Глава 16

Система Станиславского

Когда Клейн скрылся за углом дома, Степан Зубов огляделся и зашел в чайхану. Он занял свободный столик, поставив тяжелую сумку под стул. Пока он рылся в сумке, перекладывая вещи поудобнее, на столике откуда-то появился чайник и стаканчик с блюдцем.

Чай был настоящий — вишневого цвета и с запахом южной ночи. Зубов посмотрел на часы. Прошло только три минуты.

— Свободно?

Он машинально кивнул, и за столиком устроился человек в кожаной куртке. Русский, грузный, лет сорока. Не местный. Он тоже был с большой сумкой, и устроил он ее так же, как и Зубов, под стулом, потом пригладил ладонью короткие седые волосы и оглянулся. Степан Зубов и не оглядываясь знал, что за спиной у него сидят какие-то старики, а слева и справа есть два свободных столика. «Почему он подсел ко мне?», подумал Зубов. «Наверно, распознал приезжего. Надо было отшить его, но уже поздно». Бесшумно подлетел чайханщик и поставил на стол еще один чайник со стаканом.

— Ваши собираются в автобусе, — сказал чайханщик, протирая стол.

— Спасибо, сейчас пойдем, — сказал седой и повернулся к Зубову. — Не могу я местный чай пить. Люблю, но пить не могу. Беда. Вкус, запах, все нормально. Но после первого стакана режет в желудке, и все.

— А мне нравится, — сказал Зубов.

— Ну, пей, пей, — сказал седой.

Он встал, вытянул из-под стула свою сумку, в которой глухо брякнул металл, и вышел, оглянувшись на Зубова.

Через семь минут Зубов и чайханщик совершили несложную валютную операцию. Еще через две минуты Зубов вышел из чайханы и остановился за углом, неторопливо прикуривая.

Сигары он оставил у Марины. Сигара вещь домашняя, а в дорогу лучше брать сигареты. Не жалко выбросить, не докурив.

С Клейном они договорились — если что, разбегаемся. Пробиваемся поодиночке. Место сбора там-то и там-то, по таким-то дням, таким-то часам.

Если враги все-таки вычислили Рену, они вполне могли устроить у нее засаду. На этот случай Клейн и послал к ней своего человека. Человек надежный. Но не всемогущий. Так вот, если все-таки будет засада, то здесь уже никто не поможет. Значит, действуют такие структуры, что шансов нет. И остается только разбежаться, пробиваться, добираться до места сбора и ждать, ждать, ждать.

И вот прошло ровно пятнадцать минут, и Клейн не вышел из дома Рены. Зубов постоял на углу, прикуривая и незаметно оглядываясь. Штрафная минута. Он отметил «ауди» с водителем, читающим в темноте, и микроавтобус на тротуаре — зеленый «транспортер».

Зажигалка, наконец, перестала стрелять искорками, выдала язычок пламени, и сигарета занялась. Больше стоять нельзя. Он поднял тяжелую сумку и пошел вперед, не оглядываясь. Всё. Надо уходить.

Между домами, на выезде из двора, стоял автобус — серый ПАЗ с черной полосой по борту и с занавесками на окнах. Передняя дверь была открыта, и на подножке стоял человек в камуфляже типа «камыш». Заметив Зубова, он что-то сказал кому-то внутри автобуса, кивнул и сошел с подножки, оглядывая безлюдную улицу. Был он невысоким и плотным, шея шире головы, руки дугой. Типичный борец-тяжеловес. И двигался он по-борцовски мягко, чуть подав плечи вперед.

«Федотов?» Зубов чуть не выронил сумку от удивления и радости, но тут же очнулся. Человек, похожий на прапорщика Федотова, был моложе Зубова. А Федотову сейчас должно бы исполниться пятьдесят пять… Прапорщик Федотов пришел в спецназ из пограничников. Несмотря на борцовскую комплекцию, он был непревзойденным мастером горной подготовки и на занятиях беспощадно гонял молодняк по скалам, не различая званий, должностей и наград. После войны он уволился и уехал к себе в Душанбе.

Нет, это не Федотов. Тяжеловат, сутулится. И этот камуфляж…

В годы службы у Зубова такого камуфляжа не было. На боевые они надевали пропыленные робы, случалось работать и в халате с чалмой, но в расположении спецназовцы ходили в простом мотострелковом «хэбэ». Пятнистая «эксперименталка» была привилегией прилетающего начальства. С тех пор у него выработалась стойкая неприязнь к тем, кто в мирной жизни носит всякие камуфляжи или, к примеру, высокие ботинки-берцы.

Но, похоже, этот Камыш жил не самой мирной жизнью.

— Сюда, сюда, — приказал он, глядя на Зубова.

«Засада», подумал Степан Зубов, и повеселел. В чайхане он успел переложить косметичку с кольтом из сумки под плащ. А в нагрудном кармане жилета лежал его маленький ПСМ. И если это и в самом деле засада, то ему сейчас предстоит более веселое занятие, чем разбегаться, пробиваться и уходить на дно.

Из автобуса выглянул еще один, и Зубов признал в нем седого, который только что ненадолго подсел к нему в чайхане.

Уже двое, считал Зубов. Кажется, еще один за рулем. «Троих кладу на месте. Уходить буду через двор», решил он, увидев, что между домами просвечивают фонари параллельной улицы и виднеются кроны деревьев.

— Ну чего так долго, — недовольно сказал Камыш Зубову. — Вы сюда не чай пить приехали.

Зубов перехватил сумку левой рукой, а правую встряхнул, расслабляя пальцы.

— Сумку в автобус, — сказал Камыш, — а сам вон туда. Держать угол. Кто побежит — задерживать. Но без шума. Может быть женщина с ребенком, может быть один ребенок. Если бежит мужик, он может быть вооружен, его не трогать. Позовешь нас и дуй за ним, но осторожно. Вопросы есть?

Команда «дуй» была одной из неуставных команд прапорщика Федотова. И Зубов еще раз подивился сходству. Он молча закинул сумку на плечо и пошел на указанный угол. Камыш проговорил ему вдогонку:

— Сумку-то оставь. Вот куркуль…

«Они меня за своего приняли, — подумал Степан. — Хорошее начало. Подыграть им, что ли по системе Станиславского?». На углу он обнаружил столбик со знаком автобусной остановки. Грамотно, отметил Зубов. Стоит себе запоздалый пассажир, ожидает автобуса. Интересно, здесь и в самом деле остановка, или они этот столбик сами установили?

Отсюда ему было видно часть дома, в котором скрылся Клейн. Улица, на которой стоял Зубов, огибала скверик с густыми кустами, скамейками, кипарисами и соснами — хорошее прикрытие от пистолетных пуль. А за киоском можно и остановиться, чтобы расстрелять преследователей, когда они будут продираться через кусты. Парочка сидит на скамейке. Ну, нашли местечко… Парень-то должен сообразить, что делать при стрельбе? На всякий случай надо будет встать левее, чтобы не задеть их…

Он все рассчитал, но расчеты не понадобились. Захлопали дверцы машин. Зачихал, заводясь, мотор автобуса. Камыш выскочил из-за угла и махнул ему: «Сюда!»

Из дома вышли двое в сером камуфляже, встали спиной к выходу. Вывели Клейна. Руки его были свободны, но он не пытался убежать. Подлетела белая машина, Клейн сел на заднее сиденье вместе с двумя охранниками.

Времени на размышления не оставалось. Позиция была удобной, а вот сил маловато. Сейчас белая машина с Графом повернет на эту улицу и проедет мимо меня, рассчитывал Зубов. Стреляю в водителя из кольта. Охрана выскакивает из машины. Должна выскочить. Кладу дальнего, пока он не спрятался за машину, а от ближнего прячусь за скамейку, он выдвигается, кладу его наверняка. Граф уже за рулем, подбирает меня, я на заднем сиденье отстреливаюсь от автобуса с Камышом и «седым». Хватит попадания в радиатор.

Этот расчет занял в его мозгу ровно столько времени, сколько надо, чтобы сунуть руку под куртку и нащупать рукоятку кольта. Но этого времени хватило и на то, чтобы увидеть, как из подъезда выходят еще какие-то люди, и как они на ходу заскакивают в подкативший «транспортер».

Отставить, скомандовал Зубов с досадой.

Автобус с занавесками на окнах вырулил из-за угла. На подножке стоял Камыш.

— Ну ты что, заснул? — крикнул он Зубову.

«По крайней мере, буду держаться поближе к Графу. Пока они не разобрались. А разберутся — им же хуже будет», решил Зубов. Он спрятал кольт обратно за пояс, подхватил сумку и побежал, догоняя автобус. Задняя дверь раздвинулась, он закинул туда сумку и запрыгнул сам.

Внутри было довольно просторно. Вместо обычных сидений в салоне были две лавки вдоль стен, а в проходе, на оцинкованном полу стояли спортивные сумки, такие же, как у Зубова. Он насчитал двенадцать сумок. Усмехнувшись, добавил свою. Пусть будет тринадцать.

На лавках сидели двое. «Седой», любитель местного чая. Второго Зубов обозначил Щуплым. Он был узкоплечий и сутулый, в длинном вязаном свитере и в большой кепке типа «аэродром».

Водителя не было видно за переборкой. Камыш был четвертым противником.

Щуплый привстал и полез в карман, задрав свитер. Зубов увидел у него сзади на поясе кобуру.

— Не курить в машине! — сказал Камыш.

— Да я осторожно, — по-южному протянул Щуплый.

— Сдать сигареты, — сказал Камыш. — Всех касается.

Зубов кинул свою полупустую пачку в проход. Щуплый, сокрушенно поцокав языком, вертел в руках нераспечатанную пачку «Мальборо», но сдавать ее не спешил.

— Вы опоздали, — сказал Камыш, — так что полный инструктаж потом получите. Сейчас ситуация такая. Собрались не все. Народу не хватает, поэтому каждому придется выкладываться на все сто, а то и двести процентов. Группы по три человека. Старший из местных. Полное подчинение. Никаких вопросов. Прикажут прыгать с десятого этажа — прыгать, и все дела. Все будет проплачено. Поэтому прыгать надо с умом, так, чтобы получить свои деньги. Ну, не мне вас учить. Вопросы есть?

— Что будем делать? — спросил «седой».

— Там скажут. По первому варианту должны были разбежаться по адресам. Надо было снять информацию, куда ехать на захват. Весь день тут торчим, с самого утра. Народ подтягивается, сука, с миру по нитке, по чайной ложке. Боялся, что по одиночке придется на засаду идти. Но птичка припозднилась, и мы теперь в полном комплекте.

— А делать-то что? — не унимался «седой». — Задача есть?

— Будет вам задача, мужики, будет. Птичка упертая попалась, будем колоть ее по серьезному. Теперь все едем на фазенду. Как только снимем информацию, получим задачу. Еще вопросы есть?

— Опять двадцать пять. Почему курить-то нельзя? — спросил Щуплый.

— На дурацкие вопросы не отвечаю. Еще вопросы есть?

— А я ведь обидеться могу, — сказал Щуплый. — Переживать начну, нервничать. Пальчики дрожать начнут. Вам всей толпой придется меня успокаивать. Так что хамить-то мне не надо.

— Тебя «хранители» прислали? — спросил Камыш.

— Есть такая буква, — сказал Щуплый.

— Я тебя другим представлял. Извини. Можешь курить, если очень хочется. Но только сядь в корме, если не трудно. Подальше от сумок, пожалуйста.

Щуплый перебрался назад и распечатал пачку. Но закурить ему не удалось. Автобус резко затормозил. Зубов откинул занавеску и выглянул в окно.

Он увидел «транспортер», который остановился, выехав поперек тротуара. Из проема откатившейся двери вывалился человек, за ним второй. Первый остался лежать, раскинув руки, а второй побежал по улице. Он пронесся мимо автобуса, и Зубов увидел, что его черная рубашка порвана на спине. В руке у него был зажат нож, и короткое лезвие сверкнуло, когда он пробегал под фонарем.

— Гасить! — сказал Камыш и кинулся к задней стенке автобуса.

Он схватился за рукоять, потянул, и задняя стенка откинулась вверх. Щуплый по-змеиному выскользнул из автобуса.

Человек в черной рубашке успел сделать несколько шагов. Что-то щелкнуло, и он споткнулся, взмахнул руками. Нож вылетел, звонко ударился об асфальт и скользнул вперед. А человек, еще бесполезно перебирая ногами, все падал и падал и вдруг замер.

— Контрольный! — сказал Камыш.

Тело человека в черной рубашке последний раз дернулось на асфальте, и Щуплый забрался обратно в автобус, держа дымящийся пистолет стволом вверх.

— Подберем, — сказал Камыш.

Автобус попятился назад. К убитому подбежали двое в камуфляже. Подняв тело за руки и за ноги, они раскачали и забросили его в задний люк автобуса. Один из них подобрал туфли, которые валялись на дороге, второй сбегал за ножом, и на асфальте не осталось ничего, кроме пары блестящих лужиц.

— Сдвинь сумки, только осторожно, — сказал Камыш Зубову. — Освободи место для гостя.

