Вообще-то, откровенно говоря, никаких таких послесловий или эпилогов – не роман, чай, создаю – я сначала и вовсе писать не собирался. И все же, когда я завершил оный свой опус и впервые сам перечитал подряд все его главы, то почему-то непроизвольно вспомнил один афоризм, авторство которого приписывается Блезу Паскалю. Выглядит он следующим образом: «Только в конце работы становится ясно, с чего надо было ее начинать». Полностью соглашаясь с высказыванием великого французского мыслителя, ученого и философа, я бы даже позволил себе несколько дополнить его: не только с «чего начинать», но и как продолжить и чем завершить.

Нет, ни от чего написанного я не отказываюсь: поведал о тех эпизодах, которые мне представляются интересными, рассказал о тех блюдах и рецептах их изготовления, которые мне нравятся, а как уж это получилось – не мне судить. Смущают меня, однако, некоторые другие аспекты моих воспоминаний – а не усугубят ли они иногда и так встречающееся превратное представление о работе и жизни дипломатов в целом? Все ведь у меня получилось так гладко да «курчаво»: либо о еде да напитках, либо о каких-то курьезных историях – профессионального «леса» за этими байками-«деревьями» явно не увидишь.

Я, правда, сразу оговорился, что в мои планы не входило описание никаких политических проблем, и старался строго следовать этому самоограничению. И все же легкие сомнения у меня остаются: возможно, что о повседневной, рутинной стороне нашей работы стоило бы сказать и чуть больше. А то, бывает, взглянешь ненароком на какой-то телесериал (я их почти не смотрю, но все же изредка случается), где фигурируют некие наши посольства или консульства, и диву даешься: где же это авторы сумели отыскать как прототипы подобных типажей, так и отдельные детали их «дипломатической» деятельности? Чтобы никого не обижать, конкретных примеров из недавно увиденного приводить не буду, а возьму другой, еще более незамысловатый.

Я являюсь завзятым «кроссвордистом» с многолетним стажем – само по себе, не буду отрицать, разгадывание кроссвордов особо интеллектуальным занятием не назовешь, но, как утверждают, оно представляет собой неплохую тренировку для памяти, что меня и утешает. Так вот, почему-то очень часто в них встречается простенькое слово из четырех букв, к которому почти всегда дается следующее категорическое определение – дипломатический демарш или форма дипломатического протеста. Как выяснилось, под этим «грозным» или «суровым» понятием скрывается просто-напросто обычная для нашего брата нота.

За десятилетия службы на внешнеполитическом поприще всяческих нот через мои руки прошла не одна тысяча: в молодые годы я их сам составлял, а в зрелые, став «начальником», в основном визировал уже готовые, хотя иногда и подправить молодежь приходилось.

Сама же по себе нота (она бывает вербальной или личной, но не об сейчас речь) – это самая распространенная и обыденная форма письменного общения между посольствами и МИД страны пребывания и между самими дипмиссиями. Она может быть и «сопроводиловкой» к какому-то важному или нужному документу, и сама содержать изложение каких-то политических вопросов или позиций. Но все-таки в абсолютном большинстве, в сугубо количественном исчислении – это чаще всего хоть и официальное обращение, но все же носящее деловой или «технический» характер. Правда, и при этом оно неизменно начинается с несколько высокопарной фразы: «Посольство свидетельствует свое уважение (далее следует, кому именно) и имеет честь…» и заканчивается такой же: «посольство пользуется этим случаем, чтобы возобновить (адресату) уверения в своем высоком уважении». А вот само содержание ноты зачастую выглядит самым что ни на есть «лапидарным» образом: просьба выдать кому-то визу, сообщение о прибытии (отбытии) такого-то сотрудника или делегации, запрос на пролет самолета, на разрешение от освобождения от уплаты таможенных сборов за дипломатический груз и т. д. и т. п. Да мало ли чего еще подобного может «иметь честь» просить посольство по всяким текущим и хлопотным делам.

