопрос, а могло ли быть иначе, или, вернее, возможен ли был без этих «невежливых» мер Сталинград. Можно произнести много осуждающих и душеспасительных речей, выказать свой демократизм и альтруизм, но все это будут, так сказать, «излияния мимо»...

Не следует забывать специфику жанра. В руках у нас не исторический трактат, а боевой приказ, не остывшая головешка, а пылающий факел. Вспомним монолог Пимена из «Бориса Годунова»:

Не пытаемся ли мы, тщась выглядеть умнее своих предшественников, охватить сетью, сотканной в безопасной тине застоя и «перестройки», живой огненный океан Отечественной войны?

И вот еще о чем хотелось бы сказать. «Перестроечная» демагогия, направленная на очернение советской действительности, внушала нам, что после Октября вовсе не было гласности. Прямое опровержение тому — приказ № 227. Он кончается словами: «Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах, штабах». Приказ доводил неприкрытую правду о положении дел в армии и на фронте до каждого рядового бойца, посвящал его в «тайная тайных» Верховного Главнокомандования, не щадил военачальников — больших, средних и малых, сбивал всех воюющих в единый коллектив, способный сообща решить любую боевую задачу.

 

21. Советская способность к сопротивлению.

Ответы на вопросы корреспондента американского агентства Ассошиэйтед Пресс. Заголовок составителя.

Очень характерный для Сталина документ. Примечательна краткость ответа на первый вопрос, более чем скромная оценка помощи союзников — в ответе на второй и «изюминка» интервью — в ответе на третий.

С тем в общем-то незавидным положением, которое создалось для нас в результате беспрецедентного наступления немецко-фашистских войск летом 1942 года, очевидно контрастирует заявление о «советской способности к сопротивлению немецким разбойникам...» Кто знал и чувствовал Сталина, тот, конечно, догадывался, что за этим что-то есть — новые планы, накапливаемые резервы и др., в то время как внешне такой уверенный ответ мог восприниматься как всего лишь пропагандистская бравада.

Однако смысл ответа не может пониматься столь плоско. Ответ, так сказать, «глубоко эшелонирован», и дело тут вот в чем. Во-первых, в нем угадывается скрытно наращенная советская мощь, которая вскоре себя проявит. Во-вторых, Сталин говорит не только о противостоянии прямому противнику — фашистской Германии, но и о потенциальных притязаниях, после того как с фашистской Германией будет покончено, «какой-либо другой агрессивной державы обеспечить себе мировое господство.

Еще осенью 1942 года Сталин намекает на резко отрицательное отношение Советского Союза к расчетам на установление диктата США над миром после войны и на нашу готовность воспрепятствовать их осуществлению, как и гитлеровской агрессии.

 

22. Поворот к победе.

Приказ Верховного Главнокомандующего по войскам Юго-Западного, Южного, Донскогоу Северо-Кавказского, Воронежского, Калининского, Волховского и Ленинградского фронтов 25 января 1943 года. Заголовок составителя.

Для меня этот приказ особенно дорог тем, что в нем упоминается об освобождении города Элиста, где мне довелось 4 месяца 19 дней (12.08.42—01.01.43) пробыть в немецкой оккупации, в полном неведении о положении дел на фронте. Если в августе — сентябре 1942 года рядовые немецкие солдаты еще бодро уверяли местное население в том, что германской армией взяты Сталинград, Астрахань, а также чуть ли не Баку и Москва, то к ноябрю в их разговорах все чаще стали звучать упадочно-ностальгические ноты. Приближалась зима, а немецкая армия оставалась в летнем обмундировании, быстро вшивела и опускалась.

От рядовых же немцев стало известно о начале наступления Красной Армии, точнее — об ударе, нанесенном нашими в ноябре в районе Халхутты. Достоверно мы обо всем узнали только из листовок (на немецком языке), которые сбрасывал над Элистой советский У-2. До сих пор храню одну из этих листовок, полученную из рук Анны Федотовны Сауро, верного друга нашей семьи, человека романтической судьбы (ее, 16-летнюю цыганку, увез из табора красный конник, и она прошла с ним всю гражданскую), жены и матери двух павших воинов, добрейшей, святой женщины...

Ниже следует перевод:

«Читать и хранить!

