Глава 15

Ангелина проснулась оттого, что по ее шее скользнул кто-то прохладный, испугалась — неужели змея? Приоткрыла веки.

В предутренней темени на нее смотрели два красных круглых глаза, и было это так жутко, что она даже вскрикнуть не смогла — только беззвучно вздохнула, пытаясь унять зашедшееся сердце, зашарила рукой по песку в поисках камня — об огненных плетях даже не вспомнилось сейчас.

Существо, сидящее у нее на груди, приблизилось к ее лицу, лизнуло в щеку, закрыло глаза и засопело. И первая Рудлог едва удержалась от того, чтобы не выругаться очень некрасиво. От облегчения.

— Ты-то тут откуда? — почему-то шепотом спросила она у спящего щенка тер-сели. — Ты что, бежал за мной? Или в одежде спрятался?

С маленьким водяным духом, пригревшимся на ее груди, стало чуточку легче. Она заснула совсем недавно — полночи после побега ее ломало так, что она каталась по песку и рыдала в голос. Но после нескольких изнурительных часов ее немного отпустило, и принцесса сразу провалилась в сон.

Вчера, после того, как Ани оставила Нории на берегу моря, она упорно бежала, пока были силы, уходя в сторону от сужающейся лазурной полосы, пока не начинало мутиться сознание и не приходилось перекидываться, чтобы вернуть уходящий в животное сознание разум. Было жарко, воду она берегла, жевала попадающиеся в прибрежных песках солоноватые колючки и очень жалела, что так и не уговорила Владыку потренировать ее на оборот во что-нибудь летучее. Сейчас она была готова даже рискнуть возможным падением с высоты — но только бы иметь возможность подняться вверх, туда, где не так душно и нет раскаленного песка, и наверняка видны Милокардеры.

Принцесса до последнего не верила, что ей удастся уйти, что ее не догонят сразу же, бежала и все время оглядывалась — но темнеющий горизонт был чист. И становилось тревожно — а вдруг дракон еще не проснулся? Вдруг с ним что-то случилось из-за нее? Те же песчаники… хотя Нории говорил, что они не подходят к морю, потому что им нужны глубокие и сухие пески, но вдруг в здешних местах водятся другие опасные твари?

Она приняла решение бежать в тот самый момент, когда поняла, что дракон не отпустит ее, что ее слабость и просьбы не тронули его — а, значит, бесполезны. И полагаться на добрую волю кого-то другого тоже бесполезно. Только на себя. Как и всегда.

Но как же тяжело это далось.

Тяжело, но она приняла решение и не изменит его, и обязательно справится. А обо всем, произошедшем с нею, подумает потом. После того, как достигнет цели.

Она полежала еще немного с закрытыми глазами — замерзла за ночь жутко, горло саднило, но спать в облике верблюдицы было бы самоубийственно. Хоть и тепло. Встала, попила воды, сняла одежду, обернулась и побежала дальше, на северо-запад, все больше удаляясь от моря.

Полупрозрачный щенок тер-сели бежал рядом, время от времени уходя в почву — то ли искал подземные воды, то ли под песком было прохладнее.

Милокардеры она увидела на третий день, когда не хотелось уже ничего. И они были еще очень, очень далеко. К вечеру горы выросли совсем немного, а ведь она шла почти весь световой день, один раз лишь остановившись для передышки. Солнце садилось рано, но она упорно брела по остывающей пустыне под огромным месяцем, пока оставались хоть какие-то силы. Потом лежала, борясь с выкручивающей суставы болью, раскинув руки и глядя в сверкающий купол неба.

Только поначалу кажется, что небо — это много-много чернильной синевы и небрежная россыпь звезд на нем. Когда присматриваешься, становится понятно, что небо — это только звезды. Огромные, яркие, и крошечные, чуть мерцающие пылинки, утопающие в бесконечной глубине космоса. И вся чаша неба состоит из этих драгоценных пылинок, мириадов и мириадов миров.

И, возможно, где-то там, на земле другого мира на дальнем конце Вселенной тоже лежит кто-то уставший и смотрит в непостижимую чашу неба. Прямо на нее, Ангелину, сбежавшую принцессу, нарушившую главный принцип своей жизни — никогда не действовать, под влиянием эмоций.

«Принятые на эмоциях решения чаще всего оборачиваются неприятными последствиями», — часто говорила ей мать. Что же, она нарушила это правило, и последствия, определенно неприятные, были налицо.

Во-первых, заканчивалась вода, и если верблюдица могла терпеть, то Ангелине приходилось растягивать оставшийся запас по глотку, и иногда казалось, что она готова уже даже замуж выйти, если ей позволят напиться вдоволь и искупаться. Карта оазисов, нарисованная Нории, осталась в Истаиле, да и не помогла бы она ей — ее путь пролегал совершенно по иному маршруту.

Во-вторых, она совершенно упустила из виду, что по срокам на днях должен был начаться цикл, а это грозило определенными неудобствами.

В-третьих, ей постоянно хотелось есть, и пусть колючки не позволяли упасть в голодный обморок, этого явно не хватало.

А в-четвертых, она просто безумно устала. От бесконечного однообразного пейзажа, из-за которого казалось, что шагаешь на месте — настолько уныло и одинаково все вокруг было, от жары, от ночного холода и простуженного горла, от опасной пустынной живности — хорошо хоть, чудовищные песчаники не попадались на пути, от боли, которая стала почти привычной, от того, что она одна в этом мире песка, и упади она здесь — никто ее не найдет.

Наверное, именно поэтому она шла и шла вперед. Потому что не могла себе позволить такой нелепой смерти. И сыпучий песок под ногами, и грязь уставшего тела, и боль были ничем по сравнению со смертельными испытаниями, которые перенесли ее девочки. И от которых, если бы она была там, она могла бы их уберечь.

Дворец в Истаиле тревожно молчал. Нет, все так же выполняли свою работу слуги, и стража исправно несла свою службу, повара старались на совесть и даже лучше, и огромный сад был ухожен, как никогда.

Но бесконечная ярость Владыки, прорастающая за ночь высокими деревьями, открывающаяся новыми родниками и разворачивающаяся зелеными лугами за границу песка, ощущалась предгрозовым сумраком, тяжелым, густым — выйди на открытую местность и убьет накопившимся небесным напряжением.

Смелых не находилось. Был, правда, один бесстрашный Чет, общающийся так, будто ничего не произошло. Впрочем, его пятьсот лет отучали чего-либо бояться. Да и разговоры происходили урывками — они почти не встречались.

— Ты иссякнешь так, прежде чем найдешь ее, — сказал Владыке Чет поутру, выразительно кивая на пробившиеся сквозь стыки мраморных плит пола желтые полевые цветы и жилистые листья подорожника. — Возьми себя в руки, Нории, иначе я воздам ей за твою смерть.

Нории молча глянул на друга, и тот упал на колени, сгибаясь от хлестнувшей яростью силы и задыхаясь от нехватки воздуха.

— Ты ее и пальцем не тронешь, — пророкотал тяжело не друг — Владыка, и Чет только склонил голову перед прямым приказом Хозяина Истаила.

Ему досталось — но своего он добился. Больше Нории не истекал жизнью, и можно было надеяться, что и пустоголовая женщина скоро найдется, успокоит его окончательно.

Все-таки Рудлоги все по натуре предатели. Кровь не обманет, всегда возьмет свое. И врагу не пожелаешь иметь такую скорпиониху у сердца. А тут друг, ученик, надежда их земли и их племени.

Второй день шли поиски. Драконы облетали пустыню от берега моря до гор, опускались в поселения, просили задержать беглянку, если женщина появится, прочесывали Пески. Но как найти маленькую женщину на огромном пространстве огромной песчаной страны? Если неизвестно, каким маршрутом она двигается, да и жива ли еще?

Нории очнулся от начарованного сна только под утро, на следующий день после побега красной принцессы. На холодном песке, под пронизывающим морским ветром, клонящим листья пальм к земле, когда рассвет только-только занимался серым, и море тяжело несло высокие волны, с ожесточением выбрасывая их на пляж. Наступал прилив, и соленая вода поглощала песок, подбираясь к хлипкой пальмовой роще и унося в пене прибоя оставленные полотенца, фляги, таская туда-сюда тяжелую сумку, собранную слугами для отдыха господина и его шеен-шари.

Море прыскало брызгами, с шорохом опадающими далеко за пределами кромки воды; от брызг дракон и проснулся. Открыл глаза, убедился, что то, что он помнит, ему не приснилось, прикрыл веки, останавливая расходящуюся от него силу, прорывающуюся сквозь песок странными растениями с колючками и нежно-розовыми бутонами, источающими сладкий аромат, и послал Зов.

Всем детям Воды и Воздуха оставить любые дела и отправляться на поиски Ангелины Рудлог. При обнаружении обращаться учтиво и доставить во дворец в целости и невредимости.

Кто бы мог подумать, что в этой выдержанной, алмазно-твердой, почти успешно противостоящей ему женщине столько безрассудства?

Он ожидал, что принцесса снова попробует уйти, скорее всего ночью, из дворца. Слишком спокойно она восприняла его отказ, слишком быстро согласилась. И был готов к этому. Но как мог он вообразить, что ледяная Рудлог, со всей ее рассудительностью, склонностью к планированию, с неудачными опытами предыдущих побегов решится сбежать без подготовки? Не взяв с собой ни карты, ни запасов, по незнакомой местности, беззащитная перед неумолимой жестокостью раскаленных Песков.

Нории искал ее с утра до ночи, пока держали крылья. Затем на последних каплях силы возвращался в Истаил, отпивался кровью и падал на кровать. От усталости сон приходил не сразу, и красноволосый дракон вспоминал, анализировал, думал.

Мог ли он отпустить ее, когда она попросила?

Мог. Но тогда она бы не вернулась к нему. Несмотря на ту близость, что он тщательно и осторожно создавал, пытаясь не передавить — зов ее земли все еще был силен.

Ему не хватило этих двух недель, оставшихся до конца оговоренного месяца. Он бы приучил ее к себе, как приучал все это время. Приучал не бояться его прикосновений, к тому, что он вхож в ее личное пространство. И она привыкала, постепенно, пядь за пядью сдавая оборону, яростно сопротивляясь, упираясь изо всех сил — но привыкала. К его телу. К его обществу. К его помощи.

И реагировала. Напряжением мышц, темнеющими глазами, настороженностью, неистовой злостью, которая так легко могла обернуться желанием. Он видел ее взгляды, чувствовал острые вспышки ее женского огня, ощущал меняющийся запах тела, дурманящий голову сильнее всех ночных цветов Истаила.

Прочная, как камень, она все-таки поддавалась ему. Как норовистая дикая кобыла, запертая в огромном загоне — что дает ощущение свободы, но все-таки не свобода. Хрипящая, брыкающаяся, готовая вгрызться в оглаживающую ее руку, Ангелина Рудлог постепенно признавала его власть над ней, сама не осознавая этого.

И скоро стены загона бы не понадобились — она сама бы осталась с ним. Потому что не помнила бы уже другой свободы — кроме как рядом с укротившим ее.

Но что теперь думать, когда женщина ушла, укусив напоследок и открыв, словно в насмешку, то, какой ослепляющей может быть близость с ней?

Проблема была в том, что пустыня очень быстро скрывает следы. В том, что она ушла очень далеко до того, как он проснулся, и он не видел ее ауры на том пространстве, что было доступно его стихийному зрению — не более 10 километров. В том, что он понятия не имел, в каком облике она сбежала — одежды не было, значит в человеческом? Или все-таки просто взяла ее с собой? Или вещи унесло море? В том, что ауру отчетливо ощущал лишь он, да Четери с его неожиданно возросшей силой. Даже Энтери был почти слеп по сравнению с ними, а уж остальные могли лишь осматривать барханы в поисках живых существ, и как им было понять — настоящая перед ними верблюдица, или перекинувшаяся принцесса?

В Рудлоге было проще. Там они ночами двигались от поселения к поселению, и достаточно было снизиться, чтобы понять, есть здесь хотя бы одна дочь Красного или нет. А как найти Ангелину, когда до Рудлога более шестисот километров по прямой — и никто не мог гарантировать, что она ушла самым коротким путем?

Владыка был неистово зол на себя за глупость и самоуверенность. И на нее. Но это потом. Лишь бы оказалась жива. Если принцесса жива, он ее найдет. И уже не отпустит никогда.

Прилетев в Истаил вечером третьего дня, он снова стоял во внутреннем дворе дворца, в котором не осталось огня, дрожал от слабости и отпаивался кровью. Но не пошел спать, хотя кровь и вполовину не восстанавливала так силы, как прикосновение к его невесте. Он, одевшись, направился в маленький храм Синей Богини, расположенный недалеко от дворца. Не вкушать благословения от ласк дочерей песков, решивших посвятить эту ночь Божественной Любви. А просить, требовать, чтобы та защитила упрямую женщину и помогла ей, пока его нет рядом.

— Пропадешь со мной ведь, — тяжело сказала Ангелина, глядя на распластавшегося на песке щенка. Тот в южных густых сумерках выглядел как мутное пятнышко, и глаза уже не горели так ярко, больше похожи были на едва тлеющие угли. Тер-сели вяло шевельнул хвостиком и поднял голову. Видимо, сегодня он не достал до подземных вод, чтобы напиться. Или устал бежать. Совсем ведь малыш.

Ани осторожно, чтобы не пролить, налила на ладошку воды из сморщившегося, почти пустого бурдюка, поднесла руку к маленькому духу. Щенок лизнул несколько раз, и она снова налила. Раньше он отказывался, а сейчас совсем обессилел, бедняга.

Он пил и пил, а она облизывала ладонь после него — чтобы ни капли не пропало. Губы ее растрескались и кровоточили, и глаза слезились, слипались от вязкой дряни, и тело не просто болело — агонизировало, так, что даже плакать и дышать было больно.

Она и не плакала. Нечем было плакать. И выбора уже не было, кроме как двигаться дальше.

Принцесса поила на глазах оживающего щенка, пока не кончилась вода. Облизала ладонь, провела ею по глазам, по впавшему животу. Даже касаться было больно.

Вот и похудела.

Кожа была как наждак. Все тело стянуто, как стягивало ее руки поначалу после стирки в тазу дешевым серым мылом. Смешно вспомнить, как она стирала — тонкая кожа распухала, на костяшках сдиралась, жгло и щипало эти ранки, а вещей было много, и о перчатках она просто не догадывалась.

Перед глазами стояли огромные тазы для стирки, полные восхитительной, холодной воды, ведра, в которые она окунала половые тряпки, колодец — сколько ведер она натаскала от него, как болели плечи и запястья, как училась крутить ворот… Да что та боль по сравнению с нынешней!

— Уходи, — попросила она маленького водяного духа, который бодро бегал вокруг нее, потом залез на руки прохладным комочком, прижался. Красные глаза уставились на нее с обидой и непониманием. — Вода закончилась, — объяснила она, как ребенку. Сухой воздух сжимал горло, и она почти сипела, закашлялась, умоляюще глядя на щенка. Впрочем, он ведь и есть ребенок. — Погибнем оба. Пока ночь, иди обратно, ищи подземную реку. Иди, кому говорю!

Щенок лизнул ее в шею, соскочил с рук и побежал от нее по темному песку пустыни. Ани откинулась на песок и слабо улыбнулась первым белым звездам. Она сейчас отдохнет немного и пойдет дальше, ночью. Если и умирать, то в движении. Пока борешься — всегда есть надежда.

Глаза закрывались сами собой, и тела касался низкий сухой ветер, наметая на нее жалящие песчинки. Вставать не хотелось. Наверное, так чувствовали себя сами Пески, когда-то живые, полные влаги, а ныне иссушенные, истерзанные солнцем. Шуршит, шелестит бесконечный суховей пустыни. Ее еще не было, а он пел здесь, и не будет уже, а он все будет мести тихой поземкой, или реветь и крутить песчаными бурями на полнеба, когда желтая взбитая пелена встает мутной стеной и гонит синеву перед собой, меняя облик пустыни.

Если заснет, равнодушный песок перешагнет через нее сыпучим холмиком и потечет дальше. Надо вставать и идти.

Ангелина поднялась, натянула рубаху, штаны, медленно, как старушка — больно было наклоняться, да и голова кружилась от слабости. Сколько же дней она уже идет? Вечность? Надела на шею амулет Нории, прихватила пустой бурдюк и, прикрыв глаза, снова определила, в каком направлении двигаться. И пошла бы, если б не вернувшийся взбудораженный щенок. Он прыгнул на нее сзади, ухватил за штанину, потянул куда-то в сторону, с такой силой, что принцесса едва не упала. Посмотрела на него устало — водяной дух припадал на передние лапы, поскуливал, снова тяпал ее за штанину, тянул. И пошла за ним. Тяжело, медленно, карабкаясь вверх по барханам, падая без сил, судорожно хватая воздух саднящим горлом, оттирая песок, попадающий в нос и глаза, которые уже почти ничего не видели.

Шла и шла, на последних каплях воли, на голом упрямстве, на смутной надежде. Час? Или много часов? И казалось уже, что не способна даже на шаг, и все равно делала его, следя за поднимающейся ногой с равнодушным любопытством, будто не с ней все это происходило. И жалко себя не было. Было все равно. Как все равно было ярким мигающим звездам, медленно вращающимся вокруг нее.

Под ногами стало холодно, что-то кольнуло — ступня поехала, и принцесса упала. Открыла рот — туда хлынула вода, и она лежала в воде, Боги, в воде. У ее глаз с визгом плескался тер-сели, как утенок, нырял и выныривал, обдавая ее теплыми брызгами.

Вода. Водичка.

Ани жадно глотала ее, задыхаясь, встав на колени, умывалась, терла тело, снова пила, затем вышла на берег — голова кружилась — оперлась о какое-то дерево с шершавой корой, согнулась от резкой боли. Ее тошнило до спазмов, почти до потери сознания, сгибало от иссушения, от ее торопливости. Организм просто не принял такое количество жидкости после стольких дней обезвоживания.

Второй раз в воду она заходила уже осторожно. Выпила буквально два глотка и долго сидела на мелководье, впитывая кожей драгоценную влагу.

И заснула почти счастливой. Пусть в мокрой одежде, пусть сжимаясь от холода. Но у нее снова была надежда.

Утром оказалось, что маленький тер-сели привел ее в странный оазис, расположенный под нависающей кривой скалой. Скала была похожа на кривую доску, наискосок воткнутую в землю. Высокая, огромная, она создавала тень, двигающуюся по часовой стрелке, и в тени этой пышно разрослась зелень, питаясь из родника, бьющего из-под основания скалы.

Людских следов видно не было, и это тоже было странно, потому что вряд ли жители пустыни могли не обнаружить этот маленький рай.

Скалы — «доски», изъеденные эрозией, виднелись повсюду; вдалеке, по пути к горам, поднималось скальное невысокое плато, до которого минимум день еще пути. Ани никуда не спешила. Почти умершая и воскресшая в воде оазиса, она, кляня себя за слабость, никак не могла оторваться от прохлады небольшого озерца, даже не озерца, так, лунки в земле, заполненной водой ей по колено и окруженной пальмами с сочными зелеными листьями.

Листья были невкусные. Есть хотелось очень. Поэтому она глазам своим не поверила, когда в воду озера приземлилась огромная птица, держащая в когтях еще живую рыбину. Рыба вырвалась у самой поверхности, плеснула хвостом, стала накручивать круги в воде. Альбатрос равнодушно качался на воде, повернув голову и с любопытством глядя на Ангелину. И принцесса, закрыв глаза, потянулась к морскому крылатому охотнику, ощутила его слабую светлую ауру, впитала в себя, запомнила. И сразу же попыталась обернуться.

С первого раза не получилось, зато вышло со второго, и она бестолково хлопала крыльями, пытаясь взлететь, утыкалась клювом в землю, хрипло вскрикивала от усилий, ковыляла на оранжевых лапах туда — сюда. Непривычно было зрение, приходилось поворачивать голову и закрывать один глаз, непривычна вся физика тела. Прилетевшая птица с любопытством смотрела на ее мучения. Распахнула крылья, медленно, словно обучая, взмахнула ими, раз, другой, откинулась назад и взлетела, сделала несколько кругов и приземлилась обратно.

«Давай же, неуклюжий птенец», — говорил взгляд ее круглых красных глаз.

Ани попыталась. Ничего не получалось, и птица, обмакнув клюв в воду, с бесконечным терпением повторила свой урок. На третий раз, когда Ангелина уже перестала понимать, где у нее лапы, где крылья и чего от нее хотят, альбатрос взмыл вверх и приземлился на край скалы. И закричал оттуда сердито, требовательно.

«Сюда иди, глупый птенец!»

— Ну что ты хочешь? — потерянно пробормотала принцесса, перекинувшись обратно. — Я не могу взлететь!

Щенок тер-сели, подросший, сверкающий, как большая капля воды, с любопытством наблюдающий за ее мучениями, вдруг залаял тоненько и заливисто, будто смеясь над ней, совсем по-детски, сам удивился вдруг прорезавшемуся голосу, плюхнулся на задницу, и снова счастливо, в голос, затявкал. Заорала сверху птица раздраженно и хрипло. И Ангелина пошла к ней. Обошла скалу — песок жег голые ноги, и сразу стало понятно, как удушающе, невозможно жарко вокруг маленького благословенного оазиса.

Она карабкалась на наклонную скалу под подгоняющие птичьи крики, и, когда, наконец, забралась наверх, встала рядом с пернатым учителем и увидела, как высоко она находится — кроны деревьев далеко внизу, пятнышко озера, тонкий ручеек, теряющийся в песке, — испугалась.

Оглянулась назад — там вставали Милокардеры, уже высотой в ладонь, там лежало скалистое плато, поднимающееся из песка, как перевернутая измятая неведомой силой тарелка, — вздохнула и перекинулась в птицу.

Альбатрос снова требовательно прокричал что-то, расправил крылья и рухнул вниз, тут же взмыл с потоком, полетел по кругу, крича.

«Теперь поняла, глупая?»

«Нет», — со страхом подумала Ангелина, подковыляла к краю и шагнула в пустоту. Руки-крылья вывернуло, она с ужасом забила ими, заколотила по вязкому воздуху, не в силах остановить падение — и взлетела. Ненадолго, правда, сделала один круг — и шмякнулась на верхушки пальм, благо, уже снижалась. Спланировала осторожно. Перекинулась. Задрала голову — альбатроса не было видно. А в воде, поднимая ее поверхность горбиком, медленно плавала большая, толстая морская рыба. Размером с ее руку, не меньше, занимая собой почти всю лунку. И Ани, шагнув в воду, долго и неловко ловила ее, пачкаясь в чешуе и слизи. Рыба хотела жить и боролась. Но принцесса хотела больше.

После, зажав ее ногами и разбив неожиданному дару небес голову камнем, вся испачкавшись в темной крови, Ангелина рвала рыбу отросшими ногтями, помогала камнями, ела сырую, жирную красную плоть и икру из брюшка, заставляя себя ждать, прислушиваясь — не тошнит ли снова. И только после того, как утолила первый голод, додумалась создать огненную плеть, поджечь лежащие огромные листья и закинуть истерзанную ею тушу на огонь.

Она провела в оазисе два дня, отсыпаясь, отпиваясь и наедаясь. Летать получалось плохо, и было очень страшно, но она старалась. До плато хватит сил дойти верблюдицей, а там попробует снова взлететь.

Когда от красной большой рыбины остались только кости — Ани выгрызла даже толстую шкурку, высосала ее досуха, — и второй день стал клониться к закату, она набрала в бурдюк воды, сложила вещи, сняла амулет, связала все это и обернулась в верблюдицу. Продела голову в подготовленную петлю, и, бодаясь, помогая себе ногой, надела-таки на шею. Попила напоследок, пока не отяжелел желудок, погрызла зелень. И побежала дальше, в наступающую ночь. Это раньше была опасность испечься на жаре, если спать днем, а бежать ночью. Теперь она могла себе позволить идти в темноте.

Под утро плато приблизилось совсем немного. Но бежалось совсем бодро и весело, и песок уже казался не таким вязким, и серый рассвет не таким пугающим. И горы подросли еще на палец. Все ближе и ближе к дому, все дальше и дальше от красноволосого дракона, который не сумел найти ее. А она справится, обязательно. Обязательно. И жара, и усталость ей нипочём. И есть силы не спать, а бежать дальше — и она бежала, когда солнце уже прошло утренний путь и встало над головой, и когда стало уходить вниз.

Под ногами вдруг дрогнула, посыпалась земля, и она, больше на инстинкте, чем осознавая, что делает, отскочила в сторону, побежала, ускоряясь, от знакомого рева и крутящихся, поднимающихся вокруг песчаных фигур. Краем глаза увидела, как щенок тер-сели ушел в землю.

Быстрее, быстрее. Она, виляя, задыхаясь от ужаса, неслась вперед под палящим солнцем, уходила в стороны от лап песчаников, стремительно нагоняющих ее, пытающихся ухватить, разорвать пополам, и не успевала. Следующий удар пришелся вскользь — маленькая белая верблюдица отлетела в сторону, ударилась носом, засочившимся кровью, о землю, и тут же, не раздумывая, превратилась в птицу, забила крыльями, взлетая, уходя от гигантского кулака. Груз на шее тянул ее к земле, и взлететь высоко не получилось, вниз капала кровь, и белая морская птица, тяжело взмахивая крыльями, двигалась чуть выше несущихся за ней песчаников, которые взмывали из песка фонтанчиками, и их становилось все больше, и рев стоял такой, что воздух вибрировал, отзываясь в крыльях и в теле.

Духи жестокой пустыни не отставали, привлеченные кровью, она слабела, глядя на приближающееся отлогое плато. Совсем невысокое и небольшое, будто на землю положили большую, неровную, очень тонкую черную плиту. Дотянуть бы. Дотянуть, Ангелина!!!

В пустыне расстояния обманчивы. Она, преодолевая слабость, «ныряя» к земле, когда появлялся просвет, и снова поднимаясь, летела несколько часов, собирая за собой целую армию песчаников. И когда уже в сумерках рухнула на остывающий камень, сил не было даже посмотреть назад. Сознание мутилось, уплывало, птичий облик брал свое, и она, сделав усилие, обернулась. Полежала немного, ощущая во рту привкус крови. Послушала рев, повернула голову. У скалы бесновались десятки песчаных духов, сыпали песком, крутились вихрями, но не могли пройти по скальному основанию. И да, вдали виднелись еще фонтанчики — словно она своей кровью собрала сюда всех чудовищ пустыни. Сколько же их будет к утру? И не насыплют ли они достаточно песка, чтобы достать ее?

Одевалась снова медленно, кривясь и всхлипывая от боли и следя за песчаными монстрами краем глаза. Попила, всего несколько глотков. И пошла дальше, по черной «плите», к горам. Их уже не было видно, но она чувствовала, ощущала всем телом направление, и не нужно было уже останавливаться и проверять себя. Семья была там.

Показалось, или вдалеке мигнули огни — будто там было поселение? Принцесса всмотрелась. Огни, голубоватые, подрагивающие, мерцали впереди, и она пошла быстрее, по быстро холодеющему камню. Оглядывалась, звала щенка, переживая, не съели ли его песчаники, и жалея, что так и не дала ему имя.

Через пару сотен метров под ногами что-то захрустело, затрещало. Ангелина прошла еще несколько шагов, не выдержала, опустилась на корточки, пощупала землю — что же так хрустит? Под ногами была какая-то мешанина из сухих толстых палок, круглых камней — она подняла один и сжала судорожно руку.

На нее, скалясь белыми зубами, темными провалами глазниц смотрел человеческий череп. Она выронила его, в ужасе присмотрелась.

Кости, человеческие кости были повсюду. Глаза выхватывали черепа, торчащие из тонкого слоя песка ребра, рукоятки оружия, сотни, тысячи искореженных, рассыпавшихся от времени скелетов. Одно огромное кладбище под открытым небом, тихое, забытое Богами и людьми.

Оно лежало на ее пути. И принцесса, осторожно, глядя под ноги, чтобы не тревожить покоя мертвых, пошла дальше. Останавливалась, обходя останки — не только человеческие, часто попадались и лошадиные скелеты. Что же это за место? Что произошло здесь? Почему они не погребены, как положено, почему остались под палящим солнцем?

Взошла луна, и взгляд стал замечать детали. Вот лежит труп лошади, под ней, явно придавленный — человек, а рядом — еще один скелет с разрубленными ребрами. Вот двое противников, сцепившихся при жизни, да так и не разжавших смертельных объятий после смерти. Там человек со срубленной наискосок ногой — бедренная кость срезана, как лезвием, — а рядом с ним прижавший сухую костяную кисть к груди воин, сжимающий искрошившееся лезвие. Вокруг было огромное поле боя, и из мешанины костей восставала страшная, забытая история, и Ани дергалась от раздававшегося в полной тишине хруста, когда наступала на скрытые нанесенным песком останки, и тревога в душе росла, подкрепляемая суеверным страхом и чем-то смутным, заставляющим тело сжиматься, покрываться холодным липким потом. Словно души павших бойцов сумрачно и укоризненно следили за ней, и казалось ей, что она видит загорающиеся призрачным голубоватым пламенем темные глазницы, и слышит тихий шепот, угрожающий, шипящий.

Шепот проникал в голову, убаюкивал, тянул к земле, перед глазами плясали красные точки — то ли усталость от того, что не спит вторую ночь, брала свое и не было вокруг ничего, кроме пустых костей, подсвеченных луной, то ли и правда ужас, змеящийся холодным напряжением по телу, появился не на пустом месте, и нужно было скорее уйти отсюда, пока с ней не случилось что-то куда более страшное, чем песчаники.

Ангелина шла. И не замечала, как мягко поднимаются из земли за ее спиной призрачные огни, как следуют за ней, почти касаясь затылка. Веки ее слипались, движения становились вялыми, тяжелыми, и она брела, уже не понимая, спит или нет. Брела, пока не рухнула на камень, на старые кости, с закрытыми глазами, заснув на ходу.

Земля прорастала сочной травой с белыми полевыми цветами, синим покрывалом глядело сверху небо, и в ярком солнечном свете сражались две армии. Кричали люди, хрипели кони, падали всадники, лязгало оружие, стонали умирающие, и белые цветы окрашивались в красное, и месиво было такое, что непонятно было, где свой, где чужой, кого рубить, убивать, уничтожать.

Ангелина белой морской птицей кружила в небе, и смотрела вниз, на дымящуюся кровью безумную жатву. На растянувшееся на несколько сот метров сражение, где тут и там полыхали вспышками силы боевые маги, сражающиеся рядом с простыми солдатами с обеих сторон. На красные штандарты Рудлога со взмывающим ввысь золотым соколом. И на бело-голубые, с двумя парящими драконами на них.

Мимо с шумом пронесся белоснежный крылатый ящер, еще один и еще. Первый обернулся в полете, ударили по птичьим глазам принцессы отблески красных волос, заплетенных в косу, блеснули металлом тонкие клинки, и Четери, обнаженный, высокий, гибкий, приземлился перед отрядом воинов, пробивающих себе путь в этом хаосе. Огромных, тяжеловесных, полуобнаженных. Приземлился — и сразу пошел в бой, и люди падали под его клинками, как подкошенные, а он смеялся, и было так жутко окружающим от этого смеха, что они отступали, освобождая пространство вокруг отряда и не смея приблизиться к танцующему в бою чудовищу.

Два сопровождавших его дракона зубами рвали людей, с утробным рычанием давили их, и лапы их, и морды, и белые крылья становились бурыми, грязными.

Сверкнула огненная вспышка, и один из драконов взвыл от боли, махнул сожжёнными крыльями, сметая врагов, потянулся к маленькому человечку, дёргающему руками — снова зашипел поток огня, заорали подбадривающе люди, но крики радости быстро сменились воплями ужаса — потому что обугленный ящер перекусил в последнем рывке отчаянного мага. Сочно брызнула кровь, задергались ноги, торчащие из страшной пасти, и дракон покатился по земле в агонии, не выпуская свою жертву и давя всех вокруг. Второй сын Воздуха и Воды сражался на фланге, уворачивался от вспышек, и вокруг него корчились, умирали раздавленные, разодранные люди, и было пусто — никто не решался подойти ближе. Из-за его спины темные воины Песков обстреливали противников из арбалетов, слышались распоряжения командиров, хрипы тех, в кого попали, стоны, чавкающие звуки пронзаемой плоти.

Белая птица сделала круг, снизилась немного, в тот самый момент, когда затрубили боевые горны, тяжело, протяжно, и битва стала замирать. Отступали назад, к своим знаменам, противники, разделяя зеленое бурое поле на две половинки. То тут, то там еще продолжались сражения, но и они затихали, рассеивались. Тел на земле, казалось, было больше, чем оставшихся в живых. Грязных, покрытых кровью, тяжело дышащих, стонущих, помогающих раненым. Те, кто мог стоять на ногах, молча смотрели на открывшееся пространство.

Там, в окружении павших огромных воинов личной гвардии короля Седрика, стояли двое.

Командир гвардейцев. Уже в возрасте, тяжелый, мрачный, полуобнаженный. Такой высокий и мощный, что обычный человек доходил ему до плеча. С мечом в руке, опущенным острием на землю.

И нагая, покрытая кровью с головы до ног, красноволосая смерть с багровыми глазами, медленно протирающая клинки пальцами. Словно никуда не торопилась, зная, что никто от нее не уйдет.

Ангелина спланировала еще ниже и словно застыла над головами противников.

— Вот и встретились, учитель, — гулко сказал огромный воин. — Надо закончить эту войну.

— Надо, — произнес Четери хрипло и тихо. — Не думал я, что придется убивать тебя, Марк. Уходи, и я не трону больше ваших людей.

— Тогда будут еще сражения и еще смерти, — ответил его ученик и поднял меч. — Окажи мне честь, Мастер. Его Величество дал мне право принимать решения, и я, Марк Лаурас, говорю, что если проиграю — Рудлог признает себя побежденным и запросит мира. Мы уйдем сразу же, как один из нас будет сражен. И пусть Красный Воин не даст мне солгать или обмануть вас.

Его клинок полыхнул огнем, пророкотал в чистом небе гром — Великий Огонь принял клятву.

— Тогда и я поклянусь, — тяжело проговорил Четери. — Отцом-Воздухом и Матерью-Водой. Что если ты победишь меня, тебе не будут мстить, а Пески признают поражение и согласятся на условия твоего сюзерена. И мы отступим сразу же, как закончится наш бой.

Воин-дракон отрезал свою косу у самого основания, положил ее на землю, поднялся. Рассыпавшиеся волосы его взметнуло ветром, и вдруг заплакало, полилось совершенно голубое, без единого облачка небо дождем, смывая с людей кровь и грязь, оглаживая своего сына по плечам теплыми струями.

Дождь проходил сквозь застывшую испуганную птицу, а женщина внутри плакала горько и не хотела смотреть дальше.

Молчаливые люди освобождали площадку для боя, пока противники разговаривали. Растаскивали тела, убирали раненых.

— Как Надежда? — спрашивал Чет, проверяя острие клинка. — Как дети?

— Надя разболелась перед самой войной, — гулко отвечал воин, снимая обувь и одежду, — но пишет, что все хорошо. Младший пошел только. Ты уж, если что, не забудь их.

— Поберегу, — обещал Четери, с любовью глядя на мужчину, которого в обучение он взял еще долговязым юношей и который стал лучшим, превзойдя всех его учеников. — Если простит, возьму к себе с мальчишками. И ты, если я паду, возьми мои клинки, Марк. И тело нужно будет сжечь, не оставляй падальщикам.

— Знаю, — неловко пробурчал уже полностью раздетый мужчина. — Отдам все почести, не сомневайся, Мастер.

Они обнялись, постояли так — в рядах солдат раздавались шепотки, тяжелые вздохи, разошлись по краям подготовленной площадки.

Дождь усилился, и в нем явно стали слышны женские рыдания. Солдаты в священном ужасе падали на колени, смотрели вверх, в голубое плачущее небо, и на двух противников, решающих сейчас судьбы их стран. Те медленно поклонились друг другу, коснувшись руками земли. И метнулись навстречу друг другу.

Мощь против гибкости, сила против умения. Тонкие клинки против тяжелого меча.

Стремительные движения, и свист оружия, и разлетающиеся капли воды, и такие непохожие и похожие обнаженные воины, двигающиеся немыслимо быстро, сталкивающиеся и расходящиеся в совершенном танце смерти.

На лице человека — упорство, на лице дракона — гордость и печаль. Он сильнее, но он дарит любимому ученику, ставшему ему сыном, этот прощальный бой, позволяя показать все, на что тот способен, и тот раз за разом дотягивается до него, оставляя глубокие раны, и боль эта желанна и необходима, чтобы заглушить рвущееся сердце.

Бешено сходятся клинки, и окружающим кажется, что противники уже не касаются земли — такова скорость их движений, и музыка оружия звучит непрерывно, пронзительно, и капает сверху дождь, не в силах остановить непоправимое. И когда один из воинов замирает, пронзенный светлыми клинками, второй подхватывает его, омываясь алой кровью, бережно опускается с ним на землю, кладет черную голову себе на колени и плачет, глядя, как угасают глаза самого достойного из людей.

Армия Рудлога уходит, уводит армию Песков назад белоснежный дракон. А красноволосый Мастер Клинков роет могилу среди тел павших. Он не может похоронить всех, но одному он обязан отдать последние почести. И белая призрачная птица садится к уставшему, раненому, сгорбившемуся дракону на плечо, тихо прижимается к его щеке и горюет вместе с ним.

Она проснулась перед рассветом, среди костей и проржавевшего оружия, с мокрым лицом и тяжелой головой. Рядом спал щенок тер-сели, и вставало солнце, и ничего не было вокруг страшного. Страшное осталось в прошлом. И принцесса, задумчивая, с комком в горле, снова пошла вперед. Порезалась, оступившись на камнях, но боль была далекой, ненастоящей. И вокруг все было зыбким, нереальным. По сравнению с отчетливой реальностью сна.

Плато снова спускалось в песок, а в нескольких сотнях метров от него стояло поселение. И Ангелина, прихрамывая, оставляя на песке кровь, побрела туда, откуда слышалось блеянье баранов, пахло дымком и едой. За хлипкими глиняными домишками вставали горы и казались совсем близкими. Сколько же до них километров? Двадцать? Сто? Далеко справа от себя она с удивлением увидела светлую полосу моря. Неужели она ночью, когда шла за тер-сели, так далеко ушла обратно к берегу? Или тут море врезалось в сушу заливом?

Люди встретили ее настороженно, недоверчиво глядя на плато за ней. Старший, смуглый пожилой мужчина, вышел навстречу, и она осторожно поклонилась, учтиво пожелала людям здоровья и сытости, и много воды, и попросила остановиться здесь на несколько часов, отдохнуть и поесть, если добрые жители накормят путницу.

Женщины сочувственно заахали, кто-то рассмотрел тер-сели у ее ног. «Добрый знак, добрый!», — загомонили в толпе, и старший нехотя кивнул, всматриваясь в ее лицо и думая о чем-то, и хмурясь.

Ее провели в маленький дом на окраине поселения, и пожилая женщина молча обмыла ей ноги, повязала чистыми тряпками. Поставила перед ней тарелку с лепешкой, налила стакан кислого молока. Чумазая ребятня теребила щенка, и тот заливисто лаял, играл с малышами, то и дело в окна, в двери заглядывали любопытные лица — мужские, женские.

В этом тепле, на мягком ковре, с хлопочущей вокруг нее хозяйкой дома, вдруг навалилась страшная усталость. И тело вспомнило о боли. И руки дрожали, когда она пыталась взять лепешку, и стакан она чуть не выронила. Мышцы снова крутило, ощутимо ныл живот — вот-вот пойдет лунная кровь, и хотелось лечь, закрыть глаза, и не думать ни о чем. Потому что впереди был еще долгий путь, а она так чудовищно вымоталась, что снова окружающее стало восприниматься нереальным и зыбким, и казалось, что вот-вот произойдет что-то страшное, что не может быть так все спокойно и тихо с нею.

И Ани почти не удивилась, услышав снаружи крики. Отставила так и не попробованное молоко, положила лепешку, поднялась тяжело, шатаясь, и вышла, аккуратно ступая перебинтованными ногами.

Люди кричали и рыдали, и у нее появилось стойкое чувство повторения уже виденного. Мужчины загоняли женщин и детей в дома, отвязывали животных, показывая руками куда-то в сторону плато.

А оттуда, в клубах песка, под рассветным солнцем с ревом двигались десятки, а, может, и сотни песчаников. По ее следам. Это она привела их сюда, и из-за нее погибнут люди. И щит не спасет, потому что поселение большое, и дракон не услышит, не успеет, потому что она слишком далеко.

Ангелина Рудлог, чувствуя, как кружится голова от слабости, вздохнула судорожно, преодолевая ужас, сделала шаг, другой, не обращая внимания на сердитые окрики мужчин, нащупала амулет, подаренный драконом, и медленно пошла навстречу приближающейся песчаной смерти.

Люди из пустынной деревни, застыв, наблюдали, как движется маленькая фигурка навстречу стене ревущего песка, как шатается она от порывов ветра — чудовища уже были так близко, что ее почти не было видно. Как вскидывает руки — и ударяет от нее высоченная, почти до облаков стена воющего, ревущего, рвущего барабанные перепонки нестерпимого белого жара, сметающего песчаных духов, оплавляющего песок в стекло, как несется волна огня по черному плато, тающему, взметающемуся дымом превращающихся в прах костей, и уходит далеко за него, образуя ровную блестящую поверхность, отражающую ослепительное солнце, застывающую огромными вязкими пузырями.

Люди, преодолевшие священный ужас и подошедшие к кромке стеклянного, уже начавшего трескаться поля, нашли странную женщину без сознания, бережно подняли ее на носилки и унесли в дом.

Владыка Нории, допивающий утреннюю чашу с кровью — вокруг жадно глотали кровь его соплеменники, а Чет уже стоял, готовый к обороту, — вдруг поднял голову, прислушался, нахмурился.

— Я знаю, где она, — сказал он коротко, отбросил чашу и, обернувшись, стрелой полетел на северо-запад.

Ани пришла в себя. Лицо, обожженное собственным же пламенем, горело, болели руки. Она приоткрыла глаза — лежала на низком топчане, покрытом овечьими шкурами, а на нее со стены глядела маленькая ящерица-хамелеон, с хвостом, согнутым запятой, и выпученными черными глазками.

Принцесса улыбнулась, потянулась мысленно к ящерке, считала ее ауру. В теле было легко и пусто, и амулет тоже был совсем пустым — красные лепестки дивного цветка были плотно сомкнуты, и лишь ритмично пульсировали в такт ее сердцу. Похоже, она излила себя почти досуха.

— Госпожа, куда же вы! — всплеснула руками хозяйка дома, когда Ани показалась в дверях.

— Домой, — сказала Ангелина тихо. — Мне нужно домой.

— Да отдохните же вы, — уговаривала ее женщина с опаской, — вы хоть и великая колдунья, повелительница огня, но еле держитесь. Мы плов готовим, выходим вас, проводим…

Принцесса не слушала ее, шла мимо домов и загонов, мимо выходящих на улицу людей.

— Она уйти хочет! — жалобно крикнула женщина кому-то из-за ее спины, и Ани увидела, как выходят на дорогу мужчины — с виноватыми и тяжелыми взглядами — как смотрит хмуро старший деревни из толпы преградивших ей путь жителей.

— Госпожа великая, — сказал он, — не гневайтесь, не можем мы вас отпустить. Прилетал дракон, велел вас задержать, если придете. Не можем мы против воли Владыки пойти, госпожа.

Старшая Рудлог усмехнулась одними губами. Создала щит и пошла дальше, раздвигая толпу мужчин сферой щита, не слушая их уговоры, мольбы и просьбы. Далеко за пределами деревни она подняла голову, посмотрела на горы. Почти высотой с нее, совсем недалеко. Дойдет конечно. Разве может после всего она не дойти?

Слабость ударила внезапно, когда она пыталась обернуться птицей, и принцесса упала на песок, хватая ртом воздух. Щит тренькнул и рассыпался со звоном. Попыталась еще — в верблюдицу. Снова упала, тяжело дыша, чувствуя, как кружится голова. Подышала немного, собралась, вспомнила маленькую ящерку, сосредоточилась. И опустилась на песок четырьмя белесыми лапами, чувствуя жар раскаленной пустыни брюшком. И побежала вперед.

Солнце грело кожистую спинку, разогревало кровь, и пить совсем не хотелось, хоть в глазах становилось все темнее и все тяжелее казалось тело. Милокардеры приближались, вырастая массивными, покрытыми зеленью склонами с шапками ледников, спускаясь гребнем к морю — там-то она и пройдет в Рудлог. Великолепные, долгожданные горы, в туманной дымке, почти рядом. Почти добралась.

И она не сразу поверила, что уже не попадет туда, когда оглянулась по какому-то наитию и увидела стремительно снижающегося белоснежного ящера. Хозяин летел за принадлежавшей ему женщиной. Он упал на нее сзади с рычанием, в воздухе перекинувшись в человека, обхватил ее своими ручищами, сдавил, обездвижил. Она била хвостом, шипела, даже ухитрилась укусить его раз или два. Но в глазах потемнело, словно эта борьба забрала последние капли сил, в голове взорвалась ослепляющая боль, и она увидела на песке свои руки, и светлые длинные волосы, и сжалась, застонала от разочарования, хватая ртом воздух, зло и беззвучно рыдая.

Так и лежали они нагишом — сверху рычащий и трясущийся от ярости и азарта красноволосый гигант, снизу уткнувшаяся в песок тяжело дышащая принцесса. От пышной черноволосой женщины не осталось и следа. Под ним лежала тоненькая девушка с бледной кожей и мягкими длинными волосами.

Он, пытаясь успокоиться, взял в кулак ее волосы удивительного светлого медового цвета, сжал прямо у затылка. Повернул ее голову влево. К щеке и сухим губам ее прилипли песчинки. Она лежала с закрытыми глазами, и только нижняя губа была закушена от отчаяния. Лицо, тело, волосы были другие, но это была она, без сомнения. Ее запах и ее ритм дыхания, ее пульс и ее переливающаяся всеми цветами аура.

— Я больше не буду брать с тебя обещания, — сказал он своим рокочущим голосом, касаясь губами ее уха. — Я просто запру тебя во дворце и не выпущу, пока ты не станешь моей.

Рука ее, лежавшая у лица, судорожно сжалась в кулак, загребая песок, затем разжалась. И она, и он понимали, что она проиграла.

— Слезь с меня, — прошептала Ани. Ярость и злость пылали пламенем, переплавляясь в какое-то бешеное желание убить, уничтожить, пустить ему кровь, и она застонала от бессилия и вдруг остро ощутила огромное мужское тело, лежащее на ней. Внизу живота закручивался тугой комок, и хотелось потянуться назад, как кошка, потереться ягодицами об его чресла, и будь что будет. Волосы на затылке встали дыбом, а соски, прижатые к горячему песку, отяжелели и стали вдруг такими чувствительными, что она едва сдержала стон.

— Слезь с меня, проклятый дикарь!

Нории потянул носом воздух. Ее запах изменился, и его тело мгновенно отреагировало на это. К ярости, страху и отчаянию теперь примешивался солоноватый запах ее желания, пряная смесь покорности и дикости.

— Я бы мог иметь тебя на этом песке до завтрашнего полудня, и ты просила бы еще, пока не потеряла бы сознание, — пророкотал он ей на ухо своим ужасающим голосом, вызывая болезненные спазмы внизу живота и делая ее совершенно мокрой. — Но не бойся, маленькая принцесса, сейчас я не трону тебя. До первой нашей супружеской ночи у тебя будет время разобраться в том, чего ты хочешь на самом деле.

Он встал легко, одним рывком, а ей хотелось лежать и умереть. От предательства собственного тела, от того, что после всех испытаний, несмотря на опустошающую усталость, оно отвечало на его слова дрожью и томительной тяжестью. От того, что горы были так близко и ей не хватило совсем немного.

Однако он поднял ее, напряженную, но без страха выдержавшую взгляд его вишневых глаз, отряхнул от песка. Какая же она маленькая, изящная, почти прозрачная, со своими светлыми глазами и тонкой кожей, такой нежной, что даже его изучающий взгляд слишком груб для нее. И длинные, ниже ягодиц, очень светлые волосы, и грудь, небольшая, вызывающая, и белый пушок, и аккуратные бедра — он резко поднял глаза, закрыл их, пытаясь справиться с собой.

— Полетели домой, Ани-лиша. Я слишком много дней тосковал без тебя.

 

Глава 16

Лаунвайт, Инляндия

В шесть часов утра под моросящим серым дождем к дому Кембритчей подъехал белый длинный автомобиль с государственным гербом на крыле, и впустившему раннего гостя в дом дворецкому со всем апломбом было объявлено, что виконта Лукаса Бенедикта Кембритча приказано доставить в Глоринтийский дворец, на встречу с Его Величеством Луциусом Инландером. Дворецкий невозмутимо принял у третьего помощника секретаря Его Величества промокший зонт, пригласил его в гостиную и предложил чаю с кексами. И пока ранний гость наслаждался превосходной выпечкой, Уолдред послал горничную разбудить леди Шарлотту.

В шесть пятнадцать неторопливо освежившаяся хозяйка дома набрала на телефоне номер, которым не пользовалась уже много лет.

— Шарлотта Кембритч, — проговорила она в трубку ровно, хотя заметно волновалась, — Ваше Величество, приветствую вас. Простите мой ранний звонок, но что за спешка, Луциус? Мальчик спит, он только после болезни, совсем слаб.

— Лотти, — суховато и после небольшой паузы ответил король Инляндии, — удивлен, удивлен.

— Чему же? — проговорила она мягко, успокаиваясь.

— Ты почти семь лет не звонила мне.

— Повода не было, — сказала она непринужденно. — Не могла же я отрывать тебя от дел по пустякам.

— Твои дела никогда не были для меня пустяками, кузина, — ответил он любезно. — А что касаемо твоего «мальчика», так слабость и болезнь не помешали ему совершенно возмутительным образом нарушить режим и сбежать из лазарета. Так что к семи должен быть у меня.

Тетушка леди Шарлотты в свое время сделала блестящую партию — вышла замуж за отца Луциуса, и Инландер, несмотря на всю свою суховатость, к родственникам относился с доступным ему радушием. И, хотя публично фамильярность была недопустима, в кругу семьи и частных беседах он мог быть приятным и даже остроумным.

— Лици, — проворковала леди Шарлотта в трубку, будто ей было не за пятьдесят, а семнадцать, — сжалься. Это ты жаворонок, а нам, простым смертным, никак не приспособиться к твоему режиму. Пусть поспит. Перенеси хотя бы на одиннадцать.

Его Величество недовольно кашлянул в трубку.

— В одиннадцать, — сказал он, и леди довольно улыбнулась себе в зеркале, поправила воротник пеньюара. Сейчас будет встречное условие, Луциус не делал одолжений без немедленного взымания долга. — И, Лотти. В пятницу Серебряный бал. Я хочу, чтобы ты была. Вместе с сыном.

— Конечно, — пообещала графиня Кембритч. — Благодарю за доброту, Ваше Величество.

Без пяти одиннадцать Люк, одетый в строгий костюм, который в спешном порядке был доставлен ранее остального заказанного матерью гардероба, любовался своим разбитым лицом в зеркала, коими обильно была украшена секретарская у приемной Его Величества. Виталисты постарались на славу — отек спал, синяков почти не было видно, но некая покореженность наблюдалась, как и розовеющие свежие шрамы от рассечений. Личный секретарь Его Величества, лорд Палмер, вышедший из кабинета, позволил себе несколько оценивающих взглядов, прежде чем пригласить Кембритча на аудиенцию.

Высокий, сухой, с начавшими седеть рыжими волосами, король Луциус на мгновение поднял блеклые голубые глаза на вошедшего, задержал взгляд на его лице, чуть нахмурился, но милостиво кивнул ему в ответ на поклон и приветствие, и продолжил читать бумаги. Выражение лица Его Величества было несколько брюзгливым, и Кембритч, стараясь не ухмыляться, вспоминал, как его мать сравнивала Луциуса с унылой собакой. «Чистый бассет-хаунд, — говорила она, — а ведь в молодости был весьма и весьма».

Люк, подавляя неуместную веселость, молчал, оглядывая кабинет. Небольшой, душный, с маленьким окном. Тяжелая и темная дубовая мебель с резными гербами, глубокий камин с широкой трубой, выложенной белой плиткой с лазурной росписью, шкафы, кресла. Весь этот доисторический хлам сдать бы в музей, но ведь традиции. Традиции для Инландеров — это все. Да и весь Глоринтийский дворец производил гнетущее впечатление — темный, с небольшими помещениями, длинными гулкими коридорами со старым паркетом, тихими слугами. Он никогда не любил здесь бывать. Неудивительно, что правящая династия напоминает тихих неврастеников — попробуй остаться со здоровой психикой, когда растешь в этом подавляющем складе старых вещей.

Запах табака щекотал ноздри — Его Величество никогда не курил на людях, но в работе баловался, и Люк чуть поморщился, вдохнув едкий приторный дымок — сам он не любил сигарет со сладким вкусом, справедливо полагая, что добавки только портят удовольствие.

— Кембритч, — наконец, холодно сказал король Инляндии, отложив бумаги, — приглашаю вас пройтись. У меня к вам разговор.

— С удовольствием, Ваше Величество, — учтиво ответил виконт, и, подождав, пока Инландер пройдет к двери, направился за ним.

— Итак, — требовательно произнес Луциус Инландер, когда они прошли в длинную портретную галерею, опоясывающую высокий холл на втором этаже, увешанную изображениями рыжих предков нынешнего короля, и медленным шагом стали прогуливаться вдоль картин, — вы знаете, о чем я хочу с вами поговорить.

— Догадываюсь, Ваше Величество, — подтвердил Люк, разглядывая королевского предка в чудовищном парике и с таким же снисходительным выражением на лице, как и у взирающего на виконта монарха. Черт бы побрал этого тха-охонга, позволившего Луциусу навязать ему долг жизни.

— Речь пойдет о долгах, — вторя его мыслям, продолжал Луциус отстраненно, поглядывая вниз, в холл, через темные перила, — давних и новых. Ваш дед, герцог Дармоншир, был человеком достойным, но, как вам известно, несколько нетерпимым, — Люк вежливо склонил голову, хотя определение «несколько» явно покойному деду льстило. — Он был столпом Инляндии, верно служил моему отцу, затем мне, и стал для меня не только наставником, но и другом. Перед смертью, пять лет назад, он обратился ко мне с просьбой, кою я и намерен выполнить.

Очередной Инландер на портрете пытался выглядеть грозным. Настолько, насколько может быть грозной унылая собака с обвисшей мордой.

— Он просил меня настоять на том, чтобы его внук, отказывающийся от титула из-за давней ссоры, принял его, обеспечив достойное продолжение рода Дармоншир, — добавил Его Величество размеренно. — Вы же самым возмутительным образом игнорировали свой долг и мои приказы. И даже осмелились уехать из страны и принять рудложское гражданство.

— И до сих пор являюсь подданным Рудлога, — напомнил Люк вежливо.

— Это ненадолго, — отмахнулся Луциус. — Вас ждет пакет со всеми документами о переходе к вам титула. В ближайшие дни вы обязаны посетить Дармоншир и принять дела у временного управляющего. В пятницу мы даем первый королевский бал сезона. Там я и представлю вас свету как нового герцога.

— Это все, Ваше Величество? — спокойно уточнил виконт. Если и правда все, то он легко отделался.

Луциус взглянул на него с иронией, и Кембритч поймал себя на мысли, что монарх совсем не так прост, как кажется.

— Нет, конечно, виконт. Мне мало удостовериться, что вы приняли титул. Раз уж вы оказались мне должны, я собираюсь стребовать все, что необходимо для выполнения данного слова. Вам необходимо жениться и произвести наследников. И чем скорее, тем лучше.

— Я не очень готов к женитьбе, Ваше Высочество, — осторожно сообщил ему Люк, напрягшийся при упоминании гипотетических наследников. — Прямо скажем, совсем не готов. И если титул я готов принять смиренно, то здесь вынужден отказаться. Лет через пять, может быть…

— Вы же помолвлены со старшей Рудлог, — сварливо перебил его монарх.

— Это было вынужденным решением, — признался Кембритч, — и сейчас в нем нет необходимости. Тем более, что Ее Высочество похищена, и нет уверенности, что она вернется.

Они подошли к широкому зеркалу в серебряной оправе, потемневшему от времени, зачем-то расположенному посреди портретной галереи. Рыжие потомки Белого вообще, похоже, питали нездоровую страсть к зеркалам. Люк глянул на себя, на короля — они были одного роста, с одинаковыми подбородками и носами. Родственники, что сказать. Хотя вся инляндская знать как из одного стручка — и чем ближе к трону, тем похожей.

— Она жива, Рудлоги чувствуют это. Значит, вернется рано или поздно, — ответил Луциус уверенно, — и я не советую вам упускать эту партию. Даже так — я запрещаю вам упускать эту партию. Сильнее крови вы не найдете. Однако же, если за этот месяц Ангелина Рудлог не появится, я дам вам выбор из десятка достойнейших претенденток.

— К чему такая спешка, Ваше Величество? — поинтересовался Люк, чувствуя, как капкан, в который его загнало обещание Его Священству, снова начинает сжиматься. Вдруг стало ощущаться обручальное кольцо на пальце, и до тоскливости, до царапанья в горле захотелось напиться.

Луциус постучал длинными пальцами по зеркальной поверхности, взглянул на свое отражение, о чем-то раздумывая.

— Я скоро умру, Кембритч, — сказал он, повернулся к Люку и тяжело посмотрел ему в глаза, — и я просто закрываю долги. Твой долг — самый давний и самый весомый для меня.

— Ваше Величество, вы выглядите очень здоровым, — деликатно сообщил ему Кембритч. От взгляда Инландера шутить как-то расхотелось.

— Это семейное, — отозвался Луциус, — ты не знал? Мать не говорила?

Люк покачал головой.

— У нас бывают видения, — нехотя поделился с ним Инландер. — Поэтому я, увы, точно знаю, что мне осталось не больше года. И поэтому ты женишься, упрямец, даже если мне придется сделать это насильно. Я, Кембритч, желаю, чтобы на моих похоронах, и на коронации моего сына ты был с женой. Желательно, уже носящей твоего сына.

Напиться — прекрасная идея. Вот вернется домой и сразу приступит.

— Боюсь, Ее Величество Василина не очень довольна мной, и вряд ли одобрит подобный брак своей сестры, — сообщил Люк доверительно, лихорадочно соображая, как бы отказаться от снова нависшей над головой петли супружества.

— Я наслышан о твоей выходке, — презрительно сказал Луциус, — как и о прочих проступках. Но сильно рассчитываю, что титул Дармоншир ты не будешь позорить подобным образом. Что касается Василины — я решу этот вопрос. Это уже не твое дело. Твое — принять титул, взять достойную жену и усердно заняться продолжением рода.

— Это все, Ваше Величество? — покорно повторил Люк. — После этого мой долг будет уплачен?

— Да, — подтвердил король Инляндии. — Будешь свободен, если не напорешься еще на какого-нибудь монстра и не задолжаешь мне снова. И еще, Люк, — проговорил он требовательно, поджал губы. — Веди себя пристойно. Никаких походов по борделям, никаких любовниц до свадьбы. Никаких женщин рядом. Не хочу, чтобы у Василины был повод отказать тебе, когда вернется старшая Рудлог. Вот женишься — хоть половину герцогства оприходуй. А пока — запрещаю.

Люк выслушал его с лицом, выражению которого позавидовал бы и Тандаджи, и даже улыбнулся смиренно и обещающе на словах «был повод отказать тебе». Откланялся очень почтительно. И поехал домой. Напиваться.

Рудлог, Иоаннесбург, королевский дворец, суббота

Марина

— Не могу поверить, что раньше все это вышивали вручную, — сказала Пол, оглаживая заботливо сложенную в широкую коробку нарядную помолвочную рубаху, расшитую золотым, красным и зеленым орнаментом. — Я все пальцы исколола, пока вышила «Д» и «П». Надеюсь, Демьян оценит мои страдания.

Я, стараясь не улыбаться, оценивающе оглядела плоды Полиных трудов. «Д» зеленым, «П» — золотом, сплетенные, размером с ладонь, вышитые на правой стороне груди выглядели очень внушительно. И стежки были прямые, аккуратные. Почти все, за исключением участков, отчетливо говорящих, как периодически злилась Полли, и тогда нить ложилась хаотично, торопливо и неровно.

— Он будет в восторге, — заверила я ее, и Поля скептически посмотрела на меня, на вышивку, не выдержала и расхохоталась, нервно теребя юбку скромного белого платья — свободного, с длинными рукавами, ниже колен. Она вообще с утра была на взводе, хихикала не переставая. Что же с ней будет перед свадьбой? Истерика? Вася вот была спокойна. Хотя… если вспомнить, спокойствие ее было скорее пугающим.

— Красиво, — мечтательно произнесла Каролинка — она сидела на кровати Полины, скрестив ноги, и наблюдала, как и все мы, за ее метаниями. — Но я бы вышила такое сама.

— Вот найдем тебе мужа, и сразу займешься, — фыркнула Пол, — а пока оставь мне мои попытки погордиться. Я неделю над ней сидела.

— А почему машинкой не сделала? Это же тоже своими руками, но дело десяти минут, — наивно полюбопытствовала Алина, и Полина помрачнела, глянула на нее так, что наша умница часто-часто заморгала за стеклами очков.

— Где ж ты была неделю назад? — проворчала без пяти минут невеста, — со своими здравыми идеями?

В дверь спальни заглянула Василина, оглядела нас — все в белом, похожие на стайку взъерошенных голубей, улыбнулась раскрасневшейся Полине.

— Пора, Пол. Гости ждут.

Большая семья — не только головная боль и младшие сестры, путающиеся под ногами. Это еще и целая стратегическая единица. Где бы мы ни появлялись в полном составе, мы всегда имели подавляющее численное преимущество.

Демьян, подтянутый, высокий, крепкий, одетый в зеленое и черное, ничуть не смущался обилию Рудлогов, заполонивших помещение перед семейной часовней. Впрочем, у него был отличный шанс отыграться на свадьбе.

Он привел с собой только матушку, вдовствующую королеву Ридьяну, нянюшку, очень старенькую, почти прозрачную от прожитых лет, которая начала тихонько плакать, как только вошла в двери, да двоих мрачных типов, зверски поглядывающих на всех вокруг. Демьян представил их как своих друзей и соратников, полковника Хиля Свенсена и капитана Ирьяна Леверхофта. Выглядели они так, будто готовы были прямо сейчас устроить драку, поздоровались во время знакомства одинаково — что-то буркнув. Впрочем, нянюшку они поддерживали со всем почтением и бережностью.

— Берманы, — прошептала Алинка деловито, когда приветствия закончились, Демьян умыкнул розовую и напряженную Полинку в угол и что-то тихо говорил ей, а остальные — кроме нас двоих — смотрели на них с умилением, — смотри, у них глаза чуть раскосые, и волос на теле больше, чем у среднестатистического человека. Как у Мариана, — мы дружно уставились на Васиного мужа. Сама Василина, стоя рядом с отцом, уже вела светский разговор с вдовствующей королевой. — И уши совсем немного отличаются формой, — продолжала Алина, — кстати, слух у них гораздо чувствительней… ой!

Один из берманов, капитан, отвлекшись от старушки, коротко сверкнул клыками в нашу сторону.

— Невоспитанный какой, — обиженно проворчала Алинка. Я тихо давилась от смеха, наблюдая, как дрожат плечи у «невоспитанного» гостя, аккуратно ведущего нянюшку в часовню.

— Полюша, ты такая тихая. Идеальная берманская жена.

Фырканье.

— Наслаждайся моментом, Ваше Величество. Это я пока в волнении. А после свадьбы сяду на шею и не слезу.

— Не сомневаюсь, заноза моя, — легкое касание руки. Больше нельзя — все смотрят, наблюдают.

— Я тебе рубашку вышила.

— Правда?

— Не смей смеяться!

У Бермонта подрагивают губы, и четвертая принцесса возмущенно раздувает ноздри.

— Обязательно надену на свадьбу, — обещает Демьян серьезно.

— Да, честно говоря, страшненько получилось, — признается Полли потерянно. — Я всегда сбегала с уроков домоводства. Ничего-то я не умею…

— Главное умеешь, — говорит Демьян совсем тихо. Так, чтобы даже его друзья не услышали. — Как раз то, что нужно для моей жены.

— Что же? — с настороженностью спрашивает Пол.

— Любить меня, — шепчет ей будущий муж.

— И это все? — уточняет засмущавшаяся невеста, когда в помещении раздается голос священнослужителя, приглашающего гостей в часовню.

— Нет, — строго говорит Демьян, предлагая ей руку, и она обеспокоенно глядит на него. — Нужно, чтобы и я любил тебя. Вот теперь все.

В маленькой часовне, пахнущей маслами и деревом, под непрерывное всхлипывание старой няни, после положенных молитв и славословий двум божественным прародителям, король Бермонта надевает на руку невесте обручальную пару, и она тоже натягивает ему на палец кольцо, застегивает на его запястье браслет. Родные молчат, поблескивают огнями глаза Красного, мягко светится зеленью Великий Пахарь, и Синяя Богиня, улыбаясь, смотрит на еще одну скрепляющую мир пару.

Месяц, по сути — это так недолго.

Затем было официальное фотографирование для прессы. Праздничный обед и обмен подарками.

— Это рубашка на первую брачную ночь, — спокойно объясняла королева Ридьяна, показывая Полине что-то объемное, сероватое, тяжелое, сшитое из очень уж сурового полотна. — По нашим обычаям, мать жениха дарит невесте право последнего испытания.

Вдовствующую королеву посадили рядом, Демьян сидел напротив, и на руке его тусклым серебром светилась обручальная пара. Девчонки вокруг с любопытством прислушивались к разговору.

— И что же это за испытание? — вежливо поинтересовалась Полина, рассматривая чудесную — не в пример ее — вышивку на плотной ткани. Знаки плодородия, цветы, колосья, все сплетено в изящный цветочный узор.

— Мужчина должен быть достаточно силен, чтобы порвать ее на будущей жене, — сказала королева и мечтательно, словно вспоминая что-то, улыбнулась. — Если не сможет, девушка имеет право уйти. И никто ее не осудит.

— Так ведь мать может специально выбрать некрепкую ткань, — удивилась рядом сидящая Алина.

— Да что вы, Ваше Высочество, — сурово сказала Ридьяна Бермонт, и Алина смутилась, — это же позор. Каждая мать должна гордиться тем, что вырастила сильного сына. Раньше, в старину, такие рубахи прошивались сотнями стальных нитей. Невеста тоже должна была быть крепка, чтобы надеть ее.

— Хорошо, что сейчас никаких нитей здесь нет, — пробормотала Полли, поглаживая шершавую вышивку и поглядывая на невозмутимого жениха.

— Почему нет? — удивилась королева. — Не сотни, конечно, сорок шесть, как положено. Именно столько лет Великий Хозяин Лесов прожил со своей человеческой женой. Да вы не волнуйтесь, Полина, мне стыдиться будет нечего.

— Вот в этом я не сомневаюсь, — сказала Пол, принимая тяжеленную коробку с испытательной рубашкой и выразительно глядя на Демьяна. Пусть только попробует не порвать. Она его тогда покусает.

Он глянул укоризненно — «опять ты сомневаешься во мне, Полли» — и четвертая принцесса улыбнулась лукаво.

Обедали, хвалили прекрасные блюда, договаривались о поездке Полли на полнолуние в Ренсинфорс — в сопровождении родных, если кто захочет, и придворных дам — чтобы даже намека на что-то неприличное не было. Официально — знакомиться с дворцом, учить тонкости предстоящей церемонии, неофициально — чтобы Демьян мог проконтролировать очередной оборот. Обсуждали предстоящую свадьбу, возможные совместные проекты, и просто общались. И почти ничем не отличался этот обед от знакомства двух любых других семей, дети которых решили связать себя узами брака.

Лаунвайт, Инляндия

— Уолдред, — сказал Люк дворецкому, отдавая ему плащ, — бутылку коньяка ко мне в спальню. У нас ведь есть коньяк?

— Мы обновили запасы, — выпрямившись, с достоинством подтвердил старик, но глаза его неодобрительно поблескивали.

— Не смотрите на меня так, Уолдред, — усмехнулся Кембритч, проходя к лестнице, — а то попрошу составить мне компанию. Я, кстати, хочу пообедать у себя.

— Увы, леди Шарлотта наверняка не одобрит моего участия, — с видом скорбного святого проговорил старый слуга. — Обед через полчаса, милорд.

— Ваша светлость, — невесело поправил его Кембритч, постучав пакетом с титульными документами по светлым перилам лестницы.

— Прекрасная новость, Ваша Светлость, — не моргнув глазом, произнес дворецкий и поклонился. — Тогда позволю себе предложить вам превосходный виски, мы закупили несколько бутылок номерного пятидесятилетнего Фьюорса для особенных случаев.

— Умеете вы подсластить пилюлю, Уолдред.

— У меня обширный опыт, Ваша Светлость.

Люк поднялся на второй этаж, зашел к себе в комнату, бросил пакет с документами на постель, врубил телевизор. Сходил в душ, переоделся, упал в кресло и закурил — так и курил, пока горничная, тощая рыжая девица, пытаясь не стрелять глазками, ловко накрывала столик у кресла, пока дворецкий торжественно заносил виски и бокалы, наливал первую порцию — на пробу. И ведь действительно уже полуглух и послуслеп, и руки слабы, и спину все труднее держать прямо, а никому не отдаст свои обязанности. И леди Шарлотта никогда не нанесет верному слуге удара, отправив его на пенсию.

— Превосходно, Уолдред, — хрипло сказал Кембритч — или, вернее, уже Дармоншир, когда пахнущий осенью, жженым медом и сухим теплым деревом виски обжег небо, прокатился по телу расслабляющей волной. — То, что нужно. Думаю, нам нужно закупить еще партию.

— Я уже распорядился, Ваша Светлость, — сообщил дворецкий высокомерно и, откланявшись, удалился.

После второго бокала на душе стало легче, и прекрасный овощной суп с говядиной пошел на ура, и запеченный окорок, и мягкий картофель со сладким сливочным маслом. Он ел, думал, пил, просматривал документы, щелкал каналами телевизора, пока палец не замер на кнопке — шел блок международных новостей.

— … состоялась помолвка между Его Величеством королем Бермонта Демьяном Бермонтом и Ее Высочеством принцессой Рудлог Полиной-Иоанной, — вещал аккуратный пресс-секретарь рудложской королевской семьи. — В связи с трагическими событиями на Дне Рождения королевы Василины-Иоанны, было принято решение отметить обручение в тесном семейном кругу, что было встречено с пониманием и одобрением. Этот брак послужит укреплению давних соседских отношений между двумя государствами, поможет сблизить наши народы…

Дальше шли официальные кадры — обрученные, демонстрирующие принятые в Бермонте обручальные пары — кольцо и браслет, связанные цепочками, родные, поздравляющие будущих супругов. Марина, непривычно мягко и ласково улыбающаяся младшей сестре.

Он отставил уже поднесенный к губам бокал, покосился на бутылку. Аккуратно закрыл ее крышкой. И набрал номер, который помнил наизусть.

— Скажи мне, что ты больше никогда не хочешь меня видеть, — попросил он в трубку хрипло, чувствуя, будто стоит на краю обрыва, и уже качается тело — туда-сюда, туда-сюда.

Она помолчала, напряженно, вздохнула, словно собираясь сказать то, что столкнет его вниз — и отключилась. И Люк, откинувшись в кресле, улыбнулся легко и закрыл глаза.

Марина, воскресенье, вечер после помолвки

— Ну что, — как-то сдавленно пропыхтел Мартин в трубку, — всех помолвила? Все прошло спокойно? Не как у Рудлогов обычно?

— Ты что там делаешь? — подозрительно спросила я, прислушиваясь.

— Готовлюсь к эффектному появлению у тебя в гостиной, — сказал он со смешком. — Убери слабонервных горничных и детей, будь добра. И закрой глаза.

— Ни за что, — твердо ответила я. — Ты там кросс бежишь, что ли? Опять от декольтированных дам?

Загадочное сопение было мне ответом. Затем в гостиной открылось огромное Зеркало, и из него полезло что-то огромное, мохнатое. Я взвизгнула, подтянула ноги на кресло, щенок, мирно грызший до этого ножку столика, заскулил, начал припадать на передние лапы, ворчать. Все это чудесным образом разбавил злодейский смех Марта. Он тянул из Зеркала огромного — выше моего роста, мохнатого медведя и покатывался от смеха, глядя на мое лицо и защищающего меня пса.

— Все, — сказал он, переводя дух — и продолжая смеяться, — принимай подарок. Как я и обещал, плюшевый мишка. Видишь, какой я внимательный. Красавец, правда?

Огромный медведь, сидящий на полу, печально смотрел на меня глазами-бусинками. Его коричневая шерстка была взлохмачена, и он должен был бы казаться милым, но впечатление производил гнетущее. Как большая печальная собака.

— Он чудовищен, — честно сказала я, скептически глядя на подарок. — Мартин, у тебя гигантомания? А если он завалится на меня, когда я буду мимо проходить? Я же не выберусь из-под него без посторонней помощи.

Мартин ржал чуть ли не до хрюканья, и я, глядя на него, тоже начала хихикать. Вот тоже ведь, дитя великовозрастное.

— Ничего не знаю, — простонал он, вытирая глаза пальцами, — был заказан медведь, одна штука. Принимай. Обратно не потащу. Видела бы ты, какими глазами на меня смотрел мой дворецкий. Он и так мирится с моим нестандартным и неподобающим поведением, но плюшевый медведь в спальне его добил. Так что это тебе, моя девочка. Куда тащить? В спальню?

— Упаси Боги, — испугалась я, — я если ночью проснусь и его увижу — то тут же засну навечно. К тому же он в дверь не пролезет.

Мы оценивающе посмотрели на дверь — в принципе, если развернуть его головой вперед, то можно было бы попытаться. В высоту он точно не пройдет, там еще сантиметров тридцать. Каролинке его, что ли, отдать?

Мишка терпеливо ждал решения своей участи. Бобби, прекративший рычать, уже активно знакомился с новым жильцом — нюхал, кусал за бежевые пятки-лапки. Мартин присел, погладил его по спине — и тут же получил порцию облизываний и собачьих заверений в любви.

— Обрастаешь животными? — спросил он весело — щен изворачивался, покусывал его за пальцы. — Конь есть, собака есть. Слона, что ли, тебе подарить?

— Это от Кембритча, — произнесла я тихо и тревожно взглянула на блакорийца. Тот поднял брови:

— Судя по тому, как ты поменялась в лице, я сейчас услышу очередную ужасную историю. Да?

— Да, — сказала я несчастным голосом. Сразу захотелось плакать. И стало страшно.

— Нет-нет, — проговорил он с комичным ужасом, — таким же взглядом на меня смотрела моя бывшая жена, когда сказала, что бросает меня.

Я молчала, судорожно соображая, как же сказать, и на миг в его карих глазах мелькнуло что-то непонятное, как у больного зверя, но тут же скрылось — он тряхнул головой, улыбнулся широко.

— А как же мой медведь? Посмотри, как он грустит. Нас бросают, Миша…!

Он обнял мишку, с трагичным выражением на лице погладил его по бочкообразной груди, а я то ли всхлипнула, то ли засмеялась. Омерзительное ощущение, когда твой друг куда чище и честнее тебя.

— Так, — сказал маг и провел рукой по волосам, — раз предстоит что-то душераздирающее, давай пристроим медведя куда-нибудь, пока он не довел до инфаркта твою горничную. И напьемся под это дело. Есть чудное местечко в Рибенштадте…

Я переоделась, надела полумаску. За это время чудовищный медведь занял свое место в углу, рядом с будуаром, и в гостиной сразу стало просторнее. Бобби решил, что между лап у него теперь новое спальное место, устроился там, покрутившись, и уснул, прижавшись к плюшевому животу.

— Наверное, он думает, что это его мама, — тихо сказал Мартин, гладящий песика по лбу, и улыбнулся печально, — скучает, наверное. Совсем мелкий еще. Ну что, — он встал, — готова к излияниям, неверная?!

— Не готова, — буркнула я. Вот лучше бы он рассердился или обиделся. Так бы я не чувствовала себя так паршиво. Хотя… разве это про Марта?

— Ничего, — доверительно сообщил мне блакориец, открывая Зеркало, — после третьего бокала вина наступит и готовность. Пошли, девочка моя. И хватит хмуриться, вообще тут я пострадавшая сторона, а чувствую себя так, будто что-то натворил.

Ресторанчик напоминал пустое дерево, облепленное изнутри гнездами. И назывался соответствующе — «Воронье гнездо». Здание высотой в три-четыре этажа, толстые стены, выложенные разноцветным тусклым кирпичом, жестяная поблескивающая крыша острым конусом, плавающие на разных уровнях светильники. Посередине — круглый холл, в котором то и дело открывались Зеркала — здесь, как сказал Март, было место, где маги предавались пьянству и чревоугодию. Внизу никаких столиков, только кухня, удобства и гардероб. А наверху, по стенам — круглые балконы на разной высоте, к каждому из которых вел либо маленький лифт — если столик располагался высоко, либо узкая винтовая лестница, если низко. Были и огромные балконы, для больших компаний, и маленькие, со столиками на двоих, все огороженные черными тонкими перилами — чтобы не дай Боги гость не пополнил собой ассортимент отбивных. Наверху шумно гуляла какая-то компания, но, в общем, местечко было очень необычным. И хорошим, свободным. Ненавязчиво и бодро играла народная музыка — скрипка, дудка, гитара, и светильники периодически пускались в пляс в ритме мелодии, буквально на несколько секунд, замирая после этого в новых конфигурациях.

— Эх, — произнес Март мечтательно, после того, как галантно отодвинул для меня стул, — сколько раз мы здесь пили и безобразничали. И не перечесть.

— А сейчас почему нет? — полюбопытствовала я, ожидая, пока неожиданно благообразный официант раскатает передо мной свиток-меню.

— Да… Алекс ушел в ректоры, Макс в лес, Вики в Эмираты уезжала, а Михей погиб… — блакориец дернул плечами, и я не стала спрашивать, как это случилось. — Нет ничего постоянного в мире, Марина. Мы все еще самые близкие люди в мире, но у каждого столько обязательств и дел, что встречаться получается очень редко. Это в последние два месяца обстоятельства так сложились. А вроде и нужно только открыть Зеркало, но то у тебя дела, то у Алекса, то у Макса… Этот вообще деревья знает лучше, чем людей.

— А Виктория? — спросила я.

— Она предпочитает встречаться, когда есть кто-то еще, — усмехнулся Мартин. — Я ее достал, увы. Но, — сказал он строго, — вообще у нас вечер твоих исповедей. Я внимательно вас слушаю, Ваше Высочество. Что случилось? Ты решила сбежать в Инляндию?

Как рассказать это человеку, которого страшно боишься потерять? Который для тебя стал ближе родных? Который думает, как ты, смеется над теми же вещами, что и ты, и вы с ним всегда на одной волне? Как близнецы или как сто лет знающие друг друга люди? Мне даже с Катькой никогда не было так хорошо, как с ним.

«Прямо, Марина. Ты же видишь и знаешь, что он воспримет это со своей вечной шутливостью. Будто ему никогда не бывает больно».

— После церемонии, — я вздохнула, решаясь, — он зашел ко мне извиниться. И мы… немного увлеклись, — фон Съедентент глянул на меня с иронией.

«Немного — мягко сказано», — скептически вторил взгляду мага внутренний голос. А я продолжала, и хорошо, что на мне была полумаска. Про то, как застала нас сестра, про ее слова. Про дневной звонок и снова нахлынувшее опустошение.

— Вы готовы сделать заказ? — почтительно осведомился поднявшийся официант, разливая по бокалам красное вино и давая мне необходимую передышку. Великие Боги, кажется, самой себе вырезать аппендицит куда проще, чем сказать одному мужчине, что предпочла ему другого. Даже если с первым у вас любовь так и не случилась.

Официант ушел, я молчала, наблюдая за пляшущими светильниками, пьяные маги сверху начали орать песни, а Мартин невозмутимо поднес к губам свой бокал, допил, налил еще один.

— Прекрасный букет, — сказал он светским тоном, — старина Вебер всегда держал отличный погреб.

— Мартин! — нервно процедила я, — я тебя сейчас ударю!

— Марина, — произнес он, посмеиваясь, и не было в этом ни показушности, ни игры, — ты так переживаешь, что я просто не могу не поддержать накала этой драмы.

— Я не хочу тебя терять, — призналась я грустно и попробовала-таки вино. Чудесное, с отчетливым яблочным запахом и чуть терпковатым вкусом, напоминающим о позднем лете — когда ветви яблонь покрыты крупными желтыми солнечными плодами, и аромат в саду стоит такой теплый, сочный, что не можешь не улыбаться.

— От меня так просто не отделаться, — сообщил мне блакориец доверительно, — я — это навсегда, девочка моя. И это «навсегда», поверь мне, не зависит, проведем мы его в одной постели или нет.

Вино кружило голову, а напротив сидел самый чудесный мужчина на свете.

— Я могла бы тебя полюбить, — сказала я тяжело. — Я даже люблю тебя, Март… но не так, как надо.

— Я бы тоже мог, — пожал он плечами, — но реальность такова, что этого не случилось. Пока не случилось, — добавил он своим злодейским тоном и отсалютовал мне бокалом. И я улыбнулась — ему нельзя было не улыбнуться. — Я не оставляю надежду, что ты, изучив своего Кембритча вдоль и поперек, поймешь, что старый брошенный Мартин — именно то, что нужно твоему израненному сердечку.

— Я чудовище, да? — спросила я невесело. На сердце стало теплее и спокойнее.

— Нет, чудовище сидит у тебя в гостиной, — успокоил меня блакориец со смешком, — а ты просто маленькая влюбленная девочка. С мазохистским уклоном, но кто из нас этого избежал? Успокойся, душа моя, я, когда вас рядом на церемонии увидел, тут же понял, что мне ничего не светит. Я и раньше это знал, но тут… вокруг вас даже воздух стал таким плотным, что его можно было резать и продавать в бутылочках как афродизиак.

Снова поднялся официант, невозмутимо расставил закуски, долил вина в бокалы.

— Принесите еще бутылку, — попросил его мой черноволосый друг, и служащий с поклоном удалился.

— Что будешь делать? — поинтересовался Мартин, аккуратно поддевая вилкой ломтик гусиного паштета.

Я пожала плечами. Если бы я знала.

— Твоя сестра ведь права, — сказал маг неожиданно жестко, и я удивленно глянула на него. — Виконт в глазах света жених твоей сестры, ты встречаешься со мной. А двор жесток, Марина. Всех не заставишь замолчать. Слуги, придворные — да, они не могут вынести сплетню наружу из-за магдоговора. Но внутри дворца им никто не запретит говорить. А у вас бывают гости, которые эти разговоры могут услышать и разнести. И вот из-за этого у меня руки чешутся потолковать с Кембритчем наедине. Он давно не мальчик и не юнец, не умеющий тушить пожар, и должен был понимать, как компрометирует тебя.

— Здесь есть и моя вина, — напомнила я ему.

— Да какое там, — он усмехнулся, покачал головой, — ты же против него как котенок против тигра. Какая тут может быть твоя вина. Он взрослый мужик, ему и отвечать. Ладно, — Мартин отправил в рот очередной ломтик паштета, глотнул вина. — Оставим это. Раз мы по-прежнему друзья, отсутствие возможности потискать тебя и поспать в твоей кровати я переживу, хоть и с трудом. Остается только один серьезный вопрос. Подумай над ним хорошенько.

Я выжидающе и напряженно посмотрела на него.

— Что ты хочешь на десерт? — спросил самый невероятный мужчина на свете и захохотал, любуясь растерянным выражением моего лица.

