Скай сжимал в бреду белоснежные простыни, обволакивающие, как тернистая зыбь, скользящая остриями по коже. Он вжимался лицом в подушку, слыша в ушах свист пуль, почувствовал, как саднит нога от выстрела серебряного патрона. И слабо дыша, он видел знакомое и близкое лицо. От воспоминаний горло сжалось, и закружилась голова. Напротив него стоял Клаус, выставляя перед ним дуло револьвера, сиявшее в свете солнца, в окружении белой пустыни снегов, и блистали пушистые ковры ярче алмазов. Он никогда не знал морозной свежести, скованности в носу и горле от стужи, острой коли от прикосновения снега к коже, мог лишь догадываться. Скай часто расспрашивал Клауса о далеких Северных землях, именовавшихся некогда Российской Империей. Его увлекали рассказы о таинственных дворцах, по которым до сих пор блуждали призраки прошлого средь мраморных фигур богинь, поддерживающих механизмы, неведомых цивилизации нынешней. Поговаривали, что в запертых комнатах скрывались несметные богатства — величайшие знания человечества, ушедшие вместе с падением грациозной и сияющий как блик солнца державы. А глубоко под землей, проходили белоснежные поезда по выстроенному городу, существующему и с тех глубоких времен. Безмолвная столица, спрятанная под неоново-златым куполом, приковывала взор мастерством и искусным умом зодчих, построивших особняки и храмы, театральные площади и уединенные скверы, выделяющиеся роскошью и чистотой. Но все, чего могли достичь его глаза, открытые фасады зданий, внутрь которых нельзя проникнуть и узнать, смотрит ли кто-нибудь извне арочных высоких окон, гуляет ли по широким мраморным залам с золотыми колоннами и продолжает ли свой неспешный век, спускаясь по длинным лестницам. Зачаровывали каменные фигуры, стоящие аллеей на высоких монументах, что выселись к самим небесам. И сколь много мистического соблазна было во дворах темных господ, чьи неприступные крепости и замки стояли в высоких горах и непроходимых лесах. Одни шептались и писали о любви между бессмертными и смертными, о притяжении, возникающем меж светом и тьмой, другие о чудовищных градах, где дороги окрашивались людской кровью, пока камень не впитает в себя красный до той степени, что даже дождь не сможет обесцветить бесконечные улицы, осыпанные алым нектаром. Но Клауса никогда не интересовали облеченные вымыслом людей сказания. Зато он рассказывал о тех, кто целый год жил в ожидании теплого солнечного света и прекращения лютых зим, о немыслимом страхе перед полуночными детьми, что приезжали ежегодно за данью в города и селения. Говорил о том, сколь трудно расставаться с родными и дорогими людьми, и как смертельно опасно было пересекать границу Империй для тех, кто пытался спасти свои семьи. В глубине души, Скай корил себя за то, что не позволил проникнуться горечью, в которой долгие годы жил Клаус. Его никогда не беспокоили его чувства. Он не спрашивал, что сталось с семьей, которую он оставил, и каким было прошлое мальчика, которого ему преподнесли в качестве подарка. Он никогда не пытался понять юношу, сопровождавшего его на званые приемы и вечера. Должно быть, как очерствела ему эта выставленная роскошь и красота. А он знал, что все драгоценности и золото нельзя было обменять на одну минуту с любимыми. Насколько же сильна и затаенна была его ненависть, если на протяжении стольких лет играл дружелюбие и преданность, которых не было.

Быть может, именно поэтому они так и не смогли до конца довериться друг другу. Когда один теряет все, а другой продолжает жить, разве может боль от потери пройти одним лишь довольствием праздного общества, где нет болезней и нет всепроникающего чувства голода, где нет страха перед завтрашним днем? Клаус всегда хорошо понимал Ская, и ему еще ни разу не удавалось обыграть Клауса в игру в шахматы. Дело было не столько в природном таланте или стратегии, скорее, Клаус научился быстро разгадывать ход его мыслей, распознавать чувства через мимику, и после делать свой собственный шаг, приведшего его к выигрышу. Они были вместе с самого детства, но никогда не были настоящими друзьями. Дружба без доверия — ничто. Клаус с самого начала шел к своей цели — победить и отомстить. И самое главное, что он никак не мог винить Клауса в подобном решении. Не исключено, что будь он на его месте, поступил бы иначе. Клаус жил все эти десять лет одним желанием расправы, и это придавало ему сил в усердии в учебе, пристрастии к тренировкам. Если бы Скай был более внимателен, он бы наверняка смог разглядеть в нем неприятеля. Но ведь все участники Турнира враги.

Перед ним предстало другое видение, как крушатся черные башни, распадаясь не камнепадом, а гудроном и нефтью, чернильной волной надвигаясь сверху, из которой выходили уродливые лица, обреченные страданием и старостью. И когда он тонул в раскатах теневых волн, мужчина в пестрых одеждах и бледно-мертвенным ликом, с глазами ограненного рубина, обернулся к нему, улыбаясь. И Скай услышал произнесенные слова, надвигающиеся на него пагубным падением грязных вод. Авель убеждал, что все люди враги. И человек продолжит бороться с подобными себе, пока не останется в одиночестве, затемненном гибелью природы и крахом культуры.

Боль от пулевого ранения расходилась по телу, сплетая нервы к монотонному чувству жара и острой горечи на кончике языка. Бирюзовые глаза Клауса окрасились в малахит, мышцы на руках окрепли, и пальцы с уверенностью нажали на спусковой крючок, когда длинная пуля, окаймленная сфероидными письменами, вылетела из дула.

И тогда Скай распахнул глаза, в неуловимом страхе поднимаясь с сырых простыней в чистой и озаренной светом просторной комнате. Его глаза судорожно бегали, и он не мог сосредоточиться, все еще ощущая острое прикосновение кошмара, прикладывая к лицу ладонь, чтобы попытаться остановить спешащий взгляд на резких линиях руки. И так же быстро, как он очнулся ото сна, он почувствовал резную боль в груди, осторожно прикасаясь к трем ранам, затянутым белой тесьмой с письменами, окрашенными пахучей и сладкой золотой краской. Лекарственное снадобье изготавливали из сочетания редких трав, и в завершении целебный отвар обретал переливающийся красно-янтарный оттенок, и поверх грубой ткани на шелке расписывали целительные заклятия. Вересковые шифоновые занавесы взлетали на сквозняке от распахнутых балконных дверей. В комнате стоял холод, но ему все равно было душно и, он никак не мог нормально отдышаться, убрать сползающую светлую челку с горящего лица. А еще его бил странный озноб, но Скай не сразу поверил чувствам, слишком резвым и неожиданным для него стало возвращение в реальность, он не мог понять, продолжает ли разум пересекать просторы ужасного сновидения. Но дыхание успокаивалось, и, подняв глаза на темноволосого мальчика, лениво раскачивающемся на белом, как лепестки лилии, стуле с высокой резной цветочной спинкой, наблюдающего за ним внимательными глазами притаившегося тигра. По-крайней мере, так ему подумалось в первый раз, когда он лицом к лицу столкнулся с Александром Левингстоном, чей отроческий возраст никак не сочетался с завлекающими темно-серыми глазами. Они были как грозовые тучи или мерно текущими водами тонкой реки, пролегающей между сосновыми деревьями глубоко в лесах, где особо четко слышна тишина, а небесный свет горячих солнечных лучей преображает каждую ветвь. Чистый взор увлекал своей неподдельной серьезностью, открытостью и прозрачностью, как стекло. Заостренный профиль и долговязость фигуры делали его старше, но мягкие линии лица придавали нежности и красоты больше свойственной женщинам, нежели молодым людям его возраста. На нем красовался темный плотный камзол с золотой вышивкой и жемчужными пуговицами, но слишком широковатый в плечах, отчего верхнее одеяние сползало на спину, открывая худощавые линии ключиц. На ушах снаружи ползли золотые драконы с изумрудными когтями и широкими глазницами, вгрызаясь пастью в мочки. Похожие же существа украшали и высокие сапоги из замши, к которым на кожаных застежках прикреплялись небольшие ножи с ручкой в форме головы ящера.

— Ты проснулся, — обыденным тоном произнес он, продолжая скрежетать на стуле, раскачиваясь взад и вперед, удерживая равновесие высокой подошвой сапог, чуть склоняя голову набок. И проследив за его взглядом, Скай повернул голову в сторону, заметив красноту, проходящую резвыми бликами на огненных волосах девушки, без сил упавшей на колени, оставаясь наполовину на холодном полу и устало откинувшей голову на теплые перины и сдернутое покрывало. Она мирно посапывала, слишком утомленная и измученная событиями прошлой ночью, делая равномерные и глубокие вдохи, совершенно не замечая бьющего в лицо яркого света и порой немного сморщивала лоб, но через мгновение лицо ее вновь разглаживалось, и она продолжала пребывать в дурманах иллюзий.

Скай осмотрелся. Он находился в небольшой комнате с мраморными стенами, украшенных золотым окаймлением по потолку и художественными рельефными украшениями из костей, сплетающихся в прекрасных дев, поддерживающих вазы с цветущими ирисами на выступах карниза. Длинные вьющиеся локоны инкрустировались небольшими алмазами, а их образы соединяли в единении своем созвездия неба. Полосы света, пробивающегося через арочные окна, отсекали белоснежно-кремовые потолки, и, казалось, что ангельские лики парили в воздухе. На полке камина из многослойного халцедона, в котором уже давно не разжигали огонь, в ряд стояли миниатюрные скульптуры богов. Каменные лица прикрывали сказочные маски в оперении и животном оскале, с вырезанных краев глазниц вылетали птицы и вытекали водопады, опадая тяжелыми реками по ладоням, из которых вырастали леса и горы. За спиной мальчика стоял стол из темно-бурого камня, на котором высились стопки книг в дорогих кожаных переплетах и разбросанные хрустальные стержни для письма, разлиты чернила на свитках и бумажных листах, усеивающих скользкие и натертые до блеска холодные плиты. Несколько чернильниц опрокинулось, и жидкая темная краска продолжала капать на открытый саквояж с бумажными документами и записями, заполненных от руки аккуратным и извилистым почерком. В дальней части апартаментов на стеклянной столешнице на серебряных блюдах и кувшинах с полированным рельефным орнаментом распустившихся цветов и грифов высились башенки из горячих лепешек и сладких пирожных, сервиз из нежно-голубого фарфора. Его глаза озабоченно искали оружие, острые столовые приборы, что-нибудь, что помогло бы защититься или при помощи чего можно было атаковать.

— Тебе ни к чему пытаться отыскать оружие, — мягко уверял его мальчик, пытаясь изобразить ободряющую улыбку, но вместо этого у него вышла неряшливая гримаса, как если бы он забыл, как правильно нужно растягивать губы. — Кинжалами я не пользуюсь, хотя того же не могу утверждать насчет нее, — и он кивнул в сторону Лиры, чья бархатная кожа светилась в облачении светлых виражей. Он внезапно поднялся, вставая ногами на кресло с парчовым сидением, легко спрыгивая и подходя к столу, тогда как Скай не спускал с него своих настороженных глаз.

— Не думаю, что ты будешь в состоянии принимать какую-либо пищу, — продолжал обыденный разговор Александр. Он поднял чайник из розового кварца в форме геральдического барса, и в две чаши полился горячий чай с приятным и успокаивающим ароматом мяты и жасмина.

— Я заварил целебные травы, так что три пиалы до полудня тебе стоит испить. Раны заживут быстрее, да и голодным тебе не следует оставаться.

— Кто ты такой? — измученно выдавил из себя Скай, тут же согнувшись пополам и судорожно приближая руку к груди, на которой показались свежие алые пятна крови. Обыкновенное произношение слов давались ему непосильным трудом, тело свело, и он, стараясь остановить крики боли, прикусывал себе бледные как жабры рыбы губы.

— Меня зовут Александр Левингстон, — галантно представился юноша, раскланиваясь в шутовской манере. — Я прибыл из Британии, поэтому в какой-то степени мы с тобой вряд ли сможем поладить ввиду известных тебе обстоятельств, верно, османский князь? Перекошенным взором, он еще раз оглядел представшего перед ним человека, отметив, что у него был изысканный вкус и дорогая одежда, прямая осанка и едва уловимая легкость движений. Чудотворный крой, вполне могли позволить себе выходцы среднего класса, но искуснейший пошив тончайшими золотыми нитями считалось привилегией, отведенной высоким домам. В его общем наречии звучали необычайно строгие тональности выговора, что говорило о хорошем лингвистическом навыке, поэтому он вполне мог быть представителем аристократической фамилии. Но фривольная манера разговора и свободное поведение говорили об обратном, что не исключало и предположения, что он обокрал ателье или стащил из спальных комнат у высокого господина камзол, что свешивался с захудалых плеч.

— Отчего же тогда британскому отпрыску помогать грязному османцу? — сердито подхватил Скай, подтягивая на плечах рубаху, чувствуя неприятный озноб, и не желая смотреть в лицо британцу, спасшему ему жизнь. Между двумя Империями многие столетия проходила кровопролитная вражда, что никогда не прекращалась из-за повстанческих набегов, которые не могли остановить солдаты османских княжеств, как и нельзя было простить тех душеприказчиков, что забирали в рабство тысячи людей и отправляли работать в нагорные месторождения золота, уничтожая маленькие деревни, расположенные на окраинах, проходящих границ и выжигая дотла зеленые леса. Лишившись многих десятков километров мшистых лесов, Империи приходилось закупать огромными партиями древесину из сумеречной столицы Альбиона. Ночи в пустынях Османской Империи были холодными даже в престольном граде, что уж говорить об отдаленных селениях, окутываемых смерчами и песчаными бурями, где люди умирали от голода и холеры.

— Понимаю твою утвержденную озлобленность, но поверь, что среди британцев много тех, кто уважает и чтит традиции южной столицы. Также как и среди османских солдат встречаются те, кто продает свою гордость и совесть, отрекается от семьи и религии, вступая в ряды британских войск или на попечение в почтенные дома лордов в качестве прислужников. История и политика неоднозначные вещи, не советую такому человеку как ты так быстро принимать одно сторону медали. Поверь, можно захлебнуться от предрассудков и лжи, которую рассказывают в столичных тавернах Альбиона про пустынные земли Османской Империи.

Скай едва вслушивался в его невежественный разговор, выпрямляясь и кладя руку на центр груди, и проходящие жгучие раны возле ребер, погружаясь в воспоминания. Чувство, пронзающего горячего металла сквозь плоть навсегда останутся в его памяти, таким острым и свежим была беспомощность и близость приближающейся смерти, что даже сейчас горло заполняла кровь, и все перед глазами блекло. Он не ощущал своего духа в собственном теле.

— Почему ты мне помогаешь? — вымученно пробормотал Скай, и в оттенке голубого эфира его глаз замерцали лепестки аконита.

— Ах, это, — с вымученной улыбкой произнес юноша, с презрением и силой заворачивая рукава на правой руке, чтобы лучше был видны кровавые рубцы, тянущейся от кисти до локтевого сустава, каждый из которых был проколот золотым украшением, пропитавшиеся чопорно-лиловой кровью. — Видел когда-нибудь подобное? — живо поинтересовался юноша, проводя пальцами по благородному металлу, кончики которых дрожали, словно драгоценный сплав обжигал внутренним жаром. И на его сокровенный вопрос Скай не решался ответить. Кожа возле вставленных квадратных звеньев обуглилась и походила на древесную кору. Такие спиральные украшения, крепящиеся в плоти, считались проклятием, не один уважающий фамильный род османец никогда не станет заключать с кем-либо сделку на крови.

— Еще по прибытии в Шанхай, — продолжал британец свое горькое изречение, — моя дорога была облечена роковой встречей с этой женщиной. И мы заключили тщедушную сделку, но если воспринимал ее как игру, то девушка оказалась более разумной, чем я предполагал изначально. Моя вина заключается в том, что я недооценил ее, и проиграл пари. Теперь же мне не остается ничего другого как подчиниться предписанным заветам на скрижалях, воткнутым в мое тело, как цепные клейма в теле северянина. Если я не исполню обязательств, что начертаны в кромках этих маленьких пластин, моя жизнь оборвется в одночасье. Эти пошивы крепко связаны с моей кровью и нервными окончаниями, ведущими прямо к сердцу.

Скай попытался сдержать накативший к гортани кашель, глубоко вдыхая воздух, в бессознательном движении проводя ладонями по сырому лбу.

— Видимо, лихорадка еще не прошла, — холодно констатировал Александр, громко откусывая хрустящее шоколадное печенье с полными черными ягодами изюма и слизывая с пальцев крошки, неотрывно смотря, как вскипает жар в теле молодого человека. — Хотя девушка всю ночь провела возле твоей постели, бережно стирая с тебя пот, в надежде хоть немного сократить твои страдания, температура не спадала. Черные лезвия, которыми тебя пронзили, были пропитаны сильным ядом, — он поднес к лицу голубую чашу, делая небольшой глоток. — Организму требуется не меньше недели, чтобы начать сопротивление, а ты смог прийти в себя уже так скоро. Значит у тебя настоящий потенциал к смертельным ядам. Должно быть в Османской Империи знатные лекари и преподаватели, раз смогли достичь таких славных высот от столь молодого ученика.

Скай никак не мог отдышаться, когда почувствовал на запястье ледяное прикосновение жестких и сильных пальцев. Он удивленно поднял голову, увидев неприкаянные сумеречные глаза, в которых плыла вереница туманов, рассеивающихся в ночи по глухим к жалостливым мольбам чащобам.

— Я потратил достаточно много времени, чтобы излечить твои раны, поэтому лучше тебе не вставать с постели какое-то время, и сделать мне и этой девушки одолжение — вести себя спокойно, иначе все будет напрасно, и яд в твоем теле продолжит распространяться, — жестко шептал юноша в лицо. И отчего-то он непроизвольно ощутил на себе давление власти. Скай немало удивляло, насколько сильными были его руки, как горяча была кожа и студены глубокие глаза. Он коротко кивнул в согласии, все еще удерживая одну из рук на ране.

— Где я? — вместо этого спросил он, продолжая изучать странную комнату, мысленно подмечая про себя все предметы интерьера и стараясь уловить смысл, изображенных на рванных и пожелтевших листах схем и символов.

Юноша ответил не сразу, устало усаживаясь на широкую кровать у его ног, и глубоко вздыхая, слегка морщиня лоб.

— Ты помнишь, что произошло прошлой ночью, османец? Ты сражался с одним из детей полуночи, а, возможно, что и с одним из чистокровных. Я выпустил стрелу, омытую святой водой с другой части моста, а мои механические волки вытащили из-под огня тебя и того человека, что был с тобой в ту ночь.

— Фраус, — дрожащим от напряжения голосом выговорил он, приподнимаясь на локтях и припадая головой к спинке высокой кровати, успокаивая сердечный ритм от вспыхнувших в нем страшных воспоминаний, не осознавая, сколь тяжелым стало тело, и от изнеможения закрывая глаза. Он боялся делать вдох, потому что сквозняки, врывающиеся в незнакомые апартаменты, доносили до него горечь и утрату жизни, скорбь рвущихся на части сердец, запах смерти, пришедшей к порогу домов, а еще потому, что не имел права больше на дыхание. Какой невыносимый груз ответственности — продолжать жить, зная, что не сумел спасти невинных, понимать, что были силы, чтобы спасти многих, как и была слабость, чтобы не спасти ни одного. Он стиснул кулаки так, словно пытался хваткой сорвать с костей и мышц кожу, желая прочувствовать вновь всю силу враждебной энергии сумрака, ощущать, как кипящие камни выплавляли на нем слова позора и презрения. Как ужасающе осознавать свою бесполезность, неспособность предотвратить смерть, забравшую столько счастья. Его всю жизнь готовили к тому, чтобы защищать. Почему же теперь, когда у него была сила, он не смог никому помочь?

