Уже не впервые у меня возникают сомнения относительно правильности выбранного названия заголовка. На этот раз слегка смущает фигурирующее в нем понятие «дилетант». По определению толкового словаря русского языка, куда я периодически заглядываю, – это человек, который занимается каким-то делом без специальной подготовки, обладающий о нем только поверхностными знаниями. Прямо скажем, не хочется как-то обижать самого себя, используя такую уничижительную терминологию. А что поделаешь? Ну, не могу при всем желании похвалиться, что обладаю в данной области глубокими профессиональными познаниями!

Есть, правда, и другое схожее по смыслу слово – любитель. Так, например, понятия художник-любитель, водитель-любитель или любитель-рыболов звучат вполне благопристойно. Но вот назвать себя «любителем» применительно к главе о спиртных напитках – эдакую констатацию, сами посудите, можно истолковать весьма двусмысленно. Пусть уж лучше я останусь дилетантом, хотя и достаточно «поднаторевшим» в затрагиваемом вопросе. Тем более что речь главным образом пойдет не о теории, а о различных запомнившихся историях, в той или иной мере касающихся обозначенной темы.

А теперь перейдем от общих рассуждений к конкретным делам. Случалось, меня спрашивали: а какой напиток является для вас самым предпочтительным? Подобного рода вопросы всегда загоняли меня в тупик. Что значит «самым»? В какое время и по какому поводу? И, наконец, «подо что»? Весьма многое, если не все, зависит, с одной стороны, от обстоятельств, а с другой, от разнообразия имеющегося в вашем распоряжении ассортимента.

Для воссоздания полноты картины возьмем, к примеру, некое официальное протокольное мероприятие, проходящее вечером, – на нем обычно присутствует достаточно широкая гамма всевозможных напитков. Не исключаю, что все они имеют место быть и на подробно описываемых в «желтоватой» прессе ныне модных в Москве светских тусовках. А возможно, что и нет – не берусь судить, я там никогда не был и не думаю, что рискую когда-нибудь туда попасть. Посему мой рассказ будет опираться исключительно на собственный дипломатический, а также житейский опыт.

Начнем с того, с чего почти всегда начинается любой «званый» ужин – с аперитива. В его классический набор, как правило, входят виски, джин, какой-нибудь вермут типа «Мартини» или «Чинзано». Неплохо иметь в запасе охлажденное пиво, сухое вино, ну а для непьющих, естественно, соки и минеральную воду. У иностранцев на аперитив часто подается шампанское, а сами они (или точнее – некоторые из них) в наших посольствах охотно заказывают себе «кровавую Мэри» т. е. водку с томатным соком.

Вот теперь уже можно было бы говорить и о моих личных предпочтениях. Я на этом этапе чаще всего выбираю виски со льдом и либо с содовой, либо с минеральной газированной водой. Однако не всегда. Если предлагают какой-нибудь особо редкий или высококачественный сорт, то стараюсь водой его не «портить», а употреблять «on the rocks» – с кусочками льда или даже «straight», т. е. в «чистом» виде. Давайте об этом чуть-чуть поподробнее, хотя без такого обилия технологических деталей, как в главе о коньяке.

Любое виски подразделяется прежде всего по признаку своего «национального» происхождения. По моему убеждению, – допускаю, что его разделяют не все, – как бы особняком, т. е. вне конкуренции стоит хороший «Scotch» – виски, произведенное в Шотландии с соблюдением всех вековых традиций. Несколько лет тому назад оно, между прочим, широко отпраздновало свой 500-летний юбилей.

Изготовляется этот напиток и в других странах, наиболее известны среди них Ирландия, США, Канада, а в последние десятилетия даже Япония. Среди ирландских и, как ни странно, японских «брэндов» (в частности некоторых сортов «Сантори») попадаются на мой взгляд весьма достойные. А вот сладковатый американский «бурбон» я как-то не очень воспринимаю – не «мой» это напиток, хотя за неимением другого иногда приходилось «принимать» и его.

Но вернемся в Шотландию. Там виски в свою очередь делятся обобщенно на две категории: «blend» и «single malt». Название первых происходит от глагола «смешивать», давшего имя теперь и у нас хорошо известному кухонному аппарату – блендеру. «Молт» – это хорошо перебродившее ячменное сусло, на основе которого и делается обсуждаемый напиток. Припоминаете, как воспел его Роберт Бернс в своем стихотворении о Джоне Ячменное Зерно, который разгневал трех королей? Заканчивается оно следующим куплетом:

Так пусть же до конца времен Не высыхает дно В бочонке, где клокочет Джон Ячменное Зерно! [1]

Говоря об этих двух разновидностях виски, меня так и тянет провести параллели, пусть и совсем условные, относящиеся к «взаимоотношениям» французских коньяка и арманьяка. Здесь также один напиток изготовляется из смеси различных выдержанных спиртов (кстати, во всех случаях во все тех же дубовых бочках), а другой только из одного сорта. При этом, как и в случае с арманьяком, сам по себе сей факт не означает, что «молт» в чем-то уступает своему смешанному собрату. В определенной степени даже наоборот – в силу всегда достаточно почтенного возраста его «нижняя» цена обычно бывает дороже. Хотя, надо признать, что в высших категориях «бленд» порой берет верх.

Возьмем в качестве наглядного примера продукцию одной и той же фирмы, в нашем случае «Джонни Уокер», которую я, пожалуй, знаю лучше других. Выстроим ее по «ценовой шкале», исходя из того постулата, что чем товар дороже, тем он лучше. Вообще-то это не всегда соответствует действительности, но, чтобы не осложнять себе жизнь более спорными субъективными оценками, остановимся все же на нем. Здесь должен сразу оговориться, что мне при моей работе практически никогда не приходилось покупать виски в обычных магазинах. Всегда удавалось пользоваться т. н. «дипшопами», посольскими «кооперативами», дипломатической, т. е. беспошлинной выпиской или на худой конец приобретать их в аэропортовых «duty free». Цены там, натурально, значительно ниже, но нас в данном случае они интересуют не сами по себе, а лишь как условный показатель качества.

Так вот, «Джонни Уокер» производит следующие известные мне «брэнды», возможно, существуют и какие-то другие, которые мне не встречались. Самые массовые из них «красные» – «Red Label», естественно, они и наиболее дешевые. Их усредненная цена в указанных дешевых «точках» колеблется где-то в районе 8–10 у. е. (раньше это были доллары, а сейчас все чаще и евро). Затем идут двенадцатилетние «черные» (14–16), за ними следуют «Свинг» (24–28). В переводе с английского языка одно из значений этого глагола – «качаться», видимо, и само название связано с ним, т. к. разлито это виски в овальные бутылки с округлым донышком. На столе они действительно качаются наподобие нашего «ваньки-встаньки».

Правда, в последнее время этот сорт мне что-то не попадался. То ли стал более редким, то ли его вообще сняли с производства. Зато относительно недавно я впервые познакомился с «уокеровским молтом», он фигурирует примерно в той же ценовой нише, что и «Свинг». Гораздо чаще стали также встречаться «золотые» – восемнадцатилетние «Gold Label» (32–36). Ну, и «венчают» продукцию «Уокера» знаменитые «голубые» (100–120), которые были созданы не самим Джонни, а его сыном Александром. Без излишней скромности он заявил в 1888 году примерно следующее: этот наш «blend» никогда не будет превзойден. Не мне, дилетанту, судить, оправдались его надежды или нет. Тем паче, что с дегустацией продукции именно этой фирмы у меня однажды случился крупный прокол. Но об этом чуть позже, поскольку сейчас хотел бы рассказать другую историю, хронологически произошедшую ранее этого прискорбного события.

Шотландцы, где бы они ни находились, весьма трепетно относятся к своим древним обычаям, в определенной степени это касается и виски. В этом мы смогли убедиться сами во время нахождения на Шри-Ланке. Сравнительно небольшая шотландская «колония» в этой стране, где-то несколько десятков человек, ежегодно собиралась 25 января – в день рождения Роберта Бернса, чтобы достойно отметить эту дату.

Как-то именно в начале этого месяца совершенно случайно в разговоре с послом Канады (по полу – женщина, по происхождению – шотландка) было упомянуто, что у нас в Советском Союзе поэзию Бернса хорошо знают и любят. Незамедлительно последовало приглашение нам с женой побывать на упомянутом мероприятии, при этом как бы вскользь было замечено, что большинство присутствующих обычно выступают на нем с небольшим «спичем». Это предупреждение вынудило меня изрядно потрудиться.

