2.1. Общественный вкус нынешнего времени, несомненно, диктует демократизацию речи, что естественнее всего связывается с обновлением литературного канона за счет внутренних языковых ресурсов, за счет заимствований из вне- и нелитературных сфер общенародного языка. Через речь, которая по сегодняшней моде наводняется просторечием, диалектизмами и жаргонизмами, в систему литературного языка приходит много новшеств разного качества.
В сущности, все, что обреталось в раскованной бытовой речи (и многое сверх того!) сейчас допускается в письменные тексты, во всяком случае в сферу масс-медиа. Пуристически настроенные ревнители литературности говорят о «недопустимой вседозволенности». Однако история учит, что развитие любого национально-литературного, «стандартного» языка знает эпохи либерализации и консервации, в смене которых и достигается сбалансированное обновление.
Сейчас литературный язык оказался под ударом просторечной стихии, стал «расползаться» в сущностном и географическом пространстве, повторяя в принципе ситуацию 20-х годов нашего столетия: «в литературу, освобожденную от цензурных рогаток, неудержимым потоком вливается язык улицы – не только московской или петербургской, но также ньюйоркской и иерусалимской» (Цит. рецензию на стенограмму доклада Г. О. Винокура «Язык писателя и норма» (1939 г.) ВЯ, 1994, 1, с. 153). Тут можно заметить, что русская речь зарубежья – при изменившемся отношении метрополии к русской диаспоре, вообще к эмиграции – стала оказывать несомненное влияние и на язык метрополии. (см. Ю. Н. Караулов. О русском языке зарубежья, ВЯ, 1992, 6).
Сегодня общественный вкус, оборачиваясь сплошь и рядом крайностями моды, определяется всеохватной переоценкой ценностей. Ее напряженность при открытых шлюзах создает взрыв интереса к ранее недопускавшемуся, литературно и культурно запретному, нецензурному. Пример берется с американской масс-культуры, давно уже освободившейся от эстетико-нравственных ограничений и разом навалившейся на молодежь в форме бесчисленных видео: видеосалонов, видеокафе, видеопроката, ночного кабельного кино… И все же при всех перехлестах и этических послаблениях перед нами естественный процесс, и многих пугающий перепад уровней допустимого и непечатного сменится, надо верить, новым балансом разных речевых слоев в литературном каноне.
Постоянное присутствие жаргонизмов в письменных текстах ведет к их «замораживанию», как бы стабилизирует их, олитературивая и, конечно, снижая их жаргонность. Отрываясь от жаргона, такие единицы теряют свой экспрессивный аромат, т. е. мотив обращения к ним, и со временем могут стать просто принадлежностью литературного стандарта. Актуальность этих процессов, еще более естественных применительно к диалектам и просторечию, вызывает сейчас пристальный интерес к ним лингвистов (см.: Н. А. Беликова. О вхождении жаргона в литературный язык. Канд. дисс., РГПУ, Л., 1992). Нельзя не заметить и частой смысловой диффузности жаргонизмов, делающей весьма неоднозначной их, так сказать, литературную судьбу.
Автор статьи о междометной функции жаргонизмов верно утверждает их привлекательность грубоватым остроумием, оригинальностью во что бы то ни стало и эпатирующей противопоставленностью принятой норме. Процитировав слова Д. С. Лихачева: «Обывательское мнение определяет жаргон как грубый, вульгарный, озорной, циничный. Сами арготирующие склонны воспринимать его как язык хлесткий, удалой, лихой и остроумный» (Арготические слова профессиональной речи. «Развитие грамматики и лексики русского языка», М., 1964, с. 311), она делает вывод, с которым все же трудно согласиться полностью: «Жаргон часто является выразителем особой, вульгарной и даже уголовной идеологии. Вместе с жаргонным словом входит в нашу жизнь понятие, недостойное того, чтобы получить право на существование. Огрубляется, становится примитивным не только язык, но и мировоззрение говорящего» (О. Б. Трубина. Ох – когда трудно, и ах – когда чудно. РР, 1993, 1, с. 121; ср. также ВЯ, 1992, 3, с. 94).
С появлением в газетах уголовной хроники в общий язык широким потоком полилась «блатная музыка», не говоря уже о «приблатненных» просторечных элементах, вроде слова бабки в значении деньги (см. РЯЗР, 1994, 3). К ним относятся штука (или значительно реже – кусок; очень старое косая забыто) – название ранее не виданной тысячерублевой купюры, лимон – как обозначают столь же не мыслимую ранее сумму в миллион. Стольник, кажется, вполне вытеснил старые разговорные сотнягу, сотенную, а чирик – десятку и червонец; пятьсот рублей именуется пятихаткой: Колбаса стоила мне червонец (или, по-нынешнему, «чирик» ) (ЛГ, 1990, 36). У них даже жаргон свой: 100 рублей – «катя», 500 – «пятихатка», тысяча – «штука» (ЧС, 9.6.93). На недавних концертах А. Пугачевой в Краснодаре билеты в кассах шли по 15 «штук» , а с рук – за 50 (Куранты, 1993, 9). Работяги погрузили в машину восемь тонн медных труб… Продать они их не успели (кстати, трубы «тянут» на полтора «лимона» ): на Совхозной улице воров «тормознула» милиция (Куранты, 1993, 8). Следователи из ГУВД Москвы также открестились от этого дела («мы брали кого-то недавно, но «лимонов» на 300»)… (Коммерсант, 1993, 9). «Пол-арбуза» (полмиллиарда рублей) уволок со склада кто-то из своих (АиФ, 1993, 20).
Укажем к месту на жаргонизмы зеленые, зелененькие, грины, баксы (в жаргоне известно с 70-х годов – см.: В. Кунин. Интердевочка. «Аврора», 1988, 2. сс. 93, 134 и др.), распространившиеся так же широко, как и обозначаемые ими американские доллары: Откуда ребята берут «баксы» … (АиФ, 1991, 42). Один самолето-вылет обойдется ООН в 30 тысяч баксов (Изв., 4.3.92). За мебель… была уплачена кругленькая сумма в «гринах» (ВМ, 7.12.92). Жизнь доктора чеченцы оценили в один миллион «баксов» … Вымогатели требовали, чтобы он перевел в западные банки «зеленый лимон» (Куранты, 1993, 13). Храните ваши денежки в «зелененьких» … Умные люди все так советуют: «деревянные» – не «зелень» (РВ, 1993, 176). У клиентов доллары, правда, приобретаются за 580 рублей за «грин» … Рубль получит от «зеленого» новые удары (Куранты, 1993, 17; тут хочется, конечно, напомнить про зеленых чертиков!).