— Он жив? Что случилось с горожанами Старой части города? — шептал он неистовая в своем безумии, хмуря светлые брови. Скай наверняка продолжил бы свои бесконечные вопросы, если бы его не остановила высоко поднятая рука.

— Я и Лира отдали его на попечении близкой ему женщины, так что думаю, что с ним все в порядке, — уверял его Александр, делая короткую паузу. — Что касается города, то центральные площади и жилые улицы сильно пострадали. Насчет выживших не могу утверждать. Еще с ночи на кораблях вывезли с пристаней большую часть людей, что проживали у окраин, боясь, что огонь доберется и туда.

Он заметил, как замер в безмолвии молодой человек под впечатлением тревожных воспоминаний и постарался придать голосу напутствующей бодрости.

— Ты не должен себя винить в произошедшем этой ночью, — он вытянул руку вперед, и на средний и указательный пальцы прилетела механическая птица с расписными рисунками на крыльях из красного золота, состоящих из крупных пластин. Платиновая головка быстро поворачивалась из стороны в сторону, вглядываясь рубиновыми бусинами в контуры лица, а потом, живо взмахивая изящными крыльями, упорхнула прочь, и в гранях света насыщенная зелень выбитых цветочных узоров на хвосте мерцала изумрудной филигранью.

— Именно благодаря тебе, белая чума отступила прочь. Я не знаю, что стало с тем, кто хотел убить тебя, но ты не позволил куда более страшному созданию снизойти на нашу землю. Брови Ская дрогнули, и он открыл свои светло-синие выразительные глаза, и яркость осколка голубого неба завладела британским мальчиком. Внутренний трепет коснулся стоп, обогнув позвоночник и холодным поцелуем дотронулся до затылка. Таких глаз он прежде не видел ни у кого. То был воздух, отражающийся в водах, небесный полет белых птиц среди пенных полотен облаков. В зеркальной глубине протекало столько жизни и невинной чистоты. Скай словно и не слушал последних слов, повернувшись к девушке. Сейчас, когда она лежала в спокойствии, в обрамлении оттенков тонких лучей, растекающихся золотом по вершинам курчавых мягких волос, он подумал, что она действительно была красива. Мягкая линия рта, аккуратный подбородок, а какие пушистые ресницы и миловидный алый цвет насыщает прелестные губы. Очарование юности скользило в каждой черте, отпечатывая в разуме бессмертный образ, соблазном отравляющая здравость мысли, как и первое воспоминание о восходе солнца. Но еще в неподвижности забвенных дум, проглядывалась присущая его кругу интеллигентность, которую редко можно было встретить или увидеть на лицах многих знатных выходцев. Странная девушка со стойким и сильным духом, которая все время пытается спасти ему жизнь. Ее присутствие успокаивало его, в душе воцарялся глоток услады, такое бывало, когда человек, очутившись в незнакомой среде обитания, вдруг подмечает знакомые лица, понимая, что не одинок.

— Лучше не трогай ее, — посоветовал Александр, — она подолгу не смыкала глаз над тобой, изредка проваливаясь в сон. Любая крупица отдыха, даже в беспокойное время лучше любого лекарства, а девушка заслужила не только твоей благодарности, но и минуты тишины.

В отдалении он услышал детские голоса, напевающие песни и медленное хлопанье в ладоши, что создавало своеобразный ритм китайской музыке. Отрывистые слоги их еще тонких и бойких голосов успокаивали. Он не мог понять, почему от стихотворной песни, ему так хотелось плакать. Скай крепко зажмурил глаза, но влага, собравшаяся под кромкой ресниц, все равно прошлась резными тропами по белым щекам.

Он отодвинул покрывало, осторожно придерживая рукой раны и не чувствуя ног, медленно опустил стопы на пол, обжегший своим колким холодом. На нем были темные широкие штанины и простая белая льняная рубаха, такие носили рабочие среднего класса, кожу неприятно терла грубая, непривычная ткань. Он посмотрел на свои отмытые ноги, на которых только начали рубцеваться раны и заживать ожоги. Теплый воздух встречал его, заливая ярким светом лицо, как река водоема, протекала по углубленной кромки земли меж камней и извести. Тени заостренных стержней канделябров, закрепленных над балконными стеклянными дверями с полукруглыми окнами из цветного стекла отражались на мраморных плитах, и статуэтки, будто ожившие судьи наблюдали тревожно и озабоченно за трудными шагами уязвленного человека.

Скай ступил на балкон, наслаждаясь фронтом горячего тепла, подставляя лицо небесам, и позволяя ненастным ветрам скользнуть по коже, под грязные тканевые перевязи, но как только он посмотрел вперед, как ужас нахлынул на него с большей силой. Должно быть побудительной причиной приобретения особняка стало месторасположение. Здание находилось недалеко от реки, разделяющей древний город, а сверху прекрасно просматривались высотные белоснежные здания столицы, выходя на главные правительственные корпуса. Старой же части города не было видно за сносящими колоссами траурного пепла, и слабые слои тумана не скрывали разрушенных корпусов храмов и зданий. Когда он прибыл в Шанхай, его поразило величие и торжественность архитектурных ассамблей белого города, и противоположный ему брат-близнец, сверкающий пестрыми красками алого. Старый город отливал духом традиционных времен своими продольными улочками и черепичными домами с необычными гребнями, укреплявшие коньки крыш. И в венценосном блеске славы, время протекало в ином ритме. Его можно было ощутить сквозь теплые плиты, если ступать по рельефным узорчатым дорогам между жилых кварталов без стесняющей обуви; через холодность воды, что ледяными каплями благоволением омывает лицо, застывает призрачными бриллиантами на ресницах; через свежий воздух, реявший невинность опавших лепестков яблонь. Каждый дом отличался непревзойденным стилем и удивительными внутренними садами, изваянными статуями, стоящих в строго фронтальных позах возле дугообразных мостов, пересекающих внутреннюю реку и небольшими часовнями из серого мрамора, где зажигали красные свечи, шепча сокровенные молитвы. Скай никогда и не мог подумать, что увидит в одном месте такое количество сортов цветов. В особенности ему нравился жасмин, покрывающий дороги белейшей скатертью, ведущим к веретенообразным купольным храмам с темно-синими и прозрачными потолками, стоящих массивными сооружениями возле фигурных прудов и цветущих берегов. Здание, в котором они находились, располагалось недалеко от пристани, в достаточном расстоянии от правительственного чертога и в достаточной близи, чтобы можно было разглядеть, как середину моста оцепляют черными кованным воротами, запечатывая золотые замки. Грузным и мертвенным взором он посмотрел вниз, где маленькие дети восседали прямо на дорогах или, свешивая с парапетов босые сожженные ноги, а кто-то устало прислонялся к коленям матерей, в усталости закрывая глаза, пока те мягко покачивали свое сокровище.

— Это моя вина…, - шептал он себе, сдавливая тканевые перевязи, и ощущая на пальцах влажность крови, но он хотел боли, надеясь в ней спрятаться от сокрушительной правды. Шатающейся походкой он ухватился за стену, чтобы спуститься вниз, и если позволят силы вернуться на другой берег, где вместо дворцовых заглубленных ниш зияли ямы и руины. Даже сейчас, когда пожар прошел, под обломками, в подземных укрытиях могли остаться те, кто выжил. В глазах темнело, как если бы он на быстрый скорости несся в глубокий тоннель, когда делал болезненный шаг вперед, скрипя зубами при приступе рези, охватившей ранения.

— Прекрати, — прикрикнул на него британец, — еще не хватало мне возиться с тобой, когда ты сам себе распорешь брюхо. А раз уж так хочешь помереть, топясь своим бессилием, то только на поле Шэ-Нан. Александр грубо схватил его за шиворот белой льняной рубахи, прибивая к стене, и Скай почувствовал спиной, насколько леденящими были стены, и как опасны строгие и бездушные серые глаза, и в них гуляла буря, и совсем не было тепла.

— Я слишком многое отдал, чтобы попасть в Шанхай. Я потерял все, что у меня было, — и голос его содрогнулся, а ногти крепче втиснулись в кожу возле запястья, где протекали голубеющие вены, — я видел столько крови и огня, что тебе и не снилось. И если хочешь знать, у меня нет особого желания помогать человеку, не верящего в собственные силы. Ты же видел, что произошло, неужели тебе не хочется найти того, кто умертвил стольких людей? Неужели не хочешь отомстить? Сколько власти скрывается в твоем теле. Ты же сражался один на один с один из первородных. Ни один бы не выстоял против такого создания. Да, — признался он, выдыхая воздух, — погибли люди, но скольких спас ты. Посмотри на себя, первая же неудача настолько сразила человека, чье имя знает каждый, рожденный в новом столетии. Де Иссои, ты выжил, — пробормотал у его лица Александр, отпуская его руку, и на кончиках ногтей он увидел свою кровь, — значит, твое время еще не пришло. Значит, ты пришел в этот мир для более великих поступков. Не упускай этот отведенный судьбой шанс, потому что, пренебрегая столь ценным даром, она может отнять у тебя нечто более важное, чем твоя жизнь.

Но Скай не принимал его слов, заметив белую россыпь порошка, просыпавшуюся на изразцовые темные плиты, и переведя взгляд на руку, он запоздало увидел поблескивающие в раскрытых царапинах кристальные песчинки. Он понял, что ему становится трудно дышать, но вместе с тем отступала и боль, а вместе с ней и терзающие картины располосованных тел, оторванных конечностей.

— Ты…, - слабеющим голосом бормотал Скай, хватаясь рукой за его темную плащаницу, срывая жемчужные пуговицы, и пытаясь удержать себя на подгибающихся ногах.

— Я напрямую ввел тебе болеутоляющий препарат, — объяснил Александр, стряхивая с узорчатой вышивки остатки лекарства и позволяя светловолосому герцогу безвольно упасть перед ним на колени. — К сожалению, сейчас у меня не хватает медицинских инструментов, поэтому пришлось прибегнуть к столь дикому способу. Надеюсь, что ты простишь меня, и не разорвешь своими ветряными кинжалами. Я делаю это ради тебя же самого. Он недовольно вздохнул, и лоб прорезала глубокая морщина. Спиной Александр ощущал жар солнца, и металл, спрятанный под одеждой больно обжигал.

— Ну, отправишься сейчас ты туда, и что дальше? Сомневаюсь, что ты сможешь найти хотя бы след хозяина безликих. Темные властелины быстро научились уходить за ширму пространства, особенно с такой могущественной аурой. Уверен, что у него были все шансы стереть не только Шанхай, но и две остальные Империи с лица земли за одну только ночь, — юноша повременил с продолжением, выставляя руку, прикрывая глаза от яркого слепящего света. — Но он этого не сделал, и из того, что я видел, не применял всю свою силу, но именно это и стало решающим фактором, позволившим одолеть его.

Александр скосил взор на прилегшего к стене юношу, смотря на равность дыхания и потемневшие от крови тесьмы, а потом осторожно спросил:

— Он рассказал тебе, кто он такой и для чего пришел?

Скай коротко кивнул, вытирая со лба выступающий пот, и ощущая, как внутри к горлу подступает тошнота.

— Да, — с хрипом выговорил он, и тут же принялся откашливаться, сгибаясь. — Он пришел, чтобы проверить и узнать, достойны ли мы лотосового престола.

Британец со сложенными на груди руками, задумчиво свел тонкие брови, неторопливо выговаривая необычное словосочетание, словно за насыпью звуков скрывалось нечто большее, сокровенное, как таинство божественных сочинений, выгравированных на клинописях, и что с торжеством воспевают хоровыми песнопениями священнослужители.

— И он не ответил, какое принял решение? — мгновением позже поинтересовался Александр, вскидывая голову и взлохмачивая темные пряди коротких волос с коричнево-махагоновой проседью.

Блики солнца плелись и играли по облицовке расписных стен, и Скай бессильно опустил голову, смотря на свои руки так, словно он лично зарубил людей и разрушил блистающий некогда в зените славы город.

— Могу только сказать, что он был куда разговорчивее меня, а то и понятно, — с горестной усмешкой довершил он. — Но не думаю, что он хотел меня оставлять в живых. Мне просто повезло. Я всего лишь задел его, а он чуть не убил меня.

— Ох, похоже, что у тебя чересчур скудные представления о мире сумеречных господ и их нерушимых законах. Они никогда не совершают чего-то по прихоти или случаю. Если он оставил тебя в живых, не завершая преследования, а позволяя уйти, значит, на то была его воля.

Скай ничего не ответил, как внезапно его за локоть безмолвно потянули наверх, укладывая руку поперек плеч юноши. Александр же только повел бровью на его изумленный и лишенный сопротивления взгляд. Стоять было нелегко, но сильная рука поддерживала его за пояс, осторожно помогая передвигаться, и вдвоем они довольно быстро дошли до постели, где Скай уже не отказывался от предложенного на круглом подносе успокаивающего отвара. Есть ему не особо хотелось, а вот жажда снедала даже в привидевшихся видениях.

— Я должен поблагодарить тебя не только за свое спасение, но и за освобождение того, кто был со мной в ту ночь, — со всей искренностью в голосе говорил он, так и не отважившись посмотреть спасителю в глаза, и приложив последовательно два пальца ко лбу, устам и сердцу, — прошу, прими мою благодарность. Обещаюсь помочь в твоих стремлениях, дабы выкупить долг за две жизни.

Британец что-то неразборчиво пробормотал в ответ, осторожно поднимая с пола почти прозрачные листы, края которых уже не раз становились лакомством жуков, и таинственным образом не распадались в руках от сырости и времени.

— Как глупо, — вымолвил мальчик с настороженностью и вниманием, разглядывая чертежи на полу, видимо разложенных в порядке, известном и понятном лишь ему одному.

— Даешь клятвы не за одну свою жизнь, но еще и за другого человека. Не думаешь ли ты, что сможешь избежать данного обещания, когда придет время исполнения священного обета. Такие зароки не отпустят тебя без лишений и боли, — произнес он очень тихо и размеренно, и в глазах его промелькнула тень чужой жизни, и от нахлынувшей памяти, он непроизвольно сжал пальцы на листах с запоздалым пониманием, что может стереть ценнейшие записи кожей. — К тому же, времена долгов и сделок давно прошли. Только отпрыски благородных семей из-за бравой гордыни вспоминают об ответных словах, давно ушедших дней, — спешился он, возвращая привычную твердость голоса, раскладывая толстые и запыленные книги, и открывая золотой прямоугольный футляр с драгоценной цветочной отделкой и стеклянной крышкой. Ловко подцепив пальцами тонкие металлические иглы с алмазными наконечниками, он с даровитой искусностью перевернул несколько широких страниц с незнакомыми мне текстами, и только ощутив на себе мой любопытный взгляд, повернулся, обратив на Ская тот же любознательный и испытывающий взор.

— Тебе не очень волнует мое присутствие, — кротко заметил он. — Почему? Ты же совсем не знаешь, что я за человек.

— Ты тоже чувствуешь себя спокойно в моем обществе, — беспристрастно ответил Скай, смерив его долгим взглядом, лишенным эмоций и отставляя допитую чашу на прикроватную тумбочку. На белом камне стояла миниатюрная повозка из чистого золота, походившая на переносной дворец. Под шестью закругленными башнями почивал император с царственной короной из ветвей и листьев из зеленого граната. Из его раскрытого рта выходил ястреб, распрямляя великолепные крылья, а погонщик, восседающий на огромном слоне, махал жезлом, посылая карету, тянущую дворцовые колонны вперед. Скай дотронулся до бивней слона, как фигурка молодого погонщика ожила. Он отбросил длинный жезл из горного хрусталя, и тот, преобразовывая и вставляя шестеренки в складывающиеся мозаичные отверстия, становился планером. Мальчик смело спрыгнул вниз, пока слон раскачивал золоченым хоботом, поднимая и легко ставя на голову отставленную пиалу, казавшуюся, просто огромной с его миниатюрным ростом. Одной рукой он поддерживал хрупкий фарфор, другую приложил к сердцу, как делали закрепощенные в услужение господам, и, низко поклонившись изумленно глядящему на представление юноше, быстрой опрометью понесся вперед, пока не достиг края высоченной тумбы и с широкого прыжка, кинулся вниз. Скай было потянулся, чтобы успеть поймать чудотворный механизм, как золотого ребенка подхватил летящий аэроплан с ажурным корпусом, унесший его к столешнице с приготовленными угощениями и влекущими пряными ароматами яствами. Скай несколько раз моргнул, пораженно наблюдая, как золотая фигурка блуждает по столу, как по открытой площади, проходя через выстроившиеся аллеи из свежей выпечки и фруктов, несясь со всех ног к блюдам, на которых стояла роскошная посуда.

— Верно, — с легкой усмешкой признался Александр, облокачиваясь на стол, и бриллиантовые запонки блеснули в кожаных манжетах, — но девушка уверила меня, что ты не причинишь мне вреда. И я все еще надеюсь, что воспитанная в тебе честь и доблесть, свойственные дворянской крови дадут о себе знать.

Тут он понял, что молодой аристократ замер в охватившей его растерянности, и не внемлет его речам, не сводя пристальных и негодующих глаз с действа механизированной куклы на стеклянной столешнице. Неожиданно через арочный проход, ведущий в левое крыло, выбежало трое гончих псов с заостренными кверху ушами, мягко постукивающие золочеными лапами. Вдоль просвечивающего туловища виднелись шестеренки и мелкие спусковые детали, вращающиеся и бесшумно сдвигающиеся с места на место, позволяя передвигаться искусственным существам. Они выглядели вполне безобидными, блюдя тишину между беседой двух господ, смиренно подбирая листы, разбросанные по спальным апартаментам, поочередно укладывая на письменный стол записи, но Скай видел, какие следы оставляли на плитах их беззвучная ходьба. Длинные и неровные шрамы ползли вереницей по белому полу, отпечатываясь глубокими впадинами, когда свет оттенял их.

— Это мои творения, — вкрадчиво, с мягкой улыбкой сказал Александр, придвигаясь к одному псу, который послушно сел в беспрекословном подчинении, чувствуя приближение своего создателя. Юноша провел тонкими иглами вдоль хребта, и детали принялись смещаться, открывая кружевные створки позвонков. Он подтянул на себя прозрачные лески, которые можно было разглядеть только при ярком освящении полуденного охристого солнца, и опасный страж застыл, полностью обездвиженный. — Механику больше не развивают, как то было раньше, последние достигнутые высоты относят к давности семисот лет, а именно такие достижения позволили постичь человечеству такого небывалого развития. Только представь, воздушные флотилии, конные гвардии, стремена для гибридов и химер, снащенные боевыми орудиями и снарядами дальнего поражения явили собой настоящую катастрофу в руках человека, — с придыханием шептал он. Александр вытащил из нагрудного кармана флакон и, откупоривая пальцем рубиновую крышку, бережно вливая по капли на струны зеленую жидкость, от которой пошел шипящий пар и запах кованого железа, как на кузнице, и горящего торфа. Он со щелчком отпустил невидимые нити, и они вернулись во внутренние отделения конструктора, вставляя и закрывая раскрытые отверстия. — Разве в стране вечных золотых песков нет механизированных устройств? Ты выглядишь удивленным.