Если бы кто-то любопытный заглянул этим вечером в спальню принцессы Полины, он бы очень удивился. Потому что счастливая обрученная, коей положено бы пребывать в состоянии тихой эйфории, отослала горничную, врубила аудиосистему и занималась очень странными манипуляциями. А попросту — хулиганила. Время до ужина еще было, и она намеревалась провести его с пользой.

Она, напевая что-то бодренькое и легкое, скинула на пол одеяла и подушки с кровати, скептически осмотрела получившееся безобразие. Потопала, пританцовывая, в гостиную, принесла оттуда диванных подушек, разложила аккуратно. Затем встала на край кровати, спиной к получившейся горке, раскинула руки, как птица, и рухнула назад. С воплем.

Полежала, словно чего-то выжидая, похмурилась, глядя на обручальную пару. И начала перетаскивать кучу одеял и подушек к подоконнику.

Второй полет — когда она встала лицом к стеклу и упала назад, сопровождался глухим стуком и сдавленным ругательством. Принцесса ушибла локоть, охнула, поднялась.

— Меня кто-нибудь будет сегодня спасать? — проворчала она, оценивающе приглядываясь к высоченному белому лакированному шкафу с круглыми ручками, расписанному зелеными веточками-листиками, из сплетений которых выглядывали рыжие беличьи мордочки. Шкаф этот она очень любила в детстве — обожала прятаться в нем, играть в свой домик, он пережил и переворот, и пожар, и когда она увидела его в своей комнате, чуть не завизжала от радости.

Полли еще раз потерла локоть, вздохнула и потянула охапку перин к шкафу. Белки глядели на нее с неодобрением. Свидетелями скольких шалостей они были — не перечесть.

Принцесса подошла к деревянной громадине сбоку, примерилась, подпрыгнула, уцепилась за край, подтянулась легко и растянулась наверху. Поднялась в полный рост — голова ее почти упиралась в сводчатый потолок спальни, повернулась спиной.

Шкаф угрожающе скрипнул, пошатнулся, и она с визгом полетела вниз, успев испугаться — но тело само сгруппировалось, да и рухнула она удачно. Перевела дух и захихикала нервно. И не переставала хихикать, когда в поле ее зрения появилось очень суровое лицо ее будущего мужа.

— Проверка связи, — объяснила она Демьяну, вставая на четвереньки и отползая от него к шкафу. На всякий случай.

— Поля, — попросил он ласково, стоя у вороха подушек, — иди-ка ко мне.

— Ты что, сердишься? — спросила она недоверчиво. Бермонт сжал зубы, снял пиджак, начал закатывать рукава светлой рубашки, и она на секунду залюбовалась его руками. Но тут же спохватилась: — Демьяааан… ну ты сказал, что будешь чувствовать, когда я в опасности.

— Иди сюда, Пол, — сказал он спокойно. — Буду тебя воспитывать. У меня ужин с министрами. Был.

— Опять по попе? — со смешливым ужасом поинтересовалась она, отодвигаясь дальше, к ободранной кровати. — За военно-тактические учения? За мой ум и смекалку?

Он рыкнул, прыгнул к ней, перехватил, плюхнул животом на кровать, зафиксировал, и с удовольствием стал кусать за спину и круглые ягодицы в тоненьких шортиках. Совсем не больно, хоть и чувствительно.

— Ааааа! — кричала она, отбиваясь и ухохатываясь. — Это нападение! Пощады! Пощады! Это противозаконно!

— Все идеи, — рычал он угрожающе, кусался и фыркал, когда она ухитрялась двинуть его локтем, — предварительно обсуждать со мной. Пол. Понятно?

Она взвизгивала, пыталась уползти вперед по матрасу, дергала ногами и заливалась смехом.

— Поля! — он стянул с нее шорты, обнажая многострадальную торчащую вверх попу, прикусил, порычал в упругую кожу, потерся щекой и вдруг лизнул. Невеста настороженно затихла.

— Все идеи, — повторил он грозно, низко и добавил совсем другим тоном, — я ведь испугался за тебя, Полина.

Смеяться расхотелось, и стало стыдно — она дурачится, дергает его, будто он не правящий монарх, у которого нет ни будней, ни выходных, а ее верный пес. Но приятно было тоже, да. Что в любой момент он будет рядом.

— Ладно, — буркнула она в матрас, сердясь уже на себя, и не желая, чтобы он уходил — уж очень хорошо было под его крепким и горячим телом, — иди к своим министрам.

Он осторожно поцеловал ее в спину, натянул шортики, поднялся. Пол перевернулась, оперлась на локти, глядя на него снизу вверх.

— Извини, — попросила она, ухитряясь выглядеть одновременно виноватой и надутой.

— Я привык, — отозвался он, надевая пиджак и с усмешкой глядя на этого обиженного соблазнительного ребенка. — Будь хорошей девочкой и не натвори ничего больше до ночи. Я приду, проверю.

— Я буду очень, очень хорошей, — с жаром заверила она его, поглядела недолго на место, где он только что стоял, вздохнула — от смеха она вся взмокла, и живот болел, и стала приводить кровать в порядок.

Встревоженный разговор, начавшийся в королевской трапезной после исчезновения монарха, затих, стоило ему появиться у длинного, пышно накрытого стола. И выглядел Его Величество почти так же спокойно — разве что волосы были в беспорядке.

— Прошу извинить мое отсутствие, господа, — невозмутимо сказал Демьян Бермонт, садясь на тяжелый стул, — мы проводим учения, и срочно потребовалось мое присутствие. Господин Инсофт, я хотел бы отметить ваши успехи в природоохране. Каким образом удалось сократить вырубку лесов?

А вот принцессе Алине было не до смеха. Она пыталась отжаться под суровым взглядом сержанта Ларионова, и раз за разом, пыхтя, падала на пол тренажерного зала. Всю прошлую неделю она филонила, но сегодня, после того, как гости со стороны Полькиного жениха уехали, в ней заговорила совесть, и Ее умное Высочество позвонила своему наставнику, робко поинтересовалась, не занят ли он, и не мог бы он провести с ней тренировку сегодня.

— Я уж думал, вы спеклись, — сказал старый вояка в трубку, и тут же покаялся, — извините, Ваше Высочество! Виноват! Думал, не позвоните уже. Конечно, давайте потренирую вас. Раз есть задор — нужно!

— Ой, — сообразила Алинка, — воскресенье же. Вы же выходной, наверное?

— Никак нет, — отрапортовал Ларионов, — то есть да, но я живу в казарме, и рад буду, Ваше Высочество!

Алина, чувствуя себя героиней, переоделась, прошла в зал — и тут-то все геройство кончилось. Примерно на тридцатом приседании.

— Вы же меня должны защищаться учить, — произнесла она дрожащим голосом, когда закончилась разминка, и сержант скомандовал — двадцать кругов по залу.

— Пусть сначала на ваши косточки мяско нарастет, Ваше Высочество, — бодро отозвался сержант, — потому что защищаться вы сейчас можете только припустив как следует прочь от врага. Так что бегом марш! Если не будете отлынивать, то как раз недели через две начну вам стойки и нырки показывать.

Алина послушно потрусила мимо чернеющих окон и дальше по кругу, думая о том, что удивительно даже — что никто не изобрел магнастойку, такую, чтобы быстро росли мышцы, и силы прибавлялось. И что надо почитать о свойствах трав — может, есть где-то решение ее проблемы?

— Твоя настойка — чудо, — с чувством произнес Алекс Свидерский, выглядящий заметно крепче. Уже не дистрофичным, а просто стройным, с небольшими валиками мышц. Он коротко остриг свои волосы, убрав седые пряди, и стал казаться совсем молодым со своим светлым ежиком и тонким телом.

— Ты ее литрами, что ли, пьешь? — бледный Тротт оглядел друга, раздраженно пощелкал пальцами по прикроватной больничной тумбочке. — Не больше трех раз в день по глотку, Алекс, иначе растащит, начнет жир откладываться.

Инляндец страдал от боли, от безделья, от того, что лаборатория простаивает — а ему, чтобы восстановиться до состояния, когда он может управлять потоками даже простейших настроек для зелий, нужно было еще дня два. Или три. Не прибавлял хорошего настроения и поблескивающий золотом орден, лежащий на тумбочке. Он так и не прикоснулся к нему с утра и едва сдерживался, чтобы не попросить запуганную им медсестру выкинуть его в мусор.

— Тебе что-нибудь нужно еще? — спросил Свидерский, оглядывая палату и задерживая взгляд на аккуратно выставленных на тумбочке флаконах с регенераторами и усилителями, пачке шприцов в стерильной упаковке. — Мне кажется, мы скоро к тебе всю лабораторию перетащим.

— Несколько жалких склянок, — процедил Макс, — но мне этого недостаточно. Если хочешь помочь, возьми у меня в секции а-три антидемонический репеллент и принеси сюда.

— Зачем? — удивился ректор. — Рудакова и Яковлеву в среду перевели в камеры управления. Или, — он нахмурился, — ты что-то чувствуешь?

— Ничего, — хмурясь, нехотя объяснил Тротт. — У репеллента есть побочное действие — он ускоряет метаболизм. Раз я не могу над восстановителем поработать, буду восстанавливаться тем, что есть. Сходи, Данилыч. Сейчас сможешь?

— Смогу, — кивнул Алекс. Посмотрел на друга внимательно и ушел через Зеркало. А Тротт, стиснув зубы, встал, и побрел в ванную комнату.

С утра, сразу после завтрака, который он проигнорировал, и осмотра, на котором он в очередной раз жестко пресек попытки врача удержать его от инъекций неизвестных персоналу лекарств, к нему зашла взволнованная медсестра и робко сообщила, что через двадцать минут ему нанесет визит Ее Величество королева Василина. И что, если лорд Тротт желает, она может помочь ему переодеться и сесть.

— Ничего не нужно, выйдите, — сказал он ей сухо, и она с облегчением удалилась. Наверное, в отделении будет праздник, когда его выпишут. Впрочем, его это не волновало. Напрягала его предстоящая встреча с Василиной Рудлог. Сейчас, когда он был слаб и силы было совсем немного, это было крайне опасно.

И не зря напрягала — когда королева вошла в палату в сопровождении мужа и старающейся не показать, что волнуется, младшей сестры, он — бесконечно уязвимый без своих щитов, которые он обычно носил, не снимая — сразу ощутил жар и притягательность ее ауры. И даже испугался — когда правительница поздоровалась от двери и направилась к нему.

— Ваше Величество, — с трудом попросил он, пытаясь поставить хотя бы один, слабенький щит, — простите меня, но у меня повреждены нервные окончания, отвечающие за зрение. Я не смогу увидеть вас, если вы будете ближе, чем в десяти шагах от меня.

Королева, к его облегчению, остановилась, улыбнулась мягко, оглядела его своими чудесными голубыми глазами. Точно такими же, как у ее матери. Произнесла «конечно» и отошла к стене у двери. Села на предложенный принцем-консортом стул и завела светскую беседу. О том, как она сожалеет, что лорд Тротт по состоянию здоровья не смог посетить субботний прием. О том, как дом Рудлог ценит его неоднократную помощь и благодарен за спасение Ее Высочества Алины.

Настороженная Ее Высочество с неловкостью поглядывала на своего несостоявшегося преподавателя — и то ли побаивалась, то ли все еще была обижена — но в пытке, именуемой разговором, участия не принимала. Только подошла к его кровати, пролепетала, стараясь, чтобы голос звучал твердо: «Примите мою сердечную благодарность, лорд Тротт» — и положила на тумбочку проклятый орден.

Глупая навязчивая девица, которую он чуть не убил однажды. Хотя он почти не замечал ее — все внимание было сосредоточено только на том, чтобы удержать щит. И руки начинали трястись, и в глазах снова прыгали красные пятна, а он отвечал вежливо, благодарил, кивал — и чувствовал, что еще немного, и все рухнет.

К его счастью, посетители не стали задерживаться. И Макс, в очередной раз обессилевший, смог выдохнуть только когда за королевой закрылась дверь.

После ухода Алекса, принесшего препарат и посидевшего еще немного, профессор Тротт аккуратно откупорил флакон с репеллентом, набрал прозрачную жидкость в шприц — и воткнул его в бедро. И заснул почти сразу, твердо решив, что завтра выпишется и продолжит лечение на дому.

 

Глава 17

Стрелковский, понедельник

Второй железнодорожный вокзал Иоаннесбурга, именуемый в народе «Подковой» — за дугообразную форму темного здания, обхватывающего место прибытия поездов — дымил, гудел, шумел множеством голосов. Светло-серые платформы, укрытые полупрозрачными козырьками, были заполнены народом. Вечное движение, бесконечный поток жизней и историй — встречи, расставания, слезы и поцелуи, плач и смех детей, громкие голоса носильщиков, таксистов и продавцов всего на свете — от свежей прессы до рудложских сувениров.

Игорь покосился на статуэтки Красного с пожеланиями счастья, на фигурные бутылки с рудложской водкой, у которых толпилась группа туристов из Йеллоувиня, выловил наметанным взглядом карманника, подбирающегося к ним — тот оглянулся, увидел, что за ним наблюдают, тоже опытным глазом определил полицейского и растворился в толпе. Полковник поморщился — и не хочется, а придется потратить время, заглянуть в вокзальную дежурную часть, составить фоторобот.

— Внимание! — заскрипел искаженный динамиком чуть гнусавый женский голос. — Пассажирский поезд Великая Лесовина — Иоаннесбург прибывает к пятой платформе. Нумерация вагонов с головы состава. Внимание! Пассажирский поезд…

Он поправил воротник пальто, прошел чуть дальше — туда, где должен был остановиться пятый вагон. На платформе уже толпились встречающие — сонные, радостные, торопливо докуривающие и морщащиеся от табачного дыма. Поспешно катили свои тележки носильщики, а вдалеке, там, где пути, изгибаясь, скрывались из виду, уже выезжал к вокзалу состав с красным паровозом, по традиции трубящий в приветствие ждущим его людям.

С утра он заглянул к Люджине — она высказала желание поехать встречать мать с ним — но на стук в дверь никто не ответил. Он прислушался — тонко дребезжал будильник. Открыл дверь — капитан крепко спала, повернувшись на бок, хотя звон был оглушающим. Горничной видно не было, и он нахмурился, подошел к постели, чтобы найти и выключить орущий механизм.

В комнате сильно пахло лекарствами, было душно, а помощница его прижимала орущий будильник к щеке, крепко зажав его рукой, и не думала просыпаться. И, как оказалось, спала без одежды — тяжелая, полная грудь с крупными темными сосками ударила по глазам каким-то бесстыдным буйством нагого женского тела. Моргнул неловко — голубоватые венки, просвечивающие сквозь белую кожу, грубый солдатский номерной медальон на цепочке рядом с налитой, сочной, нежной плотью, бритая голова со шрамом, бисеринки пота на виске.

Будильник продолжал звонить, и Игорь вытащил его из-под головы северянки, выключил, повернулся — и наткнулся на сонный взгляд мутных синих глаз.

— Пора вставать, командир? — спросила она медленно и сипло сухими губами. Пошевелила рукой, посмотрела вниз, на свое тело, но не стала прикрывать — снова подняла взгляд, расфокусированный, сонливый — глаза ее то и дело закрывались, как у маленького ребенка.

— Я сам встречу, — сказал он твердо, — спите, Люджина.

Последнего не требовалось — она как смежила в очередной раз веки, так и задышала глубоко. Совсем вымоталась. Вчера с ней работал массажист, потом инструктор по лечебной физкультуре, затем к вечеру пришел виталист — просканировать и провести процедуры. Вот после виталиста она и свалилась, даже не поужинав. Стрелковский подтянул выше одеяло — и не было у него никакого возбуждения, желания прикоснуться. Просто неловко. И красиво. Может, потому, что он уже видел ее тело — когда она лежала вся в кровоподтеках в превращенном в щепу сосновом лесу, и бермонтский виталист пытался завести ей сердце. А, может, и не поэтому.

Игорь тряхнул головой, отгоняя привычную тоску, приоткрыл форточку и вышел из комнаты.

Пассажирский поезд, шипя и грохоча, уже останавливался, и проводники открывали двери, выкручивали пандусы. Ручейками потекли из вагонов люди; Стрелковский стоял чуть в стороне, ожидая появления суровой мамы Дробжек.

Женщина, высокая, широкая, в длинном пальто, очень похожая на дочь, с такой же заплетенной вокруг головы черной косой и круглым лицом — на фотографии эта схожесть не была столь разительной — вышла в числе последних. Она так выделялась на фоне снующей толпы яркостью черт, осанкой — настоящая северянка, крепкая, такая точно может волка удушить, да и с медведем побороться. Наверное, с таких женщин художники-народники рисовали длинноволосых статных красавиц, парящихся в банях и купающихся в прорубях, работающих на сенокосах или взнуздывающих дико косящих глазами жеребцов.

Женщина сразу зацепилась за него взглядом, присмотрелась, кивнула, и он пошел навстречу.

— Анежка Витановна, доброго утра, — поздоровался полковник, принимая тяжелые сумки.

— Доброго, — согласилась старшая Дробжек, осматривая его с ног до головы. Хмыкнула и пошла рядом, несуетливо, со спокойным достоинством. И Игорь вдруг пожалел, что не купил цветов.

— Как доехали?

— А что тут ехать? — ответила северянка, рассматривая здание вокзала. — Вечером села, легла спать, утром проснулась — уже столица. У соседки девица растет смышленая, приглядит за домом и скотиной. Как Люджина?

— Скоро уже сможет ходить, — уверенно сказал Игорь Иванович. — Уже рвется.

— Построже ты с ней, — сурово произнесла волчья погибель, и Игорь улыбнулся, — на месте ей ой как трудно сидеть.

В машине гостья не болтала много, разглядывала дома, улицы, и он, подумав, специально сделал крюк, чтобы проехать мимо площади Победоносца и дворцового комплекса. Показал внимательно слушающей его Анежке Витановне Зеленое Крыло, мелькающее сквозь деревья парка, рассказал о награде, врученной королевой.

— Ее Величество по телевизору такая красавица, — охотно поддержала тему его собеседница. — А я ведь ее мать видела, — поделилась она, — когда она совсем была еще девочкой. С королем Константином приезжали в Лесовину, я тогда только-только Люджинку родила, они к нам в роддом приходили. Тоненькая была, как тростиночка, и глазища на пол-лица, лет четырнадцать ей было, а уже величественная, как богиня. Приветливая такая, светлая, как солнышко теплое. Надо же, надо же. Не верила я, что моя богатырша будет при королевском дворе работать. Хоть она всегда сюда рвалась. А уж когда этот переворот случился…

Она вдруг замолчала, нахмурившись.

— Ты, Игорь Иванович, почему ее у себя поселил?

Вопроса Стрелковский ждал, поэтому ответил без запинки.

— Ей так лечиться удобнее, а мне присматривать. В общежитии ей бы трудно было. Вы не переживайте, Анежка Витановна, все приличия соблюдены. У нее отдельная комната на другом этаже.

— Приличия, — хмыкнула Дробжек, посмотрела на него искоса. — К честной женщине грязь не прилипает. Пожалел, значит?

Он пожал плечами, свернул на улицу, где стоял его дом.

— Скорее искупаю свою вину, — сказал он после паузы.

— Перед Люджинкой? — удивилась Анежка Витановна. — Так она боевой офицер, уже трепало ее. Привычная. Только мне никак не привыкнуть, — вздохнула она горько и очень по-матерински.

— И перед Люджиной тоже, — подтвердил Игорь Иванович и снова удостоился внимательного оценивающего взгляда.

Он довез гостью до дома — Люджина все еще спала, и ее мать, как-то вдруг посерев и постарев, без слов села на стул у кровати, на котором лежало какое-то вязание, погладила дочь по голове с темным ежиком отрастающих волос. Полковник, снова почувствовав неловкость, извинился тихо, сказал, что ему нужно на работу, что горничная покажет и подготовленную комнату, и завтрак принесет — и вообще, чувствуйте себя свободно — и уехал.

Капитан Дробжек проснулась только через четыре часа. За это время ее мама успела и позавтракать, и разобрать сумки с гостинцами, и обойти дом и сад — экономка предложила показать, а она и не подумала отказываться. И все хмурилась и качала головой, размышляя о чем-то своем, печальном. И только больше помрачнела, когда сопровождающая поделилась с гордостью тем, что ее хозяин теперь имеет графский титул и свое большое имение, куда они вскорости обязательно поедут.

Горничная принесла обед на двоих в комнату Люджины и удалилась тактично, чтобы не мешать разговору. А разговор был тяжелый.

— Возвращалась бы ты домой, — говорила Анежка Витановна, глядя, как дочь ест суп, прислонившись к спинке кровати. — Изведешься ведь вся. Там лес, воздух чистый, мужики нормальные, а не как этот… жизнью побитый.

— Мам, ты же знаешь, — спокойно отозвалась капитан, — не поеду.

— Дура ты, Люджинка, — вздохнула старшая Дробжек, — да я такая же была. Уж как не верила, что твой отец меня, за мою любовь только в ответ не полюбит. А нет, не случилось. Он знает?

— Догадывается, скорее всего, — сдержанно ответила дочка.

— И что? — грустно спросила Анежка Витановна, подперев щеку кулаком.

— Ничего, — коротко сообщила Люджина, отправляя в рот очередную ложку.

— И если так и будет ничего?

— Мам, — с укоризной попросила капитан, — ну не мучай ты меня. Для меня чудо, что я вообще с ним работаю. Вот, — усмехнулась невесело, — в дом свой меня привел. Дай мне хотя бы надеяться.

Мать сумрачно покачала головой, поглядела на вязание. Уже угадывался будущий свитер — спинка была связана полностью, грудь наполовину.

— Ему вяжешь?

— Да, мам. Пальцы надо разрабатывать, почему бы и нет?

Анежка Витановна снова вздохнула тяжело.

— Обидит он тебя, дочка, боюсь я за тебя. Как ты по Лесовине носилась после переворота, все его выискивала… эх, девка, девка. Я все надеялась, что ты познакомишься ближе и поймешь, что не твой он человек.

— Мой, — ответила Люджина твердо. — Сколько позволит, столько буду рядом, мам. И я говорила, я точно его тогда на патрулировании в машине видела. Хотела найти, укрытие предложить… Ты не переживай, я же сама вижу, что не нужна ему. Думаешь, буду навязываться? И ему будет неловко, и мне. Ему вообще никто не нужен, мам. Закрытый он, никого в душу не пускает. Вроде и шутит иногда, а взгляд тяжелый, пустой.

— Горюшко ты мое, — расстроилась старшая Дробжек. — Дурное, вон какая вымахала, а все о принцах мечтаешь.

Капитан фыркнула, засмеялась.

— Он не принц, он граф, мам.

— Да какая разница, — махнула рукой ее родительница. — Ладно, ты ешь, набирайся сил. А я тебе пока узор один покажу — вроде ничего сложного, а получается душевно красиво.

Полковник Стрелковский, посетив утреннее совещание, прошедшее на редкость мирно, ушел к себе в кабинет и снова начал просматривать дела заговорщиков. Понятно было, что рассказали под воздействием штатных менталистов все, что знали — за исключением информации о таинственном Романе Соболевском, который засветился и в деле малолетних демонят и которому так некстати снесли голову. И по иронии судьбы, убийца лидера заговора был тем, кто мог бы пролить свет на его личность — и на данный момент был не в состоянии это сделать.

Он поколебался, но все-таки набрал телефон терапевтического отделения королевского лазарета.

— Стрелковский, Управление, — представился он, — подскажите, лорд Тротт еще проходит лечение? Да, да. Хм. Спасибо. Не выписывайте пока, я буду через десять минут. Нужно поговорить.

Через указанное время он уже стучался в палату к инляндцу. Тот сидел на койке, натягивал ботинки, и вид у него был крайне недовольный.

— Профессор, — без предисловий обратился к нему Игорь Иванович, и тот, недоуменно вскинув брови, поморщился, словно говоря «Ну а вам-то что еще нужно?». — Я не займу у вас много времени. Требуется ваша консультация.

— Слушаю вас, — нелюбезно ответил Тротт. Но ботинки оставил в покое.

— Дело в том, что у нас проблема. Есть порядка пятнадцати человек, на которых стоит блок подобный тому, что вы снимали недавно. И двое Темных, которые не могут дать необходимую информацию из-за такого же запрета.

— Я сейчас не способен к чтению, — раздраженно пояснил инляндец очевидное.

— Я это знаю, — невозмутимо сказал Игорь. — Но, быть может, вы можете посоветовать адекватного менталиста, имеющего понятие о государственной тайне и равного вам по силе?

— Равного не посоветую, таких нет, — буркнул Тротт без какого-либо самодовольства, как саму собой разумеющуюся информацию. — Из тех, кто не получит инсульт от ловушки, могу предложить только Ксантиппу Эсперис, серенитку. Если она соизволит выехать с острова, а она этого очень не любит. Но к демонам даже ее нельзя подпускать. Или попробуйте договориться с Алмазом Григорьевичем. Но до него не добраться, как до любого из старшей когорты — Черныша, Лакторева, Инидис, Ли Сой. Въертолакхнет туда же, кстати. Любой из них может помочь вам, но вряд ли возьмется. И, последний вариант — запросите помощь у Йеллоувиня. Кто-то из старших прямых потомков Желтого Ученого Разума вполне способен сломать защиту. А у императора много детей.

Игорь задумался — из всех вариантов самым реальным казалось приглашение Старова Алмаза Григорьевича. Родовитые серенитки в работе были капризны, а делиться информацией с другим правящим домом представлялось возможным только в крайнем случае. Пока он думал, лорд Тротт, стуча каблуками ботинок по плитке пола, ушел в ванную, долго плескался там, вышел заметно посвежевший. Но все равно выглядел он очевидно нездоровым. Как человек, перенесший сильный грипп.

— У вас все? — нетерпеливо спросил профессор, аккуратно надевая пиджак.

— Да, — рассеянно ответил Стрелковский. — Лорд Тротт. Если никого найти не получится… Через какое время вы будете в состоянии помочь нам?

Тротт посмотрел на него как на идиота. Впрочем, он на всех так смотрел, и Игоря это не смутило.

— Игорь Иванович, я очень занятой человек. У меня катастрофически простаивают несколько проектов. Назовите мне причину, по которой я должен отложить их и помогать управлению. Вы знаете, — добавил он мягче, — как бесконечно я благодарен за вашу помощь в прошлом, но для того, чтобы в очередной раз рисковать здоровьем и дееспособностью, должен быть весомый аргумент.

— Я буду должен вам услугу, — пообещал Стрелковский. Макс скривился, застыл, что-то обдумывая.

— Что вы планируете делать с демонами?

— После допроса они перейдут в отдел маграсследований. А там, сами знаете… от десяти до пятнадцати лет изоляции с запретом использовать магию.

— Есть возможность отправить их в монастырь Триединого, минуя отдел? — поинтересовался Тротт.

— Вам какой интерес? — осведомился Игорь с недоумением.

— Это в ваших интересах, — сухо ответил природник. — Любая изоляция не абсолютна, в результате они снова напитаются, и вы получите на выходе двух разрушителей, свихнувшихся от одиночек. В монастыре их блокирует среда и священники учат справляться с жаждой. Что до меня, считайте, мне их просто жаль.

Он с насмешкой посмотрел на Стрелковского, с явным скепсисом выслушавшего его «жаль», и продолжил:

— Так что, если не удастся ни с кем из коллег договориться, я могу начать в конце этой недели. Но за демонов возьмусь не раньше следующей, уж извините.

— Я не имею права принимать решения о дальнейшей судьбе Рудакова и Яковлевой, — медленно проговорил Игорь. — Но я поговорю с Тандаджи. И позвоню вам. Если дадите свой номер.

— Записывайте, — холодно ответил Тротт и продиктовал номер. — Я принимаю звонки с семи до половины восьмого утра и с шестнадцати до шестнадцати тридцати. В другое время звонить бесполезно. Кстати, как ваша напарница? Коллеги мне рассказали, что она ранена.

— Вам она понравилась, профессор? — небрежно осведомился Игорь, сохраняя номер в телефоне, и инляндец улыбнулся бледными губами, словно забавляясь.

— Я спросил из вежливости, Игорь Иванович. Однако, если вы решитесь, могу предложить ей свои регенераторы и стимуляторы. Подумайте. Поздравляю вас с титулом, кстати. Всего хорошего, полковник.

— Спасибо, — пробормотал Игорь сдержанно. — Я подумаю. И вам всего хорошего, профессор.

Майло Тандаджи, когда Игорь заглянул к нему, распекал двоих сотрудников, и те, бледные и взвинченные, стояли, вытянувшись, и на лицах было написано только одно желание — чтобы их отпустили из этой камеры пыток побыстрее. И на Стрелковского, прервавшего монотонное втаптывание агентов, упустивших организаторов контрабанды оружия, они посмотрели, как на спасителя.

— Извините, господин полковник, — вежливо произнес Игорь Иванович, — я позже зайду.

— Оставайтесь, господин полковник, — в тон ему ответил начальник разведуправления, и его черные глаза насмешливо блеснули, — я уже закончил. Идите, господа, и чтобы к вечеру у меня были предложения о том, как вы собираетесь исправлять вашу ошибку.

— Так точно, — с облегчением подтвердили проштрафившиеся и поспешили удалиться, пока начальник не передумал.

— Присаживайся, Игорь Иванович, — предложил Майло, а сам встал, неторопливо подошел к аквариуму покормить рыбок. — Ты по делу или соскучился?

— У меня сегодня удивительное утро, — сообщил Стрелковский, наблюдая за отчаянно бьющимися за крошки корма обитателями аквариума.

— У меня тоже, — поделился Тандаджи недовольно. — Вычислил я гаденыша, что сливал информацию о наших проверках в финансовых кругах. Ибрагимов, замначальника оперативной группы. Два года уже работал, и все это время за нескромные суммы помогал заинтересованным лицам избегать проблем с управлением безопасности. Работал через посредника, поэтому наши заговорщики его назвать и не смогли.

— И как узнал? — заинтересовался Игорь. — Счета проверял?

— Ну конечно, — сухо ответил тидусс, отряхивая руки — рыбки с надеждой следили за его движениями, — поверить не могу, что два года у меня работал такой тупой сотрудник. Даже не на жену или кого-то из родственников, полковник. На себя зарегистрировал.

— А как обошел магзапрет? — спросил Стрелковский, снова разворачиваясь — начальник сел за стол, зашуршал папками.

— Он в полиции до этого служил, его купили еще там, — буркнул Майло, — с ними и подписал договор, скрепленный магически. Сам знаешь, более ранний перебивает поздний. А потом попал к нам. Как особо ценный и ответственный сотрудник. Вот, сидит этот сотрудник в камере, показания дает. Клянется, что только о проверках предупреждал, сотрудников не сливал. Ну, менталист проверит, — удовлетворенно закончил он. — А у тебя что?

В дверь постучали, и на пороге появился одетый в военную форму принц-консорт Байдек. Поздоровался кратко, спросил, есть ли возможность пообщаться касательно заговора.

— Конечно, Ваше Высочество, — невозмутимо ответил Тандаджи, — прошу вас, присаживайтесь. Собственно, я сам хотел вам звонить. Как раз получится мини-совещание. Игорь Иванович, что у вас? Есть подвижки с поиском менталистов?

Стрелковский кивнул и рассказал о разговоре с Троттом и предложенных вариантах.

— Теряем время, — монотонно подвел итог Майло. — И этот инляндец меня беспокоит смутно, несмотря на то, что и ты за него ручаешься, Игорь, и Свидерский, и на то, что он уже нам помогал. Отпустить Темных в монастырь несложно, все равно после читки они уже не нужны будут. Но я не понимаю его мотивов.

— Он просто странный, — пожал плечами Игорь. — Немного псих, кто знает, что за процессы происходят в его голове? Но свои принципы у него есть, надо отдать должное. И молчать он умеет. Да и дело его глянь — чист, как младенец. Для человека, который своими руками убил двоих демонов, одного у меня на глазах много лет назад, он удивительно спокоен.

— Это-то и настораживает, — возразил ему Тандаджи.

— Я у вас тоже на подозрении, господин полковник? — с иронией осведомился Байдек. — Как и все граждане, не совершавшие ничего противозаконного?

— Нет, Ваше Высочество, — совершенно серьезно ответил тидусс, — у вас есть слабости и эмоции. А вот человек без них — точно что-то прячет. И чаще всего совсем не безобидное. Впрочем, выбора у нас нет, правильно я понимаю, Игорь?

— К вечеру скажу точно, — кивнул Стрелковский. — Желтых сразу отсекаю, а по остальным отработаю. Но, боюсь, выбора у нас действительно не будет.

— Майло, — подал голос Байдек, и мужчины посмотрели на него, — у меня тоже новость. С утра мои ребята привели ко мне няню нашего детского сада. Сама пришла сдаваться. Дрожала, лепетала, и из невразумительной ее болтовни я понял, что это она маршрут сдала. Не специально, по дури. И магзапрет не нарушила де-факто. Три недели назад с ней познакомился мужчина. Богатый и красивый, как утверждает. На работу отвозил, после забирал… Правда, фамилии не знает. Пропал сразу после того, как мы обнаружили слежку. Вот она все ждала его, ждала, звонила — трубка выключена, затем хватило ума сложить два и два и прийти к нам. Оказалось, просто при нем несколько раз звонки делала — например, уточняла, без указания деталей, едут ли они в детский центр завтра. А там уже от ворот отслеживали.

— Ты ее мне отдай, барон, — очень настойчиво и мечтательно попросил Тандаджи, — а мы уже проверим, сколько в ее словах правды. Может, испугалась и так решила себя обезопасить.

— Мои закончат допрашивать и приведут в Управление, — согласился Байдек, но как-то невесело. — Меня беспокоит только одно. Широчайшая сеть замешанных, Майло. Мог ли один человек все это организовать? Этот Соболевский? Или с ним, а то и над ним был кто-то еще?

— Выясним, Ваше Высочество, обязательно выясним, — пообещал тидусс с каменным лицом. — Расслабляться точно рано. Вот Игорь Иванович найдет нам специалиста, и сразу все выясним. В любом случае один вариант уже есть. Остается надеяться, что наш защитник юных демонов быстро придет в форму.

Обсуждаемый Тротт тем временем получил документы на выписку из рук степенной дежурной, от нее же очень искреннее пожелание долечиться и беречь себя, чтобы к ним больше не возвращаться, но даже не стал раздражаться — вышел на крыльцо лазарета, поежился непроизвольно от холодного ноябрьского ветра и позвонил Марту.

— Приветствую немощного! — жизнерадостно заявил тот в трубку. — Соскучился, Малыш, по папке-то?

— Мне нужно транспортное средство, — невозмутимо ответил инляндец, — а кто, кроме тебя, осла, на эту роль подходит? Забери меня из больницы, Март. Не хочу Алекса дергать.

Тот хохотнул, ничуть не обидевшись на обзывательство.

— Я вообще-то тоже на работе, Малыш.

— Не кокетничай, Март, — поморщился Макс, — блакорийский двор на тебя плохо влияет. Я же не с бабы тебя снимаю.

— Тебя тут залечили так, что ты о бабах стал думать? — озадаченно спросил фон Съедентент, выходя из Зеркала с прижатым к уху телефоном. Природник отключился и тут же попал в крепкие объятья друга. Тот постучал его по спине, стиснул — Макс терпел, даже пару раз снисходительно стукнул его в ответ.

— Как восстановление? — поинтересовался барон, оглядывая бледнючего Тротта.

— По нарастающей, — буркнул инляндец, — но пока не хочу тратить силы. Было очень трогательно с тобой пообниматься, Марти, но я хочу домой.

— Ты чудовище, ты знаешь это? — фыркнул блакорийский придворный маг, открывая очередное Зеркало.

— Знаю, — ровно ответил Тротт, выходя в свою гостиную. Поморщился, сразу пошел в лабораторию.

— Я здесь на цыпочках крался за препаратами, только чтобы не видеть такой твоей кривой рожи, — сообщил Мартин, следуя за ним. — И все равно ведь знаю, что будешь бухтеть.

Лаборатория была запылена, часть секций с ящиками выдвинуты, на полу явно виднелись следы ботинок, и владелец дома выразительно глянул на друга.

— Это Алекс, — наябедничал тот с ухмылкой. — Смотри, совсем не мой размерчик, — он приставил ногу к следу, шагнул назад — отпечатки совпали до последнего изгиба подошвы. — Надо же, и ботинки мы носим одинаковые… Ну хватит смотреть на меня, как будто ты меня отшлепать хочешь, Макс, — глумился он, — а то я сейчас со страху на тебя стазис кину.

Губы инляндца дрогнули, и он покачал головой:

— Иди отсюда, а? И… спасибо, Март, — сказал он, когда барон уже уходил в Зеркало.

Есть не хотелось, и лорд Тротт, переодевшись, пошел отмывать лабораторию. И подошел он к этому делу со всей своей педантичностью и основательностью. Так, что когда он разогнулся и оглядел сверкающее рабочее место, организм недвусмысленно напомнил, что перенапрягаться не стоило — закружилась голова, и он прислонился к стене, пережидая приступ. Накатила слабость, но он еще сходил в душ, и только после этого, голодный и уставший, свалился в кровать.

И только когда очнулся, понял, что так и не попросил Марта поставить щиты.

Он висел, прикованный за руки, в темной камере, сырой, провонявшей запахами горячего железа, боли, крови и пота. Было так темно, что глаза не сразу стали выцеплять детали — тяжелая решетка, закопчённая, массивная вместо одной стены, холодный каменный пол, округлая жаровня с едва тлеющими углями, маленький стол с выложенными аккуратно, даже любовно, кнутами, ножами, огромными щипцами, стул у стены напротив. Где-то за решеткой, в коридоре, вне поля его зрения, горел факел — чуть колыхались тени, и слышались тяжелые шаги стражи.

Затем пришла ослепляющая боль, и он выгнулся, не заорал — замычал глухо, чуть ли не кроша зубы в пыль, кусая сухие губы и дыша тяжело.

Нельзя было кричать. Потому что если он правильно понял, куда попал, следующего визита хозяев этой пыточной камеры он, скорее всего, не переживет.

Боль не давала думать, не давала запустить лечение, плескала волнами по обожжённым ногам, по спине, щипала за открытые раны за лопатками, накатывала все с большей яростью, пока он снова не потерял сознание.

Очнулся все там же, в той же дурно пахнущей темноте. Тело регенерировало медленно, хотя кто знает, сколько он был в отключке? Может, минуту, а может и часы. Можно было бы уйти наверх, но кто гарантирует, что тот, в чьем теле он сейчас находился, выберется сам?

Пошевелил затекшими руками, ногами, стараясь не стонать от простреливающей боли, проверяя целостность сухожилий — могли и подрезать, чтобы обезопасить себя. Пол казался ледяным, или это он пылал жаром? Заражение крови, как минимум, ну и воспаление легких до кучи. Это если не считать множественных ожогов, рассечений, гематом и порезов. Похоже, били его долго и старательно, потому что один глаз почти ничего не видел, и нос был сломан, и губы были распухшие, с содранной кожей, и в ушах звенело. В груди царапало до спазмов, хотелось кашлять, и тело крутило, покрывалось потом, слабело — организм старался восстановиться и забирал последние силы.

Едва сдерживаясь, чтобы не провалиться в забытье, пленник все-таки смог нащупать Источник. Неожиданно слабый, мерцающий. Как всегда, ощутил ужас и бесконечную, раздирающую на части любовь, и снова накатила волна невыносимой боли, заставляющей корчиться, судорожно сглатывать сухим ртом комки запекшейся крови и терпеть обжигающие солью слезы. Кожа горела, будто ее натирали на терке, сердце заходилось в спазмах, и в горле жгло от поднявшейся желчи. Он терпел, сколько мог, слушая шаги в коридоре — только бы не заглянули, только бы дали ему время — пока его не начало тошнить. Дернул головой и снова потерял сознание.

Через два часа в камеру вошли трое. Услужливо горбящийся старик с факелом и ведром воды — ведро он поставил на пол, закрепил коптящий и потрескивающий светильник в кольцо на стене и стал разжигать жаровню. Тяжеловесный пожилой мужчина в странной кожаной одежде, темно-зеленой, будто пошитой из широких ремней, с коротким мечом на боку. Он подергал цепи, проверил кандалы, брезгливо поднял за подбородок голову заключенного, двумя пальцами раскрыл ему веко, присмотрелся, приложил руку к грязной горячей груди.

— Осторожно, тха Ранши, — тонким голосом остановил его третий, тощий, одетый в какую-то хламиду, — я бы не стал рисковать и приближаться к этой твари.

— Вы и не рискуете, почтенный Урухши, — презрительно ответил проверяющий. — Не перестарались мы? Третьи сутки в сознание не приходит.

— Крылатые твари живучи, — певуче сказал его собеседник, аккуратно устраиваясь на стуле и расправляя мантию. — А эта особенно. Ледяная вода быстро приведет его в порядок. Приступай, Тарту.

Старик, что-то напевающий и перебирающий инструмент на столе, взял ведро и с удовольствием окатил прикованного у стены человека. Тот задергался, закашлялся с сипом, затряс головой, поднял на присутствующих ошеломленный взгляд, быстро облизываясь — видимо, подыхал уже от жажды.

— Снова здравствуй, Охтор, — любезно проговорил тощий в мантии. — Время подумать у тебя было. Мы можем повторить наше развлечение, — он кивнул на старика, вернувшегося к жаровне и выкладывающего на нее тонкие железные пруты, — или ты все-таки согласишься нам помочь?

— В чем помочь? — спросил названный Охтором. Голоса не было, он шептал и хрипел.

— Память отшибли? — поинтересовался его собеседник. — Нам нужен проход.

Память двоилась, подкидывая не самые приятные картинки. Источник утихал, мерцая, и Макс сжал кулаки, переступил босыми ногами. Мужик в кожаной одежде насторожился, подобрался — сразу понятно, что воин.

— Прохода не существует. А если бы и был — вам не выжить там, — сказал пленник с усилием и снова закашлялся, сплюнул крупный сгусток крови, облизал губы. Глаза его лихорадочно блестели.

— Это уж не тебе судить, — с любопытством глядя на дергающегося в цепях заключенного, пропел своим фальцетом тощий. Он, что ли, владелец этого места? — Армия Тха-ора непобедима. И тха-но-арх очень недоволен, что до сих пор никто из вас, старших, не попался нам. Кроме тебя. Ну что, так и будешь молчать? Неужели смерть предпочтительней?

Макс едва не рассмеялся, но смех перешел в спазмы и кашель, заныли ноги, скручиваемые судорогой, и от стоп наверх пошло тепло. Кандалы изнутри стали покалывать запястья, едва заметно посыпалась коричневая пыль. Он откашлялся и замолчал, сосредоточившись. А его собеседник снова раздраженно поправил мантию, успокаиваясь, и приказал:

— Начинай, Тарту. Нашему другу нужен стимул для беседы. Мы ведь можем бесконечно доводить тебя до грани, Охтор, — говорил он, любуясь раскаленным до красноты прутом, который старик взял рукой в толстой перчатке. — У нас есть еще время. И рано или поздно ты будешь умолять, чтобы мы разрешили тебе помочь нам. Все умоляют. Только попадались пока одни слабаки, не способные открыть проход. Какая редкая удача — получить тебя!

Старик с мерзким, трясущимся от сладострастия подбородком и совершенно безумным взглядом подошел ближе, протянул руку — сначала Макс услышал шипение, затем ударила боль — он дернулся назад, захрипел, заорал беззвучно сорванным горлом. Палач отдернул руку, поглядел на ожог, снова приложил, скалясь и облизываясь на бьющегося пленника. Почмокал расстроенно губами — прут остыл, пошел за следующим. Тротт тяжело дышал, изгибался в цепях, и кандалы ходили туда-сюда, натирая запястья до крови.

— Откроешь проход? — спросил тот, что в мантии.

Макс молчал. Поймал настороженный взгляд воина, закатил глаза, сжался, чувствуя, как щиплет свежие ожоги стекающий по телу болезненный пот. Старик уже подходил со вторым прутом, и пленник пошевелил руками, толчками направляя туда стихию. Совсем немного времени не хватило. Совсем чуть.

Снова зашипела плоть, он дернул руками — посыпались хлопья ржавчины, и он оказался на свободе. Перехватил тонкую кисть старого психа, сломал ее с наслаждением — палач только крякнул изумленно, со всхлипом, глядя на дымящийся прут, торчащий из его груди, и рухнул, опрокидывая жаровню. Метнулся к пленнику воин, тихо, сосредоточенно, поднырнул сбоку, ударил мощно в бок, так, что наверняка треснули ребра, вывернул ему руку, пытаясь уложить лицом на пол — Макс изогнулся, двинул затылком в подбородок, развернулся и впечатал ладонь в кадык, кулак в печень, и со всей силы приложил противника пяткой по колену, так, что тот упал, захрипел, держась за ногу, а Тротт уже шел к столу с выложенными на нем «инструментами».

Тощий, судорожно шурудящий ключом в замке, оглянулся, засуетился, затряс решетку, закричал тонко — и замер, булькнул что-то, падая — из спины его торчал нож.

Воин с выбитой коленной чашечкой плевался кровью и хрипел на каменном полу, пытаясь достать из ножен меч, мерцали рассыпавшиеся из жаровни угли, накрытые телом упавшего старика, и тек по темнице отвратительный сладкий запах паленой плоти. Тротт подошел к ведру — там, на дне, оставалась еще вода, совсем немного, и стал жадно пить, наблюдая за отползающим к решетке единственным оставшимся в живых.

— Где я? — спросил он, подходя и пинком отбрасывая от противника меч. — Где моя броня?

Воин дико глядел на него снизу, сипел, стараясь позвать на помощь. Макс наступил ему на горло, нажал.

— Я дам тебе легкую смерть, — сказал он. — Где я? Где моя броня?

Противник зашевелил губами, зашептал что-то. В коридоре уже слышался топот и звук голосов. Тротт убрал ногу, присел, кривясь от боли, прислушался.

— Сдохни, — выдохнул воин и вцепился ему в горло, и Макс, больше не сомневаясь, полоснул его лезвием по запястью, вторым ударом загнал оружие в сердце — и тут же развернулся, подхватил меч, метнулся к двери, быстро провернул ключ. Если его окружат в этой камере — точно конец. Выскочил в коридор — и наткнулся на первую группу спешащих на помощь хозяину.

Тело, болящее, дергающееся, истощенное, ударило болью и протестом, пока разум хладнокровно командовал, подстраивая его под опыт и рефлексы. Удар — и один из стражников падает с распоротым животом, второй — и хрипит противник слева, сползая по стене, третий — и слетает голова у последнего. Меч слишком легок, но не мешает идущему к своей свободе.

Когда есть выбор — либо тебя убьют, либо ты — не до моральных терзаний.

Снова группа — и снова короткая бойня, и виден дикий страх в глазах стражников, и кричат где-то у выхода — Охтор. Охтор на свободе! Он чувствует этот страх, питается им, и вот уже блестит вокруг первый щит — и выстроившиеся в ряд арбалетчики зря расходуют запас, отступают с ужасом к лестнице, ведущей наверх.

— Остановись! — кричит кто-то из спустившихся по ступенькам бойцов. Эти посерьезнее — в броне, в шлемах, вооружены боевыми топорами, грамотно распределяются по пространству, чтобы не мешать друг другу, но двигаться им все равно будет тяжело. А их противник быстр, гораздо быстрее любого бойца. — Остановись, и мы оставим тебе жизнь!

Макс криво улыбается, не прекращая движения. Идиотом он давно перестал быть.

С первым они сшибаются в двадцати шагах от лестницы — сил еще не хватает, чтобы просто раздвинуть толпу. Тяжелый стражник умел и опытен, но он еще не родился, когда его противник уже провел свой первый бой — получает удар в грудь и падает замертво, истекая кровью. Но на его место сразу становится следующий. И следующий. И, когда, наконец, лорд Тротт выходит из подземелья, там нет уже живых — только тишина, густой запах крови и треск факелов.

Человека с окровавленным мечом в руках, покрытого рубцами и свежими ожогами, в главном зале встречает остаток гарнизона твердыни — бойцов пятнадцать, с копьями наперевес. Они боятся, до жути, но все же окружают его и смыкают кольцо.

— Я хочу забрать броню и уйти, — говорит он, не глядя — слушая движение вокруг. Его легкая броня висит над гигантским камином, в котором можно запечь целого быка, а зал темный, холодный. Там же, за креслом хозяина замка, прибиты несколько пар черных крыльев с торчащими из срубов белыми костями, и раны под лопатками начинают ныть просто нестерпимо. Тоже трофеи. В этой проклятой земле и голова врага — трофей.

Солдаты двигаются ближе, еще ближе — сейчас поднимут его на острия, и плевать им, нужен он их повелителю или нет, своя жизнь дороже. Он морщится, слыша движение сзади, шепчет два слова молитвы, и волной расходится от него леденящая сила — рассыпаются прахом наконечники копий, трухой дерево, расползается одежда на окруживших его, а Макс разворачивается и с хрипом рубит наотмашь, по живому, пока противник деморализован и обезоружен, проскальзывает сквозь дрогнувший строй и разворачивается, готовый продолжать бой.

— Колдун, колдун, — бормочут мужчины с суеверным ужасом и отступают. А он, все еще прислушиваясь и постепенно укрепляя щит, подходит к камину, оценивает высоту.

— Снять, — приказывает негромко прижавшимся к стенам людям, — и я уйду.

Через десять минут из ворот твердыни в темную беззвездную ночь вышел человек с мечом в руках, одетый в доспех из вываренной кожи, покрытой черными пластинами. Никто не посмел выстрелить ему вслед.

Твердыня Аллипа была расположена на самой границе земель кнеса Волаши. Дальше шли редкие, низкорослые леса, затем — скалы Овилла. К этим скалам и направлялся тот, кто в другой жизни был профессором Максимиллианом Троттом. Он шел, сколько хватало сил, на отдых забивался в какую-нибудь нору, где бы его не могла выковырять местная фауна или обнаружить погоня. То, что она будет, он не сомневался. Но у него была хорошая фора — пока гонец из оставленного гарнизона доберется до ближайшего замка, пока отправят за ним всадников — был шанс дойти.

Обрубленные культи крыльев дергало болью и тело просило взлететь — и не могло. Регенерирует, но сколько это займет времени?

Двоящаяся память подкидывала фрагменты того, как его ухитрились поймать — пропали женщины из поселения, они полетели на поиски и угодили в ловушку. Накрыли несколькими сетями, оглушили. Попался, как ребенок. Но он хотя бы жив, в отличие от соратников.

Наступало стальное утро второго дня, когда он увидел земляной вал на дороге. Пошел к нему, медленно, стараясь не делать резких движений.

— Кто? — раздался из-за укрепления резкий окрик.

— Охтор, — сказал он устало. И, оставляя своего дар-тени внизу, отпустил себя наверх, в привычную нормальную жизнь.

Профессор Максимилиан Тротт проснулся вечером того же дня, что и уснул, в своей постели — в доме в инляндском лесу. Полежал немного, приходя в себя. Встал, умылся. И позвонил Мартину.

— Ты все-таки неравнодушен ко мне, — засмеялся тот в трубку. Дико было слышать его такой обычный, дурачащийся голос. И очень захотелось увидеть нормального улыбающегося человека. — Что опять? Доставить тебе ужин?

— Ты же знаешь, что я параноик? — осведомился Тротт, поглядывая на часы.

— Ну… для меня это не новость, — фыркнул блакориец.

— Поставь мне щиты, Март. Неуютно я себя чувствую без них. Привык.

— Без проблем, — сообщил барон, посмеиваясь. — Могу и колыбельную спеть.

— Упаси Боги, — с ужасом произнес Макс. — А вот ужин можешь захватить. Не откажусь.

Мартин появился через полчаса — открыл Зеркало и несколько раз ходил туда-сюда, перетаскивая подносы с обильным ужином. Макс хмуро наблюдал за ним. Под лопатками зудело, и, хотя он совершенно ясно знал, что вся боль осталась внизу, искушение протянуть руку и потрогать не пропадало.

— Все, — торжественно заявил барон, доставая из кармана пузатую бутылку. — Я готов к длительному пребыванию в твоем обществе, друг. Мой дворецкий теперь уверен, что у меня тайная любовница. Подслушивает, небось, под дверью. А там тишина.

— Мне не наливай, — предупредил Тротт, глядя, как блакориец ловко откупоривает вино.

— Что, даже не лизнешь? — со слезливым сочувствием поинтересовался фон Съедентент, подгребая к себе бокал.

Природник покачал головой — вино полилось густой красной струей. Как кровь. Да не окреп он настолько, чтобы справиться с ослаблением самоконтроля, который приносит алкоголь.

— Ты мне щиты поставь, прежде чем надерешься, — напомнил он и перевел взгляд на дымящихся аппетитным парком перепелов.

— Не боись, мой маленький, — гнусно хихикнул Мартин, отхлебнул из бокала, зажмурился блаженно, — папа защитит тебя от злого внешнего мира. Да и вообще, Макс, — добавил он серьезно, — что тебе со мной угрожает?

— И все же, — настойчиво попросил Тротт. — От физического и ментального воздействия, Март.

— Какой же ты зануда, — буркнул Мартин, отставляя бокал. Через несколько секунд рыжий маг поблескивал свеженькими, крепенькими щитами, которые постепенно приобретали прозрачность. — Теперь-то ты удовлетворен?

— Вполне, — инляндец подвигал плечами и заметно расслабился. Тут же и желудок напомнил о том, что нужно поесть что-то кроме обычной порции глюкозы, и голова закружилась немного — от облегчения и слабости. — Расскажи мне что-нибудь, Март. Только не о бабах, умоляю.

— А о чем еще? — наигранно удивился блакориец, с аппетитом отправляя в рот ломтик белой рыбы.

— Например, почему ты сейчас дома, а не со своей принцессой?

— Она, увы, не моя, — спокойно ответил Мартин и сделал большой глоток вина. Тротт поднял на него глаза, дернул губами, словно хотел что-то сказать, но промолчал. Ел неторопливо, спокойно, поднялся, сделал себе чаю — фон Съедентент пил и пил, и тоже молчал. Очень неприятно молчал. И Макс сделал над собой усилие.

— Расскажешь? — спросил он.

Мартин запустил руку в черные волосы, покачал головой. И поделился все-таки:

— Что тут рассказывать, Малыш. Не любят меня женщины. Черт, как это жалко прозвучало, — хохотнул он невесело и снова налил вина. Он почти не ел.

— Ты нам все уши о своих любовницах прожужжал, — сдержанно напомнил Тротт. Он уже жалел, что спросил.

— Макс, — почти с жалостью произнес барон, — ты, конечно, уже почти заново девственник, но должен понимать, чем куча баб, перебывавших в моей постели, отличаются от женщин особенных.

— Как Вики? — поинтересовался инляндец, грея руки о чашку с чаем. — Почему ты так себя с ней ведешь, кстати?

— Вики, — мечтательно улыбнулся Мартин. — Вики… Малыш, ты помнишь, на что я потратил первую стипендию?

— Как не помнить, — сухо ответил его собеседник, — я потом семь лет с этих солдатиков пыль вытирал. Никогда не понимал, зачем тебе эти уродцы понадобились. Ты их в руки-то брал пару раз. А, нет, мы всадником пиво открывали, пока не отломали ноги у лошади.

Мартин фыркнул, снова выпил. Он будто и не пьянел.

— Ты же знаешь, как мы бедно жили, — проговорил он задумчиво, — отец умер, мать тянула нас одна. Только и было, что имя. Имение было заложено-перезаложено, землю продавали кусками. А напротив школы у нас был игрушечный магазин, огромный, в три этажа. Я постоянно туда бегал, слюни пускал на игрушки. Особенно на этих солдатиков. Но рот не открывался у матери денег на них попросить. Уже лосем был, школу заканчивал, а все ходил и смотрел на них. И как получил живые деньги — купил. Выставил на полку, полюбовался пару вечеров, как на трофеи, и забыл. Понимаешь, о чем я?

— Нет, — честно ответил Тротт, немного даже порозовевший от сытной еды и горячего чая.

— Вики — это мечта, моя большая любовь, — коротко объяснил барон, оставив пространные аналогии, — и я, мой сушеный друг, очень боюсь, что когда эта большая любовь попадет в мои пресыщенные лапы, она окажется очередным трофеем. Поэтому и достаю ее, считай, у меня диссонанс — мечта прекрасна на витрине, а не у тебя в коллекции. Не скажу, что я не хочу этого. Я имею в виду, Вики в свои лапы. Но, увы, она, как и принцесса, предпочитает мне другого мужчину.

И он выразительно посмотрел на попивающего чай Макса.

— Я не собираюсь чувствовать себя виноватым из-за этого, — холодно ответил Тротт. — Мне она не нужна. Тем более, что я прекрасно понимаю, что Вики давно задалась целью меня излечить от смертельной болезни — равнодушия к противоположному полу. И увлеклась немного. Вы не понимаете, что женщины отнимают слишком много времени. А его у нас при всей нашей силе недостаточно.

— А разве они не заслуживают потраченного на них времени? — с неожиданным блеском в глазах, без своей обычной дурашливости спросил Март. — Скажи мне, Макс, разве нет? Разве тебе никогда не хотелось впасть в банальную любовную лихорадку, друг? Ощутить остроту и неуверенность в себе? Мы ведь лишены этого, давно лишены. Все скучно и привычно. А любовь — это единственное, что в любом возрасте волнует, как в первый раз. Да?

— Нет, — уверенно ответил инляндец, и фон Съедентент глянул на него точно как на больного. Встал, подошел к окну, полюбовался на покачивающие ветвями зловещие деревья, окружающие дом природника.

— Бррр, — сказал он уже прежним, смешливым тоном, — как ты здесь живешь? Я понимаю, зачем тебе щиты, Малыш. Я бы постоянно ждал, что они заберутся в дом и сожрут меня.

— Хорошо живу, — улыбнулся жалеемый. — Мне вполне комфортно. Если я хочу компании, я всегда могу позвать тебя, бездельника, или Алекса.

В гостиной вдруг замерцала гладкая блестящая поверхность пространственного прохода, и к ужинающим друзьям вышел Свидерский собственной персоной.

— Так я и думал, — сказал он весело и укоризненно, оглядывая заставленный стол и бутылки с вином.

— Только о тебе говорили, — хохотнул Март от окна, — эффектный выход, Данилыч.

— Что случилось? — спросил Тротт тихо, не обращая внимания на веселящегося блакорийца.

— Сейчас Виктория должна появиться, — проницательно заявил Алекс, усаживаясь рядом с Троттом. — Тогда и поговорим. Ну-ка, дай, просканирую.

Макс поморщился — опять в его доме проходной двор, но не стал протестовать, и молча вытерпел покалывание и волны тепла от рук друга. Мартин молча сходил за бокалами, дополнительными тарелками, расставил приборы, как исправная домохозяйка.

— Силен, — довольно отметил Свидерский, отодвигаясь от природника. — Еще неделька, и будешь как новенький. Докачать тебе стихийные источники?

— Сами в норму придут, — проворчал Тротт. — Что за дело, Алекс? Опять безумные идеи по поимке демонов?

— Увы, нет, — невозмутимо ответил ректор МагУниверситета, наливая себе бокал. Мартин плюхнулся в кресло напротив, потянул к себе перепелку. — Обычная научная рутина. Но должно быть интересно. И полезно. О. Вот и Виктория.

Вышедшая из Зеркала Вики с удивлением оглядела приветствующих ее друзей, помахала какой-то бумажкой.

— Я, — сказала она недовольно, — как коза, проскакала по Зеркалам сначала из Инляндии в Рудлог, к тебе, Алекс, потом в Блакорию к Марту. А вы тут у меня под боком. И опять не позвали. Я обижусь и больше к вам не приду.

— Не сердись, Кусака, у нас импровизация, — сообщил Мартин, — садись, угощу вином. Заодно расскажешь, что это вы с Алексом так переполошились.

— Тебя, между прочим, пока ты тут пьешь, в почтовом телепорте тоже приглашение ждет, — ядовито ответила черноволосая красавица, но на предложенный стул села, благосклонно улыбнулась сидящим напротив Тротту и Свидерскому. — От МагСовета. У них что-то клюнуло, и завтра с утра собирают срочную международную конференцию по нежити. Ты пойдешь, Макс? — обратилась она к инляндцу, пока Мартин наливал ей вина. — Я могу сделать тебе приглашение.

Природник покачал головой.

— Потом мне расскажете кратко, в чем суть. Не люблю пустую болтовню, а на этих конференциях обычно действительно важной информации на пять минут разговора, а остальное усыпляющий треп и споры. Не хочу бездарно тратить время. Поспать я и дома могу.

Он встал — налить себе еще чаю, и трое друзей с улыбками переглянулись.

— Выздоравливает. Скоро совсем как настоящий будет, — страшным шепотом произнес Март, и они захихикали, глядя на ровную спину рыжего зануды, иногда непонятного, но такого привычного и знакомого им.

 

Глава 18

Столица Йеллоувиня Пьентан, вторник

«Желтые, как всегда, все делают с размахом», — с иронией подумал Алекс Свидерский, выходя из Зеркала в указанном секторе обширного холла Дворца Собраний. Дворец был воистину монументален — йеллоувиньцы с особым трепетом относились к науке и считали, что блестящие головы заслуживают величественного обрамления.

И да, величественности вокруг было не занимать. Приемный зал был огромен — своды, облицованные полупрозрачным, отполированным до блеска бело-желтым камнем, возносились высоко вверх. Под куполом мелодично пели птицы, порхающие меж чудовищных колонн. По стенам и колоннам, цепляясь за едва заметные щели между солнечными плитами облицовки, зеленым кружевом ползли вьюнки. Сплетались наверху, покрывались изящными белыми цветами — и опадали запахом свежескошенной травы и нежными лепестками, тающими на плечах и головах прибывающих.

Вокруг то и дело возникали пространственные переходы, и появившиеся маги быстро уходили, освобождая место для коллег, ожидающих возможности открыть Зеркало.

В торце холла мерцали два крупных арочных телепорта, стенки которых были украшены кристаллами. Телепортами прибывали правительственные делегации и придворные маги. Алекс издалека увидел Викторию, сопровождающую премьера Инляндии, министра обороны и начальника службы безопасности, кивнул ей — Вики, как всегда, была необыкновенно хороша, даже когда изображала такой деловой вид.

В не уступающем своими размерами холлу конференц-зале, куда гостей провожали улыбчивые, черноволосые и узкоглазые девушки, одетые в цветные шелковые национальные одежды и щебечущие своими тонкими голосами на всех языках с одинаковым ужасающим акцентом, было уже многолюдно и шумно.

Под потолком, над иллюзией водной поверхности, подрагивающей расходящимися кругами, плавали огромные светящиеся белые лотосы. У светлой стены, украшенной тонкой вязью, складывающейся в изображение огромных весов, расположилась полукруглая сцена с микрофонами, трибунами и креслами для докладчиков. От нее, как лепестки диковинного цвета, расходились сектора с креслами, за которыми начиналась широкая лестница, дугой обнимающая зал и ведущая на второй этаж.

Там, в комфортных ложах, располагались правительственные делегации — Алекс, перед тем, как присесть на свое место в первых рядах, мельком увидел в красной ложе и премьера Минкена, и Тандаджи, и руководителей партий Совета, и рудложского министра обороны с генералами, и маячащего за их спинами своего одногруппника, Кляйншвитцера, застенчиво отхлебывающего из блестящей фляжки.

Несмотря на обстановку, настраивающую на сухой и деловитый лад, шум становился громче, делаясь из ровного бурным и веселым. Гости здоровались, обнимались, махали друг другу, где-то уже спорили, перекрикивая оппонентов, смеялись и ругались. Свидерский оглядывал зал, выхватывая знакомые лица, кивал в ответ на приветствия. Все сливки магического общества. Ректоры и деканы университетов, директора школ, руководители и сотрудники научно-магических исследовательских институтов, кураторы боевых групп, частные лица, обвешанные званиями почище самого Алекса. Все они знали друг друга и все спешили высказаться, пока не началась длительная и унылая официальная часть.

Маги вообще не очень организованны, а большие их скопления грозят взрывами эмоций. Точно будут и драки в перерывах, и вспыхнувшие романы. Шутка ли — столько мастеров по управлению стихиями в одном месте. Хотя Желтые прекрасно гасят большую часть возмущений — именно поэтому массовые встречи проходят на их территории. Но не всю, увы.

— Я сбежал от своих чинуш, — громко сообщил Мартин, плюхаясь в кресло рядом с Алексом. — Круто, да? — он потянул носом воздух и сверкнул глазами, — пахнет хорошей дракой.

— Ты же теперь лицо Блакории, — насмешливо подколол его Алекс, — тебе по чину не положено.

— Это да, — уныло согласился Март. Но тут же встрепенулся, замер. Замерли все мужчины в зале, стих шум — перед сценой в полной тишине, направляясь к своей ложе, проходила делегация с Маль-Серены, возглавляемая дочерью царицы Иппоталии, царевной Антиопой. И вместе с ними прохладой и жаром пробегали по телам крошечные иголочки возбуждения и небывалой нежности, как после первого поцелуя с любимой девушкой.

— Сенсуалистки — это что-то, — громко выдохнул фон Съедентент, и одна из серениток — кажется, глава разведуправления — обернулась, оценивающе посмотрела на него, шевельнула насмешливо полными губами и пошла дальше. Барон покраснел, осел в кресле. Алекс и сам пребывал в глупейшей прострации. Увы, будь ты хоть трижды крутейший маг, под влиянием старших аристократок из потомков Божественной Воды все равно превращаешься в пускающего слюни юнца. И никакие щиты не помогают.

— Все-таки хорошо, что таких мощных единицы. И что они сидят на своем острове практически безвылазно, — произнес он негромко, провожая потемневшим взглядом невероятной красоты женщин со светлой, почти прозрачной в голубизну кожей, черными волосами и огромными серыми глазами. — Это же оружие массового поражения. Выстави такую между готовящимися к бою армиями — и войны не будет. Понимаю, почему их мужики из рук у них есть готовы.

— Угу, — сдавленно ответил Мартин. — Я вот что подумал, Данилыч. А если одну из этих богинь напустить на нашего Макса? Кто победит, как ты думаешь? Я ставлю на Малыша. Он и саму Синюю заморозит.

Серенитки не торопясь поднялись в свою ложу, и в зале стало полегче. Шум снова начал набирать обороты, меж рядов ходили экзотичные девушки-бабочки, предлагая бутилированную воду и усердно улыбаясь. Такого впечатления, как островные гостьи, они, конечно, не производили, но смотреть все равно было приятно. Одна из «бабочек» с поклоном подала Алексу бутылку, взмахнула ресницами, словно невзначай прихватила шелковый подол, демонстрируя стройные ножки. И маг поймал себя на мысли, что давно не был с женщиной, усмехнулся, вполне благосклонно глядя на тонкую фигурку. Стихийный хаос начинал действовать и на него.

Впрочем, местные девы были вполне отзывчивы и с пониманием относились к утомленным тяжестью полученной информации господам магам. И здешние мужчины, как ни странно, вовсе не считали это чем-то порочным. Во Дворце Собраний даже были оборудованы комнаты для отдыха, и периодически он начинал напоминать огромный бордель. Здесь, во владениях Желтого, ко всему относились с рациональностью. А что может быть рациональнее вливания свежей крови и улучшения породы? Особенно если полученные в результате напряженного умственного труда дети наследовали способности одаренных отцов?

От веселых мыслей Свидерского отвлек хрустальный звон, прокатившийся по залу. Мартин, все еще впечатленный «богинями», сидел с отсутствующим видом. Над сценой развернулся огромный экран, стали подниматься и рассаживаться в креслах у экрана будущие докладчики. Гости начали утихать и поспешно опускаться на свои места, цветы-светильники меркнуть, пока помещение не погрузилось в полумрак. Осталась освещенной лишь сцена, на которую поднялся распорядитель — сухой желтокожий старичок с длинной узкой бородой, одетый в примелькавшийся уже шелковый халат.

— Почтенные гости наши, — хорошо поставленным голосом произнес он в микрофон, — мое сердце преисполнено радостью от того, что столько могущественных мужей и жен опять собрались под благословенной сей крышей. Пусть пребудет с каждым из вас благодать от Желтого нашего Господина. Мы здесь обсудим печальные новости, но будем помнить, что уныние не решает проблем, только знание способно справиться с несчастьями. И, чтобы не терять драгоценного времени, щедро отпущенного нам Небесными Покровителями, представлю вам первого докладчика. Черныш Данзан Оюнович почтил нас своим присутствием. Прошу вас, глубокоуважаемый Данзан-сэ.

На сцену поднялся подтянутый пожилой мужчина с хищным лицом и черными волосами, с едва заметной сединой на висках.

Зал встал в почтительном молчании. Легенда, один из старейших и сильнейших магов мира, он застал еще и прадедушек тех, кто находился в зале. Уже и ученики его учеников умерли, а он все жил и занимался изучением жизни и смерти. Продолжительность жизни мага напрямую зависела от его личного могущества — а Черныш был очень силен. И приветствующее его магическое сообщество село только тогда, когда он, закончив раскладывать на трибуне бумаги, поднял голову, словно только заметил находящихся здесь людей и сипло сказал в микрофон:

— Благодарю вас, уважаемые коллеги. Тронут, тронут. Садитесь, пожалуйста. Не будем тратить время на пустые церемонии.

— Может и Алмазыч здесь? — тихо спросил Мартин у Алекса, когда они уселись. Свидерский качнул головой.

— Я никого из старшей когорты больше не видел. Им не до этого.

— А Черныш чем занимается сейчас, не знаешь? — они наблюдали, как на экране появляются диаграммы, цифры.

— Он нежить изучал всю жизнь, — почти не разжимая губ, пробурчал ректор, — знаю, что пытался жизнь искусственно создать, но о результатах не слышал. Плотно работает со стихиями жизни и смерти. Сейчас, кажется, ставит эксперименты на добровольцах — хочет вывести идеального человека. Защищенного от болезней и травм. Но у него все засекречено так, что все это только слухи.

Черныш откашлялся.

— Я не любитель долгих речей, — сказал он, — поэтому сразу к делу. Как вы знаете, я являюсь руководителем научно-магического исследовательского института по вопросам нежити. К нам стекается вся информация о восставших существах, об их видах, частоте и географии появления. Эта работа ведется уже сто пятьдесят лет. И мы имеем право и основания утверждать, что скоро мир столкнется с серьезной проблемой.

Он повернулся к диаграмме, ткнул указкой в столбцы, поднимающиеся лестницей.

— Здесь простая количественная аналитика. Статистика проявлений нежити по годам за последние полтора века. Как вы можете видеть, каждый год происходило небольшое прибавление, не критическое — но!

Он махнул указкой, и диаграмма сменилась. Вместо большого количества столбцов теперь было всего два — маленький синий и высокий красный.

— Каждые пятьдесят лет количество проявлений удваивалось. И мы воспринимали это как норму — росло число захоронений, росло население Туры. Однако за последний год ситуация изменилась катастрофически.

Он снова махнул указкой. На этот раз на экране появилась таблица с кучей цифр. Зал внимательно слушал.

— Только по сравнению с прошлым годом число проявлений увеличилось в два с половиной раза, — объявил докладчик напряженно внимающей аудитории. — Если раньше на кладбищах и захоронениях одновременно восставали единицы, то теперь это десятки. А число мелкой нежити вообще не поддается исчислению. Пока они обходят крупные города из-за обилия храмов, хотя и там под землей ситуация удручающая. Зафиксированы нападения в метро, в канализационных системах — на обслуживающий персонал. Более того, нежить стала организовываться в высшие формы. Об этих проявлениях подробно расскажут коллеги, которые будут выступать после меня, — Черныш вежливо кивнул магам, сидящим на сцене. — Я же хочу донести мысль, что нам грозит катастрофа планетарного масштаба. Именно поэтому здесь присутствуют не только члены магического сообщества, но и высокие правительственные гости. Силами только магов эту проблему не купировать — я не говорю «решить», заметьте, — мы можем только объявить чрезвычайное положение, подключить армию и выжигать очередные восстающие кладбища.

В зале заволновались — пронесся гул шепотков, выдохов.

— И мы подходим к главному вопросу, — продолжил Данзан Оюнович. — В чем причина этого неуправляемого процесса?

Он отложил листы, диаграмма потухла.

— Я всю жизнь работаю со стихией Смерти, — произнес он, и это прозвучало даже зловеще. — Мы все знаем, что это самая неизученная первооснова нашего мира. Самая неподдающаяся анализу. Мы привыкли в основном использовать ее для фиксации магформул. Но я могу с уверенностью утверждать, что темная стихия — та самая грань, которая отделяет живое от неживого, которая держит останки в неизменном гниющем и рассыпающемся от времени состоянии. Это, выражаясь языком метафор, та самая точка, которая означает абсолютный и неизменный конец живого. Повторю, мы мало ей пользуемся. И не замечаем, что она слабеет. И чем дальше, тем круче дуга ее мощи опускается к нулю. А, значит, фиксатор неживого перестает действовать. И мы наблюдаем последствия этого ослабевания.

— Но каковы же причины? — крикнул кто-то нетерпеливый с задних рядов, и коллеги стали возмущенно оглядываться на наглеца.

— Причины, — протянул Черныш. — Причины, — повторил он задумчиво. — Здесь мы уходим из конкретной магнауки в религию и философию, уважаемые коллеги. Думаю, лучше всего о причинах нам могут рассказать священники, персонализирующие Великие Стихии. Но так как их здесь нет, попробую я. Мы привыкли к тому, что основ у мира шесть, они гармонично связаны и дополняют друг друга. Привыкли, что, в отличие от своих братьев и сестры Черный Жрец не проявляется перед людьми, собственно, единственными доказательствами его существования является его стихия и потомки блакорийской аристократии, обладающие специфическими умениями. И, раз она слабеет, смею предположить, что что-то неладно в тех сферах, куда мы, живи мы хоть тысячу лет, проникнуть не можем.

— Но что же нам остается? — озадаченно и тихо спросил Мартин. Но Черныш его услышал.

— Приспосабливаться к новым условиям, — ответил он в звенящей тишине. — Высаживать на кладбищах липы, однако в полную силу работают, как известно, только взрослые деревья. Объявить мобилизацию, патрулировать кладбища и могильники, начинать кремировать трупы вместо их захоронения. Ведь огонь, как мы знаем — единственное, после чего нежить не поднимается. И, как бы смешно это не звучало, господа, молиться. Возможно, священство поможет установить контакт с Черным и понять, что происходит. Но я бы на это сильно не рассчитывал. В источниках, которые я изучил — а изучил я, поверьте, все доступное — нет ни одного упоминания, что это кому-то удалось. Это все, уважаемые коллеги. Копии со статданными вам будут предоставлены. Если есть вопросы — самое время их задать. Да, прошу вас, коллега.

В зале поднялся высокий пожилой маг, взял из рук подоспевшей девушки микрофон.

— Профессор Рани Тессельхофер, — представился он, — Блакория. Уважаемый Данзан Оюнович, благодарю за наглядные выкладки. Меня интересует, не пробовали ли вы получить информацию у потомков Черного Жреца? Кто, как не они должны знать, в чем причина грядущей катастрофы?

В зале немного напряглись. Черныш холодно усмехнулся.

— Пробовал, уважаемый профессор, как не попробовать. Однако, проблема, как мы все знаем, в том, что все линии прямых потомков и близких родственников королевской семьи пресеклись. Вся старшая аристократия, в родственниках которых были Гёттинхольды. А только они, полагаю, имели возможность напрямую общаться с изначальной стихией смерти. Оставшиеся же с более-менее сильной кровью чувствуют тревогу, им легче переносить стихийные скачки на святой земле, дабы не допустить одержимости. И все равно, насколько мне известно, демонические проявления участились. И, скорее всего, и повышенная кладбищенская активность, и частота демонических проявлений являются звеньями одной цепи.

К сожалению, Черные упорно хранят свои секреты. Но, возможно, — Черныш обвел глазами правительственные ложи, — власть способна настроить их на сотрудничество. Тем более что наверняка на конференции присутствуют легализованные стихийники, имеющие родственные связи с потомками Черного Жреца. Понятно, что это не принято афишировать. Возможно, — добавил он тоном человека, готовящегося бросить камень в лягушачье болото, — есть и те, кто избежал проверок. Но я призываю вас подумать над полученной информацией, и, если вы можете пролить свет на происходящее, обратиться в службы безопасности своих стран. Или, — он захлопнул папку, — ко мне, если опасаетесь за свою жизнь. Я полную конфиденциальность вам гарантирую.

В полумраке зала осторожно заозирались, зашумели, пытаясь определить в соседе или соседке потенциальную угрозу. Полыхнули многочисленные поисковые ментальные потоки, тут же рассеянные дежурившими здесь же йеллоувиньскими нейтрализаторами. Почтенный распорядитель конференции многословно призывал гостей к сдержанности и взаимному уважению.

— Вот в такие моменты понимаешь, — с сарказмом сказал Мартин, наклонившись к Алексу, — что все мы — всего лишь сборище суеверных идиотов, недалеко ушедших от средневековья.

Алекс хмуро кивнул. Он, как и Март, прекрасно чувствовал за спиной несколько точек характерной, очень слабой и смешанной Темной ауры, практически полностью заглушенной стихийными потоками. Это как раз и успокаивало — одержимые имели возможность экранировать свою ауру, и определить их было практически невозможно, в чем друзья и убедились на недавнем примере. А раз не прячутся — значит, безопасны. И им можно только посочувствовать.

Что делать, если ребенок рождается с сильными способностями к магии — но в предках у него были Темные? Не расходовать же такой материал, магов и так слишком мало по сравнению с населением планеты. Кровь не заменишь, но ее можно усмирить. И в большинстве случаев это не несет никакой угрозы. Но все равно хорошо, что в зале почувствовать характерные волны могли всего несколько человек. Наверное, только он, Март, Вики и сам Черныш. Возможно, царевна серениток, но он не был уверен. Иначе быть бы некрасивым сценам.

Черныш отвечал на вопросы, а Алекс все думал и сопоставлял.

Потомки блакорийской аристократии действительно расселились по всему континенту после падения трона. И пусть сила Черного Жреца в них практически не проявлялась, те единицы, которые хотели спокойно жить и заниматься магией, обязаны были заявить о своих корнях в отдел МагКонтроля, проходить ежеквартальные проверки менталистов и регулярно посещать храмы Триединого. Нелегализованного мага, ежели такого обнаруживали, пусть даже он всю жизнь вел себя без нареканий, ждало заключение и запрет использовать стихии. Сурово, но единичные появления одержимых слишком пугали, чтобы относиться к этому легкомысленно. И этот страх, как и понимание того, что какой-нибудь демон может сейчас напитаться энергией под завязку и сорваться, просто витали в воздухе. И, тем не менее, в словах Черныша был резон. Возможно, задержанные студенты, оказавшиеся демонами, могут пролить свет на ситуацию?

Алекс решил обязательно побеседовать с Тандаджи, попросить о встрече со студентами, и снова включился в происходящее.

— Все, уважаемые коллеги, — резко сказал Данзан Оюнович, — прошу меня извинить, но я и так превысил лимит времени, который выделил себе на участие. Меня ждут дела. Благодарю вас за неравнодушие и надеюсь, что вместе мы найдем способ решить эту глобальную проблему.

Провожали его тоже стоя. Впрочем, он даже не оглянулся, поспешно спускаясь со сцены и выходя из зала.

Свидерский, проследив за уходящей легендой, наткнулся на улыбчивую «бабочку», стоящую у сцены с микрофоном и бросающую на Алекса взгляды, не допускающие двойного толкования. Потянулся, покрутил шеей, еще раз оценивающе взглянул на нее. А почему бы и нет?

Рядом понимающе хмыкнул Мартин.

Далее один за другим выступали следующие докладчики. Рассказывали о конкретных случаях появления нежити, показывали записи, фотографии новых, высших видов, информировали о способах уничтожения. Зал потихоньку разогревался, начались громкие споры о видовой принадлежности, о необходимой плотности особей для появления высших. Почтенные профессора только за грудки друг друга еще не хватали, но это было ненадолго. Только у ученых и магов поводом для драки может стать фундаментальная проблема.

Нейтрализаторы определенно не справлялись — гостям нужно было дать выход энергии. И, наконец, распорядитель объявил длительный перерыв.

— Дорогие гости наши, — сказал он невозмутимо, будто перед ним не дышал агрессией многосотенный зал, — в холле для вас накрыты столы, где вы можете освежиться и отведать изысканных кушаний. В правом крыле для вас приготовлены укрепленные залы, если вы захотите померяться силами. Также вас ждет полигон за дворцом. В левом крыле есть комнаты отдыха, и наши девушки с удовольствием проводят вас туда, если возникнет такое желание.

Девушки, стоявшие у сцены и вдоль рядов, смущенно потупились. Гости оживились.

— Ты как? — спросил Алекс у Мартина, глядя при этом на ожидающую его «бабочку».

— Не, — произнес блакориец тоном пресыщенного жизнью старика, — я пас. Пойду хоть поем на халяву. Найду Вики, подразню ее. Мне хватит.

— Не увлекайся, — предупредил друга Алекс, поднимаясь, и Март хмыкнул ему вслед.

— Вы выбрали меня, Алесянд-сэ? — тонким голосом спросила черноволосая девушка, когда он подошел к ней. — Позвольте, я провожу вас в комнату отдыха?

— Как тебя зовут? — поинтересовался он, когда сопровождающая завела его в темное помещение без окон, с тусклым светильником на стене. Обстановка была скудная — да и зачем чрезмерность там, где хватит тонкого матраса на полу да удобств за ширмой?

— Токо, — сказала она с поклоном. Чисто птичка, яркая, цветная, с голосом, похожим на щебетание. — Могу я раздеть вас, сэ?

Она уже скинула свое одеяние, и Алекс внимательно разглядывал ее в полумраке комнаты, пока она аккуратно и почтительно расстегивала ему брюки, баловалась с пуговицами рубашки, стягивала рукава, зайдя ему за спину и с нажимом гладя по плечам, касалась острыми коготками живота, ягодиц и бедер, легко кусала мужчину за лопатки. Скользила вокруг него, прижималась всем телом. Тонкая, смуглая в желтизну, с очень маленькой грудью, изящная. И умелая. Очень умелая.

Стихийный хаос устремился к выходу, и он не смог больше ждать — схватил ее, подмял под себя — черные глаза распахнулись широко, из горла вырвался птичий тонкий крик — и начал двигаться, на секунду оглохнув и ослепнув от таких знакомых и забытых ощущений.

Что может еще так наглядно убедить мужчину, что старческая немощь ему не грозит, как не отзывчивая, чувствительная и послушная женщина?

В огромном холле, обвитом вьюнками, уже стояли накрытые столы, и гости с энтузиазмом голодных обезьян ринулись уничтожать это великолепие. Нежить нежитью, а о насущном забывать не стоит. Барон фон Съедентент не остался в стороне — набрал себе на тарелку остро пахнущей йеллоувиньской еды, отошел в сторонку, выглядывая Викторию. Она увидела его, замерла в нерешительности, но все же подошла, встала рядом.

— Иногда я сомневаюсь, что мы созданы Творцом, — с ехидством проговорил Мартин, прожевав очередной кусок пряной красной рыбы. — Посмотри на этот зоопарк, дорогая. Чуть всплеск стихии, потеря самоконтроля — и остается только инстинкт. Поесть, подраться и пот… хм.

Он осекся, тряхнул волосами, посмотрел на сердитое лицо подруги.

— Что, тоже с трудом справляешься? — спросил с сочувствием.

Виктория пожала плечами, отпила немного дынного тоника. Она дышала чуть чаще, чем нужно, чтобы казаться спокойной, и темные волосы у корней казались чуть влажными. Точно ведь подерется с кем-нибудь. Или еще хуже.

— Где Алекс? — поинтересовалась она.

— В левом крыле, проверяет местных девушек на прочность, — с язвинкой ответил Март. Глаза Вики полыхнули гневом, и он удивленно хохотнул:

— Кусака, неужто ты его тоже ревнуешь? Только я один, обездоленный, не вызываю в тебе никакого чувства? Не переживай, ты же знаешь, ты вне конкуренции.

