Глава 1
1
Камера, в которую Старина Филипп проводил Жака Кера, находилась на верху башни Лузиньяна. Это была довольно большая комната, иногда Керу приходилось занимать и менее удобные помещения. Там была постель из соломы, стул и ведро. В камере было одно окно. Пахло плесенью. На стенах, как обычно, были нацарапаны какие-то рисунки и грустные послания прежних заключенных.
Старина Филипп зажег свечу и поставил ее на каменный пол рядом с койкой Кера. Он выпрямился и уставился на своего подопечного.
— Великий господин Кер, — прошептал он, — я никогда не думал, что вы окажетесь здесь под моим присмотром! Какой странный и жестокий мир! — Он покачал головой, как бы удивляясь переменчивой судьбе, затем быстро добавил: — Сударь, вам будет выдаваться одна свеча в неделю, и не более того, поэтому вам придется быть очень экономным.
Кер спокойно спросил:
— Разве я не имею права покупать дополнительные свечи?
— Да, сударь, это позволяется, — ответил Старина Филипп. — Так бывает, когда у заключенных имеются свои деньги. Господин Кер желает, чтобы я купил для него дополнительные свечи?
— Когда меня сюда привели, подчиненные надсмотрщика меня обыскали, — ответил ему Кер. — Они забрали все золото, которое было со мной, и объяснили, что, если меня отсюда выпустят, золото будет мне возвращено.
Филипп кивнул:
— Таков обычай. Но, может, господину Керу удалось сохранить какую-то часть бывшего с ним золота? Если так, то вам повезло, сударь. Иначе как наши заключенные могут получать хорошее вино и пищу? Они иногда могут себе купить лаже белый хлеб, хорошее мясо или паштет из угрей. Им порой удается держать при себе животных-любимцев — парочку белых мышей, миленькую лягушку и даже кота. Я надеюсь, что вам удалось пронести с собой деньги.
Конечно, Керу в этом смысле повезло. В его поясе, надетом прямо на тело, было около дюжины золотых монет. Но Кер не желал, чтобы об этом стало кому-то известно, и он грустно покачал головой.
— У меня будут деньги, но только после того, как мне удастся связаться со своими друзьями, оставшимися на свободе. Если вы, господин тюремный надзиратель, поможете мне передать им весточку, у меня будет достаточно золота, и я смогу заплатить за лишние свечи и хорошую пищу, и конечно, вам тоже достанутся золотые монетки. Их будет столько, сколько вам никогда прежде не приходилось держать в руках.
Старина Филипп на это не согласился, он покачал головой и сказал:
— Это очень плохо. Так плохо, сударь!
Кер внимательно взглянул на него. Он не сомневался, что им удастся договориться. Он не стал настаивать и задал вопрос:
— Мадемуазель Марэ тоже привели сюда?
Кер постарался спросить об этом абсолютно равнодушно, но сам сильно волновался и с нетерпением ждал ответа. С тех пор как их арестовали, он не видел Валери и ничего о ней не знал. По дороге в Париж его помещали в разные тюрьмы, но там он ее не видел. Девушку могли к этому времени осудить. Ее могли допрашивать, плохо с ней обращаться, как это было с ним, — допросы продолжались день за днем и ночь за ночью. Ему стало плохо при мысли о том, что Валери могли пытать. Если это с ней произойдет, а Кер не сомневался, что рано или поздно так и будет, то фальшивые доказательства окажутся в руках его врагов. И когда будут судить Кера, ему предъявят страшные и будто бы подтвержденные сообщницей обвинения.
На лице надзирателя появилось ответное равнодушное выражение. Так случалось во всех тюрьмах, где уже пришлось побывать Керу. Старина Филипп покачал головой:
— Сударь, здесь нет никого с этим именем.
— Но вы ничего не слышали о том, что она может появиться? Ее могут сюда прислать.
— Сударь, мне ничего об этом не известно.
Кер протянул руку и схватил его за сальный воротник куртки:
— Старикан, я тебе обещаю и клянусь любым святым и бородой восточного пророка, что ты получишь много денег, если сообщишь мне что-либо о девушке. Если тебе удастся рассказать мне о ней первым, ты получишь огромную сумму, тебе этого хватит до конца жизни.
Старина Филипп раскачал ключи на железном кольце и наблюдал за их движением.
— Наверное, вы сможете мне вручить подобную награду, когда вам удастся связаться со своими друзьями на воле…
Кер подтвердил это, но надзиратель покачал головой:
— Сударь, у вас впереди все так неопределенно. На обещаниях не разбогатеешь. Мне надо все как следует обдумать. Для этого нужно время, сударь.
Старик ушел. Скрежет ключа означал, что он запер камеру на ночь. Кер подумал: «Кажется, этот старик сделает все, о чем я его попрошу. Я видел огонек алчности в его воспаленных глазах».
Он не стал радоваться тому, что сделан первый шаг. Это был уже не прежний Кер — тот бы непременно был очень доволен.
«Если Валери не привезут сюда, что они собираются с ней делать? — размышлял он. — Может, ее судьбой уже распорядились? Вполне возможно, что ее уже осудили и сожгли на костре». Кер понимал, что в этом случае ее смерть ляжет на его совесть страшным грузом. Он почему-то поверил в то, что все так и случилось, что Валери уже мертва.
Когда на следующее утро Кер проснулся, сквозь окошко проникал слабый свет. Кер уселся на соломенной подстилке и вдруг ощутил нечто вроде радости. Впервые после заключения он оказался в камере, где можно было различить первые лучи рассвета.
Старина Филипп прибыл через час. Казалось, что на этот раз у него было хорошее настроение. Он гордо сообщил, что смог добавить к тюремному завтраку Кера омлет, булку белого хлеба и бутылку вина.
— Сударь, это сант-эмильон, — сказал он, указывая на вино. — Это лучшее, что у нас есть.
Заключенный спокойно взглянул на поднос с тюремными яствами и заметил:
— Значит, вы решили мне поверить? Надзиратель быстро закивал в знак согласия.
— Мы все обговорили с моими товарищами, — ответил он. — И все мы решили, что стоит рисковать и подождать денег.
— Вы приняли мудрое решение, — заметил Кер.
Он выудил из глубокого кармана монетку и швырнул ее старику. Тот ловко поймал ее.
— Эту монетку не смогли найти люди, обыскивающие меня. Утром я ее обнаружил.
Надзиратель убрал деньги и подмигнул Керу:
— Так бывает очень часто. Неуклюжие пальцы солдат могут не добраться до золота, завалившегося в укромное местечко. Не правда ли, сударь, как хорошо, что у пленников имеются такие удобные карманы? Скользкие монетки так и норовят попасть туда. Весьма интересно, господин Кер, что сначала никто из заключенных даже не подозревает, как ему повезло. Может пройти целая неделя, пока найдутся деньги.
Каждый день Кер задавал надзирателю один и тот же вопрос:
— Вам уже удалось связаться с моими друзьями?
— Нет, сударь, — был постоянный ответ.
— Вы уверены, — как-то возмутился Кер, — что люди, которым вы поручили это дело, действительно пытаются что-то сделать? Может, у них для этого не хватает ума? Может, они ненадежны?
— Это мой шурин и лучший друг — кузнец, сударь. Могу вас уверить, они сделают все, кроме того, что удушат своих жен и продадут свои бессмертные души дьяволу, чтобы получить от вас заслуженную награду. Господин Кер, им помогает очень умный человек — продавец книг, который приехал сюда из Парижа.
— Это все очень странно, потому что к этому времени мои друзья уже должны бы были напасть на мой след. Господин надзиратель, вы обязательно обратите на них внимание. Жан де Виллаж — огромный человек, и уж конечно, его заметят в долине Воина. Когда он шагает, у него под ногами трясется земля. Что касается господина д'Арлея, он обычно шагает или скачет, наклонив голову вниз, а его сабля гораздо длиннее всех мечей. Старина Филипп, они могут появиться здесь под фальшивыми именами. Вы предупредили об этом ваших неумелых ищеек?
Надзиратель утвердительно кивнул:
— Многократно, господин Кер. Я им велел не спрашивать имен, а искать мощного, высокого моряка. Не волнуйтесь, сударь, если ваши друзья сюда прибудут, весть о них в этом городе разнесется вмиг, словно эпидемия оспы.
И все равно каждый день Кер спрашивал об одном и том же:
— Вам ничего не известно о мадемуазель Марэ? Каждый день его ожидал один и тот же ответ:
— Нет, сударь, мы ничего о ней не слыхали.
2
В воздухе чувствовалось прохладное дыхание осени. Влажный ветер дул вдоль крепостных валов в долине Бонна. Д 'Арлей взглянул на тюремные башни, под которыми, казалось, съежился город. Он сказал своему товарищу:
— Жан, на этот раз они поместили льва в прочную клетку. Жан де Виллаж ему не ответил. Он видел, что их кто-то преследует. Какой-то забавный человечек в сером плаще и берете шел за ними по пятам и пытался сделать вид, что его ничего не интересует. Капитан резко остановился и громко приказал:
— А ну, иди сюда!
Человечек робко приблизился к ним. Он не сводил глаз с огромного моряка и был готов при малейшем намеке на угрозу ускользнуть.
— Ты, шваль из таверны, почему ты нас преследуешь? Вонючий ветер с задворков!
Человечек нервно вздохнул и ответил тонким голоском:
— Я пытался набраться смелости, чтобы спросить: может, ваше имя Жан де Виллаж?
Моряк сильно нахмурился, а потом сказал:
— Если бы ты задал мне такой вопрос, возможно, я ответил бы тебе: «Да!»
— Я так и думал. — Человечек более спокойно перевел дыхание. Он подошел к ним ближе и шепотом произнес: — Храброе сердце…
— Достаточно. Что тебе от нас нужно?
— Я… — начал он, но передумал. — Мое имя вам не нужно знать, милорд. Достаточно сказать, что я пришел от Старины Филиппа, который является… — Он помолчал и плечом указал на замок, где томился Жак Кер.
— Что ты нам должен передать? — спросил моряк.
— Идите в лавочку под названием «Серебряный служебник». — Горожанин еще сильнее понизил голос. — Лавочка находится на узкой улице за воротами Бейл. Скажите владельцу, кто вы такие.
Он попятился назад. Жан де Виллаж крикнул ему вслед:
— Минуту, я должен тебе задать несколько вопросов, ты, трус!
— Я больше ничего не могу вам сказать.
Человечек быстро, но осторожно двинулся вперед. Когда он отошел на безопасное расстояние, пустился мелкой трусцой и вскоре исчез из виду.
Д'Арлей и де Виллаж легко нашли «Серебряный служебник». Это была крохотная лавчонка, втиснувшаяся между большими и процветающими лавками. С одной стороны находился торговец тканями, с другой — мясник. В лавочке имелся прилавок, за ним теснились ряды полок, заполненные книгами и манускриптами, запасами писчей бумаги и чернил.
Когда д’Арлей и де Виллаж вошли в лавку, хозяин внимательно посмотрел на них. Его позабавила огромная фигура моряка.
— Что вам угодно, господа? — спросил он.
— Мы с Востока, — ответил д'Арлей. — Нам сейчас нечего делать, и мы заглянули к вам из любопытства, просто посмотреть, какие здесь продаются книги — так далеко от Парижского университета.
— Значит, вы с Востока, — медленно повторил хозяин.
— Нас удивляет — в городе, где нет никаких учебных заведений, имеется книжная лавка, — продолжил д'Арлей.
— Господин, вы плохо думаете о Западе. Вокруг существуют богатые аббатства, которые время от времени покупают книги для своих библиотек. Вдоль берега располагаются крупные морские порты, и там живут люди, сильно разбогатевшие от морской торговли. Они пытаются подражать образованным людям и платят хорошие деньги за романтические книги и исторические хроники. Они у меня покупают все, что я только могу достать.
— Но где же вы можете достать книги для продажи? — удивленно спросил его д'Арлей.
Продавец книг довольно долго молчал, затем поднял руки вверх и улыбнулся.
— Могу с вами поделиться, потому что, видимо, это давно перестало быть секретом. Сударь, у меня была лавочка в Париже, где, как вам известно, торговля книгами контролируется университетом. Он взял торговлю в свои руки, а мне надоело получать мизерные доходы. Мы чаще всего даем напрокат книги студентам. Вам, наверное, трудно представить себе, какие мы испытываем трудности. Студенты Парижа — это ленивые и разнузданные люди. Они постоянно забывают книги в тавернах, во время пьянства могут залить их вином или испачкать едой. Нередко они отдают книги своим товарищам по учебе, которые не в состоянии заплатить даже за прокат, а это, поверьте, совсем недорого. Половину времени я тратил на то, чтобы отыскать свои книги. Мне приходилось карабкаться по вонючим лестницам, сражаться с хозяевами ночлежек, чтобы получить свою собственность обратно. Если мне приносили книгу на реализацию, — продолжал продавец, — я не имел права получить свою долю от продажи. Господа, я даже не мог купить эту книгу, а потом продать за назначенную мною цену. Прежде всего я должен был в течение месяца предлагать ее покупателям — вот и получалось, что почти всегда книгу приобретал кто-то другой, а не я. — Он заговорил совсем громко. — А мне по закону доставались два процента за то, что я эту книгу продал. Посчитайте, можно ли жить на два процента человеку, имеющему семью и ненавидящему дешевое вино!
— Наверное, это очень сложно, — заметил д'Арлей.
— Поэтому, сударь, я и отправился на Запад. Когда моим старым друзьям по торговле в Париже предлагают книгу, они говорят: «Какая жалость, если книгу придется продать тут за такую маленькую сумму». Они считают — и правильно, — что цены на Западе гораздо выше, и присылают книги мне. А уж я их продаю. Сударь, здесь цены в два раза выше, чем в Париже. И… — тут он заговорил шепотом, — я беру себе двадцать процентов вместо двух! Конечно, половина дохода отправляется в Париж моим товарищам.
Неожиданно книготорговец достал из-под прилавка письмо.
— Вы — сир д'Арлей?
— Да, а это — Жан де Виллаж.
— Я в этом не сомневаюсь. Господа, я вас давно жду. Меня зовут Пьер Дюпэн. Я уже боялся, что не смогу помочь тем людям, которые отдали мне это послание. — Он положил письмо перед д’Арлеем. — Я бы не советовал вам открывать письмо, пока вы не окажетесь в своей комнате — подальше от любопытных глаз.
Д’Арлей положил бумаги в карман куртки.
— Мы будем очень осторожны, — обещал он.
— Позвольте мне предложить, чтобы вы проходили мимо лавки хотя бы раз в день. Если у меня будет для вас известие, я вам улыбнусь и поздороваюсь с вами. Если новостей не будет, то я не стану обращать на вас внимание.
Д'Арлей и де Виллаж остановились в таверне, расположенной на темной боковой улочке, у них был свой номер. Там д'Арлей открыл письмо. Почерк, несомненно, принадлежал Жаку Керу.
«Мне здесь живется неплохо, но ничего не известно о том, что вообще происходит. Если вы получите эту записку, станет ясно, что мы сможем передавать друг другу весточки. Будьте очень осторожны, но напишите мне все новости, особенно все, что вам известно о Валери. Я ничего не знаю о девушке с тех пор, как нас арестовали в Бурже.
P.S. Открыть инструкцию номер шестнадцать».
Жан де Виллаж все инструкции отдал д’Арлею — тот зашил их в подкладку куртки. Инструкция номер шестнадцать содержала информацию о том, где можно достать золото. Друзья Кера должны были отправиться к отцу Этьену в кафедральный собор в Пуатье. «На него можно рассчитывать во всем», — гласила шестнадцатая инструкция.
Золото, полученное от священника, должно было выручить Кера из беды.
— До Пуатье десять лье, — сказал де Виллаж. — Если мы сейчас туда отправимся, то доберемся к ночи.
Старина Филипп принес поднос с едой, вполне подходящей для губернатора. Он был чрезвычайно доволен — тренированное ухо могло различить звяканье золотых у него в кармане.
— Сударь, — сказал он, ставя поднос на пол рядом с постелью, на которой лежал Кер, — у меня для вас хорошие новости.
Кер посмотрел на него:
— Это связано с мадемуазель Марэ?
— Да, сударь. Она теперь находится здесь.
Кер поднялся и крепко пожал руку надзирателю.
— Дружище, — воскликнул он, — мой старичок с седой бородкой! Как я рад это слышать! Ты получишь за это много денег. Когда ее сюда привезли?
Старина Филипп решил быть осторожным.
— Господин Кер, у меня нет точных сведений. Наверное, несколько дней назад.
— Как она себя чувствует? И какое у нее настроение? Как она содержится?
— Сударь, я ее не видел. Мне только сказали, что она почти ничего не ест — капельку пищи и глоток вина. Больше мне ничего не известно, сударь.
— Наверное, она больна? Может, ее так обижали, что она после этого не может есть?
— Девушка очень худая. Тощая и бледная.
— Она… — Кер никак не мог заставить себя задать самый важный и тяжелый для него вопрос, — ее пытали?
Старина Филипп отрицательно покачал головой:
— Сударь, мне сказали, что ее не трогали. Я считаю, что у нее нет аппетита, потому что она всего боится. Она постоянно задает всем один и тот же вопрос. Она не перестает его задавать.
— Какой вопрос?
— Кажется, она очень боится, что ее сожгут на костре. Ей кто-то сказал, что так казнят женщин, виновных в отравлении. Сударь, но она права. Их действительно так казнят. Эти мысли не дают ей спокойно жить. Она ни о чем больше не может говорить. Сударь, она очень боится смерти на костре.
Кер отвернулся. Он встал с постели и нетвердой походкой направился к окну, откуда был виден кусочек неба.
— Да, — мрачно сказал он, — меня это не удивляет. Бедное дитя! Неудивительно, что она постоянно думает об этом!
Когда Валери появилась в дверях, Кер решил, что она потеряла зрение. Она медленно продвигалась вперед и, казалось, не видела его.
Девушка была одета в тюремные одежды. Юбка волочилась по земле, рукава были очень грязными. В одежде было множество прорех. Клочья соломы висели на одежде, некоторые стебельки зацепились за волосы. Валери была очень худой, под глазами у нее залегли темные тени. Керу стало ясно, что девушка полностью потеряла надежду. «Как ужасно они обошлись с тобой, бедное дитя!» — подумал Кер.
Девушка стояла у двери, глядя в окно и прикрывая рукой глаза от непривычного света.
— Валери, — промолвил Кер.
Она быстро повернулась на звук его голоса. Удивление на ее лице быстро сменилось выражением радости. Валери подбежала к Керу, широко расставив руки.
— Они мне не сказали, что я увижу вас! — воскликнула девушка. — Я думала, что они меня переводят в другую камеру. Господин Кер, мне так хотелось вас увидеть и узнать, как у вас дела!
Ее глаза привыкли к свету, и Валери внимательно взглянула на Кера.
— Они хорошо к вам относились? — Она помолчала, а потом продолжила: — Сударь, а где Робин? Вы что-нибудь о нем слышали?
Кер медленно кивнул:
— Он здесь, в этом городе. Мне удается держать с ним связь.
— Сударь, вы не можете ему передать, что я его очень люблю и постоянно о нем думаю, даже если… меня обуревают самые страшные мысли.
— Конечно, я сразу же свяжусь с ним.
Кер положил руки девушке на плечи и с грустью оглядел ее.
— Вы не должны терять веры, — сказал он. — Все будет хорошо, и не сомневайтесь в этом, Валери.
Девушка опустила голову.
— Сударь, я потеряла всякую надежду. Сначала я была уверена, что вы найдете возможность помочь мне. Я ждала и каждый день думала, что вот сейчас откроется дверь и мне скажут, что я свободна. Этого не случилось, и мне пришлось примириться с правдой, что вы тоже сидите в тюрьме и ничего не можете для меня сделать. Я так давно потеряла надежду на счастливый исход. Не могу точно сказать, сколько это продолжалось, потому что я потеряла счет времени. Я очень долго находилась в темноте и могла отличить день от ночи, только когда они приносили мне поесть.
— Ты говоришь, что они держали тебя в камере без окна? Девушка медленно кивнула:
— Да, сударь. К этому сначала было трудно привыкнуть, но потом я смирилась. Можно привыкнуть к самым ужасным невзгодам, даже если вы слышите, как крысы шастают по полу, шлепаются на пол лягушки. — Девушка подняла глаза, и Кер увидел в них ужас. — Нет, сударь! Я не права. Не ко всему. Нельзя привыкнуть ждать чего-то, и ничего не слышать, и бояться прихода смерти в такой ужасной форме! — Она снова опустила глаза. — Сударь, я, наверное, жуткая трусиха!
Кер слушал девушку и думал: «Если возникнет необходимость, я могу поторговаться с ними — моя жизнь в обмен на жизнь Валери. Они настолько заинтересованы в том, чтобы сделать меня виновным перед всем миром, что охотно даруют ей жизнь в обмен на мои признания!»
Эта идея давно приходила ему на ум, но он пытался не задумываться об этом. Кер понимал, что таким образом ему придется расстаться не только с честью, но и с жизнью. Ему придется признаться, что он убил Агнес Сорель, и это будет записано в исторических хрониках.
Кер усадил девушку на стул, повернув лицом к свету.
— Вы когда-нибудь раньше думали о том, какое это чудо — солнце? Скоро вам удастся покинуть эту темную тюрьму и отправиться туда, куда вы пожелаете, где станете купаться в ласковых теплых лучах.
— Скоро? — В голосе девушки прозвучала робкая надежда. — Как бы мне хотелось вам поверить! Но… Нет, это невозможно, и я понимаю, что вы это говорите, чтобы подбодрить меня.
— Вы должны меня слушаться и верить каждому мной сказанному слову. Суд состоится здесь, и уже назначена дата, хотя мне не объявили, когда это будет. Наверное, все свершится скоро. У меня создалось впечатление, что они уже готовы нанести удар. В этом я абсолютно уверен. Я отправлюсь на суд один. Если они будут продолжать меня обвинять — а я не верю, что они вынесут обвинительный приговор, ведь доказательств у них нет, — вас отпустят, и вам даже не придется появляться в суде. Если меня осудят, вас станут судить как мою сообщницу.
Девушка задрожала, услышав последние слова Кера. Он вновь поспешил ее успокоить:
— Если все пойдет не так, имеются и другие способы вас спасти. Я уже начал готовиться к этому. Не задавайте мне вопросов, но не сомневайтесь, что в конце концов вам удастся освободиться. Клянусь верой в Бога и надеждой в небесное прощение, что это правда.
Пока девушка слушала Кера, выражение ее лица менялось. Когда Валери вошла в его камеру, она была в полном отчаянии, но сейчас несколько приободрилась.
— Вы действительно так думаете? — шепотом спросила она. — Неужели это правда?
— Да, дитя мое. — Кер сильно волновался. — Но чтобы получить свободу, которую я вам обещаю, придется помочь мне. Это будет сделать нелегко. Вы должны быть готовы… он сделал паузу, — к тому, что на вас станут сильнейшим образом давить. Они пойдут на все, чтобы получить от вас признание, которое можно будет использовать против меня.
— Как они могут надеяться получить от меня это признание? — У нее широко раскрылись глаза, девушка слегка порозовела. На ее лице читались самые разные эмоции: удивление, недоверие и возвращавшийся страх. — Я им ничего не скажу. Они думают, что я стану лгать, чтобы навредить вам?
— Вас уже допрашивали?
— Дважды. На следующий день после нашего ареста меня привели к господину Гуффье, и он меня долго допрашивал. Спустя месяц, когда меня перевели в другую тюрьму, меня привели к нему во второй раз. Он расспрашивал меня, наверное, час, снова и снова задавал прежние вопросы. Иногда он их формулировал по-иному.
— Вам угрожали, когда вы отказывались говорить, что км было нужно? Гуффье не грозил применить к вам другие методы?
Валери покачала головой:
— Он был разочарован. Я слышала, как он сказал: «Она очень хитрая и держится за свою историю, как пиявка». Во второй раз Гуффье выглядел очень злобным, но мне не угрожал.
Кер понизил голос:
— Они смогут добиться своего только в том случае, если получат от одного из нас признание. Мне кажется, они попытаются добиться признания прежде всего от вас, Валери. — Кер наклонился к девушке, не сводя с нее взгляда. — Ваши муки скоро начнутся. Они станут вас допрашивать часами, день за днем. Попытаются поймать вас в ловушку, заставить вас противоречить самой себе и, конечно, станут угрожать. Они могут настолько вымотать вас, что вам захочется во всем признаться — лишь бы поскорее закончился этот кошмар. Все, что угодно, только бы освободиться от них и немного отдохнуть. Дитя мое, в этом и заключается реальная опасность! Если вы сдадитесь, то действительно сможете отдохнуть от них, но всего несколько часов, за которыми последуют ваша и моя казни. Они вам станут давать обещания и даже согласятся освободить вас, если вы будете свидетельствовать против меня. Ничему не верьте. Их обещания ничего не стоят. Если вы один раз спасуете перед ними, они тут же воспользуются этим и вынесут вам и мне смертный приговор. Вы должны быть мужественной и стойкой, Валери. Наши жизни теперь только в ваших руках, помните об этом.
— Я это знаю, — шепнула Валери. — Я думала об этом много раз и понимаю, что меня ждет, если я проявлю слабость и спасую перед ними.
Надзиратель не стал запирать дверь камеры и стоял в коридоре. Они видели, что он не спускает с них глаз, и слышали, как звенят его ключи.
— Старина Филипп скоро отведет вас в вашу камеру, — шепнул Кер. — Мне хотелось так много вам сказать, но сейчас для этого нет времени. — Он упал на колено перед девушкой и взял ее руку. — Они хитры, как змеи, эти люди, которые будто бы олицетворяют справедливость. Они могут прийти к вам и сказать, что я во всем признался и что вы сможете спасти свою жизнь, если сделаете то же самое. Они даже могут заявить, что я во всем обвинил вас. К таким уловкам они прибегают чаще всего — стараются натравить друзей друг на друга. Валери! Если вы цените свою жизнь, не верьте ничему, что они станут рассказывать про меня. Я не собираюсь брать на себя вину за преступление, которого я не совершал. Клянусь Богом, если даже они начнут меня пытать, я буду говорить только правду.
— Пытки! — Валери разрыдалась. — Я не выношу боли. Я всегда была здоровой и никогда не болела, но я никогда не забуду боли от ссадин и ушибов. Я так страдала от укуса пчелы, мне тогда казалось, что я больше не выдержу и сейчас же умру! От боли в ухе я чуть не сошла с ума. — Девушка начала так рыдать, что не могла вымолвить ни слова. — Добрый Боже на небесах, что же мне делать? Я не могу лгать, но боюсь, я не смогу выдержать пытки! Что же мне делать?
— Успокойтесь, дитя мое. Вам не грозит опасность! Вы не должны давать волю собственному воображению.
Валери больше не могла себя сдерживать и начала перечислять свои страхи:
— Мне рассказывали, что перед тем, как сжечь на костре приговоренного, палач душит его. Господин Кер, это правда? Могу ли я надеяться на скорую смерть до того, как языки пламени начнут меня лизать, а потом поглотят меня, как Орлеанскую Деву? — Девушка прикрыла лицо руками. — Господин Кер, говорят, что палач надевает петлю на шею и крепко привязывает жертву к столбу, после этого человек быстро умирает. А что будет, если он забудет это сделать? Может, палач делает это, если получает много денег? Как можно с ним об этом договориться? Я постоянно думаю только об этом. Добрый Господь Бог, я ни о чем больше не могу думать! Сударь, я просто сойду с ума!
Старина Филипп заглянул в камеру.
— Вы говорите слишком долго. Я дал вам для разговоров чересчур много времени. Мадемуазель, вам пора отправляться со мной.
Валери прикрыла лицо. Глаза ее стали красными, веки опухли, но девушка постаралась взять себя в руки.
— Простите, что я не смогла сдержаться, — сказала Валери. — Я на самом деле гораздо сильнее. Я… я постараюсь набраться сил и выбросить эти страхи из головы.
— Я знаю, что вы очень сильная девушка, — ответил ей Кер.
Глава 2
1
Каменная лестница в башню Мелюзин, где содержались Кер и Валери, похоже, вела в бесконечность. На темных стенах изредка попадались факелы, дававшие слабый свет. Поднимавшемуся по бесконечным ступенькам казалось, что он попадал из одного темного омута в другой. На каждой лестничной площадке имелись две двери. Одна из них имела высокий арочный вход и глазок, в который можно было заглянуть снаружи. В другой было небольшое зарешеченное отверстие, через которое мог проходить скудный свет и немного свежего воздуха. Вот у такой двери и остановился Старина Филипп на следующее утро. Он поставил ведро с горячей водой на пол и старался открыть дверь. Когда она со скрипом отворилась, на Филиппа пахнуло несвежим холодным воздухом.
