Today

Золотистый диск солнца скользил по бескрайним ледяным потокам синевы небес. Вихри бушующего ветра встречались с высочайшими горами, отделявшие две империи. Два противопоставленных друг другу мира.

Если вы собираетесь посетить Шанхай, то держитесь крепче за борта воздушных кораблей, рассекающих по просторам студеной выси и никогда не смотрите вниз, иначе можете задохнуться в пучинах безжалостного воздуха, разрывающие ваши легкие в одночасье. Такова реальность, теперь даже небеса кажутся оковами для странников, блуждающих в поисках приключений. И нет больше в мире места, где человек смог бы спрятаться от посторонних глаз. Теперь нашими мечтами, нишами желаниями, которых мы хотим достичь и коснуться словно звезд, управляют и владеют другие.

Когда-то давно это был совсем иной мир, в котором вступить на границу чужеземного государства не каралось смертью, где детей с рождения отдавали на воспитание пристрастия к наукам и любви к искусству, где люди без страха распевали песни и кружились в зазорном вихре танцев. Но кто теперь помнит эти времена, кто помнит истинные ценности человечества? Кто помнит значение смысла жизнь? Кто помнит, что в сердце человеческом обитает свет надежды и любви, что есть в разуме каждого осмысление компромисса; попытка сделать верный шаг. Куда исчезли заветные слова, которые даруют безграничное счастье и превращают в созданий высших.

На борту крейсера стоял человек, лицо его было закутано в истрепанный серый плащ и глаза, словно зеркальное отражение неба, всматривались вдаль. В струях хладного, как смерть, ветра парил белоснежный сокол, который завидев хозяина, спикировал вниз и приземлился на вытянутую руку. Заостренные, как лезвие ножа, когти расцарапали запястье человека, и кровь из свежей раны алыми струями медленно стекала на серебристую поверхность палубы. Птица пару раз взмахнула крыльями, и в воздухе раздался смертоносный соколиный крик, прозвеневший предсказательным окликом нового конца.

Человек подошел к самому краю борта и крепко ухватился за металлические перегородки. Сияющий диск солнца опалял своим жаром заледеневшие руки единственного пассажира Имперского фрегата, и клубы дыма, выходившие изо рта каждый раз, когда он делал болезненный вздох, развевались в свирепствующей гонки сталкивающихся циклонов.

На флагштоке был поднят алый флаг — цвет крови и скорби — и как же иронично серебристые нити вышитые на чистейшем багровом шелке, говорили о свободе человечества и преданности Османского союза. Золотой феникс — символ перерождения — расправлял свои янтарные крылья, словно готовящийся взлететь в чистое голубое небо. Несколько сотен лет назад, подобная эмблема была воспета тысячами миротворцами в борьбе за освободительные действия против Великих Северных Держав. Сейчас же на огромных северных границах расположены тысячи колоний, искупляющих свою вину, за переполняющие когда-то их предков жестокость, за алчные и безжалостные сердца. Но кто сейчас сможет рассказать правдивую историю происходящего в то далекое время.

Будьте осторожны путник, когда небесные суда проходят через озоновую завесу — вашему взору представляются беспредельные долины, покрытые вечной зеленью; аллеи, усыпанные разрумянившимися лепестками сакуры; богато украшенные дворцы, вздымающиеся в небеса; золотые врата, расписанные сапфирами и изумрудами, словно древние чертоги восхваляемых божеств, яства, которых нынче не сможет отыскать человек ни в одном уголке погибающей планеты. Здесь женщины прекрасны, будто сошедшие со страниц нимфы — их глаза цвета морской волны и золотые волосы украдут и согреют сердце каждого, лишившегося отчего дома. Мужчины же храбры и непоколебимы. С детства, воспитанные лучшими войнами Восточной Империи, они без страха посмотрят смерти в лицо и пойдут вперед своей гордой и величественной осанкой. Здесь собраны технологии Третьей Эры, позволяющие перемещаться по подземным поездам в любою точку Земли. Здесь каждую ночь зажигаются огни, которые пускаются в ночной небосклон и вершат свой путь в далекие Северные Земли. Но красота и роскошь, скрывающаяся за добродушной маской — лишь фарс, а истинное лицо омерзительно, кроваво и уродливо. В этом городе до сих пор случаются странные вещи. И, кажется, что недавнее спокойствие вмиг разбилось вдребезги кристально чистых осколков. Город, ставший прибежищем для многих переселенцев со всего мира, земля, на которой каждые сто лет проходит турнир для возведения на престол нового рефери. Место, объятое запахом смерти, похоти и подобострастия, место, где свершилось такое количество пороков, что чистая душа, ступившая на проклятые земли, теряет свое сияние в оглушительной мгле скверны.

Знаете ли вы, кто такие рефери? Это жители небес, обладающие безграничной силой, способные двигать стрелками судьбы в любом русле, и жизнь каждого окажется на их весах, лишь только вздумается одному из них потешаться над вами. Тринадцать именитых рефери — великие судьи нового мира, поддерживают баланс и стабильность. И никто не может противиться их завораживающим и льстивым речам. Говорят, что когда-то, давным-давно, перед тем, как началась третья мировая война, пошатнувшая человеческую цивилизацию, все тринадцать восседающих на каменных престолах были людьми. В то время людям свойственно было изобретать, творить и жаждать недостижимого и ценности их сердец не изменились. Так человечество создало устройство способное управлять временем — это была стеклянная голубая сфера с детский кулачок, но являющаяся носителем неисчерпаемой энергии. Именно рефери стали владельцами и хозяевами этой мощи — отважные и безжалостные борцы, победили двенадцати турниров. Лицо их закрывают перламутровые маски покрытые золотыми орнаментами, а белоснежные меха облачают их высокий и статный профиль. Поговаривают, что души они лишились много столетий назад, а власть поглотила их разум и развратила чистые помыслы. Глаза их черны, и из зарниц катятся багровые слезы, пороча их пышное и роскошное одеяние. Почему люди создали вещь, которая разрушает мечты и приводит к войнам; вещь, заставляющая страдать и желать непостижимого? Ответить на этот вопрос могли только те, кто дошел до последнего раунда, те, кто прикоснулись к сияющей сапфировой сфере, обжигающая руки, словно воспламеняющая сталь.

Наступал новый год, предвещающий начало нового времени. Времени, когда все придет в движение. Шанхай, будто растормошенный муравейник, переполнялся слухами о бесследно исчезнувшем победителе. Сплетни и вымыслы относили все новые и загадочные преступления, произошедшие за последние несколько десятков лет, к покипевшему свой каменный трон двенадцатому рефери — мастеру клинка и огненного пламени. Острие его меча пронзало жертву насквозь, а высокие стены огненной стихии освещали путь грешнику в иной мир. Судья, живущий среди смертных. Изгнанник или незнающая покоя бессмертная душа?

А в это летоисчисление родилось новое поколение воинов, и среди них был мальчик, которому было с рождения предначертано пойти по тернистому пути судьбы.

 

Глава 1. Печальная песнь о нашей первой встрече

Это был красивый светловолосый мальчик с самыми чистыми и светлыми голубыми глазами, которые вы когда-либо могли увидеть. Сердце стучало его ровно и безмятежно, а лицо умиротворенно было поднято к золотым дверям. Звук от маленьких шажков по скользкому белоснежному кафелю разносился по всему холлу, и звучал в такт прекрасным женским голосам, прославлявшим предсказанный звездами день. Сквозь высокие каменные арки пролетали алые лепестки роз, мягко покрывавшие до блеска начищенные плиты.

Темные длинные волосы жриц, струящимися волнами ниспадали на их плечи, а сияющие, словно лучи утреннего солнца лица, были устремлены на шедшего ребенка. В этот день все дети, достигшие шести лет одевали церемониальные атласные одежды белого цвета, как у великих рефери, чтобы узнать предначертанный судьбой путь — будут ли они начинающими подмастерьями или станут учениками мастеров, выковавших клинки ставшими эпохальными реликвиями на многие столетия, станут ли они учителями, познающими историю и религию или их постигнет удел пройтись по кровавому пути война. Все это они могли узнать у ведьмы.

Золотые врата распахнулись, и черные сандалии на высокой плоской платформе ступили в совершенно иной мир. Его бирюзовые глаза зажмурились от ослепительного солнечного света, и он поднял перед собой руку, чтобы хоть как-то укрыться от обжигающих лицо лучей.

— Бедный мальчик, какая несчастная судьба…, - слова мучительным эхом отозвались в сердце и оставили раскаленное клеймо.

В комнате витал призрачный аромат лаванды, и тоненькие струйки дыма выходили едва заметными волнами из позолоченных кувшинов, украшенных рубинами или изощренными гравюрами животных. В центре просторной комнаты стояла софа

Обнаженная женщина вышла из огромного мраморного бассейна, наполненного молочным нектаром. И не успела она поднять руки, как ее плечи накрылись шифоновой алой мантией. Влажные курчавые локоны ее длинных волос скрашивали драгоценные каменея, свисавшие до самого пола, либо спадавшие на лоб. Одна из служанок осторожно заделывала в еще влажные от купания шелковистые пряди огромную белоснежную лилию, закрепляя ее серебряными заколками, на концах которых были присоединены бриллиантовые полумесяцы. Глаза цвета чопорных роз внимательно разглядывали вошедшего гостя, и соблазнительная улыбка божественной дивы скользнула по ее дьявольскому лицу. С ее стройной фигуры стекали капли воды, на нагом теле остались крошечные лепестки цветов. Изящной рукой она дотянулось до металлической трубки, чашка которого изображала дракона и с блаженством вдохнула притягивающий фимиам.

— А ты знаешь, кто я, дитя? — спросила она, облизав кончиком своего красного языка губы.

— Ведьма.

— Ну вот, — печально вздохнула красавица и посмотрела на стоявшую рядом прислугу. Та видимо поняла намек и, поклонившись, скрылась за кружевным занавесом. — Сколько не существую в вашем жалком мире, постоянно удивляюсь человеческой наивности.

— А Вы что-то другое, госпожа? — поинтересовался мальчик.

Женщина одарила его взглядом искусительницы, и губы ее приподнялись в прельстительной улыбке.

— Я в первую очередь пленница, которую заковали в это измерение люди, дабы использовать меня в своих не благих целях. Ты ведь знаешь, что этот мир не единственный, в котором существуют тебе подобные существа?

Скай равнодушно пожал плечами:

— Каждый знает это, но никому не доводилось еще проникнуть сквозь завесу времени и побывать за рубежом другого мира.

Ведьма многозначительно взглянула на ребенка и тихо прошептала, выдыхая их своих соблазнительных губ едкий дым:

— Неужели? А я-то все думаю, где же тот путник, что ищет свет в ночи слепой! — сказала ведьма, чуть заметно ухмыляясь. — Это строки из очень известной поэмы, — пояснила она.

Мальчик кивнул и его любопытный взгляд привлек предмет, покоившийся на хрустальной тумбе рядом с ложем черноволосой обольстительницы. Сверкающий кинжал с загнутым золотым клинком на ручке, которой черным серебром были выгравированы заклинания.

Женщина проследила за его взглядом и улыбнулась:

— Не смотри на клинок Алого Наследия слишком долго, иначе он зачарует тебя, — с ее губ вылетели эфемерные дымчатые волны, превращавшиеся в маленьких драконов. — Это оружие до сих пор жаждет крови тех, кто предал его прежнего хозяина.

Скай покачал головой, стараясь отряхнуть наступившее наваждение, но все же произнес

— Рот словно пеплом забило, а все тело сковала тряска. Почему? Он хотел еще что-то сказать, но горло неожиданно перехватило и ребенок осел на пол, прижимая трясущиеся руки к горящей шее. Он решительно откашлялся и с трудом отвел свои глаза от мерцающего позолота.

— Несомненно, это ты, раз уж он производит на тебя такой эффект, — мягко произнесла ведьма, но в голосе проскользнула толика настороженности и мнимый страх. — Скоро твой мир застынет и посыплется песком, просачиваясь сквозь пальцы.

Дымчатые существа закружились в пространстве в радостном вихре и стали просачиваться в самые отдаленные уголки комнаты: щели, подлокотники, едва заметные трещины сверкающих чистотой плит, вбирали в себя солнечный свет, проникающий сквозь створчатые арки, и тут же исчезали, словно были воображаемыми фантомами. Голубые глаза, не отрываясь, следили за каждой незначительной проказой маленьких духов. Пепельный дух подлетел к мальчику совсем близко и, взмахнув пару раз своими серыми крыльями, тот растворился в свете.

— Призраки?

— Нет, простые иллюзии, но вполне реальные. С помощью этих созданий я могу узнавать всю нужную мне информацию, — на мгновение она помедлила, будто страшась, что застав ее за невиданным озорством, она в ту же секунду страшно поплатиться за содеянное.

— Видишь ли, я не в состоянии покинуть эту золотую клетку, и в этом виноваты люди, заточившие меня здесь на века; люди, которые страстно ждут, когда я расскажу им их будущее, — процедила она сквозь зубы. Летающая серебристая дымка в форме бабочки присело на ее плечо и просочилось ей под кожу. Глаза ее на долю секунды померкли, и лицо было поднято к теплым солнечным лучам, наслаждаясь небывалым блаженством. Тело ее подрагивало от некоего таинственного возбуждения и предвкушения, и как будто, немного от страха.

— Итак, Скай, ответь мне, зачем ты прибыл ко мне? — медленно протянула она.

— Чтобы узнать свою судьбу, госпожа, — его белокурая головка опустилась в приветствующем поклоне и бесстрастные глаза обратились на ведьму.

Женщина смотрела на него, и от этих взглядов по телу пролетала прохладная дрожь. Наслышанный о ее ни чем не вызванных вспышек гнева, мальчик панически боялся ее ненависти, но если через это проходило сотни, тысячи таких же, как он, то единственный способ добиться своей цели — переть на пролом. И пускай в сердце после этого останется зиять кровавая рана, пускай станет горько и больно, словно в груди вырезали дыру прямо изнутри.

— Когда-то, я принимала здесь первых участников турнира, а сейчас передо мной словно мелькает отражение прошлого.

Мальчик недоуменно приподнял брови.

— Подойди сюда, — прошептала она, поманив его своей рукой. Скай повиновался и традиционно присел на корточки перед приготовленным для него столом, как и положено всем членам аристократии. На кристальной поверхности были разложены игральные кости, несколько цветных тканей, стеклянные фужеры с вином, которое он отопьет, принимая и соглашаясь со своей судьбой. Возле ведьмы стоял небольшой геометрический черный ящик, в котором лежали драгоценные серьги, выдающиеся всем тем, кому судьба подарила возможность стать участникам турнира.

Скай впервые очнулся, будто от долгого сладкого сна, принимая в себе понимание того, что он может стать одним из десяти избранников своего региона. Его рождение отмечалось под звездой небесного дракона — год, когда объявляются участники и претенденты в рефери. Но участие означает причинение боли себе и другим, разрушение жизни, исчезновение и полном стирании чужих надежд и желаний. Его детские кулачки сжались, и он без колебаний посмотрел ведьме в лицо.

— Давай же увидим твое будущее в более ярком свете, — ведьма приложила палец к губам и еле слышно произнесла заветные слова. — Даруй мне свой первый полет Белый Дракон.

Теплая энергия прострелила в самое сердце, и он замер, не зная, чего следует ожидать. Черные волосы женщины принимали вид теней, протекающих по всему ее чистому телу черным миражом. Кровь воспламенилась в венах, тьма поднялась, уничтожая все и оставляя лишь одно желание власти, знаний.

— Кто ты такой мальчик? — вопрошала она, изменившимся ядовитым змеиным голосом.

И только сейчас он посмотрел на эту женщину другими, прояснившимися глазами, узрел ее истинное обличье, скрывающееся за прекрасной оболочкой. И от увиденной грязной, темной души его выворачивало наизнанку, хотелось скрючиться и выплеснуть из накопившейся грудной клетки всю ту мерзость, проникшую в его подсознание. Вот оно лицо неминуемой погибели, самой страшной из всех смертей — лицо ее исказила уродливая гримаса, а за плечами томившимся призраком вырывалась истомленная, истерзанная в клочья душа, цепями которую сковывали демонические стальные прутья, а человеческое, пусть теперь и наполовину сердце стремилось вырваться из горящих и сжигающих дотла оков. А злая, окаянная сторона захлебывалась от восторга собственной мощи, проникая в самые потаенные уголки его разума, шипя и жалясь невыносимо больно каждый раз, когда соприкасалась со светлыми и нежными воспоминаниями, благими поступками.

Его внимание привлек всхлип. Детский плачь, в заснеженных долинах плакала девочка. Девочка.

Зрачки морских глаз расширились, и в этот момент ведьма зарычала, как голодный зверь, а удлинившиеся ногти, ставшие смертельными когтями, потянулись к теплой плоти. Злобному духу нужно было кого-нибудь убить, смертная оболочка женщины распадалась на глазах, тело умирало от жажды крови.

Скай тяжело дышал и не мог пошевелить даже кончиком своих пальцев, руки окончательно омертвели от гложущего ужаса.

— Дай мне посмотреть на твое сердце, — шипела ведьма.

Девочка, в заснеженных долинах.

— Ты кто? — шепчет она.

— Нашла, — заверещало в безумном хохоте чудовище. — Вот оно.

Демон обернулся, готовясь терзать и рвать живую плоть. Но за спиной ведьмы уже не было борющегося за свободу светлого создания, лишь раскаленные частички воздуха чуть подрагивали. Скай посмотрел в обезумевшие глаза и понял, что эта женщина проиграла зверю, внутри себя.

— Остановись, — позвал он ее охриплым, срывающимся голосом.

— Убей тех, кто не достоин…. Прости…, - ее лицо изменилось, и с глаз спала дурманящая пелена. Иллюзорные тени исчезли, и она оперлась руками о прозрачные стол, вглядываясь в гадальные кости.

— Нет, все не так…, - ведьма подняла свои усталые глаза на ребенка и с сожалением оглядела его истерзанную шею. — Прости меня, мальчик, — пробормотала она, убирая трясущимися руками выбившиеся пряди с взмокшего лба.

— Вы в порядке, госпожа?

Женщине потребовалось всего несколько секунд, чтобы эти слова достигли ее измученного сознания:

— Скай, — прошептала она, снова пытаясь сопротивляться выходящей наружу силе. — Посмотри на меня, мальчик. Теперь ты смог заглянуть в мою истинную сущность. Внутри меня живет страшное существо, пожирающее меня многие столетия.

Скай поколебался, прежде чем задать вопрос, и все же, после долгой паузы спросил:

— Что это было?

— Хмм… Очень старое заклятие. Вечная жизнь — это и вечное наказание, за которое человек должен расплачиваться. Я плачу своим безумием за то, что имею дар предсказания, — она робко улыбнулась в ответ ребенку. — Но иметь юное тело и красоту не так уж и плохо, не думаешь?

— Если есть тот, с кем эту вечность хочется провести, то почему бы и не жить вечно?

Горькая улыбка появилась на ее лице, и она продолжила:

— Но ведь сейчас совсем не это важно.

Скай насторожился и подобрался, выпрямил спину, несмотря на жуткую агонию в основании шеи — дворянин обязан выглядеть достойно, когда вершиться его предназначение.

Ведьма придвинула к нему черный ящик и приоткрыла деревянную коробку. Внутри лежало сотни одинаковых белоснежных листков.

— Что это? — спросил он, боясь произнести вслух свою догадку.

— Ты станешь новым участником турнира на звание рефери, — бесстрастно промолвила женщина. — Осталось выяснить, в каком статусе ты будешь предъявлять свою кандидатуру.

— Статусе? — сдавленно спросил Скай. — Что это значит?

Госпожа изящно выгнула свою бровь:

— Полагаю, какой вид силы достанется тебе на первых боях ринга, — равнодушно отчеканила она.

Скай уставился в неумолимые, наполненные кровью глаза. Холод ее древней красоты просачивался сквозь одежду и проникал под самую кожу, его вдруг внезапно охватило паническое чувство страха. Ледяные и расчетливые глаза, как самые терпкий змеиный яд, вонзающийся мгновенным ударом в самое сердце.

Ведьма встряхнула головой — длинные черные волосы рассыпались по плечам — вокруг нее вновь заструились черные духи, нашептывая и бормоча будущие свершения, читая его судьбу, поглощая каждый шаг молодого дворянского отпрыска. Каждый дюйм его кожи горел огнем, Скай и не представлял, что возможно ощущать эйфорию и безумие одновременно.

— Бери.

Скай решительно покачал головой:

— Мне страшно. Будто весь окружающий меня мир плывет перед глазами, будто это какой-то очередной сон, самый злостный из всех кошмаров, который мне когда-либо доводилось видеть, — он глубоко вздохнул. — Очень трудно дышать и…, - мальчик вытаращился, потом попятился и изумленно пробормотал, — я не хочу этой судьбы.

По лицу женщины скользнула тень, но она все так же продолжала смотреть на ребенка, понимающего безысходность и невозможность противиться происходящему. Теперь он уйдет только со знаком избранника на челе.

— Такова ирония твоего наследия, — изящная рука дотронулась до золотистой курильницы и, постучав кончиком пальца по его трубке, из нее волнистыми струями стали вылетать черные бабочки.

Осязаемый холодок прошелся по телу, и сердце мальчика восстановило свой неугомонный, бушующий ритм, воздух стал попадать в легкие, а недавний испуг легким дуновением выветрился из его просветленного, чистого разума.

— Ты все равно протянешь руку и достанешь белоснежный лист, — с деланным равнодушием произнесла она. — Давным-давно, на твоем месте сидел человек, изменивший ход истории в мгновение ока. По — крайней мере, для меня пара десяток лет представляется мгновением, как доля секунды. И мое существование — это неотъемлемая частица бытия. Люди в начале третьего тысячелетия научилась обладать стихиями, пробуждать в себе дар предвидения, передвигать и изменять вещи, неподвластные объяснению. Мерзкие создания, — мрачно отчеканила она и зажгла свою трубку щелчком пальцев.

Своим детским умом Скай понимал, что взяв свою судьбу у этой женщины, он навсегда обречет себя на обман. Его будут язвить воспоминания о прекрасной и прельстительной улыбки ведьмы, и жалость к себе будет одолевать его каждый раз, когда его клинки поразят очередного соперника на ринге. И все же, ощущая внутри себя некое притяжение, он взял небольшой белый лист, который растаял у него в руках. Скай тревожно посмотрел на ведьму, снова замечая нечто, чего ни видел в ней ни до, ни после случая с ее припадком ярости — это бала угрюмая задумчивость.

— Твоя стихия ветер, — сказала она усталым голосом, будто с самого начала знала, чем все закончится. — Поздравляю, юный Герцог. Редко кому достается столь славный подарок.

Откинувшись на диванные подушки, грудами сваленные на софу, обивка которого была насыщенна ярчайшими винно-красными и золотыми нитями, она посмотрела на витражное изумрудное окно, сквозь которое были видны проплывающие кусочки небес. На матовом куполе были выгравированы абстрактные узоры фиолетовых, красных и синих оттенков, которые отбрасывали свои теневые рисунки на мраморный мозаичный пол с узорами белоснежных лилий и щебечущих цикад.

Ведьма провела пальцем по обнаженной груди и темные силуэты, заструившиеся по ее телу в игривом танце создали на ней белоснежное одеяние с золотыми воротником и роскошном поясом, по которому ювелирной цепью свисали изукрашенными камнями ониксовые сферы. Складки шелковистой туники облегало все достоинства ее вечно-цветущей фигуры. Ее демоническое лицо обратилось в его сторону, похоже, повелительнице судеб было любопытно, как Скай воспринял произведенные ей изменения.

Но Скай лишь склонил голову в подобающем жесте уважения, уставившись на бархат собственной одежды.

— Я прошу у Вас прощения и глубоко сожалею за ранее выказанное мною дурное воспитание. Прошу быть Вас снисходительной со мной, моя Госпожа, не даруй мне плохой судьбы.

Женщина выпрямилась и залилась смехом:

— Я не богиня, Скай, — ее взгляд скользил снизу вверх, начиная от его строгой и доблестной осанки и заканчивая непроницаемыми спокойными голубыми глазами. — Наоборот, когда-нибудь это ты будешь решать сгинуть ли мне во мраке пустоши, или продолжать вести свое ничтожное существование.

— Я не хочу слышать свое будущее, — тут же оборвал ее речи Скай, — лишь пришел за тем, чтобы узнать свое предназначение. Больше мы с Вами не встретимся, моя Госпожа.

— А если ты ошибаешься? — поинтересовалась она. — Разве тебе неинтересно, для чего вообще проводят этот турнир? Стоящий вишневый аромат от ее курительной трубки ударил в нос, и он слегка скривился от непривычной приторной сладости.

— Да, люди научились управлять тем, что было сокрыто. Они возжелали власти, самовлюбленное дурачье, которое своими грязными, грешными руками прикоснулись к истине. Не для того сражались те, кому была дарована эта сила.

— Сражались? Почему?

— В те далекие времена любая аномалия считалась проклятием, согласись, люди и сейчас бояться больше всего неизвестности, иначе, почему они так бояться смерти.

Взгляд Ская устремился на женщину, и он уверенно произнес:

— Вы не та, кто смеет говорить об этом.

Ведьма игриво склонила голову набок и продолжала:

— Их посчитали нечестивыми созданиями, начали на них охоту, не понимая, что это были сыновья человечества, новое поколения, которые увидели чистоту в каждом людском сердце. Бедные дети, — сказала она, и Скай почувствовал печаль в ее голосе, печаль, смирившегося человека с неизбежностью. — Сейчас они в том далеком сказочном царстве счастья. На земле, покрытой тернистыми лесами и хрустальными дворцами, в мире наших снов.

— Небеса отобрали у нас этих крылатых воинов, но мы научились развиваться в технологическом плане с помощью крови тех людей, обладавших даром, вырастили новых детей. Именно в твоем далеком предке протекала кровь из выросшего поколения третьего тысячелетия. Он и был первым участником турнира.

— Правда? — не выдержал нахлынувшего восторга мальчик, и в глазах мелькнуло то детское благоговение, которое заставляет трепетать сердце в рациональном потоке мятежности и юной горячей крови. Скай и подумать не мог, что на его месте когда-то сидел человек из его родословной, а уж тем более один из первых участников, от этого внутренняя гармония раскалывалась на сотни крупиц, и он с ликованием принимал ту рябь изменений, волной двинувшейся к ступням. Мальчик мысленно торжествовал, и безмолвный фонтан уверенности прибыл в самый подходящий момент. Подумать только, его далекий предок обладал невероятной мощью, раз смог попасть в число пятнадцати участников на звание первого рефери — он попал в ограниченное число людей, собиравшихся на великий поединок со всего мира. А если это так, то в крови его прародителя текла багровая жизнь небесных созданий, обладавших даром.

— Да, но он не избрал путь победителя, хоть я ему выказала честь и подарила звание на будущего Судью. Она выдохнула порцию дыма, которая сама собой стала выплетать тоненькую паутинку, будто вышивая тончайшую скатерть невиданной красоты и то ли это было подводившее его зрение, то ли игра воображения, но он отчетливо представлял, как на прозрачной ткани играли лунный свет, перекрывающий сияние чёрного металлического отблеска и переливание потаенной радуги, образую фантастическую гамму цветов. А там, где они сходились, вырисовывался бездонный фонтан энергии, поглощающие теплый свет солнца.

— Его поразил кто-то из участников?

Из горла ведьмы вырвался звук, более всего напоминающий смешок, но она только повысила голос, чтобы придать своим речам как можно больше выразительности и загадочности:

— Не совсем так. Его стойкую натуру сокрушило одно из самых пагубных чувств на нашей грешной земле, — шепотом произнесла она. Ее глаза блестели от вьющихся таинственных искорок в глубине вишневых зрачков. — Его сердце поразила любовь.

Скай насупился и опустил свои глаза, возвращаясь к той же бесчувственной беседе:

— Как это тривиально.

— А что тебя так удивляет? — воскликнула черноволосая демонесса. — Любовь — это страшная сила, которая проходит сквозь века и тысячелетия.

Мальчик только удивленно нахмурился и отвернулся:

— Терпеть не могу девчачьи разговоры. Это глупо. Любить незнакомца нельзя, можно лишь чувствовать симпатию не более, ты никогда не сможешь испытать того, что чувствует другой, не сможешь постигнуть его мысли, не сможешь дотянуться, в конечном счете все рассыпается горсткой пепла, и окутавшая двоих страсть исчезает в одно мгновенье.

Какое-то время ведьма молча вдыхала свой приторный дым, будто проникаясь в его сущность и становясь его частью, а потом подняла свои ошеломленные глаза.

— Ты слишком мал, — мрачно отозвалась ведьма, — а твой предок не был таким уж бесшабашным человеком, готовым кинуться за одною красотой женщины.

Она поудобней устроилась на своих перинах, закрыла глаза и с несвойственной ее натуре улыбке попыталась вспомнить, отыскать в сознании образ того человека, который одним взглядом бросал в дрожь окружающих, чувство далекой утраты и бесконечной нещадной боли, которая словно свинцовое небо, нависшее над твоей головой, закрывает остатки голубого сияния свободы. И даже на расстоянии в тысячу лет, она до сих пор могла ощутить, как по ее юному лицу поползли те мелкие капли дождя, сформировавшиеся затемненным, стальным небосводом.

— Нет, конечно, нет, — обеспокоенно произнесла она, накрытая воспоминаниями из далекого прошлого. — Он был безжалостен к своим врагам и совесть не гложила его сердце, когда он своими ветряными кинжалами порубил тысячу людей только для того, чтобы найти ключ к проходу на следующий тур.

Если верхняя часть тела Ская застыла, то ног он просто не чувствовал, будто их отрубило острейшим стальным клинком.

— Тысячу?

Медный диск заката схож с бессознательным состоянием потери. Словно предвкушение возвращения домой, овеянное нервной дрожью и эгоистическим удовольствием, что на пороге ты увидишь знакомое теплое лицо матери; протянутую руку помощи друга. Скай едва заметно покачал головой, осознавая, что над ним только что ради шутки поглумились, и никак не мог взять в толк, отчего удивление представляет собой столь тошнотворный вид, и почему открытие правды принесло с собой столько непредвиденной горечи. Он едва понимал, где находится и что происходит.

Ведьма пристально смотрела на ребенка и продолжала молча затягиваться отвратительным сочетанием дымного зелья.

Мальчик вопросительно взглянул на черноволосую сирену, и в глазах плескалось безраздельное беспокойство.

— Тебе интересно, не так ли?

Скай колебался всего мгновение. А потом посмотрел открытым взглядом и выпалил:

— Такое существо может кого-то полюбить?

Ведьма закрыла глаза, чуть страдальчески поморщилась, хоть и, сохраняя хладнокровие, но создавалось впечатление, что Всемогущая жрица боится, как через ее тело пронесется зеркальное острие, а рядом окажется человек с напускной невозмутимостью, сжимавший белоснежные клинки. И после того, как глаза ее станут, затуманивается пылью, он с демонстративным равнодушием пожмет плечами и улыбнется своим неистовым оскалом смертника. А она падет перед ним на колени, моля его прекратить. Эта прелестная женщина почти ушла в себя, прежде чем заметила, что мальчик ждет ее ответа.

— Он…

Разве может полюбить создание немеющие души?

И вдруг перед ней восстала картина из далекого прошлого — утренний туман, укрывший мир пышным одеялом; окутал город своим призрачным покровом, и пелена пурпурных облаков скрывала золотистый диск солнца. Улицы, сверкающие дождевой водой, превратились в зеркала, отражавшие янтарное небо. Вот она двинулась вдоль ограды, опоясывавший прекрасный сад, где уже начали цвести ива и ясень. Меж деревьев пролегала дорожка, выложенная белоснежными мраморными плитами. А, подняв глаза, она видела величественный собор, представлявший собой образчик архитектуры готического стиля — узкие башни, шпили которых возвышались в высь небес, богато украшенный фасад, узкие стрельчатые окна, заостренные, как кинжалы. Да, тогда еще были сохранены кафедральные часовенки. И если присмотреться, то за тенью деревьев скрывались двое влюбленных. Девочка пристально изучала, стоявшего перед ней юношу своими небесно-лазурными глазами. Золотистые волосы, спускавшиеся до талии, немного завивались, и плохо понимания зачем, он улыбнулся ей своей самой искренней и обворожительной улыбкой, которую только мог изобразить. Но она просто поджала свои пухлые губки и с хитрой усмешкой направилась прямиком в ворота собора, словно и вовсе не заметила его. Его же улыбку было трудно понять — в ней таилось искушение, искренность переполняющего бремени влюбленного человека, растерянность и безмерное наслаждение. Юноша с полной смиренностью и покорностью перед своей воровкой жизни следовал за ней, пока краем глаза не заметил, стоявшего поодаль наблюдателя.

Сердце ведьмы упало, но человек только пронзил ее смертельным взглядом, прежде чем отвернуться и вернуться в мир полный грез.

— Думаю да. Любил, хоть и странную любовью, — прошептала она и подняла голову. — Но он мог любоваться ею целую вечность.

Грациозным движением рук, она поставила свою курильницу и продолжила, не дожидаясь ответа своего собеседника:

— Ты уйдешь с меткой на челе и встретишь свою дальнейшую судьбу на поле боя.

Скаю начало тревожно саднить сердце и не успел он и рта открыть, как ведьма закончила за него:

— Тебя ждут долгие годы жизни. Ты станешь тем, кого будут прославлять тысячелетия. Тем, кого будут бояться сотни миров, тем, кому не суждено будет коснуться губ своей любимой.

Мальчик вытаращился на женщину и не знал, что делать: обижаться или негодовать.

— Я сделаю что-то непростительное со своей нареченной? — смущенно буркнул он себе под нос, уставившись на руки.

— Нет. Ты просто станешь причиной ее смерти. В глазах ведьмы заиграли ярко-зеленые огни, и он непроизвольно чуть отпрянул в сторону.

— Я? — срывающимся голосом сообщила он самому себе. — Как я могу такое допустить? Если появится та, кого я пожелаю видеть под венцом своей жизни, я не смогу даже грубо высказаться о ней. Гордость аристократа…

— Дело не в гордости, — перебила она. Скай помрачнел, заметив, что ее пальцы снова протягиваются к золотистой табакерке. — То будет печать иных времен. Ты будешь старше, тоньше чувствовать, восхищенно бросать взор на другого человека.

— Тогда лучше умереть на поле ринга, — решительно произнес он, — потому что я не хочу жить в мире, где не могу доверять и понимать. Если я смогу ощутить и сберечь то истинное чувство, то я обязательно спасу ее. Стану ее защитником, буду сопровождать ее до конца своих дней.

Он помотал головой, постепенно распаляясь от гнева.

— Как Вы можете такое говорить, Госпожа? Его лицо и руки обожгло холодом, а глаза блестели, как от красного вина. Мальчик посмотрел на демоническую жрицу, не в силах проронить ни слова, и только твердил про себя, как заклинание: «Пожалуйста, пожалуйста, скажите, что все это проверка. Скажите, что все это ложь».

— Тебе нечего бояться. И чем меньше будешь мучить свою маленькую головку, в которой нет еще мыслей достойных взрослого, тем лучше.

У Ская язык чесался спросить, что она под этим подразумевает. Он скорчил унылую гримасу и взъерошил свои белокурые пряди, подражая сельским мальчишкам, ухмыльнулся и снова принял нормальный вид.

— Не запугаете, Госпожа! Надо признаться, что я действительно тревожился на этот счет. Я гадал ночами несколько месяцев подряд, какова же будет наша первая встреча, каким представится мне этот Дворец, про который люди говорят, пишут, думают, мечтают и я, пожалуй, могу посчитать себя одним из счастливейших в данный момент. Люди бывают здесь всего раз в жизни, и не каждому удалось поговорить с Вами. Поэтому…

Скай ненадолго умолк, но его собеседница чувствовала, что не все еще сказано.

— Поэтому независимо, какая судьба уготована мне, я уверен, что смогу сделать правильный выбор. Ведь, независимо от того, как судьба расставит свои красные нити, я остаюсь самим собой, — пояснил он так серьезно, что ведьма не могла усомниться в его словах.

— В самом деле? — спросила женщина нарочито равнодушным тоном. Она посмотрела мальчику в глаза и лукаво улыбнулась. — А если я скажу тебе, что есть всего один способ спасти твою любимую. И этот способ — пролить кровь не одной сотни человек, что ты сделаешь?

Скай вздрогнул. Ведьма широко улыбнулась.

— Не важно, сколько ты будешь пытаться увернуться от намеченного небом тебе судьбы, она настигнет тебя и болезненным ударом проткнет твое сердце, — она выразительно вскинула брови. — А ты что, возомнил себя свободным, человек?

Теперь Скай выглядел разочарованным и немного подавленным.

— В одних мирах обитают мастера снов, в других существуют создания, сравнимые с божествами, но есть определенный порядок, что устанавливает и границы между нашим и иными мирами, и этот порядок не сможет нарушить юнец, который возомнил себя смельчаком, способным преодолеть одни лишь предрассудки.

— А что насчет Вас? — спросил Скай.

— Я?

Скай широко расплылся в улыбке. Что такого смешного заметил на ее выражение лица еще несмышлёный мальчишка?

— Вы та, кто предсказывает судьбы человечеству. Кто предскажет Вашу судьбу? Или Вы сами предсказываете самой себе? — не выдержал Скай.

Она отвернулась и сердито выдохнула:

— У людей сейчас это видимо общепринятая формула, говорить чужими словами.

Неожиданно за спиной ведьмы появилась одна из прислуг, склонившаяся перед своей повелительницей в подобающем реверансе, отчего ее длинные бледно-золотистые волосы рассыпались по плечам. Мальчик заметил, как каждый дюйм тела девушки подрагивает то ли от предвкушения из-за приоткрытых пухлых розоватых губ, то ли от лихорадочного страха, сковавшего ее тело, которое продолжало плестись вперед, шаг за шагом, словно рабыня под ментальным контролем. Морщась и тяжко вздыхая, она продралась пальцами сквозь упавшие локоны волос на ее прекрасное лицо и осторожно проговорила, пряча фиалковые глаза:

— Г…госпожа жрица?…

Она повернулась, с подозрением присматриваясь к заглянувшей в зал девушке и ядовитым голосом, способным прожечь каменные полы Дворца сказала:

— Я слушаю.

— Я… я принесла один из артефактов, как Вы и просили, но пока мы распечатывали его, он сжег двум нашим прислужницам руки, — пробормотала она так тихо, что Скай едва разобрал слова.

Ему понадобилась несколько секунд, чтобы эти заветные звуки смогли дойти до его сознания. Когда же он понял, то вспыхнул от безумной догадки и, не смея произнести ни слова, уставился на ведьму, ожидая дальнейших ее слов. На лице его все же отразились чувства гордости и подступающего возбуждения, ведь это означало, что ему принесли один из драгоценных камней, тех самых, что позволяли владеть стихиями. Я принялся к полному анализу, суммируя все, что знал и вычитал из древних доктринальных манускриптах готовясь ко дню «назначения».

Тень нетерпения и раздражения затуманивали разум, а ведьма, заметив одолевающее сознание мальчика противостояние, только улыбнулась тому в ответ, как обычно улыбаются ребенку, который не способен уразуметь элементарные вещи, — улыбаются, чтобы зарожденные в детском сердце чувства, не сменились страхом.

Ведьма коснулась черного ящика и пригладила его черную гладкую поверхность.

— С этого все и началось, — хрипло прошептала она и на мгновенье ее глаза закрылись. Что мог увидеть в этот момент обычный человек, вроде шестилетнего мальчишки? Исходивший свет из арочных прорезей, заполнявших комнату теплом — прозрачный, полный загадок и еще оставляющий в глубине души отголосок надежды.

— Я многого не могу рассказать тебе юный Герцог, любая стратегия жизни и последовательность определенных событий, которые вершит человек по тем или иным причинам, познается со временем. Однако человек — это также и смертное существо, у которого нет такого источника жизненной энергии, чтобы познать все истины мироздания.

Скай нахмурился, но все же глубоко вздохнул, вооружившись терпением.

— Теперь, когда ты здесь, стоишь передо мною, — ведьма приоткрыла коробку, — я смогла узнать всего одну из них. За все это долгое время, — произнесла она, снова усмехаясь, но уже недобро, — жизнь могла бы удостоить хотя бы тройкой таких ответов на бесконечное множество моих вопросов.

«Бред», — понял Скай, не отрывая глаз от ее лица. Она точно бредила, потому что начала шептать про себя диковинные слова на языке, наречие которого он не понимал. Что-то отдаленное напоминало северное происхождение. Он мотнул головой, поморщившись от одной мысли о северном отрепье пересмешников и Богохульников. Медленно, тяжело приподнялась она со своей богато украшенной софы и протянула ему ладонь с шерисс-шелковой тканью, вышитой кружевными серебряными нитями.

— Ты будешь колебаться? — спросила жрица изменившимся, мягким и успокаивающим голосом.

— Нет, — еще не веря себе, ответил он.

— Будешь ли ты жалеть?

— Никогда, — выдохнул Скай и взял сапфировую серьгу, обрамленную золотыми переплетами. Сияние голубого захватило его, и он долго рассматривал в своих детских пальцах эту удивительную драгоценность, испытывая странное чувство восхищения. И именно с этого момента он понял, что родился не зря. Осознание этого приходит для любого живого существа во Вселенной. Но в это время, он осознал это сильнее, чем кто-либо другой, поскольку само понимание судьбы и случайности, возвышает смысл неизбежности. Возможно, мы можем увидеть только часть той нити, что соединяет нас другими в бесконечности, но именно эта нить является тем порядком, который не нарушить ни одному. Никому не сломать судьбу. И человек не способен построить свой путь, поскольку все замкнуто, как круг.

Но что, если вера окажется сильнее порядка?

— Властелин Ветра, — безжизненно произнесла ведьма. — Этот мальчик станет самым свободным из всех живущих когда-либо.

Когда черноволосая красавица сказала это, золотые врата распахнулись, впустив в ее маленькую комнату свежий морской бриз — мальчик пошел по направлению ветра и только хотел он обернуться, чтобы последний раз посмотреть на ведьму, как врата с громким стуком закрылись за его спиной. Женщине только и оставалось, как смотреть на свою великолепную золотую клетку, такую маленькую, но содержащую такие богатства, которые и не снились обычному смертному. На лице ее играла человеческая улыбка. Улыбка, которую она думала, что потеряла давным-давно, но может быть судьбу все еще можно изменить и в этот раз конец истории будет счастливым. Странное создание человек, он и маг, и предсказатель, и искатель, что вечность пытается ответить на собственные вопросы.

* * *

В тот день мальчику снился странный сон. Ему виделись сумерки, сгустившиеся на самом дне огромного озера, похожего на море. В облаках открывались небольшие просветы, и лучи солнца проникали сквозь толщу воды и заскользили по играющим на поверхности волнам. Стоял холод и на его лицо медленно опускались кристаллы снега, которые при соприкосновении с его разгорячённой кожей превращались в прозрачные полосы и стекали по его щекам. Видение длилось всего лишь миг, сменяясь другим. В следующую секунду просвет в тучах заволокло, а вода озера превратилась в темное гладкое зеркало, и он смог разглядеть в этом отражение стоящую за его спиной маленькую фигурку. Зеркальная гладь покрылась ледяной корой, а медный полдень сменился глубокими сумерками. Скай стремительно обернулся и увидел девочку его возраста, которая стирала кровавые подтеки с колен. Ее лицо было перепачкано в грязи, неухоженные расцарапанные руки выглядели столь хрупкими, что Скай дивился, как она вообще способна двигаться. Таких худых детей он не видел даже в самых отдаленных окраинах Империи, поэтому в первый миг он подумал, что это кукла. Ему особенно заполнились ее красные губы, на верхней части которых образовалась кровавый порез и, конечно же, глаза, сверкавшие таинственным изумрудным оттенком. Кожа ее была настолько белой, что он с расстояния мог заметить синеющие прожилки вен на запястьях ее рук. Девочка, похоже, не замечала его и с деловитым выражением оглядывалась вокруг, словно боясь, что ее могут заметить за преступлением.

— Эй, девчонка, — окликнул ее Скай. — Где я?

Но она даже не повернула головы, будто его здесь и не было вовсе. Наконец она вытащила из-за пазухи своего серого плаща клинок и крепко стиснула в своих маленьких ладошках. Сталь сверкнула в лунном свете и, Скай насторожился, встав в боевую стойку. Она посмотрела прямо ему в глаза, или, быть может, ему только это почудилось, и побежала прямо на него, шепча про себя какую-то молитву. Но только он приготовился к удару, как его руки прошли сквозь нее, а она призрачным миражом проскользнула вперед. Девочка побежала к снежному склону и, выставив перед собой ноги, заскользила вниз. Она быстро встала и была готова в любую минуту ринуться вперед, что и сделала, как только сделала глубокий вздох.

В глазах Ская появилось нечто отдаленно похожее на раздражение:

— Да что с ней такое?

Через долю секунды он почувствовал, как в воздухе появился запах смерти и горящей плоти.

Оскал страшных зубов, острых, как бритва и пронзительный взгляд золотистых глаз, от которых сердце сжималось от ужаса. Это существо было сложно назвать волком, скорее оно имело какое-то сходство с этим зловещим зверем. Его тело напоминало огненное размытое пятно из лезвий и клыков, которое с легкостью раздробило бы кости, а безумный жар, исходящий от его плоти прожег бы металл, а человеческое тело превратилось бы в густую слизь горелого мяса и крови. Существо издало настолько омерзительный вой, что от этого у мальчика пошатнулись ноги, от чего он практически потерял равновесие, но вовремя смог скоординировать свое тело. Скай уставился на чудовищный оскал, чувствуя, как его тело немеет от страха. Горло болезненно защемило в преддверие раздирающих плоть когтей. Волк опустил свою заостренную в шипах морду и посмотрел на Ская, слегка принюхиваясь. Из его горла вырывалось грозное рычание, и темное создание подпрыгнуло, зловеще демонстрирую свои белоснежные клыки. Не в силах отвести глаз от янтарных зрачков надвигающегося волка, он крепко зажмурился, стыдясь своего волнения, когда волк двинулся к нему со стремительной скоростью. Однако мгновенной смерти не последовало. Создание ночи промелькнуло в сантиметре от его лица и растворилось в ночной мгле, становясь частью мрака, окутывавшего все живое.

Его взгляд затерялся в великолепии белоснежной пустыни простиравшейся впереди него. Эта хладнокровная экзотика ночи произвела на Ская глубокое потрясение: чуждый небосвод, на котором не было видно звезд, сухой и острый, как клинок, воздух и естественное чувство заблудившегося путника. Он вдруг вспомнил о девочке, которую видел, и сердце его перестало биться. Сделав несколько шагов в ночь полную ужасов, он обнаружил странную и необъяснимую для самого себя вещь — зимний пейзаж исчезал, и Скай уже не мог сфокусировать свой взгляд на отдаленных чертах снежных долин, а вскоре пропал и неумолимый порыв холода.

— Что происходит? — процедил он сквозь зубы.

Его окутала всепоглощающая тьма, и в следующий миг он широко распахнул свои голубые глаза. Тело его было покрыто мокрой испариной, во рту стоял неприятный кисловатый привкус. Скай резко сел, откинувшись на мягкие шелковые подушки, и посмотрел на свои дрожащие руки. Он попытался спустить ноги на холодные деревянные половицы, и в какой-то момент почувствовал стыдливый укор, словно он был сломанной куклой, вздумавшей пошевелится без помощи спасительных ниточек и сильных пальцев, не хватало только флейтиста, чтобы прийти в движение.

Его шатало, но он кое-как проковылял до окна. Приподняв штору, Скай с глубочайшим разочарованием понял, что до рассвета еще минимум часа три, а это означало, что он вскоре увидит свою будущую супругу. Посмотрев на уютную кровать, в которую так и манило вернуться, он посчитал, сколько же времени провалялся без сознания. Головокружение и головная боль пройдут явно не скоро, поэтому он вряд ли предстанет в полном великолепии перед наследницей престола. Скай покосился в зеркало на свое отражение и недовольно хмыкнул, отметив про себя, что, несмотря на ночные кошмары, он все еще оставался в не такой уж и плохой форме. Перед глазами тут же возник образ из его ночного видения, напоминавшее больше реальность, чем просто сон, и от перспективы, что это была действительность, ему по-настоящему стало страшно. Он слышал от других, что порой у многих после встречи с ведьмой бывают сильные галлюцинации, но она не просто с ним разговаривала. Нет, между ними произошло нечто большее — она дотронулась своей духовной силой его сознания, и чего теперь следует ожидать, мог сказать лишь Всевышний.

Он едва заметно покачал головой и вышел из своих апартаментов, босиком прогуливаясь среди высоких колонн. Подобно прочим небесным крейсерам, фрегат имел матовую стеклянную крышу, поэтому лунный свет проникал в изысканные залы и падал на мозаичные полы. Сегодняшний день был особенным для Ская. Несколько месяцев назад Имперская фамилия возжелала видеть семью Де Иссои на праздновании Трех Лун в честь посвящения тех, кто станет новыми участниками турнира, а также торжественное подаяние Богам в ознаменовании начала нового века. Однако главная цель всего торжества состояла в том, чтобы объявить о помолвке юной принцессы и герцога. В этом плане, Скаю больше нравились обычаи сельчан, которые выбирали себе вторую половинку не по решению, стоящих выше тебя структур общества, а по велению сердца, но он понимал, что отказавшись, очернит имя отца. Он частенько задумывался, какого мнения простолюдины об аристократах, защищающих их земли от ужасных созданий ночи. Перед дворянами весь мир был к услугам, легко подумать, что господа этого мира ограбят его и пойдут дальше. Но высокопоставленные и знатные рода заботились о своем народе и о своем имуществе, хотя людские ресурсы все равно заботили их меньше всего. Скай прилагал все усилия, чтобы стать достойным членом этого общества, но только благодаря огромным волевым усилиям он продолжал участвовать в этой дворцовой игре. В действительности, единственное, чего он хотел, это чтобы его будущий народ, который полагается на его власть и силу не испытывал голода или безжалостного и тиранического обращения, какое проявляли большинство лордов. Скай считал, что если он не будет способен приостановить это, он не заслуживает счастливой жизни.

Он жил в роскоши, заставлявшую других бледнеть от зависти, но все же надеялся, что его не обдают словами жестокости и заносчивости, как поступают с большинством дворянских отпрысков. Скай снова вернул на лицо чувственную улыбку, которая так нравилась окружающим, и поклялся, что изменит эту систему, чего бы это ему ни стоило. В этот момент он услышал всплеск воды и неизвестную фигуру, находившуюся в опасной близости с мальчиком. Шаг за шагом неизвестная тень подходила к Скаю, а приблизившись, он смог разглядеть прекрасные черты лица девочки. Ее темные волосы были усыпаны жемчужными украшениями, а глаза цвета расплавленного солнца светились озорством.

— Привет, — выпалила она, все еще сдерживая свою улыбку. — Ты должно быть сын этой семьи?

Скай пристально посмотрел на незнакомку и утвердительно кивнул. Та в ответ засияла, как утренняя звезда, и Скаю показалось, что он не видел ничего более прекрасного, чем ее сияющая улыбка. Стояла тишина, но, возможно, все звуки заглушало биение крови в ушах и собственные хриплые вдохи-выдохи, которые стискивали грудь в металлические тиски. Он сам не заметил, что все это время изучал ее, пока она вновь не заговорила.

— Я так хотела тебя увидеть, что не удержалась и пробралась сюда. Так здорово, что мы встретились, прямо как по волшебству, правда?

Скай сдался и ответил ей самый искренней и дружелюбной улыбкой, на которую только был способен.

— А вы откуда, Миледи? — поинтересовался он, оглядывая ее намокшее шафрановое платье.

Она отмахнулась и села рядом с ним, убирая прилипшие волосы с лица:

— А разве не очевидно, с другого корабля. Мне помог один из преданных мне стражей, иначе бы я просто не справилась с управлением лифта. Сколько не учусь, никак не могу привыкнуть к этим информационным штуковинам Третьего Тысячелетия.

Скай устало улыбнулся:

— Нелегко Вам, наверное.

— Еще бы, — согласилась она, — но теперь у меня есть ты, поэтому мне не так страшно. Откровенно говоря, я так боялась, что мен выдадут за какого-нибудь старикашку, что я не спала несколько ночей, мама оказалась права, говоря, что ты весьма хорош собой, — призналась она, поправляя полы своего наряда.

Мальчик побелел, как полотно, и с нерешительностью спросил наводящий вопрос:

— Вы дитя Августа?

Она засмеялась, и чистейший звук ее голоса заполнил все его мысли:

— Такой официальный. Перестань, могу я хоть со своим супругом обращаться на равных, а то день и ночь слышу — Ваше Императорское Величество. Это так долго произносить, неужели людям так ценны все эти правила этикеты — вот стану Августой, тут же сожгу все эти старинные книги.

Скай долго колебался с ответом, все еще не придя от шока, поэтому единственной идеей, пришедшей ему в голову, была… ну, просто уставиться в пол, краснея от стыда.

Девочка присела на корточки и заглянула ему в глаза, одарив новой светлой улыбкой.

— Я Софья.

И тут весь его страх прошел в одночасье и последовал его торопливый ответ:

— Я Скай.

Она протянула ему руку, и он осторожно коснулся ее нежных пальцев, поразившись шелку ее кожи. Они долго смотрели друг на друга, и Скай, вспомнив предсказание ведьмы, крепче сжал ее руку, пообещав, что сбережет тепло ее нежного взгляда и сможет стать для этой девочки сосудом, вбирающим в себя все ее горче и печали.

 

Глава 2. В осколках восточного тумана

Сон Ская был очень чутким, и по стихающему звуку двигателя он почувствовал, что воздушный крейсер приближается к восточной столице. Но даже его рев, заглушало какое-то непонятное смешение звуков — нечеткое, неопределенное, громкое и волнующее. Если внимательно прислушаться, то сможете понять — это неуправляемая толпа. Гигантская масса людей, которая собралась на большой Имперской площади, около дворца Правительства, в величественном центре Объединенного Союза Великих Империй. Толпа гудела и с нетерпением ждала своих героев, готовая как стадо шакалов растерзать тех, кто не впечатлит их. Они поклоняются войнам нового столетия, словно Богам и величайшим идолам.

Пора бы просыпаться, ведь ему не хотелось появиться перед публикой в заспанном и обеспокоенном виде — первое впечатление играет важную роль, пусть даже все эти люди и не судьи. Скай не хотел делать что- то специально, чтобы понравиться народу, это было ниже его достоинства и дворянской чести, однако поддержкой заручиться не помешало бы. Но никто, как в прочем и он сам, не сомневался, что с его обаянием это сделать под силу. Юный Герцог действительно был красив. Величественная осанка выдавала его аристократическую натуру, удивительные небесно-голубые глаза, казалось, перевались всеми оттенками, начиная с изумрудного и заканчивая переливающимся цветом индиго.

Сегодня Скаю опять снилась та маленькая девочка в снегах. Раз за разом этот странный сон навевал на него непонятное беспокойство, томящееся в груди, как огонь пожирающее изнутри, разгораясь все ярче. Нужно было, что-то забыть или все-таки вспомнить. Порой голова разрывалась от боли и жуткой агонии, словно сердце помнило, а сознание нет. Собрав всю волю в кулак, он сумел согнать хрупкую, как стекло, паутину страха. Мысли прояснились, и он был готов встретиться с новым днем. Истинная битва начиналась не с первой пророненной капли крови, не с первого лязга меча и звуков боевого клича, битва начиналась с мимолетного, но сосредоточенного взгляда на противнике, со случайного толчка в узком коридоре, с презрительной усмешки и грозного оскала.

Он с усилием потянулся, болел каждый мускул его тела, но в целом Скай чувствовал себя достаточно бодро и свежо. Правда правая часть лица нещадно горела, и, открыв лазурные глаза, он понял почему. Скай сощурился от непривычно яркого палящего света солнца столицы Шанхая. Сегодня особенно повезло с погодой. Такой ясной и просто безупречной для праздника.

— Для кого- то может и праздника, — тихо пробормотал Скай. Например, для сходящей с ума толпы. Все они — участники турнира на звание Великого Рефери для этих людей лишь очередные кумиры. В течение некоторого времени у этой обезумевшей толпы фанатиков появятся свои фавориты — за бешеные деньги они будут покупать билеты на очередные раунды смертельной игры, чтобы смеяться и выкрикивать имена сильнейших. Разинув свои уродливые рты, они будут смотреть, как избранные ведьмой будут убивать друг друга. Как только Скай начинал об этом думать, внутри него, расплавленном свинцом, ложился на плечи тяжкий груз, подбираясь все ближе к самому беззащитному месту — сердцу. Но, что они могут сделать? Их судьба определяется почти с самого начала ничтожного существования. И кем? Ведьмой, уродливую сущность которой видел лишь один Скай. Он поморщился при воспоминании о яростном демоне, сидящем за спиной прекрасной женщины. На шее до сих пор остался тонкий порез, который никогда уже не пройдет, а будет лишь частым невольным напоминанием о том, кем он на самом деле является, кем все они на самом деле являются. Да, Скай был рожден аристократией. Его до конца жизни будут окружать светские дамы и знатные лорды; комнаты будут пропитаны благородными благовониями амбры, гелиотропов, мускуса и аромата восточной розы, среди чистого золота и сияющего серебра; среди мира, где все идеально, среди иллюзий и неприкрытого лицемерия. Ему нравилась роскошь, великолепии бархатных одежд и мраморных лестниц, и он с отвращением наблюдал за теми ничтожными, кто пытался ластиться к членам высшего общества. Но разве мог он признать это? В этой среде хищников, переполненных интригами, переворотами, предательством, юноша не мог довериться ни одному из них. Единственный человек, на которого Скай без опаски мог положиться — это Клаус. Лучший друг, названный брат, подаренный, как игрушка на очередной день рождение. Герцог не знал, чувствует ли его новоиспеченный «брат» себя счастливчиком, что его маленьким тощим грязным мальчиком привезли в столицу Великой Османской Империи из Северных Земель — обители рабов и черни — или же он все еще чужак, что сторониться вычурной роскоши вдали от своей семьи? Ответ на этот вопрос мог дать только сам Клаус. Несмотря на все это, Скаю повезло, что его другом и компаньоном оказался простой дикий мальчик, а не изнеженный эгоист, завернутый в кафтан из драгоценного османского шелка. Именно Клаус потихоньку открывал ему глаза на мир, именно ему он обязан здравомыслию.

Итак, выбор участников турнира был определен с самого начала, а путь Ская всю жизнь был у него в крови от славного предка и он по-прежнему верил, что свою судьбу они вправе выбирать сами, что участники свободны, как и все люди. Он и сейчас свято верит в это. У каждого человека есть свой выбор, однако не каждый может осуществить его.

Он должен пройти этот запятнанный кровью, смердящий смертью и трупами путь, лишиться души, которую высосет голубая сфера, как жертву всевластной мощной силе. Ведь в назревающей войне он должен защитит свою любимую. Это не только его прихоть. Не только его желание. Никто из жителей Османской Империи не знал о холодной войне с соседствующей Британской Империей. На принцессу возлагали большие надежды и хотели даже, чтобы ее будущим супругом стал наследный принц враждующего государства, но все понимали, что война неизбежна и уже на пороге. Скрытая угроза была всегда, мирное сосуществование ощутимо пошатнулось. Этим браком нынешний император хотел спасти положение своей страны. Почему выбор пал на Ская? Никто не стал возражать, у них была свобода выбора. Только даже эта свобода оказывалась бессильной против слов ведьмы. Верно, именно слова ведьмы сыграли ключевую роль в их брачном союзе. Знак на челе, сверкающий золотом, каждое утро давал уяснить простую истину жесткой реальности. Избранный — всего лишь игрушка в руках хозяина. Как бы люди не старались избежать своей судьбы, насколько велика не была бы их воля — все это бесполезно, а человеческая самонадеянность всего лишь пыль, застилающая истинную картину действительности. Почему же Скай до сих пор уходил от этой правды? Почему до сих пор верит в случайный поворот? Все это время, начиная с того черного дня, когда ему исполнилось шесть лет, он едва сдерживал ярость внутри себя. Богатство и аристократизм помогали забыться и ослепляли его — ярость проходила, но слабость все еще продолжала жить.

Рассвет совсем близко — вот первые лучи солнца залили его просторные апартаменты. День, который он ждал в течение десяти лет, нагнал его возле окон фрегата, отсвечивающим серебром. Его лицо осветилось тихой улыбкой. Улыбкой, в которой промелькнуло предвкушение, страсть и толика коварства. Он наконец-то встретиться лицом к лицу с достойными противниками.

Для некоторых игроков это праздник, возможность показать себя, долгожданная горько — сладкая минута кратковременной славы. Это состязание дает реальный шанс игроку из небогатой семьи подняться до небывалых высот в прямом и переносном смысле. Рефери ведут свое таинственное, безмолвное существование в небесном замке — крепости Атабаске, той, что стоит на самых высоких облаках, той, что в своих каменных недрах хранит центр нашего мира, светоч для падших и великих, радость и горе. Вокруг этого строится вся жизнь, все мы — это недоступная, недосягаемая, таящая в себе небывалую, колоссальную мощь, до которой никогда не добраться ни одному смертному из ныне живущих. Голубая сфера с детский кулачек, но маленькие размеры пусть не смущают ваш взор, ибо эта сфера способна управлять временем и пространством, открывает проход в другие миры, наделяет безграничной силой человека, который ее коснется хоть раз. Но за все в этом мире нужно платить, сила в обмен на душу. Таков негласный закон. И все тринадцать легендарных Рефери не имеют души. Или правильнее говорить двенадцать, тринадцатым надеялся по истечению этого турнира стать Скай.

— Проснулся, наконец, — зазвенел сбоку мелодичный девичий голос, оттененный легким шелестом шелка, — ты уснул прямо у окна, а ведь сегодня горячо припекает.

Все его беспокойные мысли развеялись, когда оглянувшись, он увидел ее. Прекрасная и грациозная, будто только что распустившейся лунный цветок. Ее любимые розовато — белые лилии в блестящих шелковистых курчавых черных волосах были собраны в два пучка по бокам. Сегодня ее лицо обрамляла прозрачная, почти призрачная накидка, ниспадавшая с золотого обруча тонкой работы чуть ли не до пола, обволакивая нежные плечи, словно легкие шифоновые объятия. Кайма ткани тоже была отделана золотом, что лишь подчеркивало белизну ухоженной кожи девушки. Золотистые глаза, словно бездонные омуты горячего солнца на юге Османии, затягивали в свое очаровательное нутро, а томно опущенные иссиня — черные ресницы добавляли оттенок таинственности и загадочности и без того прекрасным глазам. Мягкие и податливые губы были идеально очерчены — вишневые, аристократичные, как обычно немного улыбающиеся ровно на столько, насколько должна улыбаться принцесса своим подданным. Однако Скаю она улыбалась не так, сверкая своими ровными белоснежными зубами. Нет, она смотрела на него чуть затуманенным взором, от которого кожу его пробивал легкий электрический разряд, в особенности там, где ее руки касались его кожи. Она стояла рядом с просторной софой, на которой он лежал, и часто моргала от слепящего солнца, и на каждый взмах ее ресниц ему слышался чудесный звон или музыка, напоминающий шелест утреннего ветра. И без драгоценного кольца и изумрудного платья, идеально очерчивающее ее тонкую талию, было видно, что девушка не из простолюдинов. Она могла быть только ею — наследницей Османской Империи. Ее Величество Софья Веласкес де Парвет. Его нежная принцесса Соффи, принадлежащая только ему одному.

Скай так и не ответил, погруженный в свои мысли, а лишь взял ее нежную руку, украшенную тонкими кольцами с сапфирами и топазами, и притянул к губам. Она чуть заметно улыбнулась и ее губы приоткрылись.

— Софья, ты слишком долго изображала холодную неприступную принцессу перед народом, — сказал Скай, наигранно изобразив обиду ребенка. Он не бросал ее руки и продолжал поглаживать ее пальцем, рассматривая ее маленькие руки. — Конечно при этом весьма обаятельную, — добавил он уже с улыбкой.

— Привычка, милый. Даже вдали от подданных порой не могу позволить себе ничего лишнего, наше положение обязывает.

— Вот огромный минус аристократии! Мы не можем проявлять наши чувства на людях, все время сдерживаем эмоции, но со временем становимся такими же, как и в обществе. Черствеем, становимся холодными.

— Надеюсь, нам это не грозит, — виновато вздохнула Софья, опуская глаза в пол и теребя прозрачную накидку тонкими пальцами.

Бесшумной походкой она подошла к нему и села рядом, облокотившись на его плече. Он обнял ее, ощутив всю хрупкость ее существования и усиленную потребность защитить это нежное создание никак не созданное для войны и насилия.

— Как же ты мог подумать, что я охладела к тебе? — проведя ласковыми пальцами по его щеке, спросила она.

Уголки его губ приподнялись в задорной усмешке, и он тихо произнес:

— О нет, такой мысли я не допускал

Скай почувствовал, что Софья хотела показать и передать этим жестом, но так же отметил какие неестественно холодные у нее руки от волнения, почти как благородный метал ее колец. Он глубоко вздохнул. В сердце опять проснулась старая беспокойная боль, а на плечи опять опустилась тяжесть, давящая и томящая. Пальцы неосознанно сжались в кулаки, от осознания того, что все его близкие, в том числе и принцесса будут свидетелями его первой жертвы, первой крови, первой смерти, возможно, они даже увидят, как его обескровленный труп выносят с арены. Нет! Он тряхнул головой, так, что его золотисто — пшеничные волосы разлетелись во все стороны. Нельзя думать об этом! Нужно настроиться на то, чтобы вернуться, вернуться к тем, кого он по-настоящему любит.

Юноша не мог показать такого подавленного состояния, а потому не без усилия загнав боль в самое глубокое место своей души, быстро провел рукой от иллюминатора к противоположной стене и тут же иллюминатор распахнулся от внезапного потока ветра, в кабине стало гораздо свежее, что привело его мысли в порядок.

Эта была техника быстрого ветра, Скай тренировал ее многие месяцы, чтобы она стала совершенной. Контроль над воздухом очень точный. Ты разгоняешь его частицы с максимальной скоростью, от чего даже легкое дуновение усиливается в сто двадцать раз. Конечно это требовало небывалой концентрации и выносливости, но он был готов даже на длительное ее использование, в конце концов не Скай ли вышел на уровень А в десять лет?

С раннего детства он был очень одаренным ребенком, к тому же весьма разносторонним, но в конце концов воздух таки указал мальчику направление, дал силы и веру. Да и он сам был чистым олицетворением воздуха. В лазурные глаза смотрели, как в небо, а блики от солнца были облаками. Пшеничные, светлые волосы колыхались от малейшего дуновения, а в их обрамлении его мужественное и серьезное лицо приобретало какие-то неземные очертания, оно притягивало и пленяло. Скай обладая природным обаянием, даже не напрягался, не старался кому-то понравиться, все получалось само собой, без усилий. Он мог быть кем угодно в зависимости от ситуации, но никогда не изменял себе, как ветер. Переменчивый, но никогда не изменяющий своим убеждениям и принципам; твердый и почти безжалостно спокойный, всегда идущий на пролом, но всегда нежный к тем, кого любит. Истинный аристократ с небывало сильной стихией воздуха. Даже жрецы Империи отмечали это, как чудо, такого пользователя стихии не видела столица многие столетия.

— Скай, скоро прибудем, тебе нужно подготовиться, — сказала Софья, слезая с софы.

— Нет, — он ухватил конец его длинного струящегося рукава, — не уходи, побудь со мной еще немного.

В его глазах не было мольбы, однако Софья безошибочно поняла, что за маской обычного спокойствия таиться именно она. Он редко о чем-то просил, но сегодня…Сегодня даже стальному Скаю требовалась поддержка, хоть самая малая, однако Софья не хуже его понимала, что их положение обязывает обходиться без нее, обязывает в любой ситуации держать себя в руках и не размениваться на минутные слабости.

— Скай, ты ведь понимаешь, что нет ни времени, ни…

— Желания, — мрачно вставил он.

— Нет. Я не это хотела сказать, просто, — тут она тяжело вздохнула, — я волнуюсь не меньше твоего, может даже больше, потому что, если ты ступишь на эту тропу, я могу потерять тебя навсегда. А ты ступишь на нее. Совсем скоро и меня не будет рядом. Я понимаю, что сражаться будет тяжело, очень тяжело. Соберутся лучшие бойцы, изворотливые как крысы, изобретательные, готовые пойти на все, что угодно ради кровавой победы, шагая по головам в прямом смысле этого слова, но….Смотреть на все это не легче.

Софья опустила свое красивое лицо и стала похожа на поникшего прекрасного голубя. Скай тут же встал с софы, нежно поднял ее голову за подбородок и посмотрел в глаза, отражавшие страх и горечь. Он погладил ее волосы, запутываясь в их шелке, и тихонько бархатным голосом прошептал ей на ухо.

— Софи… Милая Софи, я всегда буду рядом. Я просто не могу позволить себе умереть.

— Вот так всегда, — засмеялась она, ощутив его крепкие объятья. Я нуждаюсь в тебе, больше, чем ты во мне.

— Нет, это далеко не так. Может, ты этого и не видишь, но…

Тут резная круглая дверца с изящным панно, изображавшим трех драконов, отворилась и в проеме показалась кудрявая голова Клауса.

— Эх, голубки, хватит ворковать, мы прилетели и выход через две, нет, вру, одну минуту! Скай! Будь готов, ты первый, — сказал Клаус, тряхнув русыми кудрями и широко улыбнувшись своей чуть угрюмой улыбкой, которая впрочем, не лишала его своеобразного очарования, а только наоборот добавляла добродушия его лицу.

— Черт, Клаус! Тебя никто не учил стучаться? — с наигранным недовольством усмехнулся Скай.

— А тебя никто не учил следить за временем? — с улыбкой парировал друг.

Их дебаты прервал механический голос из мощного громкоговорителя, возвещающий о приезде на турнир очередного участника, а именно Герцога Османского Ская Эйрфорда де Иссои.

— Тебе пора, хоть волосы пригладь, — засуетилась Софья, махая длинными шелковыми рукавами, словно крыльями.

Скай провел рукой ото лба до затылка, и пшеничная с красными отблесками от светильников копна разлетелась во все стороны (давняя привычка, с самого детства, которую он заимствовал, подражая деревенским мальчишкам), что только еще больше шло ему, а впрочем, они всегда были чуть растрёпаны, как будто бы их вечно развевал ветер. Софья рассмеялась, а он игриво подмигнул ей, прежде чем молниеносно приблизиться, обдав горячим дыханием, и поцеловав, будто в первый и последний раз.

— Я люблю тебя, — прошептал он, полный гордости и дворянской чести, излучающий решимость и обаяние, развернулся и на сто процентов уверенный в себе вышел из каюты на подсвеченный разноцветными неоновыми огнями стеклянный прозрачный мост, ведущий от порога его корабля, до арки во дворце правителей. А Софья только улыбнулась, покраснев, смущенная внезапным, быстрым, но чувственным порывом любимого.

— А теперь бурные приветствия очередному участнику столетней Священной битвы! Герцог Османский Скай Эйрфорд де Иссои!!! — объявил звучный и хорошо поставленный голос верховного земного наместника рефери.

Он не был похож на человека, скорее на Божество из летописей далекого прошлого. Первый его шаг на стеклянный мост сопровождался диким бешеным взрывом толпы, как будто бы взорвалась бомба и поднялась жесточайшая глобальная паника, но то были звуки не ужаса, а прославления, восхищения, поддержки. Представьте будто сотни, тысячи людей стояли на площади совершенно спокойные и вдруг разом в едином порыве чувств поистине разрывающей силы крикнули одно имя! Скай! Скай! Скай! Бесновалась толпа! Он вышел из потоков огня стремящихся вертикально вверх под рев людей и золотистые переливы громогласные и сильные, то были звуки фанфар литавр и труб, игравших в его честь! Пламя, еще вздымавшееся вокруг него, играло бликами на его коже, запутывалось в волосах, и было настолько ярким, что затмевало лазурь его глаз и даже они, казалось, горели огнем изнутри. Чудилось, что Скай прекрасный огненный ангел, спустившийся с небес! Вот пламя погасло, и люди смогли узреть истинное лицо новоиспеченного героя. Скай все продолжал идти по подсвеченному разными цветами мосту, от чего его роскошное отделанной золотом и серебром одеяние поминутно светилось различными оттенками насыщенных и ярких цветов Шанхая. Он шел уверенной и прямой походкой, как будто бы всю жизнь проходил по этому узкому мосту. На его прекрасном лице не было ни капли страха или сомнения. Через несколько секунд после его выхода на огромном экране, висевшем на стене дворца правительства, высветилось его имя, а потом на нем появилось увеличенной лицо нашего героя и его ритуальный проход в величественное здание в режиме реального времени. Таким образом, стоявшие вдалеке люди ничего не могли пропустить, а те, кто оказался удачливее других и стоял под мостом или рядом с ним лишь усиливали свой восторг, когда видели еле — еле заметную, но такую притягательную улыбку герцога, которая покорила самую холодную девушку всей империи — принцессу Софью. А глаза…. Ах, в эти глаза хотелось смотреть вечно. Все привлекало в нем! И необычный, слегка ироничный изгиб его темных бровей и непокорные волосы, которые дополняли сильный образ аристократа — бунтаря. Нет, у него не было сумасшедшего пирсинга или необычного цвета волос, просто все его черты так и выражали некоторую насмешливость над обществом, однако, несмотря на все это, даже в его гордом взгляде и жестах можно было прочитать манеры благородного отпрыска, воспитание и дух. Не удивительно, что прославленный герцог, а ныне принц сразу стал любимчиком народа.

Скай не испугался огня, не испугался бешеной высоты, на которой и находился стеклянный мост, разве может испугать высота хозяина Ветра. Энергия, бешеная энергия от диких воплей людей, от великолепных и бодрящих звуков, от палящего солнца, от свежего ветра ласково игравшего с полами его одеяния и проникающего под одежду, захватила его в свой водоворот. Он словно вампир впитывал, наслаждался взрывом и выплеском этой дикой энергии. Под его ногами бушевало море, скандирующее его имя, Скай купался в этом напряжении, которое было разлито даже в воздухе. Шаг за шагом он уверенно продвигался вперед. Краем глаза он видел, как один цвет подсветки сменяет другой, ощущал малейшее дрожание моста от его шагов. Сам путь был не короткий, даже по воздуху предстояло пересечь всю площадь поперек до самого небесного входа во дворец. По легенде первый Рефери, чтобы пройти к своему наместнику прорубил в стене здания дыру, которую потом привели в порядок, украсили позолотой, рельефными мозаиками из цветного стекла и драгоценных камней. Теперь же в эту священную арку раз в сто лет проходил каждый участник турнира, дабы почтить великих небесных покровителей и соблюсти традицию. Перед Скаем высился величественный дворец правителей — наместников рефери, которых, как и верховных господ было тринадцать. Они-то и управляли Шанхаем и остальными империями, включая Северные Земли. Вообразите огромный стеклянный шар в центре площади. Нет, еще больше! Размеры его в ширину и высоту были сравнимы с пирамидами древности, а наверху шара, стояла непоколебимая и сделанная словно изо льда, легкая, похожая на кружево, столь превосходная, что даже птицы затихали, пролетая над нею — стеклянная пагода. Она была искусно украшена кристальными узорчатыми рисунками и драгоценными каменьями, отороченная миниатюрными золотыми и ониксовыми рельефами из жизни рефери и истории всего мира. Рамы стекла на шаре и пагоде были сделаны из алебастра и малахита с вкраплениями медовой яшмы. Но, пожалуй, самое удивительное, помимо пагоды, были три дракона, берущих начало прямо в центре из-под основания шара и обвивающих великолепный дворец со всех сторон. Это были потрясающей красоты и мастерства драконы. Один красный, олицетворяющий стихию огня и столицу этого мира великий Шанхай, другой голубой со стихией воздуха и принадлежащий Османской Империи, а третий зеленый, представляющий землю и Британскую империю. Эти драконы своими искусно украшенными головами были повернуты в стороны трех великих империй и изрыгали пламя, зеленые листья и ветер. Правда, если присмотреться внимательнее, то у самого основания дворца можно заметить еще и отрубленное начало тела синего дракона, раньше олицетворявшего стихию воды и Северную Империю. Только вот Империей она перестала быть много лет назад из-за того, что ранее эти земли населяло много людей с ангельской кровью, а ведь именно ангелы изначально были правителями всего этого мира. Пришло время великих рефери и ангелы, и люди с примесью божественной крови стали подвергаться гонению. А сейчас там жили рабы и чернь, царствовала деспотия сильных племен и имперских наместников, призванных следить за порядком. Так Северные границы были покинуты, забыты, а вместе с ними и стихия воды, крайне распространенная раньше в тех краях, и четвертого дракона убрали, чтобы никто не смел вспоминать о том ужасном времени подавления и когда-то великой и самой большой державе.

Как же Скаю нравилась эта атмосфера! Его не смутил даже огромный экран, а только еще больше раззадорило все то, что до поры было скрыто внутри него. На протяжении всего прохода играл звучный и очень мощный гимн Союза Объединенных Великих Империй. Он видел, как другие участники махали толпе, наигранно улыбались и стреляли глазами. И действительно. Он просто получал максимум удовольствия от этих минут, а его обаяние делало всю работу. Оно буквально светилось изнутри, покоряя массы, массы людей, хотя они не были интересны ему. Все эти люди не смогут помочь, когда над его головой будет занесен меч, пусть этот восторг приятен, но совершенно бесполезен — вот почему Скай специально игнорировал его, однако вопреки ожиданиям это заводило людей еще больше и когда тень юноши скрылась за роскошной аркой — входом в дворец правительства, люди еще долго не могли успокоиться от захлестнувшего их безумия…

Двери арки громко захлопнулись, и Скай вздрогнув от неожиданности, оказался в гнетущей темноте. Гимн и трубы перестали звучать тут же, как он скрылся за золочеными дверьми, но даже за ними он слышал, как люди все еще бесновались в захватившем их счастье, даже сквозь толщину стен доносились их крики, только уже глухо, как будто бы под водой. Скай почувствовал себя неуютно в полной темноте и без намека на источник света. Он провел рукой по каменной плитке стены — шершавая, да и сама комната оказалась очень маленькой, всего в два — три шага. Вдруг пол под его ногами завибрировал, и он тут же посмотрел вниз, зная, что все равно ничего не увидит. Первые несколько секунд он и в самом деле смотрел в пустоту, а потом в полуметре от носка его сапог возникла яркая голубая точка из которой резко вышла полоса того же цвета, очертившая вокруг Ская идеально ровный круг. Раздвижные металлические двери распахнулись и возникший круг, подсвеченный голубой каймой по краям отделился от пола и понес Ская по петлявшим коридорам похожим на лабиринт. Беспокойство как рукой сняло, это же был обычный летающий диск, не предназначенный для дальних полетов. Скорее для домашних нужд. Он плавно нес Ская с самой удобной скоростью и маневрированием по быстро сменявшим друг друга лестницам и коридорам. Все они были разными. Где — то были в изобилии развешаны картины, Скай даже узнал в них художников далекой эпохи возрождения: Джотто, Тициан, Рафаэль, Да Винчи и многие другие ранее великие, а ныне забытые напомаженным обществом. В одном из коридоров царствовали массивные секретеры с изящными фарфоровыми сервизами пастельных тонов, комнаты тяжелыми шторами и коврами, но все они были не жилыми и без окон, из чего Скай сделал вывод, что он летит в кладовой части дворца. Спустя пару минут, стены с гобеленами сменились блестящими и металлическими с такой же голубой подсветкой, как и на его диске. Скай посмотрел по сторонам и заметил в металле свое отражение. Нечеткое, неясное, и быстро мелькавшее, только глаза голубыми огоньками мерцали в полутьме. Когда диск сделал последний поворот, то Скай увидел, что он оказался в маленькой комнате, в центре которой стоял полностью стеклянный прозрачный лифт цилиндрической формы. Только в его полу была идеально круглая дыра, и юноша не сомневался, чем ее предстояло заполнить. Диск подтвердил его предположения, когда плавно прилетев в лифт, с тихим треском встал на положенное место, не оставив даже маленькой щели. Двери лифта бесшумно и мягко закрылись, а потом в комнате раздался механический голос.

— Герцог Османский Скай Эйрфорд де Иссои, пройдите идентификацию.

«Что за черт?» — подумал он и внимательно осмотрел внутренность лифта. В нем не было кнопок, только маленький экран. Скай постучал по нему пальцем и появился светящийся текст.

— А вот и инструкция, — тихо сказал про себя он.

Он наклонился, так чтобы его правый глаз оказался на уровне небольшого отверстия, из которого тут же появился красный лазер, просканировавший радужку Ская, так быстро, что он даже моргнуть не успел. На экране появилась его фотография и краткая информация для турнира о возрасте, статусе, росте и уровне силы.

— Идентификация пройдена успешно, запуск через десять, девять, восемь…

— Осталось совсем немного, — проговорила ведьма. — За твое желание, должна поступить соответствующая плата.

Семь, шесть…

— Еще один раз, — говорил незнакомец, — я хочу увидеть.

Пять, четыре…

— Во что бы то ни стало.

Три, два, один.

Тут лифт стремительно поехал вверх и через его прозрачные стенки Скай опять увидел площадь и толпу. Лифт ехал прямо снаружи, по стенам дворца, причем не один, стоило ему посмотреть вправо, так он увидел явно озадаченного Клауса ехавшего в том же устройстве, слева в другом лифте ехала девушка со светлыми, почти белыми волосами в высоком конском хвосте: «Это значит, что сейчас по стене дворца одновременно едут пятьдесят четыре лифта!» — догадался Скай. Столько, сколько и участников турнира. А внизу, люди сходили с ума от незабываемого зрелища.

Прозрачные цилиндры двигались с одинаковой скоростью все выше и выше. У Ская захватило бы дух от такой бешеной высоты, если бы небольшая практика полетов на различные высоты и не на скайборде, а своей стихией! Он чуть пошатнулся к противоположной стенке лифта, когда неожиданно исполинская голова красного дракона с глухим рыком низвергла поток пламени, окутавшего прозрачный цилиндр, к счастью стекло было жаростойким. Краем глаза он увидел и большие зеленые листы, которые плавно выходили из пасти зеленого дракона и летели по ветру синего. Потоки прохладного воздуха из драконьей головы проникали в лифт даже через миниатюрные щели, и Скай почувствовал себя увереннее в родной стихии, но когда же цилиндр проезжал мимо голов этих небывалой красоты драконов, то у него закружилась голова! Черные алебастровые зрачки, цветная драгоценная радужка, которая отражает во всех деталях твое удивленное лицо, отполированная вручную каждая чешуйка, сверкавшая в лучах солнца, это было волшебно. Да и само здание вместе с драконами было скорее рождено, нежели построено руками.

Наконец лифты достигли своего пункта назначения. Это был один из самых верхних этажей стеклянной пагоды. Лифты въехали в само здание и остановились. В комнате было темно, поэтому даже сквозь прозрачные стенки Скай ничего не увидел. Дверь с щелчком открылась и он вышел из стеклянного цилиндра в темноту. Тут неожиданно зажегся свет, такой яркий, что заставил Ская сощуриться в первые секунды, но когда его глаза все-таки привыкли к слепящему свету, он увидел белую и овальную комнату, только он там был не один. Точно по кругу, в шаге от своих лифтов в небольшом пространстве стояли еще пятьдесят три человека с одинаковыми красными сережками в левом ухе. В мгновение догадка ударила Ская, будто током. Вот они. Все участники турнира. Видят друг друга в первый раз. И судя по ошарашенным лицам других, эта мысль посетила не одного Ская. Он знал, что рано или поздно им придется столкнуться вместе, но не так быстро, не здесь, не сейчас! Честно признаться Скай был совершенно не готов к такому повороту событий, однако как истинный дворянин, он взял себя в руки и напустил совершенно равнодушный вид. Пусть думают, что мне все равно. Но любопытство все же брало верх, и он украдкой разглядывал остальных участников. Все они были порядком озадачены, удивлены и даже шокированы. Очевидно, никто не предполагал встретиться со всеми сразу так скоро. Скай видел нескольких сопливых девчонок-китаянок в чересчур открытых для их возраста обтягивающих платьях, под их ярко разукрашенным лицам едва можно было рассмотреть настоящие черты и, несмотря на очевидно дворянское происхождение, по щекам некоторых, смывая белую пудру и блестки, текли беззвучные слезы. Насупившийся Клаус стоял справа от него. Его крепко сжатые кулаки с побелевшими костяшками говорили о волнении. В глазах девушки с белыми волосами в конском хвосте играл безумный злобный огонек и желание поскорее с кем-нибудь сцепиться. Девушка с рыжеватыми волосами напротив осматривала будущих противников с интересом, на ее лице играла вполне естественная улыбка, но губы чуть заметно дрожали. Еще было несколько парней громил с туповатым выражением лица, но особо Скай никого не запомнил, кроме Клауса, в глубине души понимая, что нельзя судить о противнике по виду. Всякий, кто сюда попал, обладает силой — достоин каждый. Раз уж ведьма выбрала их всех, то нельзя недооценивать никого, даже те плачущие девчонки могли пустить слезу, чтобы казаться слабее, чем есть на самом деле, так что Скай мысленно сделал себе пометку быть бдительнее.

Никто ни с кем не заговаривал, в белой комнате стояла мертвая тишина, прерываемая только шуршанием пышных юбок и ровным человеческим дыханием. Тут серый пол завибрировал, так же, как и диск, на котором Скай летел до лифта, только на это раз вибрация была куда сильнее и голубая неоновая полоса очертила весь круглый пол. Все пятьдесят четыре человека стояли на огромном летающем диске, которые медленно стал подниматься вверх. Скай поднял глаза, над их головами через стеклянную крышу сияло солнце, и вскоре диск занял свое месте в полу самого верхнего этажа, где участников уже поджидали тринадцать земных наместников Рефери. Скай вместе с остальными поприветствовал их традиционным поклоном. Тринадцать уже не молодых женщин и мужчин были одеты в потрясающие белые балахоны с серебристым и золотым напылением в виде животного, у каждого оно было разным, ведь у каждого рефери был свой дух хранитель, который и был изображен на балахоне соответствующего представителя. Их бледный статный профиль обрамлял пушистые мех в тон, длинные красные ногти у женщин, словно пятна крови резко выделялись на фоне снежной белизны, как и красные рунические узоры на ладонях мужчин. Они стояли на невысоком подиуме клином в большом круглом зале. Скай заметил, что в этом дворце предпочитают форму круга и для комнат в том числе. Что ж, это оправдано, ведь круг — это символ гармонии и равновесия в природе. Символ вечности.

Вся комната от пола и до потолка была в окнах, и даже рельефная крыша, была прозрачной и лишь вблизи угадывались золотые рельефы, инкрустированные камнями. На фоне этой белоснежной чистоты, разодетые участники казались совершенно лишними.

— Приветствуем вас, участники турнира нового столетия! — прозвучал громкий и грозный голос верховного наместника, усиленный эхом от стеклянных стен. — Несколько лет назад вы все были выбраны, чтобы пройти этот тернистый пусть к звездам, ибо тот, кто победит, коснется сферы и станет следующим Тринадцатым Рефери! Надеюсь, это будет достойный представитель! Итак, участники, вековые правила знакомы всем, но я повторюсь. Первое. Все участники должны быть строго из трех великих империй, те, кто каким-то образом взошел на священную землю из Северных Границ будет казнен.

Что за правило? Как будто кто-то из нас может оказаться родом с Севера. От этого парня будет за километр нести смрадом.

— Второе, — продолжал наместник — Бои вне арены строго запрещены. Третье — сражаться, прибегая лишь к своим умениям, способностям и оружию. Четвертое — находиться, где либо, кроме специально отведенных участникам мест запрещено. Только если по особому распоряжению или запланированным выездкам. И наконец — пятое. Победить может только один.

На этом участники сглотнули, потупив взор, Скай невольно подумал, что ему придется лишить жизни пятьдесят трех человек. Он посмотрел на свои руки и ужаснулся. Скоро они будут в чьей-то крови. Его пугала не столько сама мысль о смерти, своей смерти, сколько о чужой. Ему было противно даже подумать, что придется убить стольких ни в чем невинных людей, добрая половина которых девушки. Он здорово измучил свой разум, размышляя над этим в прошлом, пытался смириться. Как можно было смириться со смертью другого человека, особенно от твоей руки? Самое страшное в этом всем было то, что победитель и вправду один, а это значит, что так или иначе, ему придется сражаться с братом, с лучшим другом, с Клаусом. Только вот прежде нужно будет выжить самому. Ведь он не один тут с уровнем А. Скай поморщился, ему уже почудился сладковатый запах разложения. Председатель снова начал говорить, но Скай слушал его в пол уха, стараясь прогнать непрошенные мысли, думая о светлом. Думая о Софье.

— Уважаемые участники турнира, это тот самый шанс, который выпадает лишь раз в сто лет. Вы можете подняться на вершину и управлять во благо нашим миром. Я ожидаю честной борьбы, но что такое борьба. Это не только пот мускулов, не только лязг мечей и кровь. Это битва умов, интеллекта, стержня вашей воли и силы духа! Пусть в этой битве победит сильнейший и достойнейший. В чьих жилах играет горячая кровь, а разум холоден и спокоен, кто способен на жертвенность и компромисс, честь и благородство. Именно таким должен быть будущий небесный правитель! Не важна внешность, пол, главное характер и ваша сила. Ваша сила, что сможет покорить невозможное!

На этих словах представители захлопали, и все участники присоединились к ним. Честно говоря, чувственная речь председателя несколько оживила Ская и приподняла в настроении. Он мысленно выругал себя за минутную слабость и недостойные мысли и приосанился, доблестно смотря на происходящее.

— Теперь о приятном моменте, — начала женщина с седыми волосами, заделанными в тугой пучок. На ее балахоне был изображен серебристый дракон и Скай вспомнил, что именно это животное было духом — хранителем тринадцатого Рефери. Она земной представитель сбежавшего — изгнанника! — Сегодня вечером после того, как вы разместитесь в пагоде Якурен, — тут некоторые участники не смогли сдержать радостных возгласов, но представительница продолжала, — во дворце правителей состоится традиционный бал в честь открытия столетнего турнира. Разумееться все участники приглашены. Явка строго обязательна, с собой можно привести одного или двух гостей. Сейчас же, вы пройдете за Госпожой Кьхэй на борт корабля, который доставит вас прямо в Якурен. Он же отвезет вас и обратно на бал, просьба не опаздывать и быть готовым для выхода в пять часов. До свидания доблестные участники. И пусть Ваша сила покорит невозможное.

Один за другим наместники уходили в диковинную арку, пока последнее белое пятно не скрылось за ней. Госпожа Къхэй, что оказалась молодой и весьма миловидной китаянкой вышла, и торопливо перебирая маленькими ножками, жестом указала участникам следовать за ней. Вопреки ожиданиям, больше по коридорам петлять не пришлось, и уже через минуту все пятьдесят четыре человека были посажены в роскошные кресла обитые красным шелком личного лайнера земных представителей. Слуги предложили напитки и еду, но Скаю кусок в горло не лез, а поэтому он учтиво отказался. Большинство участников молча смотрели в окна или разглядывали роскошную обстановку, ведь в турнире принимали участие не только дети дворян, но и простых граждан, а дома такого богатства точно не увидишь. Но вот некоторые уже успели завести сомнительные знакомства, например, медово-сладкий паренек, сидевший впереди него, уже вовсю болтал с близняшками, теми самыми которые всплакнули, когда увидели противников в первый раз. Клаус находился рядом со Скаем, однако напряжение было настолько сильным, что даже такие друзья, как они хранили молчание, погрузившись в свои мыли. Клаус, почувствовал себя неловко и извиняющимся взглядом посмотрел на друга, но Скай понимающе кивнул. Онзнал, что сейчас каждому нужно подумать и привести мысли в порядок.

Когда двигатель заревел, как голодный зверь, а весь корабль завибрировал и плавно взлетел, все сомнения и волнения растворились в потоке энергетических блоков, поднявших крейсер в воздух. Скай решил, что будь что будет, но свое он не упустит, никогда! Он заказал тоник с лимоном и облокотился на мягкую словно перина спинку кресла: «Подумать только! Мы будем жить в пагоде Якурен! Той самой, картинки которой мы с Клаусом рассматривали в детстве и мечтали попасть в ее роскошные интерьеры, неподвластные ни времени, ни моде. Что ж, мечты сбываются», — думал Скай. Он посмотрел на сгорбившегося Клауса. Тот явно был погружен в отнюдь не радостные мысли.

— Эй, дружище! — потрепал его по плечу Скай, — хватит хмуриться. Посмотри, какой роскошный корабль, и жить мы будем в Якурен. Помнишь, мы детьми мечтали попасть туда?

Клаус не ответил, а только отрывисто кивнул.

— Ну, так вот совсем скоро мы будем счастливыми обладателями комнат именно там!

Парень тяжело выдохнул, но Скай не оставил попытки растормошить друга.

— Клаус, перестань. Никогда бы не подумал, что ты даже не улыбнешься при исполнении твой мечты, в конце концов, — добавил он еще тише — ты отличный боец, у тебя все шансы выжить.

— Как ты не понимаешь, Скай! Я не за свою смерть боюсь! Мне, так или иначе придется умереть. Я уже смирился.

— Но почему?

— Потому что тебя убивать не буду. Никогда!

На мгновение он перестал прикусывать трубочку своего напитка и уставился на собеседника стеклянными глазами.

Друзья замолчали и призрак тишины, внезапно прокравшийся в их близкую связь, превратился в пропасть, разделявшую их. Ская, как будто прошибло током, а внутри все похолодело. Неужели он был так эгоистичен, что совсем не задумался о том, что в конце концов Клаус погибнет либо от чужой руки, либо от его? Пока его друг терзал себя такими нелегкими полными самопожертвования мыслями, Скай думал о том, как сам будет убивать? Он устыдился собственной гордости. Была ли причина в том, что он всегда относился к нему чуть свысока, как к младшему брату, хотя они были одногодками. Ужасающая правда прошла сквозь его тело и оставила холодное неприятное послевкусие стыда и печали, потому что, в сущности, Клаус был прав. Скай знал, что ответить. Он и сам не хотел убивать друга, но правило поставлено очень четко. Только один. Только сейчас было пока что слишком рано думать об этом.

— Знаешь, Скай, если я погибну, то хочу умереть от твоей руки, — глухо проворчал Клаус.

— Послушай, я не знаю как, точнее пока не знаю, но мы вместе выберемся с тобой. Ясно?

— Но…

— Никаких но! — грубо отчеканил он. — Мы всегда были вместе, теперь уж до конца. Дороги назад нет! Все. Все измениться.

— Хорошо, — улыбнулся Клаус, — верю тебе брат. Мы сделаем это!

И они соединили пальцы правой руки в замок, их давний жест доверия и сплоченности.

Когда корабль подлетел к сказочной пагоде, даже у Ская и Клауса, которые знали буквально все мелочи ее фасада, расширились глаза от небывалого зрелища. Пагода, а точнее целый комплекс из семи пагод и мелких двориков с беседками был сплошь увит зеленью. Чаще всего это комплекс называли дворцом Якурен, хотя на самом деле это был давно заброшенный Запретный город — древняя резиденция китайских императоров, которая со временем обросла паутиной времени и множества легенд. Дворец являлся частью окружающего его ландшафта, а именно величественных гор, родников и зеленого моря леса, а так же голубого неба, как глаза Ская, с клочками облаков живописно разбросанных по бирюзовому полотну. Никто из ныне живущих даже не пытался описать Якурен — дворец признанный самый красивым чудом света за все время существования мира. Только говорили: «Это нужно видеть». И были правы, потому что один раз увидевший зеленый и такой естественно красивый, без каких-либо излишеств Якурен, никогда его не забудет. И величественные, как будто кружевные на фоне массивных залов трех гармоний сторожевые башни, и полный продуманный до мельчайшей тропинки интерьер комплекса, и, конечно же, ландшафт, частью которого являлся этот порожденный природой дворец.

По прибытию на место к каждому участнику был приставлен слуга или служанка, в зависимости от пола, которые уже заранее отнесли все вещи в комнату и спешно помогли приготовиться к традиционному, но от этого не менее значимому балу, ведь до назначенного часа оставалось совсем немного. В шкафу Ская уже аккуратно висели множество праздничных, роскошных костюмов и ему стоило большого труда выбрать один из них, самый подходящий для сегодняшнего события. В конце концов, он остановил свой выбор на парадном белом мундире, расшитом золотыми, серебряными и голубыми нитями. Воротник был высоким, почти доходящим до подбородка, отороченный золотой тесьмой, которая была и на полах мундира. Обшлаге были полностью золотыми с серебряными пуговицами и голубым орнаментом; галуны и отвороты, расшитые золотой нитью, были сделаны вручную лучшими Османскими мастерицами. Завершало эту красоту голубая лента через плечо, скрепленная драгоценной звездой на боку. Она невероятным образом оттеняла и без того голубые глаза Ская, делая их взор еще глубже и притягательнее. Осмотрев себя в зеркале, он сделал вывод, что весьма хорош собою. Вспомнив о том, что Софья тоже будет присутствовать на балу, он провел рукой по волосам, как перед выходом на мост, приглаживая непослушные пшеничные волосы, и спустился на нижний этаж, где уже собрались почти все участники. Воздушный корабль не заставил себя ждать и доставил всех во Дворец Правительства точно в назначенное время.

Пара портье распахнули перед Скаем двери, которые могли бы послужить входом в рай, и он вошел в гигантский бальный зал. Он напоминал огромную галерею с полукруглым потолком, плавно перетекающим в стены. Первое, что бросилось в глаза — это золото и зеркала. Много золота и зеркал. Стены были увешены зеркальными панелями, которые висели напротив и отражали друг друга, отчего создавалась иллюзия увеличения и так далеко не маленького пространства. Зеркала были в изумительных позолоченных рамах с филигранной серебряной росписью. Спереди зеркал на протяжении всей стены стояли массивные колонны из темного янтаря, такого чистого и искусно обработанного, что, несмотря на исполинские размеры, каждая колонная была почти прозрачной. Сверху колонн царствовал, словно корона, великолепный коринфский орден, которые соединялся с лепниной на потолке. Создавалось впечатление, что колонны не только невесомо поддерживают потолок, но и являются его частью, настолько мастерски был выполнен этот ювелирный переход. Подсвечники на стене светили так ярко, что напоминали полуденное солнце, и все же, настоящим светилом зала была громадная и иллюзионно невесомая люстра, созданная из хрупкого стекла. Она была исполнена полностью из маленьких и разноцветных горных хрусталиков, собранных вместе в сияющую разноцветную композицию, и если потолок был изящно расписан умелой рукой под небосвод с еле заметными чертами тринадцати рефери, то люстру по праву можно было считать радугой. Отдельного внимания заслуживает белый мраморный плиточный пол с причудливым узором из алмазов, который можно было полностью рассмотреть только с потолка. Возле входа в помещение, у противоположной стены находилась массивная деревянная лестница, украшенная мраморными античными скульптурами и резьбой по дереву. В центре зала стоял фонтан, около которого прогуливались влюбленные пары. Из каменных кувшинов золотых дриад и нимф, входивших в скульптурную композицию, лилась не вода, а медного оттенка шампанское с медовым привкусом.

Как только Скай увидел это великолепие, он несколько секунд находился в ступоре от столь незабываемого зрелища. Он и раньше неоднократно бывал на балах, но этот не был похож ни на один из предыдущих. Это было неповторимо. Играла чистая мелодия старинного венского вальса, пары кружились грациозно и синхронно, лишь было видно, как летали дамские юбки, и люди в изящном наклоне о чем-то разговаривали и смеялись. Живой оркестр находился под самым потолком, около противоположной стены, над лестницей и мощь издаваемых им звуков была колоссальной — плавной и не надрывной, оттого так и хотелось ее слушать множество раз. Тонкий звон бокалов, плеск шампанского в фонтане, наивное щебетание барышень и стук их каблуков об каменный пол дополняли эту невероятную картину. Все сияло.

Скай уверенной походкой прошел сквозь «райские» двери в зал. Взгляд лордов, их леди, их дочерей и молодых барышень устремились к очередному гостю и….Задержались несколько дольше, чем положено. Дамы энергичнее замахали веерами от избытка нарастающей симпатии к голубоглазому незнакомцу, молодые девушки, покрасневшие, взволновано начали перешептываться, беспрестанно рассматривая молодого человека. А сам незнакомец, прекрасно видевший реакцию всех окружающих, мимолетно улыбнулся, что еще больше распаляло девушек. Он наслаждался их амурными волнениями, своей идеально провернутой игрой со столькими женщинами и девушками одновременно. На лордов Скай даже не смотрел, потому что и так знал, что увидит в их глазах: злость, неприкрытую ярость и зависть. Жена засмотрелась на торжествующего герцога, помолвленная дочь уже готова сбежать с обаятельным красавцем на край света. И так, невольно насладившись всеобщим восхищением, которое он навлек на себя, Скай стал искать Софью. Отыскать ее в таком огромном пространстве среди алмазных бликов и большого количества народа оказалось труднее, чем он думал.

Скай уже не замечал ее высокого статуса. Когда она прибыла на бал в сопровождении обширной пестрой свиты, а на лицах расступавшихся пред ней и ее процессией людей, возникло благоговение и восхищение он был несколько удивлен. Он тепло улыбнулся ей и мгновенно опомнился. Софья ведь принцесса, а поэтому удивляться нечему, верно? Софья с низкими пучками кудрявых темных волос по бокам, которые были перехвачены сеткой из серебряных нитей и вплетенным в нее океаническим жемчугом, несколько отделилась от свиты и подошла к фонтану. Скай в ленивой позе отошел от ближайшей стены, прислонившись к которой, он мог разглядеть ее во всей неестественной красе лунной богини. Потрясающее синее платье было похоже на ночное небо и усеяно бриллиантами, которые сияли как ярчайшие звезды. Образ «королевы ночи» дополнял и серебряный полумесяц на обруче, с него плавными волнами ниспадал темно — синий шифон, который переливался матовым тихим светом при каждом движении принцессы.

Звуки его шагом мягко отдавались на мраморном полу. А Софья, заметив его, постаралась сохранить самое простодушное выражение лица, на которое только была способна.

— Здравствуйте Ваше Святейшество, — нарочито официально начал Скай, галантно поклонившись и поцеловав руку Софьи, которую словно вторая кожа обволакивала высокая темно синяя перчатка.

Она, распознав иронию в голосе, улыбнулась и легонько ударила жениха резным веером по плечу.

— За что? Святейшество!

Она с наигранным подозрением окинула его взглядом и высокомерным голосом произнесла:

— Мой супруг решил отказаться от клятвы, данной мне в нашу первую ночную встречу? Не шутите со мной Герцог, — кокетливо улыбнулась Софья.

— Тогда позвольте украсть Вас на танец, моя принцесса. Быть может этим я смогу загладить вину перед вами, — предложил он.

Юноша протянул ей свою сильную руку с тихой улыбкой, самой обаятельной, что находилось в его арсенале, такой, что наблюдавшие эту сцену девушки тут же покраснели и заохали от избытка чувств.

— А на самом деле, Софи, ты прекрасна, как всегда. Но сегодня ты даже превзошла саму себя, любимая, — прошептал он на ушко принцессе, ведя ее в танце под нежные звуки вальса.

— Не занимать галантности! С каких пор ты начал вести себя, как джентльмен? — спокойно спросила Софья.

Скай отшатнулся от нее в притворном испуге и картинно прижал руку к сердцу:

— Моя Госпожа, молю о пощаде! Ваш покорный слуга, лишь желал сделать Вас счастливее.

Она приподняла брови, тщетно пытаясь представить себе такие шуточки на дворцовой площади ее дома, когда их узы брака скрепляли молебнами жрецы, но картинка никак не хотела складываться. В конечном итоге она оставила бесплодные попытки и потянулась к нему, мечтая поскорее оказаться в его объятьях.

