Во всех цивилизованных странах многоженство считается преступлением. И, наверно, справедливо. С точки зрения законодательства Техаса, Джошуа Кливленд, он же «Бегающий быстрее лошади», был закоренелым преступником: только по подсчетам соседей у него было не менее пяти жен. Капитан Орлов знал, что на самом деле старый команч содержит шесть постоянных жен и нескольких приходящих. Поэтому он с легким сердцем оставил у него Веру — в такой коммуне ее никто не заметит, даже если вздумает там искать.

Большая семья Джошуа жила в горном лесу милях в тридцати от Севастополя. Это место так понравилось побывавшей там жене губернатора, что обширную территорию объявили заповедником. Кливленда назначили старшим егерем, а простыми егерями, соответственно, стали числиться его сыновья и зятья. Им платили жалованье, их снабжали продуктами, им даже собирались построить дом — но команчи не живут в домах.

До того, как стать егерем, Джошуа Кливленд сменил много иных должностей. Был скаутом в федеральной армии и за воинские заслуги получил несколько медалей. Затем его избрали советником «по индейским вопросам». Он помогал властям улаживать, в основном, земельные споры с апачами и команчами, которые сдавали в аренду пастбища, расположенные на территории резерваций. Его даже стали называть «судьей Кливлендом» и прочили в верховные вожди. Власти обещали ему блестящую политическую карьеру. Надо было только стать законопослушным гражданином и официально зарегистрировать брак с одной-единственной женщиной. Джошуа, сколько мог, затягивал решение этой щекотливой проблемы. Наконец, сам губернатор, будучи у него в гостях, прямо сказал, что должна остаться только одна «миссис Кливленд». Этого требуют политические интересы. И тогда Джошуа вызвал всех своих жен (в то время их было четыре), построил их перед губернатором и вручил ему свой револьвер. «Если того требуют политические интересы, пусть останется одна. Убей трех лишних, — сказал он. — Я не могу этого сделать, потому что всех четырех люблю одинаково сильно».

Губернатор сдался. Чтобы скрыть свое поражение, ему надо было убрать Джошуа подальше от брюзжащей общественности. И на следующий день было объявлено, что в красивой местности восточного Техаса будет создан заповедник.

Местность тут была и в самом деле роскошная. Невысокие горы, покрытые соснами, перемежались цветущими долинами, которые местами превращались в море дюн и зыбучих песков. Были здесь и болота, и заводи с аллигаторами, и альпийские луга, где паслись горные антилопы, были и непроходимые чащобы, и зияющие пропасти. В общем, по мнению капитана Орлова, самое подходящее место для партизанской базы.

Он знал «Бегающего» еще с тех пор, когда тот жил в резервации на границе Техаса и Арканзаса. Орловская компания поставляла муку и зерно агентству по делам индейцев. Агентство платило минимальную цену, ниже рыночной, и Орлов торговал себе в убыток. Однако он надеялся, что следующим этапом сотрудничества станут поставки в армейский форт рядом с резервацией, а военное ведомство было самым завидным покупателем. Кроме того, часто бывая в гостях у команчей, Орлов изучал их методы обучения лошадей и отводил душу в совместной джигитовке. С «Бегающим» он хаживал на волков. То была охота, какую Орлов прежде знал только по калмыцким степям. Без собак, без загонщиков, на специально обученных жеребцах выследить и загнать волка — и пустить в ход копье или револьвер только в самый последний, в самый опасный момент, когда зверь крутится волчком под копытами — и бывало, что Джошуа оставлял жизнь волчицам.

От железной дороги до стойбища было миль сорок, не меньше. Но Орлов, уезжая в Денвер, оставил в станционной конюшне не своего жеребца, а лошадь из табуна Кливленда. Кобыла была пятнистая, низкорослая и большеголовая. Одним словом, невзрачная была лошадка, однако эти сорок миль она покрыла за полдня, а лучший жеребец из орловской конюшни потратил бы весь день, да еще с парой остановок. Солнце еще не зашло за макушки леса, когда Орлов уже входил в палатку Кливленда.