— Мадемуазель, — крикнул он, держа над головой фонарь и пытаясь что-то разглядеть в темноте, — мадемуазель! Вам следует одеться и отправиться со мной! И побыстрее!
Он не услышал ответа и вошел в комнату. Поднял фонарь повыше… Почему она не отвечает? Может, девушка умерла? Казалось, вчера, когда он относил ей ужин, девушка была обычной. Но Старина Филипп по опыту знал, что в тюрьме иногда случаются странные и непонятные вещи и что узники могут лишить себя жизни самым необычным способом. Наконец он увидел голову Валери, высовывавшуюся из-под матраса. Валери очень мерзла, поэтому она разрезала матрас и забралась внутрь. К облегчению надзирателя, голова пошевелилась, и Валери с трудом выбралась и села на полу.
— Посмотрите, я принес воду. Вам следует привести себя в порядок, а потом отправиться в зал заседаний. Вода была обещана кому-то другому, — сообщил Старина Филипп. — Бедняге придется потерпеть до следующего раза.
Он принес с собой полотенце и даже — чудо из чудес! — крохотный кусочек твердого мыла. Старина Филипп дал девушке десять минут на мытье, за это время он должен обойти все камеры, расположенные на том этаже. Валери хватило этого времени. Когда надзиратель вернулся, девушка была готова.
Зал заседаний находился в крыле, которое все называли апартаментами королевы. Он был невелик, его украшало множество готических окон и красивая мебель. В центре стоял массивный стол, за ним восседал Гийом Гуффье. Он был в красной шапке и в полосатой красно-белой мантии судьи. Справа и слева от него сидели два человека точно в таком же одеянии.
— Валери Марэ, — сказал Гуффье, — вы представали передо мной дважды и оказались очень плохим свидетелем. Вам это прекрасно известно. Вы были упрямой, хитрой, и все, что вы мне говорили, оказалось ложью. — Он внимательно взглянул на девушку. — Вы не говорили ничего, кроме лжи. Это была умышленная ложь, направленная на то, чтобы скрыть страшное преступление, которое совершили вы и ваш сообщник. Сегодня мы должны услышать от вас одну только правду.
Казалось, он очень спешил начать допрос, вероятно, надеялся, что сможет вырвать у девушки признание.
— Если вы станете упрямиться, вам придется весьма худо!
— Сударь, я хочу быть хорошим свидетелем, — жалобно заявила Валери. Она смотрела на этого человека с ужасом, словно беззащитный зверек, попавший в капкан. — Я вам скажу правду и всегда пыталась говорить вам правду, сударь, только правду, ничего, кроме правды.
— Вы постоянно мне лгали!
Гуффье взглянул на сидящего поодаль писца, который чинил перо.
— Господин Херо, вы должны записывать все, что она станет говорить. Если она попытается нас запутать, мы должны ее подловить на лжи.
Спустя два часа дверь в зал заседаний отворилась и пожаловал сам губернатор. Он улыбался и кланялся Гуффье и его помощникам. Губернатор взглянул на Валери и поднял вверх брови, как бы пытаясь ее приветствовать. Август де Ленвэр был пожилым человеком с лицом, напоминавшим комическую маску. Кончики бровей у него загибались вверх, как у восточных идолов, нос напоминал пятачок. Он выглядел весьма добродушным человеком, это впечатление усиливали его большой округлый живот и толстые кривые ноги.
— Господин Гуффье, как у вас идут дела? — спросил де Ленвэр.
Гуффье нахмурился.
— Плохо, — пробормотал он. — Мы с ней ничего не можем поделать. Она — настоящий подзаборный дьявол и не изменяет своей истории.
Губернатор осторожно потер руки и взглянул на Валери с милой улыбкой.
— Я расстроен, — бормотал он, — я надеялся, господин Гуффье, что вы выжмете из нее правду так же быстро, как ростовщик выжимает деньги из карманов своего должника.
— Я ничего не могу с ней сделать, — заявил Гуффье. — Губернатор, я отдаю ее в ваши руки. Делайте с ней все, что считаете нужным.
— Я думаю, — заявил губернатор, — что нам придется… применить к ней другие методы.
2
Валери провела бессонную ночь, и слова губернатора постоянно звучали у нее в ушах. «Другие методы», — сказал он. Валери прекрасно понимала, что он имел в виду.
Девушка молилась, стоя на коленях, на краю своего грубого матраса и глядела в темноту комнаты.
— Боже! Ты знаешь, что я невиновна! — снова и снова повторяла она. — Помоги мне, и пусть меня не подвергают пыткам. Помоги мне, Боже! Пусть у них проснется совесть до того, как они потащат меня на муки. Если так не получится, Боже, взгляни на меня и дай мне силы и смелости пережить все это. Сделай так, чтобы я сопротивлялась им до конца! И чтобы мой язык не произнес лжи!
Она продолжала молиться, когда Старина Филипп принес ей завтрак. Он увидел, что девушка молится, и был доволен.
— Вот и хорошо, — сказал он, а потом добавил: — Я принес тебе хороший завтрак — яйца, мясо и теплый, только что из печки, хлеб. Посмотри, тут есть крепкое вино.
— Значит, я сейчас отправлюсь вниз? — дрожащим голосом спросила его Валери. — Именно поэтому… Потому что меня сейчас ждут страшные муки, ты решил, что мне нужен хороший завтрак и крепкое вино?
Долгие годы работы сделали Старину Филиппа равнодушным к чужим страданиям, но сейчас он чувствовал жалость к несчастной девушке. Надзиратель хорошо разбирался в людях и абсолютно не верил в виновность Валери. Вообще никто в тюрьме не верил в то, что Жак Кер мог отравить Агнес Сорель.
— Мадемуазель, мне известно только одно — вы должны отправиться со мной вниз. Там будет господин губернатор, а не господин Гуффье. Наверное, вам предстоит еще один допрос.
— Там еще будет Жиль! — воскликнула Валери. — Там будет палач Жиль! У него уже готовы огонь и щипцы для пыток!
— Жиль действительно там будет, — подтвердил Старина Филипп. — Мадемуазель, вам нечего опасаться. Там будут и другие заключенные.
Валери не стала ничего есть, лишь отпила глоток вина.
— Нет, господин Филипп, — сказала девушка дрожащим голосом, — это не будет еще одним допросом. Время допросов закончилось. Этот жестокий толстяк сказал, что им придется прибегнуть к «другим методам». Он имел в виду пытки! Конечно, это, господин Филипп!
Валери начала кричать, лицо у нее исказилось. Старина Филипп понял, что у Валери может начаться истерика.
— Что он еще мог подразумевать? Что? — продолжала спрашивать девушка.
— Если вы не станете есть эту хорошую пищу, нам пора отправляться.
— Я ничего не могу проглотить, иначе я просто подавлюсь. Но я вам все равно благодарна за то, что вы принесли мне это.
Ключи в руках надзирателя зазвенели — верный знак того, что старик был в нетерпении.
— Нам следует поторопиться, — сказал он.
— Подождите минуту. Мне… кажется, что я сейчас отправлюсь на свидание со смертью. Господин Филипп, если этот день окажется моим последним днем на земле, я должна выглядеть достойно.
Валери намочила руки, как следует промыла глаза, чтобы никто не мог заметить, что она плакала. Валери поправила одежду и пригладила волосы, отряхнула приставшую солому.
— Я теперь лучше выгляжу? — спросила она Филиппа. — Я не должна показывать свой страх и хочу выглядеть смелой и… быть готовой ко всему, что они могут со мной сделать.
Надзиратель повел ее вниз по винтовой лестнице. Валери следовала за ним, а ноги не слушались, они словно чувствовали, что туда идти не стоит. Спокойствие, которое она продемонстрировала, покидая камеру, покинуло ее. В голове кишело множество вопросов, девушке приходилось кусать губы, чтобы не закричать от ужаса. Может, ее подвесят на дыбу и переломают все кости и она больше никогда не сможет ходить? Возможно, ее подвесят над пылающим огнем? А вдруг они ей отрежут кончик языка, чтобы с помощью оставшейся части она наклеветала на себя и Жака Кера? Девушке было известно, что подобные вещи происходили сплошь и рядом, и она не смела надеяться на то, что с ней поступят более снисходительно.
Они вошли в помещение — темное и длинное, с высоким потолком и без окон. У потолка горели факелы, свет, исходивший от них, немного рассеивал мрак. Валери боялась оглянуться. Она почувствовала тяжелый запах гари.
Тишину нарушил голос Августа де Ленвэра:
— Валери Марэ, идите со мной.
Девушка последовала за толстяком, не поднимая глаз. Она видела перед собой его ноги в разноцветных — красных с желтым — лосинах, которые явно не подходили для подобного случая. На ногах у него были очень модные башмаки на каблуках, с кисточками и загнутыми на целый фут носами.
Валери увидела, что в комнате находятся и другие люди, на всех были красные накидки. Они сидели за столом и беспечно переговаривались друг с другом. Она сразу обратила внимание на огромного волосатого мужчину, голого по пояс. Он находился в дальнем углу, и Валери не смогла различить черты его лица. Девушка сразу же отвела от него взгляд. Она поняла, что это и есть Жиль. Жиль — главный палач, чьи жестокие и умелые руки станут мучить ее с помощью разных инструментов и приспособлений. Ей будут ломать кости, рвать на куски и жечь ее тело.
— Садитесь здесь, Валери Марэ, — приказал губернатор, указывая на деревянную скамью у стены.
Скамья была очень высокой, и когда девушка уселась, могла коснуться пола только кончиками больших пальцев. Она казалась настолько крохотной, что один из сидевших за столом мужчин сказал:
— Она кажется совсем ребенком. Более того, у нее абсолютно невинное выражение лица.
— Я всегда считал ее невиновной, — сказал находившийся справа от него мужчина. Он покачал головой и развел руками.
— Виновна она или нет, господа, нас это не касается. Мы должны делать то, что нам приказано.
Губернатор уселся рядом с Валери с таким благостным выражением лица, что его можно было принять за защитника девушки. Он вытащил из кармана надушенный платок и деликатно коснулся носа. Если бы у Валери было подходящее настроение, она бы увидела, что он очень заботится о своем внешнем виде, что его седые волосы были аккуратно подстрижены и завиты и достигали воротника камзола — это была самая модная длина в то время.
— Вы останетесь здесь до тех пор, пока мы не закончим еще один допрос, — начал губернатор. — Обвиняемый виновен в очень серьезном преступлении. Он поджег дом, где сгорели два человека, и нам известно, что у него были помощники. Мы стараемся узнать их имена. — Август де Ленвэр недовольно покачал головой. — Он очень упрямый малый, и нам с ним придется помучиться. Уже три дня его держат в металлической раме с кляпом. Мадемуазель, я должен рассказать вам об этом поподробнее. Обычно такую металлическую маску используют, чтобы привести в норму сварливых сплетниц. Но в данной маске металлический кляп для рта, который мешает разговаривать, имеет еще и острые шипы. Они при каждом движении головы врезаются в язык и небо. Мы уверены, что он сейчас заговорит. Вот и он! — Губернатор показал на темную фигуру около стола с заседателями. — Он до сих пор не проронил ни слова.
Валери против воли взглянула туда, она увидела обнаженного человека в набедренной повязке, голова его была заключена в железную маску. Бедняга был привязан к низкому стулу. Губернатор отдал команду — появился помощник Жиля. Он снял маску с головы заключенного. Валери содрогнулась: лицо мученика отекло и было покрыто запекшейся кровью. Губы его страшно распухли, глаза были закрыты, человек с трудом дышал.
— Ты готов говорить, Жан Миллетест? — спросил губернатор.
Несчастный увидел фигуру Жиля, стоявшего неподалеку. Он жалобно вскрикнул и вскочил на ноги. Привязанный стул мешал ему двигаться, и он чуть пошевелился, пытаясь продвинуться к двери. Подошли два охранника и перехватили беднягу.
— Начинайте, — приказал Август де Ленвэр. Заключенного отвязали от стула, силой заставили откинуться назад, на каменную скамью, и крепко связали ему руки и ноги.
— Придется испробовать на этом мошеннике новый способ допроса, который мы недавно узнали от голландцев. Нам объяснили, что этот способ всегда приносит необходимые результаты, — сказал губернатор, обращаясь к Валери. Он с удовольствием облизал губы, словно предвкушал что-то очень приятное.
— Жиль, черная обезьяна, чего ты медлишь? — крикнул один из господ, сидевших за столом.
Ему ответил тоненький пронзительный голос:
— Господа, ловушка готова. Я ее уже несу.
Валери подняла голову и увидела, как огромная фигура палача двинулась в их направлении. С каждым шагом он становился еще больше и страшнее. Ей не хотелось смотреть в ту сторону, но сзади палача в полутьме она различала страшные инструменты, которые могли причинять нестерпимую боль. Валери не знала, как именно они называются, но от этого боялась их еще больше. Она видела поднятую раму дыбы, непонятную емкость для воды, страшный ящик наподобие гроба, заполненный острыми камнями и железяками. Жертву оставляли там на несколько дней, а иногда и недель. Огонь отбрасывал мерцающие тени на эти страшные орудия пыток.
Валери увидела, как Жиль несет круглый металлический контейнер диаметром в один фут. Он подошел к скамейке — там на спине лежал заключенный, — перевернул контейнер и положил тому на голый живот. Он плотно прижал его к телу несчастного. Теперь было видно, что на дне контейнера имеется углубление размером с небольшую сковородку.
Жиль принялся разводить там огонь, он подбросил в «сковородку» раскаленные угли и начал действовать мехами. Угли начали потрескивать. Человек стал извиваться, когда на него пахнуло жаром. Он пытался порвать путы, его дыхание было громким и хриплым.
Валери забыла о собственной беде и сострадала мученику. Она не сводила с него глаз и крепко сжимала на коленях руки.
— Железо обжигает ему тело, — выдохнула девушка. — Сударь, пощадите его!
Губернатор напряженно следил за пыткой. Он привстал и постоянно облизывал губы, сжимал и разжимал кулаки и всплескивал руками. Он взглянул на девушку и заметил:
— Это всего лишь начало.
Несчастный громко вскрикнул. Он извивался всем телом, пытаясь разорвать путы, прикрепляющие к скамейке. Крики не прекращались.
— Именно так нам и рассказывали голландцы, — заметил губернатор, радостно кивая головой. — В ловушке находятся три здоровые сильные крысы с острыми зубами и когтями.
Жар сводит их с ума. Послушайте, как они визжат! Они расцарапали ему брюхо и пытаются скрыться от жара в его кишках.
Валери пронзительно вскрикнула и закрыла лицо руками. Август де Ленвэр быстро нагнулся к ней и попытался развести руки девушки.
— Тебя сюда привели, чтобы ты смотрела! — кричал он. — Ты должна понять, что это такое! Давай опусти руки!
Но у Валери иссякли силы, и ей стало плохо. Губернатор продолжал отрывать руки от ее лица, девушка обмякла и упала.
Человек перестал кричать. Жиль снял с него ловушку, крысы спрыгнули на пол, покинув кровавый разорванный живот заключенного. Они разбежались в разные стороны, оставив на каменном полу кровавые следы. Заключенный сдался. Он что-то бормотал пронзительным, невнятным голосом. Секретарь спешно все записывал.
Губернатор смотрел, как двое охранников уносили из комнаты Валери. Казалось, он был очень доволен.
«Я дам ей на раздумье два дня, — подумал Август де Ленвэр. — И тогда она нам скажет все, что мы желаем слышать… или Жиль приладит „ловушку“ на ее беленький славный животик!»
3
Продавец книг поднял голову и улыбнулся. Д'Арлей и его спутник замедлили шаг, остановились и зашли в лавку. Там, кроме них, никого не было.
— Вам известно, — спросил продавец, — насколько сильно в этом городе люди настроены против короля и его служащих, устроивших это фальшивое судилище над Жаком Кером и девушкой? Никто не верит, что они виновны. Наоборот, люди считают казначея героем. Он помог королю освободить нашу страну от захватчиков и закончил работу, начатую Орлеанской Девой. Я уверен, что так думают многие люди во всей Франции.
— Я также верю в это. Никто не может в этом сомневаться, кроме самого короля, который после расправы над Жаком Кером освободится от всех долгов Керу. Кроме того, многие почтенные господа мечтают избавиться от казначея, а заодно и от долгов ему, — сказал д'Арлей.
— Кажется, в этой стране, — заметил продавец тихим голосом, — единственной наградой людям, которые вышли из народа и искренне желают спасти родину, является смерть. Сначала была Орлеанская Дева, а теперь наш щедрый, умный и дальновидный Жак Кер! — Продавец помолчал, а потом, как бы извиняясь, добавил: — Вам должно быть понятно, что я покинул Париж не только из-за желания получать большие доходы. Парижские власти считают меня бунтарем.
— Вам следует быть очень осторожным.
— Жизнь станет нестерпимой, если все время следить за тем, что говоришь. — Продавец книг энергично покачал головой. — Мне казалось, дело нашего казначея может привести к большим изменениям в мире. То, что с ним может случиться, означает всему конец… В городе верят, что вы пытаетесь ему помочь. Если вы обратитесь к некоторым людям за помощью, они окажут вам ее с превеликим удовольствием.
Хозяин лавки убрал руку с прилавка — под ней была записка, адресованная д'Арлею.
— Мне сказали, что это очень срочно.
Когда д'Арлей и де Виллаж распечатали записку у себя в комнате, оказалось, что дело более важное и срочное, чем думал об этом Пьер Дюпэн.
«Через два дня В. начнут пытать самым ужасным и нечеловеческим способом. Она стойкая девушка, но ей не хватает физических сил, чтобы все это выдержать. Я вас умоляю, попытайтесь ее спасти. Отправляйтесь к королю и молите его, чтобы он запретил пытки. Никто больше не обладает властью или желанием остановить этих животных, у которых в руках ее судьба».
Д’Арлей взглянул на своего товарища.
— Как хорошо, что двор сейчас находится в Туре. Каково расстояние до него?
— Почти восемьдесят миль, Робин.
— Нам следует повидать короля уже завтра. У нас есть две ночи и один день, чтобы съездить туда, а потом возвратиться обратно. Значит, мне придется отправиться в Тур одному. Жан, не тряси головой. Во время такой скачки ты загонишь полдюжины лошадей, и мне придется добираться пешком.
4
Д’Арлей находился в холле перед королевской трапезной и, пока обедавшие поглощали одно блюдо за другим, нетерпеливо расхаживал взад и вперед. Через час ему сообщили, что король отправился в свои апартаменты, он желает читать и писать письма, и никто не смеет его беспокоить. Д’Арлей начал подозревать, что слухи о его приезде достигли ушей Карла и он не желает видеть непрошеного гостя. Он возмущался, но ничего не мог поделать. Робин отыскал товарища, родом из Анжу, с которым у него были отличные отношения. Тот рассказал, что послеполуденной охоты не будет — король после отдыха намерен беседовать с испанскими посланниками. Потом он, вероятно, отправится на прогулку в парк, чтобы нагулять аппетит для ужина. В это время стоит попытаться перехватить его. Другого случая не представится.
— А пока что мне делать?
— Ничего, мой дорогой Робин. Вам следует надеяться на встречу в саду. Позвольте вам кое-что прошептать на ушко. Никто из придворных не должен знать, зачем вы сюда приехали. Если им что-то станет известно, они изо всех сил постараются помешать вашей встрече.
Позже, в соответствии с советом друга, д'Арлей зашел в сад через боковой вход. Там никого не было. Д’Арлей, помня о предупреждении, решил спрятаться за высоким кустарником, чтобы его никто не мог видеть. Ждать пришлось долго. Спускались сумерки, и Робин решил, что у него ничего не выйдет. Он горько подумал: «У придворных не осталось ни чести, ни чувства справедливости. Даже мой старый друг Рауль что-то задумал и пытается помешать мне встретиться с королем».
Через секунду он понял, что напрасно обвиняет старого друга. В саду появился король. Он был закутан в длинный плащ, его любимая бобровая шапка была так низко надвинута на лоб, что его величество можно было узнать с трудом. Он пошел по тропинке, проходившей рядом с кустами, где прятался Робин. Д'Арлей вышел на тропинку и стал ждать Карла.
— Сир, — сказал он, низко поклонившись, — я, Робин д 'Арлей, молю у вас разрешения на аудиенцию. Это вопрос жизни и смерти, иначе я не осмелился бы обращаться к вам подобным образом.
Король остановился, не доходя до д'Арлея. Он подозрительно смотрел на Робина, как это делают люди, которые постоянно боятся нападения. Когда он узнал Робина, недовольно хмыкнул:
— Итак, это — господин д'Арлей! — Король холодно взглянул на молодого человека. — Я так давно не видел господина д’Арлея. Мне кажется, что каждый раз, когда упоминается господин д’Арлей, надо ждать неприятностей. Он не появляется при дворе и не желает жениться, хотя ему предлагаются выгодные партии и их одобряет король. Он обладает мнением, которое не соответствует его положению и обязанностям рыцарства. — Король остановился и, казалось, собирался повернуть назад. — Господин д’Арлей, вы не являетесь хорошим подданным!
— Сир, я выступил против Жака де Лалэна, когда он начал чернить доброе имя рыцарей Франции. Во время кампании в Нормандии я сражался на передовой и каждый день рисковал жизнью. У меня никогда не было бунтарских мыслей и намерений, я никогда не говорил лишнего. Я никогда не просил ни о чем моего короля. Сир, я не согласен. Я — хороший подданный.
Глаза короля бегали, он отводил взгляд от д’Арлея. Вдруг Карл взглянул ему прямо в глаза. Д'Арлей увидел столько злости, что понял: король не поможет ему.
— Был такой случай… — начал король, но сразу прервал себя: — Хватит. Сегодня день аудиенций. Я не могу вам отказать, пусть вы являетесь самым плохим моим подданным. Что вы хотели мне сказать?
— Завтра утром, если только не будет отменен ваш приказ, Валери Марэ начнут пытать. Сир, она погибнет от пыток, или же невыносимая боль заставит ее признаться в преступлении, которое она не совершала.
Наступила долгая пауза. Робину было ясно, что король не желал обсуждать с ним этот вопрос. Он колебался и был очень напряжен.
— Я уверен, что так поступают всегда, — наконец заявил он.
— Сир, справедливость требует, чтобы на этот раз так не поступали.
Карл мрачно посмотрел на просителя.
— Мне ясно, господин д’Арлей, что вы не верите в то, что обычно считается правильным и справедливым, что вы не одобряете пытки в качестве средства добиться правды.
— Да, сир. Я раньше не думал об этом. Но сейчас, когда это как бы коснулось меня и мне известно, в чем дело, сир, я понял, что это неправильно и очень жестоко. — Он готовился к речи весь день, и теперь слова легко слетали с его языка. — Пытки сохранились с давних времен. Это — жесточайшее орудие принуждения, и его нельзя применять в наши просвещенные дни. При такой системе прожженные преступники могут оказаться на свободе, а невинные люди, которые не выдержат пыток, — осужденными.
— Именно такие разговоры вели крестьян к восстанию во времена Жакерии, — заявил король. Он продолжал неприязненно смотреть на Робина. — Интересно, ваша уверенность в невиновности девушки распространяется и на Жака Кера?
— Да, сир. Жак Кер — известный патриот и верный слуга короны. Невозможно, чтобы он отравил госпожу Агнес.
— Вам об этом плохо известно, сир д’Арлей. Все, кто изучал доказательства, верят этому. Я тоже верю в его вину! — Король взглянул на д’Арлея и покачал головой. — Дело в том, что против заключенных имеются серьезные доказательства. Справедливый король не вмешивается в работу судов. Я также не собираюсь этого делать и не стану защищать моего виновного слугу Жака Кера или его помощницу из простонародья.
Голос у короля был решительный, и д’Арлею стало ясно, что он давно принял решение. Робин это прекрасно понимал и предложил вниманию короля свой последний и, как он надеялся, самый убедительный аргумент.
— Можно легко поверить в невиновность Валери Марэ, — начал он, — если вам известно, что она является племянницей, правда незаконной, леди Агнес.
Король был поражен.
— Племянница леди Агнес! — воскликнул он. — Послушайте, господин д’Арлей, вы переходите все границы! Сначала меня пытались убедить в том, что она — кузина графини де Бюрей. Потом мне стало известно, что она — дочь простого бродячего актера. Теперь вы мне совершенно необоснованно заявляете, что она племянница леди Агнес — в надежде, что я проникнусь к ней сочувствием.
— Доказательства легко получить. Сир, разве нужны доказательства тому, кто хотя бы раз видел девушку? Чем, кроме тесных кровных уз, можно объяснить поразительное сходство Валери Марэ с госпожой Агнес?
Король начал колебаться. Он нахмурился и потер подбородок, искоса наблюдая за Робином.
— Если даже это правда, я в это не верю! Какое отношение это может иметь к обвинению?
— Мне — подданному короля — трудно отвечать на вопрос вашего величества.
— Если у вас нет ответа, тогда мы можем считать аудиенцию законченной.
— У меня есть ответ, — заявил д'Арлей без колебаний, хотя понимал, что его слова могут быть расценены как предательство. — После моего ответа вы снова скажете, что я плохой подданный и заслуживаю наказания. Сир, на весах лежат жизни невиновных людей, и я не моту позволить, чтобы страх или скромность помешали мне высказать свое мнение! — Он помолчал, а затем быстро выпалил: — Ваше величество, вам известно, какие чувства испытывают люди в связи с сожжением Орлеанской Девы. Ни для кого не секрет, что люди спрашивают себя и друг друга, почему не было сделано никаких усилий, дабы спасти ее. Сир, я никогда не сомневался в том, что для этого существовали определенные причины. Наверное, если бы Деву попытались спасти, это могло бы привести к усилению конфликта. Сир, я уверен, вы иногда размышляете о том, что напишут по этому поводу в исторических хрониках. Сир! Нет никаких сомнений и в том, что в этих хрониках будет отражена роль, которую сыграл Жак Кер в освобождении Франции. — Он прямо взглянул в глаза королю и продолжил: — Неужели вы позволите истории связать эти два события? Там обязательно будет написано, что вы позволили осудить вашего верного слугу на основании показаний, вырванных под пытками у молодой невинной племянницы леди Агнес Сорель!
Король был настолько поражен, что сразу не нашел нужных слов. Он изумленно смотрел на д’Арлея, как бы не веря, что его подданный посмел говорить так откровенно. Он отошел в сторону и стоял там некоторое время, уставившись на темные облака, застилавшие небо.
— Господин д'Арлей, — наконец сказал король, — вы со мной разговаривали в таком тоне, как никто никогда не смел со мной говорить. Вам должно быть ясно, что мне это очень неприятно. Я никогда ничего не забуду и не прощу вам этих слов! Тем не менее, господин д'Арлей, я вынужден признать, что уважаю вашу храбрость и верю, что только великая убежденность в собственной правоте вынудила вас произнести эти слова. Вы сделали хитрый ход! — внезапно воскликнул король, — Ни один король не забывает думать о том, что смерть не позволит ему контролировать составление хроник. Меня это все очень волнует, и мне придется признаться, что вы, возможно, правы. Я вас не стану наказывать, господин д'Арлей, но приказываю, чтобы вы никогда никому не рассказывали о том, что вы мне высказали, и о том, что я вас выслушал. Мы об этом больше никогда не станем вспоминать. Д'Арлей поклонился.
— Сир, я вам это торжественно обещаю.
— Цель Жака Кера мне ясна, — продолжал король. — Он намеревался заменить леди Агнес этой девушкой и с ее помощью хотел заполучить влияние на короля и соответственно многое другое. И сейчас, — с неожиданной яростью продолжал король, — чтобы установить вину, придется все рассказать в суде! Все, что я старался скрыть, теперь станет известно всему миру! — Карл дышал с трудом, и прошло некоторое время, прежде чем он был в состоянии продолжить речь. — Закон должен быть соблюден. Если Жак Кер и эта девица задумали устранить леди Агнес, чтобы молодая заняла ее место, они должны быть наказаны. Но им будет обеспечен справедливый суд. Не следует разглашать одну вещь. В память о прелестной и святой леди эта неблагодарная девица не должна упоминать в суде о своей якобы родственной связи с Агнес Сорель. Я вам могу гарантировать только одно: девушку не будут пытать. Я сейчас же напишу приказ, запрещающий это.
