Житейские практики и педагогические стратегии неразрывно связывали игру в куклы с подготовкой к будущему материнству. В наставлениях XVIII века материнская привязанность девочки к своей кукле объяснялась врожденной страстью и небесным даром. «В детских играх замечается постоянное их расположение подражать всему тому, что делают люди совершенных лет. <…> Самая маленькая девочка берет куклу свою и по действию удивительного врожденного побуждения, истинного благодеяния Провидения, увидите вы, что она мечтает быть матерью, качая свою куклу». Представления о том, что в игре проявляется истинное отношение девочки к будущему материнству, не подвергались сомнению. Сам факт сомнения в этом считался предосудительным. Педагоги и моралисты утверждали в один голос: «Девочка, не играющая в куклы, это такая же аномалия, как замужняя женщина, не имеющая и не желающая иметь детей». Мемуаристки, вспоминая об играх своего детства, также подчеркивали материнские чувства к кукле, видя в них прообраз любви к своему будущему ребенку. Сошлемся на мемуарное свидетельство Т. Кузминской: «Припоминая впоследствии свое чувство к этой кукле, я могла только сравнить его с чувством матери к ребенку. Этот зародыш нежности, любви и заботливости уже сидит во многих девочках с детства; мое же воображение было так сильно, что я чувствовала за нее, как за живое существо». М. Вернадская была одной из немногих, кто сомневался в наличии связи между любовью к кукле и любовью к будущим детям. «Бывает, правда, что девочке дадут нянчить куклу и предполагают, что это может ее приучить к заботливости; но дети вообще, а девочки в особенности, очень умны и очень хорошо понимают разницу между живым ребенком и лайковой куклой». Это разумное замечание не могло поколебать мифа о материнском начале, лежащем в основе девичьей игры в куклы.
Принято было утверждать, что родительские чувства к кукле могут испытывать только девочки. Педагогические императивы противоречили реалиям жизни: мальчики нянчили кукол так же, как их матери заботились о младших братьях и сестрах. Одна из учительниц описала семью, в которой мальчик до страсти любил нянчиться с куклой. «Тотчас после рождения сестры он не замедлил обзавестись куклой-дочкой, за которой очень усердно ухаживал больше, чем с год, не забывая каждый вечер ее качать и укладывать и, кроме того, иногда не раз возвращаясь к ней в течение дня». Гендерные стереотипы, царившие в нравоучительной литературе, запрещали мальчику проявлять родительскую заботу о кукле. Отец в детских книгах всегда исполняет роль строгого судьи и наставника. Необходимые для этого качества мальчик приобретает не в играх с куклами, а в социальной и учебной деятельности. Девочка же рождена быть матерью и наставницей своих детей. Первоначальные материнские навыки она получает в кукольной игре.
Первое знакомство с новорожденным братцем (Даль В.И. Картины из быта русских детей. С 8 картинками по рис. К. Броша, Трутовского и др. СПб.; М.: изд. М.О. Вольфа, 1874)
Литературные описания игр в дочки-матери просвещали девочек в области ухода за грудным ребенком, потому что в обществе стыдливо умалчивалось обо всем, что с этим связано. Кормилицы позволяли избавить мать от «неприличных» для дворянки обязанностей по вскармливанию ребенка. Об их роли напоминали жившие в каждой детской куклы, одетые в высокий кокошник и расшитый сарафан – типичный наряд русской кормилицы. В назидательной литературе кормилицы упоминались нечасто – между матерью и дочерью не должно быть посредников, и все заботы о ребенке литературная мать берет на себя.
