«И, наконец, происшествия. Вчера ночью столица проснулась от громкого магического представления. Тысячи горожан наблюдали за ночным действом, которое, несмотря на красочность, произошло в нарушение городских административных норм, в частности закона о тишине. Глава фирмы-организатора уже задержан и дает показания. И все задаются вопросом — кто же заказчик и кто та таинственная девушка, которой предназначалось это послание? Как бы ни было впечатляюще произошедшее, хотим напомнить, что подобные акции допустимы только с согласования с властями города и уж конечно не в то время, когда все уже спят.»

Иоаннесбург, королевский дворец, Люк Кембритч, суббота

Без пяти минут одиннадцать лорда Лукаса Дармоншира, выглядящего так респектабельно, что даже его дворецкий не нашел бы, к чему придраться, провели в кабинет первой принцессы дома Рудлог, предложили чаю и сообщили, что Ее Высочество сейчас подойдет. Дворец Рудлогов, в отличие от резиденции Инландеров, не производил впечатления соединенных коридорами темных каморок, а был высок, светел и пышен — но не до раздражения. И дышалось в нем легче.

Может, конечно, дело было в том, что Марина была здесь? Люк, шагая от парадного входа по широкому коридору, с некоторой ностальгией прошел мимо двери в Зеленое крыло, покосился дальше — в сторону покоев королевской семьи, улыбнулся едва заметно, но тут же подобрался, сосредоточился. Разговор точно предстоял непростой: он не мог уклониться от брака, но рассчитывал, что принцесса осведомлена о прошлых скандалах и проявит достаточно здравого смысла. А что касается его обещаний в Храме Всех Богов… Люк усмехнулся. Раз до сих пор его не ударило по темечку молнией, то можно было, наверное, надеяться, что перед Великими Стихиями он чист и что все его действия — и скандал на посольской встрече, и свидания с Крис, и вспышки рядом с Мариной — не были засчитаны как нарушение данного слова.

Ее Высочество Ангелина Рудлог появилась через две минуты, сухо кивнула на учтивый поклон вставшего жениха, милостиво протянула ему руку для поцелуя и предложила садиться.

Он с некоторым изумлением разглядывал ее — хоть и видел фотографии и видео уже после возвращения, но вживую… Разительная перемена. Невысокая, ниже Марины, очень худая, сдержанная, с тщательно уложенными светло-льняными волосами, она выглядела бы совершенным ребенком, если бы не тяжелый взгляд ледяных глаз, не развернутые плечи и сильный подбородок, не холод, исходящий от нее, и не голос — звучный, глубокий, уверенный. Таким бы полки и батальоны в бой бросать, а не замужество обсуждать. Маленькая, да, но не хрупкая — хрупкость предполагает уязвимость и нежность, а здесь их не было и в помине.

Но манеры были прежние — никакой женской томности, прямой взгляд, скупые движения. И в кабинете с момента их прошлого разговора ничего не поменялось, разве что бумаг добавилось.

— Приношу свои извинения, что не ответила сразу же на ваше приглашение пообщаться, лорд Лукас, — сказала она спокойно. — За время моего отсутствия накопилось много срочных и важных дел.

Люк уловил настрой и тут же сам перестроился, так же сдержанно и вежливо улыбнулся. Первый знак нерасположения — вопрос замужества к делам важным и срочным ее высочеством не отнесен. Обнадеживающий знак.

— Благодарю, что все-таки нашли время, Ангелина, — ответил он с должной долей почтения, — и я рад, что вы вернулись в целости и сохранности. Вы прекрасно выглядите.

— Приятно слышать, — это прозвучало чуть высокомерно. Заскрипел металл — принцесса открывала ключом ящик стола. — Кстати, и ваше кольцо теперь мне как раз, герцог.

Обручальное кольцо его матери, сверкнув желтым бриллиантом, свободно скользнуло на тонкий палец, и его невеста повертела его задумчиво, внимательно посмотрела на собеседника.

— Чуть великовато, — небрежно заметил Люк.

— Это поправимо, — улыбнулась первая Рудлог, и он мысленно поаплодировал ей за прекрасную игру. — Итак. Вы все еще намерены жениться на мне, герцог?

— Я уже говорил, ваше высочество, — она едва заметно приподняла брови, — что связан обещанием, которое не имею права нарушить. Точнее, уже несколькими обещаниями. Поэтому я приму любое ваше решение.

— Да, я помню, — сказала маленькая женщина, не сводя с него тяжелого взгляда. — Мы все обсудили, но за время моего отсутствия обнаружились новые обстоятельства. И появились новые вопросы. Вчерашнее представление — ваших рук дело?

Железная выдержка. Он восхитился почти до благоговения.

— Разумеется, — сказал лорд Дармоншир, не отводя глаз.

— Вы поставили меня в нелепое положение, лорд Лукас.

— Я не хотел этого, ваше высочество, — деликатно ответил Люк. — Примите мои извинения.

Она небрежно кивнула, словно не слушая его.

— Неоднократно, — добавила она безжалостно. — Будучи связанным словом и обещанием, вы слово это нарушали неоднократно. И мое имя, и имя моей семьи упоминалось в связи с вашим безобразным поведением много раз.

— Да, — сказал Люк. И замолчал. И принцесса молчала, разглядывая его в упор.

— Вы не хотите объясниться?

Этой женщине стоило бы в допросных у Тандаджи работать.

— Не думаю, — произнес он медленно, — что есть смысл в оправданиях. Единственное, что я хотел бы сказать — все мои… проступки никак не связаны с вами. И задевать вас не было целью, Ангелина.

— Вы и не задели, — возразила она с усмешкой. «Вы слишком мало для меня значите, чтобы задеть» — говорила эта усмешка. — У меня крепкие нервы, и я не склонна драматизировать ваши рабочие моменты, тем более, что вы неоценимо много сделали для моей страны. И ваши увлечения меня мало волнуют. За исключением одного, — Люк склонил голову, внимательно наблюдая за собеседницей, которая сейчас размазывала его тонким слоем. Заслуженно, надо признать. — И я даже готова вас простить, — добавила она неожиданно и величественно, и у него похолодел затылок. — Ради дружеских отношений между Инляндией и Рудлогом. Но вам придется убедить меня, лорд Дармоншир, что вы будете хорошим мужем.

