В предыдущей главе о коньяке уже упоминалось о так называемой «eau-de-vie» – «воде жизни». По-русски это слово произносится как «о-де-ви». Кстати, из подобного французского словосочетания «о-де-Колонь» (вода из Кельна) мы заимствовали наш одеколон. У нас, как известно, случается, что и его тоже пьют, но сейчас речь пойдет все-таки не о нем, а о некоторых других разновидностях этой крепкой и ароматной «водички».

В широком понимании во французском толковании к этому понятию можно отнести любой спиртной напиток, получаемый путем дистилляции. Однако большинство из них имеют свои собственные национальные названия, которые одинаково звучат на всех языках: будь то виски, джин, ром или водка. Да и в самой Франции в наше время к «о-де-ви» в основном относят лишь отдельные крепкие напитки из ягод или фруктов. Они тоже, как правило, гордо носят свои «родовые» имена, например, кальвадос. С него мы и начнем наше повествование.

Не помню точно, где мне впервые встретилось упоминание об этом дотоле неизвестном французском напитке. Если не изменяет память, скорее всего в «Триумфальной арке» или в «Трех товарищах» Э. М. Ремарка. В конце пятидесятых годов эти романы имели огромный успех среди московской молодежи. Выходили они небольшими тиражами, однако мне посчастливилось почти сразу стать их обладателем. Все мои друзья и знакомые выстроились в долгую очередь, чтобы заполучить на короткое время заветные экземпляры. Сам же я имел возможность проштудировать эти книги без спешки, тщательно разбираясь в новых для меня нюансах из той неведанной «заграничной» жизни.

Позднее загадочное словечко «кальвадос» попадалось мне неоднократно и в других литературных произведениях. Поэтому вполне объяснимо, что по приезде в Дагомею я постарался при первой возможности обзавестись бутылочкой этого напитка. Открыл, попробовал… И был глубоко разочарован. Еще одной юношеской иллюзией стало меньше – пить, конечно, можно, но без особых восторгов. На длительный период о кальвадосе было забыто. А точнее – до командировки во Францию.

В Париже по окончании рабочего дня в посольстве, как правило это случалось достаточно поздно, мы с приятелями частенько выходили на прогулку по близлежащим улочкам. На каждом шагу там тесно расположены многочисленные ресторанчики и уютные кафеюшки. Соблазны были велики, но особо «шиковать» не позволяли наши скудные финансовые возможности. Мы могли побаловать себя лишь «половинкой» (бокал в 250 граммов) бочкового пива или «баллоном» (круглая рюмка граммов на 60–70) дешевого красного вина.

Иногда, правда, коллеги, уже опытные парижане, предлагали взять маленькую рюмочку кальвадоса – «пти кальва». Поначалу я соглашался не слишком охотно. Но затем попривык, как говорится, втянулся и постепенно смог прочувствовать скромное обаяние этого напитка. Начал разбираться в его различных вкусовых оттенках – теперь уже понимал, что один кальвадос может сильно отличаться от другого.

Чаще всего пили мы, разумеется, самые ординарные и недорогие его сорта – крепостью в 40 градусов. Рюмочка с «кальвой» (сокращенное обиходное название) обычно ставится на блюдце, на котором лежит кусочек сахара. Мне объяснили, как им следует пользоваться: отпиваете маленький глоточек, сахар обмакиваете в рюмку и сразу же высасываете из него теперь уже сладенькую капельку кальвадоса в качестве «закуски» к нему же. Вся эта нехитрая операция с известной долей юмора называется «делать грязного поросенка». Разумеется, из сахарка, а не из потребителя напитка.

Как-то недавно в Москве приятели по случаю юбилея пригласили нас с женой в дорогой ресторан с французской кухней. Когда настало время подавать кофе, подошел важный сомелье (мэтр по винам и напиткам), чтобы принять заказ на дижестив. Я поинтересовался, есть ли у них кальвадос. Конечно, был гордый ответ. Принесли два бокала искомого напитка. И тут я задал вопрос, который поверг сомелье в шок:

– Простите, пожалуйста, а не найдется ли у вас пары кусочков сахара?