Они закружились в танце. Ее синее платье и ее демонический образ резко контрастировал со светлым кавалером, будто день и ночь, встретились поведать друг друга, чтобы затем вновь расстаться. Лилась музыка вальса. Они оба двигались четко и слаженно, как единое целое, а поэтому можно было с уверенностью сказать, что эта пара была если не самой, то одной из лучших. Увидев невесту в таком обличье, Скай поразился куда больше, чем он хотел бы показать. При виде ее, адреналин в его горячей крови и так зашкаливал, а здесь, в более чем обворожительном платье, с таким манящим ночным взглядом, она покорила его сердце во второй раз. И ничего больше не нужно было, чем уверенно вальсировать вместе с ней, ведя ее и чувствовать близость.

Но вот мелодия ночи стихла, точно так же, как затихает природа при появлении зари. И солнца и луна, поклонившись друг другу, разомкнули свои руки.

— Очень хочется пить, — усиленно обмахиваясь веером, сказала Софья.

— Да, я бы и сам не отказался. Никогда не пробовал тамошних угощений.

Рот Софьи широко раскрылся от удивления:

— Если бы ты каждый день не посвящал себя этим ужасным тренировкам, я бы порвала с тобой окончательно, потому что ты бы наверняка превратился в толстяка, как мой кот.

Скай закатил глаза и не обратил на ее выпад никакого внимания, а только сказал:

— Это часть входим в обязанности жениха. Если еда отравлена, то я умру первым, любовь моя.

— Что-то я сомневаюсь, что обычный яблочный пудинг убьет тебя.

Юноша скорчил забавную гримасу:

— Милой Софи так нравится притворятся, что она меня не любит.

Он взял ее под руку, и они направились в дальний конец зала, где находились многочисленные столы с напитками и блюдами. Тут рядом с Софьей торопливо прошел, какой- то парень. Она не успела разглядеть его лица, только блеснула в левом ухе коралловая сережка участника турнира, а потом она почувствовала горьковатый запах апельсина с нотками раскрывшегося жасмина, потом накатила волна душистой руты и, мощную симфонию запаха дополнил камфарно — древесный шлейф. Как только этот дивный аромат осторожно и ненавязчиво коснулся Софьи, то сознание помутнело, воля и разум ушли куда-то вглубь, и осталась только теплая волна, которая приятно и легко распространялась по всему телу. Все произошло мгновенно. Вдруг перестали существовать люди, зал, музыка, даже Скай, который был рядом и недоуменно смотрел на обмякшую принцессу. В мире осталась только она, запах, таинственный участник турнира и невообразимо сильное влечение к нему. Софья почувствовала, как упивается до краев этим ароматом, вбирая его в себя, как младенец молоко матери, что хочет и обнять этого незнакомца, и поцеловать, и уйти хоть на край света. Где-то вдалеке еще не совсем уснувшее сознание кричало призывы остановиться, но одурманенная Софья не слышала его отчаянных криков, как и попыток Ская достучаться до нее. Ее ноги сами по себе начали делать шаги в ту сторону, где скрылся незнакомец, но тут чьи-то сильные руки, схватили ее и повели в обратном направлении. А потом все резко прекратилось. Ее носа коснулся резкий и такой противный по сравнению с этим дурманом запах розы. Когда она открыла глаза, то увидела, как Скай держит платок, вымоченный в розовом масле, около ее лица и его обеспокоенное выражение лица, как будто случилось, что- то страшное. Только вот принцесса совершенно не помнила что.

— Что с тобой случилось? — тихо спросил Скай, наклонившись, так чтобы их глаза были на одном уровне. Он едва сдерживал бурю негодования и приступ ревности к этому странному парню в себе. Его пальцы схватили платок провонявший розами так крепко, что все побелели.

— Я… я не знаю, Скай. А что я сделала?

— Ты не помнишь? — изумленно спросил он. — Должно быть всему виной тот запах в отдаленной части зала. Около тебя прошел участник турнира, и ты внезапно развернулась в его сторону, твои глаза закрылись и ты медленно, но «верно» зашагала в его сторону. Я был полностью обескуражен, увидев, как ты посмотрел на него. Нелегко быть с такой жестокой невестой, — Скай старательно пытался скрыть гнев, однако он все равно прорывался наружу в холодном и официальном тоне голоса.

— О, Боже! Во имя Рефери, как же мне стыдно! — воскликнула Софья, сжимая в руке стакан воды и не обращая внимание на то, что дрожит всем телом.

— Необычный аромат, притягивающий к себе, как магнит, — пояснила она, притрагиваясь рукой к голове, пытаясь унять пульсирующую боль. — Помню только, что провалилась некую бездну.

— Знать бы только, что это, — голос Ская звучал мягко, но в нем слышались и стальные нотки.

— Это нероли, — послышался задорный женский голос.

Скай обернулся и хотел уже в своей обычной надменной манере ответить вмешавшемуся в разговор, но застыл на полуслове, потому как увидел совсем не того, кого ожидал. Это девушка. И первое, что заметил Скай — глаза. Необычайно яркие, изумрудные с живым молодым блеском, которого порой не бывает у раскрашенных Шанхайских девиц. Их глаза, как у мертвой рыбы, а ее широко раскрытые в ореоле пушистых длинных ресниц дышали жизнью. Веснушчатый нос был немного вздернут кверху, а овал лица обрамляли поистине роскошные густые рыжеватые волосы, но не огненные, а с неким золотистым отливом. Скай видел такие прически у придворных дам и на этом балу в том числе, однако было очевидно, что девчонка не использует никаких красок и косметических средств, чтобы создать такой насыщенный натуральный медный отлив. Прическа ее была очень простой, но от этого не менее красивой. Некоторые пряди длинных, до самых бедер волос, были заплетены в тоненькие косички, а непослушная копна разметалась по спине, плечам, кое-где пряди выбивались, но эти несовершенства, ни в коей мере не умоляли достоинств девушки, а только наоборот, подчеркивали ее очарование и толику детской непосредственности и наивности. Но не повезет тому, кто воспримет ее ребенком, ведь в ее взгляде кроме веселья читалась глубина мыслей, вызов, а еще чувствовалась пугающая внутренняя сила, словно напряженная струна.

Нельзя сказать, чтобы Скай был очарован. Нет. Он не был падок даже на самых красивых девушек, да и любовь с первого взгляда давно осталась в детских сказках, но чем- то она его заинтересовала. Но в этом он никогда не признается, даже самому себе.

— Нероли? Что это? — с вызовом спросил он.

— Это сильнейший летучий афродизиак. Иными словами завлекающий запах. Нет оружия изысканнее, чем аромат, — широко улыбнулась незнакомка.

— Тогда все становиться ясно, — задумчиво пробормотала Софья, — а это не опасно?

— Опасно? Конечно же, опасно оказаться в обществе такого молодого человека, как тот, который чуть не похитил вас у двора Великих Судей, но не беспокойтесь о состоянии здоровья. Ваше Величество, он абсолютно безвреден. Будьте осторожнее с ароматами. Из милого украшения быта, они могут превратиться в чудовищное оружие.

— Что за глупости? Запах призванный вызывать на лице людей улыбку не может навредить. Как такое приятное вещество может вмещать в себя столь мерзкие функции? — возмутился Скай. Его настроение неожиданно испортилось, а потому на краткий миг наступила тишина. Во взгляде юноши таилась угроза, на что девушка отступила и слегка поежилась.

— Извините консорт — принц, — пробормотала она, поклонившись.

Выражение лица Ская не изменилось, и он все продолжал изучать ее своим пристальным взглядом.

— Я не желала обидеть Вас. Что ж, прошу прощение за столь бесцеремонное вмешательство в Вашу беседу. Разрешите откланяться. Она выказала им жест, принятый в высшем обществе, а именно элегантный кивком головы и удалилась.

— Скай, ну зачем так грубо? Она лишь разъяснила нам ситуацию, — попыталась вмешаться Софья.

— Она влезла не в свое дело, — резко ответил он.

— Уважаемые дамы и господа! Музыка тут же смолкла, и разразился откуда-то уже знакомый голос верховного наместника:

— Именно в этот момент, именно здесь и сейчас будет внесен в центр зала экран связующий вас и ведьму, которая скажет всем нам, кто же эти два счастливчика, которых она почтит своим одобрением и особым камнем сапфира.

Два лакея быстро и почти незаметно внесли в зал, и поставили рядом с фонтаном небольшой резной столик, в центре которого был установлен огромный хрустальный шар, связующий гостей и ведьму.

Дело было в том, что на балу в честь участников турнира, в определенный момент наместники связывают ведьму с присутствующими на балу и ведьма называет или указывает на одного юношу и одну девушку, которые по ее мнению имеют исключительную возможность стать первыми на поле боя. Все участники получали в дар драгоценную алую серьгу, которая означала, что теперь этот ребенок принадлежит миру войны. Миру, в котором он должен научиться быть собой, а главное ставить чужие интересы впереди собственных. В отголосках прошлого немногие получали сапфир — благородный камень небес. Свобода и воля к победе — несовместимые друг с другом черты совмещались в этом лазурном оттенке. И даже умирая на арене, жажда жизни тех людей обращала багровый цвет камня в голубой, придавая сил к недосягаемой до того победе. По обычаю избранники будут танцевать. Не будет между ними вражды и скверных мыслей, ведь именно они зеркальное отражение непорочности неба.

— Итак, начинаем!

Гости столпились вокруг хрустального шара, который с каждой секундой становился все мутнее и мутнее, как будто кто-то наполнял его паром изнутри. Наконец внутри темной сферы появилось лицо ведьмы, так и не изменившееся за долгие десять лет. Она была все так же прекрасна со своими волнистыми черными волосами, с замысловатым головным убором и хитрыми влажными глазами, которые внимательно смотрели на каждого из них. Скаю показалось, что на нем она задержала взгляд немного дольше, чем полагалось, хотя может это воображение разыгралось, и его самоуверенность дала о себе знать.

— Здравствуйте мои дорогие герои, — начала ведьма, — все вы помните тот волнующий миг в моих покоях, когда я приоткрыла вам тайны мироздания и дверь в будущее. Так вот теперь еще один важный этап, который вы должны пройти. Пройти и не побояться тех, кого я хочу звать победителями турнира.

Сначала ничего не произошло. Участники взволнованно смотрели друг на друга.

— Наш мир — это мутное стекло. Судьба переплетается своими красными лентами с нашей жизнью, однако ее можно разорвать. Эти ленты, — шепотом пробормотала она, — когда вы порвете их, вернуть назад что-то уже не получится.

Скай застыл. Голубой сапфир сиял в его металлической оправе серьги, что обжигала кожу. Он знал, что отмечен, но предполагал, что камень олицетворяет лишь силу стихии, который владеет верховный воин в иерархии турнира. В их мире существовала группа людей, обладающих сверхъестественными способностями, и делилась на три уровня — А, В и С. Владеющие уровнем А — это чистокровные потомки ангелов, по крайней мере, так гласят легенда. Наделенные высшей, чистейшей силой, они могут подчинять себе стихии. Опьяненный успехом, Скай вобрал в себя новые потоки уверенности и твердой походкой вышел в центр зала, ожидая отмеченную девушку. Он хорошо подходил на эту роль, на роль героя, а поэтому каждая девушка в зале мечтала сейчас быть отмеченной, чтобы просто подержаться с ним за руку и посмотреть в его глаза. Скай терпеливо ждал. Стояла мертвая, но напряженная тишина. Тут сзади послышался стук легких шагов, толпа выдохнула, и Скай повернулся, чтобы почтить галантным поклоном избранную девушку, и тут замер.

— Что? — пробормотал он, уставившись на рыжую копну волос. Ему показалось, что он задыхается. Только сейчас Скай смог увидеть ее в полный рост, ведь там, у столов было не до этого. На ней было очень простое, хлопковое нежное платье белого цвета, как декабрьский снег. Талия была подчеркнута коричневым кожаным корсетом со шнуровкой спереди, а на длинных и стройных ногах туфли без каблуков, того же коричневатого оттенка, которые обхватывали щиколотку тонкими ремешками. Скай удивился простоте этого наряда. Он никогда не видел, чтобы в таких добротных вещах ходили и дома, что уж говорить про балы? Но, тем не менее, ее невинность его ничуть не смущала и не коробила. Было очевидно, что если бы она вырядилась в более роскошный наряд, то не была бы и в половину так прекрасна, как сейчас.

Он чувствовал, что внутри у нее скрыто гораздо больше, только до этого нужно было добраться. Интерес, увлечение или же нечто большее?

Он вежливо подал ей руку, как немое приглашение на ритуальный танец, которому всех детей учат практически с пеленок. Она ответила на этот жест и Скай только сейчас понял, что ее рука была такой же маленькой и хрупкой, как и у его Софи. И это претендент на победу? Зазвучали трубы, ритмичный стук барабанов и наконец, под плач скрипок, песнь арф и арии фортепиано они начали свой танец.

Он был подобен раскрытию цветка. Сначала они не доверяли друг другу и не были едины в танце. Все па были исполнены с ювелирной точность и изяществом, но не было в них чувств и утонченности. Без души, без задора — стеснение и зажатость охватила их с головой. Словно двум птицам, стремящимся в небо, подрезали крылья, а душа желала оказаться в выси. Они походили на несчастных страдальцев, навечно обреченных скитаться по земле, создавая безуспешные попытки нового полета. Постепенно бутон их танца набирал силу, чтобы раскрывши свои лепестки, взбудоражить зрителей неистощимо прекрасным восторгом и желанием присоединится к этой чувственной и динамичной паре. Их танец развивался стремительно и быстро. Все меньше становилось расстояние между их телами, все более крепкими были поддержки, и все охотнее девушка отдавалась и доверяла себя в сильные руки юноши. Их быстрые ноги двигались синхронно, будто это был единый организм, они даже дышали в унисон. Па! Еще одно! Роскошные рыжие волосы вместе с белой юбкой колыхались из стороны в сторону, подхваченные ветром. Их глаза встречались все чаще и чаще, только теперь они были объяты огнем, жизнью, и общим желанием продолжать этот полный жгучей страсти и фееричной легкости танец. Шаг! Шаг! Еще один! Поворот и поддержка под самый потолок! Если танец с Софьей был полон контрастов, то сейчас два сияющих солнца слились в одно невероятное творение гения. Только музыка и дыхание звучало в их ушах. Не было больше мира, кроме белоснежного каменного пола. Танец и музыка захватили их в бешеный водоворот, где каждое движение, каждый вдох сопровождался выплеском вездесущей молодой энергии. В то же время Скай был нежен и осторожен. Он боялся навредить этой хрупкой на вид девушке, словно фарфоровой кукле, но когда темп танца вместе с музыкой чуть замедлился, то он услышал быстрое биение ее сердца под платьем, горячее дыхание, запах волос и это привело его в настоящий экстаз. Поворот вокруг собственной оси! Шаг! Взмах! Поворот! Поддержка! Он возносил ее в наверх словно птицу, которая вот- вот улетит. Они кружились и казались уже не оторванными друг от друга отмеченными, а настоящим целым. Они оба были в белом, и это только добавляло красоты из элегантным движениям. Ангелы, спустившиеся в этот грешный мир. Музыка закончилась, а вместе с ней и эта чувственная симфония. Гости разразились громкими аплодисментами такой силы, какой не видывал и никогда больше не увидит этот зал. Они поклонились друг — другу и их руки неохотно разъединились. Им обоим было неловко смотреть прямо в глаза. Девушка, не поднимая головы, поблагодарила Ская за замечательный танец и ушла в другой конец зала, а Скай направился к Софье.

— Ну что ж, поздравляю, милый Скай, — улыбнулась Софья, — но лавры отмеченного не дают тебе права флиртовать с другими девушками, пусть и очень красивыми, — сказала она ледяным голосом, за которым угадывалась и плохо скрываемая радость за успех любимого.

— О чем ты, Софи? — спросил Скай тихим и уверенным голосом. — Это был просто танец.

— Просто танец?! — от гнева у Софьи даже порозовели напудренные щеки. — Ты называешь просто танцем эту страстную прелюдию?!

— Софья! — уголки рта Ская чуть поползли вверх. — Что ты себе придумала? Я же не посторонний человек, я консорт — принц, я твой жених! Не забывай о том, что мы помолвлены, и я не то, что не имею права, я и в мыслях такого не допускал, чтобы просто посмотреть на другую!

— Не притворяйся идиотом, — прошептала она.

Он посмотрел на нее своими лазурными глазами, излучавшие только безграничную любовь и заботу.

— Ну же, Софи, — он протянул руку и коснулся ее волос. — Поверь мне.

Теперь его голос был некий приказ и Софья стояла неловко прижавшись к одной из янтарных колонн и была в полной растерянности.

— Ты любишь меня? Правда? — еле слышно прошептала она.

Ответ был намного лучше всех слов. Скай молча взял Софью за талию, наклонил назад, и сам же приблизившись к ней, поцеловал прямо в губы и будто розовый лепесток роз коснулся ее губ. Его губы были жесткие и сильные, но теплые и невыносимо нежные.

— Надеюсь, ответ ясен, — уже в своей обычной манере проговорил он с довольной улыбкой.

— В превосходстве, — пробормотала Софья, все еще не пришедшая в себя. — Но я хотела поздравить тебя с этой великолепной новостью.

Она дотронулась пальцами его голубого сапфира и тихо отозвалась:

— Ты и вправду…

— Ваше Величество! Ваше величество, во дворце вас уже ожидает Британский посол! — прокричала ей фрейлина.

Софья виновато посмотрела на Ская, но он все поняв и без слов, кивнул. Принцесса поправила тиару и гордо удалилась с бала в сопровождении своей пестрой свиты, с какой и появилась.

Скай еще долгое время в глубокой задумчивости стоял в стороне ото всех, но решив про себя, что на сегодня достаточно, удалился. От «райских» дверей до выхода вел длинный коридор, расписанный сине — белой гравюрой очень тонкой работы. Скай только тут почувствовал, как душно было в бальном зале, только вдохнув всей грудью ночной свежий воздух, наполненный зеленой влажностью. После того танца у него остались противоречивые чувства, а точнее некая пустота. Он на удивление не помнил сам танец, только отдельные вспышки эмоций, которые едва могли дать полную картину вечера. Тут в конце коридора, рядом с большой аркой он увидел девушку в белом платье и повинуясь спонтанному желанию он прокричал:

— Не пристойно юным особам прохлаждаться в столь поздний час.

Она повернула голову и подарила ему улыбку:

— Я смогу постоять за себя. Вечер удался?

— Да, — ухмыльнулся он, припомнив поцелуй, — никогда не был так счастлив. Собираетесь уже уходить?

— Да, и Вы насколько я вижу тоже.

— Проницательности не занимать, — не удержался Скай от колкости.

Тут девушка улыбнулась еще шире, что заставило его немного приглядеться к ней.

— Нам всем пора, ведь уже завтра нас ожидает первое задание. И я не надеюсь, что оно будет легким, так что лучше набраться сил, — она чуть помедлила, но все же сказала, — и я желаю Вам удачи.

Скай почувствовал себя так, будто ему на голову вылили ведро ледяной воды из Святого Озера.

— Желаешь удачи своему сопернику? Следует ли мне обозвать тебя дурой? — Скай склонил голову, чтобы лучше удалось разглядеть выражение ее лица в кромешной тьме.

— Я не вижу в этом ничего ужасного. У Вас есть сапфир небес, но этот камень есть и у меня так же, — она посмотрела на Ская своими невероятными зелеными глазами. — Не зная моей силы, Вы подходите ко мне. Могу ли я тогда назвать Вас глупцом? Откуда такая уверенность, что я не воткну кинжал Вам в спину?

Он смотрел на нее еще какое-то время, а затем, улыбнувшись, произнес:

— Спокойной ночи, Миледи. Надеюсь, что небеса позволят Вам дожить до второго раунда.

Девушка развернулась и плавно пошла в глубину коридора и когда она подошла к выходу, к арке.

— Миледи! — прокричал Скай.

Она остановилась, услышав его голос и обернулась:

— Как Ваше имя?

Ветер развивал ее белоснежное одеяние, глаза сияли в лунном свете и она произнесла:

— Лира.

 

Глава 3. Смертельная тень предательства

— Сертификация была успешно пройдена, — женский голос, разнесшийся по залу, словно объявление неминуемого конца, был так прекрасен и невообразим, что не мог принадлежать механическому творению, — пожалуйста, пройдите в центр переподготовки.

— Пошевеливайся, — презрительно сказала девушка позади нее, — иначе ты не дождешься турнира. Лира заметила на себе отчужденный взгляд незнакомки и недоверчиво покосилась на ее дрожащие руки. Они обе были ровесницами, только если Лира была похожа на оборванку, то у данной особы были все декоры модных тенденций нового света, начиная с рубиновых колец и заканчивая великолепным замшевым костюмом, покрытым тонкой золотой обшивкой. Ее ноги подрагивали, а зубы постукивали от холода, хотя в зале была плюсовая температура.

— С тобой все хорошо? — спросила Лира, пропустив мимо ушей колкое замечание.

Ответом ей была усмешка, полная злобы:

— Отвали, недоразвитая, — девушка прошла вперед, задев Лиру плечом, и с угрюмым видом прошествовала по указанному ее попутчиком коридору.

Лира с обеспокоенным видом, смотрела ей вслед, припоминая глаза, в которых плескалось безумие, но посчитала, что стоит выбросить это из головы и последовала за группой людей с таким же номером на карточке, что выдали и Лире. На стенах коридора висели газовые лампы, отбрасывающие диковинные тени на их застывшие лица, казавшимися такими же каменными, как и уродливые химеры, украшавшие готические здания. Подобное обращение к ней было не впервой. С раннего утра, всех девушек до восемнадцати лет отвели в подземный бункер, чтобы провести дополнительный медицинский осмотр и удостовериться в их подлинной личности. В прошлом были случаи, когда участники, заключив соглашение с миром теней, просили демоническую кровь у детей ночи, чтобы изменить свой облик, тем самым нарушая законы всего человеческого общества. Нет ничего ужаснее, чем сделка с одним из этих чудовищ. У нее в голове сразу возникли жуткие образы: разорванные тела, истекающие кровью; дети, похожие на куклы, у которых не хватало конечностей, а на лицах застыло выражение безмолвного ужаса. Безумная волна жара, опустившая крыши зданий, выполненных в викторианском стиле, и тучи огненных искр полетевшие в голубое небо. Ласка пенистых и бушующих волн, мощно разбивающихся о скалы и нежно окутавшие ее босые ноги, распухшие от ожогов и страшное ощущение одиночества, разрывавшее сердца, когда она смотрела на детей с перерезанными гортанями, а алая струя, бегущая по белому покрову снега, встречалась с изумрудной водой озера.

— Прошу сюда, — сказал мужчина и почетно поклонился, приглашая Лиру в новый вход тоннеля. Кожа была его, как у трупа, серая, а глаза настолько красные, что она поражалась, как человек стоит на ногах, он будто не спал несколько месяцев подряд. Лицо его было изуродовано шрамами, рассекавшими его левую бровь и щеку, оставляя мерзкий отпечаток прошлого. Туловище представляло собой смешение костей и кожи, но он все равно шел быстрым шагом, за которым девушка едва поспевала. Было унизительно осознавать, что она задыхалась, поднимаясь по крутой лестнице, в то время как человек даже не вспотел. Их называли проводниками. Эти люди представлялись ко всем пятидесяти четырем участникам, чтобы сопровождать их на формальные встречи или обследования. Однако никогда не стоит забывать, что именно они назначаются для смертной казни, чтобы устранить того, кто не подчиняется приказам. Они носили строгую черную одежду, поэтому при свете сияющего кристального факела в кромешной темноте его бледное лицо представлялось кровожадной гримасой мстительного духа, спустившегося в наш мир, чтобы расквитаться с должниками его смертной жизни. Ее распущенные волосы колыхались от ветра, что проникал сквозь каменные щели подземного лабиринта, и приходилось часто моргать, чтобы зрение не помутнело.

— Процедура не представляет ничего страшного, — неожиданно сказал человек. — В Ваше тело введут нано машины, позволяющие следить за передвижением, состоянием силы на поле боя и фиксировать ее в нужный момент.

— Фиксировать? — голос ее прозвучал совсем тихо и был похож на сдавленный писк.

— Да, — он ненадолго замолчал, изучая ее своими кровавыми глазами, а потом продолжил. — Во время боя Рефери по своему желанию могут лишить Вас силы и вовсе, либо установить определенный барьер, который Вы не сможете перейти. Естественно это ни в коем случае не затрагивает властелинов стихий с высшим уровнем.

— Зачем же это нужно? Боги любят поиграть? — спросила Лира, равнодушно уставившись себе под ноги, хотя внутри все сжалось в тугую струну, по которой можно было бы провести смычком.

— Вам все объяснят потом, — не смотря на нее, проговорил мужчина. — Моя работа заключается в ином. Лира потупилась и глубоко вздохнула, стараясь успокоить сердце, трепетавшее в ее груди, словно крылья колибри.

Он остановился и нарисовал рукой на стене странные знаки, после чего черный полы его плаща взметнулись от сильной волны ветра, и Лира затаила дыхание. В ее голове блуждало миллион вопросов, начиная от странных рунных заклятий, вспыхнувшие янтарным сиянием и позволяющие открывать потайные двери и заканчивая обстройкой самого подземного комплекса. Здесь смешались современность и далекое прошлое — технологии эры первопроходцев, которые помогли человечеству обрести возможность управлять стихиями и алхимические заклинания, существовавшие с начала времен. Узкий проход, в котором они сейчас находились, напоминал средневековую крепость. Каменные плиты раздвинулись и человек, как и прежде вновь поклонился, обводя рукой холодную комнату, в центре которой был идеальный овальный бассейн, наполненный белым раствором. Пар, исходивший от ароматной ванны, доходил до самого потолка и щеки девушки покрыл легкий румянец. Она сделала несколько нерешительных шагов вперед и недоуменно посмотрела на своего провожатого, как бы спрашивая взглядом «Что мне теперь делать?».

— Я оставлю Вас на некоторое время здесь одну, — невозмутимо проговорил мужчина. — Тереза все объяснит.

— Тереза?

Он поднял указательный палец вверх, и Лира подняла настороженный взгляд на мраморный потолок, увидев небольшой электронный прибор.

— Это Тереза, — пояснил он, — голограммное обеспечение, обслуживающее одновременно всех участников турнира. Ее можно назвать Вашим личным медиком, но лишь на момент прохождения переподготовки.

Девушка в замешательстве уставилась на горячую жидкость, от которой у нее закружилась голова, но все-таки кивнула и улыбнулась своему проводнику.

— Уместна ли сейчас моя благодарность Вам за то, что помогли мне добраться сюда? — спросила она.

Одного его взгляда хватило, чтобы ее улыбка исчезла как по мановению руки.

— Это входит в часть моих обязательств. И, если Вы знаете законы, то по приказу моих Господ, я лишу Вас возможности дышать.

Лира не ответила, но и лицо ее не изменилось, она лишь молча кивнула и послала ему очередную робкую улыбку.

— Поразмышляйте над этим, — сообщил проводник, возвращаясь к магическому проходу, и растворился в коридоре. Лира слышала его удаляющиеся шаги, и только когда он окончательно ушел, она впервые смогла почувствовать, какая сверхъестественная тишина проникает в каждую клеточку ее естества.

Пальцы девушки нашли несколько пуговиц на рубашке, и она резким движением распахнула ее, быстро освобождаясь и от остальной одежды. Легкая хлопковая ткань скользнула по обнаженным плечам и ее дрожащие руки прикоснулись к застежке брюк. Аккуратно сложив свои вещи, она несколько раз глубоко вздохнула. Огромное зеркало, висевшее на противоположной стене, отражало ее стройную фигуру и оливковую кожу, струящиеся по спине медные волосы, изумрудные глаза, в которых читалась непреклонная решимость и удивительное спокойствие. Она подняла свой взор на левое предплечье и замерла, осторожно рукой коснувшись бархатной кожи. На ее губах заиграла таинственная улыбка.

— Все получится, — пробормотала Лира, пробегая пальцами по оголенному плечу. — Я смогу.

Лира медленно спускалась по кафельным ступеням, и когда ее тело полностью погрузилось в белоснежную воду, она блаженно выдохнула и слегка потянулась, скрестив руки. Несколько минут она просто наслаждалась теплотой — вода почти обжигала — и размышляла над тем, как всего несколько часов назад она пыталась отскрести грязную шелуху, покрывавшую ее кожу. Вспоминала свое желание отскоблить себя добела или до крови, чтобы скрыть царапины и ссадины, покрывавшие руки и ноги, и заставила себя остановиться, лишь когда на руках действительно выступила кровь. Она приоткрыла глаза и увидела, как на другом конце купальни, прямо на бортике, свесивши свои ноги, сидела маленькая девочка с короткими золотистыми локонами и с миловидным разрезом шоколадных глаз. Бархатное зеленое платье доходило ей до колен, а босые ножки плескались в воде.

— Ты должно быть Тереза, — сказала Лира.

— Вероятно, — машинально обронила девочка. — А у Вас не так много времени, если хотите знать. Я уже подключила к системе больше половины всех, кто находится в кампусах, потому что будет очень печально, если Вы не сможете отойти от болевого шока.

Лира пожала плечами:

— Я привыкла к боли, — пояснила она, — а вот удовольствия полежать в горячей ванне не так часто испытывала за все свое время.

Лира посмотрела на лицо девочки по имени Тереза, повернутое к ней в профиль, спокойное и утратившее выражение девичьей невинности. Она отрешенно вглядывалась в дребезжание молочного раствора, словно что-то вспоминала, застыв в образе ангела, а потом тихо проговорила:

— Пора.

Лира сжалась и сильнее прислонилась к мозаичной плитке бассейна, увидев, что в глазах Терезы промелькнула белая полоса, а потом еще и еще. Все это было так странно. Она походила на обычную девочку, но если протереть заспанные глаза от сладкого сна, то можно понять, что перед тобой одно из устройств, повергнувшее человечество во тьму.

— Активизировать молекулярный покров, — сказала Тереза, все тем же затуманенным взором, — подключиться к системе первого уровня.

Лира постаралась расслабиться, когда увидела за курящимся над водой паром черные провода с тонкими иглами. Она не вылетела из воды только потому, что окоченела от ужаса. Девушка не раз слышала о программе «переподготовки» и некоторые погибали в результате несчастного случая, потому что не смогли выдержать слияния собственной крови с органическими нано машинами. Провода черными змеями овеяли ее ноги и волнообразно потянулись к ее рукам. Лира попыталась отстраниться, ухватившись за край бортика, но руки соскользнули, и она фыркнула, подавившись полу истерическим смешком.

— Тебе лучше не сопротивляться, — спокойно сказала Тереза. — От этого боль, что ты почувствуешь, станет только крепче. Выражение лица ребенка сделалось столь суровым, что злость, обрушившаяся на девушку, улетучилось в одно мгновенье. Тереза наклонила голову и вожделенно облизнула губы.

— Начать материализацию, — пробормотала девочка.

Глаза Лиры распахнулись и из них брызнули кристальные капли слез. Иглы проникли под кожу, проникая в самую глубь тела, соприкасаясь с венами, и она забыла, как дышать, настолько невыносима была агония. Ее охватили стыд и горечь и, стиснув зубы, почувствовав, как по краям ее губ бежит кровь, она смотрела в потолок, молясь о том, чтобы небеса напомнили ей, как дышать. Она справится. Обязательно справится. Она умеет выживать и ничуть не желает провести остаток жизни здесь — в мире демонов и смерти, чтобы снова смотреть на разоренные селенья и сражаться с бесами, что разрывают тела в клочья, оставляя других вглядываться в их кровавые пасти, из которых доносится запах гнили. Она вытерпит, ради него. Она готова была закричать в любую секунду — живот скрутило так, как будто ее пронзили несколько кинжалов.

Тереза невольно прыснула. И в один прыжок преодолел расстояние от своего бортика к тому, где пыталась сдержать унизительный крик боли Лира. Боль — это чувство распространилось по всему ее телу, разум роптал единственное слово — терпи. Подол платья Терезы трепетал, словно где-то было открыто окно, но она ведь всего лишь голограмма, верно? А здесь повсюду царит невыносимая жара, настоящий пожар, пожар, поглощающий ее всю без остатка. Ее голова откинулась на бортик купальни, когда она почувствовала, что иглы вводят раствор в ее организм и громко вздохнула, обретя вновь возможность наполнить свои легкие спасительным кислородом.

Когда Тереза положила руку на край купальни, Лира краем глаза посмотрела на ее самодовольную улыбку.

— Теперь, ты собственность моих Господ.

Лира закрыла глаза, но все же смогла еле выдавить из себя:

— Почему ты так считаешь?

Девочка искоса поглядела на своего оппонента:

— Почему? Потому что ты всего лишь человек. Люди так ничтожны, словно мошки, застывшие в янтаре.

Лира пронзила ее убийственным взглядом и потребовала:

— Убирайся! Ты просто завистница, которая прожив слишком долго на этом свете, так и не прониклась в истинное значение смысла жизни. Ты завидуешь людям, потому что, несмотря на все их недостатки, грехи и пороки в их сердцах есть свет, свет, силы, которой тебе никогда не достигнуть.

Тень сомненья мелькнуло на ее лице, но она тут же равнодушно прокрутилась на одной ноге вокруг себя и ее подхватили невидимые силы, опустившие ее в самый центр бассейна. Ее ноги коснулись глади воды, но от него не пошло разводов и Тереза печально пожала плечами.

— У меня только один вопрос, человек, — сказала девочка. — Каждые сто лет я задаю вам этот вопрос, всем пятидесяти четырем участникам турнира.

Лира насторожилась.

— Почему ты здесь? — спросила Тереза, и глаза ее светились огнем.

Лира на секунду задумалась и похолодела в горячей купальне, но все же ответила:

— Потому что так предрешено.

Глаза Терезы потухли так же естественно, как и зажгли внутри себя игривое пламя.

— Я ожидала другого ответа от тебя, — честно призналась она.

Лира промолчала, стараясь не замечать на себе ее пристального взгляда, поскольку иглы выходили из ее тела, и она сосредоточила все свое внимание именно на этом.

— Я знаю, что ты лжешь, — продолжила она. — Я знаю все о тебе — ритм сердца, кровь, что бежит по твоим венам, каждую деталь твоего тела, даже ход мыслей. Не пойму одного — что делает на турнире человек вроде тебя?

Лира поморщилась и представила себя вдали от этого места, постаралась взбудоражить в себе все те эмоции, которые так часто успокаивали ее, когда она пряталась от насильников или низших классов детей ночи, когда клочком свернулась от страха в пещере, отдаленной от ближайшего поселка на несколько сот километров. В месте, где обитал холод и страх; в месте, где ее ждали заботливые объятья и теплый плащ, в который он укутывал ее на ночь, в то время как снаружи шла снежная буря. Серебряные осколки снега падали на землю, растворяясь в ярком сиянии чистоты. На черном небосводе пробивались сквозь тьму пестрые звезды, блеск которых успокаивал бьющееся в унисон сердце. Его запах обволакивал ее, и даже спустя столько лет она старалась припомнить себе его последний поцелуй. Но как ни старалась она воскресить в себе эти воспоминания, они всегда ускользали из-под ее пальцев, словно все было дурманом, который наслал на нее одно из тех омерзительных существ. Растворенная дымка мечты, что накрыла беспроглядная ночная тишь.

— Прости…

За что он извинялся? Почему печаль и одиночество никогда не покидали его прекрасное лицо? Почему он плакал, когда она спала на его коленях, а его рука заботливо покоилась на ее голове или пропускала через пальцы ее грязные волосы так, как будто это было самая величайшая драгоценность? Почему бросил ее одну посреди снежной пустыни и скрылся в ночи, как призрак? Это было похоже на проклятье — электрический разряд, исходивший от потока света, в котором стояла его одинокая фигура. Свет разрастался с каждой секундой все больше, застилая слепящую пелену ледяных кристаллов снега и голубые руны, окружающие его, взметнулись вверх. Всего на миг маленькая девочка закрыла лицо руками — смерть, казалось, дышала ей прямо в лицо и она не могла пошевелить ни единым мускулом. Открыв глаза, она увидела все тот же рассеянный свет лунного диска, что парил в черноте неба и падающие наискосок снежинки, образуя мелкие капли воды на ее лице, что так походили на слезы. Сумрак ночи пропитался им, но его не было. И тогда она кричала, раскрывая свои истинные чувства всему миру. Но он навечно замолчал и ничего с тех пор не изменилось. Даже сейчас, обнимая себя за плечи, Лира хотела напомнить хоть на миг его сильные руки.

Лицо девушки скривилось не то от поступающей от ног боли, не то от нахлынувших чувств.

— У тебя самый низкий уровень, — протянула Тереза, смотря на нее с подобием любопытства. — Почему серьга досталась кому-то вроде тебя?

Лира едва не улыбнулась, она была так далека от этих мыслей, что совсем не слушала того, что говорит ей эта маленькая девочка.

— Должно быть здорово, делать выводы на основании собственных представлений, — с легкой улыбкой сказала девушка, выходя из бассейна.

В этот момент каменные плиты с грохотом отодвинулись, и вошел ее проводник с белоснежной одеждой в руках. Лира не пошевелилась и попыталась сохранить в себе дуновение ветра, что заставил замереть ее. Она прикрыла глаза, наслаждаясь этим моментом, а когда пришла в себя от минутного забвенья, то не проронила ни слова. Мужчина не смутился ее наготы и решил сразу перейти к делу, произнося слова своим холодным голосом, как и то дыхание морского бриза, что он принес с собой:

— Через час всех будут готовить к ознакомлению с ареной. Должен признать, — сказал он, расхаживаясь по комнате взад-вперед, — что место битвы порой назначается в самом неожиданном для всех месте.

Лира улыбнулась и вздохнула, принимая одежду из его рук, словно самое тяжелое осталось позади. Крохотные ранки все еще покалывали и кровоточили, поэтому, когда она полностью оделась, то заметила на полу алеющие разводы, смешанные с молочными каплями воды. Благородный, невинный и непорочный белый цвет окрасился в кровавый оттенок греха.

— Например, в гнезде крыс? — насмешливо спросила девушка, застегивая последнюю золотую пуговицу на куртке с выгравированным на ней символом объединенных наций — парящего сокола. Вещь была выполнена из уникального материала похожего на кожу и идеально подходила к ее фигуре, делая акцент на ее округлостях и не стесняя движения тела.

Проводник пропустил мимо ушей сквозивший сарказм в ее словах, но все же спросил:

— Слышали о крысах?

— Да, полагаю их достаточно много возле священного озера Байкал. Мне посчастливилось побывать как-то в тех местах. Зрелище не самое приятное, в особенности, когда на твоих глазах потрошит ребенка стая тварей, размером с ладонь, и ты не можешь ничего изменить, потому что дитя на их территории.

Проводник неохотно кивнул:

— Действительно трагичный опыт, но есть из низшего класса и более ужасные особи, не так ли? Я удивлен, что Вы знаете этот вид гибрида, — искренне признался человек.

— Мне часто приходилось сталкиваться с кланом Омега, несмотря на то, что все свое детство я провела в Йоркшире. В этой области не так часто встретишь обитателей ночи, и все же мелкая утварь там водится, напоминая о том, что на нашей грешной земле живут не только люди. А к чему мне стоит быть готовой в столице Шанхая? — спросила Лира, заплетая в косички еще не высохшие волосы.

— Многое, чего Вам до начала боев знать не следовало бы. Ах да, — он на какое-то мгновенье умолк и поднял голову, рассматривая недовольное выражение лица девочки, что все еще парила над поверхностью воды, — Тереза, я хотел бы, чтобы данные о моей подопечной сегодня же появились в базе данных.

— Все?

Он не отвечает на ее вопрос, а вместо этого пожимает плечами и направляется к выходу из медицинской комнаты. В подобных ситуациях Лира привыкла полагаться на свою интуицию и незаурядную проницательность. Для нее наивная Тереза и угрюмый проводник были шутливой компанией, которой стоит не доверять и не уделять внимание словам, что выходят из их лживых уст. Лира твердо решила для себя докопаться до сути происходящего, впрочем, разгадывать загадки не всегда было ее самым любимым занятием. Слишком многое скрыто от глаз всех, включая и тех, кто преклоняет голову в низком благолепном поклоне у самих тронов Великих Рефери. Она начинала размышлять над тем, как бы добиться меньшего внимания к своей персоне. В свете недавних событий ей изрядно придется потрудиться, чтобы получить нужную информацию о каждом, кто прибыл в город и не попасть в неприятную ситуацию — ее наверняка захотят устранить. С этим возникнут некоторые затруднения. Всего лишь нелепая конфронтация может стать для нее губительной.

Через несколько минут они уже шагали вдоль высоких каменных стен и огромных створчатых арок, украшенных кружевной изящной резьбой. Колонны, поддерживающие здание были покрыты красными цветочными стеблями, и чопорный покров из лепестков устилал дорогу в неизвестность. На стенах солнечный свет соткал переливающиеся друг с другом тени, напоминающие таинственную игру шаловливых фей, снующих из одного угла в другой. Ослепляющее солнце за окнами открывало бесконечную синеву моря. Волны вздымались высоко к каменистым берегам и разлетались на миллионы частиц, вызывая в памяти силу, холод и враждебность места, в котором она находилась. Все правильно. Сейчас все уже начинают понимать, что весь этот безупречный мир испачкан форменной маской, а истинное лицо этого мира не этот солнечный пейзаж — это ледяной слой, что хоронит палящие лучи под тоннами крови. Неожиданная мощная волна, ударившая ей прямо в лицо, порезала ей щеку. Багряная слеза медленно скатилась по ее загорелой коже и ей почудилась смерть, витавшая в воздухе. Ее глаза застыли, и она прикоснулась пальцами к порезу, зачарованно наблюдая, как кровь превращается в распустившийся алый цветок. Лира резко обернулась в сторону арок и увидела внизу спускавшегося по лестнице светловолосого юношу и арену, на которой собрались прошедшую переподготовку воины. Лира слышала его шаги, отзывавшиеся гулом в ее сердце, и от каждого шага белого рыцаря, немой крик готов был вылететь из ее горла. Белоснежные полы его пальто развивались на ветру, и невидимые потоки силы окружали весь его статный профиль.

— Что происходит? — вполголоса спрашивает проводник. Он тоже подходит к уступу и его взгляд задерживает на одной из фигур, стоящих среди остальных участников.

— Они ведь все будут биться на сегодняшнем турнире? — взволнованно спрашивает девушка.

— Будь все проклято, они собираются поубивать друг друга еще до начала боев! — осознание этого, заставило ее спутника выругаться, да так, что Лира бросила на него острый осуждающий взгляд. Он быстро развел руки и в пространстве появились схемы и диаграммы, напоминающие электронные компьютерные образцы, а панель, что высветилась перед ним, была самой настоящей сенсорной клавиатурой. Его пальцы заскользили по полотну, и он что-то неразборчиво забормотал про себя.

— Что это? — спросила Лира, заметив на неоновом экране нескольких гигантов, но эхо ударов, раздавшихся внизу, заставили ее перевести взгляд на поле, где собрались все остальные воины. Кто-то безутешно рыдал, держась за окровавленную руку, и кричал, моля о помощи, но все эти люди были как в потемках в своих заляпанных грязью костюмах, в сравнении с юношей, возвышающемуся на лестничной площадке. Он с равнодушным выражением лица смотрел на своего противника, представлявшего из себя мужчину лет тридцати, у которого в руках был только осколок кинжала.

— Ублюдок, — выплюнул он герцогу, и это слово разлетелось по всему полю. Над его головой пролетела новая ударная волна, поднявшая сгусток песчаной пыли, и все скрылось за монотонным облаком. Блеск серебряного металла сверкнул в золотой тучи и полетел прямиком в голову османского герцога, совершая равномерные круговороты в воздухе. Клинок отлетел, словно столкнулся с невидимым барьером и вернулся к хозяину, который ловко увернулся от оружия и виртуозно подхватил бронзовую рукоять кинжала.

— Скай Эшфорт де Иссои, — пролепетала девушка, и его имя унес с собой поток ветра. Юноша поднял свои холодные и смертельные голубые глаза на веранду, где стояла Лира, как будто он мог расслышать ее с такого расстояния, и она отступила на несколько шагов назад, пытаясь укрыться от этого невыносимо прекрасного человека. Он не улыбался в предвкушении приближающейся битвы, однако же, его вид показывал обратное. От одного его присутствия человека бросало в дрожь, а он в своей легкомысленной позе, держал руки в карманах пальто, продолжая наблюдать за плывущими в небе облаками, будто только что обнаружил все великолепие «синевы». Присутствующие обсуждали бросающуюся в глаза высокомерность, раздражающую не на шутку безупречность манер и желание выбить из него хоть слово — полное безразличие заставляло их лоснящиеся лица раскраснеться от внутреннего жара зависти.

— Магистр Ветра, — лепетала про себя Лира, — он повелитель одной из четырех стихий…

Скай встряхнулся, оторвав полный обожания взгляд от неба, переводя его на своего соперника, и продолжил все тем же твердым шагом спускаться по лестнице.

— Ты права, — начал ее проводник, — это немного усложняет мне ситуацию. Я не имею права предпринимать какие-либо меры, чтобы остановить эту бойню. Этот человек, — он указал на мужчину с кинжалом, — зарезал трех стражей Его Превосходительства. В Посольстве запросили отстранение, но здесь играет немного другой закон.

— Что еще за закон? — она повернулась к проводнику.

— В Восточной части света принято платить равноценный обмен за смерть.

Лира покачала головой в притворном непонимании. Или же она все-таки не хотела признавать свою догадку?

— Было принято решение, чтобы герцог самолично разобрался с данной ситуацией.

— Он убьет его?

Лира внимательно наблюдала за разворачивавшейся перед ней сценой: столько всего происходило одновременно — одни безмятежно разговаривали друг с другом, как та странная девушка с бесцветными волосами и стоявший вблизи с ней мужчина с круглыми черными очками, который красноречиво и убедительно что-то объяснял, жестикулируя большими короткопалыми руками; другие бесцеремонно ставили ставки на победителя, как в каком-то дешевом шоу; третьи, были массовой группой, лидером которой являлся юноша примерно ее возраста по имени Ален. Лира столкнулся с ним на банкете, поэтому тем же вечером постаралась отыскать о нем все, что можно. На арене он демонстрировал замечательное воздействие на окружающих его женщин, показывая им блестящие камешки. Это были и рубины, и гранаты, ониксы, даже сапфиры. Он что-то жарко рассказывал об их магическом свойстве, а две китаянки, которые так и норовили приблизиться к нему поближе, улыбались, отражая в себе намек на алчность и некую мистическую эмоцию, близкую к любви. Он был высок, но не походил на крупного мужчину — изящный худощавый подросток с живым, привлекательным лицом, что мог держать людей в своей власти. Стройную атлетическую фигуру обрамлял черный жакет и обтягивающие ноги брюки того же цвета. Единственное, что знала Лира, так это то, что он был родом из священной столицы и, наверняка, знал здешние тайные группировки, а значит исходящая от него злоба, таящаяся в его каменных глазах, не была ее миражом. Какую-то минуту не было слышно ничего, кроме шума морских волн. Человек все еще держал в своих руках кинжал, на котором уже запеклась свежая кровь. Кровь ни в чем неповинных людей. Эти двое не обменивались гневными речами, не смотрели на серые силуэты, столпившихся возле них и изучающих их с таким отвратительным интересом, будто они были экспонатами в одном из действующих музеев. Это была невыносимая и гнетущая тишина. Герцог, чьи волосы походили на золотую корону, а раскрывшееся от ветра пальто — крылья — сделал всего шаг по направлению к своему врагу, как тот в припадке безумия помчался на него, занося высоко над головой осколок лезвия. Скай испарился буквально за несколько секунд до своей неминуемой кончины и с бесстрастным выражением лица приземлился на землю за спиной убийцы.

— Да, — тихо прозвучал ответ.

Скай что-то прошептал на ухо мужчине и тот застыл в преддверие смерти.

— Нет, — ее глаза округлились. — Не смей убивать! — прокричала она, и все взгляды были обращены в ее сторону.

Лезвие выпало из рук человека, опустив голову, он сделал несколько шагов вверх по лестнице и, пошатнувшись, свалился навзничь с широко распахнутыми глазами, прижимая к своему горлу руки. Он извивался, как змея, уставившись стеклянными глазами на юношу неподвижным взглядом. Чудовищная волна, направленная на него, вдавила его в мраморную лестницу, оставив после себя огромную вмятину, как случается при разрыве взрывчаток. Скай щелкнул пальцами и человек задрожал, болезненно кашляя, а затем, изогнувшись, его вырвало кровью. Лира молча смотрела на далекое рассветное утро, раскрашивающее небеса в пурпурные цвета и отблеск этого теплого света, отсвечивал золотом на пенистых волнах моря. Багряные капли крови, оставшиеся на лестнице; юноша, чьи шаги отдавались гулом в ее сердце. И его усталый гордый профиль еще долго не мог выйти из ее головы. Скай улыбался, выходя из дверей центра переподготовки, и она узнала на его лице то же самое выражение, которое, должно быть, видела на своем много лет назад. В прошлом, которое она так хотела вырвать из своей памяти.

— Надеюсь, что Вы вернетесь с первого боя невредимым, — сказал проводник, вынимая изо рта незажженную сигару и пристально посмотрев на Ская единственным глазам, который до этого молча наблюдал за меняющимся пейзажем за стеклом воздушного лифта одного из центральных зданий столицы.

— Будет забавно посмотреть на человека, который захочет встретиться со смертью в первом же раунде, — сказал юноша, уверенно выходя из прозрачных дверей. — Он либо храбрец, либо глупец.

— И все же сегодняшний прецедент даст Вам хороший урок, и Ваша самоуверенность немного поубавиться, — в его голосе звучали злость и раздражение, готовые вот-вот вырваться на поверхность. Скай лишь улыбнулся краем своих губ, но в душе его все еще было чувство вины и гнев, который невозможно было заглушить голосом совести. Вернувшись в свои временные покои, отведенные для отдыха, он долго разглядывал себя в зеркале. Это были его внешность и его истерзанная душа, но в действительности себя внутри он не ощущал. Его вырвало прямо на пол в ванной, когда он посмотрел себе в лицо, и рвота не прекращалась, пока Скай решительно не помотал головой, стирая эмоции в пыль, и не окунул голову под ледяную струю воды. Ему мерещилась кровь, расписавшая стены его апартаментов роскошным орнаментом; взгляд остекленевших глаз, смотревших в его, а еще ему виделись последние секунды жизни солдат, защищавших его жизнь. Когда один за другим, они падали ниц на колени перед мужчиной, вонзившего им в сердце клинок из самого дешевого металла — меди. И как же он хотел убить эту скотину, которая стоя над их телами, глумливо протирала о свое тряпье, висевшее на нем, как на вешалке, этот чертов кинжал. Осмелиться вытащить лезвие перед герцогом, убить людей на глазах у его невесты. Непростительно! Эта мышастая тварь не заслужила простого разрыва трохеи — вот, что кричал ему разум. Скай чувствовал, как преображается в настоящего шакала, с удовольствием грызя косточки своей жертвы. И как же счастлив он был, понимая, что этот мерзавец мертв! Мертв! И это он убил его, он смог отомстить! Тогда почему же, ворочаясь среди собственной рвоты и воды, вытекающей из раковины ванны, он плакал? Почему на лице его отображались радость, смущение и непереносимая мука? Он безжизненно простерся на полу, раскинув руки в стороны и тени наступивших сумерек блуждали по его лицу. Так он пролежал примерно час. На его счастье, слуги не решились заглянуть в эту комнату и не заинтересовались происхождением потопа и кровавых пятен на его одежде. В конечном счете, он брезгливо скинул с себя грязную одежду, надеясь привести себя в должный вид за оставшееся время. Но возможно ли просто передвигаться и дышать после случившегося? Скай стиснул зубы, когда в его памяти возникли образы Софии — вот она сжимает от страха свой шелковый наряд и опускает руки в кружевных перчатках на окровавленные лица молодых людей и ее тихий плач, наполнивший комнату, менее всего напоминал ту мелодичность, которую он всегда ощущал, находясь с ней рядом. Душевное смятение, не покидавшее его, было еще и от ее измученного вида. Скай едва успел заметить, как прислуга, трепетавшая подле нее, вывела ее прочь из злосчастного коридора. Юноша был так поглощен всей этой историей, что не сразу смог перефокусировать взгляд с сидящего себя на мокром полу на вошедшего гостя. Он хотел встать, но его тело, отличавшееся прямой осанкой превосходного аристократа, напряглось, и каждая мышца налилась свинцом, и Скай с трудом выдерживал незримый натиск.

— Ты как? — спросил Клаус, приседая на колени рядом с другом.

— Не знаю, — пробормотал Скай растерянно. — Ужасное состояние внутри и…, - по дрожащим губам Клаус понял, что его напарник проиграет внутреннюю борьбу; но затем ему все же удалось подавить гримасу боли.

— … меня постоянно тошнит, — закончил герцог. Дыхание его было тяжелым и неровным.

— Я помогу тебе собраться, — произнес Клаус слабым голосом, боясь потревожить Ская любым неправильно оброненным словом.

— Всего через несколько часов мы станем врагами, — Скай сделал паузу, — ты уже не переживаешь по этому поводу?

— Единственное, что сейчас меня беспокоит это твое нынешнее состояние, — огрызнулся в ответ Клаус. — Было несправедливо поручать эти разборки тебе одному.

Он в тревоги поднялся, отвернувшись от Ская, расставим руки по бокам и несколько раз глубоко вздохнул, чтобы продолжить:

— Я хочу сказать, что не понимаю, почему именно тебя заставили выгребать весь этот мусор, да еще на глазах у остальных. Его Императорское Величество решили вымазать тебя в грязи или как?

— Или как, — ответил Скай и черты его лица немного смягчились. — Думаю, что это было правильное решение, ведь эти люди защищали меня, я должен был отстоять их честь.

— Устроив погром на стадионе, и оставив за собой несмываемые следы? — с сарказмом спросил Клаус, после чего Скай кинул на него суровый взгляд.

— Я- то думал, ты пришел мне помочь.

— Прости, — сочувственно произнес Клаус, стыдливо опустив глаза, — но нужно было оставить его в живых — это мое мнение. Я понимаю, что это невозможно, и все же… Мне трудно представить себя на твоем месте.

Скай старался не смотреть в его сторону — ему не хотелось, чтобы он увидел его горящую в раскаянии душу, размазанные грязной рукой слезы по щекам, движения, полные страдания. Он почти не пострадал физически, но нервное потрясение было ужасным.

— Пойдем! — скомандовал он.

Все произошло так быстро, казалось, что он только что вышел из своих комнат, направляясь на посадочную полосу, куда отправили всех воинов и их проводников, как они уже подходили к залу, где присутствовали и представители двенадцати Рефери. Среди этой жуткой какофонии, Скай чувствовал себя в своей стихии, шум был самым подходящим лекарством, которое он мог себе вообразить, так он мог стать частью этих людей и не быть одиноким, мог оглохнуть от биения их сердец — страх поглощал все вокруг. Теперь он знал, что с легкостью сможет пробудить дремлющую в нем власть над воздухом. Во время сражения это был вибрирующий поток силы, проходящий по его рукам. Прислушиваясь к голосу ветра, в его руках была немыслимая власть, которую он обрушить на своих соперников и победить. Ему было интересно, что думали другие, увидевшие его — страх, взволнованность, радость или отчаяние?

Близнецы, стоявшие поодаль от него, не проявляли никакого интереса к наступающему роковому моменту и рисовали носками туфель круги на красном ковре зала. Клаус стоял на втором этаже, оперевшись на золотые перила и было в его выражении лица какое-то демоническое спокойствие. Отвлекшись от своих размышлений, он присмотрелся и заметил знакомую копну рыжих волос. Скай неохотно признал, что ее ошеломленный вопль посреди хаоса, творившегося на арене, был серьезным бременем. Все еще слыша ее крик, он прокручивал в своей голове все моменты, застывшие в его памяти, накаляя виски до такой степени, что он хватался за голову, чтобы хоть как-то утихомирить подступающую острую боль и новый тошнотворный приступ. Из холла за ним следил его проводник, с тревогой дожидаясь объявления турнира. Через несколько секунд створки хрустальных ворот распахнулись; вошли три человека — три представителя Великих Судей. Все замерли, готовые услышать первое задание, увидеть первую арену, первых победителей. Первым заговорил мужчина с седыми, как снег волосами, вышедший вперед. Его голос доносился отовсюду, раздаваясь эхом по залу:

— Сегодняшнее состязание станет самым первым и самым тяжелым для каждого из Вас. По решению Совета, все воины объединятся в команды по три человека.

Какое-то время стояла тишина, а затем прогремел взрыв возгласов и возмущенных криков, а кто-то напротив, хлопал друг друга по плечу и радостно рассказывал об этом во весь рот. Услышав подобную новость, Скай вздрогнул от такой неожиданности, но ему стало легче. Это означало, что он сможет взять в свою группу Клауса. Что же касается третьего участника… Скай был не против, но и достойных кандидатов пока не повстречал, учитывая то, как ведут себя простолюдины — он поморщился — и как сказалась серия полученных потрясений за один день, ему не особо хотелось пытаться довериться одному из них. Старик поднял руку — этот жест показывал о желании его продолжать откровенничать со всеми и дальше.

— Будет жестоко, если одна команда будет сильнее другой из-за иерархии ваших способностей, — сказал он. — Поэтому мы установили некоторые ограничения. В команде должны быть все три носителя уровня — A,B и С. Другими словами — владыка стихии, обладатель сверхъестественными способностями и человек, что неплохо обращается с оружием. Ская ничуть не удивил его покровительственный тон, однако кривая усмешка, появившаяся на лице этого короткостриженого старичка с глазами цвета оникса, настораживала. Никто не отреагировал на его последнее объявление, поэтому он продолжил:

— Среди вас есть и те, у кого нет и дара предвиденья, и управления одной из четырех стихий, но вы все-таки прошли отборочный тур в своих районах, и ведьма подарила вам судьбу воина, — он улыбнулся своими желтыми и кривыми зубами. Создавалось впечатление, что он получает неслыханное удовольствие от того, что разглядывает всех своими гипнотическими глазами, а его орлиный нос, казавшийся крючком, когда он склонял голову набок, придавал самому старшему из представителей больше таинственности.

— Поздравляю всех тех, кто удачно прошел программу переподготовки. С моей стороны было бы бестактно не упомянуть также о сегодняшнем трагическом происшествии, случившемся на рассвете. Мы приносим свои извинения перед герцогом и надеемся, что данная конфликтная ситуация не пошатнула Вашей решительности.

Скай не мог разглядеть даже собственных рук. Подобное заявление застало его врасплох, и внутри него вскипел гнев. Вот значит, как решили отыграться? Печаль и страдание проникли в его рассудок, как в потайную комнату, которую он тщательно пытался скрыть от любопытствующих глаз. Сознавая, что сейчас он балансирует на краю, они снова и снова будут напоминать ему об этой роковой минуте — момент, когда Скай одним движением руки свернул ему шею, послышался хруст и женский крик, разнёсшийся в его сердце, как лесной пожар.

Он растерянно моргнул, но в то же время жаждал услышать продолжение этой незабываемой истории.

— Что Вы? — осторожно начал Скай. — Подобная мелочь только раззадорит тех, кому не терпится вступить в драку. Он чуть изменил позу — сдержанность сменилась хладнокровием — и теперь смотрел прямо на представителя Рефери острым и ясным взглядом.

— Ведь все мы пришли сюда ради этого, разве не так?

Представитель внимательно выслушал, вздохнул и заявил во всеуслышание:

— Верно. Семья де Иссои может гордиться тем, что воспитала такого достойного наследника, — он перевел взгляд на остальных. — Этот молодой человек прав. Все вы прибыли сюда, чтобы сражаться. Проявить милосердие к своим врагам, порой может стоить слишком дорого при вашей следующей встрече. И все же, сохранить жизнь над падшими — это тот жест, который удивляет и покоряет, восседающих на троне.

Он смотрел на всех и ясно видел перед собой сомнения всех воинов.

— Потому что они прощают всегда, но второго шанса у вас не будет. Вы должны проявить себя.

А между тем из-за спины старшего представителя вышла женщина, заговорив мягким голосом и мир, как по волшебству, вернулся на круги своя.

— Вы отправитесь на специально отведенный участок для первого раунда. Как вам уже известно, биться придется не только друг с другом, но и с детьми Омега. Будущий Рефери без страха в глазах должен встречаться с самыми сильными отпрысками темных владык.

Такую новость нельзя было не сообщить. Полноценные затравки и серьезные потери среди всех воинов были при столкновении с детьми ночи. Даже спустя тысячелетие, для людей они оставались пришельцами и не поддавались разгадке. Две такие непохожие расы. Люди стали называть новых обитателей — Омега, что означало конец, а тех, кто поддерживал с ними связь Альфа. «Альфа и Омега — есть начало и конец» — одно из самых известных выражений нового света, построенного на прахе далекой войны. Объяснить их появление в нашем мире было так же невозможно, как и достоверно рассказать всю историю Третьей Мировой войны, обрушившейся на человечество нескончаемым дождем смерти и предательства, жутких мучений и голода. Даже члены королевских семей оставались в неведении. Эпохальная война третьего тысячелетия, когда человечество создавало первые воздушные корабли и интерактивные приборы, мечтали о создании нового поколения людей, смешивая алхимию и магию прошлого. В разгар природных катастроф появились те, кто мог управлять стихиями и сражаться с потомками мрака. Их и стали называть ангелами. Получив их кровь, ученые того времени попытались соединить их ДНК в новорожденных детях, пытаясь воссоздать нечто схожее с теми, кто спас мир от саморазрушения. Мифическая история, дающая лишь ответ, почему, избранные ведьмой обладали мистическими силами. Омега ведут мрачный образ жизни, но стараются поддерживать закон, установленный с людьми. Нарушителей же ждет смерть, хотя есть и те, кого используют в других целях — оружие в конфликтах с Британией или хищник, что сокращает свой тюремный режим, убивая участников турнира. Дети ночи тоже имеют определенную иерархию, возглавляемой королевской семьей, у них есть даже древние дворянские фамилии, обитающих на Северных границах. Османская Империя осторожно продвигалась в сближении с ними, переступая многие моральные принципы, такие как правительственная помощь, в добровольной сдаче детей в северных районах, но наполовину сорванная с петель дверь помогла нашему государству получить разработки эры первопроходцев, так называли период после окончания войны. Самые могущественные из них имели человеческий облик, а самые низшие в их пирамиде были малопривлекательны и имели безобразные формы, от которых сердце в прямом смысле уходит в пятки — чудовищные псы, разрывающие свою жертву на кусочки, крылатые создания с человеческим телосложением и кровожадным оскалам. Старые книги, хранящиеся в запретных библиотеках, которые Скаю посчастливилось увидеть по чистой случайности, говорили, что все ночные обитатели пришли сквозь параллель нашего сознания — мира снов. И каждого жителя новой расы вообразил человек в своих фантазиях, возродил его в реальности. Скай считал, что это самая правдоподобная теория из всех, что пытаются выдвинуть специалисты его страны — гипотеза о существовании других миров тоже имеет право на существование. Сон один из них.

— Главная задача, стоящая перед вами — убить наибольшее количество гибридов, которых уже вывезли на территорию, где будет проходить ваше первое испытание. Это неровная скалистая местность, имеющая густой кустарник и сезонные дожди.

Клаус и Скай переглянулись друг с другом и одновременно кивнули — в первом раунде они будут сражаться сплочённо.

Седовласый мужчина снова заговорил своим угрюмым, утробным голосом:

— Это станет прекрасной возможностью сразу избавиться от такого количества воинов, — он посмотрел на витражный иллюминатор в центре сводчатого потолка, сквозь который проходили заходящие солнечные лучи.

— Вы должны продержаться десять часов до рассвета и главное выжить. Скай вздрогнул, когда по залу прошелся звук молодого голоса. Последние слова принадлежали третьему представителю. Это был юноша лет пятнадцати с белоснежными волосами и таинственной черной татуировкой в виде знака вечности на левой щеке, представляющей собой сплетение змеиных колец. Вишневый оттенок глаз придавал ему сходство с колдуном, заключившим договор с темными силами, ради вечной красоты и молодости. Он улыбался счастливой и открытой улыбкой, произнося слова веры и надежды в их скорое возвращение и победу — гнилое подобие шутки.

— Сейчас вас пятьдесят три участника, — заметила женщина. — Будет удивительно, если вернется больше десяти. На ее лице не отобразились ни одобрение, ни недовольство — лишь почтительность и легкая тень насмешки.

Косые лучи заходящего солнца падали сквозь стеклянный потолок, сверкнув на золотых воротах, через которые будут проводить на посадку воздушных кораблей, и осветили огромные раскосые глаза и высокие скулы юноши — единственного, кто улыбался из трех представителей Великих Рефери.

Скай несколько раз прокручивал в голове все то, что говорили представители, и сотканный из странных и обрывочных фраз рассказ звучал как заклинание или молитва, которые он слышал сотни раз, будучи ребенком, и потом он повторял эти слова про себя на протяжении десяти лет. Он не боялся смерти, но страшился мгновения, когда его блуждающий взгляд упадет на нового врага и резким взмахом руки ему придется остановить биение его жизненных часов. Сейчас он мог бы сказать так много, но не говорил ровным счетом ничего, сидя бок о бок с лучшим другом, который напротив выглядел весьма жизнерадостной личностью на фоне царящего в вагоне глубокомыслия. Люди либо молчали, либо перекидывались парой слов, и Скай слышал некоторые из них: по обстоятельствам — полушепотом отвечали одни, по необходимости — бормотали другие. Юноша дотронулся до меча, алмазная рукоять которого успокаивала его безмолвный страх, а потом исказился в забвенье легкой дремоты. Милю за милей поезд катил под станцией, оборудованной прямо под землей, и снаружи стояла темнота, но Скай был уверен, что наверху небо уже заволокло белой дымкой и ко времени их прибытия, он услышит дробь дождевых капель по оконному стеклу.

Прибыв на узловатый вокзал, герцог удивился холоду мраморных плит, и в голове закралась мысль, что даже спустя несколько сотен лет на безупречной поверхности не будет не единой трещинки. Их вели три проводника с кристальными лампами в руках и, поднимаясь по лестнице, ведущей с главной платформы, воины оставляли за собой следы из-за осевшей пыли, которой становилось все больше и больше на фоне широких и пустынных коридоров.

— Посмотри, там, похоже на ворота, — сказал Клаус, напряженно глядя на залитую кристальным свечением мраморную дверь. Скай повернулся и уставился в направлении, куда указывал палец, но мгновение спустя понял причину такой взволнованности. На массивных дверях с золотыми рукоятями длинной в несколько метров были выгравированы таинственные сюжеты, но поражало уверенное владение мастеров этим искусством — при помощи движений тела, удалось воспроизвести движения души. Но грандиозное творение было и пугающим — на картинах бесформенные существа пожирали останки человеческой фигуры, огромные змеи цеплялись своими жирными телами за скалистые обрывы и за всем с лукавой гримасой наблюдали каменные статуи львов, стоящие на всех четырех концах ворот.

— Что это за чертовщина такая? — прокричал кто-то из участников.

Скай старательно избегал поддаться всеобщей нарастающей панике и увидел, как проводники достали небольшие кулоны, отсвечивающие алым цветом. До недавних пор он очень мало общался с магами и не интересовался алхимическими кровными союзами с потусторонними силами — воспитанный и благонравный юноша его кругов, мог остаться бесцветным пятном в своей семье, если бы приобрел репутацию не соответствующей дворянской фамилии, приближенной к Императору. Свисающие кулоны разбились, и ворота с грохотом широко распахнулись, посылая своим гостям безумные вопли с примесью смеха. Лунный свет пал на лица проводников, и они растворились в темном дыме, превратившись в чернильных драконов, которые резко упав вниз, просочились в каменные плиты. Неясные тени заскользили по краям ворот и терновых зарослей снаружи.

— Клаус, — закричал Скай, складывая ладони вместе, — быстро хватайся за меня! Почувствовав на плечах крепкие руки, Скай почувствовал редкое покалывание в груди от восходящей внутри силы и их обоих накрыл порыв ветра, взвихривший пыль, скрывая от взора гуляющих теней, плутавших на равнине. Они услышали позади себя душераздирающие крики, и Скай был счастлив, продолжая дышать спасительной прохладой воздуха, стоя на скалистом выступе неподалеку от выхода. Ветер дул лишь редкими слабыми порывами, но в воздух пропитался гнилью и гарью.

— Ты как? — спросил Скай, повернувшись к другу и застыл, увидев его лицо, залитое кровью. Послышался крик, пронзающий горло, словно иголками, эхом разнесшийся по смертельной долине.

— Двое, стоящих рядом со мной, — невнятно бормотал про себя Клаус, — их… на кусочки… Они умерли от безумного жара, полыхающего в ауре этих теней! В одну секунду! Они даже не успели оглянуться. Он закрыл свои глаза, стараясь удержать подступающие слезы от нахлынувшей темноты и истребляющего чувства отчаяния, от которого разрывалась голова, и немело тело.

— Какой-то ртутный демон, — захлебываясь от страха, продолжал Клаус. Его глаза опасно бегали в разные стороны.

— Заткнись и приди в себя, — угрожающе произнес Скай, все еще не веря в реальность происходящего. — Умер не ты, а те, чья кровь сейчас на твоем лице. Успокойся и возьми себя в руки.

— Сзади, — с запинкой прокричал Клаус и Скай только и успел, что отпрыгнуть в сторону, пролетев по каменистым выступам, царапая лицо и одежду. У подножия холма послышались выстрелы, и на секунду он замер от изумления, увидев огромного черного эфемерного призрака с длинными и отточенными как клинки когтями. Юноша задохнулся от отвращения и удушливой вони из клыкастой пасти, с которой свисали свежие рубиновые капли. Бронзовые кудри Клауса были пропитаны холодной тошнотворной жижей, и тут в его глазах вспыхнул гнев. Его серебряный револьвер был направлен прямо в голову, нависшего над ними призрака, а темная дымка его сущности разбегалась в темные заросли, которая выскакивала прямо из-под пальцев. В память намертво впечаталось выражение лица Клауса — отстраненное и полное ужаса. Скай с трудом сдержал болезненный стон от рвавшей его ладонь тени и заорал, что есть силы:

— Да стреляй ты в него уже!

Плечи его напарника вздрогнули, и над долиной разнеслась целая серия выстрелов. Разъяренный владелец оружия тяжело дышал, колечко пистолета высшего класса было полностью опустошенным. Все замолкло — слышался дождь и вопль темного создания повисшего над пропастью. С занесенной для последнего удара рукояткой револьвера Клаус остановился с выражением изумленного недоверия, похожий на статую античного бога. Блеск безумия в золотых глазах зловещего призрака еще не потух и тени, заструившиеся по земле, тихо ползли к уступу.

— Клаус! — На этот раз юноша отчетливо услышал голос Ская и, стряхнув оцепенение, нанес сокрушительный удар, отчего земля под его ногами зашевелилась и раскололась надвое.

Волна ветра рассекла воздух и подхватила Клауса, одновременно ударив темный силуэт, с громким звуком разорвав его грудь, и тот рухнул вниз, растворяясь в полете в бледнеющую дымку. Клаус опустился рядом с другом, но под ногами продолжала дрожать земля. Они переглянулись и понеслись вперед. Насыпь вздрогнула и накренилась, открывая огромные каменистые трещины, и дорога впереди них начала проседать.

— Держись, — Скай ухватился за руку Клауса, подняв их в невесомость, и несколько долгих мгновений они смотрели на обвал.

— Вроде справились, — сказал Клаус тоном скорее вопросительным, нежели утвердительным.

— Похоже, что тот призрак, которого ты только что пристрелил, удерживал это нагорье, поэтому можешь не сомневаться, он мертв. И я должен…, - с запинкой начал Скай, — извиниться.

Клаус рассмеялся безрадостным смехом:

— За что?

— За то, что не успел спасти тебя сразу. Его товарищ вскинул глаза и пристально посмотрел на Ская.

— Ты не должен защищать меня, — с неожиданной горечью произнес он. — Ты и я по разные стороны баррикад, но в данной ситуации, я думаю, нам повезло, что на какое-то время все участники формируются в команды, — голос его пресекся, и он тихо улыбнулся. — К тому же, за столь непродолжительный отрезок времени, ты уже три раза выручил меня. Мне повезло, что я служу именно тебе, а не какому-то замухрышке с уровнем С.

Убедившись, что они не пострадают после землетрясения, Скай осторожно приземлил их на покрытую мхом равнину. Тьма посветлела. Откуда-то, из закоулков их душ, нахлынули волны слепой паники и ужаса. Дождь смешался с их порезами, а прикосновение мокрой ткани к разгорячённому телу становилось невыносимым — вес одежды не давал дышать. Своим заострившимся от ужаса зрением, молодые люди замечали мельчайшие детали: языки призрачного пламени, обращенные в маленькие бесформенные существа, прятавшиеся за крупными камнями; погруженный в темноту мир, расплывающийся перед глазами.

— Держись поблизости, — произнес Скай с раскрытыми и горящими глазами, медленно обводя взглядом завораживающие переплетения бесформенных существ, покрывших долину. Клаус безмолвно кивнул, возникшая в его ногах сила еще не дошла до языка. Монотонная линия горизонта и поднимающиеся змеиными кольцами высокие столбы серебряной дымки — бесплотное отражение смерти. Скай услышал позади себя звонкий щелчок — знак, того, что освященный револьвер заряжен и мушка нацелена на врага. Юноша поймал несколько холодных капель дождя ртом, чувствуя вкус ободряющей свежести, и лицо его исказила лукавая усмешка.

— Мне нравится слушать стихи дождя, — сказал он, и водопад из огромных глыб льда нескончаемым потоком обрушился на серебристую тень, заострившиеся кристальные капли обрели форму игл, полетевших туда же. Земля под ногами заколыхала, образовав несколько глубоких ям и впадин, а дождь прекратил свою жестокую симфонию, словно и не было наступающего ливня, что застилал за собой смерти и окровавленную плоть. Скай выдохнул холодным ветром и на их одежду грациозным танцем спускались алмазные снежинки.

Клаус поднял голову, но ничего не смог разглядеть в едва светлевшем от снега над ним небом.

— Неплохо, — произнес он, резко вставляя магазин золотых пуль во второй пистолет, — но нам придется здесь задержаться. Он выставил обе руки крест-накрест, умело нацелившись, и его фигура стремительным порывом задвигалась среди обширной заснеженной степи. Двигаясь с невероятной скоростью, он, встав в боевую стойку, одним выстрелом избавил мир сразу от четырех дымовых созданий. Эта разновидность пистолета так правильно лежала в его руках, что складывалось впечатление, что это огнестрельное оружие продолжение его самого. Губы были решительно сжаты, а в огромных глазах плескалась дикая ярость, бывшая паника исчезла в осколках кошмарного сна. Стрельба прекратилась, и он чуть изогнул шею, будто после хорошего отдыха, его дыхание выровнялось, и Клаус грозно поставив один из револьверов себе на плечо торжественно усмехнулся.

— Ну вот, — сказал он, приподнимая крышку, откуда посыпались пустые патроны, — а то устраиваешь здесь соревнования между принцем и героем, а я даже не успел показать себя женщинам.

— Куда молодые леди без такого галантного джентльмена? — с улыбкой спросил Скай.

— Я насчитал тридцать шесть, — с недовольным бормотанием и ворчанием произнес Клаус, приближаясь к товарищу. — А у тебя сколько?

Клаус получил в ответ непроницательный взгляд и горькую улыбку:

— Пока, только один.

* * *

Мерцающий свет луны тонул в тумане, пробуждая своих жителей от вековой дремоты. В пещере царил голубоватый полумрак, и эхо шагов девушки разносилось по каменистым сводам таинственным и неестественным звуком. Лира улыбнулась, когда вышла наружу, где свистящий ветер пронзил ее своей силой, а контуры хаотичной тьмы размывались чернилами, приобретая акварельную размытость с высоты. Глубоко вздохнув, она постаралась сосредоточиться на голосе ветра, чтобы плавающие поверх тьмы демоны не заметили ее. От земли до самого верха, где она пристроилась, потирая ладони, чтобы хоть немного согреться, вздымались скалы, образуя округлую чашу, и в центре черного озера были руины дворца — полуразрушенная триумфальная арка, покрытая тончайшей, изумляющей резьбой, богатое наружное одеяние купола, что стремился ввысь — благородная простота и гармония величественного искусства третьего тысячелетия. Четыре каменных моста были полностью погружены в воду, закрывая навсегда подход к величественному творению, и только с такой высоты можно было увидеть безудержную страсть к украшательству. Часть скульптуры небесного дракона, расправляющего крылья и готового взлететь, угрожающе открыл свою пасть, но одержать вековую славу так и не сумел, похоронив свою гордость в черной земле. Лира заметила восседающего всадника на драконе, чей бюст был снесен и виднелись только части фигуры крепко державшейся за поводья великолепного зверя. Изображение было передано с такой достоверностью, что дракон мог в любую секунду ожить и отряхнуть свой статный профиль от каменной пыли. «Интересно, кто был тот воин, что сражался на спине одного из сильнейших проклятий ночного мира — воин света или рыцарь тьмы?», — подумала девушка, покусывая нижнюю губу, как она это часто дела от волнения.

В черном небе раздался оглушительный визг, заставивший Лиру схватиться руками за голову и упасть на колени.

— Рыдающая бестия, — выдавила она хриплым голосом, — Банши. Ведьма оглушительно расхохоталась, паря в вышине тьмы, каким являлся и ее плащ, а белокурые волосы было обиталищем белых змей с рогами. Зубы их были покрыты кровавыми пятнами, а прекрасная молодая женщина с бледной кожей, улыбаясь хитро и проказливо, причмокивая пухлыми губами. Она задумчиво нахмурила брови, опускаясь рядом с девушкой, пытавшейся пошевелиться хотя бы пальцем, а потом соблазнительно улыбнулась.

— Посмотрите, какая шутка, — заявила женщина, — мне попалась девочка с самым замечательным трофеем.

— Будь ты проклята, ведьма!

Банши снова расхохоталась, заботливо поглаживая склизкую кожу питомца, находившегося в нескольких сантиметрах от лица Лиры, из-за чего она только с сожалением хмыкнула.

— Я так долго следила за тобой, что мне пришлось убить всего троих, пока тебя искала, — ведьма обиженно показала свою костлявую руку, перемазанную кровью, и от отвращения Лиру замутило.

— Никудышная тварь! — закричала Лира, изворачиваясь в невидимых путах, но все попытки были тщетны — женщина, управляющая смертью, сковала ее тело, а каждое бесполезное усилие, только еще больше давило на сознание и переламывало кости.

— Какая неприятная особа! — сказала женщина. — Но ты умная особа, раз добралась до святилища, если бы те двое меня задержали чуть дольше, ты могла бы уже спастись, — на этот раз она усмехнулась, — но я получила неизгладимое удовольствие. Считая, что я за тобой не поспею, я любовалась, как девушка убивала своего возлюбленного. Какое же это было блаженство! — прокричала она, обхватывая свое лицо запятнанными руками, в забвении обтирая себя кровью. — Мужчины достойны такой никчемной смерти, не считаешь?

Лира билась с яростью ослепившей рассудок — как же ей хотелось проткнуть гнилую плоть ведьмы и услышать ее последний в жизни вой. Тут серые глаза ведьмы расширились и она, приблизив свое лицо к голубой серьге Лиры, в страхе воскликнула:

— Ты! Искаженное безумием лицо превратилось в кровожадную маску, и в полумраке змея превратилась в копье с заостренным лезвием, осветив огромные раскосые глаза, наполненные нескрываемым ужасом. — Сапфир…

Копье воткнулось в ее ладонь, и Лира, почувствовав бодрящее жжение боли, выгнулась, ударив в грудь ведьмы двумя ногами. Бросив свое оружие, которое все еще жаждало крови, девушка, схватившись за острие, легким движением выдернула сталь из своей ладони, и грациозно провертев вдоль своей оси копье, наставила его на хозяйку ночи.

— Ты слишком самовлюблена для той, что железной рукой вынимает сердца из своей жертвы. На моей родной земле тебя бы не приняли твои же сородичи, — прошипела Лира, нанося новый удар, и отсекла обезумевшей обе руки, отчего ведьма заверещала. Лира вонзила в давно опустевшее сердце ее же оружие и небрежным толчком ноги скинула ее со скал. Копье, превратившееся в воздухе в змею, присосалось к кровавой ране, растерзывая грудь на куски, а тело черной ведьмы с плеском опустилось на дно озера. Девушка собиралась уже спускаться вниз, как услышала выстрелы и голубое сияние в самом низу, возле руин. Вздохнув, Лира остановилась и четко слышала каждое произнесенное слово.

* * *

Скай глянул на свою кровоточащую от выстрела рану, прикрытое лишь его грязной ладонью, обжигая пальцы и уже мозолистую ладонь, боль разгоралась с каждой секундой все больше, но в эту самую минуту Скай думал, что есть боль куда сильнее физической. Та, что грызла его изнутри и не могла успокоить сердце.

— Почему? — спросил Скай, глядя в глаза друга. Дыхание юноши участилось, на лбу появилась смертельная испарина, но он принимал все это за наваждение, не обращая внимания на свой унизительный вид — великий Герцог, ползающий в заброшенных руинах в грязных лоскутах своей одежды.

Клаус помрачнел и тихо заговорил, держа без тени сомнения пистолет на прицеле:

— Потому что я долгих десять лет ждал этого мига. Я все продумал еще в тот день, когда мою мать изнасиловал «славный» британский офицер, а сестру отдали на служение Омега. Пока твой отец вел беседы о музыкальных дарованиях его двора и книгах Эры Первопроходцев, моего жестоко избивали прямо у меня на глазах.

Оба друга подумали о ночи, когда отмечался шестой день рождения юного Герцога. Улицы были переполнены пестрыми огнями, танцорами, а актеры переодевались в традиционные костюмы духов. И Скай, сошедший с борта воздушного фрегата припомнил испуганное, замазанное личико мальчика, который был самым тихим человеком, которого он когда-либо видел. Вот босоногого в цепях Клауса подталкивают к Скаю, а тот, улыбаясь, подает ему руку, приглашая на праздник: показывает самые незабываемые места его города, крадет со стола все свои самые любимые угощения, чтобы преподнести их своей новой игрушке, рассказывает про самых знаменитых музыкантов и авторов. Клаус — это игрушка, считал мальчик, но как легко было с этим простолюдином из заброшенных земель, покрытых многовековыми снегами. Слезы предательски потекли по его щекам, и он молча, без всхлипов и стонов смотрел самому близкому человеку в упор — неожиданно, он открыл вещь, которую так и не смог за десять лет разгадать в человеке, ставшего только для него «братом». Скай ни разу не спрашивал Клауса о доме или его семье, не задумывался, почему друг соглашается с любым капризом малодушного принца, выросшего в уюте и любви. Загадочный мальчик, чей мир перевернулся с ног на голову в один миг, смирился с новым и неизвестным стилем жизни. Приходилось сразу воспринимать манеры, речь, переменять привычки, которые были во всем его существе с самого детства, забыть о своем происхождение и тех, по ком больше всего страдало сердце. Он был глупцом, невидящим ничего за пылью, брошенной ему в глаза. Скай мечтал о кровном брате, но выдумал себе иное представление, и главную роль актер сыграл безупречно. Клаус — это игрушка, которая стала братом, но сам Клаус таковым себя не считал.

— Меня удивляет то, что ты так всему этому поражен. Не забывай, что ты на турнире, где тебе с самого рассвета, осветившего твою каюту, следовало ожидать удара в спину.

— Скажи, что ты лжешь, и я прощу тебя, — тоскливо произнес Скай.

Клаус сердито вскинулся и нажал на курок — пуля пролетела над головой Ская, и он безжизненно опустился на землю, решительно мотая головой, чтобы взор не помутнел от дикой боли в ноге.

— Ты простишь меня? — заговорил Клаус так, что лицо его побелело. — Да ты все это время держал меня в рабстве! Я ненавижу каждого из вас, пусть то британец или османец. Это все вы, гнусные твари рода человеческого, вы отдаете наших детей в служении тех, кого ты видишь здесь на каждом шагу. Посмотри, на это место! Только открылись двери, а воинов, которых с рождения готовили к победе, тренировали каждый день, были перебиты в одночасье какими-то призраками! Да это ничто, в сравнении с тем, что я видел в Российской Империи!

Клаус опустил пистолет, а его густые локоны закрыли его глаза, поэтому Скай не мог сказать, что творится на уме бывшего соратника. Или теперь правильнее сказать, что он никогда им не был?

— Ружья, порох, клинки, мечи, патрульные отряды — там всего этого нет, — ровным тоном говорил Клаус. — Люди горбатятся на бесплодных землях, чтобы их дом не продали, а не за хлеб! Пропитание бери, где хочешь, а по ночам в округе гуляют эти создания.

— Северные границы заслужили это, — ответил Скай, утомленный оглушительным криком Клауса.

— Заткнись! — грубо выпалил ошалевший Клаус. — Я все это время терпел, как ты поливал грязью мир, что никогда не видел своими глазами! А именно эти отбросы, как ты называешь мой народ, именно они, дали возможность всему новому свету путешествовать по небу, и именно они помогли приобрести миллионам, управлять стихиями.

— Забавно слышать такое от человека, который утверждал то же долгие десять лет, — сказал Скай. — Ты же сам учил со мной историю. Разве это не грех смешивать человеческую кровь с существами непохожими на нас? — в недоумении вопрошал юноша. — Вы создавали смертоносное оружие, готовили войну против всего человечества и…

— Замолчи! — заорал Клаус. — Кто я был для тебя все это время?

— Друг, — без колебаний ответил Скай.

— Лжец, — чопорно сказал другой. — Если бы ты был другом, то вернул бы меня назад, вернул бы меня домой, а не заставлял наслаждаться видом бесчисленной бездушной толпы с одинаковыми лицами, приветствующей тебя как королевскую особу. Я даже не знаю, жива ли моя сестра, а вы только и можете, что стремится к безграничной власти. Его лицо было совершенно расслабленное, невыразительное, и лишь глаза отражали плескавшуюся внутри него всепоглощающую тьму.

— Чего ты хочешь? — лишенный надежды спросил Скай, чувствуя раскаяние в сердце и разрывающуюся кожу, пылающую огнем.

— Твоей смерти, — сказал Клаус, перезаряжая пистолет, и когда юноша вновь прицелился, ствол не дрогнул в его руке. Слова предательства прозвучали, как удар хлыста, но камень с души так и не упал, пускай друг и обошелся с ним, как с последним ничтожеством. Скай был полностью виноват в разрушенной жизни товарища, в своих эгоистических помыслах и предрассудках, считался лишь с теми, на кого он мог смотреть снизу вверх, получая достойную порцию унижения. Когда Скай осознал эту неприятную закономерность, он показался самому себе выдрессированным животным, над которым потешается весь мир — поделом. Поделом, что раб победил хозяина, но…

Клаус поймал в прицел голову светловолосого юноши, истекающего кровью, и уже приложил палец на спусковой крючок.

Но он никогда не считал его «рабом». Он думал, что у него есть преданный друг, который в любой момент протянет руку помощи. Пусть все будет именно так, он принимал это наказание, но за что же такое ужасное предательство?

Прогремел выстрел, от которого послышался треск дерева, но боли не последовало. Приоткрыв глаза, он увидел в темноте единственное яркое пятно — медный оттенок зари и голубое сияние — сапфир. Девушка упала на Клауса сверху, больно ударив того в плечо, отчего один пистолет с грохот прокатился по земле, а второй упал в воду. Они оба исчезли в облаке пыли, кувыркаясь в грязи, словно два обезумивших зверя. Клаус влепил коленом ей под дых, надеясь без лишних усилий отцепиться от назойливой мухи. Выгнувшись от боли, девушка вцепилась ему в плечи и хорошенько врезала по лицу и резким движением ладони ударила по горлу. На несколько ужасных секунд Клаус замер, будто не мог поверить в такой злосчастный проигрыш, но потом глаза его наполнились свинцом и он тяжело рухнул.

Вздохнув, Лира подбежала к раненому, лежавшему возле разбитой в крошку стены, и принялась что-то говорить, но он уже не разбирал ее слов, представившихся ему демоническим наречием. Скай уже закрывал свои глаза, но резкий рывок за руку вывел его из задумчивости и полусознательного состояния, и по всей местности посыпались ругательства, о знании которых он даже не догадывался. Положив одну руку юноши к себе на плечо, девушка помогла ему встать.

— Сможешь идти? — спросила она.

— Пулю ты все равно не вытащишь, — обреченно покачал головой Скай, и Лира в ответ покрепче сжала его ладонь, заглушая тем самым возражения.

— Все будет хорошо, — не задумываясь, сказала Лира, — но ты должен мне помочь. Одна я тебя не дотащу.

— Он говорил мне, что даже за многие годы наша дружба не померкнет, — слова, сорвавшиеся с его губ, прозвучали так сдавленно, что он и сам был не уверен, принадлежали ли они ему.

— Не каждый друг является другом в том значении, в котором мы хотели бы его воспринимать. А теперь, — она мягко обхватила его поперек спины свободной рукой, давая Скаю полностью опереться на нее, — мы должны добраться в безопасное место.

В тусклом лунном свете девушка выглядела мертвенно-бледной, и по правому виску стекала кровь. Растрепанные волосы и грязь на лице не придавали ей красоты, хотя и он был не в том положении, чтобы думать о внешнем виде. Сам Скай выглядел не лучшим образом — кожаные брюки были стерты, а плащ с золотой обшивкой и тиснением превратился в лохмотья. Голова трещала от пульсирующей раны, и свою ногу он не чувствовал, что его несравненно напугало бы, будь он в более здравом уме, а не когда перед глазами расплывались очертания деревьев. Выжить, может и не получится, но сказать слова благодарности хотелось больше всего. Пораженный ее поступком, он все прокручивал в мыслях этот момент и никак не мог соединить запутанную головоломку в единый верный смысл. Он ее самый опасный соперник. Почему же когда она могла избавиться от главной проблемы столь изысканным способом, утроившись поблизости и просто наблюдать за сценой его жалкой смерти, она пришла ему на выручку?

Они пристроились в пещере недалеко от развалин древнего сооружения. Там было сухо и можно было ненадолго укрыться от летающих демонов, но каждый вздох застывал в воздухе, и Скай не мог пошевелиться. От этого ему стало еще хуже, от мысли, что готовясь к битве с лучшими из лучших, он проиграл самому себе и какому-то револьверу. Горло перехватило и ему стало трудно дышать, каждый мускул горел огнем — явный признак начинающейся лихорадки, священные пули были смертельны для детей ночи, но и для человека они были опасны — каждая пуля включала в себя дозировку яда, поражающей прямо в сердце, а кровь прекращала сворачиваться, из-за чего нельзя было остановить кровотечение. Пытка может продлиться несколько дней, если он прежде не умрет от болевого шока. Скай почти что улыбнулся, действительно какой чудесный план мести. Боль была терпимой, но при каждом постороннем движении ноги, он ощущал скрежет костей, а к горло подступала кисло-горькая желчь.

Лира подползла к юноше, разрывая ножом прилипшую ткань, и стала осматривать рану, которую после промыла от запекшейся крови. При виде гниющей дыры в его ноге она нахмурилась, но не трогала ее.

— Придется обойтись тебе без магии какое-то время, — настойчиво сказала Лира, — иначе умрешь от яда.

— Это мне и без тебя известно, — прошептал он, но потом до него дошли ее слова и спросил, — Что значит обойтись без магии?

— Я вылечу тебя, но ты не сможешь управлять своей стихией несколько часов, — не слишком уверенно прошептала она, пытаясь успокоиться. — Другими словами, энергия, которая питает силу воздуха в твоем теле, будет сама бороться против яда.

Скай покачал головой.

— С какой стати я должен тебе доверять?

— Наверное, потому что я спасла тебя от того ненормального и дала возможность продолжать дышать, или ты предпочитаешь вернуться назад? — сказала Лира с хитрецой в темно-зеленых глазах и указала на начинающийся проливной дождь. — Тому парню повезло меньше, чем тебе, не думаю, что он сможет скоро очнуться. К тому же, — она напустила на себя отрешенный вид, смотря на его муки потемневшими глазами, — ты уже доверяешь мне, раз позволил перенести тебя сюда.

Скай молчал, будто не слышал ее слов и беспомощно откинулся назад, позволяя девушке делать то, что она хочет. Все равно другого выбора у него не было, странно, что и сейчас жив-то остался.

— Сними рубашку, — внезапно сказала девушка.

— Чего? — укоризненно пробурчал Скай, дивясь такой наглости. — Ты же меня вроде лечить хотела, а не насиловать.

Лира закатила глаза, видимо привыкшая к подобным детсадовским шуточкам, но все же настояла на своем и Скай, опираясь на локти, снял с себя черную ткань, оголяя идеальные плечи и грудь.

— Надеюсь, что ты не будешь от перевозбуждения трясти руками, — бросил он, упираясь головой о каменную стену.

Девушка помедлила, держа в руках маленькую склянку с черной жидкостью, и застенчиво пробормотала:

— Ну, раз у тебя есть силы на насмешки, значит, ты еще не совсем умер.

Жидкость темными каплями залила часть его груди, и девушка кончиком пальцев прочертила на нем несколько рунических знаков, которые оставили за собой кровавый отпечаток, а на ее пальцах розоватые ранки, стекающиеся до самого локтя.

— Что это? — он с хрипом втянул воздух.

— Кровь Омега.

Его глаза расширились, и он машинально отбил ее руки от себя, послышался звонкий хлопок. Лира кинула на него виноватый, полный угрызений совести взгляд, что не все сказала и нервно заерзала на своем месте.

— Какого черта ты творишь? — заорал Скай в бешенстве, параллельно стирая руками демоническую утварь, от которой руку обожгло, как от кислоты.

— Замолчи, мальчишка! — рявкнула та ему прямо в лицо. — А ты как думал? Я не всесильная ведьма! Ты уж выбирай — корчиться, как таракан, и сдохнуть, или выжить и бороться дальше за статус мирового Судьи.

— Лучше умереть, нежели быть проклятым их кровью! — кричал он, и из его глаз едва не вырывалось голубое пламя. — Ты меня за собой в ад не потащишь! Ты хоть знаешь…, - не успел Скай закончить свою мысль, как болезненная судорога пронеслась по мышцам, и сердце на миг прекратило свой волнующий темп. Горячая волна пробежалась всесильным потоком по нервам и иероглифы на груди обжигали, как кипяток. Он закричал, растворившись в пытке и весь мир исчез — остался только он и девушка, шептавшая что-то неуловимое. Склонившись над ним, Лира провела по его горячему лбу своей холодной рукой, а он все исчезал и продолжал терять себя, становясь частью смерти.

— Что ты со мной сделала? — задыхаясь, спросил Скай, сосредоточив все свое внимание на ее нежной и холодной руке. Нежность, ее руки напоминали ему о шелке, что плетется в далеких шатрах индийских женщин, словно тонкая кружевная паутина и талый снег заснеженных долин Северных границ. Ему мерещились страшные картины — унесенные пепельным ветром зеленые долины, полчища лютых и беспощадных демонов, пожирающих свет жизни, но он все продолжал дышать, чувствуя прикосновение холода. Дождь играл проникновенную сонату, и если бы затылок не саднила режущая рана, а рассудок не был поврежден ядовитой кровью, то Скай бы мог признать это за роскошный шанхайский сад, где водопады с чистой, как слеза водой, соединяются с проточными реками. А в одной из беседок, украшенной лозами из пурпурных цветов, его ожидает София. Он представил себе ее черные кудри и искры золотых глаз, играющих с полуденным солнцем. Сладчайший сон, покрытый серой дымкой ладана.

— Все будет хорошо, — шептал женский голос, — я не дам тебе умереть. Кто-то ласково гладил его по голове, успокаивая ноющую боль, но только девушка убрала свою руку, как он тут же очнулся. Дождь все еще шел, но в их укрытии теперь горел огонь и согревал своим теплом.

— Я рада, что ты проснулся, — что-то в ее тоне и выражение лица привело Ская в полную растерянность. Он осторожно сел и неуверенно дотронулся до раны — на гладкой поверхности его кожи красовался бледный рубец. Лира двинулась к нему, взволнованная резкой переменой его позы, но потом испуганно попятилась и устроилась возле костра, подобрав под себя колени.

— Магия еще не вернулась, — вместо этого сказала она, — но яд выветрился из твоей крови.

Скай ничего не ответил, все еще не веря в чудесное исцеление, а когда дар речи вернулся, девушка уже поспешно тушила ногой небольшой костер, сердито бормоча про себя что-то. Она сбежала к выходу из темной пещеры, вглядываясь в черноту ночи и молчание дождя, вытаскивая из-за спины маленький охотничий нож.

— Снаружи кто-то есть, — сказала она, и ее плечи поникли, — не высовывайся. Тебе просто повезло, что ты так быстро пришел в себя, проспав шесть часов.

— Сколько? — воскликнул он, охваченный паникой.

— Сейчас не время для самобичевания, — раздраженно отрезала она, постоянно оглядываясь во мглу. — Ты ничем мне не сможешь помочь в таком состоянии, поэтому будь добр, — отрывисто говорила Лира, — не высовывайся, иначе все мои старания пойдут прахом, и мы оба окажемся в опасности.

Скай презрительно посмотрел на нее, хотя все еще был смущен из-за сложившихся обстоятельств. Теперь он будет в долгу у этой девчонке — не просто девчонке. Нет — он вновь взглянул на ее профиль и усмехнулся — одна из нижестоящих в иерархии силы. Юноша разочарованно вздохнул, он надеялся, что его главный соперник будет кем-то более.

— И как же ты собираешься противостоять тому, что находится снаружи? — насмешливо спросил Скай, качая головой. Его голос был тверд, и сквозь пелену звуков можно было ощутить исходящую от него и силу характера, и властную манеру подчинять себе других. Крепко сжимая нож в своих руках, Лира впервые восприняла его слова как вызов.

— Ты много обо мне не знаешь, — на ее лице появилось безучастное выражение, будто она исчезла, уступая место своему двойнику. — Позволь заметить, что я в отличие от тебя выжила. Это поможет такому высокомерного мальчишке вроде тебя взглянуть правде в глаза — не важно, какое количество детей ночи я истребила за те часы, что провела в столице теней, я все еще жива — вот, что важно. И это стоит того, чтобы терпеть насмешки беспечного парня, который бесспорно вляпался в дерьмо по уши из-за детской наивности.

— Тем не менее, ты не сможем убить Омега ножом, который и салат-то не нарежет, — Скай набрал полные легкие воздуха, выдохнул и встал. Ноги охватила мелкая дрожь, но он все же похрамывая, подошел к девушке. Они стояли лицом друг к другу, и только треск потухших дров и щепок был слышен в пещере, да еще порой раздавались их вздохи.

— Почему ты спасла меня?

Лира пару раз моргнула, словно принимая трудное решение, и никак не могла согласиться со своим внутреннем «я». Когда же Лира отважилась, она сказала:

— У меня были веские на то причины, но главной — я хотела стать членом твоей команды.

— Полный абсурд.

— Почему? — сильно нервничая, спросила она.

Уловив направление его взгляда, она спряталась за водопадом рыжих локонов. Прежде всего, Скаю особенно слабой и немощной показалась рука, державшая нож маленьким кулачком. Кожа ее была хрупкой, тонкой, почти прозрачной — почему она? Почему кто-то, как она участвует в этих сражениях? Почему? Он не сразу понял смысл сказанного. Вопрос вроде был самым нейтральным, но, сколько странных и непонятных чувств пронеслись в их отзвуке. Однако потом в ней произошло какая-то перемена — неуловимая, не поддающаяся точному определению. Дыхание стало глубоким и ровным, и иная сущность открылась в порывистом броске ножа в черную неизвестность.

Скай не двинулся с места, но все же был удивлен, когда услышал вой умирающего волка — вот он, заключенный от недостойных талант и стальной стержень. Лира выдохнула, посмотрев на него новыми глазами, и его прежняя уверенность в ней исчезла, во рту пересохло, а сердце забилось в детском испуге. Или же это был не страх, а что-то другое?

— Почему? — снова спросила она, но он не успел ответить, когда каменная крошка посыпалась на их головы и огромные глыбы скатывались на землю. Скай швырнул ее под дождь и сам метнулся следом, ударившись о поваленное дерево. Отчаяние и безнадежность стояли у его ног, он сжал кулаки — сила воздуха так и не появилась. Оглянувшись в поисках его спасительницы, он нашел ее неподалеку, лежащую без признаков жизни — на лице показали багровые полосы.

— Проклятье, — огрызнулся Скай, метнувшись к девушке. Он схватил ее за плечи и хорошенько встряхнул, но без толку — изо рта вылилась лишь тонкая струйка крови, а голова безжизненно откинулась назад. — Проклятье, приди в себя, — позвал он Лиру срывающимся голосом, — ты ж не собираешься здесь помирать! Он легко шлепнул ее по щеке, потом сильнее чувствуя, как меркнет рассудок. Его охватил страх. Да что там страх — вселенский ужас, причины которого он не знал.

— Черт возьми, не смей умирать! — умолял он. Нет, он не может сейчас проиграть, не может дать этой простолюдинке вот так вот уйти.

Воздух застыл, и электрические разряды проявили свое голубое пламя, разбегаясь по каплям дождя. Скай осмотрелся, а там между осколками камней шевелилось нечто отдаленно напоминающее льва. Гигантский монолит восстанавливал свои конечности, приращивая к себе оставшиеся глыбы.

— Каменный зверь? — прошептал потрясенный юноша.

Разъярённое чудовище зарычало, передвигая скалистые лапы к Скаю и мертвому телу в его руках.

— Я тебе это припомню, девка, — сказал Скай от бессилия и подхватил девушку с сырого песка, убегая с тяжелой ношей, куда глаза глядят, но, не пройдя и пары метров, электрический ток ударил в спину и он со стоном повалился на колени, так и не выпустив из рук простолюдинку. Он проклинал все, на чем свет стоит, молясь о возвращении силы, но поток стихии так и не появлялся в его груди. Крепко прижав к себе обессиленное тело, он надеялся, что, быть может, девушка все же избежит смертельного удара, если еще не померла.

Что-то врезалось в каменный загривок льва, и перед Скаем возникла человеческая фигура в черном плаще. Юноша улыбнулся одними губами, он без предупреждения бросился в атаку, металлическое копье свистнула в воздухе, целясь в ноги зверю, но свист оборвался треском. Оружие в руках человека разбилось пополам, но он тут же высоко подпрыгнул, предугадав атаку каменного льва — огромная лапа разверзла землю под ногами и мощные толчки отдавались по всей округе. Неожиданно его лапы превратились в крошку пыли, и он опустился в поклоне, согнувшись пополам, перед неизвестным охотником, как перед королем.

Черноволосый юноша ленивой походкой достал из-за спины еще одно металлическое копье и искусным движением, нанес удар, не дав монстру испустить последний грозный рев. Железный шест угадил прямо в переносицу и лев в секунду рассыпался в пыль. Незнакомец пошатнулся и чуть не упал, когда голова, как трофей подкатился к его ногам.

— Привет, странник, — дружелюбно улыбнулся Скаю юноша. — Извини, что украл у тебя этого парня, но мне действительно нужны очки, а то не смогу приобрести новую партию копий. Деньги, как говорят, правят в этом жестоком мире.

Скай приостановился, соображая, он слишком вымотался, слишком устал.

— Кто ты? — спросил он.

Черноволосый юноша уставился на него непонимающим взглядом, но все же произнес:

— Я — Фраус, а это, — он показал на девушку, что угрюмо сидела на каменном обвале, — Дея.

Фраус устало растирал плечо и, немного заколебавшись, спросил:

— А девчушка в твоих жарких объятиях случаем не с уровнем С?

