I
Безликий зрачок солнца опалял бескрайние долины прожигающего до самых костей яшмового песка. Горячий воздух овевал высокие пики барханов, поднимающихся один над другим словно могучие морские волны нефритовой воды с проседью пушистой пены, как молочный кипень. Небо казалось бесцветным лоскутом синевы, а в воздухе реяли огненные песчинки, тонкой вуалью забираясь даже в самые закутанные и плотные одеяния. Песок набивался в сандалии, жаля ноги, как змеиные укусы и каждый шаг походил на шаг по тропе, сотканный из кроваво-красной лавы, тысячами игл, прокалывающих стопы скитальцев. Двое путников поднимались на вершину холма, и ноги их до самых колен утопали в раскаленных валах белых песков, и размытые тени их фигур растекались на белесой юдоли под безжалостным маревом полуденной янтарной звезды, устремившейся к самому зениту. Их одежды скрывались под светлыми плащами грубой ткани изо льна, глаза же блуждающих по угнетенному пути были сокрыты под плотными белыми очками с окаймлением из белого золота. Свист пламенного ветра сорвал капюшон с воина, открывая его мужественное лицо оттенка темной бронзы и с белесым искривленным, как паутина шрамом на правой щеке, тянущимся от скулы до губ. У него были широкие плечи, сильные и мощные мускулы, его же ладони с легкостью могли ломать заточенные и зазубренные клинки, как стебли высокого мисканта, гнущиеся под порывами бушующих ветров. А за плечами выступала рукоять огромного меча, чей эфес украшала рубиновая огранка. Второй же человек был высок, но уступал в росте и крепкому телосложению своему путнику, хотя даже через дряхлую и потемневшую от времени одежду, проглядывали очертания его атлетической фигуры. И если тело одного покрывали бесчисленные шрамы, протекающие по коже, как извилистые реки, то кожа другого была гладкой и светлой как парное молоко.
— Даррэс — город малахитовых дворцов, — произнес глубокий голос с легкой хрипотцой, и тут же мужчина бросил внимательный взор на человека, что лишь кивнул и безмолвно последовал вперед, спускаясь вниз, скользя по песчанику, что взметал в вышину грязные складки летящего по граням неистового ветра плаща. И поступь была его столь грациозна, что создавалось впечатление, что ступает он по россыпи лотосов.
Пред их влекущими очами раскинулся град небывалой красоты, что в стародавние времена был жемчужиной Османской Империи. Его некогда высокие стены были сделаны из цельного жадеита, а изумрудно-зеленые иглы шпилей тянулись к призрачно-синеющему небосводу, и по стенам плелись золотые росписи небесных драконов, чья чешуя отражала свет пламенеющего зерцала солнца днем, ночью же серебристый хлад полуночной колыбели. И голубые врата, как чистейшая слеза пропускала сквозь рунические письмена прозрачные охристые полосы небесного светила. Затерянный в злосчастных и темных пустынях, смертельных для скитальцев, город представлял собой кладбище забытых и канувших в лету временах, ибо упадок засухи и небывалого голода пал на восточную страну. От былых пирсов и гаваней остались лишь гниющая флотилия и выплывающая из-под массивной зыби палубы шхуны. На великолепных галерах остались следы фантастической резьбы животных, и орнаментальные фризы сплошной полосой обходили черные борта. На носу и корме величественных триер были выгравированы изображения львов и драконов, орлов и химер, богато украшенных серебряной пылью. Причудливые постройки домов из мрамора цвета темных мшистых лесов когда-то овевали лозы роз, что отражались в каплях росы и прудах, расстилающихся по узким и чистым улочкам, и босоногие жители ступали по хрустальной воде, спасаясь от дикого зноя, и в искристых водах плавали ряды свеч тюльпанов, хризантем и ирисов. Они носили богатые роскошные одежды из шелка и ситца, дорого текущего как хрустальная вода шифона, декорируя цветными орнаментами геометрических форм, в коих раскрывались бутоны невиданных даже во снах по своему великолепию цветов. Ныне город превратился в отголосок былого величия, растерзанный разбойниками и искателями богатств и вечной славы, но и те терялись в иллюзиях проклятых пустынных дорог.
Двое соратников остановились меж аллеи высоких колонн из белого камня, что в алом зареве заката окрасятся в чистейший пурпур, как листья красного клена. Полуразрушенные минареты с сапфировыми куполами и платиновыми изразцами, и череда обвалившихся гранитных плит, разбившиеся черепушки крыш, расколотые на части сосуды, в черепках которых до сих пор мерцали драгоценные каменья и украшения для женских волос. И бесчисленные кости павших солдат, сокрушенные на мириады стальных крупиц мечи, шлемы и кольчуга, копья и колья.
— Здесь могут быть защитные заклинания, наложенные на незваных гостей, так что будь осторожен, — сказал мужчина воину, который развязывал белесую тесьму с острого лезвия своего клинка. Его лицо выражало холодное равнодушие, лишь глаза с любопытством всматривались на высокие башни, поблескивающие в нежно-алом свете. Он прислонился спиной к белому известняку холодных стен, вытаскивая из тяжелого тканевого мешка клинки в форме полумесяцев без гарды, осторожно раскладывая их у ног и проверяя заостренность острия кончиком большого пальца, сильно надавливая на черный металл, и только когда на коже проступала кровь, он, утробно хмыкнув, одобряя выбор, прочищал сверкающую сталь. Мужчина снял с себя тяжелые очки, обращая свинцово-серые глаза к человеку, который достал из-за пазухи небольшую серебристую коробочку, помещающуюся на ладони, и, проведя по ней указательным пальцем левой руки посередине, вырисовывая прямую линию, от которой проходили яшмовые полосы, стал ожидать появления механической птицы. Нежно-кремовый ястреб распахнул крылья, по железным перьям которого развивались чернильные электрические шнуры, вонзая острые как шипы когти оттенка древесного угля в предплечье призвавшего парящего хищника хозяина. Рубиновый огонь стеклянных глаз метнулся в сторону, и человек, вытянув руку вперед, позволил пичуге взмахнуть пару раз мощными крыльями, развивая вокруг своей оси столпы пыли и песка, взметнулся в вышину, издавая громогласный клич. И в оглушительной глубокой тишине его полет разрезал монотонное спокойствие широких улиц, по которым разносился эхом призрачный шепот неуспокоенных душ.
Человек раскрыл полы своей накидки, прикладывая правую руку к сердцу, и почтительно поклонился перед костями, тихо пробормотав мелодичным голосом молитву и прося прощение у умерших за вторжение. Второй же наблюдал за действиями своего компаньона ни то с презрением, ни то с явственным раздражением, стараясь укрыться от внутреннего страха перед произнесенными словами. Тор особо никогда не веровал в богов и жизнь после смерти, зато чтил боль и попирал существование детей ночи, что с наступлением мрака и восхода жемчужного полумесяца восставали из своих полуночных обителей, где тишь была настолько звучной и пугающей, что даже в отдалении можно было расслышать звук падающей капли воды, окунающуюся в гладь зеркального озера. Эти черные порождения тьмы, потомки всего самого грязного и злого, что было в мире пришли с далеких Северных земель, где царствуют лютые морозы и вечный хлад, а жители обездоленных и проклятых долин скованы в рабские цепи, дабы отплатить за все те горести и страдания, что принесли их предки сущему миру.
Тор откупорил крышку кожаного бурдюка, чтобы смочить несколькими каплями воды обсохшие и растрескавшиеся губы, но металлические края пробки оказались настолько горячими, что он обжег нижнюю губу и разочарованно прикрыл глаза, осознавая, что запасы воды подошли к концу. За многие годы странствий и тяжб по окраинам Османской Империи он привык к изнуряющей жажде и голоду, многодневным сражениям, как с людьми, так и с теми, кто блуждал по ночным просторам, бороздя мертвенно-бледные уста земли в поисках добычи, смакуя кровь, как драгоценные капли рубинового вина, что подавали дворянам в роскошных и цветущих зеленью садах, и вожделея поглощения человеческой души, как желали воздуха тонущие, они были властелинами сумерек, коим поклонялись как богам и приносили кровавые жертвы плачущим фантомам в преисподней, коих молили о спасении и праздной жизни, коих боялись на протяжении многих веков.
— Тор, — мягко сказал второй голос, но в тоне его сквозили властные нотки, и он незамедлительно поднял голову на человека, поправляющего полы своей одежды, отряхивая ее от скопившейся в складках пыли и грязи.
