Вербное воскресенье

1

В церкви нужно думать о вечном, только в тот день у меня это плохо получалось. В те минуты я еще не знал, что земля вот-вот разверзнется у меня под ногами, но она уже предательски дрогнула.

Вообще-то я люблю наш собор Святого Патрика, зажатый между 5-й и Мэдисон-авеню давно переросшими его зданиями. Снаружи ты сразу видишь, что это готический новодел. Однако внутри собор легкий, залитый мягким светом, и, несмотря на лаконизм декора, я иногда даже забываю, что я в Нью-Йорке, а не в Старом Свете. Ну, когда не смотрю на галерею, с которой и здесь свисают звездно-полосатые флаги.

Сидящие справа от меня Джессика и Бобби встали, и я поднялся вслед за ними. Все вокруг встали.

– Господи Иисусе Христе, – мягким, проникновенным, как это принято у католиков, голосом говорил, если не ошибаюсь, сам архиепископ. В честь праздника служил он и еще человек двадцать священников. – Ты сказал апостолам Своим: мир Мой оставляю вам, мир Мой даю вам.

Мир! Мир, да. Только мира в нем для меня больше нет. Дернуло же меня перед уходом проверить почту в своем айфоне. Что за сюрприз мне уготован? В том, что меня не ждет ничего хорошего, уверенность была полная.

– Аминь, – сказал я вместе со всеми, когда священник, соединив руки, закончил молитву.

Как же мне теперь улизнуть? Мы собирались после мессы пойти всем семейством поесть суши в японском ресторане на 49-й улице. Но растягивать пытку мне не хотелось.

– Мир Господа нашего да пребудет с вами.

Священник говорил в микрофон, и казалось, что он говорит это каждому из прихожан. Только не все его слышали.

– И со духом твоим, – на автомате вместе с другими произнес я.

– Приветствуйте друг друга с миром и любовью.

Джессика потянулась ко мне с такой нежностью, что я даже забыл о своих тревогах. «Господи, за что ты наградил меня?» – в тысячный, в стотысячный раз удивился я, целуя ее в россыпи веснушек. И Бобби, мой маленький мальчик Бобби, который в этом году закончит колледж, с улыбкой потерся о мою щеку своей небритой.

Я так и не придумал, под каким предлогом мне смыться, но меня выручил сын.

– Слушайте, народ, – смущенно произнес он, когда мы с толпой через тяжелые бронзовые двери вышли на улицу. – Может, мы лучше поужинаем вместе? Мне бы сейчас хорошо отойти на пару часов.

– Если это что-то приятное, – тут же согласилась Джессика. – Если ты просто-напросто собираешься в библиотеку, почему не сделать это после обеда?

Бобби посмотрел на меня: в его планы явно не входило обложиться книгами.

– Я плохо понимаю, что же такого неприятного может ждать человека в библиотеке, – бросился сыну на выручку я. – Но в принципе я тоже за ужин. Я бы как раз перехватил Пола Черника.

Это давно уже наш друг, но и по-прежнему партнер. Он страхует ненормальных дельтапланеристов, серфингистов, скалолазов, спелеологов, дайверов и прочих экстремалов, которых мое туристическое агентство рассылает по всему миру в поисках ощущения настоящей жизни. Пол недавно развелся и, вместо того, чтобы насладиться неожиданным даром свободы, часто работает в своем офисе по выходным. Он так борется с переживаниями.

– Если совсем честно, – сказала Джессика, – меня это тоже устраивает. Мне нужно дочитать рукопись, а эти обеды так расхолаживают.

Джессика работает редактором в крупном издательстве, выпускающем в том числе воспоминания бывших шпионов. Я их тоже с удовольствием читаю, оправдывая тем самым свои познания в этой области человеческой суеты. Работает моя жена почти исключительно дома, но по утрам. Ее созидательной энергии хватает до обеда, потом она ходит по музеям и художественным галереям, встречается с подругами или занимается домашними делами.

– Ничего, что добрые христиане собираются работать в воскресенье, тем более Вербное?

Это во мне говорит моя профессиональная извращенность. Я уже понял, что все для меня складывается удачно и врать дальше не придется, поэтому делаю вид, что не очень-то к этому и стремлюсь.

– А кто сказал, что я собираюсь работать?

Бобби чмокнул мать в щеку, хлопнул меня по спине и, пока мы не передумали, был таков. Он в наших поездках по Европе пристрастился к скутерам, мода на которые в Штаты так и не пришла. Так что теперь, куда бы он ни направлялся, у него на согнутой руке всегда висит черно-серый шлем. Вот он освободил свой скутер, примкнутый за колесо к чугунной решетке, скрыл голову под этой защитной скорлупой и, отъезжая, махнул нам рукой. Джессика укоризненно покачала головой: ей кажется, что вести скутер одной рукой на скорости десять километров в час – безумное лихачество.

Мы с ней приехали на такси – единственно возможном виде транспорта на поверхности Манхэттена, не считая роликовых коньков. Метро моя жена не любит: там шумно и всюду липкие поверхности. Обняв Джессику, я довел ее до Мэдисон-авеню и, поцеловав, доверил таксисту-сикху с зеленой чалмой и седой бородой.

А сам повернул на юг, к Центральному вокзалу. Я прошел несколько кварталов, избегая отели и всякие «Старбакс-кафе», где вай-фай есть, но заходить в интернет нужно со своего смартфона или ноутбука. Это я, естественно, и без вай-фая могу сделать, по 3G, но мне важно использовать чужой компьютер. Наконец, уже перед самым вокзалом, я нашел в боковой улочке то, что нужно. Это была обычная «дели», то есть бакалейная лавка, с кофемашиной и парой компьютеров. Я взял себе эспрессо, заплатил за пятнадцать минут соединения и взгромоздился на высокий стул лицом к улице. Четверти часа для плохих известий обычно хватает.

2

В девять утра, пока Джессика собиралась в церковь, я залез в свой айфон, чтобы проверить почту. У меня два личных аккаунта в разных сетях, а также служебный почтовый ящик, куда поступают сообщения для нашего турагентства. Сюда-то и пришла рекламная рассылка новой одежды по каталогу Quelle. Фирма это немецкая, в Штатах малоизвестная, так что такое сообщение незамеченным не пройдет. С другой стороны, это официальный, очень известный в Европе бренд, поэтому и подозрений такая рассылка не вызовет. Как она пробирается через спам-фильтры, не знаю, но умельцев в Лесу хватает. Для кого угодно другого появление такой рекламы выглядит как спам особой проникающей способности, но только не для меня. По нашему с Конторой протоколу это сигнал S.O.S., сообщающий о возникшей для меня серьезной опасности.

Это была стандартная рассылка Quelle, без каких-либо скрытых сообщений. Я ее как получил на айфон, так тут же и удалил. Теперь я с чужого компьютера залез в «Пикасу». Это, если кто не знает, гугловская программа обмена фотографиями по интернету. Интересующие меня альбомы с доступом, открытым для всех, периодически меняются: сейчас на очереди был фотоотчет о путешествии по Германии некоего или некой elf89. Кто это, определить не удалось бы никому, так как на своих фотографиях путешественник или путешественница из волшебных сказок не появлялись ни разу. Зато среди снимков площадей, соборов, фонтанов, шарманщиков и девочек с воздушными шариками был один, только один, с собакой – симпатичным ньюфаундлендом с газетой в зубах. Он-то мне и нужен.

Я подсоединил к компьютеру свой айфон и закачал туда фотографию. Так, на всякий случай вернемся и удостоверимся, что она со страницы исчезла. Исчезла, умница собачка! Теперь мне нужен был пароль. Этот или эта elf89 подписывал(а), в каком из немецких городов была сделана та или иная фотография. Лишь один из них был обозначен, якобы по недосмотру, с маленькой буквы: bremen. Теперь осталась ерунда: открыть фотографию в специальной программе на моем айфоне и набрать этот пароль. Фотография исчезла, и в новом окне открылся текст, вписанный в нее совершенно незаметным образом. Фантастика? Ничуть! Теперь такая шпионская технология доступна всем обладателям айфонов и айпэдов, приложение это чуть ли не бесплатное. Вы даже другую фотографию можете спрятать таким образом, хоть план ядерного нападения, никто и не определит.

Только текст, предназначенный мне, прочесть может не каждый. Он состоит из непонятных сочетаний букв, цифр и знаков препинания. Я скопировал его и открыл в другой программе. Она тоже выглядит, как стандартная любительская, но над ней мои продвинутые коллеги из Конторы хорошо поработали. Чужой человек ее и не запустит – она тут же слетит, как это бывает на айфонах. А мне – пожалуйста – послушно открылась.

Все эти меры предосторожности всегда казались мне чрезмерными. Но не сегодня. Потому что текст сообщения, из соображений той же конспирации написанного на английском языке, был такой: «Атлет бежал в Англию. Помнит тебя по 1999 году. План В. Э.».

Я ведь ждал, что земля уйдет у меня из-под ног. По колено я провалюсь, по грудь, пусть даже по макушку. Но так? Хуже этого не могло быть ничего. Ну, хуже был бы план А. Это означало бы, что мой провал уже совершился, и прямо отсюда, не заходя домой, я должен был укрыться на конспиративной квартире в Челси. И сидеть там пару месяцев, пока все не поутихнет и меня можно будет попытаться вывезти из страны с новым паспортом, новой внешностью как-нибудь через Канаду.

Напиши Эсквайр, «Э.», как он подписывает сообщения, просто «Атлет», я бы еще вспоминал, кто это. Но мой предусмотрительный куратор в Конторе дал и две подсказки: Англия и 1999 год. Такое не забудешь: мы с моим другом Лешкой Кудиновым имели все шансы там и остаться: в той стране и в том году. А мне к тому же этот Атлет несомненно и однозначно спас жизнь.

Так что имя его мне вспоминать не надо – Володя Мохов. В сентябре 1999-го, накануне второй войны в Чечне, он работал в Лондоне под прикрытием «Аэрофлота» и был подключен к операции, которую мы проводили там с Кудиновым. На вопрос, что такой-то или такой-то за человек, люди, как правило, отвечают банальностью. Типа «хороший парень». И я бы про Мохова так и сказал. Лишним культурным багажом не обременен, но по-человечески симпатичный. И профессионал грамотный: толковый, не ленивый, смелый. В смысле, что своей жизнью рискнуть мог, хотя с начальством, насколько я помнил, спорить не любил. Однако в Конторе порядки же военные, не зря сотрудникам звания дают.

И вот, получается, хороший парень переметнулся. Как, почему – уже второй вопрос. Важно, что он теперь начнет сдавать с потрохами всех, кого знает. А меня ему тоже вспоминать не надо. Что ему про меня известно? Конечно, доступа к моему оперативному досье в Лесу он иметь не мог, так что мои условия связи МИ-5 или ФБР он предоставить не в состоянии. Да и тогда в Лондоне я выступал как Майкл, Миша. Но – это не скрывалось – он знал, что я давно живу в Штатах. Не исключено даже, поскольку мы общались достаточно тесно, что в каком-то разговоре проскочил и Нью-Йорк, и то, что у меня турагентство. Я, разумеется, слежу, чтобы не сообщать о себе посторонним никаких подробностей. Но мы же при Мохове с Лешкой часто трепались, так что теперь трудно сказать, какие еще детали обо мне он мог запомнить. И он без труда узнает меня по фотографии.

Однако почему я решил, что он только сейчас начнет сдавать своих бывших коллег? Кто знает, возможно, он завербован уже давным-давно. Он мог передать все известные ему данные на меня много лет назад, и мое досье лежит сейчас на чьем-то сейфе в нью-йоркском офисе ФБР. И каждый мой шаг вносится в то же досье благодаря уличным видеокамерам, которыми утыкан весь Манхэттен, и благодаря содействию оператора мобильной связи, отслеживающего перемещения моего телефона. Не говоря уже о банковских выписках по операциям с моих кредитных карт, о пограничных службах разных стран и о спутниках, с которых арендованная мною машина была видна в любой части света. Если меня до сих пор не арестовали, это не значит, что меня не раскрыли. Вполне возможно, ФБР хочет сначала установить все мои связи, а потом взять с поличным, на тайной операции. Но там понимают, что теперь, когда крот по фамилии Мохов ушел на Запад, меня немедленно предупредят и тянуть с арестом уже не будет смысла. Меня могут взять прямо здесь, вон те два латиноса в дурацких цветастых бермудах – это только в кино агенты ФБР ходят в строгих костюмах с белой рубашкой и галстуком.

Компьютер сообщил, что оплаченное мною время истекает. Я поспешно залез в систему и очистил кэш-память, чтобы никто не мог посмотреть, на какие сайты я заходил. Потом сунул айфон в карман и вышел в солнечный апрельский день.

Я никогда не паникую. В этом нет моей личной заслуги, и это не результат специального тренинга. Это свойство нервной ткани, которую я получил по цепочке генов от своих родителей. Хотя, возможно, что и моя приверженность множеству философских учений от Будды до Шопенгауэра воспитала во мне отстраненность, которая позволяет разуму работать в штатном режиме.

Первое обстоятельство. Если меня уже пасут, нельзя проявлять нервозности. У наружников из ФБР может быть конкретное указание немедленно задержать меня, если я замечу хвост. Более того, я не знаю, какими силами ведется наблюдение, и неизвестно, удастся ли мне от него уйти. Однако обнаружить грамотную слежку и тем более пытаться оторваться может только профессионал. Засечь топтунов я могу и не выдавая себя. Если не делать резких движений, какое-то время после задержания можно поиграть в оскорбленную невинность. В конце концов, у ФБР не обязательно будут против меня неопровержимые улики.

Второе. План А вводится в действие, когда есть уверенность или по крайней мере очень серьезные подозрения, что меня сдали. Эсквайр пишет о плане В. Он предусматривает мой самостоятельный выезд из страны, не исключающий возвращения в нее. То есть я должен придумать предлог, позволяющий мне оставить дом и работу на какое-то время, пока ситуация не прояснится. Однако до тех пор я должен быть вне досягаемости для ФБР. Можно переждать в Парагвае, Таиланде, Кении или где-либо еще. Однако мне лучше всего окольными путями добраться до Москвы. Только на родине я буду в полной безопасности. Ужас в том, что, если ситуация не нормализуется, я могу остаться там навсегда.

С сыном я не думаю, что мы потеряемся по жизни. Да и моя любимая теща Пэгги, мне кажется, от меня не откажется. А вот Джессика… Это ведь ее безоглядное доверие я предавал и предаю каждый день. Она с открытым сердцем приняла кубинского диссидента, захочет ли она принять русского шпиона? Человека, который врал ей двадцать с лишним лет, который построил на лжи всю нашу совместную жизнь? Вопрос даже не в том, готова ли она в случае моего провала все бросить и приехать жить в Москву. Сможет ли она меня простить? Нет, об этом лучше не думать!

Однако был вариант и хуже – американская тюрьма. Конечно, если меня арестуют, главный вопрос снимается – Джессика узнает. И тогда семью я могу потерять с тем же успехом, только уже вместе со свободой. Так что на самом деле выбора у меня не было. Если такая возможность еще существовала, мне надо было срочно выбираться из страны.

3

От Центрального вокзала до нашего дома в Верхнем Ист-Сайде, на 86-й улице, пешком идти меньше часа. Столько же времени понадобилось мне, чтобы выработать план действий.

Самый важный из наших клиентов сейчас отдыхал в Англии. Человека звали Спиридон Каппос. Это был греческий магнат лет сорока пяти, который получил в наследство целый флот, плавающий под дюжиной флагов. Он еще в молодости влюбился в Нью-Йорк и поселился здесь, какими-то простыми для сильных мира сего путями получив грин-кард, но оставаясь гражданином Греции. Мы познакомились с ним по цепочке через старых клиентов лет пять назад, и теперь он хотя бы раз в году непременно отправлялся по составленному для него туру через наше агентство Departures Unlimited.

Спиридон, с которым я однажды даже ездил по Италии, был неуемным, почти одержимым меломаном. Он в молодости оканчивал дирижерский факультет в Берлинской консерватории, когда на него свалилось наследство – не только огромное состояние, но и связанная с ним ответственность. Однако музыка осталась страстью его жизни. Сейчас он поехал в Соединенное Королевство, чтобы – помимо ежевечерней оперы или филармонического концерта – посетить там все места, связанные с Перселлом, Генделем, лондонским Бахом (Иоганном-Христианом), маленьким Моцартом, Гайдном и с современными композиторами, часть из которых я не знаю даже по имени. С большим отрывом от этой страсти шла вторая, и последняя слабость Спиридона, который во всех других отношениях был чрезвычайно прагматичным, даже циничным бизнесменом. Мы всегда заказываем билеты и отели на него и еще трех милейших девушек, состав которых – но не количество – меняется ежегодно. Скорее даже, гораздо чаще – просто мы сталкиваемся с этим раз в год.

– Это не потому, что я любитель оргий, – сказал мне как-то неуемный грек. – Просто иначе невозможно. У них у всех любимый фильм – «Красотка». Если ты берешь с собой в поездку одну девушку из эскорта, на второй – на третий день у нее так или иначе появляются всякие мысли насчет тебя. Две – еще хуже. Они становятся соперницами, каждая думает, что у другой уж точно что-то получается в этом направлении. А когда их три, ни одна ни на что не надеется, и у нас царит полная гармония.

Однако для Спиридона эта сторона поездок абсолютно вторична – он ведь к тому же не женат, ему не нужно вырываться из дома. Да и для нашего агентства, будь так со всеми клиентами, это была бы скорее репутационная потеря. Однако мы готовим поездки преимущественно для женатых пар с явно выраженными культурными запросами, и в поездках их сопровождают лишь самые авторитетные специалисты в той или иной области. И Спиридон безусловно попадал в категорию фанатов. В Англии его водил Джеймс Литтон, выдающийся музыковед, автор ряда монографий по композиторам позднего барокко и, точно не помню, председатель или почетный секретарь Общества друзей церкви Святого Мартина-в-полях, этой музыкальной Мекки британской столицы.

Так вот, придумал я, Литтон неожиданно загремел в больницу с подозрением на гепатит. Нужно было срочно подыскать ему достойную замену, а пока предложить свою не столь же компетентную, но по крайней мере не менее увлеченную музыкой компанию. Элис, свою восхитительную некогда помощницу, а теперь уже и младшего партнера, послать на выручку я не мог – она любит блюз и регги. А мы держимся за каждого своего клиента, даже если он не так неприлично богат, как Спиридон. Поэтому Джессика не удивится, если я самолично и срочно полечу закрывать брешь.

Джессика не удивилась. У нас ведь вообще идеальный брак. Мы живем без оглядки на другого, так, как дышится, зная, что другой тебя во всем поддержит.

– Солнышко, а почему бы тебе тоже не отдохнуть там несколько дней? – сказала она. – Ну, я не могу утверждать про Бриттена и Хиндемита, но Генделя ты же любишь? И Моцарта. И в Ковент-Гарден походишь.

– Так, может, и тебе со мной полететь?

Это опять вылезает наружу подлость моей если не натуры, то ситуации. Я прекрасно знаю, что Джессика, с тех пор как Бобби стал взрослым, ни за что не оставит его одного. Раньше, маленького, она еще могла отвезти на несколько дней к своей матери в Хайаннис-Порт. Но сейчас Бобби в колледже, с занятий его не сорвешь, а предоставить любимого сыночка самому себе она не захочет. Бобби как раз очень славный мальчик, проблем с ним нет. Но материнскому сердцу надо тревожиться, Джессикиному сердцу надо. А мне приходится предложить поехать со мной, потому что при наших отношениях иначе было бы странно.

Джессика на секунду задумывается. Зная ее, как знаю ее я, вспомнила о трех сексапилках, сопровождающих Спиридона во всех поездках. Но это длится ровно секунду.

– Да нет, куда я поеду? У Бобби экзамены на носу.

Я вздыхаю, на этот раз искренне:

– Мы хотели пойти поужинать вместе.

– А тебе прямо сейчас надо лететь?

– Чем раньше, тем лучше.

Джессика подходит и целует меня в губы. У нее – не знаю, объяснимо ли это научно, – в любое время года дыхание пахнет малиной.

– Тогда поезжай. Не думай ни о чем.

Я не зря занимаюсь туристическим бизнесом. Все интернетовские формы у меня заранее заполнены, и купить билет на ближайший рейс в Лондон заняло три минуты – десяток кликов мыши. До приезда такси у меня едва было время закинуть в чемодан вещи – мой самолет взлетал через три часа из Кеннеди.

– Ты вернешься на Пасху? – спросила Джессика, наблюдающая за моими лихорадочными сборами.

Джессика – искренне верующая католичка, для нее это важно.

– Конечно. Может, даже раньше.

– Приезжай на Пасху, – сказала она.

То есть не спеши, только к вечеру субботы будь снова дома. А у меня сжалось сердце: вот мы сейчас попрощаемся в спешке, и, возможно, я ее больше не увижу никогда.

4

Я действительно летел в Хитроу. Я знаю, знаю – Мохов бежал как раз в Англию, и, получается, я сам совал голову в пасть льва. Однако по здравом размышлении это показалось мне не более рискованным, чем бегство через любую другую страну.

Во-первых, если Мохов сдал меня давно, ФБР, чтобы я не исчез, был смысл арестовать меня еще в нью-йоркском аэропорту. В последний раз я выезжал из Штатов пару месяцев назад – проверить маршрут гонок на снегоходах через всю Гренландию. Мы хотим организовать грандиозное международное соревнование, и моя помощница Элис работает над этим уже несколько месяцев. Так вот – ничего: я тогда прекрасно выехал из страны и столь же прекрасно въехал обратно. Да и пару часов назад преспокойнейше прошел паспортный контроль в Кеннеди, подтвердив тем самым правильность своей теории. Похоже, Мохов работает на МИ-5 или МИ-6 совсем недавно. А может, и вообще не работал раньше – копил материал.

Тогда – это второе – я, конечно же, не в первом эшелоне. Коллег из английской контрразведки в первую очередь будут интересовать наши источники внутри самой МИ-5, внутри их разведки, МИ-6, в британских правительственных учреждениях, крупных военных корпорациях… Своя рубашка ближе к телу, а на этом теле моих следов нет. Ну, где-то самая малость, остаточные явления.

Вторым эшелоном пойдут Штаты. Как говорил мне в последний раз, когда я был в Москве, Эсквайр, кузены-англосаксы по-прежнему обмениваются информацией достаточно активно. Американцы пойдут по тому же списку, начиная со спецслужб. Ну уж в Штатах я вообще не мог засветиться.

Не помню, говорил я об этом или нет, я со своим куратором условился об этом с самого начала: против страны пребывания я не работаю. Не потому, что в Америке все замечательно, и не потому, что Контору она интересовать перестала. Просто иначе я не смогу бороться с сознательной шизофренией, с которой я и так-то едва справляюсь. Ведь работать против Штатов – это работать против Джессики, Бобби, Пэгги, против моей помощницы Элис, которая стала чуть ли не частью семьи. Вот я добыл какой-то американский военный секрет. Передавая его Конторе, я делаю более уязвимыми всех своих близких здесь. Погибни, не дай бог, кто-то из них в противостоянии с Россией, я буду соучастником этого убийства. Нет, я готов ринуться в любую точку земного шара, подключиться к самой рискованной операции, но не в Штатах, не против Штатов. Это было мое условие, и Эсквайр принял его без обсуждения и споров.

Так вот, уговаривал себя я, за опознание таких, как я, Мохова усадят, когда все сливки уже будут сняты. Несколько недель, может быть, месяц в запасе у меня был.

Была еще одна причина, по которой я летел через Англию – и это не глупо и не смешно. Я уже говорил, я предпочел бы, чтобы меня раскрыла чья-либо контрразведка, но не Джессика. А со Спиридоном она едва знакома, и то, что его многоуважаемый гид никогда не был болен желтухой, вряд ли рискует когда-нибудь всплыть. И Спиридон действительно был одним из тех клиентов, ради которого стоило лететь через океан, бросив все дела.

Короче, и когда днем я шел по солнечной стороне Мэдисон-авеню к себе домой, и теперь, в самолете, Англия казалась мне вполне приемлемой первой остановкой, позволяющей лететь дальше с другим паспортом. На случай провала меня всегда ждала небольшая конспиративная вилла на Кипре, квартира в Мадриде, квартира в Париже, квартира в Вене. Мне есть где укрыться в надежном месте и в Лондоне, только я не собирался прятаться. Опасности нужно смотреть в глаза, иначе получишь удар в спину. А потому мне нужно было срочно встретиться с Эсквайром.

Мой куратор, которого я про себя зову Бородавочник из-за больших родинок, рассеянных по его лицу, из Москвы уезжает редко. Отдыхает он исключительно в нечерноземных областях родной страны – из-за начинающего шалить сердца и нежелания удаляться от места работы. Даже в Сочи не ездит по тем же причинам. За границей я видел его лишь однажды – он вдруг сам прилетел в Париж на мой сигнал S.O.S. Он тогда подверг меня несоразмерным рискам, о которых я не подозревал, и, видимо, терзался совестью. Так или иначе, поговорить с ним можно было только в Москве.

Я поостерегся отправить Эсквайру ответное сообщение. Ну, что предупреждение я получил, уже покинул Штаты и собираюсь с ним встретиться. Я не уверен, но мне кажется, что сейчас уже можно дистанционно проследить, на какой сайт вы заходите со своего компьютера, какую страницу открываете, какое сообщение пишете. Надо будет уточнить в Лесу, какие еще стороны приватной жизни уже сведены на нет техническим прогрессом. И с нашим человеком в Лондоне я не связывался – на случай, если меня прослушивали. Но чтобы попасть в Москву, мне нужно было, чтобы кто-то подвез мне в Хитроу паспорт на другое имя и прочие документы, без которых вы, строго говоря, не существуете. Есть несколько городов, в которых на меня хранится запасной набор, Лондон – один из них.

В Хитроу я прилечу по местному времени в начале шестого. По экстренному телефону, который у меня был, наверняка кто-то дежурит круглые сутки. Но пока этот человек заберет мой новый паспорт, который лежит где-нибудь в надежном тайнике, пока доедет до аэропорта, будет в лучшем случае часов восемь утра. Я смогу вылететь не раньше девяти – это уже полдень в Москве. Если лететь, заметая следы, скажем, через Прагу, я попаду туда только поздно вечером. День пропадет. А прямых утренних рейсов из Лондона в Москву всегда как минимум три-четыре. Четыре часа лету, три часа разница во времени – если повезет, сразу после обеда я буду на месте. А Бородавочник, конечно же, как обычно, отложит все другие дела, чтобы со мной встретиться.

Я вытянул из-под кресла подставку для ног и устроил поудобнее на шее надувную подушку. Еще одну текилу? Я выпил одну перед взлетом, одну за ужином плюс пару бокалов белого «Вьянса Витториа». Я летел «Дельтой», которая из патриотических соображений предлагает калифорнийские вина; правда, это оказалось неплохим. В последнее время я стал думать об этом – ну, сколько я пью. Когда я дома, мне хватает пинты пива или стакана вина в конце дня. Но стоит мне войти в свою вторую жизнь, метаболизм – или стресс – начинает жадно требовать легковоспламеняющихся жидкостей. И как теперь поступить? А, мне лететь еще больше четырех часов! Я поискал глазами стюардессу, которая тут же с улыбкой направилась ко мне. В первом классе их учат ловить взгляды пассажиров и выполнять их малейшую прихоть. «Да, еще одну текилу, пожалуйста. А, несите сразу двойную».

Черт, Володя Мохов! Кто бы мог подумать? Вернулся ко мне из 99-го года. Я вдруг отчетливо увидел его профиль, весь, от тонкого носа до покатого лба устремленный к действию. Увидел его ходящие влево-вправо цепкие глаза под сведенными бровями, когда он в очередной раз пытался определить, валяли ли мы с Лешкой Кудиновым дурака или говорили серьезно.Странно, что по прошествии стольких лет Мохов всплыл вдруг в моей памяти так зримо – я ведь о нем за эти двенадцать лет вспомнил едва ли пару раз.

Самое поганое для меня в этой ситуации – если можно пораскладывать по кучкам, что более, а что менее неприятно, – он ведь тогда спас мне жизнь. Я за него, как я только что сказал, каждый день не молюсь. Мало ли кто мне спасал жизнь или я кому-то? И так, и так бывало. Все равно в наших с ним отношениях я был должником. Но тогда он мою жизнь спас, а вот теперь за ней вернулся. Жизнь, она ведь не только биологическая, ее можно отнять и не убивая. Какова вероятность того, что он не сдаст меня новым хозяевам? Нулевая. Мохов переступил черту, и терять ему было нечего.

 

Великий понедельник

1

Когда-то я радовался, что изобрели мобильные телефоны. Благодаря этому, считал я, мое местонахождение установить невозможно. Сколько раз Джессика звонила мне на мой нью-йоркский сотовый, думая, что я в Европе, а я на самом деле был в Азии или еще где-то. С моей женой этот номер проходит и до сих пор. Но со вчерашнего дня меня больше волновала не она.

У каждого мобильного – не у сим-карты, у самого телефона – есть свой индивидуальный IP-адрес, как у компьютера. Как только вы зарегистрировались в сети, не важно, в домашней или в роуминге, оператор мобильной связи может в любой момент определить, где ваш телефон находится. Вы поменяли сим-карту – но слежение производится и по IP-адресу. Вы вытащили из телефона аккумулятор – в телефоне есть еще один, маленький, который сохраняет ваши данные и настройки, пока вы, скажем, меняете основную батарею. Мобильник – это как маячок, который с тупой неукоснительностью сообщает ваши координаты, пока вы не уничтожите его физически, утопив в унитазе или положив под паровой каток.

Зная все это, я в аэропорту Кеннеди купил себе два новых мобильных, точно таких же айфона. Почему два, а не один? Как-то так получается, что на операции одного всегда мало. На один из приобретенных айфонов благодаря исключительной любезности продавца я за полчаса успел перекачать со своего старого телефона самые необходимые программы и данные. Потом при случае перегоню их на второй. В этот новый, уже загруженный мобильник я по прилете в Хитроу вставил английскую сим-карту, купленную пару лет назад на чужое имя. Я из всех стран привожу по местной симке, которой пользуюсь, когда снова туда приезжаю. Джессика, Бобби, Пэгги, Элис и другие близкие номер моего английского мобильного знают и, думая, что я в Лондоне, будут звонить мне по нему. Как они могут догадаться, что сам телефон я поменял и их звонок найдет меня в Москве? А контрразведчикам и в голову не придет отслеживать какой-то неизвестный телефон, один из миллионов, не важно, будет он находиться в Англии или в России.

Однако если ФБР уже следит за мной, оно знает, что я вылетел в Лондон, и может запросить у своих британских коллег данные о моем местонахождении, которые будет выдавать мой американский сотовый. То есть его-то нужно обязательно оставить в Лондоне, причем в месте, не вызывающем подозрений. Риска здесь нет никакого – ну, разве что телефон украдут. Однако все, что на нем есть, скопировано на мой домашний компьютер, так что это легко восстановить. А взломать зашифрованные секретные сведения, хранящиеся на айфоне в специальной программе, будет непросто. При втором неправильно набранном пароле программа их физически уничтожит. Поэтому, сняв с транспортера свой чемоданчик, я подошел в бюро потерянных и найденных вещей и протянул служащему свой постоянный айфон с американской сим-картой.

– Вот, нашел в багажной тележке. Наверное, кто-то будет искать. Я бы свой точно стал. У меня там один календарь как книга судеб – в нем все, что было, что есть и что будет.

Служащий – подслеповатый мулат лет сорока, – улыбнувшись, принял у меня телефон и записал находку в журнал.

– Спасибо, что потратили время, сэр. Я бы свой тоже искал.

Ну вот, теперь для ФБР мои следы оборвутся здесь.

Я посмотрел на часы – полшестого, но что делать, работа такая – и набрал нашему человеку в Лондоне.

Голос был сонный, с сильным акцентом – мы говорили по-английски. Я должен был назваться Абубакаром, поэтому тоже ломал язык, как мог. Я сообщил, что привез рекламные проспекты из Джакарты, и попросил забрать их как можно скорее: якобы мой самолет в Бостон вылетал через четыре часа. Человек на том конце провода сказал ответную часть пароля, в частности, что его «дискавери» в ремонте (и хорошо: если бы она была на ходу или если бы ее не упомянули, мне бы пришлось срочно избавляться и от сим-карты, и от телефона). Но он сейчас разбудит зятя, и они приедут в Хитроу, как только смогут. О месте встречи мы не договаривались – номер моего мобильного отпечатался в его телефоне.

Паба я, пройдя по всей зоне вылета, ввиду неурочного времени не нашел. Единственно приемлемым напитком, который мне удалось обнаружить в какой-то закусочной, было бельгийским, но далеко не лучшим: разливное «Стелла Артуа». Я не удержался и все же заметил официантке, как две капли воды похожей на Анну Маньяни, что это позор для Англии – поить пассажиров иностранным пивом. «Радуйтесь, что в шесть утра в Англии вообще чем-то поят», – резонно возразила она в ответ.

Я не выпил и половину своей пинты, как задремал. Это были тяжелые мутные видения, но проснулся я, когда мне приснилась Джессика. Она ходила по нашей нью-йоркской квартире и, напевая, укладывала вещи. Они с Бобби переезжали ко мне в Москву. Джессика была в приподнятом настроении и все время подначивала Бобби. Тот факт, что она, как выяснилось, четверть века прожила с русским шпионом, ее совершенно не смущал. Она заранее радовалась встрече с другой страной, с другой культурой, и Бобби тоже был счастлив. Это был классический фрейдистский сон исполнения желания – если не ошибаюсь, в книге этого давно превзойденного венского гения девочке снилось, что она ела клубнику, которую ей не дали. Мое бессознательное впадало в детство – или было травмировано настолько, что стало изъясняться самым примитивным языком.

Меня вырвал из сна телефонный звонок. Наш человек с зятем подъезжали к аэропорту. Я посмотрел на часы: без двадцати восемь. Совсем неплохо: похоже, наши в Лондоне ловить мышей не разучились.

Я прошел в один из немногих открытых магазинчиков, чтобы еще раз убедиться, что я пока никому не интересен. Что бы такое купить? Последний роман Джона Ле Карре? Я перевернул книгу, чтобы прочесть, что о ней пишут. Хоть про шпионов? Про шпионов. Краем глаза я наблюдал за пустынным в этот час широким проходом. Вот он, лондонский знакомый Абубакара! Короткая куртка с надписью «Enjoy», светлые брюки и высокие замшевые ботинки. В одной руке зеленая дорожная сумка – в аэропорту без багажа человек смотрится странно – и бумажный пакет из «Херродс». Все, как он сказал. Я думал, это русский, но мужчина был скорее похож на турка. Азербайджанец?

Я поспешно расплатился – как и в баре, наличными. Я после всех поездок оставляю немного местной валюты, чтобы можно было, например, сразу взять такси, не теряя времени на обмен или банкомат. За мужчиной никто не шел. Хотя в наше время посылать за кем-то топтунов все чаще не имеет смысла. В аэропорту, где камеры на каждом шагу, это уж точно не нужно. Самым надежным местом в таких случаях по-прежнему остается туалет, где мы и договорились встретиться.

Я себя человеку описал так: смуглый, коротко стриженный, за пятьдесят, но надеюсь, в хорошей форме. У меня кроме чемодана будет желтый пакет из дьюти-фри, но я его буду нести не за ручки, а под мышкой. Я вошел в туалет через минуту после связника. Он бросил на меня быстрый внимательный взгляд и вошел в кабинку. Там их был целый ряд, и все двери были открыты. Я подошел к раковине, набрал воды в ладони и окунул в них лицо, как бы стряхивая сон. Потом вытащил несколько бумажных салфеток, вытер лицо и руки и, вроде бы надумав, зашел в ближайшую кабинку – соседнюю с той.

Перегородки, как это всегда бывает, не доходили до пола, и из кабинки справа в мою тут же въехал пакет из «Херродса». Я вынул оттуда небольшой плотный конверт, в котором лежали красный европейский паспорт, водительские права, кредитки. Я сунул все эти подтверждения моего нового существования в карман и положил в конверт то, что было в моем бумажнике – ну, кроме денег и чеков «Америкэн экспресс». Мысленно проверил: вроде нет, ничего не осталось на имя Пако Аррайи. Я сунул конверт в пакет из «Херродса» и ногой запихнул его обратно. Мужчина спустил воду и тут же вышел.

Я ждал, пока он помоет руки и уйдет совсем. Разложим пока по бумажнику новые документы. Паспорт испанский – в моем случае самый удобный. Звали меня теперь Хайме Фернандес, как, вероятно, тысячи людей по всему миру. Удостоверение сотрудника Интерпола на то же имя – этим теперь Эсквайр снабжает меня каждый раз. На правах новая дата моего рождения: 11 ноября 1957 года. Запомнить легко: год рождения мой и два раза барабанные палочки, как говорила моя мама, когда в детстве мы играли в лото. Кредитная карточка «Ситибанка» – их в сотне стран пытаются всучить вам чуть ли не в супермаркетах, так что большого порядка там быть не может. А вторая, наоборот, элитная – «Дайнерс Клаб», это если мне нужно будет выглядеть солидным. Обо всем в Лесу подумали. Эсквайр подумал.

Теперь я мог взять билет до Москвы. Ближайший рейс выполняла компания «Бритиш Эйрвейз», он вылетал в 8:55. Нет, все же не стоит затягивать свое пребывание на британской территории. А следующий? «Аэрофлот» в 9:05. Отлично – я окажусь дома, в полной безопасности, едва лишь самолет взлетит.

Регистрация заканчивалась через двадцать минут. Я успел взять билет в бизнес-класс, домчаться, гремя колесиками чемодана на весь аэропорт, до вип-салона и положить билет и паспорт на стойку регистрации. Молоденькая вьетнамка или камбоджийка с сомнением посмотрела на часы, позвонила куда-то и предупредила, что последний пассажир уже бежит. И мы действительно побежали: она впереди в стуке каблучков, я за ней, подхватив для скорости чемоданчик за ручку.

В самолете я плюхнулся в кресло и потребовал немедленно принести себе текилу. Пилоты запустили двигатели. Сколько у нас времени? Без пяти девять – полдень в Москве. Достав телефон, я знаком показал встревожившейся стюардессе, что звонок займет одну минуту, и набрал мобильный Эсквайра.

2

Я про своего куратора в Конторе Эсквайра, он же Бородавочник, рассказываю часто. Про его выражение лица – как будто у него к верхней губе прилип кусочек говна, про его выдающиеся качества манипулятора, про то, что за ним чувствуешь себя как за каменной стеной, но при этом он от тебя все равно добьется того, чего хочет. Но, по-моему, главного я еще не говорил. Бородавочник мне интересен. Мы знакомы лет двадцать, а я до сих пор не понимаю, как он устроен. С каждой встречей я открываю в нем что-то новое, но суть остается закрытой. Что происходит в его коротко стриженной седеющей голове, о чем он думает в тот или иной момент, какие слова проберутся через его узкие, крепко сжатые губы – это для меня по-прежнему загадка. С таким же успехом я могу смотреть на плату компьютерной памяти: что там такого в этой пластинке, чтобы в нее могла войти библиотека небольшого университета? Как там помещаются миллионы букв?

Эсквайр из тех людей, по поводу которых невозможно предположить, что он кого-то любит; само это слово с ним не вяжется. Но мне кажется, ко мне он относится неплохо. Обычно он просто сует мне вялую руку, даже если перед этим мы года два не виделись. А тут вскочил, обнял, вот сейчас плечо мне трет. Жалеет, что меня спалили? Хочет успокоить? Или просто стареет?

Я выложил ему на письменный стол немудреные подарки. Последний Ле Карре, купленный в Хитроу, и набор из четырех бутылочек элитного «Джонни Уокера», синий лейбл, приобретенный уже в самолете. Бородавочник с удовольствием похлопал рукой по книжке, мол, почитаем, а про виски сказал: «Это ты зря!» Я-то знаю, что не зря – Эсквайр всем напиткам предпочитает как раз этот. Но он – человек старой формации, ему неловко, что кто-то на него потратился.

В дверь постучал молодой человек без особых примет в темном костюме – один из двух дежуривших в прихожей. Эсквайр, как обычно, принимал меня в особняке без вывески между Остоженкой и Пречистенкой. Меня встретили у трапа на черной «ауди» с затемненными стеклами и завезли прямо во двор, так что в Москве меня, считай, не видел никто.

– Виктор Михайлович, все готово, – как-то по-домашнему, ласково сказал дежурный.

– Вот и отлично!

Эсквайр обнял меня за плечо и повел по коридору. В соседней комнате, побольше, типа переговорной, был накрыт стол. Роскошный обед из соседнего грузинского ресторана: десяток разных закусок, белое вино в запотевшем кувшине, крахмальные салфетки. Нет, что-то с ним происходило.

– Виктор Михайлович, – сказал я, – вы меня испортите.

– Давай-давай, садись. Я тоже не обедал, тебя ждал.

Это в пять-то вечера. Мы уселись, и Бородавочник разлил по стаканам вино.

– Все плохо, Пако, – сказал он, глядя мне в глаза. – Ну, давай! Твое здоровье.

Все действительно было неважно.

– Я этого Мохова в глаза не видел и, как ты понимаешь, даже не догадывался о его существовании, – начал Бородавочник, как хлебосольный хозяин заполняя мою тарелку.

Я понимал. Мой личный куратор на самом деле возглавляет всю нелегальную разведку. А Мохов работал под прикрытием, то есть в географическом отделе совсем другого управления, да и должность он наверняка занимал не такую большую, чтобы они с Эсквайром могли встречаться на совещаниях.

– Но то, что тогда, в 99-м, вы так тесно пересеклись на операции, – это мой недогляд. Нельзя такие вещи допускать.

Старая школа. Когда нужно брать ответственность за общую, даже чужую ошибку, Бородавочник всегда говорит «я»: «Я недосмотрел». Когда же хвалят за то, что сделал конкретно он – мне Лешка Кудинов однажды рассказывал, как нашему общему начальнику вручали очередной орден, – он неизменно употребляет множественное число: «мы», «мы старались».

– Это был не первый раз и не последний, – возразил я. – Так или иначе, мы все равно пересекаемся с другими сотрудниками. А вас тогда никто и не спрашивал.

Эсквайр молчит. Аккуратно заполняет свою вилку так, чтобы пища не свешивалась, и отправляет ее в рот. О другом вспомнил – и тоже о неприятном.

– Дело Мохова сейчас во внутренней контрразведке. Еще давать мне не хотели – где они раньше были! На самый верх пришлось обращаться – мне же людей выводить надо.

Бородавочник обычно не делится такими вещами. Значит, у него действительно стресс. Одно слово он сказал очень плохое: «выводить». На нашем жаргоне оно означает «спасать агента, который уже засыпался или вот-вот погорит». Теперь и у меня стресс усилился. Получается, положение на самом деле серьезное.

– По личному делу у него все очень гладко, – продолжал мой куратор. – Отличный оперативник, вербовки, новые звания, награды, благодарности. Орден Мужества за ту операцию 99-го года получил, как и вы с Кудиновым. Ничего настораживающего, как и у всех у нас. А подняли все сигналы – на тебе! У этого Мохова, оказывается, дочь училась в Англии. Четыре года, в каком-то колледже. Я понимаю, он в Лондоне жил с семьей, когда числился в «Аэрофлоте». Девочка его ходила в английскую школу, язык знает как родной. Но потом же она выросла. Ее отец работает в разведке на Англию, а она там живет! Не имея к нашей службе никакого отношения. Это как тебе? Да ты пей, пей! И я с тобой.

Мы подняли бокалы. Только у Эсквайра, когда он собирался пить за мое здоровье, взгляд был невеселый. У меня, наверное, тоже.

Я вспомнил ее, моховскую девочку. Она в машине сидела, когда мы с ним однажды встречались в Лондоне в 99-м. Темненькая, слушала музыку в маленьких наушниках. Потом один из них вставила отцу в ухо, чтобы он тоже послушал, и поцеловала его в щеку. Почему-то осталось это у меня в памяти.

А вот что она в Лондоне потом училась, это действительно был потенциальный риск. В советское время такого быть не могло. Мохова в Англии вполне могли выявить – ну, что он разведчик под прикрытием. К нему самому МИ-5 сунуться непросто, а дочь – вот она, под рукой. Подставили умело, спровоцировали, да хоть с травкой ее поймали – и она у них в кармане. И соответственно, ее папаша.

– А дочь где сейчас?

– Дома, в Москве. Против нее ничего нет – у нее взяли показания и отпустили. И жена его здесь. – Тут Бородавочник снова проявил свою энциклопедическую образованность: – Оне – женский род, множественное число – обе в шоке! Он же, подлец, смылся, никому не сказав. Мейл жене послал из Лондона: «Лида, прости, так получилось. Когда смогу, позвоню».

– А как это все выяснилось? И когда?

Странное все-таки у меня внутреннее устройство. Моя жизнь рушится, и я это ясно осознаю. А я сижу, с аппетитом закусываю, пью вино – я люблю грузинскую кухню. Одно другому не мешает. Это я так зарываю голову в песок?

Эсквайр наполняет только мой бокал.

– Ты извини, мне хватит, – говорит он. – У меня вечером еще одно мероприятие. «Встречка», как сейчас модно говорить. Не слыхал еще? Встречка.

Он пожимает плечами и продолжает:

– Мохов в субботу должен был дежурить по управлению. В выходные, бывает, что-нибудь происходит, и кто-то из старших офицеров – он полковник – должен быть на работе и принимать срочные решения. А он не пришел. Ключ от приемной, где по выходным сидит дежурный, на месте. Прапорщик, который выдает ключи, проверил по списку: очередь Мохова. Но и ключ от его кабинета – мало ли, человек на свое рабочее место зашел – висит на гвоздике. Прапорщик доложил своему начальнику, тот – дежурному по всему Лесу. Этот набирает Мохову домой – жена говорит, муж накануне поздно вечером уехал на машине. Сказал, срочная командировка. Ну, тут уже всех подняли на ноги. Все съехались, хлопают крыльями, и я вместе с ними. Стали проверять пункты паспортного контроля, позвонили нашему человеку в Минск. Тот проверил: Мохов оттуда по своему паспорту преспокойно вылетел в Лондон. До Минска доехал на машине – у нас же с Белоруссией границы нет, – а там сел на самолет и улетел. Тут и жена его позвонила – получила то сообщение по электронке.

Нет, я с Джессикой так поступить не смогу. Уж лучше сяду.

– Самое интересное, – Бородавочник даже отложил вилку и поднял вверх палец, – и самое непонятное! Только ты не должен этого знать, смотри не проговорись где-нибудь.

Эсквайр смотрит на меня, не отпускает взглядом.

– Кому я могу это сказать? Своей жене?

– Здесь никому не проговорись. Этот Мохов позвонил одному своему английскому контакту. Не буду объяснять тебе подробности. В общем, тот в девяностые работал в Хитроу, а служил в МИ-5. Они общались, каждый думал, стоит ли попробовать перевербовать другого, но до дела так и не дошло. Тем не менее и тот, и другой знают, кто есть кто. Так вот Мохов позвонил этому англичанину и сказал, что он в Лондоне. От встречи он отказался, по крайней мере, сразу. Наверное, предположил, что у нас в МИ-5 есть свой источник.

– И он не совсем не прав, – добавил я, намекая на только что услышанную информацию.

– Но ты этого не знаешь, – строго повторил Эсквайр. – Я думаю, что Мохов собирается переметнуться к англичанам, но на определенных условиях. А главное, так, чтобы в МИ-5 об этом знали считаные люди. А о том, где его будут содержать, чтобы знало вообще два-три человека.

– То есть он пока в свободном полете?

– Сегодня утром был в свободном полете, – подтвердил Бородавочник, отпивая из своего бокала «Боржоми» из того же ресторана. – Пока еще. – Еще глоток. – Вроде бы.

Это меняло дело. Я по-прежнему не знал, что я-то могу в этой ситуации предпринять, но где-то далеко, за толщей тумана замаячила такая вероятность. И – я из суеверия боялся это сформулировать – надежда.

– Но теперь, – уточнил я, – его ищут и наши, и англичане.

– Совершенно верно.

У англичан шансов не в пример больше. От наших Мохов будет бегать, а к тем сам хочет присоединиться. Я сказал «надежда»? Нет, конечно. Просто проблеск такой, светлячок пролетел.

– А кто наши?

Эсквайр откинулся – он поел. Плеснул в стакан еще немного «Боржоми», бросил туда большую таблетку, ждет, пока растворится. Позволил себе лишнего ради встречи со мной. И не хочет отвечать на вопрос.

– Мы же его ищем? – подтолкнул его я.

– Не мы, другие люди. Тебе лучше не знать. – Бородавочник решил, что это прозвучало слишком начальственно, и попытался перевести все в шутку: – Ты же у нас готовишься к Страшному Суду.

– Не то чтобы готовлюсь – как раз нет. Просто считаю, что этой «встречки» нам всем не избежать.

Эсквайр усмехнулся: быстро учусь. Но глаза у него по-прежнему были серьезными.

– Что с семьей твоей делать будем? Тебе, сам понимаешь, из Москвы пока ни ногой.

– Пока!

Нет, сидеть здесь и ждать, когда небо рухнет мне на голову, я не собирался. Решение не сложилось сначала в голове, как это со мной обычно бывает, а возникало по мере того, как я говорил, слово за словом:

– Я поеду в Англию и разыщу его.

3

Сначала Эсквайр пробовал меня отговорить. Потом угрожал домашним арестом и смирительной рубашкой. Этот бесстрастный кукловод, прекрасно знающий, за какую веревочку надо потянуть, чтобы получить то, что ему было нужно, действительно пытался заставить меня затаиться в Москве. Потом он понял, что дело это пустое. И мне показалось, что такой вариант ему на самом деле нравился. И для решения проблемы – ведь кроме меня Мохов знал еще кучу людей, которых придется выводить, – и потому, что моя мужская реакция вызывала у него уважение. Тем не менее Бородавочник находил все новые и новые, прямо скажем, не лишенные основания возражения.

Наконец я сказал:

– Виктор Михайлович, давайте оставим эти игры. Если бы я сам не был в списке возможных жертв, вы бы что, мне такое дело не доверили?

– Да у меня другого такого и нет. Честно тебе говорю, без лести. Именно поэтому я просто обязан тебя сохранить.

– Сохранить? Сохранить, вы сказали? Семью я потеряю. Не возражайте, я знаю! Вы посадите меня в один кабинет с Лешкой Кудиновым, чтобы он не давал мне пить на работе. Но на работе мы же не двадцать четыре часа в сутки. Я быстро деградирую, и посылать меня на задания вы уже поостережетесь. Сколько я так протяну? Можете уже сейчас заказывать мне место на Кунцевском кладбище.

Эсквайр замолчал. Только губы стиснул еще сильнее, теперь у него рот просто превратился в морщину поперек лица. Запирает ход эмоциям.

– Хорошо. Тебя не переспорить, а приказывать не хочу. Ладно, ладно, я сдаюсь! С чего думаешь начать?

Действительно отбрасывал эмоции.

– Мне бы его дело посмотреть. Никак невозможно?

Бородавочник уставился на меня в упор.

– Никак?

– Ты бы свое оперативное дело дал кому-то посмотреть? То-то. Оно и у меня в руках было с полчаса.

– И никаких выписок, никаких заметок, разумеется, вы не делали?

Эсквайр замялся – не хочет врать.

– Что помните, скажете? – выручил его я.

– Все, что о нем знаю, скажу.

– Но фотографии контактов из его досье вы же пересняли?

Странно видеть его в замешательстве.

– Допустим.

– Мне они тоже нужны.

– Хорошо.

– Я хочу поговорить с женой и дочерью.

– Это тоже реально.

– И побывать у него дома. Посмотреть книги, диски, залезть в компьютер.

– У них обыск делали. Компьютер забрали, химичат сейчас над ним. А в квартире ничего такого не нашли.

– Они другое искали. Мне не улики нужны. Я хочу понимать, что это за человек. Вернее, кем он стал.

Качает головой – не хочет.

– Мы же обыски не производим. Этим Следственное управление занимается.

Не хочет связываться с коллегами. Не видит, зачем это мне.

– Виктор Михайлович, только не говорите, что не можете организовать такую малость. Чтобы я поехал к нему домой, поговорил с семьей и посмотрел в квартире все, что привлечет мое внимание.

– А когда ты хочешь это сделать?

– Прямо сейчас. – Бородавочник прижал подбородок к груди и отпрянул назад от изумления. Или от моей наглости. – А сколько у меня времени? Я завтра хочу быть в Лондоне.

4

На меня давно – возможно даже, никогда – не изливалось столько открытой враждебности. Мой визит в сопровождении двух молчаливых мужчин, с которыми мы друг другу представлены не были, был обставлен как новый обыск; нам даже дали какую-то бумагу. Однако жена Мохова ее не потребовала. Она открыла дверь, поняла, что мы явились опять проворачивать ей нож в ране, молча повернулась и прошла в гостиную. Ей, наверное, было меньше пятидесяти, но сейчас она выглядела старухой: кожа серая, темные мешки под глазами, щеки впали. Черноволосая, смуглая – молдаванка или украинка. И, характерная деталь, она была одета в черное: черное платье, черные колготки, черные туфли.

С кресла встала дочь. Я-то ее видел мельком в ранней юности, особо внимания на нее не обратил. А сейчас, если увидел ее, сразу не забудешь. Высокая, стройная, коротко стриженная. Щеки гладкие, загорелые, глаза большие, карие, губы полные, чувственные. Красивая, только злая, а женщину это не красит.

– Проверьте сначала это кресло, чтобы я могла снова сесть, – приказным тоном сказала она.

Привыкла, что все ее капризы выполняются. Сколько ей сейчас? Двадцать пять, чуть больше? Разные женщины становятся неотразимы в разном возрасте. Сейчас ее время.

Я попробовал наладить отношения. Хотя что можно сказать жене и дочери перебежчика? Он ведь и их тоже предал.

– Мы не собираемся здесь обыскивать. Я просто хочу понять, что произошло. Просто поговорить.

– Вас, может, чаем угостить? – усмехнулась дочь.

– Спасибо, не стоит. Но сесть я бы не отказался.

– Садитесь. Вы хозяин положения.

Это снова дочь сказала. Достала сигарету, зло стала чиркать плоскими спичками из кафе, ни у кого это сразу не получается. Затянулась, выдохнула, закинула ногу на ногу. Ноги длинные, прямые, тоже загорелые. Ездила зимой в жаркие страны или солярий?

Мои безмолвные спутники устроились рядышком на диване и уткнулись глазами в пол, как посетители в приемной у стоматолога. Жена осталась стоять, прислонившись спиной к дверному косяку. Раз так, мне садиться было как-то неудобно.

– Мы с Володей встречались, когда вы жили в Лондоне. – Я повернулся к дочери. – Я даже видел вас как-то у него в машине. Вы еще в школе учились.

– Очень трогательное воспоминание. Я польщена, – прыснула в меня новой порцией желчи дочь.

– У меня это как-то не укладывается в голове, – не сдавался я. – Не похоже на него.

И это, в сущности, было правдой.

– Мы все сказали этим… Ну, которые приходили до вас, – наконец раскрыла рот жена. – Нам нечего добавить.

– Расскажите мне, как он уезжал, – попросил я.

Этого вопроса она, похоже, не ожидала.

– Как уезжал?

– Да. Только как можно подробнее.

– Хорошо. Володя… Он, – поправилась женщина, как будто запретив себе произносить это имя. – Он пришел домой в начале восьмого. Он всегда приходит с работы примерно в это время. Тони дома не было. Я собиралась покормить его, но он сказал, что не голоден – они там на работе что-то отмечали. Прошел в кабинет – это вон та маленькая комната. – Она махнула рукой куда-то через стену. – Я не видела, что он там делал. Потом вышел, стал надевать пальто. Я тогда только заметила, что он чем-то расстроен. Я спросила: «У тебя неприятности? Ты куда собрался?» Он говорит: «Там один наш сотрудник попал в сложную ситуацию. Меня посылают в командировку, чтобы помочь ему». И уехал. На своей машине, что было как-то странно. Но это я уже после его отъезда обнаружила. Вот и все.

– Как он с вами попрощался?

– Как обычно. Поцеловал в щеку. Только мысли его уже где-то в другом месте были.

– Он какие вещи с собой взял, не знаете?

– У него такая сумка была. Раньше «саквояж» говорили, теперь «уикендер». Еще с тех времен, мы вместе в Лондоне покупали. Он в командировку на несколько дней всегда его брал. Там как раз места хватает для всяких туалетных принадлежностей, смены белья, свитера, книги в дорогу. Что конкретно он взял, я не видела.

– А вам он не звонил? – повернулся я к дочери. – Тоня вас зовут?

– Для вас Антонина Владимировна. – Дочь была несомненно рада, что к ней обратились. Остался еще яд в защечных железах.

– Так отец звонил вам, Антонина Владимировна? Я помню, что Володя вас очень любит.

– Не звонил. Сообщение прислал на мейл – я на следующий день утром обнаружила. Показать не могу – компьютер забрали.

Я повернулся к жене:

– Не возражаете, я посмотрю его кабинет?

– А мы можем сказать «возражаем»? – откликнулась дочь.

Мне надоело:

– Нет, не можете. Я просто пытался быть вежливым.

Я встал и пошел в комнату за стеной, на которую показывала жена. У Мохова была четырехкомнатная квартира: гостиная, кабинет и за закрытыми дверьми, видимо, комната дочери и супружеская спальня.

Кабинет действительно был маленьким: кроме пианино и письменного стола в нем помещалось только два книжных стеллажа под потолок. Жена Мохова вошла за мной следом. Не потому, что она хотела убедиться, что я оттуда ничего не возьму. Мне показалось, что ей было легче с кем угодно, только не с собой. Даже с человеком, который пришел рыться в их вещах, а потом будет преследовать мужа.

– А на фортепианах кто играет? – спросил я, пытаясь снять напряженность.

– А, – отмахнулась она, и на ее лице промелькнуло даже некое подобие улыбки. – Я когда-то закончила музыкальную школу, но сто лет уже не играла. Пианино родители покупали, теперь стоит как память.

– А дочь не играет?

– Мы ее не заставляли. Меня-то родители отдали в музыкальную школу в приказном порядке. Тоня балетом занималась – ей нравилось. Но выросла высокой, в деда – пришлось бросить.

Говорит медленно, устало, но охотно. Я-то знаю, как это страшно – не вылезать из себя.

– А книги кто собирал?

– Все понемножку. А вон те полки целиком… его.

– Можно посмотрю?

– Смотрите.

В стеллаже у письменного стола были в основном книги на английском. Детективы и шпионские романы. Художественная литература – самая разная, от Хемингуэя до Вудхауса. Воспоминания разведчиков и документальные книги про шпионов – теперь уже и на русском. Одна полка целиком посвящена Средневековью: трубадуры, альбигойцы, тамплиеры, рыцари Круглого стола.

– У моего сына есть эта книга. – Я достал с полки «Смерть Артура» Томаса Мэлори с иллюстрациями Бердсли. – И еще вот эта. Он в отрочестве бредил рыцарями.

– Это не детское увлечение, – сказала жена. – Он много лет собирает эти книги. Хочет… хотел написать что-то о рыцарях, какое-то исследование. Ну, когда выйдет в отставку.

Женщина помолчала.

– Вы уже знаете, где он? – наконец спросила она.

– Нет. А вы? Может, у него в Англии есть близкие друзья?

– Мы дружили только с одной семьей из торгпредства, но они тоже давно в Москве. А людей, с которыми он общался по работе, я не знаю.

– Он не хранил визитные карточки своих контактов? Я имею в виду англичан.

– Их он как раз взял, всю визитницу. Я уже потом обнаружила.

Женщина поняла, что сказала лишнее, и замолчала. Эсквайр мне эту важную подробность не сообщил, значит, не знал.

Тут в комнату вошла – нет, ворвалась – дочь.

– Мама, ты что, не понимаешь, кто это? Не понимаешь, с кем ты сейчас разговариваешь? – закричала она, не обращая на меня внимания. – Они же готовят на папу охоту. Найдут его и убьют. Или накачают наркотиками, привезут сюда, допросят и убьют. Ты с его убийцей разговариваешь! – Она повернулась ко мне и с вызовом выкрикнула мне прямо в лицо: – Ну, арестуйте меня! Я вас не боюсь.

– А там, где работал ваш отец, все убийцы? – спокойно спросил я. – Значит, и он тоже?

Дочь Мохова не стушевалась.

– Нет, у вас там все очень милые, – с тем же напором сказала она. – Только правила у вас такие… – Она поискала слово. – Не людские.

На крики подтянулись мои напарники, с вопросом посмотрели на меня из коридора: мол, что нам делать? Я отмахнулся от них рукой: все нормально.

– Отец к вам вообще непонятно как попал, – продолжала дочь. Как там ее звали – Тоня? – Он не такой, как вы все.

– Вот это вы правильно заметили, – не удержался я.

Она вдруг замолчала. Потом плюхнулась на стул, стоящий перед письменным столом, и закрыла лицо руками. Мать подошла и прижала ее голову к себе. Я думал, Тоня плачет. Нет, вот она высвободилась, и глаза у нее были совершенно сухие.

– Не убивайте его! – сказала она мне уже не злобным, но по-прежнему приказным тоном. – Папа очень хороший человек. Я не знаю, что заставило его так поступить. Но он очень хороший – порядочный, честный. Вы ведь, в сущности, тоже человек.

Я вздохнул. Меня впервые принимали за киллера.

– Разберитесь сначала, – продолжала дочь. – Он нам нужен, – она посмотрела на мать, – мне по крайней мере. У него впереди еще столько лет жизни. Вам же дорога ваша жизнь?

– Моя жизнь не во мне, – неожиданно для себя сказал я.

Это я только сейчас понял. Моя жизнь была в Джессике, Бобби и Пэгги. И первой это, согласитесь, глубоко личное признание услышала женщина, которая была готова задушить меня голыми руками. Мне почему-то нужно было произнести это вслух. Странные вещи заставляют нас делать слова.

Тоня не поняла, да и кто это мог понять? Она просто посмотрела на меня как на неодушевленный предмет. Совершенно определенно она жалела, что раскрылась перед человеком, который того не стоил. Если перестать наскакивать на людей, значит -раскрыться.

Я вдруг понял, что пришел зря. А что я надеялся здесь найти: имена, адреса, явки? Ничего, мне приходилось начинать расследование, не имея и того, что было на этот раз.

