Когда лучи рассветного солнца проникли в богато уставленные апартаменты, Ален Вэй наблюдал за восходящими карминовыми виражами со своей высокой софы из черной эбеновой древесины. Ставни окон были широко распахнуты, и он вдыхал запах гари полной грудью, как если бы вбирал в себя изысканный аромат жасмина и кардамона. Его лицо с идеальными высоко поднятыми бровями, узкое, фарфорово-белого оттенка и прямым носом выражало равнодушие и спокойствие. Глаза же бледной зелени с еле заметной печалью в изумрудной глубине созерцали иссиня-неоновую дымку, поднимающуюся вместе со светом на небосклоне. Он был облачен в шелковое кимоно серебристо-серого цвета, расшитое лотосами и фениксами с крыльями расплавленного злата, и шелковистая ткань мягко обтекала его фигуру, чуть обнажая строгую линию плеча. Его молочно-бежевые, как пахта, волосы отливали туманами, что на рассвете покрывают золотистые пшеничные поля, словно подтянутые дорогим утонченным флером. И сколь много красоты было в скудном наклоне головы, как струились по плечам его волосы, что походили на течение воды. Легкий дымок пара все еще исходил от небольшого прозрачного стакана зеленого чая, а книга, которую он читал всю ночь напролет на фоне струящегося пепла, чернильной росписью устилавший праздные улицы на противоположном берегу реки, и под аккомпанемент режущих слух бессловесных криков, оставалась раскрытой на странице, где он остановился, вложив красную шелковую тесьму. В его комнате витал аром благовоний и редких восточных цветов, были раскрыты комоды с драгоценными камнями жадеита, крупными бриллиантами и рубинами, а еще был изумительный по красоте длинный стол из красного дерева с причудливой резьбой золотых лоз, и сползающих по осиновым янтарным кронам драконов, вглядывающиеся в сумеречные зарницы друг друга. И по столу сочилась кровь, спелая как ягоды ирги, и содрогались рельефные лепестки под тяжестью дыхания девушки, чья спина, исполосованная кровавым рисунком, тяжело поднималась и опускалась в такт ее губительных вздохов. Она была азиаткой, и растрепанные косы роскошных смольных волос, влажных от пота и слез, ниспадали к деревянным половицам, что сумеречной вуалью пепла, пролитых чернил и крови омывали настил. Ее одежда была разорвана, оголяя ее прелестную наготу, так сдирают страстные любовники одеяния своих возлюбленных дев в мгновение, овладевшего их разумом вожделения и призрака одержимости, и кожа ее багровела от вырезанного по спине каллиграфического орнамента. Прямые, совершенные грани вечности, окропленные ее плотью, болью и горячими слезами, то клеймо схожее с пустынными улицами белоснежного града, что очерняет свои широкие дороги в полуночный час и тени, ниспосланной луной. Ее тяжелые вздохи и нечаянные всхлипывания все еще досаждали ему, с уголка рта стекали слюни и желчь с примесью крови, темные же глаза ее поблекли, став белилами, что наносили себе китайские наложницы, ублажающие в красных домах наслаждения юных владык восточной и западной империй. Длинные и густые черные ресницы от соленой влаги были темнее вороньего крыла и все еще трепетали при дуновении ветра, пропитанного чумной скверны. Тело молодой девушки подрагивало, ее знобило, словно стопы прокалывали ледяные иглы, и бросало в жгучий жар, как если бы она свалилась на раскаленный добела песок, тонкой и легкой взвесью наполняющий горячий воздух пустыни. И аметистовый камень блестел в свете солнца, раскинувшегося в обители небесного свода.

Ален поднялся с дорогих перин, неуловимым движением руки вытащив из кожаного коричневого футляра три тонких лезвия с заостренным наконечником и обмочив их в рубиновую чернильницу, задумчиво склонился над незавершенной работой. Не хватало всего несколько полос, довершающих метку владения, чтобы разум был запечатан, а сердце сковано. Капля черной жидкости скатилась на гладкую поверхность стола, и от небольшого пятна, образовавшегося на древесной основе, повалил пар. Жидкость разъела до самого основания столешницу, и он недовольно сдвинул брови, отчего на красивом лице образовалась глубокая складка на переносице.

— Видишь, дорогая, сколько из-за тебя хлопот. По твоей милости, мне придется расстаться с этим прекрасным столом, — юноша вдавил в еще сочащуюся кровью рану скальпель, разрезая кожу до мяса и свежие алые капли, словно жгучее неосветленное вино, растекались багряными ветвями, и черная от туши кожа обжигалась, как от кислоты, а он продолжал закрашивать чернотою краски осеннего клена ее алой реки жизни. И тогда она закричала во весь голос, жадно вдыхая грязный воздух, терзаемая и угнетенная, вжимая ладони в края столешницы, боясь сделать лишнее движение, от которого боль только усиливалась. Из глаз ее словно посыпались искры, она изогнулась всем телом и распахнула рот, истекающий в глубоких порезах, оставленных зубами. Казалось, что единая точка агонии связывала все тело, и ноющая с каждой секундой рана, отзывалась холодной пыткою в костях. Несколько крохотных пурпурных капель брызнули ему на лицо, и он остановился, чтобы полностью выпрямиться и посмотреть на себя в зеркало, на свое красивое лицо с гладкой и ровной кожей, оттенка слоновой кости.

Он какое-то время просто всматривался в свое отражение, смотря самому себе прямо в глаза, и в них протекало жестокое пламя, тогда как выражение его эмоций не отражалось на мимике его изящного лица, не дрогнули мускулы, не заиграли желваки, не стиснулись зубы.

— Ты только посмотри…, - тихо говорил он сладким, как мед, голосом, и в пальцах его резко и быстро перевернулись серебристые иглы, которые он с силой воткнул в центр ее позвоночника, но тогда она не смогла произнести ни звука, оставаясь бездыханной, лишившись дара речи, потеряв сознание в тупом и густом сгустке мириада чувств. И слеза, стекавшая по скуле, осквернилась каплями крови, застывшими в то же мгновение, превратившись в замерзший алый осколок. Клубы нежно-фиолетового пара, прожженных в кадильнице благовоний, плавали по его комнате облачными воздушными завихрениями. И бросив ножи с гравюрами из алмазов и белого золота в золотой сосуд, наполненный чистейшей хрустальной водой, в которой плавали белоснежные цветки ириса и хризантем, он осторожно погладил девушку по волосам, мягко проведя по линии черных, как смог, бровей. И от созерцания ее прекрасного лица, искривленного муками боли и отчаяния, его прервали тихие шаги, шелест шелковых одежд и дребезжание украшений, и каменей в волосах. Он поднял свои глаза, и в этот миг лучи света, прошедшие чрез отдушину распахнутых окон, проскользнули в безбрежный омут, создав видение мерцающего растопленного янтаря, а сам он был сгустком чистейшего света, стоя под плотными столбами зарева, волосы его окрасила платина, а кожа стала серебром.

Служанка подобострастно преклонила колени, удерживая на ладонях черный поднос, исписанный белокрылыми журавлями, на котором лежала дорогая шелковая красная ткань с золотистой вышивкой и жемчугом, а поверх запечатанное карминовым воском письмо. Не поднимая своих очей, раболепная раба тихо произнесла:

— Господин, прибыл посланец от владыки Су Бэй Дзян. Он требует незамедлительно принять его в Вашей опочивальне.

— Гони прочь, смердящего пса, пускай сожрет его лицо гниющая проказа, — зловеще шептал он, выхватывая палантин и письмо, но девушка так и не сдвинулась с места, оставаясь коленопреклонном, даже когда он повернулся к ней спиной. — Тебе нужно особое разрешение? — язвительным тоном проговорил он, опасно сузив глаза, и в мгновение, ей показалось, что глаза его окрасил сок волчьих ягод. Она помедлила с минуту, губы девушки приоткрылись, и лихорадочный румянец окрасил щеки в милейший персиковый оттенок, но после голова ее склонилась в безмолвном подчинении, и слуга отступилась, не смея пасть в немилость за свое своенравие. Смотреть на господина запрещалось, и все-таки юная девушка не могла удержаться от неистребимого соблазна поднять свои глаза сирени на этого красивого и жестокого мужчину, что был для нее и богом, и тираном, чудовищем и спасителем, чье сердце было холоднее стали и беспроглядной вьюги в покрытых снегом долинах. Ей нравилось наблюдать за каждым его движением: как опускаются его ресницы, как спадают волосы с плеч мягкой пеленой, как рассветные лучи вливают в его глаза омут серебра и фианита. Как ветер скользил по воде, такой же неведомой рябью отражались и его чувства на лице, неуловимые как сама природа, и вечные как далекое небо. Он расправил багряно-красный палантин, и ей почудилось, что со своего плеча скинул мантию один из небесных властелинов, столько легкости заключалось в невесомом жесте его пальцев и сильных руках, а за его спиной восходила ясная и непорочная заря. Она видела, как переливаются золотые нити, вышитые на ткани, как волнуются, будто прибрежные волны рубинового заката материя, и как его язык проводит чувственную линию по нижней губе темноволосой красавицы, слизывая красную каплю крови. На его подбородке осталась ее кровь, но убрав чопорную линию большим пальцем, он не вытирал остатки багрянца с руки, а растер между пальцев, словно хотел, чтобы алые бусины впитались в кожу. Его глаза оттенка густой листвы в сумраке полуночи, выглядели одержимыми, а вместе, и он, и она представляли собой картину любовников — и он был ветром, а она иссохшими лепестками, уносимыми в свободном вихре. Тело девушки скрылось под багровой тканью, а служанка в смирении покинула комнату, думая о том, что позже принесет самые дорогие масла и нежнейшие отвары для ее израненных конечностей. Она сотрет с нее кровь и вымоет, как малое дитя, польет голову теплой водой с лепестками розы, а потом заплетет волосы в причудливые косы, скрепляя их жемчужными украшениями, подавляя в себе чувство зависти и ревности.

Спускаясь с деревянной лестницы и проводя пальцами по резьбе на перилах, она глубоко вдохнула, надеясь, что человек, посетивший их дом сегодня, не учует как зверь ее страха. Истинный громовержец — он был широк в плечах, мускулист, тело его побывало во множестве сражений, а воля закалялась потерями и болью, понесенных на бранных полях. И вот теперь этот мужчина стоял здесь, ожидая появления ее господина. Этого человека она знала давно, с юных лет, когда ее только представили Аллену Вэю в качестве слуги. Его он посещал на протяжении всего отроческого и юношеского возраста господина. Ему было чуть больше тридцати, и короткие темные волосы развевала ласка ветра, что на рассвете принесла с собой аромат пепла и сожженных тел, глаза его сузились, пока он стоял и всматривался в завихрения туманов и черного смога. Когда он повернулся в сторону девушки, скорее всего узнав о ее присутствии еще до того, когда она вошла в дальний коридор, мужчина кивнул в знак приветствия, как и она, склонилась в почтении, встав на колени, и прижав сложенные ладони ко лбу. Но прождав несколько долгих минут в молчании, он спросил ее все еще стоящую на коленях и с опущенной головой жестким голосом:

— Где мальчишка?

И слуга незамедлительно ответила спокойным голосом:

— Владыка не придет. Он просил передать, что слишком занят в преддверии начала Турнира.

Правая рука мужчины легла на эфес меча, и лицо, не выражавшее мгновением ранее скуку, воспылало дикой яростью:

— Мадам Бэй Дзян не любит ждать. Вэй еще не расплатился по долгам. Когда все его обеты и клятвы будут покрыты, гильдия отпустит его. Сейчас же он не свободен в распоряжении своей жизни, — он помедлил и воззрился на нее гневным и мстительным взором. — Но меня больше интересует, что сталось с отрядом из пяти человек, посланных за данью три недели назад. Я весьма терпелив, и мне нет дела до сделки, которую избранный заключил с госпожой, но это мои подчиненные, за жизнь которых я отвечаю. Их ждут жены и дети, которые так же имеют обязательства перед красным домом.

Мужчина встал прямо перед ней, загораживая собой свет солнца, падая на нее пугающей и непомерной тенью, так наступало для мирных жителей затмение, в миг сокрывшее собой лучезарное сияние пламенеющей звезды.

— Скажи мне, девочка, живы ли они или что сталось с их телами?

Она молчала, а лицо представляло собой каменную маску. Мужчина поднял двумя пальцами ее подбородок, и тогда она хорошенько смогла рассмотреть его мужественное лицо. Поистине один из выходцев столичной армии Шанхая. За все эти годы ей так и не довелось узнать его ранга, занимаемой должности. Он носил темные облегающие доспехи с открытыми мускулистыми руками, а на мизинцах вместо ногтей он носил длинные когти из чистого серебра с выгравированными заветами. И слуга ощущала их острый холод вблизи своего горла, и пульс ее ускорился, как ускоряется у добычи при виде хищника, вышедшего на охоту. Он тоже мог ощущать через короткое прикосновение кожи к коже ее горячность, и учащенное сердцебиение, но лицо ее было лишенным и крупицы эмоции, лишь в глазах блуждал триумф бесстрашия и сопротивления. И в бездонной глубине его очей, переплетающихся тонов чистейшего циркония, она встретилась с самой смертью. Удар был сильным, настолько сильным, что челюсть с левой стороны щеки треснула, а кожа порвалась, как рвется ветхая ткань, быстрым как взлет ястреба. Она упала на деревянные половицы, и сначала не понимала, отчего мир лишь наполовину ясен, а четкость зрения нарушена, ей виделась тьма и ослепительный свет. И на мгновение ей показалось, что она смотрит на саму себя со стороны, словно дух ее давно уже покинул тело. Человек поднял ее за черные волосы, сгусток беспросветного сумрака, поворачивая к своему лицу, тем же спокойным и тихим тоном задавая вопрос:

— Где мои люди?

Но она смолчала и в этот раз, смотря ему в лицо, даже сквозь слезы. Она не скажет, потонет в грехах своего господина, отдаст свою жизнь, но не произнесет, ни слова. Девушка прикусила себе внутреннюю щеку до самой крови, чтобы отойти от испытываемого страха, и глаза его стали темнее грозовых туч, раскинувшихся над буйствующим морем, пепла и литой стали. И сквозь пелену пылающей ярости она увидела себя, затопленной в крови его подчиненных.

— Он убил их верно? — допытывался он, приближая к ней свое лицо, и дыхание их смешалось в едином потоке, и она могла ощущать горячий воздух, которым он дышал, на кончике своего языка. — Свободно пользуется правом жизни, находясь под защитой двенадцати представителей.

