1

Под вечер по бульвару Капуцинов в Париже шел стройный, выше среднего роста блондин лет тридцати. Шел он не спеша, на каждом шагу останавливаясь, разглядывая красочные рекламы ночных кабаре, броские афиши кинокартин. Подолгу задерживался путник и у каждой витрины; порой он что-то шептал про себя, удивленно покачивал головой и затем медленно шел дальше, чтобы вновь задержаться у следующего окна.

По тому, как внимательно разглядывал он все, что попадалось на пути, как быстро бегали от предмета к предмету его голубые глаза, можно было предположить, что человек этот – приезжий. В этом убеждал также его новенький, видимо, недавно сшитый, костюм, несколько темный для этого времени года, вышедший из моды галстук и чересчур светлые ботинки. Мгновенно определив, что это приезжий, продавец каких-то забавных мелочей обратился к нему с предложением товара, но остановился в изумлении, услыхав слова, произнесенные по-французски без малейшего акцента:

– Благодарю. Мне это не нужно!

Александр Алехин более восьми лет не был в Париже: последний раз он посетил Францию в тринадцатом году. Как всегда, в первый день приезда во французскую столицу он испытывал чисто физическое наслаждение от прогулки по ее величественным центральным улицам. Особенно теперь, когда из голодной Москвы он попал в царство сытости, тепла и веселья, разом получил блага, которых был лишен последние годы.

Следов войны уже не было видно в Париже: здесь умеют быстро забывать неприятности и несчастья. Как и восемь лет назад, жизнь бурлила в каждом углу, отовсюду призывные рекламы сулили радость и наслаждение. Не беда, если эти обещания на самом деле часто оказывались мифом: в Париже не видят плохого – В том, что человек, увлекшись чудным видением, хоть на минуту поверит в реальную возможность несбыточного.

«А он прав», – вспомнил Алехин шофера такси, везшего его с вокзала в небольшую гостиницу на Рю де Бак. Каким-то шестым чувством определив в пассажире соотечественника, шофер, видимо из эмигрантов, прервал молчание неожиданной тирадой на русском языке:

– Везет чертям! – кивнул он в сторону проходивших мимо французов. – Почти проиграли войну, чуть не отдали Париж – и хоть бы хны! Поют, танцуют, как ни в чем не бывало!

Устроившись в гостинице, Алехин пошел бродить по городу. Не спеша дошел он до набережной Сены, перешел мост и очутился в самом центре Парижа – парке Тюильри. Отсюда вскоре попал он на бурлящую площадь Согласия с знаменитым обелиском, потом на красивейшую улицу Парижа – Елисейские поля. Здесь за столиками, выставленными прямо на тротуар, отдыхали туристы и те французы, кому не нужно было сейчас, днем, зарабатывать франки.

«Да, все, как в доброе старое время, – подумал Алехин, обходя ноги посетителей кафе, развалившихся в соломенных креслах. – Все те же сонмища богатых бездельников, все тот же призывный смех женщин, тот же парад ярких богатых туалетов». Ему снова вспомнилась только что покинутая Москва: промерзлые комнаты полуразрушенных домов, бумага вместо стекол, мимолетное тепло причудливых «буржуек». Длинные очереди за осьмушкой хлеба, уходящие на фронт красноармейцы. Разруха, холод, голод.

Медленно поднимался Алехин вверх, к Триумфальной арке, на душе его с каждой минутой становилось все светлее и радостнее. Наконец-то вернулась жизнь! Жизнь! Опять можно иметь все, что захочешь, были бы деньги. В ресторане можешь заказать бифштекс, выпить коньяку, кофе: кивни – сразу принесут. Можно купить себе новый костюм, пальто, можно лечь в чистую, мягкую постель в теплом, удобном номере отеля. И тебя не разбудят затемно на субботник расчищать пути от снега или грузить дрова. И самое важное: ты можешь в любой момент вынуть карманные шахматы и без конца анализировать шахматные варианты. Какое счастье! Ты же попал в рай!

Вдруг тревожная нота перебила светлые мысли. «А что с тобой дальше будет? – спросил сам себя Алехин. – Ведь ты один в этом городе, во всей стране, в Европе. Никому ты не нужен, никто тебя не знает. Кто из этих людей, спешащих по своим делам, может вдруг остановиться и радостно похлопать тебя по плечу? Никто. Ты один, совсем один. «Нет более страшного одиночества, чем одиночество в толпе людей», – вспомнил Алехин прочитанные где-то слова.

«Так что дела твои не очень-то хороши, – рассуждал приезжий. – Нет ни дома, ни родных. И с деньгами положение не такое уж радостное! А вдруг случится несчастье, заболеешь. Кто тебе поможет в трудную минуту? Русские эмигранты? Куда там: они почти все сами перебиваются с хлеба на квас. Потом, а кто из них тебе здесь близок?»

В следующее мгновение Алехин, однако, успокоил себя: «Что ты раскис! Только подумай: что значат твои сегодняшние тревоги по сравнению с пережитым?! Какие испытания пришлось перенести за последние семь ужасных лет: война, фронт, тяжелая контузия. Томительные месяцы лазарета, потом революция, внезапная нищета. Долгие годы разрухи, голода. Чего только не предпринимал, что не делал, где не работал, лишь бы спастись от гибели, избежать голодной смерти! Следователем работал в уголовном розыске, переводчиком, киноактером был. Сказали бы раньше студенту училища правоведения дворянину Алехину – только бы улыбнулся.

Так велика ли цена твоим сегодняшним заботам? – спрашивал сам себя Алехин. – Что они значат? Нет денег – подумаешь, беда! Будут, все будет! И деньги будут и квартира. Главное, получил, наконец, возможность играть в шахматы, участвовать в международных турнирах. Несколько приглашений уже в кармане: Будапешт, Гаага, Лондон. И сеансы одновременной игры – это ведь тоже деньги и популярность. Теперь вспомнят гроссмейстера Алехина, очень скоро вспомнят! Умеет он играть в шахматы и заставит себя признать! Пусть сейчас на троне Капабланка, царствование его недолго будет безмятежным. Кубинцу придется пережить неприятные минуты, скоро придется. Русский лев вырвался из заточения, он теперь страшен. Берегись, «непобедимый» чемпион! Мы еще…»

Задумавшись, Алехин чуть не сшиб какого-то господина, и это вернуло его к действительности. Он уже поднялся к площади Этуаль и находился теперь у самой Триумфальной арки. Отсюда по многочисленным радиусам растекались потоки автомобилей и устаревших экипажей. Полюбовавшись величественным зрелищем, Алехин уже по другой стороне Елисейских полей пошел обратно к Лувру. Не дойдя до мрачного дворца французских королей, он свернул налево и вскоре оказался у здания оперы. Это было любимое место Алехина, отсюда начинался бульвар Капуцинов, потом Итальянский бульвар и Монмартр. Спросили бы его, почему он так привязался душой именно к этому месту Парижа, Алехин толком не смог бы ответить. Может быть, потому, что тень разбросистых каштанов, звонкие голоса продавцов и величавое спокойствие посетителей кафе создавали здесь атмосферу сердечности и обжитого уюта.

На углу бульвара Капуцинов и авеню Опера у Алехина развязался шнурок… Пока он соединял узлом непослушные тесемки, мимо него беспрерывным потоком шли приехавшие со всех концов света туристы, юркие, щупленькие завсегдатаи кафе, элегантные женщины. Знаменитые парижские женщины: броские прически, подведенные глаза и неестественно тонкие талии. «Соблюдают диету», – подумал Алехин.

Мысль о еде вызвала вдруг острый приступ голода, и он уже не мог оторваться от витрины ближайшего магазина, за углом, где было выставлено все, что смог придумать изобретательный ум французских гастрономов. Рядом с огромной банкой розовых креветок лежали коробки со скумбрией и сардинами; черная кровяная колбаса хвасталась своим здоровьем перед лионской и совсем не замечала свисавших откуда-то сверху ожерелий бледных сосисок. Трусливо прижались друг к другу сгорбившиеся нашпигованные языки. Левая половина витрины была отдана во власть сырам. Колеса швейцарского сыра толкались здесь с круглыми головами сыров голландских; рокфор с голубыми прожилками покровительственно поглядывал из-под стеклянного колпака на обнаженный кантальский сыр и честер золотого цвета. Дальше шли горы фруктов, потом печенье, торты и пирожные с кремом и сбитыми сливками.

Тысячи пиявок присосались вдруг к желудку Алехина, нестерпимый приступ голода вызвал внезапную дрожь в ногах и руках. Идти дальше не было сил. Не в состоянии справиться с муками голода, Алехин зашел в магазин и вскоре вышел оттуда, неся в руках маленькую, завернутую в прозрачную бумагу колбаску-салями. Оглянувшись по сторонам, он жадно откусил половину колбасы и, тайком пожевывая, с безразличным видом пошел дальше.

Вскоре и остатки салями последовали за первой порцией.

Ощущение голода все же не исчезло, и Алехин один момент подумал: не поесть ли где-нибудь здесь, в ближайшем кафе? Затем он решительно повернул назад и зашагал уже быстрее, как человек, твердо знающий, куда направляется. Вскоре он опять был на площади Оперы и, пройдя с километр по авеню Опера, попал, куда стремился.

На маленькой боковой улочке недалеко от Лувра он увидел небольшое здание; вдоль всего фасада его крупными буквами было написано: «Кафе «Режанс».

Кафе «Режанс»! Сердце какого шахматиста не забьется учащенно при виде этого места! Как много значил в истории шахмат, да и всей культуры человечества этот маленький приют больших людей! Сколько смелых мыслей выношено в этом скромном на вид здании! Мир должен преклоняться перед этим форумом шахматного величия, столь же знаменитым для шахматистов, как кафе «Ротонда» или «Мулен-Руж» для писателей и художников.

Если бы велась Золотая книга посетителей кафе «Режанс», имена каких великих людей пришлось бы занести в этот список! Вольтер, Руссо и Дидро в стенах этого уютного местечка проводили свой досуг в жарких битвах за шахматной доской. Бывали здесь герцог Ришелье, маршал Сакс и физик Вениамин Франклин. Пришелец из далекой России – Тургенев – много раз выходил в этом кафе победителем самых трудных турниров.

А что говорить о шахматистах? На земле, пожалуй, не было ни одного крупного мастера, который не посетил бы кафе «Режанс». Пауль Морфи атаковал здесь незащищенных королей европейских шахматных корифеев; Вильгельм Стейниц отстаивал основы своего учения о позиционной игре. Франсуа Филидор – чародей музыки и первый неофициальный чемпион мира – провозгласил в этих стенах лозунг: пешки – душа позиции! Склонившись над шахматной доской, долгие вечера проводили в любимом кафе Андерсен, Чигорин, Мак-Доннель, Лябурдонэ. Эммануил Ласкер, Хосе Капабланка по приезде в Париж немедленно направляли свои стопы в маленькие уютные комнатки «Режанса».

Задержавшись у входа и с любовью разглядывая фасад здания, Алехин вспомнил легенду, связанную с этим историческим местом. Однажды вечером Робеспьер, уже став грозой роялистов, сидел в кафе «Режанс». Появился невысокий, прекрасно одетый юноша, бесцеремонно уселся за столик Робеспьера и расставил шахматные фигуры в первоначальное положение. Робеспьер автоматически ответил на первый ход нежданного партнера. Завязался жаркий бой, юноша выиграл первую партию. Победил он и во второй. Два поражения возмутили Робеспьера.

– Может быть, вы хотите сыграть еще? – спросил сердито он юношу.

– С удовольствием.

– Сыграли еще партию, Робеспьер опять проиграл.

– Вы знакомы с правилами этого кафе? – спросил Робеспьер. – Здесь всегда играют на ставку.

– Хорошо знаком, – поклонился вежливый юноша. – Какова же ваша ставка?

– Голова человека, – прямо глядя в глаза грозному повелителю, ответил юноша. – Я ее выиграл, отдайте мне ее.

Робеспьер вынул из кармана лист бумаги и написал приказ об освобождении княгини Р., заключенной в Консьержери. Сообразительный маленький денди оказался женихом княгини.

Алехин вошел в кафе. Уже с порога посетитель понимал, что попал в место необычное. Около гардероба на низкой подставке стоял стеклянный ящичек, внутри его помещалась шахматная доска и резные фигурки, расставленные в первоначальное положение. Один белый конь лежал на боку, сбитый. «Упавший конь Наполеона», – подумал Алехин, вспомнив, что хозяин кафе, рекламируя свое заведение, изобразил с помощью шахмат случай из боевой жизни великого полководца.

Наполеон Бонапарт до того, как стал императором, часто играл в шахматы в «Режансе». Начинал он свои партии плохо, его первые ходы не были такими смелыми и уверенными, как в жизни. Если противник думал долго, Наполеон терял терпение, кривил губы и начинал барабанить пальцами по краю доски. Фигуры подпрыгивали, и позиция на доске путалась. Разве не так же трепетала от него Европа несколько лет спустя? Но настоящая беда разражалась, когда он проигрывал. Тогда властолюбивый генерал стучал кулаком по столу, и все летело с доски.

Алехин осмотрел кафе. Направо от входа в небольшом зале посетители ужинали, в зале налево рядом с обычными стояло несколько шахматных столиков. Алехин прошел сначала вглубь коридора, отсюда лестница вела наверх – в комнату, где играли в бридж. В углу на пришельца хмуро глядел бронзовый Морфи, на стенах висели карикатуры. Среди изображенных персонажей Алехин сразу узнал Тургенева. Все здесь сохранилось в том же порядке, что и восемь лет назад. Пусть мчится время, кафе «Режанс» было и остается шахматным! Что же до бриджа, так ведь на Западе шахматы и бридж уживаются рядом.

Алехин вернулся в шахматную комнату. «Раньше здесь бывало больше посетителей, – подумал он, оглядев десяток любителей, склонившихся над шахматами. – Времена все же не те! А может быть, еще рано?»

Пройдя мимо столиков, Алехин оглядел играющих и автоматически оценил положение на досках. Два аккуратненьких старичка замерли друг против друга в удивительно похожих позах, да и позиции их шахматных армий были абсолютно схожи. «Битая ничья», – сразу оценил положение на доске Алехин. За соседним столиком тяжело сопел толстяк, не находя защиты против атаки худого, нервного юноши. «Плохи дела у толстяка, нужно сдаваться», – молниеносно поставил гроссмейстер диагноз безнадежно больной шахматной позиции толстого француза. Острая схватка за третьим столиком заинтересовала было Алехина, но он решил не задерживаться и, заняв свободное место за столом, покрытым белоснежной скатертью, принялся изучать меню.

Появился официант.

– Креветки, филе Шатобриан, соус беарнез, – распорядился Алехин. Помедлив секунду, добавил: – Бутылочку бургундского – помар и, конечно, кофе.

Вскоре Алехин с аппетитом уничтожал вкусную пищу. Вино приятно согревало и заметно кружило голову. «Без привычки, – про себя отметил Алехин. – Сейчас еще ничего, а вот в первый день приезда из Москвы в Ригу стало плохо». Первое блюдо быстро исчезло; на тарелках осталась лишь гора красно-коричневой шелухи. С завидной быстротой был съеден салат и поджаристый розовый цыпленок. Но и тогда Алехин еще чувствовал голод, однако решил не заказывать ничего больше, так как по опыту знал, что ощущение голода скоро пройдет. Просто это результат многолетнего недоедания.

Закурив сигарету, Алехин подвинул свой стул ближе к столику, за которым играли два старичка. Они начали новую партию, на этот раз ферзевым гамбитом. Механически наблюдая за ходом скучной баталии, Алехин задумался и вскоре унесся в мыслях совсем в иную страну, в другую обстановку.

«Вот старички играют здесь в шахматы, – подумал Алехин. – В комнате тепло, светло, в любую минуту можно получить кофе, сэндвич. А знали бы они, как мы играли! В нетопленых комнатах, окна выбиты. В пальто, в галошах играли, но и это не предохраняло от холода. Замерзали руки, нос, особенно ноги. Но мы играли! Думаешь над ходом, а под столом вытанцовываешь ногами польку-мазурку. В животе кошки скребли от голода, но мы играли. Можете вы так любить шахматы?! Еще хорошо, если имелась свеча, а когда кругом кромешная тьма? Я зажигаю спичку, держу ее, пока противник обдумывает ход… Пламя обжигает пальцы – каждая крупица огня на вес золота, – но я держу! Спичка кончилась, вновь темнота, виден лишь несгоревший красноватый червячок. Теперь моя очередь думать над ходом. Новую спичку зажигает и держит противник. Чего только не случалось при таком освещении! «Вам шах, Александр Александрович!» – «Простите, Николай Дмитриевич, но вам самому шах!»

Воображение нарисовало ему еще одну картину. Турнир, большой турнир с сильнейшим составом, проведенный на руинах. Шахматный чемпионат Советской России, первая пробасил и мужества. Как нужно любить шахматы, чтобы играть в подобных условиях! Потомки сложат легенды о беспримерной шахматной баталии!

«1 октября в Москве состоится шахматный турнир, – вспомнил Алехин текст необычных телеграмм, посланных год назад по всем военным округам РСФСР. – Приказываю широко оповестить округ о настоящем турнире. Не позднее 15 сентября представить Москву Главупрвсеобуч сведения желающих участвовать турнире. О допущенных к участию будет сообщено телеграфно.»

Замначглавунрвсеобуча Закс.

Военный приказ есть приказ! Вскоре беззаветный энтузиаст шахмат комиссар Всеобуча Ильин-Женевский получал ответы. Порой они были забавны.

«Препровождая при сем заполненный анкетный лист на шахматиста Д. Н. Павлова, – писал военачальник из Чернигова, – сообщаю, что означенный тов. Павлов будет выслан в г. Москву к 1 октября с. г.».

Потом турнир, самоотверженность беспредельно любящих шахматы организаторов. Жесткие койки в холодных казармах, скудная красноармейская пища. Что хотите на обед: голову селедки или хвост? Люди терялись в такой обстановке, их поступки ошеломляли.

«Ввиду значительного ухудшения продовольственного положения, считаем необходимым заявить, что при создавшихся условиях мы не в состоянии продолжать турнир и вынуждены его прекратить с воскресенья 17 октября в случае неудовлетворения следующих требований:

П. Романовский, А. Куббель, И. Рабинович, Я. Данюшевский, А. Мунд, Г. Левенфиш.

1. Выдача аванса в размере 15 000 р. на человека.

2. Немедленная выдача оставшегося сыра на руки участникам.

3. Увеличение хлебного пайка или компенсация хлеба другим способом.

4. Немедленная выдача папирос.»

«И все-таки закончили турнир! Какие партии играли, многие из них – настоящие художественные произведения. Какой пешечный эндшпиль я свел вничью против Ильина-Женевского! Казалось, дело черных безнадежно. В перерыве я написал целую тетрадь вариантов. И доказал – ничья! Красивейшая, этюдная ничья! Единственный ход а-шесть, а-пять – и ничья! Темп в темп, белые ничего не могут сделать!»

Перед мысленным взором Алехина предстала интересная позиция со всеми подробностями. Он увлекся, и начал было анализировать тонкости игры, вспоминать красивые, этюдные ходы. Однако неожиданное движение и шум отвлекли его от воспоминаний.

Подняв голову, Алехин увидел, что к столику, около которого он сидел, подошел, видимо, только что прибывший господин. Высокий и стройный, несмотря на солидный возраст и седину, он передвигался по комнате, слегка откинув набок голову, с сознанием собственной важности. Пришелец поздоровался с играющими и едва кивнул головой Алехину – вежливый человек! Шахматисты оторвались на момент от игры и приветствовали господина Ришара, как они его называли. Сражения возобновились вскоре с прежним азартом, однако былой тишины и спокойствия уже не было. Едва ознакомившись с положением на доске, господин Ришар стал высокомерно критиковать ходы старичков, сопровождая их безапелляционными и порой обидными замечаниями. Те лишь согласно кивали головами – видимо, велик был для них авторитет пришельца.

Алехин с интересом разглядывал непрошеного комментатора. Приглаженные волосы, узкий лоб, густые нахмуренные брови, тонкие злые губы. Властный трескучий голос человека, привыкшего повелевать. Сразу видно: господин богатый и, уж во всяком случае, важный.

Алехин был настроен благодушно после сытого ужина в уютной обстановке. Тепло, светло, ветер не дует! Что ему до этого француза! Пусть говорит, что хочет. Однако трескучий голос и нелепые замечания Ришара постепенно начали раздражать Алехина, особенно когда они становились явным надругательством над всеми законами шахмат.

Но даже и тогда он долго не решался вмешаться в действия и трескотню француза. «Ну его, буду лучше молчать!» – сдерживал сам себя Алехин, хотя проказливый бесенок где-то внутри не раз подталкивал его проделать какой-нибудь забавный фокус с беспардонным господином. Француз разбирался в шахматах плохо, и опровергнуть его предложения не представляло никакого труда.

Когда одно из замечаний Ришара оказалось слишком уж нелепым, Алехин не выдержал.

– Мат в два хода! – заявил француз и, не обращая внимания на играющих, передвинул на соседнюю вертикаль белую ладью.

Алехин молча показал пальцем возможность защиты. Мата не получалось.

– О, вы разбираетесь в шахматах! – с издевкой воскликнул господин Ришар, обращаясь уже к Алехину. – Приятно! Может, вы удостоите нас, покажете ваше искусство.

Француз указал кивком на соседний столик, где уже были расставлены фигурки. Алехин сел за шахматы и автоматически, по привычке выровнял строи фигур. Так пианист-виртуоз перед началом концерта иногда пробегает быстрыми пальцами по клавишам рояля.

Ришар имел белые фигуры. Перед тем как сделать первый ход, француз снял с доски свою ферзевую ладью, одновременно передвинув крайнюю пешку на поле а-три.

– Это почему? – спросил Алехин. Он знал, что такую огромную фору дают обычно мастера совсем слабым шахматистам. При даче вперед ладьи крайняя пешка белых передвигается на поле вперед. Алехин много раз сам давал разнообразные форы противникам, вплоть до ферзя, но получать ладью вперед?! Этого с ним не случалось в последние четырнадцать лет!

Ришар охотно пояснил свои действия.

Видите ли, молодой человек, я делаю это для того, чтобы вы поняли мое благородство, – любуясь собой, произнес француз. – Я мог обыграть вас на равных, однако это было бы не честно. Я – чемпион этого кафе и обязан давать фору неизвестному игроку. Начнем с ладьи. А пешку продвигаю, чтобы была защищена.

– Может быть, попробуем на равных, – робко попросил Алехин.

– Нет, нет! – протестовал Ришар. – Да чего вы упрямитесь! Ведь играть будем на деньги – пять франков партия. Или, может, вас это не устраивает?

В голове Алехина вдруг родилась забавная мысль; шаловливый бесенок любопытно выглянул из своего тайного убежища. Сражение началось.

Француз начал партию королевской пешкой, Алехин ответил аналогичным продвижением. Ришар играл примитивно – все свои фигуры он направлял против черного короля. Алехин для приличия отразил несколько угроз противника, но сам ничего не предпринимал. Сделав ходов пятнадцать, русский чемпион решил, что пора кончать с этой партией, тем более, что для этого, к счастью, подвернулась удобная возможность. Когда Ришар направил своего ферзя под защитой слона на крайнюю королевскую пешку черных, Алехин не стал защищать ее и сделал безразличный ход на другой стороне доски.

Француз со стуком забрал алехинскую пешку аш-семь.

– Мат! – произнес француз и внимательно посмотрел сначала на противника, затем по сторонам. Видел ли кто-нибудь его блестящую победу? Выждав несколько секунд, может быть, затем, чтобы дать побежденному возможность понять, что произошло, Ришар добавил: – Так-то, молодой человек!

Лицо Алехина выразило растерянность и смущение, но он не забыл вновь расставить фигуры в начальное положение. На этот раз он взял себе белые. Так же, как недавно господин Ришар, Алехин снял с доски свою ферзевую ладью и передвинул пешку на а-три.

– Что это значит?! – поднял брови француз.

– Вы тоже так делали, – пролепетал Алехин.

– Я! – вскричал Ришар, нарушив тишину кафе. Играющие на миг оторвали взоры от досок и посмотрели в сторону соотечественника. – Нашли с кем себя сравнивать! – возмущался Ришар. – Я, молодой человек, уже пятнадцать лет обыгрываю здесь всех! Пятнадцать лет! А вы мне ладью вперед! Только что вы проиграли, имея ладьей больше. Мат получили. Как вам не стыдно предлагать мне такую фору?!

Алехин смущенно молчал и лишь пожимал плечами.

– Давайте все же попробуем, – умолял он жалостным тоном. – Я согласен даже удвоить ставку. Десять франков партия.

– Ах, вы миллионер! – издевался господин Ришар. – У вас много денег!

Презрительно оглядев противника, Ришар принял боевую позу:

– Хорошо, давайте! Это будет вам хорошим уроком!

Начали вторую партию. Алехину нелегко было делать ходы на уровне первой встречи и не выдать свою настоящую силу. Несколько раз он мог провести выигрывающую комбинацию, затем ему предоставлялась возможность интересной жертвы. Но он удержался: ведь так можно испортить весь спектакль. «Осторожно! – приказывал сам себе Алехин. – Только бы француз ни о чем не догадался!»

Тем временем господин Ришар купался в собственном величии. Он искоса поглядывал на Алехина; передвигая фигуры, со стуком ударял ими по шахматной доске. Положение француза постепенно ухудшалось: гроссмейстеру нетрудно было выиграть у такого шахматиста даже без ладьи. Белые фигуры сгруппировались в ударный комок и прорвали центр. Теперь недалеко и до резиденции неприятельского короля.

Алехин выиграл коня, и через ход противник уже не имел защиты от мата. Ришар с минуту удивленно смотрел то на доску, то на Алехина. Тот сидел с таким видом, будто случайно объявил мат. «Сам не понимаю, как это получилось!»

Ришар смешал фигуры.

– Я грубо ошибся, – прокомментировал он собственную игру. – Защитись я конем, сдаваться пришлось бы вам.

Француз потыкал пальцем в полированные клеточки шахматного столика, показывая возможную защиту. Алехин согласно кивал головой, как ученик, запоминающий наставления учителя.

Выиграй Ришар вторую партию, он, возможно, отказался бы от дальнейшей борьбы. Но проигрыш задел его. К тому же, если он кончил бы играть, теперь ему пришлось бы платить пять франков – разницу в ставках. Чемпион «Режанса» вновь расставил фигуры.

Опять француз дал Алехину ладью вперед. Тот не противился – это входило в его планы. Теперь уже Ришар не стучал фигурами, не было и презрительных взглядов. Он, как рыба, был уже на крючке, и Алехин даже не старался больше изображать из себя слабого игрока. Ходу на двадцатом он подставил под бой собственного ферзя, затем ладью и сдался.

Четвертая схватка протекала аналогично второй. Вновь атака Алехина, вновь прорыв уже на королевском фланге и вновь капитуляция француза. С минуту Ришар сидел неподвижный, внимательно смотря в лицо противнику. Вдруг его осенила идея.

– Нам нужно сыграть на равных, – предложил француз. Алехин не знал, что делать. Забавная рожица бесенка выразила на миг растерянность, но вскоре он снова захихикал.

Первую партию на равных Алехину удалось свести вничью лишь с большим трудом. Он облегченно вздохнул, когда объявил вечный шах. Нелегко было и во второй. Ришар играл так плохо, что только изобретательность Алехина помогла ему истребить все фигуры на доске. Когда у каждой стороны осталось всего по королю, был заключен мир.

Ришар совсем растерялся. Он поспешил вернуться к прежним условиям, но неизменно выигрывал, когда имел ладьей меньше, и так же обязательно терпел поражение, когда у него в начале игры были превосходные силы. Творилось что-то непонятное!

– Ничего не понимаю! – воскликнул, наконец, господин Ришар. – Играем на равных – ничьи: значит, наши силы примерно равны. Но я даю вам ладью и выигрываю, то же происходит, когда ладьей меньше у вас. Чепуха какая-то!

Близился конец придуманной шутки. Выдержав паузу, Алехин тихо и неуверенно произнес:

– Мне, конечно, трудно… советовать вам, – начал он, глядя в глаза француза. – Вы чемпион… Если бы вы согласились выслушать мое мнение… Осмелюсь сказать… эта толстая штука, – Алехин показал пальцем на ладью, – она… только мешает…

Губы Ришара искривились в усмешке. Ладья мешает? Вторая по силе фигура на доске – и вредит собственной армии. Бред какой! Но в глаза француза глядели такие невинные, такие светлые голубые глаза, что он начал уже верить в то, что ладья – помеха. Иначе, чем еще объяснить странную закономерность?

Алехин искусно выдержал сцену: недаром он когда-то учился в киностудии у известного артиста Гардина. Он сидел невозмутимый и хладнокровный. А в это время бесенок совсем вырвался на свободу. Пристроившись на краю шахматной доски, он плясал, хихикал, строил уморительные рожицы.

Чем бы все это кончилось, неизвестно, если бы в напряженной тишине не раздалось вдруг неожиданное восклицание:

– Алехин! Александр! Какими судьбами?!

Невысокий, лысоватый мужчина средних лет стоял рядом со столиком, за которым велась странная шахматная баталия. Пришелец смотрел на Алехина живыми, лукавыми глазами с косинкой, блеск их можно было заметить даже за холодными стеклами пенсне. Вид его выражал неподдельную радость.

– Савелий! – воскликнул Алехин и вскочил со стула. Друзья обнялись, обмениваясь обычными при встрече восклицаниями, за ними с любопытством наблюдали посетители кафе.

Имя гроссмейстера Савелия Тартаковера было хорошо известно в «Режансе», да и во всей Франции. Уроженец Ростова, он еще до войны много раз бывал в Париже и теперь считался одним из сильнейших и оригинальнейших шахматистов мира.

Пока длилось возбуждение и суматоха неожиданной встречи, растерянный господин Ришар не спускал глаз с Алехина. Выбрав удобный момент, он тихо спросил у Тартаковера:

– Это какой Алехин?

– Русский гроссмейстер Александр Алехин, – ответил Тартаковер.

– Это который в Петербурге… занял третье место?

– Да. Именно он.

Господи, а я то ему ладью вперед! – схватился за голову Ришар. Впрочем, его отчаяние длилось недолго: характер господина Ришара не позволял ему долго сокрушаться. Вскоре он уже ходил от одного столика к другому, и до Алехина доносились обрывки слов, высокомерно произносимых тем же трескучим голосом:

– Да, гроссмейстеру Алехину… да, тому самому! Ладью вперед… И знаете, я выиграл все партии!

– Что ж, с приездом, Саша! – Тартаковер поднял бокал искрящегося вина, в хрустале промелькнул отблеск уличного фонаря. Друзья ушли из «Режанса», где внимание шахматных любителей становилось утомительным, и сидели теперь за столиком под навесом в одном из ближайших уютных кафе. Вечером здесь бывало сравнительно тихо; лишь изредка мимо проплывала целующаяся на ходу парочка или солидная семейная пара, спокойно и бесстрастно беседующая о своих домашних делах.

– Ты молодец! Не каждому удается убежать от большевиков, – похвалил друга Тартаковер.

– Как – убежать?! – изумился Алехин.

– Ножками, – усмехнулся Савелий и перебрал пальцами по столу, имитируя быстрый бег.

Алехин пожал плечами, вынул из бокового кармана большой потрепанный бумажник, очевидно, приспособленный для советских миллионных и миллиардных банкнот, и протянул Тартаковеру сложенную вдвое бумагу. Тот прочитал:

– Советский паспорт… Разрешение выехать на международные турниры в Гаагу, Будапешт… Действителен на несколько лет.

Тартаковер долго и внимательно изучал документ, выданный неизвестной ему и, судя по сообщениям газет, жуткой властью.

«Нар-ком-ин-дел, – по складам прочитал Тартаковер. – Карахан», – с трудом разобрал он подпись. – Это кто такой?

Народный комиссар по иностранным делам, – разъяснил Алехин. – Сокращенно: наркоминдел.

Забавные словечки попадаются у них в газетах, – улыбнулся Тартаковер. – Я иногда читаю «Известия». Так сокращают, черт ногу сломает! Зам-нач-глав-упр-пром-снаб. Неплохо! А еще: зам-ком-помор-дел.

– Это откуда ты взял? – засмеялся Алехин.

– Боголюбов сказал.

– Ну, это уже из области анекдотов, – объяснил Алехин.

– Что, так теперь и разговаривают в Москве? – Тартаковера интересовало все, что можно было узнать о стране, в которой он родился.

– Нет, только пишут. Хотя, конечно, многие слова входят и в речь. Большевики во все хотят внести свое, новое, даже в язык.

«Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем», – продекламировал Тартаковер «Интернационал». – А что такое субботник? – журналиста и остроумного публициста, его, понятно, интересовали и новые слова в родном языке.

– Субботник? – переспросил Алехин. – Малоприятная вещь. Это когда тебя будят в пять утра, и гонят на мороз грузить дрова или убирать снег. Не обязательно в субботу. Чаще всего в воскресенье, в единственный день отдыха.