А стимула сильнее у меня не было никогда. «Ты только запомни, что это его жизнь или твоя», – сказал мне в конце нашего позднего обеда Эсквайр.

5

Конечно – конечно же, – я не мог побывать в Москве, не повидавшись с Лешкой Кудиновым. Я спросил о нем в первые пять минут нашего разговора с Эсквайром, но тот отмахнулся, сказав, что Лешка занят. То есть на задании? Может быть, в Новой Зеландии – мало ли где он реализует свою потребность в адреналине? Бородавочник снова сделал неопределенный жест – не это, мол, сейчас главное.

– Но он в Москве?

– В Москве, в Москве. Потом с ним повидаетесь.

Эту манеру своего куратора я хорошо знаю. Он любит обговаривать дела с глазу на глаз, чтобы никто не отвлекал. Скорее всего, даже не сообщил Кудинову, что я прилетаю. Что его извиняет, он же был уверен, что я приехал надолго, если не навсегда.

Так что я от неожиданности застыл на месте, увидев Лешку. Меня же от Моховых снова привезли в особнячок на Пречистенке, чтобы продолжить разговор с Бородавочником, который должен был вернуться после своей «встречки». Так вот, Кудинов сидел там, развалившись на кожаном диване в прихожей, и листал американские журналы. Двухмесячной давности, судя по обложкам – «Тайм» я тоже просматриваю.

Мы обнялись. Нам с Лешкой удается повидаться не так часто, как нам бы хотелось, но достаточно регулярно, чтобы не отмечать больших изменений друг в друге. Вы ведь вздрагиваете, когда встречаете старого знакомого, с которым не общались десять лет. И понимаете, что и вы его сейчас напугали точно так же. С Кудиновым иначе. Наверное, с годами он понемногу набрал вес – всегда был высоким, но теперь про него уже можно сказать - крупный. Седина с висков неумолимо ползет вверх, растекается по все более редкой шевелюре. Но глаза те же – молодые, не уставшие, с характерным блеском, выдающим интеллект, и с искорками иронии, говорящими, что на все и на всех, включая себя, Лешка по-прежнему смотрит свысока.

Банальных фраз при встрече – вроде «Ну, здравствуй, старина!» или «Как дела, дружище?» – мы с ним не произносим. С самого начала – это часть наших с ним игр – мы ведем себя так, будто расстались не пару лет, а пару часов назад.

– До сих пор там. – Кудинов мотнул головой в сторону эсквайровского кабинета. – Видимо, крепко ты его озадачил.

Лешка же не знал, что Бородавочник специально снова приехал. А времени было половина двенадцатого.

– Дай нам закончить, – попросил я. – Ты же никуда не бежишь?

Услышав шум в коридоре, Эсквайр открыл дверь. А увидев Кудинова, даже очки поправил. Когда он пишет или читает, он их опускает на кончик носа, а чтобы смотреть на людей, снова задирает на переносицу.

– Ты откуда здесь, Алексей? – не строго, просто удивленно спросил он.

– Да вот зашел, Виктор Михайлович. Думал, вдруг вы мне какую-нибудь новость сообщите о моем друге.

Дипломатичный упрек. Бородавочник смутился. Это не значит, что он принял виноватый вид. Наоборот, он в таких случаях наскакивает.

– Не помню, чтобы просил тебя зайти. А друг твой, как выясняется, всего на несколько часов залетел. Закончил бы дела и потом тебе позвонил.

В Конторе иерархия четкая, как в армии, но все же без «Слушаюсь!» и «Так точно». Мне трудно судить о том, что было в советское время, а что теперь, или как с этим обстоят дела в других подразделениях. В любом случае Бородавочник не возражает, чтобы подчиненные разговаривали с ним как с нормальным человеком.

– Я крепко сплю, могу и не проснуться, – говорит Кудинов. – И потом, если он накоротко приехал, зачем же время терять? Мне пока зубы почистить, пока ехать – час пройдет.

Эсквайр поворачивается ко мне:

– Ты, что ли, ему позвонил? – Я покачал головой. Теперь Лешке: – А как ты тогда узнал?

Кудинов только пожимает плечами: ага, станет он свои контакты раскрывать! Бородавочник не настаивает. Он жестом приглашает меня пройти в кабинет, задумывается на секунду и говорит Лешке:

– Ладно, ты тоже можешь войти. Если Пако не возражает.

При этом резюмировать ситуацию для вновь прибывшего Бородавочник счел излишним. Однако тому много и не надо. Кудинов – он сидел в кресле сбоку от меня, я на него посматривал – по первым же нашим фразам просек, что да почему. О бегстве Мохова он не знал, но только бровь поднял: надо же! И когда мы с Эсквайром просчитывали разные варианты, тоже не вмешивался, хотя совещательный голос Бородавочник ему, наверное, предоставил бы.

Еще мне была дана редкая привилегия почитать несколько документов из служебного досье Мохова. Там, в отличие от личного дела, не про самого сотрудника, а про то, что он сделал. Командировки, задания, отчеты, разработка нужных людей, вербовки, связь с агентами… И волна – цунами – которая обрушилась на Контору с бегством Мохова, была такой разрушительной силы, что это досье было запрошено Эсквайром из линейного отдела и немедленно ему доставлено. Это данные на своих агентов Бородавочник не даст никому лишнему, будет делать вид, что он о таком-то или этаком никогда и не слышал. А тут выложил передо мной серую папочку: сиди изучай, даже имена и координаты можешь выписать в шифровальную программу. Я и изучал, интересное было чтение. Лешка только меня отвлекал: вздыхал в своем кресле, как тюлень, скучно ему было сидеть без дела.

Под конец Бородавочник дал мне прочесть пару регулярно обновляемых справок по английским и американским спецслужбам. Он всегда заставляет меня запоминать малополезные для реальной жизни вещи, которые с немалым риском по крупицам собирают мои коллеги.

– Виктор Михайлович, – сказал я, – поезжайте уже отдыхать. Что вам сидеть, пока я эти диссертации читаю?

Действительно, был третий час ночи. Но Бородавочник с притворной строгостью посмотрел на меня:

– Знаю я вас. Я за дверь – и вы туда же. А секретные материалы пусть валяются где попало. Нет уж, читай при мне.

Еще он настоял, чтобы я оставил ему пакет документов, с которым прилетел, и взял другой. Не нравилось ему, что я улетел в Москву и через день вернусь по тому же паспорту.

– Давайте полечу через Париж, а дальше по тоннелю на поезде, – предложил я.

Как известно, внутри Европейского союза для его граждан паспортного контроля нет, так что за гарантированную безопасность я платил абсолютно приемлемой потерей времени.

– Отличная мысль. Но все это по другому паспорту.

Я спорить не стал и принялся раскладывать по бумажнику свои новые документы. Такой же красный европейский паспорт, выданный в Испании, удостоверение Интерпола, права, кредитки «Ситибанка» и «Дайнерс Клаба», только все это на имя Эстебана Сорры. Я ими уже пользовался – в последний раз, когда выбирался из Эстонии. Это мой любимый набор. Сорра – вторая фамилия моего отца, то есть фамилия его матери, моей испанской бабушки, которую я никогда не видел.

Иногда, когда я приезжал в Россию на считаные часы, мы с Кудиновым встречались у моей мамы, на даче в Жуковке. Мама Лешку любила и была не в претензии, что ей приходилось делить меня с ним. Однако уже два года, как ее не было. Я за это время дважды, не считая похорон, приезжал в Москву, однако войти в дом, где она жила и умерла, до сих пор не могу.

Да у нас и времени не было – мой рейс в Париж вылетал в семь утра, а часы показывали половину четвертого. Через час нужно было выезжать в аэропорт. Хорошо, Эсквайр, следящий, чтобы я не болтался лишний раз по городу, распорядился, чтобы нам с Лешкой накрыли в переговорной остатки грузинского обеда.

6

– Ты с Моховым здесь общался? – с ходу спросил я, едва мы осушили по первому стаканчику из запотевшего графина. Некогда было рассусоливать.

– Специально нет. В лифте здоровались. В столовой, когда пересекались, за один столик садились. В теннис он тоже играет, несколько раз вместе участвовали в турнирах. Однажды даже выиграли с ним на пару.

– И твои наблюдения?

– Не знаю. – Лешка осмотрел остатки нашего с Бородавочником пиршества и накидал себе на тарелку всего понемногу. – Может, потому, что мы тогда вместе пережили, как бы это сказать, запоминающиеся события, но я к нему как-то особенно хорошо относился. Точно было известно, что не бросит. Точно известно, что не трус. Да, не очень самостоятельный. Ждет указаний, сам принимать решения не любит, на его инициативу рассчитывать трудно. Но его ведь так и готовили, это нам с тобой повезло.

Лешка ел с удовольствием. Он со своей Таней расстался, уже несколько лет назад. А как мне говорил один холостяк-рецидивист, после развода все время хочется есть. Домашнюю еду ресторанная не заменяет, даже если по два раза в день обедать.

– А в свете последних событий что думаешь?– спросил я.

– Думаю, что, в сущности, предатель так и должен себя вести. Как славный малый. Ведь все жулики такие. Ты когда-нибудь подержанную машину в салоне покупал? – Я отрицательно помотал головой. – Классический пример. Продавец улыбается тебе искренне, делает вид, что раскрывает перед тобой все карты. Еще подскажет, что ему вроде бы невыгодно, чтобы предостеречь тебя от ошибок. Открытостью берет, чтобы завоевать полное доверие. А всучит битую развалюху.

– То есть ты считаешь, что его давно завербовали.

– Нет. И так, и так может быть. – Лешка снова накидал себе всего на тарелку. – Он мог начать работать с англичанами еще в Лондоне. Скорее всего, после нашего отъезда, раз ты до сих пор жил спокойно.

– Хотя не факт, – возразил я.

– Хотя, конечно же – ты прав, – он мог давно рассказать о тебе все, что знал. Пока тебя вычислили – а может, до сих пор вычисляют, пока взяли в оборот… Ты прав, и Эсквайр прав: не исключено, что ФБР тебя уже давно ведет.

– Второй вариант, – подхватил я, – Мохов в какой-то момент, уже в Москве, решил переметнуться и собирать материал. Потому что знает, к кому обратиться в Лондоне, чтобы этот материал продать.

– Ты меня понял, – подтвердил Кудинов, наполняя наши бокалы.

Мы приподняли их, кивнули друг другу и выпили.

– Как думаешь, они отправили уже кого-то по его следам? – спросил я.

Лешка недоуменно уставился на меня.

– Ты же все-таки в Лесу работаешь, – продолжал я. – Лучше меня знаешь, какие у вас здесь обычаи и нравы.

– Подумай сам. Мохов знает человек триста, если не больше. Сотрудников под прикрытием, нелегалов, агентов – и наших, и иностранцев. Знает нашу организацию, наши методы работы, десятки операций. Какие варианты? Его постараются заткнуть любой ценой. Уже все для этого сделали.

– Что конкретно?

– Кого-то – если не целую группу – послали из Москвы. Резидентуре дали указание – там есть люди для самых разных предприятий. Задействовали нелегалов, разбудили спящих агентов. Наверняка у нас есть источник и в МИ-5, его тоже дернули, – продолжал Кудинов. – Если честно, я сомневаюсь, что ты в одиночку сможешь сделать больше, чем все они.

Все это время мой изголодавшийся друг не переставал жевать. А у меня какой-то клапан в пищеводе перекрылся с тех пор, как на меня накинулась дочь Мохова. До меня это сразу не дошло, а его ведь и впрямь будут нейтрализовывать любой ценой.

– Его дочь думает, что Мохова просто убьют, – сказал я. – Мне-то казалось, что его попытаются выкрасть, привезти в посольство, допросить, а потом как-то будут перебрасывать обратно в Москву.

– Ты сам-то, пока говорил, понял, сколько это возни?

Да, хотя я и дожил до осыпания волос, иногда приходится ловить себя на том, что десятилетний мальчишка может смотреть на вещи более здраво, чем я.

– Вот ты. – Лешка откинулся на стуле. Наглотался, как удав, теперь угомонился. – Если предположить, что никто из специально обученных людей Мохова не найдет, а ты превосходящей силой своего интеллекта его обнаружишь. Ты что будешь делать?

Действительно, что?

– Как ты стреляешь в людей в упор, я сам видел, – напомнил наше прошлое английское приключение Кудинов. – Как попробовал рассчитаться с человеком, который, как ты считал, убил твою семью, ты мне рассказывал. Ты взвесь трезво свои силы.

– Я не могу потерять еще одну семью, – сказал я. – Наверное, это с моей стороны будет малодушно и лукаво, но если мне так повезет, я его сдам. Замотаю покрепче и так, тюком, и передам посольским. Не станут же они его душить на своей территории. Законы же есть еще в этой стране?

– Законы есть, – подтвердил Кудинов. Словами подтвердил. По тону его было понятно, что в судьбе Мохова это вряд ли что-нибудь изменит.

– А что бы ты делал на моем месте?

Лешка ведь тоже не из тех, кто перегрызает жертве горло и жадно пьет еще горячую и, по слухам, чуть солоноватую кровь.

– Я, как ты понимаешь, в списке Мохова один из первых. Англичане же прежде всего будут интересоваться нелегалами на своей территории. Эсквайр сведениями с другими подразделениями не делится, сам знаешь, но меня-то Мохов знает лично.

– Но ты уже не нелегал, – вставил я. – И ты в России.

– И отныне здесь и буду пребывать безвыездно, – вздохнул Лешка. – Здесь я без претензий. Нормальный профессиональный риск – я знал, на что иду. Но все мои контакты – не только в Англии – протрясут основательно. И кто-то за наши хорошие отношения точно заплатит.

– Повторяю вопрос: ты что бы сделал на моем месте?

– На твоем, – уточнил Кудинов. – На своем, ты понимаешь, я не могу сделать ровным счетом ничего.

– На моем, на моем. Сидеть в Москве и ждать, пока все те компетентные люди не выполнят поставленную задачу? Если они сумеют ее выполнить – англичане же тоже не мальчики из церковного хора. Вон, Салмана Рушди десятилетия уже прячут – и ничего, живет себе, пишет книги.

Лешка застыл со стаканом в руке. Думает.

– Конечно, ты прав. Ты здесь с катушек слетишь. Черт, – Лешка перегнулся через стол и хлопнул меня по плечу, – жаль, мне с тобой нельзя.

А мне как жаль! Кудинов – хотя было уже около пяти утра, а в девять ему на службу, – поперся провожать меня в аэропорт. Бородавочник, когда я приезжаю в Москву, всегда приставляет ко мне служебную машину. Водитель – кадр теоретически проверенный, но мы только что в очередной раз убедились, чего такая убежденность стоит. Так что про работу мы больше не говорили.

Лешка рассказывал мне про своего сына Максима, которого я по-прежнему считал маленьким мальчиком, а тот оканчивал первый курс на факультете журналистики. Я же внутренне был готов к тому, что мой Бобби принесет мне маленького негритенка или негритяночку – у него был бурный роман с однокурсницей, мулаткой из Пуэрто-Рико. Я, кстати, против ребенка ничего бы не имел – чего не могу сказать про маму, если та девушка станет мамой моего внука. «Но ведь родителям единственного сына не угодить», – заметил Кудинов, и его устами говорил тысячелетний опыт человечества.

Машина – черная «тойота-камри» – высадила меня перед дверьми терминала D. Совсем новый, а рядом еще один построили. Когда успели? Я открыл дверцу.

– Не буду выходить из машины, – сказал Кудинов. – Нам вместе лучше не светиться.

Я легонько двинул кулаком его в плечо.

– Тогда до скорого.

Лешка тут же поправил меня:

– Нет, пусть уж лучше это будет не скоро.

 

Великий вторник

1

Лондон, как я в очередной раз в этом убедился, несомненно самый имперский город на планете. Я не имею в виду размеры территории, число жителей или количество дворцов и роскошных правительственных зданий, внушавших когда-то благоговейный трепет обитателям колоний. Для меня главный признак могущества империи – это стремление угодить собственному удобству, собственному вкусу, собственной прихоти. Это приоритет, отдаваемый, в сущности, бесполезному в ущерб бесспорно необходимому.

Я про зеленые зоны в центре города. Да, в Париже есть Люксембургский сад и Тюильри, в Мадриде – сады музея Прадо и Кампо дель Моро, в Вене – Пратер, в Берлине – Тиргартен и Фридрихсхайн. Однако ни в одной другой столице некогда богатейших метрополий нет такого множества просторных парков и уютных скверов. При всей немыслимой стоимости жилья и соответственно земли в Лондоне у вас постоянное ощущение, что вы едете по царству флоры: мимо вековых деревьев, мимо цветущих почти круглый год кустарников, вечнозеленых лужаек и ярких ковров цветочных клумб. Что уж говорить о весне, когда цветут сакуры, сливы, миндальные и персиковые деревья, когда, куда ни бросишь взгляд, всюду на голых еще ветвях полыхают розовые и белые факелы.

Я все еще добирался до места, теперь уже почти добрался. В Руасси самолет сел около девяти. На электричке (так быстрее) я доехал до Северного вокзала, успел на «Евростар» в 11:13 и в половине второго благополучно оказался на перроне лондонского вокзала Сент-Панкрас. И вот теперь наслаждаюсь проездом по Лондонскому ботаническому саду – размером во весь город.

Такси остановилось, и водитель – привычный для Лондона плотный краснолицый старик хорошо за шестьдесят – обернулся ко мне через стекло:

– «Кенсингтон-Гарденс», сэр.

Действительно, это был мой отель. На сей раз я счел благоразумным остановиться не в привычном пятизвездном «Меридьен» на Пикадилли, а в отеле поменьше, где нет службы безопасности, а видеокамера, скорее всего, одна, в холле. Во-вторых, учитывая огромное пространство, которое занимает Лондон, мне показалось правильным поселиться в районе, где раньше жил Мохов. А квартиру он снимал в Кенсингтоне, на Глостер-роуд – адрес был в его досье. Конечно же, приближаться вплотную к этому месту не стоило, но вдруг такое соседство сэкономит время? Свободный номер оказался не в шаговой доступности, по другую сторону Гайд-парка, но и через весь город не ехать. Я забронировал его с айфона в Шереметьево, пока ждал посадку. Так что в гостинице мне пришлось лишь поставить закорючку на заранее отпечатанной форме и дать скопировать свой паспорт.

Окно моей комнаты на третьем этаже выходило на сквер. Я распахнул его и с наслаждением вдохнул запах свежей растительности. В Москве на газонах еще лежал снег – здесь было под двадцать. Солнце светило совсем по-летнему, на светловолосом парне, шагающем упругой походкой с бутылкой воды под мышкой, были шорты и майка с лямками.

И что дальше? Прилечь? В Лондоне два часа дня, в Нью-Йорке, в часовом поясе, в котором по-прежнему жил мой сбитый с толку организм, – девять утра. Я был в дороге уже сорок часов. А в последний раз проснулся в постели вообще больше двух суток назад, остальное добирал урывками в самолетах. «Часок, – подсказало мое усталое тело. – За это время что изменится? А ты только соображать будешь лучше». Но я этот сладкий голосок тут же заткнул. Не исключено, что за этот час все и решится. Мохов договорится о решающей встрече, а его – маленькая деталь – еще найти надо в огромном мегаполисе. Так что в важных делах усталость, как и опасность, вообще не должна приниматься во внимание. Как-то так, более элегантно, сказал кардинал де Ретц, по которому я учил французский язык.

Я подкрепил совет искушенного мастера интриги современными достижениями химии. В холодильном автомате в холле отеля мною было приобретено две баночки энерджайзера, одну из которых я немедленно выпил несколькими большими глотками, как лекарство. Ну что, мобилизовался организм? Пока нет, но, надеюсь, через какое-то время встряхнется.

У меня были координаты того человека, которому звонил Мохов. Того англичанина из МИ-5, с которым они так и не решились толком друг друга завербовать. Это пока Эсквайр думал, что я останусь в Москве, он просил меня не проговориться, что я об этом знаю. А когда понял, что я отправлюсь искать Мохова, он себя, как он сам говорит, «снял с ручника». Поскольку тот англичанин был в разработке, на него в Лесу было целое досье. Несколько листов из которого Эсквайр положил в ту серую папочку, ставшую моей единственной пока надеждой на успех.

2

Человека звали Лесли Осборн. Ему исполнилось пятьдесят два года, но фотографии были пятнадцатилетней давности – того времени, когда Мохов работал в Лондоне. Вид у Осборна был решительный. Коротко стриженная голова с шишкой над левым ухом, лоб скошенный, что выдает человека действия, взгляд жесткий, нос прямой, подбородок ступенькой. Даже на фотографиях, где они с Моховым семьями выехали на пикник, он не выглядел расслабленным. Вот он вытянулся на лужайке, курит сигару, на подстилке рядом с ним большая плетеная бутыль «кьянти», к которой они наверняка уже хорошо приложились. Где-то перед ним дети играют в бадминтон (они были на другой фотографии), жены болтают на скамейке над узкой речкой (еще один снимок). А он смотрит внимательно, с прищуром, как будто слушает путающегося в показаниях подозреваемого.

Осборн был сменным начальником службы безопасности в Хитроу. Это большой пост – Хитроу, как известно, самый крупный аэропорт мира и по интенсивности воздушного движения, и по занимаемой площади (я этого не знал, в досье прочитал). Означала ли его должность автоматическую принадлежность к контрразведке, в досье не уточнялось, однако наш источник внутри МИ-5 утверждал, что Осборн служил там с момента окончания университета – он учился в Эдинбурге. По роду своей деятельности Осборн был на связи с представителями всех авиакомпаний. Разумеется, в реальном, хотя вряд ли постоянном контакте с доброй сотней людей были его заместители, однако с кем-то он общался лично. Сближение происходило по инициативе англичанина – вероятно, поскольку в конце концов Мохова установили как разведчика (Эсквайр на это мое предположение сделал тогда едва заметный, но согласный кивок головой).

У всех работающих за границей сотрудников Конторы, независимо от прикрытия, всегда есть солидный запас алкоголя, которым они щедро угощают нужных людей. Так вот, непонятно, для развития ли отношений или Осборн и вправду любил выпить, но он в какой-то момент взял за привычку после работы заходить к Мохову на рюмку водки (эвфемизм, естественно – я про рюмку). В службе безопасности работали по сложному графику – то днем, то ночью, но пересменка была или утром, или поздно вечером, то есть когда прилетал первый самолет из Москвы или когда улетал последний. Другими словами, Мохов в это время почти всегда был на месте.

Чтобы не быть в долгу, Осборн просил своего русского друга запросто приходить и к нему в кабинет. У него было два больших стеклянных шкафа, сплошь забитых бутылками со всего мира, всей существующей палитры цветов, любых размеров и форм, с растениями, гадами и насекомыми или без оных. Здесь Мохов даже позволил себе в отчете личное замечание. «Похоже, – писал он, – это самая большая в мире коллекция экзотических напитков». Однажды, предварительно договорившись, Мохов пришел к Осборну с российским министром транспорта, и они были удостоены высокого доверия посетить оперативные помещения, где десятки сотрудников отслеживали многие десятки видеокамер, установленных по всей огромной территории аэропорта.

Осенью 98-го подчиненные Осборна задержали подозрительного пассажира, вылетающего в Москву и уже прошедшего регистрацию и паспортный контроль. На него обратили внимание перед прохождением границы как раз благодаря видеокамере: человек нервничал. Пограничники этого не заметили, а люди из службы безопасности стали вести его от одной камеры к другой. Осборн, которому об этом доложили, тут же послал своих подчиненных проверить документы. У пассажира оказался дипломатический паспорт, ливанский, которым он принялся размахивать во все стороны, грозя международным скандалом. Осборн попросил своих людей потянуть время: два мощных компьютера как раз трудились над тем, чтобы сопоставить фотографию ливанца с базой данных нежелательных иностранцев. Один из них скоро издал трель: нашел соответствие. Ливанец оказался марокканцем из Организации Абу Нидаля, а паспорт – поддельным. Что этот пассажир собирался делать в Москве, англичане не сообщили, и вообще дальше его следы обрываются. Однако усилиями Мохова Осборн за бдительность и настойчивость был удостоен благодарности «Аэрофлота», дополненной ящиком водки «Юрий Долгорукий», которую подавали и на кремлевских банкетах.

Именно в те дни, за ужином в ресторане, и была сделана осторожная попытка прощупать Осборна на предмет сотрудничества. Этот разговор Мохов привел очень подробно, видимо, записывал на диктофон.

М о х о в: Слушай, Лесли. Может, нам как-то перевести это на постоянную основу?

О с б о р н: Ты о чем?

М о х о в: Ну, я имею в виду отлов всяких террористов, которые пытаются к нам проникнуть. Это ведь дорогого стоит. И мы готовы платить.

О с б о р н (после паузы): Мне платит британское правительство. И это моя работа. Если мы с моими людьми поймали кого-то, кто хочет вам навредить, я только рад.

М о х о в: Все равно, вы же огромный поток людей отслеживаете. Да у вас и технические возможности другие. «Аэрофлоту», чем присылать сюда специального сотрудника безопасности, платить ему зарплату, снимать квартиру, было бы проще каждый месяц выплачивать кому-либо премию. Чтобы к нашим пассажирам присматривались повнимательнее.

О с б о р н: Мы и так внимательно смотрим, как ты сам мог в этом убедиться. (Хлопая Мохова по плечу.) И потом, мы же друзья.

М о х о в: Так мы бы по-дружески это и оформили. То есть никак бы не оформляли.

О с б о р н: Я это с самого начала понял. Но, думаю, и ты меня понял правильно.

Это был разговор двух профессионалов. Оба знали, что достаточно одному предложить, а другому согласиться получать деньги за безобидную услугу, как это переведет их отношения на совсем не невинный уровень. Как говорит поговорка (это не некрасовское выражение, у него все свежие были, не затертые): «коготок увяз, всей птичке пропасть». А на двойную игру Осборн, по всей очевидности, санкции не имел. Или у англичан были другие планы.

Тот разговор был в 98-м году. А в 99-м – то есть незадолго до того, как мы с Кудиновым и познакомились с Моховым, – МИ-5 сделала ответный ход. Мохов, который уже проработал в Лондоне пять лет, знал, что на будущий год ему возвращаться в Москву. Его единственная дочь, его принцесса, а по моим наблюдениям - злобная фурия Тоня, к этому времени должна была закончить английскую школу и сдать экстерном за русскую одиннадцатилетку. Она собиралась поступать на филфак МГУ.

На тот момент, разумеется, с санкции Конторы Мохов и Осборн были уже добрыми приятелями. Они регулярно, где-то раз в месяц, обедали или ужинали с семьями, дома или в ресторане. Летом выбирались на пикники в окрестностях Лондона. Однажды на длинных выходных даже ездили на двух машинах по Уэльсу, осваивая горные маршруты и ночуя в маленьких гостиничках.

Кстати, замечу в скобках, жена Мохова, когда я спросил про добрых знакомых, об Осборнах ведь и не заикнулась. Боялась навредить – и мужу, и им самим. А Мохов тогда добросовестно отчитывался о каждой встрече. Но к делу.

У Осборна было двое сыновей – один на год старше, другой на год младше Тони. Летом 99-го, за пару месяцев до нашей операции по выявлению мусульманских боевиков, Мохов, опять же с разрешения Конторы, пригласил в свой отпуск обоих мальчишек в Россию. Они жили у него дома, Мохов свозил их в лавру, в Суздаль. Потом они с Тоней и ее мамой съездили еще на пару дней в Питер. Так что, в сущности, предложение, которое сделал ему Осборн, могло казаться вполне безобидным.

Здесь опять была запись диалога (он что, все их разговоры записывал?).

О с б о р н: Так ты точно решил возвращаться в Россию?

М о х о в: Это не я решил. Но, честно говоря, я уже по дому соскучился – шесть лет будет, это долго. Да и Тоне в университет поступать.

О с б о р н: Она у вас совсем англичанка стала, не отличить.

М о х о в: Не то, что ее отец – до сих пор с акцентом говорит.

О с б о р н: Да ладно, ты отлично говоришь. Лучше, чем половина людей в Англии. Слушай, а ты не думал оставить Тоню здесь учиться?

М о х о в: Да нет, ты что? Я же не олигарх. Что-то я здесь, конечно, заработал, но на колледж этого вряд ли хватит.

О с б о р н: Может, ты зря так думаешь. Все решаемо.

М о х о в: Каким это образом?

О с б о р н: Смотри. У меня близкий друг в попечительском фонде Лондонского университета. Они каждый год выделяют пять грантов на обучение. Три обычно получают англичане, два – иностранцы. Твоя же девочка учится блестяще – у нее все шансы.

М о х о в: Да там таких кандидатов наверняка десятки, если не сотни.

О с б о р н: Да, но досье Тони рассмотрят самым внимательным и благожелательным образом.

М о х о в: Ты серьезно?

О с б о р н: Я серьезно.

М о х о в (после паузы): Но все равно ей нужно где-то жить…

О с б о р н: Она может жить у нас, в спальне друзей. Ты же знаешь, в доме места хватит. С парнями она ладит. И она нас не объест.

М о х о в: Да это-то я осилю.

О с б о р н: А на карманные расходы будет сама зарабатывать. Мои зарабатывают.

Этот отчет Мохов послал как есть, без своих комментариев и рекомендаций. Скорее всего, он надеялся, что Контора такой вариант одобрит. Но в Лесу на это посмотрели иначе. Тогда, в 1999-м. Однако год спустя, когда Мохов с женой вернулись в Москву, их дочь преспокойно осталась учиться в Англии, как раз в каком-то из колледжей Лондонского университета. Где она жила, в досье Мохова не указывалось, вполне вероятно, у Осборнов.

Теперь, когда Мохов бежал в Англию, вывод о том, что тогда-то его и перевербовали, напрашивался сам. Но, как выразился Эсквайр, важно ведь бумажки в правильное досье подшивать, а думать про все – мозги вскипят.

3

Как в городе с восемью миллионами жителей можно найти человека, который не хочет, чтобы его нашли? Конечно, у меня был план. Строго говоря, я ни о чем другом и не думал за последние двое суток.

Обращаться к своим я, естественно, не собирался. Уже посотрудничали однажды, хватит с меня. Такой вариант мы с Эсквайром всерьез даже не обсуждали. Он лишь спросил, нужна ли мне поддержка резидентуры, я покачал головой, и Бородавочник сказал: «Понимаю». К счастью, у меня в Лондоне были собственные наработки.

Основные надежды на помощь в поисках Мохова я возлагал на Раджа. Члена могущественного семейного клана выходцев из Индии, владельца детективного агентства и, хотя и не агента, но проверенного и надежного помощника в нескольких наших операциях. О нем, кроме нас с Кудиновым и человека, который его вербовал, похоже, знал только Эсквайр. Наши же молодцы могут испортить самые хорошие отношения: зацепят какую-нибудь деликатную восточную струну, нахамят, недоплатят. А возможности у этого контакта, я надеялся, по-прежнему были такие, что технарям из лондонской резидентуры и не снились.

Я усмехнулся про себя. Мы с Раджем не виделись лет шесть, и для главной надежды здесь было слишком много «если». Если он был жив и здоров. Если по-прежнему играл в наши игры, а не ушел в другой бизнес или на покой. Наконец, если он просто был в Лондоне, да еще и по тому же адресу.

Таксист – такой же седой старикан, у них же в Лондоне водители, как и сами кебы, на одно лицо – высадил меня у метро «Лестер-сквер». Я с удовольствием потянулся, подставляя лицо солнцу. В Нью-Йорке была весна, в Москве – зима, а здесь – полное ощущение лета. Нет, за нами вроде бы никто не ехал. Я погрузился в переулочки Сохо, отметил новый японский ресторан рядом со знакомым пабом, успел подумать, а найду ли я на старом месте то, что искал, но, повернув за угол, увидел знакомую желтую вывеску «Кодак». Теперь только бы Радж оказался на месте.

Радж был на месте. Волосы уже не курчавятся во все стороны, виски поседели, само лицо округлилось, да и животик наметился вполне определенно. Перстней на всех пальцах только не было – ну, может, пара-тройка осталась. Но глаза так же зажглись, узнав меня, губы расплылись в по-прежнему белоснежной улыбке, да и, мгновенно сориентировавшись, он встретил меня в своей обычной манере:

– Ваши снимки будут готовы буквально через десять минут. Мы же так договаривались.

Это он отыграл репризу для своего клиента, который забирал визитные карточки. Но главным образом чтобы позабавиться самому и заставить улыбнуться меня.

Я пока осмотрелся. Ассортимент в лавочке значительно расширился. Теперь здесь можно было купить и фотоаппараты, объективы, сумки, карты памяти и прочие аксессуары. Радж зарабатывал и на изготовлении штампов, ксерокопировании, а также на мелких печатных услугах, типа флайеров. Я надеялся, что все это, как и раньше, было лишь прикрытием. Судя по тому, как Радж меня встретил, так это и было.

Рассчитывая покупателя, он то и дело поглядывал на меня, и улыбка постоянно порхала с его губ на глаза и обратно. А я как зачарованный смотрел на клиента. Это был молодой качок в белой майке, на которой был изображен разноцветный китайский дракон. Но хвост и морда дракона вылезали за майку и продолжались в виде такой же разноцветной татуировки уже на мускулистых руках парня. Сделано это было так, что татуировки, вероятно, смотрелись и отдельно, на голом торсе. Но в сочетании с майкой эффект был сногсшибательный.

Парень вышел, скользнув по мне довольным взглядом – видимо, в моих глазах все еще читалось восхищение. Я подошел к Раджу, выходящему из-за стойки. Мы обнялись.

– Ну, где мои фотографии? – спросил я, настраиваясь на его волну. Это важно: тогда человек не чувствует, что в его жизненное пространство произошло постороннее вторжение.

– Если ты зашел не просто, чтобы поздороваться, то, наверное, будут, – улыбнулся Радж.

Мы прошли в заднюю комнату с теми же, теперь я вспомнил, изображениями тигра в зарослях бамбука, и по его знаку сидевший с айпэдом подросток побежал заменить его в лавке. Это с фасада у Раджа только витрина и дверь, его владения, как мне было известно, уходили глубоко внутрь квартала. За задней комнатой была еще одна, для меня новая, где за компьютерами сидели уже четверо парней, а еще дальше был частный сад. Крошечный прудик, ива над ним, бронзовая статуя какого-то индуистского божества, ослепительно розовое миндальное дерево, какие-то кустарники по краям и, разумеется, зеленая лужайка. Я же говорю: Лондон – это не город, а огромный парк, лишь местами застроенный зданиями.

– Или сначала поговорим? – спросил Радж, останавливаясь на пороге сада. Я кивнул. – Тогда лучше сюда.

Он завел меня еще в одну небольшую комнату без окон, с диваном у стены и низким столиком с пуфами на циновке. Один из мальчиков, которые стайками снуют в индийских домах, уже тащил нам чайник, второй нес стаканчики, третий – поднос со сладостями.

– Это все твои?

Я имел в виду выводок.

– Своих я еще различаю, – засмеялся Радж. – А эти живут здесь. Какие-нибудь племянники, я давно перестал их считать. Дом большой.

Я улыбнулся в ответ: «дом»! Семейству Раджа и двенадцать лет назад принадлежал чуть ли не весь квартал.

– Будем старое вспоминать или сразу к делу? – уточнил Радж.

– Старое будем вспоминать, когда отойдем от дел. Ты по-прежнему с нами?

– С тобой – всегда.

Радж разлил по стаканчикам зеленый чай и обеими руками сделал жест, приглашающий одновременно и начинать чаепитие, и выкладывать, с чем пришел.

Я изложил свое дело. На первых порах мне нужно было подключение к паре-тройке мобильных телефонов с трансляцией всех разговоров прямо мне в ухо, а также с их записью и расшифровкой. Возможно, одна-две машины слежения плюс координатор, который будет работать только со мной и в любой момент сможет подключить дополнительно и людей, и технику.

– Телефоны известны?

– Нет, их нужно будет узнать.

– Кто-нибудь из этих людей связан со структурами?

Так мы с ним в старые времена обозначали спецслужбы. Я кивнул.

– Это дополнительный риск, – уточнил Радж. Деликатность: у него язык не повернется, чтобы сказать, что это будет дороже.

Я снова кивнул: разумеется.

– Когда нужно начинать? – Радж прочел ответ в моем взгляде и встал. – Тогда посиди здесь. Но пообедать-то вместе у нас время будет?

– Не уверен.

Радж покачал головой: какой несговорчивый!

– Что еще я для тебя могу сделать?

Я достал свои оба новых айфона:

– Перегони все с этого телефона на этот.

– Этот новый совсем?

– Да, даже не активирован.

– Вставить в него местную сим-карту?

– Да, спасибо. Пусть будет.

– И еще давай я тебе пару самых простых телефонов дам. Считай, одноразовых. Сейчас организую.

Я успел лишь разок приложиться к своему стаканчику и попробовать катышек сладкого сухого сыра, как Радж вернулся. С ним был индиец лет двадцати пяти с умными быстрыми глазками за стеклами очков.

– Это Шанкар, – представил он парня. – А это…

Радж вопросительно посмотрел на меня.

– Пол, – сказал я. Мне иногда хочется чего-то совсем простого.

– А это Пол.

– А это для Пола, – сказал Шанкар, протягивая мне два простеньких «самсунга». – Они заряжены, но не включены, номера на наклеенных этикетках. И вот вам еще мешочек.

Я пощупал его. У Бобби был похожий для портативного плеера компакт-дисков. Только в этом под тканью какая-то проволочная прокладка.

– Это для чего?

– Сейчас объясню. Это волшебный мешочек. Вы должны знать, что любой мобильный телефон можно засечь, даже если он выключен.

– И даже если из него вытащен аккумулятор, – подхватил я. – Это я знаю.

– Я рад. Но еще в радиусе метров пяти-шести от каждого мобильника можно дистанционно засечь все другие сотовые телефоны. И тоже даже если они выключены и без батарей. Заразился один телефон – от него тут же заразятся все вокруг.

– Это что, как СПИД?

– Это намного хуже, – подключился Радж. – Чтобы подцепить СПИД, тебе с больной девушкой надо переспать. А здесь достаточно побыть в одной комнате.

– Поэтому мы, – продолжил Шанкар, обменявшись с Раджем довольным взглядом, – разработали вот такой волшебный мешочек. Если вы постоянно носите в нем все свои телефоны, вас засечь невозможно, даже если все мобильные вокруг прослушиваются.

– То есть это такой гандон? – уточнил я. На русском сленге слово грубоватое, как и все, что связано с половой сферой. А по-английски из нескольких вариантов я использую такой: «шляпа Джимми».

– Точно. Пусть всегда будет при вас. А уверены, что в радиусе пяти метров от вас никого не прослушивают, доставайте любой телефон и звоните на здоровье.

– И что, у всех уже есть такие?

– Мы на шаг впереди, – ответил Радж, снова гордо переглянувшись с Шанкаром.

– Кто бы сомневался.

Я сунул все свои четыре мобильных в мешочек и забросил его в рюкзак. Я теперь всюду хожу с небольшим рюкзачком – он удобнее, чем сумка через плечо.

Мы сели на пуфики, и Радж налил чаю и Шанкару. Тот раскрыл большой блокнот в клетку, и я изложил все, что мне было нужно. Насколько я пока знал.

Шанкар ушел. Глаза у него по мере разговора все больше округлялись – заданий он получил как не от одного клиента, а от десяти. Я выложил перед Раджем толстенный конверт, перехваченный резинкой – Эсквайр сообщил мне накануне, что в России это теперь называется «котлета». «Там много, – сказал он мне, вручая вместе с документами кредитку «Ситибанка». – Своей лучше не пользуйся. Я буду следить за расходами, если понадобится еще, добавим». Так что по дороге в Сохо я заехал в банк и снял кругленькую сумму.

Радж открыл конверт, оценил на глаз и кивнул удовлетворенно: я был по-прежнему солидным клиентом. Мы ведь с ним и в прошлый раз о деньгах не говорили. Я дал, сколько считаю нужным, а если дело затянется или усложнится, наверное, Радж мне намекнет, что нужно пополнить кассу.

Перед уходом я хотел обменяться мобильными, но Радж с усмешкой отмахнулся. Мне была принесена крошечная рация с почти незаметной, прозрачной, как у телохранителей, гарнитурой. Рация была синхронизирована с рацией Шанкара, и обе они меняли частоту вещания после каждого сеанса связи, так что засечь нас было практически невозможно.

Теперь у меня был час-полтора, пока Шанкар со своей командой не сделают то, что по-хорошему занимает не один день. Как я проведу это время, я знал.

4

Как я уже говорил, и не раз, для меня «погореть» означает не только то, что меня разоблачит чужая контрразведка. Еще страшнее, если о том, кто я такой на самом деле, узнает Джессика.

Я не думаю, что она станет меня проверять. Например, подозревая, что у меня роман на стороне или просто я отрываюсь от дома, чтобы пожить жизнью холостяка. Однако в каждой своей поездке я отрабатываю и по легенде, которую я придумываю для своей семьи. Я ведь, как предполагается, каждый вечер буду ходить в оперу или на концерты. Вот что сегодня дают в Ковент-Гарден? Этот вопрос может никогда не всплыть, но если вдруг возникнет, я должен быть во всеоружии. Я достал из мешочка свой новый айфон и набрал Спиридона Каппоса.

Сначала я услышал музыку, и, прорываясь сквозь нее, наш меломан-судовладелец, прикрыв трубку рукой, пророкотал мне, что он на репетиции в церкви Святого Мартина-в-полях и что если мне надо поговорить, то я должен позвонить ему через час. Он не понял, что я в Лондоне, а мне до него идти было минут десять -пятнадцать.

Церковь Святого Мартина-в-полях – одна из достопримечательностей Лондона. Она находится на Трафальгарской площади, сбоку от Национальной галереи. В ней была записана уже уйма дисков с английскими дирижерами или оркестрами – у меня с десяток таких валяются по всей квартире. Однако, как я сейчас понял, в самой церкви я еще ни разу не был.

Так вот, она маленькая. Бывает, что храм с виду небольшой, а когда в него войдешь, видишь, что он огромный. Эта церковь нет – маленькая и снаружи, и изнутри. И уютная: белая с золотом, с низкими хорами, в сущности, даже галереями по всему нефу и темно-коричневыми, почти черными скамьями.

Две из них занимал Спиридон со свитой. Сам он – двухметровый, массивный, в белом костюме и такой же шляпе, которой он сейчас поигрывал левой рукой – сидел по центру с мужчиной в коричневом клетчатом пиджаке. Свита располагалась за ним: три скучающие девицы, объясняющиеся друг с другом знаками (видимо, на них Спиридон уже успел шикнуть), а также местная группа сопровождения в лице гида-водителя и мальчика на побегушках, который в нашем контракте назывался ассистентом (он перемещался на скутере, поэтому мог привезти все, что понадобится, в течение считаных минут). В алтаре струнный ансамбль (может, это и была знаменитая Академия Святого Мартина-в-полях?) репетировал что-то до боли знакомое. Это точно был Моцарт, но что именно?

В ожидании, когда закончится священнодействие, я присел на одну из задних скамей слева; там уже приземлилось несколько туристов. Я обожаю репетиции оркестров. В основном из-за них я часто смотрю «Меццо» – это такой французский кабельный канал для фанатов классической музыки и джаза. Когда я был подростком, я всегда недоумевал, зачем в одном доме иметь несколько пластинок с записью, например, той же симфонии. Теперь, когда вся хорошая (на мой вкус) музыка мною уже прослушана по многу раз, я получаю удовольствие именно от индивидуальных прочтений. Почему же я не могу вспомнить, что они играют? Дивертисмент, серенада, ранняя симфония?

Дирижер – средних лет, в тонком голубом джемпере и джинсах – получал от процесса видимое, несомненное и несравненное наслаждение. Он постоянно шутил, находил все новые и новые образы, чтобы добиться от музыкантов того, чего хотел, и становился совсем другим человеком, как только взмахивал руками. Это, конечно, одно из чудес жизни – пропускать через себя гармонии, связывающие землю с небом. Я на какое-то время даже забыл про то, что жизнь моя повисла на волоске и вот-вот грохнется вниз, чтобы разлететься на тысячу кусков.

Но вот время, отпущенное на забвение реальности, вышло, в том числе у меня. Дирижер посмотрел на часы, сказал музыкантам, что Анданте и Аллегро ассаи они пройдут уже завтра, и стал собирать ноты. Спиридон (без свиты, только он и главный сопровождающий в клетчатом пиджаке, который должен был быть никем иным, как выдающимся музыковедом, профессором Джеймсом Литтоном) подошел к дирижеру и рассыпался в комплиментах. Хотя голос у грека громогласный, я со своего места всего не слышал – он был ко мне спиной. Я уловил лишь, что присутствовать на репетиции маэстро было для него величайшей честью и привилегией, а профессор Литтон, который стоял ко мне в профиль, добавил, что это, несомненно, революционно новое прочтение серенады «Хаффнер». Спасибо, профессор, а то я уже весь извелся!

Я перехватил восторженных меломанов на полпути, прежде чем они захватили в свой кильватер менее значимую часть процессии. Увидев меня, Спиридон сначала застыл, а потом захохотал. Он вообще очень экспансивен.

– Так ты в Лондоне? – загромыхал он и тут же прикрыл рукой рот, сообразив, что мы в храме.

Мы четырехкратно коснулись щеками по средиземноморскому обычаю, и я пожал руку выдающемуся музыковеду, с которым мы были знакомы лишь по телефону. Спиридон уже толкал нас к выходу – ему не терпелось поговорить. Свита, с которой я поздоровался вежливым кивком, устремилась за нами. Три музы восприняли перемену с величайшим облегчением и оживленно защебетали, а ассистент захватил шляпу клиента, хотя в его контрактные обязанности это не входило.

Впрочем, оказавшись на улице, Спиридон нетерпеливо обернулся и эту шляпу тут же надвинул на голову – серьезному мужчине не пристало ходить простоволосым.

– А я думал, ты звонишь из Нью-Йорка! – громогласно сообщил всем прохожим несостоявшийся дирижер и в своей нынешней жизни магнат. Это имбролио явно стало для него значимым событием. – Вот уж не думал увидеть тебя здесь.

Я бойко соврал, что прилетел на несколько дней по делам и решил лично убедиться, что у моего уважаемого друга и в данный момент клиента все в порядке. Спиридон обернулся к гиду-водителю – средних лет усатому краснолицему джентльмену, своим строгим костюмом и внушительным видом похожему на вице-короля Индии на покое:

– Сколько у нас времени?

– Я полагаю, с полчаса на любое отклонение от программы у нас есть, – с достоинством ответил джентльмен, с лету ухвативший смысл вопроса.

Мы прошли с пару десятков метров вверх по Сент-Мартинс-лейн и приземлились в «Кафе Ля Рош», оказавшемся французским рестораном, вполне соответствующим высокому представлению о себе Спиридона. Он тут же уселся на диван, положив шляпу на, видимо, штатное место слева от себя, мы с профессором Литтоном устроились за его столом напротив, а менее важные персоны рассыпались по свободным столикам вокруг.

– Нам бутылку хорошего бордо, оливок и острых перцев, – распорядился Спиридон подошедшей официантке, похожей скорее на хозяйку. Он везде это заказывает. – А этим что захотят.

Соленых перцев, странных в сочетании с вином фунтов за пятьдесят, если не за сто за бутылку, в ресторане не оказалось, зато бордо было представлено в широком ассортименте разных контролируемых названий и миллезимов. Пока шли переговоры знатоков, профессор Литтон достал из кармана программу на нескольких страницах и поспешил отчитаться о ходе ее выполнения. Именитый музыковед вполне заслуживал определения «человек-нос». Нос у него был не длинным, как у Сирано, а горбатым, как у попугая. Этот чрезмерный нарост на его лице компенсировался практически полным отсутствием подбородка.

Я слушал его рассеянно. За эти десять дней профессор Литтон заработает примерно столько, сколько он получит за монографию, которую будет писать два года. Нам его порекомендовали серьезные люди, так что я был уверен, что он свои деньги отрабатывает на совесть. Меня же интересовали только их планы на ближайшие дни.

Спиридон тем временем отпустил официантку заниматься свитой и подключился к разговору:

– Слушай, про концерты я не знаю, а в Ковент-Гарден у меня, разумеется, ложа. Можешь присоединяться к нам, когда захочешь. Буду очень рад.

– С удовольствием воспользуюсь, когда смогу, – отозвался я. – Мы с профессором Литтоном как раз смотрим, что там у вас дальше по программе.

У профессора Литтона даже был наготове лишний экземпляр со всеми запланированными мероприятиями, который я с признательностью сунул себе в карман.

Именно в этот момент у меня в ухе раздалось едва слышное жужжание. А я и забыл про свою гарнитуру.

– Простите, это корпоративная связь, – сказал я.

Это действительно был Шанкар:

– Мне кажется, мы готовы.

– Я свяжусь с вами буквально через пять минут, – ответил я.

5

План у меня был немудреный, но проверенный. Про себя я называю его «камень в осиное гнездо». В досье на Осборна, которое я прочел у Эсквайра, были и данные на его сыновей. Старший, Харви, стал финансистом, обзавелся семьей и теперь работал в какой-то европейской структуре в Брюсселе. А младший, Питер, которому исполнилось 27 лет, окончил Корпус Кристи в Кембридже и теперь работал в крупной адвокатской конторе в Сити.

Я остановился на варианте сына, поскольку предположил, что найти телефон сотрудника британской контрразведки – не важно, мобильный или домашний, – если и удастся, то займет уйму времени. Гораздо проще отыскать координаты адвоката известной фирмы. С рабочими телефонами – с коммутатором и его личным дополнительным – люди Раджа разобрались быстро. С номером мобильного Питера им пришлось немного повозиться, но определили и его и уже к нему подключились. Ну а перехватывать разговоры по сотовым телефонам, как я и сам знал, вообще проще простого.

Я устроился на свободной скамейке в Лестер-сквере и позвонил на коммутатор фирмы. С шанкаровского «самсунга» – при первом звонке я ничем не рисковал. Через пару секунд мой звонок был перенаправлен на личный телефон Питера, и я услышал молодой, приветливый, немного ироничный голос:

– Питер Осборн, здравствуйте. Если я могу быть чем-то полезен, то я точно постараюсь это сделать.

– Добрый день, мистер Осборн, – сказал я. – И вы на меня можете рассчитывать, как на себя, только сейчас помочь можете вы. Меня зовут Майкл Гусман – я американец, как вы догадались по акценту. Я пытаюсь разыскать одного старого друга. Вы его хорошо знаете – это Влад Мохов. Его дочь Тоня стажировалась в Бостоне, жила у нас дома. Так вот, она мне сказала, что Влад сейчас в Лондоне. Но где он остановился, она не поняла. – Здесь уместен будет небольшой смешок. – Не знаю, у Влада, может, личные дела. Но с вами или с вашим отцом он ведь наверняка захочет увидеться?

Последняя фраза была произнесена как полувопрос. Я сделал паузу.

– Я понял, мистер…

– Гусман.

– Мистер Гусман. – Теперь голос в трубке звучал уже не так заразительно оптимистично. – Дело в том, что господин Мохов – друг отца. Мне-то он точно не станет звонить, даже если приедет в Лондон. Боюсь, я не тот человек, который вам нужен.

– К сожалению, с вашим отцом мы незнакомы. Про вас-то нам Тоня рассказывала.

– Ах вот как?

– Да, в том числе где вы работаете. Но если вы дадите мне телефон вашего отца, я буду признателен. Надеюсь, в Англии теперь не обязательно нужно найти общего знакомого, чтобы быть представленным.

Парень замялся.

– Он сейчас не на работе. А давать личный телефон…

– Я понимаю. Но я могу позвонить вам, скажем, завтра утром? К этому же времени что-то прояснится?

– Очень хотелось бы в это верить, но я не могу гарантировать. – От ироничного тона парня не осталось и следа. – И, боюсь, у меня все утро расписано. Встречи в городе, меня не будет на фирме.

– Тогда после обеда?

– Хорошо, перезвоните мне к концу дня.

Даже менее испорченному человеку, чем я, было понятно, что на рабочем месте я не застану его уже никогда.

– Большое спасибо, мистер Осборн, – с подчеркнутой сердечностью сказал я. – Удачного вам вечера.

– И вам тоже, сэр.

Я отключил телефон, и в тот же момент в ухе у меня что-то пикнуло. Переключают гарнитуру на мобильный Питера.

Один гудок, и тут же низкий решительный голос:

– Ты не кстати, сын. У меня разговор по другому телефону. Можешь перезвонить?

– Это по поводу Влада.

– Влада? Сейчас, жди на линии.

В телефоне заиграла «Yesterday» в инструментальном исполнении. Патриотично.

– Я с тобой, – через несколько секунд вернулся голос отца. Попросил перезвонить кого-то другого, менее важного в свете новых событий.

– У меня был странный звонок. – Питер подробно и довольно точно пересказал наш разговор. – Интересно?

– Интересно. Номер этого американца определился?

– Нет, он позвонил через коммутатор, а нам это ни к чему.

– Это всем всегда к чему, – отрезал Осборн. – Это точно был американец?

– Сто процентов.

Прошло полминуты, не меньше.

– Отец?

– Я думаю. Вот что. Ты завтра обязательно будь на месте, когда этот человек перезвонит. Я подошлю к тебе специалистов, мы отследим звонок.

– Хорошо. А Влад правда в городе?

– Правда, – нехотя признал Осборн.

– Мы увидимся с ним?

– Не думаю. Вообще, забудь о нем. Только завтра будь на месте. Я придумаю, что ты ему скажешь.

– У него неприятности? – не отставал Питер. – Ты же понимаешь, почему я спрашиваю.

– Он в сложной ситуации, но я этим занимаюсь. Спасибо, что позвонил, сын. И, правда, тебе не нужно об этом думать.

– Хорошо, папа. Увидимся в выходные?

– Да, на Пасху, – уточнил Осборн. – Береги себя.

– Ты тоже.

Пикнуло – связь прервалась. Но теперь Шанкар со своей командой засекли и мобильный старшего Осборна. Однако в моем наушнике была тишина. Почему Осборн не звонит дальше? Или звонит, но по другому телефону, секретному? Если он у себя на работе и воспользуется стационарным аппаратом из другого кабинета, дальше мы не продвинемся.

– Шанкар! Шанкар! – в нетерпении позвал я.

– Минуточку, – отозвался спокойный голос моего координатора. – Он звонит по другому мобильному. Номер мы определили сразу, но он со скремблером. Как только будем готовы, подключим вас.

Мы предполагали – Радж предположил, – что у Осборна, скорее всего, два мобильных: для личных звонков и служебный. Поскольку, как я теперь знал, служебный телефон, вероятно, лежал у Осборна в кармане или перед ним на столе, он тоже автоматически попал в обработку. Но как они собираются расшифровывать сигнал, если он скремблирован? Там же миллионы всяких вариантов?

Не знаю, что эти ребята сделали, только через минуту я услышал слегка искаженные, как из космоса, голоса: сухой, отрывистый баритон Осборна и второй – странно высокий, я даже в первый момент подумал, что это женщина. По всей вероятности, Осборн уже закончил пересказ странного звонка его сыну.

– Гусман вряд ли настоящее имя, это было бы как-то… неправильно. Но проверить все равно стоит, – говорил, растягивая слова, высокий голос.

– Хорошо, сэр. Я тоже об этом думал.

«Сэр». Значит, это какой-то начальник.

– Он уверен, что это был американец, а не продвинутый русский?

– Он уверен. К вам наши друзья не обращались?

– Нет. – Голос у шефа Осборна был не только странно высоким для мужчины, но и тягучим, как у капризной барышни. – Но они ведь не всегда помнят, что они на чужой территории.

– Это точно.

Хорошо, как я и рассчитывал, они предположили, что Моховым интересуется ЦРУ или ФБР. Но как бы американцы могли так быстро узнать о перебежчике, который и англичанам-то пока лишь объявился?

– Все равно имейте в виду, что это все-таки мог звонить кто-то из русских. Подключите всех, кого нужно, чтобы мы эту загадку завтра же и разрешили.

– Сделаем, сэр.

Осборн говорил как хороший военный: соблюдая субординацию, но без подобострастия, сознавая собственную значимость.

– А этот наш русский друг больше не звонил?

– Нет, я бы вам сразу сообщил.

– Что странно, нет?

– Странно. Но у него на то могут быть причины.

– Например?

– Он может бояться утечки. На карте его жизнь.

– Утечки от нас?

– Именно. Мы с вами же не раз говорили про всякие непонятные вещи.

– М-да. – Голос в трубке помолчал. – Проверка отелей ничего не дала?

– В городе – нет. Мы сейчас прорабатываем окрестности.

– В каком радиусе?

– Тридцать миль.

– Даже много. Он, скорее всего, прячется где-то поблизости.

– Хорошо. Мои люди и так третьи сутки на ногах.

– Без лишней акробатики, Осборн. Полагаю, мы ему нужны больше, чем он нам.

– Хорошо бы так, сэр. Если у вас больше ничего…

– У меня все. Жду от вас новостей. Удачи, Осборн.

– Всего доброго, сэр.

Снова пикнуло.

– Шанкар! Шанкар! – поспешно закричал я в невидимый микрофон гарнитуры.

– Я слушаю.

Этот Шанкар спокойный, как слон.

– Надеюсь, вы пишете все разговоры?

– Разумеется, пишем. Я отключаюсь, он опять звонит.

6

К хорошему, даже невероятно хорошему быстро привыкаешь. Я жил своей жизнью – пошел ужинать, потом пропустил пару пинт «Ландон Прайд», наконец взял такси и приехал в свой отель в Кенсингтоне. А параллельно перед моими глазами – точнее, в моем ухе – разворачивалась чужая жизнь, готовая вот-вот врезаться в мою.

В течение пары часов Осборн, не переставая, делал звонок за звонком по мобильному со скремблером. В том числе он собрал свою команду, однако свой телефон при этом не отключил. Поэтому все совещание тоже прямиком транслировалось в мою гарнитуру, хотя качество звука было похуже. Более того, Шанкар определил номера мобильных телефонов всех присутствующих, то есть ближайших сотрудников Осборна. Это действительно СПИД. Кого-то из них тот вызывал по телефону, так что их номера у нас уже были, кто-то был новым. Их тоже поставили на прослушку, но за ними я уже не следил – иначе в моем ухе началась бы какофония почище Хиндемита. Около десяти вечера, когда Осборн поехал домой, мне на новую электронную почту, настроенную Раджем, была прислана распечатка всех записанных разговоров. Да-да, не аудиозапись, а печатный текст. Бизнес у Раджа был поставлен на широкую ногу: одни прослушивали, другие записывали на диск, третьи тут же расшифровывали. Или у него и для этого была специальная программа. Наверняка была.

Глаза у меня слипались – я все же толком не спал двое суток. Вторую банку энерджайзера я выпил, уходя от Раджа, и спуститься вниз еще за одной не хотелось. Судя по составу, это точно побочный продукт нефтепереработки. Обслуживание номеров в моей небольшой гостинице не предусматривалось, зато в номере оказался электрический чайник и пакетики с чаем и растворимым кофе. Я этот сомнительный продукт не люблю, но как допинг употребить могу. Если, конечно, в мини-баре найдется бутылочка кока-колы. Нашлась, и не одна. Вот проверенное и достаточно натуральное средство: пару пакетиков «Нескафе» залить кока-колой, подождать, пока закончится химическая реакция, и выпить. Только прежде чем проверить это средство на себе, проконсультируйтесь с кардиологом.

Вот что я уточнил для себя где-то к часу ночи.

Сначала самое главное. Мохов пока еще никого не сдал. Я даже отложил айфон, в котором читал распечатки, и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы снять возбуждение. Но это был неоспоримый факт – а как еще можно интерпретировать такой разговор?

О б ъ е к т А (это Осборн-старший): И помните, у нас давно не было поклевки такой большой рыбы.

О б ъ е к т F (сотрудник Осборна, пока идентифицированный только по номеру сотового): Насколько большой?

О б ъ е к т A: Я думаю, он знает не меньше пары сотен людей, которые нас интересуют.

О б ъ е к т E (еще один скептик): Половину которых мы уже знаем.

О б ъ е к т A: Но вторую половину мы без него за десять лет не обнаружим. Я имею в виду наших соотечественников.

О б ъ е к т F: А какая у нас может быть уверенность, что он захочет всех этих людей сдать?

О б ъ е к т G (прагматик): Ему что нужно: политическое убежище, новые документы, маленький коттедж где-нибудь в глуши и много-много денег?

О б ъ е к т A: Что-то из этого или все вместе. И мы готовы все это ему дать. А он, как ни цинично это звучит, понимает, какую цену ему придется заплатить.

То есть, получается, Мохов вообще перевербован не был. Он со своим скопленным капиталом, на флешке ли или уже выложил куда-то на облако, бежит за границу. Он не случайно выбирает Англию – здесь он знает, куда этот капитал поместить. Вопрос, почему он решился на предательство? Неудовлетворенность по службе, уязвленное самолюбие? Затравил начальник, не давали повышения, унижали коллеги? Этого даже Бородавочник не знал – такие вещи в досье не заносят. Деньги? Алчным мне Володя не казался. Да и он должен понимать, что цена таких денег слишком высока. Устал от семейной рутины? Захотел поменять свою жизнь, пока еще оставалось время? Но если здесь замешана женщина, где она? В Англии Мохов не был двенадцать лет, и чтобы вдруг, в единочасье, вспыхнула старая связь? Нонсенс, как здесь говорят! Вариант московской любовницы, напротив, теоретически возможен. Его женщина за день-другой до того отправилась в тур в тот же Лондон, сообщила Мохову, что она на месте, и он поспешил с ней воссоединиться. Нет, здесь тоже что-то не вяжется. Мохов уехал второпях, он именно бежал. Это мало похоже на часть плана, здесь скорее пахнет внезапно возникшей опасностью. Но если завербован он не был, бояться разоблачения ему было не нужно. Что же тогда с ним случилось?

Я вспомнил, что по крайней мере еще один человек, возможно, ворочается сейчас в своей постели. Держитесь, Виктор Михайлович, снотворное в пути! Я залез в твиттер под своим новым ником nabucco66 и оставил следующую запись на английском языке: «Аллилуйя! Ящик Пандоры, где бы он ни находился, еще закрыт». Просить человека уровня Бородавочника запоминать кодовые фразы мне было неловко, а так ему мое сообщение немедленно передадут. И, по-моему, оно кристально ясное.

