Если у вас с потолка течёт вода – какие варианты?

Не много, вы правы. И почти все связаны с соседями.

Но вдруг всё гораздо проще? Вдруг это мочится домовой? Мочится прямо на ваш потолок?

В большинстве случаев, так и происходит.

Потому что, когда домовой мочится на потолок (разумеется, вы его не видите, поставьте себя на место домового) – это всегда к несчастью.

К маленькому. Или побольше. Порой – очень большому.

В первом случае вам придётся затевать ремонт. Во втором долго судиться с соседями и спать в сырой постели. В третьем…

…звонить мне и Лёхе.

И тогда, какое-то время мы поживём у вас.

Возможно, очень долго.

Чтобы всё решить.

С одного бока на другой. Не помогало.

Когда я ложился ухом на подушку, то слышал отражённый пульс – словно кто-то осторожно ступал по хрустящему снегу. Сон не шёл. Не спешил, пройдоха, растворить ночные страхи, точно таблетку аспирина. Возможно, именно его шаги я и слышал – трусливо удаляющиеся, хрустяще-снежные.

За дверью бушевал холодильник. Тот, что в коридоре, запасной, набитый мясом и пойлом. Он рычал, ревел, стонал. В нём поочерёдно включалась бензопила, пытался завестись находящийся при смерти мопед, клокотала какая-то хриплая тварь, гудела перегруженная высоковольтная линия. А иногда все эти ребята исполняли хором.

Встать бы, да обесточить многоголосого подлеца, но я боялся, что окончательно спугну сон, и тот бросится наутёк во все ноги.

А потом зазвонил мой сотовый.

Это причинило мне неудобство. Напугало до икоты.

Потому что телефон лежал на стуле. Там же валялась задняя крышка корпуса, симка и аккумулятор. Всё по отдельности.

Телефон это не смущало. Он звонил.

– Лёх! – крикнул я. – Подъём! Началось!

Больше чтобы взбодрить себя.

Лёха не отозвался.

Я спустил ноги с кровати и поискал пальцами тапочки. Не нашёл.

Ну – ничего странного.

Началось ведь.

Я включил висящий на шее фонарик. Я часто сплю с фонариком. Особенно в чужих квартирах. Особенно на работе.

С чем только на шее мы не спали. Лёха так однажды даже с венчиком для взбивания. Безусловно, серебряным.

Чёртов мобильник продолжал звонить.

Я потянулся к стулу, чтобы нажать «сброс», но передумал. Не хотел касаться. Когда трезвонит сотовый без аккумулятора – это, знаете ли, нормальное желание. Точнее нежелание. С другой стороны, сотовый можно понять, – пройдя через километры дребезжащего конвейера и ненависть тысячи китайских рабочих, начнёшь названивать даже без динамика.

Я бросил на мобильник майку с изображением злобного клоуна из «Оно» Кинга, чтобы приглушить звук.

В тёмной прихожей подвывал холодильник, но уже потише. Почувствовал меня. Или что-то ещё. Луч фонарика выхватил лакированный журнальный столик, обувную полку, вешалку для зонтиков, ботинок, прыгающий в направлении кухни…

Я резко выглянул из-за откоса и заметил свои тапочки, скрывшиеся в предкухонном коридорчике. Если искать позитив даже в неприятных вещах, таких, как миграция обуви, то меня порадовал тот факт, что ботинки Лёхи колдыбали последними. Мои тапочки опережали их на три носка.

Я взялся за дверную ручку зала. Поддалась.

Уняв желание снова крикнуть, – хотя очень хотелось, чтобы разбудить самого себя и весь дом, – распахнул дверь и вошёл. В зале горел торшер – протекал жёлтым светом в углу.

Лёха сидел на продавленном кресле и…

Стоп кадр.

Я знаю, вам трудно сосредоточиться на событиях. Мешает один вопрос, преследует с самого начала моего рассказа:

«Насколько реально мочиться на потолок?»

Ответ:

«В это время домовой стоит на потолке».

Не устроит? Такая возможность допускалась с самого начала, но сомнения не развеяла?