— Моей семье принадлежало несколько моделей, — признался Скай с глубоко сосредоточенным видом, смотря за передвижением оставшихся собак, высотой с половины его роста, — но они запечатаны за дверями, как богатства Империи. Никто из моего рода без приказания Его Превосходительства не имеет права входить в закрытые комнаты. Каждый бы, кто нарушил запрет, понес строжайшее наказание. Они относятся к передовой эпохе, поэтому в моей стране они почитаются как наследие человечества. Н прекрасно помнил, как проходя в Дом Причастия, где знатные аристократы обучались искусству и принимали знания от самых даровитых и известных ученых Империи. Были и те, кого выкупили из рабства с Северных Земель, и прошедшие молебны и омовения, становились учителями, преподающие культуру речи и языкознание, высокую математику и астрономию, являя собой пример прекрасных воспитателей. Здесь нам разъясняли искусство диалектики и риторики, грамматики, ибо власть слова создавала нерушимые законы, по которым жил человек. По традициям каждый из студентов добирался пешком до образовательного учреждения самостоятельно, без помощи слуг и паланкинов, чтобы привить подрастающим поколениям уважение к старшим и служащим, изгнать тщеславие и высокомерие. И, вставая в ряды одногодок, они шествовали по центральной площади, увлекая взгляды торговцев и богатых вельмож своими белоснежными одеяниями. Золотые дворцы, переливающиеся красками бледно-голубого, фиалково-лазурного и пурпурного, возносились острые спицы краеугольных башен мечетей и благословенных храмов, где стройным гласом воспевали славу небесам. Территории благородной семьи Де Иссои занимали почти треть территории Стамбула, охватывали величественные искусственные реки, по которым плыли бело-лунные ладьи, словно стая белых лебедей. Именно внутри высоких стен, огораживающих путь в таинственные скверы, полные зелени и цветочного благоухания, высились чертоги, вырезанные из чистого золота с запечатанными священными стихами на красных листах, где хранились и покоились до темных времен механические орудия передовой и забытой эпохи. Ворота украшались рубиновыми фантастическими птицами и цветами. Однажды Ская наказали только за то, что он помыслил подойти слишком близко к алтарным дверям, чтобы притронуться к восхитительным росписям и зубчатым краям.

— Забавно, — с иронией горько рассмеялся юноша, поворачиваясь к столу, по отделке которой вливались и угасали отсветы, — ту часть человечества, что создали первые механизмы, проклинают, и по сей день, хотя, сколько многого они привнесли в науку и культуру, медицину. Не верю я истории, записанной нашими предками, и многое бы отдал, чтобы узнать, что за события произошли во времена Старого Света.

— Твои слова оскорбительны, — непроизвольно вырвалось из его бледных уст.

— Я всего лишь высказал свое мнение относительно того, чего не понимает логика моего разума. То, что я не живу по предписывающим мне канонам, не означает, что я грешник во плоти.

Он вполоборота обернулся на Ская, с укоризною шепча:

— Но ты же, так уверенно и рьяно защищающий устои не был там и не знаешь всей истины. К чему же смело утверждаешь мою неправоту?

— Похоже, что такого юного человека воспитали в еретических верованиях. Мне горько осознавать, что я нахожусь с тобой в одном помещении, — с грубой, почти ядовитой откровенностью сказал он, и белокурые волосы осветил нимб чистого злата.

— Не волнуйся, я скоро буду должен покинуть тебя, поэтому ты сможешь передохнуть физически и духовно от моего оскверняющего присутствия, — равнодушно пожимая плечами, ответил британец, начертив в воздухе прямую черту и круг вокруг линии. И по отданному молчаливому приказанию, металлические псы с громким звоном сложились, превратившись в небольшие бусины. С десяток таких округлых золотых камней могли легко уместиться на его ладони. Александр бросил камни в черный коробок, где лежали еще серебряные и жемчужные украшения, и повернулся, чтобы уйти, но остановился, не смотря на Ская произнеся:

— Твои недуги могут вернуться, но если ты сохранишь трезвость рассудка и позволишь себя вылечить, несмотря на мое юродивое воспитание низшего класса, то к вечеру уже сможешь стоять на ногах и исполнять простейшие манипуляции ветров. Не в моих интересах, чтобы тебе стало плохо в первый же день Турнира.

— Мне нужно написать письмо, — вместо должного ответа, сказал Скай.

— О, Вашему Превосходительству не стоит печься о столь незначительных проблемах, если Вы не знаете, как сообщить о своем пребывании в чужих покоях, то я уже я составил послание, воспользовавшись Вашим не самым лестным состоянием здоровья, — и юноша коварно усмехнулся, вынимая из-за пазухи чернильный конверт, скрепленной красной гербовой печатью, как штукатурка в просторных залах особняка. Скай услышал скрежетание рядом с собой, увидев, что птица, вырывающаяся изо рта Императора, размахивает крыльями, словно готовясь к полету. И при первом же взмахе в полете, тело ястреба увеличилось, и крупная птица уселась на плечо юноши, сияя кинжально-острым оперением. Одно такое перо с легкостью могло разрезать камни. Александр поднял плотный конверт к клюву механизированного существа, и тот несколько раз повернув голову, ухватился за оттиск, выгравированный по середине, и взмыл в воздух так же быстро, как и настоящий небесный хищник. Пролетая между занавесами, птица задела крыльями тонкую ткань, и шифон опал крупными лоскутами, и лучи зажигали алеющим снопом оборванные нити пожаром.

— Конечно же, я не мог заставить волноваться знатных вельмож. Вполне вероятно, что позже у меня и у этой девочки возникли бы проблемы. Конфликт с величайшей дворянской семьей Османской Империи мне не нужен. Письмо отправлено на имя Принцессы Софии, в качестве печати я использовал кольцо с гербом твоего дома. Надеюсь, что это сойдет за полное и достаточное доказательство твоей безопасности.

— Что ты там написал? — с мрачным видом потребовал он, и глаза его недоброжелательно сощурились. Тягучий голос его расплывался по комнате веерами ветров, развевая балдахин из темно-багряного шевиота над широкой кроватью, взволнованным и цепным звоном гремела стеклянная посуда, ящики в столах затрещали, как при раздающихся волнах землетрясения, а тяжелые двери с грохотом ударились о стены, отчего рядом раздался непроизвольный тонкий вскрик. Белое покрывало из мериносовой шерсти стянулось вниз и упавшая на спину Лира, застонала, с недовольным, хныкающим плачем поглаживая пострадавший затылок. Девушка, в чьих волосах зажигались искры золота и бледной красноты, пораженным и затуманенным взором, всматривалась в белоснежный потолок и позолоченные сиянием солнечной колыбелью гобелены, и в миг картины в драгоценных перламутрово-багряных рамах очернялись темными миазмами. Побледневшее от ужаса лицо Александра развернулось к столу к стоящим в ряд вытянутым колбам, разбившихся в гулком звуке от уплотненного атмосферного давления в воздухе.

— Остановись, — в холодном возбуждении прокричал Александр, в сердечном страхе сбрасывая книги и стряхивая записи на холодные каменные плиты, чтобы их не залила пагубная жидкость. Но старинные страницы воспламенялись от одного соприкосновения с иссиня-серой дымкой, и за быстротечным сгоранием наблюдали ясные и захватывающие зеленые глаза.

И когда темные чернила распадались в пепельных комьях, лицо ее с сожалением обратилось на Александра пытающегося в отчаянии голыми руками остановить растекающуюся кислоту. Едва кожи коснулись, исходящие ядовитые испарения, что обжигали черное древо стола и окисляли серебряный металл, тело окунулось в раскаленный накал. Глаза его расширились, когда он почувствовал, что его изнутри прожигала боль от вдыхаемого кислорода. Юноша пытался спасти хотя бы часть письменных трудов, но заметив воспаленные ожоги на кончиках пальцев, прекратил ничтожные старания, осознав бесполезность своих усилий. Он достал из кармана чистый кусок белой хлопчатой ткани, встряхивая лоскут и прикрывая пораженные участки кожи. Верхний слой эпидермиса быстро сгорал от такой дозировки, и если он продолжит дотрагиваться до отравленных бумаг, то спалит себе руки до костей.

— Это все твоя вина постылый османец! — шептал он, опуская плечи и резко отворачиваясь, не в силах созерцать пожираемых пламенным завихрением огня страницы.

— Говорил же тебе, что нужно умерить свою вспыльчивость, — с накатившей усталостью в голосе и повергающим взглядом промолвил он, посмотрев прямо в голубые глаза, все еще поглощенные темными впадинами, сводивших разум в беспросветную бездну.

— Помоги ему, — посоветовал юноша, кидая на колени два свертка ткани, обтянутых тугой красной веревкой. Лира потерла глаза в неловкой спешке, развязывая тугие узлы и прикладывая к своему лицу, а прежде чем поднести к лицу раненого смоченную лекарственным снадобьем тряпицу, она осторожно спросила, несмело начиная:

— Ты, позволишь…

Она видела, как на дне его зрачков сгущаются просторы бескрылых сумерек, в беспроглядных окаймлениях летели черные агнцы, и духи грозовых пучин, и жестокие, и холодные ветры, что вздымали в зиму недвижимые горы снега. И внутренне, она содрогалась, видя ледяной и бездушный взор, направленный в омут ее собственной души. Лира дотронулась до мягких волос, облитых бесконечным вкраплением солнечных лучей, мягких, как вода и спешное прикосновение летнего ветра в утренний зной.

— Успокойся, — ласково говорила она ему, поглаживая затылок, и замирая каждый раз, когда пропускала сквозь пальцы нежные завитки волос, — никто не причинит тебе вреда. И Лира ничего и никогда так не хотела, чтобы за гранью ее глаз, он смог разглядеть искренность испытываемых чувств и сказанную правду. Та глубокая чернота, сковавшая своей властью, видит и ложь, и изъяны, так почему бы не узреть и истинность. Скай прошелся своим точным и непосредственным взглядам по линиям ее лица, и немного расслабляясь, и девушка, не теряя спасительных мгновений, закрыла ему рот и нос, продолжая шептать на ухо наставления, как правильнее сделать вдох.

— Ничего отвратного или ложного в письменном послании я не сообщал, — с раздражением и неприязнью говорил он, словно вдыхал смердящие вонью нечистоты, и, прочертив в воздухе несколько рун, вытянул красную атласную бечевку, продевая через нарисованные символы, мерцающие неоновым излучением. Алые нити размножились в пятнадцать тонких волокон, связывающихся между собой, и на его предплечье взошел лев с буро-пурпурной шерстью, выросшей на загривке, как колосья из брошенных на взрыхленную землю зерен. Его заостренные очи сверкнули малиновым закатом, а на зубах застыла кровь, и вой разнесся стихийным воплем, что отражали колоннады стен. Лев взвился с предплечья Александра, разорвав рубиновыми когтями черную ткань его плаща в неистовом прыжке. И накинулся алчущий зверь на восходящее пламя, как на сытную дичь, упиваясь безмерной гибели своей жертвы, впитывая и поглощая, с жадностью поедая огонь.

— Я выкупил эти территории несколькими годами ранее. И могу тебя уверить, — тихо прибавил он, проводя рукой по экрану камина с какой-то усталостью, — что никто, кроме твоей благожелательной супруги об этом не узнает.

— София не моя супруга, — давясь воздухом от возмущения и головокружения от отступившего гнева, возвращая взору прежнюю четкость, уже самостоятельно придерживая ткань, и глубоко вдыхая тонкий жасминовый аромат.

— Не беспокойся. Мне претит усугубляться в твои взаимоотношения с женщинами, — огрызнулся он, устремляя распаленный взор на притихшую девушку, в волнении комкающей кремовые простыни, и видя ее чрезвычайно усталое лицо обескровленные губы, он немного успокоился, и былая воспаленнность темперамента остыла.

— Лира, — мягко обратился он к девушке, вскинувшей на него испуганные и беспокойные глаза, — вам обоим лучше перебраться в гостиную. Я смогу остановить пожар, но долго вдыхать этот дым смертельно опасно, поэтому лучше спешитесь и покиньте помещение. Я распорядился, чтобы вам приготовили чистой одежды и кушаний, — он окинул напряженным и злым взором молодого герцога и недобро заметил, — если только этот мальчишка не выкинет чего-нибудь нового, чтобы обременять меня новыми заботами.

— Обременять? — воскликнул Скай в болезненном упрямстве, приподнимаясь на локтях, и скрипя зубами от неслыханного оскорбления.

— Да, — невозмутимо ответил Александр, — раненый человек всегда доставляет много хлопот, но ты особое исключение. Я крайне разочарован поведением выходца из семьи аристократов.

— Прошу успокойся, — вставила свое слово Лира, все еще поддерживая юношу за плечи, и помогая ему отдышаться. — У него была очень тяжелая ночь, и он использовал почти все свои духовные силы. Мы должны оставаться терпеливыми. Никто не говорил, что нам будет легко. Возможно, что его вспыльчивость и резкость и есть последствия применения стихии. У каждого, кто имеет связь с природными силами, есть недуги. И не нам их осуждать.

— Как бы тебе самой позже пришлось не пожалеть о своей доброте, — отворачиваясь прошептал Александр, и в глазах его топился медно-златой мед. Темный дым уже поглощал верхушки карнизов каменных шкафов, изничтожая изразцовую облицовку с восточным ковровым узором, горящих как нефтяные скважины черным огнем, укрывая светлые потолки и разъедая балюстрады. Так пепел быстрой надвигающейся бурей осыпает белоснежные поля снега. Юноша протянул руку к облизывающим огненным языкам зверя, темно-красным войлоком ленты пламени сходили с его багряной шерсти, темный сумрак глаз обливался углем и пеплом, и, встряхивая гриву, посыпались горящие искры. Александр взмахнул жемчужными перлами, поочередно складывая пальцы к ладони, и лев взвился алым облаком, рдяными туманными обволакивая крупную жемчужину. Обгорелые и загнутые пергаменты опадали листвой по комнате, и юноша провожал долгим и застывшим взглядом их плавный спуск. Дыхание молодого герцога было шатким, глаза слипались, на кончиках губ сияла легкая испарина, верные признаки того, что болеутоляющие травы начали действовать. Позже он наложит золотые пластины на кровоточащие раны, чтобы не образовались рубцы, а из-за вытекающего яда не образовались гниющие и разлагающие плоть язвы. Слабость и скованность движений были настолько непереносимыми, что он позабыл о своей гордыни, о своем положении, и без лишних возгласов и возражений позволил себе слабость воспользоваться чужой поддержкой. Он почти всем телом оперся на женское плечо, в бреду делая неуверенные и слабые шаги, неровно вдыхая сквозь обработанный кусок ткани. Лира со всей присущей женской сущности заботой мягко направляла его, понимая, что зрение его не такое четкое, и старалась заменить ему проводника. Когда же фигуры скрылись за испещренной резными украшениями двустворчатыми дверями, и их низкие голоса стихли, приветственная и изнеженная тишина сметила бурный сор в пространстве безмятежностью.

И какое-то время помолчав, сын, рожденный в землях запада, произнес, поглаживая большим пальцем полную жемчужную каплю, упиваясь холодным и скользящим прикосновением к коже:

— Что же, это тоже может мне пригодиться.

И бросив последний взгляд на обугленные листы, с холодным выражением развернулся к светлому коридору с мраморными колоннадами с выступающей лепниной цветущих ветвей, тихо прикрывая за собой двери, как если бы и не было вспыхнувшего пожара. В дальнем углу комнаты продолжали тикать напольные золотые часы. Женщина выходила из охристо-пшеничных волн, удерживая округлый механизм, отмеряющий скоротечное время, словно музыкальную арфу, аккуратным подбородком опираясь на изысканный инструмент. С прозрачных занавесей вылущился запах спаленных бумаг, стены вычистились. Разбитые склянки и выдвинутые силой ветра ящики приберут слуги, незаметно придя из людской, сменив сырые и грязные простыни и разорванные покрывала. Единственным отпечатком будут волдыри, и прожженная до мяса на кончиках пальцев кожа, и боль, ползущая по нервам, что не даст сомкнуть ему глаз ночью. Но ничего, он сможет украсить свои мятежные часы за чтением книг, упиваясь рассуждениями о своей скорой мести британскому престолу. Он проходил через гряду выстроившихся колонн, оглядываясь на противоположный берег реки, как туманные челны пробивались даже сквозь невидимые защитные барьеры, выставленные посередине темно-серой водной артерии, не пропускающие мощные и вязкие расплавы гари.

Тот человек сказал, что пришел проверить, достойны ли они лотосового престола. Означает ли смерть тысячи невинных людей, что никто из них не заслуживает божественной власти или же то, что праведник полуночного владычества покинул смертных, отпустив души несчастных из чудовищных образов, означало, что они смогут достичь своих стремлений? Даже отмеченный судьбою чудом остался в живых, смерть все еще блуждала среди них. Золотые косы солнечного света сплетались между собой, падая и на его лицо, словно смягчая мучения и угрызения, терзавшие сердце. Страсти безумного пожарища канули в прошлое, теперь они должны сделать все, чтобы их мечты не ушли в пепел и прах.

Как и предсказывал Александр, к полудню Скай действительно уже мог ходить. Ему было сложно перебороть в себе горчайшую досаду того, что перевязывали его руки бритта, а не просветленного целителя, прошедшего церемониальное омовение, и когда пальцы юноши касались его кожи, он невольно вздрагивал, страшась вымышленной угрозы, не пугала боли, но новое предательство. Его недоверие не было бесформенной думой, они все еще оставались врагами друг другу, но если Скай не мог умерить своей решимости, то двое незнакомых людей, находящихся в гостиной комнате вели себя вполне непринужденно и даже дружественно. Слуги принесли ему на стеклянных подносах наряд из прекрасной небесно-голубой ткани, расшитый жемчугом и атласными синими лентами, выплетающие чудесный восточный узор, светлые брюки свободного кроя и тканевые белые тапочки с золотыми вставками, осыпанные самоцветами. В покорном раболепии испрашивали о его желаниях и состоянии, но он только легко улыбался, отказываясь от подношений с хрустальными фужерами с красным вином из рябины и меда, и широких тарелок с фруктами. А вот хозяин обители любил вино, хотя и был на несколько лет младше Ская, его золотой бокал всегда был полон до краев красной жидкостью, которую он испивал как воду, оставаясь в твердом рассудке и легком настроении с присущей детям прытью передвигая израненными пальцами алмазными фигурами на шахматной доске. Лира же сидела спокойно на противоположной софе, держа в хрупких ладонях пиалу с жасминовым чаем, и лишь изредка поглядывала в его сторону, и мгновенно опускала зеленые глаза, и на губах девушки играла призрачная, миловидная улыбка, хотя кожа была ее такой бледной, что он мог разглядеть синеющие вены. Просторный зал со всех сторон был заставлен молочно-белыми стеллажами с книгами на самых разных языках. Среди объемных томов встречались настоящие раритеты, повествующие о дальних островах, оставленных в одиночестве в далеких океанских просторах, и отрезанных от континента, как были и произведения, лингвистика, которых скорее вводила в ужас, нежели окутывала разум таинственным колоритом, скрывающемся среди страниц. Многие бы библиотекари и ценители по достоинству бы распалялись бурными овациями лишь при виде некоторых из рукописных трудов.

