Глава 1

Двадцать девятое марта, Бермонт

Над заснеженной тундрой рассвет только-только начал расстилать свое розоватое покрывало, а старый шаман Тайкахе уже не спал. Старикам мало надо сна, и он под еще зеленоватым от мороза ночным небом задал корм оленям, побеседовал со снежными духами и умиротворенно, как старого друга, послушал далекое стылое море. А сейчас варил воду на очаге, щедрой рукой бросая травы и ягоды в котел и по привычке поглядывая в него: нестабильные стихии всегда давали возможность увидеть о прошлом, настоящем и будущем больше, чем доступно обычному человеку.

Так он узрел, как закрыл медвежий король проход в другой мир, и успокоенно покряхтел – объяснилось вчерашнее утреннее возмущение стихий. А затем увидел, как вкалывали сыну Бера в руку иглу, а тени на снегу показывали, что полдень давно уж прошел.

Нахмурился шаман, поцокал языком и стал мешать ягодный вар, гортанно приговаривая:

– Явись-явись, медвежья жена! Явись-явись, медвежья жена!

И показалась ему в кипящей воде спящая медведица – вот и солнце взошло, полукруг над ней сделало и снова в сумрак ушло, а не проснулась медведица, не обернулась солнечной королевой со смеющимися ласковыми глазами и светлыми, как мех ласки, волосами. Забеспокоился старик, заметался по яранге своей:

– Спит медвежья жена, опять спит! Ай-ай, опять спит!

Схватил полог ее красный свадебный, костяным ножом тонкую полосу отрезал, шесть волос у себя выдернул, с лентой в косицу сплел, заговоры бормоча. Повязал, как браслет, на левую руку, вынул на этот раз две иглы – и загнал одну в одно запястье, а другую в другое.

Исчезли под кожей волшебные иглы, в энергию обета перетекая, ауру королевы к ауре якоря пришивая. Застонал шаман, закричал, словно огнем его объяло, из яранги выскочив, по снегу покатился, корчась, чтобы боль немного притушить. И замер, дыша, как раненый зверь.

Теперь надо, чтобы остальные якоря до конца выдержали, не сломались. Немного игл осталось, да боли в этих иглах много. Ошибся один, а платить болью все будут. Второй ошибки королева не переживет.

Шаман встал на четвереньки, затем поднялся и медленно побрел обратно в ярангу. Надо было собираться в дорогу: не только ему двойную ношу теперь нести, но и тому, кто обет нарушил вольно или невольно. Вкалывать королю по две иглы теперь, а остальным по одной, как прежде, но с болью двойной.

Прежде чем направиться в столицу, нужно было шаману погадать: ждать ли еще врагов на земле Хозяина лесов? И попросить мать-воду, чтобы помогла сестре солнечной королевы выдержать обет до конца. Неизвестно, отзовется ли мать-богиня, хоть и любит она беременных и бережет их. Затаились последнее время боги, ждут, когда их время наступит.

Меньше всего у беспокойной огненной девы игл должно было остаться, но мучений хватит ей с лихвой. Не дай боги скинет – а разве можно ему, Тайкахе, одной рукой лечить, а другой убивать, тем более тех, кто беззащитен еще и не рожден? Нельзя, никак нельзя.

В это же утро полковник и граф Игорь Стрелковский, как обычно, после утреннего душа вкалывал в руку иглу, закрывшись в ванной. В этот раз боль была такой, что он застонал, зашатался, на что-то натыкаясь, пытаясь продышаться и удержаться на ногах. Вокруг грохотало, в глазах было темно – и вдруг его подхватили крепкие руки, и он повис на них, восстанавливая дыхание.

Когда в глазах посветлело, оказалось, что он стоит, ухватившись за взъерошенную Люджину. Она была сонной, ночная рубашка пузырилась на животе – шесть месяцев, как-никак. На полу лежали осколки разбитого им зеркала, а дверь в ванную была выбита вместе с дверной коробкой, и в воздухе кружилась кирпичная пыль.

– Не надо было закрываться, – нервно заявила Дробжек, увидев его изумленный взгляд. – Я со сна забыла, что вы по утрам эти демоновы иглы в себя втыкаете.

Он еще раз взглянул на развороченный дверной проем, покачал головой и, расхохотавшись, схватил Дробжек в охапку и расцеловал.

– Вы спасаете меня с завидной регулярностью, Люджина.

– Судьба у меня такая, видимо, – пробурчала она с напускной сердитостью, под которой скрывала смущение. – В следующий раз занимайтесь этим иглоукалыванием при мне, Игорь Иванович. А то я опять испугаюсь за вас и спросонья, не дай боги, и дом разрушу.

* * *

Несколько дней после закрытия портала Демьян Бермонт провел в виталистическом забытьи, выныривая из него от обжигающей боли, что начиналась в предплечье, охватывала все тело и заставляла корчиться и рычать. Не соображая, король отмахивался, отшвыривая того, кто держал его за руку, и снова засыпал. Иногда он выхватывал взглядом больничный потолок с сияющими лампами, понимал, что находится в лечебном дурмане, и пытался прийти в себя. Не получалось – перед глазами все равно темнело, и он отключался.

Периодически сквозь дрему он слышал разговоры врачей и недовольное ворчание Ольрена Ровента, костерящего своего монарха за неосторожность на чем свет стоит с интонациями сварливой няньки, слышал голос матушки, бормотание виталистов, ощущая, как напитывает его тело энергия, и пытался выговорить вслух вопрос:

– Что с Полиной?

Но губы разжимались едва-едва, раздавался из них сип, забирающий последние силы, – и опять он уходил в сон.

В очередной раз по его телу ударила боль, и Демьян забился, застонал, жадно вдыхая напоенный запахом лекарств воздух. На этот раз дрема была не такой глубокой, и он попытался открыть глаза. Но тут его цепко схватили за вторую руку – и опять покатилась по коже боль, скручивая мышцы и заставляя рычать и отмахиваться.

Но боль прошла, и дрема начала потихоньку отступать. По коже бродила щекотка – будто ее поглаживали перышками, и от щекотки этой прояснялось в голове и восстанавливалось управление телом. В палате пахло травяным сладким дымом и кто-то разговаривал – Демьян узнал Ровента, голос которого то наполнялся такой почтительностью, будто он с первопредком общался, то переходил в раздраженное рычание, узнал и Хиля Свенсена, от которого исходили волны агрессии, и шамана Тайкахе.

– Теперь все время нужно по две иглы колоть, – гортанно говорил Тайкахе. – Должен сейчас проснуться медвежий сын, но если не проснется, завтра до полудня вколешь. И так, пока иглы не кончатся.

– Он и от одной едва к Хозяину лесов не уходит, видящий, – приглушенно отвечал Ровент. – Но если ты говоришь, сделаю.

– Не ты, а я прослежу за этим, – перебивал его Свенсен, – ты больше не нужен, Ровент. Здесь видящий, здесь я. Без тебя иглы вколем. Убирайся!

– Я тут по воле короля, – глухо и упорно рычал линдмор. – Пока сам свой приказ не отменит, не уйду.

– У него никого другого просто не оказалось рядом, – напирал Свенсен. – Или ты думаешь, что искупил свою вину? Его величество волен тебя прощать, а для меня ты все равно предатель. И раз ты в состоянии держать оружие, то в состоянии и бой принять.

– Вот очнется король, и хоть в тот же миг, – огрызался Ровент. – Хотя, сдается мне, ты не за жену бесишься, пусть разродится мягко и будет богиня ей помощницей, а из-за того, что в замке в безопасности зад просиживал, пока я в горах инсектоидов драл!

Свенсен зарычал. В палате запахло адреналином и близкой дракой, и Демьян с усилием открыл глаза – чтобы наткнуться на укоризненный и чуть насмешливый взгляд шамана. Тайкахе в своих пестрых одеждах скромно, поджав ноги, сидел на полу, хотя в палате стояли и стулья, и кресла, и помахивал в сторону короля маленькой перьевой метелочкой. Перед ним дымилась плошка с травой, над которой парил небольшой кувшинчик с водой. Тайкахе махнул последний раз – и убрал метелочку за пояс, и тут же исчезло ощущение щекотки на коже. Спорщики, рычащие друг на друга у дверей, пробуждения короля не замечали – и уже мелькали и клыки, и когти.

– Свенсен, – хрипло позвал Бермонт, преодолевая легкое головокружение и садясь на кровать. Берманы разом развернулись к нему – в агрессивных позах, с желтыми звериными глазами, – и почти синхронно поклонились. – Ровент храбро дрался, – сказал Демьян, – и смыл вину передо мной кровью. Ты же вправе вызвать его на поединок или принять виру за пленение Тарьи, но после войны. Во время войны я междоусобицы не потерплю, накажу обоих.

– Да, мой король, – проворчал Свенсен, опуская глаза. Ровент удовлетворенно рыкнул.

Тайкахе, глядя на них, щурил глаза-щелочки и, что-то шепча, кидал в парящий кувшинчик содержимое разных баночек, выстроенных тут же рядком.

– Ровент, – сдержанно продолжил Демьян. – Ты виноват перед Свенсеном, но он стребует с тебя плату потом. Сейчас знай: он остался в замке, чтобы охранять мою жену и матушку. По-твоему, это недостойное и неважное занятие?

Ровент, до этого победно скалившийся, побагровел и тоже опустил взгляд.

– Нет, мой король.

– Что – нет, Ровент?

– Достойное и важное, мой король! – рявкнул линдмор зло.

– Запомни это. Руку починили тебе?

Ровент покрутил локтем.

– Виталисты потрудились, ваше величество. Вчера гипс сняли.

– Хорошо, – проговорил Демьян. – Благодарю, что исполнил мою просьбу. Оставь мне иглы и можешь возвращаться в свой линд. Позже я позову тебя и других на разговор. Снятие наказания и возвращение всех прав подтверждаю, сегодня же про это объявят в прессе.

– Спасибо, ваше величество, – Ровент отцепил с пояса мешок с иглами, отдал его Демьяну в руки и, поклонившись, вышел.

– На, медвежий сын, выпей, – протянул королю чашку шаман. – Крови много потерял, поможет восстановить.

– Хиль, Полина не просыпалась? – нетерпеливо поинтересовался Демьян, отхлебывая обжигающий напиток. Сразу накатила бодрость, будто выпил крепкого кофе.

– Просыпалась, – доложил Свенсен, уважительно косясь на шаманьи баночки, – но не оборачивалась. Медведицей по двору бродит, ваше величество. Как раньше.

– Тайкахе? – тяжело обратился Бермонт к старику.

Шаман, собирающий утварь в свою котомку, укоризненно поцокал языком.

– Говорил же, медвежий сын, – как солнце встанет над головой, вкалывай, не тяни. Зачем пропустил, эй?

– Виноват. Помоги, видящий.

– Эх, медвежий сын, – прокряхтел старик. – И силен ты, и умен, да самонадеянности в тебе слишком много. Но что делать, и на камне есть трещины. Не хмурься, уже помог, не нужны мне твои просьбы, чтобы ей помогать. Как увидел в воде королеву медведицей, сразу поспешил сюда, день на лыжах шел, день на поезде ехал. В замок пришел, посмотрел на нее – здорова, а потом медведь, – он кивнул в сторону Свенсена, – меня сюда привел. Две иглы теперь каждое утро тебе вкалывать, по одной в каждую руку. И, смотри, не пропусти больше ни одного полудня! Если кто из якорей еще пропустит, не вернется она больше, навсегда в шкуре останется!

– Я прослежу за этим, – пообещал Бермонт. – Когда она снова обернется, Тайкахе?

– Может, и сегодня, – сощурился старик. Демьян поднялся на ноги, покачнулся. – Э-э-э, какой нетерпеливый. – Шаман мягко махнул рукой, в грудь его величества словно теплой ладонью ткнуло, и он сел обратно. – Не спеши, медвежий сын. До полудня еще далеко. Послушай пока, что я увидел. А я тем временем тебя подправлю.

Свенсен замер у двери, но никто его не гнал, а Тайкахе, достав еще скляночки, подошел к королю.

– Сними-ка, – велел, указывая на сорочку, и, когда Бермонт послушался, сунул склянки ему в ладонь и начал проминать его величество острыми и на диво сильными пальцами, словно выправляя покореженные жилы и недавно сросшиеся ткани. От шамана пахло жиром, дымом и травами. – Трижды воскуривал я траву о́сью, позволяющую будущее увидеть, с духами у столба ледяного танцевал, бубном границы времен пробивал… видел я белого змея обезглавленного с тремя язвами огромными на спине. И тигра золотого – зреет на лапе его нарыв, вот-вот лопнет. И сокола красного – взлететь он пытается, но перебиты у сокола оба крыла и раны на них кровоточащие. Тьма с трех сторон и, если поглотит кого-то из великих, снова в землю Бера придет…

Демьян кивал, не перебивая и стараясь даже не дышать, потому что глаза Тайкахе остекленели, стали неподвижными, и вещал он голосом напевным, гортанным, не прекращая зачерпывать пахнущую жухлой листвой мазь из скляночек и больно вдавливать ее в какие-то точки на теле.

– Трижды кидал я кости тюленьи и вопрос задавал: откроется ли на земле Хозяина лесов еще проход в иной мир? Трижды кости сложились в знак «нет», медвежий сын.

– Точно ли это, Тайкахе? – забывшись, спросил Демьян.

– Э-э-эх, – сердито заморгал и закрякал шаман, выходя из транса. Замер, что-то соображая, и продолжил промазывать едва заметный шрам на груди Бермонта, – мое дело тебе рассказать, а уж тебе решать, что делать дальше. Точно я только то сказать могу, что детей тебе поскорее надо, и побольше, медвежий сын. Может, тогда остепенишься и навстречу смерти с такой ретивостью прыгать не будешь. Хозяин лесов степенный, обстоятельный, а Бермонты все рискуют, будто вместо твердого камня в крови то ли огонь, то ли ветер… А удачлив ты так, словно Инлий у тебя первопредком, сколько раз от смерти уходил…

– Разве ты не слышал истории о молодых годах Михаила Бермонта? – с улыбкой спросил Демьян. – Не скажешь сразу, кто был неистовей, он или Иоанн Рудлог.

Его величество слушал старческое ворчание шамана без гнева, почтительно, как слушал бы отца или деда. Тайкахе был вне титулов, а уж в Бермонте и вовсе оставался единственным, кто мог бы пожурить короля без оглядок на статус. И Демьян ценил это. И помнил, как после смерти отца растерянным девятнадцатилетним мальчишкой пришел за советом к Тайкахе. И вышел из яранги, не успев сказать ни слова.

«Придешь после боев», – пробурчал шаман, не вставая с места.

И Демьян пришел второй раз, победив всех линдморов, подтвердив свое право на трон и доказав, что клан Бермонт по-прежнему сильнее остальных. Пришел уже почувствовавшим вкус власти и крови побежденных. Тайкахе встретил его на входе и поклонился, как сыну Хозяина лесов и своему королю.

С тех пор Демьян пусть редко, раз в несколько лет, но навещал старого шамана. Тайкахе к силам своим взывал редко, прямых советов не давал, часто разговаривал на отвлеченные темы, а то и вовсе сидел напротив и попыхивал трубкой, но всегда король выходил от него с созревшим решением.

– О Михаиле слышал, да и видел кое-что, – все так же ворчливо отозвался Тайкахе, затыкая баночки пробками. Его величество покрутил плечами – после шамановых притираний тело казалось наполненным силой и резвостью, как у малого медвежонка.

– Расскажешь? – полюбопытствовал Демьян, бросая взгляд на старающегося выглядеть невозмутимым и незаметным Хиля.

– Ох, медвежий сын, и зачем тебе пересказы слушать, когда ты у самого спросить можешь, – запричитал Тайкахе, хитро блеснув черными узкими глазами. – Приходи к его яблоне с детьми, если война кончится и жену вытащишь. Медвежатам тоже полезно прадеда послушать будет, и ему уважение приятно. Ну, пора мне, – он притопнул, заплясали пестрые лоскуты и кусочки меха на одеждах, мелькнул красный тряпочный браслет на запястье.

– Куда ты? – Демьян встал, прислушался к себе – больше не шатало, тело было послушным. – Не поел, не отдохнул. Будь моим гостем, Тайкахе. Сейчас меня выпишут, вместе в замок поедем.

– Нет, медвежий сын, – покачал головой Тайкахе. – Благодарю, но некогда мне прохлаждаться. У тебя своя забота, у меня своя. В тайге и людям, и зверям, и духам помощь нужна, не люблю надолго их оставлять. Скажи жене, пусть приезжает ко мне летом, как спать перестанет. Я люблю ее, рад буду. А теперь пора, пора…

Демьян вернулся в замок, когда до полудня оставалось еще более двух часов, и, приказав собрать военное совещание, направился во внутренний двор. Полина, растянувшись на боку и вытянув вперед лапы, мирно спала у своей любимой ели на берегу пруда и не отреагировала ни на его появление, ни на поглаживание по холке, ни на низкое рычание с просьбой проснуться.

Демьян еще погладил ее – на душе было тяжело, – пощекотал толстенькую шею и встал. Нужно было успокоить матушку и засвидетельствовать ей свое почтение. Да и дела не могли ждать.

Леди Редьяла уже ждала его на выходе из внутреннего двора, деликатно давая возможность побыть рядом с женой. Невозмутимая и величественная, как всегда, матушка окинула Демьяна внимательным взглядом и почти незаметно с облегчением вздохнула.

– Я горжусь своим сыном и королем Бермонта, – сказала она торжественно, протягивая ему руки. Он склонился, поцеловал их. – И отец бы гордился тобой, Демьян. Мне рассказали, как ты сражался, и отец наверняка с гордостью наблюдал за тобой из небесных чертогов Великого Бера.

Демьян склонил голову, принимая похвалу, и обнял матушку.

– Спасибо, что приглядывала за Полиной, – проговорил он. Леди Редьяла стиснула его с такой силой, что стало ясно, какие переживания скрываются за ее спокойствием и невозмутимостью.

– Она не требует присмотра, – немного укоризненно сказала матушка. – У тебя хорошая жена, Демьян. Ответственная. Люди за это время еще больше полюбили ее. Она посещала больницы, военные части…

– Полина мне писала, – улыбнулся он. – Для нее это забава.

Леди Редьяла с сомнением покачала головой.

– Нрав у нее легкий, но к таким вещам она подходит серьезно. Но что случилось? Почему она перестала просыпаться?

Его величество потер лоб, поморщившись от чувства вины и злости на себя.

– Не успел вовремя вколоть иглу, матушка. Тайкахе обещал, что это поправимо и Полина снова проснется. Может, я неплохой король и боец, – проговорил он глухо, – но пока что муж из меня получается никакой. Плохой я ей муж, вот что случилось.

– Только она считает иначе, – мягко сказала леди Редьяла. – Любит тебя, Демьян. Боги, как она тебя обожает! Нам, берманам, странна и чужда такая яркость чувств, но я бы приняла твою жену только за ее любовь к тебе. Видел бы ты, как горят ее глаза, когда она слушает о твоем детстве и юности или смотрит на портреты. А уж после того, что случилось на свадьбе и позже, я на нее молиться готова. У тебя достойная и хорошая жена, сын. И она понимает, что ты прежде всего правитель, несешь ответственность перед страной и не можешь все время быть рядом.

– Ты утешаешь меня как мать, – снова улыбнулся Демьян.

– Конечно, – величественно кивнула леди Редьяла. – Как мать короля и как жена короля.

Военные при появлении его величества встали, поклонились – и Демьян, поглядывая на тяжелые деревянные часы на каменной стене, велел занимать места и начал совещание. Отчеты зачитывались один за другим, подчиненные докладывали о потерях среди своих и количестве пленных, а Демьян внимательно слушал, задавал вопросы, отдавал распоряжения и при этом следил за стрелкой часов.

Пока король находился в лечебном виталистическом сне, пленных рассортировали и разместили в разных линдах. В замке шли допросы командиров иномирян – Демьяну кратко доложили о результатах и положили перед ним увесистую папку с подробной информацией.

Вокруг закрытого королем прохода в другой мир собирали павших бермонтцев, людей и берманов, и отправляли в родные места, чтобы уже там предать огню. Трупы врагов сжигали прямо на склоне, оперативно, дабы предупредить появление нежити: и так в стране каждый день отмечались случаи поднятия кладбищ и нападений на людей, и только самоотверженная работа служителей Триединого позволяла сдерживать нашествие восставших тварей. По окрестностям долины отлавливали и уничтожали инсектоидов, и это стало огромной проблемой, потому что разбежалось их очень много и уже приходили сообщения о том, что они появлялись у хуторов и окрестных городков, резали стада и нападали на граждан.

От внутренних проблем перешли к делам у соседей. В Йеллоувине, вопреки видениям Тайкахе, проход еще не открылся, и откроется ли, можно было только гадать. В Блакории военные продолжали удерживать северо-восток страны, но все же отступали перед полчищами врагов, пусть медленно. В Рудлоге отсутствовала королева, и куда она делась, пока было непонятно, на Севере и Юге шли кровопролитные бои.

– Можно ожидать, – говорил докладчик, – что первой из наших соседей падет Блакория. При нынешней расстановке сил – в течение месяца-двух. И как только это произойдет, отряды иномирян из Блакории направятся на помощь к своим на Севере Рудлога, потому что в Инляндии усиление не требуется…

– А захватив Север, либо попробуют снова ударить по нам, чтобы не оставлять нас в тылу, либо двинутся на Иоаннесбург и, захватив его, силами двух армий наверняка нападут на нас, – подытожил Демьян. – Благодарю за подробный доклад, У́льсен. Послушайте теперь меня. Видящий Тайкахе узрел, что на земле Бермонта не будет больше переходов в другой мир.

Военные возбужденно загудели.

– Но всегда остается вероятность ошибки, – продолжил король, – поэтому нельзя расслабляться. Нужно решать, что делать дальше. Окапываться ли и укреплять оборону Бермонта, помня, что, если одолеют соседей, нам не выстоять при всей нашей силе и доблести. Или идти на помощь соседям, чтобы уничтожить на их территории тех, кто хочет прийти к нам – и при этом рисковать тем, что здесь может открыться проход, а часть армии будет за границей… – он взглянул на стену. Часы показывали без пятнадцати двенадцать, и Демьян встал. – Обдумайте это. Продолжим после обеда, господа, – он направился к выходу. Но у самой двери остановился, повернулся. – Ульсен, приготовь доклад о положении дел в Дармоншире.

– Дармоншире, мой король? – удивленно прорычал генерал.

– Да, – нетерпеливо рыкнул Демьян и закрыл за собой дверь.

Он спешил во внутренний двор, и каменные варронты, слившиеся со стенами, обычно сонные и медлительные, удивленно ворочали тяжелыми головами вслед сыну Хозяина лесов, ощущая несвойственные ему волнение и страх. Демьян перед дверями перехватил женское платье из рук дожидающегося его слуги, приказал накрыть в их с Полиной покоях обед и вышел под погодный купол.

Он очень надеялся, что обед не придется есть одному.

Медведица спала так же сладко, как и час назад. Но уши подрагивали, и по телу пробегала дрожь, и дыхание было поверхностным. Она вот-вот должна была проснуться. Но обернется ли?

Часы показали полдень.

– Полина, – позвал Демьян. – Полюш, просыпайся!

Медведица зашевелилась, заворчала, поворачиваясь на живот и потягиваясь. Открыла сонные звериные глаза.

– Обернись, – попросил его величество, поглаживая короткую шерстку у ее носа. Она зевнула, и Демьян рычаще повторил: – Обернись, Полина. Пожалуйста.

Медведица лениво тявкнула, игриво перехватив-прикусив его ладонь, перекатилась через голову – и превратилась в его обнаженную жену. Потерла голубые глаза, подняла взгляд – и с визгом, от которого с елей вспорхнула стайка птиц, а к дальней стене всполошно понеслись зайцы и кабанята, прыгнула Бермонту на шею, обхватив руками и ногами и, конечно, уронив его в траву:

– Демьян, Демьян!

Он смеялся от облегчения и уходящего страха, сжимая ее и щурясь от полуденного солнца, бьющего в глаза, – а Полина то целовала его, то в шутку кусала и сама же хихикала от своего баловства. Прижалась губами к его губам – и он охотно ответил на ее поцелуй, а затем, увлекшись, перевернулся вместе с ней, прижал к траве, не переставая целовать, – пока не почувствовал, как она напряглась, и не отпустил ее. Глаза ее были испуганными – но паника в них вспыхнула и погасла, и Полина, вздохнув, тут же снова обняла его, притянула к себе, заставив прижаться лбом ко лбу.

– Ты всех победил? – спросила она счастливым шепотом. – И вернулся ко мне?

– Да, Полюш, – сказал он, блаженно улыбаясь и чувствуя, как теплеет от ее радости у него на душе. Сел, прижимая ее к себе. Забытое платье лежало на траве, и Демьян, покосившись на него, уткнулся носом Полине в шею и расслабленно задышал.

– А почему больницей пахнет? – подозрительно принюхалась притихшая было Поля. – Демьян!

– Поцарапался во время боя, – усмехнулся Бермонт, ласково водя губами ей по шее, по волосам. – Не волнуйся. Подлечили меня уже, Полина. Ты знаешь, что три дня спала?

– Да? – она удивленно посмотрела по сторонам, словно могла найти подтверждение количеству прошедшего времени. – Почему?

– Моя вина, – тихо сказал Демьян, и зависло в воздухе непроизнесенное виноватое «опять». – Я не успел вколоть иглу до полудня. Тайкахе помог, слава богам.

– Не успел, потому что был ранен? – уточнила Полина. Глаза ее стали серьезными, взрослыми – и сама она превратилась вдруг из смешливой девчонки в сильную дочь Красного.

– Какая разница, Поля. Не успел. Очень виноват перед тобой.

– Большая, – твердо сказала она. – Если для того, чтобы вколоть иглу, тебе нужно было во время боя отвлечься, то правильно, что ты этого не сделал. Лучше бы я осталась медведицей, чем ты бы погиб, Демьян.

– Ты все время меня оправдываешь, Поля, – проговорил он серьезно. – А должна бы сердиться.

– Я и сержусь тому, что ты позволил себя ранить, – ответила она, задрав подбородок. И тут же улыбнулась широко, счастливо, запустила пальцы в его волосы и наставительно потеребила их. – Но я так рада, что ты здесь и цел, и не буду ворчать, как положено жене. Ты ведь расскажешь мне, что там было?

– Конечно, – сказал Бермонт, блаженствуя от движений ее пальцев и чувствуя себя совсем разнежившимся медведем.

– Правда, не знаю, как я восприму информацию на слух. Я уже привыкла к твоим письмам, – рассмеялась она. Смеялась Полина заразительно – и он залюбовался ею, искренней, брызжущей энергией, обнаженной.

– Ты не успеешь отвыкнуть, Поля, – не удержался, воровато ткнулся носом ей в грудь и все же потянулся за платьем, пока жена снова не закаменела от паники.

– Ты опять пойдешь воевать? – посерьезнела Пол, натягивая на себя одежду.

– Да, Поля. Надо. – Демьян встал, подавая ей руку.

– Куда?

– Сначала – на обед, – усмехнулся он. – Хочу насмотреться на тебя и наговориться. А потом ты уйдешь в сон, а я буду решать. Но одно из направлений я точно знаю. Там живет твоя сестра Марина, которая тоже должна доколоть себе иглы, чтобы ты жила. Я обязан обеспечить ей прикрытие.

Пол подошла и крепко обняла его.

– Спасибо, – шепнула она горячо ему на ухо.

– Это только ради тебя, Пол. Не благодари. Мы закрытая страна, и берманы некомфортно себя чувствуют среди жителей других стран, но пора и мне побыть хоть немного мужем и защитником.

– Все равно. Это моя сестра. Спасибо, Демьян.

 

Глава 2

Первое апреля по времени Туры, Нижний мир

Алина

Принцесса Алина проснулась оттого, что ее куда-то несли. По закрытым векам то скользили тени, то ударяли солнечные лучи, слышались звук шагов, шелест пышных крон и крики птиц, а она чувствовала себя словно оглушенной и неспособной ясно мыслить. Приоткрыла глаза – профессор держал ее на руках, и его плечо под щекой было мокрым, как и ее волосы. И она вся была горячая и разморенная.

Пятая Рудлог прижалась крепче, зажмурилась и вздохнула – тут же накатили воспоминания обо всем, что произошло во время погони и после, в твердыне. В груди заворочался холодный режущий ком – горечь и страх с острыми краями.

Она сглотнула. Нет, только не думать. Не хватало еще снова тяготить лорда Макса слезами.

Все, что случилось на берегу родника, всплывало в голове обрывками – так больно ей тогда было. Мелькали в голове уверенные действия Тротта, его тревога, и непривычная ласковость, и то, как холод ее тела вдруг сменялся жаром. Но Алина бы не поклялась, что это ей не привиделось.

После чудесного излечения, в полудреме, принцесса продолжала чувствовать крепкие объятия лорда Макса, а потом и его осторожные касания. Он смачивал ей губы, легко касался головы и ребер, которые наконец-то не болели, кажется, заматывал ей грудь – Алина как сквозь туман вспомнила, что сорочка ее вся была изорвана. Затем она совсем заснула, а профессор, видимо, решил не ждать и понес ее прочь от превращенной в прах твердыни. Сколько же он шел?

Принцесса еще раз втянула носом воздух – пахло мужским потом, мхом, разогретой на солнце корой и смолой. От разнообразия живых запахов, от тепла тела рядом холодный ком в груди замер и перестал ощущаться. Посмотрела на красноватые лучи солнца, наискосок падающие сквозь папоротниковые листья. Вечер… а из твердыни они спаслись до полудня.

– Проснулись? – прозвучал над ее ухом голос Тротта.

– Почти, – сонно и смущенно пробормотала Алинка и подняла на него глаза. Инляндец выглядел уставшим: под глазами залегли тени и губы были сухими. – Профессор, вы целый день так меня несли? Зачем? Надо было разбудить.

Тротт остановился и аккуратно опустил ее на землю, прижимая к себе одной рукой. Заросший, полураздетый – только в полотняных, заляпанных кровью штанах и обуви. Принцесса посмотрела на себя – не пригрезилось: остатки его разодранной кнутом рубахи пошли на то, чтобы перемотать ей грудь и стянуть разорванные штаны полосой ткани наподобие кушака.

– Я пытался, – усмехнулся он незло. – Стойте, дайте я посмотрю. – Пальцы профессора легко прошлись по ее голове и ребрам. От руки шел холодок, отдающий покалыванием в местах бывших ушибов. – Вы отказывались просыпаться, а нам нужно было уйти подальше. Не беспокойтесь, я делал остановки, да и вы совсем легкая. Ну и пару раз пришлось вынужденно останавливаться, натыкался на лорхов.

– Вы их убили? – растерянно поинтересовалась принцесса, вмиг представив, как она спит на полянке, а рядом лорд Тротт сражается с гигантским голодным чудовищем.

– Ну я же стою тут с вами. – Инляндец невозмутимо приподнял её подбородок, заглянул в глаза и кивнул удовлетворенно: – Зрачки в норме. Нигде не болит?

Алинка мотнула головой и зажмурилась – он провел исходящей холодком ладонью по подкрылку, нечаянно пощекотав короткие перышки там, где спина соединялась с крылом, и это оказалось очень приятно.

«Крылья!»

Принцесса ойкнула, забыв обо всем остальном, завертела головой, затем догадалась вытянуть крылья вперед – они были покрыты черными, блестящими на солнце перьями.

– Думала, мне приснилось, – смущаясь, призналась она отступившему Тротту и потихоньку пощупала кончики. Скользкие, как шелк, плотные и прохладные.

– Я тоже после оперения все время их щупал и осматривал, – усмехнулся профессор и дернул своими, совершенно целыми. – Проверьте, идти можете?

Ноги держали довольно уверенно, лишь немного дрожали мышцы.

– Могу, – хрипло сообщила она и переступила с ноги на ногу, потянулась, оглянулась. Лес здесь был низкорослым и редким, кое-где виднелись отдельные валуны и скалы, покрытые мхом и кустиками ягод. Ягодник стелился под ногами пышным ковром и пах вкусной кислинкой. Алина вспомнила: Тротт называл эти ягоды «оси́тши», и по вкусу они напоминали туринский крыжовник.

– Тогда пойдемте дальше, принцесса. До темноты доберемся до родника, а пока нельзя терять время.

– Вы думаете, за нами опять будет погоня? – Алинка на ходу передернула плечами. Среди деревьев сгущались сумерки, мерцали тени под кронами – поди пойми, просто это пятно сумрака или затаившийся охонг? А лес такой редкий, и тем страшнее, что полетит раньяр и сможет разглядеть их. Вмиг накатила паника, и холодный ком с острыми краями снова напомнил о себе спазмом в сердце.

– Не исключаю. – Тротт оглянулся, посмотрел на небо и зашагал дальше. – Твердыня расположена недалеко от тракта, волна тления задела и его. Первый же путник увидит, что владений тха-нора больше нет, и доложит в следующей твердыне. Это в лучшем случае, а скорее в крепость вернутся оставшиеся у реки отряды или тот, кто улетел на раньяре, и поднимут тревогу.

– Это гонца к жрецам послали. Сообщить, что меня поймали, – тихо сказала Алина. Голос сел, и она облизнула губы – опять внутри плеснуло ледяной волной страха так, что кожа покрылась пупырышками. Принцесса даже рассердилась на себя, потому что Тротту досталось не меньше, но он был спокоен, а она никак не могла справиться с эмоциями. Сжала кулаки – руки подрагивали, сердце колотилось…

– Понятно. – Профессор на ходу подхватил с куста несколько желтых ягод, сунул в рот – совсем, видимо, проголодался. – Тем более. К ближайшему городу лететь около половины дня; если гонец направился именно туда, то скоро вернется и обнаружит гору праха. И наши следы на нем.

– А… а как у вас это получилось, лорд Макс? – спросила принцесса сухим горлом. Потребность получить ответ оказалась сильнее страха. – Заставить все истлеть? Это же чудо какое-то… мы ведь чудом спаслись, да?

– Да, Алина.

– Нас бы ведь замучили там… если бы не вы, – глухо продолжила она.

– И если бы не вы, – добавил он спокойно. – Вы очень храбры, принцесса.

Она дрогнула, часто заморгала и ничего не ответила.

– Я каким-то образом смог подпитаться от вас, – пояснил Тротт. – От вашего огня. И этого хватило, чтобы уничтожить твердыню.

– Как хорошо, – Алина сглотнула. – Скольких же людей они так замучили, профессор.

– Не надо. Не думайте об этом, – очень мягко проговорил он. – Они уже больше никого не тронут… смотрите, позади собирается дождь. Если он прольется, то смоет наши следы на прахе и позволит выиграть время.

Алинка обернулась и немного приободрилась: в отдалении, там, где в небесах сгущалась вечерняя дымка, действительно погромыхивало.

– А куда мы идем, профессор? – Она подхватила в горсть ягод оситши, догнала Тротта, протянула ладонь: – Вот, поешьте. Пожалуйста! Я еще соберу!

– Ешьте сами, – проговорил он, покачав головой. – Я потом найду что-нибудь на привале.

– И себе соберу, – горячо заверила его принцесса, уже ожидая, что он скажет что-нибудь язвительное. Но инляндец на ходу протянул руку – и она, пересыпав теплые, немного давленые ягоды, улыбнулась, глядя, с какой жадностью он забросил их в рот.

– Нас на раньяре отнесли далеко назад. Теперь нам быстрее и безопаснее вернуться в поселение, под защиту, – объяснил он, прожевав. – За одеждой и припасами. А оттуда снова направимся к долине Источника.

«И нас опять поймают».

Внутри снова провернулся холодный ком, и пятая Рудлог мотнула головой, поспешно переключая мысли на карту, которую рисовал ей лорд Макс.

– Твердыня ведь расположена недалеко от поселения, да? Сколько нам идти?

Тротт внимательно посмотрел на нее, остановился, взял прутик и начал чертить на земле.

– Помните карту? Твердыня и поселение находятся на одной линии, – он поставил две точки и провел между ними короткую прямую, – а излучина реки, у которой нас поймали – далеко справа, – он поставил точку сбоку от линии. – Раньяр от излучины до твердыни летел ночь, а нам, чтобы вернуться туда по пересеченной местности, понадобится не меньше пяти дней, а то и неделя, – а ведь там леса кишат наемниками, и нам от реки нужно еще дойти до прохода меж горами и дальше, по долинам, спуститься к Источнику. А от твердыни до поселения идти с вашей скоростью дня три максимум. Но теперь, надеюсь, мы справимся быстрее.

К роднику они дошли скоро – ключ бил прямо среди ягодника из-под небольшой скалы и в сгустившихся сумерках был почти незаметен. Тротт, пока Алинка жадно глотала воду, а затем обрывала ягоды с щедрой полянки, не сидел без дела: покружил меж папоротников, к чему-то прислушиваясь, и под ее удивленным взглядом направился в высокие кусты. Там суматошно и зло кричали птицы. А через пару минут инляндец вышел, держа в руках несколько крупных яиц.

– Свежие. Вам нужно поесть. – Он протянул их Алине. – Придется сырыми. Не хочу зажигать костер, да и огонь добывать – только время терять.

– Я и слизняка сырым сейчас готова сжевать, – совершенно искренне призналась принцесса и показала сложенные лодочкой ладони, опять заполненные ягодами. – Дайте руку, лорд Макс. Будем меняться.

Он положил яйца – семь штук – на мох, и Алинка ссыпала ему почти всю оситшу. Взяла теплое яйцо в руку и спохватилась.

– А вы, профессор?

– Обойдусь пока. – Он доел ягоды и, склонившись над родником, начал из пригоршни пить воду. Алина посмотрела на его спину.

– Вы целый день меня несли, лорд Макс. Вам они нужнее.

Тротт обернулся. Глаза его в сумерках уже начинали мерцать зеленым. Принцесса замерла – сейчас ведь точно съехидничает, – но он только хмыкнул и потянулся к своей добыче:

– Теперь я верю, что с вами все в порядке, раз вы начали спорить. Я возьму парочку. Остальное вам. Вам понадобятся силы, чтобы лететь.

Алинка, как раз стукнувшая одно яйцо о другое, чуть не подпрыгнула. Тут же забылись все страхи, и холодный ком в душе исчез.

– Лететь?

– Вы оперились, Алина. Теперь точно встанете на крыло.

– А вы научите меня, да? Прямо сейчас?

– Да. Ешьте.

– А если я упаду?!

– Не упадете. Устанете, конечно, но мышцы выдержат.

– А все-таки если?..

– Я не допущу этого. Не бойтесь. Удержу.

– И мы полетим ночью?

– Придется. Зато доберемся быстрее и меньше риск быть обнаруженными. Если получится, к утру будем в поселении.

– А как мы сориентируемся?

– По Источнику, вулканам и лунам. Не бойтесь. Я много раз летал ночью.

– А… – она никак не могла замолчать и задыхалась от возбуждения, а крылья за спиной уже ходили вверх-вниз в нетерпении.

– Ешьте, ваше высочество, – сказал он с усмешкой, и это «ваше высочество» прозвучало мягко и совсем не обидно. – Чем быстрее подкрепитесь, тем быстрее начнется практика.

Поначалу Алинка смешно подпрыгивала на полянке, дергая крыльями невпопад, подлетала, старательно поджимая ноги, и валилась на мхи и кусты, давя ягоды. Она вся взмокла и жутко переживала из-за того, что Тротт снова назовет ее как-нибудь обидно, неумехой или обузой. Но он терпеливо раз за разом показывал, как работать крыльями. У него все получалось легко.

– Вы один раз поймаете нужное ощущение, и мозг сразу поймет, как это делать, – объяснял он. – Вы ходите не задумываясь, и так же сможете летать. Опирайтесь крыльями на воздух. Пробуйте, ищите усилие, которое поможет вам подняться в небо. – Лорд Макс легко качнул крыльями и взмыл над полянкой. – Не хлопайте так, вы только пугаете себя и взбиваете воздух. Взлететь очень просто. Закройте глаза. Попробуйте. Р-р-раз – и взмах. Взмах, Алина!

Она в очередной раз слишком сильно ударила крыльями – ее потянуло назад, кувыркнуло через голову, бросив спиной на мхи, и принцесса, переведя дыхание, нервно захихикала, глядя на зависшего над ней Тротта.

– Вы тоже так кувыркались?

– Почти, – губы его дрогнули, и он опустился рядом.

– Расскажите, – Алина поднялась, отряхиваясь от налипших листиков-веточек.

– Я, точнее мой дар-тени, при первом полете застрял в дереве.

Принцесса подняла на него недоверчивый взгляд. Лицо Тротта было совершенно серьезным.

– Вы это говорите, чтобы приободрить меня, – укоризненно сказала она.

– Не-ет, – покачал инляндец головой и усмехнулся. Алинка так озадачилась его настроением, что даже замолчала на несколько секунд.

– Это очень дурацкая ситуация, лорд Макс, – наконец сурово заключила пятая Рудлог. – А вы не попадаете в дурацкие ситуации.

– Ваша вера в меня восхищает, принцесса, но увы. Никто не защищен от фиаско, хотя я всегда могу сказать, что это была моя половинка. Так что смело кувыркайтесь. Рано или поздно вы взлетите.

Алина снова прыгала по поляне, била крыльями по воздуху. Печально заедала неудачи ягодами и опять начинала прыгать.

– Вы хоть бы аналогию какую подсказали, – сказала она тоскливо, в очередной раз глядя, как легко Тротт срывается с места. – Я не могу понять принцип.

– У вас уже должен был сработать инстинкт, – буркнул инляндец, впрочем, без издевки. – Могу в помощь сбросить вас с дерева.

Принцесса посмотрела на папоротник, вспомнила, как такой же способ предлагала Пол, и вздохнула.

– Давайте сначала аналогию, профессор. Тем более что деревья тут такие низкие, что я даже взмахнуть крылом не успею.

– Аналогию, – задумчиво проговорил лорд Тротт. – Понятно. Подойдите, Алина. Встаньте вот так, крыльями ко мне.

Она подошла, сгорая от любопытства, и остановилась к нему спиной. Тротт положил руки на ее обнаженные плечи – и принцессе подумалось, что сегодня за все время обучения он ни разу к ней не прикоснулся. Словно нарочно.

– Представьте, что под вами пружина, – тихо говорил профессор. Руки его потяжелели, а Алина вдруг вспомнила, как таким же тоном он рассказывал ей про спектральное зрение на свадьбе Четери. – Ноги упругие. Не думайте о крыльях. Чуть присядьте, – он надавил ей на плечи, – и вверх. Вниз и вверх. Вниз и… – он переложил руки ей на талию, – …вверх.

В какой-то момент она, завороженная этим приглушенным голосом, горячими ладонями на коже и темнотой, чуть присела и опять рванулась ввысь. Ноги ее оторвались от земли, а крылья словно сами собой качнулись в момент отрыва, мягко скользнув сквозь уплотнившийся воздух и увлекая за собой тело. Алина стрелой поднялась в беззвездное небо с двумя несущимися по нему лунами – выше папоротников, так, что захватило дух от восторга, и пусть было страшно, пусть! Крылья двигались мягко, удерживая ее в теплом воздухе, – и она устремилась в сторону, сделала небольшую дугу, засмеялась от счастья, закружилась. Да, напрягалось все тело, работали непривычные мышцы, но это было совсем не трудно, нет!

От счастья закружилась голова, и на какое-то мгновение принцесса перестала понимать, где верх, где низ. Рядом в бархатных тенях поднялся лорд Макс, снова придержал ее за талию, заглянув в лицо мерцающими зелеными глазами. Она открыла рот, но только вздохнула судорожно и восхищенно. Не было слов и сил говорить.

– Вот и все, – сказал он глухо и усмехнулся ее неверящей улыбке. – Ваш первый полет, Алина.

Она снова вздохнула и уткнулась носом ему в грудь, чувствуя, как горяч он – и как ласкает кожу прохладный ветер, шелестящий в кронах папоротников. Профессор невесомо прошелся рукой по ее волосам.

– Спасибо, лорд Макс. – Она подняла голову и повторила смущенным шепотом: – Большое спасибо вам за все.

Крылья за его спиной размеренно рассекали воздух, вокруг тихо было и свежо. Лорд Тротт молча смотрел на нее сверху – на то, как двигаются ее губы. Руки его вдруг стиснули принцессу горячо и сильно – но не успела Алинка удивиться, как инляндец осторожно отпустил ее и отстранился, сделав несколько взмахов.

– Я рад, что вы делаете успехи, ваше высочество.

Лететь оказалось даже проще, чем плавать, – крылья толкали принцессу сквозь упругий воздух, и, набрав скорость и высоту, можно было расправить их и быстро скользить вперед по нисходящей, отдыхая. Профессор держался рядом. Впереди и слева красноватым светили пятна вулканов – наверное, их она и видела, когда летела, привязанная к спине раньяра. А в небесах неслись две яркие луны, и Алина очень боялась, что при таком ярком свете их обязательно разглядят, пошлют в погоню стрекоз и поймают.

Мышцы побаливали, но терпимо, в крови играла эйфория от полета, и пятая Рудлог через какое-то время почувствовала себя так уверенно, что обогнала лорда Тротта и ускорилась до свиста в ушах. И была наказана болью в боку и частящим дыханием. Ее, испуганно колотящую крыльями и снижающуюся рывками, через пару секунд нагнал спутник, схватил за руку и опустил на ближайшую скалу.

Скалы, которые, по его словам, назывались Ови́лла, все чаще виднелись над кронами папоротников.

– Алина, оставьте эксперименты на потом, – ледяным тоном предупредил инляндец, быстро посчитав ее пульс. Пальцы его были прохладными, жесткими, лицо – хмурым, и принцесса широко улыбнулась: наконец-то это был знакомый суровый лорд Тротт. – Вы не зачет по физкультуре сдаете.

– Я больше не буду, профессор, – пообещала принцесса, чувствуя, что краснеет.

– Крылья окрепнут, легкие разовьются от полетов, и вы сможете летать гораздо быстрее, – объяснил он уже мягче. – Пока не надо спешить.

Алинка раскаянно кивнула, облизав пересохшие губы и подергав переставшими ныть крыльями. Сердце успокаивалось. Она уже и сама поняла, что не надо. Но какое же это удовольствие! Обо всем забываешь!

– Отдышитесь. Еще немного, и перелетим через реку. Там попьете, – сообщил все замечающий Тротт.

Его слова заглушило отдаленное громыхание. За их спинами темно-фиолетовое небо медленно закрывала гроза – Алина с замиранием сердца увидела, как сотни молний высвечивают черные громады туч, перекатываясь в их подбрюшии. Через какое-то время беглецов снова нагнали глухие раскаты грома. Задул свежий, пахнущий озоном ветерок.

– Не догонит нас? – спросила она виноватым тоном – ведь задержка случилась из-за нее.

– Нет, в сторону идет, – лорд Макс снова оглянулся. – Да и мы скоро будем под защитой Источника. Даже если сменит направление, сможем переждать в безопасности. Отдохнули?

– Да, профессор, – она с готовностью поднялась. На миг промелькнуло беспокойство, что опять не получится сразу взлететь – но крылья сделали взмах ровно, уверенно, пружинисто, и принцесса снова зажмурилась от восторга, направляясь вслед за лордом Максом.

Полет длился долго – Тротт периодически спускался к родникам отдохнуть и напиться, то и дело проверяя, не отстала ли принцесса. Он предупредил, что нужно держаться ближе к кронам папоротников, чтобы снизу беглецов не разглядели, и все равно пару раз хватал Алинку за руку и заставлял уходить в сторону – она, замирая от страха, замечала среди древесных стволов костры, а вокруг них – наемников с оружием, охонгов и раньяров.

Один раз лорд Макс и вовсе шепотом выругался, потянул ее к земле, в тень от скалы. Алина, приземлившись, недоумевающе посмотрела на него, но профессор прижал палец к губам и показал глазами вверх.

И она сжалась: сначала раздался нарастающий гул, ранее не замеченный ею из-за рокота далекой грозы, а затем чуть левее в лунном свете промелькнули силуэты двух вяло летящих раньяров.

– Это за нами? – испуганно прошептала принцесса.

– Вряд ли, – так же тихо ответил Тротт. – Летят навстречу нам, может быть, возвращаются в твердыню. Возможно, гонцы.

Когда гул затих, лорд Макс сначала поднялся в воздух один, осмотрелся, а затем поманил к себе Алину. Принцесса поспешила к нему.

Теперь эйфория отступила перед страхом – Алинка периодически нервно крутила головой, высматривая врагов. Вал грозового фронта придвинулся и теперь нависал прямо над беглецами. Молнии били совсем близко.

– Не бойтесь, – крикнул ей Тротт сквозь раскаты грома. – Это кажется. Еще далеко.

Она с сомнением оглянулась, увидела, как молния ударила в лес, и усиленно заработала крыльями. Ей снова послышался гул летящей рядом «стрекозы», и принцесса от паники едва не нырнула в крону папоротника. Но то от усилившегося ветра задребезжал сухой ствол дерева. Теперь приходилось прикладывать больше усилий, чтобы не сносило порывами. Алина устала, но страх не успеть до рассвета и быть настигнутой раньярами был сильнее усталости; уже болело все тело, но ощущение приближающегося Источника было сильнее боли. Одно радовало: за всеми волнениями времени вспоминать о том, что случилось, и переживать не было.

Наконец они пересекли реку. Раньше граница Источника проходила прямо по воде, а сейчас пришлось лететь еще минут двадцать, прежде чем их накрыла живая прохлада божественной защиты. Гроза следовала за ними по пятам, и беглецов то окатывало моросью, то стегало порывами ветра, а крохотные разряды играли на кончиках крыльев, заставляя волосы вставать дыбом.

Небо на горизонте уже едва заметно наливалось серым – там дождя не было, – стали видны туманная поверхность далекого моря и рваная линия гор, когда, наконец, вымотанная Алина увидела опустевшее поселение дар-тени. А когда они под грохот грома опустились во дворе дома Охтора, их накрыл проливной дождь.

Принцессе хватило сил только добежать до крыльца, под навес, – и она со стоном привалилась к стене. Тротт, отряхивая крылья – брызги так и летели во все стороны, – открыл дверь. Изнутри пахнуло теплом и сухостью, он взял обессилевшую Алинку за руку, потянув внутрь, заставил опуститься на кровать и набросил на ее плечи толстое покрывало.

Он затопил печь, достал откуда-то мешок сухарей, сушеное мясо и ягоды, вручил Алине, сходил за водой, поставил что-то вариться… принцессе было очень стыдно, но она не могла пошевелить и краешком крыла.

– Я затопил ванран, – сказал Тротт. – Вам надо прогреться, а то, когда проснетесь, двинуться не сможете от боли в мышцах.

– Ага. Я сейчас. Сейчас, – пробормотала Алина. Глаза ее слипались. Тротт снова вышел, а она буквально на минуточку прилегла на кровать и провалилась в сон.

А потом ее затрясло, и холодный ком в груди снова вырос, заворочался, раня острыми краями – привиделось перекошенное рыло тха-нора Венши, руки, лапающие ее за грудь, боль, окровавленный лорд Тротт и убитые дар-тени, которых пожирали охонги, и она закричала, пытаясь оттолкнуть от себя тяжелую тушу насильника, царапаясь и изгибаясь.

– Алина, Алина… – звали ее, стискивали, а ей все казалось, что это жестокий тха-нор, который сейчас замучает ее. – Все позади, девочка. Ну все, все, девочка, все, проснись!

Она кричала до визга, до сорванного горла и никак не могла очнуться: принцессу колотило без слез, тело покрывалось холодным потом и зубы стучали со страшной силой.

– Алина! – кто-то тряс ее, гладил по лицу, и она наконец открыла глаза, увидела близко-близко Тротта, от облегчения обняла его и истерически засмеялась – с подвыванием, с взвизгиваниями. Оборвался смех, и горячим потоком хлынули слезы. Холодный ком в груди разрастался, мешая дышать, и она от невозможности прогнать его вцепилась зубами в руку лорда Макса и зарычала, закричала, пытаясь выплеснуть боль.

– Тихо, тихо, – инляндец аккуратно прижал принцессу к себе, к груди, и начал горячей рукой гладить по волосам, по спине. – Это нормально, Алина. Поплачьте. Это на пользу.

– Почему? – спрашивала она, рыдая. Холодный ком в груди резал острыми краями, ворочался, не желая уходить. – Почему они такие? Звери! Лорд Макс? Как же так?

Это не требовало ответа, и он просто качал ее на руках, напрягая мышцы, когда она снова, как зверек, вгрызалась ему в плечо или грудь.

– И вы из-за меня чуть не погибли, – плакала она, цепляясь за него, вжимаясь в единственного, кто мог сейчас утешить, – а все остальные умерли. Вершу они так мучили, лорд Макс! Боги, как они над ним издевались! Били, го… голову оторвали! А он хороший был!

– Он умер достойно, защищая вас, – тихо сказал Тротт.

– Да, – она никак не могла перестать рыдать, и голос прерывался от горечи и боли, – все из-за меня! Вы правы были, лорд Макс, я настоящая обуза. Извините… извините, что я опять плачу… я сейчас… – и она постаралась высвободиться.

– Алина, – сказал он ей на ухо, прижав к себе и опять щекотно погладив перышки подкрылка, отчего она затихла и прикрыла глаза, вздрагивая, – забудьте всю ту чушь, что я вам наговорил. Это неправда. Вы сильная и отважная девушка. И ничуть меня не тяготите, клянусь. Не каждый мужчина выдержал бы этот путь. Я восхищаюсь вами.

Она слушала, замерев от изумления, – рыдания прекратились сами собой, оставив только всхлипывания. И не могла не спросить сиплым от прошедшего выплеска голосом:

– А зачем вы это говорили, лорд Макс?

– От злости, – глухо объяснил он. – Я поступил крайне неэтично.

Алина покраснела, вспомнив о том, как именно он поступил, поерзала у него на коленях и шмыгнула носом.

– Поэтому злился на себя, – продолжал он, – а выливал это на вас.

– Это не очень-то правильно, профессор, – отрешенно сказала Алина, прижавшись мокрой щекой к его груди. Было жарко и душно, а от Тротта пахло чистотой и дымом. – Вы же умный.

– И умные иногда бывают дураками, – профессор усмехнулся, мышцы под ее щекой вздрогнули. – Простите меня, Алина.

Ей стало неловко и радостно от этого разговора, и сердце заколотилось часто-часто. Пятая Рудлог отклонилась и внимательно посмотрела на собеседника. Инляндец тоже глядел на нее – очень серьезно.

– Хорошо, – торжественно и хрипло произнесла она и вытерла ладонью горячую мокрую щеку. – А вы больше не будете меня ругать?

– Наверняка буду, – губы его дрогнули.

– Ну, если за дело, то можно, – примирительно проговорила Алина и снова прижалась к его груди. – Просто… не обижайте меня больше, пожалуйста, лорд Макс, – пробормотала она, почти касаясь губами его кожи, и он вздрогнул. – Мне очень больно, когда вы меня обижаете.

– Простите. Я очень постараюсь, принцесса, – он погладил ее по голове, и от этого жеста словно спала с плеч душная тяжесть – Алина очнулась. Оглянулась, потерла глаза, потянула носом воздух: пахло вкусно, чем-то мясным. Мышцы расслабились, и холодный ком в груди растаял без следа. Перевела взгляд на плечи инляндца – они все были в следах от ее зубов, и ей стало так неудобно, что запылали щеки. А он еще и на коленях ее держит! Опять ведь будет считать ее ребенком!

– Ой, я правда как маленькая, – смущенно сказала она. – Я в детстве так к отцу на руки забиралась.

– К отцу, – глухо проговорил лорд Тротт.

– То есть не подумайте, что мне неприятно, – поспешно проговорила пятая Рудлог, почуяв что-то неладное в его голосе, и снова шмыгнула носом. Профессор пошевелился, аккуратно ссадил ее на кровать и поднялся.

– Вы, наверное, очень голодны.

– Да, – застенчиво призналась Алинка. Ей сразу стало прохладно.

– Сейчас, – он направился к печи. – Поедите – и в ванран.

– А потом? – поинтересовалась пятая Рудлог, жадно глядя, как он кладет в миску исходящее паром жаркое.

– Продолжим наш путь. Почти все припасы, одежду и сумки я приготовил, – Тротт поставил еду на стол, приглашающим жестом указал на тарелку. – Пожалуйста, ваше высочество.

Алина поднялась, невольно облизнувшись. Губы были очень соленые, да и щеки стягивало от недавних слез, а лицо пылало. Но есть хотелось безумно, и она торопливо перегнулась через стол, стараясь не задеть тарелку, подхватила сухарь, сунув его в зубы, и, выпрямившись, оглянулась на отошедшего к печи Тротта:

– Сейчас, я только умоюсь, профессор. Сейчас!

Инляндец смотрел в сторону – она еще успела удивиться, почему он так резко отвернулся, но голод не желал терпеть, и Алина, вгрызаясь в сухарь и почти давясь им, побежала на улицу. По пути она мазнула взглядом по смятой кровати – в голове вновь плеснули воспоминания, заставившие ее на мгновение нахмуриться и испытать неловкость оттого, как тесно она прижималась к Тротту, как близок он был с ней… Но слишком много в Алине было других эмоций, страхов и памяти о пережитом, чтобы она могла это обдумать. Слишком много – и она забыла об этом сразу, как отвела глаза.

Во дворе было очень жарко и тихо, на земле подсыхали лужи от прошедшей грозы. Колода с дождевой водой стояла у ванрана, из окошек которого тянуло дымком, и принцесса, направляясь к ней, посмотрела за частокол. Пустое, словно вымершее селение, безмолвные мокрые дома из папоротниковых бревен вдруг показались ей жутковатыми, и она заторопилась, пригибая голову от вновь нахлынувшего страха. А вдруг сейчас появятся преследователи? Несмотря на ощущаемую прохладу Источника?

Умывалась Алина дрожащими руками, очень быстро, – а когда повернулась, внутри нее, заставив судорожно вздохнуть, плеснули радость, смущение и облегчение. Лорд Тротт стоял на крыльце и ждал ее – он уже надел сорочку, и взгляд его был немного отстраненным. Понятно было, что он вышел присмотреть, чтобы с ней ничего не случилось, – и пятая Рудлог застыла, молча отряхивая с рук воду, разглядывая его, чувствуя, как становится совсем спокойно и хорошо, и повторяя привычные слова. Он ее не бросит. Не оставит одну. С ним не страшно.

Поблизости вдруг озадаченно закудахтала забытая кем-то курица. Принцесса встрепенулась, улыбнулась недоуменно поднявшему брови Тротту и поспешила в дом.

– Нужно выдвигаться как можно скорее, – говорил он, наполняя вторую миску, пока Алина усаживалась за стол. – Источник слабеет и отступает, граница уже близко. С такой скоростью дня через три поселение окажется вне защиты.

Принцесса вежливо подождала, пока он сядет напротив, и принялась есть. Жаркое, пусть из сушеного мяса и местной «картошки», казалось таким вкусным, горячим и пряным – даже какие-то травы профессор туда добавил, – что дыхание перехватывало от удовольствия и голода. Голова после слез побаливала и кружилась, но тяжесть в груди уходила, оставляя печаль и пустоту. Мысли от запаха и вкуса еды, от прошедшего кошмара и слез разбегались, и сосредоточиться на чем-то одном не получалось.

– Очень вкусно, лорд Макс, – похвалила она, вспомнив о манерах. – Вы очень хорошо готовите!

Он усмехнулся, потер бритый подбородок. Алинка задержала взгляд на его длинных пальцах, перевела взгляд на плечи, вспомнив, как она его кусала, и чуть покраснела. Выглядел профессор так невозмутимо и цивилизованно, будто только что вышел из своей лаборатории или лектория.

– Вам сейчас легко угодить, Алина. Но верю, что это вкуснее, чем сырой слизняк.

– Гораздо, – с жаром подтвердила принцесса, и лорд Макс улыбнулся – неуловимо, как обычно. Ей очень нравилось заставлять его улыбаться. – Мы снова пойдем… полетим тем же путем? – спросила она.

– Нет, – инляндец встал из-за стола, – теперь нет смысла рисковать. Хотите добавки?

– Да я сама положу, – с неловкостью сказала Алина, но он уже взял ее тарелку, продолжая объяснять:

– Полетим через горы. Вы, конечно, еще неопытны, на высоких местах будет опасно и часто придется делать остановки, но дня за четыре, максимум за неделю мы должны добраться к долине.

– Так быстро, – пробормотала принцесса тихо, чувствуя, как снова сжимается сердце. – Получается, будь у меня перья, нам не пришлось бы делать такой долгий крюк. И наш отряд бы не погиб. Из-за меня…

– Но у вас не было перьев, – ровно напомнил Тротт и поставил перед ней миску. – И я не способен был лететь. На руках вас тоже не унести далеко, тем более в условиях гор. И чтобы вы дальше не придумали, что мы могли бы и по морю пройти к долине, – на открытом пространстве нас наверняка бы увидели ловчие на раньярах. Поэтому нам ничего не оставалось кроме как попытаться обойти горы по лесам.

Она горько вздохнула, вяло поковыряв жаркое ложкой. Теперь начала накатывать апатия, снова задрожали руки.

– Не вините себя, – проговорил он немного резко, коснулся кончиком крыла ее обнаженного плеча и тут же отстранился. – Алина. Посмотрите на меня.

Принцесса неохотно подняла взгляд. Профессор стоял рядом, опираясь руками на стол, и хмурился, всматриваясь в нее.

– Они умерли не из-за вас, слышите? – настойчиво произнес он, жестко, словно вбивая слова ей в мозг. – Помните, я говорил им, что вы нужны Источнику и я веду вас к нему? Я сказал это, чтобы обезопасить вас. Они были хорошими бойцами и людьми, и я скорблю о них, но сражались они ради нашего бога, Алина. Вы не виноваты. Лучше подумайте о том, что, когда мы вернемся на Туру, вы можете попробовать найти их и поблагодарить. Ведь их половинки, судя по всему, должны быть живы.

Принцесса слабо улыбнулась и вздохнула.

– Обязательно, – сказала она тихо. – Обязательно найдем. Все в порядке, профессор. Спасибо, что пытаетесь облегчить мою совесть, – и она аккуратно и застенчиво погладила его пальцы, вцепившиеся в столешницу. Тротт отодвинулся, сел на свое место, но она не обиделась. Наверное, после того, что случилось, она больше никогда не сможет на него обижаться.

Вспомнилось, как лорд Макс прижимал ее к себе, как укачивал, и что-то сложилось в ее голове: ощущение покачивания и безопасности, слова о боге-Источнике, давнишний сон, который она совсем забыла…

– Знаете, – она зажмурилась, чтобы вспомнить побольше, – я ведь не рассказывала вам… Незадолго до того, как вы нашли меня в лесу, мне приснился сон. Странный голос, который называл себя моим отцом… велел идти к нему и предсказал, что появитесь вы. Человек из моего мира, единственный, которому можно доверять. Он называл меня птенцом… – Алина снова открыла глаза. – Это ведь Источник, да? Я только что поняла.

– Да, – сказал Тротт и вдруг улыбнулся с таким явным облегчением, что она уставилась на него в изумлении. Он словно расслабился на мгновение, словно выдохнул после бесконечно долгой задержки дыхания. Вздохнул, потряс головой и снова улыбнулся даже немного растерянно. – Признаться, мне было бы легче, если бы вы раньше рассказали этот сон, Алина.

– Извините, – пробормотала она виновато, недоверчиво глядя на его лицо. – Я вспомнила только раз, когда вы появились, а затем вообще вылетело из головы. Я слишком боялась и слишком уставала.

– Я понимаю, – проговорил он. – Еще что-то помните?

Алина покачала головой.

– Только это.

– Ничего, – сказал Тротт без упрека. – Зато я теперь знаю, что правильно все делаю. Значит, он ждет нас. И пустит в долину.

– Вы не были уверены, что пустит? – насторожилась принцесса.

– Я надеялся на хороший исход, – Тротт расправил крылья, потянулся ими, расслабленно откинувшись на стуле, и Алине было непривычно и странно видеть его таким простым и незамкнутым. – Тем более что вариантов всего три: попытаться вам все же уйти на Туру, оставив половинку здесь, просить помощи у бога или идти сквозь армию к порталам, которые открыты на равнине у трех вулканов. Первое по какой-то причине у вас не выходит, третье – это верная смерть, потому что нас убьют еще на подходах к равнине. Остается только второе. И хорошо, что я не ошибся в своем решении. Хотя, конечно, сомневался. Ведь я несколько раз приходил к Источнику после того, как нашел долину. И другие дар-тени прилетали, приносили дары, просили откликнуться. Но он молчал. Только в первый раз поговорил со мной.

– И что он сказал? – поинтересовалась Алина, перемешивая ложкой содержимое миски. Ей очень хотелось расспросить, как профессор искал бога, но сейчас было не время.

Тротт снова потер подбородок и поморщился.

– Что ему никто помочь не может. И чтобы я уходил.

– Но если Источник сам до сих пор не смог вернуться на Туру, то как он поможет нам? – с сомнением спросила принцесса, отправляя ложку жаркого в рот. Аппетит вновь проснулся.

– Хороший вопрос, – проговорил Тротт хмуро. – Я рассчитываю, что неподвластное нам подвластно богу и он сможет отправить вас на Туру. Раз позвал, значит, что-то ему от вас нужно, Алина. Остается уповать, что это как раз связано с вашим возвращением домой. Доели?

– Да, – Алина с удивлением обнаружила перед собой пустую тарелку. От сытости она повеселела, да и уверенность профессора придавала сил.

– Тогда в ванран, – он, снова порывшись в сундуке, достал оттуда чистую сорочку, положил на кровать. – Прогреетесь, только недолго, иначе на сытый желудок станет дурно, помоетесь, переоденемся в теплое и полетим.

– Так скоро, – с сожалением вздохнула принцесса. Ей было жалко оставлять дом, и в то же время с каждой минутой все страшнее становилось от мыслей, что пока они сидят здесь, к ним уже подбираются враги.

– Как можно скорее, – подтвердил Тротт, снимая со стены несколько ножей и колчан со стрелами. – Переночуем в предгорьях и с утра двинемся дальше.

– Хорошо, – Алина покосилась на пустую улицу и содрогнулась. Там было зелено, солнечно и мирно, в поле зрения паслась выбравшаяся к людям курица, но в виски снова застучал страх, что во время помывки в ванране на них нападут. Она понимала, что паника иррациональна, но очень хотелось попросить спутника побыть рядом, как охранял ее когда-то Матвей.

Но Тротт не был Матвеем. Тротт и так много с ней нянчится, а сам вон какой уставший. Перебирает оружие, разложив его на лавке, пробует острия большим пальцем, а движения замедленные и голова опущена. Он заботится о ней – а кто позаботится о нем?

«Я справлюсь сама», – сказала она себе, расправила плечи, взяла чистую одежду и отважно пошла к двери.

Максимилиан Тротт

Инляндец проследил в окно, как принцесса заходит в ванран. Дверь захлопнулась, а он выбрал два ножа, точильный камень и вышел на крыльцо.

Вж-ж-ж… вжи-и-их! Вжи-и-и-их-вжих!

Макс, сидя на крыльце и не глядя на нож, с двух сторон быстро обрабатывал его точилом. Звук заостряемой стали успокаивал, приводил мысли в порядок. Он давно умел легко отстраняться от тяжелых воспоминаний, и самоконтроль был ему привычен. А вот принцесса наверняка пройдет все этапы посттравматического синдрома, и дай боги, чтобы это ограничилось кошмарами и страхом.

Вж-ж-ж… вжи-и-их!

Побаливали укусы на плечах. Тротт не стал их лечить. Их оставила горячая, прижимающаяся к нему девушка в его руках…

Вжи-их! – сердито взвизгнула сталь, и Макс потряс головой. Да куда же тебя несет, а?

Он, сощурившись, посмотрел на дверь ванрана и невесело опустил голову. Куда-куда… Туда, куда нельзя. После случившегося в твердыне в крови до сих пор полно адреналина. На откате и лезут настойчивые ненужные мысли. Телу нужно… нужно… как она прижималась… да хватит, Макс!!!

«Я в детстве так к отцу на руки забиралась».

Вж-ж-ж-жу!

Рука сбилась, и Тротт некоторое время тупо глядел на тонкую глубокую рану, распахавшую кисть от указательного пальца к кости запястья. Текла кровь. Боль пришлась как нельзя кстати, и Макс нарочно медленно залечил порез.

Вот только смотрит она на него далеко не как на отца, хотя очевидно не отдает себе в этом отчета. И он может себе хоть тысячу раз твердить: «Ребенок, девочка», – только видит в ней совсем не ребенка. А тонкую улыбчивую девушку – любознательную, незлобивую, с забавным чувством юмора, необыкновенно стойкую и отважную. С мягкими пухлыми губами и до дрожи притягательными коленями. Девушку, от невинного взгляда зеленых глаз которой он чувствует себя подонком.

Вж-ж-жи-вж-ж-ж-жух! – снова ровно и быстро запело точило.

Все в порядке, Макс. Понятно, почему ее тянет к тебе, – когда столько пережито вместе, проделан такой долгий путь, девочке сложно не привязаться. Да и ты для нее герой… как не восхититься.

Но это все пройдет, когда Лортах останется позади. Ты вернешь ее на Туру, сам вернешься в лабораторию, и все. Главное – сберечь, довести и спасти из этого мира с его чудовищными богами, инсектоидами и людьми. А на Туре юность возьмет свое. Перед ней целая жизнь. Если, конечно, мы выиграем войну.

Выиграем. Обязательно.

Вж-ж-жу-у-ух! Вж-ж-жух!

Кстати… почему так тихо в ванране?

Тротт привычно потянул носом воздух – и тут же обнаружил, что кровный поиск больше не работает. Словно его выжгло впитанным огнем красной принцессы.

Скрипнула дверь. В проеме стояла Алина, обмотавшаяся чистой холстиной, – и Тротт замер и судорожно вздохнул, потому что на миг мелькнула мысль о невозможном.

– Профессор, – сипло позвала спутница от ванрана. Он едва расслышал ее. – П-простите, но мне так страшно! Я думала, что смогу, но… в-вы не могли бы… посидеть ряд-дом?

Голос ее дрогнул, и она, замолчав, потерянно провела ладонью по глазам.

Вж-жи-и-их!

– Конечно, – сказал он ровно и встал, прихватив с собой ножи. Подошел. Принцесса была совсем бледной – хотя из ванрана дышало жаром, – и зрачки были крошечными от ужаса, и пальцы на ткани сжимались слишком крепко. – Вам нужно было сразу сказать мне, Алина, – настойчиво проговорил он. – И не стыдитесь страха. Он пройдет, но пока нормален. Идите. Я побуду здесь.

– Спасибо, – прошептала она с неловкостью и шагнула назад, в ванран. А он, оставив дверь открытой, сел на пороге, крыльями к принцессе – спину сразу нагрело, и по контрасту жаркий воздух во дворе показался холодным.

Вжи-и-их! Вжи-и-и-и-х!

Плеск. Шаги. Вздохи.

Он столько раз видел ее тело, что это не может его волновать.

Вжи-и-и-и-их!

Михей бы точно набил ему морду. И он, Макс, не стал бы сопротивляться. Да ей шестнадцать! Всего шестнадцать!

Вж-ж-жи-вжух!

Звук текущей воды. Запах травяного мыла.

Вж-ж-ж-жи-и-и-и-их!

Боги, дайте мне сил.

Принцесса из ванрана вышла раскрасневшейся, в сорочке до колен, улыбнулась ему, обошла и побежала в дом, а Макс бессильно и тяжело смотрел ей вслед. Ножи были заточены до чрезмерности, точильный камень разогрелся в его ладонях – и Тротт, ядовито назвав себя последним из идиотов, направился за ней.

Собирались они быстро: немного времени потребовалось, чтобы подогнать под Алину теплые штаны Далин, поискать в соседних домах женскую меховую на́гху – куртку до колен, предназначенную для походов в горы, – и сделать в ней разрезы для крыльев. Припасы и запасную одежду сложили в одни сумки, теплые вещи – в другие, хитро пошитые так, чтобы, расстегиваясь, превращаться в одеяла. Макс оставил соседям пометку и золото, дабы, вернувшись, не держали зла и не называли его вором, еще раз проверил собранное, велел принцессе взлететь и посмотреть, может ли она удержаться в воздухе с таким грузом, и, когда оказалось, что это не составляет труда, взмахнул крыльями и поднялся к ней.

