Если интересно знать, где именно находится памятник андроновской эпохи, то вот ориентир: по густой грязи, в километре от поселка. Через выгон для скота, грязный вдвойне.

Все знакомо, и почти как на фотографии, что когда-то показывала мама: степь, уже совсем бесснежная и даже начинающая зеленеть. Крупные куски и обломки гранита, уложенные боком в виде каких-то гигантских цветов. Все они исписаны «Балтабай+Карлыгаш = МАХАББАТ forever!!!» и тому подобным. Все так, да не все. Небольшой штрих, оживляющий пейзаж: на камнях и повсюду рядом — клубки змей. Змеи свисают и с самих бордово-красных и зеленоватых плит, лениво шевелятся в расщелинах, валяются, свернувшись, напоминая издали экскременты. Поднимают головы, ловя лучи солнца. Ищут на камнях место потеплее. Вялая возня чего-то живого и омерзительного.

Змей так много, что… ну, не может так быть! Они все одинаковые.

— Ядовитые? — шепчу Михаилу.

— Весьма, но не смертельно, — беспечно отвечает «ботан».

Борька, найдя свои сапоги недостаточно высокими, взвыл и срочно захотел проведать маму.

— Терпи, Борис! Или ты не кореец?

Мой брат, потупившись, качает головой.

— Что-то ты бледненький с утра пораньше. И домой, значит, хочешь?

Борька кивает утвердительно.

— Отпустим его, не заблудится?

Михаил с Браданом сдержанно улыбаются.

— Не заблужусь, — бурчит.

— Ну, беги! Только маме про змей не рассказывай!

И братец весенним жаворонком летит над степью, не разбирая пути. Только грязь во все стороны брызжет.

А Брадан продолжает священнодействовать с фотоаппаратом, что-то бормоча под нос. Хорошо хоть, близко к этим тварям не подходит. Потом меня стал просить позировать — это на фоне-то мерзких клубков!

— Да иди ты, Брадан!

— Как говоришь?

— Не буду.

Ему смешно.

А для Михаила-историка змеи ровным счетом ничего не значат. Думает, наверное: «Зимуют здесь — и ладно. Потеплеет — расползутся, дел-то: пятьсот гадюк». Непричастных к истории человечества. А вот его бесценное захоронение андроновской эпохи — это считается! Возможно, он гадам даже благодарен: охраняют сокровище. А чего там охранять?

— Ничего интересного, — говорю Михаилу. — Гадюшник. Тут всегда так?

Михаил потерянно смотрит на меня — на ползучих.

— Эти, что ли? Уползут на днях. Как это — ничего интересного? Памятник мирового значения «ничего интересного»? Ты Шариков, Татьяна. Хуже местных. Ты, ты — манкурт! Даже из Ирландии…

Брадан слышит знакомое слово, отвлекается от змеюк, вопросительно поглядывает.

— Переводи! — требует уязвленный историк.

Дальше началась лекция. И — мои мучения: вспомнить, как то или иное будет по-английски. Где не могу совладать с научными терминами, нагло прибавляю окончание «эйшн», вроде и прокатывает. А что делать? Суть рассказа Михаила сводилась к тому, что перед нами — уникальное захоронение бронзового века, могила знатного человека, скорее всего, женщины, так как в ту пору преобладал матриархат (уверенно произношу «матриархэйшн»). Судя по археологическим исследованиям и реконструкциям, которые сейчас за большие деньги проводятся российскими антропологами, в бронзовом веке на территории части современного Казахстана жили европеоиды.

И тут Михаила понесло по узкой и опасной колее межнациональных отношений. Видимо, тема была для него столь болезненной, что он даже забыл о своем академическом стиле:

— Так вот, какого же нам здесь вещают о коренной нации и навязывают свой язык, когда коренными являются совершенно другие люди, к казахам отношения не имеющие?

Брадан послушал-послушал, протянул «а-а-а» и неожиданно спросил:

— И почему это важно?

— Но вот же доказательства! — испуганная энергичным жестом Михаила гадюка на всякий случай зашипела, вскинув приплюснутую головку.

— Доказательства чего?

— Да что здесь европеоиды жили!

— Ну и что?

— Мы — европеоиды! Мы! — Михаил смотрел на ирландца, как на идиота.

— Ты хочешь здесь жить? — Брадан повернулся ко мне.

— Нет. Совсем не хочу, — меня аж передернуло.

— Я — тоже. Хотя… место красивое. — Он мечтательно обвел глазами бескрайний простор. Потом стал объяснять историку, как маленькому:

— А вы хотите здесь жить?

— Я здесь живу!

— Так хотите или нет?

— Хочу.

— Хотите жить и живете. Все замечательно. И в чем проблема?

— Так мне эти… доказывают, что я тут — не по праву, пришлый. А это они сами.

— Вы родились здесь?

— Здесь.

— А «они»? — Брадан состроил смешно-страшную рожу и с сардоническим видом пошевелил пальцами, как будто речь шла о космических захватчиках.

— И они — здесь.