Тонкие брови сдвинулись на переносице, и он вновь спросил, шепча вопрос возле ее губ, на которые стекала кровь:

— Где солдаты, что пришли сюда по моему наказу? Где мои люди? — кричал он ей в лицо, и она чувствовала его гнев и скорбь всем своим существом, через боль, приносимую его руками, через дрогнувший голос и вырвавшееся на волю безутешное отчаяние. Холодный металл его острых когтей располосовал в тонкие паутинные нити одежду на ее предплечьях, терзая, превращая беломраморную кожу в длинные борозды, и расцвели красные гиацинты, раскрывая свои лепестки. И острое как бритвы серебро на его пальцах глубоко проникли в плоть, с удивительной легкостью скользнув под кожу, оставляя на ней телесное клеймо. Когда же его пальцы высвободили ее, и она рухнула на колени, глубоко вдыхая воздух, нетерпеливо и жадно, словно слуга больше не сможет дышать, если прекратить делать новые попытки. На белый шелк упало несколько рдяных капель, выступающих из небольших проколов, и она зачарованно наблюдала, как чистота ткани, замарывается рубиновой течью.

Голос Алена Вэя был холоден, как воздух при первых бликах рассвета, студеным как зимняя ночь и бесщадным, как зарница мгновения смерти, и окутывал как снежный покров:

— Твои солдаты соблаговолили исполнить свой долг не перед тобой, но перед великой Империей. Молодой человек смотрел на них, сидя в непринужденной позе на верхней ступени лестницы, лениво закинув ногу на ногу, подперев рукой подбородок. И хотя лицо его, не выражало удивления или злобы, страха или раскаяния глаза его были темными и жестокими, и девушку окатил потаенный ужас. Это был не ее хозяин, такими глазами он смотрел на своих врагов, покусившихся на то, что принадлежит ему.

— Что ты с ними сделал? — поинтересовался мужчина низким голосом, и девушка ощущала его близкое присутствие позади себя, и позвоночник будто прожигался изнутри, испепеляя кожу, ощущая опасность, истекавший от одного его присутствия. Ее жизнь все еще висела на волоске. Не успеет она сделать и вздоха, как он проткнет своими когтями ей сердце. Девушка подняла глаза на своего господина, пытаясь отыскать в тени и блеске его глаз надежду, но леденящая улыбка, окрасила бескровные губы, и она оторопела, безвольно опрокидывая голову вниз, даже дыхание замерло.

— Я покажу тебе, — и темнота проскользнула в коридор, освещаемый теплом дневного света, и в черных углах под пологом тяжелых гардин из сатина, в прорезях половиц, можно было услышать далекий стон и плач. И костлявые ртутные пальцы невидимых призраков, спускающих по кобальтовым стенам, снующих по поверхности журчащего истока, протекающего во внутреннем дворике. И они шептали свои секреты на неведомом, таинственном языке, и голоса, и мысли их стыли на устах как кровь и войлок тени. — Но придется последовать за мной, — еле слышно закончил Ален, улыбаясь своим снам и видениям.

И если девушку возле ног солдата пронзал живой ужас от осязаемых рук, что не видели глаза, но чувствовала душа, то мужчина решительно выступил вперед, дерзко вглядываясь в глаза того, что отринул в этот миг все человеческое.

— Что тебе сделали эти люди?

Ален ответил незамедлительно, и даже фальшивая усмешка покинула его лицо:

— То же, что пытаешься сделать ты. Полагаешь, что я потерплю столь вольное поведение в моем доме и с моими слугами. Девушка ощутила тяжесть на плечах от произнесенных слов, они эхом отскакивали от внезапно истончившихся стен, гулко звеня в ушах, и дышать, стало невыносимо трудно, словно кислород вокруг нее уплотнился. Призраки под пальцами рук провозглашали, с яростью взывали к свободе, находясь в ненавистной темнице. Она слышала, как они бились с прозрачной преградой, находившейся в иной реальности, в ином измерении, вырываясь из хаоса их грешных мыслей и оскверненных сердец. Рядом с ней стояло напольное зеркало, обрамленное в дорогой белый мрамор, холодный и гладкий, как льдина, и в отражение своих глаз, она уловила дикость, жажду и власть тех созданий, что угнетались силой ее хозяина.

— Мэй Ли, — услышав свое имя, она не сразу подняла пугливые глаза, но посмотрев на зовущего, тело накрыла невероятная ласка тепла, восходящего от самых пят до макушки, — ступай и приготовь мне и гостю чаю. Мы будем в саду снаружи.

— Полагаю, что проведение затяжной беседы с тобой, только погубит мое время, — холодно пояснил человек, расправляя пальцы и позволяя алмазно-белому свету солнца пасть на заостренное серебро лезвий, и глаза его поддались темно-серой дымкой, приняв в себя оттенок вороньего крыла. — Я пришел за своими людьми, а не за твоими долгами, мальчишка. Верни мне их, а иначе никакой закон всевышних Судий не спасет тебя.

Ален не изменился в лице, он наблюдал за пришедшим к нему со спокойной улыбкой, спрятав руки в длинных рукавах шелкового кимоно, словно наслаждался костюмированным представлением, выслушивая наставления старшего со всем вниманием.

— Конечно же, — проговорил он, в задумчивости склоняя голову на руку, и пламенные лепестки камелии в порыве ветра опадали через раскрытые окна, впуская внутрь шифоновые полупрозрачные шторы.

— Но, чтобы их забрать, Вам, мой покорный друг, все равно придется вступить в мои сады. Неужели Вы посмеете отказать полноправному участнику Турнира? — он усмехнулся коварно и льстиво, и его белоснежные зубы сверкнули в ласке янтарного света. — Ведь сегодняшний рассвет ознаменовал начало великой битвы между всеми избранниками, родившимися под звездой белого сокола и льва.

Они прошли через длинный коридор со светлыми и чистыми стенами, но мужчине казалось, что сквозь непорочность белизны проступали кроваво-черные пятна, которые невозможно смыть, вместо аромата благоухающих гортензий, он улавливал запах крови и паленой плоти. Ален Вэй был известен как чудотворец самых опасных ядов. Он выращивал сорта редчайших растений, выводил новые семенные культуры, не брезгуя использовать в удобрения людские соки, считая их наилучшим нектаром для своих смертоносных цветов.

Они вышли наружу, и мир укрыли нежно-розовые лепестки сакуры и белоснежные бутоны жасмина, была пора цветения, и в воздухе стоял тонкий и пьяняще-сладкий аром. Небо было золотым, а облака красны как кровь, и ветер доносил до них скорбную песнь, увенчанную славой рассвета, что так походил на закат. Мужчина перевел взгляд на юношу, поджидающего его у стеклянных раскрытых ворот, на губах его блуждала спокойная улыбка, когда он в приглашающем жесте звал к своему гостю. И в этот момент, когда он увидел Алена Вэя, обласканного светозарными лучами солнца, то своевременно осознал, почему тот пользовался такой популярность у высших сановником и отпрысков знатных родов, платя лишь за одну беседу рядом с ним огромные деньги и возможность увидеть его воочию.

Он ступил на прозрачные половицы теплицы, под которыми струилась вода, ощущая внутреннюю предостерегающую пульсацию в затылке, когда белые змеи с толстым туловищем роговой поверхности под мутно-изумрудной гладью, плыли, догоняя его шаги, образно обвиваясь вокруг его ног всем телом, словно желая захватить в удушливое объятие смерти. Здание было большим, выполненным полностью из герметичного стекла, возможно, даже больше, чем сам особняк, в котором обустроился хозяин владений. Внутри все было покрыто зеленью, а скорее цветами. Аромат был удушливым, и он не мог определить, был он сладок как амброзия или кисел как яд. Капители кристальных жадеитовых колонн были украшены лиственными завитками и затейливыми лозами, по которым плелись живые цветы, и с остроконечных лепестков стекали крупные капли воды.

Чистый как слеза потолок был покрыт витиеватыми и длинными кронами могучего зеленого фикуса. Огромный ствол дерева ширился на несколько десятков метров, и крупные ветви сероватого как известняк цвета, ширились и переплетались меж собой, и рыжеватая листва сменялась блекло-зелеными соцветиями. У самых корней, выгибающихся из-под земли, стоял белый каменный стол с невысокими закругленными ножками и расстеленными вокруг него шелковыми одеялами и бархатными подушками. Они слышали трель птиц с причудливыми длинными и яркими хвостами, завораживающими крыльями нежно-карего окраса. На столе в ряд стояли фарфоровые вазы и чаши прекрасного и ровного оттенка бледного малахита, в которых стояли высокие цветы былой орхидеи с красными прожилками на лепестках, как если бы на каждый цветок упало по несколько капель крови.

— Присаживайтесь, — вежливо просил Ален, усаживаясь напротив своего гостя. — Для меня большая честь вновь принимать Вас у себя. Как я слышал, дела в провинции Цинн идут очень хорошо, благодаря Вашей тяжелой управленческой руке, и каждый житель пьет за отраду Великих Богов в час тигра. Большая редкость в наши дни, лишь жители столицы вкушают напиток из лепестков нарцисса, отдавая должную дань уважения своим небесным покровителям. Я всегда считал, что чем дальше провинция, тем менее консервативны взгляды правленцев, — он с интересом осмотрел мужчину из-под своих белесых, почти невидимых ресниц, что до сих пор не проронил ни слова, но он не чувствовал в нем страха. И это открытие одновременно и удручало, и радовало его.

— Я рад, что ошибался, — мягко произнес Ален повернувшись к зеленым воротам из кованого железа с изящными завитками, мгновенно отворившихся для слуги, держащей на подносе небольшие чашечки и сосуд с теплым напитком и золотым блюдом с имбирным печеньем.

— Традиционно именно так приветствовали высшие чины, подавали к столу зеленый чай с лепестками лотоса и имбирное печенье в виде лепестков. Я посчитал подобный обычай к случаю, — прокомментировал юноша, наблюдая за плавными движениями рук девушки, успевшей, сменить наряд на свежую, белую тунику с расклешенными боковыми красными швами и ярким высоким воротником со вставками их драгоценных камней. Она высоко подняла чайник, и жидкость тонкой струей наполнила обе чаши с ивовым узором. Почтительно поклонившись перед гостем, она пододвинула ему пиалу и отошла в сторону, не мешая господам вести свою беседу.

Но человек так и не притронулся, ни к напитку, ни к праздному угощению. Юноша же с ликованием на лице отпил несколько глотков, наслаждаясь теплом, обжегшим небо.

— Я приехал сюда за своими людьми и требую, чтобы Вы сейчас же отпустили их, — бесцветным и не терпящим снисхождений голосом произнес мужчина. — И некогда, да и незачем мне рассуждать о благе своего народа с человеком вроде Вас.

— Да, как я уже сказал, не так часто принимают Вас в столице. Тем более Вы посетили мой дом, чему я несказанно рад, но боюсь, что Ваши люди действовали по наказу человека, причинившему мне в жизни немало хлопот. И я не стану скрывать, что с превеликим удовольствием истязал их до самой смерти. Однако же, благодаря их жизни я смог вырастить такие чудесные цветы, — и он нежно коснулся лепестков орхидей, расставленных по всему столу и благоухающих в окружении. — Вы не находите это прекрасным, они продолжают служить во благо человечества даже после смерти, оставаясь оружием в моих руках.

Мужчина молчал с тоскою и нескрываемым омерзением, рассматривая грациозные бутоны, полные, словно не поддающиеся увяданию, такие можно было преподнести к пьедесталу монумента одного из двенадцати Судий.

— Хотите узнать, как это происходило? — продолжал Ален с бесстрастным выражением, вытаскивая стебель из кувшина и прокручивая его меж пальцев, сжимая его до тех пор, пока по кисте руки и пальцам не потек алеющий сок.

— В этом месте есть несколько печей, находящихся глубоко под землей. Сначала я извлекаю из тела все необходимые органы, которые можно использовать для приготовления различных снадобий, а останки испепеляются в моих печах при температуре свыше четырехсот градусов, — он взглянул на своего гостя, который к его удивлению поднял чашу, осушив чарку одним глотком, запрокинув голову. А потом выпрямил спину, сцепляя пальцы в замок и чуть склоняя на них голову, всматриваясь загадочным взглядом в расцветшие бутоны.

Мужчина чуть свел брови и с искренним интересом спросил:

— А тебя и вовсе не беспокоит, как посмотрю, то, что произошло этой ночью. Старый Шанхай до сих пор пылает или не боишься белой чумы, что бесшумно открывает двери в любой дом, отворяя их водой и воздухом?

— Надо же, — с благоговейным трепетом произнес он, будто восхищаясь, — а в Вас есть чувство страха? Я, право полагал, что его нет. Прибыли ко мне в одиночестве и даже без посредников через шероховатые каменные стены белого Шанхая, без должной свиты, — голос был сочен и мягок, но в движениях его пальцев и жестов сквозила сила, страшная, грозящая поглотить сам свет. Черные тени, словно густо сплетенные ветви, огибали костяшки его пальцев, отрываясь от смоляной единой пены спины и длинные конечности в облике небывалых сущностей. В струящейся темноте сплоченных призраков ему виделись разные образы, от грациозной пантеры, искусно выгибающей свою атласную спину до химеры с пугающими змеиными головами и серебряными капюшонами, сверкающими как молния на безликом небе. Цветок в его руках увядал, как если бы что-то испило из него всю энергию жизни и данные природой нектары, а потом превратился в черный прах, стекший с ладони в чащу. И в мертвенной тишине их разговора, мужчина заметил в глазах садовника темные дебри меж кедров и сосновой хвои, и одного взгляда бы хватило, чтобы потонуть в зыбкой листве его внутреннего мира, полного неугасающего пламени и неприкаянной жестокости, в коей нет и капли света зари.

— У этой болезни редкий вирус, — продолжил юноша, и голос его звучал как древняя лютня, будто говорил он о высотах искусства, а не об ужасающей смерти, от которой холодели кончики пальцев, — мгновенно поражает клетки мозга и полностью модифицирует строение человеческого тела, превращая его в настоящее бедствие для живых. Даже если бы они добрались до моего дома, уверяю, что нашел бы способ избавиться от них. Мне же было забавно издалека наблюдать за глупцами, что изводили себя. И ради чего? Ради людей, что все равно бы рано или поздно стали отбросами под ногами аристократов? Всех этих людей постигнет очередная кара тех, кому они так преданно преклоняются.

— Услышь тебя один из представителей, сразу бы отправили на плаху.

— Сомневаюсь в этом, — Ален чуть сузил глаза, проводя пальцем по краям пиалы. — Как там записано в тринадцати валиках книгах — лишь сами Судьи, восседающие на престолах, определяют нашу поступь на Турнире.

Ален вновь замолчал, всматриваясь в почти скучающее выражение лица своего гостя, поражаясь его стойкости и владению своими эмоциями. Даже сердечный ритм был нормальным, у него не было с собой оружия, не было людей, хотя он прекрасно знал, что возжелай Ален создать из него новый сосуд для новых растворов, он бы это с легкостью сделал. Или же у него есть то, что способно его защитить даже от одного из избранных небом?

