После Октябрьской революции 1917 года кукла как предмет игры и персонаж детской книги стала объектом борьбы за социальное и гендерное равноправие. Первые советские педагоги активно воплощали в жизнь идеи борцов за равноправие, изгонявших кукол из детской. Красивая, нарядная и нарочито женственная кукла воспринималась как символ враждебного мира эксплуататоров. Педагоги опасались, что в играх со «старорежимными» куклами дети будут воспроизводить дворянские замашки, мещанские предрассудки и буржуазный уклад жизни. Остракизму подверглись не только дорогие фарфоровые игрушки, но и дешевые куклы, в играх с которыми дети из низов воспроизводили грубый быт их семей. Все воспитательные функции, приписываемые кукле педагогами предыдущих эпох (помощь в обучении шитью и хозяйству, азам материнства, культуре этикета), были отброшены как пережитки гендерного неравенства. С игрушкой – любимицей детей призывали бороться так же решительно, как с врагами советской власти. В детском саду кукол били воспитательницы, а в детской литературе их побеждали в идеологическом поединке кустарные игрушки.

Период борьбы с куклой длился до начала 1930-х годов и имел широкий резонанс. На различных общественных площадках проводились диспуты и обсуждения на тему, нужна ли кукла пролетарскому ребенку. Один из диспутов проходил в ленинградском Доме рабочего просвещения. В защиту куклы выступили такие известные педагоги, как Е.И. Тихеева и Л.И. Чулицкая, против куклы – М.Е. Махлина и «многие практические работники». Решающее слово осталось за товарищем Махлиной, непримиримость которой оказалась ко времени и помогла сделать педагогу удачную карьеру. Яростный накал борьбы с куклой доказывает, что кукла занимала центральное место в педагогической и бытовой культуре раннего советского времени.

В 1924 году вышло издание кукольных «записок» под названием «Дневник Марусиной куклы», последнее в русской истории этого формата. Автор «дневника» – педагог Н. Дьяченко, работавший в советских детских домах и преподававший в одной из московских школ. Печатать «записки» он взялся по необходимости, на собственные деньги, так как новых изданий для девочек не было, а прежние не подходили к изменившимся условиям быта. Средств педагога хватило на публикацию дешевой брошюры, изданной на газетной бумаге объемом в несколько страниц. Таков был исторический путь некогда престижного книжного формата. В качестве иллюстраций издатель использовал фотографии, на которых девочки в темных форменных платьях, школьницы или приютские дети, играют в куклы. Н. Дьяченко обратился к жанру любимых девочками кукольных «записок», убрав из текста все, что могло напоминать о старом быте (горничные, детские балы и наряды). Небрежность стиля свидетельствовала не только о том, что за перо взялся педагог, а не писатель. Она указывала на вторичность литературного материала. От прежних «записок» остался короткий рассказ от лица куклы в виде дневниковых записей. В последних «записках» кукла лишена прежней статусности. Она не помогает девочке в овладении женскими навыками (о шитье и рукоделии забыто), не имеет понятия об этикете, поскольку старый уклад исчез, а советский еще не установился. Не обладает кукла и какой-либо системой ценностей, поскольку все прошлые нравственные ценности поставлены под сомнение новой эпохой. Кукла ведет себя как наивное и недалекое существо («Вчера меня взяла из магазина большая живая кукла, которая зовется Марусей»). Словечко «какая-то» или «какой-то» постоянно проскакивает в повествовании. Автор последних «записок» не знал, что делать с куклой: любоваться ею по старинке или разоблачать игру девочек со «старорежимной» игрушкой.

Многие педагоги 1920-х годов пребывали в растерянности: борьба с куклой лишала их проверенного временем средства воспитания. Не удавалось заменить кукол и каким-либо другим объектом – девочки, лишенные игрушки, нянчились с флажками и пеленали барабанные палочки или тайком от педагогов приносили в детский сад игрушки из дома.

На борьбу с куклой педагоги организовывали детей (Организуйте детвору. М.: РСФСР Наркомпрос, Гос. уч. – пед. изд-во, 1931. Т. 1)

Игра в куклы из советского издания кукольных «записок» (Дьяченко Н. Дневник Марусиной куклы. М.: изд. автора, 1924)

Развенчание куклы в публичном пространстве сказалось на восприятии игрушки современниками. Лидия Либединская вспоминала, как в 1924 году после переезда семьи из Баку в Москву, она получила в подарок большую куклу, и описала ее с явной иронией. «Кукла в пестрой соломенной шляпке, обрамлявшей ее ярко раскрашенное личико с удивленными синими глазами, закрывающимися и открывающимися. Ручки и ножки у куклы были короткие и темно-розовые, словно ошпаренные. Зато на ножках были нарисованы черные лакированные туфельки и белые носки, совсем как у меня. Кукла казалась мне прекрасной». Ирония мемуаристки объяснима: куклы эпохи НЭПа, изготовленные по старым болванкам из грубых материалов, не отличались изяществом. Но дело было не только в этом. Оптика революции искажала образ нарядной куклы, лишала его поэтичности. Большая голова, увеличенная шляпой и прической, подчеркнуто округлые формы, розово-телесный цвет казались воплощением уродства на фоне загорелых спортивных тел и коротко стриженных голов.