– Я видел фотографию: Ленин грузит бревна на субботнике. Это правда?

– Да. Он вообще старается ничем не отличаться от простых людей.

– Пишут, что Ленин отлично играет в шахматы? И это верно? – спросил Тартаковер.

– Играет неплохо. Когда-то он даже играл по переписке с Хардиным. Но это было давно, в ссылке.

– Я читал, он решил труднейший этюд Платова, – вспомнил Тартаковер. – Помнишь: король же-три, слон е-семь, конь же-один. Пешки дэ-три и аш-пять. Черные: король е-три, пешки а-два, дэ-пять и аш-семь.

– Знаю. Выигрывает слон эф-шесть, дэ-четыре, конь е-два, а-один, ферзь, конь цэ-один, – мысленно объяснил решение Алехин. – «Красивая штучка!» – написал Ленин брату об этом этюде. И действительно, красивая!»

– А сейчас он играет в шахматы? – поинтересовался Тартаковер.

– Что ты! Разве ему теперь до шахмат!

– Очень плохо в Москве?

– Ужас! Ты себе представить не можешь! Голод. Сто граммов черного хлеба в день – это уже пир. Шахматными досками «буржуйки» топят. Полированные короли трещат в огне.

Подошел официант. Тартаковер заказал себе омлет, кофе. Алехин решил было ничего больше не заказывать, но выпитое вино вызвало аппетит.

– Тоже омлет, – против собственной воли произнес он.

С минуту собеседники молчали, наслаждаясь теплым вечером, видом красивой, ярко освещенной улицы. Потом Тартаковер сказал:

– Тебя нужно поздравить! Ты выиграл турнир в Москве. Первый советский чемпион.

– Если бы ты только знал, что это был за турнир, – покачал головой Алехин. – В холоде, голодные играли.

– С пустым животом в цейтноте – это действительно трудно, – усмехнулся Тартаковер. – «Съел коня» – В таком турнире звучит как издевательство.

– Коня! Если бы можно было найти коня! Ну ладно, что мы все обо мне! – махнул рукой Алехин. – Как ты-то? Как устроился?

– Ничего, – неопределенно протянул Тартаковер.

– Ты женат?

– Зачем? В Париже-то!

– Ты будешь играть в Гааге?

– Я обязан играть в каждом турнире, куда меня приглашают, – ответил Тартаковер. – У шахматистов ведь нет акций, не с чего стричь купоны.

– А что это за новое течение вы провозгласили в шахматах? – Что-то в тоне ответа коллеги подсказало Алехину, что больше не следует расспрашивать о его жизни и лучше переменить тему разговора. – Ты, Рети, Брейер.

– Ультрамодернизм, – ответил Тартаковер.

– Это что-то из области живописи.

– Почему? – развел руками Тартаковер. – Как раз подходит и к шахматам. Нельзя стоять на месте, сто лет жить законами Стейница. Жизнь идет вперед, нужны новые формы.

– И что за формы? Фианкеттирование слонов. Фигурами против пешек.

– Хотя бы!

– Но это же не ново! – воскликнул Алехин. – Это еще встречалось в партиях Чигорина.

– Ничто не ново под луной, – протянул Тартаковер. – Искусство состоит в том, чтобы по-новому пересказать старое. Мы и тебя считаем апостолом ультрамодернизма.

– Нет уж, избавьте! Мы как-нибудь по-старому. Кстати, как старички? Я еще ничего не знаю.

– Что сказать?! Тарраш со всеми воюет, хотя уже меньше. Рубинштейн стал иным. Видно, подорвала его война, играть стал значительно слабее.

– С Капабланкой бороться не собирается?

– Ему теперь не до этого! Хотя старый ореол Акибы еще сказывается: многие до сих пор считают его претендентом на мировое первенство.

– А что Ласкер? Расстроен?

– Еще бы не расстроиться: проиграл четыре – ноль. Старик закрылся в Берлине, нигде не хочет играть.

– Говорят, они поссорились с Капабланкой?

– Ласкер обиделся на письмо, написанное Капой перед матчем. Кто прав – трудно разобраться! – развел руками Тартаковер.

Некоторое время царило молчание. Видимо, гроссмейстеры вспоминали все известные им подробности борьбы за шахматный трон.

– И почему это шахматисты, народ, в общем-то, мирный, дружный, начинают ссориться, когда дело доходит до борьбы за мировое первенство? – произнес Алехин.

– Слава, – с улыбкой отвечал ему Тартаковер. – Пусть только в шахматах, но все же слава. Сильнейший шахматист планеты! Ты собираешься посылать вызов Капабланке?

– А ты?

– Я что! Просто сильный игрок, знающий, что играю слабо.

– Скромничаешь! Я бы послал вызов, но где взять денег? – задумчиво произнес Алехин. Тартаковеру давно было известно честолюбие русского чемпиона и его мечты о шахматной короне. Сам он, действительно, давно уже решил для себя, что чемпионом мира не будет, и ему легче, чем другим, было рассуждать на тему о шахматном господстве.

– Денег, – протянул Тартаковер. – А в Москве не дадут?

– Что ты? Разве там до этого!

– Тогда женись на миллионерше, – пошутил Тартаковер. – Вези ее обратно в Москву. Ты ведь здесь в командировке. – Тартаковер показал на боковой карман пиджака Алехина, куда тот спрятал советский паспорт. – Обратно поедешь?

– Посмотрим, – уклонился от ответа Алехин. – Пока я собираюсь как можно больше играть в шахматы. Во всех турнирах, так же, как и ты.

– Мне кажется, у тебя есть все основания вызвать Капабланку, – уже серьезно вернулся к главной теме шахматистов Тартаковер. – А кто еще?

– А деньги? Кто даст? Нужно найти богатых меценатов, а меня на Западе еще мало знают.

– Возьми десять первых призов в турнирах – сразу узнают, – предложил Тартаковер. – Появятся и меценаты и деньги.

– Спасибо за совет, – поблагодарил Алехин. – Ты смотрел последние партии Капабланки? Здорово играет?

– Неподражаемо! Шахматная машина. Ни одной ошибки! Ласкер ничего не смог с ним поделать. Причина проигрыша Ласкером матча – не только гаванская жара.

– А ты не думаешь, что эти восторги несколько преувеличенны? – высказал сомнение Алехин.

– А ты хоть раз выиграл у Капабланки? Нет. Я тоже нет. А кто выигрывал? И это когда он еще не был чемпионом мира! Сейчас он в ореоле славы, а слава всегда прибавляет шахматисту силу.

– Значит, и ты вместе со всеми, – с иронией произнес Алехин. – «Можно ли выиграть у Капабланки?», «Чемпион всех времен!» – процитировал он заголовки газетных статей.

– Почему! Я просто объективно расцениваю его силу.

– Я читал, он стал теперь дипломатом? – поинтересовался Алехин.

– Да, – объяснил Тартаковер. – Дипломатом, но без дипломатических обязанностей. Может разъезжать, куда хочет, за счет государства. Должности нет, зато есть деньги.

– И здесь фортуна на его стороне. – Алехин вздохнул. – Ничего, будем работать! Сегодня все-таки лучше, чем вчера. Так ты говоришь, нужно взять десять первых призов?!

2

В жаркий июньский день тысяча восемьсот девяносто второго года после сиесты сеньор Капабланка-и-Граупера играл у себя в конторе в шахматы. Партнер его жил рядом с конторой и по-соседски частенько навещал Капабланку, чтобы сыграть партийку-другую. Никто не мешал им, лишь редкий посетитель отрывал иногда хозяина на несколько минут, затем он вновь возвращался к увлекательному занятию.

Сеньор Капабланка не был силен в шахматах, но, как и многие его соотечественники, любил мудрую игру древности. Какой кабальеро не мечтал стать умелым в игре, популярной на острове! Во второй половине девятнадцатого столетия Гавана была выдающимся шахматным центром. Красота города, щедрое гостеприимство, более чем щедрые гонорары, добрые симпатии и интерес кубинских любителей притягивали сюда выдающихся мастеров шахмат. Здесь была атмосфера, насыщенная шахматами и шахматными событиями.

На Кубе не жалели денег на турниры и матчи. Много раз жители острова бывали свидетелями выдающихся схваток полководцев деревянных армий. Капабланка помнил визит в столицу Кубы гениального Поля Морфи и его партии с чемпионом острова – талантливым рабом-негром Феликсом. А совсем недавно Гавану навестил бородатый Вильгельм Стейниц. Во второй раз отбил он здесь попытку русского виртуоза Чигорина отобрать у него шахматную корону. Правда, второй матч Чигорин играл значительно лучше, чем первый. Он уже имел отличные шансы на победу, как вдруг в решающей партии просмотрел мат в два хода. А позиция была совершенно выигрышна для русского. Ужасный просмотр! Капабланка хорошо запомнил эту позицию, не раз показывал ее соседям. Те лишь сокрушенно качали головами – бедный русский. Такое невезенье!

Сегодня партия сложилась на редкость интересно: Капабланка нападал на белого короля, сосед тоже не зевал и готовил опасные ответные угрозы. Соперники так глубоко забрели в дебри шахматных вариантов, что не заметили, как открылась входная дверь, и тихонько вошел сын хозяина четырехлетний Хосс. Большие голубые глаза мальчика широко раскрылись при виде интересных фигур, пушистые ресницы почти коснулись бровей. Какая замечательная игра! Хитрые взрослые, оказывается, тоже играют в игрушки, но прячутся для этого от детей. Какая хорошенькая круглая фигурка! А эта! А эта! Ведь это лошадка! Еще одна! Белая, черная! Как ловко они скачут с белой клеточки на черную!

Отец молча обнял Хосе. Не мешай! Но он и не собирался мешать, только бы не выгнали! Широко раскрытыми глазами глядел Хосе, как через восемь полей пронеслась высокая фигурка с резным венчиком, как под ее натиском неловко потеснился на одну клеточку рыцарь с короной на голове.

Выиграл отец. Потом была еще одна партия, потом еще. Стемнело, когда отец увел Хосе домой. Мальчик был настолько ошеломлен, что забыл спросить, как называется эта игра.

Но он не забыл на следующий день вновь прийти в контору. Отец с соседом опять засел за шахматы. Вновь по доске носились толстые круглые башенки (партнеры в редких восклицаниях их называли ладьями), опять упорно лезли вперед, сметая все на пути, пешки.

– Мат! – прервал молчание отец, и сосед вновь расставил фигурки в первоначальное положение. Завязалась новая битва. На этот раз сосед теснил армию сеньора Капабланки. Катастрофа казалась неизбежной. Вдруг Хосе увидел, как отец взялся за коня и сбил им неприятельского ферзя. Это вызвало панику в рядах наступающего. Белые фигуры смешались, побежали назад, ища спасения у собственного короля. Но что могла сделать эта малоподвижная фигура, как она могла защитить свое разбитое войско? Армия неприятеля ворвалась в лагерь белых, и торжествующий отец еще раз объявил мат.

Противники собирались уже начать третью партию, как вдруг тишину прорезал звонкий голосок Хосе.

– А ты сплутовал, папа! – протянул лукаво мальчик, снизу глядя в глаза отца. Тот возмутился:

– Я… сплутовал?! Как ты смеешь так говорить!

Хосе испугался грозного тона отца, тем более что сосед тоже в недоумении глядел на мальчика. На глазах Хосе появились слезы. Но он не сдавался.

– Да, да, ты обманул, – повторил Хосе. – Ты сделал неправильный ход.

– И как же я сплутовал? – уже спокойно спросил сеньор Капабланка сына.

– Ты пошел конем с белого поля на белое, – пояснил обрадованный мальчик. – И при этом взял белого ферзя.

– Интересно! А откуда ты знаешь шахматы?

– Я тебе сейчас покажу, – приблизился к доске Хосе и воспроизвел на доске все события недавнего сражения. Удивленный отец с восторгом следил за действиями сына.

– Где ты научился играть? – смеясь, спросил он мальчика.

– Здесь, вчера. Ночью я долго вспоминал, как ходят фигурки. Не сердись, папочка, ты просто ошибся.

Хосе оказался прав: оба взрослых не заметили, что черный конь сделал недозволенный прыжок. Не оставалось ничего иного, как сыграть с сыном. Самоуверенный родитель дал малышу ферзя вперед. Это кончилось для него плохо. Хосе с завидной уверенностью реализовал свой материальный перевес. Это была первая победа шахматного гения – предвестник его грядущего триумфального шествия по всем странам мира.

Хосе был незаурядным ребенком, у него оказался тот таинственный талант, который проявляется лишь у немногих. Большинство людей, глядя на шахматную доску, видят лишь безжизненные кусочки дерева на квадратиках доски. Капабланка видел в шахматах живую, движущуюся картину, в которой проявляли свою силу ферзи, ладьи и пешки. Обычный ум должен иметь время, чтобы обдумать возможные варианты, Капабланка мгновенно определял все возможности. Став взрослым, он сам не мог объяснить этого. Он просто «видел» – и все!

Природа щедро одарила маленького Хосе Рауля, но известно, что одного дарования недостаточно для полного развития таланта. Сколько вундеркиндов погибло из-за отсутствия подходящих условий для развития, сколько дарований увядало в руках неумных воспитателей. Талант ребенка – вещь хрупкая и нежная, только заботливое и умелое обращение способствует его совершенствованию. К счастью, Хосе Рауль имел таких воспитателей. Осторожно вели они мальчика по трудной лестнице шахматной славы и жизненного пути, бережно поддерживая в опасных местах, предупреждая угрозы, убирая с его пути преграды.

Заботливый отец избавил мальчика от губительных перегрузок. В итоге он получил правильное, всестороннее развитие. Только когда ему исполнилось восемь лет, Хосе разрешили посещать шахматный клуб, да и то лишь по воскресеньям. Однако одного дня в неделю оказалось достаточным: в тринадцать лет Хосе стал чемпионом острова. Юноша поступил в Колумбийский университет, но не инженерные науки владели его мыслями. Хосе с головой окунулся в водоворот шахматной жизни Американского континента. Турниры, сеансы, матчевые встречи окончательно отшлифовали его шахматный талант. В 1909 году Капабланка побеждает в матче знаменитого чемпиона США Фрэнка Маршалла, и этому мало кто удивляется.

Американский континент был завоеван, но оставалась еще неверящая, враждебная Европа. Когда кубинский герой приехал в одиннадцатом году на турнир в Сен-Себастьян, опытные турнирные волки не хотели допускать его к состязанию избранных.

– Капабланка недостоин играть в турнире такого состава, – вслух заявил гроссмейстер Осип Бернштейн.

Дорого поплатился он за неосторожные слова. Все-таки допущенный к турниру Капабланка по иронии судьбы встретился в первый день именно с Бернштейном. В итоге кубинец разгромил позицию высокомерного европейца и получил специальный приз за эту партию, как за красивейшую. А потом и первое место в состязании. Новичок оказался крепким орешком.

Вскоре последовал новый успех – второй приз в Петербурге четырнадцатого года.

– Вызывай на матч Ласкера, – советуют друзья, и кубинец предпринимает первые шаги к матчу за мировое первенство. Но как это трудно! Оказывается, существует очередь желающих водрузить себе на голову шахматную корону. Первый в очереди Акиба Рубинштейн, а там еще Александр Алехин, Арон Нимцович. Всех не перечтешь!

– Чем он лучше других, этот американец? – ворчали знатоки. – Почему именно он должен играть с Ласкером? Разве не доказал чемпион мира, что он сильнее Капабланки? Как он разделал его в решающей партии в Петербурге!

Может быть, кубинцу пришлось бы преодолеть много препятствий, возможно, его матча с Ласкером и вовсе не было бы, если бы дело в свои руки не взяла всесильная фортуна. Вновь поддержала она своего любимца в решающий момент. Правда, способ, которым она оказала помощь, был жесток и безжалостен. Страшная война выбила из формы Рубинштейна, ослабила Ласкера и вовлекла в горнило своего пожарища Алехина. И это в то время, когда сам Хосе Рауль беззаботно путешествовал по странам Америки, накапливая опыт для грядущих сражений. Когда отгремели последние залпы орудий, перед Эммануилом Ласкером остался только один реальный конкурент – Капабланка.

Еще в одном услужила Капабланке фортуна. Жизнь шахматного профессионала трудна: от каждого очка в турнире, от каждой ничьей зависит благополучие, а порой и кусок хлеба. Для кубинца и здесь нашлось счастливое решение. Его маленькая родина сумела помочь своему любимцу, избавив от житейских забот.

Тяжело было стареющему, уставшему Ласкеру выдерживать натиск молодого, полного сил и энергии претендента. Чемпион пробовал было ставить особые условия будущего матча, потом, обидевшись на неудачное выражение в письме Капабланки, публично отказался в его пользу от шахматного престола. Но шахматный мир не принял добровольной отставки своего короля. Тогда Ласкер согласился, наконец, на матч. Пусть в Гаване, пусть в жаре, лишь бы скорее покончить с этим делом! Возможно, что и при лучших условиях пятидесятитрехлетний гигант не справился бы с претендентом, обладающим столь высокой техникой, но неоспорим факт, что тяжелые условия ускорили капитуляцию Ласкера.

Бурей восторгов встретила темпераментная Куба победу своего любимца. Тридцатитрехлетний шахматный король купался в славе, благополучии, всеобщем почете. Брак с Глорией Симиони из старинной кубинской семьи превратил обаятельного Хосе – кумира женщин в солидного гражданина, восторженно почитаемого маленькой страной. Старый сеньор Капабланка торжествовал: не зря он когда-то сделал недозволенный ход черным конем!

Но, кроме Кубы, был еще огромный шахматный мир, а этот мир ворчал. Двадцать семь лет поклонялся он мудрому Ласкеру и теперь был явно недоволен сменой власти.

– Что это за победа?! – возмущались знатоки и любители. – В других условиях Ласкер ни за что бы не уступил корону. Нужно повторить единоборство, но уже в более приемлемых для Ласкера условиях. Тогда посмотрим, кто победит! И уж, во всяком случае, новый король должен доказать, что он король! Пусть не в матче, пусть в турнире. Мы еще не уверены, что он сильнее Алехина, Рубинштейна, Рети, Нимцовича, Тарраша.

Недоверие шахматного мира отравляло торжество Капабланки. Вот почему он с охотой принял предложение англичан сыграть в большом международном турнире в Лондоне 1922 года. С решимостью ехал в Европу новый чемпион мира. Он докажет свое превосходство, убедит всех, что по праву занимает шахматный трон! Он заставит замолчать недоброжелателей, вынудит непокорных склониться к его ногам.

– Я должен быть первым в лондонском турнире, должен! – не раз говорил Хосе Рауль Глории, вместе с которой сразу после свадьбы приехал в Европу.

«Я должен взять первое место в этом турнире. Должен, – убеждал себя Алехин. – Теперь или никогда! Это очень важное состязание, может быть, самое важное из всех, где мне приходилось участвовать. Одним этим турниром я могу разом решить почти все проблемы. Трон Капабланки вообще непрочен, шахматный мир не верит в его превосходство над остальными гроссмейстерами, а тут еще новый удар. Мой первый приз поставит кубинца в трудное положение, он будет вынужден принять вызов».

Алехин одевался сегодня с особой тщательностью. Как же иначе – открытие турнира. Он впервые играет в Лондоне, важно сразу завоевать симпатии англичан. Бритва лишний раз прошлась по его щекам. Особенно много времени отняли усики: не так-то просто вывести ровную линию на верхней губе и при этом не порезаться. Нелегким оказался также выбор сорочки и галстука в тон костюму, только что принесенному горничной из утюжки.

«С Надей все было бы гораздо проще, – подумал Алехин, и на сердце его потеплело. – Надя, милая, хорошая Надя! Видно, сам бог послал мне ее в награду за долгие муки».

Мало кому известный в Париже, он встретил Надю на вечере у знакомых. Чем-то родным повеяло сразу от ее мягкого тихого голоса, что-то теплое и согревающее было в ее добром, благожелательном взгляде. А разве не соскучился Алехин в годы скитаний и тревог по этой женской ласке? В Наде было много чисто материнской теплоты, а именно ласковой руки матери был лишен всю жизнь Алехин в их сложной, разобщенной семье.

«Жаль, что она не согласилась приехать, – подумал Алехин, расхаживая из угла в угол небольшого номера в гостинице «Уолдорф», где он остановился. – Все условности, боязнь людского суда. Подумаешь, не женаты? Ну и что? Разве все уже не решено?! Сказал утром по телефону: «Приезжай». – «Что ты! – чуть не закричала в трубку. – Как можно!» – «Очень просто: садись в поезд и приезжай. Свободный человек, уже не девочка, чтобы обращать внимание на условности». Так нет тебе! Неудобно. Мнение людей на первом плане. А как ей было бы здесь хорошо, она так любит удобства».

Алехин оглядел уютную обстановку номера. Мягких тонов обои гармонично сочетались с красочными панно и маленькими бра: патроны в виде оплавленной свечи, миниатюрные красные колпачки. Особенно красивы они вечером, при зажженном свете. Несколько тяжелых кожаных кресел так и тянули к себе усталого человека, обещая безмятежный отдых. Но всего удивительнее пол, затянутый толстым серым ковром; при каждом шаге нога утопает в его длинном, густом ворсе. Уютная домашняя обстановка! Пусть здесь нет и грана модерна, пусть все старомодно, зато все проверено годами: поместившись в таком номере, сразу чувствуешь себя так, будто уже живешь здесь долгие годы.

Завязывая галстук перед зеркалом, Алехин вернулся мыслями к турниру. Больше всего его беспокоила предстоящая встреча с Капабланкой. Восемь лет не виделись они после Петербурга. Тогда были друзьями, вместе смотрели варианты, готовились к партиям. А теперь?! Теперь конкуренты в острейшей схватке за шахматную корону. Дружба! Разве может быть дружба между королем и ближайшим претендентом на трон? «Есть другие достойные претенденты», – вот как ответил недавно Капабланка на вызов Алехина.

«Другие претенденты, – продолжал рассуждать Алехин. – Кто? Ласкер – это понятно, но ведь он и не собирается искать реванша. Капабланка пишет о Маршалле, но причем здесь Маршалл? Хороший гроссмейстер, и только! Не может же он считаться конкурентом только потому, что Капабланке легче всего его разгромить. Он уже однажды это сделал. Еще остается Рубинштейн. Вряд ли это серьезно, не тот уже теперь прежде грозный Акиба! Хотя многие еще в него верят. Ничего, скоро проблема Рубинштейна разрешится окончательно! Голландцы хотят организовать мой матч с Рубинштейном. Как-нибудь я у него выиграю! Еще лучше, конечно, четверной матч-турнир: Капабланка, Ласкер, Алехин, Рубинштейн. Великолепная идея, но вряд ли кубинец согласится. Зачем ему это?»

Поправив еще раз белый платок в карманчике пиджака, Алехин вышел на улицу. Лондон казался ему слишком серьезным и немного мрачным; темно-серые здания с вековой проседью выглядели мудрыми, но усталыми. Огромный город с красивыми площадями, величественными строениями в целом все же оставлял Алехина холодным и равнодушным к своим красотам. Он не был близким его сердцу. То ли дело жизнерадостный, веселый Париж!

Алехин дошел до Траффальгар-сквера, полюбовался памятником Нельсону и вскоре достиг Уайтхолла. Большой Бен пробил одиннадцать. «Целый час до открытия конгресса, – опять вернулся он в мыслях к предстоящему состязанию. – Конгресс – так звучно назвали англичане турнир. Для рекламы. Первый большой турнир после войны, собрались все лучшие силы. Ласкера, жалко, не будет, старик в Берлине переживает обидное поражение. Хорошо, что приехал Капабланка, с ним турнир становится особенно интересным. Как-то мы встретимся с Хосе Раулем? Восемь лет прошло, много воды утекло! Совсем по-разному прошли эти годы для него и для меня. Он стал чемпионом мира, а я? Окопы, голод, лишь чудом вернулся к шахматам…

Вот уже больше года, как я уехал из России, а чего я добился, чего достиг? – обсуждал в мыслях собственную судьбу Алехин. – Три первых приза, правда, я взял, это неплохо. Савелий говорил, нужно взять десять, значит, осталось еще семь. Но все это не то, мало что сдвинуло с места. Нужно сейчас обязательно взять первый приз. Тогда разом отпадут конкуренты, и Рубинштейн, и Маршалл. Да и кубинцу будет нелегко. Когда вы будете вторым, сеньор Капабланка, вы обязаны будете сразиться с настойчивым русским. Тут уж вы не отделаетесь письмом с намеками!…»

Задумавшись, Алехин чуть не попал под автомобиль.

«О, черт! – тихо воскликнул он. – Забыл, здесь же левое движение! И чего они держатся за свою левую сторону? Традиции! Просто упорство, консерватизм. Вроде как мили и фунты. В магазинах не поймешь, что сколько стоит. Три дроби: фунты, шиллинги, пенсы. Пока переведешь в франки!» Ход его мыслей прервала необходимость перейти Уайтхолл, это было непросто. Гляди да гляди! С Викториа-стрит на Уайтхолл и через мост беспрерывным потоком неслись экипажи.

А вот и Вестминстерское аббатство, пора идти в Централхолл. Вновь мысли Алехина вернулись к шахматам, к предстоящей встрече с Капабланкой. Как-то они будут вести себя в первые минуты, как поздороваются? На деле все оказалось совсем просто. Недалеко от входной двери, у самой нижней ступеньки дугообразной лестницы, ведущей на второй этаж, стоял сияющий Хосе Рауль. Он бросился к Алехину, обнял его, что-то радостно повторяя по-испански, затем, видимо, вспомнив, что этот язык труден русскому, перешел на французский.

– Поздравляю! – промолвил Алехин, освободившись от объятий кубинца, и Капабланка даже не спросил, с чем. Со званием чемпиона мира, с чем же еще! Капабланка представил русскому свою жену. В слабом свете верхнего окна Алехин не сумел как следует рассмотреть молодую кубинку, но у него осталось приятное впечатление от красивого, хотя немного надменного и капризного лица. Он читал в газетах о женитьбе Капабланки на Глории Симиони и Бетанкоурт из Камагуэй. Потомственная семья кабальеро со звучной фамилией. Понятно, откуда эта надменность.

Капабланка засыпал Алехина вопросами: его интересовала судьба многих знакомых ему шахматистов России. Он даже забыл на минуту, что Глории скучно, – она не понимала французского языка. Мимо увлекшихся собеседников вверх по лестнице проходили зрители, не спускавшие взоров с знаменитых шахматистов. Один за другим появлялись участники турнира. Вот прошел Геза Мароци – высокий, медлительный математик из Будапешта; на секунду задержавшись, он изысканно вежливо поздоровался с четой новобрачных и с Алехиным. Обронив на ходу остроумное словцо, поднялся наверх Рихард Рети. Глория придирчиво оглядела небрежно одетого красивого чеха. Едва кивнув, прошагал мимо замкнутый Акиба Рубинштейн, похожий на пастора: закрытая черная одежда, невнимательный взгляд ушедшего в себя человека. Галантно приветствовал Глорию и гроссмейстеров подвижный, высокий Макс Эйве – представитель нового, но уже уверенно входящего в высший шахматный класс поколения мастеров.

Вскоре появились официальные лица. Мэр города Лондона Бонар Лоу с традиционной цепью на шее – символом власти, с ним большая группа организаторов конгресса. Церемония знакомства – и вот уже участники вместе с представителями властей размещаются рядом с органом на сцене Большого зала. Соскучившиеся по большому шахматному празднику любители Лондона аплодисментами встречают сильнейших гроссмейстеров мира.

Алехин с интересом рассматривал маленький на вид, но, тем не менее, очень вместительный зал. Архитектор сумел удачно вписать в небольшой объем такое обилие кресел. Широкие балконы нависали с трех сторон над амфитеатром, весь этот зал, отделанный в темные тона, был компактен и удобен, в нем поражала умелая группировка всех сооружений вокруг сцены и того главного, что должно привлекать внимание зрителей.

С интересом разглядывал Алехин и своих будущих противников в турнире. Организаторам удалось собрать сильнейших мастеров того времени, включая прославленных ветеранов и многообещающую молодежь. Не было лишь поверженного в прошлом году Эммануила Ласкера. Алехин вспомнил, что англичане просто не захотели приглашать на первый после войны шахматный праздник представителя вражеской Германии.

В центре сцены рядом с мэром сидел Капабланка. Внимание трех тысяч собравшихся в зале зрителей было приковано к обаятельному чемпиону мира, и сам Хосе Рауль чувствовал это. Всегда без робости и смущения принимавший восторги толпы, кубинец теперь, после года пребывания на шахматном троне, привычно купался в лучах славы.

– Я думаю, вы согласитесь со мной, – отвлекли внимание Алехина слова начавшего речь мэра, – если я заявлю, что шахматы – королевская игра среди всех игр. Я лично долгое время не интересовался ими, предпочитая карты. Во время войны я заметил с удивлением, что карты не занимают мой мозг в достаточной степени; тогда я вновь увлекся шахматами и вдруг обнаружил интересное явление. Сосредоточенность, которую требует эта игра, не давала мне возможности думать о других вещах, и шахматы стали для меня подлинным отдыхом.

Много достоинств вырабатывают шахматы, – продолжал мэр. – Способность смотреть вперед и видеть дальше, чем ваш противник; огромная собранность – по-видимому, ни одно из человеческих занятий не требует ее в такой степени, как шахматы; воображение, настойчивость, бдительность. Все присутствующие на сцене обладают такими качествами, и я желаю им самых лучших успехов в предстоящей борьбе. Мы, жители Лондона, приветствуем у себя в городе сильнейших шахматных экспертов мира и желаем им приятно провести здесь время. Благодарю за внимание!

«Тяжело голове, носящей корону», – гласит пословица, но есть и преимущества в этом головном уборе. Символ власти придает человеку смелость и уверенность.

Алехин придирчиво наблюдал за игрой Капабланки в лондонском турнире. Сколько раз раньше разбирал он партии кубинца, изучал методы игры, отмечал слабые и сильные стороны. Теперь в лондонских партиях чемпиона было много обычного, известного Алехину, но очень многие качества удивили его.

Когда-то, на первых шагах своей карьеры, Капабланка поражал мир интересными выдумками, неожиданными атаками, фантастическими комбинациями. Взять хотя бы его партию с Бернштейном из Сен-Себастьяна. Сказывались природный талант, темперамент и фантазия – качества, дарованные ему пылкой тропической природой.

Ныне звание чемпиона мира наложило странный отпечаток на его игру. Куда девались прежняя фантазия, смелость; в каждой встрече, все равно – с гроссмейстером или слабым мастером, дело сводилось чаще всего к одной лишь голой технике. Мало стало комбинаций, совсем исчезли рискованные атаки. Уже в дебюте проводились массовые размены фигур, партия быстро клонилась к эндшпилю, и тогда-то вводились в действие исключительная техника кубинца, его несравнимое мастерство в разыгрывании конечной стадии. Сколько партий решил он в Лондоне убедительными и четкими маневрами в позициях, где на доске оставалось совсем незначительное число фигур.

Еще одно качество Капабланки бросалось в глаза даже человеку, видящему его впервые. Самоуверенность всегда была главной особенностью его характера. А теперь, когда к ногам его склонился целый шахматный мир, когда друзья оповестили в крикливых статьях о приходе непобедимого, безошибочного шахматного мессии, вера кубинца в себя стала безграничной. И на первых порах это помогло во многом его успехам в турнире. Его противники, садясь за доску против чемпиона мира, начинали волноваться, допускали ужасные ошибки, которых никогда бы не совершили, играй они с другим гроссмейстером. Ореол непобедимости Капабланки помогал ему действительно оставаться непобедимым. Играя против него, терялись не только игроки слабые, но и видавшие виды шахматные корифеи.

Партию за партией выигрывал Алехин на старте лондонского турнира, стараясь уже вначале оторваться от чемпиона мира. Пять побед подряд – было чем гордиться! Но и блестящий старт не позволил ему опередить Капабланку – тот тоже набрал в первых пяти партиях пять очков. Голова в голову прошли первый круг чемпион мира и честолюбивый конкурент. В следующих трех партиях оба снизили темп: Алехин свел все три партии вничью. Капабланка победил Боголюбова и вырвался на пол-очка вперед.

Понятен был интерес лондонцев к девятому туру. Ведь в нем встречались между собой лидеры. Сумеет ли Алехин победить кубинца и обойти его? Капабланка на пол-очка впереди, но ведь Алехин играет белыми, а известно, как стремительно атакует этот русский, когда инициатива в его руках. Много придется поработать чемпиону мира, чтобы отразить натиск опасного конкурента!

Так рассуждали зрители, толпой устремившиеся в турнирный зал. Организаторам пришлось расширить помещение для игры, тем более, что архитектор будто бы специально предусмотрел такую возможность в проекте здания. Зал в обычные дни был отделен от библиотеки раздвижной перегородкой. В девятом туре пришлось открыть перегородку, лишь тогда стало возможным вместить всех желающих. Правда, побочные турниры пришлось выселить в соседние комнаты, но кого они интересовали рядом с такой выдающейся партией!