Скаю следовало соблюдать осторожность, чтобы не сболтнуть лишнего, но, видимо все еще находясь на гране безумия, он не раздумывая ответил:

— Да.

— Превосходно, — тут же воскликнул, расплывшейся в улыбке Фраус, — Дея, мы нашли последнего члена в команду. Давай возьмем ее, она симпатичная.

Девушка смущенно протянула, завидев сияющего от восторга напарника:

— Почему ты смотришь только на внешность? Она отключилась от одного удара об висок.

— Да плевать, я чую в ней скрытый талант, — не унимался Фраус и резко вскинул голову, а потом повернулся, обращаясь к Скаю. — Странник, может, согласишься на равный обмен. Я тебе десять очков, а ты мне девушку — все честно.

Скай только теснее прижал к себе тело Лиры, рука выскользнула из оцепенения, и он еще раз попытался привести ее в чувства. Герцог неосознанно помотал головой.

— Ну вот, — обиженно пробормотал Фраус, — давай двадцать.

— Отстань от него, — вмешалась Дея, кладя руку на плечо преданному соратнику, — мы найдем другого достойного. К тому же, — она подняла голову наверх, — за нами уже пришли.

Ветер бушевал над собравшимися в страшной долине участниками, и летучий белоснежный корабль с неоновым оттенком двигателей, опускался на болотистую местность. Глаза Ская смыкались сами собой, и он рухнул на землю вместе с девушкой в его руках. Правильно, сейчас он отдохнет, совсем немного. Его сильные руки, обернувшиеся вокруг тела Лиры, расслабились, но из защитного круга, он ее так и не выпустил, словно все еще считал себя должником и даже в таком состоянии он хотел выказать ей должное, как это следовало делать всем аристократам. Капли дождя падали на его лицо и потом, спустя множество лет, ночей, проходивших в мучении и страдании, он вспоминал именно этот момент. Вы знаете это — предчувствие появления чего-то опасного и неведомого — вот и Скай противился этому скоропостижному началу начал.

 

Глава 4. По ту сторону Солнца

Свет проникал сквозь плотные бархатные шторы, и в темноте комнаты, девушка заворожено наблюдала за переливающимся танцем падающих крупиц пыли. Свернувшись калачиком и прижав колени к ногам под несколькими слоями одеял, она судорожно представляла себе подступающий день. Ей не хотелось возвращаться в мир, полный нерешенных проблем. Голова все еще болела. После первой ночи испытаний, это был третий раз, когда она смогла прийти в сознание. Все было так смутно, Лира помнила лишь холодное прикосновение металла к коже, острую боль, распространившуюся по хрупкому телу, а затем падение в пропасть забвения. Кажется, что в одно из своих пробуждений она смогла выпить стакан воды, а возможно это было лишь частью сна. Лира не знала и не хотела знать. Ей всего лишь нужно совсем немного полежать в объятьях дремоты, совсем немного.

Золотой браслет на запястье был таким тяжелым, как змея, решившая устроить гнездо колец собственного тела на моей руке. Надоело — это была единственная мысль, которая била в самый центр работающей части мозга. Виски пульсировали, но физической боли она не испытывала. Человеческий прогресс дошел до создания молекулярных целителей — нано-частиц, которые вводятся каждому участнику турнира. Эти удивительные живые тела позволяют сращиваться костям и ссадинам за считанные часы, а еще могут создавать кожаную одежду, облегающую всю фигуру. Материя, как вторая кожа, ее легко снять и трудно повредить, но чувство такое, будто тебя превратили в пресмыкающегося с блестящей шкурой. Это непривычно, потому что ты теряешь свою независимость, понимая, что не сможешь излечиться, воспользовавшись собственным иммунитетом, а в случае неподчинения хватит того же электрического заряда, и эти крохотные существа, вживленные в организм станут смертельным оружием.

На прикроватном столике лежал белый конверт. На нем не было ни подписи, ни печати, а внутри был небольшой листок с прекрасными грифельными чернилами и курчавыми буквами:

Цзюцзян Лу.

С минуту Лира буравила взглядом этот клочок бумаги, а потом осторожно коснулась ногами холодного пола. Струя света падала на ее лицо и руки, на какое-то время она полностью отстранилась от восприятия всех ощущений кроме одного единственного чувства тепла, проникающего ей под кожу, впитывая в себя, как растение эти сияющие лучи. Предстоящий выход на главную улицу Шанхая заберет у нее остатки сна и сладкого небытия, а значит, она имела право на лишнюю минуту, потраченную только на меня и никого другого. Роскошная кровать с золотым узорчатым окаймлением и нежная ласка шелка остались позади, и стоя у камина, девушка смотрела на завораживающую игру огня, слушала потрескивание и мерцание углей, а вместе с тем и бледнеющие буквы на записке. Пламя охватило края, равномерно перемещаясь к самому центру заветных слов, и она не отвела ни разу свои глаза до тех пор, пока улика не растворились вместе с пылающими искрами. Лира подумала, что вот так же разъедается и человеческая душа, пробуя на вкус жадность, мятежность и власть. Человек становится пережитком старой системы, параллельно придумывая новую утопию в своей голове.

Она не помнила, как перемахнула через алый бортик с перекрещенной решеткой, по которой плелись розы всех цветов, не помнит и тяжести в ногах при соприкосновении с землей, но дыхание ветра, щекотавшее ее волосы во время стремительного бега по пустым улицам, было несравнимым ни с чем состоянием свободы. Лира любила скорость, это как полет птицы — вот только в небеса улететь трудно. В детстве она смотрела в летнее время на облака и мечтала упасть прямо в них, промокнуть, замерзнуть, и с бешеной скоростью устремиться вниз под силой притяжения в самый центр земли. Рассвет бы только начинал заниматься на горизонте, и она бы смотрела на его возрождение во время незабываемого полета. Но в действительности все эти полеты проходили лишь в воображение, и я все так же продолжала смотреть на облака снизу вверх.

Магия света, струящаяся по раскинувшемуся белоснежному городу, покоряла. Лира остановилась, тяжело дыша, и не могла поверить в существование такой неописуемой красоты. Высокие здания с безупречными рельефными выступами, по которым поднимались изумительные мозаичные изображения ангелов и всемогущих драконов, поднимающиеся в вышину двойные параллели дорог, отсвечивающиеся неоновым оттенком, и рассвет. Нет ничего во все века прекраснее розовеющего неба, бурлящего страстью алого и пурпурного, а в вышине гуляет игривый ветер. И эта непоколебимая своей мощью и силой струя ударила прямо в лицо, отчего из глаз брызнули слезы, но свежесть, что принес этот внезапный вихрь, помог ей проснуться. Непослушные рыжеватые локоны взметнулись, и Лира была рада, что смогла встать в такое раннее время, и никто не мог увидеть ее убогий внешний вид. Могла ли она предполагать, что азиатские женщины и знаменитые жрицы, о которых сочиняют поэмы и целые эпосы могут быть такими идеальными. Их кожа как атласная ткань, ровная и белоснежная, а темные волосы напоминают, созданный этой же нацией шелк. И все собравшиеся здесь участники турнира были патологически красивы, будто в них и вправду течет кровь детей неба, настолько нереальными они казались. Но еще в ней поселилось новое чувство, которое заставляло ее ненавидеть себя. Лира завидовала той, что не так лицемерна, как она и радовалась, что та рядом с ним.

Отблеск золотых искр на запястье заставил ее опустить взгляд на руку. Браслет слегка раскачивался под силой ветра, и ей показалось, что она слышала, как металл бьет по коже, создавая легкую и неуловимую мелодию, напоминая о чем-то далеком. Внутри забрезжило чувство неудовлетворенности и разочарования. Она ведь еще ничего не достигла на этом турнире, не смогла показать себя в полной мере, и под каким-то мистическим воздействием подняла правую руку с прелестной цепочкой. Волна ветра била по телу, откидывая медные волосы назад, и Лира погрузилась в это нежное и волнующее ощущение.

Она спокойно спустилась вниз по мостовой, выложенной белоснежной брусчаткой, по разным сторонам которой стояли черные классические фонарные столбы с необычными завитушками, образующимися возле самого светильника. Девушка с детской улыбкой заглядывала за края деревянной черной перегородки, откуда виднелся пруд с изумрудной водой, и на поверхности я замечала красных рыб, плывущих против течения по глянцевой глади. Дребезжали кремовые кувшинки с широкими зелеными листьями, раскрывая свои восхитительные стебли солнечному свету. Вблизи показались и традиционные деревянные постройки домов, проводимые с богато украшенными кронштейнами с небольшой аркадой на верхних этажах, глазированные черепицы летних дворцов, на стыке которых были золотые миниатюрные драконы. Ее поражало, что здесь столько цветов, а еще что возле каждого порога стояли монолиты древнеяпонских духов, покрытые легким мхом, так любимых жителями.

Она остановилась возле соединения нескольких домов, выполненных полностью из герметичного стекла, а вместо дверей свисали синие бисерные ленты. Сквозь прозрачные стены Лира увидела мальчика, сидевшего в отдаленной части просторного белоснежного зала. Непослушная черная челка падала на серьезные для столь юного возраста черты лица, а серые глаза были прикованы к зеленоватой диаграмме, на которую быстро выводился текст и математические расчеты. Он провел рукой перед собой, и изображение тут же погасло и, положив руки за голову, мальчик бесцеремонно поднял ноги крест-накрест на стол и посмотрел прямо мне в глаза.

— Желаете чего-нибудь, Госпожа, — произнес сладкий голос хозяина, прочищавшего за барной стойкой фужеры.

Лира улыбнулась и тихо покачала головой, полностью сосредоточив свое внимание на серых глазах с подозрением изучавших меня и тонкой сжимающейся полосы губ. Глаза, отражавшие пасмурные небеса, которые плывут с разгромленных холодных земель на восток, приковывали, и я подумала, что через несколько лет, этот хмурый мальчик превратится в настоящего красавца, если не продолжит встречать людей таким холодным и высокомерным приемом.

— В следующий раз, когда будешь обращаться, будь более конкретна. Мне плевать, какого ты ранга — вышибу с чертово ринга еще прежде, чем ты заикнешься о своем невежестве. Он смерил ее пылающим гневом взглядом и в аристократичной форме приподнял свой подбородок, а затем, ловко прокрутив изогнутое алое лезвие, еле мерцающее в свете непогасших хрустальных ламп, возвышающихся над нашими головами, закинул его на противоположный конец стола, крепко вошедшее в массивный деревянный стол. — Чего тебе нужно?

— Мое имя Лира, и я бы хотела предложить тебе союз на правах участника турнира. Рано или поздно все мы будем искать подходящих себе по статусу партнеров, — она села напротив него, сложа ладони вместе, и слегка потирая, их друг от друга, все еще ощущая на коже леденящий утренний бриз моря.

— И это единственная причина, по которой ты прислала мне эту жалкую угрозу? — он выхватил из-за пазухи крохотное лезвие, похожее на секиру, к которому была привязана красная полоса — знак вражды.

— Это было моим приглашением, к тому же, от такого ты не смог бы отказаться, разве я не права, — Лира подарила ему фальшивую улыбку. — Я не так много знаю о тебе, Александр, но ты один из самых подходящих для меня уровней B.

Он изумленно выгнул брови, но лицо его все также оставалось бесстрастным:

— Я не собираюсь обсуждать с тобой взлом главного сервера Шанхая. Ты из информационного корпуса выудила информацию обо мне? Должен тебя разочаровать, что в персональной карточке ты не сможешь найти то, что тебе нужно.

— Ну что же Вы, — поддразнила она, — мне не столько важна личная жизнь, сколько значимость участника. Я не особа технична, как Вы могли заметить, но зато я заметила Вас, — я сделала паузу, вглядываясь в призрачный тон его глаз, и осторожно продолжила. — Но вот в чем странность, среди известных мне британских фамилий, я никогда не встречала Левингстонов. Неизвестный никому ранее род?

— Не строй из меня младенца, девчонка. К твоему сведению, в турнире участвовали и более младшие претенденты на звание рефери, а за последние пятьсот лет, я всего лишь третий по счету, кому меньше пятнадцати. Он недобро улыбнулся, и в ту же секунду уголки его рта опустились, и он приблизился ко мне вплотную, шепча чуть слышно губами:

— Но если нарываешься на неприятности и драку, то я всегда к твоим услугам, ведь цвет так и остается цветом, неважно, оттенок то небес или крови. Руки, расставленные по обе стороны стола, будто пригвоздили меня. В черных рукавах его пальто был ни один кинжал. Лира не смотрела на его лицо, почувствовав легкое покалывание, прошедшее по спине вдоль позвоночника. Меня вовсе не смущала его внешность, за которой скрывается большая опасность, чем от старших представителей и знатоков ядов, мастеров клинка и истинных убийц. Если он добрался до турнира в столь юном возрасте, значит у него немалый потенциал, и с каждым днем эта способность будет возрастать все больше, становясь непроходимой угрозой и препятствием для других. Идеальный кандидат, которого она должна была заполучить, во что бы то ни стало. Это было ее решением с самого начала, когда спускаясь с рейса старого воздушного корабля, на котором переправляли из Британии и рабов, и мастеров с многочисленными сумками, багажом и даже детьми, женщин с перепачканными от сажи и смолы лицами, она увидела в многолюдной толпе ребенка. Мальчик, который, стоя у причалов с задатками взрослого исследователя несколько часов смотрел на приближение все новых лайнеров с серебристыми палубами или белоснежной огранкой имперских корпусов, тонких и сверкающих в лучах восходящего солнца. Смотрел и что-то шептал про себя, чуть раскачиваясь взад и вперед, другие бы посчитали его сумасшедшим, но я наблюдала за ним, как завороженная, не веря глазам и прислушиваясь к его подсчетам, похожим на детскую считалочку. Будто он, скучая без родителей, развлекал себя и глупо поджимал губы. А когда поняла, какой была песня, мне пришлось опереться за металлические балки, Лира боялась потерять равновесие. Он считал биение их сердец, передавая расчеты в свой голографический компьютер. Такое редко встретишь среди и опытных мародеров или охотников на призраков ночи, не каждый человек способен достичь искусства слышать биение других сердец. Люди годами обучались этому навыку, сходили с ума и оставались ни с чем, разве что с безутешной соблазнительной мечтой, так и недостигнутой, так и непокоренной. Чтобы слышать сердца, сколько времени требовалось для медитации, сколько сил и упорства, подготовленности, терпимости и усилий. А мальчик лет тринадцати или четырнадцати, воспринимал этот дар, не больше, чем забаву, пользуясь им у всех на виду, прикрываясь глумливой усмешкой. Но много ли людей знало о такой возможности заострить свой слух и обострить звучание окружающего мира, напрочь позабыв о запахах и зрении? Ловкие пальцы, проводящие по воздуху невидимые рисунки, в действительности были чертежами, табличными диаграммами с сотней непонятных знаков, испещренные латынью и математическими анализами, понятные только одному ему. И он все улыбался, и лишь небольшой бугорок между бровей, говорил о его восприятии на того или иного участника. Прибывали все новые корабли с высокими золотыми флагштоками с развивающими красными флагами, и с каждым часом людей становилось все больше, звук был один — монотонный гам и шум, сравнимый с какофонией. Бьющееся стекло, ругань, детский плач, восторженные оклики, огненные залпы, вихрем проносящиеся искрами по розовеющим небесам, а после полудня прибудут и участники Османской Империи, которых встретят с еще большей торжественностью — оркестровой музыкой, танцовщицами, рукоплесканиями, ведь уже всем давно известен обладатель заветного сапфира, и на него устремятся тысячи миллионов глаз, как дружеских, так враждебных, как завистливых, так и похотливых. Последняя мысль вызвала омерзение, но люди разные, и полны собственных пороков. Стоит ли винить их за это? Когда на мировой арене показывают прекрасное мужское лицо, голубые глаза, словно отражение неба, хрустальная капля дождя или невинная детская слеза, а золотые кудри волос, будто ангельский нимб над головой. Выходец из высокородной семьи, с многовековыми традициями, безупречными манерами и образованием, да еще и претендент на звание Великого Судьи. Даже слишком хорошо звучит. Поднося прямоугольное зеленое стекло к глазам, которое за считанные секунды увеличило фигуру, спускающегося по трапу юноши, она думала о том, что скрывается за синевой его глаз. Так ли честна его улыбка, что он дарит другим, кто с безумием выкрикивает его имя в воздух. Золотые тонкие цепи с хрустальными сферами, окаймленные изумрудными узорами, прикрепленные к полам его белоснежного пальто сверкали в свете солнечных лучей, и сине-зеленые искры били прямо в глаза. Лира выставила вперед ладонь, прячась от слепящего сияния, и мысленно усмехнулась. Это похоже на поступь, сошедшего на грешную землю Миссии, тогда как я, обычный агнец, неспособный вынести столь яркого свечения и вечно пытающийся найти укрытие от света. Зеленый экран потух, когда она опустила руку, а мальчик, что стоял возле пристани исчез, растворившись в темнеющей и пыльной толпе. Начались ли биться стрелки наших часов с той встречи, когда морской воздух дарил покой и тишину, а шум, царящий в округе был всего лишь предвестием к новым свершениям? Или все было предрешено еще до нашего рождения? Кто запустил механизм?

— Я не предлагаю тебе сотрудничество, ни тем более дружбу. Для каждого из нас важна конкретная цель, которой мы добьемся ценою жизни, потому что если причина не так важна, то не стоит и начинать участвовать в играх с судьбой, в итоге рок всегда останется победителем над человеком. Жизнь проучит тебя за гордость и бесстрашие, а порой и бесхитростную глупость.

— Ты говоришь о себе?

— Нет, — улыбаясь, пробормотала девушка, вертя в руках острый клинок и проводя пальцами по грубым зубцам, отчего на ее загорелой коже появились узкие красные полосы. — Просто я верю, что если ты не полон решимости, то проиграешь. Именно поэтому я не отступлюсь, вот почему не боюсь умереть — у меня есть причина, стоящая моей жизни и жизней других людей.

Лира перевела взгляд на Алекса, и, видя в глубине серых глаз собственное отражение, спросила:

— А у тебя есть такая причина?

Алекс не ответил, смерив ее долгим взглядом, в котором читалась настороженность, и попытка заглянуть в ее мысли, узнать, почему именно она нашла его первой, а не кто-то другой. Знает ли она что-то большее, нежели другие? Голубой камень сверкнул в золотом ободке серьги, и эта искра заставила его получше приглядеться к рыжеволосой девушке.

— Я хочу, чтобы ты знала заранее. Даже, если ты и я окажемся в одной команде, то я буду работать только на себя, и мне не нужны лишние хлопоты, — он устало вздохнул и согнул колено, подставив подбородок под руку, отчего его лицу с тенью презрения и подозрения, предавалось больше равнодушия, как у истинного хладнокровного убийцы.

Он ткнул указательным пальцем в пространство, и перед лицом вспыхнула широкая диаграмма, и золотая полоса быстро передвигалась по неизвестным наименованиям и структурам, пока не остановилось возле очередной комбинации чисел.

— Не пойми меня неправильно, но я знаю, что ты собой представляешь, — мальчик секунду помедлил, выбирая между рядом электронных папок и остановив свой выбор на последней, — хотя бы немного.

Лира с замешательством смотрела на быстрые сменяющиеся диаграммы, когда неожиданно прямо перед ней появилась видеозапись. Алекс подтолкнул к ней весящую в воздухе картинку, и девушка послушно приняла плывущий к рукам экран, пододвигая его к себе ближе, чтобы лучше рассмотреть. Она несколько минут безмолвно наблюдала за быстро меняющимися фотографиями, не меняясь в лице, но крепко сжимая кулаки, старясь сдержаться, и в конце выдавила из себя:

— Как ты это сделал?

Алекс довольно ухмыльнулся, поднося к губам стеклянный бокал холодного напитка, от которого шел аромат жасмина и лаванды, смешанный с тяжелым спиртовым запахом.

— Это неожиданно, правда? Ты думаешь, что следишь за кем-то, как охотник, пытающийся подстрелить дичь для гарнира, а жертва оказывается вовсе не такой невинной, как на первый взгляд, — кубики льда звонко стукнулись друг о друга, когда он артистично поднял бокал и сделал большой глоток, отбросив назад голову.

Руки девушки не дрогнули, когда она увидела, как ее фигура сошла с борта серебряного корабля, а пальцы, старались укрыть лицо за серым плащом, из-под которого выбивались непослушные яркие пряди волос. Неизвестные камеры засекли даже, как она расплачивалась с человеком, что тайком провез ее в столицу, выделив одну из комнат прислуги. Коснувшись золотого значка на зеленом окне, она сменила следующую видеозапись, показывавшую ее первые часы в порту — вот мешок со старой одеждой беспощадно летит в огонь, и черный пепел, уносит сгоревший материал ее прошлого, вот она обменивается за бесценные нефритовые кольца парочкой закругленных бронзовых кинжалов, покупает несколько миниатюрных механических почтовых птиц, размером с ладонь, а человек ростом не больше двух футов в толкающейся толпе, где и продохнуть стоило огромных усилий, незаметно опускает перед ней черный ящик и резко исчезает в новом потоке все прибывающих людей. Пальцы сворачивают картинки, переходя к последним фотографиям, невероятно четким: веснушки на щеках превращались в броские огненные крапинки, а у глаз был мутно-зеленый цвет, как у старого болотистого озера, загорелая потрескавшаяся кожа и тонкие губы, острые скулы — все это не скрашивало ее лицо, а скорее наоборот давало понять, что она из себя представляет. Но ей нравилось выражение собственных глаз, в них таилось бесконечное, безропотное стремление и неугасаемая мечта, и Лира улыбнулась, подумав, что когда она сможет выйти на поле боя, кто-то обязательно сможет проникнуться этой искрой. И эта искра зародит в глубине чужого сердца другую мечту.

Все, кого она смогла увидеть на торжественном балу в честь прибытия участников, храбрых и отважных змееносцев великих Империй, и открытия нового столетнего турнира, были одинаковы хороши. Аристократов и дворян выдавала кожа, она буквально светилась каким-то внутренним огнем, холодные и остекленевшие глаза искали выгоду в своих претендентах, в них светилась страсть и необузданный азарт, оттого на них было так страшно глядеть, тебя одновременно пробирал мороз и пламя. Именитые купцы, торговцы, разработчики и архитекторы воздушных кораблей, исследователи изобретений третьего тысячелетия — весь контингент знати походил на театральную постановку, где живыми были только их двигающиеся руки и ноги, но веревочками, на которые подвешены куклы, управляли другие, стоящие и за спиной королевских семей. Почти каждого из них сопровождало по десятку человек из охраны, цвета и украшения их нарядов были настолько разнообразны, что стоя по всему периметру огромного зала, сверху представлялся вид ярких точек, словно художник разбрызгивал все оттенки палитры на холст. Живой была только одна душа, в чьих жилах текла благословенная кровь. Когда наследная принцесса Османской Империи ступила на холодные мозаичные плиты, по которым тянулись этнические восточные узоры, зал на миг замер, не смея произнести ни звука, настолько бесподобной была ее красота и величие. Платье струящиеся по идеальной фигуре, молочная кожа с персиковым отливом на щеках, длинные ресницы, а курчавые волосы сравнимы были лишь с безлунной ночью, такой же темной и непроглядной. Она не была марионеткой в чужих руках, скорее сама подчиняла людей, но не с помощью власти и статуса, а силой убеждения и морали. И Лира хотела бы хоть отчасти быть похожей на нее.

Осторожно опустив мерцающий мираж на стол, он в мгновение растворился, а девушка перевела взгляд на собеседника.

— Ты оказался прав, я действительно удивлена. Значит, ты и не такое можешь? — задумчиво спросила она себя, и затуманенным взором, блуждая по стеклянным стенам, сквозь которые проникал блеск рассвета — начало нового дня. — Несмотря на все эти прекрасные материалы, ты прекрасно понимаешь собственный исход положений, разве я не права?

Мальчик высокомерно изогнул брови и немного расторопно сел в привычное положение, будто что-то только что упустил.

— Что ты имеешь в виду? — серьезно спросил Алекс.

— Если бы тебя не интересовала я, разве бы ты пришел и отозвался на мое приглашение? Видя твои способности, думаю, ты легко мог бы нанять местную группировку, поклоняющуюся темному началу, а те нашли бы способ прикончить меня еще до турнира, а все следы, ведущие к тебе, исчезли. Но в тоже время, ты показываешь мне свои результаты наблюдения. Для чего? Показать свои способности? — губы тронула меланхолическая улыбка. — Поверь, я уже достаточно убеждена в твоем таланте.

Кулак врезался в деревянный стол, отчего стакан с грохотом раскололся, упав на скользкие кристальные плиты.

— Говоришь, уверовала? — с придыханием спросил он, сдерживаясь от бурлящей ярости. — Знай свое место, девчонка. На открытии турнира, ты заняла далеко не первое место, да еще проявляешь невостребованную нежность к своему главному сопернику. Что это было — порыв милосердия? — вскинулся Алекс. — Такие непроходимые отребья мне не нужны. На этом турнире нет, и не может быть жалости. Иначе, как объяснить то, что ты спасла османского Герцога?

Лира молчала, ожидая продолжения, но юноша несколько раз глубоко вздохнул, и устало откинулся на бархатную алую софу.

— Я действительно был потрясен, когда мои камеры заметили тебя, — рука провела по растрепанным пепельным волосам. — Ты сказала, что из Йоркшира, но в Британской Империи ты не найдешь ни одного учителя, ни тем более пособий или документа, хотя бы отдаленно говорящим о расчете биения сердец. Но я видел твои глаза и выражение твоего лица, а значит, ты знаешь, что это такое. Это покоробило меня, немного, конечно — это всего лишь навык, которым неплохо было бы обладать каждому, кто борется за свои цели, желания, потребности и победы. Я стоял в тот день у причалов до самого конца, до самой поздней ночи, отслеживая координаты и приезд каждого из участников. Лучше сразу увидеть противника в лицо и хоть что-то узнать, с чем тебе стоит встретиться. Это немного глупо — афишировать наш прилет таким помпезным и громким способом, высокопоставленным лицам вроде Османской четы от этого не скрыться, но они могли бы постараться не восхвалять себя с самого начала. Можно даже сказать, что это тоже своего рода часть испытания — не выходить к зениту Солнца до самой последней секунды.

Улицы начинали оживать, и красные фонари, свисавшие с крыш, меркли в туманной прохладе, звон колокольчиков проносился по множеству кварталов, отдаваясь эхом, проникая в отдаленные части старой части Шанхая. Скоро придут первые посетители. Лира покосилась на хозяина лавки, вытирающего до блеска начищенные столы, и между ее бровей появилась складка. Нельзя, чтобы о встречи с Алексом мог кто-то узнать. Было неразумным назначать место встречи здесь. Но это ведь было его решением.

Алекс следил за меняющимся лицом девушки и, прочитав ее мысли, медленно произнес, не сводя с нее своих кошачьих глаз:

— Доброта — это хорошее качество, но в политических играх оно не работает.

Она резко обернулась навстречу мальчику:

— Ты этого не сделаешь?

— Почему? Здесь каждый пытается бороться лишь за себя, не так ли? Ты назначила мне это тайное свидание, я выбрал место, а заодно и сцену для преподавания тебе качественного и бесплатного урока.

— Необязательно его убивать, — огрызнулась Лира, быстро вставая из-за стола. — Это бедный человек, который просто пытается заработать и прокормить семью. Я щедро ему заплачу, да такую сумму, что он сможет жить как королевский чиновник до конца своей жизни, только сохрани ему ее. Сохрани ему возможность порадоваться этой жизнью.

Алекс раздражено закатил глаза и подставил кулак под подбородок:

— Такая наивная, но умудрилась же заполучить небесный сапфир, поэтому приходиться с тобой считаться, — он деловито покрутил указательным пальцем в направлении худощавого и ухоженного японца, переставляющего тяжелые коробки из винного погреба, и с грохотом ставя их на переднюю барную стойку, будто его вовсе не интересовала встреча двух участников турнира. — Ты действительно полагаешь, что ему есть, за что держаться в этом мире? Послушай себя, откуда ты знаешь, что он счастлив, может он жаждет смерти или, что еще хуже прислуживает другому участнику, которому заплатили в два раза больше той высочайшей суммы, что в твоей немудреной головке. Записать наш разговор не стоит никакого труда, а информация со временем сыграет свою роль.

Лира отшатнулась и поморщилась, ее глаза гневно сверкнули:

— Тогда зачем ты устроил встречу здесь?

Алекс хихикнул и по-детски встал на мыски с милейшим выражением лица, будто благодарил за подаренный леденец:

— Да потому что Лира нет такого места, где бы нас не нашли и не узнали о нашей встрече. Повсюду камеры, магия и даже наши тени, — он указал на ползущую по полу темную копию самого себя, тянущуюся от солнечного обелиска, — могут стать нашими смертельными врагами. Пускай это и Столица Правосудия, но глубоко под землей содержатся тысячи заключенных приговоренных к смертной казни. Идеальное оружие и как ты смогла заметить по первому испытанию — шанс быстро избавиться от ненужных и слабых кандидатов. Здесь в самом центре обитают полчища народа Полуночного Царства.

— Демоны Омега?

На это Алекс снисходительно улыбнулся и грациозно закинул руки за голову.

— Верно, есть те, кто может управлять стихиями — они начало, а демоны, возрождающиеся и оживающие глубокой ночью — конец. Альфа и Омега — есть начало и конец. Традиция каждого турнира, которое проводится раз в сто лет — столкновение двух концов одной ленты. Мы — люди, что имеют неограниченный потенциал, способности, о которых тысячелетия назад не мог мечтать обычный смертный, просто поддерживаем гармонию, таким образом. Есть добрые люди, а есть и злые, так же и с участниками турнира. Но за ту власть, что мы имеем, обладая возможностью одним щелчком пальцев всколыхнуть искру огня, которая способна погубить целую страну, мир платит нам существованием обитателей ночи, чтобы мы не тратили силы зря, а защищали слабых и оправдывали те надежды, которые возлагают на нас другие. Как видишь, на турнире встречаются люди, незнающих таких понятий как честь или достоинство — главное победа и призовой приз, за которым, кажется, пришли все мы.

— Я знаю историю, — веско ответила девушка, раздражаясь от его замысловатых речей. — Но мои поступки ты не вправе обвинять, как и мои решения. Не сможешь стать моим напарником на время поединков, я найду тех, для кого мое предложение будет весьма кстати. Другие воины с удовольствием примут обладателя сапфира в свои ряды, это позволит им быстро достичь того или иного уровня, званий, положения, статуса и богатства. Уверена, ты это понимаешь. Те, кто останется в живых, займут должное место в любом государстве, даже если он отверженный, изгнанник или преступник. Но что касается тебя, мальчика, не вышедшего из подросткового возраста, они не считают за грозную или вызывающую устрашения силу, все полагают, что ты счастливчик, которому удалось спрятаться за большим камнем, в то время как волки дожирали останки другого участника. Они уверены, что ты трус, которому просто повезло.

Она на мгновение остановилась, переводя дух, в глазах ее плескалась сила, заставляющая воздух колыхаться и в нем послышался запах непоколебимой уверенности, что переходила на других. Алекс смотрел на догорающее пламя свечи, растекшийся по медному овальному канделябру красным воском и вдыхал аромат вишни, наслаждаясь мимолетной секундой спокойствия, прежде чем улыбнуться детской шаловливой усмешкой, в которой было множество оттенков приторного притворства.

— Но я знаю, что ты далеко не слабая фигура в этой игре, — отозвалась Лира, и голос ее погасил остатки крохотной алой волны, от которой вверх поплелась серая струя. — Ты слишком горд, что тебе не на пользу, потому и не собираешься первым идти на сближение с другими участниками. Ты долго их изучаешь, прежде чем выбрать лучшего из них. Умная политика, но порой проигрышная.

Алекс смотрел мимо нее, на медленно расцветающие за стеклянными стенами игры медных заливов, отчего его глаза были похожи на горные потоки вод — искрящиеся, прозрачные, холодные и прекрасные, как у неземного существа, больше походившего на божество, а не на человеческое дитя. Он достал карманную книгу в дорогом кожаном черном переплете, на котором засверкал, выложенный драгоценными камнями знак с изогнутыми линями, пересекающимися друг с другом, создавая окружность, и стал читать.

Лира не застыла, а глубоко втянула в себя воздух, пытаясь утихомирить клокочущий гнев. Лицо юноши застыло в маске тихого равнодушия, а ресницы трепетали под напряженным чтением, губы слегка приоткрыты, словно он в сию секунду начнет выговаривать слова древнего алхимического заклинания. Зеленые ставни приоткрылись от ветра снаружи и впустили внутрь сквозняки, затеребившие пепельные пряди волос спадающими на бледную кожу. Сейчас он больше напоминал скульптуру знаменитого флорентийского художника, создавшего чувственный шедевр искусства, его вершину — апогей. Безмятежность, в которой перемешалось бесконечное множество эмоций.

— Я буду ждать твоего окончательного ответа через три дня, если же ты не сообщишь мне о своем решении, то все наши встречи будут забыты — и ты, и я станем окончательными врагами.

Девушка поднялась и не успела сделать и второго шага, как услышала позади себя мягкий голос с примесью насмешки:

— Значит все те, кто через несколько дней лишит тебя ноги или руки — твои друзья? Те, кто сейчас натачивают клинки и заряжают пистолеты ледяными пулями, что превратят тебя в морозную глыбу — твои союзники?

Лира слушала вполоборота, смотря на зеркальное отражение юноши в стекле — небрежно отбросив кожаный книгу на стол, он выпрямился.

— Я ничего не имею против справедливости, таким и должен быть истинный Судья Нового Света, но он также должен быть и разумным в своих действиях и поступках. Я не знаю, что нас будет поджидать в следующий раз, когда мы выйдем на ринг, или когда нас отправят в путешествие по кругу мертвых, или заставят перебить собственных соратников, понимаешь? — мучение отразилось на его совсем юном лице, а сжатые кулаки дрожали в неистовой тряске. — Здесь полно таких ужасов, о которых ты и помыслить не можешь…

Последние слова он произнес шепотом, и их обоих накрыла пугающая тишина, отзывающаяся в событиях прошедшей церемонии, на которой избирались достойные продолжить борьбу. Оба думали о разных событиях своей жизни, но понятно было одно — они не выживут, если не найдут компромисс.

— Ты ведь тоже была там, когда врата открылись, — его шаги разносились эхом по пустому залу, в котором блуждали солнечные лучи и сверкающие в воздухе пылинки, и в контрасте со светом, звук приближающихся сапог был тьмой. Алекс встал напротив Лиры, краем глаза провожая свое отражение в зеркале. — Видела, что тени, разрывающие на куски одного за другим, было призрачным существом, которого невозможно убить или коснуться мечом.

Он не задумывался над тем, что говорил, он знал — это было утверждение, неопровержимое доказательство.

— Эти создания проникают под человеческую кожу, — продолжил Алекс, расхаживая по зеленому мраморному кафелю, — питаясь мгновенным человеческим страхом, а те влезают внутрь, как черви-паразиты, поглощая их сущность и высасывая энергию. Человеческое тело не может вместить в себя такого размера духовной силы, отчего смертная оболочка не выдерживает и раскалывается как хрупкий фарфор. Единственный способ противостоять этому — не бояться и тени пройдут сквозь тебя. Но судя по тому, сколько осталось выживших, немногие знали об этом.

Лира кивнула, и ее взгляд стал печальным, смешавшись со всеми оттенками грусти и скорби.

— Уровня С среди выживших не так много, поэтому большинство из них будут дисквалифицированы особым способом. Естественно общественности о данном механизме лучше не знать, вся информация строжайше защищена компьютерными программами Третьего Тысячелетия, и даже я не смог выудить нужное количество данных, — он криво усмехнулся, и сделал несколько прыжков перед зеркалом, подогнув под себя ноги, казалось, тот изображает веселого зайчика и даже демонстративно поднял руки вверх, будто скакал на парящих в небе облаках. — Но могу тебя заверить — в живых эти люди не останутся. И твоя спешка найти своих или присоединиться к другим членам команды вполне ожидаема.

Алекс протянул свою руку, ожидая действий со стороны девушки.

— Ты не будешь мне ничего обещать, — пробормотала она, смотря на худую и бледную руку.

— Нет, — резко ответил он. — Но я могу дать тебе кое-что в качестве компенсации.

Он достал из кармана бархатную черную коробку и осторожно приподнял крышку, словно внутри лежало ювелирное алмазное колье. Двумя пальцами он зацепился за идеальный серебряный шар, и вложил в ладонь девушки. Холодный металл обжег кожу, и Лира с восторгом вглядывалась в отблески изогнутых черных линий на блестящей поверхности.

— Дорогая вещь, — вымолвила она, проводя пальцами по гладкой, еще нетронутой эмалевой оболочке. — Где ты это взял?

— Это будет нашим обещанием друг другу. Предашь меня, и мой волк найдет тебя, а потом сама знаешь, что произойдет, — заговорчески прошептал он.

Конечно же, она знает, если сейчас капли ее крови впитаются в чернильные руны, владелец шара в любой момент сможет приказать ищейки найти ее. Сферу подкидывают в воздух, а та превращается в огромного механического зверя. Со времен Нового Света модели были усовершенствованы, и каждый мог придавать облик своего ночного охотника в зависимости от фантазии, стоит только вообразить и магия заструится по железной округлости красными молниями. Лира надавила на порезы на пальцах, оставленные от секиры, и алые капли с шипением проникли вглубь, формируя в воздухе сероватые струи дыма, словно что-то выжигали на древке.

— Теперь этого достаточно, — сказала Лира, поднимая мячик, чтобы рассмотреть его рубиновые грани свысока.

Холодный утренний ветер тормошил подвешенные вдоль улицы красные фонари, срывая тонкие нити и воздушные шары, отправлялись высоко в небо, белоснежные голуби, гордо восседающие на бакалейной лавке, подхватывали ледяные потоки, размахивая крыльями и стаей улетая прочь, оставляя после себя ворох мягких перьев. Лира повернулась к Алексу, ожидая пока тот, оставит небольшой кожаный мешок хозяину таверны, а когда они оба оказались лицом к лицу, мальчик произнес:

— Многие команды уже сформированы. Если так пойдет и дальше, то и я останусь в невыгодном положении. Он что-то быстро пометил на зеленой диаграмме, а затем серьезно спросил:

— У тебя есть кандидатура того, кто стал бы носителем стихии?

— Я не уверена, — нерешительно начала она, пораженная столь быстрой переменой.

— Зато я уверен, — бесцеремонно перебил ее Алекс, и перед ней сплыла фотография Османского Герцога, камера зафиксировала его лицо, когда тот с тревогой всматривался вдаль высоких белых небоскребов города-столицы, оттененных на зареве розовым перламутром. Позади статной фигуры развивались шелковые голубые флаги его родины, а люди с темной кожей и длинными тугими косами в золотых мантиях выносили драгоценные сундуки, отделанные кожей ларцы с бриллиантовыми рунами, сходили с бортов и женщины в шифоновых мантиях всех цветов, прикрывающих лицо. Он не походил на своих предков — глаза синие, с зеленоватыми песчинками, и такая светлая кожа. На этом фото он выглядел старше своих лет, будто непосильный груз, с детства легший ему на плечи не отпускал душу на протяжении долгого времени, сделав из наследного принца иного человека, привыкшего к жестокости и несправедливости. И ответственность, которую он носил в своем сердце, мучила жаждой его душу.

— Этот человек еще свободен, он не принял ни одного предложения со стороны других.

— Откуда в тебе столько энтузиазма? Если он не принял других, с чего такая решимость, что он примет нас?

Алекс щелкнул пальцами, потушив электронное окно, и одарил девушку долгим взглядом:

— Кажется, мы говорили об этом. Ты спасла его на прошлом испытании.

— Это не так, — ее губы скривились, и она подняла лицо, подставив его ветру и лучам солнца. — Это он спас меня. Похоже, что его предал друг, и он впервые почувствовал вкус предательства.

— Что же, это полезно, — ответил мальчик, на что получил полный враждебности взгляд. Алекс удивленно вытянул губы и по-детски округлил глаза, будто не понимая причину ее злости.

— А чего ты так злишься? Кстати, хотел заметить сердитое выражение лица тебе идет — глаза начинают сверкать, как настоящие изумруды — видишь, целый комплимент получился, — бесхитростная улыбка. Причинять боль он мог, как и всякий ребенок. Видимо мучить других словами и колкими фразами доставляло ему несравненное ни с чем удовольствие.

— Не нужны мне комплименты от такого как ты. Для тебя есть в этом мире хоть что-то святое? — злобно перебила его Лира.

— Как и для всех, — спокойно ответил он, тщедушно пожимая плечами. — В любом случае, нужно попробовать, иначе нам всем не сносить головы на плечах.

— Почему ты вдруг так резко вместо оборонительной политики, начал налаживать со мной отношения и строить предположения о другом участнике? В чем секрет?

— Секрета нет, — он рукой ухватился за каменный выступ на соседнем здание, выполненным в викторианском стиле и весело раскачавшись, сделал оборот в воздухе, легко соскочив на обе ноги. — Просто если до завтра не будут сформированы полные команды — всех оставшихся дисквалифицируют, в независимости оттого, какого он уровня и какой у него статус, — он интригующе постучал по своей караловой сережке. — Ты слишком долго спала, Лира, зализывая пустяковые раны. Тогда как уже с завтрашнего дня начнутся первые бои на ринге.

— Получается, ты соглашаешься только потому, что боишься за собственную шкуру? Ее бесила его самоуверенность и самодовольство, с которым он так легко выражался насчет дружбы и жизни, для того ничего не стоило убить другого, чтобы те не прознали его планы. Полный злобы и мерзости в таком юном возрасте. Из какой же пучины вышло это создание? Больше всего ей хотелось выбить из него ту дурь, что прячется за прекрасным мраморным лицом, но она понимала, если сейчас даст волю чувствам, а взаимном соглашение не будет стоять и речи. Алекс был прав, большое число команд уже собраны под главенством избранного лидера, а значит у нее есть часы, чтобы попытаться найти способ выжить.

— Я боюсь потерять те цели, ради которых пришел сюда, — честно ответил Алекс, засовывая руки в карманы и прикрываясь широким воротом от сильного ветра.

— Мне не нужны те, кто сочувствует врагам. Это слабость и большая ошибка, которая понесет за собой новые жертвы, если ты не сталкивалась с истинными катастрофами, то не сможешь понять. Но отчего-то мне нравится твоя доброта, хотя я и не знаю, что стоит за ней. Он вытащил серебряный шар и, повертев его в руках — подкинул в воздух. Время замедлило свой ход и в глубине серости его глаз, она увидела темноту, в который полыхнул кроваво-красный свет. Послышался разрывающий звук, будто кто-то когтями проводил по ржавым металлическим трубам, а на земле появились черные отсветы, темная горячая полоса магмы, образовавшаяся на земле, прочертила орнаменты цветов с причудливыми конусными краями по окружности, означавшие концы света. Сверху потекла багровая тягучая жидкость, от которой несло смрадом и машинным маслом, и из мрачного сгустка с хлюпом выползла железная лапа с острыми, как кинжалы, золотыми когтями. От конечности поползли сосуды, по которым бежала темная кровь и суставы из сине-красных проводов и словно из далекой бездны, откуда выбрался механический зверь, донесся оглушительный рев. Клацнули зубы захлопнувшейся волчьей пасти, от которой спустилась длинная зеленая слюна, прожегшая землю, и по длинному телу стекалась серебряной струей закрывающие шестеренки металлическая броня. Золотые символы клеймились по всему корпусу волка, а в пустых глазницах затеплился приглушенный зеленоватый оттенок. Кристалловидные глаза сверкнули и, пригнувшись, металлическое чудовище пригнулось, готовое с молниеносной скоростью вцепиться в глотку недоброжелателю своего господина, мирно стоящего чуть поодаль от него с чуть заметной улыбкой. Существо приблизилось к девушке, но зверь отшатнулся, столкнувшись с невидимым барьером — чернильный магический круг таял на глазах, а разгоряченная земля подрагивала, полосуя ландшафт на крупные остроконечные валуны, зависающие в воздухе, словно вблизи черного знака сменились полюсы и земное притяжение. Рычание отдавалось во всех жестяных приборах его тела, и когти впивались в обжигающий грунт. Воздух накалился, и по стеклянному зданию прошлись глубокие веточки трещин. Лицо мальчика сменилось мертвенной бледностью на торжественную гримасу, воздух вокруг него всколыхнулся и он произнес медленным размеренным голосом, словно вел беседу о погоде:

— Сумеешь справиться с ним, считай мы в команде. Не подумай обо мне превратно, я последней из уровня В, мне следует сделать обдуманный выбор. Но хотел бы тебя предостеречь, — Алекс громко щелкнув пальцами, волк встал на задние лапы и с жестяных боков с искрами вылетели два автомата с запускными ракетницами, — он снаряжен ледяными пулями, поэтому постарайся хорошенько уворачиваться от огня атаки.

Ног девушки коснулось жар языков пламени, облизавшего белоснежные стены и каменную брусчатку. Прикрывшись руками от подступающего горячего ветра, она заметила, как исчезли последние контуры рунического круга, сдерживающего механического волка и мощнейший поток энергии, струящимися волнообразными нитями в пространстве, отодвинул ее назад. Сандалии проехались по земле, оставив вмятины, а одежда почернела, превратившись в тряпье из сажи и пепла. Руки тряслись, а глаза пытались привыкнуть к свету, но серый дым ослеплял, отчего приходилось нещадно тереть слезившиеся веки.

Лира несколько раз глубоко вздохнула, и резко повернувшись спиной к жестяному демону, бросилась наутек, забывая о дыхании и ноющих ожогах на коленках, напоминающих о себе каждый раз, когда ступни касались твердой поверхности земли. В этот раз она не посмеет ошибиться, не позволит существу, созданному человеческим гением, а не мистической силой, пресмыкаться перед собой. Не для того она продолжала жить в течение долгих десяти лет, полных страданий и увечий. И с этой мыслью она подпрыгнула, схватившись за одну из балок, поддерживающих ряды не потухших красных фонарей и ловко взобравшись на разукрашенную цветами веранду, ринулась вперед, перепрыгивая через пустоту между крышами домов, как ночной жулик с детства знающий все обходы и секретные переулки. Воздух был черствым и когда ноги сделали несколько оборотов в невесомости, ей почудилось, что она и вовсе не вздохнет, а если и вздохнет, то это будет смертельный, ядовитый газ. Упав на кирпичный навес, черепицы заскользили под телом, и быстро собравшись с духом после полета, она, не оглядываясь, побежала дальше, огибая гигантские скульптуры древних божеств, стоящие параллельно друг от друга. Красные ленты обтягивала малахитовый пояс Януса, возвышающегося над всеми и, встав на его плечи, обсыпанные драгоценными камнями, Лира упала вниз, широко раскрыв руки, словно парящая в небесах птица. Рыжие волосы полыхнули винным багрянцем в блестящей полосе всходящего солнца, граничащей с верхушками белоснежных особняков вдалеке, лежащих, словно снежный покров. Бронзовые завитки ее кудрей было последним, что увидел мальчик, поглаживая большим пальцем холодную сферу в руке.

Он отвел правую руку в сторону, будто перед ним стояла безликая монолитная армия, и, опрокинув ладонь, раздался громогласный вой, от которых затряслась земля и стая птиц, находившихся на крышах, взметнулась беспорядочным потоком в небо.

— Поймай ее, охотник, заставь помучиться, — волк изрыгал нечленораздельные звуки, тихо рыча и выставляя вперед зубные резцы, но оставался на месте, ожидая повелений господина. — Мне нужны данные, как можно больше данных, — одержимо декларировал Алекс, следя за быстро удаляющейся в тени фигурой на зеленоватом экране. — Давай узнаем, за что эта рыжеволосая получила небесный сапфир. Если хочешь, можешь сломать ей кости, устроим настоящую гонку.

Волк отбросил черную дымчатую паутину со своего пути и понесся вперед, оставляя за собой пепел и почерневшие глыбы камней. Мальчик провожал его странным взглядом, в котором читалось больше вопросов, нежели зла и мстительности. Подойдя к застекленному зданию, Алекс коснулся кончиком пальца своего отражения, встретившись с зеркальным двойником, и от того места, где соприкасались их пальцы потекли зеленые волны, в мгновение расходившиеся в разные стороны по периметру постройки. Оливковые горки воды в фонтанном всплеске растворялись под его кожаными сапогами, не оставляя даже пылинки, и через минуту на месте грандиозного сооружения, переполненного массивными столами и хрустальными люстрами, осталось пустое черное пространство между двумя домами, ведущее в другой переулок, где начинала медленно просыпаться жизнь, кипеть рыночная суета. Поднимался гул людей, проезжали разукрашенные повозки, со звенящими друг о друга колокольчиками; босоногие дети запускали в высоту расписных змеев, вытягивая пышные разрисованные лентами веревочки, хохоча во все горло; расцветал азарт возле щегольских палаток, где продавали пряности и чудотворные снадобья; гадалки вкладывали в руки юнцам письма, выгравированные на бабровой шкуре, в которых рассказывали, как призвать духов предков — шанхайские старые дворики, полные собственных секретов и прелестей. За спиной мальчика выросла фигура человека, игравшего роль лавочника, и тот почтительно поклонившись, смиренно произнес: «Рад служить участнику Турнира». Алекс снял с указательного пальца нефритовое кольцо со вставками россыпи хризолита, образующими герб Британской Империи, и, приняв поспешные слова благодарности от мужчины, спотыкающегося на ровном месте, направился в сторону толпящихся людей, не подарив тому даже улыбки. Ему нравился сумбур и давка, когда локти чужих и незнакомых людей тычут в бока, а грязные руки проводят по дорогим складкам его одежды, повсюду крики — то горькие, то радостные. Всевозможное разнообразие запахов и вкусов, окружающих со всех сторон, лаконичное пение бродячих музыкантов с любовью в глазах, раскрывающих потрепанные сундуки с их драгоценными инструментами, циркачи, ходящие по длинным кинжалам без порезов и ссадин, аромат лапши, влекущим к себе голодных путников. В таких местах, в коих сочетаются бедность, порок, забава и неугомонное веселье прибывала часть тьмы и света. И только в толпе он чувствовал себя свободным, скрывшимся от потусторонних недобрых глаз, следящих за ним даже во снах.

Он плотнее укутался в пальто, чуть дыша на замерзшие руки, и увидел, как сверху летит белое перо. Алекс подхватил его, разглядывая с мимолетным интересом и, отбросив себе за плечо, как ненужную безделушку, углубился в суматоху старого города, где в истинном облике показывались традиции древних наций, собранных со всех концов планеты.

* * *

Она увернулась от дробящего железного хвоста, расходившегося в две полосы спиралевидными мечами, пробившего пополам каменную колонну, возводящего руки к небу девушку и глубоко дыша, привалилась спиной к кирпичной красной стене. Пыль вознеслась вверх, пряча за собой краски пустынной улицы, где не было не единой души. Лира надеялась на то, что каждый, даже самый бедный ребенок не упустит шанс, выпадающий на долю лишь раз в сто лет, и посетит городские празднования, где сверкало буйство цветущих и искрящихся в роскошных одеждах женщин, поражающих стройными движениями и красотой. День был в самом зените, и солнце невыносимо жгло оголенную кожу, покрытую белесыми ожогами. Лопнувшие пузыри, из которых вытекала жидкость с примесью крови, одурманивали, и в глазах темнело от пылающей боли. Лира слышала медленно подступающие шаги зверя, и собирались с силами, чтобы отпрыгнуть к дальней стене и попытаться оттянуть неизбежное падение перед механическим волком, но нет никакого смысла от бегства и постоянного уклонения — итог будет один, если не вступить в затянувшееся наступление. В воздухе запахло гарью, и Лира инстинктивно легла вниз, встречаясь лицом с беспощадной твердостью земли, пока тонкие лазерные мечи прожигали монотонные стены. Посыпалась штукатурка с расписного шестиугольного минарета мечети, и с краев высокой башни выпадали полуразрушенные квадратные глыбы. В горло попал песок, и тяжело кашляя, она не заметила прикосновение холода к левой лодыжки, которое змеиным хлыстом потянуло ее тело вверх, приближая к волчьей пасти. Ей не удалось даже вскрикнуть, пришлось прикусить губы, чтобы не проглотить скопившуюся в горле песчаную ртуть, а в рвотном позыве она не нуждалась, в противном случае — это будет верная смерть. Лира с вызовом смотрела в бесчувственные огненные глаза киборга, в зрачках которых, то увеличивалось, то удалялось ее лицо. Она быстро выгнулась в ядовитых цепях, подтянувшись к стопам ног, а затем растворилась, оставив вокруг себя колыхающееся пространство, после которого последовал волнообразный удар, обрушившийся на ближайшие здания. Кровавые толстые струны, веером хлынули в воздухе и брызнули волку на морду и металлические шипы, что удерживали девушку за ноги. Зверь, принюхавшись к соленому аромату женской крови, бесцельно замотал головой, будто от отравленных испарений и гулко взвыл от невидимого удара по позвоночнику, в мгновение отбросившего его на несколько метров.

Лира приземлилась на большой валун, тяжело дыша и выплевывая серую массу изо рта, стараясь не упасть и не поддаться слабости закрыть глаза. Слишком много сил отнял этот прыжок, слишком много крови вытекает из ее содранных в мясо ног. Она привалилась к ближайшей стене, рукой держась за пострадавший локоть, и высматривала в развевающемся вихре щебенки и камня механического волка, чьи глаза алым сияли в узком уличном проходе.

— Тварь, — выплюнула она, когда в ответ ей было отослан гневный рык, наполненный болью и обещанием мщения. Шипы на его спине выстроились в ряд, и он метнулся на свет, в котором стоял образ страдалицы, целясь зубами ей в открытую полость горла, но почти достигшая цели пасть прокусила лишь камни, когда девушка мистическим образом, оказавшаяся чуть поодаль, ковыляла подальше от кровожадного существа. С боков волка вышли ракетные установки, заряжающиеся двумя золотыми пулями, и выстрелили морозными глыбами, покрывая дорогу в лед и превращая цветы в замороженные изваяния. Лира поскользнулась, и, опираясь на локти, видела в морозном отражении приближающиеся в полете когтистые лапы.

— Достал, — сквозь зубы прошептала она и в следующий миг, волк распался на четыре ровных части, взорвавшиеся в пламени прямо в воздухе. Железные осколки разлетелись по окраине, попадая в стекла ухоженных гостиниц, веранд и лоджий, усыпанных цветами и золотыми гирляндами, глубоко вдалбливались в дороги и разрушали деревянные тележки, наполненные фруктами и стеклянными фужерами, уже готовые выставляться на ежегодных аукционах. Лира встала, и хромая поплелась к сияющим красным глазам, все еще отслеживающим каждое движение, фиксируя ракурс взгляда, вычисляя дыхание и координацию, предугадывая следующий выпад и удар — все для своего господина.

Она остановилась, смотря на разлетевшиеся останки механизма сверху вниз, и с удовольствием встретилась с затухающими красными глазами, которые снимали последний видеоотрывок, без возможности дать точные характеристики и урегулировать физическое явление — золотистую стрелу, засиявшую высоко над прекрасным женским образом, располосовавшим клыкастую пасть на тысячи мелких кусочков, превратив в жалкую горку железного песка.

— Хорошая игрушка, Алекс, — сказала Лира, поднимая голову и прикрывая рукой глаза, прячась от палящего блеска, — но недостаточно эффективная.

Слова улетели вместе с остатками серебристых крупиц и задорным смехом, сливающимся с сиянием золотистого света. Одежда восстанавливалась с каждым новым порывом теплого ветра, будто сотни портных своими иглами дополняли ее испорченный наряд новыми узорами и вплетениями. Кожа становилась мягкой, как персиковый плод, а размытые кровью ноги по мановению кисти знатного художника приняли опрятный вид. Она стукнула каблучком своих черных сапог и, прикрыв глаза, закружилась, танцуя с призраками, в то время как на лице затягивался длинный порез. Внезапно остановившись, она увидела посередине дороги своего проводника, даже на время празднования, не сменившего своего вечно болтающегося под ногами отрезка серой ткани, закрывающего все тело до самого края острого носа. И лишь по тонкой полосе белой кожи, покрывающейся липкой скользкой коркой, она узнала его.

— Необдуманные поступки влекут за собой крушащие все на своем пути последствия, моя Госпожа, — тихо промолвил он, сцепив руки за спиной, и широко шагая вдоль разбитой в клочья дороге.

— Знаю, — ответила Лира, чувствуя подступающую слабость. — Но, тем не менее, Александр Левингстон проиграл и стал членом команды, — она усмехнулась, — этот мальчик слишком горд, чтобы признать поражение и отказаться от установленного между нами соглашения. Теперь осталось позаботиться о последнем игроке.

Фигура ее проводника приблизилась, и она почувствовала, как по спине прошлась вереница электрических скачков, предостерегающая от опасности — дремлющее шестое чувство, которое говорит «беги». Холод веял от его призрачного темного силуэта, словно за пыльником, покрывающим уродливое костлявое и нагое тело, скрывалась леденящая бездна. Лира стояла в его длинной тени, расползающейся по каменистой разрушенной дороге, всего в двух шагах от солнца, мира света и тепла. Но почему-то ей казалось, что если сейчас она выйдет, то совершит непростительный, оскверняющий всю ее суть поступок, поэтому девушка не шевелилась, замерев, высоко подняв подбородок и смотря вперед смелыми и чистыми от бесстрашия глазами.

— Де Иссои уже ведь отказал Вам, — декларировал проводник, обхватывая ее за плечи своим сумрачным плащом, и Лира подивилась, насколько легко слова соскользнули с его губ. — Почему Вы так уверены в том, что теперь он примет предложение вступить в союз?

— Я знаю, — просто ответила она, подставляя лицо внезапно налетевшему бризу ветра, и удовлетворенно закрыв глаза, отдалась в объятия теней, которые уносили ее прочь под черным покровом, пронося через многочисленные переулки, пересекая темные щели между домами, надежно пряча от чужих взоров, бережно неся по воздуху и проходя сквозь укрепленные стены города, оказываясь в пустотах между многовековыми стенами и златыми вратами, ведущими в другой высокий мир.

 

Глава 5. Враги богов

Церемониальный зал заполнялся множеством людей, проходящих через высокие каменные ворота, по которым плелся тугой косой в полушарие китайский дракон с золотыми закругленными рогами, и в крупных алмазных когтях удерживал сапфировую сферу, смотря свысока надзирающим и строгим взором, в нем отражались гордость, справедливость, благородие и даже страсть, приписываемая живым существам, а не архитектурным шедеврам, но скульптор смог воссоздать в змеиных глазницах чувства, присущие божеству в обличие человека — знатные господа, вершители правосудия, члены дворянских родов, советники и генералы объединенных войск собирались под высоким призрачно-прозрачным куполом со сводчатыми арками из горного хрусталя, а по зеркальному потолку, через которое проникали солнечные лучи, парили жители подводного царства, состоящие из сверкающих частиц голограммной обработки. Киты огибали ониксовые столбы, растворяясь в звездной пыли, окунаясь в пепельные деревянные половицы, и напоследок взмахивая гигантским серебряным хвостом, исчезали в потустороннем мираже; сотни тысяч мелких красных рыбешек стайками переплывали от одной стены к другой, то размыкая, то соединяя пурпурные ряды, а нимфы в легких шифоновых платьях, сверкающими бриллиантами и падающими небесной фатой к проходившим по лестнице гостям, с жемчужными каменьями в волосах восседали на высоких бортиках с кифарами и арфами, и по всей округе разносилась мелодия небывалой чарующей красоты. Композиции сменялись стройными хоровыми пениями, и история песнопений плавно перетекала в печальную повесть о тоске по морским волнам, или в восторженную балладу о восходящем солнце. Это было единственное место, где могли столкнуться друг с другом предпочтения и традиции, мораль и низость, благородство и долг, честь и независимость, но решалось все под гласом удобства для тех, кто жил в блеске и красоте Нового Света, построенного на останках былого величия и достояния тех, кто кровью и жизнью выцарапывал в летописи истории свои имена. Люди перестали стремиться достичь высоты неба, не захотели покорять космические просторы, спрятавшись как склизкие улитки в свои раковины, покрытые зеленистой тиной, дотянуться до самого края галактики, а лишь погружались в глубокую черноту морской глубины. Незнающие нищеты и голода, страха и отверженности, они боролись за продолжение своих многочисленных пиров и банкетов, вечного блаженства, прячась за кружевными черными веерами и драгоценными масками, танцуя ночи напролет, строя козни в обоих дворах империй ради благополучия и жадного всевластия. Женщины перешептывались, изредка недобро улыбаясь или посылая многозначительные взгляды на остальных членов собрания, мужчины смачивали усы и бороды красным вином, говоря о политике и деньгах, и втихомолку поглядывали на стройные ножки с лоснящейся шелковой и прохладной кожей одной из дев, персиковые губы которой воспламеняли неудержимое влечение, охваченного страстью человека. Через витражное круглое окно проскальзывали струи света, и София в упоении прислушивалось к отдаленному шепоту ветра за окном, сидя на одном из черных кресел, и как благословенная доброй волей, пришедшая спасти страждущих, она подставляла солнечным лучам свое лицо. Мягкие темные кудри, обрамлявшие весь ее образ, стекались к самой пояснице, хрупкие загорелые плечи подрагивали под легкой белой одеждой, но не от страха или холода, а пропитались дрожью от скопившейся возле нее мерзости. София долгие годы ждала момента, когда сможет вступить в высший свет и показать отцу свое усердие и стальную решимость. На сегодняшнем собрании главной темой станет не только турнир и избрание нового судьи, но и объявлении последних новостей, поступивших с Северных границ. На самых отдаленных территориях, куда ежегодно посылались отряды войск объединенной армии османской и британской империи, происходили зловещие и пугающие вещи. Север еще со времен Великой войны оставался неприступной крепостью, и даже когда российская империя пала, а население было угнетено под тяжестью рабских оков, его дух не был сломлен. После стольких лет появляются слухи о возрождении повстанческих организаций, которые соединяются под единым флагом, под предводительством лжеца и искусителя, объявившего себя наследником престола, и это за полторы тысячи лет — не далеко ли замахнулся неблагий человеческий отпрыск? Вековые традиции, технологии и даже культура, память лингвистики, литература и история выветрились из сознания рабов, но характер и зависимость свободы остались прежними — вот почему спустя столько столетий страшно представить бунт. Опасность с краев вечной зимы, которая должна сгибать каждого юношу вместо этого закаляла, затишье и безмолвие перед самой бурей овладевали черными землями, будто еще секунда и разразиться новая война с немыслимым оборотом. Причислять себя к королям, будь прокляты или святы те, неважно, столь страшное преступление не исправить смертью. Еретик, которому следовало бы отрубить голову, вознамерился на прахе людских страданий занести свое имя и грязные деяния в историю — не бывать этому. За последние десять лет многое произошло, включая и убийство короля темных господ, что привело к полному уничтожению всех договоренностей о мире между людьми и ордами кровавых мясников, алчущих людской плоти. Лишь кучка бывших дворянских особ придерживалась прежних правил, безмерно памятуя величие предыдущего властелина и не принимая нового венчанного владыки. Да кто примет за короля отцеубийцу? Хотя Омега никогда не были подвластны пониманию ни одного смертного. Если так будет продолжаться, то не только северным окраинам, но и остальному миру придется вступить в ожесточенную борьбу за жизнь и свободу. Как же все могло так обернуться? Именно тогда, когда турнир только начинается. Судьба и вправду играет злую шутку.

София ощутила холодок, проскользивший по шее, и, посмотрев в правую сторону форума, заметила недобрый, похотливый взгляд одного из британских послов. Тонкое осунувшееся и костлявое лицо с проседью тонких седых волос на голове и такие злые, горящие рыжеватым пламенем глаза. На нем красовалась золотая накидка с вышивкой на спине со змеевидным красным драконом, пристегнутая рубиновыми застежками, за которую можно было купить целую провинцию — это отличало вельмож бриттов от османов, они чем-то уподоблялись проклятому роду Омега, обожая носить крупные драгоценные камни и украшения, выпячивая их напоказ перед всеми, в отличие от них, дети тьмы высших сословий могли носить их благородно. Еще больше ее раздражала их отстраненность и холодность, которую они выказывали по отношению к любому, кто не был чистых кровей, не входил в число сотни фамилий, которые они могли бы назвать ровней с себе подобными. Одной земли и одной крови, тех не интересовало слияние множеств наций или исчезновение других народностей, они жили только в своих кругах и почитали друг друга в зависимости от положения в королевской иерархии и собственности, а сохранение английских генов для продолжения рода играло принципиальную роль в выборе супругов. За прошедшие века эта традиция больше походила на инцест, и до скончания веков они будут подвержены грязному сношению друг с другом. На верхнею платформу поднимался старый мужчина, волосы цвета морской пены опускались до плеч в строгой прическе, каждый волосок сходился по длине с другим и на концах звенели золотые украшения в форме ромба с латинскими гравировками. Белоснежное платье с черно-позолоченной вышивкой льва на груди, раскрывающего в оскале свою пасть производил и страх, и благоговение, и восхищение, и непомерный восторг, который так и стремился выплеснуться наружу — служитель и паломник божественной силы Рефери. Коренастый, с выпуклым холмиком проступающего горба на спине, морщинистая кожа и остекленевшие глаза, в которых когда-то бушевала серая буря, а сейчас лишь ее далекий отголосок — пасмурные небеса, возвещающие о скором дожде. В руках он держал трость из самой дорогой и редкой черной древесины с круглым изумрудным набалдашником, а в левом ухе свисала длинная серьга из драгоценных красных камней. Богатое одеяние никак не сливалось воедино с темными тряпичными тапочками гэта на высокой белой платформе — они больше подходили среднему классу на важном торжестве, а не наместнику бога. Но лицо его было добрым — интеллектуальные тонкие брови, красивое лицо, даже время не смогло затмить проникновенный облик.

Мужчина мягко улыбнулся, но не поклонился, как это делали остальные перед царственными особами. София легко сошла с постамента и в традиционном реверансе присела, поддерживая скользящую из пальцев ткань двумя руками и низко склоняя венценосную голову и всем сердцем и разумом отдавая почтение. Поговаривали, что представители читали мысли, вглядывались в прошлое людей и заставляли забывать о важных моментах, заменяя одни воспоминания другими — вот, почему важно быть открытыми и честными с ними, рассказывая о самых плохих поступках, для них правда открывается уже тогда, когда один из них стоит рядом с тобой. Ты можешь их не понимать, да и как понять человека, у которого за спиной такое количество времени, что могли смениться языки, а на месте городов появится безбрежные пустоши с рельефными впадинами в земле, очертившие руины бывших особняков. Им известно многое, что нельзя постичь за одну жизнь. Они уже не люди.

— Большая честь встретиться с Вами, первый представитель, — нежно и искренне произнесла принцесса, озаряя лицо в ответной улыбке.

Представитель сделал жест рукой, позволяя девушке выпрямится и сел подле нее на свободное место. Верхний ряд всегда освобождался для императорских фамилий — Османской и Британской, но сидели те всегда по разные стороны, друг напротив друга — вечно враждующие стороны света. София была единственной из королевской семьи, даже места бриттов были пусты. Это и неудивительно после того, как все семейство было сожжено под бесконечным градом огня. В живых осталась лишь царствующая на троне княжна, одна из трех детей почивших родителей. Так и неизвестно, что же произошло десять лет назад, когда дворец засиял во всплеске белого огня, но говорят, что от улиц королевского двора до сих пор исходит аромат крови, и привкус у него соли и металла неизвестных человечеству, а на золоченых шпилях неочищенная скорлупа ящеров. Удостоверить в этом у Софии никогда не было возможности, британский двор она помнила не таким. Она побывала там единожды, в самом детстве, когда ей только исполнилось шесть лет, и в этот год ее и Ская обручили, тогда как хотели соединить брачными узами с другим, с тех времен клеймом высечено на сердце удивительная картина. Можно закрыть глаза и представить все до мельчайших подробностей — оливиновые полы и лабиринты гротесковых лестниц, сменяющих одну за другой, спускаясь с широких винтовых ступень, ноги ступали на мелкие чередующиеся; огромные пустующие комнаты с видом на морские заливы и цветущие сады, откуда поднималась заря невиданной роскоши, повсюду мозаичные фрески или отдельные столы из агата, золота и аквамарина, на которых стояли сундуки с музыкальными инструментами или древними вазами. А какие чудесные арочные балконы, увитые розами и гортензиями всех цветов. Там она познакомилась и с наследниками — милые девушки Эмия и Лаура, последняя стала императрицей, а как же звали самого старшего юношу? Перед поездкой ей твердили быть настороже и никогда не отходить от стражи, но когда еще была возможность увидеть обратную сторону действительности, когда вместо ожидаемых темных и холодных тонов, повсюду цвета богатого красного, малахитового и медового, а разум затуманивал дурман карамели и перечной мяты. Комнаты были такими большими, что порой она путала их с залами, пока не натыкалась на бальные убранства. Ее ноги скользили по начищенным до блеска плитам, между которыми не было видно даже тонких прорезей, их можно заметить только ляг плашмя, всматриваясь в собственное отражение, что она и делала, бездумно пересекая или танцуя в пышных чертогах. Она встретилась со старшим из наследников на балконе, и сколько раз мечтала вспомнить его лицо, но образ всегда уплывал, настолько прекрасным он ей казался. Добрый и отзывчивый, высокий с широкими и крепкими плечами и темными волосами, как у нее, и кожа была отлива меди, а не мертвенного бледного оттенка. Он улыбнулся ей, протягивая теплую ладонь, не загрубевшую от мозолей, приглашая выбираться из заковыристых проходов к заботливым нянюшкам, рыщущим ее со страшными, озлобленными глазами. Руку не хотелось отпускать, рядом с ним безопасно и спокойно, а внутри приятное напряжение, и нет никакой неловкости в том, чтобы смотреть на него снизу вверх — в этом есть что-то особенное — прямота осанки и спокойный уверенный силуэт, уже тогда своим детским умом она понимала, какой сильной личностью он был. Вот бы и ей уподобится ему. Тетки, завидев монархическую особу в панике падали лицом к земле, не смея поднять глаз, когда князь уже умолял их встать на ноги, умиляясь их поведению и прося, позаботится о потерявшейся Софии. Большая ладонь нежно потрепала ее по всклоченным в разные стороны волосам, а губы произнесли что-то на незнакомом языке, но больше всего ей хотелось кинуться следом за удалявшимся человеком, просто стоять подле него, впитывая в разум образ, лелея его по ночам. Помнить пришлось лишь эти отрывки, но ощущение привязанности к тому месту так и не пропали, зато невероятно безумными стали казаться после всего речи посланников и дипломатов, которые утверждали, что в столице празднует зло и беззаконие. Стало быть, тот человек умер, сгорев заживо в пепелище, пытаясь спасти своих сестер или родителей, а может спину просекло острое копье бунтовщиков, созданное из крови детей ночи.

— Непривычно, не правда ли, — предположил человек, оглядывая плохо видящими глазами зал, заостряя и щуря кое-где щелки, — вот так вот сидеть в одиночестве и в столь юном возрасте на пиршестве смрада. Он выразительно посмотрел на нее, взяв в свои грубые руки ее мягкие ладони, отливающие весенней свежестью и ароматом жасмина. Каждая клеточка ее тела напряглась, и София почувствовала, как в груди защемило от внезапного прикосновения его рук, тело похолодело, и радужные мечты о красочных коридорах тотчас же испарились, образ удаляющихся шагов померк, заменив его образом другого юноши. Было страшно, представителей можно было считать посланниками самих Рефери, они были связаны друг с другом ближе, чем кто-либо другой, передавая через их уста священные послания и наказы, и ощущая соприкосновение сухой кожи к своей, она гадала, не говорит ли она с самим богом. Одно неверное предложение будет стоить ей не только собственной жизни, но и дальнейшей судьбы множества людей. Вот, что значит стоять во главе, направлять и нести ответственность за тех, кто полагается на тебя. Страх сковывал мышцы тела, глаза наливались свинцовой тяжестью и болели, и она приказывала себе продолжать дышать, нельзя уронить честь семьи перед этими людьми. Если бы только Скай сейчас был рядом, ни один бы взгляд этих ничтожных послов не упал на нее, никто не произнес бы дурного слова в ее сторону, но это неправильно прятаться за спиной сильного, если хочешь стать такой же. Она должна выдерживать насмешки хладнокровно, и отвечать собственным взглядом на чужой, не страшась любой гнили, что за ним прячется.

— Когда я был чуть старше вас, — продолжал первый представитель, — то с точно таким же выражением лица сидел на этом самом месте, — человек весело похлопал по резным ручкам кресла, с ностальгией проводя пальцами по золотым виноградным лозам, — вот только времена и цели были другие, однако принципы, да и средства остались те же, сменились роли, а кого-то заменили более подходящим актером, как в старых китайских пьесах. Если плохо знаешь свою роль, то незачем выступать на публике. Вот как сейчас например — вам страшно, но вы стараетесь скрывать это чувство — похвально, но недостойно. Если хотите занять в будущем место своего благочестивого отца, а он один из достойнешних из всех императоров, которых я видел на своем веку, то лучше позволить исчезнуть всем привязанностям, нежели со скованным в сердце ужасом встречаться лицом к лицу с этим миром. Забудьте о престоле, если уже здесь вам непривычно.

— Просто важное событие, оттого мне и волнительно, ничего более, — театрально отмахнулась она, в панике надевая привычную маску спокойствия, — думаю каждый на моем месте стал бы испытывать нечто подобное.

Старик ухмыльнулся, без стеснения глядя прямо ей в лицо, тогда как она старательно отводила взгляд:

— Истинный правитель ничего не боится. Верите вы или нет, но сегодня я и вправду многословен, у меня давно не было такого собеседника, как вы. И вас я выбрал неслучайно.

— Почему же? — отозвалась она, смотря прямо перед собой. Напряжение, кружащее голову исчезло без следа, заменяя пустоту настороженностью и смыслом. Этот человек прожил тысячу лет, каждое слово, что он произнесет, будь то бред или правда — навес алмазов из сокровищницы Соломона. Предвестие беды, горсть истины и лжи.

— Потому что вы сыграете важную роль в новой постановке, и готовым ко всему, что произойдет, нужно быть уже сейчас, а не потом, когда сдвинуться стрелки часов, хотя они уже давным-давно текут без остановки. Да, все началось гораздо раньше, — последние слова разнеслись эхом, будто в некой прострации.

Два загорелых юноши вышли в центр круга перед всеми собравшимися, падая ниц на колени и прикасаясь лбом к черному ореолу, в котором плясали резные драконы — миниатюрные копии дракона, изображенного на вратах — непроницаемая блестящая чешуя была скрупулезно прорисована, и тело кольцевой вязью собиралось возле головы с раскрытой зубастой пастью. На чернильном фоне выплетались рубиновые лозы ягод и янтарных цветов, на ветках которых пристраивались бриллиантовые птицы с роскошными веерами хвоста. Черные толстые косы, свисали до оголенных поясниц воинов, сколотые золотыми драконами, выпирающими с каждого начала сплетения, образуя замысловатый скелет, их тела были сильными, как гранитная скала и София видела, как дребезжат мышцы под идеальной кожей. Таким рукам ничего не стоило разорвать надвое взрослого мужчину, и она представила пальцы, смыкающиеся на ее горле с легким нажимом раздробляющих трохею. Они одинаково встали, расходясь в разные стороны, будто были зеркальным отражением друг друга, и даже украшения в густых прядях волос звенели в едином ровном такте, но только отступили они друг от друга, как зазвучали в хоре сотни женских голосов, сопровождающихся игрой тар и уд из слоновой кости. Мелодия отдавалась эхом, и как морская волна, то вздымалась, то опадала, воспламеняя всю душу слушателя — божественная композиция, сменяемая виртуозной игрой скрипки. Ее волосы и одежду подхватил воздух, и девушка поднесла руки к лицу, медленно закрывая глаза, вообразила падение в самую пучина неба, когда резцы ветров развевали и хлестали одежду, вой невидимых потоков оглушал все чувства и только музыка доносилась до бескрайнего далека. Но стоит открыть глаза, как тебя уносит водная струя и босые ноги твердо стоят на холодной поверхности озера, в которое ниспадают пенистые завихрения водопада и кристальная рябь подбегает к цветущим берегам. София не слышала ничего подобного, от сказочного пения хотелось плакать и улыбаться, тянуться к нему всеми фибрами естества и не отпускать от сердца ни одной музыкальной терции.

Юноши подняли крупные вазы из зеленого яхонта с тесненными вензелями на крышке, на колпачке которых изображался бутон цветущего лотоса и взлетающий с сердцевины аист, раскрывающий свои солнечные крылья. Их руки легко откупорили сосуды, и вода граненым хрусталем потекла в отверстия, выгравированные по всему периметру зала, в быстром потоке очерчивая кольцо из алхимических рун и математических символов, высвечивая ослепляющей белизной целые предложения старых знаний и слова псалмов древних религий. Мозаичные вербены пришли в движения, и части их тел отсоединялись, образуя беспорядочные графитные рисунки, сдвигающиеся к краям окружности и исчезая вовсе, оставляя после себя зияющую черную сферу. Отодвинулись тяжелые замки под сводами зала и на волю из бездонного, как тьма и ночь полукружия, вырвался золотой вихрь и бросил яростный соколиный клич. Птица вспорхнула в высоту, сделав несколько взмахов белыми крыльями огня, устремляясь на свободу к небесам и достигнув арочного купола, растворилась во всплеске красок, соединившись с солнечными бликами. София улыбалась от умиротворенного и благостного спокойствия в душе, тепла на сердце, словно их только что посетило неземное творение. Руки сами потянулись к свету, и, ощутив покалывающий жар на кончиках пальцев, девушка изумленно посмотрела на крохотное шафрановое перо, но оно мгновенно растворилось, превратившись в золоченую пыль, и яркие крупицы еще недолго блистали в воздухе.

— Красивое зрелище, не каждому суждено увидеть подобное, — сказал представитель, неотрывно следя за падающими сияющими пылинками.

— Да, невероятно, — согласилась София, растирая руки, в надежде втереть волшебные частички в себя, и вдыхая ртом свежий воздух. — Могу я задать Вам вопрос, раз мне довелось быть сегодня рядом с Вами.

— Конечно, дитя, но я уже могу ответить на него. Даже непроизнесенное вслух можно прочитать на лице, по событиям и людям, что копошатся возле, как муравьи. Не думай, что ты одна, кто хочет узнать ответ, что же ждет нас завтра, — он загадочно улыбнулся, вставая с постамента. — Никогда не верь словам, только действиям, тому, что видишь вокруг себя ежедневно, ведь каждый новый день происходит то, что изменяет вчерашнее. Постарайся улавливать все в мелочах, в самых незначительных: дрожь, утомительный вздох или двоякий взгляд, одежда, поведение. Может тогда тебе не придется задавать вопросов. И да, что конкретно ты хотела спросить, если тебя не устраивают мои нынешние слова?

— Что есть турнир? Я множество раз видела записи, сделанные прошлым столетием. Такая возможность есть только у числа, входящих в императорскую фамилию. Ничего подобного, что было на отборочном туре, я и представить себе не могла. Я свято полагала, что люди просто сражаются на ринге друг против друга, разве не так все должно быть?

— Эфемерно полагать, что вершителя судеб других людей можно избрать за небольшой отрезок времени. Прошлый турнир длился не дольше предыдущих, все зависит от самих участников и их стремлений, а не от сноровки или боевой мощи — это одна из причин, почему сражаются и люди с уровнем С. У них нет крыльев, чтобы летать или пламени, чтобы взрывать высокие горы и преобразовывать скалистые развалины во льва., но может статься, что внутри крепкий и непробиваемый стержень. Порой сдают те, у кого слабая воля — все построено на элементарной системе — человеческие грехи. Ревность, похоть, зависть, жадность, самолюбие и чванство — все то, что представляют из себя младшие потомки ночи, не дворяне, благородные любят пробовать на вкус человеческие эмоции, как младшие пробуют кровь и плоть, но ни те, ни другие не испытывают чувства такой величины, как обычные смертные. Люди подвержены грехам, и порой личность раскалывается на множество частей и, нет никаких реалий — создать заново целостную часть. Вы должны понимать, как будущая императрица, что сила физическая не всегда стоит с мудростью и терпением. Если бы на турнире побеждали только могущественные, а не сильные духом, то наш мир давно бы погряз в хаосе…

Его речь прервалась треском прочной древесины, ломом костей и удушающими всхлипами, кряхтением и горловыми криками, отдаленно смахивающими на писк. София несмело повернулась в сторону форума, над которым в невесомости возвышался один из британских послов, упорно дергавший кистями рук, силясь добраться до сжимающегося в невидимых тисках горла, но только пальцы достигали цели, как скручивались пополам, а локти выворачивались под богатой красной мантией и до ушей доносился звук порванных мышц и сливающихся ручьем капель крови.

— Скай…

Тело британца изогнулось в предсмертном вопле, воспаленные и опухшие от слез глаза закатывались, мокрое от тяжелого пота лицо покраснело, а седые волоски встали дыбом, но тут призрачная сила рывком отпустила его, да так, что он рухнул на прежнее место, разрубив своим кряжистым и раздувшимся телом каменный стол, по которому поползли мелкие паутины трещин.

— Всем собравшимся здесь стоило сначала вспомнить о правилах этикета, — спокойно вымолвил османский герцог, грозно всматриваясь в обезумевшую физиономию бритта, перекошенного от безмолвного выкрика. Его связки порвались, и он только и мог, что глотать воздух, упираясь лопатками в твердь и чувствуя каждый ушиб и подтек на спине, теребя своими сломанными руками то вверх, то вниз, не веря, что происходящее случилось наяву, а не в кошмаре. Багряная одежда на руках окрашивалась в темный, расплываясь по всему сюртуку.

— Что ты себе позволяешь, мальчишка! — рявкнул один из послов. — Устраивать подобное в священном зале, да ты…, -тирада не успела подойти к завершающемуся концу, когда фигура говорящего советника сорвалась с места и расшиблась о мраморный пол. Те, кто хотел возмутиться, сразу же обессилено опустились на прежние места, другие давали еле заметные сигналы рукой, чтобы привести стражей, ожидающих снаружи.

Ноги Ская стояли на все еще теплящихся солнечным сиянием древних шифрах, голубые глаза пылали гневом, зрачки расширились, превратившись в пустую бездну, окаймленную лазурным контуром. Власть, исходившая от них, была столь ощутима, что каждый, посмотрев в бездонную глубину, лишился бы прежнего спокойствия, вспоминая их мистическое всемогущество, распространяющееся на все тело, скрепляя путами потусторонней силы саму душу, а ритм сердца бушевать в неистовстве.

— Непозволительно, — в трансе шептал юноша, давая холодному ветру пробежаться по драгоценно вышитым мантиям и плащам, проскользнуть сквозь золоченые толстые завитки цепей, поддерживающие грузные медные люстры с растекающимися ароматными маслами и колоском огненной струи, вздымающемуся кверху. Музыка стихла окончательно, и все взгляды устремились уже не на герцога, а на участника Турнира. В воздухе смешивались и переливались запахи снежных гор и могучих лавин морской волны, капель дождя, устремляющихся к соитию с бесконечным океаном, пронизывающий насквозь холод пучин небес — каждый ощущал на себе бурю неподдающихся описанию чувств, и все сидели под давлением невообразимого могущества. Казалось, вот сейчас через край окатит волна силы, но ничего не происходило, лишь тугое и колкое напряжение царило вокруг. Они могли окунуться в беспамятстве в вихре его эмоций, и почувствовать на кончике языка привкус горечи и раздражения, толику гнева, но какой темной и острой она представлялась, почти обжигающей и тот, кто пытался проглотить застывший в горле кислый комок, замирал от пламени, быстро смешиваясь с венами, по которым текла кровь. Герцог закрыл свои магнетические глаза, отдаваясь знакомой энергии — его стихия легче, тоньше, прозрачней. Воздух был пропитан каждым микроскопическим элементом, и каждый предмет был неотделим от кислорода — он существовал в еле заметных прорезях древесины, в кубических пилястрах, украшенных листьями и выступающими из колонн диковинных существ в маскарадных масках и черных, и белых с витиеватой резьбой и филигранными записями, в легких людей, их коже и волосах, если изменить молекулярный состав, можно выжить все соки из тела, иссушить кожу, и кости смогут ломаться как яичная скорлупа, превращающаяся постепенно в песок. Если сейчас чуть поддаться уловимому дуновению…

— Довольно, — спокойно произнес незнакомый голос, но в голове разнеслось многочисленное звенящее эхо, его правая кисть судорожно сжалась в кулак, чтобы не потянуться к вискам в молящем жесте, остановить трубящую свирель. Тряпичные тапочки, жилистые руки, обвисшие сутулые плечи — старик удивительно сохранился, пряча уродливую и немощную фигуру под балдахином, время изрядно треплет человеческое достоинство и красоту. Скай усмехнулся, почувствовав дребезжание в атмосфере, и посмотрел на стоящего напротив него человека. Вокруг юноши заплетались воздушные валы, сизо-изумрудные с отливом сирени перекатывания эфира и над форумом прогремели ударные скачки в форме диких снежных барсов с оскаленными клыками, готовых разорвать недоброжелателя. Шерсть на их загривках вздыбилась, и можно было расслышать естественный звериный рев, даже на мраморных столешницах показались крупные пробоины, но бесформенные существа никому не причинили вред, рассыпавшись стеклянными осколками прежде, чем успели наброситься на замирающую от ужаса жертву или занести изогнутые ледяные когти, разрезавшие на куски. Ветры рассеялись, и представитель одобряюще смотрел на слетающиеся со стен белоснежные искры. Кто-то уже отдавал ему дань уважения в традиционном поклоне, складывая вместе ладони и прикладывая их к челу, кто-то восхвалено улыбался, радуясь осуществившейся мечте — застать посланца неба наяву, но торжество уже началось задолго до этого, ведь каждый присутствующий уверовал в окончательной истине, что сможет побывать на Турнире, присутствовать в месте, где совершается история, где пишутся и трактуются чужие судьбы. Тапочки мягко скользили по выложенным плитам, и старик вошел в светящийся круг, засиявший ярче прежнего.

— Наказывать тебя за неуважение ко всем членам собрания я не стану, молодой герцог должен самолично осознать свой проступок, — учтиво сказал он, смотря юноше прямо в голубые зерцала, в которых еще не развеялась стихийная грозовая буря.

Скай не изменился в лице, все мысли сосредоточились на потустороннем объекте, вмешавшемся в его проектирование воздушных форм — вот так запросто расколотить все сложные структурные формулы, поглотить десятки обликов и в секунду сделать их зеркальной ветровой крошкой, развеявшейся в пространстве. Какой же нужно иметь изощренный ум, чтобы рассчитать все до мельчайших деталей. Ему казалось, что он смог передать даже боль, последовавшую за ударом, когда могучая лапа с замахом проведет от правого плеча до грудной клетки или клыкастую пасть, остроконечные резцы которой прокусывали черепушку, или запрыгивали всем телом, выбрасывая вперед железные когти. Длина, вес, обоняние, слух, вкус крови — он создавал лучшие образцы, невозможно изменить за мгновение столько вещей, сделав их своими. Но этот человек смог или он уже нечто больше, чем человек?

— Чем же неправильны мои деяния? Недавно за покушение ее жизни, я забрал жизнь другого человека. Я не знал его побуждений, но прекрасно понимал намерения — убить. Ему было абсолютно все равно, что случится с ним, в его мозгу укоренилась идея, что наследная принцесса должна быть мертвой. Мне плевать, что за грандиозные помысли и мысли кроются за грязными речами избранных здесь людей, если они позволяют себе в церемониальном зале открыто обсуждать наследницу Империи с пошлыми ухмылками. Кто дал вам позволение смотреть на нее? Я всего лишь исполняю свой долг, как сделал это, расщепив кости своего возможного соперника, покусившегося на мою невесту. Было бы несправедливо, если бы я не отплатил им равноценной монетой.

Скай ожидал всего, но только не такой ответной реакции — улыбки. Она не выражала ни свет, ни тьму, он радовался только одной ему известной истине. В его глазах было тепло и открытая, всемогущественная доброта, словно он познал все счастье мира и стал мудрейшим из всех живущих. И это пугало. Дышать стало трудно, он просто не мог сделать вдох, такое уже было однажды, в тот далекий день, когда ему читали его судьбу, провидица тоже улыбалась. Они знали что-то неподвластное разуму и здравой логике. Скай ненавидел этих людей, говорящих, как и зачем следует жить и почему стоит дышать, трактовали желания и диктовали чувства. Он сосредоточился на чужом веянии ветра и разрубил на части сквозняки, удерживающие его горло, и освободился. Скай отступил на шаг, делая глубокий вдох, не замечая, как по лицу скатывается пот от перенапряжения и, прихватывая кончиками пальцев горевшую кожу на шее, на которой наверняка останутся рубцы. Этот человек с головокружительным умением преображать ветер, заставил его забыться без намека на усталость. Если бы тот захотел, он был бы уже мертв. Но что более важно, он даже не пошевелил бы своим пальцем. Он просто бы смотрел на него с лучезарным, ангельским лицом, как непорочный ангел, прощаясь с грешником. Кто бы мог подумать, что представители стирают все воспоминания о реальности, подчиняя чужую силу. Скай не мог прекратить прерывистого дыхания, ему хотелось повалиться на колени и громко выкашлять весь спертый воздух, но он стоял, с невероятным усилием воли делая еле видимый вздох, доказывая другим, что его не застали врасплох — ничтожная гордость. Лучше страдать, чем быть уязвленным на виду высокопоставленных толстокожих вельмож.

— Ты прав, — спокойно произнес представитель, явно обрадовавшись, что его иллюзорную игрушку разрушили.

— Люди должны расплачиваться за свои поступки, но слова — это большее, — конец трости громко ударился об пол, — порой большее, чем поступки. И за звучанием его слов последовало невообразимое. Сморщившаяся кожа становилась мягкой и чистой от возрастных пятен, черты лица омолаживались, грубость времени сменилась ребяческой насмешкой подростка. Сухие волосы стали шелковистыми прядями, а вместо зеркальных туманных бурь пришла гроза. Темно-серые, глубоко посаженные глаза обрели четкость и точность видения ястреба; его кости окрепли, словно человек долгие годы был заточен в неприятной физической оболочке, ставшей для него непосильным бременем, и теперь можно без опаски раскрывать ладонь и крепко сжимать кулак, не боясь молниеносного болевого позыва суставов; исчезли выпирающие синие вены, спрятавшиеся за бархатной белизной кожи без единой шероховатости; багровые отеки, которые он прятал за черными штанинами, исчезли, и вернулась эта соблазнительная устойчивость без боли и судороги.

Теперь Скай не мог дышать от потрясения, перед ним стоял молодой и цветущий силой и бодростью юноша. Высокий и хорошо сложенный, но не крепкий. Великоватая ранее одежда стала впору, и рукава не прикрывали красивые руки с длинными изящными пальцами, а открывали их до самых запястий. Первое, что сделал незнакомец — поднял руку, стремительно взмахивая кистью в разные направления, сражаясь с фантомным противником, вспоминал классический китайский стиль боя, отличающейся грациозностью и неуловимостью движений. Прямой ладонью он прорезал воздух перед собой, и золотые украшения в его волосах зазвенели мелодичным ритмом.

— Да, — облегченно выдохнул юноша, — наконец-то… Он с минуту переводил дух, а потом направил свой взгляд на ошеломленного герцога, обводя руками замиревший в томительном ожидании форум. Волнение, хаотичность, возгласы и крики, истерические восторженные вопли и рукоплескания — все вторило его триумфу, которого он так долго ждал. От него исходил свет, и голос ветра благоволил его безмолвной и страстной энергии, которую он готов был выплеснуть на волю. Ноги ходили ходуном, только слепой мог не заметить, как они с железной выдержкой удерживали юношу на месте, готового сорваться с места, пробуя силу окрепших мышц и скорость, с которой можно понестись вперед до той поры, пока не начнется отдышка и не сведет в тиски дыхание. Юноша делал вдох и выдох вновь и вновь, не замечая переполох вокруг себя, наслаждаясь в обелиске игривых солнечных отблесков, и подставлял ладони навстречу нежной и неприкосновенной ласке света, купаясь в непогрешимом источнике. Из руин на полу, выгибались снежные лепестки лотосов, раскрываясь в расцвете первозданной красоты и великолепия. Бутоны лунного оттенка заполоняли собой графитные рисунки, и желтоватую сердцевину опоясывало белое сияние. Не было ни густых стеблей, ни длинных ростков темной зелени — лишь белоснежные листья, отсвечивающие заревом рассвета.

— Мы должны понимать, что есть вещи, которые надо совершать во благо, ради утверждения справедливого правосудия и стабильного будущего. Будущего для потомков, без войны и страха, голода и ежеминутной мысли о страшной смерти. Можете ли Вы представить себе, что когда-то человек не мог летать или ходить по воде, одной мыслью давать плоды на засоленной почве и зажигать бесчисленное количество огней, чтобы согреть и уберечь? Конечно, нет, — ответил он на вопрос, пробегая пальцами по мягкому шелку волос и не мигая, смотря на свет, вспоминая физическую боль, казавшуюся приятной и ностальгической, и жжение, проникающее к самому сердцу, и жар, отстукивающий по венам тяжелую барабанную дробь.

— Люди Нового Света не понимают, что такое настоящая боль или смерть, — продолжал представитель, — но ее достаточно в нашем мире по известным причинам. Бывшая Российская Империя, именуемая Северными Границами — наше вечное напоминание о жадных поступках, совершаемых человеком и его внутреннем эгоизме. Люди хотели получить власть, сравнимую с богом — они поработили природу, ценой бесценного количества жизней и создали оружие не быстрого самоуничтожения, а медленного, прожигающего саму жизнь уже много столетий. Рефери и Великие Три Империи борются за мирное сосуществование, и Турнир — это возможность объединиться, забыть о распрях и подарить надежду на завтрашний день. Приходя сюда, Вы должны были понимать, что теперь вы стоите вровень с героями прошлого, настоящего и грядущего, но вместо преподношения почестей, Вы устраиваете на первом же заседании настоящую бойню. У людей, что здесь собрались, не так много времени, потому как мы не знаем, принесет ли следующий день то, чего мы ожидаем. Юноша выпрямился, и лицо его преобразилось, на нем отразились черты старца, с заостренных скул небожителя спал рдяной окрас, челюсти сжались, губы тонкой бледно-розоватой полосой выделялись на кремовой коже, но самое таинственное и невероятное изменение происходило именно с тем, кто долго наблюдал за помолодевшем человеком — он был для всех знаком, будто встречался с ним тысячу раз в тысячах снах, его следовало бояться и беспрекословно почитать, ему можно было доверять и припадать в дружеском объятье, но никак не отвергать и попрекать. Не было сопутствующей разъяренной гримасы или оскорбленного вида, от него не исходило враждебности, но чувствовалась исходящая опасность и готовность защитить установленный порядок, ценности и благополучие тех, кто верил в него. Правительство и закон всегда правы, их действия приносят равновесие, хрупко поддерживающее утопающий в распрях мир.

— Сегодня мы могли получить согласие большинства советников на отправление кораблей с медикаментами, водой и припасами для солдат Империй, получивших колоссальный урон от повстанческих отрядов; могли определиться с развитием административной реформы на дальних северных рубежах и помочь людям, что находиться в самом эпицентре разразившейся вражды между противоборствующими Детьми Сумрака. Не все бессмертны, и не все рождаются с судьбой, которую мы желаем. И потому мы должны исходить из рационально поставленных задач, только так можно добиться блага и спасти хоть кого-то.

Представитель повернулся в сторону развалившегося на полу советника, которому медики в черных одеждах и причудливо-помпезных высоких шапочках с перьями и крупными каменьями, вкалывали темный кровяной раствор. Лекарство будет восстанавливать сломанные ребра и порванные суставы, связки мышц, очищать иммунную систему от бактерий, успокаивать, как сильнодействующее снотворное, но когда человек проснется, он не сможет связно говорить и на полное выздоровление уйдет несколько дней, чтобы обрывки воспоминаний сложились в целостную картину, и память не состояла из сумбурных представлений — мгновенное спасение в обмен на рассудок.

— Какого же это, юный герцог, ощущать в своих руках жизнь другого человека? Ломать и дробить костный скелет, понимать, что если повернешь палец под косым углом, то можешь свихнуть шею обычному человеку, не зараженному кровью ангелов, или, не двигаясь вышибить воздух из глотки. Всевластие, вседозволенность, — голос отчетливо звучал в ушах, и юноша направлялся прямо к нему, пока не встал прямо перед ним, в нескольких сантиметрах от его лица, — Вы уверены, что готовы посягнуть на столь великий грех? Чувствуете свое превосходство, радуетесь, что отличаетесь от других?

— Конечно, — без запинки ответил Скай, не отводя взгляда, — ведь это мой способ защитить тех, кто мне дорог.

— Однако же, чтобы стать одним из блюстителей правосудия — недостаточно тиранического уклона при помощи власти и положения или любви к близким, однобокие подходы здесь не помогут. Нельзя отстраняться и жить своими желаниями — забывать о посторонних людях, о высших ценностях и индивидуальности каждого. Благочестие, достоинство, сочетание в сознании блага и истины, справедливости в поступках и помыслах — вот что есть идеал, к которому мы так стремимся. Уверены ли Вы, что удушье высокопоставленных вельмож на глазах у всего собрания, поможет добиться праведного порядка?

Его не отчитывали, а скорее пытались переубедить и доказать неправоту, но все внутри клокотало и бурлило, а сущая ярость превращала остатки самообладания в размозженное темное и бесформенное пятно, ядовитые голоса звучали в ушах, выжигая гнилые глаголы и извращенные прилагательные ползучих тварей. Они хотели ее, вожделение отпечаталось в тональности звука — отрывистое и приглушенное дыхание и легкий, но заметный румянец на впалых щеках. Первым неудержимым желанием было стереть неподобающих созданий — окаянные и презренные — им следовало пасть на колени с благодарностью о его милостивом решение, а они, не сдерживая позывов к боли, так разочаровали ничтожными попытками вырваться из плена и корчились, неестественно выгибаясь всем телом каркая и кряхтя неразборчивые мольбы. Никто не смел говорить о Софии устами грешников, им было позволено смотреть на ее облик в раскосых лучах зарева, на великолепие темных кудрей, украшенных сапфирами и медовый блеск глаз в обрамлении густых ресниц в разноцветье причудливых теней в форме черных бабочек и цветочных лоз, в лоскутном шелке и тончайшем шифоне. Она принадлежит ему

Повисло минутное молчание, и острота страха витала грозными облаками. Серебреноволосый юноша улыбнулся, и обошел его, покидая зал неспешным шагом, и эхо его тапочек отталкивалось от гранитных стен готического дворца, а вровень звучавшие драгоценные заколки в волосах били магической свирелью. И это наводило непомерный ужас, обыкновенное действие вроде шага — не слишком расторопное или спесивое — выводило из спокойствия. А его последний прощально брошенный взгляд светло-серых глаз, когда многотонные ворота раскрывались перед ним, впуская потоп теплого солнечного света и оттеняя облик, напоминало фрагмент из давно потерянных, но важных воспоминаний, и как бы не старался кто-нибудь припомнить улыбку, полную неразгаданных тайн и необъятной мудрости, никто отчетливо не мог сказать, где уже видел такое выражение лица — милосердное, всепрощающее и доброе.

— Господа, надеюсь, вы все подумаете над своими действиями. К большому сожалению, о продолжении назначенного собрания в таких обстоятельствах не может идти и речи, перенесем совещательную часть на неопределенное время, но я очень надеюсь, что наша следующая встреча станет скорой, нежели поздней. Столица предоставит вам все необходимое. Сейчас приоритетное и центральное значение имеет Турнир и все завершающиеся к нему приготовления. Герцог де Иссои, — обратился он к Скаю, стоящему к верховному представителю спиной, не смея оглянуться, потому как не чувствовал стыд за совершенное, и именно это укоряло его совесть, — я рад наконец-то встретиться с Вами. Надеюсь, что таковыми Ваши намерения будут до самого конца, куда бы ни привила нас судьба. Защищайте любимых, ведь именно потому мы и живем в этом броском и жестоком мире.

И тогда Скай действительно обернулся, но увидел он лишь, как мраморные врата закрывались под упорным поворотом рук стражей, двигающих монументальные золотые рычаги, а свет не давал разглядеть, ни лица, ни тонкой фигуры, слившейся воедино с ярчайшем светилом. Он смотрел на быстро стирающуюся охристо-желтую полосу, в душе желая повернуть время вспять и успеть пробежать за человеком, уже уходящего прочь и спускающегося по широким и длинным ступеням там за толстыми и красочными дверьми есть что-то особенное, почти неуловимое, невероятно близкое сердцу. Но что именно — личность, материальный объект или нераскрытая эмоция — разгадать это было неподвластно его разуму.

* * *

Оплеуха, которую он получил, больно жгла лицо, и Скай решил, что не станет скрывать ее от других людей или просить у слуг обезболивающую мазь, снимающую красное воспаление — пусть позор станет свидетельством его позора. В комнате стоял запах розмарина и кофейных зерен востока; чистота шелковых простыней и филигранная вышивка плелась по подушкам с вихрастыми золотыми кисточками, в сине-белых фарфоровых вазах стояли свежесрезанных пышные хризантемы, а в чаше селадона с изразцами настаивался имбирный чай с нежно-розовыми лепестками, над купальней из великолепного обработанного мрамора с золоченым обрамлением поднимался пар, а из распахнутых окон доносился гул предстоящего праздника. Он поступил неправильно, думая больше о себе, тогда как надо было думать о ней, и может сегодня бы они вдвоем смотрели, как запускают огненных птиц, а дети привязывают к серебряным нитям неоновые голограммные шарики, закидывая их высоко в небо, и устремляясь бегом вниз по широкому холму, наблюдая, как из мерцающих частиц возникают корабли с алыми парусами или гигантские киты, рассекающие темные просторы; может, попробовали бы знаменитые карамельные леденцы в форме ирисов, внутри которых горячий шоколад с ванильным кремом; смотрели за веером красок, проносящихся мимо них людей в роскошных одеждах, за спинами которых висят яркие зонтики всех оттенков радуги с только что нарисованными кистью художника знаками зодиака и латинскими письмена. Но что думать о возможном, когда следовало бы принимать настоящее. Они никогда раньше не перепирались, сколько он себя помнил — между ними не было ни одной диллемы или противоречивых стычек за правоту. Первая ссора, начинающаяся с громкого удара, звук которого простирался на весь верхний этаж, не предвещала ничего хорошего. Глаза ее блестели от подступивших к краешкам чернильных ресниц слез, но ни одна не скатилась по щеке, уголки рта крепко сжаты и лицо бледное, как у безразличной ко всему куклы, но самое ужасное, что причиной тому стал он. В ее покоях тихо, возле сундуков с платьями стояли саквояжи с цимбалами и литаврами, вечером София возьмет смычек в руки и перьевую ручку, записывая ноты на бумагу, а он будет лежать на ее кровати, глубоко вздыхая аромат покрывал, в которые она укутывается ночью, будет смотреть на нее, пока не заболят глаза и ни за что не признается, что от ее изумительного вида в обычной сорочке у него застывает кровь. Радостное воодушевление, с которым они прибыли в Шанхай, улетучилось.

— Что ты сотворил? — надломленным тоном вопрошала она, прижимая к себе трясущуюся как в ознобе руку, ладонь которой отрывисто пронеслась по его щеке. — Если это из-за того, что произошло с Клаусом, то можешь не беспокоиться, я отослала письмо Верховному Канцлеру, и твоего падшего друга признают изгнанником, он больше не посмеет вернуться в Империю, однако, в связи с исключительными обстоятельствами того, что он также является почетным участником Турнира, мы не вправе приговаривать его к суду. Здесь все события происходят не по нашей воли.