Репортеры совершенно свободно вводят в свой текст очевидные арготизмы: Его люди контролировали Лобню, Рузу, Катуар, Шереметьево-2 (здесь «держали» грузовой комплекс, АвтоВАЗ, таксистов, проституток и торговые ряды). Общак банды (ср. В Москве скопилось 10 миллиардов «общаковых» рублей – АиФ, 1994, 23) превышал 100 миллионов рублей, она была отлично вооружена и имела неплохие связи с правоохранительными органами Дмитрова… Приставил к его лбу пистолет и потребовал поделиться владениями, в противном случае пообещав « грохнуть на месте»… «Выставили» квартиру одного художника… (Коммерсант, 29.10.92). Ты ведь другой человек, нужно всегда «косить» под себя (Экстра-М, 1994, 7). Алла Пугачева и Филипп Киркоров оказались «кинутыми» на достаточно серьезную сумму (их ограбили. ВМ, 27.1.95). Зондеркоманда огнестрельным путем «гасила» излишне независимых дельцов (Изв., 21.3.95). Дверь должница открыть отказалась, назначила «стрелку» на следующий день на улице (РВ, 24.7.93). Эту дамочку «обули» в четырех финансовых компаниях… «обули» на триста тысяч (ВМ, 25.2.95). В одном лишь номере «Аргументов и фактов» (1992, 49–50) находим: вор в законе, вор на мокруху не пойдет, мочить, был на зоне, родился на зоне, майданник (жулик в поездах), бомбить хату (грабить квартиру, а также торговать собой: Хохлушки приехали на сезон, побомбить – ВМ, 28.1.95), упакованная хата (богатая и хорошо запертая), кусок (тысяча), пятихатка (пятьсот), мент, сыскарь, гоп-стоп (разбой и грабеж), сучиться (доносить), клепаная косуха (модная кожаная куртка), посадить на перо (ударить ножом), дурь (анаша, конопля).
Интервьюеры стремятся максимально точно воспроизводить жаргонную речь: Я совершенно четко сформулировал – скромный рэкетир. «Курирую» три частных ресторана и одно кафе… В рестораны, которые мы пасем, никто не сунется. Это наше суверенное пастбище, и мы заинтересованы в его процветании… Бандитов и прочих преступников у нас до фига, согласен? Да не тушуйся, я не обижусь… Старик! Не держи меня за фрайера… А настучать – у тебя материала никакого (Изв., 18.3.93). Им показалось, что с крутой тетки можно просто так поиметь 300 тысяч «деревянных». Тетка смекнула, что, если не настучит о вымогательстве «куда надо», «молодежь» ее «пришьет», а перед этим вытрясет все, что только можно… Рэкетиров «взяли» с поличным в момент передачи денег (Куранты, 1993, 9). Последовательно фиксирует молодежный жаргон журнал «Юность» в разделе «20-я комната»: Я один из тех, кого называют «хиппарями», «волосатыми». «Хиппую» уже довольно давно… Я-то думал, что мы одни и «хиппи» у нас больше нет нигде… «Волосатых» без повода забирают в милицию (1987, 6, с. 86).
Дословно передавая разъяснения уголовников, журналисты фактически сознательно вводят и пропагандируют жаргонизмы. Так в статье «Профессия-киллер» читаем такие откровения: «Вальщики» – так в бандитских группировках называют тех, кто идет на самое тяжкое преступление – заказное убийство… Я «валю» , как правило, конкретного человека, в чем-то замешанного… Мы, как волки в лесу, своего рода санитары… Рано или поздно меня тоже «завалят» . Сначала «валят» клиента, а потом того, кто «завалил» (АиФ, 1994, 13).
Сплошь и рядом блатная речь становится естественным достоянием самих интервьюеров. «Это правда, что вору в законе общаться в открытую с представителями прессы «западло» ? – так формулирует журналист свой вопрос к члену комиссии по правам человека при президенте России, общественному деятелю, правозащитнику В. Податеву, ранее «криминальному авторитету» по кличке Пудель. Владимир Петрович естественно отвечает: «Я не знаю, что там сейчас “западло” , а что нет. Время очень многое изменило» (АиФ, 1995, 24). Ср.: Мышей не ловит, хоть и деревенский, видимо, считает: западло (АиФ, 1995, 40).
Многозначительно, что жаргонизмы все реже поясняются в тексте: то, что не требуется их «перевод» на литературный язык, означает, что они, если еще и не вошли, то уже ворвались в речевой обиход образованного общества. Типичными в газетах стали такие контексты: Как объяснили журналисты «Республики», пленку стерли. А может, и сперли (Изв., 12.11.92). Анекдоты травятся совершенно бесплатно… Два представительных гражданина толкали два серебряных слитка (МК, 26.11.92). Кастет, «гасило» (увесистый металлический шар на длинной пружинящей ручке)… (Федерация, 1992, 42). Один из чекистов был вынужден «пришить» одного из нахалов (Куранты, 4.1.93). На Внуковском шоссе трое пассажиров, подсев в «тачку» , решили маленько экспроприировать ее водителя… Буквально через час двоих грабителей «повязали» . Молодняк – пацанам по 16 лет (Куранты, 1993, 7). Заглянул в «комок» за сигаретами, а там сержант милиции «принимает стакан» (Куранты, 1993, 15). Была сохранена в неприкосновенности гэбэшная охрана – 140 лбов в погонах с рациями (Куранты, 1993, 14). Виноват в аварии был водитель высокопоставленной тачки (Куранты, 1993, 5). Лидеры группировок обычно сами не убивают и вымогательством лично не занимаются. Для этого в бригадах есть люди со строго определенными функциями. Называются они «пехота» . Они-то обычно и «светятся» на таких «стремных» делах (Сегодня, 25.5.93. 119). Крупных авторитетов не взяли, а поймали «пехоту» , которая, в основном, «бомбила» китайцев (Коммерсант, 1993, 10). «Бухали» двое… А потом поссорились. Рецидивист схватился за нож (МП, 27.5.93. № 99).
В литературный обиход входят иногда целые пучки образов, ранее характерных только для жаргона. Типичный пример – понятие наехать, накатить, достать, напрячь в смысле сделать объектом каких-либо, обычно преступных действий: Он тут же с дружками начинает «напрягать» директора одного из заводов Хабаровска: палит из пистолета по окнам его дома, требует десять тысяч долларов и японский джип (Изв., 23.3.95). Опять на меня наедут , – щегольнул он словечком, подхваченным в столице (М. Рассолов. Исполнитель. М.: Воскресенье, 1994, с. 129). Соответственно активизируется и несвойственное образованному обиходу словообразование (см. 6.2.): Последний «накат» Т. совершил на престарелую бабушку (Изв., 15.3.95). «Накат» на погранслужбу (МК, 25.3.95). Никакого предвыборного умысла за «наездом» на Лужкова нет (Изв., 10.3.95). Ср. заголовок-обыгрыш «Крыша наехала» (о рэкетирах, «охраняющих» бизнесменов. АиФ, 1994, 16.).
Экспансия жаргона в литературный язык особенно наглядно иллюстрируется словами кайф и ловить кайф (не старые литературные кейф, кейфовать!), балдеж и балдеть, таск и тащиться, оттяг и оттягивать (ся), надвинуть, откинуться, выпадать, возникать, отключка, зависать, травка, сидеть на игле, ломка и ломаться. Так деятель высшего уровня в российских масс-медиа вполне естественно выражается таким, скажем, образом: Пришли четверо из прокуратуры… Потом прибежали журналисты и сорвали им операцию. Сломали им кайф журналисты (МК, 30.7.93). Ср: С отменой цензуры пропал конспиративный кайф . Это был кайф слалома – проскочить, не задевая флажков (ВМ, 9.12.95).
На этом фоне естественной оказывается такая, например, речь студента, спокойно воспроизводимая интервьюером: Пойдем по пиву вдарим. Знаешь, старик, жизнь – она либо есть, либо ее нет. Мы чересчур много внимания уделяем мелким проблемам. И потом тащимся , громко оплакивая их. Мы – садомазохисты… Я вот на всю эту лабуду ноль внимания – пью пиво и люблю девушек (АиФ, 1993, 19). Или такая речь журналистов от первого лица: Таких органов хоть пруд пруди. Если бы не многочисленное племя этих «повернутых» любителей аппаратуры, производители аудио- и видеотехники вряд ли смогли бы так часто обновлять свой ассортимент (Экстра-М, 1994, 82). Они были именно переводами, а не «фальшаками» , не перепевами, не вариациями на заданную тему (ЛГ, 1994, 23).