Тогда, вот вам история:

Знавал я одного парня. Он много курил, а в итоге скурили его самого. Нет, не рак лёгких. А два демона-наркомана. Скурили не в буквальном смысле, а в эфирном. Забили душу парня в самокрутку из странички Евангелия от Иоанна и обдолбались «паровозиком». То есть скурили в буквальном для демонов смысле. Не для людей. Или домовых.

Но история не об этом.

Так вот, за двадцать лет до адской раскурки двенадцатилетний и ещё не курящий тогда парень поставил рекорд двора. Он запулил струю мочи на крышу бетонной трансформаторной подстанции. Прошлый рекорд тоже принадлежал ему – удалось помочиться за шиворот бомжу, прикорнувшему в положении «я стою, но никуда не спешу» в щели между гаражами.

Такая вот история.

Пуск кадр.

Лёха сидел в кресле под хищно-жёлтым абажуром и читал «Блаженные мёртвые» Линдквиста. Книгу он держал вверх ногами.

И, похоже, спал.

– Ты охренел? – полюбопытствовал я.

Лёха всхрапнул. «Блаженные мёртвые» всегда навевали на него сон.

Был бы у меня тапочек – запустил бы непременно. Но тапочки проводили совещание в районе кухни. Поэтому я просто выбил пуфик из-под ног друга.

Лёха уронил книгу и попытался залезть на спинку кресла.

– Ась? – спросил он оттуда, просыпаясь. – Началось?

– Я же кричал.

– Ты часто кричишь во сне.

– Давай-ка слазь.

– Чё там играет? – Лёха повёл головой, будто принюхивался к звукам.

– Мой мобильник.

– Так ответь.

– В нём нет симки.

– А чё мелодия такая стрёмная? Это же… Ария Люцифера в обработке хеви-метал? – Лёха глянул на меня, как на собаку, принёсшую вместо пластиковой косточки чью-то кисть.

– Это не моё. Не заливал ничего такого.

– Ясно…

Лёха прошмыгнул в детскую спальню (я ночевал на двухъярусной кровати, стараясь не распрямляться во весь рост, чтобы не заклинило между спинками) и вернулся с моим сотовым.

– На твоём месте… – начал я, но Лёха ткнул пальцем в экран и поднёс трубу к уху. К правому. По инструкции. Левое ухо обмануть легче.

– Да? Слушаю!.. Говорите!..

Я настороженно ждал. Лёха нахмурился. Когда он хмурится вот так, словно получил удар током, значит, всё путём. Он просто раздражён.

– А вот и не подскажу! И на часы там у себя хоть иногда поглядывайте! Гугл в помощь!

Лёха прервал звонок.

– Кто? – спросил я.

– Ошиблись номером.

– Чё хотели?

– Расписание узнать на паром в Стикс. На следующий век.

Мы двинулись к кухне. Лёха авангардом, я арьергардом – прикрывал, поглядывая на антресоли. Домовые любят антресоли, так же как террористы – большие спортивные сумки, которые «теряют» на вокзалах и в аэропортах. Всё, что имеет дверцу и расположено выше головы жильцов, – отличное место для сюрприза. Обладая такой удачной позицией, даже самая ленивая аномалия способна на акт устрашения, выраженный в падении вам на голову.

В туалете кто-то пел.

Лёха остановился, я наткнулся на его спину. Мы дружно посмотрели на дверь сортира, на которой красовался календарь с полуобнажённой фифой.

– Так просто? – с оттенком разочарования шепнул Лёха. – Этот домовой никогда не играл в прятки?

Что-то не нравилось мне в этом пении. Через секунду я понял что.

– Там не домовой.

– Думаешь, коммунальщик? Обманку оставил?

«Коммунальщиками» Лёха называл всех квартирных домовых. Пристроившихся же в коттеджах и на дачах – «боярами».

Я посмотрел на друга:

– Не узнаёшь голос?

Наверное, я выглядел растерянным и немного испуганным. Потому что был растерянным и немного испуганным.

До Лёхи де доходило.

– Саундтрек? Это из какого-то ужастика?

Вот тугодум.

– Это ты поёшь.

– Да ладно…

– Вспомни свой голос на записях. Или поверь мне на слово – я слушаю это каждый день.

В отличие от людей, которые поют в душе, Лёха любит петь в туалете. Берёт с собой набитый mp3-файлами ноутбук и подпевает. Это ужасно раздражает. Особенно, если мешает насладиться собственным пением под струями воды.

