Сколько времени он спал? Во всяком случае, не больше четырех часов. Желтовато-красный свет уже начал заполнять темные углы. Крошечная комнатушка в маленьком домишке в самом конце длинной улицы. Двор упирается в стену из сосен, позади дома — стена гор. Две спальни, кухня и большой круглый стол. Сквозь короткий коридор видна половина гостиной, поделенной на квадраты острыми углами света и тени, немного пыли. Длинная кушетка, раскладывающаяся в кровать. Но Койот ленится и спит на ней поперек. Спит в рубашке и брюках, узел галстука ослаблен, шляпа прикрывает глаза, ноги скрещены в щиколотках. Бросаются в глаза руки, аккуратно сложенные на груди, и черные шелковые носки.

Вторая половина гостиной превращена в кабинет с массивными деревянными книжными полками. Иония, растянувшись в огромном кресле, рассеянно смотрит на балки, поддерживающие потолок. В камине горел огонь, но он давно потух, и на пепле не видно ни единой искорки.

Маленького стола вполне достаточно для того, чтобы положить на него ноги и стопку книг — семь копий «И Цзин», комментарии на китайском, английском, арабском, еврейском. Есть здесь и редкая санскритская книга, трактующая календарь как карту мира. Идея этого сочинения, однако, темна. Шестьдесят четыре папки, каждая из которых набита записями и рисунками. Одна папка у него на коленях, открыта. Он читает: гексаграмма тринадцать — общность, Цзи-йен над Ли, отец и вторая дочь, помни, что Ли — это рвущееся вверх пламя. Вильгельм утверждает, что это помогает преодолеть великую воду — единство помогает пересечь ее, таков его перевод с китайского. Дай по десять футов на каждую линию. Пять сплошных, одна прерывистая — пятеро мужчин, одна женщина. Один мужчина не найден — фотограф, хотя Иония не уверен, что это правильный выбор. В любой таксономии, где временная структура основана на нефиксированной переменной… и так далее, и тому подобное. В каждой папке почти по пятьдесят страниц, фиксация всей жизни.

Из спальни выходит Кристиана, на ней старый халат, он так ей велик, что приходится на запястьях закатывать рукава. Распущенные волосы свисают почти до пояса, глаза еще блуждают в потустороннем сонном мире. Она встает в коридоре на одну ногу и начинает потирать пальцами босую подошву до тех пор, пока не находит нужную точку. Пятка прижата к колену, стопа выгнута дугой. Тридцать секунд давления, голова ее проясняется, и Кристиана идет принимать душ.

В гостиной Иония закрывает глаза и снова засыпает. Кристиана тихо выходит из ванной, стряхивая с волос последние капли воды и аккуратно ощупывая ногами коврик на полу. Полотенце летит на вешалку, а Кристиана надевает старый свитер, который кто-то уже носил в колледже. Войдя в кабинет, она берет с колен Ионии папку, не заглядывая в нее, закрывает и кладет на полку вместе с другими внутри низкого шкафчика. Пальцами она медленно проводит по его груди и по шее, но проходит еще почти полминуты, прежде чем Иония приходит в себя. Случалось, что при пробуждении он видел и более страшные вещи.

— С добрым утром?

Ее голос доносится из той дали, куда отваживаются заглядывать немногие из мужчин.

Иония не будет даже пытаться. Она сильна и нежна одновременно, очень изящное сочетание, редкое, особенно в наши дни, но есть в ней что-то очень преходящее, словно она в любой момент может исчезнуть. Такое впечатление, словно она сумела построить всю свою жизнь из мгновения, исчезающего в никуда. Он протягивает руку, чтобы прикоснуться в ней, но она уклоняется едва заметным движением. Если не считать ответов на некоторые вопросы, она — единственное, что ему стало по-настоящему нужно впервые за долгое-долгое время.

— С добрым утром, — говорит он, резко садясь и с треском ворочая шеей. — Габриаль и Липучка уже здесь?

— Они будут ждать нас у подъемника.

— Да, я забыл. Хочешь, я сделаю тебе кофе? — Колени его трещат, когда он встает.

— Нет, кофе приготовлю я, а ты разбуди Койота, — отвечает она, выходя в кухню.

Солнце уже начало прогревать воздух. Должно быть, когда-то и она была маленькой девочкой, у нее были крошечные пальчики и мама, которая, быть может, уже мертва, но все равно остающаяся чудом, удерживаемым памятью. Удивительно, но он не может представить себе ничего подобного.