Можно прийти к мнению, что словоупотребление наркоманов (как в прошлом веке жаргон картежников, что блестяще показано В. И. Чернышевым) служит сейчас главным поставщиком жаргонизмов, быстро воспринимающихся и олитературивающихся в образованном обиходе. Более тщательный анализ показывает, что к ним относятся и такие ставшие общеупотребительными новомодные слова, как беспредел, тусовка, даже разборка, ассоциируемые, на первый взгляд, с иными сферами внелитературной речи (см.: В. В. Химик. Прагматика молодежного сленга и текст. «Эстетическая природа художественного текста, типы его изучения и их методическая интерпретация. Тезисы международной конференции-семинара», СПб., 1993; М. Санчес Пуиг. Описание способов приема наркотических средств в лексике русскоязычных наркоманов. РЯЗП, 1993, 1). По происхождению отсюда, видимо, и выражение крыша поехала, а также все схвачено, раскачать народ, быть в отключке и т. д.
Следует заметить, что жаргоны, арго, блатная речь у нас исследовались мало и, так сказать, с осторожностью. До недавнего времени, кроме дореволюционных и, естественно, устаревших по материалу, соответствующие словари появлялись лишь за границей, например: B.P.Krestinskii, M. M. Krestinskii. Краткий словарь современного русского жаргона. Frankfurt/Main; Possev, 1965; V.Kozlovskii. Собрание русских воровских словарей. В 4-х томах, New York, 1983; Ф. И. Рожанский. Сленг хиппи. Материалы к словарю, СПб. – Париж, 1992 и др.
Здесь уместно вспомнить Антони Берджеса и его беллетристический анализ сленга на русской основе в романе-утопии 1962 г. «A Clockwork Orange» (в русском переводе «Механический апельсин»). Изображая террор тинейджеров, разуверившихся в британском обществе, он наделяет их суггестивной чертой – «nadsat speech» – арго, основанное на русских корнях: gooly (гулять) «walk», neezhnies (нижний) «underwear», droog «friend», glaza «eyes» и т. д. Языковые отличия субкультур служат приемом сопоставления английского и русского, западного и советского общества, при этом картина перевернута: в Англии этого нет, но молодежь в СССР, действительно, фактически отстранилась от общества, стала враждебной к нему. Заметив эту тенденцию субкультуры подростков, Берджес прозорливо предсказал нынешний молодежный интержаргон. И – шире – наводнение англицизмами русского языка в целом.
Эта тематика оригинально развита в книге исследователя языка и культуры разных молодежных группировок, прежде всего, музыкальных, вокальных и танцевальных, проявляющих себя в городских надписях: J.Bushnell. Moscow Graffiti: Language and Subculture (Boston, 1990).
2.2. Либерализация языка на волне демократизации общества ярче всего проявляется в массовой коммуникации крайне левой направленности, все сильнее тяготеющей к разговорно-доверительной и даже грубовато-просторечной тональности.
Дикие формы это принимает в отношении к ругательствам, «матерному языку», который, вопреки всем грозным протестам, извечно живуч в русском устно-речевом быту (см. F. Dreizin, T. Priestly. A Systematic Approach to Russian Obscene Language. «Russian Linguistics», 1982, 6/2). Это традиционно даже по названию «непечатное слово» сегодня просто рвется на страницы ряда «демократически-свободных» независимых газет (например, «Курантов», в которых, скажем, только в январских номерах за 1993 год встречались беныть, сука, падла, мерзавец, сволочь, гадина и др.). Неким оправданием здесь служит мысль, высказанная одним общественным деятелем: «Для оценки положения в стране нет слов! Остались одни выражения» (АиФ, 1991, 9).
«Нравы наши и язык становятся все разнузданнее… Матерятся очень приличные с виду молодые люди – студенты, матерятся и миловидные девушки… На днях по ТВ передавали, как в Санкт-Петербурге играют спектакль какого-то драматурга, весь основанный на матерщине, и зрители перестают ее замечать, следят только за развитием сюжета. Сын нашего соседа, первоклассник, в семье которого не позволят себе материться, вдруг произносит нецензурное слово. «Откуда? Где ты его слышал?» – «А наша учительница по хореографии так сказала» – обоснованно жалуется журналист в заметке «В классе, как в зоне» и вопрошает: «Это что, уже узаконено? Или при помощи ТВ, театра, некоторых бойких газетенок подобное становится нормой, и мы теряем и себя, и свой язык?» (Изв., 17.2.93).
И в самом деле, чего же ждать, если в Верховном совете страны возможно, например, такое: Послал на три буквы… Как сказал народный академик Хасбулатов: «Нельзя и рыбку съесть, и…» И зал счастливо рассмеялся (МН, 1992, 51–52).
Еженедельник «Новый взгляд», издание газеты «Московская правда», без всякого стеснения как в письмах читателей, так и в статьях своих журналистов употребляет выражения вроде: судьба страны решается, бля, а им насрать; за державу, блин, обидно; цель этой паскудины – это растление молодежи; секс у нас теперь, конечно, есть, но секс наш, совковый, когда скидывают одежку, а не раздеваются, трахаются, а не любят; передайте этой суке; пошли все на хер; много у каждого говна, но у вас оно прет наружу; ссы в глаза – все божья роса; чувствуешь себя вместе с вами в дерьме. Один из читателей-критиков еженедельника справедливо пишет: «В вашем “Новом взгляде” превалирует грязь, бульварная мова, которой и вы сами не брезгуете… Читая “Новый взгляд”, трудно отделаться от мысли, что находишься рядом с отхожим местом». В другом письме, похвальном для издания: «О мате и прочей ругани. Люди разные. Наверно, в крови заложено – у некоторых внутренняя тяга к добру, правоте, “правильности”, а у других – к плохому, к грязному, к хулиганству. Таков уровень вашей культуры – пусть будет так. Ценно, что вы делаете…» (все выписки сделаны из номера 51 за 1992 год).
Психолог, журналист, преподаватель факультета журналистики МГУ ничтоже сумняшеся пишет в популярной газете: «речь пойдет о соитии, сношении, совокуплении, коитусе, слиянии, взаимопроникновении, соединении, или, как любят выражаться молодые, о трахе! Безвкусица? Согласен! Но ведь говорят же, говорят: пойдем и потрахаемся… Я могу сделать вид, что не слышу этих слов, не замечаю ничего. Но слово есть, его любят, произносят вполне интеллигентные люди. Оно не матерное, не ругательное, не оскорбительное, оно, если угодно, своеобразный знак нашего нервного времени» (ВМ, 17.9.93).
Естественно, что отношение к подобной речевой манере и особенно к ее защитникам весьма неоднозначное, но, как это не удивительно, отнюдь не стопроцентно отрицательное. Так, поставленная у нас в январе 1993 г. пьеса «Игра в жмурки» насыщена русским нецензурным сленгом. По мнению многих авторитетов, это не эпатирует публику, но «выполняет роль предлагаемых обстоятельств»: двое «гебистов» выясняют отношения друг к другу, к жизни и смерти. Актеры признаются, что в начале спектакля преодолевают психологический барьер, чтобы произнести первое матерное слово, однако смущение быстро проходит: одновременно страшный и смешной диалог двух одиноких и несчастных героев увлекает, ярко раскрывает экзистенциальную драму «потерянного поколения» (Коммерсант, 12.1.93).