Лёха подёргал себя за ухо:

– Словно кого-то под музыку придают анафеме. – Он прислушался, как человек, заинтересованный в результатах заказанной экспертизы. – Хотя что-то в этом есть…

– Что-то невыносимое?

– Я бы сказал авангардное. Что будем делать?

– Заставь себя замолчать… того, что за дверью. Для начала. И вспоминай о звуках анафемы в будущем, когда снова потащишь ноут в уборную.

Лёха обмозговывал.

– Вряд ли твой совет помог. Судя по всему, это пою я-из-будущего.

– Тогда можно спросить о том, что произойдёт с нами в будущем.

– Точняк! Всегда хотел знать свою судьбу.

– Лёх?

– Угу?

– Как ты понял, что это ты-из-будущего, а не ты-из-прошлого или ты-из-другого-настоящего?

– А ты прислушайся. Вот сейчас, к припеву.

Я так и сделал. То ещё испытание.

– А как же мало нужно для счастья. Улыбка утром и улыбка в обед. Бутылка пива, чтобы расправить души снасти. И «Орбит-злаки», когда говоришь привет!

– Ну? – спросил я.

– Что – «ну»? «Орбит-злаки»! Жвачек с таким вкусом ещё нет в природе, то есть в ларьках. Элементарно!

– А ты не думаешь, что это просто для необычного словца?..

Но Лёха уже шагнул к оклеенной грудастым постером двери и постучал. Над плечом глянцевой красавицы.

Пение прервалось. Тихо напевал динамик компьютера, но потом смолк и он.

– Димон? – спросил Лёха-за-дверью.

– Нет, – ответил Лёха-перед-дверью. – Но он рядом. Только не совсем тот Димон, не из твоего времени.

– А ты кто?

Сейчас будет какой-нибудь дурацкий каламбур, подумал я.

– Хто-бы-хто Жан-Кухто! Я – это ты. Только более молодой и обаятельный. Из прошлого.

– Что-то припоминаю. Вы на той хате с коммунальщиками? Подожди немного, или совсем невмоготу?

– А? – спросил Лёха-перед-дверью.

– В сортир потерпишь? – разъяснил Лёха-за-дверью.

– Конечно. То есть мне вовсе не приспичило. Просто хотел побалакать.

– Прямо сейчас?

– Ну… я, конечно, не против дождаться, когда ты выйдешь, и обнять… м-м, обняться… Но не уверен, что проканает.

– Ты это о чём?

– Парадоксы и всё такое. Я думаю, то, что мы можем разговаривать – это как эхо. Только в шахте времени. Ты же помнишь наш разговор?

– Смутновато.

– А помнишь, чтобы выходил, и мы встретились лицом к лицу?

– Что-то не припоминаю. Кажись, не было.

– Ага! – вскричал Лёха-перед-дверью. Лёха-за-дверью спустил воду.

– Димон тут? – спросили из-за двери, из будущего.

– Привет, Лёх, – сказал я, неловко глядя на Лёху-из-настоящего.

– Здорово. И заранее извини.

– За что?

– Придёт время – поймёшь. Главное, помни – в твоей машине меня не было. Я думаю… там никого не было. За рулём. Ну, когда она лопнула…

– Как?! Когда?!

Мне стало как-то нехорошо.

– Мы ещё сами не разобрались. С тобой. Здесь. В будущем. Но я вижу, как ты смотришь… словно это я во всём виноват. Во всех этих несчастьях.

– Да что, чёрт побери, натворила моя машина?! И как она могла… лопнуть?

– Ну вот, опять кричишь.

– Но…

Лёха вклинился между мной и дверью.

– Хорош гавкаться! Такой шанс разбазариваете! С самим собой даже поболтать нельзя! Лёх, старшой! Ты мне вот что скажи – айфоны с голограммными проекциями собеседника уже продают?

И это он называет толковым вопросом о будущем? Лёха, Лёха…

– Кто его знает, где-то может и продают.

– А у нас, нет? Я – ты – не купил себе такой?

– Мы не пользуемся телефонами почти год.

– Мы? Люди будущего?

– Я и Димон.