Сделав очередной ход, и продвигая вперед коня с рубиновой уздечкой, рука Александра застыла на статуэтке, когда он обратил свой взгляд к ярусу открытых квадратных окон, прислушиваясь к мягкому звону, протекающему нежной мелодией по улицам белого города. Звук отскакивал от стен, доносясь в своем полном и гармоничном единении до каждого слушателя. Британец незамедлительно поднялся с высокого кресла, распахивая стеклянные двери, ведущие на балкон, и мгновенно устремляя взгляд на дальние площади, откуда тянулась многолюдная процессия в красном облачении. Карминово-палящие мантии служителей храмов вздымались невесомой фатою, простирающиеся в длину на двенадцать метров, и маленькие дети в белых, как посыпанные снегами озера, плащах удерживали в слабеньких ручонках великолепную ткань, так и рвущуюся вырваться на волю. Неуловимая доброта, читающаяся в их светлых лицах, неиспорченная невинность сердца, могла затеплить даже самые отдаленные и холодные звезды на небосводе. Вздымали темные и мрачные опахала из лотосовых листьев гигантские стражи, прикрывая от знойного солнца жриц-прислужниц, прячущих свои прекрасные лики за черными масками, что несли золотые кадила. Арфисты и флейтисты шли стройным рядом, идя в ногу с партнерами, шепча напевом стихотворные молитвы, вознося покой к небесным дворцам. И за благостным ходом несли золотые паланкины.

— Что такое? — встрепенулась Лира, поднимаясь из-за стола, своим порывом расколов чашу, поддавшись волнению Александра, что так и продолжал стоять в сочувственно-печальном созерцании.

— Похоже, что они решились устроить погребальную церемонию, — сердито изрек он. Его плечи сжались, а голос дрожал, когда он с силой ударил кулаком по дверным серебряным скобам, покрытые гравировкой, еле сдерживая гнев. — Вместо того чтобы спасать и переправлять людей, когда была возможность, они молчали, сделав вид, что ничего не происходило, а теперь устраивают торжественные проводы. Оборвалось столько жизненных путей! И люди плетутся за представителями, как за посланниками богов, они что вернут людям их родных и близких своими наставническими нравоучениями, распаляясь словесной проповедью?

Лира печально склонила голову, сжав вместе ладони, как если бы пыталась удержать себя, чтобы не упасть. Скай же молчал, хотя у него складывалось впечатление, что с каждым ударным звоном, в сердце ему вбивают кол. Он походил на птицу с оторванными крыльями. И если бы в иной раз он показал буйство своего характера, сейчас у него просто на это не было сил. Но подняв голову, и увидев как по прозрачно-блестящим краям шахматных фигур, лучится отблеск дневной денницы, он сказал, как по наитию:

— Нам нужно пойти на церемонию, и как участникам Турнира отдать дань должного перед павшими жителями Старого города, поклониться благословенным Представителям, посетившим заупокойные молебны. Каждый из избранных перстнем провидицы Шанхая будет стоять среди обычных граждан, мы тоже должны присутствовать на обряде.

Александр тяжело выдохнул, с гротом захлопнув за собой стеклянные двери, и резко обернулся, раздражение и злоба пересекли его молодое лицо, когда он закрыл свои глаза, а потом в странном замешательстве всматривался в меховые ковры, расстеленные на полу. Он сцеплял, сжимал и разжимал пальцы, ходя по залу, оттесняя суровость нрава, и опершись на спинку кресла, сглотнул вставший ком в горле, казалось, что успокоение давалось ему с большим трудом.

— Что же, сложно не согласиться с заявлением, когда…

Он прервался на полуслове, когда полог пурпурного бархата отодвинулся, и в зал вошел человек с удивительно красивыми струящимися темными волосами, перевязанными алой тесьмой. На нем было белоснежное одеяние, оттенявшие его черные как оперение дрозда длинные пряди, но выделяла его клеймо рубина на левой мочке уха. Александр беспокойно оглядел вошедшего, хмурясь и пытливо вспоминая имя молодого человека, который в свою очередь отвесил каждому вежливый и учтивый поклон.

— Господа, — мягким и сочным голосом начал человек, — покорно благодарим вас за приют, наивкуснейшую пищу и спасение близкого мне человека. В знак благодарности, я и мои друзья хотели бы оказать вам всем ответную услугу.

— Самуэль, верно? — в отзывчивой и заразительной улыбке спросила Лира, поджимая одно колено к груди, спиной откидываясь на бежевую софу.

— Верно, милая госпожа, — с той же теплой доверительностью ответил Самуэль.

Скай без промедления встал, в потрясении воззрившись на внезапно появившегося на пороге юношу, и от тела его снисходил флюид, источающий полное пренебрежение и злобу.

— Сколько еще в этом здании отмеченных избранием? — прогремел его требовательный голос, когда он сделал несколько шагов в направлении Самуэля, показывая на него пальцем, как на прокаженного.

— Успокойся, — сказал Александр, складывая руки на груди, — он мой гость. Тот человек, что был с тобой прошлой ночью его боевой товарищ, и они вместе будут сражаться на первых этапах Турнира. Я пытался спасти вас, и у меня в тот час не было особого выбора, куда еще доставить ваши бренные тела. К счастью, — заметил он, — эти люди обладают достаточным здравым умом, чтобы с этого дня больше не появляться в моем доме. И хоть внешне Александр выказывал снисходительность и покой, в произнесенных интонациях звучала неприкрытая угроза.

Но Самуэль лишь одарил приближенных к хозяину дома простодушной улыбкой.

— Конечно же, — ответил он, убирая со лба выбившуюся прядь волос, заправляя локон с бриллиантовой подвеской за ухо, — но все же полагаю, что вы собираетесь отправиться в то же место, где намериваемся оказаться и мы. Из-за пояса он достал небольшую золотую коробочку с окружными гравюрами на стенках, осторожно укладывая двумя пальцами себе на ладонь, и оглядывая всех с наслаждением и жадностью любопытства, сказал:

— Почему бы нам не отправиться туда на нартах?

— Нарты? — удивленно приподнимая брови, спросил Скай, подходя ближе, и пытаясь ощутить потоки исходящих частиц энергии от необычного устройства, на котором блуждали медведи в доспехах, и тянулись созвездия над их громадными головами.

— Ну да, — просияв, произнес Самуэль. — Но вместо гончих собак, будут иные создания. Смею полагать, светлейший господин, что о таких существах Вы могли только читать.

* * *

Когда Мэй Ли впервые за долгие годы ступила на крейсер воздушного корабля, ей почудилось, что она взошла за край иного пространства. Никогда еще высоты белого города не представлялись ее взгляду с выси такого головокружительного полета. Мраморные стены, обделенные тенями, сияли в мчащихся золоченых дорожках света, и на прямых плацдармах крыши можно было разглядеть, выкованные на золоте гравюры, запечатленной истории, садики с ровно подстриженными деревьями и ухоженными цветами с выложенными клумбами, и каждый лепесток переливался оттенком морской пены. Флотилии из богато расписных фрегатов строили в далекие времена передовой эпохи для раскрытия границ между странами, для усиления боевой мощи, и, в конце концов, для жизни, равной божественной. Ведь только боги могли жить на небесах, плавая в белоснежных, блистательных и пьяняще зовущих небесных опочивальнях. Просыпаться среди фантасмагорических облаков, уплывая в дрейфующие осколки снежного полотна, забывая о времени, о границах, о самом себе. И постепенно начинаешь уразумевать, что в многоликой ширине, можно разглядеть все неразгаданные истины.

Стоя на краю корабельного мостика, девушка опустила безжизненное тело на белую скамью, совершенно не чувствуя и повисших плеч, и померкшего блеска черных волос, и потухших глаз. Жизнь медленно покидала физическую оболочку, пальцы рук холодели, оборачиваясь в прозрачно-голубые сосульки льда. Взойдя на борт, молодые женщины выдали ей новую одежду, совершенно отличную от роскошных шелковых одеяний, в которые ее наряжал Ален Вэй. Теперь на ней было темное хлопковое кимоно и традиционные деревянные туфли на платформе, никаких украшений на поясе оби или широких рукавах, а вместо драгоценных заколок, обычная бесцветная лента. Должно быть, старую одежду сожгли или выкинули, связь с бывшим владельцем всегда обрывали при переходе слуг от одного хозяина к иному, чтобы эмоции не помешали исполнению обязанностей перед новым владельцем. Но если лишиться всех материальных предметов, что будоражат в разуме воспоминания, сколько времени потребуется на то, чтобы вычеркнуть из сердца картину удаляющегося Шанхая, растворяющегося в облаках и дыме сгоревших домов? Мэй Ли сжала руки, глядя на подготовку к церемониальному ходу, как формировали трибуны и укладывали сиденья на белых слонах для лиц из высоких домов, политических деятелей и представителей власти соседних Империй, как обученные жрицы расправляли красные мантии священнослужителей храмов, вкладывая орошенную маслами мира ткань в руки детей, и как утопал в разрывающем звуке мотора стройный глас поющих в хоре. Двигатели взгремели, выпуская душный и неприятный пар из-под бортов, крутили тяжелые обороты вензеля, и в ушах ее засвистел кричащий воздух, разделявшийся невидимым слоем барьера, и отделяя верхнюю палубу. Взлетающая ткань кимоно опустилась, волосы в беспорядке легли на плечи, и тогда она услышала, как открываются двери, ведущие к каютам и внутренним помещениям одного из крупнейших фрегатов Китая. Было мерзло и голодно, во рту не было крошки с самого утра, и ей отчаянно хотелось пить. И сдавленный мысленный крик разрывал горло в кровь.

Ее отдали без последних слов и прощального взгляда. Не нужно было молодому господину ничего говорить, его гордыня и воспитание никогда не позволили бы ему снизойти до обычной прислужницы, Мэй Ли хорошо знала и понимала это. Но как же ей хотелось, чтобы однажды жестокий человек с рук которого она смывала кровь, очерняла собственные руки, и чьи стопы омывала с горячей любовью и трепетом, смог оглянуться на свою тень. Она никогда не нуждалась в большем, оставаясь в черном обелиске его фигуры. Ей доставало одного его присутствия, тонкого шлейфа магнолии, снисходящей призрачной тропой ласкающей осыпанные серебром волосы. И никогда он не был с ней жесток, разве что с ее сердцем, истекающим багрянцем поздними и долгими ночами, когда в пылу страстных мук, она не смыкала глаз на белых перинах, наблюдая за его ночным чтением и горящими свечами в дальних окнах, что были ее сопроводителями во мрачные мечтания. И порой ей приходилось спрашивать себя вновь и вновь, приподнимая взгляд на его бездушный профиль, отчего же она полюбила его. Он был чудовищем, что убивал людей ради мести, сжигающей душу, в его пальцах не было человеческого тепла, а в улыбке искренности и откровения, свойственного людям. Лишь надменное безразличие и жажда возмездия украшали его лик. Но она любила, заклеймив образ в вечности своей души, что будет скитаться и блуждать в пучинах темноты, пока не сможет возродиться, дабы вновь стать его тенью. И если бы когда-нибудь коснулся с нежностью он ее щеки, она бы умерла, не смея удерживать в смертной оболочке несущееся на крыльях ветра счастье. Она выполняла бы самую грязную работу, опустившись в низины нищеты и отвратности, зловония и темноты, лишь бы скрасить несколько минут его покоя. Скажи он исполосовать себе руки, и она взяла бы самый острый и широкий нож, глубоко воткнув в свои запястья; прикажи он вычистить половицы, и она сотрет пальцы до костей, но не оставит ни одного темного пятна на полу, по которому будут ступать его сабо. То не болезнь и беспечность, а дикое безумие, принимаемое ею с наивеличайшим блаженством и торжеством. И всегда она будет в своих потаенных снах видеть его лицо, тронутое охристо-белыми потоками рассветного света.

Когда верхи белоснежных черепиц скрылись за туманной проседью облаков, она позволила себе встать. И подойдя к самому краю, тонкими руками схватилась за перилла, что обожгли нежную кожу цвета песцового меха, оставляя красные беспощадные писания, жгучими лентами съедающие плоть. Так позор окрашивает женщину, отдавшуюся мужчине, что не стал ее мужем. Мэй Ли нагнулась вперед, желая хоть на долю миллиметра приблизиться к золотому городу, но с каждой секундой уходила все дальше, уплывая прочь. С кончиков ресниц упала одна единственная слеза, канувшая в заоблачную даль, растерзавшие каплю, как голодные львы. Но одна эта капля могла потушить вспыхивающий лавой вулкан и растопить далекие льдины, колышущиеся в самом сердце океана.

Зеркальные лунно-белые двери, ведущие к каютам и внутренним пространствам корабля, что был схож с дворцом, отворились. И шесть женщин с единым как у близнецов ликом вышли ей навстречу, распределяясь в стройный и синхронный ряд, даже каменья, свисающие с темных прямых головных уборов, покачивались в одном движении. Они вместе сложили руки перед собой, вставая на одно колено в почтительном поклоне, как если бы они узрели перед собой не слугу, равную им, а молодую госпожу. Только хозяев всегда встречали лучшие из прислужников, а красные ленты, украшающие вороты их свободных рубах говорили о том, что они принадлежали к высшему классу рабочей челяди. Их лица были чисты, как у статуэток, а движения плавны и легки, как опадающая листва в осенние, холодные дни. И выражение глаз были такими же бесчувственными, как и действия их господина, которого они почитали и любили всеми мыслями. Женщины, стоящие в середине вышли вперед, совершая поклон, касаясь челом металлических плит палубы, и оставляя лица и ладони не поднятыми, отрывисто произнесли:

— Почтенный Владыка ожидает Вашего присутствия. Просим Вас следовать за нами и исполнять наши обязательства до тех пор, пока не лишимся мы последней капли крови.

Мэй Ли не ответила, но когда они поднялись, безмолвно и безропотно последовала за впереди идущими женщинами, чувствуя, как замыкают за ее спиной ход еще три высокие фигуры стражей, преграждая любой путь к спасению от ритуала подчинения. Смольные доспехи покрывали тугие и крупные мышцы, обтекаемые по рукам, как малые, сносящие волны быстрой реки. И в этот момент, когда над головой уже показалась резная крыша из светлой древесины, паника обуяла разум, и она бросила полной надежды и не потухшей мечты взгляд к небу, взмывающему в фантасмагорических очертаниях нежно-розоватых облаков, ей чудились астры и выпуклые лепестки магнолии. Мэй Ли не могла произнести слов, но душа звала Алена Вэя, невидимые руки простирались далеко вдаль, и взору представлялись крутые скаты красной крыши, отороченные букетами бардовой герани, резко выделяющиеся на алых черепицах, булыжные мостовые, навесы белых иволог на черном фоне и золотыми ветвями, его комнаты, где в горделивом одиночестве, склонял он благородное лицо к пальцам левой руки, что скучающим жестом проходили по мягкой коже у висков, и он улыбался, вчитываясь в таинственные строки новой книги, то ли смеясь над скудоумием текса, то ли глумясь над безрассудством человека, написавшим ее. И в воздухе кружился аромат маргариток. Мой добрый и жестокий, неумолимый, милосердный господин, что одаривал меня лучшей одеждой в трех Империях, что позволял быть рядом с ним в долгие дневные часы и наблюдать за его письмом. Даже сейчас она помнила запах чернил и звук кисти, проходившей по дорогой бумаге, твердый и уверенный почерк, прямую осанку и лоснящеюся лаком спинку стула, пар, отступающий полукружиями от темной чаши с горячим чаем. Но вмиг все завершилось, оборвалось, как рвется нить, когда затворились прозрачные льдинистые двери, и оглушительный стук сапог стражей, отзывающейся бьющим звоном в голове. Лишь на мгновение перед глазами мелькнули огрубевший профиль лиц и заостренные черты, как ее подхватили под локти сильные мужские руки, ускоряя шаг, заставляя подчиниться и отпустить голубое небо. Небо, под которым она жила годы вместе с любимым, что был ее молитвою и безответным страданием.

— Нет…, - в печали и слабости прошептала она, испивая соль горячих слез своих, — не забирайте меня у него. Он же совсем один. Он не выживет в одиночестве, — в приступе бормотала девушка, упорно сопротивляясь рукам, норовившим порвать ей мышцы, сломать кости и разбить упорство, поддерживающим в ней слабое дыхание, и такой силы была твердая как камень хватка мужчин, что она боялась, что лишиться конечностей, так и не дойдя до покоев своего нового владыки. Беспощадные руки уводили ее все дальше, блуждая меж бесчисленных коридоров, ведущими в просторные и широкие залы с позолоченными потолками, и плати новые узоры жемчужинами сменялись, движимые гравитацией; ботанические сады, выстроенные полностью из стекла, где в приволье блуждали хрупкие хрустальные олени, блистая алмазными рогами, над которыми возвышались мшистые верхушки искусственных стеклянных сосен. И чем глубже они спускались по лестницам, проходя в новую вереницу путей, тем больше людей попадалось им на глаза, встречая их опасными и внимательными глазами, всматривающимися в глубину души, и смертельный страх садился в сердце. Некоторые были настоящими призраками, в бесцветных глазах отражалась тень смерти, мраморную кожу покрывали черные одежды, золотые кружевные маски в образе птиц и волков укрывали верхнюю часть лица, скулы аккуратной чередой проколоты золотыми украшениями в форме удлиненных ромбов, и большими группами, как религиозные служители, они пересекали иные части внутренних структур корабля, представляющего собой целый город.

Когда же ее подвели к тяжелым дверям из цельного черного камня, высоким, как алтарные ворота храмов, по которым ползли парные драконы, огибающие змеиные, плотные туловища, перепончатыми лапами впиваясь в камень, словно те намеривались разломить дверь, но львиные морды скалились, опуская мощные головы на пришедших умаливать в милости, что означало, они жаждали свалиться на головы своими неподъемными и скользкими телами на головы недоброжелательных прихожан, чтобы разорвать на части, защищая господина. Неровной и нетвердой походкой подошла она к небесным драконам, глотая воздух и скрывая страдальческое лицо в дрожащих и похолодевших ладонях.

— Молодая госпожа, — хоровым говором молвили прислужницы, когда она мотала головой, не в силах вслушиваться в их голоса, ощущать на губах поцелуи бесцветного воздуха, и как горлица хлопает крыльями, она смаргивала с глаз подступающую влагу, — просим насладиться беседою и испробовать кровяной длани, дабы стать нам сестрою иль матерью. Женщины вновь поклонились, и двери распахнулись, и, ощутив холод, пришедший изнутри, она вошла внутрь, ступив через порог. Убранство и интерьер были не такими, какие она ожидала увидеть, вместо холодных цветов присутствовали теплые, красные и лиловые оттенки на расписных стенах и мягкой обивке классических соф с волновой спинкой, по которой извивались обширные пышные гряды холмов, и дубрав, окаймленных с высоты. Низкие прямые шкафы из темной древесины и прямые окна во всю стену, осветляющие тщедушные, скудные апартаменты. Дворяне и высшие чины любили выставлять свое богатство напоказ. Многие вельможи, чей пост передавался к последующему династическому наследнику, поколение за поколением облагораживали фамильные особняки и комнаты, затрачивая десятилетия на проектирование внутренних галерей и тайных коридоров родовитых домов, выстраивая монолитные каменные склепы у кряжей возле пологих водоемов, и скупая земли для воздвижения в горных хребтах усадеб, прожженных солнечными туманами, где внизу раскидывались густые темно-зеленые ландшафты лесов, отливающих слезами черной ночи. Внутренние комнаты и масштабы пространства фрегата были огромны, на таком судне могло находиться свыше тысячи человек, не считая слуг, и для каждого нашлась бы отдельная зала. Роскошные фонтаны и продолговатые палубы, украшенные высокими мраморными статуями. Здесь же было по обыкновению уютно и просторно, можно было бы предположить, что здесь жил человек среднего класса, но не как властелин одной из могущественных и самых процветающих провинций Китая. Вещей и мебели было совсем немного, практически не было. Стопка чистых мелованных листов на длинном столе и золотых чернильниц с гравированными цветочными лозами по бокам, стеклянные и ониксовые ручки, пиала с чистой чашей воды. Огромная кровать с аметистово-красным балдахином и янтарно-алыми шелковыми покрывалами, и ажурными столбиками из чистого золота, от которых сходились высокие крылья феникса, белоснежные столешницы, на которых стояли крупные вазы с высокими молочными коалами. Мужчина же сидел на одном из диванов в арабском стиле, стоящих друг напротив друга, просматривая тонким, как игла металлическим кончиком когтей голографические записи, его обволакивал удушливый и сладкий дым от зажженных палочек с благовонием.