После довольно долгих поисков принесли тростниковый сахар – коричневатого цвета. Пришлось объяснять, что как «закуска» к кальвадосу он может сгодиться. Но вот «грязного поросенка» из него не сделаешь – он таковым является уже по своему изначальному происхождению.

Читая как-то в ту парижскую пору очередной детективный роман на французском языке, кажется, Ж. Сименона, встретил выражение: «faire un trou normand» – «сделать нормандскую дырку». По тексту повествования было понятно, как говорится, «нутром» почувствовал, что речь идет о доброй выпивке. Однако все же не совсем ясно – о какой именно. Потом где-то еще раз мне попадается все та же фраза. Полазал по словарям, но что конкретно под этой «дыркой» подразумевается, так и не нашел. Пришлось при случае спросить у одного знакомого француза. Тот оказался человеком сведущим и рассказал такую историю или легенду.

Дегустируем кальвадос в Нормандии с Н. Н. Афанасьевским.

Выражение это родилось в древние времена, когда викинги-норманны на своих кораблях уходили в долгие плавания. Завоевывали новые земли, грабили города и села, насиловали женщин, а потом, сильно утомленные от этих благородных дел, возвращались в родные пенаты. Там их встречали с почетом, устраивали, в частности, пиры, которые могли длиться не один день. Жарили целиком на вертелах туши быков, кабанов, оленей и более мелкой дичи. Накушавшись вволю мяса, норманны брали небольшую паузу, во время которой пили кальвадос, – это и называлось «сделать нормандскую дырку». После чего с прежним аппетитом продолжали перекусывать все тем же мясцом.

Я поблагодарил моего знакомого за разъяснения, принял их к сведению, но, честно говоря, все же не совсем разобрался, откуда все-таки взялась эта самая «дырка»? Возможно, никогда бы и не узнал, если бы не счастливая случайность. Был у меня в Париже друг – Боря Борисов, увы, несколько лет тому назад скончавшийся от тяжелой болезни. Помимо прочего нас с ним сблизило общее хобби – увлечение кулинарией. Это сейчас хорошо готовящих любителей мужского пола становится все больше и больше, а тогда на нас смотрели как на белых ворон.

Однажды в свободную субботу решили мы порадовать общих приятелей чем-нибудь вкусненьким. На квартире у Бори мы с ним в «четыре руки» скоренько приготовили несколько основательных блюд, включая утку по-мартиникански с горошинами крупного зеленого перца. Обед удался на славу – все гости, да и мы сами, наелись так, что дышать было тяжело. Еле выползли из-за стола и с трудом переместились на диван и кресла. Тут-то Боря и говорит:

– А как вы, ребятки, относитесь к тому, чтобы сделать «нормандскую дырку»?

Не уверен, что все присутствующие знали значение этого выражения, тем не менее, предложение хозяина было воспринято с единодушным одобрением. Он достает бутылку и разливает по рюмкам какой-то напиток светло-желтенького цвета, совсем не похожего на тот темно-янтарный, которым обладали пробованные мной ранее кальвадосы. Ничтоже сумняшеся, я маханул свою рюмку залпом и сперва чуть не задохнулся. Вкуса жидкости я практически не почувствовал – лишь огненный ком медленно прошел по пищеводу. Ощущение было таким, что его прочистили горячим шомполом. Дышать стало легче.

– Что это за штука, Боря? – спросил я, утирая выступивший пот. Это сколько же в ней градусов будет?

– А помнишь, я тебе рассказывал, что иногда меняю у своего консьержа бутылку виски или водки на бутылку его кальвадоса домашней выгонки. Ему родственники из Нормандии присылают. Сколько в нем точно градусов, он и сам не знает, но говорит, что за семьдесят.

