Александр Костюнин

Капитанская дочка

Рассказ

Вся команда немецкого сухогруза «OSTERHOOK» собралась в кают–компании на торжественный ужин по случаю католического Рождества.

Кок сервировал стол в высоком, круто накрахмаленном колпаке, в белом фраке с чёрными пуговицами и отутюженных, как бритва, чёрных брюках. Это не было маскарадом — подобную форму одежды на праздничный случай предписывал регламент немецкой компании–судовладельца. Но не только парадной униформой распорядителя камбуза отличалось застолье… На столе красовались запотевшая бутылка шампанского, пузатый французский коньяк, в глубоких тарелках заморские фрукты–овощи и — гвоздь гастрономической программы — запечённая индейка, нашпигованная сухофруктами да всякими пряностями.

К капитану сейчас только прибыла на побывку семья. По левую руку от Александра Владимировича сидела и светилась от счастья жена… Дочурка — школьница младших классов — нетерпеливо егозила: то забиралась к маме на колени, то опускалась под стол, то, игриво пританцовывая, приподнималась на цыпочках, вишенками карих глаз высматривая вкусности. В кают–компании царила неловкая тишина, кэп молчал, потому молчали все, одурманенные к тому же чарующим ароматом индейки. Матрос Толик журча сглатывал слюну, оправдывая своё прозвище Желудок. Да весь списочный состав сухогруза, пятеро энергичных мужиков, к трапезе были не то что готовы, — едва сдерживались. Моряки поглядывали друг на друга, вопросительно на капитана, тот лишь загадочно улыбался. К столу явно ждали кого–то… Наконец в коридоре послышались лёгкие шаги, и кэп взял слово:

— Уважаемые моряки славного парохода «Остерхук», сейчас я познакомлю вас с новым членом команды…

— ???

Лица старпома, матросов, боцмана застыли в недоумении.

— Из Санкт — Петербурга в Италию идём в новом составе!.. — капитан прервал речь и, выдержав паузу на манер конферансье, добавил, — А вот и она!

— ОНА? — взъерошив бороду, переспросил изумлённый старпом.

— Да.

Дверь несмело приоткрыли, и пред командой чудным видением предстала восхитительная дева: живые карие глаза, нежный румянец, открытая улыбка, роскошные тёмно–русые волосы до поясницы; серая эффектная туника с напуском подчёркивала спортивную фигурку.

Лёгкий ток пробежал по мужчинам…

— Разрешите представить: старшая дочь Юлия. Не успел проинструктировать: волосы по технике безопасности нужно укладывать.

— Не–веееста!

— …Школьница выпускного класса.

— А по должности?.. — поинтересовался въедливый боцман.

— Капитанская дочка.

— !!! — моряки с живым интересом и почтением взирали на гостью.

Капитан поднял бокал. Третий тост по традиции — за тех, кто в море! Четвёртый — за праздник! Лишь тогда, под нежный хрустальный перезвон, и на борту сухогруза «Остерхук» наступило католическое Рождество.

* * *

Остерхук этот когда–то давным–давно был прославленным пиратом — повод весомый, чтобы арматор назвал его именем одну из своих посудин. Немецы так и поступили, а затем передали сухогруз под флагом Гибралтара в чартер шведской компании. Передали вместе с нами — «движимым имуществом». Команда наша небольшая: пять членов экипажа и капитан. Капитан на иностранном судне — «представитель судовладельца»! В контракте так и указывают, чёрным по белому: «master». Привыкли в Союзе: равенство! братство! А у капиталистов социальные барьеры всячески подчёркивают.