Жизненный опыт подсказывал, что лучше всего для игры в дочки-матери подходили простые куклы, играя с которыми можно было не церемониться. Педагоги второй половины XIX века рекомендовали для девичьей игры именно такие игрушки – они позволяют девочке выработать материнские навыки. Е. Водовозова советовала родителям купить для девочки простую куклу, которую можно одевать и раздевать, «кроватку с матрасиком и бельем и к этому еще ящичек, в котором хранятся и в порядке складываются все принадлежности этой куклы». Потребность потребителей в куклах, которые могут помочь развить материнские навыки с ранних лет, производителями кукол была учтена далеко не сразу. До середины XIX века продавались все те же восковые куклы-дамы, которых удобно наряжать, но нянчиться с ними затруднительно. Придуманы были наборы, состоящие из большой куклы в этнографическом наряде и маленьких куколок, прикрепленных к ее одежде. В детских изданиях «многодетные» куклы описывались с восторгом. «Что это была за кукла! Большая, роскошная норманка, с высоким головным убором. Из-под короткой юбки виднелись чулки и башмаки с хорошенькой пряжкой. На шее у нее была черная бархатка, а в ушах маленькие жемчужные серьги. Белокурые волосы падали из-под убора на плечи. С боков у нее висело по тонкой и крепкой сетке, в которой лежали по четыре куколки – мальчиков и девочек, одетых в полные костюмы, соответствующие их различным возрастам, между тем как четверо других братьев и сестер цеплялись за плечи красивой матери семейства». Куколок в виде запеленутых младенцев производили кустари («младенцы» могли пищать, но их нельзя было одевать-раздевать). В последней трети XIX века возросло производство кукол, довольно точно изображавших грудных детей (из фарфора, папье-маше, глины, резины и т. д.). Первоначальное отсутствие кукол-беби не мешало распространенности материнской темы в кукольных историях (героини «записок» играют в дочки-матери с куклами-дамами).
Кормилица в традиционном наряде (Дараган А. Елка. Подарок на Рождество. Азбука с примерами постепенного чтения. СПб.: тип. Вт. отд. Его Имп. Величества канцелярии, 1846)
В девичьих играх с куклой проявляются материнские качества будущей женщины (Андреевская В.П. Подросточки. Рассказы для девочек. Изд. Ф.А. Битепажа, 1897)
Литературная традиция прочно связывала куклу с образом матери. В кукольных «записках» девочка получала куклу только из рук своей матери (но приобреталась она материальными затратами отца). Дорогая игрушка была воплощением родительской любви. Кукла напоминает об этом девочкам, взывая к их благодарности: «Хотя я и кукла, но мне больно за тех детей, которые не ценят эту святую, высокую, родительскую любовь. Мне кажется, как бы я любила и утешала своих отца и мать, если бы имела их!»
В рассказах на тему сиротского детства кукла изображалась как заместительница матери, талисман-защитник ребенка, потерявшего мать. Осиротевшая девочка подходит прощаться с умершей матерью, прижимая куклу к груди (Сысоева Е. «История маленькой девочки»). В трудный период одиночества кукла стала ближайшим другом девочки. «Иногда я проводила целое утро одна в углу залы, глаз на глаз со своим другом, куклой Мимишей. Она была так велика, что, когда я, просунув ее голову себе под руку, таскала по обыкновению с собой, то ее ноги волочились по полу. Я так часто ее целовала, что краска почти совсем стерлась с ее лица; тем не менее, этот бумажный урод заменял мне общество». Все беды, мнимые и настоящие, кукла разделяла с сиротой («Мими составляла весь мой мир; ей я поверяла свое горе, которое считала в то время невыносимым»). В свою очередь, детская кукла напоминает матери образ дочери. Вошел в историю трогательный эпизод последних минут жизни А.Г. Муравьевой. По мемуарному свидетельству Марии Волконской, умирающая Александрина, не желая будить свою четырехлетнюю дочь, попросила принести ее куклу и поцеловала игрушку вместо девочки.