Вторую рюмку я выпил уже аккуратней, маленькими глоточками. А после третьей спросил:

– Боря, будь любезен, загляни-ка на кухню – у нас там уточки или чего другого не осталось? А то что-то снова кушать хочется, как норманну по возвращении из заморских набегов.

Мораль сей истории проста и напрашивается сама собой. Теоретические знания, конечно, вещь полезная, но без проверки практикой они иногда не многого стоят. Это, как мы помним, утверждал еще великий Гете. Слегка противореча данному постулату, остановлюсь все же вкратце на том, что представляет из себя кальвадос, из чего и как его изготовляют.

Свое название он позаимствовал от той местности, где его начали впервые производить. Случилось это в департаменте Кальвадос, расположенном в Нормандии. Именно там 28 марта 1553 года была получена официальная аттестация (сейчас мы бы сказали – выдан патент) на получение «о-де-ви» путем дистилляции сидра. А с 1600 года там была зарегистрирована уже целая профессиональная гильдия производителей этого напитка.

При упоминании слова «кальвадос» многие из моих знакомых говорят:

– Знаем, знаем, доводилось пробовать – это такая яблочная водка.

– Позвольте не согласиться с вами, – обычно возражаю я. – Уж если вы хотите использовать какие-либо сравнения, то давайте условно будем называть его яблочным коньяком или арманьяком. По технологии производства он скорее напоминает эти напитки.

Действительно, посудите сами. Кальвадос получают путем перегонки яблочного вина – сидра (обычно его крепость 5–6 градусов). Полученные спирты (так же как и коньячные, они не превышают 72 градусов) затем выдерживают в дубовых бочках, где они приобретают соответствующий букет и янтарный цвет. Подлинные «благородные» кальвадосы имеют право на маркировку «appellation d'origine controlée» (что это такое, рассказывалось в главе о коньяке).

Наиболее знамениты среди них те, что носят название «Calvados Pays d'Auge». Кальвадос из этого исторического района Нормандии – «Страны Ож» (там же делают самые почитаемые во Франции сорта камамбера и некоторых других сыров: ливаро, пон-л'эвека), заслуженно пользуется титулом «короля». Так же, как и для коньяка, спирты, идущие на его изготовление, проходят двойную дистилляцию. Само собой разумеется, что яблоки для получения изначального сидра могут выращиваться только в этом регионе и никаком другом. Большое значение для этого напитка играет и срок выдержки. Таким образом – кальвадос кальвадосу рознь. Встречаются и абсолютно уникальные. Расскажу об одном из них.

В 1971 году Париж покидал наш посол В. А. Зорин – один из крупнейших советских дипломатов. Как и положено в таких случаях, перед отъездом в посольстве состоялся многолюдный прощальный прием. Он уже подходил к концу, когда к послу подошел один из депутатов Национального Собрания Франции. Он нам был хорошо известен – входил, в частности, в парламентскую группу дружбы с СССР. Человек, мягко говоря, с некоторыми странностями: всегда кое-как одетый – брюки выше щиколоток, обсыпанный перхотью и сигаретным пеплом и плюс ко всему крайне разговорчивый. Под мышкой он держал смятый пакет из газетной бумаги.

Обычно на больших приемах послу переводили по очереди несколько дипломатов (сам он французского языка не знал). В мои функции это не входило – у шефа протокола хватало собственных организационных забот. Но тут случилось так, что очередной «толмач» куда-то отлучился, и переводить беседу с депутатом пришлось мне. В. А. Зорин в то время был уже в годах и потому от долгого общения с гостями изрядно подустал. В связи с чем мне поступила команда переводить не дословно, как всегда, а суммарно излагать сказанное собеседником. А тот затрещал как пулемет: вспоминал различные эпизоды из двусторонних связей, о своей деятельности на ниве борьбы за мир и разоружение и т. д. и т. п. Посол совсем загрустил, и я переводил все короче и короче. В заключение депутат сказал следующее:

– Вы, наверно, не помните, ваше превосходительство, что я родом из Нормандии, из простой фермерской семьи. На протяжении многих десятилетий моя родня занималась сельским хозяйством, включая производство небольшого количества знаменитого местного напитка – кальвадоса. Его качество, помимо прочего, зависит и от того, из яблок какого года он был сделан. Так вот, в год вашей революции – 1917 – урожай яблок в наших краях был крайне невелик, но, по мнению знатоков, необычайно хорош для изготовления кальвадоса. В наши дни кальвадос 1917 года вы найдете разве что в специализированных музеях. В нашей семье с тех далеких времен бережно хранятся три бутылки этого напитка, одну из которых я хотел бы вам презентовать.

После этого объяснения (оно было гораздо многословнее, чем я его сейчас изложил) он передает Зорину свой газетный пакет. Как было велено, мой перевод прозвучал совсем кратким:

– В память о совместной работе, Валериан Александрович, он дарит вам бутылку домашнего кальвадоса.

– Передайте депутату мою благодарность за его высказывания и презент, – сказал посол. – Это их самогонка, что ли? – добавил он, когда француз отошел. Я кивнул головой. – Выкиньте ее в ближайшую мусорную урну, – последовала команда.

Взяв пакет, я быстренько ретировался. Рядом урны, как назло, не оказалось, поэтому пришлось отнести его домой. Там я осторожно извлек слегка кривую, еще кустарного изготовления темно-зеленую бутылку, запечатанную сургучом. На одном ее боку был грязный след. Ну и депутат, – подумал я, – даже протереть подарок не мог. Взял тряпку и попытался сделать это сам. Однако, к величайшему удивлению, удалить грязь не получилось. Поднес бутылку к свету и присмотрелся повнимательнее. Оказалось, что в поры стекла от десятилетий лежания в погребе вцементировались крошечные песчинки. В подлинности почтенного возраста напитка я и так не сомневался, но это было еще одно материальное тому подтверждение.

«Ну и чем же закончилась вся эта история? – вправе спросить читатель. – Каким на вкус оказался музейный кальвадос? А может, владелец до сих пор бережно хранит его или вообще сдал на какой-нибудь винный аукцион, заработав бешенные деньжищи?»

Увы и ах! Поскольку обещал в своих мемуарах писать чистую правду, придется ею и ограничиться, как бы горька она ни была. Вскоре после не совсем праведного завладения редчайшим кальвадосом (Зорин был человеком абсолютно непьющим, но отнюдь не наивным простачком – переведи я ему чуть поточнее, не видать бы мне раритета), собрались мы у меня с приятелями на посиделки. Где-то далеко за полночь, когда все запасы спиртного в доме кончились, а продолжить дружеское общение еще хотелось, вспомнил я о заветной бутылочке. Ну и выставил ее, хотя нам к тому времени уже было все равно, что пить – сошла бы и самая захудаленькая кальва. Так что каких-то особых воспоминаний о раритетном напитке не сохранилось даже на следующее утро. Более того, и пустую бутылку сгоряча выкинул, вместо того чтобы хоть ее сохранить в качестве сувенира. Кто не совершал по молодости подобные глупости – пусть бросит в меня камень.

Надо признать, что за последние десятилетия и в самой Франции потребление кальвадоса сокращается. В городских барах его вытесняют различные импортные напитки – прежде всего ранее мало потребляемые французами виски или даже водка.

В Нормандии, конечно, еще остались специализированные магазины-подвальчики, где вам предложат перед покупкой отпробовать несколько сортов кальвы, прежде чем вы сделаете окончательный выбор. Последний раз было проверено на собственном опыте где-то пару лет тому назад. Задачка эта, кстати, не из простых. После нескольких, пусть и крошечных проб в голове все-таки начинается легкая сумятица: то ли второй кальвадос особо понравился, то ли четвертый, а может быть, шестой… В итоге спрашиваешь мнение хозяина и берешь тот, который он рекомендует.

