Двадцать девятое марта, Бермонт

Над заснеженной тундрой рассвет только-только начал расстилать свое розоватое покрывало, а старый шаман Тайкахе уже не спал. Старикам мало надо сна, и он под еще зеленоватым от мороза ночным небом задал корм оленям, побеседовал со снежными духами и умиротворенно, как старого друга, послушал далекое стылое море. А сейчас варил воду на очаге, щедрой рукой бросая травы и ягоды в котел и по привычке поглядывая в него: нестабильные стихии всегда давали возможность увидеть о прошлом, настоящем и будущем больше, чем доступно обычному человеку.

Так он узрел, как закрыл медвежий король проход в другой мир, и успокоенно покряхтел — объяснилось вчерашнее утреннее возмущение стихий. А затем увидел, как вкалывали сыну Бера в руку иглу, а тени на снегу показывали, что полдень давно уж прошел.

Нахмурился шаман, поцокал языком и стал мешать ягодный вар, гортанно приговаривая:

— Явись-явись, медвежья жена. Явись-явись, медвежья жена.

И показалась ему в кипящей воде спящая медведица — вот и солнце взошло, полукруг над ней сделало и снова в сумрак ушло, а не проснулась медведица, не обернулась солнечной королевой со смеющимися ласковыми глазами и светлыми, как мех ласки, волосами. Забеспокоился старик, заметался по яранге своей:

— Спит медвежья жена, опять спит. Ай-ай, опять спит.

Схватил полог ее красный свадебный, костяным ножом тонкую полосу отрезал, шесть волос у себя выдернул, с лентой в косицу сплел, заговоры бормоча. Повязал, как браслет, на левую руку, вынул на этот раз две иглы — и загнал одну в одно запястье, а другую в другое.

Исчезли под кожей волшебные иглы, в энергию обета перетекая, ауру королевы к ауре якоря пришивая. Застонал шаман, закричал, словно огнем его объяло, из яранги выскочив, по снегу покатился, корчась, чтобы боль немного притушить. И замер, дыша, как раненый зверь.

Теперь надо, чтобы остальные якоря до конца выдержали, не сломались. Немного игл осталось, да боли в этих иглах много. Ошибся один, а платить болью все будут. Второй ошибки уже королева не переживет.

Шаман встал на карачки, затем поднялся и медленно побрел обратно в ярангу. Надо было собираться в дорогу: не только ему двойную ношу теперь нести, но и тому, кто обет нарушил вольно или невольно. Вкалывать королю по две иглы теперь, а остальным по одной, как прежде, но с болью двойной.

Прежде, чем направиться в столицу, нужно было шаману погадать — ждать ли еще врагов на земле Хозяина Лесов? И попросить мать-воду, чтобы помогла сестре солнечной королевы выдержать обет до конца. Неизвестно, отзовется ли мать-богиня, хоть и любит она беременных и бережет их. Затаились последнее время боги, ждут, когда их время наступит.

Меньше всего у беспокойной огненной девы игл должно было остаться, но мучения хватит ей с лихвой. Не дай боги скинет — а разве можно ему, Тайкахе, одной рукой лечить, а другой убивать, тем более тех, кто беззащитен еще и не рожден? Нельзя, никак нельзя.

В это же утро полковник и граф Игорь Стрелковский, как обычно после утреннего душа вкалывал себе в руку иглу, закрывшись в ванной. В этот раз боль была такой, что он застонал, зашатался, на что-то натыкаясь, пытаясь продышаться и удержаться на ногах. Вокруг грохотало, в глазах было темно, когда его вдруг подхватили крепкие руки, и он повис на них, восстанавливая дыхание.

В глазах посветлело, и оказалось, что он стоит, ухватившись за взъерошенную Люджину. Она была сонной, ночная рубашка пузырилась на животе — шесть месяцев, как-никак. На полу лежали осколки разбитого им зеркала, а дверь в ванную была выбита вместе с дверной коробкой, и в воздухе кружилась кирпичная пыль.

— Не надо было закрываться, — нервно заявила Дробжек, увидев его изумленный взгляд. — Я со сна забыла, что вы по утрам эти демоновы иглы в себя вкалываете.