Эта новость, весточка из будущего, поразила Лёху-из-настоящего словно грядущая смена ориентации.

– Какого?.. Как это не пользуетесь?

– Не могу рассказать. Иначе ты сделаешь что-нибудь, и всё станет только хуже. Например, машина не лопнет, а вывернется наизнанку, когда в нёй будет сидеть…

– Опять эта машина! – заорал я, забыв про домового, работу и опасности этой ночи.

Рванул дверь на себя, собираясь вытрясти из Лёхи-из-будущего скверную историю с машиной, но туалет оказался пуст. Только подрагивала крышка сливного бочка.

Мелко так, словно кто-то пытался сдвинуть её изнутри.

– Вот же гадство, – замычал за спиной Лёха, – я так и не узнал про…

– Тссс! – Я посторонился и кивнул на крышку.

В образовавшуюся щель уже мог пролезть человеческий палец.

И он пролез.

Синий, узловатый, с ногтём-крючком.

– Это я? – странным голосом спросил Лёха. – Это мой палец.

– Конечно, нет.

– Уф-ф…

Палец ощупал край бочка, покрутился перископом и «глянул» на нас ногтем.

– Прям как у Кинга в «Двигающемся пальце», – сказал мой друг.

– И как там Кинг с этим пальцем управился?

– Да никак. Резал-резал. А тот рос и рос. А когда вроде бы в раковине с ним было покончено, начал скрести в крышку унитаза.

– Звучит не очень обнадёживающе.

Лёха пожал плечами:

– Свободная концовка. Закон жанра.

– Я предлагаю закрыть дверь.

– Ага. Поддерживаю. Только…

Лёха достал телефон и сфотографировал торчащий из бочка синий палец. Палец немного повернулся и распрямился, точно позировал. Лёха посмотрел на экран сотового.

– Нормуль вышло, закрывай.

Домового в толчке не было.

В этом я был уверен.

Стоп кадр.

Злые домовые очень брезгливы. Поверьте на слово.

И ничего с этим не поделаешь.

Конечно, современное общество заставляет приспосабливаться, и прочее, и прочее. Но представить коммунальщика, прячущегося в туалете, причём прячущегося по своей воле, чтобы напугать владельца квартиры (не настоящего владельца, конечно, домовые точно знают, кто в доме хозяин) или охотника – нет, увольте. Какой кайф от засады? Одни неудобства.

Домовые-бояре с трепетом вспоминают средние века, да и другие времена, в которых отхожее место размещалось на улице. Подальше от дома. Брезгливость-то ведь не к себе любимому, а к людям.

К человечкам.

Ну и к другим домовым, зачастую. Чего уж тут.

В нашей работе мелочи важны. Всё можно использовать, обратить в оружие. Ходишь по квартире с криком «У меня тубик!», и «ребята» сами съезжают или взрываются от приступа брезгливости. Несколько раз срабатывал и такой блеф.

Пуск кадр.

– Ты первый, – сказал Лёха, мусоля взглядом ручку кухонной двери.

– После вас.

– Уступаю.

– Переуступаю.

– Дети и дамы вперёд.

– Только следом за…

Позади меня что-то ухнуло. Громыхнуло с потолка. Напугало до чёртиков.

Нельзя так с порядочными охотниками. Слишком топорно и банально. Да и нутро сжимается, точно гармонь на выдохе.

Я развернулся. Лёха развернулся и подпрыгнул. Или подпрыгнул и развернулся. Возможно, оба манёвра он проделал одновременно. Его острый локоть клацнул по остеклению двери, но оно выдержало. Только обиженно дзинькнуло.

Перед нами сидело мохнатое существо с лицом владельца квартиры. Обычная метаморфоза – домовые перенимают черты тех, с кем живут. И рады бы сохранить индивидуальность, но с собственной природой не поспоришь.

Лицо коммунальщика выглядело сонным и немного ошалелым, словно тот рухнул с висящего над печкой лаптя. Впрочем, недалеко от истины. Сверху поскрипывали двери антресоли. Я покачал головой: ведь предупреждал сам себя…

– А-а, – сказал домовой.

– Что – «а-а»? – спросил Лёха, доставая из кармана моток верёвки.

– А-а-а.

– Ты стонешь или пытаешься испугать? – уточнил я.

