А с утра мне повезло, живот у меня болит! До свида-анья, школа, до свида-а-ни-ия!

Папа, пожалев, разрешил остаться дома, а сам уехал «собирать очередные бумажки» к переезду. Мама, конечно, еще спит. Она так долго может — но не сегодня. Сегодня я не дам ей дрыхнуть до полудня! А нечего торчать за компом все ночи напролет.

Надо рассказать маме важное. Устраиваюсь поудобнее у нее на одеяле…

— Мам, мам!

Тут появляется братец, учится он во вторую смену, и — туда же — норовит с другой стороны.

— Пошел прочь!

Мама продирает глаза:

— Таня, ну как ты можешь? Это же ребенок!

— Это не жеребенок, а целый баран! Пошел прочь, не видишь — я разговариваю!

Но мама не дала изгнать свернувшегося от смеха в комок братца, так что говорить пришлось при нем.

О том, чего не сделала, рассказываю я.

Потом говорит мама:

— Понимаешь, область чувств — это все так… хрупко и болезненно. Всегда! И у взрослых — тоже. Думаешь, только вы, подростки, маетесь, как да что сказать? А я вот недавно читаю на одном форуме: там админ, ну совершенно вменяемый хладнокровный дядька за сорок, — и вдруг наивно так советуется с читателями: а что делать, если женщина нравится, и отношения дружеские, но он чувствует, что может быть любовь? Но если поцеловать, то вдруг эта женщина обидится, или на смех поднимет, или, что хуже всего, подумает, что он к ней пристает, и дружить перестанет… И что же ему теперь делать?

А у человека — брак за плечами, дочка взрослая…

Кстати, ответы ему пришли — не лучше вопроса… Совершенно беспомощное блеяние и бормотание. Никто не знает, а как тут действительно быть! Это же не техникой соблазнения делиться. Здесь — чувства…

— Не пора ли тебе чайничек поставить? — спохватывается мама, выпроваживая братика.

* * *

Дома хорошо. Оказывается, когда знаешь, что с чем-то придется скоро расстаться, это «что-то» становится милым и уютным до слез!

У нас очень красивые деревянные полы янтарного цвета, высокие потолки и много окон.

На кухне стоит старинный буфет. Эта мебелина «с историей». Мы буфет купили у знакомого, а тому он достался по наследству. Сразу после кончины первой хозяйки буфета в нем сами собой стали открываться и захлопываться тяжелые дверцы — так рассказывали очевидцы. Вот такую страшную штуку притащил папа в дом. Потом мама как-то договорилась с буфетом, и он перестал нас пугать.

Двухэтажка, в которой мы живем, построена давным-давно. Гости восхищаются царящей вокруг тишиной: домик в деревне! А мы не в деревне, а в центре немаленького города. На чердаке дома живет кошка, время от времени она рожает котят. Потом, когда подрастают, учит их спускаться по дереву с крыши на землю.

Вокруг, в таких же домах — наши с братцем друзья, и часть из них скоро тоже уедет. Первым отчалил Тима. Вернее, переехал. Но все равно этот шкет с внешностью интеллигентного японца таскается в гости каждую неделю. Семья Вероники «на чемоданах» уже много лет. Иногда Вероника устраивает прощальный вечер или просит пораньше сделать ей подарки на день рождения, так как в июне (когда у нее торжественная дата) она уж точно уедет. Вероника не хитрит, но… так здесь и выросла.

Наверное, может показаться, что мы живем немного странно. Например, не заводим домашних животных и уже несколько лет не покупаем хрупкие и объемные предметы домашнего быта. И не потому, что денег нет.

Вот, допустим, влюбляется мама в какой-нибудь очередной сервиз «с цветочками, бабочками и еще там по-французски…», начинает ныть папе: «Ну давай ку-упим…», а папа в ответ: «А везти как? Перебьется все в контейнере!» Мама прощально смотрит на понравившуюся посуду. Вздыхает, представляя ее в виде груды живописных черепков после транспортировки…

По той же причине у нас в квартире — старая техника, так себе мебель. «Все купим там! — обещает папа. — Запомните, дети: мы едем за вашим будущим!» «И своим настоящим», — добавляет мама. Здесь родителям не нравится, они говорят, что с каждым годом жить становится все скучнее. Тем более, что они помнят, как весело было раньше. Кому-то, может, и по душе такая тишина, но не маме с папой.

Братец, впервые побывав «на исторической родине» этим летом, сидя на вокзале в приграничном городе уже с нашей стороны, словил откровение: «Я заметил, что в России и у нас люди ходят по-разному… Там, мне показалось, люди всегда идут куда-то, зачем-то, по прямой. А здесь, Тань, смотри, как идет человек! Вот он идет-идет себе неторопливо и спокойно, но потом вдруг плавно и непонятно зачем сворачивает в сторону… Как бы такое мягкое хаотичное движение».

— Когда ты только от этих «как бы» отучишься!