Но некоторые давние традиции и там уходят в прошлое. Например, нормандская привычка подливать кальвы в кофе. Она была настолько распространена, что, если четверть века тому назад вы в Шербурге заказывали «cafe nature», т. е. просто чистый натуральный кофе – это значило не без сахара или без молока, а без кальвадоса. Нынешнее молодое поколение этого уже не знает.

Я же, покинув Францию, сохранил ностальгическую привязанность к этому напитку на многие годы. Конечно, в основном приходилось довольствоваться фабричными – бутылочными – вариантами. Но бывали и исключения.

Так, например, среди иностранных коллег в Марокко был у меня добрый приятель – посол Швеции. Человек высокого, где-то под два метра роста, с красным обветренным лицом и с пышной седой шевелюрой – настоящий скандинавский викинг. Звали его Петер, но я частенько в шутку именовал его «Петром Великим». Он охотно откликался.

Как-то после ужина у нас в резиденции предложил я ему в качестве дижестива рюмочку кальвадоса. Его в ту пору как раз завезли в так называемый «дипшоп» в Рабате – беспошлинный магазин для дипломатов. Посол с удовольствием согласился.

– А ты, Юри, оказывается, тоже уважаешь этот напиток? – спросил он, сделав несколько маленьких глоточков. – Может быть, тебе доводилось пивать и хороший домашний кальвадос? И что такое «нормандская дырка» знаешь?

В ответ я рассказал ему выше описанные истории. Внимательно выслушав их, собеседник сказал:

– Очень интересно. Тогда, я думаю, ты сможешь оценить тот кальвадос, который мне присылают из Нормандии. Ведь моя жена родом из тех краев, и вся ее родня и сейчас там живет.

Вечером на следующий день я отправился на очередной официальный прием, который давал в ресторане гостиницы «Хилтон» один из арабских послов. Приглашенных была тьма – чтобы поприветствовать хозяина в холле гостиницы выстроилась длинная очередь. Среди ожидающих я заметил и своего шведского коллегу, который сразу же бросился ко мне. После дружеских приветствий он распахнул пиджак и извлек из внутреннего кармана пластиковую бутылочку из-под минеральной воды.

– Держи, – радостно протянул он ее мне. – Это та самая «кальва», о которой я тебе вчера говорил. Надеюсь, понравится.

Слегка опешив, я тепло поблагодарил шведа за презент. Но вынужден был вернуться на минутку к машине, поскольку держать его в кармане я как-то не решился. Хотя вообще бы не помешало – шикарные яства на арабских приемах, как правило, бывают в изобилии, но ничего крепче соков к ним не подают. А кальвадос, как выяснилось дома, и на самом деле оказался отменного качества. Впоследствии Петер еще не раз дарил мне его, но уже не таким экстравагантным образом.

Рассказ о других разновидностях «о-де-ви» продолжим с небольшой цитаты из «Праздника, который всегда с тобой» Э. Хемингуэя. Вспоминая свои визиты к Гертруде Стайн, он пишет, что обычно хозяйка подавала гостям натуральные бесцветные напитки из красных и желтых слив или лесной малины – «каждый из них отдавал на вкус теми ягодами, из которых был сделан, приятно обжигал язык, и согревал вас, и вызывал желание поговорить». Прекрасная характеристика. Можно лишь добавить, что подобную «воду жизни» также перегоняют из клубники, вишни, груш или других фруктов.

Во Франции эти напитки большей частью производят в Эльзасе и Лотарингии. Почти все они действительно не имеют цвета – только ярко выраженный аромат и весьма крепки – порядка 50 градусов (в последнее время, правда, наметилась тенденция делать их послабее). Пьют их как из маленьких рюмочек, так и из больших коньячных бокалов обычно в качестве дижестива. У наших переводчиков подобные «о-де-ви» зачастую «обзываются» наливками, что, как видно, не совсем верно. Плюс ко всему и сахар в них почти всегда отсутствует.

