Обедка три не поденькуешь На муторне и засердчит. Тогда тоскою закишкуешь И в буркоте заживорчит. Попробуй позубать жевами, Харчудок нажелуть пихами! Веселье сразу понутрит, Об лихо гряпом заземлюешь, Про свой забуд поголодуешь, К досаде бег и учертит. Да что язычить зря болталом. Не басню кормом соловят. А ну закошелькуй бряцалом! Небось бренчата заденьжат. Коли давало спятакуешь — Узнащее свое грядуешь: Куда плавам теперь челнать, И что с тобою впередится, И как ловчей уминервиться, Чтоб у годиле Юнонать?» Всю тарабарщину, до слова, Не я придумал, видит бог. Лишь мозг Сивиллы бестолковой Такую чушь состряпать мог. Карга недаром ахинею Плела — пророчила Энею, Что с ним стрясется, где и как. Хотела, напустив туману, Ударить крепче по карману, Хоть был Эней совсем бедняк. Что делать! Нужно догадаться И как-то узел разрубить. Да с ведьмою не торговаться, Чтоб горьких слез потом не лить. Сынок Анхизов старой суке Сказал спасибо на науке, Грошей двенадцать в руку дал. Задрав исподницу, Сивилла В мешочек медяки сложила И сгинула как черт слизал! Эней Троянец от хрычовки Избавился и к морю шасть. Он от Юноны ждал издевки, Боялся к сатане попасть. Все разом на челны метнулись, Баграми тотчас отпихнулись. По ветру славно было плыть. Кипела дружная работа, Махали веслами до пота. Челны летели во всю прыть. Плывут — а ветры не на шутку Пустились выть, реветь, свистать. Энею задали закрутку, И некуда ему пристать. Челны швыряло, бултыхало, Торчмя и боком колыхало — Не удержаться на ногах! Трясло троянцев мелкой дрожью, И, положась на волю божью, Они играли на зубах. Но постепенно вал кипучий Смирился, ветры улеглись. Вот месяц выглянул из тучи, И звезды кое-где зажглись. Троянский род приободрился, От сердца камень отвалился. Уж было думали тонуть! Все люди так: не остерегся, Разок на молоке ожегся И на воду привыкнешь дуть. Пловцы остались невредимы. Они, распив магарычи, Свернулись, что твои налимы, И ну храпеть, как на печи. Никто не ожидал подвоха. Но вдруг паромщик их, пройдоха, Запричитал и бросил руль: «Как только доплывем до суши, Пропали, дескать, наши души!» И шлепнулся, что с воза куль. «Заклятый остров перед нами. Не миновать его никак! Уткнемся в берега челнами И мигом попадем впросак. Цирцея, злая чаровница, На этом острове царица. Она сердита на людей. Не ждите, братцы, снисхожденья: Кто угодит в ее владенья, Всех превратит она в зверей! Придется бегать не на паре, А на четверке! Задарма Пропал, как Серка на базаре. Готовь загривок для ярма! Ведь по хохлацкому покрою Не быть козлом или козою, А не иначе, как волом! Небось потащишь плуг по пару, Дровец навозишь пивовару. Пойдешь в упряжке одинцом. По-польски цвякать лях не будет, Навеки сбросит он жупан И «Не позволяй!» позабудет, Заблеет в голос, как баран. Того гляди, что с бородою Москаль замекает козою. Хвостом пруссак вилять горазд. Точь-в-точь как старый лис виляет, Когда и выжлец настигает, И хорт уже угонку даст. Цесарцы ходят журавлями, Не хуже записных гусар, Цирцее служат сторожами, А итальянец тут фигляр. Он мастер на любые штуки, Танцор, ну, словом на все руки. Умеет и ловить чижей. Он — обезьяна, он — затейник. На нем сафьяновый ошейник, Его удел — смешить людей. Французы щелкуны, вояки, Головорезы-мясники — На этом острове собаки: Чужие гложут мослаки, Они и на владыку лают, Всех прочих за кадык хватают. Промеж собой у них раздор, И старший младшего по чину Жестоко треплет за чуприну. Здесь каждый на расправу скор. Гуляют индюки-испанцы И португалец черный краг. В болоте квакают голландцы, Не просыхая круглый год. Стал жеребцом датчанин дюжим, А турок мишкой неуклюжим, Швед — волком, а еврей хряком. Швейцарцы ползают червями. Шныряют финны муравьями. Какая сласть в житье таком?» Беда казалась неминучей. Смутился крепко пан Эней, И все троянцы сбились кучей — Подумать о судьбе своей. Давай креститься и молиться, Чтоб от напасти удалиться, В другую сторону махнуть. Молебен грянули Эолу, Чтоб ветрам он по произволу Наискосок велел подуть. Эол доволен был молебном И сразу ветры повернул. Волом на острове волшебном Эней не стал — улепетнул. Уже в руках у всей ватаги Забулькали бутылки, фляги. Ни капли не пролив из них, Горелки досыта хлебнули, Дружней весельцами гребнули, Рванули, как на почтовых! Гребнули раз, два, три, четыре… Челнами врезались в песок. Мотню но ветру растопыря, На сушу все троянцы скок. Давай проворно рыть землицу, Как будто место под станицу Им суд отвел без дальних слов. Эней вскричал: «Моя здесь воля, И — сколь окину глазом поля – Везде настрою городов!» А между тем царем Латином Был крепок сей латинский край. Как Каин, трясся над алтыном Заядлый этот скупердяй, Чьи подданные — голодранцы — Носили рваные «голландцы», Точь-в-точь как их сквалыжный царь. На деньги там не козыряли, А только писанки катали И черствый прятали сухарь. Пока, Эолу повинуясь, Летел вовсю троянский флот, Роменским табачком балуясь, Анхизов сын глядел вперед. Он гаркнул: «Братцы, шевелитесь! На весла шибче навалитесь. Вон Тибр уже маячит наш! Ведь эта речка с берегами Нам предназначена богами! Гребите! — скоро и шабаш». Богам родня — хоть не из, близких — Был царь Латин, а потому Занесся и поклонов низких Не расточал он никому. Мерика, мать его, исправно Когда-то навещала Фавна, Затем Латина родила. Имел он доченьку-воструху, Красотку, модницу, моргуху. Одна лишь у царя была. Залетная такая птичка! Всего в пропорции у ней: Осанкой — пава; круглоличка, Румянец — яблочка красней; Стройна, дородна и красива, Добра, спокойна, не спесива, Гибка, проворна, молода. Кто на нее хоть ненароком Посмотрит молодецким оком, Тот сразу влюбится — беда! Скажу я, не жалея красок, Девица лакомый кусок! Смачнее греческих колбасок, Вкусней, чем грушевый квасок. Взглянул и в голове забота, В желудке резь, в костях — ломота… Не пожелаешь и врагу! Остолбенеют ясны очи, И недоспишь петровской ночи. Я по себе судить могу. Подбиться к девушке пригожей Пытались уж не первый год. С Латином породниться тоже Соседним хлопцам был расчет: Заполучить не только дочку — В придачу к сладкому кусочку Со временем и царство взять. Но маменька ее, Амата, Была причудами богата. Годился ей не всякий зять. А некий Тури, царек, заметьте, С Латином но соседству жил. У дочки с матерью — в предмете, К тому же и с отцом дружил. Детина был на редкость бравый, Высокий, толстый, кучерявый, Обточенный, как огурец. И войска он имел немало, И серебро в мошне бренчало. Куда ни кинь – был молодец. Пан Турн, однако, подсыпался К Латина дочке всё сильней. На каблучки приподнимался И выправлялся перед ней. Латин, царевна и Амата От пана Турна ждали свата. Уже нашили рушников И мелочей любого рода Дня свадебного обихода, Как водится спокон веков. Чего руками не ухватишь, Того не называй своим. Кто знает? Может быть, утратишь И то, что было впрямь твоим. Не испытав заране броду, Не суйся опрометью в воду, Иначе насмешишь людей. А если в сети не заглянешь И похваляться рыбкой станешь — Ты, скажут, круглый дуралей! Все ждали сватов у Латина Никак не позже четверга. А тут Анхизов сиротина Приплелся вдруг на берега, С собой привел троянцев племя, Не стал напрасно тратить время, По-молодецки закрутил: Горелки, пива, меду, браги Он выставил своей ватаге И сбор немедля затрубил. Голодное троянство с ходу Посыпало на сей кутеж, И, словно галки в непогоду, Ужасный подняли галдеж. Сивушки сгоряча глотнули По склянице — и не моргнули. Пустились яства убирать, А запивали всё ковшами: Трещало даже за ушами Так лихо уплетала рать. Хрен с квасом, редьку и капусту Шинкованную, огурцы, Хоть было в пору мясопуста, Умяли наши удальцы. Не стало тюри, саламаты, И пшенник уписали хваты, До крошки сгрызли сухари, Убрали дочиста съестное, До капли выдули хмельное, Как на вечере косари. Эней Анхизович оставил Кувшин горелки про запас, Но, клюкнув, крылышки расправил И тут, как водится у нас, Решил последним поделиться, Чтоб окончательно напиться Со всей своею голытьбой. Он из носатого сосуда Сначала дернул сам нехудо, За ним другие — вперебой. Бочонки, сулеи, бутыли, Баклажки, тыквы и жбанки До дна троянцы осушили, Посуду истолкли в куски. Достойно справив новоселье, Проснулись хмурые с похмелья: «Узнать бы надо край, где впредь Велели нам укорениться, Осесть, построиться, жениться, Айда латинцев посмотреть!» Ходили там иль не ходили, Но, вскорости придя назад, Нескладицы нагородили – Эней и слушать был не рад. Сказали: «Тут народ лопочет, На языке чудном стрекочет, И ничего не разберешь. Слова свои на «ус» кончает, По-нашему не понимает. Пропали, дескать, ни за грош!» Что делать с речью тарабарской? Эней скорее землякам Велел за азбукой Пиарской Толкнуться к тамошним дьякам. Купил он октоихи, святцы. «А ну-ка, складывайте, братцы, Латинское тму, мну, здо, тло». Троянцев засадил за книжки И муштровал без передышки, Чтоб им ученье впрок пошло. Эней взялся задело строго. Он всех тройчаткой пригонял, А кто ленился хоть немного, Тому субботки задавал. И не прошло еще