Он еще раз взглянул на развороченный дверной проем, покачал головой и, расхохотавшись, схватил Дробжек в охапку и расцеловал.

— Вы спасаете меня с завидной регулярностью, Люджина.

— Судьба у меня такая, видимо, — пробурчала она с напускной сердитостью, под которой скрывала смущение. — В следующий раз вкалывайте иглы при мне, Игорь Иванович. А то я опять испугаюсь за вас и спросонья, не дай боги, и дом разрушу.

* * *

Несколько дней после закрытия портала Демьян Бермонт провел в виталистическом забытьи, выныривая из него от обжигающей боли, что начиналась в предплечье, охватывала все тело и заставляла корчиться и рычать. Не соображая, его величество отмахивался, отшвыривая того, кто держал его за руку, и снова засыпал. Иногда он выхватывал взглядом больничный потолок с сияющими лампами, понимал, что находится в лечебном дурмане, и пытался прийти в себя. Не получалось — перед глазами все равно темнело, и он отключался.

Периодически сквозь дрему он слышал разговоры врачей и недовольное ворчание Ольрена Ровента, костерящего своего короля за неосторожность на чем свет стоит с интонациями сварливой няньки, слышал голос матушки, бормотание виталистов, ощущая, как напитывает его тело энергия, и пытался выговорить вслух вопрос:

— Что с Полиной?

Но губы разжимались едва-едва, и раздавался из них сип, забирающий последние силы, — и опять он уходил в сон.

В очередной раз по его телу ударила боль, и Демьян забился, застонал, жадно вдыхая напоенный запахом лекарств воздух. На этот раз дрема была не такой глубокой, и он попытался открыть глаза. Но тут его цепко схватили за вторую руку — и опять покатилась по коже боль, скручивая мышцы и заставляя рычать и отмахиваться.

Но боль прошла, и дрема начала потихоньку отступать. По коже бродила щекотка — будто ее поглаживали перышками, и от щекотки этой прояснялось в голове и восстанавливалось управление телом. В палате пахло травяным сладким дымом и кто-то разговаривал — Демьян узнал Ровента, голос которого то наполнялся такой почтительностью, будто он с первопредком общался, то переходил в раздраженное рычание, узнал и Хиля Свенсена, от которого исходили волны агрессии, и шамана Тайкахе.

— Теперь все время нужно по две иглы колоть, — гортанно говорил Тайкахе. — Должен сейчас проснуться медвежий сын, но если не проснется, завтра до полудня вколешь. И так, пока иглы не кончатся.

— Он и от одной едва к Хозяину лесов не уходит, видящий, — приглушенно отвечал Ровент. — Но если ты говоришь, сделаю.

— Не ты, я прослежу за этим, — перебивал его Свенсен, — ты больше не нужен, Ровент. Здесь видящий, здесь я. Без тебя иглы вколем. Убирайся.

— Я тут по воле короля, — глухо и упорно рычал линдмор. — Пока сам свой приказ не отменит, не уйду.

— У него никого другого просто не оказалось рядом, — напирал Свенсен. — Или ты думаешь, что искупил свою вину? Его величество волен тебя прощать, а для меня ты все равно предатель. И раз ты в состоянии держать оружие, то в состоянии и бой принять.

— Вот очнется король, и хоть в тот же миг, — огрызался Ровент. — Хотя, сдается мне, ты не за жену бесишься, пусть разродится мягко и будет богиня ей помощницей, а из-за того, что в замке в безопасности зад просиживал, пока я в горах инсектоидов драл.

Свенсен зарычал. В палате запахло адреналином и близкой дракой, и Демьян с усилием открыл глаза — чтобы наткнуться на укоризненный и чуть насмешливый взгляд шамана. Тайкахе в своих пестрых одеждах скромно, поджав ноги, сидел на полу, хотя в палате стояли и стулья, и кресла, и помахивал в сторону короля маленькой перьевой метелочкой. Перед ним дымилась маленькая плошка с травой, над которой парил небольшой кувшинчик с водой. Тайкахе махнул последний раз — и убрал метелочку за пояс, и тут же исчезло ощущение щекотки на коже. Спорщики, рычащие друг на друга у дверей, пробуждения короля не замечали — и уже мелькали и клыки, и когти.

