В тель-авивский аэропорт Бен Гуриона я прилетел вчера рано утром. Элис заказала мне отель «Карлтон» с трансфером, и на выходе с таможни меня с табличкой у груди ждал пожилой человечек лет пятидесяти, у которого под распахнутой рубашкой виднелась белая майка на бретельках, в каких в Советском Союзе играли в волейбол в шестидесятые годы. Еще один штрих, утвердивший меня в мысли, что это мой бывший соотечественник — бывший и с его, и с моей стороны, — по-английски водитель не знал ни слова. Я же раскрываться не мог: кем бы я ни стал на следующий день, пока я был гражданином США с латиноамериканской фамилией. В общем, я просто махнул ему рукой.

И это убедило водителя, что я и есть тот, кого ему надо было встретить. Заговорить со мной он не пытался и только пару раз пробормотал по-русски, отвечая своим мыслям: «А мне-то все это зачем?»

В гостинице я принял душ, выпил кофе на балконе своего номера с видом на десятки белоснежных яхт, покачивающихся у причалов прямо подо мною, позвонил Джессике, а на часах все еще было без двадцати семь. Утра, разумеется. Да черт с ним! Не спать же сюда Леха приехал!

Телефон для связи в Тель-Авиве отвечает как Лимузин-сервис. То есть, я набираю номер, и приятный женский голос говорит мне по-английски: «Лимузин-сервис. Чем могу вам помочь?» Но эта служба существует для меня одного. По крайней мере, на этот период, а дальше, не знаю, меняют они этот номер для других агентов или нет. Если по этому телефону совершенно случайно позвонит человек, который действительно хочет заказать машину, у него ничего не получится: свободной машины на нужное ему время не окажется. Потому что он не знает, как надо заказывать. Первая фраза должна звучать так: «Вашу службу очень нахваливал мой партнер из Бангладеш, который уехал отсюда в прошлый вторник». А дальше вы говорите, где вас забрать и когда. Поскольку фирма эта на самом деле никаких заказов не выполняет, независимо от того, приезжают ли в Израиль предприниматели из Бангладеш или нет, на том конце провода знают, что я-то номером не ошибся.

Через сорок минут — им же еще провериться надо сто раз! — я спустился в пустынный холл. Раздвижные стеклянные двери выпустили меня из царства кондиционера в набирающее силу ноябрьское утро. Табло у входа предупредительно показало мне время 07.26 и тут же температуру + 19.

Из белого фиата с тонированными стеклами, стоящего поодаль, вылез высокий мужчина в белой рубашке с короткими рукавами и черным галстуком. Он обошел машину и открыл мне заднюю дверь, все это время не переставая сладко улыбаться. Меня такая приторная любезность не обманула — это был Лешка Кудинов. Это я его фамильярно называю Лешка. Сам он представляется на французский манер: Алекси.

Мы не стали показывать, что знакомы. Я сел в машину Лешка аккуратно прихлопнул за мной дверь и бегом побежал к своему месту. Его, конечно, ничто не принуждает играть роль водителя — он сам обожает такие вещи. Я вспомнил. Кудинов пару лет работал в Израиле, так что город он знает.

Я не был уверен, можем ли мы спокойно говорить в машине. Но Лешка подмигнул мне в зеркальце:

— Предполагаю, что маршрут выбираю я, — заговорил он по-русски.

— Ты, главное, продумал, где мы ужинаем?

— Полагаю, сэр, что все события будут происходить в одном месте.

— Я ночую здесь?

Лешка кивнул, лихо вырулил с загогулины, ведущей от дверей отеля к улице, и, не тормозя, влился в уличный поток перед истерично сигналящим автобусом.

— Это хорошо!

Я откинулся на сидении и застыл с блаженной улыбкой. Остаток дня был не только предсказуем, но и богат обещаниями. Хотя таким, как нам с Кудиновым, было бы лучше думать не о том, как мы сядем за стол сегодня вечером, а о том, как мы проснемся завтра утром.