С немцами у меня не первый контракт, но ни разу не случалось зимой оказаться в Санкт — Петербурге. До дома — рукой подать, стало быть, можно вызвать жену с дочурками. О предстоящем маршруте знал загодя, знал также, что следом пойдём на Италию. Вот тут у меня и созрел грандиозный план: Юлька, старшая дочь, мечтала в Италии побывать с самого детства, книжки исторические читала, открытки собирала, на глобус засматривалась… «Может, в загранку взять и её?» — мысль эта промелькнула яркой падающей звездой и показалась столь желанной, сладкой!.. столь навязчивой, что я, не откладывая, связался с домом. У меня на теплоходе спутниковая связь «Инмарсад-С» — отправка на телекс, факс, емейл, у жены дома интернет. Написал, мол, так и так, в кои–то веки заходим в родные широты, и — Юльке: «Если хочешь, давай!» Дочь загорелась: «Папочка, круто! Хочу–хочу…» Мамусик тоже обрадовалась: «На судне, зимой! в Италию — сказка! Тем более папа — капитан». Я запросил разрешение у Германии, немцы — ходатайство в консульство, сделали визы, всё оформили. Море — стихия непредсказуемая, точно в назначенный час не угодишь, а коли задержимся… несколько дней плюс к каникулам не повредят. «Последний год детства!» — с грустью подытожили мы с мамуськой.

— Что вы, как узнала, прыгала на одной ноге, — улыбаясь, вспоминала жена за рождественским столом. — Младшая ей вся обзавидовалась.

Юля заворожённо поглядывала на моряков:

— Ещё б не радоваться…

— Слышать ничего не хотела, что класс выпускной, экзамены сдавать. С детства по скаутским лагерям, всяким турслётам. Она у нас любительница приключений, экстрима. Вся в папу…

У меня в душе после этих слов счастье — высоким приливом…

— Ну, в данном случае экстрим исключён, — усмехаясь, поправил старпом. — Увлекательный круиз на комфортабельном теплоходе в отдельной каюте.

Всем сделалось так хорошо: и Юльке — объекту восторженного внимания взрослых; и младшей дочуле, которой всегда славно, развесело, раз семья вместе; и команде, поскольку напряжённый успешный год позади и, значит, можно слегка расслабиться. О нас с мамуськой говорить нечего: от гордости за дочь мы взлетели на самый гребень волны. Единственное беспокойство: сложная ледовая обстановка в Финском заливе… Но, ведь Балтийское море не замерзающее (в порт спокойно зашёл). Совсем на крайний случай дежурят два ледокола, проводят через ледовую корку.

Уже далеко за полночь мы уложили младшую баиньки, сами вышли на палубу. Придерживаясь за пушистые от инея леера, Юлька первой прошла на корму, запрокинув голову, стала кружиться… А небо высокое–высокое, и по нему золотым конфетти рассыпаны горящие звёзды.

— Какая красота! И всё теперь это моё.

— Твоё, твоё, — миролюбиво согласилась мать.

— Давайте споём, — предложила дочь.

Мы с мамуськой подхватили. Старпом залихватски сдвинул мохнатую шапку и тоже:

— Юль, — лукаво ухмыльнулся кок, — Ты знаешь, куда ставится ударение в слове «figgy»?

— На первый слог. Плоды называют фи ги или инжир… Фи говый пудинг!

— Это для католиков. Нам правильно петь «фиго вый»…

— Шутить изволите?

— Ничуть.

Смешки, общий хохот заглушили конец фразы.

В порту тем временем не прекращалась работа ночной смены: перемещая грузы, повизгивали лебёдкой большие портовые краны; натужно подвывая, швартовались суда; с грохотом круша белые глыбы, передвигался вдоль пирса буксир.

— Вода, гляньте, как парит, — механик озабоченно хмурился, — Давит мороз. Синоптики обещают к утру за тридцать.

А я без их обещаний понимал: самим из порта не выйти. Пяти минут нет, а уж ресницы от инея тяжёлые, скулы огнём горят. Напоследок окинул взглядом судно и полушутя скомандовал:

— Отбой. Пора спать…

Один за другим полетели в ночь яркими угольками окурки.