— Я отправлюсь осматривать окрестности, а ты останешься здесь, разбив лагерь. Ничего не трогай, и постарайся не покидать этого места и смотри по сторонам, — человек снял с лица дряблую тряпицу, но верхняя часть его лика все еще скрывалась за серебряными очками. Он подошел к высоким стенам, идущим прямолинейно друг другу, и, опустившись на колени так, чтобы его товарищ смог разглядеть черные полусферы, обвитые золотистыми символами и мозаичной росписью, удерживаемые в алмазных гранях когтей белоснежных львов. Тор выжидающе кивнул, давая понять, что видит замысловатые символы, неотрывно наблюдая, как мужчина взял в ладонь горсть камней, раскидывая их вперед по разбитым широким каменным плитам, и только щебенка касалась белого гравия, как превращалась в пыль, разбитая в песок тонкими острыми иглами, вылетающими из небольших черных отверстий.
— На наконечниках этих стрел самая страшная отрава, эту смесь изготавливали из крови детей тьмы и смешивали с ядом черной мамбы. Сразу ты не умрешь, муки твои будут длиться более сорока суток, а тело медленно гнить, и при гниении ты будешь жить.
Тор поиграл желваками и скупо ответил:
— Я так понимаю, что в том направлении мне идти не следует.
— В твои обязанности входит лишь мое сопровождение до этого города, моя защита в его стенах тебя волновать не должна. Невозмутимость, с которой он говорил эти слова, заставили Тора поежиться, ему было неуютно от одной лишь холодной и тщедушной фразы, словно они были едва знакомы, хотя они оба выросли вместе, как братья, пускай, и относились к разным социальным слоям, но еще мальчишками всегда проводили много времени один подле другого. Один в качестве господина, другой как верный и преданный слуга. Тор был старше на восемь лет и больше придавал значения физическому труду и усвоение военных искусств, у него был острый и отточенный ум, и еще в отрочестве он быстро освоил грамоту стратегии и тактики. Его же хозяин старательно изучал историю и медицину, оккультную магию и языкознание. Он являл собой пример истинного благородного, который не изменяя себе, мог исполнять приказы императорской четы, и никогда не боялся противостоять тому, что для остальных было фатальным. Во всей Империи не смогут сыскать лучшего целителя и знахаря, нежели его блистательный владыка.
Когда детям исполняется шесть лет, их сопровождают к прорицателям, которые истолкуют судьбу человека, на чьи линии ладони падут их мистические и завораживающие очи. Они поведают об их ремесле и потугах и роковых случайностях, о том, что ждет впереди человека, принявшего из рук провидцев свою судьбу. На этом держалась гармоническая система всего мира. По случайности господину предрек судьбу местный пророк, что рассказывал жизненный путь неприкасаемых и тех, кто стоял в самом низу касты, выполняя прислужнические поручения или грязную работу. В тот далекий день юный герцог достиг возраста прохождения единого обета, в день великого солнцеворота, когда золоченый диск, будто расплавленный в небесном горне, стекал с лазурно-синих покрывал. И, облачившись в белоснежные церемониальные одежды, что были мягче и прекрасней нежной кожи светлейшей из всех дев востока, его сопровождала процессия из паломников, чьи кадильницы из чистейшего опала наполняли воздух сладчайшим нардом. Но его господин еще тогда, выказывавший мягкость и добропорядочность, доставшейся ему от природы натуры, любезно выслушал сказание своей жизни. Никто не слышал, что оглашал пророк, и лицо его господина не менялось на протяжении всей их беседы. Старец в лохмотьях и собственных миазмах, в чьих глазах давным-давно иссек и потух зрелый блеск и рассеялся порыв к самой жизни, чертил на крохотной чистой и белой ладошке своими грязными, костлявыми пальцами, гладя мягкую кожу и произнося истлевшими и прогнившими зубами свои видения. Владыка лишь коротко кивал, давая понять, что готов слушать и дальше, когда же беседа их подошла к концу, мальчик вытащил из-за пояса одного из своих стражей расшитого алмазами ножен кинжал и на глазах всего собравшегося народа прорезал на своей ладони три глубоких раны, после чего демонстративно выпятил руку перед юродивым. И багрянец крови замарал его атласную белую одежду, что была белее девственного снега и утренних облаков, рассекающих леденящие просторы поднебесной. И кровь, что была священной, низринулась крупными гроздьями на землю, тогда как каждую каплю следовало кристаллизовать, а падать рдяные бусины должны были на тончайший шелк.
И он сказал тоном назидательным, и учтивым, отважным и прямым взглядом:
— Я изменил свою судьбу теперь, пресекая линии невзгод. Эти раны не излечить никогда, если я более не буду принимать живительную воду Аэтэрнис, затягивающее любое ранение. Ныне жизнь моя будет полностью зависеть от моих поступков и решений, и не Вам судить мой путь, достопочтенный.
Так, его господин нарушил все чтимые правила и заветы, передававшиеся от поколения к поколению, и тень неудач пала на фамилию де Иссои, люди, ведомые предречениями и верные многовековым традициям, посчитали чернью отпрыска благородной семьи, что навлечет нескончаемые беды на великую страну. Его не признавали, а потому господин соблаговолил отказаться от наследства, пока не вернет своими силами честь и достоинство своего рода, которые посмел попрать своим эгоизмом и стойкой волей. И когда минула четырнадцатая весна его жизни, поклонившись и помолившись в храме перед предками, он покинул столицу Османской Империи.
Тор восхищался тем, кому служил. Один лишь взгляд на его силуэт вызывал подобие дрожи, в толпящейся суете народа, все расступались, испытывая тоже душевное волнение. Он мог быть одет в самую простую одежду, но и в ней он выглядел возвышенней и одухотворенней, нежели любой из местных аристократов, и его окружал ореол, что каплей зари растекался по крыльям фазана. Его гордая и прямая походка, то как он поднимал свое лицо, смотря на человека прямо в глаза, никогда не отводя в сторону взора, а его безупречная манера речи превращала каждое словно, словно в драгоценный камень и лирическую песнь. А потому Тор не испытывал страха лишиться жизни, отдать любую конечность за человека, которого искренне любил всем сердцем.
— Второй Господин, я считаю неразумным разделяться, тем более в таком опасном месте. Отсюда никто еще живым не возвращался, насколько мне известно…. С чего у Вас уверенность, что Вы не только отыщите то, что ищите, но и вернетесь в целости и сохранности. Как посмотрю Великому Герцогу в глаза, окажись моя стопа на главной площади Сиона? — тяжело вздохнув, пробормотал мечник, вытирая тыльной стороной ладони, стекающий со лба горячий пот.
Человек в капюшоне повернулся к нему, пытливо посмотрев на его лицо, и он не высказал ни единой мысли, но создавалось впечатление, что в воздухе мельтешилось невероятной силы давление, от которого кружилась голова, и клонило пасть наземь, воздух стал удушливо отягощающим, и непомерная тяжесть незыблемым грузом ложилась пеленою на плечи.
— Ты останешься здесь, — неумолимым тоном произнес мужчина, повернувшись спиною к своему прислуживающему, и сворачивая за угол, скрылся за стенами города, в котором уже многие десятилетия царило мертвое молчание усопших, горесть и отчаяние витали в воздухе, утопало в грехах и непроизнесенных признаниях слово. Тор увидел, как блеснуло в стылом серебре на каменных оградах свинцовые листья изображенного вечного тиса, цветущего рубиновыми ягодами, и ему не показалось, когда он увидел капли ни то крови, ни то яда, сползающего ленивой струею по драгоценным камням, что застыли алыми шариками на солнечном свету. И извилистое агатовое тело змея, обвивающего вечнозеленое древо, толстыми кольцами, и по резцам монолитного аспида, словно вкушало плоды. И он только надеялся, чтобы с его господином ничего не стряслось, и в очередной раз, пробормотав слова проклятия, он начал мысленно молиться про себя богам, в коих никогда не верил, но просил о снисхождении.