— Проходи сразу, коли ступила за порог, — сказал он, не отрывая взгляда от записей, быстро мелькающих перед его темными, созерцательными и прожигающими дотла глазами, — в противном случае, ты окажешь неуважение пригласившему тебя человеку. Особенно если он занимает высокий статус на государственной службе или в тех средах общества, о которых лучше не говорить при дворе среди благороднейших мужей.

Мэй Ли в покорном и ровном жесте поклонилась, но не так, как делали слуги, что встречали ее, а так, как она приветствовала всех в доме Алена Вэя. Лоб склонялся на тыловую часть выпрямленных ладоней и медленно, как на выступлении сценического танца, она медленно сгибала колени, но, не опускаясь на пол. И когда она села на край софы, не смея откинуться спиной на мягкую обивку, дабы не показать своей раскованности и слабости, сложила ладони вместе, положив их на колени. У нее была прекрасная прямая осанка, длинная лебединая шея, а какие у нее были пушистые, угольные ресницы. Одним взмахом таких ресниц она могла покорить сердце любого мужчины, увлекая и заражая утонченностью и скрытым изяществом самого бездушного ценителя искусства. Порой аристократов выдает одна лишь манера их походки, выражение глаз и лица, в том, с какой танцевальной грацией двигаются тела. Гордыня и интеллигентность смешивались в ее женственных чертах. И мелодия гармонии ремесла дабы ублажать талантом читалась в ее свежих, неопороченных страстью мужчин очертаниях. Мужчина провел ладонью в воздухе, и диаграммные записи исчезли, обращая все свое внимание к сидящей перед ним девушкой.

— Когда предстаешь перед человеком, кем бы они ни был, нужно поднимать на него свое лицо, смотря прямо в глаза. Ведь так твой собеседник, сможет узнать чистоту твоих намерений и искренность речи, — его голос был мягким, не таким, как прежде, в них проскальзывали нотки теплоты и доброты. С советом так обращались старшие учителя к своим ученикам, с нежнейшим предложением растолковывал бы брат сестре наставление, целители, успокаивая мучавшегося в агонии страждущего.

Мэй Ли изумила эта перемена, но она так и не подняла на него своих глаз, пытаясь разгадать в голосе притворство и утаенные в недрах мотивы.

— Я не достойна поднимать глаз на неравного себе, и готова лишь вслушиваться и отвечать по желанию, говорящего со мной, — ответила она.

Мужчина откинулся назад, разглядывая ее ленивым и неспешным взглядом, и в каком бы направлении не блуждали его пылкие глаза по девичьему телу, каждая ее часть пылала, а кожа, словно раздражаясь под горячим взором, краснела.

— Так велит этикет, — согласился он, цепляясь чашу и отпивая несколькими небольшими глотками холодную воду, — но ты не моя слуга до тех пор, пока мы не заключим с тобой договора. А потому, когда ты будешь встречаться со многими достопочтимыми сановниками моего круга, я не хочу, чтобы ты прятала свои глаза, — он тихо рассмеялся, казалось, нечто непонятное ее разуму забавляло его. — Иначе меня посчитают деспотом, — добавил он, со стуком ставя о зеркальную столешницу бокал.

— Я не понимаю, — в сомнении проговорила Мэй Ли.

— Да, — согласился человек, — конечно же, ты не понимаешь. Тебе нужно первоначально многому научиться, прежде чем становиться одной из моих прислужниц. Угадывать желания своего господина до того, как он сам произнесет слова вслух, быть искренней в своих суждениях, оставаться воплощение чистоты, даже когда тебя окружает грязь и смрад. В моих владениях не так много преданных людей, но каждому из тех, кому я доверяю, я могу вверить свою жизнь.

Мужчина поднялся со своему места, и тогда Мэй Ли обратила взор на его спину, следя за его звериными движениями, как колышется подол черной туники без рукавов и сверкает золотая вышивка с причудливой символикой вечности на груди, облегающей его сильные мускулы, как обтягивает тонкий тканевый пояс поясницу, и как костные украшения серебряными вставками на затылке отсвечивают снегами вьюги в черных прядях волос. Он вплотную подошел к окнам, не боясь смотреть в омут неба, сцепив руки за спиной, наблюдая, как вытянутые серо-белые ложбины облачной грядой простирались в небесном своде.

— Знаешь, почему царство Цинн считается одним из самых богатейших в трех Империях? Потому что я лично назначаю людей на главные посты, отбирая каждого по его мастерству, воспитанию и дани, отдаваемым веяниям традиций. Только так можно сохранить порядок. Я всегда выбираю лучших из лучших. И не найти среди живущих и поныне человека, что смог превзойти Алена Вэя в искусстве целителя. Врачеватели и ученые прошлого были выдающимися знатоками материи жизни, — он растягивал слова своим утробным голосом, и от его звука проникающего в чрево ее сути, колени дрожали.

— И если раньше люди не могли сохранить свою молодость, утрачивая ее со скоротечностью пролетающих как крылья ястреба лет, теряли волю к жизни, лишившись конечностей, впадая во мрак отчаяния, не озаренного и каплей света, умирая бездыханно от смертельных болезней, поражающих тела, — он помедлил перед тем, как продолжить, и повернулся к ней, уловив момент, чтобы встретиться с прозрачностью и ясностью ее прекрасных глаз, — то теперь человечество замедлило время, остановив неизбежность, достигнув высот, благодаря знаниям и жертвам множества людей. Хватило мгновения, чтобы плеч коснулась стальная волна окатившего небывалого чувства страха и возбуждения, пронесшегося по коже, как ледяная вода. А может и не ужас был то, а нечто иное, чему она не могла дать объяснения. Воздух наполнялся горным холодом, и как бы она ни старалась сохранить невозмутимость, сердце взволновали осенние ветры, что развевали утренние долины, вымершими под молочными туманами, а когда он произнес ее имя, она молила себя не дать внутреннему самообладанию не дать расколоться на крупные осколки.

— Мэй Ли, — сказал человек, и стены эхом вторили его мирному голосу, распадаясь течением бурной мелководной реки, — если кто-то превосходящий тебя по талантам кроме твоего наставника? Среди всех земель Китая нет никого равных тебе в искусстве целительных снадобий. Вот почему я взял тебя с собой. Нельзя позволить такому редкому дару пасть и увянуть не раскрытым прекрасным бутоном розы.

Он обошел ее сзади дивана, в случайном жесте касаясь простертой ладонью деревянных краев дивана, проводя металлическими остриями по выступам плотной древесины, и остановился прямо за ней, наклоняясь. И дыхание его ошпарило ее лицо, когда он прошептал возле уха:

— В свои владения я забираю самое прекрасное, собирая в пору цветения наилучшие сорта, дарованные нам жизнью. Ее охватила дрожь, и, улыбнувшись, человек мягко скользнул острым серебром по щеке, в ленивом желании дарую мимолетную ласку, будто балуя маленькое дитя, сливаясь с ее смятением. Так дождь нежнейшими наперсниками радуются воссоединению с землей, так падают высокие колосья под беспокойным и трудоемким плетением призрачно-воздушной сети паука.

— Идем, — сказал он, — я покажу тебе кое-что особенное. Мужчина протянул ей свою руку, и всего на секунду она помедлила, пальцы содрогнулись у самой его ладони, как от восходящего горячего потока пламени, но осмелев, девушка возложила свою руку, и мягкость его кожи отозвала в ней удивление. Так поражается ребенок, впервые увидевший хрупкие пласты льда на занесенных изморосью и инеем дорогах.

— Ты боишься меня, Мэй Ли? — осведомился он, поравнявшись рядом с ней.

И непроизвольно с языка сорвалась правда, сознание дремало, когда тело бодрствовало:

— Да.

Но признание нисколько не осерчало его, напротив, в водянистых глазах заплясали искры удовлетворения, как если бы ее ответ услаждал его слух, как пение дивной артистки. Он улыбался, обнажив белоснежные ровные зубы, и когда они остановились возле массивных дверей из черного агата, человек посмотрел в глубину ее глаз, полных замешательства и неверия, когда затрещали вставленные замки открываемых дверей. Он подал ей свой локоть, безмолвно говоря, чтобы она приняла его приглашение, и Мэй Ли позволила ему поступить так, как ему хотелось. Ведь она находилась на его корабле, в его личных апартаментах, стояла подле него, слыша его дыхание у самых волос. Они стояли плечом к плечу друг к другу, и нестерпимая нужда знания завладела ее разумом. Почему кому-то вроде нее позволено было стоять рядом с владыкой целой провинции? Они не заключили меж собой клятвы крови услужения и подчинения, что делало ее свободной женщиной. Человек подобный ему никогда не совершает необдуманных поступков, и если он пойдет с ней вровень по всему фрегату, что подумают остальные служители, кем посчитаю ее? Мужчина не отпускал ее руки на протяжении всего пути, проходящему по лабиринту, показавшихся бесконечных проходов. И все склоняли голову, встречая своего владыку, останавливались, бросая обязанности и прижимаясь ладонями к плитам, не поднимая глаз и перед Мэй Ли, словно в ней они видели родовитую дворянку, и спиной она чувствовала обращенные к ней загадочные взоры. Драгоценные золотые циновки быстро поднимались перед каждой новой аркой, мелькающей над их головами, и звенящий звук был единственным якорем, удерживающим ее в сознании, за все время их переходов, они так и не произнесли ни слова.

Широкая белоснежная лестница стала препятствием для ее несломленной выдержки, подошва темных тканевых туфель скользила по мрамору, и если бы не сильная рука, поддерживающая ее за талию, и не торопливые, терпеливые ожидания провожатого, Мэй Ли бы не смогла удержаться на ногах. Столь резкая перемена характера спутника пугала. Слишком сложно стереть из памяти мгновения, озаренные слепящей болью, щеки от его ударов нещадно ныли, а длинные серебряные когти, тонкой цепочкой, соединяющейся на пальцах, что вонзились глубоко в плоть, обещаясь умертвить, теперь мягко огибали, и через плотную ткань, кожей, она ощущала заточенные лезвия.

Они спустились в огромный зал с высокими потолками и разделительными седыми овальными колоннами, охватываемые мраморными человеческими фигурами с выделяющимися на белых телах червонно-золотыми украшениями, по которым шла цветочная огранка. И остановившись на последней ступени, Мэй Ли, заметила расхождение ряби на плитах пола.

— Идем за мной, — сказал человек, смело ступая вперед на сходящие линии гранитных плит, и с первым его шагам, пол стал прозрачным, открывая перед глазами голубую бездну, проплывающих внизу под двигателем корабля облаков. Стекло, он стоял на тонкой полосе стекла, как на ровной поверхности. И хотя она не слышала свиста ветра в ушах, не осязала мороза вышины, проносившиеся в низах очертания гор и линий темно-зеленых лесов были так явны, что сделай она шаг, провалиться в пучину, и ветры не подхватят ее.

— Тебе не нужно беспокоиться, — с искренней нежностью увещевал ее мужчина, подбирая упавшие вдоль тела руки, и чувственный, разламывающий кости звук его голоса сокрушал, — я буду крепко держать тебя за руку, чтобы ты не провалилась вниз, и не покинула моих территорий до тех пор, пока я сам того не возжелаю. Все эти страхи перед высотой только иллюзия, пол крепкий, — убедительный и мягкий голос, настойчивое движение вперед, утягивающее ее вниз.

— Нет, — щеки ее вспыхнули, когда стопой она почувствовала выступающую хрустальная грань прозрачных линий, пересекающих пол, пятка невольно соскользнула в сторону, и в нераскрытом сердцем страхе она ухватилась за подол кафтана мужчины, крепко обхватывая его руками, прижимаясь к непоколебимой, как камень, груди. Пальцы ее сжимали мягкую ткань его красивого одеяния, и острый аромат черного шафрана ударил в голову, пьяня своей пестрой сладостью, как и тепло, убаюкивающее страх, загоняя чудовищный ужас в твердыни спокойствия.

— Что это? — вымолвила Мэй Ли, с опаской опуская глаза, так и не расцепив своих рук, не отступив прочь от своего пленителя.

— Это прочное стекло, — спокойно объяснил мужчина, отходя на шаг прежде, чем она смогла изобразить на своем лице отвращение к его близости, порицать невежество, и презирать распущенность свободомыслия. — Этот пол сможет вынести вес в несколько тысяч тонн, и я сомневаюсь, что даже алмазными молотами древних титанов можно будет оставить здесь хотя бы маленький след.

Мужчине пришлось отвернуться к подоспевшему прислужнику в белых одеждах, лицо его было сокрыто до самых ушей полупрозрачной белой тканью, закреплявшаяся золотыми пластинами на чуть заостренных ушах и лишь узкая линия между высоким лбом и переносицей, открывала узкие, темные щелки глаз.

— Владыка, мы все подготовили, как Вы и велели, — с волнением и нескрываемым торжеством объявил он. Руки мужчины в кожаных длинных перчатках охватила болезненная тряска, когда он протягивал стеклянную таблицу, на которой отобразились неоновые голубые символы. — Все пропорции подобраны и спроектированы в совершенстве с оригинальными записями, и мы уже закончили имплантацию сетевой системы. Желаете взглянуть? — с неприкрытым возбуждением поинтересовался человек, мощный голос гулко отскакивал от стен, проносясь эхом. Наконец, замечая за достопочтимым господином Мэй Ли, и немало удивленный появлению пассии с неловкостью спросил:

— Если Владыке будет угодно, мы приготовим ложе и для юной госпожи.

— Я не…, - вступилась Мэй Ли, подбирая широкие шелковые штанины, выглядевшие на ней как расклешенная праздничная юбка, но не договорила, властный глас приказания повелителя пресек ее намерения.

— Да, она будет со мной. Подготовь всех, — строго произносил мужчина, пролистывая и со всей серьезностью проверяя все отметки диаграммных схем, — я хочу, чтобы каждый узнал эту женщину в лицо и исполнял любое ее приказание, каким бы абсурдным или капризным оно не было.

— Как изволите, Владыка, — гордо проговорил мужчина, поклонившись и прижав левый кулак к правой прямой ладони. — Ступайте за мной, пожалуйста.

Человек поспешно обернулся к остальным служителям, стоящих поодаль зала возле огромного экрана на хрустально-прозрачном стекле, и белоснежный плащ его взметнулась, раскрываясь во всей живописной красе расшитого алыми нитями красного феникса с темно-золотыми глазницами.

— Пойдем, Мэй Ли, — глубоким голосом сказал мужчина, и ей почудилось, что чернильные символы над аккуратными бровями стали смуглее, отчетливее, изменяя начертанные формы, переплетались в витиеватую вязь. Но призрачные домыслы развеялись, когда глаза поймали ровные стеклянные перегородки в углубленных, чередующихся нишах, расположенных вдоль стен, и внутри каждой стояли каменные столы, на которых лежали человеческие фигуры. То были не люди, лишь фантомные миражи, фигуры из темно-серого воска, устремляющих бездонные чуждые глаза к потолкам. Но то был не воск, а тончайший покров, защищающий механизированные движки и черные, еле заметные проводки, похожие на дешевые нити для шитья, проходящие по всему строению, что так напоминали человеческие вены, но вместо крови по стилизованным жилам текло машинное серебряное масло. И хотя запах не проходил через перегородки, отделяющие залы от внутренних палат, Мэй Ли хорошо распознавала этот аромат. Таким раствором смазывали механических звенья искусственных творений, запрограммированных на определенные действия и использующихся в быту многими жителями Китая, чаще приобретали на дорогостоящих аукционах птиц, направляя их как почтовых посланников. Более состоятельные семьи покупали механических коней для дальних переездов, если владелец занимался скупкой и продажей товара в других провинциях, а богатейшие заказывали леопардов и волков, что стаями окружали высокие и красочные особняки, не давая и шанса на побег нарушителям, пересекшим запретные земли. У даровитых и признанных мастеров уходили годы на то, чтобы украсить металлические лапы, заостренные кисточки рыси красивыми орнаментами или увить крылья ястреба драгоценностями, выполняя невероятно трудоемкую по объему и красоте ювелирную работу. Это превратилось в целое направление искусства, и множество домов не чуждались в трате многочисленных денежных средств, и представляя на званых приемах своим гостям плоды своих затрат, представляли звериные механизмы утварью, указывающее на благосостояние всей семьи. Но в образе человека она встречала лишь служителей, что выполняли работу по хозяйству, но все созданные модели не были широко востребованы, и вскоре их производство пошло на спад, а оставшиеся в избытке разбирали на части, распродавая на рынках в качестве запчастей и дополнительного технического усовершенствования имеющихся механизмов. Ко всему прочему несколькими десятилетиями ранее Правительство Шанхая издало официальный указ о воспрещении к созданию человеческих кукол, воспринимая это как богохульство и воспрепятствованию развития нравственности у молодых воспитанников. Человек не должен создавать копии самому себе, что усугубляло бы тщеславность и самовлюбленность у создателей, восхваленное поклонение своему творению. Мэй Ли не смогла сразу отвести глаз от совершенного и гибкого телосложения взрослой женщины, стальные клинья, образующие суставы отсвечивали белизной ангельских крыльев, таким непорочным и светлым был металл. И рука в непроизвольном порыве тянулась, чтобы прикоснуться к нему, но истинное тепло человеческого тела пробудило ее от зачарованного созерцания. И Мэй Ли оглянулась на владыку провинции Цинн, следящего за ней открытым и пронизывающим взглядом, словно молча пытался прочитать ее мысли, но не сумев распознать немых слов, все же спросил:

— Что ты думаешь об этом Мэй Ли?

Что она думала? Мэй Ли неумолимо трясло. Нарушение закона каралось огненной смертью, а она, дитя, рожденная землями столицы мира, что должна нести глас правосудия и быть послушным и раболепным выходцем, неся своим трудом почтение традициям и любовь к обществу, в молчании смотрит на предметы, запечатанные жизнью. Девушка вновь обратила свой взгляд к верховному чину, качая головой, словно ей мерещились видения в полузабытье.

— Что Вы здесь делаете?

И в ответ он улыбнулся, правдиво и чувственно, как человек, чье сердце откровенно и решительно в своих поступках:

— Создаю армию.

— Для чего? — вторила ему девушка, забывая о небесных хребтах под ногами.

— Для будущего мира, — говорил он, наблюдая за ней глазами крадущегося зверя, балансируя в медленном и головокружительном танце, умело наступая к прельстительной миром жертве.

— Вы Владыка, и создаете подобное? — упорствовала она, указывая на кукольные марионетки, что восстанут механизмами.