Также и пьеса Нины Садур «Частное будущее, или Черти, суки, коммунальные козы», возводящая социалистический абсурд в превосходную степень, требует «абсолютного реализма от исполнителей» (Пьеса поставлена студтеатром МГУ. Куранты, 1993, 19). «Великий и могучий русский мат» является, по словам критика «главным выразительным средством» спектакля «Игра в жмурки» (Экстра-М, 1994, 41).
Для вкусового настроя нынешнего общества показателен явно немыслимый несколько лет тому назад выход в свет «Толкового словаря современных разговорных фразеологизмов и присловий» В. П. Белянина и И. А. Бутенко (М.: Российский институт культурологии, 1993), в котором собраны шутливые, остроумные фразы, пословицы, цитаты, переделки с явной ориентацией на нелитературность. В «Вводных замечаниях» авторы особо оговаривают наличие в словаре выражений, «обычно допустимых лишь при крайне фамильярных отношениях собеседников… в которых содержатся явные упоминания или более или менее явные намеки на уродства, гениталии, половой акт, экскременты». Словарь быстро разошелся, и авторы поспешили подготовить его расширенное и исправленное издание под заголовком «Живая речь. Словарь разговорных выражений» (М., 1994).
История этой книги, если верить заметке в газете «Сегодня» от 22.7.94, такова. Прибывший в Россию иностранец наивно полагал, что выучил русский язык в совершенстве, но не мог понять московскую публику. Тогда он, «задействовав знакомого журналиста, отправился в ближайшую пивную, где организовал приличествующую дозу всем присутствующим, после чего включил диктофон». Записанное филологи обработали, спонсором явился фонд Сороса, и этот труд пользуется громадным спросом, особенно у русскоязычной эмиграции. Ей особенно приятно узнать, что на родине жизнь бьет ключом, и все по голове.
Подобные словари, отвечая сегодняшнему языковому вкусу, оказались товаром, который хорошо идет. Появился объемистый «Словарь московского арго: Материалы 1980–1984 гг.» В. С. Елистратова. Ср. также: И. Юганов, Ф. Юганова. Русский жаргон 60-х – 90-х годов (М., 1994); В. Шляхов, Е. Адлер. Русский сленг (New York, 1995). В сущности, подобных работ, особенно выпущенных за рубежом (см. хотя бы: A.Flegon. За пределами русских словарей. London: Flegon Press, 1973; D.A.Drummond, G.Perkins. A Short Dictionary of Russian Obscenties. Berkely, 1973), по большей части худшего в лингвистическом плане качества, появилось много, что, конечно, вызывает и отрицательную реакцию читателей, видящих в них не просто констатацию, а злонамеренную попытку узаконения арготизации литературного языка.
Как бы предчувствуя надвигающееся опросторечивание языка, архиепископ Вологодский еще в разгаре перестройки выступил со статьей «Против сквернословия», в которой бичевал тех, «кто не умеет обходиться без мата, как не может без курева или выпивки», и напоминал христианскую заповедь: «никакое гнилое слово пусть не исходит из уст ваших» (Пр., 22.8.88).
В большинстве случаев, однако, возмущенные голоса не обременяют себя анализом и ограничиваются восклицаниями вроде «В какой еще стране разговорная речь переполнена до отказа вводным сквернословием?!» (РВ, 25.9.93). «Порчу языковых нравов», «ренессанс площадного языкотворчества» некоторые объясняют довольно абстрактно социальной смутой: «Окопный мат и лагерная феня проникают в устную речь и печатный текст как бы на вполне законных основаниях… Словарные запасы, как и запасы воды, пополняются перед трудным изнурительным переходом. Реформисты пытаются совершать революции в языке, чтобы легче было обращать в свою веру» (Изв., 4.2.95).
Лишь немногие связывают происходящее с социальной и сексуальной раскрепощенностью, с распространением массовой культуры и ее эротизацией как неизбежными спутниками «шоковой капитализации» свободного рынка. Следствием опробования нового, прежде всего ранее запрещавшегося на публике низменного, и служит шокирующая лексика, огрубевший язык. «Эмансипация мата – прискорбные издержки раскрепощения общества», как выразился автор статьи «Мат как зеркало нашей жизни» (АиФ, 1994, 4); матерщиной эпатируют окружающих, создают себе репутацию человека без предрассудков.
Яркой иллюстрацией меткости такого анализа может служить популярная телепередача «Воскресение с Дмитрием Дибровым», первым «нашенским», прорвавшимся на экран. По словам критика, в отличие от официального Кириллова, который «говорил так правильно, что аж противно», разболтанный Дима «практически ни одного высказывания из трех длинноватеньких фраз не может закончить, не запутавшись в падежах, придаточных предложениях или хотя бы ударениях. Он говорит не просто плохо, а воинствующе плохо – утверждая свое (и легиона поклонников) право говорить именно так» (АиФ, 1994, 22). Но понять явление не значит его одобрить, а агрессивное наплевательство на язык опасно, оно нарушает культурную традицию, насаждает безнравственность.
В самом деле, какую благородную цель мог преследовать еженедельник «Новый взгляд» (номера 84, 85, 86, 89, 90, 91 за 1990–91 годы), прилежно публикуя словарик «Феня»?! Конечно же, фактом публикации в широко читаемом органе как-то узаконивались блатные слова и выражения, откровенная матерщина. Литературный обиход, включая и печатный, письменный язык, «обогащался» не только новейшими жаргонизмами, вроде оттягивать (пытаться оттянуться на полную катушку – 89; бизнесмены оттягиваются – которые на Канарах, которые на Ямайке – 90 ), но и такими перлами, как малина, мусор, клевый или кочет, что значит педераст, или женатая дурь – анаша с табаком…
Из многочисленного хора голосов, возмущенных языковой всеядностью, терпимостью кинодеятелей, авторов и редакторов к арго, укажем заметку И. Овчинниковой «Свобода не отменяет приличий», вызвавшую, кстати, и возражения (например, в реплике упомянутого ею лица – Изв., 4.2.93), которая видит в этом утрату инстинкта самосохранения и заботы о здоровье нации:
«Само понятие “приличия”, кажется, того и гляди, попадет в разряд неприличных. Еще недавно непечатные слова потому и числились таковыми, что писали их только на заборах. Нынче Станислав Куняев… выносит в заголовок глагол, каковой моя рука отказывается повторить, а известинские линотиписты наверняка отказались бы набирать… Виктор Астафьев… воспроизводит солдатскую лексику без отступлений от жизненной правды. Разумеется, ругательства, в том числе и самые грязные, знают все, потому что они, повторю, написаны на всех заборах. Но любой из нас точно так же знает, что слова эти запретны. А вот когда площадная брань звучит со сцены, с экрана, тиражируется (да еще в серьезных изданиях вроде «Нового мира»), они как бы узакониваются, приобретают права гражданства. И ребенок, усвоивший, что слова, которые выкрикивает в подворотне пьяный дядя, невозможны в стенах его дома, при маме и сестре, начинает сомневаться: а почему, собственно, нельзя… И не надо ссылаться на Пушкина, который тоже в молодую свою пору баловался подобным образом. Во-первых, ему и в голову не приходило, что плоды таких забав могут быть напечатаны. Во-вторых, никто у него не спросил, хотел ли он, чтобы они попали в круг чтения Наталии Николаевны или дочерей. Надо ли говорить, что, будучи профессиональным газетчиком, я ненавижу всяческую цензуру. Но что делать с пишущими или вещающими людьми, если освобождение от таковой оборачивается разнузданностью, выворачиванием наизнанку того самого нутра, которое и нутром-то оставалось не в силу естественной стыдливости, а исключительно “страха ради иудейска”. И раз не умеют иные творческие натуры сами себя ограничить, удержать в установленных веками пределах, значит, надо власть употребить, чтобы защитить глаз и ухо тех, кому не хочется, чтобы вся жизнь превращалась в привокзальный сортир» (Изв., 23.1.93).