* * *
Он шел уверенным шагом по пустынным переулкам, и эхо его шагов разносилось по округе, казалось, так в беспроглядном мраке и вечной тиши, будет звучать падающая на поверхность водоема капля воды, расходясь окружностями по глянцу. Он проходил мимо барельефных колонн, увитых плющом, что разрастались буро-красными гирляндами во всепоглощающей жадности по брусчатке, огибал лестничные проходы со спиралевидными лестницами и чарующими кружевными перилами. Паладин со всей внимательностью заходил в новые переулки, осматривая каждые повороты и изгибы уличных проходов, скрупулезно и тщательно записывая в зеленоватую диаграмму, высвечивающуюся на ладони, составляя схематическую карту. И спустя несколько часов долгих поисков, прислонившись к узорчатой стене, чтобы немного передохнуть, он увидел, как в воздухе еле заметной взвесью поднимается туманная дымка, обелиск сумеречной звезды скоро взойдет на свой престол, сменяя алеющее солнце, обагрявшее будто горящей кровью небесную обитель. Туман появляется при единении воды и хладного воздуха. Мужчина затянул потуже ризу на лице, и, следуя вперед, услышал неистовый полет небесного посланца. Ястреб, взмахивая своими крепкими металлическими крыльями, точенными, как лепестки гиацинта, приземлился на заостренный кварцевый пик одной из мечетей, возвестив яростным и громогласным кликом о своем прибытии. Человек сделал несколько жестов рукой, и птица взметнулась вверх, мягко спикировав вниз, усаживаясь на вытянутую руку, затянутую дорогой кожаной бечевкой. Вытащив выпирающий черный шнур из-под клюва, он подсоединил его к небольшому датчику в драгоценном камне на кольце, и теперь на голограмме отражалась вся местность древнего города сверху. Но чем больше он рассматривал положения тех или иных строений с высоты птичьего полета, тем больше задавался вопросы, верно ли его собственные наблюдения, одних построек и храмов не было, когда он проходил в той или иной местности. В отдалении, двигаясь к северу-западу должны быть пути, выстроенных в ряд каменных львов, ведущих к полноводному бассейну. И проходя мимо указанного назначения, он встретился с высокой стеной. Вновь защитные заклятия?
Он пустил птицу в полет, чтобы она пролетела сквозь стену, но механический ястреб разлетелся на кусочки от мощного волнового удара серебристо-голубой волны, яркой вспышкой падая вниз, словно летящая с мерцающего звездами неба комета, разгораясь в воздухе огненным шаром. Внимательно осмотрев контуры белокаменной стены, он вытащил из-за спины длинный изогнутый клинок с продольными долами в форме снежно-белых тигров, прозрачный как само стекло, и глубоко вздохнув, сильным броском послал его в воздух. Меч обволакивали смутно-белые вихри ветра, и сильные потоки раздробили оплот, расколов его на крупные гранитные осколки, открывая за столпами грязи и пыли новый виток зданий и улиц. Он ступил на разгромленную площадь, по которой тянулись в два ряда каменные монументы львов, образуя дорогу, ведущую к широким лестничным ступеням, словно к пьедесталу. Но сделав всего шаг в сторону озаренного златым сиянием двора, словно, то была горизонтальная линия зарева, разделяющая небеса посередине, он остановился, застыв на месте, как одно из изваяний химер, восседающих под кровлями домов. И опустив широко-распахнутые глаза себе под ноги, он увидел воду, журчащую кристальным потоком по разбитым плитам.
— Как такое возможно? — ошеломленно прошептал он, окруженный дыханием сырости, глядя на перламутровые очертания и серебристые переливы мягкого течения, обступающие его, тягучим и нежным течением охватывая лодыжки ног.
Он никогда не видел такого количества пресной воды. Люди, проживающие на дальних окраинах, ежегодно умирали от засухи и обезвоживания, караваны не доезжали до главных врат Империи, укрытые жестокой пеленой чудовищных песков. Даже в столице вода была не такой прозрачной, этот же состав чистый как слеза, прозрачный, словно тончайшее стекло. Он слушал гул, охвативший все пространство, и небо над его головой потемнело, и на лицо его пал восхитительный свет ночной мглы, что раскрывает объятия ночи. Он поднял лицо к черному небу, освещенному мириадами звезд и молочно-неоновому млечному пути, чьи чернильные извилистые линии расходились по космической карте, отражающейся в зеркальной поверхности воды. Мгновение назад, оседало солнце, как за столь короткое время мог склониться закат? Он резко обернулся назад, и с улицы, с которой он вышел, продолжал ложиться карминовый оттенок вечерней зари. Он попытался успокоиться, крепко держась за рукоятку кристального меча, и продолжил свой путь меж аллеи разъяренных львов, готовых сойти со своих постаментов из горного хрусталя. И поднимаясь по лестничным ступеням, он увидел огромный бассейн, созданный в многочисленных каменистых ущельях, напоминающих геометрические образы на змеиных шкурах, озаренный лучами восходящего рассветного солнечного света. Под его ногами более не было сверкающего источника, лишь разоренная и опустошенная песчаными бурями земля, изможденная бесчисленными коррозиями почва.
Человек спрыгнул с возвышения, несколько раз топнув ногой по твердой земле, убедившись, что он не рухнет в одну из подземных впадин, что обвалиться под весом его тела. И подойдя к одному из углублений, он увидел, как на поверхности воды держится белая маска, разбитая в центре с несколькими расколотыми крупными рубинами. Глубокие черные зарницы, словно вглядывались в саму суть, и на мгновение ему почудилось, как ледяные воды простирают руки к нему, потопляя под своим губительным грузом, теряя дыхание, не смея пошевелить и пальцем, опускаясь вниз источника без дна, словно то был бесконечный путь в пустоту. Тридцать три бассейна, очерченных каменными тропами, местами разрушенными, не имеющими продолжения. И в каждом из них покоилась маска с кельтскими рунами, этнической каллиграфией и камнями, выложенными мозаикой или образующих старинные надписи и, заглядывая каждой в глаза, ему виделись всевозможные фантомные образы. Он видел страну, где небеса были погребены под плотными угольными облаками, но с тернистых чертогов падала крупными каплями вода, и ему чудилось, как вся его одежда всего за несколько секунд стала полностью сырой и тяжелой. Когда-то его наставник рассказывал ему о стране, усыпанной белоснежными снегами, где нагие деревья обрамляют себя искусными одеяниями. Он смотрел и туда, где от маски оставалась всего небольшой обломок, и одно око, что посылало ему новое видение об огниве и рушащихся дворцах под натиском неумолимой стихии.
И когда он увидел распластанное под ногами тело, чья грудь опускалась в такт тяжелому умирающему дыханию, первое, о чем он подумал, это очередной призрачный сон, посланный иллюзорным духом, затаившимся в черных гранях древних глаз, смотрящих на него с тем же праздным любопытством из бездны времен. И когда он склонился над ней, что-то внутри него подсказало, что он больше не подниматься с колен никогда, услужливо ожидая от нее хоть слова, исполняя любое ее пожелание, как божественный завет или данную всевидящему Янусу клятву.
Черные как крылья ворона кудри длинных волос опадали на лицо юной девушки, по которому тянулись алые полосы царапин и сине-багреющих ссадин. На вид не старше семнадцати весен от роду. Полные растрескавшиеся губы, на которых закоптились капли крови, разорванная и потемневшая от дороги туника, оголявшая лоснящиеся загорелые плечи, и цвет сразу напомнил ему о кипящей карамели. Идеальные очертания лика, и когда он в ненасытном желании мягко отодвинул завесу волос, он подивился их мягкости, на ощупь они были словно шанхайский шелк, что изготавливали для дворянских сановников и прислужников богов. Она слабо дышала, и окруженные пушистыми ресницами веки, чуть подрагивали, прямые брови в напряжении сдвинулись на переносице, как если бы она находилась в плену кошмарного сна. Он склонился над ней, снимая со своего лица тяжелые очки из белого золота, откидывая назад загрязненную ткань, прячущую его красивое лицо и сильные ключицы под светло-бронзовой кожей. Длинные каштановые волосы, сцепленные золотым украшением, подхватил порывистый ветер, и когда блистательные солнечные лучи, будто стрелы врагов, окаймили его взор, то сами небеса позавидовали бы глубокой синеве, таящейся в его зарницах — то было неукротимое море, бьющееся о скалы гулких утесов, океан, волнующийся в тиши полуденного злата. Тыльной стороной ладони он коснулся ее израненной щеки, откуда еще сочилась свежая кровь, и, поднося к глазам красную каплю, сжал ее в своих ладонях, будто желая запечатлеть.