Мы продолжали перебрасываться ничего не значащими репликами, как происходит всегда, когда мы видимся с Лешкой. Мы знаем друг друга слишком хорошо, чтобы через пару лет нужно было заново налаживать контакт, и, в сущности, знаем про жизнь каждого слишком мало, чтобы справляться о здоровье близких или об успехах детей. О работе — помимо того, что требуется в ходе общей операции, — мы не говорим никогда. Разве что отпустим пару шуток в адрес Эсквайра, он же Бородавочник. Только для меня он лишь куратор, а для Кудинова, который теперь служит в Лесу, он непосредственный начальник. Поэтому Лешка здесь не усердствует: он не любит говорить о людях вещи, которые не мог бы повторить в лицо.

Мы минут пятнадцать покружили по городу, сплошь состоящему из серых многоэтажных зданий в столь любимом застройщиками Тель-Авива стиле баухаус. Потом Кудинов свернул на боковую улочку и припарковался.

— Ну, как тебе кажется?

Я пожал плечами.

— За нами долгое время ехало одно такси…

— Желтый мерседес, — уточнил Лешка.

— Но последние минут десять я никого не заметил, — договорил я.

— Так и будем считать. Под твою ответственность!

Это была шутка: за безопасность контактов наверняка должен был отвечать он.

Лешка вслед за мной вышел из машины и пикнул сигнализацией. Для очистки совести он все же зашел в магазинчик купить сигарет. Некурящий житель Нью-Йорка, только что прилетевший из ноябрьских дождей, остался на солнышке, сонно потягиваясь. Да нет, похоже, все чисто! Вот со мной поравнялся высокий хасид с ранней сединой в бороде, ведущий за руку двух мальчиков с аккуратными, в три кольца, завитками пейсов. За ним — две матроны, соревнующиеся с витриной ювелирного магазина, мирно беседовали, что со стороны выглядело как ссора на всю жизнь. И на другой стороне улицы никто не остановился, не зашел в подъезд, не раскрыл газету.

Кудинов закурил, и мы медленно пошли дальше.

— Выпьем кофе? — спросил Лешка.

Впрочем, неуверенно. Он советовался со мной.

— Дома! — решил за нас обоих я.

— Под твою ответственность, — с деланной покорностью снова повторил Кудинов.

Машина — на этот раз рено, но тоже белая — ждала нас через пару кварталов. Вы обращали внимание, что в жарких странах очень много белых машин? Почему-то считается, что они меньше нагреваются на солнце. Тогда, объясните мне, почему у людей, живущих под тем же самым неумолимым солнцем, кожа, наоборот, черная? Вряд ли целью эволюции было довести до солнечного удара бедных африканцев, арабов, индусов и прочих обитателей южных широт. Я все время натыкаюсь на такие несоответствия, — вы нет?

Вторая общая черта для многих машин жарких стран — тонированные стекла. Вот они-то точно защищают от солнечных лучей. И от посторонних взглядов. Мы с Лешкой устроились на заднем сидении рено и сразу стали невидимками.

Над сидением водителя возвышался коротко стриженый затылок с плечом в голубой рубашке с короткими рукавами и сильной рукой с белыми волосками, явственно выделявшимися на фоне загара. Из зеркальца заднего вида на меня взглянули внимательные глаза.

— Здравствуйте! — сказал я по-русски. А кто еще это мог быть?

— Доброе утро! — откликнулся водитель. Так отвечают охранники: вежливо, но безлично, когда ясно, что никаких отношений между вами быть не может.

Представлять нас Кудинов не стал, просто бросил:

— Можем ехать!

