На лире скромной, благородной

Земных богов я не хвалил

И силе в гордости свободной

Кадилом лести не кадил.

Свободу лишь умея славить,

Стихами жертвуя лишь ей,

Я не рожден царей забавить

Стыдливой музою моей.

Но, признаюсь, под Геликоном [211] ,

Где Касталийский ток шумел [212] ,

Я, вдохновенный Аполлоном,

Елисавету втайне пел.

Небесного земной свидетель,

Я пел на троне добродетель

С ее приветною красой.

Любовь и тайная свобода

Внушали сердцу гимн простой,

И неподкупный голос мой

Был эхо русского народа.

В филиалах декабристского общества «Союз благоденствия» Федором Глинкой, человеком умеренных взглядов, насаждался культ императрицы Елизаветы, которая, в противоположность мужу, Александру I, была популярна в обществе своей добротой, широкой благотворительностью, интересом к русской литературе и русским поэтам. Там же возникла мысль о «дворцовом перевороте» с возведением на престол Елизаветы Алексеевны. Пушкин был тайно влюблен в императрицу, несмотря на разность в возрасте с ней в 20 лет. Это была первая, но отнюдь не последняя влюбленность поэта в женщину гораздо старше своих лет (Екатерина Андреевна Карамзина, Евдокия Ивановна Голицина, Осипова Прасковья Александровна – все старше Пушкина на 20 лет), которые по возрасту годились ему в матери. Некоторые биографы поэта объясняют это феноменом «эдипова комплекса», то есть влюбленность мужчины в свою мать. Однако, поскольку Пушкину в детстве как раз недоставало материнской ласки и любви, то невостребованная любовь к матери воплотилась в любви и преданности к пожилым женщинам, которые, в свою очередь, воспринимали эту увлеченность за сыновную любовь и сами преданно любили его, как сына (скорее, это «антиэдипов комплекс).Однако, в силу неравного положения, в котором находились императрица Елизавета Алексеевна и юный поэт, никакого ответного чувства с ее стороны к Пушкину возникнуть не могло, хотя она высоко ценила творчество поэта. Так, в письме от 23 февраля 1825 года Елизавета Алексеевна благодарила Н.М. Карамзина за присылку ей «новой поэмы Пушкина», чтение которой ей доставило «удовольствие». Речь, скорее всего, идет о первой главе «Евгения Онегина», поступившей в продажу 21 февраля 1825 года.Некоторые исследователи считают, что «утаенной любовью» Пушкина была именно Елизавета Алексеевна, имя которой («Лиза», «Лизавета», «Луиза») встречается во многих его произведениях («Повести Белкина», «Маленькие трагедии», «Домик в Коломне» и др.). Вникая в секретные архивы царствующего дома Романовых, Пушкин узнал и о трагедии императрицы Елизаветы Алексеевны и о таинстве происхождения Николая I и его сестры Анны Павловны, чем и стал смертельно опасен царствующему дому.Обратимся к некоторым выводам новейших исследований замечательного пушкиниста И.А. Лебедева, который на широко «известные» факты из жизни и творчества поэта взглянул с «неожиданной», на первый взгляд, точки зрения: «В Некрополе Александра-Невской Лавры недалеко от могилы Натальи Николаевны стоит старинный надгробный памятник, представляющий собой скалу, сложенную из темного камня, на которой возвышается дуб, сломанный пополам молнией. А под дубом окутанная покрывалом скорбная фигура молодой женщины, облокотившейся на погребальную урну. Дуб, фигура женщины и урна выточены из белого мрамора. У подножия скалы беломраморная доска с надписью: «Здесь погребено тело Кавалергардского полку штабс-ротмистра Алексея Яковлевича Охотникова, скончавшегося января 30 дня 1807 года на 26-м году от своего рождения».Биография Охотникова приведена С.А. Панчулидзевым в книге «Сборник биографий кавалергардов» (СПб., 1906. Т.З). Автор же биографического очерка, основываясь на семейных преданиях Охотниковых и других воспоминаниях современников, рассказывает следующую историю.За два года до своей гибели А.