— Как выяснилось, он и я никогда и не были друзьями, — тихо лепетал он, смотря на длинные бусины, свисающие с расшитого камнями пояса до самого пола. — Все было ложью с самого начала, но больше всего меня убивает тот факт, что я ни разу за то время, что мы провели вместе не удосужился поинтересоваться его чувствами. Что он чувствовал, когда его насильно перевезли из одного края в другой и заставили жить по новым правилам? И суть не в том — хорошо он жил до этого или плохо. Нельзя привыкнуть к месту и назвать его домом, если в нем нет людей, которые тебе дороги. Представь, Софии, я думал, что ближе его у меня никого нет, я делился с ним всем сокровенным: мыслями, идеями и мечтами. Я хотел, чтобы он мечтал о том же, что и я, но о чем мечтал он, я так и не узнал. И чувство сожаления съедает меня изнутри, словно во мне сидит умирающий зверь, пытающий вырваться наружу и терзающий когтями плоть.

— Это не умоляет твоих поступков, — воспротивилась София, грозно сверкая глазами, — я не знаю, что должна сказать или сделать, мне не у кого просить совета, поэтому единственное верное решение — это на какое-то время побыть вдали друг от друга. Таково мое тебе наказание, пусть оно и ничего не изменит.

— Разве ты этого не хотела? — напрямик спросил юноша, с нажимом усаживая ее на кремовую софу и расставляя руки по обе стороны, не давая возможности ускользнуть. — Просто признай, что ты хотела, чтобы эти ублюдки были наказаны, а их глаза выцарапаны. Ты же мысленно взывала ко мне, чтобы я пришел, разве не так?

София замерла от его резкого выпада и холодных, настойчивых слов, такого Ская она не знала и не хотела принимать. Нужно было спастись от горящей огненной синевы, которую она встречала, но отвернуться не получалось, слишком близко было его лицо и теплота дыхания, мягкие светлые локоны развивались под дразнящей игрой ветра, проникшей в апартаменты через балконные двери, и пальцы рук заболели от страстной жажды прикоснуться к любимому лицу. И эта мука, сжимающая грудь пропитала все мысли — она не хотела смертоносного представления, как и того, чтобы он участвовал в Турнире, может тогда его не предал бы друг, которому он верил, и его не заставляли убивать других людей. Внезапно София прониклась состраданием, и ладони осторожно прикоснулись к его сердитому лицу. Она придвинулась к нему, дотронувшись лбом до его лба, разглаживая пальцами стиснутые плечи и мягко перебирая короткие волосы, сотканные из нити самого чистого солнечного света.

— Успокойся, — пробормотала она ему в губы, и он тяжело выдохнул, расслабляясь, и в то же время, понимая, что вновь совершил недозволенное.

— Прости, — устало выговорил он, нежно обнимая ее и зарываясь носом в мягкие волосы, продолжая шептать хриплым голосом, — я не хотел, чтобы так все получилось. Я не знаю, как мне исправить ситуацию, и начинаю злиться оттого, что не могу остановить череду сгущающихся неприятностей. Одно становиться хуже другого. Потерять еще и тебя — это слишком.

— Не таково было мое желание, — бормотала София, — если бы ты просто был рядом со мной, тогда я чувствовала бы себя гораздо увереннее, и все же я понимаю, что должна привыкать к этому, совсем скоро тебя заберут у меня….Это больше похоже на сон, представь, ты сможешь когда-нибудь обрести силу, способную изменить царящие в Империях порядки, изменять традиции, устанавливать новые законы.

Скай сел возле нее, аккуратно положив голову ей на плечо, как обычно делала она, когда отец в очередной раз наказывал юную наследницу за невыполнение этических норм поведения. Они встречались в западном саду на закате дня, когда оставалось несколько счастливых часов свободного времени после занятий медиации и истории, языкознания и филологии, после торжественных чайных церемоний, где собирались все члены царственной семьи. Долгое изучение четверостиший поэтов прошлого, многочасовые упражнения для формирования правильной осанки и идеальной постановки речи почтения ко старшим, звучавшей на одном наречии, и уважение ко младшим на другом. И в тени высоких крон красного миддлемиста, в окружении синих колокольчиков, заполоняющих каждый дюйм земли, им предоставлялась возможность побыть самими собой, смотря на заходящее солнце, сливающееся с ослепительной белизной главного дворца с шестью нефритовыми минаретами. Характер и логическая прыткость отличали мальчика от непоседливой, но усердной девочки — Скай всегда следовал установленному порядку, был терпелив и поступался со своими внутренними стремлениями, тогда как Софию отчаянно тянуло на волю, как запертую пташку в золоченой клетке. Барахтаться в знойный день в расписных мозаикой фонтанах в новых туфельках и мочить платье из тафты, смотря, как виртуозные темные узоры быстро окрашивают великолепную ткань, усыпанную множеством крупных жемчужин; прятаться под банкетными столами, беря в охапку лимонные печенья и ускользая по ночам на нижние этажи, где молодые танцовщицы раскрашивали лица белой пудрой и подкрашивали длинные ресницы черным углем, и расправляли плотные наряды, выстилали полотнища, выкладывая золотые украшения с лазуритами и александритами и примеряя увесистые хризолитовые короны. А затем наступало мгновение, забирающее в свои объятья и не отпускавшее до самого рассвета, когда приходилось возвращаться в мир реалий, забывать ведомую сердцем фантазию — играла музыка скрипки и флейты. Все усаживались возле камина на громоздкие подушки, звеня браслетами, облегающие ноги и предплечья, и треск поленьев, всполохов дымчатых эфиров и всплеск рубиновых углей, изысканных теней на разукрашенных стенах и отчетливое видение красоты ночного покрова, легшего на оживший в красном и лиловом свете свечей город. Дети приносили в стеклянных коробках с абажурами васильковых бабочек, хлопающих серебрено-синими бархатными крыльями, а в полнолуние выпускали на волю летящих странников, шепча желание, чтобы те унесли его в далекое безбрежное небо. И истории о героях, которые сражались с дворянами темной стороны, кровожадными Омега и их безропотными и коварными слугами, обращенными из людей в подчинении своих господ с символичной черной рукописью на спине — дети обретали ониксовый змеиный взор и поразительную скорость, умения, растворяющие мифический силуэт в снежных дюнах; о далеких странах за морем, где сохранились передовые технологии русских дворов и запрещенные алхимические ритуалы; о падшей императорской семье Милославских и богатствах, что скрываются за нерушимыми барьерами старинных готических особняков, возведенных среди скалистых фонтанов и дремучих лесов, пустынных земель или окраин, охваченных лютыми и беспощадными заморозками; о запретных договорах между людьми и детьми сумрака, и о страшных завершениях, когда прислужники аристократов выстраивали целые города из человеческих костей и наполняли ванны густой темной кровью; о бывалых воинах, защищающих людей и роковых деяниях, изменивших ход судеб множества людей; и порой молвили уста темнокожих красавиц о трагической и запретной любви, полной страсти и нежности. До ушей принцессы не должны доходить вульгарные присказки и сказки, вот почему так часто ее наказывали, ловя у ступеней в мальчишеских штанах, и при ней же избивали служанок раскаленным железом, не проследивших за любопытным дитем. Это было самым ужасным, смотреть, как из-за нее страдали другие — незаживающие рубцы и отрезанные волосы, считавшихся позором для девушек востока, клейменные запястья. По ее вине уже происходили кошмары, и в очередной раз из-за нее чуть не погибли люди. Строгость и решимость — вот что Софии необходимо было усвоить, наказание за неисполнение правил последует вне зависимости от обстоятельств и отношений, иначе управление ускользнет из рук.

Скай приоткрыл свои глаза, он был в смятении, чувствуя странную невозмутимость и напряженность в ее застывшей в бездушном изваянии позе — плечи не расслаблены, ладони крепко сжимают ткань, и глаза отстраненно смотрят на жаждущий жизни город, и в осколках ее души, в которых в этот краткий миг не было ни капли той жизни, что бушевала снаружи, он разглядел раскаяние. Небывалое и непреодолимое. Скоро станет больнее, непереносимее и снедающей изнутри. На Турнире будут умирать, а человек, с которым она смеялась и встречала рассветы — милый и улыбчивый, застенчивый и высокомерный будет убивать, а быть может, падет под копьем и ударом раскаленного металла другого. Все меняется, и даже те, кого мы так хорошо знали и кому доверяли, становятся зловещими врагами. И как сложно, ненавидеть тех, кого горячо любил. От этого нельзя спастись или убежать.

— Есть одна вещь, о которой я тебе не рассказывал, — непринужденно начал Скай, смотря прямо перед собой на колышущийся розоватый лепесток в кружке чая, зная, что после его признания последует настоящий скандал, но он не желал этого избегать, все вело к неотвратимому разговору и даже если бы он признался раньше, они вряд ли смогли бы полюбоваться ночным небом вместе, словно невидимые потусторонние силы разделяли их. И как бы крепко не держали они друг друга, их руки все равно отцепились бы в пустоте, и они пошли бы по новой неизвестной дороге одни.

— С завтрашнего дня начнутся первые бои, и для участия необходимо зарегистрироваться в команде, где могли бы присутствовать обладатели различного уровня силы, если до полуночи не отправить электронное подтверждение, то участника в независимости от ранга дисквалифицируют, — Скай повернул указательным пальцем ее обомлевшее лицо. — Если я не сойдусь ни с одним из остальных участников, то я не буду участвовать в Турнире, а смогу остаться с тобой. Сейчас решение будешь принимать ты, а не твой отец или Империя, отринь все сомнения и скажи мне прямо в лицо, что ты хочешь, чтобы я сделал, — тягучий нежный голос звучал мелодией водного потока.

— Что ты несешь? — с ужасом спрашивала София, поглощенная его глубокими глазами неба, небеса отражались в его глазах, глаза отражались в небесах — сама синева смотрела на нее.

— Я останусь с тобой, — допытывался Скай, вставая перед ней на колени и судорожно глотая воздух, — мы навсегда останемся вместе, и никто не разлучит нас, это будет наш собственный выбор, а не выбор прорицательницы, заклеймившей меня сапфировым символом. Я предложу тебе весь мир…

— Таков порядок вещей, чтобы нам диктовали нашу судьбу, — рассудительным тоном шептала она, — пойти против решения — значит пойти против высших устоев и ценностей общества. Твои слова одурманены дьявольским искушением — это правда. Сегодня ты пошел против всех наказов, причинил страдание другим, но и глубоко опечалил меня. Ты просто не в состоянии понять меня, и в этом открытии и заключается мое главное несчастье. Я так хотела, чтобы ты был подле меня, держал меня за руку и шептал покровительственные слова. Я не виню тебя за отстраненность последних недель, не могу представить, чтобы чувствовала сама, если бы прошла через боль предательства. Клаус и для меня многое значил. Но ты пошел путем жестокости, больше выплескивая всю ненависть и злобу на тех, кто ее не заслужил. Можно ли добиться мира и благополучия изуверством и насилием? Ты ли это? Таким ли я тебя помню? И такой ли ты представляешь меня, раз подумал, что я возжелала нечто столь вопиющее? — она печально опустила свои глаза на его крепкие руки, сжимающие ее предплечья, и под ее взглядом их крепкая хватка ослабла.

— Выбрав судьбу Рефери, ты сможешь многое изменить к лучшему. Разве не этого мы всегда хотели? Можешь ли ты воплотить это в самой далекой и сокровенной мечте — мир, где нет полуночных отпрысков, нет голода и войны, национальных распрей и унижений над человеческим достоинством и сущностью, классовых конфликтов и коррупции, — саркастическая улыбка тронула ее полные губы. — Мне кажется полным бредом уже то мнение, что когда-то люди жили бок о бок друг с другом, и не боялись захода солнца и наступления сумеречной ночи. Просто за гранью естественного, если ты не находишься под покровительством Империи, а в северных пустошах, какие бы ущербные и мерзкие люди там не жили, они по строению костей, крови и плоти, не отличаются от нас, но зато заплатили бы многим и даже больше, чтобы оказаться на моем месте.

Скай внимательно вслушивался в каждое слово, и его посетила смесь одиночества и новой утраты. Она была против, не пошла бы с ним наперекор обществу, и дело не в страхе или сомнении. Он прекрасно осознал свои ошибки, и теперь в нем затаилась крупинка неподдельного настоящего страха, что он может потерять свою путеводную звезду в будущем. В конечном итоге, это была всего лишь первая попытка, не увенчавшаяся успехом. Сколько других пытались вступить в одичалую борьбу с судьбой и недостойным пророчеством, но все приходили к одному и тому же итогу, какими бы дорогами не пошли, и сторону какой тропы бы не выбирали. Ему нравилось испытывать свое предназначение, но он не мог понять, для чего оно, ведь внутри черная дыра — совершить многое или не совершить ничего. Мечта не осуществиться, и он обязательно потеряет кого-то значимого, отдавая себя во спасение других, и растопчет свою душу, потому что будет защищать всех, топча собственные желания и жертвуя мечтами остальных.

 

Глава 6. Рапсодия сумеречных окраин

Водяные стрелки часов равномерно шли вперед, нависая над стеклянным дворцом с шестью башнями и высоким рубиновым мостом с тяжелыми колоннами и рельефными готическими арками с остроконечными изогнутыми формами из крепкого красного металла, соединяющим скалистые подъездные пути с раскрытыми вратами, состоящими из разноцветных витражей, в осколках которых были видны сцены мифического прошлого — парящий белый дракон, и гордо восседающий на нем всадник с возвышающейся рукоятью белого клинка над ждущей его команды безмолвной армией — то были величайшие герои далеких и забытых времен. И всадник тот стоял на вершине ледяного утеса, покрытого непорочным снегом, смотря в бескрайнюю даль сквозь щели белой маски, и с глаз его текли кровавые слезы, и к каплям алым тянулись человеческие руки и исчезали в пыли при соприкосновении демонические миражи. В этом строении было больше алогизма, чем где бы то ни было — по стенам плелись барельефные изображения человеческих фигур, удерживающие заостренные пики и копья, пытаясь отогнать темных призраков, проскальзывающих в затянутые страхом тела, некоторые неслись на спинах диких волков, выставляя перед собой серповидные мечи, другие парили в воздухе, несомые фантастической красотой крыльев и сопровождал тех сокол, поднимающийся к вышине солнца. Кружевные ножки деревянного столика, на котором стоял хрустальный дворец, были покрыты золотой росписью роз и орхидей, являясь самым главным украшением причудливой комнаты. Здесь были сундуки, с аккуратно уложенными кимоно с яркими рисунками на ткани; флаконы с маслами и лучшими ароматами сухих духов; вдоль стен выстраивались многочисленные свертки с алебардами, ятаганами и черными копьями, сталь которых сверкала под проскальзывающими сквозь плотные алые бархатные шторы солнечными лучами. В шкафах находилось место и под старинные шахматы из драгоценных камней, и для начищенных до блеска зеркал высотой в четыре фута с резьбой в виде порхающих эльфов и красных бабочек, и целой галереи картин, мозаичных фресок. Некоторые из пейзажей были сожжены и хранились в небольших сейфах со своим орнаментом с висячими замочками, другим достался меньший урон — потемневшие и растрескавшиеся краски на большом полотне, опаленной пламенем рамой — они покоились под плотным стеклянным покрытием. Были и те, что реставрировались под всевидящими глазами мастера, что кропотливо, любя и усердно восстанавливал разрушенное произведение искусства. У хозяина этой лавки, спрятанной в глубине старого города, находились и отравленные клинки, мечи, павших бравых солдат, отдающих с честью и бесчестью свои ничтожные жизни, и, забирая с собой в огненную гиену других — не познавшие счастья. Лавочник всегда полагал, что те, кому поведали завтрашний день, обречены на гибель с самого начала. Немногие знают его настоящую историю, и стоит ли ее вообще рассказывать, когда в тишине и полумраке узких коридоров его обители, он проводил время за любимым занятием — его бледные крепкие руки были молоды, и если приглядеться к мастеру поближе, то покупатель разглядит цветущего юностью человека с невероятно красивым лицом. Широко поставленные глаза винного багрянца, при свете дня похожие на оттенок спелых вишен, мягкие и тонкие пряди, которые он подстригал каждый день, вставая перед зеркалом и с превосходной точностью отрезая серебряными ножницами светло-русые волосы, кончики которых доходили до подбородка. Он многое знал, но редко с кем делился своими знаниями, скорее он разбавлял скуку историями, таившимися за его меланхолической грустной улыбкой, чтобы скоротать быстрее день пока антикварные картины сушились на солнце или настаивались краски для старинных фресок. И истории его были до того невообразимы, что было порой невозможно отделить правду от вымысла. Его нельзя называть злодеем или добряком, он поступается лишь с собственными принципами справедливости — однажды он послал пятнадцать белых голубей с привязанными к лапкам листами воспламеняющейся бумаги, чей огонь нельзя было затушить ни водой, ни ветром, под натиском неукротимой стихии горела сама земля и заряженные ионы чистой энергии разъедали кислород, и пламя, переливаясь золотом, синевой и пурпуром, сожгло дотла целую провинцию. Мало, кто знал, что в маленьком поселке тогда бедствовала эпидемия безликих — падших созданий тьмы, что делали из человека неуязвимого мертвеца. Тела окрашивались в мертвенно-белый, а лица затягивались плоской маской без глаз и ноздрей, изменялся лишь рот, раскрываясь в широкой пасти с острыми зубцами бритвы, и голубые прожилки вен яростно пульсировали на лбу — ими двигал неутолимый инстинкт и жажда плоти, а еще безумная тяга к убийству. У них были толстые черные ногти, напоминающие кованые прутья, а длинные ноги передвигались их скоро и ловко, сила в мышцах позволяла перепрыгивать в высоту несколько десятков футов, настигая своих жертв. Это была болезнь, или некий вирус, передающийся воздушно-капельным путем — многочисленные микробы, обитающие в человеческом теле и впрыскивающие ядовитые распыления в кровь, полностью изменяющую структуру скелета и прогрызающее сознание, оставляя за собой одно мучающее желание, доводящее до фатального безумия. Агония пронзала внутренности, и яростные тонкие крики вырывались из их промерзлых грудей точно вой умирающего зверя. Он мало кому раскрывает свое фальшивое имя, но если этот человек тебе нужен, люди укажут дорогу к его загадочному магазину, ведь лавочник известен каждому несмышленому ребенку в Столице. О нем рассказывали страшные байки и удивительные, завораживающие слушателей легенды — самый загадочный из всех жителей Шанхая принимал сторону то добра, то зла, будто по настроению, как игривый, прыткий кот. Обманывал самих богов, сидящих на двенадцати белоснежных престолах, а может это всего лишь быль, чтобы нагнать ужаса и больше таинственности этой персоне. И непонятно было, почему никто и никогда не пресекал его действий, будь они во благо или в порок, да и человеком ли он был вообще или созданием иного мира? По ночам он впускал в комнаты богатый мягким серебром лунный свет, и золотистые сверчки слетались к красной калитке, опускаясь на бутоны раскрывающихся ночных лотосов, освещая собой одинокий и ухоженный сад. Здесь продавались сухие ароматизированные бабочки, на которые стоит подуть, как они рассыплются в пыли, овевая комнату фантастической цветочной эссенцией; калейдоскопы невиданной красоты в виде мраморных драконов и цветочных прядей пристроились на шелковых подставках, в которые стоит лишь заглянуть, как любопытного затянет в неизведанные фантастические миры с пустынными темными замками, где за эхом шагов по длинным пыльным холлам будут наблюдать ползучие живые тени, преследующие путника каждый новый поворот в расписной бальный зал со столами, полных искусных яств, и негласные призраки разойдутся чудесными фантазиями, как только вкусишь сладкий плод с праздничного банкета; табуретки украшали разноцветье камней и музыка далеких нежных голосов, расходящихся зыбкой мелодией, закрадывалась в самую глубь души слушателя.

Юноша наклонился над фреской, выполненной на граненной мраморной плите, осторожно провел пальцами по чертам расколотого вдребезги лица и взгляд его стал полон страсти неслыханной и одержимой, чувство буйной радости окрыляло. Он был молод телом и стар душой, и в этот час вся его натура пела, словно соловей, улыбка возрождала его к прежней жизни, делала его человечней и сострадательней. Под струящимся светом ламп, мастер собирал воедино крошечные крупицы в одно значимое полотно. Металлические палочки подцепили крупный сапфировый камень и вставили его в промежность между треснувшей половиной и нетронутой частью, идеально войдя в сформировавшееся углубление, и получилась небесная сережка с серебряной гравировкой с округлым контуром. В глубоком сосуде хранился ценный золотой песок, мастер закуривал мундштук и когда из золоченой трубки выгибались дымчатые струи, он скидывал пепел в узкое отверстие, и из горлышка в тот же миг вылезали песочные человечки в ярких нарядах и спрыгивали с вазы, разбегаясь каждый по своим делам. Одни складывали письма, заворачивая их в плотные цветные конверты, и ставили печать четырехгранной розы ветров на обжигающем красном воске, другие, корчась на корточках с серьезным и задумчивым видом, выбирали крупицы, отскобленные от каменной фрески, выкладывая схожие по длине и размеру осколки, после чего проникновенные глаза мастера будут долго осматривать каждый кусочек, вертя его перед собой и так, и эдак.

— Нужно сделать это сегодня, — это был мягкий голос, доносящийся из темноты, сравнимый с течением реки и перекатыванием слабых прибрежных волн, полный стальной уверенности и силы, но в нем и не слышалось ноток приказа или озлобленности, скорее наставление от стародавнего друга.

Мастер прекратил работу, тяжело вздыхая, но, не показывая раздражительности или усталости, скорее тот испытывал разочарование от того, что его отрывали от столь важного занятия. Он повернулся в сторону первого представителя, по-детски играющего пальцами с водяными часами, наблюдая, как зеркальные потоки меняют краски и оттенки, когда рука проходила сквозь струи и спокойно ответил:

— Если ты так того хочешь, я не буду препятствовать, и все же стать причиной бессмысленного окончания множества невинных жизней в очередной раз меня не слишком радует. На моей совести достаточно смертей, и у меня нет желания отягощать свою душу новыми раскаяниями, пускай это и неизбежно, я все время пытаюсь отсрочить наступления подобных событий. Лавочник снял с глаз голограммные линзы, пробегая взглядом по уже сделанной работе, оценивая ее качество, и с сожалением обнаружил, что еще не скоро сможет собрать хотя бы нижнюю часть лица, изображенного на полотне человека. Песочные человечки перемешивали в склянке глиняный раствор, обхватывая всем телом крупную деревянную ложку и подсыпали белую рассыпчатую смесь, хранящуюся в черных замшевых мешочках, перетянутых нитью жемчужных бусин, попеременно посматривая с любопытством и беспокойством на своего хозяина.

— Не ты один несешь на себе это бремя, не делай из себя мученика. Возьми в пример ту же провидицу, что наблюдает за свершенными судьбами людей из птичьей клетки, из которой не выбраться, даже чтобы издалека посмотреть на океан.

— Эта женщина мне омерзительна, но ненависти я к ней не чувствую. Скорее, — вздохнул он, откидываясь на спинку деревянного стула, глядя на звездчатый потолок, — она меня пугает. Она может быть равнодушна или коварна, живет столько лет, но остается человеком, несмотря на столь долгую и мучительную жизнь, похожую на пытку. Уверен, что она сожалеет о многом, — протянул лавочник, и его слова повисли в воздухе, смешиваясь с густым ароматом мятного чая с жасминовым медом, — также как и завидует — умереть-то она не может. Бедняжка, мне почти жаль ее.

— Мы не будем это обсуждать, я знаю, как ты к ней относишься. Гораздо важнее обсудить сегодняшний день. Разве мы не планировали сделать это сегодня? Другого шанса не будет.

— Ты планировал это, — с нажимом произнес хозяин лавки, отвернувшись от вестника беды к прекрасно выполненной фреске, ища потусторонней поддержки. Мастер с удивлением обнаружил, что впервые за долгое время испытывал подобие недовольства, пускай оно и длилось не более секунды. Необычно и ново, пугающе и странно чувствовать беспокойство за других, а может то было всего лишь — И, конечно же, я выполню твой приказ, но только если ты его отдашь, а взамен потребую с твоей стороны спокойствия для себя. Я не желаю становится участником новой эры кровопролитных боев. Я слишком устал, — пальцы вновь взялись за привычный холод серебряных щипцов, возвращаясь к изумрудной поверхности портрета, — мне в кое-то веки хочется побыть с чем-то знакомым.

Первый представитель поднялся со своего места, подходя к длинному столу, устланному пергаментными листами, исписанными мелким текстом и заставленным разнообразием стеклянных банок с цветными субстанциями, мешочками с порошковидными красками и лаками, в большой деревянной шкатулке в разных отсеках лежали засушливые цветы, а в выдвигающихся ящичках специи и благоухающие травы, несмотря на это, рабочее место мастера представляло собой идеализированный порядок — ни единой пылинки или среза от острых ножей на поверхности стола, которые часто использовались и лежали в кожаных сумках. Представитель наклонился к выгравированному портрету, пытаясь разглядеть силуэт незнакомца, но, как и на большинстве других работ, которые он встречал, там была пустота. Будто нечистая сила, спустившаяся на землю, решила смести все упоминания о человеке, который упорно уничтожал их многотысячные ряды.

— Когда он будет закончен? — настойчиво спросил представитель, неотрывная взгляда от гравюры.

— Нетерпение Вам не к лицу, мой господин, — с насмешкой произнес лавочник, смачивая инструменты в золотой кипящей жидкости, от которой исходил шипящий пар, — как только я закончу, Вы будите первым, кого я извещу об этом. Будьте уверены, — решительно сказал юноша, заглядывая представителю в глаза, будто своим взглядом, старясь уверовать его в правдивости своих слов. Они не часто спорили или соглашались друг с другом, встречи их были редки, и, как правило, проходили без посторонних, а содержание беседы всегда оставалось за пределами здравой логики, словно собеседники боялись обличать мысли в слова и разговаривали жестами и переглядами. У стен есть уши, у ветра скорость, у воды воспоминания, у земли чувства, а у огня сила, и сколь многое недоброжелатели могли почерпнуть из случайно оброненной фразы. Казалось, что те подчинялись строго оговоренным указаниям, выполняя приказ свыше, но чей то был наказ — мифических богов или тех, кто скрывался в настоящем людском мире — ответ знали только эти двое.

— Сегодня, — выдохнул представитель, отворачиваясь от демонических алых глаз, в которых слабо тлел уголь жажды, — ты и сам прекрасно понимаешь, что в этот раз все будет по-другому. Ты это чувствуешь, не может быть иначе, или вразуми, откуда это захватывающее предвестие перемен в груди? Такое я испытывал единожды, а сейчас волнение наполняет меня, словно вот сейчас выйдет главное действующее лицо и прокричит, что пришел конец томительному ожиданию.

— Ты и раньше это говорил, — надменно пробормотал мастер, сводя брови на переносице.

— Нет, лишь ты один не хочешь признаваться. Попробуй вспомнить, — представитель наклонился к юноше, шепча на ухо слова, которые он так хотел услышать, — ради чего ты сидишь в подземных катакомбах, начищая до блеска раритеты, которые никому не нужны. Прошлое — это ностальгические отрывки памяти, за которые мы хватаемся, как за спасательную ветвь, но бурное течение настоящего все равно уносит вперед, и в итоге будущее дает надежду. Ты же будущему не веришь, безропотно доверяя прошлому.

— Если я верю в прошлое, а ты в будущее, то кто же верит в настоящее?

— Те, кто выйдет с рассветом на Турнир, — пророчески вымолвил представитель. — Я хочу их испытывать столько, сколько потребуется. Жертвы неминуемы в этой борьбе, и я пойду на них, — бледные пальцы сильно сжали кружевную спинку стула, вены на его руках вздулись, костяшки побелели, а лицо приняло непроницаемое выражение, только сумрачные глаза блестели от нахлынувшего возбуждения. — Мальчик, которому достался сапфир, не обычен. Он послушен, и в то же время идет наперекор всем писаным и неписаным законам, установленными нашими богами, слушает зов сердца, а не разума. То его погибель и величайшая сила. Будет интересно посмотреть, к чему это его приведет.

— Ты всегда находишь себе любимчиков на арене, — сказал мастер, не разделяя разожженного любопытства и взбудораживающего интереса своего гостя. — Но пока, ни один из них не принес тебе освобождения от бессмертия и череды несчастий, настигающие Великие Империи и общество, которые ты пытаешься сохранить, принося в дань людскую кровь. Пальцы легко переливали черные и бардовые жидкости из одного флакона в другой, и крупные драгоценные кольца отсвечивали лазурью и бирюзой; если он проронит хоть одну каплю на кожу, то она прожжет ее до мяса, расщепляя кости и сухожилия. От консистенции расплавиться металл, а земля иссохнет, превратившись в пустырь, разойдясь трещинами и буграми. Он закупорил прозрачный флакон крышкой из цельного изумруда и крепко затянул прочной тонкой веревочкой, поставив на высокую стеклянную подставку, где хранились дюжины похожих снадобий.

— Я посмотрю на него, — пробормотал лавочник, рассматривая черную пустоту в своих зрачках в отражении багряной жидкости, колыхающейся в многоугольной кристаллической форме. Он поднялся из-за стола, тихо отодвинув кресло с высокой деревянной спинкой, и пообещал:

— Твое поручение будет исполнено сегодня. Надеюсь в предупреждении того, каковы будут последствия, ты не нуждаешься. Ароматные подсвечники и яркие огни в канделябрах затухали один за другим, пропуская длинную волнообразную струю дымки, передавая главенствующую силу мягким солнечным лучам, тянущимся сквозь шторы и падающие на хрустальный алый дворец. Казалось, что яркий рубиновый свет исходил из внутреннего строения архитектурного чуда, а не отражал непорочный и благородный оттенок солнца. Дворец наполнял плотный холодный и ощутимый сумрак комнаты загадочным сиянием, и темнота утопала в атмосфере неописуемой благости цвета крови.

Представитель проводил его удаляющиеся по деревянному коридору шаги леденящим и скорбным взглядом, будто провожал на помост смертника греховную душу, безнадежно канувшую в бездонной пропасти тьмы. Он чувствовал жалость к этому существу, объятому тенью неизвестного и пугающего прошлого. Он знал, что этот человек не допустит его до своих сокровенных воспоминаний. За столько лет, он так и не узнал, что в действительности представляет собой оборотень, прячущийся за человеческой маской — в чертах лица его отражалась то невероятная жалость и доброта, то необъяснимая жажда и непреодолимый гнев. Но между ними существовала крепкая и нерушимая связь общей цели, которой они объединены до поры до времени. Его длинные локоны взметнулись серебряной паутиной, когда он отодвигал седзи из темного эбенового дерева и холодный порыв ветра вместе с щемящей пеленой солнечного света затопили комнату, овеяв каждую из вещей. Золотые колокольчики, подвешенные на тонкие цепочки с крупными вставками яшмовых бусин, мелодично зазвенели, и несколько капель с водяных часов упали на черную плитку пола, мгновенно впитав в себя крупицы времени, а сверкающие солнечные блики отражались от зеркал в резной раме, украшенной роскошными образами цветущих растений и морских раковин, принимающих живой и осмысленный облик. Подручные, завидев белоснежную мантию, подхватили металлические ручки красного деревянного паланкина, приоткрывая шифоновый алый полог и ставя перед его ногами небольшую ступенчатую лесенку, женщины зажигали кадила, задувая длинные палочки с зажженным концом зеленоватого огня, и заливали кипятком смесь из душистых трав, отдающих сильным жасминовым духом. Их лбы украшали золотые подвески с кулоном в виде прозрачной слезы, а кожа была их цвета топленого молока, по которой шли мелкие китайские аспидные письмена из великого Пятикнижия, расходившиеся даже на веках глаз. Длинные ухоженные ногти покрывала филигранная серебряная сетка с мелкими сапфирами, и когда прислужницы приподнимали керамические чаши, наполняя их янтарной жидкостью, драгоценные камни сияли, и казалось, что руки их были пропитаны целебной магией. Когда его эскорт двинулся вперед, представитель в последний раз посмотрел на небольшую застройку с багряной черепичной крышей, перекрывающую вход в жилище лавочника перекрестной деревянной калиткой. Весной на задний двор слетаются цапли, расхаживая грациозной походкой по мутно-изумрудной воде, ослепляющий чистотой и изяществом белоснежный образ с черными полосами на крыльях, а когда те взлетают, поднимая веером блестящие холодные искры и изгибая узкую длинную шею, сердце зрителя замирает от предвкушения полета в далекие и бескрайние пучины облаков, в синеющую гладь небес. Неважно знойное то были дни, испытывающие простого обывателя удушающей жарой или сезоны дождей, от которых сердце сковывало равнодушием за долгие недели нескончаемой влаги и промерзлой земли, смотреть издалека на этих крылатых созданий было равносильно мгновению спокойствию. И пусть это было кратковременное утешение перед предстоящей болью утраты, он был счастлив и влюблен в часы, наполненные спокойствием, разрушаемым ночным пением цикад или мчащимся шумом дождя. Теперь это время больше не наступит никогда, он знал это. Завтрашний день станет началом новой истории, которая преобразит действительность, как это было когда-то. Представителю были знакомы эти ощущения, когда холодеют ладони, а в груди томится волнение, ускоряющее сердечный ритм — приятное и больное ожидание, которое закончилось. Начиная с первого дня, когда его высокие сабо ступили на белую лестницу здания Правительства, он расставался с беззаботной жизнью шестнадцатилетнего мальчика, и мать утешительно улыбалась ему — приободряющий взмах руки, означающий прощание; и заканчивая бесчисленными часами одиночества, и пугающая вечность ответственности и обязанности перед всем человечеством. Груз, мучавший его на протяжении стольких лет, постепенно исчезал, а за ним приходила неизвестность, что наступит завтра. Он вспомнил глубокие, как морская пучина глаза, в них отражались сопротивление и отчуждение, укоренившаяся ненависть, отвращение и стремление защищать любимых. И прежде доводилось ему встречать таких как он, и восхищаться ими, но такого яростного и сильного взгляда, он не видел ни у одного из тех, кто взошел на один из хризантемных престолов.

Солнце было в зените, и казалось, что золотистый диск скользил среди морозно-белых облаков, и шум рыночных площадей старого города заглушал рев стихии ветра, срывающий снежные лавины с высоких гор. Служители подняли паланкин, быстро пересекая арочные ворота, уводящие прочь в узкие и малонаселенные улочки, где отставала от стен отсыхающая краска и сливались с растительностью когда-то знатные дома. Чай обжигал горло и согревал тело, но не исцелял душу. Его душа будет исцелена уже завтра, когда наступит новое столетие, открывающее иные границы будущего и представляющее небывалых людей, которые изменят этот мир навсегда, дав начало новой эпохе. С того момента, все изменится окончательно. И перемены, которых он не ожидал увидеть уже никогда, наконец-то наступят. Когда-то давно, подобное происходило с человечеством, незнающим мощи стихий и силы мыслей, жажды и алчной жадности власти, теперь все повторяется. Истории свойственно приходить вновь в обновленном амплуа, но повторяться с той же трактовкой событий. В чай окунулся красный лепесток, похожий на тонкий и изящный изгиб лепестка дерева сакуры, но то было другое древо. И если оглянуться по сторонам, то можно увидеть древесные дома, плотно лепящиеся друг к другу, усеянные сплошь и рядом покрывалом из алых лепестков. И будто сама земля плакала в этих местах. Дорога, выложенная когда-то ровной плиткой, расходилась, образуя бугры и длинные трещины, и вела к садам, засаженными деревьями, на ветках которых распускались великолепные багряные цветы, так похожие на горячую кровь, струящуюся по жилам. И солнечный свет освещал разрушенные часовенки и храмы, и провожал путников к высоким ступеням, уходящим к вершинам гор.

Его слуги шли по мерзлой дороге, ступни ног раскраснелись от длительных переходов, но лица оставались бесстрастными, словно делая каждый шаг, те не ощущали острой боли от ссадин и болезненных мозолей, которые стреляли колкой и резкой струной по нервам при соприкосновении с грубой и жесткой землей. Когда же они подобрались к концу аллеи, аркой упругих и гибких ветвей прикрывающих небо, перед ними возник длинный лестничный подъем, достигающий дворцовых стен, стоящих на самом возвышении. Толстые колонны придерживали целый архитектурный комплекс прямоугольной формы, занимающий площадь равную половине Шанхая, а внутри ряды богато расписанных построек — храмов и молитвенных башен со свитками, хранящие знания о религии и научные открытия, догмы и легенды, не утерявшие ценности до настоящего времени и таящие в себе частицу правды, собранные со всего мира в течение долгих лет. Залы посвящения, которые украшали свыше десяти тысяч мастеров, высеченные памятники двенадцати Рефери, гордо восседающих на своих божественных престолах, и возле каждого из них стоял божественный зверь — символ их непобедимости и могущественности, а были и такие места, где можно было проходить только по специально обустроенным помостам, смотря на полную реконструкцию трех Империй с точным отображением цветочной резьбы по имперским домам, и стремящихся к верху острых шпилей британских зажиточных домов. Были и в этой небесной обители и склепы, и темницы, где до сих пор пленились герои прошлых времен. И первый представитель знал историю каждого из них, их судьбу и их конец. Новое столетие приносило с собой имена бравых храбрецов и страстных возлюбленных, встречающихся на поле битвы. Незнающие настоящих имен те влюблялись, а потом отчаянно ненавидели, узнавая на арене символику враждующей страны. Почему две Империи так стремились подавить друг друга? Из чего родился гнев, и появилась семя тьмы во всех отпрысках обеих знатных фамилий? Отчего не рождались счастливые концы? Обстоятельства, долг или принципы? Представитель остановился возле сверкающих белых дверей, но пройти внутрь невозможно — нет, ни ручек, ни ключей, способных отворить и впустить посетителя в пустой зал, ни замков и прорезей, и любой другой посчитал бы это обычной стеной, выделяющийся на фоне остального балконного периметра витиеватыми лозами гибискуса. И только некоторые знают, что внутри не только пустое пространство, а еще и темница для одного из британских царевичей, спящего мертвым сном. И великий князь более не проснется, сила воли того слишком слаба, чтобы протиснуться сквозь сладостное и безмятежное забвение, нежели распахнуть глаза и встретиться с жестоким настоящим.

Внезапно представитель остановился, остолбенев от мимолетной боли в груди, отдавшейся во всем теле, отчего губы его судорожно выдохнули воздух, и на краткий миг, на лице его отобразился кошмар. Он подошел к краю балкона, медленно и неуверенно с застывшими глазами, движения были скованны, словно под давлением чьей-то силы тело не могло двигаться вперед. Глаза его смотрели сквозь скопище дымчатых облаков далеко вниз, сквозь густую красную лиственницу и мелкие трещины на карнизах с раскрывающими пастями драконов, через худые древесные постройки и многолюдные улицы, смех детей, отзывающийся звонкой и радостной трелью в ушах и прыжком мелкой рыбешке в пруду, собравшей вихрь мелких блестящих крупинок воды вокруг своей серебристой чешуи, еще дальше вглубь земли, где в темноте подземных переходов читались слова забытого языка, и под палящим столбом света испепелялась кожа, скованного в цепях человекообразного существа. От долговязой и худощавой обнаженной фигуры исходила вонь, и зловонье становилось сильнее после каждого лопающегося жидкого пузыря на серо-бледной коже без волос, от которой шла густая завеса пепельного дыма. Оно выло, моля о пощаде и содрогалось от конвульсий, отбрасывая голову назад и выпячивая острые резцы, как у ядовитого змея, распахивая в исступлении красные глаза с узкой черной полосой посередине. Лицо покрывалось испариной и тлело в губительных лучах, падающих из квадратного голубого окна, и когда голос его от адских стонов охрип до состояния кровавых глотков из порванных гланд, сухие и потрескавшиеся губы лепетали бессвязный бред.

— Мне жаль, что тебе приходится страдать уже сейчас, подвергаясь таким изнурительным пыткам, — молвил мастер, очищая от голубой крови серебряное лезвие кинжала, — но время это непозволительная роскошь, и растрачивать его впустую я не собираюсь. И если жертвы, которые я принесу сегодня ночью во благо общей цели, принесут свои плоды, то чего сожалеть об утраченном счастье, если завтра может наступить еще более прекрасное будущее. С этими словами он занес клинок над головой, с размаху протыкая кисть руки, и из глубокой кровоточащей раны тут же полилась густая кровь, то расплескиваясь по стенам, то лиясь толстыми струями, растекаясь по каменным половицам. Существо замерло, все еще сгорая на солнечном свете, но смертельный и угасающий крик его прекратился. Голова наклонилась к полу, к подтекающей в его сторону багряной реке, и оно высунуло длинный язык, пробуя соленый и пряный букет лучшего из напитков.

— Своими поступками я отберу множество жизней, счастливых мгновений, — мастер устало прикрыл глаза, — а поможет ли это человечество в его стремлениях и выживании в целом? Этот вопрос лавочник задавал себе уже не в первый раз, но найти выход из сложившихся в сознании противоречий и укоренившихся принципов уже не мог, и словно дитя, он следовал по течению все тех же обстоятельств, в глубине сердца надеясь, что наступит день, когда придут те, кто изменит систему всей жизни, как это произошло когда-то. Капли крови смешивались с солеными слезами, впадая в чистую воду, и ядовитое снадобье растворилось, как туман рассеивается мощным порывом ветра. Отрава проникнет в самое сердце столицы, заражая детей и только вступивших на путь молодых и одаренных академиков, затронет кисловатый аром и торговые площади, где люди съезжались со всех уголков империи, дабы поразить преданных покупателей великолепными винами и искусно выполненными драгоценностями — жемчужными ожерельями, заколками и богато украшенными каменьями поясами, катанами, выкованными из лучшей стали с не имеющими себе равных по красоте ножнами, и на фоне синих небес будут встряхиваться тяжелые ковры, и выставляться пестрые наряды тончайшей ручной работы. Средь дорог, заполненных повозками и разрумянившейся листвой сакуры, бегают дети, вдогонку друг за другом те поглядывают по сторонам, раздумывая в какой конец товарной площади отправиться — к певцам или танцорам, повернуть ли в сторону длинной чайной улицы, откуда веет аромат шоколада и свежих трав, иль стоит им взойти на борт джонки и плыть вниз по реке, огибая на ладье изящные сады и кварталы, пропитанные чудесами, а может стоит закрыть глаза и следовать за птичьим пением, что доносится из центра площади, увитой палатками, где держат в золоченых клетках небожителей. И каких птиц вы там не повстречаете — яркое оперение и вразумительные крохотные пуговки глаз, тонкий черный клюв, высокие хвосты и красные хохолки, смертельные угольные когти и зачарованное пламенное сияние. В этот день пробиться на птичьем рынке невозможно, сюда приехали ценители и фанатики со всего континента, чтобы отдать любые деньги за редкий товар — изящные плетеные клетки из прутиков ядровой древесины или керамические дворцы из белого золота. И чтобы создать решетчатое творение некоторые тратили на изготовление не один десяток лет, уделяя мельчайшим деталям все свое время, вкладывая чувства, мысли и каждый удар сердца. Подмастерья впитывали в себя знания своих учителей, до поздней ночи обжигая хрупкие изделия, делая их прочными и твердыми, чтобы при падении не мог отломиться ни единый кусочек. А после наступало самое чарующее и завораживающее зрелище, когда тонкая кисть наносила рисунок на гладкую поверхность — свет, краски, опрятный вид и легкая улыбка на устах, чуть сдвинутые к переносице брови — человек, что со стороны наблюдал за необычайной терпеливой фигурой художника, и привлекал не столько живописный орнамент, сколько пылкий взгляд, обращенный на творение людских рук, одержимая подверженность и отдача делу, которому ты предназначен судьбой. Танцовщицы изящно распахивали полупрозрачные одеяния, оголяя плечи и ключицы, открывая взору драгоценный корсаж из крупных камней дымчатого кварца, отчего те походили на божественных и всевышних существ, состоящих из кристальных частиц водной сферы — чистые как первые слезы ребенка и обольстительные как ласка сияния полной луны. Кончики пальцев ног ступили в искусственный водоем, и девы, вздымая руки к солнцу, мягко раскрывая ладони и медленно с упоением на лице поднимая их выше к небу, начинали петь. И уста женщин разносили молву голосом небывалым, и те, кто слышали пение впервые, замирали на ходу, оборачиваясь на мелодичное звучанье, казалось, они передавали свободу ветра и воды, воспевали величие огня и благодарили богатую почву родной земли, а закрывая глаза любой смог бы ощутить как капля свежевыпавшей россы, стекает с темно-зеленой листвы, соединяясь с горным ручьем. Они ровным строем шли вперед, и после первых ударов барабанов раскинули руки в стороны, начиная медленно опускаться вглубь, пока их сглаженные горячим гребнем макушки не скрылись под водой. Шанхайские богини, музы и созвездия искусства, что так воодушевляли сказателей пересказывать их извечную красоту от одного поколения к другому, и тем, кому воочию довелось взглянуть на кукольные руки, поднимающиеся с бутоном расцветших лотосов, застывали на месте, не смея пошевелиться или моргнуть, и даже когда от слепящего солнца начинали болеть глаза, они не отводили взора, боясь упустить мгновение величавой красоты. Движения их были тягучи и стремительны, словно те стали едины со стихией, они водили причудливый хоровод в мириадах хрустальных капель, двигаясь свободно и легко, а экспрессия и харизматический накал мимолетного жеста порождал бурю рукоплесканий и восхищенных изумленных вздохов. Руки сами тянулись к ним, желание прикоснуться к бесподобной коже или стать подобным им, столь зависимым от танца в воде, когда утонченные тела сливаются с волной. Люди открывали клетки, откуда вылетали золотистые иволги, разнося музыку флейты; юные акробаты, которые только достигли десятилетнего возраста, делали сальто на высоте, изящно приземляясь на высокие шесты, а танцовщицы раскрывали алые шали, кружась в вихре белоснежных лепестков.

— Ну, что малыш, держи, — говорил мужчина, протягивая небольшую корзинку с поджаренными каштанами мальчику, стоящему с друзьями возле палатки кондитера, наблюдающими за девушкой, которая укладывала сладкие пирожные в золотые сундучки или посыпала сахарной пудрой и шоколадной глазурью медовые палочки. Ребенок весело улыбнулся, и ребята мгновенно пристроились на скамье, очищая скорлупа и быстро засовывая в рот горячие и сладкие орехи. Вкус напоминал сладкую картошку с корицей, которая таяла во рту.

— Вот это да! — мгновенно вскочил на ноги один из мальчиков, показывая пальцем в небеса, откуда на землю спускался феникс, полыхающий ярким пламенем, но когда перья его опускались к радостным лицам, то те не обжигали, а мягко растворялись в золотистых искрах. — Голограммные созвездия, птица вечности, вы видели! — не унимался малыш.

— Успокойся, сегодня же последний день перед официальной церемонией, — покачивая ножками, сказала девочка, несмело пробуя на вкус сладкие орехи. — Ничего удивительно, что в администрации во всю готовятся к торжеству. Мне повезет, если я во второй раз в своей жизни смогу увидеть такой наплыв торговцев и такое великолепие на улицах за один день. Все только начинается, нужно дождаться кульминационного момента в полночь, наверняка будут салюты и фейерверки, а еще будут разносить карамельные цветы.

— Интересно, а мы сможем увидеть кого-нибудь из участников? — взволнованно шептал про себя другой мальчик, нацепив себе на глаза диковинную мраморную белую маску, на которой расходился крест из четырех крупных рубинов, дабы скрыться от посторонних глаз. Он смущался под случайно брошенными взорами в его сторону и неловко косился на порванные штаны на коленках, прислушивался к гомону дорог и треску деревянных повозок, перевозивших цветы и декорации для театральных постановок, которые будут ставиться на главной площади до самого рассвета, куда он не сможет попасть из-за наплыва гостей столицы. Ему повезет, если он сможет мельком взглянуть на великолепный костюм актрисы, что будет исполнять роль османской принцессы, полюбившей человека из вражеского лагеря — в народе говорили, что для создания праздничного наряда съехались тысячи лучших ткачих, которые вышивали на ткани золотыми нитями азалии и чудотворных существ. Эту легенду столько раз рассказывали, что она стала одной из самых любимых и узнаваемых в его краях. Огненные перья феникса сыпались на землю, застилая карминовым оттенком голубое сияние неба. Маленькие пальчики осторожно подхватили перо, стремительно растворяющееся в воздухе, оставляя после себя приторный аромат розы.

По двухструнной эрху проходил золоченый смычок с рукояткой в виде свиристели, отчего отрывистый этюд наполнился звуками капель дождя, и многие действительно поднимали головы к небу, прикрываясь рукой от яркого света, ожидая почувствовать на лице леденящие крупицы слез небосвода. Дворянские кортежи длинной в несколько сотен метров проходили в сопровождении крупных белоснежных тигров, в серебристо-синих глазах проходила узкая черная расщелина, и любой, кто осмеливался заглянуть в лицо смертоносному хищнику, был одарен пугающей разинутой пастью. Дети знатных родов скромно и уверенно сидели на атласных перинах, не оглядываясь по сторонам, и не выказывали неуважение к более бедным слоям населения. Многие привозили с собой целые караваны с провизией: чистой водой и хлебом, фруктами и дичью, в настоящее время больше всего ценилась пища. Темные создания, наславшие на человечество свои гнев и злобу, показав истинное значение жажды и голода, сделали невозможным продолжение стабильного получения урожая, и многие посевы и поля с пшеницей уходили к особым районам, выстраивавшим вокруг себя защитные стены, но и те порой не спасали от набегов существ сумрака. Одни были как люди, и даже оставались жить на многие столетия в отдаленных от столиц империй поселениях, как знахари или предсказатели, требуя взамен соответствующую плату, и люди были готовы получить желаемое бессмертие и мечту, лишаясь жизни и прощаясь с воспоминаниями и эмоциями. Другие были сотканы из человеческих снов и кошмаров, принимая различные формы и внешность, обладая каждый своей уникальной опасной способностью. Со временем человечество научилось бороться с неизвестными, рожденными под покровом ночи и лазурным светом лунного диска, но они все еще бродили и оставались жить в тени среди людей, и беда всегда приходила неожиданно. И в этот день, знать жертвовала народу большую часть сбережений, отдавая дань и благодарность за дарованную и сохраненную жизнь их предкам Великими Судьями. Наследники благородных фамилий никогда не боялись марать свои красивые одежды, подходя к порогу бедного крестьянина, склоняя перед ним свою голову, увенчанную тиарой или небольшой подвеской на лбу, принося с собой чистую одежду и мишки с рисом, которых хватило бы на неурожайный год, чтобы прокормиться семье из пяти человек, обещая предоставить достойное образование его несовершеннолетним детям. Флейтисты, скрипачи и барабанщики в красных мантиях с золотою вышивкой играли на лучших инструментах, и солнце никогда еще не казалось таким теплым и нежным, ласковым, касаясь людей своим светом, как влюбленный проводивший кончиками пальцев по алым губам своей единственной возлюбленной при долгожданной встрече.

И посреди буйства красок и лаконичных торжественных празднований, веселья и долгожданного спокойствия, возбужденного восторга и пересечения дорог, сплетенных из человеческих судеб, шел юноша. Волосы цвета пепельного сумрака касались ворота черного безрукавного пальто, оголявшего восхитительного медного оттенка кожу, и по рукам его, плелись тесьмой тонкие золотые браслеты в виде стеблей и ростков цветка. Он был самым счастливым человеком, свободно гуляя по улицам и впитывая в себя запахи мирской суеты, и когда он делал новый шаг, внутри него словно распахивались крылья свободы, готовые унести его в бескрайний простор. Но когда он проходил мимо людей, одни почтительно склоняли головы, другие настороженно старались избегать, а третьи безмолвно провожали тем взглядом, с каким могли бы сопровождать хвалебную благодарность за спасение и защиту солдату, идущему на смертный бой. И доказательством тому служили два высоких черных копья за его спиной, находящихся в кожаных ремнях. Они были изготовлены из темного металла и, если обычный человек пытался прикоснуться к ним, то он в секунду лишился бы руки, таково было свойство его орудия — отвергать чуждое инородное тело. Эти два оружия одинаковы, как зеркальные братья, являющиеся продолжением сущности одной единственной личности на всем свете, преданные и неизменные в верности своему властелину, как само время, ни на секунду не прекращающее свой бег. Глаза его были, словно голубые топазы или осколки неба отраженные в крохотных озерах на замысловатых брусчатках дорог после долгого ливня. Рубиновая серьга отбрасывала розоватый свет, и когда он проходил через каменный западный мост с виртуозными боковыми арками и спиралевидными столбами, которые обхватывали толстые кольца небесных драконов из голубого стекла, он остановился возле одного из пролетов, где играли дети, весело хохоча во все горло. Те прыгали в кристально-прозрачную воду и плавали вместе с цветными мелкими рыбешками, болтая ногами, как бы уподобляясь им, их голоса звенели, словно игра бубенцов и струны сетара, наполняя живительным благом. На мраморные ладьи заходили сотни жителей и приезжих, чтобы со стороны реки полюбоваться на раскинувшийся белоснежный город, издалека прячущийся за сизой дымкой, и выбрать место для ночлега из живописных старинных домиков с протекающими по переулкам мелкими водными каналами. Со стен здания Правительства летели зеркальные струи искусственного водопада, и в ночи он напоминал млечный путь, падающий с небесных высот, затмевающий великолепие звездных огней. Шхуны из ливанского кедра проплывали под мостом, доверху забитые спелыми и сушеными фруктами, бочками с рябиновым и каштановым медом, сладкими винами, как нектар, и сотни гребцов напрягали мускулы на руках, поднимая весла высотой в несколько десятков метров. Фраус облокотился на широкие перилла, задумчиво смотря за шаловливой ребятней, совершающей изощренные сальто, вставая один другому на плечи, и с силой отталкиваясь ногами, совершая немыслимый переворот. И такой неописуемой и ни с чем несравнимый радостный крик вырывался из них, что в юноше на секунду закралось чувство зависти, которое так же быстро улетучилось, как и появилось. Он задавался вопросом, почему остановился и бездумно тратил свое отведенное для поисков попутчицы время понапрасну? С раннего утра, он расталкивал Дею, что спросонья протирала заспанные глаза и неловко приглаживала, вставшие пшеничными колосьями волосы, приводить себя в порядок и скорее просыпаться. Он не желал тратить ни единого мгновения, скорее рассмотреть все дороги и каждый уличный пролет, но если быть откровенным и покаяться, то ему невыносимо хотелось, чтобы она проснулась. Открыла свои чудесные глаза, которые сияли в сумраке ночи, когда она укладывалась в постель, сворачиваясь калачиком и плотнее кутаясь в широкие простыни и ворох одеял, исчезая из его видения на долгое время сна. Люди не могут без сна, как не могут без пищи и воды, солнца и воздуха, поэтому он шел на компромисс, и усаживался на подоконнике, откуда всепроникающий свет полного новолуния, освещал ее лицо и овевал, словно ласковый морской бриз. Иногда юноша даже не моргал, чтобы ни на долю секунды не упускать ее из вида и гадать, от чего под веками так бегают глаза и что ей снится. Ведь там, в долине забытья ей видеться что-то невероятное и фантастическое, вот бы попасть к ней в сновидение и разговаривать всю ночь, чтобы наутро вместе открыть глаза и вместе вступить в новый день. И время тянулось долго и мучительно, оно проходило столь скоро, когда она бодрствовала, и наступало столь долго, когда почивала. И вот уже когда нарастающее волнение города было непереносимо слуху, Фраус вскакивал с насиженного места, вскидывая вверх одеяла и шерстяные шали, которыми Дея обвязывала всю себя, словно боясь замерзнуть от холода, он начинал улыбаться, потому что всего через мгновение она распахнет свои глаза, что предстанут миру и его бытию. Он еще долго будет ждать, пока она соберется, заплетет длинные темные волосы в косички и уложит в элегантные колечки по бокам, прикрыв их золотым платком; немного покапризничает, рассуждая о приготовленной для нее им одеждой, а потом промолвит с невероятно нежной улыбкой, которую он жаждал увидеть с самого ее пробуждения: «С добрым утром!». Ослепленный счастьем, он был слишком самонадеян, отпустив ее в торговые ряды. Эта девушка со своей нарочитой любознательностью убежала вперед, оставив его в убогой и ничтожной роли беспризорника. Дея напоминала птицу, что дай ей волю, для которой по доброте сердечной распахиваешь клетку, улетит прочь, позабыв навсегда о своем хозяине. Мгновение назад, он еле касался ее пальцев, боясь приблизиться и стиснуть в ладонях хрупкую кисть, а теперь бродит по бесконечным как пространство и вечным как время улицам огромного города. Но правда была и в том, что ему нравилось находиться в состоянии поиска, и новая встреча при долгой разлуки придавала его жизни больше значимых, бесценных моментов.

Фраус очнулся от раздумий, когда в его сторону хлынула сильная волна ветра, отчего полы его плаща взметнулись вверх, а шезлонги носилок, в которых перевозили досточтимых господ оборваться, унося изящные ткани в небо, девушки, служившие в монастырях, обычно посещающие торговые лавочки целыми группами, придерживали широкие цветные шляпки и недовольно восклицали из-за связок украшений, запутавших в длинных волосах. К горлу подступил кисловатый комок, мешающий сделать полноценный глоток воздуха, словно мышцы сковал парализующий яд. Знакомое предчувствие, пугающее и будоражащее. Все было как прежде — люди, связи и отношения, но весь окружающий мир в секунду лишился глубинного содержания. Он не смел пошевелиться, силясь отыскать в разуме ответ, что заставило его так встрепенуться.

Неожиданно до его ушей донесся детский плач. Ребятня окружила мальчика, который, не переставая, продолжал кашлять громко и надрывисто, хватаясь одной рукой за плечо поддерживающего, а другой за шиворот хлопчатой голубой рубашки, комкая и разрывая удушающую материю. Из уголков глаз его текли слезы, и кожа возле век моментально приобрела болезненный темно-бардовый оттенок, а приступ кашля ни на секунду не прекращался, все усиливаясь.

— Позовите лекаря, — закричали старшие с пристани, принимая обессилившую фигурку с взволнованных рук детей, все так же преданной стайкой окружавших пострадавшего.

— В чем дело? — подбегали другие, в панике перешептываясь. Постепенно возле южной стороны моста старого города собирались жители, оставляя свои хлопоты и бросая повозки с провизией и лавочки с товаром. Мокрая от воды одежда превратилась в горячую, его тело бил озноб и лихорадка, и изо рта выхаркивалась тягучая кровь.

— Что произошло? — допрашивали взрослые. — Он ударился? Когда в последний раз проходил оздоровительный осмотр в центре? Где родители?

— Он просто наглотался сырой воды, а потом стал жаловаться на резкую боль в горле, — дрожащим голосом отвечала маленькая девочка лет шести, хватаясь за штанину самого высокого юноши, пряча покрасневшее и заплаканное лицо, который был сам белее мела и бумаги, — братик умирает, — добавила она со свойственной ребенку уверенностью в безысходности. Страдальческий тон ее голоса приводил в оцепеняющий ужас.

Все нарастал шквал криков, судорожных вздохов, а любопытное брожение среди умов разжигалось, как пламя, поедающее тонкие листы старых книг. Люди были неравнодушны к чужой беде, даже те, кто явно выдавал себя внешностью и богатством одежды не роптал и не сочувствовал с гримасой упрека и бесполезности, безучастия, а отдавал строгие приказы подручным, чтобы те поскорее доставили ребенка в ближайшие центры помощи. Всеединство и добротное отношение к нуждающимся слоям общества, потрясало Фрауса. Подобные связи, образующиеся крепкими путами между людьми, были только следствием присутствия Рефери или было что-то еще? Это походило на театральную сцену утопической саги. Места, откуда он был родом, были совершенно другими. При одном воспоминании лицо его пересекла гнетущая тень, и тело его обожгло палящее солнце — жар, испепеляющий кожу и оставляющий багряные волдыри; раскаленные цепи на запястьях рук и лодыжках ног; темнеющий мир, переходящий из одной иллюзии в другую. И его молитва, что он кричал в часы дождя, когда по лицу бежали леденящие капли, спускающиеся по плечам и пояснице, никогда не оставляла его.

— Сейчас тебе некогда наблюдать за посторонними проблемами, если у тебя, конечно же, нет ответного желания им помочь, — посторонний голос вывел его из раздумий, возвратив в реальность, и обернувшись в сторону, уносимого ветром звука, он увидел стоящего возле себя юношу четырнадцати лет с длинными волосами, затянутыми на макушке в тугой конский хвост, с которого спускались золотые цепочки с изумрудными камнями на кончиках. Глаза цвета плавящегося золота были направлены прямо на него, стойкий и непоколебимый взгляд ребенка, что душою и сердцем был гораздо старше своих лет.

— Я уже приобрел все, что ты заказывал, партия новых копий прибудет в шестом часу к пагоде. Я договорился со слугами, чтобы к этому времени все посторонние покинули нашу территорию, — прокомментировал юноша, опуская подбородок на каменный мост, смотря, как гамм возле пострадавшего мальчика постепенно утихал — прибыли медики, осторожно укладывающие его на носилки. — Дети слишком долго играли в игры? — поинтересовался он у Фрауса с выражением наделанного равнодушия.

— Это неплохо, когда есть воспоминания, переполненные весельем и радостью, и я бы пожелал каждому, чтобы у того было множество ярких фрагментов, которые бы составили в совокупности идеальную жизнь. Пусть вот такую и небогатую, — ветер тронул его волосы, когда он тяжело вздохнул, чтобы окончательно успокоиться, отвернувшись от злостных и черных мыслей. — Похоже, — с легкой насмешкой бормотал он, — что не успел мой день начаться так, как я о том мечтал, как все пошло в другом направлении.

— Я думал, вы с Деей отправитесь на прогулку за покупками. Не ожидал застать тебя в таком месте, ведь торговые ряды в противоположной стороне, а ты уже решил перебраться на противоположную сторону реки.

— Противоположную сторону? — задумчиво произнес Фраус, оглядываясь на высокие белоснежные здания, похожие на мираж в пустынных долинах, настолько прекрасны были дворцовые сооружения из белого камня и мрамора с золотыми готическими украшениями, высотные башни которых были скрыты за сизо-розоватой дымкою вдали. Иной мир, невиданный и зовущий. С завтрашнего дня начнется их история, и Фраус уже будет записан в ней, навсегда. Его имя будет среди тех, кто станет до последней капли крови, не жалея жизни и совести души, сражаться за свои желания. И эти мечты воспарят над миром, как птица, летящая в проливной дождь над городом, обнесенный стенами, прочь из человеческой клетки. Внезапная догадка, просветленная мысль достигла его сердца, когда он счастливо засмеялся, легко развернувшись на каблуках сапог, и обхватил низкорослого мальчишку за плечи, бросив на него загадочный взгляд.

— Я знаю, где она, — пророчески прошептал он, не переставая улыбаться.

— Правда? — заинтересовано спросил юноша с ноткой страха в голосе, волнительно ожидая следующих действий своего компаньона. Когда дело касалось Деи, этот человек становился вольнодумствующим и порочным, его не волновала ни мораль, ни поступки, он словно терял рассудок. И мальчик все ждал, когда же колени охватит судорогой в преддверии новых беспорядков, потому что в последний раз, когда Фраус потерял в многолюдной толпе свою спутницу перед отъездом с западных границ, то своими необдуманными действиями остановил целый крейсер с несколько тысячами пассажиров. После этого инцидента, за задержку воздушного корабля им пришлось выплатить восемьсот золотых ли, и они почти остались без сбережений.

— Да, но нам нужно поторопиться, иначе эта дуреха, исчерпает лимит оставшихся нам средств, — Фраус остановился. — Ты ведь купил то, что я тебя просил?

— Не переживай, сегодня утром возничий привез пять бочонков молока и столько же буханок хлеба, поэтому на неделю хватит точно, но ты же не оставил при ней все деньги? — с надеждой вопросил мальчик, уже приготовившись к фатальному ответу, но мысленно продолжал надеяться на благоразумие Фрауса. Однако после упавшей тени на его глаза, он понял, что ничего хорошего это не предвещало.

— Да ладно? — напутствовал он Фраусу, тем самым пытаясь успокоить себя, пока они оба пробирались через улицу, где столпились люди, заинтересованные необычным происшествием, которое по их мнению явно предвещало неблагоприятные события, раз это произошло накануне священного дня. — Ну, купит она себе парочку золотых украшений, сегодня же праздник, а девушка должна делать себе подарки.

— Если бы проблема была только в этом. Зная это несмышленое дитя, она не будет стоять перед зеркалом на рынке, примеряя шелковые платья или часами выбирать фарфоровые шкатулки с жидкими помадами и пудрой. Скорее пойдет в захламленный пылью и паутиной магазин с реликвиями и книгами, и будет рассматривать пожелтевшие страницы томиков, даже если не знает языка, на котором они написаны.

— Значит, мы идем в книжную лавку, — взбодрился он, представляя себе многоэтажное здание доверху забитое картами и стеллажи с поэтическими сонатами в драгоценных переплетах и кожаной обшивкой, но его мечты были тотчас разрушены.

— Нет, — ответил Фраус, смотря, как в небе плывут фантастические существа фиолетовых и неоновых свечений, огибающих своими телами дома и растворявшихся в искрах, которые на лету превращались в крохотные мертвенно-красные лепестки, — отправимся к торговцам певчих хранителей неба.

— Думаешь, она на птичьем рынке? — поинтересовался он.

— Дея сама как птица, разве я никогда тебе об этом не говорил? — улыбаясь, спрашивал Фраус, думая о той, что одним своим существованием заставляет его сердце трепетать, а затем его лицо меняется, становясь каменной и бездушной маской, когда он задумывается о событиях, очевидцем которых он стал на пристани. — Этот инцидент с детьми возле пристани для людей многое означает. Мне сложно представить в кого они верят, да и верят ли вообще в богов, пускай у них различные тотемы на каждом углу и храмы для поклонения, все равно кроме Судий, которых они встречают раз в столетие, если тем повезет, они ни о чем больше не задумываются. Уверен, новость о том, что у мальчика случился приступ посреди праздничного дня, разнесется пламенем по округе.

Было ли это единственным, что беспокоило его? Что-то колыхалось в завесе подсознания, и нужные воспоминания не всплывали наружу.

— Говоришь, что они ни во что не верят, тогда как они превыше всего ставят случайности и суеверные знаки.

Фраус на это лишь пожимает плечами, и это чуть заметно движение его тела напоминает ироническую улыбку:

— Мой добрый друг, именно случайности и создают нашу судьбу. Любое действие или бездействие человека, так или иначе, приведет к последствиям, все в этом обществе взаимосвязано, как наша встреча с тобой на мосту или мое расставание с Деей сегодня утром.

— Ты невероятный фаталист, так послушаешь, в дрожь бросает, — пробурчал мальчик себе под нос, чуть вздрагивая, будто от холода, коснувшийся его сильных плеч. Они проходили мимо танцовщиц, кружащихся в шелковых одеждах и спиралью подбрасывающих раскрытые красные зонты под музыку широкого каягыма, на котором играло десять музыкантов. Натянутые струны рассыпали звуки в пространстве, будто застывшие капли ледяных ручьев стекали с возвышающихся башен и отскакивали от идеальных ровных мощеных плит разноцветными стеклянными шариками. В этом мире до сих пор ценились традиции, и он бросил взгляд на руки одного из музыкантов, что блаженно улыбался, словно видел самый из чудесных снов и никак не мог поверить в его реальность, проводя руками по изгибам и отверстиям, загогулинкам и верхам, прожженным рисункам, и каждый символизировал определенное состояние вещей в мире — солнце и луну, образующие вместе космос.

Фраус всматривался в сотни лиц, мелькающих перед глазами, как все та же лавина крупиц дождя, неотличимых друг от друга. Он искал знакомый золотой платок, что так часто держал в руках, теребил и прикладывал к лицу, пока девушка мирно спала; проскальзывал взглядом по подолам многих прекрасных женщин, ища на платьях цветочную вышивку гортензий и белых ирисов; прислушивался к топоту многих сапог, голосов и шорохов, чтобы различить нежный тембр одного и единственного для него значимого звука, и все мелодии мира не представляли собой никакой ценности. Его сердце стучало в его ушах, ему казалось, что оно стучит так громко, так невыносимо громко в своем отчаянном ритме, что его барабанный стук может услышать каждый на огромной площади. Его губы чуть приоткрывались, и он проводил по линии сухого рта языком, чтобы успокоиться, сделать неровный вдох и чуть выдохнуть и перейти к следующим рядам пробегая глазами по целым отсекам с многочисленными товарами, поражающими своим разнообразием, красками, и эта пестрота ослепляла, давила на рассудок, которого он боялся лишиться. Он мчался и прорывался сквозь скопище фигур и лиц, в одно краткое мгновение ему хотелось, чтобы все это растворилось и исчезло, открыло путь к богине, которую он так яростно пытался отыскать. И в голове все билась безутешная фраза: «Где ты?». Она повторялась сотни и тысячи раз. Он должен найти ее и отвести в безопасное место, или прикрыть собой, чтобы никто другой не посмел коснуться ее или увидеть, забрать из его объятий, выкрасть у мира и оставить сокровище одному себе, поступая как последний трус и эгоист. Самуэль не успевал за ним, он терялся в толпе, выкрикивая его имя, но Фраусу было все равно. Его охватывала паника в те минуты и часы, когда он не мог находиться подле своей богини. Это похоже на отношение потрепанного пса к своей хозяйке, что не ел и не пил многие дни, убогий и грязный, волочащий жалкое и безвестное существование, но вечно жаждущий ласки и одобрения. В голове билась неустанная мысль — найти ее, увидеть хотя бы на мгновение, мимолетную секунду, мираж и иллюзию, мечту и сон воплоти.

Перед глазами мелькнул взмах крыльев маленькой птицы, взмывающий в небо, но это хрупкое создание, которое ничего не стоило раздавить силой его ладоней, было самой прекрасной из всех, что ему довелось увидеть за свою жизнь. Она была так прекрасна, так невероятно прекрасна, что хотелось проливать слезы и умирать от испытанного счастья, от увиденного пейзажа. Какой восторг, какой щедрый подарок положили к его ногам небеса. Он стоял, боясь отвернуться, сделать лишнее и неверное движение, потому что если он позволит себе это, ее образ может улетучиться и расплыться, как предрассветный туман в гуще леса. Его грудная клетка резко вздымалась и опускалась, словно он только что поднялся на одну из вершин тех занесенных снегом гор, что разъединяли Империи друг от друга. На лбу проступала влага, а тело заходилось в жарком и неистовом пламени. Но он никак не мог перестать улыбаться. Его птица, вечно изменяющая и втаптывающая его гордыню, достоинство и мужество в землю. Она улыбалась, и его мир расцветал. Фраус делал неторопливые шаги в ее сторону, неуверенные и пропитанные сомнением, вдруг все не более чем сладостное видение. Ее руки принимают увесистую клетку, сделанную полностью из зеленного малахита, покрытую золотой огранкой с цветочными сплетениями по решеткам, а внутри изящной тюрьмы с одной качели на другую перескакивал певец, истинный поэт природы, с любопытством рассматривающий свою деву, начинал петь для нее, варьируя звук и меняя мелодию. Птица умоляла показать улыбку, и Фраус хотел, чтобы Дея всегда могла улыбнуться подобным образом, когда ямочки появлялись на румяных щеках, а глаза блестели наивностью и ностальгией детских дней. Нечасто он увидел на ее лице такие искренние и непритворные эмоции. Маску фальши она умела одевать лучше, чем любой из вельмож императорской фамилии, и за привычной и однообразной улыбкой прячутся истинные чувства, уничтоженные, сломленные и разрушенные. В клетке был соловей, его оперение цвета топленого молока или полуденного неба в жаркий солнечный день полностью отличалось от тех диковинных и завораживающих созданий, что можно было повстречать в этом месте с удлиненными и пышными хвостами и шапочками. И Фраус решил, что скорее дело было в клетке. Дея любила роскошь и великолепие, но в особенности ценила мастерство и приложенные труды к вещи, которую выставляли на прилавках, и готова была приобрести ценность, показавшуюся ей достойной ее за любые деньги. И он вспомнил, когда однажды ночью, девушка призналась, что было бы чудесно слушать по вечерам колыбельные песни от лучшего из певцов на планете, чтобы слова, произнесенные его устами, забирали в далекие и чудесные сны, унося по течению, заволакивая в облачные потоки.

Ее веки щурились от яркого солнца, и она заметила его, стоящего в неподвижности вблизи себя, и с лица мгновенно исчезла радость, сменившись нежностью с привкусом раскаяния. Но ему нравился этот милый и трогательный взгляд, который удостаивался только его одного. Она словно пыталась извиниться за свой неудавшийся побег. Дея поправляла тяжелые сумки на плечах, когда Фраус забрал из ее рук клетку с некоторым недоверием смотря на создание, порхающие за каменными прутьями. Ему не нравилось, что теперь ее вниманием завладеет кто-то еще кроме него. Кто-то, на кого будут смотреть ее глаза, и кто будет подле нее в ночные часы.

— И как это понимать? — строго спросил Фраус, пробегая оценивающим взглядом по винтажной темнице, стараясь не выдавать своего беспокойства и мальчишеской ревности, сдерживая рвущуюся наружу печаль, что эти крошечные черные бездонные глаза будут приковывать к себе излишнее внимание. Его брови насупились, словно у ребенка, с которыми перестали проводить свободное время родители. А Дея ведь и заменяла ему всю семью, которой он был лишен с самого детства. Она была его первым воспоминанием, его первым открытием, его первой каплей дождя и глотком свежего воздуха, пропитанного запахом омелы. Девушка улыбалась, роясь в сумке, пока не достала пиалу из цветного стекла, переливающуюся множеством тонов и оттенков голубого, плотно закрытую праздничной бумагой с красным кожаным шнурком. Ее пальцы быстро развязали веревку и развернули содержимое. Внутри были крупные грецкие орехи и изюм, политые медом, а по краям застывали лепестки жасмина и зеленой свежей мяты. Дея подцепила деревянной палочкой сладкое угощение и протяженно произнесла, веселясь все больше с каждой проходящей секундой:

— Попробуй скорей.

Фраус послушно повиновался просьбе, и почувствовал на языке вкус лета, отчего он смущенно потупился, подумав, что, прежде ничего подобного не пробовал. Янтарно-изумрудный мед был теплым, будто его только что вынесли из улья, а орехи хрустящие, и от неожиданно приятного впечатления по телу пробежалась сладостная и расслабляющая дрожь. Былые страхи развеялись, словно все было кошмаром или их и вовсе не было.

— Может, перестанешь строить из себя невесть что и смело признаешься, — не сводя с нее глаз, спросил Фраус, хотя голос стал его менее жестким, но от этого не менее серьезным.

— Признаю что? — как ни в чем ни бывало, спрашивала девушка, не встречаясь с ним взглядом, а вместо этого присела на корточки, давая птице пощипать себя за нежную кожу на пальце.

— Дея, сколько это стоит? На слове «это», он сделал особое ударение. Клетка была тяжелой, ни вооруженным глазом было видно, что цена за такое великолепие явно превышала сотню золотых. Он так и знал, что этим закончится и отчего-то опять дал себя провести, а злиться не было сил. Просто единственным способом заставить эту несносную девчонку подняться с постели, было предложение оставить кошелек при ней. Вот и ответ на вопрос, почему она была так нетерпелива и поспешна, после того, как они оказались на главной площади, в которой она изловчилась умыкнуть из-под его пристального наблюдения и тотального присмотра. Дея неоднократно жаловалась ему, что он порой ведет себя как солдат, которому было приказано сопровождать опасную заключенную в качестве эскорта. Но отступать он не собирался. Фраус поставил птичью клетку на плиты под ногами, и устало потер переносицу.

— Просто скажи мне, ты же знаешь, что я ничего тебе не сделаю, даже корить не буду.

— Врешь, — твердо произнесла она, не изменившись в лице. — Ты всегда сердишься и буравишь меня своими синими глазами, словно пытаешься изо всех сил просверлить в моей голове дырку, это гораздо хуже, — на последних словах она позволила себе усмешку.

— Ты и так знаешь, что у нас нет денег, но позволяешь себе дорогие покупки, — упрекая, настаивал он.

— Мы здесь и недели можем не протянуть, поэтому к чему так беспокоится о деньгах? К тому же, — потягиваясь, говорила она, расслабленно глядя на небо, — это ты виноват, что оставил все сбережения у меня.

— Должно быть, все же рассчитывал, что ты окажешься немного умнее в этот раз, — его лицо потемнело, когда он замечает в распахнутой сумке опустевший черный мешочек, который по его воспоминаниям был забит так, что еле завязывался.

Дея замечает его взгляд, и быстро всучив ему пиалу, намертво завязывает сумку на несколько тугих узлов.

— Пять сотен ли я потратила на эту птицу, — резко произнесла она, перед этим глубоко втянув в легкие воздух, стараясь набраться храбрости или подавить подступающий смех.

Фраус не сразу приходит в себя от услышанного, скорее замирает с широко распахнутыми глазами, смотря в одну точку, как полоумный, но спустя несколько секунд возвращает самообладание, неловко прочищая горло. И прежде чем он успевает произнести хоть слово, она начинает говорить с тем потускневшем взором, который не раз рвал его сердце в клочья.

— Тебе не кажется, что эти птицы олицетворяют нас с тобой, Самуэля и остальных участников, которым с завтрашнего дня предстоит встретиться на арене, а потом безжалостно и жестоко отбирать жизнь. Мы тоже в клетке, неспособные изменить свою судьбу, что уготовили нам свыше. Мы не можем с тобой улететь за океан, и отправиться в путешествие, как всегда мечтали.

Фраус вздрагивает, хоть старается и не выдать своих ощущений, своей внутренней боли. Конечно, он помнил, об этом нельзя забыть. Он помнил, как ее продрогшее от холода тело билось в истошной конвульсии, пока он терпеливо массировал ее лодыжки и накладывал компрессы на люб, а потом долгие недели сидел подле нее, ухаживая за больной девочкой, которой оставалось несколько лишних дней до окончательной смерти, когда кожа из обжигающе горячей станет холоднее льда и превратится в камень. И она рассказывала ему об удивительных местах и чудесах, которые он никогда не видел. О бескрайних просторах воды соленой на вкус; о землях, покрытых вечной мерзлотой; о местах, где солнце не поднималось на небосвод несколько месяцев, и окрашивалось туманным свечением и миллиардами звезд, опоясывая кольцом ночное небо; о глубоких оазисах в глубине пустынь с чистейшей изумрудной водой, на поверхности которых в сумерках распускались фиолетовые бутоны цветов. Он слушал голос этой нежной, доброй, милой девочки, что обессилено засыпала в его объятиях, даже во сне не перестававшая предаваться мечтам.

— Но, на самом деле, соловей прекрасная птица. Он будет петь для нас в дни печали и радости, горести и счастья, забирая с собой все сожаления и потери, — ее взгляд мгновенно потеплел. — Когда родители были живы, они говорили, что увидеть соловья равносильно новому рождению. У рода Милославских был прекрасный сад, в котором находились десятки тысяч птиц, а соловей был любимой птицей королевских детей. Может это просто легенды, но мама говорила, что этот сад был настолько огромен, что там могли бы жить несколько сотен человек, можешь себе представить?

— Странно, что птица, которая якобы приносит счастье, тесно связана с проклятым русским родом, от которого пошла вся эта грязь и смертоубийства, а бесконечные вопли обескровленного народа и по сей день расплачивается за деяния своих прародителей. Наверняка, соловей сопровождал эту арию смерти вместе с многотысячным населением, тонущим в мучениях и страданиях.

— Нехорошо с твоей стороны отчитывать меня подобным образом, — тихо вымолвила она, поднимаясь с колен и отряхивая зеленые юбки. — Пойдем домой?

Это было подло. Он не хотел ее отчитывать, наказывать или тем более выказывать свое недовольство, но злость вырывалась из гортани, прорываясь сквозь слова и звуки. В действительности, Фраусу было наплевать на события прошлого, которое остается прошлым. Ему неинтересны политические распри среди королевских отпрысков, заговоры или ненавистные плевки в сторону падших земель, скорее он презирал тех, кто угнетал бедных людей, которые сполна отплатили человечеству все долги. Да и было ли за что нужно отдавать этот долг? Он никогда не был предан своей родине и, тем более, никогда не считал себя патриотом, потому как дома или места, которое бы можно было бы так обозвать, у него никогда не было. Дея — его дом и родина, а других он не знал, да и если бы представилась такая незаурядная возможность, все равно не стал бы испытывать судьбу. Все его воспоминания строились на ощущениях жара, жажды, боли, усталости, невыносимой скуки, а смерть все не приходила, не пыталась забрать с собой, тогда как с удовольствием встречала на перекрестке множество других невинных душ, дружественно приглашая в свои объятия. А Дея стала его спасением, тросом, по которому получилось взобраться на самую высоту.

— Прости, — извиняющимся тоном выговорил он, — не хотел ничего такого сказать. Это вырвалось. Нет, — заколебался он, — я виноват. Невероятно виноват. Я совершенно не против птицы. Мне стыдно за свои слова, — он глубоко поклонился, и его черные волосы прикрыли его лицо, искаженное страхом. — Умоляю, прости меня, Дея, — колени его подкосились, и юноша уткнулся лицом в мягкую зеленую ткань, от которой исходил аромат лаванды, крепко охватив девушку руками, бесконечно вымаливая ее прощения судорожным голосом.

— Фраус, прекрати, — пыталась остановить его девушка, неспособная высвободиться из его сильных рук, но он только крепче прижал ее к себе. — За что мне на тебя злиться? Это же я виновата, что потратила все деньги. Это моя вина, что все так вышло, и ты теперь волочешься по земле. Вставай, ну же, — просила она ему, пытаясь поднять его на ноги, но он мотал головой, как маленький ребенок, не верящий взрослому.

Дея тяжело вздохнула, посмотрев на птицу, с интересом поглядывающую на этих двоих, и Дея, улыбнулась своему пернатому другу, опустившись на землю вместе с Фраусом, приподнимая кончиками пальцев его лицо, и заставляя его посмотреть ей в глаза, мягко трепля его шелковистые волосы.

— Прости меня, ты был прав. Я никудышная напарница, я обязательно исправлюсь, но если сейчас же не встанешь и не скажешь, что конфликта нет, обижусь по-настоящему, и тебе придется после каждой победы преподносить мне еще более дорогой трофей, — Дея говорила это в шутку, но по выражению лица Фрауса, она поняла, что тот принимал ее слова абсолютно серьезно.

— Ты не злишься? — отчаянно спрашивал он. И от тона, которым он это произнес, Деи захотелось смеяться. Она не удержалась, внутри колотилась неудержимая сила, перед которой не было преград. И она залилась веселым и звонким смехом, отчего в уголках глаз появились слезы, и она находиться в опасной близости от глубокой пропасти. Девушка прижалась ближе к юноше, крепко держась за его кожаный плащ, через который было отчетливо слышно биение его сердца. А если закрыться от всех остальных звуков мира, ослепить глаза, чтобы не был виден свет, мешающий разуму, то можно услышать мелодию и ее сердца, бившегося в точности так же, как и его.

— По-моему, мы идеально подходим друг другу, — все еще смеясь, констатировала она. — Оба безрассудные, — чуть более тихо произнесла Дея, чувствуя щекой, как ветер играет с ее курчавыми локонами, выбившимися из-под золотистого платка, а на сетчатку глаз падает яркий столбик света, освещая ее нежную кожу. И все же неподдельное, настоящее тепло и нежность исходили от его рук, обвивших ее фигуру в защитный непорочный круг.

— Позвольте выразиться мне немного точнее, — громогласно провозгласил запыхавшийся мальчик, на которого оба подняли удивленно головы, — вы идиоты. Я совершил самую страшную ошибку в своей жизни, когда решил присоединиться к вам, — продолжал декларировать он, параллельно отряхивая видимую только для него пыль с нового голубого сюртука с расшитыми золотом рукавами и бриллиантовыми пуговицами, из-под которого выглядывали острые края белоснежной накрахмаленной рубахи. — Вы два сапога пара, — одинаковы во всем, что в поступках, что и в рассуждениях. Мне всего двенадцать лет, — Самуэль стукнул себя в грудь, выплевывая фразу им в лицо, словно тем самым надеялся достучаться до их рациональности, — но я куда серьезнее.

— Надо уходить, — шепнула Дея, прислонившись щекой к щеке Фрауса, отчего по его шее поползло приятное внутреннее тепло, — он опять завел свою шарманку. Самуэль стоял долго в отдалении от них, и пусть хотел казаться старше своих юных лет, так и оставался милым ребенком и обиженно кричал об их несуразности на всю торговую улицу, привлекая к себе излишнее внимание, мстя за их злостное безразличие к его персоне. Но в этом тоже был особый плюс, давай кричи и призывай к потехе тех, кто так долго следил за ними. Дея украдкой из-под плеча Фрауса поглядывала в сторону людей, которые прекращали свои беседы и нехотя обращали на них взгляды. Увидеть на главной торговой площади полную команду претендентов на пост Великого Судьи, которые будут участвовать на ринге, и проливать свою кровь, те, кто превзошел человечество по умственной и физической силе, сверхъестественные создания, истинное достижение человеческой эволюции, идеальная форма сознания — неразумно, глупо и фантастично. Но нехотя они смотрели по той причине, что боялись стать зависимыми от их красоты, от идеологической зависимости, которую они будут приносить собой на каждый день Турнира. Дети отталкивали взрослых, проступая вперед, указывая на них пальцами и смотря такими восхищенными от умиления глазами, что их можно было сравнить с сиянием падающих звезд. Солнце отражалось в каштановых волосах мальчика, который снимал с себя белую маску с красными камнями, издалека отсвечивающие, как брусничные ягоды винно-алым оттенком; в шоколадных глазах девочки, мерцающих медным блеском зари, во вздохах и учащенном пульсе, словно они увидели сказочных призраков, героев из обожаемых ими легенд. И там, сквозь толпу, проглядывались глаза тех, кто жаждал их обескровить. Дея заметила, как в близлежащих зданиях мелькнула высокая тень, прикрывающая огненно-красные локоны и бледное лицо, искаженное мрачной и опасной усмешкой, но приковал ее образ девушки по красоте сравнимой с ангельским ликом. Она стояла в тени, но полупрозрачная мгла не скрывала ее образ и, встретившись с ней взглядом, девушка не подумала отворачиваться или посылать таинственные и мистические жесты, смотрела так, как смотрит победитель — прямо и воинственно. И вместе с тем в ней было столько изящества, неуловимой величественности, что пронзают противника в самое сердце, лишают возможности сражаться за то, ради чего готов умереть. Белые волосы, затянутые золотой шнуровкой в высокий хвост спадали мягкой волной до середины спины, развиваясь в косых лучах полуденного солнца. Отблеск рубинового камня полыхнул огнем, и охристо-шафрановые крапинки праздничным хороводом пробежались по белоснежному платью с золотыми обручами на ключице, идеально обрисовывающее все достоинства женского тела, когда незнакомая девушка последовала за своим предшественником вглубь тесного переулка между высокими домами, оставляя Дею со своими мыслями. А еще Дея почувствовала, как по спине между позвонков пробежал холодок, чей-то взор сфокусировался на ее затылке, и девушку инстинктивно оглянулась, рассмотрев серебряный шарик, волчком кружащий в воздухе и мгновенно потускневший и упавший под ноги людям.

Будет лучше, если остальные участники не будут чувствовать в них угрозу, однако же, привлекать к себе внимание и так взволнованных людей не стоило, это могло породить за собой неприятные выговоры со стороны Правительства, да и проводники, которые покинули их накануне торжества, могли вновь оповестить о своем извечном существовании.

— Фраус, — мягко похлопала его по плечам Дея, — ну же, вставай, — она ободряюще улыбнулась ему, поднимая юношу с колен. — Не сердись на меня, уверена, что ты просто переволновался. Прости, что сбежала из-под твоего надзора, больше не повторится, — она протянула ему руку с выставленным вперед кончиком мизинца, чтобы Фраус принял ее обещание. И после их минутной клятвы, он осторожно поднял клетку и уговорил девушку отдать ему и сумки, что небрежно весели у нее на спине. Буйствовавший и все еще негодующий Самуэль угрюмо шел позади них, не проронив ни слова об их покупке, хотя Дея была более чем уверена, что он для вида надел на себя недобродушную маску и втайне радуется и заново прокручивает в своих мыслях момент, когда они с Фраусом поклонились ему, прося прощения. Самуэль странный мальчик, как для одного из кандидата, так и для человека. Он часами мог просиживаться в горячей ванне и всегда безупречно выглядел. Лицо его всегда оставалось свежим и бодрым, и даже после пережитых тяжелых часов, когда они находились на предварительном отборном туре в сердце подземных катакомб Шанхая, где содержали Омега различных классов, ни один мускул на его лице не дрогнул, даже когда перед ним разорвало на куски несколько мужчин старше его по возрасту и крупнее по физическим данным. И потом, уже по прибытии в столицу, он долгие часы проводил у зеркала, все смачивая белое вафельное полотенце в кипятке, осторожно прикладывая к лицу ткань и оттирая остатки крови погибших. И может от того его любовь к ортодоксальной чистоте, что он хотел стереть с себя все мерзость и грязь смерти, блуждающей по миру, изничтожить мельчайшие атомы и снять кожу от кончика правой брови до губ и диагональную полосу по носу, снять с себя, как это делают змеи. И в те минуты, наблюдая за ним, Дея думала, что он жалел, что не был рептилией.

Они не отправлялись на праздник, а решили оставаться в резиденции и дождаться салюта, который будет греметь до самого рассвета в их честь, и только когда сгусток тьмы накроет полоса света, им придется навсегда распрощаться с той жизнью, которую они знали прежде. А пока они будут наслаждаться отведенным им временем беззаботности и безмятежности. Дея проспала до самого вечера, все откладывая момент к подготовке на завтрашнее собрание, где сформированные команды будут представлены в священном зале перед Великими Судьями, чтобы произнести торжественные и сакральные клятвы. Она потеребила между пальцев рубиновую сережку и подумала, что, несмотря на свой небольшой размер, у нее был тяжелый вес, а чтобы ее носить, нужно было иметь нехилое мужество, как и достаточную смелость для продолжения жизни. Дея часто задумывалась о тех, кто был выбран на участие в Турнире еще многие столетия назад, ее предшественники. О чем думали они, каковы были их желания? У каждого есть заветная мечта, которую он хотел бы исполнить, и сила Всевышних Судий безгранична, те, кто достиг вечной славы и величия способны на все. Даже возвращать тех, кто оказался на той стороне. Эта сила даровала бессмертие на все времена, давала знания обо всех временах прошлого и грядущего, но и само происхождение и натура этой силы, ее неизвестность пугали больше, чем что-либо еще.

Она все еще не привыкла к своей чересчур просторной спальне с широкой кроватью размером с жилище, в котором они с Фраусом жили на пустынных территориях близ Османской Империи, как не привыкла и к холоду, которым было овеяно помещение. К вечеру слуги растапливали камин, и она долго сидела возле чугунной решетки, смотря, как сгорают поленья в огненных искрах, мягким пеплом оседая вниз, напоминая о снеге, только здесь он был чернее самой безлунной ночи.

— Мама, — единственное слово, которое она тихо произносила в тишине, ставшее спустя секунды безмолвным шевелением губ, и горе, пронзающее ее сердце раскаленным мечом, сдавливало горло и разрывало душу на сотни осколков. Дея листала книги, что появлялись на ее прикроватной тумбочке по утрам, и читала строки из поэм вслух, зная, что за стеною на террасе балкона сидит Фраус. Его подарки впоследствии превращались в стопку, которую она осторожно укладывала в шкаф, бережно проводя по красивым цветным корешкам. Все это без сомнения покупал Фраус, не зная букв и их значения, ему было стыдно признаться в неумении письма и чтения, но ему незнающему истории и культуры мира, было невероятно любопытно узнать все, начиная с первого появления человека на земле. Но когда Дея предложила разучить с ним несколько несложных диалектов, юноша твердо отказался. Мальчишеское упрямство, которое другие к его возрасту давным-давно должны были утратить, проявлялись в ошеломительных масштабах. Он просто хотел быть рядом с нею, и его неграмотность была залогом и гарантом того, что по ночам он будет слышать ее голос, читающий строки великих поэтов. Сегодня это был «Эпос о Гильгамеше», повествующем о царе древнего вавилонского государства. Увлекательное путешествие не ограничивалось опасностями, которые встречали герои на своем пути в поисках бессмертия, оно было пропитано атмосферой крепкой и всевластной дружбы. И слова пробуждали эхо забытых дней, окружая мелодией горячих песков, что горами выстроились вдаль, и прожигающий легкие ветер, поднимающий песчаные огненно-охристые вихри сопровождали полубога и получеловека в их дальний путь. И звуки, из которых складывались предложения, возводили в разуме высокие стены шумерского дворца города Урука, врата которого сияли как васильковые глубокие воды моря на солнечном свете. И две родственные души, что сплетаются вместе, как день и ночь, нераздельные и несуществующие друг без друга.

Она захлопнула книгу в желтоватом кожаном переплете, скользя пальцами по золотой розе ветров и металлическим замкам, слушая щебетание соловья и растягиваясь на ковре из пушистого белого меха, в наслаждении ощущая на теле пристальный взгляд полной голубой луны. Дверцы окон с шумом распахнулись, развевая тончайшие ткани на холодном воздухе ночи, впуская внутрь запах сирени, и по деревянному подоконнику просачивались зеленые лозы, разрастаясь в крупные стебли, образуя неповторимые и никогда ранее несуществующие цветы — пухлые и сильные бутоны раскрывали чарующие лепестки, мерцающие сиреневым. Лепестки походили на тончайшее стекло, сквозь которое виднелись серебряные прожилки, выплетающие узоры на кремовой поверхности. Растения ползли вниз по стенам, проникая на балкон, опутывая колонны и черепичную красную крышу, в ночи казавшуюся совсем черной; оплетали ростки и металлическую скамейку с кружевной длинной спинкой, прорастали из-под коры земли, лопая, как яичную скорлупу, ухоженную плитку на полу.

— Дея, — потусторонний голос другого мира прервал ее хитросплетенные строфы, что выплетала она в своем сознании, и витье узорного покрывала из цветов завершилось. — Если будешь продолжать, то вполне возможно лишишь нас и дома, — рассудительно говорил Фраус, ставя на белую тумбочку с львиными ножками поднос с фужером горячего зеленого чая, восточными сладостями и двумя маленькими пиалами с рисунками лепестков сакуры. Он так и не переоделся, но со спины исчезли грозные копья, и теперь в тусклом свете огня, он походил на безропотного слугу, нежели на безжалостного стража.

— Они прекрасны, — прошептал юноша, приблизившись к цветкам и легко дотронувшись до фиалкового бутона, — непрестанно удивляюсь богатству твоей фантазии. Ты, — в этот раз взгляд обожания и преклонения, он послал ей, — достойна звания лучшей из лучших.

— Мы все здесь лучшие из лучших, — парировала она, аккуратно разливая чай по пиалам. — И все мы здесь братья и сестры, куда в больше степени, ведь нас единит и талант, и происхождение. Пускай мы говорим на других диалектах в родных землях, пускай почитаем иные традиции и религию, богов и родителей, кровь у нас одна, верно? — и с этими словами губы прижались к фарфоровой чаше, и Дея немного отпила, ощущая на языке вкус мяты, и пока тепло проникало в плоть, бежало по венам и будило кровь, тепло чужой руки дотронулось пальцами до ее щеки, проводя нежную дорожку по скуле, отчего все тело было напряжено, как струна, а мысли опустошались, впадая в черную дыру. Чашка выпала из ее рук, и жидкость медленно стекала на махристый ковер, изменяя безупречный белый в желтый. Пятно будет сложно очистить, потому что чай приготовлен на основе кореньев красного дерева, что цветет возле святилищ в старой части города, и чтобы заполучить мелкие корешки, еле заметные на ладони, многие отдавали жизнь. Ведь у деревьев дивной красоты было свое темное и страстное начало. Люди, еще не знавшие его опасных свойств, влекомые необъяснимым притяжением и чувством спокойствия в сердце, полнейшей умиротворенности, припадали к коре, будто падая в объятия страстного любовника, окруженные аурой мечтательного сновидения. И принимали смерть, страдая в ужасающих муках. Поддавшись соблазну зверя, тот уже не выпустит человека из кольца своих рук, так и происходили с жизнями наведавших о смертельной опасности искателей. Кора приставала к коже, и даже если это всего лишь легкое касание, та присасывалась к телесной оболочке, как толстая пиявка и ядовитая змея, впрыскивая отраву в кровь, отчего органы быстро разлагались. Кожа становилась частью древа, и даже если плоть нещадно отрезали, ростки уже проникли в кости, и человек цвел как цветок, когда сквозь кожный покров прорывались красные цветы, распускаясь в алых брызгах крови. Кровь — лучшее из всех возможных удобрений. Горячая и пылающая жизнью, как огненная река, земля впитывала багровые капли, принимая в себя остатки надежд и последние драгоценные минуты мыслей умирающего. И пусть внешний облик прекрасен, а внутренняя суть уродлива и опасна, плоды оставались лекарством от всех болезней. Даже время для многих останавливалось, прекращая свой расторопный и неуловимый бег вперед. И именно корни красного дерева, сдобренные кровью на протяжении многих столетий, стали незаменимым лекарством, из которого была создана сыворотка, позволяющая костям за считанные секунды срастаться, коже, соединиться, суставам и нервам регенерировать, обезболивать. И капли теплого отвара еще не высохли с алеющих и полных, мягких губ, раскрытых, как бутон расцветшей дамасской розы. Дея утопала в его руках, растворялась в невидимом эфире и жгучем взоре серых глаз, во тьме комнаты сменились грозной тучей пасмурные дни. Его дыханье трепетало, а взор застила дымка, что простирается над озерами в часы рассвета, в отдаленных высотах, простирающих облака ночного неба.

Его ладони взяли ее лицо, приподняв так, чтобы их глаза встретились друг с другом, и когда большой палец нежно провел по верхней губе девушки, рот ее чуть приоткрылся, а щеки залил смущенный румянец, дыхание, сплетавшееся воедино. Ее пальцы зеркально проводили по линиям его темных бровей, он тяжело вздыхал немой и утомленный нежностью ее души, в которой было все лучшее от человека. Ему столько раз грезилось ее лицо, чудились прикосновения, он пьянел от аромата, сходил с ума от блестящих глаз.

— Я умру за тебя, — слетело с губ его признанье, и одно из его копий пробило ее сердце, отчего она могла бы умереть наповал, словно от выстрела картечи.

— Я не нуждаюсь в твоей смерти, — выдавила она из себя, отворачиваясь от его взгляда. — Зачем мне жизнь без друга, без духовного брата, следующего за мной? Тогда я останусь совсем одна, и все потеряет всякий смысл. Я не перенесу твоей утраты, и уж лучше пасть ради тебя, нежели остаться в одиночестве. Девушка резко поднялась, пройдя мимо него через арку, ведущую на балкон, с которого виднелись ночные огни города, освещающие черные небеса. Эйфория чувственной эпохи проходила сквозь пейзажи ночной тиши, маскарады-богов и головокружительные акробатические танцы, представления укротителей полуночных зверенышей черногривых львов с длинными белоснежными рогами и когтями из золота. На холодном ночном воздухе появлялись клубы пара от ее горячего дыхания, дымчатые змеи, растворяющиеся средь теней призрачных садов и жемчужного света луны. Она присела на каменную скамейку, подтянув под себя колени. Она думала о том, каков будет завтрашний день, до которого оставалось совсем немного времени, считанные минуты, быстро ускользающие секунды спокойствия. Именно покой был в ее сердце, она не боялась умереть, не боялась почувствовать телесную боль или голод, она ничего не боялась. Голова откинулась назад, и она глубоко выдохнула прохладный воздух, от которого слабело и немело тело. Но внутри она ощущала тревожное чувство, когда Фраус переживал, когда боялся и отдалялся в те места своей души, до которых она не могла добраться, Дея чувствовала это.

— Что волнует тебя? — спросила она, окидывая его встревоженным взглядом, лениво прислонившегося к дверному косяку. Ветер трепетал его чернильные волосы, сливающиеся с бездонной тьмой пропасти, а глаза устремились в сторону отдаленных праздничных огней. — Ты редко сердишься на меня из-за дороги покупок, у тебя это с самого похода на рынок. Что произошло?

— Ничего, — торопливо ответил он.

Ее подбородок резко вздернулся:

— Раньше ты мне хотя бы не лгал, — выкрикнула она, тяжело вздыхая от усталости. — Я чувствую, что тебя что-то гложет. Просто расскажи мне, ты же можешь мне довериться хотя бы раз, правда? — с мольбою спрашивала она, стискивая руки. В своей тоненькой прозрачной сорочке, чуть прикрывающей колени, она выглядела совсем беззащитной, совсем юной, откровенной и невероятно желанной. Одинокий зов этих печальных глаз, словно взывал к себе. Ткань облегала истинно женскую фигуру, подчеркивая изгибы и великолепную гладкую кожу, на ощупь та была нежной, с ароматом персиков, и Фраус не раз ловил себя на мысли, что будь он зверем, так бы и откусил от нее аппетитный кусочек, но в этом не признается никогда.

— И вправду, должно быть, я слишком многого прошу у тебя, — успокоившись, предположила Дея. — Ты совсем устал от меня.

Фраус рассеянно поглядел на ее тоскливое лицо и с неловкостью неопытного мальчишки спросил:

— Могу я присесть возле тебя?

Такой глупый и совершенно бестолковый вопрос, без капли смысла, но почему-то Фраус лишился всех самых важных слов, которые хотел ей сказать, и фраз, что жаждал произнести вслух, чтобы ветер донес их до нее тем же способом, что развевал кончики ее черных кудрей. А может иногда и не стоит что-то говорить, во что-то вдаваться, а просто быть рядом с человеком, даря ему свое человеческое тепло, открывая сердце и впуская в свои мысли. Она все так же была сжата, как и миг назад, когда их плечи соприкоснулись, а колени стукнулись. Ее выраженная сдержанность и опустошенность, ее переживание — он был тому причиной, и как же приятно было это осознавать. Фраус опустил голову ей на колени, удобно растянувшись во весь рост вдоль скамьи, смыкая глаза, погружаясь в забытье. Дея гладила его по волосам, намеренно запутывая руки в мягких прядях, растирая большими пальцами нахмуренные брови, разглаживая сомнения и уничтожая боль.

Так хорошо, просто быть рядом с ней, чувствовать ее присутствие, слышать голос, видеть лицо, улыбку, ощущать биение сердце, отдающееся эхом в его груди. Прочные удары, отмеряющие человеческую жизнь, самая прекрасная и грандиозная музыкальная композиция, состоящая из действий и поступков, творений. Как много раз он видел, как люди в дрейфующем и теплящемся сознании не веря, задавали вопрос: «Неужели я умираю?». Кому задавали этот вопрос, стоящие на перепутье двух миров, известного всем и неизвестного никому — себе или высшему сознанию? Тихая ночь, залитая зловещим предчувствием беды. Это настороженность нечасто возникала у Фрауса, но неоднократно спасала его жизнь. Это томящая душевная боль, отзывающаяся в груди, именуемая страхом, появилась еще на пристани, когда играли дети. Почему ужас приковал его к своим невидимым цепям? Почему не давал покоя? Все началось с детской и невинной улыбки, всплеском искрящихся капель воды. Дея провела ладонью по его вспотевшему лбу, и зашептала утешительные, целящие слова, отрадные, божественные слоги, звуки. Цветы, что сияли под силой ее глаз, что расцветали под мягкими губами, что шептали тысячи наречий и миллионы слов, раскрывались, и капли россы возносились в воздух, освещая их укромную завесу кристальную лазурью. Мир будто увидел новое ночное небо, усеянное другими звездами, не такими прекрасными и фальшивыми, но такими совершенными. Его сердце звучало в такт еще сотни тысяч сердец, он сравнивал, искал, беспристрастно анализировал, пока не отыскал средь многих тысяч ответ, который так боялся услышать. Одно сердце не билось, другое отстукивало чечетку, но от переизбытка адреналина остановилось навсегда, а затем еще десяток жизней унеслись в круговорот бездны.

