У каждого творящего есть любимые и нелюбимые времена года. Только у одного, как мне показалось, самое прекрасное отношение ко всем временам года. Это — Петр Ильич Чайковский. Его «времена года» прекрасны. У меня, судебно-медицинского эксперта, этого нет. Имея между собой много общего, времена все же могли иметь специфические, свойственные только им черты.

Пришла весна. Тает снег на крышах, падают с кончиков сосулек чистого хрусталя капли.

На поляг снег осел, стал ноздреватым. И воздух пахнет как-то особенно, настоянный на запахах пробуждающейся природы. Появились первые проталины в лесу, а на них закивали головками подснежники, такие невысокие, сочные и удивительно сильные. Надо же холода еще какие, а они — не боятся. Появились «подснежники» и у меня. Собирают их участковые милиционеры в поле, близь сел и деревень. В картонных ящиках, завернутые в тряпки и газеты они появляются почти ежедневно. «Подснежниками» судебно медицинские эксперты называют трупы младенцев, разного пола и длины, с повреждениями и без них. Прятали их «заботливые» мамы от чужих глаз в поле, в снегу. Пока снег глубокий лежал, их не было видно, стал снег таять, и они стали то тут, то там появляться. А мне работы сразу добавилось. На каждый выкидыш, или труп ребенка акт написать, дать заключение, пусть даже и вопросы стандартные: мертвым родился, или живым, внутриутробный возраст плода, доношенный, или недоношенный, жизнеспособный или нет, и причину смерти каждого. Иногда трудно дать на какой-то вопрос, если часть тела плода съедена животными. Если у меня хоть работа на месте, то каково приходится «законникам» искать чей, кто аборт сделал, когда? Ищут женщин, создав видимую заботу о материнстве и детстве. Продекларированы их права, но не наполнены они не материальными и духовными ценностями. И моя работа с «подснежниками» безрезультатна, равна нулю. И на следующий год будут «подснежники», будут и в последующие годы. И снова я буду ломать голову над теми же вопросы, и снова буду писать длинные, предлинные акты.

Уже весна на улице, а лед еще на реках стоит. А раз он стоит, то будут и любители подледного лова, и будут их доставлять мертвыми в тяжелой, мокрой одежде. Никак не пойму, стоит ли рисковать жизнью из-за крошечного окуня?

Потом лед начинает трещать, ломаться и вешние воды разольются повсюду, реки превратятся в озера, речушки в реки, а ручейки в речушки. И новые ждут неприятности.

А неприятности — это моя работа, радостного в ней ничего изначально быть не может

Едет на санках не ухарь-купец, а сам председатель колхоза «Заветы Ильича» Ахромеев Сидор, но с замашками того же купца, о котором поется в русской народной песне. Саночки у него легкие, козырные, спереди тонкой крашеной жестью обитые. Лошадка добрая запряжена в саночки, понукать, чуть вожжами тронешь, в галоп идет, а нет — легкой рысью. И одет председатель прекрасно: на голове шапка лисья, не рыжая, а из чернобурки, и тулупчик легонький, из шкурок ягнят, а воротник — бобровый. На ножках крутеньких бурки фетровые, головки и задники из кожи красной, верх их с раструбом, не то б не влезли бы ножки в них. В хорошем настроении и в хорошем подпитии председатель, от любовницы домой едет. И поел, и попил, и погулял, и любовью насладился вдоволь.

Путь долгий, стал дремать председатель. Впереди ручей должен быть, а через него мосток из бревнышек положен, бревна, правда, не скреплены между собой. Не замечает председатель, что ручеек в неглубокую, но речку, превратился. Не захотелось ему ехать через мост обеснеженный, а рядышком с ним перемахнуть. Первый раз стегнул он лошадь кнутом, рванула она, мигом вылетела на противоположный берег. А председатель там, ва речке-то и остался, захлебнулся он. Пришла лошадка домой одна, без хозяина. Кинулись колхозники искать, нашли, домой привезли. Сам председатель Верховского райисполкома предложила место для вскрытия — местную амбулаторию. Не послушался я хозяйку района, да еще укорял ее в том, что она, будучи в прошлом фельдшером, лишает на двое суток жителей колхоза медицинской помощи. Предложил его везти в морг. По ее личному приказу повезли теперь хозяина колхоза на широких розвальнях. При вскрытии наряду с признаками смерти от утопления, резкий алкогольный запах присутствовал. Здорово набрался руководитель, должный быть образцом для рядового колхозника. Я мертвых не жалел. Сложнее было, когда я рисовал себе механизм наступления смерти. Впрочем, я испытываю беспокойство тогда, когда сижу в теплой ухоженной квартире, а за окном бушует непогода, и представляю себе ребенка, старика или женщину, одиноких, бредущих по пустынной дороге. Мне становится страшно за них.

А на следующий день в местной газете некролог читаю, что, дескать, трагически погиб, замечательный человек, член бюро райкома и обкома партии. Что поделать, и замечательные по пьянке тонут.

Вот и лето пришло красное, зеленя вокруг, колосья хлебом наливаются. Громы гремят часто, молнии сверкают. А, грозы, чего уж таить и смерть несут, Что ни гроза, то и убитые ею есть. Убивает тех, кто под большими деревьями прячется, убивает и тех кто на открытом месте стоит. Не вижу я тех фигур молний на телах погибших, о которых в учебниках по судебной медицине говорится. Вскрывал многих, а видеть не пришлось. Везет же авторам книг, сами молнии перед ними стелятся. А вот то, о чем они не пишут, видел. У всех погибших волосы на лобке оказывались опаленными, словно горящей спичкой по ним провели.

Да мне и самому пришлось грозу пережить, пусть и небольшого, но страха и неприятностей набраться.