А вот «нот протеста» я из своей практики что-то не припоминаю. Протестовать-то и разного рода демарши предпринимать в тех случаях, когда ущемлялись интересы нашей страны или отдельных ее граждан, естественно, доводилось. Но обычно это происходило в прямом личном общении, в ходе которого собеседнику могла быть вручена соответствующая памятная записка или меморандум. Ну, а к чему, собственно говоря, я весь этот разговор о нотах затеял? Да просто попытался на примере содержащихся в них обыденных вопросов (не вполне уверен, удачно ли я их подобрал) как-то проиллюстрировать без ненужного пафоса ту будничную рутину, которая, к сожалению, составляет неотъемлемую и значительную часть ежедневной работы всякого дипломатического представительства.

Разумеется, все это – «вторичные» или «побочные» функции в деятельности любого посольства или генконсульства, а об основных же я здесь распространяться не буду – это серьезная самостоятельная тема. Могу только заверить, что для их качественного исполнения помимо профессиональных навыков и знания предмета требуются постоянная собранность и внимание, в том числе и к мелочам. Ну, а к тому же не надо забывать, что работа дипломатов и других сотрудников загранучереждений протекает порой в весьма непростых климатических, бытовых и военно-политических условиях. Ну, а бывает, что на твоем служебном пути возникают и всякие другие неожиданные «каверзы». Все это я знаю не понаслышке, а по собственному опыту.

Я, допустим, в довольно шутливом духе изложил «смытие» нашей машины в океан в Дагомее или свои «дебюты» на протокольных мероприятиях в ее столице Котону. А вот о том, что за один год моего пребывания в этой стране там произошло пять государственных переворотов, включая два военных путча, упомянуть как-то не пришлось. А они нашу жизнь в этой самой «африканской экзотике», как можно предположить, не слишком-то облегчали и особо заскучать или расслабиться не позволяли.

Возьмем далее мою вторую командировку во Францию, которая длилась не очень-то уж и долго. В марте 1983 года французское руководство во главе с социалистом Ф. Миттераном пошло на довольно-таки неординарный шаг – одновременную высылку из страны 47-и советских дипломатов. Как потом признавалось даже в местных средствах массовой информации, сделано это было под сильным давлением со стороны американцев. Так это или не так, но, как бы там ни было, я оказался в числе «изгнанных». Не берусь гадать, какие на то возникли резоны у французской контрразведки: может, не понравилось, что слишком активно за работу принялся, восстанавливая былые связи (не хвастаюсь, вроде бы оно так и было), ну а может, и просто прошлись по родственной линии – банальный «отыгрыш» за профессиональную деятельность отца.

Одним словом, вернулся я на родину и вновь приступил к работе на должности заместителя заведующего отделом Южной Азии МИД СССР. Иногда лишь подшучивал, что я теперь не просто «персона», а еще и «non grata». Это «высокое звание» вдохновило, в частности, несколько позднее Льва Валериановича Лещенко на то, чтобы посвятить моей жене (профессиональному химику) по случаю ее дня рождения, который мы вместе отмечали в ялтинском санатории, следующее четверостишие:

Подписано, правда, это бессмертное творение двумя псевдонимами: А. С. Лещенко или Лев Пушкин, но его рукописный оригинал у нас хранится, так что автору в случае чего не отвертеться – почерковедческая экспертиза, надеюсь, не подведет.

После трех лет службы в центральном аппарате министерства на меня начали «примеривать» должность посла. Первым конкретным шагом на сей счет стало предложение возглавить наше посольство в маленьком островном государстве Сан-Томе и Принсипи. Вернувшись домой, с трудом отыскал его на карте у берегов Западной Африки, чтобы показать жене, куда нас собираются отправить. Она, разумеется, поохала, но все-таки разделила мое мнение, что надо соглашаться – в советские времена кадровому дипломату до уровня посла добраться удавалось нечасто.

Не получилось этого на сей раз и у меня, но по несколько другой причине – мой непосредственный начальник «нажаловался» первому заместителю министра В. Ф. Мальцеву, что кадры накануне предстоящего вскоре визита на высшем уровне из Индии в Москву забирают из отдела одного из немногих «пишущих» сотрудников. Виктор Федорович вызвал меня к себе и сказал:

– Послушайте, голубчик, ну зачем вам сейчас ехать на какие-то крохотные острова? Человек вы относительно молодой, поработайте хотя бы еще годик в отделе, а потом мы вам подберем какую-нибудь страну поприличней.