недели, Как по-латыни загудели, Привыкли говорить на «ус», Энея звали Энейусом, Уже не паном — доминусом, Свой род и племя — Троянус. Эней за то, что так отменно Смогли латынщину постичь, Всем нацедил по кружке пенной, И вновь распили магарыч. С десяток выбрал бойких, смелых, В латыни самых наторелых, Притом разумнейших голов, И ко двору царя Латина От своего лица и чина Отправил пан Эней послов: «Царю, сидящему в столице, Скажите: шлет Эней поклон Тебе, а также и царице. Латинской дружбы ищет он. Для первого знакомства просит Принять хлеб-соль и преподносит Подарки дорогие вам. Засим, добившись ласки панской, Эней, сударь и князь троянский, В твой терем явится и сам». Уж сватовство не за горами, А тут услышал царь Латин, Что хлебом-солью и дарами Почтил его Анхизов сын, Хотят водиться с ним троянцы И приплелись от них посланцы. Латин вскричал: «Откройте дверь! Я хлеба-соли не чураюсь И с добрыми людьми братаюсь. Вот на ловца бежит и зверь!» Амату царь велел покликать И хату, сени, двор мести. Повсюду зелени натыкать, Шпалер печатных принести, Оклеить заново светлицы По изволению царицы, И чтоб она дала совет — Как выскоблить столы скребками, Как застелить полы коврами, Убранство подобрать под цвет. Гонца послали к богомазу — Картин затейных приобресть. Купили угощенья сразу. Нашлось, чего попить, поесть. Рейнвейн, конечно, с кардамоном И пиво черное с лимоном, Сивухи чан Латин припас. Отколь взялись волы, телята, Бараны, овцы, поросята! Для заговенья в самый раз! Первейших мастеров творенья Гонец доставил все сполна: Богатырей изображенья, Царя Гороха времена; От Александра взбучка Пору, Чье войско задавало деру; Как старый Муромец гулял, И как дубиной молодецкой Илья от рати половецкой Переяславль оборонял. Бовы с Полканом мировая; Как Соловей-разбойник жил; Как Пересвет побил Мамая; Как в Польшу Железняк ходил. Портрет француза был — Картуша. И Ванька Каин, и Гаркуша… Залюбовался царь Латин. Чего там только не купили! Всплошную стены облепили, И не упомнишь всех картин! Латин, распорядившись толком, Хоромы осмотрел подряд, Прошелся по сеням, светелкам И подобрал себе наряд: Накидку из клеенки новой На пуговке литой свинцовой; Надел на голову тpeyx, В коты без голенищ обулся, Взял рукавицы и надулся, Точь-в-точь как на огне лопух. Вошел в торжественной одёже Латин, в кругу своих вельмож. Они понадувались тоже, Был каждый на ерша похож. Царя с почтеньем проводили, Его на стульчик посадили И молча стали у дверей. Царица тут же на скамейке Уселась в травчатой шубейке, В кораблике из соболей. Лавися-дочка пpиоделась, В немецком платье, налегке, Всё время в зеркальце гляделась, Вертясь, как муха в кипятке. От стульчика царя Латина Была разостлана ряднина До самых, почитай, ворот. Стояли удальцы латинцы, Здесь — конные, там — пехотинцы, Воловье войско и народ. Ввели послов — нельзя пышнее, Придворный соблюдая чин. Несли они дары Энея: Пирог без малого с аршин (На радость царскому желудку), Соль крымскую и соль-бахмутку, Лохмотьев чуть не целый воз. К Латину подступили близко И трижды поклонились низко. Рацею старший произнес: «Энеус, постер магнус паннус И славный Троянорум князь, Шнырял по морю, как цыганус, Ад те, —о реке! — прислал нунк нас. Рогамус, домине Латине! Спаси наш капут и отныне Пермитте жить в твоем краю, Хоть за пекунии, хоть гратис. Уж мы, поверь, оценим сатис Бенефиценцию твою. О реке! Будь нашим меценатом И ласкам туам окажи. Энеусу названым братом Стань, оптиме! Не откажи! Энеус, принцепс наш удалый, Формозус и проворный малый, Инномине увидишь сам! А прежде чем распить по чарке, Вели акципере подарки, От сердца присланные вам. Вот коврик-самолет чудесный… Его топтал еще царь Хмель. Взовьется он под свод небесный, Умчит за тридевять земель. Тебе скажу я без утайки: Годится он для таратайки, И лавку можно покрывать. Царевне он придется кстати: Расстелет около кровати, Как будешь замуж отдавать. Ват эту скатерть-самобранку Давно из Липска привезли. Захочешь кушать — спозаранку, Днем, ночью — скатерть расстели И загадай. Невесть откуда Появится любое блюдо, К нему в придачу хлеб и соль, Медок, пивцо, винцо, горелка, Рушник, нож, ложка и тарелка. Царице поднести дозволь! А вот сапожки-самоходы (Их, видишь ли, носил Адам), Козловые, давнишней моды, Не знаю, как попали к нам. Их завезли, кажись, пендосы, Когда мы удирали босы, А во главе — Эней-сударь. Диковинную вещь такую Тебе с поклоном презентую — Носи, мол, на здоровье, царь!» Латин, Амата и царевна Глазами