Я. Охотников влюбился в даму из высшего света. Муж этой дамы, высокопоставленное лицо, невзирая на красоту, молодость и любовь к нему своей жены, пренебрегал ею и открыто изменял на глазах у всего высшего светского общества, в то время как она молчаливо перенесла свое горе и унижение до тех пор, пока не встретила восторженной любви А.Я. Охотникова, которая увлекла ее.Однако брат мужа, который сам был неравнодушен к невестке, но был отвергнут ею, выследил их и организовал убийство Охотникова. Поздней осенью в начале ноября 1806 г. при выходе из Большого театра (на месте которого теперь находится Мариинский), после спектакля подозрительная толпа тесно окружила А.Я. Охотникова, и кто-то нанес ему удар кинжалом в бок. Более двух месяцев раненый боролся за жизнь, но рана оказалась смертельной. В январе 1807 г. он скончался.Возлюбленная, рискуя своей репутацией, дважды посетила его на квартире: до и после смерти. После похорон к брату А.Я. Охотникова явилась посыльная этой дамы и передала ему шкатулку с переписками и реликвиями этой тайной любви. От имени дамы посыльная испросила у брата А.Я. Охотникова разрешения поставить на его могилу надгробие, которое и сохранилось до наших дней.Опять мы встречаемся с ситуацией, почему к такому странному способу прибег брат мужа для того, чтобы избавиться от штаб-ротмистра? Ведь по родовитости А.Я. Охотников (1780–1807) принадлежал к древнему роду, внесенному в шестую часть родословных дворянских книг Орловской, Воронежской, Пензенской, Калужской, Ставропольской и Московской губерний, где находились обширные поместья представителей этого рода. В Высшем обществе не было никого, кто мог бы посчитать неравной дуэль с ним. Кроме… представителей, опять же, императорской фамилии.Дамой света была императрица Елизавета Алексеевна, а братом мужа являлся великий князь Константин Павлович, организовавший убийство А.Я. Охотникова. Посыльной же императрицы была ее статс-дама княгиня Н.Ф. Голицына. История любви царицы составляла тайну императорской фамилии. После ее «смерти» в 1826 г. по приказу Николая I все документальные свидетельства были уничтожены. Но остались и сохранились личные дневники жены Николая I императрицы Александры Федоровны, сестры Елизаветы Алексеевны принцессы Амалии Баденской, а также письма членов царской фамилии, где упоминается эта связь.В дневнике Александры Федоровны за июнь – июль 1826 г. записано: «Но вчера я прочитала эти письма Охотникова, написанные его возлюбленной императрице Елизавете».Видно, что он переживал настоящую страсть, он любил женщину, а не императрицу, он обращался к ней на «ты», называл ее своей женой…». Охотников умирал во время родов Елизаветы Алексеевны, в результате которых появилась (ненадолго) их общая дочь Лиза. Вот почему Елизавета Алексеевна «умерла», ушла из мира именно в уездном городе Белеве – родовом гнезде Охотниковых» [213] .Здесь требуется пояснение, почему вдовствующая императрица Елизавета Алексеевна «умерла» в родовом гнезде Охотниковых – в уездном городе Белеве. Историки по сей день спорят о том, умер ли в г. Таганроге 19 ноября 1825 года император Александр I, или принял схиму под именем старца Федора Кузьмича? Однако, вслед за мужем через полгода (4.05.1826) в расцвете лет и будучи совершенно здоровой «умирает» Елизавета Алексеевна, которая наверняка знала кое-что о «дворцовом перевороте», совершенном незаконнорожденным младшим сыном Павла I, обойдя при этом законного наследника старшего брата Константина. Который, кстати, как-то незаметно и скоропостижно скончался во время эпидемии холеры (15 июня 1831 года). Не «уберегли» законного наследника, на которого Пушкин недовольный царствованием отцеубийцы, возлагал в свое время большие надежды, ибо видел в нем «…очень много романтизма… К тому же, он умен, а с умными людьми все как-то лучше» (из письма к П.А. Катенину от 4 декабря 1825 года).Николай I прекрасно понимал, что оставить при Дворе вдову Александра I – равносильно сидению на пороховой бочке, и он распорядился заточить ее в Монастырь, организовав предварительно пышные «похороны» вдовствующей императрицы.