Как в одиночестве такая молодая женщина смогла дойти до града мертвых? На каждом шагу было столько ловушек и проклятий, ниспосланных канувшими во тьму вечности призраками, искушений пред которыми нельзя было устоять обыкновенному смертному — как же такое дитя смогло не поддаться соблазнам? Возьми она хоть одну золотую монету, потревожь покой ушедших, она бы ни выжила — ведь смерть прислушивалась к ее мыслям, следовала по пятам и в страстном кровавом вожделении мечтала отобрать ее жизнь. Он мягко положил руку на ее лоб, ощущая исходящий внутренний жар. Похоже, что у нее была сильная лихорадка, вызванная истощением, голодом и жаждой, да и неизвестно, сколь долго она бродила по беспризорным пустынным землям. Долины Империи были столь обширны, что их часто сравнивали с бескрайним небом, а тем, кому посчастливилось во время своего пути добраться до источника, колодца или оазиса, подпадали под тернистые чары миражей, и их иссохшие тела с улыбками, полными облегчения и удовольствия находили путешествующие караваны. Те перевозили продовольствие на дальние рубежи, да и те редко возвращались на родину или добирались до места назначения. Кончики волос были слегка влажными, и тут же мужчина посмотрел на водную гладь, расстелившуюся у самой кромки искусственного бассейна. Он поднялся с колен, всматриваясь в прозрачно-изумрудное углубление, наблюдая за неспешным перекатыванием вздымающихся волн, а потом вновь воззрился на девушку, находившуюся на грани самой смерти. И ему виделось, как жнецы потустороннего духовного мира черные полурослики с выгнутыми рогами и огромными глазницами с длинными белыми языками и ртутной кровью, текучей в их окаянных жилах, нависают над юной девою со своими золочеными цепями, чтобы заковать ее душу навек в загробный покой. От одной мысли, посланной пророческим солнцепеком, заставила его встрепенуться, и с внутренней дрожью, он начал исследовать ее одежду. Искала ли она то же, что и он? Добрались ли ее руки до сокровища, похороненного под завесой столетней войны. В древних зеленовато-мшистых чертогах древних дворов, за тяжелыми стенами, пряталось одно из величайших сокровищ — клинок из белого металла, что был прочнее алмазного камня. Единственный в своем род меч некогда принадлежал основоположникам нынешней восточной Империи, но был утерян несколько столетий назад. Именно былины и предания привели его в старый город, в надежде отыскать сверкающий сотней небесных солнц клинок. Оружие, приносящее владеющему им безграничную и безусловную победу над любым врагом, будь он из этого мира, иль из иного. Преподнеси он меч отцу, династия простила бы его за неблагодарное и мятежное поведение, и он бы смог стереть с ладони порочащее клеймо его семьи. Но, ни в складках ее истрепанного одеяния, ни в тяжелом кожаном мешке, от которого разило плесенью и гнилью, он не нашел ничего кроме нескольких слоев рваной дерюги, пропитанной кровью и потом, и корок очерствевшего черного хлеба, да маленький охотничий ножик с тупым лезвием. Ни зайца заколоть, ни себя от опасности защитить. Однако же, на его вкус, она была красива. В ее чертах проскальзывала какая-то мистерия, полно-очерченные губы и прямые линии скул, идеальные брови. Одень она наряд простой служанки, и, накинув на нагое тело чистую одежду, она выглядела бы лучше и прекрасней любой знатной красавицы дворянского происхождения.
Она хрипела, как если бы в горле у нее что-то застряло и мешало дышать, а потому он достал небольшой флакончик с ароматической мазью, мягко прочертив линию возле носа, целебный фимиам должен залечить ранения на внутренней стороне гортани и успокоить. Он поднял ее на руки, и ее голова обессилено упала ему на плечо, и ему нравилось ощущать в руках ее стройное и ладное тело, чувствовать горячее дыхание, проскальзывающее через хлопковую рубаху, неспешный сердечный ритм, бьющийся вровень с его сердцем.
И так, он покинул долину озер, не став и пробовать воды, протекающей под его стопами, не наслаждаясь ее холодом и насыщенностью, неведав, что в песках, золотые скорпионы не больше погрязли в песчаниках, преследуя недоброжелателей под землей.
Приближаясь к раскинутому навесу со светлыми ширмами, где его ожидал Тор, он чувствовал на себе его угрюмый взор, обжигающий больнее раскаленного железа, нахмуренные брови и плотно сжавшиеся челюсти на лице, казалось, одной силой мысли, он хотел стереть болезненную язву, окутавшую руки его владыки. И за завесой его темных волос, сидя в тенистом лоскуте пространства, ему представлялось, как его глаза потускнели и померкли в оттенке самой глубокой ночи, что была темнее черноты. Когда он со всей заботой опустил девушку на расстеленные покрывала, подложив ей под голову несколько тряпиц, чтобы хоть немногим смягчить ее ложе, и накрыл ее лоскутом чистой ткани, пришлось с глубокой печалью осознать, что ее шаткое дыхание так и не утихомирилось, а жар все разгорался, как буйствующее пламя. Но неистовый страх перед ее болезненным состоянием заглушал остроту недоброго взгляда, направленного на него его спутником.
Чуть позже, когда он вскрывал шкатулку с серебряными иглами, он услышал тяжелый вздох со стороны, и только тогда обратил внимание на Тора, который сидел вплотную к нему, супя густые сумрачные брови и разглядывая кружащиеся золотые песчинки песка в воздухе.
— Второй господин, если мы проделали весь этот путь ради одной женщины, то я бы лучше отвел Вас в один из столичных борделей и поплатился за это головой, — он скосил свои острые недоверием глаза в сторону бездыханной дерзновенной девчонки, внутренне трепеща каждый раз, когда его господин расставлял по ее коже острые иглы, мягко и нарочито дотрагиваясь пальцами до ее кожи. — Кто эта женщина и где Вы ее подобрали в пределах обездоленных и смердящих смертью стен?
Он и сам хотел получить ответы на свои вопросы, а потому сказал правду:
— Я нашел ее возле святых источников. О тех самых, которые упоминались в рукописях архивов в столице. Когда увидел ее, она уже была без сознания. Должно быть, жара изнурила ее, — на какое-то время он помедлил, всматриваясь в нежные очертания усталого лица, так полно рассказывающие о тяжбах, понесенными хрупкими женскими плечами. И шепотом он добавил, не отрывая своего горящего взгляда от ее стертых в кровь ног: — Там еще прекрасней, чем это описывалось в манускриптах. Похоже, что этот город и вправду одна из заворожительных драгоценностей прошлого, коей уже не вернуть былой красоты.
Тору пришлось смириться с появлением незнакомой девушки, пока она была в столь беззащитном виде, взяв слово с господина, что тот отошлет ее прочь сразу же, как той станет лучше, с какими бы целями и поисками она не пришла в эти земли, в конце концов, он поступил был так же, встреться на его пути нуждающийся в помощи. Спорить с человеком уже все для себя решившим бесполезно, хотя в действительности его пугало присутствие живого существа рядом с ними. Ему все мерещилось, как тело ее распадается на атомы, становясь прозрачным, как у злых пустынных духов, а глаза загораются красным цветом боли и спелого боярышника, но куда больше его настораживало самоотверженное и безрассудное отношение его хозяина к опасности, граничащие на лезвие безумия, словно, его совсем не волновало, что с ним станется, даже если его руки будут осквернены кожей неприкасаемой. Вот и сейчас он читал тихое заклинание, еле шевеля губами, являя собой образ из другого мира, полного благодати и спокойствия. Голос был таким мягким, таким успокаивающим, что его дурные мысли мгновенно рассеялись, как туманная дымка, блещущая на рассвете. Так бы он и сомкнул глаза, да пока разводил костер и делал похлебку, смог развеяться, а заодно присмотреться к мужчине, который не часто снимал с лица выпачканную рясу, стараясь не беспокоить лишними мыслями и расспросами встречавшихся на их пути людей. Редко встретишь дворянина в обносках, добровольно расхаживающего по домам смерти, помогая страждущим и излечивая болезни самые грязные и постылые. Волосы его теперь доставали до середины лопаток, и даже когда благородные отвергали его как будущего наследника или члена семьи, он все равно с бережливостью отращивал свои темно-русые волосы, как доказательство того, кем он являлся по праву. Когда он закончил чтение святых слов, он открыл свои голубые глаза, усталые, подернутые сонливостью и выдавил из себя продолговатый вздох, шепотом, вымолвив:
— Это должно помочь, но я не знаю, сколько понадобится времени, чтобы она очнулась. Телом она невероятно истощена, удивительно, что девушка смогла так долго продержаться. Несколько свеч оттенка смородины, что разгорались высокой длинной огненной лентой, когда он молвил древнее сплетение иноязычных слов, мгновенно затухли и темно-бурый эфир прял фантастические сплетения, неоновой дымкой расходясь в стороны. Мужчина повалился на песок, и темной пеленою растеклись его волосы по песку, и, чувствуя, как свинцовая тяжесть век, одолевает его бодрость, он закрыл глаза, наслаждаясь наступающей сумеречной прохладой, и в отблесках пламени, игривые тени плясали на его умиротворенном лице. Его окутывало странное изнеможение, словно все физические силы разом покинули тело. Тор потряс его за плечо, ставя перед ним деревянную миску отвара, но он так и не раскрыл своих глаз, затерявшись в сновидениях ниспосланных лавандовым светом ущербного полумесяца, и яркие светло-красные искры огня спиралями улетали в пленительную ночь. Во сне, когда черты его лица смягчались, пред ним являлся истинный возраст еще совсем юного человека, вступившего в пору взросления. Он представлял, каким могло быть его детство, прими он с согласием судьбу, что произнес прорицатель, была ли она другой дойди он до толкователя для знатных господ или то, что мальчик остановился возле прокаженного, выслушав из его уст свою жизнь, тоже было преддверием тропы судьбы? И если так оно и было, то возможно ли выбраться из ее опаленных алых пут? И почему же он выбрал такую тернистую дорогу совсем неподходящую для дворянского отпрыска, как если бы хотел искупить перед кем-то грехи?
