Король Вальтер наклонился с трона и повел носом:

— Отец Тестудос, мне кажется или от вас пахнет горелыми грибами?

— Кажется, ваше величество, — поклонился аббат. — Я переоделся.

Монах только что вернулся из Чернолесья, где монахи взяли штурмом замок барона цу Шварцвальда и выжгли гнездо Грибного Короля до основания. Полностью Чернолесье не очистилось, грибница — вещь практически бессмертная, но по крайней мере новый Грибной Король вырастет разве что лет через сто.

— Хорошо. А то в Друдене и так слишком пахнет грибами.

— Откуда бы? — Монах присел на табурет, повинуясь взмаху королевской руки. — Ведь все слуги Грибного пойманы.

— Пойманы… Пойманы-то они пойманы, но что мне с ними теперь делать?

— Так, ваше величество, вы же давно хотели стать тираном. Вот вам шанс. Казните всех, да и проблема решена.

— Лекарство пуще болезни. Перебив всех тех, кто явно против меня, я получу кучу скрытых врагов, тайных мстителей и борцов за попранное что-нибудь. Родители, дети, братья, сестры, друзья казненных… Они все объединятся против меня. Никому же и в голову не придет, что фактически я казнил своих врагов, выступивших против меня. В глазах дворян казненные королем — всегда невинные овечки. Они же не преступники, всего-навсего хотели свергнуть законного короля, что такого? Казнив бедных, заблуждающихся детишек, я превращу в своих врагов половину столицы. И опознать их будет совсем не так просто, как слуг Грибного Короля. Так, глядишь, Друден обезлюдеет…

— Не думаю, что их будет так уж много.

— Открою вам страшную тайну, отец Тестудос. Меня не очень-то любят в столице. И до Грибного Короля у меня было много противников. Взять хотя бы цу Гольденберга… Вот, казалось бы, чего еще надо человеку? Богатый, титул герцога, владения… Твори что хочешь, ан нет. Ты знаешь, он оказался вовсе не крестьянином, он сын дворянина, разорившегося во времена Новой династии.

— Э-э-э… Ваше величество, что-то я не очень понял. А вы-то тут при чем?

— Как это при чем? Я, придя к власти, не основал царство счастья на земле, не накормил голодных, не утешил обиженных. Думаете, это не повод? К тому же, когда родители цу Гольденберга обратились ко мне за помощью, я, мерзавец, не выделил им средств, достаточных, по их мнению, для достойной жизни. Вернее, выделил, но мало. Короче, я мерзавец, и все тут.

— Но…

— Оставим дискуссию. Что с ведьмами?

Отец Тестудос улыбнулся. Ехидно так.

— Наши ведьмочки ропщут, но вынуждены подчиняться требованиям монастырского устава.

— Все шесть?

— Все пять. Одна отказалась. Остальные после этого согласились. Хотя яда, который звучит в их вечерних разговорах, хватит на то, чтобы даже не отравить, а просто утопить половину королевства. Они видели себя красивыми, сильными колдуньями, плюющими на условности, колдуньями, перед которыми все склоняются и наперегонки бросаются исполнять все их капризы… А получили монастырское житье, грубую одежду, скромную еду и требования дисциплины. Жизнь им скрашивает разве что отец Куникулус…

— Всем пятерым?

— Вы же его знаете…

— Знаю… Бедные девочки… Мало им монастырского быта. Что с поисками мельничного подмастерья?

— Ваше величество, это легенда, которая ходит среди крестьян. Легенда о мельничном подмастерье, самом старом и самом сильном колдуне Нассберга. Колдуне, чей возраст никто не помнит, колдуне, который не хочет становиться мастером, хотя при желании легко мог бы стать и королем. Колдуне, который превыше всех ценностей ценит свободу и не допустит, чтобы дворяне и богачи обижали простых людей… Всего лишь легенда.

— Я разговаривал с этой легендой. Он мне нужен. Найдите его.

— Ваше величество, но ведь его никто не видел…

— Его видел я! Ищите! Где бы он ни спрятался — найдите мне эту легенду! Я хочу разговаривать с ним на равных!

— Рудольф, ты дурак!

Август цу Гроссабгрунд прошел туда-сюда. В казарменной комнате особо не разбежишься.

— Знаю, — бесцветным голосом произнес Рудольф цу Фламменден. Да, теперь у него была фамилия. Выбранная самим королем. Будь воля Рудольфа, он подобрал бы что-нибудь менее торжественное, но с королями не спорят.

— Нет, я понимаю, ты дворянин, гвардеец, личная гвардия… Спаситель королевской дочери и все такое. Но как тебе в голову пришло просить у короля ее руки? Да она младше тебя в два раза!

— Ну и что?

— В конце концов, она дочь короля!

— Я люблю ее.

— Рудольф… — Август присел на кровать, на которой лежал гвардеец. Вопиющее нарушение устава. — Рудольф, скажи мне, зачем тебе это? Я всегда считал тебя самым хладнокровным из всех моих ребят. Как тебя угораздило влюбиться?

— Не знаю. — Рудольф пожал плечами и взял гитару. Сыграл несколько аккордов.

— Ты хотя бы у нее спросил, хочет ли она замуж за немолодого, битого, колотого и рубленого гвардейца?

— Спросил.

— И?..

Рудольф промолчал.

— Разрешите проехать?

— Что ты… о, простите, ваше высочество!

Молодой дворянин, только что готовый ринуться в схватку с неосторожной девушкой, толкнувшей его коня, тут же рассыпался в извинениях.

