Заждан намыливал многофунциональный канат, на котором Хана втайне от мужа изредка сушила бельё.

– Я теряюсь в догадках, это он для меня мылит или сам будет, – сказал Шелег Мышу. – Неустойчивая в психическом отношении особь. Никогда не знаешь, с какой целью мылит канат. Слушай, а может его сдать, ну… позвонить в службу спасения и сказать, что он лишает своё тело жизни?

– Рационально придумано! Съест прощальный обед в семье и отправится в приют, – согласился Мыш.

Хана, как будто услышав Мыша, позвала Заждана обедать. Шелег уселся на люльку и мечтательно промурлыкал Малышу:

– Твоего биологического отца скоро увезут в приют. Ему там будет хорошо, намного лучше, чем здесь, с нами. О нём будут заботиться, кормить три раза в день с ложечки, гладить по голове. Ты же любишь, когда тебя гладят, Малыш? Он тоже любит, но остро недополучает этого в семье. А там им будут заниматься специально обученные люди, люди, знающие, как сделать ему хорошо. Они будут рассказывать ему сказки, не такие, как я. Мои сказки ему не нравятся. А от их сказок он будет плакать, смеяться, в восторге подбрасывать больничный колпак. В твоей жизни уход отца мало что изменит, он ведь не рассказывает тебе сказки. Другое дело если бы вдруг не стало меня. Малыш, хочу открыть тебе интимную тайну: если бы я не был котом, то твоя мать, несомненно, ушла бы от него ко мне. Ты бы тогда стал мне приёмным сыном. Но, на твоё несчастье, этого не произойдет. В обществе так много абсурдных ограничений. Могу тебя уверить, Малыш, что ни один работник ЗАГСа не пойдёт на то, чтобы в анкете твоей матери в графе имя и фамилия мужа записать «Кот Шелег». А звучит, кстати, очень благородно – Кот Шелег.

– Ты уже позвонил в службу спасения? – спросил Мыш.

– Забыл, заговорился тут с Малышом, пора звонить, – и Шелег набрал номер.

– Здравствуйте, – сказал кот диспетчеру, пытаясь придать голосу паническую нервозность. – Да, повторно, он опять намылил канат. Если вы срочно не приедете, его может с нами не стать. Только, пожалуйста, не присылайте пожарных, он боится огня и предпочитает повешение сожжению. Говорит Хана Шницельфильд. Да жена, уже пятнадцать лет с ним, как по острию ножа. Приходишь с работы и сразу – в ванную, в надежде на худшее! Разве так можно жить?! Вот и сейчас – рецидив, приезжайте скорей, он уже… уже…

Шелег вошёл в роль и стал в истерике рвать когтями шнур, потом отскочил от телефона и сказал Малышу:

– Скоро за твоим биологическим отцом приедут. Ты увидишь много незнакомых лиц. Эти люди никогда раньше не приходили к нам в дом, и, я надеюсь, больше не придут, это одноразовые люди, люди-памперсы.

Заждан лежал на диване с полузакрытыми глазами и сосредоточенно следил за процессом переваривания куриных котлет.

– Смотри, как безмятежно люстру созерцает, – обратился Шелег к Мышу. – Но ждать осталось совсем недолго, скоро люстра сменится для него вытянутыми неоновыми лампами, а классический набор нижнего белья – белой пижамой.

– Слушай, а давай, пока машину ждём, поиграем в кошки-мышки, чтобы время помучить, – предложил Мыш.

– Давай, а как в нас играют?

– Да очень просто. Ты идёшь в кухню за куском сыра, а я притворяюсь неживым, как тогда, помнишь? Ты подходишь ко мне и говоришь: «Бедная, бедная мышка, ещё десять минут назад бегала задорная, скакала, как оводом ужаленная, а сейчас падаль падалью». Потом расстилаешь сыр на полу и перекладываешь меня на кусок.