Авторы детских книг поэтизировали образ девочки – будущей матери и утверждали необходимость «материнских» игр с куклой. Задачей родителей было направить игру с куклой в правильное русло. Героиня детской книги начала XX века слово в слово повторяет утверждение из старинных кукольных историй: «Я думаю, что наши мамы для того и дарят нам кукол, чтобы мы с детства приучались быть добрыми, заботливыми матерями». О необходимости приучаться к материнству через игру говорилось в «записках», детских рассказах и наставлениях. Назидательные истории на тему материнской привязанности девочки к кукле перемежались анекдотами из детской жизни. «Однажды выезжая с родителями в дальнюю дорогу, Дуняша взяла с собою свои куклы, игрушки и лоскутки. Отъехав верст десять от одного ночлега, она вспомнила, что позабыла на постоялом дворе свои куклы. Это ее очень огорчило, но потом она, подумав, сказала: „Хорошо еще, что у меня нет детей, а то я где-нибудь и детей бы позабыла“». В нравственном нарративе история про забытую куклу имела бы печальный финал. Например, девочка выросла, стала плохой матерью и женой и умерла в нищете.
Писатели призывали родителей внимательно приглядываться к тому, как дочь играет с куклой и какие черты ее характера раскрываются во время игры. Повесть «Куклы» издатель А. Очкин посвятил Софиньке, малолетней дочери контр-адмирала Кумани. Господин Саразин дарит каждой из своих четырех дочерей по кукле (девочки лишились матери, так что роль дарителя принадлежит отцу). Вручение подарка любящий отец сопровождает словами: «Воспитывайте их хорошо и отдавайте мне верный отчет в их наклонностях: это ваши дочери». Характер девочек раскрывается в том, как каждая из них играет со своей куклой. Старшая из дочерей Елена начала обучать куклу рукоделию. «Еленушка посадила свою Катю перед собою и показывала ей с большим терпением шитье по узору, говоря с видом премилой строгости и толкуя, какое счастие работать. <…> Возьми две нитки в эту сторону, а потом две сюда, так на крест. Смотри, чтобы стежки были ровны и круглы, руки всегда чисты и гарус в порядке». Эта сцена порадовала отца: Елена, старшая девочка в семье, вела себя как настоящая хозяйка. Вторая дочь занялась со своей куклой танцами и музыкой. «Юлинька, сидя в больших креслах пред фортепьяно, держала Аниньку на поясе, точно как на помочах, и повертывала ее потихоньку, прихлопывая правою рукою что-то похожее на галопад, а сама кричала, точно как ее танцевальный учитель: – Раз, два, три! руки круглые… плечи назад… глаза вниз перед кавалером». Глядя на эту сцену, отец подумал: «Счастливое дитя! музыка тебя оглушать будет и в твоих удовольствиях, и в огорчениях…» Третья девочка с восторгом предалась кукольной игре. «Софинька в сторонке очень суетилась вокруг своей Лизы. Она так крепко и так часто ее целовала, что мокрыми губами, которые она еще не вытерла порядочно после завтрака, слишком поубавила блеску и краски на щеках своей дочери». Отец дал совет: «Никак не надобно пожирать, что любим. Слишком много ласк душат ребенка». Типы матери-хозяйки, светской женщины и матери, безмерно балующей своего ребенка, отчетливо проявляются в играх каждой из девочек. Однако отношение к кукле младшей дочери оставалось непонятным для отца. Надинька не учила свою куклу ни вышивать, ни танцевать, «она только смотрела на нее изредка, да потихоньку поглаживала рукою ее по атласным башмачкам и по рукам, прикрытым блондовыми рукавчиками». Такое поведение отец счел проявлением душевной холодности девочки, чем был безмерно опечален. Надинька отдала свою куклу сестре Софиньке со словами: «Она так тяжела и на ней так много перьев, что она, право, не годится мне в дочери». Отца очень расстроило отсутствие у дочери материнских чувств. Но однажды девочка увидела в бедной лавке куклу, брошенную в кучу старого тряпья. Потрясенная жалостливой картиной девочка уговорила отца купить «сиротку», и с этого момента она не разлучалась с игрушкой. «Все время отдыха она проводила одна одинехонька с своею куклою. Те ласковые и милые слова, которые она ей нашептывала, могли бы составить целую поэму любви и дружбы! Эта маленькая душа была полна, и на хорошеньком ее личике светилось счастие». Успокоенный отец понял, что призвание его младшей дочери в заботе о бедных и несчастных.