Алехин делал большую ставку на встречу с Капабланкой. Победа давала ему не только лидерство в турнире, она укрепляла его позиции в шахматном мире. Шансы на матч с Капабланкой в случае победы значительно возрастали. Вот почему он так тщательно готовился к партии девятого тура, рассмотрев несколько десятков последних партий кубинца. Бои, решительный бой! – вот на что настроился Алехин, все свое умение, весь талант решил он вложить в эту партию.

Но действительность грубо перепутала его планы. Еще раз во встрече с кубинцем он сумел убедиться, как преобразился стиль игры нового чемпиона. Ни одного рискованного хода, ни одного ослабления не позволил себе чемпион мира в этой партии. Он не захотел даже попытаться играть на выигрыш. Главное – безопасность. Обеспечил ее Капабланка с подкупающим мастерством. Точнейшие маневры в дебюте привела вскоре к разменам; положение с каждым ходом упрощалось, вместе с фигурами, уходящими с доски, исчезали честолюбивые планы Алехина. Уже на семнадцатом ходу ему пришлось согласиться на ничью; дальше играть просто не имело смысла. Разочарованные покидали зрители турнирный зал; жаркого сражения они так и не увидели.

– И ради этой партии я проехал двести миль! – сокрушенно воскликнул один из зрителей.

Попытка Алехина перегнать лидера, победив его в личной встрече, не удалась, Капабланка все еще опережал его на пол-очка. Но не в характере Алехина отказываться от цели при первой неудаче. Впереди еще семь туров, дистанция большая. Можно еще обогнать Капабланку, нужно только выигрывать. И Алехин с блеском проводит следующие три партии. Повержены Ятс, Мориссон, наконец, принципиальная встреча с Рубинштейном также дала русскому важное очко. Вопрос о конкуренции Рубинштейна в значительной степени разрешился этой встречей, тем более, что он вообще играл в турнире неважно. Оставался Капабланка, но, увы, чемпион мира все еще был недосягаем. Алехин одержал три победы, кубинец повторил его достижение. Все еще сохранялся разрыв в пол-очка. Чемпион мира лидировал в турнире, догнать его, не то чтобы перегнать, оставалось все меньше шансов.

И в этот момент произошло событие, резко ухудшившее настроение Алехина. В один из дней гроссмейстерам – участникам турнира раздали листочки бумаги. В них были напечатаны новые условия матчей на мировое первенство, выработанные Капабланкой и его друзьями. В большинстве пунктов это были известные уже условия, в них не было ничего нового, но два пункта вызвали жаркие дискуссии.

«Матч играется до шести выигранных партий, ничьи не считаются», – гласил первый пункт условий.

Какой прозрачный пункт! Ничего лучшего нельзя было придумать для Капабланки. Не проигрывать, играть осторожно – это ведь его стихия! Он может делать сколько угодно ничьих, при его стиле игры это нетрудно. Но как непостижимо трудна задача претендента! Шесть раз победить Капабланку, когда в течение многих лет никто не может выиграть у него одной партии. Страшное условие! Раньше матч игрался на большинство из двадцати четырех или тридцати партий, это была борьба, оба противника обязаны были стремиться к победе в каждой партии. Иначе одно случайное поражение могло привести к катастрофе. А теперь?!

Особенно расстроил этот пункт Алехина; он будто бы специально был написан против него. При фантазии русского гроссмейстера, его стремительности, наступательном стиле игры риск неизбежен. Значит, неизбежны и проигрыши. Капабланка может, как за каменную стену, укрыться за свою технику, отсидеться, ожидая «лучшей погоды». Он блестяще научился избегать малейшего риска, спасаясь при необходимости в ничейной гавани. Непреодолимые препятствия поставил новый чемпион на пути конкурентов. Алехин, например, не выиграл до сих пор у кубинца ни одной, партии; где же гарантия, где хотя бы малейшая надежда, что он выиграет у него в матче целых шесть?!

Но если бы, прочтя этот пункт, гроссмейстер и нашел какой-нибудь успокаивающий довод, то седьмой пункт условий окончательно лишал его всякой надежды на мировой престол. «Чемпион мира не может быть принужден к защите своего звания, если призовой фонд не достигает суммы в размере 10 000 долларов, не считая расходов по проезду и содержанию участников». Потрясающий пункт! Десять тысяч! Это только призы, требуется, кроме того, обеспечить оплату расходов. Всего около пятнадцати тысяч долларов нужно иметь гроссмейстеру, чтобы он мог сказать: «Сеньор Капабланка, я готов с вами сражаться».

Два коротких, лаконичных пункта, два непреодолимых препятствия. Прощай надежды, мечты о шахматной славе. Алехин видел, что не только его расстроили новые условия чемпиона мира. Поник Рубинштейн: где ему, при его непрактичности, собрать такую баснословную сумму! Сердито ворчал обычно добродушный Боголюбов, а Тартаковер отделался шуткой:

– Женюсь на дочери Форда.

Постарались нью-йоркские друзья Капабланки! Но что можно было поделать? Разве исстари не было правом чемпиона ставить условия сражения?! Такова полувековая традиция борьбы за шахматный трон. Получив условия, гроссмейстеры покачали головами, пожаловались друг другу, на этом дело и кончилось. Не спорить же с чемпионом мира! Да и неприлично: подумают, что сам себя считаешь ближайшим претендентом и заранее выговариваешь легкие условия сражения. Поговорили-поговорили в кулуарах турнира в свободное время, да потом и перестали. А новые условия стали законом.

Косой луч солнца каким-то чудом пробился сквозь каменные громады соседних домов, проник через оконное стекло, упал на никелированную облицовку мраморной колонны и, отразившись, упал на стекло очков старичка, игравшего в одном из побочных турниров. Глубоко задумавшись, старичок не понял, что вдруг ему стало мешать, и отмахнулся от луча, как от назойливой мухи. Но настойчивый зайчик вновь заиграл на очках недогадливого шахматиста.

Капабланка улыбнулся, заметив борьбу старичка с неожиданной помехой. Он подошел к окну и встал так, чтобы преградить дорогу шаловливому лучу. Старичок успокоился и сидел теперь неподвижно, уставившись взглядом в шахматную доску.

Внизу мимо широкого окна бурным потоком неслись автомашины, экипажи, куда-то спешили люди. Теплый августовский вечер был погож и приятен. Капабланка пожалел, что приходится играть в такую погоду. Сейчас бы за город. Но огорчение было мимолетным. Он вспомнил: ведь и в самом деле он поедет сегодня за город; Глория уже пришла. Вот кончится партия, и вместе с друзьями, как условились, они поедут в загородный ресторан.

Обернувшись, Капабланка убедился, что его противник Видмар все еще думает над ходом. В толпе зрителей у самого каната стояла Глория. Стройная, немного полная брюнетка с правильными чертами лица, она выделялась среди окружающих. Глория оделась для вечерней поездки: темное платье, вырез и рукава отделаны кружевами, большая широкополая шляпа спадала почти на глаза. И никаких украшений, только нитка крупных бус.

«А она совсем не похожа на кубинку», – подумал Капабланка. И вдруг вновь, как много раз за последние полгода, вспомнил он о произошедшем в его жизни. «Ведь ты женат, это твоя жена! Ты теперь солидный господин, семейный. Никак не привыкнешь к этой мысли. Прощай, холостяцкие радости! Вы обязаны быть степенным, сеньор Капабланка!» Вспомнил он о своих прошлых увлечениях, о волнующих встречах в Испании, России, Аргентине, потом перенесся мыслями к событиям последних месяцев. Припоминалась ему встреча с Глорией, во многом случайная. Правда, говорят, браки совершаются в небесах, а для нас они чаще всего неожиданность. Вот хотя бы он! Думал ли он жениться?! И в мыслях не было. И вдруг встреча с министром Гонзалесом де Квасадо, знакомство с Глорией. Короткое ухаживание и… эта милая, красивая девушка уже сеньора Капабланка!

В этот момент кубинец заметил, что идут его часы, хотя Видмар все еще продолжал сидеть неподвижно и смотреть на доску. Быстро подойдя к столику, Капабланка, не садясь, взял ладьей пешку эф-семь и перевел часы.

Видмар удивленно поднял взор на противника.

– Пардон, сорри, – произнес удивленный гроссмейстер. Капабланка продолжал стоять, все еще не понимая, что произошло.

– Но ведь сейчас мой ход, вы только что сыграли ладьей на цэ-семь, – пытался объяснить ситуацию Видмар.

И тогда Капабланка все понял. Увидев, что идут его часы, он решил, что Видмар уже сделал свой ответный ход. На самом деле кубинец просто позабыл раньше перевести часы. Рассыпавшись в извинениях, Капабланка поставил ладью на прежнее место, вернул черным пешку на эф-семь и отошел от доски. Видмар вновь принялся раздумывать над позицией.

«Смешной случай, – улыбнулся Капабланка, расхаживая меж столиков, за которыми игрались остальные партии. – Сделал два хода подряд. Какая разница, все равно позиция черных безнадежна! Нет качества, теряются еще несколько пешек. Чудной Видмар, решил играть против меня мою же разгрузочную систему. А ее нужно играть точно, малейшая ошибка ведет к безнадежной позиции».

«У Алехина ничья, – подумал кубинец, взглянув на позицию своего конкурента. – Отлично, буду впереди на очко! Обеспечен первый приз, нужно выиграть лишь в последнем туре у Мароци. Уж как-нибудь! Хорошо провел я весь турнир. Ни одного поражения, теперь ни у кого не будет сомнений, прекратятся обидные намеки в печати. Чемпион мира всем доказал, что он сильнейший: Ласкера разгромил в матче, остальных намного опередил в турнире. Пусть после этого поднимется у кого-нибудь рука написать что-нибудь обидное!»

Капабланка вновь подошел к окну, вечернее солнце осветило его стройную фигуру. Немного выше среднего роста, осанистый, импозантный, стоял он гордый, как триумфатор, на фоне силуэтов лондонских зданий. Женщины, находившиеся в зале, с нескрываемым любопытством следили за каждым движением этого удивительно красивого человека. Большие выразительные глаза слегка навыкате, тонкий красивый рот, густые волнистые волосы. Даже крупный мясистый нос не портил его обаятельного лица. Изящно одетый, с мягкими обволакивающими движениями, он был неотразим для женщин, тем более, что сам всегда проявлял к ним интерес.

В сердце кубинца царила радость, да и как ему было не радоваться! Молод, здоров. Утром он сыграл несколько сетов в теннис и теперь чувствовал приятную усталость. Жизнь балует его, все складывается для него так, как нужно. Нет никаких оснований для беспокойств и волнений. Он богат, счастлив, любим, у него красивая, молодая жена. Шахматный мир у ног, корона на долгие годы останется на его голове. Пусть злопыхатели кричат, что она досталась ему не без помощи гаванской жары. Люди всегда злы, пусть злорадствуют. Теперь они примолкнут. Блестящая победа в лондонском турнире доказала полное превосходство чемпиона над всеми. Ласкер предпочел даже уклониться от нового боя. «Кое-кто хочет еще матч-реванша с Ласкером, пожалуйста, я готов к бою. Не только с ним, но и со всяким другим. Можете испробовать силу чемпиона мира! Только потом не жалейте!» Все, что нужно для счастья, было у этого любимца судьбы. Здоровье, молодость, красота. Слава, почет, деньги.

Будущее рисовалось победителю во всей своей безмятежной прелести, его мысленный взор создавал самые увлекательные, самые радужные картины. И ни одного облачка на горизонте, ни одного темного пятнышка! Счастье, радость, успех. И слава, слава, слава!

…Рука кубинца нащупала вдруг в кармане маленькую бумажку. Что такое? Ах, вот что! Смешной гороскоп, составленный утром уличным предсказателем судеб по настоянию Глории. Капабланка с улыбкой прочел написанные трудно разборчивым почерком строки:

«Все свидетельствует о печати необыкновенности: прекрасные физические данные, гениальные качества. Обладает решительностью, и это делает его непобедимым для противника. Видно сочетание власти атаки с дипломатическим искусством, хорошим рассуждением и благоразумием…»

«Хорошо разобрался в моем характере», – без излишней скромности подумал Капабланка и улыбнулся. Но вдруг лицо его омрачилось.

«К сожалению, Солнце отделено от негармоничного аспекта Сатурна, – читал кубинец дальше. – Это ослабляет до какой-то степени его телосложение. Плохое здоровье может послужить причиной срывов и препятствием в его карьере. Уран имеет неблагоприятный поворот к Марсу, поэтому нездоровье и беды будут происходить внезапно и неожиданно. Все заботы и зло случатся, когда осуществится раскол между Сатурном и Марсом, как, например, в 1927 году. Ненужный риск и излишества должны быть избегаемы в эти годы…»

Нахмурив брови, дочитывал кубинец последние строки. Настроение его разом испортилось. Как многие баловни судьбы, Капабланка верил во всевозможные предсказания, а тут такое пророчество, неожиданное, как удар грома среди ясного неба. Но вскоре к нему вернулось прежнее настроение. Ничего, решил он, двадцать седьмой год еще далеко! Если понадобится, будем избегать риска и излишества. А пока да здравствует жизнь!

Капабланка решительно смял бумажку с гороскопом и направился к Глории, встретившей его влюбленным взглядом.

3

Поезд стремительно мчался от побережья Франции к Парижу, монотонный стук колес клонил Алехина в дремоту. Голова его уже упала на грудь, как вдруг в коридоре вагона раздался раскатистый женский смех. Мимо стеклянной двери купе прошли маленькая, изящная блондинка и высокий, солидный господин. Тряска быстро мчащегося вагона бросала их из стороны в сторону, но джентльмен заботливо охранял даму, одной рукой опираясь о стены вагона, другой поддерживая хохотушку под руку. Пара шла из вагона-ресторана, видимо, после приятного обеда.

«Веселятся, – подумал Алехин, провожая взором пассажиров. – Все веселятся. Лишь у тебя одного заботы. Поделом, сам себе их создаешь! Сколько раз говорил; брось к чертям эту погоню за славой, битву за первенство. Живут же люди, не знают забот, радуются простым, незатейливым радостям. И ничего – довольны. А тебе все что-то нужно, все ты куда-то спешишь, с кем-то борешься. В конце концов, зачем все это? Суета сует». Раскаяние, стремление упростить жизнь не впервые овладевали Алехиным. В трудные минуты он не раз решал отказаться от всякой борьбы за успех, на которую в другие моменты его толкали честолюбие и волевой, сильный характер. Иногда он даже давал себе клятвенные обещания – вот завтра же начать новую жизнь, отказаться от изнурительной битвы с препятствиями, жить, «как все люди». Но уже в следующее мгновенье энергия побеждала пассивность, борец-оптимист брал верх над отчаявшимся пессимистом. Алехин вновь боролся, страдал от неудач и… вновь боролся.

Бессознательно наблюдая пролетающие в окне вагона пейзажи, Алехин вскоре вернулся в мыслях к теме, занимавшей его последние годы, а именно, к неудавшимся попыткам вознестись на шахматный Олимп.

«Вот уже больше года, как уехал из России в погоне за жар-птицей в черно-белом оперении, – думал он. – И чего добился? Ничего, строго говоря, остался на той же точке, с которой начал. Играл, жаждал побед, первых призов, надеясь подкрасться, наконец, к заморской диковинке и схватить ее. А она прилетела на минуточку, очаровала всех своей красой, затмила конкурентов расписными перьями и опять улетела в Нью-Йорк. И поймать ее стало совсем невозможно, силки нужны теперь не простые, а золотые, а стоят те силки пятнадцать тысяч долларов. Где найдешь такое сокровище? Только в сказках Иванушка-дурачок отыскивал сыпучие клады. Ныне времена другие, клады теперь берегут в подвалах и охраняют электрическими ловушками да пулеметами.

Надеялся на Лондон, но все полетело прахом, – от языка сказок перешел Алехин к языку действительности. – Нет, кое-чего, конечно, в Лондоне добился: решил проблему Рубинштейна, пришел к финишу вторым. Как-никак, впереди теперь только один Капабланка, имею все основания еще раз вызвать его на матч. Пошлю из Парижа еще один вызов. Нужно забить «заявочный столб», а то опять образуется очередь».

В вагонном окне мелькали картины Франции позднего лета. Солнце клонилось к закату, и крестьяне спешили до темноты покончить с работой, тем более, что жара к вечеру спала. Сейчас нельзя было не спешить, в летнюю пору день для крестьянина года стоит. Согбенные, покрытые загаром и пылью женщины и мужчины ловко работали простейшими орудиями. «Точь-в-точь как в России», – подумал Алехин. Мелькавшие в окне пейзажи напоминали ему среднюю полосу его родины.

Вскоре мысли Алехина вновь вернулись к шахматам.

«Скажи по совести, сам перед собой: выиграешь ты матч у Капабланки? Не для посторонних, для себя ответь, как на духу. Вот представь, завтра Капабланка соглашается играть с тобой. Пожалуйста, сеньор Алехин! И что будет? Выиграешь? Нет, брат, признайся честно, мало у тебя шансов на победу, и лондонский турнир еще раз это подтвердил. Сколько тебе еще нужно искоренять недостатков в твоей игре, работать, учиться…

Посмотри, с какой легкостью Капабланка расправлялся в Лондоне с противниками. Как он переиграл Видмара, Рети, Боголюбова. Это же высший класс! А ты что сделал? У Вальтуха не мог выиграть! Это уж ни в какие ворота не лезет! А почему? Ошибся, грубо ошибся. Сыграй ферзь дэ-один вместо конь цэ-шесть, все было бы сразу решено. А ты просчитался, элементарно просчитался в простом варианте. У Капабланки этого не случается. Или с Тартаковером, что за выпад ты сделал конем на эф-пять? Одним ходом упустил все, за что боролся четыре часа. Нет, дорогой гроссмейстер, с такими ошибками чемпионами мира не становятся!

Очень уж любишь ты гулять во время партии, смотреть чужие позиции, – корил сам себя Алехин. – Есть за тобой этот грех. Понятно, ты скажешь, что очень любишь шахматы, все тебе интересно. Но, увлекшись чужой партией, ты ведь в своей делаешь грубые ошибки, вот в чем беда! Нет, конечно, когда партия тебя интересует, когда ты комбинируешь или ведешь атаку, тут тебя от стула не оторвешь. А вот когда сухая позиция, мало тебя интересующая, тогда тебя калачом не заманишь посидеть за доской, когда думает противник».

Так рассуждая, Алехин продолжал смотреть в окно вагона. Вид крестьян, исступленно работающих в поле, подал ему интереснейшую мысль:

«Смотри, как трудятся эти люди, как они исступленно работают, с максимальной концентрацией всех своих сил, внимания. Усталость сводит руки, спину нет сил распрямить, а они работают, это им необходимо, ибо только в таком труде, без жалости к самому себе, их спасение, их жизнь. И уж они не оторвутся от работы ни на секунду, как бы тяжко им ни было. Да разве только одни крестьяне? А грузчики в порту, а рабочие на конвейерах Форда!

А ты вот так не работаешь! Нужно трудиться за шахматной доской, корпеть, как вот эти крестьяне. И главное – полное внимание, которое должно абсолютно изолировать тебя от внешнего мира. Пусть за соседним столиком играется самая интересная партия, – ни одного взгляда на нее, думай только о своей позиции. Пусть стреляют из ружья над твоим ухом – храни спокойствие, уйди целиком в стоящую перед тобой позицию, приучись думать только о партии, которую играешь, и ни о чем больше».

Как удивились бы коллеги Алехина – гроссмейстеры, узнав, что он так бранит себя за недостаточную внимательность во время игры. В их понятии не было ни одного шахматиста, который бы вел шахматный бой с таким исступлением, самоотверженностью, как Алехин. Сколько раз, глубоко задумавшись и обхватив голову руками, он вдруг издавал стоны – так чрезмерно напрягал он мозг, так старался проникнуть вглубь позиции. И все-таки, на его взгляд, этого было недостаточно; столь строг и требователен к себе был этот неукротимый русский.

Опыт жизни приучил Алехина не только вскрывать свои недостатки, по и бороться с ними. Тут же в вагоне он выработал план дальнейшего совершенствования своего стиля игры. Нужно сыграть несколько тренировочных партий, решил он, обращая внимание лишь на степень концентрации, увлеченности шахматным боем. Наметил Алехин и другие пути тренировки: что нужно проделать в домашнем анализе, что во время турниров. Задача ближайшего года стала ясной: предстояла очередная ревизия собственного шахматного стиля, во время которой будут приняты срочные и самые решительные меры, без сожаления выкорчуются устоявшиеся, но вредные привычки.

Как ни был Алехин захвачен своей думой, в полутьме вагона он все же заметил высокого человека, промелькнувшего мимо Двери. Что-то удивительно знакомое, даже родственно-близкое было в этих широких плечах, гордо посаженной голове с каштановыми, слегка вьющимися волосами. Минуту спустя после появления незнакомца Алехин вышел в коридор. Там никого не было. В вагонах первого класса в последние годы стало ездить мало народу. Алехин прошел в соседний вагон, там опять не было интересовавшего его мужчины. Он миновал еще один тамбур, еще один и только в четвертом вагоне второго класса увидел высокую фигуру незнакомца. Тот сидел спиной к Алехину и читал газету. Некоторое время Алехин внимательно всматривался в лицо мужчины, не веря своим близоруким глазам, и, вдруг узнав его, вскрикнул:

– Боже, это же Волянский!

Привлеченный криком, незнакомец опустил газету и посмотрел в проем двери. В тот же момент он вскочил с места, отбросил в сторону газету и бросился обнимать Алехина. С удивлением глядели пассажиры на двух взрослых мужчин, в порыве восторга душивших друг друга в объятиях, восклицавших сквозь слезы радости какие-то слова на непонятном языке.

– Саша! Не может этого быть! Как ты попал во Францию? – повторял Волянский.

– Я здесь уже больше года, – спешил объяснить Алехин. – Странно, что я тебя не мог найти.

– Меня не было в Европе. На жизнь зарабатывал.

– Но ведь я играл в нескольких международных турнирах, – продолжал Алехин. – Неужели ты ничего не читал об этом. Хотя бы телеграммку прислал, письмо.

– Дорогой мой, ты забыл, что здешние газеты редко пишут о шахматах даже во время больших шахматных событий. Где ты живешь?

– В Париже. А ты?

– Где придется. Больше плаваю на пароходах. Но и эта работа скоро кончится.

– Наступило небольшое молчание. Его прервал Алехин:

– Как я рад тебя видеть, Валя! Шесть лет, как расстались.

Немного больше. Двадцать пятого июня шестнадцатого года подпоручик Валентин Волянский был назначен помощником военного атташе в Лондон… А ты имеешь сведения из Москвы? – продолжал Волянский после небольшой паузы. – Как Варя? Алексей?

И посыпались эти бесконечные: а как поживает? ты давно не видел? – неизбежные при каждой встрече после долгой разлуки. Друзья ушли в купе Алехина, где могли остаться вдвоем. В полутьме наступившего вечера они вспоминали знакомых, сверстников, восстанавливали в памяти события далекого прошлого. Им было что вспомнить: много лет их пути шли рядом, много радостей делили они пополам, много горестных забот поверяли друг другу.

– Как твои успехи в шахматах? – спросил Волянский. – Скоро будешь играть с Капабланкой?

– У! – протянул Алехин. – Легче верблюду пролезть в игольное ушко. Нужно набрать пятнадцать тысяч долларов, чтоб матч состоялся.

– Пятнадцать тысяч! – воскликнул в удивлении Волянский. – Это почему?

– Так требует Капабланка. Знаешь, Валя, так надоело, порой хочется бросить все, отказаться от всяких попыток сыграть матч с чемпионом мира.

– Ты что! – протестуя, воскликнул Волянский. – Столько сил отдал шахматам, столько времени. Терпи – все обойдется. Я верю в тебя – ты будешь чемпионом мира. Помнишь, когда я сказал тебе, что верю в это? Постой, сколько же лет назад это было? Восемнадцать лет, да, именно восемнадцать. Ты рассказал мне тогда свой сон, и я тебе сказал: «Сон пророческий: ты будешь шахматным королем». Помнишь?

– Еще бы Саша не помнил. Такой странный, смешной сон…

Зал шумел, волновался, бурлил. Необычное чудо возбуждало зрителей. Солидные господа во фраках, с тщательно расчесанными бородками забыли про свою солидность и бегали из угла в угол огромного, с высокими потолками зала. Каждый спешил сообщить другому, какое чудо произошло. Все восхищенно качали головами, ахали, всплескивали руками. Чудо! Тот, кто не верил раньше, что это возможно, теперь примолк ошеломленный.

– Где он? Покажите его, – просили шепотом входящие в зал, и те, кто был уже там давно, кивали головами в сторону эстрады. Там, повернувшись спиной к залу и зрителям, за маленьким столиком сидел белоголовый худенький мальчик. Хотя никто не видел его лица, многие знали, кто он. К нему в этот момент было приковано общее внимание зала.

Да разве только одного зала! Вся Москва, Россия, весь мир следит за тем, что происходит в этом зале Московского собрания врачей. Шутка ли, устанавливается новый, необычный, нигде и никогда не виданный рекорд. Тридцать партий вслепую играет чудесный рекордсмен. Подумайте только, на тридцати досках ведет шахматный бой мальчик и при этом даже не видит ни одной шахматной доски. Все запечатлено в его мозгу, каждая клеточка, каждый участок всех тридцати шахматных фронтов.

Совсем недавно в этом же зале выступал американский феномен Гарри Нельсон Пильсбери. Весь мир поразил он своей исключительной памятью. Удивлялись и ахали москвичи. Как же: двадцать три партии играл Пильсбери против двадцати трех москвичей. Хотя Саше Алехину не дали тогда сыграть против американца, он внимательно проследил весь этот необычный бой, пристроившись около партии старшего брата Алексея.

А сейчас устарел этот рекорд американца! Тридцать партий играет юный москвич, тридцать шахматных досок удерживает в памяти его чувствительный мозг. Саша отвернулся от противников, никакая сила не заставит его взглянуть сейчас на столики, расположенные в зале. Но он помнит все, что происходит на каждой из тридцати досок, помнит каждую клеточку, каждую фигурку. Сотни москвичей, тысячи тысяч русских переживают ход сражения удивительного мальчика с тридцатью сильнейшими московскими шахматистами.

Распорядители бесшумно шныряют от досок к сцене.

– На седьмой доске сделан ход слоном на цэ-пять, – говорит один из них Саше, и тот знает, что противник подбирается к его королю.

– Ферзь аш-пять шах! – решительно заявляет Саша и знает, что это конец. Дерзкий неприятельский слои, поднявший хобот на вражеского императора, погибает, пораженный белым ферзем.

– С шахом беру пешку эф-семь, – заявляет он, выслушав сообщение о сделанном ходе на доске двадцать девятой. И зал вскрикивает от восхищения. Какая блестящая комбинация! Даже «зрячий» шахматист не всегда увидит такую возможность, а здесь этот эффектный выпад нашел мальчик, отвернувшийся к стене.

– Но вот наступил волнующий момент.

– Вы потеряли ладью на семнадцатой доске, – озабоченно шепнул Саше распорядитель. – Черные взяли ладью на е-три конем.

– Отлично! – не удержался сеансер. – Передайте мой ход: ферзь бьет на аш-семь. Мат в три хода!

Обрадованный распорядитель поспешил в зал, чтобы сообщить противнику и зрителям новую блестящую комбинацию Алехина.

– Вот это да! Вот это игра! Что там Пильсбери, это почище американца! – слышит Саша из зала шепот восхищения. Ему приятно, что его признали московские шахматисты. Не зря провел он столько часов, разбирая партии из шахматного отдела в журнале «Нива». Не напрасно умолял он Алексея сразиться с ним в шахматы, не зря выдерживал насмешки товарищей брата, когда тот легко побеждал Сашу. Что ж, что он проигрывал! Вот вам теперь результат. Кто чемпион – он или Алексей? Сегодняшний вечер доказал полное превосходство младшего брата. А старшему только остается стоять в стороне да принимать поздравления с новым рекордом брата.

Последняя партия сеанса. Белый ферзь настойчиво преследует неприятельского короля. Наивный противник, он хочет проверить, сумеет ли «слепой» мальчик дать мат ферзем и королем одинокому королю. Напрасная надежда на пат – Саша все видит. Только не ходить ферзем на эф-два. Решающий марш королем с е-семь на жэ-три – и противник сдается.

Буря аплодисментов взрывается в зале. Поздравления, зрители пожимают руки Саше. Теперь он повернулся лицом к залу, игра кончилась, больше прятаться не к чему. Бее тридцать партий выиграл Алехин. Невероятный результат! Поздравления, пожатия рук. Откуда-то из толпы тянется к сцене бабушка, Алексей машет брату рукой в знак признания выдающегося рекорда.

Вдруг твердый, уверенный голос прорезал шум зала.

– Где он? Покажите мне его! – требовал неизвестный. Саша испугался на миг, съежился, но затем обрадовался, узнав голос.

Перед ним стоял маленький черноволосый господин с большой дымящейся сигарой во рту. Саша отлично знал этого господина. Особенно знаком ему был четкий профиль пришельца – Саша много раз видел фотографии этого лица в шахматных журналах. Большой крючкообразный нос сливался с черными усами и немного поднятой верхней губой, составляя единую, непрерывающуюся линию. Большая голова на маленьком туловище, спокойные, медлительные движения.

Это Эммануил Ласкер – великий шахматист, чемпион мира, победивший самого Вильгельма Стейница. Шахматист-гигант, готовый в любой момент против любого защищать свое звание сильнейшего в мире. Он еще и профессор математики, Саша испугался, как бы он не стал спрашивать что-нибудь. Саша так не любит проклятую арифметику.

– Здравствуйте, молодой человек, – приветствует Сашу Ласкер. – Поздравляю вас с изумительным достижением. Тридцать партий вслепую, – этого я не могу.

Зрители зашептались: какое благородство! Так превозносить своего коллегу! Недаром Ласкера называют шахматным философом. Но им суждено было еще больше удивляться, когда они услышали следующие слова Ласкера:

– После того что вы сделали, молодой человек, я не могу чувствовать себя спокойно в звании чемпиона мира. Я предлагаю вам сыграть матч за мировое первенство. Если победите вы, я с восторгом надену шахматную корону на вашу голову.

Такие слова взволновали Сашу, радостно затрепетало сердце, заалели щеки. Обрадовались и москвичи: великий немец предлагал их Саше матч на первенство мира. Право, которого не могли добиться многие солидные мастера, получает совсем еще маленький мальчик. Каково же было их удивление, когда они услышали ошеломляющий ответ:

– Спасибо, дяденька Ласкер. Простите меня, но я не могу играть с вами большой матч. С удовольствием бы, но не могу. Шестнадцать партий – долго! Мне нужно идти в гимназию, я не хочу огорчать бабушку плохими отметками. Если бы одну партию.

Чемпион мира решительно взмахнул рукой.

– Молодец мальчик! – восторженно произнес Ласкер. – Даже в славе ты не забываешь бабушку, помнишь об уроках. Я пойду тебе навстречу. Будем играть всего одну партию: кто выиграет – тот чемпион мира.

И вот Саша опять на эстраде. На этот раз здесь один шахматный столик и настоящие двойные часы. Саша испугался немного – ему ни разу не приходилось играть с часами. Вдруг не сумеешь! Не лучше ли отказаться? Но делать нечего: Ласкер уже сел на стул против Саши и пустил в потолок первое кольцо серебристого сигарного дыма.

– Выбирай, Саша, – предложил Ласкер мальчику, протянув два кулака, в которых были зажаты белая и черная пешки.

Саша только и ждал момента, чтобы чем-нибудь отплатить чемпиону за проявленное благородство.

– Нет, этого не нужно делать, – твердо сказал вслух мальчик. – Раз я претендую на шахматную корону, значит, я должен победить вас в самых трудных для себя условиях. Я прошу вас оставить мне черные фигуры.

Ласкер задумался на миг, затем передвинул белую пешку на два поля вперед. От ужаса у Саши похолодело на сердце: Ласкер пошел ферзевой пешкой. Никто еще никогда не делал этого хода против Саши. И Алексей и его товарищи всегда открывали игру только королевской пешкой. Саша уже изучил по справочнику все возможности защиты против хода е-два, е-четыре. Можно пойти на острый королевский гамбит, но это значило соглашаться на защиту. Больше возможностей активной игры оставляла сицилианская защита или французская. Все это известно Саше, но что делать на первый ход дэ-два – дэ-четыре?

Но ведь что-то нужно делать, не сдаваться же сразу. Саша на первых порах решил копировать ходы Ласкера, затем увлекся и пошел своим собственным путем. Партия обострилась: Ласкер выиграл пешку и готовился переходить в эндшпиль. Саша перепугался. Нельзя играть с Ласкером эндшпиль, вспомнил он, чемпион мира славится неподражаемым искусством игры в этой стадии шахматной партии. Всему миру известна его исключительная шахматная техника, умение выигрывать партии, когда у него имеется самое небольшое преимущество. А здесь целая пешка! Нет, никаких эндшпилей! Будем играть только на атаку.

Саша стал укреплять фигуры в центре. Вот он пошел конем на центральное поле, потом подкрепил его пешками. Отличная мысль, так часто делал Пильсбери. Под защитой передового форпоста остальные черные фигуры получили возможность подобраться к лагерю неприятеля.