До заката оставалось часа два. Как раз успеют долететь до предгорий.

– Готовы? – спросил он, еще раз внимательно осматривая ее – все ли в порядке, не забыл ли чего. Подергал ремни надетых крест-накрест под крыльями сумок – проверил, как они прилегают.

– Да, лорд Макс.

– Тогда вперед. Видите, – он поднялся выше и на лету указал на два дальних пика, вершины которых на фоне стального неба отдавали голубоватым, и сами горы были покрыты дымкой. – Мы летим к ним. Между ними – перевал, который нам нужно преодолеть, это самая высокая точка нашего полета. Ночью за ними вы увидите еще один ориентир – пятно вулканического света на облака. Запомните на случай, если останетесь одни. Нужно мысленно соединить седло перевала и вершину вулкана и лететь в том направлении. Часов через двенадцать увидите долину с горячими источниками и красными скалами. А за ней еще полдня в том же направлении – и будет долина Источника. Запомнили?

– Да, – сказала Алина серьезно, следуя за ним. Светлые вихры ее трепетали на ветру. – Но я надеюсь, что вы больше не оставите меня одну, профессор.

* * *

Гонец, посланный за жрецами, вернулся в твердыню поздно вечером того же дня, сопровождаемый двумя раньярами со служителями четверых богов. Сначала он решил, что каким-то невероятным образом ошибся и пропустил твердыню, – но рядом дугой уходил в сторону столицы тракт, виднелись в папоротниковом лесу далекие скалы Овилла, да и вырубка была на месте – рубили лес для отопления и костров. А на месте бывшей крепости, размытое потоками дождя, лежало гигантское пятно каменной грязи и истлевшей земли. И ни следа тха-нора Венши, ловчих и инсектоидов. И ни следа пленников.

– Все это проклятый колдун сделал, – бормотал гонец, в страхе осеняя себя защитными знаками, – он в прошлый раз оружие заставил истлеть, а сейчас камень!

Жрецы осмотрели то, что осталось от владений тха-нора Венши, и, захватив с собой испуганного до полусмерти ловчего, полетели сначала в ближайшую крепость, где именем императора оставили приказ прочесывать леса от Аллипы до поселений дар-тени. А также попробовать пробиться в сами поселения в поисках беглецов – если они живы, то куда им еще направляться? Затем служители устремились к далекой твердыне Орви́са, что находилась недалеко от переходов в новый мир и в которой разместился на время войны император Итхир-Кас.

Через три дня император принял двоих измотанных служителей, выслушал их и безжалостно выпотрошил память единственного выжившего из твердыни, узнав о колдуне и беловолосой дар-тени все то, что знал гонец. А знал он немного: нор Хенши привез пленников поутру, колдуна принялись пытать, девкой же собирался побаловаться тха-нор, а затем отдать ее жрецам.

Ловчий после вторжения в сознание не выжил, а жрецов от гнева императора спасли только их сан и принадлежность богам. В тот же день приказал Итхир-Кас принести в соседнем храме в жертву своим господам еще сотню рабов, дабы умилостивить – и спросить, что велят боги делать дальше.

Боги откликнулись – давно они уже не погружены были в сон, творя в недрах храмового холма новое оружие. Впитали кровь и заговорили: поиски девки не прекращать, потому что сами они не могут ее найти – ее прикрывает враг, затаившийся в горах. Слова старой провидицы можно трактовать по-разному, но ясно, что беловолосая является угрозой для перехода в новый мир. Главное – выиграть войну и удерживать порталы, чтобы больше ни одного с той стороны не закрыли.

– Скоро ли будет подкрепление от вас? – спросил император, поднимая вымазанные кровью руки к небу. Кровь стекала меж трупов рабов по огромному каменному алтарю в местном храме и испарялась, не достигая земли.

«Очень скоро, – сказали ему. – Жди. А следом придем и мы».

Их взоры давно были обращены к открывшимся порталам. Вот-вот должны были раскрыться врата настолько, чтобы пропустить их в новый мир. И тогда никакие предсказания и никакая девка не смогут помешать.

 

Глава 3

Тридцатое марта, Инляндия

Марина

Нас с леди Шарлоттой и Маргаретой эвакуировали в Виндерс, столицу Дармоншира, через полчаса после моего разговора с Люком. Жак Леймин, сопровождаемый командиром моей личной гвардии капитаном Осокиным, нашел меня в операционной, когда я медленно – от усталости и накатившей тошноты – приводила ее в порядок. В карманах халата лежали мешочек с иглами – я теперь всегда носила его с собой – и телефон, и я периодически замирала, прислушиваясь. Мне все казалось, что Люк сейчас еще позвонит.

Но когда на фортах глухо заговорила артиллерия, я поняла: началось. Теперь точно началось. И он не позвонит.

Старик Леймин был категоричен.

– Его светлость отдал приказ на эвакуацию, – сказал он, устрашающе вращая глазами, – леди Дармоншир, у вас есть десять минут на сборы.

Капитан Осокин остался у входа в лечебное отделение, рядом с постоянно сопровождавшими меня гвардейцами, как будто опасался, что я могу сбежать. Впрочем, его опасения были обоснованны.

Большую часть отведенного времени я потратила на то, чтобы закончить работу и сложить инструменты в стерилизатор, а остальные – на спешное прощание с коллегами, теми, кто не был занят с больными. Никто не осуждал меня, но так невыносимо стыдно мне не было никогда. Покидать госпиталь и людей, которым мы обещали защиту, – как будто моя жизнь стоит больше, чем их! Мы сработались с ними, сроднились, а теперь я бежала, оставляя их на линии фронта.

– Простите, – прошептала я, сжимая сухую ладонь доктора Лео Кастера. Глаза его были красными от недосыпа, пах он лекарствами, и, глядя на него, я снова впала в состояние отчаяния. Все разумные доводы, которые я приводила себе ранее, вылетели из головы. Я не могу уехать! Как я могу?!

«Ты обещала».

Я как-нибудь уговорю Люка. И Леймина. Люк должен понять… должен!

Мне стало не хватать кислорода, я судорожно вздохнула раз, другой – и тут доктор Кастер крепко сжал мою руку в ответ.

– Немедленно отправляйтесь, Марина Михайловна, – строго сказал он. – И не терзайтесь, не забывайте, что вы отвечаете не только за себя, но и за ребенка. Вам давно следовало прекратить практику с вашим токсикозом, поэтому, как ваш врач и как ваш, надеюсь, друг, я рад, что вы уезжаете.

Я снова вздохнула, глотая подступающие злые и виноватые слезы, но мысль о ребенке – и о Полине, ради которой я должна вколоть оставшиеся иглы, – привела меня в чувство. И заставила вспомнить, почему я пообещала Люку уехать.

Потому что от моего мужа сейчас зависит судьба сотен тысяч людей. И если враги прорвутся к замку, а я попаду в плен, они смогут заставить его сдаться. А это означает конец сопротивления. Это значит, что Люка убьют.

Совсем недавно, после моего побега на выручку к Кате, Василина бросила мне в лицо, что, реши заговорщики шантажировать ее, и ей бы пришлось выбирать между троном и мной. Возможно, я была неправа – ведь в результате Свидерский спас Катю (или она его, что вернее) без моего участия, из-за меня пострадали гвардейцы и едва не погибли Март с друзьями, – но я прекрасно понимала, что никто не позволит королеве рисковать собой или страной ради сестры, особенно такой дурной. А вот Люк, без сомнения, рискнет всем ради меня. Все отдаст, и жизнь в том числе.

Как и я. Разве я могу подвести его?

– Пора, ваша светлость, – негромко позвал от двери капитан Осокин.

Я, кивнув, поцеловала доктора Лео в щеку – за попытку снять груз с моей совести, – а затем внезапно для себя расцеловала и остальных. И в сопровождении гвардейцев вышла из лечебного отделения.

Единственное, что утешало меня, – здесь оставались Леймин с охраной, и для медперсонала были подготовлены пути отступления. Детей, по нашему с леди Лоттой настоянию, должны были вывезти на автобусе одновременно с нами и разместить в герцогском доме, а слуг, тех, кто не занят был в госпитале, увозили следом. Легких раненых уже начали транспортировать в дальние больницы герцогства. Но тяжелых трогать было нельзя, и госпиталь оставался работать до последнего.

Я прямо в халате прошла по коридору к «детскому саду» – леди Лотта отдавала последние распоряжения нянечкам, срочно собирающим детей в дорогу, и глаза ее были тревожными. Она передала рыдающего рыжего мальчишку лет двух, вцепившегося в нее, помощнице, погладила его по голове и что-то ласково сказала – пацан замолчал, серьезно кивнул, и свекровь последовала за мной. У черной лестницы нас уже ждали Рита и горничные. Сумки с самым необходимым были давно собраны, и мы быстро прошли по подземному ходу к приготовленному пассажирскому листолету.

Улетая, я видела с высоты далекие башни Третьего форта, где сейчас находился Люк. На них тучей надвигались раньяры – и зло и тяжело продолжали грохотать орудия. Видела я и автобусы, в которые грузили детей; гвардейцев – они должны были выехать за мной, – раненых и слуг, столпившихся на крыльце замка. Как бы я ни утешала себя, какие бы разумные доводы ни приводила, это было слишком похоже на постыдное бегство. И я, глядя из кабины листолета на удаляющийся замок, поклялась, что вернусь сюда сразу же, как отступит враг. Как только Люк заставит его отступить.

Герцогский дом встретил нас запахом векового камня и старого дерева. Он стоял в центре столицы, большой, простой, крепкий, вросший в землю: серые стены проглядывали сквозь пышный вьюнок, что оплетал колонны крыльца с треугольной крышей, поднимался до третьего этажа дома, а кое-где и до крыши с десятком дымоходов, расступаясь вокруг высоких окон – около двадцати в ряд. Видимо, предки Дармонширы предпочитали простоту и основательность. По инляндскому обыкновению фасад выходил на улицу, отделенный от нее лишь небольшим двориком и низкой оградой, зато за домом простирался огромный сад с цветущими деревьями. Здесь нам и предстояло обосноваться – а если враг все же проломит защиту фортов и двинется на Виндерс, нас должны были отправить на Маль-Серену.

Начало апреля, Виндерс

– Марина Михайловна?

Я не ответила – в этот самый момент меня рвало в ванной, и общаться не было ни возможности, ни желания. Да и жить, если честно, не хотелось.

Когда перед глазами уже заплясали черные пятна, на запястье чуть похолодел брачный браслет – и по телу наконец быстрой змейкой проскользнула прохлада, пощекотав руку и впитавшись в виски. Отпустило, и я, склонившись над раковиной, плеснула в лицо воды и посмотрела в зеркало. Красные глаза, белые губы, волосы, влажные от испарины. Красавица.

– И почему бы тебе не действовать заранее? – пробормотала я злобненько, подняв руку и разглядывая кусающую себя за хвост платиновую змею. – Или для Целителя, если не пострадала, – считай, и беременна не была?

Сапфировые глаза украшения укоризненно блеснули, и я, тут же устыдившись хулы на мужниного первопредка (а еще больше испугавшись, что Инлий разгневается и браслет перестанет помогать), прикусила язык.

– Прости, Великий, – покаялась я в зеркало, снова наклоняясь умыться, – и спасибо.

Мне показалось, что потянуло ветерком, а когда я подняла голову, в глубинах зеркала мелькнула серебряная длинная тень. Я потрясла головой, пошатнувшись от слабости, вгляделась – но никаких теней там не было, на меня по-прежнему взирало мое красноглазое отражение с всклокоченными волосами.

«Прекрасно. Только галлюцинаций тебе и не хватало».

Я продолжила мрачно умываться. Холодная вода окончательно привела меня в чувство, и я, почистив зубы, промокнула лицо полотенцем и вышла в спальню. Там суетилась Мария, уверенно перестилая постель. Взбила подушки и, чтобы протереть пыль, потянулась подвинуть мешочек с иглами, который лежал на прикроватной тумбочке.

– Не трогай, – предупредила я. Горничная обернулась, сочувственно вздохнув. Последнее время я стабильно вызывала у окружающих желание сочувственно вздыхать.

– Вызвать врача, ваша светлость?

– Не надо. Лучше дай мне яду, – буркнула я желчно, опускаясь в кресло у окна. Свежий воздух тоже приносил облегчение, поэтому несколько дней, которые мы пробыли в доме, я продолжала спать с открытыми окнами. Хорошо, что браслет унял тошноту, а если бы он еще умел убирать слабость, раздражительность и плаксивость, было бы еще лучше. Но увы. И как мама прошла через это целых шесть раз?

– Ну-ну, – добродушно проговорила Мария. – От беременности пока никто не умирал, ваша светлость.

– Но я уверена, что убивал, – еще мрачнее откликнулась я и откинулась на спинку кресла. – Болтливых горничных – так наверняка.

– Может, чаю? – привычно не обратила внимания на мою едкость эта бесстрашная женщина. – С солеными сухариками, ваша светлость…

Я представила себе сухарики, и меня замутило. Но по опыту нужно было немножко подождать – действие браслета потихоньку усиливалось, и минут через десять я смогу поесть.

– Воды с лимоном, – приказала я. – И овсяной каши, Мария, только поскорее. И что там с просителями?

– Ждут, ваша светлость, – с неудовольствием высказалась горничная. – Но куда вам сейчас просители?

Я глубоко вдохнула и закрыла глаза.

– Скажи, я выйду через полчаса. Только сначала принеси мне поесть, Мария.

Браслет начал действовать в день нашего с Люком разговора и последующей эвакуации: меня ужасно укачало в листолете, разболелась голова, и, когда я уже готова была плакать от мигрени, змея на запястье налилась прохладой и все прошло. Но действовал он как-то выборочно. Приступы токсикоза не перестали меня мучить, я по-прежнему то и дело впадала в предобморочное состояние, но, когда становилось совсем худо, брачная змейка давала мне короткую передышку. К моему счастью, браслет стал помогать и при вкалывании игл – это все еще было до слез больно, но не страшнее, чем в первый раз. Иначе как чудом я это назвать не могла.

Когда я за очередным семейным чаепитием поделилась новообретенной способностью с Маргаретой и леди Лоттой, свекровь, глянув на мое запястье, сказала:

– Верно, отец и мама говорили мне, что в крепком браке браслеты Дармонширов становятся лечебными. Но мама и так не страдала токсикозом, поэтому я знаю только о том, что они снимали головную боль.

– У меня таких браслетов не будет, – с завистью пробормотала Маргарета. – И вообще, Марина, глядя на твои страдания, я окончательно убедилась, что в брак вступают и детей заводят только сумасшедшие.

Леди Лотта огорченно вздохнула, а я буркнула:

– Спасибо, Рита. Я сама, на себя глядя, в этом убеждаюсь. Леди Шарлотта, если браслет должен помогать, то почему не действовал раньше?

– Может, ваш брак стал крепче? – деликатно предположила свекровь.

– Думаете, расстояние его укрепило? Тогда мне следует уехать в Тидусс. Заодно и вы от меня отдохнете, – съязвила я и тут же чуть не подавилась чаем, вспомнив, что в телефонном разговоре я первый раз после свадьбы сказала Люку, что люблю его. Леди Шарлотта мягко улыбалась, и я приложила ладонь к лицу и покачала головой. – Простите, леди Лотта. Кажется, я с каждым днем все злее и нетерпимее.

– Ничего, – сказала она понимающе. – Вот увидишь, закончится первый триместр, гормоны придут в порядок, и ты снова станешь сама собой, доброй и спокойной.

Я промолчала, что и в нормальном состоянии не сильно-то отличаюсь от себя нынешней. Незачем расстраивать свекровь. Она и так тревожна: ходит в домашнюю часовню, приносит жертвы всем богам, беззвучно шепчет молитвы. Двое детей на войне – нелегкое испытание.

Я же, оставшись без дела, вымотанная токсикозом, не находила себе места от слабости и тревоги. Майки Доулсон докладывал мне о делах в Вейне, и я каждый раз боролась с собой, чтобы не сорваться туда в ту же минуту. С Люком связи не было – он не звонил и не отвечал на звонки, но мы знали, что он жив. Не выходила на связь и Поля, хотя я чувствовала, что она жива, и, исправно вкалывая иглы, надеялась, что сестра скоро объявится. Немного отвлекали меня короткие разговоры с Марианом – голос его был настолько спокоен, когда он говорил, что Василина еще не вернулась, что я кожей ощущала, как невыносимо ему страшно за нее. Спасали и просители, которые каким-то образом прознали, что герцогиня Дармоншир переехала в столицу. Уже на второй день с раннего утра они молчаливо толпились у ворот дома. Простые люди смотрели на окна с тоскливой надеждой, и я не смогла отказать в приеме.

В остальное время я погружалась в бездну эмоциональной нестабильности: то на глазах вскипали злые слезы, и я готова была разрушить весь мир, то рвалась отправиться к Люку, чтобы хотя бы посмотреть на него, то напоминала себе, что он меня обидел, и лежала в кровати, равнодушная ко всему. Чтобы как-то еще отвлечься и не сойти с ума окончательно, я стала присоединяться к леди Лотте в часовне. Религиозного рвения во мне никогда не было, но после встречи с Красным стало как-то неловко игнорировать храм – будто избегаешь встречи с близким родственником, – а умиротворение обители успокаивало и меня. И я просила: Синюю – о благополучных родах, Зеленого – о том, чтобы все было в порядке с Полей. Белого я благодарила за браслет и заклинала помочь Люку. Говорила я и с Красным – о Василине, которой нужно вернуться, о Люке, которому нужно выиграть войну, обо всем на свете. Но Воин ни разу мне не ответил. Это понятно: у него, как и у других богов, наверняка были более важные дела.

Третье апреля, Инляндия

Люк Дармоншир

Его светлость очнулся в вязком тумане, слабый, как младенец. Зашарил руками вокруг, повернулся набок, не понимая, почему в ушах так грохочет. Зрение постепенно фокусировалось: маленькая, аскетично обставленная комната в комендатуре Третьего форта, ночник, виталист… Дармоншир сглотнул: под кожей мага пульсировала горячая сытная кровь.

– Очнулись, ваша светлость! – сказал дежурный с облегчением и направился к нему. Люк поморщился: голос ввинтился в виски ледяными копьями, а грохот – наконец-то стало понятно, что это работают орудия, – вибрировал, казалось, прямо в голове. Внутри разворачивался нестерпимый голод; герцог дернул руками, почувствовав, как вытягиваются когти, и сжал зубы.

– Не подходисс, – прошипел Люк. Маг Жизни остановился, пригляделся – и лицо его стало испуганным. – Иди к двериссс. Сссколько я ссспал?

– Трое суток, ваша светлость, – виталист медленно и осторожно отступал к выходу. Кровь пульсировала так заманчиво, что Дармоншир закрыл глаза, отвернулся к стенке – бороться с голодом становилось все труднее.

– Что там ссснаружи?

– Иномирянам вчера пришло подкрепление. С утра атакуют. Пока держимся, – маг, очевидно, боялся, но все-таки профессионал в нем взял верх. – Милорд, я могу вам чем-то помочь?

– Нет. Прямо ссссейчас сскажи всем, чтобы ушли с моей дороги, – прошипел Люк, корчась на кровати. – Ссспряталисссссь. Иначессс будут сссжертвы…

Хлопнула дверь, послышались поспешные шаги, голоса. Дармоншир запрокинул голову, судорожно облизнулся и зашарил по тумбочке в поисках сигарет. Раз, два… топот ног, щелчок зажигалки… три, четыре, пять… затяжка. Голоса все дальше. Рокот артиллерии… шесть, семь… еще затяжка полной грудью, до темноты в глазах.

Люк смог досчитать до двадцати – а затем держаться стало невозможно, и он вывалился из дверей, вжимая в ладонь тлеющую сигарету и шатаясь. Сумел дойти до выхода из комендатуры – и, лизнув саднящий ожог, окинул взглядом пустой плац. Люди были рядом – затаившиеся за машинами, прижавшиеся к стенам, к башням, закрывшиеся в помещениях, тихие… он ощущал их страх, дыхание, ток крови. Мотнул головой, раскидывая руки, и поднялся в небо Змеем Воздуха, ревя от голода.

Его ослепило заходящее солнце – и он, на несколько мгновений придя в себя, изогнулся и завис высоко над укреплениями, раздраженно взбивая воздух хвостом. Над ним в легких перистых облаках, устилающих небо, начала образовываться воронка. Увидел он кипящее сражение, дым нефтяных полей, вспышки артиллерии на всех фортах, подлетающие комья земли и ошметки деревьев на местах взрывов, наступающую тьму охонгов, стаи раньяров, атакующих позиции защитников на засеках, и тха-охонгов, похожих на двигающиеся холмы. Люк на последних крохах воли заставил себя отвести взгляд от вновь засновавших по плацу солдат и понесся вправо – туда, где враги проломили оборону.

К стене между Четвертым и Пятым фортами уже выходила пятерка тха-охонгов, сопровождаемая парой сотен мелких собратьев. Раньяры бросались на башни, пытаясь уничтожить орудия, и, судя по тому, что одна из башен Четвертого форта была сплошь облеплена «стрекозами», ее защитники пали.

Отчаянно отбивающиеся военные на стенах форта увидели, как огромный полупрозрачный змей в потоках клубящегося ветра содрал с башни «стрекоз», отшвырнув их, а затем с невероятной скоростью облетел стаю раньяров по спирали – и чудовищ потянуло вверх и прочь от башен образовавшейся огромной воронкой. Смерч захватил двоих тха-охонгов и несколько десятков охонгов и с тяжелым гулом понесся обратно на позиции наступающих, а змей с высоты обрушился на одного из оставшихся гигантов. Искореженный инсектоид размером с грузовик, дергая жуткими лапами, взмыл в воздух, захваченный огромным клювом, и в борьбе между змеиными зубами и хитином победили зубы. Защитники наблюдали, как сминается в пасти огромный визжащий инсектоид: с треском лопалась броня, текла белесая слизь, а змей, снова рухнув на землю, ударил мордой с зажатым чудовищем о почву раз, другой…Тха-охонга разорвало на куски, и змей принялся с жадностью глотать его, дергая хвостом из стороны в сторону и сбивая нападающих мелких охонгов.

– Его светлость прилетел, его светлость! – неслось над стеной.

– Не зевай, он один, подсобляй, за тебя твое дело не сделает! – орали командиры, и оглушительно стрекотали пулеметы, и орудия били с новой силой.

Вдруг, перебивая рокот артиллерии, над полем боя пронесся странный хрипящий и булькающий звук. Так мог бы всхлипывать гигантский кит. Защитники замерли: огромный змей стоял, широко расставив кривые лапы, склонив шею, и оглушительно сипел и кхекал, как нажравшийся шерсти кот.

– Великий Инлий, неужто подавился? – с ужасом прошептал один из артиллеристов. – Не дай боги!

Змей все сипел и дергался, аж до закатившихся глаз, затем захрипел – и из зубасто-клювастой пасти вылетел облепленный слюнями огромный кусок хитиновой брони с передней охонговой лапой и остатками плоти. Чешуйчатый герцог с омерзением отшвырнул его и повернулся к оставшимся тха-охонгам, угрожающе шипя.

За полчаса было покончено и с раньярами, и с охонгами. У стены между Четвертым и Пятым фортами остались лежать три искореженные туши тха-охонгов: змей больше не пытался их жрать, зато то и дело дробил клювом и глотал мелких охонгов.

– Не отравился бы, – обеспокоенно сказал товарищу минометчик, залегший в сторонке – чтобы увлекшийся чешуйчатый союзник случайно не задел своих. – Они же ядовитые.

– Ничего, – бодро ответил ему сослуживец, – в Тидуссе вон и кузнечиков едят, и тараканов жареных… а это, считай, вообще креветка, только огромная!

– Так то жареных, – минометчик с сомнением смотрел на исчезающего в огромной пасти охонга. – Хотя… а давай-ка ему парочку поджарим!

И в сотне метров от завершающего уничтожение противника змея в общем грохоте зазвучали новые взрывы.

Люк, с омерзением повозив языком по земле, чтобы избавиться от привкуса муравьиной кислоты, снова поднялся в воздух. Наступление продолжалось, но прорывы больше нигде не угрожали – и он, прежде чем вернуться в Третий форт, понесся к морю. Потому что голод не отступил – сколько там было мяса на этих охонгах? На один зуб, да еще в желудке противное ощущение, будто набил его ореховой скорлупой, и из-за кислоты есть хотелось еще больше.

Он нырнул в воду, тут же заметил добычу – и очнулся только на закате, под водой, с тушей дельфина в зубах. Вода была красной – и Люк сначала решил, что это заходящее солнце так окрасило море… но затем рассмотрел обрывки плоти и черных плавников, качающиеся на волнах, помотал башкой от сожаления и недоверия – похоже, он уничтожил целую стаю дельфинов.

С сытостью окончательно вернулась способность соображать почти по-человечески. Змей заглотил оставшуюся тушу – не пропадать же добру – и, отяжелевший, полетел обратно низко над морем.

Вот и еще один урок, который не успел ему дать Луциус Инландер. Потратил много сил – будь готов к тому, что, несмотря на подпитку в первородных ветрах и охоту, проспишь несколько суток, а после пробуждения будешь готов съесть любое живое существо, оказавшееся поблизости. Сколько, интересно, таких мелочей еще упущено – и сколько придется узнавать, рискуя собственной шкурой и жизнями близких. Неудивительно, что старый змей был таким сухим и собранным и имел такой нелегкий характер. Опасность стать каннибалом кого угодно заставит держать себя и свою жизнь под контролем.

Люк досадливо зашипел – по волнам пробежала рябь, и он усилием воли взял себя в руки. Нельзя тратить силы. Уже видны башни фортов, и там все еще кипят бои, а он и так оставил своих людей без поддержки на трое суток. Чудо, что они продержались это время, и страшно представить потери.

Небо стремительно темнело, и орудия били все реже. Все же хорошо, что темнота дает им преимущество перед иномирянами.

Люк невидимым сделал круг над укреплениями, уже трезво оценив позиции противника – враги так и наступали на отрезке между Первым и Восьмым фортами, – и, когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, направился к Третьему форту. Ветра неслись с ним нос в нос, толкались в бока ледяными порывами, как молодые барашки, – радовались и приглашали поиграть. Но не время было для игр.

Люк начал снижаться к воротам форта, когда слева вдруг пахнуло стылостью и тьмой. Он повернулся – и тут по морде его мазнула крылом странная длинная змеептица, похожая на уже виденные им тени. Мазнула и растворилась в ночи.

Вернувшегося герцога в форте встречали опасливыми взглядами – но не шарахались, видимо, рассудив, что если раньше не сожрал, то сейчас и подавно не станет. Редко огрызались орудия, где-то далеко за стенами слышны были звуки пулеметных очередей и визг охонгов.

Полковник Майлз, выйдя из комендатуры, поспешил Люку навстречу. Лицо командующего фронтом с одной стороны было ободранным и опухшим, и рукой он двигал с осторожностью, но в целом выглядел бодро.

– Я решил, что вам понадобится, – проговорил полковник как-то слишком громко, протягивая Люку сигареты, и осмотрел его с головы до пят, словно ожидая увидеть чешую и клыки с когтями. Дармоншир тоже посмотрел на себя: босиком, в мятых брюках, в которых он завалился спать, в несвежей рубашке. Поморщился и с удовольствием закурил.

– Как это вас угораздило? – спросил он, указывая на лицо командира.

– Контузило, ваша светлость, – громко ответил Майлз, и теперь стало понятно, почему он так орет. – У них оружия нашего все больше и умельцев, что научились с ним обращаться, тоже. Взрывом мины шарахнуло о башню. Главное, жив, пронесло, слава богам. Мелочь, виталистов отвлекать не буду.

Люк кивнул, прислушиваясь: за стенами раздались хлопки взрывов, далекие крики.

– Почему меня не разбудили? – спросил он, выпуская дым. – Не смогли?

– Так точно, ваша светлость, – откликнулся Майлз. – Уж что мы только не делали, бесполезно все. Нелегко нам без вас пришлось.

– Я не знал, что столько просплю, – хмуро объяснил герцог. – Теперь буду знать. Какая расстановка сил, Майлз? Большие потери?

Полковник посмурнел.

– Почти три тысячи убитых, милорд, раненых примерно столько же. Плохо дело. В Шестом форте почти всех солдат стрекозы эти уничтожили, мы не смогли предотвратить прорыв. И на полосах обороны много полегло.

Люк помолчал, осознавая размер катастрофы.

– Итого из двадцати тысяч личного состава у нас осталось четырнадцать?

– Меньше четырнадцати, – буркнул Майлз. – Сколько точно за сегодня потеряли, только к утру подсчитаем, – он прислушался к вдруг наступившей тишине, в которой, словно насмехаясь, запел соловей. – Затихли. Хорошо, что ночи на нашей стороне, ваша светлость.

– Да, – тяжело выговорил Люк и достал вторую сигарету. – Да.

– И как похоронить-то всех в огне… иначе неделя-другая, и будет у нас тут нежить на фортах тысячами пастись, ваша светлость…

– Да, – тихо сказал Люк и покачал головой. Вдруг стало дико страшно, будто он один стоит и смотрит в лицо многоликой и неотвратимой смерти. Дармоншир затянулся и выдохнул, отгоняя от себя и страх, и тягостное сожаление о погибших. Сейчас он что-нибудь придумает. Он всегда что-то может придумать. Сейчас… кофе бы и еще сигарету.

– Собирай совещание, – хрипло приказал он. – Справимся, полковник.

– Конечно, ваша светлость, – чересчур громко и жизнерадостно подтвердил контуженый командир фронта. – Справимся! Кстати, забыл вам сказать. Извините, – он потряс головой. – Вчера, до того как началось все, звонили из Бермонта, от его величества Демьяна. Оставили номер его личного телефона. Требовали звонить в любое время, как вы очнетесь.

– Перезвоню, – сказал Люк удивленно. – Но сначала – совещание. Я должен знать, какова ситуация на рубежах.

Совещание прошло очень быстро. Два дня после того, как Люк заснул, дармонширцам удавалось не только успешно сдерживать наступление остатков врагов, но и заставлять их отступать, и выбивать на отдельных засеках подчистую. Затем к иномирянам пришло подкрепление из Раунферта, быстрее, чем ожидалось, а за ним сегодня с утра прибыло еще несколько тысяч врагов. Потери дармонширцев уже составляли около восьми тысяч убитыми и ранеными, кое-где на защитных полосах у фортов оставалось с десяток позиций, остальные все были уничтожены. А с той стороны и так превосходящие силы противника все росли – видимо, на подавление неуступчивого герцогства решили обратить особое внимание. И все больше у врагов появлялось туринского оружия. Не было еще тяжелой техники, но пулеметы и минометы иномиряне осваивали с пугающей скоростью.

Было решено, что за ночь дармонширцы должны перегруппироваться – с фортов, которые не были атакованы, нужно подтянуть резерв, поменять позиции орудий, а Люку – провести разведку и устроить в темноте зачистку при поддержке артиллерии. А завтра ждать новой атаки и молиться, чтобы смогли выстоять хотя бы еще день.

После совещания Люк, тревожный и хмурый, выкурил еще несколько сигарет и набрал-таки номер Демьяна Бермонта. Его величество ответил так быстро, будто над материком не стояла ночь.

– Ваше величество, – осторожно проговорил Люк, – это герцог Дармоншир. Прошу прощения за поздний звонок, мне передали, что вы желаете поговорить со мной. Чем обязан этой чести?

– Дармоншир, – сухо ответили в трубку, – наконец-то. Мы с вами после обменяемся любезностями, а сейчас сразу к делу. Мне жизненно важно, чтобы ваша супруга, сестра моей жены, выжила, и поэтому я крайне заинтересован в том, чтобы вы выстояли.

– И я в этом крайне заинтересован, ваше величество, – немного озадаченно согласился Люк.

– Поэтому я отправил к вам четыре тысячи моих бойцов и несколько эшелонов техники.

Люк сжал в руках пачку и застыл. Тяжелая безнадега вдруг сменилась таким счастьем, что он пошатнулся.

– Так как Север Рудлога закрыт, составам придется делать крюк через Йеллоувинь и Центр, поэтому я не могу точно назвать время прибытия к вам. Бойцы поступают в ваше распоряжение. Командиром у них берман, линдмор Ольрен Ровент. Он вызвался сам и не должен доставить вам хлопот. Я бы хотел лично прийти к вам на подмогу, но не имею права удаляться от границ своей страны, так как прежде всего обязан защищать ее.

Люк выдохнул:

– Это очень щедро и вовремя. Спасибо, ваше величество.

– Поблагодарите, когда победите, – ровно ответил берманский король. – Я рассчитываю на вас, Дармоншир. Удачи. И еще: я готов предоставить вашей супруге, членам вашей семьи и вам лично убежище прямо сейчас.

– Спасибо, – еще раз пробормотал ошарашенный Люк.

– Удачи, – повторил Бермонт и отключился.

После разговора с королем Бермонта его светлость еще раз сверил планы с командирами артиллерийских расчетов – чтобы во время ночного боя не попасть под дружественный огонь и не тратить силы там, где поработают орудия. Главной задачей было уничтожить как можно больше раньяров – именно они наносили основной ущерб армии. Можно было бороться огнем и артиллерией с остальными инсектоидамит— но не с тучами смертоносных «стрекоз», которые способны были разорвать и его, Люка.

Повезло, что у Четвертого форта удалось сразу захватить смерчем всю стаю, а новые на помощь не прилетели – видимо, были задействованы на других участках фронта. Плохо, что он, полубезумный от голода, раскрылся. Теперь враги знают, что на стороне дармонширцев воюет огромный летающий змей, и если их командующий умен (а судя по успешным боевым действиям, так оно и есть), то на Люка начнут прицельную охоту. Значит, следует быть осторожнее.

Еще нужно было притащить до утра хотя бы несколько контейнеров снарядов. Но запасы на ближайших складах не бесконечны – даже если враги не смекнут, что происходит, и не начнут устраивать засады, вскоре все равно придется рисковать и летать дальше в тыл врага.

Люк, выйдя на плац, в тревожную тишину, закурил последнюю сигарету из пачки, выдохнул, глядя на сияющую голубоватую луну, и достал телефон.

«Как ты?» – написал он Марине.

Сообщение ушло, и экран погас, но он все курил и смотрел на него, когда трубка вдруг завибрировала.

– Теперь, когда ты написал, мне уже лучше, Люк, – сонно пробормотала Марина ему в ухо. – Не волнуйся за нас. Тут хорошо. У тебя хороший дом.

– У нас, Марина.

– …Да, – после паузы проговорила она – и, видимо, что-то услышав в его голосе, спросила: – Тебе совсем тяжело?

– Очень, – он не стал кривить душой. – Я в тупике.

– Ты что-нибудь придумаешь, – повторила она его мысли. – Ты никогда не проигрывал, Люк. И сейчас не проиграешь.

– Надеюсь, – откликнулся его светлость и замолчал. И она тоже молчала – но удивительным образом казалось, что ее дыхание греет ему ухо и висок. – Я так хочу тебя увидеть, Марина, – хрипло и тоскливо признался Люк и замер: только бы не оттолкнула, не ударила в ответ.

– …Да, – сказала она тихо. И добавила сердито: – И я тебя.

Четвертое апреля, Виндерс

Марина

Ночной разговор с Люком придал мне сил, и даже утреннюю выматывающую тошноту и слабость я перенесла стойко, без привычных рыданий от бессилия. Когда голова перестала кружиться, я пересчитала иглы, хотя прекрасно знала, сколько их осталось. Но это был мой маленький ритуал, позволяющий справляться с болью.

Всего пять – и я, зажмурившись, задержав дыхание, вколола одну себе в левую руку и замычала, глотая все же выступившие слезы, – а боль, ошпарив кожу предплечья, впиталась в похолодевший браслет. Быстрее, чем обычно, впиталась.

Забавный способ поддержания крепости брака, лишний раз доказывающий, что у богов, по крайней мере у Белого Целителя, есть чувство юмора. Я старательно отгоняла от себя идею прямо сейчас сорваться к Люку и стребовать супружеский долг. Если уж нежные разговоры так усиливают действие браслета, то после секса я точно буду избавлена от токсикоза, а по шаманским иглам, наверное, смогу босиком ходить. И спать на них.

Я помотала головой, отсекая дурные мысли, и пересчитала иглы. Теперь четыре. Всего четыре.

День начинался привычно и бессмысленно: опять добродушно ворчала Мария – затем она удалилась погулять с Бобом, – опять я спешно доедала овсяную кашу, пока браслет давал мне передышку. На чай заглянула свекровь: я рассказала ей о звонке Люка, она мне – про детей, которыми занималась целыми днями. Нам хорошо удавалось делать вид, что всё в порядке, а разговоры обо всем на свете поддерживали обеих.

Во дворе и парке гуляли дети с родителями, там же и в доме работали слуги – особняк был заполнен вывезенной из лаунвайтского Дармоншир-холла и замка Вейн прислугой с семьями, и, чтобы не сидеть без дела, люди принялись под предводительством Доулсона-старшего приводить особняк в порядок. Я их понимала: когда есть занятие, легче переносятся ожидание и страх. У ворот, охраняемых гвардейцами, снова стояла группа просителей, и я приказала дворецкому пригласить их в гостиную, чтобы подождали меня там. Леди Лотта уже собиралась уходить, когда раздался звонок от Майки Доулсона. Он каждое утро звонил мне, чтобы держать в курсе происходящего в Вейне.

– Моя госпожа, – устало проговорил секретарь Люка. – Боюсь, у нас очень тяжелая ситуация. Много раненых, и их со вчерашнего вечера всё подвозят. Говорят, на фронте огромное количество потерь и форты вот-вот падут. Вейн переполнен, и солдаты умирают, не дождавшись помощи. Бои все еще идут, персонал не спит вторые сутки.

Я произнесла положенные слова поддержки и попрощалась, снова ощущая вкус предательства. Но что я могла еще сказать или сделать? Когда все госпитали Дармоншира сейчас так же работают на износ?

Я застыла с чашкой чая у рта. А затем передала новости ожидающей леди Шарлотте, сделала несколько глотков и заторопилась, переодеваясь на выход. Ну почему это сразу не пришло мне в голову?

– Мария, – позвала я вернувшуюся с Бобом горничную. – Вызови капитана Осокина. И узнай адрес ближайшего госпиталя.

– Ох, ваша светлость, – укоризненно вздохнула горничная, но, видя мой предупреждающий взгляд, добавила только: – А как же просители? Они ждут.

– Я приму их прямо сейчас, – твердо сказала я, и Мария, сделав книксен, вышла из комнаты.

Леди Шарлотта сидела в кресле и наблюдала за мной задумчиво и тревожно.

– Простите, что оставляю вас, – я подошла, сжала ей руку. – Не могу сидеть на месте, леди Лотта. Меня это убивает, а в госпитале я буду полезна.

– Ничего, – ответила она, поднялась и обняла меня. – Я с первого дня ждала, когда тебе в голову придет эта идея, – свекровь усмехнулась. – Как вы похожи с Люком, Марина, удивительно похожи! Он такая же беспокойная натура. – Я пошевелилась в ее объятьях, и она отпустила меня. – Иди, милая, иди. Полагаю, Рита, когда узнает, тоже захочет присоединиться к тебе.

Общение с просителями не добавило мне расположения духа. Все предыдущие дни я выслушивала жалобы беженцев: то им с детьми выделили для проживания старую школу с прохудившейся крышей и без отопления, то часами заставляли ждать в администрации Виндерса, то сократили количество горячих обедов. Я звонила мэру, который каждый раз удивленным голосом говорил: «Не может быть, непорядок», – и клялся, что разберется, накажет виновных и все исправит.

Сейчас же в гостиной сидело несколько семей с детьми: все были одинаково рыжеволосы и измотаны, и все говорили одновременно. Женщины плакали, а я пыталась вычленить суть и заодно справиться с начавшейся головной болью и накатывающей злостью на виновников.

Эти люди бежали из Лаунвайта в первый день войны. Они потратили все сбережения и запасы, переезжая с места на место по мере наступления иномирян и в Виндерс приехали две недели назад нищими и вымотанными – потому что слышали, что его светлость Дармоншир обещал всем кров, защиту и пищу. Все подготовленные убежища оказались забиты такими же беженцами, как они, и пришлось даже несколько дней ночевать на улицах, пока их не «разобрали» по домам простые сердобольные дармонширцы. Работы, понятное дело, не было, приютившие тоже не могли прокормить целую семью, а в центре помощи при мэрии приходилось отстаивать очереди, чтобы получить обещанные скудные пайки и детское питание.

– И два дня нам выдают только треть пайка, – сдержанно говорил один из мужчин, – под предлогом, что заканчиваются продукты. Мы терпели, но вчера в муке обнаружили червей, а детское питание оказалось просроченным! Хотя люди говорят, что склады заполнены и продукты привозят постоянно. Сами видели, в порт то и дело приходят корабли.

– Хорошо, что детей накормили в храме, – с горечью вмешалась одна из женщин, – и монахи дали нам на руки немного муки и масла, но и там запасы подходят к концу…

Я велела накормить их, собрать с собой продуктов на несколько дней и пообещала разобраться. Люди ушли, а я принялась снова звонить Майки Доулсону, чтобы узнать, что предпринимал Люк. Пока звучали гудки, Мария тихо поставила передо мной кружку с чаем и несколько рогаликов с творогом. Я поначалу отмахнулась, но под ложечкой вдруг засосало, и я осторожно взяла один из рогаликов, откусила…

– Моя госпожа, – возмутился одноглазый секретарь, когда я изложила суть проблемы, – его светлость выделил огромные личные средства на закупку продовольствия для беженцев в Рудлоге, Эмиратах и на Маль-Серене. Царица Иппоталия, помимо этого, шлет нам гуманитарную помощь. По самым скромным подсчетам, продуктов должно хватить до нового урожая.

– Понятно, – сказала я, доедая третий рогалик под довольным взглядом Марии. – Спасибо, Майки. Вы чудо и действительно незаменимы.

Секретарь что-то застенчиво буркнул в трубку, и я отключилась.

Я попросила капитана Осокина взять с собой десяток гвардейцев и проверить склады, а сама первый раз после эвакуации выехала в город. Я не стала настаивать, чтобы сесть за руль, хотя очень хотелось, – меня сопровождали трое охранников, и один из них занял место водителя. А я глядела в окно и ругала себя, что не подумала проехать по Виндерсу ранее. В центре, где среди парков стояли особняки аристократии и богачей, прогуливались дамы с кавалерами, ездили дорогие машины, летали шикарные листолеты. Слуги в парках выгуливали тощих породистых борзых, там же я увидела наездниц явно не из простых семей. Будто и нет войны.

Но стоило выехать из центра, и картина поменялась. То и дело на улицах попадались бездомные, все остановки общественного транспорта были заняты беженцами, кто-то спал на картонных коробках, кто-то у храмов просил милостыню.

Я осматривала все это и зверела. В первый же день после приезда нам с леди Лоттой и Ритой пришли выразить свое почтение аристократы Виндерса и местный мэр Фе́мминс. Физиономия у него была самой угодливой и лоснящейся – от недостатка питания и тепла он явно не страдал. Тут же вспомнилось, как он клялся мне, что у них нет ни врачей, ни лекарств, ни реанимационного оборудования, – и я выдохнула, чувствуя, как холодеют руки и в груди разрастается тяжелая злость.

– Сначала разберись, – сказала я себе шепотом. – Пожалуйста, сначала разберись.

Водитель покосился на меня в зеркало, но лицо его оставалось каменным.

Мы припарковались у ближайшего госпиталя. Уже снаружи стало понятно, что дело плохо: у входа стояли несколько десятков носилок, подъезжали скорые. На наших глазах оттуда выгрузили сразу трех раненых, которых транспортировали в нарушение всех норм. Машина сразу развернулась и уехала.

Я в сопровождении гвардейцев прошла в госпиталь. Приемное отделение было переполнено, в коридорах лежали солдаты, суетились санитары и врачи. В нос ударил запах крови, лекарств и антисептика, человеческого пота и грязной одежды. На меня почти не смотрели, но это было понятно: пожалуй, явись сюда сам Триединый, и то ему было бы уделено минимум внимания.

В кабинете главврача не оказалось. Я нашла его в терапии осматривающим больных. Он тоже был усталым и прислушивался к моим вопросам вполуха, словно не понимая, зачем я к нему явилась.

– Не справляемся, ваша светлость, – поделился он, когда мы вышли из палаты. – Сами видите. Не хватает персонала, коек, машин, чтобы забирать раненых. Нам нечем кормить больных, неделю уже сидят на овсяной каше. Мэр на все просьбы отвечает, что сделать ничего не может.

Я скрипнула зубами и попрощалась. Счет к мэру рос на глазах.

После госпиталя я попросила отвезти меня в центр помощи беженцам при мэрии. Огромная очередь, тянущаяся через всю центральную площадь, начиналась от черных дверей веселенького старого здания, выкрашенного в голубой цвет, с флагами Инляндии и Дармоншира на шпиле. Я прошла вдоль очереди и, извинившись, вместе с гвардейцами протиснулась в двери.

В помещении, сплошь заставленном коробками, за широким столом сидел чиновник с равнодушным лицом и пробивал печатью талоны, а его помощники выдавали людям коробки с пайками.

– Дайте и мне один, – сказала я и мило улыбнулась лысине чиновника.

– Талон, – бросил он, не поднимая глаз.

– У меня нет талона, – призналась я.

– Без талона не положено, – буркнул он. – Следующий.

– И все же, – проговорила я и кивнула одному из охранников, – я настаиваю.

Чиновник поднял голову, глаза его расширились, и он приподнялся на стуле.

– В-ваша светлость!

– Моя, – согласилась я, принимая из рук гвардейца коробку с пайком. Открыла, посмотрела на содержимое – и, достав пакет с мукой, высыпала ее чиновнику на стол. В белой пыли копошились толстые мучные черви. Народ, ожидающий в очереди, зашумел, раздались возмущенные выкрики.

– Что это? – спросила я нежно, хотя пришлось прилагать усилия, чтобы не сорваться на крик.

– Ваша светлость, – чиновник судорожно вытер лысину. – Я что? Я ведь ничего! Даю что выдают. Мое дело – талоны пробивать, ваша светлость!

– Конечно, – кивнула я, направившись к выходу и прихватив с собой второй пакет с мукой. – Сергей, проследи, чтобы господа оставались здесь и никуда пока не звонили. Выдачу пайка приостанавливаем.

Водитель понятливо кивнул, и в этот момент раздался звонок телефона.

– Да? – проговорила я в трубку, глядя, как охранники успокаивают взволновавшихся людей.

– Дайте хоть такую, мы просеем, – причитала какая-то женщина, и ей вторили на разный лад. Бедные отчаявшиеся люди.

– Ваша светлость, – раздался в телефоне голос капитана Осокина. – Взломали мы склады, скрутили охрану. Все хранилища забиты продуктами из Рудлога и Маль-Серены.

– Понятно, – зло отозвалась я. Внутри плеснуло яростью, по помещению пронесся ветерок, разметав талоны, мучную пыль и бумаги. Народ испуганно примолк.

– Это не всё, – продолжал капитан. – Пока мы здесь допрашивали охрану, подъехал грузовик одного из поставщиков. Мы велели охранникам принять груз, как обычно, и понаблюдали. Из грузовика выгрузили мешки с просроченной мукой. А загрузили продукты хорошего качества. Взяли водителя, он сдал хозяина, мы съездили к нему, привезли сюда, прижали. Он божится, что все согласовано с мэром и он не один такой. Несколько местных крупных торговцев проворачивают мошенническую схему: просрочку сдают в пункты помощи, а хорошие продукты перефасовывают и выставляют в своих магазинах. А половину прибыли отдают мэру и еще нескольким повязанным с ним чиновникам.

– Понятно, – повторила я звенящим голосом. – Капитан. Грузовики задержали?

– Так точно, ваша светлость.

– Берите задержанных молодцев, и пусть грузят туда продукты. А затем везите к центру помощи. Нужно раздать людям.

– Так точно, – повторил Осокин.

«Только не натвори дел, – говорила я себе, поднимаясь на второй этаж мэрии и сжимая в руках пакет с мукой. Меня трясло от злости. – Только не натвори ничего непоправимого».

Мне нужно было успокоиться, но я не могла: меня гнали в спину ярость и отвращение. Пока в нескольких десятках километров отсюда шли кровопролитные бои, в больницы везли тысячи пострадавших, и мой Люк, как и множество других людей, аристократов и простых, рисковал собой, часть дармонширской элиты жила так, будто войны нет. А некоторые еще и считали возможным наживаться в это время. Зачем? Зачем им деньги, если завтра их могут прибить к дверям администрации, а их жен и детей – угнать в рабство? Никогда мне этого не понять.

– Господин Фемминс обедает! – поднялась секретарь на входе в кабинет мэра, но я мазнула по ней взглядом и прошла дальше. Охранники у дверей не стали меня задерживать.

Мэр Фемминс действительно обедал – в роскошной столовой при кабинете, за столом, уставленным блюдами и дорогим вином, в компании нескольких местных баронов и одного графа. Я подумала, что из окон должна быть видна очередь голодных людей, и едва удержалась, чтобы не приказать арестовать мэра безо всяких разговоров.

– Ваша светлость, – растерянно сказал Фемминс, поднимаясь и выцепляя взглядом пакет у меня в руке. – Какая честь! Как вы прекрасно выглядите! Присоединитесь к обеду?

Он волновался. Понимал: что-то не так.

– Конечно, – сказала я, светски улыбаясь и подходя к столу. Гости тоже учтиво поднялись. – Этот суп так же вкусен, как выглядит, господа?

– Превосходен, ваша светлость, – благодушно отозвался один из баронов. Остальные промолчали, видимо, были поумнее – или потрусливее.

– А сейчас будет еще вкуснее, – пообещала я, перевернула пакет и вытряхнула на стол, уставленный яствами, порченую муку. – Ну, – я наблюдала за изумленными физиономиями, обнаружившими в супе белых червей, – что же вы не едите, господа? Господин Фемминс? Ешьте, прошу. Ешьте! – рявкнула я срывающимся голосом и смела тарелки со стола в сторону мэра. В глазах заплясали темные пятна.

– Да что вы себе позволяете! – возмутился Фемминс тонким голосом, отряхиваясь от супо-червивой смеси.

– Я позволяю? – тихо спросила я. В голове установилась звенящая тишина. В комнате похолодало, а от моей руки, которой я опиралась на стол, потек лед – и стол треснул, раскалываясь на части. – Я позволяю?! Пока мой муж защищает нас от врагов, пока наши люди там гибнут, вы тут наживаетесь и званые обеды устраиваете? Уроды! Да я вас под трибунал отдам! Скоты без совести и без родины! Свиньи!

Голос завибрировал, и вся тревога, вся злость и боль мои вылились в оглушительный всплеск – отшвырнувший людей к стенам, выбивший окна и двери. Вокруг выл ледяной ветер, а я пыталась собраться, потому что среди попавших под удар были и мои охранники. Люди корчились у стен, а мэр, стоя на четвереньках, кричал:

– Госпожа герцогиня, пощадите! Пощадите! Виноват! Как попутал кто! Пощадите!

Из носа его текла кровь. Я сглотнула, посмотрела на лежащих, закрывших головы охранников: слава богам, живы! Сжала кулаки – и огонь, полыхающий в крови, стал утихать.

– Все вон! – приказала я, задыхаясь, и аристократы, пригибаясь, покинули столовую. – Алексей, Виктор, целы?

– Так точно, ваша светлость, – пробасил один, – вскользь прошло. Вы не переживайте, нас инструктировали, что такое может случиться, так мы, как ветерок подул, уже готовы были.

Я почувствовала, что краснею. Гнев утихал, а ползающий причитающий мэр вызывал омерзение и гадливость.

– Встаньте, Фемминс, – сказала я с брезгливостью. – Возьмите бумагу и ручку. Пишите.

Мэр, утирая текущую из носа сукровицу, засуетился, мечась по разгромленной столовой, наконец откопал где-то бумагу и ручку и, пристроившись у стены, приготовился писать.

– Первое, – сказала я, – все беженцы должны быть обеспечены трехразовым горячим питанием и достойным кровом. Мне плевать, где их поселят, но если не найдется достойных помещений, они будут жить в вашем доме и в домах ответственных чиновников. Если я еще раз услышу жалобу на то, что выдают просроченные продукты, все причастные пойдут под трибунал. Вы меня услышали?

– Д-да, – проблеял он. Руки его дрожали, но мне не было его жалко.

– Второе, – я отпихнула носком ботинка кусок стола, подошла к разбитому окну и села на подоконник, – все водители, у которых есть транспорт, на котором можно перевозить раненых, обязаны в течение двух дней явиться в мэрию для распределения по госпиталям герцогства. С ними проведут инструктаж, санируют машину и будут использовать для перевозки легко раненных. Каждому поступившему на работу водителем будет выделяться двойной паек на него и всю его семью. Если владелец машины не хочет рисковать, он обязан передать машину под выкуп на нужды медслужб.

Третье. В больницы и на сопровождение к машинам скорой помощи срочно требуются санитары. Приглашаются здоровые, чистоплотные и готовые к тяжелой и опасной работе люди. Насильно на фронт никого отправлять не будут. Но работающие в госпиталях получат доппаек и зарплату, а те, кто будет работать на фронте, будут обеспечены пайками на всю семью.

Четвертое. В госпитали требуются доноры крови. Донорам будет вручаться недельный паек.

И пятое. Мэр Фемминс отстраняется от управления Виндерсом и до окончания расследования помещается под арест. Исполняющий обязанности мэра будет назначен в ближайшее время. Снизу допишите пометку: данный приказ транслировать по телевидению и радио. Дописали? Дайте сюда бумагу.

– Госпожа герцогиня, помилуйте, – застонал мэр, дрожащей рукой передавая мне лист. Я перечитала, расписалась.

– Я и так вас пожалела, – сухо ответила я. – По-хорошему, Фемминс, вас нужно отправить в расположение моего мужа. Я думаю, что он не будет столь добр, как я, и арестом за преступления и вредительство в военное время не ограничится. Алексей, – я обратилась к одному из охранников, – попроси секретаря господина Фемминса вызвать сюда заместителя мэра. Если он убежал, найдите и доставьте ко мне.

– Все будет сделано, ваша светлость, – подтвердил гвардеец и вышел.

Заместитель мэра Ве́рнбидж, такой же белый, как сам Фемминс, явился через две минуты и вытянулся посреди разгромленной столовой, стараясь не коситься на начальника. Они забавно смотрелись: невысокий лоснящийся толстяк Фемминс и высокий, худой и рыжий заместитель с типично инляндским унылым лицом. Я изложила ему свои требования, передала бумагу. Заместитель слушал, все больше белея; мэр шел красными пятнами и тяжело, грустно вздыхал. Будто это его, беднягу, кормили испорченными продуктами.

– Уводите, Алексей, – приказала я, и гвардеец, подхватив мигом вспотевшего мэра под ручки, вывел его из кабинета. Со мной остались второй охранник и заместитель градоначальника.

– Господин Вернбидж, надеюсь, все понятно? – поинтересовалась я.

– Да, – ответил заместитель нервно, но без панических ноток.

– Тогда выполняйте. Но прежде ответьте на вопрос: вы тоже замешаны в схемах господина Фемминса?

– Нет, ваша светлость, – но глаза опустил.

– Понятно. В любом случае это выяснится при расследовании. Но вы были в курсе?

Он поколебался.

– Да.

– Понятно, – повторила я зло. – Идите, Вернбидж. Скоро у вас будет новый начальник. И вам же лучше, если вы действительно окажетесь не замешаны.

Заместитель удалился, а я подняла с пола измазанное в соусе и супе яблоко, тщательно вытерла его о чистый край скатерти и тоже пошла на выход. Люди в очереди так и стояли в ожидании, но теперь мне не было перед ними стыдно. Над Виндерсом собирались дождевые тучи, но было еще сухо, в лицо пахнуло свежим ветром – и я, направляясь к машине, улыбнулась. Меня ждал госпиталь. Медсестра там сейчас точно будет не лишней.

По пути я позвонила Леймину. Он выслушал меня и ворчливо проговорил:

– Простите, ваша светлость, но вам следовало сначала ввести в курс дела меня, а затем уже вершить правосудие. Вы схватили мэра, задержите несколько поставщиков, но большинство погрязших в хищениях успеют сбежать. Я сейчас же подниму полицию герцогства, но, боюсь, в Виндерсе в эту схему вовлечены и полицейские чины, поэтому не получится эффективно накрыть всю сеть.

Я вздохнула, потерла лоб, глядя на первые брызги дождя на стекле. Возвращались головная боль и слабость, и я лизнула кисленькое яблоко, зажмурилась от удовольствия.

– Вы, конечно, правы, господин Леймин, – сказала я, сглотнув. – Но уж как получилось. В следующий раз я обязательно буду советоваться с вами. А пока вам нужно срочно придумать, где взять моему мужу второго Майки Доулсона, потому что первого я у него украду. Хочу поставить его мэром Виндерса. Он о делах столицы знает не меньше арестованного Фемминса.

Старик засопел в трубку.

– Ваша светлость…

– Опять будете меня ругать, господин Леймин?

– Нет, – проговорил он ворчливо. – Доулсон способен с этим справиться, но вы должны понимать, что его решения будут саботировать при малейшей возможности, а старая элита Виндерса сделает все, чтобы его выжить. Даже при поддержке моего отдела ему придется трудно. Хотя у Майки все задатки стойкого лидера, моя госпожа, но он слишком молод.

– Тогда подскажите другого кандидата, господин Леймин, – попросила я устало. – Могу поставить на этот пост Вернбиджа, заместителя Фемминса. Но я не знаю, не замешан ли он.

Он задумался.

– Это было бы неплохим решением, но тогда не ждите изменений. Вернбиджа я помню как толкового человека, он был замом у предыдущего мэра, потом у нынешнего, но он часть виндерсской элиты, и пойти против нее у него не хватит духа.

– Понятно, – сказала я с сарказмом. – Тогда он будет заместителем и у следующего мэра. Повысим ему зарплату, пообещаем не расстреливать… чем там еще можно купить лояльность?

Старый безопасник хмыкнул.

– Удачи, ваша светлость.

– Спасибо, господин Леймин, – отозвалась я и с наслаждением вгрызлась в яблоко. Надо было хоть чуть поесть, прежде чем делать следующий звонок.

Майки Доулсон, которому я позвонила через пару минут и изложила свое видение его карьерного роста, неожиданно заартачился, хотя слышно было, как он польщен.

– Моя госпожа, – проговорил он с отчаянием, – благодарю за доверие, но я служу его светлости и без прямого его распоряжения не имею права уйти. Я нужен ему в Вейне и…

– Майки, поверьте, – нетерпеливо прервала я оправдания секретаря, – больше всего вы ему нужны сейчас на посту мэра в Виндерсе. Он не будет против, я уверена. Отвлекать мужа сейчас по таким мелочам я не хочу.

– Марина Михайловна, – бубнил этот упрямец, – понимаете, мой долг – круглосуточно быть на связи с лордом Дармонширом, выполнять все его пожелания мгновенно…

– Но вы ведь можете пока совмещать, – тоном искусительницы предложила я. – Майки, вы способны на это, я уверена. Если вы не хотите отказываться от должности, то и не надо! Вам ведь ничего не мешает помогать моему супругу из Виндерса, пока вы не подготовите достойную замену…

Секретарь, все порывающийся что-то сказать, замолчал.

– Подумайте, – уговаривала я, торопясь, потому что машина уже подъезжала к госпиталю. – Это совсем другой уровень и оплата. А в перспективе – и титул барона по выслуге лет на государственной службе…

– Но я служу не за титулы! – воскликнул Доулсон, волнуясь. – И не за деньги, моя госпожа!

Я раздраженно покрутила в руке огрызок яблока и сунула его в рот.

– Его светлость взял меня на работу, когда никто даже смотреть на меня не хотел, и поэтому я всецело предан ему. И не могу бросить в сложное время даже ради такого скачка в карьере, Марина Михайловна.

Мне надоели эти страдания, хотя восхваления благородству Люка я выслушала не без удовольствия. Но времени было мало. Я могла бы приказать или надавить, но преданность заслуживала уважения. Да и мне бы не понравилось, если бы без моего согласия Люк забрал у меня Марию, например.

– Майки, – сказала я проникновенно. – Помогите мне. Я не знаю, как мне быть. Неужели вы оставите меня без помощи, а столицу земель вашего лорда – без мэра? Без вас я не справлюсь! И мой муж не будет против – я попрошу его, он не откажет. Но вы мне нужны уже завтра, а когда лорд Лукас сможет заняться этим делом – неизвестно, сами понимаете. Мы же не можем так его подвести и оставить столицу его земель без управления!

В слабую женщину я играла отвратительно – еще и потому, что, прижимая к уху телефон, уже выбиралась на парковку. Пошел дождь, и охранник раскрыл надо мной зонт.

– Ну если так, Марина Михайловна, – жалобно пробормотал Майки, – если его светлость точно согласится, то я…

– Вы чудо, – с облегчением сказала я. – Спасибо, Майки. Вечером жду вас в Виндерсе. Спасибо!

Он что-то еще пытался сказать, но я отключилась. Я уже поняла, что насколько Доулсон-младший был цепок и ответственен в рабочих делах, настолько же не уверен в принятии решений, касающихся его самого.

Уже на крыльце госпиталя я набрала сообщение Люку: «Пришлось арестовать мэра Виндерса. Все объясню. Поставлю на это место Майки. Напиши ему, что ты согласен, а то он отказывается тебе изменять».

Сообщение ушло, и я уже сунула телефон в сумку, но меня что-то беспокоило – и через несколько шагов я снова достала трубку и написала: «Ты ведь помнишь, что должен победить?»

Отправила и погладила погасший экран. Вот теперь все в порядке.

Главврач О́уэн Па́трисон на этот раз нашелся в своем кабинете. Он, кажется, дремал за столом, потому что от скрипа двери встрепенулся и уставился на меня, пытаясь нащупать лежащие на столе очки. Меня кольнула совесть, но на его удивленное: «Чем еще могу помочь, ваша светлость?» – я села в кресло напротив и быстро и твердо изложила свою просьбу.

– Вы можете взять рекомендации у Лео Кастера, он оперирует в замке Вейн, – завершила я.

Главврач покачал головой.

– Незачем, – он подавил зевок. – Мы все наслышаны о вас. Весь город судачил, что герцогиня Дармоншир работает медсестрой. Поэтому ваша практика не вызывает у меня вопросов.

Я нетерпеливо постучала пальцами по рукояти кресла.

– Но я должна сразу предупредить, что работать буду временно. И вернусь в Вейн при первой возможности, господин Патрисон.

– Любая помощь лучше, чем ее отсутствие, – проговорил он и поднялся. – Вы хотите приступить прямо сейчас?

Я кивнула.

– Тогда передам вас старшей сестре хирургического. Она выдаст вам форму и определит фронт работ и дни дежурств, Марина Михайловна.

– Отлично, – я улыбалась от нетерпения. – Прекрасно, доктор Патрисон.

Чуть позже меня, одетую в халат и проинструктированную, поставили вместе со второй сестрой в процедурный кабинет – делать уколы и перевязки. И пусть опять немного мутило и накатывала сонливость, пусть то и дело приходилось ловить на себе изумленные взгляды и слышать перешептывания – запах лекарств, спирта и чистых бинтов сделал меня по-настоящему счастливой.

 

Глава 4

Из доклада связного армии иномирян, тха-нора Арвехши, императору Итхир-Касу:

«Мой император, повелитель двух миров! Целую твои следы на земле и сообщаю вести от верных тиодха́ров, что ведут армии Тха-о́ра на покорение всех земель нового мира.

Генерал Ренх-сат молит простить его за то, что печалит тебя отсрочкой окончательной победы, и клянется, что остатки страны, называемой Инляндией, падут в ближайшие дни.

Много необычного и ужасного до сих пор встречается нашим людям в том мире: огромный змей, что разорял склады с оружием, оказался местным колдуном и правителем клочка земли, называемой Дармоншир. Змея этого видели в бою создающим ужасные вихри и поедающим наших охонгов; из пленных на допросах удалось выбить, что это местный правитель превращается в богомерзкое чудовище и летает по воздуху невидимым. Тиодхар Ренх-сат обещает изловить его и подарить тебе рабом как ездового охонга.

Мой император, свет двух небес! Генерал Манк-теш, что воюет в земле, называемой Блакория, шлет тебе двести прекрасных девушек и юношей и двадцать сундуков местных тканей, мягких на ощупь, как новорожденный козленок, а также посуды с удивительными узорами. Говорит он, что захвачено несколько чудесных больших мастерских, называемых фабриками, местные изготавливают там ткани и посуду при помощи механизмов из металла.

Шлет он и хорошие новости. В земле, где воюет Манк-теш, потеплело, наемники перестали погибать от морозов, и бои пошли успешнее. Армия продвинулась почти к границам страны, называемой Рудлогом, и страны, называемой Бермонтом, однако со стороны Бермонта мешают горы, откуда делают набеги отряды местных. Тиодхар Манк-теш надеется, что сумеет порадовать тебя и преподнести тебе страну, называемую Блакорией, быстрее, чем Ренх-сат займет Инляндию.

Мой император, ведущий нас к победе! Генерал Виса-асх целует край твоих одежд и сообщает, что войска его в стране, называемой Рудлог, с наступлением тепла уверенно движутся к границам страны, называемой Блакория, хотя сопротивление местных ожесточенное и бьются они за каждое поселение. А войска генерала Тенш-мина на другом конце Рудлога в течение двух декад должны дойти до моря и в течение четырех декад подойти к столице страны. Говорят, что правит этой страной женщина, но сейчас нет ее в столице, потому что она испугалась мощи твоей и сбежала. Что еще ждать от женщины, пустого отродья. Еще говорят, что именно она закрыла врата у столицы Рудлога, но наверняка врут: разве женщина на такое способна? Говорят, она так красива, что способна затмить оба солнца в двух мирах, и генерал Виса-асх обещает поймать ее и преподнести тебе рабыней. Ждет он от тебя подкрепление, чтобы взять наконец город Лесовина, который защищают сильные маги, и захватить столицу Рудлога.

Мой император, сияющий ярче, чем два солнца двух миров! По приказу твоему на все захваченные поселения наложена дань, а также производится сбор золота и провизии. Местных жителей отправляют на борьбу с сотнями отвратительных чудовищ, что вылупляются из трупов убитых в боях подобно тому, как наши ящеры вылупляются из яиц. Их местные называют нежитью, и нежить эта опасна для всего живого. Мне рассказывали о случаях, когда несколько тварей уничтожили целый лагерь наших наемников. Нашим солдатам теперь приказано трупы скармливать охонгам, а те, что остались, уничтожать огнем. Также выходят на борьбу с ними жрецы из местных храмов, коих, по велению твоему, мы не трогаем и разрешаем проводить службы и помогать населению.

Мой император, надежда и сила Лортаха! Уже несколько тысяч человек из местных присягнули тебе на верность и готовы служить тебе и нашим богам. А скоро и все люди этого мира признают твою мощь и станут твоими слугами. Слава тебе, мой император!»

Четвертое апреля, Инляндия

Люк Дармоншир

Накануне ночью, после звонка Марине, Люк хорошо поработал над позициями врагов, несмотря на набежавшие тучи и плохую видимость. Настолько хорошо, что сегодня нужно было закрепить успех. Совместная работа с артиллерией оказалась эффективной: пока герцог управлял ветрами, ему в помощь с фортов запускали осветительные ракеты и «гладили» неохваченные участки залпами орудий. Но он, наученный опытом, работал осторожнее – создавая смерчи, слушал себя, чтобы не пропустить первые признаки иссякания сил. Впереди были еще полеты за боеприпасами.

Иномиряне, несмотря на потери, учились на ходу: у них уже были выкопаны убежища, охонгов и тха-охонгов старались маскировать, а раньяров – отводить на ночь глубоко в тыл. Урон им был нанесен значительный, но утром подошло новое подкрепление.

– Они когда-нибудь кончатся? – хмуро и громко проговорил полковник Майлз, опуская бинокль, когда Люк, вернувшись утром с последним контейнером снарядов, поднялся на стену форта. – Такое ощущение, что убиваешь одного, а на его место приходят трое.

Небо светлело, над переломанным лесом, засеками, рвами и серыми стенами фортов, полукругом уходящими влево, к морю, и вправо, к Рудлогу, стелился туман, смешанный с дымом.

Дым шел из леса за фортами. Всю ночь с мест боев выносили раненых и убитых, своих и чужих, потому что уже приходилось уничтожать пришедшие с оккупированной стороны стаи нежити. Трупы описывали, фотографировали и сжигали в ямах – передвижных крематориев не хватало.

– Когда-нибудь кончатся, – пообещал Люк. – Сейчас я отдохну несколько часов, полковник, и снова займусь тем, чтобы они поскорее кончились.

Атака иномирян в этот день началась позже – видимо, не могли оправиться после ночных потерь, несмотря на подкрепление. Атаковали они вяло, пробуя на прочность то один край обороны, то другой. Люк, проснувшись, снова вступил в бой, мечась над фронтом туда-сюда, точечно помогая своим, удерживая невидимость и недоумевая: нападения врагов напоминали укусы собаки: вцепились – отпрыгнули, вцепились – отпрыгнули. Не было необходимости даже призывать водяных псов тер-сели, хотя Люк и так приберегал их на критический момент. Несколько раз, когда он запускал смерчи, в его сторону, уворачиваясь от вихрей, срывались стаи раньяров – и он поднимался выше, чтобы не задели. Создавалось ощущение, что его прицельно ищут.

К вечеру легкий туман, державшийся с утра, уплотнился и стал похож на кисель, и атаки иномирян заглохли окончательно. Люк вернулся в свою комнату в Третьем форте, чтобы поспать пару часов перед ночным рейдом, и перед сном успел посмотреть на телефон. Звонок от матери, несколько от Майки, сообщения от Марины.

Под редкие выстрелы орудий он опустился на кровать и прочитал первое и второе ее сообщения, крутя головой, дабы размять ноющую шею, и отгоняя от себя мысли, что он стареет, потому что от боли в мышцах хочется кряхтеть как старикашка. С усмешкой перечитал несколько раз. Чем бы Марина ни занималась, лишь бы так же дальше теплела к нему. Ради этого он готов хоть всех мэров арестовать.

А Фемминс ему все равно не нравился.

Было еще рано – сумерки только-только опускались поверх молочного покрывала тумана, – и мелькнула мысль сейчас наплевать на сон, рвануть к Марине, на час, на полчаса… да хоть на десять минут. Схватить ее, сжать, прижать к стене, горячую и злую, и заставить откликнуться, ответить ему.

Тело, вопреки усталости, отреагировало возбуждением – но Люк покачал головой, останавливая себя. Сон был нужнее. И победа тоже.

А остальное – потом. Потом. Он принесет ей победу как лучшее из украшений… положит к ее ногам, и Марина сама наградит его. Сама поцелует и скажет, что простила, проведет пальцами по плечам и животу и, может, опустится на колени… Люк прерывисто вздохнул и с тоской посмотрел в зеркало: сгорбившийся, с впалыми щеками и синяками под глазами, уныло мечтающий, чтобы его приласкала жена.

– Жалкое зрелище, – пробормотал он насмешливо, затянулся и откинулся на спинку кровати, закрывая глаза. Дыхание частило, а он все представлял себе их встречу и улыбался краешком губ. Марина, Марина… Да он сам готов встать на колени… а на ней в этот момент должны быть сапфиры, много сапфиров на белой коже… на груди у сосков… и чтобы сапфировую нить сжала зубами… и целовать ее так, чувствуя холод камней и жар ее языка…

Его светлость так размечтался, что дотлевшая сигарета обожгла губы, и он, зашипев, ткнул окурок в пепельницу. И поскорее, пока несвоевременное желание не заставило бросить своих людей ради жены, начал набирать сообщение на телефоне.