Он заворчал, увидев, что лицо д'Арлея выразило облегчение:
— Доказательством моей справедливости является снисхождение, которое я проявляю к человеку, сующемуся не в свои дела и меня оскорбляющему. Господин д’Арлей, вы плохой подданный. Для вас будет безопаснее, господин д’Арлей, если вы больше никогда не появитесь при дворе!
5
Гийом Гуффье и Август де Ленвэр сидели в зале заседаний и грустно смотрели друг на друга. На столе лежали два документа с королевской печатью.
— Королевский гонец прибыл, когда мы уже собрались пытать девицу, — пожаловался Гуффье. — Господин губернатор, если бы этот господин д'Арлей не привез копию приказа короля, у нас уже было бы признание, в котором мы так сильно нуждаемся!
— Вы правы. Господин д'Арлей виноват в том, что наши планы провалились.
Гийом Гуффье мрачно уставился на оба документа. Казалось, ему было неприятно касаться бумаг. Он еще раз пробежался взглядом по приказу отменить пытки.
— Мы никогда не должны забывать, — тихо заметил Гуффье, — о том, что сделал господин д'Арлей. Никогда, Август, дружище!
В комнате воцарилась тишина. Губернатора так спешно вызвали для ознакомления с приказом короля, что он не успел позавтракать. Он взглянул на поднос с завтраком, потом на документы и, когда начал есть, почувствовал полнейшее отсутствие аппетита. Такого с господином толстяком никогда не случалось. Он немного поковырялся в еде, не сводя взгляда с мрачного дружка Гийома Гуффье.
— Дорогой Гийом, вам не стоит быть таким унылым, — наконец произнес губернатор. — Если я не ошибаюсь и правильно понял приказ короля, нам не позволено только одно — подвергать девушку пыткам.
— Разве этот запрет не помешает выполнению наших планов?
— Не обязательно. — Губернатор начал медленно жевать копченого угря, который был его любимым угощением на завтрак. — Приказ говорит, что мы не должны применять пытки, и я его трактую следующим образом: не использовать орудия пыток в специальной пыточной камере.
Гуффье нетерпеливо перебил дружка:
— Август, вы что, пытаетесь учить меня, как следует интерпретировать официальный язык?
Губернатор хитро усмехался.
— Нет, Гийом. Я пытаюсь вам объяснить путь, который может привести нас к данной цели и не нарушить королевского приказа. Мы можем использовать другие формы принуждения, и они могут оказаться не менее эффективными.
— Мудрый Август, постарайтесь объяснить мне все более понятно.
— Все дело в камере, — сказал губернатор, с проснувшимся аппетитом набрасываясь на еду. — Камера может быть настолько неудобной и ужасной, что она станет действовать на нервы и здоровье девицы — тогда и добьемся своего, не применяя пыток! Конечно, этот метод более медленный, но… мой милый Гийом, зато он весьма верный!
Гуффье начал обдумывать предложение.
— У вас есть клетка? — наконец спросил он.
— Конечно. Я только что собирался вам это предложить.
Валери отвели в камеру на нижнем этаже башни Мелю-зин. Камера была большой, светлой, с хорошим свежим воздухом. Более того, там была, можно сказать, элегантная обстановка: кровать под балдахином, подушки с белыми льняными наволочками. На кровать можно было взобраться по лесенке с вышитыми панелями. В камере также находилось мягкое кресло с подставками для ног и с красивыми резными подлокотниками, а также комод. На стене висело распятие, на окне стояли горшки с цветами. Камера явно предназначалась для высокопоставленных арестантов.
Девушка вошла туда, дрожа от страха, она и не подозревала, что сам король запретил пытать ее. Увидев роскошную обстановку, Валери немного успокоилась. Она огляделась и сказала:
— Какая прекрасная комната! Главный надзиратель покачал головой:
— Погодите, мадемуазель, я покажу вам, что находится за занавесками.
Валери только теперь обратила внимание на тяжелый, коричневого цвета гобелен, висевший на стене. Девушка побледнела и прошептала:
— Что это такое, уважаемый надзиратель?
Он откинул занавеску — и Валери прижала руку к губам, чтобы подавить крик ужаса. За гобеленом стояла клетка с широкими железными прутьями, на дверце висел огромный замок. Над клеткой висели две таблички с надписями: «Признавайся во всем — или будешь страдать» и «Бог отвернулся от тебя». Пропорции клетки были тщательно продуманы: заключенный не мог там ни встать в полный рост, ни лечь. Ему оставалось лишь сидеть, прижав колени к подбородку, или лежать в позе эмбриона.
Надзиратель открыл дверь клетки и сказал:
— Мадемуазель, войдите внутрь.
Валери оглянулась, чтобы еще раз увидеть красивую комнату, посмотрела на ужасную клетку и сказала:
— Мне следовало сообразить: у них отсутствует доброта и чувство справедливости.
Гийом Гуффье и Август де Ленвэр вскоре появились в комнате и увидели, что девушка сидит в клетке за решеткой, положив голову на колени, на ее лице было выражение ужаса и удивления.
Август де Ленвэр промокнул под носом надушенным платочком, подошел к клетке и взглянул на Валери.
— Мадемуазель, было решено проверить, насколько вы упрямы, не применяя средств, находящихся в камере пыток, в которой вы уже побывали.
— Да, сударь, — сказала Валери, начиная дрожать.
— Но мы постараемся выбить из вас правду. Вы останетесь здесь и не будете выходить отсюда, если даже вам станет плохо или вы сильно заболеете. Так будет до тех пор, пока вы не пожелаете говорить. Вам все понятно?
— Да, сударь.
— Я бы посоветовал вам побыстрее удовлетворить наши требования. Если вы проведете в клетке много времени, это отрицательно скажется на вашем здоровье.
Гийом Гуффье был очень доволен. Он и не желал скрывать этого.
— Я думаю, мой дорогой Август, — заявил садист, — нам не стоит задергивать занавеску. Пока мадемуазель находится в этой неудобной клетке, она сможет любоваться мягкой постелью, удобным креслом, видеть в тазике прохладную воду и полотенце, которыми можно вытереться после освежающего мытья. Ведь все это будет ей предоставлено, как только она проявит сознательность.
Глава 3
1
Жак Кер заканчивал завтрак, когда заскрипела дверь и в камере появился губернатор.
Август де Ленвэр был очень нарядно одет. Поверх синего камзола был накинут белый плащ, в шляпе торчало белое перо. Он зацепился пальцами за пояс и огляделся вокруг. Де Ленвэр увидел яркий свет, льющийся из окна, обратил внимание на чистоту и порядок в камере.
— Вы живете в приличных условиях, — сказал он неприязненным тоном, явно давая понять, что это ему не нравится. — Но так будет уже не долго. Я пришел сказать, Жак Кер, что суд над вами начнется сегодня же, через полчаса. Наверное, вам захочется привести себя в порядок, прежде чем вы появитесь внизу.
Кер недоуменно смотрел на губернатора.
— Суд начнется сегодня! — воскликнул Кер. — Но, господин губернатор, этого не может быть!
— Я вам сказал правду, и вы это скоро поймете!
— Вам и судьям известно, что меня об этом не предупреждали.
— Я предупреждаю вас сейчас! Кер зло рассмеялся:
— Вы хотите надо мной подшутить. Что я могу сделать за полчаса? Мне ничего не сказали о доказательствах, на которых основано это ужасное и лживое обвинение. Как я в таком случае смогу защищаться? Судьям известно, что у меня не было возможности собрать свидетелей защиты?
— Вы задали два вопроса, и я отвечу на них в порядке очередности, — заявил губернатор. Он поднял вверх один палец. — Первое. Суд решил, что вам не следует знать об обвинении. Если вам все станет известно, вы предстанете перед судом с хитрыми рассуждениями и попытаетесь защищаться. — Де Ленвэр загнул второй палец. — Второе. Свидетелей защиты не позволено вызывать. Так что вам должно быть ясно, что если суд открывается сегодня, вам от этого не будет ни холодно, ни жарко. А тянуть время — это ведь все равно не принесло бы вам никакой пользы.
Кер был ошеломлен речью наглого толстяка.
— Господин губернатор, но это все не соответствует установленным правилам! Неужели я правильно вас понял: мне что, не позволяется вызывать свидетелей?! Как я могу доказать свою невиновность, если будут заслушаны фальшивые показания этой женщины и тех, кто ее поддерживает?
Август де Ленвэр улыбнулся:
— Жак Кер, вам давно следует понять: вам нечего ждать. Вам все равно не удастся доказать свою невиновность.
Обвинение против вас сильное, и его никак не поколебать. Он еще раз оглядел камеру. — Вам что-нибудь нужно до того, как вы отправитесь вниз? Вам приносили утром горячую воду? Я отдал приказание, чтобы вам ее принесли. У вас есть чем побриться? Мне нравится, когда мои арестованные приходят на суд в приличном виде.
Кер пристально посмотрел на де Ленвэра.
— Мне действительно очень повезло. Мне не позволено защищаться. Я буду присутствовать на заседании суда молча, как будто мне в рот затолкали кляп. Но зато мне предложили прибор для бритья и горячую воду. О чем я еще могу мечтать? — Кер засмеялся. — Вы так любезны! Я постараюсь отплатить тем же и не создавать вам и вашим сообщникам никаких сложностей.
2
Заседание суда началось в главном зале, в центре стояли стол и пять кресел. На судьях были роскошные мантии с отделкой из горностая, их черные капюшоны были украшены геральдическими лилиями. С четырех сторон стол заседателей окружали высокие стулья, на которых восседали уважаемые гости. Кер позже узнал, что эти «уважаемые» буквально передрались, чтобы получить там места. В зале присутствовали не только мужчины, но и женщины. Все были очень возбуждены.
Следующий ряд занимали служащие суда и адвокаты. Рядом стоял стул с низкой спинкой. Он был предназначен для заключенного — туда были устремлены взгляды всех собравшихся.
Когда Жака Кера ввели в зал, все места уже были заняты. Ему удалось взять себя в руки, казалось, в его глазах застыла холодная улыбка. Кер остановился и обвел глазами зал. Он смотрел на разряженных дам и господ.
— Мне оказана удивительная честь, — заметил Кер. — Многие месяцы я содержался в изоляции, но судить меня будут при полном свете дня и даже с помпой. Здесь собралась удивительная компания. Я вижу всех моих открытых врагов. Они ждут для себя выгод после моего падения. Здесь собрались мои должники. Но, уважаемые судьи, и дамы, и господа, мне придется заметить, что здесь почему-то нет моих друзей.
В зале наступила тишина. Вдруг кто-то громко захохотал. Вскоре смешки пробежали по рядам, и даже адвокаты, самые выдержанные люди, начали хихикать.
— Вам это может показаться странным, но у меня есть друзья, — продолжал Кер. — Я и не ждал, что они окажутся здесь. Я думаю, господа, что они сейчас наверняка находятся на улицах, ведущих к этой тюрьме. Я уверен, что они стоят на площади у храма и их больше интересует исход суда, чем тех, кто находится здесь. Я уверен, что во всей Франции глаза миллионов моих друзей смотрят в этом направлении. Все они сердечно молятся за простого человека, который стал королевским казначеем и сыграл необычную роль в освобождении страны от ненавистных захватчиков.
Гийом Гуффье, сидевший в центре стола для судей, резко заявил:
— Обвиняемый, займите свое место, чтобы мы могли начать суд.
Кер внимательно взглянул на судей. Он переводил взгляд с одного на другого — и его глаза перестали улыбаться. Взгляд сделался твердым, внимательным. Он был готов к борьбе.
— Когда я был королевским министром, я очень трезво оценивал обстановку и совсем не обольщался на свой счет — я прекрасно знал, что у меня много завистников, а значит, врагов. Но особенно ненавидели меня трое. Я просто не давал им покоя. Хотите знать, кто это? Да, пожалуйста, я не намерен скрывать эти имена: Гийом Гуффье, Антуан де Шабанн, Отто де Кастеллан. Интересно, это простое совпадение или указание на характер процесса, который состоится здесь сейчас? — Именно эти три человека находятся в данном зале в качестве моих судей! Но даже присутствие моих самых злобных врагов среди пяти судей не является самым большим шоком, который мне пришлось пережить сегодня. Я не поверил собственным глазам, увидев Жана Дювэ, королевского главного прокурора, и Жана де Барбена, королевского адвоката, оба они выступают в качестве судей. Объявив меня виновным, они сядут вместе с остальными судьями и помогут вынести вердикт. Это будет венцом их усилий. — Жак Кер повысил голос, и он эхом отзывался в зале. — Вот самая большая насмешка над праведным судом! После этого мы сможем увидеть, как в университетах студенты начнут взбираться на кафедры, чтобы присвоить себе ученую степень, а грешники сами будут отсылать себя в рай! После этого мы можем окончательно признать, что справедливость покинула наши суды, а невинные люди находятся в зависимости от лжецов и обманщиков!
В зале началось волнение. Из-за загородок, где столпилось немало народа, пришедшего позже, были слышны громкие комментарии и звуки ударов — явное доказательство того, что слова обвиняемого вызвали неоднозначную реакцию.
Дамы начали перешептываться, прикрываясь веерами, а господа в бобровых шапках открыто возмущались наглостью обвиняемого. Гийом Гуффье яростно колотил по столу, требуя восстановить порядок.
— Никаких речей! Тишина! — орал он.
Кер некоторое время помолчал, а затем воспользовался тишиной, чтобы закончить свое выступление.
— Мои слова не предназначены для ушей суда, — заявил он. — Я не надеюсь на снисходительность этих судей, и меня не страшит тот факт, что эти слова лишь усугубят мое положение. Я надеюсь, что моя речь достигнет ушей тех мужчин и женщин, что толпятся на улице перед тюрьмой, заполняют кафедральную площадь. Вскоре, господа, об этом станет известно всему народу Франции. Я хочу, чтобы мои друзья понимали, в какой обстановке происходит это судилище. Я надеюсь, что мои соотечественники и впредь будут уважать Жака Кера, — ведь они твердо знают, что он невиновен. Несмотря ни на какие вынесенные вердикты.
Кер замолчал, медленно обвел взглядом сидевших в зале и опустился на стул. Он положил ногу на ногу, взмахнул рукой, как бы давая понять, что теперь суд может начать заседание.
3
Первым свидетелем была служанка Агнес Сорель, сгорбленная маленькая женщина. Когда ей задавали вопросы, она то плакала, то кричала, то начинала задыхаться и ловить ртом воздух. Видно было, что эта несчастная боится всего и всех. Ее допрашивал сам Гийом Гуффье. Сначала он уточнил ее имя и род занятий.
— Вы постоянно видели леди Агнес во время ее длительной болезни?
— Да, сударь. Я всегда находилась с ней и спала рядом с ее постелью… если только я могла заснуть, сударь, а это было весьма редко, потому что я постоянно беспокоилась из-за госпожи Агнес. Я помогала ей приводить себя в порядок и дважды в день мыла ее душистой водой…
— Я уверен, что вы хорошая служанка, но… Плаксивую свидетельницу ничто не могло остановить.
Продолжая всхлипывать, она подробно рассказывала о распорядке дня больной страдалицы. Она поведала суду о том, как мыла свою госпожу, расчесывала ей волосы и подстригала ногти. Гуффье не смог остановить женщину и передал ее Дювэ, генеральному прокурору. Дювэ был опытным человеком и мог остановить любого болтуна, так он и поступил в данном случае.
— Вы говорили, что ваша госпожа никому, кроме вас, не позволяла видеть ее во время болезни. Это относилось и к личному врачу Агнес Сорель? — Голос прокурора был строгим, и женщина мгновенно перестала болтать.
— Да, сударь. Когда он приходил, в комнате всегда царила темнота.
— Но, наверное, там горели свечи?
— Не всегда.
Жак Кер был доволен ходом допроса. «Когда я буду задавать вопросы этой женщине, — подумал он, — ей придется признать, что сделать, к сожалению, ничего уже было невозможно: Агнес Сорель умирала, и всем это было известно. Позже я получу такие же показания и от самого врача».
Когда начался допрос, Кер почувствовал, что у него появился азарт, кроме того, в нем проснулась надежда. Он не хуже любого адвоката разбирался в законах и был уверен, что легко сможет найти несоответствия в обвинении.
Дювэ продолжал допрос свидетельницы:
— Вас не было с госпожой Агнес утром восьмого февраля, когда ее навещал Жак Кер?
— Нет, сударь. — Служанка сказала это так, будто ее отсутствие явилось настоящей катастрофой, ошибкой, приведшей к страшным последствиям. — Я не хотела, чтобы мадам Сорель виделась с этим господином, и говорила, что она слишком слаба, будет лучше, если мы отошлем его прочь.
Прокурор потребовал, чтобы свидетельница подробно рассказала о том, что случилось в то утро.
— Госпожа провела неспокойную ночь и утром была очень слаба. Но она настаивала на том, чтобы повидать королевского казначея, и потребовала, чтобы ее перенесли в маленькую комнату, там она могла лежать в темноте за деревянной решеткой. Я помогла перенести госпожу, но не стала открывать окно и начала уборку. Я была занята своим делом, когда вдруг увидела госпожу де Вандом, стоявшую у двери. «Он привел с собой даму, — сказала она, имея в виду господина Кера. — Эта девушка так похожа на нашу госпожу, что их просто невозможно отличить!» Я возразила госпоже де Вандам, сказав, что это невозможно, что наша госпожа — самая прекрасная женщина в мире и никто не может быть на нее похож. Мадемуазель Вандом резко тряхнула головой и продолжала: «Иди и посмотри сама. Она сидит в холле, ожидая его, и выглядит весьма напуганной». Я продолжала убирать, а госпожа Жанна де Вандам сказала: «Я хочу посмотреть, что делает этот человек». Она исчезла, а через несколько минут и я вышла в холл, чтобы взглянуть на девушку, которая была похожа на госпожу Сорель. В холле никого не было, и я подумала: «Может, Жанна де Вандом и благородного происхождения, но она постоянно что-то придумывает и вечно все путает».
Жанна де Вандом пришла в кухню очень возбужденная и заявила, что Жак Кер посмел открыть окно в комнате, где лежала госпожа, и что она видела, как он давал госпоже выпить какую-то жидкость. Я сразу поспешила на помощь своей госпоже, но врач остановил меня, сказав, что сам пойдет к госпоже Агнес, а коли понадобится помощь, непременно даст мне знать. Я пыталась объяснить ему, что мое присутствие там необходимо, но доктор резко приказал мне: «Подготовьте комнату для госпожи. Она грязная, и воздух там ужасный. Зажгите лимонные палочки для очищения воздуха».
— В каком состоянии была ваша госпожа, когда ее принесли обратно в комнату? — спросил Дювэ.
— Сударь, госпожа была в сознании, но очень слаба, я испугалась, решив, что она умирает. Я спросила: «Дорогая госпожа, что с вами сделали?» Она открыла глаза, но, казалось, не узнавала меня. Тогда я спросила у врача: «Она умирает?» Он мне ответил сердитым голосом… Сударь, он не был зол, потому что он — очень добрый: «Конечно, она умирает».
— Он пытался помочь госпоже Агнес Сорель?
— Да, сударь. Он жег у нее под носом перья. Она снова открыла глаза и проговорила таким слабым голосом, что я едва ее слышала: «Неужели я еще жива?» Казалось, сударь, она не была рада этому.
— Вы оставались в спальне после того, как госпожа вернулась туда?
— Конечно, сударь. Неужели вы думаете, что я могла оставить одну мою бедную госпожу? Я не оставляла ее ни на секунду до следующего утра, когда господин де Пуатеван объявил, что мадам умерла.
— Вы не поняли, что она умерла, до того, как об этом объявил врач?
Служанка мастерски разыграла сцену отчаяния.
— Нет, милорд, — наконец проговорила она, громко сморкаясь в огромный платок. — Она столько времени тихо лежала… Дюжину раз я уже думала, что она умерла, но когда спрашивала врача, он мне отвечал, что госпожа еще дышит. А тут он сказал: «Она умерла, Бенедикта». Мне казалось, что он объявил о конце света.
Гуффье сделал знак судьям — и они начали совещаться, Это продолжалось несколько минут.
Пока судьи шептались, в зале немного разрядилась обстановка. Люди начали переговариваться, кто-то смеялся.
— Вам известно, что заключенный дал вашей госпоже, когда оставался с ней один на один?
— Нет, сударь.
— Жанна де Вандом с вами позже говорила об этом?
— Нет, сударь. Как только моя госпожа умерла, госпожа де Вандом забрала с собой ребенка и покинула это место. Я ее больше не видела.
— Господин де Пуатеван говорил об этом? Служанка была поражена:
— Со мной, сударь? Нет, конечно, сударь. Он никогда с нами о таких вещах не говорил. Никто из нас не посмел бы задавать ему вопросы. Он бы нас за это сильно отругал. Но… — служанка поспешила исправиться, — сударь, господин де Пуатеван, он такой ведь всегда любезный… он всегда хорошо относился к нам. Но нет, он ничего мне не говорил…
— С того момента, как вы узнали, что Жак Кер дал вашей госпоже какую-то жидкость, в доме никто не сомневался, что госпожа Агнес умирает?
Вопрос был так запутанно и неграмотно сформулирован, что Жак Кер с трудом сдерживался, чтобы не выступить с протестом. Казалось, служанка вообще не поняла, что от нее хотят. Она переминалась с ноги на ногу, хмурилась, сопела, а потом ответила:
— Нет, сударь, все прекрасно знали, что нет никакой надежды на то, что она выживет.
— Все. Вы можете идти. Тут поднялся Жак Кер.
— Господа заседатели, мне хотелось бы задать свидетельнице несколько вопросов.
Он взглянул на служанку и улыбнулся ей. Она снова заняла место свидетеля.
Гуффье повернулся и уставился на заключенного. На его лице было такое жестокое и хищное выражение, что Керу стало не по себе.
Председательствующий заявил:
— Обвиняемый не может задавать вопросы свидетелям. Пусть заключенный займет свое место.
Кер, казалось, потерял дар речи. Ему не разрешили вызвать собственных свидетелей, а теперь еще не позволяют задавать вопросы свидетелям обвинения. Кер сначала растерялся, но, увидев наглую усмешку на физиономии Гуффье, сразу пришел в себя.
— Заключенным всегда позволяют задавать вопросы свидетелям обвинения. Как иначе можно выявить правду в их показаниях? Господа, в подобном праве не отказывают даже самым закоренелым преступникам…
— Жак Кер, вам в этом праве отказано!
— Это значит, что я не смогу защищаться?
Гуффье окинул взглядом судейских чиновников, у одного из них на коленях лежали какие-то материалы. Чиновник быстро вскочил на ноги.
— Когда заслушают всех свидетелей, обвиняемому дадут возможность сделать заявление, — сказал Гуффье. — До тех пор он не имеет права вставать и обязан молчать.
— Почему я должен молчать, когда мою судьбу решают судьи, лишающие меня самых элементарных прав? Это невиданное нарушение законности. Такие права любой нормальный суд предоставляет даже самым отпетым мошенникам.
— Заключенному известно, что существуют методы, с помощью которых можно добиться послушания. Надеюсь, что нам не придется прибегать к ним. Но если он будет настаивать…
— Должен сказать вам, Гийом Гуффье, что я не собираюсь молча принимать подобную наглую несправедливость.
— Значит, придется действовать по-другому, — сказал Гуффье. Он снова кивнул чиновнику: — Выполняйте заданные инструкции.
Служащий прошел через зал и очутился рядом с заключенным. В руках он держал что-то вроде капюшона.
— Если заключенный еще раз попытается говорить без позволения судей, вы должны надеть ему это на голову, — скомандовал Гуффье. — Внимательно следите за ним. Нас никто не должен прерывать, и кроме того, никто не смеет высказывать крамольные идеи в суде, которому король поручил справедливо рассмотреть дело. — Гуффье повернулся к судейским чиновникам. — Готов следующий свидетель?
Глава 4
1
На второй день суда место свидетеля заняла Жанна де Вандом. Когда она вошла в главный зал, публика заволновалась. Люди, столпившиеся за перегородкой, толкались, шумели и пытались пробраться вперед, чтобы посмотреть на нее. Было видно, что женщина старалась одеться получше, чтобы достойно выглядеть, но результат получился обратный. Похоже, Жанна де Вандом страдала полным отсутствием вкуса: она выбрала платье ядовито-зеленого цвета, украшенное мехом, вышивкой, бантами, кружевами… Она была жалка и уродлива в этом перенасыщенном всякими штучками наряде.
Жанна шагала опустив голову, казалось, что ее пугает ответственность. Но это была лишь поза. На самом деле ей нравилась роль палача. Когда де Вандом проходила мимо Кера, она подняла голову и дерзко взглянула на него.
Жак Кер подумал: «Да, это уродливое создание желает стать инструментом моей гибели».
Жан Дювэ взял де Вандом под руку и проводил к креслу, стоявшему рядом с судейским столом.
— Госпожа де Вандом, — обратился к ней Дювэ, — на предварительном следствии вы нам сообщили необходимую информацию о себе и то, как вы заняли место в штате мадам Сорель. Чтобы не затягивать следствие, вам не следует снова рассказывать об этом сейчас. Все было записано, и мы удовлетворены сообщенными сведениями. Сегодня мы начнем с того, что случилось во время визита заключенного к госпоже Сорель.
Свидетельница почтительно поклонилась, не поднимая глаз, и откинула рукава, чтобы всем были видны четки в ее руках.
— В какое время восьмого февраля вы в первый раз увидели Жака Кера?
— Это было между девятью и десятью часами. Моя подопечная — младенец, я хочу сказать… — она засмеялась, как будто рассказывала что-то смешное, — плохо себя чувствовала. Я приказала приготовить специальный отвар и спускалась по лестнице, чтобы посмотреть, как его готовят. В это время открылась входная дверь дома. Вошел Жак Кер в сопровождении дамы.
— Вы ее узнали?
— Нет, сударь. Я ее прежде никогда не видела. Но меня поразило удивительное сходство с… моей госпожой.
— Вы имеете в виду мадемуазель Агнес Сорель?
— Да, сударь. Это было просто поразительно. Я стояла на лестнице и смотрела на них. Нет, я смотрела на девушку, а не на Жака Кера. Меня очень заинтересовала ее внешность. Это было, — она захихикала, — как будто леди Агнес выздоровела, помолодела и вошла в дверь.
— Они вас видели?
— Нет. Они стояли в холле и не двигались, потому что там царила полная темнота, как и во всем доме.
— Но, видимо, было не настолько темно, вы ведь уловили сходство той девицы с вашей госпожой?
— В доме окна были закрыты ставнями несколько недель, сударь. Мои глаза привыкли к полутьме, и, конечно, в холле горела одна свеча. Девица была настолько похожа, Жанна де Вандом засмеялась еще громче, — сударь, это можно было бы разглядеть в темноте холла, освещенного одной свечой.
— Они двигались в темноте?
— Нет, сначала они стояли неподвижно.
— Они разговаривали друг с другом?
— Да, сударь. Жак Кер что-то шепнул девице. Я не слышала, что он сказал.
— Девушка ему ответила?
— Я этого не помню. Мне кажется, что она только кивнула.
— Но потом они начали что-то делать? Наверное, это случилось после того, как их глаза привыкли к полумраку?
— Да, сударь. Жак Кер что-то сказал, девица в ответ утвердительно кивнула. Она стала шарить под плащом. Это был длинный теплый плащ на меху. Девушка достала маленькую бутылочку и передала ее Керу.
Кер был вне себя от возмущения. Он вскочил на ноги.
— Это ложь! — крикнул он. — Я заявляю…
Кера схватили две сильные, словно стальные, руки и пытались усадить его на стул. На голову ему нахлобучили капюшон, который не позволял Керу ничего видеть и очень затруднял дыхание.
Кер пытался освободиться, но у него ничего не получалось — слишком уж силен был противник. Он попытался кричать, но толстая ткань заглушала голос.
Он слышал, как Гуффье тихо ругался:
— Значит, вы не поверили предупреждению, мошенник из Буржа?! Вы пытались возражать благородным судьям, вонючий меховщик! Еще одно движение — и вам вообще нечем будет дышать!
Когда Кера освободили от капюшона, он откинулся на спинку стула и старался восстановить дыхание, затем он вытер со лба пот. Ослабевшая рука сильно дрожала.
— Обвиняемый наконец должен понять, — зазвучал голос Гийома Гуффье, — что ему запрещается говорить, он может лишь отвечать на заданные ему вопросы. Этот приказ должен выполняться. Теперь продолжим допрос свидетельницы.