Мысль оказалась блестящей. Позиция Саши разом укрепилась. Теперь уже начал нервничать Ласкер: он заказал себе чашечку кофе, потом еще одну, еще. Из сигары потянулись к потолку густые клубы темно-серого дыма. «Как из паровоза», – подумал Саша. Как было не нервничать Ласкеру: ведь от этой партии зависела судьба шахматной короны, завоеванной немцем в длительной, упорной борьбе.

Однако чемпион мира явно упустил уже нужный момент, недооценил глубокий замысел противника. Вскоре произошло неожиданное. Саша взял в руки черного слона и хотел поднять его с доски, чтобы забрать неприятельскую пешку аш-два. Но рука не поднималась, что-то сковывало движения мальчика Страшное до боли усилие – и пешка белых взята с шахом. Ласкер немедленно забрал слона, замысел противника еще не дошел до его сознания. Но когда Саша, опять преодолев боль, таким же способом пожертвовал второго слона, Ласкер в испуге обхватил голову руками. Он понял намерения Саши: пожертвовав одного за другим двух черных слонов, он открыл белого короля и матует его своим ферзем и ладьями. Точно так же сам Ласкер несколько лет назад выиграл партию у Бауэра. Теперь он стал жертвой собственной идеи.

Позиция чемпиона мира стала безнадежной.

Ура новому чемпиону мира! – воскликнул Ласкер, останавливая шахматные часы. Саша вспомнил: точно так же воскликнул Вильгельм Стейниц, когда проиграл матч Ласкеру.

В зале началось что-то невообразимое. В воздух летели шляпы, шахматные доски, люди обнимали друг друга, прыгали на эстраду. Распорядители не могли больше сохранять порядок.

– Браво русскому чемпиону! – закричал вдруг какой-то толстый господин. Саша узнал толстяка: это был учитель Алексея. Сколько раз говорил он в доме Алехиных, что мечта всех русских шахматистов – приобрести шахматную корону для своей родины.

– Вы, наследники Чигорина, должны осуществить эту мечту, – твердил он ученикам. И вот мечта осуществилась.

Саша счастлив. Его подняли на руки, понесли по каким-то длинным коридорам. Сердце мальчика трепетало от радости. Он обыграл самого Ласкера! Теперь он чемпион мира, сильнейший среди всех людей, живущих на земле. Вот как может он играть в шахматы, не будут больше смеяться над ним ни Алексей, ни его товарищи. Сам Дуз-Хотимирский протянул ему руку с поздравлениями. Пусть попробует теперь кто-нибудь посмеяться!

Но что это?! Господи, какой ужас! Саша вдруг почувствовал, что его опустили на пол и все, кто только что кричал браво, неистовствовал, поздравлял, теперь потихоньку разошлись по сторонам. Кто-то напугал их, но кто? В следующий миг он понял причину, и сердце его замерло от испуга.

Перед Сашей, гордо закинув голову назад, стоял красивый полковник в новеньком гвардейском мундире. Высокий кивер с белым пером наверху шел к правильным чертам его тонкого лица. Сбоку висела шпага, рядом полевая сумка. Самодовольное лицо полковника хранило фамильную гордость и вековое презрение потомственного дворянина ко всему человечеству.

Вызывающая поза стройного полковника пугала Сашу, его рыжеватая бородка вселяла ужас. Вглядевшись, Саша узнал, кто это. Он видел его портрет в газетах, слышал о нем от брата, читал о его поступке в газетах. Это князь Дадиан-Мингрельский, преследователь Чигорина. Именно он выпустил сборник своих очень плохих шахматных партий и потребовал, чтобы Чигорин их прокомментировал. Русский чемпион отказался, тогда князь жестоко ему отомстил. Когда Чигорин приехал на турнир в Монте-Карло, князь, бывший в этом турнире судьей, потребовал, чтобы Чигорина не пускали в турнир. Долго потом другими методами князь мстил непослушному.

Теперь этот ужасный человек стоял на пути Саши. Какая страшная рыжая борода! Саша съежился, чтобы не видеть колючих волос, не слышать резкого голоса князя.

– Это что такое делается! Не позволю! – кричал князь. – Не пущу!

Приспешники бросились выполнять волю князя.

– Иди, иди, мальчик, – торопили они Сашу. – Не волнуй князя. – Те, кто только что восхищался Сашей, славил его победу, разом отвернулись от нового чемпиона.

И вот Саша один в большой, пустой комнате. Все ушли от него. Ему жутко и очень скучно; он брошен, некому пожаловаться, не с кем поговорить. Огромная тяжесть давит сердце – тяжесть вероломства и предательства людей. Помощи ждать неоткуда, никто его не спасет, не защитит. А откуда-то из темного дверного проема мерещится что-то жуткое…

– Князь, бабушка, князь! – кричит дрожащий Саша.

– Что ты, родной мой, какой князь? – слышит перепуганный мальчик голос бабушки. Саша открыл глаза. Из окон прямо в лицо ударял яркий солнечный свет. Саша протер глаза рукой, огляделся. Где он? Нет ни пустой комнаты, ни страшного князя. Он дома, в своей кроватке. Какой ужасный сон ему приснился! Бабушка теплой, ласковой рукой гладит его голову.

Привычным движением Саша полез рукой под подушку, куда прятал по обыкновению перед сном своя видавшие виды, поломанные шахматные фигурки и складную деревянную доску. Саша должен вечером вовремя идти спать, но как уснешь, если в партии по переписке противник прислал неожиданный, сильный ход. Поневоле посмотришь полчасика позицию в кровати при свете лампадки.

Саша не нашел под подушкой знакомого ящичка.

– Бабушка, а где мои? – начал было Саша, но тотчас замер в удивлении. На краю кровати блестела на солнце новенькая шахматная доска. Саша быстро вылез из-под одеяла и схватил подарок. Доска была необычной. В каждой клеточке имелось отверстие, куда вставлялись фигурки, в основании каждой из них имелся металлический стерженек.

– С днем рождения, мой милый, – поцеловала бабушка Сашу в лоб, и Саша вспомнил: сегодня первое октября, ему исполнилось ровно двенадцать лет. Именинник благодарно расцеловал морщинистое лицо бабушки, затем осторожно высыпал фигурки на одеяло и расставил их на доске в первоначальное положение. Ему пришла в голову мысль разобрать партию с Ласкером, только что виденную во сне. Случайно нажав кнопочки сбоку доски, Саша увидал, что ни одна из тридцати двух фигурок не вынимается. Его охватила радость: какие замечательные шахматы он имеет! Можно запирать их в любой позиции и через день, через неделю вновь начинать анализировать с этого положения. Какие шахматы! Ни у кого таких нет!

Широко раскрытыми голубыми глазами смотрел Саша то на шахматы, то на бабушку. А та не спускала глаз со своего любимца, довольная, что так угодила внуку в день рождения. Добрая старая женщина радостно улыбалась и гладила русую головку молчаливого, ласкового внука…

– Пока этот сон пророческий лишь в одном отношении, – печально сказал Алехин Волянскому. – Князья и сейчас мне не позволяют добраться до шахматной короны. Чудной сон!… Мечты детства… Какое замечательное это время – детство, юность. А чудак я был тогда! Помнишь, Валя, день рождения Варвары?

Через людную Смоленскую площадь с трудом пробирается трамвай, его звонки едва перекрывают крики торговок и говор покупателей. А рядом тихий Плотников переулок, низкий дом, уютный садик с большим старым дубом. Сегодня в доме Алехиных веселье: празднуется день рождения дочери Варвары. Молодежь веселится, танцует под звуки фортепьяно.

Юный Волянский только что прочел стихи, посвященные прелестной юбилярше. Потом весь вечер танцевал с ней. Сверстникам давно известно: они влюблены друг в друга. Разгоряченная танцами Варвара выбегает в садик, за ней Волянский. И мгновенно оба умолкают, – под огромным дубом на скамейке Саша разбирает шахматную партию. На улице уже темно, но нужен ли свет неистовому Саше, чтобы рассмотреть шахматные фигурки! Он ведь привык все партии разбирать в уме.

…Через несколько лет в училище правоведения в Петербурге золотая молодежь увлекается больше светскими развлечениями, чем науками. В этом училище богатых заведена негласная традиция: каждый студент «обязан» иметь собственный выезд лошадей и содержать хористку оперетты. Саша редко участвует в пиршествах коллег, он тратит свободное время и деньги, высылаемые бабушкой, на шахматные книги и на партии по переписке. И все-таки внук купчихи Прохоровой, стройный блондин с близорукими голубыми глазами, привлекает внимание охотниц до легкого успеха.

Одна из них – черноволосая предприимчивая Ника – ценой усилий добилась того, что Алехин назначил ей свидание у служебного выхода из театра. Волянский одолжил другу на вечер свой выезд. Но тщетно ждала взбешенная Ника поклонника, выдерживая хитрые взгляды насмешниц-подруг. Пока пара гнедых коней ожидала седока у дома, где жил Алехин, сам Александр забыл про весь мир, сидя за шахматной доской и забравшись в увлекательные дебри защиты двух коней…

– Да, хорошее было время! – воскликнул Волянский, повернув выключатель и осветив купе мягким электрическим светом. – И как-то сразу в один миг разлетелся наш уют, налетевшая жизненная буря разбросала нас самих, как опавшие осенние листья.

…Петербург четырнадцатого года. Всеобщее торжество русских шахматистов – двадцатидвухлетний Александр Алехин стал гроссмейстером, заняв третье место в сильнейшем международном турнире. Но недолгим было это торжество: через несколько месяцев гремят первые залпы войны. Добровольцами идут на фронт Александр и Волянский. Георгиевский крест получил Алехин за спасение из-под огня раненого офицера, но приколоть орден пришлось только на больничной койке – сам герой тяжело контужен. И вот Алехин в госпитале в Тарнополе, его посещает Волянский. Исхудавший, почерневший Саша страдает от контузии и, может быть, еще больше от того, что не с кем сыграть в шахматы. Тут же у кровати организуется партия с Фельдом, довольно приличным шахматистом, случайно оказавшимся в госпитале. Алехин играет вслепую эту партию и выигрывает с помощью блестящей жертвы ферзя. Вскоре эта комбинация обходит все шахматные журналы мира…

– А дальше? Дальше ты уже не помнишь, Валя, – продолжал вспоминать Алехин. – Точнее, не можешь помнить, тебя в то время в России не было. Самое тяжелое время только начиналось. Бурлящий водоворот семнадцатого года. Перепуганные дворяне, купцы бегут за границу. Куда? Единственный выход через Одессу. Я тоже вместе со всеми. Паника в Одесском порту, давка, крики остервеневших людей. Бегут из горящего дома, спасают шкуру. И подумал я тогда на самом краю русской земли: куда бежим, что ждет нас впереди? Ничего, пустота. Хотя сзади горящий дом, но ведь это все-таки дом! Твой дом, родные стены. Ты можешь погибнуть под горящими обломками, но и на чужбине не безопасно. В общем… я остался. Строго говоря, большевики не такие уже плохие люди. Только мы для них чужие, а может быть, даже враги. Впрочем, впоследствии я не чувствовал никакой вражды. Мне стали поручать серьезные задания: я работал в Уголовном розыске, был переводчиком в Коминтерне. Но… разруха, голод, думы о матче с Капабланкой… В общем… я здесь.

– А помнишь карикатуры в гимназии, – напомнил Волянский. – Алехин гонится за убегающей шахматной короной, потом он же – король с заветным убором на голове.

– Думаю, что этот убор так и останется на моей голове только в детских карикатурах. Я тебе говорил о новых условиях Капабланки?

– Да, условия нелегкие!

– Вот именно – нелегкие! Честно говоря, я лично не вижу для себя пока никаких возможностей собрать такую уйму денег, – признался расстроенный Алехин. – И нет у меня никаких надежд на матч, на шахматную корону. Нет, Валя, верь мне – нет!

4

Порывистый леденящий ветер пронизывал одежду и, забираясь под пальто, пиджак, белье, вызывал отвратительную дрожь. Ноги утопали в сугробах, холодные хлопья снега попадали в ботинки и, растаяв, стекали вниз щекочущими струйками. Обледенелые концы брюк болтались на ходу и сквозь тонкие носки хлестко ударяли по ногам. Больше всего беспокойств доставляла шляпа – при каждом порыве ветра Эммануил Ласкер испуганно хватался за нее руками. Что сказать, неважная экипировка для покорителя ледяных пространств!

Правда, и остальные спутники одеты не лучше. Особенно этот беспокойный биржевик: демисезонное пальтишко треплется на его длинной, нелепой фигуре, легкие туфли скользят на льду, на голове какой-то чулок: настоящий Пат! Зато маленький толстячок вполне может сойти за Паташона. Бодрится – пошел совсем без головного убора! «Я так привык», – говорит. Лишь один ведущий в порядке. Чему удивляться – финн, свыкся с непогодой, шагает по льду так же спокойно, как по паркету!

Иней оседал на усах, превратив их в сосульку. Вот уж никогда не думал, что из-за усов придется претерпеть столько неудобств! И с носом одни заботы – время от времени Ласкер косил на него глазом. Сперва он видел что-то красное, затем это пятно приобрело сине-фиолетовый оттенок. В испуге забывал он тогда про шляпу и обеими руками принимался неистово растирать уязвимое место. Отморозишь, хорош появишься в Гамбурге! Экс-чемпион мира, доктор философии – без носа!

«И зачем тебе эти муки?! Те хоть вынуждены – жизнь заставила. Биржевик спешит на свадьбу сына – тут откладывать нельзя; толстяк имеет важное поручение фирмы. А ты куда тащишься на старости лет?! Пятьдесят шесть уже, а бежишь на турнир, как мальчишка. Не наигрался. Ну, опоздаешь, не попадешь в Нью-Йорк, ну и что? Одним турниром меньше, мало ты их сыграл!»

Поругивая сам себя в этой тяжелой ситуации, Ласкер автоматически продолжал шагать, стараясь попадать ногой в галошах в отпечатки, оставленные на снегу впереди идущими. Просто ли поспеть за этим длинным?

«Сам виноват – попал в такое положение, – продолжал на ходу ругать себя Ласкер. – В Россию поехал, правильно – давно хотел посмотреть, что там делается при новой власти. Москва, Ленинград – все это хорошо, но зачем Хельсинки? Ведь тебе нужно в Нью-Йорк ехать, турнир на носу. Разве тут до лекций? Нет тебе, поехал. Марта не зря предупреждала: не езди, ей чутье подсказывало.

Вернешься из Нью-Йорка, тогда, пожалуйста! Но ведь ты настойчив, недаром она говорит, что нелегкий ты человек. Всегда поставишь на своем! Взял бумажку, все рассчитал – профессор математики! Сколько ехать из Ленинграда до Хельсинки, сколько плыть из Финляндии до Гамбурга. Все получалось – успевал. А тут бац – мороз! Лед сковал пароход, и стоит он среди льдов, как слабая женщина, затертая в толпе великанов».

Вспомнив о покинутом пароходе, Ласкер на ходу оглянулся.

Красивое белое сооружение, призванное перевозить людей по морским просторам, теперь казалось жалким, затерянным в бесконечной снежной глади. Издалека люди, оставшиеся на борту, выглядели маленькими черными букашками. Им там все-таки тепло, в каютах уютно. А здесь… «Может, стоило остаться, – начал сомневаться Ласкер. – Но тогда наверняка опоздал бы и не попал в Нью-Йорк. «Кливленд» уходит двадцать восьмого, а когда еще выручат эту жалкую посудину изо льдов?»

Дурацкое положение: кругом лед, снег; ни туда, ни сюда! Капитан только руками разводил: «Ничего не могу поделать. Знаю, что нужно плыть в Нью-Йорк, знаю, что деловое свидание. Ждите ледокола, когда придет, не знаю. Ничего не могу поделать». Утром биржевик высказал идею: идти к берегу пешком по льду, багаж доставят в Гамбург позже. Капитан протестовал – не могу взять на себя ответственность. Принесли карту, стали изучать. Семь километров до железнодорожной станции. Спорили, биржевик горячился: дойдем, лед достаточно прочен, пароход не может пробить. Под конец капитан согласился, дал в проводники матроса. Как полярную экспедицию, провожали пассажиры трех смельчаков. Забавная тройка: два низеньких, толстых, один длинный, как жердь!

С парохода дорога казались легкой – виден был даже берег, на самом деле идти было непросто. Снег, ветер. Бодро начав путь, тройка с каждой минутой все медленнее тащилась за проводником. Ласкер по давно укоренившейся привычке философски относился к невзгодам. «В жизни все надо испытать, – уговаривал он сам себя. – Когда еще придется пережить такое! Зато попаду вовремя в Гамбург, поеду в Нью-Йорк. Какой турнир организовали американцы, блестящий состав! Раскошелились, двадцать лет ничего подобного не было в Америке. А все-таки, зачем я туда еду? Не сидится на месте! За славой. Поздно уже думать о честолюбии, о победах! Все позади. Да разве дело в славе, разве победы нужны? Знали бы эти брюзжащие газетные писаки, как хочется пожить в атмосфере большого шахматного сражения, испытать еще раз азарт битвы! Видно, до последней минуты, Эммануил, из тебя не выветрится боец. Говорил Марте: «Умру, как балерина, – на сцене».

Ему вспомнился давний разговор с женой. Когда Ласкеру исполнилось пятьдесят лет, Марта удивила его неожиданным предложением:

– А что, если тебе совсем бросить шахматы, Эммануил?

– Как тебя понимать?

– Очень просто. Объявишь всему миру, что прекращаешь играть в турнирах, матчах, откажешься от титула чемпиона мира. Займешься философией, математикой.

– Это ты серьезно? – уставился на жену Ласкер.

– Вполне!

Предложение озадачило Ласкера, но показалось ему далеко не таким нелепым. Задумчиво глядел он куда-то мимо Марты, попыхивая сигарой и отбивая пальцами такт на подлокотнике кресла.

– Завтра ты извещаешь мир о том, что слагаешь с себя шахматную корону, – увлекаясь, говорила Марта. – Всеобщее удивление, затем восхищение. Какое величие, самопожертвование! Эммануил Ласкер совершил поступок, выходящий за рамки обычных человеческих понятий.

– А нужно ли удивлять этот мир? Стоит ли он того? – спросил Ласкер. – Доставлять радость врагам, пищу для кривотолков друзьям!

– Как это было бы красиво! – продолжала свое Марта. – Самые умные актрисы и балерины уходят со сцены во всем блеске славы, в расцвете таланта. И оставляют по себе одни

наилучшие воспоминания. Это мудро и величественно.

– Мудро? – переспросил Ласкер. – Вот в этом-то я как раз и не уверен.

– Потом, к чему тебе портить здоровье, нервы, – уговаривала Эммануила Марта. – Двадцать четыре года ты уже сидишь на шахматном троне. Сколько еще можно? Рано или поздно все равно придется уступать дорогу молодому. Вот и уйди добровольно. Такой благородный поступок будет записан в истории шахмат как поступок мудреца, глубокого знатока и ценителя жизни.

– Значит, ты предлагаешь прекратить всякие переговоры о матче с Капабланкой, отказаться от турниров, сеансов? Живого зарыть себя в могилу, полного сил, желания бороться, жить?

– Разве мало у тебя других интересов! – возбужденно доказывала жена. – Пиши философские трактаты, исследуй математические формулы. Допиши, наконец, пьесу. Найдутся занятия для Эммануила Ласкера! Зато я хоть буду спокойна: не будет этих дрязг, оскорблений, писем с грязными намеками. Ты думаешь, я не вижу, как бесит тебя каждое письмо из Нью-Йорка, но знаю, сколько нервов стоит тебе каждый ответ Капабланке и его сторонникам! Нет, продолжать дальше не стоит… Слишком тяжела стала для тебя шахматная корона!

Несколько дней предложение Марты было предметом обсуждения у супругов. Рассматривалась одна возможность «выхода из игры», другая. Порой чемпион мира склонялся к предложениям жены, именно в эти минуты он послал в печать письмо с отказом от шахматного трона в пользу Капабланки. Решительное возражение шахматного мира против добровольной отставки короля побудило Ласкера изменить свое решение. Да и внутренние его убеждения изменились.

– Я еще раз обдумал твое предложение, Марта, – обратился к жене Эммануил, выйдя как-то вечером из своего кабинета в берлинской квартире. – И знаешь, к какому выводу пришел? Нужно продолжать играть. Я не могу расстаться с шахматами.

– В конце концов, это твое дело, дорогой, – улыбнулась Марта. – Только ты волен решать такие вопросы.

– Пойми, Марта, – обнял Эммануил сидящую в кресле жену. – Я рожден с шахматами и должен умереть с ними. Представь себе, я бросил играть. Совсем, решительно, раз и навсегда. Ни турниров, ни сеансов, ничего! Будто вообще никогда в жизни я и не знал эту игру. Занимаюсь только математикой, науками, пьесой. И все равно через год, пять, десять лет где-то глубоко внутри начнет беспокойно шевелиться шахматный «червячок». «Сыграй, – станет твердить он, – сыграй! Как ты можешь не играть? Это же шахматы. Ты забыл, что в них ты был чемпионом!» Разве я смогу без шахмат, Марта? Нет, никогда! Все мы, шахматисты, с детства отравлены их ядом и должны носить в себе этот яд до последних дней жизни. Разве это плохая отрава?

– Через пять лег я не выдержу, захочу хоть один разок еще сыграть в турнире, – с горячностью продолжал Ласкер, отряхивая пепел сигары. – Сяду за доску и… все начнут меня обыгрывать. Отстал, не тренировался. Как возмутится во мне боец от таких поражений! Осел, столько лет не играл, забыл теорию! II я опять примусь за шахматы, вернусь к тому, что так неосторожно и неразумно бросил. Нет, – со вздохом закончил Ласкер. – Я не имею права бросать шахматы.

«Разве я был неправ? – продолжал рассуждать Ласкер, убыстряя шаг, чтобы догнать ушедшего вперед биржевика. – Проиграл матч Капабланке, два года потом в руки не брал шахмат. А что получилось? С каким азартом бросился играть в прошлом году в Остраве-Моравской. А сейчас? Как мальчишка, бегу по льду, лишь бы не опоздать к поезду, не упустить возможности сыграть в нью-йоркском турнире». Впрочем, была еще одна причина, заставлявшая Ласкера спешить к гамбургскому пароходу. Организаторы прислали из-за океана обидное, прямо-таки оскорбительное письмо. «Приглашаем в турнир. Срок согласия – 24 часа. Уведомляем: на случай вашего отказа, ваш заместитель Тарраш». Нечего сказать, довольно решительный тон, прислугу в хороших домах так не нанимают. Ничего, они еще узнают старика Ласкера!

Шедшие впереди внезапно остановились. Подойдя ближе, из объяснений матроса на ломаном немецком языке Ласкер понял, что близится берег, снегу будет больше и идти труднее. Матрос опасался также трещин во льду, учил, как их распознавать и обходить. Ласкер только теперь осознал опасность положения: внизу под ними были десятки метров глубины, страшная бездна. Он поглядел на биржевика: у того на лице отпечатался ужас, и он с трудом заставлял передвигаться по глубокому снегу свои длинные ноги.

Теперь группа медленнее двигалась к берегу, все заметно устали. Однако близость цели придавала сил. Много раз обходили отважные путешественники опасные места, однако их тревога была необоснованной: настоящих трещин во льду, к их счастью, не было. Вскоре все четверо с облегчением вступили на твердый берег и еще через пятнадцать минут уже грелись в теплом зале небольшой железнодорожной станции. Ласкер дал телеграмму Марте: «Все в порядке, приезжаю в Гамбург вовремя, на «Кливленд» успеваю. Только встречай не пароходом из Хельсинки, а поездом».

Ласкер проснулся от пронзительного гудка. В первые мгновения он не мог понять, где находится, но затем все вспомнил. Припомнилось ему путешествие по льду – какой ужас, какому риску подвергался; вспомнил спешную поездку поездом до Гамбурга, суматоху ночных проводов в освещенном прожекторами порту. Целая группа гроссмейстеров собралась на «Кливленде»: Алехин, Рети, Тартаковер, Мароци, Боголюбов. Шахматный пароход. Жаль, что не поехала Марта. Что поделаешь, у нее свои заботы. Ферма, весна – время становления новой жизни. Да и не любит она столицу Америки, плохо переносит копоть и гарь засоренного воздуха ее тесных улиц.

Был уже поздний час – Ласкер отлично поспал после путешествия по льду! Яркие лучи солнца врывались сквозь круглый иллюминатор и отражались в небольшом зеркале у водопроводной раковины. «Недурная каюта», – решил Ласкер, осмотрев низкие, удобные кресла, столик, вделанный в стену. Давно уже не плавал Ласкер на океанских пароходах: в последний раз возвращался из Гаваны, после позорного фиаско в матче с Капабланкой.

Официант принес только кофе – так распорядился Ласкер: у него было чем позавтракать! При расставании в порту Марта несколько раз повторяла:

– Будь осторожен, не доверяй пароходной кухне. Там, говорят, ужасно кормят!

И долго рассказывала, где какие лежат запасы. Хватит на всю дорогу, может быть, придется только обедать в ресторане.

С улыбкой раскрыл Ласкер небольшой чемодан, здесь были бисквиты, варенье. Другой чемодан был заполнен картонными сотами: в каждой ячейке лежало по одному яйцу. Математический мозг быстро произвел подсчеты: яиц дюжины три, девять дней путешествия. Получается по четыре яйца на день, многовато! А может быть, расчет идет и на Нью-Йорк?

Ласкер вынул из клеточки первое яйцо и тихо засмеялся. На бело-кремовой скорлупе была написана дата, когда по предположению заботливой жены это яйцо должно быть съедено, и несколько слов: «29 февраля. Не забывай Марту!» – прочел Ласкер.

«Не забывай Марту!» Милая, дорогая Марта! Как благодарен я судьбе, что она послала мне тебя. Единственная женщина в моей жизни, зато какая женщина!»

Воображение нарисовало Ласкеру картину далекого прошлого. Девятьсот второй год. Молодого профессора математики, чемпиона мира по шахматам восторженно принимают в доме издателя «Берлинер Локаленцайтер» Людвига Метцгера. По воскресеньям здесь собираются писатели, музыканты, художники, артисты. Родители гордятся своей дочерью – будущей солисткой оперы.

Именно в такой вечер Ласкера знакомят с маленькой, милой женщиной с каким-то удивительно добрым лицом, мягкими движениями, обласкивающим, чисто материнским взглядом. Ни одна женщина до сих пор не поражала так Эммануила. Мудрено ли, что весь вечер он был смущен и стеснителен.

Лишь при расставании робкий профессор набрался храбрости.

– Где я могу вас увидеть еще? – спросил он Марту.

– Приходите в любой понедельник к чаю, – спокойно пригласила она. – Мой муж будет очень рад встретиться с вами.

– Ах, вы замужем! – печально протянул Ласкер, и Марта поспешила сказать, что муж ее очень болен, много лет лежит недвижим, но, тем не менее, охотно принимает гостей. Эмиль Кон стоически переносил тяжкие удары судьбы.

И начались регулярные визиты к чаю по понедельникам; никакая сила в мире не могла бы заставить Ласкера пропустить визит к Марте и ее больному мужу. Но вскоре стало мало этих мимолетных встреч, Марта и Эммануил искали другой возможности побыть вместе.

…Ласкер вынул яйцо из другой клеточки. На этом было написано: «Не кури слишком много». «Не кури много», – сколько лет уже говорила она эти слова! Как она сумела сразу понять его привычки, капризы, недостатки! Однажды они собрались на прогулку в зоопарк. Ласкер встретил Марту у Бранденбургских ворот восторженным взглядом. Мило болтая, они прошли десяток метров, как вдруг Эммануил остановился.

– Я должен вернуться домой, – сказал он, глядя куда-то в небо, поверх головы Марты. – Объясню все потом.

И почти побежал от любимой женщины. В недоумении стояла Марта посреди парка, не зная, что подумать. Поступок неучтивого профессора, даже при ее исключительной доброте, разозлил Марту, и она решила не встречаться больше с ним.

Несколько дней спустя Эммануил, как ни в чем не бывало, появился в доме Конов и принес с собой толстую тетрадь.

– Это ваша работа, – сказал он хозяйке, положив тетрадь на стол.

– Моя? – протянула Марта. – Что это значит?

– Да, да, она ваша и только ваша! – настаивал Ласкер. – Когда мы встретились, я был так счастлив, что сразу в уме решил математическую проблему, терзавшую меня несколько лет.

Решение явилось мне молниеносно, как при вспышке молнии. Я должен был немедленно идти домой и записать его на бумаге, чтобы не забыть. Я знаю, это было грубо с моей стороны – убегать таким образом. Пожалуйста, не сердитесь! Пожалуйста!

Бедняжка Кон угасал с каждым днем. Девять лет ждал Ласкер свободы Марты. Редкие встречи, теплые письма, тревожные телеграммы, как волновали они Ласкера во время его путешествий от турнира к турниру! Марта была его добрым гением, незаменимым советчиком, наставником. Какое блаженство испытывал он, когда, наконец, они обвенчались. Что мог дать в качестве свадебного подарка новобрачной чемпион мира? Ласкер решил задачу просто: разгромил в матче Яновского с сухим счетом восемь – ноль!

«Какие новости от вашей жены», – прочел Эммануил на новом яйце. «Отдай в стирку белье!» – увидел он приказ на следующем. Блаженная улыбка застыла на устах довольного профессора, когда он тихонько прикрывал крышку чемодана.

Ласкер закончил завтрак и, закурив сигару, отдыхал в кресле, когда в дверь постучали. Он вспомнил: вчера приглашал к себе Алехина. Ласкер не виделся с русским чемпионом десять лет – с самого петербургского турнира. Когда тот проезжал Берлин три года назад и играл матч с Тейхманом, Ласкера не было в Германии.

Алехин возмужал, на лице его появились выражение решительности и отпечаток перенесенных страданий. Шахматисты рассказывали Ласкеру в Москве, что пришлось перенести русскому гроссмейстеру. Ужасы войны, контузию, голод. Но и теперь Ласкера восхищала алехинская уверенность в себе, какая-то стремительность и нервное беспокойство во всем его облике.

– Хотите кофе? – предложил Ласкер, жестом приглашая гостя сесть в соседнее кресло. Тот отказался – только что завтракал. Слегка прищурив близорукие глаза, Алехин с любопытством разглядывал бывшего чемпиона мира.

– Давно мы с вами не виделись, – произнес Ласкер после короткого молчания. – Как ваши дела?

– Спасибо, хорошо, – ответил Алехин. – А как вы? Говорят, вы хотите создать конкуренцию Нансену и Амундсену.

– А что, – тихо засмеялся Ласкер. – Другого выхода не было – только по льду. Иначе играли бы без меня. Приехал срок в срок.

Только Ласкер мог найти путь к спасению в таком безнадежном положении.

– Вам привет из России, – переменил тему разговора Ласкер. – Прежде всего, от сестры Варвары и брата Алексея.

– Спасибо. Где вы их видели?

– В Москве. Алексей, кажется, работает в Харькове, а Варвара в Москве снимается в кино. Наилучшие пожелания от шахматистов. От Романовского, Левенфиша, Григорьева. От многих других, всех я даже не запомнил.

– Спасибо. Ну и как там?

– Вы знаете, ничего. Жизнь в последние годы заметно улучшилась. Ввели этот самый… как его гам, – вспоминая, потер пальцами лоб Ласкер.

– Нэп, – подсказал Алехин. – Новая экономическая политика.

– Да, да. В общем, жизнь стала значительно лучше. Я играл там много показательных партий, давал сеансы.

– И как играют?

– Ничего. Романовский, Левенфиш – отличные мастера. Другие, Дуз-Хотимирский, например, или Ненароков, давно уже известны.

– А Ильин-Женевский? – напомнил Алехин.

– Талантливый мастер. И замечательный человек! Изумительный!

– Этот человек столько сделал для советских шахмат, – сказал Алехин. – Великолепный организатор!

– Сейчас там есть другой организатор, вероятно посильнее. Крыленко. Николай Крыленко. Вы знаете его? Встречались?

– Нет, – покачал головой Алехин. – Но я его, конечно, знаю. Сподвижник Ленина, первый главковерх армии большевиков.

– Так вот, Крыленко у них сейчас председатель шахматного исполбюро. Огромные планы. В будущем году в Москве состоится большой международный турнир. В России следят за каждым вашим шагом, Александр. «Скажите, доктор Ласкер, какие шансы у Алехина стать чемпионом мира?» – без такого вопроса не проходила ни одна моя лекция.

– А что же вы отвечали? – с улыбкой глядя в глаза Ласкера, спросил Алехин.

– Что отвечал? – помедлил экс-чемпион мира. – Говорил, что талантливый шахматист, что… Впрочем, не буду вас хвалить, а то зазнаетесь.

– А вы не давали совета в лекции, как достать деньги на матч с Капабланкой?

– Вы имеете в виду Россию?

– Нет, что вы! Там не до матчей по шахматам. Здесь, у меценатов.