— Зачем вы спорите?

— Я не спорю, я отвечаю исторически неопровержимыми фактами. Тут европеоиды лежат, понимаете? А они — он кивнул в сторону поселка — монголоиды. Это они пришли. И понятно откуда, судя по названию расы. Их предки пасли табуны в необъятных полупустынях на востоке. Да-алеко отсюда. В Монголии.

— А лично ваши предки? Откуда приехали?

— Мои? — Михаил растерялся. — А причём тут лично мои? Мои в столыпинских вагонах, из Латвии… это по отцу. А мама — сибирячка. Но я выступаю, как представитель белой расы.

— И вот все вы оказались здесь, — Брадан, хоть и выслушал мой перевод, продолжает мысль, не отвлекаясь на реплики. — И что делить? Вы что тут — пашете, сеете? Вам лично нужны эти акры или как у вас это называется?

— Гектары. Нет.

— Тогда что? Вы эту землю любите?

— Это личное слишком. Ну, люблю. Люблю. И не дам себя отсюда выжить.

— А «они» любят?

— Любят.

— Так и любите вместе. Надо уважать чувства других. Вон места сколько. Это же не женщина, чтоб ее делить нельзя было. Хотя некоторые… — Брадан засмеялся и махнул рукой. — Но это не для меня.

— Это они, они хотят любить ее без меня! Но я им не дам, не дам! Это же варвары, они все развалят! Уже развалили.

Господи Боже, а Михаил не только историк, но и маньяк, по ходу.

— Империи больше нет, — Брадан развел руками. — Как вы еще не привыкнете? Ирландию тоже не смогли скушать. Жили бы спокойно. Тем более, кто здесь сейчас рудниками владеет? Американцы, наверное?

— Нет. Австралийцы с израильтянами.

— Ну, вот и ответ.

— Это моя земля, и я докажу! — Михаил даже ногой топнул. Впечатлительная гадючка все же кинулась спасаться под камень.

— Не тем доказываете, — улыбнулся Брадан.

Я перевела.

— Своим умом дойду, — буркнул историк. — Никого не держу, обратный путь найдете.

Брадан как ни в чем не бывало напоследок щелкнул отвернувшегося Михаила на фоне каменного цветка.

* * *

Ну, нормально? Я уже собралась с ирландцем спокойно в поселок топать, а он вдруг меня за плечи взял, развернул к себе и в глаза заглядывает: «Тебя ангелы проводят и оберегут. Я вечером за тобой заеду. Мне сейчас очень надо уйти!» Все! Включил какое-то свое ускорение — через три минуты будто и не было. Но как сказал-то! Нежно-нежно. А как смотрел! Тогда зачем убежал?

К Михаилу возвращаться охоты не было никакой. И я тихонечко пошла себе по этой вселенской грязи выгона, блестевшей на весеннем солнце. Зыбкими островками высились коровьи лепёхи. Зато птицы вокруг распелись — как в райском саду.

В степи, кажется, за час намного прибавилось зеленого цвета. Много света, тепло, ветерок ласковый — и вот все это резко сменяется на холод, сырость и тьму надеждиного дома. Нет, минут через пять, привыкнув, понимаешь, что не так здесь и плохо, в помещении. И не темно, в общем, и сырость условная. Но разве сравнить с тем, что вне дома? Там — весна. А здесь — быт. Чувствуете разницу?

А может быть, дело и не в атмосфере. Возможно, мрак, сырость и прохладу в дом принесла с собой очень плохая новость. Впрочем, для Светы это уже не новость. Она об этом еще вчера узнала. Вот и закрылась на полночи в бане. Плакала. Ни с кем не делилась. А мы, бесчувственные, даже не заметили ничего. Мало ли зачем Светика в баню понесло?

Сейчас она уже не плачет. Сидит на свернутом матрасе, отвернувшись к окну. Плечи вперед, спина круглая. Даже не шевельнется. Борька рядом примостился, глядит сочувственно, тоже молчит. Мама по комнате ходить пробует, ковыляет кое-как, помогать не разрешает.

А новости такие: светин папа попал в кардиологию, их квартиру будут продавать за долги, а тётя Ира встретила на родине первую любовь и, пока наладится личная жизнь, предложила «хазбенду» отправить детей пожить у ее родителей в уральской деревне. О чем Свете по телефону и сообщила: «Денег-то все равно у него теперь нет! А там воздух свежий, экология». Ванечка, Светкин братец, уже там. И ждет — не дождется любимую сестричку.

— Света, а ты хоть с дедушкой-бабушкой знакома? — спрашивает мама.

Светка бурчит «колхозпаи» и качает головой. Опять замирает.

— Может, еще папе позвонишь?

Света плачет, плач переходит в крик:

— Я его не брошу, не брошу! Сука она, сука поганая!

— Света, так нельзя!

А она сидит, прижавшись щекой к своему айфону, и слушает. Нам тоже хорошо слышно — гудки, гудки, гудки. Длинные гудки. Не берёт светин папа трубку.