Ночь с пятого на шестое апреля, Люк

Люк после кровопускания, устроенного овиентис, чувствовал себя помолодевшим лет на двадцать и таким же резвым. Он вежливо и терпеливо проводил хранительниц, но стоило зеркалу перестать подрагивать им вслед, как Люк снова торопливо вызвал в голове образ брата. И так слишком много времени потратил на разговоры и ублажение змей, а с каждой секундой росла вероятность того, что Берни умрет.

В зеркале отразился все тот же ангар, только иномирян и охонгов в нем стало больше. Бернарда еле удалось разглядеть — он лежал среди дремлющих и полусонных людей, спиной к Люку, скорчившись, прижавшись к стене, но даже при плохой видимости заметно было, как тяжело он дышит. Серенитка Лариди сидела на полу неподалеку и периодически поглядывала на Берни. Он был не один раненый — кто-то ворочался рядом, кто-то болезненно стонал.

Уже на выходе из комнаты Люк услышал, как вновь загрохотали орудия, и покачал головой от резанувшего чувства вины. Дармонширцам нужно было срочно отбивать захваченные форты — и запланированное ночное контрнаступление, по всей видимости, началось. Только без него оно было обречено на провал.

— Я успею, — пообещал он себе глухо.

Через несколько минут он снова поднялся в воздух. И затем опять метался под сияющими воздушными реками, всматриваясь в них и призывая могущественных стихийных духов.

Но духи молчали, словно в насмешку мелькая огромными серебристыми тенями то слева, то справа, с невероятной скоростью проносясь мимо — так, что Люка кидало из стороны в сторону.

"Ну остановитесь же, — упрашивал он. — Я дам вам то, что вам нужно"

Еще одна тень мелькнула, теперь сверху. Люк, отчаявшийся, раздосадованный — его просто игнорировали, как орущего ребенка, — понесся следом. Но тень была быстрее, и только истончающийся хвост мелькнул рядом, обидно и насмешливо хлестнул по морде раз, другой — и его светлость, разозлившись и зажмурившись, рванул вперед и на третий раз клацнул пастью-клювом. С удивлением понял, что поймал, — и изо всех сил сжал зубами кончик воздушного хвоста.

Не он один удивился. Впереди раздался недовольный и изумленный рокот — гигантский дух остановился на лету, обернулся, приподнимая хвост с вцепившимся в него Люком на уровень сияющих глаз. Герцог сглотнул, покосился вниз — хорошо, что было темно, но огоньки незахваченных фортов сияли далеко позади едва различимой цепочкой. Змеедух агрессивно зашипел — из пасти его вырвался ураганный ветер, а Люка, еще крепче сжавшего зубы, затрепало, как флаг на флагштоке, — дернул хвостом, и его светлость мотнулся на пару километров в одну сторону, в другую… он бы и рад был уже отцепиться, но от ступора не мог разжать челюсти и болтался на хвосте, как бультерьер на палке, открывая глаза и сразу от ужаса закрывая их.

Змеедух снова распахнул пасть, явно намереваясь Люка заглотить, — и его светлость обхватил хвост лапами, да еще и обвил своим хвостом, сжимая клюв еще сильнее. Не станет же небесный гад жрать сам себя. Тот угрожающе пощелкал зубами почти вплотную, но не решился хватать, раздраженно пошел волнами — и вдруг рванул с места, то и дело встряхивая хвостом и совершая дикие виражи. То он несся вниз и перед самой землей взмывал вверх, едва не впечатывая в нее Люка — и поднимая за собой во тьме деревья с корнями и куски почвы; то причудливо вилял в облаках, заставляя их светиться электрическими разрядами и расходиться серебристыми стенами, то поднимался так высоко, что у его светлости от холода еще больше сводило челюсти и лапы, и он, несчастный, замерзший и в то же время с ума сходящий от адреналина, что-то восхищенно и умоляюще выл в воздушный хвост. Глаза у него наверняка были вытаращены, как у лягушки, на которую наступили, но он все сильнее вцеплялся в стихийного змея, потому что отцепись он, и от скорости, с которой несся дух, его бы размазало по земле или вышвырнуло в безвоздушное пространство.

Долго продолжались эти небесные скачки — Люк то просил остановиться, то орал от восторга, — когда наконец огромный полупрозрачный дух выдохся и замер. Его светлость неверяще разжал лапы. Все так же раздраженно дрожали чешуйки-перышки-ветерки вокруг большого тела, мерцающего серебром в ночи, все так же оно шло волнами — не захватывающими хвост, — а дух смотрел на герцога сияющими глазами и задумчиво молчал.

Раздалось оглушительное шипение — и рядом с духом, сплетаясь с ним телами, показались десятки таких же гигантов, и через несколько минут Люк висел на одном из хвостов целого небесного змеиного клубка, который извивался, светясь перламутровыми переливами.