— Не в первый раз встречаюсь с Вами, но охотно бы взял Вас в услужение, если бы мог. Как это получилось у Су Бэй Дзян? И как выходит такому высокопоставленному лицу скрывать за ликом благочестивых дел черноту поступков, совершаемых во благо известной смертницы?

— Я не собираюсь обсуждать свои дела с Красной госпожой ни с тобой, ни с кем-либо другим из своего окружения. Но за свой грех ты ответишь, — и он повернулся в сторону девушки, тихо сидящей на коленях, вглядываясь своим прозрачным взором в чеканные черты классической красоты. Ровные цвет полога сумрака волос стекал мягкой волной на плечи, и если вытащить дорогие украшения с уложенных прядей, то они достигнут самой земли. И если бы он не исполосовал ее лицо, не оставил следы побоев и запекшейся крови, то она могла бы сойти за одну из дам высокого света, учитывая в какие одеяния ее одевал хозяин, словно она была равной ему. Он заметил, что кроме девушки в особняке больше не было других слуг, Ален Вэй никого не подпускал к себе, никогда, учитывая его нелегкое отрочество и сиротское воспитание, как же удалось обычной девушке податься в подчинение к такому человеку?

— Я понимаю, отчего ты так поступил с моими людьми, — тихо произнес мужчина, но от голоса его глянцевые черные камни, выложенные вдоль бортов, где начиналась зелень ботанического сада, задрожали, и несколько крупных опалов раскололось на части. — Они пришли за долгами, — как бы невзначай продолжил он, — ты же считал себя свободным от них, и злоба, вскипевшая в тебе забрала их жизни. Но они принадлежали к моей касте и моей провинции. Ты знаешь закон — жизнь за жизнь. Но я пойду на уступки тебе.

Не отводя взгляда от собеседника, он указал на девушку несколькими когтистыми пальцами правой руки, и в лучах восходящего в туманной дымке малинового солнца, ядовитые острия заиграли и заблестели. А расплывающийся пепел и серые облака стекали на улицы, и страх был спутником каждого, кто покидал свой дом, потому что дым, созданный ночным огнивом, лился как бесконечная река, и вздымались колоссы волнующихся серых волн, и задыхались люди, стоя под лучами красного зарева

— Отдашь мне эту девушку, и я уйду с миром, более не тревожа тебя своим присутствием, откажешь в моем прошении, не побоюсь лишить тебя самого конечностей, сделав так, что ни один твой новый сустав не отрастет, какие бы средства и лекарственные снадобья ты не использовал. И в доказательстве своих слов, он едва согнул правый мизинец и вся правая стеклянная стена, пошла толстыми и кривыми трещинами, словно мощным давлением вышибая их из серебряной оправы рам.

И хоть звук бьющегося стекла освежил их разговор, Ален только в согласии кивнул, соблюдая абсолютное благодушие, и легко промолвил:

— Конечно же, если Ваш двор нуждается в таких простых и безыскусных слугах, как Мэй Ли, то прошу, забирайте. Лишние хлопоты будут мне ни к чему. Но разве это равноправный обмен? Я забрал у Вас три жизни, а Вы забираете всего одну.

Дыхание Алена Вэя было ровным, губы не были плотно сжаты и не бледнели, а все оставались красными, как азиатский пурпур, мимика лица оставалась прежней. Тембр голоса его не понизился, зато глаза сияли в радостной лихорадке, как и прежде. Неужели он прогадал? Мужчина обернулся к служанке, которая тяжело хватала ртом воздух, а молящими широко раскрытыми глазами, она всматривалась в любимое лицо своего хозяина. Ногти впились ей в ладони от желания произнести вслух заветные слова, что она жаждет остаться. Неважно, сколько работы ей предстоит выполнить, или какие кровавые пиршества вершить во имя его желания. Только пусть он позволит остаться ей рядом с ним, видеть его лицо подле себя, чувствовать его аромат и слышать шелест переворачивающихся страниц в библиотеке, и разглядывать силуэт, очерчивающий ночную темноту в свете газовых ламп. Но она не могла даже прошептать эти слова, потому что тогда она выкажет свою неучтивость по отношению к гостю, и он сможет узреть ее невоспитанность, плохо помыслит о хозяине. Поэтому она кричала разумом, взывала к себе его имя, моля великого Януса о снисхождении к ее судьбе. Разве можно вытерпеть эту боль, что сжигает внутренности, ей казалось, что даже кожа начнет ее тлеть, лишись она его присутствия. Но ее ждала не только душевная мука, договоры со слугами заключались на всю жизнь, и при переходе слуги от одного к другому владыке означало полный разрыв всех былых связей и беспрекословное подчинение другому господину. И ее захлестнуло безумие. Она рисовала в воспаленном воображении, как выбежит к нему с опущенной головой, прося об измене своего решения, но этого не случится. Потому что она глубоко любила и уважала своего господина, что стоял для нее выше любого другого божества. Она не посмеет пойти против его воли, не сможет перечить его указу. И даже бы если ей приказали, отсечь самой себе руки, она бы так и поступила, ведь так начертано на линиях ее судьбы. Судьба — коварная полосатая гиена вновь разрушает ее на части, вновь хочет отгрызть от тела душу и вырезать сердце.

Мужчина шевельнул губами и посмотрел на трясущуюся женщину сверху вниз, и татуировки на его плечах стали рельефнее, чернее под натиском рубиновой ладьи, восстающий за седыми завесами. Его холодные глаза, осколок туч, застывших в кромке вечного льда. Мэй Ли подняла голову, смотря на человека, требующего ее в качестве расплаты за содеянное, и в глазах его купался голод и неотразимая глубина желания. И от этого взгляда она бледнела, а он улыбнулся и от этой улыбки ее будто ударили плеткой.

— Я хочу ее, — легко высказался он, отворачиваясь от девушки. — Она будет моим сувениром из столицы. А я думаю, что у тебя мальчишка неплохие вкусы на женщин. И женщина станет некой гарантией нашего союза. Мир бушует. Неизвестно, чем закончатся распри меж двух соседствующих Империй, что так и норовят вырвать друг другу глотки. Мне следует заручиться вниманием одного из участников Великого Турнира.

Мужчина поднес руку к пиале и кончиком заостренного серебряного когтя надрезал на большом пальце рану, вскрывая подушечку пальца до самого мяса. И в жидкость, что светлее солнца пало несколько капель его благородной крови.

Ален ничего не сказал на это действие, но губы его приоткрылись в удивленном вдохе. Одной капли крови человека хватит для него, чтобы сократить ее, либо превратить во страшные мучения. С кровью человека можно призвать его душу, прикрепляя к своей или пустить блуждающий дух в скитания между миров, что старше вод и дальше огненных светил. Если правильно распорядиться этим даром, оно будет равносильно полному овладению.

Дворянин подвинул чашу к Алену, и тот осторожно взял ее в свои руки, в неком замешательстве смотря на растворившийся алой розы отрады.

— Почему? — почти с гранитным лицом спросил Ален.

— Доказательство того, что наша сделка станет равносильной, если кто-то захочет узнать о разрыве твоего договора с этой девушкой. И я смогу ощутить в полной мере твой гнев, если что-то в моих поступках и моем поведении к женщине тебя не устроит. Но и ты не забудешь, что в моих руках. Он вновь сделал жест пальцами, клацая по столу серебряным жемчугом своих когтей и Мэй Ли ощутила внутри тела нестерпимую дрожь. Ее притянуло к мужчине, словно ее использовали как марионеточную куклу, тело выгнулось вперед, и она пролетела несколько метров над землей, больно ударяясь о стеклянный пол перед его ногами. А потом ощутила, как ее подбородка касаются серебряные острия, и выдержка ее надтреснулась.

А человек сухо продолжал, осторожно поглаживая когтем по ее щеке:

— Как ее хозяин я смогу делать с ней все, что мне заблагорассудится. Но, думаю, что ты и так уже знаешь, почему ты не можешь противиться этой сделке. Как только наконечники этих серебряных когтей проникают под кожу, в нее попадает очень сильный яд. Необычный, он мгновенно распространяется по всему эпидермису. Одно из его главных свойств, у человека появляется красивый шлейф, как у цветущего жасмина в ночи. Запах настолько притягателен, что у окружающих от аромата кружится голова. Однако внутренняя функция органов нарушается, течение болезни очень медлительное, человек может практически не замечать изменений, происходящих внутри своего организма. Но, сначала отказывает кишечник, позже легкие, когда же болезнь добирается до вен и головного мозга, исход фатален.

Ален торжественно усмехнулся, словно человек только что рассказал хорошую шутку.

— Любой наркотик или яд по-разному действуют на человека. Одни умирают от одной дозы в гран, другие могут употреблять яд в качестве аперитива перед главным блюдом. Когда Мэй Ли попала ко мне на службу, то изучала многие действия смертельных препаратов вместе со мной. Потому Вам, благочестивый, ни к чему рассеивать мое довольство. Я буду рад, если моя служанка сможет удовлетворить все Ваши запросы в качестве прислужника.

— Вот как, хорошо, что она разбивается в лекарственных травах и ядовитых снадобьях, — отозвался мужчина, но по его лицу нельзя было сказать, опечалился ли он этому известию или нет, удивлен ли был, или мысленно насмехался над безрассудством молодого целителя. Но, ни от кого не ускользнуло, как по лицу девушки прокатилось несколько влажных бусинок пота, и как сдавленно и хрипло она дышала.

— И, тем не менее, — продолжил он, заставляя ее повернуть голову в сторону, чтобы хорошенько рассмотреть оставленный след после его удара, расплывающейся от виска до края губ темно-бурой краской полуденной звезды, — я заберу эту девушку с собой. Если она училась под твоим присмотром, у нее могут быть неплохие знания, и она сможет помогать в центральном лазарете.

— Пусть будет так, как того желает властитель провинции Цинн, — согласно прошептал Ален, прикрывая глаза, и рука его в томлении потянулась к чаше с кровью. Уже когда ему подвинули этот нектар, он бился в истоме, и, отпивая чай с кровью, и вкусив алеющую капель, он резко поставил чашу на стол, отчего она надтреснулась по бокам. Ален прикоснулся кончиком пальца к языку, смакуя кровь, и через нее услышал разговоры и шепоты теней, открывающих перед глазами цепочку памяти и снов человека; видел события, свидетелем которых не должен был стать, и увиденное в обрывочных воспоминаниях, мелькнувших перед глазами пугало его. Он словно видел море, потемневшее от горя, небеса, озарившееся пламенем преисподней и жестокость, и будущие воплощения видений страшили его. Он окунался с головой в океан эфира, полных чувств и запахов, и монотонных звуков, и непонятная жажда охватила его, незнакомая, но просачивающаяся в каждую жилу.

— Что-то не так? — поинтересовался дворянин, пропуская сквозь металлические острия шелковые локоны Мэй Ли, зачарованно наблюдая как они скользят между лезвиями, словно мягкие перекаты жемчужной воды.

Ален сделал над собой усилие, делая еле заметный вдох и приводя ускоренное сердцебиение в нормальный ритм, прислушиваясь к резному своду темной листвы, реющей на мягком ветру над головой. Так было всегда, когда его посещали видения, но не так часто он сталкивался со столь темными гранями прошлого, они были горячи, как пламя солнца и черный огонь преисподней, восстающей до самых небес, свирепы как стая волков и остры как опаленный кинжал. Он видел водную гладь, на которой цвели безупречные белые цветы лотоса, настолько прекрасны были их бутоны, что их можно было сравнить лишь с алмазами, но на лепестки стекала кровь с раскрывшейся волчьей пасти, хриплое дыхание создания с темно-серой шкурой было жестким и рваным, как после длительного бега от охотничьих пуль. И с каждой новой каплей крови цветок лотоса оборачивался в контрастную анемону, растекаясь вдоль быстрого и хладного ручья.

— Нет, — солгал он, сбрасывая с себя удушливое наваждение, так огонь разрывает тьму, которой нет конца и края. Он не показал, сколь много страха увидел в потусторонней душе, и Ален посмотрел на мужчину, что проводил острую линию по дрожащим губам женщины, а она смотрела на него глазами жертвы, загнанной в тупик. И он в их темной глубине разглядел свое отражение. Но он не желал видеть эти глаза, от которых немели небеса и стыли пучины облаков в час красного заката. — Все в порядке, — сказал юноша в более уверенной манере, резко поднимаясь из-за стола.

— Мэй Ли, — обратился он к девушке, не глядя на нее, — своими именем и кровной клятвой, предназначенной тебе судьбы, и свободной волею своей, я отпускаю власть жизни твоей и возлагая на руки человека сидящего с тобой. С этими словами он повернулся к властителю провинции Цинн, смиряя его холодно-равнодушным взглядом, не замечая как девушка, закрыв глаза, покачнулась, вцепившись тощими пальцами в подол своих юбок, чувствуя, как низ живота наливается свинцом. Дыхание ее стало жестким и поверхностным, словно ей только что в горло всадили зазубренный меч, а пульс стал слабым и прерывистым, еще миг, и сознание ее упорхнет в заоблачные выси безмятежного покоя вечности. Господин разрушил пятнадцатилетнюю службу с такой легкостью, и не повел даже бровью, а из нее будто вырвали саму душу.

— Вам будет этого достаточно или же я могу Вам любезно оказать свои услуги? — вздыхая, спросил он, и вновь его спокойствие, умиротворенность поразили мужчину. Он недоверчиво усмехнулся, и неестественная его характеру улыбка рассекла суровые, но мужественные черты. Не смея так и разгадать истинную сущность Алена Вэя, он так же поднялся, сцепляя руки за спиной. — Я понимаю, как высока моя расплата перед Вами, и с превеликим удовольствием отдам Вам все, в чем не буду нуждаться сам, — уверял его Ален, произнося слова неспешно и четко.

Темноволосый человек вежливо кивнул, опуская свой взор вниз на девушку, и непривычные для него слова обожгли язык:

— Поднимайся.

Первое движение стоило ей немалых усилий, она оперлась ладонями на колени, потом сжала руки в кулаки, желая впиться ногтями в кожу и почувствовать боль, чтобы заставить себя двигаться. К горлу подступала словесная чернь, когда она подчинилась приказу человека, голос которого не желала признавать, не хотела слышать. И остроконечная боль впивалась опаленными иглами в виски, когда она в безнадежном жесте попыталась соединить ровно руки перед поклоном, но горе, принявшее ее в свои объятия, не дало возможности даже как следует поприветствовать своего нового хозяина, и она понуро опустила плечи, ожидая удара по лицу его длинными когтями. Но удара не последовало. Он и вовсе не обратил на это внимание, а для нее будто бледно-золотая заря сгущалась за туманами.

— Я позабочусь об этой девушке. Но твой долг я не простил. Он остается висеть на твоих плечах, и останется даже после твоей смерти.

Ален в непонимании нахмурил брови:

— Чего ты хочешь?