«Майки, я согласен», – написал он секретарю, подспудно отмечая усилившийся грохот артиллерии. И только собрался позвонить Марине – раз уж отказался от идеи слетать к ней, – чтобы она своим бархатным голосом сказала что-нибудь нарочито язвительное и злое, от чего он снова разомлеет, словно от признания в любви, как заявился лейтенант Вин Тру́мер. Трумера Люку выделил полковник Майлз, пробурчав, что негоже герцогу быть без помощника.

– Милорд! – адъютант вытянулся на пороге. – Командующий просит вас срочно спуститься к нему!

– В чем дело? – Люк, чертыхнувшись, положил телефон в карман, сунул в рот новую сигарету и, застегивая наполовину расстегнутую рубашку, поспешил за адъютантом.

– Иномиряне пошли на ночной прорыв, – доложил лейтенант, быстро спускаясь на подземный этаж комендатуры – там находился штаб. – Больше ничего не знаю, ваша светлость.

Майлз в окружении других командиров склонился над картой фортов и оборонительных полос, разложенной на тяжелом и широком столе. У стен сидели телефонисты, принимая звонки с фортов по древним – времен еще герцога Кристофера Дармоншира, – но надежным телефонам и то и дело докладывая командованию о текущей ситуации. Телефоны звонили непрерывно, лампы на стенах и потолке мигали, гулко отдавались в толще камня и земли выстрелы орудий.

– Что происходит? – поинтересовался Люк у коротко приветствовавшего его Майлза.

– Решили перехитрить нас, по всей видимости, – громко ответил контуженый командующий. Мало того что он почти оглох на одно ухо, так и левый глаз у него был заплывшим, красным. – Вчера вы после темноты порезвились у них, а сегодня, похоже, враги решили предупредить ваш налет. И напали там, где мы не ожидали, – между четырнадцатым и восемнадцатым фортами.

Люк ощутил неприятный холодок: в семнадцатом служил Берни.

– Мы гадали, почему они сегодня так вяло атаковали, – а вот почему. Для прикрытия. Похоже, к ним подошло еще подкрепление, но не стало присоединяться к атакам, а выждало день и сейчас развернуло наступление. Сильно вы их напугали, ваша светлость, раз они на ночной бой решились.

Люк невесело кивнул, затягиваясь и разглядывая карту: на ней появлялись значки с данными разведчиков о примерной численности наступающих, расположении снайперов и пулеметных точек, стре́лки-указатели к позициям, куда срочно следовало подвести солдат.

– Господин полковник, – рапортовал один из телефонистов, – пришло донесение от нашего человека из Варминге́ма. Это городок в двадцати километрах от нас. По его сведениям, в нашу сторону вечером вышли еще около пяти сотен охонгов, пятидесяти тха-охонгов и вылетело несколько стай «стрекоз», численностью не меньше двух сотен. Людей, по его прикидкам, около трех тысяч. Замечено наше стрелковое оружие, гранатометы, несколько пулеметов на боевых машинах.

– Благодарю, – мрачно отозвался Майлз и костяшками пальцев потер слезящийся красный глаз. – Десятью минутами ранее было такое же донесение из Те́мпра, – пояснил он Дармонширу. – Это тридцать километров к Лаунвайту. Оттуда тоже выступили враги. И в отдаленных городках видели колонны инсектоидов, движущиеся в нашу сторону. За нас, похоже, взялись по-серьезному, ваша светлость. Думаю, ночные перерывы они нам давать больше не будут.

– Рано или поздно это бы случилось, – пробормотал Люк, затягиваясь. По коже от уколов страха и адреналина пробежала дрожь, оставив после себя испарину. – Где прежде всего требуется моя поддержка? – поинтересовался он, прикидывая свои силы. В принципе, он сыт – поохотился перед возвращением в форт, – и если сейчас еще подпитаться в первородной стихии, а потом найти возможность делать это во время боя, то, возможно, выдержит без сна несколько суток.

– Перед третьей полосой обороны, – Майлз обвел указкой кривые линии засек. – Первую они уже проломили, ваша светлость, и нам очень нужна хотя бы пара часов, чтобы подвести отряды с других фортов.

– Они у вас будут, – пообещал Дармоншир. – Что еще?

– Нам бы туман разогнать над наступающими. И оставить над фортами. Иначе даже с осветительными зарядами ничего не видно, и мы теряем то небольшое преимущество, которое нам дают орудия. Инсектоиды в ближнем бою вырезают всех на позициях, не успеваем выбивать на подходе.

– Сделаю, – коротко кивнул Люк. – От берманов нет известий?

– Составы из Бермонта уже на территории Рудлога, но им еще два-три дня до Дармоншира, ваша светлость.

– Свяжитесь с Рудлогом, сообщите о ситуации, запросите помощи, – бросил Люк и поморщился, увидев скептическое выражение лица командующего. – Я знаю, полковник, знаю. Они не смогут прийти. Но нужно использовать даже малые шансы.

– У Рудлога сейчас бои в двухстах километрах от нашей южной границы, – все же напомнил Майлз.

– Знаю, полковник, – тяжело повторил герцог. – Знаю. Но нам остается либо сдаться, либо вцепиться в форты со всеми нашими потерями, дырами в обороне и недостатком боеприпасов, чтобы продержаться как можно дольше. Хотя бы три дня до прихода берманов. Я ищу варианты и очень надеюсь, что найду.

– Продержимся, ваша светлость, – громко ответил командующий и исподлобья глянул на Люка. – Я все сделаю, клянусь. И все коменданты фортов готовы умереть, но не отступить.

Но взгляд его говорил о том, о чем они оба знали: ни четыре тысячи берманов, ни их орудия не спасут Дармоншир.

Через несколько минут, после краткого обсуждения дальнейших действий, Люк вышел на плац залитого туманом форта – взрывы и далекое верещание инсектоидов доносились сюда как сквозь подушку. А еще через несколько секунд из белесой мглы, разлившейся над герцогством и прилегающими землями, подняв за собой облачный пик, в залитое луной небо вырвался белый крылатый змей.

Он нырнул в могучую реку первородной стихии, чувствуя, как напитывает тело энергия, прошивая словно разрядами молний, как сжимает в крепких объятиях, подавляет рассудок, зовет: «Летим, брось все, растворись во мне, кровь Инлия…» – и глаза его стали закатываться. Однако он мотнул головой и с клекотом вырвался вниз. Но не сразу полетел к фортам – завис под перламутровыми реками стихии, оглядываясь.

Во тьме далеко внизу белая мгла подсвечивалась огненными всполохами, горящей нефтью и деревьями, а на местах взрывов вздувались туманные шары, расходясь воронками, которые потом снова затягивались дымкой. Видны были стаи раньяров, летящие к фортам. Над головой светила луна, с невероятной скоростью неслись сверху сияющие могучие ветра. Но Люк не видел тех, кого искал, – и не знал, как их позвать. Поэтому сделал то, что мог, – призывно зашипел, вглядываясь в сплетения воздушных потоков.

Через несколько мгновений ему показалось, что кто-то огромный смотрит на него – но сколько он ни метался в вышине, сколько ни звал, ответа не было. Времени не было тоже, внизу его люди ждали помощи. И Люк стрелой полетел вниз.

Он невидимым спустился туда, где из молочной мглы смутно виднелись башни фортов, завис вертикально в паре десятков метров перед ними и часто-часто забил крыльями, призывая на помощь ветер. И ветер пришел, завыл, заревел, раздувая пламя горящих полей, – а туман дрогнул, отпрыгнул раз, другой – и рванулся назад, оставляя скрытыми форты, но обнажая лес, освещенный луной и изломанный взрывами, и темные полчища врагов в воздухе и на земле.

Их было очень много. Люк понесся навстречу, за позиции дармонширцев, чтобы не задеть своих, – и там, перед третьей полосой засек создал первый смерч.

* * *

– Командир, надо уходить!

– Сейчас, – прошептал себе под нос младший лейтенант Бернард Кембритч, аккуратно отступая от минной растяжки, которую только что установил. В десяти метрах от него затрещали поваленные крест-накрест деревья – через засеку пробирался первый из наступающих тха-охонгов. К отряду Бернарда полчаса назад вышел раненый солдат с дальнего павшего рубежа и предупредил, что сюда идут гиганты, – и бойцы подготовились к их встрече.

Тха-охонг перешагивал через стволы и трупы мелких охонгов – отряд Бернарда успел знатно накрошить инсектоидов и иномирян, прячась от раньяров в крытых укреплениях, и ни один охонг не прошел через засеку. А вот с тха-охонгами маленькой группе бойцов было не справиться.

– Назад, командир, – зашипел сзади сержант Ке́тон, – не стой под огнем.

Берни скользнул к отходящим бойцам, обернулся. Сержант медленно, словно никуда не торопясь, целился, держа на плече трубу гранатомета, затем раздался грохот выстрела – и оглушительный рев тха-охонга, которому разворотило пасть. А Кетон, перебросив трубу за спину, уже несся к отступающим соратникам. За его спиной непрерывно взрывались мины – тха-охонги ломились через засеку, чтобы нагнать обидчиков, – истошно кричали всадники, задетые осколками, а отряд дармонширцев быстро отходил на очередной рубеж.

* * *

Последующие часы слились для Люка в один изматывающий и долгий бой без сна и отдыха. Он защищал то один форт, то другой, иссякал, на последних крохах разума срывался в небеса, чтобы подпитаться, – и снова возвращался к старым широким стенам крепостей.

Ночью он почти оглох от грохота орудий, запаха гари, паленой плоти, крови и муравьиной кислоты, и, когда взошло солнце, он, зависший над лесом, готовящийся ударить по приближающимся раньярам, оцепенел от открывшегося количества врагов.

Их были тысячи, и кое-где охонги уже подошли так близко, что до фортов оставались какие-то десятки метров.

Часть орудий молчала – неоткуда было взять боеприпасы, – и сквозь отдельные выстрелы отчетливо слышны были автоматные очереди и хлопки мин. Люк повернулся к Семнадцатому форту. К нему шагали с десяток тха-охонгов, окруженных парой сотен мелких собратьев, но до крепостных стен оставался еще километр-полтора. В других местах ситуация была куда серьезнее – и змей, сплетя очередной мелкий смерч, рванулся к приближающимся раньярам.

Теперь, наученные опытом, иномиряне не собирали раньяров в большие стаи, – максимум по десять-пятнадцать особей, – и бить их стало труднее. Люку нельзя было приближаться к противнику – потому что в те моменты, когда он работал вихрями, вокруг начинали метаться всадники на стрекозах, пытаясь обнаружить его. И сейчас он держался поодаль – но, поглощенный управлением смерчем, слишком поздно увидел поднимающихся с земли двух раньяров и не успел увернуться. Инсектоид врезался в него и под крик всадника полетел на землю – но иномирянин на втором затрубил в рог, и тут же со всех сторон к невидимому Люку с гулом рванулись сотни «стрекоз».

Он едва успел взлететь выше облаков – под ним огромным беспокойным шаром кружились инсектоиды. И Люк, вспомнив уроки Нории, потянул к себе влажный, теплый и тяжелый воздух с моря и ледяной сухой ветер с Милокардер – чтобы столкнуть их, смешать, вызвать град… но сил не хватило, ветра сорвались с привязи, как норовистые жеребцы, и снова полетели так, как положила им природа.

Люк обессиленно опустил крылья. Уже шептал внутри голод, и его светлость, устало заклекотав, снова полетел вверх, к могучим рекам Белой стихии. Охотиться времени не было, а сорвись он и начни жрать охонгов – его тут же вычислят и нападут.

И снова в мареве воздушного потока казалось ему, измотанному и слышащему ядовитый голос отчаяния, что смотрят на него существа куда сильнее и древнее его. И снова он кричал-шипел им: «Покажитесь!» и «Помогите!», но ответа не было – и Люк, едва напитавшись, бросился вниз, туда, где боролись и умирали его люди.

Хуже всего обстояли дела у Пятнадцатого форта: Люк видел, что защитники, отступившие с засек и не успевшие подняться в крепость, вжимались в зубчатые изгибы бастионов, отстреливаясь, заманивая инсектоидов в узкие проходы между «зубцами» и подрывая врагов гранатами. Кое-где бойцы, израсходовав боекомплект, уже бросались врукопашную. Из бойниц в стенах и башнях прикрывали своих, пытаясь дать им время спастись, но форт с воздуха непрерывно атаковали раньяры, мешая стрелкам и уничтожая отступающих. На башне работало одно орудие, а из проема второй башни свешивалось разорванное тело стрелка, и темная кровь струйками текла вниз по серой кладке.

Со стороны Тринадцатого форта атаковали человек пятьдесят пехоты, прибывшие к Пятнадцатому на помощь под прикрытием трех самоходных орудий: строчили пулеметы, бухали пушки, уничтожая нападающих. Но слишком много было врагов, и подкрепление двигалось едва-едва, все больше отступая к стене между крепостями и борясь уже за свое выживание, и крики людей сливались с возбужденным верещанием инсектоидов.

В сторону Пятнадцатого форта неслась туча раньяров, чтобы завершить захват, и Люк, ударив стеной ветра – раньяров разметало, как кегли, и он выиграл себе небольшую передышку, – невидимым опустился на плац. У стен форта так плотно шел бой, что даже точечно опасно было применять умения, которым герцог научился у Нории: используй герцог воздушную плеть или таран, и велик был риск задеть кого-то из своих. Пришла пора использовать другие ресурсы.

Дармоншир обернулся человеком, скалясь от запаха крови и плоти – неподалеку лежали растерзанные останки одного из солдат, – дрожащими руками создал щит и быстро направился на крепостную стену. Выстрелы, дым, крики и стоны становились все громче… а над всем этим в лазурном небе светило яркое весеннее солнце – и снова летели к форту десятки «стрекоз». Люк подошел к краю стены, сжал амулет – «собачью голову», подаренный Нории, – и прошептал, очень надеясь, что верно запомнил:

– Аншавара́х тер-се́ли!

Ничего не произошло, и герцог, чертыхнувшись, взмахнул рукой – пикирующего на него раньяра хлестнуло воздушной плетью, впечатало в башню форта, Люк, этой же плетью отшвырнув одного из охонгов от раненого бойца, чудом не задев его, заорал:

– Аншаварах тер-сели! Аншаварах тер-сели, вашу мать!!!

Ничего. Ничего! Солдат, которого он спас, упал, пронзенный лапой охонга, захрипел в агонии. Хрипы и стоны умирающих доносились отовсюду, заставляя тяжело дышать от бессилия и отчаяния.

– Да где же вы? – орал Люк, так сжимая амулет, что края впивались в ладонь до боли. – Где вы? Аншаварах тер-сели! Аншаварах тер-сели!

Слева, со стороны моря, вдруг раздался далекий раздраженный многоголосый вой, перекрывший звуки битвы. Люк ударил плетью еще одного охонга – и, невидимым поднявшись в воздух прямо перед пикирующими к нему раньярами, всмотрелся туда, откуда доносился вой.

По широченной стене, соединяющей форты, с невероятной скоростью неслась к нему стая огромных псов, выглядевших отсюда пятнышками: они перепрыгивали через орудия и опешивших защитников, двумя-тремя прыжками преодолевали крепости. Помощники были еще далеко, и Люк, чтобы не терять время, обрушился на одного из тха-охонгов, подобравшегося вплотную к бастиону Пятнадцатого форта, за несколько секунд разорвал, отбросив всадника, и жадно начал выдергивать из-под брони куски омерзительной, но необходимой ему плоти. Заглотил – и тут же снова поднялся в воздух, уклоняясь от налетевших раньяров. Тер-сели были всё ближе – и Люк снова кинулся вниз, по дуге обходя ищущих его раньяров, и скользнул в ров перед бастионами, чтобы раздавить, раздробить как можно больше охонгов. Кто-то из бойцов успел спрятаться за стенами форта, кто-то – уйти в проемы «зубцов» крепостной стены. Выстрелы зазвучали чаще и бодрее. Стрекоз вокруг была тьма, не взлететь – и Люк, раздробив клювом еще одного охонга, сменил ипостась и под прикрытием щита рванул из рва к зубчатой стене форта, спотыкаясь об останки людей и огибая туши охонгов.

Вой слышался уже совсем близко; Люк нырнул за «зубец» бастиона, в проем, где можно было затаиться и ждать врага. Пробежать дальше несколько поворотов внутри «зубца» – и будет укрепленная дверь в крепость, защищенная бойницами. Но пробежать он не успел. В проем, где прятался его светлость, упал раньяр с всадником, и стрекоза, не поместившись в проеме и зависнув башкой вниз, клацнула челюстями прямо у лица Люка. Он вжался в стенку, укрепляя щит, – инсектоид ревел, пытаясь добраться до добычи, елозил по кладке лапами и брюхом, продавливая щит, а всадник держал в руке туринский пистолет и стрелял в Люка. Хлопок – слетел щит, – и в этот же момент герцог ударил выставленными вперед ладонями. Стрекозу отбросило назад, а на Люка накинулся успевший соскочить всадник. Пистолет он отбросил, схватился за нож. От иномирянина несло страхом и агрессией, но оружием он управлял умело. Дармоншир, почти обезумев от напряжения, перехватил его руку, поранившись о лезвие, и с размаху ударил противника коленом в живот. И, оттолкнув засипевшего врага, побежал по поворотам «зубца» в сторону каменной створки, закрывающей проход в крепость. Оглянулся на ходу – сверху пикировали еще стрекозы, – и Люк вжался в стену, готовясь развернуться клубами ветра…

…и тут каменная кладка вокруг него вдруг взорвалась фонтанами водяных струй, соткавшихся в двух огромных псов, которые в прыжках врезались в раньяров и рухнули с ними на землю. Над головой Люка на стену «зубца» перепрыгивали тер-сели, то и дело сбивая атакующих инсектоидов. Один из водяных духов остановился на стене сверху, навис над герцогом, вопросительно склонив голову и встопорщив прозрачные уши. В толще его тела медленно оседали зеленоватые водоросли и песок.

– Убивать насекомых! – крикнул ему Люк. – Защищать моих людей! Отогнать врагов от форта!

Пес зарычал и прыгнул, исчезая из виду, и за ним понеслись остальные. Их было много – под сотню огромных, выше человеческого роста, водных псов.

Дармоншир наконец добежал до двери, заколотил в нее – тут же со скрежетом отодвинулась каменная створка, пропустив его внутрь. Там засели несколько стрелков, Люк хлопнул одного по плечу, благодаря, и заспешил на выход, во внутренний двор крепости.

Через пару минут он смотрел на сражение в бинокль из бойницы башни, одолженный ему комендантом форта. Псы запрыгивали на раньяров, убивали всадников, рвали насекомым крылья, бились с охонгами на земле – но и водных духов тоже пытались уничтожить, нападая группой на одного, вспарывая лапами-лезвиями, пытаясь растерзать челюстями. В сотне метров от форта с десяток псов набросились на шагающего тха-охонга, повисли на сочленениях лап – инсектоид с верещанием закрутился, пытаясь смахнуть и уничтожить их. Одного тер-сели, сорвавшегося с загривка, гигант все же проткнул. Амулет в руке Люка кольнул болезненным разрядом – а пес обрушился лужей воды, но тут же поднялся снова. Был он теперь в два раза меньше.

Руку то и дело прошивало болью, когда рассыпался водой то один, то другой тер-сели. Но они поднимались вновь, пусть меньшего размера, и их было еще очень много – враг, отбиваясь от неожиданных защитников, все же дрогнул и начал отступать под радостные крики оставшихся в живых бойцов.

– Вы нас спасли, ваша светлость, – с благодарностью проговорил комендант, находящийся тут же, в каземате перед бойницами.

– Это далеко не конец, – хрипло и с сожалением отозвался Люк, направляясь к двери. – Держитесь, полковник. Надеюсь, еще увидимся.

Его снова начал грызть голод, и находиться с людьми в одном помещении стало невыносимо – да и необходимо было лететь проверить обстановку у других фортов. И если повезет, если будет возможность сделать передышку – обязательно надо поохотиться и поспать хотя бы пару часов.

Жаль, что амулет у него только один. Пусть здесь они выиграли время, и враг пока будет опасаться соваться к Пятнадцатому форту, но оставалось еще огромное поле боя вокруг. Водным духам необходимо будет вернуться в свою стихию и восстановиться, и сколько это займет времени – неизвестно. Да и прибегать к их помощи нужно только в таких, крайних случаях.

Значит, необходимо искать другие возможности.

Люк пролетел над фортами – кое-где наступление успешно сдерживали, где-то враги двигались к крепостям, но ситуация была одинаково тяжелой. Покружил над Семнадцатым фортом, пытаясь высмотреть Берни – но брата он не увидел и не стал больше терять время. Нужно было поохотиться – и он, уже сходя с ума от голода, понесся к морю.

Через полчаса сытый змей выбрался на берег и обернулся в человека, который долго лежал у кромки волн плашмя, бессильно загребая песок пальцами. Но он все же сумел подняться и, шатаясь, побрел в сторону дороги – чтобы по пути снова рухнуть на песок и заснуть прямо под начавшим моросить теплым дождем.

* * *

Майор Це́рсия Ла́риди, со своей группой переместившаяся к дальним фортам по приказу командования, уже несколько раз отходила с подготовленных снайперских позиций. Наступление иномирян шло волнами, и стоило обезвредить нескольких инсектоидов, как их места занимали следующие. За спиной майора в полукилометре грохали орудия Семнадцатого форта, и Лариди с удовольствием слушала музыку боя, любовно заряжая тяжелую снайперскую винтовку, и раз за разом выбивала из строя раньяров и охонгов, ослепляя их.

Треть ее девочек, приехавших с Маль-Серены, погибли, и майор, которой не исполнилось еще тридцати, каждую оплакала, как мать, хотя не смогла проводить всех в плавание к перерождению. Дармонширцев в фортах предупредили, что тела серениток нужно не сжигать, а отдавать морю, – и двенадцать раз уже отправлялись к берегу машины с останками снайперов, отдавших свои жизни на чужой земле. Мать-Вода принимала их в свои объятия, уводила на перерождение – и защищала от перерождения в нежить.

Майор лежала в подготовленном «гнезде» под поваленными стволами – остальные защитники позиции, около которой она разместилась, уже отступили к форту, и она осталась одна. Но и ей отсюда скоро придется уходить.

Впереди, в нефтяном дыму, вдруг показались бегущие люди, а за ними – огромные раскачивающиеся на перепаханной почве тха-охонги, перешагивающие через засеки. Майор сквозь прицел винтовки присмотрелась к бегущим. Свои: у одного лейтенантские нашивки, у другого труба гранатомета за спиной, всего человек десять. Нужно было прикрыть их – и она, прицелившись, сняла всадника на тха-охонге, а затем один за другим выбила глаза одному гиганту, прицелилась в другого…

Она стреляла и стреляла, стараясь ослепить как можно больше врагов и помочь уйти соратникам, – а затем, когда они промчались мимо, выпрыгнула из своего «гнезда», приладила винтовку за спину и побежала следом.

Лейтенант увидел ее, оглянулся, что-то крикнув, но она, не обращая на него внимания, тонко и оглушительно свистнула. Ей в ответ раздался такой же свист, и через десяток секунд к ней присоединилась еще одна серенитка.

Беглецы молча неслись от наступающих тха-охонгов к последней линии обороны перед Семнадцатым фортом – туда, где были выкопаны укрепления и установлены минные заграждения, туда, где враги должны были завязнуть в перепаханной земле, рвах и поваленных деревьях и дать возможность уничтожить их.

* * *

На берегу моря, километрах в трех от фортов вглубь герцогства, беспробудным сном спал человек. Ревел над ним косой ливень, вспенивая соленую воду и взбивая песок; струи дождя хлестали по спине, стекали по черным волосам, щеке и закрытым глазам – голова была повернута набок. Человек не просыпался, но то и дело дергался от боли, глухо стонал, начинал тяжело, прерывисто дышать – и кулак его крепче сжимал золотой медальон с двумя выбитыми на нем волнистыми линиями.

Вдруг загудело, зашумело, как при сильнейшем урагане, в тучах образовался просвет – из него рванулась вниз огромная дивная то ли птица, то ли змея с клювом и длинным телом, покрытым трепещущими перышками-чешуйками. Гул исходил от нее – прозрачной, сотканной из белесых клубящихся потоков ветра, заметной только из-за обтекающих струй дождя. Птица-змея зависла над спящим – и так велика она была, что ее голова напоминала холм, а туловище все струилось из просвета и не заканчивалось, и перышки-ветерки трепетали, разгоняя облака. Она озадаченно скручивалась над ним в гигантскую спираль и, кажется, принюхивалась.

Загудело сильнее, и к первой птице сорвались с небес еще две, такие же огромные. Они вились вокруг человека с такой скоростью, что рев ветра стал невыносимым, песок вставал круглой стеной, а спящий приподнимался в воздух – и падал обратно. Но не просыпался. Небесные гостьи вдруг застыли, глядя на него, загудели сильнее, словно недоуменно обсуждая что-то, – тела их шли воздушными волнами, выдувая в песке пляжа гигантские каналы, тут же заполняемые дождем, – а затем недовольно встопорщили крылья и тремя туманными петлями ворвались обратно в облака.

Человек, облепленный мокрым песком, промокший насквозь, все спал, и все дергалась от боли его рука. Когда вой ураганных птиц окончательно затих и только дождь продолжал шуметь над пляжем, из моря один за другим, осторожно поглядывая на небо, вышли четверо крошечных, размером с ладонь, псов тер-сели.

Приказ они выполнили и утекли восстанавливаться, но в руке человека был медальон, связывающий водяных духов, а владелец сейчас не способен был его защитить. Поэтому нужно было защищать самого человека – и тер-сели побродили вокруг, недовольно и басовито порыкивая, а затем разом схватились зубами за рукава и брюки и, загребая спящим песок, с трудом и очень медленно потащили его под защиту деревьев, растущих на пляже ближе к шоссе.

А дотащив под пышную крону, убедились, что человек еще жив, – и уселись вокруг, дабы дождаться пробуждения и быть уверенными, что амулет не попадет к кому-то другому.

* * *

Когда ко рву у Семнадцатого форта вышли пять тха-охонгов и около сотни охонгов, у орудий, прикрывающих крепость, уже закончились боеприпасы. Стеной падал ливень, превратив ров в реку, покрытую толстой перламутровой пленкой, а перепаханную землю за рвом – в грязевую ловушку. Иномиряне при наступлении на форт потеряли на минных полях и горящих нефтяных полосах почти двадцать тха-охонгов, а охонгов и раньяров подсчитать было невозможно – но все же продавили все позиции защитников и заставили их отступить. Последние бойцы, спасаясь от врагов, перебирались через ров по тонким деревянным мосткам, не способным выдержать вес охонга, и ныряли за «зубцы» бастионов, готовясь защищать крепость до последнего. Пробежал под свистом выстрелов – своих и чужих – и уменьшившийся отряд Бернарда Кембритча, к которому, помимо майора Лариди, присоединились две серенитки-снайпера – вторая выскочила наперерез метров за сто до форта.

– Принимайте командование, господин младший лейтенант. – В голосе встретившего их отряд немолодого сержанта звучало облегчение.

– Из старших офицеров никого?.. – Бернард тяжело оглядел форт. Эмоции все давно выгорели, и внутри было пусто.

Множество трупов на плацу, в том числе раньяров и иномирян; на стенах не больше ста пятидесяти бойцов – все, что осталось от двухтысячного гарнизона.

– Никого. Кто погиб на позициях, а кого унесли стрекозы. И коменданта утащили, – проговорил сержант и добавил: – Как смерчи успокоились, так и налетели, и несколько раз так прилетали: в них палишь, а они тучей кружат, словно высматривают кого-то. Кто был в стенах или успел укрыться – выжили. Офицеров хватали и уносили, а простых солдат резали. Только ливень их и отогнал. Э-э-эх! – Он отер с лица льющуюся воду. – Вот вы старшим, выходит, и остались.

– Старшая – майор Лариди, – поправил его Бернард, с тревогой думая, что действительно смерчей Люка давно не видно, а без его прикрытия туго придется всем. Не дай боги с братом что-то случилось.

Майор, тут же под навесом проверяющая ружье и набивающая патронами патронташ, подняла голову.

– Мое звание старше, но я служащая армии другого государства, – спокойно напомнила она. – Так что командуйте… командир.

Бойцов расставили по позициям: враги наступали и ждать, пока форт организует оборону, не собирались. Удалось связаться с полковником Майлзом – по дороге за стеной к Семнадцатому уже шло подкрепление, должны были доставить боеприпасы и подвезти орудия. Нужно было продержаться – всего час, но продержаться.

Но часа им не дали.

Дождь, хлещущий по серым камням, снижал видимость, но пока уберегал от атак раньяров. К сожалению, он не мог спасти от наземных инсектоидов. Ни поваленные деревья, ни грязь не остановили их. Только задержали – и снайперам, пока гиганты подходили ко рву, удалось снять двух всадников, которых, впрочем, сразу заменили другие. Врагов обстреливали из пулеметов и гранатометов, но атакующие неотвратимо двигались вперед, подходя и со стороны двух ближайших фортов, Шестнадцатого и Восемнадцатого. Очевидно было, что захват Семнадцатого сейчас является основной целью.

Бернард Кембритч под дождем, перешедшим в мелкую морось, еще раз пробежался по позициям, кидая взгляды за изгибы крепостной стены, затем расположился у пулемета неподалеку от серенитки и перевел дыхание. В висках стучала кровь, а страх давно перешел в тупую ноющую боль в мышцах. Пространство перед рвом теперь было сплошь заполнено охонгами. Они толпились у края, не отступая перед выстрелами и взрывами, – всадники, спасаясь, ныряли вниз, под брюшины инсектоидов. Подходящие сзади напирали на передних, кто-то уже сорвался вниз, в ров.

И когда к берегу вплотную подошли тха-охонги, дармонширцы выстрелили зажигательным снарядом. Радужная пленка, перемешиваемая ливнем, полыхнула, опалив первые ряды инсектоидов, – и среди них началась паника. Тха-охонги вставали на дыбы – один из них не удержался на скользком берегу и с ревом упал в полыхающую воду. Бензин тут же загорелся и на его хитине, а гигант так бился и корчился во рву, что брызги долетали до крепостных стен. Он затих, но в рядах наступающих продолжался хаос: передние рвались назад, давя сородичей, кричали люди, раздраженно верещали уцелевшие тха-охонги – паника среди врагов позволила защитникам выиграть еще немного времени.

– Сюда! – крикнула майор, перехватывая у одного из солдат гранатомет. Выстрелила – и повернувшийся боком тха-охонг завалился на землю, раненый, но все еще живой, внося еще больше сумятицы попытками встать – у него не хватало лап. А Лариди снова схватила свое ружье – Бернард, лежащий у пулемета, глянул на нее с уважением – и принялась стрелять, иногда по-серенитски отдавая команды двум соратницам.

Бензин быстро выгорел, и охонги стали возвращаться ко рву, в котором застыл свернувшийся кольцом дохлый тха-охонг. Второй продолжал дергать лапами, лежа на боку недалеко от воды, – инсектоиды обтекали его по кругу, но близко не подходили.

Вдруг раздался горловой рев – то вибрирующе взревели три оставшихся в живых тха-охонга. Майор приглушенно выругалась, выстрелила – попала одному из них в глаз, и он затих. Но на глазах изумленных защитников уже издалека неслись к гигантам смазанные темные полосы – и рядом с ревущими из полос этих появились еще три огромных инсектоида.

– Что это? – процедил Бернард, выругавшись от отчаяния.

Майор Лариди оторвалась от прицела.

– Я уже видела такое. Они могут телепортироваться друг к другу, – проговорила она хмуро. – Ревом могут призвать к себе еще одного.

Иномиряне на тха-охонгах что-то орали один другому, пригибаясь за хитиновые выросты и заставляя гигантов задирать головы, чтобы уберечь глаза: майор Лариди снова выстрелила и досадливо дернула губами – не достала.

Один из всадников послал своего тха-охонга в ров, и инсектоид, послушный воле хозяина, под градом выстрелов спустился в мутную от дождя воду, поджав лапы и почти полностью погрузившись в нее. Всадник скользнул в ров, спасаясь от выстрелов, укрылся за спиной тха-охонга, образовавшей мост. Следом направился в воду второй… и третий! – и по спинам трех гигантов полились к стенам охонги. А за ними зашагали и тха-охонги.

Дождь все хлестал. Чудовища у стен напарывались на минные растяжки, умирали от полыхающих горючих коктейлей и выстрелов гранатометов, но все лезли вперед, по трупам сородичей и людей. Вот они перевалились через стены первого бастиона, вот и первый тха-охонг поднялся на дыбы, став выше крепостной стены и вонзив передние лапы рядом с позициями автоматчиков, – солдаты стреляли, отступая, кто-то бросил в чудовище горючий коктейль, затем еще один.

– Бейте! – заорал Бернард яростно, тоже поджигая паклю и кидая бутылку, – и чудовище, в которое прилетело с десяток самодельных бомб, заревело, охваченное пламенем, и обрушилось на своих сородичей у стены.

Часть защитников спешно минировала стены форта, а часть прикрывала их и отстреливала оставшиеся боеприпасы – но заканчивались и коктейли, и патроны, и гранаты для гранатометов… волна инсектоидов уже перевалила через стену и под взрывы мин полилась по мокрому плацу. Запах муравьиной кислоты и пороха щипал ноздри; дождь закончился, и на покрытой трупами, залитой водой и кровью брусчатке играли солнечные лучи.

Дармонширцы разделились – кто-то укрепился за зданием комендатуры, кто-то за казармами – и продолжали отстреливаться. Подкрепления все не было.

– Берегись! – крикнула Бернарду Лариди, расположившаяся с оружием за углом комендатуры. Тут же раздались выстрелы ее тяжелого ружья: бух, бух! – Раньяры!

Берни уже сам видел, и от увиденного холодок бежал по позвоночнику: пользуясь затихающим дождем, к форту неслись несколько десятков «стрекоз». Одна из них после выстрелов задергалась, зигзагами полетела к земле, судорожно взмахивая крыльями.

Майор все стреляла, с невероятной скоростью перезаряжая ружье, стреляли еще две серенитки – но раньяры снижались.

– В укрытия! – крикнул лейтенант Кембритч, понимая, что солдаты не успеют… развернулся – его сбила с ног налетевшая стрекоза, щелкнула челюстями. Всадник сверху что-то крикнул, и Бернарда, выдернувшего пистолет, подхватили крючковатые лапы, проткнув мокрый китель и кожу, и подняли в воздух.

Берни, зависший вниз головой, почти теряющий сознание от боли и тяжело дышащий, видел, как раньяры кидаются на оставшихся защитников и с добычей в лапах летят следом. В глазах мутилось, но сквозь туман и гул в ушах он смотрел, как на стены удаляющегося Семнадцатого форта медленно забирается огромный тха-охонг, а рядом второй встает на дыбы. Неслись по дороге к крепости боевые машины и грузовики с подкреплением, но было уже поздно.

Его приподняли выше, рядом снова клацнули челюсти – стрекоза, видимо, проголодалась. Всадник рявкнул что-то, и лапы снова опустились, а Бернард от боли ушел в забытье.

 

Глава 5

Ночь с пятого на шестое апреля, Инляндия

Люк Дармоншир

Люк очнулся от того, что кто-то над его ухом размеренно и настойчиво тявкал на несколько голосов. Пошевелился – и застонал, потому что затекло все тело и ноги сразу свело.

Он несколько минут корчился, переживая судороги и хрипя от боли, которая, казалось, никогда не отступит. Но она закончилась, и он вытянулся на мокром песке, весь покрытый испариной и при этом сотрясаясь от холода. В ушах шумело, вокруг была тьма, и он успел испугаться, что ослеп, – но постепенно зрение фокусировалось, выделяя очертания древесной кроны над головой, а затем и огни городов далекой Маль-Серены на горизонте.

Ночь.

В кулаке болезненно кольнуло. Амулет. Кто-то из водяных духов сражался до сих пор и только что рассыпался водой.

Люк дернулся, переворачиваясь на четвереньки, – и застыл на дрожащих руках, разглядев четверых крошечных тер-сели. Они, похожие на черные пятна, сидели в корнях огромного дерева и смотрели на него жутковатыми красными глазами.

– Боги, – прохрипел он, – сколько я спал?

Псы, понятное дело, не ответили – они разбежались в стороны, наблюдая, как его светлость подползает к стволу и пытается подняться. Ему удалось, хотя закружилась голова и тело повело в сторону, а тер-сели, дождавшись, пока он примет вертикальное положение, пару раз тявкнули и понеслись в сторону моря.

– Спасибо, что разбудили, – прошептал Люк им вслед и закашлялся. Во рту было ужасно сухо, шумело в ушах, и сам он, дезориентированный и слабый, никак не мог прийти в себя.

Сколько же он спал, сколько? Сейчас ночь… ночь того дня, когда он заснул, или уже прошло два или три, как в прошлый раз? Как же так… он вовремя подпитывался и охотился, но сейчас опять голоден и все равно не выдержал без сна, оставив своих людей без поддержки. На убой.

Шум в ушах немного утих, и он наконец расслышал далекие выстрелы орудий. Но если раньше они сливались в канонаду, то теперь были глухими, отдельными – словно последние судороги умирающего животного.

Получается, сколько бы он ни спал, сопротивление еще идет. Значит, форты еще не пали! И надо быстрее поохотиться, потому что он ужасно слаб… и тогда уже лететь…

Люк оттолкнулся от дерева и медленно, увязая в песке, пошел в сторону моря. Через десяток шагов он кувырком свалился в неизвестно откуда взявшуюся канаву, заполненную морской водой, и несколько секунд лежал в ней, бессильно таращась в черное небо, в котором кружили силуэты знакомых черных теней-змеептиц.

– Да что вам надо! – прохрипел он, не в силах подняться. Одна из птиц спустилась ниже и зависла прямо над ним – длинная, тонкая тень. Крылья ее были похожи на клочки черного тумана, и сама она была живой, ледяной тьмой, которая замораживала, заставляла тело деревенеть, а сознание – гаснуть. – Пошла прочь, – зло шепнул Люк, дергая рукой. Пальцы коснулись тьмы – их прошил холод, а странная ночная вестница зашипела, словно впитывая в себя его тепло. И герцог тоже зашипел – от ярости на собственную беспомощность. Выгнулся – птица отпрянула, рванулась прочь вместе с остальными тенями, – а Люк, перевернувшись на живот, перекинулся, за секунды преодолел пляж, поднимая гигантские фонтаны брызг, и ворвался в море очень голодным и рассерженным змеем.

* * *

– Вставать, грязь! Кто лежать? Вставать!

Лейтенант Бернард Кембритч пошевелился, приоткрыл глаза: он лежал в полумраке у какой-то холодной стенки на бетонном полу среди стоящих людей. Руки и ноги были связаны. Сильно несло сыростью, муравьиной кислотой, спертым запахом немытых человеческих тел и испражнений.

– Вставать! – Над ним нависал иномирянин, долговязый, одетый в темную одежду, с длинными волосами – все, что успел разглядеть Берни, когда тот, пнув его, взмахнул плетью – и лицо обожгло ударом, рассекшим губы. Лейтенант дернулся в сторону, но свист и звук удара раздались уже рядом. Бернард, облизывая кровь с губ, запрокинул голову: помещение оказалось заполнено людьми, дармонширцами, и под плеть попал один из солдат.

Иномирянин-надзиратель шествовал дальше, щедро раздавая удары во все стороны, и он здесь был не один. Орали и работали плетьми несколько человек, еще пара десятков иномирян с оружием стояли в центре помещения, а вдоль стен тяжело поднимались офицеры и солдаты Семнадцатого форта, унесенные раньярами. Были здесь и серенитки. Кто-то не мог встать сам, и ему, как могли, со связанными руками, помогали товарищи.

– Кто лежать – пойти на есть охонг! – визжал надзиратель. – Вставать, грязь!

Бернард огляделся: они находились в каком-то огромном ангаре, освещенном тусклыми лампами под потолком. Сквозь стыки крыши и огромные ворота просвечивала темнота. Значит, вечер или ночь. У одной из стен были сложены стекла, блестящие листы металла, упаковки красных кирпичей – видимо, ангар принадлежал какой-то строительной компании. У ворот шевелили лапами-лезвиями четыре охонга со всадниками, держащими в руках автоматы. Уже и оружие освоили, твари.

Неподалеку снова раздался окрик – к Бернарду приближался еще один иномирянин. Сейчас он остановился шагах в десяти от Кембритча, сложив руки за спиной и с выражением крайнего недоумения рассматривая одну из серениток.

– Вставай, малёк, – раздался тихий шепот откуда-то сверху, – потом отоспишься. Не привлекай внимания.

Лейтенант Кембритч перевел взгляд на расплывающееся, измазанное грязью лицо майора Лариди, которая стояла у стены почти вплотную к нему. Серые внимательные глаза были ясными, но на лице виднелся кровоподтек, и куртка была разодрана. Берни перекатился на колени и попытался встать. Не вышло: сильно заболело в спине, под кителем потекло горячее. Серенитка, бросив взгляд на иномирянина, мягко присела рядом, подставила плечо – и Бернард, зажатый между ней и стенкой, кое-как смог подняться.

– Баба, отойти! – рявкнул иномирянин, быстро оказавшись рядом.

Майор отступила, но на крикуна посмотрела тяжело, исподлобья – он даже сделал шаг назад от неожиданности, а затем, разъярившись, ударил ее по лицу.

– Опустить глаза! Баба место у ног! Порченый баба сметь воевать!

Берни бездумно рванулся на помощь – майор предупреждающе зашипела, – иномирянин встретил этот порыв кулаком в лицо, а затем перехватил Кембритча за шиворот и изо всех сил ударил головой о стену.

– Не сметь мешать наказывать! – крикнул он ему в лицо. Бернард ошеломленно моргал – снова по лицу текла кровь, а внутри кипела смесь из злости, страха, агрессии и беспомощности. И стыда, что не может защитить соратницу. – Второй раз – убить!

Иномирянин брезгливо оттолкнул его – Берни ударился о стенку, но смог удержаться на ногах. В голове гудело, спину дергало от боли.

– Не геройствуй, малёк, – одними губами проговорила майор, когда враг отошел. – Не привлекай внимания. Моя задача – отвлечь его от тебя, а не привлечь, понял?

Он покачал головой. Не понял.

– Тебя ищут, – так же неслышно бросила она и замолкла: один из иномирян кинул на нее недобрый взгляд. – Узнали откуда-то, что ты в Семнадцатом. Понимаешь, что будет, если найдут?

– Да, – отозвался Бернард, морщась и разминая связанные за спиной руки. – Я все понял, майор.

Тем временем всех пленных подняли на ноги. Длинноволосый иномирянин шагал туда-сюда перед строем, всматриваясь в лица.

– Я повторять: мы искать брат колдуна! – крикнул он. – Брат колдуна выйти, остальные будут жить рабы! Кто покажет брат колдуна, тот пойдет свобода!

В строю угрюмо и тяжело молчали.

– Кто брат колдуна? – повторил иномирянин, останавливаясь перед комендантом форта, полковником Си́мерсом. – Говорить! Говорить! – он замахнулся, но не ударил.

– Мы не понимаем, – ровно ответил комендант. – Среди нас нет магов.

– Колдун, – раздраженно и зло пояснил иномирянин, – правитель Дар-мон-шир, превращаться чудовище змей. Кто брат?

– Брат герцога Дармоншира? – уточнил Симерс. – Он служит в армии, но был в другом форте. Я не знаю, в…

Надзиратель, не дослушав, ударил его в живот, и полковник со стоном согнулся от боли.

– Не врать, грязь! – орал иномирянин. – Пленные быть пытка, три говорить, он быть в этот твердыня!

– В другом, – повторил комендант твердо. Иномирянин плюнул в его сторону, повернулся к воротам, свистнул. Суетливо выбежал из ангара в черный прямоугольник дверей один из помощников. А затем через несколько минут в ангар втащили полуголого солдата.

Берни услышал, как рядом тяжело выдохнула майор Лариди. Да и сам он содрогнулся, а на затылке выступила испарина.

Смотреть на солдата было страшно – замученный, истерзанный человек. Вместо одного глаза зияла окровавленная глазница, на теле живого места не было от ран и ожогов. Ноги его волочились по полу, но он был в сознании и смотрел на строй тусклым уцелевшим глазом. Берни едва узнал его – это был один из дармонширцев, служивших в Семнадцатом форте и оборонявшихся на засеках.

– Кто здесь брат колдуна? – спросил у него иномирянин. – Кто? Говорить, грязь, и я отпустить тебя. Обещать.

Солдат повернул голову. Задержался на Бернарде, вздохнул несколько раз впалой грудью и повел взгляд дальше. На него смотрели с жалостью и ужасом. Он несколько раз возвращался взглядом к Берни, но смотрел словно сквозь него. Закрыл уцелевший глаз, сглотнул.

– Его здесь нет, – прошепелявил он с усилием.

– Ты говорить, он есть! – взвизгнул иномирянин. – Здесь все, кто быть в твердыня! Ты смотреть трупы, говорить тоже нет! Смотреть еще! Иначе убить!

Солдата повели – поволокли вдоль строя, останавливая перед каждым пленным. И он все шептал:

– Это не он.

И когда его поставили перед Берни, тоже устало покачал головой:

– Это не он.

Его провели несколько раз, и он уже просто тяжело дышал и мотал окровавленной головой. Лицо надзирателя становилось все недовольнее, он то орал, требуя смотреть внимательней, то обещал свободу, то раздраженно хлестал плетью по бетонному полу.

Солдата в очередной раз довели до конца строя и по знаку иномирянина бросили на пол.

– Бесполезный грязь, – презрительно сказал иномирянин, подходя к нему. Солдат лежал лицом вниз, тяжело дыша, – и длинноволосый, склонившись, вытащил из-за пояса нож, поднял за волосы и одним движением перерезал ему горло.

Заверещали охонги, почуяв запах крови. Майор Лариди выругалась по-серенитски. Строй выдохнул, как один организм дернулся вперед, и Берни дернулся тоже – а помощники надзирателя заорали, работая плетьми и заставляя дармонширцев отступать к стене.

– Он врать, – громко сказал длинноволосый, не обращая внимания на бульканье и хрипы умирающего. – Смотреть на него. Вы сказать мне, кто брат колдуна. Или я сейчас убить его. – Он ткнул ножом с кровавыми разводами в коменданта Симерса, и полковника потащили к нему. – Говорить! Брат колдуна выходить! Он умереть, если брат колдуна трус!

Берни отчаянно дергал руками, пытаясь освободиться. Пленных было здесь несколько сотен на пару десятков иномирян и четверых охонгов – но что они могли сделать, связанные?

Полковник Симерс выпрямился, глядя на строй. Он был бледным, но едва заметно покачал головой.

– Я кормить тебя охонг! – заорал иномирянин. – Потом баба! – Он ткнул пальцем в одну из серениток. – Потом пытать еще баба! – Он махнул плетью в сторону Лариди. – Вы сказать мне!

Строй молчал, и надзиратель повернулся к воротам, свистнул. Один из всадников дернул рукой у загривка охонга, и чудовище, постукивая острыми лапами по бетону, двинулось к строю.

– Один раз еще задать вопрос, – сказал надзиратель, оглядывая дармонширцев. – Если не ответить, дать команду охонг. Кто брат колдуна?

В ангаре стало так тихо, что можно было расслышать, как воет снаружи ветер. Берни затрясло.

– Не смей, – жестко прошептала Лариди.

Иномирянин постоял перед молчащим строем и повернулся к всаднику на охонге.

– Кормить его, – скомандовал он визгливо и чиркнул ножом по груди полковника Симерса. Потекла кровь, охонг заверещал, качнулся вперед. Закричали люди, сжался Симерс – и Берни, прыгая на связанных ногах, рванулся вперед, сбивая с ног не ожидавшего нападения надсмотрщика.

Не один рванулся и не первым. Дармонширцы отчаянно кидались на иномирян, прыгали, падали, ползли вперед; пользуясь суматохой, пытались развязать друг другу руки и ноги. Крик стоял дикий. Нескольких врагов удалось сбить с ног, и на них наваливались, давили локтями, силясь задушить. Верещали охонги, автоматчики палили в воздух, и кто-то был уже ранен отрикошетившими пулями. Охонг, стоявший около Симерса, крутился вокруг своей оси, дергая лапами-лезвиями и убивая всех вокруг. Полковник лежал мертвый – по нему пришелся один из первых ударов.

Ворота распахнулись, внутрь ангара ворвалось несколько десятков иномирян с оружием. Им навстречу бросились успевшие освободиться солдаты и офицеры – кто-то хватал вместо оружия кирпичи из упаковок, кто-то шел с голыми руками. Берни, сумевший зубами вытащить нож у сбитого им иномирянина, вооружился им – но прежде успел выцепить в хаосе майора Лариди, которая зубами пыталась развязать руки одной из серениток, и освободил их, а затем только кинулся на врагов.

Кипел безнадежный бой: в ворота вбегали все новые враги, разгоняющие пленных плетьми и вяжущие их; появлялись еще охонги, тут же начинавшие верещать и теснить людей к стенам. Надзиратель, получивший от кого-то кирпичом по голове и залитый кровью, багровый от злости, орал так, что слышно было во всех уголках ангара, – и, судя по тому, что автоматчики продолжали стрелять над головами, а охонгов оттаскивали от дармонширцев, он требовал не убивать восставших.

Но на полу, залитом кровью, уже лежали тела и дармонширцев, и иномирян. Берни, с группой офицеров пробивавшийся к воротам, краем глаза увидел, как схватили и вяжут серенитку, – но тут бок его прошило болью, и он упал, зажимая рукой живот слева, там, куда вошла пуля.

Его подхватили, потянули куда-то в угол – а иномиряне орали, хлестали плетьми, наводя порядок. Оставшихся в живых солдат и офицеров оттеснили к стене, туда же кинули стонущих раненых.

Надзирателю с поклонами смазали голову какой-то мазью, и казалось, что с одной стороны его лицо обмакнули в грязь. Он раздраженно ходил вдоль строя, а помощники продолжали работать плетьми, избивая пригибающихся, жмущихся к стенам дармонширцев.

– Говорить, кто брат колдуна! Или всех вас убить на солнце восход! – крикнул главный, поднимая руку со сжатым кулаком.

Строй молчал. Молчал и Бернард – он видел происходящее сквозь промежутки между ногами закрывающих его соратников, а склонившаяся над ним майор Лариди зажимала его рану и зубами рвала рубашку, чтобы перевязать. Кто-то плюнул в сторону иномирянина – и солдата повалили, с остервенением хлеща плетьми. Надзиратель со злостью посмотрел в ту сторону.

– Брат колдуна здесь, – сказал он громко. – Мы будем сказать это врагу, и колдун Дар-мон-шир прийти сюда. Если нет, мы бросить ему не одна голова, а все ваши голова. Если вы говорить, кто брат, получить свободу. Если не говорить, вы все умереть на солнце восход.

Берни зашипел от боли.

– Терпи, малек, – прошептала Лариди, торопливо затягивая импровизированный бинт над прокладкой из ткани и оглядываясь на иноземцев. – Терпи. Пуля прошла навылет, задет край. Если не истечешь кровью, будешь жить. – Она помолчала и добавила: – До утра так точно.

* * *

Люк опустился напротив ворот Третьего форта – они были открыты, а в лесу через дорогу тлели красные пятна ям, к которым таскали трупы. Там и сейчас находились люди из похоронных команд – их силуэты, подсвеченные отблесками пламени, казались зловещими.

Тревожно молчали форты. Не слышно было больше выстрелов, как и верещания инсектоидов, и только запах гари и пороха свидетельствовал о недавно шедших боях.

Несмотря на ночь, у крепости царила суета, но по окрикам, по коротким обрывкам тревожных фраз, даже по напряженному взрыкиванию транспорта было понятно, что люди на грани отчаяния. На дороге урчало несколько грузовиков – туда грузили раненых, слышались стоны и уговоры санитаров. От орудий, стоящих за стеной и на стене, несло смазкой и окалиной, и у них тоже суетились люди: проверяли, чинили, бряцали инструментами.

Его, конечно, заметили – закричали часовому на десяток голосов, а часовой уже заорал куда-то вглубь форта, и там послышались возбужденные вопросы и восклицания.

– Герцог вернулся? Герцог!

Люк, направляясь к воротам, подошел к грузовикам с ранеными. Санитары работали быстро, аккуратно – двое снизу подавали носилки, двое сверху принимали их, размещали пострадавших в кузове. Неподалеку лежали несколько тел, накрытых брезентом. Не успели.

– Как вы, бойцы? – громко спросил он у лежащих в грузовике.

– Еще живы, ваша светлость, – сипло ответил кто-то из темного кузова. – Кто больше, кто меньше.

В грузовиках вперемешку со стонами раздался болезненный хохот.

– Отставить меньше, – криво усмехнулся он. – Всем встать на ноги.

– Так точно, – бодрясь, отвечали ему на несколько голосов.

– Так-то лучше, – сказал он и постучал ладонью по прохладному борту грузовика. – Сигареты есть у кого?

Один, с перемотанными рукой и головой, под недовольное бурчание спрыгнувших вниз санитаров подполз к краю и протянул Люку самокрутку и зажигалку.

– Спасибо, – поблагодарил герцог, с наслаждением прикуривая и затягиваясь дешевым горлодерным табаком.

– Как думаете, отстоим Дармоншир, ваша светлость? – спросил угостивший его, принимая обратно зажигалку.

– Конечно, – ответил Люк единственное, что он мог ответить, и отступил: санитар крикнул водителю «трогай», и грузовик зафырчал, двинулся вперед. – Конечно, – повторил он тихо и направился в крепость.

Часовой радостно приветствовал его, и герцог кивнул в ответ:

– Какой сегодня день, рядовой? Который час?

– Шестое апреля, ваша светлость, – сообщил солдат, глядя на него с обожанием. – Только-только полночь наступила. Как хорошо, что вы вернулись, ваша светлость!

Люк едва заметно выдохнул и двинулся дальше. Слава богам, проспал он недолго, чуть больше чем полдня.

В командном пункте было дымно и тускло. Все так же телефонисты отвечали на звонки, только звучали они куда реже. Все так же обсуждал что-то с офицерами так, похоже, и не спавший командующий Майлз. Он поднял на Люка глаза – веко одного набрякло над налитым красным белком, под вторым был синяк, и сам полковник казался бледным в синеву.

– Вернулись, – сказал он отрывисто и громко. В голосе его звучали облегчение и упрек. – Ваша светлость, как-то нужно предупреждать, когда вы пропадаете. А то мы не знаем ни где вы, ни что с вами, вернетесь ли и можем ли на вас рассчитывать.

– Нужно, – согласился Люк невесело. – Но дело в том, что я сам этого не знаю, Майлз. Как обстановка?

– Плохо, ваша светлость, – без обиняков признал Майлз. – Мы потеряли Шестнадцатый, Семнадцатый и Восемнадцатый форты. Враги укрепляются в них и, полагаю, завтра с рассветом пойдут в атаку на Девятнадцатый и Двадцатый, чтобы полностью отрезать от нас правый фланг до границы с Рудлогом. А затем, минуя нас, направятся в герцогство. Пятнадцатый, благодаря вашим водяным псам, отстояли, но потеряли восемьдесят процентов личного состава. Без вашей поддержки остальные не выстояли.

– Семнадцатый, – повторил Люк глухо. Офицеры у стола устало смотрели в стороны. Все кого-то потеряли в этой войне: сослуживцев или родственников, – и на сопереживание не было сил.

– Судьба младшего лейтенанта Кембритча неизвестна, ваша светлость, – ответил на незаданный вопрос Майлз.

– Понятно. – Люк сунул руки в карманы в поисках сигарет, вспомнил, что они все размокли, и, выругавшись, опустил голову и прислонился к стене.

«Берни, брат. Знал же, что нужно заставить тебя уйти в Виндерс вместе с женщинами».

– Давно пал форт? – спросил он, лихорадочно шаря глазами по помещению.

– Связь потеряли четыре часа назад, ваша светлость.

В дверях появился его адъютант Вин Трумер. Наткнулся на взгляд герцога, вытянулся:

– Ваша светлость?

– Сигарет, – прохрипел Люк. – Сигарет мне.

«Как сказать матери? Как?!»

В груди сдавило. Люк затряс головой, принимая сигареты из рук адъютанта, прикурил. Никак не удавалось прийти в себя.

Майлз достал из-под стола бутылку с янтарной жидкостью, плеснул из нее в стакан, протянул Люку. В нос шибанул запах коньяка, его светлость выпил залпом – по нервам ударило огнем, и он застонал, моргая заслезившимися глазами и затягиваясь сигаретой. Комендант молча смотрел на него, держа бутылку в руках, – для него эта потеря была одной из многих, и ему нужно было планировать, как строить оборону дальше, а не утешать расклеившегося герцога.

– Спасибо, – сипло проговорил Люк, сглатывая свои горе и боль и отталкиваясь от стены. – Давайте по текущей ситуации в оставшихся фортах, Майлз… что я могу сделать сейчас?

Совещание по возврату захваченных фортов было в самом разгаре, когда в бункер вошел дежурный офицер.

– Разрешите доложить! Господин командующий, ваша светлость… разведка донесла: иномиряне подогнали к третьей оборонительной полосе машины громкой связи и включили громкоговорители. Сейчас и наверху их слышно. Требуют от милорда сдаться!

Через пару минут Майлз и Люк стояли на стене и слушали скрежещущие, но хорошо слышимые в ночи звуки требований:

– Слушать! Брат колдуна у нас! Идти к нам, колдун Дар-мон-шир, сдаваться! Идти сдаваться! До солнце восход сдаваться! Если не прийти, раньяр приносить голова брат колдуна!

Люк курил, отступив за изгиб башни – вдруг у иномирян появились свои снайперы, не нужно привлекать внимание огоньком сигареты. Слушал, ощущая, как бешено колотится сердце и холодный пот течет по спине.

– Это ловушка. Он, скорее всего, уже мертв, – проговорил полковник Майлз.

– Скорее всего, – просипел Люк и царапнул выступившими когтями кладку стены.

– Вам нельзя рисковать собой, ваша светлость. Без вас мы не продержимся и д…

– Я понимаю, Майлз, – тяжело оборвал его герцог. – Я все понимаю. Но я только что узнал, что мой брат, возможно, жив и будет жить до рассвета. Я обязан попробовать спасти его. Иначе я никогда не смогу посмотреть в глаза моей матери.

– Это неразумно. У иномирян тысячи пленных, – сухо напомнил командующий. – Вы не знаете, где держат вашего брата, даже если жив – он может быть в любом из десятков захваченных городков или в лагере в чистом поле. А погибнете или сдадитесь вы, и мы потеряем возможность спасти остальных пленных, как и весь Дармоншир.

– Я не собираюсь сдаваться. – Люк, не выступая из-за башни, бросил сигарету, и она, прочертив алый полукруг, рассыпалась искрами о стену. – И я понимаю, что это несправедливо по отношению к другим пленным и ставит под угрозу оборону Дармоншира… но это мой брат. Мне нужно время до утра. Дальше я снова буду в вашем распоряжении, Майлз.

Командующий отвернулся и пошел прочь, что-то пробормотав, тяжелое и неприятное. Проигрывающий, теряющий людей, уставший, измотанный мучительными головными болями, Люк периодами видел красные пульсирующие пятна в районе висков Майлза. Его светлость снова полез за сигаретой, чтобы заглушить голос совести. Ведь за оставшиеся часы он должен был очистить смерчами хотя бы Шестнадцатый форт и прикрыть наступление на рассвете. А теперь вся операция по возвращению фортов под угрозой.

Люк не представлял, что ему делать. Как искать Берни, как спасти? Нужно было использовать все возможности – и для начала он, сделав две затяжки и выбросив сигарету, снова взмыл в воздух змеем и понесся наверх, туда, где струились перламутровые реки родной стихии.

Но в этот раз он летел не затем, чтобы подпитаться. Он завис высоко над землей, задрав башку и всматриваясь в клубящиеся потоки мощных воздушных рек. Распахнул клюв и заклекотал – громко, как только мог, мысленно призывая: «Покажитесь! Я такой же, как вы! Мне нужна помощь!»

Опять появилось ощущение чужого внимательного и слегка недовольного взгляда. Он все орал и орал, и пронзительный вой-клекот разливался в небесах – но его игнорировали.

«Помогите! Прошу! Неужели вам все равно?»

В глубине перламутровых потоков вдруг мелькнули гигантские – в сотни раз больше самого Люка – тела. Светлые тени, петлями пронесшиеся сверху и снова пропавшие. Люк метнулся за ними, ворвавшись в стихийную реку и голося изо всех сил: «Помогите! Прошу! Я заплачу, если хотите! Заплачу чем скажете!»

Он несся за одной из замеченных ускользающих теней и орал, чувствуя себя надоедливым червяком, но не останавливался.

«Сто-о-о-ойте-е-е-е!»

Сегодня он не имеет права останавливаться.

«Я ра-а-а-аспла-а-а-ачусь всем чем уго-о-одно-о-о… о-ох ты ж м-ма-а-а-ат-т-т-ть!»

Ускользающая тень вдруг развернулась, оскалившись десятками огромных полупрозначных сияющих голов – таких же клювастых, как у Люка, с такими же зубастыми пастями. Люк отчаянно матерился, едва не влетев в один из клювов, – сделал вираж через голову и завис перед гигантским, извивающимся, сияющим перламутром многоголовым птицезмеем, по сравнению с которым он был даже не червячком – мошкой. Адреналин, щедро взорвавшийся в жилах, заставил его содрогаться и почти терять сознание. Многоголовый змей раскрыл пасти, и в мозг ворвалось оглушительное шипение на десятки голосов, похожее одновременно на вой ветра и шелест травы, шорох гальки и звук набегающих волн.

«Ч-ш-ш-ш-што-о-о хочеш-ш-ш-ш-шь ты, надоедливый с-с-с-с-с-с-сын Белого? Ты утомил нас-с-с-с-с-с-с…»

«Помощи, – прошелестел Люк. – Мой брат похищен, моя земля погибает от войны. Помогите спасти его, помогите победить врагов. А я дам вам то, что вы захотите».

Птицезмей содрогнулся, шеи-ветра изогнулись, клювопасти задергались – и раздалось оглушительное, прерывистое шипение. Люк, в ужасе отпрянувший назад, только через несколько мгновений сообразил, что над ним смеются.

«З-с-с-с-сабавный з-с-с-с-сме-е-еныш-ш-ш-ш, – пророкотала одна из голов. – Ч-ш-ш-ш-што-о-о ты мос-с-с-жеш-ш-ш-шь дать нам такого, что мы не с-с-с-способны вз-с-с-сять с-с-с-сами?»

«А просто так не поможете? – с надеждой предположил Люк. – Я же одной с вами стихии, – он вспомнил слова Нории. – Разве не я вам хозяин?»

На этот раз клювастые стихийные змеи смеялись так, что Люка снесло ветром и кувырком протащило назад километров на пять. Но когда в голове прояснилось, потешающийся многоголовый дух снова неуловимо быстро рванул к нему и завис вплотную.

«Дас-с-с-же коронованный Инландер намс-с-с не хоз-с-с-сяин, а прос-с-с-с-ситель, – проревели ему в морду. – А ты кто? Обрубокс-с-с-с-с-с!»

Люк проглотил «обрубка». Он все бы сейчас проглотил.

«Нам больно с-с-с-спус-с-с-скаться к земле, с-с-с-слиш-ш-ш-шком велика сила другой с-с-с-стихи-и-и, – шипели ему. – С-с-с-слишком больно отрыватьс-с-с-ся от неба. Чем з-с-с-саплатиш-ш-ш-шь ты за это?»

«А что я могу вам дать?» – осторожно спросил его светлость.

«С-с-своего с-с-сына, например», – и головы синхронно облизнулись. Люк похолодел.

«Нет. Никогда».

Многоголовый насмешливо и оглушительно заклекотал, и головы стали отворачиваться, поднимаясь выше, в стихийную реку.

«З-с-сначит, не нуж-ж-жс-с-сна помощь».

«Может, драгоценности? – в отчаянии крикнул Люк. – У меня огромная сокровищница! Вы же любите… должны любить камни! Я же люблю!»

Огромный стихийный дух повернулся, насмешливо мерцая белыми глазами.

«Я могу с-с-с-с-сам взять вс-с-с-се с-с-с-сокровища мира, змееныш-ш-ш-ш. Улетай, не надоедайс-с-с мне больше-е-е-е. Проглоч-ш-ш-шу!»

И он метнулся прочь, мгновенно исчезая из вида и оставив Люка, оглушенного и несчастного, хлопать крыльями высоко над землей. В голове крутились несколько мыслей, в основном нецензурные, – а еще хотелось рвануть к Марине и спрятать и ее, и еще не рожденного ребенка (неужели правда будет сын?) подальше от Инляндии. Чтобы этот ветряной гад (или гады) до него никогда не добрался.

И зачем стихийному духу его наследник?

Люк зашипел, зло фыркнув-плюнув вслед небесному змею, и полетел обратно к Третьему форту. Для чего бы воздушному чудовищу ни нужен был его ребенок, Люк за все предпочитал расплачиваться сам. И пусть он ранее, когда работал на Тандаджи, легко играл судьбами других людей, но никогда бы не пожертвовал ни сыном, ни кем-то из родных даже для спасения всех стран мира.

Он вернулся в форт, быстрым шагом прошел мимо адъютанта, дежурившего у его комнаты, и хлопнул дверью. Внутри стояло большое зеркало, которое Люк потребовал принести в самом начале войны в надежде, что сможет им пользоваться: переходить к Нории, чтобы избежать выматывающих полетов в Пески, навещать родных. Но пространственная изнанка Туры становилась все нестабильнее, и он предпочитал тратить время, но не рисковать. Хотя сейчас выбора не имелось. Нужно было использовать все возможности, поэтому Люк включил свет в комнате и повернул зеркало так, чтобы оно отражало его в полный рост.

Главное, чтобы Берни находился там, где неподалеку есть хотя бы небольшая отражающая поверхность. Если даже не получится перейти – возможно, удастся определить местоположение и долететь до него.

Люк зажмурился – светящиеся контуры зеркала проступили под веками, будто он каждый день повторял уроки Луциуса Инландера, – и представил себе Бернарда. И открыл глаза, почти не надеясь на успех.

Выдохнул. В зеркале искаженно и тускло проявлялся какой-то залитый светом ангар. Слышались шум голосов, верещание – по огромному помещению прохаживались охонги с сидящими верхом автоматчиками, – и Люку даже показалось, что он слышит запах муравьиной кислоты. У стен были сложены упаковки кирпичей, выставлены стопки листов металла – похоже, из одного такого листа герцог и смотрел. А чуть дальше стояли, сидели и лежали на бетонном полу люди. Дармонширцы.

Его светлость выругался с облегчением и тревогой – изображение тут же пошло волнами, начало дрожать, и Люк заставил себя успокоиться. Берни был там: лежал на полу, тяжело дыша, а над ним склонилась знакомая серенитка. Майор Лариди, задрав китель, зажимала бок брата окровавленным куском ткани. Руки ее тоже были в крови.

Раздался окрик – серенитку за плечо отбросили от Берни, швырнув на пол, Бернарда пнули, и он согнулся, застонал, перекатываясь спиной к Люку.

Герцог, шипя, рванулся вперед – спасти брата, – но его ошпарило холодом. Он вывалился не в ангаре, а на сияющем мостике в пульсирующем, нестабильном и бесконечно огромном черном подпространстве, расцвеченном пятнами окошек, открывающихся в разные уголки Туры. Мостик ходил ходуном, а в нескольких шагах впереди и вовсе истончался, туманной пылью утекая куда-то вбок. Люк все же шагнул к далекому и тусклому пятну, за которым были пленные и Берни, еще живой, главное – живой! – и задрожал, обхватывая голову руками.

Снова холод и тьма тянули из него жизнь и тепло, а пространство вибрировало вокруг, не желая подчиняться, – и у него сил не хватало его успокоить. Умения не хватало. Возможно, получилось бы перейти туда, куда он уже ходил зеркалами, но в незнакомое место?.. И посоветоваться не с кем… лететь к Нории нет времени.

Герцог вывалился обратно в комнату, вспотевший и измотанный, как после долгого бега. Нервно закурил, шагая туда-сюда по комнате, с остервенением пнул стул.

Недоучка гребаный. И верно, обрубок. Надо было с первого же раза вцепиться в Луциуса и тянуть из него все, что он мог дать…

При мысли о короле Люк вдруг замер, не донеся до рта сигарету. А затем распахнул дверь.

– Трумер!

– Да, ваша светлость? – подскочил адъютант.

– Молока мне!

– Молока, ваша светлость? – осторожно переспросил Трумер, решив, видимо, что командир двинулся умом.

– Побольше и побыстрее, – резко приказал Люк и закрыл дверь.

Через десяток минут, за которые он успел скурить полпачки и озвереть от ожидания, адъютант принес ему три бутылки молока.

– Лучше бы парного, – пробормотал его светлость, – но и это хорошо. Свободны, Трумер.

– Так точно, ваша светлость. – Адъютант очевидно изнывал от любопытства, но вышел быстро и снова затих за дверью.

Люк, сжимая в руках бутылки, вернулся к зеркалу. Закрыл глаза, вспоминая очертания королевского кабинета. Только бы получилось. Только бы вышло, потому что куда бежать еще, он не имел представления.

Открыл глаза и выдохнул с облегчением: он смотрел на погруженный в сумрак кабинет короля Луциуса. Теперь пройти бы туда… и чтобы никуда не делся доступ под щиты дворца…

Выйти сразу в кабинете не удалось – Люк снова очутился в высасывающем тепло и жизнь подпространстве. Но на этот раз сияющий мостик оказался устойчивее и, не обрываясь, светлой нитью тянулся к далекой точке на противоположной стороне пространственного шара. Дармонширу удалось пройти почти треть, когда вибрация стала невыносимой, заболели уши и кости – и обратно пришлось возвращаться почти ползком, прижимая к груди бутылки с молоком, потому что еще немного, и он потерял бы сознание.

У него опять не хватило сил.

Люк бессильно стоял перед зеркалом, вглядываясь в пустой королевский кабинет. Руки дрожали от напряжения. Что делать, если ему не пройти туда?

– Эй! – позвал он, чувствуя себя идиотом. – Это я. Вы там?

В кабинете было тихо и пусто.

– Я надеюсь, что вы меня слышите, – проговорил он почти умоляюще. – Мне очень нужна помощь! Я вам молока принес… принес бы, если бы мог к вам пройти.

Зеркало вдруг дрогнуло, и Люк заторопился.

– Почтенные хранительницы, – тон он сделал таким льстивым, что зеркало должно было покрыться потеками меда, – я бы не смел вас тревожить, но мне очень нужен ваш совет… мудрый совет и помощь. Мне не пройти к вам. Может, вы появитесь и мы поговорим? Мне больше некого просить…

– С-с-с-с… – зашипело зеркало, и Люк вздрогнул, чуть не выронив бутылки. На прекрасно видимом кресле Луциуса Инландера проявлялись две огромные туманные змеи, отливающие серебром. Они смотрели на него, склонив головы и о чем-то шушукаясь.

– Обходительныйс-с-с како-о-ой… Вс-с-спомнил, наконецс-с-с… – донеслось до него.

– Молоко, – пробормотал Люк покаянно и помахал бутылками. – Вкусное, сладкое… почти как только что из-под коровы…

Он схватил со стола большую жестяную армейскую кружку и вылил в нее молоко – по самые края. Поставил у зеркала и отступил, задерживая дыхание. Змеи к нему не торопились.

– У меня еще шоколад есть, – произнес он с сомнением, – вы любите шоколад?

Змеи, что-то обсуждающие между собой, синхронно посмотрели на него и, кажется, закатили глаза.

– Пожалуйста, – сказал он тихо и устало сел на кровать. – Помогите мне. Пожалуйста.

Овиентис, поколебавшись, неспешно сползли с кресла почившего короля и направились к зеркалу – и Люк выдохнул с облегчением. Вот они застыли с той стороны – и нырнули в зеркало. А через несколько секунд, слегка потускневшие, выползли в комнате Люка.