— Свенсен, — хрипло позвал Бермонт, преодолевая легкое головокружение и садясь на кровать. Берманы разом развернулись к нему — в агрессивных позах, с желтыми звериными глазами, — и почти синхронно поклонились.

— Ровент храбро дрался, — сказал Демьян, — и смыл вину передо мной кровью. Ты же вправе вызвать его на поединок или принять виру за пленение Тарьи, но после войны. Во время войны я междоусобицы не потерплю, накажу обоих.

— Да, мой король, — проворчал Свенсен, опуская глаза. Ровент удовлетворенно рыкнул.

Тайкахе, глядя на них, щурил глаза-щелочки и, что-то шепча, кидал в парящий кувшинчик содержимое разных баночек, выстроенных тут же рядком.

— Ровент, — сдержанно продолжил Демьян. — Ты виноват перед Свенсеном, но он стребует с тебя плату потом. Сейчас знай: он остался в замке, чтобы охранять мою жену и матушку. По-твоему, это недостойное и не важное занятие?

Ровент, до этого победно скалившийся, побагровел и тоже опустил взгляд.

— Нет, мой король.

— Что нет, Ровент?

— Достойное и важное, мой король, — рявкнул линдмор зло.

— Запомни это. Руку починили тебе?

Ровент покрутил рукой.

— Виталисты потрудились, ваше величество. Вчера гипс сняли.

— Хорошо, — проговорил Демьян. — Благодарю, что исполнил мою просьбу. Оставь мне иглы и можешь возвращаться в свой линд. Позже я позову тебя и других на разговор. Снятие наказания и возвращение всех прав подтверждаю, сегодня же про это объявят в прессе.

— Спасибо, ваше величество, — Ровент снял с пояса мешок с иглами, отдал его Демьяну в руки и, поклонившись, вышел.

— На, медвежий сын, выпей, — протянул королю чашку шаман. — Крови много потерял, поможет восстановить.

— Хиль, Полина не просыпалась? — нетерпеливо поинтересовался Демьян, отхлебывая обжигающий напиток. Сразу накатила бодрость, будто выпил крепкого кофе.

— Просыпалась, — доложил Свенсен, уважительно косясь на шаманьи баночки, — но не оборачивалась. Медведицей по двору бродит, ваше величество. Как раньше.

— Тайкахе? — тяжело обратился Бермонт к старику.

Шаман, собирающий утварь в свою котомку, укоризненно поцокал языком.

— Говорил же, медвежий сын, — как солнце встанет над головой, вкалывай, не тяни. Зачем пропустил, эй?

— Виноват. Помоги, видящий.

— Эх, медвежий сын, — прокряхтел старик. — И силен ты, и умен, да самонадеянности в тебе слишком много. Но что делать, и на камне есть трещины. Не хмурься, уже помог, не нужны мне твои просьбы, чтобы ей помогать. Как увидел в воде королеву медведицей, сразу поспешил сюда, день на лыжах шел, день на поезде ехал. В замок пришел, посмотрел на нее — здорова, а потом медведь, — он кивнул в сторону Свенсена, — меня сюда привел. Две иглы теперь каждое утро тебе вкалывать, по одной в каждую руку. И, смотри, не пропусти больше ни одного полудня. Если кто из якорей еще пропустит, не вернется она больше, навсегда в шкуре останется.

— Я прослежу за этим, — пообещал Бермонт. — Когда она снова обернется, Тайкахе?

— Может, и сегодня, — сощурился старик. Демьян поднялся на ноги, покачнулся. — Эээ, какой нетерпеливый. — Шаман мягко махнул рукой, в грудь его величества словно теплой ладонью ткнуло, и он сел обратно. — Не спеши, медвежий сын. До полудня еще далеко. Послушай пока, что я увидел. А я тем временем тебя подправлю.

Свенсен замер у двери, но никто его не гнал, а Тайкахе, достав еще скляночки, подошел к королю.