— Чтобы ты покаялся, — и голос его растворялся в тепле света, — и молил о прощении за содеянное, отступился от тех деяний, что творит Красная Госпожа. Ведь создавая в себе ее иллюзорный образ, ты лишь прославляешь ее, как пустынники, живущие в шатрах белых долин Османской Империи и поклоняющихся своим черным тотемам. Ты не больше чем богохульник.

— Покаялся? — изумленно переспросил Ален, не поднимая глаз, словно ослышался, складывая руки на груди и утомленно припадая плечом к кованым вратам. Пальцы рук его слегка пробивала дрожь, когда он вспоминал об истязаниях и криках, коими его одаряла ненавистная женщина. — Мне смешны Ваши желания, ведь эпоха богов клонится к закату. Пожелайте чего-то более существенного, нежели моего раскаяния. Попросите золота за жизни, которые я отнял или смерти врагам своим. И почему не требуете Вы раскаяния от Су Бей Дзян? Ее за грехи, как я погляжу, Вы покарать не хотите.

— Если ты действительно избран судьбой, значит, ты достоин занять один из белоснежных престолов на небесах. Но пока я не вижу в тебе достойного.

— А Ваше признание мне нужно, — процедил он, зрачки его вытянулись и стали щелевидными, как у зверя. Ален распрямил плечи, и с золотой вышивки на роскошном хаори восходили смольные тени, счастливо пробуждаясь от затянувшегося сна. Скользкие черные фигуры поднимались выше по его телу, обрамляя и обнимая туловище, и одно из существ уселось ему на плечо, обтягивая длинным хвостом с острыми шипами атласистую шею. Змеиная голова выскользнула из-под эфирного сгустка мрака, открывая рубиновые глаза, и агатовые языки дымки, сходящей с его рваных крыльев, превращались в толстых гадюк с обсидиановой кожей, низвергающихся на землю водянистым черным потоком, и там где проползали их тела, оставался прожженные следы, как от кислоты. И с черных пятен, проведенных по стеклянным половицам, поднимались руки, хватающихся за стекло, словно за борта, и мутные воды принимали на свет искаженные и неясные лики. Тела исполинов были чистым смогом, кровь их была сжигающим пламенем, а из плоти выковывали они величайшие орудия смерти.

— Если Вам кроме этой девчонки и несбыточных надежд ничего от меня не нужно, можете покинуть это место. Дальше Вашего присутствия в своих стенах я не потерплю, в противном случае — пусть мне будет и нелегко справиться, но Вас будет ожидать судьба подчиненных, за которыми Вы прибыли в столицу. Ломать кости и сдирать кожу с выходца древнего рода, у меня нет желания.

Мужчина посмотрел на тенистые проходы, следующие за воротами, и в последний раз скосил подозрительный взгляд на молодого человека.

— Так уверен, что сможешь одолеть меня, мальчик? — чуть изогнув испещренные татуированными ожившими символами брови, спросил мужчина. И с кончиков пальцев его потекло горячее серебро, смешанное с кровью от ран, полученных от накалившегося металла.

Черный дракон на плече Алена раскрыл пасть, выставляя выстроенные в несколько рядов заостренные резцы, сцепляя лапами мягкую ткань на плече хозяина и складывая крылья, принюхиваясь к ауре мужчины. Пальцы юноши погладили палящую чешую, и теневое существо растворилось в воздухе, и Ален провел мягкую линию потемневшим от копоти указательным пальцем вдоль скулы.

— Нет, — в задумчивости прошептал Ален, и глаза его затуманились. — После увиденного, мне даже касаться Вас не хочется. И вступать с Вами в бой один на один равносильно самоубийству. Но именно для этого, нужно так тщательно готовиться к нежданному визиту, Вы со мной не согласны?

Ален улыбнулся, поднимая голову наверх, высматривая между тенистыми кронами деревьев высокую женскую фигуру. И лишь когда цепи ее клинков задрожали в воздухе, мужчина повернулся в сторону, следя за взглядом юноши, пораженный невидимым и наслышанным приходом истинного убийцы. Темная одежда лоснилась к коже, словно тени, мягкие волосы подхватил горелый ветер, и, несмотря на красоту, глаза женщины были чудовищны, в них затаился тихий зверь смерти. И яркий рубин, как игристое красное вино сиял в оправе драгоценной реликвии. Глаза, в которых утонуло бледно-зеленое стекло, рассматривали мужчину так, словно могли прочесть все его секреты через кожу, то взгляд охотника, оценивающего усилия своей жертвы в сопротивлении. И юноша с волосами серебра лунного сияния и злата рассветного солнца любовался ее красотой, он смотрел на нее как на родное дитя, как на сестру и возлюбленную, и в сердце его пылала нечеловеческая нужда в одном лишь созерцании ее облика.

— Вы знаете, что такое мечта? — внезапно спросил Ален, не спуская цепкого взгляда с молодой женщины, подставляя изогнутую ладонь свету, что обтекала его кожу как река.

— Это очень похоже на тонкую цепочку, чьи звенья запутаны до предела. Чтобы распутать цепь, нужно просидеть с терпением и колоссальной выдержкой, перебирать все звенья, и при каждой неудаче, найти в себе достаточно упорства, чтобы решиться приняться за дело вновь. Ее нельзя передать в руки чужого человека, цепь запутается еще больше или вовсе порваться, потому ее никогда нельзя отпускать. В руках владельца она будто сталь и злато, но в иных пальцах рассыплется пеплом. И, казалось, что вот уже близок конец, но каждый раз самый тугой узел разбирать приходится в самом конце. Многие сдаются, отступаясь от своей мечты, пожертвовав многим и так и не добравшим до желанной отрады. Я расплету свою цепь до самого конца, чтобы обретя долгожданный покой, носить ее. И не пожалею ради этого ничего. Ни тех, кто стоит, защищая меня, ни тех, кто отважился вступить против меня.

Черные стражи, от которых пахло землей, копотью и мертвой плотью восставали из темных вод за спиной Алена Вэя, поднимая вверх свои лезвия огромных и зазубренных клинков, что были в их рост, а приобретя форму, слились с тенью. Глаза их были чернее туч, а фигуры выкованы их скалистых пород. И в пучине темной, как деготь жидкости, отражались крепостные стены монументальных дворцов, сверкающих опаловым светом луны, и град, чьи платиновые и непокорные стены возвышались над золотыми горными равнинами. Но то было лишь далекое отражение иного мира, которое померкло и рассеялось по воле властелина.

— Ах да, — прошептал как бы невзначай Ален, — Вы же впервые видите окраины моих дворцов. Даже я не знаю, что находится в его многочисленных покоях. Говорят, для того, чтобы узнать, какие секреты скрывает кровь избранных должно потребоваться не одно столетие, — он сжимал и разжимал кулак правой руки, рассматривая кривые линии судьбы на своей ладони, — но я все же человек, и жизнь моя не долговечна, и пока я знаю лишь маленькую толику правды о своей настоящей натуре. Зато хранители, стоящие на вечной страже их драгоценных ворот, могут приобретать свои формы и даже проникать в этот мир, служа мне также верно, как и в этом мутном зазеркалье, в которое я не могу проникнуть, даже в самых отдаленных снах.

Один из смольных воинов поднялся из-за тени, отбрасываемой силуэтом молодым мужчиной, поднимая клин без гарды, намереваясь разрубить образ на стеклянном полотне, и вставки на коротких волосах вороньего крыла из белого золота дрогнули легким и приятным слуху звоном. Он медленно обернулся с холодным и презренным равнодушием в серебристых глазах, зрачки его расширились, и темный хранитель развалился на черные сгустки, и лазурные потоки чистой силы омыли хрустальные сады. Мэй Ли, прижимавшая к себе трясущиеся от страха руки, ощутила чистый аромат горного воздуха, какой бывает в пору цветения ирисов, касаясь лбом стеклянных половиц и чувствуя, как странное давление сжимает вокруг кислород. Она слышала гудения и завывания ветра в порывистых облаках и падение пенистой волны в морских далях. Приоткрыв глаза, девушка увидела, как черные тени с силуэта мужчины окунаются во мглу с обездоленным и жутким криком, какой бывает у раненных зверей — в страхе, сторонясь его безбожного и безжалостного взора. Вихри синей ауры все еще витали, окружая его благородное и красивое лицо переливали бирюзы и лазури, и на кончики пальцев Мэй Ли упало несколько алмазных крупиц, похожих на застывшие слезы в охристом свете, прозрачные осколки голубого льда, обжигающих, как раскаленные угли.

— Удивительно, — прошептал Ален, выступая вперед, намериваясь утолить воспламенившееся любопытство, но сделал в направлении своего противника лишь несколько шагов, когда сизая волна рассекла его щеку в предостерегающем ударе, и багряная полоса скатилась по идеальной, гладкой щеке. Озадаченный уже позабытым чувством боли, Ален дотронулся пальцами до своей крови, молчаливо рассматривая красный цвет на коже.

— Су Бэй Дзян вернется за своей долей, — все так же бесстрастно сказал мужчина, и на их головы посыпались первые искры белого снега. — И если мне отдадут такой приказ, то я лично истребую от тебя должное. Победи ты хоть тех, кто носит сапфировые каменья, хоть коралловые — все едино.

Он вновь посмотрел наверх, чтобы лучше узреть девушку, что с таким повиновением пришла на зов другого участника Турнира, но на ее лице была маска безразличия, и он решил, что, не все ли равно ему, с какими целями выставляют свою жизнь на боевое поле такие дети, обездоленные и обреченные. Они не могут спасти их рушащийся мир от голода и наступления холодных ночей, продолжительных ночей, которые с каждым годом уносят все больше детей в свои опочивальни в призрачные замки к полуночным дворянам на верную и вечную службу.

— Идем, девочка, — приказал ей мужчина, не опуская на нее своих глаз, а она вздыхала всей грудью морозный воздух, стылый в пространстве, чувствуя, как снежинки тают на ее горячих щеках, трепещущих ресницах.

— Мы уходим прямо сейчас? — спросила она, со свистом втянув в себя воздух.

— Да. Возможно, — он осмотрел ее с ног до головы высокомерным взглядом, чуть сдвинув брови, будто ему не нравилось ничего в ее облике, — твой бывший хозяин слишком высоко о тебе мнения. Ты плохо знаешь закон. Разве тебе неизвестно, что когда слуга освобождается от своей клятвы, то оставляет все, что было даровано ему прежде?

Девушка осеклась, ладони ее вспотели, но она надеялась, что выглядит со стороны не такой взвинченной, какой казалась самой себе, а потому постаралась придать голосу большей уверенности:

— Все из-за моей неосмотрительности. Я постараюсь учесть свои ошибки в дальнейшем.

Мэй Ли чопорно кивнула, поправляя юбки и расшитый платиновыми нитями золотой пояс из хлопчатобумажной ткани, вытащила нефритовую заколку с золотыми бубенцами из своих волос, осторожно кладя ее низкий стол. Она смотрела на удаляющуюся поступь его кожаных сапог, вслушиваясь в ровный и четкий шаг, но все продолжала стоять на месте, как если бы с первым шагом провалилась в пустоту. Она глубоко вдохнула в себя, надеясь, что свежий воздух сможет придать ей сил и, помедлив мгновение, темноволосая красавица обернулась к стоявшему к ней спиной Алену Вэю. Он молчал, не замечая ее нежного и легкого говора, шороха одежды и смотря на выглядывающее из-под седой завесы дыма солнце и осколка яркого голубого неба, оставаясь недосягаемым. И там за проседью облачных водоворотов, он увидел парящего сокола. Его чистые крылья рассекали воздух, и васильковые небеса, будто то была мягкая водная гладь. И в этот момент он подумал, а как же по-настоящему высоко небо и как сильны ветра, гуляющие в просторе выси. Далекая надежда на свободу, что есть у птиц, способных лететь без устали и преград. И Ален бы все отдал за эту свободу, у которой нет оков предопределения.

— Прощайте, господин, — прошептала девушка непроницаемым голосом, в последний раз поклонившись человеку, который непрестанно заботился о ней долгие двенадцать лет. Мэй Ли вспоминала, когда в окружение растущей дымки благовоний янтарного павильона, ее вели в сопровождении старших слуг к сказителю судьбы, и помнила, что небо было темно-красным, и пенистые облака расходились по раздавленным черничным бусинам. Она была дочерью знатного господина в Шанхае, и многие из приверженцев семьи Ли благоволили ей полную и яркую линию жизни. Но когда по ее ладоням проводили руки предсказателя, ей стало невыносимо больно и страшно, сердце сжалось в ледяном кулаке, будто из нее сейчас вырвут органы. Она хотела сбежать и истерзанно кричать, исчезнуть из-под его пристальных глаз. Ведь незнание было спасением. Со спокойствием она бы засыпала, с радостью бы пробуждалась, и неизвестность завтрашнего дня дарили новому часу особую атмосферу. Мэй Ли прекрасно играла на струнных инструментах и мечтала попасть к священнослужителям Януса, играя на службе лучшие молитвенные строфы, и от каждого волнения струн ее сердце бы пело вместе с гласом тысячи молебнов. Она зачитывалась историческими работами, говорила на нескольких наречиях, изучала древние языки и жаждала раскрыть скрижали из прозрачного стекла со сказаниями воинов, участвующих в былые Турниры. Но ее избрали в качестве посредника и слуги для одного из будущих претендентов на звание Рефери. Мальчик был немногим старше ее, но в сердце и душе его было так много несчастья, отречения и темноты, что сама бы ночь потонула в ней. В закате похожим на рассвет, она шла по широкому деревянному мосту с высотными черными башнями, на краях шпилей которых сверкали ограненные лазуриты, слыша за спиной скорбный плач матери и ощущая тяжесть взгляда отца на затылке. Золотые канделябры в образе серафимов поддерживали факелы медного огня, и в отдалении раздавался барабанный бой. Грудь сдавливала хлопчатобумажная ткань, желчь густым потоком подступала к горлу, режущемуся от удерживаемого плача, ноги стесняли сандалии на высокой черной платформе, а мешковатая ряса изо льна с длинными рукавами западала под стопы, и от одного неверного шага можно было рухнуть посреди жестких отполированных досок. Древесина при каждом последующем шаге стонала, мышцы не слушались. Столь великая честь преподносилась немногим, но это не изменяло и того, что теперь она больше не могла видеть своих родных. Один из главных законов утверждал, что при переходе человека от одного рода к другому, все связи с предыдущей ветвью обрывались. И пусть кровные родители знали, что она жива, для них она сталась мертвой. Но в тот день, она понял, что готова отдать жизнь за мальчика, который протянул ей свою руку под бдительным присмотром делегации, прибывшей с послушниками Представителей. Их черные тканевые маски скрывали бледные лица и истощенные тела, так ей казалось, потому что когда на ее челе вырисовывали знаки чистейшей водой, кожа их бела серой, как мрамор. Богатое одеяние выделяло Алена Вэя среди многих ее сверстников, от него пахло травами и солнцем, влагой дождя. Мост находился на возвышении, а внизу протекала быстрая холодная река, ветер так и норовил сорвать опаловые сферы из украшений, вплетенные в волосы, а потому, когда девочка взяла его за руку, все сомнения исчезли. Ладонь была теплой и нежной, человек с такими руками не мог быть злым духом.