То была именно палатка, а не типи. Добротная армейская палатка, с окошками и карманами, с дополнительным навесом от дождя, с печкой и дымоходом.

— Устроился по-генеральски, — оценил Орлов, садясь на складной брезентовый табурет.

— А разве я не генерал?

Джошуа улыбнулся, и его глаза исчезли в лабиринте морщин. Был он совершенно седой, две косы ниспадали по плечам на грудь, а к украшенной бисером налобной повязке был пришит ярлык какой-то бостонской фабрики готового платья.

— Ты ходил на охоту, — нараспев произнес команч. — С чем вернулся, брат? Готовить ли мне ножи, чтобы разделывать тушу? Или просто размочим сухари?

— Я ходил на одинокого волка, а встретил стаю, — ответил Орлов, пытаясь перенять фольклорный стиль Кливленда. Тот часто, слишком часто встречался с «белыми братьями», которые разинув рот глядели на его косы, на церемониальные скальпы у пояса, и приходили почти в экстаз, слушая его рокочущий баритон, декламирующий нечто в духе книжек о краснокожих.

— Ну, и как? — уже без всяких выкрутасов спросил Джошуа.

— Встретил не того, кого хотел. Но его тоже надо было встретить. Так что можно считать, что поездка была удачной.

— Из неудачных поездок не возвращаются, — философски заметил команч. — Почему ты не спрашиваешь, как вела себя твоя женщина?

— Сам расскажешь после ужина.

— Не испытывай мое терпение. Я хочу рассказать сейчас. Таких гостей у меня еще не было. Помнишь, у меня гостил Висельник Сандерс? Ну, тот, которого два раза собирались повесить, и оба раза он удирал из камеры смертников? Так вот. Бедняга Сандерс — это кролик по сравнению с твоей женщиной.

— Ее зовут Вера, — напомнил Орлов, собираясь добавить, что она не его женщина.

Но Кливленд не дал ему договорить:

— Ее зовут «Мать всех женщин, мачеха всех мужчин». Ты когда-нибудь видел, чтобы генерал носил воду? Тебе надо было приехать сегодня утром, и ты бы это увидел. Я, старший сын и муж дочери — мы втроем носили воду из родника на кухню. Такого не было уже давно.

— Как же вы обходились без воды? — притворно удивился Орлов.

— Ее приносили женщины, и ни одна из них не умерла от такой работы. Но твоя женщина сказала, что им вредно таскать тяжести. — Джошуа поднял ладонь, не давая Орлову заговорить. — Я знаю, о чем ты думаешь. Да, во все времена мужчина должен был беречь женщину. И когда мы жили на свободе, то таскали воду без напоминаний. Но времена изменились. Мы живем под охраной государства. Нам больше не нужно бояться, что кто-то ночью угонит табун. Нам больше не нужно нападать на соседей, чтобы обзавестись одеялами или рисом. О нас заботится государство. Мои сыновья выросли, не узнав запаха вражеского трупа. Они не ходят на охоту. И лишь рассказывают друг другу о битвах прежних времен. Старший сын только в двадцать пять лет убил первого медведя! Да, мы теперь живем не так, как раньше. Поэтому мы перестали носить воду и заботиться о своих женщинах. «Мать всех женщин, мачеха мужчин» открыла нам глаза. А теперь скажи мне, брат, как ты с ней управляешься?

— Знаю волшебное слово, — серьезно ответил Орлов. — Но давай обсудим наших женщин после ужина.

Он выложил на ящик, покрытый циновками, привезенные им городские подарки — трубку и табак для Джошуа, папиросы для его сыновей, шелковые платки женщинам, стопку комиксов для малышей.