Мои робкие возражения, что на первый раз мне подойдут и Сан-Томе вместе с Принсипи, во внимание, как понятно, приняты не были. Ну а где-то год спустя началось мое оформление на должность посла в Того. Сама по себе это довольно долгая процедура, поскольку помимо длинной цепочки утверждений в Москве на конечной стадии необходимо еще получить и согласие страны, куда тебя предполагается направить – т. н. агреман. Лишь после этого на предварительно уже подписанном указе о назначении проставляется номер и дата, после чего он становится действующим документом.

Каких-то фиксированных сроков на выдачу агремана в дипломатической практике не существует: обычно на это уходит месяц-другой, хотя, конечно, бывают и исключения. Мне известны такие случаи, когда он получался и за считанные часы, но они относятся к другим конкретным лицам, а посему я о них умолчу. Тоголезцы же мне агреман дали за очень короткое время – дней за десять.

И вот, наконец-то, все необходимые формальности и предотъездные хлопоты остались позади. Вещи собраны, квартира «законсервирована», оставшиеся 300 рублей, чудом неизрасходованные на всякие дружеские проводы в министерстве и дома, поделены между детьми. Последнее воскресенье в Москве – поздно ночью нам улетать. Еще раз проверяем: паспорта, билеты, верительные грамоты, багаж – все на месте. И тут раздается внезапный звонок от дежурного по МИДу, моего доброго знакомого:

– Ты уж извини меня, старик, что вынужден сообщить тебе неприятную новость. Тут чепуха какая-то произошла – из Ломе поступила срочная телеграмма, что тоголезцы аннулируют свой агреман. Так что придется тебе не в аэропорт ехать, а с утра пораньше прибыть к начальству.

На следующий день на совещании у министра обсуждалось два вопроса. Первый – как отреагировать на этот демарш со стороны Того. Хотя и редко, но случается, что та или иная страна не дает своего согласия на предложенную ему кандидатуру нового посла. Сам по себе подобный факт уже расценивается как некий недружественный акт, после которого следуют какие-то ответные меры. Но такого случая, чтобы дать агреман, а потом забрать его назад, как игрушку у ребенка – поиграл, мол, и хватит, никто и припомнить не смог. Было даже радикальное предложение о разрыве дипломатических отношений с Того, однако в итоге порешили ограничиться тем, чтобы понизить их с уровня посла до временного поверенного в делах.

Ну, а второй вопрос касался уже меня лично – а со мной-то, бедолагой, что делать? После выхода указа Президиума Верховного Совета СССР и его опубликовании в газетах «Правда» и «Известия» я официально являлся Чрезвычайным и Полномочным Послом СССР в Тоголезской Республике и юридически никем другим. Словом, поручик Киже какой-то: с одной стороны, вроде бы и есть такой дипломатический представитель, а с другой, реально в природе его не существует. После некоторых размышлений министр дал поручение подобрать для меня другую страну, которая более благосклонно отнеслась бы к моему «славному» французскому прошлому. А в том, что вся эта катавасия была делом рук французов, никто особо не сомневался. Позднее в одной из бесед с нашим поверенным в делах это было неофициально подтверждено и в тоголезском МИДе.

На тот же период, пока шел подбор нового места работы, я вернулся в свой отдел Южной Азии и продолжал заниматься привычными проблемами. Вот только зарплату (кстати, на 100 рублей меньшую, чем ранее) получал не в нем, а в отдельной кассе, где ее выдавали сотрудникам загранучреждений, временно находившимся в Москве.

– Повезло тебе, – дружески подшучивали коллеги, – небось, оклад посла-то полностью выплачивают в валюте?

– А как же, – бодро отвечал я, – исключительно в ней, жаль только, что в западноафриканских франках, а они у нас, представляете, почему-то широкого хождения не имеют, так что приходится их сразу менять на монгольские тугрики.

Впрочем, Бог с ней, с финансовой стороной вопроса, поскольку через пару месяцев мне подобрали подходящую для «перевода» страну – Бурунди. В ней тогда у власти была группа молодых деятелей просоциалистической ориентации, находившихся в конфронтации с Западом, а посему сложностей с получением агремана не должно было возникнуть. Меня это предложение полностью устраивало – хоть и маленькое государство, но в силу своего горного расположения с весьма приличным для Африки климатом, а кроме того, и очень живописное.