Он все-таки моргнул раз, другой, и резко захотелось курить, и пальцы чуть сжались. Но лицо оставалось спокойным, и его светлость несколько мгновений заинтересованно созерцал резные завитушки на тяжелом письменном столе, пока они не приобрели резкость, и он снова не поднял взгляд.

— Я не буду нарушать брачные клятвы, — очень ровно произнес Люк, — мы уже обсуждали это. Моя супруга может рассчитывать на уважение и поддержку с моей стороны.

— Прекрасно, — удовлетворенно сказала принцесса Ангелина и снова тронула обручальное кольцо. — Я могу получить ваши заверения, что вы больше не будете искать встреч с Мариной? Кроме тех, от которых не уклониться в рамках семьи, конечно. Будем считать ваш вчерашний салют прощальным.

И хотя он знал, чувствовал, что сейчас его жестко и наглядно наказывают, как-то само собой вспомнились и бутылка коньяка в спальне, и ждущая его машина, и скользкие дороги Инляндии.

— Да, — коротко произнес он и даже улыбнулся непринужденно. И остановил руку, потянувшуюся к пачке сигарет в кармане. Курить хотелось до рези в скулах. — Конечно, леди Ангелина.

— Рада, что с вами так легко договориться, — произнесла она одобрительно и перевела взгляд на полную чашку чая перед ним. — Что же вы не пьете? — поинтересовалась она очень заботливо. — Или вам предложить что-нибудь покрепче, лорд Лукас?

— Не стоит утруждаться, моя госпожа, — с легкой иронией ответил Кембритч. — Уверен, чай превосходен.

Он взял чашку и сделал сразу огромный глоток под откровенно — теперь уже откровенно насмешливым взглядом старшей принцессы.

Чай был отвратительно крепким и переслащенным, но удивительным образом смыл его вязкое состояние.

— Одними извинениями дело не обойдется, да? — спросил он понятливо.

Его невеста сдержанно улыбнулась, пожала плечами.

— Вы неплохо держите удар, герцог. Что неудивительно при вашей работе.

Люк легко кивнул в ответ на похвалу, молча глотнул еще из чашки.

— Но вот в чем дело, Лукас, — продолжила она жестко. — Мы оба понимаем, что наш брак был необходимостью для моей коронации. Обстоятельства изменились, и ни мне, ни вам эта помолвка не нужна. Однако вы вашими выходками и вчерашним впечатляющим представлением не оставили мне выбора. Я обязана защитить семью. Заяви мы сегодня или завтра о разрыве помолвки — и пресса континента обязательно свяжет имя моей сестры, разрыв и ваши прошлые скандалы. А я прессой сыта по горло, и если в Рудлоге служба безопасности сможет купировать наиболее острые высказывания — а молчание газет про ночной фейерверк вызовет еще больше вопросов, чем краткие упоминания — то в других странах по нам пройдутся по полной.

— Я могу переключить огонь на себя, Ваше Высочество.

Она жестом остановила его.

— Но я готова предложить вам сделку, и по здравом размышлении могу подставиться под удар ради этого. Условия таковы. Я объявляю о разрыве помолвки. А вы оставляете Марину в покое.

Чай стал безвкусным.

— Я не могу согласиться на это, Ваше Высочество, — сухо сказал Люк. — Для меня это не имеет смысла — что брак с вами, что отсутствие его при таких условиях.

Глаза ее вдруг потеплели — всего на мгновение, но этого хватило, чтобы он растерялся.

— Только из-за ваших долгов? — быстро спросила она, не давая опомниться. Но Люк был закаленным бойцом и не дрогнул. И чуть помедлил, перед тем как четко ответить:

— Не только.

Принцесса удовлетворенно постучала пальцами по столу, и этот жест так не соответствовал всей ее манере, что Кембритч даже завис ненадолго. Все-таки что-то в ней изменилось. Больше жизни стало? Больше движения?

— Хорошо, — резюмировала первая принцесса дома Рудлог. — Мы поступим следующим образом, Лукас, раз уж мне принимать решения. Никакого разрыва сейчас не будет — подождем, пока успокоятся журналисты. Сейчас мы сделаем заявление для прессы, что обстоятельства нашей помолвки и то, что произошло дальше, не дало нам возможности узнать друг друга. А теперь эта возможность появилась, и раз мы не связаны срочной необходимостью вступать в брак, мы хотим понять, подходим ли друг другу. Дальше минимум месяц вы ведете себя безукоризненно, сопровождаете меня на мероприятиях и изображаете дружеское расположение. К концу месяца посетим несколько балов, где признаемся в крайнем уважении друг к другу. В следующем месяце будем показываться на публике куда реже. Я буду занята работой, вы будете давать интервью и гордиться мной. И чаще употреблять слово «друг». А уж после я с сожалением скажу, что вы великолепный человек, но, увы, мы не подходим друг другу, и пожелаю вам счастья. И после верну вам кольцо и развяжу вам руки. Вот так.

— Превосходный план, ваше высочество, — только и сумел сказать Кембритч, чувствуя себя так, будто ему перед виселицей амнистию зачитали. — Но не вызовет ли мотив «не подходим друг другу» очередных сплетен?

— Мотив будет другой, — ответила она спокойно. — Но вас это не должно волновать, — и добавила настойчиво: — Помните, Лукас. Безукоризненно. Никаких публичных выходок, даже тени скандала. Иначе, — добавила она непринужденно, — я уничтожу вас.

Он улыбнулся почти с восхищением.

— Теперь я верю, что вы можете, Ангелина.

— Могу, — она сухо улыбнулась в ответ, встала и протянула руку для прощания. — И еще. Не дай Боги вы обидите мою сестру, Кембритч.

— Поверьте, — сказал он мягко и коснулся губами пальцев старшей Рудлог, — Марина может постоять за себя. Ничуть не хуже, чем вы.

Первая Рудлог с сомнением качнула головой.

— Возможно, вы многого про нее не понимаете, Лукас.

— Я учту это, — пообещал он. — До свидания, Ваше Высочество.

— До свидания, лорд Кембритч, — произнесла женщина, сделанная из стали, и холодным взглядом проводила его до дверей кабинета.