— Сними-ка, — велел, указывая на сорочку, и когда Бермонт снял, сунул склянки ему в ладонь и начал проминать его величество острыми и на диво сильными пальцами, словно выправляя покореженные жилы и недавно сросшиеся ткани. От него пахло жиром, дымом и травами.

— Трижды воскуривал я траву осью, позволяющую будущее увидеть, с духами у столба ледяного танцевал, бубном границы времен пробивал… видел я белого змея обезглавленного с тремя язвами огромными на спине. И тигра золотого — зреет на лапе его нарыв, вот-вот лопнет. И сокола красного — взлететь он пытается, но перебиты у сокола оба крыла и раны на них кровоточащие. Тьма с трех сторон и, если поглотит кого-то из великих, снова в землю Бера придет…

Демьян кивал, не перебивая и стараясь даже не дышать, потому что глаза Тайкахе остекленели, стали неподвижными, и вещал он голосом напевным, гортанным, не прекращая зачерпывать пахнущую жухлой листвой мазь из скляночек и больно вдавливать ее в какие-то точки на теле.

— Трижды кидал я кости тюленьи и вопрос задавал: откроется ли на земле Хозяина лесов еще проход в иной мир? Трижды кости сложились в знак "нет", медвежий сын.

— Точно ли это, Тайкахе? — забывшись, спросил Демьян.

— Эээх, — сердито заморгал и закрякал шаман, выходя из транса. Замер, что-то соображая, и продолжил промазывать едва заметный шрам на груди Бермонта, — мое дело тебе рассказать, а уж тебе решать, что делать дальше. Точно я только то сказать могу, что детей тебе поскорее надо, и побольше, медвежий сын. Может, тогда остепенишься и навстречу смерти с такой ретивостью прыгать не будешь. Хозяин Лесов степенный, обстоятельный, а Бермонты все рискуют, будто вместо твердого камня в крови то ли огонь, то ли ветер… Да и удачлив ты так, словно Инлий у тебя первопредком, сколько раз от смерти уходил…

— Разве ты не слышал истории о молодых годах Михаила Бермонта? — с улыбкой спросил Демьян. — Не скажешь сразу, кто был неистовей, он или Иоанн Рудлог.

Его величество слушал старческое ворчание шамана без гнева, почтительно, как слушал бы отца или деда. Тайкахе был вне титулов, а уж в Бермонте и вовсе оставался единственным, кто мог бы пожурить короля без оглядок на статус. И Демьян ценил это. И помнил, как после смерти отца растерянным девятнадцатилетним мальчишкой пришел за советом к Тайкахе. И вышел из яранги, не успев сказать ни слова.

"Придешь после боев", — пробурчал шаман, не вставая с места.

И Демьян пришел второй раз, победив всех линдморов, подтвердив свое право на трон и доказав, что клан Бермонт по-прежнему сильнее остальных. Пришел уже почувствовавшим вкус власти и крови побежденных. Тайкахе встретил его на входе и поклонился, как сыну Хозяина Лесов и своему королю.

С тех пор Демьян пусть редко, раз в несколько лет, но навещал старого шамана. Тайкахе к силам своим взывал редко, прямых советов не давал, часто разговаривал на отвлеченные темы, а то и вовсе сидел напротив и попыхивал трубкой, но всегда король выходил от него с созревшим решением.

— О Михаиле слышал, да и видел кое-что, — все так же ворчливо отозвался Тайкахе, затыкая свои баночки пробками. Его величество покрутил плечами — после шамановых притираний тело казалось наполненным силой и резвостью, как у малого медвежонка.

— Расскажешь? — полюбопытствовал Демьян, бросая взгляд на старающегося выглядеть невозмутимым и незаметным Хиля.

— Ох, медвежий сын, и зачем тебе пересказы слушать, когда ты у самого спросить можешь, — запричитал Тайкахе, хитро блеснув черными узкими глазами. — Приходи к его яблоне с детьми, если война кончится и жену вытащишь. Медвежатам тоже полезно прадеда послушать будет, и ему уважение приятно. Ну, пора мне, — он притопнул, заплясали пестрые лоскуты и кусочки меха на одеждах, мелькнул красный тряпочный браслет на запястье.