Отношение к кукле в обществе решительно изменилось к середине 1930-х годов, когда произошла реанимация семейных ценностей и эстетики домашнего уюта в его советском варианте. Стали слышны голоса тех, кто ратовал за возвращение кукол в быт и воспитание советских детей. Последователи известного педагога-дошкольника Е. Тихеевой призывали не выбрасывать куклу с корабля современности, а использовать ее в интересах социального воспитания детей. Педагоги убеждали: «Изменится быт, соответственно изменится и содержание детских игр, и та же кукла будет утверждать детей в формах нового усовершенствованного строя». Возвращению кукол способствовало не только налаживание нового быта, но и возрождение прежних понятий о быте. Достаток и зажиточность советских граждан перестали шельмоваться. Нарядные куклы, с запасом платьев и хозяйственных предметов, были призваны символизировать советское благополучие. Вернулись кукольные наряды и игрушечные хозяйства, с которыми так яростно боролись сторонники революционного максимализма и бытового минимализма. Журнал «Советская игрушка» в одном из номеров за 1935 год напечатал статью «Кукле – наряд и посуду (письмо матери)», в которой речь шла о важности таких «мелочей», как одежда, обувь, предметы для украшения. «Пусть кукла будет несколько дороже, но ее надо одеть так, чтобы платье снималось и одевалось свободно, чтобы на ногах были туфельки, которые также легко снимались бы, и при кукле было бы небольшое „приданое“ – платье и шапочка, обязательно с лентами (девочки очень любят ленты)». Понятие «кукольного приданого» было вычеркнуто из советского лексикона и заменено канцелярско-деловым: «наборы кукольной одежды и посуды». Но в речевом обиходе оно сохранялось.

Постановление советского правительства «О мероприятиях по расширению производства игрушек» (1935) закрепило перелом в отношении к кукле в официальной культуре. В постановлении говорилось о расширении деятельности артелей и кооперативов, производивших кукол, о налаживании их фабричного производства не только в Москве и Московской области, где существовали традиционные центры игрушечного дела, но и по всей стране. Речь шла о расширении производства кукол разного типа, в том числе нарядных. Определение «нарядная кукла» заменило прежнее название «фарфоровая кукла», хотя в быту им продолжали пользоваться. Кукол с фарфоровыми головками повсеместно заменили куклы шарнирного типа с терракотовой головкой. Туловище и конечности советской куклы были выполнены из мастики и папье-маше, деревянные шарниры рук, ног и головы соединены резинкой. С прежней игрушкой новую куклу роднило наличие бьющихся деталей, поэтому дети по-прежнему обращались с ней очень осторожно. Бережное обращение с игрушкой позволяло сохранить традиционные способы тактильного взаимодействия с хрупким изделием.

Кукольные наряды, альбом для предприятий, производящих куклы, и для семьи / Сост. В.А. Блюммер под общей ред. Е.А. Флериной; худ. Г.С. Якубович и О.И. Памфилова. М.: КОИЗ, 1936

Кукольные наряды, альбом для предприятий, производящих куклы, и для семьи / Сост. В.А. Блюммер под общей ред. Е.А. Флериной; худ. Г.С. Якубович и О.И. Памфилова. М.: КОИЗ, 1936

Нарядные советские куклы поступали в продажу одетыми в разнообразные костюмы, нижнее белье, туфли, чулки. Некоторые модели кукол имели верхнюю съемную одежду (жакеты, пальто и головные уборы). Среди фасонов кукольной одежды – платья с оборкой на кокетке, сарафаны, платье плиссе, английский костюм, пионерское платье, матроска и популярное платье-татьянка (пышная отрезная юбка пришита к верху по талии). Возраст куклы определялся фасоном платья (на кокетке у кукол-малышек, с талией – у кукол-девочек). Все модели разрабатывались на советских швейных фабриках; было выпущено несколько альбомов моделей одежды для кукол. Модные фасоны кукольной (детской) одежды печатались в наборах бумажных кукол, а также на страницах детских и женских журналов. При изготовлении нарядной куклы рекомендовалось особое внимание уделять росписи лица – оно должно быть «приятным», прическе – аккуратные локоны или косы, а также изяществу в одежде, которой следует «ловко облегать стан куклы». Советская кукла 1930-х годов напоминала своим видом идеальную девочку из городской семьи с достатком.