Герцог Дармоншир вышел в коридор в немного ошеломленном состоянии. Глянул в окно, ухмыльнулся и вытащил из кармана пачку сигарет.

Да уж, вот это выволочка. Тандаджи и не снилось.

Дракону, унесшему ее, надо будет при случае пожать лапу, как нечаянному спасителю. И выставить лучший коньяк, если ящеры пьют, конечно.

— Ваша светлость, — он оглянулся. За его спиной стояла секретарь первой Рудлог и протягивала тоненькую папку. — Здесь расписание ваших встреч и другая необходимая информация. И текст заявления для прессы. Если вы согласны, то наша пресс-служба распространит его для СМИ.

Люк иронично улыбнулся, с любопытством глядя на каменное выражение лица помощницы своей невесты, взял план действий по сопровождению, быстро прочитал заявление, пролистал папку дальше. Поднял брови.

— Все предусмотрено. Почти, — добавил он с сарказмом, — не увидел наименование цветов, которые любит Ее Высочество.

— На последней странице, — невозмутимо ответила секретарь, — там же список уместных подарков.

— Очень предусмотрительно, — пробормотал он весело. — Очень.

— Я провожу вас к выходу, если позволите, ваша светлость, — твердо сказала помощница.

Люк понизил голос, склонился к ней и вкрадчиво спросил:

— Думаете, я могу заблудиться? Или свернуть куда-нибудь не туда?

И с удовольствием увидел, как ресницы невозмутимой дамы чуть дрогнули. Ну слава Богам. А то после визита в кабинет старшей Рудлог он уж начал сомневаться в своем воздействии на женщин.

Настроение после разговора было на удивление хорошим, и он, с некоторым сожалением покосившись на свою конвоиршу и удаляющийся проход в Семейное крыло дворца, бодро зашагал за аккуратно одетой женщиной. Это и к лучшему. Два месяца публичного лицедейства не такой большой срок в оплату за личную свободу. И, честно говоря, он еще легко отделался.

Марина, суббота

В конюшне тепло и хорошо пахло зерном, прелым сеном, травой и лошадьми, маленькие окошки в стойлах и стеклянная крыша были запотевшие, мутные, а я, разогревшаяся после пробега, снимала со своего Пастуха седло, проверяла, нет ли где потертостей. Осмотрела копыта — жеребец послушно поднимал ноги, похрапывая несколько высокомерно, словно говоря «Ну чего ты беспокоишься, хозяйка?»

Я не могла сказать доброму и величественному коню, что беспокоюсь я не о нем и не из-за него. С утра просто не смогла оставаться в постели — вчерашний салют до сих пор заставлял меня нервничать и улыбаться, поэтому позавтракала быстро, раньше всех, и улетела на стадион. И совершенно забыла о том, что сегодня Вася с Марианом уезжают на Север, и что надо бы попрощаться.

Может, дело было в том, что я не могла, не хотела ждать встречи Ани и Люка. Она обязательно все сделает правильно, это же Ангелина. Но вот будет ли это «правильно» приемлемым для меня?

На телефоне, когда я переоделась и залезла в сумку, оказалось несколько непринятых звонков от Ани. Но я почему-то боялась перезванивать. Лучше уж приеду домой и обо всем сама расспрошу.

День выдался замечательно сухой и солнечный, и снега было совсем немного, и тротуары были вычищенные, и город казался нарядным, радостным. Время быстро шло к обеду, и я, одетая в полумаску, рулила по улочкам старого центра Иоаннесбурга, разглядывая гуляющих по морозу людей и не без удовольствия слушая выпуски новостей.

Девушки — глупые создания.

Зазвонил телефон, и я потянулась к нему, взглянула на экран, улыбнулась.

— Да?

— Мне с ним не тягаться, — загробным голосом сказал Март, — я, оказывается, очень скучный парень. Хотя могу изрисовать стены дворца из баллончика. Надписями «Марина, я тебя люблю».

— И через сто лет к этим стенам будут водить экскурсии, — засмеялась я. — Ты уже слышал, да?

— Девочка моя, — произнес он проникновенно, — весь континент об этом гудит. Не слышали только глухие. И блаженные, типа нашего Макса, — добавил он весело. — Что теперь?

— Понятия не имею, — сказала я честно. — Но очень хочу узнать. Подожди-ка, Март.

Краем уха я слышала бормотание радио, и потянулась, сделала погромче. Еще громче.

«…долгожданная новость из королевского дома Рудлог. Принцесса Ангелина и ее жених, герцог Лукас Дармоншир, подтвердили помолвку и заявили, что намерены чаще встречаться, чтобы лучше узнать друг друга…»

Я молчала, молчал и Мартин, слышавший все через трубку.

— Ну что же, — сказал он после некоторой паузы отвратительно жизнерадостным тоном, — я только хотел спросить, не боишься ли ты, что теперь, когда нет никаких препятствий и все сладко до приторности, тебе станет неинтересно. А сейчас я даже не переживаю. Лучшей вожжи тебе под хвост и представить невозможно.

— Март, — произнесла я сдавленно, — замолчи, а?

В глазах все расплывалось от обиды и злости, и я моргала, пытаясь уследить за дорогой. Рука на руле дрожала, и я замедлила ход — кто-то истошно засигналил мне сзади. Ну за что ты так со мной, Ангелина? За что?

— Тшшш, — сказал Март мне на ухо — как согрел, — Марина, тихо. Ты в машине? Припаркуйся сейчас же. И выйди на тротуар.

Я вывернула руль к обочине, остановилась. Посидела немного.

— Выйди, девочка, — говорил он спокойно, — выходи, ну?

Я щелкнула ручкой двери, оказалась на улице, сделала несколько шагов — и уткнулась лицом в его грудь, повернулась и прижалась щекой к колючему шерстяному свитеру. Люди вокруг неодобрительно озирались на нас, кто-то испуганно ругался. За Мартом медленно таяло Зеркало.

— Раз уж я нарушил из-за тебя все нормы безопасности при открытии проходов, — сказал он смешливо, — придется требовать компенсации. Ну что? — я подняла на него глаза, зажмурилась, прижалась теснее — было холодно. — Во дворец тебя? Или устроить реабилитацию с вином и битьем бутылок?