– Ну, расстелю я сыр, положу тебя, а дальше что?

– А дальше, ты демонстративно отвернешься, и будешь считать до тысячи, только глаза свои кошачьи не открывай. Если будешь считать медленно, я успею вместе с сыром спрятаться в дыру за стенкой и буду там его с аппетитом пожирать.

– А я, что в это время буду делать я?

– Ты будешь ходить по квартире, с задором запрыгивать на холодильник, залезать под диван и приговаривать: «Ай, хвостатый, ах да мышин сын, спрятался, как в лампу древний джин». Вот такая интересная игра в кошки-мышки.

– А кто в неё побеждает?

– Никто не побеждает, это игра не имеет целью насладиться проигрышем друга. Она для тех, кто хочет с интересом провести время, а не потешить своё звериное эго. Я уверен, что ты не из тех, кто получает удовольствие от превосходства над другими, – пафосно заявил Мыш.

– Не из них, – согласился кот. – Но лучше я пойду к Малышу сказки добрые рассказывать, не обижайся, ладно?

– Я не обижаюсь, просто хотелось время с интересом и пользой провести, пока машину ждём.

Шелег вскочил на спинку люльки и пощекотал нос Малыша кончиком хвоста. Тот раскрыл глазищи и засмеялся.

– Ты знаешь, Малыш, сколько сказок рассказано про великих котов? И представить себе не можешь. Есть сказки добрые, а есть злые, некотолюбивые. Вот, к примеру, садистская сказка об унижении говорящего кота, умного и тонкого зверя, привязыванием цепью к дереву. Твоему биологическому отцу эта история нравится. Ты не мог не заметить, как он недвусмысленно на меня смотрит, вертит цепочку от часов и подхихикивает, читая по слогам: «Златая цепь на дубе том…». Но его скоро заберут от нас. Придут люди в белых халатах, посадят в машину и увезут в большой дом без окон и дверей. Я уже вызвал грузчиков, – сказал Шелег расплывшись в улыбке. – Странно, почему их всё ещё нет. Если не приедут через двадцать минут, опять позвоню в диспетчерскую голосом твоей матери и скажу достойно, без истерических ноток: «Он уже висит. Теперь его может спасти только чудо. И вы это чудо нам подарите. У него кроме меня, вдовы, остался ещё маленький ребёнок, ребёнок-сирота. Повешенный должен быть вынут из петли, вынут ради ребенка. Если вы воспитывались в детском доме, если ваши родители умерли задолго до вашего появления на свет, то вы обязаны меня понять». Потом я зарыдаю, зарыдаю так, что твой биологический отец, Малыш, перевернётся на живот. Я уверен, что диспетчер расчувствуется, и реаниматоры в халатах с сетью незамедлительно приедут. А пока у нас есть двадцать минут для сказки. Итак, о чём мы с тобой вели захватывающий монолог? Да, конечно, о жестокой участи кота, кота-интеллигента. О судьбе одарённой, незаурядной личности, посаженной обществом на цепь. О соотношении свободы и необходимости, необходимости быть понятым. А я… я бы сорвал с себя цепь, порвал бы её на звенья и… русалку бы эту, когтями её, чешую с неё вон, – Шелег ощетинился и зашипел. – Посадить на цепь, как собаку, надеть намордник, а сверху, в насмешку, девку чешуёвую. Это даже циничней, чем банки к хвосту привязать…

Малыш спал, подложив кулачок под правую щёку.

– Общепринятое заблуждение, что во сне мы не слышим звуков. Если спящему много раз шептать одно и то же слово, то он, когда проснётся, будет его помнить. Я не буду читать тебе во сне эту злую сказку, чтобы ты не посадил меня на цепь когда вырастешь.

Мы изменим сюжет, сделаем сказку доброй и жизнеутверждающей, захеппуем её энд! – Шелег задумался и принялся тихо мурлыкать ямбом, сбиваясь на хорей. – У лукоморья дуб зелёный… зелёное дерево можно оставить, златая цепь… тоже можно не убирать, но надо исключить возможность обвивания ею шеи кота-интеллигента.