– Тяжелос-с-с, – прошипела одна, с удовольствием обвиваясь вокруг кружки с молоком и начиная лакать.

– Вс-с-се с-с-слабее Турас-с-с, – вторила ей другая, тоже подползая к кружке. Они пили попеременно, набирая яркость и плотность, а Люк терпеливо подливал молока в пустеющую посуду, хотя ему хотелось кричать: «Поскорее!»

– Малос-с-с-с-с, – грустно прошелестела одна из змей, когда все три бутылки были вылаканы.

– Малос-с-с, – согласилась с ней сохранительница. Подползла к Люку и, обвиваясь вокруг ноги, начала подниматься по его телу. Огромная, прохладная, она положила голову ему на плечо, щекоча стрекающим языком ухо, а хвост ее еще тянулся по полу.

– Нес-с-с-с ранос-с-с-с-с-с-с? – ревниво спросила вторая, вылизывающая остатки молока из кружки.

– Фс-с-с-с-с, – насмешливо шикнула на нее первая. – Вс-с-с-се тебес-с-с по правиламс-с-с-с-с-с, а ес-с-с-сли бы не яс-с-с-с-с, ты егос-с-с з-с-с-самороз-с-с-с-сила быс-с-с-с-с…

– Еще принести? – спросил Люк, вслушиваясь в странный диалог.

– Нетс-с-с-с, – язык овиентис снова коснулся его уха. – Кровис-с-с-с-с-с давай. И рас-с-с-с-с-с-с-сказ-с-с-сывай…

– Крови? – изумился его светлость. – Берите, но как?

– Ранос-с-с-с, – ворчала вторая змея, похожая интонациями на старую классную даму. – Ранос-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с!

– Айс-с-с, вс-с-с-се, – отмахнулась первая хвостом, спустилась-стекла по локтю Люка вниз и, распахнув пасть, впилась в его запястье клыками. Герцог дернулся, откинул голову и застонал – ощущение было, словно из тела вытягивают усталость и напряжение, – а вторая змея поднялась на хвосте под потолок комнаты, жадно глядя, как пьет ее товарка.

– Говорис-с-с-с, змееныш-ш-ш-ш, – поторопила она.

Люк заговорил, прерываясь и сглатывая, – было больно, но по телу распространялось блаженство, как от употребления слабого наркотика. Он словно парил над полом – такие легкость и прохлада шли по жилам.

Пока он рассказывал – про Берни, про войну, про свои метания, псов тер-сели и то, что дракон говорил о возможности призвать на помощь больших стихийных духов воздуха, и про свое общение с таким духом, – вторая овиентис заползла ему на ногу и, когда первая отцепилась от запястья, тут же впилась в другое.

– Тыс-с-с говорил с-с-с-с великим и мудрымс-с-с с-с-с-с-с-стихийным духомс-с-с Инляндии, – благоговейно прошептала первая овиентис. – Онс-с-с с-с-с-сплетен из-с-с-с многих ветров, имеетс-с-с тыс-с-с-сячи голов и хвос-с-с-стов… Един и одновременно с-с-с-с-состоит из множес-с-с-ства с-с-с-с-стихийных духов поменьс-с-сше, которые могут отделятьс-с-с-ся от него и с-с-с-снова возвращатьс-с-ся в единое тело… Рас-с-с-стекаетс-с-с-ся над вс-с-сей Турой, но с-с-сос-с-с-средоточение его – над с-с-с-страной Инлия.

– Ес-с-с-с-с-сли… тьфу, – Люк прокашлялся. – Если он так велик, почему не может помочь? Разве он не должен защищать Инляндию?

– С-с-с-стихийные духи тоже с-с-слабеют, – печально прошелестела воздушная змея. – Потратит с-с-с-силы на помощь тебе – с-с-с-станет еще с-с-с-слабее, а это отразится на вс-с-сей Туре.

– Но зачем ему мой сын? Тем более он еще не родился.

Вторая овиентис отцепилась от запястья, и Люк потряс им, а затем осторожно погладил сытую змею по голове. Та зашипела от удовольствия.

– Затемс-с же, зас-с-счем нам кровьс-с-с, – пояснила первая.

– Съесть? – нехорошим тоном уточнил герцог, в этот момент страстно возжелавший завязать все тысячи шей великого небесного духа узлами.

– Вряд лис-с-с, – задумчиво прошипела овиентис. – Но даватьс-с-с кровь потом по первомус-с-с-с требованию…

– Ранос-с-с-с, – тревожно шикнула вторая, и первая замолчала. – Он может датьс-с-с тебе с-с-с-силы, много с-с-с-сил, – сказала вторая после молчания. – Прос-с-с-си… предложи ему что-то другое…

– Но сына не отдавайс-с-с, – тревожно попросила первая. – И в з-с-с-сагадки играть не с-с-с-соглашайся… ты не з-с-с-снаеш-ш-шь вс-с-сего, запомни… не з-с-с-снаеш-ш-шь, что вс-с-с-стретит тебя домас-с-с… жена у тебя хорош-ш-шая…

– Что предложить? – тоскливо спросил Люк, смутно отметив, что змеи откуда-то знают Марину.

Овиентис поднялись и застыли, чуть покачиваясь и глядя на него блестящими сияющими глазами.

– Понятно, – пробормотал он. – С-с-с-с-с… спасибо, почтенные хранительницы. Спасибо.

* * *

Тха-нор Но́ши, командующий наступлением на Дармоншир и получивший от генерала Ренх-сата приказ поймать колдуна, который умеет оборачиваться в огромного змея, взялся за дело со всем рвением. Тха-нора не пугало колдовство, вызывавшее суеверный ужас среди простых наемников: слишком много удивительного уже встречалось в этом мире, и тех, кого здесь называли магами, он успел увидеть – и узнать, что умирают они так же, как обычные люди. Не пугали его ни размеры чудовища, ни способность управлять ветрами: чудовищ на Лортахе было достаточно, и тха-нор с малых лет уяснил, что, если не хочешь из охотника стать жертвой, перед охотой нужно выяснить уязвимые места добычи и устроить ловушки.

Охота на туринских чудовищ ничем не отличалась от охоты на лорташских.

Тха-нор Ноши очень хотел выслужиться перед генералом: во-первых, тот был щедр и за принесенные ему победы щедро награждал золотом и своим расположением, а во-вторых, был обласкан императором Итхир-Касом, и все знали, что он станет следующим императором. И вызвать его гнев куда страшнее, чем рисковать при поимке богопротивного колдуна.

Тиодхар Ренх-сат сейчас находился в двух часах полета на раньяре, но в письме, принесенном гонцом, сообщал, что, если Ноши не справится, прибудет командовать захватом змея и его провинции сам. А если тха-нор порадует, то получит земли колдуна и замок его, башни которого в хорошую погоду можно было разглядеть из городка, в котором остановился Ноши и откуда управлял наступлением.

Поэтому тха-нор рьяно взялся за исполнение приказа: пленных было приказано не добивать на месте и не скармливать охонгам, а уводить с поля боя и пытать, чтобы узнать всё о проклятом колдуне, о его слабых местах и семье. Ноши присутствовал на дознаниях, а то и сам брал в руки плеть или нож. Кто-то умирал, не выдав и крохи информации, а кто-то ломался и говорил. Так узнал тха-нор, что есть у колдуна жена – сестра властительницы соседнего Рудлога, – и она стала бы ценной добычей. Но до жены пока добраться было трудно. Зато легко было добраться до брата, который защищал одну из твердынь, охраняющих земли колдуна. Пленные называли ее Семнадцатым фортом.

Подстегивало тха-нора и то, что остановить колдуна было необходимо и без преподнесения его как трофея императору. Крылатый змей наносил подвластными ему ветрами и воздушными воронками огромный ущерб, а накануне ночью так разбушевался, что едва не стал причиной смерти самого тха-нора, прилетевшего на передовую, – на него обрушилось дерево, только чудом оставив Ноши в живых.

Когда тха-нор убедился, что сведения, полученные от пленных, совпадают, он не колеблясь призвал подкрепление с ближайших земель и перенес наступление к Семнадцатому и ближайшим к нему фортам. Пока местные были задействованы в боях, всадники должны были направить раньяров к твердыне, где находился брат колдуна, и захватить всех офицеров, а лучше всех защитников – вдруг нужный им заложник переоденется в форму простого солдата? Приказано было врагов по возможности не убивать. Мертвый брат колдуна тоже бы сослужил свою службу (всегда можно сказать, что он жив), но живой был куда полезнее.

Забрали всех, кого обнаружили, – и с твердыни, и с засек перед ней. Принесли даже трупы – и единственный оставшийся в живых после пыток солдат из Семнадцатого форта, которого захватили ранее, сказал, что среди убитых брата колдуна нет. А на опознании среди живых внезапно заартачился, замкнулся, словно приготовившись умереть, хотя не так давно молил о жизни и свободе, и его поведение убрало у тха-нора последние сомнения и лучше всех признаний показало, что нужный им человек сейчас здесь.

Солдата, сдавшего своих, Ноши убил – в наказание и в устрашение остальным. Все равно он вот-вот должен был подохнуть, а у тха-нора было несколько сотен человек, которых можно было допрашивать, пока кто-то из них не выдержит. Или пока не выдержит тот, кого ищут.

Тха-нор Ноши был человеком умным и жестоким, любил войну и умел воевать. Но он не был чужд гордыне, которая в этот раз заставила его сделать ошибку: очередной гонец от генерала Ренх-сата ждал письма о том, как прошли бои в этот день, и Ноши поспешил сообщить, что брат колдуна у него и скоро сам колдун будет схвачен.

После бессмысленного восстания пленных тха-нор, получивший по голове камнем, пообещал им смерть – и дал время до утра. По опыту он знал, что ожидание смерти и невозможность спастись иногда ломают сильнее, чем любая пытка, а желание спасти других может заставить брата колдуна самого признаться в том, кто он есть.

Но под утро вдруг снова прилетел гонец с повелением от генерала Ренх-сата подготовиться к его прибытию: он сам жаждал участвовать в пленении колдуна, умеющего обращаться в змея. Ноши, однако, понимал, что не любопытство было причиной прилета генерала, а возможность на фоне замедлившегося наступления еще раз доказать императору свою силу и преподнести подарок, добытый лично им.

В любом случае тха-нору срочно требовалось выяснить, кто из сотен пленных нужный им человек. Иначе тиодхар Ренх-сат не посмотрит на заслуги и накажет за обман.

 

Глава 6

Ночь с пятого на шестое апреля, Инляндия

Люк Дармоншир

Люк после кровопускания, устроенного овиентис, чувствовал себя помолодевшим лет на двадцать и таким же резвым. Он вежливо и терпеливо проводил хранительниц, но стоило зеркалу перестать подрагивать им вслед, как Люк снова торопливо вызвал в голове образ брата. И так слишком много времени потратил на разговоры и ублажение змей, а с каждой секундой росла вероятность того, что Берни умрет.

В зеркале отразился все тот же ангар, только иномирян и охонгов в нем стало больше. Бернарда еле удалось разглядеть: он лежал среди дремлющих и полусонных людей, спиной к Люку, скорчившись, прижавшись к стене, но даже при плохой видимости заметно было, как тяжело он дышит. Серенитка Лариди сидела на полу неподалеку и периодически поглядывала на Берни. Он был не один раненый – кто-то ворочался рядом, кто-то болезненно стонал.

Уже на выходе из комнаты Люк услышал, как вновь загрохотали орудия, и покачал головой от резанувшего чувства вины. Дармонширцам нужно было срочно отбивать захваченные форты, и запланированное ночное контрнаступление, по всей видимости, началось. Только без него оно было обречено на провал.

– Я успею, – пообещал он себе глухо.

Через несколько минут он снова поднялся в воздух. И затем опять метался под сияющими воздушными реками, всматриваясь в них и призывая могущественных стихийных духов.

Но духи молчали, словно в насмешку мелькая огромными серебристыми тенями то слева, то справа, с невероятной скоростью проносясь мимо, так что Люка кидало из стороны в сторону.

«Ну остановитесь же! – упрашивал он. – Я дам вам то, что вам нужно!»

Еще одна тень мелькнула, теперь сверху. Люк, отчаявшийся, раздосадованный – его просто игнорировали, как орущего ребенка, – понесся следом. Но тень была быстрее, и только истончающийся хвост мелькнул рядом, обидно и насмешливо хлестнул по морде раз, другой – и его светлость, разозлившись и зажмурившись, рванул вперед и на третий раз клацнул пастью-клювом. С удивлением понял, что поймал, и изо всех сил сжал зубами кончик воздушного хвоста.

Не он один удивился. Впереди раздался недовольный и изумленный рокот – гигантский дух остановился на лету, обернулся, приподнимая хвост с вцепившимся в него Люком на уровень сияющих глаз. Герцог сглотнул, покосился вниз – хорошо, что было темно, но огоньки незахваченных фортов сияли далеко позади едва различимой цепочкой. Змеедух агрессивно зашипел – из пасти его вырвался ураганный ветер, а Люка, еще крепче сжавшего зубы, затрепало, как флаг на флагштоке, – дернул хвостом, и его светлость мотнулся на пару километров в одну сторону, в другую… он бы и рад был уже отцепиться, но от ступора не мог разжать челюсти и болтался на хвосте, как бультерьер на палке, открывая глаза и сразу от ужаса закрывая их.

Змеедух снова распахнул пасть, явно намереваясь Люка заглотить, – и его светлость обхватил хвост лапами, да еще и обвил своим хвостом, сжимая клюв сильнее. Не станет же небесный гад жрать сам себя! Тот угрожающе пощелкал зубами почти вплотную, но не решился хватать, раздраженно пошел волнами – и вдруг рванул с места, то и дело встряхивая хвостом и совершая дикие виражи. То он несся вниз и перед самой землей взмывал вверх, едва не впечатывая в нее Люка – и поднимая за собой во тьме деревья с корнями и куски почвы; то причудливо вилял в облаках, заставляя их светиться электрическими разрядами и расходиться серебристыми стенами, то поднимался так высоко, что у его светлости от холода еще больше сводило челюсти и лапы, и он, несчастный, замерзший и в то же время с ума сходящий от адреналина, что-то восхищенно и умоляюще выл в воздушный хвост. Глаза у него наверняка были вытаращены, как у лягушки, на которую наступили, но он все сильнее вцеплялся в стихийного змея, потому что отцепись он, и от скорости, с которой несся дух, его бы размазало по земле или вышвырнуло в безвоздушное пространство.

Долго продолжались эти небесные скачки – Люк то мысленно просил остановиться, то выл от восторга, – когда наконец огромный полупрозрачный дух выдохся и замер. Его светлость неверяще разжал лапы. Все так же раздраженно дрожали чешуйки-перышки-ветерки вокруг большого тела, мерцающего серебром в ночи, все так же оно шло волнами – не захватывающими хвост, – а дух смотрел на герцога сияющими глазами и задумчиво молчал.

Раздалось оглушительное шипение – рядом с духом, сплетаясь с ним телами, показались десятки таких же гигантов, и через несколько минут Люк висел на одном из хвостов целого небесного змеиного клубка, который извивался, светясь перламутровыми переливами.

«Надоедливыйс-с-с с-с-с-червяк! – многоголосо прошуршало у него в голове. – Опятьс-с-с-с ты?»

Люк вместе с хвостом в зубах вежливо закивал, стараясь разжать пасть. Не получалось.

«Мы говорилис-с-с-с, что проглотимс-с-с-с тебя-яс-с-с-с, ес-с-с-сли побес-с-с-спокоиш-ш-ш-шь?»

Теперь Люк замотал головой, пытаясь донести мысль, что жрать его не надо и он еще пригодится. Огромные птицезмеи не впечатлились пантомимой: рванули в стороны, оставаясь сплетенными, и окружили его, похожего на жучка в окружении жадных серебристых ворон, раззявили клювы, заклекотали. Герцог снова зажмурился: сейчас ведь точно съедят.

«Ну хватитс-с-с пугатьс-с-с-с змееныс-ш-ш-ш-ша, – раздался в этом клекоте голос разума. Его светлость приоткрыл глаза. В сплетение воздушных чешуйчатых тел вплетался еще один сияющий дух. – А ведь он тебяс-с-с-с поймалс-с-с-с…»

Тон вновь прибывшего был явно ехидным, и он смотрел на того, кого так удачно догнал Люк. Стало понятно, что в этом огромном небесном серпентарии не всегда бывает согласие.

«Ему простос-с повезлос-с-с-с!» – пророкотал пойманный и опять тряхнул хвостом. Люка мотыльнуло туда-сюда, и, когда тряска прекратилась, он перевел дыхание и снова на всякий случай вцепился в змееветра лапами.

«Повес-с-с-с-зло или нетс-с, а мы давнос-с-с-с так не вес-с-с-с-с-с-с-селились…»

Огромные духи снова зашипели, но теперь в шипении явно проскальзывали отдельные согласные смешки.

«Ктос-с-с пос-с-с-следний с-с-с-сумел?» – продолжал все тот же новоприбывший. В сплетении тел то и дело появлялись все новые стихийные духи – теперь все небо перед Люком сияло и было заполнено огромными извивающимися разумными ветрами.

«Лейдор Инландерс-с-с-с… трис-с-с-ста лет назад… – прошелестело с другой стороны. – Но он был королемс-с-с, досссстойным нас-ш-ш-шей помощи».

«И я, и я достоин!» – мысленно заорал Люк, у которого не было времени на эти препирательства. Но на него не обращали внимания – и спор начал напоминать бесконечные споры в парламенте.

«Дадим ес-с-с-ще шанс-с-с-с?»

«И ос-с-с-слабнемс-с-с!»

«Он з-с-с-саплатит… И Инлий благос-с-с-склонен… порадуетс-с-с-ся…»

Люк наконец-то сумел выплюнуть чужой хвост и отлетел подальше от грандиозного стихийного духа, состоящего из многих змеев-ветров. Те замолчали и уставились на него.

«Уважаемые, – прошипел он нетерпеливо. – Пожалуйста. Давайте вы сначала поможете мне, а потом решите, насколько это правильно».

«Наглыйс-с-с какой…»

«Как все они…»

Змеи перешептывались между собой, поглядывая на Люка. Наконец к нему склонилась одна из мерцающих голов: «Ты готов платитьс-с-с?»

«Да!» – рявкнул Люк, поглядывая через плечо. Там, далеко позади, в темноте, сверкали слабые вспышки от разрывов снарядов.

«Ты отдаш-ш-ш-ш-шь нам с-с-с-с-с-своего с-с-с-с-с-сына»?

«Нет!» – его светлость зло клацнул клювом. Затекшая пасть слушалась с неохотой.

Гиганты недовольно переглянулись, снова зашуршали.

«Тогда пойдемс-с-с долгим путем-мс-с-с-с-с, – прошипел переговорщик. – Отдашь нам то, чего дома не знаешь».

«Ну уж нет, – раздраженно фыркнул Люк. – Эту сказку вся Инляндия слышала!»

«От нас-с-с и пош-ш-шла», – раздался смешок со стороны духа, который его защитил.

«Я ничьих детей отдавать не буду, – твердо сказал его светлость. – Просите что-то еще».

«Хорош-ш-ш-шо, – со странной одобрительной ехидцей прошелестели змеи. Все разом – и выжидающе уставились на него. – А что ты с-с-с-сам мож-ш-шеш-ш-шь предлож-ш-шить?»

Люк сглотнул.

«Себя, – сказал он. – Я отдам вам себя. Только не сразу… после того как победим».

Ему показалось, что змеи-ветры как-то удовлетворенно зашикали-засмеялись.

«А ты нуж-ш-ш-ш-ше-ен нам? Мелкий ты какой-тос-с-с-с».

«И хилыйс-с-с-с-с-с-с-с-с», – поддержали издевательства с другой стороны.

«Зато быстрый, – огрызнулся Люк – И зубы крепкие».

«Но наглый ж-ш-ш-ше какой… упорныйс-с-с-с…» – восхитился кто-то.

Змеи шипели, драгоценные минуты утекали как вода, и Люк не выдержал, сам срываясь в раздраженное шипение:

«Великие, могучие и … э-э-э… воздуш-ш-шные. Я понимаю, что ничтож-ш-шен по сравнению с вами и у вас есть вечность на обсуждение и ш-ш-шутки, но у меня ее нет. Времени мало. Заключите с-с-со мной договор. Мне очень нужны ваши помощ-ш-шь и сила».

Его снова рассматривали, и выражение сотен сияющих глаз понять было невозможно.

«Хорош-ш-ш-шо, – вдруг пророкотали духи. – Но много датьс-с-с не с-с-с-смож-ш-шем. Мы и так ос-с-с-слабли посссле гибели сынов Инлияс-с-с-с… ес-с-с-сли еще потеряем с-с-с-силу, на вс-с-с-сей Туре начнутся ураганыс-с-с-с и бури… поэтому прос-с-си что важ-ш-шно…»

Люк поколебался. Нужно было помочь Берни… но он, вздохнув, глухо спросил другое: «Можете помочь закрыть переходы в другой мир?»

«Нетс-с-с-с… только с помощью коронованного короля, – отвечали ему, – нуж-ш-шны кровьссс Инлия и нас-с-с-ш-ш-ша сила… иначс-с-се ис-с-с-сякнем и погибнем…»

Люк задумчиво сделал перед мордами ветров-змей восьмерку.

«Ес-с-сли обещаешь отдать свою жизнь нам по первому требованию, – шелестело у него в голове, – мы напитаем тебя с-с-силой… и дадим одного из-с-с-с нас-с-с в помощь… кто с-с-согласится пожертвовать с-с-собой».

«Обещаю, – поспешно повторил его светлость. – Только после победы».

То один, то другой змей-ветер приближался к нему почти вплотную, всматривался и снова возвращался назад.

«Но с-с-сила не бес-с-сконечна, помни… ис-с-с-спользуй в крайних с-с-с-случаях…»

Духи растворялись в ночи, оставляя за собой мерцающие полотна северного сияния. Все, кроме одного – того самого, что заступился за него. Он, не насмешливый более, а серьезный и чуть печальный, окинул Люка взглядом прекрасных сияющих глаз, завертелся кольцом – и, уменьшаясь в размерах, превратился в туманную полосу, что обвилась вокруг лапы герцога тонким серебряным браслетом.

* * *

Ночь с пятого на шестое апреля

У Бернарда Кембритча начался жар: от малейшего движения возобновлялось кровотечение, рану дергало, тело горело и ломало, а от бетонного пола тянуло невыносимым холодом. Руки были связаны за спиной, и правая, на которой он лежал, уже не чувствовалась.

Берни то и дело проваливался в забытье. Мимо строя постоянно вышагивали иномиряне, слышался стук острых лап охонгов по бетону. Перед глазами все плыло, и тогда начинал он слышать тихий голос матушки, утешающий его, болеющего, и чувствовать прикосновения ее ладоней к пылающему лицу. Потом наступали моменты просветления – и тогда он видел серенитку, майора Лариди, которая осторожно, чтобы не привлекать внимания, проверяла его рану и исхитрялась касаться его лба связанными за спиной руками. Кто-то из сослуживцев, не выдержав, спал, кто-то едва слышно переговаривался – Берни улавливал, что строились планы побега, но слов разобрать не мог.

Да и незачем было. Сейчас он стал бы им обузой.

Высокая температура разбалансировала ментальный дар, он то и дело включался, и Бернарда касались агрессивные и тупые отголоски чьих-то холодных сознаний. Чуждых, вызывающих инстинктивное отвращение – он никогда раньше такого не встречал и решил, что от жара начался бред.

Он не умел слышать людей, но животные, особенно обожаемые собаки, излучали целый спектр мысленных образов: и любопытство, и страх, и голод, и тягу к гону, и призыв поиграть… Даже насекомые ощущались теплыми, хотя воспринимать их он не умел. Здесь же был холод и заторможенное сонным состоянием желание жрать и убивать.

Берни далеко не сразу сообразил, что ощущения идут от охонгов. То один, то другой проходили перед строем – и он, слыша стук их лап и покрываясь испариной от усилий, попытался внушить желание напасть на сородичей или кого-то из иномирян. Собаки легко слышали его мысленные команды и подчинялись, инсектоиды же лишь незаметно замедляли шаг – и трогались дальше. Ему не хватало времени и сил зацепиться за их сознание – те, кто проходили мимо, слишком недолго были в поле действия его дара, а неподвижные оставались чересчур далеко, и он едва-едва ощущал их.

К утру он так измучился и ослабел от безуспешных попыток сделать хоть что-то, от жажды, боли и безысходности, что единственным его желанием стало умереть. Броситься на охонга или кого-то из иномирян, дабы его прикончили, и убрать повод для шантажа брата. План его воодушевил – все лучше, чем сгорать тут, на вонючем ледяном полу, мочиться под себя и понимать, что всех все равно убьют.

Тяжело дыша из-за горячки, все так же периодами впадая в забытье, Бернард начал шевелить ногами, подтягивая их к себе и слушая, как ходят туда-сюда конвоиры. По боку снова потекло горячее, перед глазами все расплывалось, но он упорно двигал ногами: нужно было сжаться до предела, чтобы в нужный момент перевернуться, оттолкнуться от стены и прыгнуть на врага. Сознание его смешалось – он посмеивался себе под нос, ибо видел уже, как рвет зубами надзирателя, а потом приходило просветление и боль, и он снова корчился, пытаясь подтянуть к себе ноги.

– Тихо, малек, ты куда собрал… – раздался шепот майора, но она не успела договорить. Раздался грохот открываемой двери, потянуло по полу холодом, заверещали охонги.

– Бабы взять сюда! – послышался визгливый голос давешнего надзирателя.

– Что?.. – Берни попробовал подняться, но Лариди прислонилась спиной, прижимая его к полу.

– Я тха-нор Ноши, и когда я спрашивать, мне кланяться и отвечать! – орал иномирянин. Судя по звукам шагов, он приближался к стене, у которой держали пленных. – Вы сейчас отвечать, кто брат колдуна. Иначе бабы громко кричать! Долго кричать! А вы смотреть и слушать!

Бернарда грубо оттолкнули ногой в спину – он вмазался в стену лицом и, кажется, сломал нос. Рядом шла какая-то возня – и он невероятным усилием перекатился на другой бок, чтобы увидеть, как Лариди и еще двух серениток выдергивают из толпы пленных и швыряют к ногам надзирателя. За его спиной в двери ангара втаскивали чудовищные кресты из сколоченных наискосок досок. Кресты были бурыми от крови, но кое-где на дереве виднелись свежие алые разводы.

– Я спрашивать, – с нажимом сказал надзиратель, склоняясь над Лариди. – Кто брат колдуна?

Майор молчала, и иномирянин ударил ее по лицу. Дармонширцы, связанные по рукам и ногам, зароптали – и снова с окриками пошли вдоль строя десятки конвоиров, ожесточенно работая плетьми.

– Кто брат колдуна? – повторил тха-нор, доставая нож. – Говорить! Иначе тебя запороть на крест!

Пленница, лежащая на боку, со связанными за спиной руками, повернула голову к орудию пыток, побледнела – и что-то неслышно сказала, глядя на иномирянина.

– Не слышать! – буркнул тха-нор, наклоняясь еще ниже, – и Берни увидел, как Лариди плюнула ему в лицо и рассмеялась злым сиплым смехом.

Она тоже хотела умереть быстро.

Побагровевший иномирянин схватился за нож, но остановил руку. Что-то рявкнул своим – и майора вздернули на ноги, а тха-нор схватил ее за шею и ударил коленом в живот.

Лариди задохнулась смехом, упала, корчась, на пол.

– Майор! – вскрикнула одна из серениток – и ее тоже ударили, потащили к одному из крестов. Вторую пока не трогали – ее охраняли двое иномирян.

Пленные орали, выкрикивая бессильные ругательства. Бернард, оставляя за собой кровавую дорожку, полз вперед, как червяк, пролезая между ног своих.

– Кто брат колдуна? – заорал иномирянин, обращаясь к строю. Дармонширцы молчали – и майора снова вздернули на ноги. Тха-нор ножом срезал с нее заляпанную грязью и кровью куртку, сорвал рубашку и белье – и, схватив за плечи, поставил перед строем. Майор глаз не опускала – зато среди дармонширцев воцарилась тишина. Мужчины отводили взгляды, а Берни двигался вперед, миллиметр за миллиметром.

– Сначала я сделать ей больно, и баба много кричать, – дергано пояснил надзиратель, обводя пленных ненавидящим взглядом. – Потом я ее бить кнут, и баба много кричать. Потом сделать шлюха для норов, а вы смотреть. Если брат колдуна сознаться или вы сказать, кто он, баба отпустить. Если нет, ей и другим бабам долго быть больно, потом умереть.

Он швырнул Лариди в сторону своих помощников, и ее поволокли к пропитанному кровью орудию пыток.

– Молчите! – пронзительно крикнула майор дармонширцам. – Ради Великой Матери молчите! Иначе всё зря!

Ее опять ударили, кинули на крест.

– Она умереть из-за вас! – заорал тха-нор, снова проходясь перед строем. – Вы есть трусливый червяки! Вы есть кастраты и трусливый дети шлюхи!

Бернард мучительно, с присвистом дышал – в голове мутилось, по вискам и телу бежал пот. Он выполз к ногам передних в строю – и с бессилием наблюдал за происходящим, и тянулся, тянулся сознанием во все стороны: хоть кого-то из охонгов зацепить, заставить помочь!

Лариди привязали к доскам лицом вверх – и тха-нор, вытащив нож, подошел ближе.

– Кто брат колдуна? – спросил он, склоняясь над ней.

– Чтоб тебя твои тараканы сожрали! – процедила ему в лицо майор, и он, наступив сапогом на запястье, вогнал нож в ее ладонь.

Лариди закричала, забившись на кресте. По руке ее вниз, на бетонный пол, потекли красные ручейки. Закричали и пленные – полетели в сторону иномирян угрозы, оскорбления и проклятия. Охонги верещали, почуяв кровь. А тха-нор вытащил нож из ладони серенитки – она снова застонала – и повторил, теперь обращаясь к толпе пленных:

– Кто брат колдуна?

Берни слышал, как тяжело дышат соратники, и чувствовал себя последним из трусов. От горячки и усилий казалось ему, что он слышит, как с сипами втягивает воздух серенитка, как капает на пол ее кровь, как беспокойно и жадно шевелятся охонги.

– Кто брат колдуна? – повторил иномирянин, глядя на дармонширцев, – и впечатал каблук сапога в раненую ладонь Лариди. Она замычала сквозь зубы, а ему уже подали длинный бич, тоже бурый от крови.

Метрах в двух от лица Берни вдруг опустилась лапа охонга. Завороженный запахом крови, сонный, инсектоид волновался, хотел жрать, и удерживал его от нападения на Лариди только всадник.

– Говори! – орал тха-нор, играя бичом – тот, как живой, шипел у рук и ног серенитки, оглаживал ее по груди и животу. – Ты хочешь боль? Ты хочешь смерть! Говори, и я дам жить! – Он хлестнул по полу рядом, и хлопок вышел громким, тяжелым – ударь так по телу, и кожу рассечет до кости.

– Поцелуй своего охонга в зад, урод, – четко проговорила майор, и иномирянин, дернув бичом, ударил ее наискосок от плеча к бедру.

Под истошный визг серенитки Берни, едва не теряя сознание от ментальных усилий, подтолкнул охонга вперед, к надзирателю. Удивленно заорал всадник, а чудовище поднялось на задние лапы за спиной опять размахнувшегося тха-нора – и опустилось, протыкая его плечо и отрывая челюстями голову.

Закричали все: дармонширцы, торжествуя, и опешившие иномиряне, бросившиеся к мертвому тха-нору – и от строя, и на охонгах от дверей. На Лариди брызгала кровь, прямо у ее ног инсектоид жрал еще содрогающегося врага, а она хохотала, запрокинув голову.

Берни тоже улыбался, хотя под ним уже натекла лужа его собственной крови. Улыбаясь, он оторвался от охонга и перехватил сознание второго, усиливая чувство голода, затем третьего – и тут силы его покинули, оборвалась связь. Но созданной паники было достаточно. Озверевшие от крови, отказывающиеся подчиняться всадникам, охонги кидались на иномирян и друг на друга, носились по ангару, а Берни лежал щекой на бетоне и ускользающим горячечным сознанием пытался зацепить еще кого-то из них. Не получалось. Пленные вновь старались освободиться, и кое-где уже начались драки с конвоирами; враги пытались утихомирить охонгов, спастись самим и отогнать к стене дармонширцев, но в продолжающемся кровавом хаосе это удавалось с трудом. Через вторую, привязанную к кресту серенитку, чуть не проткнув ее, перепрыгнул инсектоид – погнался за раненым иномирянином. От тха-нора остались кровавые ошметки, а сожравший его охонг щелкал челюстями над Лариди, но всадник что-то орал и дергал его назад.

Берни понимал, что никого не спас, а лишь отсрочил пытки и смерть. Но он мог убить еще нескольких врагов, и поэтому продолжал тянуться к инсектоидам, хотя в глазах уже темнело, а в ушах звенело от криков.

Распахнулась дверь – снаружи, оказывается, уже светлело, – и в проеме застыл высокий иномирянин, одетый богато, окруженный свитой. Какой-то аристократ, судя по всему. Берни, ухмыльнувшись, подцепил-таки одного из охонгов и бросил к вновь прибывшим, но застывший в дверях выкинул вперед руку, и охонг резко остановился, будто на стену налетел. Связь прервалась, в голове Бернарда дернуло болью.

Он застонал, перекатываясь на другой бок, и вдруг с изумлением увидел, как стоящий у стены тусклый лист металла темнеет, и из него в хаос и крик выходит его брат Люк.

– Нет, – прошептал Бернард, даже в пылающем бреду пытаясь сказать, чтобы брат убирался обратно, не смел соваться в эту бойню.

Люк посмотрел на него, и Берни растянул губы в горячечной улыбке. Брат вдруг подмигнул в ответ, как настоящий, – и тут кто-то заорал, указывая на него пальцем, кто-то начал стрелять, понеслись к Люку иномиряне, что-то резко приказал застывший у входа аристократ … а его светлость герцог Дармоншир вскинул руку, и с запястья по его движению сорвался ветер, расшвыривая нападающих и не трогая пленных.

Берни сглотнул – ему показалось, что в потоках ветра, с воем и свистом понесшихся по ангару, проступили очертания змеиного тела с зубастой пастью, оканчивающейся клювом. Мощный и беспощадный, ветер подхватывал охонгов и с чудовищной силой швырял их на стены – так что инсектоидов сминало в лепешки, а кое-где пробивало ими толстые стены. Крыша вибрировала, гул стоял оглушительный. Ворота выбило и выбросило наружу, то ли придавив, то ли убив аристократа с его свитой. Люк с горящими белым глазами шел к Бернарду, а вокруг него с визгом стелились полупрозрачные ветра-хвосты, отшвыривая иномирян, и свистящие пули осыпались у щита, то и дело проступающего перламутром. Стреляющие умирали один за другим – белесые воздушные жгуты обвивались вокруг их шей и тел, сжимались, удушая, сминая и переламывая с влажным хрустом.

Его светлость присел у Берни – вокруг раздавались изумленные крики «Герцог? Герцог?» – и, коснувшись волос брата, приподнял его китель и помрачнел, глядя на рану.

– Мы не скажем об этом матушке, хорошо? – проговорил он, криво улыбаясь. – Ты как?

Берни выдохнул. Неужели не галлюцинация?

– Умираю, – прошептал он чистую правду.

– Не торопись, братец. – Люк провел руками над его боком, выругался. Берни послышалось что-то типа «недоучка чертов».

– Спаси… их, – прошептал он с усилием и двинул головой в сторону привязанных к крестам женщин, которые каким-то чудом оставались целы.

Люк обернулся, пытаясь сквозь летающих врагов рассмотреть, кого нужно спасти, и в этот момент заскрежетала крыша, прогнулась – вот-вот обвалится. Его светлость выругался.

– Пора вынести всех наших отсюда! – крикнул он с беспокойством куда-то в сторону. В ответ раздалось снисходительное шипение, в котором явно слышалось «сам знаю», – и серая крыша вдруг взорвалась, словно в нее снизу ударили тараном. Ошметки взлетели в небеса, Люк схватил Берни за плечи, прижал к себе – когда их подхватило ветром и с невероятной скоростью рвануло вверх, мимо складывающихся внутрь стен ангара.

– В замок Вейн! – успел крикнуть Дармоншир – и крепче сжать Берни, потерявшего сознание.

* * *

Через несколько секунд после того как в сереющем небе затих ветер, к разрушенному ангару стали сбегаться наемники. Лагерь был разбит на строительной базе, где стояли еще несколько таких же ангаров.

Из-под обломков слышны были глухие стоны людей. Тут же начали разбирать завалы – ведь именно сюда направился только что прибывший тиодхар Ренх-сат со свитой, и нужно было найти хотя бы его тело, чтобы доложить императору о случившемся.

Ангар находился на окраине маленького городка Вармингем в двадцати километрах от фортов, а тха-нор Ноши квартировал в старом поместье по соседству, оставленном хозяевами. В городок стекалось подкрепление, отсюда же выступало на помощь в боях, так что рабочих рук было много. В помощь начали сгонять местных жителей и пленных из других ангаров. Работа уже кипела, когда из-под огромных, лежащих на земле ворот послышались требовательные крики. Ворота оттащили, и под ними обнаружился раздраженный и оглушенный, но живой генерал Ренх-сат. Вся его свита тоже оказалась жива, отделавшись ушибами и рассечениями.

Тиодхар Ренх-сат не был изнежен и слаб: слабак бы никогда не принес императору столько побед как на Лортахе, так и на Туре. Это был мужчина устрашающего вида – высокий, широкоплечий, со светлой бородой, снизу заплетенной в косу, с разноцветными глазами, свойственными всем, в ком текла неразбавленная кровь воинов, пришедших с новыми богами на Лортах. Она же позволяла генералу управлять инсектоидами ментально.

Он был умен и внимателен, носил белые одежды, покрывал хитиновые доспехи белой эмалью, чтобы на них была видна кровь врагов, и выбривал на голове паутину, потому что пуще всех богов кланялся паукообразному Не́рве, олицетворяющему войну. Он любил победы и знал, что достоин занять императорский трон.

Генерал, вытирая сочащуюся из разбитой головы и носа кровь, терпеливо подождал, пока из-под завалов вытащат первого более-менее целого и способного говорить наемника и тут же, на месте, допросил его, дополняя картину того, что видел сам.

Узнал он про обман тха-нора Ноши, пустоголового и хвастливого слизня, хотя и был Ноши хорошим воином и стратегом. Про то, как пытками старался он выявить брата колдуна – и как взбесились охонги, а сам колдун, не иначе, появился из гладкого листа металла и уничтожил всех инсектоидов ветром, а пленных забрал в небеса.

Наемник закончил говорить, и тиодхар, сидящий на одном из осколков стены с кубком вина в руке – ему принесли во время допроса, – отпустил его. Поднес кубок ко рту, раздумывая и наблюдая за разбором завалов. Слышались далекие выстрелы местного оружия, способного за раз убить множество людей – ночью у твердынь врага снова начались бои. Над горизонтом вставало солнце, а генеральская свита почтительно и терпеливо ждала решения.

Ренх-сат допил вино и поднялся.

– Я останусь тут и сам поведу наши войска к победе, – сказал он весомо. – Сегодня мы возьмем эти твердыни – у них нет больше сил сопротивляться, и даже колдун им не поможет. Императору доклад отправим завтра, когда все крепости будут у нас. А если Нерва поможет, то отправим и змея-колдуна, живого или мертвого.

* * *

Этой ночью бойцы Девятнадцатого и Двадцатого фортов получили приказ атаковать Восемнадцатый и, захватив его, продолжить наступление на следующую крепость. Навстречу им на захват Шестнадцатого под прикрытием артиллерии выдвинулись переформированные из-за больших потерь отряды с Пятнадцатого и соседних фортов.

Командующий Майлз рисковал, бросая потрепанные и ослабленные гарнизоны в бой: часть подразделений и с полтора десятка орудий пришлось отвести вглубь герцогства, туда, где на случай отступления в нескольких километрах от крепостей подготовили запасной оборонительный рубеж, чтобы было где укрепляться и за что цепляться. Это было необходимо, но вряд ли могло спасти герцогство, если враг пройдет за систему фортификаций. Падение Дармоншира стало бы неизбежным и стремительным, а отведенные части лишь задержали бы иномирян, дабы дать возможность спастись жителям ближайших поселений.

За несколько часов отряды дармонширцев достигли захваченных фортов и попытались сомкнуть клещи шириной в двадцать километров – такое расстояние было между Восемнадцатым и Шестнадцатым. Благодаря внезапности удалось выбить иномирян с Шестнадцатого форта и даже укрепиться в нем, но к середине ночи на горизонте, в тылу врага, запылали огромные костры: захватчики очнулись и перешли в наступление. И с таким трудом отбитый форт к утру снова попал в руки иномирян.

Текущий бой был последним отчаянным броском дармонширцев, в отсутствие поддержки лорда Лукаса фактически самоубийственным.

Командующий Майлз, чтобы не спать, начал вкалывать себе стимуляторы, от которых еще больше усилилась мигрень и стало стремительно ухудшаться зрение на втором, неповрежденном глазу. Почти ослепший командующий, слушая тяжелые сводки с мест боев, то и дело поглядывал на дверь и проклинал герцога, рванувшего за братом. Не имел его светлость на это права. И будь у Майлза еще хотя бы пяток воздушных змеев, способных управлять ветрами, Дармоншира он бы арестовал и расстрелял, не глядя на титул и власть. За дезертирство и моральную нестойкость.

Дай боги, чтобы его светлость вернулся и включился в бои, но сейчас из-за одного Бернарда Кембритча погибали сотни солдат, оставшиеся без защиты лорда Лукаса. Эти люди были ничем не хуже молодого Бернарда. Их дома так же ждали матери, жены, сестры и братья – и как объяснить им, почему за своим братом его светлость полетел, а за другими дармонширцами, сгинувшими в боях или в плену, – нет?

Герцог не появился, когда должен был помочь захватить Шестнадцатый форт, не появился, когда нужно было его удержать – а если бы удержали, сейчас бы ситуация не была такой катастрофической. Утром, когда небо начало сереть, Майлзу доложили, что лорда Лукаса видели спешно направляющимся в свою комнату. Оттуда он не вышел. И в комнате его не обнаружили.

Последняя сводка с фронта заставила командующего Майлза выйти из командного пункта и подняться на стену форта, морщась от гулких залпов орудий.

Вставшее уже высоко солнце поливало радостным золотистым светом изрытую взрывами, пропитанную кровью землю и длинную стену фортификаций, которая с одной стороны шла к морю, а с другой – на почти две сотни километров к Рудлогу. В солнечном свете хорошо было видно, как в нескольких километрах от Третьего форта из-за леса темными холмиками выходят к оборонительным полосам десятки тха-охонгов. Далеко за ними в небеса поднимались стаи точек-раньяров, похожие на рои ос. Иномиряне начали наступление и с левого фланга. Скоро они будут здесь.

Незадолго до этого Майлзу донесли, что враги оттеснили дармонширцев со стороны Восемнадцатого форта, откинули их обратно к Девятнадцатому и сейчас сражение идет уже у его стен. Теперь остатки армии Дармоншира уничтожали в обоих направлениях – к морю и к Рудлогу, – и захват остальных фортов был делом времени. А подкрепления Майлзу взять было уже неоткуда. Берманы, даже если успеют до падения фортов, будут так же уничтожены, как и дармонширские части. Нужно было принимать решение. Командовать отступление, уходить вглубь герцогства, попытаться организовать оборону там. Но как отступить, зная, что те части, которые завязли в боях, будут обречены на убой?

* * *

Ветер аккуратно опустил спасенных пленных на поляну между лесом и замком Вейн, закрутился пылевым столбом, зашипел:

– Мне нуж-ш-шно наверх, нуж-ш-ш-шно-о-о-о подпитатьс-с-с-ся…

– Конечно, – просипел Люк, не отпуская бессознательного Берни и пытаясь прийти в себя. В голове была болтанка, сам он словно вымерз – с такой скоростью летать еще не приходилось. Полупрозрачный воздушный птицезмей мерцающей полоской взмыл в рассветное небо.

– Только вернись поскорее! – крикнул вслед его светлость, и змей вильнул хвостом, показывая, что услышал.

Люк огляделся: бывшие пленные прыгали, отогреваясь, снимали веревки, растирали руки и ноги, помогали раненым, отвязывали серениток от крестов, с которыми их и унесло из ангара. Пахло землей и свежей листвой. Из замка уже бежали несколько человек. Это хорошо. Это значит, через пару минут будет помощь. Если у брата есть эта пара минут.

– Держись, малыш, – прошептал его светлость, укладывая Берни на молодую зеленую травку.

Кембритч-младший дышал тяжело и был горячим как печка, глаза его закатились, рот был приоткрыт. И сердце билось часто и слабо. Люк отодвинул грязный, пропитанный кровью китель, размотал повязку и выругался. Из пулевого отверстия сочилась кровь, а кожа вокруг него припухла, налилась красным. Воспаление. Приподнял брата, посмотрел снизу – та же картина. Но хотя бы пуля прошла навылет.

«Ну давай же, – нервно сказал он себе, прикладывая руки к ране и понятия не имея, что делать. – Лечи!»

Аура у Берни слабела на глазах, а Люк, впадая в панику и ругая себя последними словами, все ждал какого-то знака, ощущения неправильности, как учил его Луциус, вибрации под руками. Сила, полученная от стихийных духов воздуха, не помогала – потому что сейчас прежде всего нужны были знания и опыт. Люк не чувствовал ничего – просто пальцы касались обжигающей пульсирующей кожи, и дыхание брата становилось все тяжелее и тише.

– Ну как же, – бормотал Люк, то закрывая глаза и пытаясь нащупать что-то в ауре, то снова открывая их, – как же это…

Бернард, уже белый как воск, рвано вздохнул и замер. И вместе с ним замер Люк – но через пару секунд грудь брата снова поднялась.

– Урод ленивый, – шипел его светлость на себя, – сукин сын… почему ты не научился?!

Он ругался матом, хватался за голову, стискивал волосы – сердце билось как заполошное, но ничего не получалось. Прав был Луциус, и тут прав: пришло время, когда он не может из-за дури своей и безалаберности помочь близкому…

– Вам нужно успокоиться, – раздался над ним тихий голос. Он поднял голову, сощурился – в глаза било солнце, а рядом с ним стояла майор Лариди. Обнаженную грудь и живот ее пересекал уродливый напухший рубец, одна рука была перевязана окровавленной тряпицей, а серенитка без суеты надевала отданную кем-то военную рубашку, просовывая раненую руку со скрюченными пальцами в рукав и едва заметно морщась. – Я не из высших сенсуалисток, – так же тихо и спокойно сказала она, одевшись, – да и младшая в семье, но род мой старый, и я кое-что могу. Снайперу нужны спокойствие и вера в свои силы. Ими я, слава Великой Матери, умею делиться. Разрешите?

Люк поспешно кивнул, и Лариди положила здоровую руку ему на плечо. От пальцев ее полилась прохлада, вмиг поставившая мозги на место и успокоившая суматошно колотящееся сердце. И Дармоншир снова коснулся раны брата. Коснулся и вдруг понял, что горячая пульсация, которую он ощущает, – это и есть воспаление. Это и есть неправильная вибрация.

Он закрыл глаза и потянул эту пульсацию на себя кончиками пальцев, впитывая, охлаждая, отрезая от Бернарда. Вытянул всё – и, открыв глаза, поднял ладонь.

Рана была на месте – залечить ее он не сумел. Просто не знал как. Но воспаление вокруг сошло на нет, и кровь больше не сочилась. Сердце Берни билось пусть слабо, но ровно, и восковая бледность ушла за какие-то секунды.

– Ваша светлость? – рядом с Люком стоял запыхавшийся виталист Росс Ольвер. Он опустился рядом с Бернардом на колени, провел над ним рукой, удивленно вскинул голову. – Как вы… как вы оказались здесь?

У раненых суетились санитары, тут же было несколько слуг. Оказывается, прошло всего несколько минут, а Дармоширу казалось, что он вечность пытался разбудить свои виталистические способности и спасти брата.

– Долго объяснять, – хрипло сказал Люк. – Как он, Росс?

Ольвер осмотрел рану, задумчиво качнул головой. Снова провел над ней ладонью.

– Сейчас будем шить, полагаю. Очень слаб, но жизненные показатели приемлемые. Средней тяжести пациент.

– Тогда принимайте его и других раненых. И, Росс… предупредите всех, чтобы ни моя матушка, ни Марина о случившемся и ранении Бернарда не знали. Иначе точно приедут, и я не смогу их остановить. Все, полагаюсь дальше на вас. Я должен лететь, – он прислушался к далекой канонаде.

– Возьмите меня, – вмешалась майор Лариди, так и стоящая рядом.

– Вы мне помешаете, – объяснил Люк, и она нахмурилась, но кивнула. – Тем более вы сейчас не боец. Простите, майор. И спасибо вам. Я ваш должник.

* * *

Полковник Майлз так и остался стоять на стене Третьего форта, прислонившись раскалывающейся от боли головой к холодным камням башни и наблюдая, как закрывает небо сплошная туча раньяров. Он видел с трудом – но даже упавшего зрения было достаточно, чтобы понять: «стрекоз» столько, что отступить дармонширцы не успеют.

Командиры распределились по позициям, все форты были приведены в боевую готовность и заминированы, чтобы не достались врагам. Он отдал приказ отходить дальше тем частям, которые были выведены ранее, сообщить по радио и телевидению в Дармоншире о захвате фортификаций и объявить тревогу – чтобы хоть кто-то из жителей успел уйти в Рудлог или по морю к Маль-Серене, Пескам или Эмиратам. Системе фортов оставалась последняя задача: чем дольше оставшиеся в живых защитники задержат врагов, тем больше людей в герцогстве смогут спастись.

Полковник поднялся на площадку башни, туда, где вовсю работало орудие, и отправил подносчика снарядов на стену за пулемет, а сам встал помогать артиллеристу. Это можно делать и почти слепым. Пусть движения и выстрелы сопровождались вспышками головной боли – зато каждый удар уничтожал одну тварь, а то и нескольких.

– Не отобьемся ведь в этот раз, а, господин полковник? – спросил у него боец, заряжая орудие.

Майлз посмотрел ему в глаза и качнул головой.

– Нет, лейтенант.

Артиллерист сокрушенно поморщился, вздохнул, пробормотал короткую молитву Красному и выстрелил.

Гул сотен крыльев был таким оглушительным, что даже грохот орудий слышался еле-еле. Первые раньяры под звуки взрывов и пулеметных очередей, крики и проклятия бойцов падали на стены, как саранча. Майлз вдруг заметил на плече одного из всадников гранатомет – он выстрелил, и часть стены форта разнесло вместе с людьми.

Меж зубцов было видно, что в сторону башни несутся сразу три раньяра. Полковник подал снаряд, присел, зажал уши – но голова все равно взорвалась болью вместе с выстрелом. Повернулся, едва не упав, снова потянулся за снарядом. Ошметки одной из «стрекоз» летели к земле, две других были уже совсем рядом – а за ними приближались сотни. Верная гибель.

Майлз подал снаряд.

– Еще бы один раз успеть. – Лейтенант торопливо заряжал и наводил орудие, а командующий выхватил пистолет и, щурясь, начал стрелять по всадникам.

Огонь!

Голова разорвалась болью, и в этот же момент на башню упала одна из стрекоз. Уцепилась лапами за зубцы, окружающие площадку, челюстями дернула орудие вверх – оно с грохотом перевернулось, едва не прибив Майлза, – и поползла на вжавшегося в зубец лейтенанта. Полковник, упавший на пол, спешно перезаряжал пистолет, видя над собой черное хитиновое брюхо. Пальцы не слушались, пули рассыпались, в голову словно гвозди вколачивали. Артиллерист, бледный, сжимающий кулаки, кинул взгляд на ящик со снарядами и перевел на полковника… и Майлз кивнул, прицелился дрожащей рукой… когда вдруг взвыл ветер, заглушив гул «стрекоз», и раньяра снесло с башни.

Лейтенант ошалело смотрел на командира, моргая белесыми ресницами, – и сам Майлз так же медленно и неверяще моргал, глядя на то, что творится за стенами. На площадке было тихо и спокойно, а снаружи и над ней бесновались, шипели, крутились сплетенные потоки ветра, отчетливо видимые и отливающие перламутром. Они, словно огромные сети, подхватывали раньяров со всадниками, скручивали их в комки ломающейся человеческой и инсектоидной плоти или десятками вбивали в землю.

– Помоги-ка мне встать, боец, – морщась от звука собственного голоса, попросил командующий. У самого не хватало сил.

Лейтенант подполз к нему, подставил плечо, поднял – и они вместе подошли к краю площадки, застыли. Бойцы, сражавшиеся ранее на стене, внизу, так же стояли, замерев и затаив дыхание, – потому что в сплетении ветров то и дело появлялась прозрачная, огромная, размером с холм, выше башен фортов, змеиная голова с сияющими глазами и пастью-клювом, а иногда в смертоносных порывах можно было разглядеть и чешуйки-перышки, и тонкий хвост.

Майлз задрал голову. Высоко в лазурных небесах появился сверкающий на солнце серебристый змей, чьи крылья слегка отливали розовым. Он едва заметно шевелил лапами и хвостом – а вдоль фортификационной стены, так далеко, насколько Майлз мог видеть, опускались ревущие смерчи. Мощные, быстрые, они сметали с оборонительных полос охонгов и тха-охонгов, засасывали раньяров – и, очищая фронт, двигались вправо, к захваченным фортам.

– Это что, господин полковник? – радостно орал ему в ухо лейтенант, шмыгал носом и лез целоваться. Он плакал. – Это вот! Это же… Это вот! А?! Как?! А? Вот!!! Ну вот же!!!

Майлз прислонился виском к холодному зубцу и потерял сознание.

* * *

Бойцы Девятнадцатого и Двадцатого фортов видели и далекие смерчи у первых фортов, и хаос в стаях раньяров. Но на этот фланг ветер еще не дошел – и крепости, отрезанные от остальных, атакуемые и со стороны Восемнадцатого, захваченного иномирянами, и со стороны оборонительных полос, отбивались из последних сил. Кончались боеприпасы, одно за другим замолкали орудия – а первые тха-охонги уже подходили ко рву. Иномиряне, быстро обучающиеся, сами заранее подожгли керосин, и он выгорел, обдавая защитников удушающим дымом, смешанным с вонью муравьиной кислоты.

Благо раньяров было немного – видимо, основную массу бросили на левый фланг, и Девятнадцатый с Двадцатым налетами атаковала всего пара десятков «стрекоз». Бойцы прятались в стенах и башнях, отстреливались, но все равно проигрывали и несли потери.

Замолчало последнее из орудий двух фортов, слышен стал визг инсектоидов, звук пулеметных очередей, разрывов гранат. Тха-охонги преодолели ров и вышли к стенам. Вот первый из них встал на дыбы, начал забираться на стену, не обращая внимания на пулеметные очереди, – всадника достать из-за роговых выростов не получалось. За первым гигантом шла еще пара.

Двое рядовых Двадцатого форта лежали в башне рядом с замолчавшим орудием и ждали, пока в форт поднимется последний инсектоид, чтобы привести в действие мины. Солдаты и офицеры отошли назад, за здания, чтобы обороняться уже внутри крепости. А двое, оставшиеся на передовой, ждали.

Тха-охонги стояли на стене шириной в пять метров как воробьи на жердочке, качаясь, ворочая уродливыми башками и вереща, – а за их спинами к крепости приближались сотни охонгов и вновь летела стая раньяров.

Вот третий гигант забрался на стену, замер, двинулся, чтобы спуститься вниз, – и один из бойцов привел в действие мины. Загрохотало. Подрывались заряды, второй боец стрелял по всадникам. Одного из инсектоидов отбросило назад со стены, второму оторвало лапы – а всадник получил пулю в голову. А третий остался стоять на стене – иномирянин на его спине тоже уцелел. Завертел головой и направил тха-охонга к башне, прижимаясь к его холке и становясь недосягаемым для пуль.

Бойцы стреляли по всаднику, по охонгам, пересекающим ров, и отступали к люку в башне, когда вдруг раздался взрыв – и тха-охонг, засучив лапами, рухнул вниз, покатился в ров. В боку его зияла огромная дыра, влажно шевелились ошметки розовой плоти.

Дармонширцы с изумлением переглянулись – гранаты для гранатометов уже давно закончились, как и снаряды для орудий, – но где-то за фортом в этот момент заработала артиллерия, и наступающих охонгов накрыло цепочкой взрывов по кромке леса. Подключилось еще одно орудие, второе, третье…

– Что это, Динс? – удивленно спросил один из бойцов.

– Да какая разница, Джо, наши это, наши! – нетерпеливо буркнул второй, перезаряжая винтовку. – Наш…

Он поднял глаза и запнулся, увидев, с каким выражением смотрит вниз его напарник. И сам посмотрел в сторону рва.

Туда со стены прыгали десятки огромных медведей, заполонивших форт, – они набрасывались на охонгов, ловко для таких туш уворачиваясь от лап-лезвий, убивали всадников, ломали инсектоидам лапы… а над фортом неслись радостные крики:

– Берманы пришли! Берманы!

* * *

– Господин полковник…

– Тихо ты. Отдыхает полковник. Лечат его, видишь? Утомился как. Рухнул, я думал, все, отошел на радостях…

Майлз приоткрыл глаза.

Голова больше не болела, и это было счастьем. Он лежал на площадке все той же башни, на заботливо подложенном кителе, укрытый стеганым одеялом. Над ним, закрывая солнце, склонился его светлость Лукас Дармоншир – он прижал ладони к его вискам, и от рук лилась прохлада.

– Что там?.. – просипел Майлз.

– Все в порядке, – хрипло и не глядя ему в глаза ответил герцог. – Этот бой мы выиграли. В двадцати километрах от фортов не осталось ни одного инсектоида, полковник.

– Жаль, – горько сказал Майлз, чувствуя щемящее, режущее облегчение, – что вы не пришли раньше, ваша светлость.

Лорд Лукас промолчал, убрал ладони. Они оба знали, что ответа это не требовало.

– Господин полковник!

– Да тихо ты!

Майлз приподнялся – герцог помог ему прислониться к стене, протянул флягу. Из люка площадки выглядывал один из телефонистов, а лейтенант, с которым полковник работал у орудия, не давал ему пройти.

– Слушаю, – отозвался командующий, сделав несколько глотков, и лейтенант оглянулся, отступил от люка.

– Господин полковник, – доложил телефонист, – только что с нами связалась погранслужба Дармоншира. К нам с моря прибыло подкрепление. Просят пропуска.

– Берманы? – хрипло удивился Дармоншир. – С моря?

– Никак нет, ваша светлость! Берманы раньше пришли, помогают сейчас зачищать Двадцатый форт! Эмиратцы! По их словам, они направлялись к берегам Юга Рудлога, но по просьбе принца-консорта Байдека сменили курс и пришли к нам. Сборные отряды Эмиратов. Со всех стран Мане́зии! Сорок восемь транспортных кораблей, двенадцать боевых листолетов с бойцами! Пятнадцать тысяч человек, оружие, боеприпасы!

Командующий потряс головой. Это было похоже на бред. Дармоншир выглядел таким же ошеломленным и неверящим.

– Вы ведь обращались вчера за помощью к Рудлогу? – уточнил он.

– Да, – буркнул Майлз, – мы посылали просьбу о подкреплении. Скорее, крик о помощи. Но нам сразу с сожалением ответили, что все части связаны в боях и на уничтожении нежити. Об эмиратцах речи не шло.

Дармоншир встал, похлопал себя по карманам, поморщился – и телефонист догадливо протянул ему сигарету.

– Спасибо. – Герцог закурил. Он смотрел наружу, и Майлз поднялся, радуясь вернувшемуся зрению и легкой голове. Подошел, остановился у зубца башни и оглядел простирающийся в обе стороны, куда хватало глаз, перемолотый лес – стволы деревьев были перемешаны с изломанными, смятыми трупами инсектоидов и иномирян. Зрелище было чудовищное по своим масштабам.

– Сильны вы, ваша светлость, – проговорил он.

– Это не только я, – задумчиво откликнулся Дармоншир, тоже глядя за оборонительные полосы. – И второй раз с таким размахом уже не выйдет. Слишком много сил мой помощник отдал здесь.

– Сжечь все это надо. Срочно.

– Да, Майлз. А что, полковник, – его светлость повернулся к командующему, и в глазах его плескался какой-то жестокий азарт, – берманы к нам пришли, эмиратцы на подходе, силы у меня пока есть и помощник рядом… как думаете, не пора ли нам планировать наступление?

 

Глава 7

Ночь с четвертого на пятое апреля,

Рудлог, Иоаннесбург

Мариан Байдек

Мариан Байдек открыл глаза. Над ним, едва шевеля текучими огненными крыльями, завис огнедух Ясница в облике птицы. Глаза его горели белым пламенем, и сам он был размером едва ли не с самого Байдека.

– Не балуй, – буркнул принц-консорт. Бросил взгляд на часы: четыре утра. – Что случилось?

– Про-о-осну-у-улся, – прогудел огневик удовлетворенно, роем искр метнулся на пол и там уже разлегся потягивающимся гепардом. – Сейча-а-ас будет изве-е-ести-и-е.

– О Василине? – Байдек резко сел на кровати.

– Не-е-ет, – покачал башкой Ясница.

Мариан вздохнул и потянулся к графину с водой. Супруги не было уже больше месяца, и каждый день он, спускаясь к краю жаркого лавового озера в усыпальнице Иоанна Рудлога, леденел от мысли, что Василина не вернется. Поддерживали его веру только разговоры с Мариной и Полиной и заверения огнедуха, что она жива, «про-о-осто оче-е-ень глубоко-о-о».

Мариан за эти недели отнес в храм Красного больше жертвенного масла, чем за всю свою жизнь. Посещал он и храм Синей – все женщины находятся под ее покровительством, – просил и Богиню о помощи. Но Василина не возвращалась. Шла война на Севере и Юге, скучали и плакали дети, шептались придворные, недоумевали подданные – а его сердце словно закаменело от бессилия и разлуки. Он погрузился в дела с головой, выматывая себя, чтобы не звереть от тоски. Ночью, возвращаясь в их с Василиной покои после ежевечернего посещения усыпальницы, он подбрасывал дров в камин – вдруг она вернется через огонь? – и мгновенно засыпал. Но спал сейчас он чутко и даже во сне ждал ее. Свою маленькую жену, без которой он не сможет жить.

Байдек не успел допить воду, как зазвонил телефон.

– Мариан, – прозвучал в трубке голос Тандаджи, – министр обороны собирает срочное совещание. Иномиряне на Юге взяли Черноле́сье.

Байдек поднялся. Чернолесье располагалось в двухстах километрах от побережья, где находился монастырь Триединого, в котором спала Алина.

– Сейчас буду, – коротко отозвался он.

С Тандаджи они встретились в коридоре недалеко от военного штаба и спешно направились к дверям зала совещаний, в которые то и дело заходили военные.

– Алина? – поинтересовался Байдек.

– Я отдал распоряжение о транспортировке, – сообщил тидусс. – Их сейчас осматривают, перевезут в течение часа. Получилось связаться со Свидерским. Он сказал, что его резерва еще хватит, чтобы открыть и удержать Зеркало, и он лично перенесет ее высочество, Тротта и Симонову с детьми к бункеру Дорофеи и установит щиты. Честно говоря, это огромная подмога – из-за проблем с телепортами мы готовились эвакуировать их в реанимобилях, но это заняло бы несколько дней, и, даже если накрыть машины щитами, водители и охрана подвергались бы опасности быть выпитыми.

– Зигфрид не поможет?

– У него на открытие Зеркала теперь не хватает сил, Мариан, как и у большинства магов. Поэтому только так. К хутору уже выехали охрана и медики из Зеленого крыла, служитель Триединого тоже ждет наших пациентов. Систему жизнеобеспечения подключат сразу, принцессу и Тротта разместят в часовне. А охранники и врачи из монастыря доберутся за несколько дней. Тратить силы Свидерского на перенос целого отряда мы не будем. Они ему понадобятся на Севере.

Принц-консорт кивнул, открывая дверь в зал и пропуская Тандаджи вперед.

– Спасибо за оперативность, Майло, – проговорил он, и тидусс с каменным лицом едва заметно пожал плечами: мол, работа такая.

Люди, собравшиеся на совещание, привыкли к ночным побудкам и необходимости принимать срочные решения. Сейчас был как раз такой случай. Байдек кивнул Игорю Стрелковскому, поздоровался за руку с министром обороны и генералами, сел на свое место за стол. Пахло кофе – секретарь быстро организовал всем ранний завтрак.

– Чтобы не терять людей, вывели гарнизон из Чернолесья, – докладывал один из генералов, – к Уго́рью. Там, как вы знаете, последние недели армия окапывается и накапливает силы для наступления. Войска полностью укомплектованы оружием и артиллерией, наши военные производства вышли на максимальную мощность. По соотношению сил мы способны опрокинуть атаку иномирян и заставить отступать уже их.

– Если только к ним не подойдет подкрепление из Инляндии через Дармоншир, – сухо сказал министр обороны. – Это очень вероятно. По прогнозам наших аналитиков, форты захватят в течение суток. От командующего дармонширской армией полковника Майлза три часа назад поступила просьба о срочной помощи. Мы ответили, что пока подмогу отправить не имеем возможности. Нельзя ослаблять Угорский капкан, иначе все приготовления зря. Но и помочь дармонширцам необходимо. В противном случае наше наступление закончится, не начавшись, и в клещи с двух сторон возьмут уже нас.

– Скоро к ним прибудут берманские эшелоны? – обратился Байдек к министру транспорта, думая о том, что нужно еще связаться с Мариной и предложить ей с родней выехать в Иоаннесбург. Лорд Дармоншир это точно бы поддержал.

– В течение двух суток, ваше высочество, – ответил министр. Принц-консорт поморщился.

– Есть возможность ускорить их продвижение?

– Ваше высочество, составы из Бермонта и так имеют приоритет перед всеми остальными поездами, – покачал головой его собеседник. – Идут они на максимальной скорости, разрешенной для транспортировки боеприпасов и артиллерийских орудий. Ускорение продвижения эшелонов будет опасно как для берманских полков, так и для наших граждан. Там больше сотни орудий, четыре состава со снарядами и оружием. Рискованно ускорять.

– Понятно, – проговорил Байдек тяжело. – Держите нас в курсе, Андрей Львович. Геннадий Иванович, – он посмотрел на министра обороны, – что будем делать?

В двери проскользнул один из помощников Стрелковского, положил перед ним бумаги, что-то шепнул на ухо. Игорь Иванович взял их в руки, начал быстро просматривать.

– Дармоншир не спасешь парой полков, – сухо ответил Лосев. – Герцогство и так на удивление долго продержалось, но личный состав там уничтожен почти наполовину. Если отправлять к ним подкрепление из Центра – это те же несколько суток на переброску. Придется брать двадцать тысяч пехоты и около сотни орудий из Угорского армейского формирования. Их мы сможем перевести за ночь. Но, повторю, этим мы создадим огромную брешь в нашей обороне.

– Нам некуда деваться, Геннадий Иванович, – проговорил Байдек, и министр обороны хмуро глотнул кофе.

– Согласен. Распоряжусь, – неохотно отозвался он. – Теперь к ситуации на Севере. Выслушаем доклад генерала Ло́джеча.

– Коллеги, – Стрелковский поднял глаза от бумаг, – я прошу две минуты вашего внимания. У меня в руках запрос от Эмиратов. Ваше высочество, вы говорили, что была договоренность с эмиром Тайтаны. Он предлагал военную помощь от всех эмиров Мане́зии.

– Совершенно верно, – кивнул Байдек.

– Их эскадра подошла к нашей морской границе и ждет разрешения на высадку. Они готовы сразу выдвинуться к Угорью и поступить в распоряжение армейского командования.

* * *

«Пойдем со мной».

Огонь в огне лениво ворочается, меняется, мечется, смотрит тысячей глаз, обнимает тысячей жарких потоков. Гигантская фигура в алой и золотой тьме светится золотом, как и ты сама, и ты зависаешь перед ней в эйфории, чувствуя, как струятся сквозь тело потоки первородной стихии.

Дошла.

Ты целую вечность двигалась вниз, в раскаленные недра Туры, почти потеряв себя. Забыв, как пахнут твои дети. Как ярки цветы летом, как сладок поцелуй мужа и крепки его руки, как ощущаются ток воды и земля под ногами, как овевает лицо ветер. Много раз переходя от отчаяния к яростной решимости и обратно, задыхаясь от одиночества и страха умереть, ты все-таки здесь.

«Маленькая огонек. Смертная дочь Отца. Ты пришла».

Голос огня – как вибрация, что сотрясает тело, заставляет распадаться на частицы и вновь собираться. Голос огня – как ласковое поглаживание матери. Как объятия отца, которого ты почти не знала.

«Ты звал, и я не смогла не прийти. Но мне страшно здесь. Так страшно».

«Не бойся, – рокочет он ласково. – Здесь нет тебе зла».

Ты сама растворена в огне, потеряна во времени и пространстве. И тело – золотое пламя, и мысли – алые всполохи энергии.

«Зачем ты звал?»

Алое марево волнуется, скручивая чудовищным давлением и снова отпуская. Тягучая стихия, опасная, горячая. Столько силы, что не выдержать. И все же ты выдержала. Спустилась вниз, в пылающую плотную тьму, ощущаемую алой и золотой, нашла того, кто звал, кто может помочь.

«Я слабею. Всё вокруг слабеет. Без тебя мне не выбраться наверх, огонек».

«Что мне сделать?»

Огромный пламенный зверь облетает ее – огонь в огне, сжатая живая стихия в бушующей стихии.

«У тебя вкусная кровь».

«Я дам тебе столько крови, сколько захочешь».

«Не обещай так! – вдруг буйно ревет пламя, ощериваясь тысячами оскалов. – Не искушай взять твою жизнь!»

«Но ты же не возьмешь?»

Зверь взмахивает гигантскими крыльями, и ты вдруг понимаешь, как он одинок. Ты никак не можешь понять, на кого он похож, потому что облик его постоянно меняется.

«Ты первая, кто пришел сюда, ко мне. Я бы хотел, чтобы ты осталась».

«Мне тут тяжело, – объясняешь ты, разводя пылающими золотом руками. – Я слишком слаба для такой глубины».

Пламя тяжело вздыхает. Пламя плачет горючими жаркими слезами – и ты протягиваешь руку и гладишь его морду, похожую сейчас на морду гигантского быка с огненной гривой. Одна ноздря этого быка больше тебя в десятки раз.

«Я знаю, маленькая огонек».

«У меня наверху дом и семья. Дети. Я скучаю по ним».

«Я не заберу тебя, – вибрирует стихия. – Не бойся. Здесь нет тебе зла».

Он снова тих, величественен и спокоен – изменчивое пламя, быстро гневающееся и быстро остывающее, стихия, жестокая и нежная, как дитя. Огненная грива струится в золотой тьме на сотни километров, белые глаза его печальны и любопытны, как у оставленного родителями ребенка. И материнская душа не выдерживает.

«Я буду спускаться к тебе, обещаю. Хотя бы раз в месяц».

Распахиваются по сторонам крылья-потоки, способные закрыть, наверное, пол-Рудлога. Огромная птица воркует и осторожно касается тебя клювом.

«И потомкам накажу, – добавляешь ты, вспоминая, как коротка человеческая жизнь. – Только сначала нужно победить врага. Ты поможешь?»

«Я потеряю много сил, – гудит пламенная птица и прижимает к голове острые алые кошачьи уши размером с гору. – Нужно будет отдыхать. И тебе тоже. – Она сокрушенно бьет хвостом и окончательно превращается в гигантского гепарда. – Но помогу».

Ты улыбаешься и тоже плачешь от облегчения. Слезы похожи на капли янтаря, которые уносит пламенный поток, – и гепард осторожно ловит их огромным языком.

Ты скучаешь по детям и мужу. Устала бояться. И устала искать того, кто зовет.