Да, я все забываю сказать: братца моего зовут Борис, или Мастер Бо — так окрестили его собратья по тэхе. Тэха — это таэквондо, если кто не знает… Борьке одиннадцать.

И он меньше всех в нашей семье мечтает переехать куда бы то ни было. Его и здесь все устраивает. Но вообще, как мне кажется, этот типчик с миловидной мордахой везде приживется.

Кто как видит свое будущее, а братец — по-своему.

Однажды поделился:

— Когда вырасту, знаешь, кем хочу стать?

— Ну и?

— Корейцем!

Корейцы для него — символ мужества, ума, мастерства… Чего угодно со знаком «плюс».

Неудивительно, что и на Калининград он согласился только после того, как доподлинно узнал: корейцы там — есть!

А со своей настоящей родины он захотел увезти умение готовить блюда восточной кухни.

— Можешь не торопиться, тебя и там будет, кому научить! — хмыкает мама.

А что бы отсюда увезла я?

Друзей, всех-всех. И этого Лёшу, которого я… его тоже, конечно! Школьный предмет «Самопознание» с клёвыми учебниками и тетрадями, помогающими тебе разобраться — кто же ты такой, чего хочешь. Медео с горным сладким воздухом. Обсерваторию. Ту атмосферу города, которая еще чуть-чуть сохранилась от прежних времен. Папа так любит вспоминать свое безмятежное детство здесь! И я его понимаю. Эту особую ауру еще можно при желании отыскать в центровских дворах, в каких-то закутках, куда почему-то пока не просочилась «независимость» от элементарных проявлений культуры и хорошего вкуса.

Мужской монастырь в горах с удовольствием забрала бы с собой. Ха-ха, да, как смешно… А вот мы туда ездим всей семьей каждый год 11 августа — в день памяти монахов, убитых когда-то большевиками.

Это целое событие. Автобусы отходят от церкви очень рано, они битком набиты паломниками. Едем по ущелью и когда замедляем ход в опасных местах, старушки, только что собачившиеся по разным поводам, хором заводят псалмы трогательно дрожащими голосками. Конечная остановка — у подножия огромной горы. Монастырь на вершине. Часа полтора вверх. И все эти бабки-дедки шкандыбают, как болезненные такие, но все равно — горные — лани! В пути мне кажется, что мы не доберемся никогда, и вот-вот я упаду и скачусь вниз. Скулю, ропщу, родители нервничают. Пот заливает глаза, сначала ужасно холодно, потом мучительно жарко. А этот строгий приказ мамы непременно быть в юбке! В длинной юбке лазать по горам — как вы себе это представляете? Да вдруг знакомые попадутся? Позор.

Папа, конечно, берет на буксир всех страждущих. Братец тоже кидается кому-нибудь помогать. И разомлевшая от внимания жертва его гуманизма в который раз монотонно шамкает, какой он красивый и добрый мальчик. Этот гад в ответ делает такую умильно-сладкую рожу, что глаза б не смотрели…

Кое-где подъем идет по лестницам, сделанным монахами. Почти вертикально лезешь к небесам, цепляясь руками за древние перила и крепкую траву, за корни, неровной бахромой торчащие у края ступеней. При этом сверху сочится родниковая вода. Церковный экстрим. Особенно интересно бывает, когда тебя вдруг обгоняет какая-нибудь древняя карга — возможно, в прошлом альпинистка.

Наконец мы на месте. И уже начинается служба — у могилы, где раньше покоились тела монахов. Теперь мощи перенесены в монастырскую церковь. Некоторые люди приезжают с вечера, ставят палатки. Ночью, объединившись у костров, плетут огромные красивые венки. Наутро ими украсят место молебна.

На службе — если начистоту — мне скучно, голодно и холодно. Гигантские строгие ели почти не пропускают солнечных лучей. К тому же земля скользкая, как подтаявшее сливочное масло. А мы ведь стоим на склоне. Приходится следить за равновесием.

Иногда я не дожидаюсь завершения и, сопровождаемая испепеляющими взглядами папы, ухожу выше. На самую-самую вершину. И вот здесь-то мне действительно начинает казаться, что я уже не на этой земле.

Тепло, и солнца много. Неба — еще больше, а запахи… Богородичная травка и полынь окутывают своими чарами. Сижу, привалившись к громадному камню, улыбаюсь проходящим мимо. И у всех — светлые и заботливые лица. Всегда б они так, а не только в горах да на Девятое мая! Разглядываю спины птиц, летающих у земли, в ущельях. И почти вижу, как из кущи елей, там, где идет служба, вверх уносятся стройными и благодатными столбами звуки песнопений.

Между прочим, ходит слух, будто где-то неподалеку от монастыря есть «пещера богатства». Якобы быть богатым тому, кто в ней посидит. Сколько зарекалась: в следующий раз обязательно найду! Но только здесь, на высоте, это кажется таким глупым и мелким, что стыдно за себя.

А ради такого чувства стоит карабкаться на вершину! И монахов, бросивших все внизу ради службы здесь, я понимаю.

Хотя, когда спускаюсь вниз… не понимаю.