«Седой» вытянул из-под лавки брезент и накрыл им тело. Зубов услышал, как он проговорил вполголоса: «Ну что, добегался…»

Щуплый остался сидеть на краю лавки у задней стенки автобуса. Он курил, ссутулившись, с видом смертельной усталости опираясь локтями о колени и свесив голову. Рукоятка пистолета выпирала под свитером сзади.

Этого надо убирать первым, решил Зубов. Не знаю, на что способны остальные, но этот себя уже показал.

Он пересел на другой конец лавки. Теперь все трое противников были слева от него, а водитель справа. Если они и успеют открыть огонь, то будут стараться не задеть водителя, и это может им помешать. Не засадить бы пулю в сумки. Судя по всему, там может быть взрывчатка.

— Что, покойников боишься? — спросил Камыш, по своему поняв его перемещение.

— Ужас как боюсь, — Зубов пожал плечами.

Камыш раскрыл блокнот, щелкнул ручкой и сказал:

— Ну что, больше никто не подтянется, я думаю. Записываю последних.

Щуплый поплевал на сигарету, бросил окурок на оцинкованный пол и раздавил его ногой. Порывшись под свитером, он достал красную книжечку. Камыш переписал в блокнот:

— Ассоциация «Хранитель»… Так, следующий.

Следующим был «седой». Он тоже предъявил удостоверение охранника. Камыш повернулся к Зубову.

Степан Зубов расстегнул плащ и вытащил из-за пояса косметичку. Потянул молнию. Запустил ладонь внутрь.

Пальцы его наткнулись на твердую гладкую книжечку.

Отвлекающий маневр? Почему бы не попробовать…

Он вытащил удостоверение и передал его Камышу. Рука вернулась в косметичку и обхватила рукоять кольта.

— О-Пэ «Мурена», город Балашиха, — прочитал Камыш и сделал запись в блокноте. — Побрейся, Петров, а то сам на себя не похож.

Зубов невольно провел рукой по подбородку.

— Так, эти бумажки вам больше не понадобятся. На фазенде получите новые. Теперь вы работаете в охранной компании «Туранбуран Протект». Получите форму и «кипарисы».

— «Кипарис»? На фига мне эта пукалка? — спросил «седой». — У меня своя «тотошка», родная.

— А у тебя там что? — спросил Камыш у Зубова, показывая на косметичку.

— Кольт.

— Парк юрского периода, — засмеялся Щуплый. — Отцы, вы бы еще «максим» притаранили, или там ППШ.

— Ладно, — махнул рукой Камыш. — Можете таскать железяки с собой, но «кипарисы» все равно получите. Порядок есть порядок. На сегодня работы больше не будет. Мыться, бриться, отдыхать. Так, еще. Запоминайте свои позывные. Это не только для рации. В общении тоже, обращаться только по позывным. «Хранитель», ты будешь Закир. Ты будешь Нури. Петров, ты — Рамазан. Запомнили?

— Легко, — сказал Степан Зубов. — Я Рамазан.

 

Глава 17

Графа учат жизни

Шалаков сидел рядом с водителем, повернувшись назад и положив локоть на спинку сиденья, и говорил. Он говорил непрерывно с того самого момента, когда Клейн перешагнул порог.

Сейчас, сидя между конвоирами и слушая быструю и уверенную речь Шалакова, полковник Клейн удивлялся все больше и больше. Это был совсем другой Шалаков. Мало того, что трезвый. Он еще и рассуждал, и аргументировал, и даже немного смущался, поучая.

— Все ваши проблемы, Герман Иванович, от того, что вы не умеете подбирать себе достойных друзей. Вы меня, конечно, извините. Но в вашем положении, при вашем авторитете, при вашем высочайшем статусе внутри холдинга, как мне представляется, не следовало окружать себя типичными маргиналами. Ведь их поведение непредсказуемо, потому что нет устоев. Устоев нет, понимаете? В результате мы имеем то, что имеем. И где теперь их искать, становится просто неразрешимой задачей, особенно учитывая вашу позицию в этом вопросе. Мне только остается надеяться, что ваша позиция может измениться. Вы же не хотите довести нас до экстремальных каких-то решений?

— Моя позиция вам известна, — сказал Клейн. — Я вашим вчера уже все сказал, а повторяться я не люблю.

— Вчера? Это было так давно, — протянул Шалаков. — С тех пор много изменилось в этом мире. Кто-то родился, а кто-то, знаете, умер. Мир меняется, меняются и наши позиции. Это так естественно. Тем более, что вчера мы были крайне ограничены во времени и в средствах. А сегодня эти ограничения сняты. Здесь у нас хорошие специалисты. Пара уколов, и все. Вы будете говорить, говорить, говорить, а мы будем терпеливо слушать, пока вы, наконец, не скажете то, чего мы ждем.

— Это займет много времени. Очень много.

— Ничего, мы подождем.

«Пара уколов? — подумал Клейн. — Знаем мы вашу пару уколов. Тот, кто остается живым после этих уколов, жалеет, что выжил. У меня здоровое сердце, нормальная печень. Я останусь живым. Это плохо. Зато смогу наговорить такого бреда, что им до конца жизни не распутать. Пара уколов…»

— Как вы узнали, где меня ждать? — спросил он. — И вообще, вы же думали, что я сгорел.

— Мы так не думали, — сказал Шалаков. — Ваша смерть, знаете, не входит в наши планы. По плану вам полагалось остаться живым и ехать в Баку, несмотря на запрет Президента.

— Что я и сделал, как последний идиот…

— Да нет, вполне нормальный ход. Если бы мы вас не подтолкнули, вы бы так и сидели дома и звонили бы в город Баку. Вы же никогда не нарушаете приказы начальства, так? Как видите, все было рассчитано на психологическом уровне.

— И кто же это рассчитал?

— Специалисты, — ответил Шалаков. — У нас все делают специалисты. Было бы время, мы бы сняли информацию прямо у вас дома. Но вы сразу показали, что с вами придется возиться. А возиться было уже некогда. И было принято решение вас использовать. Правда, мы вас потеряли на какое-то время. Наверно, вы летели через Москву, да? Как же я сразу не догадался… Впрочем, важен конечный результат, а он положительный. Для нас.

«Вранье, — решил Клейн. — Врет Мишаня. Тоже мне, психологи. Вся их психологическая работа — окружить мой труп признаками депрессии. Картину создать для ментов. Пришел уволенный начбез домой, напился с горя, заснул с сигаретой и сгорел. А другая пара психологов имитировала ограбление Зубова. Ромку тоже, наверно, как-то хотели психологически обставить, да он не дался».

— Не очень-то он положительный, этот ваш результат, — сказал Клейн. — Вам же пришлось раскрыться.

— Ну и что? — сказал Шалаков.

«Действительно, ну и что? — подумал Клейн. — Кому я успею рассказать про все это? Не добили в Питере, добьют здесь, только и всего».

— Ладно, и все-таки как вы узнали, где меня встречать?

— Адрес этот? Да вы сами и сказали, — улыбнулся довольный Шалаков.

— Ничего я не говорил. Не мог я вам его сказать.

— Нам не мог, а другу своему — мог. Не надо было вам звонить в Баку с трубки холдинга. И обратите внимание, Герман Иванович. Ведь вы считаете этого Гасанова своим другом, не так ли? И это уже тенденция. Он такой же маргинал, как и остальные ваши друзья. В солидном возрасте, а карьеры не сделал. Ни должности, ни семьи, ни машины. А когда человеку нечего терять, он становится непредсказуемым. Кстати, это ведь по его милости нам пришлось все свернуть. Могли бы сейчас не трястись в машине, а спокойно беседовать в уютной квартире вашей подружки. И ей было бы спокойнее, и ребенку. Но он поднял шум. Хотя его предупреждали из управления. У него есть прямое указание непосредственного начальника. Не препятствовать следственным действиям. А он? Шум, скандал, чуть ли не в драку полез на наших сотрудников. И этого дебошира вы называете своим другом? Не умеете, не умеете вы друзей выбирать, Герман Иванович.

«Друзей не выбирают, — подумал Клейн. — Это было бы слишком просто. Друзей нам выдает Самый Главный Старшина вместе с оружием, патронами и сухим пайком».

Эта мысль позабавила его, хотя и напугала немного. О Самом Главном Старшине он вспоминал только два-три раза в жизни, причем жизни тогда оставалось совсем немного. Почти как сейчас.

А Гасанова он не выбирал. Гасанова ему дали проводником, когда спецназ лазил по бакинским чердакам в поисках снайперов. Это было абсолютно безнадежное дело. Кто-то стрелял — и в солдат, и в гражданских — с крыши дома. Если бы подняться на эту крышу сразу, еще можно было на что-то надеяться. Но группа Клейна обследовала точки, откуда стреляли два-три дня назад. Абсурд, глупость. Или подлость. Если не чья-то блестящая работа.

Там-то, на чердаках, Гасанов и раскрылся. В городе был траур, на солдат смотрели косо и армяне, и азербайджанцы. «Почему вы не вошли в город, когда нас резали?» — упрекали одни. «Почему вы начали убивать нас, а не погромщиков?» — упрекали другие. Гасанов не упрекал. Он обнюхивал чердаки с маниакальной жадностью, пытаясь найти какие-то следы. Сейчас, спустя много лет, Клейн понимал, что Гасанов охотился на зверя, которого потом — в Бендерах, в Чечне, в Таджикистане — назовут «третьей силой».

Он видел тогда студентов, погибших от выстрелов сзади. Парни стояли в оцеплении, чтобы грудью и голыми руками остановить советские танки. Танки все равно прошли, а парней свезли в морг, и опер Гасанов зафиксировал — входные отверстия пуль в затылке, в спине, в шее, снова в спине. Кто стрелял по ребятам сзади? Мы не стреляли, сказал ему Клейн, ты мне веришь?

Гасанов никому не верил, но здесь он согласился. Потому что у каждого убитого студента в кармане брюк лежала записка с адресом родни. Не паспортные данные, а именно адреса родни, то есть тех, кто должен был похоронить их до заката. Кто-то знал, что ребята погибнут сегодня. Кто-то все это устроил, и его надо было найти.

Ничего они не нашли. Если не считать, что на той войне они нашли друг друга.

«Не умеете вы выбирать друзей…»

— А вы умеете? — спросил Клейн. — Выбирать друзей?

— Стараюсь, — ответил Шалаков. — Стараюсь окружать себя достойными людьми, по крайней мере.

— Посмотрим, чего достойны ваши друзья, — сказал Клейн. — С женщиной и ребенком они справились. Кстати, имейте в виду, ребенок не мой. И женщина отнюдь не настолько дорога мне, чтобы я раскололся.

— Блефуете, Герман Иванович, блефуете, — снисходительно укорил его Шалаков. — Она дорога вам ровно настолько, чтобы полуживым добраться до нее с другого конца света. То есть очень дорога, очень.

— Я просто хотел у нее отсидеться, — сказал Клейн. — В моем положении надо уходить на дно, а другого места у меня нет.

— Знаете… Давайте пока отложим эту тему, — предложил Шалаков. — Вот приедем на место, сделаем укол, тогда и поговорим. Куда вы ехали и зачем. И где сейчас прячутся ваши друзья.

— Мне жаль вас, — сказал Клейн. — Вы не хотите слышать то, что вас не устраивает. Это большая ошибка. Хотите, я вам прямо сейчас скажу, где прячутся мои друзья? Я скажу, но вы не услышите, потому что такой ответ вас не устроит.

— Ну, попробуйте.

— Полагаю, что в данный момент они прячутся в морге, — неожиданно легко выговорил Клейн. — В каком именно? Спросите у Гасанова. Это мой друг-скандалист. Как я понял, это его уговаривали сесть в микроавтобус ваши достойные друзья. Полагаю, что вас не затруднит прямо сейчас переговорить с ним, изменить маршрут и устроить опознание. И все вопросы будут сняты.

Шалаков ответил не сразу.

— Досадно, — сказал он, — но вы правы. Этот ответ меня не устраивает.

— Я предупреждал, — сказал Клейн.

— Да был я в морге! — сорвался Шалаков. — Видел я этих жмуриков! Сам разглядывал, сам! Не те они, не те!

— На вас не угодишь, — сказал Клейн, с трудом удержав ликование. — Те, не те… С чего вы взяли, что не те? Вы же их в глаза не видели раньше.

— Зато теперь насмотрелся, — сказал Шалаков и глубоко вздохнул, явно пытаясь успокоиться. — В морге, знаете, как-то принято показывать тело без одежды. И эти двое оказались мусульманами.

— Я бы на вашем месте не торопился делать вывод о конфессиональной принадлежности лишь на основании внешнего вида пениса. Почему вы уверены, что они не иудеи? — спросил Клейн.

Шалаков потер висок и сказал:

— Я евреев различаю в любом виде, хоть в морге, хоть где.

— И откуда же у вас такой богатый опыт?

— Скоро и у тебя будет опыт! — заорал Шалаков, взмахнув кулаком. — Тебя, сука, будут дрючить все чучмеки подряд, пока не расколешься! Никаких уколов! Не понимаешь головой, поймешь через жопу!