Утром мамуська с Ладой подались домой, а мы встали под выгрузку–погрузку: на родину доставили для пивной отрасли хмель, из России на Запад — пиломатериалы. Сутки на всё про всё и — курс на Италию…

Юльке, словно vip–персоне, выделил отдельную каюту. Вообще–то места нам хватило бы и в капитанской. У меня каюта комфортабельная: заходишь, справа — диван, слева — рабочий стол, имеется душ, туалет, отдельная спальня. Ладно, пускай блаженствует! Вечером заглянул к ней в гости, оценить, как устроилась. Уже из коридора навстречу нежный аромат — женским духом повеяло… Дураки болтают, женщина на судне — к беде, тут — благодать! На стене висит ватманский лист с контурами материков, пунктирной линией обозначен маршрут «Россия — Италия, порт Триест», крохотный российский триколор в исходном пункте — «Санкт — Петербург»; на столике раскрытый учебник по алгебре, карманное зеркальце, в рамке семейная фотография, рядом плеер, шпильки, цветные резинки, заколки… Девчонка!..

— Ну, как ты?

— Отлично.

— Держись меня, мало ли что… Кругом механизмы.

— Я уже со всеми перезнакомилась.

— Ну и?..

— Боцман такой заправский моряк: в ухе серьга, на руках наколки–якоря.

— Надеюсь, других рисунков он тебе не показывал…

— Па!.. Предложила повару на кухне помогать…

— Ко ку на ка мбузе?!

— Да.

— Помогай, заодно научит тебя готовить. Иван Петрович — мастер!

— Мы когда отходим?

— С минуты на минуту жду команду диспетчера.

— Ура!!! — Юлька запрыгала, захлопала в ладоши.

Но прошли сутки, двое, трое, а мы, как стояли у причальной стенки готовые к отходу, так и продолжали стоять. Вся надстройка, леера, трап обросли ледяной корой — какое–то Берендеево царство, не судно. Шведам докладываю: «Ледовая обстановка крайне тяжёлая. Настоятельно рекомендую заказать индивидуальную проводку». При этом судно заводят носом в вырез на корме ледокола, за усы притягивают и буксируют до тёмного ниласа и склянки. Ну, разумеется, нужно платить дополнительно… Со шведами у меня каждый день на восемь утра — «позишин репорт»: теплоход «Остерхук», экипаж пять человек, позывные, широта, долгота… температура наружного воздуха, воды, толщина льда, сила сжатия, запас воды, топлива и… пройдено за сутки — «0» миль.

— Пап, когда передвинем флажок?

— ?..

Да, миль пройдено — ноль, а время — бежит! неделя к концу.

— Юль, хочу маме писать: пусть приезжают вместе встречать Новый год.

— Ура! Ура–ура.

Мы прошли в рубку, отправили почту и тут же весточка: «Выезжаем». Юлька счастливая ускакала на камбуз, а я стал добивать шведов. Отправляю телеграммы одну жёстче другой. Смысл един: «Самостоятельно выйти не сможем». В ответ: «Ищите возможность».

Наутро приехали мои: дочуля квёлая, по трапу еле поднялась, жена вся на взводе:

— В поезде у Лады поднялась температура! Жар! Пылает вся. Угораздило нас! Предчувствия у меня нехорошие… Хоть бы встретил!..

— Ну, мамусик…

— Кое–как добрались до порта, а их, видишь ли, к другому причалу перегнали.

Одна Юлька радовалась безоговорочно, попеременно обнимала, целовала то мать, то сестрёнку.

— Не очень–то тискайся с ней, — мать развела дочерей. — Не хватает вирус подцепить.

— Морская душа не тонет и не болеет! — беспардонно встрял старпом.

— Мы это уже проходили… не стоит гневить Бога. Скоро каникулы, а вы всё переминаетесь на месте. Юль, может, с нами назад?

— Нет, раз решила, пойду в рейс.