Фраус открыл глаза и четко произнес:

— Они пришли.

— Кто? — с непониманием спросила Дея.

— Посланники смерти — возрожденные белой чумой.

 

Глава 7.Удел света — удел мрака

Ночь взывала к чарующим ритмам человеческой души, возвышенной музыкальной трели. Пропитанная красотою, томящей неизвестностью, сладкой дремотою полночь, переходящая в заветное завтра, приглашала в крепкие объятия черного неба, освещенного жемчужным диском полной луны. И мрак приобретал тона лилового и лазурного, темно-синего и глубокого морского. Теплый ветер шептал слова искренние и нежные, наполненные лаской, холодный ветер кричал угрозы и проклятия, темно-зеленая листва, срываемая под натиском крученых вихрей, гласила о приближающемся кошмаре, проснуться которому пробил час. Земля, поглотившая однажды людскую боль и страх, покрылась инеем, затвердела и потрескалась в преддверии новых страхов, что поселятся в юных сердцах и возродятся в старческих.

Местная клиника находилась в самом центре старой части города, где проживали по большей части ремесленники и крестьяне; художники и танцоры, многие артисты, покоряющие публику своими завораживающими и трогающими сердце выступлениями. Все жили в достатке в ухоженных и красивых домах, с любовью и усердием выполняя ежедневную работу. Ведь труд, которым они занимались, был приписан им самой судьбой, и каждый чувствовал отдушину в своем деле, уверяясь в истинности слов прорицателей. Люди никогда не испытывали голода или классовых нападок со стороны вельмож, служащих во благо и процветание Империи и всего мира. Следовали ли называть подобную преданность обязанностью — нет. Скорее у этих людей было врожденное чувство долга и самопожертвования, но, увы, как и все люди, они были несовершенны. В них тоже поселилась и злоба, и зависть, и гнев, и ненависть, и чем сильнее сиял свет, тем гуще становилась тьма в их умах.

Сегодня днем в больничный покой доставили мальчика со странной лихорадкой, лишившей его способности логически рассуждать, позже быстро развивающееся заболевание привело к серьезным нарушениям речи и пробелам в памяти, ребенок не мог узнать собственную сестру, когда ее подвели к нему, лежащему за стеклянной перегородкой в капсуле. Лицо его было бледным, покрытым мелкими блестящими капельками пота. Он часто дышал, делая краткие и прерывистые вдохи, жалуясь на постоянные боли в груди в области сердца и ключиц, а глаза были пустыми, будто прикрытые черной вуалью. Его десны кровоточили, кутикула на ногтях стала багрянее кораллов, отвергая мертвые клетки из тела. И даже сыворотка Аэтернис, спасшая и продлившая жизни людей, восстанавливая разрушенные ткани и синтез, молекулярную структуру, не могла побороть незнакомую медикам химическую формулу. О происшествии тут же дожили в центральное управление, приславшее через час целый арсенал исследователей и ученых, работающих над новыми препаратами, и появление новой болезни, какой бы она ни была, ставила под угрозу всех. Она пугала своей смертностью и скоротечностью, синтетическая биология, на которой основывалось и жило новое поколение человечество, оказалось бессильным против нового оружия, выдвинутого природой.

Жизнь мальчика утекала, и когда было бесполезно что-либо предпринимать, один их докторов положил руку на стекло, отделявшее молодое и часто бившееся сердце от слабого утихающего стука, на холодном стекле, остался отпечаток теплой руки живого человека, с длинными узкими полосами жизни.

— Слишком поздно, — сказал один, снимая белую кислородную маску с золотыми лотосами по краям и набирая на появившейся в воздухе электронной клавиатуре пароль, отсвечивающий фиолетовым при касании пальцев. Капсула открылась, и ресницы ребенка распахнулись под узнаваемым дуновением чистого ночного воздуха из широко распахнутого окна его одинокой комнаты. Лаборатория находилась на самом верхнем тридцать третьем этаже, и через ртутное покрывало проглядывались отблески красного огня праздника. Ладонь помощника легла на сырой лоб и мягко провела по спутавшимся липким черным волосам — нерв под правым глазом мальчика дернулся и он выдохнул, с удовольствием и печалью расставаясь со свежестью своих родных краев, любимой земли и воспоминаниями.

— Первой жертвой смерти стало невинное дитя, — произнесла женщина с длинной золотой кудрявой косой, закрепленной сфероидным украшением из чистых рубинов на последнем из узелков. Она была спокойной внешне, но внутри нее зажглась искра суеверия — одного из жутчайших пороков человека. За целый день более не поступало новых сообщений о схожих случаях, но все может повториться завтра. И новая проблема была серьезной угрозой для нормального и успешного проведения Турнира. Представителям не должно отвлекаться на время состязаний участников на внешние проблемы, главной их задачей было избрание достойного кандидата на пост нового Рефери, и более ничто не должно было помешать им столь важному решению. Но такое было впервые, и это пугало, как и всякая неизвестность, впервые открывшаяся глазам человека. Мальчик по всем физиологическим критериям был здоров, в крови не были найдены признаки клеток, расположенных к сверхчеловеческим способностям, что вновь доказывало его полную причастность к китайской национальности. Кровь с «золотой» ДНК встречалась чаще у людей европейского происхождения, потому как именно на территории Евразии происходили военные действия Третьей Мировой, где проводились экспериментальные проекты, позволившее встать человечеству на новый уровень развития, сделать глобальный шаг в своей природе, эволюционировать. Но люди со временем стали забывать о важнейшем законе устройства мироздания, что за каждый новый скачок вперед, природа будет отвечать в стократ за причиненный ущерб и за достигнутую власть, которой людям никогда не будет достаточно в полной мере, чтобы утолить свою бесконечную жадность.

Все ушли, оставили одного маленького мальчика, сгоревшего в страхе перед смертью, и стоящей за ней неизвестностью в большой комнате, воздух которой был напоен безутешной скорбью. И гнев от этого одиночества, оставления в беспомощности были его последними мыслями. В сознании отчетливо звучало желание продолжить жить — глотать воздух, чувствовать вкус, ощущать боль и плакать, радоваться и наслаждаться, он просто хотел жить. Неважно как, и смысл находился в каждом мгновении, которое раньше показалось бы печальным или маловажным, не столь значимым. Ничто не волновало его в тот момент — ни боль, ни отверженность, ни горе его сестры — ее холодные и соленые слезы, что падали на его лицо на набережной, и вкус морской волны на кончике языка. Мир постепенно сужался, таял, как таит снег на горячих ладонях, растворялся, как растворяется рассветная дымка. Тяжело и легко опустилась его грудь, когда он сделал вдох, словно протягивая руку к невидимому тросу, а при выдохе он упал в пропасть, устремился навстречу черному и безликому небу, проваливаясь в глубину темнеющих вод океана, туда, где не достигнут глаз лучи предрассветного солнца; где губы не разомкнутся, дабы глотнуть свежего воздуха. Последний вздох, сродни игре скрипки, полету лепестка, уносимому ночным ветром и опускавшемуся свету луны, ласкающего кроны деревьев. Тишина, что заставляет леденеть кровь и останавливать сердца — страх. Осознание опасности и привносимые возможные варианты еще не наступившего будущего делают людей глупыми и податливыми паники, и появляется бесконтрольный хаос, заполненный отчаянием. И среди гуляющего между людей страха, немногие разумные неспособны выбраться из толпы обезумивших, и предвидя неизбежность, становятся частью безумия.

Первыми сломались его кости, они хрустели так, как могучие мужские руки бы ломали тонкие древесные ветки, чтобы подкинуть их в костер возле ночлега, кожа стала мрамарно-белой, как у трупа, и даже серо-пурпурные синяки под глазами не были видны за неестественной белизной, как чешуйчатое брюхо питона. Из чуть приоткрытого рта потекла густая черная кровь, образующая небольшую лужицу возле левого плеча, суставы лопались, как мыльные пузыри, а тело каменело. Если приглядеться, подойти еще ближе, присмотреться, как кудрявые черные локоны падали на лоб, оттеняя лицо, то можно было бы подумать, что он просто спит. И так было, его часть души уснула вечным мертвым сном, тогда как вторая ее половина просыпалась, терзая мощными лапами чудовища дверцу клетки, и они поддались. Его глаза распахнулись, и он сделал глубокий вздох, силясь дотянуться руками до горла и стянуть зажившие его тиски, но пальцы не шевелились, а руки, сколько бы разум не приказывал им подняться, не слушался приказаний. Перевернувшись на бок, мальчик сплевывал кровь на чистейшие белые половицы, цепляясь пальцами за края капсулы, сжав их настолько сильно, что разбившиеся осколки впились ему в ладони. Глаза метались от одного предмета к другому, кутикула кровоточила, зубы и десны болели, словно у него резались клыки. Он слышал треск собственного позвоночника, и сила невидимых зубцов располосовала ему внутренности, как когти игривого черного кота, играющего с собственной жертвой, разрубив ее пополам. Мысли и воспоминания путались и смешивались одни с другими, и жажда, бесконечная и неутолимая развязала ему гортань, чтобы он мог закричать от дикой и непереносимой боли. Если бы он мог, он бы так и кричал это слово — больно. Вены горели, плавились, кровь затвердевала, а по коже поплелись гнойные узоры, многочисленными ободками, разрисовавшими его кожный покров. Агония не прекращалась, а с каждой секундой нарастала все больше. Он находился в померкшем пространстве, где существовал только мрак, глубокий, одичалый и бездонный, но если сделать шаг, то пальцы коснуться стеклянной преграды, сквозь которую просвечивались черты знакомого лица. В этом мире пасмурно и зыбко, и отчаяние обнимает тебя, раскачивая на бесшумных морских волнах, как нежные руки матери. Прикосновение холода смертельно, но оно присутствует невидимым призраком за твоей спиной, смотрим в зеркальное отражение самого себя.

Его глотка разрывалась от крика, боль, которую невозможно превозмочь силой воли или выдержкой, недюжинным упорством — пусть не поднимают головы те, кто в голос ринется хвалиться тем, что сможет пройтись по тропе, на которой плавятся кости, растворяя стопы ног кислотой. Раскрывшийся рот разорвал губы, кости становились тоньше, тверже и длиннее, ногти отрасли на полметра, превратившись в лезвия, способные рассечь даже металл. Когда рука обессилено упала вниз возле рвущегося изнутри на части тела, кончики ногтей клацнули о железный стол, на котором он лежал, мгновенно разбившийся по частям, словно хрупкий хрустальный графин, от которого посыпались сотни мелких осколков. Крупное треугольное острие стекла пронзило левое запястье, несколько мелких железных обломков пригвоздили его к поверхности белого пола, но на резную боль он не обратил внимания, глотая воздух так, как глотает ледяную воду странник в пустыне жаркой летней ночью. И он упивался воздухом с дурманящим ароматом роз, он ощутил его, когда влажные губы прижались к холодной сливочной коже на шее женщины, что осторожно укладывала его в капсулу, а от волос исходил запах солнца, образуя над ее головой золоченый нимб, сотканная из чистого света фигура была видением ангела. И этого ангела он жаждал поглотить, пожрать, поработить, утолив порочный голод, рвущийся наружу.

В пустоте, борясь со своей натурой, детская ладошка тяжело ударила по стеклянной завесе, отчего по высокой стене пробежала рябь, вдалеке слышался грохот разбивающихся о морские волны скал, падающих с сокрушительной быстротой вниз, и по лодыжкам ног прошелся морозный ветер, являющийся доказательством того, что за осязаемым препятствием было пространство. Он вновь ударил по стене, на этот раз сильнее, но взамен не последовало ничего кроме вибрирующего звука глухого эхо. За этой стеной было его солнце, раскаляющий дотла жар. Тело горело, а там внутри солнечный свет, опускающий свои косые лучи на льдинисто-голубую поверхность бесконечного океана, там ветер, свистящий в дымчатых облаках цвета пахты, там за преградой свобода. Незримая основа плавилась под его кожей, и пальцы как магма разъедали аморфную структуру вещества. В его глазах появилась решимость, и вторая рука кулаком пробила брешь в стене, рассыпая кристальные частицы в черном просторе, отчего на костяшках пальцев появились багряные раны и ссадины с застрявшими кусочками стекла, средние фаланги пальцев хрустнули. От напряжения зубы до крови прикусили нижнюю губу, а пальцы крепко ухватились за острые и неровные края, намереваясь раздвинуть проделанную дыру, ни капли не заботясь о том, что кровь ручьями текла вдоль локтей и уже забегая за спину. Разрезая кожу, суставы, конечности, маленький мальчик с дикими горящими от желания глазами прорывался сквозь барьер, и когда послышался заветный треск от той небольшой пробоины, что он смог создать, из ее недр вместо света потекла темнота, куда более черная, нежели та, в коей он находился. Она затопляла собою пространство, подступая к коленям, бедрам груди, проникая под кожу, впитываясь в естество, а когда подошла ко рту, страх и ужас, заполнявший его до того окаменевшее от неожиданности тело переломил все разумное, и он разинул его в безвольном крике, пропуская внутрь себя жидкий и кипящий мрак. Разбив грань между двумя сторонами своей души, он открыл проход своей темной натуре.

Стеклянные обломки, выпирающие из тела, растворялись, становясь ядовитыми испарениями. Кожа покрывалась гнойными миазмами, глаза меняли цвет, окрашиваясь то в ночь, то в день, обретая серебристый свет небесных звезд. И дыхание стало отголоском сотни мертвых голосов.

Блуждала его тонкая фигура по извилистым коридорам, искореженные, как ветви старого дерева руки пачкали и марали белые стены густым красным. Безупречный алый цвет роз, каскадными лозами свисающих с кирпичных крыш, окутала порочная и лукавая иллюзия, и колорит лепестков стал черным. Цветочный аромат увял, ростки завяли и иссохли до такой степени, что легкое дуновение ночного бриза рассеяло растение, сравняв его с песочной пылью. Его ноги хлюпали, оставляя за собой шлейф из зловонной липкой жидкости, сгорбившаяся спина и раскачивающееся из стороны в сторону тело, вытянутая полоска крови, свисающей с побелевших губ — оживленное существо с потерявшимся в страстях и плотских желаниях, похоти и жестокости разум. В серебристых узких зрачках его глаз отразилась женщина, одна из тех, кто присутствовал при осмотре его бренного тела, и чей аромат манил его с первого вздоха его нового существа. Золотые локоны волнистого водопада сияли в отсветах изумрудной луны, кожа с персиковым и румяным отливом на щеках была нежной и мягкой, как самые легкие и воздушные ткани, глубина голубых глаз навевала воспоминания о дрейфующих кораблях, прорезающих сверкающие морские волны. Невинная зрелость, утопающая в красоте и благородстве. Его длинные и острые когти, напоминающие искусно выкованные клинки, поднялись на уровень глаз, и лицезря безупречные лезвия, мальчик улыбнулся. Колкие иглы, с помощью которых он воссоздаст истинный мрак и тьму, и начнет он претворять свою идею со смерти. Пусть живые почувствуют, каково это — умирать от отчаянного желания жить.

Вдыхая в себя приторно-сладкий кислород, он не чуял страха или неуверенности в этой женщине. Он видел игру света в ее небесных глазах, когда она с улыбкой прощалась со своими коллегами, мыслями спеша за ними. Ее губы растянулись в мечтательной улыбке влюбленной девушки, когда она неторопливо набирала на электронной двери код, пальцы почти что танцевали на клавиатурной серебряной панели. Этой ночью она хотела признаться в любви, незагрязненной, светлой и чистой, как не сегодня, когда удача сопутствует всему миру, начиная новый этап Турнира. Она думала об искрах рыжих и буйных костров, что будут улетать в ночное небо, растворяясь с потоком жизни, о больших и красочных веерах с рюшами и украшениями, которые будут поднимать танцовщицы в кружевном сплетении традиционных плясок, о льняной черной тунике с поясом из драгоценных изумрудных камней, что мягко прильнет к ее коже, о веселье и смехе, что окутают каждого. Она воображала, как прильнет к груди любимого человека, вдыхая его кофейный аромат и чувствовать сильные руки на своих плечах, взгляд, что будет блуждать по ее лицу, пальцы, что будут мягко проводить по ее щекам и губам, о мимолетной неуверенности, что растает с первым прикосновением. Она была полна надежд, веры и любви — прекрасный цветок, которому легко можно было причинить невыносимую боль.

Тяжелые металлические двери стали закрываться с привычным режущим шестеренки звуком, и когда осталась посреди небольшая, еле заметная промежность, щель, диаметром в сантиметр, девушка остановилась. Светло-карие брови сконфуженно сошлись на переносице, улыбка сошла с лица, и холод пробил каждую ее конечность. Она опустила взгляд вниз, непонимающе глядя на пробивший ее грудь клинок. Но это был не клинок, а коготь, да и об этом думать она уже не могла. Кровь заполнила ее горло. Ей хотелось бы, чтобы последней ее мыслью был тот, кому она так и не успела прошептать на ухо заветные и искренние слова, кому смогла бы доверить свою жизнь, потому что знала, что подле него всегда тепло и хорошо. Рядом с ним ей не страшно и не больно, не холодно и не тоскливо, с ним, ей никогда не нужно было подбирать правильные слова или притворно изображать дружелюбную улыбку, скрывать отчаяние или ревность. Как жаль, что она уже не сможет увидеть его, что пришлось так долго ждать судьбоносного дня, прежде чем открыться. Она упала на колени, а затем распласталась на полу, смотря невидящим взором, как текущая изо рта струя горячей крови растекается по плитам. Двери, что закрывались, стали открываться — и она подумала о том, что будет дальше. Затем она бы стала всем и ничем, она стала бы воздухом и ночью, лепестком и горящей свечой, мечтой и страстью, дорожной пылью и сильной волной, она смогла бы вернуться в лоно бытия. Но прежде она предстала перед зеркальной стеной, и, коснувшись ровной глади своего отражения, увидела на своих устах злую и порочную улыбку своей противоположной стороны души и сердца, что незримым призраком всегда была рядом с нею.

* * *

Однажды, всего лишь на мгновение, он задумался над детской шалостью. Эта грандиозная задумка будоражила его мысли каждый раз, когда он ложился спать и закрывал глаза еще долгое время, лежа без сна, развивая одну единственную мысль. А здорово было бы сказать — нет. Это внутреннее желание заставляло сердце выпрыгивать из груди, а мир перед глазами кружится, как если бы он находился на высоте тринадцати километров над землей, и, падая вниз головой, слушая звук ветра, чувствуя мускулами давящее горло и ноздри давление, прокричать истину в небо. Человек знает истину, однако реальные события, происходящие вокруг него, не дают ему ее раскрыть, ведь иначе, ты можешь навредить другим. В этом заключается главная сила цепей, держащих человека на привязи, словно дикое и порабощенное животное, в невозможности пойти против системы. И что интересно, никто не пошел против этой системы. Детские умы отчаянно верили в истину, что глаголали уста ведьмаков и сказителей, и их жизни складывались по предначертанному пути. Но даже если можно было предсказать судьбу одного конкретного человека, предугадать его выбор нельзя. И должно быть когда-то были те, кто не принимал судьбы, что шептали губы предсказателей, только их жизни обрывались куда быстрее. А может, все было не так, и люди, уставшие от страданий, условностей, обстоятельств и обязанностей соглашались услышать о себе, потому что так было легче. Не нужно более делать выбор, хотя, принять судьбу — это тоже сознательный выбор человека. Говоря себе неустанно о том, что не было другого выхода, он также неустанно твердил себе, что можно было поступить иначе, но к чему бы это привело — это другой вопрос. Османская Империя стояла на грани войны с ее вековым и вечным врагом, что уже на протяжении трехсот лет получила титул Судьи. Такое преимущество возвышало государство над остальными, включая и Шанхай, столицу поднебесных властелинов.

Стоя на парапете балкона одного из самых высоких зданий, Скай наблюдал за заходящим солнцем, медленно опускающимся в красное море. Он слышал завораживающие голоса жреческого хора, возносившего песню до небесных врат, а за огромными дверями тронный зал, где на своих двенадцати престолах восседали правители вечности. Источающие свет и правду каменные изваяния прикрывали белые мраморные маски с золотыми и серебряными кружевами, а возле ног одних безмятежно покоились лев и тигр, дремлющий, но чуткий леопард, раскрывал свои ослепительно-белые крылья сокол. Их святые души проникали в каждую часть материального мира, в каждую сознательную мысль человека, а их желания претворялись в реальность. Никто точно не знал, какими были желания у победителей, что коснулись голубой сферы, но они исполнялись. Они становились частью человеческого будущего, неизвестного и загадочного, дарящего надежду и веру. Этот городской пейзаж отдаленно напоминал ему его родной город. Зажигающиеся огни сотни домов, светящие в ночи, были доказательством жизни, столь отличных от бедных штукатурок и проседающих крыш строений, располагающихся в пригороде столицы Османской Империи, где люди богатели от того, что обладали достаточным запасом чистой воды, ценившийся навес золота. В пустынных окраинах, где находились города, отделенные белыми песчаными гривами барханов, где огненное око солнца съедало своих путников, властвовали пиратские крейсеры, охотившиеся за сокровищами, канувших в лету государств со своей историей и богатствами. Но даже там, где невесомая тонкая песчаная взвесь наполняла обжигающий воздух и губила отчаянных искателей в поисках вечной и роскошной жизни, иссушая от голода и жажды тела, превращая их в костлявые мумии, где цветущее наследие забытых верований и культур погребено за раскаленными слоями горячих долин, царили те же законы, возвращающие каждого в землю и продающие соратника и товарища за флягу тухлой воды с прозрачности сменившей цвет на мутно-серый.

Он подул губами, и воздушный шторм поднял стаю грациозных аистов, гордо воспаривших с мечети в открытое небо. И белые перья стали едины с небесами цвета спелого боярышника. В его глазах отражались облака, плывущие по бесконечному океану, в них бушевала свобода, коей были напоены ветры, сносящие многовековые залежи толстых слоев снежных вершин гор, и в них была пустота. Он помнил, как в детстве любил посещать комнаты прорицателей, чьи потолки были испещрены созвездиями и руническими знаками, и ему представлялось, что он часть великих звезд, и они смотрят на него с тем же восхищением и глубоким удовольствием, которыми было охвачено его детское сердце. Слушая сказания о небесных сферах, что узорчатым ковром покрывали сваи ослепительных по красоте и роскоши бриллиантовых оснований храмов, он воображал, как стоит плечом к плечу с героями, повергающих в пустоту темных существ и злых духов. Темно-синие потолки со смутными мазками золотых рукописных математических формул и изящными изогнутыми письменами, аром свечей, алые четки жрецов и их единая молитва за благо мира. Ему всегда говорили, что он был среди этих звезд еще до своего рождения. С самых детских лет на его плечах лежал груз ответственности, а весами были жизни сотни других людей. И когда подошло время, что предрекали ему десятки проповедников, в мыслях возникла идея — разрушить всю систему, отказаться от участия и снять с себя обязательства. В первые мгновения, он чувствовал бы небывалое облегчение, но кратковременная эйфория окончится быстро, улетучится, как утренний туман, за которым последовало бы еще более страшное обременение. А совесть довела бы его до собственного самоубийства, когда уже ничего не осталось, кроме как перейти красную черту, оборвав свою жизнь, закончив свою историю трусливым побегом в небытие. Для жизни нужно мужество.

Как же так произошло, что собственных желаний у него не было? Точнее, они существовали, спрятанные в тайнике сознания за тысячью замков, желания, которые он так боялся открыть не только другим, но и самому себе. Он бы хотел, чтобы пророчество оказалось фальшью. Положение, которое занимала его семья целиком и полностью зависела от его поведения и отношения к царственной дочери востока, а потому, когда ему сказали, что наследница престола станет его будущей супругой, займет место рядом с ним, он приказал своему сердцу любить. И он полюбил ее, как человек заставляет себя любить грязную воду в знойной пустыне под палящими лучами безжалостного солнца. И ежедневное обременение стало праведной истинной. С тоскою провожал ее печальный взгляд, устремленный за пределы дворцовых синих стен или на голубое небо, повторяя про себя, как хотелось бы ей одолжить ненадолго его силы и почувствовать всем телом холод облаков. Сотни раз спрашивала его, каково это быть единым с воздухом, а он не мог ответить. Потому что когда он закрывал глаза, повинуясь бессознательному порыву и перешагивая через край каменной арки окна, устремляясь вниз и уже стремглав подхватываемый ледяным вихрем, уносившем его наверх, средь конденсации капель воды и кристалликов льда, вивших орнаменты на его лице и одежде, Скай смотрел на мир, уменьшившийся в десятки раз, так и не сумев спустя столько времени ответить на вопрос. Это то же, что дышать и спать, чувствовать потребность в пищи или материальных благах, все то, без чего человек не мог представить своей жизни. Он слышал свист ветра, проскальзывающий сквозь пальцы и одежду, с трудом делал вдох и пытался совладать с повальным безумием, подхлестываемым кромешным гвалтом. И великое множество раз, смотря на приближение земли, он мысленно воображал, как разбивается о камни — его тело бы расплющилось о теплую землю, голова бы распалась на части, как яичная скорлупа и кровь окрасила темную зелень в красный цвет. И ничто не останавливало перед неизбежной зависимостью быть в высоте, даже смерть. Зачарованный собственным падением, не закрывая глаз и не отворачивая лика от приближающихся земных красот, он несся быстрее капель дождя, обгоняя звук и время, отражая в своих очах мир. Можно ли с уверенностью называть таких как он людьми и жить по человеческим законам, когда перед тобою открывались космические возможности? И видя перед собою царственную августу, он не упускал случая прикоснуться к ней, утверждая свое место подле нее, показывая судьбе ее сорванные человеческой волей и настойчивостью цепи. Ведь каждый раз, прикасаясь к ее мягким губам, он смеялся над той же судьбой, тешился над ее бессилием, не осознавая, как с годами обманывая себя, запутался в неразрушимых оковах. Свежее дуновение ветра принесло с собой новый аромат, смесь вишневого щербета и папирусной бумаги для каллиграфии, стойкий запах чернил и мираж развивающегося на закате белого шелка.

Сверлящий поток ветра прорезал теплые сумерки, поделив поддерживающие колонны старинного дворца надвое, отметив их тонкой полосой, прошедшей сквозь гранит. И вихрь пролетел мимо вошедшего на балкон гостя, когда его сапоги коснулись пола скорость ветра уменьшилась, обтекая его фигуру так, как вода обтекает камень.

Изумрудные глаза были прозрачнее поднимающейся высокой морской волны, через которую проходили обжигающие лучи солнца. Крупные кудри карамельных волос доходили до поясницы, увитые крохотными золотыми заколками, удерживающие мелкие вплетенные косы. Она носила удивительный по своей красоте сшитый вручную черный кафтан с вышитым на груди золотыми нитями небесным драконом и шелковые штаны с подвязками, облегающие длинные и стройные ноги. Сама утонченность и свобода, такие чувства вызывал ее облик. Скай вдохнул в себя воздух, пробуя на вкус ее ощущения — ничего кроме веселья и развязности, ни страха, ни сомнения, лишь полная уверенность в каждом своем действии и ленивом взмахе длинных рыжеватых ресниц. Бесстрашие этого взгляда его не устраивало. Это раздражало его, куда больше, чем взгляд престарелых нелюдей в Совете, что разглядывали с примесью похоти и страсти его невесту. Эти взоры он разрушал в воображении уже тысячи раз, питая глубокое удовольствие к зрелищу кровавого месива, когда ветер разрезал тела пополам, расплескивая кровь густым веером по залу, и эхом разносился дикий, мертвенно-сковывающий крик, непереносимый ужас. Он стирал их фигуры в ничто, не оставляя ни праха, испепеляя лоскуты ткани их роскошной одежды, в которую были затянуты эти бесформенные сосуды, растворял под давлением кислорода черные песчинки, разъединял связи молекулярных основ, расщеплял атомы, их бытие. Но гнев только распалялся от этого, вскипая в жилах, расползаясь ядом по венам, унося смертельную отраву к самому сердцу.

Она подошла к нему, глядя в упор, остановившись всего в двух шагах от его лица. Скай неотрывно изучал ее лицо, пытаясь найти разгадку в чертах и отражающихся в его глазах ее глаз, сияющих ослепительным золотом, когда лучи солнца преломляются, проникая в глубокие бездонные очи пустоты, обрамленные иссиня-изумрудными волнами — то мед и заря, то жаркое пламя, согревающее в зимнюю бурю. А затем, она улыбнулась, легко и чисто, как невинное дитя, как честный и ближний человек, как верный, добрый друг — то был поистине красивый лик.

— Могу я с тобою поговорить? — спросила Лира, в ее голосе сквозило — Полагаю, что могу задать тебе и несколько вопросов, раз уж твой ветер не порезал меня на кусочки. Это дает даже некую свободу в действиях.

Его брови чуть дрогнули, а взгляд оставался все таким же проницательным и недоверчивым, полный сомнений и многочисленных упреков. Скай тяжело выдохнул в надежде, что все терзающие его мысли и предположения исчезнут, но этого не произошло. Он еще раз посмотрел на девушку, от которой получил красное письмо, и подумал, что пришел на встречу без каких-либо на то оснований, в голове была пустота. Ноги сами сюда его принесли, словно от скуки, юноша хотел позабавиться хоть каким-то событием.

— Вижу, что твои раны исцелились — это хорошо, — произнес он, повернувшись к ней спиной, засунув руки в рукава своего белого плаща. — Но то, зачем ты пришла, ты не получишь.

В его голосе звучала стальная твердость, непробиваемая преграда, через которую не проломится. Нет, не то, то были ветры, сносящие горы снега на хладных вершинах в небе, то был кристальный лед, колющий и обжигающий, лишающий чувств.

— Я же еще ничего не спросила тебя, а ты уже так резок? Дворяне востока все такие? Лира встала на парапет балкона, разводя руки в разные стороны, давая ветру в вышине подхватить ее густые волосы с крупными овальными локонами, блестящие, как звезды в ночном небе. На противоположной башне из красного кирпича раздался звон черных часов, на циферблате стрелки часов передвинулись к ровному значению шести вечера, и из нижних раскрывающихся округлых арок хлынула ледяная вода, быстро заполняющая близлежащие переулки. Вода мягко обтекала стопы людей без тени удивления продолжавших свой путь, дети весело скидывали туфли и, скользя по зеркальным улочкам, разгонялись и хватались друг за дружку, они весело скатывались вниз по дорогам, моча одежду и разгоряченные от смеха лица. Их голоса отдавались эхом на многие мили, отскакивая от высоких стен древних построек.

— Нет, думаю, что будь кто-то другой на моем месте, он бы без промедления лишил тебя головы. Ведь ты мой соперник, не так ли?

Лира подставила лицо теплому ветру, и тихо ответила:

— Если бы каждый человек был соперником и врагом, то не осталось бы и самих людей на этой планете. Даже злейших врагов сдерживает мораль и право, понимание крушения собственной идеи в случае неверного хода. Да, мы с тобой не похожи по многим критериям, — она провела по своим ярко-рыжим волосам, золотая пыль тонкой полосой пробежалась по кончикам кудрей. — Происхождением и воспитанием, полом, социальным положением, чувствами, мыслями, критериями мер справедливости и достоинства и даже морально-нравственными принципами, возможно, религией, возможно целью и смыслом жизнью, оценкой самого существования человека. Нас могут обуревать на этой почве чувства превосходства, зависти или безысходности, гордость, тщеславие и жажда власти, полного подчинения одного другим, неугасаемая ненависть, кипящая и бурлящая в наших жилах, завладевающая духом и сознанием, делая тело узником в клетке безликого и ужасного монстра. Но кое-что схожее между нами есть, — Лира постучала по сапфировому камню в левой мочке уха.

— Мы скованы одной цепью судьбы, — звучное завывание ветра сорвало расцветшие цветки со сливовых деревьев и аметистовые лепестки мягко окутывали ритуальную часовню, потонувшую в рдяной реке своим беззвучным водопадом. В воздухе стоял сладкий аромат, пропитанный предвестием перемен, и от царящей в груди эйфории, стремления и возбуждения перехватывало дыхание, кружилась голова и болели глаза. Все казалось нереальным и золотистый пейзаж небосвода, и сверкающие дорогие идеальных улиц со старинными кирпичными постройками и затейливыми фресками на фасадах или каменными монументами в образе мифических животных, усыпанные рубиновыми лепестками, и ветер, что просачивался под кожу, проникая в кровь и кости, пропитывая сознание и душу привольностью и свободой.

Судьба — это слово, что он ненавидел больше всех остальных, словно человек игрушка в руках высших, запрограммированная марионетка, что действует по наказам хозяев, зомбированное ничтожество, неспособное на собственные волевые поступки и решения. К чему жить, если знаешь, что будет завтра? Острота и яркость блекнут, как блекнет солнце в закатном огниве. И проклятые слова прорицательницы, что в народе называли ведьмой, змеиным наречием отдавался эхом в голове, прожигающие его естество.

— Ты ведь собираешься участвовать в Турнире, разве нет?

Вопрос несказанно удивил его, заставил изумиться, отчего сконцентрировавшейся в пространстве струйный поток воздуха разбился на осколки, разогнав красный дождь, и он, не веря, посмотрел на нее, словно увидел девушку в первый раз. Все тот же чуть заостренный нос и живительные темно-зеленые глаза, россыпь ярких веснушек, полосой проходящей по лицу.

— Почему ты задаешь этот нелепый вопрос? — тихо спрашивал он, скрывая лицо за светлой челкой своих волос. — Чем ты руководствовалась, произнося слова еретиков?

— Еретиков? — с насмешкой выдавила она, намеренно не замечая его гнева, который она ощущала на кончике языка. — Мне можно говорить все что заблагорассудится, и ни одна из Империй не вынесет за мои действия, ненароком брошенные фразы смертельный приговор, как это вышло с тем парнем, которого ты пришил на глазах у всех остальных участников.

В его глазах помутнело при этих словах, когда он вспомнил, как под давлением его силы раздробил внутренности человека, что наставил клинок на Софию. Одна мысль о том, что он мог потерять ее, приводила его в бешенство. Он представлял, как ее лицо искривляется в страхе, а тело цепенеет, не давая возможность разуму протиснуться сквозь баррикаду нервной системы. И этот человек не заслуживал жизни. Он детально помнил, как выпучились глаза, а из горла высокой струей вылетела густая кровь, как свернулась шея, а на месте физической оболочки спустя секунды осталось кровавое пятно и груда разорванной одежды, перепачканной грязной кровью. Он измельчил на кусочки врага, выдавливая из того все соки, как если бы слуги выдавливали воду из половых губок, которыми начищали дворцовые полы. Смотрел на уничтожающее выражение паники на лице безжалостного убийцы. Око за око. Позволь он ему уйти, закончил бы тот свое черное дело, успела бы его невеста одеть свадебное золотое платье, и подарить ему утреннюю улыбку на рассвете их первой брачной ночи? Он не желал задаваться этими вопросами. И с честью принял указание Императора выполнить свой долг. Но позже, когда тьма покинула его душу, та, что окутывает своим ночным шлейфом белоснежную луну, он решил, что мало чем отличался от убийцы, пускай и делал все во славу закона. Он отнял чужую жизнь, и есть ли разница, кто это был. Бурлящее возбуждение и неистовое желание расквитаться с преступником помогло ему почувствовать и попробовать кровь. И можно ли после такого не превратиться в бездушного палача. Его тошнило до тех пор, пока изо рта не потекла желчь, потому что это было не кошмарным сном, а жестокой реальностью. Он стоял под ледяной водой в ванной комнате, надеясь, что обжигающий холод сможет стереть с него греховный проступок, но он не стирался, не исчезал, а воспоминания не покидали разум — они останутся там навсегда, вместе со зловонным запахом гнилого трупа.

— Мне, кстати, интересно — это был просто акт устрашения или ты хотел похвастаться своей силой перед остальными, чтобы они узрели и окончательно осознали, что не стоит тем метить на пост нового судьи. Прости, но есть множество и других достойных, — она откинулась на одну из колонн, теребя в пальцах бутон розы, длинной лозой обвивающей гранит. — А благодаря сапфировому камню, который я смогу снять, только оторвав себе ухо, мне гарантирована безопасность от всех двенадцати представителей. По правилам стычки между соревнующимися запрещены, но мне крайне любопытно, что будет, если они узнают, что в бою столкнулись двое главных претендентов на звание нового Рефери. В действительности ли нас накажут?

— Думаю, что тебя мгновенно поведут на плаху, и вряд ли будут относиться к тебе с уважением, и выберут топор, нежели секиру, — Скай осторожно подбирал слова, ему не хотелось не обрывать нить ее рассуждений, ни как-то реагировать на столь дешевую провокацию. Но следует признать, она его задела.

— И то верно, но это только если меня смогут поймать, одолеть, а еще может статься так, что я сбегу прямо со смертной казни — уделаю всю верховную власть и замараю честь королевских фамилий, разве не здорово?

— Видно, что все противозаконное для тебя представляется интересным и веселым.

— А ты видимо ортодоксально чтишь правила и следуешь закону, поверь таким не выжить в наше время.

Это заставило его грозно улыбнуться, и он шепотом произнес прямо возле ее губ, смотря в ее бездонные изумрудные глаза:

— А ты я как посмотрю революционерка. Мечтаешь изменить мир и его порядки. Посмотри вокруг, — он приглашающим жестом обвел белоснежный город, облитый золотом, — что ты видишь? Крупицу мира, который стоил множества жизней. Тебя могут не устраивать порядки, но ты не сможешь пробиться через установленную систему, тебя задавят те, кто стоит выше тебя. Ты одна, а их множество. Представим иной исход, ты все-таки сможешь разрушить систему, и что потом? Начнешь с нуля? В итоге — либо умрешь ты, либо умрут другие под твоим гнетом, а затем появятся те, кого не устраивают твои принципы и идеи. И они станут такими же, как ты, твоим собственным отражением. Ведь с какими бы чистыми мыслями ты не шла к власти, она ослепит тебя, и ты станешь таким же тираном и чудовищем, что и нынешние носители власти. Ни одна революция, ни одна война не приведет к миру и мечтам, что теплятся в сердце и умах.

Она весело пожала плечами, безмолвно слушая его речь:

— А как же ты? Разве ты не будущий руководитель всего сущего? Это то, что тебе предложила судьба. Ты не хочешь перемен? Ведь если все оставить так, как есть, не поддаваться переменам, то все вновь придет к саморазрушению. Все хотят участвовать в Турнире — ведь это возможность изменить хоть что-то. Остановить бесконечный поток кровопролития, бесчестия и несправедливости.

Ее слова подхватил ветер, унося их в озаренную солнечными линиями высь.

— Судьба похожа на калейдоскоп, одно решение может изменить все, и тогда все события пойдут по иному течению. И даже, если тебе предрекли что-то, к этому еще нужно прийти. Я участвую здесь по политическим мотивам, хотя думаю, что большинство участвует здесь по тем же причинам. Близится война, а не новое перемирие, как того все ждут. Ты же британка и прекрасного должна осознавать это, да и ты сама знаешь, куда больше меня. Я не стану тебе объяснять.

— Я пришла сюда, потому что хотела спросить еще раз, — она поравнялась с ним, протянув руку, — могу ли я присоединиться к твоей команде? В этом жесте и ее глазах, в которых отражалось солнце и его лицо, далекий пейзаж белоснежных дворцов, парящих в небесах, воздушные волны которого были остры как осколки льда, он познал собственную неуверенность, понимая, что сам себя загоняет в клетку. Ему не нужен Турнир и слава, не нужна сила и предназначение, ему просто хотелось быть свободным, как птицы, расправляющие в полете крылья, как облака, гулящие на просторе и плывущие в безбрежном океане синевы в любой конец света.

Они смотрели друг другу в глаза, и спустя время, Лира неловко опустила руку, поняв, что ей не собираются отвечать взаимностью. — Участников С уровня больше не осталось, правда, — она перепрыгнула с ноги на ногу, заводя руки за голову и сводя хрупкие пальцы в замочек, стараясь сохранить безразличный вид и успокоить уносящееся вскачь сердце, — я нашла одного человека, согласившегося на мои условия, но увы, он такой же упертый и ненормальный как и ты, поэтому все зависит от твоего решения. Помедлив еще мгновение и сжав кулаки, она произнесла:

— Нет, не так, — ее бронзовые брови дернулись, а губы посинели, как если бы она стояла на вершине ледяного утеса, смотря как пагубный смерч уничтожает жизнь на своем пути, — моя судьба и судьба того юноши зависит от твоего решения. Как бы это не парадоксально звучало, если ты не умеешь сотрудничать с другими людьми, тебе нечего делать на ринге. Не сможешь стать частью чьей-то команды, и тебя ожидает неизвестная погибель в катакомбах Шанхая или в кого превращают отсеивающихся участников? — она улыбнулась, стараясь не выдать дрожь в руках, перекинувшуюся на все тело. Внутренний страх от невероятной невидимой силы, в избытке хлеставшей во все стороны, будто кран вот-вот готовый лопнуть под напором давящей каскады, заставлял делать маленькие, еле заметные вдохи.

Скай все молчал, словно и не слушал, за него говорили его глаза, в которых начинала бушевать неуправляемая буря. Вот он сделал шаг в ее направлении, и тело девушки придавило воздухом к одной из несущих колонн с красивыми древними рунами, нежное дыхание облизало шею и обвило спиралью ноги. Лира почувствовала, как легкие сжались и от дикой боли глаза ее закатились. Она могла лишь безмолвно махать руками и отбиваться ногами, расшитый золотом камзол душил, кожа горела от холодного пота, проступившего на загорелой коже. В приступе она лицезрела жестокую и дикую красоту человека, продолжавшего с безразличием, безучастием созерцать ее муки. Зрачки его расширились, заполняя прекрасный индиговый тон зияющей пустотой. Лира чуть шевельнула пальцами в его сторону, как ее запястье вывихнулось наизнанку, зубы прокусили язык и левую щеку.

— Твоя назойливость и глупость, поражают — гласил Скай смертельным шепотом, напоминающим о шепоте смерти, проносящимся над павшими солдатами на поле битвы, и при этих словах девушка услышала, как хрустнули суставы. — Неслыханная дерзость и неуважение традиций делают из тебя червяка, — лицо перекосила маска презрения.

— Даже мараться о тебя не хочется, — устало произнес юноша, прикрывая веками черные глубины глаз и отпуская ветры на волю.

Лира с шумом упала, разбив себе коленку, и жадно глотала воздух, в панике отряхивая здоровой рукой призрачные путы, будто до сих пор ощущала тяжесть незримых оков. Кисть правой руки свободно свешивалась и болталась, как у куклы, но боли она так и не ощущала, все еще находясь в трансе. Делая прерывистые вздохи, она закашлялась, сплевывая изо рта капельки крови.

— Позволь показать тебе разницу между нами, — он встал на колени, мягко беря ее пострадавшую руку в свои ладони, мягкие и нежные, теплые, как прикосновение солнечного света, словно не руки то были, а поток воздуха. Стыд залил ее лицо, когда она увидела, что его пальцы куда ухоженнее ее. Черты его лица разгладились, и он стал медленно приближать ее руку к своим губам, как если бы хотел оставить на ней поцелуй, но он чуть приоткрыл губы и подул на запястье. До нее донесся мятный аромат его дыхания, а с дыханием пришло и наслаждение, окутавшее ее тело. Боль, терзавшая горло исчезла, как и оцепенение, тяжесть сменилась легкостью. Она сделала полный вдох, удивленно поняв, что грудной клетке не препятствуют железные цепи, а ребра не сдавливают прутья.

— В следующий раз все будет по-настоящему, и не жди от меня пощады. Я не посмотрю, что ты женщина. Убью тебя не как равную, а как пресмыкающуюся. Потом он так же встал и ушел, оставив ее наедине со своими мыслями и громко стучащим сердцем. Ее раны исцелились, как если бы их не было. Что это было — внушение или он способен изменять материальные объекты силой воли и мысли? Он был прав с самого начала — разница между ними колоссальна. Вопрос заключался в другом. Если он, не шелохнувшись, мог оказывать подобное воздействие на других, какова же его истинная сила в сражении, когда он двигается и полностью сконцентрирован на битве. Лира слышала, как его туфли отстукивают шаг по винтовой лестнице вниз, и эхо отдавалось звоном в ее ушах. Она опустошенно посмотрела на золотой браслет на запястье, коснувшись тонкого ободка кончиками пальцев, и чему-то тихо улыбнулась. Это была грустная улыбка, такая бывает у людей, ностальгирующих по прошлому, которого не вернуть.

А потом она прошептала, надеясь, что ветер унесет ее слова в небо, туда, где их услышит человек, о котором она думала:

— Я все делаю правильно.

Мир жесток, теперь в нем бушует страшная война, которая неизвестна человечеству прошлого. Эта война лишь предвестие к грядущим еще более страшным переменам, еще более жестоким и кровавым войнам. И на долю каждого жителя этого мира выпала тяжкая ноша остановить кровопролитие, что берет свое начало столетия назад. Лира поднялась и на все еще трясущихся ногах последовала за княжеским отпрыском. Ее движения были неуверенные, дыхание рваным, но все равно, даже если она умрет, в очередной раз, вызвав его гнев — это ничего, потому что она знала, что ее следующий шаг вперед может изменить завтрашний день. И с этой тропы она не желала сходить. Она вернет миру его былую гармонию, где нет страха перед ночными кошмарами, перед ужасом подступающей войны. Лира огибала лестничные пролеты один за другим, и вот ее сапоги уже коснулись сверкающей воды, отражающей огненные небеса, а она моментально остановилась, ощущая на себе холодные синие глаза. Ей хотелось коснуться его лица, а еще хотелось почувствовать ту же боль, которой он одарил ее ранее, только, чтобы поверить в происходящее. То не сон, не видение. Он не призрак и не мираж, человек, стоящий перед ней — реален. Его волосы были ореолом света, щемящего глаза, сгустком золотого рассвета, и он был частью света, что погружался во тьму — ослепительного и непорочного. Мгновение, заставившее ее остановиться, было фатальным. В тот момент, когда воздух вознес ее хрупкую фигура, подняв на несколько десятков метров, она все еще смотрела в его сапфировые глаза и смогла расслышать его последние слова:

— Я же предупреждал тебя.

На нее обрушилась неистовая и неуправляемая стихия, откинувшая ее с силой к ближайшей башне с агатовым куполом. То походило на удар металлическим кулаком, выбившим из нее кислород и внутренности. Спиной она пробила красную кирпичную стену, разрушив изнутри изящные барельефы из трех голов китайских драконов, из пасти которых больше никогда не потечет вода, лозы кровяных роз, змеей огибающих их шеи расцарапали ее лицо. Она до крови впилась ногтями в правую руку, сжимая в пальцах расстегнутую золотую цепочку, и с вызовом смотрела прямо перед собой. С ее губ стекала тонкая алая полоса, сломано втрое ребро слева, вывихнута левая лодыжка, правовое ухо не слышит. Лира прошамкала к краю, откуда фонтаном выбивалась вода, чувствуя, как в воздухе колышется враждебная энергия, готовая разрубить и переломать ее кости. Блестящие искры воды превратились в остроконечные осколки льда, лезвиями пригвоздившие ее одежду к стене. Если бы она вовремя не распахнула кафтан, то ее бы точно впечатало в стенку, и здесь она уже не смогла бы спастись, представив, как черепушка раскалывается надвое. Девушка ринулась в сторону арочного окна, выставляя вперед локти, принимая на них всю боль, и кроме звуков бьющегося стекла, она уловила какофонию летящих и разбивающихся глыб льда, нацеленных в место, где секундой назад, стояла она. Лира схватилась за бортик балкона башни, запрыгнув за перила и не теряя времени, пала ниц, укрываясь от разбивающихся стен. Один из булыжников упал в миллиметре от ее лица, и она чудом уцелела. Пыльная дымка объяла ее всю, заполняя рот уши и глаза, и она устало кашляла, понимая, что нужно вставать и уклоняться. К прозрачной воде теперь примешивался рубиновый тон ее крови. Ее тело неестественно изогнулось, и она вскрикнула, когда насильственная власть подчинила ее левитации, а лицо повернулось в сторону ступающего через сломанные стены герцога, спокойно отряхивающего свой белый плащ.

Он подошел к ней вплотную, оглядывая проделанную работу с таким выражением лица, как художник смотрит на законченное полотно, раздумывая, удовлетворен ли он своим творением. Лира не могла пошевелить даже бровью, тогда как юноша разглядывал ее со всех сторон, обдумывая, чем же она так отличилась, чтобы ей вручили синюю реликвию. Можно было бы вырвать этот камень прямо из уха и послушать ее крики, а заодно разучить девчонку богохульствовать против власти Правительства. Но ему этого не хотелось, как и смотреть в эти зеленые глаза, наполненные надеждой, а не мольбой и страхом перед его силой. Такое лицо его не устраивало.

— Я уже отплатил тебе долг, когда ты спасла меня из-под обстрела моего товарища. Я искренне тебе благодарен, но я вынес твое бренное тело из лап одного из Омега, напавшего в тот момент, когда ты лишила меня способностей. Более того, я никому не рассказывал о том, что увидел и не задавался лишними вопросами, откуда у одного из главных претендентов кровь черных отпрысков. Я отплатил тебе сполна девочка и уже отвечал на твой вопрос, что не собираюсь участвовать вместе в Турнире с тобой. Мы оба потенциальные враги. Мне незачем лишний раз рисковать.

Он поманил указательным пальцем, призывая ветер, что поднял ее правую кисть, на которой красовался золотой браслет. Даже сейчас он ощущал скопление духовной силы, вокруг крохотных цепочек скрепленных меж собой, и сквозь потоки воздуха он различал слабый защитный барьер, преградой стоящей между ним и девушкой. Если бы не эта отражающая сила, она бы уже была мертва, потому что когда он послал две разрезающих полосы ветра в ее сторону, Скай был уверен, что целился ей в живот, стремясь разделить тело на две части. Свои обещания он исполняет, почему-то в тот момент, ему было плевать, что бы с ним сделал Совет, лиши он жизни одного из претендентов. С виду обыкновенное украшение, сделанное без изысков и магических рун, драгоценных камней, что носили аристократы темной стороны, поэтому как именно реагировал амулет на его духовную силу, он не понимал. Чуть сузив глаза от легкого головокружения, он попытался материализовать предмет, но вместо ожидаемых изменений и осознания, он ощутил лишь новый приступ боли в висках.

— Интересная вещица, — только и сказал Скай, бросив на девушку презрительный, ледяной взгляд, но свое неуважение к ее персоне он выразил одними лишь глазами, лицо его не исказилось от отвращения и неприязни. Ее тело трепетало под натиском воздуха и давящего ее легкие кислорода. Можно было бы позабавиться и раздавить несколько органов, поставит ли браслет блок ему тогда? У него была целая сотня вопросов, которые он мечтал задать, но тщеславие и гордость, а может ненасытная толика высокомерия, не позволяли. А может то была ее судьба, защитившая ее в момент падения или она любимица фортуны? То, что она осталась в живых после разящих ветров, остановило его, чтобы не сжать кулаки и раздавить ее сердце. Он отпустил ее. Пусть девочка живет, ему нужно было только, чтобы она поняла, чтобы до нее смог дойти смысл сказанного. Он не пожалеет никого.

— Ты не убийца, — говорила Лира, несмотря на стиснутое горло и боль в груди, — но и не спаситель, ты еще ничего не сделал для того, чтобы пророчество твоей судьбы исполнилось. А ведешь себя так, словно уже покоритель и завоеватель мира. Никто еще не благодарил тебя за твои свершения, всю свою жизнь ты готовился к этому моменту, и на тебя всегда возлагали надежду, но сам ты ничего из этого не хотел. Зачем же ты тогда участвуешь в Турнире?

Воздушные оковы, сцепившие ее легкие, исчезли, и она легко спрыгнула на разбитый мозаичный пол, но ноги ее не выдержали, и она повалилась в полном изнеможении и моральном опустошении на плиточные обломки, не страшась новых порезов на коленях.

А затем ее суть переменилась, как лик свой сменяет день и ночь, огненное светило и льдинистый сумрак. Даже сквозь неугасающую боль она смогла улыбнуться. Ее улыбка была похожа на сон, где нет злобы и недоверия, внушающая надежду и всепрощение всем грешникам и тем, кто совершил ошибки, оступился, сделал неверный выбор. И ее слова потрясли его:

— Мне нужно быть на этом Турнире, мне есть, кого защищать, но для этого я должна дойти до самого конца. И тебе тоже есть, кого защищать, разве не так? — при этих словах, перед глазами Ская возникло лицо Софии, что в день их первой встречи промочила платье из бесценного шелка северных бабочек, над метром подобной ткани люди трудились ни один год, и ее светящуюся радостью улыбку.

— Я готова умереть за Вас, — произнесла девушка, — я буду поддерживать Вас, буду оберегать все, что дорого Вам на пути к цели, Вы никогда не почувствуете себя одиноким, если рядом будет человек, которому Вы сможете доверять. Она молила его, склоняя голову:

— Прошу, — шептала Лира, смотря в его глаза со всей искренностью, на которую была способна ее душа, — позвольте идти с Вами. Позвольте мне стать Вашей опорой до решающего поединка, а в тот день, когда мы будем стоять по разные стороны, небеса рассудят нас.

Она дотронулась до его руки, а он позволил ей это сделать. Лира пододвинула его ладонь к своему горло, неотрывно продолжая смотреть на него. Ее волосы походили на горячий мед, ее глаза искрящееся зеленое пламя:

— Вы можете сделать это сейчас — убить меня. Я вверяю в Ваши руки свою жизнь, потому как лучше я умру на поле сражения или сейчас, нежели не покажу миру, что даже враги могут стать верными соратниками. Пожалуйста, поверьте мне. Я, однажды, уже спасла Вашу жизнь и жизнь Вашей невесты. Если нужны доказательства моей верности своей цели, то смотрите, я не боюсь умереть прямо сейчас от руки своего врага, — ее ногти впились ему в кожу, оставив на руке четыре ранки. — С самого начала, с прибытия в Столицу я наблюдала за людьми, как и они, наблюдали за мной. Я знала, с кем хочу стоять бок о бок на поле.

— Почему ты так хочешь быть со мной в одной команде? Ты совсем не знаешь меня.

— Верно, — горько усмехнувшись, сказала Лира, — но разве можно было бы выбрать кого-то другого, как не обладателя священной реликвии, — в ее голосе он слышал неподдельную издевку, брошенную в него, как плевок. — Чем же я Вас, Милорд, не устраиваю? Сметливостью и быстротой или Вы боитесь, что можете мне в чем-либо уступить?

Его несоизмеримый гнев клокотал в пространстве, и духота и жар опустившегося солнца, яшмовой полосой полыхающего на горизонте, опалил в последний раз их лица, вгоняя мир в безмятежный сумрак. Скоро омут черновых небес омоет свет лазурной луны с фиалковым отливом. И звезды украсят небосвод пестрым узорчатым покровом, люди будут видеть красоту, а небеса узрят уродство человеческой натуры.

— Я последняя, обладающая С уровнем, без меня на Турнир ты не попадешь, так же, как и я без тебя. Все остальные команды уже сформированы. Если мы не зарегистрируемся через пять часов, когда первые лучи солнца падут на священные горы Шанхая, ты уже не сможешь защитить ни свою страну, ни свою обожаемую принцессу, — с каждой брошенной фразой лицо ее все больше искажали глубокая скорбь, отчаяние и фатальная ненависть. — А если будешь пытаться обмануть свою судьбу, то она горько покарает тебя, — последние слова она выкрикивала прямо ему в лицо.

Тогда он сжал ее горло, сдавливая его все сильнее, пока она раздирала своими ногтями его руки в кровь, располосовывая кисти и пальцы, словно дикая кошка. Ничего, он потерпит это, раны затянутся, а ответы на все вопросы он получит прямо сейчас. И сделает это он сам, не станет применять на ней власть стихии, слишком благородно и роскошно. Да, она говорила правду, каждое ее слово было пронзающей его кости истинной, ее слова змеиным ядом прожигали его кожу. И тогда он понял главную причину этой боли — его собственные страх и трусость. Но принять подобное, значит проиграть простолюдинке, девушке, что смогла распознать в нем эти раны после нескольких встреч. Даже сейчас его руки дрожали, когда он сжимал ее горло, чувствуя тепло ее тела и пульсирующие вены, протестующие против ее погибели. Противоречия правильного и неправильного, сложность выбора стискивали его собственное горло, ограничивая поступи воздуха. Каждая черта ее лица отражала в себе непобедимую волю к жизни, даже оказавшись на самом краю, она не желала сдаваться. Но дыхание ускользало, слабость и внутренние повреждения брали свое, физически люди так слабы, их можно раздавить как мошку, неудивительно, что темные чада так любили раздирать смертных по кусочкам, наслаждаясь их болью. В их перекошенных от ужаса лицах они видели безграничное наслаждение, насытиться которым было невозможно. Что говорить тогда о слабых людях, вкусивших плод власти над другим, это превращалось в зависимость.

— Ну и где же твоя хваленая судьба, отрепье? — спросил он тихим голосом, поднимая ее одной рукой над землей. Она извивалась, как змея, как испуганный и загнанный в клетку зверь из последних сил, пытающийся выбраться и захлопнувшейся ловушки. Дикий и обуреваемый страх, вскруживший голову. Глаза ее закатились, впечатлив юношу последовавшей белизной. Через секунду хрустнет в его пальцах ее шея. И в это же время и землю, и небо опалило адское пламя, словно клинки двух ангелов добра и зла столкнулись. Через город протянулась в километр пламенная стена, плотная и беспощадная, и даже в отдалении он чувствовал, как красный огонь с золотыми бликами, как поверхность солнца, обжигали его. Если бы он не выставил вперед обе руки, защищавшие его от ударной волны, снесший дома, как песчинки, остатки которых улетучились в воздухе, от него не осталось бы и следа. Собственный воздух обжигал, и когда он попробовал дотронуться до ветряной границы, то больно обжегся, через какое-то время рука покроется волдырями. Скай чувствовал на своем лице дыхание кипящего вулкана, готового повторно исторгнуть из желоба сметающую все на своем пути лаву. Лицевая часть башни, в которой он стоял, лишь немного потрескалась, зато все остальное было разрушено, и это с такого расстояния — почти в четыре километра. Огонь полыхал настолько ярко, что у него слезились глаза, и он понимал, что если не уберется от этого места подальше, то не выстоит против усиливающейся волны, еще немного и сам воздух начнет кипеть. Вода, бьющая из фонтанов, испарилась, а скривившиеся металлические трубы стали плавиться, образуя горячие черные реки с набухающими сизо-серыми пузырями. Но самое страшное, что предстало перед его взором — это люди, сгорающие заживо прямо перед его глазами. Скай застыл, не смея сделать и шага, видя, как кренящий многолетние памятники огонь, погружал в свои воды прекраснейший из городов. Его ветер затухал под бесновавшимся потоке вихрей и златые искры, походившие на раскаленных бабочек смерти дожирали постройки рухнувших зданий, под обломками которых багрянело узорчатое полотно крови, открывая полыхающему миру лучший из красных оттенков.

— Нужно убираться отсюда, — кричала сквозь пожарище Лира, тряся его за плечо. Правильно, да вот только он даже грань от палящего воздуха отделить не мог. И тот кусочек земли, на котором они находились, было единственным безопасным местом. Скай отбросил руку, посылая поток ветра, чтобы рассечь приближающуюся огненную гриву, но пламень поглотил его, разросшись, словно обретая непобедимые крылья. Лира схватила юношу за запястья, заставляя встретиться с ней взглядом.

— Попытайся остановить пожар, я пойду вперед и поищу людей, возможно, кто-то смог уцелеть, — процедила Лира хотя по ее выражению лица было видно, что она в этом глубоко сомневается, но Скай только утвердительно кивнул, разрезая ветряной барьер, чтобы та смогла пробраться наружу. И в тот момент, когда открылась рана ветра, он услышал сотни голосов, молящих о помощи, срывающих голосовые связки от оглушительного страха, демоном, вселяющимся в сердца. Он никогда такого не видел, даже сейчас, когда он стоял посреди пепелища, Скай не мог поверить в происходящее. Оживленный мгновения назад переулок, в котором люди спокойно разговаривали, веселились и напевали песни, пританцовывали или спешно надевали наряды для ночного празднества, предвкушая радостные гулянья. На открытых балконах женщины пересаживали и поливали цветы; девушка с короткой стрижкой, спешащей поскорее отправиться на другой берег к центральным улицам Шанхая, покупала свежую выпечку для младшего брата, потому что тот неустанно хлюпал носом из-за капризов и голода; юноша лениво постукивал каблуком сапога с букетом в руках, ожидая свою возлюбленную, в нетерпении ожидая увидеть ее в традиционном платье; дети, мокрые от родниковой холодной воды, омывшей улицы, поднимались в гору, чтобы еще раз прокатиться по скользким дорогам, делая ставки и споря, кто же окажется внизу быстрее. Все эти жизни оборвал секундный взрыв, их разум рассеялся как предрассветная туманная дымка, как оборвавший коммуникационный канал связи, только его не просто сорвало, он исчез из периферии. Больше свет не увидит их смелые улыбки и мечты.

— А ты справишься? — скептически спросил он, чувствуя на щеках огненное дыхание виверны. На самом деле, его не заботило, что с ней случится, но в данном случае приходилось действовать без предубеждений. Огонь быстро распространялся по округе, и совсем скоро могут пострадать и другие части Старого Города, а значит, последуют новые жертвы ни в чем неповинных людей. Разногласия и вражда сейчас не должны встревать между ними, если они все еще хотят спасти хоть кого-то. Но самое главное было не это, огонь происходит от силы участника с высшим уровнем, таким же, как и у Ская. Что же такого произошло, что кто-то пренебрег всеми правилами Правительства перед самым началом Турнира, чтобы испустить такую вспышку энергии? Сколько людей погибло в беспощадном огниве?

Девушка не ответила, быстро перевязывая рыжие волосы в толстую косу и прикрывая прическу клочком ткани, оторванным от хлопчатой рубахи. В глазах Ская отражалась адская глубина, и ветер, принесший с собой запах смрада смерти, праха и пепла, он вдохнул в себя без сожалений. Черный дым хищной птицей взлетал вверх, скрывая серебряный свет луны.

— Я постараюсь прикрыть тебя от огня, чтобы ты смогла выйти отсюда, — его глаза опустились на пол, стопами он чувствовал вибрацию, исходившую из-под земли. Совсем скоро от этой башни не останется ничего, кроме обломков. Скай вынес вперед руки, упираясь в прозрачную стену, видимую только его взору, и с усилием стал отодвигать баррикаду из огня, чувствуя, как ткань его одежды начинает полыхать от приносимых с ветром огненных искр. Мышцы горели, как если бы кто-то снимал с него кожу, а затем ставил раскаленным железом клеймо.

— Он сильный, — с улыбкой произнес Скай, дивясь все возрастающему накалу изгибов пламенной стихии, давая ветру, как воде стечь со своих ладоней, а огонь все поглощал силу воздуха, упиваясь блаженной свободой.

— Огонь как будто возгорается с еще большим жаром, когда ты пытаешься остановить его, — пробормотала Лира, отступая от жгучих и ядовитых буро-красных языков, проникающего сквозь ветряную баррикаду, как оголодавший хищный зверь. А потом она почувствовала, как земля дрожит под ее ногами, как сотрясался воздух, а сознание меркло. Казалось, само пространство остановило свое время, когда юноша открыл глаза, заполненные демоническим мраком, затопившим океан голубой волны. Ей показалось, что он произнес слова, красивые и величественные, а может то был глас ветра. В нем не было злобы и гнева, как и не было добра и счастья, лишь безмятежность, раскрывающая широты истинной и безграничной свободы. И в этот миг словно открылись ворота, выпускающие в полыхающий город тысячи северных ветров, а человек, что распахнул врата. Он был един со стихией, перерождаясь в самое страшное из всех созданий. Лира знала, что сейчас перед ней стоит не человек, а скорее пришелец из иного времени. У этого существа было множество имен и лиц, он прожил ни одну жизнь, и когда его ладони поднялись к небесам, пламя окружающее ее погасло, и недавняя температура, расплавляющая камень, железо и гранит, сменилась ледяным штормом.

Скай сделал шаг вперед, вбирая в грудь кислород и полымя, словно по его велению стало затухать с окраин города.

— Огню, чтобы гореть, нужен кислород, — сказал Скай, мысленно пробиваясь через неистовую блокаду. Но в сознании, он заметил, как переменилась стихия огня, сконцентрировавшись в одной точке, и огненная стена воронкой затягивалась обратно к своему хозяину, оставляя за собой разруху и черный дым, затмевающий саму ночь. Был слышен грохот опускающихся крыш и трескающихся обгорелых поленьев, открывающие руины городской панорамы. Его золотые кудри энергично раскачивались на ветру, открывая лоб с сияющей голубой руной, которую он старательно прятал за длинными прядями. Ярость прожигала изнутри, тело не слушалось его приказов, действуя на основе инстинктов, а за всем он будто бы наблюдал со стороны сквозь стекло. И впереди огненного вихря, занимающего большую часть сиреневых небес, мир казался спокойным и очищенным от грязи. И через ветры он увидел, как свое лицо поднимает девушка — высокая и гибкая, танцующая свой смертоносный танец, воздавая пламенным виражам свою благодарность, облизывающим ее фигуру по окружности, овивая ее тремя крупными кольцами. Она и ее самый близкий друг, ее преданный воин, что не отринет верности своей в час нужды — дракон, огибающий ее фигуру из самого жаркого пламени, в коем соединились синева и зелень. Цвет смерти обрамлял ее лицо, искаженное тонкой полосой шрама начинавшегося от уголка левого глаза и спускавшегося дугой вниз по щеке, чистыми белыми волосами, и черный пепел не смог коснуться этого белоснежного сияния. Мир был соткан из света и причудливых темных теней, играющих в отражении растекающейся крови, а воздух полон богатых ароматов цветов и угля, и каждый был пленен древней силой.

Скай подал руку девушке, помогая ей подняться. Он ничего не сказал, но что-то в его лице изменилось, и Лира просто кивнула, понимая его, как если бы они смогли общаться при помощи телепатии. Нужно остановить кровь, что впитывает в себя эта порочная часть света.

— Держись крепче, будет сильно трясти, — предупредил ее юноша, вглядываясь в пылающие островки мощеных дорог. Он обхватил ее за талию, и они рванулись вперед на колеснице ветра в бурлящий поток полыхающей пасти дракона.

 

Глава 8. Лампада зеленого огня

Сквозь омут серебряных глаз, и нежно-голубую дымку вдали, лунный свет нефритового блюда разгонял ночную темноту. Черный ветер сгонял обгоревшую листву, и горсть пожухлых некогда кремово-розоватых лепестков упала в прозрачную воду, отражавшую буйство пламенеющих руин. В отдалении слышались крики на туманной реке, и бурное раскачивание волн переполняло сердце тоской. Хмелела вода от рубиновой крови, озаренная чистыми лучами луны, а земля могилою стала, и свинцом оросила зелень. Шелест ветра не доносился до ее ушей, стоны и плач не трогали сердце, а шепот смерти баюкал в объятиях. Волны зеленого огня плескались о каменные стены, били по брусчатым дорогам, рассыпая снопы искр сияющими светлячками разлетающихся по воздуху. Пар исходил от ее дыхания, словно стояла она на холоде. Босые ноги ступали по раскаленной земле, на которой плавился камень, и ни один ожег, не повредил ее нежную и бархатную кожу. Буря пламени уносилась в высоту, затмевая призрачный свет серебряной звезды. Дым пеленою вздымался над безлюдными улицами, а те, кто выжил в безжалостном огниве в страхе хватались за балки горящие светом полуденного солнца в надежде отодвинуть тяжелые конструкции, чтобы выбраться наружу и спастись, но крепкие дома никли быстро, как никнут цветы под лучами позднего золотого обелиска, и скрывали за собой боль в глазах обреченных. Через пламя, поднимающееся в вышину, будто адский змей, вознесшийся из самых потаенных глубин проклятого подземелья, Фаир видела очертания усмешки беса. Она молилась Янусу за души тех, кого отправила в пучину огненной бездны, когда спустила с цепей свою силу, не просила прощения и не раскаивалась за жертвы, а лишь неустанно про себя шептала молитву двуликому божеству. Потоки вихрей столкнулись в воздухе, и всколыхнулся взрыв, уничтоживший часть набережной и восточную часть Старого Города. Она воздела руки в направлении существа, в котором не были ни капли человеческого, лишь безумный и не прекращаемый голод, изнуряющий и прожигающий изнутри дух, подчиняющий слабую плоть. Стилизованные браслеты из белого золота в форме лилий на ее запястьях больно прожгли ей кожу, и пламя, вырвавшееся на свободу разъяренным смерчем, снесло столетние постройки. Шум теплого ветра не будет касаться кровли с закругленными золотыми краями, а в ванных комнатах девушки не смогут надевать красивые оби из шелка и атласа, мягко проводить кистью по губам, придавая им сочный оттенок пурпура помады, старики не будут делать подношения в каменных часовенках и зажигать ароматные свечи, похлопывая в ладоши и воспевая молитву древним божествам. Речной плес, мягко раскачивающий деревянные корабли и ладьи с красными парусами. Волны колыхали миниатюрные модели, унося их вперед, рассекая тонкую гладь, радуя детей своим счастливым отплытием. Они все стали прахом под ее ступнями, пеплом, что она вдыхала в себя, крученым вихрем, смешавшимся с темно-зеленым огнем.

В ее памяти осколками метались воспоминания о былых кошмарах, как копье простреливает живот, и чистое синее небо стоит перед глазами, как горит плоть и опадают храмы, над которыми возвышалась луна, белевшая темными и глубокими ночами. Люди задыхались от ядовитого дыма, сизо-серой ширмой укутавшей родные и далекие пустынные края, озаренные маревом знойного солнца.

— Безликие чудовища не пройдут, — шептала Фаир словно проклятье, взирая на детище своих рук. Где-то в перекрестке звуков она слышала рев и дикий крик ребенка и слезы, струящиеся по его щекам, были ее слезами; стон, полный мольбы и обиды, стал стоном, вырывающемся из ее грудной клетки; последний вздох рябью отдававшийся на побагровевших водах предназначался ей. Волна фиолетового огня захлестывала неоновую и перламутровую, формируясь в подобие драконьей пасти, на голове выпячивались высокие золотые рога и сквозь канонаду звуков обрушившихся зданий и потрескивания огня, различался клич небесного существа готового воспарить к самым вершинам космоса, растерзать в своих алмазных когтях любой материал и структуру.

Фаир ощущала пульсацию крови и ее поток по венам, и страх, что уничтожал разум. У этого создания не было лица, из уже нечеловеческого рта, побелевшего как у мертвеца, выпадали зубы и отрастали зубцы, верхний ряд длиною в семь сантиметров и тридцать шесть миллиметров, нижний в пять сантиметров и двадцать восемь миллиметров, у полностью сформировавшейся взрослой особи клыки могли достигать пятнадцати сантиметров. Их кожу невозможно пробить, она словно из алмазной огранки, и любая сталь не оставит ни царапины; словно мел и речная галька, и в противоположность ночному окрасу была белой, как и сама смерть. Пузыри на поверхности его тела все еще лопались, и жидкость, стекавшая на землю, прожигала и впитывалась в почву, и сизо-голубая дымка слоями скрывала обличье проклятого, затаивая существо в темноте, а потом тот вновь всплывал, идя навстречу ей. Она даже удивилась, что оно не боится ее, даже после того, как под градом ее огня в мгновение сгинуло в бытие его же соплеменники, в нем же кипит разум животного, неужели тот не чувствует опасности или оно настолько оголодало, что единственной мыслью, двигающим его тело было вкусом плоти. Да, со вкусом плоти они пробуют на вкус саму жизнь, ее горечь и наслаждение. В одной из рукописей она читала, что когда они впервые вонзаются остриями в человеческое тело, то вместе с ним поглощают и жизнь предков человека, словно через кровь они видят их личности.

Как и дети ночи, они питались человеческими эмоциями, их сущностью, ведь главной составляющей человека была не материальная оболочка, а духовная, и, вонзая волчьи клыки в мясо, они омрачали и оскверняли душу, впитывая в себя родовую память. Фаир сделала жуткий судорожный вздох, и лицо ее перекосило от боли, когда она почувствовала на плече тяжесть знакомой ладони. Она резко крутанулась, чтобы разглядеть лицо стоящего подле нее человека. Оно не выражало никаких чувств, ни отвращения перед содеянным ею, ни боязни, а вот глаза сосредоточенно изучали ее.

— Прекрати, — коротко приказал Моруа, стискивая ее плечо, позже останутся фиолетовые синяки, отпечатавшие его жесткую пятерню на ее бронзовой от солнца коже. Она пару раз моргнула, хлопая длинными ресницами, словно в забытье, и внезапным порывом ее рука поднялась к ходячему мертвецу, образовав вокруг его фигуры огненный вихрь. Золотые браслеты цветочными лозами поползи вверх по ее руке, распускались бутоны, опадали лепестки из драгоценного металла, а Фаир не отрывала глаз от мужчины, заполнявшего все ее мысли. Он был соткан из огня, и пока позади нее пламя сжигало сам звук, ее серебряные глаза погружались в растопленный мед его очей. У него сильное тело, теплая кожа, по которой плетутся черные татуировки, заклеймив его словно преступника или раба отпрысков тьмы. Свободной рукой Фаир потянулась к его лицу, и ее тело прожгло изнутри, настолько ее связь с ним была крепкой, почти материальной. Кончиками пальцев, очертив его острые скулы, погладив подушечками пальцев локоны красных, как кровь волос, она дышала ароматом ночи и пепла, и он укрывал их сизо-серой пеленой. Мужчина сохранял холодное выражение лица, но глаза, отражение его души, были полны назидательной тревоги. Он был гораздо выше ее, и по сравнению с ним, она всегда ощущала себя маленькой и беззащитной, тогда как ей хотелось быть для него защитой, даже если это будет стоить сотней других жизней, и она поступалась со своими целями и решениями, никогда не отступала от своих принципов — так будет всегда. И даже когда их собственные тела пойдут прахом, развеются песчинками на ветру, она будет принадлежать одному человеку. Огонь затягивался, как волшебный туман, поглощенный ее обличием. Она вдыхала языки пламени, втягивала внутрь себя, словно кислород. Фаир раскинула руки и огненные хлысты с быстротой и точностью выпущенной из лука стрелы сковали зверя, приготовившегося для молниеносного прыжка. Белесые клыки на фоне черного праха казались плесенью. Чудовище верещало, глаза его выпучивались, мускулы в теле разрывались, разбрызгивая кровь во все стороны, но в воздухи капли реки жизни превращались в стеклянные шарики, что при соприкосновении с землей рассыпались в пыль.

— Это конец, — прошептала Фаир, сжимая кулаки, и существо, порывающееся вперед и раскрывающее пасть, разорвало на части. Куски его гниющей плоти и внутренностей смогли разлететься не дальше полуметра, и содержимое растворилось туманом еще в воздухе. Девушка переводила дыхание, смотря прямо перед собой. Фаир прикрыла глаза, проникаясь звуками ночи, давая им познать себя и позволяя самой ощутить природу ночи. Узорчатое древко скамьи с резными золотыми ножками в виде прекрасных дев трещало от искр огня и дребезжание синего стекла, что были крыльями статуи, изображавшего сильного воина, стекались осколками по булыжникам некогда богатых усадеб. В тихом шуме ушедшего пожара было слышно эхо поступи смерти. Она ходила вдоль улиц, собирая урожай. Но лучше сотни смертей, нежели сотни тысяч, за которыми прибудет белая чума. Часть браслета на правой руке, где восходил прекрасный бутон лилии к запястью, прожег ей руку, и тонкая струйка крови замарала благородный металл. Кто-то пытался остановить огонь, и сила этого человека было велика, но хоть ее противник и был силен, у Фаир было преимущество в гневе, которого бы хватило еще на десяток таких городов. Мертвые безликие твари, чьи кости выпирали из-под белой кожи, как выпирают очертания мебели под белоснежными простынями, их прозрачно-свинцовые пасти и обсидиановые когти чернее самой глубокой ночи — создания ступали по прожженной земле, не обращая внимания на кровоточащие тела мертвых, но возбуждающиеся при запахе теплящейся жизни.

— Мы должны уничтожить мостовую и зачистить Старую часть города и не пропустить ни одного живого ближе пятисот метров к набережной, Фаир, — скомандовал мужчина, равнодушно глядя на подступившего к нему монстра. Оно вытягивало белую руку и ухмылялось своей добыче, не зная, какой страшный финал ожидает его. Моруа протянул в ответ свою руку, срывая с себя темный плащ, скрывающий упругие мышцы и начертанные на бронзовой коже сплетенные символы.

— Подойди ближе, несчастный, — молвил мужчина сладким баритоном, — еще ближе. Ты же хочешь познать меня и вкусить плоть мою, позволь избавить тебя от тягостной и невыносимой, бесконечной жажды. Ты заслужил извечного покоя в темноте за то, что всосал в себя десятки душ, пожиратель. И когда былые пальцы человека обвели, словно ветви деревьев силуэт мужчины, а рот широко и воодушевленно разинут, готовы были впиться в плоть острые клыки, прогремел глухой взрыв, ни оставивший за собой даже пепла. Моруа откинул в сторону руку, стряхивая свою же кровь, льющеюся из крохотной царапины на указательном пальце, по которому шествовали чернильные надписи пришедшей в движение татуировки. Сквозь баррикаду не угасшего огня и обожженного кирпича шли очерненные души с самыми злыми и отвратительными желаниями, способными разъесть человеческую сущность, как уксус разъедает кожу.

— Как их много, — сказала Фаир, наблюдая за их тяжелым передвижением, — почему никто из Совета не предотвратил это? Они не отреагировали даже на мои действия, хотя наверняка знают, что распространение огня и использование стихии моих рук дела. Почему прямо сейчас? — недоумевала девушка, вглядываясь в белоснежные дворцы, окутанные туманным смогом.

— Потому что это часть Турнира, и прихвостни Совета, а быть может, и сами верховные Представители проверяют нашу решимость и готовность противостоять злому року, — и после этих слов, земля сотряслась от сотни мощных взрывов. Крохотные песчинки пыли и песка, висевшие в воздухе, переливались и искрились в отблесках света от огня, поднимающегося высотою в десятки футов. Возвышалась жемчужная луна над городом, погрязшем под каменными плитами и брошенными повозками. Вспыхивали в алом зное цветы, догорали искусно-сшитые циновки с золотисто-коричневыми львами, опалены до черноты дороги. И лишь жестокое лицо двуликого божества с царственными коронами из бриллиантов и изумруда, вырезанное в скале, узрело все ужасы и истязания, которым были подвергнуты несчастные.

— Ступай к трапам, Фаир, — сказал Моруа, идя вперед к зданию, чья крыша вот-вот готова была рухнуть наземь. И только обожженные черепицы начали ссыпаться вниз, затмевая путь пылью и углем, как здание и всю конструкцию поглотил новый взрыв. Повсюду плясали черные тени и змеиные огни, проглядывающиеся и в золотых глазах Моруа, походивших на солнечный лик. Они были такого необычайного оттенка, что при встрече с ним многих пробирала дрожь, начинавшаяся от кончиков пальцев на ступнях и заканчиваясь легким волнообразным трепетом, несущеюся по позвонкам. Широкоплечий и мускулистый, он создавал впечатление непобедимого гиганта, которых выпускают на арену в центральных районах городов Северных Земель, куда выводят и на казнь провинившихся и преступников. Но только если титаны являют собой прибранную к рукам опасную игрушку, то люди, бегающие на огромных песчаных полях, оказывались живым обедом для бездушных монстров. Моруа стянул укрывавшую его тело рясу, открывая оголенные по плечи руки, и бросил ее наземь, осторожно закутывая лежащую возле его ног девочку, чье лицо было перемазано в саже. Удивительно, что она смогла выжить в таком близком радиусе от Фаир. Люди сгорали заживо, просто прикасаясь к ней, что уж говорить, когда она давала волю своему внутреннему жару, который готов был воспламенить весь мир, превратив его в новую огненную планету. Кончики светлых волос обгорели, на руках и ногах были мелкие ссадины и царапины, и со лба пурпурно-багряными лентами, спускаясь ветвистой рекой по вискам и щекам, текла кровь. Он обернул дитя в мягкую ткань, осторожно поднимая на руки и прижимая к себе, обнимая, словно самую большую драгоценность, что не сыскать ни в одном мире. Глаза его воспылали гневом, когда он передал девочку на руки Фаир и мягко потрепал ее по голове.

— Она может быть заражена, — предупредила Фаир, чувствуя, как в руках ее трепещет и дышит жизнью неугомонное сердце, готовое биться и продолжать отмеривать секунды жизни. Она пылала жизнью, как пылают звезды в ночном небе, такое милое и доброе создание, которое может обернуться чудовищем, высасывающим чужие жизни.

— Знаю, — сказал Моруа, — именно поэтому мы и сделали это. Уничтожили радиус заражения.

Девушка подняла на него свои усталые глаза, в которых поселился мимолетный страх. Страх за его волнение, за кровь, что теперь на его и ее руках, за тяжкие грехи и груз ответственности, что легли на их плечи. Они проклятые демоны и благословенные ангелы, у которых есть сила и выбор. В этом мире их будущий путь выбирают не они, но каков будет этот путь — их собственный выбор. И она видела его страдание, и от этого убивающего чувства страдало ее сердце. Фаир посмотрела на малышку, чьи брови напряженно свелись на переносице, а полуоткрытые сухие губы глотали воздух, тело пробивала судорога, сердце стучало так быстро, что готово было выпрыгнуть прямо из груди. Фаир мягко положило голову ей на макушку, если бы она могла, то прикоснулась бы к ней и нежно потрепала бы по волосам, как всегда хотела в детстве сама подобной ласки. Давным-давно, она уже видела ад. И родные люди обращались в безжизненных и хладнокровных убийц, жаждущих плоти, крови и вкуса бессмертной души, воспоминаний и эмоций. И река, что была синее неба, стала пурпурно-багряной, как и мерцающая красным луна.

Моруа смотрел на ребенка и думал, что он, возможно, куда более страшное чудовище, зверь в обличье красивого мужчины, но именно его нужно уничтожить, его физическое тело должно подвергнуться огню, а не это невинное дитя, у которого он собирался отнять жизнь. Та, что находится на самом краю, та, у кого нет собственного выбора, не более чем песчинка в схеме мироздания. Не способная ничего изменить, Ему было жаль ее, она не может ничего изменить или решить. Ее волосы похожи на зарю, на светлый и бескрайне чистый рассвет, дарящий надежду на новое лучшее начало.

Руаль Моруа склонил голову и твердо произнес:

— Твой огонь не тронул ее, а обломки зданий не повредили тело. Девочка просто без сознания. Может, я и заслужу сердце, переполненное ненавистью и гневом в мою сторону, но пусть будет так. Я хочу, чтобы она выжила, Фаир.

Фаир была не согласна, девочка находилась в зараженной территории, и неизвестно, сколько безликих переродилось в человеческих телах, а скольких пожрали оголодавшие трупоеды, как долго они находились среди мирного населения. Болезнь была заразной, уровень летальности и заболевания вирусом достигал восьмидесяти процентов при близком контакте с зараженным. Фаир смогла быстро среагировать, то было лишь случайностью, когда она увидела юношу с воспаленными руками, которые уже покрывались ядовитой гнойной оболочкой. Он стоял на ногах, но черный омут его зрачков, бескрайней бездны уже затопили глаза черными водами смерти. И кровь. Густая кровь, что уже начала сворачиваться плотной дугой и катышками скатывалась с его губ. Первое, что она ощутила, был страх, беспредельный и отчаянный страх, что ужас, который она видела, однажды, повторится вновь. Моруа всего лишь человек, у которого слабое сердце, сочувствующая и добрая душа, и это приносит ему страдания, новые противоречия.

Девушка бережно укутала в плащ ребенка, вдыхая исходящий от ткани запах гари, и с интересом спросила:

— Тебе отрадно, что ты смог хоть кого-то спасти? А что, если она тоже заражена? Или ты полагаешься на свою звезду удачи?

— Если ты заметишь признаки заражения, то знаешь, что делать. Тебя и меня этот яд не тронет, ведь огонь и невидимый жар, исходящий от наших тел, уничтожает смертельный вирус на порядке атомов.

Фаир собиралась отходить к мосту, куда сбежало большая часть людей, готовых пересечь спасительную переправу, как сердце ее содрогнулось, словно от холода. Боль непереносимо жалила грудь, и платиновые глаза сверкали недобрым огнем в свете затухающего пожара, готового поглотить живых. Руаль, заметив искаженное лицо своей спутницы, взволнованно спросил:

— Что-то не так?

Фаир тяжело дышала, сжав драгоценное колье, удерживающее ее белоснежную тунику, как если бы это была золотая змея, сжимающие свои кольца в душащие шею тиски. Веки налились свинцом, и она упала на колени, дрожа всем телом, но все еще способная говорить:

— Кто-то рассеивает мое пламя, — задыхаясь, бормотала она чуть ворочающимся языком. — Он близко и скоро будет здесь. Она с нескрываемой болью в голосе терла горло, готовая расцарапать его в кровь, лишь бы удалось сбросить таинственную тяжесть, что склонила ее наземь. Эта боль унижала ее достоинство и гордость, как посмел человек причинять ей такие физические страдания. Когда она почувствовала, что очередная иллюзия пламени была прорвана, Фаир с шумом повалилась на землю, упираясь любом в раздробленную щебенку, не боясь ни осколков стекла, ни камня. Она сжала кулаки, собравшись с силами и резко расправив спину, послала мощную воронкообразную сине-изумрудную волну вперед, которая достигнув цели, расколется, превратившись в гигантские столбы огня, покрывающие под собой все живое. Даже микробы растворятся под таким градусом, что не сжигает, а низводит обратно в пустоту. И в это мгновение Руаль ощутил колотящуюся в атмосфере высокую концентрацию духовной энергии, такой могущественной и яростной, что даже воздух прожигал легкие. Леденеющий ужас ударной волны наступал сверху, когда разящий невидимый поток обрушился на его голову сверху. Он выставил вперед локти, блокирую внезапную воздушную атаку, и сапоги его прорезали глубокий след в земле от падающего ветряного водоворота, прорезающего все тело мелкими шрамами. Каменные плиты, на которых он стоял, раскололись, отлетев на многие сотни метров и превратившись в пыль за долю секунды, всасывая и поглощая песчаные искры в ветряную воронку. Воздух давил со всех сторон, блокирую отступы к спасению, становясь с каждой волной все разрушительней, и если позволить расслабиться, то от тебя не останется и следа. Руаль сжал правый кулак, и черные вытатуированные символы пришли в действие, змеиными петлями покрывая его кожу. И он чувствовал, как стремится бушующий вихрь ветра обратиться в громадный клин, что сотрет его тело, не оставив и капли крови, и тогда он открыл глаза и распростер руку вперед, позволяя собственной энергии выйти наружу и вступить в соединении с противоборствующей стихией. И разнеслась череда оглушительных, повергающих в ужас взрывов, ярких как рассветная звезда и белесых как первый выпавший снег, они озаряли ночное небо своим прекрасным белоснежным светом, заглушая все звуки и оставляя за собой кромешную тишину и покой, спокойствие и пустоту. Глас ветра растворился в плеяде детонирующих вспышек, и с чернеющих небес на лица воинов спускались кристаллические пушинки снега. Повеяло холодом, и теплое дыхание Руаля овеяло его лицо струящимся волнистым паром, словно божественной стезей. А сумрачная ночь все темнела, приобретая оттенок глубокого базальта. Отблески развевающегося огня догорали в его зрачках медным сиянием.

— И вот низвергнут тот на землю, кто так отчаянно пытался возвеличиться на небосводе, — с улыбкой произнес Руаль, наблюдая, как противник плавно спускается на гранитные камни, а ласкающий его фигуру ветер, разверзал несущие колонны полуразрушенного особняка, распадавшиеся на глазах, как поблекший сон. Белоснежный плащ юноши впитал в себя едкий трупный запах и свинцовую копоть, а глаза мерцали роскошным граненым минералом сапфира, как и серьга в левом ухе, но блеск этот был холоден как металл, и темен, как агат. Золотые волосы в монотонных валах пламени, что еще льнули к высоким постройкам, обрамляли жестокое лицо красивого отрока, но проявившаяся в его чертах строгость, непоколебимость придавали ему задатки взрослого мужчины. Герцог расправил плечи и с озлобленным взглядом взглянул в лицо Моруа, который продолжал сохранять непринужденный вид и наигранную улыбку.

— Господин, — прошептала Фаир, поддавшись вперед, но Руаль остановил ее жестом руки.

— Не стоит, — мягким голосом уверовал ее мужчина, — выполняй то, что должна, и жди моих дальнейших приказаний.

Фаир помедлила, брови ее сдвинулись, выдавая ее нерешительность. Со смесью страха, недоверия и сомнения, она посмотрела в сторону Ская, от тела которого все еще исходила удушающая давящая энергия, но все, что она сейчас могла это склонить голову в заботливо-покорном жесте и последовать приказанию. И так она и поступила: покрепче прижала ребенка к себе, исчезнув в лазурно-зеленой волне огня под сенью падающих колоннад. Зловещий ураган вознес ее серебряные прямые волосы вверх, словно исполинские крылья, а в глазах остывший солнца диск, блеснула смертельная печаль. И блуждающие свинцово-серые туманные путы захватили кончики волос, лоснясь к лицу, очерчивая губы богатого красного оттенка. И она исчезала, как исчезает предрассветная дымка с зеленых полей, упиваясь ее ангельским дыханием фиалок и незабудок. И лишь златые искры, обласканные сиянием зари, унесшиеся следом в зачумленную темноту, были свидетелем ее былого присутствия.

— А ты не из тех, кто сначала обдумывает свои поступки, — высказал Руаль, снимая с себя изодранную красную плащаницу. Я бы даже сказал, что ты чрезмерно тщеславен, только и делаешь, что выставляешь напоказ свою силу. Должен признать, она поистине огромна, да вот только употреблять ее в нужной форме у тебя не получается, агрессивность и излишняя самоуверенность юношества дают о себе знать. Не хватает мудрости, опыта и, — мужчина с напускной задумчивостью устремил глаза к небу, — ума. Светлые ресницы Ская затрепетали, когда он поднял глаза, в которых реял ужас надвигающейся бури, безропотно промолвил:

— А ты излишне болтлив для мертвого.

— Забавно, — циничным тоном подхватил Моруа, опираясь руками на бока, — а я думал, что благородному герцогу захочется узнать имя соперника.

Скай в изумлении наклонил голову:

— К чему знать имя того, кто скоро умрет?

— Убежденность в своих действиях тебя же и погубит, мальчик, — равнодушно пожал плечами Руаль. — За что ты жаждешь моей смерти? Не я писал правила в златых чертогах, а великие Судьи, что даже сейчас наблюдают за нами, ожидая нашего решения. Вступишь со мною в бой, и лишишься жизни в сей же час, закон воспрещает до начала Турнира скрещивать клинки.

Скай изобразил изумление и, наклонив голову, произнес:

— Кто сказал, что я буду использовать сталь, чтобы стереть тебя с лица этого мира? Он вытянул правую руку в сторону и их заволок плотный туман, в котором растворились призраки, гуляющие по разрушенному городу в поисках плоти, исчезли дымящиеся постройки и темный вид реки, шум течения и завывания ветров, рассеялась пылью и твердая земля под ногами, и собственные очертания казались прозрачными для глаз. И внутри сизой дымки стоял холод, сковывающий тело. Все было невидимо и однотонно, сплошной стальной простор, даже глаза жгло от мерзлоты, вызванный этим хладным и бесконечным оттенком.

Руаль спокойно шествовал вперед, будто прогуливаясь по лесистой местности в погожий мартовский день, когда полуденное солнце просвечивало густую зеленую копну высоких деревьев, и каждая прожилка листа была видна его очам. Вдыхал он не колкий воздух, прожигающий легкие, а теплый бриз морской. Он переступил с ноги на ногу, проникаясь в иллюзорный фантазм, созданный потусторонней волей и попытался прорубить себе выход сквозь тернистую завесу при помощи мысли, но создавая себе путь, наткнулся на прозрачную преграду. И мгновенно в лицо ему хлынула мощная волна студеного воздуха. Руаль выставил перед собой локти, скрывая лицо от ненасытных порывов, и взвалившаяся на его плечи давящая энергия оттесняла его назад, заставляя опуститься на колени.

— Мальчишка, который сам не ведает, что творит, опьянел от власти и всемогущества. Такой как ты меня на колени не поставит, — Руаль смотрел вперед со всей суровостью и неприязнью, ощущая, как в потоках ветра образуются мелкие кристаллы, мерцающие, как снежные осколки, дующие из небесных вершин далеких созвездий. И капли формировали острые иглы совершенной геометрической формы, наступающие на него вместе с буйственным вихрем. Льдинистые колья летели прямо к его глазам, дабы мертвый не отразил в своих стеклянных глазах лик своего убийцы, но вместо того, чтобы отклониться в сторону, он встретил остроконечные льдины и полностью выпрямившись, подул на стеклянные клинки и они рассыпались, став паром, выводящим над его головой хитросплетенные тропинки, устремляющиеся ввысь. А ладонью он провел по воздуху плавным движением, будто вытирал паутины с зеркала, и туманы проседью рассеялись, отступая, как древние чертоги на реке, ведущие в иной мир, и перед ним предстало ясно лицо неприятеля, который был не слишком удивлен его умением. Его белоснежная одежда была чистой, как облака, а лицо не испачкалось в копоти и угле, что падали с воздуха крупными комьями, словно он был недосягаем самим пространством. А свет от него исходил такой светлый и яркий, словно он был каплей солнца, а холодный огонь в ярко-голубых глазах затягивал в зияющий провал, и Руаль понял, что его вновь пытаются одурачить.

— У тебя неплохой уровень иллюзий, но все еще далеко от совершенства, — прокомментировал мужчина, лениво отряхивая с кожаной одежды остатки инея, переливающегося тонами фианита и лазурита, намеренно отводя взор от его притягивающих и опасных, как клыки волка глаз. — О тебе столько говорили и продолжают уверять, что раз ты получил голубую сережку, то обязательно станешь победителем, поэтому я ожидал большего от тебя. Представляю, каких мастеров тебе нанимала императорская семья, ты мог бы стать достойным противником, если бы брал со всей усердностью их уроки.

Скай в напряжении молчал все это время, и при последних словах, задевших его гордость, он почувствовал, как сила гравитации вокруг него трескается синими молниями, а волосы на затылке встают дымом, лицо исказилось звериной дикостью, освирепевшего хищника.

— Ты и твоя соратница уничтожили в один миг такое количество людей…, - голос его был тихим и ужасающим, как перед первым раскатом грома. Туманная пелена улетучилась, искажая атмосферу вокруг них и возвращая их в реальность. Его голова была опущена вниз, а лица было не разглядеть за упавшей на лоб копной золотистых волос, так напоминающих оттенок дикого меда отливающем в охряно-алом цвете догорающего пламени. Холодная ночь, разносящая палящие искры и черный дождь, снизошедший с агатового неба, и стекающие ливни тягучими и витиеватыми потоками несли буро-рыжий и кровавый окрас земли и грязи, полусоженные постройки проседали, оставляя за собой скопище пыли, металла и скатывающихся крупных булыжников, а в воздухе витал запах горелой плоти. Опустив лицо, Скай посмотрел на рукава своего сюртука, быстро превращающиеся из чисто-белого в темно-серый. Он помнил, как слуги старательно вычищали и разглаживали одеяние, пахнущее алое и фиалками, как старательно вшивали орнамент, созданного руками искуснейших портных и привезенный в столицу из далекого города Империи, расположенного у западного моря. Чистое стало грязным, а белое — черным. Он сжал кулаки, вспоминая увиденное, потрясшее его до глубины души, ему хотелось рыдать вместе со стонущими зданиями, уходящими под красное покрывало огня. Падающие кометы жаркой стихии образовывали глубокие воронки и здания либо исчезали вместе со взрывами, либо трескались по частям — стекла градом вышибало из украшенных росписью цветов деревянных рам окон, дороги взлетали, будто под землей ползли гигантские змеи, готовые высвободить тела из-под грунтовых оков, но вместо ужасающего королевского капюшона с новой силой полыхал огонь, вздымаясь в сполохе пепла и угля. Догорали лежащие черные тела, и где-то вдалеке он услышал тихие всхлипы, приносимые горячим ветром.

Он опустил девушку, все это время державшуюся за его плечи на землю, и поток силы мягко обволок ее фигуру и стопы, чтобы не прожгло ей ботинки, и она не осталась без ног, хотя даже с такой защитой, на коже все равно останутся волдыри и ожоги. Он чувствовал, как его собственная кожа на руках местами спеклась и сморщилась, потемнела, а глаза жгло от дыма, они слезились, покраснели, отчего было невозможно вглядываться вперед.

— На время забудем наши распри, — говорил он, отступая и отряхивая пепел с ее черного кафтана, — моей воздушной защиты хватит ненадолго, если до кого-то дотронешься, она перейдет частично и на него, поэтому постарайся не тратить свое время впустую, и лучше убирайся отсюда, если почувствуешь опасность. Против властителя стихии тебе не выстоять, тем более в таком пепелище. Умрешь раньше, чем выйдешь на поле Шэ-Нан.

Лира кивнула и торопливо добавила:

— Я попытаюсь найти кого-нибудь из выживших. Хотя она сама не верила в свои слова, оглядываясь по сторонам. Как такое могло произойти в самой столице мира? В самом безопасном месте на планете, всего за несколько минут в лето кануло все то, что строилось десятилетиями. Зданиями прогибались под тяжестью огня, окончательно разрушая несущие стены и после падения гигантских обломков, в земле зиял провал глубиною в десять футов, и красно-агатовый песок тягучим потоком развеялся по округе, вновь овевая коралловым облаком одежду людей, разрушенную мебель, тотемы божеств, шерсть животных, остатки домашней утвари. Лира покосилась на разодранную в клочья шерстяную куклу, чей лазурно-белый сарафанчик догорал вместе со светлыми волосами, и ее накрыла скорбь. Губы поджались, а глаза печально опустились, когда ее пушистые ресницы затрепетали, словно крылья полуночной бабочки и с алых уст, раскрасневшихся от крохотных рубиновых капель крови, стекающих с разодранных уголков рта. Она видела смерть множество раз, и уже могла устать от встреч с собирательницей урожая жизни, сеявшей хворь и раздор юдоли человечества.

— Поторопись, — и его жесткий как раскаленная сталь голос протрезвил ее. И ступая шаг за шагом вперед к пленительным раскатам пламени, она задыхалась от боли, накатывающей на нее, как одна морская волна погребает за собой меньшую и с каждой секундой она все больше колебалась. Но девушка все шла вперед, с трудом веря в дар зрения, пугаясь всепожирающей тишины, полной спокойствия и безмолвия, будто с царящим хаосом, пришла и безмятежность. Застилала сизая дымка пленительный полет ночного мотылька, его широкие крылья цветущей сирени облетали мертвый край, словно тот покидал хрупкий сон, оставляя позади клочок остатка своей души. Лира обернулась на своего спутника, но он уже исчез, и тогда она поморщилась, как от нестерпимой боли. Сначала она начала звать тихо, почти шепотом, и за треском догорающих построек, его невозможно было расслышать, а потом она закричала, что было сил, опускаясь на колени и раздирая захламленные обвалы, стирая руки в кровь, и осознание беспомощности и окончательной потери, сокрушили ее. Она уже видела однажды сбывшийся кошмар из страшных сновидений полный отчаяния, и видеть наяву призрачное видение было невыносимо. Она посмотрела на свои темные штаны, слыша запах гари от шелка и пробудившись, резко вскочила и когда Лира посмотрела вниз, то дыхание ее оборвалось — она сидела на черных гладких костях, обугленных как головешки, с которых еще не полностью сошла иссохшая кожа. Мертвецы стали жителями стольного града Шанхай, некогда полного кристально-чистой ледяной воды, теперь кишащей алеющим пламенем.

— Кто-нибудь, — судорожно лепетала она, еле поворачивающимся языком и немевшим голосом. — Здесь кто-нибудь есть…

Скай же отправился в западную часть города, развивая волны тленного огня, безумной силою впивающейся в кислород и высасывающий его силу. Он раздвигал полымя северными ветрами, снисходившими с темных небес, развевающих черные тучи, возвращая лунный свет в свою священную обитель. Зловещие всполохи огней кинжалами рассекали землю, оставляя глубокие ямы, покрытые багряно-бурыми лепестками, отражающиеся в его голубых глазах, и за рябиновой пеленою, он увидел лежащего на обугленных камнях мальчика. Его сожженная до костей рука упала вниз к блекнущим фиалкам, уцелевшим благодаря его телу, принявшему на себя удар огненной волны. Он с трудом дышал, выкашливая из себя густую как копоть кровь, и будто мазут стекал с его потрескавшихся белых губ. Кожа на ногах была полупрозрачной, серой, как у мертвецов, и эта вязкий и безжизненный цвет покрывал его тело, словно волдыри от сильных ожогов. Вода скапливалась под кожей, а когда влаги накапливались слишком много, водянистые пузыри лопались, разрывая телесный покров как пергаментную бумагу, и ребенок заорал диким голосом. Такого крика он не слышал никогда, поэтому при первых нотках его затрясло — сумасшедший зов, преисполненной такой бело-раскаленной агонией, таким страшным смрадом, повеявшим от выделений, стекающих на палящие камни, что он с трудом удержался на ногах, чтобы не скрючиться и удержать все содержимое внутри себя.

Горечь стыла на его языке, и трусость, коконом темноты опутала сознание. Скай отвернулся, продолжая слушать истерический крик, срывающийся с уст терзаемого неведомым недугом. А потом его кожа разорвалась, кости ломались как тонкие прутья, и перестраивались, растягивались и делаясь плотнее, становясь крепкими как сталь, и черные глаза уставились в беспроглядный мрак ночи, как если бы совершенно чистый лист бумаги был утемнен разлившимися чернилами. И в этот самый миг, когда белки его глаз полностью утонули в черноте, Скай понял, что жизнь мальчика утекла, перетекая в нечто иное, доселе ему неведомое.

Но ветер донес до него ответ, крича бежать, моля вырваться из гнойного аромата, распространяющегося повсюду и впитывающимся в его одежду, в его волосы, в его кожу.

Его глаза изумленно расширились, а с губ сорвалась трепетных вздох. Сначала ему показалось, что то было иллюзией, сотканной усталостью и пережитым ужасом, но нет. Мертвый двигался, как двигаются живые. Его пальцы поддались судорогой, тело изогнулось кривой дугой, и ребенок вдохнул. Пальцы левой руки скрючились, углубляясь ногтями в землю, и он самовольно вывихнул себе кисть, Скай слышал, как хрустнули суставы и ломаются сплетения кости. А потом рука его уперлась в гранит, и от натиска силы его мышц земля вздыбилась, и раздался удар такой силы, что твердыня под его ногами содрогнулась, а все поддалось пылью и камнепадом. Скай отпрыгнул за соседнюю стену, укрываясь от каменной воронки, слыша свист пролетающих мраморных осколков, чуть прикрывая широким рукавом кафтана глаза, которые неотрывно наблюдали, как летящие в разные стороны мелкие булыжники оставляли за собой новые наземные ямы и грунтовые дыры. Когда песчаная завеса начала опадать он развеял вокруг скопления пыли, мешавшие взору, и узрел, как на месте мертвого стоял живой, смотревший на него черными очами. Он словно увидел тень потустороннего бытия в глубоко посаженных и широко раскрытых глазах. Остатки одежды на его теле возгорались от соприкосновения с белой, как мел кожей — туника воспламенилась, оставляя на теле мальчика густой черный пепел. Его туловище удлинилось, и на глазах росли его мышцы, уплотняясь; руки доходили до самых колен, а когда он открыл рот, то из гортани вырвался шипящий звук, как у змеи или рептилии; черные же глазницы заволакивались пузырчатой пеной, покрываясь эластичными и непроницаемыми тканями, носовая же кость растворилась, исчезли даже скулы. Уголки рта расширились, доходя до висков, оголяя длинные прозрачно-белые резцы вместо зубов.