— Не зли меня, Март, — глухо сказала Виктория, чуть отходя от него.

— Как грозно мяукает этот котенок, — насмешливо произнес он. — Мне очень страшно. Ну, хочешь, пойдем к нему, прочитаем нотацию? Или совет дадим какой, а то и покажем класс, а, Вики?

Она вспыхнула, дернула рукой — и его шею захлестнула невидимая удавка, тело дернуло ощутимым разрядом.

— Леди Лыськова хочет подраться? — Мартин изобразил на лице ужас, глядя в вызывающе сверкающие темные глаза. — Со слабым и беззащитным мной? Нееет, у меня рука на тебя не поднимется. Я не бью маленьких девочек, Вики. Даже таких злобных, как ты.

— В зал, — проговорила она сквозь зубы, отвернулась, глядя на огромный холл, заполненный их коллегами. — Я тебя вызываю, Мартин.

— В зал, конечно, — согласился он смешливо. — Иначе завтра все каналы покажут, как подрались придворные маги Инляндии и Блакории. Только, умоляю, будь со мной нежной, Вики.

Она старалась. Очень старалась и разошлась не на шутку. Щиты, укрепляющие зал, гудели и стонали от разбушевавшейся магини, а Мартин только посмеивался, раз за разом отбивая атаки. Надо было признать, что Виктория легко бы уложила почти любого из съехавшихся на конференцию гостей. Но не его, конечно. Осыпались искрами огненные Тараны, рассыпались Лезвия, с шелестом проедали его защиту Сети — он даже покачнулся раз или два. Аккуратно, чтобы не навредить, и чтобы она точно могла отбить, нападал сам — так, чтобы не заподозрила, что издевается или поддается. В конце, когда уже видимо стала выдыхаться, пропустил удар воздушной Петли, проехался спиной по полу, поднял руки.

— Все, ты меня победила, леди. Сдаюсь и признаю тебя сильнейшей и великолепнейшей!

Виктория стояла, тяжело дыша, и сердито глядела на него — как он поднимается, подходит к ней.

— Все, выплеснулась? — спросил блакориец с удовлетворением. — Теперь спокойна?

Она размахнулась и с наслаждением заехала кулаком ему в подбородок.

— Какой-же ты все-таки гад, Март, — сказала она устало и потрясла рукой, чтобы унять боль в пальцах.

— Заслужил, — согласился он весело, трогая ушибленное место. — Хороший удар, Вики. Ну что, пойдем обратно? Я вдруг снова проголодался. Надеюсь, эта толпа оставила нам хотя бы по рисовой лепешке.

Пока приглашенные маги сбрасывали излишки энергии, в правительственных ложах чинно вкушали сытный обед. Майло Тандаджи с удовольствием ел острую лапшу с морепродуктами — кухня Йеллоувиня была похожа на тидусскую, и он чувствовал себя почти дома. Закончил обед и вышел на террасу на втором этаже — полюбоваться видами Пьентана и послушать пение птиц. Состояние, несмотря на тревожную информацию, было самым умиротворенным.

— Господин Тандаджи, — раздался позади голос с инляндским акцентом. Он оглянулся — перед ним стоял его коллега, Дэвид Розенфорд, глава управления безопасности Инляндии. Длинный, рыжий, высокомерный, как почти все инляндцы.

— Лорд Розенфорд, — сухо поприветствовал коллегу тидусс. — Чем обязан?

— У меня необычное предложение для вас, господин Тандаджи, — коллега попытался придать голосу любезности. Хотя трудно быть вежливым с главой конкурирующей разведки, чьи агенты не раз добывали секретную информацию. — Его Величество Луциус желает встретиться с вами. Это не займет много времени.

Тандаджи помолчал, посмотрел на чудные сады Пьентана с оживленными шоссе, лентами каналов, россыпью домиков в восточном стиле, кое-где разделенных росчерками вздымающихся ввысь островками небоскребов.

— Есть профессиональная этика, лорд Розенфорд, — наконец, ответил он. — Понимаю, какая это честь для меня, и приношу Его Величеству свои самые искренние извинения, но я не могу рисковать доверием моей госпожи. Удивлен, что нужно вам это объяснять.

Инляндец поморщился, словно делая усилие над собой, и Тандаджи с удовлетворением подумал, что ему еще работать и работать над мимикой.

— Это не политический вопрос, — пояснил Розенфорд, — скорее, частный. Он никак не затрагивает вопросы безопасности Рудлога или Инляндии. И мне даны указания… заинтересовать вас, полковник. Как вы смотрите на то, что мы отпустим Маслякова и Сорина без каких-либо условий?

Теперь уже Тандаджи едва сдержался, чтобы не поморщиться. Позорище, агенты, а попались как дети. Полтора года в инляндской тюрьме, естественно, из них вытрясли уже все, что могли, но на попытки договориться управление безопасности, возглавляемое Розенфордом, не шло. Вытаскивать их надо, это дело принципа. Но не попасть бы на подставу.

— Я гарантирую вам, что это просто разговор, — сказал лорд Розенфорд, словно подслушав его мысли. — Никакой двойной игры. Слово чести. Естественно, обязательно неразглашение с вашей стороны.

— Без прослушки? — с каменным лицом поинтересовался Майло. — Без записи, попытки ментального чтения, свидетелей, ликвидаторов, группы захвата, последующего шантажа?

— Просто разговор, — с нажимом повторил инляндский лорд. — Что вы ответите?

— Хорошо, — медленно произнес тидусс. — Даю слово, что не буду распространяться об этой встрече. Когда и где?

— Сейчас и здесь, — с видимым облегчением ответил Розенфорд. — Чтобы не задавались лишними вопросами, куда вы пропали из ложи, спуститесь в холл. Там вас будет ждать девушка в синем йеллоувиньском костюме, расшитом маками. Она проводит вас в комнату отдыха и останется там до конца разговора.

— Идеальное прикрытие, — пробурчал Тандаджи. — А как же «без свидетелей»?

— Она глухая, — невозмутимо ответил инляндец.

Тандаджи с иронией глянул на него.

— Поверить вам на слово? Чтение по губам?

— Умеет, — усмехнулся Розенфорд, ничуть не обидевшись, — но она встанет к вам спиной. И наденет наушники с громкой музыкой, чтобы вы были спокойны. До окончания перерыва еще час. Благодарю за отзывчивость, полковник.

Тандаджи подождал, пока инляндец удалится, прошел обратно в ложу, спустился по лестнице в опустевший зал. Из холла доносился гул как из большого осиного гнезда, и он, выйдя, с недовольством подумал, что всему этому могущественному сборищу не хватает дисциплины.

Девушка скромно стояла у стены, улыбнулась ему профессионально-радостно, поклонилась.

— Ви вибра меня, Мяйло-сэ?

Говорила она четко, глухо, с небольшими паузами.

Тандаджи без лишних слов приобнял ее за талию, укутанную тонким шелком, шепнул на ухо несколько слов по йеллоувиньски. Сопровождающая даже не вздрогнула. То ли такая выдержка, что отборным местным матом ее не проймешь, то ли и правда не соврал инляндец. Хотя он бы на его месте обманул, не моргнув глазом.

В левом крыле открывались двери, выходили и заходили парочки, кто-то из магов, узнав его, провожал тидусса недоуменным взглядом, черноволосая агентша демонстративно забралась рукой ему под пиджак, поглядывала смущенно и томно, и наверняка успела уже нащупать и пистолет, и тонкие ножи. А если его ведут на встречу без требования сдать оружие, значит, малышка успеет прикончить его раньше, чем он подумает угрожать Его Величеству. «Да уж, — подумал он, глядя на аккуратное девичье ухо и вздернутый аккуратный носик, — иногда ради дела нужно и пострадать. Может, получится перевербовать ее? Полезная девочка.»

Майло всегда имел некоторую слабость к женщинам-офицерам и сотрудницам спецслужб. Никакого влечения, чистое любование, как тонкой и острой осокой у пруда, покрытого розовой рассветной дымкой.

Они прошли к последней комнате крыла, девушка с поклоном открыла дверь, впорхнула в помещение — и тут же ушла за ширму, оглянулась лукаво на осматривающего пространство тидусса, села прямо, аккуратно на пол и надела лежащие тут же широкие наушники. Застучали гулкие ритмы — и он чуть расслабился — обычный человек не выдержал бы такой громкости.

В комнате никого не было, и Майло, чуть помедлив, присел на приготовленную табуретку. Лицом к сопровождающей — легковерным он никогда не был, а если решит ударить, то придется делать это через венценосного Инландера.

Через несколько секунд открылось Зеркало, и из перехода вышел Его Величество Луциус собственной высокомерной персоной. Тидусс почтительно встал, поклонился.

— Садитесь, господин Тандаджи, — благосклонно кивнул решивший поиграть в шпионов монарх, сел сам, оглянулся на «агентшу», задумался. Майло терпеливо ждал.

— В пятницу знакомый вам виконт Кембритч будет официально объявлен новым герцогом Дармоншир, — Инландер, наконец, соизволил заговорить. — Но вам это, скорее всего, известно.

Тандаджи вежливо склонил голову.

— Вам также известен непростой характер будущего герцога, — несколько сварливо проговорил Луциус. — У меня есть информация, что на него в Рудлоге заведено уголовное дело, и что из-за того, что вы не давали этому делу ход, он периодически работал вашим информатором.

— Совершенно верно, Ваше Величество, — подтвердил Майло. Официальная легенда звучала именно так.

— И находился под вашим постоянным наблюдением.

— Да, Ваше Величество.

— Дело нужно закрыть, — потребовал Луциус. — И уничтожить. Это возможно?

— Конечно, Ваше Величество, — легко согласился Тандаджи. Можно было поторговаться, но он не стал. Нетрудно уничтожить то, чего не существует.

Монарх Инляндии рассеянно кивнул, словно не сомневался в готовности собеседника угодить ему.

— Для моей страны крайне важно, чтобы Дармоншир был жив, дееспособен и лоялен трону. Шесть лет назад он уехал в Рудлог, и до этого времени его поведение оставляло желать лучшего. Мне не хочется получить во главе крупнейшего герцогства пьяницу, наркомана и дебошира, однако есть государственная необходимость. И именно этой необходимостью продиктована эта встреча. Я задам несколько вопросов, господин Тандаджи. Связан ли Кембритч с какими-либо преступными группировками?

— Нет, Ваше Величество, — сухо сказал Тандаджи.

— Остались ли у него долги чести, обязательства перед кем-то, кроме Ангелины Рудлог?

— Нет, Ваше Величество, — повторил начальник разведуправления.

— Женщины? Сердечные привязанности?

— Никого постоянного, Ваше Величество, — Майло вспомнил запись с камер — как Кембритч заходит в покои к принцессе Марине, выходит из них через некоторое время в невменяемом состоянии и устраивает драку с Байдеком. Но делиться подозрениями не стал. — Были многочисленные короткие связи.

Луциус поджал губы.

— Внебрачные дети?

— Ни одного, — заверил его Тандаджи, чувствуя всю прелесть нахождения на допросе в непривычной роли того, кого спрашивают.

— Зависимость от наркотиков, алкоголя?

Майло поколебался.

— Он не употребляет наркотики уже шесть лет. Выпивка регулярна, но я бы не назвал это зависимостью. Нет никаких симптомов алкоголизма. Мозги у него функционируют превосходно.

Луциус удовлетворенно хмыкнул, выжидающе глядя на Тандаджи своими блекло-голубыми глазами. И тидуссу вдруг стало не по себе — хоть и защищен он был от взлома, силы этого потомка Воздуха хватило бы, чтобы выпотрошить всю информацию из его головы.

Майло помолчал и все-таки добавил:

— Если вы позволите, Ваше Величество… Кембритч игрок и игрок азартный. Он испытывает удовольствие от риска, и ограничивать его бесполезно. Поэтому, чтобы держать его в рамках, необходимо подкидывать ему задачи для ума. Сложные задачи. Он не будет никогда бюрократом, он сорвется, если вы усадите его за бумаги или управление герцогством.

Луциус слушал его и улыбался тонкими губами. Будто он все это знал и понимал. И получал от этого знания удовольствие.

— Что вы рекомендуете мне, Тандаджи? — спросил он настойчиво.

— Я не смею рекомендовать… — начал Майло, но король оборвал его взмахом руки.

— Оставьте ваши политесы, господин Тандаджи, и ответьте на вопрос.

— Можно подтолкнуть его, чтобы он вернулся к гонкам, — прямо ответил тидусс. — При должном магическом сопровождении это почти безопасно. Или дайте ему должность в управлении госбезопасности с прицелом на то, что он заменит Розенфорда, когда тот отойдет от дел. Третий вариант — дипломатия, как бы ни странно это звучало применительно к Кембритчу, Ваше Величество. Он будет получать удовольствие, выигрывая на международной арене. Когда войдет во вкус, конечно. Поначалу придется его переупрямить.

Луциус удовлетворенно кивнул и встал.

— Благодарю вас, полковник. За информацию.

— Рад был помочь, Ваше Величество, — любезно ответил начальник разведуправления и тоже встал, повернулся — король прошел мимо него. Тидусс был заинтригован. Разговор фактически ни о чем, странный интерес.

— Зеркало, — тихо сказал Инландер в телефон. Посмотрел на молчащего задумчивого тидусса и вдруг ухмыльнулся. И ушел в открывшуюся поверхность перехода, оставив Майло, с трудом удержавшего каменное выражение лица.

Легкие руки легли ему на плечи, повернули к себе.

— Ты красивий. И сильны, — четко произнесла девушка, глядя ему в глаза. Она развязала пояс национального халата, и Тандаджи не отказал себе в удовольствии поглядеть на тренированное женское тело. Запустил руку ей в волосы — она смотрела прямо и спокойно — и вынул из прически длинную тонкую иглу.

— Сакатан, — удовлетворенно сказал он. Девушка улыбнулась, чуть повела руками — в ладони из широких рукавов выпали полукруглые лезвия, похожие на маленькие раскрытые веера.

— Торчжи, — произнесла она, демонстрируя оружие. — Будешь со мной?

— Я люблю свою жену, — покачал головой тидусс и очень по-отечески погладил расстроившуюся маленькую убийцу по голове. — Проводи меня в зал.

Он терпеливо досидел до конца конференции, хотя потраченного времени было очень жаль. Вполуха слушал докладчиков и видел перед собой ухмыляющегося Луциуса Инландера. И обещал себе, что обязательно поработает при следующих занятиях до-тани над древней тидусской мудростью.

«Знающий все, готовься удивляться».

Луциус Инландер вернулся в свой кабинет, поблагодарил помощника придворного мага и, усевшись за стол, с наслаждением раскурил сладкий вишневый «Вишнером». За последний месяц он снова вернулся к пагубным привычкам молодости, но у него было оправдание. Он готовился к смерти.

Докурил, открыл тетрадь для записей и стал аккуратно заносить то, что удалось выяснить. Жаль, что пришлось действовать самому, но что сделаешь, если только ему доступно незаметно определить, врет человек или нет — если на этом человеке навешано куча защит и блоков, как на начальнике Рудложской разведки? Глубже копать было опасно — кто знает эти коричневых с их практиками и покровительством Желтого, мог бы и почувствовать.

«Сотрудничество с иностранными спецслужбами» — обязательств, подкрепленных магконтрактами нет. Это хорошо. Не соврал Тандаджи. Хотя бы в этом.

«Связи с преступным миром» — слава Богам, избежал, иначе пришлось бы проводить ликвидации на территории Рудлога, а это всегда чревато проблемами.

«Женщины».

По поводу женщин у Его Величества были свои соображения, оформившиеся после появления Марины Рудлог у экрана операционной. Но рудложский полковник не обманул. Скорее, не сказал всей правды.

Поэтому он ставил на старшую Рудлог. Чем сильнее жена — тем лучше.

«Дети». Точно нет. И слава Богам. Еще бастардов им и не хватало.

Король Луциус был очень педантичным человеком, и, готовясь к уходу, желал оставить страну в идеальном состоянии. Отдать все долги. И просчитать все вероятности. Чтобы все нужные фигуры в нужное время стояли на своих местах.

Полковник Тандаджи после конференции аккуратно сложил в папку свои записи и пошел на запланированную встречу с Ее Величеством Василиной.

Королева выглядела очаровательной, но уставшей, и он быстро и коротко рассказал об итогах мероприятия, уложившись в какие-то десять минут.

— Я, прежде всего, планирую санировать местное кладбище, — сказал он. Ее Величество кивнула — выскользнувшая из строгой прически кудрявая прядь скользнула по ее шее, и тидусс опустил глаза. — Естественно, со всей почтительностью, моя госпожа.

— Согласна, — ответила королева с горьким юмором. Глаза у нее тоже были уставшие, покрасневшие. — Не хотелось бы, чтобы мой дедушка выполз из могилы в столь неподобающем виде. Делайте все, что нужно, полковник. Это все?

Она подняла руку, словно желая потереть висок, и опустила ее. Нельзя показывать слабость, да.

— Нет, Ваше Величество, — быстро ответил тидусс, чувствуя себя куда неудобнее, чем в темной комнате отдыха, наедине с йеллоувиньской убийцей. — Еще один вопрос. Уже больше недели прошло с момента вашей встречи с представителем драконов в Теранови. И связи, известий от вашей сестры нет до сих пор, хотя диалог должен был быть оперативным и двусторонним.

— Вы считаете, я совершила ошибку? — прямо спросила Василина, глядя на него своими серьезными голубыми глазами.

— Мы должны быть готовы к любому развитию событий, — дипломатично ответил Майло. — У нас есть зацепка. Девушка, любовница одного из драконов, участвовавших в похищении вашей сестры. Мы знаем, что он тайно прилетает к ней, и установить контакт невозможно. Но, если она будет у нас, ему ничего не останется, кроме как пойти на сотрудничество…

— Взять ее в заложницы? — грустно поинтересовалась королева. — А если они завтра прилетят — а мы закрыли возможность диалога попыткой силового давления?

— А если не прилетят? И разве ваша сестра не в заложницах в Песках? — Тандаджи не хотел давить, но нужно было принимать решение. — Вы просили меня информировать вас о своих действиях, Ваше Величество, хотя я, простите меня за дерзость, не хотел бы, чтобы вы участвовали в деятельности Управления. Не потому, что хочу скрывать от вас что-либо, а потому, что приходится часто принимать нелегкие и некрасивые решения, а у вас и так много забот.

Она смотрела на него почти с отчаянием, и ему было ее жалко. Ну почему на троне не тот же Байдек, который дал бы свободу действовать без лишних сантиментов?

— Госпожа моя, — сказал он по возможности мягко, — я обещаю, мы обеспечим ей комфортные условия, просто ограничим свободу на некоторое время. И даже выплатим компенсацию, если все разрешится. И, если пожелаете, прежде поговорим с ней, постараемся убедить сотрудничать добровольно.

— Пожелаю, — она качнула головой. — Поступайте как считаете нужным, полковник.

— Благодарю, Ваше Величество, — с облегчением произнес Тандаджи. — Я могу идти?

— Да, — она вдруг нахмурилась, будто вспомнила что-то. — Господин Тандаджи. Подготовьте мне для просмотра дело Кембритча. Я имею в виду не только историю его сотрудничества с Управлением, но и это тоже. Все его заслуги, проступки и личные характеристики. И, — тут голос ее стал почти стальным, и он тут же вспомнил ледяную бурю, почти заморозившую его в День Рождения королевы, — не смейте что-то удалять или скрывать. Вы меня поняли, полковник?

— Да, моя госпожа, — сказал он, вставая и кланяясь.

Начальник разведуправления, вернувшись в свой кабинет, покормил подросших уже рыбок. Достал из сейфа, настроенного только на него, пухлую папку с делом дурного виконта, ставшего в один день предметом интереса сразу двух монархов. Пролистал, вспоминая шесть лет совместной работы, хмурясь и качая головой. Ну куда Ее Величество лезет? Ведь будет оценивать безумного в своей жажде острых впечатлений Кембритча не как профессионал госбезопасности — как обыватель. И как впечатлительная женщина, голова которой все еще забита идеалами, которые рассыплются только после долгого времени, проведенного у власти. И что она увидит? Разве увидит она его героем, поддерживающим безопасность страны? Разве сможет оценить?

Точно нет. Драки, гулянки, алкоголь, гонки, обман, предательство, наркотики, злачные места, шлюхи и порядочные женщины, чередой прошедшие через его постель. И всего несколько строчек после каждого дела с блестящим результатом. На которые вполне можно не обратить внимания.

Он вспомнил запись с камер, сделанных в коридоре семейного крыла — как будущий герцог наносит визит в покои третьей принцессы, как туда же через некоторое время заходит королева, как снова появляется Кембритч и нарывается на драку. Вспомнил донесения о разгроме в покоях принцессы Марины. И с досадой захлопнул папку.

Нужно быть идиотом, чтобы не догадаться, что на этот раз безбашенный виконт замахнулся на рыбку, которая ему не по зубам. И пока он не получит свое — или не расшибет голову — не отступится. А, судя по тому, что королева затребовала досье — вероятность проигрыша очень велика.

Так что, может, и хорошо, что Луциус прибрал его в Инляндию. Если Кембритча догадаются завалить делами под завязку, если переключат внимание — есть небольшая надежда, что он не сорвется.

Хотя… кого он обманывает? Сорвется, конечно, и так, что мало не покажется никому.

Но он, Тандаджи, пока придержит папку. Хотя бы несколько дней, раз Ее Величество не оговорила сроки предоставления материалов дела. Пусть королева остынет, отвлечется немного — чтобы воспринять содержимое разумно.

Если бы кто-то сказал Майло, что он искренне переживает за своего бывшего подчиненного и даже где-то сочувствует ему, начальник разведуправления бы очень удивился. Но смельчаков, могущих подсмотреть и подслушать мысли грозного тидусса, вокруг не было. И он мог сколько угодно размышлять о том, как трудно работать с эмоциональной королевой — и при этом неосознанно хмуриться, просматривая подробные отчеты о подвигах титулованного адреналинового наркомана и понимая, что вряд ли он сумеет найти второго такого самоотверженного агента.

 

Глава 19

Светлана Никольская попросила отца не выбрасывать стекло с каракулями Чета. И теперь, ложась спать, подолгу слушала звуки с улицы — а вдруг он прилетел? Иногда вскакивала ночью, потому что ей чудился скрип, подходила к окну и расстроенно глядела на проезжающие машины и качающиеся фонари.

Легко сказать «жди», трудно ждать.

Во снах Четери больше не приходил, и она скучала, кутаясь в теплое одеяло, и каждый раз, засыпая, надеялась — может, сегодня?

К концу второго месяца беременности ее мутило по утрам, хотелось мела, меда и маринованного имбиря. Она могла подолгу облизывать алюминиевые ложки, не выносила теплую воду — только ледяную или очень горячий чай! — и, самое печальное, ее стало укачивать в собственной машине. Автомобиль был отправлен на долгосрочную стоянку, а Света приобщилась к длительным прогулкам.

Иногда они встречались с Сережкой Федотовым, который периодически таскал для нее копии найденных упоминаний о стране драконов. Вот и сегодня они пересеклись у метро, и одногруппник торжественно вручил ей очередную папочку.

— Карты, — сказал он довольным голосом, — из Йеллоувиньских архивов. Состояние оставляет желать лучшего, но есть и удачные экземпляры. Надеюсь, тебе это поможет.

Она, завершив к вечеру проверку контрольных, намазала тягучим прозрачным солнечным медом кусочек батона, налила чаю и стала просматривать принесенное домой богатство.

Карты были сфотографированы. Очень старые, неточные — очертания Песков они повторяли лишь отдаленно, с кучей непонятных пометок. И, на удивление хорошо сохранившаяся карта Тафии, с улочками, которые она хорошо изучила за время своих путешествий во сне, с широкой рекой с указанным течением, со смешными нарисованными корабликами в порту.

Река, если судить по масштабам города, была огромной. Она просмотрела другие карты, нашла более-менее четкую, пригляделась. Много водоемов, мелких речек. Но вьющаяся изгибами, как толстая, отползающая от гор змея, река была одна. Она тонкой нитью начиналась от огромного предгорного озера и, пройдя через половину страны, набирала силу, расширялась, разливалась у Тафии и затем снова собиралась в узкое русло. И через много километров впадала в море.

У озера была сделана маленькая надпись на йеллоувиньском, и она полезла в словарь. И, переведя, долго соображала, значит это что-то для нее или нет. Потому что там было написано «ключ великой неру море белое».

Три из десяти городов Песков стояли на реке Неру, но Светлана была уверена, что Тафия — это ее город. Не зря же она зарисовывала то, что видела во снах. И теперь она с волнением находила на карте более чем полутысячелетней давности и дворец, и храмы, и знакомые улицы.

Задачка, заданная ей Синей Богиней, никак не решалась — но Света была упорной и со студенчества уяснила главный постулат гуманитария: хочешь решить проблему — изучи ее. Вот и изучала, как могла, надеясь, что ответ забрезжит в голове. Но пока ничего лучше, чем дождаться Чета и отдать Ключ ему в голову не приходило. С другой стороны, если бы Богиня хотела сделать его Владыкой, она бы, наверное, отдала символ власти ему? Или нет?

Так ни до чего не додумавшись, Светлана легла спать. Укрылась двумя одеялами, привычно уже погладила живот — под пальцами было тепло, и ей казалось, что там, в золотистом свете, парит маленький, свернувшийся в клубочек, спящий белый дракончик. Потрогала Ключ на шее, поглядела в окно, и так, наблюдая за мягко качающимся светом от уличных фонарей, за гаснущими окнами в доме напротив, уснула.

И, конечно, проснулась в том городе, карты которого изучала перед сном. Он был все так же тих и пустынен, засыпан песком и залит лунным светом. Света, поглядывая по сторонам, прошла к воротам города, выглянула наружу, спугнув парочку верещащих ящериц. Впереди едва заметной выемкой в барханах шло русло реки, и она стала вспоминать карты — где там исток? Кажется, справа.

Делать все равно было нечего, куда приложить Ключ в городе она не нашла, так почему бы не проверить фантастическую идею о том, что замок для Ключа находится где-то у истока реки, на дне большого озера? Не зря же такая надпись сделана. Может, там артефакт какой — засунешь ключ Владыки, повернешь — и польется вода, как из крана?

Она уже шагала по теплому песку русла и хихикала, представляя себе гигантский кран, наполняющий пустыню.

Шла, пока не сообразила (все-таки беременность влияет на мыслительный процесс), что до озера несколько сотен километров, и идти она туда будет ну очень долго. Расстроилась, остановилась, оглянулась назад. Город был уже далеко, да и возвращаться не хотелось. Тут хоть какая-то цель есть, а там опять бродить и скучать.

Зажмурилась и представила, как растет в вышину, так, чтобы сделать шаг — и уже далеко. Раньше же получалось, правда, как-то само собой. Рискнула приоткрыть глаза и ойкнула, пошатнулась и плюхнулась попой прямо на песок. Подождала, пока пройдет головокружение и снова встала, с опаской поглядывая на небо — было ощущение, что она сейчас стукнется об огромную Луну головой. Затем снова посмотрела вниз и сглотнула, потому что стало очень страшно.

Было ну очень высоко. Оставшаяся далеко Тафия казалась опять совсем близко, но выглядела почти игрушечной, размером Свете по косточку на ступне. Отсюда, с невероятной высоты, было хорошо видно сухое русло, уходящее сквозь подсвеченные ночным светилом дюны куда-то за горизонт. И шириной оно было со светину ладонь.

— Это всего лишь большая песочница с игрушками, — сказала она себе неуверенным голосом, прозвучавшим гулко и слишком громко. Снова покосилась на полузасыпанную маленькую Тафию. Ее все еще шатало. — Это все нереально. Захочу — снова стану маленькой. Захочу — вообще проснусь. Давай проверим и все. Угу? Угу.

Она побежала вперед, вдоль русла, соображая, что будь она в материальном теле, то двигаться бы из-за своего веса просто не смогла. А тут просто летела, почти не касаясь земли, перепрыгивая через холмы, и высокие барханы казались просто волнистым песочком. Света иногда останавливалась, с изумлением и каким-то детским восторгом смотрела на пробегающих мимо верблюдов, выглядящих, как букашечки, на пятна маленьких оазисов с горящими кострами и крошечными людьми, на их кибитки, похожие на малюсенькие спичечные коробки. Было весело и страшно. И хотелось дорасти до звезд, но при мысли об этом ее охватывал такой безотчетный ужас, что снова начинала кружиться голова — и она отчетливо понимала — нельзя, запрещено.

Русло становилось совсем тонким, а впереди вырастали горы. Странные, невысокие, с широкими пологими террасами — будто из большого и длинного комода лесенкой выдвинули на разную длину все ящики. А еще, она отчетливо почувствовала, как от гор тянет сыростью — даже увидела голубоватые прозрачные языки тумана, слишком яркие, чтобы быть настоящими, спускающиеся вниз и собирающиеся на дне большой белой чаши, куда и вело русло.

Бывшее озеро было действительно огромным, широким — белые мраморные стены доходили ей до колен, и голубоватое марево колыхалось на его дне, засыпанном песком, трепетало в такт ее шагам.

Света закрыла глаза и представила, как уменьшается. Хотя бы вчетверо. Получилось, и она присела на дне, рассматривая сочащийся призрачным туманом песок. Может, все просто, и исток завалило каким-нибудь камнем?

Ключ потяжелел. Или ей показалось?

Она зачерпнула полную ладонь песка — там, где свечение было особо интенсивным. Затем еще и еще. Вскоре она уже с упоением копала, чувствуя себя как в детстве, у моря, когда самым большим счастьем было вырыть на берегу глубокую ямку и потом смотреть, как ее заполняет соленая вода. Отбрасывала песок, фыркала, ругалась на то, сколько же его сюда насыпало, но упорно работала, глядя на голубоватую дымку, которая становилась все интенсивнее.

И чуть не заплакала от разочарования, когда под пальцами заскрипел белый камень дна, а воды она так и не нашла. Но все же расчистила довольно большой участок, уселась на образовавшуюся горку и стала думать, глядя на белые мраморные стены озерного ложа, на горные террасы вдалеке.

Вода тут есть, это точно. Она чувствовала ее, осознавала, что лазурный туман, щекочущий ее ступни и лодыжки — это то ли проекция стихии, то ли ее след. Жаль, что у нее нет никаких магических способностей. Маги легко находили воду именно по таким следам.

Дымка в лунном свете стелилась лентами, петлями, закручивалась в узелки, пульсировала. А Света смотрела на все это и грустила. Ну чисто пряжа, которую запутал кот. Но с нитками все понятно — тут потянула, там распутала — и пользуйся. А тут что делать?

Она встала, уменьшилась еще, снова присела, вгляделась в небольшую впадинку. Белый камень пошел тонкими темными трещинками, и из них, как волшебные травы, произрастали голубоватые нити, поднимались прозрачным фонтанчиком и опадали вниз, расходясь по дну озера. Вода была здесь, совсем близко.

Она охватила пучок прохладных нитей обеими руками, потянула — легче было бы сдвинуть гору. Уперлась ногами, схватилась крепче, сжала зубы. Поддалось? Ступни ее ушли в белый мрамор, ладони стали светиться голубым, и она выдохнула, посмотрела вверх — на светлое око луны. Стало отчего-то жутко. Но дело нужно было доделать, и Светлана встала посреди фонтанчика, намотала на руки столько, сколько смогла захватить и медленно, чувствуя, как проваливается в камень, начала вытягивать воду на поверхность. Уже все тело стало голубым, призрачным, прохладным, уже стонала и плакала она от усилия, и в глазах темнело — и вдруг дно поддалось, треснуло, и наружу хлынула вода, и Света только успела поднять голову, ощутить странную слабость — и растворилась в стихийном потоке, став одной из лазурных туманных нитей, трепещущих в медленно заполняемой водой чаше озера.

Алина Рудлог с утра среды сдала доклад по истории магии, получила заслуженную пятерку, и теперь, на обеденном перерыве, сидела с Поляной и Ситниковым в столовой и с удовольствием ела купленный по такому случаю кусочек торта. И слушала друзей. Парни секретничали и говорили тихо-тихо. Чтобы не подслушал никто.

— Димон, — шептал Матвей гулко, — пойми ты, в королевскую гвардию абы кого не берут. Это высокая честь. Я и подумать не мог, что когда-то попаду туда. А ты еще брыкаешься.

— Мне Дед Алмаз дал рекомендацию в помощники придворного мага, — фыркнул Димка, — а на это место попасть сразу после выпуска уж точно невозможно. Дураком я буду, если откажусь. Не, Матюха, даже не дави на меня. Военщина меня никогда не привлекала. Безопасник — еще куда ни шло, тут я подумаю, если пригласят на постоянку. Но месить плац? Нахрен мне это нужно?

Алинка не вмешивалась, справедливо полагая, что все равно оба будут рядом, а уж в форме или нет — это дело десятое.

Зазвонил телефон, Матвей достал трубку, поднес ее к уху.

— Да, мам. Да. Мам, у меня еще две пары, — вздохнул. — Конечно, зайду. Ты не волнуйся только. Обязательно заеду к ним. И перезвоню. Да, давай, пока.

Он нажал кнопку на телефоне, поглядел на него в задумчивости. Алинка обеспокоенно коснулась его плеча, и он вздохнул, улыбнулся ей, помедлил немного и приобнял аккуратно. Студенты вокруг тут же начали глазеть, и ей захотелось скорчить гримаску.

— Сестру мою двоюродную добудиться не могут с утра, — сказал он над Алинкиной макушкой. — Как Янку. Матери дядь Ваня Никольский позвонил, попросил, чтобы я посмотрел. Переживает. Она беременная еще…

Он снова вздохнул, покосился на Алину. Большой, сильный, смешной и добрый.

— Ты иди, — спохватилась принцесса, сообразив, что ему неловко оставлять ее. — Увидимся еще, Матвей. Семья важнее.

— Торт доешь, малявочка, — наказал он, открывая Зеркало. — Я позвоню тебе еще.

Али с серьезным видом помахала ложечкой, кивнула. Они с Димкой остались одни.

— Дииим, — сказала она тоненько и тихо. Спрашивать было неудобно, но и от любопытства было никуда не деться. — А как ты попал в наше управление?

— Вообще это секретные сведения, — ответил он зловещим тоном и хохотнул, откусывая пирожок.

— Но магдоговор же не подписывал? Ты же внештатник? — оживилась она. — Ну расскажи! Мне можно, я никому, Дим!

— Да тут особо нечего рассказывать, — проговорил он негромко. — Бродили с парнями после пятого курса по городу пьяными, нарвались на кадетов из военно-инженерного. Матюхи не было тогда, он к матери уезжал. Подрались, и нас всех заграбастали в участок. А мне ну очень надо было с утра на пару, у нас Желудь вела принципы групповых плетений, у нее прогул — считай, экзамен не сдал. Так что я взломал защиту, расплавил решетку в камере, кинул сон на охранников и ушел. Вместе с толпой парней, мы в камере успели подружиться уже все. А после пар ко мне подошли и предложили проехать в Управление. Я спьяну забыл, что везде камеры стоят, Алин. Вот полковник мне запись показал и выдал альтернативу. Либо в суд, либо работать на него. Вот я и выбрал. Но мне нравится, ты не думай, — добавил он и отпил чаю.

Алина с сомнением посмотрела на Поляну — тот, вроде, и не переживал. А вот ей бы точно было неприятно. Хотя она бы ни за что не загремела в участок. Если на то пошло, то она бы столько и не выпила.

Матвей Ситников появился в квартире у родителей Светланы чуть позже полудня, когда те уже находились в состоянии паники. Светка мирно спала в своей кровати, выглядела вполне здоровой — не то, что истощенная Янка — но просыпаться не хотела. Он рискнул пощупать ее ментально, хотя никогда не был в этом силен.

— Она просто спит, — сказал семикурсник наблюдающим за его манипуляциями родителями Светы. — Вполне здорова. Сны видит. Про воду. Извините, дядь Вань, теть Тамар, это все, что я могу. Надо врача вызвать.

— Да вот час назад уже вызывали, — со слезами сказала Тамара Алексеевна, — никак не доехать им до нас.

Матвей неловко переступил с ноги на ногу. Посмотрел на трубку.

— Я сейчас, — сказал он, — попробую одному человеку позвонить.

Лорд Максимилиан Тротт, находясь в прекрасном расположении духа, выставлял таймеры на центрифугах. Он снова весь был в работе, и ему было хорошо и комфортно. До тех пор, пока не зазвонил телефон.

Он не взял бы, но проклятая трубка пиликала настойчиво и мерзко, поэтому инляндец поднял ее, чтобы отключить, посмотрел на экран — и поднес к уху.

— Ситников, — произнес он раздраженно, выходя в гостиную, — вас опять нужно спасать?

— Простите, профессор, — расстроенно пробасил семикурсник в трубку. — Не меня. Извините, пожалуйста. У меня сестра в странном сне, не просыпается. Вы не могли бы ее посмотреть, попробовать разбудить? Вы же сильный менталист…

Тротт поднял глаза к потолку и мысленно проклял тот день, когда он согласился заниматься с двумя увальнями, которые теперь считали его чем-то вроде личного помощника.

— Ситников, я не могу вам помочь, — объяснил он терпеливо. — Я бы сказал, что у меня нет времени, но даже если б я захотел, я не восстановился еще. Вызывайте скорую, это может быть симптомом целого ряда болезней — от опухоли до обыкновенного невроза. И, — добавил он, — на следующей неделе начнем занятия по тому же графику. Если вы не передумали, конечно.

— Не передумал, — буркнул Ситников в трубку и отключился. Макс недовольно поглядел на экран, отключил звук и вернулся в лабораторию. Но, перед тем, как начать работу, надел наушники и врубил любимый жесткий рок. Чтобы ничего уже точно не могло отвлечь.

Агент, наблюдающий за Светланой Никольской, был немного озадачен. Сегодня среда, объект должен был выйти на работу, после которой поступило распоряжение встретить ее и вежливо доставить в управление. Но она не вышла. За занавесками квартиры было видно какое-то шевеление. Интуиция, подруга всех хороших разведчиков, настойчиво твердила, что что-то здесь не так. И он, поколебавшись, все-таки набрал непосредственного начальника.

Тот выслушал его доклад молча и поблагодарил за работу.

Через полчаса в квартиру к Никольским постучались сотрудники Зеленого крыла. И с некоторым удивлением застали там спящую «наживку» для дракона, осматривающего ее врача, родителей в состоянии невменяемости и огромного студента-семикурсника, недавно награжденного за спасение пятой Рудлог.

Светлана не проснулась ни после манипуляций штатного менталиста, ни после довольно энергичных потряхиваний, пресеченных отцом Никольской, резко заявившим, что еще раз — и он с удовольствием сядет в тюрьму, но чрезмерно активный сотрудник получит по лицу. Мать Светланы со слезами рассказывала историю дочери утешающему ее Ситникову, тот слушал и с удивлением косился на свою двоюродную сестру, спокойно посапывающую среди творящегося вокруг бедлама. Врач требовал, чтобы девушку отправили в больницу, прокололи ей стимуляторы для мозга, отец спрашивал, достаточно ли они безвредны для беременных.

И продолжалось бы это безобразие долго, если бы в квартире не открылось Зеркало и не появился штатный маг, а за ним — сухой и невозмутимый Тандаджи, которому надоело ждать, пока Никольскую приведут ему для беседы. Тидусс мгновенно оценил обстановку, остановил взгляд на знакомом ему героическом студенте, с видом мученика посмотрел в окно, на голубое небо, и начал отдавать распоряжения.

Несчастную девушку, о которой обязательно нужно позаботиться — в королевский лазарет, под особую охрану. «Уникальный случай, — сказал он настороженным родителям и располагающе улыбнулся — но тревоги во взглядах стало еще больше, — ей необходимы лучшие врачи».

Студента попросили удалиться, дабы не мешать транспортировке, и дали обещание, что он, конечно, может навестить сестру в лазарете.

Врача отпустили, поблагодарив за профессионализм и неравнодушие.

Сотрудникам велели ехать в управление и заниматься делами.

А растерянные родители как-то незаметно для себя оказались за столом, в обществе совсем не страшного, а даже приятного и все решившего начальника разведуправления, напоили его чаем, угостили пирогами, и под мягкие сочувственные расспросы рассказали все, что знали.

Тандаджи вернулся в Управление только через два часа. Он очень устал быть милым, до такой степени, что заболели скулы. И, чтобы восстановить душевное равновесие, устроил внеочередное совещание со старшими групп поиска Ангелины Рудлог.

Группы успехами похвастаться по понятным причинам не могли, единственная зацепка — любовница дракона — спала в лазарете под питательной капельницей. Врачи разводили руками — пациентка здорова, мозг функционирует превосходно, виталисты не нашли никаких новообразований или нарушения кровотока, что могло бы позволить квалифицировать ее состояние как продолжительную потерю сознания. Штатные менталисты по очереди пробовали пробиться к ней в голову и одинаково растерянно отступали — Никольская была защищена мощным ментальным блоком, справиться с которым они были не в состоянии.

— Единственное, что могу сказать, — докладывал старший менталист, — она не испугана, очень спокойна.

— Возможно, сон связан с ее беременностью? — предположил один из виталистов. — Мы ведь ничего не знаем о драконах, вдруг их самки в спячку впадают на время вынашивания?

Никто не засмеялся. Все гипотезы имели право на существование.

— Я усиливаю поисковые группы армейскими подразделениями, — сообщил Тандаджи, — уйдете за Милокардеры и организуете круглосуточные патрулирования всех участков границы. Задача — вступить в контакт с жителями Песков, кочевниками. Что хотите делайте, чтобы они к вам подошли — хоть на голове стойте и фокусы показывайте. Хоть голых баб выпустите, если это поможет.

Участники совещания недоуменно посмотрели на него.

— Я пошутил, — сказал Тандаджи ледяным тоном.

Подчиненные содрогнулись. Он продолжил:

— Наладите контакт и попросите провести вас к Городу, чтобы преодолеть защиту Песков. Повод придумаете на месте, такой, чтобы отказать не могли. Четников, под ваше командование. На расстановку по границе — максимум три дня. Если людей не хватит, сразу звонить мне, дам, сколько нужно. Все полномочия описаны приказом, самые широкие.

— Есть, господин полковник.

— Рыжов!

Капитан Василий Рыжов, недавно увлеченно снимавший на камеру танец королевы с мужем в Теранови, поднял голову.

— У вас налажен контакт с жителями Теранови, так что возвращаетесь туда. Нужно будет передать отцу невесты письмо для любовника нашей любительницы поспать. Намекнем, что готовы на обмен. Пусть отдадут любому дракону, когда он прилетит. Сами оставайтесь там, слушайте, разговаривайте. Вдруг у них давно идет общение с драконами, которое не озвучивается. Так что езжайте сразу после совещания. Считайте, что у вас отпуск в городе колобков.

Капитан кивнул, но уши у него немного покраснели.

— Что там с ее одногруппником, Симов?

— Поговорили, господин полковник. Отдал нам все копии, рассказал, что знает. Слушали с менталистом, так что не врал. За девчонку переживал очень. Но ничего не знает, хотя найденные им карты и записи могут быть полезными для принятия решений о дислокации войск. Изучаем, к завтрашнему дню определим узловые точки.

— Работайте, Симов. Молодцы. Что еще?

— Тайтана, господин полковник, — напомнил Симов.

— Да, Рогожин, что в Тайтане?

— Ходят слухи, что к эмиру прилетали драконы, — отчитался смуглый, выглядящий как типичный манезиец, агент. — И что открывается с ними торговля, готовят автокараван для первого завоза. Пытаюсь попасть в состав каравана, но пока безуспешно. Возможно, следует попросить Ее Высочество поговорить с эмиром Персием?

— Возможно, — сухо сказал Тандаджи. — Я обдумаю этот вариант. Но там не знаешь, что затребует в ответ и где соврет. В караван нужно попасть. Взятки?

— Даю, господин полковник, но знаете же, как долго у них все решается.

— Простимулируйте, чтобы решали быстрее, — распорядился тидусс недовольно. — Я ставлю к вам группу Ловчеева, они только вернулись из Тидусса. Доложитесь майору об успехах и поступаете под его командование.

— Так точно, господин полковник.

Подчиненные один за другим вставали, уходили, а Тандаджи сидел, сплетя пальцы в замок, и думал, что сети он раскинул и где-то обязательно клюнет. И что ни в коем случае нельзя давать Ее Величеству идею поговорить с эмиром — старый пустынный лис съест ее и не поморщится. Тут нужна восточная тонкость. А он как раз давно не был в Эмиратах.

Королева Василина и не подозревала о покровительственных чувствах, которые она вызывала в начальнике разведуправления. Она только что вернулась с обеда, усадила себе на колени Мартинку, которая тут же присосалась к пуговице ее блузки и стала ее увлеченно отгрызать, попутно слюнявя тонкую ткань и урча от усердия.

«Точно маленькая медвежонка», — ласково думала королева и гладила занятую чесанием десен дочку по тонкой спинке. Малышка все больше становилась похожей на Мариана, и Василине это очень нравилось.

Королева слушала старенькую няню, Дарину Станиславовну, которая и принесла к ней Мартинку, и сейчас, тряся своими кудряшками и стараясь успокоиться, жаловалась на подаренных щенков.

— Это бандиты, Ваше Величество, — причитала она, сидя в кресле в гостиной, — натуральные бандиты! Я понимаю, что они должны расти с хозяевами, чтобы те их воспитывали. Но получается, что теперь они хулиганят вчетвером! Горничные убирают каждые полчаса, и все равно в игровой беспорядок. Я постоянно спотыкаюсь о погрызенные игрушки. Мальчики не хотят слушать чтение, не интересуются конструкторами. Только носятся с собаками и визжат!

В гостиную из их спальни вышел Мариан, подошел к жене сзади, взял у нее из рук Мартинку и отошел к окну — показывать осень и слушать жалобы няни.

— А вас щенки не слушаются? — сочувственно спросила Василина.

— Нет! — няня вздохнула. — Простите меня, Ваше Величество, но нужно что-то с этим делать. Иначе с дисциплиной попрощаемся навсегда. Первые дни еще терпимо было, но сегодня! Это ужас какой-то! Может, собак определить на псарню? Хоть это и жестоко по отношению к принцам… Но ведь как приходят с садика — сразу начинается безобразие. Перевозбуждаются перед сном…

Королева вспомнила, как они с Марианом наблюдали за знакомством щенков и сыновей. Сколько было восторга, писка, барахтанья, как мальчишки делили, кто чей, как давали имена, обнимали, прижимали к себе. Решили назвать лохматых белых псин Пиратом и Горычем, но имена быстро сократились до Рати и Рыни. Кто бы мог подумать, что они принесут столько хлопот!

Василина повернула голову, вопросительно посмотрела на мужа, и тот, словно почувствовал ее взгляд, отвернулся от окна, поглядел на расстроенную старушку. Глаза его смеялись. Мартинка, не обращая внимания на движения любимого папы, присосалась к уголку форменного воротника. Она не хотела смотреть осень. Она хотела грызть.

— Пойдем, — предложил он, — посмотрим, что можно сделать.

Сыновья были в садике, но это никак не мешало подаркам Кембритча разносить детские покои. Пол огромной игровой был покрыт ровным слоем игрушек, рваных книг, манежик Мартины был перевернут, настойчиво и с повторами играла скрипучая музыкальная карусель с оторванными зверятами. В углу два лохматых щенка с рычанием перетаскивали большую резиновую лошадку. Горничная, подтирающая лужицу, посмотрела на вошедших с несчастным видом, встала, сделала книксен.

— Так и знала, — ошеломленно произнесла королева, — что от Кембритча хорошего ждать нельзя.

Байдек покачал головой.

— Это отличные псы, — возразил он, — но с ними нельзя сюсюкаться. Сидеть! — рявкнул он тихо, но грозно, и несчастная лошадка упала на пол, а щенки плюхнулись на задницы, с восторгом глядя на появившегося вожака. Мариан подошел, сел перед ними на корточки, потрепал по загривкам.

— Командуйте, Дарина Станиславовна. Прикажите подойти.

— Ко мне, — деликатно попросила старая интеллигентная няня.

Щенки не шелохнулись, один упал на спину, растопырил лапы — давай, большой вожак, почеши меня.

— Сидеть, — повторил Мариан, и щенок тут же послушно вернулся в сидячее положение. — Дарина Станиславовна, я пообщаюсь с сыновьями и объясню им правила поведения. Потренирую их на дрессировку собак и буду спрашивать строго. И приучу гулять с утра и вечером, не дело, что это делают слуги. Вы правы, что обратились к нам. Это мое упущение. Вам же нужно не просить их, вам нужно показать, что вы здесь главная. Собаки признают только силу. А пока вы, простите, для них та, кто обслуживает их друзей. Давайте еще раз.

— Ко мне, — уже строже произнесла няня. Щенки не шелохнулись, один из них зевнул во всю пасточку, вывалив розовый язычок.

— Ко мне! — сурово попробовала Василина.

Мариан улыбнулся, и она засмеялась.

— Меня не слушаются даже собаки.

— Ты здесь главная, — напомнил он, вставая. Псы остались сидеть. — Ты тоном должна показать, что ты главная. Тогда будут слышать и люди, и собаки. Мягкостью управлять нельзя, Василек.

Няня сделала вид, что ничего не слышит, наклонилась, чтобы подобрать кольцо для прорезывания зубов. Старушка поначалу побаивалась мужа своей воспитанницы, считала его слишком суровым и тяжелым человеком для девочки, любящей печь пироги и читать любовную поэзию. Но за этот месяц она изменила свое мнение. Да, он подавлял окружающих, и в семье он был главным, но при этом ловил каждое слово ее Васеньки, был всегда рядом и выполнял все ее просьбы.

— Представь, что ты сидишь в повозке, запряженной понесшими лошадьми, — объяснял Байдек, — нельзя их уговаривать — не послушаются, нельзя кричать в панике — испугаются еще больше. Нужно взять поводья твердой рукой, потянуть на себя, не дергая, и громко, жестко сказать «Стоять»!

Щенки вскочили, завиляли хвостами. Василина улыбнулась, с обожанием глядя на мужа.

— Ко мне! — попробовала она снова. Псы не отреагировали.

— У тебя обязательно получится, — пообещал муж, целуя ее в лоб. — Все задатки есть. И у вас получится, Дарина Станиславовна. А я все, от меня зависящее, сделаю.

Марина, среда

С Катькой Симоновой мы теперь встречались по средам, о чем было торжественно доложено моей старшей сестре, отцу, Мариану и господину Тандаджи. Клянусь, меня и в детстве так не контролировали. Иногда мне кажется, что я скоро должна буду сообщать о марках духов, которыми пользуюсь, и то, какой пастой я чищу зубы.

Хотя, уверена, сотрудники госбезопасности и так это знают.

В чем отличие принцессы от обычной девушки? Если горожанка хочет встретиться с подругами, она просто звонит им или заглядывает после работы. Если принцесса идет на встречу с подругой, то это превращается в событие государственного масштаба и девичьи посиделки становятся пыткой для полутора десятков человек. В холле скучают и упиваются чаем пара охранников, еще несколько, уверена, подглядывают с помощью биноклей в окна, руководитель охраны, ответственный за безопасность принцессы, утирает пот со лба и мысленно материт Ее Высочество, выслушивая донесения типа «она съела шоколадное пирожное, начальник», «девушки смеются и обсуждают модели нижнего белья, капитан».

И над всем этим парит зловещая фигура полковника Тандаджи, который, судя по его взгляду, предпочел бы запереть меня с сестрами в одиночных камерах и кормить только пюреобразными блюдами — чтобы Высочества, не дай Боги, не подавились. На этот взгляд я имела удовольствие полюбоваться после работы, когда зашла в Зеленое Крыло решить очередной государственный вопрос.

Тандаджи с момента знакомства напоминал мне большого отожравшегося крокодила. Зеленый крокодил в Зеленом крыле. Лежит такая махина на песочке, бревно бревном, почти не дышит. Но стоит подойти ближе — клац зубами — и нет смельчака.

Игорь Иванович Стрелковский лично мне был поприятнее. Да что там говорить — он был моей первой девичьей влюбленностью. Высокий, стройный, светловолосый, в форме — он всегда легко общался с нами, а Поля с ним даже дружила своеобразно.

Лет до двенадцати я страдала по Игорю Ивановичу. Потом я влюбилась в одноклассника, потом в другого, третьего, потом в популярного тогда певца Василия Луча — и каждый раз страшно переживала, плакалась Катюхе, мучила ее восхвалениями очередного избранника. Пока не поняла, что все мои сердечные порывы длятся не больше месяца, затем становится скучно, и я с недоумением гляжу на предмет своих воздыханий, гадая, что же я в нем нашла? Со временем я смирилась с тем, что на глубокое всепоглощающее чувство не способна. Точнее не так. Они все у меня были всепоглощающими, только быстро заканчивались. А семь последних лет не было и этого. Если не считать, конечно, мои вздохи по Мариану, но, положа руку на сердце, здесь было больше восхищения и зависти к тому, что Вася нашла своего мужчину. Сейчас я вполне отдавала себе отчет, что мне бы с таким, как Байдек, было бы очень тяжело.

Моя странная зависимость от Кембритча была почти рекордом — два месяца, но кто поручится, что завтра я не очнусь, как это уже бывало, с ровным сердцем и спокойной головой?

«Осталось понять, надеешься ты на это или боишься этого».

Из кабинета Тандаджи быстро выходили сотрудники управления с полубезумным видом хорошо пришпоренных лошадей. Кланялись, здоровались и убегали на свои места. Круглосуточно они тут, что ли? Я подождала, пока выйдет последний, заглянула в кабинет. Грозный начальник сидел с отрешенным лицом, поднял на меня глаза, встал.

— Добрый вечер, Марина Михайловна.

— Добрый вечер, полковник, — отозвалась я, проходя в кабинет. — У меня к вам просьба.

— Почту за честь помочь вам, Ваше Высочество, — ответил тидусский крокодил, кланяясь.

Интересно, только я слышу откровенное ехидство в его тоне?

— Это не займет много времени, садитесь, пожалуйста, — попросила я, аккуратно присаживаясь в кресло напротив стола. — Я хочу сделать татуировку. И мне нужно, чтобы вы порекомендовали мне надежного мастера.

— Татуировку, — произнес Тандаджи. И посмотрел на меня тем самым взглядом, видимо, прикидывая, есть ли в его казематах свободная одиночка.

— Совершенно верно, полковник, — видят Боги, мне очень хотелось рассмеяться.

Он некоторое время смотрел на меня, а я на него. Молча. Меня такими методами давления не проймешь — после пациентов, которые считают тебя кем-то вроде воплощения зла, потому что ты после операции на желудке заставляешь их питаться пюре и кашками.

— Боюсь, — проговорил он сухо и без запинки, будто повторял это уже много раз, — я не имею права принимать такие решения без согласия Ее Величества.

— Полковник, — ответила я любезно, — вы, конечно, можете доложить о моем желании Василине. Но тогда я пойду к своему старому мастеру. Он великий художник, но болтлив, как десяток сплетниц. И наверняка узнает меня по своей старой работе. Мы ведь не хотим, чтобы пикантные подробности появились в иностранных газетах? Помнится, он фотографировал мою спину для своего каталога…

Крокодил моргнул третьим веком и уставился на меня тяжелым взглядом хищника, у которого пасть замотана скотчем. Нужно было срочно смягчать удар.

— Я понимаю свою ответственность, господин Тандаджи, поэтому и пришла к вам. Вы ведь не откажете мне в этой маленькой просьбе?

— Как я могу, — леденящим тоном ответил тидусс, — для меня счастье угодить вам, принцесса. Все можно решить проще — мы договоримся с вашим мастером на магконтракт, если вы дадите его координаты. И захочет рассказать, но не сможет.

— Это было бы прекрасно, полковник, — вот что значит, профессиональный подход!

— Возможно, вы в ответ удовлетворите мое любопытство? — ненавязчиво вопросил тидусс.

Победу было рано праздновать, и я насторожилась. Но кивнула.

— Почему вы дали кровь виконту Кембритчу?

— Из милосердия, полковник, — объяснила я, вставая. Надо было уходить — скотч трещал, мелькали острые зубы, и рептилия медленно подползала ко мне.

— И все? — вежливо спросил Тандаджи, поднимаясь вместе со мной. Взгляд стал острым, колким. Неужто догадался?

— Он достойный человек, полковник, — сказала я, отступая к двери и видя, как на его лице на мгновение мелькнуло удовлетворение. — Мне этого достаточно. До свидания и благодарю за содействие.

К Катиному дому я доехала быстро, охранники привычно остались в холле, а мы болтали, глядя на ее дочерей, которые расположились тут же, на полу, с раскрасками. В доме даже запах изменился — пахло радостью, чистотой и пекущейся на кухне шарлоткой. Но снаружи он все равно производил угнетающее впечатление.

— Ты выглядишь куда свежее, — похвалила я ее, — но я все не оставляю мысль затащить тебя на ипподром. Я занимаюсь с Пастухом по вторникам и четвергам, если нет других дел, тебе бы тоже пошло на пользу. Там есть детский круг, кстати, и чудные пони, девочки будут в восторге.

— Мариш, — рассмеялась она, — я сто лет уже не ездила верхом. Дай мне немного полениться в своем коконе. Ты так упорно выпихиваешь меня в жизнь, что я чувствую себя старушкой, которой ничего не надо.

— Я тоже думала, что мне ничего не надо, кроме работы, Кать, — подруга была права, конечно, но мне очень уж хотелось, чтобы она забыла все, что с ней случилось. А как забыть? Только создав прослойку из новых впечатлений. — Но это как снежный ком. Сначала пробуешь одно, потом другое, а потом недоумеваешь, как ты жила без всего этого?

— Я подумаю, — сказала она деликатно. — Я вообще уехать хочу, Мариш. На побережье, поближе к монастырям Триединого. Душно мне последнее время, тяжело очень. За девочек боюсь. Если сойду с ума, кто о них позаботится?

О том, что она Темная, Катя по большому секрету рассказала мне в шестом классе. И о том, что с людьми их крови иногда происходят страшные вещи — появляется одержимость, может вселиться какая-то иная сущность. Спасская готовилась поступать в МагУниверситет, поэтому ходила в храм, принимала какие-то настои, но, честно говоря, это всегда мне казалось надуманной проблемой. Странно бояться девчонки, с которой дружишь с первого класса, даже если про потомков Черного Жреца рассказывают страшные сказки, а демонами, сосущими кровь, пугают детей. В конце концов у нее была куча возможностей покусать меня, когда она оставалась ночевать в моих покоях. Да и сейчас, несмотря на смерть мамы, я никак не могла соотнести Катюху и чудовище, ставшее причиной нашего несчастья. Тем более что, кажется, она сама себя боялась больше, чем могли бы это делать окружающие, знай они семейный секрет Спасских.

— Кать, — повторила я то, что говорила уже много раз. — Ты сама мне рассказывала, что твоя бабушка была на четверть Темной. То есть в тебе в худшем случае одна шестнадцатая их крови. Если уж с ней, как и с твоей прабабкой, не говоря уже о матери и сестрах, ничего не произошло, то почему должно случиться с тобой?

Она неопределенно пожала плечами.

— У тебя просто депрессия, подруга, — я пересела к ней на диванчик, приобняла за плечи. — А на побережье ты быстро заскучаешь, уверена.

— Да уж, — вздохнула она и отправила в рот фигурную печенюшку, — после затворничества в Симоново я себя в столице до сих пор чувствую дикаркой.

— Вот, — я легонько потрясла ее, — а что делать на побережье зимой? Там слякоть и тоска. Ну, хочешь, я договорюсь, чтобы тебе с девочками выделили покои во дворце? Пока продашь дом, пока новый купишь, чтобы не жить здесь? Может тебе из-за этого тяжело, из-за того, что все напоминает о Симонове? Малышки в садик будут ходить с моими племянниками, все тебе полегче.

Она не успела ответить — зазвонил телефон. Я посмотрела на экран — Мартин.

— Девочка моя, — сказал он вкрадчиво, — у меня к тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

— Мне уже страшно, — призналась я, вставая и подходя к окну. Горничная как раз заносила пахнущую яблоками, сладким сливочным маслом и корицей шарлотку в гостиную. — Но любопытно тоже. Что ты придумал?

— В пятницу Серебряный Бал у Инландера, — пояснил барон, — и Его Величество Гюнтер тоже будет там присутствовать. И я получил приглашение. Будешь моей спутницей, прекрасная принцесса?

— Мартин, — с сожалением проговорила я, — это закрытое мероприятие. Лица моего ранга должны приезжать по особым приглашениям. Представляешь, что напишут — что принцессе Рудлог не удалось получить персональное приглашение, поэтому ей пришлось стать сопровождающей?

— Какая ты правильная, — он засмеялся. — А если я тебе скажу, что это маскарад? И что даже члены йеллоувиньской императорской семьи не брезгуют появляться там под масками? Единственное условие — серебряное платье у дамы, серебряный жилет у кавалера. Соглашайся, Марин. Когда еще ты потанцуешь на Серебряном Балу? Я был один раз всего, это феерично!

— Ты настоящий мужчина, — произнесла я язвительно. — Где я, по-твоему, до пятницы найду серебряное платье? Да и работаю я, Мартин. И еще, — я поколебалась, — еще по одной причине я не хочу.

— Бал начинается в десять. А твоей причине будет не до тебя, — безжалостно сообщил он, — ему будет кланяться аристократия. Луциус объявит его наследным герцогом Дармоншир, так что не бойся, он будет прочно зафиксирован в окружении жаждущих выразить ему свое почтение. Ну как? Неужели ты оставишь меня в беде?

Он вымученно застонал в трубку и я захихикала.

— Шантажист.

— Я знал, что ты согласишься, моя девочка. Чем занимаешься?

— Я у Кати. Готовлюсь уничтожать шарлотку, — ответила я, вдыхая сладкий яблочный аромат.

— Мой любимый десерт, — произнес он с тоской. — Съешь и за меня кусочек. Я еще не ужинал. Только-только домой пришел.

Катя делала мне какие-то знаки, и я присмотрелась, пытаясь расшифровать.

— Подруга говорит, присоединяйся к нам, — Спасская закивала, шепотом попросила горничную поставить еще приборы.

— Даже не подумаю отказаться, — засмеялся он и отключился.

Катины дочки, чинно сидящие за столом и ожидающие лакомства, с восторгом уставились на веселого дядьку, шагнувшего в гостиную из Зеркала. А он смутился, увидев детей, помахал бутылкой вина, которую держал в руке.

— Надо было брать лимонад, — сказал он со вздохом. — Герцогиня, — поклонился Катерине, — счастлив вас видеть.

— Рада, что согласились составить нам компанию, барон, — вежливо ответила подруга. — Располагайтесь свободно. Сейчас накроют ужин.

Я встала, забрала бутылку, поцеловала Мартина в щеку, и он ответил, чуть помедлив.

Вечер пошел куда веселее. Мы пили вино, маг шутил, Катя явно расслаблялась, хохотала со мной в голос, девочки с удивлением глядели на смеющуюся маму. Они тоже заразились весельем, бегали по гостиной, пищали, визжали, лезли к нам на руки, требовали у дяди мага показать им фокусы. И он показывал — по столу кругом бегала маленькая лошадка, сотворенная из вина в бокале, оставляла красные следы, но это никого не смущало. Раскраски порхали, махая листами, как птицы крыльями, карандаши танцевали народные танцы под наши дружные хлопки в ладони, огонь в камине то превращался в семейство прыгающих зайчиков, то окрашивался в разные цвета. В конце концов дети стащили Мартина с кресла к себе на пол, и он, очень артистично подлаивая, бегал на четвереньках трусцой, катая на себе обеих девчонок разом.

— Он какой-то невероятный, — тихо сказала мне подруга — мы сидели, разомлевшие от вина и сытной еды, на диване, и наблюдали за этим буйством. — Если б не видела своими глазами, никогда бы не поверила, что такие мужчины существуют. Он как большая добрая собака, Марин.

«Большая собака» упал на бок, вытянув «лапы», и девчонки со смехом стали его тормошить.

— Да, — согласилась я задумчиво и грустно. — Ты права, Катюш.

Во дворец я приехала к полуночи. Там ждал меня соскучившийся Бобби, огромный медведь в углу. И простой, перевязанный лентой, букет полевых цветов с пшеничными колосьями и острыми листиками-сердечками южных вьюнков.

Вечером среды младшие сестры Рудлог тоже устроили своеобразный девичник. Они собрались в спальне у Каролинки поболтать и параллельно включили страшно романтический фильм про любовь вождя повстанцев и принцессы (в конце он трагично умирал, и девочки готовились поплакать).

Шестая принцесса ухитрилась и в идеально убранной комнате создать ощущение беспорядка — стены были увешаны плакатами с изображениями спортсменов и кинозвезд, к люстре привязаны какие-то вырезанные звездочки, полумесяцы и сердечки, напротив кровати висела плетеная рамка с вставленными туда семейными фотографиями.

Стол, к которому она запрещала прикасаться горничной, был завален набросками, карандашами, мелками. А рисовала она на полу.

Вот и сейчас Каролина чиркала по бумаге карандашом, глядя на болтающую Полю, а Алинка просматривала альбомы с рисунками.

— Двести метров ткани! — возмущалась Полина, размахивая руками. — Двести метров на одно платье! И это я еще потребовала не делать длинный шлейф! В юбке двенадцать слоев шифона, девочки, от темно-зеленого до золотого, и все это будет взбито, как безе. Я точно не смогу сделать ни одного шага, — закончила она сокрушенно и упала на кровать, уставившись в телевизор. Там как раз чумазый повстанец пытался допрашивать принцессу, выглядевшую удивительно свеженакрашенно после того, как он ее сутки вез, перекинув через круп лошади.

— Так зачем ты согласилась? — недоуменно спросила Алина, поднимая взгляд на сестру.

— Оно красивое, — удрученно призналась Полли и вздохнула. — Хочу поразить Демьяна. Надо начинать строить семейную жизнь с сильных позиций, — добавила она тоном умудренной опытом дамы.

— По-моему, — разумно заметила Али, — с такой широкой юбкой бедный Демьян к тебе просто не подберется. Не дотянется, чтобы поцеловать. Это не платье получается, а линия последней обороны.

Полли помрачнела, задумалась.

— Попрошу спереди сделать не так пышно, — решила она и снова села. — Молодец, сестренка. Если еще что-то блестящее придет тебе в голову — говори, пока не поздно.

— Пол, не двигайся, — раздраженно цыкнула на нее увлеченная Каролинка, — повернись ко мне.

Полли послушно повернула голову, краем глаза наблюдая за красиво рыдающей принцессой и осознающим то, какой он подонок, разбойником.

— Как у них все просто, — пробурчала она, — поплакала и мужик твой.

— Каролин, — спросила Алинка, показывая альбом с небрежно зарисованной мужской фигурой, — а кто это?

Младшая мельком глянула, снова уткнулась в рисунок.

— Это я в музее нашем нашла. Статуя воина, ей лет пятьсот. Такая красота, не смогла мимо пройти. А что?

— На Матвея похож, — пробормотала Алина. — Забавно. Одно лицо. И фигура такая же…

— Ну-ка дай посмотреть, — Поля спрыгнула с кровати под возмущенный возглас Каролины, выдернула лист из рук пятой принцессы. — Матвей — это твой парень? Здоровый такой, да? На награждении был? Слушай, а ведь правда похож. Только этот старше гораздо.

— Он не мой парень, — буркнула Алинка, — он мой друг.

— А нравится тебе? — вкрадчиво спросила Полли. — Он симпатичный. Кажется, очень добрым. И смеется прикольно, — она надула щеки и передразнила низко и гулко: — Ха-ха-ха!

— Нравится, — призналась Али. — Схожу завтра в музей, посмотрю. Любопытно.

— Полина, сядь на место, — строго прикрикнула на старшую Каролина, и будущая королева Бермонта, фыркнув, вернулась на кровать. Все равно делать было нечего — Демьян опять выезжал куда-то с визитом, так что можно было и задержаться для поболтушек с сестричками.

Ведь до свадьбы оставалось меньше месяца. До того, как она назовет Демьяна Бермонта своим мужем.

И при всем невероятном счастье, которое испытывала четвертая принцесса дома Рудлог, тонкой грустью приходило осознание, что такие беззаботные и смешные посиделки с сестрами уйдут в прошлое.

 

Глава 20

Инляндия, герцогство Дармоншир

В воскресенье, на следующий день после беседы с Луциусом, Кембритч уже в статусе хозяина приехал в Дармоншир-холл, герцогский дворец, расположенный в старой части Лаунвайта, недалеко от королевской резиденции. В отличие от Рудлога, где парковые зоны находились перед особняками и скрывали дома от любопытных глаз, в Инляндии было принято выставлять пышные фасады напоказ, ограничив доступ узкой площадкой за оградой с гербами владельцев. Зоны для отдыха и прогулок располагались за домами, на задних дворах, и тоже не были большими — там помещались разве что корты для любителей тенниса да цветочные сады, иногда небольшие декоративные пруды.

Дармоншир-холл немногим уступал великолепием дворцу Инландеров. Трехэтажное длинное здание с двумя башенками по краям, с выступающим застекленным эркером над центральным входом, поддерживаемым колоннами и ленточным балконом по всей длине второго этажа, было облицовано песочного цвета плиткой. Люк любил этот дом, несмотря на сложные отношения с дедом.

Теперь старик умер, а ему, как он ни сопротивлялся, пришло время принимать свое наследие.

Слуги были уже оповещены о приезде нового хозяина и, выстроившись в холле для приветствия, с некоторой опаской глядели на наследного Дармоншира, видимо, вспоминая его широко освещаемые прессой подвиги семилетней давности.

Но, похоже, он выглядел вполне благообразно и, убедившись, что герцог не начал тут же пить и буянить и не привез с собой компанию дружков и шлюх, обслуга успокоилась. Этому способствовали и премии, выписанные новоявленным хозяином за верную службу, и его слова о том, что увольнять он никого не собирается.

Люк провел в доме несколько дней, просмотрел бумаги в кабинете деда, поставил подписи на счетах, поговорил с душеприказчиком и финансистом, получил полную информацию о своем состоянии и принадлежащей ему недвижимости. И в среду, после завтрака, уехал выбирать себе автомобиль.

Герцогство Дармоншир находилось на юге Инляндии, захватывая несколько сот километров морского побережья. Через пролив в хорошую погоду даже можно было разглядеть северные холмы острова Маль-Серена. А с востока герцогства, на границе с Рудлогом, располагались графские владения матери Люка, леди Шарлотты. Собственно, оттуда он и сбежал из страны после очередной ссоры с дедом, назвавшим его сукиным сыном, позором рода, избалованным щенком и прожигателем жизни.

Честно говоря, дедуля был еще мягок в своих определениях. И до противного прав.

Жаль, что его не вернешь, чтобы покаяться.

Через полчаса после покупки он уже выезжал из столицы на новенькой «Колибри». Красной, низкой, с магусилителями двигателя, с современнейшей системой безопасности. На ходу она была мягка, как губы любимой женщины, разгонялась за две секунды до ста двадцати и могла выжать до четырехсот пятидесяти. Единственная в столице, одна из пяти в мире, месяц назад поступившая в продажу, она точно ждала именно его. И пусть он сделал компании-производителю годовой бюджет по продажам. Пташка этого точно стоила.

До имения Дармоншир было около восьми часов по трассе, и, хотя старый герцог был так богат, что мог себе позволить иметь частные телепорты и в имении, и в городском доме, Люк ни за что бы не отказался от возможности пролететь по шоссе. Во-первых, его машины остались в Рудлоге, и это стало хорошим поводом пройтись по салонам. А во-вторых, ему всегда хорошо думалось за рулем. А подумать было о чем. Слишком много загадок, слишком велико искушение снова ввязаться в расследования.

И сейчас, несясь по широкой трассе, обгоняя машины, любуясь на туманные рыжие поля с пасущимися козами и живописные городки родной Инляндии, пролетающие мимо, Кембритч курил, размышлял и систематизировал имеющуюся информацию.

Инландер обложил его со всех сторон, и подобная настойчивость была странной, даже при вполне правдоподобном объяснении о данном его деду слове и необходимости иметь лояльных людей вокруг трона. Луциус явно вел свою игру. А Кембритч терпеть не мог быть участником игр, в которых не он был организатором и исполнителем. Хотя бы потому, что никогда не знаешь, выйдешь ты в дамки или станешь пешкой для размена.

Размен в нынешней ситуации был более чем вероятен. Люк просмотрел документы, переданные ему Тандаджи. Разрозненные факты, вырезки из газет, донесения.

Тринадцать лет назад в Инляндии уже была попытка захвата власти. Некто Стормс, назвавший себя неучтенным потомком Белого, организовал местные банды — и поднял восстание в графстве Сендроуд, расположенном к северу от столицы. Восставшие за несколько дней перерезали половину местной аристократии, блокировали и расстреляли военные части, запугали население. Нашлись деньги на наемников и на оружие. И подоспевшую армию встретили удивительно слаженно. Если бы не помощь Рудлога и Блакории — первый прислал на помощь егерские полки, вторая — несколько отрядов боевых магов — неизвестно, чем бы дело кончилось.

Сам Люк смутно помнил то время. Он бы тогда не заметил и конца света, наверное.

Пока армия уничтожала отряды бандитов, в Лаунвайте произошла серия покушений на Луциуса и аристократов, связанных с королевской семьей близким родством. Тогда быстро сработала служба безопасности. Но все же недостаточно быстро — погибли сестра Луциуса, принцесса Анна с сыном, были убиты его двоюродные братья. Сам Инландер с сыновьями чудом избежал смерти. Убийц нашли и задержали, задержали и заказчиков. А вот материалы допросов были, естественно, недоступны.

И затем за прошедшие тринадцать лет один за другим погибали ближайшие родственники дома Инландер. Кажется, по естественным причинам или из-за несчастных случаев. Были происшествия и с принцами, к счастью, не фатальные. Но аккуратно подобранные Тандаджи газетные вырезки, лежавшие в папке, наглядно демонстрировали то, что это не случайность. Кто-то последовательно и неспешно уничтожал династию Инландер. Работы у убийц было еще много — потомки Белого были плодовиты. И вряд ли служба безопасности страны не заметила этой тенденции и не работала над поиском таинственных злоумышленников. И раз до сих пор их не нашли — значит, это кто-то очень серьезный.

Кембритч ощутил знакомое азартное покалывание в пальцах и досадливо потер переносицу, снова закурил. Стоит ли ввязываться туда, где не справилась огромная служба безопасности со всеми ее ресурсами? Есть ли смысл?

Если это даст ему свободу от условий Луциуса — почему бы и нет?

Не то, чтобы он не понимал, что ему придется когда-нибудь жениться. Если только не получится закончить жизнь холостяком и передать дедулино наследие младшему брату. Просто он в принципе не был готов это сделать в ближайшее время. Только не сейчас, когда Марина Рудлог откликнулась ему.

Он хотел ее так, что уже не мог думать о другой женщине в своей жизни и в своей постели, и не мог припомнить, чтобы кто-то вызывал в нем такое ослепляющее желание. Да и вообще думать получалось с трудом. Одно он знал точно — Марина была в нем и вокруг него, не проходило и получаса, чтобы он не вспомнил ее. Возможно, это и называлось любовью — но как же изматывающа и сложна тогда эта любовь, и как похожа она на вожделение, может, он просто зациклился на недоступной цели.

Он и раньше увлекался женщинами, желал и добивался их, но умел и спокойно отступать, если дама оказывалась непреклонной. Сейчас же не получалось, хотя он был связан долгами со всех сторон, и это было необходимо.

Впрочем, анализировать свое отношение он сможет потом, когда получит ее, когда остынет, успокоится. Но не сейчас, точно.

Он сбросил скорость, выкинул в окно сигарету и набрал на телефоне привычный номер иоаннесбуржской службы доставки цветов. И подробно описал, какой букет он хочет заказать. Такой, чтобы она услышала его «Я помню о тебе и о том, как все началось. И я хочу, чтобы ты знала, что будешь моей».

Вторую половину пути Люк проехал по побережью. Море справа было серым, тяжелым, пенным — волны катились наискосок к берегу, обрушивались на блестящие, темные галечные пляжи. Здесь, на юге, море практически не вставало льдом — сказывались теплые течения и близость Маль-Серены. Прибрежные городки, рыбацкие поселения и санатории тянулись сплошной лентой.

Дорога к замку герцогов Дармоншир уходила от побережья влево. А справа, за спускающимся к морю городком — у инляндской знати и высших военных чинов в свое время появилась мода покупать здесь особняки — белыми птицами качались на волнах многочисленные яхты, пришвартованные у многоярусного зубчатого причала. Их было несколько десятков, и Люк не отказал себе в удовольствии остановиться. Вышел из машины, закурил, присмотрелся и не поверил своим глазам. И вместо того, чтобы свернуть к имению, вырулил на узкие улочки курортного городка, придерживая свою пташку, чтобы не рвануть вперед и не напугать чинно прогуливающихся по тротуарам благолепных старушек и осанистых стариков. И остановился на парковке у яхтенного причала.

Да, она была там. Его яхта.

Небольшая, всего на одну каюту, с узким клювом носа, с крытой рубкой и площадкой для рыбной ловли и загара. С набором цифр на борту — Люк так и не дал ей имя. Он купил ее за год до отъезда в Рудлог и никогда не привозил сюда ни своих женщин, ни друзей. Яхта была только для него одного — когда было совсем погано, он приезжал сюда и выходил в море.

Навстречу ему вразвалочку вышел старый сторож, сощурился. Люк узнал его — на коричневом от морского загара лице прибавилось морщин, и борода стала еще белее.

— Молодой Кембритч! — сказал старик удовлетворенно. — Ха, ха. Проспорил мне Джорджи бутылку. Я говорил, что вы не бросите ее. Ха. Ха.

— Рад тебя видеть, Пьер, — громко произнес Люк, морщась от ветра. — Я не знал, что дед ее не продал.

— Да ну. Да ну, — негодующе проворчал старый моряк. — Распорядился, чтобы присматривали, выходили на ней в море. Ха. Старый герцог знал толк. Судном, как и женщиной, надо регулярно пользоваться, чтоб не заржавело, — он почесал затылок под широкой шляпой, захохотал так, что Люк тоже улыбнулся, заряжаясь его искренним настроением. — Ребята техосмотр регулярно проводили, подсушивали ее на зиму. Ходит, как юница, не сомневайтесь. Хоть сейчас в море.

— Сейчас не пойду, — ответил Люк, поднимаясь со стариком на борт, — только посмотрю и к дому.

Он действительно облазил всю яхту, узнавая, вспоминая. И это чувство узнавания росло комом, пока он ехал по узкой дороге лесопарка, отмечая знакомые с детства и юности места, и накрыло его тяжелой волной, когда он увидел высокие стены и башни четырехугольного замка, поднимающиеся на холме, доехал, припарковался во дворе и вошел в холл. Ощущение тяжкого оглушения не проходило и пока повторялась процедура представления слуг, пока он ходил на семейное кладбище, к могиле почившего деда, пока ужинал в роскошной огромной столовой, раздражаясь на неторопливую торжественность прислуги, и отдыхал после в старинной позолоченной ванне. Замок Вейн всегда воспринимался им неотделимо от деда, герцога Кристофера Дармоншир, и без него казался совершенно чужим.

Воспоминания, неприятные и болезненные, настойчиво лезли в голову, и не помогала ни бутылка превосходного вина, стоящая тут же, на столике, с бокалом, ни усталость, зовущая в кровать. Он пил вино, глядел в низкий потолок, и ему казалось, что он один в этом гулком, тяжелом пространстве и нет никакой возможности избавиться от противного чувства стыда, угнездившегося где-то у сердца.

Отец уехал из страны, когда Люку исполнился год. Дед настаивал, что наследник герцогства должен расти в Инляндии, Кембритч-старший мечтал о политической карьере — ему сделали протекцию в весомой партии Рудлога. Он приезжал редко, и эти приезды были пыткой как для леди Шарлотты, исполняющей прихоти мужа, только чтобы не давать ему повода снова пройтись по ней, по сыну или по имению, так и для маленького Люка.

В отсутствие графа Кембритча наследнику и единственному ребенку позволялось все. Графство приносило хороший доход, и мать с удовольствием баловала Люка. Он носился по имению и окрестностям, набивал синяки и шишки, доводил гувернера, не поспевающего за ним, и хулиганил в полной уверенности, что весь прекрасный мир принадлежит ему.

Новоиспеченный герцог Дармоншир потянулся за сигаретой — вода в ванне бултыхнула, закачалась — прикурил и усмехнулся.

С того времени мало что изменилось. Он до сих пор так считал. Только понял, что мир — бульон из людских пороков. И принадлежит тому, кто умеет играть с этими пороками.

Дым смешивался с паром, закручивался в замысловатые фигуры, растекался по потолку, а Люк лежал в полудреме, не сопротивляясь более набегающим воспоминаниям.

Самым светлым в его детстве всегда была мать. Теплая, добрая, ласковая. Он не помнил, чтобы она повышала на него голос — хотя сейчас, в свои тридцать пять, понимал, что частенько просто нарывался на хорошую порку.

Один раз, лет в пять, Люк так набегался, что залез в собачью будку поиграть со щенками — и ведь с месяц как ощенившаяся сука не тяпнула его, не рыкнула даже. Животные к нему вообще относились снисходительно, слушались. Он пробрался в узкий лаз, поглядел на копошащихся пискливых малышей и заснул там, прижавшись к собачьему горячему боку. Проснулся только ночью, когда на парковке перед домом мигали огнями несколько полицейских машин, в лесопарке мелькали фонари, раздавались голоса членов поисковых групп и лай собак.

Полицейские и спасатели с непередаваемыми выражениями на лицах наблюдали за бредущим ко входу в Мелисент-хаус заспанным черноволосым мальчишкой. Он еще полюбовался на машины, попросил посидеть за рулем, спросил, зачем приехали.

— Постоять приехали, — с юморком ответил один из спасателей. Они на него не сердились, улыбались — пусть вызов был ложный, зато ребенок живой. Слишком часто эти люди видели совсем другое.

И мать не сердилась. Она его схватила в охапку, зацеловала всего и зарыдала так, что он испугался.

В шесть ему подарили двухколесный велосипед. И именно тогда, отчаянно накручивая педали по лесопарку, ощущая баланс и предугадывая необходимые маневры каким-то шестым чувством, съезжая с холмов так быстро, что ветер больно бил в лицо, он навсегда и прочно полюбил скорость.

Леди Шарлотта просила его быть осторожнее, но он только отмахивался. Осторожность пришла тогда, когда он сломал руку — и целый месяц не мог ездить. Это стало худшим наказанием, чем боль.

Тогда, лежа в постели с закованной в гипс рукой, засыпая после прихода виталиста, он возмущенно слушал разговор деда с матерью.

— Надо забрать у него велосипед, иначе в следующий раз он сломает себе шею, — беспокойно выговаривал дед.

— Отец, ты же знаешь, кровь не обманешь, — отвечала мать и гладила ушибленного сына по голове. — Да и как я отниму? Он расстроится.

Да, она всегда была на его стороне.

И тем контрастнее были жесткие требования по дисциплине, исходящие от Кембритча-старшего во время визитов, его уничижительные нотации после каждого неверного движения. Тем тягостнее было его здесь пребывание. И мать словно замораживалась, улыбалась вымученно, ходила прямо, без свойственной ей легкости.

Но Кембритч уезжал, и сразу после отъезда отца горничные проветривали родительскую спальню, вымывали ее и перестилали белье. И снова начиналась вольная счастливая жизнь. С учебой на дому, которая Люку давалась удивительно легко. С поездками к деду, тоже ни в чем не ограничивающему внука, с его серьезными вопросами по географии, истории, политике, с рассказами о Дармоншире, с совместными походами на яхте, с прогулками по парку.

Счастливое время было, да.

Люк вяло шевельнул рукой, стряхивая пепел, снова затянулся. Начинала болеть голова, но вставать не хотелось.