— Мамусик, завтра уходим на Италию! — поддержал я.

— Мне кажется, вы не уйдёте никогда.

Однако пора было праздновать… На рейде нетерпеливо топтался Новый 2002‑й год. Все собрались за столом, и тут — команда: «перешвартовка»! Пришлось встать и отправляться на вахту. Юлька, как могла, подбадривала мать, безустанно поила младшую сестрёнку из серебряной ложечки горячим чаем с лимоном, и всё тёрлась, жалась к ней… Так и встретили Новый год порознь: жена с дочами — сами по себе, я — на мостике. Из–за этого даже курьёз небольшой случился… Во главе стола, по неписаному морскому закону, имеет право восседать исключительно капитан. А тут, пока я на вахте, жена уселась на моё кресло. Кок ей деликатно:

— Сюда нельзя.

— Куда можно?

— На любое другое место, здесь сидит капитан.

Жене непривычно… Понимаю, я тоже привык не сразу: когда поступаешь на пароход, первый вопрос сменщику: где твоё место за столом? У каждой должности определённое.

В кают–компанию мы вернулись под утро, замёрзшие, голодные, бордовые от мороза. Какое тут, к чертям, застолье. Наспех поклевали и — на боковую. Не успели кимарнуть, от диспетчера — долгожданая команда.

— Люда, всё–всё–всё, отход.

Шведов напоследок предупреждаю: застрянем в ледовой каше. Денег так и пожилили! (Видать, мало им досталось под Полтавой…) Деваться некуда: караванная проводка судов. Час идём, два идём за ледоколом… «Семён Дежнёв» — у него специальные винты, насадки: глыбы измельчаются, словно в мясорубке, крошево выталкивается под лёд. Вода за ним, точно в бассейне, чистая–чистая. Но оценить это, по достоинству, может лишь тот, кому посчастливилось идти в кильватере впритык к головному судну. Я почти в самом конце. Иду, иду… Теплоход весь дрожит, ледины стучат о борта. Внезапно передо мной сплочение льда! Никогда прежде такого не видел. Две половины белого поля сходятся, сходятся… Судно с двух сторон как давануло! Грохот, скрежет… Прямо по курсу — ды–ыыбом торосы!

Всё! Затёрло меня…

В этот день на запад проскочили лишь три судёнышка, ближних к ледоколу. Остальные встали. Колом! Сотни судов, сотни!.. сделались заложниками льда.

Я стою час, другой. Стал вмерзать, вмерзать, вмерзать…

И вмёрз.

Каждый день ледоколы, то один, то другой, проходят мимо. Суда, которые в динамике, идут следом, кто вмёрз основательно, как мы, стоят. Стоят и стоят в районе приёмного буя. А ледоломам что?.. Стойте, ради бога! Пока фирма не оплатит расходы по индивидуальной проводке, с тобой работать не начнут. Думал не сегодня — завтра, не завтра — послезавтра шведы опомнятся, тряхнут мошной… Но время нас обтекало, обтекало.

Первые дни чувствовал себя спокойно: топливо, продукты, вода пока есть. Ситуация не из приятных, но управляемая, рабочая. Однако судовые закрома не бездонны: работает генератор, освещение, отопление, вода идёт, всё идёт. Готовились на короткий переход (что тут до Италии–то сбегать?), а валандаемся, считай, месяц: и вперёд ходу нет, и назад тоже нет — государственная граница закрыта. На пятый день я ввёл режим строжайшей экономии — заглушил водопровод: до свидания цивилизованный туалет и душ. Пробурили во льду лунки, для технических целей набирали воду морскую. В каюты постепенно заползал холод, верхнюю одежду теперь не снимали.

— Моряки не мерзнут, они синеют, — воодушевлял старпом.

Питьевая вода к концу…

— Моряки дрейфуют, но не дрейфят! — браво твердил он.