«Почему ты сам не пришел ко мне?»

«Я ослабел после того, как помог тебе. Здесь теплее и больше сил».

Он подныривает под тебя – и вот ты уже лежишь на его загривке, обнимая пылающую холку руками.

«Что мне делать?»

«Сейчас держись. А потом тебе нужно будет дать мне еще крови».

* * *

Пятое апреля, Инляндия, Виндерс

Марина

На второй день работы в виндерсском госпитале ко мне присоединилась Рита – леди Лотта верно сказала, что младшая Кембритч тоже не усидит дома. Она пришла помогать на приеме раненых, но ее отправили в родильное отделение. Что делать, дети не перестают рождаться и во время войны.

Персонал и пациенты шептались, что форты скоро падут, – никто не смел говорить об этом при мне, но я слышала затихающие разговоры везде, где бы ни появлялась. Говорили, что иномиряне подвели к Дармонширу огромное подкрепление, а их командующий, разозленный долгим сопротивлением, обещал вырезать все герцогство подчистую. Слухи, правдивые и вымышленные, смешивались, пропитывая переполненные стены госпиталя страхом и безнадежностью. Слухи злили меня, уставшую от токсикоза и тревоги, – хотелось развернуться к этим людям и закричать, что мой муж никогда не пропустит сюда врагов. Не то чтобы я не могла оценить серьезность ситуации или верила в неуязвимость Люка и наших солдат – я все понимала. Но уныние и пораженческие настроения других приводили меня в ярость. Иногда я задыхалась от злости и ненавидела весь мир, иногда ловила себя на том, как скучаю по Люку и злюсь уже на него. Только потом я поняла, что так причудливо проявлялся мой собственный страх.

Раненых подвозили круглые сутки. Мы сбивались с ног, несмотря на то что Майки Доулсон с первого же дня своей работы на посту мэра рьяно взялся за исполнение приказов, которые я надиктовала еще Фемминсу, и персонал пополнялся санитарами-добровольцами. Среди них я увидела несколько беженцев из тех, кто приходил ко мне жаловаться, – мы кивали друг другу при встречах и расходились. В коридорах, заставленных койками с ранеными, где то и дело провозили накрытый труп бойца, не пережившего операцию или умершего от яда инсектоидов, было не до светских разговоров.

Во второй половине дня, во время короткой передышки между процедурами, меня вновь накрыли дурнота и слабость: в ушах зашумело, я кое-как успела прислониться спиной к прохладной плитке стены и сползла на пол. Очнулась от запаха нашатыря – обеспокоенная вторая медсестра, с которой мы проводили процедуры, склонилась надо мной и звала по имени.

– Все в порядке, – сказала я хрипло, когда она помогла мне подняться. Голова кружилась, к горлу подкатила желчь. – С утра не поела просто. Подмените меня, Нелл? Я на десять минут в столовую схожу.

– Конечно, – кивнула пожилая медсестра. Муж Нелл тоже воевал на фортах, дети уехали в Пески. Звали ее с собой, но она осталась работать в госпитале. «Хочу быть здесь, если привезут моего героя», – говорила она со смешком. Но в глазах ее тоже был страх.

По пути я зашла в служебную уборную – умыться холодной водой, потому что в глазах опять темнело, – но, когда склонилась над раковиной, меня вырвало. Я плескала в лицо воду, полоскала рот, но меня все скручивало, пока не закаменел живот, а я не расплакалась, – и только тогда захолодел брачный браслет и мне полегчало.

«Потому что нужно есть, Марина, и начать уже ответственно относиться к своему здоровью. Ради ребенка. Здесь тебе никто об обеде напоминать не будет».

Я вытерла слезы и слабо улыбнулась себе в зеркало. Еще и трех месяцев не беременна, а мысли об ответственности приходят чаще, чем за всю прошедшую жизнь. Если так пойдет, я точно стану правильнее Ангелины и чувствительнее Васи.

«Ты сама-то в это веришь?»

Я покрутила красным опухшим носом, скептически глянула на себя в зеркало и хмыкнула. Когда рожу, обязательно набью под сердцем имя ребенка, чтобы помнить обо всем, что происходило, когда я носила его.

«Обязательно, – с интонацией психиатра вторил мне внутренний голос. – А сейчас – есть!»

Когда я вернулась из столовой, мое улучшившееся настроение снова померкло: у входа в процедурную обнаружились не только ожидающие перевязок и уколов больные, но и три гостьи. Рыжие, модно одетые, благоухающие дорогими духами, неуместными в пропахшем лекарствами коридоре. Это были супруга бывшего мэра госпожа Фемминс, стройная и очень ухоженная, промокающая сухие глаза платочком, и ее дочери шестнадцати и семнадцати лет – они были представлены мне во время первого визита. Я прошла бы мимо – но жена Фемминса, увидев меня, заломила руки, протянула их ко мне и на глазах у врачей и больных упала на колени.

– Ваша светлость! – возопила она. Из глаз ее, как по команде, потекли слезы. – Прошу вас, помилуйте моего бедного мужа! Он умрет в тюрьме, а мы будем разорены! У нас сегодня арестовали все имущество! Оставили только дом!

Я отстраненно подумала, что Леймин быстро взялся за дело.

– Девочки, ну же, просите госпожу герцогиню за отца!

Дочери ее тоже опустились на плитку пола, краснея и пряча глаза от унижения и неловкости. Мне тоже было противно и неловко, и в груди снова заворочалась злость.

Возможно, я бы сказала просительницам что-то совсем не светское, но тут дверь в процедурную распахнулась и в проеме показалась Нелл.

– Ох ты ж Матушка Богиня! – проворчала она недовольно и сочувственно посмотрела на меня. – Следующий!

К процедурной на костылях попрыгал больной, и создавшейся паузы хватило, чтобы я сумела проглотить резкие слова. Это стоило таких усилий, что Ангелина бы точно гордилась мной.

– Он слабый человек, легко поддающийся влиянию! – сжав руки на груди, рыдала жена Фемминса. – У него слабое здоровье, но ведь не все деньги он получил… не очень праведно! А забрали – все! Не губите, госпожа герцогиня! Пожалейте наших дочерей, они остались без приданого! Только вы можете решить нашу судьбу!

В коридоре собирались люди. Сцена была отвратительной. Внутри меня все кипело от злости и желания высказать ей, что она лицемерка: где были ее слезы, когда на улицах голодали и мерзли беженцы, а мэр наживался на них? Да и о каком приданом может идти речь, когда форты держатся еле-еле?

Но одновременно мне было жаль эту немолодую женщину, в один день потерявшую и положение в обществе, и богатство, хотя, судя по внешнему виду, она сполна пользовалась плодами деятельности супруга. Мне было очень жаль девчонок – они не показались мне при встрече противными и избалованными. Да и прийти с прошением требовало немало мужества, какие бы мотивы за этим ни стояли. Но устраивать в больнице скандал, о котором будут судачить по всему герцогству и за его пределами, ей не стоило.

– Судьбу вашего супруга будет решать лорд Лукас Дармоншир, господин этих земель и мой муж, – сказала я как можно спокойнее. – Вашей же судьбе, как и судьбе ваших дочерей, со стороны закона, как я понимаю, ничего не угрожает. Вас не оставили без крыши над головой, и это хорошо. Теперь встаньте, госпожа Фемминс. Здесь лечебное учреждение, а не моя приемная. – Я перевела взгляд на пациентов и открыла дверь. – Кто следующий на перевязку?

Я ушла в процедурную, не глядя, встали они или нет. Слава богам, у них хватило ума не продолжать сцену.

Но этим дело не закончилось: несколькими часами позднее я увидела дочерей Фемминса на приемке раненых. Их мать воинственно намывала пол и опустила голову, когда я вошла в приемное с ампулами кровеостанавливающего. Возможно, она делала это, чтобы повлиять на меня, но ее упорство и небрезгливость были достойны уважения.

А вечером в процедурную зашел главврач Оуэн Патрисон. Он подождал, пока мы с Нелл отпустим пациентов, потер рыжие усы с проседью и сообщил:

– В госпитале наплыв аристократок, желающих поработать санитарками, ваша светлость. Все вдохновлены вашим примером и хотят служить на благо родины, как герцогиня Дармоншир. Вы спровоцировали невиданный приступ патриотизма среди нашей элиты.

– Ну да, ну да, – пробормотала я. Скорее, кого-то послали напуганные возможными арестами отцы и мужья-коррупционеры, а кто-то воспринял это как новую моду.

– И пожертвования полились рекой, – добавил он. – С просьбами ненароком сообщать вам имена жертвователей.

Я закрыла глаза и вздохнула. Иногда я особо ненавидела людей.

– А что, – вмешалась Нелл бодро, – деньги и рабочие руки нам не лишние ведь, а, доктор? Да плевать, какие у них мотивы. Главное, что зашевелились.

Я посмотрела на нее и улыбнулась. Возможно, ответственность и спокойствие уже пустили в моей душе свои ростки, но до умения принимать людей такими, какие они есть, мне еще далеко.

Наверное, это и есть мудрость, которая мне недоступна.

 

Глава 8

Шестое апреля, Инляндия, Дармоншир

Марина

На третий день ни я, ни Рита в госпиталь не вышли. Нас и леди Шарлотту ночью подняли с постелей, спешно посадили в листолет – за пульт управления сел командир гвардейцев капитан Осокин, – и мы сквозь густой туман полетели в сторону моря.

Иномиряне захватили несколько фортов и сейчас добивали остатки дармонширской армии.

Леди Лотта была бледна и, кажется, молилась. Горничные молчали, Рита сидела с закрытыми глазами, а я, сонная, сжимающая мешочек с оставшимися тремя иглами, прижалась лбом к стеклу и смотрела вниз, стараясь не думать, как там Люк.

Виндерс не спал. Во тьме и тумане сияли тысячи фар: по улицам в сторону рудложского побережья направлялись потоки машин. Те, у кого не было автомобилей, целыми семьями шли к порту, надеясь спастись на одном из кораблей. Я увидела подсвеченные корпуса госпиталя – мы пролетали прямо над ним. К приемному все так же подъезжали скорые, суетились врачи, санитары, которые будут работать до последнего. А я опять бежала.

– Капитан, вы не в курсе, что с госпиталем в замке Вейн? – спросила я вполголоса.

– Леймин занимается эвакуацией, – отозвался Осокин, не оборачиваясь. – Он сделает все возможное, моя госпожа.

Через час мы пересекли пролив и высадились на Маль-Серене. Терласса, столица, находилась с другой стороны острова, а мы приземлились на территории маленького поместья на берегу моря. Солнце еще не взошло, но мы не ложились спать – не сговариваясь, вышли к морю и стояли там, глядя на противоположный берег, туда, где слева в рассеивающемся тумане полыхали далекие вспышки артиллерии. Напротив светил огнями Виндерс, где десятки тысяч испуганных людей искали спасения. Леди Лотта, в темном платке, наброшенном на плечи, обнимала Риту и молчала. А я комкала в руках платье от привычного и мерзкого ощущения предательства и то и дело поднимала к глазам телефон – нет ли известий от Люка.

Ну не может же он, невероятно удачливый, умеющий превращаться в огромного змея и управлять ветрами, погибнуть?

Я вспомнила огромных стрекоз с их челюстями, вспомнила солдат с оторванными конечностями, трупы с вырванными кусками тел и, передернув плечами, потерла кулаками глаза.

Только живи, Люк. Умоляю, живи. Я люблю тебя и ненавижу, но ты уже часть меня, и без тебя я тоже буду мертва.

Зазвонил телефон, дрогнуло и замерло сердце… но это был Мариан.

– Марина, – сказал он быстро, – ты еще в Виндерсе?

– Нет. – Я отошла от леди Лотты и Риты, повернувшихся ко мне с надеждой во взглядах, отрицательно покачала им головой. – Нас эвакуировали на Маль-Серену.

– Хорошо, но остров все равно слишком близко к иномирянам, – хмуро проговорил Байдек. Родной голос из другой, далекой жизни. – Я бы хотел, чтобы ты вернулась в Иоаннесбург, но не уверен, что твоя переноска сейчас сработает. Телепорты не работают.

– Я в любом случае не оставлю мать и сестру Люка. – Я почесала подбородком зудящую руку и плотнее запахнула тонкую куртку. Здесь было тепло, но от нервов меня знобило и снова начинало тошнить. – И я должна узнать, что с ним самим.

Он помолчал.

– Нет известий?

– Нет, Мариан, – сдавленно сказала я и внезапно беззвучно заплакала, сдерживаясь, чтобы он не понял. Хотелось упасть на песок и выть в голос.

– Он наверняка хочет, чтобы вы были в безопасности. И обязательно вас найдет, Марина. Нужно уезжать.

Байдек говорил, а я слышала его как сквозь вату, вдыхая соленый морской воздух и глотая соленые слезы.

– Отправляйтесь к Ангелине. Ситуация в Дармоншире катастрофическая, да и на Юге Рудлога очень сложная. Есть реальная опасность, что Юг захватят до побережья, и остров Иппоталии следующим окажется под ударом. Тогда идти по морю к Пескам будет опасно. Я сейчас вышлю к вам корабль, только запрошу у командира твоей гвардии координаты.

– Не беспокойся, Мариан. – Я прижала трубку плечом к уху, вытерла лицо и начала ожесточенно расчесывать себе руки. – У нас есть и листолет, и корабль. Капитан Осокин сказал, что на Маль-Серене мы пробудем недолго – нас сюда отправили, чтобы срочно вывести из-под удара. А отсюда уже спокойно повезут к Пескам.

– Хорошо, – успокоенно пробормотал он. – Пожалуйста, держи меня в курсе, Марина. И если будут хоть какие-то проблемы, звони.

– Обязательно, – пообещала я. – И, Мариан… – Я прислушалась, присела, коснувшись мокрого песка ладонью. Голова закружилась, но я стиснула зубы и вдавила ладонь глубже. – Я сильнее ощущаю Василину. Она движется. И, кажется, ближе к поверхности.

– Куда движется, Марин? Куда? – Он почти кричал.

Я завертела головой, снова расчесывая себе кожу над брачным браслетом. Бедный Мариан, он совсем извелся. Я хотя бы могла в любой момент убедиться, что Вася жива, а ему было совсем непросто. И он даже поплакать не может.

– Не могу сейчас сориентироваться по сторонам света, тут темно и туман вокруг, – со вздохом пояснила я. – Но я стою лицом к порту Виндерса, а Василина очень далеко и движется наискосок и влево от меня.

Мы простояли на берегу до рассвета. Меня тошнило все сильнее, я до крови разодрала руки, но никак не могла заставить себя направиться в дом – мне все казалось, что стоит уйти, и я пропущу звонок на чей-то телефон или появление Люка. Листолет еще несколько раз летал туда-сюда через пролив – перевезли заспанных детей, затем к поместью подошел корабль со слугами из виндерсского дома. Туман разошелся, поднялось солнце, и видно стало, как от порта Виндерса по ослепительному лазурному полотну моря, оставляя белые следы, веером убегают десятки судов – от огромного парома до крошечных катеров и весельных лодок. Они шли вправо, а мы смотрели влево – туда, где в нескольких часах пути бились, защищая нас, гарнизоны фортов. Берег заворачивал дугой, и фортификации было не разглядеть – зато удалось увидеть далекие башни и шпили замка Вейн, очень четкие в рассветном небе. Сумели ли вывезти госпиталь? Или замок уже захвачен и моих коллег и раненых в этот момент убивают, как убивали всех в поместьях ранее захваченных земель?

Мне на лицо упал луч солнца, и я поспешно сунула руку в карман куртки, отчего-то испугавшись, что потеряла мешочек шамана. Но он был на месте, и я, продолжая сжимать его и перекатывать под плотной тканью три иглы, все же побрела к дому, увязая в песке. Но не дошла – через несколько шагов меня скрутило, и я стояла, согнувшись, пытаясь отдышаться и едва не теряя сознание, когда меня подхватили леди Шарлотта с одной стороны, Рита с другой и повели к дверям.

– Тебе нужно прилечь, Марина, – с ласковой строгостью сказала свекровь. – И пора позавтракать. Нам всем понадобятся силы, нельзя выматывать себя.

Кажется, мое состояние они обе восприняли с облегчением: это помогло отвлечься от тяжелых мыслей и тревоги. В по-серенитски изящном доме из белого мрамора, с колоннами у крыльца и огромными окнами меня окружили такой заботой и суетой, что я взмолилась о пощаде, отказалась от соленых сухариков и спаслась бегством в уборную. Там, закрыв дверь, я и вколола иглу – и боли почти не почувствовала, так меня трясло и так зудели руки.

Две. Две иголки – и мой обет для Пол будет исполнен. Нужно обязательно позвонить ей сегодня, пока я в зоне действия вышек. Если нас не увезут раньше, чем она проснется.

Ночная побудка, дурнота, нервы и слезы опустошили меня – выйдя, я извинилась перед леди Лоттой и Ритой и ушла в свою спальню. Там уже похлопотала Мария, и я, забравшись в пахнущую чистотой постель, сжалась под хрустким тонким покрывалом и закрыла глаза, сдерживаясь, чтобы снова не впиться ногтями в запястья.

Живи, Люк. Умоляю тебя, живи.

Через час я стояла на борту корабля, наблюдая, как удаляется от нас Маль-Серена, зеленая, яркая, окутанная солнечным сиянием и морем. Долго поспать мне не удалось – капитан Осокин настоял, что отправляться в Пески необходимо как можно скорее. Впереди виднелись ушедшие из Дармоншира суда. На палубе вдоль кают по кругу носились дети, за ними с лаем – бедняга Боб, не понимающий, почему его опять увезли из места, где он только-только начал осваиваться, и отчего под лапами качается пол.

Здесь же стояли слуги, леди Шарлотта неподалеку разговаривала с капитаном корабля, гвардейцы заняли позиции по периметру с оружием в руках – на случай, если будут атаковать иномиряне. Хотя я точно знала, что, если на нас нападет хотя бы одна стрекоза, мы не сможем спастись.

Вдруг зазвонили телефоны – как-то разом у нескольких человек, – и к ним присоединялись всё новые звонки. Я, еще сонная и безразличная ко всему, краем уха слушала разговоры и восклицания и с отстраненным удивлением отмечала радостный гул, поднявшийся за спиной.

Несколько кораблей впереди почему-то стали разворачиваться – я недоуменно смотрела на них, а они уже шли нам навстречу. Разворачивались и остальные – все, которые я видела. Наше судно чуть сменило курс, и я с удивлением увидела, что мы проходим мимо целой флотилии – от Рудлога, сопровождаемые боевыми листолетами, двигались несколько десятков больших военных кораблей, выкрашенных в голубой цвет, ощерившихся пушками, с флагами всех Эмиратов на мачтах.

Да что происходит?

– Марина! – позвала леди Лотта. Она спешила ко мне и… улыбалась?

Я наконец-то очнулась – зазвонил мой собственный телефон. На экране высветилось «Майки Доулсон», и я сделала свекрови знак подождать и поднесла трубку к уху.

– Ваша светлость! – задыхаясь, приветствовал меня Майки. – Вы знаете, конечно, уже… боги… мы разбили иномирян у фортов! Я только что разговаривал с Леймином, он сказал, враги разбиты начисто, наши войска собираются переходить в наступление! К нам на подмогу пришли берманы и идут Эмираты!

– Невероятно, – заторможенно проговорила я, провожая глазами эмиратские корабли. Отняла трубку от уха и включила громкую связь. Леди Шарлотта имела право это слышать – и она замерла, сжав пальцами мой локоть.

– Невероятно! – благоговейно продолжал Майки. – Это ведь чудо, ваша светлость! Мы все думали, что Дармоншир падет за несколько часов, а теперь… Леймин сказал, Виндерсу в ближайшие недели точно ничего не угрожает, можно приостанавливать эвакуацию… Это все его светлость!

– С лордом Лукасом все в порядке? – остановила я его.

– Да, – удивленно сказал Майки. – Он жив. А разве он не связывался с вами?

– Нет, – только и сумела ответить я, разозлившись до ужаса. Я почти умерла от страха за него, от неизвестности, я так горько плакала и молилась, а он даже не выкроил секунду, чтобы написать мне два слова!

– Он, наверное, очень занят… – промямлил Майки.

Я понимала, что он очень занят, но злость никуда не девалась, как и обида. К глазам снова подступили слезы. Доулсон-младший, видимо, почуял неладное и заторопился, запинаясь:

– Очень много раненых и погибших, госпожа герцогиня. Леймин сказал, идет зачистка остатков инсектоидов у фортов. Наверняка лорд Лукас занят там. Или не может отлучиться от брата… э-э-э-э… не то хотел сказать…

Пальцы леди Шарлотты сжались на моей руке до боли.

– Майки? – позвала она так повелительно, что я покосилась на нее с изумлением.

– Вы слышали, леди Кембритч? – уныло откликнулся Доулсон-младший.

– Да. Что с Бернардом?

– С ним все в порядке… – Это прозвучало так фальшиво, что и глухой бы поморщился.

– Майки, это мой сын. Не смейте мне врать, – свекровь говорила тихо, но от ее тона у меня мурашки побежали по коже. Так на моей памяти умела только Ангелина.

Новоиспеченный мэр сдался:

– Он ранен, сейчас в Вейне, госпожа графиня. Но его жизни ничего не угрожает! Вам не нужно было об этом знать!

– Догадываюсь, кто принял это возмутительное решение, – проговорила леди Лотта с усталой иронией.

Я тоже догадывалась. Как и о том, почему он до сих пор не позвонил.

– Я прикажу развернуть корабль, – сказала я. Свекровь кивнула.

– Но его светлость приказал доставить вас в Пески! – беспокойно воскликнул Майки. – В Виндерсе все равно опаснее, чем за Милокардерами!

Ну точно же. Надеялся, что мы уплывем достаточно далеко для того, чтобы возвращаться, поэтому и не звонил. Нет, мой муж не змей. Мой муж – коварная и бессовестная свинья.

«Он же заботится о тебе, Марина».

Конечно заботится. Но я с ума в Песках сойду от бездействия и отсутствия известий.

– Не переживайте, Майки, в Виндерс мы не вернемся, – едко ободрила его я. В душе воцарились покой и ощущение, что я наконец-то поступаю правильно. Леди Лотта положила голову мне на плечо, обняла, улыбаясь.

– Слава богам! – выдохнул Доулсон-младший.

– Детей и слуг высадим в порту, – продолжила я. – Они будут, как и прежде, жить в нашем доме, и в случае нападения вы отвечаете за то, чтобы переправить их в Пески. А я на листолете отправлюсь напрямую в Вейн.

– Но ваша светлость! – пробубнил Майки. – Это неразумно. И его светлость не позволит…

– Мне не нужно позволение, – отрезала я. – Я еду в Вейн.

– И я, – вторила мне свекровь. – Там мой сын. И я должна быть рядом с ним.

Леди Лотта ушла разыскивать Риту, чтобы рассказать ей новости, я же направилась к капитану Осокину. Он только вышел из капитанской рубки и хмуро посмотрел на меня, видимо, понимая, о чем я хочу поговорить.

– Ваша светлость?

– Капитан, – проговорила я, – ситуация у фортов изменилась. Я приняла решение возвращаться в Вейн.

– Моя госпожа, – тон его был сдержанным, но в глазах явно читались сомнения в моей адекватности, – простите, но это неразумно и крайне опасно. Я не могу этого допустить и, как ваш телохранитель в военной обстановке, настаиваю, чтобы мы продолжали путь в Пески. Иначе я буду вынужден либо действовать по своему разумению, либо сложить обязанности.

Ну вот почему бы ему не сказать просто «Да, миледи» и сделать по-моему? Внутри меня кипела такая смесь из остаточного страха, обиды, злости и нетерпения, что на споры сил почти не было. И напоминать, на кого капитан работает, не хотелось.

– Андрей Юрьевич, ваша помощь очень важна мне, – сказала я жестко. – Но этот корабль сейчас развернется и пойдет обратно в Виндерс. Не сердитесь и, прошу, не оставляйте меня – ведь до этого момента я была идеальным объектом охраны, правда?

– Вы вели себя очень разумно, – согласился он неохотно. – Поэтому я и удивлен вашим решением. Но моих людей достаточно, чтобы довести этот корабль до Песков вопреки вашему приказу, моя госпожа. Даже если я заслужу вашу немилость, в критической обстановке я обязан действовать в интересах вашей безопасности, иначе какой из меня охранник? И я не вижу причин, почему не должен этого сделать.

Я очень старалась сохранять спокойствие. Но это было непросто – опять меня, как ребенка, пытались куда-то сослать и что-то запретить. Я вспомнила леди Шарлотту – все же ее умение обходить острые углы было на высоте – и попробовала зайти с другой стороны:

– Вы, как глава моей гвардии, обязаны оберегать меня, но ведь и я, как герцогиня Дармоншир, обязана подавать пример стойкости людям герцогства. А я убегаю, вместо того чтобы оставаться на своем месте.

– Мы не в героической поэме, – поморщившись, сказал он. – Никто вас в вашем положении не осудит, ваша светлость.

Я выдохнула. Можно было добавить, что меня мучает совесть, что мне плохо, если я не занята делом, что я прикипела к Вейну и людям в нем. Но это было слишком личным и не убедило бы капитана гвардии. И я сказала единственное, что было способно изменить его решение:

– Андрей Юрьевич, я ведь могу в любой момент обернуться в птицу и улететь напрямую в Вейн. Могу заставить вас подчиниться мне, и вы даже не поймете этого. Но мне бы не хотелось терять ваше хорошее отношение или находиться в замке без вашей защиты.

Я не стала добавлять, что никогда в жизни ни того, ни другого не делала и вовсе не уверена, что смогу. Мне и угрозы-то дались с трудом.

Осокин остро взглянул на меня, словно примеряясь, не получится ли оглушить и связать дурную герцогиню, прежде чем она прыгнет за борт, поразглядывал немного – я встретила его взгляд, и он поджал губы и отступил. Поверил.

– Я сообщу капитану, что мы возвращаемся, – сказал он сухо. – И поговорю с Леймином.

– Спасибо, Андрей Юрьевич, – я улыбнулась с облегчением. – Вы ведь не уйдете от меня теперь?

– Нет, – буркнул он, вложив в короткое слово все неодобрение, и вновь открыл дверь в капитанскую рубку.

Мне пришлось выдержать еще один непростой разговор с Леймином, который уговаривал, увещевал, возмущался, а в конце договорился до того, что не пустит меня в замок без согласия герцога.

– С ним пока не связаться, – завершил он свою воспитательную речь, – но, уверен, как только он узнает о вашем решении, тут же запретит вам приезжать в Вейн.

– Запретит мне? Не пустите меня в мой дом? – уже раздраженно переспросила я. – Жак, вы знаете, как я вас уважаю, но это уж слишком. Довольно. Я приняла решение, я понимаю его возможные последствия и больше не желаю слушать ничего подобного. Я не спрашиваю у вас разрешения, а ставлю в известность. Вы так же служите мне, как и его светлости, не так ли?

Мне было неприятно от собственной резкости, тем более что Леймин для нашей семьи был больше, чем глава службы безопасности, но удушающей опеки я наелась еще в Иоаннесбурге.

– Примите мои извинения, госпожа герцогиня, – обиженно проворчал старик после паузы, и я представила, как угрожающе он вращает глазами. – Я действительно позволил себе лишнего. Как я понимаю, только лорд Дармоншир способен вас сейчас остановить. И повторю, – добавил он непоколебимо, – очень надеюсь, что он это и сделает.

Я положила трубку, чтобы не наговорить ему того, о чем потом буду жалеть. Иногда мне казалось, что мир состоит из людей, считающих, что лучше знают, как мне поступать.

Корабль разворачивался, а я стояла у поручней, подставив лицо ветру, – он ласково касался моих щек, и это успокаивало. Люку я звонить не стала. Сам позвонит. И я найду, что ему сказать. Заодно успокоюсь, переживу обиду и злость и смогу разговаривать разумно – во всяком случае, я очень на это надеялась. Потому что я так соскучилась по нему, меня так штормило, так кидало от нежности и гордости за него к желанию надавать пощечин, сделать больно и наорать, что становилось страшно.

«Да, беременность сделала тебя еще и агрессивной».

Но ветер уже остудил мою голову, и я только улыбнулась и приложила руку к животу, прислушиваясь к себе. Иногда, очень редко, что-то сдвигалось во мне, словно на бурю эмоций опускали задвижку, и я на несколько минут погружалась в непривычный блаженный покой. Как сейчас.

На обратном пути я позвонила Кате. Мы иногда созванивались с ней – буквально на несколько минут – и говорили о всякой ерунде. Нам обеим было страшно из-за войны и неизвестности, и эти разговоры, как и чайные посиделки с леди Лоттой и Ритой в Вейне, придавали ощущение нормальности происходящему вокруг.

– Ты знаешь, мы тоже переехали, – сказала мне Катя в этот раз, после того как выслушала мои восторги по поводу победы Люка и мою язвительность из-за его молчания. – Нас перевезли на какой-то хутор под Иоаннесбургом. Вместе с твоей сестрой, Марина. Сказали, опасно оставаться в монастыре, дали час на сборы… Саша нас и перенес. Теперь тут обустраиваемся.

Я озадаченно хмыкнула.

– Мариан мне и слова не сказал. Хотя, конечно, ему не до этого. Как вам там, удобно?

– Да, вполне, – отозвалась Катя. – Девочек уже закормили творогом. Тут такая фактурная бабушка-хозяйка, Марина! Маленькая, чуть сутулится, а взгляд такой, будто подковы может голыми руками гнуть.

Ее речь прервалась моим хихиканьем.

– Марин, – позвала Катя тревожно, и я замолчала. – Я не хотела тебе говорить, но все же скажу. Будь осторожна. Я гадаю на своих, раскладываю зерно… И тебе раз за разом выпадает большое удивление и смерть рядом.

– Ничего удивительного, – тяжело сказала я. Смешливое настроение как рукой сняло. – Я же медсестра, Катя. Смерть всегда рядом со мной.

В замок Вейн мы с леди Шарлоттой и Маргаретой прибыли во второй половине дня. Я вышла из листолета на бетонированную посадочную площадку позади замка – Вейн возвышался над нами серой громадой, – вдохнула весенний свежий воздух, расстегнула пальто и сняла длинные перчатки. Их я надела, чтобы не расчесывать руки. К счастью, зуд после известия о том, что мы отстояли форты, не возвращался.

Я не сразу поняла, что вокруг не так. Леди Шарлотта коснулась моего локтя и тихо заметила:

– Форты молчат.

Орудия фортов действительно молчали, и тишина эта, наполненная шелестом деревьев и щебетом птиц, показалась мне настолько прекрасной, что к глазам снова подступили слезы.

К запаху свежей зелени и влажной земли вдруг примешался привкус дыма, и это мгновенно оборвало мое мечтательно-расслабленное настроение. Я оглянулась – да, дымили ямы в лесу, выкопанные для сжигания трупов. В замке продолжали спасать жизни. К сожалению, спасти всех не получалось.

Мы, сопровождаемые горничными и несколькими гвардейцами во главе с капитаном Осокиным, пошли вокруг замка к входу. Все так же трепетали справа от крыльца бесконечные веревки со стираным бельем – кажется, их стало еще больше, – а напротив распахнутых дверей стояло пять машин с ранеными. Слишком много на наш маленький госпиталь.

Шла выгрузка. У колес одного из грузовиков виталист Росс Ольверт пытался запустить сердце кому-то из солдат, перекрикивались санитары, то и дело исчезающие с носилками в открытых дверях Вейна, стонали раненые. Нас увидели; моя акушерка Кэтрин Лоу, стоявшая тут же, на распределении поступивших, устало улыбнулась, махнула рукой – и я кивнула в ответ, уже ощущая, как заворачивается внутри привычный адреналин и необходимость спешить.

Замок встретил нас знакомым старым уютным теплом, резким запахом лекарств и затихающим гулом голосов. Пациенты поворачивались к нам, кто-то удивленно шептал: «Герцогиня», кто-то вставал и кланялся. Я кивнула, отступая в сторону, чтобы не мешать санитарам, поднимающим тяжелых раненых на второй этаж, и осматриваясь. Койки сейчас стояли и справа от лестницы, а когда мы уезжали, под госпиталь была отведена только левая часть. Мест не хватало, часть бойцов была размещена на матрасах на полу, но я отметила, как вокруг чисто – несмотря на переполненность, антисанитарии не допускали. Лежачим организовали места за ширмами, но это, конечно, не соответствовало никаким нормам. Мне в глаза вдруг бросились рыжие кудри Софи́ Руфи́н – она споро и ловко переодевала кого-то из раненых. Девочки ее вместе со всеми детьми были вывезены в наш виндерсский дом, и леди Лотта как-то упомянула, что Софи по несколько раз на дню звонила нянечке, спрашивала о них, даже плакала в трубку – но оставалась здесь. И понятно, почему оставалась. Переезжать с нами было бы неприлично.

Я отвела взгляд – внутри всколыхнулось почти забытое и болезненное, отозвавшееся уколом ярости, – и пошла к лестнице.

Леди Лотта сразу поинтересовалась у одного из санитаров, где Бернард, и мы направились на второй этаж.

Брат Люка спал – бледный, подключенный к капельнице, с плотно перевязанным животом, – а в палате у окна, к нашему недоумению, обнаружилась коротко стриженная серенитка в халате, с перебинтованной рукой и страшными синяками на лице. Такие быстро убираются виталистами, но наш Росс не мог тратить силы на легкие повреждения.

– Добрый день, – немного удивленно и тихо проговорила леди Лотта. – Вы… сослуживица Бернарда?

Я покосилась на Риту – она оглядывала серенитку со знакомым прищуром. Так же ревниво она смотрела на меня на свадьбе.

– Добрый. – Гостья, ничуть не смутившись, по-военному склонила голову и сложила руки за спиной. Голос ее был спокойным и уверенным. – Майор Церсия Лариди, миледи?..

– Кембритч, – пояснила свекровь. – Бернард – мой сын. А это мои невестка и дочь.

Серенитка так же спокойно кивнула нам.

– Я приглядываю за лейтенантом, чтобы не отвлекать сиделок от более тяжелых пациентов. Мы некоторое время служили вместе и одновременно попали в госпиталь.

Свекровь внимательно посмотрела на нее и – высший пилотаж – словно невзначай поинтересовалась:

– Вы были рядом, когда его ранили?

Майор улыбнулась. Она оказалась совсем не проста.

– Да. Но, полагаю, лейтенант сам вам все расскажет, если посчитает нужным.

– Конечно, – согласилась леди Кембритч, снимая плащ и отдавая его горничной. – Но вы ведь побудете со мной? Расскажете о его состоянии…

У серенитки не было шансов. Я пробормотала, что нужно идти, и мы с Ритой быстро направились в свои покои. Помощь требовалась срочно, но нужно было снять дорожную одежду, вымыться и что-то съесть, потому что неизвестно, когда получится это сделать в следующий раз.

Когда мы спустились, в операционных уже работали наши хирурги – доктор Лео и появившаяся незадолго до моего отъезда серенитка Амаде́я Верфо́нсис. Маргарета пошла помогать на первичной обработке ран, а я подготовила в третьей операционной инструмент и перевязочные, спустилась к Кэтрин, распределявшей раненых, взяла у нее список тех, кого я могла зашить или обработать, и попросила санитаров поднять ко мне первого.

Чуть позже, обрабатывая йодовой салфеткой рваную поверхностную рану спины, оставленную, по-видимому, лапой охонга, я снова почувствовала себя абсолютно счастливой. В эти моменты во мне не оставалось ни злости, ни страха, ни усталости – только сосредоточенность на деле.

Поесть мне удалось только ближе к ночи, когда закончились те пациенты, которым могла помочь я. На втором этаже было тихо, врачи и медсестры разошлись кто на обход, кто отдохнуть, и только в операционных и реанимации продолжалась работа. Я предложила подменить Кэтрин на вечерних уколах, и она, поколебавшись, согласилась – не спала со вчерашнего вечера. Я же перед обходом налила себе чаю, схватила лежащий в маленькой обеденной каморке бутерброд и начала жевать его, радуясь отсутствию тошноты, когда вошел доктор Лео Кастер. Уставший, почти убитый, худой, но с горящими глазами – по ним я поняла, что операция прошла успешно. За прошедшие часы я успела пообщаться почти со всеми коллегами, которые были мне искренне рады, а вот с доктором Лео пересечься не удалось.

– Приехали все-таки, – сказал он тихо, качая головой и улыбаясь.

– Конечно. Хоть вы не ругайте меня. – Я налила в его большую кружку чай, положила рядом бутерброд.

– Не буду, – пообещал пожилой врач, и мы некоторое время жадно ели в тишине. Слишком уставшие были и слишком хорошо понимали это. – Как вы себя чувствуете? – спросил он через несколько минут.

– Сейчас хорошо, – отозвалась я. – А по утрам – все так же.

– И вы, конечно же, не посещали врача в Виндерсе, – с укоризной предположил доктор Лео.

– Не до того было, – признала я.

– Плохо, – проговорил он. – Тогда сейчас возьмем кровь, и я вас посмотрю. Все-таки его светлость нанял меня именно для этого.

– Вы же на ногах не стоите, – сочувственно сказала я. – Потом осмо́трите.

– Когда потом? – поинтересовался он, кивая в сторону дверей. – Это бесконечный поток, Марина Михайловна. Не спорьте, война войной, а ваше состояние отслеживать необходимо. Ребенок не будет ждать, пока у нас появится время. Доедайте, – он устало вздохнул, – пойдем в кабинет. Сделаем сканирование, уже пора, возьмем мазки… это пятнадцать минут.

Я послушно запихнула остатки бутерброда в рот и, глотнув чая, пошла за ним. Он был прав, игнорировать осмотры было безответственно.

Доктор Лео действовал очень деликатно, и после всех манипуляций я улеглась на койку рядом с медицинским ультразвуковым сканером. Доктор приложил датчики к моему животу, запустил сканирование. Мягко зажужжал перед ним экран, бросая голубоватые отблески на его лицо – на мониторе должны были объемно отображаться матка и плод. Я смотрела на доктора: он вдруг поднял брови, что-то пробормотал себе под нос, почему-то отнял и снова прикрепил ко мне датчики.

– Что-то не так, доктор Лео? – не выдержала я.

– Все так, – сказал он успокаивающе. – Угу. Угу. Ошибки нет. Поздравляю вас, Марина Михайловна.

– С чем? – испугалась я.

Он улыбнулся и нажал на какую-то кнопку. И в кабинете громко, словно издалека зазвучал глухой стук сердца. Очень частый. Слишком частый, перебивающий сам себя. Я нахмурилась – кажется, так не должно было быть. А доктор Лео повернул ко мне экран, и я, приподнявшись, некоторое время тупо смотрела на двух маленьких головастиков, расположившихся лицами друг к другу и поводящих тоненькими ручками и ножками. А потом перевела изумленный взгляд на доктора.

– У вас будет двойня, – подтвердил он.

Я рухнула обратно на койку и, закрыв глаза, затрясла головой.

– Вы не рады? – осторожно спросил доктор Кастер.

Я нервно засмеялась, не открывая глаз – будто это могло помочь.

– Я очень рада, доктор. Очень-очень рада, разве не видно? Вы только проверьте… там точно не тройня, нет? Я не удивлюсь.

– Точно, – сказал он с усмешкой, и я снова посмотрела на зависших на экране детей. Погладила рукой живот – и один из них заплясал, словно почувствовал прикосновение. Второй, видимо, уже спал и отвлекаться от важного дела не собирался.

– Скорее всего, однополая, мальчики, – проговорил доктор Кастер, как-то хитро прокрутив изображение. – Но точно будет понятно после шестнадцатой недели.

Ну что же. Видимо, с моей помощью боги решили резко увеличить поголовье Дармонширов на Туре и ударно обеспечить Люка наследниками. Хотела бы я, чтобы он был здесь. Чтобы увидеть выражение его лица. Это хоть немного скрасило бы мое собственное изумление.

– Ну привет, ребята, – пробормотала я и поняла, что глаза опять на мокром месте. – Привет. Это… я.

Долго осознавать удвоение моего материнского счастья не вышло. Я не успела встать с койки – меня опять повело, и я села обратно, когда под окнами замка снова засигналили машины. В коридоре раздался топот ног, понеслись голоса с улицы. Доктор Лео, моющий руки в раковине, устало ополоснул лицо, потер глаза, а затем взял из шкафчика маленький пузырек и выпил его. Потянуло сладковатым ароматом ландышей и мха.

– Тоник, – объяснил он. Я поспешно надевала халат. – Пусть благословят боги того, кто его изобрел. Какой-то инляндец, магученый, не помню фамилию…

Я встрепенулась, но не успела открыть рот, как он покачал головой.

– Вам нельзя, Марина Михайловна, увы. И сейчас я бы крайне рекомендовал вам идти спать.

– Пусть лучше Кэтрин отдохнет, – я уже выходила из кабинета. – Я подготовлю операционную, доктор.

К утру я еле держалась на ногах, а раненые все прибывали. Не хватило транспорта вывезти всех быстро – и бойцов оставляли в крепостях, отправляя в первую очередь тяжелых. По обрывкам разговоров солдат, водителей и санитаров было понятно, что многих вытаскивали с засек и полос обороны, продвигаясь от фортов к сломанному ураганом лесу. Были и такие, что со вчерашнего ночного сражения лежали среди трупов, оцепенев от яда инсектоидов. У кого-то уже начались сепсис и жар, а наших виталистов, несмотря на то что я усилила их своей кровью, не хватало, чтобы купировать заражение у всех, кому требовалось, и сохранить конечности. Хирургам приходилось работать мясниками, отнимать руки и ноги – и, как я ни была закалена, смотреть на санитарку, которой при спасении бойца осколком гранаты оторвало руку, или рыжего парня, у которого остались культи выше колен, было очень тяжело. Тяжелее была только смерть на операционном столе. Еще и тем, что только увозили тело, обрабатывали операционную – и доктор Кастер снова брался за инструменты, вставая над очередным пациентом. Страшный конвейер, конца которому не было видно.

Утром меня сменила Кэтрин, и я, шатаясь, все же пошла к себе, хотя работы было достаточно. Доктор Лео свалился в сон в своем кабинете, а серенитка еще работала – я видела в окошке операционной, как бледно ее лицо под очками, маской и шапочкой.

Я вяло поднималась по лестнице, держась за перила, – как всегда, стоило отвлечься от дела, начинала кружиться голова и накатывать тошнота. Мне было до слез жаль тех, кому мы не смогли помочь, несмотря на то что с опытом пришлось научиться отстраняться от горя и смерти. Но гормоны сделали меня восприимчивой и еще более нервной. Хотя куда уже более.

Я вздохнула, коснувшись в кармане мешочка с иглами, который всегда был со мной, и пошла дальше.

Если бы только у нас был хотя бы десяток виталистов, хирургам не пришлось бы так надрываться. И смертей стало бы куда меньше. Тяжелораненых, тех, кому нужна срочная помощь, можно было бы отправлять в стазис ждать своей очереди. Восстановление с виталистами идет куда быстрее, и осложнений, требующих повторных операций, почти не бывает…

Я зашла в свои покои, щурясь от яркого солнечного света. Мария убирала со стола ужин, дожидающийся меня со вчерашнего вечера.

– Открой окна, – попросила я и побрела к креслу. Очень хотелось свежего воздуха.

– Позавтракаете, ваша светлость? – Горничная распахнула окно.

– Чего-нибудь легкого, – кивнула я, опускаясь в кресло. Взяла со столика телефон, посмотрела на него с усталой злостью и тревогой и опустила трубку обратно. Никаких сообщений от Люка.

В гостиную потек ветерок, Мария вышла за завтраком. А я, откинув голову на спинку кресла, подышала немного – и поймала себя на том, что почти засыпаю.

Нет, так не пойдет. Я достала шаманский мешочек, повертела, вздыхая, одну иглу в пальцах и, зажмурившись, воткнула себе выше брачного браслета. И заплакала – не от боли. От усталости, тошноты и слабости, от тревоги за Люка, от страха за наше – и наших детей – будущее, от ночных смертей и понимания того, как много людей остались лежать за фортами и что самое важное для них теперь – быть сожженными, чтобы не превратиться в нежить. Я слишком много плакала последний месяц, но ничего не могла с этим сделать.

Когда слезы иссякли, я осторожно заглянула в мешочек, иррационально опасаясь, что ошиблась и, несмотря на все подсчеты и пересчеты, там осталось много игл.

Но она была одна. Одна! Завтра последний день. В это не верилось.

От боли и голода все усиливалась тошнота, и я, снова схватив телефон, подошла к окну, иначе рисковала не дождаться Марию. Внизу стояли три грузовика, суетились санитары, а я смотрела на выгружаемых раненых, задыхаясь от злого бессилия и пытаясь не думать, сколько из них умрет, не дотянув до операции.

Набрав Леймина, я прислонилась к стене у окна, смежила веки.

– Да, госпожа герцогиня? – Его голос воспринимался отдаленно, будто я уже спала.

– Жак, вы все знаете… – Я покачнулась и поспешно открыла глаза. – С моим мужем все в порядке?

– Полчаса назад был жив и здоров, – проворчал Леймин. Он еще сердился на меня и говорил таким тоном, каким говорят с капризным ребенком. – Мне докладывают, что он не возвращается в форты, помогает в зачистке оставшихся инсектоидов, расчищает пространство для наступления.

Я поблагодарила и, отняв трубку от уха, снова выглянула в окно. По небу летели клочки облаков, и где-то там летал и мой змей, не зная, что я здесь. Иначе бы он уже появился… точно сердился бы и уговаривал отправиться в Пески. И смотрел бы на меня с тоской… и я точно позволила бы себя обнять. А может, и сама бы обняла.

Я всхлипнула. Мог бы и поинтересоваться, где жена. Или ему все равно? Или он знает и злится… Может, и правда я неправа и стоило улететь на листолете к старшей сестре в Пески?

– Нет, – твердо сказала я вслух. – Я права.

Мысли текли сонно, а я размеренно вдыхала воздух, пахнущий весной и морем. В Песках сейчас, наверное, уже жара… Ангелина рассказывала, что драконы, как потомки Инлия Белого, виталисты по крови и одним касанием могут облегчить боль. И тошноту наверняка могут убрать…

– Вот ты идиотка, Марина, – громко произнесла я и застонала. Нужно было давно попросить сестру поговорить с Нории, может, к нам в Вейн прилетела бы хотя бы парочка драконов. Но как сейчас поговоришь? Телепорты не работают, телефонной связи нет…

За спиной скрипнула дверь – вернулась Мария с завтраком. Я обернулась, но в этот момент из окна потянуло дымом, к горлу мгновенно подкатила желчь, и я, зажимая рот, чуть не врезавшись в стеклянную створку, побежала к ванной. А там, после выворачивания, сглатывая горькую слюну и тяжело дыша, уставилась в стену, забыв о том, как хочу спать и как мне плохо. Меня осенило, как можно связаться с Ани! И пусть я была измотана, когда Вася мне об этом рассказывала, но ведь запомнила, и обязательно нужно попробовать!

– Мария, – попросила я, выйдя в гостиную, – разожги камин.

– Да, ваша светлость, – отозвалась горничная. Она не удивилась. Я чудила и похлеще, чем разжигание камина теплой весной.

И пока я, моргая слипающимися веками и пытаясь не заснуть, завтракала надоевшей до ужаса овсяной кашей, в камине заплясало пламя. Я отпустила Марию; отставив в сторону тарелку и глотая ароматный чай, быстро написала письмо Ангелине, затем завертела головой в поисках несгораемого футляра – и не нашла, поэтому вытянула из бара бутылку коньяка. Безжалостно вылила алкоголь в огонь – там полыхнуло, теплом лизнув мне руки и лицо, – и подержала бутылку дном вверх, чтобы подсохла. А потом сунула туда письмо, закрыв горлышко пробкой. И, протянув дрожащую от усталости руку в камин, проговорила, замирая от предвкушения:

– Отзовись, стихия от стихии моей!

Пламя затрещало – я затаила дыхание, а огонь взметнулся золотым вихрем, и над моей рукой соткалась из языков пламени птица размером с перепелку, с пышным огненным хохолком и хвостом. Птица взмахнула крыльями – и опустилась мне на ладонь, невесомая, горячая, покалывающая родной энергией. Склонила голову набок, сияя белыми глазами, загудела что-то неразборчивое, ласково и радостно потерлась о мое запястье – и я улыбнулась, глядя на нее.

– Ты можешь отнести письмо моей сестре, Ангелине? – спросила я, показывая бутылку, которая была раза в два больше нее.

Птица снова загудела, забила крыльями, коснулась клювом моей руки.

– Я не понимаю, – призналась я. – Но мне очень нужно. Помоги, пожалуйста.

Птица гудела, поднимала голову вверх, тряся хохолком, – очень старалась что-то объяснить. Затем досадливо полыхнула, похоже, осознав, что вызвала ее крайне несообразительная дочь Красного, и царапнула меня лапой с острыми коготками.

– Ай! – я зашипела. Шипела и моя кровь, заполняющая впадину ладони и соприкасающаяся с огненной лапой, – а птица взлетела, зависла над рукой и начала пить, как пьют из лужи голуби.

Похолодел брачный браслет на запястье, стала затягиваться рваная рана – а огнептица рванулась к бутылке с письмом, вырвала ее из моей руки и, закрутившись маленьким жарким вихрем, нырнула обратно в пламя.

 

Глава 9

Седьмое апреля, Инляндия

Марина

Проснулась я от шума подъезжающих машин – окна были раскрыты, иначе спать я не могла. Поворочалась, вжимаясь щекой в разогретую подушку и натягивая на плечи теплое одеяло, но внимание уже было приковано к происходящему внизу и совесть шептала мне: если возьму на себя поверхностные раны, освобожу руки хирургов для сложных случаев.

– Спи, – пробормотала я настойчиво, закрываясь одеялом с головой. – Нужно спать.

Нужно думать о детях.

Но ведь кто-то из моих коллег со вчерашнего дня не сомкнул глаз. А я все равно уже проснулась.

Я застонала: здравый смысл боролся с пониманием, что моя помощь будет далеко не лишней. Тем более что еще день-два, и закончится поток раненых после битвы у фортов, станет полегче.

– Тогда и отосплюсь, – пообещала я себе и сползла на край кровати, села. Еле разлепила веки – в глаза словно насыпали песка. На удивление, не тошнило, лишь немного кружилась голова, и я посидела немножко, потягиваясь и вдыхая запах чистого белья и весны. Сквозь щели между штор лилось солнце, на будильнике было около полудня. Получается, и четырех часов не проспала.

В гостиной на столике уже стоял обед – видимо, Мария, зная о моей склонности убегать без еды, накрыла его заранее, – и я заставила себя поесть, прежде чем выйти из покоев.

Стоило мне спуститься на второй этаж, как время понеслось скачками. Я шила сама, готовила операционные и помогала доктору Лео, потом делала уколы и перевязки, выписывала выздоровевших, а рядом со мной в нашем маленьком госпитале так же напряженно работали коллеги. Совсем немного нас было: десяток врачей, включая тех, кто пришел в госпиталь в мое отсутствие; три виталиста, если считать мага Тиверса, для которого целительство не было основной специализацией; несколько медсестер и около трех десятков санитаров, – но в воздухе витало то самое ощущение сплоченности, когда каждый занят своим делом, но все делают общее. У нас тут тоже шла своя бесшумная война, только противником была сама смерть.

В середине дня, пробегая по лестнице вниз, в холл, где лежали раненые, я с удивлением заметила дворецкого Ирвинса в костюме, в белых перчатках, невозмутимо натирающего серебряные крылья серенитской статуи, изображающей морскую деву. Он с достоинством поклонился мне.

– Я и еще несколько слуг решили вернуться вслед за вами, миледи, – пояснил он. – За виндерским домом приглядит Доулсон, а Вейн тоже нуждается в уходе. И раз уж вы, хозяйка, здесь, то и мне нужно быть рядом с вами.

– Я рада вас видеть, Ирвинс, – сказала я тепло. На мой взгляд, и оставшиеся здесь слуги поддерживали замок в чистоте. Но у Ирвинса были свои представления о преданности, свое поле боя – и кто сказал, что оно менее важно, чем наше?

На обходе пациентов я зашла и к Бернарду – ему нужно было обработать швы и сменить повязки. Берни был еще очень слаб, но уговорил мать, просидевшую рядом с ним всю ночь, пойти отдохнуть.

– Люк так и не появлялся? – поинтересовался он сипловато.

– Нет, – откликнулась я, срезая бинты. Не звонил и не появлялся, хотя Леймин утверждал, что он жив – его то тут, то там видели в змеиной ипостаси. В минуты отдыха я ловила себя на детском желании сесть в машину, доехать до фортов и устроить ему сюрприз со скандалом. Но жизнь людей была куда важнее моей ущемленной гордости и тревоги за мужа. – А ты так и не хочешь рассказать, где тебя ранило и как вы добрались сюда?

– Нет, – смущенно отозвался Берни. – Мама уже перестала меня пытать.

Я хмыкнула.

– Это потому, что мы уже все выяснили у тех, кто прилетел вместе с вами. Глупо было скрывать, Берни. Про вас с Люком болтали все, кто был в состоянии болтать. Кроме майора Лариди. Вот кто кремень.

– Да, – сказал он и очень по-доброму улыбнулся. Я настороженно глянула на него. – Только никаких шуток про матриархат и гаремы, – предупредил он со смешком. Помолчал. – Но я таких не встречал никогда. – Снова помолчал. – И как мама отреагировала?

– На Лариди? – уточнила я. Он хохотнул, и я продолжила: – Выпила успокоительного и сказала: «Слава богам, что мои герои живы». И что ты потом получишь за молчание, когда поправишься. А Люк – когда появится в замке. Он, видимо, что-то подозревает, поэтому и не прилетает.

Тон мой был бодрым, но голос дрогнул.

– Не сердись на него, – вдруг серьезно проговорил Берни. – Я уверен, он не знает, что ты здесь. И как только узнает, примчится, бросив даже самые важные дела. Ты для него всё, Марина, это и слепой видит.

– Сама знаю. Тебе не слишком мало лет, чтобы утешать взрослых теток? – буркнула я ехидно.

– Между прочим, ты мне по возрасту куда больше подходишь, чем моему престарелому братцу, – заявил он с утрированным превосходством. – Заметь, я еще и не обрастаю чешуей.

Я усмехнулась: если обаяние Люка было сокрушительным, то брат его притягивал к себе добродушием. Вздохнула.

– Расскажи что-нибудь про него, Берни.

Слушая живописания подвигов Люка на фортах, я заканчивала перевязку. Кембритч-младший и раньше явно обожал старшего брата, но сейчас пребывал в совершенно восторженном состоянии, которое очень контрастировало с моей тоскливой и злой обидой. Неразумной, глупой, но с которой я ничего не могла сделать.

Солнце уже садилось, когда я подменила Кэтрин на приемке раненых на улице. За день это была пятая машина: бойцов теперь везли с более легкими ранениями, но из-за долгого ожидания у многих началось воспаление и нагноение. Привычно работали санитары; Тиверс, замковый маг, подменял отсыпающегося виталиста Росса, сканируя прибывших, чтобы одного-двух самых тяжелых отправить в стазис. На большее сил у него не хватало.

Сегодня было жарко, и разогретая к вечеру трава пахла летом и появившимися полевыми цветами. Замок и лес были окрашены в красноватый цвет, и тени на землю ложились фиолетовые, густые.

То ли я привыкла, то ли действительно стало полегче, но работа шла спокойно. В теле от недосыпа ощущалась легкость, голова была пустой и звонкой – еще немного, и надо идти отдыхать, иначе свалюсь. Вот сейчас приму раненых, посмотрю, кому могу помочь, и потом спать.

Вдалеке, на дороге, идущей по лесопарку от шоссе к замку, послышался клаксон грузовика.

– Еще везут, – проговорил Тиверс, отходя от очередного раненого. – Тут нет сепсиса, Марина, небольшая кровопотеря, сотрясение мозга, воспаление почек.

Я кивнула, сделав запись в журнал и в карточку, прикрепила ее к носилкам – и молодого солдата с перевязанной головой потащили к крыльцу.

Снова раздался звук клаксона. Я посмотрела в ту сторону – солнце било прямо в глаза, – приложила руку козырьком ко лбу.

Грузовик почему-то несся на огромной скорости. Вдруг вильнул, и я озадаченно моргнула. В переполосовавших дорогу тенях мне показалось, что на него сбоку кто-то… прыгает?

Он был уже метрах в двухстах от нас, когда послышался странный тонкий вибрирующий вой. Тиверс, тоже всматривающийся туда и щурящий глаза от солнца, изумленно пробормотал:

– Быть не может… это же…

Его слова заглушила заоравшая замковая сирена. Я подняла глаза к небу, но никаких стрекоз не увидела. На крыльцо высыпали люди Леймина, мои гвардейцы во главе с капитаном Осокиным.

– Нежить! Стая выскребышей! Все в замок! – крикнул Тиверс, ему вторили военные, заталкивая людей в двери. Большая часть кинулась к грузовику – помогать вынести раненых.

Осокин схватил меня за локоть, аккуратно подтолкнул в сторону крыльца, и я беспрекословно бросилась ко входу. Санитарки, снимавшие с веревок белье, тоже со всех ног неслись к замку. Визжала сирена, из дверей выходили охранники с огнеметами. Бойцов спешно выгружали из машины, в холле закрывали окна и ставни, водителю приказали развернуть грузовик так, чтобы закрыть вход, – он только успел взбежать на крыльцо, когда раздались гул огнеметов и выстрелы. Двери захлопнулись, оставив снаружи наших защитников. Там остался и Тиверс.

Внутри были мои гвардейцы – вооруженные, они занимали позиции у закрытых окон. Раненых, вынесенных из грузовика, положили прямо на пол, растерянные санитары топтались рядом.

– Наверх их всех! – приказала я, прощупывая пульс у бледного дядьки с перемотанной грудью – во время переноса он потерял сознание, и бинты сейчас быстро пропитывала свежая кровь.

Началась суета. Часть гвардейцев организовывали пациентов – чтобы те, кто в состоянии идти, двигались наверх, лежачих кто-то уже тащил на себе, но всех вынести быстро было невозможно, а некоторых и вовсе не стоило трогать. Я увидела майора Лариди, которая помогала подняться по лестнице бойцу с загипсованной ногой.

Снаружи слышался противный, ввинчивающийся в уши вой и рев огня. Закричал и захлебнулся криком человек, что-то ударилось в створки двери так, что она содрогнулась. Рядом со мной возник капитан Осокин.

– Ваша светлость, немедленно спускайтесь в подземный ход, – приказал он.

– Да, капитан. – Я отступила, чтобы пропустить носилки, сделала несколько шагов в сторону черной лестницы… и в это время раздался треск и звон разбитого стекла. В одно из окон, выбив ставни, ворвалась омерзительная огромная туша и плюхнулась сморщенным отвисшим брюхом в пяти шагах от меня. Она воняла уксусом и тухлым мясом и была до отвращения похожа на человека – только раздутого до размеров коровы, с сизой склизкой кожей, слепого, отрастившего себе огромную узкую пасть и вставшего на четвереньки, с вывернутыми конечностями и длинными кривыми когтями.

Завизжали женщины, закричали мужчины, Осокин дернул меня за спину и начал стрелять. Стреляли и остальные гвардейцы, и с каждым выстрелом на теле твари расцветали черные отверстия, разрастающиеся до огромных дыр, из которых тек гной. Выскребыш дернулся вперед – но ему уже пробили лапы, разлезшиеся пятнами черной жижи, в которой сверкали серебром пули. То и дело в закрытые ставни раздавались глухие удары, а изрешеченная тварь, разваливаясь на куски, извивалась, выла и упорно ползла вперед. Осокин развернулся ко мне, и тут в разбитое окно ворвалось еще одно чудовище, а секундой позднее от страшного удара треснула и медленно рухнула внутрь дверь. В холл впрыгнули сразу два выскребыша и завыли, припадая на передние конечности и поводя длинными огромными пастями.

Снова раздались выстрелы. Одна из тварей перекрыла проход к центральной лестнице и сейчас подбиралась к лежачим больным.

– Назад! – крикнул мне капитан. Я послушно бросилась в сторону кухни, туда, где прятались несколько женщин – среди них была и рыжеволосая Софи, – когда передо мной обрушились ставни, посыпалось стекло, и на пол приземлилось еще одно неживое существо. Открыло пасть, завопило мне прямо в лицо, дернулось вперед, выбрасывая скрюченные лапы с когтями, способными располосовать меня до костей, – я с ужасом увидела, как расширяется его кольчатая беззубая глотка, способная заглотить меня, как внутри двигаются какие-то склизкие крючки… От страха меня словно электрическим разрядом шарахнуло: по рукам пронеслась обжигающая волна, я с визгом выбро0сила ладони вперед и снесла чудовище потоком пламени, превратившим в пепел и его, и ставни окон за ним, поднявшимся до потолка и закоптившим стены.

В холле наступила такая тишина, что стало слышно, как кричат за выбитой дверью люди и воют выскребыши. Я развернулась – оба оставшихся чудовища были уже уничтожены. Посмотрела на свои руки – они дрожали и были окутаны сияющим, рвущимся в стороны золотым маревом, способным расплавить камни, – и сипло попросила рванувшего ко мне капитана Осокина:

– Не подходите.

– Марина Михайловна! – взмолился он.

– Я тут сейчас все и всех сожгу! – в панике заорала я, с усилием сдерживая яростно рвущееся из меня пламя. – Мне нужно наружу, понимаете?! Я не умею это контролировать!!!

Он вздохнул и двинулся в сторону, пропуская меня.

– За ней! – приказал одному из гвардейцев и сам пошел следом, перезаряжая пистолет.

Снаружи шел бой. Невыносимо воняло уксусом, кровью и тухлым мясом. Прямо на крыльце твари когтями рвали и заглатывали одного из людей Леймина. Ему уже было не помочь – половины тела не было, – и я, чувствуя, как вскипают на глазах слезы, повернула руки ладонями вниз – и нежить испарилась в огненном столбе. От жара треснуло крыльцо, а я пошла дальше. Вокруг второго грузовика кружило еще несколько особей – люди, сгрудившись в кузове, отчаянно отталкивали их пожарными баграми, заметили меня, закричали… Развернулись ко мне и чудовища, рванулись в прыжках – я успела их испепелить, едва не задев грузовик. Стая нежити оказалась огромной. Ко мне, к дверям замка то и дело бросалась то одна, то другая тварь – гвардейцы расстреливали их, я жгла, и огонь мой с каждым разом становился все слабее. От воя уже болела голова, ревели вокруг огнеметы, гремели выстрелы. Я наконец-то вспомнила, как Талия учила Василину ставить щит – и он, большой, переливающийся золотом, встал надо мной и гвардейцами, закрыв двери замка, как затычкой. Снова кинулась к нам одна из тварей. Я попыталась ударить огнем, но не вышло. Руки стали остывать, истаяло золотое марево. Меня затрясло от озноба, повело в сторону. Выскребыш бился о щит, гвардейцы расстреливали его, а капитан Осокин, подхватив меня, подставил плечо.

– Марина Михайловна, в замок?

– Подождите, – попросила я, глядя, как оседает у щита уничтоженная тварь. – Давайте выведем людей из грузовика.

Последних выскребышей уничтожили несколькими минутами позже. Вдруг оказалось, что почти стемнело, и из выбитых окон и дверей Вейна падали косые полосы электрического света. Я сидела на крыльце среди суеты – щит снять не сумела и смиренно пыталась сделать это раз за разом, в странном оцепенении поглядывая на длинные проплешины выгоревшей травы и треснувшие камни. Выйти из-под щита могли свободно все, кроме меня, а вот чтобы накрыть им грузовик, пришлось вспоминать, что нужно усилием воли сделать купол проницаемым. Я старалась, но так устала, что даже думать было больно.

Выходит, мой огонь просыпается только в экстремальных ситуациях.

Я посмотрела на дрожащие руки и вздохнула: вернулось забытое желание покурить. Когда война закончится, надо обязательно научиться управлять своим пламенем, иначе быть беде – сегодня я едва не спалила замок. Я давно привыкла считать, что гораздо слабее старших сестер, да и из родовых умений могла уверенно похвастаться только поиском родных. Если призрачные плети, которыми пользовалась мама и невольно сумела создать и я, чтобы отшвырнуть Люка, были мне хотя бы знакомы, то такие способности очень пугали. Пусть и пришлись как нельзя кстати. Ведь не проснись они сейчас, жертв было бы куда больше.

Пострадавших несли на второй этаж, в госпиталь, и там наверняка требовалась моя помощь, но сначала нужно было снять щит. Погибли три охранника Леймина, один из моих гвардейцев и несколько раненых из прибывшей машины. Я сухими глазами следила за тем, как изуродованные останки уносят в темноту за замок, к кремационным ямам. Уксусная вонь вышибала слезы. Горло царапало, грозя истерикой, но я пока обходилась расчесыванием кожи над запястьями.

Рядом раздавался отрывистый голос Жака Леймина. Старик расспрашивал водителя и бойцов грузовика, за которым погнались выскребыши, и периодически ругался в рацию – выходило, что стая напала на санитарную машину уже на территории лесопарка, окружающего замок, а патрули и охрана на воротах поместья пропустили ее появление. Безопасник в очередной раз что-то нелестное проговорил в рацию и опустил ее в чехол на поясе.

– Что удалось узнать, господин Леймин? – позвала я его.

Старик повернулся ко мне, пожевал губами, словно размышляя, стоит ли делиться информацией.

– Глупость и разгильдяйство, госпожа герцогиня, – пробурчал он. – Казалось бы, война, все должны быть настороже, но нет, все считают, что можно жить как раньше… – он выразительно посмотрел на меня.

Я промолчала, возвращая ему хмурый взгляд, – руки зудели просто невыносимо. Но Леймин уже закончил с воспитательной прелюдией.

– Выяснили, что стая пришла по шоссе из-за стены, ваша светлость. Сейчас мне доложили, что ночью с разницей в несколько часов люди, выезжающие из соседнего графства на машинах, видели в свете фар темные силуэты, похожие на стадо коров, которые странно и быстро двигались. Об этом доложили в полицию, но те решили, что прыгающие коровы померещились беженцам от страха и усталости. Проверять не стали. Глупость и разгильдяйство! – снова повторил он гневно. – Эти выскребыши… скорее всего, это последствия боев. Ведь далеко не всех погибших удается найти и кремировать. Чудо, что стая пошла в сторону замка, а не в сторону Реджтауна. Здесь мы хотя бы можем защититься.

Я кивнула. Если бы нежить появилась в соседнем городке, где расположен центр помощи беженцам, а из населения остались одни старики и немощные, то жертв было бы куда больше. Страшно, что на нас нападали те, кто недавно служил в фортах и защищал Дармоншир, но, не получив огненного погребения, переродился в неживую тварь.

Леймин отошел, зато на крыльцо выбежала Маргарета и, не заметив полупрозрачный щит, ткнулась в него лбом.

– Пустишь меня? – попросила она, потирая место ушиба.

Я кивнула, сосредоточившись, – но щит вдруг с хлопком лопнул, оставив вокруг меня круг выжженной травы. Задребезжали разбитые окна; Рита, отброшенная воздушной волной, с ойканьем уселась на крыльцо. Леймин, который успел отойти на десяток шагов, покачнулся и обернулся с таким выражением лица, будто меня требуется связать и запереть в подвале.

Я закрыла лицо руками и застонала. Мне срочно захотелось еще кого-то убить.

Рядом села Рита, погладила меня по плечу.

– Мы с мамой со второго этажа все видели, – сказала она и вдруг обняла меня. – Мама сейчас с Берни, а я улучила минутку и побежала к тебе. Как ты сумела их всех сжечь? Я бы умерла от страха, даже если бы умела.

– Да я до сих пор умираю, – призналась я с нервным смешком и показала трясущиеся руки. Мимо нас пронесли гвардейца с располосованной ногой – даже в свете окон было видно, как по коже под обрывками брюк прямо на глазах расползается чернота. Рита тоже проводила носилки взглядом и вздохнула.

– Я пойду, – сказала она, поднимаясь.

– Подожди, – я протянула руку, и она помогла мне встать. – Я с тобой. Тут работы хватит на всех.

Работы действительно хватало – раненых оказалось больше двух десятков. Когти выскребышей оставляли глубокие раны, полосовали плоть, раздирая мышцы, жилы и артерии, и каждому пострадавшему пришлось накладывать множество швов. Слава богам, что среди добытых Люком лекарств нашелся и антидот к трупному яду нежити.

Когда все закончилось, часы показывали пять утра. Я добрела до кровати и свалилась спать, из последних сил заставив себя завести будильник на одиннадцать и строго-настрого приказав Марии разбудить меня до полудня. В мешочке на прикроватном столике ждала восхода солнца последняя иголка.

* * *

Генерал Ренх-сат не достиг бы нынешнего блестящего положения, если бы не умел проигрывать и отступать. На Лортахе война была делом обыкновенным, и император сквозь пальцы смотрел на противостояние тха-норов, твердынь и даже целых провинций, если это было ему выгодно. А Ренх-сат, в юные годы отвоевавший земли у соседа и повесивший его на воротах твердыни, умел улестить правителя добычей и золотом. Он же брал по велению тха-нор-арха непокорные города на юге материка Ларта и зачищал твердыни провинившихся тха-норов. Но даже его, привыкшего к крови и тысячам смертей, впечатлила потерянная за одну ночь десятая часть армии. Впечатлила и мощь колдуна, им противостоявшего.

Ренх-сат не был дураком и обладал исключительным хладнокровием. Поэтому он велел уцелевшим отрядам немедленно отступать к столице. В это же время навстречу от Лаунвайта по его приказу выдвинулись мощные соединения, чтобы встретиться на середине пути и снова пойти в наступление. Сколь бы силен ни был колдун, людей у него оставалось куда меньше, и уничтожить их было вполне реально. Тем более что у каждого есть слабые места – Ренх-сату доложили, что силы противника не бесконечны, и иногда он пропадает на целый день или несколько дней.

Тиодхар Ренх-сат, приняв все нужные решения, отправил императору известие о поражении. Он не боялся его гнева – Итхир-Кас не был безумцем, хоть и казался им, и прекрасно понимал превосходство оружия и колдовства нового мира над теми, что имелись в распоряжении его солдат.

Генерал ждал нового оружия, обещанного императором, но не рассчитывал только на него. В уцелевших лесах у фортов, в схронах и засадах, оставлял он верных людей, самых умелых лазутчиков. Одетые в местную одежду, вооруженные местным оружием, используя волшебные повозки – военные машины, – они должны были как можно сильнее осложнить продвижение войск врага к Лаунвайту. Часть из них достаточно научились говорить на местном языке, чтобы понимать тех, у кого они добывают информацию. Были среди них и те, кто должен был одного за другим пленить или уничтожить командиров фортов, выпытав у них сведения; по возможности пробраться в главный город Дармоншира и выкрасть жену и мать колдуна, а также ранить или убить самого правителя местной земли, если он в обличье змея будет пролетать мимо.

* * *

Люк Дармоншир

Его светлость герцог Дармоншир с момента разгрома иномирян помогал боеспособным частям зачищать территорию вдоль фортов. Больше двухсот километров переломанного леса с редкими зелеными островками, а чуть дальше – не попавшая под разгул стихии чаща. Сотни инсектоидов, оставшиеся без наездников, метались по округе, выходили к фортам, нападали на приграничные городки, и так пострадавшие от захватчиков. Раньяров выжило единицы, но они разоряли фермы, залетая за форты, бросались на машины на шоссе. Как будто этого было мало, начала подниматься нежить – и с ней приходилось тяжелее всего, потому что самым надежным было ее сжигать, а управлять огнем Люк не умел.

Змеедуха он не призывал – тот набирался сил в потоках первородной стихии, лишь иногда мелькая сверху, словно интересуясь, не нужна ли сейчас его помощь. Но текущие задачи были слишком мелкими, так что огромный помощник отгуливал заслуженные выходные.