Безусловно, соглашаясь с мнением превосходной и авторитетной журналистки, нельзя все же не увидеть и некоторой справедливости такого, например, высказывания: «Россия до сих пор живет по законам средневековья. Так держать, ребята, выше планку общественной морали и нравственности, выше знамя советского образа жизни! Ну не хочешь ты читать – не читай, твою мать! Нет, все прочтут по десять раз, всем друзьям перескажут, потом в редакцию названивать примутся и матом ругать автора за этот самый мат! Страна стукачей! Что, вы этих слов не знаете, не слышали их никогда?» (Могутин Я. Грязные концы. Дубль. «Новый взгляд», 1993, 38). В самом деле, мало что у нас находится в таком плачевном состоянии, как толерантность, терпимость, и насаждавшийся пуризм в речи был следствием общего лицемерия. Таких ханжества и псевдопуританизма, какие были в тоталитарном СССР, давно уже нет, видимо, нигде.
Этот же журналист, отвечая на угрозу возбудить против него судебное дело за использование «цветистого мата», не без основания пишет: «У нас нет юридического определения абсцентной (обсценной? – В. К.), ненормативной, нецензурной, табуированной лексики, равно как и прецедента осуждения только по обвинению в использовании таковой… Подумайте, ребята из прокуратуры, прежде чем возбуждать (слово-то какое матерное!) уголовное дело». Надо сказать, что рассуждение это не было теоретическим: Ярослав Могутин и главный редактор еженедельника Евгений Додолев были привлечены к суду по статье «хулиганство» – за использование матерных слов. По данным газеты «Iностранец» от 20.4.94, первый был арестован, а второй «свалил» в США. Дело было затем прекращено в связи с думской амнистией. Хуже пришлось деятелям из еженедельника «Собеседник», арестованным за выпуск апрельского приложения «Мать», пестревшего матерщиной (Центр-plus, 1995, 48)…
В статье «Арго и культура», заключающей его уже упомянутый словарь, В. С. Елистратов остроумно называет арготизацию и варваризацию – не «порчей языка, не паразитическим наростом, а смеховой лабораторией языка». Он развивает мысль Б. А. Ларина о том, что «историческая эволюция любого литературного языка может быть представлена как ряд последовательных “снижений”, варваризаций, но лучше сказать – как ряд концентрических развертываний» (О лингвистическом изучении города. «Избранные работы». М., 1977, с. 176). Рассматривая арго как единицу взаимодействия языка и культуры, автор видит в нем «черновик будущей культуры», каковым был, по его мысли, язык Пушкина по отношению к литературному языку, ибо являлся варваризацией языка Ломоносова или Хераскова. Нормативный язык, по его определению, – не что иное, как арго интеллигенции, которая взяла на себя смелость нормировать язык. Мощные витки культурно-языковых снижений происходили и после Пушкина: разночинная варваризация середины XIX в., опрощение языка в связи с революцией 1917 года, перестроечная и постгорбачевская варваризация 80–90-х гг. XX в. (В. С. Елистратов. Сниженный язык и национальный характер. «Вопросы философии», 1998, № 10).
Несмотря на очевидные перехлесты и преувеличения, здесь есть и рациональное зерно живого отношения к жаргонам, которые способны, на самом деле, обогащать литературно-нормативный стандарт, хотя, несомненно, в безудержном потоке могут его и калечить.
В защиту мата выступили в 1993–1994 годах многие, в частности Ю. Рюриков в ярком памфлете «Русский “любострой” и русский мат». Разобравшись в происхождении “ломового духа”, к которому гораздо терпимее относились во времена Баркова и Пушкина, видя в нем “здоровое русское лихое озорство”, он считает, что «мат, вкупе с полуматом» приживается в литературе как речевой портрет персонажа, как сатирическое остроумие и, возможно, в других нужных для искусства целях. Однако в большинстве случаев “матопись” не может быть эстетически оправдана» (Книжное обозрение, 1993, 25).
Во всяком случае, видеть в использовании ненормативной лексики главную и единственную беду русского языка наивно и совершенно неправомерно. К сожалению, такая позиция встречается часто и, будучи бескомпромиссной, затмевает иные опасности. В передаче В. Листьева «Тема» 4 мая 1994 г. один довольно известный писатель, яростно защищая чистоту русской речи и ополчаясь на ругательства, допустил ряд ошибочных ударений, в частности сказал верова́ния. Когда аудитория вздрогнула, он ничтоже сумняшеся бросил: не до ударений, когда надо спасаться от мата!
Каковы бы ни были индивидуальные оценки, ясно, что в речи изменились, так сказать, пороги смелости, мера допустимости; норма стала более свободной – как в политике, торговле, одежде, танце, поведении и других сферах социальной жизни, так и в общении, в языке. В рассмотренных же примерах можно видеть доведение ориентации на разговорность до крайности моды (см. 0.4.); известная детабуизация очевидна.
2.3. Разрушение необходимого водораздела между «серьезными» стилями и устно-бытовыми типами речи, столь характерное сегодня для газетной практики, является лишь рефлексом происходящего в речи общества в целом или в речи некоторых его влиятельных слоев. Любопытно, что первыми ощутили и отразили изменение речевого вкуса, когда оно еще только зарождалось, поэты и писатели, а не журналисты, подчинившиеся новому вкусу, когда он обратился в крайности моды. Исследователи прозы и поэзии 60–70-х годов увидели в ориентированности на бытовую речь зарождающуюся и перспективную тенденцию всего развития речи и языка (см. упомянутые сборники: «Языковые процессы современной русской художественной литературы»).
Почти одновременно лингвисты (прежде всего, как уже отмечено, О. А. Лаптева) описали устно-разговорное влияние на научную и «радиотелевизионную» речь; была поставлена проблема нормативности некодифицированной литературной речи с призывом «признать существование особых разговорных норм наряду с привычными всем книжно-письменными нормами» (О. А. Лаптева. Говорят с телеэкрана. РР, 1993, 5, с. 49), утверждая их таким образом достаточно смело законной чертой и языка масс-медиа, и литературного языка в целом.
Любопытным проявлением тенденции к неограниченной свободе самовыражения, связанной с глубокой неудовлетворенностью жизнью и пессимистическим показным безразличием, может служить новая этикетная формула. Она выражает общее вкусовое настроение, моду на какую-то отчаянную печальную откровенность: на вопрос Как дела? отвечают – Как у всех, произнося эти слова со вздохом, нередко прямо-таки трагически. Ходячим выражением нынешних дней, возводящимся к западным иноязычным образцам, стало – Нет проблем! Интересной ситуацией его употребления может быть уличная встреча с ищущей приключений компанией: Ребята, нет проблем…, то есть своеобразная просьба встречного оставить его в покое, выражение покорности и нежелания развертывать конфликт.