Малыш перевернулся на другой бок, показывая этим, что согласен с котом.

– Надо поменять третью строчку, – и Кот шёпотом, чтобы не разбудить Малыша, продекламировал:

– В творчестве этого, столь известного среди вас непрозаика, можно найти немало абсурдных сюжетов, – снова перешел на прозу Шелег. – И русалка на ветвях – только один из них. Вдумайся, Малыш, в смысл этих слов: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» Во-первых, не разберёшь – мгновенье чу́дное или чудно́е, а, во-вторых, когда внезапно являются… ты помнишь, как Карлсон возник на крыше перед двумя грабителями в простыне? Они подумали что Карлсон – привидение, и страшно перепугались. Я, когда смотрю эту сцену, катаюсь по полу и кончиком хвоста вытираю слёзы смеха. А с гением чистой красоты ещё смешнее. Я в энциклопедии часто наталкиваюсь на портреты гениев и могу заявить тебе безапелляционно: среди них нет красивых. Не дай бог тебе развиться в гения! Впрочем, за тебя я не волнуюсь, зная, кто твой биологический отец. Как ни стараешься замутить генетическое прошлое знаниями, оно всё равно пробьётся, вылезет через подшёрсток этикета грязным словом или глупой шуткой. Никуда не денешься от этих генетических кодов. Вот твой дедушка… хорошо, что он умер. Если бы он до сих пор жил, я бы ушёл, ушёл на улицу навсегда. На улице, кстати, уже целую неделю март. Март, Малыш, – особое время не только для котов. Время, когда мурлычешь на капель, – сказал Шелег мечтательно. – Вот и непрозаик ваш тоже, про «чудное мгновенье» наверняка в марте намурлыкал. Мне лично понятна природа его романтического порыва. Знаешь, как негой от лап до хвоста продирает! В марте хочется стонать прекрасное, – и Шелег, закрутив хвост, спрыгнул с полога и бесшумно удалился в кухню. На кухне стояли холодильник, раскладной обеденный стол и Хана. Сковородка брызгала маслом, брызги попадали на фартук неказистой женщины.

– Жалко её, так и не раскрылась ни как личность, ни как женщина, и не раскроется, если… пора звонить, срочно звонить, – и Шелег набрал номер службы спасения.

– Это третий повторный вызов, звонит вдова повешенного, это случилось пять минут назад. Я ещё не успела привыкнуть к новому семейному положению. Я буду ещё долго по привычке писать «замужем», – и Шелег зарыдал в трубку. – У него получилось только с третьей попытки. Да, язык наружу, пульс уже не прощупывается, нигде не прощупывается, я везде проверяла, и на руке тоже. Это не помехи на линии, это рыдает его сын-сирота, последние минуты прощания с биологическим отцом. Ему через три месяца будет год, но он всё понимает, очень развитый ребёнок, тонкая натура, и я не удивлюсь, если через какие-нибудь полгода он нежными музыкальными пальчиками-бутылочками дотянется до клавиш фортепьяно. В интеллигентных семьях это не из ряда вон выходяще. А сейчас он рыдает, а может, смеётся. У него так потешно вывалился язык. Нет, не у ребёнка, у его бывшего отца. Я не могу с вами больше разговаривать, у меня истерика, у меня только что скончался муж. Завтра проснусь одна в холодной постели, одна… – и Шелег опять зарыдал. – Я закажу надгробную плиту с надписью «Он бы мог уйти от нас не сегодня» и поставлю дату. Кстати, как ваша фамилия? Я бы хотела выгравировать на плите и ваше имя, как работника, явившегося косвенной причиной его преждевременного ухода. Так как вас зовут?

Малыш засмеялся в колыбели.