Солдаты и офицеры 16-й немецкой моторизованной дивизии!

Читайте правду!

Немецкая армия терпит поражения на всех фронтах. Генерал Роммель разгромлен, остатки его армии обращены в паническое бегство. Войска 8-й английской армии уже взяли Тобрук, Бардию и Бенгази. В Северной Африке американские войска заняли Оран, Алжир, Касабланку, Бон и ряд других городов и портов Средиземноморья.

На Восточном фронте Красная Армия перешла в наступление. В районе Нальчика немецкие войска потеряли в последние дни более 5000 убитыми и еще больше ранеными и пленными. Красная Армия захватила много военных трофеев.

В ходе успешного наступления Красной Армии в районе Сталинграда полностью уничтожены 6 немецких пехотных и одна танковая дивизии. Большие потери понесли 7 пехотных, 2 танковых и 2 моторизованных дивизии. Юго-западнее Клетской взято в плен 3 окруженных немецких дивизии с 3 генералами и их штабами.

С 19 по 25 ноября немцы потеряли 35 000 только убитыми. Наши войска взяли в плен 51 000 солдат и офицеров. В это же время мы захватили следующие трофеи; 1300 орудий различного калибра, 431 поврежденный и неповрежденный танк, 5648 автомашин, 88 поврежденных и неповрежденных самолетов, свыше 5000 лошадей, более 3 миллионов снарядов, 20 миллионов патронов и 52 склада с амуницией, вооружением и продовольствием.

Красная Армия продвинулась вперед на 150 километров.

Заняты города Калан, Чернышковская, Перелазовский, Суровикино, Абгонерово и сотни других населенных пунктов. Наступление Красной Армии продолжается.

Ваша дивизия под мощными ударами Красной Армии также терпит поражения. Только в районе Халхутты ей пришлось оставить на поле боя более 2000 убитых и раненых.

Ваше командование не щадит Вашу жизнь и толкает Вас в пропасть. Ради чуждых Вам интересов немецкого империализма Вы проливаете Вашу кровь. Ваши страдания бесцельны, Ваши жертвы напрасны.

Никакая сила в мире не может предотвратить поражение Гитлера и его разбойничьей банды.

Если Вы хотите спасти Вашу жизнь и вернуться к Вашим семьям, кончайте с авантюристом Гитлером и его разбойничьей войной! Переходите в плен к русским! Русский плен есть надежное средство сохранить Вашу жизнь.

«Красная Армия берет в плен немецких солдат и офицеров, если они сдаются в плен, и сохраняет им жизнь». (Из Приказа № 55 Народного комиссара обороны СССР И. Сталина)

Приказ Сталина строго исполняется каждым красноармейцем.

Пропуск

Немецкие солдаты! Всем, кто сдается в плен Красной Армии, обеспечена жизнь, хорошее обращение и возвращение на родину после войны. (Пропуск напечатан параллельно на двух языках — немецком и русском. — Сост.)

Эта листовка действительна как пропуск для неограниченного числа солдат и офицеров при переходе в плен Красной Армии.

Можно перейти также без пропуска. Надо только поднять вверх руки и крикнуть «Я сдаюсь!» — после этого никто не будет в Вас стрелять. («Я сдаюсь!» означает: «Ich ergebe mich!») Сдавайтесь! Спасайте Вашу жизнь!»

Неописуема та радость, которую мы испытали, с грехом пополам разобрав этот текст. В наше голодное и холодное повседневье вернулся высокий смысл. Родилось даже суеверие: неужели это правда? — как бы не спугнуть!..

Замечательно то, что эти потрясающие «последние известия» предназначались не нам, а нашему противнику. Они прямо предупреждали его о неизбежном поражении и предлагали гуманный выход. Волшебное действие этой листовки состояло в том, что мы, русские, прочитав ее и еще находясь в плену, уже чувствовали себя победителями. Такова была до времени скрытая «советская способность к сопротивлению», наконец-то проявившая себя в действии.

 

23. Одно слово — Сталинград!

Приказ Верховного Главнокомандующего по войскам Донского фронта 2 февраля 1943 года. Заголовок составителя.