– Задумывалось второе, – сказал домовой, продолжая сидеть на пятой точке. – Чёрт, со сна всегда неубедительно выходит.

– А какого подпечья ты спал?

– Я – не домовой, что ли? Уже и заснуть не могу? Пока вас из комнат выманишь, и помереть от скуки недолго.

– Значит, засада, – кивнул Лёха каким-то своим мыслям. Конец верёвки, на которой красовались шишки узлов, касался протёртого пакета.

– Засада, – признался домовой со вздохом.

– Люблю неудачные засады, когда сам в них не сижу. – Лёха поднял руку над головой. – Значит, нам повезло, а тебе нет. – Он дёрнул кистью, качнув верёвку в сторону коммунальщика. – Домовой, домовой, поиграй, да отдай.

Тот сразу схватился за один из узлов. Волосатая ладошка сжалась, в глазах мелькнул страх, азарт и неспособность что-либо изменить. Верёвка поймана, ловушка захлопнулась.

Попался.

– Гады, – сказал напоследок домовой, – что ж вы…

Договорить он не успел. Не в этом мире. Лёха рванул на себя, и хулиган на конце верёвки вспыхнул, как солома, и исчез, как зуд. Сгинула и сама верёвка. Вынужденные потери: гранату два раза не взорвёшь.

– Печёт, а-а, – Лёха подул на ладонь. – Всегда боюсь перепутать концы. Вот смеху будет, если когда-нибудь меня выкинет вместо коммунальщика.

– Обсмеёшься, – мрачно сказал я. – Может, безопасней завести кошку или хранить пасхальные яйца?

– Шутишь?

– Шучу.

– Давай. – Лёха кивнул на кухню. – Ты первый.

– После вас.

– Усту… а, чтоб тебя!

Он повернул ручку и открыл дверь.

На кухне буянили два домовых: носились по стенам, сбрасывая с полок банки и коробки, словно больных старух с печей. На нас они не обратили ровным счётом никакого внимания.

– Да их тут группировка! – почти с восхищением произнёс Лёха. – Три коммунальщика в одной квартире. Вот так редкость.

– Помнишь, что он сказал? – спросил я.

– «А-а». А потом: «гады».

– Да не домовой, а ты-из-прошлого.

Лёха почесал лоб. Домовые продолжали бесноваться, улюлюкать и сыпать на пол крупу.

– Что-то про твою машину?

– Да нет же. Он спросил, на «той ли мы хате с коммунальщиками», или как-то так. С коммунальщиками. Во множественном числе, понимаешь? Можно было сразу догадаться!

– Ну уж извини. Проворонили. Пропала подсказка века.

– Хватит ёрничать.

– Хватит трепаться.

Но меня уже донимала иная мысль.

– Как ты… то есть он попал в сортир этой квартиры, если он из будущего? Мы что, тут поселились?

– Может, он попал в прошлое из другого сортира, в другой квартире?

– Это как?

– А вот так. Временное наложение тебя не смущает, а пространственное, значит, да?

– Ладно. Проехали.

От гонок по стенам у меня начало рябить в глазах.

– Веник? – спросил Лёха.

Я кивнул. Лёха расцвёл:

– Люблю по старинке.

Лёха открыл дверцу, достал веник и ударим им по воздуху. Куда-то в эпицентр движения.

Кривоногий домовой отлетел к батарее, шерстяная шапка слезла на волосатое ухо.

– Выметаю, выгоняю! – завёл пластинку Лёха. – Выметаю, выгоняю!

Второй домовой – чёрный, лохматый – замер на карнизе над окном и зашипел.

– Лёх…

Зашипел и тот, что в шапке, кривоногий, сбитый веником. Оба смотрели на меня.

– Лёх… – снова позвал я. Слюна во рту загустела, руки похолодели.

– Выметаю, выгоняю!… Чего тебе? Не видишь, делом за…

Они смотрели на меня. Почти одинаковые лица. Почти…

– Похоже, настоящая нечисть в этой хате – наш заказчик.

– Что?

– Их лица.

– Ну?

Я сорвался:

– Да присмотрись ты к ним! Это же не просто копии человеческого лица! Это копии определённых эмоциональных состояний!

Лёха опустил веник.