Заново началась обычная процедура оформления, ушла, в частности, подписанная министром записка в ЦК КПСС, где и принималось окончательное решение (оно, естественно, предварительно было согласовано) о новом назначении. Сам же я тем временем в свободные минутки начал наведываться в соответствующий африканский отдел, чтобы понемногу входить в курс дел предстоящей работы. И вот сижу я в нем как-то утром и читаю всякие «бурундийские» бумаги. И снова раздается телефонный звонок, но уже не от дежурного по министерству, а от собственной жены:

– Ты знаешь, – несколько растерянно сказала она, – я сейчас новости по «Маяку» слушала, так в них сообщили, что в Бурунди произошел государственный переворот.

– А ты все правильно поняла, ничего не перепутала? – усомнился я, – у нас тут тишь да гладь, никто ни о чем подобном пока не слышал.

На Новый Год и послу надеть колпак не возбраняется.

Но сам все же, как понимаете, немедленно устремился в кабинет заведующего отделом. У того мое сообщение тоже вызвало определенные сомнения, которые, однако, быстро рассеялись. Уже через десяток минут ему принесли телеграмму из нашего посольства в Бурунди, в которой сей факт подтверждался. Более того, в ней содержалась краткая, но весьма важная для меня лично информация, что к власти в стране пришли прозападно настроенные силы. В результате такого разворота событий записку о моем назначении из ЦК срочно отозвали, а мне снова не оставалось ничего другого, как терпеливо ожидать дальнейшего решения своей участи. В итоге на посту посла в Того я пробыл год и два месяца, о чем имеется и официальная запись в моей трудовой книжке. Хорошо еще, что я в этой стране побывал в молодости, а иначе обидно как-то было бы: столько времени в ней «отслужить» и даже не знать, как она выглядит. Ну, а в результате всех этих перипетий настал-таки тот день, когда одновременно вышли указы об освобождении меня от этой почетной должности и о назначении послом СССР на Шри-Ланку, а по совместительству еще и в Мальдивскую Республику. А это совсем не Того и Бурунди даже вместе взятые – так что стоило годок с лишним подождать.

О нашем пребывании на Шри-Ланке мы сохранили самые добрые воспоминания, поскольку за проведенные в ней три года очень привязались к этой стране. Не обошлось, правда, и без малой ложки дегтя в бочке с медом – всем был бы райский уголок, кабы не продолжающийся там уже несколько десятилетий межэтнический конфликт. В то время, когда мы работали в Коломбо, боевые действия непосредственно велись в основном на юге и юго-востоке страны, а в самой столице «тамильские тигры» периодически устраивали кровавые террористические акты. Я однажды чуть было не попал в эпицентр одного из них – избежать этого мне удалось благодаря двум привычкам: полезной (стремление соблюдать максимальную точность) и вредной (пристрастие к курению). Коли уж вспомнил эту историю, то постараюсь максимально кратко рассказать и о ней.

Перед окончательным возвращением в Москву я наносил прощальные визиты ланкийским деятелям и коллегам послам. В тот день первая встреча на 11 часов утра у меня была запланирована с послом Канады (не с Кэролайн, с которой мы пили виски на описанном ужине в память о Бернсе, а с заменившей ее Нэнси Стайл). Спустился вниз из своего кабинета и с сигаретой в руке подошел к автомашине, внутри которой я из-за кондиционера все же старался по возможности не курить.

– Сколько нам времени, Владимир Иванович, до канадки добираться? – спросил я у водителя, уже собираясь бросить сигарету в близстоящую урну и сесть в машину.

– Ровно пять минут, Юрий Михайлович, – последовал ответ, – вы ведь и сами знаете, до их посольства совсем недалеко, а трафик сейчас нормальный.

– Ну, ладно, в таком случае в моем распоряжении есть еще минутка, чтобы докурить.

Так и поступил, а в тот момент, когда уже заносил ногу в открытую дверцу автомашины, раздался мощный взрыв, сопровождаемый грохотом выбитых из окон стекол и всяких других падающих обломков. В здании посольства тогда шел текущий ремонт с применением сварочной аппаратуры. Поэтому первая мысль стремительно, на долю секунды, промелькнувшая у меня, была: наши баллоны с газом рванули! Но тут же, услышав истошные крики, слившиеся в один жуткий вой, доносящийся откуда-то со стороны, сообразил, что взрыв произошел не у нас, а где-то неподалеку.