Крайнюю популярность приобрела просторечная частица аж (а иной раз и ажно, ажник: Ажно жалко: мы в который раз упускаем инициативу . ЛГ, 1992, 50), прямо-таки вытесняющая литературные способы выражения усиления, интенсивности и важности следующего сообщения: Правительство Украины располагает аж 7 миллионами долларов (Изв., 12.10.92). За решетку увезли ученого аж через год (!) после «разглашения» гостайны (Изв., 30.10.92). Он был директором аж в пяти местах (Поиск, 1992, 43). Но тогда нужно увеличить и доходную часть местных бюджетов. И ее нам увеличивают – в среднем аж на 0,7 % (Изв., 5.1.93). Требования? Выплатить вэфовцам и так похудевшую от инфляции вполовину задержанную аж с августа зарплату (Изв., 24.12.92). С грехом пополам депутаты договорились о проведении в среду тайного голосования аж по четырем проектам решения (Куранты, 1993, 5). Сегодня в Москве ожидается аж до 8 градусов тепла (Коммерсант, 12.1.93). Взять хотя бы бывшее Министерство промышленности, вместо которого сейчас создано аж пять комитетов! (Куранты, 1993, 14). Император Александр II стал целью аж шести покушений (Куранты, 1993, 22). От Кутафьевой башни аж до старого здания МГУ (АиФ, 1995, 24).
Наблюдается экспансия и некоторых других просторечных частиц, являющихся строевыми элементами разговорного синтаксиса и влекущих за собой его рефлексы в письменных текстах: В узбекской истории присутствует еще и тревожный признак возврата к замашкам, которые, хотелось верить, навсегда похоронены. Ан нет . Их благородие, госпожа цензура, живет и благоденствует (Изв., 12.11.92). Логичнее было бы прекратить производство по этому делу. Ан нет (Куранты, 1993, 35). Маргарита как женщина «слабая» явно надеется на безнаказанность. Ан не тут-то было (Куранты, 1993, 38). Так будь честен: или застрелись… уйди в монастырь… Ан нет , снял погоны, нацепил крестик и давай Россию спасать (Изв., 1993, 38). Ну очень нежный шоколад со склада в Москве (Экстра-М, 1994, 1). Сам он вполне категорично утверждал, что внимание своему имиджу не уделяет ну абсолютно никакого (Пр., 15.1.94). Воров привлекают ну очень богатые занавески (Экстра-М, 1994, 9). Эвон , стало быть, где теперь пролегает граница (ЛГ, 1992, 50). И не только абы продать, а заключая подобные контракты (АиФ, 1993, 8). Последний пример, впрочем, можно скорее интерпретировать как возрождение архаики – вместе с ибо, дабы, доколе.
В общественной дискуссии о языке в начале 60-х годов центром оказался вопрос о правомерности употребления стилистически сниженных разговорных слов вроде загодя, давеча, градусник вместо заранее или заблаговременно, недавно, термометр. В 70-х годах в менее, правда, острой дискуссии споры сосредоточились вокруг проблемы, допустимо ли в литературном обиходе профессиональное слово проран. Сегодня (кстати, использование наречия сегодня в значении «сейчас, теперь, в настоящее время», а не только в значении «не вчера и не завтра» тоже вызывало тогда протест) ни одно из подобных слов не привлечет, видимо, особого внимания читателей газет.
Еще совсем недавно редакторы и корректоры вряд ли пропустили бы на газетную полосу глагол пахать в просторечно-шутливом значении «действовать, трудиться», синонимично ишачить и под., особенно без очевидной шутливости. Сегодня же это употребление совершенно нормально и в книге, и в прессе: Чем более придирчиво Любимов обижает нашего брата, тем быстрее растет ответный счет – у братьев на отца: мы столько лет на него пашем , мы для него… он бы без нас… (В. Смехов. Таганка. М., Поликом, 1992, с. 72). Теперь, когда демократия пошла вверх, ему бы пахать – работать засучив рукава (Труд, 5.12.91). Им еще «пахать» до Нового года (про артисток-проституток, завербовавшихся на работу в Японию. Изв., 3.9.92).
На страницах газет как сеть замелькали (в «извинительных» кавычках или все чаще без них) глаголы схожей семантики и экспрессии: выкачивать, отмывать, отстегнуть деньги, выбить товар, перелопатить информацию и т. д.:
В торговле боятся приватизации не только потому, что не хотят «крутиться» (АиФ, 1991, 49). Нашлись и такие, кто клюнул на эту злобную фальшивку (Пр., 8.4.91). Таможенники США побрыкались , не сразу приняли новые документы (КП, 18.4.91). И за что же нам такое наказание, сахара к чаю даже по талонам не купишь. Куда же он «уплывает» ? (Пр., 25.10.91). Мидовское опровержение заместителя главы правительства, стало быть, объясняется тем, что тот в своих высказываниях «напорол» (Изв., 1.12.92). Вице-президент обрушил на зал такую прорву цифр и фактов, что вскоре слушатели потеряли всякую возможность следить за ходом доказательств (Изв., 3.12.92).
Рассматриваемые слова разговорно-просторечной принадлежности часто не отделимы от жаргонизмов, среди них все больше заимствований и калек. Вот выписки из репортажа об Арбате начала 90-х годов: По словам арбатских «брокеров», покупатель приходит сюда за воинской атрибутикой, матрешками и еще кое-каким «стаффом» (товар, который иностранцы стремятся купить в России, – часы-хронограф, икра, «палех» и т. д.). Иерархия здесь немудреная: продавцы , кто взирает на вас умильными глазами, сидя за столиками, хозяева , которые нанимают продавцов и владеют товаром на этих столах, утюги (фарцовщики), валютчики, бандиты , грабящие или защищающие «хозяев» в зависимости от количества уплаченных денег. Степень крутизны здешней публики определяется финансовым состоянием. Матрешечники-продавцы считаются просто «лохами»: и в английском они не секут, и зарабатывают только рублей по 500 в день… Самым благодатным периодом считается лето, поскольку «фирмы» (иностранцев) много… «Хозяева» получают больше, но и крутиться им, конечно, приходится поактивней… в 4 часа ночи встать да сгонять на вернисаж за товаром, потом на Арбат, чтобы поставить цены… Валютчики помогают народу избавиться от давления «конторы» (органов МВД)… Главное для современного «утюга» – «пробить» фирмача на дружбу… (АиФ, 1991, 51).
В целом, рассматриваемые приемы демократизации языка можно приветствовать, ибо они несут свежую струю ярких, истинно народных, насыщенных экспрессией элементов, разнообразящих речь. Вероятно, еще важнее, что они позволяют индивидуализировать, выявлять личность, ценить своеобычность и нестандартность высказываний, ведут к откровенности, открытости общения. Но в то же время на торжествующем вкусовом фоне, смешиваясь с маложелательными жаргонными элементами, они могут притуплять эстетическое ощущение чистоты и красоты языка – тонкое чувство, которое трудно приобрести и легко потерять.
Это наглядно показал в блестящей шутке «История отделения Нидерландов от Испании» Л. Н. Гумилев; вот этот текст, опубликованный в журнале «Даугава» (1989, 3), в сокращенном виде.