Крепкую «выпивку» подобного рода вы встретите и во многих странах восточной Европы: Польше, Венгрии, Болгарии, Словакии и Чехии. Из последней мне недавно привез бутылочку «Живы воды» мой давний друг Леша Федотов. Когда-то он служил под моим началом, потом обошел шефа, стал замминистра, а теперь является нашим послом в Праге. «Вода жизни» из абрикосов оказалась весьма приличной. Ну, а в том, что касается «жива», то в славянских языках «живот» – это не «пузо», а жизнь, соответственно и прилагательное имеет тот же смысл. Но особенна богата ею, во всяком случае, исходя из моего личного опыта, Югославия. Сейчас, увы, государства с таким названием больше не существует, но я был российским послом именно в нем, а посему и рассказывать буду о югославских, а точнее – сербских и черногорских напитках.

Наиболее распространенными из них являются сливовица и «лозовача» – последнюю можно условно назвать виноградной водкой, хотя бы потому, что и она прозрачна как вода. В принципе же – это то же самое, что и грузинская чача. Познакомиться с «лозовачей», или сокращенно просто «лозой», мне пришлось сразу по прилете в аэропорт Белграда – под короткий тост: «добро дошли», что значит: «с приездом» или «добро пожаловать». А затем мне доводилось пить ее несчитанное количество раз по различным поводам, а иногда и без оных. Не обходилось и без забавных эпизодов. Вот один из них.

Я пишу эти строчки в апреле 2006 года в канун Пасхи. А ровно десять лет тому назад, в 1996 году, в «чистый четверг» я прилетел в Подгорицу для знакомства с членами черногорского руководства. Первая встреча с Президентом Республики была назначена на 11 утра. До нее оставалось около трех часов свободного времени и, встречавшие меня представители МИДа предложили съездить в Цетине – древнюю столицу Черногории. Там, мол, есть неплохой исторический музей, а езды всего минут тридцать, так что вполне управимся. Я, естественно, с удовольствием согласился.

Небольшой музейчик оказался действительно интересным (значительная часть всей экспозиции в нем посвящена российско-черногорским связям), однако, экскурсия много времени не заняла. Сопровождавшие меня черногорцы сказали, что есть еще один музей – при монастыре. Отправились туда. Во время его осмотра – и там многие экспонаты связаны с Россией – подходит ко мне какой-то священнослужитель и говорит, что митрополиту Черногории Анфилохию доложили о присутствии в его владениях российского посла, и он спрашивает: не смогу ли я посетить его, хотя бы ненадолго? Я, естественно, сказал, что сочту за честь.

Меня незамедлительно провели в покои митрополита. Он принял меня весьма любезно, сразу завязалась непринужденная беседа, которая шла на русском языке, – Амфилохий им владел совершенно свободно. Через несколько минут вошел служка и занес поднос с чашечками черного кофе и пузатенькими рюмочками с каким-то напитком.

– Давайте выпьем за вековую дружбу между народами Черногории и России, – предложил хозяин. – Это наша местная «лозовача» – делается монахами непосредственно в монастыре, пояснил он, протягивая мне рюмку.

Не скрою, я был в легком смятении. Во-первых, хотите верьте, хотите нет, но мой организм вообще поутру, а было где-то начало десятого, ничего крепкого не воспринимает. Во-вторых, вскоре мне предстояли встречи с руководителями Республики, и как-то не очень хотелось при знакомстве с ними выдыхать алкогольные пары. И тут, как мне показалось, я нашел достойный выход из положения.

– Спасибо большое, Ваше Преосвященство, – сказал я, – но ведь сегодня «чистый четверг», наверно, в этот день пить как-то не очень полагается.

– Ничего страшного, – певучим говором успокоил меня Амфилофий, – в данной ситуации это не возбраняется, не возбраняется, – дважды протянул он.

Признаюсь откровенно – в тонкостях православных канонов я не очень разбираюсь. Пришлось поверить митрополиту на слово и отпить пару глотков за нашу дружбу. А она действительно имеет глубокие исторические корни. Вот некоторые к сему шутливые иллюстрации.