Существо не двигалось и молча наблюдало за ним, и пусть лишенный зрения, Скай знал, что оно видит и чувствует всем своим усовершенствованным телом лучше, чем любое другое живое создание. Он обонял, раскрывая пасть, с которой стекал черный яд, растворяющий камень под ногами, но продолжал стоять на месте, чуть склоняя голову, то в одну, то в другую стороны, словно обвыкаясь с новыми и незнакомыми чувствами, привыкая к заложенным в его кровь животным рефлексам. Скай выставил руку вперед, посылая острую ударную волну, разрубившую стоящие по бокам от существа здания надвое и образовавшую глубокую впадину в месте, где стоял мертвец. Сквозь грохот рушившихся построек, крупным каменным градом, скатывающихся наземь и скрывая все комьями земли и песка, в отдалении он услышал быстрое движение приближающегося удара со спины, разящего насмерть. Он уклонился, краем глаза видя, как когти существа образовали череду заточенных стальных клинков, с краев которых сочился желтый яд.

— Еще живой, — констатировал юноша, вставая в боевую позицию и растопыривая пальцы рук, и с кончиков пальцев его вырвались бури, в освещенном огненно-красном небе и шуме пылающих костров и камнепада беспощадные ветры обратились в гигантских сумрачных львов с высокими темно-серыми гривами и кровожадным оскалом зубов. Десяток зверей ринулись на безликое существо, но, ни один из них не смог и близко подобраться к нему. Когда же его когтистые руки разбили первую ветряную иллюзию, раздался мощный взрыв, за которым последовали следующие по количеству созданных чудовищ пламенные разрывы.

— Ты не заметил? — равнодушно полюбопытствовал Скай. — Я подложил микросенсорные бомбы в конструкцию своих проекций, попробуешь разорвать их на части — разорвет тебя. Все просто. Главное придерживаться правила и дать себя им пожрать. Но через красную стену огня прорвались серебряные колья, разогнавшие пожар от бомб в стороны с легкой непринужденностью, словно на него обрушился не шквал увеличенного в несколько раз удара, а еле осязаемая пыль. На его бледной коже не было ни царапины, а мышцы все продолжали деформироваться, увеличиваясь в предплечьях и лодыжках, словно он хотел в прыжке одним ударом расправиться с противником. Оцепенение от столь незначительно нанесенного урона прошло через секунду, он быстро схватился за драгоценную бусину, прикрепленную к волосам на затылке, и из прорези резьбы вышел клин, удлинившейся в белоснежное копье с его рост. Он прокрутил обоюдоострое оружие над головой, не сводя с демона пристальных глаз и замахнувшись посильней, выбросил его вперед, целясь в самый центр головного мозга, и вместе с копьем полетело воздушное торнадо. Отблески сокрушительного ветра разбили гранитные плиты, стирая их в порошок, а вихрастые волны сильнейшего потока развили огненные потолки, что восходили к черным небесам. Зрачки Ская чуть расширились, поглощенные темнотой и только он выдохнул, развевая вокруг себя хлад ветра, выпушенной наружу силы, как глаза его вновь приобрели светло-лазурный оттенок безупречной синевы.

— Что ты такое? — вопросил Скай, спрашивая у пустоты. Такой беспощадный вихрь прорубил отпечаток по расплавленной земле, устремляясь ввысь, и рассек небо, впуская чистый лунный свет на волю. И все еще в воздухе витал аромат опасности, грозящей располосовать его на куски, как добычу хищного зверья. И спиной он чувствовал, как его окружают незримые им взоры, куда страшнее и опаснее человеческих, ведь они принадлежали нелюдям. В его сторону двигались двое высоких белокожих безликих чудовища с раскрытыми обезображенными пастями, они бежали с неуловимой для человека скоростью, перемещаясь так быстро, что юноша едва успевал следить за их передвижениями. Один из них высоко подскочил в воздух, а второй расправил когти, используя их, как гибкие хлысты при нанесении удара становившиеся прочнее алмаза. Третий же несся к нему со спины — бежать некуда, а значит нужно принимать весь удар на себя.

— Ничтожество, что вы о себе возомнили? И в мгновение его поглотил яркий свет, разлетающихся ветров, превращающихся в водоворот, как после крупных взрывов, когда сила заряда настолько велика, что вбирает в себя окружающее пространство. Свет озарил ночное небо, возвещая живущих о несокрушимой и богобоязненной власти. От алчущих крови и жизни не осталось ничего, лишь бойня, устроенная его стихией могла поведать о случившемся: разодранные здания, укрытые смогом, по которым растекался грязной пеленою покрывала черни, оставленные огненной поступью; зыбучие тропы на дорогах, усыпанные инеем и покрытые тонкой коркой льда, похожей на тающие в небе облака. С высоты к его ногам упала тяжелая закругленная золотая брошь, с выгравированным знаком вечности, такие обычно надевали дети после церемонии пророческого явления, когда ребенку ведали его судьбу. Он подцепил пальцами драгоценный символ, стирая грязь, забившуюся в выемки, и вглядывался в значок своими грустными и одинокими глазами, тоска пленила сердце. Он вспоминал себя еще ребенком, когда прислуга дрожащими от важности момента руками, прикалывала к его воротнику в точности такое же украшение. Его матери тогда уже не было в живых, чтобы сделать это самой, как подобает женщине, дарующей жизнь, а отец строго распрямив плечи, отдал сухой приказ его служанке, пытаясь отгородить себя от никчемного занятия. Скай почему-то надеялся, что если получит столь почетный статус, как один из претендентов на звание Рефери, удостоится, хотя бы мимолетной улыбки, но ее не последовало. Последовала бесконечная и трудная подготовка к соперничеству, порой он так изматывал себя над контролем подчинения ветра, что все физические способности иссякали, и он падал ничком наземь, почти бездыханно пролеживая в кровати под присмотром царственных лекарей. Юноша устремил взгляд на рушащуюся постройку высокой кремовой башни, вершина которой пролетела к высохшему изумрудно-синему пруду, и его чистые воды некогда сливались с небесной синью. А за одну ночь на этом месте заклубились облака праха. Едкий дым кружил ему голову, и он с кипящей в венах яростью отбросил золотой амулет прочь, в воздухе разбивая его на крупные осколки, и отблески золотого гнева отразились в его синих глазах.

Ему не хотелось здесь находиться. Он огляделся, надеясь получить отрезвление, но его не было. Он ощущал, как дрожь пробирает его тело, когда взгляд падал на загустевшую кровь и безвольные тела, как розовато-кремовые цветы сгорали от высокой температуры кислорода, и он будет ведь это каждый день. Скай не знал, что произошло, но безжалостное полымя унесло тысячи жизней в один миг.

И стоя перед человеком, который легко рассуждал о жизни и считал себя правым отнимать их о других, ему хотелось стереть его в пыль так же, как это сделала девушка, превратив древний город в руины, чьи изумрудно-янтарные иллюзии содрогнули землю, превратив ее в живую преисподнюю.

Он сделал шаг вперед, и волосы на его голове встали дыбом, как у разъяренной кошки, но прежде чем он успел собрать достаточно энергии, чтобы создать воздушную воронку, человек, чувствующий себя вполне комфортно в его присутствии, спокойно произнес:

— Мое имя Руаль Моруа, мой род ведет свое начало на земле священной и гиблой Британской Империи. В его голосе не было первобытного страха, который Скай столь часто слышал от других людей просто находящихся с ним в одной комнате и случайно встречающихся с ним взглядом в коридорах дворца, и уже это заставило его испытывать дискомфорт. Его светлые брови угрюмо сошлись на переносице, когда в руке заблестел стеклянный клинок без гарды и рукояти, прозрачный как слеза. Вихри ветра взметнулись к ночному небу, и вокруг юноши стали скапливаться сильные воздушные сине-лазурные порывы, как океанские штормовые волны, теплые и разящие, и земля под его ногами расширилась, словно по швам, раскололась на крупные гранитные куски.

— Похоже, что кто-то распространил на территории Старого Города белую болезнь, изменяющую сознание человеческое и их натуру на противоположную им, раскрывая их самые порочные и темные стороны души, — продолжал свою неспешную беседу мужчина, даже не дрогнувший при виде массиве вихря, снесшего ближайшие постройки. Глаза Моруа коварно сузились, словно он был пророком, знающий тайну человека, пришедшего к нему на исповедь.

— Знаешь, поговаривают, что люди в смерти своей встречают зеркальную стену, находясь в кромешной бесконечной тьме, и все пытаются разбить преграду, чтобы не сойти с ума и выйти на свет, дабы не остаться навечно в ночи, где собственное имя разносится бесконечным эхом, но разбивая зеркало, становятся пустыми безликими тварями, жаждущими поглотить чужую душу, которая больше никогда не сможет переродиться. Не этих ли страшных чудовищ ты повстречал на своем пути? Единственное, что может остановить процесс полного поглощения — это исцеляющий огонь. Или ты хотел, чтобы эта мертвая зараза перекинулась от старого града к новому?

Алмазное лезвие заискрилось голубыми молниями, и небеса загрохотали, сгущая облака, подчиняясь власти клинка.

— Сила, что течет по нашим венам вместе с нашей кровью, дана нам для защиты людей. И ты мог бы их спасти, — щебенка, трепещущая под его ногами, поднялась в воздух, а вокруг юноши образовалось серебристо-белое поле, изменяющую саму силу гравитации, — но вместо этого твоя соплеменница погубила под камнями и валами огня тысячи жизни менее чем за секунду. Твоя жизнь и жизнь твоей верной поданной будет малой расплатой за содеянное кровопролитие.

— Какие сильные слова для столь юного человека. Но потому ты и юн, думаю, что будь я твоего возраста, вполне мог рассуждать бы также, если бы не столкнулся с этой чумой в своем прошлом, — невозмутимо рассуждал он, лаская пальцами горящий ветер, который не причинял ему боли. — Эту болезнь, эту черную магию нельзя остановить, она передается через кровь, дыхание. Лишь пламя рассеивает эту нечистую силу. И в юношестве глупцы те, кто не учится на чужих ошибках, — символы на его предплечьях заиграли, ползая по его телу словно ожившие змеи, вплетенные в саму кожу, облегая его своими склизкими толстыми кольцами. — Я глупец, потому что не извлек уроков тех, кто смог пережить этот кошмар, а ты, видя все это, продолжаешь нести ерунду о спасении тех, кто еще способен блуждать по этим руинам. Как только демон вышел к гавани — они были уже обречены на погибель свою, и вопрос был только во времени, которое займет у черной смерти, чтобы добраться до противоположных берегов и подчинить своей неконтролируемой власти всю Столицу. Разве ты не понял, мальчишка? Это испытание, которому подвергаются участники Великого Турнира — как судья ты должен быстро и верно принять наиболее лучшее решение, а будешь медлить, погубишь больше жизней, чем спасешь.

Глаза Ская вспыхнули белой яростью. Он представил себе, как невидимая рука тянется к его глазам, выдирая глазные яблоки из глазниц, а голова раскалывается на части.

— Я убью тебя, — шипел он, проникаясь чувством гнева, выжигающий саму его сущность. И смерчи заволакивали кучево-дождевые чернильные облака, и белыми драконами кружили молнии, развеваясь в сумеречном мареве.

Глаза Моруа опасно сузились, но при виде воплощения человеческой злости в смертельный ветер, он не дрогнул, просто наблюдал с неким любопытством, и задавался вопросом, к чему приведет это бессмысленное и глупое сражение. Сможет ли оно расставить все по местам и удовлетворит ли победа юношу, полного высокомерия и иллюзорных представлений о справедливости мира. И, похоже, что хладнокровность Руаля, его циничная и непроницаемая маска только больше подпитывала злость юноши.

— Убив меня, ты чего-нибудь добьешься? — вопрошал мужчина, идя вперед против ветра, не страшась быть разодранным на мелкие крупицы. — Смогу ли я своей жертвой усмирить твой гнев — нет. В итоге, проигравшим станешь ты. Все твои действия при лобовой атаке я буду видеть наперед, ведь когда ты теряешь над собой контроль, то каждое движение, каждый поступок, каждая мысль — иррациональны. Если же я потерплю поражение, то ты потеряешь любую возможность изменить мир, который так ненавидишь.

Буйственный клин ветра прорубил черные сферы, клубящихся туч, обрушиваясь со всей сокрушительной мощью на противника. Прибрежные волны поднялись на несколько десятков футов в месте ветряной атаки. И зеркально-кристалльные стены воды расщепили все пришвартованные к гавани корабли и судна, волны вгрызались в деревянные палубы, как воздушные корни баньяна, сдавливая и удушая целую флотилию.

Фантомный столб воздушного вихря раскололся, развеявшись теплым ветром, когда Моруа одной рукой отвел от себя беспредельную атаку. Изумившись, Скай не сразу узрел, как фигура врага быстро надвигается на него, нанося крепкий удар по челюсти и разбивая нос. Юноша не успел даже вздохнуть, когда его спина ударилась об обгоревшие каменные стены костяного оттенка, из легких вышибло воздух, и он почувствовал кровь на кончике языка от прокусанных зубами губ. Не веря, он коснулся дрожащими руками крови, стекающей ручьем с подбородка, недоуменно вглядываясь в алый багрянец, и ощущая, как саднит горло от подступающей изнутри крови. Глаза смутно опустились вниз на изодранный кафтан, изорванный в клочья в момент удара с землей.

— Когда мы гневаемся, то не слышим самих себя, — пояснил Моруа с ледяным равнодушием, вновь надевая красный плащ и затягивая металлические цепи на грудных карманах, удерживающих с десяток острых охотничьих ножей. Рукоятки были выполнены из красного дерева, а с выемки до обушка клинка из дамасской черной стали плелись узоры разъяренных львов. — Знаешь, почему ты проиграл? — изящно выгибая алую бровь, вопросил Руаль. — Потому что наотрез отказывался прислушиваться к другим людям, слышишь только самого себя и свою аристократическую гордость, боясь уязвить собственное самолюбие. Мужчина походил на призрак, и был единственным ярким пятном посреди мятущихся серо-агатовых туманов ночи, полога тьма, накрывшего сгорающую землю, а его глаза, явившие собой отражение раскаленного солнца, в коем сочеталось богатый букет красного вина и смертельной волчьей ягоды, чей сок ядовит, и чьи плоды позже украшаются лепестками лиловых цветков.

— А что если ты умрешь? — прямо спросил Руаль, приседая на корточки, чтобы их лица сравнялись. Глаза Ская расширились, а ресницы затрепетали от овеявшего лицо горячего воздуха, и он подумал, что человек не лжет, ему ничего не стоит прямо сейчас его убить, и юноша верил в его слова. Хватит щелчка пальцев. Татуировки на его теле вызывали в атмосфере оглушительные взрывы, поглощающие силу его ветра. Его подняли за грудки одной рукой, подставляя крепкий как камень кулак к самому кадыку.

— Если я сожму сосуды вокруг твоей шеи, то ты не сможешь дышать, и минуты через три кислород перестанет поступать к головному мозгу. Думаю, тебе повезет, если ты просто потеряешь сознание. Вот будет ирония, когда обстоятельством твоей скоропостижной смерти станет нехватка воздуха, — его пальцы сомкнулись у него на горле, стискивая трохею с такой силой, что в ушах у него раздался хруст собственных хрящей и разрывы связок, а с губ стекали слюны с примесью крови. Скай пытался руками дотянуться до одного из кинжалов Руаля, но его усилия были остановлены на полпути, когда сильным ударом колена, он сломал ему три пальца, вывихнув кисть руки. Пространство подернулось, рассекшись диагональю, и в глазах начинало темнеть. Страх и слабость овладели его телом и его логикой, он не мог вспомнить простейших движений самообороны, но когда юноша готов был уже провалиться в густой и теплый мрак, он смог сделать большой глоток воздуха, повалившись на колени. Мужчина отпустил его, легко разжав пальцы. Скай обжег лицо, чувствуя, как жар от камней проникает под кожу и больно жалит едкий дым глаза, а воздух как огниво обжигал каждую клеточку тела.

— Я слышал, что для аристократов долг превыше всего, — его голос походил на сладкий мед, с ядовитым соком черной гадюки, а шепот, словно шипение проклятого змея. Мужчина склонился к нему, стоящему на коленях, как к низшему и недостойному, неприкасаемому, и все его титулы и призвания были не более чем подстилкой в ногах победителя. Пренебрежение и брезгливость, неуважение и саркастическая насмешка выдавались его позой, его выражением лица, уверенностью и ленивой расслабленностью, благоденствием и смирением. — Мне бы следовало заручиться Вашей поддержкой, почтенный герцог. Я сохранил Вам жизнь, неважно первобытный ли то страх перед наказанием или мое милосердие, — он резко обхватил своей крупной пятерней его волосы, поднимая падшего с земли и вознося его лицо к своему. — Когда выйдешь на поле Шэ-Нан, паскудный пес, я заставлю тебя драться в полную силу, но ты не дождешься от меня каких-либо усилий. Я не стану уважать ребенка, у которого нет ни цели, ни уверенности, ни причины кого-либо защищать, лишь гордость и возросшее самомнение.

— Не пожалей потом об этом. О том, что сохранил мне жизнь, — проговорил окровавленными уголками рта Скай, и пузырчатая темная лента потянулась по подбородку, — возможно именно я и отниму у тебя возможность исполнить свои желания.

Горячий ветер ласкал их лица, и в аметистовых глазах мелькало ледяное и губительное бесстрастие.

— Мои желания не исполнить какому-то проклятому артефакту, — зловеще произнес Руаль, и каждое его слово, словно выжигалось в разуме юноши кипящей лавой. — Ты когда-нибудь видел хоть одного владыку с белого мраморного трона? Видел, как они спускаются со своей небесной обители вместе со священными хранителями и прославляют стихии, чтобы спасти хоть одного невинного человека? Если ты победишь, что будет ждать тебя в самом конце?

Их глаза встретились, и Руаль произнес заговорщическим тоном:

— Почему сейчас твою жизнь и жизнь стольных жителей не спасли верные справедливости и вехам добра всевышние? Или смертные, получившие однажды вечную жизнь и безграничную власть, просто отреклись от нашего скудного и серого мира, как считаешь?

— Я считаю, что ты богохульник и палач, — выплевывал ему в лицо слова Скай, орошенные свежей кровью. Его глаза пылали, как и пылало чувство ненасытной ненависти и жажды убийства. Если когда-то смерть другого человека от его руки вызывала только боль и стыд, теперь же ему виделось в этом призвание. Он хотел, чтобы этот человек, облаченный в алые, сам запятнал свою кожу и лицо в кровь, а яркие глаза, в коих полыхало само солнце, остекленели и стали темнее полуночных сумерек. — Может статься так, что в следующий раз, когда мы встретимся, мой ветер оторвет тебе руки с черными татуировками, которыми ты убиваешь и приносишь раздор и несчастье на благородные светлые земли.

Глаза Моруа опасно сузились:

— Очень надеюсь, что ты сможешь оправдать мои былые ожидания. Потому как если ты и вправду сильнейший и судьбою тебе предначертано изменить этот мир, Турнир будет похож не более чем на фарс. Интересно посмотреть на остальных, они должно быть о себе такого же высокого мнения, как и ты, мальчик.

И тут в его сторону, полетел охотничий кинжал, нацеленный точно в центр затылка, который раскололся на части в воздухе под давлением взрывной волны, не долетев и пару метров до нужной точки. Руаль нетерпеливо обернулся и в сверкающих осколках разбитого меча, увидел девушку, чьи волосы отливали красной медью полуденной зари, а глаза, полные аквамариновой ненависти смотрели в его лицо. Он словно увидел разъяренную ночную тварь, и в полумраке смог разглядеть отблески лазурного камня. Уголки его губ растянулись в усмешке, когда он дружелюбно помахал рукой в ответ незнакомой девушке. Но предчувствие подсказывало ему, что ему не стоит оставаться одному с двумя воинами, чьи сердца прожигало желание сражения. Он бросил последний взгляд на задыхающегося юношу, от которого до сих пор исходила сила, способная разворотить город в песок, а потом вновь смерил взором девушку, восходящую словно рассвет, расстилающий свет над океаном сумерек. Если он хорошо ознакомился со способностями мальчика, то с этой особой нужно было быть настороже, хотя бы потому, что он даже не заметил ее приближения. Как если бы она возникла в воздухе из ниоткуда, а ее духовная сила была невидима его взору, неведомая и незримая власть. Ее очи являли образ зверя, и злато ободком окружало ее выразительные темные зрачки, овеянные изумрудом морских волн, заволакивающие и манящие, словно вечная пустота. И в этой беспроглядной мгле, погребенной в глубинах ее лесных глаз, он видел самого себя. Ее губы приоткрылись, будто она хотела что-то сказать, но он исчез в потоке жара и черного пепла, уходя прочь еще до того, как губы, что багрянее, текущей по его жилам алой крови произнесли хоть слово.

Лира осторожной поступью походила к юноше, чьи светлые волосы покрылись темным песком, в чьих глазах потерян блеск, и лишь слабость и отчаяние с примесью злоключения окружали его облик. Он походил на ангела с оторванными крыльями, падшего на землю, но принявшего свою горькую участь. Он не смог доказать своей правоты, но признавал свои ошибки. За это он был и благодарен, и глубоко обижен. Скай поднялся на ноги прежде, чем Лира успела протянуть ему руку помощи, не смея смотреть ей в глаза и не нуждаясь в жалости и скорби, обращенных на него малахитовых зерцал.

— Здесь небезопасно, — выговорила Лира, касаясь кончиками пальцев его руки, обожженной, но холодной. Скай посмотрел на ее руку и свою, и на переносице залегла глубокая складка, словно он только что-то осознал.

— Нужно уходить, — в очередной раз попробовала достучаться до него девушка, чувствуя, что он все дальше отдаляется от нее. Скай посмотрел на нее затуманенным взором, и потом услышал звук подступающих шагов мертвых. Их шаг походил на звук дождя, как льдинистые капли барабанят по холодным прозрачным стеклам окон, их присутствие схоже с предрассветным туманом, что накрывает воздушными облаками бесконечно далекие поля и долины, и вместе с тем они привносили сковывающий ужас. Его кровь заледенела от одного их вида, шесть крупных особей двигались в их направлении, а черные когти прорезали бледную кожу, позволяя беспрепятственно струиться острейшему лезвию в полную длину вместе с тончайшими линиями багряной крови. Глаза Лиры расширились, когда их пасти раскрылись вместе с выступающими ядовитыми резцами, стоящими в четыре ряда в расширенной гортани. Скай же не шелохнулся и не сдвинулся с места, на его лице не было ни страха, ни отвращения, он просто смотрел на передвигающихся существ, словно старался запомнить каждую секунду их жизни, их необычный вид и их повадки. Он всматривался в их жадные облизывания, когда длинный черный язык вывалился у одного из призраков изо рта, упав вниз, чуть не достигнув горящей плавящейся земли, который в мгновение обвил исхудалое бледное тело полукольцами, как склизкая черная пустынная змея, не хватало выступающих костяных рогов и безжалостных златых зрачков.

— Скай, — вновь окрикнула его Лира, — мы не сможем противостоять такому количеству…. Но не успела она и закончить фразы, как он поднял правую руку, выставляя вперед указательный и средний пальцы, из которых вырвалось шесть воздушных выстрелов, и когда те достигли заветной цели, соприкоснувшись с мраморной и холодной кожей, их заволокла воздушная дыра, воронкой всасывающей в себя все, что находилось близ взрывной волны. Здания и дороги разваливались, превращая высокие постройки в серебристые песок и пыль. Земля разверзлась, и Скай притянул девушку к себе, чтобы и ее не накрыло воздушным потоком, устремляющимся вглубь бездны. Последние его силы ушли на то, чтобы переместить их на безлюдную мостовую, ведущую на противоположный берег белого града, издалека похожий на купающиеся в лунном свете жемчужные дворцы.

Едва их ноги коснулись земли, как он повалился на девушку от усталости, и полуночные тени мельтешащимися миражами вылетели на свет из-под его полуопущенных век. Его дыхание повисало в воздухе крупными паровыми облачками, когда его изможденные ступни ног оскальзывались, и он бы упал на холодную и сырую землю, если бы его не подхватили руки девушки. Она осторожно положила его голову к себе на колени, разглаживая запутавшиеся от грязи светлые пряди волос, похожих на бледное солнце, а сама подняла лицо в сторону догорающего города, охватываемого все новыми завихрениями огня. Пурпур свирепой стихии словно покачивался на волнах сухого воздуха, перекидываясь на все новые постройки цвета багрянца или весенней листвы.

— Этим кто-то управляет, — произнес юноша охрипшим голосом, наблюдая, как рушатся своды древнего собора, как образные камни со златыми изразцами падают вниз, и Скай слышал, как скрежетали огромные потолочные плиты из цельного малахитового камня, как стираются орнаменты с высоких кружевных лестниц, как разлетаются цветные витражные стекла и пылают гобелены. Юноша сделал глоток ледяного ветра, реявший прохладой возле их силуэтов, очищая горло и легкие от саднящих ожогов. Он еще не восстановил свои силы, этот человек что-то сделал с его восприятием и материализацией духовных частиц, ударом заблокировал его внутреннюю стихию. Но пока он пытался сконцентрироваться на поиске воздушных вихрей и холода, он услышал клокочущий клуб черной, как смоль, потусторонней силы, такая густая как беспросветный туман, затянутый черным пологом темноты. Он уже пробовал на вкус этот мерзкий ядовитый поток, и теперь все сложилось в одну логическую линию. — Кто-то управляет этими созданиями, рассеивая болезнь по округе. Движет, как марионетками. Если разрушим источник восходящей к ним силы, то, возможно, сможет предотвратить распространение проклятия.

Но воцарившееся молчание нарушилось внезапным звонким и пронзительным как стрела голосом:

— Как это верно сказано.

Лира и Скай отвлеклись от своих мыслей, и встретились взглядом с лазурно-серыми глазами темноволосого юноши, что восседал на парапете моста, не боясь свалиться в бурлящую внизу реку, полную крови. Он приподнял свой лик, чтобы в свете горящего огня им было лучше рассмотреть его хищное и хитрое, как у дикого зверя лицо, хотя походил он больше на каменное изваяние химеры, недавно украшающие поместья аристократов. Он не шелохнулся и не сводил с них своих мистических глаз, даже когда череда взрывов на берегу возводила вокруг себя ограду пылающих кругов ярко-красного огня. Земля под ногами задрожала, как если бы возвещала об извержении проснувшегося вулкана, а он все так же беззаботно болтал ногами над губительной пропастью, словно только что обмяк после пятого кубка сладчайшего вина.

Скай уже видел эту безмятежную и пугающую улыбку.

— Фраус, — произнес он, и узоры тени и света льнули к его мерцающим, выразительным глазам, темным, как океан хаоса, в коих плясали невиданные ему образы, но только он пытался их разглядеть в безбрежном омуте, как они исчезали, так и не явив его истинный облик.

— Мне лестно, что ты запомнил мое имя, но что еще более приятно, — он воззрился смеющимися глазами на девушку, чьи волосы были схожи с горящем огнем, и в какой-то миг, ее глаза расширились, а лицо стало неподвижным, словно она разглядела в нем что-то пугающее, что было чернее черноты и прекраснее сияния самого яркого света, — видеть рядом с тобой эту девушку.

Фраус чуть склонил голову на бок:

— Мы с тобой не знакомы, но я очень хотел, чтобы такая одаренная воительница вступила к нам с Деей в команду, но, к большому моему сожалению, я так и не смог истребовать твоего ответа, и мы уже заключили договор с другим человеком, — он внимательно вглядывался в ее черты, и ей казалось, что он всматривается в саму ее сущность. Таким взглядом смотрят на человека, которого давно знают. Голос его был текучим, как река и прекрасным, как музыка арфы, безупречным.

Девушка сначала поколебалась, не зная, что ответить, а потом коротко поклонилась, сказав тихим голосом:

— Благодарю за добрые слова.

— Ну что ты, — небрежно отмахивался он от благодарственных выражений, позволяя собственному голосу утонуть в завываниях взрывов и всполохах жестокого кровавого эфира.

Вперед выступила девушка, чьи темные курчавые волосы выбивались из златой атласной повязки с рядом каменьев на головном уборе. Кожа ее была оттенка топленого молока, а глаза были теплыми, карими, как закатное солнце в объятиях полуночных сумерек, смотря в эти глубокие и открытые глаза, сразу хотелось довериться и поверить в правдивость, сказанных слов. На ней была дорогая парча из шкуры белого медведя с красной вышивкой на воротнике, и в белоснежном одеянии она походила на небесную богиню.

— Мы поможем вам, — и голос ее был слаще меда. — Нельзя позволить огню перекинуться на незатронутую часть города. Мы еще можем кого-то спасти. Она приветливо улыбнулась, и на щеках ее заиграл здоровый румянец, как у ребенка. — Меня зовут Дея. Мы с вами уже встречались прежде.

Лира озадаченно захлопала длинными ресницами, с подозрением и осторожностью всматриваясь в лица претендентов, удивляясь яркости карминового свечения, отбрасываемого от их драгоценных камней.

— С чего мы должны вам доверять?

Фраус и Дея переглянулись, улыбнувшись своим мыслям, и юноша сказал, вытаскивая из-за спины одно из черных копий, и златые браслеты сверкнули пламенем рассветной звезды на его предплечьях:

— Думаю, у тебя нет особого выбора, если ты, конечно, не передумал и не струсил. Мне кажется, сейчас не самое удачное время выяснять отношения, мы пришли и готовы к единому сотрудничеству, это в разы увеличит наши шансы к победе, разве не так?

— Фраус спас вас уже на отборочном туре, но мог бы этого не делать, — ее взгляд пронзал. — Его бы не наказали, уничтожь вас один из сумеречных порождений, — и звук ее слов успокоил Ская, как если бы он слушал ласковую трель звучания теплого дождя, и сквозь металлические небеса, прорывались первые белые лучи.

Скай нахмурился, но тут почувствовал тихий смех над собой и недоуменно поднял глаза на девушку, что поддерживала его.

— Скай, — от изумления и радости у нее перехватило дыхание, — смотри-ка, ты уже считаешь меня частью своей команды, раз уже говоришь о нас. Значит, мы заключим контракт? Между прочим, я подыскала к нам оставшегося члена в команду. Он очень сильный, — она внезапно всплеснула от счастья руками, — мы же получаемся самой сильной командой на Турнире. Два кандидата на звание рефери объединились в один непобедимый союз. Он думал, что от ее певучего радостного голоса, его голова расколется на части, так гудели его виски.

— Помоги мне подняться, — попросил он Лиру скребущим, как у старца голосом. Разум его прял бесконечные нити предположений, чем обернется их путешествие обратно в город красных стен и черных линий смога, тянущихся к высоким спиралевидным вороновым небесам, но он не хотел быть тем, кто стоит в стороне, смотря на смерть, что волоком накрывает мир.

Фраус встал, переворачивая в руке острое копье, от которого реяла смертоносная сила, и кольца тумана раскрывались по всей его длине и высвобождались призрачно-дымчатые змеиные тела, обвившие сталь. Когда же оружие ладно легло в его ладони, кончиком острия наклонившись к низу, воздушный поток мощной волны разбил рубиновую реку на части, отчего волны вышли из берегов. И черный снег обрел оттенки спелого красного, холод и скрытая луна управляли всем живым. Фраус выдохнул, и глаза его потемнели, как если бы юноша выпустил на волю душу, что так долго сдерживал, и ум его отдался всем звукам, образам и запахам, а его облегала темнота, просачиваясь в светлые глаза, и даже волосы его казались мягким войлоком темных ястребиных перьев. Руки его были обтянуты черными кожаными перчатками с золотыми вставками в виде орхидей на тыльной стороне ладони, и ему представилось, что он омыл их в горящем свинце, они были темнее сумерек.

Он сошел на рдяные плиты мостовой, собираясь что-то сказать, но единственное, что он успел сделать, отбросить девушку в сторону, быстро развернуться, посылая в воздух мощным броском свое копье, которое встретилось с летящей каменной глыбой, раздирая в крупные борозды серый булыжник, который бы не оставил от них и капли крови. Мышцы его напряглись, а глаза обернулись дикостью берсеркера, они были полны крови, когда он вглядывался в полыхающие огнем кирпичные постройки, на которых собирались белокожие существа. Их тела изменялись, теперь сила одного превосходила силу сотен даровитых мужей. И рукой они поднимали многотонные монолиты, швыряя их будто клочья бумаги.

— Как такое возможно?! Мы же находимся от них в радиусе двух километров, — кричала Лира, и глас ее походил на разбитое стекло, столько сокровенного ужаса и первобытного страха возможной смерти веяло в нем, что даже лицо ее стало бесцветным, замерзшим.

— Дея, — вскричал Фраус, — отойди, как можно дальше! И он достал второе копье, развивая его над головой, будто веер и замахнувшись, бросил его вперед, разделяя ветер и воду. Ветряные вихри вздыбились спиралевидным полетом вокруг черного резца, и оно метнулось, растворяясь в беспроглядной мгле, обернувшись молниеносной стрелой, расщепившей летящие глыбы в прах, и лишь мелькнула тень вдалеке, как от ночных чудовищ остались лишь белые осколки, превратившие их в серебристый песок.

У Ская было чувство, что он ослеп, потому что не представлял себе, что повстречает человека, который при помощи одной лишь физической силы смог бы метнуть оружие на такое огромное расстояние с легкостью и необычайной разительностью в разы превосходивший его стихию. И поглощенный бесподобным зрелищем, юноша не заметил, как промолвил:

— И это не все, на что ты способен…

Фраус обернулся к нему в тот миг, когда светлый лунный диск жемчужной колыбелью вышел из-под металлического сгустка облаков, мертвенной тенью обливая его лицо. Он молча смотрел на Ская, распущенные темные пряди обрамляли его точеное лицо, но теперь он показался юноше старше своих лет, и мягкий серебристый свет творил тропу из лотосов на червленой поверхности воды, в отражении которых мерцали далекие звезды.

— Вставай, — говорил он твердым голосом, — мы должны остановить затянувшийся кошмар. Скай снял с плеч, обхватившие его женские руки, и посмотрев на Лиру произнес:

— Оставайся здесь, у тебя нет и шанса на спасение в том огне. Девушка втянула в себя воздух, словно борясь с желанием влепить ему могучую затрещину и спокойно выполнить то, о чем ее просят. Он был прав, она будет только отвлекать, и мешаться у него под ногами. Поэтому она кивнула, отступая на несколько шагов. Скай пытался стоять ровно, но его все равно еще шатало из стороны в сторону после последней схватки с человеком с магическими символами на теле.

— Я смогу нас перенести на тот берег, но только одного, на двоих у меня не хватит сил, — хриплым голосом предупредил он, бросая косой взгляд в сторону темноволосой девушки, но та только мило улыбнулась, отряхивая теплую молочную парчу от легкого слоя пыли на манжетах. Фраус же заботливо поднял ей капюшон, чтобы черный снег не падал на ее свежее и красивое лицо, осторожно убирая пряди выбившихся из-под дорогой ткани волос.

— Нет и речи, чтобы Дея пошла со мной, — строгим и назидательным тоном произнес он. — Я не позволю ей пачкаться о такую мерзость.

Дея прикоснулась пальцами к его мозолистой руке, прижимая ее ближе к своей щеке, успев ухватиться за нее, когда он уже хотел отнять руку. И всматриваясь в его глаза, отсвечивающие белым золотом, она видела пасмурные дни, нависающие над горячимы желтыми песками пустынных земель, когда прохлада ливней придавала стойкости и храбрости продолжать жизнь. В ее взгляде было столько небывалой сказочной нежности, какую испытывает человек, глядя на отгоревший закат. Таким же взором он смотрел и на нее, не смея нарушать ее невозмутимое молчание и ее безмолвную беседу, которую она вела с ним через блестящие длинные ресницы и легкий румянец на щеках, чуть приоткрытые влажные губы. И Скаю показалось, что между этими двумя стоит нечто большее, нежели обоюдное сотрудничество, и то как они смотрели друг на друга, повергало его в трепетный ужас, приходящий горькими воспоминаниями из прошлого, в день обряда предсказания, когда прорицательница трактовала его судьбу, зачитывая линии жизни, словно раскрытую книгу. Проблема допустимости и рока их не беспокоила. Он задавался вопросом, как смеет этот юноша так любоваться лицом этой девушки. Неужто не ведомо ему, что он повергнется перед судьбою, и ему придется расстаться с горячо любимой, умерев от ее руки, или же ему выпадет случай отнять ее жизнь. Были ли эти чувства игрой одного из них? Мир застыл, и он вслушивался в тишину за своей спиной, тогда как не было тишины, был огненный рев и раскат огней палящих обелисков, дым, исходящий от горящих сандаловых деревьев. И Скай смотрел своими непонимающими, озадаченными глазами на их единое прикосновение. Он часто заморгал, пытаясь сбросить с себя теневое наваждение, но оно не прошло, они все так же стояли, прощаясь так, как будто не увидят друг друга больше никогда. И пыль застряла у него в глотке, когда он попытался произнести хоть слово. Его светлые брови сомкнулись на переносице, когда он чуть слышно прошептал:

— Ведь это неправильно…

Лира заметила его перемену на лице, открытую неприязнь, которую он испытывал, просто смотря на них, как сжимались кулаки и дрожали от гнева плечи, как побелели губы, как он смотрел широко раскрытыми глазами на этих двоих и его трясло.

— Что случилось? — спросила она монотонным голосом без всякого выражения. Сначала она думала, что он ничего не ответит. В конце концов, кто они друг для друга, чтобы спокойно разговаривать на равных, и кто она такая, чтобы сметь задавать вопрос, но потом он ответил:

— Эти двое участники Турнира.

Лира хмыкнула в ответ, вновь присмотревшим к людям, что-то обсуждающим между собой, но напряжение, царящее вокруг них, было осязаемым. Она чувствовала горько-сладкий привкус страсти, хотя меж ними велась лишь скупая беседа, но, казалось, что окутавшее их молчание воспевало рассветные лучи, поднимающиеся над океаном черноты, и в этой глуше бурлящей темноты и скорбного плача смерти, они были осколком из прекрасного и светлого мира.

— Что тебя удивляет? — прямо спросила она, смотря на его мимику, становившуюся все ужаснее. Скай весь напрягся, и в этот краткий миг их накрыл порыв ветра, веявший дымом густым и удушливым, упоенный жестокостью.

Его глаза потемнели, обретя оттенок аквамарина, и он медленно, растягивая слова, произнес тихо и страшно: — Я не понимаю чувств, которые они испытывают. К чему они обременяют себя или им неведом страх предательства?

Лира судорожно выдохнула при этих словах, не веря своим ушам, потрясенная до глубины души и развернулась к нему: — Что значит, ты не понимаешь? Что плохого, что эти люди любят друг друга, хотя я не совсем в этом уверена, — в ее голосе сквозило удивление, и она передернула плечам от холодка, пробежавшегося у нее по позвонкам. — Они больше походят на брата с сестрой, но я не ощущаю у них схожей ауры, следовательно, они не кровные родственники.

Юноша все продолжал рассматривать пару рассвирепевшим взором, пока Лира не выдержала, не смогла утихомирить свое рвущееся наружу любопытство. — Разве у вас с Принцессой нет взаимных чувств? На торжественной части церемонии вы выглядели очень близкими. Ты вроде должен понимать, что это такое.

Он только пуще нахмурил брови, отрывисто и резко проговорил:

— Это другое…. Но он запнулся, так и не договорив желанной фразы, и боялся слов, которые могли стать звучны. Он никогда не смотрел на Софию такими глазами, в них никогда не было столько жажды и одержимости одним существом. Эта же девушка для него была сущим, как воздух, как сладчайший нектар, как величайшая награда, и все эти всепоглощающие и захватывающие чувства отражались на его лице. Он смотрел на нее, как если бы она была звездою, падшей на юдоль его ладоней. Провидица говорила, что ему никогда не быть с той, кого он любит, если он пойдет путем, выбранной ему судьбы. Но к чему эти дряхлые и бесплодные эмоции, что отравляют и делают из людей больных? Сердце самое неподвластное нашей воли, мы не смеем им управлять, а потому он выберет путь победителя, дабы никогда не сходить с избранного им пути. Тот же, кто бессовестно играет с судьбою, будет ею же и наказан.

Скай выступил вперед, прерывая затянувшееся молчание и предлагая Фраусу руку, как когда-то предлагал ее Клаусу, что ответил ему изменой. Темноволосый юноша неохотно отошел от девушки, но уверенность и сила рукопожатия, с которыми он схватился за его руку, поразила Ская. Он не боялся довериться ему, как и не страшился быть убитым его рукой, потому что у Фрауса были силы противостоять ему, но что более важно, у него были те, кого он защищал. Он не противился обстоятельствам судьбы и был подле тех, кого любил, не боясь, ни боли, ни раскаяния, он следовал своему собственному пути, подчиняя своей волей неотвратимую фортуну.

 

Глава 9. Нефритовая обитель

Когда лучи рассветного солнца проникли в богато уставленные апартаменты, Ален Вэй наблюдал за восходящими карминовыми виражами со своей высокой софы из черной эбеновой древесины. Ставни окон были широко распахнуты, и он вдыхал запах гари полной грудью, как если бы вбирал в себя изысканный аромат жасмина и кардамона. Его лицо с идеальными высоко поднятыми бровями, узкое, фарфорово-белого оттенка и прямым носом выражало равнодушие и спокойствие. Глаза же бледной зелени с еле заметной печалью в изумрудной глубине созерцали иссиня-неоновую дымку, поднимающуюся вместе со светом на небосклоне. Он был облачен в шелковое кимоно серебристо-серого цвета, расшитое лотосами и фениксами с крыльями расплавленного злата, и шелковистая ткань мягко обтекала его фигуру, чуть обнажая строгую линию плеча. Его молочно-бежевые, как пахта, волосы отливали туманами, что на рассвете покрывают золотистые пшеничные поля, словно подтянутые дорогим утонченным флером. И сколь много красоты было в скудном наклоне головы, как струились по плечам его волосы, что походили на течение воды. Легкий дымок пара все еще исходил от небольшого прозрачного стакана зеленого чая, а книга, которую он читал всю ночь напролет на фоне струящегося пепла, чернильной росписью устилавший праздные улицы на противоположном берегу реки, и под аккомпанемент режущих слух бессловесных криков, оставалась раскрытой на странице, где он остановился, вложив красную шелковую тесьму. В его комнате витал аром благовоний и редких восточных цветов, были раскрыты комоды с драгоценными камнями жадеита, крупными бриллиантами и рубинами, а еще был изумительный по красоте длинный стол из красного дерева с причудливой резьбой золотых лоз, и сползающих по осиновым янтарным кронам драконов, вглядывающиеся в сумеречные зарницы друг друга. И по столу сочилась кровь, спелая как ягоды ирги, и содрогались рельефные лепестки под тяжестью дыхания девушки, чья спина, исполосованная кровавым рисунком, тяжело поднималась и опускалась в такт ее губительных вздохов. Она была азиаткой, и растрепанные косы роскошных смольных волос, влажных от пота и слез, ниспадали к деревянным половицам, что сумеречной вуалью пепла, пролитых чернил и крови омывали настил. Ее одежда была разорвана, оголяя ее прелестную наготу, так сдирают страстные любовники одеяния своих возлюбленных дев в мгновение, овладевшего их разумом вожделения и призрака одержимости, и кожа ее багровела от вырезанного по спине каллиграфического орнамента. Прямые, совершенные грани вечности, окропленные ее плотью, болью и горячими слезами, то клеймо схожее с пустынными улицами белоснежного града, что очерняет свои широкие дороги в полуночный час и тени, ниспосланной луной. Ее тяжелые вздохи и нечаянные всхлипывания все еще досаждали ему, с уголка рта стекали слюни и желчь с примесью крови, темные же глаза ее поблекли, став белилами, что наносили себе китайские наложницы, ублажающие в красных домах наслаждения юных владык восточной и западной империй. Длинные и густые черные ресницы от соленой влаги были темнее вороньего крыла и все еще трепетали при дуновении ветра, пропитанного чумной скверны. Тело молодой девушки подрагивало, ее знобило, словно стопы прокалывали ледяные иглы, и бросало в жгучий жар, как если бы она свалилась на раскаленный добела песок, тонкой и легкой взвесью наполняющий горячий воздух пустыни. И аметистовый камень блестел в свете солнца, раскинувшегося в обители небесного свода.

Ален поднялся с дорогих перин, неуловимым движением руки вытащив из кожаного коричневого футляра три тонких лезвия с заостренным наконечником и обмочив их в рубиновую чернильницу, задумчиво склонился над незавершенной работой. Не хватало всего несколько полос, довершающих метку владения, чтобы разум был запечатан, а сердце сковано. Капля черной жидкости скатилась на гладкую поверхность стола, и от небольшого пятна, образовавшегося на древесной основе, повалил пар. Жидкость разъела до самого основания столешницу, и он недовольно сдвинул брови, отчего на красивом лице образовалась глубокая складка на переносице.

— Видишь, дорогая, сколько из-за тебя хлопот. По твоей милости, мне придется расстаться с этим прекрасным столом, — юноша вдавил в еще сочащуюся кровью рану скальпель, разрезая кожу до мяса и свежие алые капли, словно жгучее неосветленное вино, растекались багряными ветвями, и черная от туши кожа обжигалась, как от кислоты, а он продолжал закрашивать чернотою краски осеннего клена ее алой реки жизни. И тогда она закричала во весь голос, жадно вдыхая грязный воздух, терзаемая и угнетенная, вжимая ладони в края столешницы, боясь сделать лишнее движение, от которого боль только усиливалась. Из глаз ее словно посыпались искры, она изогнулась всем телом и распахнула рот, истекающий в глубоких порезах, оставленных зубами. Казалось, что единая точка агонии связывала все тело, и ноющая с каждой секундой рана, отзывалась холодной пыткою в костях. Несколько крохотных пурпурных капель брызнули ему на лицо, и он остановился, чтобы полностью выпрямиться и посмотреть на себя в зеркало, на свое красивое лицо с гладкой и ровной кожей, оттенка слоновой кости.

Он какое-то время просто всматривался в свое отражение, смотря самому себе прямо в глаза, и в них протекало жестокое пламя, тогда как выражение его эмоций не отражалось на мимике его изящного лица, не дрогнули мускулы, не заиграли желваки, не стиснулись зубы.

— Ты только посмотри…, - тихо говорил он сладким, как мед, голосом, и в пальцах его резко и быстро перевернулись серебристые иглы, которые он с силой воткнул в центр ее позвоночника, но тогда она не смогла произнести ни звука, оставаясь бездыханной, лишившись дара речи, потеряв сознание в тупом и густом сгустке мириада чувств. И слеза, стекавшая по скуле, осквернилась каплями крови, застывшими в то же мгновение, превратившись в замерзший алый осколок. Клубы нежно-фиолетового пара, прожженных в кадильнице благовоний, плавали по его комнате облачными воздушными завихрениями. И бросив ножи с гравюрами из алмазов и белого золота в золотой сосуд, наполненный чистейшей хрустальной водой, в которой плавали белоснежные цветки ириса и хризантем, он осторожно погладил девушку по волосам, мягко проведя по линии черных, как смог, бровей. И от созерцания ее прекрасного лица, искривленного муками боли и отчаяния, его прервали тихие шаги, шелест шелковых одежд и дребезжание украшений, и каменей в волосах. Он поднял свои глаза, и в этот миг лучи света, прошедшие чрез отдушину распахнутых окон, проскользнули в безбрежный омут, создав видение мерцающего растопленного янтаря, а сам он был сгустком чистейшего света, стоя под плотными столбами зарева, волосы его окрасила платина, а кожа стала серебром.

Служанка подобострастно преклонила колени, удерживая на ладонях черный поднос, исписанный белокрылыми журавлями, на котором лежала дорогая шелковая красная ткань с золотистой вышивкой и жемчугом, а поверх запечатанное карминовым воском письмо. Не поднимая своих очей, раболепная раба тихо произнесла:

— Господин, прибыл посланец от владыки Су Бэй Дзян. Он требует незамедлительно принять его в Вашей опочивальне.

— Гони прочь, смердящего пса, пускай сожрет его лицо гниющая проказа, — зловеще шептал он, выхватывая палантин и письмо, но девушка так и не сдвинулась с места, оставаясь коленопреклонном, даже когда он повернулся к ней спиной. — Тебе нужно особое разрешение? — язвительным тоном проговорил он, опасно сузив глаза, и в мгновение, ей показалось, что глаза его окрасил сок волчьих ягод. Она помедлила с минуту, губы девушки приоткрылись, и лихорадочный румянец окрасил щеки в милейший персиковый оттенок, но после голова ее склонилась в безмолвном подчинении, и слуга отступилась, не смея пасть в немилость за свое своенравие. Смотреть на господина запрещалось, и все-таки юная девушка не могла удержаться от неистребимого соблазна поднять свои глаза сирени на этого красивого и жестокого мужчину, что был для нее и богом, и тираном, чудовищем и спасителем, чье сердце было холоднее стали и беспроглядной вьюги в покрытых снегом долинах. Ей нравилось наблюдать за каждым его движением: как опускаются его ресницы, как спадают волосы с плеч мягкой пеленой, как рассветные лучи вливают в его глаза омут серебра и фианита. Как ветер скользил по воде, такой же неведомой рябью отражались и его чувства на лице, неуловимые как сама природа, и вечные как далекое небо. Он расправил багряно-красный палантин, и ей почудилось, что со своего плеча скинул мантию один из небесных властелинов, столько легкости заключалось в невесомом жесте его пальцев и сильных руках, а за его спиной восходила ясная и непорочная заря. Она видела, как переливаются золотые нити, вышитые на ткани, как волнуются, будто прибрежные волны рубинового заката материя, и как его язык проводит чувственную линию по нижней губе темноволосой красавицы, слизывая красную каплю крови. На его подбородке осталась ее кровь, но убрав чопорную линию большим пальцем, он не вытирал остатки багрянца с руки, а растер между пальцев, словно хотел, чтобы алые бусины впитались в кожу. Его глаза оттенка густой листвы в сумраке полуночи, выглядели одержимыми, а вместе, и он, и она представляли собой картину любовников — и он был ветром, а она иссохшими лепестками, уносимыми в свободном вихре. Тело девушки скрылось под багровой тканью, а служанка в смирении покинула комнату, думая о том, что позже принесет самые дорогие масла и нежнейшие отвары для ее израненных конечностей. Она сотрет с нее кровь и вымоет, как малое дитя, польет голову теплой водой с лепестками розы, а потом заплетет волосы в причудливые косы, скрепляя их жемчужными украшениями, подавляя в себе чувство зависти и ревности.

Спускаясь с деревянной лестницы и проводя пальцами по резьбе на перилах, она глубоко вдохнула, надеясь, что человек, посетивший их дом сегодня, не учует как зверь ее страха. Истинный громовержец — он был широк в плечах, мускулист, тело его побывало во множестве сражений, а воля закалялась потерями и болью, понесенных на бранных полях. И вот теперь этот мужчина стоял здесь, ожидая появления ее господина. Этого человека она знала давно, с юных лет, когда ее только представили Аллену Вэю в качестве слуги. Его он посещал на протяжении всего отроческого и юношеского возраста господина. Ему было чуть больше тридцати, и короткие темные волосы развевала ласка ветра, что на рассвете принесла с собой аромат пепла и сожженных тел, глаза его сузились, пока он стоял и всматривался в завихрения туманов и черного смога. Когда он повернулся в сторону девушки, скорее всего узнав о ее присутствии еще до того, когда она вошла в дальний коридор, мужчина кивнул в знак приветствия, как и она, склонилась в почтении, встав на колени, и прижав сложенные ладони ко лбу. Но прождав несколько долгих минут в молчании, он спросил ее все еще стоящую на коленях и с опущенной головой жестким голосом:

— Где мальчишка?

И слуга незамедлительно ответила спокойным голосом:

— Владыка не придет. Он просил передать, что слишком занят в преддверии начала Турнира.

Правая рука мужчины легла на эфес меча, и лицо, не выражавшее мгновением ранее скуку, воспылало дикой яростью:

— Мадам Бэй Дзян не любит ждать. Вэй еще не расплатился по долгам. Когда все его обеты и клятвы будут покрыты, гильдия отпустит его. Сейчас же он не свободен в распоряжении своей жизни, — он помедлил и воззрился на нее гневным и мстительным взором. — Но меня больше интересует, что сталось с отрядом из пяти человек, посланных за данью три недели назад. Я весьма терпелив, и мне нет дела до сделки, которую избранный заключил с госпожой, но это мои подчиненные, за жизнь которых я отвечаю. Их ждут жены и дети, которые так же имеют обязательства перед красным домом.

Мужчина встал прямо перед ней, загораживая собой свет солнца, падая на нее пугающей и непомерной тенью, так наступало для мирных жителей затмение, в миг сокрывшее собой лучезарное сияние пламенеющей звезды.

— Скажи мне, девочка, живы ли они или что сталось с их телами?

Она молчала, а лицо представляло собой каменную маску. Мужчина поднял двумя пальцами ее подбородок, и тогда она хорошенько смогла рассмотреть его мужественное лицо. Поистине один из выходцев столичной армии Шанхая. За все эти годы ей так и не довелось узнать его ранга, занимаемой должности. Он носил темные облегающие доспехи с открытыми мускулистыми руками, а на мизинцах вместо ногтей он носил длинные когти из чистого серебра с выгравированными заветами. И слуга ощущала их острый холод вблизи своего горла, и пульс ее ускорился, как ускоряется у добычи при виде хищника, вышедшего на охоту. Он тоже мог ощущать через короткое прикосновение кожи к коже ее горячность, и учащенное сердцебиение, но лицо ее было лишенным и крупицы эмоции, лишь в глазах блуждал триумф бесстрашия и сопротивления. И в бездонной глубине его очей, переплетающихся тонов чистейшего циркония, она встретилась с самой смертью. Удар был сильным, настолько сильным, что челюсть с левой стороны щеки треснула, а кожа порвалась, как рвется ветхая ткань, быстрым как взлет ястреба. Она упала на деревянные половицы, и сначала не понимала, отчего мир лишь наполовину ясен, а четкость зрения нарушена, ей виделась тьма и ослепительный свет. И на мгновение ей показалось, что она смотрит на саму себя со стороны, словно дух ее давно уже покинул тело. Человек поднял ее за черные волосы, сгусток беспросветного сумрака, поворачивая к своему лицу, тем же спокойным и тихим тоном задавая вопрос:

— Где мои люди?

Но она смолчала и в этот раз, смотря ему в лицо, даже сквозь слезы. Она не скажет, потонет в грехах своего господина, отдаст свою жизнь, но не произнесет, ни слова. Девушка прикусила себе внутреннюю щеку до самой крови, чтобы отойти от испытываемого страха, и глаза его стали темнее грозовых туч, раскинувшихся над буйствующим морем, пепла и литой стали. И сквозь пелену пылающей ярости она увидела себя, затопленной в крови его подчиненных.

— Он убил их верно? — допытывался он, приближая к ней свое лицо, и дыхание их смешалось в едином потоке, и она могла ощущать горячий воздух, которым он дышал, на кончике своего языка. — Свободно пользуется правом жизни, находясь под защитой двенадцати представителей.

Тонкие брови сдвинулись на переносице, и он вновь спросил, шепча вопрос возле ее губ, на которые стекала кровь:

— Где солдаты, что пришли сюда по моему наказу? Где мои люди? — кричал он ей в лицо, и она чувствовала его гнев и скорбь всем своим существом, через боль, приносимую его руками, через дрогнувший голос и вырвавшееся на волю безутешное отчаяние. Холодный металл его острых когтей располосовал в тонкие паутинные нити одежду на ее предплечьях, терзая, превращая беломраморную кожу в длинные борозды, и расцвели красные гиацинты, раскрывая свои лепестки. И острое как бритвы серебро на его пальцах глубоко проникли в плоть, с удивительной легкостью скользнув под кожу, оставляя на ней телесное клеймо. Когда же его пальцы высвободили ее, и она рухнула на колени, глубоко вдыхая воздух, нетерпеливо и жадно, словно слуга больше не сможет дышать, если прекратить делать новые попытки. На белый шелк упало несколько рдяных капель, выступающих из небольших проколов, и она зачарованно наблюдала, как чистота ткани, замарывается рубиновой течью.

Голос Алена Вэя был холоден, как воздух при первых бликах рассвета, студеным как зимняя ночь и бесщадным, как зарница мгновения смерти, и окутывал как снежный покров:

— Твои солдаты соблаговолили исполнить свой долг не перед тобой, но перед великой Империей. Молодой человек смотрел на них, сидя в непринужденной позе на верхней ступени лестницы, лениво закинув ногу на ногу, подперев рукой подбородок. И хотя лицо его, не выражало удивления или злобы, страха или раскаяния глаза его были темными и жестокими, и девушку окатил потаенный ужас. Это был не ее хозяин, такими глазами он смотрел на своих врагов, покусившихся на то, что принадлежит ему.

— Что ты с ними сделал? — поинтересовался мужчина низким голосом, и девушка ощущала его близкое присутствие позади себя, и позвоночник будто прожигался изнутри, испепеляя кожу, ощущая опасность, истекавший от одного его присутствия. Ее жизнь все еще висела на волоске. Не успеет она сделать и вздоха, как он проткнет своими когтями ей сердце. Девушка подняла глаза на своего господина, пытаясь отыскать в тени и блеске его глаз надежду, но леденящая улыбка, окрасила бескровные губы, и она оторопела, безвольно опрокидывая голову вниз, даже дыхание замерло.

— Я покажу тебе, — и темнота проскользнула в коридор, освещаемый теплом дневного света, и в черных углах под пологом тяжелых гардин из сатина, в прорезях половиц, можно было услышать далекий стон и плач. И костлявые ртутные пальцы невидимых призраков, спускающих по кобальтовым стенам, снующих по поверхности журчащего истока, протекающего во внутреннем дворике. И они шептали свои секреты на неведомом, таинственном языке, и голоса, и мысли их стыли на устах как кровь и войлок тени. — Но придется последовать за мной, — еле слышно закончил Ален, улыбаясь своим снам и видениям.

И если девушку возле ног солдата пронзал живой ужас от осязаемых рук, что не видели глаза, но чувствовала душа, то мужчина решительно выступил вперед, дерзко вглядываясь в глаза того, что отринул в этот миг все человеческое.

— Что тебе сделали эти люди?

Ален ответил незамедлительно, и даже фальшивая усмешка покинула его лицо:

— То же, что пытаешься сделать ты. Полагаешь, что я потерплю столь вольное поведение в моем доме и с моими слугами. Девушка ощутила тяжесть на плечах от произнесенных слов, они эхом отскакивали от внезапно истончившихся стен, гулко звеня в ушах, и дышать, стало невыносимо трудно, словно кислород вокруг нее уплотнился. Призраки под пальцами рук провозглашали, с яростью взывали к свободе, находясь в ненавистной темнице. Она слышала, как они бились с прозрачной преградой, находившейся в иной реальности, в ином измерении, вырываясь из хаоса их грешных мыслей и оскверненных сердец. Рядом с ней стояло напольное зеркало, обрамленное в дорогой белый мрамор, холодный и гладкий, как льдина, и в отражение своих глаз, она уловила дикость, жажду и власть тех созданий, что угнетались силой ее хозяина.

— Мэй Ли, — услышав свое имя, она не сразу подняла пугливые глаза, но посмотрев на зовущего, тело накрыла невероятная ласка тепла, восходящего от самых пят до макушки, — ступай и приготовь мне и гостю чаю. Мы будем в саду снаружи.

— Полагаю, что проведение затяжной беседы с тобой, только погубит мое время, — холодно пояснил человек, расправляя пальцы и позволяя алмазно-белому свету солнца пасть на заостренное серебро лезвий, и глаза его поддались темно-серой дымкой, приняв в себя оттенок вороньего крыла. — Я пришел за своими людьми, а не за твоими долгами, мальчишка. Верни мне их, а иначе никакой закон всевышних Судий не спасет тебя.

Ален не изменился в лице, он наблюдал за пришедшим к нему со спокойной улыбкой, спрятав руки в длинных рукавах шелкового кимоно, словно наслаждался костюмированным представлением, выслушивая наставления старшего со всем вниманием.

— Конечно же, — проговорил он, в задумчивости склоняя голову на руку, и пламенные лепестки камелии в порыве ветра опадали через раскрытые окна, впуская внутрь шифоновые полупрозрачные шторы.

— Но, чтобы их забрать, Вам, мой покорный друг, все равно придется вступить в мои сады. Неужели Вы посмеете отказать полноправному участнику Турнира? — он усмехнулся коварно и льстиво, и его белоснежные зубы сверкнули в ласке янтарного света. — Ведь сегодняшний рассвет ознаменовал начало великой битвы между всеми избранниками, родившимися под звездой белого сокола и льва.

Они прошли через длинный коридор со светлыми и чистыми стенами, но мужчине казалось, что сквозь непорочность белизны проступали кроваво-черные пятна, которые невозможно смыть, вместо аромата благоухающих гортензий, он улавливал запах крови и паленой плоти. Ален Вэй был известен как чудотворец самых опасных ядов. Он выращивал сорта редчайших растений, выводил новые семенные культуры, не брезгуя использовать в удобрения людские соки, считая их наилучшим нектаром для своих смертоносных цветов.

Они вышли наружу, и мир укрыли нежно-розовые лепестки сакуры и белоснежные бутоны жасмина, была пора цветения, и в воздухе стоял тонкий и пьяняще-сладкий аром. Небо было золотым, а облака красны как кровь, и ветер доносил до них скорбную песнь, увенчанную славой рассвета, что так походил на закат. Мужчина перевел взгляд на юношу, поджидающего его у стеклянных раскрытых ворот, на губах его блуждала спокойная улыбка, когда он в приглашающем жесте звал к своему гостю. И в этот момент, когда он увидел Алена Вэя, обласканного светозарными лучами солнца, то своевременно осознал, почему тот пользовался такой популярность у высших сановником и отпрысков знатных родов, платя лишь за одну беседу рядом с ним огромные деньги и возможность увидеть его воочию.

Он ступил на прозрачные половицы теплицы, под которыми струилась вода, ощущая внутреннюю предостерегающую пульсацию в затылке, когда белые змеи с толстым туловищем роговой поверхности под мутно-изумрудной гладью, плыли, догоняя его шаги, образно обвиваясь вокруг его ног всем телом, словно желая захватить в удушливое объятие смерти. Здание было большим, выполненным полностью из герметичного стекла, возможно, даже больше, чем сам особняк, в котором обустроился хозяин владений. Внутри все было покрыто зеленью, а скорее цветами. Аромат был удушливым, и он не мог определить, был он сладок как амброзия или кисел как яд. Капители кристальных жадеитовых колонн были украшены лиственными завитками и затейливыми лозами, по которым плелись живые цветы, и с остроконечных лепестков стекали крупные капли воды.

Чистый как слеза потолок был покрыт витиеватыми и длинными кронами могучего зеленого фикуса. Огромный ствол дерева ширился на несколько десятков метров, и крупные ветви сероватого как известняк цвета, ширились и переплетались меж собой, и рыжеватая листва сменялась блекло-зелеными соцветиями. У самых корней, выгибающихся из-под земли, стоял белый каменный стол с невысокими закругленными ножками и расстеленными вокруг него шелковыми одеялами и бархатными подушками. Они слышали трель птиц с причудливыми длинными и яркими хвостами, завораживающими крыльями нежно-карего окраса. На столе в ряд стояли фарфоровые вазы и чаши прекрасного и ровного оттенка бледного малахита, в которых стояли высокие цветы былой орхидеи с красными прожилками на лепестках, как если бы на каждый цветок упало по несколько капель крови.

— Присаживайтесь, — вежливо просил Ален, усаживаясь напротив своего гостя. — Для меня большая честь вновь принимать Вас у себя. Как я слышал, дела в провинции Цинн идут очень хорошо, благодаря Вашей тяжелой управленческой руке, и каждый житель пьет за отраду Великих Богов в час тигра. Большая редкость в наши дни, лишь жители столицы вкушают напиток из лепестков нарцисса, отдавая должную дань уважения своим небесным покровителям. Я всегда считал, что чем дальше провинция, тем менее консервативны взгляды правленцев, — он с интересом осмотрел мужчину из-под своих белесых, почти невидимых ресниц, что до сих пор не проронил ни слова, но он не чувствовал в нем страха. И это открытие одновременно и удручало, и радовало его.

— Я рад, что ошибался, — мягко произнес Ален повернувшись к зеленым воротам из кованого железа с изящными завитками, мгновенно отворившихся для слуги, держащей на подносе небольшие чашечки и сосуд с теплым напитком и золотым блюдом с имбирным печеньем.

— Традиционно именно так приветствовали высшие чины, подавали к столу зеленый чай с лепестками лотоса и имбирное печенье в виде лепестков. Я посчитал подобный обычай к случаю, — прокомментировал юноша, наблюдая за плавными движениями рук девушки, успевшей, сменить наряд на свежую, белую тунику с расклешенными боковыми красными швами и ярким высоким воротником со вставками их драгоценных камней. Она высоко подняла чайник, и жидкость тонкой струей наполнила обе чаши с ивовым узором. Почтительно поклонившись перед гостем, она пододвинула ему пиалу и отошла в сторону, не мешая господам вести свою беседу.

Но человек так и не притронулся, ни к напитку, ни к праздному угощению. Юноша же с ликованием на лице отпил несколько глотков, наслаждаясь теплом, обжегшим небо.

— Я приехал сюда за своими людьми и требую, чтобы Вы сейчас же отпустили их, — бесцветным и не терпящим снисхождений голосом произнес мужчина. — И некогда, да и незачем мне рассуждать о благе своего народа с человеком вроде Вас.

— Да, как я уже сказал, не так часто принимают Вас в столице. Тем более Вы посетили мой дом, чему я несказанно рад, но боюсь, что Ваши люди действовали по наказу человека, причинившему мне в жизни немало хлопот. И я не стану скрывать, что с превеликим удовольствием истязал их до самой смерти. Однако же, благодаря их жизни я смог вырастить такие чудесные цветы, — и он нежно коснулся лепестков орхидей, расставленных по всему столу и благоухающих в окружении. — Вы не находите это прекрасным, они продолжают служить во благо человечества даже после смерти, оставаясь оружием в моих руках.

Мужчина молчал с тоскою и нескрываемым омерзением, рассматривая грациозные бутоны, полные, словно не поддающиеся увяданию, такие можно было преподнести к пьедесталу монумента одного из двенадцати Судий.

— Хотите узнать, как это происходило? — продолжал Ален с бесстрастным выражением, вытаскивая стебель из кувшина и прокручивая его меж пальцев, сжимая его до тех пор, пока по кисте руки и пальцам не потек алеющий сок.

— В этом месте есть несколько печей, находящихся глубоко под землей. Сначала я извлекаю из тела все необходимые органы, которые можно использовать для приготовления различных снадобий, а останки испепеляются в моих печах при температуре свыше четырехсот градусов, — он взглянул на своего гостя, который к его удивлению поднял чашу, осушив чарку одним глотком, запрокинув голову. А потом выпрямил спину, сцепляя пальцы в замок и чуть склоняя на них голову, всматриваясь загадочным взглядом в расцветшие бутоны.

Мужчина чуть свел брови и с искренним интересом спросил:

— А тебя и вовсе не беспокоит, как посмотрю, то, что произошло этой ночью. Старый Шанхай до сих пор пылает или не боишься белой чумы, что бесшумно открывает двери в любой дом, отворяя их водой и воздухом?

— Надо же, — с благоговейным трепетом произнес он, будто восхищаясь, — а в Вас есть чувство страха? Я, право полагал, что его нет. Прибыли ко мне в одиночестве и даже без посредников через шероховатые каменные стены белого Шанхая, без должной свиты, — голос был сочен и мягок, но в движениях его пальцев и жестов сквозила сила, страшная, грозящая поглотить сам свет. Черные тени, словно густо сплетенные ветви, огибали костяшки его пальцев, отрываясь от смоляной единой пены спины и длинные конечности в облике небывалых сущностей. В струящейся темноте сплоченных призраков ему виделись разные образы, от грациозной пантеры, искусно выгибающей свою атласную спину до химеры с пугающими змеиными головами и серебряными капюшонами, сверкающими как молния на безликом небе. Цветок в его руках увядал, как если бы что-то испило из него всю энергию жизни и данные природой нектары, а потом превратился в черный прах, стекший с ладони в чащу. И в мертвенной тишине их разговора, мужчина заметил в глазах садовника темные дебри меж кедров и сосновой хвои, и одного взгляда бы хватило, чтобы потонуть в зыбкой листве его внутреннего мира, полного неугасающего пламени и неприкаянной жестокости, в коей нет и капли света зари.

— У этой болезни редкий вирус, — продолжил юноша, и голос его звучал как древняя лютня, будто говорил он о высотах искусства, а не об ужасающей смерти, от которой холодели кончики пальцев, — мгновенно поражает клетки мозга и полностью модифицирует строение человеческого тела, превращая его в настоящее бедствие для живых. Даже если бы они добрались до моего дома, уверяю, что нашел бы способ избавиться от них. Мне же было забавно издалека наблюдать за глупцами, что изводили себя. И ради чего? Ради людей, что все равно бы рано или поздно стали отбросами под ногами аристократов? Всех этих людей постигнет очередная кара тех, кому они так преданно преклоняются.

— Услышь тебя один из представителей, сразу бы отправили на плаху.

— Сомневаюсь в этом, — Ален чуть сузил глаза, проводя пальцем по краям пиалы. — Как там записано в тринадцати валиках книгах — лишь сами Судьи, восседающие на престолах, определяют нашу поступь на Турнире.

Ален вновь замолчал, всматриваясь в почти скучающее выражение лица своего гостя, поражаясь его стойкости и владению своими эмоциями. Даже сердечный ритм был нормальным, у него не было с собой оружия, не было людей, хотя он прекрасно знал, что возжелай Ален создать из него новый сосуд для новых растворов, он бы это с легкостью сделал. Или же у него есть то, что способно его защитить даже от одного из избранных небом?

— Не в первый раз встречаюсь с Вами, но охотно бы взял Вас в услужение, если бы мог. Как это получилось у Су Бэй Дзян? И как выходит такому высокопоставленному лицу скрывать за ликом благочестивых дел черноту поступков, совершаемых во благо известной смертницы?

— Я не собираюсь обсуждать свои дела с Красной госпожой ни с тобой, ни с кем-либо другим из своего окружения. Но за свой грех ты ответишь, — и он повернулся в сторону девушки, тихо сидящей на коленях, вглядываясь своим прозрачным взором в чеканные черты классической красоты. Ровные цвет полога сумрака волос стекал мягкой волной на плечи, и если вытащить дорогие украшения с уложенных прядей, то они достигнут самой земли. И если бы он не исполосовал ее лицо, не оставил следы побоев и запекшейся крови, то она могла бы сойти за одну из дам высокого света, учитывая в какие одеяния ее одевал хозяин, словно она была равной ему. Он заметил, что кроме девушки в особняке больше не было других слуг, Ален Вэй никого не подпускал к себе, никогда, учитывая его нелегкое отрочество и сиротское воспитание, как же удалось обычной девушке податься в подчинение к такому человеку?

— Я понимаю, отчего ты так поступил с моими людьми, — тихо произнес мужчина, но от голоса его глянцевые черные камни, выложенные вдоль бортов, где начиналась зелень ботанического сада, задрожали, и несколько крупных опалов раскололось на части. — Они пришли за долгами, — как бы невзначай продолжил он, — ты же считал себя свободным от них, и злоба, вскипевшая в тебе забрала их жизни. Но они принадлежали к моей касте и моей провинции. Ты знаешь закон — жизнь за жизнь. Но я пойду на уступки тебе.

Не отводя взгляда от собеседника, он указал на девушку несколькими когтистыми пальцами правой руки, и в лучах восходящего в туманной дымке малинового солнца, ядовитые острия заиграли и заблестели. А расплывающийся пепел и серые облака стекали на улицы, и страх был спутником каждого, кто покидал свой дом, потому что дым, созданный ночным огнивом, лился как бесконечная река, и вздымались колоссы волнующихся серых волн, и задыхались люди, стоя под лучами красного зарева

— Отдашь мне эту девушку, и я уйду с миром, более не тревожа тебя своим присутствием, откажешь в моем прошении, не побоюсь лишить тебя самого конечностей, сделав так, что ни один твой новый сустав не отрастет, какие бы средства и лекарственные снадобья ты не использовал. И в доказательстве своих слов, он едва согнул правый мизинец и вся правая стеклянная стена, пошла толстыми и кривыми трещинами, словно мощным давлением вышибая их из серебряной оправы рам.

И хоть звук бьющегося стекла освежил их разговор, Ален только в согласии кивнул, соблюдая абсолютное благодушие, и легко промолвил:

— Конечно же, если Ваш двор нуждается в таких простых и безыскусных слугах, как Мэй Ли, то прошу, забирайте. Лишние хлопоты будут мне ни к чему. Но разве это равноправный обмен? Я забрал у Вас три жизни, а Вы забираете всего одну.

Дыхание Алена Вэя было ровным, губы не были плотно сжаты и не бледнели, а все оставались красными, как азиатский пурпур, мимика лица оставалась прежней. Тембр голоса его не понизился, зато глаза сияли в радостной лихорадке, как и прежде. Неужели он прогадал? Мужчина обернулся к служанке, которая тяжело хватала ртом воздух, а молящими широко раскрытыми глазами, она всматривалась в любимое лицо своего хозяина. Ногти впились ей в ладони от желания произнести вслух заветные слова, что она жаждет остаться. Неважно, сколько работы ей предстоит выполнить, или какие кровавые пиршества вершить во имя его желания. Только пусть он позволит остаться ей рядом с ним, видеть его лицо подле себя, чувствовать его аромат и слышать шелест переворачивающихся страниц в библиотеке, и разглядывать силуэт, очерчивающий ночную темноту в свете газовых ламп. Но она не могла даже прошептать эти слова, потому что тогда она выкажет свою неучтивость по отношению к гостю, и он сможет узреть ее невоспитанность, плохо помыслит о хозяине. Поэтому она кричала разумом, взывала к себе его имя, моля великого Януса о снисхождении к ее судьбе. Разве можно вытерпеть эту боль, что сжигает внутренности, ей казалось, что даже кожа начнет ее тлеть, лишись она его присутствия. Но ее ждала не только душевная мука, договоры со слугами заключались на всю жизнь, и при переходе слуги от одного к другому владыке означало полный разрыв всех былых связей и беспрекословное подчинение другому господину. И ее захлестнуло безумие. Она рисовала в воспаленном воображении, как выбежит к нему с опущенной головой, прося об измене своего решения, но этого не случится. Потому что она глубоко любила и уважала своего господина, что стоял для нее выше любого другого божества. Она не посмеет пойти против его воли, не сможет перечить его указу. И даже бы если ей приказали, отсечь самой себе руки, она бы так и поступила, ведь так начертано на линиях ее судьбы. Судьба — коварная полосатая гиена вновь разрушает ее на части, вновь хочет отгрызть от тела душу и вырезать сердце.

Мужчина шевельнул губами и посмотрел на трясущуюся женщину сверху вниз, и татуировки на его плечах стали рельефнее, чернее под натиском рубиновой ладьи, восстающий за седыми завесами. Его холодные глаза, осколок туч, застывших в кромке вечного льда. Мэй Ли подняла голову, смотря на человека, требующего ее в качестве расплаты за содеянное, и в глазах его купался голод и неотразимая глубина желания. И от этого взгляда она бледнела, а он улыбнулся и от этой улыбки ее будто ударили плеткой.

— Я хочу ее, — легко высказался он, отворачиваясь от девушки. — Она будет моим сувениром из столицы. А я думаю, что у тебя мальчишка неплохие вкусы на женщин. И женщина станет некой гарантией нашего союза. Мир бушует. Неизвестно, чем закончатся распри меж двух соседствующих Империй, что так и норовят вырвать друг другу глотки. Мне следует заручиться вниманием одного из участников Великого Турнира.

Мужчина поднес руку к пиале и кончиком заостренного серебряного когтя надрезал на большом пальце рану, вскрывая подушечку пальца до самого мяса. И в жидкость, что светлее солнца пало несколько капель его благородной крови.

Ален ничего не сказал на это действие, но губы его приоткрылись в удивленном вдохе. Одной капли крови человека хватит для него, чтобы сократить ее, либо превратить во страшные мучения. С кровью человека можно призвать его душу, прикрепляя к своей или пустить блуждающий дух в скитания между миров, что старше вод и дальше огненных светил. Если правильно распорядиться этим даром, оно будет равносильно полному овладению.

Дворянин подвинул чашу к Алену, и тот осторожно взял ее в свои руки, в неком замешательстве смотря на растворившийся алой розы отрады.

— Почему? — почти с гранитным лицом спросил Ален.

— Доказательство того, что наша сделка станет равносильной, если кто-то захочет узнать о разрыве твоего договора с этой девушкой. И я смогу ощутить в полной мере твой гнев, если что-то в моих поступках и моем поведении к женщине тебя не устроит. Но и ты не забудешь, что в моих руках. Он вновь сделал жест пальцами, клацая по столу серебряным жемчугом своих когтей и Мэй Ли ощутила внутри тела нестерпимую дрожь. Ее притянуло к мужчине, словно ее использовали как марионеточную куклу, тело выгнулось вперед, и она пролетела несколько метров над землей, больно ударяясь о стеклянный пол перед его ногами. А потом ощутила, как ее подбородка касаются серебряные острия, и выдержка ее надтреснулась.

А человек сухо продолжал, осторожно поглаживая когтем по ее щеке:

— Как ее хозяин я смогу делать с ней все, что мне заблагорассудится. Но, думаю, что ты и так уже знаешь, почему ты не можешь противиться этой сделке. Как только наконечники этих серебряных когтей проникают под кожу, в нее попадает очень сильный яд. Необычный, он мгновенно распространяется по всему эпидермису. Одно из его главных свойств, у человека появляется красивый шлейф, как у цветущего жасмина в ночи. Запах настолько притягателен, что у окружающих от аромата кружится голова. Однако внутренняя функция органов нарушается, течение болезни очень медлительное, человек может практически не замечать изменений, происходящих внутри своего организма. Но, сначала отказывает кишечник, позже легкие, когда же болезнь добирается до вен и головного мозга, исход фатален.

Ален торжественно усмехнулся, словно человек только что рассказал хорошую шутку.

— Любой наркотик или яд по-разному действуют на человека. Одни умирают от одной дозы в гран, другие могут употреблять яд в качестве аперитива перед главным блюдом. Когда Мэй Ли попала ко мне на службу, то изучала многие действия смертельных препаратов вместе со мной. Потому Вам, благочестивый, ни к чему рассеивать мое довольство. Я буду рад, если моя служанка сможет удовлетворить все Ваши запросы в качестве прислужника.

— Вот как, хорошо, что она разбивается в лекарственных травах и ядовитых снадобьях, — отозвался мужчина, но по его лицу нельзя было сказать, опечалился ли он этому известию или нет, удивлен ли был, или мысленно насмехался над безрассудством молодого целителя. Но, ни от кого не ускользнуло, как по лицу девушки прокатилось несколько влажных бусинок пота, и как сдавленно и хрипло она дышала.

— И, тем не менее, — продолжил он, заставляя ее повернуть голову в сторону, чтобы хорошенько рассмотреть оставленный след после его удара, расплывающейся от виска до края губ темно-бурой краской полуденной звезды, — я заберу эту девушку с собой. Если она училась под твоим присмотром, у нее могут быть неплохие знания, и она сможет помогать в центральном лазарете.

— Пусть будет так, как того желает властитель провинции Цинн, — согласно прошептал Ален, прикрывая глаза, и рука его в томлении потянулась к чаше с кровью. Уже когда ему подвинули этот нектар, он бился в истоме, и, отпивая чай с кровью, и вкусив алеющую капель, он резко поставил чашу на стол, отчего она надтреснулась по бокам. Ален прикоснулся кончиком пальца к языку, смакуя кровь, и через нее услышал разговоры и шепоты теней, открывающих перед глазами цепочку памяти и снов человека; видел события, свидетелем которых не должен был стать, и увиденное в обрывочных воспоминаниях, мелькнувших перед глазами пугало его. Он словно видел море, потемневшее от горя, небеса, озарившееся пламенем преисподней и жестокость, и будущие воплощения видений страшили его. Он окунался с головой в океан эфира, полных чувств и запахов, и монотонных звуков, и непонятная жажда охватила его, незнакомая, но просачивающаяся в каждую жилу.

— Что-то не так? — поинтересовался дворянин, пропуская сквозь металлические острия шелковые локоны Мэй Ли, зачарованно наблюдая как они скользят между лезвиями, словно мягкие перекаты жемчужной воды.

Ален сделал над собой усилие, делая еле заметный вдох и приводя ускоренное сердцебиение в нормальный ритм, прислушиваясь к резному своду темной листвы, реющей на мягком ветру над головой. Так было всегда, когда его посещали видения, но не так часто он сталкивался со столь темными гранями прошлого, они были горячи, как пламя солнца и черный огонь преисподней, восстающей до самых небес, свирепы как стая волков и остры как опаленный кинжал. Он видел водную гладь, на которой цвели безупречные белые цветы лотоса, настолько прекрасны были их бутоны, что их можно было сравнить лишь с алмазами, но на лепестки стекала кровь с раскрывшейся волчьей пасти, хриплое дыхание создания с темно-серой шкурой было жестким и рваным, как после длительного бега от охотничьих пуль. И с каждой новой каплей крови цветок лотоса оборачивался в контрастную анемону, растекаясь вдоль быстрого и хладного ручья.

— Нет, — солгал он, сбрасывая с себя удушливое наваждение, так огонь разрывает тьму, которой нет конца и края. Он не показал, сколь много страха увидел в потусторонней душе, и Ален посмотрел на мужчину, что проводил острую линию по дрожащим губам женщины, а она смотрела на него глазами жертвы, загнанной в тупик. И он в их темной глубине разглядел свое отражение. Но он не желал видеть эти глаза, от которых немели небеса и стыли пучины облаков в час красного заката. — Все в порядке, — сказал юноша в более уверенной манере, резко поднимаясь из-за стола.

— Мэй Ли, — обратился он к девушке, не глядя на нее, — своими именем и кровной клятвой, предназначенной тебе судьбы, и свободной волею своей, я отпускаю власть жизни твоей и возлагая на руки человека сидящего с тобой. С этими словами он повернулся к властителю провинции Цинн, смиряя его холодно-равнодушным взглядом, не замечая как девушка, закрыв глаза, покачнулась, вцепившись тощими пальцами в подол своих юбок, чувствуя, как низ живота наливается свинцом. Дыхание ее стало жестким и поверхностным, словно ей только что в горло всадили зазубренный меч, а пульс стал слабым и прерывистым, еще миг, и сознание ее упорхнет в заоблачные выси безмятежного покоя вечности. Господин разрушил пятнадцатилетнюю службу с такой легкостью, и не повел даже бровью, а из нее будто вырвали саму душу.

— Вам будет этого достаточно или же я могу Вам любезно оказать свои услуги? — вздыхая, спросил он, и вновь его спокойствие, умиротворенность поразили мужчину. Он недоверчиво усмехнулся, и неестественная его характеру улыбка рассекла суровые, но мужественные черты. Не смея так и разгадать истинную сущность Алена Вэя, он так же поднялся, сцепляя руки за спиной. — Я понимаю, как высока моя расплата перед Вами, и с превеликим удовольствием отдам Вам все, в чем не буду нуждаться сам, — уверял его Ален, произнося слова неспешно и четко.

Темноволосый человек вежливо кивнул, опуская свой взор вниз на девушку, и непривычные для него слова обожгли язык:

— Поднимайся.

Первое движение стоило ей немалых усилий, она оперлась ладонями на колени, потом сжала руки в кулаки, желая впиться ногтями в кожу и почувствовать боль, чтобы заставить себя двигаться. К горлу подступала словесная чернь, когда она подчинилась приказу человека, голос которого не желала признавать, не хотела слышать. И остроконечная боль впивалась опаленными иглами в виски, когда она в безнадежном жесте попыталась соединить ровно руки перед поклоном, но горе, принявшее ее в свои объятия, не дало возможности даже как следует поприветствовать своего нового хозяина, и она понуро опустила плечи, ожидая удара по лицу его длинными когтями. Но удара не последовало. Он и вовсе не обратил на это внимание, а для нее будто бледно-золотая заря сгущалась за туманами.

— Я позабочусь об этой девушке. Но твой долг я не простил. Он остается висеть на твоих плечах, и останется даже после твоей смерти.

Ален в непонимании нахмурил брови:

— Чего ты хочешь?

— Чтобы ты покаялся, — и голос его растворялся в тепле света, — и молил о прощении за содеянное, отступился от тех деяний, что творит Красная Госпожа. Ведь создавая в себе ее иллюзорный образ, ты лишь прославляешь ее, как пустынники, живущие в шатрах белых долин Османской Империи и поклоняющихся своим черным тотемам. Ты не больше чем богохульник.

— Покаялся? — изумленно переспросил Ален, не поднимая глаз, словно ослышался, складывая руки на груди и утомленно припадая плечом к кованым вратам. Пальцы рук его слегка пробивала дрожь, когда он вспоминал об истязаниях и криках, коими его одаряла ненавистная женщина. — Мне смешны Ваши желания, ведь эпоха богов клонится к закату. Пожелайте чего-то более существенного, нежели моего раскаяния. Попросите золота за жизни, которые я отнял или смерти врагам своим. И почему не требуете Вы раскаяния от Су Бей Дзян? Ее за грехи, как я погляжу, Вы покарать не хотите.

— Если ты действительно избран судьбой, значит, ты достоин занять один из белоснежных престолов на небесах. Но пока я не вижу в тебе достойного.

— А Ваше признание мне нужно, — процедил он, зрачки его вытянулись и стали щелевидными, как у зверя. Ален распрямил плечи, и с золотой вышивки на роскошном хаори восходили смольные тени, счастливо пробуждаясь от затянувшегося сна. Скользкие черные фигуры поднимались выше по его телу, обрамляя и обнимая туловище, и одно из существ уселось ему на плечо, обтягивая длинным хвостом с острыми шипами атласистую шею. Змеиная голова выскользнула из-под эфирного сгустка мрака, открывая рубиновые глаза, и агатовые языки дымки, сходящей с его рваных крыльев, превращались в толстых гадюк с обсидиановой кожей, низвергающихся на землю водянистым черным потоком, и там где проползали их тела, оставался прожженные следы, как от кислоты. И с черных пятен, проведенных по стеклянным половицам, поднимались руки, хватающихся за стекло, словно за борта, и мутные воды принимали на свет искаженные и неясные лики. Тела исполинов были чистым смогом, кровь их была сжигающим пламенем, а из плоти выковывали они величайшие орудия смерти.

— Если Вам кроме этой девчонки и несбыточных надежд ничего от меня не нужно, можете покинуть это место. Дальше Вашего присутствия в своих стенах я не потерплю, в противном случае — пусть мне будет и нелегко справиться, но Вас будет ожидать судьба подчиненных, за которыми Вы прибыли в столицу. Ломать кости и сдирать кожу с выходца древнего рода, у меня нет желания.

Мужчина посмотрел на тенистые проходы, следующие за воротами, и в последний раз скосил подозрительный взгляд на молодого человека.

— Так уверен, что сможешь одолеть меня, мальчик? — чуть изогнув испещренные татуированными ожившими символами брови, спросил мужчина. И с кончиков пальцев его потекло горячее серебро, смешанное с кровью от ран, полученных от накалившегося металла.

Черный дракон на плече Алена раскрыл пасть, выставляя выстроенные в несколько рядов заостренные резцы, сцепляя лапами мягкую ткань на плече хозяина и складывая крылья, принюхиваясь к ауре мужчины. Пальцы юноши погладили палящую чешую, и теневое существо растворилось в воздухе, и Ален провел мягкую линию потемневшим от копоти указательным пальцем вдоль скулы.

— Нет, — в задумчивости прошептал Ален, и глаза его затуманились. — После увиденного, мне даже касаться Вас не хочется. И вступать с Вами в бой один на один равносильно самоубийству. Но именно для этого, нужно так тщательно готовиться к нежданному визиту, Вы со мной не согласны?

Ален улыбнулся, поднимая голову наверх, высматривая между тенистыми кронами деревьев высокую женскую фигуру. И лишь когда цепи ее клинков задрожали в воздухе, мужчина повернулся в сторону, следя за взглядом юноши, пораженный невидимым и наслышанным приходом истинного убийцы. Темная одежда лоснилась к коже, словно тени, мягкие волосы подхватил горелый ветер, и, несмотря на красоту, глаза женщины были чудовищны, в них затаился тихий зверь смерти. И яркий рубин, как игристое красное вино сиял в оправе драгоценной реликвии. Глаза, в которых утонуло бледно-зеленое стекло, рассматривали мужчину так, словно могли прочесть все его секреты через кожу, то взгляд охотника, оценивающего усилия своей жертвы в сопротивлении. И юноша с волосами серебра лунного сияния и злата рассветного солнца любовался ее красотой, он смотрел на нее как на родное дитя, как на сестру и возлюбленную, и в сердце его пылала нечеловеческая нужда в одном лишь созерцании ее облика.

— Вы знаете, что такое мечта? — внезапно спросил Ален, не спуская цепкого взгляда с молодой женщины, подставляя изогнутую ладонь свету, что обтекала его кожу как река.

— Это очень похоже на тонкую цепочку, чьи звенья запутаны до предела. Чтобы распутать цепь, нужно просидеть с терпением и колоссальной выдержкой, перебирать все звенья, и при каждой неудаче, найти в себе достаточно упорства, чтобы решиться приняться за дело вновь. Ее нельзя передать в руки чужого человека, цепь запутается еще больше или вовсе порваться, потому ее никогда нельзя отпускать. В руках владельца она будто сталь и злато, но в иных пальцах рассыплется пеплом. И, казалось, что вот уже близок конец, но каждый раз самый тугой узел разбирать приходится в самом конце. Многие сдаются, отступаясь от своей мечты, пожертвовав многим и так и не добравшим до желанной отрады. Я расплету свою цепь до самого конца, чтобы обретя долгожданный покой, носить ее. И не пожалею ради этого ничего. Ни тех, кто стоит, защищая меня, ни тех, кто отважился вступить против меня.

Черные стражи, от которых пахло землей, копотью и мертвой плотью восставали из темных вод за спиной Алена Вэя, поднимая вверх свои лезвия огромных и зазубренных клинков, что были в их рост, а приобретя форму, слились с тенью. Глаза их были чернее туч, а фигуры выкованы их скалистых пород. И в пучине темной, как деготь жидкости, отражались крепостные стены монументальных дворцов, сверкающих опаловым светом луны, и град, чьи платиновые и непокорные стены возвышались над золотыми горными равнинами. Но то было лишь далекое отражение иного мира, которое померкло и рассеялось по воле властелина.

— Ах да, — прошептал как бы невзначай Ален, — Вы же впервые видите окраины моих дворцов. Даже я не знаю, что находится в его многочисленных покоях. Говорят, для того, чтобы узнать, какие секреты скрывает кровь избранных должно потребоваться не одно столетие, — он сжимал и разжимал кулак правой руки, рассматривая кривые линии судьбы на своей ладони, — но я все же человек, и жизнь моя не долговечна, и пока я знаю лишь маленькую толику правды о своей настоящей натуре. Зато хранители, стоящие на вечной страже их драгоценных ворот, могут приобретать свои формы и даже проникать в этот мир, служа мне также верно, как и в этом мутном зазеркалье, в которое я не могу проникнуть, даже в самых отдаленных снах.

Один из смольных воинов поднялся из-за тени, отбрасываемой силуэтом молодым мужчиной, поднимая клин без гарды, намереваясь разрубить образ на стеклянном полотне, и вставки на коротких волосах вороньего крыла из белого золота дрогнули легким и приятным слуху звоном. Он медленно обернулся с холодным и презренным равнодушием в серебристых глазах, зрачки его расширились, и темный хранитель развалился на черные сгустки, и лазурные потоки чистой силы омыли хрустальные сады. Мэй Ли, прижимавшая к себе трясущиеся от страха руки, ощутила чистый аромат горного воздуха, какой бывает в пору цветения ирисов, касаясь лбом стеклянных половиц и чувствуя, как странное давление сжимает вокруг кислород. Она слышала гудения и завывания ветра в порывистых облаках и падение пенистой волны в морских далях. Приоткрыв глаза, девушка увидела, как черные тени с силуэта мужчины окунаются во мглу с обездоленным и жутким криком, какой бывает у раненных зверей — в страхе, сторонясь его безбожного и безжалостного взора. Вихри синей ауры все еще витали, окружая его благородное и красивое лицо переливали бирюзы и лазури, и на кончики пальцев Мэй Ли упало несколько алмазных крупиц, похожих на застывшие слезы в охристом свете, прозрачные осколки голубого льда, обжигающих, как раскаленные угли.

— Удивительно, — прошептал Ален, выступая вперед, намериваясь утолить воспламенившееся любопытство, но сделал в направлении своего противника лишь несколько шагов, когда сизая волна рассекла его щеку в предостерегающем ударе, и багряная полоса скатилась по идеальной, гладкой щеке. Озадаченный уже позабытым чувством боли, Ален дотронулся пальцами до своей крови, молчаливо рассматривая красный цвет на коже.

— Су Бэй Дзян вернется за своей долей, — все так же бесстрастно сказал мужчина, и на их головы посыпались первые искры белого снега. — И если мне отдадут такой приказ, то я лично истребую от тебя должное. Победи ты хоть тех, кто носит сапфировые каменья, хоть коралловые — все едино.

Он вновь посмотрел наверх, чтобы лучше узреть девушку, что с таким повиновением пришла на зов другого участника Турнира, но на ее лице была маска безразличия, и он решил, что, не все ли равно ему, с какими целями выставляют свою жизнь на боевое поле такие дети, обездоленные и обреченные. Они не могут спасти их рушащийся мир от голода и наступления холодных ночей, продолжительных ночей, которые с каждым годом уносят все больше детей в свои опочивальни в призрачные замки к полуночным дворянам на верную и вечную службу.

— Идем, девочка, — приказал ей мужчина, не опуская на нее своих глаз, а она вздыхала всей грудью морозный воздух, стылый в пространстве, чувствуя, как снежинки тают на ее горячих щеках, трепещущих ресницах.

— Мы уходим прямо сейчас? — спросила она, со свистом втянув в себя воздух.

— Да. Возможно, — он осмотрел ее с ног до головы высокомерным взглядом, чуть сдвинув брови, будто ему не нравилось ничего в ее облике, — твой бывший хозяин слишком высоко о тебе мнения. Ты плохо знаешь закон. Разве тебе неизвестно, что когда слуга освобождается от своей клятвы, то оставляет все, что было даровано ему прежде?

Девушка осеклась, ладони ее вспотели, но она надеялась, что выглядит со стороны не такой взвинченной, какой казалась самой себе, а потому постаралась придать голосу большей уверенности:

— Все из-за моей неосмотрительности. Я постараюсь учесть свои ошибки в дальнейшем.

Мэй Ли чопорно кивнула, поправляя юбки и расшитый платиновыми нитями золотой пояс из хлопчатобумажной ткани, вытащила нефритовую заколку с золотыми бубенцами из своих волос, осторожно кладя ее низкий стол. Она смотрела на удаляющуюся поступь его кожаных сапог, вслушиваясь в ровный и четкий шаг, но все продолжала стоять на месте, как если бы с первым шагом провалилась в пустоту. Она глубоко вдохнула в себя, надеясь, что свежий воздух сможет придать ей сил и, помедлив мгновение, темноволосая красавица обернулась к стоявшему к ней спиной Алену Вэю. Он молчал, не замечая ее нежного и легкого говора, шороха одежды и смотря на выглядывающее из-под седой завесы дыма солнце и осколка яркого голубого неба, оставаясь недосягаемым. И там за проседью облачных водоворотов, он увидел парящего сокола. Его чистые крылья рассекали воздух, и васильковые небеса, будто то была мягкая водная гладь. И в этот момент он подумал, а как же по-настоящему высоко небо и как сильны ветра, гуляющие в просторе выси. Далекая надежда на свободу, что есть у птиц, способных лететь без устали и преград. И Ален бы все отдал за эту свободу, у которой нет оков предопределения.

— Прощайте, господин, — прошептала девушка непроницаемым голосом, в последний раз поклонившись человеку, который непрестанно заботился о ней долгие двенадцать лет. Мэй Ли вспоминала, когда в окружение растущей дымки благовоний янтарного павильона, ее вели в сопровождении старших слуг к сказителю судьбы, и помнила, что небо было темно-красным, и пенистые облака расходились по раздавленным черничным бусинам. Она была дочерью знатного господина в Шанхае, и многие из приверженцев семьи Ли благоволили ей полную и яркую линию жизни. Но когда по ее ладоням проводили руки предсказателя, ей стало невыносимо больно и страшно, сердце сжалось в ледяном кулаке, будто из нее сейчас вырвут органы. Она хотела сбежать и истерзанно кричать, исчезнуть из-под его пристальных глаз. Ведь незнание было спасением. Со спокойствием она бы засыпала, с радостью бы пробуждалась, и неизвестность завтрашнего дня дарили новому часу особую атмосферу. Мэй Ли прекрасно играла на струнных инструментах и мечтала попасть к священнослужителям Януса, играя на службе лучшие молитвенные строфы, и от каждого волнения струн ее сердце бы пело вместе с гласом тысячи молебнов. Она зачитывалась историческими работами, говорила на нескольких наречиях, изучала древние языки и жаждала раскрыть скрижали из прозрачного стекла со сказаниями воинов, участвующих в былые Турниры. Но ее избрали в качестве посредника и слуги для одного из будущих претендентов на звание Рефери. Мальчик был немногим старше ее, но в сердце и душе его было так много несчастья, отречения и темноты, что сама бы ночь потонула в ней. В закате похожим на рассвет, она шла по широкому деревянному мосту с высотными черными башнями, на краях шпилей которых сверкали ограненные лазуриты, слыша за спиной скорбный плач матери и ощущая тяжесть взгляда отца на затылке. Золотые канделябры в образе серафимов поддерживали факелы медного огня, и в отдалении раздавался барабанный бой. Грудь сдавливала хлопчатобумажная ткань, желчь густым потоком подступала к горлу, режущемуся от удерживаемого плача, ноги стесняли сандалии на высокой черной платформе, а мешковатая ряса изо льна с длинными рукавами западала под стопы, и от одного неверного шага можно было рухнуть посреди жестких отполированных досок. Древесина при каждом последующем шаге стонала, мышцы не слушались. Столь великая честь преподносилась немногим, но это не изменяло и того, что теперь она больше не могла видеть своих родных. Один из главных законов утверждал, что при переходе человека от одного рода к другому, все связи с предыдущей ветвью обрывались. И пусть кровные родители знали, что она жива, для них она сталась мертвой. Но в тот день, она понял, что готова отдать жизнь за мальчика, который протянул ей свою руку под бдительным присмотром делегации, прибывшей с послушниками Представителей. Их черные тканевые маски скрывали бледные лица и истощенные тела, так ей казалось, потому что когда на ее челе вырисовывали знаки чистейшей водой, кожа их бела серой, как мрамор. Богатое одеяние выделяло Алена Вэя среди многих ее сверстников, от него пахло травами и солнцем, влагой дождя. Мост находился на возвышении, а внизу протекала быстрая холодная река, ветер так и норовил сорвать опаловые сферы из украшений, вплетенные в волосы, а потому, когда девочка взяла его за руку, все сомнения исчезли. Ладонь была теплой и нежной, человек с такими руками не мог быть злым духом.

И когда она последовала за другим мужчиной, он так ничего и не сказал. Слова всегда излишне, ими можно убить или оживить, но сейчас он не мог говорить, горло сдавила неприятная и такая знакомая тяжесть. Когда же она ушла, и он уже не слышал аромата ее духов с легким шлейфом нарцисса, Ален устало вздохнул. Так вздыхает человек, на чьи плечи легла тяжелая и непомерная ноша. Он так и не обернулся, как делают те, что надеются увидеть призрак ушедшего. Он сделал знак рукой женщине, все еще смотрящей вдаль и готовой к любому приказу, но он своим жестом говорил ей уходить прочь, а сам неторопливо прошел через калитку меж витиеватых кипарисов, спускаясь вниз по винтовой лестнице, уходящей глубоко под землю, освещенную газовыми лампами в оттисках опалового обрамления. И сквозь череду облицованного белого камня, чьи шероховатые стены осыпались, а некогда яркая и пышная окрасом штукатурка поблекла, став грязно-серой от времени и сырости, витавшей в воздухе, он вошел в арочный проход в стене. Внутри было широкое помещение с высокими сводчатыми потолками, пыльное, но лишенное смрада или протухлой воды, часто скапливавшейся в старых подвальных помещениях. В два ряда стояли каменные черные столы из гранита, с аккуратно разложенными скальпелями и ножами, длинные колбы с цветной жидкостью и несколько полудрагоценных ваз со свежей кровью. И в дальнем конце зала к стене был прикован один из солдат провинции Цинн с одутловатым, забитым лицом. Он хрипло дышал, из последних сил вбирая в разорванные ноздри воздух, все еще цепляясь за остатки жизни. На нем была лишь набедренная повязка, а с тугих и сильных мышц стекали бусины пота и крови, длинные волосы, небрежно спадающие на плечи, были перевязаны в хвост, но выбивающиеся пряди все равно прилипали к мокрому лицу. Когда он открыл свои дымчатые гневные глаза, Ален Вэй вскинул голову, его раздражал проникновенный и презрительный взгляд, с которым на него смотрели эти глаза. Стойкость солдат, что были в подчинении властителя Цинн, он хорошенько изучил. Его поражала их надменная несгибаемость, любую боль они принимали с отрадой, и пусть он срывал с кого-то кожу или заживо сжигал, или позволял лепесткам красного дерева прорасти в венах другого, ни один из них не кричал и не молил о пощаде, как и не предал своего господина. И эта безукоризненная, волевая преданность, будоражила его кровь. Но еще он был зол, что человек, занимающий такой значимый и высокий пост, снисходил до рядовых офицеров своих полков. Лично приехал к нему, требуя обмена. Один, без сопровождения кого бы то ни было. Но, даже удовлетворившись его отказом, забрал то, что принадлежало ему.

— Мне интересно, — весело говорил Ален, но тон его был ледяным, и, забирая со стола один из серебряных тонких клиньев, он искусно провертел его в своих пальцах, — отчего ты так смотришь на меня? За то, что я причинил тебе боль или за то, что убил твоих товарищей? Или же за то, что оставляю тебя в живых?

Человек молчал, пожирая его своими светло-серыми глазами, впиваясь пальцами в цепи и приподнимаясь на истерзанных ногах, и босые ступни скользили от крови по грубым булыжникам. В его ушах эхом забилось сердце, а кровь стремительнее побежала по жилам. Несколько дней назад, ради нового эксперимента, Ален сломал ему несколько ребер, разрезал кожу и, раздробив кости, сделал из них белую пыль, ставшую основой его новых орудий. Ранения были ужасны, открытые, кровоточащие, зловонные, края ран начали гнить, он не пил и не ел, порою проваливался в забытье и возвращался в явь, мучаясь новыми терзаниями физической агонии. А Ален наблюдал, то ли из любопытства, сколько тот протянет, то ли из-за сострадания, не желая обрывать жизнь отчаянно борющегося. Он никогда не был палачом или хладнокровным убийцей, но он научился выживать в силу страха перед более кровожадными существами, и этот страх бичом отражался на его врагах и тех, кто им прислуживал. Повстречайся они в другом месте, в другое время, они вполне могли бы стать хорошими друзьями.