На той самой вечеринке, посвященной Р. Бернсу.

В весьма скромной посольской библиотеке произведений Бернса не оказалось. Хорошо, что в те времена из Москвы в Коломбо дважды в неделю летали рейсы Аэрофлота. Созвонился с кем-то из родственников или друзей, точно не помню, и через несколько дней искомые книжки были получены. До командировки на Шри-Ланку я работал только во франкоговорящих странах, если не считать кратких заездов в Гамбию, и мои познания в английском языке существенно «подзаржавели», восстанавливались они не слишком быстро и со скрипом. Поэтому свой «экспромт» я заранее тщательно подготовил и как прилежный ученик зазубрил почти наизусть.

И вот настал назначенный вечер. Предварительно нас проинформировали, что форма одежды неофициальная, но все-таки желательно для мужчин белая рубашка с черной «бабочкой», а для женщин тоже белая блузка и черная юбка. Так и оделись. При входе, однако, каждому гостю прикалывали еще некий бантик из ленты с полосками национальных шотландских цветов. Все мероприятие проходило весьма торжественно, но вместе с тем очень весело и непринужденно.

Началось оно выходом волынщиков со своими мешками-дудками. Вот они-то были одеты в подлинные национальные наряды, включающие, естественно, клетчатые юбки – килты. Затем под аплодисменты присутствующих состоялся торжественный вынос «хаггиса», сопровождаемый декламацией знаменитой оды Бернса. Позволю себе снова процитировать из нее пару строф:

В тебе я славлю командира Всех пудингов горячих мира, Могучий Хаггис, полный жира И требухи. Строчу, пока мне служит лира, Тебе стихи. Дородный, плотный, крутобокий, Ты высишься, как холм далекий, А под тобой поднос широкий Чуть не трещит. Но как твои ласкают соки Наш аппетит! [2]

Ну что ж, скажу с присущей мне прямотой: это стихотворение я знал и раньше, а вот личная встреча с его «героем» у меня состоялась впервые и, увы, она меня несколько разочаровала. «Командир» в действительности оказался крайне жирной и весьма тяжелой пищей даже для моего луженого в ту пору желудка, хотя мы и сдабривали его солидными дозами виски. Собственно говоря, и весь этот рассказ изначально замышлялся в увязке именно с виски. Такого разнообразия их сортов, причем не тех, которые широко имеются в продаже, а каких-то совершенно незнакомых я, должен признать, не видел никогда в жизни.

Текло оно прямо-таки бурным потоком и, само собой разумеется, только в чистом виде, без «оскорбления» его достоинства добавлением воды или льда. Все это происходило под аккомпанемент нескончаемых речей – тостов, которые практически все выступающие зачитывали по бумажке. Я же свой «проникновенный спич» произнес без оной. Говорил о том, как Бернса уважают в нашей стране, рассказывал о переводах его стихотворений С. Я. Маршаком и даже с чувством прочитал на русском несколько отрывков из них, чтобы присутствующие, пусть даже и не понимая, послушали, как они звучат на языке Пушкина. Должен похвастаться, что Кэролайн – так звали того самого посла – канадскую шотландку под конец пристыдила своих компатриотов:

– Мне очень жалко и обидно, что все мы, включая и меня саму, произносили свои тосты по заранее написанным текстам. За одним-единственным исключением – только советский посол, для которого английский язык является иностранным, сделал это, не заглядывая в шпаргалку.

Как уже случалось, вновь сошлюсь на жену, она там присутствовала и может под присягой подтвердить, что приведенное высказывание Кэролайн, конечно, не является дословной цитатой, но полностью соответствует его содержанию. Потом в ходе этого долгого вечера, впрочем, пролетевшего незаметно, были и театрализованные представления, и зажигательные народные танцы. Разошлись мы где-то уже под утро. А на следующий год я получил приглашение на аналогичное празднество как бы уже «автоматом» – в качестве «почетного члена» шотландского землячества. На этом закончу повествование о своем триумфе и расскажу ранее обещанное о своем позоре.

Произошел этот случай незадолго до нашего отъезда в Югославию. Появились в Москве как-то наши «парижане» – сестра с мужем, которые перед этим провели часть отпуска, мотаясь на машине по всей Шотландии. И мой зять, которому я шурин, с гордостью заявил:

– Вот теперь-то, наконец, я существенно пополнил свои познания относительно виски. Мы посетили несколько производящих их фирм, прослушали ряд лекций, которые, как сами понимаете, сопровождались практическими «семинарами». Так что спрашивайте – отвечаем.

Выслушал я внимательно детально изложенный отчет об увиденном и попробованном, и у меня зародились сомнения: а вот смогу я сам «вслепую» определить, какой сорт виски мне предлагают. Без долгих колебаний порешили проверить это в ходе научного эксперимента, не откладывая его в долгий ящик. Благо у меня в тот момент оказался в наличии неплохой запас этого напитка, в частности от вышеупомянутого «Джонни Уокера». Извлек из него несколько разных бутылок: «красные», «черные», «Свинг» и «голубые» (последние я незадолго до этого впервые получил в подарок от одного приятеля).

Далее достали тонкие коньячные бокалы, которые, как мне представлялось, лучше всего подходили для предстоящей деликатной операции. В обычные же стаканы налили чистой воды – прополаскивать рот после каждой пробы. Перед присутствовавшим при всем этом безобразии племянником Филиппом, а на его ответственное отношение к порученному делу можно полностью положиться, была поставлена следующая задача: налить в каждый бокал по небольшой порции виски и поставить их на пронумерованные подставки, тщательно записав в блокноте, какой сорт расположен на каком номере.

Когда все было готово, приступили к непосредственной дегустации, в которой приняли участие и женщины. Как и положено, сначала внимательно изучали цвет, затем вдыхали аромат и лишь потом отпивали крошечный глоточек, задерживая его во рту, чтобы полнее ощутить всю вкусовую гамму. По итогам проделанной работы каждый отмечал на своем листке бумаги, под каким номером находится тот или иной сорт. По окончании всей процедуры сличили свое мнение с тем, что было записано у Филиппа.

Результаты были таковы: я, правильно определив «черные» и «Свинг», умудрился перепутать ординарные «красные» со знаменитыми элитарными «голубыми»! Слабым утешением было лишь то, что объехавший всю Шотландию Александр Николаевич совершил ту же ошибку, да вдобавок не справился и с двумя другими сортами. Выиграла же конкурс моя жена, которая точно угадала все четыре. Она, правда, до сих пор гневно протестует, когда я употребляю глагол «угадала», утверждая, что сделала свой выбор совершенно осмысленно, опираясь не на богатый опыт употребления виски, а свои знания профессионала химика.

На этом с данным напитком, подаваемым на аперитив (хотя настоящим английским джентльменам дворецкий приносит его и перед сном, но куда нам за ними гнаться), мы расстаемся и переходим к другому – джину, в обиходе называемому можжевеловой водкой. Традиционными странами его производства являются Англия и Голландия, но в наши дни «гонят» повсюду, не исключая и Россию. В молодости джин с тоником и льдом, с добавленным туда кружочком лимона, а иногда и чуть-чуть горьковатым «Кампари», мне очень нравился. Но с годами я к нему заметно охладел и лишь изредка вспоминаю о его существовании в жаркую пору.

Не знаю даже, что интересного можно рассказать об этом напитке. Он, в частности, используется для приготовления коктейлей, наиболее известным из которых является «сухой мартини». В шейкере с мелко наколотым льдом взбивается в равной пропорции джин и вермут одноименного названия. Затем он разливается в конусообразные бокалы на высокой ножке, куда кладется одна-единственная зеленая маслинка. Бывают и другие варианты этого коктейля, возможно, вы припоминаете, что некий секретный агент, носящий номер «007», предпочитал заменять в нем джин нашей водкой, приговаривая: «Смешать, но не взбалтывать».

Сам по себе, т. е. в чистом виде, джин обычно не употребляется, хотя чего в жизни не случается, особенно с русским человеком. Есть у нас с «за глаза» иногда называемым КГБ (Карасиным Григорием Борисовичем, который, в общем-то, и сам в шутливом настроении охотно пользуется этим «псевдонимом») одна памятная история, где джин тоже сыграл свою роль, правда, весьма незначительную. Но, пусть и притянув его за уши, о самой этой эпопее, пользуясь случаем, все же хочется поведать читателю. Связанные с ней перипетии воистину заслуживают пера античного автора. Но такового, к сожалению, под боком не обнаруживается, а посему возьму эту ответственную миссию на себя грешного.