Теперь тоже важное, но уже не самое. Над поисками Мохова работало человек двадцать – Осборн добился подкрепления из Бристоля, Бирмингема и Лиддса. Одни прочесывали отели, частные пансионы, съемные квартиры, даже хостелы христианской молодежи. Другие – на Мохова в МИ-5 было такое же досье, как и на Осборна в Лесу, – проверяли его установленные контакты. Телефоны его английских коллег в Хитроу были поставлены на прослушку – как я понял, без судебного решения, хотя запрошено оно было. Всех людей из нашей Конторы, работавших в Лондоне – тех, кого англичане выявили, – взяли в плотное кольцо. Что логично: в Лесу ведь тоже считают, что Мохова ищут только сотрудники лондонской резидентуры. Оно и лучше, у вольного охотника за головами, только что приготовившего себе новую порцию допинга, свободы маневра будет больше.

Камень в осиное гнездо тоже сработал. Помимо того, что теперь я мог следить за всеми, кто искал Мохова, американский след отрабатывал кто-то из начальников Осборна, человек, который был на связи с представителем ЦРУ. Отвлекающий маневр никогда не повредит.

Еще одна вещь не шла у меня из головы. Младшего Осборна тоже что-то связывало с Моховым. Он ведь не просто так поинтересовался, возникли ли у того неприятности. И было это не потому, что этот Питер жил у Моховых в России и его там возили по городам и весям. Ведь он сказал: «Ты же понимаешь, почему я спрашиваю». Что могло быть еще? Роман с дочерью Мохова? Эта Тоня, наверное, не на всех людей бросается с выпущенными когтями. Она, возможно, несколько лет жила у Осборнов дома, Питер влюбился в нее, и Осборн-старший об этом знает. Но Мохов волнует Питера до сих пор, получается, этот роман не закончился?

Хотя может ли это иметь значение для моего дела? А почему нет?

7

Эти мысли привели меня к собственному сыну. У него сейчас тоже роман. Довольно бурный – а что, в двадцать два года романы бывают другими?

Бобби мне доверяет, мы с ним скорее друзья. Где-то сразу после Нового года он вдруг спросил меня:

– Пап, я могу пригласить тебя попить пива?

Это было что-то новое – я имею в виду не сам факт похода в паб, а церемонность предложения.

– Что это вдруг? – спросил я.

– Ну, – Бобби замялся, – я приду не один.

– Понятно. Ну а маме ты свою девушку не хочешь показать?

– Сначала тебе.

– Хорошо, договорились.

Мы встретились в пабе в проулочке напротив автовокзала Порт-Оторити пару дней спустя. Это довольно узкое помещение с барной стойкой слева и одним рядом стоящих торцом столов справа от прохода. Я готовил себя к любым неожиданностям, но жизнь и здесь превзошла мои опасения. Я не сразу различил избранницу сына – они шли ко мне на контровом свету. Потом, когда девушка села, я имел возможность ее рассмотреть. Джанет, так ее звали, была мулаткой или креолкой – как потом выяснилось, пуэрториканкой. Она очень хотела мне понравиться, старалась быть милой. Я понимал своего сына: Джанет была непосредственной, жизнерадостной и очень сексуальной. Однако есть грань, за которой непосредственность больше похожа на развязность, а искренняя веселость переходит в вульгарность.

Мы просидели вместе часа два – я осушил три пинты (дети проявили большую умеренность). Как только Джанет почувствовала себя уверенно, нам и разговор-то, собственно, поддерживать уже не пришлось. Я узнал все о ее любимых и нелюбимых преподавателях (они с Бобби вместе учились в колледже), о ее братьях и сестрах, ее дисках и новых нарядах. Бобби, который начал слушать ее с открытым ртом и сияющим взглядом, теперь все чаще поглядывал на меня: он умеет видеть моими глазами.

Потом мы посадили Джанет на автобус – она жила в Джерси-Сити. Вечер был мягкий, шел редкий снег, и мы пошли пешком по 42-й улице к себе на Ист-Сайд. Я молчал: мне не хотелось ни врать, ни огорчать своего мальчика.

– Но у человека может же быть такой период в жизни, – произнес Бобби в результате множества связанных умозаключений.

Я обнял его за плечо и прижал к себе.

Я посмотрел на часы: почти полночь, в Нью-Йорке семь вечера. Я, наверное, старею – мне моих близких все больше не хватает.

К телефону подошла Джессика, а Бобби схватил параллельную трубку. Я сообщил им, что профессора Литтона, возможно, скоро выпишут из больницы, так как диагноз гепатита, похоже, не подтверждается. Потом рассказал, как замечательно мы проводим время со Спиридоном, описал практически незаметного пажа-шляпоносца, величественного усатого гида и скучающих трех граций. Завтра вечером у нас по плану будет «Фауст» в Ковент-Гарден, а послезавтра – Альберт-холл, где маленьким мальчиком выступал Моцарт. В общем, я наслаждался жизнью в полную силу, и Джессика с Бобби порадовались за меня. Вот с такой пользой я использовал днем пустое время перед оргией телефонных звонков.

Потом, когда мы закончили разговор, мысли мои опять скакнули к отцу и сыну Осборнам. У их ведь тоже могли быть очень близкие и доверительные отношения. Отец разговаривал с Питером довольно сухо, почти как со своими сотрудниками, но Питер, это чувствовалось, был по отношению к нему полностью открыт. В двадцать семь лет такое возможно, только если отец способен беречь твою уязвимость.

Я вспомнил вдруг маленького Бобби, ему было лет двенадцать. Он тогда впервые понял, что он умрет и что, скорее всего, мы с Джессикой умрем раньше его.

– Ну да, на какое-то время нам придется расстаться, – согласился я. Говорю же, я не люблю врать своему мальчику.

– Но зачем?

– Не зачем – почему. Потому что мы с мамой уже сделаем то, что должны сделать, а ты еще нет.

Что за чушь я нес? Я что, появился на свет для того, чтобы делать то, что я делаю?

– Но я верю, – тем не менее тоном взрослого, разговаривающего с ребенком, продолжил я, – что потом мы снова встретимся и уже не расстанемся никогда.

Бобби это не утешило. Его глаза разом налились слезами и кое-где уже стали переполняться.

– Правда, тебе, разумеется, придется быть очень плохим, чтобы оказаться там, где буду я, – подбодрил я его.

Бобби улыбнулся – у мальчика с юмором все в порядке. Даже слишком, потому что следующий вопрос был такой:

– А чтобы оказаться там, где будет мама?

Об этом я не подумал.

– Да, похоже, тебе придется выбирать, с кем из родителей ты будешь жить там.

Почему я вспомнил тот давний разговор? Потому что все чаще задаю себе один и тот же мучительный вопрос? А именно: узнает ли Джессика в том мире, где мы будем всюду и всегда, там, где все пелены спадут, что я всю нашу жизнь врал ей? Не в самом главном – она знает, что для меня нет ничего дороже ее, – но все же в существенном. Сможет ли она меня простить? В последнем проблеске сознания мне показалось, что за той чертой, когда облетит все суетное, все преходящее, она сможет.

 

Великая среда

1

Как мне и было рекомендовано, перед сном я поставил на подзарядку и рацию, и гарнитуру. Разумеется, я заряжал и свой основной айфон, которого, как всем известно, и на день-то не всегда хватает. Свободной розетки в номере не оказалось, мне пришлось отключить лампу на прикроватной тумбочке и телевизор, а телефон заряжать в ванной.

Было начало четвертого, когда пикнула гарнитура – она лежала рядом со мной на тумбочке. Несмотря на усталость и недосып, я тут же проснулся, как мать, вскакивающая от малейшего шороха ребенка.

Лампа была отключена, и в темноте я, как смог, сунул наушник в ухо. Было слышно, как на линии один за другим раздаются гудки. Они звучали как-то отдаленно – я успел привыкнуть к лучшему качеству аудио.

Наконец трубку сняли.

– Слушаю, Осборн, – произнес сонный голос.

– Это я, Лесли.

Наверное, сейчас мы оба, как подброшенные пружиной, сели в постели.

– Ты где, Влад?

– Здесь, здесь пока, – шутливым тоном сказал Мохов. Похоже, он имел в виду не Лондон и не Англию. – Слушай внимательно. Сегодня в десять утра на Бромптонском кладбище. Входи с Олд-Бромптон-роуд, где выставочный центр. Там в центре кладбища такой большой открытый участок. Сможешь прийти?

– Конечно, Влад.

– И еще. Я звоню тебе как другу. Если я увижу в округе какое-то движение, мы сейчас с тобой разговаривали в последний раз.

– Положись на меня.

– До встречи. Извини, что побеспокоил в такое время.

Гудки. Так вот почему связь была хуже: Мохов звонил по домашнему телефону, мобильный Осборна просто лежал рядом.

Я ожидал, что сейчас начнется телефонная лихорадка: подготовка оцепления, скрытого наблюдения в метро, плотного контроля за уличными видеокамерами, возможно, они даже задействуют спутники. Но нет. Что Осборн не доложил сразу своему начальнику, понятно: все-таки три ночи. Однако своих сотрудников он в это время побеспокоил бы без колебаний. А что Осборн собирается пойти на эту встречу как друг, пусть он Мохову рассказывает. Я-то слышал, что он о своем друге говорил на совещании. Так почему тогда он не трубит всеобщий аврал? Прагматизм? Прагматизм. Боится спугнуть. Он действительно пойдет один – он уверен, что они с Моховым договорятся.

– Шанкар, – громким шепотом позвал я в гарнитуру.

– Это Амит, – тут же откликнулся молодой голос. – Шанкар пошел спать. Но вы не беспокойтесь, кто-то всегда есть.

– Номер, с которого звонили, засекли?

– Нет, человек звонил из автомата. Где-то в Фулеме. Определить точнее не удалось, разговор был слишком коротким.

– Понятно.

Я пошел в ванную, где подзаряжался айфон. Он уже показывал 100%, и, отключив его, я полез в интернет. Я был на Бромптонском кладбище несколько лет назад. Мне вообще нравятся кладбища, они у меня в рейтинге достопримечательностей неизменно на втором месте, сразу после музеев и перед пабами. В них есть что-то от того мира, с которым их связывает большинство людей: красота не всегда, но отрешенность и покой гарантированы. И еще мне дороги места, где пролиты последние слезы по великим и менее известным, кто открыл мне что-то про этот мир. А в Бромптоне похоронен Антоний Сурожский, его-то могилу я тогда и искал.

Я помнил, что Бромптон где-то в моей стороне, но не ожидал, что так близко – километров пять, не больше. Картинок в гугле много: да, вот центральная аллея в тени деревьев, в глубине небольшая восьмиугольная часовня с серым куполом, к которой с двух сторон ведут колоннады, и открытый Большой круг. Ну, и какие теперь мои действия?

Самым простым для меня было действовать по инструкции. Эсквайр дал мне телефон, по которому я должен позвонить, если мне удастся обнаружить Мохова. Я оттягивал для себя решение моральной проблемы, думая, что до этого дело, возможно, и не дойдет. Но вот я знаю точное место, где Мохов будет завтра. И что дальше?

У меня – я с этим уже, наверное, всем надоел – есть человек, который незримо присутствует при таких моих психодрамах. Это мой главный учитель по разведке и по жизни, Петр Ильич Некрасов. Его давно нет в живых, но это не мешает ему давать мне советы в самых сложных ситуациях. Вот смотрите, Петр Ильич, какие у меня сомнения.

Я не мальчик. Мне приходилось стрелять, но нет человека, знакомого или незнакомого, про кого я мог бы с уверенностью сказать, что я его убил. Пускай! При этом я прекрасно осознаю, что, занимаясь тем, чем я занимаюсь, то или иное мое действие могло привести – и, скорее всего, приводило, и, возможно, даже не раз – к смерти людей. Не обязательно подонков. Может быть, очень даже симпатичных ребят, с кем в других обстоятельствах мы могли бы стать друзьями. Все эти разговоры о том, что мы солдаты невидимого фронта, что войны никогда не прекращаются, а на войне как на войне – это все чушь, пафосные фигуры речи. Здесь-то мы можем себя так оправдывать, а на ту встречку, о которой мы говорили с Бородавочником, этот аргумент не возьмешь. Убийство есть убийство. Это раз.

Но есть другое соображение. Не могу отрицать, действительно могут возникнуть обстоятельства, когда смерть одного человека спасет множество жизней. Наверное, в таких ситуациях было бы проще распорядиться или хотя бы рискнуть собственной жизнью – мне было бы проще. Однако вполне возможно, что и в отношении другого человека я в подобном случае приму решение, которое подсказывает не совесть, а рассудок. То есть убийство может быть меньшим злом. Это два.

Теперь представим себе, что кто-то хочет убить меня или кого-то из моих близких. Я что, скажу убийце, как та тетенька у Льва Николаевича? Где это было, в «Фальшивом купоне»? Какой-то отморозок занесет надо мной нож, а я скажу: «Миленький, ты же душу свою погубишь?» Конечно, нет! В меня, как говорили древние греки, вселится такой Арес, что я убийце горло смогу перегрызть, особенно если речь пойдет о моих близких. То есть убийство может быть и в рамках необходимой обороны. Это три.

К какому случаю относится эта моя ситуация? Ко всем трем.

Если Мохов меня сдаст – а он знает цену, как сказал Осборн, – моя жизнь закончится. Пусть я какое-то время еще буду функционировать как биологическая машина, все, что составляет мою человеческую сущность, с потерей Джессики, Бобби и Пэгги существовать перестанет. Повторю слова Эсквайра: «Это его жизнь или твоя». Умеет, гад, формулировать.

Потом, представим себе, что на моем месте оказался какой-то другой коллега-нелегал или агент-англичанин. Он, как и я сейчас, осознает, что предатель, которого он может остановить, разрушит не только его судьбу, но и жизнь десятков таких, как он. Знай я, что кто-то другой оказался в моей ситуации, разве не молился бы я, чтобы он, тот мой коллега, нашел в себе силы любой ценой отвести опасность от всех нас? Так вот сейчас я могу защитить десятки людей от неминуемых авральных отзывов в Москву, арестов, тюремных сроков, потери жен, детей, друзей, вероятного скатывания на дно жизни. Имею я право зарывать голову в песок?

Наконец, отбрасывая риторику, все мы знаем, чем рискуем. Это просто часть игры, в которую мы играем. Да так и не только в этой профессии. Возьмем хоть шахтеров. Даже если большинство из них доживают до старости, несколько десятилетий они каждый день спускаются под землю, не зная, доставит ли их сегодня тот же лифт на поверхность или нет. Хотя, может, они так и не рассуждают – для них это рутина. Я про себя и свою работу тоже не думаю в таком ключе.

Так как, Петр Ильич? Некрасов ведь меня не бросает. Я, конечно, не мистик и обо всем этом говорю сейчас с должной степенью отстраненности и самоиронии. Однако в памяти моей возникло одно из его бесчисленных изречений: «Вора миловать – доброго погубить». Так тому и быть.

Хорошо, я принял решение, пусть даже на «встречке» я об этом и пожалею. Предположим, я звоню тем специально обученным людям. Кто они, я не знаю. Кто их учил и чему, тем более. Ясно, что они собираются стрелять, ну или как-то по-другому его убить – похищать человека в присутствии офицера МИ-5 никто не будет. Ну а вдруг это будут костоломы и неумехи, которые попадут под прослушку, засветятся на тайной встрече или наследят вокруг раньше, чем будут в состоянии действовать?

Мохов ведь, я вспомнил, любил говорить: «Я не пальцем сделанный». Я вот в Лондоне бываю наездами, и то у меня есть пара полезных контактов, о которых даже Бородавочник не знает. А Мохов проработал в Лондоне шесть лет. Он что, пойдет на встречу, от которой зависит его жизнь, без всякой подстраховки? Если да, то либо он действительно в аховом положении, либо грош ему цена как профессионалу. А он сейчас стоит очень дорого, раз уж даже Контора тратит на его поиски, не считая. Нет, конечно же, Мохов подрядил таких же ребятишек, как мои индийцы, которые завтра с раннего утра будут просматривать пять-шесть критических точек в радиусе километра. И Мохов войдет на кладбище, только когда будет полностью уверен, что МИ-5 не занесла над ним свой сачок. Пошли я туда людей Конторы, какие у меня гарантии, что они не проколются?

С другой стороны, как будут развиваться события, если Осборн с Моховым договорятся? А ведь они, скорее всего, договорятся. Перебежчика под плотной охраной отвезут на конспиративную квартиру, в какой-нибудь коттедж в тихом месте, может, даже на территорию военной базы. И тогда, даже если благодаря мобильному Осборна я смогу узнать, где он находится, доступа к предателю уже не будет. И, соответственно, способа помешать ему реализовывать свой капитал - тоже.

Получается, надо все же звонить специалистам. Только еще одно обстоятельство меня смущает. Мохов совершенно определенно спас мне жизнь – тогда, двенадцать лет назад.

Я уже истоптал свой номер во всех направлениях, иссушая мозги. Выпить еще кофейного зелья – там же внизу в автомате точно найдется еще кока-кола? Или одну из тех маленьких бутылочек в мини-баре?

Хорошо, вопрос со специалистами пока остается открытым. А что я буду делать завтра в десять утра? Соваться на кладбище, где один человек может меня узнать, а второй – задержать, было бы совсем уж экстравагантным тупоумием. Залезть куда-нибудь на верхотуру, чтобы и слушать, и наблюдать? Например, на восточную трибуну футбольного клуба «Челси», откуда, как я прикинул по гугловской карте, кладбище просматривается хотя бы за часовней? Но как туда попасть? И, главное, что это даст?

Засесть где-нибудь поблизости с пинтой-другой, слушая прямую трансляцию с места событий? События ведь часто принимают непредсказуемый оборот, тогда хорошо быть в шаговой доступности, пусть даже с противоположного края кладбища. Я снова залез в интернет. Продумал это Мохов или нет, но ни паб «Лиса и фазан», ни греческая таверна «Миконос», ни бар с милым домашним названием «Крюк мясника», ни один из пяти ресторанов стадиона – короче, ни одно из близлежащих заведений не открывалось раньше одиннадцати утра. То есть если предположить, что Мохова все-таки захотят захватить, все нужные для этого люди должны быть на улице. В виде дорожных рабочих, посетителей соседнего магазина кухонного оборудования, бегающего по утрам спортсмена, двух подруг с детской коляской, в которой вместо ребенка лежит базука, или просто случайных прохожих.

– Амит, – позвал я в свою гарнитуру. – Что, никаких звонков?

– В эфире все тихо, – подтвердил бессонный Амит.

Осборн все-таки пойдет один. А мне-то как быть?

2

Я набрал мобильный Раджа. Радоваться звонку в четыре утра он не стал, но и неудовольствия не выразил. Прежде чем лечь досыпать, он сказал, что может встретиться со мной самое раннее в семь утра у него в магазине, но входить надо слева от витрины в дверь под цифрой 8.

Про себя я знал, что уже не засну. Я достал из мини-бара одну из маленьких бутылочек (это был «баллентайнз») и снова залез в интернет. Загрузив гугловскую спутниковую карту и открывая вкрапленные в нее фотографии, я методично, метр за метром прошелся по всей интересующей меня территории.

Бромптонское кладбище огорожено каменной стеной, довольно высокой. Входа в него два: на севере через массивную арку с Олд-Бромптон-роуд и через чугунные решетчатые ворота с юга, с Фулем-роуд. Оба входа зимой и летом открывались в восемь утра.

С запада от кладбища проходила железная дорога. С восточной стороны оно тоже казалось неприступным: сразу за стеной находились внутренние садики жилых домов по Ифилд-роуд. Город слегка вгрызся на территорию кладбища с юга: на карте среди безымянных построек высветились художественное училище, пара ресторанов и даже издательство. Однако все здания, судя по карте, были небольшими, не больше трех этажей.

Сверху кладбище могло просматриваться только с двух точек: с выставочного центра Эрлс-корт и, как я уже установил, с восточной трибуны стадиона «Челси». И то при условии, что деревья, которыми был обсажен практически весь внутренний периметр вдоль стены, были не слишком высокими – по спутниковой карте это определить сложно. Других посадок было не так много, только центральная аллея была полностью закрыта кронами от северного входа до середины кладбища. Потом шел открытый участок, за которым начинались колонны. Они шли по обе стороны вдоль аллеи, потом описывали Большой круг и дальше снова выпрямлялись до самой часовни. Могильные памятники, как правило, небольшие, за ними не спрячешься. Да и потом, именно эти места и будут проверять в первую очередь помощники Мохова. Я понял, что точек, откуда мои специально обученные коллеги могли бы стрелять, было совсем немного. Если предположить, что я к ним в конечном счете обращусь.

Уменьшив масштаб карты, я отметил еще одну особенность. Большой круг, на котором Мохов назначил встречу, был значительно ближе к южному входу, хотя он просил Осборна зайти с северного. Понятно: Мохов предусматривал возможность проследить, что его друг придет один, без подкрепления. Но в сотне метров от северного входа была и станция метро, а также остановка электричек. То есть если Мохов заподозрит, что его друг придет не один, у него есть и путь отступления.

Мой айфон показывал десять минут седьмого, когда в гарнитуре снова пикнуло. Гудков, прежде чем на звонок ответили, было много. Судя по качеству сигнала, это был мобильный со скремблером.

– Да-да, – капризно протянул голос, который я опять принял за женский.

– Это Осборн, сэр. Простите, что так рано. Но если вы решите иначе, чем я, нам нужно будет время на подготовку.

– Наш друг объявился?

– Да.

Осборн доложил своему шефу про звонок Мохова, а также все свои соображения по поводу того, что он хочет пойти на встречу один, без прикрытия.

– Когда вы встречаетесь? – спросил тот.

– Через четыре часа.

– Где?

– На Бромптонском кладбище.

– Да, там особо не спрячешься. Дайте подумать, – произнес высокий голос. Прошла минута, не меньше. – Хорошо, действуйте, как считаете нужным. Думаю, вы просчитали все риски. Но будет обидно упустить рыбу, которая сейчас у нас на крючке.

– Полностью согласен. Только будет еще обиднее, если она сорвется, когда мы ее потащим.

Начальник Осборна опять помолчал.

– Вы подумали, куда его везти?

– Конечно. На ферму.

– Это правильно. Надеюсь, вы позвоните мне оттуда с хорошими новостями. Удачи!

– Спасибо, сэр.

Мое такси, заказанное через портье, уже ждало меня внизу. Специально обученным людям тоже нужно было время на подготовку, только я решения еще не принял. Хотя что может подсказать мне Радж?

На улице было уже светло, но пустынно. Полыхающие деревья в цвету снова напомнили мне, что наступила весна – время, когда все наши ожидания кажутся реальными. Нет, я не имел права пускать все на самотек, позволить предателю разрушить свою жизнь. Мохов сам поставил себя вне закона, так почему же за него должны были расплачиваться я и такие, как я?

3

Я попросил таксиста высадить меня у Театра Королевы и вошел в переулочки Сохо. Магазин Раджа был затянут металлическими ставнями, однако дверь слева от них с гудением приоткрылась, едва я подошел ближе. Да, вон она, камера, за едва приметной дырочкой внутри цифры восемь. Радж махал мне рукой из внутреннего садика.

– Я сам только вошел. Чай, мед, йогурт, лепешка, орехи?

Я пожал ему руку:

– Все, что предложишь.

Мы прошли в его защищенную комнату и сели рядом на диван. Радж с улыбкой смотрел на меня, глаза у него были красными от недосыпа. Я, похоже, выглядел совсем помятым, поскольку улыбка с его лица не исчезала. Мы дождались, пока два худых сонных мальчика накрыли стол и неслышно прикрыли за собой дверь. Ночная смена племянников.

– У меня проблемы и моральные, и технические, – начал я. – Моральные я ни на кого переложить не могу. Технические – это твое. Надеюсь, ты сможешь подсказать мне что-то, что все решит. И тогда останутся только проблемы организационные.

– Сложно. Для семи утра слишком сложно, но я попытаюсь сосредоточиться, – отозвался Радж. И добавил уже по-деловому, как будто он был приемщиком в ломбарде: – Давай посмотрим, что у тебя есть

Я рассказал ему основное.

– Что ты хочешь от меня услышать? – спросил он, когда я закончил. – Мое агентство занимается сбором информации. Ее реализация – дело самого клиента. Я могу послать на кладбище чистенькую английскую старушку с букетом фиалок и скрытой видеокамерой, но не с пистолетом.

– Но достать пистолет ты можешь? Для друга?

– Нет, и не проси. Даже если бы у меня такие вещи были, я бы не дал. В первую очередь другу. Здесь не Штаты и не Бельгия, у нас с этим очень строго. Да и, как я уже говорил, – Радж улыбнулся, – это противоречит философии моего агентства.

Сказать правду? Я почувствовал облегчение. Вот он сейчас дал бы мне пистолет, и что бы я с ним делал? Конечно, в какой-то ситуации я действительно мог его достать и выстрелить – «Это его жизнь или твоя», – но я был рад, что мне не придется делать это самому.

– Мы можем попробовать проследить за ним после встречи, – предложил Радж.

– Боюсь, после встречи его уже будут сопровождать.

– Но ты хотел бы быть поблизости?

– Да, на какой-то непредвиденный случай.

– Это, думаю, мы сможем организовать.

Радж действительно работал по высшему классу и стоил любых денег. Без пяти девять напротив Театра Королевы меня подобрала полностью экипированная колесница. Это был темно-синий БМВ-750, один из самых прытких среди больших седанов, как полагается, с правым рулем. За ним сидел аккуратно подстриженный мулат в темном костюме, белой рубашке и галстуке. Рядом с ним был пристегнут худой старик лет под восемьдесят, седой как лунь; вокруг шеи у него для комфорта путешествия была надувная подушечка. Старичок и вправду дремал, во всяком случае, на мое приветствие не откликнулся. А за водителем расположилась с вязанием чистенькая, аккуратная старушка, тоже хорошо за семьдесят, но живая, с ясными голубыми глазами. Она вязала шерстяные носки со сложным этническим орнаментом в верхней части.

– Доброе утро, сэр, – приветствовала она меня, улыбаясь. – Сегодня ведь даже отличное утро, не правда ли? И – в вашем возрасте это не важно, но мы этому рады – похоже, мы пережили и эту зиму.

– Я искренне рад за вас, – сказал я. – Вы ведь знаете, что вам надо делать?

– Это вам нужно будет что-то делать, – мягко возразила старушка. – Вот ваша книга. – Она вложила мне в руки старый, годов двадцатых, томик Дороти Ричардсон. – Надеюсь, вы ничего не имеете против «Паломничества»? Я уже второй раз заканчиваю все девять романов и потом снова начну с первого. Почему сейчас не пишут ничего подобного?

– И что я с этим должен делать?

– Вы будете читать мне вслух, когда мы остановимся, – я же вяжу! Мы всегда так делаем, и ни разу ни у кого это не вызвало подозрений.

Хм, необычно, но эти же островитяне живут по своим законам.

– Сэр, это мне понадобятся ваши подробные инструкции. – Мулат поймал мой взгляд в зеркальце. – Куда мы едем, мне сказали, а дальше-то что?

Мой план был таков.

Поскольку Осборн должен был зайти с северного входа, мы займем позицию у южного. Они ведь с Моховым встречаются посередине кладбища, так что я и здесь буду на максимальном приближении, только без риска быть обнаруженным. Конечно, может произойти и так, что Мохов, убедившись, что его английский друг пришел один, позвонит ему и поменяет место встречи. Но тогда и мы быстренько туда же переместимся, еще быстрее, чем Осборн с Моховым. Хотя вряд ли так произойдет – место для встречи было выбрано грамотно.

Собственного паркинга у кладбища, судя по карте, не было. Однако перед входом на Фулхэм-роуд было несколько жилых зданий, построенных чуть в глубине от тротуара. Это позволяло жильцам парковаться, ставя машины торцом к дороге. Стоянки эти, разумеется, частные, но в будний день в десять утра там точно будут свободные места. Почему пара состоятельных стариков на дорогом автомобиле не могут задержаться на одном из них минут на двадцать, пока кто-то из прислуги не сходит на могилу, например, чтобы положить цветы?

Все то время, пока мы ехали, я не переставая слушал перехваченные разговоры. Сам Осборн звонил всего лишь несколько раз, и все говорило за то, что он действительно отправлялся на встречу один. Но в прочее время Шанкар – а он снова заступил на пост – посылал мне на гарнитуру разговоры сотрудников Осборна. Атмосферу среди них можно было охарактеризовать как всеобщее недоумение: все понимали, что что-то происходит, и происходит без них, но похоже, так было надо. Кстати, благодаря звонку Осборна мы теперь знали и телефон фермы, где готовились к приему гостя. Непонятно, как Шанкар справлялся со всеми этими звонками: возможно, у него помимо базы по городу ездил микроавтобус, напичканный аппаратурой.

Мы подъехали к таунхаусам на Фулхэм-роуд без десяти десять. Места для стоянки автомобилей резидентов были защищены предупреждающими табличками, однако свободных, как я и предполагал, было много. Наш водитель притормозил в углублении за автобусной остановкой и, включив аварийные огни, побежал позвонить в ближайший подъезд. С кем он переговорил в приоткрытую дверь, мне было не видно, но, вернувшись бегом, он смело заехал на свободную парковку.

– Хозяйка сказала, что мы можем стоять здесь хоть до семи вечера, – улыбнулся он мне в зеркальце.

Я не ответил, только кивнул: в моей гарнитуре началась жизнь. Телефон Осборна молчал, но Шанкар подключил мне его микрофон. Усиление было отличным: я слышал мерное глубокое дыхание: Осборн, должно быть, шел быстрым шагом. В какой-то момент я услышал и сами шаги – возможно, он сошел с асфальтовой дорожки, чтобы прочесть надпись на могильном камне. Нет, это он, похоже, увидел Мохова, шедшего среди захоронений сбоку от центральной аллеи, и тот сделал ему знак, что они встречаются в условленном месте, на Большом кругу. Потому что Осборн тихонько сказал себе самому: «Понял, понял».

Старушка, сидящая со своим вязанием справа от меня, совала мне в руку свою книгу. Я нетерпеливо оттолкнул ее – не до вас.

– На нас смотрят, – кротко сказала моя мнимая хозяйка, раскрывая томик.

Краем глаза я увидел, что действительно, край занавески за ближайшим окном отодвинулся, открывая неразличимое из-за бликов лицо. Я взял книгу и повернулся спиной к окну.

– Именно на этом месте мы и остановились, – с тонкой иронией молвила старушка, снова берясь за спицы.

Я отложил книгу. В гарнитуре послышался голос Осборна:

– Привет, Влад. Рад тебя снова видеть.

Мохов что-то ответил, но различить его слова было невозможно.

– Хорошо, хорошо, – сказал Осборн. – Ты мне потом расскажешь. Влад, мне кажется, нам будет лучше поехать в безопасное место.

Шанкар и его коллеги, видимо, лихорадочно колдовали над звуком, потому что конец фразы Мохова я уже услышал:

– …пока мы здесь.

– Ладно, говори, – сказал Осборн. – Давай только будем прохаживаться, странно, что мы здесь застряли. Что у тебя стряслось?

– Это долгая история, – отвечал Мохов. – В двух словах: меня убьют, как только найдут. В Москве или здесь.

– Твои же друзья?

– У меня больше нет друзей.

Мужчины прошли несколько шагов молча.

– Я не знаю, зачем я цепляюсь за жизнь, – произнес наконец Мохов. – Я бежал инстинктивно, а теперь у меня было время подумать. Вот я выжил – пока… Но впереди у меня пустота.

– Что за глупости, Влад? Так не бывает. В Лондоне ты в безопасности, мы что-нибудь придумаем. Мне трудно тебе возражать, я ведь ничего не знаю. Но решение всегда есть.

– Они убьют меня, как только найдут, – повторил Мохов. – Моя единственная надежда остаться в живых – это ты.

– Так дай мне возможность тебя защитить. Мы сейчас поймаем такси – я приехал на такси, так безопаснее, – и я отвезу тебя в место, где добраться до тебя будет невозможно.

Опять идут молча. Каркнула ворона. Я услышал ее и в гарнитуре, и, отдаленно, через стекло и прочие препятствия в виде домов и деревьев. Мохов с Осборном были в какой-то сотне метров от нас.

– Лесли, ты знаешь, кто я, а я знаю, кто ты. Но, так получилось, мне больше не к кому обратиться. Я хочу знать, как мне придется расплачиваться.

– Не думай об этом. Сейчас главное - защитить тебя, раз ты считаешь, что ты в опасности. Не хочу врать: да, мы потом поговорим. Но потом – и ты сам решишь, как тебе поступить в твоей ситуации.

Мохов усмехнулся. Так громко, что даже мне было слышно.

– Мне в моей ситуации нужно получить политическое убежище, поменять личность, вытащить сюда семью, всем нам спрятаться так, чтобы нас не нашли, и потом жить так до самой смерти. Иметь крышу над головой, платить за свет, за газ, за воду, покупать продукты, одежду. Лесли, я не ребенок! Я понимаю, какую цену за все это я должен заплатить. И кому.

Опять молчат. Слышимость стала хуже. Огибают часовню? Вдруг звук совсем пропадет? Нет, просто Осборн думал, что ответить.

– Влад, ты правильно все понимаешь, – заговорил он наконец. – Но давай решать проблемы шаг за шагом. Самое срочное сейчас, как я понимаю, найти для тебя надежное убежище. Ты прав, я как частное лицо, наверное, не смогу обеспечить тебя всем, что тебе нужно. Но спрятать тебя сейчас в моей власти. И за это тебе платить не придется.

– А спрячешь ты меня как частное лицо?

– Нет, но мы оба знаем, что в этой профессии свобода маневра достаточно большая. Я просто отвезу тебя в надежное место, а дальше, повторюсь, ты решишь сам.

– И если я решу отказаться от дальнейших услуг и просто уйти, я смогу это сделать?

– Ты же говоришь, что тебя убьют, как только обнаружат?

– Да.

– Ну, если ты решишь покончить с собой, я, конечно, попытаюсь тебя отговорить.

Осборн пытался пошутить, чтобы снять напряжение.

– Но мешать не станешь.

– А самоубийцам можно помешать?

Звук снова стал лучше. Видимо, они прошли часовню и снова оказались на открытом месте. Вот сейчас Мохов согласится, и моя судьба будет решена. И что я могу сделать? Попросить у мулата монтировку, подбежать к Мохову и размозжить ему череп?

– Хорошо, – произнес наконец Мохов. – У меня все равно автономия полета скоро закончится.

И тут произошло что-то для меня непонятное. Я не слышал никаких посторонних звуков. Только Мохов вдруг вскрикнул: «Лесли!» Потом, едва слышно, то, что я принял за шум падающего тела. Два торопливых шага, Мохов крикнул кому-то: «Вызовите «скорую»!» И потом натужный хрип, как у раненого, который пытается встать. Нет, рухнул обратно на землю.

Все время, пока я слушал разговор, я пытался мысленно отслеживать их передвижения по спутниковой фотографии, которая от вчерашнего долгого изучения накрепко отпечаталась у меня в голове. Осборн с Моховым встретились около Большого круга, потом пошли вместе по центральной аллее к южному выходу, обогнули часовню и вышли… Точно, они вышли на открытое место, которое, по моему предположению, могло просматриваться с самого верха восточной трибуны «Челси». Я еще подумал, что именно там хорошо было бы посадить снайпера, чтобы убрать предателя. У кого-то возникла та же самая мысль. Только, похоже, вместо Мохова снайпер попал в Осборна.

– Скорее! – закричал я нашему водителю. – Выезжаем!

Теперь, чтобы поскорее выбраться из засады, Мохов, скорее всего, бежал к южному выходу. Он бежал к нам.

4

Мулат был хорошим водителем, и нам повезло, что машин было немного. Наш БМВ задним ходом выехал рывком на Фулхэм-роуд и понесся вперед. Мохов уже выбегал из решетчатых ворот кладбища, по обе стороны которых стояли красные телефонные будки. Краем глаза я увидел, как из одной из них вышла молодая, коротко стриженная женщина в черной кожаной куртке с закатанными рукавами, достала из сумочки пистолет с глушителем и выстрелила в убегающего Мохова. Молодая пара, выходящая из магазина кухонной техники, который я вчера тоже видел по карте, с криком отпрянула назад. Я машинально отметил, что магазин оформлен в цветах лондонской полиции: синий и желтый на фоне белых стен.

Наш БМВ вслед за Моховым проскочил поворот налево и, пропуская грузовичок, притормозил на перекрестке побольше, который был буквально через дом от первого. Мохов ринулся налево и теперь бежал, петляя, в десятке метров впереди нас. Мы повернули вслед за ним. Я оглянулся. Женщина выскочила из-за угла, расставив для устойчивости ноги, прицелилась и снова выстрелила. Мохов продолжал бежать.

Эта была ситуация, о которой я не мог и мечтать. Я по интеллигентской нерешительности и мягкотелости так и не смог заставить себя позвонить специально обученным людям из Конторы. Но вот они – а кто же это еще мог быть? – выследили предателя самостоятельно. Сейчас его подстрелят, и Мохов унесет с собой все, что он мог бы рассказать обо мне. Жизнь Пако Аррайи вернется в привычное русло, а ему даже не придется для этого подпортить свою карму.

А дальше… Я ничего в себе не понимаю. Мы обогнали Мохова, который продолжал бежать, а та женщина продолжала стрелять ему в спину. Я крикнул мулату «стой!», открыл дверцу и высунул голову наружу:

– Володя! Ныряй сюда!

Мохов замер. Очередная пуля срезала веточку рядом с его головой. Он заскочил за ствол дерева и посмотрел на меня. Я, наверное, изменился за двенадцать лет, но он меня узнал. Времени на раздумья у него не было. Мохов прыжком нырнул в машину, и, не дожидаясь приказа, мулат утопил педаль газа. Я обернулся. Киллерша увидела, что объект ускользнул, и теперь оборачивалась. К ней с ревом подъехал мотоциклист, она прыгнула на сиденье за ним, и они унеслись в противоположном направлении.

Мохов во все глаза смотрел на меня. Он ничего не понимал.

– Ты не ранен? – спросил я его по-русски.

– Нет. Они убили моего друга.

– Стреляли со стадиона?

– Откуда-то сверху. Пуля сначала попала ему в шею. Потом он прикрыл меня. И вторая пуля – прямо в грудь. О боже!

Теперь, когда непосредственная опасность осталась позади, Мохов уставился на меня. Но мозг его был слишком возбужден, чтобы попытаться понять, откуда я взялся. Ему пришлось спросить:

– Как ты здесь оказался?

Я усмехнулся:

– Случайно проезжал. Подожди.

Я остановил рукой его следующий вопрос. В гарнитуре все это время было какое-то движение, но я был занят более срочными делами. Теперь же я мог прислушаться к тому, что происходило вокруг Осборна. Он был жив. Судя по репликам людей, подбежавших к нему из часовни, у него шла кровь из шеи, но тот выстрел в грудь его не прикончил. Осборн был в пуленепробиваемом жилете, сейчас же есть совсем тонкие, кевларовые, абсолютно незаметные. Надо ли сообщить об этом Мохову? Я не стал.

– Ты не с ними? – спросил Мохов, поняв, что теперь я снова слушал его.

– Странный вопрос, учитывая обстоятельства. – Я поймал в зеркальце взгляд водителя. Мы подъезжали к Олд-Бромптон-роуд. – Едем в центр. Куда-нибудь к Вестминстерскому аббатству.

«Где побольше полиции и никто не сможет предпринять ничего отчаянного», - добавил я про себя.

Мохов за эти годы изменился, как-то усох. Большинство людей с возрастом полнеют, а этот осунулся. Впалые щеки заросли седеющей щетиной, возможно, он специально отпускал бороду. Глаза смотрели тревожно.

– А ты на кого работаешь? – спросил он. Похоже, к нему возвращалась способность соображать.

– На себя, – ответил я, что, в сущности, было правдой. – Прости.

Осборн теперь звонил по телефону своим людям. Срочно связаться с охраной «Челси», перекрыть все выходы со стадиона, оцепить окрестности, запросить видео с уличных камер наблюдения.

Мохов смотрел на меня с нарастающим недоверием. Эта гарнитура в ухе, по которой мне сообщают что-то важное. Эта старушка за мной, которую я слегка притеснил, но которую вся ситуация ничуть не напугала: она как вязала, так и продолжает вязать, только посматривает на нас с интересом. Старичок на переднем сиденье, который, похоже, и не просыпался. Исполнительный водитель в костюме с галстуком на дорогой машине. С такими силами и средствами работать на себя может только магнат.

– И куда мы едем? – спросил он. Мы с ним все время говорили по-русски.

– Пока просто подальше отсюда. А там мы должны вместе что-то придумать.

Мохов кивнул. Но, я ясно это видел, согласен со мной он не был. Он лихорадочно искал другое решение.

– Мы можем поехать в надежное место, – продолжал я. – Можем посидеть в машине, только отъедем подальше. Как скажешь, как тебе спокойнее.

Мохов снова кивнул. Тревожный блеск в его глазах погас.

– Тебя же Майк зовут, да? Миша? – спросил он.

– Да.

– У меня здесь есть надежное место. Ты отпусти машину, мы сами туда доберемся. Там поговорим.

– Хорошо.

– Только ты зря в это вмешался. Теперь даже если я тебе ничего не скажу, они подумают, что ты знаешь. И тебя тоже попытаются убрать.

– Кто они?

– Тебе лучше не знать.

– А англичанам?

Я имел в виду, что им-то ведь он собирался сказать?

– А они это и без меня знают.

Взгляд его снова стал напряженным.

– Я все просчитал. Так или иначе, мне не жить. Теперь я вижу, что сделал глупость, когда сбежал сюда.

– Думаешь, англичане не захотят тебя защитить?

– Одни захотят, другие – нет.

Мохов вцепился мне в рукав.

– Мне нужно было оставаться в Москве. Меня бы похоронили как героя – или как жертву несчастного случая. И мои бы никто не пострадали.

– Подожди, Володя, ты о чем? Ничего не понимаю.

Мохов меня не слышал. Он был как волк в сужающемся клине красных флажков.

– Они сами меня на это толкают, – сказал он. Не мне сказал, скорее себе самому. – Сами виноваты.

Мы выехали на Пэлхэм-стрит. Слева выезжал эвакуатор с поднятым на него красным «ленд-ровером», и наша машина остановилась. Мохов открыл дверь и, оттолкнувшись от меня рукой, выскочил на улицу.

– Володя, подожди! – крикнул я.

Но он быстрым шагом шел назад, к станции метро «Южный Кенсингтон». Я выбрался и побежал вслед за ним.

Мохов что-то доставал из кармана пиджака. Телефон? Значит, у него все-таки был мобильный, почему же мои индийцы его не засекли? Мохов оглянулся, увидел меня и заскочил в метро. Я влетел за ним. Группа оживленно жестикулирующих подростков слева, у кассы мужчина покупает билет. Мохов стоял справа, где кроме него никого не было.

– Володя, я, возможно, единственный человек, кто может тебе помочь, – сказал я.

Он кивнул. Не потому, что был со мной согласен, просто подтвердил получение информации.

– Извини, ты не оставляешь мне выхода, – сказал он, всаживая мне в бедро иглу.

Я успел увидеть руку, вытаскивающую шприц-тюбик, потом его уходящую спину и, прежде чем свет погас, лицо нашего водителя-мулата, который подхватывал меня на руки.

5

Я возвращался к жизни частями. Сначала вернулось сознание – сознание того, что у меня есть голова, поскольку что-то ведь гудело. Но было темно. Я задался этим вопросом – почему же темно? – и попробовал открыть глаза. Это помогло: возник внешний мир в виде заполнившего все дневного света и одного зрительного образа – потолка. Белый потолок может быть повсюду, и, надумав теперь понять, где я нахожусь, я повернул голову. И сразу узнал это место. Это была комната, где мы с Раджем вели тайные переговоры, только мы сидели на пуфах у стола, а сейчас я лежал на диване у стены.

Я попробовал сесть, и это тоже мне удалось. В памяти смутно возникла восточная история про человека, который засунул голову в большой кувшин и вытащить ее уже не смог. Это я был таким человеком: голова налилась тяжестью, и каждый удар пульса гулко отдавался у меня в ушах.

Теперь хорошо бы встать. Поручень дивана подвернулся кстати, но потом руку все равно придется оторвать. Так, стоим? Стоим. Чуть качнуло, но не беда – стоим. А если правую ногу переставить вперед? Есть. Теперь левую? И это получилось. Пара шажков – и вот спасительная ручка двери. Чуть передохнем. И откроем дверь.

В коридоре меня заметил один из многочисленных анонимных подростков и побежал в магазин. Вместо него появился Радж. Приближаясь, он не переставал осматривать меня с удовлетворенным видом, как сделал бы хирург, который лишь вчера пришил мне нижние конечности.

– Очнулся? – спросил он.

– Да, но еще не полностью. Тело здесь, а душа пока где-то в другом месте.

Язык, похоже, тоже – я говорил, как будто у меня во рту была пара камешков.

– Ты не скачи пока, пойдем приляжешь, – сказал Радж, обнимая меня и бережно уводя обратно в комнату. – Я не был уверен, что именно тебе вкололи, и подстраховался. Ну, то есть если бы я был уверен, что тебя просто усыпили, можно было ничего не делать. Но я боялся, что тебе вкололи что-то фатальное. Химической лаборатории у меня нет, в больницу, я подумал, ты бы поехать не захотел, в общем, я сделал тебе пару уколов. Короче, тебе сейчас хуже, чем если бы я тебе ничего не вколол, но если бы я этого не сделал, думая, что ничего страшного, а это был бы яд…

– Я понял, понял, – закричал я. Не хватало мне в моем состоянии еще распутывать сложносочиненные мысли. – Ты сделал хуже, думая, что делаешь лучше.

– Но если бы я не сделал хуже, а тот человек сделал бы совсем плохо, то у меня бы сейчас на руках был труп.

– Слава богу, объяснились, – заключил я, выскальзывая из рук Раджа обратно на диван и уставляясь взором в пол.

– Тебе ничего крепкого сейчас не надо, – сказал Радж, зная меня и опережая мою мысль.

– А крепкий чай? – предположил я, догоняя его мысль.

– Умница, сейчас принесут.

От чая голова моя действительно немного прочистилась. Часы показывали десять минут второго – я был в отключке пару часов. Мне была возвращена волшебная гарнитура, принесен мой запасной айфон с перекачанными на него программами и доставлена целая пачка новых расшифровок. Радж любезно предложил мне работать на месте.

Самым интересным был разговор Осборна с его начальником. Тембр голоса в расшифровке не указывался, но, судя по номеру, это был тот же человек, которого я дважды принимал за женщину.

Сначала Осборн довольно подробно доложил о происшествии. Снайпер действительно стрелял с самого верха восточной трибуны «Челси». Первая пуля попала Осборну в шею случайно – он в момент выстрела просто сделал шаг вперед. Вторую пулю – Осборн говорил об этом скупо, но выходило именно так – он уже ловил сам. На нем был кевларовый жилет, который должен был защитить их обоих.

– Тогда почему наш друг смог уйти? – недовольно спросил шеф Осборна.

– От второго выстрела я упал, и у меня из шеи кровь хлестала. – Тон Осборна был корректным, но и чуть свысока – предназначенным человеку, в которого никогда не стреляли. – Спасибо, кто-то сбегал в машину за аптечкой, я до скорой помощи вообще мог не дожить.

– А вы где сейчас?

– Еще в больнице. Меня зашили, долили крови, сейчас уже все нормально.

– Ваши предположения? Кто мог стрелять?

– Стреляли двое: снайпер на крыше и потом уже женщина, которая подстраховывала его у южного выхода. Возможно, такой же человек ждал и у северного, мы не знаем.

– Что на стадионе?

– Я не был уверен, что останусь на ногах, и подключил своего заместителя, Алекса Макги. Пока связались с секьюрити стадиона, прошло минут десять-двенадцать. Они тут же все перекрыли, но…

– Понятно. А женщина?

– У нас есть ее изображение с уличной видеокамеры. Качество, конечно, не очень. Потом наш друг свернул на боковую улочку, женщина побежала за ним. Но там камеры нет.

– То есть что произошло дальше, мы не знаем?

– Вслед за нашим другом повернула большая БМВ. Номер ее у нас есть, ее сейчас ищут. Может, она как-то связана со всем этим, может, нет. А женщина потом проехала через перекресток на мотоцикле. Его вел кто-то еще, она сидела сзади.

– Номер его есть?

– На мотоциклах номер стоит только сзади. А на нашем видео мотоцикл оба раза снят сбоку: когда ехал за женщиной и когда проехал назад, уже с ней. В общем, этот след безнадежный.

– То есть, я резюмирую, у нас даже нет уверенности, жив наш друг или нет?

– Он жив, сэр. Если бы та женщина в него попала, труп остался бы лежать на улице. Она вряд ли собиралась увозить его на мотоцикле.

– А если его убил кто-то сидящий в БМВ?

– И потом увез труп с собой? Маловероятно. Если бы нашего друга хотели убить люди из БМВ, они бы просто это сделали и убрались поскорее.

– Тогда кто же сидел в этой БМВ?

– Я предполагаю, что это могли быть люди, которые подстраховывали нашего друга. На случай, если все пойдет не так, как планировалось.

– Тогда у него в Лондоне есть сообщники.

– Похоже, что так, сэр. Он же здесь проработал много лет.

– Хорошо. Кто из наших знал о месте и времени встречи?

– Никто.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Только вы и я.

– Как же тогда те люди смогли подготовиться к засаде?

– Версии две. Первая: утечка произошла от людей, которых наш друг просил его подстраховать. И вторая: наш с вами разговор кто-то подслушал.

– Но у нас же связь со скремблером.

– Это электроника, сэр. Здесь нет ничего невозможного.

– То есть и сейчас нас кто-то может подслушивать?

– Не исключено.

– И ваш номер, и мой?

– Да.

В этом месте я отметил, что не смог помешать себе глупо улыбнуться.

– Тогда будем заканчивать. Отдайте ваш мобильный в техническую службу, пусть они проверят. И я отдам им свой. Я через час буду на работе, просто зайдите ко мне.

– Хорошо, сэр.

– Да, что я еще хотел сказать… Вы, конечно, герой – закрыли нашего друга грудью. Но операцию вы провалили. Очень важную операцию.

– Я знаю, сэр. Мне очень жаль.

– Мне тоже. Но мы поговорим об этом с глазу на глаз.

Я посмотрел на время, когда они закончили разговор: 11:40.

– Шанкар, – позвал я в гарнитуру. Что-то она предательски молчала.

– Шанкар слушает, – отозвался тот. – Вы снова в деле?

– Я снова в деле.

– Тогда вывожу сигнал на вашу гарнитуру. Я отключал его – это какой-никакой, но все же риск.

– Включи, конечно. Скажи мне, после одиннадцати сорока были какие-то звонки с нашего главного телефона? Как вы его называете? Объект А?

– Нет, больше не было.

– А с телефона человека, с которым он разговаривал в тот раз?

– Сейчас посмотрю. Так, так… Это у нас Объект С. Нет, его телефон с тех пор тоже молчит.

– А все другие? Эти D, Е, F?

– Эти в эфире. Мы их пишем.

– Понятно. Спасибо, Шанкар.

– Продолжаем?

– Разумеется, продолжаем.

Все откатилось назад, на нулевую отметку. Даже дальше. Еще сегодня утром я знал все, о чем говорили мои соперники, и Мохов не боялся высунуться из своей норки.

6

Я позвал Раджа, чтобы сказать ему про БМВ.

– Пусть ищут, – отмахнулся он. – Номера на ней стояли липовые, уже давно поменяны. А водителя и пассажира на переднем сидении можно рассмотреть только на камерах, которые фотографируют при превышении скорости.

– Старушку инфаркт не хватил?

Радж захохотал:

– Старушка была так довольна, что даже не потребовала прибавки. Обычно она просит.

Потом мне принесли какой-то очень горячий и очень острый суп. Он пришелся как нельзя кстати. Не знаю, какие в нем были ингредиенты, но голова у меня соображала все лучше.

Я попросил дать мне аудиофайл нашего разговора в машине с Моховым. Мы же говорили по-русски, и расшифровать его мог только я. А мне хотелось иметь этот разговор в виде текста. Тогда, в разгар событий, Мохов мог неосторожно сказать – а я упустить – что-либо очень существенное.

Это заняло у меня минут двадцать. Я посмотрел на часы: начало четвертого. Моей следующей зацепкой был звонок сыну Осборна, Питеру. Но мы договаривались абстрактно на вторую половину дня, а мне нужно было просчитать возможные варианты.

Так вот разговор с Моховым. Главная констатация: он не только не был завербован англичанами, он и сбежал-то в Англию не для того, чтобы обратить свой капитал знаний в звонкую монету. Случилось что-то, отчего его жизнь оказалась в опасности. Настолько, что у него даже попрощаться с семьей времени толком не было.

Второй момент. Мохов высказал уверенность, что раз мы с ним встретились, отныне и моя жизнь висит на волоске. То есть кто-то, «они», могут решить, что Мохов мне передал какой-то предмет или, скорее, информацию. И эта информация настолько важная, что меня будет стоить убить уже потому, что возникло подозрение, что я ее от Мохова получил.

Кто же эти «они»? На этот вопрос Мохов отвечает: «Тебе лучше не знать». Значит, это вряд ли люди из Конторы – они мне теоретически могут быть знакомы, пусть даже не лично. А раз мне лучше не знать, значит, «они» находятся на более высоких этажах пирамиды. И это не частная служба безопасности какого-нибудь олигарха, иначе, почему бы мне этого и не знать. Нет, такой ответ предполагает, во-первых, государственную структуру, а во-вторых, самую верхушку власти, которую и заподозрить-то в чем-то преступном немыслимо.

Третий момент, тоже очень важный. Мохов говорит мне: «Тебе лучше не знать». Я тут же спрашиваю: «А англичанам?» То есть я имел в виду, что мне он, видите ли, этого сказать не может, а от англичан, наверное, скрывать не будет. И он произносит такую фразу: «А они это и без меня знают». И потом он еще сказал, что одни англичане захотят его защитить, а другие – нет. Конечно, голова у меня была, как только что отзвонивший колокол, еще гудела, но как я это в ней не прокручивал, ничего другого у меня не получалось.

А вырисовывалось вот что. У англичан есть в Москве свой агент где-то очень высоко, может быть, даже в Кремле. Каким-то образом об этом узнает Мохов. Причем узнает так, что тому, кроту, стало известно, что его разоблачили. Повторюсь, человек этот, будем его так и называть, Крот, занимает пост настолько высокий, что обвинить его в работе на иностранцев было бы не просто клеветой, а кощунством. Но теперь он знает, что какой-то разведчик его раскрыл, и не успокоится, пока того не уберет. Любыми путями – ведь сказал же Мохов, что его похоронили бы как героя или как жертву несчастного случая. Нашли бы способ.

Вот почему Мохов так поспешно уезжает из Москвы. Крот же имеет доступ к информации из Конторы и узнает, что тот бежал в Лондон. Он направляет туда своих специально обученных людей или даже использует сотрудников резидентуры, поскольку официально речь идет о ликвидации предателя. Мохов от киллеров уходит, но это не значит, что его перестанут искать. Скорее наоборот.

Теперь вопрос, так волнующий Осборна: откуда эти киллеры узнали о предстоящей встрече на кладбище? Потому что с трех до десяти утра они успели изучить местность, поставить снайпера на самый верх трибуны, еще одного стрелка – на южный вход, да и на северном – англичане правы – возможно, тоже был кто-то, чтобы отрезать Мохову путь к отступлению. Несомненно, люди Крота узнали об этом достаточно рано.

Осборн со своим начальником допускают, что утечка произошла от сообщников Мохова. Но я-то ведь знаю, что таких людей нет. Если бы Мохова кто-то подстраховывал, этот кто-то в критический момент вмешался бы в ход событий. Но этого не произошло, и не появись я, Мохов несомненно и полег бы на той улочке.

Вторая версия англичан логичнее. Если я смог подключиться к телефонам Осборна и его сотрудников, это мог сделать и кто-то еще. Думаю, в лондонской резидентуре хватает и соответствующей аппаратуры, и специалистов.

Но утечка могла произойти и по другому каналу: у Конторы есть источник в МИ-5. По всему так получалось, и Эсквайр этого гневно не опроверг. Однако Осборн звонил только своему начальнику, и он считает, что в МИ-5 об этом они двое и знали. Но почему его босс не мог ввести в курс дела своего заместителя? Или почему бы ему самому не работать на Контору? Вот Крот мог стать иностранным агентом, а этот нет? И тогда у киллеров на подготовку было, конечно, не семь часов, с момента звонка Мохова Осборну, но все же четыре – это когда Особорн позвонил своему шефу. Не так много, но достаточно, чтобы расставить людей.

И, наконец, самое неприятное. Напоследок Мохов сказал: «Они сами меня на это толкают. Сами виноваты». Это может означать лишь одно. Теперь, когда его попытались убить, ему терять нечего. Он попросит защиты у МИ-5 и в обмен сдаст всех, кого знает. То есть не вмешайся я сегодня утром, до меня очередь дошла бы не скоро: когда Мохов все бы уже слил и начал соскребывать со стенок. А теперь я наверняка в самом верху списка. Напомнил о себе, называется.

Да, как ни крути, в результате своей титанической деятельности я сейчас был в ситуации несравненно худшей, чем три дня назад.

7

Теперь, что мне сообщить Эсквайру? Не для того, чтобы он мне помог – что он мог для меня сделать в этой ситуации? Но он ведь сидел, как на иголках, зачем же мне его мучить?

Был ли он связан с попытками убрать Мохова? Я имею в виду не себя – на это Бородавочник меня-то подталкивал совершенно недвусмысленно. Сейчас другой вопрос: помогал ли он специально подготовленным людям? То есть передал ли он в лондонскую резидентуру все данные на Мохова, например, имена и адреса его лондонских знакомых? Конечно, передал. Сообщил ли он, что по следу перебежчика идет и вольный стрелок, некто Пако Аррайя? Разумеется, нет. Бородавочник – один из двух людей в Конторе, которым я доверяю безусловно; если я и в нем буду сомневаться, мне пора завязывать и ложиться на дно.

Может ли Эсквайр быть как-то связан с Кротом? Не то, чтобы быть заодно, помогать ему или как-то покрывать? Просто знать об этом? Тоже исключено. Может ли он о таком догадываться? Вряд ли: он же с Моховым не говорил. Важно ли ему это знать? Несомненно. Рискую ли я, сообщая ему об этом? Рискую очень. Не лучше ли мне тогда сидеть тихо? Не лучше. Мы не знаем, как нам будет лучше. А раз так – делай, как должно, и будь, что будет.

Была еще одна возможность, которую никогда нельзя исключать. Этот Крот мог быть частью какой-то хитроумной комбинации Конторы. Настолько хитроумной и настолько важной, что поддержание доверия к этому источнику стоило пары-тройки жизней людей поменьше. Таких, как Мохов или я. О такой игре Эсквайр мог знать, и, возможно, в этом случае он был вынужден делиться информацией с другими участниками комбинации. И тогда открыть ему, что я знаю о существовании Крота, значило подписать свой смертный приговор. Конечно, конечно, Бородавочник дорожит каждым своим человеком. Конечно, он не раз говорил при мне «Сейчас не война», делая сложный выбор между безопасностью агента и выполнением задания. Но я же не знаю, насколько высоки ставки в той игре. Вон, Черчилль во время войны Ковентри пожертвовал, дал разбомбить целый свой город, чтобы не раскрыть, что англичане читали шифротелеграммы Вермахта. Нет, с полной откровенностью повременим пока.

Для очистки совести я порылся в расшифровках сотрудников Осборна. Их можно разделить на три части: недоуменный обмен вопросами перед его встречей с Моховым, лихорадочные звонки, в том числе в секьюрити «Челси», после покушения и осторожные, на эзоповом языке, разговоры после того, как Осборн и его шеф заподозрили прослушку. Короче, для меня ничего интересного.

У меня оставалась последняя зацепка – сын Осборна, Питер. Кстати, ему уже можно было звонить. Я позвал в свою гарнитуру:

– Шанкар.

– Есть Шанкар, – отозвался тот.

– Хочу подойти к тебе переговорить.

– А я не на базе, мы по городу колесим. В чем проблема?

Я рассказал ему про предстоящий звонок, который будет отслеживать МИ-5. Я, разумеется, собираюсь звонить коротко и из автомата, но Шанкара-то они не засекут заодно?

– Спасибо, что предупредили, но не думаю, – сказал Шанкар. – У нас же пассивное подключение. Но вы действительно не задерживайтесь – двадцать-тридцать секунд максимум. Лучше двадцать. И действительно вам лучше звонить из автомата. Я бы мог, разумеется, вас соединить, но если они к этому звонку серьезно подготовились… Нет, лучше не рисковать.

– А вы кого-то нового сможете вычислить?

– Если повезет. Мы сына слушаем все утро, но у него сплошные деловые разговоры. Мы, естественно, все пишем, но я даже не отдаю звук в расшифровку – мы и так запарились с этим.

– С отцом они больше не говорили?

– Исключить это на сто процентов нельзя. Сын мог оставить свой мобильный на столе, перейти в соседний офис и оттуда позвонить отцу с городского телефона на городской. Или на новый сотовый отца, если таковой появился. Наверное, появился, может быть, даже не один.

– Хорошо, я понял. На связи, Шанкар.

– Всегда на связи.

Я добрел до коридора. Ноги слушались меня все лучше. Еще бы и голову привести в полное повиновение. Радж любил сам работать с клиентами, и очередному мальчику, которых в переходах за магазином было как на улицах Бенареса, пришлось извлекать его оттуда. Однако Радж не выразил ни малейшего неудовольствия ни от того, что его оторвали от дел, ни от моей новой просьбы.

– Зачем тебе тюрбан? – всего-то лишь спросил.

– Мне надо позвонить из телефона-автомата.

Радж понял:

– Сейчас сделаем.

Проблема ведь в чем? Да, вы можете говорить по прослушиваемому телефону очень быстро. Но технари из МИ-5 успеют засечь район. Я собирался звонить с Трафальгарской площади. Народу там всегда много, но сколько телефонных будок? Может, с десяток. И тогда мои английские коллеги запросят картинку со всех видеокамер, которыми утыкана площадь, и тщательно рассмотрят каждого человека, который в точно такое-то время звонил из автомата в том районе.

Радж принес не только тюрбан, но и длинную широкую рубаху по колено.

– Это что такое?

– Курта называется. Это моя, мы примерно одного роста, – сказал он.

Я попробовал сопротивляться, чтобы остаться в джинсах, но Радж уверил меня, что это никак невозможно. Раз тюрбан, то и курта, и эти нелепые шаровары.