— Куда ты? — Демьян встал, прислушался к себе — больше не шатало, тело было послушным. — Не поел, не отдохнул. Будь моим гостем, Тайкахе. Сейчас меня выпишут, вместе в замок поедем.

— Нет, медвежий сын, — покачал головой Тайкахе. — Благодарю, но некогда мне прохлаждаться. У тебя своя забота, у меня своя. В тайге и людям, и зверям, и духам помощь нужна, не люблю надолго их оставлять. Скажи жене своей, пусть приезжает ко мне летом, как спать перестанет. Я люблю ее, рад буду. А теперь пора, пора…

Демьян вернулся в замок, когда до полудня оставалось еще более двух часов, и, приказав собрать военное совещание, направился во внутренний двор. Полина, растянувшись на боку и вытянув вперед лапы, мирно спала у своей любимой ели на берегу пруда и не отреагировала ни на его появление, ни на поглаживание по холке, ни на низкое рычание с просьбой проснуться.

Демьян еще погладил ее, — на душе было тяжело, — пощекотал ее толстенькую шею и встал. Нужно было успокоить матушку и засвидетельствовать ей свое почтение. Да и дела не могли ждать.

Но леди Редьяла уже ждала его на выходе из внутреннего двора, деликатно давая возможность побыть рядом с женой. Невозмутимая и величественная, как всегда, матушка окинула его внимательным взглядом и почти незаметно с облегчением вздохнула.

— Я горжусь своим сыном и королем Бермонта, — сказала она торжественно, протягивая ему руки. Он склонился, поцеловал их. — И отец бы гордился тобой, Демьян. Мне рассказали, как ты сражался, и отец наверняка с гордостью наблюдал за тобой из небесных чертогов Великого Бера.

Демьян склонил голову, принимая похвалу, и обнял матушку.

— Спасибо, что приглядывала за Полиной, — проговорил он. Леди Редьяла стиснула его с такой силой, что стало ясно, какие переживания скрываются за ее спокойствием и невозмутимостью.

— Она не требует присмотра, — немного укоризненно сказала она. — У тебя хорошая жена, Демьян. Ответственная. Люди за это время еще больше полюбили ее. Она посещала больницы, военные части…

— Полина мне писала, — улыбнулся он. — Для нее это забава.

Леди Редьяла с сомнением покачала головой.

— Нрав у нее легкий, но к таким вещам она подходит серьезно. Но что случилось, что она перестала просыпаться?

Его величество потер лоб, поморщившись от чувства вины и злости на себя.

— Не успел вовремя вколоть иглу, матушка. Тайкахе обещал, что это поправимо и Полина снова проснется. Может, я неплохой король и боец, — проговорил он глухо, — но пока что муж из меня получается никакой. Плохой я ей муж, вот что случилось.

— Только она считает иначе, — мягко сказала леди Редьяла. — Любит тебя, Демьян. Боги, как она тебя обожает. Нам, берманам, странна и чужда такая яркость чувств, но я бы приняла твою жену только за ее любовь к тебе. Видел бы ты, как горят ее глаза, когда она слушает о твоем детстве и юности или смотрит на портреты. А уж после того, что случилось на свадьбе и позже, я на нее молиться готова. У тебя достойная и хорошая жена, сын. И она понимает, что ты прежде всего правитель, несешь ответственость перед страной и не можешь все время быть рядом.

— Ты утешаешь меня как мать, — снова улыбнулся Демьян.

— Конечно, — величественно кивнула леди Редьяла. — Как мать короля и как жена короля.

Военные при появлении его величества встали, поклонились — и Демьян, поглядывая на тяжелые деревянные часы на каменной стене, велел занимать места и начал совещание. Отчеты зачитывались один за другим, подчиненные докладывали о потерях среди своих и количестве пленных, а Демьян внимательно слушал, задавал вопросы, отдавал распоряжения и при этом следил за стрелкой часов.

Пока король находился в лечебном виталистическом сне, пленных рассортировали и разместили в разных линдах. В замке шли допросы командиров иномирян — Демьяну кратко доложили о результатах и положили перед ним увесистую папку с подробной информацией.

