Когда я открыл глаза, вокруг была ночь. Из затемнения вырисовалось светлое пятно, потом оно приобрело еще более четкие очертания. Это было лицо Маши.

Возвращение к жизни было возвращением к боли. Голова трещала хуже, чем на утро после встречи с Кудиновым.

— Ты очнулся? — спросила Маша.

— Лучше бы спал дальше! Голова просто раскалывается.

Глаза мои все больше привыкали к темноте. Мы с Машей сидели в той же хибаре — вернее, она сидела, а я лежал с согнутыми ногами. Голова моя покоилась у Маши на коленях. Так говорят, но это неправильное выражение — скорее, на ляжках.

— Я могу тебе помочь? — спросила Маша.

— Можешь, конечно! — Я попробовал сесть. Нет, ничего, получалось! — Дай мне, пожалуйста, две таблетки алька-зельцера или бутылочку пива!

Маша тихонько засмеялась. Я сел рядом с ней и облокотился о фанерную стенку.

— Ты чего?

— Держи!

Я почувствовал в руке полную бутылку.

— Нам бросили сюда по пачке крекеров и по бутылке пива. Вода у них, наверное, кончилась.

Я приложил руку к ране на затылке. Это поганец содрал мне кожу: волосы были слипшимися от крови, теперь уже запекшейся.

Бутылка была теплой — холодильник здесь, по-видимому, подключить было некуда.

— А открывалку дали?

— Ага! И соленых орешков в плошке!

— Где твоя бутылка?

Я сцепил обе бутылки пробками, и та из них, которая оказалась слабее, отлетела.

— На, пей!

Маша отказываться не стала. Она взяла бутылку из моих рук и сделала несколько неторопливых глотков.

— Я долго был в отключке?

— Сейчас где-то середина ночи.

Маша передала бутылку мне. Пиво было теплым и обезболивающего не заменяло.

— Я думал, они хотели оттащить меня куда-то в другое место.

Маша снова тихо засмеялась.

— Они хотели, но я подняла такой крик! Женщину бить по голове пистолетом они не решились, так что им пришлось уступить.

— А Робин Гуд не появлялся?

— Сюда, по крайней мере, не заглядывал.

За перегородкой кто-то громко откашлялся и сплюнул на землю.

— У нас прямо за дверью часовой. Я просилась выйти, пока ты был без сознания — они сразу открыли.

— Они не боялись, что ты убежишь?

— Они не боялись. Наверное, знают этот лес лучше, чем я.

Я сделал еще глоток.

— Ты говорила, нам еще выдали крекеры?

Вторую бутылку я открыл о ствол акации, служащей одной из опорных свай. Мы сидели так, прижавшись друг к другу, пили из одной бутылки теплое пиво, грызли крекеры и разговаривали шепотом. Мне было так хорошо! Я даже забыл, что нас похитили разбойники. Если бы еще голова не трещала!

— Слушай, а как тебя к нам занесло? — в какой-то момент поинтересовался я. — Ну, в Контору!

— Меня-то ладно! А вот тебя как?

Ответ на вопрос, над которым я думал несколько десятилетий, я знал.

— Во-первых, глупость! Плюс к ней: сначала — желание свободы, потом — адреналин. А сегодня, думаю, я продолжаю из желания жить жизнью разных, не похожих на меня людей. Прожить не одну жизнь, а несколько!

Маша засмеялась. Странно, до этого разговора я даже и не слышал, чтобы она смеялась. Смех у нее был тихий, журчащий, как перепад воды в ручейке.

— Я как-то это не формулировала, но могла бы сказать точно так же.

— У тебя отец работал в Конторе?

— Нет. Нет, — она снова засмеялась. — У меня отец был пожарным. Он и есть, только болеет, этот гуру правильно сказал. Они с сестрой живут под Туапсе, в горах. А я была чемпионкой страны по скалолазанию. Это, как альпинизм, только без страховки. То есть можно и со страховкой, но весь смысл в том, чтобы ею не пользоваться. Становишься у подножья отвесной скалы и начинаешь подниматься, цепляясь за каждую трещину, за каждый выступ. Там главное, назад не смотреть, то есть вниз. И не думать, что спуститься уже невозможно. Хочешь жить — лезь выше!

— Как тебе только родители разрешили!

Опять тихий смех, как журчание ручейка.

— Они думали, я занимаюсь горным велосипедом. Пока я не стала чемпионкой — тогда узнали.

— И что?

— И… Это было пятнадцать лет назад, еще при Советском Союзе. Меня вызвали в Спорткомитет. Дядечка из нашей федерации представил мне каких-то двух товарищей в штатском и ушел.

— Им был нужен кто-то, кто может подняться по отвесной скале?

— Ага! Мне еще не было двадцати, я согласилась. Только дальше я тебе про работу не буду ничего рассказывать, хорошо? Держи пиво!

— Да дальше я и сам примерно знаю.

Я взял протянутую мне бутылку. Мы помолчали.

— Слушай, Юра!

Маша что, знала меня только под этим именем? Наверное, да!

— Это, конечно, не мое дело, но все-таки! Ты в ту ночь был с Деби?

Я почему-то знал, что этот разговор возникнет.

— Ты просыпалась?

— Просыпалась. И потом она все время звонит.

«Все время!» Всего лишь в третий раз.

— Ну, тогда ты сама знаешь ответ.

Маша промолчала, но я чувствовал, что она продолжала думать об этом.

— Для дела? Или она тебе нравится?

— Вот черт!

— Ну, ладно, извини! — примиряюще сказала Маша. — Не хочешь, не говори.

— Спасибо! Тогда не буду.

Маша вздохнула.

— Ты и на этот вопрос ответил.

Она помолчала. Потом:

— Можно я лягу? Я так и не смогла заснуть.

— Конечно. Я тоже попробую. Вдруг голова пройдет?

Устроиться на слое веток оказалось не так просто: и жестко, и под голову нечего подложить.

— Подушек наши друзья не приносили? — поинтересовался я.

— Знаешь, нет. Хоть бы пустые сумки нам оставили!

Мы еще поворочались. Единственная возможная поза была на спине.

— Клади голову мне на плечо! — предложил я.

Маша нащупала рукой мою грудь, но, видимо, сочла такую позу слишком интимной.

— Нет, ты лучше ляг на бок, а я положу голову тебе на руку.

Она улеглась на левый бок, я повторил контуры ее тела и подсунул руку ей под голову. Маша пристроила ее у самого моего плеча, свернулась в комочек — стало ощутимо свежо, чтобы не сказать холодно, — и затихла.

Я обнял ее и придвинул вплотную к себе. Маша не возражала.