В фортах командующий Майлз распределял берманов и эмиратцев по гарнизонам и срочно формировал наступательную армию. А Люк был так занят, что даже покурить не успевал. Он ловил насекомых. Убивал. Прикрывал своих бойцов. Снова гнался над лесом за группой охонгов, крушил клювом броню тха-охонга или несся за очередной стрекозой. Пару раз его обстреляли из гранатометов – хорошо, что не попали, – и пусть спрятавшихся иномирян быстро нашли и уничтожили, это означало, что могут быть и другие засады.

Враг отступал быстро, очень организованно и умно, разоряя хранилища с продуктами и оружием, отступал, чтобы иметь время снова накопить силы и ударить, – и делал все, чтобы дармонширцы увязли на освобождаемых территориях.

Отрываться от фортов, оттесняя иномирян к столице, было рискованно: одно дело опираться на двадцать крепостей и двести километров стены шириной в пять метров, и другое – идти вперед, надеясь только на силу оружия и умения Люка. Но оставлять врагов вблизи Дармоншира было еще опаснее: если накопят достаточно сил, то оборону снесут одним ударом. А быстрое наступление дармонширцев не даст иномирянам возможности опомниться, не даст времени для маневра – и, возможно, удастся отсрочить их удар до того, как на помощь придут рудложские соединения. Конечно, если Рудлог разобьет армии, рвущиеся по его территории к побережью и столице.

Телефонная связь на захваченных территориях не работала, но у Люка все равно не было времени на разговоры. Он и оборачивался-то за это время раза три – в основном чтобы вспомнить, каково это – иметь две ноги. Утешало, что с Берни все в порядке и женщины должны уже быть в Песках. Хоть за них можно теперь не беспокоиться. А выздоровеет братец – Люк и его отправит в Пески, даже если придется связать.

Вечером второго дня, когда пасть уже сводило от вкуса муравьиной кислоты и даже змеиного здоровья не хватало охотиться дальше, он предусмотрительно вернулся в Третий форт, чтобы отоспаться на койке, как человек, а не как краб в песке или куда он там упадет. Уставший до гула в голове и слезящихся глаз, он прямо в одежде рухнул на кровать и заснул, не покурив и не посмотрев на телефон.

Проснулся он ранним утром от звонка, поморщился от все еще ощущаемой во рту кислятины и потянулся за телефоном. Голова была свежей – слава богам, удалось выспаться. Понять бы еще, долго ли он спал.

Звонил Леймин.

– Ваша светлость, – ворчливо проговорил старый безопасник, как только Люк нажал на «ответить», – слава богам, вы вышли на связь!

– Скучали по мне, Жак? – осведомился Люк, сунув сигарету в рот и хлопая по тумбочке в поисках зажигалки.

– Госпожа герцогиня вернулась в Вейн, – отчитался Леймин. – Вместе с леди Шарлоттой и леди Маргаретой. В тот же день, когда вы разгромили иномирян, ваша светлость… это вы там шипите?

Дармоншир закрыл глаза, замолкая и останавливая вспышку раздражения. Во рту на мгновение пробились клыки. И как он это не предусмотрел и не проверил? И кто сказал им – несмотря на запрет!

– Нет, это связь плохая. Секунду, Жак, – попросил он. Включил ночник, не торопясь взял зажигалку, прикурив, глубоко вдохнул дым и выпустил его. Стало чуть-чуть полегче. – Признаться, я немного потерялся во времени. Какой сегодня день?

– Восьмое апреля, милорд.

Люк снова затянулся. Значит, спал он всего ночь. Это хорошо.

– Слушаю вас дальше. Надеюсь, это единственная новость, которая должна меня расстроить.

– Не могу вас порадовать, – буркнул Леймин. – Вчера около десяти вечера на замок напала стая нежити. Девять убитых, больше двадцати раненых. Так получилось, что госпожа герцогиня была на улице в этот момент.

Сердце дернулось и замерло.

– Она жива? – сипло спросил Люк.

– Жива! – резко ответил старик. – Спит сейчас. И, если бы не она, ваша светлость, нам бы пришлось туго… Но все же послушайте старика, отправьте и ее, и вашу матушку с сестрой подальше, милорд! Не место им здесь!

Люк курил сигарету за сигаретой, слушая рассказ о том, как его Марина жгла нежить, и очень старался успокоиться. Не получалось. А дослушав и попрощавшись с Леймином, спешно умылся и, не переодевшись и не позавтракав, отправился к Майлзу – предупредить, что улетает в Вейн.

– Вы только не пропадайте снова, ваша светлость, – сухо попросил его командующий. – Вечером вы мне нужны. Совещание перед наступлением.

– Не пропаду, полковник, – пообещал Люк, уже нетерпеливо ласкающий пальцами едва заметные потоки воздуха в кабинете Майлза. – К вечеру я буду здесь. Нужно решить семейные проблемы.

До замка было несколько минут лету, и он несся над облаками в темном небе, готовый ворваться к Марине в окно, схватить в охапку и самому унести в Пески. Но рядом с ним опять скользнули темные тени источающих холод змеептиц; Люк дернулся в сторону, агрессивно зашипев, щелкнул клювом – и тени рассыпались черным дымком.

Эти существа его беспокоили, и он пообещал себе спросить у Тиверса, кто это такие. И что с ними делать.

Происшествие, ветер и холод остудили голову, и мысли потекли разумные, взвешенные, и сам он полетел медленнее, наслаждаясь тем, что можно просто поскользить по мягким потокам ветров, ни за кем не гонясь и ни от кого не убегая.

Не надо врываться к Марине. Жена ведь спит, он может ее испугать, а она и так наверняка напугана и измотана… а еще Люк вдруг понял, как он соскучился. До безумия.

До дрожи. Он тоскливо заклекотал и дугой нырнул ниже, прошивая теплый поток с моря, несущий привкус цветущих садов острова Иппоталии, затем снова взмыл вверх. Марина была так тепла к нему последние недели, и оказалось, что больше всего сейчас он хочет ее увидеть. Прикоснуться, обнять, почувствовать вкус ее губ и кожи… и еще подарить ей те самые сапфиры, да…

Снова представились драгоценные камни на светлой коже, и возбуждение, как всегда сопровождающее оборот и подогретое воздухом с Маль-Серены, сильнее ударило по нервам. Люк едва не взвыл, рванувшись вперед, к приближающимся шпилям замка.

Он не будет ругаться. Он получит свою ласку, а потом попросит Марину уехать. Она всегда начинает сражаться, если на нее давить, но совершенно беззащитна перед просьбами.

Его светлость, размечтавшийся и успокоившийся, опустился перед замком и обернулся.

Уже начало светать. У крыльца Вейна стояли грузовики с изодранными бортами, у разбитых окон и лежачих дверей замка неслышно суетились люди – что-то замеряли, общались вполголоса. Едва заметно воняло уксусом и протухшей плотью, на траве виднелись огромные подпалины и темные склизкие пятна – Люк уже знал, что такие оставляет нежить. Вейн спал, и только на втором этаже, в госпитале, горел свет.

Дармоншир только подошел к крыльцу, – по обеим сторонам от проема стояли рудложские гвардейцы, – как навстречу, едва заметно запыхавшись, вышел Ирвинс.

– И вы здесь, – пробурчал Люк. – Моя супруга спит?

– Да, ваша светлость, – невозмутимо ответил дворецкий.

– А матушка с Ритой? Берни?

– Тоже отдыхают, ваша светлость.

– Понятно, – вздохнул Люк. – Тогда накройте пока завтрак в моих покоях.

Он поднялся в свои комнаты, тихие и нежилые. Перед встречей с Мариной неплохо было бы принять душ и переодеться, да и побриться не помешало бы. Здесь, в величественном Вейне, пусть и превращенном в госпиталь и полном незнакомых людей, Люк сразу ощутил, насколько он помят и как неподобающе выглядит.

Получасом позднее герцог вышел из ванной, энергично растираясь полотенцем, с удовольствием потянулся. Распахнул окна и, закурив, нагим рухнул на кровать. А затем, чертыхаясь, вытащил из-под головы и покрывала то, обо что довольно чувствительно приложился затылком.

Это были ключи с крупным драгоценным брелоком в виде змеиной головы. На кольце болталась сложенная вчетверо записка: «Я разбила твою игрушку, поэтому в гараже тебя ждет новая. Еще лучше. Ты оценишь. С днем рождения, муж мой. Я еще поздравлю тебя лично».

Он хмыкнул, чувствуя, как в душе теплеет и разливается почти мальчишеское предвкушение, поспешно оделся, едва попадая в рукава и штанины, и сбежал по второй лестнице вниз, в гараж. И там, улыбаясь как ненормальный, с азартом и удовольствием осмотрел новенький красный блестящий листолет, пахнущий металлом, пластиком и заводской смазкой.

Игрушка, конечно. Но игрушка красивая и очень быстрая, судя по характеристикам. Руки чесались ее испытать, но еще больше не терпелось сказать спасибо дарительнице. И Люк, сунув в карман ключи, заглянул в свой кабинет и порылся в хранилище, а затем, намотав на кулак нить с прохладными сапфирами, направился в покои к супруге, криво и мечтательно улыбаясь.

В ее комнатах было темно. Мария, горничная, увидев хозяина, молча сделала книксен и быстро проскользила мимо него в коридор. Он почти не заметил ее, устремившись к спальне. Ступил внутрь, в полумрак, и, мягко закрыв за собой дверь, сделал еще несколько шагов, остановился у кровати и замер.

В сердце плеснула нежность, теплой волной согрев душу, и он размяк, совсем расслабившись.

Марина спала на боку, закинув ногу на одеяло, и под короткой сорочкой ее ничего не было. Несмотря на открытые окна, пахло здесь мягкой и теплой женщиной. Миром и покоем пахло, от которого Люк так отвык. Домом его пахло.

Марина пошевелилась, сорочка скользнула выше, обнажив бедра, – тут же вспомнилось, как откровенна его супруга в любви, как щедра на отклик. Люк сглотнул от мгновенно ударившего в голову возбуждения, поднял руку, коснувшись намотанных на кулак сапфиров раздвоенным языком, и едва не застонал. Он присел на кровать, чувствуя, как начинает стучать кровь в висках, осторожно протянул руку и чуть приподнял сорочку. И застыл. А затем склонился и коснулся губами светлой прохладной ягодицы.

В его жене все было великолепно.

Стало жарко. Люк, путаясь в рукавах, стянул с себя рубашку, бросив ее в сторону, и тут же вздохнул от приласкавшего разгоряченное тело ветерка. Сапфировая нить жгла пальцы, требуя положить драгоценность к драгоценности, – и он, затаив дыхание, провел ею по стройной ноге, разжав кулак над изгибом, где бедро переходило в талию, – камни, чуть задержавшись на коже, каплями соскользнули по ягодицам на простынь… и в глазах помутилось от эстетического удовольствия. Дыхание стало распаленным, тяжелым.

Он не знал, как и почему в нем развилась эта мания. Кого-то вводит в транс музыка, кого-то – языки пламени, а его до мурашек завораживали камни на Марине. Или Марина на камнях. Когда-нибудь, когда закончится война, он насыплет целое ложе самоцветов. И сначала будет смотреть, просто смотреть на нее, задыхаясь, как сейчас, от совершенства картины, а затем будет любить ее на этом ложе. И боги с ним, с неудобством.

Супруга, не подозревая о его мечтах, крепко спала – а он, чувствуя себя почти преступником, скользил по ее щиколоткам и бедрам ладонями, касался губами и языком, ласкал, задыхаясь от страсти. Не оттолкнет ли теперь, не разозлится ли, когда проснется?

– Нет… нет, – прошептал он то ли вслух, то ли про себя. Она уже простила его, он это чувствовал – в ее словах по телефону, в ее неласковости, в сердитых признаниях и ядовитых укусах. Простила и отзовется сейчас ему.

Он еще поиграл с ней, касаясь ее кожи то губами, то сапфирами, – и затем, возбужденный донельзя, намотал нить ей на щиколотку, застегнул, лизнув пальцы ноги. Дыхание его прерывалось, и он улыбался, зачарованно глядя на украшение. А затем, скользнув вдоль спины Марины, растянулся рядом с ней на кровати. Прижался, опаляя горячим дыханием и касаясь губами чуть влажной шеи, уткнулся носом в отросшие волосы и осторожно поддел рукой сорочку. Живот под ней был совсем еще плоский, теплый, и Люк провел по нему пальцами, накрывая ладонью грудь. Супруга чуть слышно выдохнула, а он едва не застонал, вжимаясь в нее сильнее и гладя кончиками пальцев нежный сосок. Все вылетело из головы – так он скучал, до ужаса, до боли в сердце.

Марина едва заметно подавалась навстречу его движениям, а потом и вовсе перевернулась на спину, закинув руку за голову. Сорочка задралась окончательно, обнажив гладкое тело, приоткрытые бедра, манящую в полумраке грудь, по которой он так давно сходил с ума.

– Детка, – прохрипел он, нависая над ней и сходя с ума от желания. Глаз она так и не открыла, но ему и не нужно уже было это – Люк склонился и впился в ее губы поцелуем, чувствуя, как скользят по его груди ее соски, как подаются к его руке бедра. Он сходил с ума, он почти умирал – и, наверное, поэтому не сразу понял, что жена, напряженная, злая, протестующе мычит и упирается ладонями ему в грудь. – Маришка, – зашептал он лихорадочно ей в губы, – не надо, не отталкивай меня, пожалуйста… ты такая красивая… я сейчас сдохну, если не окажусь в тебе.

Она снова замычала, заколотила его по плечам кулаками – и он, вдруг заметив на ее глазах слезы, испуганно откатился в сторону, встав с другой стороны постели.

– Детка… – голос сел, – я сделал тебе больно?

Марина вскочила, зажимая рот, шатнулась в сторону ванной – и вдруг скорчилась, и ее вырвало прямо у кровати. Люк растерянно бросился к ней.

– Не подходи ко мне! – крикнула она, кашляя и задыхаясь. Он замер у изножья, а Марина выпрямилась, вытирая ладонью губы – рука ее заметно тряслась, глаза были красные, – судорожно вздохнула, схватилась за прикроватный столик и снова согнулась в рвотном спазме. И, пережив его, затряслась и заплакала, мотая головой и растирая слезы по щекам.

– Детка… – растерянно и виновато промямлил Люк, ругая себя последними словами. – Я могу чем-то помочь?

Теперь ему страшно было даже прикоснуться к ней. Какое желание – о стенку головой хотелось побиться.

– Исчезнуть и больше никогда не появляться рядом! – прорычала она, судорожно сглатывая. – Если ты ни о чем, кроме своего удовлетворения, думать не можешь!

– Детка, ну прости меня… – он снова шагнул к ней. – Не сердись. Пойдем в ванную, я тебе помогу… Ну… не плачь. Ничего же страшного не произошло.

Она отшатнулась, выставив в его сторону руку. В покоях похолодало.

– Ничего страшного?! Нет! Не подходи и не трогай меня! Я не вынесу сейчас этого, Люк! – По лицу ее текли злые крупные слезы, рот кривился, и глаза становились все светлее, и голос – все громче. – Ты даже не подумал узнать, как я себя чувствую, что со мной было, прежде чем лезть на меня!.. В этом ты весь! Я все эти дни не знала, что с тобой, ты не удосужился ни позвонить, ни написать, без объяснений сослал, как собачку, куда-то за горы, а теперь примчался ко мне в постель, и плевать, что я почти не сплю, что мне плохо, что я умру скоро от токсикоза!

Она уже орала, вздрагивая от слез и размазывая их по лицу, так яростно, что его тоже начало потряхивать от адреналина.

– Это не так, Марин, – попытался он оправдаться, нервно сминая пачку сигарет в кармане. У него впервые в жизни отказал дар убеждения, он просто не знал, что сказать, – так был ошеломлен. Но супругу уже было не остановить.

– Я так устала, Люк, я спать легла под утро!! У нас столько раненых, нежить вчера напала, – Марина снова зарыдала, запрокинув голову назад и сжимая кулаки, и выглядела при этом совершенно безумно. Под ногами у него пол покрывался ледяным узором. – Мне было так страшно! Где ты был? Где ты был?!!

– Ты переволновалась, детка, – осторожно говорил он, тихо подкрадываясь к ней вдоль кровати, как к взбесившемуся животному. Изо рта шел пар, сердце колотилось часто-часто, спина взмокла. – Я был занят. Убивал инсектоидов… это не оправдание, да… прости, что не уделял тебе внимания. Я так соскучился, Марина. Так хотел тебя увидеть…

– Трахнуть ты меня хотел! – зло бросила она ему в лицо, подхватила прикроватный столик и, развернувшись, швырнула его в сторону Люка. Он не долетел – с грохотом врезался в пол. – Не подходи! Лучше бы ты вообще не приезжал!

– Детка, не поднимай тяжести, – попросил он, выдыхая и отступая по ледяному полу. От сгустившейся в комнате ярости и его кровь начала закипать.

– А тебе есть до этого дело? – выплюнула она. – Ты вообще помнил, что я беременна, когда залезал на меня? Убирайся! Убирайся из моих покоев, Люк!

– Марин, – сказал он тяжело, не способный справиться с ее истерикой, – ос-с-становис-сь.

Она засмеялась, нервно, выпрямившись и глядя на него с превосходством, – красноглазая, с растрепанными волосами, некрасивая и измотанная. От нее волнами била агрессия, расцветая морозными узорами на стенах.

– Что, не нравлюсь я тебе такой, Люк? Не нра-а-авлюсь. Я говорила тебе. Говорила. Ты не сможешь меня любить. Да ты уже и сам это понял, да? Недаром ты эту сучку целовал. Хорошо она целуется, а, Люк? Хорошо? Может, ты меня и отослал, чтобы к ней сюда прилетать? Жалеешь, наверное, что спас меня тогда… – она снова засмеялась-зарыдала, запрокинув голову, раскачиваясь, обхватив себя руками, а он слушал этот бред, смотрел на нее и не находил в себе сил остановить. – Лучше бы я тебя никогда не встречала… видеть тебя не могу, не могу, не могу! Ненавижу тебя!

Люк выдохнул, сжимая зубы, развернулся и вышел, понимая, что еще немного – и он тоже сорвется на крик. Его трясло.

– Правильно, – надрывно кричала она ему в спину из спальни, – убирайся! Убирайся и не возращайся! Ты мне не нужен! – Рыдания и вдруг приглушенное, отчаянное, молящее: – Люк! Люк! Прости… не уходи… Люк!

Он не мог вернуться – бежал оттуда, по коридору к черной лестнице, тяжело дыша, наполненный ее болью, тоской и яростным безумием до краев. Нужно было вымыть это ветром, но в таком состоянии нечего было и думать лететь змеем. Он не способен был сейчас собой управлять и точно либо устроит ураган, либо улетит на край света.

В Марининых покоях за его спиной что-то гремело, рушилось, раздавался звон разбитого стекла – похоже, она опять швыряла и ломала мебель. И нужно было вернуться, схватить ее, обнять и переждать, пока она успокоится, помочь ей справиться со срывом. Но он малодушно бежал – он тоже устал, вымотался, тоже ходил по грани все эти дни, и не хватало сейчас сил перешагнуть все то, что она ему наговорила. Не хватило сил отстраниться, пожалеть ее и простить.

Люк сунул руку в карман за пачкой сигарет, наткнулся пальцами на ключи от листолета и едва не бросил их в стену. Но передумал и быстро пошел вниз по лестнице. Вот и решение.

На настройку листолета он не стал тратить время. Прыгнув в него, нажал кнопку открытия гаража и, даже не пристегнувшись, понесся из замка к Третьему форту.

* * *

Этой ночью в Дармоншир, пользуясь темнотой, залетел раньяр с вооруженными людьми, одетыми в форму инляндских офицеров. Он опустился в лесу, неподалеку от земель замка Вейн, люди выгрузили оружие и отпустили стрекозу со всадником обратно.

Им была поставлена задача, избегая охраны, прокрасться следующей ночью к замку, заминировать его и взорвать, чтобы нанести урон проклятому колдуну и выманить его. А потом расстрелять из гранатометов и его самого, и тех, кто будет спасаться на машинах, и тех, кто прибудет на помощь.

Но оказалось, что земли колдуна очень хорошо охраняются: за земляными валами, окружающими его владения, мелькали огни, то и дело виднелись патрули. Чужаки затаились, решая, как отвлечь охрану, чтобы пробраться внутрь.

Утром в розоватом сиянии рассвета один из иномирян увидел улетающий от замка листолет и растолкал остальных. Возможность отвлечь патрули летела прямо на них.

* * *

Люка все еще потряхивало после Марининой истерики – он то шипел от злости, сжимая рычаг управления, то дергался, чтобы вернуться и утешить супругу, – но упорно набирал высоту и скорость. Он не в состоянии сейчас был говорить с ней. Сердце колотилось как сумасшедшее.

Оглядываться он не стал.

Впереди дугой вставало дымчатое, зеркальное утреннее море. Его светлость на мгновение отвлекся от управления, достал сигарету, щелкнул зажигалкой и затянулся… как вдруг его ослепило белой вспышкой, и Люк, оглушенный, со взорвавшейся болью головой, инстинктивно вывернул рычаг, пытаясь спастись. Щиты его, сжавшись от чудовищного давления, защитили аппарат от мгновенного разрушения, но вызвали кровотечение из ушей и носа; Люк почти ослеп и оглох.

Листолет от наружного взрыва разваливался на части и горел, со свистом планируя к морю. Так велики были набранная скорость и запас прочности летного артефакта, что аппарат, оставляя дымный след, донесся почти до воды и, полыхая, с оглушительным треском вмазался в скалы.

Врожденные щиты спасли Люка от взрыва, но лопнули от крушения на огромной скорости. Он, еще живой, посеченный осколками и искалеченный от удара, задыхающийся от едкого дыма, обожженный до мяса, стонущий от капель расплавленного пластика, что лились с горящего аппарата, вывалился на валуны, окропляя их кровью, извиваясь от невыносимой боли, ничего не слыша и не соображая. Пополз, не чувствуя рук и ног, перевернулся на спину, попытался вдохнуть – но не получалось, – и он захрипел там, на валунах у горящего листолета и подбирающегося приливом моря, забился в судорогах… и умер.

Марина

Я, разгромив спальню, упала на кровать и рыдала, пока не ослабла так, что в голове начало шуметь. Встать не было сил. Ко мне заглядывала Мария, но я приказала не заходить и не пускать никого. Я бы не вынесла сейчас кого-то еще.

Мне было мерзко и стыдно – за свое поведение, за безумную истерику, в которой вылились все обиды, вся моя усталость и злость. Я раз за разом звонила Люку, писала ему «прости», пыталась шутить и тут же понимала, как это неуместно и жалко выглядит. Он не отвечал, его телефон был вне зоны действия, и в конце концов я затихла, прижимая к себе трубку и всхлипывая.

Сейчас отойду, сяду на машину и поеду к нему.

Как он мог улететь!!!

Но я никак не могла встать – на меня накатила апатия, как всегда бывало после истерик, я лежала и смотрела то на сапфировую нить, обвивающую мою ногу, то в сторону разбитого окна. Стало холодно, и я потянула на себя одеяло. Взгляд мой зацепился за мешочек с иглой Поли. Часы показывали половину десятого утра. Нужно было вколоть ее, но даже то, что игла последняя, не заставило меня сдвинуться с места.

Не было сил.

Через какое-то время в мое сознание вторгся шум машин. Я слушала его, слушала голоса, а затем встала и побрела к окну, придерживая на плечах одеяло. Возможно, опять нужна моя помощь?

Но внизу стояли не грузовики с ранеными, а военные автомобили – я видела такие в фортах. От них в сторону замка направлялись несколько офицеров.

Может, они думают, что Люк еще здесь?

Я вздохнула и приказала себе собраться – быстро умылась, поплескав в опухшее, красноглазое лицо холодной водой, переоделась и пошла вниз.

В холле, где размещались койки раненых, стояла гробовая тишина. Я в удивлении остановилась на лестнице. Военные о чем-то разговаривали с леди Лоттой, обернувшейся на звук моих шагов. Она была белой как полотно и плакала.

– Что случилось? – сипло спросила я, чувствуя, как сжимается сердце.

– Госпожа герцогиня, – один из военных поклонился мне. – Простите за плохие известия и примите мои соболезнования. Ваш муж, лорд Лукас, погиб, разбившись на листолете.

Он замолчал, а я поднесла руку к горлу – второй я крепко вцепилась в перила – и засмеялась, всхлипывающе, громко. И так же резко перестала.

– Ну что вы, – сказала я, тяжело дыша, и просяще улыбнулась. – Вы ошиблись. Ошиблись, да?

Он не дал мне надежды.

– В его листолет выстрелили из гранатомета, миледи, он рухнул на побережье и сгорел. Врагов обнаружили и уничтожили, но его светлость это уже не спасет, к сожалению.

– Нет, – я качала головой. – Нет. Нет. Тело ведь не нашли? Не нашли ведь!!!

– Госпожа, тело, скорее всего, от удара выбросило в воду и унесло в море. Там скалы… под ними водовороты, сильное течение. Но мы обнаружили останки… фрагменты тела.

– Где? – я сбежала вниз. – Где?! Я хочу посмотреть! Это точно не он, другой кто-то… – я повернулась к свекрови, молча плачущей и глядящей на меня пустыми глазами. – Леди Шарлотта, это кто-то другой, ну скажите хоть вы им!

Она молчала – застывшая, скорбная статуя с льющимися по щекам слезами. Голос мой сел, я начала задыхаться.

– Леди Дармоншир, – деликатно вмешался еще один из военных. – Мы обнаружили фрагмент руки с брачным браслетом. По нему и опознали. И часть ноги. Но я не рекомендовал бы вам на это смотреть.

– Покажите, – приказала я сдавленно. – Покажите мне немедленно! – Я сорвалась на крик. – Немедленно!

Меня провели к машине и открыли двери кузова, из которого пахнуло холодом. Я поднялась внутрь и через несколько секунд молча смотрела на то, что лежало на одной из полок.

Эти пальцы, даже обожженные, с содранной кожей и синими ногтями я бы узнала где угодно. Мне даже не нужно было видеть брачный браслет – но он был там. Кусающий себя за хвост платиновый змей, впеченный в ало-синее мясо с клочками кожи, покрытый копотью и застывшими потеками пластика.

Внутри меня медленно, чудовищно медленно разрывалось на куски сердце. Было так больно, что я не могла говорить, моргать и думать. Только сипло дышать, умирая раз за разом. Вдох – ис-с-с-с-с-с-с – выдох. Вдох – ис-с-с-с-с-с-с-с-с-с – выдох.

Я, приняв руку офицера, спустилась из ледяного нутра машины, сделала несколько шагов по выжженной траве и упала в обморок.

 

Глава 10

Пятое апреля по времени Туры, Нижний мир

Алина

Крылья, плечи, мышцы спины и живота от дневных перелетов болели нещадно, несмотря на то что профессор Тротт делал остановки и большую часть груза взял на себя. Алина с тоской вспоминала пеший поход вдоль залива Мирсоль. Ей тогда казалось, что устать больше невозможно. Как она ошибалась! К вечеру пятая Рудлог двигалась на голом упрямстве, ныряя в воздухе, как подбитая птица. Над горными склонами было ветрено, и лицо приходилось обматывать тканью – иначе обветривалась кожа, а губы трескались и кровоточили.

Первые два дня ее толкал вперед почти животный страх, что их могут догнать. Она не жаловалась и ни о чем не думала, не просила остановок, а ночами, на стоянках в какой-нибудь выемке склона, заросшего густым кряжистым лесом, дремала вполглаза, разбитая, но готовая при малейшем шорохе вскочить, хватаясь за нож. Кошмары не возвращались, будто опасаясь ее взвинченного состояния, но она и так все помнила.

Отпустило принцессу к вечеру третьего дня – то ли устала оглядываться в страхе обнаружить погоню, то ли наконец осознала, что уже в безопасности. Защита Источника ощущалась на плечах легкой и уютной прохладой, к долине, по словам Тротта, они должны были добраться дня через три-четыре, и Алина, в сумерках опустившись на берег мелкой горной речки, весело несущейся вниз по темному склону, скинула сумки, уселась на теплый валун, расслабив крылья, и застонала, пытаясь покрутить плечами.

– Я не жалуюсь! – проворчала она, увидев взгляд Тротта, – тот, не отдыхая, уже начал рубить маленьким топориком сухое дерево на костер.

– На что вы не жалуетесь? – откликнулся он с невозмутимой иронией, пока принцесса, вынув хитиновый котелок из сумки, ковыляла к речке по широкой полосе гальки. – На то, что двигаетесь как деревянная кукла на шарнирах?

– И чувствую себя так же, – пятая Рудлог с покряхтыванием, достойным старушки самых почтенных лет, склонилась к реке. Сунула туда котелок и потянулась в ледяную воду ладонью – утолить жажду.

– Не пейте, остыньте сначала, – предупредил Тротт из-за ее спины. Там раздавалось потрескивание, потянуло дымком. – Дар-тени почти не болеют, но с таким перепадом температур я ни за что не ручаюсь. Лучше возьмите воду из фляги.

– Ладно, – Алина потащилась обратно, оскальзываясь на валунах, а профессор скрылся в темноте меж деревьев, подступающих прямо к галечнику у реки. Папоротники вокруг росли низкие, немногим выше человеческого роста, и днем во время полета зеленое море, покрывающее склоны, от ветра волновалось, как настоящее во время шторма.

Она, последив за спутником взглядом, поставила котелок на разгорающиеся дрова – по контрасту с пламенем сумерки показались гуще и темнее – и закопалась в сумку, вытаскивая мешочек с крупой и пластины сушеного мяса для похлебки, которые тут же начала строгать ножом в холодную еще воду. Ломать не хватало сил, а лезвие, наточенное инляндцем, резало сухое закаменевшее мясо как масло.

Вернулся Тротт, бросил к ее ногам с десяток сладких клубней, а сам пошел мыть руки. Алина дорезала и эту добычу – вода уже начала закипать – и со стоном поднялась. Пока полоскала нож и руки, мышцы продолжали наливаться болью, и даже повернуть голову было мучением.

– Вам нужно размяться, – услышала она голос лорда Макса. – Позанимаемся – станет полегче.

– Нужно, – уныло согласилась принцесса, возвращаясь под кроны деревьев. Попыталась поднять руки и бессильно уронила их: плечи и шею прострелило болью, дыхание перехватило. – Почему так болит? Вы же говорили, мы летаем благодаря родовой силе.

Алина кое-как развязала завязки на теплой куртке, скинула ее на сумку. Согреться она согрелась, но пластичнее мышцы от этого не стали – и принцесса, преодолевая боль, начала крутить руками и делать наклоны.

– Родовые способности не делают вас невесомой. Они лишь помогают держаться в воздухе, – Тротт, сидя у костра, следил за ней, и выражение его лица в отблесках костра было непонятным. – Придется потерпеть, Алина. Помните, как тяжело вам было идти в самом начале? Затем тело адаптировалось. Адаптируется и сейчас.

– Я понимаю, – заверила она сдавленно. Повернула голову вправо-влево и ойкнула – стало еще больнее, но она упорно разогревала шею. – А у вас не болит? – пропыхтела она через пару минут. – Вы же давно не летали.

– Не так, как у вас, – лорд Макс чуть отодвинулся от огня, скрестил ноги. – Но тоже чувствительно. Идите сюда, Алина. Садитесь, я разомну вам мышцы. Иначе с вашим упорством заработаете растяжение, и придется ждать, пока придете в норму.

Она подошла и с внезапным смущением опустилась спиной к нему.

– Ближе подбирайтесь, – пробурчал он, – так я до вас не дотянусь.

В котелке весело булькало, пахло вареным мясом и дымом, огонь грел лицо и руки. Алинка, поелозив по сухой и теплой гальке, приблизилась почти вплотную, коснувшись ягодицами скрещенных ног Тротта, оперлась крыльями о землю по обе стороны от его колен и склонила голову. И вздрогнула, когда плечи сжали жесткие пальцы, сжали болезненно и приятно и стали умело проминать сквозь тонкую ткань сорочки.

– Боги, – простонала она с наслаждением, – я сейчас умру! О-о-о-о-о… лорд Макс… ай! Мамочки! Больно! Не-е-е-ет, не останавливайтесь! Я просто покричу, не обращайте внимания. О боги-и-и… почему я вас ра-а-аньше не попро-о-оси-и-ила-а-а…

– Потому что вы очень самостоятельны, – сказал Тротт с глухой усмешкой. Голос его звучал непривычно, но Алина даже не могла сообразить, отчего ей так кажется. Он растирал ей шею, и это было так безумно, невозможно приятно, что все слова вылетели из головы, – она просто то мурлыкала, то выла на одной ноте, взвизгивая, когда профессор безжалостно продавливал особенно болезненные узлы. Тело, разгорячившись, дрожало от расслабления и удовольствия, и принцесса почти впала в дрему, когда лорд Тротт зашевелился и встал.

– Достаточно, – сказал он хрипло и шумно вздохнул. – Вставайте и берите нож.

– Да у меня перед глазами все мутится, – пробормотала она и повалилась на спину, раскинув крылья. – Как хорошо же! И тело как желе. Вы думаете, я смогу встать после такого? Да еще и драться?

– Ну я же могу, – ответил он непонятно, почему-то с силой потер лицо рукой, покачал головой и направился к речке.

– Вы все можете! – крикнула она ему вслед. – Вы могли бы стать отличным массажистом, лорд Макс!

– Спасибо, – донесся его голос из сумерек. Там плескало. Алинка приподнялась, присмотрелась: профессор ожесточенно и долго умывал лицо, и она следила за ним с недоумением. – Какая жалость, что я подался в маги.

Она встала, с наслаждением покрутила головой, крыльями – тело все еще ныло, но эта боль ни в какое сравнение не шла с той, что была ранее.

Инляндец вернулся к костру с красными от ледяной воды лицом и руками. Тяжело склонился к сумке – достать холстину, чтобы вытереть руки, – и Алина с сочувствием подумала, что все-таки мышцы у него болят сильнее, чем он показывает.

– Я тоже могу вас промять, – предложила она застенчиво. – Хотите? Правда, я не умею как вы, но буду очень стараться!

Тротт дернул крыльями и выпрямился, сжимая в руках светлую ткань. И несколько секунд молчал, глядя на нее мерцающими зелеными глазами.

– Как же вы еще невозможно юны, – сказал он почти зло. Алинка не успела удивиться или обидеться на это замечание невпопад – Тротт вытер лицо и приказал уже спокойно: – Берите нож, принцесса. Раз уж хотите помочь мне разогреться, постарайтесь меня хотя бы задеть.

Пятая Рудлог оскорбленно фыркнула и потянула оружие из ножен.

Задеть его ей так и не удалось. Но прошлые тренировки не прошли бесследно: она стала более ловкой и на каменный берег не упала ни разу.

Хотя, возможно, лорд Макс просто берег ее спину от соприкосновения с галькой.

Спать они легли, как и все последние дни, по разные стороны костра, разложив сумки-одеяла на огромных папоротниковых листьях, которые после тренировки сре́зал с деревьев Тротт. Потрескивал костер, подкормленный дровами, плескала речка, а Алинка вертелась на неудобном ложе, то глядя сквозь кроны в небо, где уже поднялись две лорташские луны, то поворачиваясь к огню, за которым спокойно лежал, отвернувшись, инляндец. Принцесса привыкла спать рядом с ним, но лорд Макс в первый же день после вылета из поселения лег отдельно. И она не решилась просить. В конце концов, он ей не отец. Но засыпалось теперь куда труднее.

– А здесь не может быть лорхов? – тихо спросила она, отчаявшись найти удобную позу.

Тротт зашевелился, лег на спину, закинув крылья за голову.

– Инсектоиды не любят прохладу, – сказал он, – и, хотя способны переносить низкие температуры, предпочитают селиться там, где тепло и сыро. Здесь нужно больше еды, да и паутину сплести затруднительно: часты сильные ветра. Поэтому в горы они могут забраться только по ментальному приказу. Так что не бойтесь, принцесса. Спите спокойно.

– А других хищников тоже нет? – с сомнением продолжила Алина.

– Есть, но они недостаточно велики, чтобы нападать на людей. Даже стаей. Спите, – попросил он устало. – Здесь вам ничего не грозит.

Он закрыл глаза, и принцесса, устыдившись, не стала дальше задавать вопросы. Она даже постаралась не сильно вертеться, замерев на боку лицом к костру и прикрывшись крылом. И сама не заметила, как заснула.

Кошмар вернулся вместе с паническим, удушливым страхом. Снова переживала она плен в твердыне Аллипа, наемников, забавляющихся с ней как с животным, свою беспомощность и отчаяние, отрубленные крылья лорда Макса и его окровавленное тело, свист кнута, безумные жестокие глаза тха-нора Венши, руки, касающиеся ее, мнущие, причиняющие боль, срывающие одежду… Кошмар давил каменной плитой, отнимал силы, заставлял беззвучно кричать и биться – и начал уходить, истаивая дымом, когда ее сжали другие руки, а в сознание проник настойчивый голос:

– Это сон, Алина. Дыши, девочка, это всего лишь сон. Он сейчас уйдет. Я рядом. Ты в безопасности.

Принцесса просыпалась с трудом, задыхающаяся, мокрая от пота, закаменевшая и ледяная от пережитого страха. Но она не плакала – просто лежала, постепенно отогреваясь и расслабляясь, и слушала ровное дыхание человека, который обнимал ее и касался губами уха. Он тоже молчал, грея ее своим телом и не шевелясь.

– Это когда-нибудь кончится? – спросила она хрипло.

– Да, – пообещал он, чуть разжимая руки, но не отодвигаясь. – Со временем вы победите и воспоминания, и кошмары, Алина. Они будут возвращаться все реже. Раз в несколько лет максимум.

– Откуда вы знаете? – принцесса облизала сухие губы и закрыла глаза. И уснула, не дождавшись ответа.

Шестое апреля по времени Туры

Утром она проснулась одна, отдохнувшая и выспавшаяся, в таком блаженно-спокойном состоянии, какого никогда на Лортахе не испытывала. Несмотря на солнце, выглянувшее из-за склона, было очень свежо, небо казалось даже не стальным – серо-прозрачным, и Алина сильнее укуталась в одеяло, нежась. Тело побаливало после перелетов, но совсем немного, да и ночной кошмар отдавался глухими укольчиками страха, слишком слабыми, чтобы испортить ей утро.

Рядом коптил костерок, на котором стоял котелок с остатками вчерашней похлебки. Лорда Макса видно не было. Ночью инляндец почему-то ушел от Алины и лег по другую сторону костра – она даже ворчала что-то обиженное, но слишком хотела спать, чтобы настоять на своем. И где же он сейчас?

Алина, повернувшись к реке, успокоенно улыбнулась, потянулась крыльями – Тротт тренировался на другом берегу, метрах в семи от нее. Было очень тихо. Только изредка сквозь плеск воды слышалось шуршание гальки – когда он прыгал и разворачивался, – хлопанье крыльев и свист рассекаемого клинками воздуха. Профессор опять был без сорочки, и солнце золотило его кожу, черные крылья и волосы – иногда в движении они казались рыжими, и Алина щурилась, с удовольствием следя за бликами от воды, что скользили по его коже. Все же рыжим он ей нравится больше.

Интересно, на Туре у него так же развито тело? Принцесса вспомнила, как они танцевали на свадьбе и как украдкой, со смесью удивления, неловкости и возмущения она, прижатая к инляндцу, разглядывала его шею, ухо и рыжие волосы. Его плечи под ее ладонями ощущались такими же крепкими, как здесь. Конечно, на Лортахе он пошире, но разница почти незаметна.

А еще он тогда показал ей токи стихий, и это было самым красивым, что она видела за всю свою жизнь.

Алина, мечтательно вздохнув, села и подтянула ноги к груди, обхватив их крыльями и закутавшись в одеяло с головой. Так было теплее, да и обзор стал гораздо лучше – потому что лорд Макс убрал клинки и опустился на землю отжиматься.

Через несколько минут профессор поднялся, отряхивая руки. Пятая Рудлог застенчиво помахала ему рукой – он кивнул и, расправив крылья, одним прыжком перелетел через речку.

– Вас знобит? – поинтересовался он, хмурясь.

– Не-е-е-ет, – удивилась Алина, пытаясь сообразить, почему он об этом спрашивает.

Тротт достал из сумки холстину, несколькими резкими движениями обтер лицо, шею и тело. Втянул носом воздух, брезгливо поморщился и, покосившись на реку, подошел к принцессе.

– Тогда почему вы до сих пор в одеяле, а не умылись и не позавтракали?

– Простите. – Алинка, покраснев, послушно задрала голову и подставила лоб под его ладонь. Подтянула на плечи сползающее одеяло и смущенно продолжила оправдываться: – Так просто уютнее, лорд Тротт. Здесь прохладно.

– Дальше будет еще холоднее. – Инляндец, пальцами подняв ей подбородок, заглянул в глаза. – Каждые сто метров в горах воздух охлаждается на шесть десятых градуса, а нам придется преодолевать полуторатысячный перевал, по моим прикидкам, конечно. Там температура не выше пяти-десяти градусов. – Он присел на корточки и взял ее руку, чтобы проверить пульс. Тротт смотрел куда-то в сторону, беззвучно шевеля губами, а Алина смотрела на него, затаив дыхание и чувствуя непривычное стеснение в груди. Волосы у него были мокрыми после тренировки, щетина сильно отросла за прошедшие дни, и пахло от него по́том и дымом. А на плечах виднелись едва заметные синеватые следы от ее зубов.

Профессор удовлетворенно кивнул, бросив рассеянный взгляд на ее запястье, и, по-прежнему погруженный в свои мысли, внезапно легко скользнул подушечкой большого пальца по ее коже – в одну сторону, в другую и обратно. Как погладил.

Алинка замерла. По телу вдруг плеснуло мягким удовольствием, заставившим крылья дрогнуть, а губы приоткрыться в горячечном выдохе.

– Собирайтесь. – Тротт поднялся, ничего не замечая и отворачиваясь к реке.

Пятая Рудлог пораженно посмотрела на него, потом на свое запястье – и почувствовала, как неудержимо, стремительно краснеет.

– Мы набираем высоту, поэтому можете чувствовать слабость, – говорил профессор: он снова взял холстину, подошел к воде и сейчас обтирался мокрой тканью, стоя спиной к Алине. – Здесь меньше кислорода, поэтому, если почувствуете головокружение, сразу же зовите меня.

Принцесса, не моргая и почти не понимая, о чем он говорит, широко раскрытыми глазами смотрела на его спину, крылья и плечи, на ложбинку позвоночника, уходящую вниз под пояс штанов, и мысленно ужасалась от осознания того, что сейчас ощущает.

– Сегодня у нас самый тяжелый перелет, – он показал рукой в сторону склона и продолжил обтираться, – мы облетим эту гору, а за ней будет высокогорное седло, которое придется преодолеть. За ним скалистое ущелье, там нет ни воды, ни топлива и нередки обвалы, поэтому останавливаться в нем опасно. К тому же там зона сильных ветров, придется тепло одеваться. Полетим дальше, еще через один перевал. Иначе никак: несмотря на то что горы в целом невысокие, на нашем пути параллельно идут два хребта, поэтому пики не облететь по основанию, как облетали до сих пор. – Лорд Тротт склонился, сполоснул ткань. – Участок, через который я вас поведу, и так самый низкий, там, по моим прикидкам, около полутора тысяч метров. И, скорее всего, мы не успеем опуститься достаточно низко до темноты, поэтому ночевать придется в пещере, которая расположена куда выше, чем мы сейчас. В темноте, несмотря на ночное зрение, я вас над склоном не поведу, там сильные ветра, а мы будем уже вымотаны. – Тротт обтер шею и обернулся. Нахмурился. – Алина, что с вами? Вы вся красная.

– П-правда? – промямлила Алинка и с силой потерла щеки ладонями. – Солнце, л-лорд Тротт. Сог-грелась. Н-наверное, нужно умыться.

– Поторопитесь, – сказал он настойчиво, посмотрел на холстину в своих руках и опять поморщился. – Нет, это невыносимо. Я все же пойду ополоснусь. А вы не вздумайте лезть в воду. Ближе к долине будут горячие источники, потерпите до них.

– Хорошо. – Принцесса поспешно выбралась из одеяла, вставая, быстро-быстро обошла Тротта и бросилась умываться к реке.

А потом она усердно жевала сухари и остатки вчерашней похлебки, старательно не глядя туда, где в отдалении, раздевшись и зайдя по колено в ледяную реку, мылся лорд Макс, скрытый деревьями.

Почти скрытый.

– Но это же профессор Тротт! – пробормотала она испуганно и все же покосилась через плечо – сквозь папоротниковые листья было видно, как инляндец, склонившись, умывает лицо, плещет крыльями воду на обнаженные бедра. Алина отвернулась, снова краснея.

Как, как она не понимала и не замечала этого раньше?

Но она ведь уже ощущала подобное – в ночь после того, как увидела их с Далин. Только почти забыла об этом.

– Профессор Тротт! – жалобно повторила Алина. Посмотрела на ложку с похлебкой, поставила ее обратно в котелок и прижала ладони к лицу. – Какой кошмар, – то ли засмеялась, то ли застонала она. – Какой кошмар!

«Ну прекрати, – внезапно трезво подумала принцесса с незнакомыми самой себе взрослыми интонациями. Так могла бы говорить Марина или Ангелина, но не она. – Признайся уже себе. Он тебе нравится».

– Нет, – застонала она, мотая головой.

«Тебе всегда нравилось его слушать. И смотреть на него. Еще в университете нравилось. Ты все время хотела, чтобы он тебя оценил. И спать рядом нравилось».

– Но я не думала… – прошептала она в панике.

«Что? Что это неудобно? Что он не только наставник и защитник, но и мужчина? Взрослый мужчина? Не думала. Теперь думаешь».

– Но я не хочу, – печально пробормотала Алина, от нервов снова хватаясь за ложку. – Я хочу как раньше.

«Не будет уже как раньше. Все давно изменилось. Когда ты их увидела. Ты уже тогда все поняла».

Алина с ожесточением доела похлебку. Затем вскочила, побежала к воде – оттереть котелок, занять руки, занять мысли, только чтобы избавиться от ужасной растерянности. Но отвлечься никак не получалось. В голове всплывало, как он обнимал и утешал ее ночью, как она кусала его, как ревновала к оихар. И ведь он тогда сказал про ревность! Вдруг он все понимает и знает, и какой смешной она тогда ему кажется!

Раздались шаги. Принцесса заморгала, обнаружив себя застывшей над сложенной сумкой. Очищенный котелок стоял рядом, костер был потушен и прикрыт дерном. Она подняла глаза на Тротта, который надевал поверх полотняных штанов плотные кожаные, и снова почувствовала, как начинают гореть щеки. Может, потому, что она уже была тепло одета.

Профессор, потянувшись за курткой, что аккуратно была повешена на папоротник, кинул на спутницу недоуменный взгляд.

– У меня ощущение, что вы сейчас сквозь землю провалитесь, – сказал он чуть ехидно, и она едва не застонала от благодарности за этот тон и за привычный его сарказм. – Что случилось, Алина? Опять солнце? Или вы ухитрились расколотить хитиновый котелок?

– В-все в поряд-дке, – буркнула она, не поднимая глаз и чувствуя, как заливается краской по самые уши.

– Я вижу, – откликнулся он с иронией и огляделся. – И все же – в чем дело? Что вы натворили?

Алина открыла рот, чтобы ответить, – но ничего не придумывалось, и она в отчаянии выпалила малую часть того, о чем думала:

– Мне с-стыдно, что я в-вас покусала, лорд Макс!

Тротт поднял брови, помолчал немного, внимательно глядя на нее, и вдруг усмехнулся.

– Понятно, – проговорил он спокойно, надевая куртку и пропуская крылья в прорези. – Отложенная эмоциональная реакция. Не переживайте. Это было бодряще, но в таком состоянии простительно. Не забивайте себе голову глупостями, принцесса.

– И правда, – пробормотала она, изо всех сил желая, чтобы он переключился на что-то еще. Но лорду Максу, казалось, вообще не было дела до ее переживаний. Он, обматывая лицо тканью, кинул взгляд на небо, повернулся туда, куда предстояло лететь, а затем снова к Алине.

– Дождя точно не будет. Собрались? – Он, подойдя к ней, привычно проверил, как прилегают к телу сумки, подождал, пока она тоже обмотает голову и нижнюю часть лица, и одобрительно кивнул. – Полетели.

Они находились за каменным, выветренным горным седлом, соединяющим две горы и обрывающимся в пропасть, в нескольких часах лета от того места, где ночевали, когда над ними зашумело, заревело и раздался чудовищный грохот, будто кто-то в гигантской кузне изо всех сил ударил молотом по наковальне.

Высоко над головами разбежалась паутина сияющих лиловым трещин, обрисовав огромный купол, накрывающий горы. Испуганная Алинка увидела, как швырнуло вниз рванувшегося к ней Тротта, который летел немного выше, когда ее саму ударило волной спрессованного воздуха и понесло в бездну, вдоль отвесной каменной стены.

Крылья вывернуло, и она суматошно молотила ими по воздуху, задыхаясь от скорости, с которой падала. Снизу приближались острые скалы ущелья, и она зажмурилась, почти потеряв сознание от страха, когда ее перехватили со спины, прижав к себе и дернув вверх, а затем аккуратно опустили на крошечный – в три шага шириной – уступ стены.

Лорд Тротт повернул принцессу к себе – тяжело дышащий, бледный, – ощупал ее крылья.

– Целы? – спросил он резко.

Алинка закивала, испуганно цепляясь за него и стараясь не глядеть на дно ущелья, которое находилось несколькими сотнями метров ниже.

– Крылья целы? – уточнил он, и в этот момент раздался повторный удар. Тротт дернул ее к стене, закрывая своим телом, и их вжало в камень, оглушив грохотом.

Принцесса с ужасом смотрела из-за плеча спутника на снова расходящиеся по небу сияющие трещины.

– Что это, лорд Макс? – прошептала она дрожащим голосом, показывая наверх.

Там навстречу им по защитному куполу в прозрачных серых небесах медленно шагал огромный, размером с гору, паук с человеческим торсом, двумя человеческими руками и двумя лапами-лезвиями – полупрозрачный, кроваво-черный, полыхающий по контуру багровым. Глаза его тоже пылали багровым. Паук поводил головой, внимательно глядя вниз, – Алине на секунду показалось, что он остановил свой взгляд на ней и Тротте, но нет, чудовище двинулось дальше.

– Нерва, один из местных богов, – тяжело ответил профессор.

Паукобог остановился и вдруг, размахнувшись лапами-лезвиями, что росли у него под руками, с ревом всадил их в купол. Снова раздался грохот, снова потекли трещины по защите Источника, которая будто бы стала чуть ниже. Алинка сжалась, спрятав лицо на груди Тротта, – задрожала и стена, к которой они прижимались, посыпались сверху мелкие камни, и уступ заскрипел, будто готовясь обрушиться.

Кровавый бог скрылся, но долго еще грохотали удары, которые заставляли принцессу леденеть от паники и цепляться за лорда Тротта. Здесь было очень холодно, выл ветер, и Алина сильно замерзла. Единственный источник тепла был рядом, и она вжималась в него, крепко обхватив руками и крыльями, и в эти моменты и думать не думала о каком-то смущении или неловкости.

Наконец все стихло. Беглецы подождали еще около часа и осторожно взлетели с уступа, преодолевая порывы разгулявшегося ветра.

Когда они поднялись над ущельем меж двух хребтов, туда, где их не швыряло воздушными потоками, лавирующими меж стен, Тротт оглянулся и остановился, развернувшись. Алина, придерживая рукой ткань на лице, тоже посмотрела назад и испуганно подлетела ближе к профессору.

Далеко-далеко из-за гор, которые они уже пролетели, с разных сторон поднимались несколько столбов дыма.

– Лес г-горит? – спросила она.

– Нет, – ответил Тротт. Голос его сквозь обмотку звучал приглушенно, зеленые глаза были тревожными. – Судя по направлениям, это горят поселения дар-тени. В том числе и наше. Вон там, – и он показал рукой на столб дыма. – Это значит, что защита сильно просела, Алина.

– Но она ведь еще д-держится. – Принцесса нервно подвигала плечами, чтобы убедиться в этом, хотя и так ощущала уютную прохладу Источника, совсем не похожую на пронизывающий холод здешних ветров. – Тогда почему этот бог остановился? Он за нами пришел, как думаете? Ох, я раньше б-богов никогда не видела, даже нашего праотца, а вот старшие сестры – да… а вы видели? Чудовище какое. Он, наверное, м-мог бы защиту вообще сломать, д-да, профессор? А вы же говорили, что здесь четыре бога, почему он т-тогда один напал? А раньше такое бывало? Когда вы жили в п-посел…

Она задавала вопрос за вопросом и не могла остановиться. У Алинки всегда было так – ведь, если понять явление, оно кажется не таким страшным.

– Поберегите вашу энергию на полет, – хмуро попросил Тротт, подняв голову к солнцу, которое стояло как раз над ними, а затем повернувшись к хребту, который предстояло преодолеть. Алина тоже посмотрела вперед: черный перевал на фоне прозрачного серого неба казался близким, но она уже знала, как обманчивы расстояния в горах. – Мы потеряли много времени, – продолжал инляндец, – некогда сейчас строить теории. Тем более что я не знаю ответов. Единственное, что могу сказать, – на моем веку нападений не было, и я о таких не слышал. А если он вернется, тем более вернется не один, мы можем и не дойти до Источника. Нужно торопиться, Алина. – Он взмахнул крыльями, скользнув вперед в воздухе, и пояснил уже в движении: – Попробуем к ночи добраться до пещеры с той стороны седловины, поэтому привалы отменяются. Остановки максимум на несколько минут, иначе мы окажемся в очень сложном положении. Но не вздумайте молчать, если почувствуете себя плохо или вам понадобится в туалет. – Тротт оглянулся. – Вы поняли меня?

– Да, профессор, – смиренно пробормотала пятая Рудлог, ускоряясь вслед за ним. Страх, ушедший было за несколько дней под защитой Источника, снова заставлял леденеть спину и сдавливал грудь, а перед глазами все стояла исполинская фигура чудовищного бога, который, вполне возможно, искал именно ее, Алину.

Перелет оказался изнурительным и долгим. Принцесса в конце концов перестала даже обращать внимание на попадающую в поле зрения живность – а посмотреть было на что. То мимо проносились стаи мелких пташек или, неслышно двигая крыльями, пролетали огромные птицы, похожие на туринских кондоров, но с необычными перьевыми хохолками. Сами окрашенные в розовато-сизый цвет, снизу они сливались с небом. Алина видела и их гнезда – большие, сложенные из папоротниковых листьев и ветвей, расположившиеся на скалистых уступах надвигающегося склона. То внизу пробегало стадо коз, кажущихся с высоты не больше таракашек, то трусили меж камней неопознаваемые мохнатые животные, похожие то ли на росомах, то ли на медведей. Слышала она и вопли вездесущих горластых ящеров, хотя разглядеть их не могла. Ущелье, несмотря на отсутствие воды и обильной растительности (только кое-где виднелись пятна мхов и зелени), оказалось полно жизни.

Первую и единственную остановку Тротт допустил на каменистом склоне в полукилометре ниже перевала, когда солнце уже пошло к закату, а ущелье провалилось в густую тень. Принцесса, торопливо сделав все дела и спрятавшись от ветра за огромный валун, вяло шевелила ноющими крыльями и жевала сухари, запивая их водой из фляги. Тротт, доев и отряхнув ладони, посмотрел на нее и приказал:

– Вставайте.

– Уже лететь? – жалобно спросила Алина, поднимаясь и почти не слыша свой голос из-за воющего вокруг ветра. Если бы не кожаные штаны и теплая длинная куртка-нагха, она бы уже продрогла насквозь.

– Нет, – буркнул он, стаскивая с нее сумки. – Доедайте.

Он переложил почти весь груз к себе, а остатки перераспределил так, чтобы ее сумки оказались примерно одинаковыми по весу. Принцесса не возмущалась – она молча жевала, от стыда опустив глаза, но чувствуя огромное облегчение.

Тротт и до этого нес большую часть припасов, а сейчас и вовсе будет тащить почти все за них двоих. Просто потому, что она не выдержит. Упадет. Алина не стала бы просить о помощи – ей тоже было его жалко, но лорд Макс сам как-то понял, что она вымоталась до слез.

Сейчас слезы тоже подступили к глазам, но по другой причине.

– Спасибо вам, – сказала она тихо. И словно стих ветер вокруг, словно отступила надвигающаяся темнота.

Тротт, уставший, с темными кругами под глазами, посмотрел на нее и едва заметно дернул губами в улыбке.

Перевал они преодолели, когда солнце уже зашло за горы и хребет провалился в темноту. Впереди открылись несколько красных пятен вулканов, подсвечивающих небо, – один из них располагался, по всей видимости, очень близко, потому что багровые облака нависали почти над головой. Ночь наступала очень быстро, ветер усиливался, ледяной и пронизывающий, и лорд Тротт, крепко держа Алину за руку и неизвестно как ориентируясь в густеющих сумерках, скользил в воздухе куда-то вниз и вбок. Благо склон с этой стороны был не обрывистым, как там, где они останавливались, а пологим, и крылья на спуске достаточно просто было держать раскрытыми, иногда делая взмахи. Да и встречный ветер помогал держаться в воздухе.

Принцесса очень боялась, что заденет своим крылом Тротта и они упадут, хотя профессор объяснял, что этого быть не может – в случае дар-тени действовал инстинкт, синхронизирующий движение крыльев и не позволяющий им опасно сближаться.

Алина ужасно замерзла, не чувствовала пальцев на руках, а в глаза словно насыпали песка. Крыльями работать было так тяжело, будто к каждому из них привязали по валуну. Но она знала, что спутнику еще тяжелее, – и, мысленно считая взмахи, обещала себе: «Вот еще двести, и будет пещера», «И еще двести», «И еще…»

Поэтому, когда Тротт крикнул: «Снижаемся!» – и, потянув ее вниз, отпустил руку, она от неожиданности едва не врезалась в покрытую лишайниками косую плиту горы. Но приземлилась, встала на дрожащих ногах, пригибаясь от порывов ветра и желая только лечь здесь и умереть.

Профессор шагнул к ней, сияя зелеными глазами, снова схватил за ладонь, крикнул раздраженно:

– Не спите, Богуславская! Здесь недалеко, идем!

– Я не сплю, – пробормотала она, разлепляя веки, и послушно побрела следом, согнувшись, глядя под ноги. В проплешинах среди выступов скальной породы, расцвеченных белесыми лишайниками, встречались и участки нанесенной почвы – там росли сухой мох и какие-то чахлые кустики, казавшиеся непреодолимым препятствием: за них Алина цеплялась обувью, то и дело чуть не падая. Сил поднимать ноги не было.

Пальцы, сжимающие ее ладонь, стали жестче, а затем лорд Макс и вовсе обхватил принцессу за талию и прижал к своему боку.

– Закинь руку мне на плечи, – крикнул он. Пятая Рудлог еле-еле подняла руку, хватаясь за его шею, а он прижал ее крепче и еще прихватил крылом. Сразу стало теплее, но Тротт уже тянул ее дальше вниз по каменному склону, огибая валуны, скалы и россыпи острых камней, которые хорошо были видны ночным зрением.

– Еще сто шагов, не больше! – говорил инляндец настойчиво. Или: – Еще две минуты, всего две. Потерпи, девочка. Почти дошли.

– Я иду, – шептала она, прижимаясь к нему, спотыкаясь и щуря слезящиеся глаза. Кожа вокруг них болела, как ободранная. – Иду, да, иду, иду…

Максимилиан Тротт

По горному уступу, покрытому темным ковром мха и расположенному в километре ниже перевала, Макс уже тащил принцессу на себе. Глаза ее закрывались от усталости. Алина то и дело пыталась пойти самостоятельно, но ноги подгибались, и она снова повисала на нем. Да и не давал Тротт ей отстраниться – уж лучше дотянет так, чем она свалится. Но свое тяжелое свистящее дыхание он слышал даже сквозь вой ветра и, несмотря на холод, под курткой был весь мокрый.

Он обошел несколько огромных камней, лежащих там, где уступ переходил в горный склон, протиснулся между стеной и одним из валунов, крепко удерживая принцессу за локоть и помогая ей пролезть следом. Алина выпала из расщелины ему в руки, и он несколько секунд держал ее, прижимая к себе и даже сквозь одежду ощущая, как колотится ее сердце. Чуть отстранился – она безвольно покачнулась и застонала, и Макс, плюнув на собственное состояние, поднял ее на руки и понес вдоль стены. Принцесса, сжавшись, обхватила его за шею; глаза ее были виноватыми.

Валуны и осколки горной породы здесь защищали от ветра, и идти теперь было куда легче. Тут осталось-то сделать всего десяток шагов, чтобы увидеть темный провал пещеры. Вход был ниже человеческого роста, и Макс осторожно опустил спутницу на землю. Та, кажется, от усталости ничего уже не замечала и только отчаянно цеплялась за него, словно боялась потеряться.

– Дошли, – просипел Тротт, подталкивая ее к входу. – Здесь нужно идти по одному, пригнитесь.

Принцесса, согнувшись и упираясь руками в своды пещеры, исчезла в каменном зеве, и Макс последовал за ней. Через шесть шагов темный потолок над головой устремился вверх, и Тротт выпрямился.

Богуславская, не разгибаясь, бессильно опустилась на колени, опираясь на руки и пытаясь отдышаться.

Пещера была шагов десяти в ширину и пятнадцати в длину, а дальше, сужаясь, уходила куда-то вниз. Внутри было сухо и казалось тепло просто потому, что ветер сюда не попадал. Но скоро они остынут, и здесь тоже станет зябко. Нужно было обеспечить источник тепла.

Тротт, не трогая спутницу, снял с себя поклажу, со стоном потянулся, чувствуя, как болят все мышцы, и склонился к сумке. Позади раздался всхлип – он обернулся и замер с кремнем и огнивом в руках. Алина, стоя на коленях и опустив голову, беззвучно плакала, вытирая лицо тканью, которой она обматывала голову на время полета.

У него не было сил утешать ее, но он знал, что́ утешит и порадует лучше любых слов. Макс присел у обложенного булыжниками кострища, в котором заботливо были поставлены домиком дрова с прослойкой из сухих папоротниковых листьев, и чиркнул кресалом. Посыпались искры, розжиг сразу занялся; затрещали, полыхая, поленья, заплясали на стенах оранжевые отблески, сразу делая пещеру уютнее, и дым потек вверх, к трещине в неровном потолке.

– Идите сюда, – позвал он, снова оборачиваясь.

Принцесса, щурясь сквозь слезы, посмотрела на костер и перевела почти благоговейный взгляд на Макса, недоверчиво и жалко улыбаясь ему. И снова в груди его сжалось сердце от чего-то до ужаса похожего на бесконечную, всеохватывающую нежность.

– Вы будете смотреть или попробуете согреться? – прохрипел он, отцепляя от пояса флягу и поднося к губам. Горло пересохло просто чудовищно.

– Откуда? – прошептала Алина с изумлением, подползая к огню и протягивая к нему красные от холода руки. – Боги, как тепло… – Пальцы ее задрожали, следом затряслось тело, и она застонала, смаргивая слезы.

– Все, кто летает к морю через горы, знают эту пещеру, – отозвался Макс тихо, поставив флягу на каменный пол. Он тоже на несколько мгновений поднес руки к костру, но тут же отвернулся, снова зарываясь в сумки. – Полукилометром ниже начинается лес, каждый, кто останавливается здесь, после привала приносит дрова и оставляет что-то из припасов. Жаль, водой не запастись, но нам должно хватить того, что во флягах.

Богуславская, всхлипывая и поскуливая, как щенок, почти совала руки в огонь и, казалось, готова была сама туда запрыгнуть. Кожа вокруг глаз у нее была красной, припухшей и мокрой. Тротту нестерпимо тяжело было видеть ее слезы.

– Не плачьте, – буркнул он. – Мы ведь уже дошли. Вы справились. Дальше путь будет легким.

– Это ведь вы справились. – Принцесса старательно вытерла глаза, но слезы покатились снова, и она заверила дрожащим голосом: – Я совсем уже не плачу, лорд Макс.

– Я вижу, – отозвался Тротт незло. Он отвязал от сумки котелок, вылил в него воду из своей фляги, оставив несколько глотков на утро. Алина, увидев это, поспешно отцепила свою и передала ему. Пока он доливал воду, она оглядывалась, продолжая всхлипывать и шмыгать носом. Рассмотрела наваленные у стены сухие папоротниковые листья, поверх которых лежало старое одеяло, несколько деревянных глубоких плошек рядом, кожаных мешочков – и перевела вопрошающий взгляд на Тротта.

– Там крупа, сухари, мед, – Тротт кивнул на крайний мешок. – Это мой, с прошлого полета. Хотите сладкого? Может, хоть это вас утешит.

Алина покачала головой, доставая из ножен нож. Руки ее все еще дрожали, но плакать она перестала, а во взгляде появилось знакомое упрямство.

– Хочу, но сначала надо приготовить горячее, лорд Макс. А вы отдохните.

– Заманчивое предложение, – усмехнулся он, кинув взгляд на папоротниковое ложе и переводя его на котелок, наполненный водой. – Но вдвоем мы справимся быстрее. Сейчас не кидайте мясо, режьте его на холстину, подождем, пока закипит вода, и сделаем себе в плошках кипяток с медом. А остатков воды должно хватить на кашу. И еще, Алина. Без меня наружу не выходите. Если что-то понадобится – говорите.

– Хорошо, – с неловкостью буркнула она, запуская руку в мешок, и вдруг зевнула. Лицо ее от огня разогрелось, кожа стала красной, блестящей. – Вот сейчас дорежем, согреюсь и скажу. Если не засну раньше.

– Пока лучше не спать, – предупредил Тротт, присаживаясь на пол рядом и тоже начиная строгать мясо. – Пока не поедите.

– Я и не хочу спать, – пробормотала она и еще раз зевнула, прикрываясь рукой и чуть не роняя пластину мяса. Засмеялась тихо, застенчиво поглядывая на него блестящими глазами. – А вы не хотите?

– Очень хочу, – признался он. Нож в его руках ходил быстро, уверенно, а Богуславская двигала своим осторожно, медленно – и слава богам, а то порежется еще. – Но без ужина это неразумно.

– Вы всегда делаете то, что разумно, профессор, – сонно подтвердила она.

– Не всегда, – усмехнулся Тротт, глядя на ее соловеющий взгляд и румянец. Губы порозовели и казались еще пухлее, чем обычно.

– Например? – Алина потерла глаза тыльной стороной ладони, в которой был зажат нож, и покосилась на Макса. – А, – сказала она с упреком, – вы все равно не признаетесь.

– Мне не хотелось бы уронить свой авторитет в ваших глазах, – подтвердил он нарочито серьезно. Принцесса улыбнулась во весь рот. И он поймал себя на том, что ждал этой ее открытой, почти детской улыбки.

– Ну расскажите что-нибудь, иначе я точно прямо тут усну. Давайте я начну. О неразумном. Вот я однажды превратилась в дерево. Представляете, если бы я не смогла вернуться?

– Как вам это удалось? – с живым интересом спросил Макс.

Спутница открыла рот и вдруг замялась.

– Семейная тайна. – Голос ее был застенчивым. – Знаете, а я ведь выдала вам слишком много семейных тайн! – обвиняюще заявила она. – Теперь ваша очередь.

– Не припомню, чтобы я вставал в очередь, – задумчиво проговорил Тротт.

– Ну лорд Ма-а-акс! – вознегодовала Богуславская, сурово сдвигая брови.

– Ну хорошо, – усмехнулся он. – Раз уже речь зашла о деревьях: вокруг моего дома растут живые дубы, связанные со стихийными духами земли. Я когда-то посадил их ради эксперимента, накастовал алгоритм защиты, а духи за несколько десятков лет зародились сами собой в сгустках зеленой стихии. Теперь дубы разумны и считают меня хозяином.

Принцесса смотрела на него с ожидаемым восторгом. Глаза ее блестели.

– Как бы я хотела посмотреть на них!

– Я не сомневался в вашей реакции, – отозвался он с насмешкой.

– Вы покажете мне, лорд Макс? – она не спрашивала, а требовала.

– Конечно, Алина.

Он не стал добавлять «если мы выберемся отсюда».

– Поскорее бы, – пробормотала Богуславская, немного приуныв. Видимо, ей в голову пришла та же мысль.

Вода в котелке закипела, и Тротт, тщательно протерев две плошки тканью, плеснул в одну из них кипятка, ложкой достал из мешка большой кусок засахарившегося меда и, размешав, отдал принцессе. Сделал и себе медовый напиток, поставил рядом остыть, пока забрасывал в котелок крупу и нарезанное мясо. И только затем принялся пить. Напиток обжигал, выгоняя из тела холод и придавая силы.

Алина тоже осторожно глотала из плошки, дуя на воду и прикрывая глаза. Допив, со стоном потянулась:

– А-а-а-а… хорошо!

– Согрелись? – поинтересовался Тротт, помешивая набухшую уже кашу.

– Угу. – Принцесса покосилась в сторону выхода и зябко обхватила себя крыльями. – Все-таки как там холодно. Странно, что снега нет.

– На Ларте почти нигде нет снега, – отозвался он. – Только на севере, далеко за столицей, в горах, и то когда наступает местная зима.

– А сейчас что? – перебила его Алина.

– Весна, как на Туре. Материк большой, несмотря на затопление, но, насколько я могу судить, лежит в тропических и субтропических широтах вдоль экватора. И горы все старые, несмотря на действующие вулканы, поэтому невысокие. Нет вершин в восемь тысяч метров, как у нас в Милокардерах или Северных пиках. Кстати, на севере Ларты я видел лесные анклавы из лиственных деревьев.

– Семена, наверное, тоже попали сюда через порталы, – пробормотала Алина, изо всех сил тараща глаза, которые то и дело закрывались. От тепла и сладкого ее окончательно разморило. – Как козы и куры. И собаки. Я видела их в поселении.

– Вероятнее всего, – согласился Макс.

Она потерла глаза.

– Как хорошо, что люди ушли из поселений, да, лорд Макс? Хотя они, наверное, ужасно испугались сегодня.

– Если защита еще просядет, они и в убежищах будут в опасности, – хмуро проговорил Тротт. – Хотя их будет сложно найти. Это система огромных пещер, в них пережидают разливы рек в период осенних дождей. Там есть вода, место для всех жителей, есть где держать животных. Но, конечно, если лорташские боги захотят их найти, они найдут.

– А как они не нашли нас? – внезапно несонно поинтересовалась принцесса. – Мы ведь так долго шли.

– Сам много раз задавал себе этот вопрос, – откликнулся Тротт. – Не знаю, Алина. Остается надеяться, что так будет и дальше.

Наступила пауза. Каша булькала в котелке, потрескивали дрова – Макс, подбросив еще несколько поленьев, поднялся, чтобы распаковать сумки-одеяла. Раскрыл их, выложив вещи на пол, бросил оба на папоротниковое ложе.

– Сегодня нам придется спать в тесноте, – сообщил он. – По отдельности мы замерзнем.

Принцесса повернула голову и ожидаемо покраснела – как и утром, когда разглядывала его и заливалась румянцем, – а Макс, как и тогда, тяжело подумал, что сейчас самое время еще увеличить дистанцию. Но как ее увеличишь, если все время приходится находиться в тесном контакте?

– Н-ну ничего, – звонко выговорила она. – Если иначе никак, т-то я с радостью… мы же много раз так спали… ох… я хочу сказать, что… что… не знаю я, что хочу сказать, профессор Тротт!

Она с отчаянием посмотрела на него и опустила голову.

– Прекрасно, – ровно сказал Макс. – Дайте мне тарелку, ваше высочество. Пока вы краснеете, каша остынет.

Она фыркнула, но немного расслабилась, протянула плошку, осторожно и внимательно глядя на него сонными глазами из-под светлых волнистых прядей.

– Вас не смущает, что я смущаюсь? – вопросила она с вызовом.

– Вы все время смущаетесь, Алина, – ответил он спокойно, наполняя ее тарелку. – Я привык.

– А не хотите знать почему? – уже сердито продолжила она.

– Почему? – терпеливо спросил Тротт, передавая ей кашу. Не говорить же «я знаю».