– А! – понял, наконец, шутку собеседника Ласкер. – Вы нашли плохого советчика, Александр. Я сам никогда не умел обращаться с такого рода людьми. Я где-то читал, что вы ездили в Нью-Йорк, пробовали собрать деньги там.

– Ничего не вышло. Все, что мне удалось вытрясти из них, – это деньги на большой турнир. Есть такой Гарри Латц – владелец Аламак-отеля в Нью-Йорке. Тот дал на матч две с половиной тысячи долларов. Но ведь их нужно пятнадцать! А больше никто не давал. В конце концов, в Нью-Йорке все стали бегать от меня, как от чумы. «Еще денег начнет просить!»

В голосе Алехина было столько горечи, что Ласкер поспешил переменить тему разговора.

– Скажите, Александр, вот я смотрел вашу партию с Таррашем в Гастингсе, – обратился он к Алехину. – Мне не совсем ясен смысл вашего маневра конем. А если бы Тарраш сыграл таким образом?…

Два сильнейших гроссмейстера мира поставили на столик раскладную шахматную доску и маленькие фигурки. Долго смотрели они различные варианты, показывали друг другу партии. Алехин жадно ловил каждое слово своего опытного коллеги. Ласкер старался узнать, что было открыто нового в теории шахмат за последние годы, во время которых он так неосмотрительно бросил любимое искусство.

С нетерпением ждал шахматный мир начала международного турнира в Нью-Йорке. Еще бы: встречались три кита шахмат, три человека, признанных сильнейшими в мире, – Хосе Капабланка, Эммануил Ласкер, Александр Алехин. Гениальный кубинец, все еще великий немец и стремительно растущий русский. Три грозных турнирных бойца, три выдающиеся шахматные индивидуальности. Десять лет назад бились они в последний раз вместе в жаркой битве в Петербурге, долгие годы любители ждали с тех пор новых схваток прославленной тройки. Хорошо, что скупые на шахматы американские меценаты раскошелились, наконец, и дали возможность миру увидеть редкостное шахматное сражение. Даже равнодушные обычно к шахматам нью-йоркцы толпами устремились в турнирное помещение, и организаторы очень жалели, что не сняли зала побольше.

В Петрограде корифеи шахмат пришли к финишу в таком порядке: Ласкер, Капабланка, Алехин. Как-то теперь закончится их сражение? Было сделано все для того, чтобы сделать предстоящую шахматную битву наиболее острой. Одиннадцать участников играли между собой по две партии – в этом случае подключался мотив реванша: проиграв одну партию, активнее будешь стремиться к победе во второй. Было максимально уменьшено количество отложенных партий – восемь часов игры в день вполне достаточно, чтобы сыграть самую затянувшуюся партию. Но и это еще не все. Чтобы исключить элементы дебютной подготовки, домашнего анализа, судьи до самого последнего момента не определяли, кто с кем сегодня играет. Лишь перед самым началом игры бросался жребий, определявший номер играемого в тот день тура.

Разные цели ставил перед собой каждый из великой шахматной тройки. Александр Алехин прямолинейно и стремительно мчался к главной цели своей жизни – матчу с Капабланкой. В Лондоне его успех был значителен и давал все основания вызвать на матч чемпиона. Но в игре русского гроссмейстера именно в лондонском турнире проявились большие недостатки, и это лучше всего понимал сам Алехин.

С присущим ему неистовством принялся Алехин за работу по совершенствованию стиля своей игры. Сквозь пальцы смотрел он на спортивные итоги своих выступлений в турнирах того времени. Главное – наладить игру, добиться гармонии всех качеств и навыков, необходимых шахматисту. Больше года было отдано этой титанической работе, Алехин даже обрадовался отказу Капабланки принять его очередной вызов. К этому времени он еще не чувствовал себя внутренне готовым к ответственному единоборству.

И вот теперь настала пора, Алехин должен был убедить мир в том, что именно он является наиболее достойным претендентом на шахматный престол, что у него все права носить шахматную корону. Только отличной игрой мог русский гроссмейстер заставить меценатов вынуть кошельки и дать деньги на желанный матч с Капабланкой. Наконец, ему нужно было во что бы то ни стало вынудить самого Капабланку дать согласие на встречу с Алехиным.

Не слишком ли многого нужно было добиваться? «Хочешь на гору, а черт тянет за ногу», – говорит русская пословица, и в ее справедливости Алехин еще раз убедился в Нью-Йорке. С большим подъемом провел он первые две партии, но уже в третий день судьба уготовила ему жестокий удар. Именно желание играть как можно лучше в партии с Ласкером привело к тому, что Алехин, наоборот, маневрировал неудачно, сам ослабил собственную позицию и понес справедливое возмездие. Горькое поражение выбило из колеи честолюбивого гроссмейстера, он стал делать ничью за ничьей и вскоре уступил лидерство двум своим конкурентам из «большой тройки».

Нелегкая задача стояла и перед Капабланкой. Шахматный король должен был в Нью-Йорке подтвердить свое превосходство. Правда, он уже победил всех в Лондоне два года назад, но ведь там не было Ласкера. Несгибаемый шахматный титан вновь показал былую бодрость и силу, с блеском взяв первый приз в Остраве-Моравской. Не пора ли кубинцу хоть один раз стать в турнире выше поверженного чемпиона?

С обычной самоуверенностью начал состязание Капабланка.

Правда, по утверждению некоторых газет, кубинец перед самым началом турнира перенес грипп и играл первые партии с высокой температурой. Но, не помешало же это ему сыграть в дополнительном блиц-турнире перед началом большого состязания и вновь вызвать хвалебные залпы газет, возвестивших с радостью еще об одной победе любимца.

В обстановке всеобщего поклонения Капабланка вдруг в пятом туре проигрывает партию Рети. Причем как проигрывает! Чешский гроссмейстер во всю силу своего редкого таланта переиграл виртуоза шахматной техники именно в чисто технических маневрах. Поражение Капабланки явилось чем-то вроде взрыва бомбы. Десять лет не знал Хосе Рауль, что такое ноль в шахматной таблице, создавалось впечатление, что он вообще забыл о возможности такого результата. Правда, выдающаяся сила чемпиона все же сказалась, и он ответил на поражение двумя рядовыми победами. Однако, несмотря на усилия, к концу первой половины сражения он отстал от Ласкера на целое очко.

Теперь все зависело от финиша. Толпами шли американцы на каждый тур. Догонит ли Хосе великого немца? Вспоминали, что в Петрограде Капабланка первым закончил половину дистанции, но стремительный Ласкер догнал и перегнал его в последних партиях. Удастся ли сейчас сделать то же кубинцу? Роли переменились, но нельзя не учитывать, что лидирует теперь пятидесятишестилетний, а догоняет его человек на двадцать лет моложе.

Изо дня в день наращивал темпы Капабланка. Вот уже восемь из десяти его противников были вынуждены написать на бланке слово «сдаюсь», в том числе и сам Ласкер. Восемь с половиной очков из десяти набрал на финише чемпион мира. Великолепный результат! Неужели и этого недостаточно для первого места?!

Если Алехин чего-то добивался в Нью-Йорке, а Капабланка стремился что-то доказать, то Ласкер просто играл в шахматы. Он наслаждался напряженной обстановкой большого турнира, часами разбирал с коллегами только что сыгранную партию. В свободный день участвовал в экскурсиях. Разве не стоило послушать в зоопарке потешную беседу с орангутангом Сюзанной «турнирного комика» Тартаковера? Каких только рассуждений не было в этой беседе с далеким предком. И о бренности всего живущего, и об оскудении рода, и о счастливых днях на заре жизни, когда не знали, что такое цейтнот и цугцванг.

Может быть, именно вследствие такого легкого подхода к игре, без серьезных обязательств перед самим собой и шахматным миром, дела старейшего участника в турнире складывались как нельзя лучше. Пять выигрышей, пять ничьих в первой половине – такой итог сделал Ласкера лидером состязания. Когда неистовый Капабланка развил на финише бешеный темп, Ласкер не уступил ему ни на йоту. Восемь с половиной из десяти набрал чемпион мира, ровно столько же очков было записано и в турнирной графе Ласкера. Догнать лидера чемпиону мира так и не удалось: старейший участник турнира оказался и сильнейшим. Как и в Петербурге десять лет назад, великие мира расположились в том же порядке: Ласкер, Капабланка, Алехин.

В глубокой задумчивости сидел Алехин в кресле фойе Аламак-отеля. Тяжелые мысли угнетали русского гроссмейстера. Закончился еще один турнир, крахом завершилась еще одна попытка решить задачу, на которую потрачено столько сил и здоровья в последние годы. Ничего не удалось, разбились мечты, провалились все расчеты. Опять, как в Петрограде, – он всего лишь третий. Впереди Ласкер и Капабланка, будто и не было этих десяти лет надежд, мучений, тяжкого труда.

А сколько было планов перед началом турнира, и все они были связаны с одним условием, и очень важным, а именно с успехом. «Пусть даже возьму не первое место, – рассуждал тогда Алехин. – Пусть второе. В этом случае любой вариант резко повышает мои шансы на матч с Капабланкой. Предположим, первым будет Капабланка, третьим Ласкер. Что ж, дело ясно: Алехин второй – он ближайший конкурент, и матч с чемпионом мира необходим. Наоборот, если Ласкер победит, а кубинец будет третьим, тоже неплохо: с Капабланкой должен играть или Ласкер, или Алехин. Вопрос в том, кто скорее найдет денег на матч».

На самом деле получился самый худший из возможных вариантов. Жизнь опровергла все надежды русского гроссмейстера. Он всего только третий. «Капабланка и Ласкер – это экстракласс» – прочел он недавно в одной из нью-йоркских газет. А он всего-навсего рядовой гроссмейстер, каких много. Простись с мечтами о шахматной короне, начинай все снова, опять борись, опять надейся. Разве подступишься теперь к Капабланке! Теперь новая проблема у шахматного мира: Капабланка – Ласкер? А ты в стороне, все, за что боролся, чего достиг, полетело к черту!

В этот момент Алехин увидел Ласкера. Шахматный герой последних дней прощался с репортером, в то время как фотограф беспрерывно щелкал затвором аппарата, ловя наиболее выгодные кадры. Кое-как отделавшись от настойчивых газетчиков, Ласкер медленно пошел по фойе и, завидев Алехина, направился к нему.

Нет более энергичных и назойливых людей, чем американские репортеры, – с усмешкой покачав головой, произнес Ласкер. – Все их интересует: какой приз, есть ли у вас жена, братья, как вам нравится Нью-Йорк?

И как вам нравится Нью-Йорк? – улыбнулся Алехин.

Я предпочитаю Берлин, – ответил Ласкер.

А насчет матча с Капабланкой спрашивали? – допытывался Алехин.

Спрашивали…

И что вы ответили?

Ласкер внимательно посмотрел в лицо собеседника. В этом вопросе было столько напряжения, ожидания, тревоги!

Ласкер знал честолюбие Алехина, знал о его долгих и тщетных попытках вызвать на матч обладателя шахматной короны. Что мог ответить Ласкер? В последние дни он много думал о своих шахматных планах. Наиболее активные из сторонников немецкого чемпиона уже вовсю трубили в газетах о необходимости матч-реванша Ласкера с Капабланкой, а у самого ветерана шахмат не было ни малейшего желания начинать все заново. Опять вести переговоры, требовать, угрожать; публично настаивать на своих правах, громогласно кричать о каждой попытке противника уклониться от сражения. Нет, он уже достаточно испытал это! Хватит! Смешно мечтать возвратиться на шахматный трон, когда тебе уже под шестьдесят!

– Я им сказал, Александр, – вздохнул Ласкер, – что не сделаю ни одного шага для организации повторного матча с Капабланкой.

Ласкер заметил трудноуловимый блеск радости в глазах Алехина. Еще бы, самый опасный конкурент сам устраняет себя с дороги. Легко понять, с каким напряженным вниманием слушал Алехин следующие слова шахматного гения:

– Признаюсь откровенно: я охотно сражусь еще раз с Капабланкой, но только при одном условии: если шахматный мир захочет и организует эту новую встречу. Без меня, без малейшего моего участия. Но кто этим будет заниматься? Кому сейчас важно, будет ли находиться шахматная корона в Гаване или в Берлине?

Но у вас так много сторонников здесь, в Нью-Йорке. Вы двадцать семь лет были чемпионом мира. Одного этого достаточно, чтобы развязать самые туго завязанные кошельки, открыть самые запрятанные сейфы.

О, дорогой мой! В этом мире привыкли давать деньги только ради денег. Шахматы – плохой бизнес. Бокс – другое дело, там за каждый доллар менажер получает десять. Нам, шахматистам, остаются лишь меценаты, богатые покровители. Но это трудный народ, они требуют в обмен на золото подобострастия, лести, угодничества. Я, к сожалению, никогда не мог с ними договариваться.

Я тоже. Может, в этом и заключается наша с вами беда.

Помните историю со Стейницем, – сказал Ласкер. – Он играл как-то в шахматы с банкиром. «Как вы смеете со мной разговаривать таким тоном, – вскипел банкир, когда Стейниц назвал его ход глупым. – Я банкир Ротшильд!» – «В шахматах я банкир», – ответил Стейниц.

Алехин знал эту историю, но молча выслушал рассказ.

Мудрено ли, что при таком характере Стейниц остался под старость нищим. Я помню его в последние годы. Страшная картина, Александр: рыжие нестриженые волосы торчат клочьями по сторонам, блеск начинающегося безумия в глазах. И это гениальнейший из шахматистов! Я не хочу идти его печальной дорогой. Каждый раз, когда я веду переговоры с богатыми меценатами о моем участии в турнире, я представляю себе Стейница последних дней. Пусть они клянут меня за несговорчивость, я твердо убежден – мои действия утверждают авторитет шахмат, поднимают значение шахматного художника в этом мире наживы и нечистых доходов.

Да, но что же делать? – развел руками Алехин. – Хорошо, вы отказались от усилий, трудных для вашего возраста. Но что делать нам, молодым? Три года я обиваю пороги банкиров, финансовых тузов, стараюсь, как умею, склонить на свою сторону золотого тельца. Увы, пока безуспешно!

Ласкер подумал немного, затем сказал:

– В наши дни главное – реклама. Бить в глаза людей назойливо, без стеснения. Если вам другие не делают рекламы, делайте ее сами.

Но как? – загорелся Алехин.

Вы блестящий мастер комбинаций. Соберите все ваши партии, прокомментируйте их, да поярче, не стесняйтесь, не жалейте красок на самого себя. Нужно, чтобы сквозь строки в глаза читателя бросалась ваша гениальность, чтобы, прочитав эту книгу, любой убедился: сильнее вас никого нет на свете. Издайте такую книгу, пусть она кричит: «Алехин – гений!»

Ласкер тихонько засмеялся.

Нет, я не шучу, – еще раз повторил он, заметив вопросительный взгляд Алехина. – Это очень полезно сделать. Попробуйте еще один способ. Вы прекрасно даете сеансы вслепую.

Это трудно, я знаю. Но это очень эффектно, сильно действует на людей, мало разбирающихся в шахматах, зато понимающих толк в деньгах.

Спасибо за полезные советы. Мне нужно спешить, доктор, мне тридцать два года. Вы в моем возрасте уже шесть лет были чемпионом мира.

Ничего, время еще есть. Я верю в вас, в ваш талант, Александр. Если вы не обидитесь, я хотел бы дать вам маленький совет. В вас много энергии, темперамента, вы стремительны в атаке, неистощимы в выдумке комбинаций. Но хотелось бы, чтобы в вашей игре было больше цельности, технического совершенства. Вы блестящи в острых позициях, хотелось бы такого же мастерства в позициях бесцветных, безжизненных на вид. Шахматы – это не только блеск граней бриллианта, это и надоедливый, кропотливый труд шлифовальщика тусклого алмаза. Подумайте над этим.

Неподвижно устремив взор в лицо собеседника, внимательно и молча слушал Алехин Ласкера. Как мог он не ловить каждое его слово, не схватывать каждую мысль, идею. Ведь перед ним сидел воплощенный опыт турниров и матчей последнего полувека, человек столь же великий и мудрый, как сами шахматы.

5

Нью-йоркский турнир, с одной стороны, внес ясность в вопрос о претендентах на шахматный престол, а с другой, окончательно его запутал. Отпал Акиба Рубинштейн, мифом оказались претензии на шахматную корону Фрэнка Маршалла, зато появилась грозная фигура, уже знавшая ранее сладость шахматной власти, – недавно свергнутый король Эммануил Ласкер. Два первых приза в крупнейших турнирах, разве не показывали они возродившуюся силу бывшего гиганта? Первый приз в таком турнире, как нью-йоркский, сам по себе давал право вызвать на матч чемпиона мира. А прошлые заслуги Ласкера! Двадцать семь лет просидел он на шахматном троне, такого факта со счетов не скинешь!

Зашумел, заволновался шахматный мир, заспорили между собой знатоки после турнира в Нью-Йорке. «Дайте возможность Ласкеру сыграть матч-реванш, – требовали одни. – Мы не считаем убедительной победу над ним Капабланки в Гаване. Кто может выдержать утомительное сражение в такой жаре? Пусть они сыграют еще раз, но уже в более подходящих для Ласкера условиях». «Как вы не поймете: поздно уже Ласкеру рваться к шахматной короне, – возражали другие. – Ему пятьдесят шесть уже, пусть лучше уступит дорогу молодому».

Сам Ласкер не проявлял особого интереса к возможности вернуть шахматную корону, но и не отказывался полностью от этой перспективы. «Я сыграл бы еще раз с Капабланкой, – повторил он в газетном интервью слова, сказанные им Алехину, – но только при условии, если сам шахматный мир захочет этого состязания и сам же такой матч организует. Мне не важен шахматный титул, – добавлял ветеран, – Мне интересно еще раз сразиться против своеобразных шахматных идей кубинца».

Ласкер не проявлял после Нью-Йорка особой шахматной активности. Торжественно встреченный в Берлине по возвращении из-за океана, он больше года не играл в турнирах, изредка лишь выступая с лекциями и сеансами. Однако конец двадцать пятого года принес еще одну сенсацию, на сей раз из Москвы. Ласкер вновь опередил кубинца в большом международном турнире. Правда, экс-чемпион мира не был первым – он занял лишь второе место, зато его исторический противник был третьим.

«Как же можно считать Капабланку чемпионом мира, – еще выше подняли голову сторонники немецкого чемпиона. – Три раза играли они вместе в турнирах, и все три раза Ласкер становился выше Хосе Рауля: в Петербурге, в Нью-Йорке и в Москве. Нет, матч, только повторный матч двух гигантов выявит истинного чемпиона мира».

Эти громкие призывы заглушали голоса тех, кто ратовал за Алехина. Шансов на матч с Капабланкой у русского гроссмейстера становилось все меньше и меньше, и, возможно, они совсем сошли бы на нет, если бы не сверхчеловеческая энергия самого Алехина. Он понимал: наступил решающий момент в жизни. Если осуществится матч-реванш чемпиона мира с Ласкером, ему придется ждать своей очереди еще не меньше четырех лет. А может случиться и так, что заветное состязание вообще никогда не состоится.

Алехин проявляет в этот период поразительную активность. Раскрыли любители шахмат во всех уголках мира его новую книгу «Мои лучшие партии» и с первых же строк замерли очарованные. Каких только чудес не было в этом сборнике, такие чудеса смог извлечь из глубин шахмат только Алехин. Пять ферзей в одной партии, комбинация, рассчитанная на двадцать ходов вперед, блестящие жертвы ферзей, ладей. Как комбинирует этот русский – никто в мире не может так жонглировать шахматными фигурами!

А в это время телеграф принес еще одну ошеломляющую весть. В воскресенье первого февраля двадцать пятого года в зале «Пти паризьея» Алехин установил новый мировой рекорд игры вслепую. Двадцать восемь партий сыграл он, не глядя на доску, почти столько же, сколько в своем детском сне. Только теперь он сидел в глубоком кресле у окна, сзади него полукругом разместились враги. Тринадцать часов длился бой невидящего с невидимыми. Дважды приносили Алехину горячие блюда на обед и на ужин, но он даже не притронулся к еде. Несколько чашек кофе и двадцать девять сигарет.

Около полуночи кончилось это невиданное сражение, но Алехин после конца его, по выражению одного корреспондента, был «свеж, как роза».

«Какой великолепный шахматист, – все чаще повторял рядовой любитель, узнав о новом триумфе русского чемпиона. – Шахматист, неистощимый на выдумку, с широчайшей фантазией. Почему же он не играет матч на первенство мира?» «У него нет достаточных для этого турнирных успехов, как, например, у Ласкера», – возражали знатоки, и Алехин постарался ликвидировать эти возражения. В трех турнирах сыграл он в двадцать пятом году – в Париже, Берне, Баден-Бадене – и трижды с блеском выходил на первое место.

И тогда шахматный мир принялся все громче говорить о заслугах русского. «Капабланка выиграл в Лондоне, так как он – чемпион мира, – писал Тартаковер. – Ласкер в Нью-Йорке – как будто он чемпион мира; Алехин в Баден-Бадене играл, как настоящий чемпион мира».

«Чемпион Европы» – такой титул стал появляться в газетах рядом с именем Алехина; «чемпион 1925 года» – дал ему новое звание неистощимый на выдумку Тартаковер и добавил: «Все в Алехине в напряженном состоянии, все кипит неудержимым стремлением вырывать из шахматных ходов скрытую в них тайну. Алехин электризует шахматы».

Шахматный мир замер в ожиданье. Есть два конкурента у Капабланки: Алехин и Ласкер, но кто из двух будет первым играть матч с чемпионом? Оба примерно равны и по шахматной силе и по правам претендовать на шахматный трон. Вопрос в том, кто первым сумеет растеребить сильных мира сего и выколотить из них эти проклятые пятнадцать тысяч долларов! Тот, кто решит эту задачу первым, может стать новым обладателем шахматной короны, кто опоздает, пусть пеняет на себя! Алехин мог лишиться всяких надежд когда-нибудь в жизни надеть венец высшей шахматной славы, Ласкер – еще раз побывать на заманчивом троне.

Весной двадцать шестого года Ласкер едет на гастроли в Соединенные Штаты Америки. Официальная цель визита – сеансы и лекции, но разве может поверить шахматный мир, что шахматист номер два не попытается найти там средства для битвы за мировое первенство? Алехин нервничает: в любой момент из-за океана может прийти сообщение о наличии нужных финансовых фондов для матч-реванша Капабланка – Ласкер, и тогда прощай мечты! Ждать больше нельзя, и русский чемпион тоже устремляется за океан, только в Америку Южную. Вновь неимоверное напряжение сил, вновь самые удивительные рекламные выступления для доказательства своей исключительности, и вот в сентябре мир облетают ошеломляющие телеграфные строки: «В Буэнос-Айресе Алехину удалось обеспечить финансовую сторону матча с Капабланкой». Рядом сообщение из Берлина: «После продолжительных гастролей в Америке Эм. Ласкер возвратился в Германию». Ни слова об итогах его финансовых переговоров в Нью-Йорке. Может быть, действительно Ласкер не хотел становиться на пути молодого претендента?

Казалось, все в порядке, и Алехин может, наконец, успокоиться и сесть за конкретную подготовку к матчу. Но как можно быть спокойным и уверенным в этом мире? Ответ Капабланки вновь вызвал тревогу.

«Я считаю себя обязанным играть в первую очередь матч с Нимцовичем, – писал Алехину чемпион мира. – По окончании этого матча я готов сразиться с вами. Я предложил Нимцовичу внести не позже 15 декабря залог в размере 500 долларов, в противном случае я буду считать претензии Нимцовича несостоятельными».

Всему миру было ясно, что переговоры датского гроссмейстера носят мифический характер. Неистощимый изобретатель самых оригинальных шахматных идеи, Арон Нимцович был на редкость своеобразен в жизни и абсолютно беспомощен в практических делах. Коллеги любили добродушного и редкостно одаренного гроссмейстера, прощали ему его чудачества, но не упускали ни одной возможности подшутить над ним. Да и сам Нимцович давал им для шуток много поводов. Рассеянный, ушедший целиком в шахматы Нимцович в жизни был большим оригиналом, способным на необычные поступки. Вдруг во время турнирной партии отойдет он от столика шага на два и на глазах у зрителей начнет делать десятки приседаний. Он считал, что во время партии ему время от времени полезно размяться. Внимательно следили за Нимцовичем служащие отелей, в которых он останавливался. Датчанин очень любил делать холодные обтирания в комнате, но не всегда закрывал после этого краны. Трижды в день потоки воды лились по лестницам.

Особенно много казусов случалось у Нимцовича при встречах с югославом Миланом Видмаром. Добродушный, но, в то же время, весьма лукавый профессор из Люблян был сильным гроссмейстером и большим любителем шуток. Каждый раз, когда он играл вместе с Нимцовичем в одном турнире, случались какие-нибудь происшествия.

Однажды Видмар, встречаясь в очередном туре с Нимцовичем, вынул из кармана во время партии огромную трубку и кисет с табаком. Нимцович немедленно побежал к судье Мароци.

– Я не терплю дыма, – заволновался Нимцович. Вежливый Видмар спрятал обратно трубку и табак.

Во втором круге того же турнира опять та же встреча. Вновь рассеянный Видмар вынимает табак и трубку. И вновь Нимцович у Мароци.

– Он же не курит! – удивляется судья,

– Да, но у него такой вид, что он собирается курить, – объясняет Нимцович.

На турнире в Карлсбаде Видмар сделал свой ход и поднялся со стула.

– Вы куда идете? – грозно спросил его Нимцович.

– Гулять, – развел руками Видмар.

– Сидите на месте.

– Да, но сейчас ваша очередь думать над ходом, я имею право гулять.

– Нет, сидите! – приказывал настойчивый гроссмейстер. – Я должен видеть вашу физиономию и изучать по ней, какие планы кроются за вашим ходом.

В другой раз Нимцович во время игры пошел в буфет, принес пустую чашку и начал стучать по ней чайной ложечкой.

– Что вы делаете? – спросил его судья.

– Мой противник пьет кофе и, размешивая сахар, мешает мне думать. Я должен предпринять встречные меры.

Сильный гроссмейстер, Нимцович взял много призов в самых ответственных международных турнирах. Он имел все права претендовать на матч с Капабланкон. Но деньги! Где мог он собрать пятнадцать тысяч долларов при его непрактичности? Датчанин носил с собой визитные карточки, на них было написано: «А. Нимцович – кандидат в чемпионы мира по шахматам».

– Вы боитесь, что забудете о том, что вы кандидат? – спросил Нимцовича малотактичный репортер.

– Нет. Я боюсь, что об этом забудет шахматный мир, – с горечью ответил Нимцович.

Когда после одной из своих крупных побед в турнире Нимцович послал вызов на матч Капабланке, шахматный мир считал этот вызов платоническим. Нет, он не сомневался в правах этого сильного гроссмейстера, но был уверен, что Нимцовичу не удастся и на десять процентов решить труднейший вопрос о финансах. Никого уже не удивила новая весть в конце двадцать шестого года, что Нимцович отказался от своих прав в пользу Алехина.

Последняя преграда пала. Все было решено, схватка с Капабланкой становилась реальностью. «Вот сыграю еще в новом турнире в Нью-Йорке, – рассуждал Алехин, – А там осенью в Буэнос-Айрес. Мечта жизни близка к осуществлению».

«Кому высылать залог в пятьсот долларов?» – спросил он Капабланку в письме от 7 декабря 1926 года.

Мимо открывшей ему дверь горничной Волянский бросился к Алехину и чуть не задушил его в объятиях, восклицая:

– Ох, как здорово! Поздравляю, Саша! От всей души поздравляю!

Алехин с трудом усадил его в кресло, но тот еще долго не мог побороть обуявшей его радости.

– Я только что прочел в «Ля Суар», – сообщил Волянский. – Какая прекрасная новость: и деньги есть и согласие Капабланки. Здорово! Как тебе удалось уговорить аргентинцев?

Алехин, улыбаясь, пожал плечами:

– Не могу даже сказать, как. Просто дали деньги. Хотят, очевидно, посмотреть нашу схватку с Капабланкой.

– Замечательно. Я сейчас встретил Куприна. Александр Иванович так доволен. Просил передать тебе поздравления.

– Спасибо. Он звонил мне.

– А откуда же нашлись деньги? – допытывался Волянский. – Какие-нибудь меценаты, миллионеры?

– Нет, дало правительство Аргентины.

– И Капабланка согласен играть? Все уточнено, улажено?

– По-моему, проблем больше нет. Договорились играть в Буэнос-Айресе, в конце года. Если, конечно, покровители Капабланки не выкинут какой-нибудь новый номер.

Волянский вскочил с кресла.

Какое может быть теперь препятствие?! – воскликнул он. – Теперь он уж никак не сможет отказаться. Есть деньги, ты – самый сильный, самый популярный среди претендентов. Столько первых призов взял! Один Баден-Баден чего стоит: двенадцать побед, восемь ничьих. И ни одного поражения! Против самых сильных гроссмейстеров мира.

– Найдут что-нибудь! А ты прав, Валя, я тоже считаю Баден-Баден своим высшим достижением. Какие я там партии играл!

– Что ты всегда умаляешь свои результаты! – не согласился Волянский. – Баден-Баден! А другие турниры! А Гастингс, а Буэнос-Айрес. Десять побед из десяти! Нет, Капабланка ничего не сможет сделать, он обязан теперь играть матч.

Алехин покачал головой.

– Логика и мне говорит: все в порядке. И все же где-то внутри копошится червячок сомнения. Вдруг опять что-нибудь произойдет. Опять найдут какой-нибудь повод сорвать матч, запутать переговоры.

– Ты просто напуган, слишком часто получал отказы от Капабланки, – произнес Волянский.

– А что?! Сколько пришлось пережить! В двадцать первом году дипломатический отказ: есть более ранний вызов Рубинштейна, ждите до первого января двадцать четвертого года.

Потом ссылка на переговоры с Маршаллом, намеки на возможность матч-реванша с Ласкером. Под конец эта история с Нимцовичем. И всегда неизменный отказ на мой вызов. Поневоле будешь бояться.

– Сейчас он не посмеет отказаться! Я уверяю тебя. Шахматный мир лишь одного тебя признает достойным кандидатом. Капабланке нет выхода, он обязан будет играть с тобой!

Волянский горячился, судьба Алехина его волновала. Он встал с кресла и большими шагами стал ходить по гостиной. Алехин невольно залюбовался его стройной высокой фигурой, пышной шевелюрой каштановых волос, красивыми карими глазами. Волянский жестикулировал, и его тонкие пальцы, казалось, убеждали не меньше слов. Алехин улыбался, глядя на Валю, и радовался в душе. Какое счастье, что у него есть такой замечательный, такой преданный друг!

– Скажи, как твои дела? – спросил он Волянского. – Нашел что-нибудь?

Волянский на миг остановился, затем вновь зашагал по комнате. Голос его сразу приобрел оттенки горечи, восклицания стали еще громче.

– Нашел?! Что тут найдешь! – с горечью переспросил он. – Кому нужна здесь моя поэзия, кто признает русский язык?! Оды, поэмы, сонеты. «Если бы вы писали по-французски». А сколько французских поэтов в Париже умирает с голода. Нет, я твердо решил: еду в Америку! Английский язык я знаю, меня уже обещали пристроить в одном большом журнале.

– Подумай! – предупредил друга Алехин. – Это же совсем: иной мир, русскому за океаном значительно труднее жить, чем в Париже. Потом здесь у тебя есть друзья, всегда готовые помочь. А там ты можешь совсем пропасть.

– В Нью-Йорке тоже много русских. В крайнем случае, вернусь. Ну ладно, еще подумаем. Я давно хотел спросить тебя, Саша. Скажи по-дружески. Как ты сам себя чувствуешь перед матчем? Уверен в победе? В журналах все время пишут: «Капабланка непобедим», «он чемпион всех времен», «шахматная машина». Действительно он так силен, что его нельзя обыграть? Но, он же человек, у него тоже есть слабости.

– Что тебе ответить? – развел руками Алехин. – Вопрос этот связан со многими проблемами и выходит далеко за рамки шахмат. Здесь дело не только в силе, непобедимости. В нашей схватке с Капабланкой разрешится старое противоречие между внутренними радостями творчества и внешним успехом. С этой проблемой неизменно сталкивается любой музыкант, артист, живописец.

– Писать для души или на продажу, – прокомментировал мысль друга Волянский. – Эта дилемма встает и перед поэтом.

– Да, ты правильно понял. Что важнее: признание художника при жизни, слава, блеск или слава посмертная? Сколько живописцев при жизни влачили жалкое существование, а после смерти каждое их полотно продавалось за сотни тысяч долларов.

– Это старый вопрос, – заметил Волянский. – По Библии, лучше живая собака, чем мертвый лев. Но прости меня, Саша, я не совсем понял, как это относится к Капабланке, – тихо произнес он.

– Изволь, поясню. Шахматы, – эго сложное сочетание науки, искусства и спорта. Мы подходим к ним, как к науке, изучаем законы, анализируем и исследуем их глубины. Одновременно мы создаем художественные произведения в шахматах – красивые партии, которые и через сотни лет волнуют людей. Лучшие из них вызывают восторг, умиление, а может быть, даже слезы.