Сталинград я помню с семи лет. Летом 1940 года наша семья чуть не осталась там жить. В конце апреля 1942 года я с матерью был в гостях у сталинградских друзей, которые, как о чем-то пугающе-несуразном, рассказывали о первом налете вражеской авиации. А в августе 1943 года, уже после великой битвы мы несколько суток провели рядом с разбитым сталинградским вокзалом, ночуя среди кочевой людской массы, у самого железнодорожного полотна.

Царила сухая южная жара. Близ станции кипела жизнь. Плотники срочно достраивали временный деревянный вокзал. Шла бойкая торговля щекастыми местными помидорами и холодной водой. Несмолкаемым гомоном полнился огромный пестрый бивак тех, кого на железной дороге сухо именуют пассажирами, в котором была представлена вся воюющая Россия. А Сталинград (или, вернее, его руины) стоял печально пуст.

Привокзальная площадь имела фантастический вид. Казалось, чья-то мощная рука насыпала ее сверху до краев остатками всяческой техники. От этого несуразного скопления металлолома в центр уводила тщательно выметенная и совершенно безлюдная улица Гоголя. Слева разорением белел особнячок музея обороны Царицына. По обе стороны улицы рваными скалами возвышались куски знакомых зданий, и весь этот хаос окутывала давящая тишина. Все выглядело бы, как театральная декорация, если бы не доносимый время от времени ветровыми полосами смертный дух из- под кирпичных осыпей. До самой площади Павших Борцов я не встретил ни души. Но был не один. По самой середине мостовой впереди меня не спеша, по-хозяйски двигалась большая крыса...

На площади вокруг еще довоенного обелиска, поставленного над братской могилой героев гражданской войны и иссеченного осколками Отечественной, я увидел много его свежих фанерных повторений с красными звездами. Война не пощадила ни картинную галерею, ни театр — уцелел только один изуродованный, но все еще грозный лев.

На обратном пути я подошел к универмагу. На стене был прикреплен рукотворный плакатик, на котором указывалось, что здесь пленен Паулюс. Оглянувшись и убедившись, что рядом никого нет, я даже спустился в подвал, но, не найдя в нем ничего, кроме темноты и бесприютности, поспешил вернуться на свет.

Может быть, именно тогда меня в первый раз посетило то своеобразное чувство, которое возникает в местах особого сгущения и накала человеческих страстей, когда они уже разрешились и ушли отсюда. Будь то жилые комнаты Помпеи или камень на римском форуме, где лежало еще теплое тело Цезаря, Монплезир в Петергофе или трибуна ленинского Мавзолея — на всем этом остается печать вечности и невозвратности, торжества и скорби, — свойство подлинной истории. С тех пор я не был в Сталинграде и не знаю, попаду ли в него вообще. И не потому что не хочу увидеть выросший на месте известного мне города новый и незнакомый, а потому, что боюсь увидеть Сталинград, позабывший или, хуже того, предавший себя.

Зимой 1943 года в нашей жалкой землянке часто останавливались на ночлег красноармейцы. Их бывало много. Сидя и лежа прямо на глиняном полу, они мало говорили о войне, но больше — об оставленной ими, такой желанной мирной жизни. За скупые знаки внимания, за один лишь намек на заботу и домашний уют они щедро платили тем, что имели, — банкой консервов или брикетом гречневой каши, сказкой или добрым словом. Помню молодого бойца, который предложил матери: «Хозяйка, давай я тебе спою». И действительно спел «Лизавету» из фильма «Александр Пархоменко». Приехал ли он к своей Лизавете, фотографию которой тут же показал, «на горячем боевом коне», бог весть, — война со всеми ее превратностями продолжалась еще два года. Но от этого парня я тогда же услышал о типично солдатском восприятии Сталина. Тут не требовалось много слов. Русский душой поймет это сразу. С оглядкой и приязнью звали теперь его в армии «батя»...

 

24. Великий день.

Обращение к народу 9 мая 1945 года. Заголовок составителя.

Помню свое необъяснимое пробуждение часа в четыре утра (было еще темно), когда по радио неповторимый Ю. Левитан начал читать акт о капитуляции немецкой армии. Отец и его гостивший у нас товарищ уже не спали.