И глаза его просветлели:

— Так вот, что тебя так беспокоит. А я было подумал, что страх перед неизведанным, — усмехнувшись обольстительными, полными кончиками губ прошептал человек. — Мэй Ли, я не пытаюсь обойти святые уставы колыбели Китая. Возможно, что мое замечание насчет твоего образования было невразумительным. Позже я обязательно принесу свои извинения в должном виде. Но тебя не должно пугать увиденное. В этих залах работают величайшие ученые и конструкторы, пытающиеся воссоздать нечто, что помогло бы человечеству пойти гораздо дальше своих нынешних возможностей.

— Я не понимаю, — проговорила она.

— Много лет назад, — начал он, повествуя терпко и ладно, словно всегда был сказателем притч и исчезнувших со страниц историй, — в далеких северных границах, где солнце расплавлялось на ледяных белых покровах, существовала величайшая из всех Империй, процветающая в заснеженных широтах. Могущество было ее столь велико, что даже спустя тысячелетия краха молва о ней граничила с безумием и самозабвением. Однажды, тоскуя по утрате скоропостижно скончавшейся дочери, один русский ученый во времена Старого Света и дни гневной войны создал первое механическое создание, обладающее хоть и искусственным интеллектом, но внутри технических связей обитала человеческая душа. Долгое время сказания считались чудесными, наважденческими былями среди тех, кто был одержим механикой с раннего детства и посвящал ей всю свою жизнь, пытаясь найти ответ — правдивы ли были те вымыслы о мифических существах, чья сущность была чище природы человека.

— Вы хотите сказать, что пытаетесь искусственно создать человека при помощи металла и писаных программ? Полный абсурд, — кричала Мэй Ли ему в лицо, содрогаясь от каждого вдоха, температура комнат стала ниже, и изо рта вырывались облачка пара, — человеческую душу заменить Вы не сможете.

— И именно поэтому ты здесь, — осведомил ее мужчина, и серебряные концы его длинных пальцев поддели несколько прядей черных смольных волос, спуская точеные лезвия до самых краев угольных локонов. — Я знаю, что ты поймешь меня, однажды, Мэй Ли, — шептал он, и глаза его замерцали, словно в них отражалось вытянутое пламя одинокой свечи. Острие его когтя на указательном пальце остановилось в центре ее подбородка, направляясь ниже по молочной, нежной бархатом коже девушки, и алые губы приоткрылись в болезненном выдохе, когда она увидала сияющий блеск опаловых камней в кольцах, а кинжальная игла бродила прямым контуром по гортани, касаясь ткани вороного косодэ, блуждая ниже по ложбинке меж груди, не разрывая ткани. Она затаила дыхание, когда близость смерти снизошла, и вместо того, чтобы вогнать горячие ножи ей прямо в грудь, он опустил пальцы, предлагаю руку.

— Я покажу тебе нечто необычайное, — говорил он, уводя ее вперед, мягко касаясь ее пальцев, осторожно, словно не желая ненароком причинить боли или вызвать ответно неприязнь. Люди в белоснежных одеждах расступились в сторону, отходя от огромного бассейна глубиной не больше метра с подсвеченной на подводном кафеле кремовым, вязким раствором. Высокие стеклянные доски с золотыми символами переставляли костное строение, высвечивали показатели давления и температуру тела, но Мэй Ли быстро опустила взгляд с диаграмм к тому, что творилось в белоснежной глади жидкости. Механическое тело было покрыто мышцами, и белое соединение краснело от соприкосновения с кровью, расходясь извивающимися перламутрово-розовыми речушками, когда с плеч и стоп сотни ярких нитей вышивали кожную ткань по всей фигуре андроида.

Тепло руки мужчины, притрагивающейся к ее плечам, опалило кожу, такая колкая и жгучая стояла стужа. Ее дыхание смешивалось с его, когда он прошептал возле ее лица:

— Мэй Ли, ты действительно веришь в то, что престольные наследники неба смогут избавить человечество от ночных отпрысков, что щупальцами вгрызаются в нашу душу и сознание, испытывая на прочность хрупкие сердца одним лишь взглядом, убивая кошмарными снами? Я смогу построить мир, где люди перестанут страшиться поднебесных черных князей и их монарших дворов. Мир, в котором больше никогда не будет войны.

— Вы идете против всевышней воли. Подобное невозможно, — молвила она, глядя в бело-сивые глаза. Рука скользнула по ее спине, и она задрожала, страшась ни боли, а проклятия. — Вы служите Красной госпоже, что изнуряла страданиями моего господина, вы отняли меня у любимого человека и идете против святого писания двенадцати Судий, Ваши мечты не более чем фантазия, которую Вы хотите воплотить из праздного любопытства.

— Нет, — ответил он, — это не ложь. Механические создания в образе людей действительно существовали, а возможно существуют до сих пор, служа своим бессмертным господам в опочивальнях русских аристократов, укрывшихся под пологами непробиваемых щитов своих великолепных дворцов.

— Столь смелое упоминание падших дворов в устах наперсника одной из провинций, мне отвратно слышать. Вас стоит казнить на одной из плах на виду у всех граждан белокаменной столицы, чтобы каждый мог узреть позор, — шипела она ему в лицо, желая расцарапать смуглую кожу и вырвать блеск из его больших серебристых глаз. Но на ее измученные терзания, он только улыбнулся, и в улыбке отдавала дикостью зверя:

— Да. Ты великолепно мне подходишь, — восхищенно выдохнул он. — Истинная поборница устоев Нового Света. Такой должна быть дочь своих родителей из славнейшего рода, что преданна покровительственным богам, защищающих нас. Я рад, что наконец-то забрал тебя у Вэя. Именно такая, как ты должна быть рядом со мной. Хотя полагаю, что он неспроста пошел на попятную и отпустил тебя, и потому не спешу заключать с тобою клятву на крови. Я готов долго ждать отзывчивости и верности в твоих поступках мне, а не другому.

Длинные волосы чернильным полотном легли на белую поверхность бассейна, и красный закат омыл полные губы женщины, когда она распахнула невидящие глаза, словно родилась в мире слепою и неподвластную звукам окружающего мира. И поднимаясь верхней частью тела, создание отталкивалось ладонями от воды, на которой возлежало, как на перинах, разрывая черные провода, прикрепленные к затылку и тернистой копной, проходящие по всей спине. Вокруг нее заволновались люди, склянки, стоящие на ближайшем столе разбились, как будто их сжало мощное давление. Но если остальные поддались переполоху, взметая горы ровно лежащих записей и алмазных инструментов в воздух, то человек рядом с ней не шелохнулся, все так же придерживая за плечи, словно придавая смелости встретиться с темными глубинами глаз механизированного существа, протягивающего к ней почерневшую руку. Атласная как кремень кожа словно сгорала под воздействием воздуха, испепеляя стальные шестеренки, серый металл окислялся, ржавел, распадаясь до тех пор, пока последняя капля расплавленного серебра не пала в белый водоем, что через несколько мгновений стал таким же белесым, как распустившиеся астры.

Мэй Ли подумалось, что она увидела призрак смерти, снизошедшего с бессмертной обители своей на краткий миг, растянувшийся в вечность. Скованность и тяжесть поселились в сердцевине сердца, но плечи обдало спокойствием от того, что то, чего не должно существовать исчезло, как перевернутый пейзаж в живописном альбоме.

— Это была двадцать первая неудача, — мягко говорил он, словно рассуждая о пасмурных буднях, свинцовыми тучами, закрывшими синеющие озера чистого неба. — Я хотел, чтобы ты лично смогла увидеть, как безвозвратно уходят мои несовершенные орудия, покидая и не успев порадовать творца. Мэй Ли опустила голову, всматриваясь в узоры на своих тканевых туфлях, сосредотачивая мысли и дыхание на ярких оттенках красной рябины и златых лепестков:

— Почему Вы думаете, что я смогу Вам помочь? Почему считаете, что захочу делать это по собственной воле, а не по принуждению?

— Я не буду делать ничего того, о чем ты сама лично меня не попросишь, — ответил он, проводя большим пальцем по ее сведенным бровям, убирая руку с талии. Он подошел к ближайшему каменному столу, в бесстрастности ступая по осколкам стекла, не замечая вокруг суматохи, вознесенной крахом очередного эксперимента, не видя и подоспевшую из соседних залов дюжину челяди, расстилающих белые простыни, что с осторожностью убирали в покрывала крошки расколотых фужеров. Мужчина взял в руки книгу в черном кожаном переплете, раскрывая рукописный манускрипт на заложенной алой лентой странице, и с ностальгией проводя по вдавленным чернилами листам.

— Это дневник одного из британских офицеров сорокалетней давности, что отправился в миссию к Северным Границам. Здесь не упомянуты ни город, в котором прибывала его дивизия, ни точные числа и месяцы, ни места раскопок, где добывали ценную руду, но очень четко описаны события, происходящие с ним лично. Часть листов утеряны, и вырваны, быть может, самим владельцем записей, а, возможно, и кем-то другим, кто не хотел, чтобы знание о совершенном открытии достигло вражеских структур.

Человек повернулся к ней, опираясь ладонями на стол, покачивая пальцами толстую книгу.

— Здесь рассказывается, что солдат встретил девушку, похожую на человека, но не являющеюся таковым по своей первоначальной природе. Внутренности ее были шестеренками, что можно увидеть в разбитых часах, но тепло ее было, как у человека, и поступки ее были человечнее любого, кого он встречал прежде.

— Даже если все и так, как Вы говорите, какое право Вы имеете на их создание?

— А какое право имел Ален Вэй, убивая людей ради услады своего гнева и возвышения юношеского и не потухшего самолюбия? Какими бы не были его мотивы, он не порочнее меня, пытающегося противиться действительности. Мы не такие уж и разные, и каждый из нас по своему добивается цели. Ударив тебя, я всего лишь хотел увидеть его реакцию. Посмотреть, есть ли в нем хоть что-то от человека, на которого возлагают почести большая часть оставшегося в живых человечества, и узнать на кого возложат венец победителя — на убийцу или спасителя.

— И не превратились ли Вы сами в существо отвратнее чудовища в поисках своего ответа? — стойко выдержав тяжелый взгляд, спросила Мэй Ли, благодаря мужественность воли и подернувшийся голос.

— В каждом из нас живет свое чудовище, — ответил он, смягчая взгляд. — Через несколько дней мы вернемся в провинцию Цинн. Можешь делать, что пожелаешь, даже попробовать спрыгнуть с корабля, чтобы улететь в журавлином оперении к своему горячо любимому хозяину, но пока, будь любезна и изволь исполнить еще одну мою прихоть.

— Какую просьбу? — прокричала она, стирая текущие по щекам слезы, когда он быстрыми шагами преодолевал расстояние до прозрачных дверей лифта. Но, так и не дождавшись ответа, поспешила за ним, стараясь не видеть косых и укоризненных взглядов, брошенных в ее сторону. Кто бы мог подумать, что молодая девушка посмеет дерзить властителю провинции, позволяя себе грубость и неучтивость, тогда как все прекрасно знали, что одно мановение его руки, и она тотчас потеряет голову. Несдержанный тон удивлял и ее саму, словно запретные мысли внезапным потоком вырвались из уст по его желанию, открывая все тайны, спрятанные в душе. Мэй Ли взошла в двери лифта, бесшумно затворившиеся стеклянной мозаикой за спиной, тончайшими полосами, сходившимися вместе, осознав, что вновь оказалась вместе с этим мужчиной наедине, в благожелательном жесте похлопывая на мягкие подушки на кушетке рядом с собой, приглашая присоединиться к нему.

— Ты, должно быть, голодна, Мэй Ли? — положив ногу на ногу мягко сказал он, поднимая темную высокую кружку из великолепного фарфора с опаловыми хризантемами, от которого поднимался соблазнительный теплый аромат. — Я забрал тебя еще ранним утром. Не желаешь испить? — в невольной манере предложил он, обнимая рукой дно чаши и проводя серебряным лезвием по керамической кромке. — Этот напиток очень согревает, он сладок и сытен, иногда его использует в качестве хорошо внутреннего антисептика и успокоительного средства. Много пить нельзя, но это лучше всякого вина, что предлагают в самых дорогих винодельнях Шанхая.

— Я не голодна, — уклончиво ответила девушка, складывая руки, и немного погодя добавила, — благодарю за предложенное угощение. Что Вы еще хотите от меня получить?

Он осторожно поставил чашку на ониксовую столешницу с закругленными львиными ножками, с явным удовольствием оглядывая ее со стороны, и вместо должного ответа спросил:

— Не желаешь присесть рядом?

Она сморщилась, и хоть недостойное выражение не пребывало на лице больше секунды, он успел заметить необычное изменение, и расхохотался громким и заливным смехом, раскатившемся, как бледно-огненная змеиная молния среди черных, бурлящих в волнительном спокойствии туч. Необычное состояние для такого мужчины. Все то время, что она его знала, грубоватые черты лица оставались скованными и нетронутыми эмоциями, свойственные обычным людям, и Мэй Ли в разуме своем одарила его надменным и холодном нравом. Она всегда считала его ближним приспешником Красной Госпожи, верно служащим ей на протяжении многих лет, что готов был исполнить любое ее приказание, каким бы отвратительным и жестоким оно ни было. И вот теперь перед ней сидит человек, что никогда не опускался до ремесла служащего, а всегда был возвеличен, как управляющий тысячами. Теперь он улыбался своими полными и красными губами, и в притягательных глазах его шептались духота ночи и зной раскатистых ливней. И она не знала, что делать дальше — найти способ, чтобы умереть и избавить себя от кошмаров, полных всевидящих стальных очей или попытаться противиться его силе, усмиряя юность пыла.

— У тебя есть какие-нибудь желания?

— Нет, Владыка, — говорила Мэй Ли, стискивая зубы, чтобы не закричать.

— Когда тебя отдали Алену Вэю, ты была еще совсем ребенком. Какого это становиться никем наследнице, происходящей из древнего аристократического рода, прощаться с семьей, а потом в угрюмости и печали вспоминать о мгновениях, проведенных вместе с близкими людьми и знать, что ты никогда не сможешь к ним вернуться?

Мэй Ли поняла, что ей нечем дышать, в груди стало тесно, но ни голосом, ни глазами она не показала своей надломленности.

— Я исполняла предписанный судьбою долг, и с гордостью и честью приняла из уст сказителя судьбу, врученную мне. Я получила лучшее воспитание и образование, на которое могла рассчитывать и была счастлива, когда меня приставили к одному из избранных, что станет следующем покровителем неба и будет защищать нас с небесного трона.

— Ох, — удивленно воскликнул он, — какие бравые слова, но именно так и должна говорить женщина о своем бывшем господине. Но неужели тебе никогда больше не хотелось увидеться с любимыми отцом и матерью, — он помедлил, словно вспоминая, с серьезностью отводя взор за окно кабины, — и кажется младшею сестрой, чьи писания фатумы были более благосклонны, нежели к старшей дочери?

Мэй Ли смотрела, как огибают просветы его платиновые украшения в волосах со сценами волчьей охоты, подумав, что прежде ничего подобного не видела, удивляясь, как прежде не замечала за ним столь явных отличий в классовом статусе. Обычному прислужнику мужчине не дозволялось носить вставки в волосы, подобное было отнесено к привилегии дворян, но аристократы никогда и не стригли волосы так коротко, то было больше свойственно привилегированным солдатам, отличившемся на воинской должности. Вельможи могли много лет отращивать свои волосы, искусно заплетая и убирая их в нефритовые шпильки в форме лотосов, драгоценный камень отождествляющий твердость рассудка и честности. Может в том присущая его воспитанию сдержанность и мужественность, а может он считал носимые регалии не столь значимыми, не придавая им должную цельность в своем образе, потому Мэй Ли никогда бы и не подумала, что он относился к прославленному роду.

И да, конечно, она хотела увидеться с родителями, обнять любимую сестру, от которой всегда пахло водой и розами, черные волосы ее были тягучими и тяжелыми, как ночная ладья, раскачивающаяся в волнах агатовых, голос серебряный, а глаза прозрачные будто воздух. В свой первый день в новой и неуютной комнате тянулись к потолку яркие, как звезды, прямое пламя свеч, что воспевали к теням, очерчивая щели и проемы в окнах и дверях, в ставни бешено и тревожно гремели оголенные сучья деревьев, рассекающие долы полной луны. Кровать была жесткой, простыни холодные, как саван у покойников, и сны приходили кратковременные и пугающие, больше нагоняющие страшные видения, нежели изгоняющие беспокойные и досужие речи мыслей. Когда заскрипели петли красной расписной двери, и щелкнула золотая задвижка, повернулись замки, она сжалась в себя, прикрывая уши, но все равно могла четко и ясно расслышать звук приближающихся босых ног, но тогда ей казалось, что то были лапы черного зимнего волка, ужасного призрака, пришедшего с снежных долин, вселившегося в плоть зверя, чтобы съесть ее душу. И когда она почувствовала, как прогибается на дальней части кровати матрац, Мэй Ли открыла горящие волнением глаза, встречаясь с безмятежными яшмовой зеленью взора своего господина. Он приложил два пальца к губам, осторожно приподнял покрывало, что совсем не согревало, и взял ее ладони в свои, растирая озябшие пальцы и кисти, мягко улыбаясь, и она видела, какой счастливой и радостной улыбкой сияло его юное лицо в чистейшей мгле. Никто и никогда кроме нее не видел такого Алена Вэя, полного сочувствия и сострадания к чужому несчастью, и до самого утра, когда на затуманенном розоватом горизонте забрезжили первые лучи, он не выпускал ее руки, прижимая к своему сердцу. И кожей, и всем телом своим, и бурно клокочущим в ушах сердцем, она слышала ровный сердечный ритм, бьющийся эхом прямо ей в ладонь. Молодой господин, что заменит ей дом и всю семью не побоялся позора или осуждения от других, придя к прислужнице по доброй воле. То редкое, с годами превратившееся в несбыточный и метаморфозный сон явление, почти что стерлось из ее памяти. Но она говорила себе, проводя руками по шелковым простыням, лежащим на самом дне деревянного комода в драгоценном ларце, что то была истина. Памяти свойственно улетучиваться, постепенно значимые фрагменты всей жизни истлевают, как чернила на бумаге, и только предметы связывают с прошлым, словно крича из минувшего, что все не приведение.

Мэй Ли знала правду, она никогда не была несчастливой в обществе рассудительного, но безумного во гневе человека, она принимала его во всех прегрешениях и пороках, не смея перечить чувствам. Иногда дороги людей скрещиваются небывалым образом. Люди, что могли бы сделать нас счастливыми на всю жизнь, обходили нас стороной, оставляя в памяти слабый и бледный осколок воспоминаний, а те, кому вверяли себя, без жалости вонзали рубящий нож в сердце, выбивая всю волю к сопротивлению на иное будущее.

— Почему Вас беспокоит мое прошлое? — с напускной беззаботностью прошептала Мэй Ли. — Каждый из нас, кому вручается судьба, будь благовидна, иль скорбна, отрекается от прошлого.

Он улыбнулся, указательным пальцем проводя по нижней губе, впиваясь взглядом в ее сдержанное, скованное, остывшее от эмоций лицо, и какое-то время раздумывал над ответом, открыто и беспризорно рассматривая ее одеяние, огибающее ее прекрасный стан.