В 1565 году во всей Голландии пошла параша, что папа – антихрист. Голландцы начали шипеть на папу и раскурочивать монастыри. Римская курия, обиженная за пахана, подначила испанское правительство. Испанцы стали качать права… Тогда работяга Вильгельм Оранский поднял в стране шухер. Его поддержали гезы (урки, одетые в третий срок). Мадридская малина послала своим наместником герцога Альбу. Альба был тот герцог! Когда он прихилял в Нидерланды, голландцам пришла хана… В это время в Англии погорела Мария Стюарт. Машке сунули лиловый букет и пустили на луну. Доходяга Филипп послал на Англию непобедимую армаду, но здорово фраернулся… Голландцы обратно зашуровались и вусмерть покатились, когда дотыркали про армаду. Голландцы лепили от фонаря про победу, но им не посветило – осученных становилось меньше, чесноки шерудили рогами. Голландцы восстали по новой… Так владычество испанцев в Голландии накрылось.
Просторечие, жаргонизмы, иные нелитературные средства выражения, получая доступ в широкий образованный обиход, открывают ворота для общей безответственной неряшливости, порождающей ошибочные или пошлые словоупотребления, в которых слова выступают в несвойственных им значениях и в таких сочетаниях, которые коробят слух и оскорбляют здравый смысл, что сопрягается уже с оскудением логических понятий. И сегодня можно наблюдать многочисленные издержки, так сказать, безоглядной демократизации, излишней терпимости.
Подобное употребление имеет, поскольку звучит из уст высших и авторитетных лиц страны, известную воспитательную силу, разумеется, в отрицательном смысле. Оно, несомненно, служит одним из факторов наблюдаемого расшатывания нормативности литературного стандарта. Ведь вообще в природе вещей, что хорошие привычки требуют упражнения, а дурные развиваются сами.
2.4. Приемы либерализации речи и языка хорошо иллюстрируют слова разборка и тусовка, модная популярность которых удивительна. Жаргонное значение конфликта, сведения счетов развивается у глагола разобраться, как бы вытесняя исконный для этого смысла глагол рассудить с акцентом на оттенке рассчитаться: А о том, что скоро придется с нами (с журналистами «Московского комсомольца». – В. К.) «разобраться» , они (налетчики из «Памяти». – В. К.) говорили без тени сомнения, поскольку «такая власть, как сейчас, долго не держится» (Изв., 14.10.92). Недавно мы положили «лицом в асфальт» группу из 60 человек, вздумавших разбираться в центре города (Изв., 19.5.93). В середине 1992 года он «разобрался» со своими конкурентами: одного убил на месте, другого смертельно ранил (Сегодня, 25.5.93).
Но еще употребительнее слово разборка, поразительно принятое литературным обиходом: Сценарий разборки с «Известиями»… (Изв., 4.9.92). Покупателю в случае отказа от сделки грозит уплата штрафа… Такие неприятные разборки с Фондом имуществ ожидают виновников в срыве аукциона (Изв., 28.9.92). Накануне омоновского рейда в Сигулде была получена оперативная информация о готовящейся крупной «разборке» между местными и приезжими (Изв., 29.9.92). Немецкое благотворительное общество… обвиняет главного редактора в присвоении дачи… «Разборка» в СЖ РФ не имела результатом какой-либо конкретный вердикт (Россия, 1992, 40). В отравленном промышленными выбросами Усть-Каменогорске произошел выброс очень опасного для всех яда межнациональной «разборки» … Приняты все меры для нераспространения межнационального конфликта (о столкновении казахов с чеченцами. Изв., 19.10.92). Такие разборки проходят по иному сценарию. Скорее всего, здесь имеет место конфликт между законным бизнесом и структурами, которые стремятся узурпировать экономическую и политическую власть (а не между криминальными группировками – речь идет об убийстве президента товарной биржи. Век, 1992, 11). Пока шли разборки между Комитетом по науке и народному образованию Верховного Совета РФ, Министерством образования и руководством будущей РАО, сотрудники академических НИИ начинали слегка дрожать от беспокойства… Специалисты из «Пролога», увы, не смогли дождаться окончания разборок с дирекцией (Поиск, 1992, 43). Среди группировок начались разборки … Сход подмосковных воров в конце сентября решил в разборки не влезать (Коммерсант, 29.10.92). «Разборки» не получилось. Операцию по предотвращению вооруженного столкновения между кавказцами и одной из московских банд… провели уголовный розыск, ОМОН и МБ России (МП, 17.12.92). Российское руководство в Москве чрезмерно занято взаимными разборками (АиФ, 1993, 2). Не могу себе представить мотивы убийства, возможно, это их внутренние разборки (Коммерсантъ-daily, 1993, 10). Происшедшее никак нельзя расценивать как мафиозную разборку . То, что пострадавшими оказались «лица кавказской национальности», оказалось чистой случайностью… Убийство может быть связано с «разборками» в сфере шоу-бизнеса (Коммерсант, 1993, 13). Она просто пообещала сопернице «крутую разборку » (Куранты, 1993, 31). Именно к России чаще всего обращают свои надежды многие тысячи тех, кто страдал и страдает от кровавых межэтнических разборок (Изв., 4.3.93). В разборке приняли участие с обеих сторон около десяти человек. Гости были расстреляны в упор… Преступники наглеют, позволяют себе устраивать разборки среди бела дня в самом центре города – с автоматами, гранатами (Изв., 19.5.93. № 92). Напоминает разборку мафиозных группировок с элементами партсобраний эпохи застоя (Новый взгляд, 1993, 35).
Сходных примеров, может быть, менее ярких и менее частотных, много; распространенность таких слов можно сравнить разве только с некоторыми насекомыми: Идет непомерных размеров растащиловка оцениваемого в несколько миллиардов рублей армейского имущества, которое попадает в руки теневых структур (Изв., 13.10.92).
Громадную активность в речи самых различных слоев общества приобрели слова неясного происхождения тусоваться, тусовка. Может быть, это результат искажения корня (переход а в у вполне возможен) в тасовать, тасовка (ср., впрочем, потасовка), актуализированных карточной терминологией? Даль регистрирует также в тискать значение «толпиться» и в тесать значение «продираться»; ср. затесаться. Современный журналист свидетельствует: «Этимология слова “тусовка”, кажется, восходит к карточному термину “тасовать”. Производные от этого понятия нагружены иронически-сниженными ассоциациями – “тусовщик”, “тусоваться” – и придают оттенок праздного времяпрепровождения. Но искусство – порождение праздного ума даже тогда, когда оно драпируется в прозодежду общественной пользы и в бархатные блузы Вечности. Романтические фигуры Ван Гогов, “одиноких гениев”, реализовались в историческом социуме лишь путем “протусовывания”» (Сегодня, 4.6.93).
Глагол тасоваться не чужд образцовым русским писателям: С тобою тасуюсь без чинов, Люблю тебя душою, Наполни кружку до краев… (А. С. Пушкин. Пирующие студенты, 1814 г.). И рикша подхватил оглобли и понесся вперед, поминутно пощелкивая звонком, прикрепленным на конце оглобли, и тасуясь с пешеходами, арбами и другими рикшами, бегущими взад и вперед (А. И. Бунин. Братья).