— Вот теперь я тебя узнаю, Мишаня, — сказал Клейн. — А то как неродной, честное слово. На «вы», ядрен корень. Так-то оно лучше будет.

Шалаков отвернулся, бормоча что-то под нос. Клейну показалось, что он считает по-английски.

— Это что, новая методика?

— Не самая новая, — ответил Шалаков, не оборачиваясь. — Но помогает. Ит веркс, как говорят американцы.

— Растут люди, на глазах растут, — сказал Клейн. — Уже замполиты изучают американские методики.

— Да ладно вам, Герман Иванович, — Шалаков снова повернулся к нему. — Забудьте про мою вспышку. Иногда накатывает, знаете. Я хочу, чтобы вы меня поняли. Сейчас мы теряем время, а это угнетает. Давайте отбросим эмоции и рассмотрим вопрос в его чистом виде. Голую структуру, так сказать. Ваши люди должны были привезти сюда очень важную персону. Вместо этого они исчезают. Я сейчас не спрашиваю, как они это сделали, зачем они это сделали. Это меня не интересует. Вы знаете, где они. Скажите мне, где они. Мы встретимся с ними, и все кончится.

— Все кончится? Интересно, чем?

— Мы забираем эту важную персону.

— Кто это «мы»? — спросил Клейн.

— Вам-то какая разница? Вы знаете меня, этого достаточно.

— Более чем достаточно. Но у меня были другие планы насчет этой важной персоны.

— Понимаю, — сказал Шалаков. — Вы имеете в виду обмен на другую важную персону. Обмен состоится в лучшем виде. Но заниматься этим будем уже мы, а не вы.

— Надо подумать, — сказал Клейн.

— Не старайтесь выиграть время. Вы же не собираетесь ничего обдумывать, вы просто тянете время. Не надо. Вам совершенно незачем упираться. Мы ничего не сделаем вашим друзьям, если, конечно, они будут разумно себя вести. Я просто советую вам, как офицер офицеру. Хватит упираться. Ну незачем упираться, незачем. Денег вам за это не заплатят, медаль не дадут. Просто детское упрямство, и все.

— И все-таки я прошу дать мне время на размышление, — сказал Клейн. — Слишком много информации. Надо все разложить по полочкам.

— Какой информации? — удивился Шалаков. — Неужели вы услышали от меня что-то новое?

— Услышал. Увидел. Заметил. Надо обдумать, — сказал Клейн.

— Думайте, Герман Иванович, думайте, — сказал Шалаков. — Через полчаса мы будем на месте, и там некогда будет думать. Там надо будет отвечать быстро и четко. А пока, что же, думайте.

В одном Шалаков был прав: Клейн тянул время. Как только он узнал, что ребята живы, ситуация перестала казаться безнадежной. Кот где-то рядом. Маузер наверняка видел все, и наверняка забудет их благоразумный уговор. И оставалось только дождаться, когда ребята начнут действовать.

Самое тяжелое позади. Самым тяжелым было видеть, как Рена одевается у выхода и оглядывается, что бы взять с собой? Она успела бросить в сумку пачку печенья и коробку с конструктором «лего», потянулась за косметичкой, но не взяла, и конвоир подтолкнул ее к выходу. И сонный Эльдарчик тащит за собой пластиковый пакет с вещами.

Все это было отвратительно и непонятно. Куда их уводят и зачем? Как здесь оказался Шалаков, и почему ему подчиняются все эти мордовороты в милицейском камуфляже, заполнившие квартиру? И где Гасанов? На столе в кухне остался стаканчик с недопитым чаем, и пиджак с засаленным воротником висел на стуле. Не мог же он уйти без пиджака. Да он и в пиджаке не мог уйти, не дождавшись Клейна. Неужели и он подчиняется Шалакову?

В молодости Клейна приучили не размышлять. Не задавать ненужных вопросов ни начальству, ни самому себе. Став постарше и посвободнее, он понемногу привык сам докапываться до сути некоторых вещей. А пройдя через первую свою войну, он понял, что совершенно необходимо иметь в голове точную картину происходящего. Вслепую много не навоюешь. Чтобы выжить, надо много знать. Кто противник, где он, насколько силен, и самое главное — чего он хочет.

Сейчас он не понимал, чего хочет противник. Зачем Шалакову чеченец? Может быть, он собирается освободить прокурора сам? А может быть, Шалаков работает на прокурорских?

Клейна бросило в жар от этой мысли.

Шалаков работает на прокурорских, то есть на президента? И обеспечивает обмен со своей стороны? И точно так же, как Клейн, ничего не знает о работе своих соседей слева и справа?

Похоже на правду, очень похоже. Сюда вписывается и шишковатая родня в Москве. И выясняется, за какие такие скрытые достоинства президент полюбил Шалакова. И понятно, как Шалаков мог удалить Гасанова — пара звонков начальству, и все. Люди в синих мундирах всегда могут договориться.

Это выглядело очень правдоподобно. Тогда что же, Шалаков — союзник? Получается, что ему надо помогать.

Если забыть о Ромке.

Я не знаю, на кого работает Миша Шалаков, сказал себе Клейн. Но его люди убили моего друга.

Господин президент! Похоже, вы не доверяли мне с самого начала. Похоже, за мной следили очень пристально и грамотно. И я, и мои друзья были на мушке. Но если это так, то теперь мне плевать на все ваши проблемы. Пускай теперь Шалаков спасает вашего брата. А я буду спасать своих. И что самое интересное — мои будут спасать меня. И им точно так же наплевать на все ваши проблемы.

Это только версия, сказал он себе. Это всего лишь предположение. Шалаков может работать и на чеченцев, и на каких-нибудь конкурентов холдинга, или просто на бандитов. Правда, остальные версии выглядят не так убедительно. Но в любом случае, вот он — конкретный противник, сидит на переднем сиденье и что-то бормочет по-английски. Если ему сейчас рубануть локтем пониже уха, то-то конвоиры удивятся… Клейн задержал дыхание, чтобы остыть.

Не можешь драться — веди переговоры. Однажды в Афганистане ему пришлось сопровождать на враждебную территорию неприметного человечка. На лицо — типичный кандагарский дуканщик, но одет почти как вождь племени, только без дорогого оружия. Это был знаменитый переговорщик. Между прочим, коренной ленинградец. Восемь часов, полноценную рабочую смену просидел он за одним столом с муллой Абазом. Клейн с тремя ребятами томились в одном углу шатра, из другого глядели на них семеро нукеров Абаза. За жизнь переговорщика отвечал лично Клейн: в случае осложнения ситуации он должен был убить его раньше, чем погибнет сам.

Переговоры шли тяжело, но кончились миром. Группа Клейна благополучно вернулась. А на этом участке уже не стреляли до самого Вывода.

Тогда-то Клейн и узнал про три правила переговоров. Уважение. Непрерывность. Никаких обещаний. Наверно, есть и другие правила, но в его практике хватало и этих трех.

Показать свое уважение к Шалакову ему было нетрудно, потому что конвоиры, стиснув Клейна с боков, удерживали его от проявления иных чувств. Обещать ему было нечего. Труднее было с непрерывностью. Следовало заговаривать зубы, вешать лапшу и нести пургу, лишь бы не нарушался контакт. Пока есть контакт, не убивают. А сейчас Клейн боялся только одного — он боялся, что начнут убивать свидетелей.

Его не страшили обещанные пытки. Он знал, что человек способен выдержать гораздо больше, чем ему могут предложить.

Кроме того, он и не собирался молчать. Спрашивайте — отвечаем. Ему нечего было скрывать. Потому что группа Кота должна была прибыть на квартиру к Рене. И не прибыла. Значит, ребята нашли другое укрытие.

Значит, что-то могло насторожить их по дороге, и они подстраховались.

Значит, надо проверить то самое незаметное звено в цепочке — тех, кто встречал Кота в аэропорту.

— Ну и что вы надумали? — снова повернулся к нему Шалаков. Кажется, его тоже учили правилам переговоров.

— Сейчас уже слишком поздно, — сказал Клейн. — Ночь. Но вот с утра не мешало бы переговорить с кое-какими нашими работниками. С теми, кто встречал важную персону.

— Хороший ход, — сказал Шалаков. — Вы могли бы выиграть целую ночь. Но не получится. Мы уже переговорили с ними. Они встречали, но не встретили. Ваших людей не было среди пассажиров. Не было, Герман Иванович.

 

Глава 18

На новой службе

Автобус остановился. Посмотрев вперед, Зубов увидел только клубящуюся пыль в лучах фар. Фары погасли, и в темноте появились две звездочки. Они приближались, раскачиваясь. Скоро появились пятна света на дороге. К автобусу приближались двое с фонариками.

Они переговорили с водителем. Один из них заглянул в салон и скользнул лучом по лицам сидящих, по сумкам и брезенту на полу. Второй пошел впереди, освещая дорогу, и автобус медленно тронулся за ним, не зажигая фар.

Поперек дороги вдруг высветилась автоцистерна. Она испустила облако дыма, моргнула стоп-сигналами и неловко, рывками откатилась назад, пропуская автобус. Дальше был опущенный шлагбаум и усатые полицейские в касках, громоздких бронежилетах, с автоматами стволом вниз.

Наконец, после кружения по тесной улице между каменными заборами, автобус остановился перед железными воротами. Над забором возвышалась караульная вышка с мощным прожектором. Ворота поползли в сторону со скрежетом и визгом, и автобус вкатился в сад.

Невысокие деревья с побеленными стволами сплошной стеной окружали заасфальтированную площадку перед воротами. Здесь уже стояли знакомые Зубову машины — белая «ауди» и микроавтобус.

— Рамазан, Нури, за мной, — вполголоса скомандовал Камыш, выходя из автобуса. — Закир, сумки выгружай на траву. И поосторожнее, не кидай.

Они углубились в сад по дорожке, вымощенной белым камнем. Из такого же камня был сложен забор, вдоль которого они подошли к небольшому домику с закрашенными окнами. Из-за открывшейся двери ударил густой запах хлорки.

Камыш вытянул из коридора что-то длинное. Это были носилки.

— Ну, похоронная команда, тащите клиента сюда, я пока санитаров разбужу, — сказал Камыш. — Только не заблудитесь. В той стороне собаки пасутся.

Они вернулись к автобусу. Никаких сумок на траве не было. Щуплый мирно спал на лавке в автобусе.

«Седой» забрался в автобус и открыл задний люк. Зубов подал ему носилки. В темноте слышалась возня и шарканье ног по оцинкованному полу. Автобус был приспособлен для перевозки гробов, но носилки из него вынимались с трудом.

Зубов вспомнил, что те двое к нему на Почтамтскую приезжали на «скорой помощи» — потом он перегнал машину в тупичок, где ее найдут очень нескоро, и не всю. И у Клейна он застал машину коммунальной службы. А вот теперь — катафалк.

В темноте послышались шаги, хруст веток. Группа крепких ребят в серо-голубом милицейском камуфляже остановилась у автобуса. Все они смотрели на Зубова, который держал на весу один конец носилок, а второй конец еще был внутри автобуса. На носилках из-под брезента торчали ступни в темных носках. На пятке белела дыра. «Седой» вылез из люка, подхватил носилки и вдвоем они поставили свой тяжелый груз на асфальт, чтобы перехватить поудобнее.

Зубов поправил брезент, прикрыв ступни убитого.

— Тут, типа, где-то сумки должны быть наши, — сказал один из группы. — Нам их в камеру хранения сдавать. Где сумки-то? Сказали, что около автобуса.

— А я тебе не нанимался грузчиком, — послышался из автобуса недовольный голос Щуплого.

В проеме двери показалась его узкая фигурка. Оглядев собравшихся, Щуплый заговорил более приветливо.

— Так, бойцы, подходим по одному, быстренько получаем багаж. Сумки фирменные, чистые, жалко же их в грязь бросать, верно? Подходим, разбираем!

Бойцы понемногу разобрали сумки и ушли в темноту. Зубов с «седым» отнесли тело к домику у забора, где их перехватили двое в темных халатах. «Санитары» занесли носилки в домик, Камыш плотно затворил за ними дверь и сказал:

— На этом все. Пошли рубать, хлопцы, пока мясо не остыло.

— Сумки там остались, — напомнил «седой».

— Не пропадут, — сказал Камыш. — С утра вам на этом же автобусе ехать. Вы теперь на пару будете. Отвозить, привозить. Пускай салабоны побегают, а нам, старикам, как-то на колесах веселей. Так, старая гвардия? А, Рамазан?

— Это точно, — сказал Зубов, подумав: «И чего он ко мне прицепился? Педик, что ли?»

В кронах деревьев вспыхнули лампочки, и по освещенной аллее они вышли к пустому бассейну. Слева и справа стояли одинаковые домики с плоскими крышами, а прямо за бассейном высился двухэтажный особнячок с башней. Все окна на первом этаже тепло светились, и было видно, как за столиками сидят бойцы в камуфляже, и женщина в белом халате ходит между столиками с подносом, собирая пустые тарелки.