Как гром среди ясного неба прозвучало намерение Его Светлости отдать внука в закрытое кадетское училище в столице. Кристофер Дармоншир сам закончил его и пребывал в непоколебимой уверенности, что только военная дисциплина может сделать из двенадцатилетнего подростка мужчину.

— Хватит, — непривычно строго сказал он возмутившемуся Люку, — цепляться за материнскую юбку, пора взрослеть.

Соли подсыпал и не вовремя приехавший отец, горячо поддержавший принятое решение — хотя они с тестем друг друга не переносили.

Люк до последнего не верил, что кто-то пойдет поперек его желаний, и в конце концов устроил совершенно позорную истерику — орал, бился, падал на пол — когда его вместе с вещами уводили через телепорт в герцогский дом в Лаунвайте. Оттуда уже, с напутствиями не посрамить честь рода, ошарашенного предательством обожаемого деда подростка препроводили в училище.

Мать, зажатая с двух сторон волей властных мужчин, робко упрашивала оставить сына с ней, не ломать ему жизнь. Но ее не слушали. А жаль.

В первый же день в училище Люку остригли длинные волосы, выдали несколько комплектов неудобной формы и показали личную койку у окна и большую тумбу — все личное пространство в комнате на двенадцать человек. Там учились в основном дети военных чинов, да редкие «счастливчики» из аристократических семей, и нравы были самые жесткие. Преподаватели относились к ним не как к детям — как к кадетам, все было мрачно, регламентированно и уныло. После своей детской вольницы он долго не мог привыкнуть к жизни по распорядку, к тупым заучиваниям устава, к построениям, к неудобной форме и самообслуживанию. Ему не хватало движения. В надежде на то, что его исключат — нарушал все, что можно, хамил учителям, задирал других кадетов. Но его не исключали. Лишали обедов и ужинов, ставили на дежурства, запирали на гауптвахте — и строчили донесения в Дармоншир.

Люк неоднократно сбегал, возвращался к матери в городской дом, та прятала его — но всегда находился тот, кто доносил деду о появлении наследника — и беглеца возвращали обратно. К взысканиям и штрафам, к позорным отработкам с уборкой территории, сортиров и прачечных. Ему все казалось, что в этой школе из разных людей делают совершенно одинаковых, безрадостных, озлобленных, да и нравы были как в любом подростковом коллективе — стайные, безумные. Преподаватели то ли не могли уследить за всеми происшествиями, то ли считали стычки между учениками элементом воспитания «настоящих мужчин», но драки происходили регулярно.

Именно в училище он научился драться и полюбил это дело. Его безудержная энергия требовала выхода, учебные физические нагрузки его не выматывали, Люк привычно задирал окружающих, получал тумаки, сам махал руками. Так одну из подростковых ожесточенных потасовок прямо на плацу увидел вечером дежурящий преподаватель по боксу. Растащил шипящих и грязно ругающихся друг на друга представителей «цвета нации», выстроил их, шмыгающих разбитыми носами, у стеночки, и произнес краткую, цветистую и емкую речь.

— Вы не мужики, а тупые волчата, — припечатал он первокурсников, — так, махая кочерыгами и визжа, дерутся только бл*ди в борделях. А вы кто? Мужики? Точно? А ну-ка проверьте! Что между ног у вас, спрашиваю?

Подростки молчали и с ненавистью косились друг на друга.

— Позорище, — боксер сплюнул на плац, — драка — благородное искусство, а не свалка. Чего вы тут друг друга щупали? Девок щупать будете, когда щупалки отрастут! Зарразы! Раз прыткие такие — после уроков всем стадом ко мне в зал. Объясню и покажу. А этого смехотворного бл*дства я чтоб больше не видел! Все понятно?

— Так точно. Так точно, майор Уилсон, — ломающимися голосами сообщили красные от унижения «волчата». И побрели в казарму — умываться.

После, в зале, во время тренировок, они даже подружились. Легко подружиться, когда предмет ненависти общий — сквернословящий и насмехающийся краснолицый майор.

Впрочем, обучал он на славу. И правила вбивал в буквальном смысле слова. Объяснял, как вести себя и в кабацких драках, и при спорах с дворянами, ставил удары, отчитывал. Выматывал их как мог.

Майор умер от инфаркта прямо во время тренировки, на последнем курсе. Он был одинок, курил, как паровоз, пил — и грубоватой отцовской любовью любил своих воспитанников. И последние его слова были «Теперь без меня, волчата».

Люк невесело подумал, что майору-то было всего тридцать шесть. Совсем молодой, чуть старше его самого сейчас, он казался им, мальчишкам, умудренным стариком. Уже после Кембритч оценил то, что этот угрюмый мужик для них делал. Он учил их жизни — не светскому этикету, который в них вкладывали наравне с уроками словесности, актерского искусства, математикой и танцами, на которых мальчишки, кривясь и оскорбляя друг друга, становились в пары. Он легко говорил о женщинах, отвечал на вопросы, волновавшие парней, вступающих в период созревания, выслушивал проблемы с родителями и давал советы — прямолинейные, невежливые. Не давал им спуску, награждал обидными прозвищами — сам Люк был у него «доходягой» — но при этом помогал небогатым ученикам, тратя на них скудную зарплату военного преподавателя. Да и тяжелый, заставляющий потеть и кривиться от боли труд в зале и на ринге стал тем немногим, что радовало Люка в училище.

И только когда Люк приезжал на каникулах в Мелисент-хаус, к матери, он снова погружался в ее спокойную, безграничную любовь, словно возвращался обратно в детство. Он не оставлял надежды переубедить деда, устраивал ему скандалы, пытался говорить холодно и с достоинством, уговаривал с шутками и смехом, оскорбленно молчал и игнорировал его — но итог был один. Он снова уезжал в училище.

Вода в ванне совершенно остыла, и Кембритч неохотно встал, вытерся, захватил полупустую бутылку, бокал и сигареты и побрел в едва успевшую прогреться спальню. Сел на кровати, вытянув длинные ноги поверх тяжелого белого покрывала с вышитыми серебром гербами Дармоншир, налил себе еще вина и отсалютовал языкам пламени в камине.

— За тебя, старый деспот, — сказал он мрачно и выпил залпом, как виски.

Второй отрадой в училище была гоночная трасса, расположенная через дорогу. Из окна третьего этажа, на котором находилась комната Кембритча, было превосходно видно соревнования. Он почти полгода подглядывал через стекло, слушал шум моторов, наблюдал за проносящимися с невероятной скоростью болидами, за женщинами в широких шляпках, за вальяжными мужчинами, за пилотами и суетой у боксов. В один из выходных на третьем курсе купил билет на очередной тур Гран-при трасфлая в Инляндии. И пропал.

К окончанию училища он знал всех пилотов по именам, ухитрился стать своим в боксе одной из команд — его поначалу гнали, потом узнали, что перед ними внук самого Дармоншира и сменили гнев на милость, предупредив, однако, что ежели сольет секреты конкурентам, то имя ему не поможет. Люк в те дни, когда команда выступала в Лаунвайте, смиренно сидел в уголочке, наблюдал за суетой, за подготовкой машин к старту, потом болел за «своих» и был совершенно счастлив, когда пилоты «Бронз» выигрывали. Со временем к нему привыкли так, что считали чем-то вроде талисмана команды, стали показывать устройство болида, объяснять, как собирать машину, как подбирать шины. Давали мелкие поручения, звали на буйные празднования побед. И даже позволяли катать по трассе. Ради этого он готов был часами подавать инструмент и слушать подтрунивания механиков. Потому что во время заездов сливался с узким болидом, чувствовал скорость и взрыв адреналина всем телом, и с удовольствием принимал удивленные похвалы видавших виды работников.

Там же, в боксе команды «Бронз», за стойкой с шинами, на потертом, пропахшем маслом диванчике, он потерял девственность в свои шестнадцать лет, оказавшись предметом внезапного интереса одной из пышногрудых болельщиц. Рози, веселая и незакомплексованная, научила его радостям секса. И стала первой в череде многих. Там он и полюбил женщин с их влажными темнеющими в минуты удовольствия глазами, с крутыми изгибами мягких тел, так отличающихся от мужских, с умелыми руками и губами, с горячей и желанной глубиной, приносящей не меньше удовлетворения, чем хорошая драка.

С того времени он не отказывал себе в женском обществе. И не было до сих пор такого, чтобы одна затмевала всех остальных. Они все были разными — и сколько их еще, непознанных, было вокруг?

После окончания училища герцог Кристофер Дармоншир вызвал вытянувшегося, окрепшего внука к себе. И потребовал поступать в Лаунвайтский государственный университет, на управление предприятиями и хозяйствами — наследнику это было необходимо.

Но тут Люк уперся и выдвинул встречное условие. Дед делает ему протекцию в команду «Бронз», оплачивает обучение, тренировки и вкладывается в болид. А он идет туда, куда ему укажут, но на заочное. И учится так, чтобы нареканий не было.

Старый герцог хмыкнул, постучал пальцами по столу, позвонил владельцу «Бронз» и выписал чек.

Три года тренировок и участия в юниорских чемпионатах — и Лукас Кембритч вышел на свой первый взрослый заезд. Он стал сенсацией мира трасфлая, придя первым, потеснив в упорной борьбе тогдашнего чемпиона. Такого не бывало никогда — чтобы новичок сразу стартовал с победы. Газеты пестрели заголовками о молодом даровании, у него брали интервью, снимали репортажи — а он успевал учиться и выигрывал один кубок за другим. Не чурался благотворительности, поддерживал детские дома, делал щедрые взносы в свое кадетское училище. Ему нравилось общаться с подростками — те смотрели на чемпиона, открыв рты — нравилось помогать тем, кто был беден и нуждался в помощи.

Дед с гордостью представил внука высшему свету, и именно наследник Дармоншира ввел моду среди аристократов на посещение гонок. Неоднократно на трибунах трассы замечали самого Луциуса Инландера — хоть Его Величество носил полумаску, его трудно было не узнать по фамильной светлой рыжей шевелюре, прямой, как палка, спине, и характерным жестам.

Дамы из аристократических семей оказались куда более настойчивыми и порочными, чем забавные и простые болельщицы, любящие быстро и горячо поздравить чемпиона, стащив с него комбинезон где-нибудь в подсобке под шумящими трибунами. Иногда на балах и ассамблеях он не успевал стереть с губ помаду одной, как уже оказывался на другой. К его двадцати трем годам жизнь слилась в пьянящий и безудержный коктейль из скорости, секса, алкоголя, вечеринок, полузнакомых друзей, тренировок, учебы и популярности. Адреналин зашкаливал, хотелось все больше и больше. Он был уверен в том, что он бог скорости. Неуязвимый бог скорости. Так его называли — за крутые виражи, за спокойствие на трассе, за характерную кривую улыбку при невыносимых перегрузках.

Именно тогда он впервые попробовал наркотики.

В двадцать шесть он вышел на трассу после двухдневной вечеринки, когда в венах еще побаливали дыры от игл, а воздух казался радужным и вязким. Не справился с управлением на первом же вираже, перевернулся, вмазался в ограждение, с предельной, трезвой четкостью ощутив растянувшиеся на вечность мгновения катастрофы, когда его несло и крутило, сминало в лепешку, острой болью ломая ноги, ребра, позвоночник. Несмотря на превосходную систему безопасности и мгновенно принявших его виталистов, никто не верил, что он выживет. Но он выжил. Он всегда был счастливчиком.

При анализах в крови обнаружили следы «велса» — героинового наркотика, при операции — дыры от игл. И на следующий же день после аварии, когда он лежал в коме, так любившие его журналисты с хрустом и чавканьем обсасывали жареную новость. «Бог скорости», «молодой Дармоншир», «любимец женщин» оказался прожжённым наркоманом.

Он восстанавливался почти год. Кривился на нотации отца, на выговоры деда, жалел мать, приходящую к нему в реабилитационный центр, обещал ей больше не притрагиваться к наркоте. Начал тренироваться снова, держался — тогда и закурил, пытаясь заменить одну тягу другой. Теперь он пил, много — на вечеринках со старыми дружками, где рекой лился алкоголь и был доступен дурман. Но он дал обещание. Старался не напиваться перед заездами. Люк быстро вернулся в трасфлай, снова поверил в свою неуязвимость.

И через два года, избегая столкновения, врезался на трассе в соперника, который вылетел на трибуну со зрителями. Погибло семь человек, в том числе пилот болида. Кембритча проверили на наркоту — и ничего не нашли, зато обнаружили какие-то жалкие следы алкоголя. Они не сыграли никакой роли, просто ему не повезло.

Но теперь в газетах его называли не иначе как «подонок» и «убийца».

Собственно, правильно называли.

Его дисквалифицировали из кубков трасфлая, в суде запретили на год садиться за руль даже обычного автомобиля. Дед был раздавлен. Ему никто не смел ничего говорить в глаза, но имя Дармоншир было запачкано тем, на кого он возлагал огромные надежды. И старый герцог принял единственное, по его мнению, верное решение — пригрозил внуку лишить его наследства, передать имя младшему брату, если тот не женится и не остепенится.

Люк послал старика матом, хлопнул дверью и ушел в бессмысленный и тягостный загул. Он достаточно заработал денег, чтобы не отказывать себе ни в чем. И не отказывал. Без машин жизнь казалась пустой и пресной, и он начал искать недостающий адреналин в женщинах, драках, злачных местах, его знали во всех борделях и опиумных притонах, казино и игровых клубах. Газетчики преследовали его, как акулы, и он их не разочаровывал. Последний год в Инляндии Кембритч запомнил как бесконечный запой и дурман с опиумным вкусом на губах. И ни робкие уговоры плачущей матери, ни нотации отца, ни требования деда его не могли уже остановить.

Сыщики Дармоншира нашли его в одном из притонов в бессознательном состоянии и привезли в замок Вейн. Там его откачали. И там же произошла памятная ссора с дедом, после которой Люк вскрыл один из автомобилей, сел в него и укатил в Рудлог — в поместье, отписанное ему недавно умершим старшим братом отца.

И если бы не Майло Тандаджи, он бы был уже мертв.

Люк допил вино, поставил бокал на тумбу, посмотрел на бронзовые часы на камине. Половина двенадцатого ночи, и надо бы ложиться — завтра объезд земель вокруг замка с управляющими, после прием — знакомство с местными баронами, мэрами городов на территории герцогства, а послезавтра уже нужно спешить обратно, чтобы присутствовать на Серебряном балу. Тоска и совершенно декоративная суета, набор ритуальных движений, заменяющих жизнь.

Ему вдруг стало душно. Кембритч быстро оделся, спустился на первый этаж и вышел в холодную, свежую и темную ноябрьскую ночь — прогуляться и проветрить голову. С холма хорошо были видны огни прибрежного городка, в который он заезжал сегодня, и даже угадывалась в свете близкого к полнолунию месяца серая полоса моря. Но он плотнее запахнул кашемировый шарф и пошел в другую сторону — к лесопарку. Там пахло ельником и прелой листвой, воздух был смолистый и мягкий, и редкие фонари освещали дорожки, засыпанные хвоей. В лесу было так тихо и так спокойно, что он с удовольствием шуршал ботинками по листьям и шагал вперед, сунув руки в карманы твидового полупальто. Здесь стало полегче, хотя воспоминания не собирались отпускать его.

Первое, что Люк сделал, когда доехал до дядюшкиного имения и отоспался — позвонил своему адвокату и продиктовал ему текст отказа от титула Дармоншир, приказав отправить копии письма деду и в титульный архив королевства. Второе — набрал знакомого журналиста и сообщил о сенсационной новости. Вечерние газеты вышли с заголовками «Очередной скандал в герцогском семействе».

Наутро ему позвонил дед и сухим голосом сообщил, что он не желает больше видеть Люка, и чтобы он не смел появляться в герцогстве. И если упрямый, спаливший себе мозги щенок хочет сгнить в чужой стране от зелья и выпивки, то так тому и быть.

— Отлично, — предсказуемо отрезал блудный внук и бросил трубку. С тех пор они не сказали друг друга ни слова. И теперь уже не скажут.

Головная боль почти прошла, фонари остались далеко позади, и Люк уже собирался повернуть обратно, когда услышал знакомый с кадетского прошлого сухой щелчок — и только успел вскинуть руку, чтобы прикрыться, когда среди деревьев заполыхали рваные вспышки и раздались выстрелы, ударившие по нему острыми толчками. Упал на землю, недоумевая, почему еще жив. И почему ему не больно.

Светящиеся пунктиры трассирующих пуль он видел очень хорошо, и все они летели в него.

— Готов? — спросил мужской голос на инлядском. Застучали сменяемые магазины.

Справа, на юго-восток, краем глаза Люк увидел силуэт. Один.

— Проверю, — пробурчал второй.

Юг. Двое.

Если всего двое, есть шанс.

Он не шевелился и не дышал, слушая приближающиеся шаги и глядя распахнутыми глазами в затянутое дымкой ночное небо со светящимся ореолом вокруг луны. От влажной земли тянуло холодом, и он жалел только о том, что нельзя остановить сердце — потому что этот бешеный стук невозможно не услышать.

Рядом остановились ноги в высоких ботинках, человек, держа в руке пистолет, наклонился, чтобы пощупать пульс — и Кембритч перехватил его руку, дернул на себя, уходя от выстрела, вывернул кисть с пистолетом, стреляя в грудь убийце. Развернулся на юг, откуда уже велся лихорадочный огонь и несколько раз нажал на курок — в деревьях тяжело упало тело. И наступила оглушающая тишина. Люк лихорадочно ощупывал себя — в него не могли не попасть — но кровь была только на руках, липкая, горячая, чужая.

— Охренеть, — сказал он потрясенно. Дыхание было рваным, свистящим, и адреналин бился в крови, разгоняя сердце до боли. Старательно оттер руки о землю — лучше грязь, чем кровь, на всякий случай проверил обоих убийц — они были мертвы, набрал своего дворецкого, коротко сообщив, что его пытались убить, и приказав вызвать полицию. Взял в пригоршню влажной листвы и приложил ее к горящему лицу, вдохнул несколько раз глубоко, прислонился к дереву и закурил. Руки противно дрожали, ноги были непослушные, ватные. Все вокруг было четким и светлым, будто наступало утро. Какое, к чертям, утро в полночь?

Мир постепенно темнел, в замке загорались огни, через минут двадцать замелькали фары и маячки полицейских машин. Он успел выкурить полпачки, прежде чем к нему дошли. И дальше начался сумасшедший дом — Люк давал показания, пытаясь в темноте повторить то, что случилось, место покушения оцепили, осветили прожекторами, и началась работа.

К замку Вейн через час прибыл начальник полиции округа, Джошуа Хиггинс, с которым новоиспеченный герцог должен был познакомиться только завтра, на приеме. Рыжеволосый толстяк с пушистыми светлыми усами выразил его светлости свое почтение, посетовал на обстоятельства встречи и сделал выговор подчиненным, решившим брать показания с пострадавшего на месте. Но не забыл заслушать отчет. И с удовольствием принял приглашение на чай — дело должно было стать резонансным, спать в эту ночь ему все равно не светило, так какая разница, где дожидаться первых результатов работы — в участке или в комфортной гостиной замка?

— Удивительно, — доверительно сообщил он успевшему переодеться и принять душ Люку, вместо чая упорно глушащему коньяк и, к сожалению, не пьянеющему, — в вас выпустили больше двадцати пуль. А они все лежат вокруг места, где вы находились, аккуратненько, полукругом. На вас щит был, Ваша Светлость?

— Если и был, то я об этом не знаю, — мрачно ответил Дармоншир, наблюдая за слугами, накрывающими очень ранний завтрак.

— Других-то объяснений нет, — заверил его Хиггинс, поглядывая на пышный омлет с беконом. — Вы, простите, уже должны были быть нашпигованы свинцом, как утка дробью. Теперь будем выяснять, кто эти покойнички, как узнали, что вы здесь, почему ждали в парке. Кто-то знал, что вы выйдете погулять?

— Я и сам не знал, — признался Люк, — спонтанно решил. Слуги меня не видели. То, что я приехал, отследить было не трудно — я появлялся в городе, да и персонал в замке был предупрежден. А вот засада, честно говоря, совершенно бессмысленная. То ли вели меня, чтобы пристрелить подальше и скрыться до обнаружения, то ли я на них случайно наткнулся.

— Значит, за входами следили, — кивнул полицейский, — увидели, что вы выходите, дождались, пока пройдете по дорожке, прикинули маршрут и затаились. Жаль, что в живых ни одного не оставили, ваша светлость.

— Да уж как получилось, — с иронией ответил герцог. Его начало отпускать. Стол, наконец-то, накрыли, и хозяин замка пригласил гостя приступить к трапезе, не забыв распорядиться, чтобы работающим полицейским вынесли чаю и закусок и оказывали всяческое содействие.

В спальню он вернулся уже под утро, когда тела упаковали и отправили в следственный морг, нашли машину, оставленную в нескольких километрах от места покушения, на шоссе, снова сняли показания, теперь уже под запись и удалились. Умылся в золоченой глубокой раковине, думая о том, что нужно купить оружие или попросить доставить пистолет из дома в Рудлоге. Выстроил несколько версий о причинах покушения — то ли старые долги, то ли загадочные враги династии Инландеров начали зачищать и дальние ветви. Решил позвонить днем Тандаджи — спросить, не выставляли ли на него без его ведома щиты.

Снова вспомнил мгновения под пулями, дернул плечами, унимая зачастившее сердце. Поднял голову, вытираясь, и выругался, глядя на себя в зеркало. Ему показалось, что зрачки пульсируют тусклым белым светом.

Присмотрелся — нет, точно показалось. Похоже, от недосыпа, алкоголя и адреналина у него начались галлюцинации.

— Спать, — сказал он себе резко. — В кровать, Кембритч.

Удивительное дело. Пока он напивался тут перед прогулкой, голова была тяжелой, но сон не шел. А сейчас он был бодр, почти трезв и собран — но заснул, едва закрыв глаза.

Начальник окружной полиции, Джошуа Хиггинс, с утра, как положено, позвонил в управление госбезопасности Инляндии. И получил недвусмысленный приказ — дождаться следователей управления, обеспечить молчание замковой челяди и полицейских, договориться с новым герцогом о патрулировании окрестностей замка до тех пор, пока он не уедет.

Рыжеволосый усач положил трубку с чувством глубокого удовлетворения. Пусть столичные следователи помотают ему нервы, как это водится. Зато ответственность за расследование теперь лежит не на нем, и не ему придется пахать с утра до ночи. И можно будет не менять привычный ритм жизни, отказываясь от пятничной рыбалки или игры в гольф с друзьями по вечерам во вторник.

Утро для герцога Дармоншира началось с неприятного происшествия. Он, просыпаясь, ощутил в спальне чье-то присутствие, сквозь ресницы разглядел склоняющийся над ним мужской силуэт и, не раздумывая, заехал незваному гостю кулаком в лицо, да так, что тот рухнул на пол, сам же спрыгнул с другой стороны кровати, сжался на холодном полу, ожидая, когда начнется стрельба. И только там проснулся.

Но вместо выстрелов послышались стоны, и он рискнул выглянуть, чувствуя себя совершенно голым без оружия.

По ту сторону широкой кровати пытался подняться его камердинер, прижимая к носу белоснежный хозяйский халат.

Так глупо Люк себя еще не чувствовал.

— Майлз, — позвал он хрипло, — вы как?

— У вас тяжелая рука, ваша светлость, — подавленно ответил слуга, вставая. — Боюсь, мне необходим холод.

— Зачем вы подкрались ко мне? — раздраженно поинтересовался Кембритч, тоже поднимаясь. — А если бы у меня был пистолет? Вы же знаете, что случилось ночью.

— В этом доме, — с толикой гордости ответил камердинер, выкладывая свою ношу на прикроватную тумбочку, — заведено подавать господам с утра кофе и свежие принадлежности. Простите меня, ваша светлость.

— Это вы меня извините, Майлз, — Люк дернул плечами — утренний адреналин согнал всю сонливость. — С меня причитается. И сходите к доктору, богов ради, ваш нос похож на сливу. И в следующий раз не подходите близко, — он заметил на столике кофейник и чашки, — а за кофе спасибо. Надеюсь, завтрак готов? Я голоден, как пиранья.

— Завтрак в замке Вейн в семь, ваша светлость, пока вы не распорядились о смене распорядка, — невозмутимо ответил слуга и, не удержавшись, потер распухший нос, — вы спуститесь как раз к обеду. Могу ли я помочь вам с бритьем?

Люк, направляющийся уже к ванной, оглянулся и ухмыльнулся:

— Благодарю, Майлз, я все же рискну сделать это самостоятельно. Вдруг получится? Да и побаиваюсь я вас теперь — вы можете захотеть отомстить мне за ваш нос.

— Я бы не посмел, ваша светлость, — совершенно серьезно ответил камердинер.

На улице на удивление было сухо и солнечно, а превосходный суп и телячьи отбивные под грибным соусом и вовсе примирили герцога с необходимостью поездки по принадлежащим ему верфям и хозяйствам. Управляющий должен был появиться через полчаса, слуги вовсю готовились к вечернему приему, и Люк, закончив обед, поднялся к себе в покои — переодеться. И заодно позвонил Тандаджи.

— Слушаю, — раздался в трубке суховатый голос бывшего начальника. — Надеюсь, ты не просто поболтать? Времени нет.

— Поболтать, — благодушно согласился Люк, закуривая и подходя к окну — отсюда хорошо был виден лесопарк, и, если приглядеться, можно было рассмотреть копошащихся на месте покушения полицейских. — Я в своем родовом замке, Майло. Ночью вышел погулять и нарвался на двух убийц.

— Живым кто-то остался? — поинтересовался Тандаджи.

— Я, — хмыкнул Дармоншир. — Нужна помощь, господин начальник.

— Не сомневаюсь, — ровно ответил тидусс. — У тебя три минуты, излагай.

— Подскажи мне местных сыщиков, которые неболтливы. Наверняка ведь наши здесь с кем-то сотрудничали.

— Не хочешь отдавать на откуп Управлению? — удовлетворенно похвалил его полковник. — Рад, что мозги твои не остались в Рудлоге. Хотя Розенфорд будет недоволен.

— Он тридцать восьмой в списке наследования, — сказал Люк вкрадчиво, — был тридцать восьмым, точнее. Сейчас двадцать пятый. Если кто-то убирает наследников Инландера, есть подозрение, что этот кто-то приближает себя к трону.

— Это не подозрение, а очевидность, — раздраженно ответил Майло. — А ты какой в этом списке, мой догадливый друг?

— В этом-то и закавыка. Я далеко за третью сотню, слава Богам, — Люк увидел управляющего, направляющегося к крыльцу в сопровождении замкового мага, оглянулся на гардероб, где висела отглаженная рубашка. — А после первой десятки с наследованием короны начинается такая ерунда, что разобрать без генетика невозможно. Ты знаешь, да?

— Нет, — сухо сказал Майло.

— Если предположить, что уберут прямых наследников, братьев-сестер нынешнего короля, его дядь и теть, то никто не сможет предположить, кого из оставшихся ближайших родственников выберет корона. Это зависит от силы крови. Ребенку от брака двух не самых близких родственников короля может перепасть удачный набор генов и его кровь будет сильнее, чем у сына принцессы крови и слабого аристократа. Но я при любом раскладе никаким боком к наследованию не приложим. Мой прапрадед был младшим братом короля, правившего три века назад. С тех пор Инландеры знатно расплодились.

— Нет времени, — прервал его Тандаджи, — задавай свой вопрос, Кембритч.

— Чем я в таком случае могу мешать? — коротко озвучил Люк.

Майло помолчал в трубку. Словно колебался, и герцог насторожился.

— Думай, Кембритч, думай. Я бы поставил на то, что засуетились, увидев, как Инландер приблизил тебя к себе. Но это, сам понимаешь, мои предположения. Закапываться глубоко у меня нет возможности, мне и внутри Рудлога дел хватает. Но. Заговорщикам всегда нужны лояльные или запуганные люди, с которыми легко договориться. Откровенных идиотов среди вашей аристократии не так много, и, если наши предположения верны, новый монарх должен быть чист, как младенец, обладать безукоризненной репутацией, чтобы никто не посмел предположить, что это он порешил соперников, и не захотеть снять с трона уже его. А как с тобой договоришься? Ты — темная лошадка, вдруг выскочившая на политическую арену. И слово Дармонширов в Инляндии всегда было весомым. Купить тебя невозможно, только убрать или запугать. С твоим состоянием — оно второе после королевского, да? — точно не купишь.

— И это знаешь, — проворчал Люк в который раз. Затушил сигарету, снова посмотрел в сторону лесопарка.

— Знаю, — ответил Тандаджи ехидно. — Так что, береги семью, Кембритч. Это твое слабое место. Мой человек выйдет с тобой на контакт, даст информацию по сыщикам. А пока, мой тебе совет, налаживай связи в свете. Если будет заварушка — они тебе понадобятся.

Майло Тандаджи, положив трубку, посмотрел на заваленный делами стол, тяжко вздохнул — благо в кабинете никого не было. Нужно было признать, что с объемом работ он не справлялся. Внешняя разведка безбожно провисала, и очевидно назрело разделение ведомства. На Управление внутренней безопасности и Управление внешней разведки. Он поколебался немного, затем набрал номер на телефоне.

— Игорь Иванович, зайди ко мне, — попросил он. — Есть разговор.

Люк в этот день вымотался до невозможности. Он посетил верфи, рыбоперерабатывающий завод, мебельную фабрику, институт, расположенный на территории герцогства. И пусть они с управляющим перемещались с помощью Зеркала, да и общение занимало не более получаса — краткий отчет, экскурсия по производству, знакомство с рабочими. Но бизнес его утомлял, он не собирался вникать в управление финансами, и посещения были данью вежливости. Все успешно, жалоб нет, просьбы переданы на рассмотрение — и ладно.

А вот последний объект — научно-магический исследовательский институт — его заинтересовал. Дед являлся членом попечительского совета и самым значимым спонсором, и в завещании особо указал на то, что хочет, чтобы наследник продолжил его деятельность. Современное, сверкающее стеклом и пластиком заведение находилось недалеко от замка Дармонширов — можно было даже рассмотреть башни Вейна, пока директор сопровождал Люка по этажам, показывая лаборатории, где работали маги, испытательный полигон, аудитории для приезжающих студентов из центральных университетов.

— А здесь, — сказал он, выводя герцога в огромный внутренний двор, — вотчина нашего знаменитого специалиста, профессора Черныша Данзана Оюновича. Он один из старейших магов в мире, и довольно нервно относится к посетителям, извините, ваша светлость.

— Я его вполне понимаю, — усмехнулся Люк, подходя к ограде, за которой на пожухлой траве паслись лошади. Только они были какими-то странными. Двое кружили друг напротив друга, выгнув спины, и странно хрипели с подвываниями. Еще одна, развалившись на траве, вылизывала себе ногу. Черненькая маленькая кобылка гоняла копытом большой мяч, загребая его, припадая на него грудью, прикусывая большими зубами. Ну чисто кошка с игрушкой.

Люк озадаченно посмотрел на директора — тот ответил смеющимся взглядом.

— Они ведут себя как коты, — удивленно произнес Люк.

— Совершенно верно, — раздался сзади низкий, тяжелый голос. — Ласточка, иди сюда!

Люк обернулся — к ограде подходил пожилой, высокий человек в белом халате, с хищным лицом, кивнул герцогу, постучал по деревянной перекладине — и черненькая кобылка подскочила к нему, подставила загривок и захрипела от поглаживаний.

— Это она так… мурлычет, надеюсь? — вообще, это было больше похоже на агонию, но Люк решил уточнить.

— Данзан Оюнович, — вмешался директор, — позвольте представить, его светлость Лукас Дармоншир.

Его светлость хмыкнул — этикет был нарушен вопиюще, потому что ему должны были представлять, а не его.

— Я знаю, — маг улыбнулся тонкими губами, — вы можете идти, господин Ранти, я сам все покажу герцогу.

Директор, не став спорить — и сразу стало понятно, кто тут главный, — удалился.

— Мы были дружны с вашим дедом, — сказал Черныш Люку, — удивительной силы был человек. И понимал необходимость двигать магическую науку вперед. Собственно, без него у меня не было бы столь превосходно оборудованного места работы.

— Я вас не помню, — с сожалением признался Люк, осторожно кладя руку на круп похрипывающей кобылке.

— Зато я вас помню, — маг с интересом оглядывал его, и герцог почувствовал себя подопытным животным, — вы были совсем крошечным, крикливым и умещались у матери на локте. Да, сколько же лет прошло? Тридцать? Сорок?

— Тридцать пять, полагаю, — ответил Люк. Кобылка изогнулась, начала тереться об ограду. — Как это возможно? Чтобы она вела себя как кошка?

— Это последствия моих не самых этичных опытов с аурой, ваша светлость, — легко ответил Черныш. — По сути, аура — это то, что отличает живое от неживого. Аура — энергетический сосуд, в котором отражаются свойства существа. Каждому человеку, каждому живому организму свойственен свой рисунок. Изменить ее невозможно, это общее положение. Но можно… как бы доступнее…

На «доступнее» Люк не обиделся — ему было интересно.

— Можно сделать слепок ауры другого существа и наложить его на ауру подопытного. Замаскировать, наверное, так понятнее будет. Тогда тигр будет воспринимать ягненка с изменённой аурой как своего тигренка. А ягненок, в свою очередь, будет ощущать себя тигром. Потому что не только тело воздействует на ауру, верно и обратное. Но тут уже дело этики — подобные животные не являются ни полноценными тиграми, ни овцами. Можно сказать, они приобретают шизофрению.

— Но зачем? — спросил Люк и с сочувствием глянул на кошколошадь.

— Наука не терпит сентиментальности, ваша светлость. Вы знаете, как мало у нас рождается детей с магическим даром. И даже среди тех, кто обладает им, по-настоящему способных освоить основной курс магии — жалкие сотни. А если привить им в младенчестве слепок с ауры сильного мага? Да, ребенок потеряет часть своей индивидуальности, его характер, скорее всего, будет неустойчив, зато он будет обладать нужной обществу силой. Жаль, — вздохнул маг сокрушенно, — что исследования на детях запрещены. Вот, приходится оттачивать на животных.

Он хлопнул Ласточку по крупу, и та поскакала к остальному зверинцу.

— Вы потрясены, ваша светлость? — Черныш поглядел на него, чуть склонив голову, и стал похож при этом на большого черного ворона.

— Мне сложно это принять, — признался Люк. — Я склонен думать, что боги мудры и посылают нам столько силы, сколько необходимо.

— Боги, — усмехнулся Черныш. — Богам нет до нас дела, Дармоншир, поверьте моему опыту. У них свои, божественные, проблемы, которые, к сожалению, прямо отражаются на мире. Они вмешиваются крайне редко, фактически переложив ответственность за мир на людей. Ваш дед, кстати, понимал необходимость этих исследований.

— Он распорядился, чтобы я не лишал вас поддержки, — успокоил его Люк. — Благодарю за лекцию, профессор. Мне пора.

— Рад был увидеть вас в добром здравии, — задумчиво сказал маг. — До свидания, ваша светлость.

Вечером Люк стойко перенес встречу со столичными следователями, общение с начальником управления госбезопасности Розенфордом, заверившим его, что все усилия по поиску заказчиков будут предприняты. Отстоял прием и знакомство еще с двумя сотнями людей — аристократами, мэрами городков, высокими чинами герцогства. А в пятницу утром с облегчением сел в свою «Колибри» и помчался обратно в Лаунвайт. Впереди был Серебряный бал.

 

Глава 21

Марина, пятница

— Девочка моя, — смешливо сказал мне Мартин с типично мужским превосходством, когда я позвонила ему в четверг, во время обеденного перерыва, — прекрати паниковать. Ты восхитительно выглядишь даже с температурой и опухшим носом, а, поверь мне, редким женщинам это дано. В конце концов наколдую тебе иллюзию, это будет даже пикантно.

— Пикантно будет, когда иллюзия слетит, и я окажусь в белье посреди зала, — отрезала я язвительно. — Вообще ты должен сейчас каяться, что так поздно сообщил, и уверять меня, что все будет хорошо. Открою тебе страшный женский секрет, — добавила я наставительно, — одежда — наш щит и наше оружие, а ты заставил меня выбирать ее второпях.

— Все будет хорошо, — повторил он с интонациями доброго терпеливого психотерапевта. — Что бы ты ни выбрала, уверен, это будет убийственней боевого листолета. А если ты сейчас не прекратишь, я начну обсуждать с тобой фасон своего жилета. Выдохни. Еще раз, принцесса.

Я злобно пыхтела в трубку, он посмеивался, ехидная Марина внутри меня и вовсе умирала со смеху, глядя, как я переживаю из-за какого-то платья. Хотя, конечно, не из-за наряда я волновалась. И не бала я ждала.

Все же мужчины — бесчувственнейшие создания. И Мартин, при всех его достоинствах, исключением не оказался. Они искренне не понимают, как трудно найти наряд, который не просто хорошо на тебе сидит, но и соответствует тебе, твоей сути, твоему настроению.

Правда, в четверг вечером, когда я заходила в свою гостиную — уставшая после смены, с головной болью — моему настроению лучше всего бы соответствовало платье из колючей проволоки. И серебряное, и точно ни у кого такого не будет. Можно еще ток пустить по колючкам, для полного эффекта.

Я, видимо, выглядела так нездорово, что бедный помощник Зигфрида, ежедневно отрабатывающий повинность по транспортировке меня в госпиталь и обратно и терпящий мои попытки быть любезной, не выдержал, и на выходе из Зеркала предложил мне тоник для снятия усталости. Он так забавно смущался, что у меня возникло подозрение, что парень ко мне неровно дышит. Наверное, у него развился синдром жертвы.

Но тоник взяла — мало ли что.

— Все готово, госпожа, — почтительно произнесла горничная, принимая у меня сумку. — Я позову Доминику, как только распорядитесь. Перекусите перед примеркой?

Мария, спасительница моя, целый день сегодня на пару со стилистом обзванивала столичные и заграничные модные дома и требовала привезти наряды нужного цвета и фасона. Метаться по дизайнерским домам времени, увы, не было.

— Мне кофе, Мария, — я направилась в спальню, — я в душ, минут через двадцать приглашай.

Доминика была терпелива, как кошка, ожидающая мышку у норы. Я отвергала одно переливающееся одеяние за другим, вешалка настораживающе пустела, отвергнутые платья сиротливо лежали на креслах, а все было не то.

— Я похожа на куклу, обернутую мятой фольгой, — раздраженно заявила я после примерки очередного шедевра. — Или на курицу в пакете для запекания.

Курицей я была, признаться, худосочной.

— Оно прекрасно на вас смотрится, Ваше Высочество, — деликатно сообщила Доминика. — За ночь портниха укоротит подол…

— И отрежет бант? — я подергала огромный серебряный бант, зачем-то прикрепленный на талии спереди.

«Интересно, для кого это ты так тщательно наряжаешься?»

Я заскрипела зубами.

— Давайте вот это еще попробуем, — поспешно сказала стилист, приняв мое зверское выражение лица на свой счет.

— Сначала — покурю, — я решительно подобрала пышную юбку и направилась к столику с сигаретами. Забралась в кресло с ногами и с удовольствием выдохнула дым, рассматривая платье, которое Доминика держала в руках. Оно было серым, атласным, с деликатным приглушенным блеском. Строгое, несмотря на открытые плечи и широкую юбку, оно казалось бы слишком скромным, если бы не едва заметная драгоценная пыль, мерцающая серебряными цветами при движении.

— К нему нужно колье, — задумчиво сказала я, сделала еще затяжку, затушила сигарету и поднялась. — Простое, кольцами, до ключиц. Совсем простая полумаска. И длинные серьги. Давайте мерить.

Это было оно. Мое платье. Доминика скромно и торжествующе улыбалась, Мария ахала и охала:

— Ах, какая у вас в нем талия! Ох, как идут сюда эти серьги! Какая вы красавица, моя госпожа, тоненькая, как тростиночка.

Я с удовольствием послушала панегирики в свой адрес и решила, что жизнь прекрасна. Переоделась и отправилась на семейный ужин.

— Мартин пригласил меня на Серебряный бал, — сообщила я семье между основным блюдом и десертом. — Я согласилась.

Некоторое время слышался стук ложечек о блюдца — подавали горячий штрудель с ванильным мороженым, а нашим поварам он всегда особо удавался.

— Хорошо тебе потанцевать, — наконец, сказала Василина, и посмотрела на меня просящим взглядом. «Только не наделай глупостей, Мариш».

«Не наделаю, сестренка».

— А я тоже иду, — вдруг заявила Полинка и немного покраснела. — Демьяна уговорила. На пару часов.

— Сейчас окажется, что все Рудлоги будут на балу, — проворчала я с сарказмом.

— Меня точно не будет, — произнесла Алинка серьезно. — У меня зачеты. Да и не люблю я танцевать.

— Я тоже не люблю. Но все зависит от партнера, — мечтательно проговорила Полинка.

— Ты меня пугаешь, Полли, — съехидничала я беззлобно, — такая трепетная барышня.

Пол фыркнула, ковырнула мороженое.

— Когда влюбишься, поймешь, — заявила она с нотками превосходства.

«Не вздумай краснеть».

— Я тоже хочу, — заныла Каролина, — ну почему я так медленно расту?

— Радуйся, малышня, — приободрила ее Пол, — у тебя все впереди. Мы будем уже старыми перечницами, когда ты дебютируешь. Будем сидеть в уголке в чепцах, полировать клюки и отчаянно тебе завидовать.

Судя по тому, как Каролина надула губы, ее это не утешило. Отец протянул руку, погладил ее по плечу, и младшенькая чуть просветлела лицом, потянулась к нему за лаской, как котенок. Кажется, мы все уделяем ей слишком мало внимания.

— Каролиш, — попросила я, — пойдем после ужина ко мне? Я хочу посоветоваться, какие туфли и украшения выбрать. Поможешь?

Святослав Федорович тепло улыбнулся мне, сестренка с подозрением подняла глаза, но кивнула. Вот так-то лучше. Балы балами, но семья — дороже всего.

Мартин появился в половине десятого. И он был великолепен. Совсем не тот шаловливый маг, к которому я привыкла. Черный смокинг на широких плечах, серебристый жилет, шелковый шейный платок, элегантно подвязанный под острый воротничок белоснежной рубашки и закрепленный булавкой, блестящие ботинки. И черная резная полумаска.

— Мне будут завидовать все женщины в зале, — сказала я, глядя на кареглазое совершенство. Совершенство молча рассматривало меня, и на секунду я засомневалась — все ли правильно я выбрала? Поправила юбку, прикоснулась пальцами к тяжелому серебряному колье на шее.

— А у меня для тебя подарок, — произнес Март задумчиво и протянул букетик нежных серебристых цветов с пушистыми длинными лепестками. — Эдельвейс. Я угадал, к платью подойдет. Превосходно, Марина. Такая лаконичность.

Он прошелся взглядом по моим обнаженным плечам, вынул из букета один цветок.

— Позволишь?

Я кивнула, настороженно глядя на него.

— Что? — рассмеялся блакориец, после того, как приколол эдельвейс к лифу моего платья и поднял глаза.

— Ты слишком серьезный, — призналась я.

— Я ошеломлен и раздавлен, — шутливо парировал он, и я с облегчением вздохнула — вот же он, мой Мартин. — Поспешим, Ваше Высочество, тебе еще собирать сотни разбитых сердец.

«Сотни? Тебе достаточно одного. Но чтобы вдребезги.»

— Обалдеть.

Я задрала голову и посмотрела на гигантский погодный купол, закрывающий дворец Инландеров и большую часть парка за ним. Он был невероятен, думаю, под ним легко поместился бы такой городок, как Орешник. Внутри было сухо и тепло, будто на улице была не поздняя осень, а жаркий летний вечер — наверняка работали погодники.

— Теперь я понимаю, почему бал называют серебряным, — я глядела на подсвеченные фонарями прозрачные струйки осенней лаунвайтской мороси, стекающие по внешней стороне купола. Свет, льющийся снизу, делал потоки воды переливающимися, серебристыми. Словно мы шли под огромным круглым водопадом. Со стороны города, наверное, смотрится совершенно нереально. — Сколько же сил нужно, чтобы его поддерживать?

Мартин вел меня ко дворцу по широкой дорожке парка, а я все разглядывала окружающее и не могла прекратить вертеть головой. Везде свет, много света. Деревья с желтой и красной листвой — Лаунвайт находился куда южнее Иоаннесбурга, и осень здесь была затяжная — укрытые прозрачной кружевной паутинкой. Резные фонарики на ветвях деревьев, над беседками, оплетенными плющом, мерцающие синим, если внутри кто-то есть. Лениво парящие над круглыми прудами разноцветные огоньки. Маленькие камешки, выложенные вдоль дорожек и испускающие тонкие столбы белого света, создающие на куполе затейливый рисунок — будто в небесах парила неровная снежинка с лучами, бегущими к центру — дворцу. Серебристые духи воздуха, туманными змейками возникающие перед появляющимися и подъезжающими гостями и деловито сопровождающие их, чтобы не заблудились. Одна такая малышка вынырнула из-под земли и перед нами, подняла голову, разглядывая нас синими глазами-бусинками, поклонилась и медленно поползла вперед.

Где-то играл оркестр, и музыка разливалась по всему парку, окутывая нас волнами приглушенного звука.

— Тут со вчерашнего дня работают пятьдесят магов, — поделился Март, улыбнулся, глядя на мое лицо. — Луциус никогда не скупился на Серебряные балы. Ты еще ничего не видела, а уже потрясена, Марин.

— А ты мог бы такой купол поддерживать? — поинтересовалась я.

— Тебе похвастаться или поскромничать? — усмехнулся мой спутник. — Мне не нужно поддерживать. Я могу создать такой, и, в зависимости от силы, которую влил, он будет держаться до недели точно.

— Ты крутой парень, — довольно прошептала я, глядя на сотни пар, устремляющихся из парка к широкой прозрачной лестнице, ведущей на крышу дворца Инландеров. Ползущие перед ними змейки казались крохотными гибкими молниями, пробегающими по дорожкам. — Мне с тобой ничего не страшно, да?

— Ну не зря же я обещал барону Байдеку, что глаз с тебя не спущу, — ответил Март, подводя меня к лестнице. — Он мне с утра позвонил и строго приказал привязать тебя к себе и не отходить ни на шаг.

— Так и сказал? — я прыснула, и змейка удивленно обернулась на странный звук, увидела, что все в порядке, и ловко поползла дальше, по хрустальным ступеням. Ступать по ним было страшновато — дворец был высоким, и земля внизу казалась угрожающе далеко. Адреналин смешивался с предчувствием и возбуждением, и от всего этого кружилась голова.

— Не совсем так, но смысл был именно такой, — со смешком сказал маг, — хотя здесь тебе нечего опасаться, моя девочка. Луциус — старый параноик, тут стоит такая защита, что без приглашения просто не попадешь под купол. А уж после происшествия у вас во дворце сюда и муха со злым умыслом не залетит. На всякий случай я поставил тебе на цветок сигналку. Если что, прикоснись к нему и позови меня. Я приду.

Я погладила пальцами пушистые лепестки и мягко улыбнулась Мартину. Мы ступили на крышу, туманная змейка растворилась в воздухе, а я почти ослепла от открывшегося вида. Кружевная зеркальная изгородь по периметру, в которой отражались гости, полы из белого дуба, оркестр, играющий на хрустальной платформе, парящей в воздухе, фонтаны с шампанским и стоящие рядом официанты, закрытые серебристыми и белыми занавесками ложи для отдыха уставших гостей, столики с закусками рядом с алкогольными фонтанами. Тоненькие смерчи с медленно крутящимися в них белыми цветами и светильниками, колоннами поднимались к куполу, мерцающему застывшими молниями, и создавали впечатление огромного, высокого зала.

Серебряный бал начинался на крыше дворца. Пары уже выстраивались для фортиста — танца-приветствия хозяевам и высоким гостям. Серебристый купол казался совсем близко, мерцающий, прозрачный, со светящимися белым светом изломами молний, выполняющих тут, по-видимому, роль светильников.

— Сначала шампанского, — понимающе хмыкнул Март, глядя на меня, как дядюшка, приведший ребенка в лавку игрушек. — Для настроения.

— Какой ты молодец, что уговорил меня, — сказала я, сделав последний глоток и чувствуя, как щекочущие нёбо пузырьки ударяют в голову, делают тело легким и невесомым. Рассмеялась, глядя на него. — Танцевать, Мартин! Танцевать!

Первые такты медленного фортиста уже лились под серебряным куполом. Барон подвел меня к хвосту длинной колонны, поклонился, я улыбнулась ему, опустив ресницы, подала руку, и мы шагнули вперед, в такт музыке, развернулись, сошлись, снова шагнули. Пары под хлопки окружающих подходили к королевской ложе, мужчины кланялись, дамы делали реверанс — и отходили, вставая в большой полукруг и присоединяясь к отбивающим такт. Король Луциус с супругой стояли в окружении сыновей с женами, благосклонно кивали приветствующим. Был там и добродушный король Гюнтер, что-то тихо говорящий кузену.

И Люк был там. Высокий, непривычно серьезный, хмурый. С полумаской в виде волчьей морды, сдвинутой на волосы. И в сером костюме, точно совпадающем цветом с моим платьем.

Я выпила всего бокал, но пузырики со всего тела побежали к сердцу, заставляя его колотиться так, что я не слышала ни музыки, ни хлопков. Только бы не узнал. Только бы узнал.

Мартин слева от меня поклонился, я присела в реверансе, подняла глаза. Его Величество загадочно улыбнулся мне, королева смерила пристальным взглядом. Гюнтер хохотнул, одобрительно подмигнул. Кембритч смотрел поверх голов, куда-то за спины танцующим. Перевел на меня взгляд, снова поднял его.

Не узнал.

Иголочка разочарования пробила воздушный шарик моего радужного настроения, и я снова опустилась на землю. Послушно отошла с Мартом в полукруг, дохлопала последним парам. Зазвучали хрусталем колокольчики, призывая к тишине и вниманию. Король Инландер взял с подноса, который держал слуга, тяжелую цепь с гербом, жестом подозвал к себе Люка.

— Сегодня счастливейшее событие, — сухо сказал Луциус; голос его был слышен по всему парку, — наши южные ворота, благодатный край, герцогство Дармоншир, обрело своего законного властителя. Вот слово мое — признаю тебя, Лукас Кембритч Дармоншир, полновластным и полноправным светлейшим герцогом. Будь добрым хозяином и верным слугой короны.

— Принимаю твою руку надо мной, повелитель, — хрипло ответил Люк и поклонился. Белый отблеск застывших молний высветил его волосы, прорезал оскалом волчью маску. Зал следил за историческим событием, задержав дыхание. Цепь перекочевала на шею к новоиспеченному герцогу, кажется, он даже прогнулся под ее тяжестью. Безразлично поцеловал герб, коснулся губами протянутой руки короля. И ушел из ложи. К нему тут же потянулся ручеек поздравляющих, а я не хотела смотреть и смотрела туда, на его высокую фигуру и пустое, страшное лицо, с которым он благодарил высказывающих ему свое почтение.

— Веселитесь, гости! — громко объявил король под первые торжественные и мягкие такты вальса. — Сегодня под масками все равны. Пусть этот бал запомнится надолго!

Луциус Инландер предложил руку супруге, и они открыли тур вальса. За ними закружились младшие Инландеры с супругами, Гюнтер уселся в ложе, подозвал к себе официанта. Пары одна за одной входили в круг, а я тяжело стояла на крыше дворца, и не радовали меня больше ни чудеса, украшавшие этот необыкновенный праздник, ни смешные змейки, вынырнувшие из пола и тоже построившиеся в кружащиеся пары, ни Мартин, крепко сжимавший мою руку.

«Выше нос. Ты же Рудлог».

— Выше нос, — сказал мне Мартин эхом и поднес к губам мои пальцы. — Совсем холодные. Разозлись. Ты же Рудлог.

Я недоверчиво глянула на него, расправила плечи. Каким чудом появился ты на свет, друг, так давно живущий и являющийся отражением меня? Я не могу любить тебя — нельзя любить свое зеркало, но я не буду печалить тебя вниманием к другому.

— Танцевать, Мартин, — потребовала я.

— Танцевать, моя принцесса, — со смешком кивнул он. И ввел меня в круг легкого, пьянящего вальса.

Шампанское и сладкие десерты, тающие на языке. Танцы, то торжественные, парадные шествия, то легкомысленные, со сменой партнеров. Снова шампанское. Я пила и не пьянела. Заметила Полю — ее высокую фигуру было трудно не узнать — сестренка подмигнула мне, улыбнулась, разворачиваясь в руках мощного Бермонта. Он не отпускал ее от себя, отказывал приглашающим, ее, кажется, это не волновало. Она была счастлива.

— Виктория, — шепотом произнес Март у моего уха и кивнул влево. Черноволосая красавица в сверкающем серебром платье танцевала с Люком. Моим Люком. И Мартин глядел на нее с печалью.

Я ощутила укол ревности — мне с моей тщедушной фигуркой никогда не видать таких изгибов, такой пышной, яркой красоты. Один мой мужчина держал ее в объятьях, второй улыбался одними губами, и тоже будто был не со мной.

Я стиснула зубы и заставила себя не смотреть.

«Ты еще ножками потопай».

Топать я не стала, дотанцевала, ушла в дамскую комнату, заверив Марта, что не обижусь, если он пригласит еще кого-нибудь. Когда я вернулась, он уже вел в танце какую-то молоденькую, очаровательно смущающуюся девушку, а я налегла на шампанское, пригляделась к крутящимся колоннам смерчей, попробовала пальцем поймать один из поднимающихся вверх цветков. Руку пронзило холодом, и я отошла от греха подальше. Не хотелось бы стать причиной катастрофы.

Хотя если бы вихрь унес леди Викторию, я бы даже не моргнула.

Зазвучали аккорды затейливого нестока, сложного, со сменой партнеров — пары выстраивались напротив друг друга, готовясь к танцу.

— Пойдем, — сказал подошедший Мартин, забирая у меня очередной бокал с шампанским.

— Я хочу постоять, — закапризничала я.

— В операционной настоишься, — строго ответил он, — не отлынивай, впереди еще вся ночь.

Я вздохнула и подчинилась. Голова уже чуть кружилась, сладкое шампанское горечью стояло в горле. Хотелось курить, снять маску и уйти погулять по светлым дорожкам дворцового парка.

Первые шестнадцать фигур, шаг влево, поворот. Смена партнеров. Темные глаза под волчьей маской. Горячая рука на талии.

— Как зовут прекрасную леди?

— Эдельвейс, — шепчу я ему в лицо и шагаю назад.

Два шага рука в руке, и нет пола под ногами, нет никого вокруг. Снова руки на талии, и я медленно кружусь вокруг него, легко касаясь плеча.

— Серебряный цветок, — говорит он хрипло и проводит рукой по моей спине вверх, касается колец тяжелого колье, — кажется мне, вам больше пошел бы жемчуг, леди.

Я улыбаюсь насмешливо и терпко. Приседаю в изящном реверансе, гляжу, как он обходит вокруг меня, подает руку, поднимает наверх, на волны музыки.

— Жемчуг рассыпан в Лесовине, милорд.

— В следующий раз я закажу нить из самой крепкой стали, огненная Эдельвейс.

Сердце парит и играет, горячие руки в последний раз скользят по атласу платья — и я чувствую их так, будто это не ткань, а иллюзия. И снова меняются партнеры. Мир полон красок, праздник весел и затягивает все глубже — я снова ощущаю эту звенящую натянутую нить, привычный взгляд, сопровождающий меня всюду, и понимаю, что жизнь без этого пуста и пресна. Все вокруг так прекрасно и ярко, что для меня этого становится слишком, и я, поблагодарив очередного партнера, выхватываю взглядом Марта — он разговаривает с сердитой Викторией, киваю ему и сбегаю вниз по хрустальной лестнице в светящийся огоньками парк, погруженный на эту ночь в лето.

Внизу передо мной вынырнула серебристая змейка, мигнула сапфировыми глазками.

— Какая ты красивая, — сказала я радостно. Змейка равнодушно смотрела на меня, покачивая головой. — Если есть свободная беседка, — попросила я, — отведи меня туда.

Свободная нашлась далеко, но мне было в радость пройтись. Я видела парочки, прогуливающиеся меж деревьев, катающиеся на лодках в прудах. Видела синие огоньки над занятыми беседками — воображение рисовало жаркие сцены, и я шла вперед и боялась оглянуться. Выхватила взглядом собравшихся под серебристой паутинкой на ветке дерева змеек — они напоминали бабушек-кумушек и наверняка обсуждали этих странных людей и их забавные танцы. Я гуляла по волшебному парку, чувствуя себя девочкой, отправившейся навстречу приключениям, и слушала музыку, надеясь, что Мартин занят Викторией и не устроит мне нагоняй за отлучку.

Круглая беседка была теплой, освещенной тусклым фонариком, с плотным занавесом плюща, сквозь который почти не пробивался свет. Внутри находилась широкая скамья, столик с пепельницей, и я, сняв маску, вздохнула, села и вытянула ноги, достала сигарету и закурила. Мысли текли ленивые, пьяные, я докурила, чуть поежилась — тело остыло после танцев, пожалела, что не взяла с собой накидку, и встала — нужно было возвращаться.

На самом деле было глупо уходить так далеко.

Я обошла столик, когда вдруг в беседке замерцал и погас свет. Открылась дверца, очертив синим сиянием мужскую фигуру, закрылась, оставив нас в полной темноте.

— Кто это? — спросила я тихо, отходя назад и упираясь бедрами в стол. Вытянула вперед руки, слушая мягкие шаги и дыхание, уткнулась ладонями в горячую грудь. Мужчина взял меня за запястья, опустил руки вниз, по бокам, прижавшись всем телом, и я задрожала, вдыхая его запах.

— Рррррррр, — мягко и хрипло прорычал он мне на ухо, куснул мочку, потянул зубами длинную серьгу. Ладони легли мне на талию, спустились ниже, подсадили на стол. — Разве вы не знаете, леди, что одиноким девочкам в лесу обязательно встретится страшный серый волк?

— Вы сейчас будете меня есть, господин волк? — спросила я тонким голосом, проводя губами по его шее. — Сделайте так, чтобы мне не было больно.

— Съем, — шепнул он мне в губы, — прямо сейчас съем, всю. Всю, Маришка. Загррызу. Рррррррррррррр…

Это мягкое рычание творило со мной что-то невообразимое. Горячая струна внутри тела вибрировала и дергала болезненными и сладкими узлами в груди, внизу живота, и я вдруг поняла — по какой-то воле Богов, по какому-то высшему замыслу, они создали мое тело идеальным резонатором для его голоса. Порычи он еще немного, и я бы взорвалась от удовольствия.

— Меня зовут Эдельвейс, — возразила я слабо, — так кого вы искали, господин волк?

— Госпожу своего сердца, — сказал он очень тихо. — Поцелуй меня, принцесса. Поцелуй меня.

Разве я могла отказать? Я подняла руки, сжала в пальцах его короткие волосы и притянула к себе, окунаясь в знакомое умопомрачительное безумие.

Боги, что он творил со мной. Темнота была вокруг меня, темнота была внутри меня, тяжелая, жаркая, бьющая тягучими волнами, необходимая. Ничего не было важным, только пить его, поглощать, чувствовать — его губы, горячие, умелые, его руки, ласкающие меня, опускающие меня на стол, его хриплые стоны, дрожь его сильного тела. Он держал мои запястья, не давая коснуться себя, целовал мои плечи, опаляя их жаром, вдыхал воздух у основания шеи и рычал уже натурально, утробно, оглаживая тело, поднимая юбку, касаясь края чулок, сжимая мои бедра.

— Будешь моей? — прохрипел он мне в лицо и коснулся моих губ пальцами. — Будешь моей, Марина?

Я потянулась вперед и поцеловала его. За стенами беседки раздались хлопки, взрывы, плющ осветился разными цветами — Инландеры давали салют, а мы целовались, исступленно, жарко, и ничего не было важнее в целом свете.

Не задавай глупых вопросов, Люк. Будто ты давно не знаешь ответ.

В беседке вдруг зажегся свет, Кембритч потянул меня на себя, обнял, подавая маску, повернулся к открывающейся двери.

Мартин.

Хмурый, сердитый Март. Я улыбнулась ему самой идиотской улыбкой на свете, шагнула вперед, коснувшись на прощание руки Люка, и, пройдя мимо мага, вышла на дорожку, чувствуя, как легкий ветерок овевает мои горящие губы. Сделала несколько танцевальных па, поклонилась неодобрительно наблюдающим за мной с дерева змейкам, оглянулась на дверь — она закрылась. Мужчины остались внутри.

Ну и пусть. Я пошла ко дворцу, глядя на расцветающие под куполом цветы салюта. Все будет хорошо. Теперь-то точно все будет хорошо.

В беседке двое мужчин стояли и молча смотрели друг на друга. Спокойно, без агрессии или злости.

— Сюда мог зайти и не я, — сказал, наконец, блакориец. — Вы бы пощадили ее имя, милорд.

Герцог усмехнулся, достал сигарету, закурил.

— Вы не вовремя явились, барон. Не делайте так впредь, иначе мне придется убедить вас по-другому.

— Мальчишка, — беззлобно хмыкнул фон Съедентент, оставив почтительный тон, — эгоистичный мальчишка, — Люк глянул на него с изумлением, нахмурился. — Во всем так. Сначала делаешь, потом думаешь. В драке ты даже коснуться меня не успеешь. Говорю прямо — даже простой девке надо задирать юбки с умом. А Марина не девка. Она принцесса дома Рудлог с кровью Красного, руку которой сочли бы за честь получить в любом королевстве мира. Думай о ней, а не о себе. Разберись со своими долгами и совестью и тогда уже открывайся ей.

— А вы, барон, при ней нянюшкой? — Люк недобро посмотрел на собеседника, покрутил головой, словно разминаясь.

— Не хами, — предупредил его Мартин. — Я тебе дам один шанс, Дармоншир. Запомни. К ней — со всем уважением. Налажаешь — я сделаю так, что она о тебе и не вспомнит.

— Вы так добры, барон, — с издевкой произнес Люк, — а я нет. Я вам шанса не дам.

Фон Съедентент покачал головой и вышел из беседки. Слишком давно у него было так же, когда чувства заглушали и разум, и долг. И, наверное, уже не будет.

Марину он нашел в кругу танцующих. Извинился перед ее партнером, перехватил в танце.

Глаза у нее были совершенно шальные, темные.

— Не подрались? — спросила она со смешком.

— А тебе этого бы хотелось? — спросил Мартин, улыбаясь в ответ.

— Нет, — сказала она с пьяной уверенностью, — нет. Я бы хотела, чтобы вы подружились.

— Это вряд ли, — заверил ее барон. Она печально вздохнула, оступилась. — Пойдем-ка домой, принцесса, пока ты не заснула прямо во время фигуры.

— Домой так домой, — согласилась она покорно, следуя за ним вниз по лестнице. Внизу засмеялась как-то нервно, обняла спутника, уткнувшись лицом в его плечо. — Все так хорошо, Мартин.

— Пусть у тебя будет еще лучше, — произнес он тихо уже в ее гостиной. Поцеловал в щеку, протянул руку и снял с платья измятый, осыпавшийся цветок эдельвейса.

Суббота, Лаунвайт

Утром субботы Люк Дармоншир проснулся в превосходном настроении. Вчерашний бал, обещавший стать скучнейшим мероприятием и пафосным антуражем для публичного заклеймения его титулом, внезапно оказался напряженным и увлекательным.

Впрочем, таковым было все, что касалось Марины.

Пальцы его чуть дрогнули — он вспомнил отзывчивое тело под собой, упругие бедра в тонком шелке чулок, ее пальцы в своих волосах, ее губы, и улыбнулся широко, закинул руки за голову.

Их взаимная игра. Захватывающая, острая. Может ли что-то сравниться с нею?

Удивительно, но он получал удовольствие, просто прикасаясь к ней, узнавая ее. Это казалось таким же нужным, как и сделать ее своей, и он уже после своего вопроса понял, что не так все будет и не здесь. Но не мог удержаться, чтобы не позволить себе побыть с ней еще немного.

Он увидел ее издалека — и сразу узнал. По светлым волосам, по линии плеч, по немного нервным движениям тела. Хотя нет, все не то. Сначала он забеспокоился, как охотничий пес, взявший след, ощутил тревогу, начал оглядывать зал — и тут же увидел ее со спины. Марина, тонкая, прямая, стояла с бокалом шампанского и о чем-то разговаривала со своим спутником.

Ее затылок и ее спину он узнал бы среди тысяч других.

Нет, он пытался сдержать слово, данное Инландеру. Не показывать свой интерес, не подходить к ней, чтобы не привлекать внимание Луциуса. Не смотреть лишний раз. Стоически принимал вежливые поздравления от людей, которых он не знал, и которые чествовали не его — а герцогский титул. Даже успел поработать над загадкой поставленного кем-то и спасшего ему жизнь щита — пригласил на танец придворного мага Инландеров, пофлиртовал с ней немного, поинтересовался, может ли на нем стоять защита — и получил ответ. Никакого щита на нем нет. Поблагодарил, рассыпался в комплиментах, покаялся в ответ на ироничный упрек волшебницы в том, что использует бал для консультаций. И твердо решил отойти в королевскую ложу и при первой же возможности сбежать.

Будто он был в состоянии удержаться.

Кровь уже гнала по венам азарт и адреналин. Как украсть у всех на глазах драгоценную вещь? Как подойти к принцессе, коснуться ее, чтобы не вызвать никаких подозрений?

Голос разума твердил, что не нужно, что это опасно, что он рискует — а когда он боялся риска? Особенно ради такой награды… да. И даже нотации барона, которого так и не удалось разозлить и который живо напомнил интонациями выговоры его покойного деда, не испортили эту ночь.

Герцог Дармоншир уже позавтракал, уселся в кресле с сигаретой, лениво перебирая пахнущие типографской краской утренние газеты и поглядывая на телефон. Не выдержал, протянул руку — позвонить ей, поговорить, сказать, что хочет видеть. Просто услышать голос. Просто понимать, что она там, на другом конце трубки. Набрал номер… и отключился, глядя на заголовок в «Лаунвайтском светском сплетнике». Пробежался глазами по заметке и выругался сквозь зубы, кроша тлеющую сигарету в пальцах и не обращая внимания на ожоги.

Ему объявили войну.

«Волк в серебре» — гласили черные буквы заголовка. Он встряхнул газету, расправляя ее, прочитал новость на первой полосе, мрачнея и задумываясь с каждой строчкой.

«Без всякого сомнения, нынешний Серебряный бал стал событием года и лучшим среди проводимых ранее балов. Однако и это событие затмила новость воистину неожиданная — Его Величество Луциус Инландер по доброте и всепрощению своему принял оммаж нового герцога Дармоншира, в прошлом скандально известного нам гонщика, дебошира и мота Лукаса Кембритча. Герцог был элегантен и сдержан, вел себя с достоинством и приличествующей титулу надменностью и суровостью, кою только подчеркивала прекрасно сделанная волчья маска.

Напомним, что его светлость на долгие шесть лет покинул страну, оставив здесь сотни разбитых сердец и безутешных владельцев борделей и клубов, лишившихся весомого заработка. И вот он вернулся, как триумфатор, получив милость Его Величества, герцогскую цепь и значимое положение в королевстве. Нет возможности оспаривать мудрость Его Величества и право наследования, но прошлое его светлости не может не настораживать.

„За столько лет он должен был измениться“, — возразите вы. Мы глубоко уверены, что это так и есть, и что ночное пребывание Волка в беседке изумительного дворцового парка с некоей светловолосой дамой — при существующих его договоренностях о браке с пропавшей принцессой Ангелиной Рудлог — простая сплетня. И что кажущееся сходство оной дамы с третьим цветком огненного дома — плод воображения завистников. Ведь не мог же властительный Дармоншир оскандалиться в первый же день принятия титула? Тайно встречаться с третьей сестрой, будучи обрученной с первой — да кому такое в голову могло бы прийти? Мы не верим, нет-нет, не верим.

На этом умолкаем, дабы не придавать сплетням весу.

Многие лета герцогу Дармонширу!»

Люк перечитал заметку еще несколько раз, чувствуя, как начинает пульсировать кровь в висках и воздух сгущается, едва протискиваясь сквозь сжатые зубы. Отметил автора — некая Элизабет Э., которая вполне могла быть и Джоном Д., и даже Петром Ивановичем С., хотя, скорее всего, никакого автора не существовало. Вряд ли газетенка могла опубликовать подобное даже при всей своей желтизне и при всей существующей в Инляндии либеральности в отношении прессы. Значит, за ним намеренно следили, значит, статью «заказал» кто-то могущественный, которому не смогли возразить. И он, Люк, сам дал им в руки оружие против себя. И против Марины.

«Вы бы пощадили ее имя, милорд», — вспомнил он. Задрал голову вверх, чувствуя, как сводит скулы и темнеет в глазах от тяжелой, выворачивающей мышцы злости, серьезной и столь непривычной ему, судорожно двинул кадыком и разодрал газету пополам, швырнул со стола пепельницу — та разбилась о цветастый камин, осыпалась пеплом и осколками, пнул столик — так, что тонкая ножка сломалась, и тот рухнул на пол. Пачка газет веером разлетелась по ковру.

— Идиот! — рявкнул Дармоншир и еще раз пнул ни в чем не повинный столик. — Какой же ты идиот, твою мать!

Открылась дверь в гостиную, заглянул невозмутимый дворецкий, старательно скрывающий удивление.

— Ваша светлость, — произнес он, — вам приказывают явиться к Его Величеству на аудиенцию.

— Конечно, — процедил Люк, — спасибо, Доулсон.

Конечно, его вызывают. Неизвестный доброжелатель обязательно должен был озаботиться, чтобы информация дошла до Луциуса.

Дворецкий сдержанно поклонился и развернулся к двери.

— Доулсон, — позвал его герцог, — а вы не знаете, где сейчас руководитель службы безопасности, работавший на деда? Как его звали… Леммин… Ламмин…

— Леймин, ваша светлость, — сказал дворецкий, — он ушел на пенсию сразу после того, как умер ваш дед.

— Я хочу встретиться с ним, — сказал Люк, — договоритесь.

— Да, милорд.

Ну что же, здравствуй, большая политика. Ты, идиот, решил, что все будет легко, и даже покушение не воспринял серьезно. И что в результате? Под тебя копают, так, чтобы уменьшить твой вес, если убрать не получится. И ладно бы под тебя, но они посмели тронуть Марину. Именно ее имя сейчас полощут и обсуждают — и пусть это подано так, что не подкопаешься — как невинный пересказ сплетни. И именно он этому виной.

Злость, застывшая внутри, никак не уходила и требовала действий, и мозг, разнеженный и вялый после прошлой ночи, вдруг обрел четкость и трезвость.

Создать персональную службу безопасности, вернуть в работу этого Леймина. Раз уж он находил его, Люка, в притонах Лаунвайта, то и другое сможет. А ему нужны верные люди.

Проверить весь персонал. Подписать с ними магдоговора. Чтобы никто не смел болтать о том, что происходит в доме.

Узнать, кто автор и заказчик статейки.

Узнать, кто заказчик покушения.

Узнать, кто уничтожает Инландеров. Получится раскрыть — можно будет потребовать у Инландера снять с него долг и передать титул младшему брату.

Работай, Люк, работай.

И молись, чтобы Марина не была потеряна для тебя навсегда.

Иоаннесбург, Зеленое Крыло.

Не только герцог Дармоншир в этот момент наслаждался свежей прессой. Вернувшийся из эмирата Тайтана Майло Тандаджи с брезгливостью просматривал «Сплетника» из утренней подборки отечественных и иностранных газет. Он вышел на работу в выходной — в воскресенье королева с мужем уезжали в поместье Байдек, а ему нужно было доложить о результатах поездки и договоренностях. И поприсутствовать при работе с заговорщиками наконец-то восстановившегося лорда Тротта.

Начальник разведуправления отложил газету, поглядел на край стола — туда, где лежала папка с делом Кембритча. Поджал губы и взял ее с собой, прихватив и «Сплетника».

Потому что если он не доложит королеве о скандале, это сделает кто-то другой. И тогда вопрос о его компетентности и преданности встанет вновь. А реакцию ее величества предугадать нетрудно. Тут уже не придержишь личное дело.

Королева Василина, свеженькая и улыбчивая, ожидала его в кабинете, и очень не хотелось разбивать ее настроение о реальность. Ее муж, Мариан Байдек, находился тут же, встал, подал тидуссу руку, приветствуя его.

— Вы меня порадуете, да, полковник? — спросила Ее Величество и улыбнулась. Она была просто одета, без косметики, с собранными в короткий кудрявый хвостик волосами, и вдруг Тандаджи увидел, как она на самом деле молода. Королева нетерпеливо постукивала ручкой по столу, да и вообще выглядела как человек, который вот-вот уедет в долгожданный отпуск. Собственно, так оно и было. Рудлоги разъезжались из дворца — королева с супругом и детьми в поместье, принцесса Полина с сопровождающими дамами — в Бермонт на время полнолуния.

— У меня разные новости, — уклончиво сказал он, присаживаясь у стола. — Есть обнадеживающие, касающиеся принцессы Ангелины. Я получил аудиенцию у эмира Персия, Ваше Величество. Несколько дней назад прошла информация о том, что на связь с Тайтаной вышли драконы с предложением наладить торговое сотрудничество. Они собирают караван из грузовиков с товарами, который должен отправиться сегодня днем. На границе с Песками их встретят местные жители и укажут путь к городу. Я вчерашний день провел во дворце эмира, и мне удалось убедить его разрешить двум нашим агентам присоединиться к каравану. При условии, что они никак не проявят себя, просто разузнают, находится ли Ее Высочество Ангелина в Истаиле, понаблюдают, при возможности выйдут с ней на контакт.

— Что он запросил за помощь? — очень серьезно поинтересовалась королева.

Тандаджи чуть поморщился — во рту до сих пор стоял привкус эмиратской дурман-травы. Они скурили с эмиром не меньше десятка кальянов, неспешно обсудили множество тем — от политики до спорта, пока тот, наконец, не перешел к делу. Нельзя было давить, нельзя было показывать интерес, но при этом постепенно подводить разговор к нужным темам. Восточная дипломатия — полутона, в полной мере доступные только тем, кто родился и вырос в культуре многословия и намеков. Витиеватые беседы вроде бы и ни о чем, но в ходе которых решаются важные вопросы и получаются ответы. Нет, он был прав, решив пообщаться с эмиром самостоятельно.

— Он посетовал, что не вы лично обратились к нему, — сдержанно ответил Тандаджи. — Но мне удалось убедить его, что встреча — моя личная инициатива и вы не в курсе.

— Что недалеко от правды, — холодно произнесла Василина.

— Простите, Ваше Величество, — спокойно покаялся Тандаджи, — но у меня на руках были неподтвержденные данные. Я не могу давать вам информацию, не проверив ее.

Королева снова стукнула ручкой по столу и с укоризной посмотрела на него.

— Я поделился с ним некоторыми данными о его южных соседях, — неохотно пояснил начальник разведуправления. — Информация за информацию. Мы легко отделались, Ваше Величество. Он несколько раз приводил разговор к тому, что желал бы породниться с вами.

— У него же есть супруга? — недоуменно вспомнила Василина.

— Как я понял, эмир лелеет надежду, что выдаст младшую дочь за одного из ваших сыновей. Ей два года, моя госпожа.

Байдек хмыкнул, и королева с улыбкой посмотрела на него.

— Думаю, и Андрею, и Василю рано еще в женихи, — сказала она. — Они с собаками не могут справиться, а уж с женой…

— Справятся, — пообещал Байдек. — Но хотелось бы избежать для них договорных браков.

Супруги обменялись понимающими взглядами, и Тандаджи почувствовал себя лишним.

— Это действительно хорошие новости, полковник, — произнесла королева.

— Это еще не все, Ваше Величество. Удачно отработали развернутые подразделения и с другой стороны, на границе Рудлога и Песков. Им удалось привлечь внимание местных жителей.

— Каким образом?

Тандаджи кашлянул.

— По ночам маги вызывали грозу с молниями. Ночами далеко видно и слышно. Мы решили, что в условиях засухи кто-то точно придет за водой. И, действительно, пришли после первой же ночи — несколько десятков человек, из ближайшей деревни. Мы их накормили, напоили, отдали воду. Но они очень уважают и боятся своего Владыку, моя королева. Поэтому… пришлось их убеждать.

То, что всерьез рассматривалась необходимость взять женщин и детей из деревни в заложники, пока мужчины проводят агентов к городу, он не стал уточнять. Удалось просто обмануть, внимательно слушая рассказы о великом драконьем Владыке, о его волшебной невесте и сокрушаясь всем военным отрядом, что им, убогим, из-за эффекта блуждания не суждено увидеть великолепный Истаил, и выразить Владыке свое восхищение.

Аборигены оказались наивны и добры, первая подозрительность сменилась доверием, и через три дня общения, совместных сытных приемов пищи и обменов подарками глава деревни предложил агентам проводить их в Истаил.

Надо будет, кстати, Рыжову благодарность выписать, за болтливость и бесконечное терпение.

— И они согласились помочь. Так что в данный момент полтора десятка наших людей идут к Истаилу. Местные рассказали, что в пустыне есть опасные песчаные духи, поэтому пришлось дать в сопровождение магов. Но им понадобится около недели, Ваше Величество. Зато мы будем иметь там свободу действий. Относительную, конечно. К сожалению, связь с группой уже утеряна. Но, возможно, маги смогут создавать Зеркала к оставшимся в лагере сотрудникам, когда пройдут полосу блуждания. Будем ждать.

— Это отличные новости, — с благодарностью сказала Василина. — А что с той девушкой? Помните, подругой дракона?

— Она у нас, — коротко отрапортовал Тандаджи, и Ее Величество чуть нахмурилась, — но она погружена в странный сон, поэтому пока бесполезна. Сегодня придет специалист, помогающий нам с допросами заговорщиков, попрошу его посмотреть и на нее.

— Вы хорошо поработали, господин Тандаджи, — Василина задумчиво поглядела на папку в его руках, чуть подняла брови, разглядев газету. — Вы что-то еще хотели обсудить?

— Да, — начальник разведуправления подал ей газету. — Это, Ваше Величество.

Она читала и хмурилась, брезгливо кривила губы. Принц-консорт забеспокоился, встал, подошел к жене сзади, склонился — тоже прочитать. Тандаджи ждал.

Королева подняла глаза. Спокойные, если не считать того, что они чуть посветлели, будто подёрнулись ледком.

— Спасибо, господин Тандаджи, — сказала она вежливо. — У вас в руках, я полагаю, дело Кембритча? Очень вовремя. Вы свободны, спасибо.

Тидусс встал, поклонился и вышел.

Королева Василина некоторое время листала толстую папку с делом нынешнего герцога Дармоншира, на середине вздохнула потерянно, встала, прижалась к мужу.

— Не хочу, — прошептала она горько, — не хочу снова идти к Марине, снова говорить с ней об ответственности. Бесполезно все, бесполезно. И не запретишь ведь ей. Я так и знала, я чувствовала, что что-то случится! Я просила ее избегать Кембритча, пока не решится вопрос с помолвкой. Просила! И что? Ну почему она выбрала именно этого… негодяя, Мариан? Мне противно читать, не хочу! Противно.

Барон погладил супругу по волосам, по напряженной спине.

— Я не питаю излишне теплых чувств к Кембритчу, Василек, — сказал он глухо и успокаивающе, — он дерзок и неуправляем. И за его поведение в покоях Марины я еще с него спрошу. Жаль, что я сразу не узнал, — он мрачно улыбнулся, пока супруга не видит, вспоминая драку. — Но я не могу назвать его негодяем. Он храбр. Много сделал для нас и для Рудлога. А работа агента под прикрытием, Василин, обычно довольно неприглядна. Не суди его сгоряча.

Она возмущенно подняла на него глаза, нахмурилась.

— Ты его защищаешь?

— Отдаю ему должное, — сурово произнес барон, но руки его в противовес тону, были нежны. — Я не скажу, что он мне симпатичен, Васюш, но в нем что-то есть. Характер, жена моя. А что касается Марины… мы можем защитить ее от врагов. Но не от ошибок. Ответственность наступает только тогда, когда человек ощущает последствия своих поступков. Если написанное здесь — правда — а я не исключаю, что это простые сплетни, то ей будет неприятнее всего узнать, что ты была права.

— Я хочу, чтобы она четко понимала, с кем имеет дело, — решительно сказала согревшаяся и расслабившаяся в руках мужа королева. — И чтобы начала думать о том, что может навредить не только себе, но и семье. Нас уже поливали грязью в прессе, Мариан. Это не то, что я бы хотела снова испытать.

Королева перед отъездом все-таки зашла к Марине. Сестра еще спала, прижав кулачки к шее — она всегда так делала, еще с младенчества, когда подмерзала во сне. Вид у нее был самый безмятежный. И Василина, повздыхав над тихо сопящей сестричкой, не стала ее будить, хоть и отругала себя за мягкотелость. Прикрыла ее сброшенным пледом, покачала головой — Маришка легла спать накрашенной, в комнате пахло алкоголем, чудное платье лежало на полу, съехав со стула. И положила на тумбочку папку с личным делом и газету.

 

Глава 22

Пески, Ангелина

За неделю до Серебряного бала

Первая принцесса дома Рудлог еще держалась, когда нагнавший ее дракон опустился в деревне, откуда она ушла и потребовал одежду, воду и еду для женщины. Равнодушно оделась прямо на его спине, не обращая внимания на виноватые и полные страха взгляды, которые жители деревни кидали на свою спасительницу, поела — Нории терпеливо ждал, повернув голову на длинной шее и разглядывая ее, — вежливо сказала «спасибо», укуталась в плащ, прижимая к себе щенка тер-сели. Она держалась и в начале стремительного полета, не оглядываясь на удаляющиеся горы, и лишь мельком глянула на стеклянное потрескавшееся поле, веером расходящееся от того места, где она стояла, встречая песчаников. Огромное плато осело, оплавилось вязкими потеками, черными языками сходящими в песок; казалось, оно еще пышет жаром. Но ритмичные взмахи белоснежных крыльев, свист воздуха и усталость сделали свое дело — вдруг ослабело и снова стало болеть все тело, заныло горло, низ живота, спина, и она прижалась к горячей драконьей коже, слыша гулкий стук огромного сердца под щекой, закрыла глаза и уснула.

Проснулась она, когда начинался рассвет, пахло цветами и травой, знакомо пели птицы за окном, и бледные солнечные лучи наискосок ложились на пол ее спальни. Похоже, она проспала целые сутки. Совершенно разбитая и больная, принцесса вяло лежала на огромной кровати, не в состоянии даже встать, чтобы налить себе воды из кувшина. А пить хотелось очень. Да и организм, державшийся последние дни на одной воле и одной цели, по всей видимости, решил быстро наверстать упущенное, пока хозяйка не решила еще куда-нибудь бежать. Ломало все, горло саднило так, что даже рот открывать было больно. Голова не просто болела — горела и давила, выбивая из глаз слезы, и нос был забит. Хотя последнее к лучшему. Ее рука, грязная, с обломанными ногтями, смотрелась на белом шелке простыни ужасно. Пахнет от нее, наверное, непередаваемо. Нужно встать и идти мыться.

Вставай, Ангелина.

Но она продолжала лежать, глядя в круглый узорчатый потолок, сипло дыша ртом и сглатывая от боли, и слезы из глаз текли по вискам, горячие, тяжелые, склеивали ресницы — столько в них было соли и горечи.

Ничего не хочу больше. Ничего. Ничего не вышло.

Она пыталась разозлиться — не получилось, пыталась нащупать хоть какую-то точку опоры — но внутри было пусто, абсолютно, космически пусто.

В голове шумело, глаза закрывались, и она так и заснула — с мокрыми волосами, прилипшими к вискам, болью во всем теле, и ощущением того, что у нее не осталось сил не только бороться, но и жить.

Владыка Нории пришел в ее покои к завтраку.