В руке снова зазвонил телефон. Я посмотрела — звонила Ангелина — и сбросила вызов.

«Какая же ты трусиха, Марина» — укоризненно пробурчал внутренний голос.

Я не трусиха. Я просто боюсь, что сейчас скажу что-то такое, чего мне не простят никогда.

— Куда-нибудь, — голос звучал жалко, — только не во дворец, Март. Пока не нужно. Куда-нибудь, где тепло и тихо.

— Ты же не была еще у меня в гостях? — спросил он серьезно. И поцеловал меня в макушку.

Дворецкий Марта при нашем появлении сделал совершенно квадратные глаза, выслушал пожелания хозяина и поспешно удалился. Дом у Мартина был такой… тяжеловесный. Почти средневековый. С маленькими окнами, толстыми стенами, высокими и тяжелыми дверями. И если бы не обилие светильников, казался бы почти мрачным.

— Тут в центре Рибенштадта все такие, — сказал он, посмеиваясь на мое выразительное ошеломление, — но я осовременил, как мог.

— Это что, бойница? — я недоверчиво ткнула пальцем в крохотное окошко, мимо которого мы проходили

— Что поделаешь, — блакориец усмехнулся, — мои соотечественники довольно буйный народ. А в гражданскую войну после падения трона Гёттенхольд, когда еще наивно надеялись, что кто-то из оставшихся дворян сможет принять корону, нападения на дворянские дома были нормой. Резня была жуткая, неудивительно, что часть уехала, и что остались единицы из старого дворянства. Так что наследие прошлого.

Во всех помещениях горели камины, и запах в доме стоял хороший, дровяной.

— Любишь огонь? — спросила я, усаживаясь на широкий диван в гостиной. В голове было пусто, и думать ни о чем не хотелось. Снова зазвонил телефон, и я отключила, не глядя.

— Это фобия, — сказал Мартин, располагаясь рядом. Обхватил меня за плечи, и я прижалась к нему, прикрыла глаза. — В детстве мы часто мерзли. Оно давно было, мое детство, — добавил он задумчиво. — Мать одна нас воспитывала, жили небогато, зимой все спали в одной кровати. Поместье было большое, а земли кот наплакал, вот и ютились все в одной комнате. За лето она не успевала дров заготовить, а мы малые были, какая там помощь? Двое братьев маленьких умерли от воспаления легких, а я, когда подрос, таскал из леса дрова, и они чадили черным дымом. Вот и зажигаю всю жизнь. Не могу без огня, хотя тут паровое отопление.

Маг потер мои ладони.

— Может, горячую ванну тебе? Совсем холодная.

— Никуда не пойду, — пробормотала я, чувствуя, как меня размаривает рядом с ним. В камине потрескивали дрова, за окном мела метель, Мартин был горячим и уютным, несмотря на колючий свитер.

— Тогда, — сказал он, — я тебя накормлю. И включу кино. Будем смотреть и молчать, угу?

— Угу, — буркнула я и обхватила его крепче, засунув ладони ему под мышку.

Слуги накрывали стол прямо перед нами, а я подтянула ноги на диван, и почти спала, сквозь ресницы наблюдая за ними. И обед был вкусным, и кино, кажется, веселым, и мы пили в темноте горячее вино с пряностями и смотрели на экран, и, как и планировалось, почти не разговаривали, а я все думала, успокаиваясь потихоньку — и снова вспыхивая злостью, и на сестру, и на Кембритча — и периодически отключала телефон, пока он не разрядился и не сел.

Фильм кончился, а с ним закончилась и моя уютная пауза. Нужно было возвращаться, и я лениво пошевелилась, потерла глаза.

Ну же. Не трусь, Марина. Ты же Рудлог.

— Во дворец? — спросил Мартин сонным голосом. Он, похоже, тоже задремал, а теперь потягивался, и под моей щекой играли мышцы.

— Во дворец, — кивнула я и с неохотой встала. — Я уже говорила тебе, что ты идеальный мужчина?

— Зачем повторять очевидное? — фыркнул он, тряхнул своей лохматой головой и широко, насмешливо улыбнулся.

Дома я первым делом нашла своих охранников, извинилась перед ними, делая умильные глаза — ребята смотрели сурово, неодобрительно — и попросила забрать свою машину. Потом покурила и, набравшись смелости, пошла к Ани в покои. Она сидела в гостиной, что-то писала, напряженная, сердитая — о, как я хорошо знала это выражение лица и эту напряженную спину. Перед ней стояла чашка с чаем, блюдце с печеньем, но непохоже, что к нему притрагивались. Сестра подняла на меня глаза, молча кивнула.

— Я неправа, да, — произнесла я сразу, как переступила порог. — Извини. Я просто дико разозлилась, Ани. Боялась, что наору на тебя или что скажу что-то гадкое.

— Где ты была, Марина? — спросила она устало. И чуть расслабилась, и лицо стало спокойнее. И снова я поняла, что она за меня переживала.

— С Мартином, — призналась я, бросая сумку в кресло и усаживаясь на подоконник — сестра подняла брови, но промолчала. — Почему ты ничего не сказала мне, Ани?

— Я бы сказала, — проворчала она, пододвигая к себе чашку с чаем, — если бы ты не сбежала с завтрака раньше, чем пришла я. И если бы ты брала трубку.

— Так… ты выйдешь за него?

Она покачала головой, и мне стало стыдно. И стыдно было, пока она пересказывала мне условия их договора, хоть и злилась я по-прежнему.

— Два месяца. И он согласился?

Как он мог на это согласиться? Как он, черт подери, мог отказаться от меня на такой срок?!

— У него не было выбора. Марин, — терпеливо объясняла мне Ангелина, — я постаралась здесь учесть интересы всех. Мы избегаем внимания журналистов, ухудшения отношений с Инляндией, умиротворяем Василину. Но прежде всего этого требуют приличия. Все должно быть красиво.

— Конечно, — пробормотала я и улыбнулась через силу. Подтянула ноги на холодный подоконник, обхватила их руками. — Я все понимаю, Ани.

Это же Ангелина. Она все делает как надо.

Я действительно все понимала. Но это не мешало мне испытывать какой-то невероятной силы ярость.

«У детки из-под носа опять увели игрушку?»