друг на дружку хлоп. Едва не кончилось плачевно: К себе подарки всякий греб. Насилу удалось без драки Принять расположенья знаки, И молвил царь Латин послам: «Энею передайте, братцы: Моя семья и домочадцы Не описать как рады вам! И всё мое владенье радо, Что вас господь привел сюда. Мне ваша нравится громада! Не отпущу вас никуда. Пokjioh Энею, а дотоле Прошу отведать хлеба-соли, Куском последним поделюсь. Лавися, дочь моя, — хозяйка. Шить, прясть умеет, не лентяйка… Возможно, с вами породнюсь». Царя Лапша хлебосольство Пришлось троянцам по нутру. Хлестало пенную посольство; Все ели бублики, икру; Была похлебка с потрохами, К борщу — грудинка с бураками, Затем с подливой каплуны; На перемену — лещевина, За нею — с чесноком свинина. Кисель, что кушают паны. Заморских вин запас немалый Троянцы выдули в обед. Но слюнки потекут, пожалуй! Расписывать охоты нет. Кизиловую и дулёвку, Вернее, крымскую айвовку, Там распивали, что квасок. Нa «виват» из мортир стреляли, Туш громко трубачи играли, А дьякон многолетье рек. Расщедрился на этот случай Латин, Энею отрядив Лубенский каравай пахучий, Корыто опошнянских слив, Сивухи бочку из Будянки, Бычков и телок из Липянки, Сто решетиловских овец, Орехов киевских каленых, Полтавских коржиков печеных, Яиц гусиных, наконец. Латин связался, столковался С Энеем, нашим удальцом. Эней и зятем назывался, — Но дело славится концом! Пошли забавы и потехи. Сынок Анхизов без помехи Успел на радостях гульнуть, Хотя по-прежнему Юнона За ним следила неуклонно, Не позволяя увильнуть. Ирися — торопыга, врунья, Богов заядлый вестовой, Заноза, таранта, крикунья — Спешила долг исполнить свой: Юноне натрещать скорее, Как чествует латынь Энея, Как попросту и без затей Он тестем, вишь, зовет Латина, А царь Энея счел за сына, И с дочкой снюхался Эней. «Эге! — Юнона закричала. — Сквернавец далеко зашел! Не осадила я нахала, Уж он и ноги класть на стол. Ну, проучу я фордыбаку! И перцу дам ему, и маку. По-свойски с ним поговорю. Стравлю латинцев и троянцев, Вмешаю Турновых поганцев. Я киселя им наварю!» И — эстафетою к Плутону За подписью своей приказ: Чтоб фурию, мол, Тезифону Послал к Юноне сей же час. Чтоб ни в берлине, ни в дормезе, Чтоб ни в рыдване, ни в портшезе, А духом — на перекладных. Чтоб не было в пути препоны, Немедля заплатить прогоны — И отговорок никаких! Из пекла Тезифона бурей Примчалась, подняла содом. Ехиднейшей из ведьм и фурий Еe считали поделом. Вошла с ужасным стуком, криком, Со свистом, ревом, треском, зыком. Тут гайдуки шагнули к ней И повели под ручки в терем, Хотя она смотрела зверем И сатаны была страшней. «Ко мне, голубка Тезифона! Здорово, дитятко мое! — Смеясь от радости, Юнона Бежит расцеловать ее. — Душа моя, как поживаешь? Троянского ублюдка знаешь? Ему в Латыни — Карфаген! Небось и дочку и мамашу Расхлебывать заставит кашу, И в дурни выйдет старый хрен! Мне злоба, видишь ли, несродна. Людей губить я не люблю. Но так, поверь, богам угодно, И я Энея погублю. Из свадьбы сделай панихиду, Латинцам нанеси обиду И пир похмельем оберни! Энея, дьяволова сына, Царицу, Турна и Латина Ты хорошенько припугни!» «Я милости твоей подвластна, Безропотно тебе служу,— Взревела ведьма громогласно,— Троянцев заживо сгложу. Свяжу я Турна и Амату, В ущерб Энею-супостату Вобью Латину в темя блажь И заведу такую склоку, Что в сватовстве не будет проку. Всех растерзаю — и шабаш!» Клубком прикинувшись, к Амате Шмыгнула в горницу, когда Уж дело было на закате, Домой шли с пастбища стада. Амата сумрачно вздыхала И, вся в слезах, перо щипала. Зятьком желанным Турн ей был! Кляла Лавинии родины, Соседей, кумовьев, крестины. Да кто ж полезет на копыл? К Амате под подол сорочки Гадюкой ведьма заползла, В укромном сердца уголочке Она приют себе нашла И, как бобов, наклала злобы На дно царицыной утробы. Амата лаялась, дралась, Сулила сто чертей Латину И всех таскала за чуприну, Как будто с цепи сорвалась. Еще украдкой навестила Князька рутульского яга И на Энея напустила Тем самым лишнего врага. Уклад военный соблюдая, Напился Турн с горелкой чая И пьяный завалился спать. Но тут прокралась ведьма в щелку, Чтоб наважденье втихомолку На Турна сонного наслать. Попритчилось ему, помстилось, Что, вишь, Анхизово дитя С Лависей в разговор пустилось И женихалось не шутя. С Лависей вроде обнимался, До пазухи ее добрался И вроде перстень взял у ней. Лавися вроде отбивалась, А после уж не вырывалась, И вроде ей сказал Эней: «Лавися, милое созданье, Ты знаешь, как тебя