Ирма вздохнула. Идея покататься по городу верхом, чтобы привести мысли в порядок, уже не казалось ей хорошей. Тесно, толчея, дамское седло, назойливые сопровождающие… Хорошо еще, что она смогла заставить их ехать позади. Придворные сразу подчинились, а вот гвардейцы…

Гвардейцы…

Ирма вспомнила утренний разговор с Рудольфом. Неожиданно… Неожиданно, но приятно. Какой девушке не понравится, когда в нее влюбляются, в особенности такие героические мужчины, как Рудольф. Да, немолодой, ну и что? Да, не очень красивый… Дитрих был красавчиком, и что?

Рудольф — хороший человек… Вот только что ему ответить?

— Эй ты! — Дворянин быстро нашел на ком сорвать злость. — Убирайся с дороги! Не видишь, из-за тебя я толкнул госпожу!

— Да, господин.

Немолодой крестьянин привычно поклонился и потянул в сторону своих волов, запряженных в повозку, груженную мешками.

— Поживее!

— Да, господин.

Ирму неожиданно царапнуло по сердцу. Казалось, обычное зрелище — дворянин приказывает, крестьянин повинуется. Раньше она и не обратила бы внимания. Но после знакомства с Якобом…

Теперь она знает, что крестьяне бывают умными, честными, верными и добрыми. Что они такие же люди. Да, им можно приказывать. Но нельзя считать их безответными скотами.

Это… неправильно.

— Да пошевеливайся ты! — Дворянин замахнулся плеткой.

— Да, господин.

Ирма не успела остановить дворянина — тот нанес удар…

Промахнулся по не вовремя поклонившемуся крестьянину, подпруга лопнула, и дворянин рухнул на землю, сопровождаемый смехом своих товарищей.

Вот так… подумала Ирма. Дворяне и крестьяне. Одни — наглые и считающие, что им все позволено (она помнила свой опыт переодевания в крестьянку), другие — тихие и безответные, ничего не желающие видеть, кроме своего зерна, как… некоторые.

Крестьяне и дворяне. И Рудольф.

Что же ему ответить?

Ирма проехала мимо поднимающегося с земли дворянина, глубоко задумавшись, поэтому даже не улыбнулась.

Крестьянин низко поклонился ей. Может быть, он улыбался, но понять этого было нельзя.

Лицо крестьянина скрывала большая широкополая шляпа.

По пыльной дороге, мимо сжатых полей и скошенных лугов, ехала повозка, запряженная двумя серыми волами. Правого звали Налево, а левого — Направо.

Якоб лежал на повозке, смотрел в небо и думал. Под его головой лежали два мешка с волшебным ксенотанским зерном, колос которого занимает всю соломину сверху донизу.

Король не обманул.

Хотя, конечно, нужно еще посадить зерно, дождаться, пока оно вырастет, и тогда только можно будет точно сказать, соврал король или нет. Вот только заниматься этим Якобу не хотелось.

Прав, трижды прав был старый Ганс, когда оставил младшему сыну в наследство только повозку с волами.

Проехав через полкоролевства, побывав в столице, сразившись с нечистью, встретившись с самим королем, Якоб понял, что спокойная и размеренная крестьянская жизнь не по нему.

Не то чтобы ему нравились приключения — для них Якоб был слишком спокойным и флегматичным, — ему нравилась дорога.

Кто-то растит ксенотанское зерно, а кто-то его ищет.

Якобу понравилось странствовать.

Он отвезет зерно братьям — вот обрадуются! — и отправится дальше, за новой мечтой. Может быть, потом он остепенится и осядет, заведет семью, детей. А пока — дорога.

Ведь столько всего на свете интересного…

Нет, Ирма не смогла бы быть с ним, а он — с ней. Они слишком разные.

Якоб лежал на повозке и смотрел на облака, проплывающие над ним. Вот это похоже на огромную гору, это — на дворец… Это — собака, это — кувшин…

А это — перевернутое лицо Лотты.

— Спишь?

— Нет. Просто лежу.

Девчонка увязалась за ним. Чем-то ей, наверное, приглянулся спокойный парень, которого Лотта и видела-то пару раз. Как Якоб ни объяснял, что у него нет ни дома, ни земли, что он собирается отправиться в путешествие, Лотта не отставала. Она была готова жить в палатке, ночевать у костра, лишь бы вместе с ним. В конце концов Якоб согласился.

Лотта своей бесшабашностью напоминала Фукс, разве что без злобы и грубости, без ненависти к людям. Может, и правильно, что она поехала с ним. Вдвоем веселее. Тем более Якоб чувствовал, что Лотта не станет жаловаться на тяготы пути.

Живость и активность девчонки будут хорошим дополнением к спокойствию и неторопливости Якоба. Они разные, но они похожи.

Вместе они составят отличную пару.

Якоб улыбнулся про себя. Пару? Пока они еще просто друзья, но судя по взглядам Лотты…

Девушке надоело смотреть на Якоба сверху вниз. Она ловко перепрыгнула через него, прижалась горячим боком к парню, обняла…

— Лотта! Что ты там затеяла?

— Ничего, — промурлыкала девчонка, — здесь слишком светло. Я подожду ночи…

Показалось ли Якобу, или волосы Лотты на самом деле сверкнули огненной рыжиной, а глаза на мгновение стали сиреневыми?

— А ту золотую пуговицу, — прошептала она, — я тебе когда-нибудь припомню!