Вскрыли горловину питьевой цистерны (в каждой есть мёртвый запас) оттуда — кружками. Дизтопливо на исходе: сперва обсохли основные танки, затем расходные. Оставалась ещё соляра в носовой части. Мои матросики каждое утро идут на бак, сливают из топливного подруливающего танка, волокут канистрами в машинное отделение, чтобы хоть дизель–генератор работал. С продуктами стало совсем скудно. Кока частенько приходилось отвлекать на хозяйственные работы, на камбузе кашеварила… Юлька! Закончилась мука. Юлька придумала: макароны перемелет на ручной мясорубке, крошево зальёт водой, масса за ночь разбухнет, туда дрожжи, и печёт–выпекает румяные плюшки. Мужики не нарадуются: «Ай да стряпуха!»

Изредка рядом становились большие пароходы. Я им по рации, по шестнадцатому международному каналу безопасности:

— «Остерхук» — теплоходу «Самара».

— Да, слушаю.

— Я у вас по левому борту, видите меня?

— Да.

— Стою две недели. Не богаты водой, провиантом?

— Иду из Аргентины, гружёный мясом. Сколько нужно?

— Воды, если дадите, тонн пять–десять? Ну и за мясо буду благодарен.

Своим ребятам команду:

— Пожарные шланги — в единый рукав.

К их цистернам присасываемся «кишкой» и перекачиваем питьевую воду. Вдобавок нам сбрасывают на лёд четыре коробки с мясом.

— Спасибо! Примите и от нас скромный презент: ящик виски.

Всё бы это ничего, даже, наверно, романтично…

А ледоколы, знай себе, бегают взад–перёд, они сильнее льда. Смотрю в бинокль… один из наших разбойников, «Разин». Выхожу на связь:

— Ребята, выручайте. Меня сжимает.

«Разин» меняет курс, направляется к нам. «Пойду, позову дочь, ей будет любопытно». На мостике за себя оставил старшего помощника. Сижу в каюте у Юльки, жду, когда оденется потеплей, слышу, ледокол подходит, начинает работу… И вдруг! нас как тряхнёт.

Судно на бок! Ё-оо! По громкой связи испуганный ор старпома:

— Всем! Сро–оочнаа!!! покинуть борт!

В сознании молнией — «дочь!»:

— Юлька, за мной!

На бегу обжигает мысль: «судно!»

Залетаю на мостик, смотрю боцман, матросы — «спасайся, кто может»!..

— Всем назад!!! Старпом! — и матом ему — …Кто тебе позволил командовать?!

— Я на вахте, значит, старший.

— Читай Устав: приказ «покинуть судно» имеет право дать только капитан.

Стоят, переглядываются, приходят в себя.

— Вскрыть аварийный ящик, выдать гидрокостюмы.

И тут механик:

— Пробоина! в машинном!

— Старпом, давай за старшего, заделать пробоину! — там корпуса двойного нет, вот и рвётся, где тонко. — Юль, я к ДАУ, а ты вставай на место капитана, держи связь с ледоколом.

Принятые команды из динамика слышны всем, кто на мостике, но отвечать может один.

На ледоколе увидели, как мы завалились на бок, кричат:

— Что у вас там?!

— ?.. — Юлька вопросительно оглянулась на меня.

— Скажи: пробоина в машинном и крен.

Она поднимает трубку, нажимает тангентку:

— У нас пробоина в машинном отделении, и мы накренились.

— Сколько градусов?

— ?..

— Пятнадцать.

— Пятнадцать!

Крен допускается не более пяти, а тут!.. Капитан ледокола снова вышел на связь:

— А вы кто? Штурман?

— Ну, скажи штурман.