А потом он перевел свой взор на девочку, что подрагивала во сне, будто от внутреннего холода или озноба. Но пугающий недуг дыхания покинул ее, и теперь она, сжавшись в клубок, прижимала колени и руки к груди, пытаясь поймать все тепло, какое только могла урвать от окружающего пространства. От нее пахло ветром и солнечным светом, лесом и сырой землей, цветочным мягким шлейфом, как если бы она была частью природы. Ночная мгла опускалась, словно океан, омывая пески, скрывая за занавесом холодных туманов мощеные плоские камни выложенных на широких улицах, переливающихся сказочными оттенками аметиста и сапфира. Приветствуя леденящие просторы черноты, узкая полоса золотого ореола погасла на горизонте, в последний раз освещая загадочные выражения наскальных графитных грифонов и львов, и их пленительные драгоценные глаза, и будто оглушительная тишина накрыла старинный город.
Тор снял с себя плащ, оставаясь в кожаных доспехах с черными металлическими пластинами, панцирем, защищающим грудь и торс, и укутывая девушку, как маленького ребенка, накрыл ее рваным, но теплым лоскутом. От него исходил не самый приятный и пряный аромат, но ночи в пустынях были морозными. Молча положив руку на ее лоб, сравнивая свою температуру тела с ее состоянием, он понял, что таинственная лихорадка постепенно отступала, в очередной раз удивляясь духовной силе молодого человека. Хорошо усевшись перед костром между двумя спящими людьми, полностью находящихся под его абсолютной защитой, Тор повернулся лицом к застланному темнотой проходу в город. Стены, что сияли опальным огнем, отражающие как зеркало горящий солнечный нимб, теперь оплелись густыми смуглыми тенями, и ветры пахли дождем, и каждый вихрь приносил с собой леденящие удары копыт невидимых коней, со студеными гривами. И отзвуки зазорного и страшного смеха поглощали каждый дом, и каждую песчинку, донося подземным гласом слова смертельного приговора тем, кто ступил на чужую посрамленную кровью землю.
Тогда Тор еще не знал, что посвятит всю свою жизнь, оберегая двух людей, что с самого рождения были связаны друг с другом крепкими узами судьбы.
* * *
Лишь только забрезжил рассвет, и невидимый свет объял небо, преображая его нефритовые тона в слабую лазурь, когда сизая дымка, стелющаяся серыми волнами по плоским мощеным камням и черепичной кровли струились змеиные всполохи туманных вихрей, она проснулась.
Было жарко и хотелось пить. Пить хотелось всегда, но на этот раз горло болело так, как будто ее заставляли насильно глотать угли или выжигали на внутренней части глотки клеймо, каждый вздох давался с невероятным трудом. Она распахнула глаза мутно-зеленого тона, в коих проскальзывали серые туманы и бледно-морская пучина, и глубоко и жадно вдыхая в себя спертый от предельной засухи воздух, как если бы в нее вливался воздушный горный поток. Она прикоснулась рукой к горлу, в месте, где сходились идеальные ключицы, боясь почувствовать под кожей пальцев ожог, но девушка коснулись лишь мягкой и гладкой кожи. Девушка посмотрела на свои ладони, на которых должны были быть крупные мозоли с гниющими рубцами, но и они исчезли, как и череда длинных шрамов, что располосовали ее тело, и даже сломанная кисть, которую она недавно с гнетущей болью и терзанием зубов перевязывала, была вправлена. Истертая вязь исчезла вместе с тупой агонией в висках, что преследовала ее на протяжении последних месяцев, и от этой легкости и свободы от страданий ей хотелось плакать. Волосы ее были сплетены в аккуратную косу, и со страхом она посмотрела на оттенок выбивающихся прядей, но они оставались такими же черными, какими она себе и помнила, сгустком сумрачного полога. И нелегкий груз страха спал с ее плеч. Отец всегда говорил, что нужно быть начеку и никогда не позволять телесной слабости уязвить выдержку и осторожность, но в этот раз, ни хватило сил, чтобы противостоять изничтожающему климату и усталости.
И тут по повиновению рока, дитя повернулась в сторону, и увидела, как перед ней лежит человек невероятной, совершенной красоты. От этого дыхание ее сломилось, а сердце унеслось в не прекращаемый галоп, оно трепетало, как крылья пойманной в тиски пичуги, не смевшей выбраться на волю. Она не смела отвести глаз от мужчины, что спал рядом с ней все это время. Это походило больше на наваждение, мираж, что проглядывался сквозь бурые искры огня темной и страшной ночью, когда призрачные тени, словно щупальца, овевали даже клубы пара, вырывающиеся изо рта, и одно только созерцание заставляло ее в напряжении делать новый вдох. Таких идеальных существ не бывало, а быть может все то, привиделось ей. Если она склониться над ним, придвинется ближе, то увидит, как отбрасывают тень его длинные и пушистые ресницы, а дыхание ее коснется его волос, то был соболиный мех под жемчужно-лавандовым светом полной луны. Ей нестерпимо хотелось прикоснуться к нему, и изнутри ее прожигало, как выжигает все на своем пути неистовый огонь, захватывая в пленительные цепи сухие листья деревьев, так и кровь ее кипела от одного его образа. И рука ее уже потянулась к его лицу, но остановилась, застыв на полпути, когда сильные руки сжали ее ладони, словно в чугунных тисках. И возле щеки, она услышала мрачный, не терпящий милосердия голос, а к горлу ее приблизилось заостренное лезвие:
— Сделаешь хоть одно движение, лишишься любой из конечностей в одно мгновение. И его смоляные кудри коснулись ее щеки. Она замерла, а потом медленно обернулась, вплотную столкнувшись с высоким человеком крепкого телосложения. Он был выше ее почти в два раза, и какой же маленькой она была на фоне его мощного и гигантского облика могучего титана. Ему ничего не стоило одним лишь легким нажимом переломить ей все кости, а клинок, приставленный к шее, мог разрубить тело пополам.
— Кто ты такая, девочка? — грозно шептал он ей прямо в лицо, ни на миг не ослабляя своей железной хватки.
— Что тебе нужно в граде усопших и проклятых?
Она молчала ни то от сковавшего ее ужаса, ни то от удивления, все задаваясь вопросом, и пыталась мысленно дать ответ, о чем вопрошал ее незнакомец. В памяти всплывали один за другим призрачные образы, что разгорались в пламени костра и видения, отражающиеся в полушарии полумесяца в искрящейся воде. Как окуналась она в безмятежные воды каменистых резервуаров, и как, проплывая между подводными столбами, отсвечивающим лунным серебром, она пыталась отыскать древнее сокровище алого наследия, но когда пальцы ее коснулись белой как молоко рукояти клинка, хранящегося в одном из каменистых углублений, тело ее охватил такой неистовый жар, что студеные воды закипели вокруг нее. И ей снилось, как расцветают на поверхности воды огненные бутоны невиданных цветов. Пурпурно-белые лепестки, что с цветением оттеняли белизною и яркостью саму луну, и полное око солнца. Когда же она открыла свои глаза, то оказалась в обществе двух мужчин, и при ней не было ее оружия, с которым бы она рассталась только, если бы ей отрезали обе руки.