Еще в царские времена на вопрос, сколько в Черногории населения, ее жители отвечали: «Нас са рус има двесто милиона, а без руса пола камиона» – «Нас с русскими двести миллионов, а без русских половина грузовичка». Или другое: Черногория до сих пор формально находится в состоянии войны с Японией, которую она символически объявила ей в 1905 году в знак солидарности с Россией. А мир заключить так и не удосужилась. Может быть, это и миф, но я слышал эту историю от черногорцев неоднократно.

За визиты же к черногорским лидерам я зря беспокоился. В ходе некоторых из них мне также предлагали поднять бокал и за мой приезд в Подгорицу, и за наши дружеские отношения. В Белград вернулся поздно вечером не только с массой впечатлений, но и с картонной коробкой, в которую были уложены несколько бутылочек монастырского происхождения.

И все же виноградная водка – скорее продукт внутреннего потребления в самой Югославии. За ее пределами более известны сливовица и «вильямовка». Оба этих напитка экспортируются в различные, в том числе европейские, страны.

Из чего делается сливовица, видимо, понятно. Можно лишь уточнить, что, как и в случае с кальвадосом, это скорее условный «сливовый коньяк», а не водка. По крайней мере, ее некоторые сорта – например, выдержанная «препеченица». Само ее название происходит от сербского глагола «печи». Это у нас самогонку гонят, а у сербов – «пекут». Настоящая «препеченица» – напиток двойной дистилляции, который затем многие годы (от пяти, десяти и больше) стареет в бочках до того, как быть разлитым по бутылкам.

Югославская «вильямовка» заимствовала свое имя от соответствующего сорта груши – «Вильям». Я, прямо скажем, не великий ботаник. Знаю только, что впервые его вырастил английский садовник, которого звали Вильям. Может быть, и у наших специалистов этот сорт носит такое же название, но лично мне оно в русском языке не попадалось. Во Франции другое дело – там «poire William» это не только сам фрукт, но и эльзасская «о-де-ви» из него.

Берусь смело утверждать, что сербская «вода жизни» из груш нисколько не уступает своей родовитой французской родственнице. Это не только мое мнение: на протяжении ряда лет «вильямовка» из фирмы «Таково» получала золотые медали на специализированной выставке в Брюсселе. И это, мягко выражаясь, при весьма прохладном отношении членов международного жюри ко всему, что было связано с Югославией.

А вот и другой пример. Не так давно ушел из жизни (что поделать – в моих воспоминаниях эти скорбные слова звучат довольно часто) уже упоминавшийся крупный российский дипломат Н. Н. Афанасьевский. Мы с ним были знакомы еще с институтской скамьи, да и затем наши мидовские пути неоднократно пересекались. В молодые годы он был одним из лучших переводчиков с французского – переводил на высшем уровне. Потом дорос до должности посла, а в период моего пребывания в Югославии являлся заместителем министра иностранных дел, курирующим отношения России с этой страной. Соответственно, бывал в Белграде на регулярной основе и смог помимо прочего хорошо познакомиться с сербской кухней и напитками.

Еще в период до натовских бомбардировок Югославии Николай Николаевич получил новое назначение на пост нашего посла во Франции. Накануне отъезда он устраивал «отходную» в МИДе. А у меня как раз выпала оказия, отправить посылочку в Москву. Звоню ему, спрашиваю:

– Коля, чем могу пособить? Может немного виски подослать или вина? А он мне отвечает:

– Нет, пришли лучше «вильямовки». Хочу познакомить коллег с этим замечательным напитком.

Ну ладно, это еще было понятно. Но проходит где-то год, теперь уже после бомбардировок собираемся мы с женой в отпуск в Москву с остановкой на десяток дней во Франции. Связываюсь с Парижем и сообщаю об этом послу, а заодно интересуюсь, не надо ли чего прихватить из Белграда.

– Если не трудно, привези пару бутылочек «вильямовки», – говорит он.

