В цех быстро вошел слесарь Коппель. Он подошел к Тамбергу и, едва сдерживая волнение, тихо проговорил:
— Крейсер в бухте.
— А флаг? — спросил Тамберг.
— На средней мачте, кажется, красный.
— Иди на водокачку. Сейчас буду там.
Тамберг поработал еще минут пять, собираясь с мыслями. Потом прошел в другой конец цеха и подал знак Альтдорфу.
По крутой внутренней лестнице они почти бегом поднялись на башню водокачки. Заводская партийная организация установила с нее наблюдение за бухтой.
Вахту на башне несли дружинники поочередно. Сейчас дежурил рабочий Коппель.
Из окна тесного верхнего помещения водонапорной башни бухта была видна как на ладони. На рейде стоял знакомый красавец корабль. Тамберг взял из рук Коппеля бинокль и навел его на крейсер.
Как ни старались Тамберг и Альтдорф разглядеть, есть ли красный флаг на грот-мачте крейсера, это им сделать не удалось. Оптика бинокля была слабенькая, а снасти на мачте густые.
— Восстал крейсер или нет? — горячился Тамберг.
— Думаю, что да, — рассудил Альтдорф.
— Пожалуй, ты прав. А мы только три бомбы успели снарядить. Но действовать надо!
— Непременно. Начнем, как договорились…
Их прервал Коппель:
— Смотрите!
На заводской двор входил отряд солдат.
— Положение осложняется, — озабоченно проговорил Тамберг и стал рассматривать в бинокль берег бухты. — В порту не менее двух рот пехоты… На берегу солдаты и полиция… На крыше Батарейных казарм сидят наблюдатели, а во дворе — солдаты и казаки…
Заводской гудок, возвещая об окончании рабочего дня, заглушил его слова.
В шесть часов вечера команда крейсера села ужинать. Он проходил в тревожной обстановке. Неожиданно вошел кондуктор Давыдов.
— После ужина разберите ружья! — приказал он сидевшим за столом ученикам.
— Что ты сказал? — подскочил к нему Степан Гаврилов, которого Давыдов не заметил.
— Для личной безопасности, — буркнул кондуктор.
— Ах вот ты каков! Ну погоди же!..
Гаврилов влетел в боевую рубку. Там уже стоял встревоженный Богданов.
— …Ты хорошо это слышал? — Оскар внимательно смотрел на Богданова.
— Ошибки быть не может, — отвечал Богданов. — Давыдов так и сказал Ершову: «По моему сигналу выводи учеников и бросайтесь на главарей». Они увидели меня и быстро улизнули.
— Кондуктора мутят команду! — И Гаврилов сообщил о том, что слышал.
— Да, дело серьезное, — встал Лобадин.
— Ведь говорил, эти шкуры еще нам покажут, — горячился Гаврилов. — Стрелять их надо!
— Зачем расстреливать? — сказал Лобадин. — Арестовать надо, и сейчас же.
— Правильно, — согласился Оскар.
Кондуктора собрались в своей кают-компании, когда прозвучала дудка, вызывающая их наверх. Давыдов, распахнув дверь, бросил:
— Вперед!
Остальные в нерешительности остались на месте. Вдруг наверху послышались два гулких винтовочных выстрела. И сразу же — послабее, револьверный. Это Гаврилов и Богданов почти одновременно выстрелили в Давыдова. Тот, падая, успел спустить курок нагана.
— В ружье! — скомандовал Ершов, выскакивая в коридор. — Переменный состав, к винтовкам!
Ученики кинулись к пирамидам. Там кондуктора уже раздавали патроны.
Шум и крики на батарейной палубе услыхал Иван Аникеев. Он, не задумываясь, с револьвером в руке бросился на кондукторов, стремясь отбить у них патроны.
— Это вы здесь верховодите?! — угрожающе крикнул Аникеев. — Получайте, шкуры!
Грянул выстрел. Один из кондукторов охнул и грузно осел на палубу. Закрыв собою ящик с патронами, Аникеев скомандовал:
— Разойдись!
Но тут кто-то сзади сбил Аникеева с ног. Мятежники стали бить его прикладами, а затем бросили за борт.
— Что здесь происходит? — спросил невесть откуда взявшийся Петр Колодин. — Кто стрелял?
Мятежники молчали. Приход одного из главных руководителей восстания был для них неожиданным, а его мирный тон не укладывался в сознании участников разыгравшейся здесь драмы.
Увидев лежащего кондуктора, Колодин наклонился к нему:
— Вы ранены? — И, не дождавшись ответа, обратился к матросам: — Перевязать его! А ну, кто-нибудь за фельдшером!
Чьи-то руки железным обручем внезапно обхватили Колодина сзади.
— Разоружай его, братцы! — закричал напавший матрос.
Колодин не успел оказать сопротивления, как из кобуры у него выхватили револьвер, а сам он оказался связанным и брошенным в кубрик.
В кормовой части корабля вместе с несколькими матросами орудовал писарь Анисимов. Отстранив часового, он двухпудовой гирей выломал дверь в каюту старшего офицера и выпустил мичманов Крыжановского и Саковича. Эту сцену застал Тимофей Кузькин.
— Стой! — приказал он, наводя на офицеров револьвер. — Ты что же, своих продаешь?. — зло крикнул он Анисимову, все еще державшему гирю.
Сакович воспользовался тем, что Кузькин отвернулся от них, сунул артиллерийскому квартирмейстеру Кириллову браунинг, который утаил при обыске.