Вот как все случилось: водитель – смертник мини-грузовичка, начиненного взрывчаткой, попытался прорваться на нем напрямую в здание подразделения генштаба ланкийских вооруженных сил, расположенное где-то менее чем в полукилометре от нашего посольства. Ему это, однако, не удалось, и он подорвал свой смертельный груз прямо на дороге, по которой и мне предстояло ехать в резиденцию канадского посла. Позднее, когда в больницы были эвакуированы десятки раненых и увезены тела случайно погибших прохожих, наши ребята с секундомером в руках промерили время, которое понадобилось на то, чтобы проехать от подъезда посольства до огромной воронки, диаметром метров в 30–40, образовавшейся на месте взрыва. Наверное, вы уже и сами догадались – оно составило ровно одну минуту! Ну и, как вы считаете, можно после этого бросить курить?

И тем не менее десяток лет спустя я на этот «героический» поступок все-таки отважился и почти год ходил в «некурящих», разве что иногда по вечерам трубочкой баловался. А потом сломался и вернулся к этому вредному занятию. Хотя на меня за это, надо отдать ей должное, даже жена особенно не ругалась, поскольку рецидив сей произошел незадолго до натовских бомбардировок Югославии. О всех связанных с ними обстоятельствах, как отмечалось в предисловии, я пока рассказывать не собираюсь. Саму же атмосферу работы и жизни в боевых условиях: ежедневный пронзительный вой сирены, предупреждающий о предстоящем налете, за которым следовали глухой рокот летящих бомбардировщиков, канонада югославской ПВО, грохот разрывов от падающих бомб и крылатых ракет, думается, при наличии даже не очень богатого воображения можно себе представить и без моих детальных описаний.

К вышеприведенным эпизодам могу лишь добавить, что и в промежутке от Коломбо до Белграда на моем дипломатическом пути нет-нет да и возникали какие-нибудь неожиданные зигзаги. Так, например, после распада СССР и появления нового Министерства иностранных дел РФ меня поначалу собирались отправить послом в Пакистан. В наши с женой семейные планы отъезд в ту пору в долгосрочную загранкомандировку никак не входил. Но ничего не поделаешь – хорошо уж то, что из системы не увольняют – другой ведь профессии у меня нет, хотя я иногда и шутил, что вообще-то я по призванию повар, а дипломатия у меня – хобби.

Однако в итоге меня не только оставили в Москве, но даже предложили возглавить вновь создаваемый департамент Западной и Южной Азии и войти в этом качестве в состав коллегии министерства. Когда же через несколько лет мы сами созрели для выезда на работу за границу, то первоначально предполагалось назначить меня послом в Турцию, которую затем «переиграли» на Югославию. О чем, впрочем, мы никогда, несмотря на все пережитое, нисколько не сожалели. За четыре года, проведенные в этой стране, мы искренне полюбили ее и с большой симпатией и уважением относимся как к сербам, так и к черногорцам. На их совместную долю выпало столько трагических испытаний, а потому обидно, конечно, что сейчас они «развелись».

А вот теперь я и добрался, в конце концов, до заголовка этой главы. А выбрал я его потому, что во всех жизненных обстоятельствах старался, насколько возможно, не терять присутствия духа и чувства юмора. Исходил, в частности, из рекомендаций уже не раз цитированного мною А. П. Чехова, который утверждал: «Для того чтобы ощущать в себе счастье без перерыва, даже в минуты скорби и печали, нужно: а) уметь довольствоваться настоящим и б) радоваться сознанию, что «могло быть и хуже». Далее Антон Павлович приводит многие резоны в подкрепление этого тезиса, из которых мне больше всего нравится следующий: «Если жена тебе изменила, то радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству».

Доброе общение с друзьями, в котором всегда находилось время веселой шутке, помогало скрасить нудную изматывающую обыденность или внести необходимую разрядку во время экстремальной стрессовой ситуации. Так, например, я уже довольно подробно рассказывал, в каких весьма непростых бытовых условиях мы жили и работали в Мали. А что было делать, чем заняться в часы досуга? О существовании телевидения в этой стране тогда еще даже не подозревали. В парочке кинотеатров под открытым небом на допотопном оборудовании постоянно крутили одни и те же столь же допотопные фильмы. Сами понимаете – особо не повеселишься.