— Завтрак накрыли, а госпожа все спит и спит, — обеспокоенно сообщила ему Зарифа, — и совсем маленькая стала, — она сокрушенно покачала головой, потом, видимо, вспомнила, кто перед ней, замолчала, склонив голову.

— Иди, — сказал он, — я побуду с ней сам.

Он открыл дверь и поморщился. Запах боли и слез стоял плотной стеной, а на кровати, раскинув руки, спала его невеста, и ее огонь был почти прозрачным, холодным и равнодушным.

Вчера, когда он принес ее в Истаил, встречать его во внутренний двор вышли, наверное, все драконы и слуги. Он, опускаясь, рыкнул, приказывая удалиться. Только Чет остался — снял крепко спящую женщину с его спины, подождал, пока друг перекинется.

— Она вообще ничего не весит, — сказал Мастер тихо, удивленно и почти растерянно. Передал свою ношу Владыке — льняные с золотинкой волосы свисали почти до самой земли, лицо принцессы было серьезным, сердитым. — Надо же, малая пташка, а сотни драконов в воздух подняла. Красивая. Расскажешь, где нашел?

— Почти у границы, — ответил Нории, шагая по коридору к ее покоям. — Еще бы день-два и ушла бы.

Чет шел рядом, поглядывая на спящую, и лицо его было странным. Недовольным.

— Ты ведь не тронешь ее? — вдруг спросил воин-дракон, останавливаясь. — Нори-эн?

Нории не ответил и пошел дальше, оставив мрачного Чета за спиной. Что он мог ответить?

Владыка постоял у двери, глядя на спящую — маленькие ножки выглядывали из-под тонкого покрывала, — нахмурился, заметив запекшуюся рану на ступне. Подошел, сел на кровать, протянул руку, касаясь и излечивая. Пальцы на ступне дернулись, поджались, аура ее запульсировала — слабо, неравномерно. Совершенно истощилась. Безумная упрямая женщина. Что же тебе пришлось пережить? Ради чего это все было?

— Не трогай меня, — прошептала принцесса сипло, и он поднял голову, посмотрел в голубые ледяные глаза, встал.

— Ты вся измучена, — сказал он спокойно, — я помогу тебе.

— От врагов помощь не принимают, — сказала она сдавленно. — Уйди, Нории.

Поднялась на дрожащих руках, подтянула к себе ноги, повернулась, чтобы встать — и свалилась боком на кровать, вздыхая со злостью и широко открывая рот. Губы были сухие, обветренные, и он взял кувшин, стоявший на столике у кровати, налил воды в чашку, сел рядом с ней, поднял, прижал к себе — горячую, как раскаленный песок, злую, как пустынная гадюка.

— Пей, — попросил дракон, поднося чашку к ее губам. Ани отвернулась. — Я сейчас раздену тебя, — сказал он ей в макушку, — и осмотрю. Затем вылечу. А затем ты можешь ненавидеть меня, сколько пожелаешь. Я говорил — в этом доме тебе никогда не будет больно. Я не дам тебе умереть от истощения.

— Мне уже больно, — ответила она зло и тихо, поднесла руку к горлу — невозможно было говорить, только сипеть. — Ты делаешь мне больно, Нории. Ты меня убиваешь.

— Выпей, — повторил он настойчиво. Ангелина дернула рукой — вода из чашки расплескалась, заливая их обоих. Капли воды попали ей на подбородок и губы — она облизнула их. И заплакала. Беззвучно, сотрясаясь всем телом и с шипением отталкивая его руки, снимающие с нее одежду, укладывающие обратно на кровать. Затихла только когда он прошелся ладонями над всем ее телом, убирая ломоту и боль, некоторое время подержал руки над животом, вдохнул воздух, поглядел на нее внимательно — ничего не сказал, но тянущие, мучительные ощущения исчезли. И когда пальцы касались ее горла — она прямо чувствовала, как сдуваются воспаленные миндалины, — гладили виски, голову, становящуюся легкой, лицо — принцесса смотрела в потолок и чувствовала себя невыносимо бессильной и равнодушной. Вспышка злости вымотала ее и опять ничего не хотелось.

— Ты еще побудешь слабой, — произнес он, наконец, отодвигаясь. — Несколько дней болезнь будет уходить, может, неделю. Ты излила себя до капли, глупая безрассудная женщина. Еще немного — и ты бы просто упала на песок и умерла. Твоя вита слаба, как у недоношенного щенка. Пей, ешь, прошу тебя.

— Ты отпустишь меня? — спросила Ангелина, не слушая его.

Дракон покачал головой, глядя на нее зелеными глазами.

Она снова поднялась, не стесняясь наготы, опустила ноги на пол, прямо в лужу воды, встала, чувствуя, как длинные волосы касаются ягодиц. Было восхитительно легко и не больно. Но голова кружилась, и пришлось наклониться, ухватиться за столик.

— Уйди, — повторила она, — я хочу помыться. И не жди благодарности, дракон. Я бы предпочла умереть, чем вернуться сюда.

— В смерти нет ничего хорошего, — пророкотал он, вставая. Взял ее на руки, понес к двери. — Ты поймешь это, принцесса, потом. Сейчас ты разочарована и обижена. Но ты жива, и я счастлив, хоть и очень зол, Ани-лиша. Все исправимо, кроме смерти. В конце концов все будет так, как ты захочешь.

— Сейчас я даже не могу побыть одна, — жестко проговорила Ани у его плеча, — ты не слышишь мои просьбы, Нории.

— Просьбы? — спросил он. И усмехнулся, поставил на теплый пол купальни. — Это не ты говоришь, а обида. Ты ведь знаешь, что я не хочу тебе зла.

Ангелина покосилась в сторону уборной, и он понял, отступил от нее.

— Я вернусь, — сказал он гулко, — вымою тебя сам. Я не хочу смущать тебя, но сегодня я не дам тебе быть одной, ты слишком слаба. А завтра можешь бушевать, у тебя как раз появятся силы.

Она не улыбнулась.

— Помочь мне могут служанки, Нории.

— Не сегодня, Ани-лиша. Сегодня у тебя буду только я.

До его возвращения она успела и выпить лимонаду, стоявшего тут же — опустошила, наверное, полкувшина, и посмотреть на себя в зеркало — почти не изменилась с допереворотных времен, если не считать грязи, но впечатление было такое, будто на нее глядел чужой человек. Пустота изнутри никуда не ушла, пустоту она видела и в своих глазах в отражении. Они стали совершенно взрослыми, лицо оказалось жестче, с четкой линией скул, ушли девичья мягкость и румянец. Грудь стала чуть больше, бедра чуть шире, но в остальном — такая же невысокая, худенькая, почти плоская. Светлые волосы, укрывающие плечи, тяжелой занавесью спускающиеся по рукам к бедрам, казались слишком объемными для ее тонкой фигуры. Подняла взгляд от бедер, увидела свои несчастные глаза — и сжала зубы, вздернула голову и медленно пошла к горячей ванне в полу, стараясь не торопиться, чтобы не упасть от слабости. По ступенькам в воду спускалась осторожно, но спустилась, и, прислонившись к стенке маленького бассейна, откинула голову на пологий край, закрыла глаза. Силы опять кончились. Да и смысл бороться, если все равно придет, будет вертеть ее, как куклу, тереть мочалкой? Смысл вообще что-то делать, если он все равно возьмет ее в жены? Если она ничего не может противопоставить ему?

Раздались шаги. Вода в ванне заколыхалась. Она не стала открывать глаз. Ей было все равно. И когда он осторожно усадил ее перед собой, и когда вымыл волосы — возился, наверное, с полчаса, чтобы промыть, и сильно пахло трявяным мылом для волос, и когда касался ее мягкой губкой — сначала легко, потом уже тер ее достаточно крепко, не жалея, избавляя от пустынной грязи.

— Смирение не означает поражение, — вдруг сказал он ей на ухо. — Прекрати, Ангелина. Это не ты.

— Если бы у меня были силы, — ей самой было страшно от того, что она говорит, ее кидало от равнодушия к жестокой, всепоглощающей ненависти, причиняющей ей почти физическую боль, — я бы сейчас убила тебя, Нории. И снова ушла в пустыню. Ты не боишься меня?

— Нет, — ответил он сзади и улыбнулся. Она четко почувствовала это — улыбнулся. Взял в руку ее ступню, и стал тереть, намеренно щекоча, а она сидела, обмякшая, и глядела на свою ныряющую в воду розовую пятку, маленькие пальцы и большие мужские руки, которые были чуть ли не вчетверо толще ее лодыжки.

Кажется, они провели в купальне несколько часов — она совсем устала от этой помывки, от переходов из бассейна в бассейн, от запаха масел, которыми он ее натирал — для крепости, от холода и горячих травяных настоев, от напитков, которые он предлагал, от сырости, от воды. В конце концов она задремала в очередной минеральной ванне, откинув голову ему на грудь, и чувствуя, как осторожно и крепко придерживает ее дракон. Он вытирал ее, куда-то нес ее, что-то говорил своим тихим рокочущим голосом, а ей казалось, что ее качает на волнах безбрежного сияющего моря — ровно так звучит далекий гром над водной гладью. Потом звенела посуда, пахло едой — Ани фыркала и кривилась, чувствуя ложку у рта, но просто не могла проснуться, и глотала какой-то суп, или кашу, или что-то еще, сладкое, пряное.

— Спи, — сказал он ей тихо, укладывая ее на кровать и прижимая к себе. Мокрые пряди неприятно холодили кожу, и она завела руки наверх, так и не сумев открыть глаз, закрутила волосы в узел, оттолкнулась от Нории ладонями и отвернулась, окончательно засыпая.

Очнулась уже утром, от голода — дракон лежал рядом, обнаженный, обхватив ее и вжав в себя. Тело покалывало, будто к ней прикасались мягкой и холодной шерстяной перчаткой.

— Что ты делаешь? — спросила она напряженно, слушая, как он дышит. По сравнению с ней-нынешней дракон казался очень большим — подбородок касался ее макушки, плечо возвышалось над ней горой.

— Я все время брал от тебя, — проговорил он так же негромко, — теперь мое время отдавать. Полежи еще немного, потом позавтракаем. Ты все время будешь много спать, это нормально. Совсем устала, глупая. Почти шесть дней одна в пустыне. Ты мне расскажешь, что произошло?

Она не ответила и снова закрыла глаза. На нее накатила апатия. Первая Рудлог, прошедшая пустыню и почти добравшаяся до цели, та, которая должна была сейчас сопротивляться и драться, вяло думала о том, что нужно оттолкнуть его, прогнать, но все было словно приглушенным, зыбким, и не хотелось ни шевелиться, ни разговаривать, ни противиться. Даже голод ощущался будто отдельно от тела, и не волновали ее ни прикосновения, ни близость мужчины. Хотелось снова плакать, но сил не было даже на это.

Служанки, пряча глаза, накрывали на стол, она смотрела сквозь них. Повернулась на спину, когда встал Нории, стал одеваться, потом поднял ее, укутал в покрывало, усадил в кресло перед заставленным столом. Потянула носом воздух — и ей стало страшно. Запахи она ощущала, но ничего не вызывало удовольствия, предвкушения, желания попробовать.

— Ешь, — сказал он, наполняя ее тарелку дымящимся рисом с золотистыми кусочками рыбы, — нужно, Ангелина.

— Силой кормить будешь, как вчера? — спросила она равнодушно, глядя за его спину, в окно. — Не хочу.

Дракон разрезал тонким ножом сочную, солнечную грушу — сок так и брызгал, встал с блюдом, подошел к ней, присел рядом.

— Завтра тебе будет еще легче, — произнес он, поднося кусочек к ее губам, — это просто усталость, Ани-эна. У всех есть предел, даже у тебя. Тело сейчас так измотано, что не может тратить виту на эмоции и страсти. Не думай ни о чем, просто живи.

Живи. Внутри полыхнуло, до темноты в глазах и рези в висках, и она протянула руку, взяла нож для фруктов — Нории спокойно наблюдал за ней — сжала его, чувствуя, как режет пальцы лезвие и не ощущая облегчения. Размахнулась, захлебываясь от своей тьмы, и всадила лезвие дракону в плечо.

— Я не хочу жить, — прорычала она ему в лицо и дернула за рукоятку — побольнее, пожестче, чувствуя, как ладонь становится скользкой от его и своей крови — он смотрел ровно, и только где-то на дне зеленых глаз плескалась боль, — не хочу видеть тебя, ненавижу этот песок и это солнце! Что тебе от меня надо? Моего тела? Моего согласия? — она встала, качаясь, и он аккуратно встал тоже — ее рука скользнула по залитому кровью плечу, и дракон, поморщившись, выдернул из раны нож, прикрыл ее ладонью. — Бери! — Ани сбросила покрывало. Сделала несколько шагов назад, упала спиной на кровать и расставила ноги. Широко, бесстыдно.

Он смотрел на нее, тяжело дыша, и глаза его постепенно наливались вишневым, а кровь останавливалась под ладонью, сворачивалась темными комками.

— Бери, Нории! Делай, что нужно, а потом я уйду в Рудлог. Это тебе надо, да? — тело горело, будто снова возвращался жар, а она лежала перед ним, раскрытая, безжалостная, и смотрела, как льется кровь по его груди. Порезы на пальцах пульсировали, будто ожоги.

— Это надо?! Я лягу под тебя — один раз, дракон! Добровольно! И больше не хочу тебя видеть. Согласен?

— Ты мне женой нужна, — пророкотал он глухо. Не отводя глаз.

— Женой, — прошипела она, поднимаясь и опираясь на локти. В голове было гулко и тягостно. — Ну хорошо. Зачем ждать? Отведи меня в храм, я дам согласие. Ну, Нории? Ты же этого добивался? Дам согласие. Потом стану твоей. Как хочешь. Где хочешь. Если пообещаешь завтра отнести меня в Рудлог и больше не появляться в моей жизни!

— Так не будет, — рявкнул он, и на миг от него полыхнуло таким гневом, что она покачнулась, а за окном закружилась, зашелестела листва.

— А что же? — холодно спросила она. — Что еще тебе нужно?

— Твоей любви, — ответил он с рычанием.

И она рассмеялась, запрокинув голову. Это было невыносимо. Что же она делает?

— Боги, Нории! Да я ненавижу тебя. Я не могу тебя видеть, не могу выносить, не могу терпеть то, что не могу ничего тебе противопоставить. О какой любви ты говоришь? Моей? Посмотри на меня и скажи — я могу полюбить тебя?

— Можешь, — пророкотал он уверенно.

— Ты ошибаешься! — крикнула она зло. В глазах замелькали темные круги, и принцесса снова упала на кровать. В носу защипало, она сжала зубы, сглотнула. Посмотрела на свою руку в крови — ее замутило, и она потянула на себя простынь, прикрылась неловко, повернувшись на бок. Если он сейчас притронется к ней, она умрет. В груди давило так, что невозможно было дышать, и мышцы свело в сухой камень — еще усилие, и рассыплется пылью.

Но он подошел, взял ее на руки, прижал к себе — крепко, сильно, отчаянно. Разжал окровавленную ладонь, провел пальцами по порезам, залечивая.

— Я разбиваюсь об тебя, — сказала она горько, подняла руку и погладила его раненое плечо, осторожно, уже чувствуя снова подступающую пустоту, — ты как скала, Нории. Я бьюсь и не могу сокрушить тебя.

— Кто-то из нас точно сокрушит другого, — ответил он тихо ей в висок. — И у тебя куда больше шансов.

Они долго еще сидели так — изнеможденная очередной вспышкой принцесса, и красноволосый Владыка, сжимающий ее и щедро делящийся силой — пока не вспомнила и не прогнала.

Но она вспомнила.

— Твой день закончился вчера, Нории. Оставь меня.

Он ушел без слов. А Ани заставила себя встать, одеться — платья были до смешного широкие и длинные, и она почувствовала себя ребенком, влезшим в мамину одежду. Смыла кровь с руки, умылась. Съела несколько кусочков нарезанной драконом груши, задумчиво глядя на окровавленный нож, потрогала свои волосы — после сна они спутались так, что проще было отрезать, наверное, чем расчесать. И все-таки взяла гребень, встала перед зеркалом, снова узнавая и не узнавая себя, и начала причесываться.

— Сафаиита, — раздался робкий голос Сурезы, — позвольте мне.

— Я сама могу, — равнодушно ответила Ангелина, не оглядываясь.

— Я заговор знаю, — просящим тоном проговорила служанка, — чтобы волосок к волоску. Позволите?

Принцесса пожала плечами, села в кресло — Суреза со страхом косилась на пятна крови на полу и простынях, на нож, но гребнем работала хорошо, ловко, и приговаривала что-то на гортанном песчаном наречии, успокаивающее, умиротворяющее — Ангелина прислушивалась, и плечи ее расслаблялись. И волосы действительно стелились под гребнем ровно, легко, не затягивались и не дергали, будто она перед этим сто раз их расчесывала.

— Что это означает, Суреза?

Служанка задумалась, пытаясь перевести.

— Будьте длинными, как дождь с небес, чистыми, как вода родниковая, крепкими, как деревья в лесу, мягкими, как медовый вкус, госпожа. Простой заговор. Старый очень. Нет у нас сейчас ни дождя, ни родников, ни лесов, сафаиита. Я даже не знаю, как дождь выглядит. И лес.

— Как парк у дворца, — глухо сказала Ани, не открывая глаз, — только деревьев в сотни раз больше, они выше, крепче, растут гуще. В нем бывают ягоды… как виноград, только растут на кустиках на земле, Суреза. Разные, красные, желтые… Кислые и сладкие. А дождь — это бесконечные брызги с неба.

Служанка молчала, видимо, представляла.

— Вы беленькая, как лебединое крыло, — сказала, наконец, Суреза с удовольствием, — ни у кого нет таких волос, чисто пух, сафаиита. Можно мужу рубашку выткать, вот какие волосы!

— Не будет у меня мужа, Суреза.

— Будет, госпожа, будет, — храбро произнесла дочь Песков, выплетая белые косы — каждая толщиной с руку, — самый лучший муж будет, самый сильный. И достойный. Ах, жемчугов бы в них, госпожа! Вот какие косы! И платья мы вам подберем самые лучшие, и ножки обуем…

— Не надо платьев, Суреза, — резко сказала Ангелина, чувствуя, как снова ее клонит в сон, — и жемчуга не надо. Спать хочу.

— Сейчас, сейчас, — засуетилась женщина, — постель перестелю. Может, бульончику, сафаиита? Очень уж вы худенькая.

— Не хочу, — вяло отозвалась Ангелина. — Не хочу.

Она много спала, ходила, как сомнамбула, по парку, равнодушно проходя мимо своих роз, не обращала внимания на встречающихся ей драконов — те смотрели, как резали, а она проходила сквозь них, не останавливаясь, и красноволосые расступались перед ней, опуская глаза. Гладила щенка тер-сели, приходящего поиграть, и терпеливо объясняла ему, что сейчас не может.

Пришел и затянувшийся цикл, и она совсем ослабела — все больше лежала в кровати, нехотя вставала, когда заходил Нории — он тоже много молчал, внимательно глядя на нее и не пытаясь касаться или на чем-то настаивать. Рассказывал, если говорил, о делах в Городе, о расчистке дороги, о поисках воды — но ее это уже не трогало. Жизненная энергия проскакивала лишь иногда, как искра у разрядившейся зажигалки, ей все время было холодно, и только ночами сквозь крепкий сон казалось, что большой мужчина тихо ложится рядом и греет ее, обхватив руками, и сила покалывает малюсенькими иголочками, разгоняя кровь. Но по утрам постель была пуста.

— Госпожа совсем ничего не ест, — жаловалась Суреза слушающему его Зафиру, — одни глаза и волосы, и спина прямая. Как голову держит, не пойму. Не дело это, — вздыхала она, и старик согласно качал головой — он-то видел, как сумрачен становится день ото дня его господин, — изведут друг друга.

— Знаешь, — сказал Нории Чет, когда они сидели в плетеном павильоне и меж деревьев мелькнула беловолосая фигурка, — я, глядя на нее, вспоминаю жеребца, что мы поймали у Белых гор. Помнишь? Я взял его себе, чтобы приручить. Какая силища была, какая шея — не обхватить! Только бешеный был, зараза. Выбивал ворота, скидывал меня, кусался, лягнуть намеревался. Я тогда сделал ошибку — колья на ворота прикрепил, чтобы не бился больше. Так он наутро, как меня увидел, разогнался и на эти колья грудью нанизался. Предпочел умереть, Нории.

— Ты ли это говоришь про нее? — спросил Владыка с насмешкой. — Который грозил мне ее смертью?

— Я ошибался, Нори-эн. Она воин, — жестко сказал Четери, — пусть руки слабы и оружие поднять не сможет. — А воин либо побеждает, либо погибает. Я слетал к жителям той деревни, где ты ее нашел, как ты и просил. Они ее боятся, — Чет хмыкнул, — считают великой колдуньей. Сказали, что пришла утром, совсем слабая, раненая и босая, с Черного кургана, а они туда и днем боялись ходить. И когда увидела песчаников — не спряталась, а пошла навстречу, защищать людей. Там их сотни две в стекле похоронены, Нории. Про нее скоро легенды ходить начнут.

— Уже ходят, — произнес Владыка задумчиво, глядя в ту сторону, где скрылась Ани.

— Расскажи ей, — потребовал Четери. — Про белый терновник, Нории. Расскажи. Она останется.

— Ты бы рассказал? — с улыбкой спросил Нории, и друг его нахмурился, качнул головой.

— Тогда напомни ей о долге. Если она так любит родных, что ради них готова пересечь пустыню… помнишь, Светлана, — это имя он произнес с таким теплом, что Нории еще раз улыбнулся, печально, — постоянно в библиотеке сидела? И принесла нам биографии последних Рудлогов? Они же все рано умирали, друг. И у нее в ауре я вижу печать нашего проклятия, Нори. Ты же видишь? Смерть всегда рядом с ней. Если она не вернет долг, то династия будет уничтожена.

— У ее сестер такая же, — Владыка вспомнил мягкий и страстный огонь второй принцессы, слабенькое тепло третьей.

— Скажи, — почти умоляюще попросил Чет. — Заклинаю, Нории.

— Знаешь, — сказал владыка-дракон и посмотрел другу в глаза, — мы забыли о том, что долги должны отдавать мужчины. Воевать должны мужчины и разбираться с последствиями войны, Мастер. Женщины должны жить, любить, рожать. А у них в семье только женщины и дети их крови остались.

Чет некоторое время смотрел на него, как на приговоренного.

— Ты же хочешь ее, — произнес он настойчиво. — А она — тебя. Соблазни ее, сделай слабой, пусть останется с тобой по своей воле, по воле своего тела. Ты же можешь. В любой момент, Нори.

— Могу, — согласился Владыка и встал. — Разделишь сегодня со мной ужин, Четери?

— Нет, — ответил Мастер Клинков. — Хочу слетать на восток. Мне беспокойно. Я чувствую воду к Белым горам, Нории. Уже несколько дней, со среды. Ты ведь тоже слышишь ее? — он замолчал на секунду и тоже поднялся. — Что со мной происходит, Нори-эн?

— Кажется, — сказал Нории спокойно, — Пески поняли, что им нужен второй Владыка.

— Такого никогда не было, — возразил Четери. — Как это может быть?

— Кто знает, как это происходит? — они уже шли к дворцу, а параллельно им, по другой дорожке, за широкой полосой деревьев ступала Ангелина Рудлог. Она не повернула головы, не снизила скорость, но Нории знал, что она знает, что он здесь. — Лети, Мастер, и не беспокойся ни о чем. Если слышишь зов — нужно лететь.

— А что ты будешь делать? — серьезно спросил Чет, останавливаясь.

— Пить, — усмехнулся владыка-дракон. — Сегодня я буду пить, друг.

Четери поднялся в небо прямо из парка, а Нории пошел ко дворцу. Зашел в прохладный холл несколькими секундами после Ангелины. Так они и шли до мужской половины, тихо, напряженно — она впереди, не оборачиваясь, а он несколькими шагами позади, глядя на прямой пробор и белые косы, лежащие на ровной спине и качающиеся в ритм движению. Встреченные слуги затихали, провожали их взглядами; вокруг женщины и мужчины, не имеющих возможности сделать движение друг к другу, тяжелым пологом опускалась тишина, и, казалось, весь дворец уже был пронизан этим гнетущим безмолвием, нарушаемым лишь звуком их шагов, отсчитывающих время до катастрофы. Ани подошла к двери в свои покои, взялась за ручку, чуть повернула голову, почти незаметно — Нории замедлил шаг, остановился — но она зашла внутрь и мягко закрыла дверь.

Этим вечером в покои красноволосого Владыки верный Зафир носил и носил кувшины с вином. Дракон сидел в кресле, глядя на красное закатное небо, постепенно уходящее в чернильную ночь, и раз за разом наполнял чашу, пытаясь заглушить тьму, которая ворочалась внутри, но голос ее становился все громче и громче, а он все мрачнее и мрачнее.

У драконов все просто — догнал самку, и она твоя. Сколько раз он догонял эту женщину? Сколько раз щадил ее, не давая воли своему желанию?

Перед глазами встал ее впалый живот и светлая кожа, и маленькая грудь, и вся роскошь белой женской плоти на мерцающем шелке простыней. Тьма зашептала еще громче, настойчивее, и его тело стало откликаться, несмотря на терпкое вино и умиротворяющую теплую ночь.

Как легко пойти к ней, разжечь ее, обезоружить, взнуздать ее её же страстью, объездить ее до покорности. Убрать равнодушие из ее глаз, убивавшее его последние дни, оживить ее жаром и злостью, напоить ее своим желанием дополна. Она возненавидит его после, но она и сейчас его ненавидит, зато он получит ее, пусть на одну ночь, и ее силу, пусть лишь половину.

И она будет жить — просто ради того, чтобы доказать, что она сможет без него. И проклятие с нее будет снято. И он тоже будет жить — возьмет в жены драконицу, да ту же Огни, будет питать Пески силой, полученной от красной принцессы, возрождать свой народ, и даже совесть его не будет мучить, потому что она сама попросит его взять ее.

Зафир поставил рядом с Владыкой еще один кувшин, и Нории поглядел на старого слугу мерцающими вишневыми глазами.

— Принеси еще, Зафир. И потом оставь меня. Страже скажи, чтобы на половину не пускали никого. Я хочу быть в тишине.

Четери долго летел к границе с Йеллоувинем, к Белым горам, оставляя под брюхом бесконечные дюны, мелькающие пустые города, пустынную Тафию, свой возрождающийся дом далеко справа от нее. Он следовал вдоль изгибов русла реки Неру, вспоминая, как плескала она синью и прохладой, как к берегам пастухи сгоняли стада овец, как дымились на полях вокруг нее костры, сколько деревень стояло тут, сколько людей жило. Зов воды, ощущаемый всем телом, становился все сильнее, пока дракон не достиг Белого озера. И в вечернем сумраке закружился над толщей воды, заполнившей чашу озера на двадцатую часть, чувствуя почти священный трепет. Как? Когда? Кто смог призвать подземную водную жилу, ушедшую в толщу породы полтысячелетия назад? Жила и сейчас играла в центре прозрачной глади, вскипая бурунами, разворачиваясь водоворотами и уходя крутым горбиком течения к высокому берегу.

Он спустился, перекинулся, чувствуя всю мощь огромного оживающего озера, спустился по крутому склону к медленно поднимающейся воде. Любой другой водоем давно бы уже заполнился и переполнился, но Белое море недаром было крупнейшим на континенте. Еще несколько недель — и вода коснется краев чаши, перельется потоком в русло Неру и погонит песок стеной к морю, оживляя пустыню на несколько сот метров по обе стороны от берегов. Для Песков это мало, но, по сравнению с тем, что у них есть сейчас, это очень много. Истаил перестанет задыхаться от наплыва людей, и можно будет постепенно очищать от песка и заселять Города, стоящие на реке.

Мастер Клинков присел, коснулся рукой воды — набежавшая волна поцеловала его ладонь, озеро вздохнуло влажным ветром, принесшим тоску и любовь. Что-то знакомое почудилось ему в этом порыве, что-то отчаянное. Наклонился к воде — и вздрогнул. Из темной воды на него смотрела девушка, прозрачная, словно сотканная из тускло светящихся лазурью струй. Ног у нее не было, как и тела — только лицо, плечи, руки, и изгибающиеся призрачными потоками волосы, поднимающиеся к поверхности.

— Света? — дракон протянул ладонь, и она снизу тоже потянулась к нему ладошкой — поверхность от его прикосновения дрогнула, пошла кругами, и девушка исчезла, как и не было ее.

— Света, — позвал он растерянно. Прыгнул в воду, сразу уйдя с головой, нырнул глубже, оглядываясь, чувствуя, что он сходит с ума. Ничего, только темная вода вокруг.

«Светлана!»

Прохладные ладони коснулись его плеч, провели по волосам, сзади прижалось тонкое тело — он обернулся, пытаясь поймать, но не было никого. Никого. Морок какой-то? Великая мать, что это?

— Сам, — прошелестел в его голове тихий голос, — не могу, сын мой, сам. Благословляю тебя женщиной твоей.

Чет вынырнул, откинул мокрые пряди назад — и пальцы наткнулись на тонкий тяжелый Ключ, вплетенный в волосы. Он несколько секунд тупо смотрел на него, двигая ногами в холодной воде, затем поплыл к берегу, подтянулся, забрался на камень и, перекинувшись, взлетел.

Ему не нужна была сила Владыки — он был тем, кто он есть — воином, учителем, мужчиной. Ему нужно было убедиться, что с его Светланой все в порядке.

Но у самых Милокардер, встающих холодными пиками под звездным ночным небом, его остановил Зов Нории. И Чет, не смея сопротивляться, полетел обратно в Истаил.

Ангелина Рудлог в эту ночь не спала. Она стояла у окна, глядя на гаснущие огни Города, гладила пальцами тонкое кружево резьбы на ставнях, не чувствуя ничего, и слушала шелест ветра в кронах деревьев. Ей казалось, что и она сама — этот едва слышный шепот ночи, не имеющий ни опоры, ни цели, отголосок какой-то далекой и мощной стихии, ее последний выдох. Сколько ночей она провела у этого окна с тех пор, как ее вернули сюда? Пять? Десять? Каждая была вечностью. Темнота не давала ей сна, и она все ждала чего-то, что либо возродит ее, либо убьет окончательно. Внутри сил больше не было. Она послушно ела, после того, как Суреза со слезами умоляла ее не отказываться от пищи, пила, общалась с нани-шар, заглядывающими к ней ежедневно — девчонки хохотали, болтали, удивлялись ее новой внешности, читали ей по новым учебникам — плохо, медленно, но читали — просили ее снова начать уроки. Ани кивала, соглашаясь, и забывала про обещания. Он плавала, ходила в купальню, гуляла. Тело крепло, а дух все слабел, не оставляя сил бороться. Но ей было все равно.

В холле ее покоев грохотнула дверь, что-то пискнула Суреза — Ани с усилием повернула голову, слушая тяжелые шаги, видя, как поворачивается дверная ручка. Она знала, зачем он пришел, и была даже рада этому. Что угодно, только не та удушливая пустота, которой она стала.

— Не двигайся, — прорычал Владыка. Глаза его мерцали безумным багрянцем.

Она и не собиралась мешать ему. Отвернулась, затихла, слушая, как он подходит к ней. Покорно подняла руки, позволяя снять длинную сорочку. Ждала, пока он раздевался, чувствуя теплый ветерок на своей груди и животе и острые края резьбы под пальцами.

— С самого начала, — сказал он глухо, расплетая ее косы, — я все делал неправильно. Хотел, чтобы ты сама приняла решение, чтобы увидела, кто я, как я подхожу тебе. Но ведь я мог бы сделать и так, принцесса, — он прижался к ней сзади, повернул ее лицо к себе и поцеловал, требовательно, страстно, безжалостно. Ничего ласкового не было в этом поцелуе, но он словно поил ее живой водой — вдруг она почувствовала вкус вина на его губах, жар его тела сквозь занавес волос, ладонь, крепко прижимающую ее и не дающую двинуться. — И так, — пророкотал он, и от него потоком хлынула энергия, заставившая ее вспыхнуть — тело заныло, налилось жаркой истомой, и Ани задышала тяжело, не в силах справиться с силой потомка богини любви, изогнулась, чувствуя все его тело и желая быть ближе, еще ближе. Он оглаживал ее плечи, живот, грудь, и каждое прикосновение заставляло ее постанывать, кусая губы от сокрушительного вожделения.

— Или так, — произнес он жестко, ловя ее глухой стон губами и лаская пальцами ее соски — она уже шаталась от остроты ощущений, дрожала, чувствуя, что еще немного — и не выдержит, начнет умолять, кричать от невыносимости того, что он делает с ней. Ладонь его спускалась по животу, а она дышала пересохшими губами, ловила его пальцы, касающиеся ее рта. Нории резко развернул ее, прижал к себе, к крепкому, пахнущему злостью и желанием мужскому телу — не продохнуть.

— В глаза смотри, — рыкнул он, сверкнув горящими глазами — она как зачарованная смотрела и не отводила взгляд, пока мужчина опускал руку вниз, туда, где все ныло и просило ласки. — Смотри, принцесса. Чувствуй. Так мог бы я сделать. В первый же день.

Истекающая от него чувственность делала ее безумной, возвращала привычную и острую ярость, и она сама схватила его за плечи, встала на цыпочки, потянулась к нему, ощущая, как темнеет в глазах от сладостной силы, с которой он прикасается к ней, как тело застывает, напрягается, слыша, как почти хрипит он ей в губы в исступлении, доводя ее до края. Закричала, откидывая голову и изгибаясь в его руках — мир полыхнул алым и белым, невыносимым, горько-сладким. И она обмякла, тяжело дыша, уткнувшись лицом в его грудь. Он подрагивал, выдыхал со свистом, сильный, огромный, возбужденный до предела.

— Понимаешь? — прерывисто и тоскливо прошептал он ей в макушку. — Понимаешь, Ани-эна?

— Понимаю, — тихо сказала она через несколько длительных мгновений. Очень тихо.

Он отнес ее на кровать, лег рядом сам, прижал к себе.

— Завтра Четери отнесет тебя в Рудлог, — произнес он глухо. — Завтра воскресенье. Заканчивается оговоренный нами месяц. Я проиграл. Я сдержу свое слово, женщина.

— Ты не попросишь меня остаться? — проговорила Ангелина хрипло, взглянула ему в глаза. Горечь ядом выжигала легкие, и дышать было трудно, почти невозможно.

— А ты останешься? — спросил Нории. И улыбнулся потерянно.

— Нет, — ответила она, прижимаясь к нему крепче.

Он поцеловал ее в лоб, погладил по длинным волосам.

— Спи, моя принцесса. Завтра ты уже будешь дома.

С утра заплаканная Суреза принесла ей завтрак, и Ангелина обняла ее крепко, шепотом попросила прощения — но служанка лишь всхлипнула и ушла. Хмурый Чет ждал ее во внутреннем дворе. Окинул ее взглядом, отвернулся.

— Четери отнесет тебя в Теранови, — пророкотал Нории, — Энтери говорит, там есть телепорт, ты сможешь пройти домой.

— Смогу, — сказала она, неверяще глядя на него. Мимо них слуги носили мешки с подарками, к Чету подошел Энтери, передал ему какое-то письмо. В окна выглядывали обитатели дворца, опускали глаза, встречая ее взгляд. — Почему ты сам не отнесешь меня, Нории?

— Не испытывай меня, принцесса, — Нории глянул на нее, и сразу вспомнилась и вчерашняя ночь, и утреннее пробуждение в одиночестве. — Я силен, но не настолько, чтобы не захотеть вернуться с половины пути вместе с тобой.

— Попроси меня, — сказала она резко.

«Попроси меня вернуться, Нории».

Он улыбнулся, покачал головой.

— Я буду ждать тебя до последнего дня зимы, Ани. Позже не возвращайся, я не приму тебя.

— Попроси! — повторила она настойчиво.

Владыка наклонился, коснулся ее губ поцелуем — со вкусом цветущих мандариновых деревьев и теплой южной ночи.

— Не обрезай волосы, прошу, — произнес он. — Это должен сделать муж.

Четери, уже обернувшийся, нетерпеливо переступал по плитке двора, ожидая, пока все погрузят. Покосился на взобравшуюся на него женщину, заклекотал что-то недовольно, взмахнул крыльями и поднялся в воздух.

Нории, подняв голову, глядел, как она улетает — прямая, напряженная, не оглядываясь. Он знал, что она не оглянется. Он знал, что она не вернется.

 

Глава 23

Теранови, Милокардеры

Капитан Василий Рыжов, накануне вернувшийся с границы с Песками после отправки группы в пустыню, активно осваивал щедрые командировочные — после жары предгорий и сухпайков местный холод и сытная кухня ласкали душу. Его теперь знали все, звали в гости, кормили блинами и колобками — да так, что капитан рисковал вскорости обзавестись фигурой, очень похожей на эту терановийскую пекарную гордость. Он так и не добрался до отца Таси — планировал съездить сегодня, но поймавший его прошлым вечером мэр Трайтис сообщил, что сам планирует навестить Михайлиса и может отвезти письмо, если нужно.

Рыжов поколебался и согласился. Он устал, как собака.

Городок ему нравился. Капитан с удовольствием делал заметки о местных традициях, наблюдал за людьми, фотографировал живописные домики — надо же было чем-то заняться в отсутствие реального дела. Нравилась и вдовушка Эльда Тольбис, у которой он квартировался — ладная, черноволосая, с понятием о том, что нужно мужчине. Вот странно — девицы до замужества, имеющие глупость начать совместную жизнь с мужчиной, здесь порицались. А на тех женщин, кто мужей потерял, смотрели спокойно, заведи они хоть десять любовников.

Вот и сейчас, вместо того, чтобы отслеживать ситуацию, уже не секретный агент активно трудился над налаживанием плотных и горячих связей между столицей и анклавом. И переговоры проходили очень успешно, хоть и заняли немало времени.

— Ох, Васенька, Васенька, — довольно вздохнула женщина, когда он скатился с нее и расслабленно упал лицом в прохладную подушку. — Хорошо как, — она сыто потянулась и ласково погладила капитана по натруженной мокрой спине. — Но надо мне вниз, готовить, обед скоро начнется, люди придут.

На первом этаже дома располагался маленький трактирчик, где матушка Тольбис не только помогала повару, но и в активные часы работала наравне с официантками.

— А, может, полежим еще? — сонно спросил Рыжов и снова подгреб пышную Эльду под себя, уткнулся небритым подбородком ей в плечо. Ему идти никуда не хотелось, тело было разнеженным, тяжелым. Та взвизгнула от колючей щетины, захохотала, потянула его за ухо.

— Ты как мой сын, соня. Вставай, капитан. У тебя служба.

— У меня воскресенье, — пробурчал Рыжов, но все-таки поднялся и побрел сразу в душ — чтобы окатиться холодной водой и проснуться. Выходной не выходной, а для очистки совести нужно обойти город, накатать отчет начальству — «в Теранови все спокойно». И еще пофотографировать — он давно хотел забраться выше, на язык от камнепада, и снять поселение и долину, лежащую в сердце Милокардер.

Через три часа на главной площади маленького городка, внезапно оказавшегося перекрестком двух миров, горожане наблюдали за медленно приближающимся драконом.

— Наш, что ли? — спросила какая-то женщина, вглядываясь в небо.

— Нет, — возразили ей, — наш помельче, этот здоровый какой. Другой.

— А вроде наш. Таську обратно привез?! — крикнул кто-то глазастый, рассмотревший женскую фигурку на спине ящера.

— Как Таську? — заволновались жители, отходя к краю площади. — Быть такого не может! В гости разве что?

Мэр Трайтис, как раз закончивший обед, выскочил из администрации, начал протискиваться сквозь собравшуюся толпу. И подоспел как раз к моменту, когда дракон приземлился, выставил крыло — женщина сошла по нему, подошла к оскалившейся морде, что-то сказала. Крылатый гость мотнул головой, сбрасывая тяжелые сумки с шеи.

— Не Тася, — с облегчением зашептали терановийцы. — О, Трайтис, Трайтис идет. Сейчас разберется!

Мэр подошел, когда прилетевшая обернулась — и замер. Он-то хорошо помнил принцессу — еще со времен правления королевы Ирины, когда его приглашали в столицу. И за возвращением королевской семьи наблюдал по телевизору, и про похищение знал — а кто не знал? Правда, выглядела она полтора месяца назад совсем по-другому.

— Ваше Высочество, — сказал он растерянно, — как же это?

— Здравствуйте. Мэр, полагаю? — величественно спросила принцесса, глядя на перстень на его руке. — Проводите меня к телепорту. Мне нужно во дворец.

— Конечно, конечно, — засуетился Трайтис, ошеломленный спокойным достоинством Ее Высочества. — Сейчас, Ваше Высочество, сейчас. Здравствуйте, — вежливо обратился он к дракону, — будете нашим гостем? Мы не представлены, но у нас в городке всегда рады видеть представителей вашего племени. Путь далекий, отдохните, пообедайте…

Дракон фыркнул и, кажется, улыбнулся широкой пастью. И обернулся в красавца-мужчину. Красноволосого, как Энтери, голого, но это никого не смутило, а женскую половину собравшихся так и вовсе порадовало до охов и вздохов.

— Ваше Высочество, — продолжал словоохотливый мэр, не обращая внимания на ледяной взгляд принцессы — еще бы не быть ледяным, столько летела, бедненькая, замерзла вся, небось. — И вы не откажите, сделайте милость. Мы сейчас стол накроем, вас вмиг согреем! Отдохнете после дороги.

— Благодарю, — произнесла Ангелина, кутаясь в тяжелый плащ — холодно было очень, — но простите меня, я долго не была дома. Я обязательно навещу вас, скажем, через неделю? Очень соскучилась по своей семье, — добавила она куда мягче, увидев, как искренне огорчился гостеприимный мэр.

— Конечно, — повторил Трайтис растроганно, — понимаю, Ваше Высочество, извините мою настойчивость. Сейчас я вас отведу. Господин, — обратился он к дракону, который уже достал из сумки одежду, успел натянуть штаны, рубашку, какие-то мягкие сандалии, — подождите меня, прошу вас.

— Подожду, — легко согласился дракон. Голос у него был глубокий, резковатый. — Только подарки заберите.

— Заберем, — поспешно сказал мэр и махнул стоявшим чуть поодаль помощникам. Сумки даже на вид были тяжелыми. Интересно, что там такое?

Капитан Рыжов, наблюдавший за всем происходящим со склона горы в бинокль и уже предчувствовавший снятие звания, а то и трибунал — что упустил, не был на месте в нужное время, — лихорадочно набирал начальника.

— Тандаджи, слушаю, — привычно резко ответили в трубке.

— Господин полковник, — жалобно сказал капитан, — здесь опять дракон. Другой. Он принес принцессу Ангелину. Как я понимаю, сейчас ее отведут к телепорту.

— Письмо! — рявкнул Тандаджи в трубку. — Сделай так, чтобы ему не отдали письмо, Рыжов!

— Так точно, — отозвался капитан и, отключившись, тут же набрал номер мэра. Тот не отвечал, а потом и вовсе сбросил звонок — видимо, не хотел отвлекаться от важных гостей. Рыжов вздохнул и поскакал вниз по склону, как горный баран, скользя на осыпающейся гальке и рискуя спровоцировать очередной камнепад. До городка было не меньше трех километров, и предстояла хорошая проверка объевшегося колобками организма на профпригодность.

— Как тебя зовут, добрый хозяин? — спросил дракон вернувшегося через полчаса мэра. Тот, проводив принцессу, спешил обратно, волновался.

— Дори Трайтис, — представился мужчина с достоинством.

— А меня Четери, — ответил красноволосый и поклонился.

— Господин Четери! — обрадовался мэр и полез во внутренний карман своей шубы. — У меня для вас письмо. Точнее, я должен был передать его отцу Таси, а он уже вам, но раз такой случай… — и он протянул дракону запечатанный большой конверт. Четери покрутил его, недоуменно глянул на собеседника.

— Вот так, — сказал тот и надорвал краешек конверта.

Чет начал читать. Дошел до конца и поднял жуткие красные глаза на мэра — тот отступил, поежился.

— Кто, — пророкотал дракон, — кто передал это?

— Вот он, — пискнул напуганный Трайтис и ткнул пальцем в краснолицего, запыхавшегося Рыжова, пробирающегося сквозь толпу. Почтенный мэр был добрым и радушным человеком, но, к сожалению, не очень храбрым.

Капитан замер обреченно, наблюдая, как дракон направляется к нему. Дернулся, когда тяжелая ладонь сжала плечо до хруста — еще усилие — и треснет кость.

— Где моя женщина? — жестко спросил Четери. Вокруг испуганно глядели граждане, шум затих — никто не рисковал привлекать к себе внимание. Капитан, тренированный не поддаваться пыткам, тяжело сглотнул, побледнел и промолчал.

— Где? — повторил Четери, сжимая пальцы. Рыжов часто задышал, чувствуя, как немеет плечо и невыносимо скручивает тело — проклятый ящер вжимал большой палец в нервный узел, и ноги холодели от страха и боли. И даже двинуться было невозможно — он честно пытался, упрямо выкручиваясь из-под жестких пальцев.

— Кого, — тихо сказал дракон, наклонившись к нему, — и скольких мне здесь убить, чтобы ты заговорил?

Рыжов глядел ему в глаза и понимал — этот убьет. А если выбирать между добрыми жителями городка и агентами Управления, которые, наверняка, уже готовы… да Боги с ним, со званием и с трибуналом…

— А ну, отпусти его! — раздался сзади грозный женский голос. — Отпусти, кому сказала!!!

— Эльда! — сдавленно застонал агент Управления. Он хотел сказать, чтобы она уходила, спасалась, но дракон тряхнул его, перехватил второй рукой за горло. Посмотрел капитану за спину и улыбнулся.

— Похоже, — гулко сказал он, — в этой стране женщины куда отважнее мужчин.

— А сейчас как застрелю тебя! Отпусти парня! — храбро крикнул какой-то мужчина с площади. Четери обернулся — старик в смешном цветном тюрбане целился в него из какой-то железной палки. Видимо, это и есть то ружье, о котором говорил Энтери.

— Не надо, почтенный, — сказал он громко, с уважением. — Эти люди украли мою женщину. Я хочу освободить ее.

— Что делается, а? — ахнула какая-то горожанка. — А мы его кормили-привечали!

— Жену? — заинтересованно спросила другая.

— Жену, — согласился Четери.

— Вася! — строго произнесла Эльда. Ее черноволосый сынишка широко раскрытыми глазами смотрел на красноволосого страшного дядьку, держащего за горло их гостя.

— В королевском лазарете она, в Иоаннесбурге, — прохрипел Рыжов обреченно, — стерегут ее.

Чет рыкнул, огляделся дико — народ расступился, и он, оттолкнув капитана, перекинулся и взмыл в небо.

— Вот те на, — потрясенно сказал мэр, глядя наверх. Эльда Тольбис хлопотала около Рыжова — тот потерял сознание и обвалился на землю. Народ волновался, переговаривался. В Теранови за последние три месяца произошло больше необычных событий, чем за тридцать лет, и добрые жители затерянного в Милокардерах городка предчувствовали, что это еще не конец.

Пока Ангелина шла к телепорту, она все дышала и никак не могла надышаться свежим морозным воздухом. И насмотреться не могла на хвойную сочную зелень, покрывающую склоны гор, щедро растущую и в самом Теранови. После припыленной, приглушенной растительности Песков было ощущение, словно вернулось зрение — и вся полнота цвета, все богатство его оттенков. Наконец-то. Наконец-то!!

Ей поскорее хотелось войти уже в арку телепорта, чтобы убедиться, что все, точно дома. Что никто и ничто в последний момент не помешает. И пока переход заполнялся серебристой плотной дымкой, похожей на сверкающую занавеску, пока маг настраивал путь, она нетерпеливо переступала с ноги на ногу, вполуха слушая добродушного мэра. Попрощалась с ним вежливо и быстро шагнула — к семье, в Иоаннесбург. В тот самый зал, где погибла их мать.

Ее уже встречали — начальник разведуправления, охранники. За ней помощники мэра заносили сумки с подарками. Тидусс что-то спрашивал, но она даже не дослушала его — торопливо прошла в коридор семейного крыла, открыла первую попавшуюся дверь — оказалось, она вела в покои Алинки. Сестренка сидела в кресле и что-то читала. Подняла глаза, поправила очки, присмотрелась.

— Ани? — спросила она неверяще. — Мамочки! Ангелинка вернулась! Аааааа!

Книжка полетела на пол, пятая принцесса повисла на шее старшей сестры, подвизгивая, как щенок. В коридоре захлопали двери, в покои залетела Марина, тоже завизжала, запрыгала, дернула сестру за косу, придушила в объятьях. Ангелина, как оглушенная, прижимала сестер к себе, рассматривала их. В глазах стояли слезы.

— Дочка! — в дверях стоял Станислав Федорович, улыбаясь, и она тепло улыбнулась в ответ, перевела взгляд на прижавшуюся к нему Каролину. Та смотрела настороженно и испуганно.

— Кариш, это же я, — чувствуя, как сжимается от нежности горло, произнесла Ани. — Я.

Сестренка скривила рот, заморгала и вдруг зарыдала.

— Ты что? — испугалась старшая Рудлог, подошла к ней, обхватила за плечи. — Кариш, ты чего? Не узнала меня?

— Я тебя совсем не поооомнююю такой! — плакала Каролина и отворачивалась в бок отцу, потом снова смотрела, и начинала рыдать еще громче. — Ты совсем другааая! Такая маленькая! — она снова посмотрела, кинулась к Ангелине, обняла ее, прижалась, шмыгая красным носом — и правда, теперь она была выше сестры на полголовы точно. — Не уезжай больше от меня, пожалуйста…

— Не уеду, — тихо сказала Ани и оттерла ладонью слезы со щек. — Никогда, Кариш. Ну, не плачь, малышка. Такая большая и такая плакса.

Каролинка хихикнула неуверенно, всхлипнула, не отпуская сестру.

— Васюш! — возбужденно говорила Марина в трубку, наматывая круги по гостиной. — Ани вернулась! Тут, да! Живая, красивааая! Да, даю…

Марина протянула телефон старшей сестре, и та поднесла его к уху, одновременно гладя так и не отцепляющуюся от нее младшую сестренку по спине.

— Василина?

— Ани? — недоверчиво выдохнула в трубку королева. — Ани! Я ждала и не верила, и верила одновременно. Не мог он наврать, я точно ведь знала! Только мы с ним ведь в понедельник разговаривали, я завтрашнего дня ждала… тебя там не обижали, Ангелин? Ничего страшного не произошло ведь?

— Нет, — медленно сказала старшая Рудлог, отчетливо поняв в этот момент, что никогда и ни за что не сможет рассказать семье, что с ней произошло. — Не обижали, относились со всем уважением, как к гостье, а не как к пленнице. Ничего страшного. Скучно было только…

— Как я счастлива, — радостно проговорила Василина, — как я хочу тебя увидеть, сестренка! Приезжай к нам, а, Ангелин? Мариан будет рад, а во дворец пока нам никак. Там сильно пугаются, когда он медведем оборачивается… Всей семьей приезжайте, а? Я сейчас Зигфрида попрошу, это наш придворный маг, он всех Зеркалом к нам перенесет. Очень хочу тебя увидеть, очень!

— Хорошо, — Ани еще раз посмотрела на своих девочек, улыбнулась. Хорошо-то как! — Сейчас, только душ приму, Васюш, и к тебе.

Она, конечно, устала, но что стоит эта усталость по сравнению с возможностью собраться семьей? И уже стоя под душем в своих покоях — сестры гомонили в гостиной, деловито разбирая драконьи подарки — Ангелина Рудлог оперлась руками о мокрую стену, опустила голову, прикрыла глаза, ощущая страшную тяжесть, давящую на плечи, и небывалую легкость одновременно. Будто ее раскололи пополам, и одна половина все никак не могла поверить — то, что вокруг — реально. Что она не откроет двери и не увидит резные стены своих покоев в Истаиле, не услышит сквозь никогда не закрывающиеся окна птичье пение, не почувствует запах пряных специй от кушаний. И перемоловшего ее волю и душу в пыль Нории тоже не увидит.

— Вот это да, — Маринка покрутила тяжелый золотой браслет, примерила его на запястье. Ани, уже одетая в одолженное сестричкой платье, вышла из спальни, подняла брови, наблюдая кавардак в гостиной. — Тебя выгодно отпускать к похитителям, Ани. Возвращают с доплатой.

Пол в гостиной был усыпан золотом из растерзанных сумок. Каролина примеряла серьги, диадемы, вертясь перед зеркалом, Марина наглаживала браслет. Алина всматривалась в надписи на широкой чаше, украшенной сценками полета драконов, что-то бормотала.

— Можно я возьму это? — умоляюще попросила младшая сестра, показывая тяжелые рубиновые серьги. — Отпад, я насмотреться не могу.

— Разбирайте, — махнула рукой Ани. Посмотрела под ноги — там лежал амулет. Точно такой же, как тот, что она потеряла при обороте в Песках. Поколебалась, но все же наклонилась, подняла его, надела на шею. Прикрыла глаза — призрачный цветок был еще в бутоне, но лепестки подрагивали, будто готовясь распуститься.

Все-таки приняла от него золото. Пусть на прощание и в качестве извинения за похищение.

К ноге прижалось прохладное тельце, кто-то лизнул ей пальцы. Принцесса улыбнулась, присела. И ты тут. Кто бы сомневался.

— Ой, — Алинка забыла и про чашу, и про надписи, и, кажется, у нее даже дыхание перехватило от восторга, — кто это? Ангелина, отдай его мне, пожалуйста!!!

Сестры дружно уставились на дымчатого песика, заахали.

— Не могу, — ответила Ани, поднимая полупрозрачного щенка и гладя его по упругой шкурке, — это тер-сели, дух воды, и они сами выбирают хозяина. Да, малыш? Хочешь в душ? Тебе понравится.

Щенок фыркнул, перетек из ее рук на пол, прошествовал мимо Алины, басовито и страшненько рявкнув на неугомонную пятую Рудлог, протянувшую к нему руку. Забрался на подоконник и улегся там, у запотевшего стекла.

— Каждой рудложке по собаке, — непонятно и смешливо пробормотала Маринка, — пополнение в королевской псарне. Поля не берет трубку, наверное, лапой неудобно отвечать. А Зигфрид уже нас ждет. Он звонил, бедолага, опять мы его в выходной тираним. Пойдем? Посмотришь на него, он такой забавный. И Вася звонила, они с поварихой оперативно готовят обед. Ждут нас.

— Пойдем, — согласилась Ангелина. Покосилась на свои босые ноги — Марина привстала, вытащила из-под себя светлые балетки, помахала ими в воздухе.

— Я все продумала, — заявила она гордо. — Примерь. Даже интересно, подойдут или нет?

Балетки оказались больше по размеру, но Ани это не смутило. Девчонки гомонили, сгребая подарки обратно в сумки, затем они шли к магу в покои, тот отправлял их в поместье Байдек вместе с присоединившимся отцом. Василина радовалась, как ребенок, и даже хмурый, напряженный Мариан сжал вернувшуюся Ани так, что сразу стало понятно, какое облегчение он испытал.

А потом был долгий и вкусный обед, и много вопросов, и ее спокойный, размеренный рассказ о Песках, о Белом городе Истаиле, о драконах, о своих там делах. Родные слушали, затаив дыхание, а она все смотрела на них, вглядывалась — в невероятно красивую кудрявую Василину, в манерах которой появилась сдержанная величественность, на выглядящую очень хулиганисто со своими короткими волосами и резкими жестами Маринку, на серьезную Алинку, тут же делающую пометки в маленьком блокнотике, на влюбленно глядящую на старшую сестру и периодически всхлипывающую Каришу.

Оглушение не проходило, как и ощущение, что все это нереально. Ани гладила пальцами скатерть, глядела в окно, на темные яблони, покрытые искрящимся на солнце снежком, пробовала сытные щи — все это будто цепляло ее тонкими пока еще корешками за эту, ее настоящую, жизнь. Она снова врастала в семью. И говорила, говорила. О нани-шар, которых она учила читать и писать, об обычаях народа, живущего там, о свадьбе, на которой она побывала, о розах, о бассейнах, окруженных трепещущими разноцветными занавесками. О кружевном дворце с лазурными куполами, о самом Владыке Нории, о ее планах по развитию отношений с Песками.

И ни слова она не сказала о полетах на море, о ее побегах, о ежедневной борьбе за то, чтобы вернуться сюда. И о том, как близка она была к тому, чтобы сломаться и остаться.

А вот начальник разведуправления Тандаджи, оставшийся неуслышанным — он после необходимых изъявлений радости и вопросов о самочувствии спрашивал, кто из драконов привез Ангелину Рудлог в Теранови — некоторое время постоял в коридоре, прислушиваясь к бурной семейной встрече. И понял, что в нынешней ситуации он мог бы и горло перерезать себе — и на него никто не обратил бы внимания. Он приказал проверить сумки с подарками, прежде чем нести их в покои вернувшейся принцессы — мало ли какой подарочек могли заготовить ее похитители? Такое возвращение, безо всяких условий, не могло его не насторожить. Но золото было обычным, магические предметы были вполне безопасными. Ни ловушек тебе, ни следилок. Даже скучно.

И подозрительно.

Подозрительно было и то, что Рыжов не выходил на связь, и Тандаджи, поколебавшись, приказал открыть телепорт в Теранови, и через пару минут уже ступал по брусчатке в сверкающем инеем городке. Можно было бы отрядить на проверку кого-то из подчиненных, но ситуация была критической, и оперативнее всего сработать мог он сам. Тидусс издалека увидел, как взмывает над городком белый дракон, и направлялся он не в стороны гор — в сторону столицы. Ускорил шаг, хотя отсюда до Иоаннесбурга было больше тысячи километров, и времени подготовиться должно было быть достаточно. И застал на площади толпу народа, оживленно обсуждающего прилет принцессы. И валяющегося без сознания капитана Рыжова, над которым с причитаниями «Вася, Вася!» хлопотала женщина.

— Что с ним? — спросил начальник разведуправления у мэра, который чуть не подпрыгнул, увидев рядом сурового тидусса.

— Так, дракон его придушил малость, — охотно объяснил уже отошедший от недавнего испуга Трайтис. — Письмецо прочитал и придушил. За жену свою, сказал. Если б я знал, я бы не отдавал…

— Как звали дракона? — холодно уточнил Тандаджи, хотя ответ уже знал. Присел рядом с бледным Рыжовым — на его шее наливался лиловым отпечаток большой ладони. Пощупал пульс, оттеснив возмущенно засопевшую женщину, оттянул веки и посмотрел на зрачки. Народ столпился вокруг, с интересом наблюдая за очередным развлечением.

— Четери, — сказал мэр. — Сердитый такой. Неужели, господин Тандаджи, действительно жену его умыкнули?

— Это конфиденциальная информация, господин Трайтис.

— Конечно-конечно, — понимающе закивал мэр. — Парня-то, того, заберете?

— Придет в себя — сам вернется. Пусть виталист его осмотрит, — распорядился тидусс, вставая и собираясь уходить.

— А, может, — неуверенно предложил почтенный глава города, с сомнением и тихо, — пообедаете с нами? Колобков поедите?

— Рыжова колобками накормите, — без улыбки произнес Тандаджи. — Напоследок.

— Не наказывайте его, — серьезно попросила черноволосая фигуристая горожанка и осеклась, наткнувшись на равнодушный взгляд начальника разведуправления.

— У нас цивилизованная страна, госпожа, — сказал он почти любезно, — поэтому то, что я хотел бы с ним сделать, даже в отношении детей применять запрещено.

И он, положив ладонь на ремень, вдруг подмигнул мальчишке, выглядывающему из-за спины заботливой терановийки. Попрощался и торопливо ушел по скрипящему тонкому снежку. Нужно было срочно исправлять собственный промах. Рыжова по факту винить было не в чем — он выполнял приказ, да и никогда не отличался особой дисциплинированностью и оперативным мышлением. Для этого нужен был опыт, а в Управлении капитан служил всего год, да и возраст был самый безалаберный — 27 лет. Зато мог уболтать кого угодно, легко подстраивался под собеседника и выдавал массу оригинальных идей.

Собственно, если кого и нужно было бы выпороть, то самого себя. Кто бы мог подумать, что если драконы и решатся вернуть принцессу — во что сам Тандаджи не верил — они принесут ее не во дворец, желая заодно выторговать себе какие-нибудь преференции, а высадят в этом богами забытом городишке?

«Ты, — ответил он себе, — ты должен был об этом подумать».

— Игорь, — проговорил он в телефон, широким шагом направляясь к телепорту, — как там Тротт?

— Медленно, но работает, — довольно отозвался Стрелковский, — закончит, начнем допрос. Потом у него на очереди студенты.

— Как закончит со следующим, отведи его в лазарет, к Никольской. Что хочешь обещай, но убеди посмотреть. Нужно, чтобы она пришла в себя.

— Проблемы, Майло? — тут же насторожился Игорь Иванович.

— Потом, — торопливо ответил Тандаджи, — все потом.

Вчера он довольно нелестно отозвался об инляндце, сухо сообщившем, что выделить время сможет только в воскресенье, а сегодня оказалось, что это очень кстати.

Тандаджи шагнул в телепорт, и тут же, по пути в Зеленое крыло, развил бурную деятельность. Охране дворца было приказано при появлении красноволосого мужчины отнестись корректно, не применять силу даже при агрессивном настрое, предложить пройти к нему, к Тандаджи, для разговора. В пункте наблюдения, куда на мониторы выводились изображения со всех камер дворцового комплекса, расположились дополнительные наблюдающие. К родителям Никольской были посланы агенты-женщины, на случай, если дракон решит для начала заглянуть к ним. Охрана входов в лазарет была усилена — тидусс не знал, известно ли крылатому мстителю, где расположена лечебница, но так некстати уснувшая пособница драконов не зря просиживала в библиотеке. Был среди заказанных ею книг и том с историей и планом дворцового комплекса, так что вполне могли узнать и запомнить. Идеально было бы установить на больницу щиты — но для этого не было времени. Дворец защищен — и хорошо.

На всякий неприятный случай на крыше резиденции Рудлогов разместился отряд, вооруженный гранатометами, с выходного были вызваны гвардейские боевые маги и маги Управления, и территория перешла на осадное положение.

Через час в кабинете появился понурый Рыжов, сипящий и готовящийся каяться, но начальник отмахнулся от него и велел идти к штатному виталисту, а потом домой, приходить в себя. Не до него сейчас было. Дворец замер в ожидании прилета дракона. А Тандаджи ждал, пока лорд Тротт снимет блок с очередного заговорщика и, кривясь, прикидывал, какова скорость у крылатых ящеров и через какое примерно время он сможет появиться здесь. И, раз он может становиться невидимым, может ли он атаковать в таком состоянии? Потому что если дракон начнет рвать людей вместо разговоров, ничего не останется, как применить силу.

Четери, поднявшись в небо, полетел, ускоряясь, в сторону Иоаннесбурга. Он не был в таком бешенстве уже давно, очень давно, со времен юности, когда его учитель еще не обучил его, что из двух равных соперников проигрывает тот, кто проиграл своим эмоциям. И старался успокоиться, и не мог. Нация ублюдков, воюющих с женщинами. Рудлог за пятьсот лет не изменился.

Но холодный воздух и скорость помогли ему сосредоточиться, упаковать ярость в панцирь, отделить от себя — иначе рухнул бы, не справившись с полетом. Если бы Чет мог размышлять, несясь с неподвластной простому дракону быстротой, он бы понял, что изрядную долю в его злости составляет чувство вины. Вины мужчины, оставившего свою женщину наедине с врагом.

Света, Светочка, девушка, подарившая ему тепло и спокойствие. Постоянно мерзнущая, но при этом ухитряющаяся разогревать его кровь до кипящего нетерпения. Совсем не смелая — что она может противопоставить тем, кто хочет и умеет спрашивать? И сейчас она в лазарете. Почему? Ее допрашивали? Пытали?

В письме было всего несколько строк:

«Уважаемый Четери, во время вашего пребывания в Иоаннесбурге вы участвовали в похищении принцессы Ангелины Рудлог. К сожалению, Ее Высочество не выходит на связь, несмотря на существующие договоренности. Мы надеемся, что это недоразумение будет решено, и гарантией этого может являться задержанная Светлана Никольская. Мы готовы передать вам ее безо всяких условий кроме одного — принцесса должна вернуться домой.

Начальник Управления госбезопасности Рудлога, Майло Тандаджи»

Вернут ли ее теперь, когда похищенная уже дома, или будут использовать дальше, как инструмент давления?

Внизу черно-рыжей полосой проносилась земля, города и деревни мелькали, как картинки в калейдоскопе, и осеннее холодное солнце питало его энергией, разогревало спину, позволяя лететь еще быстрее.

Уже у самого Иоаннесбурга дракон замедлился, накинул полог невидимости и полетел к дворцовому комплексу. Лазарет был далеко слева от основного здания, отдельным строением, это он помнил. И окна у него были широкие, высокие. Если повезет — сможет увидеть Свету и понять, как действовать дальше. Злость давно выветрилась, оставив привычный холодный рассудок и собранность, как перед боем.

Четери мягко опустился в парке у лечебницы, и, стараясь не шуршать листьями, не задевать хвостом деревья и не топтать кустарники, начал медленно обходить вокруг трехэтажного здания, заглядывая в окна, вдыхая воздух у тех, которые были зашторены. Терпеливо, спокойно. Если она все еще здесь, он ее найдет.

Свою женщину он увидел на втором этаже, сквозь неплотно задернутые шторы. Она лежала бледная, с закрытыми глазами, вся в каких-то трубках, проводах, а рядом с ней, склонившись, стоял рыжеволосый человек, и держал ее за виски. Еще двое расположились у входа в комнату. Вооруженные. Что делает этот человек? Считывает информацию? Пытается повлиять на сознание?

Света вдруг поморщилась, дернула головой, застонала чуть слышно.

Лорда Тротта спасла только реакция и хорошо вбитые рефлексы — он успел увидеть движение и прыгнуть в сторону двери, выставляя щит, когда в большое окно, ломая стекла и ставни, выбивая штукатурку, с ревом ворвалась оскаленная огромная пасть. Успел — но все равно получил по щитам оглушающий удар, так, что приложившись о стену, ослеп и оглох на мгновение. Присутствующие тут же охранники просто повалились, не выдержав давления защитного экрана, треснула дверь, вылетев в коридор с грохотом.

Глаза Макса еще почти ничего не видели, а он уже укреплял щиты, вглядываясь в очертания высокого обнаженного человека с красными глазами, поднимающегося с пола. Дракон? Здесь? Невероятно!

Ударил сам, первым, свистящим клином Лезвий, узким, чтобы не задеть мирно спящую на койке у стены девушку — и с изумлением увидел, как за какие-то доли секунды в руках человека вспыхивают тонкие клинки, и как он с невозможной скоростью отбивает несущиеся к нему сверкающие острия. Отбил и тут же смазанной линией прыгнул к магу, впечатался в щит, получил в ответ Стазис, но замер только на мгновение — этого мгновения Тротту как раз хватило, чтобы подняться, выдернуть из воздуха меч, и принять следующий удар на кромку. Увернулся, выскакивая в коридор. Дракон шагнул за ним, и в глазах его была смерть.

Времени думать не было — где-то на периферии сознания Макс отмечал крики медсестер, столпившихся людей, а руки уже отражали удары, тело вставало в нужные позиции, свистела сталь, и он сам стал ускоряться, двигаясь назад, защищаясь, пытаясь найти уязвимое место, чтобы хотя бы получить передышку, перегруппироваться, ударить чем-то из своего арсенала.

Передышку ему не давали. Красноволосый атаковал так быстро, что инляндцу хватало сил только парировать удары, сыплющиеся со скоростью обезумевшей мельницы, уворачиваться, держать дыхание и ускоряться, ускоряться до боли в жилах и бешеного стука крови в висках.

Перед этим мастером весь его опыт казался детским лепетом. Безумный воин вдруг замер, сдвинулся вправо, распластавшись по стене коридора — за его спиной стоял Мартин, запустивший заклинание стазиса, холодком растекшегося по щитам Макса. Тротт сделал несколько шагов назад, переводя дыхание. Грудь ходила ходуном, по вискам и лбу тек пот, щипал глаза. Его противник неуловимо развернулся — и метнул в сторону блакорийца клинок, вспыхнувший белым светом на щитах. Макс, двигаясь назад, видел, как лезвие проходит сквозь один, другой, третий, как замедляется на четвертом, истончается и гаснет на пятом, почти у самого лица друга. Воин даже не поморщился — вокруг него тоже замерцал щит, в руке тонкой линией опять появился второй клинок — и направился к тяжело дышащему противнику.

— Что происходит? — недоуменно крикнул Мартин.

— Если б я знал, — прошипел Тротт, поднимая меч. Вокруг него опускались щиты — работал Мартин, быстро, аккуратно. Хуже всего было то, что вокруг были палаты с пациентами, в коридоре за Мартом столпились врачи — и не ударишь, потому что есть опасность задеть. И у Мартина руки были связаны — врежь он чуть сильнее, боевым, и здание посыплется.

Удар! Его щит лопнул, зазвенела в ушах высвободившаяся энергия. Еще один. Еще!

Он прыгнул вперед, под клинки, пытаясь пробить грудную клетку, снизу вверх, но достал лишь острием, а дракон увернулся, взмахнул оружием — по спине полоснуло острой болью, сразу набрякла одежда, побежала горячая кровь. Макс в каком-то отчаянном движении изогнулся, двинул мечом по одному из клинков, выбивая его, упал на спину, отозвавшуюся оглушающей болью, попытался дотянуться до ног противника — тот отпрыгнул, развернулся, готовясь добивать.

Перед Максом появилась Вики, взвизгнула, увидев атакующего голого мужика с клинками, и от испуга, не иначе долбанула Тараном, смявшим щит красноволосого — как же чудовищно он был силен, что даже не свалился, просто проехался далеко назад, упершись спиной в тупик коридора. Со стен посыпалась штукатурка, коридор затрясся, замигали лампы. Противник поднял голову — вишневые глаза оглядели испуганную женщину — и впервые заговорил.

— Отойди.

— Макс, ты как? — спросила Вики через плечо, выплетая Сеть.

— Терпимо, — произнес тот, вставая. Сзади уже подходил Март, прикоснулся к его спине — боль, пульсируя, стала исчезать, защипало, закололо иголочками виты.

— Женщина, — повторил воин, — отойди. Не дело мужчинам прятаться за твоей спиной.

— Он прав, Вик, — негромко сказал Мартин и задвинул ее за себя — волшебница шипела и ругалась, и нападающий задумчиво проводил ее взглядом. — Макс, что вы не поделили? Ты украл у него штаны?

— Я его вообще впервые вижу, — огрызнулся Тротт. — Вику держи. И людей уводите. Тут не накастуешь ничего значимого. Я с таким не сталкивался еще.

Он покрутил плечами — спина почти не болела, перехватил меч и пошел навстречу своей смерти.

— Я могу узнать, — сказал он, приближаясь, — за что?

Воин сверкнул глазами, но глядел он… одобрительно, что ли?

— Ты мучал мою женщину.

— Макс? — удивился сзади Мартин. — Опять?

— Лорд Тротт, — басовито крикнул из коридора знакомый голос Ситникова, — помощь нужна?

Да, ты-то мне как раз и можешь помочь. Осталось только Богуславскую сюда для полного комплекта.

Дракон замер, ошеломленно глядя ему за спину. Там слышен был гулкий топот ног огромного семикурсника.

— Кто это? — спросил красноволосый медленно. — Как зовут?

Макс оглянулся, незаметно вытер мокрую руку о штаны.

— Это мой ученик, Ситников. Брат Светланы, которую я осматривал.

— Зачем?

— Я помочь ей пытался, — сухо сказал Тротт, опуская оружие и представляя, как смешно сейчас смотрится весь этот фарс. — Она спит и не может проснуться. А я менталист, пытался ее разбудить.

Воин слушал его, глядя прямо в глаза. Помолчал.

— Не врешь. Извини.

Оглядел творящееся вокруг — обсыпавшиеся стены, людей, сгрудившихся за спинами магов, угрюмого ученика, попавшегося ему под руку превосходного бойца, и вдруг улыбнулся и засмеялся. Жутковато.

— Он, кажется, еще больший псих, чем ты, — тихо сообщил Тротту Мартин, подходя и снова становясь рядом.

— Он гений боя, — серьезно возразил ему Тротт.

— Гений против гения, — присвистнул Мартин — дракон посмотрел на него, прищурившись, непонятно, что увидел, но кивнул. Снова перевел задумчивый взгляд на Ситникова.

— Лаурас? — спросил он что-то непонятное.

— Это фамилия моего прадеда, — недоуменно ответил семикурсник.

— Я знал, — глухо сказал дракон, замолчал на мгновение, закрыв глаза, продолжил тяжело, — знал твоего далекого предка. Он учился у меня, в Песках. И, значит, Светлана твоя сестра? Великая мать! Подойди ко мне, мальчик.

Ситников засопел, протиснулся мимо магов, шагнул к воину. Они были одного роста, и дракон некоторое время разглядывал его, всматривался в лицо. По его животу текла кровь, но он даже не морщился.

— У меня перед твоим родом долг, — наконец, сипло произнес красноволосый, — тяжелый долг. Я не сдержал обещание. Света будет моей женой. Ты пойдешь ко мне в ученики?

— Да я вас не знаю, — пробасил Ситников, — и, к тому же, вы только что пытались убить профессора. А это вы, значит, нашу Светку оставили беременной? Не очень-то мне хочется к вам идти. Мне доучиваться еще.

Дракон глядел на него со странной улыбкой и нежностью, не реагируя на грубость, и Матвей неловко переступил с ноги на ногу.

— Все равно пойдешь, — успокоил его собеседник и ободряюще хлопнул по плечу. Покачал головой в изумлении. — Света ждет ребенка? Хорошо.

— Уважаемый, — подала голос Вики, — раз мы разобрались, может, вы уберете оружие? И… оденетесь?

— Если дадите одежду — оденусь, — спокойно согласился воин. Клинки растворились в воздухе, он подошел к Максу, посмотрел на него оценивающе. Тот немного напрягся.

— Ладони покажи, — потребовал подошедший. Осмотрел, даже притронулся, хмыкнул.

— Я бы тебя тоже взял в ученики, — сказал он удовлетворенно. — Неуклюж, но ритм боя чувствуешь хорошо. Продержался против меня долго, задел. И крепко держишь оружие. Только оно не твое, да. Тебе нужно тоньше и чуть короче, буквально на два пальца. С двойным изгибом. Тогда будет удобнее, понимаешь? Баланс совсем не твой, рука, видно, привычна к другому оружию.

— Это к какому? — полюбопытствовал Мартин. Макс поморщился, ничего не ответил. Кривой клинок был у него в нижнем мире. Но здесь создать подобный у него не получалось, как он ни бился.

— Меня зовут Четери, — сказал воин и поклонился. — Спасибо. Хороший был бой.

— Макс, — ответил Тротт. И поклонился в ответ.

— Вот, возьмите, — снова подошедшая Вики протянула дракону белый халат. Прикоснулась к Максу, сканируя его.

— Красивая, — заметил красноволосый, принимая одежду. Провел рукой по животу — маги аж дыхание затаили — порез мгновенно затянулся, зарозовел шрамом. — Твоя женщина? Защищала тебя. Забавные у вас тут обычаи.

— Нет, — ответил Макс. Вики только раздраженно повела плечами. Ситников с восторгом первоклашки разглядывал одевающегося дракона со спины.

— Теперь, — приказал воин, довольно забавно смотрящийся в белом халате, — расскажи мне, что со Светланой. Эй, люди, — повелительно крикнул он врачам, — нужно перенести женщину в другие покои. Там она замерзнет.

— Я пытался дотянуться до ее сознания, — пояснил Тротт, глядя на засуетившийся персонал, даже не подумавший возмутиться распоряжением, — но она не дается, ускользает. Пытался вызвать неприятные воспоминания, чтобы проснулась. Бесполезно. Я с таким еще не сталкивался. Такое ощущение, что со своим «я» тело связано сейчас лишь тонкой ниточкой, а сама личность где-то в воде. Она видит воду, Четери. И на зов не откликается.

Свету прямо на койке вывозили из разгромленной палаты, к ней поспешил Ситников, потрогал руку — проверял, наверное, насколько замерзла. В коридоре было холодно. Четери, ступая по прохладной плитке босыми ногами, зашел следом за врачами в светлую палату, остановился, глядя на лежащую на койке женщину. Подошел к ней, погладил по темным волосам, склонился и поцеловал. Дыхание у нее было свежим, спокойным. И аура мягкой и теплой, очень маленькой и светлой. Он положил руку ей на живот и улыбнулся, чувствуя отклик стихий.

— Света, — позвал он тихо. — Светлана?

Она не открыла глаза. Продолжала сладко спать.

— Я тоже могу посмотреть, если вы не против, — раздался позади голос Виктории. Он кивнул, не оборачиваясь — уже понял, что эти люди не могут быть врагами. Отошел. И трое магов, включая весельчака, кинувшего в него стазис, столпились у Светиной постели, начали водить над ней руками, о чем-то переговариваясь.

— Уникальный случай, — это рыжеволосый воин, который зачем-то словно одеревенел после драки, зажался, даже голос стал суховатым.

— А если просто потрясти? — предложил веселый маг с мудрыми глазами.

— Себя потряси, — огрызнулась злая женщина. Тут что, чем красивее, тем злее, что ли? — А где Алекс?

— Алекс ушел в медитации, — тихо фыркнул веселый, наблюдая как Макс, закрыв глаза, снова кладет руки на виски спящей и что-то бормочет себе под нос, — его сейчас и все шесть богов не дозовутся. Вот будут меня убивать, Вики, а он там с миром сливается и благостью напитывается. Ты ведь спасешь меня, да?

Женщина не ответила — она вытянула руки, и от них потянулись тонкие светящиеся нити, словно окутавшие пациентку лазарета в светлый кокон. Подержала так немного, покачала головой и пожала плечами.

Дракон глядел на спящую Светлану с ее теплой аурой, на ее угрюмого брата, настороженно и недоверчиво посматривающего в его сторону и с восторгом наблюдающего за действиями магов. Надо же, как забавно иногда шутит судьба, как помнит она старые долги и заставляет их выполнять. Если так, то, может, и не поддавшаяся его Владыке принцесса не избежит своего предназначения? Хотя эта вполне может и переломить судьбу в своем упрямстве.

В коридоре послышались голоса, шаги, и через несколько секунд в палату зашел смуглокожий тидусс, оценил обстановку, остановил свой взгляд на Чете.

— Здравствуйте, — вежливо сказал он, но глаза были холодными, острыми. — Господин Четери? Меня зовут Майло Тандаджи.

Чет дернул пальцами, но мгновенно собрался и остановил уже начинающий наливаться в руке тяжестью клинок — первым и пугающим желанием было снести этому человеку голову. Что же с ним творится, что искушения вновь стали поднимать голову? Есть грань, которая отделяет воина от палача, и не было еще случая, чтобы ему хотелось наказывать смертью.

Тидусс словно понял его мысли, потому что чуть вытянулся, напрягся. Но не отступил, продолжил сдержанно, не отводя взгляд. Короткими фразами, с паузами.

— Я рад, что все закончилось благополучно. Я ждал вас, чтобы решить это недоразумение и извиниться. Мы не хотели ей зла. Перестраховались на случай, если вы не вернете ее высочество.

Чет молчал, оценивая говорившего. Собран, насторожен. За дверью еще несколько вооруженных человек, готовых защищать начальника. Они ему, конечно, не стали бы помехой, если бы он сорвался. Ну и не будет же он докладывать, что возвращать упрямую Рудлог никто не собирался. Что она сама выбила это возвращение своей неукротимостью.

— Ты взял в заложницы мою женщину, — наконец, произнес дракон и пугающе улыбнулся. — Это недостойно мужчины.

— Похищать женщин — достойно мужчины? — ровно поинтересовался тидусс. Не стал лебезить и оправдываться, хоть и не боец — скорее, похож на Ветери. Такой же хитрец. — Это моя работа — обеспечить возвращение ее высочества. Женщина за женщину, господин Четери. Мы в своем праве. Но я готов дать вам ту компенсацию, которую вы затребуете и которая в моей власти.

Чет покачал головой, хотя его собеседник действительно был прав. И будь задет кто-то другой, не его Света, он мог бы быть беспристрастным и справедливым.

— У нас принцесса была дорогой гостьей. Ей не причиняли вреда. А Светлана здесь, в лазарете. Что ты с ней сделал?

— Ничего, — сухо ответил Тандаджи, повернулся к койке, наблюдая за магами. — Мы допрашивали ее. Очень корректно, — дополнил он, уловив полыхнувший яростью взгляд дракона. — Вели наблюдение. И однажды узнали, что она не просыпается. Я сам в недоумении. Поэтому и пригласил специалиста посмотреть на нее, — он кивнул на Макса, так и не открывшего глаза.

— Ты знал, что она ждет ребенка?

— Узнал, когда она уже заснула, — сдержанно пояснил тидусс.

— Если бы знал, и если бы она не спала — все равно бы задержал ее?

— Да, — сказал Тандаджи и стойко выдержал презрительный прищур собеседника. — Я еще раз приношу свои извинения. Но вы не оставили нам выбора.

— Выбор всегда есть, — отрезал Четери жестко. — У нас тот, кто навредил женщине, карается смертью.

— Вот только не надо смертей, — вкрадчиво, как кошка, очень по-женски попросила Виктория от постели спящей. — Все же разрешилось.

Чет снисходительно улыбнулся ей, как маленькой, и она ответила ослепительной улыбкой. Красива, да. Знает это и пользуется этим. Перевел взгляд на Светлану, снова почувствовал ее слабое тепло, уловил трепещущее сияние новой жизни под белым одеялом и как-то вдруг расслабился, размяк.

— Я заберу ее в Пески, — сказал он спокойно. Начальник разведуправления покосился на него со сдержанным удивлением.

— Помилуйте, куда вы ее заберете? Если ее сейчас не сумеют разбудить, ей понадобятся постоянное питание и уход, а я понимаю, что там у вас нет ни больниц, ни персонала, ни нужного оборудования. Без капельниц она умрет во сне. Тем более, что здесь ее родители, вряд ли они обрадуются, если вы унесете их дочь без их ведома.

Макс открыл глаза, его немного повело в сторону, будто он на мгновение потерял ориентацию. Оглянулся на дракона, сжал зубы, словно стыдясь своей слабости.

— Не отзывается, — сказал он. — Здесь нужны другие практики. Единственное, что могу сказать — она не страдает. Ей хорошо.

— Я предлагал вам компенсацию, — с нажимом произнес тидусс, снова обращая на себя внимание. — Пусть остается здесь, пока не получится ее разбудить. Даю слово, что вы сможете забрать ее в любой момент. Вы можете остановиться во дворце, я гарантирую вам безопасность.

— Я и так могу забрать ее в любой момент, — чуть насмешливо отозвался Четери, и Тандаджи поморщился едва заметно, но ничего не ответил.

Мастер Клинков думал, что делать дальше. Тидусс опять прав. А ему нужно понять, как вытащить Свету из воды. Маль-Серена или Йелловинь?

— Я буду прилетать, — повелительно произнес он, — скажи людям, чтобы не боялись и пускали меня. За разрушения я заплачу золотом, это моя вина. За Свету отвечаешь головой, тидусс. Она должна жить.

— Она и так будет жить, господин Четери, — с едва заметной иронией высказался Тандаджи, и они некоторое время напряженно смотрели друг на друга.

«Я бы мог убить тебя, за то, что ты сделал».

«Можете. Но я не раскаиваюсь и сделал бы это снова».

— Господин Тандаджи, — сухо позвал Тротт, прерывая их противостояние, — я сегодня вам уже ничем не смогу помочь. Истощился. Завтра, во второй половине дня, ждите. Я доделаю, раз у нас с вами договор. Но впредь, — добавил он ледяным тоном, — я рассчитываю, что вы будете предупреждать меня о возможных подобных эксцессах. Иначе я исключу вас из списка своих контактов.