«Три стола, сидят по четыре за каждым, — считал Зубов. — Пустой стол с грязными тарелками, три стакана. А вон еще стол за колонной, там еще четверо. Уже больше чем двадцать штыков».

Штыков кормили гречневой кашей с тушеным мясом. На каждом столе была большая миска с нарезанными помидорами и огурцами, тарелка с ворохом зеленого лука, горка серого хлеба и по две бутылки красного сухого вина. Все ели молча и сосредоточенно. «Соль дай». «Вино кислое». Больше Зубов ничего не услышал.

— Так, — сказал Камыш, выходя на середину столовой. — Порубали? Можете покурить перед отбоем. Спать на втором этаже. Там две палаты по десять коек, хватит на всех. Сортир и умывальник с правой стороны. Каптерка с левой, там возьмете форму, кто не взял. Подъем в семь ноль — ноль. Вопросы есть?

— У матросов нет вопросов, — раздался бодрый голос Щуплого.

Загремели отодвигаемые стулья. Зубов не вставал. Он медленно потягивал вино, разглядывая и еще раз пересчитывая выходящих. Чтобы освободить Графа, ему придется перестрелять их всех.

Их было четырнадцать. Лет двадцати пяти — тридцати. Все примерно одного роста, все загорелые и темноволосые. У семерых за спиной висел «кипарис» без магазина.

Зубов допил вино и последним вышел из столовой. Бойцы собрались у крыльца вокруг железной бочки, наполовину вкопанной в землю. Зубов похлопал себя по карманам и вспомнил, что оставил сигареты в автобусе.

Кто-то протянул ему открытую пачку «Примы».

— Закуривай, братишка. Наша, краснодарская.

Вспыхнула спичка, осветив умело сложенные ладони. Зубов прикурил первым, хозяин спички — вторым. Потянулся третий, но хозяин задул спичку. И тут же зажег новую.

— Кого привезли, братишка, ногами вперед? Нашего или нет?

— Нет, — сказал Зубов.

— Тогда другое дело. А то ребята уже заскучали некоторые. Говорят, не все доехали. А и кто доехал, уже, говорят, некоторые в погребе отдыхают.

— Такая работа, — сказал кто-то из темноты.

На другом краю крыльца присели несколько бойцов, как видно, знакомых. Зубов незаметно прислушивался к отголоскам их разговора.

— … натуральные духи. Так и ходят в своих шапках и шароварах. И у каждого АКМ. Услышали, что мы по-русски говорим, сразу подтянулись, обложили. Вроде сидят, ворон считают, а сами секут за нами. Один подкатился: «Командор, Афгана ходил?» Я ему, мол, не ходил, маленький был тогда. А он: «Отец, брат, сестра ходил?» Хотел я его послать, да вспомнил, что чучмеки за мат зарезать могут. В общем, прочитал он мне политинформацию, как плохие русские командоры ходили в Афган, а теперь Афган будет ходить в Россию. Ну, начали они собираться на объезд трубы, Толян меня придержал. Не понравилось ему, что они меня зацепили, и оставил на базе. Сам за руль, и повез.

— Постой, какой объезд? Какой трубы? Уже протянули?

— Нет, конечно. Никакой трубы, одни колышки. Но трассу объезжают каждый день. Короче, уехал Толян, через час по рации тревога, вызывают вертушку. Обстрел. Мы по-боевому туда. Толяну пуля в шею, вышла через затылок.

— Не показывай на себе.

— Короче, кончился, пока летели. Вот так.

— А откуда стреляли?

— А они не заметили.

— Ну да. Они же в горах никогда не были…

— Короче, братва, решил я дальше не подписываться. Трубой там не пахнет. Так и будем по горам ездить, духов катать. Нам это надо? Обещают большие бабки, но только после пуска. Какой там пуск… Конь не валялся. А еще Толян мне рассказывал, что трубы, может, и не будет никакой. Что нефти мало, и гонять ее по трубе выйдет в десять раз дороже, чем старые скважины распечатать где-нибудь у них, в Северном море или в Мексиканском заливе. А сейчас просто трассу хотят зачистить. Обжить помаленьку, а потом построить какую-то супер дорогу Европа — Азия в обход России. Но это когда еще будет, а мы-то записывались на охрану трубы. Так что нам ничего не светит. Толян сам уже собирался не продлевать контракт. Вот и не продлил…

Сигарета тянется семь-десять минут. За это время можно услышать много интересного. Добавим к этому еще полчаса перешептываний после команды «отбой». Зубов слушал, иногда поддакивал, но в основном угрюмо отмалчивался, как и большая часть бойцов. Устроившись на узкой солдатской койке, он еще долго обдумывал подслушанное.

Собравшихся можно было разделить на несколько групп. Три или четыре охранника из компании «Туранбуран Протект». Они занимались охраной трубопровода, которого еще не было. Пятеро или шестеро прилетели сюда, чтобы после тестирования подписать контракт и тоже заняться охраной несуществующего трубопровода. Еще пятеро были вызваны из различных охранных предприятий на временное усиление охраны все того же трубопровода.

Народу могло быть и больше, но на усиление приехали не все вызванные. А местные кадры поредели за последнее время.

Самым приятным во всем этом было то, что кадры поредели по вине Кота. Зубов с трудом удержал эмоции, услышав о потерях туранбуранцев при попытке задержания его старого друга. Двое застрелены. Двое покалечены в аварии. «Это вы еще не знаете про моих двоих», чуть не сказал он. А одного, говорят, сегодня пырнули ножом, сейчас в реанимации.

Никому не показалось странным, что трубопроводные охранники почему-то участвуют в каких-то полицейских мероприятиях. Кого-то разыскивают, хоть и неудачно. Кого-то задерживают, еще неудачнее. Это были опытные бойцы, и они привыкли не спрашивать лишнего, а спокойно делать свое дело, за которое к тому же весьма щедро платили. Правда, порой кого-то из них уносили в домик с запахом хлорки. В таких случаях увеличивалась зарплата оставшихся в живых, только и всего.

Дождавшись полной тишины, Зубов встал и вышел в коридор. Он ошибся — заснули не все. Его попутчики сидели на табуретах в разных концах коридора. Седой подшивал подворотничок к камуфляжной куртке, а Щуплый чистил пистолет, разложив детали на подоконнике…

 

Глава 19

Такая работа

Следующий день начался приятно — Зубов получил двести долларов. Их ему выдал Камыш, когда Зубов зашел к нему в каптерку за новыми документами.

Все было организовано очень толково. От вспышки фотокамеры до получения пластикового удостоверения прошло не больше пяти минут, и за это время Зубов успел заменить камуфляжные штаны на более просторные, получить «кипарис» со стертым заводским номером и инструкцию к нему, «Кипарис — твой надежный друг».

— Говорил же тебе, побрейся, — сказал Камыш.

— А так я больше похож на воина ислама, — ответил Зубов.

— Смотри не брякни это при начальстве, — посоветовал Камыш. — «Воины ислама» иранцы, а наши иранцев ненавидят. Наши в смысле турки.

— О кей, побреюсь, оставлю усы, стану турком.

— Никаких усов. Турки давно уже не носят усов.

— Значит, я отсталый турок.

— Догонишь. Никаких усов, — повторил Камыш. — Борода — значит, иранец. Усы — значит, курд. Все четко. Вот, это твои вчерашние бабки. Распишись.

— Как?

— Английскими буквами пишешь свое имя. Все, дуй, изучай материальную часть. Позови ко мне Нури. После завтрака останешься в столовой, на развод не ходи. Развод для салабонов. У старой гвардии особое задание будет.

Особое задание оказалось обычным нарядом по кухне. Последний раз Зубов заступал в такой наряд лет двадцать пять назад, еще курсантом. Но на этот раз ему не надо было мыть посуду или чистить картошку. Толкая перед собой тачку на велосипедных колесах, он отправился на склад. Повар, статный парень с выбритой головой, шел впереди, поигрывая четками.

Он толкал свою тачку и фиксировал местность. Бойцы сидели у пустого бассейна на траве под деревьями, перед ними прохаживался гладко выбритый смуглый человек в штатском.

За бассейном между деревьями и кустами виднелись два одноэтажных корпуса с закрашенными окнами. Одно окно было распахнуто, с подоконника свисал ковер, и слышались завывания пылесоса. Вряд ли там держат Графа, подумал Зубов. Непохоже на тюрьму.

Все это, наверно, было больше всего похоже на пионерский лагерь. Не хватало только наглядной агитации, гипсовых горнистов и парадной трибуны. Зато хватало колючей проволоки поверх каменного забора. Забор уходил в непроницаемую глубину бесконечного сада, и Зубов толкал тележку вдоль него, прикидывая, как можно преодолеть такое препятствие. Никак. Только на танке.

Склад оказался на самом краю сада, за ним был обрыв, а за обрывом далеко внизу виднелся песчаный пляж и свинцовая зелень моря. Забор, однако, не кончился. Он уходил по обрыву вниз (Зубов заметил перила, наверно, вдоль забора была лестница) и тянулся поперек пляжа, и уходил в море, и далеко в воде еще виднелась линия столбов с невидимой отсюда решеткой между ними.

Повар нагрузил тачку коробками с английскими и арабскими наклейками и спросил:

— Что сегодня готовим? Какой мясо? Баран есть, кура есть.

— Все равно, — ответил Зубов, удивившись вопросу.

— Э, земляк, кто гость, я или ты? Я к тебе приеду, ты меня спросишь, что готовим, да. Ты ко мне приехал, я тебя спрашиваю.

— Ну, давай курицу, что ли.

— Ай, молодец. Все другие барана просили. Ты первый курицу заказал. Я сам давно хотел, чихиртма делать будем.

Повар постучал в окошко склада и позвал: «Балам, ай балам!» Выбежал мальчуган лет десяти, тоже бритоголовый, и повар что-то принялся ему говорить, загибая пальцы на руке, и мальчуган кивал, утирая нос рукавом. Он был в черных финках и в драном турецком свитерке, и стоял босиком на холодной земле, почесывая одной ногой другую. «Дуй, балам», сказал повар, и мальчуган сорвался с места. Повар пошел за ним, и Зубов покатил свою тачку вдоль обрыва, приближаясь к дощатой постройке, которую окружала сетка-рабица. Из постройки уже доносились тревожные вскрикивания кур.

Дорога от склада до курятника была недолгой, но когда Зубов догнал повара, тот уже держал за ноги три куриные тушки и встряхивал их, давая стечь крови, а мальчуган как раз выносил из курятника четвертую курицу. Он бережно держал ее под мышкой и что-то успокаивающе приговаривал, а она все вертела головой по сторонам. Мальчуган присел перед обрезком шпалы. На песке уже темнела впитавшаяся кровь.

Курица протяжно прокудахтала, мальчуган ответил ей, бережно придавил одной рукой к шпале, а в другой руке у него уже был топорик. Тюк — и готово.

— Четыре штук хватит, — сказал повар. — Народ мало сегодня.

— Джигит растет, — сказал Зубов. — Сын твой?

— Какой сын, ты что? — сросшиеся круглые брови повара стали еще круглее. — Откуда сын? Брат, да. Мы семь братьев. Еще мой старший брат не женился, откуда у меня сын?

— Ничего, — сказал Зубов. — Будет и у тебя сын. Такой же боевой.

— А у тебя есть дети?

— Наверно, есть где-то.

— Э, так не шути, — сказал повар. — Дети это самый главный вещь. Если детей нету, зачем живешь?

Пока толстуха в белом халате ощипывала куриц, повар вывалил остатки вчерашнего мяса в оцинкованное ведро, туда же набросал засохшие куски хлеба, перемешал и сказал Зубову:

— Собак любишь? Собака тоже кушать хочет. Голубой дом видишь? Там забор есть, там миски есть. На миску мал-мал кидаешь, под забор ставишь… — Объясняя технологию кормления собак, повар наглядно показывал, как надо раскладывать еду по мискам, как надо, присев, осторожно протолкнуть миску под забор и быстро отдернуть руку. — …Только все не кидай. Остальной мясо отнесешь на белый дом, там окно открытый, туда ведро ставишь, окно сразу закрываешь. Только быстро-быстро. Никаких разговоров. Дуй.

— У вас что, говорящие собаки? — спросил Зубов.

Повар ничего не ответил, оглянувшись на толстуху, и поднес палец к губам.

Зубов покормил собак: четыре помятые миски со следами мощных клыков отправились под железный забор, и там послышалось чавканье и утробное рычание.

В «белом доме», том самом, где недавно слышался пылесос, было открыто окно в торцевой стене. Зубов сначала поставил ведро с остатками корма на подоконник. Потом осторожно заглянул внутрь. В маленькой комнатке на полу стояло второе такое же ведро, пустое. В углу он заметил истерзанный матрас, из которого торчали клочья грязной ваты. Рядом стояла миска. Что ж, довольно просторная собачья будка. Но без собаки. И без запаха псины.

Он пригляделся и увидел на стенке еле различимые ряды царапин. Календарь заключенного.