«Заткнись, а?»

— Не сердись, — попросила Ангелина мягко. Она аккуратно взяла чашку, сделала несколько глотков. — Два месяца для отношений — не срок.

— Да каких отношений, Ани? — не выдержала я. — У нас нет пока никаких отношений. А за это время всякое может случиться.

Ани опустила глаза и аккуратно откусила мягкое шоколадное печенье.

— Понятно, — сказала я чужим и бесцветным голосом. — Ты и это предусмотрела, да? Думаешь, уйдет дурь из горячей головы, и я успокоюсь? Перегорю? Так вот что главное?

Она совершенно прозрачным, уверенным взглядом посмотрела на меня.

— Я буду рада, если это будет не так, Мариш, — произнесла она очень внятно. Я со стоном обхватила голову руками и потрясла ею.

— Боги, Ани. Ты чудовищна. Это совершенно, абсолютно, просто невозможно выносить. Неудивительно, что драконы тебя вернули. Ты их всех построила, да?

Кажется, ее пальцы дрогнули — а мне было смешно и горько одновременно. И я почти не могла дышать — от обиды, совершенно детской обиды, хоть и обещала себе, что выслушаю ее спокойно. Поэтому сунула ладонь в карман, щелкнула нащупанной зажигалкой, протянула руку.

— Кинь мне сигареты, они в сумке. Я покурю, ладно?

Ангелина нахмурилась, но встала и подала мне пачку, и осталась стоять рядом, глядя в окно, упершись руками в подоконник у моих ног.

— Я тебя переиграю, — пообещала я сердито, сделав несколько затяжек. — Так нельзя, Ани. Я думала, ты на моей стороне.

— Когда ты перестанешь злиться, ты поймешь, что это так и есть, Мари, — сказала она с той же усталостью, что в самом начале, и я проглотила горький дым, глядя на нее — почему-то показалось, что вокруг Ангелины тысячи километров пустоты, и сестра была в этой пустоте совсем маленькой, одинокой. — Я сделала все, что могла, чтобы дать Кембритчу шанс реабилитироваться в глазах общественности и глазах главы нашего дома. И мне, а не тебе, объясняться с Василиной. И мне тратить время на него. Если ты думаешь, что я буду получать от этого удовольствие, ты очень ошибаешься.

К концу ее голос уже звенел от напряжения, и я протянула руку, тронула ее за плечо.

— Я же не могу без него, Ани, — призналась я тихо. — Какие два месяца?

— Какие, какие, — проворчала она уже спокойнее и накрыла мою руку своей. — Никакие. Я даю максимум неделю. Больше он не продержится. Так что, — сестричка глянула на меня, и я опустила глаза, — я рассчитываю на тебя, Марин. Ради семьи. Пожалуйста.

— Я постараюсь, — пообещала я, сама себе не веря. Ангелина, кажется, тоже не поверила. Но кивнула, погладила меня по коленке и отошла к своим бумагам, сгорбилась над ними на секунду — и снова выпрямила плечи. И в этот момент мне стало очень совестно — что я сижу тут и дымлю, что отвлекаю ее от работы, хотя сама бездельничала с утра. И за детскую выходку с отключением телефона стало стыдно.

— Что пишешь? — преувеличенно резво поинтересовалась я, оглядываясь — куда бы выбросить сигарету. Не нашла, приоткрыла форточку — сразу стало холодно — и выкинула окурок туда.

Уборщики меня наверняка ненавидят.

— Оставь открытой, — попросила сестричка. — Я завтра еду в Теранови, задержусь там немного. Буду организовывать посольство для Песков и планировать встречу Василины и Владыки Валлерудиана. Пока мы не можем оперативно работать с ними в Истаиле, попробуем так. Потом, когда наладим связь, перенесем посольство к ним….

Она говорила и говорила, рассказывала мне о своих планах, и глаза ее постепенно загорались, а я смотрела на это, чуть ли не открыв рот. Вот это да. Мне такое вдохновение по рабочим вопросам и не снилось.

В свои покои я вернулась минут через сорок. Поставила телефон на зарядку, посмотрела пропущенные. Только от Ани.

Вот так вот, да?

Сунула телефон подальше, под подушку, чтобы не видеть, не слышать, не бегать смотреть каждые пять минут, и пошла в ванную. И уж там, вооружившись каким-то глупейшим любовным романом, зависла на два часа, периодически добавляя горячую воду, подсыпая разных ароматических пенообразователей, пробуя разные массажные режимы. И вылезла только когда поймала себя на мысли, что просто не хочу возвращаться в спальню и видеть, что на телефоне пусто.

Врать себе тяжелее, чем другим.

Но на экране светились непринятые вызовы и сообщения, и я пощелкала, открыла первое, затем второе. Улыбнулась, нахмурилась.

«Я знаю, что ты злишься.»

«Когда все закончится, можешь сломать мне вторую ногу. Если захочешь.»

«Ты в любое время можешь приехать ко мне.»

Звенькнул телефон — пришло еще сообщение.

«Я купил тебе подарок. Уже должны доставить.»

— Ваше высочество, — в спальню заглянула горничная.

— Да, Мария, — сказала я со вздохом и промокнула полотенцем волосы, не переставая хмуриться и умирая от любопытства, — давай сюда.

— Только что принесли, — сказала она удивленно, протягивая маленькую аккуратную коробочку, обтянутую кожей.

— Да, — протянула я и взглянула на нее. Горничная понятливо исчезла. А я потянула за шелковую ленту, открыла крышку.

Сначала я подумала, что это массивный золотой браслет. Взяла за широкие дуги, перевернула.

На другой стороне браслета тикали большие сезонные часы. Не простые — магические. Прочное стекло покрывалось позолотой и узорами, так что казалось, что это обычное украшение. Но проведи пальцем по кругу — и стекло светлело, становилось прозрачным и подсвечивалось изнутри. Внутренняя стрелка часов отсчитывала время на привычном циферблате. А вокруг него был еще один. Внешний контур был поделен на сектора — сезоны, отличающиеся цветом, со стилизованным драгоценным знаком стихии в каждом. По широкому шестиугольнику в три ряда были выложены маленькие бриллианты, показывающие дни. Триста шестьдесят пять, как дней в году. Маленькое золотое ядрышко, заменяющее стрелку, застыло в самом конце синего сектора и вот-вот должно была перейти в черный.