Горячий металл обжигал, и глубоко вдохнув, ее кадык задел лезвие, и тонкая алеющая полоса потянулась вниз, спускаясь к ложбинке меж полной груди.
— Отвечай! — закричал человек, и от его громогласного, как раскат молнии голоса, она задрожала, но не произнесли и звука. Не будет она просить пощады, лучше перегрызет османской собаке горло, и даже если его кинжал запачкается в ее крови, вопьется в ее горячее тело, она успеет ощутить на кончике языка его грязную кровь. Но в отсвете бледно-шафранового песка, она уловила блеск золота, и на выдохе вскричала:
— Назад! Девушка навалилась спиною изо всех сил на непомерного воина, отталкиваясь ногами, отчего они оба пали на землю, и в то же мгновение золотой луч пробил громадное отверстие в стене, крохотный желтый шар размером с орех, похожего на маленького жука разбился на части, и с его граней полилась рдяно-бурая жидкость, в которой шевелились черви. Ошеломленная, она вскочила на ноги, ступая босыми ногами на оголенный песок, и тут как ужаленная вернулась под тень палатки, вставая на грубую ткань.
— Белая чума, — с трепетом в голосе, пронизывающим до дрожи, шептала она, не отводя глаз от перекатов сплющено-белой массы. И одно лишь виденье живой смерти переполняло ее разум болью невероятной силы, которую она могла ощущать почти телесно.
Громадный и неистовый воин восстал из-под россыпи песка и груды мелких камней, покрывших все его тело, и, откашливаясь, он направил тяжелый меч в сторону шипящей рубиновой жидкости испаряющейся под давлением солнечных лучей.
— Что, черт возьми, это такое! — провозгласил мужчина, вставая в боевую стойку, но не успел он сосредоточиться на неясном туманном облаке, оставленном от разрушенной ограды, как сквозь толщу песчаника вылетели еще два золоченых камня, один из которых он разбил мечом, и части неведомого механизма разлетелись в стороны, а другой, что нацелился в спящего юношу, он остановил кистью руки. И механизм прорезал жерло в его коже, врезаясь в сухожилия, сдирая мышцы и разрывая вены. Мужчина мигом потерял всю свою былую твердость и суровость, и ранее непреклонный, он устало и сокрушенно упал на колени, сдерживая раненную руку, из которой крупными волнами лилась горячая кровь оттенка спелой рябины. Вены вздулись, как крупные ветви многолетних дубовых деревьев, и их голубизна проглядывалась даже сквозь его темную кожу. Казалось, что на его запястье расцветает, благоухая саженец цветка анемона с глубинно-черной сердцевиной и распыляющим вокруг себя веер кармина. Этот алый оттенок наносили на губы помазанники, что ступая в белоснежных церемониальных одеждах, отдавали всю свою жизнь в служение богам; этот греховный багрянец взывал к далекому звону мечей, расплывающемуся эхом далеких и ушедших дней. Стенки крыльев его носа натужно раздувались, когда он с трудом втягивал через стиснутые зубы воздух, а хмурые и густые брови, над которыми плелись вытатуированные молебны, гнетущей складкой сошлись на переносице, пока он сдерживал позывы агонии. И сквозь скатывающийся по переносице и вискам струи пота, и томное дыхание, он поднял на нее свой целеустремленный взор, в коих проглядывались искорки топаза.
— Женщина, — еле ворочая языком, говорил он, кивком головы показывая на человека, что все еще спал безбурным сном, — мой господин спас тебе жизнь. Он поднял твое бренное тело, которое сейчас же могло гнить под этим паленым солнцем с клейменных кровью земель, окажи и ты же равноценный долг, отплатив услугой. Забери его, мое же тело станет для вас живым щитом, — и он выставил вперед широкий черный меч, и тяжелые яшмовые полосы окаймили филигранное лезвие. Его голос дребезжал, как туго натянутая тетива лука, что готова была выпустить в секунду смертоносную стрелу, а глаза сверлили, как ястребиные мерцала, зацепившиеся за несущуюся в погоне дичь.
Девушка перевела дыхание, попеременно оглядываясь на песчаные всполохи, поднимаемые ветром, и жесткие песчинки, что при дуновении ветра, больно хлестали по обнаженной коже, обжигали, как змеиные жала. Она выпрямилась, попятившись на мужчину, чей лик оставался во владениях мирной дремоты, зато губы его побелели и растрескались, и с уголков рта бежала кровь, словно он испил кубок красного вина с терниями. И тут она обратила внимание на длину его волос, что доставали почти до самой поясницы. Редкое явление за пределами столичных стен, попадись он на глаза гвардейцам Императора или небесным служителям Януса, он тотчас лишился бы головы за кощунство над традициями, которые ставились выше жизни. Волосы отпускали лишь мужчины благородного происхождения, что означало, что он либо глупец, рыщущий в поисках бессмертной славы и собственной самовлюбленности, либо в жилах его текла родовитая кровь. Дворянам не пристало разгуливать в образе нищих и ползать в грязи, отзываясь на оклики о помощи отребья, а надобно носить бархатные дублеты с изысканной вышивкой и сапоги из лучшей кожи, украшать камзолы золотыми брошами с гербом своего дома, прикалывая их на грудь, и статной походкою ступать по дорогам, выстеленных шелками, а губы смаковать должны гранатовый и виноградный соки. Она задумчиво изучала лицо молодого человека, что был немногим старше ее лет. Был в ее жизни один уничижающий изъян, если к чему-то воспитала она ненависть, то никогда более не простит и не примет, даже если долг ее — сама жизнь. Порой она корила себя за это, но для нее они были хуже трупных червей. Их беспечность и непринужденность, безнаказанность и своеволие, алчная вседозволенность.
Девушка со свистом втянула в себя воздух, когда услышала колебания в песчаных вихрях, и земля задрожала под ее ногами, когда в нескольких метрах поодаль каменными осколками и бороздами разошлась мощеная широкими плитами дорога. Воздушная волна от подземного взрыва отбросила ее в сторону, и она больно ударилась головой о каменную стену, ощущая, как греет затылок кровь. Она пыталась задержать дыхание, чувствуя, как таит перед глазами мир, окутываясь в одеяло полупрозрачной дымки, и в канувшем забвении, увидела, как два молниеносных светлых огня атакуют ее с двух сторон, целясь ровно в макушку. Она откинулась вперед, расцарапав себе локти и колени в кровь, больно приложившись лицом к вековым слоям земли, и сглатывая металлический привкус, пробудивший от оцепеневшего ужаса. Ее спину осыпала мелкая россыпь, и она поднялась с колен и на шатающихся ногах понеслась без оглядки вперед, но не смогла преодолеть и метра расстояния. Один из каменистых заостренных обломком угодил прямо в голень, и она споткнулась при первом же шаге, и боль все четче отдавалась в висках, а разум впитывал беспощадные отголоски острой муки, от которой хотелось выть. Не слыша дальних разрушений колоннады пролегающей впереди аллеи и покатистых разрывов поваленных колонн, она царапала под собой крупные комья рыхлой почвы и щебенки, проползая на четвереньках и оставляя за собой бледно-розоватую тропинку кровавых разводов. Нет, она не умрет здесь, ни в этом храме могильной скверны, только бы у нее хватило сил, только бы у нее было оружие, способное противостоять жестокости и ненависти, пропитавшие теснящиеся стены домов и каждую крупицу желтеющего песка, что затмевало яркостью солнечный блик, и будто этот золотой свет оперения феникса проникал под саму кожу, циркулируя по венам, превосходя красный цвет крови. Вдыхая глубоко в себя тяжелый воздух пыли, гнили и гари, она крепко вцепилась пальцами в краеугольный обломок зеленого камня, ощущая пальцами пузырчатую кровь и рваную рану, и потянув на себя гранитный кусок, резко выдернула его из своей плоти. Она не обращала внимания на отдаленные отзвуки ударов черного меча, что зловещей тучей сокрушал неведомых врагов, хотя в голове предательски шептал голос, что она убийца, ничтожная тварь, что оставляет в беде людей, спасших ее от смерти. Но смерть палящими цепями сковывала ее, ей казалось, что сейчас из-под песка потянутся невидимые серебристо-белые паутины, превращающиеся в руки мертвецов черных как пепел и безлунная ночь, а она хваталась за воздух, и голос ее пропал, и немощь выкрикнуть хотя бы слог обернулись ее пагубою. А потом она поняла, что виной этих видений стали ее глаза, и неприятная пульсация в зрачках воздвигала перед взором чудотворные миражи, граничащие с реальным миром, повествуя ей о том, что было и то, что будет.