Кукольные наряды, альбом для предприятий, производящих куклы, и для семьи / Сост. В.А. Блюммер под общей ред. Е.А. Флериной; худ. Г.С. Якубович и О.И. Памфилова. М.: КОИЗ, 1936

Возвращение куклы в досуг советского ребенка стало темой общественного обсуждения. Лев Кассиль опубликовал статью «Ребенок и игрушка», в которой поставил задачу перед детскими писателями вернуть куклу на страницы литературы: «В детской литературе нам нужно также описывать игрушку и отчасти реабилитировать ее, ибо она была надолго скомпрометирована скверной продукцией или заслонена надолго умствованиями неких „суровых реалистов“, восставших против куклы и готовой игрушки».

Детские писатели откликнулись на возвращение в литературу семейного быта историями про кукол. Однако формат кукольных «записок», как и всей гендерной литературы, не возродился. В 1930-е годы появился новый тип изданий – история одного дня куклы, составленная из фотографий, сопровождаемых короткими комментариями. Так, в 1936 году вышла фотокнига «Катина кукла» (текст А. Введенского), созданная по образцу популярного американского издания «Patsy Ann her happy times» (1935). Фотоиллюстрации запечатлели один день из жизни куклы Тани от момента пробуждения до отхода ко сну. Несмотря на изменения в формате издания, эпистолярный и дневниковый нарратив сохранялся неизменным: фиксация событий дня следует правилам дневника, а среди прочих своих занятий кукла пишет письмо. Кукла окружена игрушечными аксессуарами (мебель, кухонная утварь), воссоздающими картину благоустроенной жизни. Таня одета скромно, но со вкусом, а ее манеры отличаются изяществом. Простотой и поэтичностью отличался стихотворный текст, написанный поэтом Александром Введенским.

Пионерский и советский дресс-код на куклах

Книга «Катина кукла» была первым советским изданием, возвращавшим нарядной кукле ее статусность и поэтичность. К образу куклы А. Введенский обращался и в книге «О девочке Маше, о собаке Петушке и о кошке Ниточке» (1937), в которой ближайшей подругой девочки была большая нарядная кукла.

Появление книги «Катина кукла» было воспринято частью педагогического сообщества как отступление от советских идеалов и возрождение буржуазных ценностей. Рецензент журнала «Детская литература» писал: «Бытовая обстановка и весь день катиной куклы слишком опустошены, слишком обессмыслены, лишены внутреннего содержания, вернее, им придано внутреннее содержание, весьма далекое нашим детям». Раздражение у рецензента вызывает внесоциальный характер жизни героини («интимный мир игрушек») и устаревший быт («фарфоровый допотопный умывальник»). По его мнению, все эти «прелести» заставляют читателей «восхищаться отжившим идеалом быта». Раздражает рецензента и сама кукла Таня, похожая на благовоспитанных девиц прошлого. Свой день она проводит в хозяйственных делах (кормит кроликов, готовит обед, убирает в комнате), а затем играет на рояле и катается на лодке. В конце дня «благовоспитанная девочка» пишет письмо и мирно засыпает. Рецензент иронично называет героиню книги «добронравной маленькой хозяйкой», считая, что ее образ скопирован с американских или немецких книжек для девочек (что было правдой). Круг интересов куклы ограничен хозяйством и «разумными женскими» развлечениями, а предел интеллектуальных возможностей – написать письмо о том, как благовоспитанно она провела день. Рецензент утверждал, что издания, подобные «Катиной кукле», служат целям буржуазного воспитания, основанного на неравенстве полов. Восприятие критиком содержания книги как классово чуждого усугублялось текстом Введенского. «Неужели Введенский слышал, чтобы дети говорили так: «Где моя девочка, где моя Катенька? Я проснулась». Этот «слащавый нянюшкин тон» характерен для детских книжек прошлого, а советским девочкам, как утверждал рецензент, не нужны ни такие куклы, ни такие книги.

Лист для вырезания «Дети». Пг.: Научное книгоиздательство (1920-е).

Лист для вырезания. Пг.; М.: Детский труд (1920-е)

Лист для вырезания. Пг.; М.: Детский труд (1920-е).