Вокруг закрытого королем прохода в другой мир собирали павших бермонтцев, людей и берманов, и отправляли в родные места, чтобы уже там предать огню. Трупы врагов сжигали прямо на склоне, оперативно, чтобы предупредить появление нежити: и так в стране каждый день отмечались случаи поднятия кладбищ и нападений на людей, и только самоотверженная работа служителей Триединого позволяла сдерживать нашествие восставших тварей. По окрестностям долины отлавливали и уничтожали инсектоидов, и это стало огромной проблемой, потому что разбежалось их очень много и уже приходили сообщения о том, что они появлялись у хуторов и окрестных городков, резали стада и нападали на граждан.

От внутренних проблем перешли к делам у соседей. В Йеллоувине, вопреки видениям Тайкахе, проход еще не открылся, и откроется ли, можно было только гадать. В Блакории военные продолжали удерживать северо-восток страны, но все же отступали перед полчищами врагов, пусть медленно. В Рудлоге отсутствовала королева, и куда она делась, пока было непонятно, на Севере и Юге шли кровопролитные бои.

— Можно ожидать, — говорил докладчик, — что первой из наших соседей падет Блакория. При нынешней расстановке сил в течение месяца-двух. И как только это произойдет, отряды иномирян из Блакории направятся на помощь к своим на Севере Рудлога, потому что в Инляндии усиление не требуется…

— А захватив Север, либо попробуют снова ударить по нам, чтобы не оставлять нас в тылу, либо двинутся на Иоаннесбург и захватив его, силами двух армий наверняка нападут на нас, — подытожил Демьян. — Благодарю за подробный доклад, Ульсен. Послушайте теперь меня. Видящий Тайкахе узрел, что на земле Бермонта не будет больше переходов в другой мир.

Военные возбужденно загудели.

— Но всегда остается вероятность ошибки, — продолжил Бермонт, — поэтому нельзя расслабляться. Нужно решать, что делать дальше. Окапываться ли и укреплять оборону Бермонта, помня, что если одолеют соседей, нам не выстоять при всей нашей силе и доблести. Или идти на помощь соседям, чтобы уничтожить на их территории тех, кто хочет прийти к нам — и при этом рисковать тем, что здесь может открыться проход, а часть армии будет за границей… — он взглянул на стену. Часы показывали без пятнадцати двенадцать, и Демьян встал.

— Обдумайте это. Продолжим после обеда, господа, — он направился к выходу. Но у самой двери остановился, повернулся. — Ульсен, приготовь доклад о положении дел в Дармоншире.

— Дармоншире, мой король? — удивленно прорычал генерал.

— Да, — нетерпеливо рыкнул Демьян и закрыл за собой дверь.

Он спешил во внутренний двор, и каменные варронты, слившиеся со стенами, обычно сонные и медлительные, удивленно ворочали тяжелыми головами вслед сыну Хозяина Лесов, ощущая несвойственные ему волнение и страх. Демьян перед дверями перехватил женское платье из рук дожидающегося его слуги, приказал накрыть в их с Полиной покоях обед и вышел под погодный купол.

Он очень надеялся, что обед не придется есть одному.

Медведица спала так же сладко, как и час назад. Но уши подрагивали, и по телу пробегала дрожь, и дыхание было поверхностным. Она вот-вот должна была проснуться. Но обернется ли?

Часы показали полдень.

— Полина, — позвал Демьян. — Полюш, просыпайся.

Медведица зашевелилась, заворчала, поворачиваясь на живот и потягиваясь. Открыла сонные звериные глаза.

— Обернись, — попросил его величество, поглаживая короткую шерстку у ее носа. Она зевнула, и Демьян рычаще повторил: — Обернись, Полина. Пожалуйста.

Медведица лениво тявкнула, игриво перехватив-прикусив его ладонь, перекатилась через голову — и превратилась в обнаженную его жену. Потерла голубые глаза, подняла взгляд — и с визгом, от которого с елей вспорхнула стайка птиц, а к дальней стене всполошно понеслись зайцы и кабанята, прыгнула к Бермонту на шею, обхватив руками и ногами и, конечно, уронив его в траву:

— Демьян, Демьян.