В проеме окна он заметил свежие следы штукатурки. Не трудно было догадаться, что совсем недавно в окне была решетка, и ее почему-то выломали. Перегнувшись через подоконник, он опустил ведро на пол и замер, прислушиваясь. Во всем доме не раздавалось ни звука, только скрипела, раскачиваясь, рама открытого окна. Но вот загрохотали тяжелые шаги, и в комнатку вошел охранник. Ничего не говоря, он подхватил ведро с пола и вышел.

Зубов вернулся на кухню, довольно насвистывая. Теперь у него был почти готовый план местности: дислокация противника, управление и связь, система охраны и оповещения, склады и коммуникации, и самое главное — место содержания пленных. Оставалось обдумать отход.

За спальным корпусом вокруг асфальтированной площадки разместились несколько турников, брусья и стойки со штангами. Голые по пояс бойцы сгрудились вокруг Камыша, который что-то записывал в свой блокнот. Увидев Зубова, он поманил его:

— Старая гвардия! Не хочешь повериться на профпригодность? У меня для тестирования одного человечка не хватает.

— Можно. Что делать надо?

— Подтянись, сколько сможешь. Потом отожмись, то же самое. Потом пятьдесят приседаний.

Он подтянулся пятнадцать раз. Мог бы еще, но оставил силы на приседания и отжимания. Камыш замерил его пульс, записал в блокнот и сказал:

— Спасибо, Рамазан, выручил. Дуй на кухню, поторопи их там с рубоном, парням разлетаться пора.

После обеда бойцы получили снаряженные магазины и разошлись группами по трое, по двое. С каждой группой был человек в штатском. Из-за деревьев слышался поминутный визг и скрежет ворот, выпускающих очередную машину.

— Пойдем, Рамазан, чаю попьем, — пригласил Камыш.

Чаепитие проходило в углу столовой, в обществе Седого, он же Нури, и повара, который подносил новые чайники вместо остывших.

Чай был странного вкуса, и Зубов не рискнул его пить. Он вспомнил свою первую встречу с Седым в бакинской чайхане. Как давно это было… Он потер бок и сказал:

— Что-то печенка шалит. Раньше вроде не жаловался, а вот уже второй день жмет. На вино нормальная реакция, а от чая жмет.

— У меня наоборот, — сказал Седой. — Раньше тоже так было. А тут, наверно, вода особенная. Чай сказочный. Лучше коньяка. Я уже два чайника принял.

— Ты, Рома, с печенкой не шути, — сказал Камыш. — Как-нибудь проверься, это дело такое. Хотя на тестировании у тебя все в порядке. Сердце — пламенный мотор. Не хочешь на трубу подписаться?

— Да что я там не видел, на трубе? — Зубов пожал плечами. — Старый я для таких дел.

— А мы салабонов не берем. Ты бойцов видел. И заметь, не колхозники. Все офицеры, один я прапорщик. На пенсию не проживешь, а у нас платят, как в загранке.

— А как платят в загранке?

— Две тонны в месяц для начала, — сказал Камыш. — Плюс халтурку подбрасывают. И перспектива.

— Да какая, на хрен, перспектива, — вмешался Седой. — Какая тут у русского перспектива. У них свои без работы сидят, мы-то им зачем? Пушечное мясо, что ли? Так я был уже пушечным мясом, с меня хватит.

— Где был? — спросил Камыш, подливая чай в пузатые стаканчики.

— Первая командировка в Герат. С бандами работали. Два ранения. Вторая — Пули-Хумри. Баглан брал. Слышал про такие места на карте мира?

— Не приходилось, — Камыш усмехнулся. — Может, ты, Рома, слышал?

— Да я в географии не очень, — сказал Зубов, он продолжал обдумывать отход, и поэтому моментально вспомнил знаменитого Шеховцова (полковника или майора?), который при штурме Баглана просто подогнал к духовским укреплениям пару самоходных гаубиц и прямой наводкой наделал проломов, через которые не то что пехота, танки смогли ворваться. Но здесь придется воевать без гаубиц…

— Да что вы вообще тогда знаете, — махнул рукой Седой. — В общем, хватит, навоевались. Уж лучше я в своем Абакане буду водку пить с шахтерами и бандюками, чем тут на черных горбатиться.

— Ну, насчет горбатиться ты погорячился, — сказал Камыш. — Русские специалисты здесь очень даже ценятся. Это, конечно, на каждом заборе не пишут, но народ нас уважает. Местных на трассу посылать смысла нет. Там ведь как получается? Поставили какую-нибудь хренотень, «мадэ ин не наша», типа датчика телеметрического. С горы спускается Ахмед и хочет ее раскурочить. Если в охране будет Мамед, они как-нибудь договорятся. Или родственников общих найдут, или просто побоится Мамед действовать по уставу, его же потом достанут, и родню его достанет родня этого Ахмеда. Понятно, да? А если в охране русский Ваня, Ахмед уже не полезет. Ваня и шмальнуть может, и где ты его потом найдешь на просторах его родной Курганской области?

— Шмальнуть другое дело, — сказал Седой. — Это мы с удовольствием.

— Ахмед в Курганскую область не поедет, — не удержался Зубов. — Если Ваня Ахмеда завалит, брат Ахмеда завалит любого русского. Мы для них все одинаковые, как и они для нас.

— Ваня Ахмеда не завалит, — сказал Камыш. — Заваливать у нас другие ребята заряжены. Иностранные специалисты.

— Афганцы, что ли? Слышали, — сказал Седой, отставив стаканчик. Лицо его покрылось красными пятнами. — Был у меня друг-афганец. Сколько мы с ним на пару натворили, это не за чаем рассказывать.

Повар подошел к Камышу и что-то прошептал на ухо. Камыш встал и ушел куда-то, а Седого вдруг развезло, словно от водки, и он ударился в бессвязные воспоминания, где перемешались афганские кишлаки, абаканские притоны и расстрелянные тюменские кооператоры.

Когда Камыш вернулся, Седой уже молчал, тупо уставившись в одну точку, и не отвечал на вопросы.

— Что это с ним? — спросил Камыш. — Где он мог так напиться? И запаха никакого.

— Вот и попил чайку человек, — сказал Зубов.

— Беда с вами, ветеранами, — сказал Камыш. — Хотел его в город послать, а он спекся.

— Давай я поеду, — сказал Зубов. — А он за меня на кухне останется. Незаменимых нет.

Камыш словно не расслышал этого предложения и продолжал трясти Седого за плечо. Но тот упорно смотрел в окно, облизывая губы, и не отвечал.

— Незаменимых нет, говоришь? Ну ладно, — наконец, решил Камыш. — Поедешь ты, что же делать. Заберешь человека в одной конторе, доставишь в другую контору. Отвечаешь за него на все сто. Ему полагается, вообще-то два телохранителя, но ты и один справишься, я чувствую. Под камуфляж надень гражданку. На всякий случай. Если что, моментом скинул шкуру, и совсем другой человек. Это я так, советую как старой гвардии.

Они поднялись в каптерку, Камыш выдал ему магазин к «кипарису» и отсчитал двадцать патронов.

— Почему только один магазин? — спросил Зубов.

— И одного много, — сказал Камыш. — Не доводи до стрельбы, понял? Ты не стрелять едешь, а охранять. Понял? И вообще… Будь поосторожнее.

— В каком смысле? — Зубов заметил, что Камыш как-то замялся перед последней фразой.

— Ни в каком. Ну, в общем, помалкивай с ним. Сын у него в Москве. Еще никто ничего не знает, но ты знай, чтобы лишнего не ляпнуть. Кажется, пацан попал в неприятную историю, но я тебе ничего не говорил.

— А что за история? Ты уж давай договаривай, раз начал.

— Да я сам по испорченному телефону слышал… Пацан-то пропал, вот какая история. Напросился на командировку в Питер. Вот когда всех-то подняли по тревоге. Поехал с командой, дали ему адресок, чтобы информацию снял с барыги какого-то. Машину дали, спецсредства, оружие, все как положено. А он пропал вместе с напарником. Не вышел в точку сбора, трубку отключил. Может, залетел. Может, у барыги охрана своя была. Всякое бывает, работа такая, а пацан и в деле-то не бывал. Но может быть и совсем херовый вариант. Может быть, пацан решил свинтить из конторы. Говорят, гнилой он. Выделывается много. В конторе таких не любят, и на дело не брали никогда. А в этот раз людей не хватало, его и вписали. И вот на первой же командировке он нам отчубучил. А это уже всех заденет. Слышал что-нибудь на эту тему? Ночью в курилке всякое можно услышать, а?

— Нет, не слышал, — сказал Зубов, старательно изображая полное равнодушие.

— Ну, тогда дуй вперед. Водила в курсе. На веселом автобусе поедешь.

 

Глава 20

Исторические изыскания дилетантов

У Рены было много недостатков, как и у любой другой женщины. Достаточно много, чтобы не жениться на ней. Самый страшный из них сейчас изводил полковника Клейна. Рена была болезненно чистоплотна. Оказавшись в комнатке, где им предстояло ожидать своей участи, она тут же принялась ее обустраивать. Эльдарчик был уложен на кушетке и укрыт дубленкой. Себе и Клейну Рена устроила постель на полу, расстелив пару шуб и покрыв их ковром. Под голову пошли свернутые махровые полотенца, а накрылись они махровыми же халатами. Всем этим турецким добром комнатка была набита под завязку. Коробки и клетчатые сумки с шубами, халатами, полотенцами и спортивными костюмами пришлось раздвигать и ставить в пять- шесть слоев, чтобы освободить место для сна. Переставляя коробки, Клейн добрался до окна, и оно оказалось без решетки.

А утром Рена обнаружила коробку с пылесосом, и тут же пустила его в дело.

Она ничего не спрашивала. И за это ей можно было простить все. А вот сможет ли она простить Клейна?

Полковник Клейн поглядывал на часы. Сегодня ночью в разговоре с Шалаковым он совершил ужасное должностное нарушение. Если бы он еще оставался начбезом холдинга, то это нарушение могло стоить ему очень дорого. Но он считал себя уволенным, и это нарушение могло спасти жизнь не только ему, но и Рене. А может быть, и кому-то еще.

Когда Шалаков заявил, что Кот не прибыл в аэропорт, Клейн растерялся ровно на одну минуту. За эту минуту он успел мысленно послать к черту весь холдинг во главе с президентом и зарубежными инвесторами. Собравшись с мыслями, он объяснил Шалакову, как действует система контроля за персоналом, установленная в этом филиале холдинга.

У каждого функционера имелся сотовый телефон. Это было очень удобно, потому что все звонки, и городские, и внутренние, фиксировались секретным компьютером. И Шалакову ничего не стоило, обратившись в отдел специальных проектов с запиской от Клейна, получить на руки распечатку всех переговоров за прошедшие несколько суток. Там он мог обнаружить звонок Панина в Питер, и это убедило бы его, что Клейн говорит правду.

Проблема была только в том, что Клейн не знал, можно ли теперь доверять отделу специальных проектов.

Пока он ожидал результата, все равно какого, Рена продолжала бороться за чистоту. Оказалось, что ей всю ночь не давал спать запах гнилой кислятины, и она обнюхала все, прежде чем нашла какие-то пятна в углу ковра. Пятна были застираны, и ковер вывешен сушиться на подоконник, и пылесос завыл с утроенной яростью, вылизывая все уголки и щелки этой пещеры Али-бабы. Пришел охранник с «кипарисом» поперек груди и оцинкованным ведром с какими-то объедками. Он молча сбросил ковер на пол, затворил окно и предупредил, что если окно опять окажется открытым, открывший окажется в морге.

Рена отказалась есть из ведра. У нее с Эльдарчиком был запас печенья, а из крана шла отличная вода, гораздо чище, чем в ее городской квартире.

Клейн выловил из месива несколько ненадкушенных кусков хлеба. Они уже пропитались душистым мясным соусом, так что завтрак оказался вкусным. Все остальное он вывалил в унитаз и ополоснув ведро, поставил его в коридоре.

Шалаков появился в сопровождении двух охранников и смуглого гладко выбритого человека в дорогом костюме. Клейна завели в комнату в дальнем конце коридора. Там стоял канцелярский стол и два стула. Шалаков уселся за стол и раскрыл папку с бумагами.

— Присаживайтесь, Герман Иванович.

Клейн сел на стул, а человек в костюме ловко пристроился на подоконнике и достал сигару.

— Курите? — спросил он Клейна, улыбнувшись.

— Нет.

— Это Голландия, не Гавана.

— Нет, спасибо.

— Вы предпочитаете что-то другое? Фильтр? Трубка? Какой табак вам нравится?

— Урицкого, — сказал Клейн.

— О, «Беломор», — уважительно протянул незнакомец. — Но мне казалось, что фабрики имени Урицкого больше нет. Мне казалось, ее купили англичане. Теперь это не Урицкий, а Рейнольдс, кажется.

— Как спалось на новом месте, Герман Иванович? — спросил Шалаков. — Я понимаю, что это не люкс, но выбирать не приходится. Считайте, что это временные неудобства.

— Вам дали распечатку? — спросил Клейн.

— Ну куда вы торопитесь? Торопиться не надо, — сказал Шалаков, расставляя на столе хрустальные стаканчики в глубоких блюдцах. — Выпьем чаю, поговорим о погоде, о политике, о здоровье. Куда нам теперь торопиться?