Вне сомнения! Партия Андерсен – Кизерицкий игралась семьдесят шесть лет назад, но и сейчас зовется «вечно зеленой». А твоя партия с Боголюбовым? Три ферзя один за другим.

Художественная сторона шахмат роднит их с искусством, – продолжал Алехин, – но люди – увы! – больше ценят их не за это. Борьба – вот что главным образом волнует людей в шахматах. Капабланка победил Ласкера – это знают почти все люди на земле. А кто знает, как он победил, какие применял методы, комбинации, творческие приемы? Это известно лишь единицам. Значит, шахматы как борьба – вот что ценно для публики, что доходит до нее в первую очередь.

Алехин поднялся с кресла, сделал несколько шагов по гостиной. Он подошел к открытой двери в спальню, увидел широкую кровать с розовым покрывалом, подушечки, салфетки, вышитые руками Нади. Он вспомнил жену, и на душе у него стало теплее. Что-то долго ее нет: уехала проведать свою дочь – Гвендолину и задержалась. «Может быть, позвонить?» – на секунду мелькнула у него мысль, но, повернувшись к Волянскому, он снова вернулся к теме разговора.

Любой гроссмейстер обязан, прежде всего, уделять главное внимание именно этой стороне шахмат – борьбе. Ты можешь играть самые блестящие партии, проводить ослепительные комбинации, но, если ты при этом не будешь брать первых мест в турнирах, грош тебе цена! Мир забудет и про тебя и про твои глубокие шахматные творения. Тебя будут ценить отдельные знатоки, но широкий круг людей даже не будет знать о твоем существовании. В этом беда шахмат, а может быть, и своеобразная прелесть.

– Что ж получается: долой творчество, давай очки! – улыбнулся Волянский.

– К сожалению, именно на этот путь становятся некоторые шахматисты. Их шахматное кредо – выигрывать, а как – это неважно. Такое направление нередко встречается в шахматах. Карл Шлехтер чуть не стал чемпионом мира с такой игрой.

– К этой же категории, видимо, относится и Капабланка, – высказал предположение Волянский.

– Нет, здесь несколько иное. Капабланка – один из самых ярких шахматных талантов, которых когда-либо знало человечество. Его ранние партии – вершина комбинационного мастерства, они полны выдумки, фантазии. Позже он начал, однако, задумываться, стоит ли играть таким образом? Комбинировать – значит рисковать, допускать возможность проигрыша, а проигрыш – это неуспех в турнирах, а значит, и в жизни. Может, лучше изменить стиль игры, исключить всякую возможность риска? Ограничиться одной лишь сухой техникой? И вот наш король решил именно такой игрой обезопасить свою шахматную корону. «Белыми на выигрыш, черными на ничью» – вот лозунг, которому он теперь следует. В его турнирной графе мало единиц, зато в них совсем почти нет нулей. За восемнадцать лет он проиграл в турнирах всего десять партий. Чудовищный результат! Пусть партии его стали бледнее, пусть в них меньше комбинаций, эффектных жертв. Все отдано на службу успеху, практическим достижениям, просперити. Недаром значительную часть своей сознательной жизни Капабланка прожил в Соединенных Штатах. У него там много советчиков, наставников. Они-то и повлияли на него: теперь талант его подчиняется бизнесу, практическим итогам.

В проеме двери промелькнул белый фартук горничной. Это перебило ход мыслей Алехина.

– Прости, я тебя совсем заговорил, – извинился он перед Волянским. – Ты что хочешь: кофе или чай?

– Лучше чай с молоком, – попросил Волянский.

Алехин на минуту вышел из гостиной, чтобы отдать распоряжение, и вскоре горничная принесла на подносе старинный чайник и изящные фарфоровые чашки с крепким, душистым чаем.

– Из того, что ты сказал, – вернулся к прерванной теме Волянский, – следует, что Капабланка на самом деле непробиваем. При таком подходе к игре число ошибок в его партиях минимально.

Нет, это не совсем так! В его партиях, конечно, меньше ошибок, чем у других, но значительно больше, нежели это утверждают глашатаи его непобедимости. Для простого любителя его техника – совершенство, знаток найдет в ней много трещин. Верь мне, я уже долгие годы изучаю каждый его шаг.

Потом, он стал совсем другим в последнее время, в его партиях появились грубые ошибки, – продолжал Алехин после небольшой паузы. – Видимо, слава и фимиам почитателей стали его портить. Известно: для таланта самое вредное – чрезмерные похвалы. Нет в мире более сладкого яда, чем слава!

Монтень говорит: «Среди всех наслаждений нет более гибельного, чем одобрение со стороны, нет никакого другого, от которого нужно было бы так бежать», – процитировал Волянский.

– Да, бесконечные похвалы явно вредят Капабланке. В Москве, например, Берлинскому он зевнул ферзя, его стратегия против Женевского граничила с самоубийством. И в эндшпилях он не так уж безгрешен. Нет, ты должен понять меня правильно, Валя, техника Капабланки-человека блестяща, совершенна, но как «шахматная машина» он не выдерживает никакой критики.

– Значит, все-таки он неподражаемый виртуоз в шахматах, – перебил друга Волянский, опять жестикулируя своими тонкими пальцами. – Как же можно победить его? Пусть не шахматную машину, пусть человека, но человека – совершенного мастера, безукоризненно владеющего шахматной техникой.

Алехин молча покачал головой.

– Сколько бессонных ночей я провел, задавая сам себе этот же вопрос: как? – сказал наконец он. – И, в конце концов, нашел! Нашел единственный путь к победе. Ты хочешь знать, что это за путь? Только тебе я открою эту тайну.

– Первое и, пожалуй, самое главное, что нужно для победы, – начал Алехин, заметив, что Волянский всем своим видом выразил желание слушать, – это догнать и перегнать Капабланку в технике шахмат. Так же искусно, как он, маневрировать, так же тонко играть эндшпиль. Задача трудная, но вполне возможная. Мне кажется, я решил эту задачу. Но это еще далеко не все! Очень важна также тактика в матче. Казалось бы, его нужно атаковать, бросаться на штурм его позиций. Но избави бог от такой ошибки! Гениальное чутье кубинца вовремя предупреждает его об опасности и указывает путь к использованию слабостей в построении атакующего. Ведь наступление всегда ослабляет тылы. Одно может выручить: спокойствие л выжидание. Вы хотите меняться, сеньор Капабланка, – пожалуйста! Вы хотите ничьей, – пожалуйста! Но в самом его стремлении к упрощениям позиции, к разменам нужно находить слабые места и точно, с максимальной энергией использовать эти погрешности. Работа долгая, утомительная, но что поделаешь! Это единственный путь к шахматному трону, другого я для себя не вижу.

– Как в рыцарские времена, – усмехнулся Волянский. – Если бросаться на штурм крепости, потеряешь армию. Нужно брать врага длительной осадой, измором. Значит, виртуоз против виртуоза, техника против техники. Но ведь для этого ты должен иссушить свой стиль, отказаться от фантазии, комбинаций.

– Ни в коем случае! – воскликнул Алехин. – В этом-то и заключалась ошибка Капабланки. Я должен был достичь вершин техники и в то же время не утратить ни на йоту фантазии, смелости, изобретательности в игре. Выработать новое качество, да так, чтобы нисколько не ослабло старое. Если мне удастся в матче добиться такого сочетания, мой стиль игры будет совершенством.

– Какая гигантская работа! – покачал головой Волянский.

Да. Мало еще знает человечество об изнуряющем труде шахматного мастера. Именно к нам применимо старинное выражение: никем не мучимые, сами себя мучаем.

В передней раздался звонок.

Надя, – сказал Алехин и, поднявшись с кресла, пошел встречать жену. Волянский последовал за ним. В передней стояла небольшого роста, полнеющая женщина с крупными чертами лица. Ее трудно было назвать красивой, но какая-то неуловимая печать доброты и обаяния невольно притягивала внимание мужчин. Надя сняла высокую шляпу-тюрбан, под которой обнаружились густые черные волосы. Алехин помог жене снять пелерину. На черном платье почему-то был приколот желтый бант, что явно противоречило канонам старого вкуса.

– О, да вы чаевничаете! – воскликнула хозяйка дома, войдя в гостиную. – Молодцы! Попроси и мне чаю, – обратилась Надя к мужу, – только без молока. А Валя давно приехал? – обратилась она затем сразу к обоим мужчинам.

– Уже час беседуем, – ответил Волянский. – Я – бездельник и своей болтовней мешаю Саше заниматься.

– Что вы! – возразила Алехина. – Он так рад поговорить с вами. После этого он еще лучше работает. А я задержалась у Гвендолины. Вы знаете ее мужа, Валя. Изнар – отличный инженер. Живут они с Гвендолиной душа в душу. Мне кажется, скоро я буду бабушкой.

– Очаровательная бабушка! – воскликнул Волянский. – Побольше бы таких!

– А когда мы будем гулять на вашей свадьбе? – улыбаясь, спросила Надя Волянского. – Что же, так вы и будете вечно ходить бобылем?

– Ему не до женитьбы, – вмешался Алехин.

– Нет, почему же, я с удовольствием женюсь, только на миллионерше, – ответил Волянский. – Другого выхода у меня нет.

– Если так, то женись на племяннице Вандербильда, – продолжал потешаться Алехин. – Ты знаешь, Надя, Валя окончательно решил ехать в Америку.

– Все-таки? – спросила Алехина.

– Иначе у меня нет выхода, – провел ребром ладони по горлу Волянский.

– Так ничего и не получилось с работой, жаль, – тихо произнесла Надя. – А деньги-то у вас на проезд есть?

– Кое-что собрал. Берегу с лучших времен.

– Если будет не хватать, мы вам дадим. Правда, Саша? – обратилась Алехина к мужу. Тот согласно кивнул головой.

Горничная убрала чайную посуду. Надя вынула из сумочки фотографии Гвиндолины, ее мужа. Несколько минут все рассматривали любительские фотографии.

– Вот что, давайте поедем в Америку вместе, – внесла вдруг предложение Надя. – Мы с Сашей тоже ведь едем в Нью-Йорк, – обратилась она к Волянскому.

– Ах, да, конечно! Я читал: большой турнир в Нью-Йорке. А тебе не утомительно будет играть в турнире перед матчем с Капабланкой?

– Что поделаешь? Должен, – уклонился от объяснений Алехин.

Собеседники опять замолкли. Некоторое время они вновь занимались разбором фотографий. Вдруг в коридоре раздался телефонный звонок. Алехин поднялся с места, подошел к аппарату и поднял трубку. Надя с Воляпским с места наблюдали за ним.

– Алло! Здравствуй, Савелий! – произнес Алехин. – Ничего, как ты? Когда еду? Думаю, числа пятого… А ты? Конечно, лучше вместе… И Видмар, Нимцович, Шпильман… Всем, конечно, лучше… Что?! Не читал… Ну и что там написано?…

Алехин замолчал и несколько минут слушал. С каждой секундой его лицо все больше омрачалось, брови сошлись к переносице. Валя и Надя с удивлением наблюдали, как сильно действовала на него какая-то неприятная новость.

– Безобразие! – крикнул в трубку Алехин. – Я так и знал, что они придумают что-нибудь подобное. Я сейчас же пошлю телеграмму с протестом… Или откажусь от турнира… Что?! Ну, конечно, издевательство!… Все делается для Капабланки. Конечно, глупость. Будет иметь право на матч, но не будет иметь денег. А аргентинская договоренность пропадет… Нет, это у них не выйдет! Я играть не буду! Хорошо, спасибо, что позвонил. Будет что-нибудь новое, сообщи. До свидания! Как вам это нравится! – почти крикнул Алехин, повесив трубку и вернувшись в гостиную. – Я так и знал, что что-нибудь произойдет. Я говорил тебе, Валя! Все полетело к чертям, вся моя работа, все, чего с таким трудом добивался!

– Успокойся, Саша, – положила руку на плечо мужа Надя. – Что произошло?

– Очень просто, – чуть успокоившись, разъяснил Алехин. – Организаторы турнира в Нью-Йорке добавили пункт к условиям турнира, которого раньше не было. «Первый призер, – пишут они, – или второй, если первым будет Капабланка, получает право играть матч с чемпионом мира». Как вам нравится?! Абсолютное презрение к нашей договоренности. Специально делается, чтобы запутать вопрос, лишить меня права на матч.

– Но ведь второй призер, если не ты, не будет иметь никаких денег на матч. Ведь на его матч аргентинцы не дадут денег, – вмешался Волянский.

– Разумеется! – все еще горячился Алехин. – Это специально и делается, чтобы уговорить Капабланку отказаться от моего вызова. Нет, это не пройдет! Утром пошлю телеграмму: пусть играют без меня… Посмотрим, что у них получится!

Хотя Алехин бодрился, грозил кому-то, на душе у него было тяжело, и это отлично чувствовала Надя, хорошо изучившая характер мужа. Настроение у всех сразу испортилось. Надя тревожно поглядывала на расстроенного Алехина. Тот сидел, уставившись сквозь очки близорукими глазами в угол комнаты. Волянский попытался было успокоить друга, развеселить его. Но что он мог поделать в такой ситуации? Какое может быть успокоение, когда рушится дело всей жизни, дело, которому отданы действия и помыслы целых шести лет. Посидев с полчаса, Волянский поднялся и распростился с Алехиными.

Нужно ли удивляться, что Алехин не мог заснуть в эту ночь. Бессонница – неизбежный спутник любого крупного шахматиста. Во время ответственных турниров приходится переживать много потрясений; как заснешь, если только что потерпел неприятное поражение? Когда-то Алехин пробовал одолевать бессонницу при помощи лекарств. Ничто не помогало. Позже не то случай, не то чей-то умный совет научил его более совершенному методу. Если не спится, ни за что не оставайся в кровати! Поднимись, съешь яблоко или стакан простокваши и полчаса почитай. Потом возвращайся в кровать. В этом случае Алехин всегда засыпал.

Но сегодня даже этот испытанный способ не помог – слишком велика была неприятность. Алехин во второй раз слез с кровати и тихонько, чтобы не будить жену, в пижаме и туфлях вышел из спальни. В темноте он прошел в кабинет, зажег настольную лампу и сел в рабочее кресло около письменного стола. Горькие мысли роились в его отяжелевшей голове. Какой удар, все шло так хорошо! Аргентина, матч, и вдруг все сразу полетело к чертям! Что же теперь будет, неужели опять ждать долгие годы?

«А может, не поднимать шума, – согласиться? – мелькнула на мгновенье мысль. – Ведь у тебя все шансы занять в Нью-Йорке второе место, а то и первое. Нет Ласкера – организаторы постарались избавить Капабланку от неприятного конкурента. Нет, – решил Алехин в следующую минуту. – Никаких компромиссов, только твердая позиция. Я не имею права рисковать делом всей жизни! Завтра же телеграмму: или снимают пункт, или не поеду в Нью-Йорк».

Алехин вынул из стола несколько толстых тетрадей, на обложке каждой из них было написано печатными буквами: «X. Р. Капабланка». Взвесил на ладони итог своих многолетних трудов. Тяжелая работа даже по весу! А сколько сил отняли эти тетради, сколько нервов. И вот теперь это все может оказаться совершенно ненужным!

Начав перечитывать одну из тетрадей, Алехин незаметно увлекся и вскоре позабыл про невзгоды. На этих страничках было написано те главное, что составляло смысл всей его жизни. Как победить Капабланку? План большого, трудного сражения разработан в мельчайших деталях, не упущена ни одна подробность или внешне незаметный, даже второстепенный факт. Как полководец перед решающей битвой, Алехин старался предусмотреть каждую деталь грядущего сражения. Все приготовлено: отточено ударное оружие, вооружены основные силы, проверены тылы и резервы. Все учтено: и топография местности, и характер неприятеля, и его привычки. Можно начинать бой!

В двух тетрадях было разобрано несколько сот партий, сыгранных чемпионом мира. Все они были систематизированы, оценены и проанализированы. Это был не простой анализ, какой обычно делают шахматные мастера: плохой ход – знак вопроса, отличный – два восклицательных. В этих тетрадях была учтена психология каждого хода, восстановлены мысли, какими руководствовался человек, переставлявший фигурку с одной клеточки на другую.

И потом выводы. Приказы самому себе: как играть. Разобраны и изучены все стадии шахматной партии, решена проблема расходования времени и цейтнота. Учтена психология грядущей битвы, особенности Капабланки как шахматного бойца. Когда нужно его атаковать, когда уходить в защиту, когда нужна смелость, когда, наоборот, осторожность.

Самая толстая тетрадь была посвящена вопросу: как начинать партию, какие играть дебюты. На первый ход е-четыре ответ ясен – французская защита. Здесь Капабланка редко идет на осложнения, они ему теперь не по душе. Раньше, в молодости, – другое дело! Теперь же он обязательно меняется на дэ-пять. А что в этом случае грозит Алехину? Игра уравнивается, чего еще нужно черным?

Вероятнее всего, кубинец большинство партий будет начинать ходом ферзевой пешки. Долго искал Алехин решение проблемы – что делать в этом случае! Применять новейшие системы – Нимцовича, Грюнфельда, но ведь в них Капабланка всегда сумеет остаться с небольшим позиционным перевесом. А известно, как трудно защищаться против него именно в таких положениях.

Однажды ночью в голову Алехина пришла блестящая мысль. И как только он раньше до этого не додумался?! Ферзевый гамбит – вот решение задачи! И не какой-нибудь острый вариант, а простейшая разгрузочная система. Изобретение Капабланки против самого Капабланки! Сам выдумал систему, сам против нее борись! Замечательная мысль! Перевеса здесь чемпион мира не получит, и черным защищаться будет легче, чем в остальных дебютах. Правда, здесь выиграть черными будет трудно, ну что ж, возложим надежды на белых. Опять-таки будем следовать Капабланке: белыми на выигрыш, черными на ничью! «Правда, при этой тактике я не отдаю себе отчета, как я смогу выиграть у Капабланки шесть партий, но я не думаю, чтобы он смог тоже выиграть у меня столь большое число партий».

Значит, ферзевый гамбит нужно изучить досконально. Алехин раскрыл еще одну тетрадь, здесь были собраны все известные партии и варианты ферзевого гамбита. Двухцветные диаграммы отмечали критические позиции того или иного варианта. Перелистывая страницы, Алехин иногда задерживался на миг на некоторых наиболее важных диаграммах. Вскоре он отложил эту тетрадь в сторону и перешел к следующей.

Эта была посвящена середине игры – миттельшпилю. Здесь были скомплектованы позиции из партий Капабланки, где проявлялись особенности стиля игры кубинца, разбирались его ошибки, ускользнувшие от взоров мастеров-комментаторов. Только придирчивый взор Алехина мог отыскать неточности во внешне безукоризненной игре чемпиона мира. Последняя тетрадь была посвящена эндшпилю. Здесь, в заключительной стадии партии Капабланка считался непревзойденным, но пытливый взгляд Алехина и в этой стадии игры нашел ошибки в действиях кубинца. Сколько было здесь диаграмм, где к ходу Капабланки ставился большой вопросительный знак. Не гордитесь, сеньор Капабланка, не так-то уж вы безошибочны в эндшпиле! И не надейтесь победить в заключительной стадии, я совсем не намерен избегать разменов и упрощений. Здесь вы столкнетесь с техникой, которая по крайней мере не уступает вашей. Коса найдет на камень!

Алехин собрал в стопку тетради и ласково погладил драгоценное сокровище. Он вспомнил телефонный звонок Тартаковера и неприятную новость, пришедшую из-за океана.

– Неужели опять катастрофа? – беззвучно спросил сам себя Алехин, горестно покачивая головой. – Неужели ни к чему был весь этот труд, изнурительные часы ночных анализов, бессонные ночи раздумий? Опять крушение надежд, долгие годы новых ожиданий.

Что-то заставило вдруг Алехина поднять взор от письменного стола и обернуться. В дверях стояла Надя: на плечах ее пеньюар, на ногах комнатные туфли. Глаза не заспаны, видимо, она тоже не могла уснуть в эту ночь. Сколько времени она стояла так, наблюдая мужа? Увидев, что Саша смотрит на нее, Надя подошла к письменному столу и обняла Алехина за шею.

– Не спится, дорогой? – участливо произнесла Надя.

Теплота ее полной, мягкой руки успокоила Алехина. Он поцеловал гладкую кожу руки выше локтя, Надя ласково потеребила пальцами его спутавшиеся волосы.

– Все будет хорошо, родной, – тихо произнесла Надя. – Мое сердце чувствует: все будет хорошо.

– Нет, какое безобразие! – резко поднял голову Алехин, отчего пальцы Нади соскользнули с его волос. – Поставить такое условие в такой момент! Это же издевательство!

– Конечно! Конечно, родной. Ты должен привыкнуть к этому. Но это последнее препятствие, я тебя уверяю – последнее. Вот посмотришь: отменят они это условие. Все будет хорошо, так, как нам нужно.

Любящая женщина нежно гладила мужа по щекам, плечам, по груди. Ласковые теплые руки жены вселяли в Алехина уверенность и новые силы. Так заботливая мать успокаивает ребенка, неосторожно расквасившего себе нос. Да и то сказать: разве в доброй, ласковой жене не видят далекую тень матери самые сильные, самые отважные люди? Разве не нуждается самый воинственный из мужчин в ласке, разве не успокаивает нежная забота самого удрученного, самого потерянного!

Голова Алехина прильнула к груди жены, усталые веки сомкнулись. Невзгоды казались ему далекими и совсем не страшными.

6

Одна мысль тревожила Капабланку – мысль о Кончите. Принимая поздравления, обнимаясь со старыми друзьями, Хосе Рауль не переставал думать о той, ради которой долгие годы стремился в Аргентину. Рассеянно отвечая на вопросы любителей шахмат, он с нетерпением ждал минуты, когда сможет, наконец, освободиться и поспешить к театру комедии, где они условились встретиться с Кончитой.

Кубинец сгорал от нетерпения скорее увидеть Кончиту и в то же время боялся этой встречи. Какова она теперь, как изменило ее время? Тринадцать лет – долгий, очень долгий срок для женской красоты! Может, он ее и не узнает. «Старайтесь никогда не встречать женщину, которую вы когда-то любили», – вспомнился ему где-то вычитанный совет. И все же его тянуло к Кончите – чудесное прошлое еще не потеряло над ним власти.

Кончита Веласкес – какое имя! Даже в самом сочетании звуков слышится что-то игривое, кокетливое, танцующее. Кон-чи-та. Попробуйте произнести эти три слова, и вы невольно поведете плечами в такт таинственной музыки, заключенной в этом имени. Веласкес. Произнесите вслух это слово, и вы обязательно, словно дирижер, взмахнете рукой.

И конечно, женщина, носящая такое имя, не может не быть красавицей. В который раз Капабланка вспоминал блаженные дни молодости! Уже в первые минуты знакомства с молодой аргентинкой он стал тогда ее послушным рабом. Пленительное рабство! Баловень женщин, Капабланка с Кончитой был покорен и кроток; привыкший повелевать, он спешил выполнить каждое ее желание, каждый минутный каприз. Да и она – знаменитая актриса, избалованная преклонением, – едва лишь оставалась наедине со своим другом, мигом забывала капризный, властный тон и становилась скромной любящей женщиной.

Вспомнилось Хосе Раулю, как расставались они в первый раз, как встретились потом и снова расстались на долгие, долгие годы… Сколько раз вспоминал кубинец за эти годы блаженное время радости.

Кто знает, может быть, им так и не довелось бы увидеться, если бы не предложение аргентинцев организовать матч чемпиона мира с Алехиным. Русский гроссмейстер давно уже претендовал на шахматную корону, однако ему потребовалось целых шесть лет для того, чтобы собрать нужные средства. Тщетно пытался он уговорить меценатов – сторонников своего яркого таланта; и в Европе и в Соединенных Штатах никто не отважился выбросить пятнадцать тысяч долларов на дело совершенно безнадежное. Разве может кто-нибудь обыграть Капабланку, непобедимого «чемпиона всех времен»? Велико было удивление шахматистов всего мира, узнавших о внезапном решении аргентинского правительства дать нужные средства. А ведь объяснилось все это просто: аргентинские любители захотели воочию быть свидетелями триумфа своего любимца, а заодно и увидеть искрометную, полную фантазии и выдумки игру русского чемпиона.

Весть о том, что матч состоится в Буэнос-Айресе, вызвала у Капабланки двойственное чувство. Было неприятно, что все же придется играть с Алехиным, – кому хочется защищать высший шахматный титул против самого опасного противника? Но в сообщении было и хорошее: уж если играть этот матч, то, конечно, в Буэнос-Айресе!

Капабланка любил аргентинскую столицу, здесь он чувствовал себя, как дома. По душе ему был и город, ровными квадратами – ну впрямь шахматная доска! – раскинувшийся на берегу Ла-Платы, и быстрый говор жизнерадостных, экспансивных аргентинцев. Ничуть не страдал он от жары; правда, влажность воздуха в Буэнос-Айресе порой была чересчур высокой, зато не так палит солнце, как в Гаване, а в весенние октябрьские вечера ему, жителю экватора, порой было даже немного холодновато.

Без сожаления оставил Капабланка нелюбимую жену, семью, не приносившую счастья. Глория с годами становилась все надменнее, мимолетное счастье первых дней оказалось мифом. Не принесли счастья и дети. Юный Хосе, которого Капабланка так любил, и совсем маленькая Глория полностью находились под влиянием матери, что было не удивительно. Бесконечные турниры, сеансы редко давали возможность кубинскому чемпиону бывать дома.

В Бразилии Капабланка дал несколько сеансов одновременной игры и за месяц до начала матча приехал в Буэнос-Айрес. Аргентинцы устроили своему кумиру пышную встречу. Друзья, знакомые, бесчисленные поклонники выражали свой восторг ему, завоевавшему высший шахматный титул. Доктор Карлос Кваренцио, старый друг Капабланки, предоставил в полное его распоряжение свой дом. По мнению некоторых, это было не совсем удобно: Кваренцио – судья матча, и пребывание в его доме одного из участников могло вызвать ненужные кривотолки. Но что делать: дружба есть дружба!

…Увлекшись воспоминаниями, Капабланка не заметил, как подошел к театру. Еще издали он всматривался в стоящих у входа женщин. Капабланка боялся не узнать изменившейся Кончиты и обидеть ее этим. Зря они договорились встретиться на улице. Но волнение оказалось излишним – все произошло совсем просто: еще несколько шагов, и статная женщина в легком платье безмолвно бросилась к нему навстречу.

О, эти первые минуты встречи после долгой разлуки! Мучительны они своей напряженностью, смущением, растерянностью. Не знаешь, что сказать, клянешь себя за то, что стоишь растерянный, безмолвный.

– Как вы живете, Хосе Рауль? Я так рада, что вы приехали! Наконец-то! – твердила Кончита.

Время изменило Кончиту, однако придало ей новую прелесть. Смуглое лицо ее, когда-то отличавшееся матово-коричневой кожей, как будто увяло, стан не был так гибок, как раньше, пышные, жгуче-черные волосы поредели, вместо детски наивной улыбки – грустная улыбка усталой женщины. Но опыт жизни дал ей уверенность в себе, сложную науку кокетства, умение каждым жестом, действием, словом своим показаться с выгодной стороны, подчеркнуть свое обаяние, внушить людям чувство восхищения. Все еще стройная, с высоко и гордо поставленной головой, с затаенной улыбкой на полных чувственных губах, она плыла в толпе, не замечая никого.

Капабланка узнавал и не узнавал новое для него лицо Кончиты. Она тоже всматривалась в возмужавшего за тринадцать лет возлюбленного.

Хосе Рауль мало изменился – в тридцать девять лет он выглядел еще совсем молодым человеком; однако появившаяся седина в черных как смоль волосах да некоторая тучность невольно напоминали о годах. Мальчик стал самоуверенным статным мужчиной.

Месяц, проведенный Капабланкой в Буэнос-Айресе перед началом матча, оказался для них не менее счастливым, чем былое блаженное время. Сердца их вновь потянулись друг к другу. Безрассудная любовь молодости сменилась искренней дружбой. Когда кто-то из приятелей полушутя заметил: «Зачем вы, дон Хосе, встречаетесь со старой женщиной, когда вокруг столько прекрасных молодых девушек!» – Капабланка вспыхнул и резко оборвал его:

– Я прошу вас с почтением отзываться о Кончите. Она мой друг, и я не позволю никому говорить о ней плохо!

В то время как чемпион мира купался в лучах всеобщего поклонения и любви, прибывший в Аргентину Алехин сразу понял, что трудное соревнование ему придется провести не только без моральной поддержки зрителей, но скорее в обстановке всеобщего недоброжелательства, а может, и ненависти. Да и что его могло ожидать в стране, где Капабланка был божеством, кумиром? Ведь в жилах Хосе текла кровь отважных испанских мореплавателей! А он, Алехин, кто он такой? Одиночка, русский, оторванный от родной земли! Правда, в шахматы он играет интересно: его замыслы полны сверкающих комбинаций, но разве может этот пришелец сравниться с доном Хосе – непобедимым шахматистом всех времен? И как осмелился он посягать на шахматную корону Капабланки?

Внешне все выглядело благополучно: за Алехиным и его женой ухаживали, предоставили им все необходимое, но русский шахматист ни на минуту не мог отделаться от ощущения, что он приехал в чужую страну, что здесь никто не желает ему успеха.

Пятнадцатого сентября тысяча девятьсот двадцать седьмого года цвет высшего аргентинского общества собрался на открытие матча. Корреспонденты, кинооператоры, фотографы спешили описать каждую мелочь, запечатлеть на пленку каждый жест противников. Они передали миру, что Алехин и Капабланка представляют собой живописную пару: блондин с мягкими волосами и голубыми глазами – типичный славянин – и испанец с горящим взором серо-зеленых глаз. Оба стройные, немного выше среднего роста, с мягкими манерами хорошо воспитанных людей.

Правда, некоторые газеты писали, что Алехин весь вечер как-то растерянно улыбался, держался немного неестественно. Он был явно стеснен, его движения – лишены свободы и непринужденности; создавалось впечатление, что он не знает, куда девать руки. Одет Алехин был в черный фрак и полосатые серо-черные брюки.

Костюм Капабланки – гладкий, черный – идеально сидел на его статной фигуре. Держался кубинец превосходно: самоуверенные мягкие движения, обаятельная улыбка.

Когда настал момент жеребьевки – нужно было определить, кто играет первую партию белыми, – президент взял белую и черную пешки, подержал их у себя за спиной и, сверкнув бриллиантовыми запонками, предложил чемпиону мира выбор. Хосе Рауль мягко дотронулся до левого манжета президента, тот разжал кулак. На раскрытой ладони лежала белая пешка. «Счастливец, – зашептали кругом, – и здесь ему повезло!» Начинать первую партию белыми, когда матч играется до шести выигранных, несомненное преимущество, особенно для Капабланки. Давно известен его девиз: «Белыми выигрывать, черными стремиться только к ничьей».

Потом начались речи. В пышных, цветистых выражениях ораторы славили обоих выдающихся шахматистов и, конечно, особенно Капабланку. Порою увлекались, расхваливая чемпиона мира, его непобедимость. Никто не допускал даже возможности поражения Капабланки. Алехину тоже досталась часть похвал, но лишь во вторую очередь, после обожаемого кумира.

«Ну что ж, молодой человек, – угадывал Алехин мысли ораторов, скрываемые за вежливыми речами, – хотите поиграть в шахматы – пожалуйста, денег нам не жалко. Против кого вы играете, сами знаете, потом уж пеняйте на себя. Мы вас предупреждали».

В речах выступающих сквозила уверенность в том, что каких-нибудь двух недель будет вполне достаточно, чтобы Капабланка выиграл необходимые по условиям шесть партий. Победа его будет встречена ликованием всей Аргентины. Конечно, к русскому отнесутся с должным великодушием, пощадят его самолюбие. Но после разгрома Алехина вряд ли кто посмеет еще раз оспаривать у Капабланки мировое первенство.

Сам Хосе Рауль, по-видимому, тоже был такого мнения. Вот почему, когда президент после жеребьевки, обняв обоих противников, сказал: «Можно теперь начинать, сеньоры. Завтра за работу», – Капабланка ответил: «Мне не нужно работать. Пусть сеньор Алехин трудится».

Прошел еще один день, и противники заняли места за шахматным столиком. Простой маленький столик, такой же, как во многих гостиных, только в темно-коричневую ореховую поверхность вделаны тридцать два желтых пальмовых квадрата. Свидетелем каких больших событий суждено ему стать! За этим столиком должна решиться судьба первенства мира, сюда два сильнейших гроссмейстера принесут весь свой опыт, знания, результат многолетнего труда над освоением премудрости шахмат. Здесь одному из них суждено испытать торжество победы, в то время как другой будет терзаться горечью поражения. Многое дано было историей узнать и увидеть этому маленькому шахматному столику!