И когда она последовала за другим мужчиной, он так ничего и не сказал. Слова всегда излишне, ими можно убить или оживить, но сейчас он не мог говорить, горло сдавила неприятная и такая знакомая тяжесть. Когда же она ушла, и он уже не слышал аромата ее духов с легким шлейфом нарцисса, Ален устало вздохнул. Так вздыхает человек, на чьи плечи легла тяжелая и непомерная ноша. Он так и не обернулся, как делают те, что надеются увидеть призрак ушедшего. Он сделал знак рукой женщине, все еще смотрящей вдаль и готовой к любому приказу, но он своим жестом говорил ей уходить прочь, а сам неторопливо прошел через калитку меж витиеватых кипарисов, спускаясь вниз по винтовой лестнице, уходящей глубоко под землю, освещенную газовыми лампами в оттисках опалового обрамления. И сквозь череду облицованного белого камня, чьи шероховатые стены осыпались, а некогда яркая и пышная окрасом штукатурка поблекла, став грязно-серой от времени и сырости, витавшей в воздухе, он вошел в арочный проход в стене. Внутри было широкое помещение с высокими сводчатыми потолками, пыльное, но лишенное смрада или протухлой воды, часто скапливавшейся в старых подвальных помещениях. В два ряда стояли каменные черные столы из гранита, с аккуратно разложенными скальпелями и ножами, длинные колбы с цветной жидкостью и несколько полудрагоценных ваз со свежей кровью. И в дальнем конце зала к стене был прикован один из солдат провинции Цинн с одутловатым, забитым лицом. Он хрипло дышал, из последних сил вбирая в разорванные ноздри воздух, все еще цепляясь за остатки жизни. На нем была лишь набедренная повязка, а с тугих и сильных мышц стекали бусины пота и крови, длинные волосы, небрежно спадающие на плечи, были перевязаны в хвост, но выбивающиеся пряди все равно прилипали к мокрому лицу. Когда он открыл свои дымчатые гневные глаза, Ален Вэй вскинул голову, его раздражал проникновенный и презрительный взгляд, с которым на него смотрели эти глаза. Стойкость солдат, что были в подчинении властителя Цинн, он хорошенько изучил. Его поражала их надменная несгибаемость, любую боль они принимали с отрадой, и пусть он срывал с кого-то кожу или заживо сжигал, или позволял лепесткам красного дерева прорасти в венах другого, ни один из них не кричал и не молил о пощаде, как и не предал своего господина. И эта безукоризненная, волевая преданность, будоражила его кровь. Но еще он был зол, что человек, занимающий такой значимый и высокий пост, снисходил до рядовых офицеров своих полков. Лично приехал к нему, требуя обмена. Один, без сопровождения кого бы то ни было. Но, даже удовлетворившись его отказом, забрал то, что принадлежало ему.

— Мне интересно, — весело говорил Ален, но тон его был ледяным, и, забирая со стола один из серебряных тонких клиньев, он искусно провертел его в своих пальцах, — отчего ты так смотришь на меня? За то, что я причинил тебе боль или за то, что убил твоих товарищей? Или же за то, что оставляю тебя в живых?

Человек молчал, пожирая его своими светло-серыми глазами, впиваясь пальцами в цепи и приподнимаясь на истерзанных ногах, и босые ступни скользили от крови по грубым булыжникам. В его ушах эхом забилось сердце, а кровь стремительнее побежала по жилам. Несколько дней назад, ради нового эксперимента, Ален сломал ему несколько ребер, разрезал кожу и, раздробив кости, сделал из них белую пыль, ставшую основой его новых орудий. Ранения были ужасны, открытые, кровоточащие, зловонные, края ран начали гнить, он не пил и не ел, порою проваливался в забытье и возвращался в явь, мучаясь новыми терзаниями физической агонии. А Ален наблюдал, то ли из любопытства, сколько тот протянет, то ли из-за сострадания, не желая обрывать жизнь отчаянно борющегося. Он никогда не был палачом или хладнокровным убийцей, но он научился выживать в силу страха перед более кровожадными существами, и этот страх бичом отражался на его врагах и тех, кто им прислуживал. Повстречайся они в другом месте, в другое время, они вполне могли бы стать хорошими друзьями.

Вставая перед человеком, чьи глаза меркли, лицо осунулось и бледнело с каждым часом, он понял, что еще немного и твердость его разума сдастся слабой телесной оболочке. Но даже закованный в цепях, он противился чужой воле, склоняющей его к погибели, к вечному и безбрежному сну и возвращению в прах.

— Твой доблестный властитель только что побывал у меня, — он недобро оскалил ровные белые зубы, протягивая руку к подбородку, заботливо стирая свежую кровь с пленника, — и, похоже, понял, что кого-то я все-таки оставил в живых. Право, он мог меня вынудить отдать тебя, но отчего-то решил не противиться.

Глаза его потемнели, когда он вспомнил фиолетовые пятна на щеках молодой девушки, истерзанное платье и ее лик, смотрящий на него снизу вверх. Она стояла на коленях, искалеченная в его доме. Он не мог защитить даже себя, что уж говорить о прислужниках, поэтому год назад он письменным распоряжением отпустил всех слуг и исследователей, что помогали ему в работе с пожизненными денежными выплатами, чтобы хватило их семья не отказывать себе ни в образовании, ни в хорошей пище. Мэй Ли единственная, кто не ушла и не оставила его одного, но она и не могла. Ведь служение ему и его воле предписывала ей судьба. Но это того стоило, уверял себя он в талой надежде. Теперь она будет в безопасности, подальше от наступающей войны и тех, кто изнемогает от желания вырвать ему сердце из грудной клетки. Но на краю сознания ютился червь, поглощающий логику и здравость рассудка. Ее забрали у него, и милосердие, которым обладали его родители, тлела, как затихающие угли костра. Опуская свое лицо к солдату, он спросил вновь, прочерчивая полосу острой иглой от угла правого глаза до скулы:

— Ты ненавидишь своего господина за то, что он оставил тебя здесь?

Но ответом ему стал грязный и липкий плевок с примесью густой крови, попавший на переносицу. Рука, державшая скальпель дрогнула, прорезав неровную и глубокую полосу вдоль щеки, и Ален с неприкрытым раздражением стер с лица омерзительную субстанцию. И случилось то, чего он никак не ожидал. Человек расхохотался, раскатистым и басовитым смехом, от которого затряслись колбы с ядовитыми растворами и стены впитывали в себя озорной и наглый смех, от которого можно захлебываться, как пожар поедающий бумагу. Каждый вздох должен был приносить ему нестерпимую боль, с которой можно было в голос выть, а он не показывал даже усталости. Когда же плечи его отпустила тряска, он посмотрел на него исподлобья и прошипел:

— Мой господин еще увидит твою погибель, Ален Вэй.

— Сомневаюсь, что ее увидишь ты, — промолвил он и уже занес руку для удара, целясь прямо в его чело, где находились смертные точки, но едва пальцы достигли его кожи, он остановился и опустил руку.

— Слишком легкая смерть — быстрая и бесполезная, местами скучная, не находишь? — шептал он в канувшую темноту, которая поднималась от свечения световых ламп. — Какой бы смерти тебе хотелось, воин?

Молодой человек не ответил, глаза его закатились, мгновение назад натянутые до предела мышцы и расправленные плечи поникли, а голова безвольно упала вниз, словно он сдерживал себя из последних сил, чтобы встретить достойную смерть. А когда погибель отступила, не дав ему долгожданного успокоения, его захлестнуло отчаяние и невыносимая усталость, забравшие его в сновидение, хотя бы там будет меньше боли. Ален не убил его еще при первом появлении по одной причине, слишком сильно напоминал он его самого, а еще им завладела ностальгия, когда он завидел, с какой звериной дикостью он боролся, пытаясь спасти своих товарищей. Разве не обитал в его сердце когда-то такой человек? Защищал ближних и забывал о собственном благополучии и счастье ради других людей. И к чему теперь привел его этот путь — к новой полосе одиночества и тоске. Как же он может называть себя милостивым по отношению к своим врагам, если оставляет их в живых? Когда-нибудь совесть погубит этого храброго и беспечного глупца, превратит его жизнь в сущий ад, унесет и имя, и честь, и память о нем ветер. И тогда он будет проклинать дни, когда он упустил шанс попасть в мир иной от его руки.

Ален действительно собирался его убить. Глумление было его наслаждением. Через их тела и пролившуюся кровь, он пытал тех, кто был ему ненавистен. Но он осек себя, понимая, что человек, что так хорошо знал все потаенные лабиринты городов провинции Цинн и был приближенным Красной Госпожи, сможет сослужить ему хорошую службу. Он оскалился, походя на зверя в обличье человека, и неяркий свет огня в лампах распрямился, подчиняясь единой воле мрака. Темнота накрывала, как морской вал или набегающие облака, волнующие небеса при наступлении черных всадников гроз, пришпоривающих своих гнедых жеребцов, и копья их становились молниями, разящими угольные столпы. Черные путы испепеляли чистейшее серебро, и лужицу крови, текущую между каменными полами, разливали черноту на чистые страницы рукописей и манускриптов, потопляли гранитные столы, сумеречные завитки плелись по коже пленника, бродя по кистям рук, нежно целуя кровавые раны, вливаясь в гранатный поток его жизни, текущий по венам. Разбросанные по стенам косые взоры впивались в густой аромат крови, и призраки трепетали, шепча гневные речи от охватившего их суровые мысли безумия. Одержимые, они тянулись к закованному в тяжкие железные оковы человеку, лаская его темные волосы, обнимая обнаженную грудь, и от их прикосновений он стонал, словно каждое касание было пылающим клеймом, и плоть горела, жарилась. Серебристо-кремовая ткань кимоно стала пепельной и золоченые звери в изысканной вышивке погрязли в расплывающемся тумане. Глаза Алена отливали алым и черным, золотым и серебристым, как очи змея, переливающиеся в дробящемся блике рассветного солнца. И с его улыбкой померк сам свет жизни.

* * *

Воздух дрожал, а мощеная булыжниками дорога расходилась и плавилась. На головы двух молодых людей со страшным треском пали крупные деревянные балки, некогда поддерживающие каркас дома, наваливаясь на них черным пеплом. Скай расправил руки, отбрасывая ветровой волной брусья в стороны, и они рассыпались в дребезжащем звуке о каменные стены, охватываемые темными языками догорающего пламени, застилающими взор. Фраус прикрывал рукой нос, но, несмотря на полные валы свежего воздуха, рассеянного в пространстве вокруг их тел, он все равно задыхался, а глаза щипал неприятный смог. Они находились на широкой улице, с выстроившимися в ряд купеческими домами и торговыми лавками. Но богатая бело-золотистая кладка обгорела, превратившись в бесформенное сизо-черную каменное ограждение — рухнувшие стены, обрывающиеся спиральные лестницы, оголенные комнаты, павшие сводчатые потолки, растрескавшаяся штукатурка и разбитые плитки — вот, что теперь сталось с Древнем Городом некогда блиставшим своими карминовыми обожженными кирпичами и драгоценными каменьями, восходящими на высокие шпили.

— Похоже, что они охотятся группой, — предостерегающе изрек светловолосый юноша, осматривая верхние этажи здания. — Один может нападать, чтобы отвлекать внимание противника, тогда как другие атакуют оттуда, откуда ты не будешь ожидать, — он встал на одно колено, осматривая сырые доски, на которых еще проглядывалась рельефная роспись, недоверчиво сдвинув брови. — Они уносят вместе с собой только что обращенных…, - он не договорил, не зная как выразиться или именовать костяных существ, двигающихся быстрее ветра и теней.

Фраус откашлялся, сморщивая нос, глаза его сияли в талой темноте застывшим бликом солнца в янтаре.

— Лучше отойди оттуда, — в повелительной манере прошипел Фраус, беря его под локоть и насильно поднимая на ноги, а когда они поравнялись, он повернул голову герцога к своему лицу. — Благодаря нашей крови, мы имеем некий процент иммунитета, но я не знаю структуры этого вируса, будешь много вздыхать запах этого гноя, и сможешь смело вступить в их стройный белый марш.

— Ты прежде уже видел явление этих созданий? — изумленно спросил Скай, некогда спокойное лицо побледнело, но он тут же прикусил язык зубами, считая разумным умолкнуть, нежели задавать бессмысленные вопросы, хотя его снедало любопытство узнать, каким образом молодому человеку удалось столкнуться с существами с кожей костяного оттенка и остаться в живых. Фраус молчал, не слыша вопроса, и цепко всматривался в ночную даль города, и Скай почему-то был уверен, что тот мог видеть не только блестящие снопы искр красного угля.

— Да, — через какое-то время ответил темноволосый юноша, доставая из-за кожаных ножен на спине новое копье с серебряной гравировкой на черном острие, искусно вырисовывая в воздухе пальцами одной руки смертельные виражи лезвием, что отсвечивало жемчугом в сиреневых плотных туманах. Больше он ничего не сказал, прислушиваясь к отдаленным звукам оседающих крыш, осыпавшихся черепков расписной керамики, как острые кончики пионов и магнолии захватывает алое пламя, растворяя благоухающий аромат в ночном палящем зное. Фраус закрыл глаза, чувствуя свое соприкосновение с пространством, как восходят сильные и тяжелые ястребиные крылья над горящим городом, как растекается вода, потемневшая от крови реки между камнями, раскидывая некогда белоснежный как жемчуг и мягкий песок по берегу, орошая светлую насыпь пограничной винно-красной чертой. Его взор проникал через могучие приливы плескающихся изумрудно-золотых волн, сметающих обвалившиеся колонны и расколотые обелиски мифических существ. В самой пучине столкновения льда и огня, он увидел человека, восседающего на обломках белокаменного здания, подпиравшего под себя одну ногу, в смертельной скуке склоняя на колено подбородок, вглядываясь кроваво-красными глазами, тронутые блеском чистейшего кармина, в безбрежье полыхающей земли, по которой мертвенной поступью ступали безликие существа, скалившие свои черные клыки, вырывающиеся из гниющей плоти. Его ресницы дрогнули, словно издалека он почувствовал присутствие Фрауса, и поднял свое лицо, приветствуя невидимого гостя, пришедшего на званый маскарад, обнажая белоснежные зубы в улыбке предвкушения. Он отвел руки белого кимоно с великолепной вышивкой переливчатых лунных фениксов, и рукава с рубиновыми подвесками распахнулись как широкие паруса под силой горячего воздуха. Затылок украшало костяное украшение из звеньев полумесяцев, формирующих смену фаз лун. Его светлый и темный облик, мистические глаза, завораживающие пугающей красотой, белизна одеяния, сотканного из бриллиантовых капель воды, текучее и неясное видение скользящих призраков и теней на сильных плечах и чреслах. Он был темнее ночи, и светлее чистых снегов; холоднее вьюг на дальних северных рубежах и знойнее песчаных пустырей на восточных окраинах. Он слагал песни из шепота сумерек и сочинял музыку со струнами арфы, окрашенными кровью. И страх хлынул густым и беспощадным потоком в душу Фраусу. Юноша раскрыл глаза, с трудом глотая воздух, но быстро пришел в себя, отгоняя видения. Но когда он сделал несколько шагов вперед по разрушенному переулку, он ощущал напряжение в мышцах, все его естество противилось движению вперед.