Всем известно, что оружие, сколь ни прискорбен сей факт, было во все времена и остается до сих пор также разновидностью экспортно-импортного товара. В наши дни о каждой крупной сделке в этой области открыто публикуются чуть ли не все детали, связанные с ней: кому, что и за сколько продали. Поэтому, думаю, не выдам большого государственного секрета, если упомяну, что где-то в начале семидесятых годов мы согласились поставить незначительную по международным масштабам партию «Калашниковых» для нужд немногочисленной гамбийской армии. На тот самый момент это, понятно, держалось в глубокой тайне.

Переговоры и подписание соответствующего соглашения на этот счет произошли еще до моего приезда в Сенегал в 1975 году. Но сама поставка специмущества по каким-то техническим причинам несколько затянулась, что слегка беспокоило нетерпеливых гамбийцев. И вот, наконец, как-то под вечер получаем депешу, что сухогруз «Юный ленинец» с ожидаемым грузом в ближайшие день-два должен прибыть в порт Банджула. Посольству же поручается принять участие в его передаче гамбийской стороне. Мы с Григорием быстренько собрались и, прихватив за компанию его жену Ольгу, рано утром спешно отбыли в Гамбию. С нами поехал также экономсоветник Виталий Баранов – тогда непосредственной торговлей оружием занимался Госкомитет по экономическим связям, сотрудником которого он и являлся.

Обычно к плановым поездкам в Гамбию мы готовились довольно обстоятельно: получали в бухгалтерии аванс на предстоящие служебные расходы, а также командировочные. Закупали в Дакаре кое-какие виды продовольствия, которых в этой крошечной стране либо вообще не было, либо стоили они невообразимо дорого. Иногда посол расщедривался, и завхоз выдавал нам некоторое количество представительских продуктов и напитков. На этот же раз уезжали в такой спешке, что ничего этого не сделали. Да к тому же исходили из того, что пробудем там в силу единственной поставленной перед нами задачи совсем недолго: сутки, максимум двое.

Прибыли в Банджул, расположились в арендуемой там посольством на постоянной основе квартире. Состояла она из большого зала, где размещались гостиная и столовая, трех спален и кухни. Обходилось все это гораздо дешевле, чем регулярно снимать номера в гостинице. К тому же и готовить было можно «дома», а не питаться в ресторанах или в сухомятку. В наше отсутствие за порядком в ней следила местная девушка, отзывавшаяся на имя Дуня. Как ее звали по-настоящему, равно и сколько ей было годков на самом деле, никто не ведал. Ни английского, ни русского она не знала, общались мы с ней жестами, но она все прекрасно понимала и любое задание по хозяйству исполняла споро и качественно.

Ну, а далее началось действо, отдаленно напоминавшее сюжеты двух известных полотен В. М. Васнецова. Трое мужчин чуть ли не каждый битый час выезжали на удлиненный мыс и, приложив руку ко лбу, как Илья Муромец на картине «Богатыри», пристально всматривались в океанские дали – не плывет ли там «Юный ленинец»? А часто остававшаяся в грустном одиночестве Оля вполне напоминала персонаж другой картины того же автора – «Аленушка». Проходит пара дней, а от нашего грузового корабля ни слуху, ни духу.

Вроде бы настала пора связаться с посольством в Дакаре. И надо же было такому случиться, что именно в это время в Гамбии выходит из строя телефонный узел. Почта-телеграф исправно работали, но можно ли воспользоваться этим каналом? Миссия-то у нас все же была секретная. По телефону бы как-то объяснились на «птичьем языке», а тут письменные следы оставлять придется. Долго ломали головы и в конце-концов порешили все же отправить «шифрованную» телеграмму.

Содержание ее было приблизительно таким: «Ждем бабушку, а она что-то не приезжает. Что делать дальше?» Роман В. О. Богомолова «В августе сорок первого» нам еще в ту пору был неизвестен, так что, сами того не ведая, избрали условной фразой почти такую, которая позднее стала знаменитой. Написали этот текст т. н. «клером» – на русском языке латинскими буквами. Ответ не заставил себя ждать, также клером пришло: «Бабушка немного приболела, продолжайте ждать, скоро будет».

Это «скоро» растянулось еще на несколько суток. У нас стали возникать трудности чисто практического порядка. Взятую впопыхах единственную рубашку и смену бельишка можно было еще постирать и в гамбийских условиях, благо и Дуня всегда была рада помочь. Но ведь к тому же и кушать как-то хотелось, а наши скромные финансы, как звучит в популярной песне, начали «петь романсы». В конечном итоге истратились мы до такой степени, что пришлось пойти, можно сказать, на мелкое хозяйственное «преступление».

На кухне у нас имелась казенная газовая плита, работавшая от прилагавшегося к ней баллона. Обычно, когда газ в нем заканчивался, мы отдавали его в обменный пункт и забирали уже наполненный. Однако пару раз прямой обмен по каким-то причинам не получался и мы без сдачи старого покупали новый баллон, а пустые оставались как бы в резерве. В сложившихся катастрофических обстоятельствах пришлось этот «стратегический запас» продать за наличные, которые пошли на приобретение скудного провианта. Срок давности содеянного давно истек, так что теперь можно и покаяться за нанесенный государству не столь уж значительный материальный ущерб.

А сейчас мы, наконец, добрались и до джина, послужившего поводом для описания этой еще не окончившейся истории. В гамбийской квартире у нас всегда хранилось несколько бутылочек каких-нибудь напитков из личных припасов или оставшихся полностью неизрасходованными от проведения протокольных мероприятий. Было их не так много, и за первые дни они как-то незаметно исчезли. Осталось только две-три бутылки той самой «можжевеловки», при этом лишних средств, необходимых для покупки такого излишества, как тоник, уже явно не хватало. Вот и пришлось употреблять ее под нашу скромную закуску в чистом виде на манер водки. Не могу исключить, что именно после этого случая я надолго и охладел к этому напитку.

Согласно русской пословице нет ничего хуже, чем ждать и догонять. В справедливости этой народной мудрости мы полностью убедились на собственном опыте. Слегка одичавшие от вынужденного безделья, мы почти отчаялись, что когда-нибудь вернемся в Дакар. Но в один поздний вечер столь ожидаемая встреча все-таки состоялась. Мы просто выехали прогуляться перед сном, когда, о чудо, перед нашим взором предстал величаво входивший в маленький порт Банджула огромный корабль, высотой напоминавший многоэтажный дом. На черном как смоль борту издалека были видны крупные белые буквы: «Юный ленинец». Нашему ликованию не было предела. Как выяснилось позднее, «бабушка» на пути к Гамбии попала в сильнейший многодневный шторм, который и помешал ее своевременному прибытию.

После того как гигантский сухогруз плавно пришвартовался, по быстро спущенному трапу поднялись наверх. Представились капитану, обговорили с ним все детали предстоящей операции по передаче гамбийцам доставленного специмущества. Сама по себе она много времени не отняла, т. к. непосредственно выгрузку «калашей» осуществили наши, привычные к этому делу, моряки. Затем продолжили общение с капитаном уже в не официальной обстановке. Человеком он оказался очень веселым и общительным, габаритами покрупнее, чем мы с Гришей, хотя нас тоже к «заморышам» отнести можно было бы с большой натяжкой. На следующий день у команды был запланирован отдых, поэтому договорились, что повозим старших офицеров по Банджулу и окрестностям. Что и было сделано.

Познакомившись поближе с капитаном, быстро прониклись взаимной симпатией друг к другу. Получили, в частности, от него приглашение отобедать вместе на корабле. При этом, как было подчеркнуто, в знак особого уважения ко вновь приобретенным друзьям, капитан берется лично приготовить «тройную» уху по своему фирменному рецепту. Это был действительно незабываемый эпизод.

Расположились мы в кабинете капитана, вооружившись стаканами с каким-то напитком, точно не помню, с каким, но уж факт, что не с джином. Сам капитан восседал за своим письменным столом, на котором был установлен селекторный аппарат громкой связи. По нему отдавались соответствующие команды, а также рапорты об их исполнении:

– Вода закипела, товарищ капитан!

