Колдун проводил в окошко убегающего лесовика, дождался, пока не скроется за деревьями фигура коренастая. Сотворил талисман воздушный для удачи. Одними губами, чуть слышно, послал вслед молитву. Незнакомые слова странного, нездешнего языка, собрались в крошечное облако, которое, задрожав, приняло форму вытянутую, прошло сквозь мутное стекло и устремилось вслед за лесовиком.

За каждое такое слово королевские палачи по два раза голову рубили.

— Проследи за ним, — колдун обернулся к задремавшему ворону. — На глаза не показывайся, но в случае чего помоги.

— Он шустрый, — как будто черный ворон убеждал колдуна, что лесовик в помощи не нуждается. Справиться сам, если послали.

— Молод он еще без помощи обходится. От лесовика сейчас многое зависит. Что вдруг испугается? Или, наоборот, вперед глупости бросится?

— Солдатиков, значит, в ямы закапывать не молод? Видел бы кто, как он с беднягами разделался, — ворон хрипло засмеялся, вздрагивая крыльями. — Ни капли не пролил на траву, так ловко. Даже не вскрикнули. Ловок лесовик, слов нет.

— Ты еще здесь? — вскинул брови колдун, приподняв посох.

Авенариус давно служил колдуну. Лет сто, не меньше. И знал, что лучше Самаэля не злить. Вмиг превратит в лягушку или червяка двухголового. А кому хочется червяком быть? Даже двухголовым.

— Лечу, лечу, — поспешно собрался ворон. — Уж и покаркать нельзя на дорожку.

Взмахнул лениво черным с проседью крылом, старый стал. Гордо, не торопясь, вышел в дверь. И только потом послышались торопливые щелчки шагов, а вслед и глухие удары крыла о воздух. Гордость гордостью, но Авенариус верно колдуну служил. Да и глупостью не отличался. Понимал, что на карту колдовскую поставлено.

Едва исчез черный ворон, Самаэль устало на лавку опустился. Долго сидел, уставившись в одну точку, в сучок на доске, похожий на солнышко разбушевавшееся.

Сегодня важный день наступает. Даже думать не хочется, что завтра будет. Вполне может случиться, все старания напрасны. Мало ли что звезды предсказывают. Нет веры звездам. Как хотят, так и выстроятся на ночном небе. Пожелают, дорогой прямой лягут, а нет, так острому клинку путь к сердцу укажут. Избавь всех нас, Отец наш Гран, от всех душевных и телесных страданий прошедших, настоящих и будущих. Дай нам всем во благости Твоей, мир и здоровье и яви милость нам, Твоим созданиям.

Мыслей в человеке, что воды в реке. Всю не выпьешь, все не передумаешь.

Маленький паучок спустился на тонкой паутине с потолка, повис перед носом Самаэля.

Колдун подставил ладонь, сжал пальцы, обрывая почти невидимую нить. Дунул, разжимая кулак. Сорвалась стремительно с ладони жирная черная муха.

Самаэль горько усмехнулся. Если бы одним дуновением волшебным мир возможно было спасти, вот бы чудо вышло.

Поднялся, опершись на посох. Не от старости и усталости, по привычке, зачем добро без пользы таскать. Отошел на шаг от стола, сотворил мелко знак замочный. Кусок плотно уложенного досками пола разом вздрогнул, осел косыми ступенями. Как раз под стол дубовый.

— Суета, — Самаэль выбрал из каменной печи полешку почернее, чиркнул широко от плеча по воздуху, пламя добывая, и, выставив огонь вперед себя, спустился вниз. В подвал потайной. Прошел в самый угол сырой каменной ямы. Повозившись немного, открыл в земляной стене дверь, железом обитую.

В просторном помещении только один большой стол. На столе, от края до края, карта.

По карте не спеша струятся водами реки, блестят в свете факела нити ручьев. Кособокие горы с редкими снежными шапками на макушках отбрасывают тревожные тени на крошечные города и чуть заметные деревни. Клубится по светлым росчеркам дорог пыль, поднятая невидимыми путниками. Зелено-изумрудная трава лесов волнуется под движением ветра. На прибрежные полоски песка накатываются неслышные волны моря.