Мы выбрались из города, пронеслись с десяток километров по северной автостраде и снова свернули к побережью. Здесь у самого пляжа был ряд четырехэтажных одинаково серых домов с редкими маленькими окнами. Я невольно позавидовал их обитателям: мне всегда хотелось жить в стране, где от солнечного света надо прятаться. Потом пошли виллы, белеющие из-за живых изгородей и заборов, более или менее высоких. Дом, к которому мы подъехали, с дорога виден не был. Машина въехала в глухие ворота и остановилась у самых дверей. Я оглянулся: двор виллы был отрезан от окружающего мира живой изгородью в человеческий рост. Гостей этого дома явно берегли от чужих глаз.

На территории виллы было еще двое охранников, мужчин лет тридцати-тридцати пяти, без особых примет и приученных не привлекать к себе внимания. Наш водитель был третьим — таким же бесцветным. Все они были в рубашках с короткими рукавами, но жестким воротничком и в галстуках. Лешка снял с шеи свой и, не развязывая узел, протянул его единственному воспитаннику этого детского дома, у которого его не было.

— Спасибо! Больше, надеюсь, не понадобится.

Мы вошли в дом — в гостиную с мягкими диванами, низким стеклянным столиком между ними и барной тележкой. Из кресла, отложив книгу, поднялась небольшого роста молодая женщина — это и была Маша. Мы пожали друг другу руки и сказали: «Здравствуйте!» То есть Маша сказала еще: «Я — Маша!», не знаю, настоящее это ее имя или нет. А я, поскольку было еще неизвестно, кто я в данном случае — да и кто она такая, — просто сообщил ей, что мне очень приятно. С охранниками меня не знакомили, и они ограничились вежливыми приветствиями по-русски. Но Маше, как я сразу заподозрил, какая-то роль в этой операции отводилась.

Лешка — барин. Он тут же развалился в кресле, так что роль хозяина пришлось выполнять мне. Я, как и полагается джентльмену, редко пью до захода солнца, но с Кудиновым как-то всегда так получается, что мы начинаем надираться с момента, когда встречаемся. Однако, будучи людьми ответственными, которым предстоят серьезные разговоры, и учитывая, что солнце осветило Святую землю совсем недавно, я сделал нам пока по бакарди с апельсиновым соком на целом торосе из кубиков льда. Маша пила кофе. Черный, без сахара и сливок.

— Сначала о деле или хрен с ним и просто начнем жить, как мы это понимаем? — спросил Кудинов, призывно поднимая свой стакан.

— Раз я ночую здесь, вероятно, времени хватит и на то, и на другое, — предположил я. — Но с началом надолго откладывать не стоит. Ваше здоровье!

Мой жест включал и Машу. Но она лишь как-то странно дернула ртом. Последнюю пару минут она с некоторым беспокойством переводила взгляд с одного на другого. Здравый смысл подсказывал ей, что мы, скорее всего, шутим по поводу нашего намерения отметить встречу по-русски. Она нас плохо знала!

— Лехайм! — отозвался Кудинов. — Ну, раз уж мы в Израиле.

Лешка отхлебнул из своего стакана, покосился на бутылку с ромом: видимо, я сделал смесь слишком щадящей на его вкус, но, вероятно, вспомнив про ранний час, добавлять не стал.

— Я вас познакомил? — встрепенулся он. — Юра, это твоя жена Маша! А Юра — это ты, — уточнил он.

Я вспомнил, что приехал не только для того, чтобы посидеть по-мужски со своим единственным другом.

— Понятно, — кивнул я и перешел к делу. — А ты, когда Ромку видел в последний раз?

— Лет десять назад. Еще в Германии. Я, конечно, с тех пор в Израиле был сто раз, но сам понимаешь…

Я понимал. С живущим за границей отставным сотрудником, даже другом, встречаться без санкции руководства запрещено. А Ромку, к тому же, подозревали в том, что он стал работать на Моссад. Уйди я в 1999-м, перед Афганистаном, с активной работы, Кудинову и со мной нельзя было бы встречаться.

— А ты его когда видел? — спросил Лешка.

Я пожал плечами.

— Да, наверное, тогда же. Он приезжал ко мне в Берлин, еще до вывода наших войск.