– Хорошо, закладывайте первую партию мелкой рыбешки и варите ее минут пять на медленном огне.

– Пять минут прошло, товарищ капитан!

– Ладно, сейчас выловите эту рыбу шумовкой и выбросьте ее к такой-то матери. Теперь положите ту, что покрупней, с верхней полки левого холодильника.

И так продолжалось до самой финальной стадии с детальным перечислением того, когда снять пену, когда посолить, когда добавить такие-то специи и прочие необходимые ингредиенты. Что ж, надо признать, «лично» сваренная капитаном уха получилась отменной. Далее обед плавно перешел в ужин, который корабельный кок готовил уже самостоятельно. Разошлись, понятно, поздненько. А на следующее утро перед отходом «Юного ленинца» на нем чуть было не вспыхнул стихийный бунт.

На корабле была своя собака «дворового» происхождения, но весьма симпатичная. А при ней троица маленьких миляг – щенков, недавно произведенных ею на свет. И вот капитан предложил нам с Григорием забрать двух щеночков. Поколебались, поколебались, а затем, не взвесив тщательно возможных последствий, все же решились их взять. Узнав об этом, Виталий Баранов тоже побежал к нему и попросил отдать ему и третьего. Капитан, добрая душа, согласился, но вскоре к нему заявилась депутация морской братии с призывом пересмотреть принятое решение. Мол, двоих, правильно, можно подарить, а вот последнего нельзя – мать затоскует. Капитан, видимо, и сам понял свою ошибку и долго извинялся перед нами за допущенную промашку.

Виталию таким образом пришлось вернуть своего щенка обратно, после чего на корабле восстановились мир и дружба и вскоре он покинул берега благословенной Гамбии. Мы же с чувством исполненного долга тут же отбыли в Дакар. Жил я там в то время в основном один, без семьи в городской квартире, где щенку было не очень-то весело. А потому, в конце концов, пришлось передарить его тем же Барановым – они проживали на вилле ГКЭС, окруженной садом, и там маленькая собачонка чувствовала себя куда более вольготно. Я же частенько приезжал ее навещать у новых хозяев – моих добрых приятелей. У Карасиных же их Чапа прожила вплоть до отъезда в Москву, когда и они передали ее по наследству одним из своих приятелей в Дакаре.

На этом с сагой о «Юном ленинце», равно как и с аперитивом в целом, мы завершим, хотя у нас и остались еще неупомянутыми вермуты. Но я их особо не жалую, да и ничего интересного, относящегося к этим напиткам на ум не приходит. Единственная забавная ассоциация, возникающая у меня при их упоминании, связана с одним из иностранных коллег – послом Италии, с которым мы работали в одно время в Коломбо, а затем почти через пятнадцать лет вновь встретились в Рабате. Звали его Гвидо Мартини, но поскольку он был моим добрым приятелем, я иногда позволял себе «путать» его фамилию и называть просто Гвидо Чинзано. Тем более что на мой вкус особой разницы в этих напитках нет.

После этого шутливого отступления давайте перейдем к следующему этапу – хорошо сервированному обеденному столу. Для начала предположим, что он накрыт в советском или ныне в российском посольстве, поскольку за крайне редким исключением только там гостям к закускам предлагается и рюмка-другая охлажденной водки. Надо сказать, что моя деятельность в качестве посла началась в этом смысле не слишком удачно. Мы приехали на Шри-Ланку в самый разгар «борьбы с алкоголизмом». Незадолго до этого во все советские посольства поступил грозный циркуляр, запрещающий отныне и навсегда подачу иностранным гостям спиртных напитков, превышающих по крепости вино или пиво.

Упомяну в связи с этим один доподлинный факт, весьма смахивающий на анекдот. Я тогда еще работал в Москве и своими глазами видел следующие запросы в Центр от ряда послов: «У нас на складе имеется в наличии такое-то количество бутылок водки, виски, коньяка и т. д. Просим указаний, как с ними поступить». К компетенции нашего политического отдела такие телеграммы отношения не имели, но, поинтересовавшись из любопытства у коллег, узнали, что все они остались без ответа.

К нашему приезду в Коломбо на посольском складе никаких «крамольных» напитков не было и в помине. А надо было приступать к активной дипломатической деятельности, включающей в себя и организацию протокольных мероприятий, весьма способствующих завязыванию полезных деловых контактов. Иностранцы, особенно из числа членов дипкорпуса, к нашему «полусухому» закону относились довольно скептически: мол, вам нельзя пить – вы и не пейте, а мы-то тут при чем?

Да мы и сами очутились в довольно затруднительном положении. Советские посольства в те времена достойно снабжались из Москвы черной и красной икрой, другими нашими деликатесами. Действовал, в частности, следующий порядок: статья годового бюджета на представительские цели состояла из двух частей – валютной и рублевой. На валюту закупались необходимые товары на местном рынке, а с оплатой в рублях можно было оформить и направить заказ в Центр на желательный набор продуктов (естественно, по существовавшим тогда госрасценкам), который всегда своевременно исполнялся.

Сейчас ситуация иная – выделяются только валютные средства, но в таких размерах, что черной икры на них как раньше уже не приобретешь. Хотя теоретически можешь заказывать ее где хочешь, будь то в Москве или у Петросяна в Париже, там она, кстати, чуть ли не дешевле стоит.

Так вот, проводим мы в Коломбо первые официальные обеды. На закуску, к примеру, предлагаем исконно русское блюдо – блины с икрой, осетровым балыком холодного копчения (из консервных банок) и селедочкой. Поверьте, что любой, хоть какой он будет иностранец из иностранцев, понимает, что с таким «закусоном» сухое вино как-то не совсем гармонирует. Если уж ему самому до этого случая его отведать не удалось, так по крайней мере в книжках читал, какой напиток к нему положено подавать.

Поэтому на свой страх и риск исключительно в интересах дела и спасения реноме русского праздничного застолья приходилось строгие инструкции слегка нарушать. Приобретали за собственные, не слишком большие для нормального проживания в условиях заграницы средства (оклад посла в Шри-Ланке составлял 750 долларов) необходимые напитки в дипломатической лавке и сервировали их приглашенным гостям. В наших сотрудниках, обслуживающих приемы, я был полностью уверен – никто не настучит. Но все же в шутку изредка приговаривал:

– Сам-то я, разумеется, этой «гадости» и близко в рот не беру, но вот несознательные иностранцы просят-таки иногда налить им рюмку русской водки. Ну, что ты с ними поделаешь – на них наш запрет, к сожалению, не распространяется.

Мало того, что мы им ее наливали, я еще приучил их и тосты при этом произносить. Поясню, что согласно канонам международного протокола вообще-то это делается лишь в конце мероприятия, как правило, с бокалом шампанского в руке. Один тост (в официальных случаях он выглядит в виде речи) произносится хозяином, а другой гостем, в честь которого устраивается обед. Если такового в единственном числе нет, то ответное слово берет тот из приглашенных, который сидит на наиболее почетном месте – справа от хозяйки.

Моей целью не является сейчас в деталях излагать все правила и тонкости дипломатической «рассадки», упомяну лишь, что это довольно деликатная материя. Сошлюсь на один конкретный пример, который якобы и на самом деле имел место где-то в середине теперь уже прошлого века.

Французский посол в Лондоне Эрве Альфан (сам я встречал его несколько раз позднее, когда он в должности Генерального директора МИД Франции посещал наше посольство в Париже) был приглашен одним своим английским приятелем к себе на ужин, где собралась довольно солидная публика. Настало время располагаться за столом, и Альфан увидел, что его собираются поместить совсем не туда, где он рассчитывал быть. Вежливо, но твердо он заявил хозяину примерно следующее:

– Как я понимаю, сегодня я присутствую здесь в качестве посла Франции, а посему просил бы предоставить мне место, соответствующее этому положению. В противном случае я, к моему глубокому сожалению, буду вынужден покинуть ваш дом. Другое дело, когда я приду к вам в гости исключительно на правах вашего личного друга – тогда можете посадить меня хоть под стол, я на это не обижусь.