В форме тусоваться этот глагол приобрел сейчас весьма широкое значение «быть среди кого-чего-либо, проводить время, развлекаться, общаться, дружить, быть заодно» (ср. якшаться и под.) и удивительное распространение: Тысячи людей… день-деньской тусуются на площадке размером меньше гектара (о рынке автодеталей. Изв., 7.7.92). Хорошенько запомни всех этих взрослых в лицо, они все время тусуются по «ящику»… Они украли твою страну (МН, 1992, 5). В любое время дня и ночи можно видеть скопление людей, то обсуждающих какие-то проблемы, то тусующихся мелкими группами (Изв., 21.7.92). Он сейчас «тусуется» с Жириновским – это потребность рекламы: обратить на себя внимание любой ценой (В. Токарева о Э. Лимонове. АиФ, 1993, 7). Тусовалось человек 40, пили пиво, танцевали… Чужому в их тусовке делать нечего (Садовое кольцо, 1994, 12). Ср. также: На подступах к рынку каждый выходной кучкуются «лица кавказских национальностей» (Куранты, 1993, 24). По маркам автомобилей, кучкующихся у парадного подъезда, сразу видно, что хозяевам есть на чем прокатиться с ветерком (АиФ, 1993, 18). Кучкуются здесь мелкими стайками «ночные бабочки» (Изв., 15.4.94). Мы выходим из «Паласа» и видим активно гуртующихся девиц всех мастей (ВМ, 28.1.95).
Неизвестное же литературному словарю существительное тусовка распространилось еще более широко – так, что самый глагол тусоваться воспринимается как новейшее образование, так сказать «вторичного» происхождения. Оно имеет еще более очевидный жаргонный характер, но в последние два-три года выходит в общий обиход из артистической жеманно-грубой, «искусственной» речи (ср. модные слова недавнего учительско-школьного обихода: массовка, текстовка, речёвка). Семантика его достаточно эластична, как то свойственно всякому сверхмодному слову.
Значит опять «тусовка» между правящими структурами? (Изв., 30.8.91) Как одевается тусовка ? (о молодежной моде. АиФ, 1991, 42). О следующей рок-тусовке будет объявлено дополнительно (о концерте трэш-металлического рока. Изв., 2.6.92). Руцкой лишь недавно стал посещать черносотенные тусовки и, видимо, лишь начал знакомство с Бердяевым: взял «Судьбу России», глянул в оглавление, запомнил броское название. «О вечно-бабьем в русской душе». Читать, похоже, не стал – и напрасно, ибо Бердяев писал нечто прямо противоположное сказанному Руцким (Куранты, 1.7.92). В конце января в Институте философии Российской АН прошла крупная интеллектуальная тусовка «Россия в поисках идентичности» – что такое современное русское самосознание. Такого научно-практического караван-сарая не было давно (МН, 1992, 2). Интенсивные репетиции останкинского демарша неоднократно проводили на Манежной площади, в тусовках у музея Владимира Ленина (Изв., 24.9.92). Я знаю отдельных людей, каждый из которых сам по себе удивителен и прекрасен, но, когда нас собирают вместе, это же просто кошмар! Тусовка , как говорят сейчас даже профессиональные журналисты (АиФ, 1993, 4). Он единственный человек из всей «тусовки» , который стал знаменитым практически в 18 лет (Изв., 23.1.93). Андрей Вознесенский, завсегдатай тех древних поэтических «тусовок» , уверен: стихи нужны на все времена (Куранты, 1993, 18). Марку 52 года, по образованию философ, вхож во все светские столичные салоны и в так называемую московскую тусовку , т. е. группу личностей, которые «бывают везде» (ЧС, 1993, 4).
Через ту же артистическую речь, красующуюся, как и всякая богемность, напускной хамоватостью, заразительной экстравагантностью, в литературный обиход приходит украинско-белорусское слово халява. Оно вполне литературно в украинском языке: …прятал Шевченко стихи за халявою . «Захалявна книжка» – Малая книжка стихов 1847–1850 гг, т. е. периода ссылки (Т. Шевченко. Мала книжка. К., Наукова думка, 1989, с. 25).
Газета «Поиск» (1993, 28) сообщила об употреблении этого слова в ритуале, выполняемом белорусскими студентами: Разносятся дикие крики « Халява , залетай!»… После троекратного призыва халявы с открытой зачеткой зачетку закрывают, чтобы халява не вылетела, и закрытой отдают преподавателю – он должен сам выпустить халяву на волю. Если все сделано правильно, даже при минимуме знаний получишь положительную оценку. Вот типичные примеры современного русского употребления этого слова: Можно ведь и на халяву поучаствовать… (Изв., 10.8.91). Тусовка на халяву (ТВ, 17.7.91; в устах известного кинодеятеля о дружеских встречах на дому во время кинофестиваля). Это как прежняя райкомовская халява , как поездки в загородные бани (МН, 1991, 29). Похоже, русское слово «халява» наряду со столь уважаемыми терминами, как «спутник» или «перестройка», входит в международный лексикон. «Прощай, Jaliava!» – такой заголовок одна из столичных мексиканских газет предпослала репортажу о начавшейся в стране кампании борьбы с расточительством государственных средств (статья озаглавлена «Прощай, халява!» – говорят мексиканцы. Изв., 26.11.92). Все делается «на халяву» , задарма (РГ, 16.6.95). Обычно-то особенно не разгуляешься, но если фирма платит – это сладкое слово «халява» (С. Иванов, Л. Котюков. Смерть двойника. «Форум», 1993, 4, с. 105).
О значительном укоренении слова свидетельствуют производные: «Мать и дитя – не халявщики , а партнеры государства (Центр-plus, 1994, 39). Не для всех здесь благоприятный климат: халявщиков не любят (Московские окна, 1994, 2). Бастующие горняки в окружении политических холявщиков (написание через «о» – очевидная «гиперкорректная» ошибка; Изв., 4.2.95). Да они все мелкие халявщики ! Чего их жалеть? Всю жизнь ловчили, выгадывали (ВМ, 25.2.95). Я понес свои кровные (а не халявные ) деньги в этот банк (Изв., 1994, 207). Натиск лоббистов, живущих от «халявных денег», сводил на нет любые попытки (Изв., 10.3.95).
Показательным косвенным свидетельством реальности языковых процессов и их конкретной направленности могут служить смены научных интерпретаций в текущих лингвистических исследованиях. Показательно, например, что именно в 60–70-е годы возникает интерес языковедов к разговорной речи, причем он сопрягается с желанием обнаружить ее системность, приписать ей качество литературной допустимости. В то же время предпринимаются усилия для снятия границ между разговорной речью и просторечием (Г. Скляревская давно уже опровергла лексикологические и лексикографические основы применения помет «разг.» и «прост.» в русских словарях).
Не без влияния современных масс-медиа, сближающих через устную форму речи разговорность с книжностью, лингвисты все более интересовались в последние годы живой разговорной стихией. Библиография уже сегодня огромна; напомним лишь общеизвестные книги: Русская разговорная речь (М., 1973), Русская разговорная речь (М., 1978), Русская разговорная речь. Фонетика. Морфология. Лексика. Жест (М., 1983), Земская Е. А., Китайгородская М. В., Ширяев Е. Н. Русская разговорная речь. Общие вопросы. Словообразование. Синтаксис (М., 1981), Городское просторечие: проблемы изучения (М., 1984), Разновидности городской устной речи (М., 1988).
Все это само по себе свидетельствует о растущей роли разговорности в общественной, а не только личностной коммуникации. Ее свежесть, откровенность, экспрессия вполне соответствуют вкусам общества и эпохи. И нельзя не признать, что она является наиболее перспективным, органичным источником динамики литературного стандарта. Опросторечивание языка ставит и обостряет новый теоретический вопрос, имеющий важные культурно-практические следствия, – о наддиалекте-стандарте, который в отечественной традиции безоговорочно совпадал с литературным (или общим образованным) языком и часто (может быть, условно и наивно) с языком художественной литературы «образцовых авторов».