— Твоя землянка свободна и убрана, — сказал Кливленд. — В ней никто не жил с тех пор, как ты ночевал у нас в прошлый раз. А твоя женщина отказалась там спать. Она устроилась в женской палатке. Ты привез ей подарки? А то будешь спать один.

* * *

Он не сразу узнал ее — в длинной индейской рубахе и меховой жилетке, с косами на груди, Вера, вместе с парой молодых женщин, шла от реки с корзиной, полной выстиранного белья.

Орлов пошел ей навстречу и забрал у нее корзину.

— Ты быстро вернулся, — сказала она.

Прошла неделя с того дня, как он оставил ее здесь. Для него эти семь дней показались бесконечно длинными. А она говорит «быстро вернулся»… Он вдруг понял, что спешил сюда только ради того, чтобы снова увидеть ее. Его никто не гнал из Денвера. Можно было там же, на месте, заняться поисками новых следов, ведущих к Стиллеру и его хозяевам. Можно было навести справки о Гочкисе, да много чего можно было сделать. Почему он все бросил и помчался к ней? Орлову стало стыдно из-за проявленной слабости.

— Я ненадолго, — сказал он.

— Как тебя приняли у Фарберов?

Он остановился у бревна, лежащего возле тропы. Судя по его отполированному боку, бревно тут было вроде лавочки. Вера присела рядом. Теребя косу, она смотрела на макушки сосен, согретые закатным солнцем. Из леса уже накатывались волны ночного холода.

— У Фарберов? Не много их осталось, Фарберов-то. Профессор живет один. Дочь с мужем давно уехали. В доме только прислуга. Старик был рад появлению нового человека.

— Он меня вспомнил?

— Он и не забывал. Газеты заставили его изрядно поволноваться. Но я объяснил, что тебе ничего не грозит, что все это выдумки журналистов, и что тебе оказывают помощь серьезные люди. Фарбер в душе социалист, оказывается. Почти анархист. Читал Бакунина. А с Реклю даже в переписке состоит. Убежден в скором упразднении государства. Мы каждый вечер проводили за философскими беседами.

— Паша, не томи, — попросила она. — Мы можем перебраться в Денвер?

— Нет.

— Что ж, хорошо хотя бы, что ты вернулся оттуда целый и невредимый. Значит, они все-таки догадались, где меня искать.

— Надеюсь, теперь они от тебя отвяжутся.

— Ты там встретил кого-то?

— Да.

— И, конечно, не упустил случая подраться…

В ее голосе послышались теплые нотки, но Вера по-прежнему не смотрела на него. Казалось, ее больше всего на свете сейчас занимали розовые облака, протянувшиеся над лесом.

Орлов принялся докладывать:

— Слежку я заметил в тот же вечер, когда приехал. Возможно, за домом и раньше следили. Но как-то вяло и неаккуратно. Просто сидел человек в кафе напротив входа и смотрел на ворота. По нечетным часам наблюдатели меняли друг друга, причем садились за один и тот же столик. Полнейший дилетантизм. Но самое забавное впереди. Ровно в девять вечера кафе закрылось. И наблюдатель ушел домой. А утром, в одиннадцать, стоял перед кафе, ожидая, пока оно откроется.

— Да, грубая работа, — кивнула Вера.

— Я не выходил из дома, наблюдал за ними изнутри. Надо было подумать, как покинуть Фарбера, не повредив его репутации. Разработал хитрый план. Можно сказать, провокацию. Док сказал в университете, что собирается отлучиться, и слежка тут же усилилась. Появились новые лица. Чуть ли не в открытую караулили возле забора. Под утро я выехал. Признаться, поначалу настроение мое упало. Еду, еду, а позади — никого. Я уж грешным делом подумывал вернуться. Думаю — а вдруг они решат, пока профессор в отъезде, заглянуть в дом? Это был бы логичный ход, если они ждали тебя там застать. — Он достал трубку, но не стал ее раскуривать. Ему просто хотелось занять задрожавшие пальцы. — В общем, решил так. Если до моста никого не встречу — возвращаюсь. Съезжаю с моста — никого. Я уж начинаю разворачиваться. И тут вижу: целый эскадрон стоит за кустами. Сворачиваю в сторону гор. Слышу, за спиной: «цок-цок». Клюнули, голубчики. Ну, а дальше уже было легче.