Нам повезло, однако, что преподавать сопромат малийцам приехал уже упоминавшийся Святослав Демин, который в составе своей студенческой команды выиграл финал тогда еще только зарождавшегося в Москве Клуба веселых и находчивых. Он-то и выступил инициатором проведения этой игры между добрым десятком советских учреждений и групп специалистов, находившихся тогда в Мали. Без преувеличения можно сказать, что успех у этой затеи был оглушительный, а уровень отдельных выступлений не уступал порой московским. И сами мы – несколько организаторов – веселились от души, придумывая до поздней ночи всякие смешные задания и прочие детали очередного тура состязаний, и участники команд истово старались не подвести многочисленных и благодарных болельщиков.

Совершенно другая обстановка, понятное дело, была во время работы в Париже. Вот там-то проблем, чем занять часы редкого досуга, прямо скажем, не возникало. Не говоря уже о знакомстве с богатейшей французской культурой, даже частенько побывать на выступлениях наших советских исполнителей было гораздо доступнее и проще, чем в самой Москве. А со сколькими из них посчастливилось познакомиться лично! Вот передо мной лежит фотография с дарственной надписью: «Юре Котову на добрую память о нашей дружбе». А под ней от руки нарисованный «автошарж» и подпись – Юрий Никулин.

В своевременно так и ненаписанных «дневниках», которые посему хранятся лишь в кладовой моей памяти, одними из самых красочных страниц являются те, которые связаны с разного рода веселыми историями и похождениями. К сожалению, избранная «главенствующая» кулинарная тематика моих воспоминаний как-то не позволила найти для их изложения подходящего места.

Жаль, наверное, что не удалось поведать о том, как Юрий Никулин выиграл конкурс на лучшее дирижирование оркестриком, проводившийся среди зрителей одного из парижских заведений, где, честно признаюсь, музыкальные выступления перемежались со стриптизом. Или о том, как мне довелось играть на сцене нашего посольского клуба в Париже вместе с Евгением Леоновым: в основном-то, конечно, это был его монолог, но все же отдельные реплики я ему подавал. Да и о многих других забавных происшествиях тоже хотелось бы при случае вспомнить и рассказать. Например, как Лидия Федосеева-Шукшина задерживала отправление поезда Москва-Хельсинки, пока я лихорадочно бегал по вагонам, разыскивая незнакомого мне человека, с которым я условился передать посылку родителям в Финляндию. Или как на следующий день после запозднившихся посиделок у нас, я пытался принести «веревочку» к микрофону Льва Лещенко в Останкино, где он записывал какое-то свое очередное выступление. Будем уповать на то, что такая возможность мне еще когда-нибудь представится.

Вообще-то в изначальном варианте я это послесловие хотел озаглавить по-другому, хотя также в виде слегка переиначенной фразы из иной популярной песни: «Как молоды мы были, как весело шутили…» А потом призадумался и решил, что это было бы, видимо, не совсем правильно и справедливо по отношению и к самому себе, и к своим друзьям. Допускаю, что употребленное прошедшее время к словам «как молоды мы были», к сожалению, подходит, а вот в том, что касается «шутили» – навряд ли.

Уже и в достаточно зрелые годы мой несколько тяжеловесный статус «чрезвычайного и уполномоченного» никоим образом не мешал мне слегка подурачиться, участвуя вместе с молодежью в капустниках или выступая с сольным юмористическим номером на коллективных встречах по поводу какой-нибудь «красной» даты календаря.

Вот и сейчас, заканчивая оный «титанический труд», мне хотелось бы сказать, что я старался, в меру отпущенных мне способностей, сделать его чуть повеселей и не превратить в скучное назидательное повествование. Возможно, внимательный читатель обратил внимание на то, что по всему тексту у меня весьма часто используются слова, взятые в кавычки. Где-то, наверное, они и лишние, но я злоупотреблял ими с одной-единственной целью – подчеркнуть собственное ироническое отношение ко многому описанному. Исходил при этом, в частности, из того, что даже к такому архи-серьезному занятию, как кухонная готовка, все же можно (или нужно?) относиться с известной долей юмора.