Богуславская набрала в легкие воздуха, и Макс уже приготовился к сложному разговору, когда она потерянно засопела и уткнулась взглядом в тарелку.

– Не скажу, – пробурчала она со вздохом и сунула в рот ложку. – Боги, как вкусно…

Он молча ел обжигающе-сытную мясную кашу, поглядывая на спутницу. Даже сейчас, несмотря на зареванность, усталость, обветренное лицо и распухшие губы, ее диковатая красота никуда не делась. И спину принцесса держала прямо, хотя руки заметно дрожали от усталости, а голова то и дело клонилась вниз. Доела, поставила плошку рядом с собой, снова зевнула, прикрываясь ладонью. И снова.

– Как не хочется выходить наружу, – пробормотала она, помотав головой. – Но надо.

– Надо, – согласился он, поднимаясь и протягивая ей руку. – А потом сразу спать, Алина.

Когда они вернулись, Макс, подбрасывая дрова в костер, предупредил:

– Я лягу у стены. Там холоднее.

– Ладно. – Алина, усевшаяся на край ложа, потерла покрасневшие от ветра ладони и бессильно положила голову на колени, обхватив их руками. Так она и сидела, пока Тротт оттирал плошки, переносил ближе к костру поленья – подбрасывать ночью – и укладывался спиной к стене.

– Ложитесь уже, – позвал он.

– А? – Принцесса ошалело вздернула голову, оглянулась на него непонимающими мутными глазами. – А-а-а-а… сейчас… да…

Она легла, подобралась к нему ближе, прижалась спиной, засопела, когда он накрыл ее крылом, а сверху – двумя одеялами. Снаружи выл ветер, тихо потрескивал костер, и в пещере было уютно и тепло.

Принцесса завозилась, еще чуть подвинулась к Максу, повернулась на спину – так, что уперлась локтем ему в живот, а его крыло скользнуло ей по груди.

– А помните, мы тоже грелись в пещере над морем? – прошептала она сонно.

– Помню, – негромко ответил Тротт.

– Хорошо было, да?

Он едва разобрал ее бормотание. Принцесса еще раз повернулась, уткнувшись носом ему в куртку, а коленями в бедра, вздохнула… и Макс едва не дернулся, потому что холодная ладонь ее скользнула по его пальцам, сжавшимся в кулак, вверх под локоть, и Алина обняла его, сунув руку к основанию крыла, в чувствительный пух. Самым естественным сейчас казалось обнять ее в ответ, но он заставил себя остановиться. И его рука осталась прижатой к боку.

– Вы такой теплый, лорд Макс, – шепнула Алина ему в грудь, и ему показалось, что жар ее дыхания ощущается даже сквозь толстую куртку. Тротт, не шевелясь, подождал несколько минут, остро ощущая ее слегка подрагивающие пальцы в подкрылье и глядя на пляшущее пламя костра. Наконец принцесса под его крылом расслабилась, ее дыхание стало ровным и глубоким. И тогда он прикрыл глаза, а затем чуть склонил голову и коснулся губами ее светлых волос.

Седьмое апреля по времени Туры

Макс проснулся от того, что затекло тело – он оставался в той же позе, в какой заснул. Пошевелился, приподнял голову: костер прогорел, из узкого входа в пещеру падало бледное пятно света – значит, снаружи занималось утро. Под одеялами было жарко; Богуславская все так же обнимала его, сунув руку под крыло, прижавшись грудью к груди, бедрами к бедрам – только голова была чуть откинута назад. Лицо ее выглядело спокойным и очень юным, и Макс, точно зная, что нельзя этого делать, все же посмотрел на ее приоткрытые розовые губы, пухлые и чуть обветренные. Вздохнул тяжело, поражаясь собственной реакции – зачастило сердце, а за ним сорвалось и дыхание; мелькнула перед глазами картинка, как он целует эти мягкие губы, вжимая сонную, горячую девушку в ложе, как лихорадочно расстегивает ей куртку, только чтобы запустить руки под сорочку, к телу…

Тротт беззвучно, зло выругался, кое-как отодвигаясь к стене. Рука принцессы скользнула по его боку, и она зашевелилась, засопев и перевернувшись на спину.

Макс подождал с минуту, сел, почти упираясь макушкой в наклонный свод пещеры, и, стараясь не разбудить спутницу, перегнулся через нее, навис на прямых руках, чтобы перелезть, – и тут Алина приоткрыла мутные сонные глаза и непонимающе посмотрела на него.

– Лорд Ма-акс? – она чуть удивленно и хрипло протянула его имя, зашевелилась, запрокидывая голову и потягиваясь прямо под ним. Он замер, задерживая дыхание, но оно все же прорвалось, сбивающееся, жаркое; Богуславская, тут же насторожившись, заморгала недоуменно, напряглась – и вдруг в глазах ее плеснул настоящий страх. – Лорд Макс? – повторила она тревожным шепотом, застыв и очевидно заставляя себя не дергаться и не отталкивать его. Зрачки сократились в точку, губы побелели, задрожали, на коже резко проступили веснушки – а Тротта словно в ледяную воду макнули. Вернулись и самообладание, и умение подобрать нужные слова.

– Не думал, что я с утра такой страшный, – сказал он как можно язвительней, перекатываясь через нее и вставая с ложа. Повернулся к ней – Алина, все еще бледная до синевы, тяжело дышащая, успела вжаться в стену пещеры и глядела так, будто готова была броситься на него с ножом. И Макс заставил себя говорить дальше, коротко, спокойно – чтобы точно дошло до ее сознания – и чуть иронично: – Не смотрите на меня так, ваше высочество. Я каюсь, что разбудил и испугал вас. Надо было двигаться аккуратнее. Встал подбросить дров, костер прогорел. Да и утро уже.

Паника постепенно уходила из ее глаз, на лицо возвращались краски. Она расслабилась, неуверенно улыбнулась – и Тротт склонился над кострищем, складывая поленья.

– Извините, – виновато проговорила она ему в спину. – Лорд Тротт… профессор! Я не вас испугалась… понимаете?

– Я все понимаю, – сказал он тихо, чувствуя себя омерзительно. Подошел, присел перед ней на корточки, не удержавшись, погладил по голове. Принцесса несчастными глазами смотрела на него. – Это тоже пройдет, Алина. Поспите еще. Я слетаю вниз за водой и дровами, пополнить то, что мы использовали, так что минимум полчаса у вас есть.

Тротт попытался подняться, но Богуславская не дала, схватив его за руку.

– Вы ведь не сердитесь?

– На что? – спросил он, ощущая себя последним скотом за желание к этой испуганной девочке. – На то, что с вами случился кошмар, от которого я вас не уберег?

– На то, что я подумала о вас такое… – выдавила она, краснея и не глядя ему в глаза, и Максу стало совсем тошно.

– Это не вы. Это подсознание. – Он поднялся, взял обе фляги, прикрепил себе на пояс. – Досыпайте, Алина. Нам осталось облететь вулкан и две невысокие горы. Придется поторопиться – никто не гарантирует, что лорташские боги не вернутся, так что отдыхайте, добирайте сил. Зато, если хорошо поработаем крыльями, вечером уже достигнем долины с красными скалами, водопадами и горячими источниками. Сможете помыться.

– Правда?! – Глаза ее засияли, и все тревоги были забыты, как и возможность вероятного нападения.

– Хоть всю ночь будете плескаться, – пообещал он, усмехаясь ее понятному счастью. Макс и сам жаждал отмыться до скрипа. – Переночуем там, а ко второй половине дня уже доберемся до долины Источника.

– Даже не верится, что окончание пути так близко, – пробормотала принцесса, укладываясь и закутываясь в одеяла так, что только нос остался виден. – Только возвращайтесь побыстрее, лорд Макс, – попросила она тихо. – Я очень хочу полететь с вами, но понимаю, что только зря потрачу силы и задержу вас. Я подожду… но все равно не смогу без вас заснуть.

* * *

Бог-Нерва, бог-война, вернулся в холм под храмом, в место силы, пропитанное кровью, что укрепляло его и его братьев и позволяло сосать остатки энергии из планеты.

Они давно уже ощущали себя единым существом и мыслили так же, но давно и общались вслух, сами себе задавая вопросы и сами же отвечая: возможно, стрекочущие и шипящие звуки их голосов помогали убедиться, что они еще живы.

Когда-то они были прекрасны, были среди них и женские сущности, и мужские, но никто из них сейчас не вспоминал об этом; суть их изменилась от дел их, как меняется суть любого живого существа от того, добра он сделал больше или зла, а внешность они поменяли сами: инсектоидная боевая форма оказалась идеальной как для межпланетных переходов и битв с богами захватываемых земель, так и для запугивания населения. Идеальной она была и для творения, точнее, переделки творений Первоотца по образу своему: каждый из богов, как огромная пчелиная матка, нес в себе формы и образы всех отвратительных существ, что они создавали и в любой момент могли создать снова, – было бы только достаточно материала и энергии для поддержания жизни своих творений.

Давно ушел из них и страх развоплощения, страх перед Первоотцом: Тот, кто создал Вселенную, зачем-то позволил существование богов после гибели их планеты и не тронул, когда они стали захватывать другие миры. Возможно, Он видел их хищниками, что уничтожают слабых и нежизнеспособных сородичей, возможно, допустил и такую форму развития высших существ в сверхвысших или считал их одним из факторов вероятности. А, может, Ему тоже было любопытно, что у них получится. Он каждое мгновение мог развеять их – а раз не делал этого, то они были свободны в своих устремлениях.

Бог-Нерва, бог-война, окунулся в кровавую тьму, полную силы, и три его брата приняли его в свои объятья, слились в пульсирующий тьмой и голодом шар, восполняя потраченные силы.

– Нужно ли было нападать на чужака, когда цель так близка? – спрашивали они.

– Нужно было попытаться, – отвечали они, шурша и стрекоча, впитывая страх и боль жертв и с нетерпением ожидая нового близкого жертвоприношения.

– Много сил потратили и не сокрушили его. Много сил, много.

– Нужно было попытаться, – снова возражали они сами себе, и тьма удовлетворенно ворочалась, заглатывая сама себя. – Если беловолосая девка там, можно было убить и ее, и чужака. Он же слаб, слаб, слаб…

– Он достаточно силен, чтобы удержать купол под гневом Нервы, – шептали они в ответ. – Больше трогать его не будем, нельзя тратить силы, нельзя.

В склонах горы шуршало, сыпалось – то ворочались их создания, вершина их мастерства, совершенное оружие. Уже завтра они дозреют и отправятся к порталам, на подмогу армиям, наступление которых ожидаемо остановилось перед превосходящей цивилизацией.

– Скоро уже, скоро, – ворчала тьма. – Пусть чужак остается здесь, пусть прячется под куполом… Пока он тут, мы уничтожим остальных в его мире. И он сам развеется, сам.

– Даже если беловолосая девка под куполом, она не успеет добраться до порталов, чтобы закрыть их.

– А если чужак поможет?

– Он слаб, слаб, слаб…

– Но все же достаточно силен.

– Оставим его за спиной? Глупо, глупо, глупо…

– Оставим девку живой? Сила предсказания непреложна. Надо убить ее…

Клубок из шуршащей, копошащейся тьмы наливался раздражением.

– Нельзя тратить силы. Нельзя. Хоть и ущербны защитники мира того, но сильны.

– Иначе решить нужно…

– Мы оставим у порталов еще одну армию. Девка не пройдет сквозь нее. Даже с защитником.

– Мы оставим здесь одного из нас. Если чужак выберется из-под защиты, он станет уязвим.

– Скоро уже, скоро.

– Скоро…

– Ничто нам не помешает.

– Ничто и никто…

 

Глава 11

Седьмое апреля по времени Туры, Нижний мир

Алина

Принцесса, конечно, не смогла просто ждать, пока Тротт вернется. Она попыталась полежать с закрытыми глазами, кутаясь в одеяла, но так тяжело переживала свой страх, что вертелась на ложе, жмурясь от угрызений совести и грустно вздыхая.

Как, почему она испугалась? Это же лорд Макс! Они столько раз спали вместе! Находились в тесном контакте! Профессор помогал ей выйти из кошмаров, утешал, обещал, что все пройдет… Сколько раз он ее спасал! Да он на себе ее, считай, протащил весь путь от леса, где она пряталась. А она утром едва удержалась, чтобы не закричать и не вцепиться ему в горло.

Алина от стыда перевернулась на живот и застонала в старое, чуть пахнущее сыростью одеяло.

Ночью ей спалось тепло и сладко и, даже не до конца проснувшись и обнаружив, что Тротт склонился к ней, она не испугалась, а удивилась. Но потом Алина рассмотрела его глаза – показались они темными, страшными, безумными, как у тха-нора Венши, – и сразу вспомнилось то, как она видела лорда Макса с Далин и каким диким он был тогда. Сердце за доли секунды зашлось в панике, и дыхание перехватило до боли в легких. Заледенели руки, а сознание помутилось, не иначе, потому что близкого, безопасного, все эти недели оберегающего ее Тротта принцесса испугалась до истерики. Смешались образы защитника и насильника, и почудилось, что мужчина, нависающий сверху, сейчас начнет рвать на ней одежду, терзать ее тело, и ничего, ничего она не сможет ему противопоставить.

Противнее всего было, что он понял все раньше нее. И не обиделся.

Но как, как теперь смотреть ему в глаза?

– С другой стороны, – жалобно и рассудительно пробормотала Алина в одеяло, чувствуя, как краснеет, потому что мысли ее приняли совсем другое направление, – я и так по многим причинам не могу смотреть ему в глаза.

Неужели теперь, после случившегося в твердыне, она всегда будет бояться мужчин? Вот например, если… если… Алинка зажмурилась, осторожно представив, что Тротт (какая ерунда!) захотел бы поцеловать ее. Фантазия, обычно буйная, забуксовала, несмотря на небольшой практический и обширный теоретический опыт, полученный из любовных романов; на моменте, когда он склоняется к ней, принцесса покраснела, чувствуя, как жарко становится телу, и свернулась в комочек, закрыв лицо крылом.

Ей было немного смешно от того, что она вообще размышляет о такой нелепице, стыдно: а вдруг лорд Макс, вернувшись, поймет, о чем она тут думала?! – и очень любопытно, как это могло бы быть.

Но страха – страха не было.

– Хватит думать о глупостях! – приказала она себе. И заулыбалась, потершись щекой о крыло.

Глупости действительно отступили, но вместо них в голову начали лезть всякие ужасы: вдруг Тротт не вернется или их нагонят каким-то образом попавшие под защиту наемники… На мысли, что сейчас нагрянет бог-паук и от его ударов обрушится пещера, Алина решительно откинула одеяла и поднялась.

– Богуславская, включите голову, – сурово сказала она себе Троттовым голосом, который всегда веселил ее и помогал прийти в себя. – Если эта пещера выдержала прошлые удары, даже не осыпавшись, то почему она должна обрушиться?

Она все-таки не утерпела и вышла через узкий проход наружу. Ветер тут же освежил лицо, взбодрил, но по сравнению со вчерашним почти не ощущался – будто весь запал израсходовал ночью. Принцесса пробралась в щель между вросшими в толстый слой мха валунами – огромными, выветренными, расцвеченными лишайниками – и подошла к краю горного уступа. И улыбнулась умиротворенно.

Тротт, раскрывший крылья и похожий отсюда на черную птицу, парил вдоль склона к небольшому озерцу, окруженному лесом и почти пересохшему. Алина последила за инляндцем и, успокоенная, подняла глаза на открывающийся вид.

Солнце еще не вышло из-за перевала, который они преодолели ночью, и склон лежал в густой тени, а вокруг, насколько хватало взгляда, простирались горы; хребет, на одном из уступов которого она стояла, уходил в обе стороны, словно обнимая укутанные солнечным светом горы и холмы поменьше. По левую руку вдали серебристой полосой сияло море, над головой поднималось прохладное стальное небо; зелень, припудренная туманом и разрезанная темными складками гор, выглядела очень мирно. А прямо перед принцессой седым дымком курился невысокий вулкан. Он находился в каких-то сотнях метров от хребта, и поэтому очень хорошо видно было алое лавовое озеро на его вершине, замеченное еще ночью. Лава то и дело перекатывалась через края и устремлялась вниз, постепенно остывая и чернея, и купол вулкана был расчерчен неровной парящей огненно-черной бахромой.

Пятая Рудлог постояла несколько минут, вглядываясь вперед и стараясь угадать, за какой из дальних гор откроется долина с красными скалами и водопадами, а затем поспешила обратно в пещеру. Чем быстрее она соберется и сделает все дела, тем быстрее они вылетят и попадут к Источнику.

Долгожданные красные скалы Алина увидела на последних лучах солнца. Тротт целый день безжалостно гнал ее вперед, и в глазах его, когда он оборачивался или поглядывал на небо, принцесса видела ту же тревогу, что чувствовала сама. Казалось, что вот-вот снова раздадутся удары и появится гигантский паукобог, и из-за этого все время хотелось пригнуть голову. Они со спутником почти не разговаривали – скорость не располагала к общению, – да и останавливались всего дважды: снять теплую одежду, когда спустились ниже холодных потоков воздуха, и быстро перекусить во второй половине дня.

То ли сказывалось отсутствие ветра, то ли крылья окрепли, то ли возвращение домой ощущалось наконец реальным и близким – и это придавало сил, – но, когда по сторонам замелькали зеленые горные склоны, с которых срывались тонкие нити водопадов, а внизу, в папоротниковых зарослях, начали проглядывать красные скалы и каменные чаши озер, заполненные буроватой водой, Алина поняла, что почти не устала.

Долина, запертая между невысокими горами и потухшими вулканами, была узкой, мирной и тихой. Внизу, у исходящих парком водоемов, щипали высокую траву мелкие, размером с собаку, косули; в лесу порхали и пели птицы. Профессор пролетел над горным уступом: по широким ступеням, покрытым белесыми и красноватыми наплывами солей, стекала дымящаяся вода, широкой шумной вуалью падая с высоты трехэтажного дома в маленькое озерцо, окруженное зеленью. У этого озерца Тротт и опустился. Алина, сняв сумки, скинула и обувь с обмотками и, с удовольствием топчась по траве, присела у воды, чтобы попробовать ее ладонью.

– Теплая, – прошептала она, ощущая настоящее благоговение. Посмотрела на льющиеся сверху струи водопада, которые дробно били по воде метрах в четырех от берега, и повернула голову к инляндцу. – А далеко отсюда до долины Источника, лорд Макс?

– Не меньше шести часов, – ответил он, тоже склоняясь над озерцом и умываясь.

– Так может, не стоит терять времени? – предложила она тихо. – Полетим дальше и ночью будем уже у цели.

Желание вернуться домой было куда сильнее потребности отдохнуть.

Тротт покачал головой, вытерев лицо ладонями и встряхнув ими.

– Это вы сейчас так говорите. После перевала и высот нынешний перелет кажется легким, но это обманчиво. Пройдут час-два, и силы резко кончатся. Будете просить остановку.

– Не буду! – упрямо проговорила принцесса, вставая и складывая руки на груди.

Профессор, направляясь к сумкам, усмехнулся.

– Тогда просто рухнете на лету. Ваше высочество, я приказываю отдыхать. Эти два часа ничего не решат, а здесь очень удобное и знакомое мне место привала. Прекратите сверкать глазами, я вас, конечно, очень боюсь, но решение не изменю.

Алина фыркнула, улыбаясь. Ей очень нравилось, когда он начинал так подшучивать.

– Вы ужасная язва, лорд Макс, вы знаете об этом?

– Не может быть! – откликнулся он еще более едко, натягивая на лук тетиву. – Сходите искупайтесь, Алина. Кипятка тут нет, вода теплая и в озере, и в водопаде. Я пока разожгу костер и поохочусь, раз есть возможность, – нужно приберечь сушеное мясо, мало ли что нас ждет впереди.

Внутри кольнула тревога, и пятая Рудлог потерла ладонью глаза. Вдруг навалилась усталость.

– Вы думаете, Источник не сможет отправить нас домой?

– Я не знаю, – сказал Тротт, подняв на нее взгляд. – Я знаю только то, что всегда нужно быть готовым к худшему развитию событий.

– Да, – понуро согласилась Алина. Вздохнула. – Я сама разожгу костер, профессор. – Она достала нож и небрежно махнула им в сторону чащи. – Идите.

– Да, моя госпожа, – отозвался он с иронией, и принцесса, уже срезая слой дерна, с упреком покосилась на него. Лорд Макс усмехнулся, прилаживая на пояс колчан со стрелами: – Не обижайтесь. Когда я слышу в вашем голосе эти повелительные нотки, не могу удержаться.

– Ну почему вы все-таки такая язва? – пробормотала она с притворным возмущением. – Прямо как моя сестра Марина.

– Роскошный комплимент, – похвалил он невозмутимо.

– Вот опять! – Алина сурово сдвинула брови, но не выдержала, засмеялась, освободив наконец площадку для костра от травы. И тут же погрустнела: – Я только что поняла, что почти не вспоминаю о родных. Словно абстрагировалась от них. Иногда мне кажется, что и Туры никакой нет, она мне приснилась, и придется всю жизнь прожить здесь.

– Это компенсаторное, – уже совершенно нормальным и серьезным тоном сказал Тротт. – Вы и так в постоянном стрессе, психика отсекает лишние переживания. Вы все равно не способны изменить ситуацию, так зачем тревожиться и тратить силы? – Он хлопнул по колчану и направился в лес. – Хозяйничайте, принцесса. Я скоро вернусь.

Солнце село окончательно, долина погрузилась в темноту, и включилось ночное зрение. Алина нарезала и наколола ножом сухих веток, быстро разожгла костер – искры из-под кремня так и летели. Набрав воды в котелок, поставила ее кипятиться и только затем пошла к озеру. Поколебавшись, решила не оставлять пропыленную сорочку на себе, а сняла ее и, оглядываясь, торопливо потерла и прополоскала в озере, а следом повесила на ближайшее дерево. И сама вошла в воду, умирая от удовольствия. Дно было каменным, покрытым тонким слоем песка и ила, и Алина, счастливая до невозможности, долго оттиралась от грязи и промывала волосы. Раз за разом она намазывалась мягким илом, похожим на мыло, а затем вставала на каменную ступеньку под теплые струи широкого водопада и закрывала глаза, обмываясь.

Кожа уже скрипела от чистоты, в голове стало пусто и гулко, а принцесса все не могла выйти из-под тяжелых струй, представляя, что она дома, во дворце, и стоит под душем, и откроет сейчас дверь в свою комнату… попробовала отключиться, потянуться к своему туринскому телу, как делала это каждый день, но опять ничего не вышло. И Алина, вздохнув, уперлась руками в каменную стену за водопадом, позволяя воде массировать плечи, расслабила крылья, опустив голову, и почти задремала от удовольствия.

Максимилиан Тротт

Макс увидел ее, едва вышел на берег – принцесса как раз поворачивалась под водопадом, и белое тело ее, казалось, светилось во тьме. Она заметила его и замерла, не прикрываясь, – зеленые глаза мерцали, шумела вода, и Тротт отвернулся, скидывая на землю у костра косулю и коренья, по вкусу похожие на морковь, – только здесь они были круглыми, как редиска, и фиолетовыми.

Он, освежевав добычу и закинув потроха и кожу далеко в лес, уже нарезал мясо, настрогал колышков для запекания, а перед глазами все стояло тонкое тело, по совершенным линиям которого струилась вода.

Алина Рудлог была невозможно красива. Невозможно притягательна. И если бы дело было только в плотском желании – оно имело рациональные причины, и с ним Тротт прекрасно умел справляться. Нет, неизведанное, щемящее чувство в груди было непозволительным и болезненным и почти пугало своей новизной. И неподвластностью.

Тротт очень надеялся, что его умопомрачение не фатально и после возвращения на Туру изоляция, самодисциплина и работа позволят избавиться от неуместных эмоций.

Принцесса в конце концов вышла на берег – Макс, так и не поднимая глаз, слышал, как роется она в сумке совсем рядом, как вытирается, одевается. Шея болела от желания повернуться и посмотреть. Но он посмотрел, только когда она села на траву напротив, поджав ноги к себе и расчесывая волосы прихваченным из поселения гребнем. Глаза у нее были красными, как у кролика, лицо распаренным, усталым, но улыбалась она так блаженно, что он не смог не улыбнуться в ответ.

– Кажется, я накупалась на год вперед, – пробормотала Алина смущенно. Волосы, которые она пыталась причесать, вились мелкими кудрями, чистая сорочка мягко облегала тело, заканчиваясь у середины бедер, а принцесса все двигала гребнем, рассеянно глядя в огонь. – Неужели завтра мы уже будем на месте. Как думаете, что нас ждет там?

– У меня нет никаких версий, – отозвался Тротт сипло, отводя взгляд от замечательных, разрозовевшихся, блестящих от чистоты округлых коленок. Кашлянул. – Но, думаю, зачем бы вы ни были нужны Источнику, это куда лучше жертвоприношения.

Она передернула плечами.

– Мне он во сне показался добрым. – Принцесса поглядела в сторону водопада. – А вы пойдете?

– Чуть позже. – Он забросил часть мяса в котелок, а теперь нанизывал подготовленные тонкие полоски мяса на заостренные палочки. – У вас хорошо получилось. – Макс кивнул на костер.

– Да, – она вздохнула. В лесу закричала какая-то птица, и Богуславская вздрогнула, зябко повела крыльями. – Вы многому научили меня, профессор. Жаль, что я не умела этого, когда попала сюда. Я ведь выжила чудом.

– Зато теперь вы способны справиться и без меня, Алина.

Она действительно могла, и Макс хотя бы из-за этого был спокоен.

– Да что вы, – она смущенно засмеялась, глядя на него сияющими глазами, и очевидно довольная из-за похвалы. – Дело же не в умении разжигать костер. Я сейчас без вас так же беспомощна, как и тогда… кажется, я попала сюда давным-давно, да? А прошло ведь около двух месяцев… Вы не подсчитывали, какое сегодня число на Туре? Я давно сбилась со счету.

– Если время так и идет идентично туринскому, то седьмое апреля.

– Надо же, – пробормотала она, – еще так долго… а я будто уже на несколько лет повзрослела.

Шумел водопад, периодически верещали ящеры в лесу. Разговор тек мирно, фиолетовый суп выглядел немного зловеще, а запекающееся мясо пахло просто одуряюще.

– Долго до чего? – поинтересовался Тротт.

– До моего дня рождения, – Алина отложила гребень, запустила обе руки в волосы и ожесточенно потерла их пальцами, отчего кудри встали дыбом. – А у вас ведь уже был день рождения, профессор? Двадцать восьмого января, да? И вам исполнилось… семьдесят девять лет?

Она наморщила лоб и посмотрела на него с изумлением, видимо, осознавая цифру.

– Точно, – проговорил Макс, продолжая нанизывать мясо. – У вас отличная память. И в этот замечательный день я бежал по берегу залива вам на помощь, принцесса.

– Ну вы хотя бы с пользой его провели, – голосом рассудительной учительницы заметила Богуславская, ничуть не смутившись. – А у меня будет второго мая.

Теперь пришла его очередь задуматься.

– Вы родились на тридцать шестой неделе? – спросил он и тут же мысленно чертыхнулся от собственного идиотизма.

– А откуда вы знаете? – ожидаемо вскинулась спутница. Взгляд ее стал внимательным, резким – никакой расслабленности.

– Мы с вашим отцом были очень близкими друзьями, – сухо ответил Тротт. – Вы еще не проголодались? Можно взять сухари.

Уловка не сработала. Она и не могла сработать, конечно.

– Вы говорили, что не знаете, как мама и… полковник Севастьянов познакомились, – сказала принцесса с упреком. – Но если вам известно, когда я зачата, значит, известны и обстоятельства? Лорд Макс!

Последнее прозвучало с такой требовательной силой, что он поморщился, понимая, что отмолчаться не выйдет. Богуславская смотрела на него, хмурясь и нервно дергая крыльями.

– Я сказал неправду, – буркнул он, втыкая последний колышек с мясом наискосок над углями.

– Лорд Макс! – повторила она растерянно и тихо.

– Алина, – проговорил он тяжело, – поверьте, иногда прошлое должно оставаться в прошлом. Тогда со временем оно перестает иметь значение. Эта история случилась давно.

– Но это ведь моя история, – упрямо сказала принцесса, приподнимаясь на коленях и умоляюще глядя на него. – Пожалуйста, профессор… расскажите. Я ведь все равно все узнаю. Если вернусь. Теперь, когда я знаю имя… полковника Севастьянова, спрошу у Игоря Ивановича Стрелковского. У него точно есть информация.

Макс некоторое время смотрел в огонь. Что может рассказать Стрелковский и что она поймет – только богам известно. И каково ей – думать, что мать осознанно изменяла человеку, которого Богуславская всю жизнь считала отцом?

– Это случилось в последнюю неделю августа, – сказал он неохотно. – На балу в честь лауреатов королевской премии. Там они и встретились. Вы должны знать, что это была… ненамеренная связь.

Алина понимающе кивнула.

– Вы не удивлены, – отметил Тротт.

– Я что-то такое и предполагала, – произнесла она застенчиво. – Мама никогда бы… да, я предполагала. Но полковник ведь не должен был ничего помнить. Как он узнал?

– Еще одна семейная тайна? – осведомился Макс, приподняв брови.

– Ага, – вздохнула она, не собираясь, очевидно, ничего разъяснять. – Так как он узнал?

– Обнаружил наутро провал в памяти, – объяснил Тротт. – И попросил меня помочь вспомнить.

Богуславская внимательно взглянула на него.

– Вы могли, да. Вы хороший менталист.

– Мне многие это говорят, – согласился он равнодушно. Взял ложку, подцепил кусочек лорташской «моркови», попробовал. Тот был еще твердым.

Принцесса продолжала допрос.

– А вы тоже были на балу?

– Был, – ответил Макс после короткой паузы.

– И не заметили… воздействия? – с сомнением поинтересовалась Алина.

Он поглядел на нее и усмехнулся.

– Вы очень дотошны, ваше высочество.

– Мне многие это говорят, – ответила она серьезно его же словами.

Макс снова дернул губами. Эту дотошность и упрямство он не раз наблюдал у Михея.

– Как вы не заметили, лорд Тротт? – настаивала принцесса.

– Я не все время находился рядом, Алина. Иначе, возможно, все сложилось бы по-другому.

– Но тогда бы и я бы не появилась, – проговорила она тихо.

– Верно, – отозвался он. – Это было бы прискорбно.

Она печально улыбнулась.

– А вы бы расстроились, лорд Макс? Если бы меня не было?

Она смотрела на него блестящими глазами, чуть краснея, и ждала ответа.

– Мне определенно не хватало бы вашей настырности, Алина, – ответил он мягко, и она улыбнулась. И тут же снова стала серьезной.

– А как он погиб? Я помню, в биографии было написано, что на город – Верхолесье, да? – напал мощный стихийный дух Смерти. Это правда? Я не слышала о других таких случаях в истории Туры…

– Да, – сказал он со вздохом. – У вас слишком хорошая память. Всё так и написали. Смотрите, суп готов.

Принцесса даже не взглянула на котелок.

– А вы там были? Видели, что случилось?

– Алина…

– Не вздумайте язвить или уходить от темы! – внезапно яростно проговорила она, поднимаясь. – У вас всегда такой взгляд, когда вы хотите закончить разговор!

– Алина… – повторил он, морщась, потому что она была права.

– Почему я должна из вас это тянуть? Разве вы не понимаете, как это важно для меня? – крикнула Богуславская, сжимая кулаки. – Я хочу знать, кто я! Кто человек, давший мне жизнь! И что с ним случилось! Был ли он достойным, какой он был по характеру, над чем смеялся или грустил! А вы рассказываете только студенческие байки и молчите о действительно важном!

Макс вздохнул, в который раз кляня свою болтливость.

– Сядьте, ваше высочество, – сказал он и поднялся, чтобы помыть руки. – Наливайте себе суп.

– Я вас сейчас побью, – проговорила она беспомощно ему в спину, пока он склонялся над озером. – Или закричу и буду кричать, пока вы не расскажете. Или… – Голос ее сорвался.

Тротт развернулся – принцесса смотрела с вызовом и обидой, и в глазах ее уже стояли слезы. А ведь она, если вернется, точно докопается до истины – останется только сложить дату бала и произошедшего в Верхолесье, вспомнить, как сама чуть не выпила одногруппников…

– Сядьте, – повторил он. – Тяжелые истории лучше слушать на полный желудок.

Она недоверчиво разулыбалась сквозь слезы.

– Вы расскажете?

– И вы сомневаетесь? – проворчал он. – Вы слишком хорошо научились манипулировать мною, Богуславская.

Она улыбалась, глядя на него с отчетливой нежностью. Слез и след простыл.

– Может, вам это просто нравится, лорд Макс?

– Может быть, – пробормотал он. – Может быть.

Принцесса слушала его рассказ, не глядя, что зачерпывает ложкой, и не задавая уточняющих вопросов. Глаза ее были огромными, она молчала и, кажется, боялась даже дышать, чтобы он не передумал, – а Тротт, периодически останавливаясь, чтобы перевести дух или откусить кусок мяса, продолжал говорить. О том, как у Михея после ночи с ее матерью произошел срыв. Как он выпил свою супругу Анну, стал причиной гибели десятков человек, как сражался сам с собой и чуть не уничтожил друзей – и как ему, Максу, пришлось его убить. И что со Стрелковским был заключен договор не сообщать королеве, магсообществу и гражданам страны о реальных событиях в Верхолесье.

Не рассказал Тротт только одного – что в роковую ночь с королевой Ириной Михей был не один. Но это была та тяжесть, которую он, Макс, никогда не переложит на плечи Алины Рудлог, вне зависимости от того, выживут они или нет, удастся вернуться или нет.

Они давно доели. Прогорел костер. Закончился рассказ; Тротт встал, подхватив тарелки, и направился к озеру их сполоснуть. Когда он вернулся, Богуславская продолжала сидеть бледная, задумчивая, глядя в костер и рассеянно шевеля крыльями. Подняла на него печальные глаза.

– Мы ведь не позанимались сегодня, – сказала она вдруг.

– Любопытно на вас действует стресс, – усмехнулся Макс, на всякий случай присаживаясь рядом и не зная, чего ожидать от нее. – Вы рыдаете, когда не получаете желаемого, но спокойны сейчас.

Принцесса как-то незаметно подвинулась ближе и положила голову ему на плечо. Погладила по руке, вздохнула, и Тротт застыл, не отталкивая ее, но и не реагируя на эту вспышку меланхолии.

– Мне грустно, – призналась она. – Мне жаль полковника, хотя я его не знала, и людей, которые погибли… и я рада, что мама не узнала, что это из-за нее произошло. Но больше всего, – она с сочувствием посмотрела на него, – мне жаль вас, лорд Макс. Не представляю, как бы я жила, если бы из-за меня погиб кто-то близкий. Даже если бы другого выхода не было.

Тротт покосился на Алину – лицо ее было очень близко, и она как-то спокойно и по-взрослому смотрела на него. И в том, как она прижималась к нему, не было ничего чувственного – просто желание поддержать. А тот жар, что ощущал он, не имел значения.

– Вам, наверное, очень больно, – проговорила она, заглядывая ему в глаза.

– Много лет прошло, – ответил он тихо. – Отболело.

Сердце сжалось, словно говоря: «И кого ты обманываешь?»

– Не могло, – возразила принцесса горячо. – У меня маму убили семь лет назад, а мне так больно, будто это было вчера. Просто со временем реже об этом думаешь. Но когда думаешь, это невыносимо. До сих пор.

Она вздохнула, потерлась о его плечо щекой. Макс снова посмотрел на ее макушку, со всей отчетливостью осознавая желание затащить ее к себе на колени, и поднял глаза к небу. Боги, лучше бы кровный поиск еще работал – тогда бы он не чувствовал себя таким идиотом, словно вернувшимся в период неконтролируемого буйства гормонов. Если бы можно было разработать снадобье от навязчивых идей!

– Может быть, если бы отец… полковник был жив, он бы не допустил, чтобы маму убили, как вы думаете? – врезался в его невеселые мысли дрожащий голос спутницы.

Тротт промолчал. Его кольнуло сожалением.

В то время, когда его сородич убивал его случайную любовницу, Макс сидел взаперти в своем поместье и знать ничего не хотел о внешнем мире. Алекс – тот вообще не подозревал в Смитсене темного и потом очень корил себя, что не отвлекся от дел университетских на дела политические. Алмаз Григорьевич пару раз сокрушенно обронил, что он единственный, помня историю Михея, мог осознать размер опасности от активного темного, но недооценил реальных возможностей Смитсена и решил, что раз тот не сходит с ума, пытаясь высосать окружающих, то помощи учеников и духовников будет достаточно.

Конечно, с возрастом они все очерствели и разочаровались в политике: насмотрелись и на восстания, и на вооруженные конфликты, и на попытки переворотов, и на глупость власть имущих. Это тоже сыграло свою роль. Но Михей бы точно вмешался и предложил свою защиту.

А если и Богуславской когда-нибудь будет грозить опасность? Уже не здесь, а на Туре. Если и ее когда-нибудь захотят убить?

Макс поморщился и наконец признался себе, что все равно будет следить за ней. Отстраниться не выйдет: пусть она не для него, но это не влияет на желание защитить ее ото всех бед. Закончится война – и пусть принцесса взрослеет, учится, набирается опыта, радуется жизни. А он будет неподалеку. Присмотрит за ней. И, может, когда-нибудь…

Он снова беззвучно выругался, приказывая себе остановиться.

Но зато он понимал теперь, почему Мартин всю жизнь так трясся над Викторией, даже когда они грызлись как парочка подростков, и всегда готов был бросить любые дела, друзей, любовниц и бежать к ней по первому знаку. Потому что если уж влип – никуда не денешься, день и ночь будешь настроен только на одну женщину.

– Лорд Макс? – удивленно позвала принцесса, и он отвлекся от своих мыслей, пытаясь вспомнить, о чем она спрашивала.

– Михей наверняка не допустил бы гибели вашей матери, – сказал Тротт глухо. – Он был всецело предан стране и королеве.

– Эх, – спутница совсем пригорюнилась. Помолчала, подняла голову, словно что-то надумав и мгновенно краснея. – С-спасибо, что рассказали мне все, л-лорд Макс. Я понимаю, как в-вам было трудно… Я в-вас обниму, ладно? Хотя в-вы и не любите в-всякие нежности…

Нужно было отодвинуться, но Макс сидел как приклеенный, глядя, как она поворачивается к нему, крепко обхватывает за шею руками, прижимается щекой к груди и замирает. И он вздохнул, кладя руку ей на спину и чуть притягивая к себе.

Теплая девочка, нежная, трогательная. Пахнущая юностью, дымом и травой. Как легко она еще отвлекалась от проблем и умела радоваться жизни даже в чужом мире. Чудовищным усилием он остановил себя от того, чтобы поднять ей подбородок и поцеловать.

– Нежностей не люблю, – согласился он, погладив ее ладонью между крыльями, и, усмехнувшись, едва заметно повел губами по кудрям. Это уже входило в привычку. – Но от вас, так уж и быть, пару минут потерплю, Богуславская.

Она, захихикав и согрев дыханием его грудь, отодвинулась и встала.

– Поднимайтесь, лорд Макс, – потребовала бодро, хотя щеки еще алели и смотрела она куда-то в землю. – Наверняка вы после ужина стали неповоротливым как улитка, и я наконец-то вас одолею. А еще вам нужно отжиматься, я знаю! Я готова постоять у вас на спине…

– Вы не угомонитесь, да? – осведомился он сурово, окидывая ее взглядом с ног до головы.

Алина мотнула головой, улыбаясь.

– Неа.

– Тогда берите нож. Но прежде, принцесса…

– Что?

– Наденьте штаны, – буркнул он и следующие несколько секунд имел удовольствие наблюдать все оттенки смущения на лице спутницы.

В этот раз ей не удалось его даже задеть – и единственное, что грозило Максу, это искушение поддаться, чтобы посмотреть, как она будет улыбаться во весь рот и прыгать вокруг него, словно щенок. Он удержался: в обучении нет места сентиментальности.

Но это действительно была хорошая идея – прогнать тяжелые воспоминания физическими упражнениями. Четери бы точно оценил.

 

Глава 12

Восьмое апреля по времени Туры, Нижний мир

Алина

Нетерпение и тревога снедали пятую Рудлог с самого пробуждения. Казалось, в небе разлито напряжение, и далекое рокотание грома только усиливало ощущение неправильности. Что-то нервировало помимо предстоящей встречи с богом, но Алина никак не могла определить причину. В висках пульсировала кровь, все валилось из рук – когда в третий раз принцесса уронила флягу, которую неловкими пальцами пыталась прикрепить на пояс, Тротт, закрывающий кострище снятым дерном, подошел и сам вдел в петлю многострадальную емкость.

– Не трусьте, – сказал он строго, но от строгости этой ей стало теплее и легче. Привычно вжал палец принцессе в запястье, заглянул в глаза, покачал головой. – Частит, как у марафонца. Вы так себя измотаете раньше, чем мы вылетим.

– А сами-то! – пробурчала Алинка, покосившись на слой папоротниковых листьев, устилающих полянку неподалеку. Профессор иронично дернул губами и отошел к сумкам. Он, видимо, поднялся чуть ли не ночью, потому что Алина, проснувшись с первыми лучами солнца, застала его уже упаковывающим поклажу. Только влажные волосы и чуть раскрасневшееся лицо, а также полысевшие папоротники указывали, что он уже и потренировался, и ополоснулся. На холстине для нее была оставлена еда: вчерашнее мясо, сухари, крупные ягоды, похожие на кисленькие груши. Пристыженная принцесса собралась минут за пятнадцать, давясь завтраком и не чувствуя вкуса, запинаясь на ровном месте, все роняя и растерянно размышляя, за что схватиться дальше: в голове было сонно, пусто и нервно. Даже прошлое, раскрывшееся накануне, не волновало ее так, как ближайшее будущее и разлившееся в долине напряжение.

– Лорд Макс, – наконец решилась она, – вам не кажется, что вокруг что-то неладно?

– Вы до сих пор не поняли? Защита Источника сильно просела ночью. – Тротт, уже готовый лететь, нетерпеливо постучал ладонью по бедру. – Я от этого и проснулся. Она продолжает рывками сокращаться.

Алина задрала голову к стальному солнечному небу – словно могла там что-то увидеть! – и вдруг осознала, что пульсация, которую она ощущает с самого утра – это не кровь в венах, это раз за разом, шаг за шагом сжимается прохладный барьер, который дарит ощущение безопасности.

– А почему это происходит?

– Не имею представления. Богуславская, если вы сейчас порежетесь, я лишу вас сладкого, – предупредил инляндец ледяным тоном. – Соберитесь. Что бы там ни происходило, нам нужно лететь.

Принцесса, обнаружив, что сжимает в руках нож, но совершенно не помнит, зачем его достала, аккуратно вложила лезвие в ножны. Руки дрожали.

– От сладкого я бы не отказалась, – вздохнула она и поспешно склонилась к сумкам, чтобы сложить миску и ложку. Там был припасен мешок с медом, но, конечно, доставать его она не собиралась. – Просто я так боюсь, что все зря, весь этот путь! Что я так и не увижу родных… А теперь еще и с Источником творится неладное… может, он и не в силах будет помочь? – Она подняла голову и, увидев выразительный взгляд Тротта, заторопилась: – Не переживайте, лорд Макс, я сейчас приду в себя. Ну, или вы меня еще немножко отругаете, это всегда действует бодряще. Как яд, знаете? Яд в малых дозах – тоже лекарство…

Алина надела сумки, похлопала крыльями – не мешает ли им поклажа, не сбивается ли сорочка от движения.

– Я уже понял, что вы всегда болтаете, когда нервничаете. – Профессор, как обычно, подошел проверить, плотно ли прилегают ремни. Нахмурился, увидев перекрут. – Мы скоро все узнаем, – пообещал он, поправляя ремень, и принцесса неуверенно улыбнулась, рассматривая близкое лицо, губы и бороду. – Осталось сделать последний рывок, поэтому, – он усмехнулся, встретив ее взгляд, – прекращайте на меня любоваться, Богуславская, и взлетайте, наконец!

Она негодующе засопела, тут же ощутив, как заливается краской, и стрелой поднялась в воздух, оставляя внизу и тревоги, и неуверенность, и страхи. А темп, заданный Троттом после, окончательно заставил ее сосредоточиться на полете.

На то, чтобы пересечь долину, потребовалось часа три, и все это время пятая Рудлог ощущала пульсирующее ослабление защиты – это подстегивало, заставляло лететь быстрее. В лицо бил легкий влажный ветерок, впереди поднимался склон, над которым, закрывая налитое солнцем небо, серой массой клубились плотные тучи, и принцесса очень надеялась, что не придется лететь в ливень, хотя в промежутках между горами, окружающими долину, то и дело проглядывали такие же тучи, уже изливающиеся дождем.

Стоило путникам подняться над ребром склона, как летящий впереди Тротт остановился, и Алинка, погруженная в свои мысли, чуть не налетела на него. Ойкнула, забила крыльями:

– Что такое?..

Инляндец перехватил ее за руку, сжал, и она с суматошно колотящимся сердцем осеклась, глядя вперед на то, на что смотрел он. На всякий случай обернулась, а затем снова посмотрела туда же.

За их спинами лежала зеленая долина с красными скалами и горячими источниками, уходил вниз покрытый лесом склон, в который она упиралась. Доносились сюда крики птиц и шелест листьев, да и под ногами все было зелено и полно жизни. А впереди, начинаясь метрах в двадцати от места, над которым они остановились, простиралась безжизненная земля. Граница ее огибала горы влево и вправо, образуя гигантскую дугу, за которой все было серо-ржавым, а там, где прошел дождь, черным; торчали высушенные деревья из высушенной травы, и не было слышно ни звука, помимо далеких раскатов грома.

Но не это было самым впечатляющим. Начинаясь километрах в пяти от путников – совсем близко! – и уходя куда-то к морю, над горами, странно белыми, словно припорошенными снегом, стоял огромный, рассеивающийся высоко в небесах, и широкий, охватывающий с десяток пиков дымчатый белесый столб. Там, где проходили дождевые тучи, в полупрозрачной дымке виднелись широкие вертикальные просветы.

– Что это? – спросила Алина дрогнувшим голосом. – Туман?

– Не думаю, – отозвался Тротт, хмуро рассматривая странное явление. – Но мы в любом случае это узнаем. Долина Источника расположена как раз между теми вершинами.

Инляндец направился к мертвой зоне, и принцесса поспешно последовала за ним. Он спустился к ближайшему сухому дереву и тронул пальцем серый папоротниковый лист, который тут же рассыпался клочками. Тронул верхушку ствола – и с шелестом потекла на белесую полегшую траву древесная пыль, оставляя остроконечный пенек. Единственное, что было здесь живым, – крошечный родник, который выбивался из-под валуна и прыгал вниз по склону меж сухими деревьями, окрашиваясь в бурый и черный.

Алинка настороженно жалась к спутнику. Стоило залететь за границу неведомого катаклизма, как тело пробрало знакомым бодрящим холодом, очень похожим на эманации Источника. Только ощущался он гораздо сильнее.

– Смотрите! – дрожащим голосом сказала она, указывая в сторону родника. Там, у воды, на границе живого и неживого лежала маленькая косуля. Она была словно разрезана пополам – та часть, что находилась ближе к ним, выглядела совершенно обычной, а вот задняя была высушена так, что слой кожи и мышц очерчивал кости. Вокруг, на сухой траве, видны были следы копыт, будто стадо в панике умчалось куда-то в безжизненную зону.

Тротт спустился к останкам, присел, приподнял у косули веко, оттянул губу и направился к истоку родника мыть руки. Алина зависла сверху, слишком напуганная, чтобы приближаться, хотя любопытно было до невозможности.

– Животное погибло совсем недавно, – проговорил лорд Макс, взлетая. – Не больше двух суток прошло.

– Жутко выглядит, – принцесса передернула плечами. – Все эти деревья… очень похоже на то, что осталось вокруг разрушенной твердыни, правда?

– Совершенно верно, – похвалил ее инляндец. Он отцепил от пояса флягу, отпил. – Только в куда больших масштабах. И значит…

– Это сделал Источник? – с грустью заключила пятая Рудлог, тоже воспользовавшись остановкой, чтобы глотнуть воды. – Я чувствую, как здесь все пропитано прохладой. Но зачем? Из-за нападения? Он так защищался?

– У меня других гипотез нет, – отозвался Тротт, снова оглядывая уничтоженные леса впереди. – Тем более что время смерти животного вполне укладывается в этот вариант. В любом случае не будем тратить время на гадания. Полетели, Алина.

Чем дальше они продвигались над высушенными холмами к слоистой стене «тумана», тем сильнее ощущалась пульсация божественной защиты и тем удручающей становилась картина внизу. Остовы деревьев сменились остроконечными пеньками – склоны и долины серых пеньков, погруженных в дымку развеваемого ветром праха, – затем исчезли и они, оставив после себя лишь древесную пыль, текущую поземкой к подножиям гор, закручивающуюся в небольшие вихри.

– Держитесь выше, – приказал Тротт, когда им в лица швырнуло трухой. Хлопнул крыльями, взмывая к солнцу, и расчихавшаяся Алина последовала за ним. Хорошо, что успела закрыть глаза, но в носу свербело просто невозможно, а на языке ощущался вкус древесной пыли, и лицо было покрыто ею.

Еще некоторое время спустя по мертвым склонам зазмеились расколы, становясь все гуще и глубже. Гора, которую они обогнули только что, была выщербленной, в трещинах и ямах, и казалась белесой и расплывчатой. Солнце стало тусклым – потому что дымчатый столб, который они видели с границы живого и мертвого, оказался вовсе не туманом. То тонны каменной пыли, в которую превратился верхний слой гор, поднялись в небеса, словно над меловым карьером после землетрясения, и сейчас осыпались со склонов, гуляли в потоках ветра, поскрипывая на зубах и создавая ощущение зыбкости.

– Нужно обмотать лицо, – приказал Тротт, останавливаясь. – И, – он повернулся к дождевой туче, идущей чуть в стороне встречным курсом, – придется сделать небольшой крюк и вымокнуть. Лучше так, чем наглотаться пыли.

Ливень лупил по растрескавшимся горам, и целые слои каменной крошки, метров в пять толщиной, оседали оползнями, смывались, образуя потоки грязи, которые, набирая мощь, катились в долины, вздуваясь вязкими гигантскими валами, утягивая за собой камни и скалы. Алина, моргая и фыркая, снова летела вслед за Троттом, держа его за руку, – по волосам, лицу, телу текла вода, и принцесса до ужаса продрогла. У нее зуб на зуб не попадал, когда дождь наконец закончился, и в просвете выглянуло солнце, высветив расколотый блестящий склон, вдоль которого они летели, и потоки грязи внизу. Небо сверху казалось еще скрытым дымкой, но вокруг пыль не чувствовалась.

Тротт, разматывая мокрую ткань, на лету повернулся к Алине, нахмурился, разглядывая ее промокшую одежду. Сам он был тоже насквозь мокрым.

– Сильно замерзли?

Алина неуверенно помотала головой, тоже освобождая лицо.

– Сейчас под солнцем согреетесь, – пообещал он. – Осталось недолго. Если вы минуту поработаете крыльями, то за этим склоном, – он кивнул на взгорок, над которым они летели, – увидите долину Источника. До нее не больше часа.

Принцессу как током ударило – она встряхнулась, поспешно сунула ткань за пояс, несколько раз хлопнула крыльями и, забыв про усталость, холод и удручающие картины последних часов, понеслась вперед. А через минуту действительно увидела обещанное и замерла, пытаясь найти в себе счастье от того, что добрались, несмотря ни на что. Но счастья не было. Было облегчение, сильно подпорченное страхом, что все окажется зря, усталостью и тревожным предчувствием.

Впереди, меж расступившимися пологими пиками, посреди серой холмистой пустыни виднелась долина, чуть скрытая белесой взвесью, окруженная кольцами земляных валов и черных скал. Внутри колыхалась темная дымка, из-за которой долина напоминала озеро, и единственное, что можно было разглядеть – небольшую возвышенность посередине, похожую на остров и на удивление покрытую зеленью.

Принцесса изумленно обернулась к спутнику.

– Лорд Макс, но это в-ведь выглядит как….

– Метеоритный кратер, – подтвердил Тротт, продолжая движение. – Диаметром около пятнадцати километров, насколько я могу судить. Если бы не эрозия и отсутствие деревьев, это не было бы так очевидно – раньше ударные валы и часть скал не видно было из-за крон.

– Еще одна загадка, – пробормотала Алина вымученно, следуя за спутником. Ее снова начало потряхивать от нервов и холода, а пульсация Источника уже отдавалась пляшущими пятнами в глазах.

– И не самая важная, – откликнулся инляндец. Посмотрел на нее и усмехнулся, хотя глаза были серьезными, тревожными. – Хватит бояться, ваше высочество. Мы почти у цели. Поздно бояться. Или рано: мало ли что нас там ждет.

И с этим воистину воодушевляющим заявлением он ускорился, заставив принцессу, нервно засмеявшуюся, поспешно нагонять его.

Когда они добрались до долины, снова хлынул дождь. Алина с Троттом под потоками воды зависли перед узким проходом в черных скалах, округлым частоколом вставших между горами. Дальше пролететь не удалось – невидимая преграда закрывала проход.

– Отец! – громко крикнул лорд Макс. – Великий Черный! Мы пришли!

Темная дымка безучастно клубилась за оплавленной и растрескавшейся стеной, поднимаясь до ее краев, и слышен был только шум дождя и свергающихся со склонов грязевых потоков, которые текли вдоль скал, не попадая в долину.

Принцесса, дрожащая, как листик на ветру, расстроенно вцепилась спутнику в ладонь – и тут пахнуло на нее лаской и радостью, и она задохнулась от ощущения, будто с высоты ухнула в бездну. Затряслась земля, загудев, туман в чаше долины пошел волнами и отступил к холму в центре, оставляя за собой темные клочья и обнажая совершенно живой лес, поливаемый дождем из низких туч. Он был такой ярко-зеленый, что хотелось протереть глаза. Тротт вдруг выругался, дернул Алинку назад – в руке его появился клинок, а принцесса испуганно ахнула. Из клочьев темной дымки у входа, в пяти взмахах крыла от них соткалась серебристо-черная змеептица размером со скалу. Глаза ее сияли зеленью.

– Мамочки! – прошептала принцесса, задирая голову.

– Богуславская, назад! – сквозь зубы приказал Тротт. В руках его появился второй клинок, он поднялся выше, готовый защищаться – и тут противница его зашипела, распахнув длинную змеиную пасть… и, развернувшись, полетела под дождем прочь, то и дело оглядываясь на путников, замедляясь и настойчиво взвизгивая, как электропила.

Алинка сглотнула от облегчения. Лорд Макс обернулся к ней, убирая клинки. Лицо его было бледным.

– Это же сомнарис! – крикнула принцесса, подлетая к нему и хватая за мокрые пальцы. – Сомнарис! Я их видела в энциклопедии стихийных духов! Он не стал нападать! А глаза такие же как у нас, правда? Смотрите, какой большой! Откуда он здесь?

Тротт вдруг усмехнулся, глядя на нее, и рассмеялся, подняв глаза к небу. По лицу с черных волос текла вода. Алина озадаченно, а затем и обиженно замолчала.

– Полагаю, оттуда же, откуда и мы, – хрипло сказал он, улыбаясь. – И сейчас он работает нашим провожатым. Поспешим, принцесса. Видимо, в этот раз препятствий не будет.

Сомнарис летел неспешно, лениво взмахивая крыльями над зелеными кронами, а Алина во все глаза разглядывала его, только чтобы не дать воли панике. Ее уже колотило крупной дрожью, и казалось, еще немного, и она упадет в обморок.

Зеленый холм был окружен озером, покрытым сейчас дождевой рябью. Когда они подлетели ближе, стали видны проломы и пещеры, зияющие на склонах среди мокрого пышного леса. Около одной из пещер у подножия холма и завис дух Смерти, покачивая крыльями, – издалека создавалось впечатление, что он с кем-то разговаривает. Когда Алина с Троттом приземлились, молчаливый их проводник развеялся все той же темной дымкой.

– Нам нужно туда, как думаете? – шепотом поинтересовалась принцесса дрожащим голосом, заглядывая в широкий провал, окруженный папоротниками. За спиной их шумело от дождя озеро, из пещеры тянуло холодом.

– Вам нужно сюда, – раздался скрипучий и глубокий голос сбоку.

От звуков его словно ледяной крошкой по телу ударило. Алинка с визгом подпрыгнула, чуть не потеряв сознание от ужаса, а Тротт мгновенно развернулся, рукой задвигая ее себе за спину. Принцесса, тяжело дыша, сжалась за ним – слышались какие-то хриплые отрывистые звуки, – а убедившись, что инляндец недвижим и никто на них не нападает, выглянула из-за его крыла. И наткнулась взглядом на крупного ворона, который стоял на пеньке, переступая с лапы на лапу, задрав клюв к небу и издавая каркающие звуки.

Не сразу она поняла, что обитатель холма смеется.

Он совершенно точно не был обычным вороном: cловно высеченный из блестящего черного обсидиана, с зелеными глазами и седыми туманными полосами на крыльях. На груди его сияла рваная рана размером с кулак, похожая на истекающий хрусталиками света провал, а вокруг клубился энергетический кокон такой мощи, что пространство преломлялось, как в призме, в глазах рябило, и птица казалась заключенной в хрустальный шар.

– Ис-сточник? – пораженно и даже немного укоризненно спросила Алина, не проявив должной почтительности исключительно от нелепости происходящего. Ворон, продолжая посмеиваться, повернул голову боком, разглядывая ее, зелень в глазах сменилась глубинной тьмой, и принцесса, замерев, задрожала под его пронзительным взглядом.

– Не бойся, маленькая пташка, – ее словно ласково погладили по крыльям, и она неуверенно улыбнулась. Голос у ворона был густой, бархатный, бодрящий, и, как только он прекратил смеяться и заговорил, сразу стал похож не на сумасшедшую птицу, а на древнее и могущественное существо. – Птенчик, который не мог появиться, но появился – мнится мне, только волей Любви, сестры моей. Ты развеселила меня своим визгом: забыл я уже, как пугливы женщины, что такое веселье и как приятно оно. Я ждал тебя. Вас обоих ждал с момента, как ты пришла на Лортах.

Стоило привыкнуть, и оказалось, что слова его не секут льдом, а мягко сжимают морозными волнами. Ледяные потоки, заворачивающиеся вокруг ворона, чуть замедлились, и у Алины перестало рябить в глазах. Зато снова стала ощущаться тревожная пульсация, которую принцесса почувствовала с утра.

Рядом зашевелился Тротт, опускаясь на колени и склоняя голову. Пятая Рудлог, опомнившись и ругая себя за непочтительность, поспешно последовала его примеру.

– Здравствуй, великий Корвин, отец дар-тени, благословенный Жрец Смерти, – произнес профессор сдержанно.

– И тебе здравствуй, дерзновеннейший сын мой, – благосклонно отозвался Жрец. – Хорошо, что решился ты прийти еще раз. До этого не давал я тебе войти, ибо не было тому ни надежды, ни смысла, а силы мои и тогда уже были на исходе, чтобы снимать защиту и потом снова ставить ее.

– Значит ли это, что сейчас смысл есть, Великий? – остро поинтересовался Тротт.

– Есть, сын мой, есть, – прокаркал ворон, поворачивая голову и пристально рассматривая уже его. Глаза снова сменили цвет, засияв зеленью. – Теперь ты не один. Встаньте, дети мои. – Бог величественно повел переливающимся, словно отлитым из черного стекла, крылом, и от движения этого по телу принцессы побежали покалывающие разряды. – Мне приятна ваша почтительность и смирение, но поза сия неудобна, а нам предстоит долгий разговор.

Алина вслед за лордом Максом поднялась, поглядывая на прародителя с робким любопытством. В голове крутилось много вопросов, но сердце колотилось от благоговения и страха. Не верилось, что долетели, не верилось, что наяву видят бога, что вот-вот вернется она домой… вернется же?

Ворон усмехнулся, мерцающие зеленым его глаза смотрели устало и лукаво.

– Несмотря на то, что ты больше Красная, чем Черная, вижу, моя кровь в тебе сильна. Как и в спутнике твоем. Пытливость – первое свойство моих детей. Слышу я твои вопросы, птенец. Хочешь ли ты задать их сейчас?

Принцесса смутилась, краснея и придвигаясь к Тротту.

– Я б-боюсь, – призналась она сипло и тихо.

– Люди всегда испытывают страх в моем присутствии, даже мои дети, – прокаркал ворон невозмутимо и высокомерно. – Я же Смерть. Ты привыкнешь, а пока разрешаю тебе молчать.

– Спасибо, – на всякий случай пробормотала Алина, смущаясь еще больше и ужасно сердясь на себя за это.

Дождь закончился, из просветов в облаках на пышной зелени вокруг заиграли солнечные пятна. Сразу стало теплее, хотя промокшая одежда мешала, в обуви хлюпало.

Корвин покосился на небо и, хлопнув крыльями, перелетел под свод пещеры.

– Не люблю местное солнце, – сказал он брезгливо. – Оно чуждо мне, а я ему, потому старается извести меня. Все остальное терпеть могу, а от солнца в тень или под землю ухожу, иначе выжигает стихию мою.

Из темной пещеры показался еще один сомнарис, но куда меньше того, что провожал их, всего лишь размером с быка, – подполз к ворону, и тот, крошечный на его фоне, ласково потрепав духа крылом по длинной змеиной голове, продолжил:

– Вы дошли, и знаю, чего это стоило, но слишком долго я вас ждал. Еще немного, и я развоплощусь: последнее нападение подкосило меня, стихия моя коллапсирует, требует пищи, чтобы жить; а защита сокращается все быстрее, потому что не могу я больше ее питать. Я сильно ослаб, хотя после ударов врага невольно поглотил виту с окружающих гор, сотряс их, окутав тлением и чуть не добравшись до убежищ, где живут дар-тени. Но если им мой голод не причинил бы вреда, то люди Лортаха, что ушли под мое покровительство, погибли бы.

Алина представила, что добрые и несчастные Венин и Далин с сыновьями и все ушедшие люди превратились бы в высушенные мумии, как увиденная накануне косуля, и прерывисто вздохнула.

– Я не желаю этого, птенец, – взглянул на нее зелеными глазами бог-ворон. – Это мои люди, хоть тела их и души принадлежат другому миру. Пусть вита, дыхание Предвечного Творца, – единственная доступная мне здесь пища помимо отзвуков долетающих с Туры молитв, не сильно она продлит мое существование, даже если я выпью все живое на планете. Агония все равно настигнет меня рано или поздно, но перед развоплощением я вернусь в первотворное состояние, неразумное, дремучее, и тьма моя уничтожит не только этих людей, но и половину континента, прежде чем истаять.

Принцесса невольно покосилась в сторону голых гор – даже с расстояния в несколько километров было видно, как по мертвым склонам сходят огромные оползни и сели, не проникая за черные скалы.

– Великий, ты говоришь, что долго ждал нас, но позволь узнать, зачем? Ты ведь перенес меня и Венин из Лакшии, – вдруг проговорил инляндец. Принцесса изумленно посмотрела на него – слишком свободно и спокойно он разговаривал с высшим существом. Она-то все больше боялась рот открыть. – Я постоянно сомневался, стоит ли вести ее, – Тротт качнул головой в сторону Алины, – сюда, потому что думал: если она нужна тебе, то почему ты не призвал ее сам?

В глазах ворона мелькнула опасная тьма – пятая Рудлог вздрогнула, опуская голову от рванувшейся в стороны мощи, напрягся Тротт, тоже склоняясь. Прародитель был ласков, но ни это, ни его нелепый облик и голос, иногда переходящий в карканье, не могли скрыть силы и величия.

– Не считай меня всемогущим, птенец. Моих сил едва хватало, чтобы все это время прикрывать вас от взглядов местных богов и держать защиту, – величественно проскрипел Корвин, в этот момент едкостью опять напомнив Алине Макса. – Я бы и не стал рисковать, растрачивая оставшиеся крохи своей стихии, но иначе ты бы умер там, в море у Лакшии. Для того чтобы спасти тебя, я пожертвовал устойчивостью щита и защитой других детей моих. С тех пор он и стал проседать. Маленькой Красной пташке я уже ничем не мог помочь, кроме как поговорить с ней во сне; я надеялся, что смогу еще обратиться к ней, но после сил не хватило и на это. Как и на то, чтобы подсобить вам в твердыне. Я слаб, – каркнул он устало, показавшись вдруг маленьким и печальным, и сомнарис, ластящийся к нему, ткнулся еще раз под крыло, словно в утешение, и скрылся в пещере. – Слаб. У меня мало времени, а для того, что я задумал, мне придется снова взять виты этого мира и удержаться, чтобы не уничтожить его.

– Прости за дерзость, – сдержанно произнес профессор, выпрямляясь.

– Не будь ты дерзок, не смог бы провести ее сюда, – по-отечески усмехнулся ворон.

– Но ты ведь знаешь, зачем мы пришли, великий? – спросил Тротт. Пятая Рудлог прижалась к его плечу, застенчиво рассматривая бога.

– Знаю, как и все ваши вопросы; на все вы получите ответ, – проговорил Корвин, вновь сжимая принцессу морозными тисками своего голоса. – Но сейчас прервемся: помню я с человеческой жизни, что долгие разговоры лучше вести, вкушая пищу, а тела людей хрупки. Вам нужно отдохнуть и согреться.

Он распахнул крылья и мягко взмыл в воздух, и вокруг него, очертив птичий контур, как на негативе, засияло черное солнце, полное леденящей тьмы. Алина, лишь на мгновение заглянув в нее, содрогнулась от ужаса и зажмурилась – показалось ей, что смотрит она в бездну, в которой нет ни света, ни цвета, ни жизни, и, если посмотреть еще секунду, бездна эта поглотит ее, не оставив ни имени, ни памяти.

Пальцы Тротта сжали ее руку, и принцесса открыла глаза. Из слепящей тьмы соткался старик – высокий, горделивый и стройный. Он напоминал бы странствующего мудреца, если бы не широкие плечи воина, большие ладони и величественная осанка. На бледном узком лице выделялись крупный нос и хищные, необычно круглые зеленые глаза.

«Точно совиные, – подумала Алинка, – или вороньи».

Длинные черные волосы его были припылены сединой, брови, идущие вразлет как крылья, тоже были седыми. Из груди сквозь темные одежды сочился свет, очерчивая контуры раны.

– Так вам будет привычнее, птенцы, – Черный Корвин посмотрел на свои руки, и в них появился тяжелый кривой посох, вырезанный из узловатого дерева и украшенный серебряным набалдашником. – Так выглядел я в конце моей туринской жизни. Идите же. – Голос бога стал повелительным, и он указал посохом куда-то вправо. – У самого берега найдете вы родник. Расположимся в тени под кронами деревьев, и, пока я буду говорить, приготовите пищу: долго не было у меня никаких желаний, но раз принял я человеческую форму, хочу вспомнить и вкус еды.

Мягко и мирно плескала вода в озере, иногда бросая на папоротники бледные пятна отраженного солнечного света – небо почти все было затянуто тучами, и редкие просветы быстро пропадали. Лорд Тротт развел костер и сейчас на плоском камне, выступающем из воды, потрошил длинных, похожих на угрей рыб, которых таскали сомнарисы. Черный Корвин сидел на траве, прислонившись спиной к стволу, и умиротворенно наблюдал за своими созданиями, которые выползали из воды, аккуратно клали рыбу на берег и подходили к богу ластиться. Алина, поставив котелок на огонь, села перебирать крупу, поглядывая на прародителя. Говорить он не торопился, а она начинать разговор не смела, да и думать пыталась поменьше, чтобы не смущаться из-за услышанных Черным мыслей. Жрец то гладил сомнарисов, то перекатывал и крутил в ладонях посох, иногда задумываясь – и тогда фигура его становилась той самой сплошной страшной тьмой, от которой тянуло холодом. Но стоило ему двинуться, как снова вылеплялись лицо, и бледные руки, и вполне человеческое тело, и посох. Принцесса так заворожена была этими превращениями, что застыла с открытым мешком на коленях, с крупой, зажатой в горсти.

Бог снова потер в ладонях посох, улыбнулся слабо.

– Дивно, – проговорил он, взглянув на Алину, – и посоха того уже давно нет, а только воспоминаниями о нем радостно мне. – Он по-птичьи склонил голову, прислушиваясь, повернулся к лорду Максу. – Умерь свое беспокойство, сын. Есть еще время.

– Я услышал, что ты на грани, великий, – отозвался тот спокойно, отсекая голову у очередной рыбины. – Разве нам не нужно поторопиться?

– Суета есть следствие беспокойного мышления, – гулко укорил его бог. Тротт кивнул, соглашаясь, а Жрец продолжил: – Сильно отвык я от звуков человеческой речи и от существ, не покорных мне полностью, но твоя решимость приятна и свежа. Ты прав, сын мой, я на грани развоплощения, но исчезну не сейчас и не завтра, несколько недель еще есть. Боги умирают медленно, особенно когда в них продолжают верить: я же умираю с тех пор, как оказался здесь, оторванный от Туры, частью которой являюсь…

– Но как?.. – не выдержала Алина и тут же осеклась под предупреждающим взглядом Тротта.

– Не окорачивай ее, раз осмелела, – усмехнулся Черный. – Сам вопросы задаешь, а ей не позволяешь? Не обижу, не бойся за нее. Не глуп я, чтобы гневаться из-за детского любопытства, а поговорить мне с вами в радость. Я попал сюда из-за спора с Красным братом, маленькая пташка. Ни к чему тебе знать причины, но был я неправ и встал против установленного порядка, а раздор наш привел к бою. Много веков с той поры прошло, а Тура, как я вижу во снах детей своих, после столкновения нашего так и не оправилась. В отсутствие мое и другие стихии ослабли, еще немного – погибнет мир. Много зла мы с братом сотворили. Целый материк уничтожили со всем живым, и ни у одного из нас не хватило сил остановиться. Брат упорен, и я упорен: он движение, я покой, на противоположных краях годового цикла стоим и вечно противодействуем.

Принцесса боялась пошевелиться – а Тротт все так же уверенно в пяти шагах от них потрошил рыбу. Хотела бы она иметь такую же выдержку!

– После боя я сам ушел сюда, – говорил Корвин-Жрец, и тянуло от него такой тоскою, печалью, гневом и болью, что у Алины заныли зубы и кости. – Ушел, думая, что будут просить меня вернуться – ведь мы часть целого, и без одного остальные ущербны. Но уже за порогом услышал я запрет на возвращение, что наложил мой брат. И я потом пожалел о резкости своей, и он, я уверен, а поздно уже было. Сами себя и Туру к пропасти привели. Что же, заключение здесь добавило мне ума… а судя по тому, что тебе позволили появиться, птенец, и брату моему пришлось разумным стать…

– И вы никак не сможете вернуться? – робко пробормотала Алина.

– Сам не смогу, – отозвался Жрец. – Но моя сестра успела поставить условие: пусть запрещено исправлять сотворенное богам, но не людям. Если я вернусь, то и Тура окрепнет, и врата, как восстановит мир наш равновесие стихий, закроются. И дети мои, наполовину запертые здесь, со мной вернутся, снова целыми на Туре станут.

– А что же будет с другими людьми? Местными, которые сейчас тоже в убежищах? – волнуясь, спросила принцесса. – Если и вы вернетесь на Туру, и дар-тени, то остальные останутся без защиты!

– Если я буду в силе, я их не оставлю, – пообещал Черный.

Лорд Макс принес куски рыбы и начал закидывать их в котелок.

– Не случится ли так, что при возвращении дар-тени сойдут с ума от обилия энергии? – проговорил он. – Я видел, что бывает, когда половинка отсюда попадает наверх.

– Нет, – покачал головой Корвин-Ворон. – В моем присутствии все будет как должно, и половинки сольются. Память объединится, однако ж человеческая ипостась останется главенствующей, как и должно это быть.