Игры в дочки-матери заставляли умолкнуть противников «избыточного воображения», в котором принято было обвинять девочек. Материнские чувства к кукле объяснялись не игрой воображения, а даром, посланным свыше. Однако и при таком толковании детской игры издатели не обходились без обидных для девочек оговорок. Героиня книги «Кукла умненькой девочки» разговаривает со своей игрушкой как с живым ребенком. «Как, закричит, может быть, какой-нибудь из моих маленьких читателей, – эта Целина, которую я считал умною и рассудительной, – дурочка, которая имеет глупость верить, что картонная голова может пить или есть. Нет, без сомнения, она не думала этого; должно иметь лучшее мнение о ее уме; но я уже сказал, что это была игра и что Целине нравилось также обходиться со своей куклой, как бы с дитятей». Умненькая девочка вместе со своей куклой проходит все этапы воспитания ребенка, начиная с младенчества. Поначалу запеленутая кукла Целины только спит в кроватке, затем начинает ходить (девочка водит «дочку» с помощью ленты), затем учится сидеть за столом. Этот эпизод автор остроумно сравнил со сценкой из уличного театра, где Арлекин ужинает с куклой, одетой в платье его возлюбленной Коломбины. Угощая свою «подругу», он ест за двоих. Точно так же кормит свою куклу Целина, съедая угощение, предназначенное кукле.
Слева: Укладывание куклы в колыбель. Справа: Хорошо воспитанная девочка никогда не забывает о своей кукле (Кукла умненькой девочки, небольшая история с присоединением сказок, песен и повестей / Пер. с фр. М.: тип. Александра Семена, 1850)
Готовя девочку к будущей роли матери, моралисты и родители всячески обходили тему рождения ребенка. Госпожа Кампан сетовала, что этот вопрос рано начинал интересовать детей. «Все более занимает их, когда начинают только рассуждать, как произошли они на свет. Любопытство их не удовлетворится, когда вы скажете: мальчиков находят под кочаньями капусты, а девочек под розовым кустом». Чтобы избежать детского любопытства, наставница советовала родителям припугнуть детей упоминанием об операции: «Роды лекарские операция очень болезненная и что почти все матери подвергают жизнь свою опасности, давая оную детям свои; слово лекарская операция пугает и успокоивает воображение их». Замалчивание этой темы приводило к тому, что появление детей на свет оставалось тайной не только для девочек, но и для девиц на выданье. Их наивность становилась предметом насмешек в обществе. Одна из девушек во всеуслышание задала на балу вопрос о появлении детей на свет, чем вызвала смех у окружающих. Возвратившись домой, девочка подкупила горничную подарками, чтобы та раскрыла ей «тайны жизни». Предвидя подобное поведение, госпожа Кампан рекомендовала не допускать разговоров девиц с горничными.
Воспитание куклы (Карелина А. Катина книжка. СПб.: тип. Тиблена и К, 1864)
К предстоящим испытаниям девочек готовили иносказательно. Авторы назидательных историй призывали воспитывать с малолетства умение терпеливо сносить боль, намекая на то, что впоследствии им это очень пригодится. «Женщинам не менее нужна твердость, чтобы переносить болезни. Может быть, самая слабость их сложения требует в высочайшей степени неустрашимости и терпения. Чтобы иметь достаточную силу в важных болезнях, надо приготовить себя малозначащими вещами» («Первый опыт неустрашимости»). В беседах матери с дочерью господствовала та же риторика. Мать баронессы де Крюденер так наставляла свою дочь: «Твое предназначение как женщины – исполнение высокого долга. Тебе предстоит носить в твоем лоне человека, и от твоей чистоты будет зависеть его судьба». О предстоящих испытаниях мать рассказывала девочке как о героическом и жертвенном поступке: «Ты знала, насколько суровый образ жизни подходит женщинам, женщинам, которым необходимо столько сил и храбрости, которые испытывают страшные мучения и часто находят смерть на брачном ложе…» Суровое воспитание, отказ от роскоши и изнеженности, закаливание организма, включающее, в том числе, обливание холодной водой, – вот подготовка к будущему материнству. Тренирует девочку и опыт детских болезней, переносить которые надо с терпением. «Во время болезней и при сильных болях за нами ухаживали, но никогда ни единая жалоба не срывалась с наших уст, ибо мать напоминала нам мягко и с улыбкой, но властно, что женщинам суждено испытывать сильную боль». Баронесса де Крюденер приписывала своей матери черты, больше подходящие духовной наставнице, нежели родному человеку; в роли наставницы видела себя в обществе и сама мемуаристка.