— Мэй Ли, — сказал мужчина, вставая с пышной софы, а она все продолжала смиренно держать ладони вместе, опустив руки к низу, но горло сжалось при его близости, — ты должно быть позабыла, что теперь за твое благополучие ответственность несу я, а не Ален Вэй. И пусть это займет много времени, я готов ждать, сколько угодно, — он поправил стянувшийся воротник, кожей пальцев в случайности прикасаясь к горячей жилке, бьющейся у ее горла. — И все же, то мое право причинить тебе боль или наслаждение.

Они стояли так близко, что она могла ощущать жар, исходящий от его тела, не обычное человеческое тепло, а раскаленное пламя. Ей много хотелось задать вопросов, например, отчего он не остался на скорбном отпевание? Почему покинул столицу накануне события столетия? Почему так неожиданно появился на пороге дома Алена Вэя, не боясь тревожить одного из величайших убийц Империи? Но из всех вопросов она задала единственно правильный:

— Я не знаю Вашего имени, — отводя взгляд в сторону, и поджимая губы, прошептала девушка. — Как мне следует обращаться к Вам?

— Лиан Юнь, — мгновенно произнес он, чуть откидывая голову назад, словно тот получал удовольствие от того, какой она представлялось его чистому взору, озаренная спело-красным оттенком золотистого отсвета солнца. И как бело-лунная, алебастровая кожа сочеталась с черной тканью кимоно, как опускались плавным взмахом ресницы и сжимались в соке алом губы. Но все исчезло, когда стеклянные границы на двери отодвинули засовы в форме стеблей растений и цветочных бутонов, открывая путь к новым широтам и глубинам корабля. Лиан Юнь вздохнул с легкой тенью сожаления, проходя в переднюю часть залы, ведущей к лестнице, проводившей к журчащим фонтанам под высокими стеклянными сводами, образующих восьмиконечный купол оттенка аквамарина. Внизу простиралась терраса, увитая акациями и меж продольными лабиринтными тропами, ходили павлины, вальяжно расхаживая украшенными золотыми цепями ножками вдоль нежно-сладких ковров и раскрывая многоцветные, узорчатые хвосты.

Белоснежная рысь заспешила к нему, взбираясь по лестнице, сверкая сапфировым ошейником, и лишь достигла его ног, как тут же принялась ласкаться, прижимаясь боком и огибая хвостом ноги, путая любимого хозяина, не отпуская и завлекая всем телом, не желая расставаться, не насытившись ответной приветливостью и милостью. Лиан Юнь в великодушии мягко и торопливо провел рукою вдоль всего тела грациозного хищника, что издавал из груди истомный рык, откликаясь добротою, но его желанный друг спешно отступил, оборачиваясь к юной девушке, остановившееся возле ступеней. Бледная и неподвижная, она придерживалась за каменные перилла, чтобы не упасть, не потерять равновесие на ровной земле, что кружилась под ногами во всех направлениях перед расплывающимся взором.

— Как? — в смертельном неверии произнесла она, не догадываясь, к кому именно обращалась в этот момент. Там внизу, где цвели прекраснейшие цветы, отраженные в белой невинности, стояли те, кого она так старалась позабыть все эти годы. Мэй Ли громко сглотнула, губы тряслись и в глазах темнело, не хватало воздуха, когда она сжала в кулак ткань рубахи на груди, словно в порыве жеста, старалась успокоить сердце. Это было невозможно, но лишь об этом она и мечтала, на краткий миг вновь встретиться с семьей. И хотя прошло так много лет, их лица, исполосованные морщинами, остались прежними, крепкие руки, обнимающие и укачивающие в колыбели, добрый и искренний взгляд.

Мужчина подошел к ней, встав рядом, и наклонившись лицом к нежной щеке, прикоснулся своей щекой, мановением привычным, в блаженстве прикрывая глаза, словно между ними проявилась близость.

— Я знаю очень хорошо, что тебе нужно, Мэй Ли, — говорил Лиан Юнь, притрагиваясь пальцами к ее ладони, прочерчивая по заветным линиям руки краями острых колец, не оставляя ни алых пятен, ни кровавых царапин. И отходя прочь, позволил ей самой решать свой путь. Она не оглядывалась на него, когда он покинул ее, уходя прочь в тень дальних коридоров и, оставляя ее одну со своим выбором. Но выдержка сломилась, и милое дитя опрометью кинулась вниз, спотыкающимися ногами стремясь на встречу, что стала первым павшим барьером. Слабость надтреснула стойкость, душа ожила, возвышаясь в полете счастья. И все еще не зная, подарком то было искусителя или добродетеля, ставший ближним, Мэй Ли сдалась первому павшему соблазну.

* * *

Они вышли на улицу, полную людей, но взрослой части населения почти не было видно, среди тех, кто восседал на грязной земле. Перед его глазами стояли с молящими и обездоленными глазами сотни детей, поднявших бесчисленные и непонятные взоры на одного него. И в это мгновение ему показалось, что именно он убил каждого, кто не вернулся из горящего города, а манжеты его Он есть первопричина лишений, которые Скай никогда не сможет искупить за всю свою жизнь, сколько бы лет не уготовила ему судьбоносная тропа. Краем глаза он посмотрел на Лиру, осторожно присевшую на колени возле маленького темнокожего мальчика в оборванной рубахе, и запачканным сажей и кровью лицом, темные кудрявые волосы купались в искрах стального пепла, а из глаз стерлась воля к жизни. Или темнота, что он увидел за пределами невидимых баррикад, выстроенных перед старинной частью города, настолько завладела разумом, что он не в силах вырваться самостоятельно и освободиться от кровавых пут. Ее янтарно-медные кудри сияли червонным златом, а белая кожа рук на кофейных щеках умирающего мальчика, были так не сочетаемы, так неестественны, словно в мирскую жизнь спустилась смертоносная орда из иного измерения. И ребенок был чужим в мироздании, полном спокойствия и радости, которому не дано познать увечий и отчаяния другого бытия. Некогда чистая и опрятная улица была забита толстыми холщовыми мешками, корзинами и повозками с бочонками, здешние переулки теперь походили на место переселенцев, остановившиеся в одном из городов Османской Империи, тщательно собиравшихся, чтобы через несколько дней покинуть его и отправиться в путь. Здесь кипела работа, звучали голоса стариков и юнцов, и, затаив дыхание он вслушивался в наречия благородных и нищенствующих, сосредотачивая слух на отдельных фразах, оттачивая память и восприятие.

Он отстегнул несколько верхних пуговиц на груди своей туники, сдирая пальцами золотые пластины, под которыми показалась светло-красная полоса шрама. Нескольких капель изумрудной жидкости хватит, чтобы на коже не осталось и следа, но почему-то ему не хотелось, чтобы три глубоких ранения смогли зажить окончательно или исчезнуть с тела. Они останутся ему в качестве наказания, его личного порицания, напоминанием о былом, о том, что он не смог изменить предрешенного. Скай прислонился спиной к каменной ограде, закрыв глаза и сложив руки на груди. Со стороны он казался гораздо старше своих юношеских лет, течение жизни изменило в кратчайший миг многое. Он сполз, прижимаясь к холодным камням вниз, опустившись на корточки, и заметил возле себя ровную поверхность луж, отражающих рдяно-пасмурное небо, пронзенное обелиском света, и своей отражение, зацепившись взглядом за лазурный камень в левой мочке уха. И пальцы невольно прикоснулись к святой реликвии, которое он воспринимал, как украшение, и прежде никогда не задумывался, что этот символ носили другие участники до него. Чувствовали ли они такой же груз на своих плечах, ответственность, вжимающая в гранитную землю все тело, ослепляющая болью глаза? Каковы были их пути и предназначения? Что даровал им конец?

Его размышления прервались, когда он услышал шарканье приближающихся сильных шагов, и, подняв голову на подошедшего человека, чуть прищурив глаза от света, увидел приветливый взмах руки. Скай привстал, почувствовав странное облегчение и легкую радость, пронзившую грудь, но его остановила рука, легшая на плечо, безмолвно говоря, что человек не прочь присоединиться.

— Ты не против, если я составлю тебе компанию? — произнес Фраус, убирая руки в карманы своего темного плаща, с сожалением улыбаясь. В глубоких, разливающихся темным водоемом и пышных тенях, отбрасываемых тисовыми деревьями, его глаза показались безотрадным обсидиановым войлоком, а волосы окаймлял венок мрака. Он устало вздохнул, скатившись по стене, ненароком прижавшись к нему плечом, словно для них двоих это стало привычным жестом, но если раньше Скай бы отпрянул, ощущая привкус желчи и отвращения от нежелательного соприкосновения, то теперь нуждался в присутствии того, кто, хотя бы отчасти мог разделить его чувства.

— Спасибо, что выручил меня, — сказал Фраус, улыбнувшись и разворачивая руки ладонями кверху, упиваясь теплотой солнечного света, пускай они и находились в достаточной тени, сквозь рассекающие ветви пламенной сферы, проникало столько жара, и воздух был наполнен непривычным зноем.

Скай только утвердительно кивнул, и через как-то время затаенного молчания, наблюдая за развивающимися тенями листвы, мягко произнес, и шепот его подхватил теплый ветер:

— Моя вина в том, что я не верил.

— Не верил? — переспросил Фраус, так и не открыв глаз, и не повернувшись к своему собеседнику, все еще купаясь лицом в атласных отблесках. Но Скай почему-то знал, что Фраус внимательно слушает его, внимая каждому слову.

— До того, как все произошло, я хотел убить избранную, что столько раз спасала меня. И вместо благодарности, добрых слов и помощи, я предложил ей черную сторону своей сущности. Я глумливо смеялся над ней, богохульствуя и считая, что все в моих руках. Шея ее была такой тонкой и хрупкой в моих руках, как засушливая тростинка, можно было бы переломить гортань двумя пальцами, и жизнь утекла бы из тела, как вода. Но за мгновение до этого, прогремел взрыв, и все охватило такое пламя, что даже сейчас я чувствую, как горит мое горло от разгоряченного воздуха, — прошептал он, откидываясь головой на горячие камни, и чувствуя, как проникает тепло в затылок.

— Я думаю, что это наказание за мое неверие. За мои мысли и поступки. Я был разгневан, я не хотел всего этого. Как я могу быть человеком, что принесет покой в мир, которого столько ждут? Откуда мне знать, что дать людям, когда я сам, не знаю, чего хочу? Разве это правильно? Разве правильно грозить смертью тому, кто и в час предательства и боли, все еще предлагает руку помощи ударившего?

Фраус открыл глаза, находя взглядом в толпе юную девушку, наполняющую в кувшин с широким горлом чистую воду, и укладывая ровные тряпицы себе на локоть, чтобы помочь умыться детям, столпившемся возле ее ног. Их маленькие пальчики хватались за ее рыжие кудрявые волосы, потягивая вниз и играя золотыми бусинами вплетенные в тонкие косы, они пачкали ее одежду, обнимая за колени и дергая ремешки, свисающие с кожаного пояса.

— Я не пастор, чтобы принимать твои прегрешения и прощать их тебе, и я тоже прошел через множество потерь и приобретений, — и пальцы его скользнули по золотым вьющимся браслетам. Его голос был ни холоден, и не дружелюбен, обыкновенный и твердый тон. Он посмотрел Скаю в лицо и решительно сказал:

— Но я считаю, что одного признания своих ошибок неправильно. Ты мог бы рассказать все то же самое этой девушке. Думаю, она могла бы понять, как и уверен, что она прекрасно бы приняла ту боль и страдания, которые ты испытываешь из-за содеянного. Говорить и просить о прощении крайне тяжко, не правда ли? — с иронической усмешкой прошептал он. — Ты думаешь, что произнесенных слов недостаточно, но именно со слов и следует начать. Молчание же торжествует над твоей трусостью. Но и раскаяния мало, нужно подтвердить свою искренность действиями, — сказал Фраус, поднимаясь со своего места и отряхивая кожаные штанины, заправленные в высокие темные сапоги. Воротник его пальто был открыт на груди, кожа была такой же свежей и чистой, как прежде, не осталось ни одной вмятины, что оставляли металлические колоссы и кровянистые, отравленные штыки, искривляясь внутри его тела и бороздя по сознанию, леденящими щупальцами хватаясь за разум.

— Скай, — сказал он внезапно, обратившись к нему сверху вниз, и порыв прохладного, бодрящего ветра нахлынул на их лица, — ни один из тех, кто выступает на Турнире, не является твоим врагом. Иллюзии страха — вот твои истинные противники. Ты сражаешься здесь за свои идеалы и ценности, за тех, кто дорог тебе. Поэтому не бойся открывать свое сердце для других и впускать себя в чужое, — полы его плаща взвились вверх, и Скай был готов поклясться, что увидел, как ткань его добротного плаща подделась рябью, откуда выплывали чернильные тени. Миражный образ холодного дыхания зефира, сплетений звезд и темноты погасли, как увядает ночь при отблесках лазурно-неоновой зари.

Фраус замер на краткий миг, и лицо молодого человека озарилось нескрываемым удовольствием, когда он посмотрел в сторону раскрытых стеклянных дверей, покрытых великолепными изразцами и фигурами львов, куда падал ровный, бестеневой свет на вышедшую девушку. Дея заправляла непослушные темные локоны под ткань атласного золотистого платка, ища глазами своих спутников, и когда ее глаза разглядели под сумеречным кровом деревьев его силуэт, девушка ответила ему нежной улыбкой. Наблюдая за их молчаливыми взорами, брошенных украдкой друг другу, но завладевающими ими полностью, Скай мог отчетливо разглядеть, как натянулась невидимая нить, скрепляющая двоих людей. Такое чувство, что они не нуждались в словах, и вели мысленный разговор, вслушиваясь в эхо голосов их распростертых душ. Дея зачарованно прикрыла глаза, опустив темные ресницы и веки ее, заблестели золотыми песочными искрами теней, когда она двинулась к Самуэлю своей мягкой и неспешной походкой, ступая так, как течет полноводная река. Девушка агата и дневных закатов расправила длинное, развивающееся темное платье с тремя полумесяцами оттенка цветущих орхидей, и всплеск детских веселых голосов развился по округе, когда по стенам благовидных домов распустились белоснежные цветы, вплетались в девичье косы лиловые фиалки.

— Думаю, что все готово, — бодро сказал Фраус, подавая ему руку, и Скай без сомнений ухватился за нее. Но перед тем как последовать за остальными собравшимися взмахнул рукой, создавая ветряного сокола, что мгновенно встрепенулся на кисте создателя, взмахивая острые крылья, как живое существо. Он отпустил птицу в полет, в стремящем парении, ринувшемся к краю небосвода. Небесный блюститель достигнет румяно-красных дворцов его семьи, передавая послание лично к главному казначею, чтобы все его накопления, переданные от части фамильного рода перешли на пожертвования и восстановления храмов в древнем городе Шанхая. Именно так он и думал, отпуская ловчего хищника, и всматриваясь в его невидимый танец среди сталкивающихся вихрей. Ему не нравилось такое небо, заполоненное полотном светло-розоватого дыма, скрывающего синь небес. Скай много думал о том, что произошло с ним до того, как он получил ответный мстительный удар в грудь от существа, в коем не текла теплая кровь. Что стало спасением для него и что позволило вырваться из крепящихся, жестких оков, захвативших разум? Но сколько бы он не пытался, воспоминания и сны были глухи к его мольбам.

Он встал рядом с Лирой, обернувшейся к нему и легко улыбнувшейся, словно поддерживая своей улыбкой, но если в душе его что-то дрогнуло от ее теплоты, то он не показал внешне своих чувств.

— Надеюсь то, что вы предлагаете достойно моей предшествующей помощи, — сказал Александр, недовольно складывая руки на груди, угрюмо играя желваками.

— Не сомневайтесь, добрый господин, — вежливо ответил Самуэль, ставя на землю золотую коробочку, засверкавшую пылающим озарением звезд, как только лучи света коснулись великолепной огранки и выгравированные силуэты задвигались, мировые звездные карты изменяли расположения светил, а латинские записи сочетания начертанных слов, что чернели, превращаясь в черный аметист. — Это одна из самых дорогих вещей, что у меня есть. Одно из излюбленных произведений прошлого времени. Вас должно впечатлить, — прельстиво усмехнулся юноша уголками полных губ, опуская взгляд на щелкнувший из внутреннего отверстия замок. Он дернул за выпирающий ключ вверх, и многоцветные тени вырвались из крохотного отверстия, переливаясь карминовыми и пунцовыми туманными сгустками, образуя нарты из чистого золота в упряжке четырех белоснежных медведей, укрытых восхитительными тяжелыми доспехами, увитые рубинами и сапфирами. Пронзительный и пугающий вой вырвался из меховых грудей, и когтистые лапы с изумрудными лезвиями наконечниками пробуравили каменные плиты, оставляя острые и глубокие оттиски.

— Какая красота, — восхищенно промолвила Дея, складывая ладони и прижимая к груди, чувствуя на талии легкое объятие Фрауса, когда его пальцы незаметно поправили и затянули распустившейся кожаный шнур на самоцветном поясе.

— Так вот, что ты от нас скрывал, Самуэль, — произнес Фраус шутливым тоном, отступая от девушки, и со всей деловитой серьезностью осматривая роскошные сани, — и не жалко расставаться с таким чудом? Они могли бы нам пригодиться, если учесть, что они с чистого золота, — юноша наклонился и преисполненный любопытства постучал кончиком пальца по сцеплению саней. — Это же целое состояние, — натужено изрек он с расширившимися от удивления глазами, с трудом сглатывая кислый ком, вставший в горле. — Ты как-то раньше не упоминал, что приходишься родственником османских аристократов, — досадно воскликнул он, с веселой улыбкой рассматривая детей, несмело подошедших к громадным белоснежным чудовищам, чье рычание пронзало страхом кости, отдаваясь пульсирующей вибрацией в нервах.

Но Самуэль не ответил, молчаливо и настороженно ожидая реакции и одобрения со стороны человека, предложившего помощь его товарищам. Он прекрасно знал, чего стоило одному из избранников принять такое решение. Спасти врагов и умалить собственное благородство и гордыню, окажись они на поле Шэ-Нан в следующий раз, очевидно, что исход может быть для него смертельным. Самуэль принял один из редких даров, доставшихся ему по кровной линии от матери. Их семья никогда не чествовала богатство, скорее относилась к среднему классу, потому что в доме всегда были бочонки с чистой и холодной родниковой водой, что ценилось куда дороже золота, особенно в сезоны засухи. Но эта драгоценная шкатулка передавалась из поколения в поколение, и каким бы тяжелым и голодным не был год, мать никогда бы не осмелилась расстаться с реликвией, принадлежавшей предкам семьи, и именно ее волю, он и собирался нарушить. Редкие нарты были изготовлены еще в период царствования Российской Империи, и, скорее всего, принадлежали одному из великих княжеских домов. Александр Левингстон стоял с неизменным выражением лица, казалось, его вовсе не впечатлило появление зимних охотников, да и предложи он ему целый город из золота, чтобы расплатиться с жизненным долгом, все равно было бы недостаточно. И это означало только одно, их ждет неизбежная зависимость.

— Хорошо, — подытожил юноша, оглядывая строгим взглядом Самуэля, сжавшегося от стоической решимости в холодно-серых глазах, и стальной голос, рассекший воздух, остротой впился в дыхание, — но этого мало. Мне нужно что-нибудь и от того, чье тело вынесли мои механизированные волки. Плата в виде любой ответной услуги, — и недобрая усмешка обрисовала очерченные губы, — какой бы она ни оказалась, и в какое бы время я ее не потребовал, будет вполне соответствующей проделанным мною трудам. Мне ни к чему эта повозка, будь хоть она вся из алмазов, — грубым и циничным тоном высказался он, критично озирая мощные тела гигантских зверей, сияющие под тончайшими, как женский волос, лучами. Он чуть сморщил гордые черты лица при виде запретных символах на санях, и через недолгое время признался:

— Но эта вещь действительно обладает редкой ценностью, поэтому я и принимаю ее как за часть выкупленного долга.