– Усы дать?

Я согласно махнул рукой – ряженый, так ряженый. И мне на губу вскоре были наклеены длинные и густые, как у сипая, черные усы.

– Послать кого-то с тобой?

Да, вдруг кто-то обратится ко мне на хинди? Но я вспомнил, что в Индии этих национальных языков десятки, так что английский сойдет в любом случае. Про акцент только не забывать.

– Нет, не стоит. Да я и ненадолго.

Я вышел на улицу. Нет, убежать даже от хромого я, конечно, не смогу, но меня и пошатывать перестало. Знакомой дорогой я вышел из переулочков на Уордор-стрит, а дальше по прямой добрался до Трафальгарской площади. Солнце уже не только светило, но и по-настоящему грело. Хорошо весной! Что бы с тобой ни происходило, уже одного упоминания даты – сегодня 20 апреля – достаточно, чтобы поднять настроение.

Красную будку автомата на углу Пэлл-Мэлл я заметил издали, но заходить в нее прямо с движения не стал. Нырнул в толпу фотографирующих итальянцев и привычно поискал глазами камеры видеонаблюдения. Вот они: одна – на стене банка, вторая, следящая за перекрестком – над навесом кафе, и там еще две, между третьим и четвертым этажами, направленные на площадь. Будем исходить из того, что еще одну-две я не определил.

Я зашел в телефонную будку, сунул в автомат карточку и набрал коммутатор адвокатской конторы. Любезный мужской голос тут же вызвался соединить меня с добавочным Питера, но прошла секунда, две, три, а соединение так и не было установлено. Выигрывают время, чтобы засечь меня. Я повесил трубку. Сколько я был у них на линии? Секунд десять. Теоретически, за это время не установить даже телефонную станцию, но лучше не рисковать. Я не спеша пересек площадь и у книжного магазина «Уотерстоунз» вошел в другой автомат. Добавочный Питера у меня был, просто было бы странно, что кто-то посторонний мог его узнать. Но давать своим противникам фору я не собирался.

Питер снял трубку сразу. Вчера он шутил, представляясь, сказал что-то типа: «Если я могу быть чем-то полезен, можете на меня рассчитывать». Сейчас же просто назвал себя: «Питер Осборн». Нервничает.

– Здравствуйте, мистер Осборн, – вчерашним задорным голосом сказал я, засекая время на часах. – Это Майкл Гусман, я звонил вам вчера по поводу Влада Мохова. У вас нет от него новостей?

– Новостей нет, мистер Гусман, но у меня есть для вас информация.

Сейчас тоже будет тянуть время. А чего мне дальше темнить?

– Тогда давайте скорее. Через десять секунд я вешаю трубку.

– Мой отец хотел с вами встретиться.

– Его телефон!

– Сейчас найду.

– Я вешаю трубку.

– Вот.

Питер быстро прочел мне восемь цифр, и я без лишних церемоний нажал на рычаг. Двадцать три секунды. Неплохо.

Я вышел из будки и пошел к входу в Национальную галерею. Там всегда толчея, а с галереи, сверху, мне были видны и первый телефон-автомат, с которого я звонил, и тот, из которого я только что вышел. Никаких подозрительных маневров. Никто не ворвался в будку, не сыплет на трубку порошок, чтобы снять отпечатки пальцев. Зря бы старались – я же каждое утро вместо маникюра наношу на пальцы специальную прозрачную пленку.

– Шанкар, – позвал я в гарнитуру.

– Слушаю.

– У тебя все нормально прошло?

– Здесь все нормально. Только, похоже, наши объекты – теперь уже все – свои сотовые отключили и куда-то сдали. Полная радиотишина. Только Питера мобильный пока работает.

– А вокруг него новые телефоны не засветились?

– Нет, они точно этому виду связи больше не доверяют.

– А телефон, который он мне продиктовал?

– Мы к нему только что подключились. Он сейчас в Сити, похоже, в том же здании, где сидит Питер. Пока молчит. И вокруг тоже никаких разговоров. Боюсь, теперь от меня толку будет мало. Мне очень жаль.

– А мне как жаль!

Я чуть было не выругался, но привычка взяла верх. Я ведь уже много лет назад решил, что когда мне нужна будет антистрессовая мантра, буду заменять банальное сквернословие на высокую поэзию. Поэтому я вместо «Черт!» декламирую про себя свою любимую песнь из «Рая» Данте: «Vergine Madre, figlia del tuo figlio». Мне очень помогает, обычно двух строф хватает. Однако всем следовать этому примеру не советую. Ведь, как я предполагаю, именно по такому принципу в большинстве европейских языков, не только в английском, призывание Господа стало заменять ругательство. Идет где-нибудь по парижской улице пьяница с заплетающимися ногами и бормочет про себя: «Bon dieu de bon dieu!». То есть, если по словарю, «Боже праведный!», но на эти слова только бесы слетаются.

Я про то, почему я вдруг по-итальянски заговорил. Шанкар не понял.

– Пол!

– Я здесь. Все в порядке. Просто невозможно вести переговоры по двадцать секунд за сеанс, а потом менять диспозицию и все начинать сначала. А сколько я могу находиться в чате из интернет-кафе, пока меня не засекут?

– О, так засечь очень сложно. Но можно. А зачем вам? Возвращайтесь на базу и садитесь за один из наших компьютеров. Там такая защита, что на них никогда не выйдут.

– Кстати. А ты уверен, что нас с тобой сейчас не прослушивают? Наши же объекты тоже так считали?

– Они говорили по мобильным, а это все равно, что по радио, для всех слушателей. У нас же своя связь. Все наши спаренные устройства, как я уже говорил, при каждом новом сеансе синхронно меняют частоту. Эта частота выбирается произвольно, безо всякой системы. Нет, в нашей связи я уверен абсолютно.

– Ну, дай бог.

– Продолжаем?

– Продолжаем.

– А вам дать в ухо звонки Объекта С?

Правда, я же просил Шанкара отслеживать разговоры самостоятельно и подключать меня только, если услышит что-то необычное. Иначе у меня в черепе завихрения начинаются.

– Это кто такой?

– Питер, сын Объекта А. Но ему клиенты звонят без конца.

– А вдруг не клиент позвонит?

– Мы же все пишем. Я тогда вам сразу проиграю разговор.

– Обо всем-то вы подумали, сэр.

– Жизнь заставляет, сэр.

8

Я вернулся на базу Раджа. Мой индийский друг ждал меня в задней комнате. Он оставил дверь открытой и любовался цветущим миндальным деревцем, попивая чай со сладостями. Чистая пиала, моя, стояла наготове перед пуфом напротив.

Радж оглядел меня. Сначала со слегка насмешливым удовольствием:

– А тебе идет наша одежда. Давай подарю?

– Спасибо, она слишком красивая, – сказал я, усаживаясь. – То есть при моем образе жизни слишком приметная.

Наливая мне чаю, Радж посмотрел на меня еще раз. Теперь уже как врач, будто ощупал:

– Давай я тебе еще один укольчик сделаю.

– Нет уж, большое спасибо.

– Тебе сразу станет лучше.

– Мне так хорошо, что лучше не бывает.

– Ну, как знаешь.

Изменился Радж. Сколько ему сейчас: тридцать пять, где-то так? Лицо округлилось, чуть подернулось жирком. А глаза по-прежнему лучистые, радость в нем не избывает, не тускнеет. И губы, как всегда, сжаты в ироничной улыбке. Нет, в целом скорее не изменился. Я отпил первый глоток и понял, что мой организм действительно почти в порядке.

– Шанкар сказал мне, что я смело могу выйти в чат с твоего компьютера.

– Без проблем. Через наши фильтры никто не проберется.

– А где я могу это сделать?

– Сейчас принесем тебе лэптоп. Здесь удобно будет? Мне все равно сейчас уходить.

Радж, я говорил, очень деликатен.

– А я могу позвонить нужному человеку через скайп, чтобы узнать, на каком сайте мы можем поговорить по чату?

– По скайпу и говори. Узнай его ник и свяжись с ним.

– Подожди, – голова моя соображала все лучше, – а почему я сразу не мог позвонить своему человеку по скайпу, если у вас такие фильтры?

– Потому что, в отличие от чата, звонки по скайпу платные. То есть так можно выйти на наш аккаунт.

– Но мне же все равно нужно сначала позвонить по телефону, чтобы узнать его ник.

– Резонно. Хочешь, я пошлю мальчика, чтобы он позвонил твоему человеку из автомата?

– Зачем так сложно? – раздался в гарнитуре голос Шанкара. Я все время забываю, что он и все мои разговоры слушает. – Что нужно? Позвонить по новому телефону Объекта А?

Я приподнял руку, останавливая Раджа, который тоже хотел что-то сказать.

– Да. И спросить, как я смогу связаться с ним в чате.

– Я это сделаю совершенно безопасно, через фантомный номер, – сказал Шанкар. – Это два номера я не могу соединить напрямую без риска.

– Ты хочешь сказать, что я все же не зря ходил звонить на площадь, одетый, как заклинатель змей?

– Нет, не зря. Я же не знал, какую аппаратуру они навесят на тот номер и сколько.

– Отлично, спасибо, Шанкар. Скажи нашему объекту, что мне проще переписываться по скайпу.

Я пояснил происходящее Раджу, который, впрочем, признаков нетерпения не выказывал.

– Представляешь, сколько бы времени вся эта кутерьма заняла всего лишь лет двадцать назад? – спросил Радж.

Я улыбнулся в ответ:

– Дня два-три.

– Неделю! Время ускоряется. Еще пара научно-технических революций, и Кали надоест, что мы вот-вот сможем справляться без богов.

Кали – это главное божество в каком-то из бесчисленных ответвлений индуизма, которое исповедует Радж. Симпатичная такая тетенька: с высунутым языком, волосы, как у медузы Горгоны, в правой руке кривой, как серп, нож, в левой – отрезанная голова бородатого мужчины, а ногами попирает человеческий труп. Вон ее бронзовая статуя стоит в садике, справа от источника, под ивой.

– И что тогда? – охотно поддержал разговор я. Отношения богов и людей меня живо интересуют.

– Начнется новый цикл.

– С каменных ножей?

– Ну, – рассмеялся Радж, – до них еще нужно будет дойти.

– Веков так десять?

– Это как минимум.

Он вышел, что бы принести мне ноутбук.

– Объекта А сообщил свой аккаунт в скайпе, – сообщил мне в гарнитуру Шанкар. – Запишете?

– Пишу.

Мне был продиктован ник Осборна, целиком из случайных букв, наверняка открытый на этот случай. А я себе что придумаю?

Радж ставил передо мной тоненький, невесомый Vaio.

– Ты абсолютно уверен? – еще раз уточнил я. – Я могу действовать смело?

– Как когда ты из дома переписываешься с тринадцатилетними нимфетками, пока жена готовит ужин, – заверил меня Радж. – Единственно, камеру и микрофон не включай, только чат.

Ник pilgrim177, как я и предполагал, был свободен. Мне это пришло в голову, потому что я вспомнил свою помощницу-старушечку в машине и книгу, которую я должен был ей читать. Ну, слово «паломник» мне пришло в голову, цифры я набрал первые попавшиеся.

Осборн меня ждал.

«Любите европейские машины? Я имею в виду континентальные?»

Так он ответил на мое Hello. С одной стороны, стиль прямой, деловой, не тратит времени на всякие рассусоливания, типа ответного приветствия. С другой стороны, сложность внутреннего устройства мешает ему спросить прямо, я ли был в той БМВ сегодня утром. Или проверяет, какой стиль мне ближе.

«Я люблю комфорт и покой. Особенно покой», – так же загадочно ответил я. Зачем мне отрицать то, что дает мне фору? Они же Мохова чуть не погубили, а я спас. А потому ли что я все продумываю на несколько ходов вперед или чисто случайно, это я один знаю.

«За покой спасибо. Где наш друг сейчас?»

Понял правильно. Ну, что это я Мохова спас. Вторая констатация: Мохов на связь с ним больше не выходил. Вероятно, Осборн даже предполагает, что он сейчас со мной. Если оставить его в этом заблуждении, что мне это даст? Думай, думай!

«Вы здесь?»

«Одну минуту, отделываюсь от телефонного звонка».

Нет, Мохову деваться больше некуда, он рано или поздно все равно свяжется с Осборном. Блефовать бессмысленно, даже глупо.

«В данную минуту не со мной», – наконец набрал я.

Пусть теперь Осборн думает. То ли просто Мохов не со мной в одной комнате и я не могу пустить его за клавиатуру, то ли он и от меня сбежал.

«Я правильно понимаю, что вы его тоже упустили?»

Как говорится, приятно иметь дело с умным человеком. Но он же не может мысли мои читать.

«Нет. Мы его отпустили. Как только он оказался в безопасности».

Поверит?

«Знаете, как связаться с ним?»

Что мне это даст, если продолжу блеф? Что Осборн может попросить меня передать Мохову? Вряд ли что-то важное, скорее просто просьбу связаться с ним. Он раскроет мне больше, если я скажу «нет»? Думай скорее!

«Знаем, но он сам должен принять решение», – написал я.

Пускай Осборн считает, что Мохов сейчас размышляет, кому ему лучше сдаться. Дилемма непростая. Американцы богаче, должны лучше обеспечить, возможно, надежнее спрячут – страна-то у них не в пример больше. Однако есть и большой минус. Мохов, как и Осборн, как и все разведчики, прекрасно знает пример Носенко. Человек совершенно искренне бежал в Штаты, чтобы рассказать все, что знает о ставшем ненавистном ему, некогда родном КГБ. А его принимают за подставу, сажают на два года фактически в заключение, ежедневно допрашивают, сломили морально, превратили в человеческие лохмы, и только потом говорят: «Мы ошиблись. Добро пожаловать, дорогой товарищ!»

Англичане действуют иначе. Деньги считают, не черпают широким неводом на удачу. Однако точечные операции просчитывают и проводят четко, да и со своими агентами обходятся бережно. Вон, Гордиевскому организовали побег, когда он находился под плотным наружным наблюдением, и вывезли еще во времена СССР с его границами на замке. Еще один плюс: Мохов знает, к кому обратиться лично. К человеку, занимающему в их иерархии достаточно высокое положение и при этом старому доброму знакомому, если не сказать другу. Проблема в том, что его соотечественники, русские, знают, что он находится в Англии и попытаются – уже попытались – его убрать. И Осборн, и Мохов предполагают, что у них в МИ-5 происходит утечка. Раз так, кто может гарантировать безопасность перебежчика?

Это я долго описываю ситуацию, Осборн-то сразу меня понял. Спрашивает:

«Поможете нам, если мы вам поможем?»

Всегда надо делать вид, что ты в помощи не нуждаешься:

«А вы сообщите мне, если наш друг сначала позвонит вам?» – спрашиваю.

Теперь Осборн завис, тоже думает.

«Что, теперь вам позвонили? – не удержался я. – Так чем вы можете быть полезны? Если не нам, то хотя бы нашему другу?»

«Это моя страна. Если он сначала выйдет на меня, я обеспечу его безопасность».

Каким-то бессмысленным становится разговор. Тогда закончим его эффектно.

«Это мы уже видели», – набрал я и вышел из чата.

И что это мне дало? Уверенность, что Мохов пока с англичанами не связался. Уже хорошо, хоть какая-то отсрочка. И, похоже, Осборн и в самом деле предполагает, что я американец, то есть работаю на ФБР или ЦРУ. Во всяком случае, в связях с Конторой он меня не подозревает. Значит, с покушением на Мохова не связывает и, соответственно, МИ-5 активно искать меня не станет. Тоже небольшое, но облегчение.

Теперь что узнал от меня Осборн? Что Мохова спасли его американские коллеги. Что тем не менее он еще не с ними, пока думает. Плюс у Осборна должно остаться ощущение, что на самом деле я в любой момент могу связаться с Моховым, только не хочу давить на него.

Сейчас Осборн со своими сотрудниками так же, как и я, внимательно изучает наше осторожное взаимное прощупывание. Вопрос, который у них точно возникнет: зачем, если я знаю, как найти Мохова, я с этим вопросом звонил вчера его сыну? Думаю, что мои британские коллеги логически могут прийти к такому выводу. Вчера американцы, то есть я, действительно не знали, где скрывается перебежчик и как его обнаружить. Однако сегодня, когда мы спасли, а затем якобы отпустили Мохова, он оставил мне свои координаты.

Еще один важный вопрос, который они себе задают: как я оказался на месте встречи? Вариант первый: я Мохова подстраховывал. Я ведь и сам утром был уверен, что он непременно позаботится о том, чтобы защитить свои тылы. Вот Мохов якобы и обратился к знакомому американцу. И он мог бы и не уточнять, с кем он собирается встречаться. Просто попросил надежного человека быть у кладбища в определенное время и вмешаться, если что-то пойдет не так. Могло быть так? Могло.

Второй вариант. Благодаря разыгранной мною комбинации – хотя вряд ли они назовут ее так же, «камень в осиное гнездо», – мне удалось подключиться к их суперсекретной связи и таким образом отслеживать их действия. Осборн же сообщил по телефону своему начальнику и время, и место встречи. Тогда на подстраховку Мохова я отправился по собственной инициативе. В результате никем не предвиденных событий я не только спас ценнейшего источника, но и сумел первым сделать ему выгодное предложение. Так что теперь Мохов думает, вернуться ли ему в знакомые места или попытать счастья за дальними морями.

Третий вопрос, над которым ломают себе голову уже все, и англичане, и я сам. Каким образом о месте и времени встречи с Моховым узнали киллеры? Могли специально подготовленные люди из Конторы точно так же, как и я, подключиться к мобильному Осборна? Почему бы и нет? Так что это одна рабочая гипотеза. А вторая – и Осборн со своим шефом упоминали «непонятные вещи», и наш разговор с Эсквайром тому подтверждение – у Конторы в МИ-5 есть свой человек.

И этот человек сейчас работал на то, к чему стремился и я сам – остановить Мохова. Не вмешайся я сегодня, повинуясь внезапному порыву, перебежчик был бы мертв, прежде чем начал говорить. И я, и сотни других людей из Конторы уже вздохнули бы с облегчением и вернулись к нормальной жизни. Я бы завтра мог возвращаться в Нью-Йорк. И чтобы прийти к этому результату, мне даже пальцем не нужно было шевелить. А теперь, получалось, мы с Конторой и с лондонской резидентурой оказались по разные стороны баррикады.

Ну, почему я такой? Где там мой Данте?

9

Радж все это время то выходил из комнаты, то возвращался, поглядывая на меня с некоторой озабоченностью. С индусами нужно держать ухо востро. У меня во время моего последнего приключения в Индии не раз возникало подозрение, что для них читать чужие мысли так же просто, как, скажем, отличить голодного человека от сытого.

И действительно, в какой-то момент моих мучительных раздумий, когда я поднял на него взгляд, Радж вдруг решительно сказал:

– И не думай. Тебе в твоем состоянии нельзя.

Ну, нельзя, так нельзя. Он же мне что-то вколол, ему лучше знать.

Пришел Шанкар, тоже внимательно посмотрел на меня лучистым взглядом – то ли из-за бликов от очков, то ли от избытка интеллекта. Он предлагал свернуть операцию прослушки, в ходе которой от полифонического многоголосия мы скатились до соло. Я молчаливым кивком обреченно согласился. Мобильный Питера поставили на автоматическую запись, оставшиеся расшифровки скинули мне на айфон, и бессонная команда отправилась приходить в себя.

Я и сам был в полусомнамбулическом состоянии. Три переброса часовых поясов за два дня, сон лишь урывками, а стресс перманентно. Однако по профессиональной обязанности, производственной необходимости и просто из человеколюбия я все же должен был отправить сообщение Эсквайру.

Поразмыслив, я пришел к выводу, что даже если бегство Мохова – часть какой-то большой игры, мною жертвовать он не станет. Слишком много всего у нас было позади, и Бородавочник наверняка рассчитывает и на будущее. Я написал о встрече Мохова с Осборном на кладбище и о покушении на него. Объяснять, что я был рядом и почему, что я спас предателя и почему, было слишком сложно для телеграфных фраз, которые можно было доверить интернету. Я просто сообщил, что Мохов спасся и что и я, и англичане его потеряли.

Однако это было не главное. Я изложил и свои соображения относительно причины, по которой Мохов бежал в Англию. Причем не в виде подозрений и умозаключений, а как основную рабочую гипотезу. Про Крота, засевшего где-то очень высоко в спутанных ветвях российской власти, про его невероятные возможности организовать покушение в чужой стране за считанные дни и про опасность, которую представляют для него все, кто могут об этом догадываться. Включая самого Эсквайра.

Информация, которую я хотел в связи с этим от своего куратора получить, была простой: киллеры работали на Контору или на какую-то другую структуру, зависящую непосредственно от Крота? Однако, подчеркивал я, даже если Мохов бежал из Москвы просто перед лицом неминуемой опасности, теперь, после попытки его убрать, ему скорее всего не оставалось ничего другого, как обратиться за помощью к англичанам.

Я написал это сообщение, зашифровал его, спрятал в картинку и отправил его на облако в «Пикасу». И это все. Упаковка и передача информации из Лондона в Москву заняла минут десять, не больше. Тридцать лет назад, когда я начал свою работу на Контору в Сан-Франциско, это потребовало бы десять дней.

Я не устану это повторять, этот мир, конечно же, мир иллюзии. Наивно было спрашивать первых космонавтов, видели ли они Бога. А что, кто-то видит все эти волны, окутавшие мир, который мы пытаемся ощутить нашими пятью чувствами? Нет, по замыслу ли Кали или без нее, наша жизнь все больше перетекает туда, в виртуальную сферу, и то, что мы видим, совсем не все, что существует.

Снова пришел Радж и предложил мне поужинать, а потом переночевать у него. Наверное, хочет уже завершить длинный день, начавшийся с моего звонка в четыре утра. Пора его освободить. Я поблагодарил, заверил его, что прекрасно поберусь до гостиницы и залез в гугловские карты. Город мертво стоял в пробках, так что я пошел к метро.

Когда я добрался до Кенсингтона, организм напомнил мне, что я целый день толком не ел. Ни бара, ни тем более ресторана в моем отеле не было. В других городах мира я всегда отмечаю, где находится ближайший паб, но мы же были в Лондоне. По пути от станции метро к гостинице (кстати, улица называется Москоу-роуд) их было два подряд. Я зашел в ближайший, с натуралистичным, а-ля Французская революция, названием «Голова короля», выпил пару пинт самого распространенного, но от этого не менее вкусного «Ландон Прайд» и поковырялся в главном, абсолютно несъедобном, блюде английской кухни, рыбе с картошкой фри.

Ноги донесли меня, уже спящего, до «Кенсингтон Гарденс», вступили в лифт, вышли на третьем этаже, довели меня до постели и, избавившись от обуви, вытянулись поверх покрывала на постели. Чья-то заботливая рука опустила перед моим внутренним взором глухие жалюзи, не пропускающие ни мыслей, ни видений. Это был полный лишь самого себя, всепроникающий, упоительный мрак.

 

Великий четверг

1

«Ландон Прайд» разбудил меня в начале третьего. Я воспользовался этой интермедией, чтобы поставить на зарядку все мои незаменимые электронные устройства, и снова рухнул в постель. Я даже не проверил, ответил ли на мое сообщение Эсквайр. Он, конечно, вряд ли ради меня проводил эту ночь без сна, но я об этом и не вспомнил.

Во второй раз я открыл глаза, когда за окном было уже светло. Я посмотрел на часы: половина восьмого. Потом закрыл глаза, тестируя свое состояние. Да, еще спал бы и спал. Но где-то конюшие уже седлали лошадей, псари выводили своры собак, охотники проверяли ружья и запасы патронов. Скоро затрубят в рог, и вся эта жадная до крови армия ринется по моим следам.

Я залез в картинки на «Пикасе», в условленном месте нашел симпатичную, на этот раз, коалу и распрощался с ней ради сообщения Эсквайра. Спал он эту ночь или нет, но работы я им, похоже, задал. «Тщательно проверяем твой сигнал, – писал Бородавочник. – Будь предельно осторожен: наши люди вчера не работали. В случае необходимости перебирайся в Люксембург. Атлет связался по мейлу с дочерью: «Поедим мороженого в нашем месте? Время знаете». Дочь вчера вечером исчезла. Вероятно, летит в Лондон».

Ну, что, совсем неплохо. То есть, разумеется, все плохо – на Мохова, как я и допускал, охотятся не специально обученные люди из Конторы, которых интересует только он, а кто-то, кого мы не знаем, люди Крота. Но хорошо, что Эсквайр теперь этим Кротом занимается. В том, что он придумает, как за это дело взяться, можно не сомневаться. Бородавочник – старая лиса, причем, перефразируя древних, с львиной гривой.

Второй момент: он опасается, как бы люди Крота не добрались и до меня. «Перебирайся в Люксембург» означает совсем не эту тихую гавань вдали от европейских центров, живущих мировой политикой и большими деньгами. В Люксембурге у меня как раз никакого пристанища нет. Бородавочник напоминает мне о снятой конспиративной квартире в Париже, в двух шагах от Люксембургского сада. Вполне возможно, что о ней в Конторе знает только он сам, что по документам она вообще нигде не проходит. Тогда это действительно надежное укрытие. Не будь Мохова, Бородавочник посоветовал бы мне просто вернуться в Нью-Йорк. Но он и не знает, что теперь, когда мы с Моховым снова встретились, это место стало для меня еще более опасным.

Эсквайр мейл Мохова никак не прокомментировал исключительно, чтобы не оскорблять меня сомнением в моих интеллектуальных способностях. Место, где Мохов с Тоней могли поесть мороженого, было теперь только в Лондоне. Они приходили туда достаточно часто и в одно и то же время. То есть либо по воскресеньям где-то неподалеку от дома, либо, когда Мохов забирал дочь из школы, где-то между школой и домом. Но если я об этом догадался (если догадался), то что помешает сделать то же самое людям Крота, которые сейчас разыскивают Мохова так же активно, как и я?

Теперь маленькая нестыковка. Мохов написал: «Время знаете». Совершенно недвусмысленно он имел в виду не только свою дочь, но и жену. А с кем еще они в Лондоне могли ритуально есть мороженое в определенном месте? Однако Эсквайр, от которого эта деталь тоже наверняка не ускользнула, сообщает лишь об исчезновении дочери. Значит, жена осталась в Москве. Почему?

Я вдруг понял, кого мне напоминает Тоня. Саломею Климта – красавицу с холодными и безжалостными чертами лица и отрубленной головой Иоанна Крестителя в руке. В том, что моховская принцесса летит или уже прилетела в Лондон, я и не сомневался. Любит папочку. Раз Эсквайр пишет об этом неопределенно («Вероятно, летит в Лондон»), данных о прохождении российской границы Контора не нашла. Да ее вряд ли и выпустили бы за рубеж. Скорее всего, Тоня тоже избрала кривой путь, через российскую Мексику, Белоруссию, или, на худой конец, через Украину.

И что в связи с этим я могу сделать? Найти все кондитерские в районе Глостер-роуд. А как я узнаю, где училась Тоня? Тоже несложно. Вряд ли Моховы имели возможность платить за частную школу. Так что, скорее всего, это была обычная английская школа, а не какая-нибудь элитная, для детей дипломатов, одна на весь город. И скорее всего, она была недалеко от дома – Тоне ведь было всего одиннадцать, когда Моховы поселились в Лондоне. То есть ее нужно было каждый день отводить на занятия и после них встречать. Мог ли это делать сам Мохов с его ежедневной работой в аэропорту, в представительстве Аэрофлота в самом Лондоне, а также с беготней по делам Конторы? Нет, конечно. То есть, скорее всего, он Тоню из школы забирал, раз у них было время поесть мороженого, а отводила ее туда мать. Получалось, что меня интересовали все государственные школы в Кенсингтоне и все кондитерские между ними и домом.

Задача, которая казалось непосильной, оказалась простой. Интернет, этот новый основной способ существования зрячих человеческих особей, просветил меня минут за десять. В самом Кенсингтоне детей соответствующего возраста не было или их не любили. Потому что ближайшая к дому Моховых средняя школа, школа Святого Сердца, находилась в Хаммерсмите. То есть километрах в трех, в двух станциях метро – пешком все-таки далековато. Все прочие были либо начальные, либо уже колледжи. Конечно, в конце 90-х в тех краях могло существовать и что-то еще, но поисковики пока не отвечают на запросы типа «Средняя школа в Кенсингтоне в 1995 году». Несмотря на это несовершенство интернета, с которым несомненно скоро будет покончено, мои действия были понятны. Нужно было послать людей Раджа всего в два места: в район Глостер-роуд и в Хаммерсмит. А самому держаться вблизи наиболее вероятного места встречи, у Глостер-роуд.

Я отключил айфон от зарядки. А правильно ли позвонить с него Раджу с новыми просьбами? Осборн тоже ведь был уверен, что его не подслушивают, а мы установили всех его сотрудников и даже начальника, с которым он разговаривал со скремблером.

Да, а моя гарнитура? Вдруг работает еще?

– Шанкар? – позвал я.

– Здесь Шанкар, – тут же откликнулся голос. Слава богу!

– Ты что, спать не ложился?

– Уже поспал. Вы, я вижу, тоже.

– Да, тоже нет, – вяло сострил я. – Слушай, а ты можешь определить, прослушивается мой мобильный или нет?

– Нет, не могу. Никто не может, существует пассивное подключение. А зачем вам? Носите телефоны в волшебном мешочке, который я вам дал, а со мной связывайтесь по гарнитуре.

– Я боялся, что она уже не работает.

– Всё работает, и все работают. Так что нужно?

Я объяснил.

– Хорошо, кондитерские я найду. А кого мы в них ждем?

Послать ему фотографии Мохова и Тони? Они ведь были Эсквайром из дела пересняты – и, соответственно, предусмотрительно хранились теперь и в моем айфоне. Индийцам своим я доверял, но что-то во мне засопротивлялось. Наверное, это просто было необязательно.

– Худощавого мужчину за пятьдесят и девушку под тридцать, наверно, даже моложе, – сказал я. – Они будут только вдвоем, держаться, как встревоженные влюбленные, говорить скорее всего по-русски.

– И если такие объявятся?

– Срочно сообщить мне и начать следить за обоими.

– То есть двоих послать в Кенсингтон и двоих в Хаммерсмит?

– Да. И я сам буду где-то в районе Кенсингтона. Это вероятнее всего произойдет там. И лучших людей пошли именно туда.

– Сделаем. И когда они должны там быть?

– Как, они еще не на месте?

Шанкар засмеялся.

– Считайте, что уже на месте.

Я спустился на завтрак, не переставая мучить свой айфон поисками в интернете. И выяснил, что пытаться определить, каким рейсом Тоня могла прилететь в Лондон бессмысленно. У нее была возможность лететь напрямую, через Варшаву, Прагу, Вену, Франкфурт – и это только из Минска. А любящая дочь без всякого сомнения постаралась как можно скорее улететь из страны, с которой у России нет границы, но зато где спецслужбы можно попросить помочь. Это я про Белоруссию. А есть еще Украина, где на сотрудничество с Конторой рассчитывать сложнее, граница, хотя и прозрачная, все же существует. Тем не менее и эта наша братская, то есть со сложной и запутанной историей взаимоотношений, страна с ролью пересылочной базы справляется.

Я набрал в прозрачную пиалу разных хлопьев, залил их йогуртом, думая этим и ограничиться. Но как выяснилось – вчера же я помчался на встречу с Раджем в начале седьмого – здесь подавали не континентальный, а полный английский завтрак. Глядя на жареные грибы и помидоры на тарелках соседей, я соблазнился. «Только без этих жареных колбасок, пожалуйста. А яйцо подойдет». Предвкушение плотной еды вызвало следующую мысль, но я ее с возмущением отогнал. Никакого алкоголя до позднего вечера! Да и то, если все будет в относительном порядке. Я в таком состоянии со всеми перелетами, бессонными ночами (эта не в счет) и вчерашними тремя инъекциями хрен знает какой гадости, что меня и пара пива валит с ног. Я ведь вчера после паба дошел исключительно на автопилоте. Да, решено – все слышали? – в течение дня даже никакого пива!

Я закрепил эту решимость двойным экспрессо за отдельную плату. Девять двадцать. Первые рейсы в Лондон из Восточной Европы уже прилетели. В любом случае соваться в Хитроу было бесполезно. Поздновато коллеги обнаружили исчезновение Тони. А ведь мои индийские друзья могли бы пристроиться за ней уже в аэропорту. Однако всего не предусмотришь – по кривой дороге вперед не видать, сказал бы Некрасов. Но у него еще одно любимое выражение было, прямо противоположное: кто прямо ездит, в поле ночует.

2

Одна из кондитерских в Кенсингтоне была наискосок от станции метро «Глостер-роуд». Наискосок от нее в противоположную сторону был паб «The Stanhope Arms», что я перевел бы как «Герб Стэнхоупов», хотя возможны и другие варианты. Паб я искал по привычке, забыв свою решимость ничего не пить до самого вечера. Войдя внутрь, про эту решимость я, разумеется, вспомнил, но сказал себе, что так все и будет. Не навсегда, не каждый день буду такие муки претерпевать, но сегодня выдержу. А паб этот был хорош еще и тем, что из него был виден выход из метро.

Я заказал себе капуччино и достал айфон. Еще один аргумент в его пользу. Раньше нужно было, например, купить газету, чтобы было видно, что ты чем-то занят. А сейчас целый центр развлечений у тебя в кармане. Я прошелся по последним номерам лондонских газет, от «Таймс» до таблоидов – вдруг что-то написали про вчерашнюю стрельбу? Ни слова. МИ-5, похоже, сохранила рычаги влияния на прессу.

Зачем же Мохов вызвал к себе семью? Он в бегах, его попытались убить. Хороший глава семейства не станет рисковать жизнью близких, тем более своей обожаемой дочери. Хочет что-то передать, какие-то сведения на Крота? Это значило бы собственной рукой вписать имена жены и дочери в список людей на ликвидацию. Или он спасает их от опасности, о которой они не подозревают? Тогда почему жена Мохова не попыталась бежать вместе с дочерью? Причина могла быть вполне банальной: просрочен загранпаспорт, нет британской визы. Но возможна и какая-то более сложная конструкция.

Закончившаяся мысль активизировала слух. За соседним столом пили пиво трое мужиков довольно простецкого вида. Простецкого по английским меркам: прилично одетые, но шумные, постоянно говорящие наперебой и хлопающие друг друга по плечу, а то и, легонько, по щеке.

– Нет, лучшие среди нас смогут увидеть только Христа, верно? – говорил мужик помоложе, лет сорока пяти. Он снял шерстяную шапочку, смотревшуюся странно, учитывая летнюю погоду, и на голове у него во все стороны торчали непослушные вихры.

– Что об этом думать, тебе это не грозит! – громогласно возразил другой, спитого вида, постоянно щуривший один глаз.

– А я после смерти хотел бы встретиться с Богом-Отцом, – не слушая его, продолжал вихрастый. – Это возможно? Почему он нигде не фигурирует? Он что, вообще никого не принимает? А мне ведь есть, о чем его спросить.

– Ну и о чем бы ты его спросил? – осведомился третий, самый старый из трех, в твидовом пиджаке и цветастом платке на дряблой шее.

– На фига было устраивать все так сложно? На фига, к примеру, он приделал людям печень, если ее надо отдельно беречь? Без нее никак нельзя было обойтись? Это же только от него зависело!

Счастливые, истязают сейчас свой уязвимый орган! Мой капуччино остыл через пять минут и закончился через пятнадцать. Запихнуть в себя что-то еще, раз спиртное исключалось, я был не в состоянии. И что теперь?

– Шанкар, – позвал я в гарнитуру.

– Есть Шанкар.

– Какие новости?

– Люди на месте, новостей никаких.

Я посмотрел на часы: почти половина одиннадцатого. Может, еще и рановато для пассажирки из Минска или Киева.

– Продолжаем? – спросил Шанкар.

– Продолжаем, конечно.

Ненавижу, когда посреди бешеной гонки вдруг образуются затяжные паузы. А что я еще могу сделать?

– Да, а что с мобильным Питера? Хватит меня путать с вашими «Объектами», раз нас невозможно подслушать.

– Телефон работает. Обычные деловые звонки. Расшифровывать их?

– Нет, обычные деловые не стоит, просто пишите все подряд. Отец ему не звонил? Или он отцу?

– На мобильный и с мобильного нет. И по городскому Питера они не говорили – его сотовый все время оставался включенным. Хотите, могу подсоединить вас постоянно к его номеру?

– Подсоедини, я все равно ничего не делаю.

Подслушивать разговоры чрезвычайно увлекательно. Только не говорите, что вы сразу вешали трубку, когда вдруг случайно подключались к чужому звонку? То-то. Это сейчас, в эру мобильников, такое случается крайне редко, а когда мы все говорили только по кабелю, каждую неделю такая удача выпадала. А сколько браков из-за этого распалось, сколько друзей рассорилось, сколько сделок сорвалось!

К сожалению, Питер занимался не убийствами, не разводами, не опротестованными наследствами и даже не затонувшими танкерами. На сегодняшний день его занимала мороженая треска, протухшая в рефрижераторе из-за утечки охлаждающей жидкости и задержки на польской таможне. Ему сначала позвонил экспортер из Кардиффа, который и требовал возмещения убытков, потом юрист перевозчика из Гданьска, потом Питер отзванивал в Кардифф. На четвертом звонке я вникать перестал. Да и люди, с раннего утра сидящие вокруг с полными стаканами янтарного пенистого эля, настроения мне не поднимали.

Я с прежней решительностью встал из-за стола и вышел под сверкающее апрельское солнце.

3

Это было одно из тех лиц, которые потом долгое время преследуют вас. Наркоманка лет тридцати пяти – они, наверное, дольше и не живут. На ней была довольно приличная, чистая одежда, только волосы растрепанные, нечесаные. Она нетвердым шагом шла по середине тротуара, и я посторонился, чтобы пропустить ее. Потому что она меня не видела. Тело ее было здесь, а глаза смотрели уже с того света. В них не было ни ощущения себя, которое есть у самых недалеких и заблудших людей, ни интереса к жизни: к вышедшим прямо передо мной из паба трем выпивохам в метафизических исканиях, к веселому молодому пойнтеру, счастливо гарцующему рядом с хозяйкой, к этому вот смуглому мужчине средних лет, в последний момент увернувшемуся с ее пути. Страшный взгляд – за ним не было никого.

Я посмотрел ей вслед: она и шла в никуда. Медленная, чуть прыгающая походка, переходя улицу, даже не взглянула по сторонам – как шла, так и идет. Мне вдруг пришло в голову, что это худшее, что может случиться с человеком. Хуже, чем когда на вас охотятся киллеры, хуже, чем когда вам придется отказаться от всего, что было дорого, хуже, чем – если теперь брать меня – когда твоя жизнь на волосок от полного краха, а ты не смог предать собственную природу, чтобы помешать этому.

Ведь я не переставал об этом думать. Я не один десяток лет исповедую одно правило из «Дао дэ цзина» – книги, которая своей парадоксальностью перевернула мое сознание с ног на голову, или наоборот поставила его на место. «Нет ничего, чего бы ни делало недеяние», – сказал Лао-цзы. Я, конечно же, не применяю это правило буквально, в лоб. Наоборот, я делаю все, что в моих силах, чтобы совершить что-то или чему-то помешать. Однако потом, когда от меня уже ничего не зависит, я предоставляю действовать высшим силам.

Но ведь в данном случае мне достаточно было следовать этому мудрому совету с самого начала. Останься я в Нью-Йорке и продолжай я жить своей размеренной жизнью, без ночных перебросок из страны в страну и не предпринимая сложных и рискованных действий, все разрешилось бы само собой. Мохова сейчас бы уже не было, а с ним исчезло бы и все зло, которое он собирался совершить. От меня требовалось лишь недеяние, невмешательство в естественный, предусмотренный судьбой ход вещей.

Да, он бежал, в него стреляли, это был человек в смертельной опасности. Тонущему человеку подают руку, не думая о том, хороший он или плохой. Просто потому что это такой же человек, как и ты, и в нас заложен моральный императив – даже не моральный императив, инстинкт,– спасать себе подобных. Про себя я знаю, что я попытался бы спасти и собаку – свою, Мистера Куилпа, который теперь уже ушел в лучший мир, даже с риском для собственной жизни. Этот элемент спонтанности, готовности прийти на помощь собрату в критический момент безусловно был, когда я открыл дверь той БМВ.

Но я же знал Мохова. Это был не просто человек в смертельной опасности, а – как я тогда был в этом уверен – преступник, предатель, который собирался погубить мою жизнь и жизнь множества таких же людей, как я. Однако в тот решающий миг это отошло на второй план, это стало неважным. Возможно, как раз потому, что я знал Мохова – еще ведь это был человек, который некогда спас мою жизнь. Так что мой поступок был не только актом солидарности внутри биологического вида, но и возвращением морального долга. «Все произошло так, как должно было произойти», – сказал я себе. Да, хоть какое-то утешение, хотя лучше бы я послушался Лао-цзы.

Вообще, проблемы предопределения и свободы воли давно интересуют меня больше, чем вопрос жизни после смерти. Вот я спас Мохова, потому что я сам так решил в тот момент или потому что так было предрешено? Ведь судьба заложена не только во внешнем мире, но и в характере каждого. В той же книге судеб могло быть записано, что я буду наделен такими-то внутренними свойствами, как достоинствами, так и недостатками, такими-то сомнениями, такими-то терзаниями совести и что в соответствии со своей внутренней природой в таких-то обстоятельствах я непременно поступлю так-то.

Я совсем недавно нашел точный образ судьбы. Это как навигатор в машине. Задается конечный пункт назначения – не мы его выбираем и вообще не мы за навигатором следим. К этой точке прибытия от нашего актуального месторасположения навигатор прокладывает маршрут. Это предопределение. Но дальше нам дается свобода воли. Мы можем отклониться от маршрута – по ошибке или потому что думаем, что мы знаем, как проехать короче, быстрее, лучше. Но всякий раз, когда мы будем проявлять своенравие, программа будет пересчитывать маршрут, чтобы несмотря ни на что привести нас к пункту назначения.

Так что с этой точки зрения мое вмешательство было чисто инструментальным, безличным, ни в осуждение и ни в заслугу. Просто у Мохова точка прибытия намечена в другом месте.

4

Из философских размышлизмов меня вырвал очередной звонок Питеру. Он принял его со своим обычным: «Питер Осборн. Если я могу помочь, я сделаю это с удовольствием». Но этот тон с него тут же слетел. Звонила женщина.

– Питер, это я.

Питер узнал голос мгновенно:

– Господи Боже ты мой! Где ты?

– Я в Лондоне.

Теперь и мне стало ясно, кто это.

– В Лондоне?! С тобой все в порядке?

– А ты как?

– Да при чем здесь я? Что происходит?

– Странные вещи. – Голос Тони был спокойным, слегка насмешливым. – Да не волнуйся ты так.

– Мы можем встретиться?

– Да, конечно. Зачем же еще я звоню? Только…

– Что?

– Пообещай мне, что твой отец не будет об этом знать. Даже о том, что я прилетела.

– Тони, мой отец…

– Пообещай мне. От этого зависит жизнь моего отца.

– Ты виделась с ним?

– Мы только что расстались. Он, кстати, запретил мне встречаться с тобой.

– И ты…

– Ты обещаешь?

– Обещаю. Где мы встретимся?

– Я подъеду к тебе. Ты там же, в Сити?

– Да.

– Пожалуйста, убедись, что не приводишь за собой кого-нибудь еще.

– Попробую. Тебе ничто не угрожает?

– Я расскажу тебе. Ты когда сможешь освободиться?

– Когда ты можешь быть в Сити?

– М-м, через полчаса где-то.

– «Старбакс кафе»?

– Да, как обычно. Ну, до скорого?

– Тони…

Питер называл ее мужским именем. Видимо, так между ними было заведено.

– Да?

– Мне тебя очень, очень, очень не хватает.

– Ты лучше всех, – сказала Тоня и нажала отбой.

– Шанкар! – тут же заорал я в гарнитуру.

– Здесь я, здесь, – мягко, умеряя мой пыл, откликнулся мой ангел-сопроводитель.

– Ты слышал? Нужно убрать людей с мороженого и срочно послать кого-то в Сити.

– Людей я уберу. А в Сити кто-то будет тоже где-нибудь через полчаса.

– А если они встретятся раньше?

– Мы же отслеживаем телефоны.

– А если Питер оставит свой в офисе?

– Не оставит. Вдруг они разминутся, вдруг девушка задержится? Без мобильного у нас жизни уже нет. Не волнуйтесь, Пол, все под контролем.

«Ах да, я же Пол», – вспомнил я.

– Но после встречи они же расстанутся. Кто будет следить за девушкой? Она ведь не с сотового звонила?

– С сотового, сим-карта местная. Мы к ней тоже подключились.

– Да? И где она сейчас?

– В Фулеме, у метро «Парсонс Грин».

Я перевел дух.

– Я же говорю, все под контролем, – повторил Шанкар. – А в Сити, я смотрю, этих «Старбаксов» с десяток. Но одно кафе совсем рядом от офиса Питера: Корнхилл 74, напротив церкви Св. Михаила.

Я набрал адрес на айфоне. Вот карта, а вот и фотография. Крошечная кафешка между входом в жилое здание и подворотней, всего два столика у окна. В глубине, наверное, есть и другие.

– Попытайтесь, чтобы к их приходу там уже кто-то сидел. Какой-нибудь студент с ноутбуком, – попросил я. Вновь прибывшие всегда привлекают больше внимания, чем посетители, которые уже сидят.

– Пол, Пол, расслабьтесь. Если бы вы сидели рядом со мной, вы бы поняли, что люди скоро вообще будут не нужны. Вы сами-то хотите подъехать поближе?

– Конечно.

– Там два бара прямо напротив.

– Вижу, я тоже карту открыл. Я скажу вам, где я приземлюсь.

– Я сам вас увижу. – Шанкар засмеялся. – Пол, говорю вам: люди больше не нужны.

5

Я добрался до Сити первым. Как и предположил Шанкар, Тоня ехала именно на Корнхилл-стрит, она только что вышла из метро. Я попросил таксиста высадить меня чуть дальше, у Бишопс-гейт – так мы не рисковали столкнуться с ней нос к носу.

Заведение, где я обосновался, называлось казенно, The Counting House (получается, «дом счетоведения», «бухгалтерия»), зато выглядело солидно, даже пафосно. Колонны, соединенные арками по фасаду, люстры, кожа и старые гравюры внутри. Четыре сорта эля, между прочим, а мой орган, который, по существующему мнению, Создатель придумал наспех, был в режиме стэнд-бай. Мест у окна не было, да и вряд ли за кафе напротив можно было успешно наблюдать, даже вытянув шею. Хорошо, пусть все делает техника. Я заказал тигровые креветки и капуччино.

– Девушка входит в кафе, – сообщил Шанкар.

– А парень?

– Судя по тому, что сигнал пропал, сейчас едет в лифте.

– Ну, хорошо.

Я все равно немного нервничал. Это потому что Тоня оставалась моей последней зацепкой или из-за объявленного дня без алкоголя? «Сиди спокойно, – строго сказал я себе. – Нет ничего, чего бы ни делало недеяние».

– Объект… Питер, – поспешно поправился Шанкар, – переходит улицу. А вот и мой человек появился, первым заходит. С ноутбуком, как вы просили.

– А почему я ничего не слышу?

– А, простите. Я вам просто звук убавлял, чтобы не отвлекал.

В ухе у меня послышался шум улицы и тут же приглушенная музыка, стук ложечек, слитый воедино разговор нескольких человек.

– У меня теперь в ухе что, оба телефона? И его, и ее?

– Оба. Потом один можем убрать. Кто-то ведь свой телефон выложит на стол, а кто-то оставит в кармане или в сумочке. Оставим тот, через который слышимость будет лучше.

Уличный шум в моей гарнитуре вытеснился атмосферой кафе. Зашел внутрь.

– Тони, – проникновенно, богатым, каким-то влажным голосом сказал Питер.

Послышался звук поцелуев, потом долгая пауза.

– Ну все, все. Можешь меня отпустить, – сказала Тоня.

Вот отодвинули стулья, потом придвинули.

– Что будете заказывать?

Это официантка. В «Старбакс» персонал вышколенный, тут же подходят.

– Ты заказала уже?

– Вот, пью.

– Мне тоже американо и чизкейк, спасибо, – сказал Питер. Воспитанный мальчик. – У тебя усталый вид.

– Ночь в поезде, утро в самолете.

– Где ты остановилась?

– Пока нигде.

– А где твои вещи? – Пауза. – Понятно.

Видимо, Тоня мотнула головой на свою сумочку.

– Ваш американо. И чизкейк.

– Большое спасибо.

Теперь ждет, пока официантка отойдет. Прав Шанкар: не обязательно видеть, и на слух все понятно.

– Тони, я очень беспокоюсь. Что происходит? И отец сам не свой. Ты знаешь, что в него стреляли?

– Стреляли в моего отца, твой его просто прикрыл. Надеюсь, ты не сказал ему, что я в Лондоне?

– Нет, я же обещал.

– Хорошо.

– А кто стрелял в твоего отца? И почему его хотят убить?

– Питер, – Тоня замялась. Но голос у нее по-прежнему не взволнованный, не растерянный, не испуганный. – Тебе правда лучше держаться подальше от всего этого.

– Как ты можешь так говорить? Я же… Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

– Ладно. Скажем так: папа узнал секрет какого-то очень большого человека. В Москве. И теперь этот человек пытается его убрать. Его и всех, с кем он этим секретом мог поделиться.

– Включая тебя?

Молчание. Похоже, Тоня просто кивнула, потому что Питер сказал:

– Тогда зачем, если это опасно, он вызвал тебя в Лондон?

– Папа считает, что в Москве для нас с мамой стало еще опаснее.

– Твоя мать тоже прилетела?

– Нет.

– Почему?

Тоня молчит. Трудно объяснить или неприятно говорить?

– Почему, Тони?

– Мама не знает, почему папа сбежал в Англию. Она, как и у него на работе, думает, что он был завербован вашими спецслужбами, что он предатель. Она с того дня и по имени его больше не называет.

– И что?

– Она не захотела ехать. Я-то была уверена. Ты же знаешь папу, какой он. А она поверила. Ну, что он продался.

– И где она сейчас?

– Сидит дома.

Молчание, стук ложечки, кто-то из них отхлебнул кофе.

– Ты волнуешься за нее?

– Ужасно.

Первый раз у нее прорвалось что-то человеческое. А то она была самой Мисс Самообладание.

– Хочешь, позвоним ей сейчас с моего телефона?

– Не надо. – Опять взяла себя в руки. – Я звонила ей пару часов назад. У нее пока все в порядке.

– А ты что будешь делать? И твой отец?

– Мы как раз над этим размышляем.

– Я могу спрятать вас обоих. В коттедже моих друзей в Дорсете. Они до осени будут в Штатах. Это как раз такое место, где вас никто не найдет.

– Спасибо. Но такого места не существует. Не эти нас найдут, так твой отец.

– Но он же тоже хочет защитить Влада. И тебя, разумеется.

Пауза.

– Что? – спросил Питер.

– Это папе решать. Раз он не хочет…

– Но ты можешь пока пожить у меня.

Тоня засмеялась, горько так, тихо:

– Ты смешной. Думаешь, они про нас не знают? Меня в первую очередь будут искать у тебя.

– Но я всегда здесь. Ты же знаешь, ты всегда можешь на меня рассчитывать. Во всем.

– Кроме чистки картошки, – закончила фразу Тоня. Похоже, это какое-то их общее смешное воспоминание.

Питер усмехнулся:

– Кроме чистки картошки.

Опять кто-то из них отхлебнул кофе. Ложечка стукнула о тарелку.

– Я все думаю про тот наш разговор, – сказал Питер.

– Не надо ничего думать.

– Но я все равно думаю. Я… Тони, останься здесь.

Тоня вздохнула.

– Посмотрим. Пока мне нужно защитить папу и вытащить оттуда мать. Или придумать что-то такое, чтобы мы все смогли вернуться в Москву.

– А как сделать так, чтобы тот человек от вас отстал?

– Я не знаю. Я не знаю, что это за секрет, который обнаружил папа.

– Но если это что-то незаконное, нельзя просто обратиться в полицию?

Ждет реакцию.

– Ну, не знаю, или обратиться в прессу.

Опять пауза, потом:

– Ты смешной, Питер. Это и у вас-то непросто сделать, а уж у нас…

– Ты имеешь в виду доктора Келли?

– Например.

И тут разговор прервался. Долгие секунд десять, потом Тоня:

– Ты же сказал…

Тон впервые недоуменный.

– Питер здесь не при чем. – Я узнал голос старшего Осборна. – Здравствуй, Тони! Я могу тебя поцеловать?

Снова пауза. Обнимаются?

– Я присяду? – Снова Осборн-отец. – Мне ничего не надо, спасибо.

Это, видимо, официантка подходила.

– Туда ранило, да? – спросила Тоня.

– Ерунда, заживет, – отмахнулся Осборн. – Тони, я не хочу ничего объяснять и тем более вилять и врать. – Хороший стиль у отца: прямой и деловой. – Я просто хочу, чтобы ты передала кое-то Владу. Согласна?

– Что именно?

– Во-первых, вот этот номер телефона. Это мой собственный, о котором у меня на работе никто не знает. Обязательно скажи ему это: я купил эту сим-карту вчера на чужое имя.

– Я поняла.

– И еще вот этот адрес. Я не хочу, чтобы ты его записывала. Вот, посмотри!

Показывает ей карту на смартфоне?

– Знакомое место?

– Еще бы.

– Сейчас я увеличу.

Наверное, айфон или айпэд.

– Выходишь из метро, левее и вот он, дом, через перекресток.

– Я знаю его, довольно красивый.

– Вход с боковой улочки, видишь? Вот ключ от входной двери, а этот, посложнее, от квартиры.

– Лесли, вы уверены...

– И об этой квартире никто у меня на работе не знает. Я снял ее вчера, тоже на чужое имя. Она, правда, небольшая: гостиная и две спальни. Но вам места хватит.

– Лесли!

– Влад совершенно прав в своих опасениях. Но скажи ему, что он отныне имеет дело только со мной. Со мной лично. Пока мы… Ну, в общем, нам надо сначала решить главную проблему. Все остальное потом.

– Лесли, теперь я могу сказать? – Голос ровный, как будто книгу вслух читает. Ну и выдержка у этой девушки. – Я хотела сказать вам спасибо. Если бы не вы, папа был бы уже мертв. Он мне сказал, он это знает.

– Это все чепуха!

– Нет. Это значит, он вам полностью доверяет. Даже если у вас есть свой интерес, чтобы папа был жив. Это ничего не меняет. Спасибо вам. Я, естественно, все ему передам. Но решать будет он.

– Это все, чего я хотел. Тебе спасибо, Тони.

– Папа, ее саму надо спрятать. – Это Питер. – Тони тоже в опасности.

– Я знаю. И ты в опасности, и я. Пока мы не узнаем, что это за люди, которые стреляли во Влада, и почему они это делали.

– И что же нам делать?

– Вам бы обоим лучше убраться из Лондона.

– Мы с Тони могли бы уехать в Дорсет, к…

– Никаких деталей, – прервал его Осборн. – А что, тоже идея.

Я прямо вижу, как Осборн старший пожимает плечами и приподнимает бровь на своем мужественном лице.

– Я не уеду, пока папа в Лондоне, – возразила Тоня.

– Тогда воспользуйтесь той квартирой, – твердо, это скорее указание, чем совет, говорит Осборн-отец.

– А как мне теперь передвигаться по городу? – спрашивает Тоня. – Вы будете за мной следить?

– Ты поедешь на такси или на метро?

– На метро.

– Я сейчас должен буду убедиться, что за тобой нет хвоста. Но обещаю, ты спустишься в метро и дальше ты свободна.

– Хорошо. – Это Тоня. Какое-то движение. – Вы простите меня на минутку? Пойду приведу себя в порядок.

Сдвигается стул. Шагов не слышно, но она уходит. Потому что через короткую паузу Питер говорит вполголоса:

– Отец, как ты меня выследил? Тони же подумает, что это я тебя предупредил.

– Тони – умная девушка, она так не подумает.

– Подумает.

– Тони наверняка знает, где я работаю. Это ты, похоже, забыл. Будьте добры, получите с нас!

Молчат, пока расплачиваются с официанткой.

– Отец, я могу быть уверен, что ты все сделаешь правильно?

– Что ты имеешь в виду?

– Мне плевать на ваши темные дела, сами в них разбирайтесь. Мне важно только, чтобы ты не сделал ничего такого, что испортит наши отношения с Тони.

– Сказать тебе прямо, что я об этом думаю?

– Скажи.

– Для меня, сам знаешь, на первом месте долг. Но его можно выполнять по-разному. И я постараюсь сделать так, чтобы, выполняя свой долг, не испортить ни твоих отношений с Тони, ни тем более наших отношений с тобой.

– Спасибо, папа. Я именно это надеялся услышать.

– И я тебя прошу: с Тони ли или без, уезжай из города. Хотя бы… Ну, куда ты сказал. Хотя лучше бы слетал куда-нибудь к теплым морям на недельку-другую.

– Ты уверен, что меня кто-то будет искать? И как меня можно найти?

– Мне не стоит посвящать тебя в подробности, но имей в виду, что все твои разговоры могут прослушиваться. И по телефону, и просто на улице. Так что никаких подробностей. Влада ищут очень серьезные люди. А добраться до него они могут теперь только по цепочке, через его окружение.

– Что значит, теперь?

– Забудь, просто уезжай отсюда.

– Теперь – после того, как вас с Владом пытались убить?

Пауза. Просто кивнул? Потом снова Осборн-старший:

– Что-то наша красавица задерживается. Смотри!

Потом невнятный шум: кто-то встает, еще один стул резко отодвигается от стола. Шварк! – видимо, Питер хватает свой телефон со стола.

– И где она? – спрашивает Осборн-старший.

– Проклятье! – говорит Питер.

6

Теперь, когда хай-тек меня уже не удивляет – только пугает, – мне достаточно было секунды, чтобы понять, какую опасность представляет собой мобильный Тони. Предположим, Осборн-старший пытается помочь Мохову по-дружески. То есть не втягивая в это свою службу, в которой, как он предполагает, есть крот, работающий на Контору. Осборн, судя по количеству подчиненных, в МИ-5 не самый последний человек, и у него наверняка есть какие-то фонды, за которые он сможет отчитаться потом, когда дело будет сделано. Не за свои же деньги он снимает квартиру где-то в центре Лондона (а это в центре, раз Тоня легко узнала место)? Это только я стесняюсь намекать Бородавочнику про оперативные расходы, отрабатывая полученное когда-то давно «наследство» от Конторы.

Однако наш человек в МИ-5 действительно существует. Может быть, это даже тот самый босс с редким голосом, для которого было написано так много арий в эпоху позднего барокко и роккоко. Хорошо, если Осборн что-то предпринимает для вида, чтобы было ясно, что он со своими людьми с ног сбивается, разыскивая Мохова. Однако ведь его тоже могут заподозрить в том, что он ищет и особый выход на пропавшего перебежчика, с которым у него достаточно тесные личные отношения. Почему бы в его досье, которое Осборн сам никогда не увидит, не быть записи о том, что его младший сын влюблен в дочь Мохова, что у них, возможно, был роман? Предположить, что та приедет в Лондон, было непросто, но факт пересечения ею границы скоро всплывет. Зачем она прилетела? Ясно: чтобы помочь отцу. Так что если за нею следить, рано или поздно она приведет к Мохову.

Свой новый мобильный – не тот, который он купил вчера для связи с Моховым, а тот, чей номер сообщили мне в качестве Майкла Гусмана – Осборн скорее всего получил на службе. Что стоит подключить его к такой же аппаратуре, как у Раджа, записывать все его разговоры, слушать все, что происходит вокруг, и определять все прочие мобильные в радиусе пяти метров? Тот, который у Питера, они и так знают, а второй определившийся телефон может быть только мобильным Тони. И теперь он перемещается светящейся точкой по какому-нибудь монитору.

Я бросил на стол пару купюр и бегом выскочил на улицу.

– Шанкар, – громким шепотом позвал я в гарнитуру. – Куда пошла девушка?

– Она сейчас пытается выбраться из дворов. Но стремится не к метро, а в сторону Треднидл-стрит. Осторожно, отец с сыном выходят из «Старбакс».

Я увидел их наискосок через улицу. Крепкий лысый мужчина и худой парень в строгом костюме. Озираются. Но прохожих мало, и Тони среди них нет.

Уступать своей природной любознательности мне было некогда. Я перебежал дорогу перед автобусом и так же бегом нырнул во дворы за Корнхилл-стрит.

– Где она сейчас? – спросил я Шанкара. – Я бегу за ней.

– Вижу, – усмехнулся мой всевидящий Вишну. – Она повернула налево на Треднидл-стрит. Вы метрах в ста от нее.

Сколько же здесь прохожих! «Так, ребята, расступились чуть-чуть. Вот спасибо!»

– Спасибо, – повторил я вслух компании, выходящей из офиса. – Как она выбралась из кафе?

– Наш человек все видел. Она пошла в туалет, а оттуда через служебный вход вышла во двор. Объекты заметили это, когда еще одна женщина вошла в туалет. Там, видимо, одна кабинка, и Питер это знал.

Две женщины ведут под руки старушку, едва переставляющую ноги. Все на одно лицо: бабушка, мать и дочь. Заняли весь тротуар, придется оббегать по мостовой. «Прости, парень, я знаю, что это твоя дорога. И нечего гудеть!»

– Что они сейчас делают? Бегут в разные стороны?

– Нет, стоят перед «Старбакс».

Что, старший Осборн знает, что Тоню засекли по мобильному?

Я свернул на Треднидл-стрит и мельком увидел ее: высокий силуэт с кожаным пальто на руке. Ну да: в Москве же снег, а здесь лето.

– Подходит к отелю «Треднидлз».

– Да, спасибо, Шанкар. Я ее уже вижу.

– Остановилась. Ловит такси?

– Похоже. Но я добегу до нее раньше.

Как бы не так! Вот очередной старомодный черный кэб подруливает к тротуару. Тоня открывает дверь и садится. Последний рывок! Я перехватил ручку двери, прежде чем она захлопнулась, и плюхнулся на сиденье рядом с Тоней.

7

Самообладания ей действительно было не занимать.