Сосредоточенные, внутренне собранные, сели друг против друга чемпион мира и смельчак, захотевший отобрать у него корону. На лицах застывшая улыбка, с трудом скрывающая неимоверное напряжение нервов. Последний раз вспыхнул магний фотографов, пророкотали аппараты кино. Карлос Кваренцио пустил часы.

Медленно передвинул Капабланка белую королевскую пешку на два поля вперед. Битва шахматных гигантов началась.

О, эта ужасная первая партия, сколько неприятностей она доставила Капабланке, сколько тяжелых минут пришлось ему пережить!

Он сел играть первую партию спокойный и уверенный: у него белые фигуры, он в отличной форме – всего несколько месяцев назад завоевал первый приз в Нью-Йорке, далеко опередив Алехина и выиграв у него матч из четырех партий.

Казалось, ему ли бояться русского гроссмейстера – правда, шахматиста талантливого и интересного, но…

До сих пор Алехину не удалось выиграть у кубинца ни одной партии; почему же он должен выиграть сейчас, когда чемпион мира в расцвете сил, когда весь шахматный мир считает Капабланку непогрешимой шахматной машпной, непобедимым «чемпионом всех времен»?…

Так рассуждал кубинец в начале матча; вот почему он ничуть не расстроился, когда, просмотрев в первой партии несложную комбинацию Алехина, потерял пешку. «Ну что ж, начнем матч с ничьей, – успокаивал сам себя Хосе Рауль. – Все равно выигрыш Алехина в этой сложной позиции весьма проблематичен».

Однако вскоре Капабланка убедился, что даже при лучшей защите спастись не так-то просто. Алехин играл неподражаемо, находил ходы, которые Капабланка не предвидел. И тогда уверенность начала покидать кубинца, его настроение резко ухудшилось.

…Алехин надолго задумался над ходом. Устав бродить по залу, Капабланка вышел па балкон. Весенний вечер был чудесен, после духоты турнирного помещения свежий ветерок приятно обдувал разгоряченное лицо. «Хорошая погода, – подумал Капабланка. – А тут играй, да еще проигранную позицию… Плохи дела! А может быть, все же спасу партию, неудобно начинать матч с поражения!» Но интуиция подсказывала, что дело его безнадежно.

Вдруг под балконом раздались аплодисменты, послышались крики: «Браво, Капабланка! Ура чемпиону мира!» Вглядевшись в полутьму, он увидел толпу любителей, собравшихся на улице у входа в клуб. Ничего не зная о ходе партии, а может быть, просто не разбираясь в тонкостях игры, аргентинцы шумно приветствовали своего любимца.

Смущенный неуместной овацией, Капабланка был вынужден принимать поздравления. Когда его глаза после яркого света освоились с темнотой, он заметил недалеко от балкона группу танцовщиц из театра «Батаклан» и среди них Кончиту. Женщины старались кричать громче всех, считая своим долгом поддержать знакомого своей подруги.

Поспешно вернувшись в зал, кубинец сел за столик. Мозг его лихорадочно искал спасения. Алехин еще не сделал очередного хода и более двадцати минут обдумывал варианты. Но вот он сделал ход. Русский не зря терял драгоценное время – его тридцатый ход был ошеломляющим. Капабланка не учел этого ответа черных в своих предварительных расчетах. Алехин возвращал лишнюю пешку, зато его фигуры занимали грозные атакующие позиции. Пока черные старались сохранить свой материальный перевес, у кубинца еще теплилась надежда на спасение, но теперь его позиция сразу стала безнадежной. Ферзь и ладья противника врывались по открытой линии, чтобы начать решающее преследование белого короля.

«Прекрасный маневр, – невольно похвалил Капабланка противника. – Может быть, не брать пешки, а разменять ладьи?» Немного подумав, он пришел к выводу, что в этом случае его шансы на защиту становились совсем минимальными. С тяжелым сердцем пошел Хосе Рауль на невыгодное продолжение, ничего другого уже не оставалось. Последующие десять ходов были разыграны быстро. Когда истекли положенные сорок ходов, Капабланка отложил партию, хотя и прекрасно понимал, что доигрывать ее совершенно бесполезно. Просто ему уже в первый день не хотелось огорчать своих поклонников.

…Больше двух недель прошло с начала матча, а события первого дня еще не изгладились в памяти Капабланки. Медленно прогуливаясь по улицам вечернего Буэнос-Айреса, он вспоминал мельчайшие подробности семи первых партий матча.

Как быстро взял он реванш за первый проигрыш! Всего одна ничья во второй встрече, и уже в третьей партии Алехин был буквально разбит. Потом «отдых» – три ничьи, и вот во вчерашней седьмой партии дерзкий претендент вновь жестоко разгромлен в результате блестящей атаки. Хороший урок! Пусть знают все, как играет чемпион мира, как умеет он брать реванш за поражение! Капабланка даже зашагал бодрее – так много сил и уверенности вселили в него приятные воспоминания о блестящих победах.

До встречи с Кончитой оставалось полчаса – у него было еще время погулять. Миновав обелиск в честь независимости страны, Хосе Рауль вскоре дошел до улицы больших магазинов – Флориды. Здесь он на минуту остановился в сомненье: не пройтись ли направо к улице и площади Мажо – месту важнейших учреждений страны и дворца президента? Где-то близко была и Ривадавиа, но Капабланка избегал эту улицу, напуганный ее гигантской длиной: двадцать три километра! За день ее, пожалуй, всю и не пройдешь!

Толпа все более сгущалась: еще бы, что ни шаг, то кинотеатр. Дальше шла Санта-Фе – улица модниц и самых дорогих магазинов, куда обычно ходят те, кто ради моды готов переплачивать за наряды втридорога. Побродив еще немного в толпе, Хосе Рауль направился в ресторан «Трампесон».

Кончиты в ресторане еще не было. «Задержалась в театре, – подумал Капабланка, – а может быть, опять что-то приключилось с ее «шевроле». Хосе Рауль улыбнулся, вспомнив, с каким гордым видом сидит Кончита за рулем своего маленького автомобиля и как беспомощен и жалок бывает ее вид, когда пустячная неисправность нарушит работу мотора.

Ресторан «Трампесон», как всегда в вечерние часы, был переполнен. Капабланка с трудом отыскал свободную кабину и в ожидании Кончиты с наслаждением отдыхал после прогулки. Многие посетители тотчас узнали чемпиона мира и кивком головы указывали на него соседям. Женщины не сводили с него любопытных взоров.

Капабланка давно привык к всеобщему вниманию и спокойно рассматривал сидящих за соседними столиками. Бурлящий зал, разделенный невысокими перегородками, напоминал огромные пчелиные соты с квадратными ячейками; монотонный беспрерывный разговор еще более увеличивал сходство ресторана с пчелиным ульем.

– Добрый вечер, дон Хосе, – услышал кубинец голос Кончиты. Задумавшись, Хосе Рауль не заметил, как она подошла.

– Здравствуйте, дорогая, – поднялся с места Капабланка. – Что с вами? Что произошло?

– Ничего особенного. Опять закапризничал Россинант, – и она показала на свои запачканные маленькие руки.

Приход Кончиты вызвал всеобщее внимание посетителей. Как порыв ветра взмывает все флаги в одну сторону, так появление актрисы привело в одно и то же положение все шляпки и прически. Знакомые раскланивались с известной актрисой, мужчины открыто любовались ее пышной красотой. Женщин больше всего интересовал наряд Кончиты: они, не стесняясь, рассматривали ее изящный костюм из дорогой темно-желтой шерсти, широкополую шляпу, большие серьги и кольца с крупными камнями, блиставшими на длинных тонких пальцах.

– Боже, как я голодна! – театрально воскликнула Кончита. – Дон Хосе, дорогой, закажите мне дыню с ветчиной и седло дикой козочки. Я сейчас приду.

– А все-таки хорош наш «Трампесон»! – сказала она, возвратясь через несколько минут. – Лучший ресторан в Буэнос-Айресе. Особенно для нас, артистов. Да и для вас, дон Хосе, – добавила она, очаровательно улыбнувшись.

Кубинцу тоже нравился этот простой и удобный ресторан на улице Кожао. Пусть здесь нет хрустальных люстр, ослепительной белизны скатертей, поющего хрусталя. «Трампесон» ценят за простоту и удобство, а главное, за то, что он открыт круглые сутки.

Официант принес заказ.

– Что вы делали днем, Хосе? – спросила Кончита.

– Играл в бридж, немного в домино.

– А теннис опять пропустили. Вам же вредно все время сидеть за столом, – укоряла Кончита.

– Мало ли что мы делаем вредное. А потом выясняется, что это вредное-то и есть самое полезное.

– А как ваше настроение после вчерашней победы? Лучше, чем две недели назад? – Актриса лукаво улыбнулась, напомнив, как расстроен и подавлен был ее друг после первого поражения. – А вы заметили, дон Хосе, что я приношу вам счастье? – продолжала Кончита, не дождавшись ответа Капабланки.

– О, да!

– Я имею в виду ваш матч с Алехиным.

– Конечно, моя дорогая! Вы же мой ангел-хранитель!

– Нет, серьезно, дон Хосе. Разве не я говорила вам после первой партии, что все будет в порядке, что скоро вы победите, исправите печальное недоразумение. Разве получилось не так?

– Именно так, дорогая. Вы принесли мне удачу. Теперь, когда счет матча уже в мою пользу, мне ничто не страшно.

– Я это знаю: вы же гений, мой единственный, неповторимый гений! – Кончита нежно дотронулась до руки возлюбленного. – Разве может кто обыграть моего дона Хосе? Я всегда предсказывала, что именно вы всех победите, а я ведь счастливая.

При этих словах Кончита незаметно подавила тяжелый вздох, ибо ее собственную жизнь вряд ли можно было назвать счастливой. Путь к театральной славе был трудным для Кончиты, хотя она и выступала теперь в лучшем театре страны.

– Быть женщиной – это специальность! – любила повторять Кончита и всем своим поведением оправдывала этот афоризм.

Встретив Капабланку чемпионом мира, Кончита сразу подметила в нем новые черты характера. Никогда не покидавшая его самоуверенность переросла теперь в безграничную самовлюбленность. Как все люди, которым путь к славе и успехам не стоил большого труда, кто достигал всего лишь за счет без меры отпущенного природой таланта, Капабланка слепо верил в свою судьбу, предопределение, в свое неизменное счастье.

Кончита сумела быстро приспособиться к новым качествам знаменитого друга: в удачную минуту называла его непобедимым, чемпионом всех времен, гением, вовремя высказывала уверенность в его будущих победах и вызывала в сердце кубинца приятное чувство удовлетворения. Лесть возмещала теперь недостающее влияние былой красоты и обаяние молодости.

Кончита сумела уверить своего друга, что именно она является путеводной звездой к его славе и успехам, что она неизменно приносит ему счастье в матче. Всегда готовый принять подобные утверждения, Капабланка поверил и в это. Вспоминая теперь перипетии первых семи партий матча, он все больше убеждал себя, что только влияние Кончиты, ее внимание и заботливость помогли ему добиться успеха.

Сегодня я слышала разговор в театре, – продолжала Кончита после некоторой паузы. – Аргентинцы восхищены вашей вчерашней игрой.

– Да, я играл неплохо, – заметил дон Хосе. – Но мне помог мой противник. Он допустил несколько ошибок в дебюте.

– Кто же не ошибается, играя против Капабланки? Даже я и то веду себя с вами не безошибочно.

– Уже сожалеете, дорогая?

– О, что вы? Я согласна всю жизнь делать такие ошибки! Последовало молчание.

– Что еще говорят о матче? – переменил тему Капабланка после небольшой паузы.

– Говорят, что Алехин долго не продержится. Еще бы – проиграть две партии, да еще в таком стиле! А знаете, дон Хосе, я не хочу, чтобы вы быстро выигрывали матч. Тогда вы скорее покинете меня, вернетесь в Гавану… А еще через тринадцать лет я буду совсем старуха.

– Для меня вы всегда остаетесь молодой, – пристально поглядев в ее глаза, произнес Капабланка. – А насчет окончания матча: не хотите же вы, чтобы я нарочно отказывался от выигрышей?

– Что вы, что вы, мой любимый дон Хосе! Выигрывайте, и чем скорее, тем лучше. Пусть это даже будет хуже для меня. Я согласна…

– Все! Партия проиграна. Как его разделал Капабланка! Три победы в первых девяти партиях. Чемпионом захотел быть! Не так-то просто обыграть нашего Хосе!

Надя Алехина с ужасом слушала эти разговоры. И без них, по одному лишь поведению публики она догадывалась, что дела Саши плохи. Еще одно поражение! Три проигрыша – это конец, ничего исправить нельзя, слишком много упущено! Бедной женщине уже рисовалась самоуверенная фигура Капабланки, принимающего поздравления. Она уже видела, как кругом все ликуют, а они с Сашей, уничтоженные и убитые, возвращаются в Европу.

Тщетно пыталась Надя по демонстрационной доске разобраться в том, что происходит наверху. Как ей понять, что уготовила судьба, запрятанная в загадочной расстановке маленьких картонных фигурок? Блеснет ли радостный свет победы в голубых глазах Александра, или муж спустится к ней внешне спокойный, но взбешенный до предела обидным поражением?

Фигурки на доске не хотели выдавать шахматной тайны. Они жили своей особой жизнью, безразличные к ее умоляющим взорам, равнодушные к ее страданиям. Гордые кони, передвигаемые демонстратором, игриво взмахивали пышными гривами; красавцы ферзи кокетливо несли резные венчики; лихие слоны-офицеры только и ждали случая показать быстроту своего бега. А черный король, когда их взоры встретились, вдруг кивнул Наде укоризненно: «Как же это так – в шахматы не умеешь? А еще жена маэстро!»

Вот когда Алехина пожалела, что не изучила как следует шахматы. Уже скоро пять лет она живет рядом с человеком, чьи помыслы, чья каждая минута отданы шахматам, но ей так и не удалось освоить ни премудрости шахматных комбинаций, ни тонкости стратегических замыслов. Сколько раз она говорила себе, что неудобно оставаться невеждой в той области, где царствует любимый человек, сколько раз давала себе слово заняться изучением теории; но дальше элементарного освоения ходов дело так и не пошло.

Впрочем, нет! Однажды она твердо решила научиться хотя бы читать книги по шахматам, понять элементы теории игры. Тайком от Александра она разобрала сто лучших его партий, но и этот самоотверженный труд не на много увеличил ее познания. Существенных результатов в понимании игры она не достигла и лишь убедилась в горестном сознании, что, видимо, просто не создана для шахмат.

Но, не разбираясь в тонкостях искусства, Надя за последние годы научилась безошибочно угадывать ход борьбы в партиях Александра. По незаметным, для постороннего неуловимым признакам, по малейшим изменениям в лице мужа, заметить которые могла только любящая женщина, о«а безошибочно определяла, в чью сторону склоняется чаша весов. Она узнавала, как идут дела по тому, как он сидит за доской, как часто встает из-за столика, по выражению его глаз, по взглядам, которые он бросает по сторонам. Много мелких примет, изученных за годы совместной жизни, помогали ей во время игры следить за борьбой и точно определять шансы сторон в этом молчаливом, спокойном на вид, но как она вскоре поняла, очень жестоком сражении.

Вначале она уставала пять часов подряд следить за шахматной партией, но вскоре привыкла и много времени проводила в турнирном зале, устроившись недалеко от столика Саши. Как зачарованная, глядела она на шахматные фигурки, молчаливо ожидающие приказания играющих, на партнера – в эти минуты заклятого врага не только Саши, но и ее самой. Ей казалось, она сама участвует в игре, вдохновляет мужа, помогает ему в трудные минуты, отдает ему часть своих сил. Беззвучно шептала Надя молитвы в самые острые моменты борьбы, охраняя Александра от ударов злой судьбы.

Когда партия кончалась победой Алехина, Надю охватывала безудержная радость; она считала тогда, что и ее доля участия есть в этой победе; в те редкие, слава богу, дни, когда Саша терпел поражение, она безутешно горевала, жестоко упрекая себя за то, что не смогла уберечь его от несчастья, мало молилась за успех сражения. Постепенно Надя стала неизменным гостем любого турнира, да и сам Алехин привык видеть рядом с собой преданного, верного друга: в него вселяло уверенность уже одно сознание того, что всегда где-то рядом с ним, совсем близко обязательно находится его Надежда.

В Буэнос-Айресе Надя также намеревалась неотступно находиться около столика играющих. Еще бы, разве могла она изменить привычкам, оставить его одного во время матча, в самый важный момент жизни! Однако ее ждало разочарование: помещение для игры устроили так, что ей неудобно было находиться рядом с играющими. Лишь в первый день Надя побывала на втором этаже клуба «Ахедрес де Аргентина» и с горечью убедилась, что будет лучше и для Александра и для нее, если она останется внизу, на первом этаже.

Действительно, в маленьком зале, где шел матч, с трудом размещались играющие и секунданты. Немногие зрители, допущенные на второй этаж, были вынуждены следить за игрой через стеклянную перегородку, делившую зал на две части. В святая святых, непосредственно к столику играющих, допускались лишь секунданты Энрико Ибапьец и Даниель Диллетайн. Противники надежно изолировались от внешнего мира и только через бильярдную комнату могли выходить на балкон.

«Делать нечего, раз нельзя быть рядом с Александром, буду где-нибудь совсем близко от него», – решила Надя. Облюбовав удобное кресло у самой лестницы, ведущей на второй этаж, она просиживала в нем многие часы, пока наверху шло жаркое сражение, за которым она могла следить только по демонстрационной доске.

Сегодня одиночество было мучительно Наде. Вот почему она искренне обрадовалась, когда к ней подсел доктор Кастилио, лечивший Алехина.

– Я хотел серьезно с вами поговорить, – начал доктор. – Вы должны настоять, чтобы сеньор Алехин сделал перерыв в игре. В таком состоянии играть невозможно!

– А как дела Алехина сегодня? – осведомилась Надя.

– Мастера говорят: положение трудное, – ответил доктор, считавший себя не настолько компетентным в шахматах, что бы судить об игре чемпионов. – Это понятно! Играть при такой болезни немыслимо. Поверьте мне, я врач.

– Я не только верю, дорогой доктор, – тихо сказала Алехина, взяв аргентинца за рукав. – Я лучше всех вижу, как мучается Александр. Ночи не спит, стонет от боли. Я и не предполагала раньше, что воспаление надкостницы может протекать так мучительно.

– Так это же ужасная болезнь! Хорошо еще, что мы облегчили ее, удалив несколько зубов. Одного не пойму – как он может играть в таком состоянии? Фантастике! – воскликнул доктор с истинно аргентинским темпераментом.

– Он привык терпеть, – ответила Надя. – Сколько он перенес в жизни: контузия, голод, лишения… У Саши сильная воля!

– И все же больше так играть нельзя. Вы обязаны уговорить его сделать перерыв. иначе он совсем испортит матч, потом нельзя будет ничего поправить.

– Я просила Сашу об этом. Он объяснил, что это невозможно. Есть такие лондонские условия, претенденты на матч с чемпионом мира подписали их в двадцать втором году. Там сказано: каждый из противников может взять перерыв по болезни только на три дня в течение всего матча.

– Так пусть хоть три дня отдохнет!

– Вы забыли, доктор, он уже сделал перерыв на один день – после четвертой партии, когда терпеть боль совсем не было возможности.

– Я знаю. Но можно же еще два дня… А может быть мы его за это время подправим.

– А если потом случится что-нибудь серьезное, вновь какая-нибудь болезнь? Что тогда? Тогда Александру автоматически зачтут поражение в матче.

– Ну, нет, этого нельзя позволить. Это негуманно, – заволновался доктор. – Я сейчас поговорю с Кваренцио, с Капабланкой. Обязательно поговорю, сегодня же! – Он сразу загорелся пришедшей в голову идеей, искренне веря, что сумеет преодолеть все трудности.

Через минуту Надя уже видела его мелькающим то в одной, то в другой группе зрителей. Он что-то доказывал своим соотечественникам, возмущался, энергично размахивая руками в подтверждение своих слов. При этом черные глаза его блестели, подвижное лицо выражало решимость. Даже волосы, тщательно разделенные пробором, растрепались.

«И этот говорит, что дела Саши плохи, – вернулась мыслями к мужу Надя. – Бедный Саша, как ему не повезло! Как все началось хорошо, какой веселый он был после первой партии! Радовался, как дитя: первая победа в жизни над Капабланкой, да еще какая победа! «Я им покажу! – грозил он. – Пусть все узнают, какой он «непобедимый»!» И вдруг эта ужасная болезнь. И с чего она привязалась, где простудился? Вероятно, также нервы сказались, проигрыш третьей партии. Как он, бедный, переживал, мучился. «Не то обидно, Надя, что проиграл, – играл беспомощно, вот что противно! Точно так же я проиграл ему в Нью-Йорке, стыдно вспомнить. Без борьбы, без всякого сопротивления, как мальчишка…» Понервничал, на следующее утро боль усилилась. Еще, слава богу, что всего одну партию проиграл. Мало ли что могло получиться в таком состоянии! Видно, не забыл еще нас бог. Господи, помоги ему и сегодня. Хоть бы ничью сделал!»

Не в силах больше выносить бездействия, взволнованная женщина решила побродить по клубу в тайной надежде услышать хоть одно ободряющее слово. Она несколько раз обошла большой зал, прошла мимо групп зрителей, оживленно обсуждавших ход борьбы. Все сходились в одном: Алехину плохо. Около демонстрационной доски многие, предсказывая легкий выигрыш чемпиону мира, пытались показать возможные ходы, но это им не удавалось только потому, что администраторы категорически запрещали передвигать фигуры.

Всюду заключались пари на результат сегодняшней партии, всего матча. Огромное большинство держало сторону Капабланки. Особенно рьяно спорили янки, отвечая тройным кушем за чемпиона мира. Это еще больше расстроило Надю, и она поспешила уйти в соседние комнаты, где было меньше народу и можно было немного отдохнуть от шума и суеты.

Здесь было уютно, темные тона отделки стен успокаивали. На стенах между дубовыми панелями висели портреты великих мастеров шахмат и президентов шахматной федерации Аргентины. Темные занавески на окнах, бронзовые люстры, струившие мягкий свет, затейливые решетки огромных каминов – все это оставляло впечатление чего-то домашнего, обжитого. Хотя клуб был шахматный, в некоторых помещениях играли в бридж – в пропитанном дымом воздухе слышались восклицания да шелест карт.

Кулуары немного успокоили Алехину, но вовсе не уменьшили тревогу о судьбе партии. В конце концов Надя не удержалась и вскоре снова вернулась в зал. Едва войдя туда, она заметила высокую фигуру знакомого юноши. Это был Паулино Монастерио – молодой аргентинский шахматист, в тайне от всех державший сторону Алехина.

Расстроенная женщина немедленно устремилась к Монастерио.

Паулино, скажите, пожалуйста, как у него дела? Только правду, ничего не скрывайте.

Если говорить откровенно, – начал Монастерио, пока не решивший, что лучше: сказать ли горькую истину или скрыть правду в неопределенных, ни к чему не обязывающих словах, – у сеньора Алехина дела не блестящи. Но терять надежду не нужно, все покажет дальнейшее.

– Не хитрите, Паулино, – молила Надя. – Вы же мой друг, скажите все, как есть!

– Положение доктора Алехина очень опасное. Его ферзь попался в капкан и вот-вот погибнет. По-видимому, дебютный вариант неудачен, тем более, что Капабланка применил интересную новинку.

– А как со временем: цейтнота еще нет? – тревожно спросила Надя. Она хорошо знала, что защищать плохую позицию труднее всего, когда нет времени для обдумывания ходов.

– Нет, в этом смысле все в порядке. Сделано всего лишь пятнадцать ходов.

Надя рада была поговорить с человеком, разделявшим ее чувства. Она рассказала ему об опасениях доктора, о болезни мужа. В это время к ним подбежал шустрый юноша и начал что-то быстро и взволнованно говорить по-испански.

– Что случилось, в чем дело? – испугалась Надя.

– Он объясняет, как Капабланка может сейчас выиграть в один ход, – не смог скрыть правду Монастерио.

Сердце женщины сжалось в испуге. Как зачарованная смотрела Надя на маленькие карманные шахматы, где друзья по очереди передвигали крохотные плоские фигурки. В любую минуту могло прийти решение судьбы: счастье или беда для Саши и для нее самой.

Проверив несколько раз варианты товарища, Паулино закивал утвердительно: «Си, си». Взятие конем центральной пешки черных несло Алехину неминуемую гибель.

Молодые шахматисты поднялись и ушли, оставив Надю в полном смятении. Печальная новость совсем ее обескуражила. Молча сидела она в кресле, не в силах поднять глаза, боясь увидеть радостные лица сторонников Капабланки. Она слышала восторженные замечания: «Вот это класс! Пятнадцать ходов – и Алехину конец!» И затем предупреждающий шепот: «Тише, здесь сеньора Алехина!»

Новость быстро распространилась по залу. Наиболее любопытные устремились наверх, чтобы воочию увидеть решающий ход чемпиона мира и капитуляцию Алехина. Все желающие не могли уместиться на втором этаже, некоторые стояли на верху лестницы, стараясь заглянуть за стеклянную перегородку.

Время шло, а Капабланка не делал хода. Хосе Рауль думал очень долго. Странно, обычно он играет быстро. А здесь все так ясно. Чего же думать?! Напряжение в зале росло с каждой минутой. Все удивлялись: чемпион мира не видит хода, замеченного зрителями! Такой простой выигрыш, а Капа – их гениальный Капа! – не может найти в течение двадцати минут. Непонятно! Притихшая, ошеломленная Надя беззвучно шептала молитву.

Вдруг наверху все стихло. «Все кончено! Капабланка сделал свой ход!» – пронеслось в разгоряченном мозгу Нади. Вслед за тем она услыхала спокойный голос арбитра матча Кваренцио, что-то говорившего зрителям. Несколько секунд царило молчание, затем публика устремилась вниз. Подняв голову, Надя увидела возбужденных людей, нервно теребящих сигареты; иногда до нее доносились гневные возгласы: «Безобразие! Он не имеет права этого требовать!» Многие тут же взяли плащи и с обиженным видом покинули клуб.

Позднее ей рассказали, что произошло наверху. Обдумывая простой на вид ход, чемпион мира стал все чаще поправлять свой крахмальный воротничок. Лишь немногие знали, что у Капабланки это признак волнения. Вдруг, не делая хода, он поднялся, подошел к арбитру и что-то раздраженно ему сказал. Сеньор Кваренцио обратился к зрителям с речью. Он сообщил, что шум их разговоров мешает играющим думать и что Капабланка потребовал выполнения пункта, написанного в регламенте матча. Этот пункт гласит: «Каждый из играющих имеет право требовать, чтобы игра происходила в особом помещении, в стороне от публичного зала и шума. В это помещение никто не допускается, кроме играющих, арбитра, заместителя, секундантов и, если нужно, еще одного выбранного с согласия обоих играющих лица, передающего ходы из комнаты, где происходит игра».

В поднявшейся суматохе все забыли, что партия может кончится одним ходом коня Капабланки. Только когда по телефону сверху передали ход белых, зрители вновь вернулись к шахматному бою. Немного успокоившись, они снова взялись за анализ позиции.

– Ну как, что? – засыпала вопросами подошедшего Монастерио Надя. – Алехин проигрывает, да?

– Ничего не пойму. Капабланка отказался от выигрывающего хода. Неужели не нашел?

Нет, чемпион мира хорошо разобрался в том, что происходит на доске, и со свойственной ему интуицией отыскал способ избежать опасных осложнений. Если бы он сделал ход конем, замеченный зрителями, его противник ответил бы маленьким, незаметным передвижением ладьи, всего чуть-чуть, на одну лишь клеточку. Но этот маленький ход вызвал бы большие последствия – положение чемпиона мира могло сразу пошатнуться.

Несколько раз пересчитывал Капабланка сложные варианты и с каждой минутой все больше убеждался: выигрыша нет. Замысел Алехина основывался на тончайшем учете малейших возможностей, план защиты был глубоко продуман. Выигрыша не было, наоборот, белым самим нужно играть осторожнее, иначе они могли оказаться в опасности.

Нелегко переходить от сознания, что партия легко выиграна, к признанию того факта, что самому нужно спасаться. Да еще в партии, где была применена новинка, специально подготовленная к данной встрече.

Убедившись, что взятие центральной пешки конем не проходит. Капабланка забрал ее ладьей. Ферзь Алехина выбрался из опасной зоны и вернулся в собственный лагерь. Худшее было позади, черные могли теперь спокойно смотреть в будущее. Еще несколько ходов, и игра полностью уравнялась. Капабланке ничего не оставалось, как согласиться на вечный шах. Девятая встреча кончилась миром, перевес Капабланки в счете остался тем же – одно очко.

Пережив тяжелые минуты, Надя едва успокоилась. Паулино сообщал ей, что дела Алехина все более улучшаются, и, наконец, принес сверху радостную весть о ничьей. Еще через несколько минут на лестнице появился Александр, в его уставших глазах светился радостный блеск.

«Как в дни побед», – подумала Надя. И действительно, разве ничья в этой партии не была победой? «Как намучился бедный, как переволновался, – пожалела она мужа. – Да еще эта болезнь…»

И тут же вспомнила чей-то совет Александру – переменить прическу. Действительно, откинутые назад волосы заметно старили его лицо.

7

– Добрый вечер, герр доктор, – приветствовал хозяина только что пришедший с Земишем маленький юркий мастер Ауес. – Мы принесли вам двенадцатую партию матча. Только что получена из Буэнос-Айреса. И как, вы думаете, она закончилась?

– Пожалуй, не ошибусь, если скажу: проиграл Капабланка, – ответил Ласкер.

– Вы правы: он действительно проиграл. И как проиграл! – подтвердил Ауес, протягивая хозяину вечернюю берлинскую газету.

Ласкер повернул выключатель, и кабинет осветился ровным светом большой люстры. Во всю длину стены в кабинете стоял огромный темно-коричневый книжный шкаф. Тонкая отделка, величественная простота линий и размеренная пропорция частей делали его настоящим художественным произведением.

– Этот шкаф принадлежал когда-то Гете, – улыбаясь, сообщал обычно Ласкер своим гостям, и те не могли понять, говорит он правду или шутит.

У окна, закрытого темно-зелеными занавесками, помещался коричневый, в тон шкафу, письменный стол. В уголках и углублениях его резьбы виднелась зелень плесени – не то дань времени, не то хитрость краснодеревщика. На столе высокая, как гриб, лампа, забавные памятные безделушки, бюсты Юлия Цезаря и Бонапарта – любимцев хозяина. На бесчисленных бумагах с какими-то значками и математическими формулами маленькие кучки сигаретного пепла.

Несколько минут, пока хозяин ходил распорядиться насчет кофе, Ауес и Земиш – человек с худым изможденным лицом – с любопытством рассматривали реликвии славы, накопленные Ласкером за двадцать семь лет своего чемпионства. На маленьком столике невдалеке от окна лежали вырезки из газет всего мира, адреса, дипломы, многочисленные фотографии и карикатуры. На них – автографы величайших шахматистов, философов, математиков; долг внимания и уважения знаменитому чемпиону отдавали и крупнейшие писатели, художники, артисты.

Еще одна коллекция восхищала посетителя, впервые входившего в кабинет в Шенбурге, на Ашаффенбургерштрассе: за стеклами шкафа выставлены многочисленные разноцветные флажки. Это вымпелы клубов, где выступал Ласкер, и всевозможные значки. Искусно разрисованные прямоугольные вымпелы перемежались с треугольными, квадратными, круглыми. Тут же висела студенческая шапочка, напоминая о днях молодости хозяина.

– Вы все еще интересуетесь шахматами? – спросил Ауес Ласкера, когда тот вернулся в кабинет. – Бильгера читаете?

На углу столика лежала раскрытая огромная толстая книга – справочник по теории шахматных начал.

– Это случайно. Смотрел одиннадцатую партию, захотел справиться по дебюту.

– Доктор, мы надеемся увидеть вас вновь чемпионом, – высказал Ауес мечту всех немецких шахматистов.

– Куда уж мне! Мое дело теперь писать. Нужно дать дорогу молодым.

Эммануил Ласкер, уступив в двадцать первом году звание чемпиона мира Капабланке, редко теперь играл в турнирах. Математические проблемы больше волновали его пытливый ум, философские трактаты ждали в шкафу своего завершения. Недавно он удивил всех: в лучшем берлинском театре была поставлена его пьеса. Казалось бы, достаточно занятий для одного человека, но нет, не таков Ласкер! В последнее время его заинтересовала еще одна проблема. Знакомые улыбались: Ласкер открыл школу карточных игр: бридж, скэт – три класса по восемь слушателей в каждом. Потеряв шахматную корону, бывший чемпион, видимо, хотел стать королем бриджа.

Пусть смеются – на то они и люди, чтобы смеяться над тем, что им непонятно. Ласкера интересовала теория борьбы во всех ее проявлениях; он хотел исследовать ее законы сначала в близкой и знакомой ему области – шахматах, картах, математических играх. Почему одному человеку везет в жизни, в делах, в игре, другой же вечно терпит неудачу? Почему на рулетке цифры выпадают в особой, трудноуловимой закономерности? Почему в картах везет сначала одному из играющих, но после его грубой ошибки фортуна сразу от него отворачивается? Почему? Как много таких «почему» во всех играх, да и в жизни.