Тротт хмуро кивнул и, забросив последний кусок, отправился вымыть руки, а принцесса, спохватившись, вытряхнула в закипающую воду чистую крупу и снова зачерпнула из мешочка – просмотреть, чтобы не было мусора и насекомых.

– После боя с братом я был сильно ранен и сам себя ослабил еще больше, от злости и ревности сердце свое вырвав и оставив его на Туре, – рассказывал бог. Губы его шевелились, но он сам опять выглядел как пятно черной пустоты. – Послужило это и добру, и худу. Без сердца моего Тура погибла бы куда раньше, от истощения стихий, но прежде от нежити, что в мое отсутствие расплодилась. А с ним, оставленным там, создалась привязка между мирами: ранее по установленному порядку они соприкасались на короткое время раз во много тысячелетий, а после моего ухода остались связаны до сих пор. И будут связаны и открыты местным богам, которые захватить Туру хотят, до тех пор пока я не развоплощусь либо сердце мое не истощится. Либо пока я не вернусь.

Он задумчиво посмотрел на похлебку, снова возвращаясь в человеческий облик, и у принцессы вдруг мелькнула иррациональная мысль, что он должен быть очень голоден. Столько веков не есть!

– М-может, вы хотите м-меду? – застенчиво спросила она.

Бог оторвался от созерцания кипящей воды и перевел задумчивый взгляд на Алину.

– Благодарю, пташка, – сказал он наконец. – Я никогда здесь не ел. А лучший мед пробовал человеком в Тидуссе. Как раз перед тем, как убили меня, одна добрая женщина вынесла мне кусок хлеба с медом, равного которому я никогда не вкушал. Хотя, возможно, показался он мне таким вкусным, потому что я был очень голоден и слаб. – Он улыбнулся. – Все же людям дан пророческий дар, и часто они связывают невидимые нити, не ведая этого, – иначе не знаю, как объяснить, что и храм, стоящий ныне на моей могиле, назван Медовым?

Принцесса, с холодком слушая воспоминания прародителя, достала мешок, прихваченный из пещеры под перевалом, протянула его Жрецу вместе с ложкой, и тот, зачерпнув засахарившегося лакомства, положил его в рот.

И покачал головой, болезненно выдохнув.

– Не понравилось? – расстроилась Алина.

– Не твоя в том вина, – ответил бог, отдавая ей мешок. – Пропитан местным солнцем этот мед. Не опасен, но чужд мне. Даже самая горькая полынь Туры была бы мне слаще него. Даже камень или горсть песка… – он тяжело, совсем по-человечески вздохнул. – И сам я здесь чужак, и дети мои чужаки. Всем потомкам горе я принес и себя наказал. Много веков я здесь был один: две тысячи лет назад столкнулись мы с братом, а по времени Лортаха в три раза больший срок прошел; только недавно из-за ослабления Туры связь между мирами стала крепче, и время потекло вровень. Долго хватало силы оставленного моего сердца и крови моих потомков, королей Гёттенхольд, чтобы удерживать дар-тени от попадания сюда, но и они иссякли. Первой ушла способность принимать родовую форму. Затем птенцы стали появляться здесь, себя не помнящие, беспомощные. Благо вылуплялись они из пространства, которое я защитой накрыть сумел. Не знали половинки о существовании друг друга и соприкасались только во снах, не запоминая их. Даже силы Гёттенхольдов не хватало, чтобы запоминать эти сны, не то чтобы осознанно сюда переходить. Но я хоть так, глазами детей моих мог увидеть, что происходит на Туре. – Он задумчиво покрутил посох, постучал набалдашником по колену, вновь повернул голову к Тротту. – Спрашивай, сын.

– Почему Алина появилась не под твоей защитой, а на другой стороне залива? – озвучил Тротт тот вопрос, который ранее чуть не сорвался с языка принцессы.

– Потому что она моя дочь, да не моя, – проворчал Жрец, вновь сверкая зеленью глаз. – В ней хватило моей крови, чтобы попасть сюда, но не хватило, чтобы появиться под защитой. А Красная кровь еще и оттолкнула. Хорошо, что не на другой конец континента забросила.

«Хорошо», – мысленно согласилась Алина, с ужасом представляя годы и годы пути с другого конца Ларты до долины Черного.

– Почему только я могу спускаться сюда? – тем временем продолжал спрашивать Тротт. – Я давно искал здесь таких, как я, но не нашел даже тех, кто помнит свои сны. Только последние декады мои сородичи стали запоминать их и узнали о второй жизни. Мне известно, что дар-тени с Лортаха иногда выбрасывало на Туру после того, как их человеческие половины впитывали огромное количество энергии. Но с Туры сюда… я единственный?

– Ты и Красная пташка, – подтвердил бог. – Ты – редкое сочетание крови предков, последний всплеск крови королевской, случившийся через поколения. К тому моменту, как ты начал видеть Лортах, сильнее тебя темного на Туре не было, а стихии уже так ослабели, что хватило толчка, чтобы ты смог запоминать сны, а потом и осознанно спускаться сюда. И Красный птенчик теперь может. Не мог ты появиться случайно, как и девочка Рудлог не могла. – Жрец кинул взгляд на насторожившуюся Алину.

– Это не просто так, да? – тихо спросила принцесса.

– Верно, девочка, – откликнулся Жрец. – Сестра моя руку приложила, уверен. Хоть и недоступны мне ее замыслы, однако же того, что я глазами детей своих в снах их видел, достаточно, чтобы понять.

Из воды вдруг выглянул запоздавший сомнарис, сунул Максу рыбу прямо в руки и пополз по траве к Черному за похвалой: положил голову ему на колени, и бог начал гладить его по длинной шее. Принцесса, неспособная от избытка информации пока думать о страшных божественных замыслах, участницей которых она, не желая этого, стала, и о том, как ничтожна надежда вернуться домой с помощью обессилевшего бога, с умилением смотрела на эту картину. На душе стало тепло.

– Откуда они здесь? – не удержалась она. Страх перед Вечной Смертью постепенно отпускал: тело словно привыкло к леденящей силе, исходящей от первопредка.

– Они там, где я, – улыбнулся Жрец, хлопнув по сомнарису рукой: тот темной дымкой впитался в ладонь. – Часть меня. Стихия моя обычно заполняет долину целиком, хотя тесно мне и в таких границах, но духам вольготно играть в ней, скрашивая мое ожидание. После нападения почти все развоплотились, – он хищно и тоскливо посмотрел в небо. – А мне только и оставалось, что защищаться. Где моя сила, где мое сердце… Хорошо, что враги тоже ослабели за прошлые тысячелетия и берегут силы для войны, поэтому и не напали вчетвером, как это было, когда я только появился здесь. Эта долина, – он показал на черные скалы и валы, – следствие моего единственного с ними столкновения. Я был ранен и слаб, поэтому не смог выдержать долгий бой. Меня швырнули на эти горы, и все, что я успел, – поставить защиту. С тех пор не могу я ни выйти отсюда, ни снять купол, иначе в тот же момент буду уничтожен.

Максимилиан Тротт

Пока принцесса, зажав в руках мешок с крупой, с восторгом и трепетом в глазах слушала прародителя – лицо ее было как у ребенка, которому рассказывают страшные сказки, – Макс выпотрошил последнюю рыбину и бросил ее на угли рядом с котелком запекаться. Взял с колен Богуславской мешок – все равно толку не было – и сел у костра перебрать. Алина покраснела от смущения, поспешно помешала суп ложкой. Вода уже кипела, остро пахло вареной и печеной рыбой, шумел ветер в папоротниковых листьях. Бог молчал, клубясь темнотой, и Тротт решил задать тот вопрос, ради которого он и вел принцессу сюда.

– Великий, – позвал он, и Жрец снова соткался из тьмы, перевел на него взгляд наполненных тьмой глаз, – можешь ли ты вернуть ее на Туру?

– Нет, – ожидаемо ответил первопредок. Богуславская вздохнула, опустила голову, часто-часто моргая. Точно сейчас начнет плакать.

– И никакого способа вернуться нет? – уточнил Макс.

– Для нее способ один, птенец, – покачивая посох в ладонях, проговорил Черный, в упор глядя на Тротта зелеными хищными глазами. – Пройти через межмировые ворота. Тогда дар-тени соединится с человеческой половиной, и она очнется.

– Все-таки через портал, – тяжело пробормотал Тротт. Засыпал крупу в котелок, отряхнул руки, не глядя на Алину – потому что этот способ был самоубийством. Проще было дождаться здесь смерти вместе с богом.

Но он, конечно, поведет ее к порталам. И все сделает, только чтобы она жила.

– Но п-почему так? Почему я не могу в-вернуться, как л-лорд Тротт? – явно стараясь не заплакать, спросила принцесса. – Просто подумав об этом?

Жрец с непонятным выражением смотрел на нее.

– Ты знаешь, почему на Лортахе нет других женщин дар-тени, кроме тебя? – спросил он.

– Потому что в них слабее ваша кровь? – предположила Богуславская.

– Нет, пташка, – усмехнулся бог. – Сила крови, как и сила духа, не зависит от того, женщина ты или мужчина. Но каждая женщина мира, есть в ней божественная кровь или нет, находится одновременно и под покровительством Синей. Это крепкая привязка к Туре, которая не дает проваливаться сюда. А у тебя нет привязки, маленькая пташка. Значит, сестра моя лишила тебя ее.

– Но почему? – еще больше расстроилась принцесса.

– Чтобы ты могла попасть на Лортах, конечно, – снисходительно объяснил Жрец, и она открыла рот, чтобы что-то сказать, но только выдохнула и помотала головой, с отчаянием глядя на Тротта. И Макс спросил за нее – то, что она боялась спросить:

– Зачем ей нужно было попасть сюда?

Черный Жрец покатал в руках посох и поднял на них полные тьмы глаза.

– Чтобы вы вдвоем помогли мне вернуться на Туру, птенцы. Тогда и дети мои, запертые здесь, вернутся со мной, соединятся со своими половинками. Я не могу пройти через порталы, но вы можете. Затем и ждал вас. Затем, понимаю уже, сестра моя и плела долгие века свою пряжу случайностей. Затем и другие дети мои, не ведая этого, творят предначертанное. Кровь на себя берут за мой проступок давний, но без их греха, как и без вашей помощи, не выйти мне отсюда. Одной рукой мою свободу приближают, другой Туру ослабляют, расчищая путь не только мне, но и врагам.

Тротт вспоминал предсказания, которые озвучивал Мартин, вспоминал и вулканическую долину, в которой его сородичи и Данзан Оюнович каким-то образом смогли так активировать портал, что он не закрывался, пока не залило его лавой, и сквозь него лились эманации Черного. И как тяжело было ему, Максу, тогда не сорваться. Вспомнил он и гибель Белых королей – именно после нее Богуславскую притянуло сюда и начали массово открываться переходы.

– Верно мыслишь, сын мой, об этом и говорю я. Это мой тяжелый долг перед братом моим и сестрой, и их жертва мне, – сказал Жрец тяжело. – И угроза миру. Так ослабела после смерти белых владык Тура, что смогли местные боги открыть меж мирами врата, которые почти невозможно закрыть, – и пошли в наш мир армии мира этого. Еще немного ослабнет Тура, и боги Лортаха смогут к нам прийти. А без меня не справятся братья мои и сестра, не смогут отстоять мир.

– Но что могу сделать я? – Принцесса нервно комкала в руках край сорочки. Глаза у нее были красными, и Максу не нужно было уметь читать мысли, чтобы понять, о чем она думает. Одно дело считать, что ты попала сюда по какой-то нелепой случайности. Другое – что от тебя зависит судьба мира.

– Человек, – проговорил Корвин, размеренно катая в ладонях посох и задумчиво глядя на пятую Рудлог, – удивительное создание. Живой сосуд, творение Предвечного Отца. Малый, слабый, но способный принять ауру и добрую, и злую, и крошечную, и огромную. Может тело его вместить и бога – мы с сородичами убедились в этом, когда волей Творца проживали жизни людьми.

– Вы хотите пройти через портал в моем теле? – дрожащим голосом спросила Богуславская.

– В сердце, – невозмутимо уточнил бог. – Это сосуд в сосуде, способный надежно спрятать меня. Но не в твоем. Твоя Красная кровь не вынесет меня. В его, – Жрец повернулся к Тротту, и Макс напрягся, ощущая, как по спине побежал холодок.

– Как это возможно? – поинтересовался он, чувствуя на себе испуганный взгляд Богуславской. Но ему было важно, что не ей придется брать на себя такую ответственность.

– Если уйти в сон, застыть, стать частью ауры твоей в сердечном сосредоточении, то возможно, – проговорил Жрец. – Ты пойдешь через врата, а не я, не моя воля будет, а твоя. Тогда запрет не подействует. Ты силен: должно хватить твоей ауры, чтобы донести меня до врат и не раствориться в стихии моей, а усиленным сможешь и пронести сквозь них. Остальные дети мои слишком слабы.

– Я готов, – без сомнения ответил Макс. – Но ты ведь знаешь, что во мне тоже течет не только Черная кровь.

– Наши с Белым стихии – две стороны одного целого, – улыбнулся Корвин. – Жизнь и Смерть, всегда мы шли рука об руку. Белая кровь не помешает тебе. Наоборот, добавит сил и поможет пережить слияние.

– Пережить? – дрожащим голосом вмешалась принцесса. Она храбрилась, сумела не расплакаться и так отчаянно сейчас волновалась за Тротта, что ему было светло и спокойно.

– Что мне нужно будет сделать для этого слияния, великий? – продолжил он со странным предчувствием.

– Умереть, – буднично ответил бог, и у Макса по позвоночнику вновь повело холодом. – Пронзить свое сердце и добровольно принять меня. Только в мгновение агонии я смогу войти в твое сердце через рану, в твою ауру через пробоину смерти и оживить тебя. Ты станешь моим сосудом, сын мой.

– Лорд Макс? – жалобно прошептала Алина, и он строго взглянул на нее. Принцесса терла руки, будто они озябли.

– Я готов, – сказал Тротт и во второй раз. – Не смотрите на меня с таким ужасом, Богуславская. Мне не впервой ставить над собой эксперименты. Меня больше волнует, как мы успеем долететь до порталов за те недели, что остались у тебя, великий, – он повернулся к Корвину. – И как пройти через защищающие их армии, которые я видел на равнине и о которых говорил мне глава поселения Нерха. Ты будешь спать, а я не бог, чтобы противостоять армиям.

– Ты разумен и думаешь наперед: радует меня это, сын мой, – проговорил Жрец. – Знай, я возьму еще виты с окрестных гор и отправлю нас так близко к вратам, как смогу. Равнина та далеко, сколько идти до нее после переноса останется, не ведаю. Кроме того, придется мне влить еще сил в защиту, чтобы не заметили местные боги моего ухода, и придется держать защиту над нами, чтобы не нашли нас в пути. Возможно, крох моей стихии еще хватит на бой, но не могу я того обещать. Придется тебе рассчитывать только на свое оружие и мастерство, силу своей крови и огонь Красной пташки, который может подпитать тебя, как подпитал в твердыне.

– Да, я хотел знать, как взял ее огонь, – медленно сказал Макс, думая при этом о том, что ему придется в одиночку пробивать путь к порталам и что это совершенно безрассудно и невозможно. – Если мне будет доступна такая же сила, какой я разрушил твердыню…

– Такой же не будет, – покачал головой Черный. – Сила этой девы Рудлог – сила младшая, неяркая. Кровный поиск помог образоваться вашей связи, случилось это потому, что оба вы на грани смерти были, и она, – он кивнул на бледную принцессу, – не жалея себя, желала тебя спасти, а ты ее. Теперь, стоит тебе потратить родовые силы, как ваша связь поможет их восполнить. Но осторожнее: слишком сильно потянешь – потушишь ее огонь.

– Затем она и нужна здесь? – осведомился Тротт. Алина неуверенно улыбалась, видимо, радуясь, что может быть полезной. – Чтобы дать мне силы, и я смог пройти к вратам через солдат императора и инсектоидов?

– Не хватит ее огня на все битвы твои, – усмехнулся Корвин. – Да и не это главное. Пусть ты сильнее всех ныне живущих детей моих, но в мизинце королей династии Гёттенхольд было больше силы, чем в тебе, сын мой. Это не укор, это горе мое, беда моя, вина моя. Ты силен, но недостаточно: способен дойти до портала, но при переходе тьма моя поглотит тебя, и ты, вернувшись на Туру, развеешься. Умрешь, дав мне свободу.

– Я все еще не понимаю, какова роль принцессы, – сухо ответил Тротт. Страх смерти всплеснул и отступил, ибо был привычным – он тысячу раз мог умереть до этого. Но проход к вратам казался безумством.

Жрец с выражением крайнего терпения на лице покачал головой.

– Она – принцесса дома Рудлог, птенец. Она укрепит тебя, ее кровь усилит тебя.

Тротт недоуменно взглянул на Богуславскую – та с ужасом смотрела то на него, то на бога, мгновенно покраснев до невозможности.

– Вы же не имеете в виду… – пролепетала она.

– Ты станешь его женой, пташка, – благосклонно кивнул Черный. И Тротт опустил глаза, потому что внутри, заглушая и шок, и неверие, взвилась такая свирепая радость, такая жажда обладания, что высохли губы и руки сжались в кулаки. Выдохнул, поднял взгляд на принцессу, стараясь ничем не выдать своей непозволительной жадности.

– Ой-ей, – шептала она, уткнувшись лицом в ладони. Крылья ее нервно дрожали. – Ой-ей!

– Чем тебя не устраивает он в роли мужа, девочка? – недоуменно спросил Корвин. – Он силен, может защитить тебя, сердце твое тронул…

Богуславская застонала, сжимаясь. Шея и уши у нее тоже заливались краской.

– Брак – имеется в виду только ритуальное действие? – уточнил Макс сипло. – Произнесенные клятвы?

Черный посмотрел на него, на нее, и вдруг усмехнулся.

– Эмоции, – сказал он и встал, потягиваясь и опираясь на посох. – Как я отвык от них. Птенцы, птенцы… Так много значения простому действию. Нет, сын мой, клятвы лишь укрепят тебя и не позволят моей тьме поглотить тебя на пути к порталу. Без них и в тебе не уверен, что вынесешь меня. Но ты точно погибнешь при переходе, если не сделаешь деву Рудлог женой на брачном ложе.

Макс старательно удерживал дыхание и слушал, поражаясь собственному сумасшествию. Что ему бог, что судьба мира и возможность погибнуть – когда перед глазами стоит совсем не это. А Алина Рудлог в его руках.

– Эмоции, – проворчал Жрец, окутываясь тьмой. – Палят не хуже солнца, но куда ярче, – раздалось уже из слепящей пустоты. – Я все сказал вам, птенцы. Слишком долго я пробыл в этом облике, хватит тратить силы. Уйду я в пещеру, отдохнуть от солнца и долгих речей, и буду ждать вас. Приходите ко мне, когда будете готовы дать клятвы и подтвердить их. Когда-то я сам заключал браки первых Гёттенхольдов, благословлю и вас.

Он потек черной сверкающей пылью в сторону входа пещеры и рассеялся. Принцесса, покрасневшая, напряженная, проводила его взглядом, вскочила, с отчаянием глядя на Тротта, краснея еще больше.

– Я не знаю, что мне делать! – прошептала она свистяще.

– Пока хотя бы не уходите далеко от меня, – попросил Тротт сдержанно, потому что она явно намеревалась сбежать. – Поверьте, я не собираюсь вас оглушать и тащить надевать брачные браслеты.

Из глаз ее мгновенно потекли слезы.

– А вам бы все смеяться! – крикнула она, вытирая их ладонью. – Но ведь все это совсем не смешно, лорд Макс!

– Я знаю, – с тяжелым чувством вины согласился он, стараясь не смотреть на ее губы и диковатый испуганный блеск глаз, который будил совсем уж темные инстинкты. – Разве кажется, что я веселюсь?

Принцесса всплеснула руками, словно желая еще что-то сказать и не находя слов, метнулась в одну сторону, в другую – и побежала в лес.

На углях черным дымом чадила забытая всеми рыба.

Тротт проследил за Алиной до небольшой заводи – там принцесса опустилась на землю, уткнувшись лицом в колени и не шевелясь. Постоял в десяти шагах, наблюдая за ней.

– Я никуда не уйду, – сказала она глухо, не поднимая глаз. – Дайте мне побыть одной, лорд Макс.

 

Глава 13

Долина Источника

Алина

Алина Рудлог пыталась мыслить спокойно, но в душе и голове творился такой хаос, что она могла только сидеть, глядя на озеро, обхватив себя за колени и раскачиваясь, либо, вскочив, метаться туда-сюда по берегу, прокручивая в голове слова первопредка, жмурясь от стыда и неловкости и не понимая, как сейчас ей возвращаться и что говорить лорду Тротту.

Если бы можно было сделать так, чтобы этого разговора не было и никаких решений принимать не приходилось!

Ну как, как? Как она сможет лечь с профессором рядом? Не в смысле рядом… они уже спали вместе, но не так же! Да она умрет от ужаса и смущения, как только он к ней прикоснется как мужчина к женщине! Нет, она прямо сейчас умрет просто оттого, что думает об этом!

– Мамочки! – простонала Алина, присаживаясь на корточки и закрывая горячее лицо руками. – Да что же мне делать? Соберись, соберись, соберись… хватит уже бегать, начни думать!

Думать не получалось. Совсем не получалось, а от выбора, перед которым ее поставили – либо смерть Тротта, либо брак и близость с ним, – было противно и кисло. Алинка сделала несколько шагов и склонилась над озером – смыть вкус страха и горечи изо рта.

– Это ведь несправедливо, – укоризненно прошептала она своему расплывчатому отражению. По лицу снова потекли слезы, срываясь в воду, и принцесса, зло всхлипывая, начала ожесточенно умываться.

Не то чтобы она боялась лорда Макса… он ей очень нравился. Постоянно хотелось быть рядом: смотреть на него, касаться и шутить, ловить его редкие улыбки, внимательные взгляды. Это было волнующе, любопытно и безопасно. Но принцесса совсем не готова была к физической близости. То, что происходит между мужчиной и женщиной, было интересно со стороны, но применительно к ней и лорду Тротту казалось пугающим, странным и неловким. Читать любовные сцены или представлять, как профессор может целоваться, это одно…

– Хотя тоже нелепо! – выругалась пятая Рудлог, присаживаясь спиной к папоротнику и запрокидывая голову, чтобы посмотреть, как шевелятся от ветра сочные зеленые листья. Это успокаивало. Но не сильно.

И ведь лорд Макс тоже не в восторге. Побелел весь, губы сжал. У него всегда такое лицо, когда он скрывает чувства или чем-то разозлен. И, наверное, он очень разочарован из-за ее поведения сейчас. Ведь от нее зависит его жизнь.

Именно поэтому ей нужно сейчас пойти и сказать, что она готова. Потому что ни слезы, ни нервы ничего не исправят. Это просто способ справиться с шоком.

Точно. Нужно встать и идти. Нельзя тратить время.

Но Алина осталась на месте. Стоило пошевелиться, как снова накатило смущение, щедро приправленное страхом.

– Да мне вообще нельзя замуж! Я еще ребенок! – жалобно крикнула она папоротниковым деревьям и тут же осеклась, тяжело дыша.

Сколько раз она пыталась доказать обратное тому же Тротту! А стоило жизни потребовать взрослых решений, как она пошла на попятную.

– Ты просто несчастная трусиха, Алина Рудлог, – яростно сказала принцесса себе, шмыгая носом. – Лорд Тротт столько для тебя сделал, а ты думаешь, дать ему умереть или нет. Немедленно вставай! Он же не откажется помогать богу. В любом случае. Он такой.

Но выговор не помог – только слезы потекли сильнее, а всхлипывания переросли в обиженный скулеж.

– В конце концов, – она срывающимся голосом попыталась договориться с собой еще раз, – ты ведь готова была отдать за него жизнь. А девственность, – это слово она выговорила почти беззвучно, – не готова?

«Это совсем другое, – возразила она мысленно. – Совсем!»

Но принцесса так и не смогла объяснить себе, почему «это другое». Кроме «так несправедливо» и «все неправильно», ничего не приходило в голову. Мелькали обрывки мыслей о свободном и несвободном выборе, о добровольности любви и о том, что это все очень похоже на эмоциональное принуждение, но для того, чтобы вразумительно сформулировать свои ощущения, Алина была слишком взбудоражена.

Она очень долго маялась на берегу, забыв и про голод, и про усталость, пока солнце не коснулось вершин гор. Как бы ей хотелось, чтобы она могла посоветоваться с кем-то близким! С Полиной… или лучше с Ани. Старшая сестра все объяснила бы, помогла бы справиться со страхами.

Но родные были далеко. Рядом был только один человек.

Не дожидаясь, пока остров погрузится во тьму, Алина неизвестно в какой раз умылась, вздохнула, набираясь смелости, и побрела обратно к костру.

Максимилиан Тротт

Принцесса отсутствовала так долго, что успел прогореть костер и разварившийся рыбный суп почти остыл, заполнив котелок вязкой массой. Тротт переложил ее в миски, поел и вымыл посуду, выбросил сожженную рыбу, еще раз просмотрел сумки, проверяя припасы.

Он, погрузившись в привычную внутреннюю глухоту, делал все, что требовалось, заставлял себя размышлять о чем угодно – о полученной от первопредка информации, о том, как провести Богуславскую до порталов и пройти самому мимо армий, – но только не о предстоящем браке.

Жаль, что полностью отстраниться не получалось. До Макса то и дело доносились отзвуки рыданий и сердитых восклицаний – водная гладь никогда не способствовала секретности, – и тогда он морщился от чувства непонятной вины, приказывая себе быть рациональным.

Не время для сентиментальности и эмоций. Он это сделает, чтобы вернуть бога на Туру и остановить войну. Об этом нужно думать. Не о том, что происходящее очень похоже на шантаж. Не о своих желаниях.

Хотя кого он обманывает?

Со стороны заводи опять донеслись тихие, обиженные поскуливания, и Макс, шагнув в том направлении мимо узловатого папоротника, опомнился и заставил себя остановиться.

Конечно, ей страшно. Девочке, едва не пережившей насилие, которая только-только вошла в половую зрелость и так невинна, что не понимает его очевидной тяги к ней. Для нее он – объект восхищения и привязанности. И чиста она так, что собственные чувственные реакции осознать пока не может. И он бы никогда не стал ее касаться, никогда…

Дыхание от мелькнувших образов опять сорвалось, понеслось рваным ритмом, и кровь стала горячей, и Тротт уткнулся лбом в ствол и закрыл глаза, признавая свое бессилие перед несуразным, ненужным и таким несвоевременным чувством. Тем самым, которое тянуло его пойти к ней и утешить, пообещать, что никаких жертв с ее стороны не потребуется.

Но это было неправильно. В любом случае ей придется принимать решение. За нее он сделать это не может.

– Нет, могу, – тяжело проговорил он вслух.

У него есть выбор. Не трогать ее, довести до врат, убедиться, что в них она вошла целой, и ступить следом, зная, что с той стороны он уже не выйдет.

Но Тротт понимал, что Алина Рудлог не откажется от брака. Не тот характер. А если будет согласна принцесса, то он точно не сможет отказаться. Потому что хочет ее, несмотря на все те бесконечные «нельзя» и «невозможно», что твердил себе. И жить, пусть это неблагородно и негероично, тоже хочет.

Воля первопредка позволила успокоить совесть и закрыть глаза и на юность принцессы, и на происхождение, и на то, что она дочь Михея. Теперь это не его желание, а божественное. Не его решение. Не его выбор. Все ради нужной, великой цели. Брак и связь с ней – это правильно. Разумно. Необходимо. Можно не мучиться больше.

Но стоило ветру снова донести всхлипы или бормотание принцессы, как на душе становилось тягостно и мерзко. И никакая разумность не помогала.

В конце концов Макс растянулся на берегу, закинув крылья за голову и невидящими глазами глядя в небо, и через силу заставил себя вспоминать то, что он видел в лагере иномирян, чтобы обдумать, как прорываться к порталам.

Когда солнце уже садилось за горы, со стороны заводи раздались легкие шаги, и через некоторое время рядом с Троттом на траву опустилась принцесса.

Он сел, покосившись на нее; Алина молчала, глядя на озеро. Не сопела, не вздыхала, не ерзала. Лицо было красным, заплаканным, и глаза – тоже красными.

– Что мне делать, лорд Макс? – спросила принцесса тихо, когда он уже думал, что она так и не заговорит.

Макс должен был сказать о разумном выборе и о том, что эмоции и страхи мешают принимать правильные решения. О том, что в жизни приходится делать то, что не хочется делать, и не время терзаться и устраивать истерики. Но произнес совсем другое:

– Я не могу решить это за вас, Алина.

– Почему? – безжизненным голосом поинтересовалась Богуславская.

– Это ваше тело и ваша жизнь, – как можно спокойнее объяснил Тротт, не поворачивая головы и щурясь от лучей заходящего солнца. И от собственной глупости. – А я – заинтересованная сторона. Вы привязаны ко мне и благодарны мне, но это не значит, что вы должны делать со своим телом то, чего вы не хотите. Никто не заслуживает подобного.

Совсем не это должен был он говорить. Но она пришла к нему за советом, как к близкому человеку, и эта трогательная вера в него не позволяла лукавить или склонять ее к необходимому решению.

– Я не знаю, чего я хочу, – прошептала принцесса потерянно. – Я понимаю, как правильно, но это в глобальном смысле правильно, а для меня совсем, совсем неправильно, понимаете?

– Да, – ответил он коротко. Он действительно понимал.

– Но я не хочу, чтобы вы умирали, – вздохнула Алина.

– Это радует, – усмехнулся он. – Мне тоже, признаться, этого не хочется.

– Тогда посоветуйте что-нибудь! – принцесса вскочила, умоляюще глядя на него. – Пожалуйста! Я никак не могу это принять, но мне нужно принять! И… вы ведь тоже будете связаны браком! И вам придется… о боги, – она топнула ногой, краснея, – я никогда не смогу этого произнести!

– Вы преувеличиваете мои потенциальные страдания, – сказал он, стараясь не улыбаться. – Полагаю, я смогу это пережить. Я мужчина, мне куда проще.

– Но вы никогда не были женаты, – проговорила она угрюмо. – Значит, вы принципиально против.

– Я не против, я не вижу в браке смысла, – объяснил Тротт. – Я никогда не был привязан к женщине настолько, чтобы постоянно терпеть ее в своем личном пространстве. Мне тяжело присутствие рядом другого человека, я предпочитаю одиночество и порядок. Но если вас это волнует, то вы в роли жены меня не пугаете. Вряд ли после свадьбы вы начнете вести себя иначе, чем вели себя до сих пор, и сделаете мою жизнь более невыносимой. А к вашим бесконечным вопросам, сопению и попаданию в неприятности я готов.

– Почему вы опять язвите? – сказала принцесса с упреком.

Макс поморщился.

– Потому что мне тоже неловко, Алина, – признал он, и она замолчала, с удивлением глядя на него. – Возьмите суп, – он кивнул на ее полную миску. – Иначе вы умрете от голода, и история двух миров закончится быстро и нелепо.

Она, насупившись, взяла тарелку. Сунула в рот ложку. Прожевала.

– Да я вам даже не нравлюсь! – с горечью выпалила она.

– Боюсь, я уже вышел из возраста, когда нравятся, – пробурчал Тротт, глядя, как косится она на него, затаив дыхание, как ждет ответа. – Но если вас это утешит, то вы очень привлекательны.

– Правда очень? – спросила она осторожно. И улыбнулась.

– Правда. Очень, – подтвердил Макс.

– А что во мне привлекательного? – розовея, продолжила принцесса. Это нужно было прекращать, потому что Тротт уже чувствовал себя идиотом.

– У вас симметричные ключицы, Богуславская.

Глаза ее сощурились, и на секунду показалось, что она кинет в него миской. Но Алина, сделав глубокий вдох, отвернулась и продолжила есть.

– Я говорила, что иногда вас ненавижу, лорд Макс? – светским тоном поинтересовалась она через несколько минут – когда доела и встала вымыть миску.

– Много раз, – подтвердил Тротт. – Зато теперь не страдаете, а злитесь. Это куда конструктивнее.

Принцесса вздохнула, повернулась от воды. Взгляд ее снова стал потерянным.

– Пожалуйста, лорд Макс. Пожалуйста. Посоветуйте, что мне делать.

– Я не могу…

– Не как мужчина, которому придется спать со мной, – звонко выговорила она. – Как мой наставник. Как старший друг, лорд Макс! Что бы вы сделали на моем месте? Как бы привели мозги в порядок? Я не хочу, чтобы вы умирали, я понимаю, что мне нужно стать вашей женой, но я никак, никак не могу справиться. У меня внутри все восстает от мысли об этом! Мне даже думать об этом страшно!

Руки ее дрожали, и Тротт встал, потому что выносить это было очень тяжело.

– Хорошо, – произнес он, глядя в ее заплаканные усталые глаза. – Я отвечу как ваш наставник и друг, Алина. Постарайтесь взглянуть на предстоящее с другой точки зрения. Можно ведь отнестись к физическому контакту как к медицинской процедуре. Скорее всего, болезненной, но длящейся ограниченное время и не являющейся унизительной. С человеком, который, смею надеяться, вам не неприятен и которому вы доверяете.

Принцесса заморгала, покраснела и отвела взгляд.

– Что же касается собственно брака, – продолжал Макс глухо, – главное нам – дойти до порталов и вернуться на Туру. А там давно уже разрешены разводы. Поверьте, у меня нет никакого желания привязывать вас к себе. Более того, раз повреждения здесь никак не сказываются на туринских телах, то, полагаю, и это… повреждение не скажется. Главное – выйти. А остальное вы забудете как страшный сон.

Принцесса слушала его, то краснея, то бледнея и хмурясь, то задумчиво опуская глаза и нервно сжимая руки. И когда он замолчал, лицо ее просветлело.

– Я это и хотела услышать, – проговорила она серьезно. – Спасибо, лорд Макс, что не стали юлить и не оставили меня без поддержки.

Она несколько минут побродила туда-сюда в сумерках по берегу. Остановилась, потерла ладонью лоб. Глаза ее уже начали мерцать зеленью.

Солнце скрылось за линией гор. Зашумели папоротники под порывами усилившегося ветра.

– Пойдемте, – сказала принцесса решительно, но голос сорвался, и она прерывисто вздохнула. – В конце концов, брак с вами – это действительно куда лучше жертвоприношения у лорташских богов.

* * *

В пещере было сухо и темно. Камень сразу поглотил все звуки: пропали шум листьев и плеск воды, не слышно стало ни шагов, ни дыхания, словно они двигались в пустоте. Прохлада Источника покалывала ледяными бодрящими иголочками, а пульсация защиты ощущалась как пронизывающие вдохи и выдохи, доносящиеся из темного нутра пещеры. Из сгустков тьмы у стен то и дело появлялись сомнарисы, провожали гостей взглядами и снова пропадали.

Тротт крепко держал принцессу за руку, и горячая ладонь его помогала справиться с нервной дрожью. Зябко и страшно было пятой Рудлог, но она приняла решение и теперь уже желала только одного: чтобы все случилось как можно скорее.

Бог встретил их глубоко внизу, в просторном скальном зале, заполненном шелестящей темнотой. Жрец больше не был похож ни на человека, ни на ворона – пятно вымораживающей, концентрированной пустоты, на которое было больно смотреть.

И не смотреть не получалось – так завораживающа и мощна была эта бездна. Алина вдруг подумала, что Черному не нужно было их согласие: пусть он слаб, но остается богом и легко мог бы их заставить. Но нет, оставил решение за ними. За ней.

– Я испытывал вас, пташка, – льдом прошуршал голос Жреца. – Жизнь не заканчивается выходом из врат, сладится – нужно будет новые узлы развязывать, новые проблемы решать. Вот и посмотрел на вас. И увидел, что хотел. Теперь спрошу – хотя знаю ответ, однако для ритуала слова должны быть произнесены вслух. Согласны ли вы стать мужем и женой?

– Согласен, – отозвался лорд Макс. Алина посмотрела на него: лицо его было спокойным, но пальцы сжали ее ладонь, и мышцы напряглись. И она зажмурилась и прошептала:

– Согласна.

– Смотри на мужа твоего, дочь моя, – заговорил бог, и каждое слово вспышкой холода отдавалось в теле, – назначаю тебе защитника и любимого, руку крепкую, отца детей твоих. Будет он твоим щитом и мечом, беды твои разделит, на себя возьмет. Клянешься быть ему хорошей женой?

– Клянусь, – выдохнула принцесса.

– Дай ему крови своей, – приказал Жрец, – чтобы связаны вы были не только клятвами, но и кровной связью.

Алина растерянно посмотрела на Тротта, не понимая, что ей делать, – и он молча достал из ножен свой нож и протянул ей. Принцесса осторожно, закусив губу, надрезала себе руку выше запястья, зашипела – лезвие было таким острым, что боли не почувствовалось, только защипало и потекло из раны горячее. И протянула оружие обратно.

Лорд Макс взял его, затем перехватил ее раненую руку и, склонившись, провел по ране языком. И еще, и еще. Алина замерла, забыв дышать. Это было болезненно, смущающе и странно.

Тротт лизнул еще раз, провел по ране рукой – закололо, и порез затянулся.

– Смотри на нее, сын мой, – сказал бог торжественно. У Алины так колотилось сердце, что она почти не разбирала слов. – Назначаю тебе женщину верную, добрую, честную, даю тебе любимую, сердце нежное, мать детей твоих. Будет она твоим кровом и постелью твоей, пищей и водой твоими. Клянешься быть ей хорошим мужем?

– Клянусь, – ответил Тротт уверенно.

– Дай ей крови своей, чтобы утвердить вашу связь.

Тротт надрезал свою руку и протянул принцессе. И она, взяв его за ладонь двумя руками, склонилась, чуть помедлив, – и увидела, как судорожно сжались его пальцы. Коснулась надреза языком и, чувствуя солоноватый вкус горячей крови, вцепившись в его руку, несколько раз провела языком по ране. Дыхание Тротта сбилось, и Алина удивленно подняла голову – но губы его опять были плотно сжаты, а сияющие зеленью глаза казались темными, затуманенными.

– Помните, теперь вы единое целое, – ворвался в ее сознание голос бога. – Соединяю вас, птенцы.

Раненую руку обожгло холодом. Алина подняла ее – на запястье соткался черный, плоский и широкий браслет, в темноте словно сияющий изнутри золотой пылью. И у лорда Макса на руке оказался такой же.

– И благословляю вас, – ледяной ласкою прокатилась по телу сила Источника. – Скрепите ваши клятвы поцелуем, птенцы.

Алина взволнованно выдохнула. Тротт повернулся к ней, взял ее руку – и она зажмурилась изо всех сил, когда он очень бережно коснулся сухими губами ее пальцев, а потом – лба. И отстранился.

Принцесса открыла глаза, недоуменно и растерянно заморгав.

– Теперь идите, – повелел бог. – Здесь много пещер, любая может стать вам кровом на эту ночь. А утром мы отправимся в путь. Идите, птенцы.

* * *

Макс за руку вывел одеревеневшую принцессу на берег озера, где лежали их вещи. Алина была бледной, искусала губы до красных пятен, и дыхание у нее было учащенным. Взгляда его она старалась избегать. Да и ему до спокойствия было очень далеко.

Тротт отпустил ее, отошел к сумкам.

– Вы способны разумно мыслить или улетите в гостеприимные руки местных богов сразу, как я отвернусь? – спросил он осторожно.

Новоиспеченная супруга непонимающе взглянула на него, моргнула. Взгляд из почти безумного стал осмысленным.

Слабо улыбнулась.

– Я в панике, но еще не сошла с ума, лорд Макс. А в-вы… – она поглядела на берег, еще больше бледнея, – х-хотите прямо з-здесь?..

От этого «хотите» ему снова стало жарко и жадно, и кровь почти закипела.

– Мне кажется, нам лучше обойтись без свидетелей. – Голос был хриплым. Тротт кивнул ей за спину, туда, где из пещеры выглядывали любопытные сомнарисы.

Алина, распахнув глаза, обернулась и с облегчением, неуверенно засмеялась. Ему кисло стало от ее испуганного смеха.

– Да и вам будет комфортнее не под открытым небом, – Макс поднял свои сумки. – Я поищу подходящую пещеру. При подлете видел одну чуть выше по холму. Пойдете со мной? Я боюсь, что вы все же сбежите за те десять минут, что меня не будет.

– Я подумываю об этом, – ответила она, храбрясь и старательно подхватывая его ироничный тон. – Но, наверное, я лучше искупаюсь, лорд Макс. У меня рука в крови, – она показала разводы у черного браслета, там, где был порез, – и я вся в каменной пыли.

– А вот это правильная мысль, – кивнул Тротт, направляясь к лесу. – Только не отходите далеко от берега. Неизвестно, какие здесь дно и глубина.

* * *

Принцесса выбралась из воды очень быстро, потому что ночью в большом озере одной было страшно даже у берега. Надела чистую сорочку, потянулась к штанам – и обессиленно села на траву, прижав их к себе и глядя на поднявшиеся луны. Смысл надевать, если все равно придется снимать?

Алина так устала переживать, что начали слипаться глаза, словно она выпила вина, и накатывать ощущение, что все происходит не с ней. Это был даже не страшный сон, это был сон невероятный, странный, невозможный. Невозможно, чтобы она дала брачную клятву лорду Максу. Невозможно, что пройдет совсем немного времени, и он ляжет с ней как муж. И будет касаться и целовать…

Она нахмурилась.

Почему он не поцеловал ее в губы?

Через несколько минут вернулся Тротт. Остановился рядом, и Алина с опаской задрала голову. Он снимал сорочку, поглядывая на озеро.

– Я нашел нам кров. Маленькая, сухая и теплая пещера, – сообщил он так невозмутимо, будто им там просто так ночевать! – Даже развел у входа костер. Видите?

Принцесса обернулась туда, куда он показывал, – шагах в пятидесяти, чуть справа и выше от них на холме среди папоротников виднелся огонь.

– Пойдете туда или подождете меня здесь?

Алина посмотрела на его пальцы, застывшие на ремне, и поспешно вскочила.

– Я п-пойду, лорд Макс. Пойду.

Она почти бегом помчалась к костру. Но по пути несколько раз обернулась – посмотреть, как Тротт, обнаженный, заходит в темную воду под двумя лунами.

Пещера действительно оказалась очень маленькой, но высокой и с широким входом – словно палатка, вырезанная в камне метра на два в глубину. Места в ней хватило только на одеяла, постеленные на свежесрезанные папоротниковые листья – и когда только Тротт успел и срезать их, и развести костер? Каменные своды, подсвеченные бликами огня, смыкались над головой узкой аркой, но это не пугало, а придавало ощущение безопасности. Алина помаялась и все же села на ложе, подтянув ноги к подбородку и глядя на костер. Пусть все случится здесь, это не повод глупо мяться рядом. Страх, то ли от усталости, то ли от предоставленной Троттом передышки притуплялся, оставляя место чему-то волнующему, от чего захватывало дух.

– Я не буду бояться, – проговорила принцесса твердо. Сердце колотилось как сумасшедшее, и ладони были влажными. – Это лорд Макс. Он ничего плохого мне не сделает.

Над кронами деревьев было видно, как Тротт моется внизу, у берега, и Алина загляделась на движения его рук, ощущая, как горячо становится ей от близкого огня.

– А еще он красивый, – сказала она себе шепотом. Поднялась, шагнула чуть в сторону, прислонилась к каменной стене, обхватив себя руками, и продолжила завороженно смотреть туда, где находился Тротт. И только когда он вышел из воды, оделся и направился в ее сторону, принцесса вернулась в пещеру.

* * *

Макс поднялся на пригорок и остановился в нескольких шагах от костра. Принцесса, одетая в одну сорочку, сидела на одеялах, поджав под себя ногу. Сверкнула в его сторону зелеными глазами, нервно дернула крыльями, опустила голову – и он потер лицо ладонью, не зная, что говорить.

Вязкое ощущение неправильности не отпускало.

– Послушайте, Алина, – проговорил он серьезно. – На самом деле вам нет никакой нужды скреплять этот брак. Мы можем просто сейчас лечь спать. Если вам это претит… Понимаете, довести Жреца до врат – не ваша задача, и вы не обязаны жертвовать собой ради меня…

Она подняла глаза.

– Что вы сейчас делаете, лорд Тротт! – сдавленно произнесла она, вставая. – Зачем? Я только собралась… Разве я могу оставить вас… зачем?

В груди кольнуло стыдом.

– Это называется перекладывание ответственности, Алина, – сказал он глухо, подходя к ней. Принцесса повернула голову в сторону, часто моргая. – Простите меня за это. И никогда не поступайте так.

Она вздохнула, расправила плечи, взглянув на него, и теперь уже Тротт отвел глаза, чтобы не разглядела в них то самое непозволительное, постыдное, жадное, что сжигало его изнутри.

– Вы ведь б-будете осторожным?

– Обязательно, – пообещал Макс, чувствуя, как трудно дышать и как хочется уже коснуться ее.

– Я вам доверяю, лорд Макс.

– Хорошо… – Он не успел опомниться, как Алина зажмурилась и потянула с себя сорочку. Прижала ее к себе – красная, снова кусающая губы. Макс молча смотрел на принцессу – на ее тонкое девичье тело с маленькими грудками, округлыми коленями и подрагивающими крыльями – и не мог ничего сказать. Не было слов.

– Мне, наверное, лучше лечь? – спросила она дрожащим голосом.

– Да, – ответил он хрипло, поражаясь, что частящее дыхание позволяет еще отвечать. – Да.

Когда она забралась на одеяла, отвернувшись к каменной стене, Макс посмотрел на ее ягодицы, на изгиб талии – и поднял глаза к небу. В висках колотила кровь, а он поспешно раздевался, глядя, как зябко поджимает принцесса пальцы на ногах, как блики огня играют на ее коже и крыльях, на крестцовых ямках и ложбинке позвоночника.

Бросил вещи на землю, лег – Алина чуть напряглась, затаила дыхание. Придвинулся ближе. Еще не касаясь – но шелковые перья крыльев уже щекотали ему живот и грудь, и думать связно от знакомого юного запаха было не просто сложно – невозможно. Тротт аккуратно погладил хрупкое плечо, спустился ладонью на живот. Кожа ее казалась обжигающей.

– Я должен подготовить вас, – сипло сказал он, с наслаждением ощущая у губ мягкие волосы. – Чтобы не было больно. Это значит, что мне нужно будет прикасаться к вам… на вашем теле есть места, стимуляция которых позволит организму…

– Я читала… я понимаю ф-физиологию процесса, – проговорила она тоненько. – Д-делайте все, что нужно, п-профессор.

– Тогда, – попросил он тихо, – повернитесь ко мне, Алина.

Она неуверенно качнулась к нему – и при первом же движении Макс мягко развернул ее к себе. Зарылся пальцами в светлые волосы, увидел распахнутые зеленые глаза, приоткрытые губы – и, ослепленный близким совершенным телом, и юной налитостью груди, и трогательными ямками ключиц, притянул ее вплотную, задыхаясь от близости, кожа к коже. И коснулся губами мягких губ.

Как он и думал – жарко и сладко.

Как давно он этого хотел.

Принцесса выдохнула, едва уловимо сжавшись. И дышать стало тяжело, почти невозможно – осталось только целовать ее, раздвигая языком губы, вжимая в ложе, чувствуя жар и сладость ее рта. И сдерживаться, сдерживаться, чтобы не напугать.

Его трясло так, что он стискивал зубы. Под руками – гладкая кожа, под губами – ключицы, тонкая шея. Острая юная грудь. Тонкий сливочный вкус кожи. Запах, который он мог бы вдыхать вечно.

Макс ласкал ее языком, спускаясь по животу к бедрам, целовал и гладил так жадно, будто это не ее, а его первый раз был, – и задыхался, задыхался от желания, чувствуя, как вздрагивает она под его губами.

От этой дрожи в голове окончательно помутилось, и он задрожал, застонал сам, сжимая ее бедра и целуя уже их. На мгновение приподнялся – увидел ее широко распахнутые глаза, и от их затуманенности его окончательно захлестнула горячая волна и понесла, заставляя забыть и про самоконтроль, и про осторожность.

Алина лежала, зажмурившись – вся храбрость улетучилась, когда профессор только коснулся ее губ. Принцесса мало что понимала, только сердце колотилось как сумасшедшее, и страшно было посмотреть, что Тротт делает. Она то сжималась, когда он царапал ее щетиной и чувствительно целовал грудь – тогда с губ срывался выдох, и хотелось выгибаться, – то расслаблялась, когда он гладил ее нежно, тягуче, иногда крепко сжимая ладонями. Это было приятно.

Тело отяжелело, дышать становилось все труднее, и она уже несколько раз приоткрывала глаза – и даже неуверенно касалась плеч лорда Макса или его волос. Но ей было очень боязно и непросто – таким шумным было дыхание Тротта, такими настойчивыми становились его губы, спускающиеся вниз.

Она вздрогнула – профессор проскользил губами по животу, и по телу плеснуло знакомой сладкой истомой. Алина осторожно и удивленно открыла глаза, чувствуя, как горячо становится ей.

И наткнулась на дикий, жадный и тяжелый взгляд мужчины, который склонялся над ее бедрами.

Макс уже ничего не соображал – раздвинул ее бедра, потерся губами, прикоснулся пальцами. Мягко. Нежно. Она затрепетала, вцепляясь в его волосы, – и он, зарычав, повернул голову, с упоением куснув ее запястье, а затем провел языком и по месту укуса, и по вздрагивающему животу.

Дыхание ее сбивалось, принцесса напрягала мышцы. Он, продолжая ласкать ее, замотал головой, вжимаясь лицом в тонко пахнущую кожу и не понимая, что его царапает. Заставил себя остановиться.

Всхлипывания. Вздохи.

Снова всхлип – и Макс поднял лицо, через силу отрывая себя от нее. И увидел, как Алина отирает со щек слезы. Все ее лицо было мокрым.

– Что такое? Алина? – голос его был как наждак, и горло сводило до хрипа.

Она дернулась – и заплакала, сжимаясь и закрывая лицо ладонями. В груди его словно плеснули кислотой. Он поднялся, отстранился. Попытался набрать воздух и не смог.

– Алина?

– Простите, профессор, – плакала она, не отнимая ладоней от лица. – Я сейчас, я соберусь… простите… но мне так стыдно и так страшно от того, что вы делаете!

В нем все оборвалось – и Макс почувствовал такое омерзение к себе, такую ненависть, что все заболело внутри. Принцесса рыдала, отвернувшись и сжавшись, и он, все еще возбужденный до боли, дрожащими руками поднял ее, укутав, обмотав одеялом, прижал к себе. Она плакала, вцепившись в ткань, как в спасательный круг, а ему казалось, что он умрет сейчас от собственного скотства.

Он же знал, что ей снятся кошмары. Видел уже такие слезы и ужас в ее глазах. Обязан был настоять, что никакой близости не будет.

Но не совладал с искушением. Слишком желал ее. Себе хотел.

Алина скулила от страха, сжимаясь у него в руках, и горячие слезы текли по его груди.

– Ну все, все, – сказал он через силу, прижимая ее к себе. – Я не трону вас. Успокойтесь, Алина. Не нужно плакать. Ничего не будет.

Он говорил, только чтобы что-то говорить. Какую-то чушь.

– Я придумаю что-нибудь еще. Всегда есть еще варианты. Слетаю в убежища, приведу сюда еще дар-тени. Будем нести бога по очереди. Или доведу вас до врат, уйду на Туру, а там поговорю с духовниками… они сильны и тоже могут помочь… варианты есть, есть…

Ее плечо было прямо перед ним, и очень хотелось коснуться губами напоследок. Но он не стал. Она слушала, всхлипывая и цепляясь за него, а он все бормотал что-то, укачивая ее, успокаивая и ненавидя себя, пока она не затихла, обессиленная и вялая.

– Я не хочу, чтобы вы умирали, – прошептала она, силясь открыть глаза. Тело ее, которое он только что ласкал и вкус которого еще ощущал, было слабым и вялым. – Вы ведь не пойдете к Жрецу, лорд Макс?

– Нет, нет, – сипло сказал он.

– Обещайте, лорд Макс, – она еле ворочала языком и говорила неразборчиво.

– Обещаю, Алина, – пробормотал Тротт. – Обещаю.

Макс держал ее на руках, пока она не уснула и дыхание не стало глубоким. Затем аккуратно положил на ложе, убедился, что она не проснется, и, натянув штаны, пошел к берегу.

Там он умылся, чувствуя, как ноет в висках и болит в груди из-за чудовищного опустошения и отвращения к себе. Глотнул воды и направился в пещеру к Черному.

Бог встретил его ледяным молчанием.

– Я знаю, что это глупость, – проговорил Тротт, доставая из воздуха один из клинков.

– Что мне с твоего знания? – прошумел Жрец раздраженно. – Воистину Триединый слишком щедро добавил эмоций и людям, и богам. Что ты ведешь себя, как обиженное дитя? Разве ты не знаешь, что с решением нужно переспать? Не знаешь женщин? Так я скажу: если верно я помню о женщинах, то все, что тебе нужно, – вернуться к ней. С восходом солнца все страхи уйдут, она проснется в твоем тепле и сама даст тебе то, в чем отказала сейчас.

– Возможно, – тяжело сказал Макс. Вновь замелькали перед глазами напряженные руки, сливочная кожа, слезы и ужас в зеленых глазах. – Но я не могу это взять. Ты готов, отец?

На него пахнуло разочарованным холодом – а Тротт приставил клинок к груди, обхватив рукоять обеими руками, выдохнул и всадил лезвие себе в сердце.

* * *

Алина проснулась затемно. От страха.

Тротта рядом не было, и она вскинулась – но за ярко пылающим костром разглядела профессора, сидящего у огня и крутящего в руках какую-то палку.

– Лорд Макс? – позвала она, сжавшись. Села, прислонившись спиной к прохладной стене. Ей было стыдно и неловко; вчерашний ужас уже отступил, как это всегда бывало после кошмаров, но тело еще ломало от пережитого напряжения.

Он поднял голову с темными провалами глаз. Лицо в отблесках костра казалось маской.

– Спи, девочка, – сказал он тихо.

Алина зябко повела плечами, всматриваясь в него, но дрема уже накинула на нее тяжелое покрывало, заставляя сомкнуть глаза и соскользнуть по шершавой каменной стене на ложе.

Девятое апреля по времени Туры

Утром Тротта не оказалось ни рядом, ни у костра. Алинка, только проснувшись, несколько минут смотрела на брачный браслет на запястье, а затем поспешно выбралась из пещеры и огляделась, покачиваясь. Ноги и руки почему-то были слабыми и противно дрожали. Ей было холодно.

Над озером стоял туман, небо было закрыто тучами. Лорд Макс обнаружился у озера внизу: он сидел на берегу и гладил змееподобного сомнариса.

– Ты поела? – спросил он, не оборачиваясь, когда она подошла ближе. – Если да, то сейчас отправимся в путь. Бери сумки.

Алина задержала дыхание.

– Верните его мне, – попросила она резко.

Тротт развернулся. Посмотрел на нее глазами, полными извечной тьмы. Улыбнулся не-троттовской улыбкой.

– Как догадалась?

– Еще ночью поняла, – проговорила она тихо. – Я ведь столько времени была рядом с ним. Знаю, как он говорит и двигается, – в глазах защипало, и она ожесточенно потерла их. – Зачем? – спросила она с отчаянием. – Зачем он это сделал? Почему не подождал, не дал мне время?

– Каждый делает свой выбор, пташка, – сказал бог, осыпая ее льдом. – Ты сделала свой, а он – свой.

– Я еще ничего не сделала! – крикнула она зло. – Отдайте! Я все исправлю!

Черный в теле Тротта покачал головой.

– Поздно. Теперь и я не могу обещать, что это спасет его. Что касается моего присутствия в нем – не беспокойся. Мне нужно было следить за его телом, пока не срослись сосуды, кости и мышцы и пока я не убедился, что после смерти он достаточно жив.

В глазах потемнело, и принцесса прислонилась спиной к стволу папоротника.

– Я сейчас отпущу его и уйду в сердечный сосуд, – продолжил бог. – А когда вы соберетесь, впитаю виту с окрестных гор, перенесу вас отсюда и усну. И лишь иногда на мгновение буду смотреть его глазами и снова засыпать.

Алина обессиленно закрыла глаза руками. А когда убрала ладони, на нее уже смотрел ее лорд Макс.

– Забавное ощущение, – проговорил он сухо после паузы, глядя куда-то в район своей груди. – Но не скажу, что приятное. Слышать и видеть все, но не иметь возможности управлять своим телом. Надеюсь, это не будет часто повторяться, великий.

Он поднял голову. Помолчал, разглядывая Алину.

– Какая глупость, – выпалила она яростно, нарушая тишину. – Какая глупость! Как вы могли, профессор?! Я понимаю, если бы так поступила я! Но вы! Вы всегда были разумны!

– Я сделал то, что посчитал правильным, – ответил он хрипловато.

– А у меня вы спросили? – крикнула она, не понимая, что еще говорить и как все исправить. – Я вам что, чужой человек? Я вообще-то ваша жена!

Тротт дернул губами, почти улыбнувшись.

– Это ненадолго, – пообещал он, и Алинка задохнулась оттого, что он еще может иронизировать.

– Я вас ненавижу, профессор, – сказала она сдавленно, чувствуя, как ужасно щиплет глаза и сводит горло. – Лучше бы вы меня и не спасали! Лучше бы меня в самом начале съел паук! – она судорожно вздохнула. – Я же просила вас не уходить… вы обещали!.. это все из-за меня…

Лорд Макс нахмурился, глядя, как начинает она всхлипывать.

– Не вздумайте реветь, Богуславская. Нам нужно выдвигаться, не тратьте силы.

Она все же расплакалась – и Тротт, выругавшись, шагнул к ней и обнял. Крепко, жестко, почти до боли. Горячие руки, горячее тело, частый стук сердца в груди, к которой она прижалась.

– Я надеюсь, вы достаточно развиты для того, чтобы не испытывать чувства вины из-за выбора другого человека, – проговорил он ей в макушку. – К тому же, – добавил он после паузы, – вы тут ни при чем. Не преувеличивайте свое значение. Я отдаю свои долги. И хватит об этом.

Алина беспомощно запрокинула голову, вглядываясь в него.

– Пожалуйста, – попросила она срывающимся голосом, – лорд Макс, давайте поговорим. Все же можно исправить…

Он покачал головой, глядя на нее, – так близко было его лицо, что принцесса вспомнила, как настойчивы были его губы, как дрожал он, целуя ее. И потянулась к нему.

Но Тротт качнулся назад, и она замерла.

– Мы не будем ничего обсуждать, – сказал он хрипло. – И исправлять. Я крайне сожалею, что заставил вас пройти через это, Алина. Это единственное, что я хотел сказать.

Он сжал ее так, что нечем стало дышать, – и отодвинул от себя. Принцесса смотрела на него, чувствуя такую горечь и растерянность, что не могла больше найти слов.

– У вас полчаса на сборы, ваше высочество. Приводите себя в порядок. Больше нельзя терять время.

Он развернулся и ушел, оставив ее на берегу туманного озера выплакивать и свой страх, и горе, и обиду, и боль, прочно угнездившиеся в сердце.

Когда они, молчаливые и напряженные, собирались у потухшего костра и ложа, так и не ставшего брачным, по ушам ударил раздраженный, тонкий, многоголосый и яростный вопль, пронзивший, казалось, и небо, и землю. Зашелестели деревья. Купол защиты над горами налился темнотой и снова стал бесцветным.

– Что это? – в страхе спросила Алина, поспешно надевая сумки. – Опять нападение?

– Не знаю, но, полагаю, нам нужно поторопиться, – отозвался Тротт хмуро. Он отошел от нее на несколько шагов и проговорил: – Великий, мы готовы.

В тот же миг от него в стороны рванулась тьма, ослепляя, оглушая, делая и самого лорда Макса, и все вокруг выцветшим, черно-белым. А затем черное сияние всосалось обратно, словно кто-то огромный сделал глубокий вдох.

В ушах звенело, далеко вокруг грохотало, гудела и сотрясалась земля. Алина обнаружила себя сидящей на траве, прижимающей руки к голове. Она заморгала, огляделась – вокруг них осталась небольшая зеленая полянка, метров в десять шириной. А за ее пределами клубилась, поднимаясь к небесам, чудовищная стена белой каменной пыли, и земля продолжала сотрясаться, жалобно, утробно гудя.

Тротт шумно вздохнул. Из глаз его снова смотрела бездна.

– Пора! – прогрохотал бог. Клубы пыли оседали, готовясь поглотить и поляну, и людей.

Он едва заметно двинул рукой – и их с Алиной подхватило воздушной ладонью, а через мгновение выкинуло в жарком папоротниковом лесу, где вокруг не было ни пыли, ни гор.

 

Глава 14

Девятое апреля, Рудлог, королевский дворец

Несмотря на значительно увеличившуюся в отсутствие супруги нагрузку, Мариан Байдек продолжал вставать в шесть утра, чтобы принять участие в тренировке гвардейцев. Встал он и сегодня – но не успел надеть форму, как камин выплюнул ворох искр, а вместе с ними и огнедуха Ясницу, который мгновенно перекинулся в пламенного ястреба, завис под потолком, взбудораженно переливаясь голубоватыми всполохами, и провыл:

– Она-а-а верну-у-улась! Верну-у-улась!

– Где? – прорычал Байдек, задыхаясь от счастья.

– Далеко-о-о! – прогудел огнедух. Повертелся в стороны, подлетел к окну – и принц-консорт поспешно распахнул его. Огнедух вырвался наружу, снова закружился, опускаясь на землю, и уже гепардом ткнул лапой куда-то в сторону конюшен. – Та-а-ам! О-о-очень далеко-о-о! День лете-е-еть, два, три-и-и, если не через ого-о-онь! Еще-е-е под земле-е-ей, но почти у пове-е-ерхности!

Байдек перепрыгнул вслед за ним через подоконник, как был, без рубашки, выпрямился, пытаясь сориентироваться по сторонам света.

Огнедух указывал на север.

Мариан, не добившись от Ясницы ничего, кроме «далеко-о-о» и «только огне-е-м можно пройти-и-и», с трудом поборол неразумное желание лететь на поиски супруги и вернулся в покои. Там он подбросил дров в камин – на случай, если она вернется через огонь, – и заставил себя пойти на тренировку.

За прошедшие недели ему пришлось смириться с тем, что не все от него зависит, и научиться ждать.

Север Рудлога, утро девятого апреля

Весеннее солнце, поднявшись над Северными пиками, осветило покрытые снегами склоны, долины, в которых кое-где виднелись редкие домики хуторов, и один из старых, огромных, почти разрушившихся вулканов, который не извергался со времен Иоанна Рудлога – с тех пор, как призвал первопредок королевского дома подземный огонь к порядку.

Сейчас над конусом клубился черный столб пара, пронзаемый молниями, а по пологим склонам вниз с шумом, слышимым на десятки километров вокруг, неслись потоки талой воды, увлекая за собой гигантские поля ледников. В центре старой кальдеры, сотрясаемой толчками и подземным гулом, за какие-то минуты проплавилось лавовое озеро, поглощая в себя все новые осколки каменной «крышки».

Некоторое время магма поднималась из жерла, пока кальдера не стала единой раскаленной багрово-желтой лавовой чашей шириной в несколько стадионов.

Все затихло.

И вдруг раскаленная порода колыхнулась раз, другой, словно внутри кто-то вздохнул, – и из нее поднялась фигура, состоящая из золотого огня, с горящими белым глазами. Она, паря над восходящей магмой, постепенно остывала, приобретая человеческие черты.

Голубые глаза, светлая кожа, длинные льняные локоны. Прямые плечи, свойственные женщинам дома Рудлог. Королева Василина так жадно вдыхала и выдыхала раскаленный воздух, будто он был свежайшим морским бризом.

Поднимающаяся лава коснулась кончиков пальцев ее ног, заворчала, словно там, внизу, ждал голодный зверь. В алой глубине показались два огромных глаза, светящихся тем же белым светом, каким ранее сияли глаза королевы. До половины поднялась из кальдеры огненная голова исполинского быка – такая большая, что иные дворцы были меньше. Огненный дух ворчал громче горы, ноздри его, похожие на пещеры, раздувались, полыхая струями пламени.

Василина прошла по расплавленной породе как по твердому камню. Остановилась у вздыхающей морды, посмотрела на свои руки – ногти полыхнули и вытянулись, превращаясь в когти, и она, не издавая ни звука, взрезала себе вены на обеих руках.

Кровь с запястий полилась в лаву, и наконец-то королева застонала. Погрузился обратно в чашу огненный зверь, запрокинул башку, распахнув огромную пасть и ловя струи крови, и зарычал, завыл, набираясь сил и ворочаясь там, где слишком мало было ему места.

С восходом солнца жители города Великая Лесовина и ближайших к Северным пикам городков, а также солдаты рудложской и иномирянской армий услышали тяжелый подземный гул и грохот, эхом прокатившийся, казалось, по всему Северу. То взлетела в воздух вершина старого вулкана, что находился в четырехстах километрах от Лесовины. От начавшегося извержения полег лес на километры вокруг, в городах поближе выбило окна, и даже в столице Севера потрескались стекла и задребезжала посуда.

Жители, не понимающие, что происходит, выбежали на улицы – слишком свежа была еще память о страшном землетрясении, что накрыло город в сентябре, да и иномирянский портал, зияющий недалеко от Лесовины, мог преподнести сюрпризы. Но вместо всполохов магических боев и туч стрекоз северяне увидели черный клубящийся столб дыма, который поднимался над далеким вулканом, и текущую по склонам алую лаву.

А затем, к ужасу людей, над вулканом появилось огненное существо, настолько огромное, что его можно было разглядеть за сотни километров от вершины. Оно похоже было на исполинскую пламенную птицу или крылатого зверя размером с гору – и зверь, медленно качая крыльями, заскользил по воздуху к Лесовине, за один взмах преодолевая десятки километров.

Зверя того на его пути видели десятки тысяч человек – жители городов, застав и хуторов, солдаты и партизаны. Видел его и король Бермонта Демьян, с войсками своими прибывший на помощь Северу и участвующий в наступлении от гор. Стихийный дух пролетал высоко, в километре над лесами и домами, но жар его мгновенно топил глубокий северный снег и опалял лица застывших людей, а когда его морда закрывала небо над одним из городков, хвост еще видели над предыдущим.

Он сиял как солнце, гудел, как сотня вулканов, и непрерывно менялся. Вот текла над хуторами и деревнями Севера огненная птица – и вмиг оборачивалась она в гигантского золотого гепарда. Не успевали разглядеть его, шествующего важно, высекающего искры из облаков, как превращался он в пламенного быка или крадущегося волка.

И только самые глазастые и отважные, не прячущиеся от жара и не впадающие в панику, могли разглядеть, что на шее у текучего огненного зверя, закрывшего небо, сидит обнаженная беловолосая женщина.

* * *

Алекс Свидерский вышел из палатки, расположенной в лагере северян в пригороде Лесовины, при первых же содроганиях земли. Сражений не было уже трое суток – иномиряне накапливали силы у перехода, который так и зиял в двух десятках километров от Лесовины, и готовились снова ударить по столице. В другом направлении у врагов дела шли куда лучше: они уверенно продвигались к Блакории, и единственными, кто оказывал им сопротивление с той стороны, были партизаны. Армия была брошена на защиту Лесовины с расположенными за нею землями и блокирование пути в Центр Рудлога.

К Алексу, застывшему при виде исполинского огненного духа, подошел Алмаз Григорьевич, покряхтел, дергая себя за бороду. На улицы городка высыпали и жители, и солдаты, и все изумленно глядели в небо.

– Не думал, что я еще чего-то не видел на Туре, – сказал старый маг скрипуче.

Из командного пункта, разместившегося в одном из гостеприимных хуторов, вышел и командующий в сопровождении офицеров. Подошел к магам, протянул бинокль Свидерскому.

– Посмотрите, Александр Данилович. Это не опасно? Не стоит ли нам эвакуировать лагерь?

Алекс поднес бинокль к глазам. Замер, отнял его от лица и снова поднес.

– Могу поклясться, что этим огнедухом управляет ее величество Василина Рудлог, – проговорил Свидерский с изумлением и передал бинокль учителю. – Генерал О́лбжеш, лагерь эвакуировать не стоит. Нужно немедленно отводить наших разведчиков от портала, к нему отправимся мы с Алмазом Григорьевичем. Я помню, что произошло в присутствии королевы у Иоаннесбуржского перехода. Если я верно все понял, то сейчас и у местного будет очень жарко.

Огненный зверь за несколько минут преодолел сотни километров от вулкана до Великой Лесовины. У портала, вокруг которого метались обезумевшие от ужаса иномиряне, он оказался еще через взмах крыла.

В него стреляли, на него пикировали сотни раньяров, вспыхивая свечками у его тела. От сияющего в земле «цветка»-перехода во все стороны разбегались люди и инсектоиды, кто-то нырял внутрь.

Птица опустилась низко над порталом – загорелся в ее подбрюшии лес, – дохнула струящимся жаром, и последние раньяры полетели вниз хлопьями пепла. Склонила башку, едва заметно шевеля пылающими крыльями. С ее загривка на опустевшую землю у портала соскользнула молодая обнаженная женщина, и птица потекла, полилась пламенной широкой лентой к ее ногам, окружила высокой жаркой стеной. Засияли руки наездницы, окруженной пламенем, и она ударила ладонями в землю – со скрежетом и гулом побежали трещины вокруг портала, вновь, как у Иоаннесбурга, выбрасывая фонтаны лавы и затопляя ею «цветок» межмирового перехода.

Последнее, что услышали далекие наблюдатели, – это пронзительный, яростный вой, который, вибрируя, поднялся из затухающего портала и затих, оборвавшись, когда тяжелая волна лавы окончательно захлестнула переход.

– Боги гневаются, боги! – шептали успевшие спастись солдаты Лортаха друг другу, осеняя себя защитными знаками.

Алмаз Григорьевич и Александр Свидерский нашли ее величество Василину на берегу раскаленного озера. Она была в сознании, но тяжело дышала и от слабости не способна была говорить и двигаться.

Маги накачали ее витой, Зеркалом перенесли в Королевский госпиталь в Иоаннесбурге и, оставив на попечение врачей и виталистов, вернулись на ликующий Север. Да, на Севере находились еще десятки тысяч врагов и тысячи инсектоидов, и впереди были еще тяжелые бои… но, отрезанные от своего мира, иномиряне теряли главное преимущество – постоянное обновление личного состава. А значит, их уничтожение становилось делом времени.

* * *

Принц-консорт, которому сообщили о появлении жены в госпитале, через несколько минут ворвался в палату, застыл, окидывая взглядом врачей, виталистов и слабо улыбающуюся Василину, уже сидящую на кровати, и рванулся к ней. Упал на колени, обхватывая супругу руками, вжался лицом в живот и замер, задыхаясь.

Хлопнула дверь – то осторожно вышли врачи.

– Ты что, плачешь? – хрипло, с трудом выговаривая слова, спросила Василина, прижимая к себе его голову, гладя по темным волосам. – Мариан?

– Нет, – пробормотал он, целуя ее в бедро, и потерся о медицинскую рубаху мокрым лицом.

* * *

Новость о том, что ее величество Василина Рудлог вернулась на огненной птице и закрыла портал, облетела Рудлог за несколько часов.

Ликовал Север, с надеждой смотрел на него Юг. Армия Блакории, к этому моменту почти разбитая и жмущаяся к границе с Рудлогом, вдохновившись новостями, контратаковала врага так яростно, что иномирянам пришлось отступить, и блакорийцы отбили себе несколько десятков километров территории.

Но на южных границах Инляндии после гибели герцога Дармоншира продолжало царить отчаяние. Снова развернулись отряды врагов к фортам, снова начались налеты раньяров, пока редкие, пробные.

Цвела весна, словно и не было вокруг войны, шумело море, словно и оно не знало войны. Плакала в своем замке овдовевшая герцогиня Марина Дармоншир, сжимая в руках брачный браслет мужа.

А по весенней земле со всех уголков Инляндии ползли к морю змеи. И не было им числа.