С иезуитской последовательностью был выбран Сырковский монарстырь, что расположен в Новгородской губернии близ города Белева – родовом имении Охотниковых. Она принуждена была наложить на себя обет молчания, получив при этом имя – Вера-«молчальница». Под этим именем она и скончалась 6 мая 1861 года уже при царствовании сына – Николая I – Александра П.Узнав историю Веры-«молчальницы», Пушкин тайно посетил монахиню в октябре 1832 года. Впрочем, предоставим слово И.А. Лебедеву:«Если помните, в октябре 1832 г. Пушкин таинственно исчез из Москвы на 6 дней. Это было его последнее свидание с императрицей Елизаветой Алексеевной в районе Оптиной пустыни и города Белева.В октябре 1832 г. они виделись в последний раз, а в 1834 г. в Тихвинском монастыре появилась Вера-«молчальница» (с 1840 г. – в Сырковском). Келья Молчальницы по своему внешнему виду была точной копией «томской» кельи старца Федора Кузьмича. И если первые года ее молчание не было полным, абсолютным, то после смерти Пушкина (уже в Сырковском монастыре), она замолчала навсегда, до самой смерти 6/Ѵ 1861 г. Место для своей могилы она выбрала сама, недалеко от погребенья игуменьи Александры Шубиной, восприемницы Елизаветы Алексеевны при переходе ее в далекие юные годы в православие, когда принцесса баденская Луиза-Мария-Августа, дочь маркграфа баден-бурлахского, стала великой княгиней Елизаветой Алексеевной. На ее могиле стоит памятник в виде гроба из темного гранита с бронзовыми львиными лапами, стоящего на высоком пьедестале из красноватого гранита. На правой стороне надпись: «Здесь погребено тело возлюбившей Господа всей крепостью души своей и Ему Единому известная раба Божия Вера, скончавшейся 1861 мая 6 дня в 6 часов вечера, жившей в своей обители более 20 лет в затворе и строгом молчании, молитву, кротость, смиренье, истинную любовь к Господу и состраданье к ближним сохранившей до гроба и мирно предавшей дух свой Господу. А.С.» На левой: «Во царствии Твоем помяни Господи рабу Твою и подаждь от земных трудов к скорбей упокоение небесное. Н.Л.»Что означают последние буквы А.С. и Н.Л.? Неизвестно. Но в монастыре свято сохраняли вещи «Молчальницы» – листы со священными текстами и монограммой из сочетаний букв: Е А и П (!), сделанными киноварью и чернилами.«Федор Кузьмич» же ее пережил лишь на 18 месяцев в далекой Сибири».В повседневной хронологии жизни Пушкина за октябрь 1832 года действительно имеется «пробел» с 21 по 26 октября: «Работа над первой главой романа «Дубровский». Это единственный случай в «творческой лаборатории» Пушкина, когда он непрерывно, никуда не отлучаясь, работал над одним произведением. Над первой главой романа он работает почти неделю, а уже 11 ноября окончена последняя 8-я глава первого тома, о чем он, спустя почти месяц, сообщает в письме к П.В. Нащокину от 2 декабря из Петербурга в Москву: «…честь имею тебе объявить, что первый том Островского <Дубровского> кончен и на днях прислан будет в Москву на твое рассмотрение и под критику г. Короткого [214] . Я написал его в две недели, но остановился по причине жестокого рюматизма, от которого прострадал другие две недели, так что не брался за перо и не мог связать две мысли в голове».Учитывая, что первый том произведения (8 глав) написан за две недели, а первая глава с 21 по 26 октября (то есть, тоже за неделю), то версия И.А. Лебедева вполне подтверждается, что Пушкин покидал Москву, чтобы тайно побывать в Оптиной пустыне.Конечно, это всего лишь версия, но версия весьма правдоподобная, поскольку Пушкин мог получить совершенно секретные сведения о происхождении Николая I только от члена царской семьи. Вот о чем поведала Вера-«молчальница» посетившему ее, Александру Сергеевичу, после чего замолчала до самой своей смерти. Впрочем, предоставим слово И.