— То есть, ты хочешь сказать, они напали на тебя?

— Можно и так выразиться. Напали.

— Значит, Стиллер… — Она вопросительно подняла брови.

— Увы, — неохотно произнес Орлов. — Стиллера среди них не было. С ним что-то случилось, он в больнице. Но зато я знаю, на кого они работали. Тебе знакома фамилия Гочкис?

— Нет, — помедлив, ответила Вера. — Все, что я слышала — «Стиллер прикроет конвой», «Стиллер исполнит в лучшем виде», «Это деньги Стиллера, тут они лежат мертвым грузом, а нам пригодятся». Никакой Гочкис не упоминался.

— Постой, постой, — Орлов чуть не выронил трубку. — Какой еще конвой? Ты сказала, он прикроет конвой? Точно? Тебе не послышалось?

— Не понимаю, что тебя так удивляет.

— «Конвоем» называют контрабандную перевозку грузов через границу, — пояснил он. — Значит, твои… Значит, эти ребята занимаются еще и контрабандой! Как хорошо, что Стиллер мне не попался в этот раз! Нет, теперь придется молиться о его здоровье. Нужно с ним встретиться, очень нужно…

— Загорелся, загорелся, — насмешливо протянула она. — Как мальчик на новую игрушку.

— Жаль, ты раньше про конвой не говорила. Ну, ладно, об этом довольно. Как тебе здесь?

— Хорошо.

— В первое время, когда я гостил у команчей, мне больше всего нравилось то, что я не понимал их языка, — сказал Орлов. — Так хорошо. Они себе щебечут, а ты ничего не понимаешь. Чужие голоса как шум леса. Просто шум. Здесь я отдыхал от людей. От слов. От чужих забот.

— Нет, при мне они все говорят по-английски. А ты давно их знаешь?

— Давно. Лет десять уже.

Вера кивнула с таким видом, словно и не ожидала услышать ничего иного:

— Тогда понятно, почему здесь есть девочка по имени Таня.

— Что же непонятного? — удивился Орлов. — Родилась в январе, крестили по имени мученицы Татьяны. Тут все крещеные. А Таня — моя крестница.

— Как у тебя все складно выходит… Когда ты уезжаешь? — спросила Вера.

— Дай хоть чаю попить, — немного обиженно сказал он, вставая с бревна и поднимая корзину.

* * *

Чай у Кливленда не пили. Пили кофе или свои ягодные морсы. Спиртного здесь не держали, и капитан Орлов терпеливо ждал окончания ужина. Наконец, они с Джошуа вышли из палатки, чтобы покурить, любуясь звездами, и Орлов попросил:

— Пусть оседлают моего жеребца. Поеду домой.

— Почему ночью?

Он быстро придумал ответ:

— Так спокойнее. Не хочу, чтобы кто-то видел, как я возвращаюсь.

— В твои годы я тоже мог не слезать с коня от рассвета до рассвета. Где теперь тот отчаянный воин? — Джошуа посмотрел в небо, выпуская струю дыма. — Куда уходят наши счастливые дни?

— Туда же, куда и несчастливые.

— Не знаю. Наверно, они все-таки растекаются в разные стороны, как две реки на разных склонах одного хребта. Счастливая река и несчастная река.

— Реки впадают в море, — сказал Орлов. — Ты хочешь доплыть до моря счастья?

— Все мы туда приплывем однажды.

— Смотря в какую реку войдешь.

Покидая лагерь, Орлов проехал мимо женских палаток. Там слышался смех. «Ей весело, — подумал он. — Ей тут хорошо. Вот и ладно».