Так что, сами видите, нормы протокола бывают весьма жесткими, хотя иногда, исходя из сложившихся обстоятельств, и в них могут делаться некоторые исключения. Вновь отвлекаясь от рассказа о наших обедах в Коломбо, позволю себе изложить в продолжение непроизвольно возникшей темы еще один исторический эпизод, также считающийся подлинным. Произошел он в ходе Второй мировой войны, когда довольно часто приходилось встречаться между собой Д. Эйзенхауэру и У. Черчиллю.

Однажды английский премьер пригласил в Лондоне американского генерала к себе на очередной ужин. Эйзенхауэр был заядлым курильщиком и, получив приглашение, в присутствии кого-то из местной обслуги в сердцах бросил:

– Опять весь вечер придется терпеть эти причуды английского протокола. У них, видишь ли, не принято курить за столом до тех пор, пока не будет произнесен тост за здоровье короля!

Об этом высказывании без промедления было доложено Черчиллю. Когда начался ужин, он встал с бокалом в руках и сказал:

– Мы в Англии твердо придерживаемся наших традиций, в частности, воздерживаемся от курения до того момента, пока не будет произнесен тост за здоровье короля. И я не собираюсь нарушать их. Однако, я не припоминаю таких же строгих правил относительно точного времени его произнесения. А поэтому позвольте, господа, поднять этот бокал прямо сейчас: за здоровье Его Величества Короля Великобритании Георга VI!

Все присутствующие с воодушевлением выпили, а Эйзенхауэр смог сразу же после этого достать вожделенную сигарету.

Как мне представляется, обе эти истории интересны и сами по себе. Я же описал их еще и потому, чтобы было более понятно, что «приучить» иностранцев к столь привычным для нас здравицам по ходу ужина являлось не совсем простой задачей. Впрочем, надо отдать им должное, большинство из них быстро усвоили эту науку.

Вспоминается в связи с этим довольно любопытный тост из уст жены посла Великобритании в Шри-Ланке (в странах Британского Содружества послы друг у друга, правда, именуются несколько иначе – верховными комиссарами) Эприл Глад-стон. Ее муж Дэвид является одним из прямых потомков неоднократно возглавлявшего английское правительство в конце XIX века Уильяма Гладстона. Спич Эприл – женщины в целом довольно симпатичной, но несколько экстравагантной, был весьма лаконичным. Прозвучал он таким образом:

– Предлагаю всем поднять бокалы и выпить за меня! По той простой причине, что я вообще впервые в жизни произношу какой-либо тост. Никогда бы не могла и предположить, что такое со мной случится. Спасибо за это Людмиле и Юрию – только благодаря их разъяснениям о русских обычаях я отважилась на подобный подвиг!

Антиалкогольная кампания, как известно, начиналась бурно, под громкие звуки фанфар, а «почила в бозе» потихонечку, без излишнего шума. Аналогичным образом дело обстояло и с проведением разного рода приемов в наших дипломатических миссиях за рубежом. Когда я приехал в свой первый отпуск в Москву, то среди прочих текущих служебных забот зашел на склад МИДа, чтобы подобрать предметы подарочного фонда. Соответствующая сумма в рублях предусматривалась в ежегодной смете посольств. К моему великому удивлению она оказалась значительно выше, чем было сообщено ранее.

– А тут нет какой-нибудь ошибки? – на всякий случай осторожно поинтересовался я у заведующего складом.

– Все нормально, – последовал ответ, – просто всем вам в такой же пропорции срезали рублевую часть в статье на представительские нужды. Зато теперь послы могут заказывать у нас водку в качестве подарков для иностранцев. А уж как вы ее будете «дарить»: целиком бутылками или разливая на порции, – ваша забота.

Чуть позднее я встретился со своим приятелем, одним из руководителей валютно-финансового управления МИД СССР.

– Все игры с трезвенностью закончились, – сказал он мне, – можешь теперь и на месте приобретать на валюту необходимые спиртные напитки в рамках отпущенных средств.

Я, натурально, порадовался такому приятному сообщению, но все-таки со свойственной мне недоверчивостью попросил уточнить: а какое-либо письменное разрешение на сей счет поступит, ведь вводили-то запрет циркулярной телеграммой, подписанной самим А. А. Громыко и заведующим отделом ЦК КПСС С. В. Червоненко.

– Не жди, ничего не получите. Подготовили мы недавно за несколькими подписями докладную записку на имя министра (им тогда был Э. А. Шеварднадзе), в которой аргументировано, в том числе ссылаясь на международную практику, изложили резоны, по которым «сухой закон» для посольств следовало бы отменить. Тот прочитал и говорит: «Разумно, я с этим согласен». Тогда подпишите, пожалуйста, Эдуард Амвросиевич, – обратились мы к нему. «А зачем подписывать, все правильно изложено, и так всем должно быть понятно», – ответствовал министр.

Пришлось довольствоваться этим устным разъяснением нашего финансиста, которое затем по «беспроволочному телеграфу» передавалось от одного посла другому.

И еще немного о водке. Думается, никто не возьмется оспаривать тот факт, что она была, есть и, скорее всего, еще долго будет оставаться исконно русским напитком, хотя и приобретшим широкое международное признание. Разумеется, производят ее в самых разных странах, но под одним и тем же названием, которое на всех языках пишется и звучит одинаково – «vodka». Так, например, мне когда-то попалась водка, изготовленная аж в далеком и мало кому известном островном государстве Тринидад и Тобаго. И все же – это опять мое сугубо личное мнение, с которым можно и не соглашаться, – помимо России более-менее настоящая водка делается только в Польше и Финляндии. Видимо, недаром они когда-то были частью Российской империи. Но зато подлинные «ценители» этого напитка безусловно имеются повсюду.

В подтверждение этого тезиса изложу один забавный случай, произошедший в Гамбии. В первый же заезд туда Григорий Карасин познакомил меня с владельцем парочки местных отелей, с которым сам он давно поддерживал добрые отношения. Звали его Камаль Милки. По происхождению он был ливанец, а по внешнему облику и особенно по характеру напоминал собой русского купца или, наверное, будет точнее сказать, тот типаж, который, возможно ошибочно, я под этим понятием себе представляю.

Роста Камаль был среднего, весьма упитанный, с небольшой, окладистой бородкой. По натуре – открытая душа, хотя и с изрядной долей хитрецы, шутник и балагур, гостеприимный хозяин, дома у которого всегда был накрыт стол для его многочисленных приятелей и просто знакомых. Сам он тоже в любой момент был не против хорошо перекусить и отнюдь не являлся абстинентом по части выпивки. С удовольствием воспринимал цыганскую музыку, хотя самой любимой песней у него была «Прощай любимый город, уходим завтра в море». По его словам, он был готов слушать ее до бесконечности, какое бы настроение у него ни было – веселое или грустное.

Мы с Камалем Милки встречались практически каждый раз, когда бывали в Банджуле – чаще всего у него дома или в одном из ресторанов при его отелях, а иногда бывало, что и на нашей квартире. И вот однажды в свободный вечер задумал я напечь блинов, благо к ним имелась присланная из Москвы всякая подходящая закусочка, как, само собой разумеется, и соответствующий напиток.

Решили позвать и Камаля с женой. Он, однако, сказал, что, к сожалению, не сможет воспользоваться нашим приглашением, так как ожидает у себя на ужин нужного ему по делам человека – представителя фирмы «Grant's» (известные в Шотландии производители виски) по странам Западной Африки. Но сразу же выступил со встречным предложением – приехать в гости к нему. Мы согласились, но предупредили, что захватим с собой и наше угощение, тем более что опару для блинов я уже поставил бродить. Бурных протестов эта инициатива не вызвала.

Прибыли к чете Милки с большой кастрюлей почти готового теста и прочим провиантом. Познакомились с «грэнтовским» фирмачом, на мой взгляд, типичным шотландцем, поджарым, с густой рыжеватой шевелюрой, тронутой сединой, и того же цвета усами. Когда настало время печь блины, я отправился на кухню, где мне уже приготовили пару необходимых по размеру сковородок. Хозяева и все приглашенные изъявили желание посмотреть, как будут готовиться русские «pancakes» – в отличие от французов, взявших в свою лексику наше слово «blinis», в английском языке, насколько мне известно, оно широко не употребляется.