Сталин выступал по радио вечером. На мой слух, эта речь прозвучала скромно и буднично, в каком-то необъяснимом несоответствии с долгожданной победой. В охватившей всех радости люди позволили себе на момент отвлечься от мыслей о наваливающихся со всех сторон уже других заботах — Сталину же отрешиться от них было нельзя.

Буквально на следующий день поползли слухи о неизбежном нашем вмешательстве в войну с Японией. Несмотря на беспримерную, накапливавшуюся с каждым днем физическую и психологическую усталость, требовавшую длительной разрядки, народ воспринял эту весть без надсады, как продолжение знакомой работы.

...Ласковый майский день. Солнце в молочном тумане. Еще не обсохли обочины дороги, и едва показались листочки. Навстречу мне по мосткам идет несколько навеселе солдатик с парой лычек на погонах и парой медалей «За боевые заслуги». Фронтовик как фронтовик, сломавший большую войну, но не собирающийся на покой. «Надо было побить Германию — побили, — рассуждает он сам с собой. — Теперь вроде надо Японию. Побьем и Японию...» И никаких сомнений. Русский человек — неодолимая сила, если его как следует раскачать и дать почувствовать указанное направление движения своим.

Говорят, что Сталин, вся советская пропаганда в ходе войны перестроились с коммунистического на патриотический лад, и даже выводят отсюда некое противопоставление. Это и так и не так. Разумеется, обращение к героическим деяниям предков, особенно к ратным подвигам славян и россиян, заняло огромное место во всей идеологической работе, проводившейся ВКП(б) на фронте и в тылу. Однако преувеличивать этот факт не следует. Ни отказов, ни взаимоисключений, ни аналогичных «перестроек» Сталин не допускал. Патриотическая, отечественная, русская идея им всегда органично сочеталась с идеей освободительно-интернационалистской. В итоговом обращении к народу 9 мая Сталин говорит как о жертвах, лишениях и страданиях в тылу и на фронте, отданных «на алтарь Отечества», так и об успешном завершении вековой борьбы славянских народов «за свое существование и свою независимость...» «Отныне над Европой, — подчеркивает он, — будет развеваться великое знамя свободы народов и мира между народами».

Напомнив о намерении Гитлера расчленить Советский Союз и уничтожить Россию, «чтобы она больше никогда не смогла подняться» (кстати, буквально совпадающем с делами Горбачева и его последователей), Сталин выражает великодушие благородного победителя. «Советский Союз торжествует победу, хотя он и не собирается ни расчленять, ни уничтожать Германию». В этом заявлении нет ни грана злорадства в отношении побежденного противника. Напротив, в нем сквозит милосердное желание помочь оступившемуся и потерпевшему народу встать наряду с другими.

 

25. За здоровье русского народа!

Тост на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии 24 мая 1945 года. Заголовок составителя.

Ни один русский, ни один славянин, ни один советский человек (а русскими во время войны называли себя представители всех наций и народностей Союза ССР) не мог остаться равнодушным при чтении этого исторического документа. Отмеченные в нем «ясный ум, стойкий характер и терпение» были как раз теми чертами народного духа, которые позволили нам превозмочь все испытания.

Однако речь сильна не столько это* констатацией, сколько второй, политически знаменательной частью. Сталин прямо указывает на ошибки Советского правительства и «моменты отчаянного положения в 1941—1942 годах...» Он винится перед народом и признает его право прогнать это правительство и заменить другим, которое обеспечило бы мир и покой. «Но русский народ не пошел на это...» Несмотря ни на что, он оказал Советскому правительству доверие, и оно «оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества — над фашизмом». В речи звучит почти лирическая нота признательности народу за великую поддержку, а сам этот текст, хотя он и очень короток, является маленьким шедевром обратной связи с массами, умения сказать миллионам именно то, что надо сказать в данную минуту.

 

26. За здоровье скромных людей!

Тост на приеме в Кремле в несть участников Парада Победы 25 июня 1945 года. Заголовок составителя.

Это — знаменитая речь о «винтиках», которую много толковали и перетолковывали «перестроечные» «демократы». Те, кто прочел ее внимательно, прекрасно понимают, насколько перевиралась основная мысль. Суть этой мысли состоит не в умалении, унижении или нивелировании рядового работника, как силились доказать горбисты, а напротив, в утверждении его уникальности, в его возвеличении. Не случайно ударное окончание тоста. Сталин предлагает выпить «за здоровье этих людей, наших уважаемых товарищей».