Вот тут уж я искренне удивился:

– «Вильямовку» во Францию? Да ведь это то же самое, что самовар в Тулу! У вас там собственная знаменитая «poire William» производится.

– Знаменитая – то она, может и знаменитая, – ответствовал Николай Николаевич, – но на мой взгляд до «таковской» грушевки ей далеко. Вот здешний кальвадос действительно на порядок выше сербского. Знаю, что ты относишься к нему с уважением. Так что прибудете к нам, съездим в Нормандию и заглянем в тамошние подвальчики.

И то, и другое утверждение моего приятеля я полностью разделяю. Сербская «ябукова» – так именуется у них «о-де-ви» из яблок, действительно ничего особенного из себя не представляет. Зато напиток из фрукта с ласковым названием «дунья» – это отнюдь не дыня, как слышится, а всего-навсего айва – бывает очень хорош, с необычайно тонким и приятным ароматом. Так же как и «кайсиевача» – ее в Сербии «пекут» из абрикосов. Иногда и в бутылках она бывает весьма неплохая, но все же обычно гораздо лучше добрая «домача» – домашнего изготовления. Как, например, та, что подают в ресторанчике «Код Раце».

В самом Белграде и его окрестностях много ресторанов самого разного вида: больших и маленьких, с национальной кухней и с международной, рыбных, пивных и прочих. В те времена, когда я работал Югославии, они были весьма дешевыми – в некоторых на десять долларов можно было вдвоем вкусно перекусить и выпить по паре рюмок местных напитков. У нас было много своих излюбленных местечек, но, пожалуй, вне конкуренции был «Код Раце».

Этот небольшой, уютненький ресторанчик со стилизованным сельским интерьером расположен километрах в двадцати от Белграда. Выбор блюд в нем более чем скромный: на закуску две разновидности каймака – белый свежий и желтоватый выдержанный, а к нему ассорти из натуральных овощей и горяченные, прямо из печки лепешки. Сербский каймак – это своеобразная разновидность деревенского мягкого сыра, по консистенции где-то близкого к творогу. Только делают этот «творог» из пенок, снимаемых со сливок. Жирновато, конечно, но вкус восхитительный.

Затем следует жаркое: молочный поросенок или молоденький барашек. Все они выращиваются только на собственной ферме – иных у Раце («код» – это наше «у») не подают. Заказывают их на уже «ужаренный» вес. Мы всегда просили «пола – пола», т. е. по половине того и другого, граммов по 300–400 на душу, в зависимости от того, какого она (эта самая душа) пола.

Заказ сделан. Наступает томительная пауза. Чтобы скрасить ее, а заодно и слегка возбудить аппетит, приносят домашнюю «кайсиевачу». По старинной традиции сервируют ее в маленьких (граммов на 40–50) индивидуальных графинчиках с тонким длинным горлышком. Женщин щадят – им дают рюмочки, а мужики должны пить «из горла». Аромат абрикосовки таким образом ощущается обостреннее, но и хмелеешь быстрее. Что поделать – искусство требует жертв.

Заканчивая главу об «о-де-ви», могу лишь упомянуть, что сейчас мне с ней приходится встречаться не очень часто. В кавказских республиках, видимо, и поныне «гонят» всякие кизиловки, тутовки и прочие чачи. В России же производство кальвадоса освоили сейчас в Краснодарском крае. Делается он вроде бы по французской технологии, но до оригинала все же не дотягивает. Нормандскую дырку им не прошибешь. И тем не менее я приобретаю его регулярно – к чашечке черного кофе после плотного ужина с друзьями он вполне годится. Есть, правда, у меня и другая возможность соприкоснуться с любимым напитком. Наш давний друг А. Л. Подольцев – крупный специалист в области здравоохранения (какие только медицинские центры он не возглавлял) наладил домашнюю выгонку кальвадоса из собственных яблок, произрастающих у него на даче. Человек он обстоятельный, ко всякому новому делу относится ответственно. И тут не оплошал – кальвадос у него получается не хуже подлинного французского.