Александр обратил взор к Фраусу, смиренно ожидающего продолжения разговора. И когда отражение улыбки на его губах заиграла в тени синеватых глазах, он сказал:

— Хочешь заключить со мной клятву?

— Ты убил многих отпрысков темноты, не используя своих копий в первый день отборочного тура, которые пытаешься выставить в качестве своего основного арсенала орудий, — кивком головы он указал на украшения, тянущиеся по всей длине его мускулистых предплечий, — а браслеты на твоих руках запечатывают твою силу. Цветочная символика считается одной из самых древних и прочных, такими запечатывали безумцев или отверженных, она совпадает с венами в твоем теле, что ведут к самому сердцу. Ты не открыл своей истинной натуры даже в схватке с самым страшным созданием, которого я когда-либо видел, что взывал и воспевал приход тех, кто не приснится в самых душевнобольных кошмарах.

— Как искренне, — признался Фраус, приподнимая темные брови, и в волосах его тлели угольные отростки темноты, войлоком, окружающей его спину и широкие, сильные плечи. Похоже, что он был не удивлен подобному развитию событий, терпеливо вслушиваясь в объяснения младшего избранника. — И чего же ты хочешь, молодой британец?

— Неплохо бы было иметь что-то против такого человека, как ты. Если согласишься, то твой долг будет полностью окуплен.

Скай не вмешивался в разговор, смотря в пространство перед собой, и ни одни мускул на его лице не дрогнул, когда Александр Левингстон предложил Фраусу выкупить долг неимоверной ценой. Такая клятва будет повергать его в принудительное исполнение любого приказания, даже если ему скажут убить невинного, он не сможет противиться воли того, кто отдал распоряжение. Клятвы наносились на тело, прожигались через кожу, вгоняясь в плоть нестираемым клеймом. От посрамляющего знака можно было избавиться, лишь отрезав целую конечность, но даже если исчезнет знак, сила воздействия проклятой печати не сотрется. Челюсти его сжались, когда он понял, какую невероятную подлость собирался совершить британский юноша, не страшась опорочить себя.

Улыбка Фрауса стала еще шире, и Скай ощутил пронесшийся ледяной хлад, какой бывает у морозных айсбергов в застекленных снегами морях, когда он произнес, обращаясь к стоящей возле него девушке, взволнованно сжимающей пальцами локти, вонзаясь костяшками в мягкую ткань:

— Что ты думаешь, Дея?

Но она не ответила на его вопрос, отвернувшись от его проникновенных, горящих глаз, словно неожиданно заинтересовавшись расписными тапочками на своих ногах:

— Ты должен сам принять решение. Поступай так, как считаешь нужным. Я не буду тебя осуждать.

— Тогда решено, — в смелой скороспелости объявил он, подступая к юноше. И Александр не мог не признать, что ощутил, как сумрак проникает в его жилы, а свет солнца не мог бороться с дымчато-васильковым маревом, вьющийся вокруг его фигуры, как если бы ступил из-за покрывала самой ночи. — Я и так слишком большое бремя для своих друзей, поэтому сделай все быстро.

Александр вытащил из внутреннего кармана на груди золотой пергамент, протянув его Фраусу, и как только его пальцы коснулись края бумаги, лист воспламенился, передавая угольными искрами золотую зарисовку на пальцы левой руки, круговыми символами вырисовываясь на ладони, довершая солнечную эмблему двенадцати лучей чернильными заклятиями на латыни. Кожа обуглилась там, где воссияли чертежи, сжигая плоть по границам татуировки, оставляя веер дымки над обожженной рукой.

— Ну что же, — сказал Фраус, разглядывая подрагивающую от резной боли руку, резко опуская ее вниз, чтобы никто не заметил трясущейся ладони, — думаю, что нам всем стоит поспешить. Он взошел на повозку, усаживаясь на мягкую шелковую обивку, украшенной золотыми рельефной вышивкой по красной ткани, с недоумением смотря на остальных, словно только что и не заключал сделки, которая позже будет стоить ему жизни. А быть может, его это и не волновало, потому что он не боялся силы печати, и боли, что будет повергать его в агонию, попробуй он сопротивляться мысленному приказанию, как если бы знал, что это не сокрушит его. Скай бросил озабоченный взор на Александра, который принимал последние слова благодарности от Самуэля, подумав, что британец оказался далеко не дурен. Он бы и вовсе не обратил внимания на столь значимый момент их сражения, полностью поглощенный битвой. Он сражался изо всех своих сил, превозмогая доступные пределы, и даже своевольные заклятия с воздухом, дававшиеся ему с такой же легкостью как дыхание, причиняли физические страдания после столкновения с призраком, а Фраус и не пытался зайти за свои ограничения.

Они забрались в кабину, и как только Самуэль прошептал заветные слова, они растворились в воздушно-снежном вихре, оставляя за собой полосы миражей и цветочных красок. Их лица и яркая одежда растворялись, очертания их образов развеялись, когда воздух подхватил натянувшиеся узды. Облик разъяренных медведей был иллюзией, красивой мечтой, которая под действием физических законов раскрывала несущуюся скорость их божественного кортежа. Они исчезли, как зыбкий сон с человеческих глаз, и магия окутывала каждый миллиметр земли и зданий, меж которых просекались и мелькали явственные и броские смутно-матовые цвета. Скай слышал свист и нечеткие блики, осеняющих глаза контуры и силуэты людей, которых обгоняли их нарты, чьи лезвия скользили не по земле, а по воздуху. Неожиданно воздух из топлено-горячего стал острым и свежим, когда их неясные полозья прошлись по кромке воды в одном из искусственных бассейнов, и вода брызнула в лицо Скаю, когда он с занемевшим дыханием вглядывался в ускользающие линии города, чьи чудесные обелиски зданий выступали, как белый сон, овеянный небесно-кремовыми перьями ястребов. Когда чудотворные сани опустились на румяную воду возле широкого каменного моста, и некогда белоснежный, мрамор покраснел от пролившейся крови, Скай услышал, как стонет ветер, несущий раскаяние, тяжкую и мучительную горечь. Он слышал скорбную песнь призраков и ушедших душ, что оставили печальный след жизни под обломками величественных построек, сложившихся под силой невообразимого пламени, как карточный домик, чьи несущие конструкции ослабли под монотонным дуновением воздуха. Возле прекрасных кружевных ворот, отделявших мост от черной территории, которая одним своим разрушенным видом обрушивала внутри надежды на само продолжение жизни. Мгла наступала, словно из вулканического желоба исходила дымчатыми всплесками серебристо-черные тучи изгари и золы, и густой, вязкий прах рассыпался лавой по изничтоженной земле. Люди, стоящие возле причалов обратили на прибывших господ свои отчаянные глаза, и Скай чувствовал, как каждый направленный взор прожигает его тело изнутри, оставляя невидимые и нестираемые шрамы глубоко в душе. Не дожидаясь остальных, он поднялся со своего места, легко взобравшись по каменной лестнице. Те, кто стоял рядом, завидев его издалека, начали расступаться, словно если бы он был мессией или вернувшимся изгнанником. Кто-то опустился на колени в слезах, терзая ногтями грудь, располосовывая кожу до крови и мяса, кричал молитвенные тексты, поднимая бессильный лик к небу; кого-то охватывала дрожь, и боль от волнения вызывала приступ рвоты и грозного кашля; кто-то вцепился руками в его камзол, пачкая и загрязняя светлую и дорогую ткань, срывая пуговицы с кроя, и падая на колени перед его ногами, но он видел этих людей, не слышал голоса живых. Мертвые шептались у его ушей, он слышал их падший слог, видел их терзания за калиткою, разделявший разрушенный и цельный города. И они требовали его всего естества без остатка, желая поглотить и утопить в своем горестном и темном море мрака потустороннего мира.

— Скай, — выкрикнула Лира, пытаясь добраться до него через плотное столпотворение людей, но вокруг было слишком много толкающихся в помешательстве, стремящихся достичь передних рядов, откуда были видны вдалеке красные мантии служителей храмов, и доносился хоровой стройный псалом из детских уст. — Не ходи туда! — кричала девушка, протягивая руку, словно пытаясь незримо дотянуться до него, но он не отзывался на ее молящий вопль.

— Успокойся, девчонка, — предостерегающим и гневным шепотом сказал Александр, хватаясь за ее руку, и притягивая ближе к себе. — Здесь полно стражей и тех, кто ждет момента, чтобы незатейливо перерезать тебе горло, не боясь наказания вселенских судий. Если он в безумии пошел куда-то, — он оглянулся на ступающего по белесой мостовой юношу, посыпанной солью и белым песком, что был белее лунного света, — пусть идет.

— Но ведь…, - начала Лира, в приступе паники пытаясь освободиться из его неодолимой хватки.

— С ним все будет нормально, позаботься о себе хотя бы сейчас, — с еще большим усилием настаивал он, отводя ее в гущу толпы, скрываясь за спинами тех, кто в волнение пробирался вперед, толкая друг друга локтями и ногами. Они не замечали упавших под их жестокие стопы, которых топтали немощные ноги и деревянные сандалии, разбивая лица и ломая пальцы. И все они протягивали боязливые руки, чтобы получить благословение и спасение от своих возлюбленных глоссаторов, что ведали устами небесных богов. Они молили, чтобы великие владыки снизошли до их страданий, забрали боль, зиявшую черной пустотой в груди, вернули благость жизни, подарили чудо и веру в исцеление.

Скай подходил все ближе к запечатанным белым воротам, когда путь его преградили могучие стражники, закрыв дорогу перекрестными стальными топорами, широкие лезвия которых сверкали в свете отраженных лучей. Мужчины были одеты в черные доспехи, обтягивающие каждый мускул их дюжих и здоровых тел. Они были выше и плотнее его, гораздо шире в плечах, и одной физической силой могли раздавить его в стойком сжатии рук. Бороться против их каменных фигур сейчас в его состоянии, было равносильно самоубийству. И, тем не менее, он положил ладонь на один из топоров, и резкая боль пронзила кожу, заплетающейся косою проткнувшей тонкие нервы в пальцах, стремясь по рукам, и в черной ярости он опасно произнес:

— Пропустите.

Это было не просьба, а приказ, но и выражения их лиц, и холодные гарды, направленные ему в лицо, мысленно разрезая тело пополам, оставались неизменными. У них были одинаковые лица, единый цвет глаз, и даже голос одного был созвучен другому:

— Дальше прохода нет.

— Расступитесь, — вновь потребовал он, напирая на острие, но лишь больше раскроил себе руки в кровавых разводах и шрамах, тогда как небывало рослые воины не сдвинулись и не дрогнули под раскрывающимися ветряными крыльями, поднимающимися за его спиной.

— Приказы отдают здесь иные господа, — гласили они невозмутимым, благотишно-мертвенным тоном, и платиновые ящеры цеплялись острыми и перепончатыми лапами за края их накидок, обжигая металл доспехов огненной кожей. Сияли их белоснежные шипастые хвосты, свисающие со спин стражников, раздвигались шляпы капюшонов с резными толстыми иглами, сочащиеся голубым ядом, и пленительно сияли в лазурной огранке нефритовые глаза, когда они шипели на Ская, и из ноздрей вырывались всполохи дыма. Приоткрывали звери пасти свои, готовые в любой момент извергнуть пламя на поправшего спокойную обитель усопших.

— Я сказал в сторону! — закричал он и карминовые волны обрушились на льдинисто-опаловый мрамор моста, стекаясь кровью по парапету, ветер метался, пробиваясь сквозь прозрачные стены, вбиваясь ураганами, и расходились в небе златовласо-розовые туманы под стихийной силой. Дрожали разливы киноварных вод, закручиваясь в воронки, поднимаясь выше к иллюзорным барьерам восходя в вышину в поисках границы стен, но разбивались на части, опадая кровавым дождем в мутную рдяную влагу. На краю сознания его затеплился звон, мягкая трель китайских колокольчиков и звучная игра эрху, возносящая прославленный свет и чистоту, успокаивая его разгневанный и измученный рассудок. И не оглядываясь назад, чтобы увидеть подходящую все ближе процессию в одеяниях светлых, как полуденный свет, и женщин, чьи смычки плавно соприкасались со струнами, через музыку, доносимую ветром, он наблюдал за почтенным приходом блаженных наместников, что передавали устами небесную волю. Видел, как расходятся тончайшие и нежнейшие ткани, укрывающие в золотых паланкинах неопороченное скорбью красивое и молодое лицо мужчины. Волосы его были серебряными нитями, так луна грядой проходится над темным озером, отражаясь пологими тропами в цветении лотосов, в глазах его была умиротворенность и ласка. И на каждого кланяющегося перед ним он смотрел с такой невероятной заботой, преданной любовью, с коей смотрят на родное дитя. Одежда из великолепного сверкающего атласа обрамлялась широким золотым поясом, расшитым лилиями и восточными толстыми швами, и длинные волосы стекались ручьями по широким плечам. Каряя хна покрывала его руки узорчатыми рисунками из растений и чудотворных цветов, начиная затейливую историю о райском саде от кончиков пальцев и заканчиваясь кружевными переплетением линий и пятен на запястьях.

Безмятежность окутывала Первого Представителя, тогда как ярость вскипала в руках османского герцога, когда он вышел к остановившемуся возле моста паланкину. Прислужники опустили тяжелые носилки, мгновенно склоняясь челом к земле, не поднимая глаз на спускающегося повелителя. Свет проникал в его кожу, исходил от него мощными и неразрушимыми потоками, как если бы он сам был частью солнечного обелиска, и каждый, кто смотрел на его лицо, падал ниц, шепча праведные молитвенные строфы. Склонялись все, и в наступившей тишине замолкли даже звуки природы, и будто волны, развеваемые его ветрами, прекратили свой расплывчатый и бурный мотив. На колени встали стражи позади него, опустив громадные топоры, опустились к земле и те, в чьих жилах текла голубая кровь избранников. Но Скай не вставал на колени, вместив всю силу взора в чистые черты человека, медленно идущему ему навстречу. Шаг раздавался эхом в его ушах, когда высокие туфли заскользили по крупным комьям соли. Но Первый Представитель не смотрел на него, не поднимал своих прозрачных и всевидящих, всезнающих глаз, а смотрел мимо светловолосого юноши, на раскинувшиеся черные развалины, покрытые пеплом. Но подойдя к Скаю вплотную, поравнявшись с ним, он вздохнул, закрыв глаза, и мгновение вслушивался в тихий шум ветра, получая удовольствия от соприкосновения ветра к коже, к ощущению развивающихся волос и трепещущих одежд. Когда же он вновь открыл свои глаза, то произнес мягким и теплым голосом:

— В твоем сердце сгустилось неверие. И страдания твои изливаются наружу в обрывках гнева, что потопляет рассудок.

Скай ничего не ответил, с нарастающим отвращением и негодованием всматриваясь в порабощенных и не мыслящих людей. Он сдвинул брови, и свирепо, озлобленно прошептал:

— Что Вы пытаетесь сделать с этими людьми? Чего добиваетесь, отнимая столько жизней?

На лице человека, чьи волосы были белее снега, воссияла улыбка дикая и широкая, скривившая благодатное лицо, обезобразив его. И в контурах проглядывался призрак похоти. Первый Представитель повернулся к нему, и двое мужчин всматривались в глаза друг другу некоторое время, не отводя своих сильных взоров.

— Смотри же и возрадуйся высшему благословению великих двенадцати судий, — торжественно провозгласил он, поднимая руки вверх над головой, поднимая лицо к небесам, затаившим молчание.

Скай вглядывался в очерненный стан, сжимая кулаки и чувствуя как кости рвутся через преграду кожи, чтобы разорвать на части расхитителя и лукавого, того, что омрачил сердца и души, и, сделав первый шаг, он застыл, и дыхание его сорвалось. Полный красный лепесток розы пролетел между его лицом и восхваленным профилем слушателя небесного гласа. И за последующим лепестком последовала пригоршня алых, как губы любовницы, лепестков. Мир окрасился красным цветом любви и войны, оттенком боли и крови, страсти и грешности, и все застыло в колорите жизни. Их было так много, что за несколько долгих секунд вода была овеяна розами, и была еще пряней и богачей от спелых и расцветших цветов. Красные розы усеивали крыши домов и дороги, сыпались в откинутые капюшоны и одежду, затопляя улицы. Сквозь опадающие лепестки он с трудом мог разглядеть собственные руки, густой, сладкий аромат заполнял его, одурманивая, притупляя мысли и понимание. Все иллюзия, самообман и лживый сон, что пытаются выдать за истину. Песня ветра и доносящийся до него прибой воды кричал ему: «Не верь, остановись. Услышь же правду за черной вуалью вымысла».

Но чем больше он смотрел, тем больше верил, отбрасывая предостерегающие слова, что шептали уста любимой души. Темный дым, покрывающий город развеялся, и к небесам взошли сверкающие золотом и изумрудами шпили храмов, чьи зеркальные окна отсвечивали солнечный свет; красные особняки стали пунцовее прежних, а высокие улицы, с которых стекала вода, повалились хрустальные горные воды. Стая белоснежных голубей взлетела над мостом, и прекрасные перья опускались снежными хлопьями, смешиваясь с краснотою роз. Кремовые ворота дрогнули, когда звенья цепей и механических замков отворились, и алтарные двери открылись. Со всех ног с запыхавшимся счастливым лицом бежал темноволосый мальчик. Иссиня-черные волосы липли к лицу и чистой белой рубашке, когда вытирая рукавом запотевшие губы и раскрасневшиеся щеки, он глубоко вздыхал полной грудью чистый воздух. Он счастливо смеялся, когда второпях пробирался через высыпанные солью мостовые, зовя сестру, через толпу пытаясь донести ее имя, звучавшее прекраснее в пологе ветра любой скрипки и флейты.

Скай продолжал стоять и смотреть, как с дальней части выходят люди, в добротных одеяниях, лица их были светлыми, почти лучезарными от счастья, заточенного в глазах. Они плакали, и слезы, скатывающиеся со щек, гласили об искренности, неподдельности. В сомнении и на дрожащих ногах опускаясь вниз, почти рухнув наземь, поднимая заплаканные голубые глаза, что были ярче неба и глубже воды в океане к солнцу, что проглядывалось сквозь чистое голубое небо. Свет лился на его лицо, когда радостные крики охватили людей, поднимающихся с колен, воспевая славу двенадцати судьям, восседающих в своем божественном величии на лотосовых престолах.

Они поднимали руки вверх точно так же, как это делал Первый Представитель, благодаря за подаренное невиданное счастье, снизошедшее спокойствие, умиротворившее сердца, раскалывающееся от боли и страшных мучений, что невозможно понять тому, кто перестал парить в зове мира и блага, окруженный любовью близких, кто не терял самого дорого и бесценного, что только есть. Того, за что можно было бы продать душу самым черным и низшим силам, того за что с радостью можно было умереть.

И они говорили в слезах, они кричали и пели:

— Во славу Рефери! Во славу Всевышним блюстителям!

Скай не говорил ничего, продолжая смотреть на небо глазами, слезящимися от слепящего солнца, и сквозь белые хребты облаков, он увидел белого сокола, улетающего прочь.