люблю. Что толку в нашем жениханье? Тебя навек я погублю. От пана Турна ждешь ты свата, С ним спелась, видишь ли, Амата, Да и тебе он по нутру. Скажи, кого предпочитаешь? Кого, признайся, выбираешь? Я с горя, так и быть, помру!» «Живи, живи, Энейчик милый, Очей моих желанный свет! На что мне сдался Турн постылый? — Царевна молвила в ответ. — Скорее пентюх околеет. Чем он Лависей овладеет! В тебе — блаженство, жизнь моя! Когда тебя не вижу — плачу, Часы и дни впустую грачу. Ты — мой владыка, я —твоя!» Вскочив как встрепанный с постели, Пан Турн как вкопанный торчал, Oт злости трясся и, с похмелья, Где сон, где явь, не различал: «Кого? — меня! И кто? — троянец! Бродяга, беглый, голодранец! Надуть? Лавинию отнять? Мне впору смазывать колеса, Не будь я князь, будь я без носа, Коли Эней Латину зять! Лавися — кус не для злодея И проходимца, как Эней! Голубка сизая, скорее Погибнешь от руки моей! Я кверх ногами всех поставлю, Не пощажу, к чертям отправлю, Эней узнает, как я зол! Прижму и своего соседа. Безмозглого Латина-деда, Амату посажу на кол! Вскипев, на поединок вызов Черкнул тотчас Энею сам: Не хочет ли сынок Анхизов От князя Гурна — по усам? Дубьем ли биться, кулаками Пощекотать ли под боками — Но победить иль умереть! Пихнул он также драгомана В шатер латинского султана — Ему мордасы утереть. Зловредной фурии по нраву, Что дело обернулось так. Людское горе ей в забаву, Затеять любо кавардак. Она с коварством сатанинским Спешит к нахлебникам латинским, Троян ей надобно допечь. А те задумали с налету Скакать на заячью охоту, Чтоб своего князька развлечь. Но «горе грешникови сушу, — Так киевский скубент изрек, — Благих дел вовся не имущу!». Нам божьи судьбы невдомек: Где сам не чаял — там застрянешь, Где дал бы драла — мешкать станешь. Что делать? Жребий наш таков. Читатель, ты узнаешь дале О том, как сильно пострадали Троянцы из-за пустяков. Вблизи троянскою кочевья Стоял невзрачный хуторок: Строенье ветхое, деревья, С плотиной пруд, мостки, лужок, За хатой маленькая банька. Владела всем Аматы нянька. Была девицей иль вдовой — Не знаю, но слыла ворчливой, Скупой, злой, ябедой, сварливой. Двору платила чинш большой: Колбас десятка три — Латину, Лавинии к Пегру — коржей, В семь дней Амате по алтыну, Три фунта воску для свечей, Две сотни фитилей давала, И кисеи на покрывало, И пряжи три мотка в платеж. Латин на няньке наживался, Зато за няньку заступался. За няньку был готов на нож! Жил беленький у няньки песик, Свою хозяйку забавлял. Не то чтоб из дворняг, — из мосек! Носил поноску, танцевал И госпоже своей от скуки Лизал частенько ноги, руки. Царице он казался мил. Смеясь и веселясь душевно, Играла с мопсиком царевна, А царь всегда его кормил. В рога троянцы затрубили И на прогалину скорей Со своры гончих псов спустили. Защелкали бичи псарей. Ревя, повизгивая, лая, Неслась неистовая стая. Тут мопсик выскочил за дверь, На голос гончих отозвался, Чихнул, завыл и к ним помчался. Стремянный думал — это зверь. Спустив борзых, собакам гикнул: «Ату его!» — что было сил, А мопсик наш к земле приникнул, Дрожа, дыханье затаил. К нему борзые подоспели, Рванули мопсика и — съели. Остались от него клочки. У няньки —посудите сами — Глазищи вспучились шарами И с носа съехали очки. Сперва остервенилась бурно, Осатанела и орет. Затем хрычовке стало дурно, Ее прошиб холодный пот. Ну биться, ну трястись в припадке, В истерике и в лихорадке. Совали под нос ей камедь, Салфеткой пуп ей согревали, Ромашковый клистир вливали, Не допустили помереть. Как только память к ней вернулась — Давай весь мир костить и клясть. И сразу челядь к ней метнулась — Ее ругни послушать всласть. Схватила нянька головешку — Троянцам сунуть под застрешку! — И дернула через бурьян — Сжечь курени, убить Энея, Головореза, лиходея, И всех троянских басурман. За нею повалила челядь. Кухарка — сковородник хвать! Лакей тарелками стал целить, А прачка рубелем махать. С цепом гуменщик лезет в драку, За ним коровница в атаку Бежит, подойник прихватив. А косари с гребцами смело Пустили косы, грабли в дело, И каждый был в бою ретив. Нo у троянскою народу За грош алтына не проси. Не трожь Энееву породу, А т ронул — ноги уноси! Упорного троянцы нрава, Их разве устрашит расправа? Они любому нос утрут. И, с нянькиным схватившись войском, Они в сражении геройском Его к стене приперли тут. Но в самое лихое время, Пока лилась их кровь, пока Троянцев и латинцев племя Врагов пихало под бока, Примчался скороход к Латину С письмом, завернутым