– Это похищение? – спросила она своим обычным холодным, чуть насмешливым тоном. Она узнала меня сразу, но не закудахтала: «А это еще что? Как вы сюда попали? Что вы себе позволяете?» Как будто постоянно ждала вмешательства внешних сил.

– Это операция спасения, – сказал я. – Скажите ему, куда ехать.

– Скажите вы. Вы же теперь главный, как я понимаю.

Но она меня не боялась. Не попыталась выбраться из машины, даже не стала спорить.

– Трафальгарская площадь, – сказал я водителю, просто чтобы отъехать. Это снова был крепкий краснолицый седой мужик хорошо за шестьдесят. Тот же самый все эти дни, только номера на машине меняет?

Тоня смотрела на меня. Спокойно, но без улыбки. От нее пахло какими-то свежими, чуть кисловатыми, молодежными весенними духами.

– Дайте ваш мобильник, – потребовал я.

Тоня полезла в сумочку. Обычная дамская, через плечо, только довольно вместительная.

– Пожалуйста.

Я открыл окно и на ходу выбросил телефон на улицу.

– Теперь моя очередь? – насмешливо спросила Тоня.

Черт, а мой сотовый как же? Я же не успел положить его в шанкаровский презерватив, когда ринулся за ней. Наверное уже успел заразиться.

– Сейчас, вы не первая.

Я вынул из айфона сим-карту и с сожалением отправил его вслед за тониной «нокией». Водитель удивленно смотрел на меня в зеркало заднего обзора, но, встретившись с моим твердым взглядом, перевел глаза на дорогу. Донесет потом в полицию? Будем исходить из того, что да.

– У меня еще есть «Киндл», нужен? – Тоня снова открывала молнию на сумочке. Теперь она улыбалась. Не располагающе улыбалась, холодно, с видом превосходства. Как королева, которую гвардеец ведет на эшафот. – Я люблю читать в дороге.

– Тогда «Киндл» еще пригодится, спасибо.

Тоня достала из сумки сигареты, увидела над сидением напротив знак, что курить запрещено, покачала головой и спрятала пачку обратно.

– Вы с ней в такси, да? – раздался в гарнитуре голос Шанкара. – Оба ваших телефона я вижу. Выбросили в окно?

– Они по-прежнему работают? Хорошая техника, – ответил я. – Ты прав, люди больше не нужны.

– Но остальные телефоны у вас остались? В мешочке?

– Да, только этот выбрался на волю. «Киндл» для нашего дела не опасен?

– Нет. Хотя с него тоже можно выходить в интернет, их пока не отслеживают.

Тоня заметила гарнитуру у меня в ухе и теперь с интересом наблюдала за мной. С интересом, но без удивления. Она же знала, чем я занимаюсь.

– Я свяжусь с тобой чуть позже, – сказал я Шанкару. Мы ведь по-английски говорили, этот водитель может теперь прислушиваться к разговору подозрительной личности. Вокруг, конечно, шумно, окошечко между нами маленькое, но все равно не стоит. Окошечко, кстати, можно и закрыть, что я теперь и сделал.

– Вас отключить пока от Питера?

– Да. – Не нужно, чтобы что-то отвлекало мое внимание от Тони. – А что с отцом?

– Он приходил с тем мобильным, номер которого он оставлял для вас. Ну, на который я ему звонил по вашей просьбе. Только микрофон отключил, вот сейчас опять включил.

– Хорошо, до связи.

– Все пишем, но можно не расшифровывать?

– Точно, спасибо.

– И какие у нас ближайшие планы? – спросила Тоня. Теперь, надеюсь, таксисту было не слышно, да и по-русски он вряд ли понимал.

– Поговорить. Вы мне скажете свое, я вам – свое. Только найдем спокойное место. Вы… Вам не нужно меня бояться.

– Я не боюсь. А у меня могут быть свои предложения?

– Я слушаю.

– У меня есть близкая подруга в Лондоне. Она сейчас у родителей в Уэльсе. Квартира пустая, ключ под ящиком с фуксией.

– Вариант, подумаем. Нам нужно сначала расстаться с этим водилой.

Какое-то время мы ехали молча. Тоня искоса посматривала на меня, я то и дело поворачивал голову в ее сторону. После каждого вопроса, который приходил мне в голову, я говорил себе: «Потом, не сейчас». Возможно, она делала то же самое.

Но нет.

– Вы хотите его выкрасть? – вдруг спросила Тоня.

Какая вероятность, что нас в случайном такси подслушивают? Ну, кроме Шанкара? Да еще и по-русски.

– Зачем мне его выкрадывать?

– Чтобы как-то привезти в Москву, допрашивать, потом не знаю, что.

Убийцей она меня больше не считает. Разумеется – Мохов же ей и про меня наверняка рассказал. Я покачал головой:

– Нет.

– Но вы же считаете его предателем.

– Уже нет. Пока нет, – уточнил я. – Мы успели перекинуться в машине парой слов.

– Вас папа никогда не сдаст. – Тоня повернулась и посмотрела мне в глаза.

– Он так сказал?

Тоня с подозрением посмотрела на меня.

– А кто вам сказал, что мы виделись?

– Вы сами сказали. Да и это логично. Вы зачем сюда приехали?

Тоня задумалась. Ход ее мысли был понятен: сообщение по мейлу, место, где они когда-то ели с отцом мороженое, разговор с Питером, гарнитура у меня в ухе.

– Вы следили за мной с самолета?

– Нет, от встречи с Питером, – сказал я. Наши дальнейшие отношения с Тоней предполагали отсутствие лжи и виляний с обеих сторон. Осборн тоже это понимает.

– Не важно, – сказала Тоня. – Но вам нечего беспокоиться. После того, что вы для папы сделали, сдать вас было бы последней низостью. А папа не такой.

Допустим, хотя это снимало с моей души огромную тяжесть. Ну а другие? Мои товарищи по несчастью?

– Но вы допускаете, что ему все же придется рассказать о том, что ему известно?

Деликатно я описал морально и уголовно осуждаемое действие?

– Я не знаю, – сказала Тоня, снова глядя мне в глаза. Искренне так сказала. Тоже понимает, что все мы переживаем сейчас момент истины. – И он не знает. Он в замешательстве, он как загнанный зверь.

Она вдруг снова раскрылась. Как тогда, в разговоре с Питером, когда сказала, что ужасно переживает за мать.

– Понятия не имею, какие у вас на то были причины, но все равно, – Тоня вдруг положила мне руку на запястье. – Без вас папе было бы не уйти. Спасибо вам.

– Не за что, я просто вернул долг. – Я задумался на секунду. – Если честно, я не знаю, почему я это сделал.

– Главное, что сделали. И еще…

Тоня легко сжала мое запястье.

– Простите меня за Москву.

Она отпустила мою руку и отвернулась.

8

Я попросил таксиста остановиться, не доезжая Трафальгарской площади. Я же помнил, где там стоят камеры. Водитель скажет, в какое время мы вышли, а дальше нас поведут по всему городу. Я открыл задвижку окошечка. На счетчике было около двадцати фунтов. Я протянул пятидесятифунтовую купюру.

– Сдачи не надо, – сказал я.

Водитель внимательно посмотрел на меня. Могу поспорить, я был его самым подозрительным клиентом за многие годы.

– Вы уверены, сэр?

Я его едва понял. Кокни. Еще один отличительный признак, вместе с полом и возрастом, лондонских таксистов.

– Мы же друг друга поняли? – сказал я.

Водитель оживился и перехватил банкноту. Я отметил две особенности его носа: красного цвета и весь изрытый крупными порами. А тут есть, на что посидеть в пабе не один вечер.

– Вы говорили по-польски? – спросил он, приникая к окошечку, как бы желая разговором поблагодарить меня за такую щедрость. Может, и не позвонит сразу в полицию.

– Да, по-польски.

Таксист важно кивнул, он был доволен собственной эрудицией. Потом он разразился длинной тирадой на родном языке, из которой я не понял ни слова. Я недоуменно повернулся к Тоне, которая все слышала. Проще всего было сделать вид, что ты все понял, кивнуть и выходить. И опять я был неправ!

– Он говорит, ну, насколько я его поняла, – стала переводить Тоня, – что вез вчера одного поляка. Он точно так же говорил по телефону. Он ехал на стадион «Челси».

Мы с Тоней переглянулись. Что, вот она, та невероятная случайность, которая позволяет раскрыть идеальное убийство? Да нет, так только в кино бывает.

– Оно и понятно, «Челси» же купили поляки? – прикинулся дурачком я. – Или русские, что ли?

– Русские, русские. – Это я и без перевода понял. – Но этот был не футболист. Музыкант.

– Как вы сказали? Музыкант? – переспросил я.

– Да, у него была гитара.

Про гитару я тоже понял.

Подкрепить его радость от роскошных чаевых сознанием, что он поступает правильно? Ну, не упускать же такой случай!

– Хорошо. Тогда давайте поговорим серьезно.

Я достал свое удостоверение Интерпола и сунул его под нос водителю.

– Я сразу догадался, что вы из польской полиции, – довольно сказал старик, не знакомый и с испанским языком тоже.

– Вы везли его вчера утром? Часов в девять?

– Уже в десятом. – Старик устроился у окошечка поудобнее. Это был его звездный час. Все видели по телевизору таких людей, которые были свидетелями аварии на перекрестке или падения строительного крана. – Я подсадил его у метро в самом центре, на Стрэнде.

Я уточнил у Тони, правильно ли я понял. Правильно.

– Как он выглядел?

– Молодой парень, в бейсболке, с бритой головой. У него время от времени через щеку и шею жила пропечатывалась – там, где он показал, – перевела Тоня.

– Интересно. А как он был одет?

Тут опять Тоня пришла на помощь, и то ей тоже пришлось переспрашивать.

– Он говорит, что на парне был светло-зеленый плащ. И бейсболка тоже зеленая, без надписи.

Мы с Тоней переглянулись.

– А возраст точнее? – спросил я у водителя. – Лет двадцати двух – двадцати трех?

– Нет, постарше, лет тридцати. Для меня все они молодые парни. Высокий такой, худой.

Это я опять понял или решил, что понял. Уточню потом у Тони. Ну что, словесный портрет, считай, полный.

– Хорошо, спасибо, – сказал я, вылезая наружу. – Удачного вам дня!

– И вам тоже, сэр, – сказал водитель и заговорщицки прищурился: – Он что-то украл, да?

9

Я просил таксиста отвезти нас на Трафальгарскую площадь еще и потому, что там всегда толпы народа, в которых легко затеряться. Но раз мы и не попали под уличные камеры, был смысл просто нырнуть в метро. Мне нужно было спокойное место: переговорить с Шанкаром по гарнитуре, залезть в интернет и отправить сообщение Эсквайру. Так что ресторан или кафе по соседству меня не устраивали.

Тоня успела закурить и теперь молча ждала, пока я приму решение. Взгляд у нее снова был ироничным – умный взгляд.

– Далеко живет ваша подруга? – спросил я.

– Прилично. Почти в Уимблдоне.

– Тогда поехали, э-э, Антонина Владимировна.

– Тоня, – миролюбиво поправила она, затягиваясь. Торопится принять свою дозу яда, понимает, что мы сейчас спустимся в метро. – Я вообще-то по паспорту не Антонина, а Антония. Мама настояла: ее маму так звали. Мама наполовину болгарка. Так что я Антония. А вас как звать?

– М-м, Клеопатр.

Тоня улыбнулась.

– В моих жилах половина египетской крови, – уточнил я.

Что, кстати, не исключено. У большинства испанцев есть предки арабы, это как у множества русских татарские корни.

У Тони был проездной, дневной или недельный. Наверное, купила в аэропорту – она же, считай, местная. Я обычно тоже так поступаю, только в этот приезд еще не собрался. Так что мне пришлось встать в космополитичную очередь в кассу. Тоня осталась в сторонке и не спускала с меня глаз. Что, я тоже стал одной из ее немногочисленных зацепок?

В метро разговаривать невозможно, но Тоня то и дело внимательно, не скрываясь, поглядывала на меня. Мы сделали пересадку и, перебравшись на другой берег Темзы, доехали до «Саутфилдс».

– Вы обедали? – спросил я, когда мы вышли из игрушечного островерхого домика станции на оживленный перекресток. – Может, нам зайти куда-то поесть?

– Я не голодна. А вот купить выпить было бы неплохо. Мне, во всяком случае, пара глотков не помешала бы. Вы что пьете, Клеопатр? – спросила Тоня.

Я вспомнил:

– Джентльмен не пьет до захода солнца. А вы что будете?

– Я люблю джин, но от него потом жуткий сивушный запах изо рта. Все равно, что-нибудь крепкое. Виски.

– Угу.

Я принялся сканировать окрестности.

– Вон магазин, где продают выпивку, – показала Тоня. – Дальше ничего не будет, здесь же деревня.

И вправду, едва мы свернули с перекрестка на Реплингем-роуд, назвать это городом было уже трудно. Одинаковые ряды двухэтажных домиков, кстати, вполне буржуазного вида. Прохожих мало, но со значительной пропорцией чернокожих, а их в деревнях пока нет. Значит, все-таки город.

Дом подруги был совсем рядом, минутах в пяти ходьбы. Тоня зашла за низенький, выкрашенный белой краской заборчик, привычным жестом приподняла цветочный горшок в палисаднике и торжествующе показала мне ключ.

– Весьма неосмотрительно со стороны вашей подруги, – не одобрил такой беспечности я.

Чтобы испытать непоколебимость своей воли, я купил двенадцатилетний «Чивас-Ригал», который одно время был моим любимым напитком. Мы прошли на кухню, и Тоня первым делом села и налила себе полстакана. Потом сжала ноздри и сделала три больших глотка. Пьяницей она не была – у нее все лицо перекосило.

– Точно нет? – спросила она меня.

– Точно. Но вы не стесняйтесь.

– Нет, я не хочу напиваться. Мне просто нужен крепкий удар по мозгам. Они потом прояснятся и будут, как новенькие.

Прямо слово в слово мои ощущения и оправдание. Тоня снова закурила. Это – свои собственные ощущения я со времен молодости уже позабыл – возможно, тоже мозги прочищает.

Домик был совсем небольшой, но чистенький, обжитой, уютный. На первом этаже гостиная, некое подобие кабинета и кухня. Спальни, как это принято, были на втором этаже, на который вела крутая лестница с витыми перилами. Всюду фотографии и картинки на стенах, растений нет – видимо, подруга Тони выставила их в палисадник или доверила соседям, чтобы поливали. Письменный стол, плоская коробочка подмигивает без устали зелеными глазками – какой же теперь дом без вай-фая? Глубокое кресло, рядом на консоли лампа под абажуром – любит читать хозяйка дома, книги по всему дому раскиданы. Гостей сажают на два низких толстых мата, покрытых коврами. И столик такой же низкий, восточный. Другой мебели нет. Тоня сейчас, скрестив ноги в позу лотоса, за этот столик переместилась с бутылкой и сигаретой, а я бухнулся в кресло.

Я достал из волшебного мешочка свой второй айфон и, отыскав на письменном столе скрепку, принялся вставлять в него симку.

– Кстати, телефон Питера был в моей «нокии», – сообразила Тоня. – Я его на память не помню.

– Не страшно, я подскажу, – успокоил ее я.

Тоня выпустила дым в сторону и снова с интересом посмотрела на меня. Я в ее глазах сейчас, как Гарри Поттер.

– И еще куча телефонов лондонских друзей.

– У вас сейчас в Лондоне один друг – я. Возможно, и Питер тоже, только пользы от него будет мало. Ну и, с большой натяжкой, Осборн-старший.

– Но от него-то польза может быть, – вставила Тоня.

Я задвинул сим-карту в телефон и включил его.

– Зато и цена за эту помощь будет другая.

– А какая ваша цена? – спросила Тоня. – Скажите, я же вижу теперь, что вы какой-то ненормальный. Вот вы что бы сделали с папой, если бы он тогда не сбежал? Если бы он полностью оставался в вашей власти?

– Ну, поговорил бы с ним. Он, похоже, считает, что его положение безвыходно. А я уверен, что так не бывает.

– И вы помогли бы ему выпутаться из этой истории?

– Да.

– Просто так, по доброте души.

– Нет. Потому что мне кажется, что так будет правильно.

– Да? Поверить в это трудно, но ведь «есть многое на свете, друг Гораций». – Тоня достала из сумочки маленький спрей и брызнула себе за оба уха. Потом увидела себя со стороны и засмеялась. – А… Может быть, я могу отблагодарить спасителя?

Виски на нее, похоже, подействовало, как бита, какими сваи забивают. Я посмотрел на нее. Такая гибкая, симпатичная змейка и, возможно, духи у нее с феромонами. Что у нее на уме?

– Вы не считаете меня привлекательной? Или я не в вашем вкусе?

– Вы очень привлекательны и вполне в моем вкусе, – искренне сказал я. – Просто ситуация к этому не располагает.

– Да? – Тоня загасила окурок.– А меня опасность как раз заводит.

«О Дева-Мать», во время вспомнил я. Какой же мощный инструмент подавления воли Господь создал нам на погибель! Это тебе не печень. Нет, эта какая-то всеобщая ловушка – и для трезвенников, и для праведников. Моя-то воля это выдержит. Я же вон даже ни глотка не сделал с самого утра.

– А что вы скажете Питеру? – попробовал увильнуть я.

– С ним все просто, – рассмеялась Тоня, одним большим глотком опустошая стакан. – Скажу ему, что согласна выйти за него замуж.

Я тоже улыбнулся:

– И тогда, как при крещении в зрелом возрасте, все грехи снимутся без исповеди.

Тоня села и снова плеснула себе виски. Уже не на половину, на пару пальцев, как приличные люди не в состоянии стресса.

– Я, кажется, поняла. Если вы такой ненормальный, как я думаю, вы просто не считаете возможным – сейчас выговорю – воспользоваться сильной позицией.

– Думайте, что хотите. Я же вас не обидел? Вы действительно очень сексуальная.

Тоня стала вставать и опасно покачнулась, чуть не опрокинув столик. К виски она больше не притронулась.

– Вы не возражаете, если я пойду прилягу? – спросила она, направляясь к лестнице. – Только на часок. Вы обещаете разбудить меня?

Я посмотрел на часы. Без десяти три.

– Хорошо, разбужу.

– Железно, – наставительно произнесла она. – Я же готова проспать до утра. Все, вы обещали.

Она отяжелевшей походкой поднялась по скрипучим ступенькам. Открыла дверь, но закрывать ее сил уже не было. Плюхнулась на матрас, отсюда было слышно и затихла. «Где напился, там и спи», – любил приговаривать Некрасов.

– Шанкар, – позвал я в гарнитуру.

– Здесь Шанкар.

– Давай подытожим, что у нас.

– Телефонов на прослушке у нас по-прежнему два – Питера и старшего Осборна, которым тот для звонков не пользуется. Сейчас опять отключил.

– А где он?

– Едет по набережной на уровне колеса обозрения. Сейчас уточним у нашего человека.

– Тот парень следит за ним от кафе? Вы молодцы!

– Сейчас, подождите.

Шанкар отключил меня. Тридцать секунд, сорок, минута.

– Объект А сел в такси на Корнхилл-стрит через десять минут после того, как девушка сбежала. Нет, наш человк за ним не ездит, мы и так все знаем. Что дальше делаем?

– Все равно слушайте.

– Конечно. Телефоны, которые вы выбросили, кто-то подобрал. Похоже, случайные люди, так как они ползут в разные стороны. Не очень правильно было выбрасывать их так – с телефонными книгами и прочими личными данными.

– И что теперь: разыскать тех людей с помощью вашей аппаратуры и отобрать телефоны? Они же все равно заразные.

– Это правда.

– На моем айфоне практически ничего личного нет – я купил две штуки специально для этой поездки и загрузил в них строгий минимум. К тому же, там стоит специальная программа, которая сотрет все содержимое при втором неправильно набранном пароле, – пояснил я. Мне приятно было, что и я не лыком шит.

– Все не так просто, – возразил Шанкар. – Но будем надеяться, что его подобрал обычный прохожий. А что было в телефоне девушки?

– Не знаю, она легла спать. А сын что делает?

– Вернулся на работу. Его опять мучают звонками из-за протухшей трески.

– Пишите его. И подключите меня, как только речь пойдет не о треске. Ну, и вдруг отец забудется…

– Будем надеяться. Вы не забывайтесь. Позвонили – и сразу телефон обратно в волшебный мешок.

– Хорошо.

– Пока отключаем вас?

– Отключаем.

Я составил сообщение для Эсквайра, зашифровал его и отправил через «Пикасу». Я написал, что девушка со мной и что она, возможно, поможет мне встретиться с Атлетом. Еще я попросил его срочно обеспечить безопасность жены Мохова. Просто увезти ее на одну из наших конспиративных квартир с адекватной охраной. Наокнец, подумав, я послал ему и словесный портрет предполагаемого киллера. От Бородавочника новых сообщений не было.

Тоня сказала, что Мохов меня точно не сдаст. Это что-то меняет? Для меня очень многое. С большой степенью вероятности моей жизни теперь ничто не угрожает. Так что, я свободен? Возвращаемся в Нью-Йорк?

Я подумал еще и снова позвал Шанкара:

– Слушай, точно тебя не отловят, если ты позвонишь Объекту А?

– Какой вы недоверчивый! Я же говорил уже: фантомный номер.

– Тогда позвони ему и скажи вот что.

Я продиктовал ему словесный портрет киллера с гитарным футляром.

– У него по крайней мере двое сообщников. Молодая женщина среднего роста, волосы светлые, одета в черную кожаную куртку с закатанными рукавами и мужчина на мотоцикле. – Я напряг память. Вернее, попытался вернуть перед мысленным взором ту сцену. – Он весь был одет в черную кожу, как многие мотоциклисты. Шлем… И шлем черный, может быть, со вставками, с серыми. И, Шанкар, обязательно дождись реакции. Если ее не будет, спроси сам: что они собираются делать с этой информацией?

– А почему они должны мне ответить? Я ее в каком качестве передам?

Я усмехнулся:

– Хорошо, скажи, что звонишь от Гусмана.

– Да, я помню имя.

– От Майкла Гусмана. Перезвони мне сразу.

Я выпрямился в кресле. Взгляд мой сам собой съехал на открытую бутылку «Чивас-Ригал». Нет, не дождетесь!

Я прошел на кухню, открыл несколько шкафов, нашел пакетики с чаем. Потом выплеснул старую воду из чайника – не электрического, а какой ставят на плиту; я думал, такими уже никто не пользуется – и налил свежей. Плита была газовая, спички лежали рядом. Я почувствовал, что проголодался. Сейчас Тоня проснется, и нужно будет что-то придумать с едой.

– Пол! – раздался голос в гарнитуре.

– Есть такой. – Я втянулся в игры Шанкара.

– Объект А информацию принял и сказал, что ее будут проверять по всем каналам.

– Информацию проверять или искать людей?

– М-м. Он сказал, что передаст ее в полицию. Значит, людей искать.

– Это хорошо.

– Он еще хотел бы с вами встретиться.

– А вот это вряд ли.

– Передать это ему?

– Нет, не надо.

Вдруг что-то изменится? Хотя с Осборном в любой момент можно снова связаться.

– Что-нибудь еще?

– Нет, спасибо, Шанкар. До связи.

Вода в чайнике закипела. Я бросил в чашку пару пакетиков и залил их кипятком. Хорошо, будем считать, что себя я своим, казалось бы, безрассудным, даже самоубийственным поступком обезопасил. А все остальные? Все мои собратья по несчастью? Сотрудники, которые, как Лешка, сталкивались с Моховым по работе. Но в первую очередь коллеги-нелегалы и агенты Конторы. Сидит сейчас такой человек в своей квартире, возможно, в нескольких кварталах отсюда – с женой-англичанкой, двумя дочерьми, собакой, кошкой, попугаем, и никто из домочадцев и не догадывается, что он на самом деле русский шпион. Он уже тоже получил такое же сообщение от Эсквайра или другого своего куратора, сидит и кручинится. Или уже до Москвы добрался, но тоже, пока вопрос решается, сидит и горюет. И таких людей, может быть, десятки. Надежда у них только на Господа (но Он вряд ли с уважением относится к шпионским играм), на тех, кто в Конторе эту проблему пробует решить (это уже реальнее), и просто на счастливый случай.

Я посмотрел на часы. Тонино время практически истекло. И пора пойти что-либо съесть. Никогда я особенно от голода не страдаю, а сейчас все время к этой мысли возвращаюсь. Стресс! Я обычно его по-другому глушу, но в новых условиях организм требует обратить на него внимание хотя бы с помощью пищи.

Попросил бы меня Бородавочник разыскать перебежчика, если бы тот понятия не имел о моем существовании? Нет, не попросил бы. Для таких заданий другие люди нужны. Эсквайр даже в этой ситуации не хотел меня отпускать. Но вот я уже в деле. Да, себя я обезопасил. А на остальных плевать?

10

Тоня спала на боку, в позе зародыша. Не маленький такой зародыш, где-то метр семьдесят – она на невысоком каблуке была с меня ростом. Дышала она прерывисто, что-то тревожное ей снилось. Боюсь, действительность предстанет для нее не в виде царства гармонии и покоя, но ее время и вправду истекло.

– Тоня, – тихонько позвал я.

Она не услышала, даже не шевельнулась. Я сделал несколько шагов, чтобы прикоснуться к ее плечу – не за всякое же место можно тронуть незнакомую женщину.

Тоня проснулась и рывком села в постели. Она спала поверх покрывала, под шерстяным пледом в белую и синюю клетку. Сообразить, где она и с кем, заняло у нее несколько секунд.

– Сколько времени?

– Почти четыре, как договаривались.

– Это чай у вас?

– Да, я позволил себе.

– Можно?

Тоня протянула руку к моей чашке и сделала несколько жадных маленьких глотков. Чай был еще горячим.

Лицо у нее перекосилось.

– Голова раскалывается. Сколько я выпила?

– Немного. Но в вашем состоянии много и не надо.

Тоня вернула мне чашку и откинула плед.

– Мне сказали, что лучше всего еще чуть-чуть выпить.

Она села на краешек кровати, надела сапоги – она по московской погоде была в сапогах – и, уцепившись за меня, встала. Сразу два признака изменения отношений: отпила из моей чашки и вот теперь оперлась об меня. Я спустился вслед за нею в гостиную.

Тоня обнаружила на столике свой недопитый стакан с виски и, морщась, отпила.

– Что? – спросила она.

– Ничего. Вы становитесь на опасный путь. Говорю вам со знанием дела.

– Я помню, что я вам говорила перед тем, как лечь, – сказала она с привычной ироничной улыбкой, вытряхивая из пачки сигарету. – Надеюсь, вы не восприняли это всерьез?

– А как я должен был это воспринять? – Я забрал со столика спички и дал ей прикурить.

– Я вас испытывала, Клеопатр.

Я пожал плечами:

– Хорошо, пусть так.

– Вы не хватаете легкую добычу. Думаете, что в ней-то уж точно стальной крючок.

Хм, в своей привлекательности она не сомневается. Правильно делает.

– У вас какие планы? – спросил я.

– Папа обещал позвонить ближе к вечеру. А вы что собираетесь делать?

– Что-нибудь съесть. Вам тоже не помешает.

– Папа…

Она замялась. Тоня называла Мохова только «папа», не «отец».

– Ну, в общем, мне лучше лишний раз на улицу не выходить. Папа сказал, не стоит.

– Папа говорил вам, что и с Питером не стоит встречаться. – Тоня замерла со стаканом в руке. Потом решила ничему не удивляться, снова отпила с гримасой отвращения. – Но и здесь он тоже прав, – продолжал я. – Пойду что-нибудь куплю. Вы как к китайской еде относитесь?

– Хорошо, к любой азиатской хорошо. Здесь же прямо в соседнем доме китайский ресторанчик.

– Я заметил. Возьму на вынос. Какие-нибудь креветки, жареные овощи, рис?

– Все это, только с уткой. Там очень вкусно готовят утку. И суп с морепродуктами.

– Все это скоро будет.

Свой айфон я оставил в доме, вроде бы по рассеянности. А выйдя на улицу, вызвал Шанкара:

– Слушай, я ушел ненадолго, а телефон специально там оставил. Слушай внимательно, хорошо?

– Без проблем.

– У нее мобильного больше нет, но она по городскому может позвонить.

– Понял.

Обнаружив, что наличных у меня оставалось немного, я вернулся к метро и снял тысячу фунтов в примеченном мною банкомате HSBC. Как все люди, выросшие в бедности – ну, в моем-то детстве я считал, что мы богатые, только потом понял, когда стало с чем сравнивать, – я всегда боялся пустых карманов.

Китайский ресторанчик был небольшим, с длинным прилавком у входа и двумя столиками в глубине. Чем такие заведения хороши – каждое блюдо ты видишь. Я набрал всего понемногу, включая суп, который усатый дедушка за прилавком налил в картонные стаканы с крышкой, как в «Мак-Дональдсе». Все это заняло минут двадцать.

– Шанкар, – позвал я, подходя к дому.

– Я Шанкар. В доме все тихо. Никаких звонков.

Не опасается меня Тоня. И ведет честную игру?

– А наши друзья?

– Отец приехал на работу, на Милл-бэнк. Но в здании пропал, видимо, зашел в защищенное помещение. Или оставил телефон коллеге и уехал. А сын у себя в Сити.

– Спасибо тебе, Шанкар. То, что для тебя рутина, на самом деле очень важно.

– Вы забыли взять телефон, – такими словами встретила меня Тоня, разгружая меня с пакетами.

– Он звонил?

– Нет.

Мы выложили еду на столик перед матами. Бутылки с виски на нем уже не было. Я сел у стены, вытянув ноги в сторону. А Тоня расположилась на мате напротив, сев в похоже привычную для нее позу лотоса. Она раскрыла все пластмассовые плошки, достала палочки и теперь щелкала ими. Но не возбужденно, как голодный человек, а рассеянно. Она думала не о еде, хотя к виду ее и не была безразлична.

– Нас здесь не могут найти? – спросила она.

– Не думаю.

– А это, – она показала рукой на гарнитуру у меня в ухе.

– Это мои друзья.

В глазах у нее вспыхнул тревожный огонек:

– Русские?

– Нет.

– А стреляли в папу русские?

– Ну, не англичане же.

Какое-то время Тоня поклевала изо всех плошек, запила супом.

– А как все-таки вы меня обнаружили?

– Это важно?

– Это важно. Так же могут выйти и на папу.

– Не выйдут, если он сам не наделает глупостей. Кстати, как он вам может позвонить – телефон же я выбросил?

– Он знает, что я здесь.

Не побоялась привести меня в квартиру, которую ничего не стоит превратить в западню.

– Он не обрадуется, если узнает, что я здесь с вами.

– Я не скажу ему. Я не уверена, что он сейчас способен здраво мыслить.

– Тем не менее я хочу с ним переговорить. Вы должны это как-то организовать.

Тоня задумалась.

– И как это сделать?

– Пусть он просто приедет сюда.

Тоня с сомнением покачала головой:

– Не знаю.

Она отодвинулась от столика и закурила. Я подобрал из плошек все, что было вегетарианского, и залпом выпил суп из стакана. Это превращается в жор, вечером покончу с абстиненцией. Я встал.

– Извините, – сказала Тоня, рукой отмахивая от меня сигаретный дым.

– Ничего, мне надо проверить почту.

Проверка со всеми закачками и расшифровками заняла минут двадцать. Сообщений от Эсквайра было два.

Первое короткое: «Мать в безопасности. Спасибо за подсказку. Будьте осторожны. Э.». Что значит: «Спасибо за подсказку»? Они увезли ее в последний момент? И зачем напоминать то, что и так ясно? Что, ситуация еще обострилась?

Второе послание, с перерывом почти в час, было и вовсе тревожное: «Особо важно. Ситуация изменилась. Немедленно прекратите операцию. Жду у себя завтра. Это приказ. Э.»

Тревожным было не содержание сообщения. У нас с Бородавочником обусловлен код, который знаем только мы. Если меня раскроют и я сочту нужным вступить в какую-то игру, я отправлю ему сообщение, которое начнется словами «Особо важно» и завершится подписью «Ваш С.». Это будет значить, что все, что находится между этими фразами, написано под чужую диктовку, так как ни в каком другом случае я эти слова употреблять не должен. То же и со стороны Эсквайра. Неважно, что он под давлением каких-то людей или обстоятельств напишет мне между словами «Особо важно» и «Это приказ». Это просто означает, что ситуация в Лесу выходит из-под его контроля. И тогда я должен действовать по собственному усмотрению, но скорее наоборот, чем он мне предписывает.

– Какие новости? – спросила Тоня. Спокойно спросила, значит, на моем лице ничто не отразилось.

– Можете не беспокоиться за свою мать, – сказал я. – Ее отвезли в безопасное место. Не уверен только, что с ней там будет связь.

Тоня напряглась.

– Отвезли? Это вы просили об этом?

– Да. Абсолютно надежного человека. – Тоня по-прежнему смотрела на меня. – В каких-то вещах, Тоня, вам придется мне довериться. Теперь ваша мать в безопасности.

Я и сейчас, после второго сообщения, так думал. Даже если на Бородавочника надавили откуда-то совсем сверху, он это свое распоряжение не отменит и про него вряд ли заикнется.

– Кстати, а почему ваш отец хотел, чтобы вы с матерью срочно перебрались в Лондон? – спросил я. – Это же риск.

– Он после неудавшегося покушения решил, что нас возьмут в заложницы. Чтобы заставить его вернуться в Москву. Он был страшно расстроен, что мама не полетела вместе со мной. Он даже допускает, что ему придется вернуться, чтобы вызволить ее. Если ее еще можно будет вызволить. Он просил позвонить, чтобы мама никому не открывала дверь. – Я усмехнулся. Как будто в наши дни дверь может спасти! – Вы уверены, что маму увезли ваши люди, а не те?

– Уверен. Те люди мне бы об этом не докладывали. Да они и не знают, как со мной связаться.

«А что я существую, знают? – спросил себя я. – Получается, что да, раз Эсквайр написал мне под контролем. Но кто я и как меня разыскать, он, насколько я его знаю, не скажет и под присягой на суде. Что-нибудь придумает».

– Вы никуда не уйдете? – спросила Тоня.

– Нет. Только, чтобы нам всем продвинуться вперед, мне нужно поговорить с вашим отцом. А что?

– Мне вдруг стало страшно, – сказала она.

11

Да, я хотел поговорить с Моховым. А какие, собственно, у меня теперь были для него аргументы? Какой выход я мог ему предложить? Конечно, если бы Эсквайр сообщил мне, что Крот разоблачен и арестован и что все мы можем возвращаться к нормальной жизни, я был бы на коне. Но получается, что этот неприкасаемый предатель нашел управу и на такого суперсекретного, забаррикадированного от обычной жизни человека, как Бородавочник. Не только нашел управу, но и смог проконтролировать содержание сообщения, которое тот отправил своему суперсекретному сотруднику.

В лучшем случае это могло быть так. Кто-то позвонил с верхнего этажа всей конструкции на самый верх Конторы. Тот, руководитель, вызвал Эсквайра, спросил его, работает ли кто-то по Мохову в Англии помимо резидентуры. Своему начальнику, если его в этом могут уличить, Эсквайр откровенно врать не станет. Получив положительный ответ, руководитель потребовал немедленно отозвать этого вольного стрелка в Москву. А текст шифротелеграммы после отправки показать ему, чтобы он мог доложить наверх. Бородавочник так и сделал, только приказ дал мне противоположный: сиди и не показывай носа. Поразмыслив еще, я пришел к выводу, что это был не лучший вариант – единственно возможный.

Связь наша устроена так, что после получения сообщения фотография со скрытым текстом с «Пикасы» исчезает. То есть в Лесу известно, что я приказ получил. Какое-то время враги в Москве будут просто ждать, когда я там появлюсь. Так что до завтра я мог жить более или менее спокойно. А дальше как? Завтра – пятница, а к вечеру субботы я обещал Джессике вернуться в Нью-Йорк. Не очень понятно, как за это время все могло бы прийти в норму.

Теперь Тоня сидела в кресле под лампой, курила и смотрела, как я ходил взад-вперед по комнате.

– Вы чем-то встревожены, – сказала она наконец. Утвердительно так сказала.

– Нет-нет.

Видимо, прозвучало это не очень убедительно.

– Плохие новости из Москвы? Вы мне не все сказали?

– Я же сказал: за маму вашу не волнуйтесь.

– А за кого я должна волноваться? За нас с вами?

– Мы с вами глупостей не наделаем. Если уж это вам так необходимо – волноваться, – волнуйтесь за отца.

Не стала спорить – ну, что ее-то папочка глупостей не наделает.

– Когда он должен позвонить?

Тоня пожала плечами:

– Вечером.

Я посмотрел на часы: четверть шестого. Я хотел сказать что-нибудь банальное, типа, что время еще есть, когда в гарнитуре раздался голос Шанкара:

– Пол.

– Да, я слушаю.

– Похоже, за мной хвост.

– Они нас слышат?

– Нет, просто за нами едет машина.

– Ты сообщил на базу?

– Да, Радж не в восторге. Я сейчас уведу хвост подальше и попробую от него оторваться. – Пауза. – Что? Сейчас, Пол, минутку. – Еще пауза. – Пол, Радж просит вас пока с нами не связываться – пока ситуация не прояснится. Мы сами на вас выйдем, не отключайте гарнитуру.

Этого только не хватало!

– Но теперь-то неприятности? – спросила Тоня, не перестававшая наблюдать за мной.

– Неприятности, – вздохнул я, – это живая ткань бытия. А что, у меня это написано на лице?

– Нет. У вас лицо игрока в покер – по нему ничего нельзя определить. Что плохой признак – это может означать, что у нас сплошная череда неприятностей, только вы не хотите это показать.

Она сказала «у нас». Это хорошо.

– Хотя, – продолжала Тоня. – Хотя, возможно, у вас другого лица и не бывает при вашей-то профессии. Вы как выражаете тревогу? Или радость? Или грусть?

Я посмотрел на нее. Как, действительно, я это делаю?

– Не знаю, – честно сказал я.

– Но ваши близкие – у вас же есть близкие? Они как-то об этом догадываются?

– Хм. Не знаю, не задумывался. Да и зеркало с собой я не ношу, чтобы смотреться в него при возникновении каждой новой эмоции. А что, у меня лицо как маска?

– Нет, я же сказала: у вас лицо игрока в покер. Когда вы в покер не играете, вы, я допускаю, можете быть совсем другим.

У меня есть в Нью-Йорке несколько знакомых из мира большого бизнеса, у которых и вправду лица нет. Есть набор масок: для деловых встреч, для корпоративных приемов, для игры в гольф, для повседневного ношения. Что, я тоже становлюсь таким?

Но Тоня уже спохватилась:

– Простите меня. Я часто лезу не в свои дела. А сейчас…

А сейчас от того, насколько правильно она понимала меня и мою мотивацию, зависело очень многое.

– Хорошо, – сказал я. – Давайте я тоже полезу в дела, которые у нас стали общими. Вот вы сообщите отцу новый телефон Осборна, который предназначен только для связи с ним. Вы потом дадите его и мне?

– Вы весь наш разговор слышали?

Она показала взглядом на гарнитуру у меня в ухе. Я кивнул. Тоня подняла бровь, задумалась.

– Вы же сами слышали, что этот телефон предназначен только для связи Лесли и папы, – сказала она.

– Но это позволило бы мне вмешаться в критический момент. Как это уже раз было.

Тоня еще подумала. Потом потянулась к сумочке, стоявшей рядом с креслом, покопалась в ней и вытащила листок бумаги для заметок.

– Вот он.

– Спасибо.

Я вбил его в айфон. Как некстати Шанкар выпал из операции!

– А вы собираетесь воспользоваться той квартирой?

– Которую снял Лесли?

– Да.

– Я вряд ли. А папа не знаю. Вы хотите и ее адрес тоже?

– Если мы друг другу доверяем.

– А зачем вам?

– Например, чтобы узнать, не снял ли тот же человек квартиру в доме напротив. Чтобы наблюдать за ней.

Тоня о такой возможности не подумала. Думает сейчас.

– Хотя, должен признать, на ту встречу на кладбище Осборн шел один, – честно сказал я. – Даже его сотрудники не знали.

Тоня подняла брови, покачала головой и вздохнула. Похоже, она впервые вплотную столкнулась с миром своего отца.

– Вы и его слушали?

– Я к тому, что мы никогда не знаем, у кого мы на стеклышке под микроскопом, – ушел от прямого ответа я. – Так что всегда неплохо иметь запасные варианты.

Тоня снова вздохнула. Это был ее час принятия трудных решений.

– Вам этот адрес действительно нужен? Вдруг папа захочет воспользоваться той квартирой? Он не станет этого делать, если будет знать, что вы знаете.

– Тогда не надо. Скажем, что теперь я вас испытывал.

Тоня что-то хотела сказать, уже открыла рот, но не стала.

12

Телефон зазвонил в самом начале седьмого. Странно в наши дни слышать обычный телефонный звонок. Хотя некоторые уставшие от гаджетов люди закачивают такой и в свой мобильный.

Тоня так рванулась к письменному столу, что поскользнулась на начищенном паркете.

– Да, – сказала она по-английски, но тут же перешла на русский. – Да, все в порядке. А у тебя как? – Пауза. – Хорошо, я поняла. – Пауза. Посмотрела на часы. – Успею, конечно. Целую, будь осторожен.

Она посмотрела на меня. Вот у кого на лице доминирующая эмоция сразу проступает.

– Сюда не приедет?

Она покачала головой.

– Где встречаетесь? Хотя это не важно. Хотите, я вас подстрахую?

– Не знаю. – Она снова посмотрела на часы. – Надо подумать.

– Вы же скажете отцу про встречу с Питером и его отцом?

– А теперь как иначе? Раз скажу про телефон и квартиру.

– А про меня?

– Не знаю.

И я не знал, как лучше. Если Мохов, по признанию собственной любящей дочери, был неспособен трезво анализировать ситуацию…

– А что бы вы ему сказали?

Это Тоня спросила.

– Две очень важные вещи. Чтобы он не делал резких движений – ничего такого, чтобы помешало ему вернуться достаточно скоро в Москву, к старой жизни. Чтобы он просто затаился на какое-то время в надежном месте. В той квартире, которую снял Осборн, на худой конец. Но это на самый худой конец. Вашему отцу в любом случае в Москве предстоят неприятные долгие разговоры, проверка на полиграфе и так далее, а любой контакт с Осборном это осложнит. Хотя, повторяю, для Влада сейчас главное, конечно же, просто не попасться тем ребятам с кладбища.

– А второе?

– А второе – тем человеком, которому ваш отец наступил на хвост, в Москве уже занимаются. Чем больше Влад мне про него скажет, тем скорее все закончится. Мне нужно не только его имя – его у нас, вероятно, уже вычислили, хотя и имя поможет. Нужны улики – то, из-за чего Влад так срочно сорвался из Москвы.

– Получается, я должна буду сказать ему про вас, – заключила Тоня.

– Было бы даже лучше, если бы на встречу поехал я, а не вы. Безопаснее-то точно.

– Папа вас выследит заранее и не появится.

– Тогда сделаем, как Осборн. Вы встретитесь, расскажете ему про меня, а потом вдруг и я появлюсь.

– Он может подумать, что вы мною манипулируете в своих целях. Непонятно, в каких.

– Еще вариант. Вы где встречаетесь, в той кондитерской?

Тоню моя осведомленность наконец достала. Хотя эта-то информация была самой очевидной.

– Блин! Есть что-то, чего вы не знаете?

Со стороны это выглядело, как возмущение. И только взгляд вернулся – тот, обычный, насмешливый. На самом деле Тоне нравилось, что кто-то видит ситуацию полнее, чем она сама. И, надеюсь, ее устраивало, что этот кто-то не собирается им с отцом навредить.

– К сожалению, я пока не знаю главного, – вздохнул я. – Так вот вы встретитесь в своей кондитерской, а я засяду где-нибудь поблизости в пабе.

Да-да, я сказал «в пабе». Ведь уже вечер наступил.

– Вы все расскажете отцу, – продолжал я. – Захочет он ко мне подойти – отлично. Не захочет – пусть передаст на словах вам. Но, Тоня…

Она посмотрела на меня. Опять открыто, не боясь, не прячась за щит иронии.

– Без информации про того человека не возвращайтесь. Это для вашего отца единственный шанс вернуться к нормальной жизни.

Она вдруг опять закрылась. Час трудных решений.

– Что-то подсказывает мне, что я должна вам полностью довериться, – медленно, раздумывая, сказала она. – Но в то же самое время я осознаю, что я сейчас играю с жизнью папы и, возможно, со своей собственной. Если я в вас ошибаюсь, я наверное не смогу вам отомстить. Но, – она забарабанила пальцами по своей груди – у вас же там тоже это есть. Вы не сможете дальше жить спокойно. Предать доверие – хуже этого ничего нет.

Я кивнул:

– Эти две последние фразы тоже ему скажите.

13

В такси я выяснил, почему люди Раджа не нашли Тоню с Моховым ни в Кенсингтоне, ни в Хаммерсмите. По воскресеньям Моховы возили дочь в балетную школу в Фулем. Занятия начинались рано, в девять утра, а заканчивались в одиннадцать. По установившейся традиции все семейство отправлялось потом есть мороженое или, зимой, пирожные в кондитерскую на фулемском Бродвее. Хотя не уверен, что девочке, которая хочет стать балериной – а Тоня хотела – было полезно и то, и другое.

Я теперь был глухим. А ведь за эти дни я привык, что знаю, ну, может быть, не все про всех, но очень многое про тех, кто был мне интересен.

– Вы сможете нас слышать? – спросила Тоня, когда кэб остановился у сквера на Парсонс-Грин.

– Увы.

– Потому что у меня больше нет телефона?

Я кивнул. И Тоня кивнула – непонятно, рада она была этому обстоятельству или нет.

– Тоня! – Я вытащил из кармана деньги, снятые из банкомата, когда я ходил за едой. – Передайте отцу. Ему лучше не пользоваться своей кредиткой.

Тоня замялась. У меня вдруг сжалось сердце. Она сидела в углу машины, напротив меня – лондонские кэбы так устроены. Рядом, на сидении ее довольно большая дамская сумка, кожаный плащ наброшен сверху. Все ее земные пожитки. И отец ее такой же неприкаянный, только на него еще и охотятся.

– Я не знаю…

– Берите давайте! Мы с Владом потом разберемся.

Я положил деньги на сиденье и вышел. Такси поехало дальше – я не знал, куда, – а я перешел улицу и уселся за свободным столиком на террасе паба под ласкавшим мой взор названием «Белая лошадь».

Я раньше никогда не был в этой части Лондона. Похоже на Саутфилдс, только зелени больше. Двух-, максимум трехэтажные здания, почти пустые тротуары и никакого намека на общественный транспорт. Уже не деревня, но еще и не город. Я залез в гугловскую карту: судя по тому, куда повернуло такси, Тоня ехала на Нью-Кинг-роуд – там полно было всяких ресторанчиков и кафе. Если Мохов согласится, им до меня идти минут десять-пятнадцать.

Для начала я заказал неизвестный мне бочковой «Эднэмс Биттер». Говорят, людям, которые выпивают в качестве основного вида деятельности, по утрам трудно опохмелиться: руки дрожат так, что рюмка расплескивается прежде, чем ее удается поднести ко рту. Поэтому они поступают следующим образом. Берут полотенце. Один конец зажимают в правой руке вместе с рюмкой, а второй берут в левую руку, пропустив предварительно полотенце через шею. А дальше просто: тянут левой рукой полотенце, как по лебедке, и правая рука с рюмкой автоматически подносится ко рту.

Это мне сейчас пришло в голову. Потому что я-то не набросился сразу на принесенную мне пинту эля изумительного янтарного цвета под небольшой шапкой белой пены. Поблагодарил официанта, повозил еще пальцем по карте района на айфоне и только потом, как бы вспомнив, небрежно отпил глоток. Нет, мне пока далеко до полотенца!

– Пол? – раздался голос в гарнитуре.

Наконец-то!

– Шанкар!

– Это Радж. Мы решили нашу маленькую проблему.

– А что было?

– Твои друзья выпустили на улицы целую радиолокационную станцию на колесах. Шанкара засекли, когда он выходил на связь с тобой. Или со мной. Просто исходящий сигнал перехватили, расшифровать его не так просто. Но сейчас все в порядке.

– То есть от вас отвязались?

– Да, наш минивен записан на фирму, которая занимается корпоративными интернет-сетями и сидит в другом месте. А каким оборудованием он напичкан, разобраться можно за неделю, не меньше.

– Но это были люди из контрразведки?

Радж засмеялся:

– Тебе лучше знать.

– Но англичане?

– Сто процентные британцы: белые, с лондонским акцентом и на машине с лондонскими номерами.

– Я правильно понимаю, что продолжить работу вы уже не сможете?

– Нет, не правильно. Мы отправляем засвеченную машину на другой проект, а с него отзываем другую, чистую. Шанкар свяжется с тобой через час-полтора.

– А как там моя пачечка? Не закончилась еще?

– А, – сообразил Радж. – Пачка тает, но в ней еще осталось.

– Это хорошо. Спасибо, старина. За все спасибо.

– Спасибо скажешь, когда дело будет сделано. Удачи!

– И тебе тоже.

Я посмотрел на часы. Почти семь, в Нью-Йорке два. Джессика как раз заканчивает читать дневную порцию рукописей. Я предпочитаю сам ей звонить, когда ни от кого не бегу, ни за кем не гонюсь и вокруг не стреляют.

– Да, солнышко, – тут же откликнулась она.

Джессика, я знаю, ждет моих звонков, однако в силу своего ангельского характера никогда не дает понять, что ждет слишком долго.

– У вас все хорошо?

– Все хорошо. Как ты?

Когда я уезжаю по просьбе Конторы, в разговорах с Джессикой мне просто надо знать, что у них все в порядке. Информация с моей стороны – штука опасная, чреватая. Конечно, какая-то часть меня неизменна, но я ведь сейчас не Пако Аррайя. Во всяком случае, не тот Пако, которого знает Джессика. Так что все мое внимание направлено на то, чтобы она это не почувствовала. Проще всего для этого выдумывать на ходу.

Подкрепляя свою легенду, я рассказал ей про якобы состоявшееся сегодня вместе со всей свитой Спиридона посещение Альберт-холла, где в раннем детстве выступал Моцарт. Я вспомнил когда-то тронувшую меня историю с сыном Баха, Иоганном-Христианом, очень популярном в Лондоне композиторе, который распознал в восьмилетнем мальчугане великого музыканта и всячески ему покровительствовал. На эту подлинную канву я легко накручивал придуманные подробности. Якобы профессор Литтон все еще находился в инфекционном отделении, ожидая результатов анализов. Хотя к утру его скорее всего выпустят, эту экскурсию попытались провести мы с царственным гидом, терзая свои мозги вспоминанием подробностей. Однако на самом деле больше всех про моцартовскую поездку в Лондон знал сам Спиридон, который своей эрудицией охотно с нами делился. Более того, не исключено, что именно это посещение и именно по этой причине и доставило ему наибольшее удовольствие. Я живописал и усиливающие правдоподобие второстепенные детали. Борьбу пажа за право внести шляпу фанатичного меломана в священные стены Альберт-холла. Пустые взгляды трех граций с отключенными по умолчанию мозгами, а теперь явно отключивших и слух. А также возмутительное отсутствие разливного эля в ресторане концертного зала. Джессика то и дело смеялась – она любит мои телефонные отчеты.

Я бы мог продолжать так еще с четверть часа, но ожила гарнитура. Я поспешил попрощаться с Джессикой, смело пообещав, что послезавтра вечером непременно буду дома.

– Нам надо перепрограммировать вашу гарнитуру, – сказал, дождавшись своей очереди, Шанкар. – На ней есть маленькая кнопочка, она только по цвету выделяется. Нашли?

Я снял гарнитуру и, действительно, нашел серое пятнышко на гибкой розовой оправе.

– Положите на кнопочку палец и наденьте гарнитуру. Как услышите бип, нажмите один раз, а после второго бипа – два раза.

– И тогда я буду не только слышать, но и все видеть? – пошутил я.

– Заезжайте лет через пять, к тому времени мы что-нибудь придумаем, – с достоинством отвечал Шанкар.

– У нас осталось два телефона, да ведь? Отец и сын?

– Три. Вы тоже под колпаком, потому что айфон ваш выбрался из волшебного мешочка. Сейчас вы в начале Парсонс Грин и… Я не ошибся, в пабе.

Игры. Только у них свои.

– Хорошо, посылайте свои бипы.

14

Тоня появилась, когда я еще не закончил вторую пинту, принеся с собой облако весенних цветочных запахов. Она была одна и в непонятном настроении. Что-то она несла мне хорошего, а какая-то тяжесть оставалась – так мне показалось. Я встал, чтобы помочь ей устроиться.

У нее в руках был большой пакет с ручками из плотной бумаги. В нем были какие-то вещи и сверху Тонины сапоги. Я посмотрел на ее ноги – она теперь была в рыжих мокасинах.

– Я купила какие-то летние вещи, – пояснила Тоня. – А то я здесь, как снеговик хожу.

Где-то за нашими спинами солнце уже клонилось к закату, и кожаный плащ, который она несла на руке, Тоня накинула на плечи.

– Джин-тоник, пожалуйста, – сказала она подошедшему официанту. – Безо льда и без трубочки. А, несите сразу два.

– Двойной джин-тоник? – уточнил официант.

– Нет, два двойных.

Она закинула ногу за ногу и достала сигареты. Официант остановился.

– Что, и на улице теперь нельзя курить?

– Запрещено курить в пабе. Вы в пабе.

– Я поняла, спасибо.

Официант отошел.

– Не захотел подойти, – констатировал я. – Папа ваш.

Она вздохнула:

– Папа... пугает меня. Хотя, мне кажется, со второй задачей я справилась.

– Давайте посмотрим.

– Сейчас.

Тоня дождалась возвращения официанта и первый бокал осушила залпом.

– Папа так не считает – ну, что ситуация поправима, – сказала она, снова беря со стола сигареты. И, вспомнив, спрятала их в сумочку.

– Я слушаю, слушаю.

– Он не верит, что после того, как он бежал сюда, он сможет вернуться к старой жизни. Он думает, что любой призыв оттуда будет уловкой, чтобы заманить его обратно в Москву, где его не ждет ничего хорошего. И кстати, он уверен, что вы действуете как раз в этом ключе. И спасали его исключительно, чтобы схватить, только он вас переиграл.

– Он и вправду не в себе, – сказал я. – А вы как считаете?

Тоня отпила из своего стакана.

– Я наверно наивная дура, но мне почему-то кажется, что вы действительно ищете выход.

– Вы похожи на кого угодно, только не на наивную дуру, – так я выразил свое согласие с ее мыслью. – А ему вы свое ощущение передали?

– Конечно, только с папой сейчас трудно говорить. Он слушает, а потом из хода его мыслей понятно, что ничего не услышал. – Тоня усмехнулась. – Еще, кстати, он не только меня, он нас обоих держит за наивных придурков. Ну, если мы искренне считаем, что того человека можно как-то обезвредить или хотя бы остановить. Это человек клана, он неприкасаем.

– Он сказал что-то о нем?

Тоня кивнула.

– Он долго упирался, говорил, ради моей же безопасности. Но я убедила его, что неважно, знаю я о нем или нет, на мою безопасность это уже не повлияет. Те люди не станут разбираться.

– Здравая мысль. Хотя и невеселая.

– Человека зовут Леонид Седых. Знаете такого? – Я покачал головой. – Я тоже не знала. Он работает в Администрации Президента, это самая большая шишка по военной политике. Президент скоро встретится с английским премьер-министром, и они должны будут обсудить позиции сторон по Ближнему и Среднему Востоку. Ливия, Египет, Сирия, Йемен – все страны, где ситуация вышла из-под контроля властей. Так вот, этот Седых передал англичанам наши установки по переговорам. Где мы можем уступить Западу, где – нет. Где мы не потерпим, а где – только выразим сожаление. И, самое главное: поскольку оружие там до сих пор в основном наше, – в какую страну мы были бы готовы прекратить поставки, а в какую не собираемся. Так что там не только политика, но и очень большие деньги.

Политика стоит самых больших денег, только эти в свой карман не положишь. Рузвельт с Черчиллем никак не могли раскусить Сталина – ни в Тегеране, ни в Ялте, ни в Потсдаме. Они считали его какой-то загадочной, инфернальной личностью. А Сталин просто знал, на чем он может настаивать, чтобы добиться своего, а на чем настаивать стоило только для того, чтобы потом эти требования снять, так как его западные союзники на это ни за что не пойдут. Спасибо Филби и всей пятерке. А сейчас такой полный план переговоров Крот передал Западу. Не только англичанам, но и автоматически американцам и НАТО.

– И как Влад об этом узнал?

– От какого-то своего источника. Он не скажет, какого.

– А откуда известно, что это именно Седых поставляет информацию?

– Этот папин источник сообщил, она была передана из рук в руки. А Седых две недели назад прилетал в Лондон готовить переговоры. Один прилетал, не в составе делегации.

– Все равно. Этот мог быть кто-то еще. В МИДе, в российском посольстве – где угодно.

Тоня нетерпеливо помотала головой.

– Я тоже об этом спросила. У папы есть старый друг. Он ушел из Комитета и занимался безопасностью в Администрации Президента. Папа просил его навести справки по этому Седых. Через пару дней тот друг позвонил и сказал, что получил для него очень важную информацию. Они договорились увидеться, но тот человек на встречу не пришел. У него по дороге случился сердечный приступ. Это было утром в пятницу.

Я кивнул: Мохов исчез в пятницу вечером.

– А к концу дня папу вызвал его начальник. Спросил, какие у него дела с Администрацией Президента. Папа сказал, что никаких, а в чем дело? Дело в том, сказал начальник, что им оттуда интересовались. Папа понял, что петля затягивается. Ну, дальше вы знаете.

Я замотал головой.

– Хорошо, хорошо. Допустим, я Владу верю. Но как можно доказать это всем остальным? Это же измена Родине, а человек стоит очень высоко – в этом ваш отец прав.

– Я еще не сказала самого главного. – Тоня интригующе посмотрела на меня. – Папин источник получил информацию от Седых не напрямую. Седых работает на МИ-5. И когда он в последний раз был в Лондоне, он встретился со своим связником. И это…

– Добрый дядюшка Лесли.

Кто бы не догадался! У нас с Тоней других общих знакомых в этой организации нет. Тоня довольно откинулась на стуле.

– Где мой второй джин-тоник? Как, я уже оба уговорила?

15

Все прочее, о чем Тоня успела переговорить с отцом – ну, из того, что она мне сказала, – было не так важно. Мохов взял и телефон Осборна, и адрес снятой для него квартиры, но прятаться там он не собирался. Однако его убежище в Лондоне уже не казалось ему надежным, и он намеревался уехать из города.

– Куда? – спросил я.

– Он не сказал. Папа боится, что я проболтаюсь вам.

– И как вы с ним можете связаться?

– Он позвонит мне. – Тоня сунула руку в карман пальто и вытащила оттуда маленькую «нокию». – Вот, мы купили новый. Он на него позвонит.

– Ага, для него Лондон перестал быть спокойным местом, а вы должны сидеть здесь и ждать звонка, – не выдержал я.

В глазах Тони вспыхнул темный огонек. Не нравится, когда критикуют папочку.

– Папа считает, что мне тоже нельзя здесь оставаться. Только с ним ехать опасно. Он согласен даже, чтобы я уехала с Питером.

Ну, хоть так.

– А когда он позвонит?

– Он не сказал.

– Решающие известия из Москвы могут прийти завтра. Или послезавтра, в любой день. Он каждый вечер будет звонить?

– Я не знаю.

– С Осборном он будет связываться?

– Я номер передала, но папа ничего не сказал.

– Короче, мы не знаем ни где его искать, ни как с ним связаться, ни что он собирается делать?

Тоня восприняла это как критику в свой адрес. Ну, что она с заданием не справилась.

– Вы думаете, с ним сейчас легко разговаривать? – вспыхнула она. – У него просто приступ паранойи, он никому не верит.

– Но если бы он вам сказал, как его найти, вы бы от меня не стали это скрывать?

– Не знаю! – закричала Тоня. Баррикадируется сейчас от меня.

Официант обернулся на шум и пошел к нам.

– Но вы действительно не знаете, куда он направится?

– Нет, честно.

Официант подошел и выжидающе склонил голову.

– Повторить? – спросил я Тоню.

– Нет, поедем отсюда.

Мы с Тоней доехали на такси до центра, потом на метро до Саутфилдс. Она молчала, отвечала односложно, но я чувствовал, что ее доверие ко мне несмотря ни на что не подорвано. Я довел ее до самого дома, чтобы убедиться, что за нами не было хвоста.

– Мне дадите свой новый номер? – спросил я, отдавая ей пакет с сапогами.

Спохватившись, Тоня полезла в сумочку, достала коробку от сим-карты и показала мне номер. Я забил его в айфон. Уже не полагаюсь, как прежде, на свою память.

– Уезжайте с Питером, – сказал я. – И сидите там, в деревне, пока я не позвоню.

Тоня кивнула, но тут же сказала: «Не знаю». Я понял это так, что она будет ждать моего звонка, но не обязательно рядом с Питером.

Я потрепал ее по плечу, она повернулась, взбежала по трем ступенькам к входной двери и открыла ее.

– Пока, – сказала она мне по-английски.

Доверчиво так сказала, как хорошему знакомому. Я махнул ей рукой:

– Пока.

Часы показывали начало девятого, но было еще совсем светло, и даже воздух не посвежел. И впереди у нас еще полгода такой благодати. Я даже зажмурился от удовольствия, лавируя между людьми по дороге к метро. Но день еще не закончился. Я поправил гарнитуру на ухе и вызвал Шанкара:

– Я могу прямо сейчас получить ту же БМВ?

– Со всеми пассажирами? – с сомнением в голосе спросил Шанкар.

– Нет, только машину с водителем. Но в ней должны быть установлены видеокамера, направленная на заднее сиденье за пассажиром, и отличный микрофон, чтобы записать один разговор.

Это его почему-то не смутило.

– Картинка будет довольно темная, – только и сказал он.

– Высветлим, если понадобится. Мне достаточно, чтобы человек был узнаваем. Только бы успели все установить. Я согласен на обычную веб-камеру.

– Обижаете, – сказал Шанкар. – А устанавливать аппаратуру не надо, там все предусмотрено. Куда подавать машину?

– Скажем, к Театру Королевы.

– Минутку. – Шанкар отключил меня, действительно, где-то на минуту. – Не раньше, чем через сорок минут, – наконец объявил он.