Он смеялся от облегчения и уходящего страха, сжимая ее и щурясь от полуденного солнца, бьющего в глаза, — а Полина то целовала его, то в шутку кусала и сама же хихикала от своего баловства. Прижалась губами к его губам — и он охотно ответил на ее поцелуй, а затем, увлекшись, перевернулся вместе с ней, прижал к траве, не переставая целовать, — пока не почувствовал, как она напряглась, и не отпустил ее. Глаза ее были испуганными — но паника в них вспыхнула и погасла, и Полина, вздохнув, тут же снова обняла его, притянула к себе, заставив прижаться лбом ко лбу.

— Ты всех победил? — спросила она счастливым шепотом. — И вернулся ко мне?

— Да, Полюш, — сказал он, блаженно улыбаясь и чувствуя, как теплеет от ее радости у него на душе. Сел, прижимая ее к себе. Забытое платье лежало на траве, и Демьян, покосившись на него, уткнулся носом Полине в шею и расслабленно задышал.

— А почему больницей пахнет? — подозрительно принюхалась притихшая было Поля. — Демьян.

— Поцарапался во время боя, — усмехнулся Бермонт, ласково водя губами ей по шее, по волосам. — Не волнуйся. Подлечили меня уже, Полина. Ты знаешь, что три дня спала?

— Да? — она удивленно посмотрела по сторонам, словно могла найти подтверждение количеству прошедшего времени. — Почему?

— Моя вина, — тихо сказал он, и зависло в воздухе непроизнесенное виноватое "опять". — Я не успел вколоть иглу до полудня. Тайкахе помог, слава богам.

— Не успел, потому что был ранен? — уточнила Полина. Глаза ее стали серьезными, взрослыми — и сама она превратилась вдруг из смешливой девчонки в сильную дочь Красного.

— Какая разница, Поля. Не успел. Очень виноват перед тобой.

— Большая, — твердо сказала она. — Если для того, чтобы вколоть иглу, тебе нужно было во время боя отвлечься, то правильно, что ты этого не сделал. Лучше бы я осталась медведицей, чем ты бы погиб, Демьян.

— Ты все время меня оправдываешь, Поля, — проговорил он серьезно. — А должна бы сердиться.

— Я и сержусь тому, что ты позволил себя ранить, — ответила она, задрав подбородок. И тут же улыбнулась широко, счастливо, запустила пальцы в его волосы и наставительно потеребила их: — Но я так рада, что ты здесь и цел, что не буду ворчать, как положено жене. Ты ведь расскажешь мне, что там было?

— Конечно, — сказал он, блаженствуя от движений ее пальцев и чувствуя себя совсем разнежившимся медведем.

— Правда, не знаю, как я восприму информацию на слух. Я уже привыкла к твоим письмам, — рассмеялась она. Смеялась Полина заразительно — и он залюбовался ею, искренней, брызжущей энергией, обнаженной.

— Ты не успеешь отвыкнуть, Поля, — не удержался, воровато ткнулся носом ей в грудь и все же потянулся за платьем, пока жена снова не закаменела от паники.

— Ты опять пойдешь воевать? — посерьезнела Пол, натягивая на себя одежду.

— Да, Поля. Надо. — Демьян встал, подавая ей руку.

— Куда?

— Сначала на обед, — усмехнулся он. — Хочу насмотреться на тебя и наговориться. А потом ты уйдешь в сон, а я буду решать. Но одно из направлений я точно знаю. Там живет твоя сестра Марина, которая тоже должна доколоть себе иглы, чтобы ты жила. Я обязан обеспечить ей прикрытие.

Пол подошла и крепко обняла его.

— Спасибо, — шепнула она горячо ему на ухо.

— Это только ради тебя, Пол. Не благодари. Мы закрытая страна, и берманы некомфортно себя чувствуют среди других людей, но пора и мне побыть хоть немного мужем и защитником.

— Все равно. Это моя сестра. Спасибо, Демьян.