— Да я вот тут с папой…

На том конце секундное замешательство:

— Капитанская дочка…

Перед тем, как расстаться, команда ледокола привязала к выброске на линь полиэтиленовый пакет, перекинула нам на палубу. В пакете лакомство — три белковых пироженых. Юлька — вся при счастье. А потом ледокол ушёл. Ушёл, а мы остались. Благо все живы, и судно на плаву. Пробоину заделали: поставили мат (не только в смысле матерились — материал такой), установили струбцины, упоры. Прежде я не замечал за собой особой сентиментальности, а тут крепко обнял дочь, прижался щекой ко лбу… Вся пылает.

— Что с тобой? Горячая такая…

— Не знаю, па…

— Сказала бы, таблетку какую дал.

— Уже неделю пью, не помогает…

— Нее–де–лю? Марш в постель! Скоро приду.

Почему навалилось всё разом?! Почему ВСЁ фиго вое?..

Так… Проблемы нужно решать по очереди.

Живучесть судна. Лежим на боку, скверно… Крен пятнадцать градусов — звонок жёсткий! Причина? Пока команда разбиралась, я бегом к дочери: сам заварил ей чаю с малиной, дал аспирина, принёс второе одеяло из своей каюты…

— И давно такая температура?

— Как мама с Ладой уехали.

— Дообнималась с сестрёнкой?..

— Па, иди.

— Юлька, Юлька… Лежи, не вставай.

Выходя, обратил внимание на карту: флажок с триколором слегка передвинут.

Я — на палубу, выясняю: две балластных цистерны затоплены (видно, корпус пробило льдиной). Боцман обязан ежедневно проверять в них уровень воды: есть специальная складная линейка на шкентеле — на верёвке такой — опускается через мерные трубки; данные заносят в журнал, запись через восемь часов. Значит, сукин сын, записывал наобум, на русский «авось»… Пока судно и лёд составляли единый монолит, мы держались прямо, а как обкололи, завалились на борт. Вдобавок мороз под сорок, и корпус продолжает обрастать ледовым панцирем. Если так пойдёт дальше, перевернёмся…

А главное — дочь! Кок предложил:

— Может, отправить её в порт с попутным судном? Через пару часов будет на берегу.

— Петрович, но как? Кто разрешит?! Пограничникам, чтобы пропустить назад, нужно обеспечить «открытие границы», нужны отметки в паспорте… Владелец судна — немецкий, флаг — Гибралтар. Мы иностранцы!

Состояние Юли ухудшалось день ото дня, перевёл её в свою каюту. Никакие аспирины, никакие чаи с малиной, мёды, никакие антибиотики, что нашлись в аптечке старпома, одолеть болезнь не могли. Высокую температуру сперва вроде сбили, но хворь опустилась в бронхи, и засела там крепко… Глухой, натужный кашель, забирал у дочери последние силы… Временами она впадала в беспамятство, бредила. Мамуська, узнав о случившемся, написала кратко: «Убью!»

Я не знал, что делать?! На что решиться…

* * *

С ледокола «Семён Дежнёв» подали трап.

Федорчук по обмёрзшим ступенькам поднялся на борт, вахтенный матрос незамедлительно проводил его в каюту капитана. Ледокол — посудина серьёзная: просторная палуба, широкие коридоры, относительно пологие трапы, не в пример сухогрузу. При ходьбе ноги по щиколотку утопают в мягкой ковровой дорожке. К этому кораблю уместно обращаться на Вы. Матрос легонько постучал в массивную дверь и, не дожидаясь ответа, пропустил необычного визитёра. (В море кэп покидает судно в исключительных случаях — значит, стряслось что…)

Одетый по форме седовласый хозяин аппартаментов крепко пожал руку:

— Осипов, Андрей Николаевич.

— Капитан «Остерхук» Александр Федорчук.

— Присаживайся, Александр, коньячку? виски? — капитан Осипов неспешно достал из бара бутылку «Martell V. S.», вопросительно глянул на гостя.

— Андрей Николаевич, извини, я без предисловий: у меня проблемы…

— Да, ты присаживайся… выкладывай!