О лживости интерпретации этой речи, приписывания Сталину концепции «винтиков» и т.п. говорит уже то, что он имеет в виду кадры, «которые держат в состоянии активности наш великий государственный механизм во всех отраслях науки, хозяйства и военного дела». Часто это беззаветные тихие работники, неброско, но добросовестно выполняющие порученное им дело. Именно на них со своего основания держалась партия, и тот образ, который применил Сталин, появился далеко не в первый раз.

Нелишне отметить, что еще 90 лет назад о партийных «колесиках» и «винтиках» заговорил меньшевик П. Аксельрод (см.: Троцкий Л. К истории русской революции. М., 1990. С. 71), и большевики не усмотрели в этом ничего для себя страшного.

«Владимир Ильич употребил одно сравнение, очень близкое и понятное рабочим, — писала Н. Крупская в 1933 году. — Он говорил: партия — это большая машина, большой механизм, а каждый член партии — это винтик, колесико в этой машине. Это сравнение казалось очень понятным рабочим. Есть такая книжка Свирского, воспоминания рабочего, которая прекрасно иллюстрирует это сравнение Владимира Ильича. Это страничка из истории одного завода в дореволюционное время, где описывается, как рабочие построили паровоз. И вот директор завода созвал гостей, чтобы осмотреть, как этот паровоз пойдет, а рабочие взяли и вынули один винтик. И вот собрались гости, рабочие стоят, опустили глаза, но смех у них в глазах мелькает. Ну, погудел, погудел паровоз — и ни с места. Директор из себя выходит, а паровоз гудит и с места не двигается. От маленького винтика зависит работоспособность всей машины. Каждый член партии должен понимать, что от того, как он работает, зависит то, как вся партия работает, должен понимать, что его работа связана органически с работой всех членов партии, всей партии в целом» (Крупская Н. Избранные произведения. М., 1988. С. 328—329).

 

27. Мы победили.

Обращение к народу 2 сентября 1945 года. Заголовок составителя.

Сталин подводит окончательную черту под Второй мировой войной.

Ликвидировано два очага мирового фашизма и мировой агрессии на западе и на востоке. «Теперь мы можем сказать, что условия, необходимые для мира во всем мире, уже завоеваны».

Сталин дает подробную мотивацию наших действий на Дальнем Востоке. Дело не только в интересах союзников СССР — Китая, США, Англии, но и в том, что «у нас есть еще свой особый счет к Японии».

Сталин напоминает три момента из истории XX века:

1. Нападение японцев на русскую эскадру в районе Порт-Артура, поражение России в войне с Японией 1904—1905 годов, захват Японией Курильских островов и Южного Сахалина.

2. Четырехлетнюю интервенцию Японии против Советской России (1918—1922) и временную оккупацию ею нашего Дальнего Востока.

3. Нападение Японии в 1938 году на нашу страну в районе озера Хасан и в 1939 году на братскую Монголию в районе Халхин-Гола.

Сталин констатирует, что в последних двух случаях японская агрессия была успешно отражена Красной Армией. «Но поражение русских войск в 1904 году в период русско-японской войны, — подчеркивает он, — оставило в сознании народа тяжелые воспоминания. Оно легло на нашу страну черным пятном. Наш народ верил и ждал, что наступит день, когда Япония будет разбита и пятно будет ликвидировано. Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня. И вот, этот день наступил. Сегодня Япония признала себя побежденной и подписала акт безоговорочной капитуляции.

Это означает (и в словах Сталина ощущается вздох облегчения и удовлетворенность достигнутым), что Южный Сахалин и Курильские острова отойдут к Советскому Союзу и отныне они будут служить не средством отрыва Советского Союза от океана и базой японского нападения на наш Дальний Восток, а средством прямой связи Советского Союза с океаном и базой обороны нашей страны от японской агрессии».

Сталин не говорит: «...японской и всякой иной агрессии», — но это подразумевается само собой. Только теперь «каждый из нас может сказать: мы победили, — резюмирует он. — Отныне мы можем считать нашу Отчизну избавленной от угрозы немецкого нашествия на западе и японского нашествия на востоке. Наступил долгожданный мир для народов всего мира».