Кажется, склонись чуть ниже, и удастся разглядеть многочисленные повозки беженцев, спешащих уйти подальше от войны. Бродячих циркачей, умирающих на обочине — не до веселья сейчас, за представление никто куска хлеба не бросит. Мародеров, снующих по покинутым, чудом уцелевшим домам. Крестьян, торопливо собирающих недозревший урожай.

Ничего этого, как ни старайся, не видно. Но зоркий глаз может различить многое другое.

Колдун облокотился ладонью о свободный край стола, подался вперед.

Вот она граница между бывшим миром и нынешней войной. Приграничная река Фис. Красная, полная крови, река.

По одну сторону Кэтер, дерзкий и сильный. Подмявший под себя земли гунийцев, вийтов, кипчаков. Взметнувший стяги с черными солнцами над столицами Коктала, Амурзеты, Пилены. Взявший в союзники Баталию, Маравию, Фессалию. Кэтер, мечом и подкупом, объединивший все западное побережье. Больше двух десятков некогда свободных государств. Все под одним мощным кулаком верховного императора Каббара, зарвавшегося мальчишки, возомнившего себя императором.

На другом берегу, благословенный Ара-Лим. Некогда единственный оплот мира, к голосу которого прислушивался каждый правитель. Сейчас — растерзанный на крошечные куски разноцветный лоскут удельных княжеств и самостоятельных государств. От былой мощи остались только горькие воспоминания, да триумфальные арки на пыльных дорогах, которые с каждым годом беспощадно разрушаются ветрами и дождями. Королевство без союзников, без сильного короля, без надежды на будущее.

Взгляд колдуна на несколько мгновений задержался на участке равнины, где совсем недавно произошло решающее сражение между наспех собранной армией Ара-Лима и свирепыми легрионами Кэтера. Два аралимовских легриона против трех кэтеровских.

Большое красное пятно среди зеленого буйства трав. Десять тысяч человек, большинство из которых давно позабыло, как махать мечом Вырезаны полностью. Десять тысяч человек лежат там, на равнине и некому положить холодные тела на последний костер.

Тянет с испачканной кровью земли гарью, веет кровью. Явственно различается трупный запах разлагающихся тел. Какая бесславная битва. Возможно, последняя битва. Осталась только Мадимия. Величественный город. Король Хесед со свитой успел скрыться за его крепкими стенами. Насколько крепких?

Самаэль встряхнул головой, прогоняя видения еще не случившиеся. Из неглубокой ниши в стене вынул ларец из красной меди. Немного подумав, достал из него небольшой, с голубиное яйцо, черный камень. Сжал в кулак, прижал ко лбу. Зашептал слова на языке тайном:

— Отец мертвых, пусть прикажет тебе Отец наш Владыка через слугу твоего, недостойного кары Самаэля. Пусть прикажет тебе через око земное, живое. Повинуйся, или пропади навечно в аду пламени. Покажи прошлое, настоящее и будущее, таким, каким видит его Отец наш Владыка.

Камень, брошенный колдуном, прокатился, чуть подскакивая, через горы, долины, через реки и ручьи. Резко остановился на красном пятне последней битвы. Вытянулся, превращаясь в черного червяка, и неторопливо пополз к столице.

— Знаю, знаю, — колдун нервно дернулся, словно подгоняя камень. — Кэтеровские легрионы пошли на Мадимию. Что дальше?

Не слышал его черный камень. Полз не торопясь к Мадимии, оставляя на карте капли крови. То удельные керки, одумавшись, опомнившись, решили силой с легрионами Каббара померяться. Поздно. Уже поздно. Как щенков, как лягушек, без пощады. Спаленные дотла усадьбы, разграбленные поселки, вырезанные до последнего жителя деревни.

От черного червяка по сторонам расползаются черные песчинки. То отряды натасканных на убийство легронеров идут по древней земле. Кэтер спешит возвестить всем, что Избранные пришли на землю Ара-Лима.

Камень подполз к Мадимии, растекся вокруг, обхватил клешнями, вцепился в крепостные стены, не оторвать, и остановился. Замер черным кольцом, сквозь который не пройти, ни пробиться.