— Со мной на борту дочь.

— И сколько стоите во льдах?

— Месяц.

— Папанинцы. Но ты же знаешь наши порядки, не хуже меня: индивидуальную проводку нужно заказывать официально…

— Я не за тем… Андрей Николаевич, вы отец?

— И дед… дважды дед.

— Тогда поймёте меня… Дочь простыла, подозрение на пневмонию, вчера стало хуже. Возьмите её до порта.

— Капитан, но ведь ты под флагом Гибралтара.

— Да. И судовладелец из Германии.

— Ну и куда? Что скажу погранцам?.. Обеспечиваю иностранцу нелегальный переход госграницы?

— Она по паспорту россиянка.

— Какая разница?..

— Большая.

— Всё одно — уголовная статья…

— Коллега…

— При чём здесь «коллега», «отец», «дед»?.. Есть закон.

— Это окончательно?

— Да, извини. Хочешь коньячку?

— Не полезет.

— Чем ещё могу помочь?

— Спасибо! И так…

— Может, лекарств каких?

— Бывай!

И Федорчук, резко поднявшись, вышел из каюты.

К концу января день стал заметно длиннее — дело к весне, — однако морозам никто команду «отбой» не давал. Солнышко спряталось за далёкую кромку ледяных торосов, тем самым, давая стуже сигнал «крепчать».

Капитан Федорчук возвращался с тяжёлым сердцем: «Оставлять дочь на судне нельзя ни минуты. Нужно срочно на берег! Но, как? Как?..» Он глянул в сторону порта: по фарватеру до него километров двадцать, напрямки вполовину меньше. По чистой воде час ходу, а тут — сплошной лёд… Лишь там, где прошёл ледокол, шуга. «До берега сплошной лёд… Лёд, лёд, лёд…» — лихорадочно стучало в мозгу. Капитан уже оттопал половину пути, когда в сознании пронеслось: «Что, если отправить дочь по льду… пешком. Возьмёт чуть правее портовых фонарей тогда на открытую воду не наткнётся. Туда, где погранпост. С неё какой спрос? А я потом отвечу за всё». И от этих мыслей на душе Федорчука сделалось ясней, лучше: «Да, по льду, пешком. Не спеша, часа за три доберётся. Отправить не мешкая, к ночи мороз усилится». Последние метры до судна, вверх по трапу, он летел как по сигналу «боевая тревога». Первым делом в радиорубку, затем к Юле.

Дочь лежала на кровати тихая, бледная.

— Юль, собирайся!

— Куда? — негромко спросила она.

— Дочь, тебе нужно идти на берег.

— Как?

— Я не могу оставить судно.

— Идти одно–оой?!

— Да. Ты ведь у меня молодец?

— Хорошо.

— В порту тебя встретит мама, она выехала, я дозвонился.

— Ладно.

— Пограничникам расскажи, как есть.

— Па, ты не волнуйся.

— Умница.

Он помог ей обуть дутыши, плотнее застегнуть пуховик, повязал шарф, поверх ажурных перчаток натянул шубенки и в сотый, тысячный раз спрашивал себя: вправе ли он отправлять дочь одну, ночью, зимой, по льду! «Да, другого выхода нет».

Члены экипажа растерянно топтались на палубе, каждый по очереди обнял Юлю, кок подошёл последним и, смутившись, неожиданно произнёс:

— Юль, мало ли что… Начнут стрелять, падай, где стоишь и кричи: «Своя!»

— Хватит девчонку пугать, — вмешался старпом.

Отец указал на мерцающий берег:

— Видишь цепочку фонарей.

— Да.

— Держи правее. Ну, снегурочка моя родная…

Он поцеловал её в горячие губы, незаметно перекрестил вслед.