Материнскую методу воспитания девочки повторяли в играх со своими куклами. «Я постараюсь быть для моей куклы такой же доброй, как ты для меня», – говорит героиня «записок». Быть доброй матерью – значит соблюдать этикет по отношению к родителям, основанный на беспрекословном подчинении. Императивность, непременный атрибут в отношениях матери с ребенком, девочка копирует в играх с куклой. Об этом с иронией писал А. Пушкин в «Евгении Онегине»:
Уроки маменек не всегда идут на пользу девочке – утверждали авторы социально-критических очерков. Писатели с иронией изображали подражание девочки своей не очень умной мамаше. «Три часа в день назначается Палаше на уроки; остальное время она или с куклами, или с приставленными к ней для забавы девчонками, или играет с маменькой в дурачки или в свои козыри. Палаша любит слушать, когда маменька рассуждает с гостями о людских недостатках вообще и о недостатках своих приятельниц в особенности. Палаша переимчива: маменька ссорится со своими знакомыми и родственницами, – она ссорится со своими куклами, маменька бранит своих лакеев и девок – она бранит своих девчонок». С точки зрения И.И. Панаева, брань и сплетни – это следствие дикости русских нравов, а строгий тон и наставительная беседа – признак европейской просвещенности.
Кормление «ребенка». (Виновата ли кукла? 12 рассказов с 12 крашен. картинками. С. Д-с. СПб.; М.: изд. М.О. Вольфа, 1860)
Модно одетые девочки выводят куклу на прогулку (Виновата ли кукла? 12 рассказов с 12 крашен. картинками. С. Д-с. СПб.; М.: изд. М.О. Вольфа, 1860)
Императивность в общении с детьми считалась проявлением хорошего тона, в отличие от простонародной манеры русских нянек. Но принятые в обществе принципы воспитания позволяли скрыть жесткость характера матери и ее неограниченную власть над детьми. Эти черты заметил Василий Жуковский в обращении своей старшей сестры Екатерины Протасовой с дочерью Машей, которой было тогда двенадцать лет. В письмах к сестре он писал: «Ваша брань тем чувствительнее, что она заключается не в грубых бранных словах, а в тоне голоса, в выражении, в мине… <…> Можно ли говорить Машеньке: ты не хочешь сделать мне удовольствие, ты только дразнишь меня, тогда, когда она написала криво строку, и тогда, когда вы уверены, что для нее нет ничего святее вашего удовольствия?» Екатерина Афанасьевна была уверена, что именно так должна разговаривать с дочерью любящая мать. В этом ее убеждали примеры образцовых матерей из назидательной литературы.
Вызывавшую неприятие Жуковского материнскую властность авторы-моралисты изображали с интонацией умиления. «„Посмотрите, как повинуется Лауре кукла! Какая она маленькая!“ Она очень часто получает выговоры, и если не послушается сделать то, что угодно Лауре, то должна стоять на коленях». Возможность строго наказывать куклу оказывается одним из удовольствий, которое приносит игра: «Ее и одеваешь, и раздеваешь; ей можно шить платья, чепчики; ее можно наказывать, быть ее маменькой, причесывать, сколько угодно, и она никогда не плачет». Девочки наказывали своих кукол так же, как наказывали их самих. Кукла рассказывает о любимой игре своей хозяйки: «Самая наша любимая игра в пансион. Наши барышни изображают маменек, которые отдают своих детей в пансион. Надо послушать, как они разглагольствуют о недостатках малюток и просят содержательниц быть построже: они даже сами, в случае нужды, секут их!» Куклы подвергаются экзекуциям за те пороки, которые свойственны самим девочкам (например, любительница сладкого сажает свою куклу на хлеб и воду). Те же сцены разыгрывались и в реальных пансионах, где девочки устраивали показательные порки своих кукол.