— Только не сейчас, — прошипела она, притаившись за углом в небольшой щели между двух зданий. — Мне сейчас не до пророческих видений. Ее лицо скривилось от внутренней головной боли, стучащей в висках, словно прожигающий виски металл, она прикусила себе руку, чтобы ненароком не откусить себе язык, и упивалась льющимися из глаз солеными слезами, и у слез ее был вкус моря, через который она пересекала границу, спасаясь бегством. Ей всегда казалось, что нет ничего важнее собственной жизни, возможности делать вдох и наслаждаться вкусом хлеба, утолять жажду прохладной водой, слушать свист ветра и наблюдать за перекатами мягкой изумрудно-сиреневой пены облаков. Если она позволит себе умереть, то тогда все потуги ее близких, родителей, что отдали свои мечты и жизни ради нее были напрасны. Возбуждение пронзило каждый член и конечность, когда она решилась противостоять приступу новых видений, чтобы успеть выбраться из пробудившегося города, готового пожрать незваных искателей, но так и не смогла выбраться из призрачного плена. Когда она пыталась подняться, оперевшись о мраморные стены, гладкие, как поверхность зеркала, ее сознание померкло, и под пальцами она почувствовала, как кровь струится по штукатурке, а под ногами земля дребезжит, разрываясь на части, словно пергаментные листы и черные глазницы скелетов вглядываются из подземного мрака в ее живые глаза, протягивая к ней изветшалые руки со слезающей бледной кожей. Живые мертвецы, гниющие, но не познавшие в смиренной усыпальнице покоя. И хоть она знала, что все происходящее не более чем иллюзия, созданная ее даром, открывающая перед ней границы грядущего, она все осязала, слышала и чувствовала. Как костлявые холодные и влажные черепа простирают свои истлевшие тела, как чужая кровь, будто парное молоко заливает ее с головой. Красная пелена затопляла все вокруг и уже подступала к ее горлу, а фигуру удерживали мертвецы, и как бы она ни пыталась отбиться, как бы ни рвалась на волю из гниющих объятий, они удерживали ее с не дюжей силой исполинов. Она кричала, когда суставы умерших коснулись ее лица, а вены змеями проникали под кожу, просачивались обожженными иглами, а рот наполнялся кровью, от которой она задыхалась, давилась и неистово кашляла. Девушка тонула, и уже когда одна лишь ее рука еще колыхалась над буйствующими алыми волнами, усыпанной горами ушедших в пустоту душ, стараясь отыскать в умирающей надежде хоть что-нибудь, чтобы схватиться, удержаться в бытие, ее запястье сжала сильная ладонь, медленно вытягивающая ее из непреодолимого кошмара.
И в момент, когда его голос позвал ее, озноб прошелся по всему девичьему телу, врезаясь кинжалами в каждую часть позвоночника, и кожу, мягкую как шелк, пробил электрический ток. И когда губы его произнесли ее имя, в груди родилась такая тяжесть, словно сердце сжали руками.
— Иветта, — сказал мужчина голосом сладким, как игристое красное вино и теплым, как летний дождь. Она подняла на него свои глаза, ощущая, как слезы облегчения и бурной радости, скатываются с ее щек, а он своими нежными руками заботливо ласкал ее лицо, ловя ветром хрустальную горечь. И от доброты, звучавшей в его голосе по спине ее ледяным огнем, прошлась дрожь. За ним восходило солнце, очерчивая темное пространство в славные единые узоры тени и света, а в его глазах она увидела длань небес. Никогда прежде не видела она столь безупречной синевы, отражение атласа небосвода на зеркальном покрывале тихой пелены воды, что в час восхода зеницы укрыта туманными сплетениями сирени и ириса. Его улыбка озарила дивные черты лица, а руки прижали ее трепещущие в предвкушении тело к себе, будто пытаясь собою укрыть от всего сущего мира, спрятав в надежном коконе объятий. Она отчетливо слышала стук его сердца, эхом разносившимся в ее голове, чувствовала скорое биение под ладонями, ощущала жар его кожи, что проходил через кончики ее пальцев, слышала аромат его тела, смесь мускуса и свежего ветряного порыва, что реет у самых вершин снежных гор. Его руки были теплыми и сильными, ей нравилось ощущать тяжесть прикосновений, рослость статной фигуры, сдавленное дыхание, и в блаженстве прикрывая глаза, она думала о том, что нет ничего столь же прекрасного, чем объятия мужчины. И ужасающий, опороченный дурманный сон исчезал, раскалываясь в битых осколках стекла, как и растворял образ человека, что с ласковым беспокойством стирал ее слезы и целовал губами искалеченные пальцы, грязные и битые в кровь, а прикосновения были легче касания перьев.
Когда развеялась зыбь пророческой завесы, Иветта увидела своим слабым зрением нечеткие границы построек, окруживших ее непреодолимым барьером. Землетрясение прекратилось, а солнце поднялось к самому зениту, освещая каждое здание, проникая во внутреннее скудное убранство комнат через щели в крышах, небольшие прорези в стенах и арочные окна, у некоторых из которых все еще сохранились чудотворные цветные витражные росписи, создающую мистическую иллюминацию. Через пробоину в стене, зиявшую у самого носа, она перебралась в старинный особняк. Искусная штукатурка витиеватых гиацинтов, все еще украшала потолки, но пыль войлоком неслась за ее потертыми юбками пешего платья, и каждый ее шаг оставлял на разбитом полу видные следы. Она подняла голову к потолку, увидев астрономические карты созвездий, что изменялись под мягким светом озарившими золотые фигуры и космические пути. На столешнице из голубого стекла стояла цельная чайная чашка с рубиновой ножкой в виде нимфы с ангельскими крыльями, по которым струились ониксовые прожилки, переливающиеся изумрудом и нефритом, а кремово-прозрачную чашу ее тонкие и утонченные руки поднимали, как подаяние. Даже лицо ее выражало преисполненное ликованием благодать, в ее нежных чертах проглядывалось умиротворение, и застывшая навеки красота, благословлявшая саму жизнь. Иветта легонько коснулась ее, проведя кончиком пальца по овальным краям, и стекло мгновенно разбилось, пойдя длинными и волнистыми трещинами, одна смыкалась с другой, пока молочная огранка полностью не превратилась в острую крошку, мелкую как песок. И смотря, как осыпается колкая пыль, девушка с грустью подумала, что ничего кроме вещей, что при одном прикосновении превращаются в пустоту, не осталось ничего. Пройдя внутрь круглой залы, она увидела крупный янтарный купол с тремя экседрами, проливавший чистый золотой свет, на котором преобладали растительные мотивы с искусно вплетенными в полудрагоценный камень цветами — лилии, тюльпаны и гвоздики. В самом центре располагалась литая конструкция из чистого золота колец, что в своем множественном единстве воссоздавали инсталляцию звезд солнечной системы, и на каждой сферы были написаны древние символы молитв, посвященных богам правосудия, что восседали на своих престолах в поднебесье. Рядом стоял постамент из цельного светлого мрамора с двенадцатью миниатюрными копиями судий, восседающих на своих каменных престолах. Некоторые фигуры были расколоты и разбиты, а некоторые остались целыми. Таким был первый Рефери, что прибыл из зародившейся на грани веков Британской Империи. Трон, на котором сидел мужчина в маске, прикрывающей верхнюю часть лица, был окутан терниями и лозами роз, а на его коленях, смиренно положив голову, почивал огромный лев. Его большие когтистые лапы упирались в подлокотники, и Иветта с внутренней дрожью подумала об этих когтях на своем горле, как они впиваются железными иглами в сосуды, раздирая на части трахею.
У каждого бога-судьи был свой зверь, охраняющий своего властелина и созидателя на протяжении всей бессмертной жизни. Девушка наклонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть фигуру из мрамора и зиявшие черные разрезы в маске, и, скользя указательным пальцем по очертаниям маски, она чувствовала, как кончики горели ни то от холода, ни то от жара. Эта была не больше, чем статуэтка, но одно лишь ее созерцание приводило в трепет, даже ее дыхание участилось. Ей, казалось, что сама вечность вглядывается в ее глаза. Даже по этой статуэтке можно было отметить, что человек, получивший бессмертие был красив. Острые скулы и волевой подбородок, высокие щеки, полные губы, прямой нос и волосы, мягкой волной спадающие на плечи. Одежда была его из чистейшего белого шелка с бриллиантовыми узорами и белого меха. Она немного знала о древних божествах, но первого властелина почитали как спасителя, изничтожившего страшную черную чуму, что истребляла десятки тысяч людей. Каждое столетие проходит великий Турнир в столице мира — Шанхай, где отмеченные судьбой сражаются за титул Судьи. Победитель будет одарен божественной силой, и любое его желание станет явью. Ровно через двадцать лет должна будет начаться новая схватка среди лучших из лучших воинов, чтобы определить следующего властелина, достойного обладания безграничной силы. И кто-то из нового поколения займет следующий белоснежный престол, став равным другим владыкам.