— Обязательно, — невозмутимо пообещал Тандаджи. Так убедительно, что ему обязательно должны были бы поверить.

— Четери, — обратился инляндец к дракону, — я сейчас ухожу домой. Будете моим гостем? Вы наверняка еще не обедали. Как, впрочем, и я.

При этих словах друзья мага, женщина и мужчина, посмотрели на рыжеволосого с одинаковым, почти священным изумлением.

Мастер клинков усмехнулся.

— Мне нужна свежая кровь для восстановления. Горячая. Или живые животные. Я планировал поохотиться.

— Будет кровь, — ответил Макс, не моргнув и глазом. Его подруга-волшебница передернула плечами, поморщилась, и Чет с удовлетворением подумал, что женщина всегда женщина, даже если так могущественна, что может расплющить человека в тонкий блин.

— Вы только у него не берите кровушку, — попросил Мартин с гротескным ужасом, — отравитесь. Занудностью.

— Кровь у него хорошая, сильная, — возразил Чет, отмечая для себя дрогнувшие на мгновение зрачки рыжеволосого воина. Страх, опасность? — Но я все-таки предпочитаю дичь помоложе и посочнее.

Парень, так похожий на его Марка, глянул с недоумением, а черноволосый маг — со смешинкой. Не зря он ему понравился. Маг не поглядывал с опаской, как черноволосая женщина, и подшучивал над ним, как равный.

— Мы можем порвать человека только когда сильно истощены и не контролируем вторую ипостась, — на всякий случай добавил Четери — для того, чтобы волшебница перестала пугаться. А то как долбанет еще чем из страха за друга. — Не стоит так задумчиво на меня поглядывать, женщина, я перед тобой беззащитен, — она улыбнулась и потупила взгляд, как девочка, застигнутая на месте преступления. — В любом случае, если есть выбор, то мы всегда предпочтем баранов.

— Придется тебе заводить стадо, Макс, — барон сочувственно хлопнул друга по плечу, подмигнул уже веселящемуся Чету, забывшему про стоящего рядом тидусса. — Идиллия, Макс и овцы. Пастушок, пастушок, поиграй-ка в свой рожооок, — пропел он с выражением, поймал взгляд Ситникова, осекся и закончил с намеком: — На крайний случай предложишь своих слишком много видевших студентов.

Он посмотрел на ледяное выражение на лице инляндца и захохотал. Прыснула Вики, с облегчением, будто освобождаясь от переживаний прошедшей драки. И лорд Тротт, высокомерно поднявший брови, вдруг тонко улыбнулся раз, другой и сжал губы в линию, чтобы вернуть на лицо серьезное выражение.

— Я буду рад, если ты пригласишь своих друзей и своего ученика, — сказал дракон весело, переждав, пока странные друзья отсмеются.

На лице Макса не дрогнул ни один мускул, когда он повторял приглашение Марту, Вике, и Ситникову. Оставшийся не у дел Тандаджи словно не заметил, что его проигнорировали.

— Я не пойду, — буркнул Матвей, — извините, профессор. Спасибо за честь и все такое. Я родителей Светы тут дождаться должен, они уже едут. И вообще, — он угрюмо глянул на Чета, — вам бы с ними пообщаться.

— Пообщаюсь, — сдержанно пообещал Чет, даже не приструнив мальчишку, решившего его поучить. — Свету разбужу и пообщаюсь. И с тобой, — произнес он не терпящим пререканий тоном, — мы потом еще поговорим.

Парень угрюмо посмотрел на него, но ничего не ответил.

Через полчаса в доме Тротта маги, натаскав через Зеркало из ресторана еды, накрыли стол и выслушали Макса, кратко пояснившего, как началась заварушка в лазарете. Сам инляндец, недолго думая, еще из палаты позвонил поставщику ингредиентов для своих настоек и сделал срочный заказ — литр свежей, горячей крови. Неизвестно, что подумал давний партнер по поводу столь экзотического запроса — были у него, наверное, и посложнее, и как он выполнил его — но когда друзья уселись за стол, а Четери, принявший душ и переодевшийся в тесноватую для него одежду Тротта, вышел в гостиную, на столе уже дожидалась его литровая банка с теплой, плотной, темно-красной бычьей кровью.

— Благодарю, — хищно рыкнул дракон, сверкнув мгновенно поменявшими цвет глазами, взял тяжелую емкость, дернул ноздрями, и стал пить, жадно, крупными глотками. Макс наблюдал равнодушно, Мартин — с живым интересом. А вот Викторию замутило, и хотя она старалась держаться, все равно отвернулась в плечо Марта. Барон насмешливо хмыкнул, успокаивающе коснулся ладонью ее спины, и она не стала отстраняться. И есть потом ничего не смогла, и в интересном разговоре — ее друзья с энтузиазмом первооткрывателей выспрашивали про Пески, а дракон рассказывал, с удовольствием поглощая обед, — участия почти не принимала. Ей было противно.

— Я прилечу к тебе, когда решу свое дело, — сказал дракон Максу, когда они вышли во двор. — Подумай над моим предложением. Мне в радость будет учить тебя.

— Я согласен, — ровно ответил природник. — Буду ждать.

Отошедшие к стене дома друзья наблюдали, как силуэт красноволосого мужчины вспыхивает, разворачивается в огромного дракона, который, вежливо склонив голову на прощание, взмахивает крыльями и поднимается в небо.

— Вот это пасть, — Мартин покачал головой, взглянул на друга. — Хорошо, что он тебя не схрумкал, Макс.

— Повезло, — рассеянно и задумчиво отозвался инляндец, глядя в небо, вслед удаляющемуся ящеру. — Есть что-то в том, что мы все еще можем удивляться, да?

Он развернулся и пошел в дом. Мартин с Викторией остались на улице.

— Алекс от зависти лопнет, — со смешком произнес Март. — Пропустить такое ради многочасового восседания в позе лотоса. Впечатляюще, да, Вики? Или наш новый знакомый тебе не понравился?

Леди Лыськова поджала полные губы, и он на мгновение задержал на них взгляд.

— Если учесть, что он только по счастливой случайности не убил Макса и тебя, Мартин, то нет, не понравился. Никогда не понимала, как мужчины могут сначала подраться, а потом спокойно общаться. Он ведь, — ее передернуло, — как животное. С кровью этой…

— Да ты у нас неженка? — с ехидством протянул барон. — Нежить тебя не пугает, а здесь нос воротишь?

Она покосилась на него, сощурилась сердито, поежилась — несмотря на то, что в Инляндии еще не было снега и легко грело солнце, было довольно свежо.

— Ладно, — сказал Мартин примиряюще, приобнял ее за плечи, без всякого намека, очень по-дружески. — Не злись. У каждого свои недостатки. Ну, кровь пьет. Бывает. А так — нормальный мужик, — он наклонился, сорвал бледно-желтый, поникший лесной цветочек, каким-то чудом еще цветущий на зеленой полянке, протянул его Виктории. — Во, это тебе.

Вики равнодушно покрутила цветик в пальцах, выбросила его, села на скамейку, оглянулась. Сквозь окно дома было видно, как Тротт аккуратно убирает посуду, относит ее на кухню. Мартин плюхнулся рядом, тоже оглянулся.

— Как думаешь, он про нас просто забыл, или такой душка, что дает мне побыть наедине с тобой?

— Не порть все, Март, — устало попросила Вики. — Я только начала думать, что ты мне иногда даже нравишься. Почему ты постоянно изображаешь придурка?

— А почему ты изображаешь из себя стерву? — серьезно поинтересовался блакориец. — И Макс почему у нас такое хамло? А Алекс — добрый дядюшка, хотя почти десять лет проработал в отряде зачистки нежити и может удавить ототона голыми руками? Это наш комфортный способ общения с миром, Вики. Нам сложно меняться — вдруг мы оставим привычное поведение и превратимся в стариков? На самом деле я, возможно, суровый и депрессивный парень, а ты вполне милая и сентиментальная. Тайком читаешь дамские романы и рыдаешь.

Она с иронией глянула на него и Мартин широко, ослепительно улыбнулся. Друзья замолчали, наблюдая за знаменитыми деревьями-охранниками владений Тротта, когда-то не пустившими к нему правительственную делегацию. Сейчас они окружали большую поляну и выглядели как совершенно обычные дубы — почти полностью облетевшие, но стоящие слишком близко друг к другу, с переплетенными сучковатыми ветвями. Только шуршали куда сильнее, чем мог бы заставить это делать прохладный ноябрьский ветерок.

— И все же, — после продолжительного молчания невпопад спросил блакориец, — почему не я, Вики?

— Вокруг тебя всегда было слишком много женщин, — на удивление, вполне миролюбиво ответила Виктория. — Ты бы на мне не остановился. Вот и сейчас — встречаешься с Мариной Рудлог, пялишься на меня.

— На тебя трудно не пялиться, Вик, — со смешком объяснил барон. — Многолетняя привычка, знаешь ли.

Виктория искоса взглянула на него.

— Последнее время ты какой-то другой. Не такой противный, как обычно.

— Недорабатываю, — сокрушенно и печально признался Мартин. — Осень, витаминов не хватает, наверное. Да и терроризировать тебя уже не так увлекательно. Мы ведь можем нормально общаться, Вик.

— Как друзья? — уточнила она недоверчиво.

— Да мы и так друзья, — откликнулся он легко, потянулся, закинул руки за голову, закрыл глаза, подставляя лицо солнцу. — Разве нет? Можно общаться как два благовоспитанных человека. Ни тебе поцапаться, ни постервозничать. Хочешь так, Вик? Я могу побыть таким же унылым, как Малыш.

— Ты правда какой-то странный, — сказала волшебница нервно. — У тебя проблемы? Или… ты влюбился, что ли, Мартин?

— Я? — потешно удивился он. — Разве я способен влюбиться, Вик?

Она задумчиво посмотрела на него, пожала плечами, оглянулась в окно.

— Наверное, пора нам по домам. Боюсь, его гостеприимство закончилось с отлетом этого чудовища.

— Да посиди еще чуть, — вальяжно махнул рукой барон, — если что, Малыш все равно не постесняется нас выгнать. Смотри, как тихо и хорошо.

Вики поколебалась… и осталась на месте. Через несколько минут вздрогнула — слишком громко в окружающей тишине хлопнула дверь. Вышел Тротт. С равнодушной миной на лице — но с двумя большими кружками горячего чая. Протянул друзьям, сел на скамейку рядом с Мартином.

— Одеяла сами возьмите, если надо, — сообщил он недовольно.

Но никто не двинулся с места — так и сидели, греясь на солнце, молча попивая чай, как трое старичков, которые слишком давно друг друга знают, чтобы много говорить.

 

Глава 24

Все то же воскресенье

Иоаннесбург, Зеленое Крыло

Майло Тандаджи ушел из лазарета сразу после того, как маги (и, по счастью, никого не убивший дракон) исчезли в Зеркале. Критический момент был пройден, и можно было командовать отбой поднятым по тревоге подразделениям, отпускать бойцов и сотрудников Управления догуливать выходные. Тем более что все принятые меры оказались раздражающе неэффективными. И начальник разведуправления, шагая по парку к Зеленому Крылу дворца, рассеянно поглядел на Константиновские часы на башне — была половина четвертого — и решил пообщаться с министром обороны на предмет того, что у них есть, чтобы отслеживать невидимые объекты. И решить, существует ли способ уничтожить огромного ящера? Выдержит ли он залп из танка, орудий военного листолета или спаренный удар боевых магов?

Трудно организовывать государственную безопасность в мире, в котором вдруг изменился баланс сил, и когда у нации, имеющей все поводы ненавидеть твою страну, достаточно мощи, чтобы эту страну уничтожить. Трудно и тревожно. Но необходимо. Безопасники и военные по определению не могут игнорировать потенциальные угрозы. Если вдруг начнется война — в распоряжении страны должно быть оружие, способное противостоять любой угрозе.

Тандаджи бы предпочел, чтобы договорились миром. Теперь, когда принцесса возвращена, решать о будущем отношений между двумя странами будет куда легче. Но, впрочем, это уже задачи министерства иностранных дел. А у него и своих задач полно.

Нужно еще было возвращать группы, отправленные в Пески — основная проблема решилась без их участия, а собрать сведения и оставить наблюдателей они и так догадаются. Главное, чтоб не попались — судя по всему, особой терпимостью драконы не отличаются. Необходимо было и доработать с заговорщиками. И снова возвращаться к вопросу о том, что нужно от Рудлога демонам. Созданная общим решением монархов Международная комиссия так и не начала полноценную работу. Пока все находилось на уровне согласований, а Тандаджи по опыту знал, что если аппарат начал с бюрократизации, то толку от него не будет. Значит — сами, все сами.

Тандаджи отдал необходимые указания, и перед тем как уехать домой, зашел к Стрелковскому в кабинет — Игорь принимал дела по внешней разведке, и буквально дневал и ночевал в Управлении. Полковник поднял голову, увидел входящего, приветственно махнул рукой.

— Мы с тобой какое-то неправильное начальство, — проворчал он, — все разошлись, а мы тут кукуем. Я, кстати, познакомился с нашей ночной уборщицей, милейшая женщина. Чай мне приносит, жалеет.

Тидусс улыбнулся едва заметно. Милейшая женщина совмещала позиции уборщицы и сторожа. И при нужде могла и отпор дать возможным нежеланным посетителям.

— Как наши заговорщики? — спросил Тандаджи, усаживаясь в кресло.

— Спят после снятия блоков, — отозвался друг и бывший начальник. Отложил бумаги, потер пальцами виски. — Завтра начнем допросы. Разобрался с драконами?

— С одним, — поправил его тидусс. — Тут, скорее, он со мной разобрался, — он покачал головой. — У меня такое ощущение, что я делаю ошибку за ошибкой, Игорь.

— Что поделаешь, Майло, — Стрелковский потянулся за кружкой, на дне которой оставалось пара глотков кофе, отпил, поморщился. — Наша работа — череда ошибок и их исправлений. Это неизбежно, увы. Но не все так печально, да? Принцесса Ангелина вернулась — уже хорошо. Один фронт работ закрыт.

— И открыт тут, в Рудлоге, — проворчал Тандаджи, думая о том, что головной боли с еще одной Рудлог наверняка прибавится. — Как Люджина, Игорь?

— Когда прихожу, уже спит, — ответил Стрелковский сдержанно. — Уже неделю не общались. Экономка говорит, что занимается, режим выдерживает.

— Оставишь ее?

— Да, если захочет. Кабинетная работа не для нее — не будет же сидеть секретарем или помощником. А в поле я уже не выйду.

Он снова потер виски, побарабанил пальцами по столу, с тоской глядя на кипу бумаг.

— Езжай домой, полковник, — посоветовал ему Тандаджи, вставая. — Выходной все-таки. Ты, кстати, в имении-то своем побывал? Графском?

Стрелковский поморщился, махнул рукой — типа — сам все видишь, когда бы мне успеть?

— Вот и съезди, как с заговорщиками закончишь, захвати Дробжек, отдохни, погуляйте там, — невозмутимо продолжил тидусс под мрачным взглядом Стрелковского. — А то паутиной тут покроешься, Игорь.

— Кто бы нам дал покрыться паутиной, — проворчал Стрелковский, но тоже встал, пошел к вешалке, за пальто. — Хорошего воскресенья, Майло.

— И тебе, Игорь.

Стрелковский был дома через сорок минут. Спина и плечи побаливали от бесконечного просиживания над бумагами, и он с раздражением подумал, что совершенно забросил занятия спортом — и недели хватило, чтобы тело одеревенело, и он почти почувствовал себя стариком. Переоделся, пока не передумал, и спустился в спортзал.

Тяжелое сопение Игорь услышал еще в коридоре, открыл дверь, заглянул с недоумением. Там, на широком турнике, одетая лишь в форменную свободную майку и спортивные шорты до середины бедра, подтягивалась Люджина. Закрыв глаза, закусив губу, вся мокрая, напряженная — опускалась вниз, повисала на мгновение на крепких руках, и снова поднималась, медленно, с болезненным стоном. В очередной раз подтянулась — но не дотерпела — разжала руки, и рухнула на пол. В буквальном смысле рухнула — ноги не удержали.

— С ума сошли, капитан, — сердито бросил Стрелковский, подходя к ней и протягивая руку. Северянка схватилась за его ладонь, встала тяжело, облокотилась на стойку турника. Руки у нее заметно дрожали, и тяжелая грудь под влажной майкой ходила ходуном. — Вы бы еще на пробежку отправились.

Она моргнула, вздохнула, опустила синие глаза — и Игорь понял, уже бегала.

— Мышцы никакие стали, — ответила она, наклонилась, потерла бедра ладонями, потрясла руками, покрутила головой. — Быстрее восстановлюсь — быстрее съеду, шеф.

— Очень хочется? — поинтересовался Игорь с иронией. Добавил уже мягче: — Вы мне не мешаете, Люджина. Что опять за глупости? Мы же договорились. Но хотелось бы, чтобы вы не гнали с упражнениями. Надорветесь.

Она усмехнулась, потянулась за полотенцем, висящим тут же — движения у нее были медленные, осторожные.

— Да я покрепче вас буду, полковник. Даже сейчас.

— Бросаете мне вызов, капитан? — спросил он с насмешкой. Выставил на беговой дорожке режим, встал на него, пошел, ускоряясь и наблюдая за напарницей. Люджина улыбнулась, вытерла лицо, шею, живот — солдатский медальон выпал из-под майки, и Стрелковский вспомнил утро неделю назад, контраст обнаженного тела и металла, и отвел глаза.

— Я бы проверила, как вы крепки, шеф, — раздался задумчивый голос напарницы. Она отложила полотенце, c явным намеком покосилась на маты. — Ну и заодно поняла бы, что я сейчас могу. Но только если вы не побоитесь меня швырять, Игорь Иванович.

— Нет, Люджина, — твердо ответил он. — Не хватало еще, чтобы я вас покалечил. Потерпите, и месяца не прошло, как вы в коме лежали.

— Доктор разрешил тренировки, — северянка подняла руки, начала наклоны в стороны. Медальон болтался туда-сюда, пока она не сунула его обратно за воротник. — Не с вами, так другого партнера найду. В общежитии желающих много.

— Да вы на ногах едва стоите, капитан, — хмуро сказал Игорь. — Запрещаю.

— Так и скажите, — пробурчала она. — Что побаиваетесь, что я вас заломаю.

Провокация была очень откровенной, и он улыбнулся, не желая тратить слова и сбивать дыхание при беге. Люджина поймала его улыбку, покраснела. Закончила наклоны, взяла бутылку воды, попила немного. И опустилась на пол — отжиматься. Опять тяжело, со свистом выдыхала, падала грудью на паркет, поднималась на трясущихся руках и упорно продолжала упражнения.

— Вы так загоните себя, — ровно произнес Стрелковский, когда она упала в очередной раз. — Прекратите. У вас еще будет время восстановиться.

Северянка перевернулась на спину, оперлась на локти. Лицо ее раскраснелось.

— Все равно нечего делать, командир. Если сейчас не буду заниматься, то от мышц вообще ничего не останется. Да и координация сейчас никакая. В тире у вас ни разу еще не попала в мишень. Мне кажется, я и с тридцати сантиметров сейчас промахнусь. Что кулаком, что из пистолета.

Она тяжело поднялась, снова пошла к турнику.

— Нет, вы издеваетесь надо мной, — с раздражением сказал Стрелковский. — Дробжек! Отставить занятия! Идите в свою комнату отдыхать.

— Наотдыхалась уже, — зло бросила она, примеряясь к перекладине. — Я вообще в отпуске, командир, приказам не подчиняюсь. Неделю уже занимаюсь, пока вас не было, а тут брось и все. Конечно, сейчас. Хватит меня жалеть. И я не ребенок, чтобы отсылать меня в комнату.

— Да уж, — сказал он, оглядывая ее фигуру, голову с неровно отрастающими черными волосами — не ребенок. Точно. Ведете себя очень по-взрослому. Что на вас нашло, Дробжек?

«Не ребенок», крупная, напряженная, начала подтягиваться и не ответила ему. Еще и ноги в коленях сгибать приноровилась, когда двигалась вверх.

— Ладно, — произнес он резко, останавливая дорожку. — Идите на маты, Люджина. Я уложу вас, и вы пообещаете, что будете нормировать нагрузку. Я прослежу за этим.

— А если я вас? — спросила она деловито, спрыгнув на пол. Почти не покачнулась, но дышала очень тяжело.

— Придумаете что-нибудь, — отозвался он легко. — Исполню.

Напарница задумалась, потом так решительно тряхнула головой, что ему стало любопытно — что она там решила загадать?

— Договорились, командир, — сказала северянка, пошла к матам. — До трех раз?

— Один переживите, — бросил он. Покрутил руками, наклонился, потянулся к полу, в стороны — чтобы потом не заработать растяжение. — Без ударов, Люджина. Бить я вас не буду, и не мечтайте. Только борьба — захваты, броски и удержания.

— Много говорите, командир, — спокойно проговорила Дробжек. Почти без вызова. Потерла ладонью свой черный ежик и улыбнулась.

Соперники встали напротив друг друга, пригнулись.

— Старт, — скомандовал Игорь.

Люджина бросилась к нему, и он тут же уклонился, схватил ее за талию, перебросил через бедро — она шмякнулась спиной на ковер, поморщилась.

— Один, — сказал Стрелковский, наблюдая, как она поднимается.

Снова бросок, захват — но она уперлась, нырнула ему под мышку, сделала подсечку, сама упала на спину, перебросила через себя — но он не отцепился, и женщина оказалась у него на груди — и тут же полетела вбок, с выкрученной рукой, лицом в ковер.

— Два, — сказал он, прижимая ее телом к мату. Она засопела зло, пошевелилась — тело у нее было упругое, затылок влажный, как и спина, и пахла она сладковатым женским потом, и внутри его вдруг что-то кольнуло, давно забытое, тягостное. Отстранился от нее, поднялся, и капитан тоже встала, повернулась.

— Я вас недооценила, командир, — признала она, внимательно глядя на Игоря. — Мощно.

— Бывает, — усмехнулся он невесело. — Закончим?

— Нет, конечно, — она потрясла руками, попрыгала на одном месте. — На позицию, полковник.

На этот раз повозиться пришлось долго. Капитан никак не хотела сдаваться, а он берег ее, хоть и возил, как щенка, по ковру, сдавленно выдыхая на ее удачных зажимах и бросках. Много раз тоже оказывался на мате, но ухитрялся изворачиваться, перекатываясь и уходя от удержания. Сам разогрелся, вспотел и увлекся. И перестарался — на очередном падении, когда он в очередной раз закрутил ей руку за спину и спиной же прижал к матам, фиксируя второй рукой и корпусом — она стиснула зубы и застонала едва слышно, упираясь ладонью ему в грудь и поджимая от боли ноги. Игорь тут же отодвинулся, освободил руку, сел рядом. Люджина осталась лежать, прижимая ладонь к плечу.

— Виноват, — сказал он неловко. — Дайте посмотрю. Покалечил все-таки.

— Да оставьте, полковник, — она зашипела, пока Игорь крутил ей локоть, проминал плечо. — Вы меня и так жалели.

— Жалел, — согласился он спокойно. — Вывиха нет, растяжение разве что. Нужно лед приложить.

— Переживу, — буркнула она, поднимаясь. Расстроилась, это было видно. — Я в душ.

— Вам так хотелось победить меня? — поинтересовался он, наблюдая, как она идет к душевой.

— Мне хотелось удивить вас, — ответила капитан, не оборачиваясь.

— Еще удивите, — успокаивающе произнес Игорь. — Жду вас за ужином, Люджина.

Майло Тандаджи, вернувшись домой, насторожился, как только открыл входную дверь. Обычно его встречали голоса матушки и супруги, о чем-то живо (или скандально) переговаривающиеся, звуки включенного телевизора, готовящейся еды, или национальной музыки, которую так любила Таби. Сейчас в доме царила мертвая тишина. Везде горел свет, и яркая тидусская обстановка привычно раздражала глаз.

Он тихо повернулся к полке — снять пальто, если за ним наблюдают, и, вешая его в гардеробную, достал маленький пистолет. Наклонился, обозревая прихожую, расстегнул ботинки. И медленно, вдоль стены пошел в дом.

В гостиной никого не было, и тидусс, неслышно, как кошка, сделал еще несколько шагов, глянул в широкое зеркало — оно отражало их цветную кухню. Там, спиной к нему, сидела жена. Ровно, не двигаясь. Что с ней? Держат на мушке? Опоили чем-то? И сейчас уже ведут его, наверняка, потому что не заметить заезжающий в ворота автомобиль невозможно.

Он сделал еще несколько шагов к кухне и уже приготовился прыгать и стрелять, когда из дверного проема своей комнаты выглянула очень сердитая матушка, покачала головой и пробурчала.

— Мне стыдно за тебя, сын. Не таким я тебя растила. Нет!

— Что случилось? — спросил он, пряча пистолет.

Матушка презрительно плюнула на пол и скрылась в комнате. Тандаджи проводил ее совершенно обалдевшим взглядом.

— Таби? — позвал он. Пришел на кухню — жена сидела суровая, как судья на вынесении приговора, и перед ней, на изящном блюдечке, стояла тоненькая, расписанная красными и синими павлинами чашка с зеленым чаем. — Что с матушкой? Вы опять поругались?

Вместо ответа супруга нажала на пульт, телевизор замерцал и пошла запись.

— События за неделю, — говорил довольно дурашливый ведущий, — открывает магическая конференция в Йеллоувине. Такого количества магов не видала еще ни одна площадка. Конечно, не обошлось и без традиционных драк и пикантных историй. Как мы знаем. — он подмигнул, — йеллоувиньцы обеспечивают высоким гостям самый лучший и самый вкусный отдых.

Под веселую музычку пошла нарезка сюжетов. Маги у столов, уничтожающие запасы еды. Двое, схватившиеся прямо в зале, и охрана, разнимающая их. Девушки-бабочки в ярких национальных одеждах, уводящие мужчин в номера. Сам Тандаджи, обнимающий стройную фигурку маленькой убийцы, прикасающийся к ее уху губами, и уходящий с ней из зала.

Жена остановила запись и со знакомым прищуром — о, сколько раз он видел его в зеркале! — взглянула на мужа.

— Таби, — сказал он спокойно, — это не то, чем кажется. Это работа.

— Работа! — крикнула жена зло и вскочила. — Работа, Мали?!!! Я-то думаю, почему тебя нет дома! А у тебя вот какая работа!

И она хрястнула чашкой об пол. Чай брызнул во все стороны, и Тандаджи брезгливо потряс носком, на который попали капли.

— Таби, — повторил он, — успокойся. Я верен тебе, жена.

— Не ври мне! — крикнула она уже со слезами, зарыдала и разбила об пол блюдце. — Да, я старая, и, наверное, не умею чего-то, как эти проститутки! Но я прожила с тобой двадцать девять лет! И что я вижу!!! Видит великий Инира, я не хочу больше быть твоей женой! Тебя нет — я смирилась! Тебе не дозвониться — я смирилась! Мне одиноко — смирилась! А ты на своей работе мне изменяешь!!! Да сколько ей? — жена ткнула пальцем в экран. — Двенадцать? Стыдно, Мали, ой! Стыыдно! Что скажут соседи? А родственникам как я в глаза посмотрю!

Она зарыдала еще громче.

— Таби! — рявкнул тидусс, раздражаясь. — Я никогда не изменял тебе! Даже не думал! Сыновьями нашими клянусь!

— Ничего святого нет, — провыла жена. — Ничего! Бессовестный! — она всхлипнула совсем по-бабьи, подняла красные заплаканные глаза и тоскливо призналась:

— А я ведь беременна, Мали.

— О, — глубокомысленно заметил Тандаджи и медленно сел на стул. Поправил синюю салфетку на красной скатерти. Моргнул несколько раз. — О.

В гостиной мимо двери укоризненной тенью проскользнула матушка. Молчание затягивалось, жена тихо всхлипывала, жужжал холодильник, проклятая запись моргала на экране.

— Таби? — подал голос Тандаджи. — Правда?

— Правда, — сердито сказала супруга. — Мне сорок шесть, у меня муж ходит по проституткам, у меня не бывает с ним близости месяцами, и я беременна.

— Беременна, — повторил глава семьи. — Таби, цветок мой, Таби. Я верен тебе. Ну зачем мне другие женщины, жена? Я никого больше не люблю. Поверь. Такая работа. Иногда нужно обнять девушку. Для прикрытия.

Он не стал говорить, что иногда требуется куда больше, чем обнять.

— Я теперь буду вовремя приходить с работы, — пообещал он убежденно. — И все выходные только с тобой. И отпуск возьму. Поедем в Эмираты, на море, а?

— Ай, — махнула рукой супруга, — не обещай того, что не сможешь сделать, Мали. Правда не изменял?

— Правда, — сказал он. Жена посмотрела на него, смягчилась, стала вытирать слезы, подбежала к плите, засуетилась.

— Я сейчас накормлю тебя, подожди. Голодный совсем, видно. Ой, как я переживала, Мали. Глупая я, глупая.

Тандаджи встал, обошел осколки, обнял ее со спины.

— Думаешь, мальчик снова?

— Девочку хочу, — капризно заявила супруга. — С девочками легче.

Тандаджи вспомнил сестер Рудлог, поморщился немного и мысленно попросил у духов-покровителей все-таки мальчика. К ним он как-то уже привык.

Инляндия, Лаунвайт, воскресенье

В роскошном кабинете лаунвайтского герцогского дворца лорд Лукас Бенедикт Дармоншир пил кофе и нетерпеливо поглядывал на часы. Сегодня он встал рано — вся его натура требовала немедленного действия, но в одиночку, в стране, где почти не оставалось старых связей, и совсем не было связей достойных, он мало что мог сделать. Впрочем, и недостойные могли принести ему определенную информацию. Но этим он займется потом.

Сейчас он ждал Жака Леймина, бывшего руководителя службы безопасности, работавшего ранее на его деда. Ждал и выстраивал план разговора. Помощь старого безопасника была бы очень кстати — если тот согласится работать на блудного и порочного хозяйского внука, конечно. Насколько Люк помнил — а память сквозь опиумный дурман пробивалась с трудом — в последнюю их встречу в наркопритоне он обложил Леймина таким матом, что и сейчас было неловко.

Кембритч допил кофе, потянулся к сигарете, снова пролистывая папку, выданную ему Тандаджи, и попутно вспоминая вчерашний разговор с Его Величеством Луциусом Инландером.

Когда он подъехал к резиденции Инландеров, на крыше дворца споро работали слуги, наводя порядок после Серебряного бала. Блистающий щит был уже снят, призрачная лестница убрана, и бедолаги-рабочие сновали туда-сюда под непрекращающейся лаунвайтской моросью, которая так и будет сыпаться с неба до декабря, пока незаметно не перейдет в бесконечный мелкий снег. Неизвестно, чем руководствовался первопредок правящей династии, Инлий, выбирая именно это место для столицы — потому что чуть севернее, ближе к Блакории, зима была хоть и холодной, но солнечной, а снегопады мощными, но редкими, а южнее Лаунвайта царствовала затяжная и теплая осень, и зима была мягкой. Возможно, родоначальник Инландеров просто не любил солнце — и теперь миллионы жителей столицы почти круглогодично вынуждены были жить в слякоти и под хмурым небом. Неудивительно, что лаунвайтцы в большинстве своем имели вид кислый и скорбный.

Его Величество, как и в прошлый раз, ожидал герцога в своем темном и тесном кабинете. Точнее, это его светлость ожидал в приемной, пока Луциус закончит предыдущую встречу и изволит принять его. Король что-то обсуждал с помощниками, и Люк с некоторым даже сочувствием подумал о том, что монарху что выходной, что будний день — изволь встать и идти трудиться на благо государства. Врагу такого не пожелаешь.

— Садитесь, Дармоншир, — резко сказал Инландер после того, как Люк попривествовал сюзерена поклоном. На краю стола лежали газеты, и сверху — тот самый «Сплетник», со статьей которого Люк успел ознакомиться с утра. — Я, признаться, не рассчитывал, что вы так скоро ослушаетесь меня. Что у вас с Мариной Рудлог?

— Ничего, — с очень искренним недоумением ответил Люк и прямо посмотрел в глаза своему сюзерену. — Мы несколько раз пересекались, но знакомы мало.

Его Величество криво улыбнулся. Взгляд у него был колючий, сосредоточенный. У этой унылой собаки, очевидно, хватка была бульдожьей.

— Вы держите меня за идиота, лорд Лукас?

— Я бы не посмел, Ваше Величество, — заверил его Люк. И постарался не ухмыльнуться.

— Тогда подумайте еще раз, — Луциус достал из портсигара коричневую сигарету, прикурил, и по помещению потек сладковатый дымок.

— Быть может, — как можно смиреннее попросил новоявленный герцог, — вы, Ваше Величество, поясните, в чем вопрос?

— В парке стоят камеры наблюдения, — «пояснил» Инландер. — Вы были с ней в закрытой беседке, Дармоншир.

— Эта милая дама — Марина Рудлог? — натурально удивился Кембритч. Сладкий табак щекотал ноздри, и он автоматически потянулся к карману — и остановил себя. — Надо же, — протянул он. — Никогда бы не узнал.

Инландер скептически поднял брови, но слушал внимательно.

— В любом случае, Ваше Величество, ничего предосудительного я ни с одной из дам во дворце не делал. Искал уединения, а оказалось, что беседка занята. Извинился, спросил, как праздник — а затем пришел ее кавалер, весьма милый молодой человек. Мы с ним приятно пообщались после того, как дама ушла.

— Весьма артистично, герцог, — похвалил его монарх. — Жаль, что врете.

— Разве я могу? — с возмущением сказал Люк.

Инландер сухо улыбнулся, постучал сигаретой по краю пепельницы. Люк проводил этот жест печальным взглядом и вдруг почувствовал легкое касание внутри головы. Тут же заблокировался наглухо, и стал думать о том, как он хочет курить.

— Каков наглец, — сдержанно высказался Инландер, и глаза его на мгновение иронично блеснули. — Дармоншир, не смешите меня. Если понадобится, я прочитаю вас вдоль и поперек. Похвально, что вы стремитесь ее защитить, жаль, что только мозги у вас включаются не до, а после. Мне еще раз напомнить о вашей помолвке со старшей Рудлог?

— Я и не забываю, Ваше Величество, — Люк все-таки забрался в карман, достал сигарету, и теперь крутил ее в пальцах, так, чтобы из-за стола монарху не было видно. — Могу я задать вам вопрос?

— Да, — затягиваясь, великодушно разрешил Инландер. Что-то раздражающее было в его невозмутимой манере держаться. Будто там, под унылой маской, жил и глядел на мир совсем другой человек.

— Вы пригласили меня только из-за этого… недоразумения?

— Почему бы и нет? — отозвался Луциус, расслабленно попыхивая сигаретой. — У вас есть еще вопросы?

Люк поколебался и решился.

— Кто вел расследования несчастных случаев, произошедших с вашими родными?

Его величество испытующе посмотрел на него, стряхнул пепел в тяжелую золоченую пепельницу.

— Все курировал лично начальник службы госбезопасности, Розенфорд.

— Вы доверяете ему?

Инландер хмыкнул, качнул рыжей головой.

— Я имею возможность проверить его в любой момент, Дармоншир. И проверяю регулярно, как и каждого из своего окружения. Он чист. Я так понимаю, вы считаете, что несчастные случаи — на самом деле убийства? Почему?

— Мне кажется, вы тоже это подозреваете, ваше величество, — любезно проговорил Люк. Монарх улыбнулся одними губами.

— Говорите, лорд Лукас. Хочу услышать ваши соображения.

— Вся наша высшая знать отличается завидным здоровьем, — пояснил Кембритч. — Большинство доживает до глубокой старости. Я уверен, что погибшие не пренебрегали и щитами, которые их не спасли. Помимо этого, я просмотрел сообщения в прессе о болезнях и травмах — хотя, конечно, наглядней была бы подборка информации от семейных врачей. Максимум, на что расщедрилась природа в отношении ваших родственников — это переломы. А здесь: граф Уэфри выпал из окна второго этажа, приземлился в заросли шиповника, и вдруг — смерть. Вдовствующая герцогиня Тамминтон поскользнулась в ванной — ударилась головой — смерть. Очень странно.

— Но вероятно, — сказал Луциус, с любопытством глядя на собеседника. — Расследование не выявило ничего настораживающего, Дармоншир.

— Если б это было невероятно, то уже проходило бы по категории «убийства», ваше величество, — возразил Люк, чувствуя себя просто светилом дипломатии.

— А вам-то какой интерес, лорд Лукас? — со странным удовлетворением поинтересовался монарх. Голос у него был сухой, шуршащий и скрипучий.

— Не хочется упасть в своей ванной, — честно признался Люк. — Я как-то привык к тому, что живу. Мне хватило того, что в меня стреляли. Ну и… я очень рассчитываю, Ваше Величество, что сумею предотвратить вашу смерть. И вернуть долг жизни.

— Так не хочется жениться? — понимающе хмыкнул король Луциус. — Все равно ведь когда-нибудь придется, герцог.

— Я планирую отложить это «когда-нибудь» лет на десять, — сдержанно сказал Люк. — Или на пятнадцать, если повезет. Если для этого нужно потрудиться над обеспечением вам долгих лет правления, то я готов.

— Увы, смерть нельзя обмануть, — тяжело ответил его собеседник. — Можно попытаться, включив в игру неизвестное, Дармоншир, и отсрочить, если получится. Так что если вам это удастся, я подумаю над смягчением своих требований. Пока все ваши обязательства в силе.

Люк преданно и тонко улыбнулся под хмурым взглядом монарха, покрутил сигарету в пальцах.

— Разрешаю вам курить в моем присутствии, — высокомерно произнес король Инландер. — Вы своей суетой сбиваете меня с мысли.

— Это такая честь для меня, — с облегчением сказал Люк, поспешно прикуривая. Пока его величество не передумал.

— Я прикажу Розенфорду дать вам интересующие вас дела, Дармоншир.

— Если возможно, — осторожно начал Люк, — я бы предпочел, чтобы никто не знал о моей… активности. Сам справлюсь.

— И его подозреваете? Это невозможно, повторю, он чист, лорд Лукас.

— Я имел возможность убедиться, что ничего невозможного не бывает, ваше величество, — произнес герцог, вспоминая свои поиски сестер Рудлог. — В любом случае предпочитаю перестраховаться.

— И кто еще под подозрением? — поинтересовался Луциус.

— Весь список наследования.

— И вы?

— Я, ваше величество, куда менее подозреваемый, чем тот же Розенфорд. Слишком много претендентов впереди и возни для того, чтобы попасть на каторгу.

Его Величество усмехнулся.

— Действуйте, Кембритч. Разрешаю. И держите меня в курсе. У вас все?

— Я хотел узнать, — Люк затушил сигарету, — не ставили ли вы на меня щиты.

— Нет, — король посмотрел на часы, показывая, что аудиенция подходит к концу. — Отчего вопрос?

— Когда в меня стреляли, сработал щит. И никто не может сказать, как он появился.

— Расскажите, — приказал монарх. — Как это было?

Выслушал рассказ о покушении, кивнул удовлетворенно.

— Понятия не имею, откуда он взялся, — проговорил Инландер очень довольным тоном, — но любопытно, да, любопытно.

Люк отмечал все эти не соответствующие тону жесты, собирал все эти необычные реакции, все странные намеки, как скупец, в коробочку памяти. Нет смысла ломать голову над этим. Все равно со временем деталь сложится к детали, и картина станет ясна.

— Господин Леймин, ваша светлость, — объявил дворецкий, и Люк кивнул, отставил чашку с кофе на край стола. Вошедший мужчина был стар, сед и прям — кое-где в шевелюре была еще видна типичная инляндская рыжина, но седина перекрывала все. И лицо у него было своеобразным — уголки губ опущены вниз, подбородок резко выдавался вперед, глаза круглые, вытаращенные, нос острый — создавалось полное впечатление, что он находится в ярости и сейчас начнет орать.

Леймин коротко поздоровался, и Люк пригласил его сесть. Старик рассматривал его, словно сканируя — и Кембритч подождал пару минут и поинтересовался:

— Вы ищете на моем лице признаки деградации, господин Леймин? Нашли?

— Нет, ваша светлость, — удивительно звучно для своего возраста отозвался Леймин, — признаться честно, вы выглядите куда приличнее, чем в нашу последнюю встречу.

— Верю вам на слово, — иронично заметил Люк, — я, к сожалению, мало что помню. Но я пригласил вас не затем, чтобы обменяться нашими трогательными воспоминаниями друг о друге, господин Леймин. Я хочу предложить вам работу. На той же позиции, что вы занимали при моем деде.

Старый безопасник испытующе поглядел на него.

— Мне семьдесят восемь, ваша светлость. Оставшиеся пару десятков лет я намеревался провести в покое и спокойствии. Думаю, вам стоит найти кого-то помоложе.

— О, оставьте, Леймин, — резко сказал Люк, который по-прежнему не любил хождение вокруг да около. — Давайте говорить начистоту — иначе мы никогда не перейдем к делу. Вы знаете меня, как облупленного. Больше, чем вам, в Инляндии обо мне точно никому не известно. А я знаю, что вы верно служили моему деду. Так уж получилось, что верность и преданность для меня сейчас куда важнее того, сколько у вас морщин.

Он снова закурил — под внимательным взглядом дедова подчиненного — и продолжил.

— У меня проблемы, мне нужна мощная служба безопасности, способная поспорить с королевской и выполнять сложные задачи. Я не могу позволить себе пригласить человека со стороны, потому что не буду уверен в его лояльности. И создать ее нужно оперативно. Я предлагаю вам хорошую зарплату, отдельные помещения под службу, полноценное финансирование и полную свободу действий. Поднимите своих старых сотрудников — даже если им за сотню лет, я не буду возражать. Главное, чтобы у них мозг функционировал превосходно. И мне нужно, чтобы действовать вы начали уже сегодня. Поэтому еще раз спрашиваю — вы будете на меня работать?

Старик потер длинным узловатым пальцем переносицу, расстегнул пиджак, оскалился в улыбке.

— Узнаю дармонширскую хватку, лорд Лукас. Ну, если вас не смущает, что СБ будет напоминать дом престарелых, то я согласен. Какие задачи приоритетны?

— Первая, — Люк пододвинул Леймину газету, тот взял ее, понимающе глянул на работодателя. — Выйти на заказчика статьи. И действовать очень осторожно, чтобы нас не накрыли. Второе — найти того, кто заказал покушение на меня. Я сегодня сам раскину пару сетей, но основная работа будет ваша. И третье — мне нужна полная информация об обстоятельствах смертей вот этих людей, — он подтолкнул к собеседнику папку с именами погибших из списка наследования. — Пока все.

Старый безопасник пролистал папку, поднял глаза.

— А вы не ставите легких задач, лорд Лукас, — сказал он удовлетворенно.

— Для легких вы бы мне не были нужны, — польстил ему Люк. — Благодарю за согласие, господин Леймин.

Жак Леймин оказался человеком въедливым и дотошным. Они долго обсуждали детали, продолжив и за обедом, и после обеда, и Люк к концу чувствовал себя выпотрошенным. Было и приятное чувство облегчения — из-за того, что появилась возможность довериться кому-то еще. Все-таки дело он собирался провернуть нешуточное.

Леймин, довольный, как кот, попавший на мышиную ферму, откланялся около семи вечера. А уставший от болтовни Люк вызвал к себе дворецкого. За вечер воскресенья нужно было сделать еще одно дело.

— Доулсон, — произнес он, когда пожилой слуга зашел в кабинет и остановился в ожидании, — у вас ведь есть шляпа?

— Совершенно верно, ваша светлость, — невозмутимо ответил мужчина.

— А как вы думаете, Доулсон, — Люк оглядел дворецкого с ног до головы, — кто из нас выше?

— Мы примерно одного роста, ваша светлость, — озвучил очевидное сухощавый Доулсон. — И одной комплекции, милорд.

— Вот и мне так кажется. А вы, Доулсон, любите автомобили?

— Не очень, — сдержанно сказал дворецкий, — Я неуверенно вожу, милорд.

— Это дело практики, — успокоил его Люк. — Вот что, Доулсон. Мне нужна ваша одежда. Не смотрите на меня так, я не оставлю вас в исподнем, обещаю. А вам, я уверен, очень пойдет полумаска. Только давайте потренируемся ходить не так, как вы ходите сейчас — будто палку проглотили.

— Я не уверен, милорд, — нерешительно начал дворецкий.

— Я щедро вознагражу вашу уверенность, — ободряюще сказал Люк. — И молчание, конечно. Молчание прежде всего. Хотя вы и так не болтливы, да, Доулсон? Ну же, соглашайтесь. Должна же в вас быть авантюрная жилка — уверен, натирая серебро, вы тайком мечтаете о приключениях.

Через час из Дармоншир-холла вышел высокий сухощавый человек в дорогом пальто, полумаске и шляпе. Он сел в подъехавшую к крыльцу машину с водителем и поехал в автомобильный люксовый салон. Походил там, выслушал обрадованного менеджера по продажам, сделал круг на дорогущем авто, скорчил высокомерную мину и поехал в другой центр.

А еще через полчаса в дверях черного входа герцогского дворца, используемого слугами, появился прямой, степенно вышагивающий дворецкий, кутающийся в клетчатый шарф. Он медленно, тяжело — пожилой все-таки человек — дошел до автобусной остановки и сел на маршрут до своего дома.

И если бы за ним кто-нибудь проследил, он бы увидел, что дворецкий вышел у огромного торгового центра, зашел в него и пропал. А еще через некоторое время на подземном паркинге некто, очень похожий на лорда Лукаса Дармоншира — в полумаске, одетый в дорогой, только что купленный костюм, — сел в ожидающее его такси. И поехал в северную часть Лаунвайта — туда, где традиционно располагались мужские клубы, бордели и притоны.

У входа в один такой такси остановилось, и герцог, проверив, надежно ли сидит маска, вышел, поднялся на крыльцо. Он давно тут не был, и заведение явно процветало. Со стороны могло показаться, что в этом здании с колоннами, роскошными скульптурами на фасаде расположен, по меньшей мере, музей. Но нет, это был известный в светских кругах клуб «Поло». Пафосное сосредоточение азарта и порока для знати Лаунвайта.

Охранник у входа окинул его цепким взглядом, насторожился.

— Клевер в золоте, — не останавливаясь, бросил Кембритч. Привратник поклонился, отошел в сторону. Лорда в фойе клуба встретила улыбающаяся красавица-администратор — помогла снять пальто, выдала драгоценную брошь, изображающую четырехлистный клевер, шкатулку с фишками. И распахнула перед ним двери в зал.

Огромное помещение — пахнущее алкоголем, табаком и сексом, блестящее хрусталем и бронзой, сверкающее золотыми и красными обоями с синими бабочками и золотыми листьями. Роскошь, куда ни кинь глаз. Ритмичная, жестковатая музыка, приглушенный свет. По периметру — затемненные ниши с кожаными массивными диванами, в центре — карточные столы, рулетка, бильярдное отделение, где вовсю уже стучали шары. Зал был полон, и несколько человек оглянулись, когда он вошел, но тут же отвернулись. Мужчины, все в полумасках. Никто не хотел быть узнанным — а для общения выдавались золотые броши, изображающие листья какого-нибудь растения. И обращались один к другому исключительно по наименованию оного представителя флоры. Люку еще повезло, он мог бы быть Дубом или Орехом, например.

Посетители друг друга старались не разглядывать и не узнавать, а если и узнавали — держали язык за зубами. Владелец клуба сам рассылал приглашения аристократам, и подписывал с теми, кто решил посетить заведение, магдоговор о взаимном неразглашении. Но и без договора никто не стал бы болтать — вылететь из «Поло» было достаточной угрозой, чтобы молчать.

Были тут и женщины — дорогие, роскошные шлюхи. Билли не держал второй сорт. Они были без масок: кто-то расположился в полутьме с купившим их мужчиной на диване в нише — и не стоило приглядываться, что там происходило, кто-то стоял рядом с игроками, прижимаясь к партнеру, кто-то дефилировал по залу, выставляя товар лицом. Люк прошел к рулетке, подождал, пока стартует игра, поставил все фишки на ноль — и проиграл. Хмыкнул, подозвал официанта с коньяком, взял бокал и стал пить, со стороны наблюдая за игрой.

— Не может быть, — раздался рядом обволакивающий, грудной женский голос, — не может быть!

— Софи, — он улыбнулся рыжеволосой кудрявой женщине, приближающейся к нему. Ярко-алые губы, фигура — мечта. Одна грудь чего стоит.

— Клевер, милый, — она подошла вплотную, прижалась всем телом, закинула руки ему на шею и поцеловала — умело, хорошо. — Сколько лет тебя не было видно! А ты все так же неотразим.

— А ты все работаешь здесь, дорогая? — улыбнулся Люк, обнимая ее за талию и поглаживая по упругой заднице.

— А где мне еще работать? — искренне удивилась красавица, потерлась об него. — Я же больше ничего не умею. Зато то, что умею — делаю превосходно, да, милый? Здесь хорошо платят, лорд Клевер, а мне надо семью кормить и детей поднимать. Я ведь теперь смотрящая, — она со смешком кивнула на девушек, наблюдающих за их встречей. — Обучаю молодежь. А как твой боец, — она опустила руку ему на ширинку, зазывно глянула в глаза, — все так же работоспособен?

— Хочешь устроить ему экзамен? — хрипловато поинтересовался Люк, сжимая руку на ее бедре и разглядывая пышную грудь, прижимающуюся к нему. Сколько ей сейчас? Двадцать пять, двадцать шесть? Он впервые увидел ее в этом же клубе за год до бегства в Рудлог. И уже тогда она была восхитительно порочна. Глаза с дичинкой, лицо сердечком, и фигура, за которую половина аристократок удавилась бы.

— Я бы, — проговорила Софи воркующе, — с удовольствием пообщалась с ним приватно. В память о старых добрых временах, — и, она опустила глаза вниз, открыла рот буквой «О», и медленно облизала верхнюю пухлую губу. Чтобы никаких сомнений в способе общения не осталось.

Люк хмыкнул. Софи в своем деле была ой как хороша, и, главное, выдерживала его темперамент.

— Я по делу, София, — сказал он, чувствуя на себе ее умелые пальцы, — может, позже. Если тебя не уведет кто-то из этих хлыщей.

Она фыркнула, взбила пальцами свои кудри.

— Я очень дорогая шлюха, — горделиво заявила Софи, — и могу сама выбирать себе партнера. Да и у многих на меня просто денег не хватит. Но не у тебя, да, милый? Ты всегда был щедр. И, как видевшая почти всю высшую знать без штанов, скажу тебе, что ты был не только щедр, но и великолепен в постели.

— Ты всем так говоришь, — сказал он насмешливо, отпивая из бокала.

— Нет, — ответила она серьезно, — не всем.

Люк разглядывал ее, пока она, прижавшись, теребила его ремень, спускалась рукой ниже, сжимала мягко. Умелая, красивая. Почему бы и нет? После Марины его тело требовало женщину, а он не привык себе отказывать. А с Софи он точно получит необходимую разрядку. Но сначала — дело. А потом он решит.

Собственные колебания ему не понравились — но их взаимная, продолжительная игра с принцессой оставляла такое тягучее послевкусие, что перебивать его, кажется, и не хотелось.

— Билли здесь? — спросил он, чуть отстраняясь — пока желание не взяло верх над мыслью. — Хочу пообщаться.

— Здесь, — кивнула Софи. — Проводить тебя? А я пока распоряжусь оставить нам номер. Потом пройдешь в угловой. Сделаю все, как тебе нравится, Клевер, — многообещающе прошептала она и снова облизнулась.

— Проводи, — согласился герцог, опять приобнимая ее за талию. Софи повела его мимо столов, к широкой лестнице, ведущей на второй этаж. Там располагались номера, там была и административная часть.

Уильям Доггерти, он же Билли Пес, владелец клуба, сидел в своем кабинете — узколицый, элегантный мужчина лет пятидесяти, в очках в тонкой оправе. Увидишь его на улице — сама респектабельность. И не подумаешь, что начинал он с подпольных борделей и нелегальных петушиных боев. И что этот мужчина — конченый наркоман.

— С возвращением, — сказал он, ничуть не удивившись появлению Люка в кабинете. Естественно, охрана уже доложила о приходе нового гостя — Билли предпочитал знать о происходящем в клубе все. — Вы просто навестить меня, или по делу, лорд?

— И то и другое, — расслабленно ответил Люк, смачно поцеловал Софи в губы. — Рыжик, иди, приготовь нам крепкую кровать. Я, если решу, загляну к тебе. Вот, возьми.

Он достал из кармана пачку банкнот, отдал ей в руки. Красавица неуверенно взглянула на босса.

— Иди, девочка, — разрешил Доггерти. Он всех своих подчиненных, зарабатывающих раздвиганием ног, называл «мои девочки». Видимо, считал себя их папочкой.

Софи улыбнулась, подмигнула Люку и удалилась, мягко прикрыв дверь.

— Вы всегда были неравнодушны к ней, — заметил Билли светским тоном.

— Она очень хороша, — согласился Дармоншир.

— Золотая девочка оказалась, да, — задумчиво произнес Пес. — Обычно изнашиваются за три-четыре года, а она уже восьмой год здесь. Присаживайтесь, лорд Клевер. Виски?

— Да, пожалуй, — Люк опустился в кресло, перебросил ногу на ногу.

— Коктрек? — тем же тоном спросил Билли.

— Хороший? — уточнил Люк. Он надеялся, что нейтрализатор все еще действовал. Для Пса совместное принятие наркоты было сродни рукопожатию. Без этого дело могло и не выгореть.

— Для вас — всегда высочайший сорт, — владелец клуба достал золотую табакерку, ловко насыпал на плоскую плашку тонкую дорожку, протянул гостю. — На здоровье, Клевер.

— На здоровье, господин Доггерти, — откликнулся Кембритч. Зажал ноздрю пальцем, склонился, вдохнул. И тут же закатил глаза от острой вспышки кайфа, волной прокатившейся по телу и собравшейся медленно откатывающимся валом эйфории. Мир сразу стал четче, он задышал быстро, ловя цветные пятна окружающей обстановки. Тут же захотелось куда-то бежать, что-то делать. Чертов нейтрализатор!

— Вы не потеряли сноровку, — засмеялся владелец клуба. Зрачки у него были как две точки на бледно-голубой радужке под очень четкой дужкой очков, и говорил он рвано, бессвязно.

Люк захохотал в ответ, показал большой палец, старательно вдыхая и выдыхая и стараясь привести мысли в порядок. В голове стоял один мат, почему-то голосом Тандаджи. «Поиграл в натуральность, придурок? Руки тебе отрубить мало, сукин ты сын».

— Прости, начальник, — пробормотал он в радужную пустоту. Проморгался — Билли лежал грудью на столе и ржал, как конь. Люка отпускало — то ли проклятый нейтрализатор все-таки давал остаточное действие, то ли еще что.

— Дело, Билли, — повторил он настойчиво. Губы сами собой разъезжались в широкую улыбку.

— Дела, дела, Клевер, — со смешком ответил Пес, — говорите, я о делах в любом состоянии могу говорить.

— Мне нужны гарантии, что ты не сольешь меня, Пес.

— Гав, гав, — с выражением залаял Билли. — Угомонитесь, лорд. Мы взаимно повязаны. Я почти тридцать лет держу заведения, и ни одного клиента еще не слил.

— Верно, — с признательностью сказал Кембритч. Ухохатывающийся в кресле напротив Пес казался ему сейчас замечательнейшим человеком на свете. — Меня тут заказали, Билли. Хочу знать, кто. Пошерсти у себя. Я буду очень щедр.

— Слышал. Дело небыстрое, — хмыкнул Пес, вытирая слезы и снова надевая очки.

— Так ускорь, — агрессивно рявкнул Люк, мгновенно переходя от благодушия к злости. — Я дважды просить не буду, пойду к более сговорчивому человеку.

— Виски? — Пес толкнул к нему бокал, и Люк едва поймал его, скользящий по столу. Руки дрожали, но во всем теле было легко и пусто. Он опрокинул бокал в себя, поставил его на стол.

— Все сделаю, — смирно сказал Билли. С грустью, почти со слезами. — Но стоить будет много.

— Не беспокойся об этом, — вальяжно сказал Люк, которого начало накрывать второй волной. — Хороший у тебя порошок. Придержи его.

Он встал, чувствуя кипящий в теле драйв. Его потряхивало, и когда он вышел на второй этаж, его оглушил поток звука, блеск позолоты, запахи и шум голосов. Голова закружилась, он потянулся за сигаретой, пошел по стеночке вдоль коридора, качаясь и то и дело прислоняясь к красным обоям. Тело сжималось от шквала удовольствия и просило еще. Свернул в какой-то закоулок с диваном, пепельницей и высоким окном, открыл его с усилием, высунул голову наружу, тяжело дыша, закурил и захохотал в пустоту двора. Чертов, чертов порошок! Земля, стена дома напротив то приближались, то отдалялись, как будто он взлетал и ухал вниз на качелях.

— Ты здесь?

Он обернулся. Сияние рыжих кудрей, темные порочные глаза, алые губы, расплывающееся лицо. Тело напряглось, сжалось желанием, и он прислонился к подоконнику, расставил ноги, притянул женщину к себе, видя, как пульсирует яркими красками качающийся вокруг мир.

Клевер, клевер золотой. Синие бабочки на обоях.

Умелые губы, женский хмельной вкус, калейдоскоп звуков, запахов — до тошноты. Сигарета, обжегшая пальцы — он кинул ее куда-то на пол, наблюдая за тонкими руками, расстегивающими рубашку, заползающими под ремень брюк. Запрокинул голову — мир пошатнулся, закачался туда-сюда, — застонал, положил ладонь ей на макушку и нажал, заставляя опуститься на колени, нетерпеливо качнул бедрами. Хочу. Скорее.

… мир прекрасен. Да. Едва уловимая горечь где-то у сердца. Ну и сука же ты, Люк.

Еще одна зажжённая сигарета, пепел, падающий на пол, медленно, красиво. Ох, как горячо. Да. Да. Быстрее. Дым, стекающий змеями, поднимающийся призрачными цветами, резкие, ослепляющие огни светильников — тело сжимает третья волна эйфории, и он снова стонет, закрывает глаза, чтобы не видеть, упирается рукой в подоконник за спиной, затягивается глубоко, и нетерпеливо, жестко двигает бедрами.

Клевер, клевер, золотой… Хорошо. Хорошо. Да, Марина, да. Дааа-а.

Женщина что-то испуганно говорила, и в голове ее слова перекатывались эхом. Мир перестал кружиться и вдруг снова стал четким, таким четким, что он ясно увидел тончайшие усики у золотых бабочек на обоях на другой стороне зала.

— Клевер… у тебя… глаза светились?

Слишком громко. Он поморщился, застегнул ширинку. Погладил Софи по рыжим кудрям. Пошел откат, слабость и ломота в мышцах, а, значит, скоро захочет еще одну дозу.

— Показалось, — голос наждаком царапал горло. — Вызови мне такси.

— Не останешься? — деловито спросила женщина, поднимаясь и проводя кончиком пальца по уголкам губ. — Тебе ведь этого мало.

«Мало, да».

— Нет, — прохрипел он, отталкиваясь от подоконника и пытаясь собраться. Чтобы суметь спуститься с лестницы и не сломать себе шею. Рыжеволосая поколебалась, взяла его под руку — так, чтобы никто не понял, что это она его поддерживает, и повела вниз, через игровой зал, в фойе.

— Ты знаешь, сколько ты мне дал денег? — спросила она на прощание, склонившись у открытой двери автомобиля. — Я теперь год могу не работать. А ты за раз вынул из кармана. Ты всегда был добр ко мне, Клевер. Ты вернешься?

Он не ответил — ему сейчас было не до чужих терзаний — ноги подгибались, и кто-то внутри уже нашептывал — «сходи к Билли и купи у него еще». Он знал этот голос, пока почти неслышный и слабый, знал, как он может окрепнуть, вырасти, и заменить собой его, Люка.

— В мотель, приличный, — сипло сказал он таксисту и откинул голову на спинку сидения. — Даже если я буду просить, обратно не заворачивай. Понадобится — выкидывай меня из машины, но не возвращайся. Заплатишь за номер и заберешь у меня все деньги.

Водила покосился на него, как на придурка. Люк дышал тяжело, его потряхивало, руки потянулись снять полумаску — казалось, что под ней кожа горит огнем, — но он остановил себя.

— Эй! — грубовато окликнул его шофер. — Ты не окочуришься тут?

Он мотнул головой, просипел «трогай».

Смазанные туманом огни проносящегося мимо города. Окраина. Тяжелое дыхание, трясущиеся руки, отголоски эйфорических вспышек по телу. Это ты, настоящий, дерьмо, которое предпочитает кайф всему остальному. Тебе ведь понравилось, да? Ты все вспомнил?

Водила, пересчитавший деньги, дотянул его до мотеля. Расплатился с администратором. Проводил до номера.

— Может, врача? — спросил он напоследок.

— Нет, — Люк сунул ему в руки ключ. — Запри меня.

Темная комната, кровать. Сжатые зубы. Телефон и долгие гудки.

— Тандаджи, слушаю.

— Майло, — выдох, еще один, и он вытянулся на кровати. Собрался, проговорил четко: — Что с чертовым нейтрализатором?

— Тебе его удалили перед операцией. Иначе наркоз не подействовал бы.

— Бл*ть. Мне нужна помощь, — жалкое отчаяние в голосе. — Я принял коктрек. Помоги мне, Майло. Пожалуйста.

Комната заполнялась людьми. То и дело открывались Зеркала — работал штатный маг. Его чем-то кололи, светили в глаза тонким фонариком, ставили капельницу. Висков касался виталист — и температура поднималась, кровь почти вскипала, по телу катился пот, выводя токсины. Потом все затихло, он с усилием поднял тяжелые веки, заморгал — было темно. Организм чувствовал себя восхитительно трезво — даже курить не хотелось.

Тандаджи, с застывшим, как у идола, лицом сидел на стуле у окна и неподвижно смотрел на него. На улице было черным-черно.

— Моя вина, — сказал тидусс, — я должен был сообщить тебе. Тебя сейчас почистили, вшили новый нейтрализатор. Но, сам знаешь, чем чаще он работает, тем меньше эффект, поэтому держи себя в руках и избегай наркоты. В любом случае — на коктрек не подсаживаются с первого раза.

— Если до этого был опыт — подсаживаются, — сказал Люк тяжело, сел на кровати. — Я испугался, Майло, — он поморщился, вспомнив, как паниковал. — Что все повторится снова. Что я буду жить от дозы до дозы.

— Положим, долго жить я тебе бы не дал, — ровно сообщил Тандаджи. — Ты слишком много знаешь.

Люк хрипло засмеялся, потер ноздри пальцем.

— Умеешь ты придать мотивации, начальник.

Тандаджи невозмутимо пожал плечами.

— У тебя есть пять минут, чтобы рассказать мне, что произошло. Потом вернется штатный маг. Тебя добросить куда-нибудь?

— До любого телепорта, — попросил Люк. — Оттуда смогу вернуться в Дармоншир-холл.

Бывший начальник выслушал его сжатый отчет, покачал головой.

— Как ты смог уйти?

— Сам не знаю, — Люк уже встал, налил себе воды в стакан из стоявшего тут же графина, и начал жадно пить. Сгиб локтя, там, куда ставили капельницу, побаливал. — Коктрек дает стойкий эффект по нарастающей, а у меня пошло волнами, и сильнее всего была первая. Я решил, что нейтрализатор работает по остаточной, а сейчас не знаю, что и думать.

— Любопытно, — проговорил тидусс, интонацией напомнив ему вдруг Инландера. Помолчал немного, что-то обдумывая. — Послушай мой совет, ваша светлость. Я здесь не могу оперативно страховать тебя. По идее, меня вообще здесь не должно быть — я на чужой территории. Да и элементарно могу быть занят. Не лезь в самое пекло. Если тебя заказали серьезные люди — убьют, рано или поздно. Нужно успеть раньше. Вернул Леймина на службу — молодец, правильное решение. Веришь ему?

— Он сорок лет отработал на деда, — ответил Люк. Поставил стакан на тумбочку, расправил рукава рубашки, застегнул манжеты. — Если не ему, то некому. Он сказал, — Кембритч ухмыльнулся, — что ни за что бы не поднял свои кости и не поехал ко мне, если б дед ему не завещал присматривать за мной. И что старик знал, что я вернусь и займу свое место. И что из меня выйдет толк. Иногда мне кажется, что вы все со мной как с душевнобольным ребенком разговариваете, Майло.

Тандаджи посмотрел на него черными блестящими глазами и улыбнулся почти ласково.

— Тебе не кажется, Кембритч.

Люк вышел из арки телепорта в своем лаунвайтском замке около половины первого ночи. Сразу поднялся в свои покои, быстро разделся и пошел в душ — смыть противный и липкий панический пот. Тер себя мочалкой и осторожно прислушивался — не тянет ли обратно, не хочется ли снова? Но недавняя эйфория была будто спрятана под толстым слоем ваты. Мозг помнил, что было хорошо, но не бился в конвульсиях, требуя еще и еще. Вообще, конечно, занятный выдался вечерок. Будто он снова стал собой семилетней давности. Клуб, наркотики, шлюхи… будем надеяться, что это все было не зря и Билли укажет на заказчиков или хотя бы крышу двоих убийц.

И что, черт побери, у него с глазами?

Он чуть поморщился, вспомнив Софи. Помотал головой, вырубил душ. Вытираясь, вышел в спальню. Налил себе коньяка, закурил, выключил свет и прилег на кровать.

Внутри было пусто. И он, чувствуя себя последней сволочью, потянулся к телефону. Помедлил. И набрал номер.

— Да, — сонно ответила Марина. Голос у нее был приглушенный, недовольный.

— Расскажи мне что-нибудь, — попросил он хрипло.

«Только не отключайся. Мне так погано, Марина».

— Я сплю, — сказала она с сарказмом, — ты меня опять будишь. Этого достаточно?

— Маришка… — позвал он тихо и неловко. — Мариш. Поговори со мной.

Она зевнула, с подвываниями, и он улыбнулся, чуть расслабился.

— Ани вернулась, Люк. Цела и невредима.

— Сегодня? — уточнил он. Еще и эту проблему нужно решать.

— Ага.

— Хорошо, Марин. Надеюсь, что это хорошо.

— Она красивая стала, — осторожно произнесла она. — Как раньше.

— Мне это неважно, — ответил он искренне. Он хотел сказать, что ему сейчас вообще никто не важен, кроме нее, и что он последний ублюдок — но молчал, курил и прижимал трубку к уху.

Она чем-то шуршала в отдалении, затем раздался щелчок зажигалки — видимо, закурила.

— Я видела газету.

— Расстроилась?

— Было бы хуже, если бы там были фотографии. Нам… пока не стоит видеться, Люк.

— Да? — спросил он с иронией. — Я как раз думал о том, как нам встретиться.

«Снова коснуться тебя. Забыть все, что произошло».

Она фыркнула.

— И мне дали твое дело. Увесистый том с твоими подвигами.

— Читала? — поинтересовался он.

— Нет, — принцесса помолчала. — Не хочу. Если захочешь, сам расскажешь. Вряд ли я там увижу что-то приятное.

— Почитай, — произнес он тяжело. — И подумай. Это я, Маришка. Я такой и есть. Я… — сказал он сам изумляясь себе и чувствуя, как снова оглушительно пусто становится внутри, — не очень хорошая компания для тебя.

— Да что ты говоришь? — язвительно удивилась она — и он улыбнулся. — А я-то не догадывалась. Беда в том, — ее голос понизился, и он прикрыл глаза, — что я всегда выбирала плохие компании.

— Дразнишь, — сказал он с удовольствием. — Далеко, и дразнишь. Не боишься?

— Я отважная девочка, — со смешком протянула она в трубку, — ты же знаешь это. Да, господин Волк?

Люк чуть не зарычал от вспышки возбуждения, затянулся с наслаждением. Боги, спасите меня от Марины Рудлог. Безумие какое-то.

— Хочу тебя видеть, — потребовал он резко. — Маришка. Сейчас.

«Хочу рассмотреть твой безумный огненный цветок. Твою спину. Твои плечи и грудь. Бедра. У нас ведь не было ни одного раза, когда я мог бы спокойно и вдоволь наглядеться на тебя. Изучить тебя, твое тело, взять тебя столько раз, сколько смогу.»

— Не хочешь, — ответила она со знакомой ему ехидцей. — Испугаешься. Сейчас даже я на себя в зеркало боюсь глянуть.

Люк засмеялся хрипло, больше над собой — и над ее поддразниваниями, конечно, и услышал, как она затаила дыхание. Ухо покалывало, будто она прикасалась к нему губами и шептала что-то нежное, ласкающее.

— Приезжай ко мне в Лаунвайт, принцесса, — мягко попросил он. Так, чтобы не могла отказаться. — Приезжай. Хотя бы на день. Или я сам украду тебя прямо из твоей больницы. Ты не захочешь обратно, обещаю.

«И я не отпущу тебя, пока не уймется желание.»

Она вздохнула в трубку, тяжело, прерывисто — и он стиснул зубы — так захотелось иметь ее рядом, прямо сейчас. Люк курил и терпеливо ждал, что она решит.

— Это плохая идея, Люк, — сказала она неожиданно серьезно. — Очень плохая.

— Из-за сестры? Ангелины?

— В большей степени да.

— Из-за фон Съедентента? — он замер, ожидая ее ответа.

«Скажи мне, что он тебе никто. Что вы не любовники».

— Я дорожу им, — проговорила она наконец, и он со злостью стиснул сигарету, сминая фильтр. — Неужели у тебя нет женщины, которая тебе дорога, Люк?

— Есть. Мать.

«Ты».

— Марина?

— Да? — откликнулась она настороженно.

— Чего бы ты никогда не простила?

«Знаешь, сегодня я сделал то, из-за чего могу потерять тебя».

— Целый список, — легко сказала она. Не спросила — с чего вопрос, не удивилась. — Я вообще довольно злопамятна, как ты мог заметить. И второго шанса я не даю, Люк.

— Да. Прости меня, — сказал он сипло.

— Ты уже извинялся.

— Все равно.

Она снова зевнула.

— Мне на работу завтра. Спокойной ночи, Люк. В следующий раз, если разбудишь меня, я тебя покусаю.

Он засмеялся и, представляя, как она слушает его сейчас, медленно и хрипловато произнес в трубку:

— Буду расценивать это, как обещание. Спокойной ночи, принцесса.

 

Глава 25

Полина, Бермонт, вечер субботы

Визит королевской невесты в Бермонт был официальным, что означало — пафосным и публичным. Предстояло выйти не из телепорта в замке Бермонт, а в центральном телепорт-вокзале Ренсинфорса, проехать по городу, якобы для осмотра достопримечательностей — а на самом деле, чтобы будущую королеву могли лицезреть восторженные жители столицы. Провести ужин с аристократами и высшими чинами из людей, усиленно стараясь не обернуться. И затем лечь спать — в своих покоях, но с дежурящими в гостиной, на случай, если Ее Высочеству что понадобится, придворными дамами.

Дамы отправлялись с ней пестрой свитой, якобы для того, чтобы быть достойной оправой для четвертой Рудлог и помогать ей, и уже неделю гудели о таинственных мужчинах-медведях, «таких же как консорт Байдек, но неженатых», пытались косвенными путями выяснить у Полины их предпочтения и срочно обновляли гардероб.

Видят Боги, она едва удерживалась, чтобы не заметить ненароком, что берманы обожают духи на основе чеснока и жгучего перца.

Среди пышущего энтузиазмом и гормонами дамского цветника была одна отрада — сухая и строгая статс-дама Марья Васильевна Сенина, которой было уже немного за пятьдесят, и которая про мужчин отзывалась с тонким юмором и превосходством. Видимо, к своему возрасту, так и не вступив в законный брак, она-таки успела вкусить прелестей сильной половины человечества и разочароваться. Сенина единственная беспокоилась о том, какое впечатление принцесса произведет на будущих подданных, и очень дипломатично и почти незаметно тестировала ее на предмет знания межгосударственного этикета, ловко отступая, когда Полли начинала звереть.

Пол, конечно, никогда не была поклонницей реверансов и уроков этикета, и часто в детстве намеренно игнорировала правила поведения, но в принцесс эти правила вдалбливали с трехлетнего возраста, так что опозорить дом Рудлог она при всем желании не могла бы.

Для трехдневного визита собрали такой гардероб, что меняй принцесса наряды каждый час — и то не смогла бы показаться во всех. Суета превышала все разумные пределы, и Полю задергали так, что накануне вечером она дрогнула и спросила Алинку, не хочет ли та поехать с ней.

— Хочу, — грустно сказала Али — она сидела на кровати в своей спальне, скрестив ноги и обложившись учебниками, — но тогда все догадаются, что я — это я. А в универе только все успокоилось. Тем более у меня много домашней работы. Вот на свадьбу точно приеду, не смогу пропустить.

— Может, тебя напугать? — задумчиво произнесла Полина, оглядывая сестру. Сама она уселась на полу и развлекалась тем, что комкала черновики Алинки и кидала их в корзину для бумаг. Метко кидала. — Давай ты прыгнешь с крыши многоэтажки, а я тебя поймаю. Превращусь в птицу и поймаю. И тогда больше смысла не будет маскироваться.

— А если не поймаешь? — резонно заметила Алинка, поразмышляв, впрочем, несколько секунд. — Я тебя в крылатом обличии видела, ты, конечно, очень большая — и, если честно, противная — птица, но я бы предпочла, чтобы ты потренировалась на других объектах весом по 55 килограмм. На мешках с углем, например. Если раз двадцать поймаешь — можно попробовать.

— Я пошутила, — обиделась на «противную птицу» Пол. — Просто хочу уже увидеть тебя светленькой. Интересно же, как ты изменилась. Тогда ты была девятилетней козявкой, тощенькой и с фанатичным взглядом. Сейчас, наверное, просто конфетка.

— А я и не знаю, хочу ли, — ответила Алинка, рассеянно листая учебник, — я уже привыкла как-то к обычной внешности.

— Ты, кстати, похудела, — отметила Пол, — руки крепче стали, на ногах мышцы стали видны. Занятия с этим сержантом тебе идут на пользу.

— Все равно нормативы не могу пока сдать, — призналась Алинка сокрушенно, — хоть три раза в неделю занимаюсь. Пресс каждое утро качаю. У меня от спорта уже даже зубы болят. И уши. А стометровку все равно прибегаю последняя. Будет крайне глупо вылететь из-за физкультуры, — она вздохнула, — но пока все к этому идет. Думаю о страшном — прикупить какое-нибудь зелье для ускорения и укрепления. Они, конечно, временные, и откат потом болезненный… и преподаватель может заметить… и нечестно это…

Младшая сестренка расстроенно уткнулась в учебник, демонстрируя, что мечущейся старшей пора проваливать из ее покоев, и Поля, правильно поняв намек, пошла к себе.

Сейчас она шествовала по прозрачному тоннелю центрального телепорт-вокзала Йоаннесбурга, ведущему из огромного центрального зала к магическому переходу в Бермонт. Телепорт-вокзал был очень похож на автобусный — такой же большой зал ожидания в несколько уровней, отходящие от этих уровней «кишки» прозрачных коридоров, заканчивающихся мерцающими арками, настраивающимися на конкретное время отправления работающими здесь же магами. На автобусных вокзалах эти тоннели заканчивались выходом к транспорту.

Были и другие отличия от автобусных станций — у международных телепортов помимо билетёров стояли таможенники, билеты на данный вид «транспорта» стоили в десяток раз дороже. Зато время на путешествие не тратилось вообще. Но из-за дороговизны простые люди пользовались телепортами редко, для переходов на дальние расстояния, в остальных случаях предпочитая поезда. Основную массу ежедневных клиентов телепортов составляли люди обеспеченные.

Придворные дамы, закутанные в меха всех оттенков и видов (особенно тщательно проверялось, чтобы там не было, не дай Боги, медвежьего), напудренные и завитые, суровой и понурой стайкой стремились за Ее Высочеством Полиной. Понурой — потому что Марья Васильевна, увидев, как поморщилась принцесса на очередной щебет о том, какие мужики там их встретят, звонко сообщила, что каждая, кто хихикнет или будет болтать глупости вне своих покоев в замке, будет отправлена обратно в Рудлог.

Наказание было признано тяжелейшим, и девушки, сосредоточившись, сделав унылые и умные лица, потопали к переходу к земле обетованной, одна за другой исчезая в подрагивающей и плотной серебристой дымке.

В Бермонте их встретили вспышками фотокамер и приветственными выкриками. Полли улыбнулась таможеннику, старательно проверявшему прибывших — нельзя же было показать, что для особых гостей другие правила. Нашла взглядом встречающего ее Демьяна — он стоял за ограждением площадки перехода, среди свиты, в парадном мундире, такой великолепный и спокойный, что захотелось показать ему язык. Но она обошлась тем, что просто состроила ему глазки — и заметила тень улыбки на его губах. Наконец, все формальности были пройдены и под торжественный гимн Рудлога Полина-Иоанна отправилась навстречу своему жениху.

— Ваше Высочество, невеста моя, — сказал Демьян серьезным тоном и поклонился, — рад приветствовать вас в Бермонте. Жаль, что вы не навещали нас ранее. Надеюсь, — добавил он бесстрастно, — вы, увидев нашу страну, полюбите ее так же, как люблю ее я.

— Я уверена в этом, Ваше Величество, — ответила Полина любезно, наблюдая, как он берет протянутую руку и целомудренно целует ее. Будто и не ушел рано утром из ее постели, после их ночного дуракаваляния на грани фола.

У выхода из зала выстроилась целая кавалькада огромных высоких автомобилей. За ограждениями, несмотря на жгучий холод, стояли люди, махали флажками Рудлога и Бермонта, портретами Демьяна и его невесты, кричали приветствия. Ее будущий муж предложил ей руку, довел до автомобиля, помог подняться в салон, сам сел с другой стороны. Дамы рассаживались по машинам, сопровождаемые суровыми берманами, и выглядели совершенно счастливыми.

Ренсинфорс был таким же цветным, холмистым и заснеженным, каким Полина видела его в последний раз, и она с некоторой даже ностальгией вспоминала, как бродила по этим кривым, прыгающим вверх-вниз улочкам, планируя похищение фамильной королевской подвески. Сейчас улицы были заполнены людьми, на столбах трепетали заиндевевшие государственные флаги, и Полина улыбалась, махала рукой, пока та не заболела. Будущие подданные радовались, как дети, видя светловолосую голову невесты короля. Впрочем, выглядывай из окна машины медведица, они бы тоже не очень расстроились.

— Они так счастливы, — со смешком сказала Полина, повернувшись к жениху, — наверное, уже отчаялись увидеть тебя женатым.

— Я долго избегал этой почетной обязанности, — согласился Демьян и взял ее за руку — пальцы его были теплыми, а она вот успела замерзнуть даже за то короткое время, что была на улице, — так что ты очень вовремя решила заглянуть ко мне в спальню.

— А если б не заглянула, — обеспокоенно спросила Пол, — ты бы на ком женился?

— У глав родов много дочерей, которых мне сватали, — спокойно отозвался ее жених. — Но я был очень занят. Видимо, ждал тебя.

— Так-так, — пробурчала Полли, отворачиваясь и старательно улыбаясь в окошко, — это я, значит, перешла дорогу целой толпе жаждущих тебя медведиц? Чувствую, веселые денечки мне предстоят. Теперь я буду с прищуром глядеть на каждую представленную мне даму и ждать, что она захочет открутить мне голову.

— Тебя никто не обидит, — сказал он и сжал ее руку. Отпустил, погладил по колену под шубкой — так, чтобы сидящий впереди за толстым стеклом водитель не заметил. — Не посмеют.

— Демьян, — проворковала она нежно и чуть придвинулась к нему, положила ладонь поверх его руки, — тот, кто захочет меня обидеть, будет сам виноват.

— Боевой медвежонок, — проговорил он низко и с иронией, — вот почему-то кажется, что веселые денечки предстоят именно мне?

— Я буду паинькой, — пообещала Полинка уверенно. Мужская рука на колене грела даже через одежду, и было хорошо. — Главное — держи подальше от меня своих потенциальных невест. И бывших любовниц тоже. У тебя ведь были любовницы? — с неожиданной ревностью спросила она. Давно и строго запретила себе спрашивать — и вот не удержалась, спросила.

— Были, — сказал он мягко. — Не царапайся, заноза моя.

Кажется, ее улыбка теперь напоминала оскал, и она с трудом расслабила пальцы — вцепилась ногтями ему в ладонь.

— Если что… — в ее голосе стало прорываться рычание, — если когда-нибудь… Демьян!

— Полюш, — произнес он резко и с досадой, — не сомневайся во мне. Сколько можно повторять?

Принцесса надула губы и дернула плечами. Но тут же вспомнила о своих обязанностях и снова глянула в окно, улыбнулась, подняла руку в приветствии. Люди и правда были счастливы.

— Я не сомневаюсь, — тихо сказала она через некоторое время, — правда. Не сердись. Я просто ревнивая до ужаса. Если уж к своей сестре ревновала… Демьяаан. Сердишься? Черт, я даже повернуться к тебе боюсь.

Справа раздался короткий смешок — она повернула голову. Жених ее старательно сдерживался, чтобы не захохотать.

— Ну все, — сообщила она радостно и зловеще, — держись. Я тебе отомщу. Обязательно. Никаких поцелуев до свадьбы.

Демьян повернулся, глаза его сверкнули.

— Что же, обойдемся без поцелуев, — сказал он ласково и рычаще, — так даже интереснее.

— И кого я обманываю, — проворчала Полина и погладила его руку. — А тебе бы все смеяться. Я ревнивая, да. Ужасно. Придется тебе мучиться.

— Ничего, — весело утешил ее будущий муж, — через пару лет ты войдешь в пору, у нас начнут рождаться дети, и тебе станет не до глупостей.

— А не раньше? — уточнила Полина. — Детей, я имею в виду, раньше не будет?

— Нет, Полюш. Ты маленькая же еще. Пока твоя медведица не созреет, детей у нас не может быть.

— Угу, — проворчала она, что-то обдумывая. Все же решилась. — Демьян. А у вас зачатие… в каком облике происходит?

— В любом, — ответил он спокойно. — Если обе ипостаси зрелые. Так что я жду не дождусь, когда смогу вывезти тебя в лес, отпустить, дав фору, а потом, — тут его голос совершенно понизился, — начать на тебя охоту. Пойти по следу, нагнать и…

— Я к этому никогда не привыкну, наверное, — сказала она, краснея.

— Привыкнешь, — улыбнулся Бермонт, любуясь на ее смущение. — Потом будешь воспринимать просто как смену одежды. Мы все так живем, Поля. В этом нет ничего противоестественного, такими сотворила нас природа. Вторая ипостась — это ты тоже, просто в шкуре и с другими инстинктами. Когда оборачиваешься, животное начало сильнее, конечно. Обычно противиться ему очень трудно по полнолуниям, но есть и другие даты. В конце лета у нас Михайлов день — тогда все мы выходим в леса, оборачиваемся. Люди знают, что нужно сутки сидеть по домам, а мы охотимся, в драки вступаем. Часто тогда и образуются пары, а на следующий день играются свадьбы. Хотя тех девушек, кто рожает после Михайлова дня без брака, никто не осуждает, дети воспитываются в клане. А уж тем, кто женат, сам Хозяин Лесов велел.

— А если я не смогу… или не захочу? — грустно спросила Полина. Для нее это было как-то слишком.

— Заставлять я тебя не буду, Полюш, — мягко ответил Демьян. — Не беспокойся раньше времени. Потом, когда созреешь, твоя медведица подскажет тебе, как правильно.