Домовой в шапке смотрел на меня. Его лохматый «брат-близнец» пялился на Лёху.

– Твою ж… – выдохнул Лёха. – Похоть и ярость?

– Похоть и ярость, – подтвердил я.

Это было на лицах коммунальщиков. Не временная эмоция, а застывшая, константная. Вечный слепок.

– У нашего нанимателя жёсткое растроение личности.

– Как минимум, – сказал я.

– Как минимум «жёсткое»?

– Как минимум «растроение».

– И что делать? – спросил Лёха.

– Это должно быть нашей проблемой?

– Не думаю. Это – проблема людей.

– Тогда – заканчивать работу.

В открытом навесном шкафчике виднелась уходящая в темноту лестница.

– Вы больше не сможете там прятаться, – сказал я домовым, изуродованным человеческими пороками.

В ответ – рык. Возможно, они даже не умели говорить. Как и потаённые личности нашего нанимателя. Темноте не нужны голоса, достаточно – звука.

Лохматый бросился на меня и попытался укусить за лицо. Я схватил его за плечи и откинул назад. Он ударился головой о батарею, заскулил, обратил лицо к лестнице в полумраке шкафчика и прыгнул туда.

Шмяк!

Он словно врезался в невидимую преграду. Упал на линолеум.

– Мы знаем о чёрных тайнах. Теперь их не спрячешь в темноте. Теперь в ней не спрятаться самому.

Лёха достал из кармана небольшую коробочку, открыл, взял мел и вывел на стене два слова.

«УБИЙЦА»

«НАСИЛЬНИК»

Домовые закричали.

Убивать словом не так просто как кажется, и не так комфортно, как могло бы.

Слишком много шума.

Последние домовые этой квартиры превратились в сияющие шары голубого света, которые взорвались яркими, как новенькая иномарка в солнечный день, искрами. В некоторых местах начал тлеть линолеум. Я набрал в стакан воды и залил чёрные точки водой.

Последняя неприятность.

Если не считать мыслей о лопнувшей машине…

В топку будущее! И кто сказал, что даже намёк о ещё не свершившемся – это круто?

Стоп кадр.

Охотники на домовых и сами домовые.

Мы как писатели и неграмотные читатели. Мы с Лёхой пишем, а они не понимают наших произведений. Фыркают, противятся, не принимают. И, в конце концов, самоликвидируются, подальше от наших рукописей.

Мы ведь настойчивые.

Писать не перестанем.

Пуск кадр.

Плата за очистку квартиры ждала нас в кухонном ящике, рядом с вилками и ложками. Она была там всё это время. Нам доверяют, другого выхода нет. Даже у монстров с человеческими лицами.

Лёха пересчитал купюры и спрятал в карман.

– Как насчёт молока? – спросил он.

– Со сладеньким, – кивнул я.

– Непременно. Нужно отметить.

Когда не останется домовых – это обрадует лишь людей. Тех, что живут под крышей своих домов, а не где-нибудь в пещерах или ромашковых полях. Порадуются люди, да и забудут, как когда-то забыли дворовых (этих не перебили охотники, а отвергли сами дворы, бетонные, злые, с ржавыми детскими горками и изгаженными газонами), – других проблем валом.

Когда не останется домовых – пропадут заказы. Мы с Лёхой потеряем работу.

Когда-нибудь так и будет.

Мир без домовых.

Потому что мы с Лёхой профессионалы. А люди не любят текущие потолки и несчастья.

Мир без злых домовых: выживал и проказников.

Мы-то – помощники – собираемся жить вечно. По возможности.

– Когда-нибудь придётся самим мочиться на потолок, – вздыхает Лёха. – И охотиться на самих себя…

Он говорит с сожалением. В шулерстве – мало приятного. Только результат.

– Угу. Когда-нибудь, – соглашаюсь я, запивая рафинад топлёным молоком.

Угу. Приятного мало.

Да и эти потолки, знаете ли… Законы гравитации, все дела. Цель вроде и под тобой, когда стоишь вверх тормашками возле люстры, но объясни это жидкости…

В общем, та ещё работёнка.

Даже для домового.

Из дневника Дмитрия «Коркамурта» Чердачного.

Разумеется, утерянного.

Дневника – не Дмитрия.