– Вот слышите, никогда не знаешь, он рыдает или смеётся. У него так потешно вывалился язык, у отца. Приезжайте скорей, сами увидите, – Шелег положил трубку и спрыгнул с дивана. Малыш продолжал смеяться, лукаво глядя на Шелега любящими глазами.

«Неужели?.. не может быть… он всё понимает. Это из-за моих сказок, буду впредь рассказывать ему обычные детские про Дюймовочку, Колобка, и эту… Золотую Рыбу».

Малыш повернулся на бок, подоткнул кулачёк под щёку и уснул. В Комнате Смеха истерически закричал Заждан.

«Приехали, – мелькнуло в голове кота, – не служба спасения, а срочный похоронный сервис». И действительно, возле входа в дом стояла машина с надписью: «Мы рядом, когда вас нет».

– Я жив, – орал Заждан, – прекратите вводить в меня консерванты, ещё не лето, я и без химии продержусь до похорон два-три дня! Почему вы решили, что я умер, я лично так не считаю! Человек может находиться на грани жизни и смерти долгие годы, и у вас нет права лишать меня этого пограничного состояния. Мне ещё предстоит совершить великое, вписать своё имя в книгу рекордов Гиннеса, не надо колоть, больно!

В углу тихо всхлипывала Хана. Ей не хотелось вновь вступать в неупорядоченные связи с мужчинами. Но как ещё по-другому из тысяч найти одного, своего, родного, такого, как бывший муж?

– Я хочу знать, кто вам сообщил о моём пограничном состоянии, – не умолкал Заждан, – я нахожусь в нём уже много лет, почему именно сегодня? Кто назначил мой уход на 8 марта, кстати, сегодня Женский день, а я не успел купить своей вдове цветы, прекратите колоть меня в лицо, я не заказывал акупунктуру! Хана, зачем ты вызвала их, неужели ты не могла иначе? Женщина в счастливом браке может пойти на многое, но ты!.. Ты перешла границу!

– Я не звонила, – шептала, всхлипывая, Хана.

– А кто, кто тогда звонил? – Он перевёл взгляд на ухмыляющегося Шелега. – Это он, точно он! Хана, ты можешь исполнить первое посмертное желание мужа?

– Конечно, – ответила, продолжая всхлипывать, вдова.

– Принеси из комнаты Малыша новый топор с красной ручкой, я им ещё ничего не рубил, ни деревца посаженного вражьей рукой, ни… – и он опять посмотрел на Шелега.

– Хочет забрать меня с собой, – шепнул Шелег Мышу, – в Египте в эпоху Тутанхамона фараоны забирали в гробницы самых любимых животных.

– Я очень польщен, – вежливо сказал он Заждану, – но кто тогда будет рассказывать Малышу сказки?

– Хана, неси топор, быстрей неси, а то уйдёт, – вопил Заждан. Санитары слушали безучастно.

– Дайте мне подготовиться, привести себя в порядок, мне нужен костюм, не могу же я отправляться в последний путь в трусах и одном тапке. Второй – вон там под потолком котом висит, будет правильней сказать из-за кота, потому, что кот пока не висит. Жуткое животное, должен я вам сказать. Нарочно не говорит по-человечески, играет бессловесную тварь, – и он кивнул в сторону Шелега. – Представьте, он моему сыну сказки про аннигиляцию и ядерный распад рассказывает. И что из него вырастет? Нет, не из кота, кот взрослый, я про сироту. Уверен, что вам в детстве не рассказывали такие сказки, иначе бы вы не стали тем, кем являетесь – санитаром, и не простым санитаром, а санитаром-могильщиком. На вас обществом возложена ответственность, которую не возложили бы на неуравновешенного медработника с неустойчивой психикой.

Шелег спрыгнул со стула, подошёл к санитару, и потёрся о его ногу, преданно урча.