Жестоко наказывали игрушечных «дочек» девочки-простолюдинки, с детства привыкшие к рукоприкладству родителей. Учительница из города стала свидетельницей тяжелой сцены: крестьянские девочки с явным удовольствием били большую куклу, сшитую из лоскутов, и каждая старалась ударить посильнее. «Бедняжки! Им даже в своих детских играх и забавах приходится воспроизводить тяжелые детские сцены. Потом я узнала, что родители этих девочек действительно жестоко обращаются с детьми». Подобные картины не могли попасть на страницы детских книг. Согласно конвенциям назидательной литературы, девочки из простых семей, в отличие от бессердечных аристократок, всегда бережно относятся к своим куклам.
Вне внимания педагогов и моралистов долгое время оставался тот факт, что, жестоко наказывая куклу, девочка не только копирует поведение взрослых, но и выражает протест против насилия. Публичное обсуждение этого вопроса началось психологами и педагогами в эпоху либерализации общества. Е. Конради часто наказывала свои игрушки, что было строжайше запрещено взрослыми из чувства приличия и гуманизма. Несмотря на запреты, девочка тайком раздевала кукол и секла их. Особое удовольствие ей доставляло срывать исторические наряды гречанок и римлянок, в которые с просветительской целью одевали кукол: «Я, при каждом удобном случае, норовила доставить себе это удовольствие, не столько из инстинктов жестокости, сколько из инстинктивной оппозиции накрахмаленной скуке нашей воспитательной эпопеи».
Откликнулась на проблему наказаний и писательница-«бунтарка» Лидия Чарская. В статье «Профанация стыда» (1909) она заявила, что телесные наказания, сопровождаемые обнажением тела, пропагандируют бесстыдство. «Девочка поднимает кукле платье и под предлогом, что кукла ее не слушается, то рукой, то розгой наказывает ее». Телесное наказание есть вид разврата, возбуждающего экзекутора и его жертву. Похожее возбуждение испытывает девочка, наказывая свою куклу.
Вопросы воспитания, столь волновавшие авторов детских книг, самим девочкам были мало интересны. Их больше привлекала бытовая и социальная сторона жизни кукольного ребенка. Подробное описание элементов игры в дочки-матери сделал педолог К. Корнилов в начале 1920-х годов. «Маленькие мамы» пеленают и нянчат кукол, шьют им платья, крестят, дают имена и водят в церковь; укладывают спать, поют им песенки и рассказывают сказки; утром их будят, умывают и причесывают, одевают; заставляют молиться, поят чаем, ведут гулять на бульвар или отправляют в детский сад. В их «отсутствие» готовят обед; переодевают в новое платье; качают на качелях, водят в зверинец (из игрушек); возят в экипажах (из стульев); водят в гости, в театр, на бал или маскарад, устраивают свадьбы, путешествуют на пароходе (перевернутый стол), устраивают на масленице блины, на Рождестве елку, а на Пасхе пекут куличи; кукол водят лечиться к доктору, изредка их хоронят, иногда ведут их жизнеописание (все, что «делали сами, приписывают куклам»). Девочки играют одновременно две роли: матери и куклы-ребенка, меняя в процессе игры голос и мимику.