А. Лебедеву:«Почему же задолго до 1825 г. Александр остановил свой выбор на Николае? В Таганроге у царя входили в свиту – врачи Више, Тарасов; полковник Соломко, генерал-адъютант барон Дибич, директор канцелярии Ваценко, капитаны Валимов и Гедефруа, метрдотель Миллер, камердинеры Анисимов и Федоров, певчий Бердинский, 4 лакея и камер-фурьер Бабкин, а также камер-казак Овчаров, служивший у Александра I с 1812 г. Из Таганрога царь отпускает его в отпуск на Дон. Когда он возвращается и хочет проститься с «умершим императором», к гробу его не подпускают. Звали казака – Федор Кузьмич. Камер-казак дал царю новое имя, камер-фурьер Бабкин – России нового царя.Дело в том, что Николай не был сыном императора Павла, он был незаконнорожденным (как и прадед Пушкина) ребенком императрицы Марии Федоровны, с которой Павел разорвал отношения еще до восшествия на престол. Причем Павел прекрасно знал, что «третий сын» прижит Марией Федоровной от гоф-курьера Бабкина, на которого он был похож как две капли воды.Еще в мемуарах «декабриста» А.Ф. фон-дер Бриггена рассказывалось, что графом Ростопчиным-младшим в своей подмосковной деревне было найдено письмо Павла к его отцу, в котором император не признавал детей своими. Анна Павловна – при Николае I королева Голландии, была дочерью Марии Федоровны от статс-секретаря Муханова (не об этой ли тайне в минуты отчаяния, загнанный в угол, рассказывал в письме Геккерен, что послужило поводом для гнева Николая, переписки, так и не найденной, между ним и голландским королем и шума в парламенте).15 апреля 1800 г. Павел писал в Москву графу Ф. Ростопчину: «Мудрено, покончив с женщиной все общее в жизни, иметь еще от нее детей. В горячности моей я начертал манифест «О признании сына моего Николая незаконным», но Безбородко умолил меня не оглашать его. Но все же Николая я мыслю отправить в Вюртемберг к «дядям», с глаз моих: гоф-курьерский ублюдок не должен быть в роли российского великого князя – завидная судьба. Но Безбородко и Обольянинов правы: ничто нельзя изменить в тайной жизни царей, раз так предопределенно Всевышним».Таким образом, император Николай 1 не имел даже дальнего родства с домом Романовых, династическая линия которого по мужской линии прервалась еще на Петре II (сын Алексея Петровича Романова), а вообще всякая связь с Петра III (немецкий принц Карл Петр Ульрих, сын герцога голштейн-готторпского Карла Фридриха и Анны Петровны, внук Петра I по женской линии). В православии Петр Федорович (1728–1762), российский император (с 1761 года), свергнутый и убитый в результате государственного переворота, организованного в 1762 году его женой, в православии Екатериной Алексеевной (1729–1796) (урожденная Софья Фридерика Августа Анхальт-Цербстская), с 1762 по 1796 годы – российская императрица Екатерина II.Николай I, зная свое «подлое» происхождение, «чистил» себя под Петра I, и хотел не стать, а быть Петром. И решение этой задачи он видел в грандиозной фальсификации российской истории, поручив Пушкину написать Историю Петра Великого. Он жестоко ошибся в выборе кандидатуры на роль своего историографа. Пушкин к тому времени уже был осведомлен о «великой тайне» Царского Двора. Вот почему «Шестикрылый Серафим», воспетый поэтом в его знаменитом «Пророке», превратился в «Старца в белой ризе» в стихотворении «Чудный сон мне бог послал…», предсказавшего ему скорую смерть.Теперь понятно обоюдное стремление Пушкина и Николая I к встрече, которая состоялась с глазу на глаз в царском кабинете Аничкова дворца 23 ноября 1836 года. О чем там шла речь? Пушкинисты утверждают: «О содержании беседы известно только одно: царь взял у Пушкина слово не драться на дуэли ни под каким предлогом, но если история возобновится, обратиться к нему. О Геккерне, по-видимому, ничего сказано не было» [215] .