Я присмотрелась — напротив «ядрышка» бриллиант, указывающий на сегодняшний день, был заменен на маленький рубин. Был в годовом круге и второй красный камешек — в черном секторе, ровно через два месяца, если считать от нынешнего дня.

Я полюбовалась еще немного, взяла телефон и набрала его номер.

— Себе такие же купил? — поинтересовалась я в ответ на его хриплое «Да».

— Я и без них не пропущу этот день, — ответил Люк со смешком. — Я не думал, что ты позвонишь. Решил, что будешь долго злиться. Очень долго.

— На два месяца как раз хватит, Люк.

— Скажи еще раз.

— Лююк, — выдохнула я в трубку мстительно. — Люююк.

Его имя было приятно тянуть, шептать, простанывать вслух — оно касалось неба легкой лаской и уходило в выдох, оставляя после себя терпкое и тягучее смолистое послевкусие. И я произнесла его снова, теперь беззвучно, наслаждаясь движением губ и легкой прохладой на языке.

Он помолчал.

— Два месяца — это правда очень долго, Мариш, — сказал он хрипло. — Слишком долго.

— Ты справишься, — я повертела в руках часы и улыбнулась.

— Да? — спросил он с сомнением.

— Я тебе помогу, — пообещала я.

— Будешь прятаться от меня?

— Угу.

— Ну что же, — протянул он с удовольствием, — тем интереснее будет, когда я тебя найду.

За ужином, к моему удивлению, не оказалось ни отца, ни Ангелины. «Папа с Ани уехали в Орешник», — поделилась Каролинка, и мы мучились догадками — зачем? Вася с Марианом тоже уже отбыли на Север, так что мы с младшенькими оказались вчетвером. Пустые стулья неприятно резанули мне по сердцу. И в столовой было будто холоднее, чем обычно, сиротливее как-то.

Девчонки, похоже, тоже это чувствовали, потому что ужин проходил в унылом молчании, лязганье вилок о тарелки звучало слишком громко, и разговор не тек, как раньше, легко, переходя от одного члена семьи к другому, а обрывался — там, где обычно Мариан вставлял свое веское слово, или высказывался отец, и не было привычного уже ощущения ласкового Васиного взгляда, которая смотрела на нас, болтушек, как на своих цыплят, спрашивала, как прошел день, какие у кого планы. С появлением Ангелины в наши беседы добавился своеобразный судейский элемент — она с легкостью решала спорные вопросы, давала советы Пол по поводу приданого, подбадривала Алину, терзающуюся из-за приближающейся сессии, слушала Каролинку — сестричка, ранее молчавшая, внезапно разговорилась и охотно делилась тем, что происходит в школе. Надо признать, что теперь мы и спины держали прямее за совместными трапезами, и общались чуть более велеречиво, чем ранее — но первая неловкость ушла за день, и все встало на свои места. Все стало, как нужно.

И как-то само собой получилось, что после ужина мы все вместе собрались в комнате Поли — наверное, никому из нас не хотелось быть одной — смотрели по телевизору концерт, болтали и терпеливо ждали, когда вернутся родные.

Ангелина, этим же днем

Ангелина Рудлог после непростого разговора с младшей сестрой быстро переключилась обратно на текущие дела. Выхода не было — склонностью к длительным переживаниям она никогда не отличалась, а впереди была поездка в Милокардеры. И с утра, после общения с Дармонширом, она имела разговор с министром иностранных дел, Кинкевичем — несколько ударивший по ее самолюбию, надо признать.

Министр, получивший накануне распоряжение королевы о назначении старшей принцессы Рудлог на курирование работы с Песками, попросил о встрече и изъявил готовность посетить Ани в ее кабинете. Однако де-факто он теперь был ее начальником, и Ангелина сочла уместным самой прийти в министерство. Титул титулом, а субординацию в рабочих вопросах никто не отменял.

Официально ее должность теперь называлась Замминистра иностранных дел. Кинкевич, дипломат старой закалки, ничем не выдал своего неудовольствия, был сух, деловит и почтителен. Но провел с ней весьма содержательный разговор, который заткнул бы за пояс любое собеседование о приеме на работу, не лебезил, ловушек не расставлял и был достаточно честен.

— Я с огромным уважением отношусь к семье Рудлог, Ваше Высочество, — сказал он сдержанно, — но позвольте мне быть откровенным.

— Я и не рассчитываю на иное, — вежливо ответила Ани. — Пожалуйста, говорите прямо.

Министр говорил размеренно, веско, его квадратная физиономия с старомодными бакенбардами казалась бы слишком простой, если бы не глубоко посаженные умные глаза и не каменное выражение лица. Кинкевич был приятно полноват, одет с иголочки, курил трубку, и огромный тяжелый шкаф его кабинета был заставлен трубками — подарками от дипломатов других государств — но вряд ли эти подарки могли смягчить его в том, что касалось дел его страны. Ани в очередной раз отметила себе, что премьеру Минкену в сложнейших условиях конкуренции между партиями и бардака после переворота удалось собрать в свой кабинет профессиональную команду. Эти люди были патриотами Рудлога, монархистами до мозга костей, но даже трепетное отношение к имени Рудлог не мешало старому дипломату Кинкевичу заботиться прежде всего о функционировании своей службы.

— Ваш уровень подготовки прекрасен для начала работы в министерстве, но никак не для подъема такого сложного направления, как закрытая страна, с которой у нас до сих пор не подписан мирный договор, — сказал он без обиняков. — Однако я признаю ваш уникальный опыт и рассчитываю, что он поможет. Я выделил вам помощников из работников министерства для организации службы и крайне рекомендую прислушиваться к их советам и работать вместе. Потом, когда войдете в курс дела, сможете менять их, пока же этого делать не стоит. Признаться, выездная дипломатическая служба — непривычный вариант, но за неимением другого будем работать так. И, ваше высочество, я буду требовать с вас отчеты в том же порядке, как и с других заместителей.

— Я только приветствую такой подход, — подтвердила Ани ледяным тоном. — Благодарю вас за встречу, господин Кинкевич.