Я поймал себя на том, что сказал «наших» по отношению к русским. Обычно в моей речи «наши» — это американцы. Видимо, в момент переключения на другой язык меняются и прочие настройки: мили на километры, Фаренгейт на Цельсия, «свои» на других «своих».

— А с Линой ты уже виделся? — поинтересовался я.

Лина, напоминаю, это жена Ляхова. Теперь уже вдова. Тут Кудинов как-то замялся.

— Ты чего? Она же в Израиле?

— В Тель-Авиве.

Я понял.

— Конечно, кому она интересна?

Лешка даже не улыбнулся на мой сарказм, просто допил свой коктейль и захрустел последними льдинками.

— Ее, естественно, пасет местная контрразведка. Независимо от того, правы отцы-командиры или нет, — дохрустев, оправдался он.

Это он по поводу предполагаемой вербовки Ромки израильтянами.

— А где его тело? Уже привезли сюда?

— Нет.

Лешка встал, завис надо мной, чтобы и я прикончил свой бакарди с соком, и он мог приготовить ему замену. Я подчинился.

— Тело задержала индийская полиция, — пояснил Лешка. — Лина, насколько мы знаем, ехать туда за ним не собирается. Ждет здесь.

— И ты считаешь, говорить с ней смысла нет?

— Смысл, разумеется, есть. Но, сам понимаешь…

Я понимал.

Лина, естественно, знала, что Ромка работал на Контору. Точно также она может знать, связался он все-таки с Моссадом или нет. И если это так, и Лина об этом знает, она может догадываться, зачем Ромка отправился в Индию. Это бы нам помогло. Однако, если Ляхов работал на Моссад и Лина об этом знает, она, по идее, должна быть его сообщницей. И тогда, мало того что она ничего не скажет его бывшим коллегам, то есть нам, но, скорее всего, и заложит их новым работодателям мужа, то есть Моссаду. Так что в этом Эсквайр, запретивший Лешке связаться с Линой, был совершенно прав — возразить нечего!

Лешка протягивал мне мой стакан. Льда в нем было наполовину меньше, а высвободившийся объем был отведен под бакарди. Мы начинали набирать темп.

— Вы могли бы все же увидеться с его женой после нашего отъезда.

Это Маша сказала. «Вы» — это явно относилось к одному Кудинову, а «наш» относился к ней и ко мне. Операция постепенно вырисовывалась, хотя мы еще и не начинали о ней говорить.

Лешка покачал головой:

— Ну, скажем так: мне совершенно недвусмысленно не рекомендовали делать этого.

Это на языке Кудинова означает категорический запрет. Но и это было разумно. Израильтяне не должны были догадываться, что мы заинтересовались Ромкой. Может быть, вообще, что мы знаем о его убийстве.

— Ну, хорошо! Тогда что мы знаем без Лины? — спросил я.

— Для меня самое интересное не это. Не что! — Лешка улегся на диване, подоткнув под голову пару подушек и вытянув ноги в туфлях на дальний подлокотник. В нем, как и в Ромке, тоже было под метр девяносто. — Почему мы об этом знаем? Можно ли предположить, что какой-то наш агент в делийской полиции знает, что скромный — судя по категории гостиницы — израильский адвокат, убитый в своем номере, может заинтересовать Контору? А ведь он ее почему-то до сих пор интересует. Вот что самое странное!

— И какое этому объяснение?

— Никакого! Я, по крайней мере, его не знаю.

— Но это-то ты мог бы выяснить в Москве?

Лешка пожал плечами.

— Если бы мне захотели сказать.

— А ты пробовал?

— Друг мой! — устало прервал меня Кудинов.

— И вы не знаете? — повернулся я к Маше.

— «Ты не знаешь», — поправила меня она. — Нет. Я знаю еще меньше.

Согласен, это было странно. Хотя источник мог быть слишком важным, чтобы давать о нем любые дополнительные сведения. Однако, действительно, самое примечательное было то, что Контору Ромкина смерть заинтересовала. И что вообще она, можно предположить, не выпускала Ляхова из своего поля зрения все эти двенадцать лет со времени его отставки!