Лист для вырезания «Пионеры-девочки». М.: Детский труд (1920-е)

Лист для вырезания. Пг.; М.: Детский труд (1920-е)

«Буржуазный» быт фарфоровой куклы (Катина кукла. Текст А.И. Введенского. Фотографии Г.И. Грачева. ЦК ВЛКСМ; издательство детской литературы. М.; Л., 1936)

Сторонники советского воспитания бдительно отреагировали на появление в продаже нарядных кукол, подобных кукле Тане. И.И. Василевский с возмущением писал о буржуазной сущности нарядных кукол: «Нарядная барышня-белоручка в буклях, бантах и кружевах, с напомаженными губами – игрушка с подчеркнутой мелкобуржуазной тенденцией. Такая игрушка может привить ребенку вкусы, свойственные мещанским группам населения, и поэтому должна рассматриваться как игрушка антисоциальная и антипедагогическая».

Педагогам и производителям игрушек предстояло выработать стандарты производства массовой советской куклы, разработать методику игры с ней. Кукольная тема активно обсуждалась на страницах вновь открывшегося журнала «Советская игрушка», один из номеров которого был полностью посвящен кукле, а также на заседаниях Комитета по игрушке под руководством известного педагога-дошкольника Е.А. Флериной. В круг обязанностей Е.А. Флериной входила также оценка качества производимых игрушек, в том числе кукол. Анализ продукции кустарных артелей и кооперативов показал, что новых кукол продолжали изготавливать по устаревшим болванкам. «То, что мы видим на рынке, – не что иное, как переработанная русская или заграничная кукла второй половины XIX века. Это прекрасно понимают авторы кукол и художники. Но вся их творческая работа направлена на приспособление прежней куклы к современной действительности: сглаживаются диспропорции между руками и туловищем, исправляется форма (капризность) губ, прежнее платье заменяется современным и т. д.» С кустарными переделками устаревших образцов следовало покончить.

Основным типом куклы, по мнению Е.А. Флериной, должна стать кукла с подвижными частями тела, эстетически оформленная, небольшого размера, одетая в платье, которое можно снимать-надевать. «Возраст» куклы приближен к возрасту играющего ребенка. Достоинство советской куклы, в отличие от изделий капиталистов, Флерина видела в том, что «у нас нет игрушек отдельно для девочек и мальчиков, нет игрушек отдельно для города и для деревни, нет игрушек для богатых и бедных». Преимуществом советской игрушки является ее универсальный характер: вместо «культивирования женственности» – полное равноправие, вместо насмешек над играющим в куклы мальчиком – стимулирование его участия в кукольной игре. Однако реализации педагогических идей мешало упорное сопротивление родителей: «У мальчуганов имеется здоровая тяга к игре в куклы, но они стыдятся этого в силу той же установившейся детской традиции, которая, кстати сказать, поддерживается большинством родителей». Оказалось, что советским людям легче пережить смену политического строя, чем отказаться от гендерных стереотипов в играх детей.

Использование кукол в играх мальчиков реализовывало идею равенства полов (Советская игрушка. 1936. № 8)

Педагоги раннего советского времени не были изобретателями методики кукольной игры без гендерных ограничений. Опыт использования кукол в совместном воспитании учащихся обоего пола впервые был получен в американских «Школах будущего», открытых в начале XX века. Девочки и мальчики дошкольного и младшего школьного возраста совместно обшивали кукол, осваивая азы швейного дела («нельзя перечесть всех вещей, которые детям хотелось смастерить для куклы») и коллективной деятельности. Педагоги школы в Питтсбурге утверждали: «Сначала ребенка занимают наряды одной куклы, потом он заинтересовывается семьей и, наконец, более широкой единицей – обществом». Американский опыт использования кукол в воспитании детей обоего пола был востребован советскими педагогами-дошкольниками. В 1920-е годы его заимствовали открыто, а десятилетием позже публично шельмовали. Не успев освободиться от гнета гендерных штампов, кукла стала жертвой штампов идеологических. Педагоги призывали расширить круг традиционных игр с куклой (дочки-матери) и включить в него игры, идеологизировавшие социальные отношения. Предметами для таких игр должны стать игрушки, представлявшие «динамически живой образ советского человека». Е.А. Флерина утверждала: «Нужно создать новую, небывалую в мире игрушку, чтобы отразить социалистическую действительность, ответить на запросы нашей детворы».