С утра в Теранови уже выехали несколько человек — им поручено было найти здание для дипломатической службы, обговорить условия сотрудничества с администрацией города, а Ани изучала список подчиненных, большинство из которых было куда старше нее, и предложенных им постов, смотрела личные дела — и понятно было, что работа в министерстве по Пескам велась и до ее назначения, иначе невозможно было бы подобрать людей и организовать их переводы за такое короткое время. Значит, она заняла чье-то место — еще один повод выкладываться, чтобы доказать, что не зря.

В ее покои постучали, зашла секретарь, остановилась у входа.

— Звонил следователь из отдела Тандаджи, Ангелина Викторовна, — сказала она, глядя в блокнот, — сообщил, что интересующая вас Валентина Комарова долгое время находилась в районном госпитале, перенесла несколько операций, на неделе ее привезли в дом в Орешнике, где она сейчас и проживает с матерью и детьми.

Ани поджала губы, посмотрела на папки с личными делами.

— Благодарю, Вероника Сергеевна. На сегодня вы свободны, — помощница с легким недоумением поглядела на нее, но кивнула, — завтра с утра жду вас здесь.

Секретарь вышла, а Ани, поколебавшись несколько мгновений, взяла трубку и набрала номер.

— Отец, хочу съездить к Валентине в Орешник, — сказала она, — поедешь со мной? Да, сейчас. Да. Тогда жду. Нет, я не хочу привлекать внимание. Попрошу боевых магов из гвардейского корпуса — когда за нами прилетали листолеты, они были на борту, должны были запомнить ориентиры.

Майор Васильев, оставшийся за командира гвардейской части и королевской охраны в отсутствие Байдека, быстро организовал сопровождение, гвардейский маг открыл телепорт — и вскорости Ангелина и Святослав Федорович уже стояли у заснеженного двора своего бывшего дома. Охрана молчаливыми тенями окружила их — было уже темно, Орешник светил окнами низеньких домов и немногочисленных пятиэтажек, на улице народу не было. Одна половина их расколотого дома, видимо, не выдержав тяжести снега, рухнула, и старый двор напоминал безжизненное кладбище — с той лишь разницей, что на кладбищах все же чистят снег.

В соседкином доме светилось одно окошко, и поздние гости пошли к дверям по хрустящему снегу, постучались.

— Сейчас, сейчас, — раздался из-за дверей голос Валиной мамы, заскрипела щеколда, дверь открылась, и пожилая женщина некоторое время с изумлением всматривалась в посетителей.

— Слава, ты, что ли? — наконец, сказала она. Что-то соображая, перевела взгляд на Ангелину, на охрану за спинами гостей.

— Да мы вот в гости, тетя Рита, — с неловкостью произнес Святослав Федорович. — Пустите?

— Конечно, конечно, — засуетилась старушка, все всматриваясь в Ангелину. — Да не снимайте одежду, холодно у нас.

В доме действительно было холодно и темновато — несмотря на топящуюся печку. Резко пахло жареным салом, яйцами и кислым молоком, на плите грелся чайник, а за столом сидели старшие мальчишки, одетые в сто одежек, и из больших кружек пили козье молоко — тут же стояла большая банка, покрытая марлечкой. Ани огляделась. Обстановка оскудела. Не было телевизора, радио — Валька любила слушать приемник и громко комментировать новости — пропал чудесный буфет, книги из шкафа.

— А где Валя? — спросила Ани. — Теть Рита, это я, Ангелина. Не признали?

— Не признала, как признать, ваше высочество, — радостно и одновременно печально сказала Рита Дмитриевна, — а Валя вон лежит, спит она. Она много спит теперь.

Ани с тяжелым чувством подошла к кровати. Там, укрытая одеялами, лежала ее подруга — болезненно желтая, усохшая, с поседевшими волосами. И не скажешь, что на три года всего старше Ангелины.

— Что с ней, тетя Рита?

— Да, — сказала старушка, опускаясь на стул у окна, — в коме лежала несколько дней, сразу прооперировали — а выздороветь никак. Шкаф кухонный настенный ей на голову упал, Ань. Гематома пошла, позвонок какой-то поврежден. Вот и лечили ее, лечили, да и отправили к нам. Слабенькая совсем — встанет, давление скачет, до уборной по стенке ползет, спит все время, забывает все. Назначили кучу лекарств, вот, ходит к нам Степановна, уколы ставит. Массаж прописали и процедуры, так на бесплатные надо возить в район, а как нам ее возить?

Валина мама говорила и говорила — нужно было ей выговориться, поделиться, — и в глазах ее появлялась тихая и просительная надежда, резавшая почище упреков и укоризненных слов. Святослав сел за стол, потянулся за банкой с козьим молоком — взглянул на хозяйку дома, и та кивнула радушно — налил себе, да так и сидел, слушая и периодически отпивая из кружки.

Старшие мальчишки, ранее шебутные, хулиганистые, поздоровались тихо, но глядели на гостей настороженно, и Ангелина подумала — такая тишина была и у них сразу после переворота. Так звучит безысходность и отчаяние. И глаза были серьезные. Только младший, пятилетний, одетый в валенки и теплую толстую кофту, возился на полу со своими игрушками. Подошел к Святославу — признал, видимо, и отец улыбнулся, потянул его к себе на колено — покачать.

Пацаненок на его коленях был теплый, горячий даже, вертелся и требовал скакать быстрее. Святослав пощекотал его сквозь толстую кофту — тот взвизгнул и заливисто рассмеялся. Воистину, детский смех может звучать даже во время войны — звучать надеждой для взрослых, уводить их от безнадеги.

— Я-то больше не работаю, — говорила Рита Дмитриевна, — так совсем тяжко. Еле-еле на дрова хватает да на еду, и то, экономим как можем. Видишь, — она махнула рукой, — продали что могли, голые стены скоро будут. Когда землю трясло, видать, повредило что-то в стенах да фундаменте — раньше дом теплый был, а теперь выдувает все, стыло тут. Вы не сердитесь, — вдруг спохватилась она, — мы из вашего дома что было, прибрали, Ань. Вам-то уже не нужно. Одеял взяли, дров с сарая, кур к себе, козочку… передохли бы ведь, Ань, а так… яички есть, молока побольше… посуду продали вашу, — добавила она совсем тихо.