Охранник принес поднос с тремя чайниками. Один чайник он поставил перед Шалаковым, второй перед Клейном, а третий, немного поколебавшись, поставил на подоконник рядом с незнакомцем, который раскуривал сигару.

Шалаков налил себе чаю, выудил из сахарницы желтоватый кусок колотого сахара.

— Между прочим, сахар домашний, — сказал он многозначительно. — Экологически чистый. А чай английский.

— Пейте чай, Герман Иванович, — сказал незнакомец. — Если патриотизм вам не мешает.

Клейн налил себе, понюхал. Чай как чай. Душистый, терпкий, удивительно приятный на вкус.

— Так вы получили распечатку? — снова спросил он. — Думаю, что получили. Иначе не стали бы чаем угощать.

— Да получили, получили. В этой связи у нас возникли новые вопросы, — сказал Шалаков, перебирая свои листки. — Кто такой Митя?

— Не знаю.

— Ответ не принимается. Опять вы за свое, — поморщился Шалаков. — Ну сколько можно. Герман Иванович, дорогой, ситуация изменилась полностью, понимаете? Полностью. Ладно, зачитываю. «Приветствую вас из солнечного Азербайджана». Это он. Компьютер фиксирует его голос. Регистрационный номер 19-00-76. Вы ему: «Привет. Все в порядке?» «Все в порядке. Встретили, едем на место. Конец связи». Кстати, ваш голос тут обозначен по другой системе, кажется. 00–33.

— Каждый голос имеет свой номер. Ну и где тут Митя? — спросил Клейн.

— А вот где, — Шалаков взял второй листок. — Опять голос 19-00-76. «Руслан Назарович, приветствую вас». «Митя, куда ты пропал? Откуда ты узнал мой телефон?» «Балабек сказал». И так далее. Повторяю вопрос. Кто такой Митя?

— Спросите у Руслана Назаровича, — ответил Клейн. Он уже сообразил, что «Митя» — это Вадим Панин, но не собирался облегчать жизнь Шалакову.

— Спросим, обязательно спросим. Но читаем дальше. Так, это опускаем… Вот. Митя: «Не будем тратить время. Если вас интересует аппаратура, то она у нас». «Какая еще аппаратура? Митя, кончай играть в прятки, давай встретимся». «Если вы не в курсе, передайте своему начальству. Аппаратура у нас, и мы можем обменять ее на нашего человека». «Я не знаю никакой аппаратуры, не знаю никакого человека, Митя, что за детский сад, не ищи приключений на свою задницу». Видите, все тот же Митя. Так, это пропускаем. И вот. «Руслан Назарович, мы ведь и сами можем выйти на ваше руководство». «Митя, давай свяжемся через час. Я буду на квартире водителя, Балабека, позвони туда из автомата, так будет надежнее». «Вас понял, конец связи». Ну, так что вы можете сказать по этому поводу?

— Первое, — подумав, сказал Клейн. — Руслан Назарович — это, видимо, Азимов, местный зам по транспорту. Его служба должна была выделить машину для встречи людей из Питера. Почему-то он решил их встретить лично. Это его инициатива. Итак, он встретил моих людей, теперь и вы это знаете. Куда они делись после встречи, я не знаю. Должны были прибыть в тот адрес, где вы меня ждали. Почему не прибыли? Надо опять же спрашивать у Азимова. Теперь второе, насчет Мити. Возможно, так представился ему один из моих людей.

— Третье, — подал с подоконника голос незнакомец. — О какой аппаратуре идет речь? На какого человека ее хотят обменять?

— Не знаю, — Клейн развел руками.

— Ваши предположения?

— Предположения? — Клейн поглядел по сторонам, словно ответ валялся где-то на полу. — Предположения… Аппаратурой можно назвать все что угодно. Оружие или машину, например. А человек может быть только один. Думаю, что речь вот о чем. Азимов встречал моих людей. Что-то случилось. Чеченец оказался у него, а какая-то важная вещь — у моих ребят. Поскольку ребята отвечают за чеченца, они требуют его вернуть им. Но это только предположение, причем необоснованное.

— Зачем же, — сказал Шалаков. — Вполне обоснованное.

— Ну, если так, то на вашем месте я бы попытался связаться с абонентом 19-00-76, - продолжал рассуждать Клейн. — Если Азимов скрывает чеченца, если он и вам врет, значит, он ведет какую-то свою игру. Прежде всего надо связать абонента «Митю» со мной, чтобы мы могли действовать вместе.

— Вот уж действовать предоставьте нам, — сказал Шалаков. — Теперь вот еще что. Предположим, речь идет не о чеченце. Предположим, речь идет о прокуроре. Это возможно?

— Нет. Невозможно, — сказал Клейн. — Причем тут Азимов? И потом, мои люди представления не имеют о прокуроре. С какой стати они вдруг начнут устраивать такой размен? Они просто курьеры. Они не знают ничего лишнего.

— Да я и не сомневаюсь, — сказал Шалаков. — Это я так, для профилактики.

— А скажите, Герман Иванович, — вмешался незнакомец, — эта система контроля за персоналом, она действует только здесь? Или в Санкт-Петербурге тоже?

— Она действует везде, кроме Питера, — сказал Клейн. — Я сам ее налаживал во всех филиалах.

— В Питере ее могли налаживать без вас, — сказал незнакомец.

— Наладить, — сказал Клейн.

— Что?

— Не «налаживать», а «наладить», — объяснил Клейн. — Извините, привычка. Привык поправлять, когда неправильно говорят по-русски.

— Я? Я что-то сказал неправильно? — удивился незнакомец.

— Лично я ничего не заметил, — сказал Шалаков.

— Ну и ладно, — сказал Клейн.

— Вы лингвист?

— Я же сказал, просто дурная привычка.

— Герман Иванович лингвист еще тот. Он всю жизнь командовал всякими нерусскими, — объяснил Шалаков. — А в армии русский язык главный предмет обучения. В армии последний чабан становится как Лев Толстой, в крайнем случае как Алексей. Такая важная штука, этот русский язык.

— Вы же сам не русский, — сказал незнакомец.

— Интересно, кто же я тогда?

— Как кто? Немец, очевидно. Фамилия, тип лица. Педантизм.

— Я русский. А вы, очевидно, турок, — сказал Клейн.

— Почему обязательно турок? — незнакомец натянуто улыбнулся и спрыгнул с подоконника. Шалаков привстал со своего стула, чтобы уступить место, но был остановлен небрежным взмахом руки. — Может, я такой же русский, как и вы.

— Может быть, — согласился Клейн. — Русским может быть и немец, и турок. Я не говорю уже о русских евреях.

— Тюрко-язычные народы, между прочим, тоже участвовали в формировании русской нации.

— Участвовали, участвовали, — сказал Клейн. — Все там поучаствовали.

— Что вы имеете в виду?

— Вы меня привезли сюда, чтобы поговорить о формировании русской нации?

— Почему нет? Нам интересны ваши взгляды.

— На мой взгляд, никакой русской нации нет, — сказал Клейн, стараясь не сбиться на издевательский тон. Ясно, что они втягивают его в отвлеченный разговор, чтобы притупить бдительность. Но он не должен показывать, что понимает их маневры. Он должен поддерживать светскую беседу. — Итак, на мой взгляд, русская нация еще только формируется. Уже лет так девятьсот-восемьсот. Все никак не сформируется. Все что-то мешает.

— Что, например? — спросил турок, расхаживая по комнате. — Влияние запада или заговор мирового сионизма? Или опять татаро-монголы во всем виноваты? И почему другим нациям никто не мешает?

— Строго говоря, русский — понятие скорее географическое, — сказал Клейн, уклоняясь от нежелательного развития темы. — Возьмем, к примеру, американцев. Это нация? Пока еще нет. Или другой пример. Зачем далеко ходить? Возьмем азербайджанцев. Я с ними пожил какое-то время и заметил, что они очень тщательно разделяют себя на племена. «Кубатлинские» чисто антропологически отличаются от «казахских», «шекинские» от «шушинских», я уже не говорю о «бакинских».

— Ну, это обычное явление в Азии, — заметил турок. — Никакой антропологии здесь нет, это просто результат деления на ханства. В Азии у народов принято называть себя по имени правящего рода. Или по месту проживания.

— Тогда все понятно, — сказал Клейн. — Тогда мы можем, наконец, достоверно расшифровать самоназвание азербайджанцев.

— И как же? — усмехнулся турок.

— Вы зря так иронизируете, — сказал Клейн. — Я знаком с историческими версиями. Но вот вам моя версия, которую вы сами и подсказали. «Азербайджан» надо читать как Азер-бей — джан. Корень — Азер-бей. То есть бей по имени Азер. А «джан» — это родовой суффикс. Получается — «земля Азер-бея» или «народ Азер-бея». А народ этот включал в себя и тюрков, и персов, и арабов, и евреев. Пройдитесь по любому азербайджанскому базару и посмотрите на лица. Там же такая смесь…

— Вам остается совсем немного, — сказал турок. — Остается найти в истории хоть малейшее упоминание об этом Азер-бее.

— Обязательно займусь этим, как только вернусь домой, — пообещал Клейн. — Кстати, почему обязательно Азер? Может, его звали Хазар? В честь него и море так стали называть. Должно быть, великий человек был. Но сейчас я не об этом. Я ведь начал говорить о формировании русской нации. Так вот, чисто лингвистически «русский» из той же оперы, что и «азербайджанец». То есть указывает на принадлежность к Руси, а не на этнические признаки. Это понятие историческое, даже политическое. Но не этнографическое. Это как партийность, что ли. Вы живописью не интересуетесь? Ну, все равно, поинтересуйтесь на досуге. Грек Куинджи, еврей Врубель, армянин Айвазовский — это великие русские художники.

— Интересная версия, — сказал Шалаков, тряхнув головой: он явно начал дремать от обилия научной терминологии. — Но Репин-то хоть чисто русский, или тоже какой-нибудь инородец?

— Не знаю, — пожал плечами Клейн. — К Репину я как-то равнодушен. Я просто хотел сказать, что русским надо считать того, кто служит России. Шотландец Барклай да Толли, немец граф Тотлебен, армянин Багратион — это великие русские полководцы.

— Багратион грузин, — сказал незнакомец.

— А вы все-таки турок, — усмехнулся Клейн. — Не удержались. Ну не может армянин быть великим полководцем, да?

— Я — тюрк, — сказал турок, остановившись. — Такой же тюрк, как миллионы татар и узбеков. Все тюрки — кровные братья. Так что вы можете считать меня узбеком. Или киргизом, или якутом, мне все равно.

— А мне вот не все равно, — сказал Клейн. — Я вот думаю, что татары больше русские, чем турки.

— Татарский язык принадлежит к тюркской группировке языков.

— Языки делятся не на группировки, а на группы, — поправил его Клейн.

— У нас общий язык, общая вера, — продолжал турок, слегка поморщившись в ответ на поправку. — Мы все братья. Татары, киргизы, якуты. А русские с татарами триста лет воевали, причем безуспешно. Золотая Орда когда-нибудь снова должна возродиться, по законам вашей, так сказать, диалектики.

— Зачем так далеко ходить за братьями? — сказал Клейн. — Загляните в Германию. Там натуральные турки делают всю грязную работу. Почему бы вам не позаботиться о них?

— У них все нормально, — вставил свое Шалаков.

— Не сомневаюсь, — сказал Клейн. — Они вовсе не собираются возвращаться на родину. Значит, на родине им как-то не очень… И тогда что вы можете предложить якутам? Возможность перебраться в Германию? Кстати, по последним данным, Золотая Орда была как раз военным союзом русских и татар, а потом и турки туда влились. И эта группировка здорово трепала в свое время гнилых европейцев. Пришлось Европе внедрять сюда своих агентов влияния. И под видом прогресса все разваливать. Потом это назвали реформами. А Россию и Турцию стравили в бессмысленных войнах. Вот такая версия.

— Интересная версия, — сухо сказал турок и снова принялся расхаживать за спиной Клейна. — Вы увлекаетесь не только лингвистикой. И откуда же такие познания у скромного офицера запаса? Только не надо мне говорить о культуре русского офицерства. Знаем мы эту культуру, изучали. Но вы не русский офицер. Вы советский офицер. Так откуда такие познания?

— Просто много читаю. В молодости свое не дочитал, так сейчас наверстываю, — усмехнулся Клейн, принимая капитуляцию в очередной русско-турецкой войне..

 

Глава 21

Вербовка

Охранник принес три новых чайника.

— Пейте чай, Герман Иванович, — предложил русский турок. — Давайте лучше продолжим нашу беседу о системе контроля. Миша, ты можешь идти. Не забудь поговорить с Руслан-беком.

Шалаков вышел из комнаты, и Клейн успел услышать, как он сказал охраннику: «Иди погуляй, пусть побеседуют спокойно».

Значит, сейчас охрана в корпусе была минимальной. Если скрутить турка, обезоружить, затеять торговлю заложниками… Отставить. У этого может не быть оружия. И двое людей остались в запертой комнате. Двое, которые были дороже всех.