— Они видели, что вы в это время стояли на лестнице?
— Нет, сударь.
— Вы можете нам сказать, что было в бутылочке?
— Сударь, она была наполнена ядом.
— Откуда вам это известно?
— Сударь, врачи всегда затыкают бутылки с ядом специальными пробками. В бутылке была пробка с красной стрелой.
— Это действительно всем известно. Я хотел бы подчеркнуть, что у этой бутылки была особая примета. На пробке была красная стрела?
— Да, сударь. Я была поражена, когда увидела, что девица передала эту бутылку ему. Мне стало интересно, что они собираются с ней делать.
— Вполне понятно, почему вы были поражены. Яд разрешено иметь только врачам; студенты медицинского факультета должны получить специальное разрешение, чтобы обзавестись им в случае необходимости. Обвиняемый и эта таинственная дама не являются врачами и студентами-медиками, поэтому вполне понятно, что наличие у них бутылки с ядом вызвало удивление и даже… опасения.
— Да, сударь. Я была испугана. Мне сначала казалось, что все происходит во сне.
Дювэ сделал паузу и внимательно посмотрел на остальных судей.
— И что же сделал обвиняемый с этим смертельным оружием, которое передала ему сообщница?
— Он ей кивнул и спрятал бутылочку за поясом.
— Он ничего не сказал?
— Ничего, сударь. Мне кажется, что у них заранее была договоренность и не было необходимости в разговорах.
— Значит, все происходило без слов? Вы говорите, что почувствовали страх. Вы хотите сказать, что предчувствовали трагедию?
Жанна де Вандом не спешила отвечать. Для пущего эффекта она выдержала паузу, а потом тихим голосом произнесла:
— Мне было совершенно ясно, что они задумали что-то нехорошее.
Во всей этой сцене явно чувствовалась фальшь. Но до этого никому не было дела. Дювэ и Жанна де Вандом добились должного впечатления на членов суда. Публика, сидевшая в первых рядах, внимательно следила за молодой женщиной в зеленом. За перегородками слышалось движение и громкие разговоры.
Кер немного пришел в себя и внимательно следил за допросом. Он почувствовал страх. История, рассказанная Жанной де Вандом, была не только фальшивой от начала до конца, но и весьма неуклюжей. Однако ему не позволяли спрашивать ее. Судья не позволил никому задавать де Вандом дополнительные вопросы. «Неужели судьи поверят, что все так и было?» Кер, волнуясь, оглядел зал. Он увидел мрачные лица судей и их помощников и понял, что история произвела нужное впечатление.
Жан Дювэ, казалось, был доволен и решил продолжить допрос свидетельницы:
— Что случилось после этого?
— Кер увидел, что я стою на лестнице.
— И что он сделал?
— Ничего. Но, сударь, он выглядел испуганным. В этот момент в холл вошел один из слуг и объявил, что госпожа Агнес желает его видеть, и Кер отправился за слугой.
— А девушка осталась?
— Да, сударь. Она уселась на скамью в холле и ждала его возвращения.
— Как она себя вела?
— Мне показалось, что она нервничала. Она смотрела в том направлении, куда отправился Кер, и все время внимательно прислушивалась. При каждом звуке она вздрагивала.
— Вы долго за ней наблюдали?
— Несколько минут. Потом я поднялась к ребенку. Ребенок продолжал беспокоиться, и я отправилась на кухню по черной лестнице, чтобы забрать отвар. Там я увидела Бенедикту, горничную мадам, и сказала ей, что Жак Кер привел с собой девушку, которая сильно напоминает нашу госпожу.
— Сколько времени вы разговаривали с Бенедиктой?
— Недолго. Мне нужно было спешить к ребенку.
— Пока вы занимались своими делами, думали о том, что там в это время делает Жак Кер?
— Конечно, сударь. Я больше ни о чем не могла думать. Я была уверена, что он задумал что-то дурное. Когда отвар был готов, я отдала его служанке и приказала покормить малышку. Я собиралась это сделать сама, но мне нужно было выяснить, что там затевает Жак Кер. Я сказала об этом Бенедикте.
— Бенедикта уже давала показания, и они подтверждают ваши слова. Что вы стали делать дальше?
— Я пошла, сударь, в маленькую комнату с решеткой, где находилась госпожа Агнес.
— И что вы там обнаружили?
Наступила очередная театральная пауза. Жанна де Вандом подняла глаза и посмотрела на Кера, прежде чем ответить. В ее голосе уже не было истерических ноток. Он стал неровным от волнения.
— Я увидела… Сударь, я просто не могла поверить собственным глазам! Жак Кер открыл окно, и в комнате было настолько светло, что я все видела очень отчетливо. Он нагнулся над нашей хозяйкой и подложил одну руку ей под голову, а в другой руке он держал чашу, из которой поил госпожу. Я подумала… Сударь, вы должны меня понять! Я сразу начала его подозревать, а при виде этой сцены о чем я должна была подумать?
— Что же вы в тот момент подумали?
— Что он заставляет ее выпить содержимое бутылочки, которую ему передала девушка. Я крикнула, чтобы он прекратил это.
— Что случилось потом?
— Он взглянул на меня. Казалось, Кер испугался и отпустил голову госпожи Агнес, которая упала обратно на подушки. Он сказал, что госпожа Агнес потеряла сознание, пока они разговаривали, и он пытается ей помочь.
— Он объяснил, чем он ее поил?
— Я его спросила об этом, и он сказал, что это вино, разбавленное водой, и поставил чашу на столик.
Жан Дювэ тоже сделал многозначительную паузу. Он смотрел на собравшихся с видом победителя, взгляд его словно говорил: «Я понимаю, о чем вы все тут думаете и в чем сомневаетесь. Я сейчас развею ваши сомнения». Он быстро обратился к свидетельнице:
— Вы нам сказали, что подозревали, будто обвиняемый пришел в дом с намерением кого-то отравить. Вероятнее всего, вашу госпожу, потому что он должен был с ней встретиться. Потом вы увидели, как он поднес к ее губам яд. Почему же вы сразу не подняли тревогу?
Кер следил за каждым их движением и внимательно прислушивался к каждой интонации. Он сразу понял, что и этот акт допроса был отрепетирован заранее. Королевский адвокат делал вид, что засомневался в показаниях свидетельницы. Он пытался придать ходу допроса видимость справедливости. Он заранее знал каждое следующее слово де Вандом — ведь все повторялось ими не один раз. От предстоящего монолога свидетельницы зависело многое, он должен был прозвучать убедительно.
Жанна де Вандом начала весьма косноязычно:
— Что я могла сделать, сударь? Ведь у меня были всего лишь подозрения. Если бы я подняла крик и обвинила его в том, что он пытается отравить мою госпожу, а потом оказалось, что в чаше всего лишь вода и вино, в каком положении оказалась бы я? Он занимал твердое положение и был королевским казначеем, другом и конфидентом госпожи Агнес, а я ухаживала за ее ребенком. Мне следовало знать мое место. Существует суровое наказание для людей вроде меня, кто ложно обвиняет важных людей. Я боялась, сударь, и не хотела отправляться в тюрьму.
Дювэ одобрительно кивнул:
— Да, теперь мы все понимаем, почему вы действовали так осторожно. Как вы правильно сказали, существует суровое наказание за ложные обвинения. Я уверен, что вы рассеяли сомнения, которые у меня возникли. Надеюсь, что то же самое произошло с другими судьями.
Дювэ продолжал задавать вопросы:
— Девушка Валери Марэ была в этот момент в комнате? Свидетельница затрясла головой:
— Нет, сударь. Говорят, что она побывала в комнате госпожи Сорель и видела ее. Но когда я вошла в комнату, ее там не было.
— Мы зафиксировали время, когда она побывала у госпожи Агнес, — это было за десять минут до вашего прихода. А тем временем… — он помолчал для пущего эффекта, — произошло многое.
Он оглядел комнату, как бы оценивая впечатление, произведенное им на присутствующих. Он был явно доволен увиденным и перевел взгляд на свидетельницу.
— Пожалуйста, продолжайте рассказ.
— Я спросила Жака Кера, не нужно ли позвать врача,он ответил согласием. Но он меня отпустил не сразу, а стал задавать вопросы.
— Вам не приходила в голову мысль, что он вас держал в комнате, чтобы выпитая жидкость начала действовать на госпожу Агнес?
— Да, сударь.
— Вы пошли звать врача?
— Да, сударь. Я пошла на кухню и сказала господину де Пу-атевану, что ему следует сразу отправиться к госпоже. Он сильно разозлился, когда я ему сказала, что Жак Кер находится в комнате и дал ей что-то выпить. Он сказал: «Мне придется поругаться с Жаком Кером. Он — опасный человек». Потом он ушел.
— Вы пошли с ним?
Огромные зеленые банты на шляпке Жанны заколебались, когда она отрицательно покачала головой. Она ответила слабым и смущенным голосом:
— Нет, сударь. Мне стыдно вам признаться, но я… потеряла сознание.
Дювэ сочувственно заметил:
— Как вы думаете, почему вы упали в обморок?
— Мне кажется, это было связано с тем, что я видела, и напряжением, потому что я не знала, что мне делать, — косноязычно объяснила де Вандом.
Только присутствие судейского чиновника с его капюшоном не позволило Керу заговорить. «Служанка ничего не говорила об обмороке Жанны. Здесь их показания явно не стыкуются», — подумал он.
Дювэ заметил это несоответствие и поспешил продолжить допрос:
— Сколько времени прошло, пока вы не пришли в себя?
— Мне сказали, что я ничего не чувствовала минут десять. — Она продолжала говорить тихим, слабым голосом. — Когда я падала, сударь, то ударилась головой о ведро с водой. У меня болела и кружилась голова и не было сил что-либо сделать. Так продолжалось до тех пор, пока в комнату не вошел один из слуг. Я его спросила, что случилось с госпожой Агнес. Он ответил, что она настолько слаба, что может умереть каждую секунду. Я спросила, где врач, и он мне ответил, что его вызвал король.
— О серьезном положении госпожи Агнес было известно остальным слугам?
— Да, сударь. Все думали, что она не доживет до следующего дня. Слуги считали, что ей теперь ничем не поможешь.
— Почему они так думали?
— Господин де Пуатеван сказал им это до того, как отправился в аббатство. Он сказал служанке госпожи, что сделать уже ничего невозможно. Нужно только ждать…
— Где находилась ваша госпожа?
— Ее перенесли в спальню. Она уже почти ничего не ощущала.
— Вы ее видели?
— Нет, сударь. Об этом сказала мне Бенедикта. Я больше не видела мою госпожу.
— Вы рассказали Бенедикте о том, что вы видели и что начали подозревать?
Жанна де Вандом отрицательно покачала головой:
— Нет. Мне известно, что Бенедикта хорошо относится к господину Керу (свидетельница впервые назвала Кера господином) и она начнет возмущаться, если я ей об этом скажу. Я рассказала об этом горничной, помогавшей мне ухаживать за ребенком. Она очень испугалась и сказала, чтобы я перестала об этом говорить. Потом она зарыдала и сказала, что казначей посадит нас в тюрьму, если мы станем говорить что-то против него, и что нас могут выпороть или даже подвергнуть пыткам. Сударь, после этого я больше ничего и никому не говорила.
— Но после того, как умерла госпожа Агнес, вы решили рассказать об этом, не так ли?
Опять зашуршали зеленые банты, когда Жанна де Вандом энергично покачала головой. Теперь де Вандом заговорила громким, срывающимся на крик голосом:
— Я больше не могла молчать! Сударь, молчание меня мучило, и я перестала спать. Мне снились кошмары, и я просыпалась с ужасным криком. Наконец я поняла, что сойду с ума, если не сделаю что-то.
— И что же вы сделали?
— Я отправилась к господину Гуффье и все ему рассказала. Сударь, мне сразу стало легче, хотя я не знала, что со мной будет впоследствии. Я даже начала нормально спать.
— Именно после вашего сообщения господина Кера посадили в тюрьму по обвинению в отравлении вашей госпожи?
— Да, сударь.
Дювэ сделал значительную паузу. К этому времени солнце поднялось высоко и лучи его пробивались сквозь окна, освещая мрачные гобелены и тяжелую черную мебель. В первый раз с начала суда помещение не казалось мрачным. Присутствующие были очень оживлены в связи с последними показаниями свидетельницы. Отовсюду слышался шум. Все обсуждали историю, рассказанную женщиной в зеленом.
Генеральный прокурор взглянул на Гуффье — и тот сильно ударил молотком по столу.
— Тишина! — крикнул он. — Если шум не прекратится, мы прикажем очистить помещение!
Угроза дала желаемый результат, и в комнате воцарилась тишина. Дювэ пересек комнату и подошел к обвиняемому. Он собирался вести дальнейший допрос с этого места.
— По моему мнению, вы сделали правильно, — сказал он громким голосом, — поддавшись призыву вашей совести. Вы рассказали все, что знали, в присутствии судей. У нас имеются и другие доказательства, которые подтверждают все сказанное вами. И эти новые доказательства будут предъявлены, как только ваши показания будут закончены.
Он торжественно посмотрел на присутствующих, а потом перевел взгляд на заключенного.
— Мне нужно обсудить еще один пункт со свидетельницей. От ее ответа зависит очень многое, поэтому я прошу сохранять полную тишину в зале. — Он протянул руку к де Вандом. — Вы нам сказали, что видели, как девушка отдавала заключенному бутылочку, в которой содержался яд. Вам известно, что потом случилось с нею?
— Да, сударь.
— Расскажите судьям все, что вам известно.
Свидетельница выпрямилась, понимая, что наступил самый важный момент в рассказе. Она опять насмешливо взглянула на Кера.
— После того как я пришла в себя, я пошла в маленькую комнату за решеткой. Ставни снова были закрыты, и там было темно. Я ничего не могла разглядеть. В комнате стоял странный запах. Мне пришлось зажечь свечу. И тогда я… нашла…
— Говорите громче, пожалуйста. Все должны вас слышать. — Я нашла бутылочку на столике рядом с кроватью. Пробка из нее была вытащена и лежала на столе рядом с бутылочкой.
— Странный запах в комнате был связан с содержимым бутылочки?
— Да, сударь. Я поднесла бутылку к носу и поняла, что запах исходит от нее.
— Вы можете нам описать этот запах?
— Сударь, я не могу сказать, что это такое было. Но у меня этот запах всегда ассоциировался с ядом.
— Вы еще что-либо заметили?
— Сударь, бутылочка была наполовину пуста.
— Что вы сделали с бутылкой?
— Наверное, я сделала то, что мне следовало сделать, милорд. Я взяла бутылку с собой, и когда рассказывала все господину Гуффье, то отдала ему эту бутылку.
Дювэ кивнул судейскому чиновнику, и тот поднес бутылку свидетельнице.
— Это та бутылка?
— Да, сударь.
— Вы в этом уверены?
— Я уверена, потому что сбоку на стекле была царапина.
— Понюхайте и скажите мне — там остался тот же самый запах, какой был в тот день?
Жанна де Вандом вытащила пробку и поднесла бутылку к носу. Потом утвердительно кивнула:
— Запах тот же, милорд.
Жак Кер пораженно следил за показаниями свидетельницы. «Неужели не будет конца этой бесстыдной лжи?» — думал он. Дювэ улыбнулся свидетельнице и сказал:
— Благодарю вас. Мы вас с интересом выслушали. Вы можете покинуть зал суда.
Глава 5
1
Прежан Кеннеди постарался аккуратно одеться, ему предстоял поход в суд для дачи показаний. Он выстирал клетчатый платок, который носил на шее, почистил одежду, сапоги для верховой езды. Он хотел чувствовать себя уверенным, но вместо этого сильно волновался. Когда шотландца вызвали в качестве свидетеля, он неловко поклонился судьям и громко произнес:
— Господа, Прежан Кеннеди к вашим услугам.
Один из судейских служащих попытался подтолкнуть его вперед. Кеннеди сердито отвел его руку и пробормотал:
— Оставь меня, парень. Я — джентльмен из Шотландии и солдат Франции.
Он медленно прошел вперед и остановился у стола, где сидел Жак Кер.
— Господин казначей, — тихо сказал он, — я собираюсь говорить правду, когда буду отвечать на вопросы, и хочу, чтобы вы знали, что я пожаловал сюда не по своей воле.
— Свидетель, — мрачно заявил Гийом Гуффье, — встаньте на место. Вы должны отвечать только на вопросы судей.
Шотландец встал перед судейским столом.
— Мой язык может повиноваться приказаниям суда, — заявил он, — но я ничего не могу за него обещать. Это очень непослушный язык, и обычно он говорит все, что пожелает.
— Непослушные языки часто заставляют повиноваться, — ответил Гуффье. — И весьма простым действием — их просто отрезают. Свидетелю не помешает помнить об этом.
Королевский министр решил, что он сильно напугал шотландца, а страх был именно тем состоянием, которого добивалась эта судейская компания от свидетелей. Гуффье обратился к судейскому чиновнику, который стоял рядом с Кеннеди:
— Отведите его в сторону.
Гуффье наклонился вперед и обвел помещение взглядом.
Всем стало ясно, что он хочет сделать важное заявление и пытается психологически подготовить для этого публику. Сначала он смотрел на ряд, где сидели юристы. Эти судейские крысы день ото дня становились все раболепнее. Потом он начал разглядывать ряды, где сидели разодетые благородные господа. Наконец он перевел взгляд на проход за загородкой, где толпился и шумел простой люд.
— Я думаю, что пришло время… — сказал он и повернулся к своим коллегам-судьям, ища у них поддержки.
Видимо, его прекрасно поняли, потому что Гуффье не стал далее распространяться. Гуффье поднял руку и дал сигнал офицеру, стоявшему у двери, ведущей в башню.
Через несколько секунд дверь со скрипом отворилась. Все резко повернули головы и замолкли.
Первым вышел губернатор Август де Ленвэр. Он нарядился в бархатный камзол персикового цвета, довольно выгоревший и покрытый сальными пятнами. Де Ленвэр пытался придать драматическое выражение своему расплывшемуся лицу. Но это лишь делало его более смешным и нелепым.
После де Ленвэра шагал старший надсмотрщик. В руках он держал связку ключей от камер. Его присутствие совершенно не требовалось на заседании суда. Видимо, судьи потребовали, чтобы он пришел, дабы придать больше торжественности и значительности происходящему. За надсмотрщиком медленно шла хрупкая девушка в белом. Ее с двух сторон поддерживали караульные. Ее выпустили из клетки лишь час назад, спешно помыли, одели и дали взбадривающие снадобья. Ноги у нее онемели и еле двигались.
Когда они вошли в зал, Август де Ленвэр стал рядом с девушкой и жестом указал, чтобы надзиратель сделал то же самое. Он велел охранникам вывести девушку в центр зала.
Появление Валери Марэ произвело на публику желаемое впечатление. Девушка была очень худой и бледной, но все пережитые муки только усилили ее сходство с покойной Агнес Сорель. Благородные дамы и господа оцепенели от удивления. Они почти поверили в то, что возлюбленная короля воскресла и пришла на слушание дела о ее собственной смерти.
В зале царила мертвая тишина. Валери решила, что ее сейчас будут судить, а Жак Кер уже осужден. Девушка была очень слаба и испытывала сильный страх. Валери не поднимала глаз, когда ее ввели в зал, и, дрожа, стояла перед судьями.
Де Ленвэр резко обратился к охране:
— Поверните девушку лицом к публике, чтобы все могли как следует разглядеть ее.
Охранники повиновались.
Валери была похожа на послушную марионетку. Все присутствовавшие в зале могли как следует рассмотреть девушку и все сильнее удивлялись ее необыкновенному сходству с Агнес Сорель.
— Достаточно, — сказал Гуффье и обратился к судьям: — Господа, вы согласны, что веское доказательство вины Жака Кера стоит перед нами?
В этот момент Валери потеряла сознание. Охранники не дали ей упасть. Голова девушки повисла, тело обмякло, как у куклы, из которой вынули все опилки. Охранники вопросительно смотрели на судейских служащих, как бы спрашивая: «Что нам теперь делать?»
— Унесите ее, — равнодушно сказал Гуффье.
Двое караульных, не зная, как лучше это сделать, потащили Валери за руки.
Кер с ужасом смотрел на это. Он испытывал щемящую жалость к бедняжке и ярость к негодяям, которые довели ее до такого состояния. Его ужасно мучило чувство собственной вины перед Валери — ведь это ему в голову пришла идиотская идея вовлечь девушку в авантюру с королем. Это он разрабатывал и отменял дурацкие планы. Из-за его стратегических затей Валери теперь грозила смертельная опасность. А она была совсем ни в чем не виновата. Совсем! Кер был повержен. Разрушен. Поражен. И бессилен что-либо изменить. Впервые в жизни этот мудрый, стойкий человек почувствовал собственную слабость.
Горькие размышления Кера прервал громкий голос Гуффье:
— А теперь начнем допрашивать Прежана Кеннеди!
2
Дювэ начал допрос. Он с трудом вытягивал из Кеннеди подробности встречи с Валери Марэ и их поездки в Париж, где на нее обратил внимание Жак Кер. Кеннеди отвечал очень кратко, думал каждый раз, прежде чем ответить, и не сообщал никакой лишней информации.
— Когда вам стало известно, что обвиняемый обманным путем поместил девушку в благородное семейство? Почему ее представили под вымышленной фамилией?
Шотландец начал раздумывать.
— Я слышал, что ее называли Валери де Вудрэ после того, как она стала жить в этом семействе. Господин судья, она там жила с полного согласия этого семейства.
— Мы не желаем слышать подобные замечания. Но если вы об этом заговорили, то объясните, почему вы так считаете? Какие у вас имеются основания?
— Основания? — Шотландец захохотал. — Сударь, я просто слышал об этом. Вы можете считать, что я вам повторил слухи, догадки, обычную болтовню. Назовите это как угодно. Но вы должны записать, что я считаю эти слухи обоснованными.
У Дювэ было такое выражение лица, будто он вот-вот разорвет на куски непокорного, дерзкого шотландца.
— Обвиняемый нанял вас, чтобы вы съездили в южную часть Берри и собрали информацию о родителях девушки?
— Это правда.
— Значит, в результате собранной вами информации она стала называться Валери де Вудрэ?
— Нет, сударь. Жаку Керу стало известно о ее родителях из других источников. Меня послали узнать дополнительные детали.
— Что же вам стало известно?
— Не много. Я нашел доказательства тому, что уже было известно. Что девушка не является дочерью умершего актера. То, что мне удалось узнать, подтверждало сведения, уже имевшиеся у господина Кера.
— Вам удалось найти доказательства, что ее настоящий отец был членом семьи де Вудрэ?
— Нет, сударь. Но у меня появились доказательства, что девушка была рождена вне брака и ее отцом действительно мог быть человек по имени де Вудрэ.
Королевский прокурор нахмурился. Он понял, что этот свидетель, на которого возлагались такие надежды, не собирается вредить обвиняемому.
— Жак Кер говорил вам, почему его так интересуют родители девушки?
— Нет.
— Вам известно, что он тратил большие деньги на образование девушки и внимательно следил за тем, чтобы она умела себя вести в обществе? Я уверен, что вам известно, что он также тратил большие деньги на ее туалеты. Что вы об этом думаете?
— Я решил, что он… просто помешался. — Свидетель, казалось, колебался. — В Шотландии, сударь, мы не тратим столько денег на гардероб королевы!
— Вы, наверное, задумывались по поводу подобной щедрости. Или он вам все объяснил?
Шотландец покачал головой:
— Мне он ничего не сказал. Правда, у меня были кое-какие догадки.
— Что за догадки?
— Я подумал, — сухо ответил Кеннеди, — что он тратит столько денег на девушку, потому что он ее желает.
По залу пронесся смех. Гуффье злобно нахмурился и застучал молотком по столу. Дювэ о чем-то посоветовался с судьями, прежде чем продолжить допрос. Он покинул свое место и сошел вниз, чтобы оказаться прямо напротив свидетеля.
— Все в этом зале видели, что девушка Валери Марэ очень похожа на Агнес Сорель, — сказал он. — Именно для этого мы ее привели сюда. — Прокурор сделал паузу. — Это поразительное сходство и является разгадкой всего случившегося. Я уверен, что в нем кроются причины отравления несчастной мадам Агнес. — Дювэ уставился на свидетеля. — Господин Кеннеди, вам известна правда? Вы понимаете, что Кер выбрал ее из-за этого сходства и что он тратил сумасшедшие деньги, чтобы приодеть ее, тоже по этой причине? Для этого он учил ее говорить и вести себя как настоящая придворная дама?
Кеннеди не торопился с ответом. Он вымолвил только одно слово:
— Нет.
Дювэ не смущало полное отсутствие у Кеннеди желания сотрудничать с ним.
— Говорят, что вы — самый хитрый и умный представитель весьма мудрого народа. Почему вы ничего не поняли в том маскараде, который происходил у вас перед глазами?
— Это случилось по двум причинам.
— Перечислите их.
— Первое, — сказал Кеннеди. — Маскарад, как вы его называете, не происходил перед моими глазами. В это время я был в армии. Я занимался тем, что учил солдат обращению с пушками, и поэтому играл важную роль в подготовке победы Франции. Второе: мне не было известно, что девушка напоминает даму из свиты королевы.
Дювэ захохотал.
— Вам не удалось этого увидеть, когда все в комнате поняли это через секунду?!
— Да, — спокойно заметил Кеннеди. — Я никогда не видел миледи Сорель.
Дамы в зале начали хихикать, но их успокоил стук молотка. Дювэ смотрел на шотландца, как бы сомневаясь в необходимости продолжать допрос. Он решил попытаться еще раз.
— Мы уверены, что вы желаете выяснить правду. Расскажите суду, припоминаете ли вы момент, когда Жак Кер намекал вам, для чего он дает образование девице Марэ?
Кеннеди возмущенно фыркнул:
— Неужели вы думаете, милорд, что если бы он планировал убийство миледи Сорель, он бы стал намекать об этом наемнику с репутацией, как вы сами сказали, «самого хитрого и умного представителя весьма мудрого народа»?
Дювэ потряс в воздухе руками и объявил:
— Свидетель злонамеренно мешает следствию. Нет никакого смысла тратить на него время. Все, кто знакомился с этим делом, поняли, что обвиняемый желал получить выгоду от сходства девицы Валери Марэ с госпожой Агнес Сорель. Каковы были его планы? Девушка обладала живостью, красотой и молодостью. Мы не станем устанавливать, желал ли он с ее помощью увеличить свое влияние при дворе. Суд не станет копаться в политических аспектах этого дела. Каковы бы ни были мотивы обвиняемого, мы уверены только в одном: он не мог воспользоваться своими преимуществами, пока мадам Сорель была жива. И эта возможность дает пищу для многих размышлений. Мы не можем сказать, сколько еще людей могло бы пострадать, если бы факты, связанные со смертью госпожи Сорель, не были бы так быстро обнародованы. Его бесконечные амбиции привели к тому, что этот человек стал угрозой государству! Ему это было прекрасно известно. Может, он собирался избавиться от всяческой оппозиции?
Дювэ помолчал и показал жестом в сторону свидетеля.
— Мы лелеяли надежду, что этот человек, игравший некоторую роль в начале заговора, сможет пролить свет на мотивы поведения обвиняемого. Но мы ошиблись: — Тут Дювэ нахмурился. — Он не желает нам говорить, что ему известно. Что ж, пусть будет так! К счастью, у нас достаточно фактов, чтобы доказать вину Жака Кера. Их у нас больше чем достаточно. Справедливость восторжествует, если даже мы не сможем пойти дальше и откинуть занавес, который скрывает намерения этого лютого убийцы.
Дювэ обернулся к Кеннеди и резко сказал:
— Можете идти.
Шотландец гордо выпрямился и поклонился судьям. Он больше не обращался к Керу, но их взгляды встретились на мгновение. Казалось, что они говорили друг другу: «Привет, дружище!»
3
Суд продолжался третий день. Глашатай несколько раз повторил имя первого свидетеля, прежде чем на него откликнулись. Это был небольшого росточка жизнерадостный человек с аккуратной бородкой. Он был похож на ученого.
Дювэ радостно приветствовал человека:
— Доброе утро, доктор.
Форма приветствия показывала, что сложностей с этим свидетелем не предвидится.
— Ваше имя?
— Я — Оливье де Бусс, магистр из Бон-Анфан-де-Сант-Онорэ.