Приступив к выпечке, я решил продемонстрировать высший класс ее осуществления. Переворачивал блины не ножом или лопаточкой, а, взяв сковородку за ручку, довольно высоко подбрасывал их вверх, чтобы они, сделав «сальто-мортале», падали обратно на место нужной стороной. Первые несколько штук были благополучно изжарены таким методом почти под аплодисменты присутствующих. Но, войдя в раж, я сделал неосторожный взмах рукой и умудрился резко поддать по опущенному в кастрюлю половнику. Он сработал как катапульта, обильно оросив жидким тестом нескольких любопытных зрителей. Все обошлось, к счастью, лишь смехом, без неуместных переживаний и упреков.

Теперь мы вплотную подошли к финальной части вечера, ради которой, собственно говоря, и был затеян весь этот рассказ. На аппетит облитого вместе с другими шотландского гостя произошедший инцидент особо не повлиял. Он воздал должное и блинам, и всему тому, что к ним полагалось. А под конец доверительно сообщил мне следующее:

– Ты знаешь, Юрий, хоть сам я и шотландец, к тому же почти всю жизнь занимающийся популяризацией и продажей нашего виски, но поведаю тебе по секрету, что лично мне из любых крепких спиртных напитков все-таки больше всего нравится ваша русская водка! Упаси Господь, чтобы об этом когда-нибудь узнало мое начальство.

С тех пор прошло свыше трех десятков лет, и, надеюсь, публично обнародовав теперь это конфиденциальное признание, я уже не наврежу карьере моего случайного знакомого. К тому же у меня есть смутное подозрение, что мои «мемуары» еще не скоро будут изданы в Шотландии. Поэтому с легким сердцем привожу это компетентное мнение искушенного профессионала, высказанное по поводу нашей водки. Как мне представляется, само по себе оно заслуживает того, чтобы быть упомянутым.

Теперь, видимо, наступил момент попрощаться с напитком, подаваемым у нас к закускам. Перейдем к горячим блюдам – как к рыбным, так и мясным, под которые даже в наших дипломатических представительствах гостям обычно предлагаются сухие вина: охлажденное белое и красное комнатной температуры. В советские времена там, где это позволяли технические, прежде всего транспортные возможности, старались их угощать винами из Грузии и Молдавии.

В России, увы, хорошие сухие вина пока почти не производят (слово «пока» поставлено умышленно – с оптимистическими перспективами на будущее). В связи с этим временным фактором мы, например, в Югославии и Марокко чаще всего заменяли их местными, благо они и там и там изготовляются. Исходил я при этом из двух резонов: с одной стороны, мы как бы отдавали дань уважения стране пребывания, с другой, что тоже немаловажно, экономили государственные средства, так как стоили они, как правило, дешевле импортных. В более редких случаях сервировали, конечно, и последние – в основном французские. О них сейчас и пойдет речь.

Вновь оговорюсь, что излагаю здесь свои сугубо дилетантские и в значительной мере субъективные суждения, никоим образом не претендуя на то, чтобы они воспринимались как истина в последней инстанции. Не возьмусь, в частности, тягаться с двумя своими друзьями, которых обоих зовут Александрами Николаевичами.

Один из них – А. Н. Панов (ныне ректор дипломатической академии, в прошлом замминистра иностранных дел, посол в Корее, Японии и Норвегии) – написал и опубликовал солидный трактат на эту тему под коротким, но вместе с тем емким названием – «Книга о вине». Другой – не раз уже упоминавшийся родственник А. Н. Покровский (более двадцати лет занимавший ответственный пост в штаб-квартире ЮНЕСКО в Париже) – всегда восхищал меня своим творческим подходом к процедуре распития хорошего вина. Мне и сейчас интересно наблюдать, как он «колдует» над ним: предварительно, за пару часов до подачи, открывает бутылки, затем бережно декантирует их, т. е. переливает вино в соответствующие графины и после этого дает ему время слегка «отдохнуть», тщательно определяет, в каком порядке и в каких бокалах подавать разные сорта.

Воздав должное друзьям и вновь с трудом преодолевая свою врожденную скромность (ссылки на нее у меня, кажется, уже встречались), осмелюсь все же заметить, что вроде бы и сам не так уж плохо разбираюсь во французских винах. По всем показателям я без особых колебаний отношу их к лучшим в мире, оставляя далеко на втором месте итальянские. Есть, разумеется, достойные вина в Испании и ряде других европейских стран. В последнее время все более популярными, в том числе и у нас в России, становятся вина из далеких Калифорнии, Аргентины, Чили, ЮАР и Австралии. Не стану отрицать, что и среди них встречаются весьма неплохие, однако до французских им еще весьма далеко.

Не вдаваясь в детали, попробую выстроить некую совсем общую и упрощенную классификацию французских вин, опираясь на свой многолетний опыт тесного знакомства с этими напитками. Сначала разделим их согласно цвету. Как и в случае с виски, возьмем за основу условную ценовую градацию. Самую обширную нишу в ней занимают многочисленные красные вина: они, как правило, на начальной стадии бывают даже дешевле аналогичных сортов своих белых «собратьев», но по мере продвижения наверх на порядок обходят их (отдельные исключения типа Сотерна из Шато д'Икем сейчас во внимание принимать не будем).

Наиболее узкая шкала принадлежит розовым винам – они всегда чуть подороже обычных столовых красных и белых, но зато и в верхние элитные ряды практически никогда не попадают. Их основным достоинством является то, что они в охлажденном виде подаются как к рыбным, так и мясным блюдам. Так называемые «желтые» вина довольно редки, поэтому я им особого места в данной иерархии определить не берусь.

Теперь продолжим разбираться с французскими винами с точки зрения их территориальной принадлежности. Здесь главенствующую позицию занимает продукция из различных районов Бордо. В своем абсолютном большинстве названия бордоских вин начинаются со слова «Chateau» – в переводе «замок». При этом само его «физическое» присутствие в принципе не является обязательным, иногда это может быть и просто какое-то винодельческое поместье с большим домом, заменяющим средневековый замок.

Бургундские вина располагаются на следующей, немного более низкой ступени, поскольку в целом уступают по «знатности» произведенным в Бордо. Полагаю, однако, что такой подход не относится к белым винам из Бургундии, многие из них, например, из виноградников Шабли, по праву претендуют на звание лучших в своей «весовой» категории. В южной части Бургундии расположен район Божоле, хотя одноименное вино, изготовляемое там, обычно рассматривается вне рамок общего наименования региона, т. к. оно представляет собой некий самостоятельный сорт, со своим сложившимся реноме.

В наше время даже до Москвы докатился обычай каждый третий четверг ноября отмечать праздник этого молодого вина. Но до французского размаха его проведения мы, конечно, не дошли и вряд ли когда дойдем (другой вопрос, что нам это, видимо, и не нужно). Во многих городах Франции, включая Париж, в этот день царит почти всеобщее ликование, проходящее под бесконечное хоровое скандирование незамысловатого рефрена: «Il est arrivé le nouveau Beaujolais…» – «Вот оно и прибыло, Божоле нового урожая…».

Обо всех разновидностях французских вин не только рассказать, но даже перечислить их поподробнее мне не позволяет формат моего повествования. Да и цель такая не ставилась. Замечу лишь вскользь, что хорошие вина делаются на виноградниках, произрастающих в долинах Роны и Луары, в Эльзасе, да и в других местах, раскиданных почти по всей территории страны. Я же лучше изложу, как это уже стало привычным, парочку подлинных историй, связанных с винной тематикой. Одна из них ввергла в легкий шок меня, другая, без преувеличения, потрясла всю Францию.

Первая произошла где-то на втором году моего пребывания на посту шефа протокола советского посольства в Париже. Наш посол В. А. Зорин, как уже упоминалось, человек абсолютно непьющий, совершенно не интересовался вопросами, касающимися ассортимента напитков, находящихся на посольском складе и подаваемых гостям. Эта обязанность целиком входила в мою компетенцию. Когда запасы начинали иссякать, я определял, что именно следовало бы обновить, а непосредственно закупками занимался завхоз как материально ответственное лицо.

Действовали мы достаточно слаженно, по отработанной схеме, и обычно никаких накладок не возникало. Но вот однажды, вернувшись в посольство из поездки в город, я услышал от дежурного коменданта:

– Михалыч, тут ни тебя, ни завхоза не было, а за время вашего отсутствия привезли вино. Ну, я, конечно, его принял, расписался за получение, но прошу в следующий раз хотя бы предупреждать меня о таких вещах.

– Какое еще вино? – удивился я. – Мы ничего не заказывали. Может, это завхоз без меня самодеятельностью занимается или его вообще по ошибке доставили?