Мытье куклы с соблюдением приличий. (Виновата ли кукла? 12 рассказов с 12 крашен. картинками. С. Д-с. СПб.; М.: изд. М.О. Вольфа, 1860)
Отход куклы ко сну (Виновата ли кукла? 12 рассказов с 12 крашен. картинками. С. Д-с. СПб.; М.: изд. М.О. Вольфа, 1860)
Игра с дорогой куклой затрудняла манипуляции с игрушкой, но зато обставлялась разнообразными аксессуарами (кроватки для малюток, столики, колясочки и т. д.), полагавшимися для такой игры. Осиротевшая героиня в «Истории маленькой девочки» Е. Сысоевой переехала жить в семью богатых родственников. Там с куклами играют не в маленьком уголке, а в большой зале, где за красивой резной решеткой устроена комната для кукол. В ней стоят кукольные кроватки, зеркальный туалет, столики и стулья – вся кукольная мебель изготовлена в собственной столярной мастерской. Вместо старой куклы Мими девочка получила в подарок дорогую фарфоровую куклу (жизнь девочки в прежней семье была намного скромнее). Соответственно возросшему материальному уровню изменились и реалии игры в дочки-матери: девочки катают кукол по саду в игрушечных колясках, водят на детские балы, учат их за специальными маленькими столиками – все, как полагается в приличном обществе.
Если описания кроваток и колясочек служили источником информации о воспитании младенцев, то эпизоды обучения кукол были непосредственно обращены к читательницам «записок»: кукла, одетая в школьный передник, сидит за игрушечной партой, поставленной рядом со столом девочки. После окончания занятий девочка повторяет пройденный урок вместе с игрушкой. Считалось, что в домашнем обучении использование кукол способствовало успехам девочки в учебе. Так, героиня «Куклы умненькой девочки» в процессе игры обучилась грамоте и письму. «Показывая буквы этой картонной голове, не способной их различать, она сама выучила их и удерживала в памяти». Держа в одной руке куклу, а в другой книгу, маленькая хозяйка читала ей вслух и объясняла трудные фразы. Пока умная и послушная девочка повторяет кукле все, чему ее обучили, ленивая аристократка срывает на кукле неудачи в учебе (эпизод из «записок куклы»).
Нижнее белье и образец постельки для кукольного младенца (Мой журнал. 1888. № 1)
Но морализаторство, хорошо смотревшееся на книжных страницах, оказывалось неуместным в мире реального детства. Е. Конради вспоминала, что взрослые часто вмешивались в детские игры, навязывая «правильное» их содержание. «Нам предлагали поиграть в удивительно интересную игру, которую для нас придумали; программа этой игры давалась нам вписанной в тетрадку и обыкновенно представляла собою или повторение в „занимательной“ форме которого-нибудь из пройденных нами уроков или сообщение нам каких-либо полезных сведений, не попавших в собственно учебную программу». Выделенное курсивом слово «предлагали» передает иронию мемуаристки: девочки предпочли бы развлекаться по-своему, а не твердить уроки вместе с игрушкой.
В конце XIX – начале XX века игры девочек в дочки-матери начали использовать для популяризации санитарно-гигиенических знаний. Стало очевидно, что элементарные знания физиологии и гигиены необходимы девочкам для понимания природы человеческого тела и охраны собственного здоровья. Округлые формы и размеры целлулоидных пупсов в точности повторяли линии тела младенца. В музее гигиены в Дрездене была создана первая учебная кукла-манекен, изображавшая четырехмесячного ребенка. Зарубежные педагоги рекомендовали для игры именно таких кукол-младенцев. Эту идею подхватили советские педагоги, с классовой нетерпимостью противопоставив «полезного» пупса «бесполезным» куклам. Однако в магазинах раннего советского времени младенцы из целлулоида были большим дефицитом – их заменяли тяжелые глиняные пупсы. С распространением беби-кукол и популяризацией гигиенических знаний в кукольных историях начали печатать сведения о гигиене, патронаже, детских прививках. «Когда кукле исполнится три месяца, заботливая мама должна позвать доктора и привить дочке оспу, иначе куколка может заразиться оспой, умереть или сделаться рябой». Иногда сведения по детской гигиене включались в переиздания старых кукольных историй. Прогресс лишь слегка потеснил привычные темы нравственных нарративов с их гендерным программированием и сентиментальностью.