— Я видел того, кто управляет этими существами, как пешками, — шептал Фраус, лишившись голоса, и остановившись на мгновение, коснулся кончиками пальцев дрожащих и влажных губ, а потом сжал воздух в кулак, проверяя внутреннюю силу. — Он похож на человека, но им не является.

Признание далось Фраусу с усилием, но он пытался сохранять сдержанное спокойствие и самообладание перед рвущимся наружу криком. Начался дождь, и кристальные капли воды, смешиваясь с копотью и дымом, превращались в мелкую и грязную массу, неприятно липшую к лицу. От хладных вихрей, окружающих их фигуры и вздымающихся в высоту, на сохранившихся от пожара резных крышах образовалась зернистая изморось, плотной ледяной огранкой уплотняясь вдоль высоких стен.

Голубые глаза Ская обратились на Фрауса, стоявшего под сенью чернильно-серой капели и острых, тонких льдин. С земли поднимался туман, овевавший его лицо, и в нежных аккордах затихающего дождя, он казался старше своих лет. Он не хотел показывать свои глаза, боясь открыть упрятанные страхи, но заставлял себя идти в темноту с легкостью, принимающей вошедшего в свою пропасть, шлейфом укрывая от самого слабого блика света. Воздух блестел от влаги перламутром.

— Он один из потомков полуночных детей? — спросил Скай, подходя к нему ближе. Но Фраус на удивление ничего не ответил, обернувшись в пол оборота, он одарил его задорной усмешкой и весело сказал, ловко лавируя воздушными лентами копьем, стирая с лица былую неуверенность:

— Как насчет того, чтобы выяснить это, Великий Герцог?

На переносице Ская пролегла глубокая складка, когда он с неудовольствием произнес:

— Разве тебя не страшит встретиться лицом к лицу с одним из черных отпрысков? Я слышу, — он на мгновение помедлил, всматриваясь в его холодные глаза, отливающие сверкающей сталью, — биение твоего сердца.

— Вот оно что, — гордо вздернув подбородок, сказал Фраус, — это редкое искусство. И не каждый способен овладеть им. У меня порой, получается, — признался он, отворачиваясь от юноши, продолжавшим внимательно следить за каждым его жестом, — но это бывает лишь в исключительных случаях.

Фраус в ленивом жесте склонил голову набок и закрыл глаза, вслушиваясь в легкий барабанный стук дождя о крыши, и звук капель, сползающих с разбившихся окон. Он думал о девушке, преданно ждущей его на мосту, которая не уйдет до самого рассвета. И будет продолжать стоять, пока он не вернется, даже когда смерть будет дышать единым с ней воздухом. Он представил, как в надвигающемся смерче густого тумана под палящими нитями рассвета ступают неживые, скалясь прозрачными, как хризолитовые камни, зубами, в упоении обнажая свое орудие, которыми они вырвут внутренности из тел с текущей горячей кровью. И безликие пойдут навстречу одиноко стоящей фигуре Деи, все так же безмолвно и безропотно, смиренно ожидающей его появления. Сильный ветер в лавандово-белом вихре унесет прочь золотой шелковый платок, срывая полотно с темных сумеречных волос, окрашенных ночью, и влажные губы, тронутые поцелуем азалии, прошепчут его имя в глубины ночи, раскрывающей свои крылья в пору безлунья. Но даже когда черные острые когти пронзят зрачки ее глаз, в них не будет страха, потому что до самого конца она верила в него.

— Не боюсь, — вкрадчиво ответил Фраус. — С чего бояться того, чего не миновать. Я просто не могу не верить в себя, ведь есть те, кто вселяет в меня надежду.

— Ты говоришь о той девушке?

— Дея и я крепко связаны друг с другом, — продолжал юноша, ступая вперед под дождь, отсвечивающий кованым серебром во мгле. — И пока есть она, со мной ничего не может произойти, а если наши пути когда-нибудь разминуться, то я уже не стану прежним. Он говорил уверенно, как если бы рассказывал о восходе и закате солнца, а смене ночью днем.

И тогда Скай решился спросить:

— Ты убьешь ее?

Фраус резко остановился, посмотрев на него широко-распахнутыми глазами, что были чернее хаоса, и лицо его стало бледнее полотна. Он стал фигурой не похожей на человека, подобием костей, объятых кожей. Над головой сгущались свет и тени, и воздух расходился, отталкиваемый давлением, кипящим вокруг его тела. Мышцы напряглись под облегающим темным костюмом без рукавов, открывая и смуглую кожу, и обтянутые под ней мускулы, а по предплечьям красным золотом зашевелились стебли на резных браслетах, сдерживающих, вырывающую наружу силу. И Скай понимал, что за маской спокойствия в нем просыпался неистовый гнев, в воздухе зноем прокатилась удушливая волна, насаждая чужую волю на плечи. На скулах молодого человека проступили алеющие пятна, крылья носа раздулись, словно ему было трудно дышать. Фраус плотно стиснул губы, стараясь не поддаться искушению, но глаза оставались трезво холодными, как вечные льды.

— А ты сам, как хочешь поступить с другими? — прошептал он с непроницаемым, почти равнодушным лицом, и его слова потонули в темноте, окутываемой ветрами в пустынных небесах. — Ты готов убивать остальных участников Турнира? Меня или ту девушку, что так тепло улыбается тебе?

Скай молча отвернулся, сжав кулаки.

— У тебя есть право отнимать чужие жизни? Или такова цена твоих желаний? — допытывался он, делая шаг к нему, и Скай видел, как за ним раскрывается темнота еще более глубокая, чем та, что растекалась в углублениях и трещинах разбитых сооружений.

— Я понимаю, почему ты участвуешь в Турнире. Совсем скоро начнется война между твоей страной и Британской Империей. Победа одного из представителей двух величайших Империй станет решающей и в самой войне. И обстоятельства долга сковывают тебя, тогда как сам ты пожелал бы оказаться в совершенно другом месте и вести мирную жизнь, отречься от крови, текущей в тебе, от привилегий, обещаемых в дар семье и роду. Не так ли? Но ты понимаешь, что не можешь бросить на произвол сотни и десятки тысяч жизней, зависящих от твоих решений, хотя считаешь себя слабым и неспособным вынести столь тяжкий груз.

Скай усмехнулся, отчасти оттого, что впервые встретил человека, который мог читать открыто и беспрепятственно все его страхи и сомнения, как если бы они были начертаны на его лице. А быть может, все именно так и было. Просто он не замечал этого за собой. Но еще было приятно осознавать одну невероятную деталь их разговора — они не боялись обнажить свою суть, зная, что были равны.

— Такое чувство, что ты провел со мной всю жизнь, — с язвительной насмешкой проговорил юноша, удивляясь самому себе. — Я бы даже сказал, что ты знаешь меня гораздо лучше, чем многие из тех, кто воспитывал меня, — он сделал короткую паузу, словно не решаясь произнести правду, в ониксовую черноту. — И что бы ты делал на моем месте? На месте человека, которому омерзительна такая судьба, — отрывисто закончил он.

Фраус посмотрел на него странным взглядом, полным непонимания, сводя изящные тонкие брови. Похоже, что сам вопрос был для него неприятен, и он скривился, будто на лицо его брызнула кровь убитого зверя. Тусклый и неровный свет луны выступал из-под свинцово-черных облаков, поднимаясь из-за высоких заснеженных зубчатых гор. С неба все еще крапал агатовый дождь, орошая чернью резные кровли с вьющимися длинными драконами, чья прежде отполированная до блеска золотая огранка сверкала даже в ночи, и киноварь камней рубина в глазах небесных защитников блистала огнем, что подпирал под своей силой столетние постройки.

— Почему ты спрашиваешь меня о себе? Это все еще твоя жизнь. И тебе решать, как поступать с ней. То, что ведают нам пророки не значит, что будущее, которое они узрели станет явью. Исполнишь видение лишь ты сам. Все зависит от твоих поступков и намерений.

Тишину прорезал камнепад, распадающихся построек, сваливающихся ниц к земле, как игральные карты на столе, укрытом темно-зеленым сукном, когда они спускались по широким мраморным лестницам вниз к раскрытой площади, окруженной плотным туманом. В белом камне золоченым отблеском застыли морские лилии и моллюски, по черным янтарным перилам спускались статуи химер застывшие в полудрагоценном камне. В неприкаянном безмолвии все сильнее завывал потусторонний ветер, все мрачнее окрашивался купол небес, и свист падающих и грохочущих крупных осколков содрогал землю под ногами. Полы белоснежного кафтана Ская почернели от сажи, взметая ветром богато расшитую ткань и опуская вниз в стремительном потоке. Его светлые пряди оттенка лепестков кизила, осквернились копотью и пропитались неприятным запахом гнили, отливая ртутным блеском. Все его чувства ожили, когда он увидел измученные, рваные тела детей, с окаменелыми лицами, полных боли и ужаса под громоздкими деревянными обломками. И кровь стекала с застывших уст, белых, как луна в зимнюю пору. Стеклянные глаза оставались открытыми, а челюсти широко разинуты в предсмертном крике, головы свернуты в неестественном наклоне.

Скай подошел к маленькой девочке, с откинутой назад головой. У нее были волосы темного каштана, необычный цвет для азиатских детей, пряди были влажными от дождя, поблекшими от утерянной жизненной силы, но былая красота все еще отражалась в узких чертах лица, нежном цвете кожи. Он провел рукой по ее лицу, закрывая глаза и читая молитву между кончиков пальцев выпрямленной ладони, надеясь, что ее душа упокоится с миром и страшные призраки не отыщут светлое, невинное сердце.

Фраус остановился чуть поодаль, прислушиваясь к звукам, отягощенной темноты. Он устало выдохнул, осматривая павшие особняки и разбитую ощетинившуюся высокую башню из красного кирпича с водянистыми часами. Льдинисто-изумрудные стрелки, отмерявшие время, замерли на часе быка. Он прищурился, примечая в аромате воздуха привкус сандалового дерева и фиалки. Когда же он поднял глаза, и он вновь ощутил на лице прикосновение дождя, ему показалось, что то было прикосновение рук черных призраков, бессмертной армией восстававшей за спиной человека, что был прекраснее света и воздуха, и бутоны азалии расцветали в его глазах.

Его шаги раздавались эхом, возвещая о приближении неведомого, самого богобоязненного, что приходилось видеть человеческим глазам. Скай встал, принимая оборонительную позицию по правое плечо от Фрауса, который вглядывался в безупречное по красоте и молодое лицо, и судорожно выдыхая воздух, прошептал:

— Бессмертный.

Шелковая ткань, похожая на сплетение игры лучей солнца и блеска лунных переливов, стягивалась поясом оби из золотых нитей. Черные сабо на высокой платформе были украшены сапфировыми изразцами тигров. Мужчина выглядел не старше двадцати лет, но его истинный возраст был скрыт в его глубоких глазах, истинного тона крови. Он вскинул широкие и длинные рукава, и луна, вышедшая из своей полуночной обители, осветила бриллиантовой росой его одеяние. Топазовые фениксы всколыхнули огненными крыльями, а серебристые пантеры скрежетали алмазными клыками, сверкая золотыми узкими зраками с полотна ткани. Рябиновые глаза умащивали лицо Фрауса, и под этим кристально-чистым взором у молодого человека закружилась голова, его склоняли на колени, словно что-то в разуме кричало снизойти до царя в пурпурном шлейфе. И хотя одежда его была чиста, как грань воды, Фраус видел, что кровь багровыми реками растекалась по плечам его накидки.

— Ты уже видел меня прежде, черный ястреб, — мягко произнес мужчина, обращаясь к онемевшему юноше, сверкая золотыми перстами на пальцах, и разводя руки. Хрустальные бусины холодного пота, обжигающего позвоночник и одряблевшую кожу, пробежались тонкими струями по его телу. Он чувствовал, как дрожь точеными и опаленными иглами проникает под кожу, выжигая суставы, раздирая мышцы — вот, на что походило чувство страха, стоять перед его пронизывающими красными глазами, как у волка, чьи белые клыки пропитались кровью и плотью жертвы. И когда его глаза опустились на лицо голубоглазого юноши, мужчина просветлел, неспешно приподнимая уголки своих губ в подобие улыбки.

— Мне рассказывали о тебе много историй, — и древняя горечь тлела в его дивных глазах киновари древним огнем. — Еще до твоего рождения сказители со всего мира ведали притчи о воине, чей воздух рассекал темноту, и вода становилась живою, — восхищенно и радостно оскалился он, и греховная чернота в ласке прикасалась к длинным и пушистым ресницам. Человек костяшками пальцев очерчивал губы, и медленно облизал края, смотря на Ская немигающим взором.

— Что ты такое? — полушепотом спросил Скай, ощущая присутствие человека повсюду, и глаза его замкнулись на расплывающемся облике, сияющим как звезды. В небесах, по которым разбегались, вздымались на дыбы со зловещим ржанием жеребцы с всадниками в доспехах, что не разрушить не одной сталью, не разбить ни волею, ни справедливостью — то были солдаты, подчиняющиеся указам того, чьи волосы тронуло серебро лунной колыбели. Земля стонала от воя труб и барабанных ударов, когда невидимые конницы с запряженными львами съезжали с пустынных барханов, и россыпь красного и золотого песка искрами сыпалась из-под платиновых колес, то были его наездники с арбалетами и алмазными стрелами, покачивающихся в агатовых колчанах. Поднимали головы ящеры из-за длинных теней, отбрасываемых статными и прямыми фигурами вечных и непобедимых солдат, и флагштоки с алыми гербами возвышались над берилловыми окраинами. Миражи далеких времен распадались, и человек улыбался, наблюдая за голубыми глазами, высматривающих зачарованными очами образы ушедшей эпохи, канувшей в небытие. Он слышал отголоски усопших, вслушивался в сказание о несуществующей Империи, чьи пределы доходили до самого края света, а чистый воздух наполнялся амброй и жасмином в холодные ночи, растекающиеся на полотне обнаженных пустынь.