в холстину. Весть о войне принес гонец: Не в пир царя зовет, напиться, А в поле выкликает биться Князь Турн, великий удалец. «Латин, ты поступаешь дурно! Не сам ли слово мне давал? Теперь навеки дружбу с Турном Ты столь бесчестно разорвал! Ты слово царское ломаешь, Кусок у Турна отнимаешь, Суешь его Энею в рот. Со мной побьешься на кулачках, Домой вернешься на карачках, Иль вовсе лунь тебя сожрет!» Не так вспылит помещик чванный, Когда пан возный иск вчинит; Поживы не найдя желанной, Голодный вор не так сердит, — Как наш Латин тут распалился; Так на гонца он рассердился, Что губы искусал со зла, Великой яростью пылая И гнев свой царственный желая Излить на Турнова посла. В окошко глянув ненароком, Латин пришел в великий страх: Шумел народ пред царским оком На улицах и площадях, Толпа латинцев так и перла, Швыряли шапки, драли горло И лезли с криками вперед: «Война! Война против троянцев! Мы всех Энеевых поганцев Побьем, искореним их род!» Царю чужда была отвага. Рубиться не любил он — страсть! От слова «смерть» Латин, бедняга, Готов был замертво упасть. Имел он стычки лишь в кровати, Когда не угождал Амате. В ту пору он уже был сед, Держался тихо и несмело, В чужое не мешался дело, Как всякий дряхлый старый дед. Латин ни сердцем, ни душою Не пожелал войны никак. Запасшись мудростью большою, Чтоб не попасть ему впросак, Созвал к себе панов вельможных, Чиновных, старых, осторожных, Чье слово часто слушал сам. Уславши с глаз долой Амату, Их всех завел к себе в палату И речь сказал он старшинам: «С угару вы или с похмелья? Вас черт ли за душу щипнул? Иль напились дурного зелья? Иль ум за разум завернул? Кто вбил в башки вам дурь такую? Я лить не стану кровь людскую. Когда я тешился войной? Разбойник ли с большой дороги Иль хищник я четвероногий? Мне ненавистен всякий бой! Вдобавок был бы я глупенек, Когда бы воевать полез Без войска, без харчей, без денег. Мозги вам затуманил бес! Кто будет наш провиантмейстер, Кому доверю я казну? Никто из вас не хочет биться, Все только думают нажиться, Как следует набить мошну. И царское скажу я слово: Коли зудят у вас бока, Иль ребра, иль спина — чужого Зачем просить вам кулака? Я крепко почешу вам спину И, если надобно, дубину Готов на ребрах сокрушить. Я послужить вам рад кнутами, И розгами, и батогами, Чтоб жар военный потушить! Бросайте глупое гусарство И расходитесь по домам, Паны, вельможное боярство! А про войну — приказ мой вам! — Оставьте помыслы и речи. Толкуйте, не слезая с печи, Чего бы, мол, поесть, попить… Кто о войне проговорится, Кому во сне она приснится, Того пошлю куниц ловить!» Сказав сие, махнул рукою, Напыжась грозно, вышел вон Надменной поступью такою, Что всякий был ошеломлен. Остались в дураках вельможи, У них повытянулись рожи, Никто и жизни был не рад. Рысцою в ратушу бедняги Метнулись после передряги, Когда уж наступил закат. Совет они держали долгий, До хрипоты кричали тут; Шли про царя Латина толки, — Что, дескать, на нею плюют, Его угроз ни в грош не ставят И всё равно войну объявят, Что рекрут набирать пора. При этом из казны Латина Просить не станут ни алтына, А только у бояр. Ура! Итак, латынь зашевелилась, Троян задумала побить… Откуда ухарство явилось, Отколь взялась такая прыть? Царя ослушалось боярство, Вельможи взбунтовали царство. Вельможи! Лихо будет вам. Пропали головы и души! Обрежут всем носы и уши И предадут вас палачам. О муза, — панночке парнасской Твержу, — спустись ко мне на час! Утешь меня своею лаской И опиши не без прикрас Латынь в разгар военных сборов: И рекрутов, и волонтеров, Порядок войсковой и лад, Оружие, мундиры, сбрую. Мне сказку расскажи такую, Где слово каждое впопад. Бояре на листе бумаги Черкнули живо манифест, Чтоб войско собралось под стяги Из разных округов и мест; Чтоб головы при этом брили, Но чтоб у всех чуприны были И чтоб торчал с пол-локтя ус; Чтоб котелок и меть и ложку, Пшена, мучицы понемножку, Да сухари, да сала кус. На сотни, на полки разбили Всё войско; для таких причин Пернач полковникам вручили, А сотникам — патент на чин. По городам полки назвали; По шапкам их распознавали. В ранжир построили вояк, Одели в синие жупаны И белые полукафтаны — Чтоб был казак, а не вахлак. Определили на квартиры, По сотням расписали рать И, нарядив людей в мундиры, Пошли присягу принимать. Верхами сотники финтили, Свой ус хорунжие крутили, И нюхал есаул табак. Ог новых шапок и жупанов Смесь раздувала атаманов И всех урядников, служак. У нас в гетманщине, бывало, Свои обычаи