— Вы служите в университете и прибыли к нам издалека, уважаемый доктор, чтобы дать показания в удивительно неприятном деле. Нам могли помочь только вы, и поэтому нам пришлось пригласить вас из Парижа. Я желаю выразить благодарность, уважаемый доктор, от имени присутствующих здесь судей. Перейдем к делу. Доктор, вы когда-нибудь лечили госпожу Агнес Сорель?
— Да, сударь. — Свидетель говорил громким, четким голосом, словно читал лекцию. — Меня вызвали к ней на консультацию вместе с другими докторами из университета. По просьбе Робера де Пуатевана. Это случилось в то время, когда она узнала, что ждет ребенка.
— Это было в Париже?
— Да, сударь.
— Как вы тогда оценивали ее состояние?
Перед тем как ответить, свидетель провел рукой по бороде. Это был его привычный жест.
— Она была очень слаба, плохо себя чувствовала и говорила о том, что скоро умрет. Несмотря на это, сударь, я не считал, что она находится в критическом состоянии. Я очень внимательно исследовал госпожу Агнес и пришел к выводу, что все ее страхи являются результатом… ее деликатного состояния.
— Вы тогда высказали свое мнение? Например, другим врачам?
Свидетель энергично закивал:
— Конечно, сударь. Я никогда не скрываю своего мнения и высказал свою точку зрения всем остальным врачам. Нас было пятеро, включая Робера де Пуатевана. Сударь, мы не спешили делать какие-либо выводы. Мы долго обсуждали состояние здоровья мадам, понимая степень нашей ответственности. Мы не имели права совершать ошибку, а также выражать излишний оптимизм. Мы все тщательно продумали.
— Кто-нибудь из врачей был с вами не согласен?
— Один. Робер де Пуатеван. Он считал, что ее состояние далеко от нормального. Позвольте мне сказать, — свидетель хитро улыбнулся, — наш уважаемый господин Робер наблюдал за госпожой многие годы, он очень хорошо относился к ней и поэтому постоянно о ней беспокоился. Позвольте мне добавить, сударь, что по натуре он далеко не оптимист. Он всегда ждет от жизни худшего. Но в конце обсуждений он согласился с нами.
— Вы считаете, что в тот раз именно вы были правы?
— Да, сударь. Смерть мадам не изменила моего мнения в отношении ее истории болезни. Такого же мнения придерживаются и другие доктора из университета, которые вместе со мной проводили консультацию.
— К сожалению, мы не можем их всех собрать здесь, чтобы они тоже выступили свидетелями. Я уверен, что судьи согласятся со мной, что вы, будучи авторитетом, можете говорить от их имени. Вы видели госпожу Агнес позже?
— Да, сударь. Это случилось, когда она собиралась отправиться из Парижа в аббатство. Мне пришлось два раза навещать ее. Сударь, время родов приближалось, и она стала хуже себя чувствовать, у нее было подавленное настроение. Она считала, что не вынесет родов.
— А вы?
Великий человек из университета самодовольно улыбнулся.
— Судари, мне прекрасно известно, что все дамы, которым вскоре предстоит рожать, боятся одного и того же. Видимо, этого невозможно избежать, ведь конечного результата приходится ждать так долго. Возможно, — он широко развел руки, — это и есть часть наказания Евы. Но подобные страхи совершенно ничего не значат. Я смеюсь над бедняжками, когда они толкуют о своих предчувствиях. Я должен заметить, что мадам Агнес страдала от страхов весьма сильно. Но я еще раз повторяю, что ей не грозила настоящая опасность. Я пытался ей внушить, что после родов она снова станет хорошо себя чувствовать.
— Остальные консультанты были с вами согласны?
— Да, сударь. Они вновь собрались и были полностью со мной согласны.
— Как насчет Робера де Пуатевана?
— Сударь, вы должны понять, что он был бы плохим врачом, если бы не беспокоился о здоровье такой прелестной дамы. Я припоминаю, что он считал ее слишком слабой и сомневался, что она сможет выдержать это испытание.
Жаку Керу был прекрасно известен этот свидетель, он слушал этого болтуна очень внимательно. По мнению Кера, доктор был далеко не лучшим представителем ученого мира. Он был педантичен и упрям, но не в меру робок перед властями. Он обожал иметь дела с богатыми дамами, приходившими к нему на консультации. Он был теоретиком, прикрывавшим отсутствие практики потоком ученых слов.
Кер подумал: «Мне ясно, зачем этого подхалима пригласили в качестве свидетеля». Причина этого становилась все очевиднее после каждого нового вопроса.
Доктор пытался убедить судей (как будто требовалось в этом убеждать), что Агнес Сорель продолжала бы жить, если бы ей дали возможность подольше побыть в постели. О ней побеспокоилась бы сама матушка-природа.
— Вы видели мадам после рождения ребенка?
— К сожалению, я ее не видел. Но мне сообщали о ее состоянии. Это делалось, — гордо заявил де Бусс, — по приказу короля. Он желал, чтобы я постоянно получал сведения о здоровье мадам Агнес.
— Вы все еще держитесь точки зрения, что она могла бы жить и со временем была способна полностью восстановить силы?
— Да. Ничего из того, что я слышал, не могло изменить моего мнения. Позвольте мне сказать, сударь, мне известно множество примеров, когда женщины находились в таком же положении и полностью восстанавливали свое здоровье. Сударь, так случается постоянно.
— Значит, вы тогда считаете, что она умерла от отравления ядом?
— Я абсолютно уверен, что ее отравили.
— Вы не можете поподробнее объяснить нам, на чем основано ваше мнение?
— Как говорят, она умерла вскоре после принятия яда. Подумайте сами, сударь, она болела долгое время — и не было изменений к худшему. И вдруг она умерла! Это случилось через несколько часов после того, как к ней заходил этот ныне заключенный.
Дювэ, кажется, начал колебаться. Дело в том, что он ждал от ученого точно сформулированного заключения, а тот все время занимался словоблудием.
— Есть люди, которые заявляют, будто никто не виноват в том, что госпоже Сорель дали яд, потому что она умирала сама. Вы с этим согласны?
Свидетель возмутился:
— Нет, милорд!
— Вы считаете, что она поправилась бы, не будь кого-то, кто желал ее устранить?
— Я не могу ручаться, каковы были помыслы Бога. Смерть может пожаловать весьма неожиданно и быть очень странной. Но Бог не был готов призвать ее на небо, и Агнес Сорель могла бы жить.
Королевский прокурор поклонился и улыбнулся, как бы закончив сложный период допроса.
— Теперь, уважаемый доктор, объясните нам кое-какие вещи, которые также связаны с этим делом. Вам был известен в Париже в университете человек по имени Ферран де Кордюль?
— Да, сударь. Он — доктор наук и, как мне говорили, является весьма способным человеком.
— Вы разделяете это мнение?
— Я его уважаю за знания, но не уважаю как человека.
— Вы нам не объясните последнюю часть фразы?
— Пожалуйста. Но мне не доставит удовольствия это объяснение. Не очень прилично критиковать своего коллегу, сударь.
— Нам нужно ваше мнение, и поэтому я прошу вас перебороть себя.
— Хорошо, сударь. Я не уважаю Феррана де Кордюля, потому что он занимается тем, что мы иногда называем побочной сестрой науки. Сударь, это чаще называют черной магией. Позвольте, я объясню, в чем тут дело. Изучение науки иногда приводит слабых людей к тому, что они начинают проводить запрещенные эксперименты: пытаются изготовить золото или узнать секрет вечной жизни, составляют разные приворотные зелья, любовные напитки, придумывают всевозможные заговоры.
— И изготавливают яды?
— Они чаще всего занимаются приготовлением ядов. Мое мнение, что это самое ужасное отклонение от настоящей науки — когда человек вторгается в эти области и стряхивает ядовитые плоды с древа науки! Таким образом наука может стать слугой преступления и насилия.
— Ферран де Кордюль занимался черной магией?
— Всем в университете известно, что он этим занимается.
— Ему удалось в этом добиться какого-либо успеха? Глаза свидетеля стали огромными.
— Ему удалось сделать очень много. Сударь, все считали, что ему удалось проникнуть за занавес, который Бог опустил над ненужными человеку знаниями. Мне это говорили многие люди и приводили столько убедительных деталей, что я этому поверил.
— И этот специалист черной магии покинул университет?
— Да, сударь. Он стал служить у Жака Кера.
— Каким образом он мог ему служить?
— Это мне тоже известно. Он отправился на Восток на одном из судов Жака Кера и провел много времени в Египте, в землях, где проживают турки, и даже был еще дальше на Востоке — в Аравии и в Персии. Он привез с собой множество восточных секретов.
— Что за секреты?
— Разные. Но в основном они были связаны с восточными ядами.
Дювэ протянул руку к столу:
— Дайте мне, пожалуйста, признание.
Получив необходимый документ, Дювэ передал его свидетелю.
— Вы узнаете его почерк?
Оливье де Бусс внимательно взглянул на бумагу, затем вернул ее Дювэ.
— Да, сударь. Это почерк Феррана де Кордюля.
Слово «признание» вызвало новые подозрения у заключенного. Феррану де Кордюлю было не в чем признаваться. У Кера он занимался планированием торговли и технологией плавления железа. Он плавал на Восток с единственной целью — познакомиться с изготовлением стали в Дамаске, он действительно узнал об этом практически все. Если он подписал бумагу, содержащую обвинения против своего хозяина, значит, кто-то оказывал на него очень сильное давление.
— Почему вы уверены, что это его почерк? — спросил Дювэ.
— Я много раз видел его письма и читал манускрипты, подготовленные им. Я не мог допустить ошибку, сударь. У него весьма своеобразный почерк.
Дювэ подошел к помосту и встал рядом со свидетелем. В руках у него была бутылочка с ядом.
— Вам известно, что это такое?
— Это яд.
— Как вы это определили?
Доктор взял в руки бутылочку и внимательно посмотрел на нее. Он вытащил пробку и понюхал содержимое.
— Сударь, судя по запаху, это восточный яд, весьма редкий и очень сильный.
— Суд желает, чтобы вы прочитали описание яда на третьей странице признания Феррана де Кордюля. Потом вы нам скажете, соответствует ли описание яда, сделанное де Кордю-лем, содержимому данной бутылки.
Оливье де Бусс внимательно прочитал отрывок из признания Кордюля, на который указал Дювэ. Затем он снова стал внимательно изучать то, что находилось в бутылочке. Прошло некоторое время, прежде чем он высказал свое мнение.
— Безусловно, сударь, в признании господина де Кордюля говорится именно об этом яде.
Дювэ был очень доволен. Он отпустил свидетеля:
— Достаточно, уважаемый доктор. Вы помогли разрешить многие проблемы, стоявшие перед нами. Суд вам очень благодарен.
Когда представитель университета ушел, Дювэ поднял документ и сказал:
— С позволения суда я сейчас прочитаю признание Феррана де Кордюля. Это очень важный документ, поэтому я требую абсолютной тишины.
Первый же абзац убедил Жака Кера, что это была подделка. Стиль письма Феррана де Кордюля был очень четким и лаконичным, он всегда излагал свои мысли по делу. «Признание» было пространным и невразумительным. В тексте было полно неуместных аллюзий и псевдонаучных ссылок — так никогда не делают настоящие ученые. Кроме того, в документе встречались серьезные ошибки, которые Кер сразу заметил, он был уверен, что аккуратный и педантичный Кордюль никогда бы их не сделал.
«Раз уж эти господа не погнушались изготовить такую мерзкую фальшивку, значит, они ни перед чем не остановятся», — решил Кер. Ледяная рука сжала его сердце. Он наконец понял, что положение его безнадежно. «Я обречен, — думал он. — Когда-нибудь все узнают, что это так называемое „признание“ — фальшивка и что все обвинения против меня были построены на песке. Но мне от этого не легче. Я буду гнить без головы в могиле для преступников, когда правда наконец выйдет наружу». Он еще больше помрачнел, когда в голову пришла другая мысль: «Для спасения Валери мне придется признать, что все эти ужасные обвинения — правда. Тогда никто и никогда не узнает истину!»
Кер продолжал раздумывать над этим и слушал «признание». Это был поразительный документ. Кордюль якобы заявлял, что его выманил из университета обещаниями «огромного богатства и хорошей жизни» Жак Кер.
Он должен был превращать различные металлы в золото. Из этого ничего не вышло. Далее он занимался добычей руды, составлением духов и самое главное — изготовлением ядов. Яды должны были действовать сразу, причем никто не должен был догадаться, по какой причине наступила смерть. Кор-дюль якобы признавался, что привез с Востока сильнейший яд, который мог дать власть Керу, ведь он к ней так рвался.
Дювэ поднял бутылку, чтобы ее все видели.
— Вот яд, который Ферран де Кордюль привез с Востока, — заявил он, — это именно тот яд, который дали госпоже Агнес. Именно он и вызвал ее смерть. Интересно, применял ли его до этого Жак Кер? Это очень важный вопрос. Могли ли последовать за несчастной мадам и другие жертвы? На этот вопрос может ответить только Господь Бог.
Дювэ свернул документ и положил его на стол. Затем повернулся и обратился к собравшимся:
— Суд должен был вызвать сюда Феррана де Кордюля и допросить его, чтобы получить от него дополнительную информацию и с ее помощью окончательно обвинить заключенного. К сожалению, мы не сможем это сделать. — Он сделал значительную паузу и тихо добавил: — Ферран де Кордюль отправился в иной мир замаливать грехи. Через два дня после того, как он написал это признание, на беднягу напали бандиты, когда он ночью возвращался к себе домой в Бурж. Его тело нашли у дороги на следующее утро. Таким образом, этот известный грешный человек не смог получить земную кару за совершенные грехи.
Жак Кер с трудом перевел дыхание. Он оглядел комнату, надеясь увидеть такие же пораженные и испуганные лица, но — напрасно. Казалось, все спокойно восприняли неожиданную, странную смерть важного свидетеля.
«Моего друга подло убили!» — подумал Кер. Ему хотелось встать и громко крикнуть, чтобы слышали все: «Его убрали, чтобы подготовить это „признание“. Теперь им нечего бояться, что он будет возмущаться и протестовать. Я ничего не могу сделать! Я должен молча сидеть, понимая, что смерть друга приближает и мою собственную».
4
Вечером судьи ужинали в королевских апартаментах. У них было прекрасное настроение. Все были уверены, что выполнили задание, что вина Жака Кера установлена. Они обсуждали, кому что достанется из поместий бывшего королевского казначея.
Все понимали, что лучшая и большая часть богатств Кера достанется королю, а остатки получат придворные. Карл возьмет себе суда, золото и долю казначея в выкупах. За пленных английских джентльменов также можно было получить большие деньги. Королю, безусловно, отойдут и все здания с торговыми лавками Кера. Но у заключенного было много поместий — это и было предметом вожделения собравшихся в королевской трапезной судей. Было решено, что каждый из них получит хотя бы по одному поместью. Эти люди теперь жестоко дрались между собой из-за самого лакомого кусочка.
Антуан де Шабанн, который, как все старые солдаты, обожал сладкое, постоянно жевал, а в перерывах говорил:
— Сан-Фарго должен принадлежать мне.
Шато Сан-Фарго Жак Кер купил у маркиза де Монтфер-ра. Это действительно был лакомый кусочек.
Гуффье не принимал участия в спорах, он о себе уже позаботился. Гуффье встал из-за стола, когда появился Август де Ленвэр.
— Он хочет вас видеть, — шепнул губернатор. — Жак Кер?
— Да. Я его видел несколько минут назад и могу вам сказать, что он в отчаянии. Кер взглянул на меня так, как будто он уже мертв и смотрит на меня с… с других берегов.
Гуффье спустился в камеру Кера. Бывший королевский казначей сидел на койке и о чем-то размышлял. Он взглянул на Гуффье — и тот сразу понял, что сильный человек сломался.
— Я выбрал вас, — произнес Кер хриплым голосом, — чтобы предложить кое-что. Вы не пытаетесь скрыть свою подлость, поэтому мне легче иметь дело с вами.
Гуффье улыбнулся и согласно кивнул:
— Я рад, что вы так меня оцениваете. Последовала пауза.
— Я хочу заключить сделку с нашим королем, — тихо произнес Кер.
— Что же вы желаете предложить его королевскому величеству?
— Признание. Я не виновен в смерти Агнес Сорель — это понятно самому круглому дураку, но я могу подписать бумагу, где признаюсь в отравлении. За это Валери Марэ должна быть освобождена от всех обвинений и сразу же отпущена на свободу.
Гуффье изо всех сил пытался не показать свое облегчение и радость. Мерзавец был счастлив. Ему лучше других было известно, как жаждал король признания своего бывшего казначея, которого он так мерзко предал. Карлу не нравилось волнение людей из-за ареста Жака Кера, он прекрасно понимал, что мало кто поверит вердикту, вынесенному горсткой судей. Короля больше не будет мучить совесть, и он сможет оправдаться в глазах подданных.
Гуффье всегда считал себя чрезвычайно ловким человеком.
Он взглянул на заключенного и отрицательно покачал головой.
— Нам не трудно доказать вашу виновность, и мы не нуждаемся в вашем признании, — заявил он.
Кер начал проявлять нетерпение.
— Гуффье, вам прекрасно известно, что для короля весьма важно мое признание.
— Но вы запрашиваете слишком высокую цену.
— Да, я назначаю именно такую цену.
Судья задумался и начал прохаживаться по камере.
— Вам, наверное, известно, что от некоторых высоких кругов исходит желание, чтобы девушка разделила вашу судьбу? — спросил Гуффье.
— Я вам изложил мои условия. — Кер говорил решительным тоном. — Неужели вы считаете, что я суну голову в петлю и опозорю себя просто так? Мне нужно спасти девушку, которая оказалась связанной со мной.
— Я вам еще раз повторяю: вы хотите слишком многого, настаивал на своем Гуффье — Возможно, что король пожелает проявить к ней снисхождение, но его доброе сердце может всего лишь спасти ее жизнь.
— Тогда послушайте меня. Девушка не должна появляться перед судом, ее публично должны оправдать и сразу же отпустить на волю — до того, как я подпишу нужные бумаги.
— Это невозможно! — возмутился Гуффье. — Девушку нельзя отпустить до того, как она появится в суде. Это абсурд! Вы что? Мы вам дадим обещание отпустить ее позже. Разве этого не достаточно? — Он помолчал, а потом потребовал ответа: — Разве вы не доверяете нашим обещаниям?
Кер пристально посмотрел на Гуффье.
— Конечно нет! Я не могу верить ни одному вашему обещанию, Гуффье, и более того, я не верю ни одному обещанию короля.
Гуффье нахмурился:
— Вы оскорбили короля Франции! Вы, обычный меховщик, выражаете недоверие чести нашего короля!
— Да, — спокойно сказал Кер. — Когда вы передадите мое предложение королю Франции, скажите, что я не стану соглашаться на его обещания, и еще скажите, что он должен выполнить свою часть соглашения, прежде чем я стану выполнять свою часть.
— Это значит, что мы должны поверить вам на слово?
— Вы можете сделать это без малейших сомнений. Гийом Гуффье, верьте мне, я ведь не король или какой-то там королевский судья!
Гуффье пожал плечами:
— Хорошо, я передам королю ваши слова. И даже могу попробовать предложить ему принять ваши условия. — Гуффье вдруг расхохотался. — Здесь нет никого, кто мог бы слышать меня. Кер, я вас ни в чем не виню. Действительно, никому нельзя доверять!
Глава 6
1
В конце третьего дня суда председательствующий Гийом Гуффье взглянул на лежавший перед ним документ и сказал:
— Пришло время вызвать последнего свидетеля. Приведите господина Робера де Пуатевана.
Врач быстро вышел вперед. Он не глядел в сторону заключенного, и Жак Кер подумал: «У Робера плохое настроение».
Гуффье без всяких объяснений начал вести допрос. Он с опаской взглянул на свидетеля.
— Вы были в доме, где находилась Агнес Сорель, в то время, когда туда пожаловал Жак Кер?
— Я каждое утро посещал этот дом, потому что был лечащим врачом мадам Агнес до тех пор, пока она не умерла.
— Нас интересует только то утро, когда к госпоже Агнес пришел Жак Кер. Вы его видели, когда он пришел?
— Нет, сударь. Я услышал о его приходе и отправился к госпоже просить, чтобы она не принимала Кера. Я был уверен, что у нее не было сил принимать визитеров, даже таких близких друзей, каким был Жак Кер.
Гуффье начал насмешничать:
— Вы нам говорите, что у нее не было сил. Это вполне естественно, потому что она болела долгое время и только что перенесла… трудные роды. Но перед вами давал показания ученый доктор из университета, я уверен, вы не можете считать ее состояние в то время слишком серьезным.
Врач нахмурился.
— Положение было настолько серьезным, что любое напряжение могло привести к смерти.
Гуффье возмутился:
— На предварительном слушании вы говорили, что она могла поправиться.
Врач негодующе фыркнул.
— Это невозможно, господин судья! Я ясно объяснил, что у мадам Агнес Сорель не было никаких надежд на будущее, никаких шансов выжить!
— Значит, вы неясно давали объяснения.
— Или вы не смогли, а может, не захотели понять то, что я вам говорил, — продолжал возмущаться де Пуатеван.
Гуффье подался вперед и с яростью смотрел на свидетеля, который смел ему возражать.
— Я не стану терпеть вашей бесцеремонности, — заявил Гуффье. — Это всего лишь ваше мнение, и оно не является для нас решающим. Мы будем продолжать… Вы сказали госпоже Агнес, что было бы ошибочным встречаться с Кером?
— Да, я так сказал. Она меня не послушалась. Она сказала, что это для нее последний шанс, потому что ее конец близится…
— Господин де Бусс объяснил нам ее страхи, — перебил его судья.
— Она решила, что должна встретиться с Кером сейчас или никогда и настаивала на том, чтобы его привели к ней.
— Вам известно, почему она так настаивала на встрече?
— Это было вполне естественно, — заявил де Пуатеван. — Они много лет были близкими друзьями. Он занимался ее делами. Вполне понятно, что им нужно было поговорить о многом перед тем, как госпожа Агнес могла уйти в мир иной.
Судья побагровел от злости, потому что свидетель настойчиво говорил о приближавшейся естественной смерти мадам Агнес. Гуффье помолчал, прежде чем продолжить допрос.
— Давайте обсудим важный для нас эпизод. Вы помните, что через некоторое время после прихода Кера к мадам Агнес к вам пожаловала Жанна де Вандом?
— Да, господин судья.
— Она была взволнована?
— Она была очень зла. Я сначала не обратил на нее внимания, потому что она постоянно злится. Она ссорилась со слугами, критиковала свою хозяйку. Она мне сказала, что я не разбираюсь в медицине, и резко отзывалась о короле и всех его министрах. Она вообще никого не уважает. Весьма неприятная особа.
— Вы сказали, что сначала не обратили на нее внимания. Это значит, что потом вы все-таки отправились к госпоже Агнес?
— Да, сударь. Она мне сказала, что Жак Кер был в комнате и прошел за деревянную решетку. Я очень разозлился. Я не мог поверить своим ушам, когда она мне сказала, что он дал что-то попить госпоже Агнес.
— Вы сразу отправились в комнату?
— Я туда побежал. К моему удивлению, в комнате было светло. Кер посмел открыть ставни.
— Это весьма подозрительно!
Свидетель собирался продолжить, но при этом замечании он остановился и взглянул на судью.
— Сударь, вы сказали, что это внушает подозрение? Я вас не понимаю.
— Ясно, — сказал Гуффье, — что Кер не мог действовать против желания мадам. Однако ему нужен был свет для исполнения своих намерений.
— С другой стороны, господин судья, разве Керу не было бы удобнее сохранить темноту для выполнения своего преступного деяния, если он действительно пожаловал к мадам с такой целью? Зачем же ему было впускать в комнату свет, чтобы любой проходивший мимо, например эта де Вандом, мог видеть, что он там делает?
Щеки председательствующего судьи побагровели.
— Вы что, желаете выступить адвокатом обвиняемого — возмутился Гуффье. — Я хочу, чтобы вы наконец поняли, что вам непозволительно выражать свое мнение перед высоким судом. Вы должны только отвечать на вопросы и говорить только о фактах и личных наблюдениях.
Свидетель резко выпрямился.
— Вы сами начали дискуссию, сударь. Наверное, вам неприятно, что я не согласен с вашим мнением в отношении открытых ставен. В любом случае я честно высказал свое мнение.
Впервые за три дня у Кера пробудилась слабая надежда. «Старый дружище Робер дает показания как настоящий честный человек. Я всегда знал, насколько он порядочен. Им лучше поостеречься, иначе он наделает немало крупных дыр в сплетенной ими паутине лжи — и тогда все псевдосудьи мира не смогут починить ее!»
Кер прекрасно понимал, что судьи воспринимали лживые показания свидетелей как должное и решили, что так себя ведут все. Они не могли понять, как простой человек не хочет поддерживать во всем министров самого короля.
«Они так глупы! — думал Кер. — Им кажется, что достаточно заткнуть мне рот — и дальше все пойдет как по маслу. Они небрежно подготовили дело и теперь не могут контролировать собственных свидетелей».
Видимо, Гуффье также пришел к выводу, что следует быть более осмотрительным. Он формулировал вопросы таким образом, что свидетелю было непросто, а то и неприятно на них отвечать.
— Что вы сделали, найдя заключенного рядом с постелью госпожи Агнес?
— Я начал громко возмущаться.
— Что он вам сказал в качестве объяснения?
— Он сказал, что мадам потеряла сознание во время разговора с ним и он поспешил помочь ей.
— Вы считаете, что он так и сделал?
— Да, сударь. На столике рядом с постелью стояла чаша. В ней была жидкость.
— Вы думаете, что он дал ей часть того, что там находилось?
— Да, мне уже сказали об этом.
— Правильно. Де Вандом сообщила вам об этом. В каком состоянии находилась госпожа Агнес?
— Она была в полубессознательном состоянии — и я сразу понял, что визит Кера был губительным для нее.
— Вы считаете, это произошло из-за того, что он ей дал что-то выпить?
— Я уверен, что это не принесло ей пользы. Он не разбирается в медицине. Откуда Керу было знать, что ей нужно?
С каждой секундой заключенный все яснее понимал, что ситуация немного меняется. Судьи также осознали это, но не вызвать в суд де Пуатевана, личного доктора мадам Агнес Сорель, они не могли. Он, как и Прежан Кеннеди, нарушал стройный хор голосов подкупленных свидетелей.
Жак Кер был уверен, что ни один из скользких вопросов де Пуатевану не зададут. Он оказался прав. Дювэ взял на себя основной груз допроса. Он так хитро формулировал вопросы, что показания свидетеля в отношении яда как бы совпадали с показаниями предыдущих свидетелей. После целого часа искусных маневров никто в аудитории (кроме Кера и де Пуатевана) не сомневался в том, что все идет так, как и прежде.
Дювэ взглянул на своих коллег — Гийом Гуффье понял и ответил кивком. Дювэ прищурился и повернулся к свидетелю.
— У меня есть еще один вопрос. После того как Жак Кер дал Агнес Сорель попить и покинул дом, вы были уверены, что она умирает?
— Было абсолютно ясно, что сил у нее становится все меньше. Но…
— Благодарю вас, доктор. Достаточно.
Дювэ небрежно махнул рукой в знак того, что свидетель свободен.
2
Жак Кер ни на секунду не сомневался, что его признают виновным, и ужасно страдал от собственного бессилия. Бороться против лжесвидетелей было невозможно. Он почувствовал небольшую надежду, когда стал давать показания Робер де Пуатеван, но эта надежда потухла. Он не сводил взгляда с узкого окна, через которое последние лучи солнца проникали в зал. Ему казалось символичным, что видимый кусок неба уменьшался и темнел. «Все кончено, — подумал он. — Нет никакой возможности справиться с этим бесконечным нагромождением лжи». Он вдруг заметил, что Пуатеван не покидает свидетельского места. На лице врача застыло удивление. Он никак не мог прийти в себя, потому что ему не задали ни одного действительно важного для следствия вопроса. Гуффье резко повторил:
— Свидетель может быть свободен. Робер де Пуатеван отошел от стола судей.
Но тут произошло нечто. Ни с того ни с сего заговорил Антуан де Шабанн. Отставной вояка — толстый, малоподвижный — странно смотрелся в компании остальных, более молодых членов суда. Он все время сидел молча с отсутствующим видом, и казалось, его совершенно не интересует течение процесса. Возможно, ему в это время грезились круглые башни Сан-Фарго, окруженные лесами, и земли, которые, как он надеялся, вскоре станут его собственностью. Наверное, желание, чтобы эти мечты побыстрее сбылись, побудило его к действию. Он привстал и громко заявил:
— Я желаю задать вопрос свидетелю.