— Твои глаза еще плохо видят, де Иссои, — и от его голоса вздрогнул воздух, тонкой коркой жемчужно-молочного льда покрылись стены, и беспредельная тьма укрыла их фигуры в пустоте, полной нежных шепотов. Голова Ская кружилась, он моргнул несколько раз, стирая наваждение, все еще мелькавших вспышек света, а лицо человека сквозь редеющий туман было ярким, как утреннее сияние, заходящиеся на краю синевы неба и темной зелени земли. — Твоя мать видела лучше, — напоследок промолвил он. Шепот разнесся возле его ушей, он резко обернулся назад, но позади него были лишь колыхающие ветры и дымчатые очертания фасадов домов.

— Твой отец изничтожал иллюзии одним вздохом, — назидательно продолжал человек с бестелесной оболочкой, исчезая у самых ног, так колыхание травы уходит из-под лап стремительного бега рыже-бурого гепарда. И тогда он встретился глазами с мужчиной, чья красота превосходила красоту любой женщины в расцвете своей юности, замирая, не смея сделать шаг назад, словно в его лодыжки вгрызались резцы дикой рыси, изголодавшейся по крови, а в уме веяло блаженное изнеможение, как от хорошего вина. Человек наклонился к нему так близко, что он мог слышать его дыхание на своих губах:

— Твоя любимая была жертвенней.

Это стало его пределом, Скай отбросил его ударной волной, и ветры послушными гончими, врезающимися когтями распарывали и раскрывали жилы вздымающихся комьев влажной земли, вонзаясь зубами в инородную стихию чуждой власти, силясь порвать ее в клочья, взбешенной хваткой вырывая цепи, сковавшие разум. И когда Скай смог перевести дыхание, он оглянулся на Фрауса, успевшего сцепить с себя пелену забвения. Он с трудом держался на ногах, опадая на колени, лицо его было покрыто мелкими шрамами, как от ногтей, словно он пытался что-то содрать с лица. Он непроизвольно издал стон, перемешанный с криком злобы, когда подступали безликие, окружая со всех сторон. Он глубоко и часто дышал, и посильнее размахнувшись бросил агатовое копье в голову огромного чудовища, надвигающегося на него спереди. С пальцев его соскользнули черные бритвенно-острые нити, что были тоньше паучьей паутины, и, сделав круг вокруг своей оси, белесые образы повалились наземь с ровно отсеченными головами. Нити в его руках стали твердой сталью, но только он утратил контроль, как они рассыпались черным пеплом. Скай в замешательстве смотрел на резвость и легкость уверенных движений, на грацию и быстроту, с которой двигалось его поджарое тело, уворачиваясь от летящих шпилей. И сгоревший город, погрязший в смерти, озарился его ненасытным и взбешенным криком обезумевшего зверя:

— Я убью тебя!

Его копье остановилось в миллиметре от лица мужчины, а позади него прибывали все новые полуночные создания, шедшие на звук его голоса, на запах свежей, пролившейся крови.

— Ты…, - он обратил свои рябиновые глаза на юношу, чьи браслеты все крепче овевали руки, достигая запястьев, облизывая кровоточащие пальцы, а он в смутных надеждах силился разорвать сдерживающие печати, стереть грань недозволенного. — Ты мне не интересен, — жестко произнес человек, кремовые волосы взметнулись к вискам, воспламенившиеся серо-белыми лентами, и Фрауса окатило звуковым ударом. Он успел среагировать и подставить черный металл, защищаясь, но его отбросило на многие метры назад, и ногами он взбивал всполохи горящей земли. Агатовый ассагай разбился надвое в его руках, а кожа на ладонях покрылась пузырями, как от сильных ожогов. Он сник на колени, готовый взорваться от ярости, потребности тела были выше воли, требующей и зовущей подняться, а боль и изнеможение вновь и вновь опустошали рассудок. Дрожь и слабость вбивались в него толстыми гвоздями, и жар, проникающий с истерзанного грунта, расползался по его коже неизлечимой хворью.

— Мерзавец, — только и вымолвил он бескровными губами, простираясь на камнях и все еще силясь подняться. Взрытая земля, по которой прошлось жестокое и сотрясающее полымя обжигало. Он скрипел зубами, прикусив щеку до крови, чтобы отрезвить себя от всевластной усталости, высекающего недуга, оставляющего на теле невидимые начертания, высасывающие из него борьбу к свободе.

Человек в небесно-облачном шелке надрезал рану на щеке острым концом кольца с крупным сине-фиолетовым кварцем, но капля крови, стекшая ему на пальцы, была темнее аметиста, чернее туч. Кожа его затянулась и засияла как мягкий лунный свет, а капля крови на ладони стала драгоценной бусиной, переливающейся всеми оттенками красного и золотого. Мужчина легко подбросил ее в воздух и пальцем очертил кровавой жидкостью тонкий ободок, превратившийся в идеальное лезвие с гравюрами разъяренных волков по краям. Он раскрыл ладонь, и обод слетел с его пальцев, кромсая гранитные постройки, словно они были созданы из бумаги, и серебряная пыль вилась мглой. Когда орудие увенчалось над сердцем Фрауса, он пытался превозмочь изнуренность, дряблость мышц и тяжесть костей, стряхнуть давление, прижимающее его к камням, в спешке уворачиваясь от смерти на гранях филигранного острия, но полностью уклониться от разящей атаки, дробящей звук и ветер, так и не сумел. Скай успел послать двух своих ветряных гончих, вцепившихся в чужеродный металл алмазными клыками, развевая мощные потоки силы вздымающейся волной, но алый металл из крови лишь надтреснулся по краям, как от времени ржавеет железо, впитывая в себя, как живое существо, крепость ветров. Глубокая сквозная рана была вблизи сердца молодого человека, и он крепко прижимал руку к груди, читая про себя святые тексты, в надежде, что хотя бы сможет остановить кровотечение. Но чем больше он пытался остановить мучительный исход, тем шире и страшнее становилась пробоина в его груди, зияющая, как кратер чистой пустоты. Фраус слышал жуткий и безжалостный шум в ушах, похожий на волчий вой, отдающейся пульсацией в висках и слишком поздно уловил на лице аромат скверны. В черной крови, впитывающейся в его кожу, как ядовитые миазмы, сквозили нотки магнолии и белизны морской пены, поднимающейся высоко в зеленовато-синих брызгах, и чего-то лежащего за пределами сизо-лазурной воды, древнего и проклятого, снедающего изнутри, как кислота. Кровь убитых опадала с белоснежного как горный снег плаща мужчины, растекаясь багровой рекой под затылком, спиной и поясницей, бедрам и лодыжкам. И нижние клинья, поднимающиеся клинками из красных вод, пронизывали Фраусу кожу, раздрабливая кости. Он мог бы вскричать, раздирая горло криком в кровь, но с его губ сорвался лишь болезненный вздох. И обращая взгляд к заволокшему небу, сумеречной скатертью, застилающей ясный сиренево-голубой диск, он почувствовал прикосновение нежнейшего шелка к щекам, завидев над собой темно-винные глаза, затягивающие в пурпурные глубины.

— Ты умрешь здесь, — промолвил мужчина, поднимая над ним руку и вытягивая пальцы, словно кинжал, устремляя быстрым движением кисть к грудной клетке, но Скай поймал его за запястье, едва не коснувшейся кровавой впадины на теле, теряющего сознание юноши, легко выворачивая лучевую кость и отбивая сильным ударом ноги убийцу в сторону. Но он едва почувствовал удар, лицо его оставалось неизменно холодным. На белых одеждах отплясывали золотые фигуры, кружась в узорчатых начертаниях, овевающих их, как звезды, и мантия, что была белее снегов, обернулась стаей аистов, вознесшихся ввысь. И самоцветы сияли на их молочных шеях ожерельями. И пушистые перья мягко спускались по воздуху от их взволнованного полета. Человек вышел из объятия черного крова, приземляясь на тонкий шпиль, сотканный из нитей ночи и гласов призрачных теней, складывая руки вместе, опуская длинные рукава кимоно, расшитые золотыми драконами, что пробуждались на чарующей ткани, вырывая гигантские когти из концевых чешуйчатых фаланг огромных лап и обнажая пасть, от которой исходило зловонное дыхание, что умертвляло сам воздух, отравляя все живое, и алые глазницы отражали лик полной кровавой луны апреля. Его дыхание, что было весенним течением хрустальной реки в обрамлении редеющих полупрозрачных лучей закатного солнца, его глаза, пронизанные медью и осеннею листвою. Губы, сохранившие в себе матовый отблеск лепестков расцветших роз, искривились в тонкую линию, когда он сказал в темноту, обращаясь к Скаю, и голосом своим он прикасался к груди, где стучало его сердце, к мягким завиткам волос, к глубинам голубых зрачков, нанизывая на каждую часть тела удушливый мрак:

— Ты пожалеешь о том, что не позволил мне убить этого человека, де Иссои. Ты пожнешь все плоды своих прегрешений, что казались тебе добродетелью, — в нем вскипал гнев, как кипела горячая воды, разбивая вдребезги стекло, высвобождая природную одержимость огненной ярости.

— Ты многое знаешь обо мне, — спокойно произнес Скай, словно не замечая, как восходит в жаре воздух, он же концентрировал вокруг себя северные ветры, и земля под ногами превратилась в крепкую льдину, что разрушались под силой горячих пустынных ветров, сливающихся с черных облаков.

Кривые борозды черных молний, горящих пламенем, прорезали полотно свинцовых туч, расщепляя высотные башни, превращая их в серую пыль, и осыпая ониксовый кремень на дороги. Молнии вонзались вглубь земли заостренными пиками, оставляющими после исхода глубокие ямы. С небес сходили пологи темноты, распаляющих широкие глаза и раскрывающие рты в безмолвном, страшном крике, что не расслышать ушами или сердцем, но можно ощутить боль и отчаяние неуспокоенных душ в глубинах сознания, и агония их падших, разрушенных жизней отзывалась миллионом голосов. Свита теней окружала своего властелина, поднимая ветряные косы и грозовые копья, а бессмертный созидатель все стоял с тем же раскованным безучастием, наблюдая, как раскалывается над его головой небо, и осколки падали стеклянным дождем, открывая красное небо, утопающее в крови.

— Я здесь, чтобы узнать, достоин ли ты стать тем, кто займет один из престолов, — медленно проговорил человек, внимательно наблюдая за Скаем, и силуэты ветров и теней зашептались, разрываясь губительным и отвратительным хохотом.

— Это ты сделал подобное с людьми этого города? — утробно произнес Скай, не спуская с него накалившихся темнотою глаз, и не замечая, как с уголка ресниц, стекает кровь. И под тяжестью этих самозабвенных глаз расходились призраки, кружащиеся над ними. — Ты превратил их в этих существ без памяти и чувств, не пощадил даже невинных детей. Что и следовало ожидать от отпрыска полуночи. Ваш бессмертный род приносит лишь погибель, и если я когда-нибудь взойду на престол, то сделаю все, чтобы вы покинули этот мир, и даже воспоминания о вас стали лишь мифом.

— Потратишь свое желание ради других людей, которые даже не будут помнить твоего лица и голоса, отважных свершений? Люди ничтожно эгоистичные существа, они позабудут об этом, а от тебя ничего не останется. Ты ведь даже не знаешь, какую плату нужно отдать, чтобы коснуться своих желаний. Иначе, почему боги, которым вы так отрадно поклоняетесь, не сходят на землю, по которой некогда ходили сами, оставаясь людьми. Почему они собственными руками не завершили то, чего так жаждешь достигнуть ты сам. Думаешь, что до этих времен никто не терял близких от ненасытных голодоморов детей луны? — и голос его дрожал от ноток странного, всепоглощающего гнева, передающегося и неживым предметам. Обломки зданий омывались враждой, брусчатка дорог окрашивался ненавистью, и ветры запели песнь войны. — Думаешь, до тебя не было тех, кто хотел бы восстановить мир к его прекрасному изначальному образу. Или полагаешь, что одни сумрачные чудовища, живущие в ночи, были ненастьем для твоего народа? Ошибаешься, — утвердительно вскричал он, расправляя плечи, словно крылья, и раскрывая полы белой мантии, как царь, — единственным врагом человека во все сущие времена был сам человек.

И со словами его, небо осенили пять серебристых молний, освещая их силуэты, стоящие по разные стороны правды.

— Меняющие обличья, маски и лица существа, которых люди проклинают за свой голод и нищету, нехватку грязной воды — все это стало возможным только из-за человеческой жадности, — и бесноватый крик окаймил бурлящее небо, возвещающее о приближении страшных стихий. — Все ваши беды, пороки и несчастья всегда исходили от вас же самих, — продолжал он назидательным, нравоучительным тоном. — Дети сумрака всего лишь пытаются очистить планету, и не противиться своей природе, чего не скажешь о человеке, который всегда хотел только власти, вечной юности, могущества и прекращения своей смертности. Не кажется ли тебе, юный воин, что я веду твой мир к истинной идиллии безо лжи, обманчивых желаний и надежд, которые ты вселяешь в слабые сердца человеческие, неспособные противиться вожделению и усталости, горечи и болезням?

Скай задыхался, в кости рук врезалась неимоверная тяжесть, и жар слизывал ткань, кожу словно спалило кипящее масло, а в кровавые останки впивались когти и острые зубы уродливых, толстых крыс. Горло заполнял горячий свинец, вгрызались в спину клыки пантер, и от испытываемой боли, его охватила белая горячка, он едва ощущал собственное тело, наблюдая со стороны за происходящим. Это всего лишь призраки, одурманивающие своими путами, но он чувствовал боль физически, слышал хруст и разламывание, переживание мощными челюстями своей плоти, как разрывается ткань и отлетают изумрудные бусины с кафтана, как припадают пастями чудовищные звери к его крови.

— Я ожидал большего от тебя, — молвил человек, и в глазах поселилась грусть такой силы, что она могла сотрясти весь мир, будто он только что он потерпел полный крах своих непосильных трудов, потерял любимого человека, упустил мечту, лелеющую все время бесконечно долгой жизни. И призрачные тени в успокоении обнимали его, прижимая бесформенные лики к атласным щекам, ласкали плечи, прижимаясь к сильной спине.

— Я даже не сражаюсь, а всего лишь напускаю фантомов, посылающих тебе видения, которые ты не можешь изгнать. Какое жалкое подобие спасителя, — угнетающим и срывающимся голосом шептал он, опуская глаза и устало вздыхая. — Сколько достойных и сильных видел я в былые времена, сколько прекрасных жизней кануло в памяти времен. И ты тот, кого я ждал все эти годы и столь ничтожна твоя сила.