«Небывалой игрушкой» стали куклы в одежде красноармейцев, летчиков и милиционеров – типичных для советского общества профессий. Для этого использовались как нарядные куклы, так и куклы-голыши. Последние стали универсальным материалом для педагогических экспериментов, поскольку метафора «нового человека» легко прочитывалась в образе «голыша». В детских садах была проведена экспериментальная работа по организации занятий с этими игрушками. Одежды буденовцев и милиционеров изготавливались руками воспитателей. Е.А. Флерина утверждала, что дети пяти-шестилетнего возраста придумывают «интереснейшие игры социального содержания». Темами игр становились строительство новой жизни и героические революционные события. Идея социальных игр была подсказана педагогами, они же помогали детям в их проведении, организуя так называемую «стимулированную игру».

Типажи советских кукол 1930-х годов: «девочки», «представители народов», «милиционеры» и «парашютисты» (Советская игрушка. 1936. № 8)

Московский опыт идеологически ориентированной игры с куклами распространялся по всей стране. Так, педагогами-дошкольниками Свердловска была разработана следующая тематика игр: «пляска кукол-пионеров», «гараж», «амбулатория», «стройка», «Красная армия», «колхоз», «дочки-матери» (для детей шести лет), «пионеры на митинге», «демонстрация», «лыжный пробег Москва – Свердловск», «проводы делегатки на съезд Советов», «пароход „Красин“», «игра в стройку» (для детей семи лет). Педагоги использовали кукол для разыгрывания с детьми классовых боев. «С куклами-рабочими, пионерами, красноармейцами и другими дети эмоционально закрепляют, уточняют свои симпатии и антипатии. С какой злобой замечает семилетний Вова неповоротливому Донату: „У, вредитель, мы строим, а ты разрушаешь“. С какой готовностью звучат детские возгласы с трибуны во время игры „Пионеры на трибуне речи говорят“: „Войны мы не хотим, но в бой готовы“, „Да здравствует наш вождь, великий Сталин!“, „Да здравствует Красная армия, наша защита!“». Как отмечали воспитатели, в идеологически окрашенных играх кукла у мальчиков пользовалась бóльшим успехом, чем у девочек.

Педагоги работали над тем, чтобы приучить детей играть с куклами в официальную советскую действительность, состоящую из подвигов и праздников. Но перед глазами детей была и другая действительность. Так, девочки в игротеке парка им. Горького разыгрывали с куклами скандалы на коммунальной кухне («У вас сковородка лопнет! Разве можно без масла ставить? – Скоро с работы придут, а у меня обед не готов!») и обстановку советского магазина («Что это за магазин – не продают, потому что взвесить нельзя! Надо комиссию послать!»). Советские дети росли в условиях коммунального быта и неизбывного дефицита, что отражалось в содержании их игр с куклами. Игру в дочки-матери дети 1920–1930-х годов прозвали «керосинками». Керосинка – центр коммунальной кухни, на ней нескончаемо готовили обитательницы квартиры. Когда воспитательница детского сада стала укорять девочку за то, что та бросила свою куклу («Ты оставила деток одних, какая же ты мама, если не жалеешь своих маленьких деток, посмотри, как они плачут без тебя»), она ответила: «Не хочу быть мамой, все суп вари да вари».

Педагоги пытались преобразовать традиционную игру в дочки-матери на новый лад. Ими была отвергнута идея врожденного материнского инстинкта, проявлявшегося в кукольной игре. Советская женщина, свободная от материнского инстинкта, отдавала в ясли грудного ребенка и «спокойно» работала на производстве. Ей недосуг возиться с детским бытом и детскими нарядами. Однако девочки не хотели отказываться от удовольствия наряжать кукол и водить их гулять. В экспериментальном детском саду им. Коминтерна детям были предложены куклы трех типов: краснофлотец, рабочий и работница в спецовке. Работницу дети называли «мамой», рабочего дворником (на нем был фартук), а краснофлотцев дети тотчас же превращали в «детей» и начинали укачивать. Не удавалось избавиться и от гендерных предпочтений. Когда педагог посадила кукольных красноармейцев на коней, сразу выявилось разное отношение к ним мальчиков и девочек. «Девочки снимали кукол-красноармейцев с коней, укладывали их на кроватки, раздевали, а мальчики сажали кукол на коней и обыгрывали их».