Значит, есть какая-то логика в той неизвестной пока закономерности совпадений, которую люди называют везением. Открыть эту закономерность, научиться распознавать извилистые пути фортуны – вот цель, поставленная Ласкером. Главную роль в этом исследовании он отводил, конечно, шахматам: здесь его познания, как нигде, велики, здесь он дал множество примеров стойкой защиты, основанной на знаниях психологии борьбы. Недаром же его за спасение многих безнадежных партий не раз обвиняли в том, что он гипнотизирует своих противников.

Горничная принесла кофе, гости разместились в глубоких креслах. Хозяин нажал кнопку, и крышка квадратного, покрытого зеленым сукном столика перевернулась. На другой стороне была шахматная доска: столик как бы символизировал два увлечения хозяина: шахматы и карты. Земиш быстро расставил шахматные фигурки, и вскоре все трое углубились в изучение ходов, сделанных в далеком Буэнос-Айресе, за пятнадцать тысяч километров от Берлина. Они были похожи на колдунов, застывших в таинственном священнодействии. Лишь дым сигар, клубившийся над склоненными головами, да редкие восклицания поощрения или недовольства говорили о том, что вое трое живы или по крайней мере еще не заснули.

– Я так и знал! Что-нибудь в этом роде должно было произойти, – первым нарушил тишину Ласкер.

Партия кончилась, и все трое откинулись на спинки кресел.

– А почему, доктор? – спросил Земиш. Он был замкнут, неразговорчив – наверное, болезнь наложила отпечаток на его характер, но сейчас и он оживился.

– Только потому, что он проиграл предыдущую, одиннадцатую партию. Точнее, как ее проиграл.

Экс-чемпион вспомнил, какое сильное впечатление произвела на него эта победа Алехина над Капабланкой. Даже он, Ласкер, был поражен глубиной и смелостью замыслов Алехина, точностью его маневров.

– Да, партия высокого класса, – вмешался в разговор Ауес. – Недаром кубинец заявил одному корреспонденту: «Я такие партии выигрывать не умею!»

– Почтенный сеньор Капабланка забыл добавить: «Я и проигрывать такие партии не умею», – сведя густые седые брови, добавил Ласкер.

– Как это понять, доктор?

– А так, что проигрыш в подобном стиле для Капабланки смерти подобен. Такие поражения выбивают его из равновесия.

– Тогда понятно, почему вы предсказывали победу Алехину в двенадцатой партии.

В кабинет вошла фрау Марта Ласкер, маленькая женщина с широким добродушным лицом и короткими волосами. С первого взгляда запоминался ее большой лоб и маленький вздернутый нос. Она поздоровалась с гостями и, не желая им мешать, сразу же ушла к себе.

Глядя на эту партию, трудно представить, что ее играл Капабланка, – продолжал разговор Ауес. – Грубая ошибка, элементарный просчет. Чемпион мира не видел, что теряется ладья!

– А это играл не Капабланка, – озадачил собеседников Ласкер.

– Позвольте, доктор! – почти одновременно воскликнули оба.

– Нет, ходы, конечно, делал Капабланка, но это был совсем иной Капабланка. Не тот, к которому мы привыкли.

– Это, конечно, интересно, но… я ничего не понимаю, – сознался Земиш.

– Вам приходилось когда-нибудь видеть матч боксеров? – спросил Ласкер.

– Да, я очень люблю бокс, – кивнул Ауес.

– Так вот, иногда во время боя один из боксеров наносит вдруг противнику сильнейший удар. Не нокаут, не такой, чтобы сбить с ног, но все же удар достаточно сильный.

– А кто разберет: когда удар сильный, когда нет? – развел руками Земиш. – Я знаю одно: упадет и до счета десять не поднимется – значит, получил удар достаточно сильный.

– Это нокаут, конец боя, – продолжал Ласкер, – но бывают незаметные на вид, несильные удары, а боксер от них качается, еле держится на ногах. Перед глазами все плывет: и ринг и зрители.

– Это так называемое состояние «грогги»: пьяный, еле держащийся на ногах, – подтвердил Ауес.

– Да, да! Такое же состояние «грогги» бывает и у шахматиста. Проигрыш партии – сильнейший удар по психике мастера. Он тоже качается, проигрыш выбивает его из колеи. Спортивная стойкость шахматиста, как боксера, определяется тем, насколько быстро он сумеет выйти из такого состояния.

Действительно, шахматное «грогги»…– задумался Земиш. – Вы правы, доктор. Кто проигрывал несколько партий подряд, одну за другой, тот уже не в состоянии выйти из такого «грогги».

– Шахматы – борьба нервов, – продолжал экс-чемпион, – и побеждает только тот, кто умеет хорошо выигрывать, но, что не менее важно, и хорошо проигрывать.

– О, это многие умеют! – воскликнул Ауес.

– Нехитрое искусство, – поддержал его Земиш.

– В том-то и дело, что очень, очень хитрое. К сожалению, психология шахматной борьбы совсем еще не разработана. Пока изучают лишь теоретические варианты. Нет, это тоже нужно, – поспешил добавить экс-чемпион, вспомнив, что Земиш является отличным знатоком именно теории дебютов, – но я верю, что будущее поколение шахматистов начнет уделять самое серьезное внимание психологии шахмат.

Хозяин поднялся с кресла. Кончилась сигара, а без нее он не мог жить ни минуты. Достал из шкафа маленький полированный ящик, вынул из него сигару. Когда крышка ящичка открылась, комнату наполнили звуки неаполитанской песни. Ласкер рассказал, что эту шкатулку ему подарили итальянские шахматисты.

– Я утверждаю, что в двенадцатой партии играл не Капабланка, – вернулся к прерванному разговору Ласкер. – В самом деле, посмотрите, какие ходы делали черные. Даже не верится, что это играл мастер.

– Вот именно. И это Капабланка, с его знаменитой интуицией, точностью, – поддержал хозяина Ауес.

– Завтра ои сам не узнает своих ходов, – продолжал экс-чемпион, – не поверит, что это он так плохо играл. Но после поражения он просто не в состоянии делать хорошие ходы – все привычные качества шахматного борца у него пропали… Есть три категории шахматистов, – продолжал Ласкер после небольшой паузы. – Одни после проигрыша играют так, будто ничего не произошло. Сила игры их не падает, нервы целиком контролируются разумом. «Грогги» у таких шахматистов короткое, проходит быстро и на последующей игре не отражается.

– Кто, например, доктор?

– Такими были Стейниц, Шлехтер. Из живущих сейчас – Видмар. Думаю, что ваш покорный слуга также относится к этой же категории.

– Вы что, совсем не расстраиваетесь после поражения? – спросил хозяина Ауес. – Вам все равно: выиграли вы или проиграли?

– Конечно, расстраиваюсь. Кому приятно проигрывать? Но нужно уметь сдерживать себя, чтобы на следующий день играть с обычной силой и уверенностью. Такого равновесия мне, к счастью, удавалось добиться.

– А что Капа? – спросил Земиш. Многое из того, что говорил экс-чемпион, было известно Земишу по собственному опыту, однако и его заинтересовала эта своеобразная классификация мастеров.

– Капабланка редко проигрывает, в этом особенность его стиля, но, может быть, именно поэтому проигрыши сильно отражаются на его психике. В его практике редки случаи, когда он проигрывал две партии подряд, но это лишь потому, что на следующий день после поражения он, как правило, избегает боя и делает быструю ничью. Ему нужно время, чтобы прийти в себя.

– А к какой категории вы относите Алехина?

– Русский чемпион – редкий тип бойца. Он сумел воспитать в себе такие боевые качества, такую сильную волю, что, как ни странно, на следующий день после проигрыша он играет еще сильнее.

– Да, да, вы правы! – подтвердил Ауес. – Мне всегда говорили, что опаснее всего играть против Алехина, если он накануне потерпел поражение.

– Вспомните турнир четырнадцатого года в Петербурге. Алехин был совсем молод и, казалось, недостаточно устойчив. Что же происходит? В предварительном турнире молодой мастер проиграл мне. И что, расстроился? Как бы не так! На следующий день он громит Тарраша, а еще через день Маршалла. Двух гроссмейстеров, да еще каких!

– Деморализовался! – усмехнулся Земиш. – Расстроился!

– Во втором круге того же турнира, – продолжал Л аскер, – он вновь проиграл мне. И что же? Вновь громит Тарраша.

– Это уже по привычке, – пошутил Ауес.

– А какие партии сыграл! Обе Алехин потом поместил в числе своих лучших в специальном сборнике, – добавил Ласкер. – А в матче с Капабланкой какую волю проявил Алехин, какую выдержку! Вы читали о его болезни? Шесть зубов пришлось удалить. Рвали по вечерам, часу в одиннадцатом, а на следующий день он уже играл партию, иногда с повязкой. Не шутка!

Гости поднялись. Пора было уходить, они знали, что Ласкер уже много лет работает ночами. Расставаясь, Ауес спросил хозяина:

– Интересно, как теперь поступит Алехин? Бросится ли он в бурное наступление или будет ждать ошибок деморализованного чемпиона?

– Две победы подряд дали уже Алехину перевес на очко. Он найдет верный путь, – ответил Ласкер. – Русский чемпион не только блестяще освоил теорию шахмат. Он, кроме того, глубокий психолог шахматной борьбы.

Проводив гостей, Ласкер погасил люстру, сел за письменный стол и глубоко задумался. Густые пепельные волосы, большой горбатый нос, седые усы и резко очерченный подбородок придавали его внешности что-то таинственное. Тишина и безмолвие царили в этом убежище мыслителя, только дождь за окном, изредка ударяя в стекла, напоминал, что, кроме мира разума, есть еще реальный мир с его безрассудством, нелогичностью и случайностями.

В свободный день Капабланка с Кончитой пошли обедать в ресторан «Кабанья». Метрдотель с трудом нашел для них место в переполненном зале и, к их удивлению, усадил как раз рядом с Алехиным, пришедшим сюда с секундантом Даниелем Диллетайном. Хотя оба гроссмейстера не испытывали особого желания общаться друг с другом, элементарная вежливость требовала не показывать этого, тем более что присутствие Кончиты заставляло мужчин быть галантными.

Официант соединил вместе два столика. Некоторая неловкость неожиданной встречи вскоре прошла: все четверо занялись изучением меню и выбором блюд.

Посетители ресторана с интересом наблюдали знаменитых шахматистов, сидевших друг против друга не за шахматным, а за уставленным хрусталем столом ресторана. Некоторые шутили, что сегодня, дескать, выездной тур: ходы будут делаться ладьями-блюдами и пешками-бокалами. Немало пересудов вызвал туалет Кончиты: гладкое платье сиреневого цвета, серые туфли и длинные, по локоть, серые перчатки.

Алехин, оказывается, впервые посетил «Кабанью».

– Интересное место, не правда ли? – обратился он к Капабланке.

– Я очень люблю этот ресторан, – ответил чемпион мира. – Правда, некоторые говорят, – посмотрел он на Кончиту, – что во время шахматного матча часто сюда ходить нельзя.

– Почему?

– Слишком острые и вкусные блюда требуют вина, а шахматистам вино и женщины во время турниров категорически запрещены.

– Да, да, конечно. Вы знаете, один мой знакомый дирижер назвал этот ресторан консерваторией для быков! Не правда ли, комично? – смеясь, спросила Кончита. При этом она указала на стены, где висели фотографии огромных баранов, когда-то бравших первые призы на выставках, и быков-рекордсменов.

– Я скорее назвал бы «Кабанью» не консерваторией, а крематорием для быков, – отозвался Капабланка. – Это больше похоже на правду.

У входа в ресторан была выставлена напоказ огромная зажаренная туша барана: сразу же за дверью по обеим сторонам горели два гигантских очага. Отсюда на улицу до прохожих доносился звук шипящего мяса и острый запах приготовленной пищи. Целые туши баранов, огромные куски говядины, несчетное количество дичи, различных сортов колбас – все это жарилось здесь же, на глазах, распаляя аппетит, завлекая даже тех, кто и не собирался сюда заходить.

Стены ресторана были отделаны в темные цвета. Темные абажуры и бра создавали в залах «Кабаньи» умиротворяющий полумрак, в котором мысли посетителя должны сосредоточиваться только на еде. Может быть, опять-таки для того, чтобы разжечь аппетит, на бесчисленных полках в оплетенных соломой бутылках стояли лучшие аргентинские и чилийские вина.

– А у них тоже соревнование! – воскликнула вдруг Кончита, показывая на фотографии быков. – Среди них тоже, наверное, есть чемпион мира. Может быть, вот этот? – показала она на короткорогого волосатого гиганта с маленькими злыми глазками. – Смотрите, какой красавец!

Алехин и Диллетайн промолчали, пропустив мимо ушей сомнительную остроту своей соседки. Что поделаешь – актриса! Но Капабланка обиделся.

– Я всегда считал, что у вас хороший вкус, – хмуро ответил он.

В ресторан вбежал голосистый назойливый мальчишка-газетчик. Он скорее насильно всучил, чем продал, свой товар. Некоторое время за столом длилось молчание – все были заняты разглядыванием газет и журналов. Вдруг тишина прервалась раскатистым смехом Кончиты.

– Ой, как хорошо! Просто прелесть! – заливалась она. – Смотрите, какие вы смешные!

На карикатуре были изображены Алехин и Капабланка за шахматным столиком. Талантливый художник верно схватил черты, удачно подчеркнув характерные особенности их лиц. У обоих противников были длинные черные бороды, спускавшиеся куда-то под стол. Надпись гласила: «Такими будут Алехин и Капабланка в конце матча».

– Острят насчет ничьих, – объяснил Диллетайн. – Художник показывал мне эту карикатуру, он рисовал в клубе…

– А знаете, дон Хосе, с бородой вы мне больше нравитесь! – воскликнула Кончита.

– Рад слышать, дорогая. Сегодня же куплю средство для ращения волос.

– Но почему они вам нарисовали черную бороду? – взялась актриса за Алехина. – Вы же блондин, вам больше подойдет небольшая русая бородка.

– Вам виднее, сеньорита, – отшутился Алехин. – Это по вашей части – находить грим и подбирать, кому какую носить бороду.

«И рога тоже», – хотел добавить Диллетайн, но вовремя сдержался.

– А ведь действительно вы будете делать ничьи до самой старости, – уверенно заявила Кончита. – Сколько вы уже их сделали?

– Пока немного, – ответил за партнеров Диллетайн. – Четырнадцать.

При этом он подумал, что ей-то, Кончите, неплохо бы помнить счет в самом важном сражении Капабланки.

– После двенадцатой партии было восемь рядовых ничьих, – сообщил секундант Алехина.

– Ну, вот видите, как много! И правда, у вас скоро отрастут бороды.

– Вот почему я и предложил доктору Алехину прервать матч, считать его ничейным. Через год можно сыграть новый, – безразличным тоном, обращаясь только к Кончите, произнес Капабланка.

Свою самую заветную мысль он высказал вскользь, между прочим, будто она его ничуть не интересовала. Чемпион мира еще ни разу не предлагал Алехину прекратить матч, но говорил так, чтобы облечь важное предложение в ничего не значащую шутку.

Однако Кончита поняла напускную легкость тона Капабланки. Два рядовых поражения подорвали веру чемпиона в свои силы, и он не раз уже говорил Кончите, что, по-видимому, ему не удастся спастись. Хосе Рауль стал задумчив, в последние дни часто грустил. Несмотря на предсказания Кончиты, он перестал верить в благополучный исход матча и даже послал телеграмму своему другу – президенту манхэттенского шахматного клуба Финну с просьбой организовать через два года матч-реванш с Алехиным.

Кончита решила поддержать Капабланку.

– Эти бесполезные ничьи только вас изнуряют, – тоном жалеющей матери произнесла она. – Бедный дон Хосе, он даже заснул во время шестнадцатой партии.

– Спать-то спал, да все видел! – засмеялся Алехин. – Как проснулся, так сразу разменял все фигуры.

С минуту за столом царило молчание.

Кончита решила еще раз вернуться к щекотливому вопросу.

– И такой закатим праздник, на весь Буэнос-Айрес. Весь театр «Батаклан» будет танцевать на банкете.

– Ради этого я согласен сделать все что угодно, – отшутился Алехин.

– Я тоже не возражаю, – присоединился чемпион мира.

– Прервать, конечно, можно, – продолжал Алехин, решив выяснить намерения своего противника. – А когда играть снова?

– Через год можно встретиться вновь, – предложил Капабланка. – Только на этот раз нужно подумать о ничьих. Может быть, проще ограничить число партий в матче?

– Я думаю, лучше доиграть до конца этот матч, – немного подумав, произнес Алехин. – Боюсь, мы с вами не скоро договоримся, и у нас действительно вырастут бороды, пока мы еще раз встретимся. Пусть уж они вырастают от ничьих!

Этот решительный отказ Алехина создал напряженность за столом. Капабланка сразу умолк, перестала шутить и Кончита. К счастью, обед к этому времени кончился, и можно было расходиться. Алехин и Диллетайн попросили разрешения подняться из-за стола и, распрощавшись, ушли.

Кончита видела, как сильно расстроился Капабланка. Да и у нее самой, пожалуй, впервые за все время матча появилось ощущение, что дон Хосе не сможет удержать титул, она уже не верила в собственные предсказания. И сердце ее не обманывало: ближайшее будущее принесло Капабланке новый чувствительный удар.

– Должен признаться: я изменил свое мнение о Капабланке. Он более достойный боец, чем я предполагал.

Слова Ласкера удивили Ауеса. Слишком уж часто ему приходилось слышать неодобрительные отзывы своего соотечественника об игре кубинца.

Он подумал: Капабланка скоро потеряет звание чемпиона мира, может быть, поэтому Ласкер стал к нему более снисходителен, простил прошлые высокомерные высказывания и статьи.

– Я говорил, что Капабланка легко деморализуется после проигрыша, что он нестойкий боец, – продолжал Ласкер. – Это было правильно: постоянные удачи, успех его избаловали. Но вот кубинец проиграл подряд две партии, одиннадцатую и двенадцатую. Под угрозой оказался титул шахматного короля. И, к чести Капабланки, в этот момент он преобразился. Его замечательные природные способности, огромный талант – все было мобилизовано для спасения матча. Не вина кубинца, что ему не удалось ничего сделать, таким великим оказался его противник!

– Но, доктор, не рано ли вы хороните Капабланку? Его дела не так уж плохи, – запротестовал Ауес. – Счет пока четыре – три, кубинцу нужно выиграть одну партию, и счет уравняется.

– Нет, дело его безнадежно. Посмотрите последние партии матча, и вы убедитесь, что песенка его спета.

– Как раз это-то меня и не убеждает. Да и не только меня – многие теперь, как никогда, верят в звезду Капабланки. Ну, давайте посмотрим: двадцать девятую партию он выиграл, в двадцать седьмой лишь грубый просмотр не дал ему возможности довести до победы прекрасно игранную партию. А в тридцать первой? Вы же сами только что сказали: случайная ничья, позиция Алехина была проигрышной. Вот как сейчас играет Капабланка! А что Алехин? Он выиграл последний раз три недели назад, с тех пор ничего не может сделать.

– Дорогой мой, все это видимость. Вот посмотрите – Капабланка выиграл двадцать девятую партию. А как выиграл? Лишь после грубой ошибки Алехина. Но вы учтите, как замечательно защищался русский, – это была изумительная оборона, только случайно не увенчавшаяся успехом. Знаете, что сказал один умный поклонник Капабланки? Он заявил: «После упущенной победы в двадцать седьмой партии я считал, что Капабланка еще сможет спасти матч, но после выигрыша им двадцать девятой я окончательно убедился, что дело его проиграно!» Блестяще сказано, с тонким пониманием психологии борьбы. И все же Капабланка – герой, – продолжал Ласкер. – Вспомните, как он нападал на Алехина с тринадцатой по двадцатую партию. Какие интересные новинки применял, с какой изобретательностью играл дебюты. Казалось, вот-вот кубинец достигнет успеха, но ему противостоял настоящий гений. В критические моменты Алехин делал чудеса, спасал партии, которые никто не смог бы спасти.

– Э, доктор! Вы скромничаете. Уж кто-кто, а вы-то в спасении трудных позиций навсегда останетесь непревзойденным.

– Это было давно, а теперь играют по-иному, – не принял похвалы экс-чемпион. – Знаете, какая еще партия расстроила Капабланку? Семнадцатая. В ней он делал все, что нужно: разбил неприятельские пешки, готовился собирать урожай. А Алехин на его технику отвечал выдумкой, да еще какой выдумкой! «Если уж я не смог выиграть эту партию, – заявил тогда Капабланка, – то я не выиграю матча».

– Я смотрю, вы следите за матчем, читаете все, что о нем пишут, – удивился Ауес. – Вы же сказали, что совсем бросили шахматы.

– Мало ли что я сказал. А слежу за матчем, очевидно, по тому, что все еще шахматист.

В это время пришел Земиш. Он сообщил, что, судя по аргентинской печати, напряжение достигло небывалого уровня. Североамериканцы все еще держат сторону своего любимца, но аргентинцы уже покорены искусством русского. Оба противника изрядно устали – еще бы: уж сыграно больше тридцати партий! Все ждут со дня на день окончания матча.

– Да, матч скоро кончится, – согласился Ласкер. – Алехин обращается с кубинцем, как с прирученным львом. В тридцать первой партии он дал ему все возможное для победы, но Капабланка не сумел выиграть. Воля Алехина одержала победу, дело кубинца проиграно!

– Признайтесь, доктор, а ведь вам жалко Капабланку! Талантливый шахматист.

– Это настоящий шахматный гений! По силе интуиции, по умению быстро схватывать позиции и намечать верный путь игры Капабланке нет равных и не скоро будет. Но талант его распылился в серии легких успехов. Когда-то он был превосходным шахматистом – полным неистощимого огня, пламенной энергии, напора…

– Все это было, а теперь он скоро будет экс-чемпионом мира, – печально заметил Земиш.

– Мама миа! – воскликнул доктор Кастилио, войдя в клуб. – Сюда невозможно пробраться! Вы знаете, – обратился он к Надежде Алехиной, – иду в клуб – не пускают. Я им говорю: «Я доктор, лечу Алехина и Капабланку». А они смеются. «Капабланке, – кричат, – никакая медицина уже помочь не может, а Алехин и без врачей справится!»

Надя со своего места видела сквозь стеклянные двери, как волнуется у входа толпа, как яростно набрасываются болельщики с расспросами на каждого выходящего из клуба. Да и в самом турнирном помещении сегодня было тесновато, никогда до сих пор, даже в дни самых боевых встреч, не толпилось столько народу.

Все считали, что матч скоро кончится. Вчерашняя тридцать четвертая партия была отложена в тяжелой позиции для Капабланки, хотя некоторые рьяные сторонники кубинца еще надеялись, что техника его восторжествует и ему удастся спастись. Выиграй Александр эту партию – матч был бы окончен. Такая нужная, долгожданная шестая победа!

Последние дни Надю буквально осаждали зрители, и это всеобщее внимание утомляло ее, нервная обстановка последних дней заметно подорвала ее силы: она осунулась, стала раздражительной. Да и как было не волноваться!

После двадцати одной партии Саша одержал четыре победы, Капабланка – две. Казалось, все в порядке: Саше нужно выиграть всего две партии, чтобы стать чемпионом. И вдруг он проигрывает двадцать девятую! Хорошо, хоть тридцать вторая партия досталась Саше, теперь лишь одно решающее очко отделяет его от заветной цели.

Днем перед доигрыванием тридцать четвертой и, может быть, последней партии она спросила мужа:

– Как дела? Он ответил:

– Должен выиграть, хотя и не без труда. Саша даже не так уж долго анализировал отложенную позицию.

– Такие положения нужно решать за доской, – сказал он. – Все равно в домашнем анализе всего не увидишь.

В этой решающей позиции у Алехина была лишняя пешка. Вот она висит на демонстрационной доске, эта маленькая картонная фигурка, а сколько с ней связано горя и радости, сколько сердец она заставляет сейчас биться учащенно! «Исчезни она сейчас, – с ужасом подумала Надя, – допусти Александр просмотр, жизнь для Капабланки вновь будет полна счастья, надежд на спасение матча, удержание звания чемпиона… А Саша потеряет вместе с этим кусочком картона все, к чему стремился всю жизнь, чему отдал силы, здоровье, расстроенное в бессонных ночах. Как все-таки странно устроен мир!»

Но она и не думала исчезать, эта лишняя крайняя пешка. Она прочно вцепилась в белый квадрат и даже попыталась немного продвинуться вперед на соседнее черное поле. «Вперед, к счастью, сеньора Алехина!» – сказал Паулино об этом продвижении и вскоре еще более обрадовал Надю, принеся сообщение о том, что на доске разменены ферзи. Теперь победа Алехина не за горами. Надя чувствовала это и по настроению публики. В клуб прибыли важные лица, перед которыми расшаркивались администраторы. «Представители нашего президента, – сообщили Алехиной. – Приехали поздравлять нового чемпиона с победой!»

Сердце Нади радостно забилось. Господи, неужели вправду конец мучениям, желанная шестая победа, выигрыш матча? Скорее бы уж!…

Но время шло, а Капабланка не сдавался. Он, видимо, решил упорно бороться до конца, использовать малейший шанс. Вдруг Надя испугалась – крайняя пешка Саши, за которой она так следила весь вечер, исчезла. Неужели что-нибудь просмотрел?! Однако Паулино успокоил ее, сообщив, что за отданную пешку сеньор Алехин получил две на другом фланге. Правда, пешки разбиты, но, к счастью, король противника далеко, и Алехин должен вот-вот победить.

Напряжение в клубе достигло предела. Комнаты переполнились зрителями, репортерами, фотографами. Привезли даже киноустановку, чтобы снять на пленку момент передачи высшей шахматной власти. С минуты на минуту ждали конца исторической битвы. Все боялись пропустить этот важный момент. Знатные гости ушли наверх, наиболее рьяные зрители залезли на верх лестницы и стояли там, ожидая капитуляции кубинца. «Ждут низвержения старого чемпиона, горят желанием поздравить нового, – подумала Надя. – Даже не скрывают своего восторга. Таковы люди: их пленяет только успех. Как жестоко это по отношению к Капабланке! Но ничего не поделаешь, такова жизнь». Ей стало жаль кубинца: в последние дни добрая женщина не раз замечала в его глазах печаль.

Вдруг по рядам зрителей пробежал ропот. «Не просмотрел ли Саша чего?» – по привычке подумала она в первую минуту. Но ее успокоили: Капабланка заявил судье, что хочет отложить партию. «Смена власти» была перенесена на завтра.

Вскоре появились партнеры. По лицу Александра Надя поняла, что победа у него не вызывает сомнений.

Как, вы думаете, закончится партия? – обратился какой-то корреспондент к Капабланке.

– Полагаю, что Алехин должен выиграть, – ответил он.

Все внимание теперь было сосредоточено на Алехине. Аргентинцы, когда-то мало верившие в его побед, ныне старались с лихвой исправить свою ошибку пылким выражением чувств. Его поздравляли, корреспонденты засыпали его вопросами, на которые он не отвечал, – партия еще не кончена. Фотографы мучили его бесконечными снимками, десятки рук зрителей тянули к нему книги, блокноты, клочки бумаги: каждый хотел иметь автограф будущего шахматного короля.

А в это время Капабланка – поверженный кумир – был покинут даже своими самыми пылкими почитателями. Чемпион мира всего на одни сутки – кого он мог теперь интересовать!

«Шахматная машина!», «Непобедимый чемпион всех времен», – вот тебе и «непобедимый»! «Разгромлен, уничтожен, разбит вдребезги!…», «Так ему и надо!…», «Ура Алехину!».

Когда Капабланка уходил из клуба вместе с Кончитой, толпа безмолвно расступилась перед ними. С таким холодным любопытством пропускают на эшафот обреченного на казнь, жить которому осталось считанные минуты.

В отеле Алехин расставил на своих любимых шахматах отложенную позицию. Фигур-то всего шесть: по королю, ладье и две белые пешки. Проверив элементарные варианты, он вскоре махнул рукой: «Чего тут смотреть! Две лишние пешки. Играть дальше смешно».

– Вот и все! – вслух произнес счастливый победитель. И надолго задумался, вспоминая свой большой и трудный путь.

Позади – четверть века турнирной жизни. Миновали огорчения неудач, терзания творческих мук. Вспомнился московский дом в Плотниковом переулке и старый дуб в садике. Именно здесь, под этим дубом, он придумал множество интересных новинок. Потом война, голодная Москва, первый чемпионат Советской России. Вспомнил свои неустанные попытки добиться матча с чемпионом мира. Вот и конец мучениям – теперь он на самой вершине: то, к чему стремился всю жизнь, достигнуто!

Взгляд Алехина задержался на старинных шахматах, когда-то подаренных ему бабушкой. На миг показалось, будто белые пешки радостно улыбнулись своими круглыми полированными мордочками, а черная ладья, только что воевавшая на стороне Капабланки, смущенно покачала резной головой: «Что я могла поделать? Так уж получилось!»

Аккуратно сложив вдвое ящичек, внутри которого так и остались стоять фигуры в позиции отложенной партии, Алехин прошел в комнату жены.

– Я поздравляю вас, Наденька, – улыбаясь, обратился он к супруге. – Мы победили!

На следующий день Алехины с трудом пробрались в клуб: толпа, казалось, и не уходила со вчерашнего вечера. Да и в самом помещении клуба было все то же, что и вчера: те же лица, та же демонстрационная доска, на ней та же позиция. Праздник просто был перенесен на один день позже.

Алехин ушел наверх, с ним секундант, судья матча, важные персоны. Пора было начинать доигрывание, но Капабланка не появлялся.

«Еще несколько минут, – подумала Надя, – и громкий титул чемпиона перейдет к Александру. Его будут именовать сильнейшим шахматистом мира, он будет шахматным королем».

…Утром она спросила мужа, как объявляют нового чемпиона мира, как происходит вся церемония? Он улыбнулся:

– Не знаю, я еще ни разу не был чемпионом мира. Испытаю, тогда скажу.

Потом он все-таки рассказал, что, по существующей традиции, старый чемпион, как бы передавая невидимую шахматную корону своему преемнику, обычно провозглашает:

– Ура в честь нового чемпиона мира!

Так сделал Стейниц, когда проиграл матч Ласкеру, так же поступил и Ласкер, когда передавал «власть» молодому Капабланке.

– А Капабланка тоже сегодня так сделает? – не удержалась и спросила Надя.

– Не знаю, – ответил Александр. – Это его дело.

…Прошло уже около часа с момента, назначенного для начала доигрывания, а Капабланки все не было. Организаторы удивленно пожимали плечами, взволнованно сбегали вниз, снова устремлялись наверх, чтобы успокоить не столь Алехина, сколь важных чиновников, теряющих драгоценное государственное время.

Надя подумала, что Саша очень волнуется, и решила нарушить правила – теперь уж все равно. Поднявшись на второй этаж, она зашла за стеклянную перегородку и приблизилась к Александру. В этот момент в зал вбежал посыльный, в руке его было письмо Капабланки, адресованное Алехину.

«Я сдаю партию и желаю вам счастья в звании чемпиона мира. Мои поздравления вашей супруге».

У сломленного Капабланки не хватило мужества на традиционное «ура».

В ту же секунду Алехин потерялся в толпе людей, спешивших поздравить его с победой. Надя долго не могла добраться до Саши – он исчез в неистовом вихре восторга. Его обнимали, целовали, хлопали по плечам. Все, кто только мог, прибежали снизу – теперь уже правила не действовали. Десятки фотографов осаждали Алехина, чтобы разослать во все концы мира портрет нового шахматного короля. Репортеры спешили взять у него интервью, операторы снимали бурную шахматную коронацию.

Только через полчаса Алехин с женой могли спуститься вниз. У самой двери Надя вдруг заметила, что у Саши расшнуровались ботинки. «Господи, ничего нельзя доверить, – подумала Надя. – Один раз сам покупал шнурки и то взял раза в два длиннее». Она хотела сказать об этом Александру, но он уже открывал наружную дверь.

В ту же секунду десятки людей бросились к Алехину с возгласами восторга и оттеснили его от Нади. Вдруг она увидела, что Саша начал подыматься над головами толпы и в следующий миг взлетел на воздух. Шумная, бурлящая толпа восхищенно приветствовала нового чемпиона мира. За пятнадцать тысяч километров от родной России на другом конце земли аргентинцы славили русский шахматный гений.

Толпа с каждой минутой увеличивалась и медленно плыла по широким улицам аргентинской столицы.

Сквозь слезы радости, застилавшие глаза, Надя видела нелепую, согнутую пополам фигуру Александра. Каждый раз, когда он взлетал вверх, его русые волосы поднимались над головой, как у клоуна в цирке: при этом развязавшиеся черные шнурки забавно вскидывались вверх, словно маленькие юркие змейки.

– Саша, шнурки, Саша! – крикнула Надя, но ее слова потонули в многоголосом крике ликования.