велись. Равняясь, войско застывало Без всяких «стой, не шевелись!». Казацкий полк любой заправский — Лубенский, Гадячский, Полтавский — Все в шапках, словно мак, цветут. Нагрянут с копьями стальными, Ударят сотнями лихими — И подчистую все метут. Здесь были также горлодеры, Головорезы, храбрецы, — Не рекруты, а волонтеры, Как запорожцы-удальцы. Конечно, регулярно ратью Не назовешь такую братью, Зато сердиты воевать: Украдут и живьем облупят, Пред сотней пушек не отступят, Коль «языка» велишь достать. На склад приволокли подарки Латинцы для своих дружин: Мушкеты, пики, янычарки, Винтовки, ружья без пружин: Горой лежали самопалы, В углу — фузей запас немалый, Пищалей и пороховниц. Там были страшные мортиры: Тряслись от выстрелов квартиры, И пушкари валились ниц. Из ульев, буков и кадушек Спешили мушки сколотить, А причиндалы к ним — из вьюшек, Сновалок, донцев смастерить. Нужде не писаны законы: И водовозки, и фургоны, Колеса, грабли, помело, Песты, мочальные мазилки И погребальные носилки — В приказ пушкарский всё пошло! Хоть рады были, хоть не рады, А про военный обиход Пришлось готовить впрок снаряды, — Так много, просто дрожь берет! Из глины ядер налепили, Для пуль — галушек насушили, Солили сливы — на картечь. В щиты корыта превращали, Из бочек днища вышибали, Прилаживали их у плеч. Беда без палашей и сабель! Ведь у латинцев Тулы нет. Ну что ж! Убит не саблей Авель, — Дубиной, слышь, он был огрет. Решили все из деревяшек Понастрогать казацких шашек, А вместо ранцев, так и быть, Лукошки, кузовки, плетенки, С какими ходят по опенки, Для новобранцев раздобыть. Всю амуницию пригнали; На сало били кабанов. Сушили сухари, взимали Везде подымщину с дворов. И расписали напоследок, Кто — выборный, кто — подсоседок, Кто — конный, пеший, кто — с тяглом, Кто — за себя, кто — на подставу, В какое войско, сотню, лаву. Порядок навели кругом. Здесь муштровали рать помногу: Метать учили артикул, Выкидывать красиво ногу, Мушкеты брать на караул. Была у всех одна забота: Шагает левою пехота, А клячи — правой марш вперед! За регулярность у боярства Сходило ратное фиглярство. Грозились на троянский сброд! На страх Энею ополченье В латинском царстве поднялось. Повсюду началось ученье. Хлебнуть солдатчины пришлось. На прутьях девки гарцевали, Хлыстами хлопцев муштровали, Меж тем как старые хрычи, Баталии примерной ради, Своих старух держа в осаде, Их штурмовали на печи. К войне рвались латинцы смело. Не столько требовала честь, Как придурь в головах засела И надо было в драку лезть. Три дня подряд свои пожитки В горячке до последней нитки Спешили жертвовать на рать. Отчизне в помощь отовсюду Тащили хлеб, казну, посуду. Уж было некуда девать! Старалась о войне Амата И хлопотала, как могла. Казалась ей постылой хата, На улице она жила. А женщины с Аматой спелись И, словно белены объелись, Всех подстрекали воевать, Водили с Турном шуры-муры И зареклись, хоть вон из шкуры, Энею девки не отдать! Коль женщины не впору встрянут — Сперва захнычут невзначай, Затем соваться всюду станут, — Советчицам лишь волю дай! Тогда забудешь о порядке, Пойдет все к черту без оглядки, О женщины! Не утаю, Что, если б вы побольше ели И меньше тарантить умели, За это были бы в раю. Пока, беснуясь, Турн посланцев В соседние державы шлет, На сукиных сынов троянцев Искать управы всех зовет. Пока Латин от потасовки Скрывается в своей кладовке И ждет, когда беде конец, Пока Юнона всюду вьется, Пока богине сбить неймется С Энея свадебный венец, — Гудит сигнал тревоги ратной, Скликая на войну латынь. Бьет злоба в колокол набатный. Сумятица, куда ни кинь, Шум, гомон, крики, звон клепала; Уже война, подняв забрало, В кровавых ризах тут как тут. За ней — раненья, смерть, увечье; Безбожность и бесчеловечье Подол плаща ее несут. В земле латинской синагога Стояла с дедовских времен Для Януса, лихого бога, И был о двух обличьях он. Пригожи с виду или хари Дня устрашенья смертной твари — Про то молчит Вергилий сам. Известно, впрочем, по преданью, Что мир в стране сменялся бранью. Как только отмыкали храм. По звону люди всколыхнулись, К войне у всех припала страсть. Ворота храма распахнулись, И Янус, как разбойник, шасть! В сердцах латинских бедокуря, Военная взыграла буря, И каждый ухарством объят. «Войны, войны!» — кричат, желают, Гееннским пламенем пылают, Стремятся в битву стар и млад. Однако для такой затеи — Где должностной народ? Где власть? Нужны же войску грамотеи И мастера на счетах класть! Замечу кстати, не речами Питают