Продолжаем разговор. Но только не о системе контроля.

— Руслан-бек? Это что, так теперь зовут Азимова? — усмехнулся Клейн. — При советской власти его, наверно, считали русским. А сейчас он стал тюрком. Неплохо устроился Руслан Назарович. Руслан почти русское имя, но на самом-то деле татарское. Назар тоже. Поразительная дальновидность.

— Такая дальновидность, как вы выражаетесь, была совершенно необходима, чтобы жить при диктатуре русских, — сказал турок. — Туранская цивилизация просто вынуждена была, так сказать, принимать безопасные формы. У вас же за пантюркизм расстреливали, вы что, забыли? Когда диктатура кончилась, людям уже не надо притворяться русскими, чтобы чего-то добиться в жизни. А евреи? Все они при коммунистах носили русские имена и фамилии. Да и сейчас тоже. Пока жили в Союзе, все они были Михаилы, Анатолии, Борисы. А как только перебрались в Израиль — Натаны, Мойше, Барухи и так далее. Это не дальновидность, а нормальная маскировка.

— В таком случае будьте осторожнее с Азимовым, — сказал Клейн. — Он слишком дальновидно маскируется.

— В каком смысле?

— В том смысле, что Азимов — еврейская фамилия. Знаете такого писателя? Почитайте, хороший фантаст. Так вот, когда рухнет турецкая диктатура, и придет вместо нее израильская, Азимов снова останется наверху. А где будете вы с вашей туранской цивилизацией? В лагерях вместе с палестинцами? А Рувим Азимов и Мойше Шалаков будут носить вам кошерные передачи, в знак старой дружбы.

Турок покраснел и свел брови, но ничего не ответил. «Наверно, сейчас он считает в уме по-английски, чтобы успокоиться, — подумал Клейн. — Хотя нет, английский для него почти родной язык. Это Мишаня по-английски считал, а этот, наверно, на иврите должен».

— Пейте чай, очень рекомендую, — проговорил, наконец, турок. — Настоятельно рекомендую. Вы зря беспокоитесь. У нас еврейский вопрос не стоит. У Израиля своя сфера влияния, у Турана — своя. Это историческое разделение. Антисемитизм — это советское изобретение. Кстати, Миша как раз этим страдает до сих пор.

— Ох, и страдает, — покачал головой Клейн.

— Нет, он хороший человек, я его очень уважаю, но вы же знаете его проблему. Он был алкоголиком, просто алкоголиком. Почти полная деградация личности. Но это, так сказать, осталось в прошлом. А теперь он пьет только чай. Мы ему помогли, теперь он не знает, что такое вино.

— Зато он хорошо знает, что такое коньяк, — сказал Клейн.

— Вы видели своими глазами, что он пьет коньяк?

— Не видел своими глазами, — признал Клейн, подумав. — Чуял своим носом.

— Запах — это маскировка, — улыбнулся турок. — Он давно уже не пьет, но не афиширует это. Гораздо удобнее оставаться с виду алкоголиком. Знаете, всякие изменения в человеке вызывают подозрения. Бросил пить — почему? Это настораживает и разрушает привычные связи.

— И как же вы ему помогли?

— Это отдельный разговор. Просто надо что-то дать взамен алкоголя, предложить новые ценности. Ну, представьте, что вы всю жизнь были надсмотрщиком, а потом в один прекрасный день начали помогать бывшим заключенным. У вас должна автоматически измениться вся система приоритетов, правильно? Между прочим, на это способен далеко не каждый. Мы перебрали десятки кандидатов, и Миша один смог вписаться в нашу систему реабилитации бывших заключенных. Естественно, благодаря своей терпимости, мягкости, способности выслушать собеседника. Причем, что особенно важно для нас, он ведь сам не мусульманин, а работает с мусульманским контингентом.

— Теперь понятно, откуда он набрал своих орлов, — сказал Клейн. — Реабилитировал, значит. Чем же ему так мусульмане приглянулись?

— А что в них плохого? Вера должна приносить пользу, тогда она будет распространяться быстрее. Пусть неверующие увидят, как мусульмане помогают друг другу.

— Вера должна приносить пользу? Надо запомнить, — сказал Клейн.

— Но вернемся к нашим баранам, — усмехнулся турок. — Можно ли получить распечатку прослушанных разговоров без вашего распоряжения? Например, по просьбе президента или вице-президента? И вот еще что. Системы прослушивания бывают разные, но раньше я не встречал в таких системах анализатор голоса. Кто вам дал программное обеспечение? Вы можете нас познакомить с этими людьми?

«Вот мы и перешли к делу», подумал Клейн. Перевести разговор на другую, более безопасную тему, уже не было сил. Он слишком устал говорить. Никогда еще ему не приходилось выступать так долго. И с чего бы он так разговорился? Неужели — чай?

— Почему я должен вас с ними знакомить? — спросил он.

— Вы ничего не должны. Мы просто беседуем. Как вам чай?

— Чай хорош, — сказал Клейн. — Я его недооценил. Обычно я стараюсь соблюдать технику безопасности. Есть такое правило: никогда не беседуйте с незнакомцами.

— Читал я Булгакова, читал. Но нам нет необходимости знакомиться, мы больше никогда не встретимся. Вы вернетесь в свой холдинг, займете свой кабинет и забудете, что когда-то пили чай с каким-то турком.

— Не думаю, что вы хороший предсказатель, — сказал Клейн.

— И все-таки все будет именно так. Президент обнимет своего брата, вы получите большую премию от холдинга. И скажу по секрету, еще вы получите компенсацию за причиненные волнения. И ваша служба пойдет дальше. Причем вашим лучшим другом станет Миша. Он прекрасный человек. И вы прекрасный человек. Вы делаете одно дело, у вас общие интересы, так что ваша дружба будет вполне естественной. Вместе вы многого добьетесь.

«Как уверенно он держится», отметил Клейн. А почему бы ему не держаться уверенно? Клейн у них в кармане. После того, как он раскрыл им один из важнейших секретов холдинга, у него нет иного пути — только с ними. С кем? Чего тут гадать, все равно они не скажут, кто за ними стоит. А если и скажут, то как проверить? Да и какая разница? Прокуратура или ГБ, или еще кто-то… раньше за каждым ведомством стояло государство, и все вроде служили одному хозяину, но даже тогда силовые конторы вербовали агентов среди соседей. Государства больше нет, его заменили финансовые группировки, и ни одной из них Клейн не приносил присяги. Не стоит переживать по поводу незаметного перехода в новую фирму.

Правда, эта фирма чуть не убила его. И убила его друга.

Но ведь Шалаков сказал, что его смерть не входила в их планы. Видимо, все должно было ограничиться жестким допросом и последующим наблюдением. Как это и получилось с Клейном. А Степан их планы нарушил. Если бы им было приказано убить Зубова, они застрелили бы его на лестнице без лишних разговоров.

А Рома?

Наверно, у них не было другого выхода. Ромка мог взорваться хуже Зубова. Приступ безрассудной ярости. На него иногда накатывало. Еще неизвестно, не прибил ли Ромка кого-нибудь из своих убийц. Наверняка прибил. У них просто не было другого выхода.

Сейчас Клейн нужен им хотя бы потому, что только через него они могут выйти на программистов. Потом им понадобится что-нибудь еще. Главное, начать. Итак, он возвращается в свой кабинет. Ничего не случилось. А что случилось, то забыто. Он возвращается в свою квартиру, где в ванной на веревке сохнут майки и трусы, постиранные перед отъездом… Он перевозит с собой Рену и Эльдара, и отныне стиркой будет заниматься жена… Он продолжает работать на предавшего его президента и время от времени подрабатывает на стороне. Наверно, они будут платить ему за каждую распечатку разговоров. Наверно, им нужна будет еще какая-нибудь информация. Наверно, придется посодействовать в трудоустройстве — то есть внедрить в холдинг еще какого-нибудь Шалакова. Чего уж тут гадать — придется делать все, что попросят.

Как уверенно он держится, как дружелюбно улыбается. Он искренне радуется чему-то. Понятно, чему. Не каждый день удается получить в свое распоряжение начальника службы безопасности со всеми потрохами. Боевого офицера. Полковника. Это вам не замполит конвойной роты. Интересно, на чем они подловили Шалакова? Неужели действительно на реабилитации зэков? Да уж, подобрали вы мне команду, вздохнул Клейн и спросил:

— Чего именно? Чего мы можем добиться вместе с Шалаковым?

— А что вас интересует в жизни? Впрочем, вы получите все. Деньги. Свобода. Власть. Что вам еще предложить?

— Чашечку кофе, — усмехнулся Клейн.

— Почему вы смеетесь?

— Меня еще никогда не вербовали, — сказал полковник Клейн. — Надеюсь, вы профессиональный искуситель. Было бы обидно лишиться невинности под дилетантом.

 

Глава 22

Телохранитель

Руслан Назарович Азимов оказался утомительно разговорчивым. Как только автобус отъехал от его роскошного офиса, он спросил у Зубова, к какой школе восточных единоборств тот принадлежит. Зубов на секунду задумался, открыл было рот, но сказать ничего не успел, потому что Азимов принялся перечислять школы, в которых занимался его сын. С пяти лет он отдал мальчика лучшему бакинскому каратисту, и через пять лет мастер признал, что он уже не может научить ребенка чему-нибудь новому. Тогда пришлось выписать из Махачкалы мастера кун фу. Азимов устроил его инженером в свою автоколонну, но появлялся он там только один раз в месяц, а все остальное время отдавал мальчику. Они ездили на все семинары и турниры, мальчик выступал вне зачета, под маской, и всех побеждал. В общем, самый-самый черный пояс.

Таланты мальчика очень помогли ему, когда он переехал в Москву. Сейчас он учится на дипломата и подрабатывает в охранном агентстве, тренирует телохранителей. И мастер кун фу тоже с ним, теперь уже в качестве оруженосца. Хотя Салим в принципе не признает никакого оружия, кроме голых рук и ног.

— Это все ерунда, — говорил Азимов, презрительно касаясь «кипариса» кончиками пальцев. — Кусок железа. Кончились патроны, можешь выбрасывать свой автомат.

«Все сходится», подумал Зубов. На лестнице он застрелил Салима, а потом Азимова-младшего. Вот, оказывается, почему мальчишка-то не отстреливался. Просто не умел.

— Это не автомат, а пистолет-пулемет, — сказал Зубов, переложил оружие под другую руку и задернул занавеску.

Он поймал себя на том, что действительно заботится о безопасности Азимова старшего. Забавно. Наверно, до сих пор срабатывают в нем военные рефлексы. Задача поставлена — ее надо выполнять.

Была и другая задача, более важная: позвонить по аварийному бакинскому номеру. Пока автобус добирался до города, Зубов сидел рядом с водителем и обсуждал перспективы курортного туризма. На его взгляд, пляжи Апшерона и Ленкорани могли выйти на международный уровень. Водитель принялся спорить, потому что эти пляжи были лучше международного уровня. Выяснив название дачного поселка, где базировались боевики, Зубов перевел разговор к теме приватизации. Он полагал, что база расположилась в приватизированном пионерском лагере. Но в ходе обсуждения оказалось, что это дача какого-то Ахундова, партийного деятеля времен Хрущева. Этой информации будет достаточно, чтобы, дозвонившись до угрозыска, объяснить, где сейчас находится тело опера Гасанова.

На перекуре после завтрака один из охранников рассказал подробности вчерашней засады на Клейна. В адресе была женщина с ребенком и местный мент в гражданке. На мента навели его начальство, и ему приказано было сваливать по доброму. А он уперся рогом, наряд вызвал. Ему стали объяснять, что идет секретная операция. Предложили посидеть в машине. Там ему приставили ствол к башке и попросили не рыпаться. Опять же по доброму. Но он по доброму не понимал. Ножик у него был на ноге, под носком. Пырнул нашего и на ходу соскочил. И как раз напоролся на снайпера.

Зубов надеялся, что будет достаточно дозвониться до любого оперативного дежурного. Он надеялся, что такая информация одинаково действует на любых ментов, независимо от их национальности, религии и партийности. Гасанов был членом семьи, и Зубов надеялся, что эта семья не оставит его убийц в покое, каким бы солидным не было их прикрытие.

Он рассчитывал позвонить, когда они остановились у офиса «Мирового Океана», но водитель оставил его в автобусе и сам сходил за Азимовым. Тот послушно вошел в автобус, протянул вялую руку Зубову и сел у окна. Зубов, извинившись, пересадил его на другое место, и сам сел так, чтобы прикрыть Азимова от возможного выстрела через окно. Тут-то Азимов и спросил:

— Вы кто, телохранитель или конвоир?

— Я охранник, — сказал Зубов.

— Если я буду убегать, ваши действия?

— Убегать вместе с вами, — сказал Зубов, не задумываясь.

— Значит, телохранитель, — сказал Азимов и расслабился, и заговорил о единоборствах.

Автобус катился по узким кривым улочкам, пересекал шумные проспекты, иногда застревал в пробках. Зубов обратил внимание, что автобусу уступали дорогу, даже когда он слегка нарушал правила. К катафалкам здесь относились уважительно.