Девочки порывались раздеть игрушечного буденовца или милиционера как обычную куклу. От кураторов детской игры требовались разъяснения этого деликатного вопроса. Е.А. Флериной предстояло решить, что важнее для ребенка: развитие навыков раздевания-одевания куклы или политическое воспитание. «Раздевая куклу, ребенок часто совершенно забывает, что это красноармеец, и начинает с ним играть, как с ребенком, укладывать спать, укорять и пр. И действительно, детское кукольное лицо, неустойчивость фигурки отвлекают, уводят от образа красноармейца». В ответе на вопрос, нужно ли раздевать куклу, обычно решительная методист ответила уклончиво: «сомневаюсь». Сомневался в этом и маршал Буденный, когда ему показали мягкую куклу в наряде буденовца (артель «Художественная игрушка»). Кукла плохо стояла на ногах, падала и закрывала глаза. Е.А. Флерина заметила по поводу падающего красноармейца: «Где его героический образ, где его бдительное око?» Но были среди «идейных» кукол и удачные изделия. Так, Комитет по игрушке высоко оценил куклу Машеньку (артель «Сатурн»), которая могла с поднятой рукой отдавать салют. Кукла была одета в пионерский костюм: темную юбку, белую рубашку и красный галстук.

Куклы второй половины 1930-х годов артели «Все для ребенка». (Советская игрушка. 1936. № 8)

Педагоги и производители игрушек обсуждали идею создания кукол в образе конкретного человека – героя или ударника социалистического труда. Ориентиром для них служил опыт американцев, которые производили кукол, изображавших популярных личностей. Как правило, это были персонажи из мира моды и кино. Советские педагоги противопоставляли им кукол, представлявших героев страны Советов. «Дети знают героев-летчиков, пограничников, командиров и бойцов Красной армии, знатных трактористов и трактористок. Им хочется играть в этих любимых героев». Однако до именных кукол дело так и не дошло.

Играм с куклами-голышами, переодетыми в буденовцев, противопоставлялись «малосодержательные» игры с нарядными куклами. По утверждению педагогов, они не вызывают интереса у советских детей («кроткие добродетельные личики взрослых „барышень“» – это не наш типаж). Но продавцы отделов игрушек утверждали, что потребность в нарядных куклах очень велика. За ними приходят в магазин как совсем маленькие дети, так и девочки 10–12 лет. Вместе с куклами покупатели просят «добавочный материал» (посуда, плита, мебель). Между тем ассортимент кукол был очень ограничен. В самом большом отделе игрушек в стране в московском «Детском мире» продавалось всего несколько типов кукол. Наиболее дорого стоили куклы на шарнирах с закрывающимися глазами (их производила фабрика игрушки в Загорске), несколько дешевле – в порядке убывания стоимости – можно было купить куклы из папье-маше, куклы трикотажные мягкие, куклы с мастичной головкой и целлулоидные «голыши» (производства Ленинградской фабрики им. «Комсомольской правды»). Наибольшим спросом пользовались нарядные куклы с длинными волосами, заплетенными в косы. Покупатели отдавали предпочтение игрушкам со светлыми волосами: ангельский типаж сохранял свою привлекательность и для советских девочек.

Несмотря на постановления правительства и распоряжения комитетов, кукол катастрофически не хватало. По подсчетам специалистов, на четырех советских детей приходилось всего одна кукла. Купить нарядную куклу было сложно даже в Москве, не говоря уже о скудости кукольного ассортимента в провинции. Инженер Браславский, приехав в командировку в Москву, безуспешно пытался купить куклу с закрывающимися глазами и платьем, которое можно снимать и надевать. В пяти магазинах на Арбате продавались только маленькие дешевые куклы с неподвижными глазами. Автор письма цитирует слова своей пятилетней дочери: «Зачем мне раздеваться, если мои куклы не раздеваются?» Кукольное приданое тоже оставляло желать лучшего. С какой тоской многие матери вспоминали кукол своего детства, в элегантных нарядах, с изящной посудкой! На смену им пришли немодные и некрасивые вещи. «Грубый шов, несоответствующий цвет и сорт материала сразу сведут туалет куклы-ребенка до уровня грубой рыночной халтуры» (статья «Наряды для „голыша“»). В статье «Больше дешевых, красивых кукол!» редакция предоставила слово кукольнику Сергею Образцову. Он выступает от лица отца, безуспешно пытавшегося купить куклу для своей дочери. Игрушки для сына купить намного легче. В отличие от игрушек для девочек, ассортимент военных и строительных игрушек достаточно разнообразен. «Конечно, она [дочь] может играть и в войну, и в постройку моста, и в автомобильные гонки, но ведь кукол от девочки не отнимешь! Я не знаю, кем будет моя дочь: инженером, врачом, педагогом, но матерью она будет обязательно: ей хочется шить платьица своей Верочке, ходить с ней гулять, укладывать ее спать, мыть ее в ванночке, устраивать день ее рождения. А вот куклы-то и нет. Нет той куклы, которую хочется купить, которую радостно подарить, за которую не стыдно».