— Так что все-таки мы об этом знаем? — вернулся я к своему первому вопросу.

Кудинов, не меняя шаляпинской позы, сделал свободной от стакана рукой неопределенный жест в сторону Маши. Мол, доложите, младший прапорщик!

Маша же от такой чести смешалась. Со звоном поставила чашку с кофе на блюдце, вытерла руку салфеткой, прочистила горло. Я понял вдруг, что она — Лешкина подчиненная. Отвык я от их конторских игр! В сущности, я К ним и не привыкал.

— Факты такие! — Маша закинула ногу на ногу. Я готов был поспорить, она сделала это, чтобы у нее не было искушения встать для доклада начальству. — Интересующий нас человек был найден в гостевом доме «Аджай» на Мейн Базаре…

— Минуточку, — прервал ее я. — Что такое гостевой дом и что такое Мейн Базар?

— Гостевой дом — это guest house. От гостиницы его отличает более низкая цена и соответствующий уровень обслуживания. Чтобы тебе, — она как будущая жена не сбивалась со мной на вы, — было понятно, тот злополучный номер с четырьмя кроватями стоил шесть долларов в сутки. Независимо от количества проживающих — их может быть хоть десять!

— А есть ли тогда разница между таким guest house и просто ночлежкой? — справился я.

Маша окинула меня взглядом. Не знаю, насколько она разбирается в таких вещах, но на мне была тенниска от Ланвена, джинсы от Гуччи, разумеется, не из Гонгконга, а на руке мой Патек Филипп 1952 года ориентировочной стоимостью 600 тысяч долларов. Я — не сумасшедший миллионер. Эти часы я получил, можно сказать, по наследству и опять забыл, хотя и собирался положить их перед отъездом в банковскую ячейку. Надо оставить их здесь — все равно обратно лететь через Тель-Авив, а в Индии мне вряд ли предстоит играть роль американского магараджи.

— Для тебя — никакой!

Это Маша мне ответила, впрочем, вполне миролюбиво. Похоже, в таких вещах она все же разбиралась.

— А Мейн Базар?

— Одна из главных торговых улиц Старого Дели, — Маша посмотрела на меня, как бы размышляя, стоит ли пытаться выразить словами то, что описанию не поддается. — Увидишь сам.

— Ну, я вообще-то в Дели бывал,

— Если бы в том районе, ты бы запомнил.

— Хорошо, поверю на слово. Так что в этом номере за шесть долларов в сутки?

— Ваш друг, — «ваш» относилось к нам с Лешкой, — был обнаружен, потому что он утром должен был выписываться. В таких заведениях постояльцев по пустякам — типа уборки — не беспокоят. Им, предположительно, просто нужен был номер, и туда поднялся какой-то служка. Который и обнаружил труп. Предположительно.

— Где, в какой позе, одетый, раздетый? Мы что-нибудь знаем с большей степенью определенности?

Маша обратила немой призыв о помощи к Лешке. Но тот только цыкнул зубом в знак полной неосведомленности и сделал очередной глоток.

— Понятно.

Если бы мои коллеги знали о происшествии больше, кто-то неглупый из них мог бы и сообразить, кто такие сведения теоретически мог бы предоставить. В Конторе такое не приветствовалось.

— И что у нас есть, кроме названия гостиницы?

Коллеги переглянулись — слов не последовало.

— Снова понятно.

— Дата! — встрепенулся Кудинов, как дремлющий на последней парте двоечник, который услышал вопрос про дважды два. — Тело обнаружили 10 ноября. Да, и еще известно, что Ромка въехал в страну 26 октября.

— То есть он пробыл в Индии две недели, — размышляя, произнес я.

— Я же говорил, вам предстоит работать с блестящим интеллектуалом, — заметил Лешка, обращаясь к Маше.