– Хороший, – сказал тот, поглаживая зверя. – У меня тоже был кот, он, правда, потом пропал. А ты на него похож – и лап у тебя четыре, и хвост, и спина, и два глаза, ну вылитый Снежок. Я знаю, что тебя здесь не любят, особенно этот, повешенный, – и санитар кивнув в сторону Заждана.

– Всё сместилось в доме Иплонских! – заорал тот. – Всё поставлено с головы на четыре мохнатые лапы! Я не хочу жить в этом мире кривых зеркал! В мире, в котором лживые коты подавляют гуманоидов! Хана, где мой новый топор, где ты, где вы с топором, наконец, я не могу больше ждать! Я не хочу больше жить! – вопил Заждан.

– А ты и не живёшь. Раз был вызов, тебя уже нет с нами, повесился ты, – сказал санитар. – Видишь, в протоколе записано: “Температура повешенного в момент замера была равна 35 градусам по Цельсию. Насильственная смерть явилась следствием тяжёлого эмоционального состояния трупа, вызванного хроническим алкоголизмом”.

– Я не пью! – истошно заорал Заждан, даже в праздники, даже на Новый Год, ни водки с пивом, ни портвейна с коньяком, как все! Я с бокалом шампанского под бой курантов засыпаю у телевизора! Знаете, какие передачи на Новый год после поздравления президента интересные бывают, а я…, я их никогда не видел, и теперь не увижу уже, – и по его небритой щеке стекла слеза.

В комнату вошла растерянная Хана. В одной руке она держала мокрый от слёз платок, в другой не держала топор. Женщина опустилась на стул и заплакала. Шелег запрыгнул ей на коленки и в блаженстве закрыл глаза.

– Хана, где топор, неужели не нашла? – спросил, теряя надежду, Заждан.

– Нет, не нашла, – соврала она и, чтобы скрыть лживое выражение глаз, быстро прикрыла их платком.

– Как же это, этого не может быть. Я помню, как сам положил его остриём к стенке. Ручка красная литая, не топор, а гильотина, произведение искусства.

Шелег лизнул Хану в мочку уха и нежно прошептал: “Я люблю тебя, люблю искренне, но платонически”. Хана нежно улыбнулась и погладила Шелега. Заждан не говорил с ней так даже до замужества, и женщине остро не хватало романтики.

– Вы видите, он ей шепчет на ухо, и она улыбается. Вы думаете, что он по-кошачьи говорит, – обратился Заждан к санитарам. – Вы полагаете, что моя жена – дурочка, умалишённая? Вовсе нет! Она – нормальная среднестатистическая женщина, такая, как все, ничего выдающегося.

Хана опять заплакала.

– Скоро его увезут, и ты никогда больше не будешь плакать, – промурчал Шелег.

– Вот опять, – заорал Заждан, – опять вдову зомбирует! Да перестаньте же, наконец, колоть этими галлюциногенами, они пагубно на меня действуют, вы делаете из меня животное, превращаете меня в кота, мяу-у-у-у-у-у. Если кот может говорить по-человечески, то почему я, труп человека, не могу мяукать, это несправедливо, мяу-у-у-у-у-у, мур-р-р-р-р-р. А вы меня на машине с мигалкой перевозить будете на красный свет? – поинтересовался он вдруг у санитара. – Меня ещё никогда не возили на спецмашинах с сиреной на красный свет, хотелось бы хоть напоследок с ветерком прокатиться, мяу-у-у-у-у-у. Все стоят, а ты, не тормозя, через перекрёсток, даже дух захватывает. Я в период гормонального созревания мечтал стать водителем скорой помощи, но судьба распорядилась иначе, с котом мы теперь, – Заждан посмотрел на Шелега и заунывно замяукал.

– Слушай, а может он и вправду действующий, просто, психически неадекватный. Остановка дыхания, повреждение нейронов, и, как следствие, развитие симптомов смерти, – сказал санитар напарнику. – Может, в виде исключения, зарегистрируем ложный вызов?