Шествуя по длинным холлам, Иветта заглядывала во всевозможные комнаты, пытаясь отыскать выход наружу, порой удивляясь, как, не поднимаясь ни по одной лестницы, оказывалась на верхних этажах. Разбитые каменные двери с витиеватыми золотыми ручками высотою почти в три метра выходили на заполненные чистой водой купальни настолько широкие и богато отделанные, что Иветта ничего не могла с собой поделать, и даже не заметила за собой как приоткрывается от удивления ее рот. Все было из мрамора, даже рельефные цветные голубые узоры на колоннах, устремляющихся к потолку. Половицы были скользкими не столько от воды, сколько от каменной плитки. Она прошла чуть вперед, и пальцы ее ног обожгла вода, и, поморщившись как от укуса, опустив свой взгляд, она увидела кровавые подтеки на пальцах и сломанные ногти. Видимо это произошло, когда она ударилась о крупные булыжники, когда пыталась выбраться из-под обвала. Странно, до этого она совершенно не испытывала боли.
Девушка спустилась на несколько ступеней вниз, погружая ноги до лодыжек в сверкающую и переливающуюся на свету, будто хрусталь воду, замечая, что у части бассейна отсутствует мозаичный пол, а крупная пробоина открывала вид на полностью затопленный нижний этаж. Весь внутренний интерьер был разрушен, многие фрагменты декораций на стенах осыпались, а пол усыпан крупными камнями и упавшими колоннами, разбившими каменную дверь и стеклянную крышу. Взвесь горечи все еще витала в воздухе, казалось, что даже воздух здесь холоден, и призраки все еще следили за ней. Она не знала, ни что произошло много лет назад, и что сталось с людьми, когда-то населявшими малахитовые дворцы. Они жили среди несметного богатства, не зная голода и несчастий, бедствий полуночных детей, что пожирали детские сердца, строя города из человеческих костей, и даже сейчас, каждая крупица песка походила на незабвенное в веках сокровище. Ни в одном уголке Империи нельзя было найти такое количество воды, и многие путники приходили сюда именно за водой, не желая ни богатства, ни грозного оружия, скрывающегося за неприступными землями, потому что только вода могла спасти от безмерной жажды, излечивала и была истинным достоянием.
Бассейн переходил из одной арки в другую, соединяя апартаменты единым коридором, что выходил к кружевной иссиня-черной калитке. И каждая арка округлой формы изображала цветы, при дуновении ветра росписи изменялись, соцветия иссыхали, и уносимые ветром лепестки осыпались. Иввета не спеша вышла наружу, чувствуя кожей стоп горячий песок, следя глазами за его колыханием, но ничего не происходило. И после нескольких минут безмолвия, держась за стены зданий, прихрамывая на одну ногу, она пыталась отыскать выход из лабиринта бесконечных переулков, стараясь не выходить на просторные площади. Там она точно станет мишенью для неуспокоенных смертью. Те двое османцев наверняка уже мертвы, особенно, если учесть, что один из золотых механизмов пробил воину руку. Округлый шар был пропитан ядом, а в крови его металлические полости раскрывались, выпуская на волю белых червей, что при соприкосновении с кровью растворялись, превращаясь в бактерии, которые медленно будут мумифицировать весь организм. Процесс мог занимать до нескольких недель, в зависимости от физического состояния человека. Иветта тяжело вздохнула, облокачиваясь о стену, и медленно сползала вниз. Она устала, ей хотелось пить, мучил голод, истребляя все попытки к борьбе. Сколько раз перед ней вставал выбор — жить или умереть, и каждый раз она вставала, продолжая сопротивляться роковому гнету, но она так устала. Так безмерно устала, что готова была остановиться, чтобы ожидать своей участи, какой бы бич земной не обрушился на нее. Она приняла бы его с распростертыми объятиями.
И только когда она решилась прикрыть глаза, острые как колья огненные резцы впились в ее ноги, и она вскричала, ощущая каждым членом тела погружение змеиных клыков. Иветта потянулась руками вперед, чтобы отбиться от бесноватых тварей, но предплечья ее затянули золотые лозы, а ноги сдавливали железные змеиные колья из благородного металла, вбивающие в нее шипы — холодные, как лед и горячие, как кипяток. Глазницы их были из чистых крупных рубинов, совершенный красный оттенок, темнее самой крови. Но она видела, как в сердцевине мелькнули черные щелевидные полосы, затягивающие ее в свой огненный водоворот, и душа ее сгорала в яростном пожарище огненного моря. Их золоченые тела обвивали ее колени, раздрабливая кости, огибали бедра, торс, сдирая одежду, их головы снискали путь между ложбинкой груди, устремляясь к гортани. Она не кричала, на это не было сил, но все еще пыталась высвободиться, выворачиваясь из схватки всем телом, отчего тернии погружались внутрь только глубже. Слепота боли окутывала, накрывала с головой. И в прострации, Иветта вспоминала, что в детстве думала о том, какие именно слова произнесет перед смертью, на что будет смотреть, о чем будет думать. Позже нелепые фантазии обескураживали. Дожить до старости и уйти в объятиях родного человека слишком счастливое будущее, эфемерное, как мираж в жестоких оковах пустыни.
Ледяной, потрясающий до нервов обод металла стискивал ее горло, сжимая как в капкане. Воздух давно не поступал в легкие, нижняя часть тела отнялась, ноги, словно оторвало. Ключицы с натиском разломились, и она в белой агонии считывала, как деформируется каждый позвонок, разбивающийся на части, отбирая волю.
Время, ей всегда нужно было только время, чтобы отомстить и уйти в тот мир без сожалений, без боли. Отчего же, когда она пожелала себе смерти, и темная обитель вечности пришла за ней, сознание не выскальзывало прочь из реальности. Стена под ней треснула, будто ее кости вогнали в каменную известь, а золотые цепи порвались, спадая с рук и ног, как драгоценные украшения, как пожухла листва. Иветта беспомощно повалилась на землю, чувствуя, как горло затопляет металлический привкус крови, и песок в этот миг казался мягче перин. Когда чужие руки коснулись плеч, мир мерк перед глазами, растворялся как туманная пелена. И в расплывающихся иллюзиях, она видела раскрывающие крылья солнца и глаза удивительной морской волны, замерзшие капли росы на лепестках василиска, и шепот, доносившийся из глубин игривого ветра. Его глаза видели ее насквозь, и ей представлялась, что он видит ее нагой со всеми грехами и проступками, со всей добродетелью и покаянием. Щеки девушки были мокрыми от слез, когда рукой она дотянулась до его красивого лица, тонкие черты, перед которыми бессильны были даже боги.
Ей хотелось очертить контуры его губ и прямого носа, провести кончиками пальцев по линиям шелковых бровей, таким же нежными, как и его длинные темные волосы. Она старалась выговорить хоть слово, но вместо слагаемых четких звуков изо рта вырвалась густая кровь. Иветта узнала человека, что поддерживал ее, осторожно прижимая к теплому телу. Это он вывел ее из мрака теней, что возжелали утопить непокаянную душу.
Но рука, которую он положил на залитый потом лоб, была холодной. Его голос походил на шелест листвы в равнинных лесах.
— Если ты и дальше будешь убегать и возвращаться ко мне с такими ранами, моих сил не хватит, чтобы излечить их. И когда она закрыла свои глаза, проваливаясь в полузабытый сон, он влил в нее всю свою силу, что затягивала раны и восстанавливала костную структуру, работу сердечного ритма и температуру тела, отпуская кошмар, расходившийся в туманной пелене. Когда она проснется, если он позволит ей, Иветта поцелует его руки, прикоснется лбом к земле, пав ниц перед ногами спасителя, и низко склонив голову к огню костра, произнесет, что любит все его существо. И слова унесутся в вышину к полной голубой луне, озаряющей нескончаемые долины белых песков пустыни.
Он мягко проводил пальцами по ее волосам и тихо прошептал:
— Меня зовут Анаиэль, дитя. И ты, когда очнешься скажи мне свое имя.