За окном усилился гул — они выехали на площадь перед подъемом к подножию скалы, на которой стоял замок Бермонт. На город быстро спускались сумерки, и полная луна уже поднималась по небу, изо ртов людей шел парок, ярко горели фонари, и замок практически невозможно было разглядеть — он казался просто возносящейся вверх темной громадой с горящими квадратиками окон. По периметру площади были выстроены солдаты в парадной форме, за ними кричал приветствия народ. Полина снова подняла руку, заулыбалась.

— Какие планы на сегодня, Демьян?

— У тебя самый главный план — постараться сохранить разум во время оборота, — ответил он, не поворачиваясь. — Не уверен, что получится, но постарайся. Просто думай об этом. Считай самовнушением.

— Слушай, — протянула она, — а ты не мог бы меня в медвежьем виде сфотографировать? Мне страшно интересно, как я выгляжу…

Кажется, он улыбнулся.

— Ты выглядишь как меховая медвежонка. Если случится чудо и постоишь на месте несколько секунд — сфотографирую. Или во сне, правда ты не разглядишь ничего — ты нос прячешь под лапу.

Пол представила себя спящей и сама от себя умилилась.

— А может я вообще не обернусь сегодня? — она с сомнением посмотрела на луну. — Я ничего не чувствую.

— Обернешься, — расстроил ее будущий муж. — Спать захочешь и обернешься. Не переживай, время еще есть. Сейчас поприветствуем гвардейскую часть, затем пообщаемся с журналистами и ужин. Мама еще хочет с тобой поговорить…

— Надеюсь, подарки закончились, — пробурчала Пол, жмурясь от вспышек фотокамер — машина замедляла ход, выезжая мимо журналистов к основанию скалы, — а то после кольчуги, которую почему-то назвали свадебной ночнушкой, я теперь боюсь бермонтских обычаев. Железного нижнего белья, например, которое ты по традиции должен разгрызть в первую брачную ночь.

Демьян засмеялся.

— Оно меня не остановит, Пол. Я тебя вытащу из любых доспехов.

— Уж надеюсь на это, — сказала она провоцирующим жарким шепотом — и он повернул голову, блеснул желтыми звериными глазами, так, что по спине пробежал возбуждающий холодок. Тут же отвернулся — машина остановилась, — открыл дверь, вышел. Крики стали громче, и Полли поправила шубку, сделала несколько вздохов — что ни говори, а нервничала. И с улыбкой подала руку открывшему дверь уже с ее стороны Демьяну. Фотокамеры вспыхивали почти непрерывно, с нарастающим треском щелчков, люди гудели и орали, а принцесса с десяток минут улыбалась, махала и кивала своим будущим подданным, заполонившим темную северную площадь, чувствуя, как щиплет щеки морозец, моргая от вспышек и света фонарей и ощущая крепкую и теплую ладонь короля Бермонта на своих пальцах.

Гвардейские части выстроились во внешнем дворе замка, у высокой стены, за которой была пропасть — владения Демьяна возносились над городом метров на сто, не меньше. Поля, вспоминая, как кавалькада машин въезжала в огромные ворота у подножия скалы и как нависала над ними каменная громада, с недоумением задавала себе вопрос — как она вообще решилась карабкаться сюда? И ведь выбрала не эту сторону, где стена и казармы, и склон более пологий, нет, полезла сбоку, когда было темным-темно, чтобы никто не увидел, и преодолела и скальное основание, и всю стену замка до крыши. Решилась бы сейчас?

«Если б на кону стояло что-то такое же важное — решилась бы», — ответила она сама себе, слушая приветствие командного состава части. Солдаты стояли, вытянувшись по струнке, дружно орали «Здравия желаем, Ваше Высочество», она звонко выражала восхищение достойными воинами, придворные дамы замерзшей стайкой стояли у нее за спиной. Демьян при этом вид имел ну очень суровый. И не подумаешь, что только что в машине шутил с ней на пару.

— А что это такое? — тихо спросила она у жениха, кивая за спины солдат — там в свете прожекторов виднелась длинная полоса каких-то бревен, мостиков, лестниц, переходящих в брусья, стен размером в три человеческих роста.

— Полоса препятствий, для тренировок, — ответил он, подавая Полине руку. — Пойдем, посмотришь.

— Пойдем, — радостно шепнула Полли, — а то я задубела тут стоять. Как вам не холодно?

— Мы легко переносим холод, — улыбнулся Демьян, — ты тоже привыкнешь.

Они прошли мимо построившихся служивых — командиры отдали команду «Вольно!», и мужчины, пропустив свиту, двинулись за ними. Видимо, любопытство было берманам не чуждо. Дамы, остановившиеся неподалеку, сопели покрасневшими носами и аккуратно разглядывали офицеров, наблюдавших за происходящим с невозмутимыми лицами. Марья Васильевна едва заметно хмурилась. Впрочем, интуиция у нее всегда была на высоте.

— И что, — громко спросила принцесса, пройдя вдоль полосы — сложность впечатляла, — все могут ее преодолеть?

На секунду в рядах военных возникло замешательство.

— Кто давно служит — все, Ваше Высочество, — звучно ответил знакомый ей по помолвке полковник Хиль Свенсен, — а новобранцев натаскиваем.

— Это какую ловкость и силу надо иметь, — восхищенно сказала она. Солдаты поощренно заулыбались. А Поля все рассматривала чудовищное сооружение, и руки так и чесались. Она глянула на Демьяна, вздохнула. Надо успокоиться и не делать глупостей. Но рот сам открылся — и она почти услышала, как за ее спиной статс-дама Сенина заскрипела зубами.

— Я бы хотела попробовать.

Он улыбнулся едва заметно, оглядел ее с ног до головы — изящная светлая шубка, сапожки с каблуком.

— Полковник, — позвал король, — у нас найдется комплект формы на ее высочество?

— Найдется, — отозвался Свенсен с недоумением, — как не найтись…

— Ваше Высочество, — возмущенно бурчала Сенина, пока Полина переодевалась в теплой казарменной раздевалке, — простите меня, но это очень опрометчиво. Холодно, темно, скользко… А если вы поранитесь? Я уж не говорю о нарушении протокола… да и не пристало принцессе Рудлог вставать на один уровень с солдатами, служить им для потехи…

— Марья Васильевна, знаю, все знаю, — Полли упрямо шнуровала ботинки. — Вы правы, а я нет. Сама в ужасе. Мне очень стыдно, правда. Но что сделаешь, я столько лет провела без вашего чуткого руководства, одичала. Придется вам надо мной еще поработать. С вашими талантами я стану самой воспитанной королевой на Туре. А сейчас, — она надела узкую армейскую куртку, — будем считать, что я так завоевываю их любовь. Главное — не опозориться.

Король Демьян невозмутимо ожидал невесту, солдаты тихо переговаривались, дамы уже не стесняясь переминались с ноги на ногу, сопели жалобно, шептались и постукивали каблучками по брусчатке.

— Не самая лучшая идея, ваше величество, — тихо сказал подошедший Свенсен. — Покалечится ведь.

— Тут маты, максимум — ушибется. А по поводу идеи… Женишься, — так же тихо и не меняя выражения лица, ответил Демьян, — тогда и будешь решать, как свою жену воспитывать. А я свою невесту знаю с детства. Она совсем не похожа на наших женщин. Поверь, куда лучше, если она сейчас, под присмотром, сбросит энергию. Чем решит потом потренироваться тайком или еще что-нибудь натворит.

— Такое ощущение, что ты в жены стихийное бедствие берешь, — с сомнением заметил полковник Хиль.

— Рудлоги все такие. А в Полли и по сравнению с сестрами очень много жизни, — спокойно ответил другу Демьян. Никто другой не посмел бы обсуждать это с ним, но Свенсен всегда был на особом положении.

Солдаты зашумели встревоженно и напряженно — со стороны казарм шла Полина — в теплой военной форме, перчатках, черной шапочке, тяжелых теплых ботинках и с волосами, завязанными в хвост. Сияющая, кивающая на гулкие пожелания удачи от вояк, улыбающаяся ему — он усмехнулся в ответ. Ну точно ребенок, получивший неожиданный подарок. За ней величественно вышагивала статс-дама, шикарная, как королева — особенно контрастно она смотрелась на фоне Полины.

— Полковник проведет тебе инструктаж, — сказал Демьян, когда невеста подошла, — одна попытка, Пол. Потом — к журналистам.

— Одной достаточно, — радостно произнесла она. Кажется, принцесса едва сдерживалась, чтобы не прыгнуть на него с объятьями. И в глазах была такая благодарность — за то, что понимал ее, что не высмеял, несмотря на неподобающую просьбу, не отчитал, что внутри у него что-то екнуло, разлилось теплом. Он не ошибся с выбором. Полина Рудлог заражала его своей восторженностью. И он за всю жизнь столько не смеялся, сколько с ней. И безрассудств столько не совершал.

Полли внимательно слушала полковника, кидала оценивающие взгляды на стартовую дорожку. Кивнула сосредоточенно, дождалась команды «Старт» и побежала. Домчалась до наклонной перекладины, легко взбежала по ней, прошла в двух метрах над землей — дамы ахали, солдаты сдержанно гудели — и прыгнула, повиснув на первой стенке. Подтянулась, встала, балансируя, расставив руки — и снова прыгнула, и пошла руками по перекладинам горизонтальной лестницы, так легко, будто на ногах стояла.

Гул становился громче, одобрительней, этикет был забыт — дамы попискивали, мужчины на особо опасных местах хлопали себя по бедрам, ругались приглушенно. А она, в свете прожекторов, бежала вперед, карабкалась вверх по высоким каменным стенкам с едва заметными выемками, пробегала по качающимся бревнам, проползала по матам под брусьями, цеплялась за кольца, раскачивалась на них и перепрыгивала дальше.

— А хороший урок для новобранцев, — тихо заметил Свенсен, — теперь буду три шкуры драть. Чтоб женщина смогла, а они нет?

Демьян не ответил — он наблюдал за невестой. Полли замерла перед длинным круглым бревном — ступи — и начнет вращаться, крутанула его носком ноги, подождала, пока остановится, раскинула руки, как крылья, и побежала, ловко, быстро переступая ногами. До конца полосы оставалось несколько метров, когда она вдруг запнулась, махнула руками, пытаясь удержать равновесие, и полетела вниз.

Толпа выдохнула с ужасом. Демьян быстро направила к ней, но Поля уже сама вставала — приняла его руку, улыбнулась счастливо.

— Надо будет повторить, — сказала она шепотом.

— Специально ведь упала, — строго произнес он.

— Ага, — ничуть не смутившись, призналась принцесса. — Не хотела никого обижать. А то мужчины обидчивые бывают. Еще скажут, что приехала, унизила военных.

— Не скажут, — пообещал Демьян. — Они теперь у тебя из рук есть готовы, — он кивнул на аплодирующих солдат и взволнованных дам, прижимающих руки к груди. Одна Сенина стояла невозмутимо, как титан среди волнующихся людишек. — Хороший ты дипломат, заноза моя. Хоть и несколько экстравагантные способы выбираешь для завоевания любви.

— Но ведь работает, — смешливо отозвалась Пол, — с тобой точно сработало.

Весь последующий вечер Пол была расслабленной и элегантной — в длинном платье красного цвета, очень скромного покроя, со своими светлыми волосами она произвела ошеломляющее впечатление. С охотой отвечала на вопросы журналистов, которые к концу конференции уже готовы были на руках ее носить. Любезно и очень мило знакомилась с берманской знатью перед ужином, поддерживала разговоры, одаривала новых знакомых тонкими комплиментами. Она будто играла в сдержанную и воспитанную невесту короля Бермонта, и игра эта приносила ей удовольствие. Как и легкие, незаметные прикосновения к жениху, язвинки и поддразнивания, когда никто не слышит, провокационные взгляды. Он иногда едва заметно и строго качал головой, и Поля делала невинное лицо, опускала глаза, всем видом говоря «Видишь, какая я могу быть? Вот такая я скромница.»

Демьян делал вид, что верит. На публике он был сухим и сдержанным, совсем не улыбчивым, и тем интереснее было дразнить его.

Придворные дамы цвели в окружении мужчин в парадных мундирах, статс-дама Марья Васильевна строго следила за всеми, как воспитательница детского сада. И во взглядах, которые она бросала на принцессу, не было больше укоризны, только почти материнское одобрение.

К ночи Поля начала беспокоиться. Дыхание учащалось, тело становилось горячее, чувствительнее, и хотелось двигаться, чтобы избавиться от чувства тревоги, выйти на улицу, на воздух, на свободу. И слух становился острее, и зрение будто фокусировалось, предметы стали четче, объемнее, но теряли цветность. И запахи… она еле дождалась конца ужина, потому что стала ощущать в воздухе и резкий привкус духов присутствующих дам, хотя до этого они были незаметны, и человеческого пота, и приправ в еде. И тяжелые звериные волны от присутствующих берманов, и щекочущий все тело, возбуждающий запах Демьяна. Очень мужской, очень вкусный — хотелось урчать и прижиматься к нему. Он поглядывал на нее с некоторым беспокойством, и Поля успокаивающе гладила его по руке под столом — еще продержусь, не спеши. И продержалась — успела еще принять душ, строго приказать заступившей на дежурство Марье Васильевне, чтоб ее не беспокоили, если только не услышит грохот, нырнуть голышом в кровать — одежда раздражала, и дождаться Демьяна, старательно противясь сну.

Бермонт пришел тихо, лег рядом с ней, не раздеваясь, обхватил руками и прижал к себе.

— Есть надежда, что ты обернешься во сне, — шепотом сказал он, — и не будешь безобразничать.

— Зато я сейчас могу побезобразничать, — проурчала Пол и потерлась о него. — Обалдеть, как ты пахнешь. Оторваться не могу, — она застонала тихонько, лизнула его в шею, еще раз и еще. — Обалдеть что такое. Голову сносит.

Поцеловала, царапая ему плечо под футболкой. Телу было горячо и тягостно, так, что она сжимала ноги и постанывала, а мужчина лежал, не шевелясь и не отвечая, только сжимал ее крепче и дышал тяжело, размеренно.

Вот тут она и оторвалась. И терлась о него, и урчала тихонько ему в ладонь — Демьян закрыл ей рот, чтобы не услышала бдительная дежурная — и вздыхала, и целовала пальцы, и заглядывала в глаза, выгибаясь. Залезла ладонью под футболку, прижалась тесно-тесно, наглаживая широкую спину в свое удовольствие — он только порыкивал — хватит! — скользнула пальцами ниже, под штаны — но рука тут же была перехвачена, она сама зафиксирована, прижата спиной к кровати.

— Поля, — тяжело и почти умоляюще сказал он, нависая над ней, — я едва сдерживаюсь. Полюш. Потерпи. Зря я пришел.

Она вздохнула — вдруг стало его очень жалко. Закрыла глаза, сжала зубы. Демьян лег рядом, на живот, обхватив ее за талию и прижимая ее руки к кровати. Закинул на нее тяжелую ногу, поцеловал в плечо.

— Я тебя неделю после свадьбы из спальни не буду выпускать, — проворчал он глухо. — А то и месяц. Измучила меня. И без тебя не могу, и с тобой пытка.

Пол улыбнулась, дыша размеренно, вдыхая его запах. «Неделя» звучало чудесно. И немного страшно. Мужское тело рядом грело, тяжелая рука на животе успокаивала. И она, сдерживаясь, чтобы снова не начать ерзать, потихоньку расслаблялась и засыпала. И, конечно, не заметила, как мягко произошел оборот и как растянулась она на простыне уже мохнатым медвежонком, уткнувшимся носом в грудь своему жениху.

Демьян Бермонт проснулся рано утром, когда за окном еще было черным-черно. Ему было жарко — и было от чего. Мохнатая принцесса залезла под одеялом ему на живот, перевесившись мордой вниз на манер тюленя, сползающего со льдины, и заднюю лапу ухитрилась забросить на плечо так, что шерсть лезла в нос, а коготки царапали щеку. Он полежал еще немного, подышал сладковатым, почти щенячьим запахом, затем аккуратно перевернулся на бок — меховая попа с задними лапами соскользнула с него, как с горки, с мягким шлепком.

— Ряу! — недовольно и басовито вякнула Пол, поелозила немного и заскулила, не найдя свою большую грелку. Поползла, не просыпаясь, до его подушки и свернулась у нее клубочком, засунув нос под лапу. Демьян наклонился, аккуратно погладил невесту по наетой толстенькой холке и пошел к потайной двери в гардеробную. Дела не могли ждать.

А через час в дверь спальни деликатно постучала свежая и превосходно выглядящая Марья Васильевна Сенина. Сегодня по планам у будущей королевы с женихом было длительное посещение Ярмарки традиционных ремесел, где можно было и себя показать, и познакомиться с представителями разных народностей Бермонта — от кочевых лединов-оленеводов, живущих на крайнем севере, до желтолицых ямани с границы с Йеллоувинем. Но Ее Высочество не отвечала, и статс-дама, отбив костяшки о крепкую деревянную дверь, решила, что довольно соблюла приличия и открыла дверь. И смогла воочию наблюдать то, о чем ее предупреждали — сопящую маленькую медведицу вместо принцессы.

Конечно, в таком виде общаться с будущими подданными принцесса точно не могла, но это не отменяло обязанностей первой фрейлины сопровождать и наставлять ее высочество. Марья Васильевна уже собиралась уйти в гостиную — терпеливо дожидаться пробуждения, но взгляд зацепился за вторую подушку. Она была примята, да и вся кровать выглядела так, будто на ней спали два человека. Сенина нахмурилась, пожевала губами, обошла кровать и аккуратно застелила вторую половину — взбила подушку, поправила простынь, растянула одеяло. Не нужно нам сплетен до замужества. А горничные везде одинаковы.

Ее Высочество проснулась, не обернувшись, отчаянно зацарапалась в дверь, пронеслась мимо придерживающей створку Марьи Васильевны и стала тявкать у входа. «Выпусти меня, выпусти!». И пока фрейлина решала сложную дилемму — как поступить — оставить медвежонка здесь, где легче следить, или подчиниться недвусмысленному, хоть и невнятному, приказу принцессы, Полли встала на задние лапы, опустила ручку двери и бросилась прочь. И почтенной даме ничего не оставалось, как помчаться за ней следом.

Принцесса пронеслась по этажам, пугая придворных, по лестницам, нырнула куда-то в полуподвальчик — и выбежала в жаркий зеленый двор, закрытый климатическим куполом. И там уже исчезла в зарослях. Сенина с невозмутимым лицом встала у края полянки и стала ждать. И наблюдать.

Через десять минут во двор спустился Его Величество, на ходу диктующий секретарю распоряжения по итогам прошедшего совещания, и статс-дама мысленно поставила себе галочку в столбце «одобряю». Демьян с медвежонкой активно общались за деревьями — то ли он ее пытался догнать, то ли уговаривал на что-то — периодически слышался его сердитый рык и повизгивания разыгравшейся принцессы, а фрейлина, деликатно отвернувшись, наблюдала за замком. И видела и слуг, останавливающихся и бросающих любопытные взгляды. И патрульных, выглянувших во двор и затем что-то рассказывающих друг другу. И матушку короля, некоторое время смотревшую в окно со странной задумчивостью. И местных дам, которые о чем-то переговаривались, стоя на первом этаже, и выражения их лиц, и позы Сениной очень не понравились. Так не понравились, что она поставила себе галочку в столбец «Опасность». И, мягко развернувшись на каблуках, пошла туда, к ним. Не подслушивать — разведать обстановку.

— … она же как жердь? Руки длинные, ноги длинные, тощая, нос на пол-лица! А размер ноги какой? Вы ее туфли видели? — презрительно говорила одна из женщин. — А он носится с ней, как будто околдовала. Кто-нибудь вообще может вспомнить, чтобы его величество столько времени посвящал женщине? Он и у любовниц-то не больше часа проводил…

— Она же его невеста, как-никак, — тихо возразила вторая девушка, невысокая, мягкая, кругленькая. Впрочем, дамы все тут были очень плавные, налитые, с правильными широкими лицами и волосами всех оттенков русого. Говорили тихо, но твердо, с достоинством, громко не смеялись, мужчин не перебивали.

— А я говорю — колдунья она! Про Рудлогов многое говорили. Ну сама подумай, он уже выбирал жену из наших, и тут вдруг все отменил, уехал куда-то. И помолвка, и свадьба скорая… не делается так быстро все. Точно приворожила. Точно. Его Величество тихих любил, молчаливых, а эта… Смотрите, как смеется — как лошадь! Это же неприлично. И офицеры в замке с утра только про нее и говорят. А как она смотрит? Прямо в глаза, даже старшим, улыбается! Надо съездить к старой Хьяльге, пусть посмотрит, нет ли на короле приворота…

Сенина вышла из своего укрытия, и дамы обернулись на стук каблуков.

— На вашем месте, девушки, — сказала почтенная дама, мягко улыбаясь, — я бы не тратила время на поездки. А начала отжиматься, что ли, по утрам. Потому что если ее высочество свой приезд сюда начала с прохождения полосы препятствий, то логично предположить, что после свадьбы всем придворным по меньшей мере придется ежедневно вставать на пробежку. В Иоаннесбурге она каждое утро начинает с десятикилометрового кросса…

Девушки погрустнели, обернулись к окну. Там полуголый и нарочито хмурящийся король Демьян вел за руку хохочущую Полину Рудлог, одетую только в его рубашку. Что-то приказал кому-то невидимому из окна — наверное, принести одежду. Перевел мгновенно заледеневший взгляд на окно, и дамы отпрянули.

— Приворожила все-таки, — выдохнула все та же, упорная.

— Нет, милая, — Сенина сочувственно посмотрела на нее, — это называется любовь. Разве вы не знали, что он ее с детства любит, и ждал приличного возраста, чтобы сделать предложение? Поэтому и не женился так долго, верил, что найдется, сам искал… Когда приезжал в гости, только с ней играл…

Заменять ненужные сплетни нужными, основываясь на крупицах правды, было значимой частью ее работы.

— А как же говорили, что он на сестре ее, которая нынче королева, жениться собирался? — недоверчиво спросила девушка.

— Сплетни, — отмахнулась старшая над фрейлинами. — Уж поверьте мне, я во дворце с двадцати лет, — она кинула взгляд в окно и заторопилась, — пойдемте отсюда, дамы, не стоит показывать своего любопытства. Проводите меня? Я немного растеряна, признаю, уж очень большой у вас замок. И как вы ходите вверх-вниз по всем этим этажам? Я раз пробежалась и уже хочу пить…

Девушки, заинтригованно переглядывающиеся после ее слов, тут же пригласили статс-даму к себе, на чай, дабы выведать побольше. Ну а Марья Васильевна с удовольствием и благодарностью согласилась. Ей, а в первую очередь ее подопечной, информация была куда нужнее. А добывать ее из дамских поболтушек она научилась еще тогда, когда эти девочки еще не родились.

На ярмарку Полли все-таки поехала. В сопровождении Демьяна, прямо из машины общавшегося с главами городов — очень конкретно, вежливо, выслушивая отчеты, задавая вопросы по текущим проблемам. Его память вмещала массу информации, и она с затаенной гордостью поглядывала на него и даже старалась не отвлекать. И, приехав на расположившуюся на окраине, на одной из заснеженных площадей, ярмарку — сочную, яркую, пахнущую сладким ягодным взваром и терпкой дубленой кожей, жареным мясом и соленой рыбой — впала в совершенный восторг. С удовольствием знакомилась с людьми, глядевшими на нее как на чудо — впрочем, все быстро сменили настороженность и почтительность на улыбки и пожелания счастья — так искренне сияла южная принцесса, так радостно ахала от удивительных поделок — от ножей из моржовых клыков до теплых переносных жилищ-яранг, покрытых оленьими шкурами. И пусть смеялась непривычно открыто и громко, и жесты были слишком порывистые, несдержанные — зато с удовольствием принимала подарки, дудела в тонкие костяные трубочки и в глиняные свистульки, пробовала пастилу из раскатанных и высушенных на солнце лесных ягод, пила обжигающий чай с топленым молоком и солнечным медом, прокатилась на оленьей упряжке, погладила больших синеглазых белых лаек, готовящихся к соревнованиям. И в конце, не подозревая, что теперь по всей стране пойдет слух об удивительной и веселой будущей королеве, со смехом и уговорами затащила Демьяна в жилище к шаману. Ей было хорошо, и она уже любила и эту холодную землю, и ее разных людей и берманов, живущих в мире. Просто задыхалась счастьем от всего этого — от красок, от мужчины рядом, от впечатлений, от солнечного морозного утра.

В яранге, за плотным пологом, было темно и жарко — посреди жилища был выложен очаг — прямо на брусчатке площади. Тлели угли, весь пол был укрыт шкурами. Сильно пахло спиртом, потом, хвоей и травами. Самого шамана притихшая краснощекая Полли даже не заметила сначала — громким шепотом спросила у зашедшего за ней Демьяна — «Где же он?». И только потом увидела, как за очагом, в ворохе шкур, сидит даже не желтолицый — совершенно коричневый, маленький старик. С глазами-щелочками, неровными, сальными черными волосами и сморщенным лицом, тепло одетый, жующий что-то, что он сплюнул прямо в очаг — угли зашипели, по яранге разнесся запах табака.

— Приветствую, зрячий Тайкахе, — уважительно сказал Демьян и уселся у очага, скрестив ноги. Поля, подумав и подобрав шубку, тоже опустилась на пол — холода от камней не чувствовалось. Шаман не отвечал, раскачивался, бормотал что-то, достал из вороха шкур какую-то котомку, сунул туда руку и сыпанул на угли горсть травы. Запахло паленым. Старик долго принюхивался, хрипло крякал («как утка» — смешливо думала Пол), затем достал оттуда же, из неведомого склада, фляжку, отпил из нее, закрутил и непочтительно бросил королю на колени. Демьян тоже сделал несколько глотков. И предупреждающе качнул головой потянувшейся к фляжке невесте. Поля надулась — ей было любопытно, что там.

— Великий медведь сказал, — вдруг заскрипел старик, — вставай, Тайкахе, иди к людям, посмотри на моего сына, он приведет к тебе солнце. Привел, — он снова закрякал, и Поля поняла, что он так смеется. И загордилась — солнце — это ведь про нее? — Теперь тепло придет, придет, да. Будут новые пастбища, будет больше травы и мяса… если сил хватит солнце удержать. Хватит сил, медвежий сын? Говори.

— Хватит, — ровно сказал Демьян.

— О-хо-хо, — запричитал шаман, — вижу, вижу кровь на камнях, сильного соперника вижу, лесного, черную тень вижу, высокую, алтарь вижу в крови, безумие вижу. Только солнце безумие выжжет, сын медвежий. Берегись! Не убей жену!

Шаман Полине как-то сразу разонравился. И забавлять перестал. Тело заломило, зачесалось. Демьян подобрался, от него пахнуло угрозой.

— А ты, — глаза-щелочки глянули на нее, — помни. Муж всегда муж. Что затребует — дай. О-хо-хо! Все беды от упрямства да любопытства жен! И страха. Подарок давай, — вдруг завершил он неожиданно. И поскреб грязной рукой подбородок.

Полли растерянно запустила руки в карманы — полные подаренных ей безделушек.

— Свое давай, — сварливо потребовал шаман. Она подумала, начала снимать шубу.

— Другое, — не унимался старик.

Принцесса потянула с шеи плотный и широкий шарф, цветной, украшенный вышивкой. Поднялась, протянула старому ворчуну. Тот начал крутить его, принюхиваться.

— Здоровая, — как-то добро заключил он, — медвежата крепкие будут, целый выводок. Если не убьешь, — и он снова закрякал, закатился сиплым смехом. Пол отвернулась, пошла на выход. Ей было страшно. На улице встала — оставшиеся на улице охранники глядели настороженно, стала нервно застегивать шубку, щурясь от яркого солнца и пестрых красок вокруг, и глубоко вдыхать свежий морозный воздух, потому что ломало уже серьезно, а оборачиваться здесь очень не хотелось.

Зашуршал полог — пригнувшись, из яранги вышел хмурый Демьян. Посмотрел на нее, взял крепко за руку и повел к машине.

— Все будет хорошо, — сказал он ей, когда они сели. — Ничего не бойся.

— Я за тебя боюсь, — тихо ответила Полли. — Не за себя.

Она судорожно вздохнула, чтобы не расплакаться, закусила губу.

— Не удерживайся, — попросил Демьян, — почувствуй сейчас, какое состояние, попробуй сама обернуться. Если раз получится — потом легче будет. Ну, Поля? Не думай о плохом.

— Это потому, что ты мне говорить ничего не хочешь, — обиженно прошептала она. — Я теперь с ума сойду. Дурацкий шаман! Наврал, наверное. Он же пьяный был.

— Тайкахе никогда не врет, — возразил ее будущий муж задумчиво. — И всегда пьян. Раз сам пришел, значит, надо было. Я все решу, Полюш. Сам все решу.

— Демьян, — она уже сердилась, — то, что ты мне не рассказываешь, чего бояться, пугает меня больше, чем если бы ты рассказал. О каком безумии он говорил?

— Давно, — ответил он нехотя, — очень давно, берманы иногда заболевали. Бешенством. Получался не человек и не медведь, что-то среднее. Тело почти человечье, а разум совершенно животный, яростный. Их убивали сразу, потому что заразны были, а лекарства нет. Но последний случай был еще при моем прадеде, с тех пор ни разу никто не заболел. И я защищен как потомок Хозяина Лесов. Никогда не было так, чтобы кто-то из нашей семьи заразился.

— А может ну их, эти бои? — тоскливо спросила Пол. — Я все равно ничьей женой, кроме твоей, не буду. Убью любого, кто попробует. Какой смысл?

— Традиция, — Бермонт пожал плечами, обнял ее, притянул к себе, и она положила голову ему на плечо, расстроенно вздыхая. — Традиция держит верность кланов крепче силы, заноза моя. Не дам боя — все равно придется принимать его через год или два. Но уже в войне за трон. Никто не будет служить трусу. Да и ты — будешь любить труса?

— Я тебя всегда буду любить, — шепнула она ему в ухо. — Всегда-всегда, Демьян.

Он стиснул ее крепче, повернулся и легко коснулся губами лба.

В глухом заснеженном хвойном лесу на западе Бермонта, почти на границе с Блакорией, в предгорьях, медленно шел по снегу огромный медведь, тащащий в зубах изломанную и загрызенную косулю. Кровь из глотки животного падала на снег дымящимися каплями, щекотала ноздри — хотелось бросить тушу и разодрать, насладиться свежим теплым мясом. Но медведь угрюмо тащил ее дальше — туда, где в светлое морозное небо поднимался белесый столб дыма из трубы его дома.

Он дотянул добычу до сарая и бросил ее там. Потер носом о снег, покатался в нем, чтобы оттереть кровь, и пошел к большому деревянному дому, сложенному из круглых бревен. И тут же почувствовал знакомый запах, заворчал глухо и раздраженно, обернулся, превратившись в мощного хмурого мужчину с отросшими темными волосами и тяжелым широким лицом.

Марьяна с детьми молча сидели за столом — младший вцепился ей в шею и со страхом глядел на гостя — черноволосого колдуна, с яркими зелеными глазами, чуть сутулящегося. Гость обернулся, окинул взглядом голого хозяина, кивнул ему и отвернулся, пока тот одевался.

Перед незваным посетителем стояла чашка с горячим ягодным компотом, блюдо со свежеиспеченным хлебом, нарезанное мясо. Марьяна, несмотря на страх, строго чтила традиции гостеприимства.

— Идите в комнату, — тихо приказал хозяин дома женщине и детям, и те спешно исчезли с кухни. Берман сел на стул, налил и себе компоту, с удовольствием выпил.

— Зачем пожаловал, Рибер?

— За долгом, Бьерн, — сказал тот, надкусывая ноздреватый теплый хлеб — сладкий дух так и бил в нос — и жмурясь от удовольствия. — Хорошая у тебя хозяйка.

— Что нужно? — коротко осведомился хозяин дома, не собираясь разговаривать о своей женщине.

— Через несколько недель, в начале декабря, — сухо начал колдун, — ваш король женится.

Бьерн Эклунд кивнул, взял ломоть мяса, откусил, прислушиваясь ко звукам во дворе — не пришли бы по следу волки, не утащили бы добычу. Не вовремя этот Рибер появился. Впрочем, когда он был желанным гостем? Только один раз.

Берман помрачнел, взглянул на гостя.

— Он устраивает бои за трон, так как жена — чужеземка, — не обращая внимания на взгляды, продолжал колдун. — Мне нужно, чтобы ты принял участие и победил его.

— У меня есть женщина, — проворчал медведь, — и трон мне не нужен.

— Она не жена тебе, — с усмешкой сказал Рибер, — поэтому ты можешь участвовать. А короноваться или брать женой невесту Бермонта я тебя не заставляю. Главное — отдай мне коронационную подвеску. И приведи мне Полину Рудлог. А дальше можешь отрекаться и жить как жил раньше.

— Что будет с женщиной? — осведомился Эклунд.

— Она останется жива, — с той же раздражающей улыбкой проговорил колдун. — Нам не нужно лишних смертей. Даже вернется к семье. Могу дать слово.

— Дай, — согласился берман. — И это все? Больше требовать ничего не будешь?

— Обещаю, — четко произнес непрошеный гость, — выполнишь то, о чем я сказал, и долг будет закрыт. Мое слово.

Эклунд молчал, раздумывая. День, когда он должен был отдавать долги, когда-то должен был наступить. И он, обращаясь за помощью к черному, понимал, что возвращать придется не деньгами и не убитыми зайцами.

Четыре года назад Марьяна родила ему второго сына. Роды шли тяжело, повитуха, вызванная на помощь — первого сына он принимал сам — потребовала везти женщину в больницу. Вызывать скорую.

Но пока небольшой медицинский листолет добирался до их затерянного в лесах дома, роды уже пришли к той стадии, когда везти ее куда-либо было невозможно. Женщина уже не могла тужиться и только стонала в забытьи, он бесился от запаха крови и беспомощности. Прибывшие врачи сделали все, что смогли. Но сын родился, обвитый пуповиной, весь синий, маленький. Задышал через две минуты после того, как появился на свет.

Потом была реанимация, бесконечные поездки в больницу, работа виталистов. Когда через полгода их выписали — уже стояло несколько страшных диагнозов. Водянка головного мозга. ДЦП. Сердечная недостаточность.

Маги и врачи не были богами, хоть и бились за маленького пациента, как могли. Слишком мало виты было в малыше, слишком близко он стоял к черте, за которой была смерть.

Тогда Эклунд и пошел к колдуну, жившему в их местах, и, по слухам, способному победить смерть. Пошел и дал слово — когда бы и как ни потребовал Людвиг Рибер вернуть долг, он, Эклунд, согласится. Потому что именно он был виноват в том, что случилось с Марьяной и малышом. Именно он был против больниц и обследований, а она не возражала ему — только жаловалась иногда, что ее одолевают плохие предчувствия.

Колдун помог. Почти ночь просидел в детской, запретив хозяевам входить в дом — благо, было лето и можно было переждать на улице. А наутро Рибер, посеревший и постаревший, просто вышел из дверей, вздохнул в небо, поглядел немного на солнце и тяжело пошел прочь. Они нашли сына, не лежавшего бледным, сипло и мелко дышащим кульком — улыбающимся, переворачивающимся и тянущим руки к матери.

Через месяц при обследовании все диагнозы сняли, а малыш стал развиваться, как обычный ребенок. Точнее, как не очень обычный — он вообще не болел, даже не чихнул ни разу.

И вот сейчас время пришло.

— Мне нравится Бермонт, — тяжко произнес хозяин дома, — он силен. Вряд ли я смогу одолеть его.

— Я против вашего короля ничего не имею, — сухо заверил его гость. — И если не сможешь ты, столько лет служивший в храме Зеленого и имеющий его благословение, то кто? Но я помогу тебе. За день до свадьбы зайдешь ко мне. Я дам тебе зелье. Намажешь им ногти. Только следи, чтобы на руках не было открытых ран. И в рот не суй. Так ты согласен?

— Согласен, — мрачно подтвердил Бьерн Эклунд. — А теперь уходи.

Колдун снова усмехнулся, пожал плечами и встал. Будто он не знал, как боятся и ненавидят его местные жители, тем не менее прибегающие за помощью, когда уже никто помочь не мог. И будто ему все это доставляло радость. Но медлить было уже нельзя — декабрь был совсем близко.

Ренсинфорс, Полина

То ли сыграло свою роль расстройство, то ли влияние полнолуния имело силу и днем, но Пол все-таки обернулась, не доехав с ярмарки до дворца. И до следующего утра носилась и дремала в теплом замковом дворе, возмутительнейшим образом проигнорировав и запланированный обед с матушкой Демьяна, и послеобеденное протокольное посещение Храма Зеленого, в котором должна была состояться свадьба, и экскурсию по замковому музею — дабы наглядно ознакомиться с историей рода Бермонт, и очередной торжественный ужин. Ей было все равно — ведь вместе с ней среди деревьев тяжело ступал огромный черный медведь, показывающий ей, как драть когти о толстую кору, какую траву можно есть и как обгрызать тушки зайцев и поросят, чтобы не подавиться костью. С ним было весело и интересно. И только иногда внутри просыпалась Полина-человек, изумленно смотрела на происходящее и тут же засыпала обратно, подавляемая восторженным младенческим звериным рассудком.

Большой и сильный собрат периодически грозно рявкал и прикусывал ее за холку — когда расшалившаяся невеста вдруг решала прыгнуть в пруд, на глубину, или тяпала его за лапы, пока он отдыхал на траве, или тыкалась носом к его пище. Медвежонка, обиженно потявкав и поскулив для обозначения своей позиции, гордо удалялась в лесочек — но снова возвращалась и снова глядела с обожанием, лезла лизаться, прижималась дрожащим от восторга тельцем и сладко зевала, вжавшись в горячую звериную шкуру, а то и залезала сверху, и спала там, распластавшись на широкой спине.

И его величество, забросивший дела ради воспитательного процесса, с усмешкой, пробивающейся через тяжело ворочающийся звериный разум, обилие запахов и звуков, размышлял о том, что ради сохранения репутации надо было вывезти ее за город, в широкое лесное имение Бермонтов. Там можно было и поохотиться на снегу, показать следы животных, научить, как ловить лосося в серебряных, холодных и быстрых ручьях. Но визит был официальным, и пришлось бы тащить за собой всю ее свиту. Слишком много хлопот. Успеет еще.

Еще он думал о том, что за десять лет ничего не изменилось. И он до старости, видимо, будет носить ее на холке, изображая лошадку. И что мог бы сообразить еще тогда — именно эта визжащая от счастья при его появлениях и намертво вцепляющаяся в него девчонка и есть его судьба.

Только утром понедельника, после второй ночи полнолуния, ему удалось уговорить Полину обернуться. Ну как, убедить — зажать лапой, чтоб не сбегала, порычать для острастки, чтобы начала слушать. И попытаться достучаться до любимой девушки, спящей в маленькой медвежьей голове. Иди ко мне, Полюш. Просыпайся. Я соскучился.

— Ани вернулась, — взбудораженно рассказывала она позже, за завтраком на двоих в малой столовой, — представляешь? Еще вчера. На телефоне шестнадцать вызовов от сестер. Я уже со всеми успела поговорить. Эх, а увижу только послезавтра. Наконец-то все дома!

Завтрак на двоих был очень условным — через широкую каменную арку из большого зала за ними ненавязчиво следили фрейлины Полли во главе с Сениной, периодически заходили слуги, меняя блюда. За узкими окнами тусклым светом серело утро — где-то внизу уже кипела столица, люди спешили на работу.

— Уже хочешь в Иоаннесбург? — поинтересовался Бермонт, намазывая на хрустящий тост желтоватое сливочное масло.

— Хочу, — смущенно призналась она после паузы. — И с тобой побыть тоже хочу, — она помялась. — Отпустишь меня на пару часов с Ангелиной поболтать? Демьяааан? — Пол умильно похлопала ресницами, сделала жалобные глаза. — Ну пожааалуйста…

Его величество усмехнулся, взглянул на высокие деревянные часы, стоящие в углу столовой — золотистый маятник под стеклом с мягким стуком ходил туда-сюда.

— На час, Пол, — мягко сказал он. — Потом нам нужно будет в храм, а мы один раз уже перенесли. Хватит времени? Я провожу тебя к телепорту.

— Хватит, — кивнула она радостно. — Буду минута в минуту! — клятвенно пообещала принцесса и с утроенной скоростью принялась за уничтожение завтрака.

Вернувшаяся в родной дворец принцесса молнией пронеслась по коридору Семейного крыла, распахнула двери Ангелининых покоев, растормошила ее, спящую, кутающуюся в несколько одеял, затискала и зацеловала. Старшая сестричка, кажется, была даже немного оглушена ее напором — сонно улыбалась и переплетала длинные светлые косы. Полина, тараторя и ежеминутно поглядывая на часы, рассказывала, что случилось с ней, лезла обниматься, пыталась гладить выскочившего на шум щенка тер-сели, восхищалась тем, какой красивой сестра снова стала, задавала тысячу вопросов — и умчалась так же быстро и шумно, как пришла, пообещав от двери, что когда вернется, то тогда уже наболтаются всласть.

Ани некоторое время полежала еще в кровати, соображая, чем ей сейчас заняться. Все родные разбежались по делам — Вася оставалась в поместье, Алинка и Каролина ушли на учебу, Марина — на работу. Заставила себя встать, причесаться, умыться и позавтракать со Святославом Федоровичем, который глядел на нее со странной раздражающей тревогой и спокойно рассказывал о том, чем занимается.

— Отец, — вспомнила Ани, допивая чай, — а ты не знаешь, как дела у Валентины с детьми?

Святослав растерянно моргнул и нахмурился — не сразу сообразил, что речь идет об их соседке в Орешнике.

— Дочка, — сказал он неловко, — я давно им не звонил. Совсем забыл, представляешь? Ох, как стыдно… надо связаться с ними, узнать, может нужно что.

Он покачал головой, стиснул зубы.

— Я позвоню, — проговорила Ангелина успокаивающе. — Может, навещу ее. Хочу увидеть.

— Я с тобой поеду, — тяжело произнес отец. — Как же я так забыл, а? Столько они для нас сделали, а я уехал и даже не поинтересовался, как они живут. Валя в больнице же была, я даже не знаю, что с ней. Полтора месяца ни слуху, ни духу, что они о нас подумают?

Он замолчал — на скулах выступили красные пятна. Но Ани не стала его больше успокаивать. Получилось действительно очень некрасиво и недостойно.

После завтрака она пыталась дозвониться до Валентины — но телефон молчал, будто линия была отключена. После долго стояла у окна, любуясь на прихваченный снежком парк и закутавшись в плед — после жарких Песков она вдруг начала мерзнуть здесь. Перебирала в голове воспоминания, думала, что делать теперь.

И внезапно разозлилась на свое вялое состояние и растерянность. Дела найдутся, вернется Василина, обсудит, решит, за что приняться. А пока нужно обустраиваться заново, снова обретать почву под ногами.

Вызвала горничную, распорядилась подать машину для поездки по магазинам. Но сначала — прислать к ней парикмахера. Чтобы обрезать волосы до привычной длины — чуть ниже плеч. И, жестко остановив вздохи мастера, попытавшейся уговорить ее не отрезать такую красоту, сдержанно наблюдала, как падают на пол длинные светлые пряди и чувствовала, как легко становится ей. А то, что царапает внутри — скоро заживет. И не такое заживало.

В это же время далеко в Бермонте полковник Хиль Свенсен подъехал к воротам Обители Синей Богини. Он сообщил государю, что ему нужен отгул на несколько дней. Демьян не спросил, зачем, только коротко пожелал: «Удачи».

Личная удача полковника зависела от решения женщины, решившей похоронить себя в Обители.

Следов на тонком снегу у ворот было мало — видимо, в зимний сезон поток желающих отречься от мира или найти свою судьбу резко сокращался. Тяжелые, будто мятые ударами снаружи ворота были покрыты иголочками изморози, с озера, где они купались почти месяц назад, тянуло холодком. А он сидел в своей высокой машине и пытался заставить себя открыть дверь.

Он приехал раньше, чем обещал. Не смог больше выносить неизвестности, ждать, гадать, выйдет ли она. Нужно было забирать ее сразу, решить за нее, и все. Если женщине дать опомниться, дать подумать — она может прийти к совершенно неожиданным выводам.

Полковник все это время обустраивал свой холостяцкий дом в пригороде Ренсинфорса с одержимостью, несвойственной ему ранее. Поменял кровать в своей спальне — на широкую, удобную, подумав, решил обустроить еще одну спальню. Если она не согласится жить с ним сразу как жена. Пусть только приедет, пусть только зайдет в его дом хозяйкой. А дальше он справится.

Он выбирал занавески, скатерти и постельное белье, вспоминая, какие цвета она любила и ткани — мягкие, светлые, льняные, — закупался посудой, приобретал драгоценности — десятки украшений, россыпи жемчугов и бриллиантов. Все для нее. И заставлял себя не думать о том, что он будет делать, если она откажется.

Снег похрустывал под ногами, пока он шел к воротам. Постучал тяжелым молоточком — звук вышел гулкий, звонкий, тяжелый. И стал ждать.

— Я за Тарьей, — сказал он матушке-настоятельнице, выглянувшей в маленькое окошко в воротах. — Позовите ее.

— Я спрошу, — мягко произнесла настоятельница, — хочет ли она поговорить с вами.

— Не надо спрашивать, — прорычал Свенсен. — Скажите, что я приехал, чтобы забрать ее домой. Если она не выйдет, клянусь Лесным Хозяином, я зайду за ней сам.

Матушка покачала головой, улыбнулась сочувственно и закрыла окошко. Сколько их, таких же, нетерпеливых и отчаявшихся, приходило сюда, сколько грозились сломать ворота, сколько пытались проникнуть через стену. Но Синяя Богиня хорошо защищала тех, кто искал у нее крова. Никому это не удавалось.

Хиль ждал. Долго, терпеливо, ходил туда-сюда, поглядывал на машину — там были приготовлены для его Тарьи теплая роскошная шуба, несколько коробок с сапогами на все размеры — как определить, какой ей нужен? Там лежали ключи от их дома. Обручальные пары. И свадебные, если успеют сегодня в храм.

Заскрипели шаги за воротами. Он собрался, сжал зубы. Уже знал и понимал, что ему скажут.

— Она не выйдет, — сочувственно сказала матушка. — Она решила остаться здесь. Уезжайте, не мучайте себя.

— Я останусь у Обители, — четко проговорил он, — пока она не откроет ворота.

Настоятельница остро взглянула на него.

— Она сказала, что не беременна.

— Мне все равно, — рыкнул он. И громко произнес ритуальную фразу для открытия пути в Обитель.

Ворота остались на месте.

— Уезжайте, — повторила настоятельница. И добавила печально: — Мне очень жаль.

Он не слушал — уже лез наверх по высоким и мятым бронзовым листам, цепляясь за обледеневший металл, отмораживая пальцы. Не указ нам Богиня, да и все шесть стихий не остановят сейчас. Соскальзывал, срывая ногти, снова пытался, скрипел зубами, ругался. Если понадобится, то он притащит сюда тротил и взорвет эту преграду к чертям.

Попытки с десятой добрался наверх, подтянулся, начал перекидывать ногу — во дворе собрались послушницы, настоятельница сидела у горячего источника со статуей Богини и бьющего фонтана, наглаживая кота и глядя на настойчивого бермана. Качнулся вперед — и получил удар по корпусу такой силы, что отлетел на несколько метров к озеру. Ошалело помотал головой, поглядел на кровоточащие пальцы и снова пошел к воротам.

Сколько раз он поднимался наверх? По стене, по скользкому, покрытому ледяными подтеками от жара его тела металлу? Сколько раз его швыряло о землю — так, что голова уже гудела, а из носа шла кровь, и спина ныла, и ребра? Сколько он оборачивался, бился о равнодушные створки с рычанием и злостью? Сколько просил, умолял богиню, чтобы пустила его?

Свенсен затих только к вечеру, когда сил не осталось даже чтобы дойти до машины. Просто сел спиной к воротам, откинул голову и закрыл глаза.

Он весь месяц знал, что она не выйдет. И когда скупал ювелирные магазины, и когда выбирал кровать — знал.

Сердце болело так, что он не чувствовал левой руки, и он пошевелился неловко, повернулся боком и прислонился щекой к мятой бронзе. И заснул там, на снегу, ощущая, как немеют ноги и как тело становится тяжелым, неподъемным. И презирая себя за то, как жалок и бессилен он сейчас.

После полуночи, под огромной круглой луной, освещающей блестящие ледяными слезами ворота, Обитель дрогнула и тяжелые створки застонали, открываясь. Через некоторое время вышла матушка-настоятельница, покачала головой, поглядела на сопровождающую ее женщину. Та, закусив губу, глядела на бледного замерзшего мужчину, лежащего на снегу.

— Что смотришь, — проворчала настоятельница, волоча тяжеленного мужика за линию ворот. — Помогай. Надеюсь, жив еще. И не отморозил себе ничего. То, что голову отбил — это точно, раз тут помереть решил. Первый раз такого упорного вижу. Чего не вышла-то? Вон какой здоровый, все ворота помял нам.

— Я мужа люблю, — тяжело ответила женщина, хватаясь за обледеневшую куртку и помогая поднять грузное тело. Женщины под внимательным взглядом статуи Синей Богини дотащили его до скамейки. Ворота закрывались долго, с жутковатым воем.

— Мертвому твоя любовь ни к чему, — сердито сказала матушка. — Мертвых надо помнить. А любить живых. Эх… давай-ка его сразу в источник. Там и согреется, и милостью Богини излечится. А потом сама выхаживать будешь. Это тебе послушание, сестра. За жестокосердие и обман.

— Как поняли? — тихо спросила Тарья, снимая с замерзшего куртку, рубашку.

— Я что, беременную за столько лет от небеременной не отличу? — строго сказала настоятельница. — Сказала ему, раз ты так решила. Грех на себя взяла. Эх, Тарья, Тарья. Мертвые не согреют тебя ночами и в старости. А этот, хоть и бешеный — согреет. Ты слушай, слушай, глаза не отводи. Я еще от Богини за вмешательство получу, с месяц поститься придется. Но кто ж вас уму научит?

Полковника, не приходящего в сознание, осторожно погрузили в источник. Тарья разделась, села рядом, придерживая его и растирая сбитые кулаки, тело, смывая кровь с лица. Из окошек келий то и дело выглядывали любопытные сестры, шушукались между собой: виданное ли дело, мужчина в Обители и не по воле Богини! Источник пыхал паром, заволакивающим темный двор, светила луна, матушка то и дело выходила — то сообщить, что приготовила еще одну кровать, то поинтересоваться, как дела и не ожил ли еще упрямец.

Хиль не оживал. Но жилка на виске билась размеренно, лицо распарилось, покраснело, ссадины на костяшках потихоньку заживали, и Тарья обняла его, уперлась ногами, чтобы не соскользнуть в воду, и, поколебавшись, положила голову на грудь — слушать сердце.

И сама не заметила, в какой момент оно застучало быстрее, а крепкие руки вдруг прижали ее к груди — не дернуться и не вырваться.

Но она и не стала вырываться. Мужчине, который готов умереть за право быть с тобой, можно дать шанс.

 

Глава 26

Понедельник, Магуниверситет, Алина

Алинка расстроенно шлепала по шумному коридору универа, перекинув через плечо тяжелую спортивную сумку. Последним занятием была ненавистная физкультура. До зачета оставался месяц, а у нее прогресса практически не было. Да, она чуть ли не пищала от восторга, когда смогла подтянуться первый раз — но что это по сравнению с нормативом в десять подтягиваний? И по бегу она теперь отставала не на три круга, как раньше, а на два. Ну и что?

Тренер опять провела с ней мотивирующую беседу, после которой хотелось только забиться в уголок и поплакать. Вы молодец, Богуславская, но этого мало. Я вижу, как вы стараетесь, но нужно хотя бы по нижней норме пройти. Иначе я не смогу поставить вам зачет. А без зачета вас просто не допустят к экзаменам.

Она вздохнула тяжело, перебросила сумку на другое плечо, достала из кармана телефон и набрала Матвея. На перерыве они уже виделись — Ситников рассказывал ей про дракона, она слушала, затаив дыхание, и стрясла с него обещание, что обязательно позовет, когда ящер прилетит снова. Но сейчас ей нужна была поддержка.

— Доброго дня, малявочка, — прогудел он своим густым и добрым басом. — Ты где?

— Я сейчас к каменам подойду, — грустно сообщила Алинка. — Матвееей, я так расстроена! Придешь меня пожалеть?

— Сейчас буду, — пообещал Ситников. — Всех обидчиков заломаем, не переживай.

«А кого ломать, если ты сама себе обидчик?» — печально думала Алинка, заворачивая к каменным мордам.

— Эгегей, цыпленочек наш! — заорал Аристарх, и стоявший рядом с ним студент подпрыгнул, торопливо отошел от греха подальше. — Мы уж заждались! Соскучились за выходные-то!

— По сплетням ты соскучился, — брюзгливо дополнил его Ипполит. Он, видимо, был сегодня не в духах. — Только и горазд болтать. Чего новенького, козюлечка? — льстиво обратился он к Алине. — Выглядишь, как яблочко румяное.

— Как моченое яблочко, — тоном озабоченной няньки поправил его Аристарх, разглядывая круглыми каменными глазами остановившуюся и достающую влажные салфетки Алинку. — Не приставай, старикашка. Не видишь — расстроена девочка. Ты, красавица, чего, из-за физкультуры нос повесила? Так я тебе скажу, что Наталья Геннадьевна, тренер ваш, на первом курсе жуть какой хилой была. Еле зачет сдала, с пересдачей, со второго раза. А сейчас вот какая крепкая.

— Я-то точно не сдам, — пожаловалась Алинка, со скрипом натирая щеки Ипполиту — тот блаженно закатил глаза, выпятил губы трубочкой. — Если даже каждый день после пар заниматься, то сил и времени на другие домашние задания не останется. Да и не поможет это, — она вздохнула. — Ну не дано мне.

Подошел Матвей, и она пожаловалась и ему, постояла рядом, пока он гладил ее по плечу и по спине.

— Я уже до того дошла, — невесело призналась она, держа Матвея за руку, — что по аптекам в субботу ездила, искала препараты для повышения силы. Но они либо фонят так, что даже мне заметно — а уж препод точно заметит. Либо идут строго под заказ и с рекомендацией врача. Да еще и ограничение — только для тех, кто старше 21. И принимать нужно не меньше двух недель, чтобы эффект был. А Наталья Геннадьевна, — тут она не удержалась, всхлипнула, — так со мной говорила, будто я уже отчислена. Типа не переживай, ты девочка умная, подтянешься и на следующий год поступишь.

Матвей помрачнел.

— Слушай, — оживился Аристарх, — а ты у этого, у рыжего попроси. У Тротта.

Алинка скривилась.

— Ты не морщи нос, цыпленочек, — продолжал тот воодушевленно, — он, как ни крути, перед тобой виноватый, вот пусть и расплачивается, поганец. Подойди и скажи, так и так, гони препарат. Он же их и делает. У него точно есть.

Принцесса передернула плечами.

— Не, я его боюсь. Не хочу даже видеть. Он противный. И не любит меня.

— Хочешь, я попрошу? — сочувственно спросил Матвей. — У нас завтра с утра занятие с ним, я могу.

— А если спросит зачем? — поинтересовалась Алинка.

— Тебе, громадина, только для повышения силы и просить, — скрипуче гоготнул сзади Ипполит. — Ты еще для росту попроси. Скажешь, недокормили в детстве, не добрал своих двух метров.

— Малявочка, — тихо сказал Ситников, — ну не убьет же он меня за спрос. Давай, а?

Она покачала головой.

— Я сама что-нибудь придумаю, Матвей.

Во дворце она первым делом заглянула к придворному магу и спросила у него — не завалялся ли подходящий препарат. Зигфрид объяснял витиевато и многословно, но суть она поняла: достать может, но давать права не имеет, потому что рискует лишиться лицензии из-за предоставления несовершеннолетней. И что ей от него будет больше вреда, чем пользы. Блакориец оказался упрямым, на уговоры не поддался, и Алинка, с досадой стукнув каблуком по полу, пошла к себе. Позвонила «своему» сержанту, спросила, могут ли они позаниматься. И там задала сокровенный вопрос — есть ли вероятность, что она за месяц достигнет нужной формы.

— Вот если бы вы сразу регулярно занимались, — сурово ответил Ларионов, и она почувствовала, что краснеет, — то может и получилось бы. А так у нас всего несколько занятий было. Ну, буду я вас каждый день гонять. Так вы через месяц, ваше высочество, загнетесь. Нагрузку тоже с умом надо давать. А теперь — бегом, ваше высочество, бег — он хорошо от уныния помогает.

Перед сном она долго ворочалась — и тело болело, и все внутри холодело от необходимости обращаться к человеку, который просто посмотреть умел так, что она чувствовала себя надоедливым ребенком. Ворочалась, ворочалась, и так и не решив ничего, заснула.

Вторник, Зеленое Крыло, Иоаннесбург

Лорд Максимилиан Тротт появился в Зеленом Крыле во второй половине дня. Нелюбезно бросил «Здравствуйте» на приветствие полковника Стрелковского, прошел с ним в подвал, к камерам — взламывать очередного заговорщика. В соседней камере, за стеклом, уже допрашивали кого-то из тех, кто уже проснулся, но ему было все равно. Хотелось поскорее закончить с этим и вернуться к себе.

Прошедшее выгорание давало о себе знать до сих пор — вчера он целый день провел в Управлении, вымотался до цветных кругов в глазах, а снять блоки смог не со всех. То, что раньше занимало не более часа, растягивалось на два, и, хотя он уже наизусть знал плетение блока Соболевского, расслабляться не стоило — неизвестно, какие сюрпризы тот мог подготовить.

Он поймал себя на мысли, что сожалеет, что так все обернулось. Но что поделать — каждый выбирает свой путь. И путь, выбранный им, Максом, был бы не понят большинством его сородичей.

Раздражение вызывали простаивающие проекты — мозг его был переполнен идеями, задумками, для которых нужно было сесть за расчеты, вывести формулы, сделать опытные образцы — но пока не были закончены подвисшие препараты, времени на это не было. И он, пытаясь хоть как-то разгрузить голову, заполнял заметками свой рабочий блокнот, выводя острым и четким почерком: «На осн. Баккарис остролистый — инъекции для предотвращения гнойных осложнений после операций» или «Такка готта — согревающее, возможно тоник для работающих в горах и на севере».

Нереализованные идеи вызывали бессонницу — и он накануне, среди ночи, снова принимал свое снотворное. В результате с утра на занятия с семикурсниками в спортзале явился немного заторможенным — и еле отбил спаренную атаку от Поляны с Ситниковым. Разозлился на себя и оставшийся час гонял их так, что парни докастовались до трясущихся рук и бледных губ.

Было неправильно срывать злость на учениках. Неправильно после этого давать студентам своей группы внеплановую проверочную и там же разносить особо отличившихся в пух и прах. Неправильно сцепляться с Алексом по поводу его предложения продолжить работу в университете и в следующем семестре. И уж совсем глупо пугать в очередной раз возникшую на его пути Богуславскую.

Она появилась в опустевшем лектории сразу после занятия. Студенты уносили ноги со скоростью муравьев, бегущих из разрушенного муравейника, Тротт педантично выставлял оценки в журнал — и только услышал неуверенные шаги и то, что кто-то остановился рядом и перевел дыхание, как перед прыжком с высоты.

— Что вам? — он поднял глаза, окинул взглядом подошедшую. Низкие башмаки, юбка до торчащих коленок, расстегнутый пиджак на белой блузке, косички, поджатые губы, очки на зеленющих глазах. И ладонь, отчаянно сжимающая сумку — как спасательный круг.

— З-здравствуйте, профессор, — деловым тоном начала ее высочество. — Можно с вами поговорить?

Она заметно волновалась, но смотрела, склонив голову, как бычок, перед тем, как начать бодаться.

— Я понадеялся, что вы заблудились, — сухо произнес Макс и захлопнул журнал. — Лекция уже кончилась, времени у меня нет. Я ухожу.

Встал, аккуратно придвинул стул на место, поправил канцелярию на столе и пошел к выходу.

— Мне н-нужна всего одна минута, — храбро продолжила первокурсница, потопала рядом с ним, пытаясь поймать его взгляд. — Профессор Тротт! Пожалуйста!

Она забежала вперед и перегородила выход из лектория, прижавшись спиной к двери и схватив ладонью ручку. Макс пожал плечами, открыл Зеркало, шагнул в него — и услышал краем уха тонкий вздох, почувствовал избыточные вибрации и выругался, стабилизируя переход на двоих.

— Вы идиотка? — процедил он, чувствуя, что еще немного и начнет орать. Бледная девчонка стояла посреди его гостиной. Хватала ртом воздух, водила вокруг расфокусированным взглядом — видимо, на такие расстояния еще не ходила. И он с трудом удержался от желания схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть. — У вас, что, не только мозги не работают, но и инстинкта самосохранения нет? Вас могло разрезать на половинки. Или схлопнуть в лепешку. Или рассеять в подпространстве. Вас что, не обучают технике безопасности при работе с Зеркалами?

— Извините, — прошептала она жалко и часто заморгала, сняла очки, потерла глаза. Сделала несколько нетвердых шагов и схватилась рукой за спинку дивана. Макс почувствовал, что звереет. День не задался с самого утра, и сейчас ему меньше всего были нужны капризы высокородной девчонки. Он всегда с трудом переносил нарушение своего личного пространства. А уж непрошеных гостей здесь не бывало никогда.

— Богуславская, — сказал он, стараясь сдерживаться, хотя внутри все кипело от бешенства — да и много там было намешано, — мне вовсе не улыбается просидеть остаток своей жизни в тюрьме. Несмотря на это, сейчас мне действительно хочется вас прибить. О чем вы думали, когда бросались в чужое Зеркало?

— Но мне нужна ваша помощь! Если бы вы сразу выслушали меня, мне не пришлось бы этого делать! — зло и громко крикнула она и несколько раз попыталась надеть очки — руки тряслись, принцесса фыркала. — Я вообще ни за что бы не подошла к вам, если б кто-то другой мог помочь! Я вас вообще боюсь!

— И правильно делаете, — сообщил природник язвительно и поморщился — в ее глазах действительно плеснул страх. — Я, видимо, должен быть польщен. Очень надеюсь, ваше высочество, что у вас вопрос, по крайней мере, жизни и смерти. Только это послужит вам оправданием.

Принцесса вздохнула, замялась, смутилась и внезапно начала краснеть — щеки, уши, лоб под самые волосы.

— У меня ск-коро зачет по физподготовке, — произнесла она наконец, пытаясь казаться спокойной и с надеждой заглядывая ему в глаза, — а я не дотягиваю до нормативов. Я хотела к-купить у вас настойку для повышения физических параметров. Вы же ее разрабатывали. А продать мне никто не продаст. Я ходила уже по магаптекам, там куча ограничений! А мне очень, очень нужно сдать!

Он смотрел на девчонку и не мог поверить своим ушам. Она одновременно и смущалась, и смотрела зло и настойчиво. Дернул рукой, открывая Зеркало.

— Уходите, — приказал Макс сквозь зубы. — Вы потратили мое время из-за этой чуши?

— Не пойду, — упрямо заявила она дрожащим голосом и поежилась под его взглядом, отступила немного назад. — Это для вас чушь. Профессор, — продолжила принцесса светским тоном, пытаясь выглядеть уверенно, — я понимаю, что веду себя неэтично, но я очень прошу вас помочь. Я, если не сдам, вылечу из университета…

— … ко всеобщему облегчению… — процедил он.

— … а я не могу вылететь!

— Объективно, — сухо и язвительно прервал ее Тротт, — обучение прекращают те, кто не дотягивает. Вы не дотягиваете и сейчас, скажем прямо, занимаете чье-то место. И к тому же просите меня стать соучастником обмана. Это не говоря уже о том, что с вашим нестабильным даром, со слабой аурой категорически запрещено использовать любые магпрепараты. Только под наблюдением специалиста, только разработанные персонально для вас, на основе вашей крови. Иначе может произойти что угодно — от простого выгорания до летального исхода. Это азы, ваше высочество, — припечатал он жестко и с каким-то нездоровым удовлетворением увидел, как дрогнули у нее губы — как у маленького обиженного ребенка.

Она уже вся была красная, но стояла и молча слушала, как он ее отчитывает. Только сжимала зубы, кулаки, выпрямлялась и дышала все громче и тяжелее, будто собиралась плакать.

— С таким легкомысленным подходом к обучению, — продолжил он жестко, — для вас будет благом, если вас отчислят, потому что в следующий раз вы решите еще как-нибудь поэкспериментировать, погибнете, а отвечать будет ректор и ваши преподаватели. И ваша охрана. Магическая наука, конечно, вряд ли потеряет от вашего отсутствия, но людей, которые отвечают за вас, жалко.

— Какой вы правильный, — сдавленно и зло произнесла она, — а на самом деле никто ведь не ответил, когда вы поэкспериментировали надо мной в прошлый раз. Тогда вас ничего не остановило! А сейчас вы таким правильным стали, да? Так и скажите, что не хотите помочь, а не подводите обоснование!

— Убирайтесь, — рявкнул он, выходя из себя. Сделал к ней несколько шагов — она сжала кулачки, со страхом вскинула голову — схватил ее за руку и потащил к Зеркалу.

— Отпустите! — крикнула принцесса, упираясь и тяжело топая башмаками. — Профессор! Не надо! Только не опять!

Голос ее сорвался, и она вдруг разрыдалась, громко, испуганно, схватила его за руку, пытаясь оторвать от своего локтя его ладонь, и его как волной холодной окатило — он посмотрел на содрогающуюся в рыданиях девушку, на свои пальцы, впившиеся в плечо — наверняка будут синяки. Что он делает? Что он вообще сейчас делает?

Алина плакала совершенно безнадежно, опустив голову и вытирая тыльной стороной ладони слезы.

— Мне больно, — всхлипывала она, — отпустите. Я сама пойду.

Он дернул рукой, отступил назад, провел ладонью по волосам, выругался матом.

— Какого черта вы вообще пошли за мной! Богуславская! Я же неадекватен!

Принцесса не отвечала. Зеркало рассеивалось, истаивало льдистой дымкой, а он совершенно не понимал, что делать.

— П-ц, — выругался он снова. Пошел на кухню, налил себе воды — из гостиной все еще слышны были всхлипывания. Отпил, с раздражением поставил стакан в раковину. Снял пиджак, расстегнул ворот рубашки.

— Идите сюда, — позвал он, стараясь унять колотящееся сердце. — Алина. Подойдите ко мне.

Никакой реакции на его слова не последовало — и он налил еще воды, сам пошел к ней. Девчонка сидела на полу и сердито вытирала лицо рукавом. Маленькая и жалкая.

— Я вас ненавижу, — сказала она отчаянно, шмыгнула носом и подняла на него почти прозрачный от злости взгляд, — ненавижу, слышите? Я никогда не думала, что могу кого-то так ненавидеть. Вам доставляет радость унижать людей? Я думала, что вы больше не тронете меня… Не подходите!

Макс, не слушая ее, поднял ее с пола, подтолкнул к дивану — она неуклюже плюхнулась на него — поставил перед ней стакан. Сам сел на стул напротив.

— Черт, — сказал он, морщась, — да прекратите вы плакать! Богуславская. Посмотрите на меня, я не могу говорить с вашей макушкой. Да прекратите! Я неправ, извините меня!

Принцесса подняла голову, прищурилась зло — на миг в ее лице промелькнуло что-то неожиданно хищное — схватила стакан с водой и швырнула в него. Макс так обалдел, что уклонился только в последний момент — стакан проехал по виску, вода залила лицо, рубашку, капли дорожкой осыпались на столик. А взбесившаяся принцесса орала «Ненавижу!» и швырялась всем, что попадало под руку — аккуратно стоящий на белоснежной салфетке заварочный чайник, сахарницу — белый песок разлетелся по гостиной, блюдо с печеньем, сложенные газеты. Пнула стол, так, что он ударил его по голеням, вскочила, словно не в силах выносить свое бешенство, вздохнула рвано — глаза помутнели, закатились — и завизжала от ярости, прижав руки к ушам и зажмурившись.

Его как молотом ударило — если бы не щиты, наверняка потерял бы сознание. А так только отшвырнуло со стулом на пол, оглушив на мгновение. Визг не прекращался, набирал обороты, она раскачивалась, вцепившись себе в волосы, и от нее шли такие мощные ментальные волны, что трескались стекла и лопались лампочки в светильниках. Макс ощутил на лице и виске горячее, потрогал — из носа и ушей шла кровь. Кое-как поднялся, укрепил щиты, и пошел к ней — тяжело, как против урагана. Дернул к себе, обхватил со спины за талию, зажал рот ладонью — лицо было горячее, мокрое от слез, а сама девушка — совершенно прямой, одеревеневшей, погруженной в какой-то странный транс. И он не придумал ничего лучше, как влезть в бушующее силой сознание и погрузить ее в сон. И когда она обмякла — уложил на диван, огляделся ошалело, снова выругался. Вытер влажную от ее слез руку об рубашки и посмотрел на спящую.

На пожизненное он уже наработал. Если ее уже не ищут, то скоро начнут. И уж точно узнают, что к нему в лекторий она зашла, а обратно ни один из них не вышел.

Алина проснулась резко, как по щелчку. Открыла глаза — все расплывалось, щеке, прижатой к коже дивана было горячо, и голова болела, и все тело было слабым, вялым.

— Только не кричите снова, — раздался голос где-то над ней. — Считайте, что вы уже мне отомстили сполна.

Тротт вложил ей в ладонь очки, и она села — голова кружилась — нацепила их, присмотрелась.

В гостиной был разгром. Все окна, стекла в шкафах были покрыты мелкой сетью трещин. Сам хозяин оттирал мокрым полотенцем кровь с лица — красные пятна были и на мокрой рубашке, и на полу.

— Перед вами сладкий чай, выпейте, — приказал он, вытирая шею, — вам нужно восстановиться. Я добавил туда тоник. Он безопасен для вас.

— Сколько я была без сознания? — прошептала она сорванным голосом. Взяла чашку, попробовала чай — вкус был приятный, травяной, и запах шел успокаивающий. С первым же глотком в глазах просветлело, тело подобралось, перестало дрожать.

— Минут десять, — ответил инляндец. — Как вы себя чувствуете?

— Вам не все равно? — огрызнулась она хрипло и сделала еще глоток. — Я хочу уйти.

— Пока я не удостоверюсь, что вы себе не навредили, — сказал он жестко, — вы отсюда не уйдете.

— Я пожалуюсь на вас в отдел магконтроля, — заявила Алина внезапно. — Вы же опасны для общества, профессор.

— Пока я опасен только для вас, — сообщил он мрачно и многообещающе. — Пожалуетесь, но сначала я вас осмотрю. Снимите пиджак. Я наверняка наставил вам синяков.

Она фыркнула и сделала еще глоток.

— Богуславская, — сказал он бесстрастно, — если вы не послушаетесь, я отправлю вас в стазис и раздену сам. И тогда уже не плачьте. Мне терять уже нечего, а вы можете потерять здоровье.

— Отправляйте, — пробурчала она, не поднимая глаз.

— Хорошо, — согласился он легко. Крутанул ладонью — и принцесса замерла. Зашел сзади, за спинку дивана, вытащил из ее пальцев чашку, потянул один рукав, другой. Дыхание у нее было рваным и злым. Наверное, убила бы, если б могла.

— Я действительно поступил некорректно, — говорил он, а она вспоминала все ругательства, которые знала, — еще раз приношу свои извинения.

«Ненавижу. А ведь думала, дурочка, что он хороший».

Инляндец расстегнул манжет на той руке, за которую он схватил ее, закатал выше, до самого плеча.

— Если вы желаете, вы вполне можете написать заявление, — продолжал он равнодушно, — я не буду отрицать свою вину.

«И напишу. Обязательно напишу! Сразу, как вернусь!!»

Прохладные пальцы прикоснулись к ее коже, и она скосила глаза. Чуть выше локтя наливались багровым пятна синяков.

«Больно-то как».

Руку стало покалывать, по мышцам полилось тепло.

— Если вы примете мои извинения, я могу сделать для вас то, что вы просили. Но для этого мне нужна будет ваша кровь.

«Пошел ты со своей помощью, профессор!»

— Я, кстати, слышу ваши мысли, — ровно проговорил он.

«Это хорошо. Не трогайте меня. Мне противно».

— Потерпите. Надо еще подумать, куда вас возвращать. В лектории наверняка уже идет следующее занятие.

«В Зеленое крыло, профессор. Сразу расскажу Тандаджи о том, какой вы мерзкий гад. И урод.»

— Как скажете, принцесса.

Холодные пальцы прижались к ее вискам, и голове тут же стало легко — будто кто-то открыл ставни и пустил в душное помещение свежий воздух. А затем от его рук потекла пульсирующая энергия — и тело начало оживать, покалывать бодростью, как после хорошей прогулки в лесу.

— Вам нужно поесть.

«Мне сейчас кусок в горло не полезет. Дурацкая ситуация. Сама ведь во всем виновата, на самом деле. Знала же, что он тебя недолюбливает».

— Богуславская, — сказал он суховато, не отнимая рук от ее висков, — мне нет до вас дела, поверьте. Я вообще не очень жалую людей. Но в произошедшем виноват я и только я один. Нелепо снова извиняться, но я все же прошу прощения. Я не сдержался. Если есть что-то, чем я могу загладить свой поступок, то я готов вас выслушать.

Макс отошел от застывшей Алины, снял стазис. Она молча раскатала рукав, махом допила тоник, взяла пиджак и встала.

— Обратно в университет отправьте меня, — сказала она тоненько и сипло, стараясь сделать голос ровным и уверенным. Сердито взглянула на него, — и я усвоила урок, лорд Тротт. Больше я к вам не обращусь.

— Очень на это надеюсь, — сдержанно ответил Макс и внимательно глянул на нее, словно ожидая буйной реакции. Она промолчала, поглядела на него, сощурившись, хотя очень хотелось крикнуть в ответ, что это все из-за него. — Послушайте, Богуславская, — продолжил он заметно мягче, шагнул вперед и поморщился — под ногами хрустел сахар. — Ни один предмет не стоит того, чтобы гробить свое здоровье. Магпрепараты не зря назначаются специалистами и в исключительных случаях. Даже безобидные тоники, повышающие работоспособность, дают такой откат, что вам нужно потом неделю спать на два-три часа дольше, чтобы привести организм в норму. Стимуляторы физической силы показаны только при усиленной нагрузке после истощения, и доза, и интенсивность занятий рассчитываются исходя из изначального веса человека, потому что если заниматься недостаточно, то можно заработать нервические припадки, а если чрезмерно — у человека может начать отключаться нервная система. Это очень опасно. Про выгорание и смерть я вам уже сказал. Хорошо, что вы не купили препарат где-нибудь из-под полы.

Алина слушала, надеясь, что не краснеет снова и что удается держать лицо. Потому что опять было обидно слушать наставления и поучения. Тем обиднее, что он был прав.

— Вы услышали меня? — требовательно спросил профессор.

— Да, — буркнула Алина и неловко переступила с ноги на ногу. Ей было невыносимо оставаться здесь. — Извините, что вторглась к вам в дом. Откройте, пожалуйста, Зеркало, и я уйду.

— Сначала приведите себя в порядок, — опять почему-то недовольно произнес лорд Тротт. — На вас смотреть страшно. Ванная слева по коридору. Идите же!

И она послушно пошла. Заперлась в стерильной белоснежной ванной, вдохнула оглушающий запах чистоты. Ни пылинки нигде, ни капельки. Полотенца вывешены на одном уровне, рядом с блестящей раковиной — аккуратно лежащий на подставке бритвенный станок, пена, брусок белого мыла с тонким запахом талька. Побрызгала себе в лицо холодной водой, погляделась в зеркало — глаза красные, как у кролика, лицо все в пятнах, губы бледные, волосы растрепанные. Достала из сумки расческу, расплела косички, примостилась на поддон стеклянной душевой кабинки и начала расчесывать волосы.

В голове была тысяча вопросов. И все хотелось задать. Как выглядел ее срыв? Как у сестер? Что испытывал профессор? Каким образом могут случаться такие разрушения? Есть ли возможность вызывать такое состояние без эмоционального напряжения? И что ей, в конце концов, делать с этой несчастной физкультурой?

Принцесса расстроенно тряхнула волосами и откинулась на дно кабинки. Ощущение было немного нереальное и волнующее, будто она тайком пробралась сюда и наблюдает то, что обычно скрыто от публики. На полочках стоял тонкий черный флакон шампуня, висела мочалка, слабо пахнущая все тем же мылом, и Алинка протянула руку, качнула ее. Влажная. Она вдруг представила, как Тротт по утрам моется тут и наморщила лоб. Все правильно, у него просто не может быть ванны, в которой можно расслабиться, полежать в свое удовольствие. Он и сам такой же стерильный и функциональный, как это помещение.

Из-за двери доносилось какое-то странное жужжание, а она лежала, дышала чистотой и прохладой и не хотела подниматься. И заплетать косы обратно было лень. А еще ей было немного страшно. Потому что сегодня она ощутила такой шквал совершенно недетских, злых эмоций, что чуть не захлебнулась. Как будто все, что она испытывала до этого, было таким же мягким, как плюшевый мишка по сравнению с рычащим зверем.

Она тихо прошла обратно по коридору, осторожно выглянула в гостиную. Профессор Тротт стоял спиной к ней и пылесосил. Он закатал рукава, и выглядел таким же собранным и методичным, как и когда отчитывал ее. И пятая Рудлог, глядя на него, со всей очевидностью поняла, что не пойдет она никуда жаловаться. Просто сохранит это происшествие в памяти. И сдаст эту проклятую физкультуру сама, чего бы ей это ни стоило. И обязательно доучится в университете, и получит высший балл при выпуске. Займется исследованиями. И когда-нибудь, пусть через много-много лет, они встретятся на какой-нибудь научной конференции, и он обязательно пожалеет. И скажет ей, что был неправ. И что если бы ее не было, магическая наука бы много потеряла. Обязательно.

Пылесос перестал шуметь.

— Куда лучше, — сказал Тротт сухо, прерывая ее мысленный манифест. Задержал на мгновение взгляд на ее распущенных волосах, посмотрел на лицо. — Куда вас, ваше высочество? В Зеленое Крыло?

Опять язвил, но Алина не отреагировала — даже жалко как-то стало его. Такого мерзкого, сжатого, никого не любящего и которого тоже никто не любит.

— В университет, — повторила она с достоинством и воистину королевской снисходительностью. — Надеюсь, меня еще не хватились.

Ее не хватились. Не так много времени прошло, как оказалось — какие-то полчаса. Она вышла к ожидающему ее водителю, доехала домой. И первым делом позвонила сержанту Ларионову и потребовала провести занятие прямо сегодня. И дальше, целый месяц — по два раза в день, утром и вечером. А если сержант будет против, то она начнет бегать сама. В конце концов ее сестра, Василина, за месяц въехала в управление страной, а это посложнее отжиманий будет.

Максимилиан Тротт, проводив незваную гостью, укрепил стекла в гостиной — время на замену он сможет найти только на выходных. Составил посуду в раковину, прошел в ванную, снял влажное полотенце, сразу кинул его в стирку, поправил мыло и с неудовольствием увидел две веселенькие резиночки с пластмассовыми божьими коровками для украшения, лежащие около раковины. Поморщился и выбросил их в ведро. И вздохнул с удовлетворением — теперь вокруг все было правильно и тихо, как раньше. Осталось только завершить задание для Зеленого крыла и забыть обо всем, кроме работы. Работа несла привычные и приемлемые эмоции, без дури и всплесков.

Но перед тем, как открыть Зеркало в Управление, он все же позвонил Алексу. Извинился и неожиданно для себя пригласил вечером собраться всей четверкой у него. Просто так, без всякого повода.

— Кажется, я привык, что у меня тут обитает толпа народу, — сказал он в ответ на веселое недоумение друга и вопрос, не заболел ли он. — Хватит ржать, Данилыч, иначе я передумаю.

В Управлении он пробыл до вечера. Размеренно снимал блоки, переходя из камеры в камеру. И, уходя к ожидающим его друзьям, конечно, не видел, как мимо окон ведомства по дорожкам, освещенным фонарями, раскрасневшись, пыхтя и сжав зубы, пробегает пятая принцесса дома Рудлог.

Мартин, Алекс и Виктория сидели рядышком на диване в его гостиной, выжидательно, как почтительные школяры за партой. Пили вино, и когда он вышел из Зеркала, уставились на него с одинаковым выражением нетерпеливого любопытства.

— Я в душ, — буркнул он и, не останавливаясь, прошел мимо, к ванной.

— Мы тоже рады тебя видеть, Малыш, — крикнул ему в спину Мартин. — Ты такой гостеприимный!

Он усмехнулся. На самом деле устал ужасно, и идея пригласить друзей уже не казалась удачной. Но эти трое удивительным образом удерживали его в нормальной жизни.

— Итак? — тоном доброго следователя спросил Алекс, подавая вернувшемуся Тротту бокал с вином. Вики поглядывала на Макса из-под опущенных ресниц и легко улыбалась. А Мартин перебрался на кресло и расслабленно развалился там, как кот на печке. Время от времени он оглядывался и восхищенно цокал языком.

— Что? — сухо поинтересовался инляндец, усаживаясь на стул.

— Ты ничего странного вокруг не видишь? — со смешком продолжил Свидерский.

— Вас вижу, — мрачно ответил он, — второй раз за три дня. И это очень странно.

— Это он психанул так, — авторитетно «догадался» Мартин и все снова посмотрели на треснувшие окна, стекла в мебели. — Наверное, пятно на рубашке обнаружил.

Алекс хохотнул, Виктория заулыбалась уже откровенно, и Мартин тепло посмотрел на нее.

— Не заставляйте меня придумывать отговорку, — Макс невозмутимо отпил из бокала. — А о реальной причине я не хочу говорить.

— Я его сейчас придушу, — зловеще пообещал фон Съедентент. — Я же сдохну от любопытства. Макс, ну хоть намекни? Что-то из препаратов взорвалось? Твои деревья решили потребовать выходной и ломились в дом? Ты решил поменять обстановку? На тебя напали?

— На все гипотезы «нет», Март, — занудно ответил хозяин дома. — Напиши мне список, обещаю, я отмечу галочкой ту, что будет правдива.

Барон тряхнул головой и сощурился.

— Судя по всему, — сказал он серьезно и медленно, — тут что-то совсем невероятное произошло. Что никому даже в голову не придет. Хм.

И все трое с почти осязаемым задумчивым интересом глянули на друга. Так, будто он на перекрестье трех прицелов оказался. Но он пожал плечами и наклонился, чтобы положить себе закусок.

— А давайте его свяжем и побьем? — предложил Мартин азартно. — Он же издевается над нами. Данилыч, — он вскочил, — заходи справа!

— Ага, — охотно согласился ректор МагУниверситета, обладатель кучи наград и регалий. Поднялся, и они с двух сторон пошли на друга.

— Спокойно, — ледяным тоном произнес Тротт, качнувшись на стуле, дернул уголком рта, почти улыбнувшись. На всякий случай поставил бокал, встал — чтобы тут же отпрыгнуть от Мартина, попасть в руки к Алексу, стряхнуть его с себя. Через несколько мгновений образовалась настоящая куча мала — господа маги завалились на пол, пытаясь скрутить несговорчивого инляндца. Слышалось пыхтение, сдавленные возгласы — когда в шутливой борьбе кому-то перепадало, и уже непонятно было, кто кого пытается заломать.

Виктория, спокойно допивающая свой бокал, закатила глаза с видом воспитательницы сада для умственно отсталых, изящно скрестила ноги и вздохнула. Подождала еще немного со скучающим видом — мужчины уже поднялись, Март ржал как конь, стоя в сторонке, пока Алекс и Макс, сцепившись, двигались по гостиной, пытаясь отшвырнуть один другого. Треснувшие стекла угрожающе позвякивали, с грохотом двигалась мебель, на которую они натыкались.