При сопоставлении обращений Сталина к народу 9 мая и 2 сентября обращают на себя внимание сдержанность, скромность первого и более подробная проработка второго. Это означает, что по достижении победы над Германией Сталин рассматривает ее уже под другим углом зрения, не столько как стратегический, сколько как тактический успех в рамках новой, более масштабной, как бы сказали теперь, «глобальной» стратегии и устремляется мыслью к будущему, на этот раз к тихоокеанскому театру военных действий. В этом одна из особенностей его политического мышления, которой он учился, несомненно, у Ленина. Правы были древние римляне: орел не ловит мух. Люди такого уровня самосознания не только не позволяют себе погрязнуть в мелкой повседневности, но и не подвержены мелочному самодовольству, самоуспокоению в связи с достигнутым.

Рассказывают, что во время блистательной трехнедельной дальневосточной кампании наши войска, занимая один за другим острова Курильской гряды, по инерции высадились на Хоккайдо. Когда, сориентировавшись на местности, об этом доложили Сталину, он помолчал в трубку и сказал одно слово: «Возвращайтесь». Орел не ловит мух... Хотя бы каплю этого чувства ответственности нынешним правителям России, которые не умеют думать ни по мерке ее просторов, ни по размаху ее исторических дел!..

 

28. Экономические проблемы социализма в СССР.

1 февраля — 29 сентября 1952 года. Заголовок автора.

Читатель без труда установит прямую преемственную связь этой работы и непосредственно предвоенной беседы с экономистами по поводу проекта учебника «Политическая экономия».

Перечитывая сейчас «Экономические проблемы...», несмотря на то, что они около 40 лет подвергались ожесточенным нападкам политиков и обществоведов, естественно приходишь к выводу, что это, возможно, лучшее в политико-экономической литературе о коммунистической формации за последние полвека. Автор четко и без всяких выкрутасов излагает свои мысли, знает, чего хочет и куда вести страну, никогда не теряет чувства ответственности и потому внушает доверие.

Многие неосновательные критики этой работы не понимали или не хотели понять, к чему приводит отступление от теории, разработанной Сталиным. Так, например, Санина и Венжер «прославились» своим оригинальным предложением о передаче техники МТС колхозам, которое в 1958 году было реализовано по настоянию Н. Хрущева.

Сталин выступал в 1952 году против этого предложения. Он резонно указывал на колоссальные расходы по производству и обновлению сельскохозяйственных машин, которые окупаются лишь за 6—8 лет и которые в состоянии взять на себя только государство. «Что значит после всего этого требовать продажи МТС в собственность колхозам? — спрашивал Сталин. — Это значит вогнать в большие убытки и разорить колхозы, подорвать механизацию сельского хозяйства, снизить темпы колхозного производства». Сталин указывал, что исключительное положение колхозов в качестве собственников основных орудий производства, каковыми не являлись в стране даже национализированные предприятия, «могло бы лишь отдалить колхозную собственность от общенародной собственности и привело бы не к приближению к коммунизму, а наоборот, к удалению от него», что в этом же направлении действовало бы и связанное с указанной мерой расширение за счет средств производства, выносимых на рынок, сферы товарного обращения. И хотя уже в начале «перестройки» «Московские новости» дали об А. Венжере победный репортаж (№ 40.04.10.87. С. 9), прав оказался все же Сталин.

Люди старшего поколения наверняка помнят, что после великих ристаний на самых разнообразных поприщах, среди которых любимым было все же аграрно-кукурузное, Н. Хрущев вдруг оборотился в несколько неожиданную сторону — показал «кузькину мать» литераторам и людям искусства. Ходил даже анекдот. Встречаются колхозник с художником. «Как живешь?» — спрашивает колхозник. «Хорошо живу», — отвечает художник. «Ну да, — с завистью говорит колхозник, — в искусстве-то он разбирается...»