– Не знаю, – ответил комендант, – сказали, что для нашего посольства, а что и как – не уточняли. Иди сам разбирайся, мы все десять ящиков отнесли в гараж, там они и лежат.

Пошел разбираться, а тут как раз и завхоз подоспел. Выяснилось, что и он ни о каком вине слыхом не слыхивал – явно какое-то недоразумение.

– Ладно, – говорю, – пойдем для начала посмотрим, что за вино такое, не исключаю, что на коробках адрес поточнее написан, чем «на деревню дедушке».

Пришли в гараж, произвели внешний осмотр полученного груза – аккуратные винные картонки без всякого упоминания, кому они адресованы. Из любопытства решили заглянуть и внутрь. Осторожно вскрыли один ящик, извлекли бутылку. Я на нее посмотрел и глазам своим не поверил. На стандартной фабричной этикетке крупными буквами было напечатано: «Vin de l'Ambassade de l'URSS en France» – «Вино посольства СССР во Франции»! Вот уж какого сюрприза не ожидал, так не ожидал. Что за диковина такая?

Отойдя от первой оторопи, повернул бутылку другой стороной, там тоже имелась небольшая наклейка с текстом, набранным уже мелким шрифтом. Прочитал ее, и ситуация несколько прояснилась. В ней содержалось разъяснение, что Его Превосходительство посол СССР во Франции господин В. А. Зорин во время своего визита в департамент Юра посетил среди прочих объектов винодельческое хозяйство, принадлежащее местному предпринимателю Анри Мэру (это фамилия у него была такая, а не пост в местной ратуше). В знак дружбы и уважения к нашей стране он преподнес в дар советскому гостю небольшой виноградник, из урожая, собранного на нем два года тому назад, и произведено данное вино.

От самого посла я о таком подарке никогда не слышал. Но факт есть факт. Пришлось взять бутылку и отправиться к шефу. Захожу к нему в кабинет, где он сидел, как всегда погруженный в чтение документов.

– Ну, что там у вас? – спрашивает, не отрывая глаз от бумаг.

– Да вот, – осторожно начал я, – у меня такой вопрос, Валериан Александрович: вы пару лет тому назад, когда меня еще не было в Париже, не ездили в департамент Юра?

– Куда, куда? – переспросил Зорин, теперь уже приподнимая голову. – Кажется, ездил, я вообще-то много различных районов посещал. А в чем, собственно говоря, дело?

– А вам тогда случайно некий Анри Мэр виноградник не дарил?

Тут посол посмотрел на меня повнимательнее и, как мне показалось, с определенной долей подозрительности: а все ли в порядке с его помощником, не перегрелся ли на солнышке в стоящую в ту пору жару? Потом, правда, чуть-чуть призадумался.

С такой «бутылочкой» и сфотографироваться приятно.

– Теперь, впрочем, что-то припоминаю: действительно был один похожий эпизод. Прогуливались мы по какому-то винодельческому угодью, и его владелец, показав на склон горы, сказал: видите вон тот виноградник – отныне он будет ваш. Само собой разумеется, это был чисто символический жест, мол, приезжайте, когда хотите, ешьте вволю виноград, который там растет.

– Понятно, – согласился я, – что подарок был символическим, но зато вот вино-то с него абсолютно реальное.

С этими словами протянул шефу принесенную бутылку, объяснив, что таких поступило еще две сотни. Он, как и я, поначалу слегка опешил. А затем несколько растерянно спросил:

– Ну и что же с ними прикажете делать? Надо, полагаю, отослать их обратно.

Поразмыслив немного, посол и сам пришел к выводу, что таким образом можно будет нанести непоправимую обиду гостеприимному и щедрому хозяину виноградников. Ведь он так старался сделать что-то приятное своему гостю, не просто прислал само вино, но даже художественно оформленные этикетки к нему отпечатал. В итоге порешили направить ему теплое благодарственное письмо, присовокупив к нему какой-нибудь приличный русский сувенир.

Само «посольское» вино по качеству оказалось не высшего сорта, довольно крепкое и тяжелое, с насыщенным, но излишне резковатым и терпким букетом. Недаром во Франции винодельческую продукцию из этого региона даже на рекламных афишах зачастую называют «vins fous de Jura». В буквальном переводе это звучит как «сумасшедшие», или, применительно к данному случаю, как «бешеные» вина из Юра.

В. А. Зорин отдал распоряжение завхозу хранить их вне стен служебного склада и дозированно выдавать на нужды коллектива в ходе проведения совместных праздничных мероприятий. В последующие годы «Вино посольства СССР во Франции» продолжало регулярно поступать по адресу, фигурирующему в его наименовании. Но на каком-то этапе, точный срок мне выяснить не удалось, эта «благотворительность» прекратилась. Возможно, тогда, когда и сам Советский Союз перестал существовать, или по какой другой неведомой причине – гадать не берусь.

Теперь переходим к другой истории, которая непосредственно произошла лет через пять после предыдущей. Для Франции она вылилась чуть ли не в общенациональный скандал, о котором я прочитал в журналах, уже вернувшись из командировки и работая в Москве. Не будь на то определенных причин, я, скорее всего, и не обратил бы на него особого внимания – мало ли чего у них там во Франции случается. Но у меня такие причины были, а поэтому с них и начну.

В Париже в очередной раз гастролировала балетная труппа Большого театра. Выступала она при полном аншлаге на прославленной сцене Парижской Оперы, иначе иногда именуемой по фамилии ее архитектора – «Дворцом Гарнье». Советскому послу, им тогда оставался все тот же В. А. Зорин, на весь срок гастролей, а длились они более месяца, устроители предоставили одну из центральных лож. Одновременно в ней могло размещаться человек восемь-десять. Использовалась она прежде всего в представительских целях, для приглашения иностранных гостей, которых всегда сопровождал кто-то из посольства.

На первых спектаклях присутствовал сам посол с супругой, затем его стали подменять старшие дипломатические сотрудники. Я к этой категории не относился, но, учитывая мою «приближенность к начальству», где-то ближе к концу выступлений эта почетная миссия была доверена и вашему покорному слуге. На мою долю выпала участь разделить места в ложе на представлении балета «Спартак» с владельцем одной из самых престижных в то время французских винодельческих фирм из Бордо. Фамилия его была Крюз, а вот имени, к сожалению, не помню. Знаю только, что в семье было несколько братьев, а опекаемый нами гость являлся старшим из них. Наиболее престижные сорта продукции дома «Cruse» чаще всего можно было встретить лишь в самых дорогих ресторанах, элитных отелях, на трансатлантических лайнерах.

Крюз отличался весьма элегантной внешностью: в идеально сшитом смокинге, с безукоризненным пробором в густой, тщательно причесанной шевелюре. У него было интересное, мужественное и волевое лицо, на котором, правда, присутствовал какой-то грустный отпечаток. Это, видимо, объяснялось его физическим недостатком – он был таким же горбатым, как Квазимодо или Фрол из популярного сериала «Место встречи изменить нельзя».

В театр вместе с Крюзом пришли изящная, вся в драгоценностях красавица-жена, по возрасту намного моложе его, теща и один делец, изредка сотрудничавший с нашим торгпредством. Он был выходцем из семейства российских эмигрантов первой волны и носил фамилию Пивень, весьма подходящую к его внешнему облику. Видимо, его взяли с собой в качестве возможного переводчика, т. к. он еще не полностью растерял знания русского языка. Однако к его услугам прибегать не пришлось – со мной была только еще одна пара приятелей из нашего посольства, которые свободно владели французским.

Перед началом спектакля и во время антрактов мы старались поддерживать с гостями непринужденный разговор о балете, культурных связях между нашими странами и еще о чем-то другом, не имеющем, впрочем, никакого отношения к проблемам виноделия. Наверное, наша «светская» беседа произвела на них не самое плохое впечатление, поскольку после окончания представления мы получили приглашение вместе отужинать в находящемся буквально в двух шагах от здания оперы «Cafe de Paris». Надо заметить, что оно только называется «кафе», на самом же деле – это один из старейших и шикарнейших ресторанов французской столицы.

Столик в нем заранее зарезервирован не был, а посему, несмотря на поздний час, Пивню, взявшему на себя руководящую роль в решении всех оргвопросов, пришлось проявить незаурядную настойчивость с тем, чтобы заполучить свободные места. Он же порекомендовал заказать несколько легких, но изысканных блюд. Затем к нам важно прошествовал сомелье с толстенной, как телефонный справочник, картой вин. Пивень даже не стал в нее заглядывать.