войско, а харчами, И воин без вина — хомяк. А без прелестницы-злодейки, Без битой меченой копейки Нам воевать нельзя никак. Златые были дни Астреи, И славный был тогда народ; Менялу брали в казначеи, А фигляры писали счет; Раздатчик порций был аптекарь; Картежник был усердный пекарь, Гевальдигером был шинкарь, Слепорожденный был вожатый, Косноязычный был глашатай, Шпион из церкви пономарь. Возможно ль описать словами Латинцев ошалелый вид? Они уж признавали сами, Что в головах у них гудит. От спешки впрямь оторопели, Метались, как в котле кипели, Всё делали наоборот: Что строить нужно, то ломали, Что кинуть — с полу поднимали, Что класть в карман — то клали в рот. Теперь мы знаем, как латинцы Поход готовят на троян, Какие припасли гостинцы Энею нашему в изъян. Еще проведать бы недурно, Какой ждать каверзы от Турна? Он — хват, сам черт ему не брат! Уж коли пьет — не проливает, Уж коли бьет — так попадает. Людей, как мух, давить он рад. Турн витязь был не из последних. И, трубки раскурив, тотчас Все корольки земель соседних, Считая просьбу за приказ, Пошли в поход со всем народом, И с потрохами, и с приплодом, Чтоб Турну-удальцу помочь: Энею помешать жениться, Не дать в Латии поселиться, К чертям прогнать энейцев прочь! Не туча солнце заслонила, Не буйный вихрь кружил, пыля, Не стая галок чернокрыла Слеталась нынче на поля. По всем шляхам, гремя булатом, Шла рать навстречу супостатам, К Ардее-городу спеша. Казалось, пыль до неба вьется, Сама земля, казалось, гнется. Эней! Прощай твоя душа! Мезентий впереди Тирренский, И воинства за ним стена. Точь-в-точь полковник так Лубенскин Свой полк в былые времена Вел к земляным валам Полтавы (Где шведы полегли без славы) — Полтаву-матушку спасать. И шведов-чудищ нет в помине, И вал исчез, — осталось ныне Одни бульвары нам топтать. Затем на битюгах тащился Авентий-попадьич, байстрюк, И с челядью он обходился, Как с прихлебалами барчук. Знакомому был пану внучек, Господских кобельков и сучек И лошаков менять умел. Разбойник от рожденья — бучу Любил поднять, валил всех в кучу И чертом, бирюком глядел. А дальше конница стремилась, Испытанное войско шло: Там атаман был Покотиллос, А есаул Караспуло, Лихие греческие части Они везли с собою сласти — Пирожные, кебаб-калос, А также мыло, рис, оливы — Всё, чем богат их край счастливый: Морея, Дельта, Кефалос. Сынок Вулканов, из Пренесте Цекул в Латию с войском шел. Не так ли с Сагайдачным вместе Казаков Дорошенко вел? Он с бунчуком скакал пред ратью, А друг его хмельную братью Донской нагайкой подгонял. Рядочком ехали-пылили И смачно трубками дымили, А кое-кто в седле дремал. Нептунов сын, буян, вояка, Мезап за ними следом брел. В бою был сущая собака И лбом бодался, как козел. Боец, горлан и забияка, Стрелок, кулачник и рубака, И дюжий из него казак. В виски кому-нибудь вопьется — Тот насухо не отдерется. Точь-в-точь как ляхам — Железняк! Другой дорогою — обходной — Агамемноненко Галес Стремглав, как пес к воде холодной, Летит врагу наперерез. Галес орду велику, многу Ведет рутульцу на подмогу. Тут люди всяких языков: Аврунцы есть и сидицяне, Калесцы и ситикуляне И пропасть разных казаков. Сыночек панский, богоданный Тезеевич пан Ипполит, В Ардею прется, дьявол чванный, И воинство за ним валит. Барчук упитанный, смазливый, Чернявый был, сладкоречивый, И мачеху он искусил; Держал богинь лишь на закуску, А смертным не давал он спуску, Брал часто гам, где не просил. Ей-ей, и сосчитать не сможешь Народов тех, что здесь толклись. И на бумагу не положишь, — Откуда все они взялись? Не нам чета, в другое время Вергилий жил, а тоже темя Чесал он, видно, в свой черед. Рутульцы были тут, сиканцы, Аргавцы, лабики, сакранцы И те, что черт их разберет! Еще наездница скакала И войско грозное вела. Людей пугала и брыкала И всё, как помелом, мела. Девица та звалась Камиллой И от пупа была кобылой, Имела всю кобылью стать: Ноги четыре, хвост с прикладом, Хвостом хлестала, била задом, Умела говорить и ржать. Вы слыхивали о Полкане? Она была его сестра. Слонялись долго по Кубани, А род вели из-за Днестра. Сама Камилла, царь-девица, Воительница, чаровница, Была проворна на скаку, Из лука метко в цель стреляла И крови пролила немало, Должно быть, на своем веку. Такое сборище грозилось Энея распатронить в пух; Когда Юнона обозлилась Уж затаить придется дух! Жаль, жаль Энея нам, однако! Неужто Зевс его, как рака, На мель позволит посадить? Иль избежит он сей напасти? Увидим это в пятой части, Коли удастся смастерить.