Вставая перед человеком, чьи глаза меркли, лицо осунулось и бледнело с каждым часом, он понял, что еще немного и твердость его разума сдастся слабой телесной оболочке. Но даже закованный в цепях, он противился чужой воле, склоняющей его к погибели, к вечному и безбрежному сну и возвращению в прах.

— Твой доблестный властитель только что побывал у меня, — он недобро оскалил ровные белые зубы, протягивая руку к подбородку, заботливо стирая свежую кровь с пленника, — и, похоже, понял, что кого-то я все-таки оставил в живых. Право, он мог меня вынудить отдать тебя, но отчего-то решил не противиться.

Глаза его потемнели, когда он вспомнил фиолетовые пятна на щеках молодой девушки, истерзанное платье и ее лик, смотрящий на него снизу вверх. Она стояла на коленях, искалеченная в его доме. Он не мог защитить даже себя, что уж говорить о прислужниках, поэтому год назад он письменным распоряжением отпустил всех слуг и исследователей, что помогали ему в работе с пожизненными денежными выплатами, чтобы хватило их семья не отказывать себе ни в образовании, ни в хорошей пище. Мэй Ли единственная, кто не ушла и не оставила его одного, но она и не могла. Ведь служение ему и его воле предписывала ей судьба. Но это того стоило, уверял себя он в талой надежде. Теперь она будет в безопасности, подальше от наступающей войны и тех, кто изнемогает от желания вырвать ему сердце из грудной клетки. Но на краю сознания ютился червь, поглощающий логику и здравость рассудка. Ее забрали у него, и милосердие, которым обладали его родители, тлела, как затихающие угли костра. Опуская свое лицо к солдату, он спросил вновь, прочерчивая полосу острой иглой от угла правого глаза до скулы:

— Ты ненавидишь своего господина за то, что он оставил тебя здесь?

Но ответом ему стал грязный и липкий плевок с примесью густой крови, попавший на переносицу. Рука, державшая скальпель дрогнула, прорезав неровную и глубокую полосу вдоль щеки, и Ален с неприкрытым раздражением стер с лица омерзительную субстанцию. И случилось то, чего он никак не ожидал. Человек расхохотался, раскатистым и басовитым смехом, от которого затряслись колбы с ядовитыми растворами и стены впитывали в себя озорной и наглый смех, от которого можно захлебываться, как пожар поедающий бумагу. Каждый вздох должен был приносить ему нестерпимую боль, с которой можно было в голос выть, а он не показывал даже усталости. Когда же плечи его отпустила тряска, он посмотрел на него исподлобья и прошипел:

— Мой господин еще увидит твою погибель, Ален Вэй.

— Сомневаюсь, что ее увидишь ты, — промолвил он и уже занес руку для удара, целясь прямо в его чело, где находились смертные точки, но едва пальцы достигли его кожи, он остановился и опустил руку.

— Слишком легкая смерть — быстрая и бесполезная, местами скучная, не находишь? — шептал он в канувшую темноту, которая поднималась от свечения световых ламп. — Какой бы смерти тебе хотелось, воин?

Молодой человек не ответил, глаза его закатились, мгновение назад натянутые до предела мышцы и расправленные плечи поникли, а голова безвольно упала вниз, словно он сдерживал себя из последних сил, чтобы встретить достойную смерть. А когда погибель отступила, не дав ему долгожданного успокоения, его захлестнуло отчаяние и невыносимая усталость, забравшие его в сновидение, хотя бы там будет меньше боли. Ален не убил его еще при первом появлении по одной причине, слишком сильно напоминал он его самого, а еще им завладела ностальгия, когда он завидел, с какой звериной дикостью он боролся, пытаясь спасти своих товарищей. Разве не обитал в его сердце когда-то такой человек? Защищал ближних и забывал о собственном благополучии и счастье ради других людей. И к чему теперь привел его этот путь — к новой полосе одиночества и тоске. Как же он может называть себя милостивым по отношению к своим врагам, если оставляет их в живых? Когда-нибудь совесть погубит этого храброго и беспечного глупца, превратит его жизнь в сущий ад, унесет и имя, и честь, и память о нем ветер. И тогда он будет проклинать дни, когда он упустил шанс попасть в мир иной от его руки.

Ален действительно собирался его убить. Глумление было его наслаждением. Через их тела и пролившуюся кровь, он пытал тех, кто был ему ненавистен. Но он осек себя, понимая, что человек, что так хорошо знал все потаенные лабиринты городов провинции Цинн и был приближенным Красной Госпожи, сможет сослужить ему хорошую службу. Он оскалился, походя на зверя в обличье человека, и неяркий свет огня в лампах распрямился, подчиняясь единой воле мрака. Темнота накрывала, как морской вал или набегающие облака, волнующие небеса при наступлении черных всадников гроз, пришпоривающих своих гнедых жеребцов, и копья их становились молниями, разящими угольные столпы. Черные путы испепеляли чистейшее серебро, и лужицу крови, текущую между каменными полами, разливали черноту на чистые страницы рукописей и манускриптов, потопляли гранитные столы, сумеречные завитки плелись по коже пленника, бродя по кистям рук, нежно целуя кровавые раны, вливаясь в гранатный поток его жизни, текущий по венам. Разбросанные по стенам косые взоры впивались в густой аромат крови, и призраки трепетали, шепча гневные речи от охватившего их суровые мысли безумия. Одержимые, они тянулись к закованному в тяжкие железные оковы человеку, лаская его темные волосы, обнимая обнаженную грудь, и от их прикосновений он стонал, словно каждое касание было пылающим клеймом, и плоть горела, жарилась. Серебристо-кремовая ткань кимоно стала пепельной и золоченые звери в изысканной вышивке погрязли в расплывающемся тумане. Глаза Алена отливали алым и черным, золотым и серебристым, как очи змея, переливающиеся в дробящемся блике рассветного солнца. И с его улыбкой померк сам свет жизни.

* * *

Воздух дрожал, а мощеная булыжниками дорога расходилась и плавилась. На головы двух молодых людей со страшным треском пали крупные деревянные балки, некогда поддерживающие каркас дома, наваливаясь на них черным пеплом. Скай расправил руки, отбрасывая ветровой волной брусья в стороны, и они рассыпались в дребезжащем звуке о каменные стены, охватываемые темными языками догорающего пламени, застилающими взор. Фраус прикрывал рукой нос, но, несмотря на полные валы свежего воздуха, рассеянного в пространстве вокруг их тел, он все равно задыхался, а глаза щипал неприятный смог. Они находились на широкой улице, с выстроившимися в ряд купеческими домами и торговыми лавками. Но богатая бело-золотистая кладка обгорела, превратившись в бесформенное сизо-черную каменное ограждение — рухнувшие стены, обрывающиеся спиральные лестницы, оголенные комнаты, павшие сводчатые потолки, растрескавшаяся штукатурка и разбитые плитки — вот, что теперь сталось с Древнем Городом некогда блиставшим своими карминовыми обожженными кирпичами и драгоценными каменьями, восходящими на высокие шпили.

— Похоже, что они охотятся группой, — предостерегающе изрек светловолосый юноша, осматривая верхние этажи здания. — Один может нападать, чтобы отвлекать внимание противника, тогда как другие атакуют оттуда, откуда ты не будешь ожидать, — он встал на одно колено, осматривая сырые доски, на которых еще проглядывалась рельефная роспись, недоверчиво сдвинув брови. — Они уносят вместе с собой только что обращенных…, - он не договорил, не зная как выразиться или именовать костяных существ, двигающихся быстрее ветра и теней.

Фраус откашлялся, сморщивая нос, глаза его сияли в талой темноте застывшим бликом солнца в янтаре.

— Лучше отойди оттуда, — в повелительной манере прошипел Фраус, беря его под локоть и насильно поднимая на ноги, а когда они поравнялись, он повернул голову герцога к своему лицу. — Благодаря нашей крови, мы имеем некий процент иммунитета, но я не знаю структуры этого вируса, будешь много вздыхать запах этого гноя, и сможешь смело вступить в их стройный белый марш.

— Ты прежде уже видел явление этих созданий? — изумленно спросил Скай, некогда спокойное лицо побледнело, но он тут же прикусил язык зубами, считая разумным умолкнуть, нежели задавать бессмысленные вопросы, хотя его снедало любопытство узнать, каким образом молодому человеку удалось столкнуться с существами с кожей костяного оттенка и остаться в живых. Фраус молчал, не слыша вопроса, и цепко всматривался в ночную даль города, и Скай почему-то был уверен, что тот мог видеть не только блестящие снопы искр красного угля.

— Да, — через какое-то время ответил темноволосый юноша, доставая из-за кожаных ножен на спине новое копье с серебряной гравировкой на черном острие, искусно вырисовывая в воздухе пальцами одной руки смертельные виражи лезвием, что отсвечивало жемчугом в сиреневых плотных туманах. Больше он ничего не сказал, прислушиваясь к отдаленным звукам оседающих крыш, осыпавшихся черепков расписной керамики, как острые кончики пионов и магнолии захватывает алое пламя, растворяя благоухающий аромат в ночном палящем зное. Фраус закрыл глаза, чувствуя свое соприкосновение с пространством, как восходят сильные и тяжелые ястребиные крылья над горящим городом, как растекается вода, потемневшая от крови реки между камнями, раскидывая некогда белоснежный как жемчуг и мягкий песок по берегу, орошая светлую насыпь пограничной винно-красной чертой. Его взор проникал через могучие приливы плескающихся изумрудно-золотых волн, сметающих обвалившиеся колонны и расколотые обелиски мифических существ. В самой пучине столкновения льда и огня, он увидел человека, восседающего на обломках белокаменного здания, подпиравшего под себя одну ногу, в смертельной скуке склоняя на колено подбородок, вглядываясь кроваво-красными глазами, тронутые блеском чистейшего кармина, в безбрежье полыхающей земли, по которой мертвенной поступью ступали безликие существа, скалившие свои черные клыки, вырывающиеся из гниющей плоти. Его ресницы дрогнули, словно издалека он почувствовал присутствие Фрауса, и поднял свое лицо, приветствуя невидимого гостя, пришедшего на званый маскарад, обнажая белоснежные зубы в улыбке предвкушения. Он отвел руки белого кимоно с великолепной вышивкой переливчатых лунных фениксов, и рукава с рубиновыми подвесками распахнулись как широкие паруса под силой горячего воздуха. Затылок украшало костяное украшение из звеньев полумесяцев, формирующих смену фаз лун. Его светлый и темный облик, мистические глаза, завораживающие пугающей красотой, белизна одеяния, сотканного из бриллиантовых капель воды, текучее и неясное видение скользящих призраков и теней на сильных плечах и чреслах. Он был темнее ночи, и светлее чистых снегов; холоднее вьюг на дальних северных рубежах и знойнее песчаных пустырей на восточных окраинах. Он слагал песни из шепота сумерек и сочинял музыку со струнами арфы, окрашенными кровью. И страх хлынул густым и беспощадным потоком в душу Фраусу. Юноша раскрыл глаза, с трудом глотая воздух, но быстро пришел в себя, отгоняя видения. Но когда он сделал несколько шагов вперед по разрушенному переулку, он ощущал напряжение в мышцах, все его естество противилось движению вперед.

— Я видел того, кто управляет этими существами, как пешками, — шептал Фраус, лишившись голоса, и остановившись на мгновение, коснулся кончиками пальцев дрожащих и влажных губ, а потом сжал воздух в кулак, проверяя внутреннюю силу. — Он похож на человека, но им не является.

Признание далось Фраусу с усилием, но он пытался сохранять сдержанное спокойствие и самообладание перед рвущимся наружу криком. Начался дождь, и кристальные капли воды, смешиваясь с копотью и дымом, превращались в мелкую и грязную массу, неприятно липшую к лицу. От хладных вихрей, окружающих их фигуры и вздымающихся в высоту, на сохранившихся от пожара резных крышах образовалась зернистая изморось, плотной ледяной огранкой уплотняясь вдоль высоких стен.

Голубые глаза Ская обратились на Фрауса, стоявшего под сенью чернильно-серой капели и острых, тонких льдин. С земли поднимался туман, овевавший его лицо, и в нежных аккордах затихающего дождя, он казался старше своих лет. Он не хотел показывать свои глаза, боясь открыть упрятанные страхи, но заставлял себя идти в темноту с легкостью, принимающей вошедшего в свою пропасть, шлейфом укрывая от самого слабого блика света. Воздух блестел от влаги перламутром.

— Он один из потомков полуночных детей? — спросил Скай, подходя к нему ближе. Но Фраус на удивление ничего не ответил, обернувшись в пол оборота, он одарил его задорной усмешкой и весело сказал, ловко лавируя воздушными лентами копьем, стирая с лица былую неуверенность:

— Как насчет того, чтобы выяснить это, Великий Герцог?

На переносице Ская пролегла глубокая складка, когда он с неудовольствием произнес:

— Разве тебя не страшит встретиться лицом к лицу с одним из черных отпрысков? Я слышу, — он на мгновение помедлил, всматриваясь в его холодные глаза, отливающие сверкающей сталью, — биение твоего сердца.

— Вот оно что, — гордо вздернув подбородок, сказал Фраус, — это редкое искусство. И не каждый способен овладеть им. У меня порой, получается, — признался он, отворачиваясь от юноши, продолжавшим внимательно следить за каждым его жестом, — но это бывает лишь в исключительных случаях.

Фраус в ленивом жесте склонил голову набок и закрыл глаза, вслушиваясь в легкий барабанный стук дождя о крыши, и звук капель, сползающих с разбившихся окон. Он думал о девушке, преданно ждущей его на мосту, которая не уйдет до самого рассвета. И будет продолжать стоять, пока он не вернется, даже когда смерть будет дышать единым с ней воздухом. Он представил, как в надвигающемся смерче густого тумана под палящими нитями рассвета ступают неживые, скалясь прозрачными, как хризолитовые камни, зубами, в упоении обнажая свое орудие, которыми они вырвут внутренности из тел с текущей горячей кровью. И безликие пойдут навстречу одиноко стоящей фигуре Деи, все так же безмолвно и безропотно, смиренно ожидающей его появления. Сильный ветер в лавандово-белом вихре унесет прочь золотой шелковый платок, срывая полотно с темных сумеречных волос, окрашенных ночью, и влажные губы, тронутые поцелуем азалии, прошепчут его имя в глубины ночи, раскрывающей свои крылья в пору безлунья. Но даже когда черные острые когти пронзят зрачки ее глаз, в них не будет страха, потому что до самого конца она верила в него.

— Не боюсь, — вкрадчиво ответил Фраус. — С чего бояться того, чего не миновать. Я просто не могу не верить в себя, ведь есть те, кто вселяет в меня надежду.

— Ты говоришь о той девушке?

— Дея и я крепко связаны друг с другом, — продолжал юноша, ступая вперед под дождь, отсвечивающий кованым серебром во мгле. — И пока есть она, со мной ничего не может произойти, а если наши пути когда-нибудь разминуться, то я уже не стану прежним. Он говорил уверенно, как если бы рассказывал о восходе и закате солнца, а смене ночью днем.

И тогда Скай решился спросить:

— Ты убьешь ее?

Фраус резко остановился, посмотрев на него широко-распахнутыми глазами, что были чернее хаоса, и лицо его стало бледнее полотна. Он стал фигурой не похожей на человека, подобием костей, объятых кожей. Над головой сгущались свет и тени, и воздух расходился, отталкиваемый давлением, кипящим вокруг его тела. Мышцы напряглись под облегающим темным костюмом без рукавов, открывая и смуглую кожу, и обтянутые под ней мускулы, а по предплечьям красным золотом зашевелились стебли на резных браслетах, сдерживающих, вырывающую наружу силу. И Скай понимал, что за маской спокойствия в нем просыпался неистовый гнев, в воздухе зноем прокатилась удушливая волна, насаждая чужую волю на плечи. На скулах молодого человека проступили алеющие пятна, крылья носа раздулись, словно ему было трудно дышать. Фраус плотно стиснул губы, стараясь не поддаться искушению, но глаза оставались трезво холодными, как вечные льды.

— А ты сам, как хочешь поступить с другими? — прошептал он с непроницаемым, почти равнодушным лицом, и его слова потонули в темноте, окутываемой ветрами в пустынных небесах. — Ты готов убивать остальных участников Турнира? Меня или ту девушку, что так тепло улыбается тебе?

Скай молча отвернулся, сжав кулаки.

— У тебя есть право отнимать чужие жизни? Или такова цена твоих желаний? — допытывался он, делая шаг к нему, и Скай видел, как за ним раскрывается темнота еще более глубокая, чем та, что растекалась в углублениях и трещинах разбитых сооружений.

— Я понимаю, почему ты участвуешь в Турнире. Совсем скоро начнется война между твоей страной и Британской Империей. Победа одного из представителей двух величайших Империй станет решающей и в самой войне. И обстоятельства долга сковывают тебя, тогда как сам ты пожелал бы оказаться в совершенно другом месте и вести мирную жизнь, отречься от крови, текущей в тебе, от привилегий, обещаемых в дар семье и роду. Не так ли? Но ты понимаешь, что не можешь бросить на произвол сотни и десятки тысяч жизней, зависящих от твоих решений, хотя считаешь себя слабым и неспособным вынести столь тяжкий груз.

Скай усмехнулся, отчасти оттого, что впервые встретил человека, который мог читать открыто и беспрепятственно все его страхи и сомнения, как если бы они были начертаны на его лице. А быть может, все именно так и было. Просто он не замечал этого за собой. Но еще было приятно осознавать одну невероятную деталь их разговора — они не боялись обнажить свою суть, зная, что были равны.

— Такое чувство, что ты провел со мной всю жизнь, — с язвительной насмешкой проговорил юноша, удивляясь самому себе. — Я бы даже сказал, что ты знаешь меня гораздо лучше, чем многие из тех, кто воспитывал меня, — он сделал короткую паузу, словно не решаясь произнести правду, в ониксовую черноту. — И что бы ты делал на моем месте? На месте человека, которому омерзительна такая судьба, — отрывисто закончил он.

Фраус посмотрел на него странным взглядом, полным непонимания, сводя изящные тонкие брови. Похоже, что сам вопрос был для него неприятен, и он скривился, будто на лицо его брызнула кровь убитого зверя. Тусклый и неровный свет луны выступал из-под свинцово-черных облаков, поднимаясь из-за высоких заснеженных зубчатых гор. С неба все еще крапал агатовый дождь, орошая чернью резные кровли с вьющимися длинными драконами, чья прежде отполированная до блеска золотая огранка сверкала даже в ночи, и киноварь камней рубина в глазах небесных защитников блистала огнем, что подпирал под своей силой столетние постройки.

— Почему ты спрашиваешь меня о себе? Это все еще твоя жизнь. И тебе решать, как поступать с ней. То, что ведают нам пророки не значит, что будущее, которое они узрели станет явью. Исполнишь видение лишь ты сам. Все зависит от твоих поступков и намерений.

Тишину прорезал камнепад, распадающихся построек, сваливающихся ниц к земле, как игральные карты на столе, укрытом темно-зеленым сукном, когда они спускались по широким мраморным лестницам вниз к раскрытой площади, окруженной плотным туманом. В белом камне золоченым отблеском застыли морские лилии и моллюски, по черным янтарным перилам спускались статуи химер застывшие в полудрагоценном камне. В неприкаянном безмолвии все сильнее завывал потусторонний ветер, все мрачнее окрашивался купол небес, и свист падающих и грохочущих крупных осколков содрогал землю под ногами. Полы белоснежного кафтана Ская почернели от сажи, взметая ветром богато расшитую ткань и опуская вниз в стремительном потоке. Его светлые пряди оттенка лепестков кизила, осквернились копотью и пропитались неприятным запахом гнили, отливая ртутным блеском. Все его чувства ожили, когда он увидел измученные, рваные тела детей, с окаменелыми лицами, полных боли и ужаса под громоздкими деревянными обломками. И кровь стекала с застывших уст, белых, как луна в зимнюю пору. Стеклянные глаза оставались открытыми, а челюсти широко разинуты в предсмертном крике, головы свернуты в неестественном наклоне.

Скай подошел к маленькой девочке, с откинутой назад головой. У нее были волосы темного каштана, необычный цвет для азиатских детей, пряди были влажными от дождя, поблекшими от утерянной жизненной силы, но былая красота все еще отражалась в узких чертах лица, нежном цвете кожи. Он провел рукой по ее лицу, закрывая глаза и читая молитву между кончиков пальцев выпрямленной ладони, надеясь, что ее душа упокоится с миром и страшные призраки не отыщут светлое, невинное сердце.

Фраус остановился чуть поодаль, прислушиваясь к звукам, отягощенной темноты. Он устало выдохнул, осматривая павшие особняки и разбитую ощетинившуюся высокую башню из красного кирпича с водянистыми часами. Льдинисто-изумрудные стрелки, отмерявшие время, замерли на часе быка. Он прищурился, примечая в аромате воздуха привкус сандалового дерева и фиалки. Когда же он поднял глаза, и он вновь ощутил на лице прикосновение дождя, ему показалось, что то было прикосновение рук черных призраков, бессмертной армией восстававшей за спиной человека, что был прекраснее света и воздуха, и бутоны азалии расцветали в его глазах.

Его шаги раздавались эхом, возвещая о приближении неведомого, самого богобоязненного, что приходилось видеть человеческим глазам. Скай встал, принимая оборонительную позицию по правое плечо от Фрауса, который вглядывался в безупречное по красоте и молодое лицо, и судорожно выдыхая воздух, прошептал:

— Бессмертный.

Шелковая ткань, похожая на сплетение игры лучей солнца и блеска лунных переливов, стягивалась поясом оби из золотых нитей. Черные сабо на высокой платформе были украшены сапфировыми изразцами тигров. Мужчина выглядел не старше двадцати лет, но его истинный возраст был скрыт в его глубоких глазах, истинного тона крови. Он вскинул широкие и длинные рукава, и луна, вышедшая из своей полуночной обители, осветила бриллиантовой росой его одеяние. Топазовые фениксы всколыхнули огненными крыльями, а серебристые пантеры скрежетали алмазными клыками, сверкая золотыми узкими зраками с полотна ткани. Рябиновые глаза умащивали лицо Фрауса, и под этим кристально-чистым взором у молодого человека закружилась голова, его склоняли на колени, словно что-то в разуме кричало снизойти до царя в пурпурном шлейфе. И хотя одежда его была чиста, как грань воды, Фраус видел, что кровь багровыми реками растекалась по плечам его накидки.

— Ты уже видел меня прежде, черный ястреб, — мягко произнес мужчина, обращаясь к онемевшему юноше, сверкая золотыми перстами на пальцах, и разводя руки. Хрустальные бусины холодного пота, обжигающего позвоночник и одряблевшую кожу, пробежались тонкими струями по его телу. Он чувствовал, как дрожь точеными и опаленными иглами проникает под кожу, выжигая суставы, раздирая мышцы — вот, на что походило чувство страха, стоять перед его пронизывающими красными глазами, как у волка, чьи белые клыки пропитались кровью и плотью жертвы. И когда его глаза опустились на лицо голубоглазого юноши, мужчина просветлел, неспешно приподнимая уголки своих губ в подобие улыбки.

— Мне рассказывали о тебе много историй, — и древняя горечь тлела в его дивных глазах киновари древним огнем. — Еще до твоего рождения сказители со всего мира ведали притчи о воине, чей воздух рассекал темноту, и вода становилась живою, — восхищенно и радостно оскалился он, и греховная чернота в ласке прикасалась к длинным и пушистым ресницам. Человек костяшками пальцев очерчивал губы, и медленно облизал края, смотря на Ская немигающим взором.

— Что ты такое? — полушепотом спросил Скай, ощущая присутствие человека повсюду, и глаза его замкнулись на расплывающемся облике, сияющим как звезды. В небесах, по которым разбегались, вздымались на дыбы со зловещим ржанием жеребцы с всадниками в доспехах, что не разрушить не одной сталью, не разбить ни волею, ни справедливостью — то были солдаты, подчиняющиеся указам того, чьи волосы тронуло серебро лунной колыбели. Земля стонала от воя труб и барабанных ударов, когда невидимые конницы с запряженными львами съезжали с пустынных барханов, и россыпь красного и золотого песка искрами сыпалась из-под платиновых колес, то были его наездники с арбалетами и алмазными стрелами, покачивающихся в агатовых колчанах. Поднимали головы ящеры из-за длинных теней, отбрасываемых статными и прямыми фигурами вечных и непобедимых солдат, и флагштоки с алыми гербами возвышались над берилловыми окраинами. Миражи далеких времен распадались, и человек улыбался, наблюдая за голубыми глазами, высматривающих зачарованными очами образы ушедшей эпохи, канувшей в небытие. Он слышал отголоски усопших, вслушивался в сказание о несуществующей Империи, чьи пределы доходили до самого края света, а чистый воздух наполнялся амброй и жасмином в холодные ночи, растекающиеся на полотне обнаженных пустынь.

— Твои глаза еще плохо видят, де Иссои, — и от его голоса вздрогнул воздух, тонкой коркой жемчужно-молочного льда покрылись стены, и беспредельная тьма укрыла их фигуры в пустоте, полной нежных шепотов. Голова Ская кружилась, он моргнул несколько раз, стирая наваждение, все еще мелькавших вспышек света, а лицо человека сквозь редеющий туман было ярким, как утреннее сияние, заходящиеся на краю синевы неба и темной зелени земли. — Твоя мать видела лучше, — напоследок промолвил он. Шепот разнесся возле его ушей, он резко обернулся назад, но позади него были лишь колыхающие ветры и дымчатые очертания фасадов домов.

— Твой отец изничтожал иллюзии одним вздохом, — назидательно продолжал человек с бестелесной оболочкой, исчезая у самых ног, так колыхание травы уходит из-под лап стремительного бега рыже-бурого гепарда. И тогда он встретился глазами с мужчиной, чья красота превосходила красоту любой женщины в расцвете своей юности, замирая, не смея сделать шаг назад, словно в его лодыжки вгрызались резцы дикой рыси, изголодавшейся по крови, а в уме веяло блаженное изнеможение, как от хорошего вина. Человек наклонился к нему так близко, что он мог слышать его дыхание на своих губах:

— Твоя любимая была жертвенней.

Это стало его пределом, Скай отбросил его ударной волной, и ветры послушными гончими, врезающимися когтями распарывали и раскрывали жилы вздымающихся комьев влажной земли, вонзаясь зубами в инородную стихию чуждой власти, силясь порвать ее в клочья, взбешенной хваткой вырывая цепи, сковавшие разум. И когда Скай смог перевести дыхание, он оглянулся на Фрауса, успевшего сцепить с себя пелену забвения. Он с трудом держался на ногах, опадая на колени, лицо его было покрыто мелкими шрамами, как от ногтей, словно он пытался что-то содрать с лица. Он непроизвольно издал стон, перемешанный с криком злобы, когда подступали безликие, окружая со всех сторон. Он глубоко и часто дышал, и посильнее размахнувшись бросил агатовое копье в голову огромного чудовища, надвигающегося на него спереди. С пальцев его соскользнули черные бритвенно-острые нити, что были тоньше паучьей паутины, и, сделав круг вокруг своей оси, белесые образы повалились наземь с ровно отсеченными головами. Нити в его руках стали твердой сталью, но только он утратил контроль, как они рассыпались черным пеплом. Скай в замешательстве смотрел на резвость и легкость уверенных движений, на грацию и быстроту, с которой двигалось его поджарое тело, уворачиваясь от летящих шпилей. И сгоревший город, погрязший в смерти, озарился его ненасытным и взбешенным криком обезумевшего зверя:

— Я убью тебя!

Его копье остановилось в миллиметре от лица мужчины, а позади него прибывали все новые полуночные создания, шедшие на звук его голоса, на запах свежей, пролившейся крови.

— Ты…, - он обратил свои рябиновые глаза на юношу, чьи браслеты все крепче овевали руки, достигая запястьев, облизывая кровоточащие пальцы, а он в смутных надеждах силился разорвать сдерживающие печати, стереть грань недозволенного. — Ты мне не интересен, — жестко произнес человек, кремовые волосы взметнулись к вискам, воспламенившиеся серо-белыми лентами, и Фрауса окатило звуковым ударом. Он успел среагировать и подставить черный металл, защищаясь, но его отбросило на многие метры назад, и ногами он взбивал всполохи горящей земли. Агатовый ассагай разбился надвое в его руках, а кожа на ладонях покрылась пузырями, как от сильных ожогов. Он сник на колени, готовый взорваться от ярости, потребности тела были выше воли, требующей и зовущей подняться, а боль и изнеможение вновь и вновь опустошали рассудок. Дрожь и слабость вбивались в него толстыми гвоздями, и жар, проникающий с истерзанного грунта, расползался по его коже неизлечимой хворью.

— Мерзавец, — только и вымолвил он бескровными губами, простираясь на камнях и все еще силясь подняться. Взрытая земля, по которой прошлось жестокое и сотрясающее полымя обжигало. Он скрипел зубами, прикусив щеку до крови, чтобы отрезвить себя от всевластной усталости, высекающего недуга, оставляющего на теле невидимые начертания, высасывающие из него борьбу к свободе.

Человек в небесно-облачном шелке надрезал рану на щеке острым концом кольца с крупным сине-фиолетовым кварцем, но капля крови, стекшая ему на пальцы, была темнее аметиста, чернее туч. Кожа его затянулась и засияла как мягкий лунный свет, а капля крови на ладони стала драгоценной бусиной, переливающейся всеми оттенками красного и золотого. Мужчина легко подбросил ее в воздух и пальцем очертил кровавой жидкостью тонкий ободок, превратившийся в идеальное лезвие с гравюрами разъяренных волков по краям. Он раскрыл ладонь, и обод слетел с его пальцев, кромсая гранитные постройки, словно они были созданы из бумаги, и серебряная пыль вилась мглой. Когда орудие увенчалось над сердцем Фрауса, он пытался превозмочь изнуренность, дряблость мышц и тяжесть костей, стряхнуть давление, прижимающее его к камням, в спешке уворачиваясь от смерти на гранях филигранного острия, но полностью уклониться от разящей атаки, дробящей звук и ветер, так и не сумел. Скай успел послать двух своих ветряных гончих, вцепившихся в чужеродный металл алмазными клыками, развевая мощные потоки силы вздымающейся волной, но алый металл из крови лишь надтреснулся по краям, как от времени ржавеет железо, впитывая в себя, как живое существо, крепость ветров. Глубокая сквозная рана была вблизи сердца молодого человека, и он крепко прижимал руку к груди, читая про себя святые тексты, в надежде, что хотя бы сможет остановить кровотечение. Но чем больше он пытался остановить мучительный исход, тем шире и страшнее становилась пробоина в его груди, зияющая, как кратер чистой пустоты. Фраус слышал жуткий и безжалостный шум в ушах, похожий на волчий вой, отдающейся пульсацией в висках и слишком поздно уловил на лице аромат скверны. В черной крови, впитывающейся в его кожу, как ядовитые миазмы, сквозили нотки магнолии и белизны морской пены, поднимающейся высоко в зеленовато-синих брызгах, и чего-то лежащего за пределами сизо-лазурной воды, древнего и проклятого, снедающего изнутри, как кислота. Кровь убитых опадала с белоснежного как горный снег плаща мужчины, растекаясь багровой рекой под затылком, спиной и поясницей, бедрам и лодыжкам. И нижние клинья, поднимающиеся клинками из красных вод, пронизывали Фраусу кожу, раздрабливая кости. Он мог бы вскричать, раздирая горло криком в кровь, но с его губ сорвался лишь болезненный вздох. И обращая взгляд к заволокшему небу, сумеречной скатертью, застилающей ясный сиренево-голубой диск, он почувствовал прикосновение нежнейшего шелка к щекам, завидев над собой темно-винные глаза, затягивающие в пурпурные глубины.

— Ты умрешь здесь, — промолвил мужчина, поднимая над ним руку и вытягивая пальцы, словно кинжал, устремляя быстрым движением кисть к грудной клетке, но Скай поймал его за запястье, едва не коснувшейся кровавой впадины на теле, теряющего сознание юноши, легко выворачивая лучевую кость и отбивая сильным ударом ноги убийцу в сторону. Но он едва почувствовал удар, лицо его оставалось неизменно холодным. На белых одеждах отплясывали золотые фигуры, кружась в узорчатых начертаниях, овевающих их, как звезды, и мантия, что была белее снегов, обернулась стаей аистов, вознесшихся ввысь. И самоцветы сияли на их молочных шеях ожерельями. И пушистые перья мягко спускались по воздуху от их взволнованного полета. Человек вышел из объятия черного крова, приземляясь на тонкий шпиль, сотканный из нитей ночи и гласов призрачных теней, складывая руки вместе, опуская длинные рукава кимоно, расшитые золотыми драконами, что пробуждались на чарующей ткани, вырывая гигантские когти из концевых чешуйчатых фаланг огромных лап и обнажая пасть, от которой исходило зловонное дыхание, что умертвляло сам воздух, отравляя все живое, и алые глазницы отражали лик полной кровавой луны апреля. Его дыхание, что было весенним течением хрустальной реки в обрамлении редеющих полупрозрачных лучей закатного солнца, его глаза, пронизанные медью и осеннею листвою. Губы, сохранившие в себе матовый отблеск лепестков расцветших роз, искривились в тонкую линию, когда он сказал в темноту, обращаясь к Скаю, и голосом своим он прикасался к груди, где стучало его сердце, к мягким завиткам волос, к глубинам голубых зрачков, нанизывая на каждую часть тела удушливый мрак:

— Ты пожалеешь о том, что не позволил мне убить этого человека, де Иссои. Ты пожнешь все плоды своих прегрешений, что казались тебе добродетелью, — в нем вскипал гнев, как кипела горячая воды, разбивая вдребезги стекло, высвобождая природную одержимость огненной ярости.

— Ты многое знаешь обо мне, — спокойно произнес Скай, словно не замечая, как восходит в жаре воздух, он же концентрировал вокруг себя северные ветры, и земля под ногами превратилась в крепкую льдину, что разрушались под силой горячих пустынных ветров, сливающихся с черных облаков.

Кривые борозды черных молний, горящих пламенем, прорезали полотно свинцовых туч, расщепляя высотные башни, превращая их в серую пыль, и осыпая ониксовый кремень на дороги. Молнии вонзались вглубь земли заостренными пиками, оставляющими после исхода глубокие ямы. С небес сходили пологи темноты, распаляющих широкие глаза и раскрывающие рты в безмолвном, страшном крике, что не расслышать ушами или сердцем, но можно ощутить боль и отчаяние неуспокоенных душ в глубинах сознания, и агония их падших, разрушенных жизней отзывалась миллионом голосов. Свита теней окружала своего властелина, поднимая ветряные косы и грозовые копья, а бессмертный созидатель все стоял с тем же раскованным безучастием, наблюдая, как раскалывается над его головой небо, и осколки падали стеклянным дождем, открывая красное небо, утопающее в крови.

— Я здесь, чтобы узнать, достоин ли ты стать тем, кто займет один из престолов, — медленно проговорил человек, внимательно наблюдая за Скаем, и силуэты ветров и теней зашептались, разрываясь губительным и отвратительным хохотом.

— Это ты сделал подобное с людьми этого города? — утробно произнес Скай, не спуская с него накалившихся темнотою глаз, и не замечая, как с уголка ресниц, стекает кровь. И под тяжестью этих самозабвенных глаз расходились призраки, кружащиеся над ними. — Ты превратил их в этих существ без памяти и чувств, не пощадил даже невинных детей. Что и следовало ожидать от отпрыска полуночи. Ваш бессмертный род приносит лишь погибель, и если я когда-нибудь взойду на престол, то сделаю все, чтобы вы покинули этот мир, и даже воспоминания о вас стали лишь мифом.

— Потратишь свое желание ради других людей, которые даже не будут помнить твоего лица и голоса, отважных свершений? Люди ничтожно эгоистичные существа, они позабудут об этом, а от тебя ничего не останется. Ты ведь даже не знаешь, какую плату нужно отдать, чтобы коснуться своих желаний. Иначе, почему боги, которым вы так отрадно поклоняетесь, не сходят на землю, по которой некогда ходили сами, оставаясь людьми. Почему они собственными руками не завершили то, чего так жаждешь достигнуть ты сам. Думаешь, что до этих времен никто не терял близких от ненасытных голодоморов детей луны? — и голос его дрожал от ноток странного, всепоглощающего гнева, передающегося и неживым предметам. Обломки зданий омывались враждой, брусчатка дорог окрашивался ненавистью, и ветры запели песнь войны. — Думаешь, до тебя не было тех, кто хотел бы восстановить мир к его прекрасному изначальному образу. Или полагаешь, что одни сумрачные чудовища, живущие в ночи, были ненастьем для твоего народа? Ошибаешься, — утвердительно вскричал он, расправляя плечи, словно крылья, и раскрывая полы белой мантии, как царь, — единственным врагом человека во все сущие времена был сам человек.

И со словами его, небо осенили пять серебристых молний, освещая их силуэты, стоящие по разные стороны правды.

— Меняющие обличья, маски и лица существа, которых люди проклинают за свой голод и нищету, нехватку грязной воды — все это стало возможным только из-за человеческой жадности, — и бесноватый крик окаймил бурлящее небо, возвещающее о приближении страшных стихий. — Все ваши беды, пороки и несчастья всегда исходили от вас же самих, — продолжал он назидательным, нравоучительным тоном. — Дети сумрака всего лишь пытаются очистить планету, и не противиться своей природе, чего не скажешь о человеке, который всегда хотел только власти, вечной юности, могущества и прекращения своей смертности. Не кажется ли тебе, юный воин, что я веду твой мир к истинной идиллии безо лжи, обманчивых желаний и надежд, которые ты вселяешь в слабые сердца человеческие, неспособные противиться вожделению и усталости, горечи и болезням?

Скай задыхался, в кости рук врезалась неимоверная тяжесть, и жар слизывал ткань, кожу словно спалило кипящее масло, а в кровавые останки впивались когти и острые зубы уродливых, толстых крыс. Горло заполнял горячий свинец, вгрызались в спину клыки пантер, и от испытываемой боли, его охватила белая горячка, он едва ощущал собственное тело, наблюдая со стороны за происходящим. Это всего лишь призраки, одурманивающие своими путами, но он чувствовал боль физически, слышал хруст и разламывание, переживание мощными челюстями своей плоти, как разрывается ткань и отлетают изумрудные бусины с кафтана, как припадают пастями чудовищные звери к его крови.

— Я ожидал большего от тебя, — молвил человек, и в глазах поселилась грусть такой силы, что она могла сотрясти весь мир, будто он только что он потерпел полный крах своих непосильных трудов, потерял любимого человека, упустил мечту, лелеющую все время бесконечно долгой жизни. И призрачные тени в успокоении обнимали его, прижимая бесформенные лики к атласным щекам, ласкали плечи, прижимаясь к сильной спине.

— Я даже не сражаюсь, а всего лишь напускаю фантомов, посылающих тебе видения, которые ты не можешь изгнать. Какое жалкое подобие спасителя, — угнетающим и срывающимся голосом шептал он, опуская глаза и устало вздыхая. — Сколько достойных и сильных видел я в былые времена, сколько прекрасных жизней кануло в памяти времен. И ты тот, кого я ждал все эти годы и столь ничтожна твоя сила.

В его руках появился цветок ириса, лоснящийся девственной белизной. Лепестки великолепного бутона напоминали крылья птицы, стремящейся в полет, и, повертев его между пальцев, он прожег зеленый стебель жаром, стекающим из-под его кремовой кожи, и огонь охвативший растение в мгновение поглотил и лепестки, сжигая их в черно-красном пепле. Небеса кричали в разящих воях черных молний, слетающихся на землю и, испепеляя гранит в вулканические реки, проливающиеся кровавой лавой. Призраки и тени взметнулись в вышину алого покрова, восходя в приветственном строю, вознося просвечивающие руки, тянущиеся туманными слоями к отверстию в небосводе.

— Мое имя Авель, — произнес мужчина, безжизненным взором, смотря на жалкие потуги юноши, разъяренно бьющегося лбом о горящие камни, пытаясь вытянуть из разума поселившегося демона, и со светлого чела по переносице, по щекам широкими струями плелась кровь. — Я первый грешник земли, и первый же ее искупитель, — и с его словами воздух пел симфонией арф далеких горячих песков, и плеск холодных изумрудно-бирюзовых волн плел нежный такт мелодии природы, а на хрустальных башнях, сверкающих на резце заходящего солнца трубили в трубы из слоновых костей.

Скай бился в болезненных конвульсиях, выхаркивая кровь и пищу из желудка, и все продолжал вбивать свое лицо в рвоту и твердые камни, еле слышно выдыхая из легких воздух, и сердце отстукивало ритм все медленнее, а картины смерти все возникали перед го глазами. Вот он поднимает свое лицо и видит, как белоснежная ткань детского платья с жемчугами утопает в крови, и окрашивает курчавые черные волосы в абсолютный красный, и нежная темная кожа белеет, холодеет, каменеет. Закрыты глаза, наливающиеся жидким медом, и с уголков печется кровь. К талии маленькой девочки приближается пасть льва, рывком выдирая алые куски, сдирая кожу, облизывая бело-мраморные кости.

— Хватит, — молил он, убивая гордость, ощущая, как в висках нещадно колотиться кровь.

— Умоляю, — шептал юноша, стараясь подавить вырывающиеся из глотки крики, поднимая дрожащую руку к образу стылого, растерзанного на части тела, — остановись.

Но, назвавший себя по имени Авеля лишь скосил взор в сторону неба, заполняющегося рубиновым отливом, и, поднимая руки вверх, открыл острые глаза, и затянувшаяся черная прямая полоса зрачков, наливалась багрянцем. Он расправил руки в сторону, принимая хлад ветров и пламя земли, усыпанной прахом и углем, одержимо улыбаясь и встречая свободу всей своей неутолимой сущностью.

— Сейчас, — внезапно прокричал человек, и с неба, раздвигая облака, как ставни дверей, потянулась черная чешуйчатая громадная лапа с когтями из золота, и браслеты с каменьями отражали в себе кровавые распри и бои гневной войны песчаных просторов, укутанных горящим ореолом солнца.

— Де Иссои, — гласил он глубоким тенором, крича навстречу рвущимся наружу вихрям и ураганам, несущимся с простора в их спокойный мир, — твой путь окончится здесь, как и для мальчишки, которого ты так рьяно пытался спасти. Если ему повезет, — задохнувшись от мрачного смеха, продолжал мужчина, проводя кольцами по щекам, наслаждаясь твердостью и гладкой поверхности драгоценных камней, — то он умрет от кровопотери, оставаясь человеком. А если станется, что сердце его колышется жизнью, — и лицо его застыло, как у ящера, приготовившегося задушить жертву, глаза налились стальной решимостью, — я сделаю так, что и горсти пепла не останется от его физической оболочки.

Скай поднимался на ноги, и ветер, образуя множество клинков, градом посыпалось на противника, но они не долетали до него, лишь обдували мягкостью белого сна, бризами, что танцуют высоко в небесах. В руках Авеля возникла прозрачная чаша, чистая как вода, сотканная из ветра и облаков, и мечтаний людских сердец. Кубок с сапфировой огранкой заполнился кровью, и Скай знал, что то было его кровь, собранная из вен, горящих в теле, и он был угощением застолья пиршества.

Отчего-то он успокоился, и даже тени блудных видений покинули его душу, оставив потаенные страхи, испугавшись храбрости в сердце. Туманные фантомы роговых змей с серебряной чешуей плелись к нему по воздуху. Но вдыхая кислород, он не почувствовал гари, а увидел перед собой широкие и чистые озера, где в глубине толщи пресной воды, бились ледяные ручьи, освещаемые колоннами теплого света в ясную погоду. Он услышал падение хлопьев кристаллов снега, тающих на щеках, на руках; он расслышал плач неба, и слезы летним дождем полились на него, падая на губы и ресницы, то была женская ласка. К щекам его притрагивалась дева, ниспосланная теплым дождем, и рябь отстукивающих по поверхности тихих озер капель, расходилась темно-серыми валами. Она была красива, но он не видел ее лица. Он слушал ее песню, изгнавшую черноту и грех мыслей, истребившую ненависть и раздор, злобу и зависть. И Скай ощущал дыхание своего ветра, запечатанного за страхом темных пологов. Он глубоко выдохнул, ощутив на кончике языке ее дыхание, и нежность рук, мягко спускающихся на плечи, прекращая плавную тропу ладоней у груди, в том месте, где так быстро билось сердце. И от прикосновений рук этой девушки, сердце сбивалось с ритма, и дышать становилось невыносимо больно. И дитя неба и воды прижалась к нему, вслушиваясь в сорванное биение, прикрывая в блаженстве светлые ресницы и затуманенные окрыленным наслаждением глаза. Левая рука спускалась ниже, прочерчивая наскальные рисунки по его предплечью, кисти, ладони, и их пальцы переплелись, как соединяются недостающие кусочки единства. Но он не смог ощутить тепла ее кожи, и это разбудило его. Он в замешательстве посмотрел на расплывчатый, улыбающийся образ ускользающего сна. Красавица приставила к улыбающимся устам указательный пальчик, и Скай не нуждался в словах, странница просила его не раскрывать секрета. И в ответ он улыбнулся ей взглядом своих голубых глаз, прозрачных, как и ее дождь. Юноша сжал кулаки, и в правой руке он ощутил холодную тяжесть. И только Скай осознал, что теплится в его руке, и внутри него поселилась неуверенность, и от сомнения в себе, клинок глубоко порезал его ладонь. Рана, доставшаяся ему в наказание за неверие. Он несколько раз моргнул, поднимая к лицу прозрачный стеклянный клинок с вырезанными полумесячными полостями, искривленными краями, и растворившееся в памяти мгновение мечты покинуло разум. Он забыл и о дожде, и о свете, окружающим и его, и того, кто одарил силой, но кровь, что текла по лезвию, горячила и воспламеняла.

Над его головой пролетела стрела, разрезающая черноту и, озаряя ярким белым светом красное небо, и наточенный белоснежный наконечник попал в правое плечо Авеля. Похоже, что он с самого начала не хотел уклоняться от разящего выстрела. Скука настолько одолела мужчину за долгие годы, что он не смог сразу распознать святого яда, полно сочившегося на острие стрелы. Он резко выдернул из плеча стрелу, с собачьим остервенением выбрасывая проклятый для него предмет, и принялся с возбуждением сдирать с себя драпированную ткань, не до конца понимая, что такое липкое стекает по его руке. Авель был неподвижен и безмолвствовал, находясь в раздумье, и только потом сообразил, что это кровь. Плоть на его плече почернела, и полученная рана не восстанавливала свой первоначальный вид, но он успокоился, и на смертельно-бледном лице заиграла улыбка, по которой лицо скучало многие десятилетия.

— Святая вода озера Байкала, — шептал он неподвижно, задыхаясь от восхищения, — чистейшая и благословенная. Страшнейший яд для прибывших из темноты.

Существо из пурпурного небытия вскричало, ревя от угасающего потока жизни, и отверстие бескрайней глубины становилось все тоньше. Сильные когти дракона, облитые золотом, пошлись крошкой, окоченев с концов. И дыра, расколовшая небо, стала затягиваться, и опускающаяся к земле рука обратилась в песок, ярко-алым следом, шелестя по ветру.

— Клавдия, ты и здесь пытаешься обратить исход неизбежного, — сказал он со странным выражением лица, глаза, налитые злобой, потеплели, и оттаяло напряжение в чертах красивого лица. Он произнес женское имя. Человек отвлекся, приворожено следя за каплями чистой воды, сползающей по руке вместе с кровью.

Скай не замечал холода от сбросившихся спиралью вьюг с возвышения небес, на которых теперь вновь безгранично правила безгрешная лазурно-белая луна. Все тело покрылось гусиной кожей от загрубевших ветров, всплесками бьющихся друг о друга, как бывает при взмахах мощных крыльев. Ветер обережет его, унося в просторы снов душу, а лед, что он держит в руках, будет напоминать о границе с реальностью, и, ступая по лезвию смерти, Скай пересек пространство, разделявшее двоих мужчин одним шагом. Спокойствие и хладнокровие ознаменовало его быстрое и прямое нападение сверху, когда клинком он отсек левую руку неживого, удерживая рукоять меча без гарды и вкладывая во взмах всю свою волю. Конечность сгорела без остатков, едва коснулась черных камней под их ногами, столь сильным был жар от пламени, прошедшему по городу.

Авель в смиренном затмении воззрился на лоскуты алой крови, брызнувшей на его одеяние и лицо, и с усилием он заставил себя повернуться к юноше, направившегося к его горлу льдинистый меч. Ошеломление кровавого взгляда не продлилось и дольше секунды, человек с легкостью увернулся от второй рушащейся атаки, накатившей как внезапная молния, не позволяя ударной волне, взвившейся вверх, пронзить свое сердце. Авель прикоснулся пальцами к груди юноши, и черные мечи, вырвавшиеся с кончиков ногтей, выжгли на его коже зловонные просветы ран. Из Ская вырвался сдавленный хрип, руки затряслись, отпуская хладной металл, рассеявшийся снежной пеленой. Авель ногой отбросил, охватившее судорогой тело, скидывая со своего ложа, и невидящим взором широко раскрытых глаз, светловолосый мальчик падал вниз, но он не разбился о камни. Его подхватили вихри, образовавшиеся от взрыва, разнесшегося на площади, и плотный черный дым сомкнулся над светлой фигурой. Сквозь плавные откаты пепельных облаков, Авель различал блеск серебреного механизма в образе волка, вырывающегося из темной бездны и несущего на загривке и спине тела двоих юношей. Правой рукой он придерживал кровоточащую рану, продолжая всматриваться в удаляющийся мираж, обдуваемый красными искрами огня. Шпиль под его ногами накренился, несясь вниз и разбиваясь о твердыню земли, но человека уже не было и на развалинах города, что еще прошлым днем кипел и бил ключом жизни. Голыми стопами он мягко приземлился на водную гладь пруда, зеркалом отражающим его благородный профиль. В саду, окружающим особняк в самую пору цвел жасмин, распускаясь жемчужными диадемами на тонких темно-карих ветвях, и лепестки опускались на поверхность воды, сплачивали белесую тропу. Изорванное кимоно сменилось на шелковые темные штанины и распахнутый плащ, оголяющий его сильный торс и грудь. Вода показывала иное отражение, другие пейзажи, и ступал он не по воде, а по мраморному залу далекого и богатого двора, с роскошно обставленными столами, ломящихся от яств и фужеров с вином. Авель шествовал к перламутровому трону, увенчанному алмазными статуями павлинов с сапфировыми глазами и серебряными украшениями на длинных хвостах с руническими письменами. И если за гранью зазеркалья, он был владыкой, то за пределами величественной страны, он был лавочником, собирающим саквояжи доверху забитые книгами и папирусами, прекрасные музыкальные инструменты и дорогие ткани. Чистый свет луны разгонял прерывающиеся всполохи огня на горизонте, небеса растекались неоново-лиловым океаном, блистая звездными дорогами. Авель говорил на многих языках, потерянных в этом мире, и неизвестных этому миру. Он поднял вверх левую руку, сжимая в кулак и чувствуя соединение мышц, натянувшуюся кожу, жар, проникающий к кончикам пальцев из ладони. Юноша выступил против него с незавершенным клинком из белого металла, пробившего его защиту и, развеяв ауру. Если бы в руках его оказалась не пустая и бесформенная оболочка, а наполненной силой меч, он лишился бы правой руки вместе с плечом, умирая в горячей агонии, как обычный человек. Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз получал ранения, или удивлялся во время сражения, радовался, вздымающимся вихрям в небесах. Плечи его расслабленно опустились, когда он воздел руки в стороны, ладонями вверх, позволяя чуме отступить и отпуская души, павших под действием яда. Пусть он и стал повинен в смерти множества людей, Авель был всего лишь орудием того, кто сорвал чудовище с цепи. Этим он старался себя успокоить, но правда все еще терзала рваную рану в плече от воды, которая теперь будет заживать долго и болезненно. Несмотря на все свои покаяния в прегрешениях, он все еще не мог избавиться от своей сущности, которая отвергалась чистотой. Он получал удовольствие от пролитой крови. Он мог бы сопротивляться полученным приказам.

— Похоже, что судьбу не удастся обмануть даже мне, — ровном голосом произнес человек, выходя из воды на подстриженную траву, вдыхая аромат хризантем и ликориса. Руки его опустились и черпнули лодочкой ладоней воду. И тихо прошептав заветные слова воде и ветру, выплеснул с рук сокола, чьи крылья окрашивались в белый свет, сливаясь с оттенками луны. Птица взлетала из-под прозрачной толщи воды, устремляясь к высокому небу, на краю которого забрезжила полоса рассвета.

* * *

— Я не буду тебя спрашивать, откуда ты взяла флакон с водой из священного источника, — сказал Александр Левингстон, снимая платиновые очки с матовыми стеклами и усердно смазывая маслом арбалет, даже не посмотрев в сторону девушки с волнительным нетерпением ожидавшей появления у причала вдалеке механического волка. Медные локоны подхватил ночной ветер, и британский юноша отметил про себя, что даже в темноте они сверкали красным костром.

— Хорошо, я буду благодарна, — искренне произнесла Лира с мягкой улыбкой, но если голос не выдавал ее паники, то руки била такая дрожь, что издалека можно было разглядеть их резвую тряску. Она была высокой и стройной, и в простоте своей внешности привлекала взоры многих мужчин, но за таинственным очарованием темно-зеленых глаз пряталось больше секретов, чем у него самого. Но ему было все равно, пока он мог продолжать исполнять поставленную перед собою цель. Когда-то он уже видел безмерную мощь огня, поглощающую с жадностью новорожденного хищного зверя города. И вновь перед ним предстала ужасающая картина смерти. Иногда, или совсем редко, он позволял себе мечтать о спокойной жизни. Подальше от войны и потерь, утерянной любви. Скучал по беззаботной мирской обыденности. И продолжая начищать до блеска стремя и крестовину, Александр подумал, что когда-нибудь именно так все и случится. И он будет наслаждаться восходом зари без страха.

 

Глава 10. Лотосовый престол

Скай сжимал в бреду белоснежные простыни, обволакивающие, как тернистая зыбь, скользящая остриями по коже. Он вжимался лицом в подушку, слыша в ушах свист пуль, почувствовал, как саднит нога от выстрела серебряного патрона. И слабо дыша, он видел знакомое и близкое лицо. От воспоминаний горло сжалось, и закружилась голова. Напротив него стоял Клаус, выставляя перед ним дуло револьвера, сиявшее в свете солнца, в окружении белой пустыни снегов, и блистали пушистые ковры ярче алмазов. Он никогда не знал морозной свежести, скованности в носу и горле от стужи, острой коли от прикосновения снега к коже, мог лишь догадываться. Скай часто расспрашивал Клауса о далеких Северных землях, именовавшихся некогда Российской Империей. Его увлекали рассказы о таинственных дворцах, по которым до сих пор блуждали призраки прошлого средь мраморных фигур богинь, поддерживающих механизмы, неведомых цивилизации нынешней. Поговаривали, что в запертых комнатах скрывались несметные богатства — величайшие знания человечества, ушедшие вместе с падением грациозной и сияющий как блик солнца державы. А глубоко под землей, проходили белоснежные поезда по выстроенному городу, существующему и с тех глубоких времен. Безмолвная столица, спрятанная под неоново-златым куполом, приковывала взор мастерством и искусным умом зодчих, построивших особняки и храмы, театральные площади и уединенные скверы, выделяющиеся роскошью и чистотой. Но все, чего могли достичь его глаза, открытые фасады зданий, внутрь которых нельзя проникнуть и узнать, смотрит ли кто-нибудь извне арочных высоких окон, гуляет ли по широким мраморным залам с золотыми колоннами и продолжает ли свой неспешный век, спускаясь по длинным лестницам. Зачаровывали каменные фигуры, стоящие аллеей на высоких монументах, что выселись к самим небесам. И сколь много мистического соблазна было во дворах темных господ, чьи неприступные крепости и замки стояли в высоких горах и непроходимых лесах. Одни шептались и писали о любви между бессмертными и смертными, о притяжении, возникающем меж светом и тьмой, другие о чудовищных градах, где дороги окрашивались людской кровью, пока камень не впитает в себя красный до той степени, что даже дождь не сможет обесцветить бесконечные улицы, осыпанные алым нектаром. Но Клауса никогда не интересовали облеченные вымыслом людей сказания. Зато он рассказывал о тех, кто целый год жил в ожидании теплого солнечного света и прекращения лютых зим, о немыслимом страхе перед полуночными детьми, что приезжали ежегодно за данью в города и селения. Говорил о том, сколь трудно расставаться с родными и дорогими людьми, и как смертельно опасно было пересекать границу Империй для тех, кто пытался спасти свои семьи. В глубине души, Скай корил себя за то, что не позволил проникнуться горечью, в которой долгие годы жил Клаус. Его никогда не беспокоили его чувства. Он не спрашивал, что сталось с семьей, которую он оставил, и каким было прошлое мальчика, которого ему преподнесли в качестве подарка. Он никогда не пытался понять юношу, сопровождавшего его на званые приемы и вечера. Должно быть, как очерствела ему эта выставленная роскошь и красота. А он знал, что все драгоценности и золото нельзя было обменять на одну минуту с любимыми. Насколько же сильна и затаенна была его ненависть, если на протяжении стольких лет играл дружелюбие и преданность, которых не было.

Быть может, именно поэтому они так и не смогли до конца довериться друг другу. Когда один теряет все, а другой продолжает жить, разве может боль от потери пройти одним лишь довольствием праздного общества, где нет болезней и нет всепроникающего чувства голода, где нет страха перед завтрашним днем? Клаус всегда хорошо понимал Ская, и ему еще ни разу не удавалось обыграть Клауса в игру в шахматы. Дело было не столько в природном таланте или стратегии, скорее, Клаус научился быстро разгадывать ход его мыслей, распознавать чувства через мимику, и после делать свой собственный шаг, приведшего его к выигрышу. Они были вместе с самого детства, но никогда не были настоящими друзьями. Дружба без доверия — ничто. Клаус с самого начала шел к своей цели — победить и отомстить. И самое главное, что он никак не мог винить Клауса в подобном решении. Не исключено, что будь он на его месте, поступил бы иначе. Клаус жил все эти десять лет одним желанием расправы, и это придавало ему сил в усердии в учебе, пристрастии к тренировкам. Если бы Скай был более внимателен, он бы наверняка смог разглядеть в нем неприятеля. Но ведь все участники Турнира враги.

Перед ним предстало другое видение, как крушатся черные башни, распадаясь не камнепадом, а гудроном и нефтью, чернильной волной надвигаясь сверху, из которой выходили уродливые лица, обреченные страданием и старостью. И когда он тонул в раскатах теневых волн, мужчина в пестрых одеждах и бледно-мертвенным ликом, с глазами ограненного рубина, обернулся к нему, улыбаясь. И Скай услышал произнесенные слова, надвигающиеся на него пагубным падением грязных вод. Авель убеждал, что все люди враги. И человек продолжит бороться с подобными себе, пока не останется в одиночестве, затемненном гибелью природы и крахом культуры.

Боль от пулевого ранения расходилась по телу, сплетая нервы к монотонному чувству жара и острой горечи на кончике языка. Бирюзовые глаза Клауса окрасились в малахит, мышцы на руках окрепли, и пальцы с уверенностью нажали на спусковой крючок, когда длинная пуля, окаймленная сфероидными письменами, вылетела из дула.

И тогда Скай распахнул глаза, в неуловимом страхе поднимаясь с сырых простыней в чистой и озаренной светом просторной комнате. Его глаза судорожно бегали, и он не мог сосредоточиться, все еще ощущая острое прикосновение кошмара, прикладывая к лицу ладонь, чтобы попытаться остановить спешащий взгляд на резких линиях руки. И так же быстро, как он очнулся ото сна, он почувствовал резную боль в груди, осторожно прикасаясь к трем ранам, затянутым белой тесьмой с письменами, окрашенными пахучей и сладкой золотой краской. Лекарственное снадобье изготавливали из сочетания редких трав, и в завершении целебный отвар обретал переливающийся красно-янтарный оттенок, и поверх грубой ткани на шелке расписывали целительные заклятия. Вересковые шифоновые занавесы взлетали на сквозняке от распахнутых балконных дверей. В комнате стоял холод, но ему все равно было душно и, он никак не мог нормально отдышаться, убрать сползающую светлую челку с горящего лица. А еще его бил странный озноб, но Скай не сразу поверил чувствам, слишком резвым и неожиданным для него стало возвращение в реальность, он не мог понять, продолжает ли разум пересекать просторы ужасного сновидения. Но дыхание успокаивалось, и, подняв глаза на темноволосого мальчика, лениво раскачивающемся на белом, как лепестки лилии, стуле с высокой резной цветочной спинкой, наблюдающего за ним внимательными глазами притаившегося тигра. По-крайней мере, так ему подумалось в первый раз, когда он лицом к лицу столкнулся с Александром Левингстоном, чей отроческий возраст никак не сочетался с завлекающими темно-серыми глазами. Они были как грозовые тучи или мерно текущими водами тонкой реки, пролегающей между сосновыми деревьями глубоко в лесах, где особо четко слышна тишина, а небесный свет горячих солнечных лучей преображает каждую ветвь. Чистый взор увлекал своей неподдельной серьезностью, открытостью и прозрачностью, как стекло. Заостренный профиль и долговязость фигуры делали его старше, но мягкие линии лица придавали нежности и красоты больше свойственной женщинам, нежели молодым людям его возраста. На нем красовался темный плотный камзол с золотой вышивкой и жемчужными пуговицами, но слишком широковатый в плечах, отчего верхнее одеяние сползало на спину, открывая худощавые линии ключиц. На ушах снаружи ползли золотые драконы с изумрудными когтями и широкими глазницами, вгрызаясь пастью в мочки. Похожие же существа украшали и высокие сапоги из замши, к которым на кожаных застежках прикреплялись небольшие ножи с ручкой в форме головы ящера.

— Ты проснулся, — обыденным тоном произнес он, продолжая скрежетать на стуле, раскачиваясь взад и вперед, удерживая равновесие высокой подошвой сапог, чуть склоняя голову набок. И проследив за его взглядом, Скай повернул голову в сторону, заметив красноту, проходящую резвыми бликами на огненных волосах девушки, без сил упавшей на колени, оставаясь наполовину на холодном полу и устало откинувшей голову на теплые перины и сдернутое покрывало. Она мирно посапывала, слишком утомленная и измученная событиями прошлой ночью, делая равномерные и глубокие вдохи, совершенно не замечая бьющего в лицо яркого света и порой немного сморщивала лоб, но через мгновение лицо ее вновь разглаживалось, и она продолжала пребывать в дурманах иллюзий.

Скай осмотрелся. Он находился в небольшой комнате с мраморными стенами, украшенных золотым окаймлением по потолку и художественными рельефными украшениями из костей, сплетающихся в прекрасных дев, поддерживающих вазы с цветущими ирисами на выступах карниза. Длинные вьющиеся локоны инкрустировались небольшими алмазами, а их образы соединяли в единении своем созвездия неба. Полосы света, пробивающегося через арочные окна, отсекали белоснежно-кремовые потолки, и, казалось, что ангельские лики парили в воздухе. На полке камина из многослойного халцедона, в котором уже давно не разжигали огонь, в ряд стояли миниатюрные скульптуры богов. Каменные лица прикрывали сказочные маски в оперении и животном оскале, с вырезанных краев глазниц вылетали птицы и вытекали водопады, опадая тяжелыми реками по ладоням, из которых вырастали леса и горы. За спиной мальчика стоял стол из темно-бурого камня, на котором высились стопки книг в дорогих кожаных переплетах и разбросанные хрустальные стержни для письма, разлиты чернила на свитках и бумажных листах, усеивающих скользкие и натертые до блеска холодные плиты. Несколько чернильниц опрокинулось, и жидкая темная краска продолжала капать на открытый саквояж с бумажными документами и записями, заполненных от руки аккуратным и извилистым почерком. В дальней части апартаментов на стеклянной столешнице на серебряных блюдах и кувшинах с полированным рельефным орнаментом распустившихся цветов и грифов высились башенки из горячих лепешек и сладких пирожных, сервиз из нежно-голубого фарфора. Его глаза озабоченно искали оружие, острые столовые приборы, что-нибудь, что помогло бы защититься или при помощи чего можно было атаковать.

— Тебе ни к чему пытаться отыскать оружие, — мягко уверял его мальчик, пытаясь изобразить ободряющую улыбку, но вместо этого у него вышла неряшливая гримаса, как если бы он забыл, как правильно нужно растягивать губы. — Кинжалами я не пользуюсь, хотя того же не могу утверждать насчет нее, — и он кивнул в сторону Лиры, чья бархатная кожа светилась в облачении светлых виражей. Он внезапно поднялся, вставая ногами на кресло с парчовым сидением, легко спрыгивая и подходя к столу, тогда как Скай не спускал с него своих настороженных глаз.

— Не думаю, что ты будешь в состоянии принимать какую-либо пищу, — продолжал обыденный разговор Александр. Он поднял чайник из розового кварца в форме геральдического барса, и в две чаши полился горячий чай с приятным и успокаивающим ароматом мяты и жасмина.

— Я заварил целебные травы, так что три пиалы до полудня тебе стоит испить. Раны заживут быстрее, да и голодным тебе не следует оставаться.

— Кто ты такой? — измученно выдавил из себя Скай, тут же согнувшись пополам и судорожно приближая руку к груди, на которой показались свежие алые пятна крови. Обыкновенное произношение слов давались ему непосильным трудом, тело свело, и он, стараясь остановить крики боли, прикусывал себе бледные как жабры рыбы губы.

— Меня зовут Александр Левингстон, — галантно представился юноша, раскланиваясь в шутовской манере. — Я прибыл из Британии, поэтому в какой-то степени мы с тобой вряд ли сможем поладить ввиду известных тебе обстоятельств, верно, османский князь? Перекошенным взором, он еще раз оглядел представшего перед ним человека, отметив, что у него был изысканный вкус и дорогая одежда, прямая осанка и едва уловимая легкость движений. Чудотворный крой, вполне могли позволить себе выходцы среднего класса, но искуснейший пошив тончайшими золотыми нитями считалось привилегией, отведенной высоким домам. В его общем наречии звучали необычайно строгие тональности выговора, что говорило о хорошем лингвистическом навыке, поэтому он вполне мог быть представителем аристократической фамилии. Но фривольная манера разговора и свободное поведение говорили об обратном, что не исключало и предположения, что он обокрал ателье или стащил из спальных комнат у высокого господина камзол, что свешивался с захудалых плеч.

— Отчего же тогда британскому отпрыску помогать грязному османцу? — сердито подхватил Скай, подтягивая на плечах рубаху, чувствуя неприятный озноб, и не желая смотреть в лицо британцу, спасшему ему жизнь. Между двумя Империями многие столетия проходила кровопролитная вражда, что никогда не прекращалась из-за повстанческих набегов, которые не могли остановить солдаты османских княжеств, как и нельзя было простить тех душеприказчиков, что забирали в рабство тысячи людей и отправляли работать в нагорные месторождения золота, уничтожая маленькие деревни, расположенные на окраинах, проходящих границ и выжигая дотла зеленые леса. Лишившись многих десятков километров мшистых лесов, Империи приходилось закупать огромными партиями древесину из сумеречной столицы Альбиона. Ночи в пустынях Османской Империи были холодными даже в престольном граде, что уж говорить об отдаленных селениях, окутываемых смерчами и песчаными бурями, где люди умирали от голода и холеры.

— Понимаю твою утвержденную озлобленность, но поверь, что среди британцев много тех, кто уважает и чтит традиции южной столицы. Также как и среди османских солдат встречаются те, кто продает свою гордость и совесть, отрекается от семьи и религии, вступая в ряды британских войск или на попечение в почтенные дома лордов в качестве прислужников. История и политика неоднозначные вещи, не советую такому человеку как ты так быстро принимать одно сторону медали. Поверь, можно захлебнуться от предрассудков и лжи, которую рассказывают в столичных тавернах Альбиона про пустынные земли Османской Империи.

Скай едва вслушивался в его невежественный разговор, выпрямляясь и кладя руку на центр груди, и проходящие жгучие раны возле ребер, погружаясь в воспоминания. Чувство, пронзающего горячего металла сквозь плоть навсегда останутся в его памяти, таким острым и свежим была беспомощность и близость приближающейся смерти, что даже сейчас горло заполняла кровь, и все перед глазами блекло. Он не ощущал своего духа в собственном теле.

— Почему ты мне помогаешь? — вымученно пробормотал Скай, и в оттенке голубого эфира его глаз замерцали лепестки аконита.

— Ах, это, — с вымученной улыбкой произнес юноша, с презрением и силой заворачивая рукава на правой руке, чтобы лучше был видны кровавые рубцы, тянущейся от кисти до локтевого сустава, каждый из которых был проколот золотым украшением, пропитавшиеся чопорно-лиловой кровью. — Видел когда-нибудь подобное? — живо поинтересовался юноша, проводя пальцами по благородному металлу, кончики которых дрожали, словно драгоценный сплав обжигал внутренним жаром. И на его сокровенный вопрос Скай не решался ответить. Кожа возле вставленных квадратных звеньев обуглилась и походила на древесную кору. Такие спиральные украшения, крепящиеся в плоти, считались проклятием, не один уважающий фамильный род османец никогда не станет заключать с кем-либо сделку на крови.

— Еще по прибытии в Шанхай, — продолжал британец свое горькое изречение, — моя дорога была облечена роковой встречей с этой женщиной. И мы заключили тщедушную сделку, но если воспринимал ее как игру, то девушка оказалась более разумной, чем я предполагал изначально. Моя вина заключается в том, что я недооценил ее, и проиграл пари. Теперь же мне не остается ничего другого как подчиниться предписанным заветам на скрижалях, воткнутым в мое тело, как цепные клейма в теле северянина. Если я не исполню обязательств, что начертаны в кромках этих маленьких пластин, моя жизнь оборвется в одночасье. Эти пошивы крепко связаны с моей кровью и нервными окончаниями, ведущими прямо к сердцу.

Скай попытался сдержать накативший к гортани кашель, глубоко вдыхая воздух, в бессознательном движении проводя ладонями по сырому лбу.

— Видимо, лихорадка еще не прошла, — холодно констатировал Александр, громко откусывая хрустящее шоколадное печенье с полными черными ягодами изюма и слизывая с пальцев крошки, неотрывно смотря, как вскипает жар в теле молодого человека. — Хотя девушка всю ночь провела возле твоей постели, бережно стирая с тебя пот, в надежде хоть немного сократить твои страдания, температура не спадала. Черные лезвия, которыми тебя пронзили, были пропитаны сильным ядом, — он поднес к лицу голубую чашу, делая небольшой глоток. — Организму требуется не меньше недели, чтобы начать сопротивление, а ты смог прийти в себя уже так скоро. Значит у тебя настоящий потенциал к смертельным ядам. Должно быть в Османской Империи знатные лекари и преподаватели, раз смогли достичь таких славных высот от столь молодого ученика.

Скай никак не мог отдышаться, когда почувствовал на запястье ледяное прикосновение жестких и сильных пальцев. Он удивленно поднял голову, увидев неприкаянные сумеречные глаза, в которых плыла вереница туманов, рассеивающихся в ночи по глухим к жалостливым мольбам чащобам.

— Я потратил достаточно много времени, чтобы излечить твои раны, поэтому лучше тебе не вставать с постели какое-то время, и сделать мне и этой девушки одолжение — вести себя спокойно, иначе все будет напрасно, и яд в твоем теле продолжит распространяться, — жестко шептал юноша в лицо. И отчего-то он непроизвольно ощутил на себе давление власти. Скай немало удивляло, насколько сильными были его руки, как горяча была кожа и студены глубокие глаза. Он коротко кивнул в согласии, все еще удерживая одну из рук на ране.

— Где я? — вместо этого спросил он, продолжая изучать странную комнату, мысленно подмечая про себя все предметы интерьера и стараясь уловить смысл, изображенных на рванных и пожелтевших листах схем и символов.

Юноша ответил не сразу, устало усаживаясь на широкую кровать у его ног, и глубоко вздыхая, слегка морщиня лоб.

— Ты помнишь, что произошло прошлой ночью, османец? Ты сражался с одним из детей полуночи, а, возможно, что и с одним из чистокровных. Я выпустил стрелу, омытую святой водой с другой части моста, а мои механические волки вытащили из-под огня тебя и того человека, что был с тобой в ту ночь.

— Фраус, — дрожащим от напряжения голосом выговорил он, приподнимаясь на локтях и припадая головой к спинке высокой кровати, успокаивая сердечный ритм от вспыхнувших в нем страшных воспоминаний, не осознавая, сколь тяжелым стало тело, и от изнеможения закрывая глаза. Он боялся делать вдох, потому что сквозняки, врывающиеся в незнакомые апартаменты, доносили до него горечь и утрату жизни, скорбь рвущихся на части сердец, запах смерти, пришедшей к порогу домов, а еще потому, что не имел права больше на дыхание. Какой невыносимый груз ответственности — продолжать жить, зная, что не сумел спасти невинных, понимать, что были силы, чтобы спасти многих, как и была слабость, чтобы не спасти ни одного. Он стиснул кулаки так, словно пытался хваткой сорвать с костей и мышц кожу, желая прочувствовать вновь всю силу враждебной энергии сумрака, ощущать, как кипящие камни выплавляли на нем слова позора и презрения. Как ужасающе осознавать свою бесполезность, неспособность предотвратить смерть, забравшую столько счастья. Его всю жизнь готовили к тому, чтобы защищать. Почему же теперь, когда у него была сила, он не смог никому помочь?

— Он жив? Что случилось с горожанами Старой части города? — шептал он неистовая в своем безумии, хмуря светлые брови. Скай наверняка продолжил бы свои бесконечные вопросы, если бы его не остановила высоко поднятая рука.

— Я и Лира отдали его на попечении близкой ему женщины, так что думаю, что с ним все в порядке, — уверял его Александр, делая короткую паузу. — Что касается города, то центральные площади и жилые улицы сильно пострадали. Насчет выживших не могу утверждать. Еще с ночи на кораблях вывезли с пристаней большую часть людей, что проживали у окраин, боясь, что огонь доберется и туда.

Он заметил, как замер в безмолвии молодой человек под впечатлением тревожных воспоминаний и постарался придать голосу напутствующей бодрости.

— Ты не должен себя винить в произошедшем этой ночью, — он вытянул руку вперед, и на средний и указательный пальцы прилетела механическая птица с расписными рисунками на крыльях из красного золота, состоящих из крупных пластин. Платиновая головка быстро поворачивалась из стороны в сторону, вглядываясь рубиновыми бусинами в контуры лица, а потом, живо взмахивая изящными крыльями, упорхнула прочь, и в гранях света насыщенная зелень выбитых цветочных узоров на хвосте мерцала изумрудной филигранью.

— Именно благодаря тебе, белая чума отступила прочь. Я не знаю, что стало с тем, кто хотел убить тебя, но ты не позволил куда более страшному созданию снизойти на нашу землю. Брови Ская дрогнули, и он открыл свои светло-синие выразительные глаза, и яркость осколка голубого неба завладела британским мальчиком. Внутренний трепет коснулся стоп, обогнув позвоночник и холодным поцелуем дотронулся до затылка. Таких глаз он прежде не видел ни у кого. То был воздух, отражающийся в водах, небесный полет белых птиц среди пенных полотен облаков. В зеркальной глубине протекало столько жизни и невинной чистоты. Скай словно и не слушал последних слов, повернувшись к девушке. Сейчас, когда она лежала в спокойствии, в обрамлении оттенков тонких лучей, растекающихся золотом по вершинам курчавых мягких волос, он подумал, что она действительно была красива. Мягкая линия рта, аккуратный подбородок, а какие пушистые ресницы и миловидный алый цвет насыщает прелестные губы. Очарование юности скользило в каждой черте, отпечатывая в разуме бессмертный образ, соблазном отравляющая здравость мысли, как и первое воспоминание о восходе солнца. Но еще в неподвижности забвенных дум, проглядывалась присущая его кругу интеллигентность, которую редко можно было встретить или увидеть на лицах многих знатных выходцев. Странная девушка со стойким и сильным духом, которая все время пытается спасти ему жизнь. Ее присутствие успокаивало его, в душе воцарялся глоток услады, такое бывало, когда человек, очутившись в незнакомой среде обитания, вдруг подмечает знакомые лица, понимая, что не одинок.

— Лучше не трогай ее, — посоветовал Александр, — она подолгу не смыкала глаз над тобой, изредка проваливаясь в сон. Любая крупица отдыха, даже в беспокойное время лучше любого лекарства, а девушка заслужила не только твоей благодарности, но и минуты тишины.

В отдалении он услышал детские голоса, напевающие песни и медленное хлопанье в ладоши, что создавало своеобразный ритм китайской музыке. Отрывистые слоги их еще тонких и бойких голосов успокаивали. Он не мог понять, почему от стихотворной песни, ему так хотелось плакать. Скай крепко зажмурил глаза, но влага, собравшаяся под кромкой ресниц, все равно прошлась резными тропами по белым щекам.

Он отодвинул покрывало, осторожно придерживая рукой раны и не чувствуя ног, медленно опустил стопы на пол, обжегший своим колким холодом. На нем были темные широкие штанины и простая белая льняная рубаха, такие носили рабочие среднего класса, кожу неприятно терла грубая, непривычная ткань. Он посмотрел на свои отмытые ноги, на которых только начали рубцеваться раны и заживать ожоги. Теплый воздух встречал его, заливая ярким светом лицо, как река водоема, протекала по углубленной кромки земли меж камней и извести. Тени заостренных стержней канделябров, закрепленных над балконными стеклянными дверями с полукруглыми окнами из цветного стекла отражались на мраморных плитах, и статуэтки, будто ожившие судьи наблюдали тревожно и озабоченно за трудными шагами уязвленного человека.

Скай ступил на балкон, наслаждаясь фронтом горячего тепла, подставляя лицо небесам, и позволяя ненастным ветрам скользнуть по коже, под грязные тканевые перевязи, но как только он посмотрел вперед, как ужас нахлынул на него с большей силой. Должно быть побудительной причиной приобретения особняка стало месторасположение. Здание находилось недалеко от реки, разделяющей древний город, а сверху прекрасно просматривались высотные белоснежные здания столицы, выходя на главные правительственные корпуса. Старой же части города не было видно за сносящими колоссами траурного пепла, и слабые слои тумана не скрывали разрушенных корпусов храмов и зданий. Когда он прибыл в Шанхай, его поразило величие и торжественность архитектурных ассамблей белого города, и противоположный ему брат-близнец, сверкающий пестрыми красками алого. Старый город отливал духом традиционных времен своими продольными улочками и черепичными домами с необычными гребнями, укреплявшие коньки крыш. И в венценосном блеске славы, время протекало в ином ритме. Его можно было ощутить сквозь теплые плиты, если ступать по рельефным узорчатым дорогам между жилых кварталов без стесняющей обуви; через холодность воды, что ледяными каплями благоволением омывает лицо, застывает призрачными бриллиантами на ресницах; через свежий воздух, реявший невинность опавших лепестков яблонь. Каждый дом отличался непревзойденным стилем и удивительными внутренними садами, изваянными статуями, стоящих в строго фронтальных позах возле дугообразных мостов, пересекающих внутреннюю реку и небольшими часовнями из серого мрамора, где зажигали красные свечи, шепча сокровенные молитвы. Скай никогда и не мог подумать, что увидит в одном месте такое количество сортов цветов. В особенности ему нравился жасмин, покрывающий дороги белейшей скатертью, ведущим к веретенообразным купольным храмам с темно-синими и прозрачными потолками, стоящих массивными сооружениями возле фигурных прудов и цветущих берегов. Здание, в котором они находились, располагалось недалеко от пристани, в достаточном расстоянии от правительственного чертога и в достаточной близи, чтобы можно было разглядеть, как середину моста оцепляют черными кованным воротами, запечатывая золотые замки. Грузным и мертвенным взором он посмотрел вниз, где маленькие дети восседали прямо на дорогах или, свешивая с парапетов босые сожженные ноги, а кто-то устало прислонялся к коленям матерей, в усталости закрывая глаза, пока те мягко покачивали свое сокровище.

— Это моя вина…, - шептал он себе, сдавливая тканевые перевязи, и ощущая на пальцах влажность крови, но он хотел боли, надеясь в ней спрятаться от сокрушительной правды. Шатающейся походкой он ухватился за стену, чтобы спуститься вниз, и если позволят силы вернуться на другой берег, где вместо дворцовых заглубленных ниш зияли ямы и руины. Даже сейчас, когда пожар прошел, под обломками, в подземных укрытиях могли остаться те, кто выжил. В глазах темнело, как если бы он на быстрый скорости несся в глубокий тоннель, когда делал болезненный шаг вперед, скрипя зубами при приступе рези, охватившей ранения.

— Прекрати, — прикрикнул на него британец, — еще не хватало мне возиться с тобой, когда ты сам себе распорешь брюхо. А раз уж так хочешь помереть, топясь своим бессилием, то только на поле Шэ-Нан. Александр грубо схватил его за шиворот белой льняной рубахи, прибивая к стене, и Скай почувствовал спиной, насколько леденящими были стены, и как опасны строгие и бездушные серые глаза, и в них гуляла буря, и совсем не было тепла.

— Я слишком многое отдал, чтобы попасть в Шанхай. Я потерял все, что у меня было, — и голос его содрогнулся, а ногти крепче втиснулись в кожу возле запястья, где протекали голубеющие вены, — я видел столько крови и огня, что тебе и не снилось. И если хочешь знать, у меня нет особого желания помогать человеку, не верящего в собственные силы. Ты же видел, что произошло, неужели тебе не хочется найти того, кто умертвил стольких людей? Неужели не хочешь отомстить? Сколько власти скрывается в твоем теле. Ты же сражался один на один с один из первородных. Ни один бы не выстоял против такого создания. Да, — признался он, выдыхая воздух, — погибли люди, но скольких спас ты. Посмотри на себя, первая же неудача настолько сразила человека, чье имя знает каждый, рожденный в новом столетии. Де Иссои, ты выжил, — пробормотал у его лица Александр, отпуская его руку, и на кончиках ногтей он увидел свою кровь, — значит, твое время еще не пришло. Значит, ты пришел в этот мир для более великих поступков. Не упускай этот отведенный судьбой шанс, потому что, пренебрегая столь ценным даром, она может отнять у тебя нечто более важное, чем твоя жизнь.

Но Скай не принимал его слов, заметив белую россыпь порошка, просыпавшуюся на изразцовые темные плиты, и переведя взгляд на руку, он запоздало увидел поблескивающие в раскрытых царапинах кристальные песчинки. Он понял, что ему становится трудно дышать, но вместе с тем отступала и боль, а вместе с ней и терзающие картины располосованных тел, оторванных конечностей.

— Ты…, - слабеющим голосом бормотал Скай, хватаясь рукой за его темную плащаницу, срывая жемчужные пуговицы, и пытаясь удержать себя на подгибающихся ногах.

— Я напрямую ввел тебе болеутоляющий препарат, — объяснил Александр, стряхивая с узорчатой вышивки остатки лекарства и позволяя светловолосому герцогу безвольно упасть перед ним на колени. — К сожалению, сейчас у меня не хватает медицинских инструментов, поэтому пришлось прибегнуть к столь дикому способу. Надеюсь, что ты простишь меня, и не разорвешь своими ветряными кинжалами. Я делаю это ради тебя же самого. Он недовольно вздохнул, и лоб прорезала глубокая морщина. Спиной Александр ощущал жар солнца, и металл, спрятанный под одеждой больно обжигал.

— Ну, отправишься сейчас ты туда, и что дальше? Сомневаюсь, что ты сможешь найти хотя бы след хозяина безликих. Темные властелины быстро научились уходить за ширму пространства, особенно с такой могущественной аурой. Уверен, что у него были все шансы стереть не только Шанхай, но и две остальные Империи с лица земли за одну только ночь, — юноша повременил с продолжением, выставляя руку, прикрывая глаза от яркого слепящего света. — Но он этого не сделал, и из того, что я видел, не применял всю свою силу, но именно это и стало решающим фактором, позволившим одолеть его.

Александр скосил взор на прилегшего к стене юношу, смотря на равность дыхания и потемневшие от крови тесьмы, а потом осторожно спросил:

— Он рассказал тебе, кто он такой и для чего пришел?

Скай коротко кивнул, вытирая со лба выступающий пот, и ощущая, как внутри к горлу подступает тошнота.

— Да, — с хрипом выговорил он, и тут же принялся откашливаться, сгибаясь. — Он пришел, чтобы проверить и узнать, достойны ли мы лотосового престола.

Британец со сложенными на груди руками, задумчиво свел тонкие брови, неторопливо выговаривая необычное словосочетание, словно за насыпью звуков скрывалось нечто большее, сокровенное, как таинство божественных сочинений, выгравированных на клинописях, и что с торжеством воспевают хоровыми песнопениями священнослужители.

— И он не ответил, какое принял решение? — мгновением позже поинтересовался Александр, вскидывая голову и взлохмачивая темные пряди коротких волос с коричнево-махагоновой проседью.

Блики солнца плелись и играли по облицовке расписных стен, и Скай бессильно опустил голову, смотря на свои руки так, словно он лично зарубил людей и разрушил блистающий некогда в зените славы город.

— Могу только сказать, что он был куда разговорчивее меня, а то и понятно, — с горестной усмешкой довершил он. — Но не думаю, что он хотел меня оставлять в живых. Мне просто повезло. Я всего лишь задел его, а он чуть не убил меня.

— Ох, похоже, что у тебя чересчур скудные представления о мире сумеречных господ и их нерушимых законах. Они никогда не совершают чего-то по прихоти или случаю. Если он оставил тебя в живых, не завершая преследования, а позволяя уйти, значит, на то была его воля.

Скай ничего не ответил, как внезапно его за локоть безмолвно потянули наверх, укладывая руку поперек плеч юноши. Александр же только повел бровью на его изумленный и лишенный сопротивления взгляд. Стоять было нелегко, но сильная рука поддерживала его за пояс, осторожно помогая передвигаться, и вдвоем они довольно быстро дошли до постели, где Скай уже не отказывался от предложенного на круглом подносе успокаивающего отвара. Есть ему не особо хотелось, а вот жажда снедала даже в привидевшихся видениях.

— Я должен поблагодарить тебя не только за свое спасение, но и за освобождение того, кто был со мной в ту ночь, — со всей искренностью в голосе говорил он, так и не отважившись посмотреть спасителю в глаза, и приложив последовательно два пальца ко лбу, устам и сердцу, — прошу, прими мою благодарность. Обещаюсь помочь в твоих стремлениях, дабы выкупить долг за две жизни.

Британец что-то неразборчиво пробормотал в ответ, осторожно поднимая с пола почти прозрачные листы, края которых уже не раз становились лакомством жуков, и таинственным образом не распадались в руках от сырости и времени.

— Как глупо, — вымолвил мальчик с настороженностью и вниманием, разглядывая чертежи на полу, видимо разложенных в порядке, известном и понятном лишь ему одному.

— Даешь клятвы не за одну свою жизнь, но еще и за другого человека. Не думаешь ли ты, что сможешь избежать данного обещания, когда придет время исполнения священного обета. Такие зароки не отпустят тебя без лишений и боли, — произнес он очень тихо и размеренно, и в глазах его промелькнула тень чужой жизни, и от нахлынувшей памяти, он непроизвольно сжал пальцы на листах с запоздалым пониманием, что может стереть ценнейшие записи кожей. — К тому же, времена долгов и сделок давно прошли. Только отпрыски благородных семей из-за бравой гордыни вспоминают об ответных словах, давно ушедших дней, — спешился он, возвращая привычную твердость голоса, раскладывая толстые и запыленные книги, и открывая золотой прямоугольный футляр с драгоценной цветочной отделкой и стеклянной крышкой. Ловко подцепив пальцами тонкие металлические иглы с алмазными наконечниками, он с даровитой искусностью перевернул несколько широких страниц с незнакомыми мне текстами, и только ощутив на себе мой любопытный взгляд, повернулся, обратив на Ская тот же любознательный и испытывающий взор.

— Тебе не очень волнует мое присутствие, — кротко заметил он. — Почему? Ты же совсем не знаешь, что я за человек.

— Ты тоже чувствуешь себя спокойно в моем обществе, — беспристрастно ответил Скай, смерив его долгим взглядом, лишенным эмоций и отставляя допитую чашу на прикроватную тумбочку. На белом камне стояла миниатюрная повозка из чистого золота, походившая на переносной дворец. Под шестью закругленными башнями почивал император с царственной короной из ветвей и листьев из зеленого граната. Из его раскрытого рта выходил ястреб, распрямляя великолепные крылья, а погонщик, восседающий на огромном слоне, махал жезлом, посылая карету, тянущую дворцовые колонны вперед. Скай дотронулся до бивней слона, как фигурка молодого погонщика ожила. Он отбросил длинный жезл из горного хрусталя, и тот, преобразовывая и вставляя шестеренки в складывающиеся мозаичные отверстия, становился планером. Мальчик смело спрыгнул вниз, пока слон раскачивал золоченым хоботом, поднимая и легко ставя на голову отставленную пиалу, казавшуюся, просто огромной с его миниатюрным ростом. Одной рукой он поддерживал хрупкий фарфор, другую приложил к сердцу, как делали закрепощенные в услужение господам, и, низко поклонившись изумленно глядящему на представление юноше, быстрой опрометью понесся вперед, пока не достиг края высоченной тумбы и с широкого прыжка, кинулся вниз. Скай было потянулся, чтобы успеть поймать чудотворный механизм, как золотого ребенка подхватил летящий аэроплан с ажурным корпусом, унесший его к столешнице с приготовленными угощениями и влекущими пряными ароматами яствами. Скай несколько раз моргнул, пораженно наблюдая, как золотая фигурка блуждает по столу, как по открытой площади, проходя через выстроившиеся аллеи из свежей выпечки и фруктов, несясь со всех ног к блюдам, на которых стояла роскошная посуда.

— Верно, — с легкой усмешкой признался Александр, облокачиваясь на стол, и бриллиантовые запонки блеснули в кожаных манжетах, — но девушка уверила меня, что ты не причинишь мне вреда. И я все еще надеюсь, что воспитанная в тебе честь и доблесть, свойственные дворянской крови дадут о себе знать.

Тут он понял, что молодой аристократ замер в охватившей его растерянности, и не внемлет его речам, не сводя пристальных и негодующих глаз с действа механизированной куклы на стеклянной столешнице. Неожиданно через арочный проход, ведущий в левое крыло, выбежало трое гончих псов с заостренными кверху ушами, мягко постукивающие золочеными лапами. Вдоль просвечивающего туловища виднелись шестеренки и мелкие спусковые детали, вращающиеся и бесшумно сдвигающиеся с места на место, позволяя передвигаться искусственным существам. Они выглядели вполне безобидными, блюдя тишину между беседой двух господ, смиренно подбирая листы, разбросанные по спальным апартаментам, поочередно укладывая на письменный стол записи, но Скай видел, какие следы оставляли на плитах их беззвучная ходьба. Длинные и неровные шрамы ползли вереницей по белому полу, отпечатываясь глубокими впадинами, когда свет оттенял их.

— Это мои творения, — вкрадчиво, с мягкой улыбкой сказал Александр, придвигаясь к одному псу, который послушно сел в беспрекословном подчинении, чувствуя приближение своего создателя. Юноша провел тонкими иглами вдоль хребта, и детали принялись смещаться, открывая кружевные створки позвонков. Он подтянул на себя прозрачные лески, которые можно было разглядеть только при ярком освящении полуденного охристого солнца, и опасный страж застыл, полностью обездвиженный. — Механику больше не развивают, как то было раньше, последние достигнутые высоты относят к давности семисот лет, а именно такие достижения позволили постичь человечеству такого небывалого развития. Только представь, воздушные флотилии, конные гвардии, стремена для гибридов и химер, снащенные боевыми орудиями и снарядами дальнего поражения явили собой настоящую катастрофу в руках человека, — с придыханием шептал он. Александр вытащил из нагрудного кармана флакон и, откупоривая пальцем рубиновую крышку, бережно вливая по капли на струны зеленую жидкость, от которой пошел шипящий пар и запах кованого железа, как на кузнице, и горящего торфа. Он со щелчком отпустил невидимые нити, и они вернулись во внутренние отделения конструктора, вставляя и закрывая раскрытые отверстия. — Разве в стране вечных золотых песков нет механизированных устройств? Ты выглядишь удивленным.

— Моей семье принадлежало несколько моделей, — признался Скай с глубоко сосредоточенным видом, смотря за передвижением оставшихся собак, высотой с половины его роста, — но они запечатаны за дверями, как богатства Империи. Никто из моего рода без приказания Его Превосходительства не имеет права входить в закрытые комнаты. Каждый бы, кто нарушил запрет, понес строжайшее наказание. Они относятся к передовой эпохе, поэтому в моей стране они почитаются как наследие человечества. Н прекрасно помнил, как проходя в Дом Причастия, где знатные аристократы обучались искусству и принимали знания от самых даровитых и известных ученых Империи. Были и те, кого выкупили из рабства с Северных Земель, и прошедшие молебны и омовения, становились учителями, преподающие культуру речи и языкознание, высокую математику и астрономию, являя собой пример прекрасных воспитателей. Здесь нам разъясняли искусство диалектики и риторики, грамматики, ибо власть слова создавала нерушимые законы, по которым жил человек. По традициям каждый из студентов добирался пешком до образовательного учреждения самостоятельно, без помощи слуг и паланкинов, чтобы привить подрастающим поколениям уважение к старшим и служащим, изгнать тщеславие и высокомерие. И, вставая в ряды одногодок, они шествовали по центральной площади, увлекая взгляды торговцев и богатых вельмож своими белоснежными одеяниями. Золотые дворцы, переливающиеся красками бледно-голубого, фиалково-лазурного и пурпурного, возносились острые спицы краеугольных башен мечетей и благословенных храмов, где стройным гласом воспевали славу небесам. Территории благородной семьи Де Иссои занимали почти треть территории Стамбула, охватывали величественные искусственные реки, по которым плыли бело-лунные ладьи, словно стая белых лебедей. Именно внутри высоких стен, огораживающих путь в таинственные скверы, полные зелени и цветочного благоухания, высились чертоги, вырезанные из чистого золота с запечатанными священными стихами на красных листах, где хранились и покоились до темных времен механические орудия передовой и забытой эпохи. Ворота украшались рубиновыми фантастическими птицами и цветами. Однажды Ская наказали только за то, что он помыслил подойти слишком близко к алтарным дверям, чтобы притронуться к восхитительным росписям и зубчатым краям.

— Забавно, — с иронией горько рассмеялся юноша, поворачиваясь к столу, по отделке которой вливались и угасали отсветы, — ту часть человечества, что создали первые механизмы, проклинают, и по сей день, хотя, сколько многого они привнесли в науку и культуру, медицину. Не верю я истории, записанной нашими предками, и многое бы отдал, чтобы узнать, что за события произошли во времена Старого Света.

— Твои слова оскорбительны, — непроизвольно вырвалось из его бледных уст.

— Я всего лишь высказал свое мнение относительно того, чего не понимает логика моего разума. То, что я не живу по предписывающим мне канонам, не означает, что я грешник во плоти.

Он вполоборота обернулся на Ская, с укоризною шепча:

— Но ты же, так уверенно и рьяно защищающий устои не был там и не знаешь всей истины. К чему же смело утверждаешь мою неправоту?

— Похоже, что такого юного человека воспитали в еретических верованиях. Мне горько осознавать, что я нахожусь с тобой в одном помещении, — с грубой, почти ядовитой откровенностью сказал он, и белокурые волосы осветил нимб чистого злата.

— Не волнуйся, я скоро буду должен покинуть тебя, поэтому ты сможешь передохнуть физически и духовно от моего оскверняющего присутствия, — равнодушно пожимая плечами, ответил британец, начертив в воздухе прямую черту и круг вокруг линии. И по отданному молчаливому приказанию, металлические псы с громким звоном сложились, превратившись в небольшие бусины. С десяток таких округлых золотых камней могли легко уместиться на его ладони. Александр бросил камни в черный коробок, где лежали еще серебряные и жемчужные украшения, и повернулся, чтобы уйти, но остановился, не смотря на Ская произнеся:

— Твои недуги могут вернуться, но если ты сохранишь трезвость рассудка и позволишь себя вылечить, несмотря на мое юродивое воспитание низшего класса, то к вечеру уже сможешь стоять на ногах и исполнять простейшие манипуляции ветров. Не в моих интересах, чтобы тебе стало плохо в первый же день Турнира.

— Мне нужно написать письмо, — вместо должного ответа, сказал Скай.

— О, Вашему Превосходительству не стоит печься о столь незначительных проблемах, если Вы не знаете, как сообщить о своем пребывании в чужих покоях, то я уже я составил послание, воспользовавшись Вашим не самым лестным состоянием здоровья, — и юноша коварно усмехнулся, вынимая из-за пазухи чернильный конверт, скрепленной красной гербовой печатью, как штукатурка в просторных залах особняка. Скай услышал скрежетание рядом с собой, увидев, что птица, вырывающаяся изо рта Императора, размахивает крыльями, словно готовясь к полету. И при первом же взмахе в полете, тело ястреба увеличилось, и крупная птица уселась на плечо юноши, сияя кинжально-острым оперением. Одно такое перо с легкостью могло разрезать камни. Александр поднял плотный конверт к клюву механизированного существа, и тот несколько раз повернув голову, ухватился за оттиск, выгравированный по середине, и взмыл в воздух так же быстро, как и настоящий небесный хищник. Пролетая между занавесами, птица задела крыльями тонкую ткань, и шифон опал крупными лоскутами, и лучи зажигали алеющим снопом оборванные нити пожаром.

— Конечно же, я не мог заставить волноваться знатных вельмож. Вполне вероятно, что позже у меня и у этой девочки возникли бы проблемы. Конфликт с величайшей дворянской семьей Османской Империи мне не нужен. Письмо отправлено на имя Принцессы Софии, в качестве печати я использовал кольцо с гербом твоего дома. Надеюсь, что это сойдет за полное и достаточное доказательство твоей безопасности.

— Что ты там написал? — с мрачным видом потребовал он, и глаза его недоброжелательно сощурились. Тягучий голос его расплывался по комнате веерами ветров, развевая балдахин из темно-багряного шевиота над широкой кроватью, взволнованным и цепным звоном гремела стеклянная посуда, ящики в столах затрещали, как при раздающихся волнах землетрясения, а тяжелые двери с грохотом ударились о стены, отчего рядом раздался непроизвольный тонкий вскрик. Белое покрывало из мериносовой шерсти стянулось вниз и упавшая на спину Лира, застонала, с недовольным, хныкающим плачем поглаживая пострадавший затылок. Девушка, в чьих волосах зажигались искры золота и бледной красноты, пораженным и затуманенным взором, всматривалась в белоснежный потолок и позолоченные сиянием солнечной колыбелью гобелены, и в миг картины в драгоценных перламутрово-багряных рамах очернялись темными миазмами. Побледневшее от ужаса лицо Александра развернулось к столу к стоящим в ряд вытянутым колбам, разбившихся в гулком звуке от уплотненного атмосферного давления в воздухе.

— Остановись, — в холодном возбуждении прокричал Александр, в сердечном страхе сбрасывая книги и стряхивая записи на холодные каменные плиты, чтобы их не залила пагубная жидкость. Но старинные страницы воспламенялись от одного соприкосновения с иссиня-серой дымкой, и за быстротечным сгоранием наблюдали ясные и захватывающие зеленые глаза.

И когда темные чернила распадались в пепельных комьях, лицо ее с сожалением обратилось на Александра пытающегося в отчаянии голыми руками остановить растекающуюся кислоту. Едва кожи коснулись, исходящие ядовитые испарения, что обжигали черное древо стола и окисляли серебряный металл, тело окунулось в раскаленный накал. Глаза его расширились, когда он почувствовал, что его изнутри прожигала боль от вдыхаемого кислорода. Юноша пытался спасти хотя бы часть письменных трудов, но заметив воспаленные ожоги на кончиках пальцев, прекратил ничтожные старания, осознав бесполезность своих усилий. Он достал из кармана чистый кусок белой хлопчатой ткани, встряхивая лоскут и прикрывая пораженные участки кожи. Верхний слой эпидермиса быстро сгорал от такой дозировки, и если он продолжит дотрагиваться до отравленных бумаг, то спалит себе руки до костей.

— Это все твоя вина постылый османец! — шептал он, опуская плечи и резко отворачиваясь, не в силах созерцать пожираемых пламенным завихрением огня страницы.

— Говорил же тебе, что нужно умерить свою вспыльчивость, — с накатившей усталостью в голосе и повергающим взглядом промолвил он, посмотрев прямо в голубые глаза, все еще поглощенные темными впадинами, сводивших разум в беспросветную бездну.

— Помоги ему, — посоветовал юноша, кидая на колени два свертка ткани, обтянутых тугой красной веревкой. Лира потерла глаза в неловкой спешке, развязывая тугие узлы и прикладывая к своему лицу, а прежде чем поднести к лицу раненого смоченную лекарственным снадобьем тряпицу, она осторожно спросила, несмело начиная:

— Ты, позволишь…

Она видела, как на дне его зрачков сгущаются просторы бескрылых сумерек, в беспроглядных окаймлениях летели черные агнцы, и духи грозовых пучин, и жестокие, и холодные ветры, что вздымали в зиму недвижимые горы снега. И внутренне, она содрогалась, видя ледяной и бездушный взор, направленный в омут ее собственной души. Лира дотронулась до мягких волос, облитых бесконечным вкраплением солнечных лучей, мягких, как вода и спешное прикосновение летнего ветра в утренний зной.

— Успокойся, — ласково говорила она ему, поглаживая затылок, и замирая каждый раз, когда пропускала сквозь пальцы нежные завитки волос, — никто не причинит тебе вреда. И Лира ничего и никогда так не хотела, чтобы за гранью ее глаз, он смог разглядеть искренность испытываемых чувств и сказанную правду. Та глубокая чернота, сковавшая своей властью, видит и ложь, и изъяны, так почему бы не узреть и истинность. Скай прошелся своим точным и непосредственным взглядам по линиям ее лица, и немного расслабляясь, и девушка, не теряя спасительных мгновений, закрыла ему рот и нос, продолжая шептать на ухо наставления, как правильнее сделать вдох.

— Ничего отвратного или ложного в письменном послании я не сообщал, — с раздражением и неприязнью говорил он, словно вдыхал смердящие вонью нечистоты, и, прочертив в воздухе несколько рун, вытянул красную атласную бечевку, продевая через нарисованные символы, мерцающие неоновым излучением. Алые нити размножились в пятнадцать тонких волокон, связывающихся между собой, и на его предплечье взошел лев с буро-пурпурной шерстью, выросшей на загривке, как колосья из брошенных на взрыхленную землю зерен. Его заостренные очи сверкнули малиновым закатом, а на зубах застыла кровь, и вой разнесся стихийным воплем, что отражали колоннады стен. Лев взвился с предплечья Александра, разорвав рубиновыми когтями черную ткань его плаща в неистовом прыжке. И накинулся алчущий зверь на восходящее пламя, как на сытную дичь, упиваясь безмерной гибели своей жертвы, впитывая и поглощая, с жадностью поедая огонь.

— Я выкупил эти территории несколькими годами ранее. И могу тебя уверить, — тихо прибавил он, проводя рукой по экрану камина с какой-то усталостью, — что никто, кроме твоей благожелательной супруги об этом не узнает.

— София не моя супруга, — давясь воздухом от возмущения и головокружения от отступившего гнева, возвращая взору прежнюю четкость, уже самостоятельно придерживая ткань, и глубоко вдыхая тонкий жасминовый аромат.