А еще он обратил внимание, что автобус не возвращается на дачу, а едет на другой конец города. Здесь были широкие улицы и высокие современные дома, сверкали витрины и пестрели автостоянки.

Автобус забрался в какой-то служебный двор, развернулся и начал сдавать задом к складской площадке.

— Приехали, — сказал водитель. — Идите вниз. Я тут подожду.

Зубов открыл дверь и заглянул внутрь. Судя по запаху, это было какое-то медицинское учреждение. В коридоре стоял человек в камуфляже, он махнул Зубову и повел за собой. Азимов шагал сзади, нервно потирая руки. Они спустились по гулкой лестнице в коридор с кафельными стенами.

Там их ждали. Четверо насупленных кавказцев в мятых костюмах и черных рубашках. И один русский в джинсах и замшевом пиджаке поверх черной майки от Хуго Босса. Был он белобрысым, со светлыми, жидкими глазами и почти невидимыми бровями и ресницами.

— Ну вот, все в сборе, — сказал белобрысый.

Они пошли вдоль коридора, и эхо смешало шарканье шагов в вязкий неясный шум.

Раздвинув стеклянные двери, они вошли в помещение, где остро пахло медициной. В кресле сидел морщинистый старик с гривой седых волос.

— Оружие на стол, — сказал он. — Хотите разобраться, разбирайтесь по-тихому.

— Чингиз Тимурович, вы же меня знаете, — сказал белобрысый.

— Тебя знаю, других не знаю.

— Стволы оставить, — сказал белобрысый.

Зубов положил на стеклянный стол свой «кипарис». У кавказцев была техника посерьезнее: два «стечкина» и два «узи».

— Заходите, — сказал старик.

— Зачем нам лишние люди? — сказал Азимов. — Пусть ребята постоят здесь. Вы хотели поговорить со мной, я приехал. А зачем лишние люди?

— Здесь нет лишних, — сказал белобрысый и толкнул дверь с закрашенным стеклом. — Прошу за мной. Будьте как дома.

Здесь было холодно, гораздо холоднее, чем в соседнем помещении, и, спускаясь в морг по мраморной лестнице, Зубов порадовался, что под камуфляжем у него еще джинсы, рубашка и жилет.

Вдоль стен в два ряда стояли цинковые столы, и на двух лежали голые серо-желтые тела.

— Руслан Назарович, — сказал белобрысый, — вас не затруднит подойти к покойным? Их обнаружили за аэродромом.

Азимов шагнул вперед и потянул Зубова за рукав. Степан мог бы и высвободиться, и остаться на месте, и чутье подсказывало ему, что лучше держаться от Азимова подальше. Но он должен был увидеть лица тех, кто сейчас лежал на оцинкованных столах. Он не верил, что это могут быть Кот и Димка. Правда, он никогда не видел их в таком положении… Но нет, он просто не верил. И пошел за Азимовым, чтобы убедиться в своем неверии. Так вдвоем они и подошли к трупам. Те лежали на спине, запрокинув голову. У одного была дырка повыше правого соска и развороченный висок. У второго вместо глаза запеклась черная вздувшаяся слизь.

Зубов перевел дыхание. Нет, он не знал этих людей.

— Ну что, не признали? — спросил белобрысый.

— Признал, — сказал Азимов.

— Вы вызвали этих бойцов к себе с базы. Зачем?

— Хотел… Хотел усилить охрану.

— Ответ не принимается. Но пойдем дальше. Это они встречали Муртазанова?

— Не понимаю, как они могли встречать Муртазанова, — слегка запинаясь, сказал Азимов. — Он же в Ленинграде.

— Второй неправильный ответ. Третья ошибка будет для вас последней, уважаемый Руслан Назарович.

Зубов стоял так, что Азимов отвечал белобрысому из-за него. Но кавказцы, пришедшие с русским, рассредоточились по углам морга и застыли там, театрально скрестив руки на груди. Поэтому, если бы у них было оружие, они могли с четырех сторон изрешетить стоящих в проходе.

Как только Зубов подумал об этом, русский щелкнул пальцами, и кавказцы зашевелились. Неуловимое движение рук — и на Зубова глядят четыре ствола. Вот тебе и сдали оружие, подумал он. Сердце забилось сильнее, словно напоминая ему, что в нагрудном кармане жилета затаился его маленький друг ПСМ.

— Постарайтесь отвечать точнее, — сказал белобрысый. — Итак, зачем вы вызвали ребят?

— Я хотел… Я узнал, что Муртазанов… Что его уже везут сюда. Я подумал, что у вас что-то случилось. Если бы я не поехал в аэропорт, они спрятали бы его и начали обмен.

— Ну и встретил бы спокойно, — сказал белобрысый. — Проследил бы за ними, потом вызвал бы меня. Но ты же не так все сделал. Ты свою карту начал сдавать, сука… Зачем ребят вызвал? Зачем бабки им обещал какие-то? Ты у кого ребят перекупаешь, а?

— Надо было много людей. Надо было убрать его охрану. Я хотел перехватить Муртазанова.

— Ах ты, сука, — протянул белобрысый, понемногу закипая. — Перехватчик хренов. Ты у кого перехватываешь, соображаешь? Ты же у меня перехватываешь, сучара!

— Миша, Миша, нельзя так, — недовольно сказал один из кавказцев. — В таком месте ругаешься, э.

— Я извиняюсь, — притих белобрысый. — Муртазанов — мой, ты понял! Я его нашел, я все приготовил, они у меня как на ладони были, все ходы, все люди, все маршруты. Я его мог взять без шума и пыли, как в кино. А теперь все сначала из-за тебя начинать?

— Если мог, почему не взял? — сказал Азимов, подняв голову после того, как кавказцы заставили белобрысого сбавить тон. Теперь он говорил, обращаясь и к ним тоже. — Если мог, где ты был, когда они его вывезли из тюрьмы? Я не знаю, где ты был. Я знаю, где я был. Я каждый день в аэропорт ездил, как ненормальный какой-то. Я всех лично встречал. Если бы не я…

— «Я, я», — передразнил его белобрысый. — Головка ты от… от прибора. Каждый день, говоришь, ездил? Ты, значит, давно это наметил, да? Ты, крысятник, все хотел себе приписать?

— Что приписать, зачем приписать? — в речи Азимова все сильнее звучал акцент, игра на публику продолжалась. — И вообще, э, кто тут хозяин, ты или Чингиз? Пускай он зайдет и разберет, кто прав.

Пока он говорил, Зубов понемногу отступал от столов с трупами, и Азимов двигался за ним. Теперь они стояли в центре морга между рядами столов. В этой точке пересекались линии огня, поэтому грозные кавказцы не смогли бы стрелять без риска перебить друг друга. Они никак не реагировали на перемещения Зубова, и он подумал, что стрелять никто и не собирается. Ему только не нравилось, что они все как один держали палец внутри скобы, на спусковом крючке — так и до случайного выстрела недалеко.

— Чингиза наши внутренние разборки не волнуют, — сказал белобрысый. — А вот я тебя поспрашиваю.

— Кто ты такой, чтобы меня спрашивать, — скривил губы Азимов, явно осмелевший. — Сам прощелкал у себя в Питере, а здесь виноватых хочешь найти? «Муртазанов мой, Муртазанов мой…» Муртазанов не твой, и не мой. Искали его все, не ты один.

— Искали все, а нашел я.

— Ну и где он, если ты нашел? Покажи. Подумаешь, залез в компьютер МВД, нашел человека. Это любая девчонка-секретутка могла сделать за коробку конфет, не за пятьсот тысяч.

— Какие пятьсот тысяч? Откуда пятьсот тысяч? — удивился белобрысый. — Деньги заплатят только за результат. Ты что, рассчитывал, что тебе за Муртазанова заплатят? Он сам по себе ничего не стоит. Ты его еще попробуй расколоть. А то раскатал губу… Мне смешно с тобой спорить, но ты все-таки не забудь, что прокурора тоже я нашел, и вообще идея-то моя на сто процентов. По-другому Муртазанова никто бы не достал. А раз идея моя, то и Муртазанов мой. Вот так, все сходится. Так что давай закроем базар. Где он сейчас? Мы же знаем, что ты сговорился с питерскими. Не хочешь говорить, не говори. Они все равно расскажут. Но ты еще можешь очки набрать. Ну, где он? Подумай, подумай, не торопись отвечать. Один неправильный ответ — и ты покойник.

— Постой, так не пойдет. Идея твоя, а кто прокурора брал? Кто его прятал? Кто на контакты шел? — Азимов обвел руками присутствующих, словно приглашая всех к участию в дискуссии. Но столкнувшись с их тяжелыми взглядами, Азимов сник и добавил уже тише: — Никто ничего не делал, один ты все делал, да?

— Кто делал и что делал, я знаю лучше тебя, и каждый свое получит, — сказал белобрысый. — Ты тоже мог получить свою долю, но захотел банк сорвать, крыса. Я тебя спрашиваю последний раз. Ты знаешь, где Муртазанов? Только имей в виду, что Митю твоего мы уже нашли, за ним ребята поехали, и все другие вопросы я задам уже ему. А тебя спрашиваю последний раз — ты конкретно знаешь, где Муртазанов?

— Честно и конкретно тебе отвечаю, — сказал Азимов. — Нет. Не знаю.

«Ох и дурак!», подумал Зубов. Он стоял, скрестив руки на груди, (пальцы правой руки на всякий случай касались рукоятки пистолета), и со скучающим видом слушал эту разборку. Все варианты были уже просчитаны. Стволы были наведены на Азимова не в шутку и не для испуга. Его застрелят, здесь и сейчас. Прикажут Зубову подойти к русскому, или подзовут Азимова, чтобы он остался без прикрытия — и все. И ляжет на свободный стол еще одно тело. И подкатят его вон к той двери в стене, а там уже автобус с открытым люком ждет своего пассажира. (Через щель между створками незаметной двери тянуло выхлопным газом, и эта гарь казалось такой родной и близкой, перебивая формалин и гниль).

Шансов — ноль. Зубов прикинул, как бы он вел себя в такой ситуации. Во-первых, не сбавлял бы обороты. Азимов поначалу хорошо держался, даже почти прижал белобрысого к стене своим уверенным тоном. Но потом сбился на скандал, а сказать-то и нечего. Во-вторых, надо было смещаться к выходу. Если упасть на пол и нырнуть под столы и под ними быстро добраться до двери и толкнуть ее … Нет, подстрелят. Никаких шансов.

Так что прощайте, господин Азимов. Возможно, скоро вы увидите своего сына вместе с его тренером Салимом.

Вот если б Азимов сказал, что он знает, где этот пропавший чеченец, все могло быть иначе. Он мог торговаться, тянуть резину, мог и выиграть жизнь. Но он сказал: «Не знаю»…

— Не знаешь, — вздохнул белобрысый. — Тогда на кой черт ты нам сдался? И еще неизвестно, на кого ты работаешь на самом деле. Даже если ты не стукач, а просто дурак, вреда от тебя до хера и больше. Ну, сам смотри, что ты наделал. Из-за тебя ребята погибли. Сами виноваты, конечно, что с тобой связались. И тоже непонятно, на кого они работали на самом деле. Но они — вот они, жмурики, они уже ответили за дурость свою. Смотрим дальше. Из-за тебя все пропало. Из-за тебя Муртазанов убежал. Тебе и отвечать. Больно много проблем с тобой. А нам лишние проблемы не нужны. Это не я решил. Все решили. Так что конец тебе, Руслан Назарович.

Он щелкнул пальцами, и пистолеты начали подниматься, и Зубов успел подумать: «А я-то причем?». Дальше он уже не думал.

— Аллах акбар! — заорал Зубов, и противники оцепенели.

Рука скользнула под куртку и выхватила пистолет. Другая рука схватила за воротник Азимова и швырнула на пол. Зубов резко присел, и тут же захлопали выстрелы. Он потерял равновесие и опрокинулся на спину, но так оказалось даже удобнее передвигаться. Отталкиваясь ногами, он полз на спине по гладкому кафельному полу и стрелял. Пока было видно, стрелял в грудь. Потом столы закрыли противников от него, и он стрелял по ногам, а потом стрелял в упавшего, не забывая считать свои выстрелы.

Столы визжали и грохотали под пулями, но Зубова еще не задело, и он отползал к выходу, все больше удивляясь, что жив и цел. Азимов куда-то пропал, зато дверь оказалась отперта, и Зубов смог одним толчком плеча распахнуть ее, прокатиться по крыльцу и нырнуть в открытый люк автобуса.

Из морга продолжали стрелять, и довольно метко. Посыпалось окно в автобусе, промяукал рикошет во дворе. Но он уже рванул сумку, и молния рассыпалась, и кольт сам лег в руку. И как только в проеме двери показалась фигура с оружием, Зубов нажал на спуск, и фигуру снесло обратно.

И наступила тишина, в которой переливался телефонный звонок. А потом прозвучал плачущий голос Азимова:

— Все, все, не стреляйте, все! Это Муртазанов звонит!