– Отлично. Объект А где сейчас находится?

– Еще минуточку. На Милл-бэнк. Понимаете.

Милл-бэнк – это штаб-квартира МИ-5. Доехать за час до театра Осборн успеет, а организовать засаду вряд ли.

– Я буду стоять перед театром на тротуаре, – продолжал я. – Водитель тот же?

– Нужен другой?

Похоже, я своими просьбами пугаю даже такого закаленного бойца, как Шанкар.

– Наоборот. Тот же лучше. А организовать наружное наблюдение перед Ковент-Гарден сможете?

– Через какое время?

– Тоже минут через сорок.

– А что нужно?

– Убедиться, что там не будет подозрительной активности, что Объект А высадится перед театром один, без группы поддержки. А потом, когда я заберу его на БМВ, что за нами никто не поедет. Я хочу встретиться с ним через час.

– Нужно у театра убедиться, что нет хвоста, или поехать за вами?

– Естественно, провести нас какое-то время.

– То есть еще одна машина?

– Или мотоцикл. Или скутер.

– Это проще. Сделаем. Что еще?

– О Шанкар!

– Еще что-то?

– Нет, просто, когда я на старости лет буду писать мемуары, а посвящу тебе целую главу.

– Если мы с вами будем работать постоянно, я до этого времени не доживу, – со вздохом ответил Шанкар.

Я снова спустился в метро и вышел на Пиккадилли-Серкус. Начинало темнеть. Но за счет рекламы и уличных фонарей площадь была залита светом, так что лица прохожих я различал метров за двадцать. Я повернул на Шафтсбери-авеню, через пару кварталов нашел красную будку телефона-автомата и, убедившись, что камер наблюдения в непосредственной близости нет, вошел в нее. Так, вот он, мобильный Осборна – тот номер, который он давал для меня.

– Слушаю, Осборн.

– Это Майкл Гусман, – представился я. – Готовы встретиться?

– Конечно, – сказал Осборн после секундного замешательства.

– Устроит через час перед Ковент-Гарден? Я подъеду на машине и заберу вас.

– Устроит, я успею.

– Европейская континентальная машина, – с улыбкой уточнил я и повесил трубку.

Пятнадцать секунд. Отличный результат.

Через десять минут я был у Раджа. Магазин уже был затянут металлической шторой, но дверь с цифрой 8 со щелчком открылась, едва я подошел к ней. Радж вышел мне навстречу из комнаты, где сидели компьютерщики. Он когда-нибудь уходит со своей базы?

– Мне жаль, что тебе пришлось поволноваться, – сказал я, обнимая его за плечо.

– Жизнь без волнений все равно что смерть, – деликатно ответил мой бесценный партнер. – Всё в работе. Машина будет через полчаса, парень на скутере вот-вот выедет. Что-нибудь еще?

– Что-то со мной надо сделать. Может, усы мне опять наклеить? Как-нибудь загримироваться?

– Зачем вся эта возня? Возьми маску!

– Маску? Никогда не пробовал.

– Сейчас попробуешь. Никто даже не поймет, что это не твое лицо.

Радж что-то сказал очередному мальчику, и мы прошли в защищенную комнату. Мой лондонский дом – я провел здесь больше времени, чем в своем отеле.

Нам была доставлена коробка с париками и целым набором тонких резиновых масок. Несколько Радж забраковал сразу – это были маски Черчилля, британской королевы, принца Чарльза и, если не ошибаюсь, Джека-потрошителя, в любом случае, какого-то мерзкого типа. Порылся в остальных: лысый старик с большим красным носом, красавчик-китаец и скучная физиономия бухгалтера или налогового инспектора. Радж вытащил эту самую унылую и расправил ее передо мной.

– Вот, с париком будешь, как живой.

Маска натягивалась прямо на череп, как презерватив, концы которого прятались под воротник. Гарнитуру пришлось снять.

– У водителя будет связь, – успокоил меня Радж. – Если что-то срочное, типа хвоста, мы вас предупредим.

Он расправил маску передо мной – ныряй в нее! То ли маска была мне мала, то ли это всегда так, но она неприятно стягивала лицо, тянула за волосы, хотя они у меня подстрижены довольно коротко. Радж поправлял маску то слева, то справа, потом ловко подклеил ее под густыми бровями, так что веки уже были моими. Провел круг клеем по гладкой верхней части и налепил на нее рыжеватый парик. Зеркало было в коробке с масками – он протянул мне его:

– Ну, как?

– По губам видно, что я в маске.

Радж присмотрелся.

– Видно.Тогда усы и бородка.

Эти накладки нашлись, и требуемого оттенка. Теперь я стал похож на сановника двора Изабеллы Кастильской. Но теперь краев маски вокруг рта действительно заметно не было.

– Объект А проехал Сент-Джеймсский парк, пересек Мэлл, – сообщил бесстрастный голос Шанкара. – Ваша машина будет у театра через десять минут. Наш человек на месте.

– Объект не делал звонков?

– По этому телефону мы не засекли. Свой мобильный не забудьте положить в мешочек.

– Спасибо, Шанкар. Помни, что я тебе сказал. Целую главу.

Я объяснил Раджу смысл шутки, в которой доли шутки почти не было, и вышел на улицу. Мне предстоял самый ответственный момент операции. Но что я наплету Осборну, я уже придумал.

16

Эта была та же машина, с тем же водителем-мулатом, только с другими номерами. Я открыл дверь рядом с шофером, тот едва успел убрать из-под меня кучу разбросанных компакт-дисков.

– У нас же сзади съемочная площадка? – уточнил я.

– Как просили. Камера в зеркальце, – показал рукой водитель. – Она там всегда, так что обнаружить ее невозможно. Микрофона два, в вашем подголовнике. Так что звук можно гарантировать, а видео – сами понимаете.

– Невозможного и требовать невозможно.

Я заметил его издали по белой повязке на шее. Осборн стоял, слегка расставив ноги. Широкоплечий, крепко сбитый, уверенный в себе человек. Он заметил нашу БМВ и сделал шаг к тротуару. Я опустил окно.

– Здравствуйте, мистер Осборн, – поприветствовал я его, когда мы притормозили. – Пожалуйста, садитесь сзади.

Осборн молча забрался в машину. Не любит лишних слов. А если упрет сейчас в сиденье пистолет и прикажет стоять на месте? Я такую возможность рассматривал и ее отмел. Но вдруг он глупее, чем я думал? Или я глупее, чем думаю?

Машина тронулась. Я заранее сказал водителю, чтобы он объезжал Сохо по кругу или, если там слишком много машин, ехал к Сити.

– У вас какие-то новости о нашем друге? – спросил Осборн.

– Мы с ним виделись сегодня после обеда, – с небрежной солидностью сказал я. – У меня новости о другом вашем друге. С которым вы встречались две недели назад здесь, в Лондоне.

– Я встречаюсь со многими людьми.

– Несомненно, но не все они русские и не все привозят вам секретные сведения из Москвы.

– Допустим, – сухо сказал Осборн. – И что вы хотите мне сказать?

– Мы тоже работаем с этим человеком. Работали, – уточнил я. – Пару дней назад мы установили, что это подстава.

– У вас есть доказательства?

– У вас, полагаю, их тоже хватает, только они пока не выстроились в логическую цепочку. Он передал вам материал в электронном виде?

– Допустим.

– Нам он передал его на флешке. Русские почему-то не доверяют интернету, предпочитают рисковать. Мы получили эти документы в Москве через неделю после вас, так что смею предположить, что нам достался более свежий вариант. Наши специалисты, – я обернулся к Осборну, чтобы подчеркнуть важность последующей информации. Лицо невозмутимое, но взгляд очень внимательный, – нагши специалисты хорошенько повозились с этой флешкой. На ней были стертые файлы. То есть стертые и из реестра, и с помощью какой-то программы физически. Я не очень в этом разбираюсь, но чтобы окончательно уничтожить файлы, которые когда-то были записаны на флешку, ее надо прогнать не через одну программу, а через несколько. Каждая съедает только какие-то определенные следы. Так вот некоторые файлы на той флешке физически сохранились, и в них остался IP-адрес компьютера, который пытался их стереть. Вы не проделали такую же работу с флешкой, которую он передал вам?

– Не знаю. Такими вещами технические службы занимаются.

Отлично, первое признание. Робкое пока, мало что доказывающее, но мы на верном пути.

– Не важно. Мы попытались найти адрес этого компьютера по нашей базе. Это не рабочий компьютер нашего друга, это вообще не компьютер из тех кабинетов, в которых он мог бы оказаться. Я имею в виду Старую площадь или Кремль, если вы знаете Москву.

Знает:

– Это может быть его домашний компьютер? Что безопаснее.

– Тоже нет. И не публичный компьютер из интернет-кафе.

– Не надо меня заинтриговывать, – оборвал меня Осборн. – Вы установили его?

– Установили. Этот компьютер работает в Ясенево. Файл с переданным документом был записан на флешку на Старой площади, а стертые файлы – в Лесу.

Осборн про Лес не стал спрашивать, что это такое. Помолчал.

– Вы думаете, русские такие глупые?

– Я думаю, у них там сейчас бардак. Лучшие ушли или уходят, остаются троечники и проходимцы. Ну и неисправимые идеалисты, как Леонид. Сожалею, что приходится назвать его, но ведь кодовые имена вы и мы дали ему разные, а сейчас нужна предельная ясность.

Не возразил, не переспросил имя, не уточнил, что это еще за человек. Вот и второе очко, уже существенное. Теперь осталось застолбить содержание документа.

– Как вы понимаете, – продолжил я, – русские очень боятся недавних арабских революций. На очереди может быть Азербайджан, где многие годы правит одна семья, Туркменистан и Узбекистан, где свободы строго дозированы, Казахстан, где президент пожизненный. А дальше – Северный Кавказ, Татарстан. Вряд ли их интересы по этим проблемам совпадают с нашими.

– Вы думаете, русские на переговорах с нами будут проводить одну линию, а на самом деле готовить и осуществлять другую?

– Так считают наши аналитики, и да, я тоже так считаю. Поскольку Леонид оказался подставой, другого варианта нет.

Я специально снова назвал человека по имени. И вновь Осборн это имя воспринял, как должное. И по поводу содержания переданного им документа не возразил и не задал лишних вопросов. Еще бы чуть-чуть его раскрутить.

– Подождите, это… Это Влад рассказал вам про… Про Леонида?

Все, сам назвал его. Теперь у меня было все, что нужно.

– Да, финальную точку поставил он. Кстати, – я даже перегнулся через сидение, чтобы посмотреть на Осборна, – вы не нашли человека с футляром для гитары?

– Ищем.

– Но уже установили, кто это?

– Нет.

– А мы установили, – продолжал плести свою паутину я. – Это кадровый сотрудник из Леса. Действующий офицер. Влад представляет для них опасность в первую очередь потому, что он узнал о готовящейся игре.

– Вы знаете, под каким именем киллер въехал в страну? – тут же уцепился Осборн.

– Нет, но описание сошлось по всем пунктам. Человеку, у которого через полголовы пропечатывается жила, лучше выращивать помидоры или разводить кроликов.

– Мы это отметили. Спасибо за наводку. Вы поможете мне связаться с Владом?

– Послушайте, мистер Осборн, – я снова перегнулся к нему. – Я еще ничего не получил взамен.

Мне кажется, именно так цинично отреагировал бы надменный чистый американец из ЦРУ.

– А что вы хотите?

Взгляд умный, но жесткий, губы сжаты, подбородок вперед.

– Пока ничего. Скажу, как что-то понадобится. И… у меня к вам просьба.

– Да?

– Пусть о нашей встрече никто из ваших коллег не знает. У вас там такая дыра, что сквозняк до нас долетает. Зачем русским знать, что мы знаем?

Осборн кивнул:

– А как я могу связаться с вами?

– Я сам вас найду. И не стоит пытаться разыскать меня. В Лэнгли о том, где я сейчас и что делаю, знает всего пара людей. И наш общий друг Лео не в курсе, не пугайте его.

Леонард Харрис – это руководитель лондонского представительства ЦРУ, который координирует связи с британскими спецслужбами. Помните мое внутреннее сопротивление, когда в третьем часу ночи Бородавочник заставлял меня читать бесполезные, на мой взгляд, справки аналитиков из Леса? А вот, пожалуйста, пригодилось!

– И, мистер Осборн, – продолжил я. – Я не хочу показаться невежливым, но если мы закончили, я могу высадить вас прямо где-то здесь?

Мы кружили в районе собора Святого Павла – я только что видел в просвете между зданиями его купол. Вообще, я за маршрутом и не следил, положился на водителя. С меня хватало того, чтобы держать в голове свою сложную конструкцию и ничего не упустить. Высадим сейчас Осборна и нырнем в переулки. Самое главное – обезопасить БМВ. И Раджа не подвезти, и драгоценную запись извлечь.

– Где вам удобно.

Не капризный, старый солдат. Я перегнулся к Осборну и протянул ему руку. Через ладонь о человеке считывается масса информации.

– Берегите себя, – сказал я.

Рукопожатие Осборна было на него похоже: крепкое и осторожное одновременно.

– Вы тоже, – отозвался он и вышел из подрулившей к тротуару БМВ.

17

Водитель высадил меня у ближайшей станции метро, подтвердил кивком, что понял, что я оставил свою маску на сиденье, и тут же умчался. Я, сжимая в руке бесценную карту памяти с записью разговора, с добрых полчаса поездил на подземке, переходя с линии на линию, потом вышел на поверхность и поймал такси. Не знаю, как мой приятель-мулат, но я за собой слежки не заметил. Все равно я вышел у Театра Королевы и еще попетлял по переулочкам, прежде чем пришел к Раджу. Несмотря на поздний час – было половина одиннадцатого – он все еще был на месте.

Пока запись архивировалась и закачивалась на файлообменник, я успел вернуть себе гарнитуру и айфон, а также разделить с Раджем скромный индийский ужин. Странная все же это кухня, в который раз убеждаюсь. Если есть с закрытыми глазами, не определить, что именно это за овощи, такое все одинаково жгучее.

Мой спаситель заверил меня, что со всеми щитами и фильтрами отследить операции с его компьютеров невозможно. Тем не менее я поостерегся отправлять сообщение Эсквайру оттуда. Видеофайл в несколько гигабайт пусть мощный компьютер закачает, а с остальным и айфон справится.

Я залез в нашу звериную почту, но новых сообщений от Бородавочника не было. Это могло означать, в том числе, что он делал вид, что ждет меня завтра в Москве. Я написал ему, что виделся с Моховым (зачем приплетать его дочь, если это сообщение мог прочесть кто-то еще из Конторы?). Прямым текстом (разумеется, предварительно зашифровав его), я передал Эсквайру все, что Мохов сказал, я просчитал, а Осборн подтвердил. И в дополнение послал ссылку на место, куда была закачена видеозапись нашего разговора в машине. На мой взгляд, это была просто судебная улика.

На Шафтсбери-авеню было непривычно пустынно. Я посмотрел на часы: полночь без пятнадцати минут. На биологических часах Тони три ночи. «Ну и пусть, – сказал я, добавив про себя одну из своих любимых фраз. – Мы здесь не для радости». И тут же подумал, что такая новость как раз из тех, которые порадуют в любое время дня и ночи. Я зашел в автомат и набрал новый мобильный Тони.

Голос бодрый, явно не спала.

– Были бы новости плохими, дал бы вам поспать, – с ходу сказал я.

– Да? – выпалила Тоня. Другие люди так не могут заснуть, пока им не скажут «Спокойной ночи!». – Блин, сколько же волнений за один день! Он все подтвердил?

Я говорил ей, что собираюсь встречаться с Осборном.

– Да, мне удалось затащить его в сеть своей изощренной лжи.

– Ну зачем же так про себя?

Вернулся ее привычный насмешливый тон. Перевела дух.

– Как я где-то прочел, один шпион написал: «Правда – это единственная цель, которую преследует наша ложь».

Тоня мою цитату проигнорировала – ей сейчас не до беллетристики:

– Думаете, это сработает?

– Это прямое свидетельство, прямая улика. А сработает или нет, зависит от людей в Москве.

– Но вы считаете, что сработает?

– Если эта страна не окончательно потеряна.

– «Эта страна», – передразнила Тоня. – Понятно, у вас их на выбор, сколько хочешь.

Успокоилась. И меня не остерегается. Я прямо вижу насмешливые огоньки в ее глазах.

– А то вы дальше Малаховки свою жизнь не планируете, – парировал я.

Хмыкнула: один-один.

– А как я узнаю, что мы с папой можем возвращаться в Москву? Вы позвоните мне?

– Проблема в том, что разоблачение этого упыря не будет автоматически означать, что опасность позади. Его стрелки могли получить заказ и дальше действовать самостоятельно. Но я буду с вами на связи. Не выбрасывайте этот мобильный, даже если окно машины вдруг соблазнительно откроется.

Тоня засмеялась. Первый раз я это слышал. Не раскатисто, не заразительно, просто вырвалось у нее что-то переливчатое, что обычно передается совсем непохожими сочетаниями «ха-ха» или «хи-хи». Но уже прогресс.

– Кстати, Антония, мне любопытно. А что если бы я тогда не отверг ваше предложение? Ну, когда вы меня испытывали?

Тоня снова рассмеялась. Уже пара таких «ха-ха».

– Хотите подъехать сейчас, Клеопатр?

– Нет. – Я тоже рассмеялся. – Я не спортсмен и пополнение списка трофеев меня не волнует. Мне просто нравится понимать про людей, с которыми я сталкиваюсь.

– И как вам кажется? Вы же наверняка про многих других людей уже поняли.

– А вы скажете мне честно, да или нет?

– Обещаю.

– Мне кажется, для вас постель не должна иметь большого значения.

Не сказала ни да, ни нет. Но, судя по тому, куда скакнула ее мысль, конечно же, да.

– Я подумала, – сказала она. – Наверное, я действительно чего-то не понимаю, а специалисты в этом вопросе единодушны. В общем, я поеду с Питером. Ну, куда он звал. Я уже позвонила ему, он заедет за мной рано утром на машине.

– К вам домой? Ну, к вашей подруге?

Сообразила теперь:

– Вот блин! Не надо было?

 

Страстная пятница

1

Родители должны учить своих детей всему, что знают сами. Отец – дояр? Расскажи дочери про быков: как они себя ведут, чего не любят, когда становятся опасны. Пойдет дочь в неурочный час к тебе на ферму, встретит взбешенного быка – будет знать, как действовать. Вот мое глубочайшее убеждение. Это я своему сыну не могу рассказать, какие обычаи у нас в Зазеркалье, а Мохов же от своей дочери не прятался?

Нет, я от Осборна никаких подлостей не ждал, не говоря уже о Питере. Хотя любители игр без правил наверняка есть и у них в МИ-5. Не сомневаюсь, что они обговоривали и силовой вариант. Взять Тоню и задержать – да хоть ту же травку ей подкинуть. Мохов позвонит дочери – ему сообщат, что она в полиции, дает показания, до суда будет под стражей. Тогда, хочешь – не хочешь, ему придется связаться с другом Лесли. Осборн естественно возьмется решить проблему, но скажет, что у них в цивилизованной стране телефонное право не существует. Ну, разве что если задействовать людей на самом верху. А те просто так ничего делать не будут. Другими словами, Тоню можно было бы взять в заложницы, и Мохову не осталось бы ничего другого, как мчаться ее выручать.

Однако по всему, что мы знаем об Осборне, хотя бы по истории отношений между двумя семьями, он на такую низость не пошел бы. Уверен, он у себя на службе даже не скажет, с кем Тоня уехала и куда. Но узнают же стрелки Крота каким-то образом о перемещениях людей, которые их интересуют? Так и про место, где ночует Тоня, могли получить наводку.

Я молчал так долго, что Тоня забеспокоилась:

– Вы здесь?

– Давайте начнем с простых вещей, – сказал я. – Вы в спальне, да? У вас свет там не горит?

– Нет. Только экранчик телефона светится.

– Это хорошо, прижмите его к уху. Осторожно подойдите к окну. Только не фронтально, а сбоку и занавеску не отодвигайте. Идете?

– Иду.

– Что видите?

– Ничего. Все спокойно.

– Конкретнее. Прохожие?

– Прохожих нет. Пустая улица.

– И никаких машин припаркованных?

Я же диспозицию помню.

– Машины есть, конечно. Бампер к бамперу, ни метра не пропадает. Все с нашей стороны – напротив парковаться запрещено.

– А люди в машинах есть?

– Да мне со второго этажа не видно. Вот сейчас к нам еще одна вывернула.

– Проехала?

– Нет. Остановилась. У другой машины, припаркованной, огни зажглись. Завелась и уехала. А та машина на ее место паркуется. – Сообразила. – Я дура, да?

– Нет, это я дурак, что не просчитал такой вариант. Да-а. Из дома есть второй выход?

– Там с противоположной стороны можно пройти в такой крошечный садик. Мы там с Синди по утрам чай пили.

– И что вы стоите? Идите туда, только потихоньку, перед окнами не мелькайте. Скажете мне, что там дальше за садиком.

– Сейчас. Блин, туфля куда-то завалилась. А, вот она.

Шагов сначала не слышно, а потом ступеньки заскрипели – спускается по лестнице. Дверь открывается – с трудом, скребет по полу.

– Ух ты, ночью холодно уже. И скользко. – Я прямо вижу, как Тоня ежится. Натренировали меня Радж с Шанкаром. – Свет же нельзя включать? Хотя я и не знаю, где.

– А что, там тьма кромешная?

– Нет, что-то видно. Да я помню: там несколько кустов, столик со стульями и сбоку веревка для белья натянута. Блин, ударилась. – Действительно, стул заскрежетал по керамической плитке. – Вот, дошла. Знаете, здесь такой дощатый забор, я раньше не замечала. И калитка сбоку.

– Заперта?

– Вроде заперта. Нет, всего лишь на защелку.

– Осторожно открывайте. Маленькую щелочку сначала.

– Так, открыла.

– И что за нею? Садик соседей или улица?

– Улица. Но уже совсем на город не похожа.

– Машины есть припаркованные?

– Нет. Ни припаркованных, ни проезжающих.

– Это хорошо. А что напротив?

– Напротив скверик небольшой. В нем типа детской площадки. Там шалашик такой деревянный. Да, детская площадка.

– Соображу, отлично. Соберите свои вещи и ждите меня за калиткой, на улицу не выходите. Телефон поставьте на вибрацию. Я где-то через полчаса заберу вас. Позвоню за пять минут, а подъедем, посигналим фарами. Вы же можете видеть эту улицу?

– Я приоткрою калитку. Хорошо, все поняла. – В голосе никакой паники, даже замешательства не слышно. – А кто, вы считаете, в той машине?

– Коллеги дядюшки Лесли. Но с теми, кого они за собой могут привезти, лучше не встречаться.

А если все же встретится?

Я почти бегом вернулся к Раджу. Магазин, естественно, закрыт. А что дверь с цифрой восемь слева от входа? Тут же открылась. Возможно, не потому, что я подошел – из нее, поигрывая ключами от машины, выходил сам Радж.

– Ах да, мы же не попили чаю, – с улыбкой сказал он, делая вид, что приглашает меня в дом.

Я схватил его за руку:

– Радж, ты должен отвезти меня забрать одного человека. Такси я не могу взять. Но ты только подвезешь нас потом до метро, там недалеко, и я тебя сразу отпущу.

– Это опасно?

– Скорее всего, нет. Но мне так было бы спокойнее.

– Но хотя бы теоретически нас могут ждать там злые люди? За нами могут гнаться? В нас стрелять?

Я на каждый вопрос покивал. Раз уж ему так хочется.

– А я собирался тупо приехать домой, поцеловать детей и посмотреть крикет по телевизору. – Радж пикнул сигнализацией, и стоящий у тротуара неприметный небольшой «ровер» дважды салютовал нам габаритами. – Ну, садись.

Я сказал, что мы едем в Саутфилдс, и залез в гугловскую карту. Вот станция метро. Улица, где живет подруга – Реплингем-роуд. Хм, даже китайский ресторанчик обозначен, в котором я еду покупал. А вот севернее к ней другая улица начинает прижиматься, Пирбрайт-роуд называется. Да, вот и скверик, который детская площадка. Теперь я мог уточнить Раджу адрес. Он, хотя всю жизнь живет в Лондоне, ехал по навигатору. Электроника развращает: сейчас же никто пять на пять умножить не сможет, полезет за калькулятором.

На центральных улицах – мы пересекали весь город – движение, несмотря на поздний час, было плотное. Но едва мы переехали Темзу, как ощущение глухой провинции стало усиливаться с каждым километром. Я из чувства ответственности следил за дорогой со своим айфоном, но навигатор Раджа справлялся не хуже. Вот справа начался сквер, и я позвонил: «Мы совсем рядом. Выходите». Мигать фарами не пришлось – Тоня уже выскальзывала из дощатой калитки.

– Вот как-то так моя бабушка бежала в Калькутту, – сообщил Радж Тоне, едва та забралась на заднее сиденье. Машина тронулась.

– Бабушка? – Тоня недоуменно уставилась на меня.

– Потом, – сказал я. – Это целая «Махабхарата».

Радж счастливо улыбнулся. Нет, не так. Улыбнулся – это когда растянул губы, а потом снова их отпустил. А Радж как улыбнулся, так и остался сверкать своими белоснежными, какие бывают только у индийцев, зубами. Я уже как-то говорил, я во многих взрослых людях спонтанно вижу, какими они были в детстве. Радж был непоседой, но не задирой – из таких вырастают лучшие авантюристы.

Как я и обещал, он довез нас до метро «Саутфилдс» и остановился у банка, где я днем снимал деньги. Рискованная часть поездки заняла у нас от силы минуту.

– И это все? Это ваша работа? – спросил Радж, когда я прощался с ним. – Ни перестрелки, ни погони. Нет, моя жизнь куда более захватывающа.

– А вы кто по профессии? – не удержалась Тоня, которая тоже благодарно пожала ему руку.

– Я с восьми лет стою за прилавком в маленьком семейном магазине, – скромно ответил Радж.

2

Мы спустились в метро, в этот час почти безлюдное. Я снова взялся нести тот большой бумажный пакет с Тониными зимними вещами. Только кожаный плащ по случаю ночной прохлады Тоня надела на себя.

– Я как бомжиха – все свое ношу с собой, – сказала она, когда я поставил пакет на пол. Пользуясь отсутствием других пассажиров на перроне, мы перешли на русский.

– Как кто? – не понял я.

Тоня посмотрела на меня с недоумением. Потом сообразила, что только человек, не живущий в России, может быть в такой степени оторван от реалий местной жизни.

– Как лицо «без определенного места жительства». Бэ-О-Эм-Жэ, бомж. Бродяг у нас на родине больше нет.

Я сначала подумал, потом подумал, стоит ли говорить, и все-таки сказал:

– Боюсь, вы отныне представляете для меня такую же потенциальную опасность, как и Володя.

Тоня стрельнула в меня коротким сердитым взглядом.

– Я имел в виду, что вы теперь должны быть очень осторожны, если не хотите мне навредить, – поправился я.

Она поразмыслила секунду, продолжать ли ей обижаться, но решила, что не стоит.

– Вы даже не представляете себе, какой в вашем вражеском окружении у вас появился друг, – с самым серьезным видом сказала она. И через паузу: – А пару дней назад я была готова вас убить.

Что я на это мог сказать?

– А вы действительно работали с папой в Лондоне? – спросила Тоня.

– «Работали» – это сильно сказано. Я подключался здесь к одной веселой проделке.

– Вам папа понравился?

– Тогда да. Я почему-то хорошо запомнил, как он вас любит. «Моя принцесса».

– Он что, говорил об этом?

– Об этом не надо говорить. Один раз он при мне выбирал вам очередную, как я понял, далеко не первую Барби. Я потом удивился, когда узнал, что вам уже было шестнадцать.

Тоня весело посмотрела на меня:

– У меня их сорок две – Барби. Я долго выходила из детства.

– Не помню, какую он тогда вам купил. Он еще звонил вашей маме, советовался.

– Здесь не могу вам помочь. Говорю, у меня их столько!

– А второй раз меня как-то особенно тронул. Мне нужно было срочно передать Володе одну вещь, и он приехал с вами. Вы сидели в машине, слушали музыку. Не машинную магнитолу, какой-то девайс с наушниками. Потом он вернулся в машину, вы вставили ему в ухо один наушник, чтобы он тоже послушал, а потом поцеловали в щеку. Какой-то он вам купил диск, какой вы хотели.

– Нет, я помню это, помню! Это было у парка. Он купил мне в тот день такой маленький плейер для компакт-дисков. На батарейках, я потом с ним бегала по вечерам. – Тоня помолчала. – Так странно, что мы все опять оказались вместе.

Подошел поезд. Я собирался проехать пару станций и потом взять такси. Но мы оказались на той же линии, и народу в метро было мало, все на виду. Так что я решил ехать напрямую до самого места.

– Куда мы едем? – спросила Тоня.

Уже по-английски спросила – автоматически, но очень даже грамотно. Да, шумная компания аборигенов, я имею в виду белых англичан, болтала, сидя и стоя, лишь в противоположном конце вагона. Однако даже если слов не разобрать, мелодика чужого языка всегда привлекает внимание.

– Ко мне в гостиницу, – ответил я. Тоня как-то странно посмотрела на меня, и я добавил: – Надеюсь, у них найдется свободный номер.

«Кенсингтон Гарденс» был полон. Туда заехала группа делегатов на какой-то профессиональный слет жителей Британского Содружества Наций. Трое делегатов, судя по произношению, австралийцы, с уже пришпиленными к пиджакам бэджами, стоя пили кока-колу у автомата, продававшего в том числе и этот волшебный напиток.

– Вам действительно нужен еще номер? – спросила симпатичная быстроглазая блондинка за стойкой. Литовка из Каунаса, мы с ней поболтали пару ночей назад. – Просто заплатите еще за один завтрак и все.

– Можем залезть в интернет и посмотреть, где есть номера поблизости, – предложил я своей спутнице.

– Давайте уже где-нибудь приземлимся, – сказала Тоня.

И правда – уже ночь.

– Ваш ключ, – с готовностью протянула его мне девушка. Ей нравилось то, что, как она считала, в самое короткое время неминуемо произойдет.

Давно я не вел так в номер женщину. Горизонтальных видов на нее, как я это называю, у меня не было, но хотим мы того или нет, электрическое поле вокруг все равно возникает. Мы шли рядышком неслышными шагами по затянутому ковролином коридору, Тонино плечо коснулось моего и тут же отшатнулось. Потом я вставил ключ в скважину – в этой гостинице были не карточки, а старомодные ключи на тяжелой круглой бляхе, чтобы их не положили в карман и случайно не увезли. И Тоня снова странно посмотрела на меня. Удивительная вещь! Мы ведь с ней сегодня были одни в пустом доме, и кровать там, естественно, была, и Тоня в ней даже спала, более того, недвусмысленно предложив эту постель с ней разделить. Однако тогда и намека не было на магнетическое напряжение. А вот теперь оно возникло.

Я толкнул дверь, пропуская Тоню вперед. Она прошла, села на кровать – у меня в номере была широкая, двуспальная – и качнулась на ней пару раз, как делают дети. Я стоял в проходе – только пакет ее положил на пол. Напряжение в электрическом поле между нами нарастало – я физически чувствовал, что сейчас эти два метра, которые нас разделяли, прострелит голубая молния. Я никогда не отрицал, что Тоня была очень красивая – даже когда она была фурией. Но сейчас эта холодность с ее черт исчезла, во взгляде появилось что-то покорное, губы чуть раскрылись, стали трогательно беззащитными. Я прислонился спиной к дверному косяку. Вот это называется чары: когда твое тело не в состоянии отвезти взгляда, а твоя мысль – проложить себе другой путь, в обход.

Я сделал два шага к кровати, и Тоня встала.

– Я днем дурачилась, а сейчас действительно этого хочу, – проговорила она едва слышно, закидывая руки мне на плечи.

И тут произошло то, что мне в моем возрасте хорошо известно, но чему я до сих пор не перестаю удивляться. Только что я был я. Какой есть! Человек, достаточно нерешительный, потому что «как много нужно не знать, чтобы действовать». Постоянно подвергающий сомнению свои достоинства и с увеличительным стеклом исследующий собственные слабости и недостатки. Человек, не любящий свою внешность и считающий, что другие люди смотрят на него без антипатии исключительно в силу своей добродетельности. Я могу продолжать эту характеристику до бесконечности, как любой человек, достаточно отравленный интеллектом и всю жизнь наблюдающий себя. Но вот мои руки обвили эту женщину и стиснули ее гибкое, пружинистое, прильнувшее ко мне тело. Вот мои губы нашли ее губы – открытые, сочные, стремящиеся утолить свою жажду. И все – я превратился в кого-то другого. Теперь это был мужчина, просто мужчина, испокон веков прижимающий к себе женщину, чтобы взять ее. Превращение это произошло мгновенно. И так же мгновенно Тоня – которая совсем недавно была мне чужой, с которой мы еще утром были на ножах и которая, что ни ее, ни меня нисколько не смущало, по возрасту годилась мне в дочери, – так вот, Тоня стала просто женщиной. Женщиной, которую желал тот единственный мужчина, который в мире материи существует в виде отдельных особей.

Мы, не размыкая губ, стягивали друг с друга одежду, когда ожила моя гарнитура.

3

– Пол, это Амит, – сказал молодой голос.

Я все время забываю, что сам нахожусь под круглосуточной прослушкой. Интересно, мальчик сообразил, что здесь сейчас происходит?

– Сейчас, Амит. Одну минуту.

– Сто минут, – прошептала Тоня, дергая меня к постели. – Это подождет.

– А если нет? – так же шепотом сказал я. – Надо узнать хотя бы, в чем дело.

– Простите, если я не вовремя, – смущаясь, проговорил Амит. Все-таки просек ситуацию. – Но мне кажется, это срочно.

– Слушаю тебя.

Я хотел усадить Тоню на постель, но она высвободилась и прошла в ванную. Я не очень понял, в каком настроении. Обиделась?

– Это Объект А. Он по мобильному набрал свой служебный телефон, который мы прослушиваем, и, пока шли гудки, сказал что-то типа: «Ребята, я знаю, что вы здесь. Свяжитесь с Гусманом и попросите срочно мне позвонить. Достаньте его хоть из-под земли, это очень срочно».

– Откуда он звонил?

– Из Саутфилдс. Как я понимаю, из дома, откуда вы забирали девушку.

– Я могу позвонить ему через тебя?

– В режиме диалога нет. То есть технически-то это сделать просто, но нас засекут. И вас, и меня.

– Ладно, пойду найду автомат.

– Есть один вариант. Вы можете записать сообщение, чтобы он узнал ваш голос. Я отошлю этот файл с фантомного номера и запишу его ответ. Вы его послушаете и что-то скажете в свою очередь. И так далее.

– Это займет вечность.

– Вовсе нет. Люди ведь говорят именно так: сначала один говорит – другой слушает. Потом наоборот. Скажем, с пересылкой это займет раза в четыре больше времени, и все. Хотите попробовать?

– Давай.

Это действительно оказалось не так мучительно. Если опустить технические паузы, разговор с Осборном у нас получился такой.

Я: Приветствую вас, мистер Осборн. Что там у вас стряслось?

Осборн: Где Тони? Она с вами?

Отец Питера тоже называет ее Тони.

Я: Да. Мы увезли ее в надежное место. А что случилось? Вы же в Саутфилдс?

Осборн: Я приставил пару ребят, чтобы охранять Тони. Они перестали выходить на связь, я послал туда еще одну группу. В общем, тех наших парней убили. Дом взломан, но в нем пусто. Я думал, Тони похитили.

Тоня на этих словах вышла из ванной. Взгляд протрезвевший, обеспокоенный. Рассеялись чары, вспомнила, что враги наши не дремлют, все еще хотят нашей погибели. Садиться не стала, прислонилась плечом к косяку двери, как я перед этим стоял, слушает.

И что мне Осборну сказать? Что нельзя посылать людей на опасное дело, когда ты знаешь, что у тебя где-то утечка? Индийцы уверены, что по их связи меня с ними никто не может слушать. Но Осборн-то по мобильному говорит.

– Мы можем встретиться, чтобы поговорить не по телефону? – попросил Осборн. – Боюсь, меня опять прослушивают. Прямо сейчас.

Нет, он все понимает. Англичане просто недооценили противника. У русских же главный маневр – напролом.

Я: Ладно, давайте. Там, где вы были с девушкой утром. Через час, не раньше. Заберете меня на машине. Только проверьтесь как следует.

Осборн: Договорились. В час тридцать на том месте.

Тоня ждала, скажу ли я что-нибудь сам. И, не дождавшись, спросила по-русски срывающимся голосом:

– Еще что-то плохое? – Откашлялась. – С папой?

– Нет, с ним пока все в порядке. В дом вашей подруги пробрались посторонние.

– Они теперь ищут меня? Чтобы добраться до папы? – Я кивнул. – И что будем делать?

– Дай подумать.

Первое: Тоню не надо пугать. Бдительность пусть не теряет, но думает, что у меня все под контролем. Второе: ее надо срочно увозить из Лондона, но это мы сейчас с Осборном решим. Третье: раз Тоню ищут, надо расставить киллерам ловушку. Это опять Осборн. Четвертое: поскольку нам с ним встречаться, мне нужно изменить внешность. А у меня для этого лишь солнечные очки.

Я посмотрел на Тоню и подмигнул, чтобы ее подбодрить. Она слабо улыбнулась мне в ответ.

– Значит так, – голосом человека, который знает, как решить любую проблему, сказал я. – У тебя пара часов. Я бы прилег и попробовал заснуть, чтобы хорошо выглядеть. Потому что через пару часов я заеду за тобой и отвезу туда, где вы встретитесь с Питером. А дальше он умчит тебя в тот коттедж посреди романтической пробуждающейся природы.

– А ты?

Пройдя через фильтр общечеловеческой женщины и общечеловеческого мужчины, мы, не сговариваясь, перешли на «ты».

– Питер вряд ли захочет, чтобы я поехал с вами, если ты об этом. Да у меня и дела еще в городе. Слушай внимательно. Ты здесь без охраны и потому в полной безопасности. Но никаких звонков. Дай-ка мне все-таки твой мобильный. – Тоня послушно протянула мне телефон, и я положил его к своим, в электронный презерватив. – И по гостиничному телефону никому не звони. Дверь не открывай, на звонки не отвечай. Просто замри, и все будет в норме.

– А если ты не вернешься через два часа?

– Ты права. Мне на голову с притолоки может упасть танзанийская черная мамба, укус которой, как известно, летален в ста случаях из ста. Так вот, если меня не будет через четыре часа, спустись на улицу и из автомата позвони Питеру. Никаких указаний мест по телефону. Скажешь, что ждешь его там, где вы виделись утром. И подъедешь туда на такси. Давай-ка дам тебе денег.

– У меня есть, папа взял только пятьсот фунтов. – Тоня посмотрела на меня своим привычным, чуть насмешливым взглядом. – А как ты меня заберешь, если я должна не отвечать на телефон и никому не открывать дверь?

– Я скажу пароль. М-м… Вот такой: «Пьеса Шекспира, начинается на «А». И кончается тоже на «А».

Тоня сообразила и рассмеялась:

– Хорошо.

Она еще что-то хотела сказать, и я остановился:

– Что?

– Нет, ничего, – сказала Тоня, потрясла головой и снова засмеялась.

Хорошо ведь, когда человек, за которым охотятся убийцы, находит повод посмеяться!

Я двинулся к двери, и мы оба замялись. Как попрощаться? Просто кивнуть друг другу? Тоня нашлась первая: она обняла меня и поцеловала в щеку.

– Ты только осторожно.

– А ты поспи, – ответил я.

4

Я по лестнице спустился в холл. Быстроглазая литовка недоуменно смотрела на меня, но я сделал вид, что очень спешу, и даже не взглянул в ее сторону.

– Амит, – позвал я, отойдя на сотню метров от отеля.

– Слушаю, Пол.

– Моя маска по-прежнему доступна?

– Какая маска?

Действительно, он же ночной дежурный.

– Мне на базе твой дядя давал маску. Ее оставил в машине, но она мне снова нужна.

– Я не в курсе, но подъезжайте туда. Я предупрежу, чтобы маску разыскали.

– Там еще есть кто-то?

– Там всегда кто-то есть.

Я шел к метро и по дороги перехватил свободный кэб.

– Сохо, Театр Королевы.

Когда, преобразившись в налогового инспектора, я вышел к тому же Театру Королевы, было уже десять минут второго. Такси я поймал сразу, но все равно опоздал минут на десять. Осборн курил, присев на крыло серого «ланд-ровера». Водителя не было, теперь страхуется.

Сейчас я мог разглядеть его получше – тогда в машине, в темноте я мало что заметил. Он еще больше, чем на тех фотографиях, стал похож на Муссолини. Круглая компактная голова – брахицефал, по-научному. Такие часто бывают у полководцев и государственных деятелей, от Юлия Цезаря до Горбачева. Квадратный подбородок боевито выпячивается вперед, взгляд прямой, уверенный, без намека на мечтательность или иллюзии. С левой стороны над ухом шишка – не знаю уж, математическая или какая другая.

Мы пожали друг другу руку.

– Оставьте свой мобильный в машине и пройдемся, – предложил я.

– Хорошо.

Осборн открыл дверцу и положил в бардачок два мобильных. Мы не спеша шли по пустынной улице в сторону Бишопс-гейт. Осборн был явно расстроен потерей людей. Их застрелили сквозь окно машины. Соседи слышали только шум отъезжающего автомобиля. То есть кто-то подъехал или подошел совсем тихо, произвел несколько выстрелов из пистолета с глушителем, потом вошел в дом, прострелив замок, и, убедившись, что Тони нет, поспешно убрался из опасного места.

– Кто еще знал, что вы приставили к девушке охрану? – спросил я.

Осборн сжал губы и выпятил вперед подбородок. Не собирается отчитываться передо мной за их сложности и, вероятно, свою ошибку.

– Круг подозреваемых сужается, – коротко ответил он.

Я сочувственно хлопнул его по плечу. В этой работе все бывает.

– Давайте решим, как вывести девушку из игры, – предложил я. – Питер может же выехать прямо сейчас? Ну, через час-полтора?

– Конечно. Вы скажете, куда ему ехать?

– Я подвезу ее в тихое место, скажем, на Ганновер-сквер. Знаете, где это? – Осборн кивнул. – Будьте у банка Барклейс. Там одностороннее движение вокруг площади, мы всех увидим, если что.

– В три? В начале четвертого? – спросил Осборн.

– Где-то так. Вы же будете там сами?

– Разумеется.

– У вас найдется еще время? У меня есть некоторые соображения, как попытаться со всем этим покончить.

– Заманить их в ловушку?

– Да.

Осборн сжал челюсти так, что желваки пропечатались сквозь щеки.

– Я об этом все время думаю.

– Только… Только пока не отправим молодежь, прошу вас, никому никаких звонков. Даже не забирайте свои мобильные из машины. На такси поезжайте к Питеру.

Осборн с досадой покачал головой:

– Я представить себе не мог, что эти мобильные, как чума, как СПИД.

У всех у нас одно и то же сравнение.

– Да. И почему-то до сих пор никто не удосужился изобрести презервативы, – слукавил я.

5

Двери в «Кенсингтон Гарденс» были открыты, хотя любознательной литовки за стойкой не было – отошла куда-то на минутку. В холле вообще было пусто. Лифт, как показывала красная цифра, был на шестом этаже, и я его ждать не стал. Взлетел к себе на третий через ступеньку по лестнице.

Наша встреча с Тоней – согласитесь, уже в другом качестве, хотя ничего и не было, – произошла так. Спрашивать пароль она не стала. Замялась чуть, когда я постучал – она ведь только придуманный мною псевдоним знает. Но делать нечего, спросила:

– Это ты? – И уже шутливо: – Это ты, Клеопатр?

– Я, я. Открывай.

Дверь приоткрылась чуть-чуть, чтобы в щелку было видно мое лицо. Потом она распахнулась, а в следующий момент я получил такой удар между ног, что в голове у меня сверкнула молния. Это просто такое выражение: «в глазах потемнело от боли». На самом деле это вспышка. Боль была такая, что я повалился на пол и даже выпустил из руки свой драгоценный рюкзачок.

Я недавно мысленно укорял Мохова, что он не научил дочь тому, что знает сам. Я был неправ. Хороший отец рассказал своей принцессе об этой Ахиллесовой пяте, которая превращает самого свирепого насильника в беспомощного младенца.

Я хотел сказать Тоне, что забыл, что я в маске, но тогда мне было недосуг. Скрючившись, я катался по пахнущему моющими средствами ковролину коридора. А агрессорша приняла еще одну наступательную позу, и я простонал уже по-русски:

– Да я это, я. Черт, Тоня!

Голос человека в моем состоянии наверняка неразличим, но родной язык ее отрезвил.

– Я в маске, – выдавил я из себя еще три слова.

Встать я еще не мог, просто отталкивался от пола ногами, помогая Тоне затащить себя в номер.

– Блин, откуда я могла знать? – оправдывалась она. – Очень больно?

Она захлопнула дверь, и я откинулся на нее и попробовал вытянуть ноги. Так лучше, начинало отпускать.

– Это из тех вещей, которых тебе самой не испытать, а объяснить невозможно.

– Как роды? – тут же нашлась Тоня.

Она хотела помочь мне встать, но я остановил ее. Не надо экспериментировать: сейчас полегче, и хорошо.

– Я немного занималась карате, – не без гордости сообщила моя неслучившаяся любовь.

– Ах это было карате!

Я так и оставался сидеть на полу, пока Тоня закидывала в пакет вещи и надевала плащ.

В такси она какое-то время еще помнила, что нанесла мне пусть временное, но увечье. С сочувствием смотрела на меня, смешно, уточкой, вытягивала губы, как провинившийся ребенок. Я положил этому конец, сказав: «В том месте переломов не бывает, успокойся».

Она успокоилась. Сидела, едва касасясь меня плечом. Пару раз поворачивалась ко мне, как будто хотела что-то сказать. Потом – мы уже свернули на Брук-стрит – решилась:

– Слушай. Я не могу не уезжать сейчас с Питером?

Я даже не понял столь сложносочиненную фразу. Подумал, что это было буквально, что ей именно с Питером не хотелось оказаться вместе.

– Это почему?

– Ну… Можно я останусь с тобой?

– Тоня!

– Папа же мне будет звонить, – нашла она благовидный предлог. – И тогда нам лучше быть рядом.

– Но ты же знаешь все, что нужно сказать Володе. Что улика получена и отправлена, кому надо. Чтобы он нам верил и терпеливо ждал, не выбрасывал фортелей. И чтобы он сказал, как я могу его разыскать.

– Да, но папа же не в себе. – Тоня вцепилась мне в руку. – Нет, мне надо было взять тебя с собой, чтобы ты на него посмотрел. Он может сначала наломать дров, а потом мне позвонить.

– Но это что-то изменит? Будем ли мы в этот момент вместе или в разных местах?

Тоня убрала руку.

– Хорошо, я поняла.

– Тоня, смотри. – Теперь я взял ее руку в свои. Пальцы длинные, тонкие, ухоженные. – Если ты сейчас не уедешь, моей первой и постоянной заботой будет твоя безопасность. А сейчас важнее всего найти Володю. Тем более что – ты сама говоришь – он не в себе.

Тоня выдернула руку:

– Хорошо, хорошо. Я поняла.

Как я говорил, движение на Ганновер-сквер одностороннее, и тем это место и хорошо. Мы свернули налево и начали объезжать сквер. Площадь не такая уж маленькая, сквозь деревья просматривается плохо, но если за нами кто-то едет, он тоже будет вынужден повернуть налево. А на дальней стороне площади от банка и вдоль всего квартала есть стоянки для заказных автобусов, ночью они всегда пустые. Я давно это место присмотрел.

На стоянке, как я и надеялся, припарковались и «ланд-ровер» Осборна, и кремовая «мини» с разными черными наклейками, одинаково подходящими под определение «прикольные». Не самая солидная машинка для офисного работника. Хотя, я допускаю, что Питера недооцениваю – может, его внутреннее содержание не исчерпывается исками поставщиков мороженой трески. Мы проехали чуть дальше, и я попросил водителя высадить нас.

– Ты вон там сидела в машине со своим новым плейером, – показал я. – Когда ты еще собирала Барби.

– Да? – удивилась Тоня. – Я не помню. Парк запомнила, а где он был, нет.

Оба Осборна сидели в машине отца. Заметив нас, они вышли и деловито направились нам навстречу. Питер оказался очень привлекательным, чем-то на молодого Хью Гранта похож. Мы подошли ближе – просто красивый парень, видимо, в мать. Я протянул ему пакет с тониными зимними вещами:

– Это теперь ваша ноша. И ваша забота.

Тоня подошла к Питеру, и он обнял ее за талию:

– Не беспокойтесь за нее.

– Да, чуть не забыл. Отдайте свой телефон отцу.

Питер с сомнением посмотрел на Осборна.

– Давай, давай. Он дело говорит, – сказал тот.

Осборн взял мобильный сына и пошел забросить его в свой «ланд-ровер». Я подождал, пока он отойдет, залез в рюкзак и вернул Тоне ее телефон. Питер изумленно наблюдал за этими манипуляциями.

– Не забудьте, – напомнил я, – сами с него не делаете никаких звонков.

– Я помню.

Тоня протянула мне руку:

– Спасибо вам за все.

Достаточно официально это сказала. Не заподозрить, что наши отношения уже совсем в другой фазе сложности оказались.

– Берегите себя, – так же отчужденно попрощался я.

6

– У вас есть план? – спросил Осборн, когда прикольная «мини» укатила, и мы снова принялись мерить шагами тротуар.

– Есть. Но давайте сначала рассмотрим ваш.

– Нет, лучше сначала ваш. Вы этих людей хотя бы видели.

Осборн говорит так не потому, что ставит себя в зависимое положение – ЦРУ все-таки не МИ-5, это разные весовые категории. Наоборот, он хочет быть хозяином положения. «Пусть каждый выскажется, и я тогда решу».

– Да, видел. – Поломаться еще для вида? Поломаюсь: – Но вы знакомы с ними гораздо теснее.

Я мотнул головой, и Осборн потрогал свою бинтовую нашлепку на шее.

– Ничего, заживет. Так что вы предлагаете?

– Ладно. Предложение первое. Раз у вас существуют известные сложности, давайте задействуем наших людей, – сказал я.

Я не идиот. И не имею в виду ребят из лондонской резидентуры, которые – либо вслепую, либо вполне сознательно, в уверенности, что выполняют свой долг, – работают на киллеров. И уж тем более я не рассчитываю на людей ЦРУ, хотя их в Лондоне наверное не десятки, а сотни. Просто я уверен, что Осборна этот вариант не устроит. В этом случае он может быть вынужден уступить права на Мохова американцам. А у него свои задачи, он ради чужих амбиций каштаны из огня таскать не собирается.

– Я не согласен, – решительно говорит Осборн. Однако здесь я опять мог бы ввернуть нечто вроде «Мы видели, как ваши люди работают». Поэтому он тут же дипломатично добавляет: – Но давайте послушаем вас до конца.

– Мы используем ту квартиру, которую вы сняли для Мохова. О ней же у вас на службе действительно никто не знает?

Осборн уставился на меня в упор. Неприятный взгляд – мне было бы неприятно, если бы он меня допрашивал в своем кабинете на Милк-бэнк.

– Это Тони вам рассказала? Или вы с самого начала нас прослушивали? Мы тут засекли одну подозрительную машину…

Шанкар! Не хватало еще, чтобы их с Раджем стали серьезно проверять.

– Да на машинах, по-моему, со времен большой войны никто не ездит, – небрежно сказал я. – Сейчас это вопрос пары лишних антенн на крыше здания. Да и зачем говорить о прошлом? Давайте решать, что дальше делать.

Осборн отцепился взглядом:

– Я слушаю, слушаю.

– Так вот. Мы устроим там засаду. Разместим людей – с жилетами, шлемами, в полном снаряжении. Район заранее оцепим, посадим на крыши снайперов. И потом вы сделаете звонок и скажете, что укрыли девушку в безопасном месте, в той квартире. Киллеры явятся туда, и мы их возьмем.

– Хм. – Осборн задумался. Совершенно очевидно, план его устраивал, однако последнее слово должно быть за боссом. – Давайте проведем операцию в два этапа. Если мои люди погибли, потому что меня прослушивают и русские тоже, они скорее всего пошлют туда киллеров сразу. Если так, прекрасно. Но если в течение двух-трех часов ничего не произойдет, мы делаем ставку на предположение, что у нас действительно существует утечка внутри службы. Чтобы убедиться в этом, я позвоню своему начальнику, и мы снова будем ждать. Если плохие ребята появятся только после этого, это будет подтверждением того, что у нас завелся крот.

Не очень мне это понравилось, но я пока не стал спорить.

– Я понимаю, что вы так убьете двух зайцев, – сказал я. – Заманчиво, конечно, но если это не займет слишком много времени.

– Судя по тому, как быстро эти люди приехали в Саутфилдс, им не терпится поскорее закрыть больной вопрос, – возразил Осборн. – И второй момент. Вот вы говорите «оцепить квартал». Это можем сделать только мы, англичане. Так что давайте ваших людей не трогать.

– Здесь вы правы – вам это проще, – как бы нехотя согласился я. – Но вы сумеете организовать все, не докладывая пока никому у себя в МИ-5?

– У меня в прямом подчинении группа быстрого реагирования. А зачем я буду беспокоить кого-то в, – Осборн посмотрел на часы, – в четыре утра.

– Логично. А сколько людей в вашей группе? Достаточно?

– Двенадцать человек могут быть на месте через полтора часа. Включая двух снайперов.

Теперь я посмотрел на часы.

– Будет полшестого. Позже ничего и не предпринять. Люди начнут просыпаться, мы весь квартал переполошим своими приготовлениями.

– Отлично, я звоню, – решительно произнес Осборн, оглядываясь, чтобы найти автомат.

– Вон на углу, – показал я.

– Вижу. И еще одно. – Осборн остановил меня, прикоснувшись к моему плечу. – Давайте договоримся. К кому бы из нас ни пришел Мохов, мы работаем с ним вместе, вы и я. Никаких сепаратных встреч – все разговоры только в присутствии другого. Согласны?

Он протянул мне руку, и я вложил в нее свою.

– Договорились.

Я же по своей натуре человек очень покладистый.

7

Убежище для Мохова было снято у метро «Расселл-сквер». Там вокруг сплошные колледжи. Поэтому Тоня тот район хорошо знала, и Осборну было достаточно показать ей дом на карте. Действительно приметное здание: угловое, красное с белым, с круглыми эркерами. Вход в подъезд с довольно узкой Хербранд-стрит. Напротив – шестиэтажное офисное здание с монотонно чередующимися полосами окон и бетонных перекрытий.

– Вы там тоже что-нибудь арендовали? – спросил я, кивая на этот храм модернизма в духе семидесятых.

– Разумеется, – ответил Осборн и, видя мою реакцию, тут же поправился. – Об этом у меня на службе тоже никто не знает. Я, собственно, и квартиру эту снял, потому что у меня есть ключ от одного офиса. Мой знакомый его только что снял, перевез туда вещи и уехал в отпуск. Я попросил у него ключ, он оставил.

– Туда снайперов? – Осборн кивнул. – Офис на каком этаже?

– На четвертом.

– А квартира?

– На третьем. Но нам же не нужно, чтобы они сидели окно в окно. В квартире другие люди будут, такие же подготовленные.

И опять: Осборн не оправдывался передо мной, он скорее давал вводную опытному подчиненному. Доминант.

– Резонно. А подъезд они перекроют?

– С четвертого этажа-то? Легко. Они на два окна правее сидеть будут, угол обстрела только шире. Вон то окно.

Я посмотрел вверх. Отсвечивает сейчас, ночью – так что, будем надеяться, будет бликовать и утром.

– Оно одно? Двоим не тесно там будет?

Осборн пожал плечами:

– С охраной бизнес-центра все равно пойдем договариваться. Можем посадить второго на крышу.

– Мне кажется, так будет лучше, нет? – Я специально такую манеру разговора избрал: мягкую, ненастойчивую. Пусть чувствует себя хозяином положения, это усыпляет бдительность. – Только чтобы он не высовывался раньше времени. Раньше, чем люди не войдут в подъезд.

Мы пошли к входу в бизнес-центр на Бернард-стрит. Я, возможно, ошибся – храм был построен в восьмидесятые. Подъезд модернистский – стекло и сталь, крутящаяся дверь. Охранники нас уже заметили в камеру наблюдения. Один, постарше, остался за стойкой, глядя на нас поверх стекол очков. Второй, помоложе, стоял перед дверью, слегка расставив ноги и сомкнув руки за спиной. Бывшие морские пехотинцы и прочие спецназовцы так стоят.

Осборн приложил к стеклу свой бэдж, и охранник тут же открыл дверь.

– Мы проводим тайную операцию, – сказал Осборн, направляясь к стойке охраны. – Никаких звонков. Мы пройдем вот в этот офис, – Осборн потряс ключом, – и нам нужно открыть дверь на крышу.

Пожилой охранник встал. Он, по-видимому, был старшим.

– Мы должны доложить по службе, – сказал он.

– Никаких звонков отсюда, – строго повторил Осборн.

– А полиция предупреждена?

– Это операция против продажного офицера полиции, – отрезал Осборн.

– Можно тогда попросить ваши документы?

На этот раз Осборн протянул какую-то книжечку. Молодой охранник, заглядывавший из-за плеча старшего, тут же вытянулся, только что честь не отдал.

– А это? – Не отступающий от инструкций бдительный старший показал на меня.

– Джентльмен со мной. И еще несколько человек подъедет – они тоже со мной.

Старший понял, что мы играем в совсем другой лиге, и кивнул:

– Джейми, покажи джентльменам, как пройти на крышу. Держи ключ.

Тут к стеклянному входу подъехал микроавтобус, и все закрутилось. Ну, это мы видели, как все забегали. А если кому не спалось, то ничего особенного и не происходило. Из микроавтобуса вышла пара здоровых, коротко стриженых парней с сумками, но там же, справа от входа, – банкомат, наверное, инкассаторы. А микроавтобус отъехал и повернул за угол, уже не видно его. Потом первые пташки на работу стали приходить – две симпатичные молодые женщины. Слева же от входа – кафе, Pret A Manger, оно рано открывается.

Я искренне порадовался за людей Осборна. Четкие, собранные, все понимают с полуслова. Да и сам он в роли босса смотрелся неплохо.

– Из бизнес-центра лучше не звонить, – не выходя из этой роли, сказал Осборн мне.

– В той квартире есть телефон? – спросил я.

– Стационарный? Есть. А зачем?

– Вы вряд ли стали бы по телефону называть адрес. Вы позвоните с городского. Вроде бы, чтобы вас не засекли по мобильному. Но он будет у вас в кармане, и пусть они сами определят, откуда вы звоните.

– Да, можно и так сделать, – признал Осборн. – Но они же так определят только здание.

– А вы скажете: «Дом ты знаешь, а квартира двенадцать».

– Разумно, – оценил Осборн.

– И еще раз я хочу вернуться к своему соображению, – сказал я тем же мягким, покладистым голосом. – Конечно, хорошо было бы провести это в два этапа. Сначала проверить версию прослушки, а потом версию утечки в вашей тесной компании. Но сколько времени это займет? Смотрите сами. Вы сейчас позвоните куда-то в космос. Нам придется подождать хотя бы часа два-три, надеясь, что те плохие ребята появятся. А может, они спланируют акцию на следующую ночь?

– Это вряд ли, они торопятся, – не согласился Осборн.

– Если бы в квартире был Мохов, вы сто раз правы. Но девушка им нужна как заложница, это может менять дело. В общем, даже при варианте прослушки мы уже не знаем, сколько нам здесь нужно будет просидеть в засаде. Хорошо, мы ждем – ничего не происходит, и вы звоните вашему начальнику. И что, мы думаем, что это именно он работает на русских? Нет. И пока новость распространится, дойдет до киллеров, еще кладите пару часов, как минимум. То есть, если правильная версия – это утечка, в лучшем случае в квартиру придут в разгар дня, на улицах будет полно прохожих.

Это я все правильно говорил, но причина, по которой я хотел поломать план Осборна, была совсем иной. Я же действительно пораскинул мозгами. Хорошо, получилось так, что сейчас наш крот в МИ-5 работает на их крота где-то в Кремле. Но он же, этот доверившийся Конторе англичанин, этого не знает. Он думает, что продолжает работать на вечную Россию, а не на человека, который эту вечную Россию предает. Более того, ему наверняка сказали, что Мохов может выдать сведения, которые разоблачат и его самого. Что правда. Так что он сейчас защищает и свою жизнь – я сам только что побывал в его шкуре. Хорош же я буду, если помогу англичанам раскрыть собрата – одного из тех, ради кого я сейчас продолжал поиски Мохова!

Хотя, если анализировать ситуацию еще глубже, прикрывая этого крота Конторы в МИ-5, я продолжал рисковать жизнью самого Мохова. То есть, с одной стороны, я в меру своих сил пытался его спасти, но в то же самое время не мог позволить себе отвести, возможно, главную угрозу для его жизни. Это один из тех вопросов, над которыми лучше не задумываться, если хочешь сохранить психическое здоровье. Только, если заниматься тем, чем я занимаюсь, такие вопросы постоянно возникают.

– Вы прекрасно понимаете, мистер Осборн, что предсказать, как повернется дело, невозможно. Мы только что видели это на кладбище, – усугубил я сомнения своего с некоторых пор партнера. – Нам же не нужны невинные жертвы?

Осборн задумался. Так он здорово все продумал, жалко от такого роскошного плана отказываться. Вздохнул, выпятил опять вперед подбородок, как Муссолини, с сожалением кивнул:

– Вы правы. Давайте решать проблемы в порядке приоритетов.

8

Квартира была обставлена по-спартански: никакой лишней мебели, ни картин, ни мелочей, которые делают жилье уютным. Видимо, она сдавалась уже не в первый раз. На диване в гостиной и на кроватях в спальных сидело и полулежало четверо парней в пуленепробиваемых жилетах. Стальных, не кевраловых – те пули не пропускают, а ножом протыкаются на раз. Еще один парень и девушка готовили кофе на кухне. На полу, как шары в боулинге, рядком стояли шлемы, в углу были составлены короткоствольные автоматы без прикладов. Не «узи», что-то более современное и, хотелось бы, более точное.