H. Хрущевым по советскому аграрному сектору, только начавшему подниматься после страшной военной травмы, было нанесено, по меньшей мере, три мощных удара:

1. Упомянутая уже реализация идеи А. Саниной и В. Венжера о продаже колхозам техники МТС. Это быстро привело к раз- укомплектации набиравших силу сельских индустриальных центров, к отливу из села квалифицированных рабочих и инженеров и к резкому ухудшению хранения и ухода за машинами и оборудованием, к накапливанию вместо них зачастую всего лишь ржавого металлолома. Н. Хрущев, при всех его благих намерениях, добился, во-первых, относительного де-обобществления средств производства в сельском хозяйстве, чувствительно оторвав его от обще347 народной промышленности, во-вторых, вызвал стремительную деградацию его производительных сил. Беда состоит в том, что и в послехрущевское время эту ошибку не стали исправлять, довольствуясь ссылками на причины наших неудач времен Очакова и по- коренья Крыма...

2. Погром травопольной системы земледелия, разработанной академиком В. Вильямсом и выручавшей наших аграриев в самые трудные времена, некомпетентное вторжение в применявшуюся десятилетиями технологию аграрного производства без тщательной проработки эффективной альтернативы.

3. Гонение наличные подсобные хозяйства, отрицательно повлиявшее как на благосостояние колхозников и работников совхозов, так и на выращивание их молодой смены.

«Ответ А. Саниной и В. Венжеру оказался последней прижизненной публикацией Сталина, что придает ей особую окраску», — писал в «Московских новостях» Д. Гай. Но не в смысле широты «орбиты Венжера» (там же), которую пытался изобразить автор, а в смысле отличия социально-экономической дальновидности от самодовольной близорукости. В большинстве случаев на стороне Сталина первая, уделом его критиков остается вторая.

 

29. Напутствие идущим вслед.

Речь на XIX съезде КПСС 14 октября 1952 года. Заголовок составителя.

В обществе всегда существовал и, вероятно, сохранится исключительный интерес к последнему слову ушедших из жизни выдающихся деятелей. Не случайны многочисленные поиски их завещаний, домыслы по этому поводу и порою продолжительные и ожесточенные споры вокруг них. Достаточно напомнить об истории «завещания» Ленина, чтобы представить себе, как это может происходить.

Мне ничего не известно по поводу завещания Сталина. Во-первых, если хотя бы немного прочувствовать его характер, вряд ли что-либо подобное могло существовать. Во-вторых, все, что считал необходимым, он высказал. Именно этим примечательно его выступление на XIX съезде.

Фактически вся эта речь обращена к зарубежным гостям — представителям международного коммунистического и рабочего движения. Она начинается с благодарности за прибытие на съезд и неизмеримо более широко за поддержку партии советских коммунистов, которой выпала честь с октября 1917 года выступать в качестве «Ударной бригады» мирового революционного процесса.

«Конечно, очень трудно было выполнять эту почетную роль, пока «Ударная бригада» была одна-единственная и пока приходилось ей выполнять эту передовую роль почти в одиночестве, — говорит Сталин. — Но это было. Теперь — совсем другое дело. Теперь, когда от Китая и Кореи до Чехословакии появились новые «Ударные бригады» в лице народно-демократических стран, — теперь нашей партии легче стало бороться, да и работа пошла веселее».

Понятно, почему тем коммунистическим, демократическим и рабоче-крестьянским партиям, которые еще не пришли к власти, труднее работать, чем нынешним советским коммунистам. Однако вместе с тем им легче работать, чем русским коммунистам при царизме. Во-первых, они могут опереться на опыт Советского Союза и народно-демократических стран, «могут учиться на ошибках и успехах этих стран и тем облегчить свою работу». Во-вторых, «сама буржуазия, — главный враг освободительного движения, — стала другой, изменилась серьезным образом, стала более реакционной, потеряла связь с народом и тем ослабила себя».

Буржуазия выбросила за борт знамя буржуазно-демократических свобод. Кроме коммунистов и сторонников народной демократии, его некому больше поднять.

Буржуазия, пресмыкаясь перед долларом, отказалась и от «национального принципа». Она выбросила за борт знамя национальной независимости и национального суверенитета. Его могут и должны поднять коммунисты и народно-демократические силы. Вот почему «есть все основания рассчитывать на успехи и победу братских партий в странах господства капитала».

Что же касается отечественных коммунистов, то прежде всего к ним обращены слова Сталина, сказанные в марте 1953 года Чеснокову: «Без теории нам смерть, смерть, смерть!.»