Она никогда не понимала этих дружеских потасовок и, если честно, страшно боялась, что когда-нибудь одна из них перейдет в настоящую, и они все передерутся и разругаются всерьез.

— Мне уйти? — сурово и громко спросила Вики. — Как дети, честное слово!

Маги замерли и с видимым сожалением отпустили друг друга.

— Да ладно тебе, Виктория, — Свидерский, пытаясь отдышаться, двинулся к дивану, Март одобрительно хлопнул Тротта по плечу, тоже сел. — Когда еще подурачишься?

— Я от Марта всего ожидаю, но от тебя, Алекс? — отчитывала ничуть не смущающихся друзей черноволосая волшебница. — А ты, Макс?

— Совершенно с тобой согласен, — сухо сказал Тротт и усмехнулся. — Безобразие.

— Только ты, матушка, нас уму-разуму научишь, — ехидно взвыл фон Съедентент и осекся, наткнувшись на строгий взгляд подруги. — Ладно, Вик, не сердись. Ты у нас всегда в центре внимания. Даже когда мы друг друга мутузим. Видишь, какие мы послушные? Давайте заслушаем Алекса, раз Макс не хочет колоться. Данилыч, чего намедитировал? Ты сегодня странный какой-то. Не доведут тебя до добра эти тидусские техники.

— А ты попробуй, Март, — беззлобно предложил Свидерский. — Для душевного спокойствия самое то.

— Да уж, — блакориец помрачнел, — мне, чувствую, скоро понадобится. Доведут меня эти придворные с их причудами. И его величество с его неиссякаемой энергией. Хорошо хоть, — он хмыкнул, — что Малыш не отказался помочь пар спустить. А то я уже хотел просить прибить меня и прикопать где-нибудь.

— С удовольствием, — согласился Тротт и налил себе еще вина. — Только в нынешней ситуации ты ж нежитью поднимешься. А я уже привык к тебе в человеческом облике.

— Я знал, что ты меня любишь, — сентиментально заявил фон Съедентент и широко улыбнулся. Повернулся к ректору. — Алекс? Поделись обретенными крупицами мудрости, не жадничай.

Свидерский покачал головой.

— В трансе все идет образами, и поди пойми, то ли это чувственная метафора, то ли реальное предсказание. То ли было, то ли будет еще. То ли вариант будущего, то ли единственное возможное развитие событий. Я видел прорывы, много прорывов. Чудовищ с всадниками на спинах. Миллионные армии. Пожарища. Буйство стихийных потоков. И чудовища эти очень уж напоминали тха-охонга на балу у Рудлогов.

— Да, — серьезно сказал Мартин, — занятная была зверушка. Таких десяток — и столицу вырежут дочиста.

— Вот-вот, — хмуро произнес ректор. Друзья слушали его внимательно, Макс едва заметно сжал зубы. — А я видел сотни, если не тысячи. Тысячи — если учесть, что обычно прорывались единицы. И только в местах геоактивности — мы не говорим сейчас о демонических прорывах, потому что их природа в принципе непонятна, только о приходах материальных существ. А сейчас что мы имеем? Посреди равнины, в защищенном королевском дворце, из-за какого-то манка. Видимо, грань между нашим и нижним миром истончается, образуются лакуны. И сил королевских домов не хватает, чтобы удержать эту грань.

— Движение миров, — суховато перебил его Тротт. — Я давно интересуюсь этой темой. Общался с коллегами из института пространственных исследований. По их гипотезе, Вселенная состоит из миров, резонирующих друг с другом. Чем ближе мир по строению, энергетическим свойствам, тем больше вероятность, что будут открываться переходы, хотя он может находиться вообще в другой галактике. Время от времени планеты попадают в точки противовеса и начинают колебаться в одинаковых частотах. Тогда-то и открывается пространственный переход, который мы называем прорывом. Но миров, которые резонируют с нашим, несколько, и только один имеет с Турой длительную сцепку. Вселенная постоянно движется, планеты входят в резонанс и расходятся, а здесь такое ощущение…

— … что что-то удерживает наши миры в постоянной связке, — закончил за него Алекс.

— Так что, — напряженно поинтересовалась Вики, — стоит ждать нашествия из другого мира? Так надо же сообщить властям!

— А что сообщать, Вик? — Алекс повертел бокал в руках. — Магическая международная комиссия и так работает, не я один такой умный. А по факту мы имеем мои смутные видения и несколько настораживающих случаев — усиление демонической активности, призвание тха-охонга. Связано ли с этим всем массовое поднятие нежити, вот что мне интересно. Ведь волна не стихает — не успевают зачистить одно кладбище, как поднимается другое, и все чаще и больше. И ладно бы только кладбища — в земле лежит куча костей, потенциальный материал для нежити. Если поднимутся все — человечество будет уничтожено. И вот что я думаю, — он потянулся за бутылкой, налил себе. — Не является ли ослабевание стихии смерти тем самым ключиком, который объясняет и связывает все это? И истаивание грани между мирами, и тем, что сил наследников богов не хватает для удержания равновесия? И если так, что мы можем сделать? Достать из кармана Черного Жреца? Восстановить династию Гёттинхольд? Так трон Блакории занят — даже при условии, что удастся найти потомка с сильной темной кровью. Но будь даже на троне чистокровный потомок Черного, какой в нем смысл, если отклика от Жреца нет?

— Короче, — мрачно сказал Мартин, — похоже, грядет конец света. Пошерстить, что ли, литературу на предмет предсказаний? Что там у нас есть по тематике? Тидусские эпосы, бермонтские свитки, серенитские скрижали… По книге Триединого можно посмотреть. Займусь, — резюмировал он коротко.

Макс молчал.

— А, может, опять к Деду Алмазу? — тоскливо спросила Вики. — Уж старшие-то должны чувствовать и понимать, что происходит. Может, они уже действуют, просто нас не сочли нужным поставить в известность? Черныш, например, плотно в этой теме увязан.

— И к Деду схожу, — пообещал Свидерский. — Хоть он и послал меня один раз. Каждый раз, когда хочу с ним связаться, слышу его «сами, все сами».

— Меня с собой возьми, — вдруг попросил Макс. — Не забудь, Данилыч.

— Возьму, — сказал Алекс. — Он всегда питал к тебе слабость, может, отвлечется от своих небес.

Друзья посидели еще немного, обменялись новостями по работе. Но разговор не клеился, и воздух будто наливался тяжестью и безнадежностью. Даже Мартин бросил шутить и напряженно размышлял о чем-то, хмурил брови. А Алекс, глядя на тех, с кем столько было пережито, думал о том, что в этот самый момент миллиарды людей продолжают есть, пить, спать и веселиться. Тогда как им четверым точно обеспечена бессонница перед лицом новой угрозы. И что не знаешь, что лучше — быть знающим и нести ответственность за судьбы мира, или жить себе обычным человеком, не соприкасаясь с жутковатыми и бездонными истинами.

 

Глава 27

Все тот же вторник, Зеленое крыло, вечер.

— Вот какая история вырисовывается, Майло, — говорил Стрелковский, сидя в кресле напротив начальника разведуправления и попивая кофе. — Допросы проведены почти со всеми, еще пять проснутся завтра, но, думаю, это роли особой не сыграет. Хотя нам каждая крупица информации важна. Но картина уже понятна.

— Охотно делятся? — поинтересовался Тандаджи, поглядывающий на часы. Он продержался ровно два дня, пытаясь приходить домой вовремя. В результате дела начали расти как снежный ком, он дергаться, и Таби с утра опять наворчала на него: «Лучше задерживайся, но приходи добрым, чем вовремя, но таким нервным».

Сейчас время приближалось к восьми. По сравнению с его обычными задержками почти ничего, если со Стрелковским все обсудят сжато.

— Пытаются торговаться, конечно, — усмехнулся Игорь, — куда без этого. Но у них там все повязаны. Крепко и умно Соболевский все организовал. Консультировал одного по финансовым операциям, привязывал к себе договорами, тот приводил второго. Что удивительно, прогнозы были точны, они на его консультациях миллионы делали. Вот и сгубила жадность. Сначала по его наводке принимали участие в крупных махинациях, потом крепко садились на крючок. Он им подал на блюдечке простую мысль — что какими бы богатыми и могущественными они ни были, все равно страной управляют другие. Аристократы. И ни миллионы, ни миллиарды не сделают их кровь голубой и не позволят взять в руки власть. Конечно, у них у всех были прикормленные люди в министерствах, список в папке, — Стрелковский кивнул на стол, — сам решай, как накрывать. Но одно дело — действовать через кого-то, а другое — самим клепать законы и разрешения, способствующие личному бизнесу.

— История повторяется? — задумчиво сказал Тандаджи и внимательно посмотрел на Игоря. — Дай я угадаю. Соболевский в премьеры метил, а этим обещал министерские посты?

— Про премьерство ничего не скажу, это лишь догадки, — Игорь чуть поморщился. — Они хорошо прижали Минкена в последний год, до этого подбирались и окружали. И явление королевы, и необходимость в том, чтобы на троне сидела кровь Рудлог, спутало все планы. Вот и начали действовать резко. Только смысл, Майло, я никак не уловлю смысл. Зачем травить принца-консорта? Зачем похищать младших принцев Рудлог? Зачем пытаться убить глав всех королевских домов континента, если все равно короны наденут наследники?

Он перевел дыхание, глотнул кофе.

— Добавь сюда задание для принцессы Полины о похищении подвески. Зачем она была нужна демону? И, кстати, я навел справки — попытки воровства прекратились. Еще это чудовище, тха-охонг — никто из допрашиваемых понятия не имеет, что это, и никаких намеков вспомнить не может. Связан ли он с Соболевским, или это происшествие совсем из другой оперы? Такое ощущение, что мы видим только первый слой — перехват власти, смена принципа формирования Высокого Совета, возможное премьерство Соболевского, но не видим второй. Зачем им кровь принцесс?

Тандаджи слушал внимательно, кивал размеренно.

— А это, я надеюсь, мы у демонят узнаем, полковник. Когда инляндец их вскроет.

— И я надеюсь, — согласился Игорь невесело. — Но вряд ли эти дети что-то знают о делах нашего обезглавленного друга. А ведь, Майло, ситуация наша практически один в один повторяет то, что происходило семь лет назад. Только сейчас все было куда изящнее и тише. Тогда, — он сглотнул, лицо застыло, — у меня тоже не было мысли, что Смитсен желает Ирину… Ее Величество уничтожить. Скорее — ослабить, вынудить принять его условия, позволить встать во главе страны, оставив ее для декорации на троне. Де-факто, смерть ее, скорее, была случайной. Я так думаю, — сказал он тяжело.

Тандаджи деликатно опустил глаза, снова посмотрел на часы, на рыбок.

— Еще, — сказал Стрелковский, возвращаясь к деловому тону. — Расшифровка звонков в доме Соболевского. Звонили ему со всех стран, Майло. А вот разговоры велись вполне светские, деловые.

— Это ничего не значит, — буркнул Тандаджи. — Вполне могли обсуждать погоду или биржевые новости, а иметь в виду покушения и планирование преступлений.

— Вот именно, — кивнул Стрелковский. Ему было легко — с Тандаджи они всегда находились на одной волне и понимали друг друга почти без слов. — Мы в любом случае понимаем, что связи у него обширнейшие. Надо пробивать абонентов в других странах.

— Это уже по твоему ведомству, Игорь, — произнес тидусс веско, — хотя и здесь нам придется работать в связке. Твоя задача — активизировать работу Международной комиссии служб госбезопасности. Буксует, чиновникам только дай возможность забюрократизировать все. А организация должна быть полезнейшей. Очевидно, что нам не хватает информации, чтобы увидеть всю картину. Ты-то что сам думаешь?

— Думаю, — ответил Игорь медленно, снова отпил кофе, — точнее, интуиция кричит, что все это звенья одной цепи. Что есть какая-то цель, для достижения которой нужно либо уничтожение всех монархов, либо подвеска, либо кровь потомков Красного. Либо все вместе взятое. А вот что это за цель — не понимаю.

Майло помолчал, раздумывая о чем-то, и все-таки решил поделиться:

— Две недели назад, после нападения тха-охонга, собрался королевский совет, на котором я присутствовал, — сказал он неохотно. Он не любил без весомой причины выдавать секретные сведения, но сейчас ситуация требовала откровенности. — И император Хань Ши высказал те же догадки, что и ты. «Цель одна, решений несколько, — процитировал он на память, которая всегда была превосходной, — вероятно, для их целей нужна либо живая кровь Рудлог, либо вдовая ты, — это он про королеву Василину, Игорь, — которой можно подобрать подходящего мужа, или перехватить управление страной, либо временное безвластие, которое ослабит стихийный щит над континентом». И еще, Игорь, — тидусс поколебался. — Информация только для тебя.

— Ты же знаешь, что от меня не уйдет, — поторопил его Стрелковский.

Тандаджи кивнул.

— У Ее Величества было видение, связанное с божественным промыслом. И там прозвучало: «Что кровью закрыто, то кровью и откроется». Непонятно, имеет ли это какое-то отношение к нашей проблеме. Но, — тидусс остро глянул на собеседника, — ты же имеешь возможность спросить.

— Имею, — подтвердил Игорь с сомнением, — но боги крайне редко напрямую вмешиваются в жизнь людей. У них, скажем так, есть лимит на вмешательства, и расплата за них очень сурова. Поэтому решения должны принимать люди и нести на себе ответственность вместо богов тоже. Наши небесные господа могут лишь подталкивать издалека, формировать цепочки событий, но выбор все равно делает человек. Мне трудно говорить, чтобы не сказать лишнего, Майло, — он остановился, подбирая слова. — но, поверь, ситуация должна быть глобально экстремальной, чтобы они вмешались прямо, нарушили поток событий.

— Всемирное поднятие нежити экстремальной, видимо, не считается, — пробормотал Тандаджи с некоторой ехидцей.

— Вероятно, — спокойно произнес Игорь, ничуть не обидевшись, — они считают, что люди сами справятся. Хотя кто знает божественные замыслы, Майло? Возможно, они действуют, прямо сейчас даже, через нас с тобой.

— Хотелось бы, чтобы действовали поактивнее, — парировал Тандаджи недовольно. Разговор неожиданно, но верно клонился в сторону теологического спора. — У нас, в Тидуссе, все куда проще устроено. Богов в доступности нет, а наши великие духи легко помогают — за дорогую жертву, правда. Если для бедняка такой жертвой могут стать последние ботинки, то богачу придется отдать то, что он действительно ценит. Часто тоже не обратишься, но мы всегда знаем, что за нами приглядывают. А тут… равнодушие какое-то. На юге на днях поднялось кладбище, опоздали военные буквально на несколько минут — и несколько домов в деревеньке вырезали. Полностью. Семьи с детьми. Чем они виноваты? Почему в таких случаях не вмешаться? Хотя не мне говорить, конечно, на моей родине и пострашнее вещи творятся. Вот и задаюсь я вопросом — зачем вообще нужны боги, если к делам людей они безразличны?

— Я тоже так думал, — возразил Стрелковский. В глазах его тидусс увидел опасный фанатичный огонек. — До того, как получил семь лет на осознание, друг. Если бы за нас все решали, оберегали от всех опасностей и несчастий, человечество перестало бы развиваться. Мы бы до сих пор бегали в шкурах и пребывали бы в младенческом состоянии разума. А так… мы, наверное, получаем опыт. Страшный, болезненный, часто невыносимый и смертельный. Что делать — это свобода выбора, данная нам Триединым. Мы действуем сами, и ответственность несем тоже сами. И идем дальше, преодолевая трудности и становясь умнее, лучше, развитее. Что говорить… даже к своим потомкам боги снисходят крайне редко, и то, как наблюдатели. Иначе бы не было столько смертей среди наследников Великих Стихий. Я тоже часто спрашивал себя… — голос его дрогнул, — почему Красный не спас ее, почему допустил?

Он снова замолчал, двинул желваками. Тандаджи ждал, заставляя себя не открывать рот, чтобы не сбивать фактически первые душевные откровения друга. И размышлял о том, что на стезе психолога он, Тандаджи, точно стал бы очень востребованным. Кабинет, что ли, так на всех действует, что здесь начинают говорить о самом сокровенном? И не предложить ли для закрепления успеха Стрелковскому выпить — недавно купленная бутылка уже ждала своего часа в ящике стола. Но не успел он озвучить коварное предложение, как Игорь справился с собой и продолжил уже по теме, вызвав в душе собеседника даже некоторое разочарование невозможностью провести алкоголетерапию. Таби бы поняла. Наверное.

— Максимум, на что можно рассчитывать, — говорил Стрелковский, — на символические видения, если к тебе снизойдут, на знаки, на удачливость. Чем смутнее знак, тем меньше расплата для пославшего его. Тем не менее, я поговорю с Его Священством, обещаю. Людям-то помогать нам никто не запрещал. И попробую добиться аудиенции у Хань Ши. Где, как не во владениях Разума должны знать ответ? И еще… — он вздохнул, — Синяя Богиня чаще, чем ее братья, бывает на Туре и чаще не проходит мимо просящих о помощи. Съезжу и на Маль-Серену, обращусь к царице Иппоталии. Возможно, она сможет задать вопрос своей госпоже. И получить ответ.

— Дробжек с собой возьми, — как-то невпопад предложил тидусс. Взгляд у него был кристальной простоты и прозрачности. — Там на юге море еще теплое, ей будет полезно.

Игорь моргнул несколько раз, возвращаясь из религиозных истовых высот к реальности, недоуменно посмотрел на начальника разведуправления.

— Все не уймешься, Майло?

Тидусс тонко улыбнулся.

— Я никогда не уймусь. У меня ведь Таби беременна, Игорь.

— Ого, — недоверчиво произнес Стрелковский, — ну ты даешь. Поздравляю.

— Вот я и говорю, — невозмутимо продолжил Тандаджи в том же ироничном тоне, — что очень хочу и тебе сказать «ну ты даешь», полковник. Орущие и писающиеся младенцы быстро привязывают тебя к реальности и смиряют печаль. А прекраснее твоей женщины, кормящей грудью твоего ребенка, нет ничего. Если ты можешь за этим наблюдать открыто и ежедневно, — добавил он уже жестко, прямо глядя собеседнику в глаза, — а не подглядывать урывками, друг мой.

Игорь предупреждающе и зло сверкнул глазами, встал.

— До завтра, Майло.

— До завтра, друг, — сказал Тандаджи ровно. — Спасибо за просвещение. Будем работать усерднее, раз нашим небесным господам не до того. А про Маль-Серену подумай, — добавил он уже в спину уходящему полковнику, — безотносительно моих попыток сосватать тебе Люджину. Если она рвется на работу — очень обрадуется.

— Подумаю, — сухо произнес Стрелковский и вышел.

А начальник разведуправления, по совместительству штатный врачеватель душ, покормив рыбок, заторопился домой. К жене.

Личный водитель уже ожидал начальника в прохладном и гулком гараже Управления, стоя рядом с черной, приземистой и неброской машиной. Она и должна была выглядеть как продукт массового авторынка, лет десять уже колесящий по дорогам. Обыватель бы не обратил на нее внимания, зато специалист сразу бы отметил и бронированные стекла, и укрепленные борта, и — если бы ему дали покопаться в двигателе — возможность быстро набирать не одобряемую законом скорость. Был внутри и тайник с оружием, и переговорный пункт. Маленький штаб на колесах.

Тандаджи сел на заднее сиденье, расслабился, прикрыл глаза. Машина с умиротворяющим рычанием двинулась. В голове мелькали детали текущих дел, и он отрешенно рассматривал их, делал мысленные пометки что-то перепроверить, уточнить. Но в конце концов размышления вернулись к Стрелковскому.

Тидуссу совсем не нравилось то, что он видел в глазах бывшего начальника.

Пустоту. Такая была у стариков, смертельно больных и приговоренных к смерти. Томительное ожидание — «ну когда уже?». То самое состояние, когда человек еще дышит, ест, спит, улыбается, работает, но уже мертв. Когда сквозь знакомый взгляд на тебя смотрит смерть.

Майло Тандаджи умел быть благодарным. Когда-то Игорь Иванович подарил жизнь ему и его семье, и сейчас тидусс собирался отдать долг. Даже если Стрелковскому это было не нужно.

Двадцать лет назад семья Тандаджи — он, Таби и маленькие сыновья — перебралась в Рудлог. В Тидуссе вовсю бушевала гражданская война, в очередной раз сменилась власть и, как это часто водится, начались зачистки полицейских, служивших старому режиму. Служащих расстреливали на улицах, поджигали дома, нападали на членов семей. Телевидение, быстро перестроившись, называло все это возмездием за преступления старого режима. Хотя новый за месяц после смены власти натворил больше, чем предыдущий за все прошедшее время.

И Майло, который служил помощником начальника полиции в участке их небольшого городка — всего-то их было двое на весь участок — принял решение бежать. Сначала пешком до границы с Йеллоувинем, затем на поезде до Рудлога.

Но на новом месте жительства их никто не ждал. Денег отчаянно не хватало — они ютились в утлом холодном домике в области, Таби непрерывно болела, детей так и не удалось устроить в школу из-за незнания языка. А он все дни проводил в поисках любой работы. К сожалению, выбора особого не было. Грузил уголь, подметал улицы, устроился на стройку, где платили копейки, а бригадир постоянно грозил, что отправит проклятых иммигрантов обратно на родину. Тандаджи терпел, пахал, как вол, пока за какую-то мнимую провинность начальник не забрал себе зарплату за неделю. Тогда он просто ушел. Слонялся по улицам, думая, как сказать Таби, что купить еды не на что. И совершенно случайно увидел объявление какого-то детского театра, что им требуется многофункциональный работник — и уборщик, и плотник, и тот, кто способен подменить актера, если возникнет такая необходимость.

Директор театра оказался его соотечественником. И это было первой удачей. Второй было то, что Тандаджи превосходно жонглировал, умел показывать фокусы, изображать разных животных и танцевать, что и продемонстрировал от отчаяния на ковре кабинета директора. Когда надо занимать мальчишек, и не тому научишься.

Следующие месяцы бывший гроза преступников играл волков, ежиков и зайцев (и плевать, что они рычали и боялись с резким тидусским акцентом), чинил декорации и сцену, развлекал детей в антрактах, подметал фантики и стаканчики из-под сока. И был почти счастлив — дома всегда было, что есть, Таби удалось вылечить, и никто не требовал поделиться заработанными крохами. В театре не могли платить много, но работа была стабильной, а он не рисковал свалиться с лесов и оставить семью без кормильца.

А третьей удачей было то, что через полгода в театр заглянул Стрелковский. Как оказалось, он искал неизвестного широкой публике актера-тидусса, который мог бы поработать чернорабочим на находящемся под проверкой объекте. Посмотрел на скачущего по сцене смуглолицего зайца, на то, как он общается с детьми в антракте, провел беседу с директором и фирменный допрос самого Тандаджи — тот уже готовился, что его вышлют обратно на родину, как нелегала. Узнал про то, что тидусс работал полицейским, спросил, не хочет ли тот возобновить карьеру — но с самых низов. И, конечно, получил согласие.

С первой же зарплаты они смогли снять квартиру в столице, со второй — нанять репетитора по языку для мальчишек. С тех пор и началось его восхождение по карьерной лестнице — и обучение у Стрелковского. Тот помог с получением гражданства, с устройством детей в школу, и Тандаджи платил ему как мог — брался за любые дела, отрабатывал по-максимуму.

И сейчас появилась возможность вернуть долг. Окружить Стрелковского привязанностями, завалить работой, подложить подходящую женщину — что угодно, чтобы пустота, которая почти забрала учителя и друга, ушла из его глаз. Потому что нельзя так убиваться из-за женщины, какой бы прекрасной она ни была.

Тандаджи был человеком очень практичным и любил свою жену. Но в Тидуссе спокойнее относились к смерти, считая ее витком колеса перерождения. И на похоронах не плакали, а смеялись и вспоминали о жизни ушедшего. И если бы Таби, не дай Боги, ушла раньше, он бы горевал, конечно, но не стремился бы за ней, и не держал ее здесь своей любовью, не давая уйти на круг перерождения. Но это он. А это — Игорь.

Тандаджи сидел в машине, везущей его домой и, прикрыв глаза, вспоминал, вспоминал.

Мысли и образы текли послушно и лениво, дыхание успокаивалось, будто у спящего.

Шесть лет назад и он получил возможность подарить новую жизнь другому человеку. Люку Кембритчу. Кто бы мог подумать, что виконт станет одним из лучших агентов Управления? Его тайной гордостью, если уж быть совершенно честным. Майло испытывал к нынешнему герцогу почти отцовские чувства — и с самого начала вел его по-отцовски жестко, поощряя за успехи и разнося в прах за проступки и неудачи.

Тогда Тандаджи, буквально с полгода назад взваливший на себя работу восстановленного Управления и занятый улаживанием последствий заговора, начал работу над делом об убийстве барона Ловчева в его собственном доме, во время вечеринки. Расследование преступления следовало бы передать в полицию, но тут были замешаны государственные интересы. Барон председательствовал в комиссии по антиконтрабандным законам, имел нездоровую привычку брать работу на дом — и из сейфа его во время вечеринки пропали важные документы, касающиеся пресечения трафика из Инляндии.

Допрашивали всех, кто был в тот вечер на вечеринке. И ведущий дело следователь доложил начальнику — один из основных подозреваемых высказал ему свои соображения, которые явно нуждались в проверке. И кто убийца, и где искать документы, и как связана с этим делом жена покойного и ее любовник.

— Пытается отвести от себя подозрения? — сухо спросил Тандаджи.

Следователь замялся.

— Возможно, господин майор. В конце концов он инляндец, и, по словам других задержанных, у него была интрижка с женой барона. Но менталист подтверждает, что он не врет. Сомнение у меня вызывает тот факт, что в Инляндии он не единожды нарушал закон, — следователь двинул к начальнику папку с делом, — возможно, ему блок поставили какой-то на чтение и заслали сюда?

Биография виконта впечатляла. Наркоман, игрок, гонщик. И Тандаджи, несмотря на жуткую занятость, решил провести повторный допрос, лично.

Лорд Лукас Кембритч оказался тощим, как жердь, непрерывно курящим и нагловато ухмыляющимся. Волосы до плеч, свойственная наркоманам суетливость, взгляд полубезумный, синяки под глазами. Типичный мажор, опустившийся на самое дно.

Но этот мажор ухитрился сохранить ясный рассудок, хоть это и было невероятно. И почти терпеливо повторил господину начальнику свои размышления, которые после проверки подтвердились. Кембритча отпустили, убийцу взяли, бумаги вернули.

— Почему вы решили помочь нам? — спросил тогда Тандаджи у Кембритча.

Тот пожал плечами.

— Барон был неплохим малым. Искренне верил, что все эти ублюдки с ним дружат. Приятельствовал со мной, воспитательные беседы проводил, — он усмехнулся, зажав сигарету зубами. — Ну и плюс это меня развлекло, майор.

Кто знает, что заставляло начальника разведуправления раз за разом возвращаться к этому разговору? Он ежедневно видел подозреваемых, свидетелей и обвиняемых, которые проходили в отработку, не оставляя следа в душе. А этот словно царапнул контрастом манеры поведения, внешности — и живых, проницательных и тоскующих глаз. Словно кто-то свыше сказал ему, Тандаджи — присмотрись, он тебе нужен.

Через месяц тидусс лично приехал в особняк к Кембритчу, держа в портфеле несколько папок. На вызовы в Управление виконт не реагировал, на звонки не отвечал, а дело было срочное и нужное.

Открывший посетителю дворецкий был кисл и мрачен, как человек, объевшийся лимонов и лука. И было из-за чего — в холле прекрасного дома воняло прогорклым сигаретным дымом, был слышен смех, взвизгивания, грохотала музыка. Из-под двери, выходящей в холл, тонким полотном вытекал дымок. Дворецкий посмотрел на предъявленную ему ксиву, поджал губы.

— Вряд ли лорд Кембритч может принять вас сейчас, господин майор.

— Я ненадолго, — любезно, но очень настойчиво сообщил Тандаджи, и возражения замерли на губах старого слуги. Он величественно кивнул в сторону двери, и тидусс, не разуваясь, прошел в гостиную.

Кембритч был пьян в хлам. В гостиной стоял такой кумар, что у тидусса защипало в глазах. Орала музыка, а сам хозяин дома играл в карты с проститутками — род занятий облепивших его полуголых девиц не вызывал сомнений.

Виконт глянул на нежданного гостя воспаленными до красноты глазами, хрипло хмыкнул, снизил пультом звук в грохочущих колонках и предложил присоединиться — то ли к игре, то ли к щупанью девочек. Девочки поглядывали с интересом.

— Брысь, — сказал Тандаджи негромко. Дамы напряглись, нюхом чуя служителя закона, но то ли атмосфера была вполне комфортной, то ли чувствовали себя в безопасности, удаляться не спешили.

— Какой строгий у тебя приятель, — развязно проговорила одна из них, подошла, обняла стоявшего столбом Тандаджи, смачно поцеловала его в губы, потянулась рукой к ремню.

— Стойкий, — она хохотнула, потерлась о гостя всем телом. — Милорд, может, травки ему? Пусть расслабится. А то я его буду полночи поднимать. Смугляшка, таких у меня еще не было, хы.

Кембритч охотно достал самокрутку, раскурил, протянул молчащему Тандаджи — девочка, отчаявшись разбудить каменного тидусса, разочарованно отошла, плюхнулась в кресло.

— Есть разговор, — сухо сказал Тандаджи, игнорируя воняющее дурманом угощение.

— Говорите, — махнул рукой виконт и затянулся сам. Посмотрел на лицо майора, снова хмыкнул, потрепал одну из девиц пониже спины, достал из кармана пачку денег.

— Сегодня забава отменяется, девочки, — произнес он лениво, — будем развлекаться мужской компанией. Так что собирайтесь и на выход.

Дамы не стали спорить — деньги перекочевали в руки старшей, они оперативно и весьма скромно собрались и скрылись. Кембритч курил, откинувшись на спинку дивана, и выглядел совершенно измотанным. Еще изможденнее, чем месяцем ранее, еще страшнее.

— Что у вас? — спросил он у молчащего Тандаджи. Ткнул косяк в пепельницу, достал сигарету, прикурил уже ее. — Да откройте окно, не кривитесь.

Майло не стал спорить — глаза уже слезились, и он еле удерживался от того, чтобы не расчихаться. Распахнул ставни — в гостиной сразу посвежело, сел в кресло рядом с виконтом. На столе так и лежали карты с недоигранной партии, на полу валялись бутылки, в центре стола стояла переполненная пепельница — окурки просыпались на темную столешницу.

— Кого из этих людей вы близко знаете? — Тандаджи сразу перешел к делу, открыл папку с фотографиями, дал в руки Кембритчу. Тот быстро пролистал, назвал фамилии.

— Зачем вам?

— Подрабатывают шантажом, по всей видимости, — тидусс взглянул на собеседника — тот с любопытством слушал его. — Среди аристократов. Нам бы нужен живец, лорд Кембритч.

Виконт захохотал.

— Господин Тандаджи, оглянитесь. Вы издеваетесь? Чем меня можно шантажировать? Моей репутации уже ничего не может навредить.

— Вы ведь можете совершить что-то, за что вас могут посадить в тюрьму, Кембритч, — любезно сказал Тандаджи. — Или выслать обратно в Инляндию. Или того хуже — на рудники по приговору суда. Например, сбить человека, будучи пьяным и обкуренным.

Глаза Кембритча иронично блеснули.

— Но до этого мы не дойдем, — сказал Тандаджи успокаивающе. — Я полагаю, хватит и угрозы тюремного заключения.

Кембритч курил и думал, закрыв глаза.

— Почему я? — спросил он внезапно.

— Вы подходите на роль жертвы, — бесстрастно объяснил Тандаджи, — и у вас много денег. И все поверят в то, что вы совершили нечто ужасное, как раз из-за вашей репутации, милорд. Довольно будет растрепать по секрету нужным людям из этой папочки, виконт.

— И не боитесь, что я расскажу всем и каждому о вашем предложении? — прищурился хозяин дома.

— А мы с вами договорчик составим, — легко откликнулся Тандаджи. — Удачно проведете дело — приглашу вас в штат. Нам нужны ловкие агенты. Но, — тут он снова оглядел окружающее, — до этого времени никакой наркоты, Кембритч. Продержитесь до конца задания — помогу вам забыть о ней навсегда.

— А не пошли бы вы, начальник, — зло процедил виконт, отшвыривая сигарету. — И вы меня воспитывать взялись?

Тандаджи встал, снисходительно посмотрел на собеседника.

— Упаси боги, — сказал он, — я предложил вам выбор. Вот это гнилое болото, — он обвел рукой гостиную, — или новая, экстремально опасная жизнь и масса заданий для вашего скучающего ума. Если согласны, приходите завтра в Управление. Трезвым, — добавил он, перед тем как повернуть ручку двери.

Кембритч не появился ни завтра, ни послезавтра. Все это время он пил, как проклятый, кололся и носился по городу в невменяемом состоянии — о чем тидуссу исправно докладывали наблюдатели. Как ухитрился никого не сбить — удивительно. Пришел он на четвертый день. Брякнулся в кресло, достал сигарету, и совсем другим голосом сказал.

— Ладно, давайте свое дело. Все равно меня больше ничего уже нормально не вштыривает.

Он вписался в расследование с азартом первооткрывателя. Превосходно отыграл свою роль. Правда, первые дни он провел в ломке — тогда-то и пригодились виталисты с врачами и капельницами. Не дав ему передохнуть, Тандаджи кинул его на второе дело, потом на третье, выбирая пожестче, поопаснее. Настоял на тренировках в тире, на занятиях по борьбе. И сам не мог налюбоваться на плоды рук своих — Кембритч был мастером импровизаций, и отдавался делу с такой восторженной безуминкой, так рисковал и подставлялся, что иногда и невозмутимому тидуссу становилось страшно. Но результат перебивал все — сколько же дел благодаря ему было раскрыто с блеском, сколько преступлений предотвращено. А методы… пусть он продолжал пить, безобразничать и совращать женщин. Зато делал это с пользой для страны. Так королевство Рудлог получило еще одного верного гражданина, а Тандаджи — превосходного агента.

Храм Всех Богов был тих и безлюден, и статуи Великих Стихий на фоне светлых стен казались настоящими колоссами. Отблески мерцающего погодного купола вспыхивал на их лицах — строгих, задумчивых, яростных, печальных и нежных — и создавалось полное ощущение, что Стрелковский, идущий по слишком громко хрустящему песку, нарушил их уединение, время, когда они могут отдохнуть от просителей.

Игорь не сразу поехал в храм. Он колесил по городу на машине, стоял в пробках, думая о том, что ему совершенно не хочется домой, к Люджине. Потому что он знает и видит в ее глазах все, что она не может сказать и никогда не скажет. И чувствует себя подлецом. Так как не может и никогда не сможет ответить.

Обнаружил себя в спальном районе, в котором жила старая учительница, их с Полей «бабушка», Тамара Марковна. И хотя недавно был у нее, остановил машину у магазина, снова закупил продуктов, любимых старушкой конфет, и пошел напрашиваться в гости.

Тамара Марковна была уютной и доброй, как пуховый платок, такой деликатной и интеллигентной, и так живо рассказывала о своих учениках, расспрашивала о Полине и о Люджине, что он пригрелся, расслабился и успокоился. И уже в состоянии полного умиротворения поехал в Храм. Помолиться и спросить совета.

Как много раз за прошедшие семь лет он выполнял этот ритуал — наполнить драгоценными маслами чаши у ног божественных стихий, поклониться, встать на колени, прочитать славословия. Шепчущий речитатив — громко он не мог, голос срывался — всегда вызывал у него почти экстатическое состояние. Будто обугленная и скукоженная внутри душа расправлялась, через невозможную боль обновлялась, со стыдом и осознанием собственной ничтожности перед огромным потоком любви, исходящей от тех, к кому он обращался. Боль приносила слезы, слезы очищали, утешали, просветляли, и душа вставала на место. Здесь он мог отдохнуть от своей тоски, от потери, которая убивала его. Там, где было тяжело — становилось легко, туда, где бушевала ярость и злость, приходило смирение и тихая печаль.

Здесь у него ничего не болело. Но снаружи, в мире, все начиналось снова.

Он скорее почувствовал, чем услышал, тихие шаги со стороны келий. По песку легко ступал Его Священство, и Игорь откуда-то понял, что тот ждал его.

— Ты хотел задать вопросы, брат, — мягко и тихо сказал старый служитель. Откинул капюшон, расправил полы накидки и аккуратно уселся на песок рядом с Игорем. Стрелковский склонил голову, и Его Священство легко погладил его по волосам — от руки старика становилось спокойно и светло, будто он вышел в лес ранним летним утром и дышал всей грудью, вдыхая солнце и прохладу.

— Я хочу вернуться, — признался Игорь, на миг прикрыв глаза от этой отеческой ласки. — Мне тяжело, отец.

Священник покачал головой. Глаза его казались глубокими, темными — и на секунду Игорю стало жутко. Будто не глава церкви сейчас с ним разговаривал, а кто-то из высших.

— Сюда приходят жить, брат, а не умирать, — произнес он певуче, — приходят те, кто не могут жить, не служа. А ты сейчас выбираешь себе способ самоубийства.

— Я давно уже мертв, отец.

— Неужели в тебе нет ничего, что тебе дорого, брат? — тихо спросил священник. — Жить стоит даже ради крохотной искры любви, Игорь. Даже ради надежды. Да и просто так — стоит.

Стрелковский молчал, глядя на печальную улыбку Синей Богини.

— Жизнь, — служитель говорил так, будто рассказывал малышу волшебную сказку, — дается не просто так. Самоубийство не зря считается тяжким грехом, брат мой. У каждого на Туре есть своя задача. Главное — прожить жизнь до конца, принимать испытания с достоинством и смирением. Нет ничего, что дается тебе, что было бы тебе не по силам, Игорь. У каждого своя задача.

Священник вздохнул. Он был стар, очень стар, и очень устал. Но его служба еще не закончилась.

— Это как всем миром нести огромную, размером с океан, чашу с водой, продолжил он. — Непосильно, тяжко, страшно. Но сойдет с дистанции один, другой, третий — и остальные не удержат. И тем, кто сошел, все равно придется пройти этот путь, уже в следующей жизни и уже тяжелее, искупая и все недоделанное в прошлом. Если только их уход не перевернет чашу, не уничтожит этот мир. Поэтому, — он пытливо взглянул на Игоря, — если ты решишь прийти обратно, мы примем тебя, брат. Но тогда твои долги придется затыкать другими жизнями. Мир ждут серьезные потрясения, брат мой. И кто знает, может именно тебе уготовано его спасти?

— Из-за демонов? — спросил Стрелковский. — Что им нужно, отец?

Глава Храма улыбнулся печально.

— Мне дано много знаний и много ограничений, брат. Я не имею права раскрывать секреты доверившихся Храму темных. Но скажу тебе — ошибаются не только люди, но и боги. И им тоже не все ведомо, их власть распространяется на наш мир и только. И что делать, если и ошибка несет за собой смерть, и ее исправление, скорее всего, тоже?

— Я не понимаю, — признался Игорь. Он знал, что лишнего Его Священство не говорит, и что разговор важен и нужен — если он сам пришел сюда, к нему. Но не понимал.

— Знание придет в свое время, брат, — мягко сказал священник. — Запомни, — голос его вдруг зазвенел, налился силой. — На место любого ушедшего и отказавшегося платить долг становится другой, и платит за его слабость своей кровью. И чем сильнее место в мире того, кто ушел, тем больше людей отдают жизни, чтобы восстановить гармонию. К сожалению, есть такие потери, которые несут за собой тысячи и тысячи смертей. А сейчас, — он с кряхтением встал, накинул капюшон, — иди домой. Там тебя ждут.

Глава дома богов удалился так же тихо, как пришел. А Игорь обдумывал его слова, вглядывался в лица богов, снова просил дать ответы. Чего им ждать, к чему готовиться? Пропускал сквозь пальцы песок — тот с шуршанием падал вниз, и каждая песчинка занимала свое место. Время текло незаметно, и уходить не хотелось — он растянулся на песке, глядя на мерцающий купол, на статуи, вдыхая резкий запах ароматических масел и отпуская мысли, забывая, где он, что вокруг.

И чудилось ему: странными, объемными цветными кружевами пульсируют и сплетаются над ним и яростный жар от Вечного Воина, и свежесть лесная от Зеленого, и мягкий ветерок от Белого целителя. И умиротворение от Желтого, и чистая любовь от Синей. И тяжелая, болезненная пустота от статуи Черного Жреца, стоящего в стороне. Сплетаются, превращаясь в картины то ли прошлого, то ли будущего, в голоса людей давно умерших и еще не родившихся, в плач новорожденных и последние вздохи уходящих в мир иной. В картины эпических битв и жарких объятий любовников, матерей, кормящих грудью своих детей, детей с их ясными, чистыми душами.

Он лежал, тяжелый, неподвижный, крошечный и, не моргая, глядел вверх, придавленный открывшейся ему вдруг картиной мира — бушующего потоками энергий, плещущего эмоциями, оплетенного нитями жизней, покрытого туманными слоями стихий, полного знаков и смыслов. Видел он и колодец глубокий и черный, прошивающий бытие насквозь, чувствовал тянущий из него ужас и запах крови. И небесные чертоги открывались ему многоцветным сердцем мира, тесным сплетением первоэлементов, переходящих один в другой, враждующих и сливающихся, дарующих жизнь вечной своей борьбой и единством. И там, из сияющих чертогов этих, на фоне мощных водопадов других стихий тонкой паутинкой лилась вниз, к Туре, Вечная Смерть. И медленно, болезненно бился ее источник — маленькое темное пятнышко, окутанное лазурными потоками любви и слез, продлевающими его агонию и не имеющими права не делать этого.

 

Глава 28

В садах Желтого Ученого было покойно и мирно. Сиреневым и белым цвели деревья, пели птицы, в воздухе тончайшей взвесью держалась сладкая пыльца. Яркими пятнами порхали бабочки, жужжали пчелы, выводили свои трели кузнечики.

Зеленые листья деревьев и высокая сочная трава вдруг дрогнули, зашумели и затрепетали под первыми каплями набирающего силу дождя, мгновенно заглушившего все остальные звуки. Из прозрачных струй и тумана соткалась фигура маленькой сероглазой женщины. Обнаженная и прекрасная, шла она к сверкающему хрусталем павильону, и травы льнули к ее ногами, фруктовые деревья склонялись перед ней, устилая ее путь цветами, и она рассеянно гладила тонкие ветви, думая о своем.

Ее сезон подходил к концу и ее свобода тоже.

Хозяин чертогов гармонии встречал ее на полпути к своему павильону, любуясь на сбитые дождем лепестки, рассыпавшиеся по траве — тонкие струи не касались его изящного тела, одетого в сияющие одежды, черная длинная коса аккуратно прилегала к спине.

— Позволишь мне? — спросил он, легко касаясь ее руки.

Богиня кивнула, сморгнув капли с ресниц, закрутила черные мокрые волосы в жгут, склонила голову, отжимая их. Желтый присел, коснулся одного из лепестков, улыбнулся мечтательно — и они взмыли в воздух, закружились вокруг Синей, опускаясь на ее тело тонким светлым платьем, заплетая волосы в сложную прическу, перевитую благоухающими нитями.

— Совершенна, — произнес он, на миг прикрыв глаза от восхищения. — Что за дело привело тебя в твой сезон ко мне, сестра?

Он каждый год задавал этот вопрос и каждый раз словно ждал нового ответа. И дождался.

— Я не буду спрашивать, как открыть проход, муж мой, — сказала она нежно, — не в этот раз. У меня к тебе просьба.

— Ты знаешь, что я попрошу взамен, — ответил великий Ши, скользящим движением подойдя вплотную и вдыхая запах цветов и дождя. — В твой сезон взять твою силу — нет такой просьбы, которой я бы не выполнил за это. Потому что ты берешь нашу пять сезонов в цикл.

— Четыре, — горько прошептала она, подняла руки и, едва касаясь, провела ладонями по его спине, покрытой шелком. Вокруг них уже светило солнце, и вода туманными истаивающими перьями поднималась меж деревьев.

— Говори, — потребовал он, сдерживая нетерпение. Она усмехнулась — братья проводили на Туре куда меньше времени, чем она, но сколько же в них после перерождений оставалось мужского, человеческого. С каждым разом все больше и больше. Да и она после каждого наказания становилась все ближе к людям. Куда ближе, чем они все, вместе взятые — потому что не могла не помогать, даже зная, какие это несет последствия, и все чаще проживала людские жизни.

— К твоему сыну придут за помощью, — прошептала она ему на ухо. Развязала пояс халата, отстранилась — поглядеть на тонкое изящное тело. — Разреши ему дать ответы.

Желтый коснулся ее плеч — платье осыпалось вниз лепестками, лаская их тела. Он всегда был эстетом.

— Ляг, — попросил он, и женщина опустилась в траву у его ног, свободная, прекрасная, сероглазая. С белой, жемчужной, почти прозрачной кожей, с тонкими лодыжками и запястьями, с капельками воды на животе и на груди.

— Ты как первый иней на лугу, — сказал он, скидывая шелк с плеч и садясь рядом, — как нежнейший первоцвет, Серена. Я подарю тебе цветочный павильон с прохладой и покоем, сестра, просто за то, что ты так смотришь на меня. Я понимаю Красного. И Черного. Я выполню твою просьбу.

Он был созерцателем — и вот и сейчас молчал, мечтательно глядя на нее и улыбаясь тонкими губами. Кожа его светилась золотом, от него исходило умиротворение. Он и любил так же — чуть отстраненно, будто наблюдая за прекрасным танцем со стороны.

Все ее братья были разными — белый в любви был то порывист, то нежен, красный — жесток, как в схватке, зеленый — щедр и нетороплив. А черный холоден, но холодность эта прорывалась буйной страстью рядом с нею.

— Спасибо, мой господин, — прошептала она низко, воркующе, опустила покорно глаза — им всем это нравилось. Кроме Черного Корвина. — Иди же ко мне.

Нега чертогов Желтого манила остаться здесь навсегда — ее насытившийся муж кормил ее с рук дивными фруктами, омывал розовой водой — и в мире сейчас, она точно знала, разливалась гармония и тишина, как ранней весной. Люди на улицах начинали улыбаться друг другу, мужчины заглядываться на девушек, мирились старые враги, излечивались страдающие душевными болезнями. Но ее путь, пока она была в силе, не был еще завершен.

Ежегодно, перед тем как удалиться в опустевшие владения Черного и смиренно ждать его там, она проходила по полыхающему вулканами континенту Туна. Когда-то здесь жили люди, росли огромные деревья, бродили странные животные, которых не было на оставшихся целыми материках другого полушария. Потом случилась битва, и земля, обезображенная огнем и смертью, больше не могла прийти в равновесие и принять новую жизнь. Вулканы извергались непрерывно, и именно здесь чаще всего открывались проходы в нижний мир. Туда, куда она никак не могла попасть — и все равно пыталась, обжигаясь от гнева горящей земли.

Именно ее дочери на Маль-Серене защищали лежащий за ними обитаемый континент с цветущими государствами от огромных волн, периодически поднимающихся от извержений и землетрясений. Это было такой малостью в исправлении того, что они все натворили.

В сердце искалеченного материка, на широком каменном плато, покрытом мхами и яркими пятнами желтой серы, красных оксидов металлов и голубых наростов солей, радужной дымкой светилась некогда пролитая кровь ее братьев. И посреди этого цветного буйства голубой бездной, оком женского отчаяния, смотрело в небеса огромное, размером с целый город, вечно возрождающееся озеро ее слез, исходящее паром и снова опускающееся вниз холодным дождем.

В поднимающемся в стратосферу чудовищном грибе светлого пара и косых линиях дождя до сих пор мелькали огромные тени прошедшей битвы и слышен был шорох крыльев, гулкий лязг оружия, шумное дыхание соперников и ее тихие рыдания. Так велика была сила высвобожденной здесь энергии, что звуки прошлой войны и танец теней никак не затихали. И не затихнут уже, видимо, никогда.

Плато было единственным местом на материке, которое оставалось стабильным в окружающем, бушующем пламенем хаосе. Кровь божественная, пролитая тысячелетия назад, до сих пор держала землю.

Богиня легкой призрачной чайкой спустилась вниз, обернулась женщиной и застыла, наблюдая за грохочущими и сталкивающимися темными силуэтами. Высотой до неба, силой, несравнимой с ее собственной. Как же они могущественны, братья ее, и как много в них оказалось человеческого — зависти, ревности, злости, гордыни… И как слаба оказалась она, что не смогла умиротворить этих двоих мягкостью и лаской.

— Вернись, — прошептала маленькая женщина, глядя на чудовищную фигуру мужчины с черными крыльями, невыносимо медленно замахивающегося короткими кривыми клинками. — Вернись, прошу тебя!

Тени продолжали танцевать свой убийственный танец, а она, поджимая пальцы — почва была теплой, почти горячей, пошла к озеру. Ступила в него, постепенно растворяясь, разливаясь, опускаясь на дно, приникла к темной площадке на дне голубого озера — сквозь прозрачную воду сверху было четко видно, что это не просто пятно, а смазанный отпечаток огромной мужской ладони. И раскинула руки, прислушиваясь.

— Если ты слышишь меня, — закричала она, повторяя то, что говорила уже тысячи раз, — если слышишь, прошу тебя, потерпи. Дождись, я выпущу тебя, муж мой. Прошу тебя, прошу, услышь меня!

Вода в озере вибрировала, стонала, расходилась и вставала стенами высотой с горы, поднимаясь вокруг лежащей на дне богини, образуя гигантскую, медленно вращающуюся воронку и многократно увеличивая ее крик, так, что ее отчаяние можно было бы услышать и на другом конце вселенной. Но слышал ли тот, к кому она обращалась? Ответа не было. Никогда. Но она все лежала и кричала туда, в спекшуюся от крови и боя землю, изливая всю свою силу, и природа замерла вдруг — затихли ревущие вулканы, остановились медленно текущие к океанам реки лавы, прислушиваясь к силе ее мольбы.

Никто из братьев не посмел бы побеспокоить ее сейчас. Хотя они все слышали и видели, конечно.

Она кричала и кричала, молила и просила прощения, умоляла — не умирай, не смогу без тебя, уже не могу, давно не могу! — и стонала закручивающаяся высоким водоворотом вода вокруг, и молчала земля. И когда она, обессиленная, уже просто лежала и смотрела в плачущее дождем небо, существо ее самым краешком сознания уловило далекий, тяжелый, гулкий вздох. Такой тяжелый, будто тот, кто отзывался, поднимал на себе семь небес — только для того, чтобы успокоить ее.

Не плачь, сестра моя, не надо. Прости и ты меня. И прощай.

Озеро с ревом рушилось в свой колодец, неся ей силы и отдохновение. Жив, пока жив. Жив. Значит, есть еще надежда.

Призрачная чайка взлетела из воды, покружилась над озером, бурлящим водоворотами и иссеченным дождем, и полетела на запад — туда, где наступал вечер.

Она любила неслышно проходить по домам простых людей и великих мира сего, любила наблюдать за ними в час перед сном — тогда, когда все, и злые и добрые, и жестокие и милосердные становятся словно размягченными, спокойными и тихими. Любила гулять по улицам затихающих городов, глядя в окна и видя являющуюся ей жизнь. Но сейчас она отправилась в Тидусс — в маленькую свою обитель в этой нищей, несчастной стране, в которой служащие ей сестры брали под свое крыло обездоленных детей, растили их, как своих, и выпускали в мир. И всем им чудесным образом хватало риса и бобов, все были одеты и имели кров над головой. Бедняки и богачи несли сюда подаяния ради возможности прикоснуться к атмосфере бесконечной любви, царящей в обители.

Детей, когда она заглянула в окно, укладывали спать, и она тихой тенью скользнула в большую теплую спальню, напоенную покоем и сонным запахом разнеженных детишек. Села на краешек кровати одной из девочек, погладила ее по голове.

Матушка Фанити, старая, как мир, слепая и добрая, уверенно укрывающая детей одеялами, словно почуяла ее — посмотрела в сторону кровати, улыбнулась потаенно, села на стул, выпрямившись.

— А сказка будет? — сонно спросила девочка, лежащая рядом с богиней.

— Будет, — тихо ответила матушка. — Будет, дочка.

И замолчала.

— Только ту, что мы еще не слышали, — попросил мальчишка.

— Будет та, что не слышали, — пообещала старушка. И снова замолчала, прислушиваясь. Дети затаили дыхание — матушка слыла прорицательницей, часто рассказывала вещи удивительные и пугающие, и никто не знал, были ли они ее фантазией или видела она своим внутренним зрением события реально происходящие — или те, которым только суждено было случиться.

Дети сопели, матушка прислушивалась. Повернула голову с закрытыми, впавшими глазами в сторону призрачной женщины, снова улыбнулась. Начни, Великая, а я, как всегда, подхвачу твое кружево, поведу детей дорогой знания.

— Давным-давно, — прошептала богиня и взмахнула руками, накрывая детей невидимым покровом — и все заулыбались, начали потягиваться, как котята, — когда мир был еще молод и по земле бродили удивительные звери, а люди только-только появились, над Турой в вечной игре носились великие боги. И не было в них…

— … и не было в них ни любви, ни сочувствия, ни жалости, — говорила мягким шелестящим голосом матушка Фанити, — они были как дети неразумные, получившие в подарок целую комнату игрушек и не ценившие их…

Рядом с матушкой горела свеча, и тень от ее фигуры стелилась по стене, подрагивая и мерцая.

— Боги тогда были жестоки, как жестока река разливающаяся, огонь, уничтожающий леса и поля, земля, срывающаяся обвалами и оползнями, — совсем нестрашным голосом рассказывала матушка. — Они редко откликались на просьбы людей и были равнодушны к их несчастьям, презирали их за слабость и недолговечность, карали их за неповиновение и могли уничтожить целые поселения просто за то, что они оказались у них на пути. Была среди них и наша богиня. Но не всегда она была такой доброй, как мы ее знаем, и не всегда носила имя Любовь. Такая же грозная, как ее братья, Великая Вода поднималась в небо облаками, проливалась дождями, вырывалась из-под земли гигантскими струями пара, заполняла моря, остывала на полюсах ледниками и снегом на вершинах гор и пробивалась по поверхности земли мощными реками, текущими к океану. Имя ей тогда было Мать, имеющая тысячи лиц, Великая владычица. И братья ее были всегда рядом, рожденные волей Творца, чтобы беречь планету и обустраивать ее.

«Но они не желали помогать, — вспоминала богиня, слушая вдохновенный рассказ старой матушки, словно светящейся сейчас изнутри, — только играли, создавая и меняя цивилизации, стирая неугодные, пресытившись и поклонением, и жертвами — кровавыми и обильными. И так шли века и тысячелетия…»

— … пока Триединый не обратил случайно свой взор на нашу Туру, не увидел бесчинства, творимые его детьми и не воспылал гневом. И дал им урок — низвергнул жестоких детей своих в слабые и маленькие тела тех самых двуногих, которых они так презирали. И запретил менять мир кроме как руками людей. Великие стихии, господа наши росли в чревах матерей, рождались, воспитывались — не помня о том, кто они есть. Учились жить с людьми, быть людьми, видеть их чаяния, чувствовать их боль…

«Как много тогда было боли вокруг. Как много боли они сотворили сами».

— … Но чудесные младенцы сразу стали отличаться от других людей, — шелестела старая матушка, — потому что скрытая их сущность была так сильна, что не могла не отразиться на внешности и умениях. И все, увидев их, понимали, что это дети непростые, волшебные.

Один из них, названный Иоанном, родился беловолосым и с глазами цвета голубого льда, как небо в горах. Он стал великим воином, яростным и безжалостным, и основал огромное королевство, простирающееся от севера до юга. Иоанн был такой неистовый, что мог бы завоевать целый мир, если бы не краткотечность человеческой жизни. Он же был великим учителем — научил людей работать с металлами, отапливать свои жилища, а тех, кто обладал даром — работать со стихией огня. В бою великий принимал обличье красного сокола с пылающими крыльями, хотя говорили, что он имеет тысячу обликов, как сам огонь. И не было такого врага, который мог бы его победить.

Слепая рассказчица подняла руки, как-то по-особому сложив их, и тени на стене к восторгу слушающих детей превратились в летящего ввысь сокола, трепещущего крыльями.

— Второй, — говорила Фанити, а по стене уже брел, медленно переставляя большие лапы и мотая головой, темный медведь, — нареченный Михаилом, рожденный в северной и мрачной стране, где жили дикие кланы, был воспитан медведицей, вырос человеком диким и любящим природу больше, чем людей. В память о его молочной матери в этой стране до сих пор запрещено убивать медведей. Однако дикость его не помешала ему победить всех вождей и собрать под свое управление все воюющие друг с другом кланы, став первым северным королем. Он научил людей земледелию, научил обработке дерева. Говорили, что любил он бродить по лесам в обличии огромного медведя, а сам он был русоволос и крепок, с глазами цвета осенней листвы. Он же дал людям знание о работе со стихией земли.

Тень на стене дрогнула, расплелась, и снова сплелась — в тигриную морду с узкими светящимися глазами.

— Третий из божественных детей, — тихо продолжала матушка, пока ребята наблюдали за зевающим тигром, — появился на свет в степях нынешнего Йеллоувиня, где зимой стояли удушающие холода, а летом было так жарко, что даже верблюды не выдерживали. Он с года ездил на огромном жеребце, в два уже складывал стихи и поражал окружающих своей мудростью. Его первое имя никто не помнит, потому что с пятнадцати лет его начали называть Ши, что значит — великолепный. Он понимал помыслы людей, видел их чаяния и был самым строгим судьей. И самым справедливым. Силы он был, как и его братья, необыкновенной, и основал Золотую империю почти без войн — правил так мудро, что окрестные племена сами приходили к нему на поклон, просили взять их под его закон и руку. Он стал автором первого свода законов, дал людям письменность, распространившуюся по всему свету, основал крепкое государство. Говорят, он ходил по своим владениям в виде чудесного золотистого тигра, и воры и убийцы боялись услышать в ночи его устрашающий рык.

Тигр на стене зевнул последний раз, мигнул золотыми глазами — и появился на его месте извивающийся огромный змей с короткими крыльями. Богиня сама уже завороженно наблюдала за искусной игрой старой матушки и все поражалась — как она, невидящая, может так передавать образы? А матушка продолжала:

— Четвертый, Инлий, родился в стране вечных дождей и туманов, и был рыж, как солнышко, которого в этом крае не хватало. С самого детства он обладал чудесными целительскими способностями. Он быстро стал известен, к нему шли люди, пока владыка тех земель не возжелал присвоить волшебного ребенка, потому что правитель этот был стар и очень хотел жить долго. Но стоило ему прикоснуться к мальчику — и жестокий король издох в мучениях, потому что ребенок обернулся белым крылатым змеем и впился в обидчика клыками, — змея на стене щелкнула пастью, поползла к потолку. — Люди, видевшие это чудо, усадили его к себе на плечи, донесли до столицы и короновали. Этот божественный брат основал медицину, научил людей разбираться в травах, и была его земля обильна и благодатна.

Темная змея доползла до потолка, взмахнула крыльями — и обратилась в тяжелую нахохлившуюся птицу с большим клювом, сидящую на толстой ветке.

— Ворон, — прошептал какой-то мальчишка с восторгом.

Матушка улыбнулась.

— Пятый появился на свет в стране топких болот и редколесья, люди в которой умирали от болезней и жили в страхе и нищете. Был он черноволос и зеленоглаз, и мать, увидев его, назвала его Корвин — ворон. И этот мальчик прошел свой путь от воина до владыки той земли, и дал он людям знание об обрядах и клятвах, которые признаются богами, об астрономии и небесной механике, о географии. Но он недолго пробыл в своей стране — как только его сын достиг совершеннолетия, он передал ему корону, а сам отправился в странствия. Лечить людей, учить их, говорить с ними. И долго бродил он по Туре, и говорят, что время от времени он превращался в ворона и ночевал на ветвях деревьев, а то и вовсе за его спиной раскрывались черные крылья, и он мог перелетать через реки и горы. А еще говорят, дети, что уже глубоким стариком пришел он в Тидусс и проповедовал здесь, и здесь и был похоронен, но где его могила, не знает никто.

«Потому что люди, которых он учил, убили его, прельстившись единственной ценной вещью, которая у него была — тростью с серебряным набалдашником. И похоронен он среди бродяг, в общей могиле, и на месте этом давно уже стоит храм, потому что часты там случаи чудесных исцелений».

Дети слушали, некоторые уже тихонько сопели, другие сидели в кроватях, наблюдая за тенями на стене — матушка не ругала их, только угадывала движение и подносила палец к губам — тише, не разбудите тех, кто спит. И рассказывала, периодически наклоняя седую голову и прислушиваясь то одним ухом, то другим, похожая в эти моменты на щекастую и важную сову. И синяя богиня, улыбаясь, продолжала нашептывать ей сказку, и уже создавалось впечатление, что матушка только открывает рот — а говорит она сама, тихо и медленно. И вот ворон на стене вспорхнул со своей ветки, закружился, превращаясь в тонкую стремительную чайку, несущуюся по стене.

— … а наша синяя богиня родилась в женском теле на большом острове, теплом, омываемом щедрыми морями. Родилась в семье бедной, и мать ее была рабыней, и сама она жила рабыней. Пока не увидел ее властитель тех земель и не возжелал себе. Потому что она была красива — черноволоса, среброглаза и белокожа. И так велика была сила внушенной ею любви, что он сделал ее равной себе, а затем и сам поклонился ей. Остров стал ее вотчиной без единого удара, без капли крови — мужчины просто не могли противиться ей. Было у нее трое мужей, и каждый клялся служить ей. И Синяя дала людям понимание движения морских течений, мореходство, научила, как добывать драгоценный жемчуг и плести сети. Часто летала она огромной чайкой над морской гладью, следила за людьми на острове, и нигде в ее владениях больше не смели обижать женщин.

«Да, — вспоминала синяя с улыбкой, — трое мужей. На троих был поделен остров, на котором она родилась в рабстве, и невозможно было предпочесть кого-то, чтобы остальные не начали войну. Так и жила, управляясь с ними тремя, где хитростью, где силой, где покорностью. Так и пошла традиция многомужества. Но все мужья были куда старше ее и умерли раньше, чем вышла царица из детородного возраста. А после того, как скончался последний из мужей, я получила свою долгожданную свободу и стала единоправной правительницей Маль-Серены. Тогда и поехала в соседнее государство, к Инлию, договариваться о торговле и дружбе. И там, не зная, кто он, была им покорена, взошла на его ложе и зачала ребенка — единственного сына среди моих детей, который стал потом родоначальником драконьего племени».

— А что было потом, матушка? — шепотом спросил мальчишка, завороженно слушающий историю.

«А потом мы встретились в небесных чертогах, прожив свои жизни, познав эмоции — и боль, и радость. И кто знает, кто кого изменил больше — мы людей или они нас. Нам стала нравиться человеческая форма — и теперь мы большую часть времени проводили в ней, мы приняли наши земные имена, воздвигли себе дворцы и сады, принесли наверх земные привычки. Начали видеть удивительные сны и мечтать. Привыкли, повторяя за людьми, называть друг друга — братья, сестра, супруги. Но в человеческом языке нет слов, которые могли бы описать наши взаимоотношения, и не может ум человеческий познать наши задачи — и поэтому изображает богов метафорами и образами. На самом деле мы не связаны кровным родством, только Отцом, создавшим нас, да взаимозависимостью наших стихий. Мы не родственники и не супруги в человеческом представлении — просто эти два слова ближе всего описывают наши отношения. Вечное движение круга первоэлементов, связанного незримым притяжением, которое потом получит имя Любовь. Каждому из братьев в его сезон я отдаю свою силу, укрепляя его и усиливаясь сама. И для этого вовсе не надо восходить на супружеское ложе — миллиарды лет до воплощения мы обходились без этого. Впрочем, этот способ ничуть не хуже других, а уж после человеческой жизни и вовсе стал любимым.

Меня жизнь в земном теле изменила навсегда — четырежды я вынашивала и рожала в муках детей, четырежды выкармливала их грудью, растила их, лелеяла. И во всех людях я вижу теперь тех детей, которыми они когда-то были. И братья поменялись. А чтобы не забывали мы о людях — Отец поставил нам условие. Менять мир только их руками, вмешиваться напрямую только будучи уверенными, что сами они не справятся, и быть готовыми нести за свои действия ответственность. И наказание постановил жестокое — каждый раз, когда мы вмешиваемся напрямую, на чашу равновесия падает капля, большая или малая, в зависимости от тяжести содеянного. И когда чаша переполняется, мы, лишенные своей силы, оказываемся снова в человеческом теле. Но теперь — не в полном силы, здоровом, а в увечном, больном смертельной болезнью, парализованном, уродливом. И сполна испытываем на себе человеческую жестокость и несправедливость мира. И меняемся, меняемся каждый раз. Меньше всего, конечно, Красный — такова его суть. Огонь не может не жечь. Но и он стал другим…»

— Кто знает, малыш, что было потом, — сказала прислушивающаяся матушка. — Я верю, что они стали добрыми и справедливыми — ведь дали же они нам через праведников и провидцев наставления — помогай ближнему, не трогай слабых, не убивай, плати долги. На основании боговдохновленных проповедей и молитв и составлена Первокнига, и там можно найти ответы на все вопросы. Думаю, и сейчас они ходят среди нас в человеческом обличии.

И старушка снова поднесла к губам палец, склонилась в легком поклоне — и богиня ласково погладила ее по спине, поцеловала в седую макушку. Живи долго, старая матушка, воспитавшая столько чужих детей, что хватит заселить несколько городков и еще останется.

Дети тихонечко спали, матушка аккуратно закрывала занавески на окнах — чтобы не мешала луна, а богиня все сидела, умиротворенная человеческим теплом, и никак не могла встать и пойти дальше.

Больше всего после первого воплощения земные жизни подействовали, кроме нее самой, на Черного и Белого. Впрочем, они всегда были слишком похожи, всегда шли рука об руку. Одного без другого, наверное, и быть не могло. И в трудное время, когда Жрец пошел против всех циклических законов, восстав против годового движения, Белый поддержал его, несмотря на то, что Великий Ворон был неправ. А Красный — несмотря на свой буйный нрав и яростность — тогда был в своем праве. И как могла она выбрать между теми двумя, к которым тянуло ее более всего — и которые были противоположны во всем? Как вообще они посмели поставить ее перед выбором? Все-таки земные жизни слишком повлияли на них, и вместе с умением любить, радоваться и прощать пришло знание о ревности, ненависти и эгоизме.

Когда началось открытое противостояние Ворона и Сокола? Тогда ли, когда Вечный воин, восхитившись подвигами очередного героя, пообещал ему исполнить любое желание? А тот пожелал во славу своего господина захватить богатый город Самфолис, лежащий в сердце ныне пылающего континента Туна, на месте слияния трех рек. Город тот жил под покровительством Черного, и много в нем было ученых, мудрецов и поэтов. Красный всегда держал свое слово, и Самфолис был завоеван и разграблен. А Жрец всегда защищал своих людей. И в желании отомстить наслал на героя ужасную и заразную болезнь. Победитель, вернувшийся в свои владения, кроме богатой добычи принес и страшный дар Черного — эпидемию, выкосившую города, поклонявшиеся Вечному Воину.

Множество людей погибло во время войны — и еще больше от жуткого, гнилостного мора. Оба брата, нарушивших условие Отца, почти одновременно были выкинуты в прошлое, чтобы искупить свои проступки. И прожили множество жизней — Красный в городе, который будет разрушен с его благословения, Черный — в поселениях, которые пали от мора. Тысячи раз они умирали в муках, возвращались после смерти в небесные чертоги — и снова отправлялись на Туру, чтобы родиться в городе, которому предстояло быть разрушенным или в стране, которая опустеет от гнилостной лихорадки.

Но и это их мало чему научило. Когда закончился изматывающий цикл наказания, оба стали добрее к людям и сожалели о своих решениях. Тогда-то Красный и создал первый воинский кодекс, вложив его в уста своих последователей — и пусть он за это снова расплачивался пребыванием в земном теле. Воины добровольно клялись не поднимать оружие против слабых и безоружных, чтобы не впасть в немилость у своего покровителя. К сожалению, люди были жестоки, и только единицам удавалось придерживаться клятвы. А Черный учил жрецов справляться с эпидемиями.

Но друг против друга братья ожесточились еще больше, и достаточно было одной искры, чтобы они столкнулись.

Или еще раньше началось их противоборство? Тогда, когда после возвращения из первой человеческой жизни стала она, Синяя, проводить все больше времени со Жрецом, нередко предпочитая его другим братьям. Кто скажет, почему Великую Смерть, идущую сразу за ее сезоном, она тогда выделяла из остальных? Возможно, потому, что он единственный из всех был ей непостижим. Она понимала неистового Иоанна с его буйным пламенем, часто обжигавшим ее, и не боялась его, не трепетала перед обманчивым изяществом Желтого с его холодным рассудком и проницательностью. Зеленый и вовсе всегда был с ней нежен, а Белый — весел и любвеобилен. И только Черного она никогда не могла предугадать.

А может дело было в том, что иногда через его глаза в нее смотрело небытие, угроза развоплощения, смертельная пустота. Он всегда был на грани, всегда одной половиной в хаосе изначальном. И тогда она тянула его к себе, к жизни, хоть и боялась этой пустоты и была заворожена ею. Страх тоже был тем чувством, которое до земного воплощения было ей неведомо, зато после она познала все его горькие и острые оттенки.

А он, похоже, так и не научился бояться.

Черный единственный никогда не давал Воину умыкать ее в свой сезон и легко вставал против него. И ему единственному позволяла она навещать ее в принадлежащую ей осеннюю дождливую пору — когда всем говорила, что будет одна, что никто не переступит порог ее покоев в ее время. И не могло это не вызывать ревности и ярости Красного. Тем жаднее и неистовей был он с ней в летние сочные месяцы, и тем больше ей это нравилось.

Эти двое были опасны — огонь выжигал ее воду, холод и тьма вымораживали ее, но вопреки своему страху более всего она любила их двоих.

Или еще раньше вспыхнула она, эта набирающая обороты война двух божественных элементов — с самого начала времен? И братья ее — яростная огненная стихия и поглощающая энергию тьма — рано или поздно все равно бы столкнулись в открытом противостоянии? И она, Синяя, послужила лишь поводом?

Недаром их сезоны находились напротив друг друга, недаром с самого начала они противоборствовали наиболее яростно и бездумно, и только она с ее лаской и Желтый с его всепоглощающим умиротворением могли развести их. Иногда ей казалось, что именно из их вечной войны возникли все остальные стихии — жизнь, земля, вода, и удерживающее все в гармонии равновесие. Что поделаешь, не могут жить в мире тот, кто создан захватывать и разжигать, и тот, кто предназначен ограничивать и возвращать покой.

В любом случае все они привыкли к этому вечному спору, то вскипающему, то затихающему вновь. И все было покойно, пока не ушла Богиня в очередное воплощение — а вернувшись, не попала на сезон Красного. И не узнала, что Желтый, дотоле искусно сдерживающий братьев, тоже ушел на землю отрабатывать свои долги. В огненных чертогах пылающего мужа провела она шесть дней, изнемогая от любви и счастья, ощущая его и смотря на него — и до краев заполняясь его огнем, так, что сила ее возрастала стократ. А на седьмой, когда Красный отдыхал рядом с ней, умиротворенный и спящий, в мерцающих маревом покоях плеснуло холодом, открылось окно мрака, и Жрец украл ее прямо с супружеского ложа.

Напрасно она молила его вернуть ее, напрасно обещала, что проведет весь свой сезон с ним, напрасно противилась всеми силами, что были у нее — три дня держал он ее в своих чертогах, три дня любил ее. Он возвел вокруг своих владений прочные стены, закрыл их мраком и холодом, и тщетно пытался пробиться к ним разъяренный Красный — только полыхали за оградой огненные зарницы и до звезд вставал огонь его гнева. А на четвертый день Жрец встал с их с богиней ложа, надел черные доспехи, взял свои клинки и пошел утверждать превосходство, заперев жену в своих чертогах.

Долго выбиралась она, ломая черные стены — отчаяние придавало ей сил, выбиралась и слышала вой и стон содрогающихся небесных сфер и звон оружия. И когда, наконец, сокрушила свою темницу, то не помня себя понеслась к месту битвы, только чтобы не дать случиться непоправимому.

Три дня и три ночи сражались божественные братья. По всей Туре в небесах полыхали молнии, и грохочущее эхо великой битвы закручивалось чудовищными синими грозами, опускалось на землю ревущими воронками ураганов. От ударов божественных соперников стремительными потоками разбегались во все стороны облака, и кровавое солнце светило в небесном окне над их головами, сменяясь туманной красной луной.

Люди не видели их — только самые проницательные, да наделенные магическим даром, да те, в ком была кровь божественная, могли уловить, как сталкивались в небесах две огромные крылатые фигуры, ростом выше самых высоких гор, и как от столкновений этих земля шла волнами, а моря и реки вставали стенами, с грохотом обрушиваясь обратно.

Над цветущим континентом Туна разыгралась завершающая часть сражения. От столкновения стихий земля не выдерживала, лопалась, истекала красной лавой, плевалась вулканами, выжигая леса и озера, пашни и города. Люди бежали к морю — но море уже кипело; люди падали, закрывая головы, пытались прятаться и спасаться, гибли от огня — но богам было все равно. Два вечных противника решали, кто будет править в небесном пантеоне, а братья их, Зеленый и Белый, молча наблюдали за битвой, не имея права вмешаться, и крепко держали в руках нити стихий, спасая мир от того, чтобы не раскололся он на части. Так сильно было возмущение первооснов мира, что по всей Туре возникали пространственные провалы, открывающие проходы в другой мир, расширялись, сливались — и если бы не Целитель и Хозяин Лесов, взявшие на себя всю тяжесть сдерживания возмущений в тонких сферах, то и Тура бы исчезла, провалившись в такой проход и столкнувшись с планетой, с которой соединилась во время битвы богов.

Соперники все бились и бились — и дрожала планетарная ось, и не было сейчас на свете силы, которая могла бы их остановить. И не мог никто из них одолеть другого — Красный был Войной, но соперник его был Смертью, и не было сильнейшего среди них. Оба они уже были покрыты ранами, и светящаяся божественная кровь текла на пылающую землю.

Возможно, так и сражались бы они до изнеможения или до уничтожения своего мира — и себя самих вместе с ним, но легкой птахой ринулась вниз богиня, прямо под опускающиеся клинки — и на мгновение дрогнул Черный, а Красный завершил удар и рассек его грудь, оттолкнул божественную сестру свою и замахнулся опять — добить соперника, упавшего на колено и упирающегося ладонью в землю. И загрохотал от ярости — его удар принял на свой меч Белый, отодвинул его назад, закрыл брата грудью.

— Не смей вмешиваться! — ревел в ярости Красный. — Это наша битва!

— Закон поединка нарушен, — тяжело и гулко отвечал Целитель, отражая удары. Не нападая, защищаясь и не давая подойти к раненому Жрецу. — Серена уже вмешалась. Остановись, брат. Она тому причиной — пусть скажет свое слово.

Богиня тихо рыдала — и в то же время стихийная сущность ее усмиряла огромные волны, идущие по океанам к уцелевшим землям. Красный полыхал огнем и выл от невозможности добраться до извечного соперника, но и он слабел от ран и двигался все медленнее.

Слабел и Зеленый, молча держащий на себе мир и стабилизирующий взбесившиеся первоэлементы. Он по пояс уже погрузился в оплавленную землю, но не шевелился, терпел, и казалось, что скажи он хоть слово — и лопнет его сила, и вместе с ней лопнет шар Туры. То, что обычно держали они вшестером, сейчас лежало на его плечах. И как не хватало сейчас Желтого с его умением сгладить спор, развести противников, восстановить равновесие. Но в этот самый момент их воплощенный в человеческое тело брат умирал от накрывшего приморский город раскаленного пирокластического облака — потому что эту жизнь проживал он на материке, ставшем местом последней битвы. Наконец, сердце его перестало стучать, и сущность его, разворачиваясь, начала подниматься в небесные чертоги, чтобы с ужасом обнаружить, что в его отсутствие произошло то, чего он так опасался.

Вот и Вечный Воин пошатнулся от усталости, не в силах поднять оружие, и тут же опустил меч Белый, склонил голову в знак примирения.

— Пусть она решит, — повторил он настойчиво. — Хватит боя, посмотри вокруг.

Возле остановившихся богов мерцающими пятнами распускались цветки пространственных переходов, и Черный за спиной Целителя поднимался на ноги — лицо его было искажено от боли и ненависти.

— С кем пойдешь ты сейчас, жена моя? — спросил он, и опять веяло от него жутью и хаосом изначальным. И Богиня, послушная годовому циклу, заколебалась на миг — и не успела ответить. Жрец усмехнулся, повернул клинки и рассек свою грудь прямо по свежей ране. И вырвал свое темное сердце, бросив его к ее ногам. А потом развернулся и шагнул в черную сферу перехода, и не остановил его ни ее отчаянный крик, ни бросившийся за ним Белый — только мазнул пальцами по черному крылу, не смог схватить, удержать.

— Слушайте мое слово, — грохотал Красный, видя, как прижимает богиня к себе трепещущий комок тьмы. Соперник его уже был побежден, но кто победит ее привязанность? — Правом победителя закрываю своей и его кровью дорогу обратно. Нет ему места больше в этом мире. И я никогда не открою проход, и вам запрещаю открывать ему путь, запрещаю людям поклоняться ему и звать его.

Он стер ладонью со своего меча кровь ушедшего брата, приложил руку к своим ранам — и взмахом начертил на плоскости ближайшего перехода красную руну запрета.

Небеса зазвенели — божественное слово вплелось в структуру этого мира, и стали тухнуть цветы-переходы, и только отчаянный чаячий крик метался по полыхающей земле.

— Что же вы наделали! — кричала Богиня и тому, кто в ревности своей шагнул на дорогу уничтожения, и тем, кто не остановил его. Голос ее срывался, превращаясь в оглушительный, надрывный шепот — тот, что бывает громче самого отчаянного крика. — Теперь нет надежды ни нам ни миру! Нет! Надежды! Что же вы наделали! Как нам все исправить?!!

Затихли братья, глядя на изливающуюся горем божественную воду, а она все шептала и плакала, отчаянно, глухо. На пылающий континент потоками лился холодный ливень — и не мог успокоить истерзанную землю.

— Ложь порождает ревность, ревность порождает ненависть, — говорила она горько, видя перед глазами картины будущего и тем очевиднее было, что в ярости своей братья забыли, что каждый из них — суть этого мира, и без любого из них он погибнет, — ненависть порождает месть, месть порождает войну. Сколько войн вам понадобится, чтобы заполнить эту пустоту? Сколько войн принесет он, чтобы вернуться? Разве я буду с кем-то из вас вместо него? Безумцы!

На Туру тихо спускалось умиротворение — растекались грозы, распадались ураганы — это Желтый входил в силу, и вот уже его фигура начала проявляться рядом с Зеленым — и сразу он перехватил нити равновесия, переплел их, растворил в пространстве. И стало всем легче.

С черного сердца Жреца капала кровь, падая на пятна крови Красного, и смешивалась сила соперников, застывая темными, бордово-фиолетовыми непрозрачными рубинами. Один из них, похожий на свернувшуюся руту, и подняла Богиня, зажала в ладони.

— Ты не поставил условие на свой запрет, муж мой, — сказала она сверкающему глазами Воину, — я сделаю это. Что кровью закрыто, то кровью и откроется, да будет так. Обет даю на века. И мир спасется, и Жрец вернется. А пока землю будут держать наши дети, и будет этот камень увеличивать их силу, чтобы дать ему время найти путь обратно. Так я сказала, и никто не оспорит меня.

И снова зазвенели небеса, принимая еще одну клятву — пророчество. Эхо этого звона, тонкое напоминание о том времени, до сих пор слышала она. И все братья слышали. Но им не требовалось напоминаний — все осознавали, что миру приходит конец, и мало что могли сделать, сдерживаемые запретом Красного. И сам он не мог пойти против своего слова.

Он долго еще бушевал после этого — в Рудлоге запретили поклоняться Черному, упоминать его имя в молитвах. Казалось, ярость его никогда не выдохнется. И предательство Белого, и заступничество своей жены он не забыл. Но Синяя терпеливо ждала и плела свои нити, и знала она, что и другие братья искали выход. Много сотен лет прошло пока и Вечный Воин признал свою ошибку — совсем недавно, когда прервалась династия потомков Корвина Блакорийского, когда очевидны стали последствия изгнания Жреца. Но и он не мог уже ничего сделать, не мог нарушить свое слово.

В любой клятве есть лазейка, и богиня нашла ее — если они не могли вернуть изгнанника, то про людей ничего не было сказано. Люди могли удержать этот мир, люди могли вернуть его.

Но времени становилось все меньше, а раскинутые ею нити судеб все не сплетались, как нужно, и поколение за поколением слабели потомки богов — и слабела стихия Черного, поддерживаемая на Туре лишь одним его оставленным сердцем. И когда оно перестанет биться — нарушится цикл стихий, и Тура перестанет существовать. И они вместе с нею.

Богиня еще раз посмотрела на спящих детей и легко выскользнула в окно, чтобы продолжить свой путь. Огромной призрачной птицей пролетала она над землей и видела все, что происходит в домах и на улицах, у богачей и бедняков. Люди с начала веков оставались все теми же, но человечество постепенно менялось, росло, познавало мир — и по крохам уходила жестокость и злоба, и войны бушевали все реже, и много-много тысячелетий было еще у них впереди, чтобы полюбить друг друга так, как она любила каждого из них.

Крылья ее закрывали полнеба, и на землю нисходил покой. Богиня долетела до Рудлога, облетела его по спирали и на мгновение зависла над королевским дворцом, прежде чем спуститься и невидимкой пройти по покоям. Там жили шесть девочек, ее надежда, милость, выпрошенная у Красного.

Мягким и ласковым теплом горел огонь спящей в руках мужа королевы — и не могло быть для этой земли правительницы лучше нее. Спали в соседних покоях их дети-огонечки, и в ногах их сопели смешные большие щенята — богиня не удержалась, пощекотала одного из них, и малыш смешно хрюкнул. За стеной видела первые сны и младшая из Рудлогов, Каролина, до вступления которой в силу было еще далеко, и она тоже получила свою ласку и долю божественного благословения.

Старшая принцесса, Ангелина, острая, как меч огненный, и такая же прямая, стояла у окна, кутаясь в плед, и мысли ее были темны и тоскливы — и ее богиня погладила по голове, даря целительный сон. Разберется ли эта сестра с собой, или в ней слишком много от ее божественного отца, так много, что нужно немыслимое количество времени, чтобы понять очевидное?

Снова стена, и покои Марины, плещущей мятежными искрами, с неровным пламенем. Она тоже не спала — сосредоточенно читала, раскрыв толстую папку, и брови ее то хмурились, то удивленно поднимались, она сердилась и качала головой, или улыбалась чему-то про себя, закрывая глаза. Засыпай и ты, девочка, предназначенная для того, чтобы исправить несправедливость человеческую.

О чем-то шепталась со своим медведем младшая сестра, Полина, укутавшись с ним в одно одеяло, и мирно и тепло было у них в комнате. И богиня тихо улыбнулась, благословила сына зеленого, пожелав ему, чтобы любовь его была сильнее любого зла.

А у покоев пятой принцессы, Алины, она остановилась, ощущая топкую и терпкую горечь. И все-таки вошла.

Эта Рудлог, как всегда, заснула с книгой в руках, и маленькая богиня присела на край ее кровати, погладила девочку по руке. Вздохнула, тяжело и грустно, как могут вздыхать только матери, отправляющие детей в жестокий мир. И, не позволяя себе больше сомневаться, отвернулась, перекинулась призрачной птицей и полетела дальше, увеличиваясь в размерах и накрывая всю Туру своими ласковыми невидимыми крыльями.