Кузькин грозно шагнул к мичманам, которые попятились в каюту.
— Вот так-то лучше, господа офи…
Но он не договорил: Кириллов в упор выстрелил ему в голову.
Перешагнув через труп матроса, Сакович и Крыжановский вышли из каюты. Теперь они могли возглавить контрреволюционный мятеж.
Скоро контрреволюционерам удалось захватить батарейную палубу и жилые помещения. Когда же предатели попытались ворваться в машинное отделение и кочегарку, то получили решительный отпор. Там оборону возглавил Иван Бортников.
Решающие события развернулись на верхней палубе. По приказанию Лобадина революционные матросы организовали защиту люков. Затем Лобадин кинулся на бак, где больше всего находилось матросов. Их надо было сплотить, воодушевить. За командиром устремился Котихин. Но до товарищей им добежать не удалось: путь преградили проникшие на палубу кондуктора. Отстреливаясь, оба стали отступать на ют.
— К пулемету! — крикнул Котихину Лобадин, взбегая на кормовую надстройку. — Задержи мерзавцев!
Он подбежал к стоявшей в центре мостика сорокасемимиллиметровой пушке. Около нее лежали предусмотрительно принесенные еще утром снаряды. Лобадин открыл замок, намереваясь зарядить орудие. И тут опытный глаз артиллериста обнаружил: чья-то подлая рука вынула ударник. Он с надеждой посмотрел на Котихина. Тот стоял на крыле мостика с пулеметом, наведенным на бегущих к юту мятежников. Сбоку казенной части пулемета свисала матерчатая лента, набитая патронами. Ее нижний конец терялся в железном коробе.
— Бросай оружие, а то всех уложу! — не своим голосом закричал Котихин.
Преследователи испуганно шарахнулись в стороны. Некоторые побросали винтовки.
— Не балуй, не из пугливых! — ухмыляясь, крикнул показавшийся из-за трубы Лавриненко.
Размахивая наганом, кондуктор направился прямо к мостику.
— Чего испугались? — обратился он к своим. — Пулеметы мы испортили и пушки тоже.
— Котихин, что же ты? Стреляй! — крикнул Лобадин, видимо, не расслышав слов кондуктора.
Котихин повозился с пулеметом, потом безнадежно махнул рукой и побежал по трапу на корму.
— Сдавайся! — закричали Лобадину.
— Живым не возьмете! — спокойно и твердо ответил тот. — Кто подойдет, получит пулю.
В правой руке у Лобадина был револьвер, а левой он что-то сжимал в кулаке. Нападающие остановились. Лобадин стоял на мостике грозный и решительный. Глядя на него, никто не сомневался, что он дешево свою жизнь не отдаст.
В центре палубы и где-то внизу продолжалась отчаянная стрельба. А из порта приближался крейсер пограничной стражи «Беркут» и несколько буксиров. На них в боевой готовности расположились солдаты. Лобадин взглянул на грот-мачту. Там рвался на свежем ветру красный стяг. Флаг революции звал к борьбе. «Биться до конца, до победы, — работала мысль. — А где Оскар? Как там остальные?»
— Кончайте с ним быстрее! — послышался голос Лавриненко. — За богом молитва, за царем служба не пропадут…
Враги были под мостиком и по обоим трапам устремились на Лобадина. Он метнулся им навстречу, но споткнулся и выронил зажатый в левой руке артиллерийский детонатор. От удара о палубу детонатор взорвался. Страшная боль резанула Лобадина по животу, в глазах потемнело. Вгорячах он поднялся на колено и навел на врагов револьвер. Но штык, четырехгранный узкий штык, тенью мелькнул перед глазами, ужалил грудь. Потом еще раз, еще…
Лобадин был уже мертв, а озверелые контрреволюционеры, словно боясь его и такого, продолжали колоть штыками в шею, голову…
Оскар в это время был на ходовом мостике. Отсюда он видел гибель Лобадина. Но предотвратить ее ничем не мог: со всех сторон лезли враги. На верхней палубе их становилось все больше и больше. С «Беркута» на ходовой мостик навели пулеметы, с подоспевших буксиров на крейсер взбирались пехотинцы. Им уже передавали обезоруженных революционных матросов.
— Патроны все… Подбросьте патронов… — раздаются вокруг Оскара встревоженные голоса.
Сам он давно не стреляет: обоймы браунинга пусты. Дальнейшая борьба бессмысленна, она только увеличит жертвы. И Оскар отдает приказ: прекратить сопротивление, действовать по велению совести.
— Сдавайся! — кричат ему снизу.
— Так просто вам меня не взять, — ответил Оскар и, подбежав к самому крылу мостика, ласточкой кинулся в море.
Пройдя под водой саженей пятнадцать, Оскар вынырнул, сбросил ботинки и поплыл. Когда он заметил, что его окружают фонтанчики брызг, он снова ушел под воду. Так, ныряя, как дельфин, он все дальше и дальше уходил от крейсера. Но спастись смельчаку не удалось. Его настигла шлюпка, посланная в погоню.
К семи часам вечера революционное выступление на крейсере «Память Азова» было подавлено. Власти арестовали 225 человек. В их числе оказался почти весь основной экипаж. Арестованных разместили в трех местах: наиболее опасных — в губернской тюрьме на Вышгороде и в башне «Толстая Маргарита», прочих — в Батарейных казармах.