В его руках появился цветок ириса, лоснящийся девственной белизной. Лепестки великолепного бутона напоминали крылья птицы, стремящейся в полет, и, повертев его между пальцев, он прожег зеленый стебель жаром, стекающим из-под его кремовой кожи, и огонь охвативший растение в мгновение поглотил и лепестки, сжигая их в черно-красном пепле. Небеса кричали в разящих воях черных молний, слетающихся на землю и, испепеляя гранит в вулканические реки, проливающиеся кровавой лавой. Призраки и тени взметнулись в вышину алого покрова, восходя в приветственном строю, вознося просвечивающие руки, тянущиеся туманными слоями к отверстию в небосводе.

— Мое имя Авель, — произнес мужчина, безжизненным взором, смотря на жалкие потуги юноши, разъяренно бьющегося лбом о горящие камни, пытаясь вытянуть из разума поселившегося демона, и со светлого чела по переносице, по щекам широкими струями плелась кровь. — Я первый грешник земли, и первый же ее искупитель, — и с его словами воздух пел симфонией арф далеких горячих песков, и плеск холодных изумрудно-бирюзовых волн плел нежный такт мелодии природы, а на хрустальных башнях, сверкающих на резце заходящего солнца трубили в трубы из слоновых костей.

Скай бился в болезненных конвульсиях, выхаркивая кровь и пищу из желудка, и все продолжал вбивать свое лицо в рвоту и твердые камни, еле слышно выдыхая из легких воздух, и сердце отстукивало ритм все медленнее, а картины смерти все возникали перед го глазами. Вот он поднимает свое лицо и видит, как белоснежная ткань детского платья с жемчугами утопает в крови, и окрашивает курчавые черные волосы в абсолютный красный, и нежная темная кожа белеет, холодеет, каменеет. Закрыты глаза, наливающиеся жидким медом, и с уголков печется кровь. К талии маленькой девочки приближается пасть льва, рывком выдирая алые куски, сдирая кожу, облизывая бело-мраморные кости.

— Хватит, — молил он, убивая гордость, ощущая, как в висках нещадно колотиться кровь.

— Умоляю, — шептал юноша, стараясь подавить вырывающиеся из глотки крики, поднимая дрожащую руку к образу стылого, растерзанного на части тела, — остановись.

Но, назвавший себя по имени Авеля лишь скосил взор в сторону неба, заполняющегося рубиновым отливом, и, поднимая руки вверх, открыл острые глаза, и затянувшаяся черная прямая полоса зрачков, наливалась багрянцем. Он расправил руки в сторону, принимая хлад ветров и пламя земли, усыпанной прахом и углем, одержимо улыбаясь и встречая свободу всей своей неутолимой сущностью.

— Сейчас, — внезапно прокричал человек, и с неба, раздвигая облака, как ставни дверей, потянулась черная чешуйчатая громадная лапа с когтями из золота, и браслеты с каменьями отражали в себе кровавые распри и бои гневной войны песчаных просторов, укутанных горящим ореолом солнца.

— Де Иссои, — гласил он глубоким тенором, крича навстречу рвущимся наружу вихрям и ураганам, несущимся с простора в их спокойный мир, — твой путь окончится здесь, как и для мальчишки, которого ты так рьяно пытался спасти. Если ему повезет, — задохнувшись от мрачного смеха, продолжал мужчина, проводя кольцами по щекам, наслаждаясь твердостью и гладкой поверхности драгоценных камней, — то он умрет от кровопотери, оставаясь человеком. А если станется, что сердце его колышется жизнью, — и лицо его застыло, как у ящера, приготовившегося задушить жертву, глаза налились стальной решимостью, — я сделаю так, что и горсти пепла не останется от его физической оболочки.

Скай поднимался на ноги, и ветер, образуя множество клинков, градом посыпалось на противника, но они не долетали до него, лишь обдували мягкостью белого сна, бризами, что танцуют высоко в небесах. В руках Авеля возникла прозрачная чаша, чистая как вода, сотканная из ветра и облаков, и мечтаний людских сердец. Кубок с сапфировой огранкой заполнился кровью, и Скай знал, что то было его кровь, собранная из вен, горящих в теле, и он был угощением застолья пиршества.

Отчего-то он успокоился, и даже тени блудных видений покинули его душу, оставив потаенные страхи, испугавшись храбрости в сердце. Туманные фантомы роговых змей с серебряной чешуей плелись к нему по воздуху. Но вдыхая кислород, он не почувствовал гари, а увидел перед собой широкие и чистые озера, где в глубине толщи пресной воды, бились ледяные ручьи, освещаемые колоннами теплого света в ясную погоду. Он услышал падение хлопьев кристаллов снега, тающих на щеках, на руках; он расслышал плач неба, и слезы летним дождем полились на него, падая на губы и ресницы, то была женская ласка. К щекам его притрагивалась дева, ниспосланная теплым дождем, и рябь отстукивающих по поверхности тихих озер капель, расходилась темно-серыми валами. Она была красива, но он не видел ее лица. Он слушал ее песню, изгнавшую черноту и грех мыслей, истребившую ненависть и раздор, злобу и зависть. И Скай ощущал дыхание своего ветра, запечатанного за страхом темных пологов. Он глубоко выдохнул, ощутив на кончике языке ее дыхание, и нежность рук, мягко спускающихся на плечи, прекращая плавную тропу ладоней у груди, в том месте, где так быстро билось сердце. И от прикосновений рук этой девушки, сердце сбивалось с ритма, и дышать становилось невыносимо больно. И дитя неба и воды прижалась к нему, вслушиваясь в сорванное биение, прикрывая в блаженстве светлые ресницы и затуманенные окрыленным наслаждением глаза. Левая рука спускалась ниже, прочерчивая наскальные рисунки по его предплечью, кисти, ладони, и их пальцы переплелись, как соединяются недостающие кусочки единства. Но он не смог ощутить тепла ее кожи, и это разбудило его. Он в замешательстве посмотрел на расплывчатый, улыбающийся образ ускользающего сна. Красавица приставила к улыбающимся устам указательный пальчик, и Скай не нуждался в словах, странница просила его не раскрывать секрета. И в ответ он улыбнулся ей взглядом своих голубых глаз, прозрачных, как и ее дождь. Юноша сжал кулаки, и в правой руке он ощутил холодную тяжесть. И только Скай осознал, что теплится в его руке, и внутри него поселилась неуверенность, и от сомнения в себе, клинок глубоко порезал его ладонь. Рана, доставшаяся ему в наказание за неверие. Он несколько раз моргнул, поднимая к лицу прозрачный стеклянный клинок с вырезанными полумесячными полостями, искривленными краями, и растворившееся в памяти мгновение мечты покинуло разум. Он забыл и о дожде, и о свете, окружающим и его, и того, кто одарил силой, но кровь, что текла по лезвию, горячила и воспламеняла.

Над его головой пролетела стрела, разрезающая черноту и, озаряя ярким белым светом красное небо, и наточенный белоснежный наконечник попал в правое плечо Авеля. Похоже, что он с самого начала не хотел уклоняться от разящего выстрела. Скука настолько одолела мужчину за долгие годы, что он не смог сразу распознать святого яда, полно сочившегося на острие стрелы. Он резко выдернул из плеча стрелу, с собачьим остервенением выбрасывая проклятый для него предмет, и принялся с возбуждением сдирать с себя драпированную ткань, не до конца понимая, что такое липкое стекает по его руке. Авель был неподвижен и безмолвствовал, находясь в раздумье, и только потом сообразил, что это кровь. Плоть на его плече почернела, и полученная рана не восстанавливала свой первоначальный вид, но он успокоился, и на смертельно-бледном лице заиграла улыбка, по которой лицо скучало многие десятилетия.

— Святая вода озера Байкала, — шептал он неподвижно, задыхаясь от восхищения, — чистейшая и благословенная. Страшнейший яд для прибывших из темноты.

Существо из пурпурного небытия вскричало, ревя от угасающего потока жизни, и отверстие бескрайней глубины становилось все тоньше. Сильные когти дракона, облитые золотом, пошлись крошкой, окоченев с концов. И дыра, расколовшая небо, стала затягиваться, и опускающаяся к земле рука обратилась в песок, ярко-алым следом, шелестя по ветру.

— Клавдия, ты и здесь пытаешься обратить исход неизбежного, — сказал он со странным выражением лица, глаза, налитые злобой, потеплели, и оттаяло напряжение в чертах красивого лица. Он произнес женское имя. Человек отвлекся, приворожено следя за каплями чистой воды, сползающей по руке вместе с кровью.

Скай не замечал холода от сбросившихся спиралью вьюг с возвышения небес, на которых теперь вновь безгранично правила безгрешная лазурно-белая луна. Все тело покрылось гусиной кожей от загрубевших ветров, всплесками бьющихся друг о друга, как бывает при взмахах мощных крыльев. Ветер обережет его, унося в просторы снов душу, а лед, что он держит в руках, будет напоминать о границе с реальностью, и, ступая по лезвию смерти, Скай пересек пространство, разделявшее двоих мужчин одним шагом. Спокойствие и хладнокровие ознаменовало его быстрое и прямое нападение сверху, когда клинком он отсек левую руку неживого, удерживая рукоять меча без гарды и вкладывая во взмах всю свою волю. Конечность сгорела без остатков, едва коснулась черных камней под их ногами, столь сильным был жар от пламени, прошедшему по городу.

Авель в смиренном затмении воззрился на лоскуты алой крови, брызнувшей на его одеяние и лицо, и с усилием он заставил себя повернуться к юноше, направившегося к его горлу льдинистый меч. Ошеломление кровавого взгляда не продлилось и дольше секунды, человек с легкостью увернулся от второй рушащейся атаки, накатившей как внезапная молния, не позволяя ударной волне, взвившейся вверх, пронзить свое сердце. Авель прикоснулся пальцами к груди юноши, и черные мечи, вырвавшиеся с кончиков ногтей, выжгли на его коже зловонные просветы ран. Из Ская вырвался сдавленный хрип, руки затряслись, отпуская хладной металл, рассеявшийся снежной пеленой. Авель ногой отбросил, охватившее судорогой тело, скидывая со своего ложа, и невидящим взором широко раскрытых глаз, светловолосый мальчик падал вниз, но он не разбился о камни. Его подхватили вихри, образовавшиеся от взрыва, разнесшегося на площади, и плотный черный дым сомкнулся над светлой фигурой. Сквозь плавные откаты пепельных облаков, Авель различал блеск серебреного механизма в образе волка, вырывающегося из темной бездны и несущего на загривке и спине тела двоих юношей. Правой рукой он придерживал кровоточащую рану, продолжая всматриваться в удаляющийся мираж, обдуваемый красными искрами огня. Шпиль под его ногами накренился, несясь вниз и разбиваясь о твердыню земли, но человека уже не было и на развалинах города, что еще прошлым днем кипел и бил ключом жизни. Голыми стопами он мягко приземлился на водную гладь пруда, зеркалом отражающим его благородный профиль. В саду, окружающим особняк в самую пору цвел жасмин, распускаясь жемчужными диадемами на тонких темно-карих ветвях, и лепестки опускались на поверхность воды, сплачивали белесую тропу. Изорванное кимоно сменилось на шелковые темные штанины и распахнутый плащ, оголяющий его сильный торс и грудь. Вода показывала иное отражение, другие пейзажи, и ступал он не по воде, а по мраморному залу далекого и богатого двора, с роскошно обставленными столами, ломящихся от яств и фужеров с вином. Авель шествовал к перламутровому трону, увенчанному алмазными статуями павлинов с сапфировыми глазами и серебряными украшениями на длинных хвостах с руническими письменами. И если за гранью зазеркалья, он был владыкой, то за пределами величественной страны, он был лавочником, собирающим саквояжи доверху забитые книгами и папирусами, прекрасные музыкальные инструменты и дорогие ткани. Чистый свет луны разгонял прерывающиеся всполохи огня на горизонте, небеса растекались неоново-лиловым океаном, блистая звездными дорогами. Авель говорил на многих языках, потерянных в этом мире, и неизвестных этому миру. Он поднял вверх левую руку, сжимая в кулак и чувствуя соединение мышц, натянувшуюся кожу, жар, проникающий к кончикам пальцев из ладони. Юноша выступил против него с незавершенным клинком из белого металла, пробившего его защиту и, развеяв ауру. Если бы в руках его оказалась не пустая и бесформенная оболочка, а наполненной силой меч, он лишился бы правой руки вместе с плечом, умирая в горячей агонии, как обычный человек. Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз получал ранения, или удивлялся во время сражения, радовался, вздымающимся вихрям в небесах. Плечи его расслабленно опустились, когда он воздел руки в стороны, ладонями вверх, позволяя чуме отступить и отпуская души, павших под действием яда. Пусть он и стал повинен в смерти множества людей, Авель был всего лишь орудием того, кто сорвал чудовище с цепи. Этим он старался себя успокоить, но правда все еще терзала рваную рану в плече от воды, которая теперь будет заживать долго и болезненно. Несмотря на все свои покаяния в прегрешениях, он все еще не мог избавиться от своей сущности, которая отвергалась чистотой. Он получал удовольствие от пролитой крови. Он мог бы сопротивляться полученным приказам.

— Похоже, что судьбу не удастся обмануть даже мне, — ровном голосом произнес человек, выходя из воды на подстриженную траву, вдыхая аромат хризантем и ликориса. Руки его опустились и черпнули лодочкой ладоней воду. И тихо прошептав заветные слова воде и ветру, выплеснул с рук сокола, чьи крылья окрашивались в белый свет, сливаясь с оттенками луны. Птица взлетала из-под прозрачной толщи воды, устремляясь к высокому небу, на краю которого забрезжила полоса рассвета.

* * *

— Я не буду тебя спрашивать, откуда ты взяла флакон с водой из священного источника, — сказал Александр Левингстон, снимая платиновые очки с матовыми стеклами и усердно смазывая маслом арбалет, даже не посмотрев в сторону девушки с волнительным нетерпением ожидавшей появления у причала вдалеке механического волка. Медные локоны подхватил ночной ветер, и британский юноша отметил про себя, что даже в темноте они сверкали красным костром.

— Хорошо, я буду благодарна, — искренне произнесла Лира с мягкой улыбкой, но если голос не выдавал ее паники, то руки била такая дрожь, что издалека можно было разглядеть их резвую тряску. Она была высокой и стройной, и в простоте своей внешности привлекала взоры многих мужчин, но за таинственным очарованием темно-зеленых глаз пряталось больше секретов, чем у него самого. Но ему было все равно, пока он мог продолжать исполнять поставленную перед собою цель. Когда-то он уже видел безмерную мощь огня, поглощающую с жадностью новорожденного хищного зверя города. И вновь перед ним предстала ужасающая картина смерти. Иногда, или совсем редко, он позволял себе мечтать о спокойной жизни. Подальше от войны и потерь, утерянной любви. Скучал по беззаботной мирской обыденности. И продолжая начищать до блеска стремя и крестовину, Александр подумал, что когда-нибудь именно так все и случится. И он будет наслаждаться восходом зари без страха.