По утоптанному снежному сугробу, наметённому балтийской позёмкой вровень с бортом, Юля спустилась на лёд и, огибая угловатые скользкие торосы, стала удаляться в ночь. Команда сухогруза в молчании смотрела ей вслед, угольки сигарет тревожно вспыхивали и гасли алыми звёздочками. Она продвигалась по направлению к береговым огням, часто останавливалась, опять шла. Болезненный жар отнимал силы, нестерпимо мучила жажда, тогда она брала в рот кусочек колючего льда; на какое–то время, пока мёрзлый леденец таял, делалось легче, потом жар подступал с новой силой. Высокие торосы встречались редко, их приходилось огибать, чаще поверхность залива представляла собой настоящий каток, ступать по нему следовало особенно осторожно. Поскользнуться, упасть она не имела права. Сил на то, чтоб подняться, могло и не хватить. Сколько времени прошло, не понимала, казалось, вечность. В какой–то момент её охватило отчаянье, хотелось повернуть назад… К судну, теплу, команде, к папе… Но она продолжала идти, вглядываясь в огни, которые между тем становились крупнее и ярче. Юля уже различала чёрные контуры строений, кромку леса. «Чтобы не наткнуться на открытую воду, нужно правее…» Она всё шла, шла, шла, шла. Берег сначала приближался единой полосой, затем левая сторона с огнями, гудками, лязганьем начала оставаться позади… Чёрные постройки росли, надвигаясь прямо на неё. Она остановилась перевести дух. С трудом удерживая равновесие, отломила ещё кусочек льдинки. Жёсткий белый луч прожектора неожиданно ударил в лицо! заскользил по феерически прозрачным голубым глыбам льда. «Будут стрелять!» — промелькнуло в сознании. Она повалилась набок, обхватила голову руками. Репродуктор громовым басом пригвоздил её к колючему насту:

— Внимание! Вы незаконно пересекли государственную границу Российской Федерации. Предлагаем вам сдаться. В случае сопротивления, открываем огонь на поражение.

Чёрное небо разрезала трассирующая очередь…

Над ней нависла огромная рычащая овчарка, солдаты с автоматами. Заставили встать, повели… Потом душный угар помещения, длинный коридор с решёткой… Её куда–то гнали долго–долго: «Нужно запомнить дорогу!» — мучительно силилась она. На секунду конвой остановил. Последнее, что она видела — мама и Лада: «Они откуда?..»

— Доченька! Юльсик! — они протягивали к ней руки через металлические прутья, старались дотянуться…

Юля рвалась к ним, но её грубо тащили в чёрный коридор:

— Мама! Лада! Бе–ги–теее!..

* * *

— Мама, мамочка…

— Юленька, я здесь! здесь…

Приглушённый свет, расплывчатые очертания…

— Пи–иить… — с трудом прошептала она и снова провалилась в «ничто».

Белая палата… часы на тумбочке тикают… Мама в медицинском халате.

— Юлечка … ну, слава Богу!

— Ма, где я?

— В госпитале у пограничников.

— Как?..

— Вчера отец договорился с капитаном ледокола, они и доставили тебя в порт. Ну, пока шли, да пока швартовались, примчалась я. Капитан и рассказал: отец нёс тебя на руках, а ты почти без сознания. Начальник погранпоста сразу — свою машину, нас в госпиталь. Утром он заходил тебя навещать, передал вот шоколадку и значок пограничника, на память.

— Так, разве…

— Солнышко, тебе нельзя много разговаривать, спи, набирайся сил.

Засыпая, счастливая Юлька долго глядела на пограничный значок с винтовой застёжкой, с улыбкой припоминая сон и… с лёгкой грустью — маленький флажок.

Ей было покойно и хорошо.

P. S.

Только спустя месяц судно «Остерхук» смогло прорвать ледовую блокаду и с креном тринадцать градусов своим ходом добраться до ближайшего итальянского порта.

А Юлю одноклассники с тех пор звали не иначе, как «капитанская дочка».

Карелия, город Петрозаводск, март, 2002 год