— Знаю. Мадимия в осаде.

Колдун, не мигая, смотрел на огненные всполохи над столицей Ара-Лима, на дым, темным облаком закрывающий город от света факела. Смотрел до рези в глазах. До слез, медленными каплями стекающими по сведенным ожиданием скулам. Черный камень, мертвый по сути и в тоже время живой, сжимал город крепкими объятиями, пульсировал, то наступая, то откатываясь от далеких игрушечных стен. Мадимия сражалась, из последних сил сдерживая натиск штурмовых отрядов Кэтера.

Внезапно над картой, над самым осажденным городом, над пылающими домами и башнями, взорвалось, мерцая и гудя, белое невиданное сияние. Переплелось белыми молниями, полыхнуло страшным узором, вонзаясь болью в сердце колдуна. И медленно, слившись в один мерцающий кусок огня, покатился прочь от обреченного города.

— Свершилось! — выдохнул колдун, хватаясь за потревоженное сердце. — Хвала тебе, Отец наш Гран. Хвала тебе, что не оставил Ты детей своих в скорбный час. Значит, будут добрые вести.

И почти тотчас черный камень вспучился существом живым, вздулся тварью ненасытной, накрыл собой Мадимию Сожрал город, которому тысячи лет. Город, который сотворил Отец всех отцов Гран. Город, на белые мостовые которого никогда не ступала нога чужеземного солдата.

Зашипел факел в руке колдуна. Погас, испустив последнюю искру. Но недолго царствовала темнота. Над всем Ара-Лимом взметнулось алое зарево последнего погребального костра. Горели леса, взметаясь языками красными до земляного потолка. Металось пламя по степям, пожирая и траву дикую и зверя дикого. Ядовитым пурпуром тлели остановившиеся реки. Душный дым метался от города к городу. Рассыпались в пепел строения, трещало заживо мясо человеческое. Тихий стон пронесся над Ара-Лимом. И затих, спрятавшись в глубоких оврагах, в прибрежных пещерах, в непроходимых лесах.

Мадимия пала.

— Сжалься над ними. Посмотри с высот своих. И прими детей своих в ангелы.

Колдун выронил ненужный теперь факел, постоял немного, скорбью переполняясь. Вздрогнул, вспомнив о посланце. Отыскал на пылающей холодным огнем карте тропинку невидимую, лесовиками протоптанную. Разогнал ладонью гарь-дым. Почернели глаза, продираясь сквозь растояние. И отразился в них лесовик, сквозь кустарник тенью скользящий. На короткое мгновение взглядами встретились. И отпрянули друг от друга.

Самаэль закрыл лицо ладонями. Хватит с лесовика. Одного напоминания достаточно. Не свернет в сторону, не сбежит от предначертания. Да и куда бежать?

Последний взгляд на карту колдун бросил. Провел широко сжатыми пальцами над пожарищем. И на карту опустился черный саван, из воздуха сотканный. Закрыл тех, кто уже мертвым был, и тех, кто еще мертвым будет.

Только не спрятал саван одинокого всадника, который, коня загоняя, мчался от угасающей Мадимии в сторону мертвой поляны, в сторону дуба сухого, под корнями которого лежали еще со старого времени тринадцать лесовиков, заживо в костер лихими людьми брошенные.

Колдун в темноте нашел дверь железную, поднялся по ступеням в дом, обвел невидящим взглядом утварь простую. Не взяв ничего, кроме посоха кривого, да сумки наплечной, загодя приготовленной, вышел в сад тихий. Не оборачиваясь отошел на край деревни и скрылся на опушке леса.

И видел лесовик Фуль, от соседки сладкой домой возвращающийся, как сгустился воздух над домом колдуна. Как всосал он в себя и деревья кривые, и кусты шиповника, и даже калитку скрипучую. А когда испуганный лесовик глаза протер, да знак охранительный сотворил, то увидел на месте страшного видения только серый валун, который не обхватить даже десятью парами рук. И если бы лесовик Фуль читать умел слова тайные, то разобрал бы на валуне надпись, огнем горящую.

"Ара-Лим пал".