В статье с обнадеживающим названием «Нужен решительный сдвиг» Е.А. Флерина описала подарочную куклу, которую нужно производить для советских детей. «Нарядная кукла, уложенная в чемоданчики с отделением для ее вещей, кукла в шкафике с ящиком для белья и вешалкой для платья, несколько куколок, играющих с игрушками на ясельном дворике, – вот желанная кукла для подарков». Однако решительного сдвига в производстве игрушек так и не произошло. В системе советского производства заниматься куклами было невыгодно: изготовление качественных деталей стоило дорого, хорошие ткани и материалы были дефицитом, недоставало помещений и условий для работы игрушечников. Понятен восторг детей – посетителей выставки кукол, устроенной в 1936 году Комитетом по игрушке в одном из детских парков Москвы. Там были выставлены экземпляры нарядных кукол с приданым. Организаторы выставки разрешили детям поиграть с игрушками. Девочки попросили вложить в коробки наперстки, иголки и нитки, чтобы можно было чинить кукольные вещички (швейные наборы для кукол в советское время перестали производить). Дефицит кукол со съемной одеждой продолжался и в 1940–1950-е годы. Преодолевали его домашним обшиванием кукол в кругу семьи, но и эта традиция постепенно уходила в прошлое.

В условиях советского дефицита оставались недоступными оригинальные разработки игрушек, выполненные советскими художниками-кукольниками. Прежний облик куклы, чертами которой были капризность, наивность, скрытая сексуальность и вызывающая яркость, не подходил для советской игрушки. Прообраз куклы предстояло найти среди детей – современников эпохи. Соблюдение принципов реализма стало политическим требованием эпохи. Поэтому советские руководители с высоких трибун призывали художников ориентироваться на лица счастливых советских детей. «Хорошая кукла – это реальный образ здорового ребенка с подчеркнутой миловидностью лица». Однако сочетать условность кукольного лица с внешностью реального ребенка было непростой задачей для художника.

Куклы художницы М.П. Киселевой отличались изяществом и психологизмом (Советская игрушка. 1936. № 11)

Образцовыми считались куклы художницы М.П. Киселевой, ученицы скульптора С.Т. Коненкова. М.П. Киселева ориентировалась не только на уроки своего учителя, но и на современные образцы французских кукол. Весь процесс производства художница отслеживала от начала до конца, добиваясь четкости и гармоничности каждой детали. Так рождалась поразительная по красоте и одухотворенности игрушка. Куклу Киселевой отличали приятный овал лица, гармоничное тело, ясные глаза. Руки и ноги куклы могли сгибаться благодаря особому шарнирному креплению. Одежда была сшита по точным выкройкам, а фасон отличался изяществом. Однако цена такой игрушки по советским понятиям была высока (53 рубля 75 копеек против 4 рублей за обычную куклу). Десятилетняя отличница с пионерской прямотой заявила корреспонденту: «Я напишу [секретарю ВКП(б) П.П. – М.К.] Постышеву, чтобы кукла стоила дешевле». Но кукла-красавица была изготовлена не для обычной московской школьницы. Подобные игрушки выставлялись на международных выставках, где представляли счастливый мир советского детства. Зарубежная публика неизменно восторгалась куклами Киселевой, не догадываясь о примитивности материалов, из которых создавалось такое чудо, и о проблемах производства, с которыми сталкивались советские мастера игрушки.

Кукольные типажи М.П. Киселевой напоминали о прежней кукле, женственной и эстетичной. Даже стиль описания куклы («приятная», «гармоничная», «милая») больше соответствовал кукольным историям прошлого, чем стилю советских изданий для детей. Культурный багаж, накопленный игрушкой, напоминал о себе в отдельных произведениях детской литературы. Его можно было переосмыслить или воспринять как предмет литературной игры, что сделал А.Н. Толстой в сказочной повести «Золотой ключик, или Приключения Буратино» (1936). Мальвина – это и фарфоровая кукла, и воспитанная девочка, и нарядная красавица, и строгая классная дама. Все эти типажи – из старорежимного прошлого, с которым героиня сказки без сожаления расстается (в мире прекрасного будущего Мальвина будет продавать билеты в кассе кукольного театра).

Мотив расставания с нарядной куклой бодро звучал в советских текстах для детей. Девочка в стихотворении Т.С. Сикорской «Подарок» готова подарить свою куклу любимому вождю Сталину:

Девочка понимает, что кукла – слишком незначительный подарок, и поэтому в финале стихотворения решает вручить Сталину более серьезную игрушку – плюшевого мишку.