– А скажите, пожалуйста, какие вина дома «Cruse» у вас имеются в наличии? – сразу перешел он в атаку.

– О, месье, могу вас заверить, что в нашем погребе, одном из лучших в Париже, имеется весьма богатый выбор продукции этой фирмы, – с нескрываемой гордостью заявил соме-лье. – Какой именно сорт вы желаете?

И тут до этого сидевший с отсутствующим видом и не проронивший ни единого слова Крюз с небрежной миной, как будто речь шла о каком-то ерундовом пустячке, спросил:

– А у вас случайно нет «Chateau…» (точного названия я сразу не запомнил, а потом оно мне не встречалось) урожая 1929 года?

У почтенного винного мэтра от удивления, как говорится, чуть челюсть не отвалилась.

– Нет, месье, – почти испуганно произнес он. – Это ведь практически музейная ценность. Смею вас заверить, что вы вряд ли найдете его в каком-либо парижском ресторане. Но у нас хранится вино этого сорта, произведенное в 1936 году. Это также большая редкость.

– Да, действительно, – хмыкнул Крюз, – и это был, помнится, весьма неплохой год.

На этом он вновь потерял интерес к дальнейшему выбору вина к нашим блюдам. После оживленной дискуссии между Пивнем и метрдотелем они сошлись на каком-то компромиссном сорте, не относящемся к раритетным диковинкам. Не знаю, понял ли потом сам сомелье, с кем ему пришлось иметь дело. Но, если и догадался, то гордиться этим знакомством ему оставалось не так уж долго. Ибо через три года он, как и я в Москве, смог прочитать огромные заголовки, вынесенные на первые страницы изданий французской прессы.

Все они в один голос оповещали о скандальном разоблачении в винной «империи» дома Крюзов. В какой-то момент их семейный бизнес начал испытывать серьезные затруднения. Чтобы выбраться из тяжелого положения, братья пошли на тайные закупки алжирского вина. Затем они смешивали его со своим, разливали по бутылкам и пускали в продажу под видом продукции, произведенной в собственных знаменитых «замках». Какое-то время эта афера удачно сходила им с рук. Это, видимо, лишь усилило «всенародное негодование» – мало того, что само вино оказалось поддельным, так еще и французские ценители-гурманы разобраться с этим прискорбным фактом сумели не сразу.

Против семейства Крюзов был начат судебный процесс. Я, скажу откровенно, за его ходом особо внимательно не следил, других забот хватало, и чем он окончился сейчас не припоминаю. По моим наблюдениям среди «именитых» вин дом «Cruse» вроде бы больше не фигурировал, хотя много лет спустя в обычных винных лавках в Париже мне и попадались средней цены бутылки со знакомым наименованием.

Будем считать, что время официального ужина, с которого начиналось повествование в этой главе, подходит к концу. Настал момент подавать десерт, а к нему Шампанское, чтобы произнести финальные тосты. Скажем несколько слов и об этом благородном напитке.

В виде некоего вступления придется, как это уже было в случае с коньяком, вновь начать с некоторых лингвистических понятий. Я не случайно в слове «Шампанское» поставил заглавную букву, хотя его чаще всего пишут с маленькой. В этом-то и кроется вся загвоздка. Не являясь закоренелым буквоедом и уважительно относясь к сложившимся традициям, могу все же лишь с большой натяжкой согласиться с тем, что в обиходной речи у нас, да и во многих других странах, это наименование стали относить ко всем так называемым «игристым» винам. Вынужден при этом, однако, заявить, что между ними и подлинным напитком, произведенным в Шампани, и только в ней, а не в каком-нибудь ином, пусть даже французском регионе, лежит дистанция огромного размера.

Снова не возьмусь утомлять читателя детальным описанием технологического процесса его изготовления – он весьма сложен и многоступенчат. Меня, например, при посещении одного из домов по производству Шампанского больше всего поразило то, что бутылки с ним, находящиеся на стадии многолетнего вызревания, регулярно поворачиваются только вручную – автоматизированной технике такую деликатную операцию доверить не могут.

Существует множество разновидностей этого напитка, одни делаются на протяжении десятилетий, если не веков, другие появились относительно недавно. В мою бытность шефом протокола нашего посольства в Париже мы закупали только продукцию фирмы «Моэт-э-Шандон». На рядовых приемах подавали самый незамысловатый сорт «Cordon rouge», на обедах и ужинах «Brut imperial», ну а для особо важных гостей расщедривались на «Dom Perignion». Последний сорт носит имя монаха Дома Периньона, который, как считается, и изобрел в XVII веке методологию приготовления настоящего Шампанского. Возможно, кто-то припоминает, что именно его всегда заказывал Джеймс Бонд, обхаживая в ходе своих шпионских подвигов очередную девушку.

Все, наш ужин закончен. Гости встали из-за стола и ожидают подачи кофе или чая, ну а кое-кто и рюмки дижестива. Коньяку, арманьяку, кальвадосу и прочей «воде жизни», входящих в классический «дижестивный набор», у меня посвящены отдельные главы. Остались только ликеры, о которых, собственно говоря, особенно много и рассказывать нечего. Не потому, что я отношусь к ним с незаслуженным пренебрежением, а просто в силу того, что их качество в отличие от вышеуказанных напитков, равно как и от вина, разумеется, не столь зависит от срока выдержки, купажа или территориальной принадлежности базовых компонентов.

По моему разумению, все ликеры условно можно поделить на две категории: «натурального» происхождения, среди них, кстати, весьма часто встречаются довольно крепкие – от сорока до пятидесяти градусов, а также остальные, которые изготовляются на разбавленной спиртовой основе с добавлением в нее всякого рода естественных, а иногда и химических ароматизаторов.

В первую группу я бы прежде всего поместил ликеры французского происхождения: «Гран Марнье», «Шартрез», «Бенедектин» и, конечно, наиболее уважаемый мною «Куантро». С последним мне довелось познакомиться еще во время пребывания в Дагомее, хотя, если быть более точным, непосредственная встреча с ним произошла в Ломе, в холле гостиницы «Того». Сидя в кожаном кресле в климатизированном помещении за чашечкой крепкого кофе и сигаретой, я впервые в жизни, как меня и научили понимающие в этом толк люди, крошечными глоточками смаковал изысканный напиток с тонким апельсиновым ароматом. Некоторые любители добавляют в бокал с «Куантро» несколько кубиков льда: вольному – воля, но, на мой взгляд, такой «варварский» обычай лишь заглушает его подлинный вкус.

Чтобы не прослыть французским «националистом», к этой же компании я бы присоединил и итальянский «Амаретто» с приятным миндально-горьковатым привкусом, и шотландский «Драмбуйе», сделанный на основе виски, и похожий на него ирландский «Айриш мист». Есть еще любимые, в основном женщинами, густоватые сливочный «Бейлис» или кофейный «Тиа Марья». К категории ликеров можно отнести и почитаемую в нашем семействе еще со времен покойного отца чешскую «Бехеровку». Эту травяную настойку (а состав входящих в нее многочисленных трав до сих пор держится в таком же глубоком секрете, как и компоненты кока-колы) с тем же успехом подают не только на дижестив, но и на аперитив.

Возвращаясь во Францию, можно отметить, что там производят и «слабенькие» по градусам натуральные ягодные ликеры, называемые «кремами». Одним из самых известных является «Creme de cassis» – из черной смородины. Его употребляют за десертом в чистом виде, в частности, большим ценителем этого вкусного, но достаточно сладкого напитка являлся небезызвестный Эркюль Пуаро из произведений Агаты Кристи. Но этот же «крем», смешанный с сухим белым вином, выступает также и в качестве аперитива под наименованием «кир». Происхождение этого названия связывают с именем популярного в свое время в Советском Союзе за его вклад в борьбу за мир каноника Кира. На своей же родине его больше знали как мэра Дижона, долгие годы успешно руководившего местной ратушей. Если вино заменить Шампанским, то это будет не просто «кир», а уже «кир руайяль», то есть «королевский».

На этом, с призывом «пьянству бой», но, не нанося при этом пощечин по собственной физиономии, в трилогии глав о различных напитках мы ставим окончательную и жирную точку.