Кремнистая дорога была хорошо видна под луной. Жеребец плелся шагом, не мешая хозяину наслаждаться содержимым небольшой фляжки, таившейся до поры в седельной сумке.

Едва Орлов выехал из леса, стал задувать холодный ветер. Он развернул брезентовый плащ с капюшоном и укрылся под ним. Защитившись от холода снаружи, он продолжал греться изнутри и, пока доехал до Севастополя, фляжка опустела.

Он думал о Вере. Злился на себя, старался обдумать планы охоты на Стиллера, заставлял всплывать в памяти самые тяжелые картины недавней схватки — но перед глазами стояло ее лицо, и в ушах звучал ее голос. «Тогда понятно, почему одну девочку зовут Таней…». Что она хотела этим сказать? Что Таня — его дочка? Конечно, Вере трудно разобраться в переплетениях родственных связей клана Джошуа. Но как она могла подумать такое! Чтобы капитан Орлов мог иметь связь с женой своего друга! Неужели ревность лишает разума не только мужчин, но и женщин?

Ревность? Разве она способна ревновать? Ведь они совершенно чужие друг другу. Ничего общего. Кроме врагов.

Надо думать о врагах. О том, как вытащить их на пространство, пригодное для спокойного истребления. Надо было думать о чем угодно, только не о Вере, потому что мысли о ней лишали его сил. Он обмяк в седле, и прикладывался к фляжке, словно целуя её. Её? Кого — «её»? Верку Муравьеву? Граф, очнитесь!

Так, смеясь над самим собой и вспоминая запах ее духов, он провел почти всю ночь, то плетясь шагом, то посылая жеребца в галоп. И только речной холод немного остудил его романтический пыл.

С реки ползли туманы, и капитан Орлов насторожился. Чем меньше видишь, тем ближе надо держать оружие…

Понаблюдав за своим домом, Орлов не заметил никаких сигналов тревоги. Но на всякий случай привязал коня под деревом, а сам подкрался к дому со стороны реки, и еще с полчаса прислушивался, приглядывался, принюхивался.

Постучал в окошко тети Аниты. Она отозвалась не сразу, и ее ворчание успокоило его окончательно. Если бы в доме была засада, старушка не спала бы так крепко.

— В доме никого? — спросил он.

— Чисто, — она зевнула, выходя из флигеля со связкой ключей.

— А в чулане?

— Шериф их увел на третий день. Не думаю, чтоб они были тому рады. Я их кормила. А в камере, небось, одни сухари грызут.

— Почему в камере?

— Шериф их засадил за вторжение в частный дом и еще за то, что у них были ненастоящие значки. Они же сказали, что их прислала какая-то компания. А из компании пришел ответ, мол, таких не знаем. Вот они и сидят у него под замком.

Она открыла перед ним двери дома и остановилась на пороге.

— Есть будешь? Могу разогреть что-нибудь. Или омлет?

— Не знаю. Для ужина поздно, для завтрака рано. Ты разбуди меня через пару часов, вместе и позавтракаем.

После суточного перехода верхом он едва переставлял ноги. С трудом стянул сапоги и, не раздеваясь, повалился на кровать. Он думал, что провалится в сон, едва коснувшись подушки. Но тревожные мысли не давали заснуть.

Ему нельзя долго прятаться. Чем дольше длится его отсутствие, тем сильнее подозрения в его виновности. Виновен, но в чем? Это неважно. Как там Вера говорила? «Арестовать впредь до выяснения причин ареста».

Надо возвращаться в Эль-Пасо. Придти к капитану Джонсу. Всё рассказать начистоту. Вместе с ним отправиться к городскому маршалу. Рассказать тому про Стиллера, про Гочкиса, про «Стальную Звезду», которая раздает свои значки разным бродягам. Может быть, маршал поможет им выйти на Полковника или на Важное Лицо, которое так упорно гоняется за Верой. «Да, маршал поможет. Если сам не служит этому Важному Лицу», — засыпая, подумал Орлов.