Робер де Пуатеван охотно вернулся на прежнее место. Гийом Гуффье недоверчиво взглянул на коллегу, как бы предчувствуя неладное.
— Уже поздно, — заметил он. — Слушание дела почти закончено.
— У меня небольшой вопрос, но мне хотелось бы его задать. — Старый вояка улыбнулся и покачал огромной головой. — Я заметил несоответствие в показаниях, а вы его заметили? — обратился он к свидетелю. — Вы видели бутылку с ядом на столике рядом с чашей?
Второй раз Жак Кер выпрямился на стуле. Глаза его засверкали, у него вновь пробудился интерес к процессу. Его разум заработал. Кер понимал, что из всех незаданных вопросов судьи боялись именно этого. Гуффье сразу побагровел. Он что-то мысленно говорил де Шабанну, проклинал его, желал провалиться сквозь землю.
Зрители моментально среагировали на изменение сценария. Казалось, они сразу поняли, что события пошли по незапланированному маршруту. В конце концов в комнате воцарилась мертвая тишина.
— Нет, господин судья, — громко ответил Робер де Пуатеван. — Я не видел бутылочку с ядом на столике госпожи Агнес. Ее там не было.
— Но… — продолжал старый вояка, в его тусклых глазах появилось удивление. Он не обратил внимания на то, что его с силой тряс за рукав Гуффье. — Я уверен, что де Вандом, та, в зеленом, сказала, что яд был на столике госпожи Сорель все время и что позже эта Вандом вернулась в комнату и взяла его.
— Сударь, она ошиблась. Она, вероятно, что-то перепутала. Никакого яда там не было.
Гуффье изо всех сил пытался говорить спокойно, но ему это плохо удавалось. Он обратился к свидетелю:
— Нам ясно, что вы были настолько взволнованы случившимся, что просто не обратили на это внимания.
— Нет, сударь. Тут нет ничего ясного и простого. Вы не должны забывать, что флаконы для ядов делаются такой формы, что их ни с чем нельзя перепутать. Совершенно невероятно, чтобы врач не обратил внимания на бутылочку с красной стрелой рядом с ложем пациента. Тем более такого пациента, к которому я всегда относился с вниманием и нежностью, — к леди Агнес Сорель!
— Наверное, дело обстояло так, — продолжал настаивать Гуффье, — обвиняемый совершил ошибку и вернулся в комнату позже и тогда же оставил флакон на столе.
— Нет, нет, сударь! Этого не могло быть! Обвиняемый покинул комнату до того, как я ушел оттуда, и у него не было возможности туда возвратиться!
Антуан де Шабанн, казалось, не понимал, какую ужасную ошибку он совершил. Он поморгал глазами, как сова, и заявил свидетелю:
— Я что-то ничего не понимаю. В любом случае, господин доктор, вам было известно, что в чаше находится яд?
Гуффье погрозил свидетелю, запрещая ему отвечать. Глядя искоса на старого вояку, он сказал:
— Сударь, должен вам сказать, что на этот вопрос он не может дать нормального ответа. Нам неизвестно, проверял ли он содержимое чаши. Я уверен, что наши коллеги согласятся со мной. Вам не стоит продолжать задавать вопросы. Сядьте на место. Помолчите!
Но свидетель уже отвечал на вопрос де Шабанна:
— Я проверил содержимое чаши!
Робер де Пуатеван прекрасно понимал, что подобным заявлением он рискует навлечь на себя гнев королевских министров и, возможно, самого короля. Но он ни секунды не колебался и продолжал давать показания. Де Пуатеван выпрямился, его круглый животик гордо и вызывающе торчал, глаза горели от возмущения и азарта.
В зале суда поднялся страшный шум. Все заговорили в полный голос. Некоторые вскочили со своих мест. Гуффье громко колотил молотком по столу и возмущенно объявил:
— Слушание дела закончено, охране приказано сразу очистить зал суда.
Народ за перегородкой начал негодовать. Послышались крики:
— Пусть он говорит! Наконец правда выходит наружу! Браво, Робер де Пуатеван! Хотим знать правду! Кер не убийца!
Охранники начали стучать пиками по каменному полу. Де Пуатеван воспользовался тишиной и громко крикнул:
— Я проверил, что было в чаше! Там было вино, разведенное водой!
Гуффье поднял вверх молоток и тихо положил его рядом с собой на стол. Жестом он показал служащим и охране, чтобы те восстановили тишину в зале суда. Когда все успокоились, Гуффье неохотно заговорил:
— В связи с заявлением врача, который лечил госпожу Сорель во время ее болезни, нам представляется необходимым продолжить слушание дела. Было сказано много, но, видимо… этого недостаточно. Возможно, де Вандом давала ложные показания или Робер де Пуатеван виновен в небрежном лечении известной пациентки и пытался помешать следствию. — Он мрачно уставился на свидетеля. — Сейчас мы должны выяснить, в чем тут дело.
Жак Кер наблюдал за этой сценой с чувством глубокого облегчения. Произошел перелом. Был задан единственный из запрещенных вопросов — и на него был получен честный ответ. Весь сценарий затрещал по швам. Теперь каждый вопрос мог вызвать сотни новых. Ситуация могла выйти из-под контроля Гуффье и его компании.
Кер посмотрел на судей — они сидели с багровыми от злости лицами. Де Шабанн, казалось, не очень понимал, в чем он провинился, однако чувствовал, что все пошло не так.
«Каковы теперь твои шансы любоваться виноградниками и лесами моего прекрасного поместья? — подумал Кер. — Твоя глупость мне здорово помогла, спасибо тебе, отставной вояка!»
Лицо Гуффье все еще излучало ярость. Он снова потребовал тишины. На сей раз ему сразу повиновались.
— Замечания этого человека вызвали необходимость вновь начать допрос свидетеля.
Он обратился к Дювэ:
— Мне не нравится оборот, который приняли события. Предоставляю вам возможность допросить свидетеля.
Дювэ поднялся, чтобы начать допрос. Казалось, он боится де Пуатевана, поэтому заговорил весьма осторожно:
— Почему вы сказали, что у обвиняемого не было возможности пройти в комнату за решеткой после того, как вы ее покинули?
— Я сразу послал туда слугу, чтобы он привел в порядок комнату. Жак Кер покинул дом до того, как уборка была закончена.
— Вы сами не видели, как все происходило. Следует вызвать этого слугу, потом мы посмотрим. — Дювэ с неприязнью взглянул на свидетеля. — Может, вы только предполагаете, что так все случилось.
— Вы убедитесь, что я был прав.
— Нам известна правда: Жак Кер и эта девица принесли в дом яд. После этого Агнес Сорель умерла быстро и неожиданно, а позже де Вандом нашла бутылочку с ядом в комнате, где находилась мадам Сорель. Мы сможем позже устранить несоответствия в деталях.
Свидетель заговорил ровным, громким голосом, который был прекрасно слышен всей аудитории:
— Агнес Сорель не умерла быстро и неожиданно. Она была на грани смерти уже много дней.
— Суд заслушал заявление ученого доктора из университета, он был абсолютно уверен, что она могла выздороветь. Это мнение поддерживают все его коллеги. — Дювэ оглядел зал, он хотел, чтобы все обратили внимание на его заявление.
Кер с трудом удержался, чтобы не крикнуть: «Оливье де Бусс — шарлатан и лжец!»
— Этот яд, — продолжал Дювэ, — был привезен с Востока, и, как нам стало известно, он действует медленно и не оставляет следов. Вы не станете спорить с подобным заявлением? — насмешливо спросил он.
— Я буду спорить с подобным заявлением, сударь!
— Вы посмеете выступить против коллективной мудрости медицинских специалистов университета?
Де Пуатеван не дал прямого ответа.
— Господин судья, я хорошо разбираюсь в ядах и долгое время ими занимался. Я читал о разных магических составах, но никогда их не видел. Их не видел никто из известных мне медиков. По моему мнению, такие яды являются мифом, подобно… подобно огнедышащему дракону и печи, которая металлы превращает в золото.
— Вы отрицаете, что де Кордюль привез этот яд с Востока? Яд, не оставляющий следов после смерти?
Свидетель отрицательно покачал головой.
— Я в этом сомневаюсь, но не могу точно это отрицать. — Внезапно Робер де Пуатеван заговорил с пылом настоящего оратора: — Но я отрицаю, господин судья, то, что Жак Кер принес бутылку с таким ядом.
Дювэ был настолько поражен, что в течение некоторого времени не мог произнести ни слова.
— Вы слышали, как совпали слова Оливье де Бусса и признание самого Кордюля, которое мы тут зачитали?
— Оливье де Бусс не разбирается в ядах. Причем совершенно ничего в них не смыслит. Если вы снова его вызовете и позволите задать ему несколько вопросов, то сами убедитесь в этом через пару минут. Я готов проэкзаменовать этого светилу медицины — и сделаю это в присутствии всех собравшихся с огромным удовольствием.
Де Пуатеван не на шутку разошелся. Он протянул к судейскому столику руку и взял бутылочку с ядом.
— Понюхайте ее, господин судья. Вам ничего не напоминает этот запах?
Дювэ быстро поднес бутылочку к носу, а потом отставил ее.
— Я не могу узнать этот запах.
— Но он вам что-то напоминает?
— Мне кажется, что это запах горького миндаля.
— Правильно! — радостно воскликнул свидетель. Он тоже понюхал бутылку, а потом огляделся. — Все находящиеся недалеко отсюда могли бы узнать этот запах. Господин судья, это могут подтвердить двадцать… нет, тридцать человек. А теперь позвольте мне сказать, что это за яд. Это не яд, привезенный с Востока. Это не редкий яд, извлеченный из морского зайца или из желчи леопарда. Об этом яде мы слышим постоянно, потому что в наших краях его употребляют слишком часто!
Де Пуатеван повернулся, чтобы взглянуть на зрителей, сидящих неподалеку.
— Я уверен, что те из вас, кто узнал этот запах, могут сказать суду, что это за яд.
Гуффье снова поднял молоток, но он не успел его опустить, как послышался хор голосов:
— Лавровое дерево!
Робер де Пуатеван воскликнул:
— Правильно, это лавровое дерево! — Он быстро повернулся к Дювэ. — Господин судья, это действительно лавровое дерево. Многим известно, что этот яд изготавливают из листьев лаврового дерева и он действует весьма быстро.
У Жака Кера сильно забилось сердце. «Они были настолько уверены в себе, что не удосужились даже наполнить бутылочку каким-нибудь ядом, привезенным с Востока. Они удовлетворились первым, что попал под руку».
Дювэ был вынужден сказать:
— Содержимое бутылки будет снова проверено. Вы очень в себе уверены, господин изготовитель пилюль. Но позвольте мне кое-что заметить. Оливье де Бусс заявил, что это яд с Востока, а вы ему противоречите. Не имеет значения, кто из вас прав. Яд из бутылки был дан Агнес Сорель и вызвал ее смерть. И это самое главное.
— Агнес Сорель умерла спустя шестнадцать часов после того, как ее покинул Жак Кер, — заметил свидетель, — Яд из лаврового дерева убивает очень быстро. К счастью… По тому что жертва умирает в страшных мучениях. Но он не может убить после того, как проходит определенный промежуток времени. Если жертва может прожить час после введения ей яда, то, как правило, она остается жить. Тот факт, что госпожа Агнес прожила эти шестнадцать часов, является решительным доказательством того, что ее смерть не была вызвана приемом содержимого бутылки.
В зале наступила мертвая тишина. Все устремили взгляды на свидетеля. Он стал главным персонажем этого акта. Зрители понимали, что наступил самый острый, кульминационный момент разыгрывающейся на их глазах драмы. Они боялись упустить малейший звук или жест, исходившие от свидетеля. Сейчас все зависело от него…
— После того как умерла Агнес Сорель, — уважительно проговорил де Пуатеван, — мы отдали бальзамировать ее сердце. При этом присутствовали три врача. Все весьма известные и уважаемые люди. Вызовите их, и они вам подтвердят то, что я собираюсь сказать. Кровь людей, умерших от отравления лавровым деревом, обычно бывает темной, а кожа лиловато-серой. В данном случае не было ничего подобного… Когда смерть наступает именно от этого яда, на лице жертвы ясно отражаются предсмертные муки. Мадам Агнес умирала спокойно и медленно. Она сделала последний вздох с улыбкой на прелестном лице. Улыбка была милой и нежной, такой мадам Агнес была в жизни, и это выражение умиротворения осталось у нее после смерти… Господа, Агнес Сорель не была отравлена!
Тишину в зале нарушил странный гул, словно все собравшиеся вздохнули разом. Это был знак веры и облегчения.
С самого начала процесса Жак Кер хранил в кармане важное письмо. Некоторые бумаги не заинтересовали тюремщиков, и они оставили их заключенному. Там говорилось о его торговых делах, о расчетах с клиентами и прочем, не имевшем к процессу никакого отношения. Кер собирался воспользоваться письмом для собственной защиты. Теперь наступил такой момент.
Кер украдкой взглянул на конвойного, охранявшего его. Тот был полностью поглощен спектаклем и забыл о своих обязанностях. Заключенный сильно толкнул своем конвоира, бедняга от неожиданности громко хрюкнул и распластался на полу.
Кер вскочил на ноги и поднял письмо высоко над головой.
— Вот! — кричал он, размахивая письмом. — Здесь находится окончательное доказательство моей невиновности. Письмо от Феррана де Кордюля. Я могу вам представить еще дюжину его писем. Сравните почерк в этом письме с так называемым «признанием», которое он будто бы написал, и вы увидите: этот документ не что иное, как неуклюжая подделка!
Кер вернулся на свое место. Все с интересом выслушали заявление подсудимого, но судьи не обратили на его слова ни малейшего внимания. Все четверо были озадачены. Они что-то возбужденно обсуждали. Антуан де Шабанн не принимал участия в обсуждении. Он сидел поодаль и выглядел унылым.
Неожиданно Жак Кер захохотал. Этот смех заглушил все другие звуки в зале суда.
— Гийом Гуффье! — крикнул Кер. — Между нами было достигнуто некоторое соглашение. Можете считать его расторгнутым!
Тот факт, что конвойный не пытался его остановить, означал, что положение вещей резко изменилось.
Один из караульных подошел к подсудимому и уважительно сказал:
— Господин Кер, вам следует возвратиться в камеру.
3
Утром Старина Филипп принес Валери завтрак.
— Сегодня все закончится, — сообщил он, затем оглядел камеру и пессимистично заметил: — Мадемуазель, пользуйтесь комфортом, пока у вас еще есть время.
Валери было не до еды. Она постоянно взывала к Всевышнему, моля Его о спасении.
Надежды на благополучный исход дела почти не оставалось. Старина Филипп рассказал о процессе — это были мрачные новости.
— Мадемуазель, суду представлено признание господина де Кордюля. И ваш друг не сможет его опровергнуть.
Валери лишь страстно молилась. Помощь могла прийти только от Бога. Люди от них отвернулись.
Когда в камере стало совсем темно, девушка подумала, что слушание наверняка закончено, и ждала новостей.
Прошел час, другой… Валери отошла от двери. «Если бы решение суда было в пользу Жака Кера, кто-нибудь из охраны сразу пришел бы и сообщил радостные новости», — думала она.
Наконец Валери услышала шаги в коридоре. Это был Старина Филипп. Он немного приволакивал ногу, его постоянно мучил ревматизм.
— Господина Кера приговорили! — громко воскликнула девушка. — Боже, что же нам теперь делать?! Настал и мой черед! А потом… А потом…
Старина Филипп показался в дверях с фонарем в руках.
— Ты не зажгла свечу, — заметил он.
— Нет, — ответила девушка. Она сидела в дальнем углу камеры. — Мне казалось… Мне казалось, что будет лучше ждать в темноте.
Старина Филипп зажег свечу. У него тряслись руки. — Так почему-то бывает всегда, — сказал он, ухмыляясь. — Заключенным кажется, что темнота способна их защитить, когда приходит час…
Валери взглянула на старика. Она была белой как мел, голос ее дрожал.
— Вы мне должны кое-что сказать. Все… все так плохо? — Валери не стала ждать ответа и продолжила: — Филипп, вы можете ничего не говорить. Мне известно решение суда. Господина Кера, судя по всему, объявили виновным. Этого можно было ожидать с самого начала! Я поняла это, когда меня привели словно напоказ в зал суда. Я не поднимала глаз, но видела их. Я обратила внимание на господина Гуффье. Он походил на огромного злобного кота, который, словно играя, то выпускал, то втягивал острые когти и был готов прыгнуть на бедную загнанную мышь!
Валери была на грани истерики. Филипп видел, как она поджала губы, подражая Гийому Гуффье, как стала поглаживать одну руку другой.
— Достаточно! — крикнула девушка и огляделась. — Я считаю, господа, что было продемонстрировано еще одно важное доказательство вины нашего обвиняемого. — Валери выпрямилась, изображая Гуффье, зачитывающего решение суда. — Жак Кер, вы признаетесь виновным, и вам выносится приговор. Похоже, теперь перед нами предстанет эта женщина, рожденная вне брака, которая посмела называться благородным именем и являлась вашей сообщницей…
Валери громко захохотала, истерический смех тут же перешел в рыдания.
— Филипп, вы можете мне ничего не говорить. Я знаю, что его признали виновным и теперь… теперь у нас не осталось никакой надежды.
— Но, мадемуазель, — удивленно заговорил старик, — в чем дело? Я вам не сказал, что заключенного Жака Кера нашли виновным. Я не сказал, что новости плохие. Совсем наоборот, на этот раз новости вполне приличные.
В камере наступила напряженная тишина.
Девушка повторила лишь одно слово:
— Приличные? — Валери схватила старика за руку. — Приличные? Вы сказали, приличные новости? Вы хотите сказать, что его оправдали?
Надсмотрщик взял ключи в левую руку, а правой принялся жестикулировать.
— На суде было признано, что обвинение в отравлении ложное.
У Валери подогнулись колени, она опустилась на пол и зарыдала. Девушка уже не пыталась сдерживать себя, напротив, ей хотелось избавиться от всего пережитого.
— Это правда? Вы меня не обманываете? Его действительно… оправдали? Боже, благодарю Тебя от всего сердца за то, что Ты спас его!
— Вас освободят через пару дней, мадемуазель. Против вас не будет выдвинуто никаких обвинений. Но… — тут он захихикал, — теперь плохо придется той даме, которая выдумала всю эту ложь. Говорят, что ее публично накажут за фальшивые показания. Мадемуазель, мне приятно это сообщить вам… Лживая зеленоглазая паршивка!
— А что будет с господином Кером? Его тоже освободят? Надсмотрщик покачал головой:
— Нет, мадемуазель. Говорят, что его задержат и будут судить по другому обвинению. Я видел их перечень: предательство, посягательство на королевский кошелек и помощь темным язычникам — туркам. Мадемуазель, это весьма серьезные обвинения.
Валери погрустнела и спросила подавленным голосом:
— Ему известно об этом?
— Да, мадемуазель. Я только что был у него в камере. Ему принесли хороший ужин. Я попросил для него мягкую жареную оленину. Он с аппетитом ел и был в хорошем настроении. Он мне сказал, что теперь, когда вы свободны, он может сражаться с ними с чистой совестью и будет наносить им удары, не жалея когтей и клыков! Он сказал, что однажды уже побил их и сделает это вновь. Мадемуазель, могу сказать, что у него хорошее настроение.
— Филипп, что это значит? Почему они позволяют мне уйти и продолжают держать здесь господина Кера?
Надзиратель мрачно покачал головой:
— Это напоминает мне вилку: они не смогли подцепить его на один зубец, теперь пробуют подцепить на другой. Вам не стоит больше волноваться. Они не будут больше помещать бедную девочку в клетку. Наверное, завтра бумаги будут подписаны, и вы выйдете на свободу.
Глава 7
1
На следующее утро Валери освободили. Д’Арлей уже ждал ее. В городе стало известно, когда выпустят девушку, и перед воротами тюрьмы собралась огромная толпа.
— Вот она!
Радостные горожане старались подойти поближе к девушке. Каждому хотелось поприветствовать юную героиню.
Д’Арлей увидел лицо Валери, но тут же ее поглотила толпа. Валери накинула капюшон. Д’Арлей понял, что она сильно испугана.
Когда ему удалось пробиться к девушке, с нее уже сорвали плащ и, разодрав его на мелкие кусочки, поделили между собой. Одна старуха ножом отхватила прядь волос Валери. Девушка радостно вздохнула, когда д'Арлей оказался возле нее.
— Робин, меня чуть не задушили! — воскликнула Валери, прижимаясь к нему. — Пожалуйста, увези меня отсюда!
Д’Арлею пришлось обнажить саблю, чтобы люди расступились. Наконец они оседлали коней и поскакали прочь из города. По дороге они встретили странного человека в пестрой куртке, он размахивал руками и кричал:
— Минуту! Вы должны меня выслушать! Если вы не сделаете этого, упустите шанс разбудить слепой мир! Вы можете дать миру возможность познакомиться с гением!
Д'Арлей громко крикнул:
— Прочь с дороги, чучело!
— Да, я чучело, — ответил человек. — Но одновременно я — художник. Я — великий художник. До сих пор мир не знал моего гения. На меня никто не обращает внимания, все только издеваются надо мной. Я голодаю, живу на улице и не могу купить нужные мне краски. Господин, если б вы оказали мне честь, я смог написать мадемуазель Марэ! Если бы мне удалось выразить ее красоту, сравниться с которой может лишь очарование ушедшей от нас мадам Агнес Сорель, в моей жизни многое изменилось бы. Все бы желали полюбоваться портретом. Все спрашивали бы, кто великий художник, создавший это полотно.
— Мы собираемся уехать отсюда как можно быстрее, а посему не сможем ничего для вас сделать. — Д’Арлей бросил художнику крупную золотую монету. — С помощью этих денег вы сможете купить себе еду, обеспечить себя жильем на какое-то время и даже приобрести краски.
Эта пауза дала Валери возможность осмотреться. Она была поражена, увидев во всех окнах высоких домов людей, наблюдавших за ними. Крыши тоже были заполнены любопытными.
«Ничего не изменилось бы, — подумала Валери, — если бы меня осудили и потащили на костер. Мне кажется, эти самые люди с тем же любопытством наблюдали бы за тем, как меня пожирает огонь».
— Пожалуйста, — попросила она д’Арлея, — нам нужно как можно быстрее выбраться отсюда.
Они свернули на узкую тропинку, потом оказались на широкой улице, откуда виднелась река. Валери уже немного пришла в себя. Она взглянула на яркое сентябрьское солнце и радостно воскликнула:
— Кажется, прошла целая жизнь с тех пор, как я в последний раз видела солнце! Робин, я свободна! Я не в тюрьме! Они не смогут меня тронуть. Я свободна!
— Да, ты свободна, и они не смогут причинить тебе вреда. Твой ангел-хранитель прилежно просил за тебя у Бога — и Он защитил тебя. Ничто другое не смогло бы так помочь.
— Я счастлива! — радостно заявила Валери, однако, взглянув на юбку, она погрустнела. — Робин, ее всю изрезали на кусочки! От нее почти ничего не осталось.
Д’Арлей захохотал:
— Дорогая моя, тебе повезло, что осталась хоть какая-то одежда.
Через секунду девушка смеялась вместе с ним.
— Какое это имеет значение? Я свободна, и меня больше ничего не должно волновать! — Она взглянула на реку, на осеннее убранство деревьев. — Как прекрасен мир! Я опять принадлежу ему. Я — часть этого свободного, замечательного мира, а не какой-то там безымянный заключенный.
Валери упивалась свободой. Она без умолку говорила, смотрела по сторонам, боясь упустить что-нибудь интересное. Она находила красоту в грязных улицах, очарование — в старых полуразрушенных домишках.
— Робин, а куда мы едем? Я так обрадовалась, что все осталось позади, и не подумала об этом.
Д’Арлей наклонился к девушке и взял ее руку в свою.
— Сначала, Валери, мы отправимся в небольшую, спокойную деревушку в шести милях к югу отсюда. Я заранее послал весточку отцу Элигиусу, в которой предупредил о нашем приезде. Я сообщил ему, что мы хотим обвенчаться. Пьер Дюпэн говорит, что святой отец — очень приличный человек. Надеюсь, он встретит нас с молитвенником, колоколами и свечами. Думаю, когда мы вновь отправимся в путь, будем уже женаты.
Валери натянула удила и изумленно посмотрела на Робина.
— Вы все еще желаете на мне жениться? — Она говорила напряженным голосом. — После всего, что случилось? Дорогой Робин, но со мной не стоит иметь дело… С величайшим трудом мне удалось избежать пламени, которое готовят для женщин-отравительниц. Вам известно, как обстояли дела и как на меня глазели люди. Боюсь, что теперь так будет всегда. Люди будут постоянно с любопытством взирать на меня и шептаться за моей спиной. Мое имя станет нарицательным, как имя Жиля де Ре, погубившего всех детей. Валери Марэ — отравительница!
— В имении Арлей, — сказал Робин, не отпуская ее руку, — мы будем жить в своем собственном мире. Там нет соседей, ближайший город находится в десяти милях. Если людям нечего больше делать, пусть они болтают. Шепот ручейка, протекающего рядом с нашим домом, и густой листвы не позволит нам слышать сплетни!
Глаза Валери стали влажными.
— Робин, вам придется многим пожертвовать ради меня. Вы хотите это сделать из чувства жалости?
— Я хочу на вас жениться из чистого эгоизма, — ответил Робин. — Мне так нравится смотреть на вас, и я хочу, чтобы вы постоянно находились рядом со мной. Самое большое счастье для меня — знать, что вы принадлежите мне. Я хочу, чтобы мы вместе завтракали, обедали, ужинали и спали в одной постели. Чтобы вместе гуляли по лесу, скакали на лошадях, болтали, делились мечтами. Мне больше ни с кем не хочется разговаривать. Если вы не будете принадлежать мне, жизнь для меня станет пустой и тусклой… Так что вы должны понимать, — добавил Робин после некоторой паузы, — я ничем не собираюсь жертвовать и в моих поступках отсутствует благородство. Я удивительно эгоистичный человек, который желает получить то, что ему больше всего мило.
Валери посмотрела на д’Арлея. В глазах у нее стояли слезы. Но она выглядела счастливой.
— Я не могу противостоять подобному эгоизму, — ответила она.
Они долго ехали по пустынным улицам.
Наконец они приблизились к площади, мирно дремавшей перед старой церковью из зеленого камня. Улыбающийся мужчина с корзиной в руке пошел им навстречу.
Это был Пьер Дюпэн. Он приветственно помахал им рукой и сказал:
— Вам удалось избавиться от толп любопытных быстрее, чем я ожидал. Но я пришел вовремя.
— Это очень храбрый человек, — сказал д'Арлей, указывая на Дюпэна. — Вы обязаны ему своей жизнью. Если бы он не был храбрым человеком и не помог установить связь между нами и Жаком Кером, мы не смогли бы спасти вас от пыток.
— Это вас зовут Пьер Дюпэн? — Валери протянула ему руку. — Я слышала о вас от господина Кера. Господин Дюпэн, я вам буду благодарна всю свою жизнь.
Продавец книг взял руку девушки и поцеловал.
— Это был оправданный риск, — ответил он. — А вот что касается спасения вашей жизни… Мадемуазель, мне кажется, что слава должна принадлежать тому, кто всю ночь скакал в Пуатье и смог убедить некоего великого господина в том, что вас не стоит подвергать пыткам.
— Валери быстро взглянула на д’Арлея.
— Что такое? Я ничего не слышала насчет поездки в Пуатье. Робин небрежно отмахнулся:
— Эту историю я вам расскажу в другой раз, Валери. Пьер Дюпэн поднял корзину, из которой виднелось горлышко бутылки.
— Это свадебное угощение, — объяснил продавец книг и подмигнул Валери и д’Арлею. — Говорят, что жених и невеста не обращают внимания на хорошую стряпню, но моя жена действительно прекрасно готовит, и вам предстоит убедиться в этом.
— Вам удалось предупредить священника, Пьер? — спросил д’Арлей.
Продавец книг утвердительно закивал.
— Гонец возвратился от него и сказал, что все готово.
— До свидания, Пьер Дюпэн! — крикнул д'Арлей, пришпоривая коня. — Мы всегда будем вспоминать о вас с большой благодарностью!
2
О священнике в соседней деревушке все отзывались очень уважительно. Действительно, он оказался милым, добрым стариком.