— Не беспокойся. Мне претит усугубляться в твои взаимоотношения с женщинами, — огрызнулся он, устремляя распаленный взор на притихшую девушку, в волнении комкающей кремовые простыни, и видя ее чрезвычайно усталое лицо обескровленные губы, он немного успокоился, и былая воспаленнность темперамента остыла.

— Лира, — мягко обратился он к девушке, вскинувшей на него испуганные и беспокойные глаза, — вам обоим лучше перебраться в гостиную. Я смогу остановить пожар, но долго вдыхать этот дым смертельно опасно, поэтому лучше спешитесь и покиньте помещение. Я распорядился, чтобы вам приготовили чистой одежды и кушаний, — он окинул напряженным и злым взором молодого герцога и недобро заметил, — если только этот мальчишка не выкинет чего-нибудь нового, чтобы обременять меня новыми заботами.

— Обременять? — воскликнул Скай в болезненном упрямстве, приподнимаясь на локтях, и скрипя зубами от неслыханного оскорбления.

— Да, — невозмутимо ответил Александр, — раненый человек всегда доставляет много хлопот, но ты особое исключение. Я крайне разочарован поведением выходца из семьи аристократов.

— Прошу успокойся, — вставила свое слово Лира, все еще поддерживая юношу за плечи, и помогая ему отдышаться. — У него была очень тяжелая ночь, и он использовал почти все свои духовные силы. Мы должны оставаться терпеливыми. Никто не говорил, что нам будет легко. Возможно, что его вспыльчивость и резкость и есть последствия применения стихии. У каждого, кто имеет связь с природными силами, есть недуги. И не нам их осуждать.

— Как бы тебе самой позже пришлось не пожалеть о своей доброте, — отворачиваясь прошептал Александр, и в глазах его топился медно-златой мед. Темный дым уже поглощал верхушки карнизов каменных шкафов, изничтожая изразцовую облицовку с восточным ковровым узором, горящих как нефтяные скважины черным огнем, укрывая светлые потолки и разъедая балюстрады. Так пепел быстрой надвигающейся бурей осыпает белоснежные поля снега. Юноша протянул руку к облизывающим огненным языкам зверя, темно-красным войлоком ленты пламени сходили с его багряной шерсти, темный сумрак глаз обливался углем и пеплом, и, встряхивая гриву, посыпались горящие искры. Александр взмахнул жемчужными перлами, поочередно складывая пальцы к ладони, и лев взвился алым облаком, рдяными туманными обволакивая крупную жемчужину. Обгорелые и загнутые пергаменты опадали листвой по комнате, и юноша провожал долгим и застывшим взглядом их плавный спуск. Дыхание молодого герцога было шатким, глаза слипались, на кончиках губ сияла легкая испарина, верные признаки того, что болеутоляющие травы начали действовать. Позже он наложит золотые пластины на кровоточащие раны, чтобы не образовались рубцы, а из-за вытекающего яда не образовались гниющие и разлагающие плоть язвы. Слабость и скованность движений были настолько непереносимыми, что он позабыл о своей гордыни, о своем положении, и без лишних возгласов и возражений позволил себе слабость воспользоваться чужой поддержкой. Он почти всем телом оперся на женское плечо, в бреду делая неуверенные и слабые шаги, неровно вдыхая сквозь обработанный кусок ткани. Лира со всей присущей женской сущности заботой мягко направляла его, понимая, что зрение его не такое четкое, и старалась заменить ему проводника. Когда же фигуры скрылись за испещренной резными украшениями двустворчатыми дверями, и их низкие голоса стихли, приветственная и изнеженная тишина сметила бурный сор в пространстве безмятежностью.

И какое-то время помолчав, сын, рожденный в землях запада, произнес, поглаживая большим пальцем полную жемчужную каплю, упиваясь холодным и скользящим прикосновением к коже:

— Что же, это тоже может мне пригодиться.

И бросив последний взгляд на обугленные листы, с холодным выражением развернулся к светлому коридору с мраморными колоннадами с выступающей лепниной цветущих ветвей, тихо прикрывая за собой двери, как если бы и не было вспыхнувшего пожара. В дальнем углу комнаты продолжали тикать напольные золотые часы. Женщина выходила из охристо-пшеничных волн, удерживая округлый механизм, отмеряющий скоротечное время, словно музыкальную арфу, аккуратным подбородком опираясь на изысканный инструмент. С прозрачных занавесей вылущился запах спаленных бумаг, стены вычистились. Разбитые склянки и выдвинутые силой ветра ящики приберут слуги, незаметно придя из людской, сменив сырые и грязные простыни и разорванные покрывала. Единственным отпечатком будут волдыри, и прожженная до мяса на кончиках пальцев кожа, и боль, ползущая по нервам, что не даст сомкнуть ему глаз ночью. Но ничего, он сможет украсить свои мятежные часы за чтением книг, упиваясь рассуждениями о своей скорой мести британскому престолу. Он проходил через гряду выстроившихся колонн, оглядываясь на противоположный берег реки, как туманные челны пробивались даже сквозь невидимые защитные барьеры, выставленные посередине темно-серой водной артерии, не пропускающие мощные и вязкие расплавы гари.

Тот человек сказал, что пришел проверить, достойны ли они лотосового престола. Означает ли смерть тысячи невинных людей, что никто из них не заслуживает божественной власти или же то, что праведник полуночного владычества покинул смертных, отпустив души несчастных из чудовищных образов, означало, что они смогут достичь своих стремлений? Даже отмеченный судьбою чудом остался в живых, смерть все еще блуждала среди них. Золотые косы солнечного света сплетались между собой, падая и на его лицо, словно смягчая мучения и угрызения, терзавшие сердце. Страсти безумного пожарища канули в прошлое, теперь они должны сделать все, чтобы их мечты не ушли в пепел и прах.

Как и предсказывал Александр, к полудню Скай действительно уже мог ходить. Ему было сложно перебороть в себе горчайшую досаду того, что перевязывали его руки бритта, а не просветленного целителя, прошедшего церемониальное омовение, и когда пальцы юноши касались его кожи, он невольно вздрагивал, страшась вымышленной угрозы, не пугала боли, но новое предательство. Его недоверие не было бесформенной думой, они все еще оставались врагами друг другу, но если Скай не мог умерить своей решимости, то двое незнакомых людей, находящихся в гостиной комнате вели себя вполне непринужденно и даже дружественно. Слуги принесли ему на стеклянных подносах наряд из прекрасной небесно-голубой ткани, расшитый жемчугом и атласными синими лентами, выплетающие чудесный восточный узор, светлые брюки свободного кроя и тканевые белые тапочки с золотыми вставками, осыпанные самоцветами. В покорном раболепии испрашивали о его желаниях и состоянии, но он только легко улыбался, отказываясь от подношений с хрустальными фужерами с красным вином из рябины и меда, и широких тарелок с фруктами. А вот хозяин обители любил вино, хотя и был на несколько лет младше Ская, его золотой бокал всегда был полон до краев красной жидкостью, которую он испивал как воду, оставаясь в твердом рассудке и легком настроении с присущей детям прытью передвигая израненными пальцами алмазными фигурами на шахматной доске. Лира же сидела спокойно на противоположной софе, держа в хрупких ладонях пиалу с жасминовым чаем, и лишь изредка поглядывала в его сторону, и мгновенно опускала зеленые глаза, и на губах девушки играла призрачная, миловидная улыбка, хотя кожа была ее такой бледной, что он мог разглядеть синеющие вены. Просторный зал со всех сторон был заставлен молочно-белыми стеллажами с книгами на самых разных языках. Среди объемных томов встречались настоящие раритеты, повествующие о дальних островах, оставленных в одиночестве в далеких океанских просторах, и отрезанных от континента, как были и произведения, лингвистика, которых скорее вводила в ужас, нежели окутывала разум таинственным колоритом, скрывающемся среди страниц. Многие бы библиотекари и ценители по достоинству бы распалялись бурными овациями лишь при виде некоторых из рукописных трудов.

Сделав очередной ход, и продвигая вперед коня с рубиновой уздечкой, рука Александра застыла на статуэтке, когда он обратил свой взгляд к ярусу открытых квадратных окон, прислушиваясь к мягкому звону, протекающему нежной мелодией по улицам белого города. Звук отскакивал от стен, доносясь в своем полном и гармоничном единении до каждого слушателя. Британец незамедлительно поднялся с высокого кресла, распахивая стеклянные двери, ведущие на балкон, и мгновенно устремляя взгляд на дальние площади, откуда тянулась многолюдная процессия в красном облачении. Карминово-палящие мантии служителей храмов вздымались невесомой фатою, простирающиеся в длину на двенадцать метров, и маленькие дети в белых, как посыпанные снегами озера, плащах удерживали в слабеньких ручонках великолепную ткань, так и рвущуюся вырваться на волю. Неуловимая доброта, читающаяся в их светлых лицах, неиспорченная невинность сердца, могла затеплить даже самые отдаленные и холодные звезды на небосводе. Вздымали темные и мрачные опахала из лотосовых листьев гигантские стражи, прикрывая от знойного солнца жриц-прислужниц, прячущих свои прекрасные лики за черными масками, что несли золотые кадила. Арфисты и флейтисты шли стройным рядом, идя в ногу с партнерами, шепча напевом стихотворные молитвы, вознося покой к небесным дворцам. И за благостным ходом несли золотые паланкины.

— Что такое? — встрепенулась Лира, поднимаясь из-за стола, своим порывом расколов чашу, поддавшись волнению Александра, что так и продолжал стоять в сочувственно-печальном созерцании.

— Похоже, что они решились устроить погребальную церемонию, — сердито изрек он. Его плечи сжались, а голос дрожал, когда он с силой ударил кулаком по дверным серебряным скобам, покрытые гравировкой, еле сдерживая гнев. — Вместо того чтобы спасать и переправлять людей, когда была возможность, они молчали, сделав вид, что ничего не происходило, а теперь устраивают торжественные проводы. Оборвалось столько жизненных путей! И люди плетутся за представителями, как за посланниками богов, они что вернут людям их родных и близких своими наставническими нравоучениями, распаляясь словесной проповедью?

Лира печально склонила голову, сжав вместе ладони, как если бы пыталась удержать себя, чтобы не упасть. Скай же молчал, хотя у него складывалось впечатление, что с каждым ударным звоном, в сердце ему вбивают кол. Он походил на птицу с оторванными крыльями. И если бы в иной раз он показал буйство своего характера, сейчас у него просто на это не было сил. Но подняв голову, и увидев как по прозрачно-блестящим краям шахматных фигур, лучится отблеск дневной денницы, он сказал, как по наитию:

— Нам нужно пойти на церемонию, и как участникам Турнира отдать дань должного перед павшими жителями Старого города, поклониться благословенным Представителям, посетившим заупокойные молебны. Каждый из избранных перстнем провидицы Шанхая будет стоять среди обычных граждан, мы тоже должны присутствовать на обряде.

Александр тяжело выдохнул, с гротом захлопнув за собой стеклянные двери, и резко обернулся, раздражение и злоба пересекли его молодое лицо, когда он закрыл свои глаза, а потом в странном замешательстве всматривался в меховые ковры, расстеленные на полу. Он сцеплял, сжимал и разжимал пальцы, ходя по залу, оттесняя суровость нрава, и опершись на спинку кресла, сглотнул вставший ком в горле, казалось, что успокоение давалось ему с большим трудом.

— Что же, сложно не согласиться с заявлением, когда…

Он прервался на полуслове, когда полог пурпурного бархата отодвинулся, и в зал вошел человек с удивительно красивыми струящимися темными волосами, перевязанными алой тесьмой. На нем было белоснежное одеяние, оттенявшие его черные как оперение дрозда длинные пряди, но выделяла его клеймо рубина на левой мочке уха. Александр беспокойно оглядел вошедшего, хмурясь и пытливо вспоминая имя молодого человека, который в свою очередь отвесил каждому вежливый и учтивый поклон.

— Господа, — мягким и сочным голосом начал человек, — покорно благодарим вас за приют, наивкуснейшую пищу и спасение близкого мне человека. В знак благодарности, я и мои друзья хотели бы оказать вам всем ответную услугу.

— Самуэль, верно? — в отзывчивой и заразительной улыбке спросила Лира, поджимая одно колено к груди, спиной откидываясь на бежевую софу.

— Верно, милая госпожа, — с той же теплой доверительностью ответил Самуэль.

Скай без промедления встал, в потрясении воззрившись на внезапно появившегося на пороге юношу, и от тела его снисходил флюид, источающий полное пренебрежение и злобу.

— Сколько еще в этом здании отмеченных избранием? — прогремел его требовательный голос, когда он сделал несколько шагов в направлении Самуэля, показывая на него пальцем, как на прокаженного.

— Успокойся, — сказал Александр, складывая руки на груди, — он мой гость. Тот человек, что был с тобой прошлой ночью его боевой товарищ, и они вместе будут сражаться на первых этапах Турнира. Я пытался спасти вас, и у меня в тот час не было особого выбора, куда еще доставить ваши бренные тела. К счастью, — заметил он, — эти люди обладают достаточным здравым умом, чтобы с этого дня больше не появляться в моем доме. И хоть внешне Александр выказывал снисходительность и покой, в произнесенных интонациях звучала неприкрытая угроза.

Но Самуэль лишь одарил приближенных к хозяину дома простодушной улыбкой.

— Конечно же, — ответил он, убирая со лба выбившуюся прядь волос, заправляя локон с бриллиантовой подвеской за ухо, — но все же полагаю, что вы собираетесь отправиться в то же место, где намериваемся оказаться и мы. Из-за пояса он достал небольшую золотую коробочку с окружными гравюрами на стенках, осторожно укладывая двумя пальцами себе на ладонь, и оглядывая всех с наслаждением и жадностью любопытства, сказал:

— Почему бы нам не отправиться туда на нартах?

— Нарты? — удивленно приподнимая брови, спросил Скай, подходя ближе, и пытаясь ощутить потоки исходящих частиц энергии от необычного устройства, на котором блуждали медведи в доспехах, и тянулись созвездия над их громадными головами.

— Ну да, — просияв, произнес Самуэль. — Но вместо гончих собак, будут иные создания. Смею полагать, светлейший господин, что о таких существах Вы могли только читать.

* * *

Когда Мэй Ли впервые за долгие годы ступила на крейсер воздушного корабля, ей почудилось, что она взошла за край иного пространства. Никогда еще высоты белого города не представлялись ее взгляду с выси такого головокружительного полета. Мраморные стены, обделенные тенями, сияли в мчащихся золоченых дорожках света, и на прямых плацдармах крыши можно было разглядеть, выкованные на золоте гравюры, запечатленной истории, садики с ровно подстриженными деревьями и ухоженными цветами с выложенными клумбами, и каждый лепесток переливался оттенком морской пены. Флотилии из богато расписных фрегатов строили в далекие времена передовой эпохи для раскрытия границ между странами, для усиления боевой мощи, и, в конце концов, для жизни, равной божественной. Ведь только боги могли жить на небесах, плавая в белоснежных, блистательных и пьяняще зовущих небесных опочивальнях. Просыпаться среди фантасмагорических облаков, уплывая в дрейфующие осколки снежного полотна, забывая о времени, о границах, о самом себе. И постепенно начинаешь уразумевать, что в многоликой ширине, можно разглядеть все неразгаданные истины.

Стоя на краю корабельного мостика, девушка опустила безжизненное тело на белую скамью, совершенно не чувствуя и повисших плеч, и померкшего блеска черных волос, и потухших глаз. Жизнь медленно покидала физическую оболочку, пальцы рук холодели, оборачиваясь в прозрачно-голубые сосульки льда. Взойдя на борт, молодые женщины выдали ей новую одежду, совершенно отличную от роскошных шелковых одеяний, в которые ее наряжал Ален Вэй. Теперь на ней было темное хлопковое кимоно и традиционные деревянные туфли на платформе, никаких украшений на поясе оби или широких рукавах, а вместо драгоценных заколок, обычная бесцветная лента. Должно быть, старую одежду сожгли или выкинули, связь с бывшим владельцем всегда обрывали при переходе слуг от одного хозяина к иному, чтобы эмоции не помешали исполнению обязанностей перед новым владельцем. Но если лишиться всех материальных предметов, что будоражат в разуме воспоминания, сколько времени потребуется на то, чтобы вычеркнуть из сердца картину удаляющегося Шанхая, растворяющегося в облаках и дыме сгоревших домов? Мэй Ли сжала руки, глядя на подготовку к церемониальному ходу, как формировали трибуны и укладывали сиденья на белых слонах для лиц из высоких домов, политических деятелей и представителей власти соседних Империй, как обученные жрицы расправляли красные мантии священнослужителей храмов, вкладывая орошенную маслами мира ткань в руки детей, и как утопал в разрывающем звуке мотора стройный глас поющих в хоре. Двигатели взгремели, выпуская душный и неприятный пар из-под бортов, крутили тяжелые обороты вензеля, и в ушах ее засвистел кричащий воздух, разделявшийся невидимым слоем барьера, и отделяя верхнюю палубу. Взлетающая ткань кимоно опустилась, волосы в беспорядке легли на плечи, и тогда она услышала, как открываются двери, ведущие к каютам и внутренним помещениям одного из крупнейших фрегатов Китая. Было мерзло и голодно, во рту не было крошки с самого утра, и ей отчаянно хотелось пить. И сдавленный мысленный крик разрывал горло в кровь.

Ее отдали без последних слов и прощального взгляда. Не нужно было молодому господину ничего говорить, его гордыня и воспитание никогда не позволили бы ему снизойти до обычной прислужницы, Мэй Ли хорошо знала и понимала это. Но как же ей хотелось, чтобы однажды жестокий человек с рук которого она смывала кровь, очерняла собственные руки, и чьи стопы омывала с горячей любовью и трепетом, смог оглянуться на свою тень. Она никогда не нуждалась в большем, оставаясь в черном обелиске его фигуры. Ей доставало одного его присутствия, тонкого шлейфа магнолии, снисходящей призрачной тропой ласкающей осыпанные серебром волосы. И никогда он не был с ней жесток, разве что с ее сердцем, истекающим багрянцем поздними и долгими ночами, когда в пылу страстных мук, она не смыкала глаз на белых перинах, наблюдая за его ночным чтением и горящими свечами в дальних окнах, что были ее сопроводителями во мрачные мечтания. И порой ей приходилось спрашивать себя вновь и вновь, приподнимая взгляд на его бездушный профиль, отчего же она полюбила его. Он был чудовищем, что убивал людей ради мести, сжигающей душу, в его пальцах не было человеческого тепла, а в улыбке искренности и откровения, свойственного людям. Лишь надменное безразличие и жажда возмездия украшали его лик. Но она любила, заклеймив образ в вечности своей души, что будет скитаться и блуждать в пучинах темноты, пока не сможет возродиться, дабы вновь стать его тенью. И если бы когда-нибудь коснулся с нежностью он ее щеки, она бы умерла, не смея удерживать в смертной оболочке несущееся на крыльях ветра счастье. Она выполняла бы самую грязную работу, опустившись в низины нищеты и отвратности, зловония и темноты, лишь бы скрасить несколько минут его покоя. Скажи он исполосовать себе руки, и она взяла бы самый острый и широкий нож, глубоко воткнув в свои запястья; прикажи он вычистить половицы, и она сотрет пальцы до костей, но не оставит ни одного темного пятна на полу, по которому будут ступать его сабо. То не болезнь и беспечность, а дикое безумие, принимаемое ею с наивеличайшим блаженством и торжеством. И всегда она будет в своих потаенных снах видеть его лицо, тронутое охристо-белыми потоками рассветного света.

Когда верхи белоснежных черепиц скрылись за туманной проседью облаков, она позволила себе встать. И подойдя к самому краю, тонкими руками схватилась за перилла, что обожгли нежную кожу цвета песцового меха, оставляя красные беспощадные писания, жгучими лентами съедающие плоть. Так позор окрашивает женщину, отдавшуюся мужчине, что не стал ее мужем. Мэй Ли нагнулась вперед, желая хоть на долю миллиметра приблизиться к золотому городу, но с каждой секундой уходила все дальше, уплывая прочь. С кончиков ресниц упала одна единственная слеза, канувшая в заоблачную даль, растерзавшие каплю, как голодные львы. Но одна эта капля могла потушить вспыхивающий лавой вулкан и растопить далекие льдины, колышущиеся в самом сердце океана.

Зеркальные лунно-белые двери, ведущие к каютам и внутренним пространствам корабля, что был схож с дворцом, отворились. И шесть женщин с единым как у близнецов ликом вышли ей навстречу, распределяясь в стройный и синхронный ряд, даже каменья, свисающие с темных прямых головных уборов, покачивались в одном движении. Они вместе сложили руки перед собой, вставая на одно колено в почтительном поклоне, как если бы они узрели перед собой не слугу, равную им, а молодую госпожу. Только хозяев всегда встречали лучшие из прислужников, а красные ленты, украшающие вороты их свободных рубах говорили о том, что они принадлежали к высшему классу рабочей челяди. Их лица были чисты, как у статуэток, а движения плавны и легки, как опадающая листва в осенние, холодные дни. И выражение глаз были такими же бесчувственными, как и действия их господина, которого они почитали и любили всеми мыслями. Женщины, стоящие в середине вышли вперед, совершая поклон, касаясь челом металлических плит палубы, и оставляя лица и ладони не поднятыми, отрывисто произнесли:

— Почтенный Владыка ожидает Вашего присутствия. Просим Вас следовать за нами и исполнять наши обязательства до тех пор, пока не лишимся мы последней капли крови.

Мэй Ли не ответила, но когда они поднялись, безмолвно и безропотно последовала за впереди идущими женщинами, чувствуя, как замыкают за ее спиной ход еще три высокие фигуры стражей, преграждая любой путь к спасению от ритуала подчинения. Смольные доспехи покрывали тугие и крупные мышцы, обтекаемые по рукам, как малые, сносящие волны быстрой реки. И в этот момент, когда над головой уже показалась резная крыша из светлой древесины, паника обуяла разум, и она бросила полной надежды и не потухшей мечты взгляд к небу, взмывающему в фантасмагорических очертаниях нежно-розоватых облаков, ей чудились астры и выпуклые лепестки магнолии. Мэй Ли не могла произнести слов, но душа звала Алена Вэя, невидимые руки простирались далеко вдаль, и взору представлялись крутые скаты красной крыши, отороченные букетами бардовой герани, резко выделяющиеся на алых черепицах, булыжные мостовые, навесы белых иволог на черном фоне и золотыми ветвями, его комнаты, где в горделивом одиночестве, склонял он благородное лицо к пальцам левой руки, что скучающим жестом проходили по мягкой коже у висков, и он улыбался, вчитываясь в таинственные строки новой книги, то ли смеясь над скудоумием текса, то ли глумясь над безрассудством человека, написавшим ее. И в воздухе кружился аромат маргариток. Мой добрый и жестокий, неумолимый, милосердный господин, что одаривал меня лучшей одеждой в трех Империях, что позволял быть рядом с ним в долгие дневные часы и наблюдать за его письмом. Даже сейчас она помнила запах чернил и звук кисти, проходившей по дорогой бумаге, твердый и уверенный почерк, прямую осанку и лоснящеюся лаком спинку стула, пар, отступающий полукружиями от темной чаши с горячим чаем. Но вмиг все завершилось, оборвалось, как рвется нить, когда затворились прозрачные льдинистые двери, и оглушительный стук сапог стражей, отзывающейся бьющим звоном в голове. Лишь на мгновение перед глазами мелькнули огрубевший профиль лиц и заостренные черты, как ее подхватили под локти сильные мужские руки, ускоряя шаг, заставляя подчиниться и отпустить голубое небо. Небо, под которым она жила годы вместе с любимым, что был ее молитвою и безответным страданием.

— Нет…, - в печали и слабости прошептала она, испивая соль горячих слез своих, — не забирайте меня у него. Он же совсем один. Он не выживет в одиночестве, — в приступе бормотала девушка, упорно сопротивляясь рукам, норовившим порвать ей мышцы, сломать кости и разбить упорство, поддерживающим в ней слабое дыхание, и такой силы была твердая как камень хватка мужчин, что она боялась, что лишиться конечностей, так и не дойдя до покоев своего нового владыки. Беспощадные руки уводили ее все дальше, блуждая меж бесчисленных коридоров, ведущими в просторные и широкие залы с позолоченными потолками, и плати новые узоры жемчужинами сменялись, движимые гравитацией; ботанические сады, выстроенные полностью из стекла, где в приволье блуждали хрупкие хрустальные олени, блистая алмазными рогами, над которыми возвышались мшистые верхушки искусственных стеклянных сосен. И чем глубже они спускались по лестницам, проходя в новую вереницу путей, тем больше людей попадалось им на глаза, встречая их опасными и внимательными глазами, всматривающимися в глубину души, и смертельный страх садился в сердце. Некоторые были настоящими призраками, в бесцветных глазах отражалась тень смерти, мраморную кожу покрывали черные одежды, золотые кружевные маски в образе птиц и волков укрывали верхнюю часть лица, скулы аккуратной чередой проколоты золотыми украшениями в форме удлиненных ромбов, и большими группами, как религиозные служители, они пересекали иные части внутренних структур корабля, представляющего собой целый город.

Когда же ее подвели к тяжелым дверям из цельного черного камня, высоким, как алтарные ворота храмов, по которым ползли парные драконы, огибающие змеиные, плотные туловища, перепончатыми лапами впиваясь в камень, словно те намеривались разломить дверь, но львиные морды скалились, опуская мощные головы на пришедших умаливать в милости, что означало, они жаждали свалиться на головы своими неподъемными и скользкими телами на головы недоброжелательных прихожан, чтобы разорвать на части, защищая господина. Неровной и нетвердой походкой подошла она к небесным драконам, глотая воздух и скрывая страдальческое лицо в дрожащих и похолодевших ладонях.

— Молодая госпожа, — хоровым говором молвили прислужницы, когда она мотала головой, не в силах вслушиваться в их голоса, ощущать на губах поцелуи бесцветного воздуха, и как горлица хлопает крыльями, она смаргивала с глаз подступающую влагу, — просим насладиться беседою и испробовать кровяной длани, дабы стать нам сестрою иль матерью. Женщины вновь поклонились, и двери распахнулись, и, ощутив холод, пришедший изнутри, она вошла внутрь, ступив через порог. Убранство и интерьер были не такими, какие она ожидала увидеть, вместо холодных цветов присутствовали теплые, красные и лиловые оттенки на расписных стенах и мягкой обивке классических соф с волновой спинкой, по которой извивались обширные пышные гряды холмов, и дубрав, окаймленных с высоты. Низкие прямые шкафы из темной древесины и прямые окна во всю стену, осветляющие тщедушные, скудные апартаменты. Дворяне и высшие чины любили выставлять свое богатство напоказ. Многие вельможи, чей пост передавался к последующему династическому наследнику, поколение за поколением облагораживали фамильные особняки и комнаты, затрачивая десятилетия на проектирование внутренних галерей и тайных коридоров родовитых домов, выстраивая монолитные каменные склепы у кряжей возле пологих водоемов, и скупая земли для воздвижения в горных хребтах усадеб, прожженных солнечными туманами, где внизу раскидывались густые темно-зеленые ландшафты лесов, отливающих слезами черной ночи. Внутренние комнаты и масштабы пространства фрегата были огромны, на таком судне могло находиться свыше тысячи человек, не считая слуг, и для каждого нашлась бы отдельная зала. Роскошные фонтаны и продолговатые палубы, украшенные высокими мраморными статуями. Здесь же было по обыкновению уютно и просторно, можно было бы предположить, что здесь жил человек среднего класса, но не как властелин одной из могущественных и самых процветающих провинций Китая. Вещей и мебели было совсем немного, практически не было. Стопка чистых мелованных листов на длинном столе и золотых чернильниц с гравированными цветочными лозами по бокам, стеклянные и ониксовые ручки, пиала с чистой чашей воды. Огромная кровать с аметистово-красным балдахином и янтарно-алыми шелковыми покрывалами, и ажурными столбиками из чистого золота, от которых сходились высокие крылья феникса, белоснежные столешницы, на которых стояли крупные вазы с высокими молочными коалами. Мужчина же сидел на одном из диванов в арабском стиле, стоящих друг напротив друга, просматривая тонким, как игла металлическим кончиком когтей голографические записи, его обволакивал удушливый и сладкий дым от зажженных палочек с благовонием.

— Проходи сразу, коли ступила за порог, — сказал он, не отрывая взгляда от записей, быстро мелькающих перед его темными, созерцательными и прожигающими дотла глазами, — в противном случае, ты окажешь неуважение пригласившему тебя человеку. Особенно если он занимает высокий статус на государственной службе или в тех средах общества, о которых лучше не говорить при дворе среди благороднейших мужей.

Мэй Ли в покорном и ровном жесте поклонилась, но не так, как делали слуги, что встречали ее, а так, как она приветствовала всех в доме Алена Вэя. Лоб склонялся на тыловую часть выпрямленных ладоней и медленно, как на выступлении сценического танца, она медленно сгибала колени, но, не опускаясь на пол. И когда она села на край софы, не смея откинуться спиной на мягкую обивку, дабы не показать своей раскованности и слабости, сложила ладони вместе, положив их на колени. У нее была прекрасная прямая осанка, длинная лебединая шея, а какие у нее были пушистые, угольные ресницы. Одним взмахом таких ресниц она могла покорить сердце любого мужчины, увлекая и заражая утонченностью и скрытым изяществом самого бездушного ценителя искусства. Порой аристократов выдает одна лишь манера их походки, выражение глаз и лица, в том, с какой танцевальной грацией двигаются тела. Гордыня и интеллигентность смешивались в ее женственных чертах. И мелодия гармонии ремесла дабы ублажать талантом читалась в ее свежих, неопороченных страстью мужчин очертаниях. Мужчина провел ладонью в воздухе, и диаграммные записи исчезли, обращая все свое внимание к сидящей перед ним девушкой.

— Когда предстаешь перед человеком, кем бы они ни был, нужно поднимать на него свое лицо, смотря прямо в глаза. Ведь так твой собеседник, сможет узнать чистоту твоих намерений и искренность речи, — его голос был мягким, не таким, как прежде, в них проскальзывали нотки теплоты и доброты. С советом так обращались старшие учителя к своим ученикам, с нежнейшим предложением растолковывал бы брат сестре наставление, целители, успокаивая мучавшегося в агонии страждущего.

Мэй Ли изумила эта перемена, но она так и не подняла на него своих глаз, пытаясь разгадать в голосе притворство и утаенные в недрах мотивы.

— Я не достойна поднимать глаз на неравного себе, и готова лишь вслушиваться и отвечать по желанию, говорящего со мной, — ответила она.

Мужчина откинулся назад, разглядывая ее ленивым и неспешным взглядом, и в каком бы направлении не блуждали его пылкие глаза по девичьему телу, каждая ее часть пылала, а кожа, словно раздражаясь под горячим взором, краснела.

— Так велит этикет, — согласился он, цепляясь чашу и отпивая несколькими небольшими глотками холодную воду, — но ты не моя слуга до тех пор, пока мы не заключим с тобой договора. А потому, когда ты будешь встречаться со многими достопочтимыми сановниками моего круга, я не хочу, чтобы ты прятала свои глаза, — он тихо рассмеялся, казалось, нечто непонятное ее разуму забавляло его. — Иначе меня посчитают деспотом, — добавил он, со стуком ставя о зеркальную столешницу бокал.

— Я не понимаю, — в сомнении проговорила Мэй Ли.

— Да, — согласился человек, — конечно же, ты не понимаешь. Тебе нужно первоначально многому научиться, прежде чем становиться одной из моих прислужниц. Угадывать желания своего господина до того, как он сам произнесет слова вслух, быть искренней в своих суждениях, оставаться воплощение чистоты, даже когда тебя окружает грязь и смрад. В моих владениях не так много преданных людей, но каждому из тех, кому я доверяю, я могу вверить свою жизнь.

Мужчина поднялся со своему места, и тогда Мэй Ли обратила взор на его спину, следя за его звериными движениями, как колышется подол черной туники без рукавов и сверкает золотая вышивка с причудливой символикой вечности на груди, облегающей его сильные мускулы, как обтягивает тонкий тканевый пояс поясницу, и как костные украшения серебряными вставками на затылке отсвечивают снегами вьюги в черных прядях волос. Он вплотную подошел к окнам, не боясь смотреть в омут неба, сцепив руки за спиной, наблюдая, как вытянутые серо-белые ложбины облачной грядой простирались в небесном своде.

— Знаешь, почему царство Цинн считается одним из самых богатейших в трех Империях? Потому что я лично назначаю людей на главные посты, отбирая каждого по его мастерству, воспитанию и дани, отдаваемым веяниям традиций. Только так можно сохранить порядок. Я всегда выбираю лучших из лучших. И не найти среди живущих и поныне человека, что смог превзойти Алена Вэя в искусстве целителя. Врачеватели и ученые прошлого были выдающимися знатоками материи жизни, — он растягивал слова своим утробным голосом, и от его звука проникающего в чрево ее сути, колени дрожали.

— И если раньше люди не могли сохранить свою молодость, утрачивая ее со скоротечностью пролетающих как крылья ястреба лет, теряли волю к жизни, лишившись конечностей, впадая во мрак отчаяния, не озаренного и каплей света, умирая бездыханно от смертельных болезней, поражающих тела, — он помедлил перед тем, как продолжить, и повернулся к ней, уловив момент, чтобы встретиться с прозрачностью и ясностью ее прекрасных глаз, — то теперь человечество замедлило время, остановив неизбежность, достигнув высот, благодаря знаниям и жертвам множества людей. Хватило мгновения, чтобы плеч коснулась стальная волна окатившего небывалого чувства страха и возбуждения, пронесшегося по коже, как ледяная вода. А может и не ужас был то, а нечто иное, чему она не могла дать объяснения. Воздух наполнялся горным холодом, и как бы она ни старалась сохранить невозмутимость, сердце взволновали осенние ветры, что развевали утренние долины, вымершими под молочными туманами, а когда он произнес ее имя, она молила себя не дать внутреннему самообладанию не дать расколоться на крупные осколки.

— Мэй Ли, — сказал человек, и стены эхом вторили его мирному голосу, распадаясь течением бурной мелководной реки, — если кто-то превосходящий тебя по талантам кроме твоего наставника? Среди всех земель Китая нет никого равных тебе в искусстве целительных снадобий. Вот почему я взял тебя с собой. Нельзя позволить такому редкому дару пасть и увянуть не раскрытым прекрасным бутоном розы.

Он обошел ее сзади дивана, в случайном жесте касаясь простертой ладонью деревянных краев дивана, проводя металлическими остриями по выступам плотной древесины, и остановился прямо за ней, наклоняясь. И дыхание его ошпарило ее лицо, когда он прошептал возле уха:

— В свои владения я забираю самое прекрасное, собирая в пору цветения наилучшие сорта, дарованные нам жизнью. Ее охватила дрожь, и, улыбнувшись, человек мягко скользнул острым серебром по щеке, в ленивом желании дарую мимолетную ласку, будто балуя маленькое дитя, сливаясь с ее смятением. Так дождь нежнейшими наперсниками радуются воссоединению с землей, так падают высокие колосья под беспокойным и трудоемким плетением призрачно-воздушной сети паука.

— Идем, — сказал он, — я покажу тебе кое-что особенное. Мужчина протянул ей свою руку, и всего на секунду она помедлила, пальцы содрогнулись у самой его ладони, как от восходящего горячего потока пламени, но осмелев, девушка возложила свою руку, и мягкость его кожи отозвала в ней удивление. Так поражается ребенок, впервые увидевший хрупкие пласты льда на занесенных изморосью и инеем дорогах.

— Ты боишься меня, Мэй Ли? — осведомился он, поравнявшись рядом с ней.

И непроизвольно с языка сорвалась правда, сознание дремало, когда тело бодрствовало:

— Да.

Но признание нисколько не осерчало его, напротив, в водянистых глазах заплясали искры удовлетворения, как если бы ее ответ услаждал его слух, как пение дивной артистки. Он улыбался, обнажив белоснежные ровные зубы, и когда они остановились возле массивных дверей из черного агата, человек посмотрел в глубину ее глаз, полных замешательства и неверия, когда затрещали вставленные замки открываемых дверей. Он подал ей свой локоть, безмолвно говоря, чтобы она приняла его приглашение, и Мэй Ли позволила ему поступить так, как ему хотелось. Ведь она находилась на его корабле, в его личных апартаментах, стояла подле него, слыша его дыхание у самых волос. Они стояли плечом к плечу друг к другу, и нестерпимая нужда знания завладела ее разумом. Почему кому-то вроде нее позволено было стоять рядом с владыкой целой провинции? Они не заключили меж собой клятвы крови услужения и подчинения, что делало ее свободной женщиной. Человек подобный ему никогда не совершает необдуманных поступков, и если он пойдет с ней вровень по всему фрегату, что подумают остальные служители, кем посчитаю ее? Мужчина не отпускал ее руки на протяжении всего пути, проходящему по лабиринту, показавшихся бесконечных проходов. И все склоняли голову, встречая своего владыку, останавливались, бросая обязанности и прижимаясь ладонями к плитам, не поднимая глаз и перед Мэй Ли, словно в ней они видели родовитую дворянку, и спиной она чувствовала обращенные к ней загадочные взоры. Драгоценные золотые циновки быстро поднимались перед каждой новой аркой, мелькающей над их головами, и звенящий звук был единственным якорем, удерживающим ее в сознании, за все время их переходов, они так и не произнесли ни слова.

Широкая белоснежная лестница стала препятствием для ее несломленной выдержки, подошва темных тканевых туфель скользила по мрамору, и если бы не сильная рука, поддерживающая ее за талию, и не торопливые, терпеливые ожидания провожатого, Мэй Ли бы не смогла удержаться на ногах. Столь резкая перемена характера спутника пугала. Слишком сложно стереть из памяти мгновения, озаренные слепящей болью, щеки от его ударов нещадно ныли, а длинные серебряные когти, тонкой цепочкой, соединяющейся на пальцах, что вонзились глубоко в плоть, обещаясь умертвить, теперь мягко огибали, и через плотную ткань, кожей, она ощущала заточенные лезвия.

Они спустились в огромный зал с высокими потолками и разделительными седыми овальными колоннами, охватываемые мраморными человеческими фигурами с выделяющимися на белых телах червонно-золотыми украшениями, по которым шла цветочная огранка. И остановившись на последней ступени, Мэй Ли, заметила расхождение ряби на плитах пола.

— Идем за мной, — сказал человек, смело ступая вперед на сходящие линии гранитных плит, и с первым его шагам, пол стал прозрачным, открывая перед глазами голубую бездну, проплывающих внизу под двигателем корабля облаков. Стекло, он стоял на тонкой полосе стекла, как на ровной поверхности. И хотя она не слышала свиста ветра в ушах, не осязала мороза вышины, проносившиеся в низах очертания гор и линий темно-зеленых лесов были так явны, что сделай она шаг, провалиться в пучину, и ветры не подхватят ее.

— Тебе не нужно беспокоиться, — с искренней нежностью увещевал ее мужчина, подбирая упавшие вдоль тела руки, и чувственный, разламывающий кости звук его голоса сокрушал, — я буду крепко держать тебя за руку, чтобы ты не провалилась вниз, и не покинула моих территорий до тех пор, пока я сам того не возжелаю. Все эти страхи перед высотой только иллюзия, пол крепкий, — убедительный и мягкий голос, настойчивое движение вперед, утягивающее ее вниз.

— Нет, — щеки ее вспыхнули, когда стопой она почувствовала выступающую хрустальная грань прозрачных линий, пересекающих пол, пятка невольно соскользнула в сторону, и в нераскрытом сердцем страхе она ухватилась за подол кафтана мужчины, крепко обхватывая его руками, прижимаясь к непоколебимой, как камень, груди. Пальцы ее сжимали мягкую ткань его красивого одеяния, и острый аромат черного шафрана ударил в голову, пьяня своей пестрой сладостью, как и тепло, убаюкивающее страх, загоняя чудовищный ужас в твердыни спокойствия.

— Что это? — вымолвила Мэй Ли, с опаской опуская глаза, так и не расцепив своих рук, не отступив прочь от своего пленителя.

— Это прочное стекло, — спокойно объяснил мужчина, отходя на шаг прежде, чем она смогла изобразить на своем лице отвращение к его близости, порицать невежество, и презирать распущенность свободомыслия. — Этот пол сможет вынести вес в несколько тысяч тонн, и я сомневаюсь, что даже алмазными молотами древних титанов можно будет оставить здесь хотя бы маленький след.

Мужчине пришлось отвернуться к подоспевшему прислужнику в белых одеждах, лицо его было сокрыто до самых ушей полупрозрачной белой тканью, закреплявшаяся золотыми пластинами на чуть заостренных ушах и лишь узкая линия между высоким лбом и переносицей, открывала узкие, темные щелки глаз.

— Владыка, мы все подготовили, как Вы и велели, — с волнением и нескрываемым торжеством объявил он. Руки мужчины в кожаных длинных перчатках охватила болезненная тряска, когда он протягивал стеклянную таблицу, на которой отобразились неоновые голубые символы. — Все пропорции подобраны и спроектированы в совершенстве с оригинальными записями, и мы уже закончили имплантацию сетевой системы. Желаете взглянуть? — с неприкрытым возбуждением поинтересовался человек, мощный голос гулко отскакивал от стен, проносясь эхом. Наконец, замечая за достопочтимым господином Мэй Ли, и немало удивленный появлению пассии с неловкостью спросил:

— Если Владыке будет угодно, мы приготовим ложе и для юной госпожи.

— Я не…, - вступилась Мэй Ли, подбирая широкие шелковые штанины, выглядевшие на ней как расклешенная праздничная юбка, но не договорила, властный глас приказания повелителя пресек ее намерения.

— Да, она будет со мной. Подготовь всех, — строго произносил мужчина, пролистывая и со всей серьезностью проверяя все отметки диаграммных схем, — я хочу, чтобы каждый узнал эту женщину в лицо и исполнял любое ее приказание, каким бы абсурдным или капризным оно не было.

— Как изволите, Владыка, — гордо проговорил мужчина, поклонившись и прижав левый кулак к правой прямой ладони. — Ступайте за мной, пожалуйста.

Человек поспешно обернулся к остальным служителям, стоящих поодаль зала возле огромного экрана на хрустально-прозрачном стекле, и белоснежный плащ его взметнулась, раскрываясь во всей живописной красе расшитого алыми нитями красного феникса с темно-золотыми глазницами.

— Пойдем, Мэй Ли, — глубоким голосом сказал мужчина, и ей почудилось, что чернильные символы над аккуратными бровями стали смуглее, отчетливее, изменяя начертанные формы, переплетались в витиеватую вязь. Но призрачные домыслы развеялись, когда глаза поймали ровные стеклянные перегородки в углубленных, чередующихся нишах, расположенных вдоль стен, и внутри каждой стояли каменные столы, на которых лежали человеческие фигуры. То были не люди, лишь фантомные миражи, фигуры из темно-серого воска, устремляющих бездонные чуждые глаза к потолкам. Но то был не воск, а тончайший покров, защищающий механизированные движки и черные, еле заметные проводки, похожие на дешевые нити для шитья, проходящие по всему строению, что так напоминали человеческие вены, но вместо крови по стилизованным жилам текло машинное серебряное масло. И хотя запах не проходил через перегородки, отделяющие залы от внутренних палат, Мэй Ли хорошо распознавала этот аромат. Таким раствором смазывали механических звенья искусственных творений, запрограммированных на определенные действия и использующихся в быту многими жителями Китая, чаще приобретали на дорогостоящих аукционах птиц, направляя их как почтовых посланников. Более состоятельные семьи покупали механических коней для дальних переездов, если владелец занимался скупкой и продажей товара в других провинциях, а богатейшие заказывали леопардов и волков, что стаями окружали высокие и красочные особняки, не давая и шанса на побег нарушителям, пересекшим запретные земли. У даровитых и признанных мастеров уходили годы на то, чтобы украсить металлические лапы, заостренные кисточки рыси красивыми орнаментами или увить крылья ястреба драгоценностями, выполняя невероятно трудоемкую по объему и красоте ювелирную работу. Это превратилось в целое направление искусства, и множество домов не чуждались в трате многочисленных денежных средств, и представляя на званых приемах своим гостям плоды своих затрат, представляли звериные механизмы утварью, указывающее на благосостояние всей семьи. Но в образе человека она встречала лишь служителей, что выполняли работу по хозяйству, но все созданные модели не были широко востребованы, и вскоре их производство пошло на спад, а оставшиеся в избытке разбирали на части, распродавая на рынках в качестве запчастей и дополнительного технического усовершенствования имеющихся механизмов. Ко всему прочему несколькими десятилетиями ранее Правительство Шанхая издало официальный указ о воспрещении к созданию человеческих кукол, воспринимая это как богохульство и воспрепятствованию развития нравственности у молодых воспитанников. Человек не должен создавать копии самому себе, что усугубляло бы тщеславность и самовлюбленность у создателей, восхваленное поклонение своему творению. Мэй Ли не смогла сразу отвести глаз от совершенного и гибкого телосложения взрослой женщины, стальные клинья, образующие суставы отсвечивали белизной ангельских крыльев, таким непорочным и светлым был металл. И рука в непроизвольном порыве тянулась, чтобы прикоснуться к нему, но истинное тепло человеческого тела пробудило ее от зачарованного созерцания. И Мэй Ли оглянулась на владыку провинции Цинн, следящего за ней открытым и пронизывающим взглядом, словно молча пытался прочитать ее мысли, но не сумев распознать немых слов, все же спросил:

— Что ты думаешь об этом Мэй Ли?

Что она думала? Мэй Ли неумолимо трясло. Нарушение закона каралось огненной смертью, а она, дитя, рожденная землями столицы мира, что должна нести глас правосудия и быть послушным и раболепным выходцем, неся своим трудом почтение традициям и любовь к обществу, в молчании смотрит на предметы, запечатанные жизнью. Девушка вновь обратила свой взгляд к верховному чину, качая головой, словно ей мерещились видения в полузабытье.

— Что Вы здесь делаете?

И в ответ он улыбнулся, правдиво и чувственно, как человек, чье сердце откровенно и решительно в своих поступках:

— Создаю армию.

— Для чего? — вторила ему девушка, забывая о небесных хребтах под ногами.

— Для будущего мира, — говорил он, наблюдая за ней глазами крадущегося зверя, балансируя в медленном и головокружительном танце, умело наступая к прельстительной миром жертве.

— Вы Владыка, и создаете подобное? — упорствовала она, указывая на кукольные марионетки, что восстанут механизмами.

И глаза его просветлели:

— Так вот, что тебя так беспокоит. А я было подумал, что страх перед неизведанным, — усмехнувшись обольстительными, полными кончиками губ прошептал человек. — Мэй Ли, я не пытаюсь обойти святые уставы колыбели Китая. Возможно, что мое замечание насчет твоего образования было невразумительным. Позже я обязательно принесу свои извинения в должном виде. Но тебя не должно пугать увиденное. В этих залах работают величайшие ученые и конструкторы, пытающиеся воссоздать нечто, что помогло бы человечеству пойти гораздо дальше своих нынешних возможностей.

— Я не понимаю, — проговорила она.

— Много лет назад, — начал он, повествуя терпко и ладно, словно всегда был сказателем притч и исчезнувших со страниц историй, — в далеких северных границах, где солнце расплавлялось на ледяных белых покровах, существовала величайшая из всех Империй, процветающая в заснеженных широтах. Могущество было ее столь велико, что даже спустя тысячелетия краха молва о ней граничила с безумием и самозабвением. Однажды, тоскуя по утрате скоропостижно скончавшейся дочери, один русский ученый во времена Старого Света и дни гневной войны создал первое механическое создание, обладающее хоть и искусственным интеллектом, но внутри технических связей обитала человеческая душа. Долгое время сказания считались чудесными, наважденческими былями среди тех, кто был одержим механикой с раннего детства и посвящал ей всю свою жизнь, пытаясь найти ответ — правдивы ли были те вымыслы о мифических существах, чья сущность была чище природы человека.

— Вы хотите сказать, что пытаетесь искусственно создать человека при помощи металла и писаных программ? Полный абсурд, — кричала Мэй Ли ему в лицо, содрогаясь от каждого вдоха, температура комнат стала ниже, и изо рта вырывались облачка пара, — человеческую душу заменить Вы не сможете.

— И именно поэтому ты здесь, — осведомил ее мужчина, и серебряные концы его длинных пальцев поддели несколько прядей черных смольных волос, спуская точеные лезвия до самых краев угольных локонов. — Я знаю, что ты поймешь меня, однажды, Мэй Ли, — шептал он, и глаза его замерцали, словно в них отражалось вытянутое пламя одинокой свечи. Острие его когтя на указательном пальце остановилось в центре ее подбородка, направляясь ниже по молочной, нежной бархатом коже девушки, и алые губы приоткрылись в болезненном выдохе, когда она увидала сияющий блеск опаловых камней в кольцах, а кинжальная игла бродила прямым контуром по гортани, касаясь ткани вороного косодэ, блуждая ниже по ложбинке меж груди, не разрывая ткани. Она затаила дыхание, когда близость смерти снизошла, и вместо того, чтобы вогнать горячие ножи ей прямо в грудь, он опустил пальцы, предлагаю руку.

— Я покажу тебе нечто необычайное, — говорил он, уводя ее вперед, мягко касаясь ее пальцев, осторожно, словно не желая ненароком причинить боли или вызвать ответно неприязнь. Люди в белоснежных одеждах расступились в сторону, отходя от огромного бассейна глубиной не больше метра с подсвеченной на подводном кафеле кремовым, вязким раствором. Высокие стеклянные доски с золотыми символами переставляли костное строение, высвечивали показатели давления и температуру тела, но Мэй Ли быстро опустила взгляд с диаграмм к тому, что творилось в белоснежной глади жидкости. Механическое тело было покрыто мышцами, и белое соединение краснело от соприкосновения с кровью, расходясь извивающимися перламутрово-розовыми речушками, когда с плеч и стоп сотни ярких нитей вышивали кожную ткань по всей фигуре андроида.

Тепло руки мужчины, притрагивающейся к ее плечам, опалило кожу, такая колкая и жгучая стояла стужа. Ее дыхание смешивалось с его, когда он прошептал возле ее лица:

— Мэй Ли, ты действительно веришь в то, что престольные наследники неба смогут избавить человечество от ночных отпрысков, что щупальцами вгрызаются в нашу душу и сознание, испытывая на прочность хрупкие сердца одним лишь взглядом, убивая кошмарными снами? Я смогу построить мир, где люди перестанут страшиться поднебесных черных князей и их монарших дворов. Мир, в котором больше никогда не будет войны.

— Вы идете против всевышней воли. Подобное невозможно, — молвила она, глядя в бело-сивые глаза. Рука скользнула по ее спине, и она задрожала, страшась ни боли, а проклятия. — Вы служите Красной госпоже, что изнуряла страданиями моего господина, вы отняли меня у любимого человека и идете против святого писания двенадцати Судий, Ваши мечты не более чем фантазия, которую Вы хотите воплотить из праздного любопытства.

— Нет, — ответил он, — это не ложь. Механические создания в образе людей действительно существовали, а возможно существуют до сих пор, служа своим бессмертным господам в опочивальнях русских аристократов, укрывшихся под пологами непробиваемых щитов своих великолепных дворцов.

— Столь смелое упоминание падших дворов в устах наперсника одной из провинций, мне отвратно слышать. Вас стоит казнить на одной из плах на виду у всех граждан белокаменной столицы, чтобы каждый мог узреть позор, — шипела она ему в лицо, желая расцарапать смуглую кожу и вырвать блеск из его больших серебристых глаз. Но на ее измученные терзания, он только улыбнулся, и в улыбке отдавала дикостью зверя:

— Да. Ты великолепно мне подходишь, — восхищенно выдохнул он. — Истинная поборница устоев Нового Света. Такой должна быть дочь своих родителей из славнейшего рода, что преданна покровительственным богам, защищающих нас. Я рад, что наконец-то забрал тебя у Вэя. Именно такая, как ты должна быть рядом со мной. Хотя полагаю, что он неспроста пошел на попятную и отпустил тебя, и потому не спешу заключать с тобою клятву на крови. Я готов долго ждать отзывчивости и верности в твоих поступках мне, а не другому.

Длинные волосы чернильным полотном легли на белую поверхность бассейна, и красный закат омыл полные губы женщины, когда она распахнула невидящие глаза, словно родилась в мире слепою и неподвластную звукам окружающего мира. И поднимаясь верхней частью тела, создание отталкивалось ладонями от воды, на которой возлежало, как на перинах, разрывая черные провода, прикрепленные к затылку и тернистой копной, проходящие по всей спине. Вокруг нее заволновались люди, склянки, стоящие на ближайшем столе разбились, как будто их сжало мощное давление. Но если остальные поддались переполоху, взметая горы ровно лежащих записей и алмазных инструментов в воздух, то человек рядом с ней не шелохнулся, все так же придерживая за плечи, словно придавая смелости встретиться с темными глубинами глаз механизированного существа, протягивающего к ней почерневшую руку. Атласная как кремень кожа словно сгорала под воздействием воздуха, испепеляя стальные шестеренки, серый металл окислялся, ржавел, распадаясь до тех пор, пока последняя капля расплавленного серебра не пала в белый водоем, что через несколько мгновений стал таким же белесым, как распустившиеся астры.

Мэй Ли подумалось, что она увидела призрак смерти, снизошедшего с бессмертной обители своей на краткий миг, растянувшийся в вечность. Скованность и тяжесть поселились в сердцевине сердца, но плечи обдало спокойствием от того, что то, чего не должно существовать исчезло, как перевернутый пейзаж в живописном альбоме.

— Это была двадцать первая неудача, — мягко говорил он, словно рассуждая о пасмурных буднях, свинцовыми тучами, закрывшими синеющие озера чистого неба. — Я хотел, чтобы ты лично смогла увидеть, как безвозвратно уходят мои несовершенные орудия, покидая и не успев порадовать творца. Мэй Ли опустила голову, всматриваясь в узоры на своих тканевых туфлях, сосредотачивая мысли и дыхание на ярких оттенках красной рябины и златых лепестков:

— Почему Вы думаете, что я смогу Вам помочь? Почему считаете, что захочу делать это по собственной воле, а не по принуждению?

— Я не буду делать ничего того, о чем ты сама лично меня не попросишь, — ответил он, проводя большим пальцем по ее сведенным бровям, убирая руку с талии. Он подошел к ближайшему каменному столу, в бесстрастности ступая по осколкам стекла, не замечая вокруг суматохи, вознесенной крахом очередного эксперимента, не видя и подоспевшую из соседних залов дюжину челяди, расстилающих белые простыни, что с осторожностью убирали в покрывала крошки расколотых фужеров. Мужчина взял в руки книгу в черном кожаном переплете, раскрывая рукописный манускрипт на заложенной алой лентой странице, и с ностальгией проводя по вдавленным чернилами листам.

— Это дневник одного из британских офицеров сорокалетней давности, что отправился в миссию к Северным Границам. Здесь не упомянуты ни город, в котором прибывала его дивизия, ни точные числа и месяцы, ни места раскопок, где добывали ценную руду, но очень четко описаны события, происходящие с ним лично. Часть листов утеряны, и вырваны, быть может, самим владельцем записей, а, возможно, и кем-то другим, кто не хотел, чтобы знание о совершенном открытии достигло вражеских структур.

Человек повернулся к ней, опираясь ладонями на стол, покачивая пальцами толстую книгу.

— Здесь рассказывается, что солдат встретил девушку, похожую на человека, но не являющеюся таковым по своей первоначальной природе. Внутренности ее были шестеренками, что можно увидеть в разбитых часах, но тепло ее было, как у человека, и поступки ее были человечнее любого, кого он встречал прежде.

— Даже если все и так, как Вы говорите, какое право Вы имеете на их создание?

— А какое право имел Ален Вэй, убивая людей ради услады своего гнева и возвышения юношеского и не потухшего самолюбия? Какими бы не были его мотивы, он не порочнее меня, пытающегося противиться действительности. Мы не такие уж и разные, и каждый из нас по своему добивается цели. Ударив тебя, я всего лишь хотел увидеть его реакцию. Посмотреть, есть ли в нем хоть что-то от человека, на которого возлагают почести большая часть оставшегося в живых человечества, и узнать на кого возложат венец победителя — на убийцу или спасителя.

— И не превратились ли Вы сами в существо отвратнее чудовища в поисках своего ответа? — стойко выдержав тяжелый взгляд, спросила Мэй Ли, благодаря мужественность воли и подернувшийся голос.

— В каждом из нас живет свое чудовище, — ответил он, смягчая взгляд. — Через несколько дней мы вернемся в провинцию Цинн. Можешь делать, что пожелаешь, даже попробовать спрыгнуть с корабля, чтобы улететь в журавлином оперении к своему горячо любимому хозяину, но пока, будь любезна и изволь исполнить еще одну мою прихоть.

— Какую просьбу? — прокричала она, стирая текущие по щекам слезы, когда он быстрыми шагами преодолевал расстояние до прозрачных дверей лифта. Но, так и не дождавшись ответа, поспешила за ним, стараясь не видеть косых и укоризненных взглядов, брошенных в ее сторону. Кто бы мог подумать, что молодая девушка посмеет дерзить властителю провинции, позволяя себе грубость и неучтивость, тогда как все прекрасно знали, что одно мановение его руки, и она тотчас потеряет голову. Несдержанный тон удивлял и ее саму, словно запретные мысли внезапным потоком вырвались из уст по его желанию, открывая все тайны, спрятанные в душе. Мэй Ли взошла в двери лифта, бесшумно затворившиеся стеклянной мозаикой за спиной, тончайшими полосами, сходившимися вместе, осознав, что вновь оказалась вместе с этим мужчиной наедине, в благожелательном жесте похлопывая на мягкие подушки на кушетке рядом с собой, приглашая присоединиться к нему.

— Ты, должно быть, голодна, Мэй Ли? — положив ногу на ногу мягко сказал он, поднимая темную высокую кружку из великолепного фарфора с опаловыми хризантемами, от которого поднимался соблазнительный теплый аромат. — Я забрал тебя еще ранним утром. Не желаешь испить? — в невольной манере предложил он, обнимая рукой дно чаши и проводя серебряным лезвием по керамической кромке. — Этот напиток очень согревает, он сладок и сытен, иногда его использует в качестве хорошо внутреннего антисептика и успокоительного средства. Много пить нельзя, но это лучше всякого вина, что предлагают в самых дорогих винодельнях Шанхая.

— Я не голодна, — уклончиво ответила девушка, складывая руки, и немного погодя добавила, — благодарю за предложенное угощение. Что Вы еще хотите от меня получить?

Он осторожно поставил чашку на ониксовую столешницу с закругленными львиными ножками, с явным удовольствием оглядывая ее со стороны, и вместо должного ответа спросил:

— Не желаешь присесть рядом?

Она сморщилась, и хоть недостойное выражение не пребывало на лице больше секунды, он успел заметить необычное изменение, и расхохотался громким и заливным смехом, раскатившемся, как бледно-огненная змеиная молния среди черных, бурлящих в волнительном спокойствии туч. Необычное состояние для такого мужчины. Все то время, что она его знала, грубоватые черты лица оставались скованными и нетронутыми эмоциями, свойственные обычным людям, и Мэй Ли в разуме своем одарила его надменным и холодном нравом. Она всегда считала его ближним приспешником Красной Госпожи, верно служащим ей на протяжении многих лет, что готов был исполнить любое ее приказание, каким бы отвратительным и жестоким оно ни было. И вот теперь перед ней сидит человек, что никогда не опускался до ремесла служащего, а всегда был возвеличен, как управляющий тысячами. Теперь он улыбался своими полными и красными губами, и в притягательных глазах его шептались духота ночи и зной раскатистых ливней. И она не знала, что делать дальше — найти способ, чтобы умереть и избавить себя от кошмаров, полных всевидящих стальных очей или попытаться противиться его силе, усмиряя юность пыла.

— У тебя есть какие-нибудь желания?

— Нет, Владыка, — говорила Мэй Ли, стискивая зубы, чтобы не закричать.

— Когда тебя отдали Алену Вэю, ты была еще совсем ребенком. Какого это становиться никем наследнице, происходящей из древнего аристократического рода, прощаться с семьей, а потом в угрюмости и печали вспоминать о мгновениях, проведенных вместе с близкими людьми и знать, что ты никогда не сможешь к ним вернуться?

Мэй Ли поняла, что ей нечем дышать, в груди стало тесно, но ни голосом, ни глазами она не показала своей надломленности.

— Я исполняла предписанный судьбою долг, и с гордостью и честью приняла из уст сказителя судьбу, врученную мне. Я получила лучшее воспитание и образование, на которое могла рассчитывать и была счастлива, когда меня приставили к одному из избранных, что станет следующем покровителем неба и будет защищать нас с небесного трона.

— Ох, — удивленно воскликнул он, — какие бравые слова, но именно так и должна говорить женщина о своем бывшем господине. Но неужели тебе никогда больше не хотелось увидеться с любимыми отцом и матерью, — он помедлил, словно вспоминая, с серьезностью отводя взор за окно кабины, — и кажется младшею сестрой, чьи писания фатумы были более благосклонны, нежели к старшей дочери?

Мэй Ли смотрела, как огибают просветы его платиновые украшения в волосах со сценами волчьей охоты, подумав, что прежде ничего подобного не видела, удивляясь, как прежде не замечала за ним столь явных отличий в классовом статусе. Обычному прислужнику мужчине не дозволялось носить вставки в волосы, подобное было отнесено к привилегии дворян, но аристократы никогда и не стригли волосы так коротко, то было больше свойственно привилегированным солдатам, отличившемся на воинской должности. Вельможи могли много лет отращивать свои волосы, искусно заплетая и убирая их в нефритовые шпильки в форме лотосов, драгоценный камень отождествляющий твердость рассудка и честности. Может в том присущая его воспитанию сдержанность и мужественность, а может он считал носимые регалии не столь значимыми, не придавая им должную цельность в своем образе, потому Мэй Ли никогда бы и не подумала, что он относился к прославленному роду.

И да, конечно, она хотела увидеться с родителями, обнять любимую сестру, от которой всегда пахло водой и розами, черные волосы ее были тягучими и тяжелыми, как ночная ладья, раскачивающаяся в волнах агатовых, голос серебряный, а глаза прозрачные будто воздух. В свой первый день в новой и неуютной комнате тянулись к потолку яркие, как звезды, прямое пламя свеч, что воспевали к теням, очерчивая щели и проемы в окнах и дверях, в ставни бешено и тревожно гремели оголенные сучья деревьев, рассекающие долы полной луны. Кровать была жесткой, простыни холодные, как саван у покойников, и сны приходили кратковременные и пугающие, больше нагоняющие страшные видения, нежели изгоняющие беспокойные и досужие речи мыслей. Когда заскрипели петли красной расписной двери, и щелкнула золотая задвижка, повернулись замки, она сжалась в себя, прикрывая уши, но все равно могла четко и ясно расслышать звук приближающихся босых ног, но тогда ей казалось, что то были лапы черного зимнего волка, ужасного призрака, пришедшего с снежных долин, вселившегося в плоть зверя, чтобы съесть ее душу. И когда она почувствовала, как прогибается на дальней части кровати матрац, Мэй Ли открыла горящие волнением глаза, встречаясь с безмятежными яшмовой зеленью взора своего господина. Он приложил два пальца к губам, осторожно приподнял покрывало, что совсем не согревало, и взял ее ладони в свои, растирая озябшие пальцы и кисти, мягко улыбаясь, и она видела, какой счастливой и радостной улыбкой сияло его юное лицо в чистейшей мгле. Никто и никогда кроме нее не видел такого Алена Вэя, полного сочувствия и сострадания к чужому несчастью, и до самого утра, когда на затуманенном розоватом горизонте забрезжили первые лучи, он не выпускал ее руки, прижимая к своему сердцу. И кожей, и всем телом своим, и бурно клокочущим в ушах сердцем, она слышала ровный сердечный ритм, бьющийся эхом прямо ей в ладонь. Молодой господин, что заменит ей дом и всю семью не побоялся позора или осуждения от других, придя к прислужнице по доброй воле. То редкое, с годами превратившееся в несбыточный и метаморфозный сон явление, почти что стерлось из ее памяти. Но она говорила себе, проводя руками по шелковым простыням, лежащим на самом дне деревянного комода в драгоценном ларце, что то была истина. Памяти свойственно улетучиваться, постепенно значимые фрагменты всей жизни истлевают, как чернила на бумаге, и только предметы связывают с прошлым, словно крича из минувшего, что все не приведение.

Мэй Ли знала правду, она никогда не была несчастливой в обществе рассудительного, но безумного во гневе человека, она принимала его во всех прегрешениях и пороках, не смея перечить чувствам. Иногда дороги людей скрещиваются небывалым образом. Люди, что могли бы сделать нас счастливыми на всю жизнь, обходили нас стороной, оставляя в памяти слабый и бледный осколок воспоминаний, а те, кому вверяли себя, без жалости вонзали рубящий нож в сердце, выбивая всю волю к сопротивлению на иное будущее.

— Почему Вас беспокоит мое прошлое? — с напускной беззаботностью прошептала Мэй Ли. — Каждый из нас, кому вручается судьба, будь благовидна, иль скорбна, отрекается от прошлого.

Он улыбнулся, указательным пальцем проводя по нижней губе, впиваясь взглядом в ее сдержанное, скованное, остывшее от эмоций лицо, и какое-то время раздумывал над ответом, открыто и беспризорно рассматривая ее одеяние, огибающее ее прекрасный стан.

— Мэй Ли, — сказал мужчина, вставая с пышной софы, а она все продолжала смиренно держать ладони вместе, опустив руки к низу, но горло сжалось при его близости, — ты должно быть позабыла, что теперь за твое благополучие ответственность несу я, а не Ален Вэй. И пусть это займет много времени, я готов ждать, сколько угодно, — он поправил стянувшийся воротник, кожей пальцев в случайности прикасаясь к горячей жилке, бьющейся у ее горла. — И все же, то мое право причинить тебе боль или наслаждение.

Они стояли так близко, что она могла ощущать жар, исходящий от его тела, не обычное человеческое тепло, а раскаленное пламя. Ей много хотелось задать вопросов, например, отчего он не остался на скорбном отпевание? Почему покинул столицу накануне события столетия? Почему так неожиданно появился на пороге дома Алена Вэя, не боясь тревожить одного из величайших убийц Империи? Но из всех вопросов она задала единственно правильный:

— Я не знаю Вашего имени, — отводя взгляд в сторону, и поджимая губы, прошептала девушка. — Как мне следует обращаться к Вам?

— Лиан Юнь, — мгновенно произнес он, чуть откидывая голову назад, словно тот получал удовольствие от того, какой она представлялось его чистому взору, озаренная спело-красным оттенком золотистого отсвета солнца. И как бело-лунная, алебастровая кожа сочеталась с черной тканью кимоно, как опускались плавным взмахом ресницы и сжимались в соке алом губы. Но все исчезло, когда стеклянные границы на двери отодвинули засовы в форме стеблей растений и цветочных бутонов, открывая путь к новым широтам и глубинам корабля. Лиан Юнь вздохнул с легкой тенью сожаления, проходя в переднюю часть залы, ведущей к лестнице, проводившей к журчащим фонтанам под высокими стеклянными сводами, образующих восьмиконечный купол оттенка аквамарина. Внизу простиралась терраса, увитая акациями и меж продольными лабиринтными тропами, ходили павлины, вальяжно расхаживая украшенными золотыми цепями ножками вдоль нежно-сладких ковров и раскрывая многоцветные, узорчатые хвосты.

Белоснежная рысь заспешила к нему, взбираясь по лестнице, сверкая сапфировым ошейником, и лишь достигла его ног, как тут же принялась ласкаться, прижимаясь боком и огибая хвостом ноги, путая любимого хозяина, не отпуская и завлекая всем телом, не желая расставаться, не насытившись ответной приветливостью и милостью. Лиан Юнь в великодушии мягко и торопливо провел рукою вдоль всего тела грациозного хищника, что издавал из груди истомный рык, откликаясь добротою, но его желанный друг спешно отступил, оборачиваясь к юной девушке, остановившееся возле ступеней. Бледная и неподвижная, она придерживалась за каменные перилла, чтобы не упасть, не потерять равновесие на ровной земле, что кружилась под ногами во всех направлениях перед расплывающимся взором.

— Как? — в смертельном неверии произнесла она, не догадываясь, к кому именно обращалась в этот момент. Там внизу, где цвели прекраснейшие цветы, отраженные в белой невинности, стояли те, кого она так старалась позабыть все эти годы. Мэй Ли громко сглотнула, губы тряслись и в глазах темнело, не хватало воздуха, когда она сжала в кулак ткань рубахи на груди, словно в порыве жеста, старалась успокоить сердце. Это было невозможно, но лишь об этом она и мечтала, на краткий миг вновь встретиться с семьей. И хотя прошло так много лет, их лица, исполосованные морщинами, остались прежними, крепкие руки, обнимающие и укачивающие в колыбели, добрый и искренний взгляд.

Мужчина подошел к ней, встав рядом, и наклонившись лицом к нежной щеке, прикоснулся своей щекой, мановением привычным, в блаженстве прикрывая глаза, словно между ними проявилась близость.

— Я знаю очень хорошо, что тебе нужно, Мэй Ли, — говорил Лиан Юнь, притрагиваясь пальцами к ее ладони, прочерчивая по заветным линиям руки краями острых колец, не оставляя ни алых пятен, ни кровавых царапин. И отходя прочь, позволил ей самой решать свой путь. Она не оглядывалась на него, когда он покинул ее, уходя прочь в тень дальних коридоров и, оставляя ее одну со своим выбором. Но выдержка сломилась, и милое дитя опрометью кинулась вниз, спотыкающимися ногами стремясь на встречу, что стала первым павшим барьером. Слабость надтреснула стойкость, душа ожила, возвышаясь в полете счастья. И все еще не зная, подарком то было искусителя или добродетеля, ставший ближним, Мэй Ли сдалась первому павшему соблазну.

* * *

Они вышли на улицу, полную людей, но взрослой части населения почти не было видно, среди тех, кто восседал на грязной земле. Перед его глазами стояли с молящими и обездоленными глазами сотни детей, поднявших бесчисленные и непонятные взоры на одного него. И в это мгновение ему показалось, что именно он убил каждого, кто не вернулся из горящего города, а манжеты его Он есть первопричина лишений, которые Скай никогда не сможет искупить за всю свою жизнь, сколько бы лет не уготовила ему судьбоносная тропа. Краем глаза он посмотрел на Лиру, осторожно присевшую на колени возле маленького темнокожего мальчика в оборванной рубахе, и запачканным сажей и кровью лицом, темные кудрявые волосы купались в искрах стального пепла, а из глаз стерлась воля к жизни. Или темнота, что он увидел за пределами невидимых баррикад, выстроенных перед старинной частью города, настолько завладела разумом, что он не в силах вырваться самостоятельно и освободиться от кровавых пут. Ее янтарно-медные кудри сияли червонным златом, а белая кожа рук на кофейных щеках умирающего мальчика, были так не сочетаемы, так неестественны, словно в мирскую жизнь спустилась смертоносная орда из иного измерения. И ребенок был чужим в мироздании, полном спокойствия и радости, которому не дано познать увечий и отчаяния другого бытия. Некогда чистая и опрятная улица была забита толстыми холщовыми мешками, корзинами и повозками с бочонками, здешние переулки теперь походили на место переселенцев, остановившиеся в одном из городов Османской Империи, тщательно собиравшихся, чтобы через несколько дней покинуть его и отправиться в путь. Здесь кипела работа, звучали голоса стариков и юнцов, и, затаив дыхание он вслушивался в наречия благородных и нищенствующих, сосредотачивая слух на отдельных фразах, оттачивая память и восприятие.

Он отстегнул несколько верхних пуговиц на груди своей туники, сдирая пальцами золотые пластины, под которыми показалась светло-красная полоса шрама. Нескольких капель изумрудной жидкости хватит, чтобы на коже не осталось и следа, но почему-то ему не хотелось, чтобы три глубоких ранения смогли зажить окончательно или исчезнуть с тела. Они останутся ему в качестве наказания, его личного порицания, напоминанием о былом, о том, что он не смог изменить предрешенного. Скай прислонился спиной к каменной ограде, закрыв глаза и сложив руки на груди. Со стороны он казался гораздо старше своих юношеских лет, течение жизни изменило в кратчайший миг многое. Он сполз, прижимаясь к холодным камням вниз, опустившись на корточки, и заметил возле себя ровную поверхность луж, отражающих рдяно-пасмурное небо, пронзенное обелиском света, и своей отражение, зацепившись взглядом за лазурный камень в левой мочке уха. И пальцы невольно прикоснулись к святой реликвии, которое он воспринимал, как украшение, и прежде никогда не задумывался, что этот символ носили другие участники до него. Чувствовали ли они такой же груз на своих плечах, ответственность, вжимающая в гранитную землю все тело, ослепляющая болью глаза? Каковы были их пути и предназначения? Что даровал им конец?

Его размышления прервались, когда он услышал шарканье приближающихся сильных шагов, и, подняв голову на подошедшего человека, чуть прищурив глаза от света, увидел приветливый взмах руки. Скай привстал, почувствовав странное облегчение и легкую радость, пронзившую грудь, но его остановила рука, легшая на плечо, безмолвно говоря, что человек не прочь присоединиться.

— Ты не против, если я составлю тебе компанию? — произнес Фраус, убирая руки в карманы своего темного плаща, с сожалением улыбаясь. В глубоких, разливающихся темным водоемом и пышных тенях, отбрасываемых тисовыми деревьями, его глаза показались безотрадным обсидиановым войлоком, а волосы окаймлял венок мрака. Он устало вздохнул, скатившись по стене, ненароком прижавшись к нему плечом, словно для них двоих это стало привычным жестом, но если раньше Скай бы отпрянул, ощущая привкус желчи и отвращения от нежелательного соприкосновения, то теперь нуждался в присутствии того, кто, хотя бы отчасти мог разделить его чувства.

— Спасибо, что выручил меня, — сказал Фраус, улыбнувшись и разворачивая руки ладонями кверху, упиваясь теплотой солнечного света, пускай они и находились в достаточной тени, сквозь рассекающие ветви пламенной сферы, проникало столько жара, и воздух был наполнен непривычным зноем.

Скай только утвердительно кивнул, и через как-то время затаенного молчания, наблюдая за развивающимися тенями листвы, мягко произнес, и шепот его подхватил теплый ветер:

— Моя вина в том, что я не верил.

— Не верил? — переспросил Фраус, так и не открыв глаз, и не повернувшись к своему собеседнику, все еще купаясь лицом в атласных отблесках. Но Скай почему-то знал, что Фраус внимательно слушает его, внимая каждому слову.

— До того, как все произошло, я хотел убить избранную, что столько раз спасала меня. И вместо благодарности, добрых слов и помощи, я предложил ей черную сторону своей сущности. Я глумливо смеялся над ней, богохульствуя и считая, что все в моих руках. Шея ее была такой тонкой и хрупкой в моих руках, как засушливая тростинка, можно было бы переломить гортань двумя пальцами, и жизнь утекла бы из тела, как вода. Но за мгновение до этого, прогремел взрыв, и все охватило такое пламя, что даже сейчас я чувствую, как горит мое горло от разгоряченного воздуха, — прошептал он, откидываясь головой на горячие камни, и чувствуя, как проникает тепло в затылок.

— Я думаю, что это наказание за мое неверие. За мои мысли и поступки. Я был разгневан, я не хотел всего этого. Как я могу быть человеком, что принесет покой в мир, которого столько ждут? Откуда мне знать, что дать людям, когда я сам, не знаю, чего хочу? Разве это правильно? Разве правильно грозить смертью тому, кто и в час предательства и боли, все еще предлагает руку помощи ударившего?

Фраус открыл глаза, находя взглядом в толпе юную девушку, наполняющую в кувшин с широким горлом чистую воду, и укладывая ровные тряпицы себе на локоть, чтобы помочь умыться детям, столпившемся возле ее ног. Их маленькие пальчики хватались за ее рыжие кудрявые волосы, потягивая вниз и играя золотыми бусинами вплетенные в тонкие косы, они пачкали ее одежду, обнимая за колени и дергая ремешки, свисающие с кожаного пояса.

— Я не пастор, чтобы принимать твои прегрешения и прощать их тебе, и я тоже прошел через множество потерь и приобретений, — и пальцы его скользнули по золотым вьющимся браслетам. Его голос был ни холоден, и не дружелюбен, обыкновенный и твердый тон. Он посмотрел Скаю в лицо и решительно сказал:

— Но я считаю, что одного признания своих ошибок неправильно. Ты мог бы рассказать все то же самое этой девушке. Думаю, она могла бы понять, как и уверен, что она прекрасно бы приняла ту боль и страдания, которые ты испытываешь из-за содеянного. Говорить и просить о прощении крайне тяжко, не правда ли? — с иронической усмешкой прошептал он. — Ты думаешь, что произнесенных слов недостаточно, но именно со слов и следует начать. Молчание же торжествует над твоей трусостью. Но и раскаяния мало, нужно подтвердить свою искренность действиями, — сказал Фраус, поднимаясь со своего места и отряхивая кожаные штанины, заправленные в высокие темные сапоги. Воротник его пальто был открыт на груди, кожа была такой же свежей и чистой, как прежде, не осталось ни одной вмятины, что оставляли металлические колоссы и кровянистые, отравленные штыки, искривляясь внутри его тела и бороздя по сознанию, леденящими щупальцами хватаясь за разум.

— Скай, — сказал он внезапно, обратившись к нему сверху вниз, и порыв прохладного, бодрящего ветра нахлынул на их лица, — ни один из тех, кто выступает на Турнире, не является твоим врагом. Иллюзии страха — вот твои истинные противники. Ты сражаешься здесь за свои идеалы и ценности, за тех, кто дорог тебе. Поэтому не бойся открывать свое сердце для других и впускать себя в чужое, — полы его плаща взвились вверх, и Скай был готов поклясться, что увидел, как ткань его добротного плаща подделась рябью, откуда выплывали чернильные тени. Миражный образ холодного дыхания зефира, сплетений звезд и темноты погасли, как увядает ночь при отблесках лазурно-неоновой зари.

Фраус замер на краткий миг, и лицо молодого человека озарилось нескрываемым удовольствием, когда он посмотрел в сторону раскрытых стеклянных дверей, покрытых великолепными изразцами и фигурами львов, куда падал ровный, бестеневой свет на вышедшую девушку. Дея заправляла непослушные темные локоны под ткань атласного золотистого платка, ища глазами своих спутников, и когда ее глаза разглядели под сумеречным кровом деревьев его силуэт, девушка ответила ему нежной улыбкой. Наблюдая за их молчаливыми взорами, брошенных украдкой друг другу, но завладевающими ими полностью, Скай мог отчетливо разглядеть, как натянулась невидимая нить, скрепляющая двоих людей. Такое чувство, что они не нуждались в словах, и вели мысленный разговор, вслушиваясь в эхо голосов их распростертых душ. Дея зачарованно прикрыла глаза, опустив темные ресницы и веки ее, заблестели золотыми песочными искрами теней, когда она двинулась к Самуэлю своей мягкой и неспешной походкой, ступая так, как течет полноводная река. Девушка агата и дневных закатов расправила длинное, развивающееся темное платье с тремя полумесяцами оттенка цветущих орхидей, и всплеск детских веселых голосов развился по округе, когда по стенам благовидных домов распустились белоснежные цветы, вплетались в девичье косы лиловые фиалки.

— Думаю, что все готово, — бодро сказал Фраус, подавая ему руку, и Скай без сомнений ухватился за нее. Но перед тем как последовать за остальными собравшимися взмахнул рукой, создавая ветряного сокола, что мгновенно встрепенулся на кисте создателя, взмахивая острые крылья, как живое существо. Он отпустил птицу в полет, в стремящем парении, ринувшемся к краю небосвода. Небесный блюститель достигнет румяно-красных дворцов его семьи, передавая послание лично к главному казначею, чтобы все его накопления, переданные от части фамильного рода перешли на пожертвования и восстановления храмов в древнем городе Шанхая. Именно так он и думал, отпуская ловчего хищника, и всматриваясь в его невидимый танец среди сталкивающихся вихрей. Ему не нравилось такое небо, заполоненное полотном светло-розоватого дыма, скрывающего синь небес. Скай много думал о том, что произошло с ним до того, как он получил ответный мстительный удар в грудь от существа, в коем не текла теплая кровь. Что стало спасением для него и что позволило вырваться из крепящихся, жестких оков, захвативших разум? Но сколько бы он не пытался, воспоминания и сны были глухи к его мольбам.

Он встал рядом с Лирой, обернувшейся к нему и легко улыбнувшейся, словно поддерживая своей улыбкой, но если в душе его что-то дрогнуло от ее теплоты, то он не показал внешне своих чувств.

— Надеюсь то, что вы предлагаете достойно моей предшествующей помощи, — сказал Александр, недовольно складывая руки на груди, угрюмо играя желваками.

— Не сомневайтесь, добрый господин, — вежливо ответил Самуэль, ставя на землю золотую коробочку, засверкавшую пылающим озарением звезд, как только лучи света коснулись великолепной огранки и выгравированные силуэты задвигались, мировые звездные карты изменяли расположения светил, а латинские записи сочетания начертанных слов, что чернели, превращаясь в черный аметист. — Это одна из самых дорогих вещей, что у меня есть. Одно из излюбленных произведений прошлого времени. Вас должно впечатлить, — прельстиво усмехнулся юноша уголками полных губ, опуская взгляд на щелкнувший из внутреннего отверстия замок. Он дернул за выпирающий ключ вверх, и многоцветные тени вырвались из крохотного отверстия, переливаясь карминовыми и пунцовыми туманными сгустками, образуя нарты из чистого золота в упряжке четырех белоснежных медведей, укрытых восхитительными тяжелыми доспехами, увитые рубинами и сапфирами. Пронзительный и пугающий вой вырвался из меховых грудей, и когтистые лапы с изумрудными лезвиями наконечниками пробуравили каменные плиты, оставляя острые и глубокие оттиски.

— Какая красота, — восхищенно промолвила Дея, складывая ладони и прижимая к груди, чувствуя на талии легкое объятие Фрауса, когда его пальцы незаметно поправили и затянули распустившейся кожаный шнур на самоцветном поясе.

— Так вот, что ты от нас скрывал, Самуэль, — произнес Фраус шутливым тоном, отступая от девушки, и со всей деловитой серьезностью осматривая роскошные сани, — и не жалко расставаться с таким чудом? Они могли бы нам пригодиться, если учесть, что они с чистого золота, — юноша наклонился и преисполненный любопытства постучал кончиком пальца по сцеплению саней. — Это же целое состояние, — натужено изрек он с расширившимися от удивления глазами, с трудом сглатывая кислый ком, вставший в горле. — Ты как-то раньше не упоминал, что приходишься родственником османских аристократов, — досадно воскликнул он, с веселой улыбкой рассматривая детей, несмело подошедших к громадным белоснежным чудовищам, чье рычание пронзало страхом кости, отдаваясь пульсирующей вибрацией в нервах.

Но Самуэль не ответил, молчаливо и настороженно ожидая реакции и одобрения со стороны человека, предложившего помощь его товарищам. Он прекрасно знал, чего стоило одному из избранников принять такое решение. Спасти врагов и умалить собственное благородство и гордыню, окажись они на поле Шэ-Нан в следующий раз, очевидно, что исход может быть для него смертельным. Самуэль принял один из редких даров, доставшихся ему по кровной линии от матери. Их семья никогда не чествовала богатство, скорее относилась к среднему классу, потому что в доме всегда были бочонки с чистой и холодной родниковой водой, что ценилось куда дороже золота, особенно в сезоны засухи. Но эта драгоценная шкатулка передавалась из поколения в поколение, и каким бы тяжелым и голодным не был год, мать никогда бы не осмелилась расстаться с реликвией, принадлежавшей предкам семьи, и именно ее волю, он и собирался нарушить. Редкие нарты были изготовлены еще в период царствования Российской Империи, и, скорее всего, принадлежали одному из великих княжеских домов. Александр Левингстон стоял с неизменным выражением лица, казалось, его вовсе не впечатлило появление зимних охотников, да и предложи он ему целый город из золота, чтобы расплатиться с жизненным долгом, все равно было бы недостаточно. И это означало только одно, их ждет неизбежная зависимость.

— Хорошо, — подытожил юноша, оглядывая строгим взглядом Самуэля, сжавшегося от стоической решимости в холодно-серых глазах, и стальной голос, рассекший воздух, остротой впился в дыхание, — но этого мало. Мне нужно что-нибудь и от того, чье тело вынесли мои механизированные волки. Плата в виде любой ответной услуги, — и недобрая усмешка обрисовала очерченные губы, — какой бы она ни оказалась, и в какое бы время я ее не потребовал, будет вполне соответствующей проделанным мною трудам. Мне ни к чему эта повозка, будь хоть она вся из алмазов, — грубым и циничным тоном высказался он, критично озирая мощные тела гигантских зверей, сияющие под тончайшими, как женский волос, лучами. Он чуть сморщил гордые черты лица при виде запретных символах на санях, и через недолгое время признался:

— Но эта вещь действительно обладает редкой ценностью, поэтому я и принимаю ее как за часть выкупленного долга.

Александр обратил взор к Фраусу, смиренно ожидающего продолжения разговора. И когда отражение улыбки на его губах заиграла в тени синеватых глазах, он сказал:

— Хочешь заключить со мной клятву?

— Ты убил многих отпрысков темноты, не используя своих копий в первый день отборочного тура, которые пытаешься выставить в качестве своего основного арсенала орудий, — кивком головы он указал на украшения, тянущиеся по всей длине его мускулистых предплечий, — а браслеты на твоих руках запечатывают твою силу. Цветочная символика считается одной из самых древних и прочных, такими запечатывали безумцев или отверженных, она совпадает с венами в твоем теле, что ведут к самому сердцу. Ты не открыл своей истинной натуры даже в схватке с самым страшным созданием, которого я когда-либо видел, что взывал и воспевал приход тех, кто не приснится в самых душевнобольных кошмарах.

— Как искренне, — признался Фраус, приподнимая темные брови, и в волосах его тлели угольные отростки темноты, войлоком, окружающей его спину и широкие, сильные плечи. Похоже, что он был не удивлен подобному развитию событий, терпеливо вслушиваясь в объяснения младшего избранника. — И чего же ты хочешь, молодой британец?

— Неплохо бы было иметь что-то против такого человека, как ты. Если согласишься, то твой долг будет полностью окуплен.

Скай не вмешивался в разговор, смотря в пространство перед собой, и ни одни мускул на его лице не дрогнул, когда Александр Левингстон предложил Фраусу выкупить долг неимоверной ценой. Такая клятва будет повергать его в принудительное исполнение любого приказания, даже если ему скажут убить невинного, он не сможет противиться воли того, кто отдал распоряжение. Клятвы наносились на тело, прожигались через кожу, вгоняясь в плоть нестираемым клеймом. От посрамляющего знака можно было избавиться, лишь отрезав целую конечность, но даже если исчезнет знак, сила воздействия проклятой печати не сотрется. Челюсти его сжались, когда он понял, какую невероятную подлость собирался совершить британский юноша, не страшась опорочить себя.

Улыбка Фрауса стала еще шире, и Скай ощутил пронесшийся ледяной хлад, какой бывает у морозных айсбергов в застекленных снегами морях, когда он произнес, обращаясь к стоящей возле него девушке, взволнованно сжимающей пальцами локти, вонзаясь костяшками в мягкую ткань:

— Что ты думаешь, Дея?

Но она не ответила на его вопрос, отвернувшись от его проникновенных, горящих глаз, словно неожиданно заинтересовавшись расписными тапочками на своих ногах:

— Ты должен сам принять решение. Поступай так, как считаешь нужным. Я не буду тебя осуждать.

— Тогда решено, — в смелой скороспелости объявил он, подступая к юноше. И Александр не мог не признать, что ощутил, как сумрак проникает в его жилы, а свет солнца не мог бороться с дымчато-васильковым маревом, вьющийся вокруг его фигуры, как если бы ступил из-за покрывала самой ночи. — Я и так слишком большое бремя для своих друзей, поэтому сделай все быстро.

Александр вытащил из внутреннего кармана на груди золотой пергамент, протянув его Фраусу, и как только его пальцы коснулись края бумаги, лист воспламенился, передавая угольными искрами золотую зарисовку на пальцы левой руки, круговыми символами вырисовываясь на ладони, довершая солнечную эмблему двенадцати лучей чернильными заклятиями на латыни. Кожа обуглилась там, где воссияли чертежи, сжигая плоть по границам татуировки, оставляя веер дымки над обожженной рукой.

— Ну что же, — сказал Фраус, разглядывая подрагивающую от резной боли руку, резко опуская ее вниз, чтобы никто не заметил трясущейся ладони, — думаю, что нам всем стоит поспешить. Он взошел на повозку, усаживаясь на мягкую шелковую обивку, украшенной золотыми рельефной вышивкой по красной ткани, с недоумением смотря на остальных, словно только что и не заключал сделки, которая позже будет стоить ему жизни. А быть может, его это и не волновало, потому что он не боялся силы печати, и боли, что будет повергать его в агонию, попробуй он сопротивляться мысленному приказанию, как если бы знал, что это не сокрушит его. Скай бросил озабоченный взор на Александра, который принимал последние слова благодарности от Самуэля, подумав, что британец оказался далеко не дурен. Он бы и вовсе не обратил внимания на столь значимый момент их сражения, полностью поглощенный битвой. Он сражался изо всех своих сил, превозмогая доступные пределы, и даже своевольные заклятия с воздухом, дававшиеся ему с такой же легкостью как дыхание, причиняли физические страдания после столкновения с призраком, а Фраус и не пытался зайти за свои ограничения.

Они забрались в кабину, и как только Самуэль прошептал заветные слова, они растворились в воздушно-снежном вихре, оставляя за собой полосы миражей и цветочных красок. Их лица и яркая одежда растворялись, очертания их образов развеялись, когда воздух подхватил натянувшиеся узды. Облик разъяренных медведей был иллюзией, красивой мечтой, которая под действием физических законов раскрывала несущуюся скорость их божественного кортежа. Они исчезли, как зыбкий сон с человеческих глаз, и магия окутывала каждый миллиметр земли и зданий, меж которых просекались и мелькали явственные и броские смутно-матовые цвета. Скай слышал свист и нечеткие блики, осеняющих глаза контуры и силуэты людей, которых обгоняли их нарты, чьи лезвия скользили не по земле, а по воздуху. Неожиданно воздух из топлено-горячего стал острым и свежим, когда их неясные полозья прошлись по кромке воды в одном из искусственных бассейнов, и вода брызнула в лицо Скаю, когда он с занемевшим дыханием вглядывался в ускользающие линии города, чьи чудесные обелиски зданий выступали, как белый сон, овеянный небесно-кремовыми перьями ястребов. Когда чудотворные сани опустились на румяную воду возле широкого каменного моста, и некогда белоснежный, мрамор покраснел от пролившейся крови, Скай услышал, как стонет ветер, несущий раскаяние, тяжкую и мучительную горечь. Он слышал скорбную песнь призраков и ушедших душ, что оставили печальный след жизни под обломками величественных построек, сложившихся под силой невообразимого пламени, как карточный домик, чьи несущие конструкции ослабли под монотонным дуновением воздуха. Возле прекрасных кружевных ворот, отделявших мост от черной территории, которая одним своим разрушенным видом обрушивала внутри надежды на само продолжение жизни. Мгла наступала, словно из вулканического желоба исходила дымчатыми всплесками серебристо-черные тучи изгари и золы, и густой, вязкий прах рассыпался лавой по изничтоженной земле. Люди, стоящие возле причалов обратили на прибывших господ свои отчаянные глаза, и Скай чувствовал, как каждый направленный взор прожигает его тело изнутри, оставляя невидимые и нестираемые шрамы глубоко в душе. Не дожидаясь остальных, он поднялся со своего места, легко взобравшись по каменной лестнице. Те, кто стоял рядом, завидев его издалека, начали расступаться, словно если бы он был мессией или вернувшимся изгнанником. Кто-то опустился на колени в слезах, терзая ногтями грудь, располосовывая кожу до крови и мяса, кричал молитвенные тексты, поднимая бессильный лик к небу; кого-то охватывала дрожь, и боль от волнения вызывала приступ рвоты и грозного кашля; кто-то вцепился руками в его камзол, пачкая и загрязняя светлую и дорогую ткань, срывая пуговицы с кроя, и падая на колени перед его ногами, но он видел этих людей, не слышал голоса живых. Мертвые шептались у его ушей, он слышал их падший слог, видел их терзания за калиткою, разделявший разрушенный и цельный города. И они требовали его всего естества без остатка, желая поглотить и утопить в своем горестном и темном море мрака потустороннего мира.

— Скай, — выкрикнула Лира, пытаясь добраться до него через плотное столпотворение людей, но вокруг было слишком много толкающихся в помешательстве, стремящихся достичь передних рядов, откуда были видны вдалеке красные мантии служителей храмов, и доносился хоровой стройный псалом из детских уст. — Не ходи туда! — кричала девушка, протягивая руку, словно пытаясь незримо дотянуться до него, но он не отзывался на ее молящий вопль.

— Успокойся, девчонка, — предостерегающим и гневным шепотом сказал Александр, хватаясь за ее руку, и притягивая ближе к себе. — Здесь полно стражей и тех, кто ждет момента, чтобы незатейливо перерезать тебе горло, не боясь наказания вселенских судий. Если он в безумии пошел куда-то, — он оглянулся на ступающего по белесой мостовой юношу, посыпанной солью и белым песком, что был белее лунного света, — пусть идет.

— Но ведь…, - начала Лира, в приступе паники пытаясь освободиться из его неодолимой хватки.

— С ним все будет нормально, позаботься о себе хотя бы сейчас, — с еще большим усилием настаивал он, отводя ее в гущу толпы, скрываясь за спинами тех, кто в волнение пробирался вперед, толкая друг друга локтями и ногами. Они не замечали упавших под их жестокие стопы, которых топтали немощные ноги и деревянные сандалии, разбивая лица и ломая пальцы. И все они протягивали боязливые руки, чтобы получить благословение и спасение от своих возлюбленных глоссаторов, что ведали устами небесных богов. Они молили, чтобы великие владыки снизошли до их страданий, забрали боль, зиявшую черной пустотой в груди, вернули благость жизни, подарили чудо и веру в исцеление.

Скай подходил все ближе к запечатанным белым воротам, когда путь его преградили могучие стражники, закрыв дорогу перекрестными стальными топорами, широкие лезвия которых сверкали в свете отраженных лучей. Мужчины были одеты в черные доспехи, обтягивающие каждый мускул их дюжих и здоровых тел. Они были выше и плотнее его, гораздо шире в плечах, и одной физической силой могли раздавить его в стойком сжатии рук. Бороться против их каменных фигур сейчас в его состоянии, было равносильно самоубийству. И, тем не менее, он положил ладонь на один из топоров, и резкая боль пронзила кожу, заплетающейся косою проткнувшей тонкие нервы в пальцах, стремясь по рукам, и в черной ярости он опасно произнес:

— Пропустите.

Это было не просьба, а приказ, но и выражения их лиц, и холодные гарды, направленные ему в лицо, мысленно разрезая тело пополам, оставались неизменными. У них были одинаковые лица, единый цвет глаз, и даже голос одного был созвучен другому:

— Дальше прохода нет.

— Расступитесь, — вновь потребовал он, напирая на острие, но лишь больше раскроил себе руки в кровавых разводах и шрамах, тогда как небывало рослые воины не сдвинулись и не дрогнули под раскрывающимися ветряными крыльями, поднимающимися за его спиной.

— Приказы отдают здесь иные господа, — гласили они невозмутимым, благотишно-мертвенным тоном, и платиновые ящеры цеплялись острыми и перепончатыми лапами за края их накидок, обжигая металл доспехов огненной кожей. Сияли их белоснежные шипастые хвосты, свисающие со спин стражников, раздвигались шляпы капюшонов с резными толстыми иглами, сочащиеся голубым ядом, и пленительно сияли в лазурной огранке нефритовые глаза, когда они шипели на Ская, и из ноздрей вырывались всполохи дыма. Приоткрывали звери пасти свои, готовые в любой момент извергнуть пламя на поправшего спокойную обитель усопших.

— Я сказал в сторону! — закричал он и карминовые волны обрушились на льдинисто-опаловый мрамор моста, стекаясь кровью по парапету, ветер метался, пробиваясь сквозь прозрачные стены, вбиваясь ураганами, и расходились в небе златовласо-розовые туманы под стихийной силой. Дрожали разливы киноварных вод, закручиваясь в воронки, поднимаясь выше к иллюзорным барьерам восходя в вышину в поисках границы стен, но разбивались на части, опадая кровавым дождем в мутную рдяную влагу. На краю сознания его затеплился звон, мягкая трель китайских колокольчиков и звучная игра эрху, возносящая прославленный свет и чистоту, успокаивая его разгневанный и измученный рассудок. И не оглядываясь назад, чтобы увидеть подходящую все ближе процессию в одеяниях светлых, как полуденный свет, и женщин, чьи смычки плавно соприкасались со струнами, через музыку, доносимую ветром, он наблюдал за почтенным приходом блаженных наместников, что передавали устами небесную волю. Видел, как расходятся тончайшие и нежнейшие ткани, укрывающие в золотых паланкинах неопороченное скорбью красивое и молодое лицо мужчины. Волосы его были серебряными нитями, так луна грядой проходится над темным озером, отражаясь пологими тропами в цветении лотосов, в глазах его была умиротворенность и ласка. И на каждого кланяющегося перед ним он смотрел с такой невероятной заботой, преданной любовью, с коей смотрят на родное дитя. Одежда из великолепного сверкающего атласа обрамлялась широким золотым поясом, расшитым лилиями и восточными толстыми швами, и длинные волосы стекались ручьями по широким плечам. Каряя хна покрывала его руки узорчатыми рисунками из растений и чудотворных цветов, начиная затейливую историю о райском саде от кончиков пальцев и заканчиваясь кружевными переплетением линий и пятен на запястьях.

Безмятежность окутывала Первого Представителя, тогда как ярость вскипала в руках османского герцога, когда он вышел к остановившемуся возле моста паланкину. Прислужники опустили тяжелые носилки, мгновенно склоняясь челом к земле, не поднимая глаз на спускающегося повелителя. Свет проникал в его кожу, исходил от него мощными и неразрушимыми потоками, как если бы он сам был частью солнечного обелиска, и каждый, кто смотрел на его лицо, падал ниц, шепча праведные молитвенные строфы. Склонялись все, и в наступившей тишине замолкли даже звуки природы, и будто волны, развеваемые его ветрами, прекратили свой расплывчатый и бурный мотив. На колени встали стражи позади него, опустив громадные топоры, опустились к земле и те, в чьих жилах текла голубая кровь избранников. Но Скай не вставал на колени, вместив всю силу взора в чистые черты человека, медленно идущему ему навстречу. Шаг раздавался эхом в его ушах, когда высокие туфли заскользили по крупным комьям соли. Но Первый Представитель не смотрел на него, не поднимал своих прозрачных и всевидящих, всезнающих глаз, а смотрел мимо светловолосого юноши, на раскинувшиеся черные развалины, покрытые пеплом. Но подойдя к Скаю вплотную, поравнявшись с ним, он вздохнул, закрыв глаза, и мгновение вслушивался в тихий шум ветра, получая удовольствия от соприкосновения ветра к коже, к ощущению развивающихся волос и трепещущих одежд. Когда же он вновь открыл свои глаза, то произнес мягким и теплым голосом:

— В твоем сердце сгустилось неверие. И страдания твои изливаются наружу в обрывках гнева, что потопляет рассудок.

Скай ничего не ответил, с нарастающим отвращением и негодованием всматриваясь в порабощенных и не мыслящих людей. Он сдвинул брови, и свирепо, озлобленно прошептал:

— Что Вы пытаетесь сделать с этими людьми? Чего добиваетесь, отнимая столько жизней?

На лице человека, чьи волосы были белее снега, воссияла улыбка дикая и широкая, скривившая благодатное лицо, обезобразив его. И в контурах проглядывался призрак похоти. Первый Представитель повернулся к нему, и двое мужчин всматривались в глаза друг другу некоторое время, не отводя своих сильных взоров.

— Смотри же и возрадуйся высшему благословению великих двенадцати судий, — торжественно провозгласил он, поднимая руки вверх над головой, поднимая лицо к небесам, затаившим молчание.

Скай вглядывался в очерненный стан, сжимая кулаки и чувствуя как кости рвутся через преграду кожи, чтобы разорвать на части расхитителя и лукавого, того, что омрачил сердца и души, и, сделав первый шаг, он застыл, и дыхание его сорвалось. Полный красный лепесток розы пролетел между его лицом и восхваленным профилем слушателя небесного гласа. И за последующим лепестком последовала пригоршня алых, как губы любовницы, лепестков. Мир окрасился красным цветом любви и войны, оттенком боли и крови, страсти и грешности, и все застыло в колорите жизни. Их было так много, что за несколько долгих секунд вода была овеяна розами, и была еще пряней и богачей от спелых и расцветших цветов. Красные розы усеивали крыши домов и дороги, сыпались в откинутые капюшоны и одежду, затопляя улицы. Сквозь опадающие лепестки он с трудом мог разглядеть собственные руки, густой, сладкий аромат заполнял его, одурманивая, притупляя мысли и понимание. Все иллюзия, самообман и лживый сон, что пытаются выдать за истину. Песня ветра и доносящийся до него прибой воды кричал ему: «Не верь, остановись. Услышь же правду за черной вуалью вымысла».

Но чем больше он смотрел, тем больше верил, отбрасывая предостерегающие слова, что шептали уста любимой души. Темный дым, покрывающий город развеялся, и к небесам взошли сверкающие золотом и изумрудами шпили храмов, чьи зеркальные окна отсвечивали солнечный свет; красные особняки стали пунцовее прежних, а высокие улицы, с которых стекала вода, повалились хрустальные горные воды. Стая белоснежных голубей взлетела над мостом, и прекрасные перья опускались снежными хлопьями, смешиваясь с краснотою роз. Кремовые ворота дрогнули, когда звенья цепей и механических замков отворились, и алтарные двери открылись. Со всех ног с запыхавшимся счастливым лицом бежал темноволосый мальчик. Иссиня-черные волосы липли к лицу и чистой белой рубашке, когда вытирая рукавом запотевшие губы и раскрасневшиеся щеки, он глубоко вздыхал полной грудью чистый воздух. Он счастливо смеялся, когда второпях пробирался через высыпанные солью мостовые, зовя сестру, через толпу пытаясь донести ее имя, звучавшее прекраснее в пологе ветра любой скрипки и флейты.

Скай продолжал стоять и смотреть, как с дальней части выходят люди, в добротных одеяниях, лица их были светлыми, почти лучезарными от счастья, заточенного в глазах. Они плакали, и слезы, скатывающиеся со щек, гласили об искренности, неподдельности. В сомнении и на дрожащих ногах опускаясь вниз, почти рухнув наземь, поднимая заплаканные голубые глаза, что были ярче неба и глубже воды в океане к солнцу, что проглядывалось сквозь чистое голубое небо. Свет лился на его лицо, когда радостные крики охватили людей, поднимающихся с колен, воспевая славу двенадцати судьям, восседающих в своем божественном величии на лотосовых престолах.

Они поднимали руки вверх точно так же, как это делал Первый Представитель, благодаря за подаренное невиданное счастье, снизошедшее спокойствие, умиротворившее сердца, раскалывающееся от боли и страшных мучений, что невозможно понять тому, кто перестал парить в зове мира и блага, окруженный любовью близких, кто не терял самого дорого и бесценного, что только есть. Того, за что можно было бы продать душу самым черным и низшим силам, того за что с радостью можно было умереть.

И они говорили в слезах, они кричали и пели:

— Во славу Рефери! Во славу Всевышним блюстителям!

Скай не говорил ничего, продолжая смотреть на небо глазами, слезящимися от слепящего солнца, и сквозь белые хребты облаков, он увидел белого сокола, улетающего прочь.