— Ну что вы, теть Рит, — с сердцем сказала принцесса. — Конечно, надо было взять.

Она пригляделась — и правда, подруга была укрыта их одеялом, тяжелым, ватным, под которым раньше спал отец. Вздохнула. Сколько она сидела с мальчишками, сколько Валюха их выручала… и муж у нее был добрый, всем делился, помогал деньгами, когда трудно совсем было.

— Работала бы я, полегче бы было, — продолжала тараторить старая женщина, — так пока она в больнице была, за внуками смотрела, а сейчас как ее оставить? Я попробовала выйти на неделе — прихожу, младшего из сада забравши, а Валя на полу лежит, плачет. Так и уволилась. Хорошо, соседи помогают кто чем может.

Ани перевела взгляд на отца — Святослав смотрел на накрытую одеялом Валентину тяжелым взглядом. И странно — его лицо казалось очень живым сейчас.

— Мам, да хватит причитать, — раздался тихий голос из-под одеял. Принцесса повернула голову — подруга приподнялась, облокотилась на стену и смотрела на нее привычным бодрым взглядом, сразу преобразившим исхудавшее лицо.

— А я-то проснулась, слушаю и думаю, кому мамка тут жалуется, — сказала Валюха весело. — Славку-то сразу узнала, но думала, снится. Боги, худющая какая, маленькая! Анька, ты, правда?

— Я, — сказала Ани и вздохнула прерывисто. И потянулась к подруге — обнять. Та удивленно хохотнула, но обняла крепко — совсем не похоже на умирающую.

— Не кормят вас во дворцах что ли, Ань? Ну совсем одни ребра да глаза. Ой, — спохватилась она, — вот я дуреха. А как обращаться к тебе теперь? На вы? Ваше высочество?

— Это на людях, Валь. А так как раньше, — тепло ответила Ангелина.

— Ты мамку не слушай, — произнесла Валентина, отстраняясь, — мы выдюжим. Всякое уже переживали и тут справимся. До весны дотянем, а там легче станет.

— С ума сошла, — твердо произнесла Ани, — сейчас соберетесь и к нам поедете. Во дворце покоев много. В лазарет тебя определим, в королевский, Валь.

Подруга захохотала и тут же ойкнула, поднесла руку к виску.

— Никак привыкнуть не могу, что смеяться нельзя, а то голова кружится, — призналась она. — Ну какое нам во дворец, Ань? Что мы — лорды какие? Что мы там делать будем?

— У меня ведь имение есть, — сказал молчавший доселе Святослав, — в Картошино, это на юге. Я еще там не был после того, как вернули, но управляющий клянется, что дом в порядок привели. Он хороший, теплый. Погостите у меня? Рита Дмитриевна? Валентина? А захотите — так и останетесь. Там и школа есть, и детский сад, и больница рядом хорошая. Договоримся, будет там и врач у вас, и процедуры. Что скажете?

Неловко было слушающим, неловко предлагающим.

— Так мы же не одни такие тут, Слав, — усмехнулась Валентина. Старший сын налил ей молока, и она оперлась на стену, хлебнула. — Считай, полгородка нищенствует. Мы поедем, а они тут?

— С этим разберемся, Валь, — сказала Ангелина твердо. — Обещаю. Поедете? Пожалуйста, — добавила она тихо и посмотрела на тетю Риту — для поддержки. — Там хорошо, природа, озеро рядом. Только не отказывайся, — попросила она. — Ты же нас с девочками от голода спасала, одежду давала, как на огороде работать учила. Дай отблагодарить, а? Пожалуйста.

— Я, — сказала Валя весомо, — не дура, чтобы отказываться. Малых еще на ноги ставить, а как посмотрю, как трясутся, так хоть руки на себя накладывать. А я жить хочу, Ань, — сказала она убежденно, — молодая я еще на тот свет-то.

— Ваше высочество, — позвал один из охранников, — так я листолет вызову? Так быстро перевезем, да?

— Вызывайте, сержант, — сказала она, — спасибо.

— Вы-со-чест-во, — проговорила Валентина по слогам и улыбнулась, — ох, Ань, кто мог подумать, а? Чудеса!

Внезапный переезд вымотал всех. Отец остался в поместье, проследить, чтобы разместили, как надо, пообщаться с утра с врачом поместной больницы и дать указания управляющему. Ани бы тоже осталась, но на завтра была запланирована поездка в Теранови, и она клятвенно пообещала по возвращении сразу навестить подругу. Валентина сидела в доставленном на листолете инвалидном кресле, укутанная, гладила кота, и блестящими глазами наблюдала, как оперативно пакуют и выносят вещи из дома. Болтала, расспрашивала про дворец, про похищение, жалела и грозилась откормить — «а то ты тоньше моего младшенького». Путалась, называя то Анькой, то высочеством, сама над собой посмеивалась и тут же продолжала болтать. Мальчишки, взбудораженные, залезли в листолет и излазили там все. Старшие, конечно — Ванечка, уставший от суеты и большого количества людей, спал на кровати.

Тетя Рита все вздыхала, что оставляют животных без присмотра, так, что Святослав клятвенно пообещал, что завтра же приедет грузовик и всех кур и коз перевезет в сохранности в имение.

На шум подтянулись соседи — опять не вышло конспирации, и к бывшим согорожанам подошел Святослав Федорович, поздоровался уважительно и стал расспрашивать, как живут, какие проблемы. Говорили поначалу неохотно, зато потом не остановить было — а он запоминал и думал о том, что позвонит с утра Василине. Вряд ли только в одном городке людей практически оставили без помощи, значит, надо разобраться. И так, под громкие разговоры, гвардейцы загрузили нехитрый скарб, тетя Рита торжественно затушила печку, выключила везде свет, закрыла дом на большой замок — и последней поднялась в сопровождении бравых солдат на борт королевского листолета.

Во дворец Ангелина вернулась к ночи. Сестры уже спали — она привычно заглянула в комнату к Каролине, поцеловала ее, и вернулась к себе в гостиную — на столике лежала пачка личных дел. Несмотря на все переезды, встречи и на подавляемую зевоту, до завтра нужно было их изучить, чтобы не путать сотрудников и понимать, что от кого ждать.