Церемония бракосочетания проводилась в маленькой церкви. Наверное, это была самая крошечная церковь во всей Франции. Кроме того, она выглядела довольно необычно и по форме напоминала перевернутую солонку. Священник шел по проходу, обняв за плечи жениха и невесту.
— Я считаю для себя честью венчать этих молодых и смелых людей, — сказал отец Элигиус. — Вам, дочь моя, пришлось пройти через очень серьезные испытания. Но вы еще очень молоды, и я верю, что вскоре многое забудете. Вы же, сын мой, берете на себя нелегкую обязанность. Вас многие будут осуждать и даже попытаются причинить вам неприятности. Но мне кажется, вы считаете подобные осложнения не большой платой за ту радость, которую получите в этом союзе. Всегда помните всем сердцем: наш Господь благословляет вас и укажет путь к счастью.
От дома к церкви шла крытая аркада, вся увитая виноградными ветвями. Д'Арлей и Валери поняли, как им повезло, потому что лишь небольшая толпа любопытных людей собралась у церкви.
— Здесь стало известно, что вы направились из тюрьмы в нашу деревню, — шепнул им старый священник. — Вы переночуете у меня, а на рассвете продолжите свое путешествие. И вам удобнее, и мне хорошо в вашей компании.
Все трое пошли в небольшой садик за домом. Стены, огораживавшие сад, были так высоки, что туда почти не доходили солнечные лучи, но зато стоял чудесный, тонкий аромат поздних, сентябрьских цветов и спелых груш.
Они уселись прямо под грушевым деревом, Валери расстелила платок на земле вместо скатерти. Пьер Дюпэн не преувеличил кулинарные способности своей жены. Еда была великолепной. Они угощались сваренными вкрутую яйцами, приправленными шафраном и гвоздикой; свежайшим сыром из Монтре, двуцветным хлебом — белым и черным. Этот хлеб готовили, перемежая слои теста из пшеничной и ржаной муки. Вино было легким, оно приятно пощипывало язык и освежало горло. Д’Арлей и Валери были очень голодны и съели все, что было в корзине, до последней крошки.
— Я надеюсь, — сказала Валери, — что смогу где-нибудь достать новую одежду. Конечно, воспоминания о тюрьме всегда будут меня преследовать. Эти вещи мне дали, когда вытащили из клетки. Господин Робин, вы видите, как они плохо сшиты, мне неприятно их носить.
— Я так обрадовался, что вновь вижу тебя, и даже не заметил, во что ты одета. — Робин внимательно оглядел девушку. — Ты права, дорогая, эта одежда не для тебя.
— Взгляните на этот ужасный вылинявший серый цвет! — горевала девушка. — Всю жизнь мне приходилось носить вещи из такого дешевого материала. Как я его ненавижу! Когда я была маленькой, мне обещали, что в день рождения я получу новое платье. Я сказала моей матери… мадам Марэ: «Пожалуйста, мама, любого цвета, но только не серого! » Она была доброй женщиной и обещала, что платье будет розовым или голубым. Я мечтала об этих цветах, но больше всего мне хотелось иметь розовое платье. Когда я получила долгожданный подарок, как ты думаешь, Робин, какого оно было цвета?
— Наверное, розового.
Девушка грустно покачала головой:
— Нет, милый Робин. Оно было серого цвета. У них не набралось денег, чтобы купить что-то более яркое. Теперь тебе понятно, почему я так ненавижу этот цвет?
Робин постарался поудобнее устроить Валери на своем плаще, а сам отправился к священнику, чтобы посоветоваться, что можно придумать в отношении платья для Валери.
— Мне придется поехать в другую деревню, — сказал священник, — там, наверное, я смогу что-нибудь купить для вашей жены. Господин д’Арлей, что вам требуется?
Д’Арлей дал священнику подробные инструкции:
— Отец Элигиус, скажите портному, что мне нужно все самое лучшее, изготовленное из красивого материала. Платье должно быть хорошо сшито, чтобы Валери выглядела в нем достойно.
Священник был вынужден заметить:
— Сын мой, это всего лишь деревня. Вы не должны ожидать чуда.
— Что касается цвета, мне бы хотелось, чтобы платье было розовым, — продолжал д’Арлей, — в крайнем случае — голубым.
— Но… но, вам, наверное, придется долго путешествовать?
— Да, путешествие займет не менее двух недель.
— Позвольте мне дать вам совет, сударь. Эти цвета непрактичны для долгого путешествия, и не имеет смысла выбирать дорогие материалы. Мне хочется порекомендовать вам недорогое платье серого цвета. Для дальней дороги — в самый раз.
— Только не серого! — воскликнул д'Арлей. — Святой отец, имеются веские причины, чтобы платье было нарядным, дорогим и какого-нибудь яркого цвета, пусть оно будет абсолютно непрактичным. Моя жена должна быть довольна, поэтому серый цвет совершенно исключен. Мне хочется, чтобы ее шляпу украшало перо страуса…
— Господин д’Арлей, это не Париж, не Тур и не Лион! — запротестовал священник. — В деревне, куда я отправляюсь, нет страусовых перьев. Нам сильно повезет, если мне удастся найти цветную ленточку на шляпку вашей жены.
Валери спала, когда д'Арлей вернулся в сад. Она сразу проснулась и села, прислонившись к стене. У нее пропало радостное настроение.
— Я поняла, насколько мы эгоистичны! — сказала девушка, виновато глядя на мужа. — Кер все еще томится в тюрьме, а мы о нем забыли. Должна признаться, милый Робин, я настолько забылась, что желала сегодня быть очень счастливой.
Д’Арлей попытался ее успокоить. Он уверял, что их друг прошел через самые ужасные испытания. Прошел с честью и достоинством. Теперь он сможет противостоять чему угодно.
— Ты же знаешь, дорогая, наш Жак Кер был самым мудрым и честным министром короля. У них нет ни одного реального доказательства против него. Кер благороден. Сколько раз он пополнял королевскую казну своими личными деньгами и никогда, ни единого раза не похвастался этим! Пусть поищут свои доказательства в его бухгалтерских книгах.
— Да, но разве позволят принести эти книги в зал суда или хотя бы упомянуть о них?
— Ты права, наверное, это невозможно. Но я не представляю себе, откуда можно черпать обвинения против такого честнейшего и благороднейшего человека. Каждое их доказательство будет фальшивым и мерзким, как сердце Иуды. Ты же сама знаешь, дорогая, правда всегда выходит наружу. Так ведь было с вами во время процесса.
Валери очень хотелось верить в то, что говорил д'Арлей. Но она сомневалась в положительном исходе дела. Кера просто так не отпустят.
— Нас тогда спасло только чудо, — прошептала она. — К сожалению, трудно поверить в то, что такое может произойти во второй раз. Как он докажет свою невиновность, всю абсурдность выдвигаемых судьями обвинений, если они не позволяют ему выступать в свою защиту, приглашать своих свидетелей? Они буквально затыкают Керу рот! Нет, я абсолютно уверена, эти лживые, подкупленные судьи сделают все возможное, чтобы бухгалтерские книги казначея не появились в зале суда!
Д'Арлей не сдавался:
— Дорогая, Керу уже грозило страшное обвинение, было приглашено много лжесвидетелей, давались фальшивые показания, все, казалось, было против него, но… Керу ведь удалось победить! Ты говоришь, что это было чудо: — допустим, что так. Но теперь победит сам гений Кера, я в этом уверен. Он найдет выход из самого затруднительного, самого безвыходного положения. — Робин подошел к жене и сел с ней рядом. — Успокойся, прошу тебя, любовь моя. Сегодня хотя бы не думай об этом. Не терзайся. Сегодня мы должны быть счастливы, поверь, в моем желании нет эгоизма, думаю, мы заслужили это. Мне нужно так много сказать тебе, Валери! Я хочу начать прямо сейчас, не откладывая. Священник скоро вернется, у меня очень мало времени, чтобы рассказать моей милой жене, как сильно я ее люблю!
3
Они поужинали со святым отцом в маленькой кухоньке. Для экономки там не было места, и она подавала еду через специальное круглое отверстие в стене. Женщина без умолку болтала. Казалось, она не очень задумывалась над тем, что говорит.
— Кушайте побольше, сударыня, — советовала она Валери. — Вы такая тощая, только кожа да кости. Вы напоминаете мне общипанную ворону!
Пиша была простой: дыня, вареная козлятина, тушеные овощи с пряностями.
У Валери было хорошее настроение — его не могли испортить даже нетактичные замечания экономки. Девушка размышляла о будущем. Она призналась священнику, что очень хочет иметь много детей. Пусть это будут девочки, все, кроме одного — должен родиться главный наследник и продолжатель рода.
— В мире сейчас слишком много воинственных рыцарей, поэтому так неспокойно, — пояснила свою мысль Валери. Она заметила, что ее желание иметь одних дочерей вызвало у святого отца немалое удивление.
Священник достал для девушки приличную одежду: платье голубого цвета сидело на ней безукоризненно. Валери прекрасно понимала, что сшить такой наряд всего за пару тройку часов не способен ни один, даже самый умелый, портной. Она не стала задавать отцу Элигиусу лишних вопросов, решив, что платье прежде принадлежало кому-то еще. Шляпку изготовила жена портного, а для того чтобы она гармонировала с платьем, украсила ее прелестной голубой лентой. Валери была довольна — одной проблемой стало меньше.
— А теперь, — объявил священник, допивая вино, щедро разбавленное водой, — я должен покинуть столь милую компанию. У вас был очень тяжелый день, дети мои, а завтра вставать на рассвете. Пойдемте со мной, я покажу вашу комнату.
В окошечке показалось радостное лицо экономки, она пожелала молодым много счастья. Д’Арлей улыбнулся женщине и поблагодарил ее.
— Мне кажется, — обратился он к святому отцу, — что ваша служанка родом из моих мест. Я сужу в основном по ее произношению.
— Вы правы, господин д’Арлей, Мишлен из Анжу. Она вдова и очень преданная служанка. Единственное, что плохо, — слишком уж распускает свой язык.
Наверху находился небольшой зал, туда выходила дверь спальни. Отец Элигиус благословил новобрачных.
— Вы выглядите очень усталой, дитя мое, — сказал он Валери, тепло улыбаясь. Затем он обратился к д'Арлею: — Несмотря на перенесенные страдания, тяжелый, долгий путь, ваша жена прелестна. Ничто не может испортить ее красоту. Вы должны быть всегда добры и ласковы с ней.
Когда дверь закрылась, счастливый муж обнял Валери за плечи и улыбнулся ей.
— Да, ты действительно прелестна, моя дорогая женушка, — шепнул он. — Моя Валери! Моя милая девочка! У тебя такие замечательные кудряшки! Должен заметить, что нам не понадобятся никакие свечи, потому что твои глаза горят куда ярче любых звезд. Клянусь тебе, дорогая, что буду любить тебя до конца своих дней!
Валери тоже прошептала ласковые признания в любви.
— Я чувствую себя такой счастливой, когда слушаю тебя, Робин. Знаешь, — смущенно сказала она, — это очень хорошо, что я происхожу из хорошей, благородной семьи, так я чувствую себя гораздо увереннее…
Мишлен не разделяла мнения д'Арлея в отношении свечей. Одну она зажгла и поставила на стол, другие положила рядом на всякий случай. Д'Арлей улыбнулся, увидев все это.
— Если бы я не слышал ее говора, все равно понял бы, что эта женщина из Анжу. Интересно, она что же, считает меня знаменитым женихом из Нанта, который сжег во время первой брачной ночи двенадцать свечей?
Валери недоуменно смотрела на мужа — она не понимала, о чем он говорит. Девушка подошла к д'Арлею и спросила:
— Это какой-то интересный обычай, принятый в ваших краях, да, Робин?
Д'Арлей не сразу нашел нужные слова. Он посмотрел на наивное личико своей жены и ответил:
— Я думал, что тебе известен этот обычай, дорогая, иначе не стал бы о нем упоминать. Видишь ли, это… одна из не очень умных и тактичных шуток над новобрачными… Это устроила нам экономка отца Элигиуса Мишлен. Я думаю, узнай он об этом, очень на нее рассердился бы.
— Но что же все-таки это за обычай, Робин? Расскажи, пожалуйста, я хочу знать.
Д’Арлей обнял жену за плечи и серьезно начал объяснять:
— Ты теперь замужняя женщина, Валери, поэтому, наверное, я могу тебе все это объяснить. Если тебе что-нибудь не понравится, покажется шокирующим, грубым, ты должна винить в этом только собственное любопытство. Ну так вот… Слушай… Ну… когда муж обнимает жену во время первой брачной ночи… понимаешь? Он должен задуть свечу. А потом… понимаешь… зажечь другую… И так, Валери, может продолжаться довольно долго… А утром любопытные родственники и гости могут пересчитать сгоревшие свечи… Вот и все. А теперь скажи мне, дорогая, ты на меня сердишься за этот рассказ?
Девушка сильно покраснела, но отрицательно покачала головой:
— Нет, Робин, не сержусь, но утром я все-таки непременно дам понять этой дрянной старухе…
Валери не знала, что еще сказать по этому поводу и постаралась перевести разговор на другую тему. Она предположила, что отец Элигиус отдал им на ночь свою собственную комнату. Робин обратил внимание на необычные вещи, которые наверняка напоминали священнику его детство и были особенно дороги старику.
— Да, ты прав, дорогой, здесь есть маленькая шапочка, которую святой отец, наверное, носил, будучи малышом. А вот еще обруч, игрушечная лошадка с пучком настоящих конских волос вместо гривы. Смотри, разноцветные камешки с морского берега. Робин, мне почему-то стало очень жаль этого милого, доброго человека…
Д’Арлей отошел, ему стало не по себе.
— Дорогая моя девочка! Нам было бы намного легче и проще, если бы мы следовали принятому ритуалу новобрачных. Слуга должен был бы застелить нашу постель свежим, красивым бельем и разбросать вокруг ложа лепестки роз. Подруги и самые близкие служанки должны были бы привести тебя в спальню и помочь раздеться, положить тебя в постель. После этого мои друзья и слуги должны были проводить меня в спальню. Это только маленькая, но важная часть обряда. В подобных ритуалах я никогда не участвовал, поэтому не могу подробно и достоверно рассказать тебе обо всех правилах. Мне сейчас очень неудобно перед тобой, дорогая. Я ведь сам точно не знаю, что нужно делать. Мне кажется, Валери, ты тоже испытываешь неловкость.
Девушка согласно кивнула в ответ.
— Да, — шепнула она.
— Когда женился мой брат, слуги в течение нескольких недель репетировали все действия обряда… Это ведь очень деликатные вещи. Валери, может быть, мне пока вернуться в зал, а позже прийти? Думаю, так лучше…
Девушка согласилась:
— Да, Роби, ты так добр ко мне, так деликатен. Спасибо тебе. Да еще это тряпье на мне. Я ведь так и не успела переодеться в новое платье. Снимать при тебе эти жалкие лохмотья, Робин, нет, не могу… — Валери подошла к детским игрушкам священника, взяла горсть разноцветных морских камешков и передала их мужу. — Пройдись пока по залу. Шагай очень медленно. Каждый раз, когда дойдешь до стены, перекладывай по одному камешку в другую руку. Как только все камешки закончатся, приходи.
— Валери, сердце мое, ты хоть понимаешь, что это настоящее испытание! Мне будет очень трудно ходить медленно.
Робин долго стоял на лестничной площадке и о чем-то раздумывал. Приняв решение, он стал спускаться по лестнице. Он старался идти как можно тише, чтобы Валери ничего не слышала.
Отец Элигиус сидел в маленькой комнате и читал какую-то старинную книгу. Она была настолько тяжелой, что священнику едва удавалось удерживать ее на коленях. Видимо, книга была ценной и святой отец ею очень дорожил — он осторожно переворачивал страницы, почти не касаясь их пальцами. Священник взглянул на вошедшего в комнату д’Арлея — и лицо его расплылось в улыбке.
— Сын мой, а я ведь знал, что вы придете сюда. Я ждал. Садитесь со мной рядом, мы поговорим и выпьем немного вина. Мы будем беседовать до тех пор, пока ваша симпатичная, милая женушка, которой так досталось от жестоких, хищных людей, не уснет.
Они проговорили больше часа. Д'Арлей вернулся в спальню. Он беззвучно открыл дверь, шел на цыпочках, чтобы не разбудить Валери, но она не спала.
Валери улыбнулась мужу и сказала:
— Мой дорогой Робин, вы шагали так медленно! Зажженная свеча у кровати ждала, когда ее задуют…
Посланец
История девушки, известной сначала как Валери Марэ, затем — Валери де Вудрэ и, наконец, — Валери де Бюрей, подошла к концу. Однако о ее друге Жаке Кере мы рассказали не все. Суд над ним продолжался еще целых два года. 29 мая 1453 гора, в тот самый день, когда пал и перешел к туркам Константинополь, Жака Кера, бывшего королевского казначея Франции, обвинили сразу в пяти преступлениях (благородные судьи пытались обвинить его в двенадцати!). Стоит заметить, что никогда в истории юриспруденции ни одна известная политическая личность не обвинялась в подобных абсурдных и отвратительных грехах. Дело в том, что Жак Кер мешал очень многим, ему страшно завидовали, его боялись и ненавидели, и прежде всего — сам король. Кер оплатил из собственного кошелька одну из самых крупных военных кампаний Франции против Англии, государство и сам монарх стали его должниками. Но Карл не любил ничего отдавать. Принять решение было нетрудно — стоило только раз и навсегда убрать ненавистного выскочку Кера. Короля поддержали придворные, также по уши залезшие в карман «выходца из народа», «сына меховщика». Моментально было сфабриковано «дело», начался процесс. Нашлись «свидетели», «документы», «доказательства». Керу вынесли смертный приговор. Карл, «самый великодушный из монархов», заменил жестокий приговор пожизненной ссылкой и, конечно, конфискацией имущества богатейшего в мире человека. Началась бешеная борьба за раздел его имущества. Разумеется, больше всего досталось «верным сыном отечества» — пятерым судьям, умело состряпавшим гнусное дело. Все они получили прекрасные поместья Кера. Интересно, что Антуан де Шабанн, допустивший во время суда серьезную ошибку, из-за чего пришлось отпустить Валери Марэ, получил желаемое поместье Сан-Фарго.
Все товары из великолепных торговых лавок казначея пошли с торгов. Они распродавались на аукционах Парижа, Тура, Буржа, Лиона, Пуатье. Дворяне неплохо поживились за счет осужденного «выходца из народа»: они с удовольствием скупали драгоценности, предметы домашнего обихода, различные восточные диковинки, одежду. Дамы с наслаждением рылись в мехах, бархате, шелке, парче. Все это напоминало спектакль.
Но вот наступил момент, когда все товары были проданы, лавки опустели. Закрыли ставни, забили двери — всем начинаниям Кера был положен конец.
1
Д’Арлей ничего не знал о своем друге Жаке Кере. Что с ним? Где он? Слухов ходило много. Говорили, что его постоянно переводили из одной тюрьмы в другую, держали только в одиночных камерах и подрывали его здоровье слабыми, медленно действующими ядами. Д'Арлей вынужденно бездействовал и от этого не находил себе места, он чувствовал себя предателем.
Как-то раз он решил покататься на лошади недалеко от поместья. Выехав за ворота, он увидел всадника. В Арлее редко бывали гости, поэтому Робин насторожился. Радости его не было границ, когда он узнал в незнакомом путнике Прежана Кеннеди. «Наверняка он привез какие-то новости о Кере», — подумал д’Арлей.
— Приветствую вас, дорогой сэр шотландец! — крикнул д’Арлей, махая рукой. — В ваших глазах я вижу здоровый блеск. Наверное, вы привезли хорошие новости? Если так, мне сразу станет легче. Вот уже много недель я не могу найти себе места от бездействия. Расскажите быстрее, как дела у нашего друга, что с ним, можем ли мы что-нибудь сделать для него?
Кеннеди громко крикнул:
— Да, дорогой сэр д’Арлей, у меня для вас хорошие новости, очень хорошие, самые хорошие, просто превосходные, лучше не бывает! Мы наконец победили, дорогой д'Арлей! — Лицо шотландца, которое всегда было спокойным и равнодушным, теперь светилось радостью. — Жак Кер свободен! Такого еще не было во всем христианском мире! Сэр д 'Арлей, вы просто не представляете, как все было проделано! Это великолепно, великолепно!!!
— Бог ответил на молитвы французского народа. Бог услышал нас и помог! — сказал д'Арлей.
— Да, представляю, как все обрадуются, когда узнают, что наш Жак Лисица снова на свободе! Но это будет горький день для короля с его постной, длинноносой рожей и для его благоверных министров.
Д’Арлей был счастлив. Друзья повернули коней в направлении поместья Робина. Они ехали живописной дорогой — вокруг стояли одетые в осенние наряды деревья.
— Мы освободили нашего друга вот так! — Шотландец щелкнул пальцами. — Мы сыграли с ними коварную, хитрую шутку. Мы заранее продумали все до мельчайших деталей. Сначала в доме губернатора начался страшный пожар. Никогда прежде я не слышал столько жутких воплей и криков о помощи. Все вокруг носились с ведрами, а женушка губернатора выскочила из дома прямо-таки в одной ночной рубашке. У тюремного надзирателя в это время в карманах звенело золотишко Жака Кера, в этом вы, сэр д'Арлей, можете не сомневаться! Он открыл дверь камеры. Охранник, стоявший у ворот тюрьмы, точно так же получил свои золотые монетки. В этом вы, сударь, тоже можете быть уверенны! Он успел скрыться до того, как губернатор начал раздавать свои приказания, а его мадамка нашла плащ и прикрыла свою срамоту. Все было тщательно продумано, наш друг Кер Лисица — хитрый тип, гений. Это был очень четкий план.
— Все это организовал сам Кер? — изумился д’Арлей.
— Да, до последней детали! Нам только оставалось исполнить каждому свою роль. Капитан тоже был там. Он носился повсюду и крепко бил тех, кто становился у него на пути. Там также были и другие люди Кера — его факторы, матросы. Они все честные и преданные ему люди. Сударь, мне было приятно видеть, как все его люди пришли на помощь хозяину.
— Да, — горько заявил Робин. — Все, кроме одного. Того самого, кто должен был ему помочь в первую очередь!
— Казначей приказал ничего вам не рассказывать о его планах. — Шотландец серьезно покачал головой. — Это была мудрая мысль. Вы и так подвергли серьезной опасности свое положение. Ваш мудрый друг не желал делать из вас козла отпущения. Сударь, могу вам сообщить, что никто из нас не принимал в этом побеге активного участия. Многие разделили обязанности, которые могли бы выпасть на вашу долю. Кеннеди помолчал, а потом продолжил:
— Говорят, что ваша жена ожидает сына и наследника… И это было еще одной причиной, почему вам ничего не сообщили.
Д’Арлея не удовлетворили эти объяснения.
— Я понимаю, почему мне ничего не сообщили, но буду жалеть всю жизнь, что не смог принять участия в спасении Жака Кера.
Они добрались до небольшого деревянного моста через ручей, который разлился после недавних дождей. Д'Арлей поехал по мосту первым. Он повернулся к Кеннеди, лицо его было очень печальным.
— Ожидаемый наследник оказался дочерью. Это была прелестная девочка, у которой не было сил, чтобы бороться за жизнь. Мне бы так хотелось, чтобы новорожденные никогда не погибали. Они приходят в мир с надеждой, но так скоро умирают. Врач и акушерка не смогли помочь нашей малышке Анне!
— А как сейчас себя чувствует мадам Валери?
— Она еще слишком слаба. Возможно, хорошие новости, которые вы привезли нам, помогут ей лучше любого лекарства.
Д’Арлей снова задумался.
— Вы можете мне рассказать еще что-либо о Жаке Кере, о его планах? Жак Кер сейчас находится в безопасном месте?
— План побега был разработан весьма тщательно. Да, Лисица сейчас находится в безопасном логове.
Они пересекали большую лужайку, вокруг не было ни души, но шотландец по привычке перешел на шепот:
— Если вы желаете повидать Жака Кера до его отъезда из страны, это можно будет организовать. Казначей говорил мне об этом.
— Я должен его увидеть, — обрадовался Робин. — Если будет нужно, я могу отправиться в путь прямо сейчас.
К главному дому вел длинный, выложенный камнем подъезд с колоннадой. Шотландца сразу повели к хозяйке дома. Валери лежала на кушетке, закрытая покрывалом до шеи. Она выглядела очень усталой. Валери радостно поприветствовала Кеннеди и задала ему множество вопросов. Она несколько раз просила подробно описать все, что касалось побега Жака Кера, потом подняла голову, чтобы лучше разглядеть посетителя.
— А как дела у вас, господин Кеннеди? В последний раз я видела вас в Париже до того, как… случились все эти ужасные вещи. В то время вы собирались жениться. Так вы женились на той вдове?
Кеннеди покачал головой:
— Нет! Мне повезло и удалось удрать подальше от брачных уз! Но, — он радостно кивнул, — мой друг Локки Белл женился на ней! Да, теперь Локки мастерит башмаки! Понимаете, сударыня, если вдова выходит замуж, она должна продолжать ремесло своего покойного мужа. Это правило гильдии. Когда остальные башмачники обнаружили, что она положила к себе в постель этого уродливого маленького шотландского мужичонку, у которого в кармане ни шиллинга, и к тому же он не разбирается в башмачном деле, в гильдии поднялась такая буря! Все боялись, что у счастливой парочки не останется ничего, кроме кровати, на которой они спали. Но Локки умеет уговорить людей, он убедил обувщиков, что сам станет изготавливать башмаки и тем самым не нарушит правил гильдии. И теперь, — радостно продолжал Кеннеди, — Локки Белл отбывает свой срок в подвале, который ужасно воняет кожами, и учится вырезать, сшивать и подбивать подошвы и тому подобное. Каждый раз, когда я представляю, как он старается изо всех сил, будто у него над душой стоит святой Криспин и наблюдает за его усилиями, я как сумасшедший начинаю хохотать!
Валери долго молчала.
— А что касается богатства, ради которого вы приехали во Францию? Вам удалось накопить денег?
— Мадам, у меня все еще впереди. — Шотландец скрестил ноги и поправил клетчатый платок на шее. — Теперь, когда заключен этот неожиданный мир и нельзя заработать денег в качестве наемника, я решил отправиться в Рим вместе с Жаком Кером. Он говорит, что там можно будет разбогатеть. Он решил, что Рим станет его штабом. Мне известно, что святые кардиналы хорошо платят людям, умеющим обращаться с мечом и способным поразить противника прямо в глаз. Мне также известно, что золото и роскошные, украшенные драгоценными камнями кубки и кошельки с монетами валяются там прямо на улицах, и вам нужно только нагнуться и поднять их. Да, Рим — это город для человека, обладающего талантами Прежана Кеннеди!
2
Д’Арлей и Кеннеди отправились в дальний путь — к Жаку Керу. Они ехали две недели по ужасным дорогам юга. Наконец они добрались до Роны. На другой стороне реки светили огоньки любимого города благородного короля Рене — Тараскона.
Они прождали два часа, прежде чем услышали звук лошадиных копыт. Из темноты послышался голос Жака Кера:
— Робин, это вы?
Д’Арлей радостно ответил:
— Да, это я.
Замелькал свет фонарика, и д’Арлей увидел перед собой старика… Сердце его сжалось от боли и жалости. Боже, во что они превратили этого мужественного, сильного человека! Лицо его покрылось морщинами, щеки запали, нос торчал словно клюв хищной птицы. Шея стала тонкой и сморщенной, Кер сильно горбился и не переставал хрипло кашлять.
Не изменились только глаза. Они были по-прежнему живыми, смотрели властно и решительно.
— Я надеялся, — сказал Жак Кер, наклоняясь в седле, чтобы пожать руку д’Арлея, — провести с вами несколько дней. Но, как вам известно, у нас очень мало времени, и мне приходится спешить, чтобы продолжить путешествие к свободе.
— Но, — начал д’Арлей, он все еще не мог оправиться от шока, — я собирался пересечь реку и проехать вместе с вами через Прованс.
Кер энергично покачал головой:
— Король Рене — милый старик, он не выдаст меня своему родственнику. Но вокруг нас наблюдательные и не всегда дружелюбные глаза — и королю Франции будет доложено о каждом моем движении. Если вы поедете со мной, об этом станет быстро известно Карлу. Вам будут грозить серьезные неприятности, дорогой Робин. Король даже сможет обвинить вас в предательстве и конфисковать все ваше имущество. — Он опять серьезно покачал головой. — Мы не должны играть ему на руку, моему милому другу Карлу. У дороги есть дом — там мы можем отдохнуть часок и поговорить. А потом… я продолжу путь в изгнание.