Интересно, откуда сие стало известно пушкинистам? Уж не читали ли они часом протокол встречи, который сам Николай и вел? Встреча ведь была с глазу на глаз! Что бы впоследствии ни писал или ни говорил Николай I о дуэли и смерти Пушкина, это как раз то, о чем «не говорили» участники встречи. В своем письме к брату, великому князю Михаилу Павловичу от 3 февраля 1837 года он почти что радуется такому исходу:«С последнего моего письма здесь ничего важного не произошло, кроме смерти известного Пушкина от последствий раны на дуэли с Дантесом. Хотя давно ожидать было должно, что дуэлью кончится их неловкое положение, но с тех пор, как Дантес женился на сестре жены Пушкина, а сей последний тогда же письменно отрекся от требований сатисфакции, надо было надеяться, что дело заглушено… Но последний повод к дуэли, которого никто не постигает и заключавшийся в самом дерзком письме Пушкина к Геккерну, сделал Дантеса правым в этом деле… Пушкин погиб, и слава Богу умер христианином…»Такая вот метаморфоза в оценке «одного из умнейших людей России» через десять лет – «известный Пушкин». А императрица Александра Федоровна записала в своем дневнике 28 января 1837 года, еще при живом поэте: «…Разговор с Бенкендорфом целиком за Дантеса, который вел себя как благородный рыцарь, Пушкин как грубый мужик».Косвенно о теме беседы Пушкина с Государем можно судить из разговоров Николая I, записанных Модестом Андреевичем Корфом [216] :«Под конец его жизни, встречаясь очень часто с его женою, которую я искренно любил и теперь люблю как очень хорошую и добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о комеражах [217] , которым ее красота подвергает ее в обществе; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию, сколько для себе самой, столько и для счастия мужа, при известной его ревности. Она, верно, рассказала об этом мужу, потому что, встретясь где-то со мною, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. «Разве ты мог ожидать от меня другого?» – спросил я его. – «Не только мог, Государь, но, признаюсь откровенно, я и Вас самих подозревал в ухаживании за моей женой…». Три дня спустя был его последний дуэль».Царь десять лет не принимал Пушкина и лично никогда с ним не беседовал, а в приведенном фрагменте, якобы за три дня до дуэли (т. е. 24 января 1837 года), сподобился вдруг выслушать слова благодарности поэта за отеческие советы его любимой жене. Это не более чем дозированная утечка информации о формате беседы, состоявшейся 23 ноября 1836 года, в ходе которой, похоже, Пушкин изложил царю свое видение ситуации. Прежде всего он изложил императору содержание «диплома рогоносца» в своей интерпретации (возможно даже признался в своем авторстве), чем подписал себе смертный приговор. Не мог Пушкин высказать Государю такую банальность как, «…я и вас самих подозревал в ухаживании за моей женой…», когда это было известно всему высшему петербургскому обществу, да сам царь в этом откровенно признается. Уж если так упорно добивался поэт встречи с Николаем I, то не ради же этой банальности. Он шел, как говорится, ва-банк, сказать в глаза императору всю горькую правду, после чего дуэль стала не только неминуемой, но и априори смертельной для поэта, причем теперь, независимо от того, как поведет себя непредсказуемый Дантес.Встречи добивался не только Пушкин, ее пожелал и сам Государь, чтобы выяснить, насколько глубоко поэт разобрался в родословной Дома Романовых, поскольку о его встрече с Верой– «молчальницей» ему конечно же было известно. Выслушав откровения Пушкина, Николай 1 наложил свою «подпись» на некоем виртуальном приговоре Пушкину государственной печатью»Наступила томительная 2-месячная пауза, в течение которой обе смертельно враждующие стороны готовились к окончательной схватке.Поэты всех времен и народов обладают каким-то сверхъестественным чутьем в оценке исторических, и, прежде всего, трагических событий, реальную подоплеку которых они ни сном, ни духом. Советский поэт Николай Доризо, пушкинолюб божьей милостию, прокричал, равно выстрелил в это загадочное, трагическое событие, случившееся 27 января 1837 года:

…А если б не было дуэли?

А если б не было дуэли,

А если б не было дуэли…

Что ж!

Было все предрешено, —

И пуля та

достигла б цели,

Достигла б цели все равно!

Был царь,

И был Он,

дух мятежный.

А пуля,

что прервала жизнь,

Была лишь точкой неизбежной,

Где судьбы их

пересеклись».

Итак, Царь «отливал пулю», прервавшую жизнь поэта, а Поэт искал формальный повод, чтобы вызвать на дуэль «старичка», либо его «приемного сына» – теперь уже было безразлично, кто из них выйдет к барьеру. До бракосочетания Екатерины Николаевны с Ж. Дантесом, которое состоялось 10 января 1837 года открывать огонь было просто не этично, ну а дальше – по обстановке. Главное, чтобы как-то себя проявил новоиспеченный «родственник». И он не заставил себя долго ждать. Накануне свадьбы С.Н. Карамзина пишет брату Ан. Н. Карамзину: «Завтра, в воскресенье, состоится эта удивительная свадьба, мы увидим ее в католической церкви, Александр и Вольдемар <Карамзины> будут шаферами, а Пушкин проиграет несколько пари, потому что он, изволите видеть, бился об заклад, что эта свадьба – один обман и никогда не состоится. Все это по-прежнему очень странно и необъяснимо; Дантес не мог почувствовать увлечения, и вид у него совсем не влюбленный. Катрин во всяком случае более счастлива, чем он».Бракосочетание Е.Н. Гончаровой и Ж. Дантеса (обряд венчания совершен дважды – в православном Исаакиевском соборе и римско-католической церкви Св. Екатерины) в присутствии свидетелей, шаферов и ближайших родственников. Даже С.Н. Карамзина не была приглашена в церковь и потом писала брату, что «испытала разочарование» не будучи свидетельницей того «как выглядели участники этой таинственной драмы в заключительной сцене эпилога». Пушкин на свадьбу не поехал, Наталья Николаевна по его разрешению присутствовала на венчании, но уехала тотчас же после службы, не оставшись на ужин.Через два дня после свадьбы молодые Геккерны наносят видит Пушкиным, но поэт в категоричной форме отказывается их принять.Данзас рассказывал: «Дантес приезжал к Пушкину со свадебным визитом; но Пушкин его не принял».П.А. Вяземский писал великому князю Михаилу Павловичу от 18 февраля 1837 года: «Поэт «объявил самым положительным образом, что между его семьей и семейством своячениц он не потерпит не только родственных отношений, но даже простого знакомства, и что ни их нога не будет у него в доме, ни его – у них».В четверг 14 января на обеде у Г.А. Строганова барон Геккерн-отец делает еще одну попытку установить «более родственные» отношения между семейством Пушкина и своим. Однако Пушкин отвечал сухо, что, невзирая на родство, он не желает иметь никаких отношений между своим домом и г. Дантесом, при этом возвратил нераспечатанным письмо Дантеса, отосланное 11–13 января. Вяземский писал позднее: «анонимные письма… лежали горячею отравою на сердце Пушкина», он не мог ни простить, ни забыть нанесенного ему оскорбления.Ничего другого П.А. Вяземский написать и не мог, ибо все друзья Пушкина были уверены, что причиной столь недружественного отношения к семейству Геккернов являются пресловутые письма, написанные якобы Геккернами или по крайней мере, при их непосредственном участии. Не сумев установить «родственных» отношений с семьей Пушкина (и тем снять впечатление «неестественности» своего брака), Дантес вновь начал вести себя откровенно вызывающе, демонстративно афишируя увлечение женой поэта и компрометируя ее в глазах света (что удалось: на Пушкину и ее сестер смотрели с пристрастием во всех собраниях).