Нарядная кукла стала персонажем рассказов о жизни детей в детском саду. Все детали кукольного быта создаются совместными усилиями: артель рабочих мастерит кукле дом, а группа пионерок шьет ей наряд. Он предельно прост (платье да рубашка), но вызывает восторг. «Рубашка Дусе была до пят. Удивительно красивой и милой стала их кукла в этой рубашке! Особенно когда улеглась на большую подушку с прошивкой и покрылась розовым одеялом». В советской детской литературе розовый цвет встречается очень редко, именно как цвет кукольных вещей. Розовое платье надето на куклу по имени Фиалка Еремеева (Ильина Е. «Пушистый гость», 1937). На иллюстрациях к книге (худ. Ю. Васнецов) кукла изображена в дамской шляпе и пышном розовом наряде. Но прежней царицей игрушек советская кукла так и не стала. Писатели намеренно снижали ее образ обыденным именем или прозаической фамилией. Одна из целей такого упрощения – показать, что в жизни советских малышей кукла играет второстепенную роль, в отличие от выращивания овощей или выкармливания кроликов.

В последующие десятилетия литература о пионерах-героях окончательно сделала образ куклы невостребованным обществом. Советские писатели рассказывали о том, как партизанки и медсестры отказывались в детстве от своих кукол. В этих произведениях речь шла о девочках из городских семей с достатком, которые могли себе позволить купить дорогую игрушку. В такой семье выросла Гуля Королева, героиня повести Е. Ильиной «Четвертая высота» (1946). Писательница подчеркивает в характере девочки черты человека нового типа, свободного от гендерных стереотипов и материальных привязанностей. Эти качества проявляются уже в раннем детстве героини, о чем свидетельствует следующий эпизод. Гуля с куклой в руках сидит на подоконнике открытого окна. Мать, опасаясь за дочь, велела ей спуститься с подоконника. Дочь подчинилась, но в знак протеста выбросила куклу из окна. Между отцом, потрясенным этим поступком, и дочерью произошел следующий разговор: «И тебе совсем, совсем не жалко? – Немножко жалко, – сказала она и, нахмурив брови, бегом побежала к себе в комнату». Нахмуренные брови и решительный протест – вот портрет будущей отважной комсомолки.

Идеалы пионерских повестей, являвших собой советский вариант назидательной литературы, и жизненные практики послевоенного времени разнились между собой. В конце 1940–1950-х годов заметно вырос интерес советских женщин к моде и модной одежде. Открывались Дома моделей и ателье модной одежды, печатались журналы мод, получать которые стремились многие женщины. Кукла, нарядно и модно одетая, воспринималась матерями с радостью. В педагогических практиках появились случаи, когда воспитательницы в детских садах на примере кукол давали девочкам азы модного воспитания (как выбирать одежду в магазине, шить платье в модном ателье). Одна из наставниц, видя однообразную игру детей в одевание-раздевание куклы, предложила им поиграть в магазин одежды. «Гражданка, не хотите ли вы к платью своей куклы пришить кружевной воротничок или цветной бантик? Мы недавно получили красивые бантики и воротнички для детских платьев». Девочки под руководством воспитательницы организуют кассу и начинают с увлечением торговать модным кукольным товаром. Знаменательно, что опыт подобного занятия с детьми не замалчивался стыдливо, а подавался в методических рекомендациях как передовой. Другая воспитательница работала с девочками над вышиванием полотенец, салфеток, ковриков и аксессуаров для кукольной одежды, о чем она с гордостью рассказала на всю страну. Кукольно-швейную идиллию в детском саду 1948 года нарушают мальчики, которые сооружают из строительного материала танки и решительно отказываются играть с девочками в куклы.

Девочки с куклами в послевоенном детском саду. В отличие от героинь советской литературы они дорожат своими игрушками (Игры детей. Сб. ст. из ж. «Дошкольное воспитание» / Под ред. Е.И. Волковой. М.: Гос. уч. пед. изд. Мин. просв. РСФСР, 1948)

В 1950–1960-е годы игры с наряженными куклами – это неотъемлемая часть советских воспитательных и досуговых практик. Несмотря на принципиальную разность жизни в советском и западном обществах этот процесс имел схожие черты: вместо кукольных дам появились куклы в образе детей, вместо модных светских нарядов – демократичные кукольные одежды, вместо картинок из жизни богатых и избранных – реализм будней. В текстах для детей нарядная кукла лишилась своего «я», от имени которого она гордо выступала в «записках» и «переписках». Казалось, что с модными куклами в эпоху массовой культуры и демократизма нравов будет покончено навсегда, однако вышло иначе. Новейшая история куклы Барби, ее производства и текстового сопровождения свидетельствует о неугасающей привлекательности гендерных стереотипов, модных пристрастий и буржуазного образа жизни.