— Жак, неужели нам придется так скоро распрощаться, — растерянно спросил д’Арлей.
Казначей снова закашлялся и долго не мог успокоиться.
— Пусть вас не беспокоит мой кашель, — сказал он, задыхаясь. — Я не для того удрал из тюрьмы, чтобы умереть от болезни легких, которой заразился в камере. Я все выдержу, и вам это известно. Если они решат, что меня больше нет, тем сильнее будет изумление, когда я нападу на них из засады!.. Мне нужно вам многое сказать и передать список инструкций, такой же длинный, как клинок вашей знаменитой сабли! Поехали, нам многое предстоит сделать.
Спустя два часа д'Арлей провожал Жака Кера и сопровождающих его.
«Больше я его никогда не увижу», — подумал д’Арлей.
На прощанье они пожали друг другу руки, Кер сказал:
— Прощай, Робин. Мы были хорошими друзьями. Д'Арлей не смог вымолвить ни слова.
Он слышал в темноте, как Кер разговаривал с Никола, ехавшим рядом с ним:
— Никола, я уже не молодой человек, и мне не очень уютно находиться в седле.
В голосе слуги прозвучали теплые нотки, и это было впервые:
— Хозяин, этого не может быть! Вы еще далеко не старик!
— Но это так, Никола. А вдруг я увижу наше судно, но не смогу до него добраться!
— Я помню, господин мой, однажды вы сказали, что сможете сделать больше работы, дальше пройти и перехитрить любого человека. Я тогда над вами посмеялся, но понимал, что это правда. Вы до сих пор можете все это сделать! Я клянусь, господин, что через денек к вам возвратятся силы и вы не будете жаловаться на здоровье.
— Ты стараешься быть ко мне добрым, Господь понимает, как мне необходимо сейчас человеческое тепло, поэтому он позволил тебе изменить манеру поведения со мной, старина. Но это не поможет. Добрые слова не могут помочь слабому телу. Никола, я — сломленный человек и мой путь ведет к могиле!
— Господин мой, господин, не может быть, чтобы вы так думали!
Стук копыт по мощеной дороге не позволил д'Арлею ничего больше услышать.
3
От мужа не было известий несколько недель. Валери так беспокоилась, что потеряла сон. Ей представлялось, что Кера поймали, а вместе с ним и д'Арлея.
Как-то днем слуга сообщил ей о визите графа де Бюрея. «Наверное, привез дурные новости», — подумала Валери.
— Просите графа пройти в комнату, — сказала она слуге. Валери была поражена, когда увидела Рено де Бюрея. Он очень изменился, похудел, его лицо сильно осунулось и казалось вытянутым. На длинном лице выделялись нос и большие выпуклые глаза. Граф был плохо одет. Костюм из некогда дорогой, добротной шерстяной ткани был изрядно поношен и выглядел неряшливо. Кроме того, он был словно с чужого плеча — болтался на Бюрее, никогда прежде граф не был таким худым. Больше всего Валери изумили башмаки графа — они были рваными и сильно залатанными.
— Приветствую вас, маленькая кузина, — сказал де Бюрей. Он изо всех сил старался демонстрировать свое дружелюбие. — Вы хорошеете день ото дня. А мы вот скоро окажемся на помойке, среди отбросов. Будем валяться там вместе со старым тряпьем, дырявыми кастрюльками и прочей дрянью. Вот ведь как…
Графу явно было не по себе. Фортуна опять отвернулась от него, и на этот раз, похоже, навсегда. А он так надеялся нажиться за счет Валери де Вудрэ. Некоторое время граф стоял молча.
— Слуги сказали мне, что брат еще не вернулся. Что он задумал? Наверное, он сошел с ума. Если бы у меня была жена, подобная вам, Валери, я бы не оставлял ее ни на минуту. Когда я собирался ехать сюда, подумал: «Если она захочет изменить ему, то почему бы не со мной?»
Валери очень обрадовалась, что он не привез плохих новостей, и улыбнулась графу:
— Сударь, если я соберусь завести любовника, то прежде всего посоветуюсь с вами.
Граф изящно поддержал игру:
— Я буду с нетерпением ждать от вас подобное предложение в течение ближайшей тысячи лет. — Граф провел рукой по красному носу. — Но боюсь, меня ждет полный крах.
— Мне очень жаль, что вы попали в беду. — Валери не добавила слова «снова», как на ее месте сделал бы любой другой.
— Иов сидит весь в язвах и видит, как все его богатство исчезает в дыму и грохоте, но его положение можно назвать прекрасным по сравнению с моим. На меня свалились все беды — я болен, беден, и Изабо… — Он сделал паузу и грустно покачал головой. — Вам известно, что произошло с моей несчастной женой?
Валери сдержанно ответила:
— Нет, к нам редко приезжают гости, и нам не известно, что происходит в других семьях.
— Как странно! Я думал, что об этом все знают. Изабо разбил паралич.
Несмотря на чувство неприязни, которое Валери испытывала к графине, ей стало жаль ее.
— У нее уже давно были странные симптомы. Она разговаривала с большим трудом и иногда говорила не те слова. И постоянно жаловалась на то, что слышит звон колоколов, когда вокруг стояла тишина. Так иногда случалось посредине ночи. Потом она упала на пол и лежала без движения. После этого она уже не вставала.
— Когда это случилось?
— Около месяца назад. Врач сказал, что в таком положении она может оставаться годами. Он считает, что она проживет долго, но не сможет двигаться. Это, конечно, полная чушь. Он всегда несет разную ерунду и рассуждает о том, что говорит и думает Гален. А собственных рецептов лечения Изабо у него нет. — Граф изо всех сил старался выказать свое презрение к доктору. — Он предлагает окуривать ее парами уксуса! Он ничего не знает, этот болтливый олух. Он даже приказал обрить ей голову, и я не смог ему в этом помешать. Моя бедная Изабо! Как она, наверное, страдала, когда этот идиот состригал ее прекрасные рыжие кудри! Конечно, если говорить честно, то в них уже показалась седина.
— Вы хотите сказать, что она все видит и слышит? Граф согласно кивнул:
— Кажется, что все органы чувств у нее действуют. Она всегда боялась быть запертой в комнате или в каком-либо замкнутом пространстве. Иногда она не могла спать в постели под балдахином, потому что боялась задохнуться. Ей было неприятно ехать в карете. Как вы думаете, что она ощущает сейчас, когда ее заперли в комнате и она не может двинуть пальцем, чтобы освободиться? — Рено де Бюрей с ужасом взглянул на Валери. — Наверное, она кричала бы изо всех сил, если бы могла. Правда, маленькая кузина, это страшная мысль?
Графу удалось передать свое волнение Валери.
— Это действительно ужасно. Я надеюсь, что можно найти какой-то выход и помочь ей! — сказала она.
— Врач сказал, что ей может помочь только смерть… Граф замолчал.
— Я должен вам рассказать еще кое-что, пожалуй, самое неприятное. Она может двигать частью правой щеки. Я обратил на это внимание, и теперь мы таким образом общаемся. — Я задаю ей вопрос — и, если ответ положительный, она двигает щекой, а я могу выполнять некоторые ее желания. Но я совсем не понимаю, что она хочет сказать. Это так ужасно, поверьте! — Граф содрогнулся. — Жена сидит в кресле, ее со всех сторон подпирают подушки, она не сводит с меня глаз. Я понимаю, что она все время думает об одном и хочет мне все объяснить. Я задавал ей сотни вопросов, но щека у нее не двигается.
— Вы думаете… — Валери заколебалась, прежде чем спросить. — Это как-то связано с желанием умереть? Она жаждет освобождения?
Рено де Бюрей размышлял над словами Валери:
— Если это действительно ее желание, что тут можно поделать?
— Ничего, — быстро ответила Валери. — Вы можете сообщить об этом своему врачу.
— Я заранее знаю ответ этого тупоголового бездельника. — Граф презрительно фыркнул. — Он меня сразу же начнет обвинять во всех смертных грехах. Скажет, что я только и мечтаю об этом. Нет, нет, моя маленькая кузиночка, этот вопрос я, наверное, никогда не отважусь задать Изабо. Ну хорошо, предположим, я спросил ее и она ответила мне «да», что дальше? Женушка будет постоянно и неотрывно смотреть на меня, а я буду знать, точно знать, о чем она думает! «Ты жалкий, ничтожный трус, — будут говорить мне ее глаза, — я так страдаю, что прошу тебя об одном — умертвить меня, а ты, мерзкий тип, делаешь вид, что ничего не понимаешь». Ладно, кузиночка, хватит нам об этом… Мне становится не по себе каждый раз, когда я размышляю на данную тему. Наступила тишина.
— Могу я вам что-нибудь предложить, граф? — спросила Валери.
— Вина, пожалуйста, если вас не затруднит, кузина. Одна страсть не покидает меня с годами. Жажда. — Де Бюрей внимательно наблюдал за Валери и с удовольствием потягивал живительную влагу. — Мне повезло, — повеселел граф, — я встретился с вами наедине, маленькая кузина. Мой брат Робин не питает ко мне особой симпатии, он не сочувствует, когда я пытаюсь рассказать о своих бедах. А сейчас он сидел бы напротив меня с лицом святоши и повторял бы, что все это я заслужил. Может, это и так, но, клянусь, мне очень неприятно, когда младший брат отчитывает меня. Зато вы, милая Валери, всегда проявляете ко мне сочувствие. И тот факт, что мне срочно нужны деньги, конечно, затронет ваше милое и дружелюбное сердечко.
Валери с сомнением глянула на него. Ей вспомнились предупреждения мужа по этому поводу: «Никогда не позволяй Рено выманивать у тебя деньги. Не важно, какую историю он изобретет для того, чтобы смягчить твое сердце».
— Но, граф, у меня совсем нет денег. Всего несколько монет и какие-то дешевенькие украшения. Если вам действительно нужны деньги, придется обратиться к Робину, когда он вернется.
Граф скорчился, как от внезапной боли.
— У меня так сильно болит бедро, — застонал он. — Каждая часть моего тела требует смазки… Я думаю, кузиночка, что мне придется довольствоваться тем, что вы мне дадите. Вы мне протянете руку помощи с улыбкой и не станете читать нравоучительных лекций. — Он глубоко вздохнул. — Меня столько раз отчитывали, что я устал от всего этого.
Валери не ожидала, что он так легко согласится на ее предложение. Она, заикаясь, сказала:
— Но мне понадобится для этого время…
— Ничего, я подожду. Чтобы убедить вас, кузиночка, что я зря не расходую деньги, могу сказать: я не выезжал из дома целый год. Взгляните на меня. Разве меня можно отличить от хмурого аптекаря или нудного адвоката? Я только что расстался со своей любовницей! Ждать от мужчины большего было бы безумием!
4
Больная хозяйка замка Монтань-Нуар, родового имения де Бюреев, сидела на куче пахнущих плесенью подушек. Глаза ее были неподвижны, лицо хранило выражение страдания. Волосы, которые врач так решительно постриг, начали отрастать и напоминали рыжеватый пушок. Слава Богу, что в комнате не было зеркала — и Изабо не могла видеть себя.
Везде было темно, стены дома оставались влажными после дождя. В комнате, где находилась графиня, воздух был спертый и затхлый, было ясно, что там давно не проветривали.
Две служанки в углу тихонечко переговаривались.
— Взгляни на нее! — шепнула одна. — Она сидит здесь, похожая на уродливого идола! Бригитта, как по-твоему, о чем она сейчас думает? Интересно, она нас видит?
— Конечно, она нас видит, — ответила другая служанка. — Она всегда все видит. Она сейчас вне себя, потому что не может приказать, чтобы нас выпороли!
— Ей теперь за все воздается! Сколько времени прошло с тех пор, как Бона мыла ее?
— Не помню.
Вторая служанка была очень худой, руки ее напоминали прутья. Лицо не выражало ничего, кроме отвращения.
Двумя руками она вцепилась в метлу и осторожно выплыла на середину комнаты. Несколько минут служанка стояла напротив неподвижной хозяйки и пристально смотрела на нее, затем принялась танцевать вокруг своей госпожи. Зрелище было не из приятных: служанка неуклюже подпрыгивала, корчилась, взмахивала метлой и приседала, пытаясь что-то изобразить. Каждый раз, когда она оказывалась рядом с больной, старалась задеть метлой лицо Изабо. В голову ей пришла новая идея, и она побежала к влажной стене, собрала с нее вонючую слизь и потом тыкала мокрыми ветками в лицо ненавистной хозяйки.
Подруга танцовщицы хохотала как сумасшедшая. Ей пришелся по душе этот безумный спектакль. Вдруг она насторожилась и произнесла:
— Бригитта, Бригитга, стой, сюда кто-то идет. Бежим, пока не поздно!
Буквально через секунду в комнате появился граф. Он шел медленно, потому что вокруг было очень темно, а зрение его ухудшалось с каждым днем. Де Бюрей размышлял о том, насколько ему хватит денег, которые дала Валери. Он опустился в кресло напротив неподвижной фигуры жены. Графу явно не нравилось находиться в этой комнате.
— Здесь воняет, как на сыроварне, — громко возмутился он. — Неужели у нас в подвале живут свиньи и этот дух идет от них. Должен сказать вам, женушка, — он впервые прямо взглянул ей в глаза, — все приходит в ужасный упадок, когда нет направляющей руки хозяйки!
Граф посмотрел на жену, как бы ожидая от нее ответа. Изабо действительно хотела что-то сказать. Но граф де Бюрей не относился к числу сердобольных и проницательных людей, — а потому не понял этого. Его больше заботили собственные проблемы. Граф вытянул ногу и застонал от боли.
— Я послушно глотаю все отвратительные настойки и отвары, которые готовит для меня этот олух врач, но подагра терзает меня все сильнее и сильнее с каждым днем. Я так измучился, Изабо! — Он потянулся в кресле и пристально посмотрел на жену. — Моя несчастная женушка, я просто не могу вас узнать. Сколько же вам еще придется так страдать?
Вдруг до графа дошло, что Изабо силится что-то ему сообщить. Он наклонился вперед, положил руки на колени и уставился на жену, стараясь поняты чего она хочет. Лицо графини было очень напряженным. Широко раскрытые глаза пристально смотрели в одну точку. Рот был приоткрыт, и в уголках губ скапливалась белая, чуть пенистая слюна. Коротко остриженные волосы усугубляли неприятную картину.
Что-то изменилось в выражении ее лица. Но что именно? Де Бюрей никак не мог определить. Ему показалось, что дыхание Изабо стало тяжелым и затрудненным. Наконец он решился:
— Ты хочешь мне что-то сказать? Что-то очень важное и неотложное?
Правая щека графини дернулась несколько раз подряд, было похоже, что так она подчеркивает важность предстоящего разговора.
— Это связано с твоим состоянием? Щека вновь несколько раз дернулась.
— Ты хочешь… хочешь продолжать жить в подобном состоянии, если нам удастся это для тебя сделать?
Граф внимательно следил за женой, понимая, что ему необходимо правильно понять ее. Щека оставалась неподвижной.
— Ты хочешь умереть?
Он не ошибся, и щека начала дергаться.
— Но врач сказал, что ты можешь прожить долго. Много лет… — Граф говорил медленно, с неохотой. — Ты… ты действительно хочешь, чтобы я сделал что-то, что помогло бы тебе избавиться от подобного положения?
Щека Изабо запульсировала.
Граф откинулся в кресле. Он получил ответ. Он давно подозревал о желании графини уйти из жизни, но боялся и этой мысли, и ее подтверждения. Изабо умоляла мужа положить конец ее страданиям. Она давно пыталась сказать ему об этом.
После долгого молчания граф заговорил с неприязнью:
— Ты всегда предпочитала мне моего братца! Моя дорогая женушка! О, мне давно было это известно! Ты ничего не могла скрыть от меня. Я понимал, как ты жалела о нашей сделке! Может, мне нужно сейчас послать за милым Робином, чтобы он помог тебе уйти из жизни? — Он громко захохотал. — Изабо, я не жду от тебя ответа. Он ничем тебе не поможет. Он слишком благородный святоша, чтобы вмешиваться в дела природы и волю Божью! Или, если сказать проще, он слишком для этого труслив. Но меня, нелюбимого и неуважаемого мужа, того самого, над которым ты постоянно жестоко насмехалась, меня можно просить об этом. Более того, я не побоюсь это сделать! В моем неприглядном теле заключена смелость и решительность, и я смогу должным образом разобраться с подобным положением. — Граф помолчал и изменил позу. — Скажи мне, моя милая, может, действительно послать за Робином?
Щека Изабо не пошевелилась. Граф снова захохотал.
— Я так и думал. Тебе приходится обращаться ко мне в самый трудный момент жизни.
Несколько секунд он о чем-то размышлял. Потом поднял голову и резко заговорил:
— Для этого существует только один метод — яд! Если бы я смог достать яд… и меня не покинет решимость… ты согласишься, чтобы я использовал его?
Изабо моментально среагировала. У графа больше не оставалось сомнений: жена хочет умереть. И как можно скорее. Для этого она готова на все.
Граф откашлялся и пошевелился в кресле.
— Тебе понятно, что они со мной сделают, если все обнаружится? Никто не поверит, что это было твое желание. Они станут спрашивать, откуда мне стало известно твое желание? Если я им скажу, что мы общались с тобой с помощью твоей правой щеки, они просто расхохочутся. Ученые мужи из университета станут свидетельствовать, что это просто невозможно. Меня сразу же отправят к палачу, как это случилось с Жилем де Ре.
Граф поковылял к двери, говоря на ходу:
— Наверное, я любил тебя очень сильно, Изабо, иначе я никогда не пошел бы ради тебя на подобную вещь!
Через несколько минут граф вернулся и запер за собой дверь. Он подошел к столу, который был виден жене, поставил на него бутылочку с печально знаменитой красной стрелой на пробке.
— Да, это та самая бутылка, — кивнул граф. — Именно с помощью этой бутылки в суде пытались доказать, что Жак Кер убил Агнес Сорель ядом. Мне известно, что ты и эта лживая поганка Жанна де Вандом передали эту бутылку судьям как доказательство вины Жака Кера. Гийом Гуффье вернул мне ее. Он сказал, что отдает это в качестве сувенира, а также в память о смелой, хотя и неудавшейся затее. Граф взял в руки бутылочку и встряхнул ее. — В этом есть нечто странное, — промолвил он. — Похоже, судьба сама дала мне ее, чтобы я мог поставить точку в этой истории. — Он посмотрел на неподвижную фигуру графини. — Бедняжка моя, у тебя хватит для этого сил и храбрости? Ты не побоишься?
Наступила долгая пауза, щека Изабо дернулась.
— Значит, так тому и быть! — заключил граф.
…Глаза несчастной оставались открытыми. Граф подошел к жене и пощупал правую щеку, она была холодной и твердой.
Граф вспомнил, что до сих пор у него в руках находится бутылочка с ядом. Он быстро спрятал ее в кошельке, подбежал к двери и позвал слуг:
— Юго! Тюдюал! Быстрее сюда. Мне кажется, ваша госпожа умерла!
5
— В этот момент флот Папы разбирается с неверными в Константинополе, — сказал д'Арлей.
Валери не ответила. Она смотрела вперед и думала: «Через час я смогу обнять моего маленького Алана».
— Когда Папа сделал Жака Кера своим капитаном, король Франции получил жгучую пощечину, — продолжал д 'Арлей. Папа таким образом отметил заслуги бывшего королевского казначея. Если все, что мы слышали, — правда и он командует эскадрой, Кер сможет доказать, что он гений во всех своих начинаниях. — Д’Арлей помолчал, затем покачал головой. — Но на какие жертвы ему пришлось пойти! Он больше никогда не сможет заниматься торговлей. Весьма возможно, что у него не будет сил начать что-либо масштабное, когда он вернется с Востока.
Валери задумчиво произнесла:
— Как ты считаешь, он за это время сильно подрос? Муж в изумлении смотрел на нее. Вскоре он понял, о чем она думала, и улыбнулся.
— Наш сын? — шутливо переспросил д'Арлей. — Конечно, он вырос и мы его не сможем узнать!
— Я всегда его узнаю, — заявила Валери. — Если даже он вытянется без нас до шести футов. Но сможет ли он узнать нас, своих родителей, покинувших его на целых три месяца! Робин, он подумает, что мы — незнакомые ему люди! Если так случится, мне будет очень обидно.
Д’Арлей крикнул:
— Я вижу флюгер над входной башней! Посмотри, его видно в проеме между тремя деревьями. Любовь моя, мы наконец дома! Мы возвратились к себе!
Они пришпорили коней, приподнявшись на стременах и глядя вперед.
— Ты не должна расстраиваться, — сказал д'Арлей, — если даже он не вспомнит нас. Тебе не следует забывать, что нашему Алану всего пятнадцать месяцев. Дети все быстро забывают в этом возрасте.
— Мне кажется, что ты ошибаешься, милый Робин. Мы не знаем, что происходит в их маленьких головках. Кроме того, наш Алан удивительный ребенок. Он очень умный. У Валери внезапно поменялось настроение. — Я так надеялась, что мы вернемся с полной информацией о родственниках со стороны… его матери. Мы путешествовали целых три месяца и постоянно что-то пытались узнать. Мы расспросили множество людей. И каковы результаты?
— Любовь моя, мы узнали все, что было возможно. Теперь ты точно знаешь, что твой отец действительно был братом Агнес Сорель. Я был поражен, когда старый скупец, твой дядюшка из Берри, наконец нам в этом признался. Я уверен, что он не сделал бы этого, если бы не желал убедить тебя в том, что ты являешься внебрачным ребенком и не можешь претендовать на имущество. Значит, нам удалось кое-чего добиться.
Валери вздохнула.
— Мне так хотелось подробнее узнать о моей бедной матери.
Валери замолчала. Они спускались в долину, где находились владения д'Арлея.
— Я уверено, что нам не следовало брать эту кормилицу для Алана.
— Мне она показалась нормальной молодой женщиной. Наверное, уже поздно рассуждать об этом, — возразил Робин.
— Я ей не доверяю. У нее волосы рыжего цвета. Милый Робин, тебе должно быть известно, что из женщин с рыжими волосами никогда не получаются хорошие мамки.
— Я этого не знал.
Валери удивленно взглянула на него.
— Они слишком интересуются собственной внешностью. И это еще не все. До отъезда я поймала ее на одном проступке, и это должно было послужить мне предупреждением. У Алана был запор, и она дала слабительное бедному малышу. Удивительно, что он смог это пережить!
— Скажи мне, что тут можно было сделать? — поинтересовался муж.
Валери возмущенно покачала головой.
— Мне казалось, что это знают все. Лекарства никогда не дают таким младенцам. У них еще слишком слабые желудки. Но если младенцу требуется немедленная помощь, кормилица должна сама принять лекарство, чтобы оно воздействовало на младенца через ее молоко… Мне следовало проявить твердость и заменить ее.
Они ехали через густую рощу, из кустов внезапно поднялась стая птиц. Они развернулись и отправились на юг с точностью, которой может позавидовать самая дисциплинированная армия. Наконец Робин и Валери оказались на огромном лугу, в конце которого стоял их дом. Его окружала высокая каменная стена, обвитая диким виноградом.
Д’Арлей взглянул на жену.
— Может, нам стоит ехать побыстрее? В последний раз ты выиграла скачку, и мне хочется отыграться.
Валери было согласилась с ним, но передумала и покачала головой:
— Робин, не стоит этого делать.
— Но ты должна позволить мне перенести тебя через порог. Нас здесь так долго не было!
— Я опять должна отказаться, и по той же самой причине. Мой милый муж, я… несколько пополнела…
Хелион давно был назначен сенешалем, он вышел поприветствовать д'Арлея с женой. Он был разодет по-праздничному.
— Хозяин! Госпожа! — восклицал он, почти пускаясь в пляс от возбуждения. — Как прекрасно видеть вас дома после долгого путешествия! Нянюшка здесь неподалеку с молодым хозяином Аланом. Госпожа, если бы вы приехали часом раньше, вы смогли бы приветствовать молодого рыцаря, приехавшего к вам.
Валери спешилась и принялась задавать вопросы:
— Хелион, кто был гость, с которым мы не встретились?
— Госпожа, мне очень стыдно, но я позабыл его имя, — ответил сенешаль. — Но, сударыня, он приехал по поручению Годфруа де Монглата, который победил его на турнире.
— Еще один! — Валери взглянула на мужа, наморщив носик, чтобы выразить свое возмущение. Казалось, что ей хотелось топнуть ножкой. — Робин, это уже слишком! Нужно что-то сделать!
— Это третий рыцарь, не так ли?
— Четвертый!
Д'Арлей улыбнулся.
— Любовь моя, ты должна считать это великим комплиментом себе.
Валери вздохнула:
— Они доставляют столько беспокойства и считают возможным глазеть на меня, вздыхать и клясться в вечной преданности. Мне это все жутко надоело.
— Если я не возражаю, почему тебя это должно волновать?
— Когда я снова увижу Годфруа, стану его умолять, чтобы он нашел для себя новый объект преданности и обожания. Я замужняя женщина и… весьма предана собственному мужу… и меня раздражают эти визиты покоренных рыцарей. — Валери снова вздохнула. — Он был таким милым и чистым юношей. Как жаль, что он вырос в настоящего боевого рыцаря и пытается доказать свою храбрость подобным образом.
Хелион вдруг что-то вспомнил.
— Милорд, вас ожидает гонец из Буржа.
— Позвольте мне оставить вас, любовь моя, — поспешил сказать д'Арлей. — Я должен как можно быстрее повидать гонца. Наверное, он привез новости о Жаке Кере.
Через несколько минут Валери тоже вошла в зал. Она несла на руках сына и вся светилась от радости.
— Робин! Он меня сразу узнал, мой малыш, и протянул ко мне ручонки. Он хорошо себя чувствует и любит свою няньку. Мне стыдно, что я говорила о ней столько гадостей. Муж мой, наш сынок — очень милый маленький мужчина…
Она остановилась, поняв, что что-то не в порядке. Робин был бледен.
— Ты должна мужественно пережить новости, — тихо сказал Робин. — Гонец привез вести с Востока. Жак Кер мертв!
— О нет! — воскликнула Валери.
— Кер действительно командовал частью флота, но неизвестно, вступал ли он в военные действия. Видимо, они встретились с турецким кораблем, и Кер был ранен во время сражения. Известно только одно — его перевезли на остров Хиос,
Кер умер там. Остров принадлежит Генуе, Кера похоронили в церкви Кордельеров. Наступила тишина.
— Вот и пришел конец его великим мечтам! — сказала Валери.
Д’Арлей мрачно кивнул.
— Он рассуждал о том, что собирался еще свершить. Он был уверен, что войны и убийства будут продолжаться до тех пор, пока жизнь не станет более интересной и наполненной. Именно этому он и собирался посвятить себя. Боюсь, пока этого великого человека способны оценить немногие.
Некоторое время все сидели молча. Они тяжело переживали случившееся.
— Поэт Гомер родился на острове Хиос… или, может, он умер там и был похоронен. Мне кажется символичным, что такой великий человек, как Жак Кер, закончил свой земной путь в том же самом месте!
— Королевский казначей и спаситель Франции! — добавила Валери и заплакала.
В этот момент наследник громко закричал. Мать опустила его на пол, и мальчик пополз к отцу. Д’Арлей нежно поднял сынишку.
— Как он вырос, мой мальчик, за наше отсутствие! — гордо заметил счастливый отец. — В любом случае он станет выше и сильнее своего отца. Я думаю, — тут он виновато взглянул на жену, — что со временем он станет сильным и опытным рыцарем! Он будет хорошо сражаться, как и твой рыцарь Годфруа или, может, как… Жак де Лалэн.
Жена возмущенно взглянула на Робина:
— Милый Робин, сейчас не время для шуток. Д’Арлей продолжал более серьезным тоном:
— Наверное, природа делает ошибку, позволяя нам вырастать, взрослеть и становиться воинственными. Почему розовощекий милый мальчик со временем непременно превращается в рыцаря?
— Неужели ты полагаешь, что со временем люди одумаются и перестанут так себя вести?
Д’Арлей покачал головой:
— Жак Кер был единственным человеком, который ждал таких перемен, он жил и творил ради этого. А теперь он мертв. — Д'Арлей повернулся к жене и улыбнулся. — Но… со временем все переменится, люди оценят замыслы Кера. Все, чего он желал, и даже гораздо больше воплотится в жизнь. Сердце мое, я в этом абсолютно уверен.