Мы с Осборном направились к телефону, около которого на диване играл с айфоном здоровый детина. У него на щеке была полоска пластыря – видимо, брился неаккуратно. Увидев нас, парень поспешно встал с дивана:

– Я наверно помешаю вам, сэр.

– Умница, пойди попей кофе, – отослал его Осборн. – И нам с другом пусть приготовят. Мне черный, с сахаром.

Оба вопросительно посмотрели на меня.

– Мне с сахаром и молоком, если есть, – попросил я. И добавил – я-то все же не в их армии служу: – Спасибо.

Осборн присел на диван рядом с телефоном, стоящим на высокой резной консоли. Сосредотачивается.

– Раз мы совмещаем оба варианта, звоните по городскому, но сразу своему начальнику, – предложил я. – Ваши разговоры пишут?

– Его разговоры пишутся все, – ответил Осборн. Я не понял: потому что это большой начальник ли потому что он под подозрением?

– Тогда, соответственно, и этот номер сразу определят.

– Соответственно, – кивнул мой неожиданный партнер.

– Так что адрес дома будет известен в любом случае: русским – через ваш мобильный, вашим людям – через городской телефон. Сложность в другом. Если вы звоните своему боссу, зачем бы вы стали сообщать ему номер квартиры?

Осборн недоуменно уставился на меня:

– Как зачем? Попросить сюда охрану для девушки.

Я это за собой знаю: я иногда все переусложняю. Утешаю я себя историей про Ньютона. У него было две кошки, которые любили гулять по саду, а есть и спать приходили в дом. Чтобы они не отвлекали хозяина, он выпилил им в двери два отверстия. «Зачем же два?» – спросили его. – «Кошки разного размера, – объяснил Ньютон. – Одна взрослая, большая, а вторая – котенок. Вот я и сделал одну большую дверцу, а одну маленькую». – «Но ведь маленькая кошка может пройти в большую дырку». – «Ой, и вправду, – всплеснул руками Ньютон. – А я и не подумал».

– Так просто? – спросил я, решив не следовать примеру великих. – Вы так делаете? Тогда, получается, и адрес спокойно можете сказать? И звонить по мобильному?

Осборн на каждый мой вопрос довольно кивал по восходящей, пытаясь утвердить свое техническое и интеллектуальное превосходство.

– Я с мобильного и позвоню. Сожалею, но боюсь, вы не сможете слышать, что мне будут говорить в ответ, – добавил он вслух. Судя по тону, это его не очень огорчало.

Я молча приподнял прядь парика, чтобы он увидел гарнитуру у меня в ухе. Ее, оказывается, можно было приспособить, и когда ты в маске. Телефоны мои лежали в волшебном презервативе в рюкзачке, а с Амитом или уже с Шанкаром я по-прежнему на связи. Разумеется, я перед Осборном специально раскрылся. Да, мы партнеры, но пусть он знает, что у меня все свое. Нет у него ни в чем преимущества.

– Телефон со скремблером, – высокомерно уточнил Осборн.

– Четырех-пятисекундная задержка, – небрежно бросил я. – Это как когда вы слушаете радио через Интернет.

Осборн только покачал головой.

Индийцы работали четко. Тут же сообразили, какой телефон мне нужно подать в ухо. Задержка наверное и не превышала пяти секунд, но когда человек живьем говорит перед тобой, она кажется большой. Тем не менее я снова смог насладиться редчайшим контртенором.

– Да-да? – пропел он.

– Это Осборн, сэр.

– Если это опять что-то плохое, я вешаю трубку. – Человек усмехнулся собственной шутке. Помолчал, пока Осборн думал, как ему на это реагировать. – Мне жаль наших людей, Осборн. Я знаю, вы переживаете еще больше. Но такое бывает.

– Да, сэр.

– Так что у вас, Осборн?

– Мы нашли девушку. Дочь нашего друга.

– Она жива?

– С ней все в порядке. Я привез ее на одну из наших квартир. Сюда теперь нужна охрана.

– Почему бы вам не использовать свою группу?

– Они будут нужны мне в другом месте.

– Хорошо. Человека три-четыре?

– Да, не больше. Мы теперь будем начеку, зная, что те люди ни перед чем не остановятся.

– Да. – Помолчал опять. – Давайте адрес, Осборн.

Начальник принялся записывать, отмечая каждое слово мелодичным «м-м».

– Все ясно, – заключил он.

– Люди должны приходить по одному, – уточнил Осборн. – Ну, по двое, если это мужчина и женщина. Я дождусь первых в квартире, потом уйду. Пусть позвонят снизу по домофону. Пароль? Пусть будет: «Это доставка авиабилетов в Бангкок». Отзыв: «Вы хотите сказать, в Бахрейн». Третий этаж, квартира слева.

– Новых примет киллеров нет? Это же скорее всего будут те же люди?

– Скорее всего. Парень с пропечатывающейся жилой на шее. Еще мотоциклист весь в коже. И молодая коротко стриженая женщина в кожаной куртке с закатанными рукавами. Да, волосы у нее светлые – вот это новая деталь.

Это я вспомнил ее и сообщил Осборну.

– Сами будьте осторожны. Думаю, люди будут у вас где-то через час.

– Спасибо, сэр. Жду. И – вы понимаете – важно, чтобы об этом месте знало как можно меньше наших коллег.

– Я понимаю. До связи.

– До связи.

Осборн положил телефон в карман и заметил выражение моего лица.

– Что?

Все-таки я не переусложнил:

– Так, теперь и вправду к нам через час придет еще четыре человека. У лифта же очередь образуется, киллерам будет не протолкнуться.

9

Командир группы быстрого реагирования – тот самый детина с пластырем на щеке, который деликатно освободил нам гостиную, – слушал молча. Только ртом, не разжимая губ, делал движения влево-вправо – не нравилось ему это. Осборн был вынужден рассказать ему про подкрепление – не хватало еще, чтобы своих перестрелять.

– Нас здесь шестеро, сэр, – высказал, наконец, свои сомнения командир. – Для квартиры это максимум. Еще двоих я собирался отправить на лестничную площадку между третьим и четвертым этажами. Две женщины будут на улице. Они блокируют выход, как только кто-то войдет в подъезд, поковырявшись в замке. Один снайпер в офисе, второй на крыше. Кто нам еще нужен?

– Мы не можем провалить эту операцию, – упрямо сказал Осборн, помешивая ложечкой в чашке. Командир с женщиной принесли нам кофе, потом женщина ушла, а он остался.

Детина понял это так, что на подкреплении настояло начальство.

– Хорошо, двух новеньких я могу разместить еще этажом выше. Но больше людей в здание запускать нельзя. Жильцы начнут уходить на работу, кто-то из наших попадет в поле зрения, и это наверняка закончится звонком в полицию. Нам же не нужен еще и полицейский наряд?

С виду громила, а соображает. Некрасов часто говорил: «Сила – уму могила». Но есть, есть исключения из правил.

Осборн слушал его с застывшим лицом. Понимает, что перестарался. И я его не остановил: решил, что это я глупый, а он умнее.

– Все очень просто, – сказал я. – Отмените охрану. Да-да, прямо сейчас позвоните и дайте отбой. Наша задача все равно будет выполнена, а столпотворения в подъезде у нас не будет.

– Точно!

Осборн достал из кармана мобильный:

– Извинишь нас?

Парень ушел довольный, даже благодарно взглянул на меня.

– Сэр, вы успели послать мне группу? – спросил Осборн.

– Что-то случилось? Они уже там? – встревожился босс.

– Нет, наоборот. Надо отменить все.

– Что происходит?

– Со мной здесь пара моих ребят. А дом тем временем просыпается. Если начнут приходить люди, мы засветимся и провалим операцию. Срочно дайте отбой.

– Да я пока и не успел послать вам подмогу, – протянул контртенор. – Мы же договорились максимально избегать утечек. Я вызвал нужного человека – вы его знаете, это Хикс. Так вот, он с минуты на минуту появится.

– Но сейчас же, – Осборн посмотрел на часы.

– Без двадцати шесть, – уточнил начальник. – Я, разумеется, в своем кабинете, и Хикс тоже всю ночь на посту.

– Хорошо. В общем, ничего ему не говорите. Просто отменяем подкрепление.

– Вы уверены? Абсолютно уверены?

– Абсолютно, сэр. Спасибо. Я свяжусь с вами, как только будут новости.

– Удачи, Осборн.

Мы вышли сообщить хорошую весть командиру группы. Он как раз раздавал ребятам гарнитуры для связи.

– Это для вас, сэр, – протянул он одну Осборну и с немым вопросом перевел взгляд на меня.

– Нашему другу тоже дайте, – сказал мой партнер и усмехнулся. – Ему стерео не помеха.

Я зацепил гарнитуру за свободное ухо. За все это время я ни разу не обратился к своим индийцам, но они и без моих указаний пока все делали правильно.

– Проверка связи, – произнес голос в гарнитуре.

– Первый слышит, – сказал детина.

– Второй слышит, – буркнул парень, застегивающий залипалы на жилете.

Еще несколько человек отозвалось в квартире. Потом пауза – видимо, к перекличке подключились женщины на улице и снайперы.

– Я вижу, еще две гарнитуры работают, – произнес голос. – Это вы, сэр?

– Да, – откликнулся Осборн. – Кто я у вас, тринадцатый?

– Точно. И…

– И четырнадцатый, – сказал я.

– Мы готовы, сэр, – заключил голос.

– Не рискуйте. Если что не так, стрелять на поражение, – приказал Осборн. – У нас и так скоро похороны.

10

Дом действительно начинал просыпаться. Где-то поблизости, возможно, этажом выше, хлопнула дверь. Внизу проснулся лифт, загудел, прошелестел мимо нашей квартиры, а потом, уже с пассажиром, вернулся вниз. Было без четверти семь, когда ожила гарнитура англичан.

– Внимание всем! – произнес бесстрастный мужской голос. – Это одиннадцатый. К подъезду подошли парень и девушка. Остановились. Похоже, ключа у них нет – девушка ковыряется в замке.

Одиннадцатый – это снайпер из офиса. Ему лучше всего улицу видно.

– Это они, – сказал Осборн. – Готовность номер один. Девятая и десятая, выходите на позицию.

Это он женщинам, они на террасе кафе завтракали. Кафе аж в шесть тридцать открылось.

А мы с Осборном стояли на кухне. Нам тоже дали жилеты – неожиданно тяжелые. Осборн вытащил свою пятнадцатизарядную «Беретту», а мне выдал пристегнутый к лодыжке запасной «Глок-33». Небольшой такой, удобно вписывающийся в ладонь.

«Это же вряд ли сотрудники Конторы, – уговаривал себя я. – Мне же Эсквайр тогда написал, что на кладбище наши не работали. Да и не станут в Лесу рисковать своими людьми в таком деле – в случае провала неприятностей ведь не оберешься. Наняли – или это Крот нанял, вообще помимо Конторы – сорвиголов, профессионалов для которых правого дела нет. Они в меня будут стрелять, а я в них. И все дела».

– Открыли дверь, входят в подъезд, – продолжал комментировать голос. – Вышли из моего поля зрения.

Осборн передернул затвор, и я последовал его примеру.

– Это двенадцатый, вижу их, – произнес другой голос. Это снайпер с крыши. – Промелькнули в окне лестничной клетки между первым и вторым этажами. И вот еще между вторым и третьим. Сейчас будут перед вашей дверью.

– Девятая и десятая, блокируйте выход, – вполголоса приказал Осборн. – Седьмой и восьмой, врывайтесь за ними, как только они откроют дверь. Остальным стрелять только сбоку.

Седьмой и восьмой прятались на площадке между третьим и четвертым этажами. Как им удалось неслышно подкраться, непонятно, но они просто втолкнули киллеров своими телами, лишь только замок поддался.

Возможно, и получилось бы обойтись без стрельбы. Парня – он вошел вторым – тут же повалили на пол и приставили к затылку пистолет. Но девушка успела дойти до двери в гостиную, которая оставалась открытой. Она мигом прошмыгнула в нее и начала стрелять из пистолета с глушителем. Несколько выстрелов в диван: он стоял не у самой стены – за ним могли прятаться. Потом дважды в закрытый старинный комод. Детина этот вариант продумал – в первой комнате не было никого.

– Замри! – крикнул он из спальни, дверь в которую тоже была открыта. – Бросай оружие!

Однако девушка укрылась за дверной косяк, ожидая движения в спальне. Один из спецназовцев, вломившихся вместе с киллерами, перебрался через лежавшего парня и теперь оказался за ее спиной.

– Бросай пушку! – крикнул он.

Девушка резко обернулась, но выстрелить не успела. Пуля попала ей в глаз, и она по стене съехала на пол. Ее напарника с уже застегнутыми за спиной наручниками втолкнули в гостиную. Вся операция заняла пару минут. С нашей стороны – один выстрел, с той стороны – один труп.

Киллера усадили на стул. Осборн схватил его за шкирку и приставил к виску пистолет.

– Где третий? – спросил он. – Ну?

Момент истины? Хм. Киллер сглотнул слюну. Это был не тот парень, с проступающей жилой – тело не уговоришь, в такие минуты пульс зашкаливает. А этот смотрел своими холодными серыми глазами и только снова судорожно сглотнул.

– Я спрашиваю, где еще один? – повторил Осборн.

– Ай донт спик инглиш, – спокойно сказал парень.

– Дайте я попробую, – вызвался я и произнес на ломаном русском: – Где у вас есть третий человек?

– Ай донт спик рашен, – ответил парень и вытянул ноги, чтобы было удобнее сидеть.

– Ничего, поработаем с ним, – уверенно сказал Осборн и продолжил для своей группы: – Все молодцы. Забрать задержанного и труп. Остальные ищут, на чем они приехали. Это может быть мотоцикл, но скорее всего машина, если заложницу хотели увести. Прочесать весь район, никто не уходит, пока не найдем.

Все вокруг суетились, а я смотрел на убитую девушку. Тониного возраста, лет двадцать шесть – двадцать семь. Тонкие губы, острый нос, сейчас еще больше заострится. Целый глаз устремлен в пустоту. Хладнокровная убийца, басшабашная, напористая. Ей себя было не жалко. Но кому-то же дочь, кому-то сестра, кому-то, наверное, и любимая. Наверное, будет кому заплакать, когда ее в землю опускать станут.

Я вспомнил вдруг Антония Сурожского, того самого русского митрополита, лежащего на Бромптонском кладбище. Я читал его книги – ему многое было открыто. И если следовать отцу Антонию, душа этой девушки сейчас в ужасе. В ужасе от всего, что она совершила. В этой жизни она себя как-то уговаривала, находила оправдание тому, чем занималась. Но вот дела ее предстали перед нею в истинном свете, и она содрогнулась. Однако еще страшнее то, что исправить что-либо уже невозможно. А впереди вечность.

Я снял жилет и накинул на плечо рюкзак.

– Пойду. День в разгаре, а еще столько всего не сделано, – сказал я Осборну, возвращая ему пистолет.

– Конечно. Спасибо, Гусман. И маску заодно снимете, лицо ведь под ней устает, наверное.

Заметил, собака. Глаз лукавый, губа искривлена – видимо, так он выражает иронию. Я не отреагировал.

– Вам спасибо. Увидимся еще.

Я вышел на улицу. Киллера заталкивали в подъехавший микроавтобус. Уже немолодой дворник-араб, метущий зеленой метлой канавку вдоль тротуара, удивленно наблюдал за картиной.

– Амит, как ты там? – спросил я.

– Это Шанкар, доброе утро. Как вы? Я же все слышал.

– Я в норме. А ты все слышал и все тут же забыл, да ведь?

– Вспомню потом, когда прочту ваши мемуары.

– Ты молодчина.

– Да, Пол, девушке звонили на мобильный. Я не стал вас подключать, счел, что не вовремя было бы. Они по-русски говорили. Куда вам послать аудиофайл?

– Никуда, я сейчас сам спрошу.

Звонить через Шанкара я не стал – мы же в городе. Зашел в ближайшую красную будку и набрал Тоню.

– Ты не спишь?

– Нет, мы только доехали. Папа звонил.

– Я знаю. Что сказал?

– Сказал, что у него есть ампула с цианистым калием. Я зря уехала.

– Ты не поняла, где он?

– Он не сказал толком. Там поток сознания. А что у тебя?

– Мы только что взяли двух киллеров. Остался один. Ну, надеюсь, что так.

– Ты цел?

– Конечно, цел. – Я усмехнулся. – «Мы взяли»… Я-то на кухне сидел, кофе пил.

– Как бы все это сообщить папе? Я боюсь за него.

Еще бы! Он и к англичанам все еще способен метнуться, и киллер за ним охотится, и теперь ко всему прочему сам на себя руки наложить может.

– Постарайся вспомнить все, что он сказал. Весь поток сознания. Это важно.

– М-м. Я спросила, в надежном ли он месте. Папа сказал, что в Лондоне надежного места нет, но что он такое знает. Тем более… Сейчас, вспомню точнее. Тем более что он туда наверное уже никогда не попадет, а жалеть об этом будет всю жизнь. Если от его жизни еще что-то осталось. Вот. Это практически слово в слово.

– Хм. Не очень информативно.

– Ну, прости, пожалуйста.

Мужской голос раздался фоном. Питер спрашивает, с кем это Тоня разговаривает. Беспокойный у него голос, настойчивый.

– Ревнует? – спросил я.

– Что-то чувствует. Мы естественно говорили в дороге. Но он не связывает это с тобой – с тем человеком, который меня привез ночью.

Она помолчала. Ну вот! Я же в шутку спросил про Питера. А она всерьез ответила.

– А есть из-за чего искать связь? – спросил я. – Между тобой и тем человеком, который привез тебя ночью?

– Нет, конечно. Знаешь, мне ведь про людей тоже интересно, – уже другим, привычно насмешливым голосом сказала Тоня. – Тем более про тех, кто ведут себя по нынешним меркам совершенно нелепо. Как-то старомодно, по-рыцарски.

У меня вдруг как будто электроды на висках замкнуло.

– Тоня, ты правда не знаешь, куда Володя мог поехать?

– Ума не приложу. Почему вдруг такой скачок мысли?

– А я, кажется, знаю, – сказал я.

11

Поезда в Англии ездят быстро и без малейшей тряски. Никаких громких перестуков колес, как в России или на севере Штатов, где летом жарко, а зимой морозы. Вагон мерно покачивается, вас слегка клонит в сторону на крутых поворотах – и это все неудобства, если это можно назвать неудобствами. Меня дорога после бессонной ночи быстро убаюкала, и я проспал от лондонского вокзала Паддингтон до прославленного Джейн Остин курортного, еще со времен Римской империи, города Бат. До Бристоля оставалось с четверть часа.

Между Лондоном и Бристолем поезда ходят каждые двадцать-тридцать минут. Первый утренний был в шесть тридцать, но в это время я был немного занят. Я успел лишь на поезд в половине девятого. Возможно, если моя теория была верна – а другой у меня не было, – я доберусь до места где-то одновременно с Моховым. Ну, чуть раньше, чуть позже. Конечно, он мог выехать и рано утром, но в любом случае он ведь тоже скорее всего поедет поездом. В Англии документы при покупке железнодорожных билетов не спрашивают, а расплатится он наличными. Так что для очистки совести – вдруг Мохов едет тем же поездом, тогда и уезжать далеко не придется – я заскочил в состав перед самым отходом и прошел через все вагоны. Его в поезде не было.

Пассажиров – я взял билет второго класса, каким вероятно поехал бы Мохов, – было немного. Слева от меня через проход сидели два прыщавых панка, один с желтой, второй с ярко-синей иракезой; они, уткнувшись в ноутбук, жевали шоколадные батончики. За ними расположилась молодая женщина в платке, обнявшая прехорошенькую глазастую девочку лет четырех – пяти. Они чуть слышно пели – до меня долетали только обрывки мелодии, но похоже это было что-то славянское. Сербки? Боснийки?

Я ехал в Гластонбери. Эффект электрического разряда в моем воспаленном мозгу был вызван словом «по-рыцарски». В Тониных устах оно шло сразу за словами «нелепый» и «старомодный», так что возгордиться было не с чего. Но оно тут же пробудило воспоминание о моем невеселом визите в моховскую квартиру в Москве. Помните, у него была целая полка литературы о рыцарях Круглого стола, а его жена сказала, что он хотел написать какой-то труд об Артуровой эпопее? О чем еще мог жалеть Мохов, готовясь к долгой изоляции в Англии, или, если ему удастся вернуться домой, зная, что с этой страной он распрощался навсегда?

Он, предположил я (но все это происходило очень быстро, со скоростью прохождения электричества по проводам), еще не побывал там, где разворачивалась легенда о Святом Граале и где, как утверждают, были погребены король Артур и его супруга Гвиневера. Замок Камелот ведь так и не был найден; скорее всего, это чистый вымысел. Зато Гластонберийское аббатство, хотя и в руинах уже многие века, реально существует. Как писать о рыцарях Круглого стола, не побывав в единственном месте в мире, где сохранились материальные следы этих, по всей вероятности, мифических героев? Так ведь бывает: от множества реально живших людей не остается ровным счетом ничего, а вымышленные персонажи оставляют отпечаток своей личности на городах, местностях и целых странах.

Почему я вспомнил ту историю. Мой сын Бобби, еще совсем недавно бывший любознательным маленьким мальчиком, провел свое отрочество – лет с восьми до тринадцати – на полу в своей комнате среди склеенных им самим средневековых замков, бесчисленных фигурок рыцарей, пеших и конных, вооруженных мечами, щитами и копьями, среди вороха иллюстрированных детских книг по истории средневековой Европы и исписанных им самим толстых тетрадей. В конце этого периода его настольной книгой стала вполне взрослая, даже академическая «Смерть Артура» Томаса Мэлори – тяжелый том с дивными иллюстрациями Бердсли, который я тоже с удовольствием листал.

Вторая особенность раннего отрочества Бобби – он болтал без умолку. За едой ему постоянно приходилось напоминать, что рот дан человеку не только, чтобы говорить, но и чтобы через определенные промежутки времени закладывать туда пищу. Я не помню наших с ним завтраков или ужинов без бесконечных рассказов о поединках, турнирах, боевых походах, чудесах, кознях и заговорах феодальной эпохи. Для меня они были неотличимы друг от друга, но в благодатно свежей и восприимчивой памяти моего сына все они запечатлевались живо и ярко, как события собственной жизни. Правда, рассказ о прочитанном накануне щедро пересыпался архаичными выражениями типа «рыцарь превосходных достоинств», «могущественный король среди мужей», «поклялся на перекрестии меча» и, не знаю, понимал ли Бобби смысл этого или нет, «возлегла с ним, как подобает супруге». Так что в моем восприятии эта эпопея простирается далеко за известные всем имена Артура, Мерлина, Ланселота или волшебного меча Экскалибур.

Однако для меня Гластонбери связан не столько с рыцарями Круглого стола. Я, на самом деле, и сам давно хотел туда попасть. В Средние века этот крошечный городок был вторым Римом, который, правда, сам был вторым Иерусалимом. В Иерусалим паломничества были невозможны, так как Святая Земля находилась под владычеством арабов, потом турок. А до Рима жителям Британских островов было далековато, да и время было неспокойное – все со всеми постоянно воевали. И тогда возник Гластонбери.

Мы вероятно никогда не узнаем, что в этой истории подлинно, а что было придумано для привлечения паломников. Как бы то ни было, в средневековой Англии одной из главных фигур христианства стал Иосиф Аримафейский. По Евангелиям мы знаем, что это был состоятельный, набожный и достойный человек, уже далеко не молодой. Он был членом Синедриона, но и тайным последователем Христа, поэтому в осуждении его он не участвовал. А после распятия Иисуса он добился разрешения снять его с креста и отдал для его погребения пещеру, которую приготовил для себя самого. Иосиф из Аримафеи фигурирует на большинстве картин о снятии с креста – почтенного вида пожилой муж с окладистой бородой и глубокой печалью на лице.

Гластонберийские сказания представляют Иосифа гораздо полнее. Он, как утверждается, был дядей Марии, матери Иисуса. Предприимчивый и богатый купец, он активно торговал с заморскими странами, в том числе, с Англией. В те времена долина, в которой находится Гластонбери, была залита водой, была дном моря. Над поверхностью воды в этих местах возвышалось лишь семь обитаемых холмов, которые мистически повторяют (вроде бы – на самом деле, не так уж точно) очертания Большой Медведицы. Самым крупным из этих островов был Авалон, будущий Гластонбери. Так вот, как считалось в средневековой Англии, Иосиф приставал на своем судне к Авалону и даже посадил там терн, потомки которого существуют до наших дней. Самое интересное, утверждается, что Иосиф не раз привозил сюда своего внучатого племянника, Иисуса – в те годы его жизни, которые в Евангелиях обойдены молчанием. После распятия Христа (кто-то писал, через четыре года, кто-то – через тридцать один год) Иосиф Аримафейский вернулся в Гластонбери со святыней – чашей, которая послужила для первого причастия во время Тайной вечери и в которую он потом собрал кровь Иисуса из раны, нанесенной копьем стражника. Это, как многим известно, и есть знаменитый Святой Грааль.

Обе эти, скорее всего, легенды (раннехристианская и рыцарская) жили у меня в памяти, потому что я дважды собирался приехать в Гластонбери. Сначала в связи с увлечением Бобби. Однако с поездкой все как-то не складывалось, а потом, с возрастом его почти наркотическая зависимость от рыцарского Средневековья прошла. Позднее одним из клиентов нашего турагентства стал выходец из Германии Карл Лангер, превратившийся в Америке в Лэнджера. Его родители были лютеранами, а протестанты постоянно подвергают рациональному анализу католические и православные предания о Христе. Лэнджер, заработавший состояние на торговле мореным дубом и другой редкой древесиной, в старости хотел посетить все места на Земле, связанные с жизнью нашего общего Спасителя. Где-то в начале нулевых годов мы вместе объехали Палестину. В следующую зиму он – уже без меня, я в эту гипотезу не очень верю – путешествовал через Персию в Индию. Тем летом мы хотели снова вместе отправиться в Испанию, в Овьедо, где хранится плат Вероники, и как раз в Гластонбери. Наше агентство подготовило поездку, нашло авторитетного сопровождающего из числа англиканских богословов, я успел прочесть пару книг, но весной Карл умер – у него был рак. И вот, оказывается, эта точка, Гластонбери, оказалась, несмотря на все уводящие от нее извилистые маршруты, запрограммированной в навигаторе моей жизни.

12

Поезд прибыл в Бристоль минута в минуту, в 10:15. Мама с девочкой уже двинулись по проходу, панки, лениво потягиваясь и помогая друг другу, надевали рюкзачки. Погода и здесь была солнечной, только попрохладнее, чем в Лондоне. Хотя, возможно, просто потому что это было еще утро.

Я не хотел брать такси – вряд ли Мохов был склонен сорить деньгами, а я мог натолкнуться на него где угодно. Вдруг он ночевал в Бристоле и собирался сесть как раз на тот автобус в Гластонбери, который отходил в 10:50? Надо было только найти его остановку.

Серый железнодорожный вокзал в стиле викторианской готики свое звание архитектурного памятника оправдывал вполне. Зато найденный мною в интернете автовокзал, носящий то же название Храмовых конюшен, оказался несуществующим. Поспрашивав у бесполезных вокзальных служащих (человека на информации там не было, только табло) и не более полезных пассажиров на ближайшей остановке на привокзальной площади (где останавливались только городские автобусы), я дошел до проезжей улицы. Да, вот еще две остановки, явно для проходящего транспорта. Я начал с левой, нужного мне номера 376 не нашел, дошел до правой. Да, это здесь! Я посмотрел на часы: из отпущенного мне получаса двадцать минут уже прошли, с кофе я пролетал. Ну и ладно – мы здесь действительно не для радости.

Автобус был точно таким же, как городские, и таким же полупустым. Я заплатил водителю за проезд и сел у окна. Автобус шустро, несмотря на свою длину, проложил путь по городским улицам и вырвался на простор. Кто не знает, Англия – это буколический рай! Поскольку здесь чуть ли не каждый день идет дождь – а иногда он льет целый день, – зелень вокруг ослепительная. Прибавьте к этому апрель, месяц самого буйного цветения. Я с полчаса, не отрываясь, смотрел на мягкие холмы, на луга, поделенные посадками и изгородями на неровные прямоугольники, на романтичные рощицы и роскошную весеннюю палитру палисадников придорожных коттеджей.

Любовался пейзажами я не один. За мной сидели молодая девушка с парнем, судя по акценту, канадцы из Квебека. Канадцы всегда производили на меня впечатление людей трогательно наивных – не ограниченных, а именно трогательных в своих восторгах перед неизведанным. Восторгался в основном парень – громко, не опасаясь соседей, поскольку говорил он по-французски.

– Смотри, какое огромное дерево! Что это, клен?

– Наверное, – соглашалась в полголоса его спутница.

Это был пурпурный бук – главное, на мой взгляд, украшение английских парков. Но меня никто не спрашивал.

– А это! – не успокаивался парень. – Я никогда в жизни не видел столько коров.

Коров было десятка два, не больше. Или парень никогда не выезжал из Монреаля, или прозрел совсем недавно.

– Вот он! Глазам своим не верю!

Это мы въехали в Уэллс, самый маленький населенный пункт Великобритании, получивший, как я сейчас читал в Википедии на своем айфоне, привилегию называться городом. Это случилось благодаря собору, мимо которого мы как раз проезжали – действительно роскошному и огромному; мне кажется, он больше парижского Нотр-Дам. Восторги парня не смолкали до самой остановки, где, к счастью, канадцы сошли. Теперь я рассмотрел его – парню было не меньше двадцати пяти. Счастливы народы, где взрослеют так поздно!

А мы, поменяв водителя, двинулись дальше. Еще несколько сот метров и вдали слева, за лугами, возник наполненный мистического величия Гластонберийский курган, на вершине которого возвышалась колокольня разрушенной церкви Михаила Архангела. Я не склонен к мистике, хотя многие события моей жизни и не укладываются в материалистическое мировоззрение. Но место это что-то реально излучало. Возможно, это был благоговейный трепет первобытных племен, или эзотерическое знание друидов, или рациональная религиозность римлян, восторженная набожность первых христиан и торжественная собранность творцов англиканских ритуалов. Божественного или природного происхождения этот холм, можно спорить, но нигде не было обнаружено указаний на его рукотворный характер. Намоленный последователями как минимум трех религий, курган начал прятаться за холм Чаши, а потом и вовсе исчез за домами городка, жившего под его сенью десятки веков. Мы въехали в Гластонбери.

13

Этот городок, в котором и сегодня меньше десяти тысяч жителей, удивительное, уникальное место. Я не зря сюда стремился и теперь должен описать его поподробнее.

Я поселился – не по оперативным соображениям, а исключительно из любви к седой истории – в самом старом здании города. Это отель «Джордж и пилигримы», в котором состоятельные паломники останавливались по крайней мере с 1475 года. Я со своей клиентурой среди магнатов достаточно пожил в исторических зданиях и дворцах по всему свету. У большинства есть один, но очень важный недостаток: чтобы соответствовать современным представлениями о комфорте и гигиене, в них все было многократно перестроено. Мне тоже кажется, что разумнее иметь в номере унитаз, чем отверстие в деревянной клетушке, нависающей над переулком, и электрические лампы вместо коптящих и смердящих сальных светильников. Однако пахнущий моющими средствами толстый ковролин, который безуспешно пытается скрыть неровности старинных каменных плит, всегда вызывает у меня мысль об инволюции человечества, то есть о его развитии от более высоких форм к более низким.

А здесь удивительным образом был найден баланс между удобствами и подлинностью. На дивный, теплого серого оттенка фасад с гербами аббатства и Эдуарда IV, а также на узкие стрельчатые окна с цветными стеклышками по краям смотришь как на музейный экспонат. Потом входишь и идешь по проходу между столиками ресторана под нависшим потолком из темного дерева, такими же старинными панелями на стенах и со светильниками в форме факелов. Улыбчивая полная женщина в конторке справа выдает тебе ключ, и ты по крутой лестнице поднимаешься на второй этаж. Здесь уже желтые оштукатуренные стены (дань современности) с, не уверен, что функциональным, но невероятно сложным переплетением балок из почерневшего дерева (любовь к старине). Номеров на моем этаже было всего три. На черной дощатой двери моей комнаты значилась цифра 8 и надпись «Исповедальня». В торце коридорчика располагался, видимо, президентский люкс: большую часть двери занимал цветной деревянный барельеф с изображением короля Генриха VIII во весь рост. Генрих VIII, напомню, был королем, который во времена Английской Реформации приказал разрушить Гластонберийское аббатство и повесить его непокорного настоятеля на вершине кургана. Однако, похоже, жители Гластонбери, потерявшего свое значение именно после этого трагического события, были на него не в претензии. Или традиционно личность монарха для англичан настолько священна, что разумность его деяний сомнению не подвергается.

Номер был маленьким, с душевой кабиной и туалетом слева, двуспальной кроватью с тумбочками и крохотной нишей для чемодана и плечиков для одежды, обрамленной камнями с мальтийскими крестами. На подоконнике – дань традиции и элемент декора – фарфоровые, с синим узором кувшин и чаша для умывания. Окно, закрывающееся на старинную задвижку, выходило на плоскую крышу соседнего здания. Я одобрительно хмыкнул про себя: через нее в случае необходимости было элементарно исчезнуть из номера.

Спустившись вниз, я отметил, что и выходов из отеля было два. Один, главный, на Хай-стрит и Рыночную площадь, а второй, мимо выставленных наружу столов гостиничного ресторана, на задний двор. Я пошел осмотреть черный ход: булыжная мостовая со следами колеи от повозок многих поколений поставщиков, кирпичные стены, кое-где затянутые девичьим виноградом, висящие вазоны с ампельными многолетниками, горшки и кадки с растениями на земле. И дальше вы выходите на большой паркинг, сейчас практически пустой. Теперь я подумал, что, конечно, два выхода хорошо, когда охотишься ты; если охотятся на тебя, это, как и плоская крыша за окном номера, может оказаться недостатком.

Я вернулся в отель и мимо барной стойки прошел в глубь ресторана. Стена, выходящая на улицу, осталась в первозданном виде. Облупившиеся от времени каменные нервюры обрамляли узкие витражные оконца, камни подоконника отполированы до блеска тысячами рукавов паломников, глазеющих на Рыночную площадь. На боковых стенах, оклеенных красными, с золотом, обоями – цветные гравюры со средневековыми кавалькадами и пирами. Это одна из причин, почему я люблю попадать в незнакомые места – мозг фиксирует, а память удерживает множество деталей, которые в привычной обстановке сливаются в безликий фон, перестают существовать.

После столь удачного опыта безалкогольного дня в Лондоне я решил закрепить успех за завтраком, пообещав себе пинту пива за обедом. Вспомнив, что в Англии официанты – редкость, я вернулся к бару и попросил чашку кофе и сэндвич с лососем. Надпись на стене соседней ниши гласила: «Место, где сейчас находится Гластонбери, в старину называлось остров Авалон. Моргана, благородная дама, правительница и властительница здешних мест, связанная узами крови с королем Артуром, привезла его на остров, чтобы залечить его раны. Геральдис Камбренсис. 1193 год». Я тут же вспомнил Бобби – что же я не привез сюда мальчика, когда он всем этим горел?

Вернувшись со своим завтраком к эркерному готическому окну, я смог рассмотреть компанию, пьющую пиво за соседним столом из струганных досок. Боком ко мне сидела блондинка лет пятидесяти с распущенными волосами под венком из тонких веточек с красными ягодами; на ней был длинный черный балахон с вышитым цветными нитками деревом жизни. Ее кавалером был старик с бритыми щеками и седой бородой до пояса. Еще двое дедушек в круглых шапочках, тоже седых и нестриженных, обнимали своих женщин за плечи. На одной было фиолетовое пончо, а на черной майке второй, которая сидела ко мне спиной, была программная надпись: Dirty Donna.

– Это кто такие? – вполголоса спросил я парнишку, пришедшего убрать стаканы со стола слева.

– Язычники, – охотно пояснил он. – Они приезжают на свои сборища на полнолуние. Вы бы были здесь в прошлую субботу – они весь город заполонили! А ночью они поднимаются на курган, бьют в свои бубны, что-то выкрикивают. Все уже разъехались – это последние.

– Жаль, я не застал, – вежливо сказал я.

Выйдя из полутемного ресторана на улицу, я зажмурился – так ярко светило солнце. Я снял ветровку и повернул направо, к готическому (теперь уже не подлинному, а викторианскому) кресту на Рыночной площади. Площади как таковой не было – лишь углубление на повороте дороги со столиками двух кафе, где – храни тебя Господь, Англия! – подавали и разливное пиво. Вход в аббатство был в двадцати метрах оттуда.

Обычно ничто не наводит на меня такую грусть, как вид заброшенной церкви. Это ведь не только разрушение постройки – это утрата веры, крах надежды, смерть традиции. Это победа вражды и безразличия над всем, что заставляет человека жить дальше и с доверием к будущему заводить детей. Странное дело, гластонберийские развалины уныния не навевали. Роскошные останки Богородичного собора, перекликающиеся с остовом церкви Михаила Архангела на вершине кургана, не жаловались на свою судьбу. Они, похоже, осознавали былое величие и не собирались мириться с теперешним униженным состоянием. Так стоит, идет, смотрит свергнутый монарх, которого превратности судьбы не лишили врожденного чувства достоинства.

С этим ощущением я и обошел каменные фрагменты стен, место, где по преданию были захоронены король Артур и его супруга Гвиневера (прости меня, Бобби, прости!), и большой парк с вековыми деревьями. Часть кустарников уже цвела в полную силу, а где-то – видимо, весна для этих мест считалась поздней – ветки оставались голыми, с едва набухшими почками. Однако трава на огромном открытом пространстве уже была подстрижена, и теперь на ней раскрылись одуванчики, крошечные белые ромашки, в тени целые поляны были усеяны синими колокольчиками. Говорю же, буколический рай! Вот пруд с домиками для белых уток и мостками, затянутыми металлической сеткой, чтобы не поскользнуться. Второй пруд – рыбный, с зелеными листьями кувшинок (цветов пока нет). За ним, еще ниже по пологому склону, яблоневый сад, полыхающий белым и розовым цветом. Старая цветущая яблоня лежит стволом на земле с наполовину вывороченными корнями. Какая-то непростая яблоня – все ветки у нее в завязанных разноцветных ленточках. Я ведь всюду прошел, надеясь наткнуться на Мохова, и все рассмотрел.

Правее похожая скорее на часовню монастырская кухня с муляжами съестных припасов и надписью в милом британском духе: «Эта еда такая же старая, как и аббатство – не пытайтесь ее попробовать». Я это люблю в Англии, вообще на Западе – тебе ничего не запрещают, просто обращают твое внимание на какие-то вещи. При входе в парк была, например, такая табличка: «Все жители этого уголка живой природы – и птицы, и бабочки, и насекомые – будут рады, если вы не будете отклоняться от тропинки. Спасибо». Думаете, никто не отклоняется? Отнюдь. Люди сидят на скамейках вокруг необъятных стволов деревьев, бродят в обнимку по лужайке, срезая путь, или лежат на траве с книгами, задирая согнутые в коленях ноги, рядом с греющимся на солнце сонным барсуком. Только следов их пребывания не видно: ни мусора, ни затоптанных мест…

Посетителей вообще было не так много – все-таки вход платный. Однако в основном люди здесь не случайные, не просто туристы. Вот уже немолодая японка сидит на земле, сбросив туфли и скрестив ноги, перед местом, где были похоронены легендарные герои чуждого ей эпоса. Вот за столиком кафешки, где можно купить напитки и выпечку, пара лет за тридцать, не отрываясь, смотрит на мистический конусовидный кристалл, покачивающийся на ниточке в руке мужчины. Вот две женщины под пятьдесят в одинаковых лиловых балахонах и высоких сапогах обняли ствол векового красного бука и прислонились к нему лбами, впитывая его первобытную энергию. Бородатый длинноволосый парень в оранжевом шарфе, перекинутом через плечо, и в фиолетовом жилете (что-то этот цвет у них значит) бормочет, закрыв глаза и обратив лицо к солнцу, бесконечную молитву на незнакомом мне языке. Положительно, эти места мистическим образом притягивают всяких чудиков, придурков и просто полоумных. Только Мохова среди них нет.

Куда еще он точно бы пошел? Я вышел из аббатства и минут через пятнадцать добрался до подножия Гластонберийского кургана. С дороги он казался правильным конусом, однако вблизи он походит скорее на гигантскую рыбину, наполовину вынырнувшую на поверхность. Курган оказался пустым – только молодая пара поднималась на него по дорожке, бросая мячик дурашливому долматину. Я шел за ними вслед по идеально подстриженному травяному склону со следами, кто-то утверждает, бороздок мистического лабиринта, а по-моему, так просто узкой дорожки, по которой на вершину кургана доставлялись грузы.

Если церковь Михаила Архангела была полностью разрушена новым главой англиканской церкви, ревностным Генрихом VIII, ее готическая квадратная колокольня из серого, с белыми проплешинами камня была восстановлена. Она оказалась небольшой – шагов десять насквозь от одного стрельчатого входа до другого. На каменной скамье слева девушка в белой ветровке изучала путеводитель. У входа, сидя на земле и подставив лицо солнцу, закусывал молодой бродяга. Не хиппи, не паломник – именно бродяга: странной кукольной внешности парень лет двадцати с обветренным лицом под русской шапкой с опущенными ушами, с котомкой на ремне и окружающим его сильным едким запахом давно не мытого тела. Я отбросил долматину подкатившийся ко мне мячик и улыбнулся поблагодарившим меня ребятам. Других людей здесь не было.

Дыхание мое после подъема пришло в норму. Только на ветру стало прохладно – хорошо, я захватил с собой ветровку. Я огляделся, и снова, как по дороге сюда, душа моя расправилась, наполнилась чувством покоя. В какую сторону не посмотри, на десятки километров расстилались луга, перелески, пологие холмы. Вот Гластонбери, весь целиком, странно небольшой для своего десятка тысяч обитателей. Чуть дальше следующий городок, Стрит. По другую сторону вдали – Уэллс с различимым даже отсюда собором. И вся равнина залита ни на что не похожим золотистым, мягким, несмотря на разгар дня, светом. Говорю вам, это совершенно особое место!

Только где же Мохов? Прав ли я был, что приехал сюда? Отлично, я гуляю по местам, куда давно хотел попасть, но я ведь не турист. Пусть земля уже не горит у меня под ногами, меня сюда привело дело. Вернее, интуиция, хотя она, не могу отрицать, не раз меня и подводила.

Я вздохнул и посмотрел на часы: скоро три. Все равно, пройдемся еще: свою пинту пива надо заслужить. Или и в обед не пить, до ужина? Решено – потренирую еще свою волю.

14

Спустившись в город, я прошелся по двум главным улицам, Хай-стрит и Магдалин-стрит, и образ, который сложился у меня в голове от встреченных людей, окончательно закрепился. Ну, вот, несколько примеров вразброс.

Рядом со входом в аббатство магазин «Человек, миф и магия» с вывеской со знаменитым рисунком Леонардо четырехрукого и четырехногого человека и надписью: «Представляем дух Древнего мира в живописи, ювелирном искусстве и предметах коллекционирования». Это самое академическое заведение, лучшее впереди. На тротуаре плакат, приглашающий на ярмарку мистики и духа Земли, которая организуется в Гластонбери в десятый раз. За ним кокетливый, в голубых тонах, вход в Медитационный центр душевной терапии. А вот магазин «Богиня и Зеленый человек». Это еще что такое? В витрине плетеные сердца всех размеров, бронзовые шкатулки с головой короля Артура и фигурками ушастых кроликов, вставших на задние лапки, кубки и колокольчики с пентаграммами, пирамидами, глазами и другими масонскими знаками. В другой витрине два манекена: красавица-ведьма с распущенными волосами и соблазнительно обнаженными ляжками, рядом – юноша с голой грудью под жилетом из тонкой кожи, с зеленой маской на глазах и кручеными бараньими рогами. За металлической фигуркой бородатого китайского мудреца (Лао-цзы?) жуткая рожа тролля с редкими зубами и широченным носом, который вдруг возник в кустарнике, раздвинув ветки. Отличная напольная керамика для детской!

Скоро у меня в глазах стало рябить от бесчисленных черепов из самоцветов, тростниковых флейт, бус и браслетов всех цветов и размеров, сосудов с магическими порошками и окаменевших раковин – действительно, мы же ходим по дну моря! Однако, разумеется, если вы потомственный маг, прорицатель, адепт черной магии, если вы штопаете энергетические дыры, купируете запои и навеки привораживаете мужей к женам, а также если вы во все это верите – вам сюда!

Я проголодался – Мохову же тоже нужно было где-то пообедать. Непонятно почему, но я упорно считал, что он где-то здесь, в Гластонбери. Торговых улиц с ресторанчиками и кафе в городе было, я уже говорил, ровно две. Я честно прошел по всей Хай-стрит: китайская кухня только на вынос, индийский ресторан, ближе к центру несколько закусочных, но за Рыночной площадью, на Магдалин-стрит, опять уютные ресторанчики. Было почти три часа – Мохов вполне мог уже пообедать в одном из пабов на окраине городка (я мимо таких проходил) или даже купить продуктов и перекусить дома. Искать его по гостиницам я не стал и пытаться. Хотя отелей, заслуживающих это название, в Гластонбери было раз-два и обчелся, на месте Мохова я бы остановился в частном пансионе, каких здесь было множество, или на съемной квартире для туристов. Обойти их все заняло бы целый день, и именно такими поисками, как я посчитал, было проще всего спугнуть беглеца.

Я это не повторяю на каждом шагу, но я ведь постоянно проверялся, чтобы меня не отследили. И по дороге проверялся, и здесь, в Гластонбери. Я не думал, что ребята Осборна как-то сумели меня вычислить и теперь вели. Вряд ли у них был тот же ход мысли, что и у меня (тем более что он мог оказаться ложным). А уж привести за собой киллера, который о моем существовании и не предполагает, я точно не мог.

Симпатичных мест в городе оказалось много. Только по обе стороны Бенедикт-стрит, начинающейся напротив ворот аббатства, было два приличного вида ресторанчика: «Моча Бери» слева и «Хифис Кафе» справа. Но мне почему-то захотелось вернуться в родное Средневековье «Джорджа и пилигримов».

Я сел теперь справа от входа, у самого окна, через которое мне были видны прохожие. В обеденное время обслуживали официанты. Мальчик предложил мне попробовать местный, исключительно богатого вкуса эль «биткомб». Нет, спасибо! Джентльмен не пьет до захода солнца. Минеральная вода есть? Вот и отлично! Да, с газом. Ожидая, когда мне принесут этот эрзац настоящего напитка, я залез в интернет на нашу с Эсквайром зоологическую страничку. Бородавочник тоже не сидел сложа руки.

«Разбирательство идет полным ходом, – писал он мне. – Постарайся удержать Атлета от резких движений. Подробности скоро. Прогноз самый позитивный. Э.». У меня отлегло от сердца. И больше никаких «особо важно» или «это приказ». Бородавочник снова работал в штатном режиме, без контроля сверху.

Только как же мне приблизиться к Атлету, чтобы сковать его судорожные метания? Что, если я ошибся в своих надеждах на Гластонбери?

Могу ли я снова позвонить Тоне? Вдруг Мохов с ней вновь связался, услышал последнюю хорошую новость про двух обезвреженных киллеров и образумился? Не станет больше бегать от меня, а будет терпеливо ждать сообщения о наступлении развязки в Москве?

Я засунул айфон обратно в волшебный мешочек, достал один из «самсунгов», которые дал мне Шанкар, и набрал Раджа. Звонок отозвался трелью, потом стал пробиваться сквозь завесу трескучих помех и в итоге ушел куда-то в астрал. Очень похоже на Гластонбери! Я нажал отбой и полез за айфоном, чтобы уточнить номер. Но «самсунг» тут же зазвонил.

– Это Шанкар, – произнес до боли знакомый голос. – Радж переадресовал мне ваш звонок. Мы стараемся офис не светить после того случая.

– Шанкар, дорогой, как мне тебя не хватает! – искренне сказал я. – Слушай, объясни мне, как я могу все сделать безопасно.

Я объяснил ему проблему.

– Напрямую звонить не стоит, – сказал Шанкар. – Вы все правильно понимаете, вас отследят. Но Амит же уже соединял вас с Объектом А? Пересылкой аудиофайлов?

– Уговорил. Запишешь мою первую часть?

Это действительно заняло кучу времени, но разговор у нас получился такой:

– Антония, это Клеопатр, – представился я. – Есть новости?

– Привет, рада слышать, – сказала она. Похоже, действительно рада. – Нет, он больше не звонил.

Еще я опять слышал на записи голос Питера: «Кто это? Это Влад? Кто это звонит?».

– Опять твой друг волнуется. Слабо сказать ему, что звонит твой несостоявшийся любовник?

Тоня засмеялась:

– А ты дашь мне потом телефон своей жены? Ты же женат?

Тут я засмеялся: быстро она сравнивает счет. Питер продолжал что-то говорить, и Тоня сказала ему по-английски:

– Это мой друг, Питер.

– И это все, что я имею право знать? – переспросил он.

– Ты очень правильно сформулировал. – Тоня вернулась ко мне. – Судя по веселому тону, у тебя хорошие новости?

– Какая проницательность! Новости промежуточные, но очень хорошие.

Я пересказал ей сообщение из Москвы.

– По-твоему, мы с папой действительно сможем вернуться домой, и все это будет позади?

– Раньше это была надежда, теперь – реальная перспектива. Главное, чтобы Володя узнал об этом поскорее. Ты сообщишь ему?

– Он же только сам может позвонить. А с тобой как ему связаться?

– Никак. Я только сам могу к нему подойти.

– И тебе кажется, ты ищешь его в правильном месте?

Тоня думает, что это связано с той операцией 99-го года. Я ее не разубеждал.

– Время идет, и теперь мне с прежней определенностью так уже не кажется. Я больше надеюсь на его звонок тебе.

– Он не обещал, что будет звонить по три раза на день.

– А если твой отец все же позвонит доброму дядюшке Лесли? Ты будешь об этом знать?

– То есть скажет ли добрый дядюшка об этом своему сыну? Не уверена. – Я слышал, как она прикуривала сигарету. С виду такая уверенная в себе, а курит одну за другой. Начала девочкой, а теперь уже гормональная зависимость? – Самое страшное, – продолжала Тоня, – папа не верит до конца, что ты пытаешься все уладить. Он боится, что это просто дымовая завеса, а на самом деле ты приехал, чтобы его схватить. Не обязательно убить, но похитить. Это ты меня только убедил, сама не пойму, как.

– Это хорошо, – сказал я. – Спасибо.

Официант принес мне мою рыбу со шпинатом, я его поблагодарил.

– За что спасибо? – переспросила Тоня.

– За то, что ты веришь человеку, которому не верит твой отец.

Я не хотел уточнять, что обедаю. Но она уже сообразила – шум ресторана должен был быть слышен:

– И за третью порцию виски, которую тебе только что принесли.

Я рассмеялся.

– Ты кто по профессии, Антония?

– Продавец воздуха – специалист по формированию общественного мнения. А что?

– Тебе нужно было идти по стопам отца.

– Ну, по части заморачивания мозгов между этими профессиями разница небольшая.

Нет, хорошему мальчику Питеру ее не удержать! Даже если в конце концов Тоня скажет да.

– Тоня, если отец все же позвонит, попроси, чтобы у меня с ним была двусторонняя связь. Чтобы он сразу мог узнать, что опасность позади, и мы придумали, как его можно будет вывести обратно в Москву.

– А зачем его вывозить?

– Не вывеЗти, а вывеСти. Это такой профессиональный термин. Значит, вывеЗти из страны так, чтобы этого никто не заметил, – уточнил я. – Вполне возможно, что не все здесь захотят отпустить его с миром.

– То есть человеку, который сейчас дышит мне в затылок, и его отцу пока лучше ничего не говорить?

– Без «пока». Просто ничего не говорить. Процедура может оказаться сложной и занять время.

– Я поняла.

– Я и не сомневался. Ну, до вечера или до свежих новостей.

– Буду ждать с нетерпением.

Этот короткий разговор – а я не хотел вести его в телеграфном стиле, мне важны были ее интонации, паузы, недомолвки – занял добрые двадцать минут. Еда моя успела остыть, и я расправился с ней в три приема – действительно проголодался. Ну, что? Виски – не виски, но, может, заполировать обед местным элем? Я заказал двойной эспрессо. Никогда не поздно вступить на праведный путь.

Так что же мне делать? Сегодня уже пятница, а завтра вечером я с Джессикой и Бобби должен быть на мессе в соборе Св. Патрика. В этом направлении перелета через пруд время на моей стороне: чтобы быть дома, скажем, до десяти вечера, мне нужно вылететь из Лондона в четыре. В запасе у меня двадцать четыре часа. А за последние сутки вон сколько всего произошло!

Короче, что дальше? Вариант первый: Мохова в Гластонбери нет. Как скоро я смогу в этом убедиться? Он может затаиться на съемной квартире, закупив кучу продуктов и сидеть там безвылазно. Но тогда зачем он сюда приехал? Он с таким же успехом мог зарыться в нору и в Лондоне. Нет, если моя гипотеза верна, Мохов будет использовать оставшееся ему время на полную катушку.

Вариант второй: Мохов сюда и не собирался. Что тогда я здесь делаю? Интуиция? Она потом мне скажет: «Ну, извини, парень. Я же не всегда тебя подвожу». Однако идеи получше у меня нет. Рассчитывать на то, что Мохов сам надумает укрыться с моей помощью, пока не приходится. То есть раз у меня еще есть время, продуктивнее всего провести его здесь.

Вариант третий: Мохов снова объявится дочери. Он в душе не предатель и, если его не загонять в угол, на сделку с Осборном он идти не хочет. По крайней мере, пока у него остается надежда на возвращение в Москву. Зависит ли здесь что-то от меня? Нет, я просто ограничитель и передаточное звено.

В идеале было бы так. Мохов сегодня позвонит Тоне, та скажет ему, что все идет к лучшему, и он опять затаится. Но уже для того, чтобы получить подтверждение, что настоящий предатель разоблачен и арестован. Тогда я передам ему через Тоню, с кем он должен связаться, чтобы через какое-то время оказаться дома. В том, что его придется вывозить из Англии нелегально, сомнений не было: МИ-5 просто так его не отпустит. А вывод, по-научному эксфильтрация, займет время. Так что необходимости в моем присутствии здесь уже не будет.

В любом случае, завтра, как и я обещал, я могу быть дома. Если только все карты не спутает тот, я надеюсь, последний парень, нанятый Седых.

15

Я снова залез в Википедию. Где еще хотел бы побывать Мохов, если он и вправду находится в Гластонбери? Целых три деревца священного терна, по преданию, посаженного Иосифом Аримафейским? Вряд ли – у Мохова другой круг интересов. Два тысячелетних дуба – Гог и Магог, помнящих еще процессии друидов к вершине кургана? Это уже теплее. И сады холма Чаши, в железистых источниках которого залечивал раны король Артур? А вот это наверняка!

Бессонная ночь – пара часов в поезде, прислонившись головой к окну, не в счет – давала о себе знать. Нагретый за день воздух тоже навевал мысль о подушке. Я мысленно запросил поддержку у великих. Первым откликнулся Дюма: «Иногда исполнять свой долг мучительно – но намного мучительнее его не исполнить». Тогда вперед!

Все равно я был в каком-то лунатическом состоянии. Да, я делал все, что нужно. Я поднимался по Хай-стрит, выхватывая взглядом прохожих, одетых по общепринятым в западной цивилизации нормам. Хотя, чтобы не выделяться, Мохов вполне мог купить себе розовую рясу, кимоно или хотя бы килт. Я заходил в многочисленные книжные магазинчики, где в витринах чуть ли не на каждой обложке можно было прочесть слова «оккультный», «эзотерический», «мистический», «таинственный» или «сокровенный». Именно заходил, даже не подходя к полкам. До сих пор это случилось со мной лишь однажды, в городе Хур, в Швейцарии, когда я забрел в магазин, где все книги были на рето-романском языке. И я не упускал из головы цель – доверившись гугловской карте, свернул на Лэмбрук-стрит, ведущую к кургану. Однако все это время в голове моей в фоновом режиме шел параллельный процесс.

Я выходил на сушу из вод моря, которое плескалось здесь всего-то пару тысяч лет назад. Я не сразу понял, что я был не я, Пако Аррайей, я даже не был человеком. Я ведь не видел себя со стороны – и не смотрел на себя. И мыслей никаких у меня не возникало. Да, сетчатка фиксировала образы внешнего мира: импозантный особняк на территории аббатства, за редкой проволочной изгородью овцы пасутся на лужайке посреди домов, горит розовым большой куст в палисаднике, синяя дверь с бронзовым молоточком в виде дятла… Однако до мозга эти сигналы не доходили. Потом я наконец увидел себя: шагающий враскоряку доисторический двуногий ящер с недоразвитыми передними лапками. Все, приехали! Я сел на ступеньку каменной лестницы, ведущей к уютному двухэтажному коттеджу, отодвинул вазу с сухим букетом, положил голову на руки и мгновенно заснул.

Я проснулся, потому что кто-то положил мне руку на плечо. Я поднял голову – женщина лет шестидесяти в широкой белой блузке.

– Простите, – сказала она, приветливо глядя на меня. – Я хотела убедиться, что вам не плохо.

– Это вы меня простите. – Я явно сидел на ее лестнице. – Сам не понимаю. Я шел к холму Чаши, и меня вдруг отключило.

Я поднялся на ноги. Воздух посвежел, но все вокруг еще было залито ни на что не похожим золотистым светом Гластонбери.

– Вы уверены, что все в порядке?

– Да-да. Простите еще раз. – Я вспомнил, что отодвигал на приступке лестницы вазу с букетом и поставил ее на место. – Я за обедом обычно пью пиво. Сегодня хотел отличиться и выпил кофе. И вот результат.

Женщина, улыбаясь, смотрела на меня. Она уже поняла, что я не пьяница и не заезжий сумасшедший.

– Холм Чаши уже закрыт, – сказала она. – Это же вроде музея – хотя это просто роскошный сад. Я иду оттуда.

Вдруг повезет опять, как в том такси в Лондоне?

– Не встречали там моего друга? Мы разминулись с ним. Худой такой, небритый, моих лет. Тоже один гуляет.

– Нет. В сад Чаши почему-то ходят в основном женщины. – Она поколебалась секунду. – Не хотите выпить чаю? Я здесь живу.

– Нет, благодарю вас. Мне нужно разыскать друга. Правда, спасибо. Но в другой раз.

– Идите выпейте пива, – решительно сказала женщина. – В нашем возрасте опасно нарушать метаболизм.

Я послушно повернул обратно к Хай-стрит. В одном она меня поддержала – не стоит, действительно, сбивать организм с толку. Слова «в нашем возрасте» понравились мне меньше. Она меня явно старше: лицо еще полное жизненных соков, а кожа на руках дряблая, в пигментных пятнах. Ей лет шестьдесят пять. Мне на десять лет меньше – и что, я выгляжу стариком? Конечно, я уже на два года старше своего отца – он рано умер от рака. Но – я посмотрел на себя в витрине аптеки – по-моему, я еще вполне в форме. Особенно – да, вот так! – если живот чуть подтянуть. Да и Тоня, например, вполне восприняла меня как мужчину в рабочем состоянии.

Из пенсионерского рая я снова окунулся в лимб, кишащий лешими, домовыми и прочими демонами низшего ряда. Мистика пробралась даже через церковную ограду. Я дошел до церкви Св. Иоанна на Хай-стрит, где – а я же целый день залезал в интернет со своего айфона – раньше находился саркофаг Иосифа Аримафейского. Так вот перед храмом был проложен едва заметный в подросшей траве концентрический лабиринт с каменными розетками и геральдическими щитами. Специальная табличка, объяснявшая его происхождение (ему было триста с лишним лет), приглашала пройти по нему в духе примирения и гармонии, в котором он был создан.

Но я зашел в храм не поэтому. Я не последователь англиканской церкви, мне даже неизвестны все доктринальные различия между нею и другими ветвями христианства, но поверьте, после прогулки по улицам Гластонбери вам хочется укрыться в доме Господа. Даже если вас мучит суточная жажда. У Петра Ильича Некрасова была еще такая присказка, удивительно часто оказывающаяся к месту: «Шел в церковь, а попал в кабак». Мой учитель был бы мною доволен – я сделал как раз наоборот.

Меня встретил запах воска и старого дерева. Хотя сегодня, я вспомнил, была Страстная пятница, жителей и гостей Гластонбери в церкви было не так много – это же не капище и не дацан. Стоящая у входа тетенька с милым лицом в обрамлении легких вьющихся волос, ласково улыбаясь, вручила мне молитвенник с заложенными страницами молитв и псалмов. Я присел на свободный край скамьи между двумя хорошенькими, как семилетние мальчики, коленопреклоненными ангелами. На боковом витраже нашел теперь уже привычные лица – Иосиф Аримафейский и король Артур между двух анонимных для меня святых. Какое отдохновение после ведьм и троллей!

Служил домашнего вида симпатичный священник в белой рясе. Вся служба здесь – я все больше в этом убеждался – была как семейный праздник. Судя по взглядам и приветствиям, которыми обменивались прихожане, большинство из них были давними знакомыми. Однако и новым лицам они были рады – мне они тоже были рады, мне тоже улыбались. На что еще я обратил внимание: в православных и католических храмах люди поют вполголоса, для себя. Здесь же прихожане пели, не стесняясь, как на оперной сцене. Особенно старался мужчина лет за сорок через проход от меня – странной внешности, со следами вырождения на лице и с, не скажу, что приятным, но сильным баритоном.

Я снова забыл, зачем приехал в Гластонбери. Одна фраза, произнесенная священником и подхваченная молящимися, вдруг пробилась в мое сознание со всей своей первозданной силой: «О Господи, милостиво услышь нас!». У меня так бывает. Слова ведь вливаются в большой поток, охватывающий нас со всех сторон, мы их считываем в одно касание, не пытаясь проникнуть внутрь. А потом смысл какой-то фразы внезапно доходит до нас, как будто она была сформулирована и произнесена впервые, и только для нас. Я вдруг увидел себя – маленького человечка в большом храме маленького городка большой страны. Что я здесь делаю? Почему здесь оказался? Зачем вообще меня носит по всему свету? Есть ли какая-то польза от всего, чем я занимаюсь? Изменится ли что-либо – конечно, не во всем мире, хотя бы в моей жизни – оттого, что я приехал сюда, сначала чтобы уничтожить, а теперь чтобы попытаться спасти человека, с которым я лишь однажды пересекся и о котором с тех пор толком не вспоминал? Кто бы мне все это объяснил? Я никогда не просил у Господа никаких благ, ничего, кроме того, чтобы он хранил моих близких – здесь и там, и чтобы он спас всех, кто не окончательно погубил себя. Однако прежде чем там, за чертой, я пойму, зачем я жил – пока я еще живу, – мне нужно, чтобы Он услышал меня во всех моих терзаниях и сомнениях. Если в моей жизни есть хоть какой-то смысл, пусть Он подаст мне знак. Чтобы я продолжал или попробовал все изменить.

Такие моменты проходят быстро. Меня снова отбросило на скамью с ангелами с молитвенно сложенными руками, с чистенькой седой старушечкой слева и с похожим на взмыленного коня певуном через проход справа. Я, глядя на соседей, вложил в лежащий передо мной бумажный конвертик двадцатифунтовую купюру и положил его на поднос, с которым одна из активисток прихода, читавшая недавно Евангелие, теперь обходила молящихся. Служба была окончена.

Священник подошел к выходу из церкви, чтобы попрощаться с каждым персонально. Я поблагодарил его и, вспомнив про свои документы, представился испанцем из Сарагосы, что в моем случае тоже было правдой. Священник честно сообщил мне, что в Гластонбери есть и католический храм, на Магдалин-стрит, но что он всегда будет рад видеть меня снова. Я обещал, если получится, вернуться – мало ли я даю ложных обещаний!

Мой отель был в двух шагах, но я сделал еще столько же, чтобы усесться на террасе «Хифис» на Рыночной площади. Мохов же, говорил я себе, ходит где-то рядом. Мы сейчас как два поднесенных друг к другу магнита. Пока еще мы сближаемся одинаковыми полюсами – то есть отталкиваемся. Но еще чуть-чуть, кто-то из нас сдвинется, и мы сомкнемся.

Мне была принесена пинта расхваленного официантом за обедом, но не продегустированного мною «биткомба». В маленьких городках, где вы всегда можете вернуться в то же место за ответом, врут реже. «Биткомб» и впрямь оказался отличным элем цвета крепкого чая с мягким, чуть горьковатым вкусом.

Дав лекарство организму, я вспомнил и об иных сферах. Страстная пятница! Страсти и кипели – всю ночь и весь день. Два убийства, бегство в темноте, засада, перестрелка, переезд из реальной жизни в мир паранормального. Одну женщину я, похоже, спас и чуть было не получил в награду. Другую убили, считай, у меня на глазах. Однако круг еще не замкнулся, произойти может все, что угодно. Не только с Моховым, за которым охотится киллер, но и со мной, с Тоней и даже с красавчиком Питером.

И, наверное, все мы сейчас в тревоге. Каждый из нас по-своему, возможно, даже не облекая эту мольбу в слова, пытается отвести от себя эту угрозу, это зло. Все мы каждой клеточкой тела хотим, чтобы это испытание кончилось, чтобы мы могли наконец вернуться к покою внутри и вокруг себя. «Господи, милостиво услышь нас!»

 

Великая суббота

1

Я проснулся в половине седьмого – за окном едва светало. Поправив подушку, я закинул одеяло на ухо и попробовал снова окунуться в сон. Однако, как всем известно, чем настойчивее гонишь от себя мысли, тем активнее они на тебя налетают. Нет, уже не заснуть. Почти семь. Пора начинать день, который закончится – должен закончиться – в соборе Св. Патрика на Пятой авеню, рядом с Джессикой, Бобби и Пэгги.

За окном моего номера была утренняя прохлада, в майке-то просто холодно. Тем не менее я стоял там и смотрел на плоскую крышу. Вокруг было одно из самых поразительных, невообразимых мест на Земле, а глаза мои впитывали что-то из разделенного на правильные квадраты слоя бетона. По-видимому, это мне тогда было нужно: нечто серое, бесформенное, без намека на коды, которые должно будет считать сознание.

Есть не хотелось, но я все же позавтракал. Впрок – неизвестно, будет ли потом для этого время. Как Гаврош – сунули тебе краюху хлеба, засовывай ее в рот, может, сегодня больше такого не случится.

Пораскинув мозгами, я пришел к следующему выводу. Обходить одну за другой все достопримечательности этого дивного городка бессмысленно. Не исключено, что даже если Мохов и захочет их посетить, мы с ним ходить будем по кругу. Из всех мест, связанных с королем Артуром и рыцарями Круглого стола, самое главное – аббатство. Вот там я и должен обосноваться, если не хочу его упустить. Теперь сколько у меня на это времени?

Я вчера забронировал себе рейс в 16:10 из Хитроу. Прилет в Кеннеди в полночь по Гринвичу, то есть в семь вечера по местному времени. В начале десятого я дома, в одиннадцать мы всей семьей – Пэгги всегда приезжает к нам на Пасху – сидим на мессе. Все подсчитано в обрез, позднее четырех я улетать не могу. Что такого может случиться во время музыкального тура, чтобы я пропустил пасхальную службу в кругу семьи?

В ту сторону все сходится. Теперь обратный отсчет. В аэропорту нужно быть в половине третьего. Ехать туда на поезде из Бристоля чуть больше двух часов и полтора еще до Бристоля. Получается, я должен выехать в девять утра. Не годится, в девять аббатство только открывается. Так что даже если Мохов будет перемещаться общественным транспортом, я ему уже не попутчик.

Я хотел попросить на ресепшене телефон такси, но оказалось, что отель сам предлагает трансфер в Хитроу. Два с половиной часа до места. Отлично! У меня есть время до полудня.

До открытия аббатства был еще час, и я для очистки совести решил пройти по жилым улочкам правее Магдалин-стрит. Вдруг Мохов поселился где-то там, вдали от туристических троп? Сплошные ряды таун-хаусов, редкие коттеджи в окружении цветущих кустарников. Прохожих почти не встречаешь: пара тихих пенсионеров с белым пухом на головах и одинаковыми палочками, девушка проехала на велосипеде с корзинкой на багажнике. Я уперся в шоссе, стал обходить холм, но дорога уводила меня все дальше от городка, и я вернулся. Чего спешить к открытию аббатства – может, мы с Моховым столкнемся за следующим углом?

Было девять двадцать, когда я подошел к готическому входу в этот заповедник покоя и тишины. Руины меня больше не привлекали, да и в отношении людей взгляд у меня замылился. Я уже не реагировал на всех этих чудиков, блаженных и откровенно чокнутых, от которых вчера внутренне вздрагивал.

День только разгорался, даже птицы щебетали по-утреннему весело и энергично. Я поискал глазами ленивого барсука, спавшего вчера на большой лужайке – вместо него там сидели, уткнувшись в книгу, парень с девушкой в длинном цветастом платье. Взгляд мой скользнул по склону выше, где в тени огромного дерева на скамейке, кругом опоясывавшей ствол, сидел человек. Он что-то писал в блокноте. До него было метров сорок-пятьдесят, и я побоялся поверить своим глазам. Но вот мужчина поднял голову, и наши взгляды встретились. Это был Мохов.

Место он выбрал грамотно. Толстенный ствол защищал его сзади. А спереди пространство просматривалось по всей территории аббатства. Вот я шел к нему по дорожке, и у него было по меньшей мере минут пять, чтобы отреагировать. Мохов не тронулся с места. Он отложил блокнот с ручкой (я теперь заметил рядом на скамейке и фотоаппарат) и молча наблюдал, как приближалась его судьба. Щетина его заметно отросла, теперь это уже можно было назвать бородкой.

Я подошел вплотную:

– Привет, Володя!

Он кивнул и хлопнул по сидению слева от себя, приглашая сесть.

– Не знаю, разумно ли мне приближаться к тебе на такое расстояние, – с улыбкой сказал я.

– Извини.

Мохов смотрел на меня серьезно, пытаясь проникнуть в мои намерения. Он не боялся меня, но он весь был, как сжатая пружина. Одно неосторожное движение с моей стороны, и она распрямится. А что это будет – набросится ли он на меня или пустится бежать, – похоже, он и сам этого не знал.

– Ты извиняешься, потому что у тебя шприцы закончились?

– Просто извиняюсь, тебе не понять. И спасибо за деньги. Я верну.

Я кивнул и сел рядом. Мохову нужно было быть совсем идиотом, чтобы попытаться нейтрализовать единственного человека, который пытался ему помочь. Хотя, возможно, он сейчас как раз в таком состоянии, так что бдительность не помешает.

– Как ты меня выследил? – спросил Мохов.

– Я не выслеживал, просто предположил. Я просмотрел книги у тебя дома. И чем сидеть в Лондоне сложа руки, предпочел эту хилую гипотезу проверить.

Он отыграл мимикой, типа «снимаю шляпу».

– Нашел Святой Грааль? – спросил я.

Мохов повернулся ко мне, взгляд его слегка расслабился. Как же он все-таки осунулся.

– Ты думаешь, это такая чаша? – продолжал я.

– Разве нет?

– Ну да, конечно. Только там же все не так примитивно, как я понимаю. Грааль, который искали рыцари Круглого стола, это образ. Это символ Золотого века человечества, рая на Земле, к которому они мечтали вернуться.

Говорю же, я всерьез готовился к той несостоявшейся поездке с Лэнджером. Что-то вспомнилось, а для заполнения пробелов в знаниях теперь есть интернет.

– И где же его можно было найти? – Поиски Мохова явно шли в другом направлении.

– Кто-то считал, что в ратных подвигах. Кто-то – в очищении душ. Но большинство, ты прав, искали чашу. Вернее, как ты знаешь это лучше меня, это был такой кубок, на ножке.

– Я эту чашу даже видел в каком-то фильме по «Дискавери», – сказал Мохов. – Она тайно хранится в доме священника в каком-то маленьком городке, может быть, даже здесь, в Гластонбери. Она из кипариса – а эта древесина практически не гниет. И все равно чаша изъедена по краям от старости, видно, что она очень древняя.

Мы помолчали. Мохов то и дело сканировал взглядом окрестности. Загнанный зверь, сказала Тоня. А по прежней жизни – охотник. Движения быстрые, лицо узкое, глаза внимательные, напряженные, ищущие. Человек действия. У меня-то взгляд созерцательный, взгляд бесполезного мечтателя – я поэтому на раз прохожу через паспортный контроль с документами на чужое имя.

– Там, – я мотнул головой в сторону города, – все книжные магазины забиты книгами об этой истории. Что ты можешь сказать нового?

– Я, – Мохов поколебался, стоит ли мне это рассказывать. – Я хотел написать книгу о рыцарских идеалах. Об их кодексе чести. Об отношениях между равными и о подчинении исключительно тому, кто лучше тебя. О том, что люди давали слово и умирали лишь потому, что не хотели его нарушить. О силе, которая не могла применяться к более слабому, потому что это приносило не славу, а бесчестие. В конечном счете, о чести, которая была превыше жизни.

Прямо как маленький Бобби излагает, только взрослыми словами. Странно слышать их из уст человека, который давал клятву верности, а потом бежал, допуская, что ему, возможно, придется ее нарушить. В старые времена такие противоречия разрешались одним вошедшим в коммунистические учебники термином идеалистической философии – «диалектика».

– Я о таких вещах тоже думаю, – кивнул я. – А ты считаешь, это еще кому-либо интересно кроме нас?

– Я не хочу писать об этом прямо, но все, кто прочтут книгу, поймут, как мы деградировали со времен, – он усмехнулся, – варварского Средневековья. В том числе, в нашей Службе. Хотя…

Мохов замолчал.

– Что «хотя»? – переспросил я.

Он повернулся ко мне, и я в который раз за наш разговор попытался понять, как же именно он смотрел. Это был одновременно взгляд охотника и дичи, взгляд человека, вышедшего на охоту на опасного хищника, который может оказаться победителем.

– Я не выйду отсюда живым? – спросил он, и я утроил бдительность. Дернется – ударю по кадыку ребром ладони.

– Как знать? Ты не выйдешь отсюда живым или мы оба не выйдем отсюда живыми. Это если кто-то из нас наследил. Я могу не выйти отсюда живым, если у тебя есть еще что-то в запасе. Но мне почему-то кажется, что у нас точка прибытия в другом месте.

– Какая точка прибытия?

Вряд ли сейчас будет уместно ознакомить его с моей теорией навигатора.

– Не волнуйся, Володя. Ты все боишься, что сейчас я тебя уколю, и ты очнешься в подвалах Лубянки?

– А для чего тебя сюда послали?

Он прав – кто-то ведь послал меня в это фантастическое место. Не из внешнего мира – Эсквайр же меня только отговаривал. Это могло быть заложено внутри меня и находиться там наготове задолго до этого дня – через Бобби, Лэнджера, через книги, которые я прочитал, через всю мою природу и мои представления о том, как дóлжно. Я мог считать, что это было мое решение, а на самом деле это было запрограммировано кем-то другим. Свобода воли и предопределение. Это, вдруг понял я, не антиподы – это разные проявления одного замысла, два образа действия Провидения.

– Я сам приехал, – сказал я. – Сначала спасая себя. Потом – других от тебя и тебя от себя самого. За мной ведь должок. Помнишь?

– Я не понимаю.

– Сейчас поймешь.

Я рассказал ему, что мог – про мой разговор с Осборном, сообщение в Центр, обнадеживающий ответ моего куратора. Я и про задержание двух киллеров ему сказал, но Мохов, похоже, пропустил это мимо ушей.

– Ты думаешь, этим и вправду кто-то в Москве рискнул заняться. И мне поверят?

– Нас теперь трое, включая Осборна. И у нас есть улика. Меня одно удивляет: почему ты сам не попробовал вывести этого Седых на чистую воду?

Мохов недоверчиво усмехнулся:

– Слушай, ты же не в Москве живешь, да ведь? Где-то в Штатах? Если бы работал в России, ты бы этого вопроса не задавал. И сам бы ни за что в жизни не ввязался.

– Это называется энергия невежества, – улыбнулся я. – Страшная сила!

– Ты просто ненормальный, – сказал Мохов и потер глаза. Они у него были в красных прожилках от недосыпа. – Так что теперь?

– Вообще-то нам хорошо бы вернуться в Лондон. У меня очень мало времени.

– Ты уверен, что знаешь, что выход есть? И где он?

– Уверен.

Мохов забросил в сумку через плечо свои записи и фотоаппарат и встал.

– Пойдем?

Я тоже поднялся. Я не думал об этом целый день, но тревожное чувство, терзавшее Мохова, перехлестнуло границы его тела. «А что, если нас уже выследили? – спросил я себя. – На территории аббатства, где все на виду и работают сотрудники музея, вряд ли кто-то захочет играть в ковбоев. А за воротами? Тот парень с футляром для гитары? Люди из МИ-5? Или сотрудники резидентуры, которые не в курсе развития событий? Уколют зонтиком и закинут в машину».

Мы отправились по аллее к выходу. Мохов не спеша окинул взглядом простор: лужайки с вековыми деревьями, пруды, цветущий сад слева, величественные развалины справа. Оглянулся, но кургана отсюда видно не было – его закрывал холм Чаши.

– Я рад, что побывал здесь, – сказал он. – Даже если это будет последнее, что я видел.

Я только покачал головой:

– Это ты ненормальный.

Мы подошли к руинам Богородичного собора. Дальше можно было идти по дорожке или между останками стен.

– Давай здесь опять пройдем, – попросил Мохов.

Мимо предполагаемого места захоронения короля Артура и Гиневеры. Я вспомнил свое первое впечатление от Мохова, когда мы познакомились с ним двенадцать лет назад. Ну, когда я вдруг увидел, каким он был в детстве. Вихрастый маленький непоседа, мгновенно загорающийся от своих желаний.

– Конечно, конечно.

– Я не убегу, – сказал Мохов. – Тоня мне сказала… Ну, в общем, сам я не знаю, что делать.

Я помолчал, пока он прощался со своими святынями. Хотя, если смотреть со стороны, человек просто прошел мимо.

– Ты где остановился? – спросил я Мохова, когда мы выходили к зданию музея. – Вообще, ты давно приехал?

– Вчера после обеда. Я снял комнату, знаешь, Bed and Breakfast. Прямо напротив аббатства, над кафе, как его… «Хифис».

Хм, это там, где я вчера на террасе пил пиво.

– А что? – спросил Мохов.

– Ты лучше подожди меня здесь, у выхода. Меня в лицо никто не знает, я сначала разведаю обстановку. Если ничего подозрительного не увижу, я потянусь и заложу руки за затылок. Тогда выжди минутку и иди в свою комнату. На меня внимания не обращай, а я тебя проверю. – Я посмотрел на Мохова. – И, пожалуйста, пожалуйста, не делай больше глупостей.

Он кивнул.

Я прошел по мощеной дорожке с зацветающими рододендронами в больших кадках, миновал пустой каменный закуток сторожа справа от выхода, вышел на тротуар и зажмурился. Над холмом Уириолл, к которому по местному преданию приставал молодой Иисус из Назарета, лупило по-летнему яркое солнце.

2

Я приземлился напротив пансиона Мохова, на террасе «Моча Бери» и заказал себе капуччино. Попробуем еще денек провести на диете, раз так хорошо получается. Передо мной сидело человек шесть готов: парни с напомаженными гелем волосами, девицы с черными губами; пирсинг на бровях, ноздрях, губах и даже языках, не говоря уже про уши, украшенные как рождественская елка. На предводителе, самодовольном губастом брюнете в желтых очках, была майка с надписью «Death is certain». Тоже думают о вечности.

Напротив, на террасе «Хифис», расположились две молодые мамы с колясками, седой доходяга с газетой перед пинтой пива, и парень под тридцать пьет кофе и просматривает фотографии на своем аппарате.

Я наблюдал за ним, но он едва поднял взгляд, когда Мохов проходил мимо нас. Я отпил из своей чашки. Тоже ничего напиток! Жажды не утоляет, но не противный. И тонус поддерживает.

Я сел так, чтобы видеть дверь в комнаты для туристов над «Хифис». Она была сразу за витриной кафе, в начале Бенедикт-стрит. Никакого дежурного там не было – постояльцы открывали дверь своим ключом. Я видел, как Мохов вставил его в скважину, но дверь открылась раньше, чем он его повернул – замок не был защелкнут. Не нравятся мне такие мелочи. Я посмотрел на парня с фотоаппаратом – он сунул его в карман и встал.

Я раньше носил шариковую ручку, у которой, если ее особым образом покрутить, вылезает не стержень, а иголка с мгновенной действующим ядом. Мне ее выдали в Конторе, но за много лет я ею ни разу не воспользовался по назначению, а потом и вовсе перестал возить с собой. Сейчас пожалел об этом. Парень повернулся ко мне щекой, и я ясно увидел, как через нее от шеи до виска вздулась на секунду артерия. Он завернул за угол и, толкнув дверь в комнаты, исчез за нею.

Пытаться остановить профессионального убийцу с голыми руками было глупо. Не просто глупо – полным идиотизмом. Только я осознал это чуть позже. А тогда я встал со стула и в десяток больших шагов, которые не должны были показаться торопливыми многочисленным свидетелям, оказался перед этой дверью. Она послушно открылась и передо мной – у нее как-то заблокировали защелку. «Володя! – крикнул я по-русски. – Берегись, он здесь».

За тесным входом шла вверх начищенная до блеска, пахнущая мастикой крутая лестница. Я успел взбежать до первой площадки, когда наверху послышался удар и шум падающего тела. Я проскочил второй этаж и увидел встающего со ступенек парня. Голова у него была разбита, кровь текла по лбу на глаза, но он все еще был в боевом настрое. Только его пистолет с глушителем сейчас прыгал по ступенькам к моим ногам. Парень ринулся за ним, но оружие оказалось в моей руке раньше.

– Стой, если не дурак! – крикнул я ему.

Мохов спускался по лестнице. В руке у него была толстая круглая палка, на какие в шкафах вешают плечики для одежды. Киллер посмотрел на него, потом на меня.

– Даже не думай, – сказал я, направляя пистолет ему в грудь. – Ты же его не попугать взял?

Парень пришел с 9-миллиметровым УСП, что на пугач похоже не было. Он оценил обстановку и молча сел на ступеньки. Жила у него на шее билась со скоростью ударов сто пятьдесят в минуту.

– Скажешь, кто тебя послал или придется резать тебя на куски? – зловеще произнес ревностный почитатель рыцарского кодекса чести.

Киллер молчал – такую он избрал тактику. Тот, в Лондоне, хотя бы сказал, что не говорит ни на каких языках. А этот не произнес ни звука за все время нашего недолгого знакомства. Мы боялись, что кто-нибудь из постояльцев вызовет полицию и хотели убраться из пансиона как можно скорее. Однако выпускать убийцу на свободу нам тоже не хотелось. Мы обыскали его – у парня в кармане лежал еще один магазин для УСП, а на лодыжке был пристегнут маленький надежный «Глок-33». Все его любят в качестве запасного пистолета – у Осборна, напоминаю, был такой же. Бумажник парня с немецким паспортом, парой кредиток и внушительной пачкой фунтов, я сунул к себе в карман. Связав ему руки за спиной вырванным проводом от телевизора, мы оттащили киллера в комнату Мохова и замотали там и ноги, теперь уже телефонным кабелем. Хотя парень молчал, только испепелял нас взглядом, мы все же запихали ему в рот махровую салфетку для рук. Дилемма была простая: сделать все хорошо или убраться до прихода полиции. Мы запихнули тело парня под кровать и задвинули ее столиком и ящиком для обуви, на чем меблировка комнаты была исчерпана. Обезвредили мы его на полчаса? Будем надеяться.

Мохов хотел было начать стирать свои отпечатки пальцев, но я остановил его:

– Этим все равно будет заниматься Осборн.

Я-то, как известно, следов не оставляю, у меня каждое утро свой маникюр. Я взял УСП киллера и аккуратно, чтобы не стереть его отпечатков, вынул из него магазин. Его я сунул в карман, а пистолет кинул на кровать, рядом с фотоаппаратом.

Мохов схватил свою сумку, и мы стали спускаться. Странно, но ни одна из дверей номеров не открылась – а их было по две на каждом этаже. Что, все постояльцы наслаждались эзотерическими прогулками? Или сидели, забаррикадировавшись, в ожидании полицейского патруля?

Правильной, возможно, была вторая гипотеза. Желто-сине-белая машина с мигалкой показалась со стороны Стрит. Мохов уже садился в такси – стоянка была напротив входа в аббатство, когда патруль остановился напротив двери в комнаты над «Хифис». Зря столько времени потеряли, упаковывая парня!

Мохов отъехал – мы договорились встретиться в соборе в Уэллсе. А я не спеша – до людей на террасах кафе шум нашей возни в пансионе не долетел – дошел до своего отеля и поднялся в «Исповедальню». Сборы заняли у меня пять минут, и еще пять я провел на телефоне.

– Шанкар, пока мы оба не состарились, у меня очередная просьба, – сказал я. – Позвони Объекту А и передай ему мое сообщение. Есть ручка под рукой?

– Говорите – я отправлю ему файлом, как в прошлый раз, – напомнил мне правильный способ мой индуистский ангел.

– Отлично. Пишешь?

– Пишу.

– «Дорогой мистер Осборн, это снова Майк Гусман, – учтивым тоном сказал я. – В Гластонбери, графство Сомерсет, полиция только что обнаружила тело третьего нашего, теперь уже вашего, киллера. Не волнуйтесь, он жив, только немного помят. Пока еще он в номере на третьем этаже над кафе «Хифис», на углу Рыночной площади и Бенедикт-стрит, но вероятно его скоро увезут в Стрит. На кровати, чтобы полиция не отпустила его раньше времени, лежит его пистолет. Патроны и прочие принадлежности я найду способ передать вам лично. Так что думаю, с этими уликами вы легко доведете дело до суда. Что еще? Пожалуйста, не мешкая, предупредите местную полицию, насколько этот человек опасен, нам самим не с руки ввязываться. Ну, и успехов вам. Я не прощаюсь».

– Это все? – спросил Шанкар.

– Все. Подтверди мне, будь так добр, что сообщение объектом получено.

– Ждите, не отключайтесь.

Я с трубкой у уха спустился вниз, сообщил даме в конторке, что уезжаю немедленно, трансфер в аэропорт отменяю и прошу вызвать мне такси.

– Пол, слышите меня? – раздался голос в телефоне.

– Превосходно слышу.

Настроение у меня поднималось.

– Вам записан ответ. Вот слушайте.

«Осборн для Майкла Гусмана, – деловым голосом говорил мой коллега. – Сообщение принял, все нужные меры предпринимаем. Где наш друг? Хотелось бы немедленно встретиться. Жду ответа».

– Спасибо, Шанкар. Ответа не будет. До связи.

– Я на месте. Счастливо.

Это хорошо, что делом займется Осборн. И хорошо, что он думает, что я в Лондоне, а не в Сомерсете. Здесь-то нас с Моховым найти проще.

Такси уже стояло у дверей отеля. Я посмотрел в сторону Рыночной площади: багажник полицейской машины все еще виднелся из-за угла «Хифис».

Маленький тихий Гластонбери! Я так и не поднялся на холм, куда приставал, если верить преданиям, корабль Иосифа Аримафейского, я не сходил к источникам холма Чаши, в которых, опять же если всему верить, лечил свои раны король Артур, я не видел последние два гигантских дуба, мимо которых тысячу лет назад друиды вели церемониальные шествия к вершине Гластонберийского кургана. Может, вернуться в это феерическое место с мальчиком и Джессикой?

3

Мохов ждал меня в огромном, фантастически красивом соборе Уэллса, похожем на остов перевернувшегося корабля. Однако осматривать его времени не было. Я оторвал Мохова от циферблата замысловатых средневековых часов, мы пересекли главный неф и через внутренний сад выбрались на Рыночную площадь, где ожидавший меня таксист отбивался от двух одинаково кругленьких священников, вышедших из Епископского парка.

В такси мы из предосторожности разговаривать не стали, даже по-английски – у Мохова был заметный славянский акцент. То, что Осборн выйдет на этого водителя еще до конца дня, сомнений у меня не было. Мохов привалился боком к окну и сделал вид, что заснул – а потом и в самом деле отключился. А я попробовал залезть в почту, но сигнал был слишком слабым, чтобы позволить сложные манипуляции с картинками.

Из предосторожности мы поехали на такси не до Лондона, а до Ридинга, последнего города перед столицей. Отсюда на поезде до Лондона – полчаса пути; даже быстрее, чем на машине по пробкам. С тем же стремлением быть как можно незаметнее мы взяли билеты второго класса, но народу в вагоне все равно было мало, Мы нашли пустой отсек на расстоянии от других пассажиров и устроились у окна друг напротив друга.

– Как он мог тебя отследить? – задал я вопрос, который беспокоил меня больше всего. В конце концов, теоретически хвост мог привести и я.

– Ума не приложу. – Мохов недоуменно уставился на меня. – Я же все время проверялся.

– Кому ты звонил по своему мобильному?

– Дочери.

– Когда?

– Вчера вечером в квартиру, где она остановилась.

– Дай-ка телефон.

Я посмотрел последние соединения. Действительно, был звонок вчера в 18:04. Это когда Мохов вызывал дочь на встречу. Но и еще один днем раньше, в среду, в 03:17 утра.

– А это что?

Я протянул ему телефон. Мохов присмотрелся.

– Правильно, я еще звонил Осборну. Черт, забыл.

– С этого телефона.

– А откуда я еще мог позвонить глубокой ночью?

– Но ты понимаешь, что твой номер мог определиться?

– Я звонил на домашний номер. Хотя да, мог высветиться. И что, думаешь, Осборн сообщил его киллеру?

– Нет, я так не думаю. Но он мог сообщить его своему начальнику. И наш человек в его конторе передал его в Москву. Или Осборна прослушивал не только я, но и люди из Конторы. Все это заняло какое-то время, но дальше отследить тебя не представляло труда.

«О Дева-Мать!» – снова вспомнил я Данте. А теперь я был в метре от зараженного телефона! Работает их презерватив? Вдруг нет? Я набрал Шанкара с его «самсунга»:

– Шанкар, видишь меня?

– Не очень хорошо. Вы в поезде?

– Да. А где именно?

– Подъезжаете к Лондону с запада.

– Правильно. А рядом со мной видишь телефоны?

– Вижу еще четыре. Нет, пять.

Я оглянулся. За мной, в соседнем отсеке, сидело трое офисного вида мужчин, в строгих костюмах и с портфелями. И за Моховым яркая брюнетка с крупными серебряными серьгами как раз говорила по мобильному.

– А мои другие? Один ты хорошо знаешь.

– Не вижу. Или вы их потеряли, или они у вас в волшебном мешочке.

– Слава Богу!

– Пол, вы такой недоверчивый.

– Да, я недоверчивый. И потому до сих пор жив. Это к тебе не относится, Шанкар. – Я отключил телефон Мохова. – А сейчас?

– Один телефон притух, практически неразличим, если раньше его не видел.

– Хоть так.

– Я же вам давал два новых телефона, – напомнил Шанкар. – Если опасаетесь, этот выбросьте в урну, только симку из него выньте. И пользуйтесь моим вторым. А свои носите в шляпе Джимми, как вы сказали, и доставайте, только когда поблизости зараженных телефонов не будет.

– Спасибо, товарищ. По телефонам Объекта А есть новости?

– Они оба в режиме ожидания, но по ним не звонят. Я только звонил тогда по вашей просьбе. И их микрофоны выключены. Но Объект А все время в Лондоне.

– А этот, как его? Вы меня запутали со своими кличками. Который сын?

– Он пропал с монитора в Дорсете. Видимо, выключил и вынул аккумулятор. А на таком расстоянии со всеми переходами из сот в соты маячок, как я говорил, практически теряется.

– Хорошо. Спасибо, Шанкар, до связи.

Я проделал предписанные мне манипуляции. Мохов внимательно следил за моими руками.

– Они выследили меня через телефон?

Я кивнул:

– Это самое вероятное.

– Но как они сообщили про мой телефон в Москву? Если сведения получены от нашего источника в МИ-5, получается, через Ясенево и потом через лондонскую резидентуру.

– Если по этому каналу, то да.

– Но…

– Володя, я действую абсолютно автономно. О том, что я делаю, знает только мой начальник и Лешка Кудинов, которого ты знаешь теперь уже под настоящим именем.

– И как мне дальше быть?

– Пока просто будь. Давай проверим почту. Тебе твой телефон пока нужен, так что я отойду в другой вагон.

Я дошел до тамбура – оттуда через стекло двери я все же мог видеть Мохова. Так спокойнее, когда человек не в себе – я же весь извелся, пока не увидел его снова в Уэлльском соборе. Между нами метров пятнадцать, так что гигиенические требования соблюдены. Я достал свой айфон из волшебного мешочка, как называет его приличный молодой человек Шанкар.

Как все помнят, получение почты – на этой операции через мир фауны – при нормальном сигнале занимает минут десять. Сообщение от Эсквайра было таким, что мне пришлось перечитать его дважды, прежде чем смысл его окончательно дошел до меня. «Предатель уличен и застрелился в своем кабинете. Приложите все силы, чтобы разыскать Атлета и передать ему новость. В случае успеха сообщите ваши предложения по его выводу из страны. Э.».

Мохов, который за это время дважды крутил головой, чтобы посмотреть, что я делаю, теперь с тревогой следил за моим приближением. А я айфон не выключал. Спрячу через минуту, нельзя жить в паранойе.

– Что? – хрипло, с пересохшим ртом, спросил Мохов. – Плохие новости?

Я протянул ему айфон:

– Читай.

Мохов, похоже, тоже прочел дважды.

– Это же о Седых идет речь?

– А о ком еще? Раньше предателем считался ты, но ты же не застрелился у себя в кабинете?

– Так что, все кончено?

– Ты про вывод из страны прочел?

Мохов судорожно сглотнул.

– Но с меня подозрения сняты?

Я выключил телефон и спрятал его в электронный презерватив.

– Если честно, Володя, я думаю, ты эту историю будешь расхлебывать долго. Но дома, в Москве.

Мохов мотал головой, боясь поверить.

– Миш, у тебя ничего нет выпить? – спросил он изменившимся голосом.

Я об этом ни разу не заикнулся, но у меня и на этот раз был с собой неприкосновенный запас. Это заветная фляжка с текилой, к которой я, заметьте, за всю поездку ни разу не приложился, была в боковом кармане моего чемоданчика на колесах.

Мохов сделал несколько жадных глотков и утер рукой глаза. Потом уставился на меня, ища нужные слова. Терпеть не могу такие ситуации.

– Мне через несколько часов улетать, – пресек его попытки я. – Не наделай глупостей, хорошо?

Мохов продолжал смотреть на меня.

– Все! Считай, что ты тогда спас мне жизнь для этого. Так было написано в Книге судеб.

Он кивнул, еще раз отхлебнул из фляжки и протянул ее мне. Я, вздохнув, завернул пробку:

– У нас еще куча дел.

4

В первую очередь, поскольку от этого айфона мне все равно придется избавляться, я, отсев на безопасные десять метров, составил ответ Эсквайру. Я сообщил ему, что Атлет со мной, что необратимых глупостей он точно наделать не успел, что нашим людям в Лондоне мы не доверяем и что я укрою его на квартире, которая служила запасным убежищем для меня самого и о которой в резидентуре не знают. После чего я с сожалением отключил айфон и на всякий случай вынул из него сим-карту – батарейка из айфонов, увы, не вынимается – и ссыпал все это россыпью в волшебный мешочек.

Мохов время от времени молча поглядывал на меня. У него уже не было того тревожного взгляда охотника-жертвы. Когда я вернулся на свое место, он протянул руку, и я снова вложил в нее фляжку:

– Не переусердствуй.

Мохов кивнул и снова сделал пару мужских глотков. У него был какой-то постстрессовый синдром, который по своей силе был не менее разрушительным, чем сам стресс.

– Нам сколько еще ехать?

Я посмотрел на часы, но и за окном уже явно был Лондон:

– Минут пятнадцать.

– Можно, я вздремну? Я уже неделю практически не сплю. И не ем.

– Сладких снов. Приятного аппетита скажу тебе позже.

Мохов снял свою куртку, пристроил на нее голову между стенкой и сиденьем и мгновенно отключился.

Так, что мне теперь предстоит? Первое, взять ключи от конспиративной квартиры и поместить туда Мохова. Ключи были у того же азербайджанца или кем он там был, который передал мне другой паспорт на пути в Москву. У него же были мои документы на Пако Аррайю, так что мне все равно нужно было с ним встречаться. Азербайджанец был, разумеется, связан с лондонской резидентурой, только вряд ли он немедленно докладывал о каждом своем телодвижении. И вряд ли он предполагает, что я был как-то замешан в моховском деле, из-за которого до сих пор вся резидентура наверняка стояла на ушах. Мало ли людей из Конторы едет транзитом через Лондон! Позвоню ему из автомата, назначу встречу через полчаса, а Мохов меня подстрахует. От какой квартиры ключи, связник и не догадывается – ее адрес знают только Эсквайр, я и вероятно еще несколько таких же, как я. Но Бородавочника я предупредил, так что вряд ли на ту же койку придет претендовать кто-то еще. Запаса консервов и напитков в таких убежищах – а мне приходилось ими пользоваться – хватит, чтобы пережить последствия ядерного взрыва с периодом полураспада лет в пятьдесят. Так что Мохов пересидит там, сколько понадобится.

Теперь киллер. Из лап полиции он не вырвется: пистолет с глушителем на постели, никаких документов, да и звонок Осборна вряд ли запоздает. Его отвезут в участок и подержат там, пока из Бристоля или прямо из Лондона за ним не приедут люди из МИ-5. Если он тертый орешек, а вряд ли это иначе, киллер будет все отрицать. Скажет, что зашел в пансион, подыскивая себе комнату, а на него там напали какие-то люди, связали, отобрали бумажник с деньгами и документами и подбросили пистолет. Со стадиона «Челси» он наверняка стрелял из снайперской винтовки, которую не найдут, его отпечатков пальцев там тоже не обнаружат. Но они скорее всего есть на магазинах, которые сейчас в моем чемоданчике, и особенно на патронах – кто же заряжает магазины в перчатках? Так что главные улики против него у меня.

Даст ли что-либо содержимое бумажника? Немецкий, наверняка ненастоящий, паспорт, кредитки, деньги? Да, но использование поддельных документов – это другое преступление, его напрямую с покушением на убийство не свяжешь. Зато для нас это улики важные – они могут помочь распутать другие заказные убийства (это же вряд ли первая его операция) и, возможно, выйти на заказчиков (хотя по делу Мохова мы его уже знаем). То есть правильнее всего было бы передать амуницию и запасной пистолет Осборну, а бумажник переправить в Москву. Но не через резидентуру, вместе с Моховым.

Было неплохо еще и успокоить Тоню, девушка ведь волнуется за папочку. Но поезд уже еле полз перед остановкой. Пусть папочка сам свою принцессу порадует.

Мы въезжали под огромный стеклянный навес вокзала Паддингтон. Я тронул Мохова за плечо. Он резко перехватил мою руку, но, открыв глаза, отпустил ее.

– Сон преследования? – спросил я. Мохов кивнул. – Отличная вещь. Я начинаю беспокоиться, когда они перестают мне сниться.

5

Прежде чем звонить, мы отошли подальше от вокзала. Да, Мохов с бородой уже не так узнаваем, как на фотографиях, которые были в распоряжении МИ-5 и резидентуры Конторы. А моя внешность вообще никому не должна быть известна. И все же разных профессиональных людей на вокзалах всегда хватает, так что береженого Бог бережет.

Однако времени на раскачку у нас не было. Почти полдень, через два с половиной часа я должен быть в аэропорту. Пока я вновь был Абубакаром из Джакарты, Мохов из автомата звонил Тоне. Я потом еще ждал его минут пять, пока они ворковали. Мохов нервничал, что я закончил разговор, а он нет, и последние слова сказал, повернувшись ко мне. Слова были такие, я прочел их по губам через стекло: «Целую тебя, принцесса».

Потом, когда мы шли, чтобы поймать такси, он странно посмотрел на меня.

– Что? – спросил я.

– Нет, ничего. – Мы сделали несколько шагов, прежде чем он раскололся: – Тоня сказала мне, чтобы я во всем тебя слушался. На нее не похоже.

– У нас с самой Москвы установился доверительный контакт, – скромно сказал я.

Обмен документами происходил в магазине восточных сладостей в Сохо, на Грик-стрит. За прилавком стоял тот же человек, с которым мы встречались в Хитроу всего-то пять дней назад – а мне казалось, что прошло полжизни. Я выбрал большую коробку пахлавы и еще каких-то слоеных пирожных, которые были вручены мне в пластиковом пакете с ручками. Я заглянул в него, убедился, что там же был и конверт из «манилы», такой плотной желтой бумаги, и положил туда свой, с испанскими документами.

– Я, пожалуй, возьму еще вон ту маленькую коробку пахлавы, – сказал я с сильным акцентом (я же был Абубукаром).

Я отдал обратно пакет, который был мне незамедлительно возвращен с еще одной коробкой, но без моего конверта.

Так, сколько теперь? Десять минут второго. Если бегом, то успеваю. Мы снова поймали такси, и там, в полутьме, я с теплым приливом в груди разложил в бумажнике свой синий американский паспорт, права и кредитки. Мне повезло с собой. Я легок на подъем, люблю уезжать – и по просьбе Конторы, и просто путешествовать. Но еще больше я люблю возвращаться домой.

Еще в желтом конверте, как я и просил, было два плоских ключа – от подъезда и от самой квартиры. Пустая квартира всегда привлекает внимание – и соседей, и управляющего. Однако в Лондоне этот вариант был продуман неплохо. Квартира была снята как корреспондентский пункт частного аргентинского телеканала. В ней была монтажная, которой на самом деле не пользовались, а также спальня для якобы приезжающих в командировку журналистов. Сам корреспондент и его жена, которые на самом деле были сотрудниками Конторы, жили в соседней квартире. Это был нормальный расклад: частная территория и офис, куда могут прийти и посетители. Поскольку квартир на этаже было всего две, никто в доме и не знал, приехал в корпункт какой-нибудь гость или нет. Довершающая деталь – квартиры были на втором этаже, куда легко подняться пешком, так что и в лифте с соседями вы не столкнетесь.

Тесное общение приезжих с постоянным корреспондентом не приветствовалось – они просто, на всякий случай, обменивались личными данными, вернее, легендами. Поэтому, даже если бы на это было время, знакомиться с хозяевами было не нужно; мы даже не знали, дома ли они. Отогнув штору, я посмотрел в окно: лучший вариант – глухая кирпичная стен, увитая плющом. Холодильник и стенной шкаф были забиты едой: замороженные блюда, консервы, макароны и полный набор спиртных напитков, от пива до виски.

– Выпить не будет времени? – спросил Мохов.

– Я уже горю, – ответил я. – Давай договоримся, как с тобой свяжется твой будущий попутчик.

– Эти, – Мохов мотнул головой на стену, за которой жил корреспондент, – никак не будут задействованы?

– Нет, они и заходить к тебе без нужды не станут. Смотри, как я предлагаю. Тебе позвонят по стационарному телефону. Два звонка, потом повесят трубку и наберут снова. Человек должен спросить: «Это паб «Голова Ланселота?» – Ланселота я предложил, чтобы сделать приятное Мохову – это, как известно, один из самых знаменитых рыцарей Круглого стола. А про голову я придумал ради собственного удовольствия – меня завораживает страсть любящих пиво британцев к обезглавленным монархам обоих полов. – Устраивает? – Мохов кивнул. – А какой ты хочешь отзыв?

Мохов подумал:

– Я отвечу: «У паба изменился телефон. Набирайте последние цифры семнадцать». – Не стал касаться святого, ограничился математикой. – И сколько мне ждать?

– Пока в Москве все не утрясется, пока резидентуру не приведут в чувство, пока англичане не переключатся на что-то другое. Наберись терпения. Главное, никаких звонков, никому – ни дочери, ни жене. Я Тоне сам позвоню. Но ты не будешь говорить ни с кем, пока не появится человек, звонящий в «Голову Ланселота».

Мохов кивнул и протянул мне свой мобильный.

– На, забери.

Я сунул телефон в волшебный мешочек и снова протянул руку.

– Что?

– Ампулу тоже отдай.

Мохов сделал недоуменное лицо – откуда я знаю? Тем не менее, без проблем залез в нагрудный карман – он был в ветровке – и вынул оттуда стеклянную ампулу размером с продолговатую горошину. Просто в кармане носил – а раздавил бы?

А мне-то куда ее деть? Я прошел в туалет, завернул ампулу в бумажку, чтобы не разбилась, и спустил в унитаз.

– Я попробую убедить Осборна, что тебя уже нет в стране, – сказал я. – Но мне все равно кажется, что пару недель, ну три, тебе надежнее поработать над книгой здесь.

Мохов снова кивнул. Наверное, он еще лучше меня понимал, что, прежде чем он закончит труд своей жизни, ему в Москве предстоит череда долгих, скажем мягко, расспросов, потом увольнение из Конторы и поиски нового места в жизни. Зато свободным человеком, со своей семьей.

– Ну, хоть на посошок? – подняв на меня глаза, спросил Мохов. – Мы же, неизвестно, встретимся ли еще когда.

Я махнул рукой:

– А, давай!

Он налил нам виски по полстакана, мы чокнулись, и он в несколько больших глотков осушил свой. Я-то лишь отхлебнул – говорю же, я исправляюсь.

– Можешь мне сказать? – начал Мохов и замялся. – Ну да, я когда-то спас тебе жизнь. Но это сто лет назад было, так что... В общем, зачем ты продолжал рисковать, когда понял, что я тебя не сдам?

Я пожал плечами.

– Из чувства солидарности. С теми, кого тебе пришлось бы сдать, да и с тобой тоже. Видишь ли, моя религия учит меня, что все люди – мои братья. А моя философия – я же немного остаюсь буддистом – говорит, что все – это я сам.

– Теперь я твой должник, – убежденно сказал Мохов. Он немного захмелел после сегодняшних приключений. Не хочу обижать его предположением, что в результате выпитого.

– Не переживай, – улыбнулся я. – Моя философия распространяет эту эгоистичную солидарность на все живое, включая зверюшек, птичек, рыбок и букашек.

Наверное, я его слегка обидел – в его степени опьянения люди воспринимают юмор по-другому. Но я не люблю пафоса и сентиментов. Хотя на прощание мы все же обнялись. Не в соответствии с моей философией – чего бы я стал сам с собой обниматься? – как предписывает моя религия.

6

Два часа дня. За полчаса до аэропорта я уже не доберусь. Минут сорок – пятьдесят нужно, как минимум. Быстрее всего экспресс от Паддингтона, но туда ведь тоже надо ехать, а потом еще до терминала 5 на шаттле. А сейчас, как я уточнил по гуглу, я на прямой линии метро и доеду прямо до своего терминала. Так на так получится. Ничего, в первый класс меня и за час посадят, лишь бы до конца регистрации успеть. Но мне ведь еще кучу дел надо переделать.

В метро сигнал сотовой связи есть, но разговаривать невозможно – слишком шумно. С гарнитурой Шанкара та же история. К счастью, в какой-то момент поезд выходит на поверхность. Давай по порядку. Сначала Шанкар.

Я зацепил гарнитуру за ухо и нажал невидимую кнопочку. Работает.

– Шанкар, что я буду делать, когда ты перестанешь быть у меня на связи?

– Приезжайте в любое время, – откликнулся молодой голос. – Я рассчитываю как минимум на две главы.

– Мой верный друг, я отолью тебе конный бюст. – Шанкар рассмеялся. – Слушай, я срочно улетаю, а у меня куча ваших гаджетов. И еще одну вещь я хочу вам оставить для передачи.

– Ну, заезжайте.

– Уже не успеваю. У меня через два часа самолет. Я как раз в аэропорт еду.

– Гатвик? Хитроу?

– Хитроу.

– Сейчас, дайте мне минуту.

– Двадцать секунд, – шутливо отрезал я. Но на самом деле мне на всем надо время выигрывать.

– Вам повезло, – вернулся ко мне Шанкар. – В Хитроу был Амит. Он уже отъехал, но через двадцать минут снова будет на месте. У вас какой терминал?

– Пять. Я на метро подъеду.

– Это я слышу.

– И Амита я никогда не видел, мы только разговаривали.

– Он будет стоять у входа из метро в здание терминала. Худой, в красной майке с надписью на санскрите. Восемнадцать лет, выглядит на пятнадцать.

– Я в ветровке цвета болотной тины и с чемоданчиком на колесиках. Остальное сам про меня скажешь. Я спрошу, не он ли летит, например, в Торонто. А он пусть скажет, что нет, он встречает дедушку из Калькутты.

– Понял: вы про Торонто, он про Калькутту.

– Точно. Шанкар, поможешь теперь связаться с Объектом А? Обычным путем, звуковым файлом.

– Хорошо, сейчас. Все, я готов, говорите.

– «Дорогой мистер Осборн! – Я даже улыбнулся. Мне нравилась и эта роль, и выработавшийся характер наших отношений. – Наш общий друг со мной. Я помню наш уговор, но надеюсь, вы не будете на меня в обиде. Вы же сами знаете, что на моем месте поступили бы так же. Еще он очень настоятельно просил перевезти его в более спокойную страну. Так что когда вы получите это сообщение, мы с ним уже будем лететь над Атлантикой. Поделимся с вами, чем сможем, позднее, по обычным каналам. Но я все же оставлю вам подарок – магазины с патронами и запасное оружие киллера, который стрелял и в вас. Пригодится для следствия. Надеюсь, что вы подтвердите мне, что он не сбежал. Рад буду встретиться снова. Берегите себя. Ваш Майкл Гусман». Вот. Попроси, пожалуйста, сразу ответить.

Однако ответ пришел аж через десять минут, мы даже отключались.

«Я знал, что на ваше слово полагаться нельзя. – Осборн говорил отрывисто, явно сдерживая себя. – Мы, англичане, играем по-честному. А ваши люди здесь, в Лондоне, делают вид, что понятия ни о чем не имеют. Что касается того парня, он сидит в соседнем кабинете. Если через два дня у меня не будет против него улик, я его выпущу. – Здесь пауза, думает, стоит ли сказать что-то еще. Решил, что не стоит. – Все, прощайте!»

Злится на меня. Даже ответ сразу не стал записывать, остывал. Однако вне всякого сомнения, если бы Мохов вышел на него, я бы узнал об этом среди последних. Вот я же просил его не искать меня через представительство ЦРУ? Мало ли по каким причинам – просил же? Нет, Особорн тоже действует, как того требуют интересы дела. Как он сыну тогда сказал? «Для меня на первом месте долг».

Поезд по-прежнему шел по поверхности, и я попросил Шанкара соединить меня с Тоней. По той же, сложной системе. Да, сообщить новости, да, передать последние инструкции, но мне хотелось и просто попрощаться с ней.

Я рассказал своей неспетой песне, что главные враги Мохова – и большой человек в Москве, и маленький, но столь же опасный в Англии – обезврежены. И что папочка ее укрыт в надежном месте, и, когда все поутихнет, его переправят домой.

– А мне что делать? – спросила Тоня.

– Что хочешь – ты свободный человек в свободной стране. Не выпускать тебя обратно в Россию у англичан оснований нет. Не впускать тебя домой тоже никто не станет. Но и здесь можешь пожить, сколько захочешь.

– А как будет лучше для папы?

– Для папы будет лучше, если у тебя связи с ним не будет вообще. Пока он здесь.

– Но я могу с ним поговорить хотя бы? Ну, еще разок?

– Чтобы убедиться, что я не опоил его опием и не закатал в ковер? – усмехнулся я. – Нет, тот его звонок был последним. Здесь тебе снова придется мне довериться.

На следующем файле Тоня смеялась заранее тому, что хотела мне сказать. А фоном слышался голос Питера, который снова силился понять, с кем она говорит.

– Послушай, Клеопатр, если у тебя есть еще минуточка. Это глупый вопрос, но все же. Как ты считаешь, мне выйти замуж – ну, за того, который сейчас мечется вокруг меня и делает страшные глаза?

Я тоже засмеялся:

– Это не глупый вопрос – вечный. Читай разговор Панурга с Пантагрюэлем.

Не переспросила – Рабле она знает.

– А есть еще авторитетные мнения?

– М-м. Женись, не женись – и в том, и в другом случае ты об этом пожалеешь.

– А это кто?

– Сократ.

– Что за человек! – Я прямо увидел, как она топнула ногой в этом месте. – Ну а сам-то ты что думаешь?

– Точно хочешь знать?

– Точно.

– Нет, Антония, не выходи. Питер, конечно, просто картинка, да и похоже, славный малый. Но раз ты об этом спрашиваешь, то не стоит.

– Я и сама знаю, – сказала Тоня и, помолчав, добавила: – Мы ведь с тобой вряд ли когда увидимся, Клеопатр?

– Это было бы просто чудом.

– Жаль. Я о тебе думаю.

Взгляд мой упал на живот, и я подтянул его.

– И замечательно. На расстоянии я, возможно, сумею сохранить о себе положительное мнение. Ты же не в связи с вопросом о замужестве обо мне думаешь?

Она засмеялась:

– Нет, не в связи.

– Снова испытываешь?

– Можно и так сказать.

Я, наверно, старею. Женщины стали доставлять мне удовольствие просто фривольной болтовней.

И последний звонок – хорошо иметь собственный коммутатор.

– Шанкар, я тебя обнимаю, до следующего раза. Мне теперь Радж нужен.

– Счастливого полета, Пол. Сейчас соединю.

Что-то потрещало, свистнуло пару раз, и вот он, голос Раджа.

– Даже попрощаться не зашел, – так он меня поприветствовал.

– Извини, друг. Разделаюсь с делами, специально прилечу в Лондон попрощаться.

– Угу, лет так через десять.

– Радж, мы вот-вот приедем, а у меня до вылета чуть больше часа. Я хотел просто поблагодарить тебя за все и уточнить, должен ли я пополнить кассу.

– На сегодняшний день, нет. Но я буду выставлять тебе счет за каждый год, в который ты не появишься. Нам всем давно не было так весело.

– А я за свою жизнь не работал так комфортно. Искренне тебе говорю.

– Это все хай-тек. Увидишь, еще пара лет, и мы с тобой будем сидеть пить чай, а все будет делаться само.

– Надеюсь, ты ошибаешься, – сказал я. – Мы еще поживем.

7

Как ни невероятно это покажется, я все успел. Воистину – если это не кощунство говорить такое в Страстную неделю, – когда Господь захочет все устроить, оно само собой получается.

Белозубый худенький мальчик в красной майке выхватил меня взглядом сразу. Я ведь быстрее всех катил за собой чемоданчик.

– Ты запомнил про Торонто? – спросил я, увлекая его за собой.

– А вы про Калькутту? – не остался в долгу Амит.

– Скажи мне, кого ты встречаешь, и перейдем к делу.

– Дедушку.

– Отлично. Смотри.

Во-первых, я оставил ему, гарнитуру, оставшийся «самсунг» и маску. И, главное, магазины и запасной пистолет киллера. Я объяснил, что эти улики должны были попасть на Милл-бэнк не позднее завтрашнего дня.

– Не проблема. Оставим в камере хранения на вокзале и позвоним Объекту А, чтобы забрали.

Не ждал, пока старшие товарищи примут решение. Все правильно: оперативников, как ниндзя, нужно готовить с детства.

Амит растворился в толпе, а я посмотрел на часы. Три пятнадцать. Попробуем все же выручить свой американский мобильный.

В камере потерянных и найденных вещей дежурил долговязый молодой парень. Я объяснил, что по-видимому забыл свой телефон в багажной тележке в понедельник рано утром. Парень посмотрел в журнале, потом походил вдоль полок и вернулся с моим айфоном.

– А как вы докажете, что это ваш? – спросил он.

– Я наберу пароль, и телефон разблокируется.

– Попробуйте.

Я боялся, что телефон разрядился, но в выключенном состоянии он какой-то заряд держит. Демонстрация паренька убедила.

В вип-зал я влетел за пять минут до конца регистрации. С дальнего дивана навстречу мне поднималась внушительная фигура в белом костюме. Спиридон! А я даже не посмотрел ни разу, каким рейсом он возвращается. Я помахал ему рукой и щелкнул о стойку билетом и паспортом:

– Успел?

– Успели, сэр, – улыбнулась мне прехорошенькая вьетнамка. Или камбоджийка, лаотянка – я их не различаю. Чуть ли не та же, которая меня обслуживала, когда в прошлый понедельник я летел в Москву к Эсквайру.

Спиридон уже настиг меня и заграбастал в свои объятья. Я вновь прошел через средиземноморский приветственный ритуал: четырежды потереться щеками.

– Как же ты не выбрался к нам ни разу? – укоризненно загрохотал Спиридон. – Какая программа! Друг мой, какая программа! Я всегда знал, что с тобой времени не потеряешь, но на этот раз вы превзошли себя. Пойдем скорее, мы вон там пьем.

– Я все принесу вам, сэр, – отпустила меня приветливая вьетнамка.

Британская свита Спиридона уже была отпущена. Вокруг столика на диване и в креслах расположились лишь три грации, улыбнувшиеся мне и как-то похоже пошевелившие пальчиками в знак приветствия. Перед ними стояли запотевшие бокалы, на столике из ведерка со льдом торчала бутылка шампанского, обернутая салфеткой. Бармен, мимо которого столь массивная, яркая и шумная фигура не могла пройти незамеченной, незамедлительно принес бокал и мне.

– Какая поездка! – продолжал громыхать неуемный грек. – Лондонский филармонический с Гардинером! Ковент-Гарден! Мы там были каждый вечер – ну, пару раз пропустили. Какие голоса! Анджела Георгиу, Кауфман, Анна Нетребко, один раз даже Пласидо Доминго! Ты же знаешь, я больше люблю оперу, чем балет. Да ты пей, что же ты? Надо еще бутылку попросить.

– Угомонись, Спиридон, – сказал я. – Вон за нами уже идут.

Действительно, вьетнамка, изящная, как фарфоровая куколка, уже шла к нам с моими документами.

Мы стали подниматься. Спиридон привычно поискал глазами, кому бы доверить свою белую шляпу, мальчика-пажа не нашел и сунул ее одной из томных муз:

– Детка, тебя не затруднит?

А сам подхватил меня под руку и повлек за собой.

– Ну, и самое главное – здесь не возражай, я знаю твою скромность – это, конечно, качество сопровождения. Профессор Литтон выше всяких похвал! Не было ни одного вопроса – а ты знаешь, как я дотошен, – на который он немедленно не дал бы ответа. Я даже предложил ему проспонсировать монографию о последнем годе жизни Моцарта, над которой он сейчас работает. Профессор Литтон, это что-то! Это что-то!

Горстка привилегированных пассажиров влилась в зал ожидания, где перед посадкой уже выстроились в очередь простые смертные. Двое сотрудников в штатском проверяли паспорта, а девушки в строгих темно-синих костюмах отрывали посадочные талоны. Наша сопровождающая повела нас в обход контроля, напрямую к рукаву, ведущему в самолет. Там он и стоял с еще каким-то парнем. Да-да, он, Осборн.

Вид у него был самый решительный, неприступный. Подбородок выпячен вперед, глаза ощупывают каждого проходящего мимо мужчину. Не поверил, что мы с Моховым уже над Атлантикой. Догадался, что это мы были утром в Гластонбери. Посчитал по времени, возможно, установил Мохова по отпечаткам пальцев в его пансионе – в общем, понял, что я блефовал. Рано я ему позвонил, лучше было из Штатов это сделать. Спешил Мохова обезопасить, а себя подставил.

Но Осборн кого ищет, Мохова? Он действительно думает, что я попытаюсь сегодня же вывезти его из страны? Меня-то он как может узнать? Я похолодел. Он же догадался тогда, что я был в маске! То есть он на лицо и смотреть не станет. А мой рост и комплекцию он знает.

Уже этого достаточно, чтобы Осборн меня остановил – не важно, иду ли я в демократическом потоке или в ручейке статусных пассажиров. Я бы точно проверил. И почему бы я на его месте действовал с исключительным рвением – у меня бы тоже было чувство, что меня провели. Вежливо попросит паспорт. Он у меня настоящий, но я же не могу притвориться немым? А голос выдаст меня с головой.

В этой аховой ситуации у меня оставалась только одна надежда. Я шел в компактной и достаточно живописной группе. Я ведь девушкам, эскортирующим Спиридона в этой поездке, должного внимания еще не уделил, может, и напрасно. Все, как на подбор – лучше большинства фотомоделей, которые, как правило, худышки, или актрис, которым не обязательно быть ослепительно красивыми. Даже если вы старый больной гей, вы будете пялиться на них как на выдающееся произведение природы и индустрии красоты. А деликатно ведет меня под руку, энергично жестикулируя второй рукой, гигант в белом костюме, заполняющий половину прохода. И грохочет он на сто метров вокруг нечто очень далекое от повседневной жизни.

– Ведь что самое интересное! – Спиридон даже поправил усы, чтобы я смог подготовиться к основному откровению. – Гайдн, который относился к Моцарту, как к сыну, уже договорился, чтобы тот смог перебраться работать в Лондон. Англичане всегда умели ценить великих немцев: Гендель, Иоганн-Христиан Бах, теперь вот Гайдн. А кем Моцарт к тому времени стал в Вене? Никем!

Я собирался было возразить по поводу заказанного ему «Милосердия Тита», но вовремя вспомнил, что голос меня выдаст. Просто обернулся к Спиридону. Главное ведь, не смотреть на Осборна: по глазам профессионал меня на раз считает. А так, почему я должен был заинтересоваться какой-то личностью, присматривающейся к пассажирам?

Я даже перестал слышать, что продолжал выкрикивать этот буйный меломан. Вот мы поравнялись с Осборном. И ничего. Миновали его. Повернется ко мне? Нет. Мы входим в рукав. Сейчас? Чемоданчик мой загрохотал по стыкам. Окликнет в спину? Я ведь через десяток метров исчезну из его поля зрения. Нет, не остановил. Знаю, знаю: чтобы быть незамеченным, нужно выделиться. Что, и сейчас прокатило?

Тем не менее, датчики у меня на спине оставались в режиме тревоги. А потом переместились на грудь, когда мы со Спиридоном уселись рядышком в широченные кожаные кресла первого класса. Красавицам своим он сделал неопределенный жест: рассаживайтесь, мол, как знаете.

– Шампанского? – на весь салон прогрохотал он.

– Я бы даже выпил виски, – сказал я подскочившей стюардессе. – Чистый, безо льда и содовой. Э-э, двойной.

Спиридон продолжал отдавать распоряжения стюардессе и своей свите, а я все ждал. Вот появится сейчас в проходе Осборн, и что? Вот он, я – прямо перед ним.

Но не успел я выпить виски – второй уже, первый как-то незаметно проскочил, – как самолет запечатали. Стюардессы с командиром корабля отработали свои спичи по поводу безопасности предстоящего полета и удовольствия, которое мы от него получим (правда, посмотрите, развлечения ради, как правильно надеть спасательный жилет, если вы окажетесь в воде среди полярных льдин). Наш пузатый «Боинг» уже выруливал к взлетной полосе. Что, вправду пронесло?

Я снова стал в состоянии слушать Спиридона. А у того рот все это время и не закрывался.

– И как это все объяснить? – Он впился в меня своими большими, выпуклыми, блестящими, как маслины, глазами. – Моцарт живет в четырехкомнатной квартире. Не очень большой – 145 квадратных метров, но на бельэтаже и в самом центре города. Он продает лошадь, на которой он ежедневно совершал прогулки, лишь за три месяца до смерти. Бильярд – за месяц до смерти. Это не умирающий в нищете забытый гений. Тогда вопрос: как же он дошел до такой жизни?

Спиридон, подняв брови, замер в актерской паузе.

– Констанца, насколько я помню, тратила, не считая, – рассеянно произнес я, пытаясь вернуть на место одну мысль, застрявшую у того выхода на посадку.

– Нет, – Спиридон налег на меня плечом и задрал вверх палец. – Объяснение может быть только одно: Моцарт был игроком. Он все продувал в карты!

Самолет вырулил на взлетную полосу, повернулся и задрожал, набирая энергию для разгона.

– Смелая гипотеза, – признал Спиридон. – Но она все ставит на свои места. – Он потянулся и счастливо посмотрел на меня. – Ну, может быть на свете что-либо более захватывающее?

Мы с ревом, чуть подскакивая на стыках, понеслись по бетонным плитам.

– Нет, – сказал я.

Я искренне сказал, я действительно так считаю. Надо будет купить потом эту книгу профессора Литтона.

Сергей Костин, 2013