"Надоедливыйссс сссчервяк, — многоголосо прошуршало у него в голове. — Опятьсссс ты?"

Люк вместе с хвостом в зубах вежливо закивал, стараясь разжать пасть. Не получалось.

"Мы говорилисссс, что проглотимсссс тебяясссс, ессссли побесссспокоишшшшь?"

Теперь Люк замотал головой, пытаясь донести мысль, что жрать его не надо и он еще пригодится. Огромные птицезмеи не впечатлились пантомимой: рванули в стороны, оставаясь сплетенными, и окружили его, похожего на жучка в окружении жадных серебристых ворон, раззявили клювы, заклекотали. Герцог снова зажмурился — сейчас ведь точно съедят.

"Ну хватитссс пугатьсссс змеенысшшшша, — раздался в этом клекоте голос разума. Его светлость приоткрыл глаза. В сплетение воздушных чешуйчатых тел вплетался еще один сияющий дух. — А ведь он тебясссс поймалсссс…"

Тон вновь прибывшего был явно ехидным, и он смотрел на того, кого так удачно догнал Люк. Стало понятно, что в этом огромном небесном серпентарии не всегда бывает согласие.

"Ему просто повезло" — пророкотал пойманный и опять тряхнул хвостом. Люка мотыльнуло туда-сюда и, когда тряска прекратилась, он перевел дыхание и снова на всякий случай вцепился в змееветра лапами.

"Повессссзло или нетсс, а мы давносссс так не весссссссселились…"

Огромные духи снова зашипели, но теперь в шипении явно проскальзывали отдельные согласные смешки.

"Ктоссс посссследний ссссумел?" — продолжал все тот же новоприбывший. В сплетении тел то и дело появлялись все новые стихийные духи — теперь все небо перед Люком сияло и было заполнено огромными извивающимися разумными ветрами.

"Лейдор Инландерсссс… трисссста лет назад… — прошелестело с другой стороны. — Но он был королемссс, досссстойным насшшшей помощи".

"И я, и я достоин" — заорал Люк, у которого не было времени на эти препирательства. Но на него не обращали внимания — и спор начал напоминать бесконечные споры в парламенте.

"Дадим есссще шансссс?"

"И осссслабнемссс"

"Он зсссаплатит… И Инлий благоссссклонен… порадуетсссся…"

Люк наконец-то сумел выплюнуть чужой хвост и отлетел подальше от грандиозного стихийного духа, состоящего из многих змеев-ветров. Те замолчали и уставились на него.

"Уважаемые, — прошипел он нетерпеливо. — Пожалуйста. Давайте вы сначала поможете мне, а потом решите, насколько это правильно".

"Наглыйссс какой…"

"Как все они…"

Змеи перешептывались между собой, поглядывая на Люка. Наконец к нему склонилась одна из мерцающих голов:

"Ты готов платитьссс?"

"Да" — рявкнул Люк, поглядывая через плечо. Там, далеко позади, в темноте, сверкали слабые вспышки от разрывов снарядов.

"Ты отдашшшшшь нам ссссссвоего ссссссына"?

"Нет" — его светлость зло клацнул клювом. Затекшая пасть слушалась с неохотой.

Гиганты недовольно переглянулись, снова зашуршали.

"Тогда пойдемссс долгим путеммссссс, — прошипел переговорщик. — Отдашь нам то, чего дома не знаешь".

"Ну уж нет, — раздраженно фыркнул Люк. — Эту сказку вся Инляндия слышала".

"От нассс и пошшшла", — раздался смешок со стороны духа, который его защитил.

"Я ничьих детей отдавать не буду, — твердо сказал его светлость. — Просите что-то еще".

"Хорошшшшо, — со странной одобрительной ехидцей прошелестели змеи. Все разом — и выжидающе уставились на него. — А что ты ссссам можшшешшшь предложшшить?"

Люк сглотнул.

"Себя, — сказал он. — Я отдам вам себя. Только не сразу… после того, как победим".

Ему показалось, что змеи-ветры как-то удовлетворенно зашикали-засмеялись.

"А ты нужшшшшеен нам? Мелкий ты какой-тосссс".

"И хилыйссссссссс", — поддержали издевательства с другой стороны.

"Зато быстрый, — огрызнулся Люк — И зубы крепкие".

"Но наглый жшшше какой… упорныйсссс…", — восхитился кто-то.

Змеи шипели, драгоценные минуты утекали как вода, и Люк не выдержал, сам срываясь в раздраженное шипение:

"Великие, могучие и… эээ… воздушшшные. Я понимаю, что ничтожшшен по сравнению с вами и у вас есть вечность на обсуждение и шшшутки, но у меня ее нет. Времени мало. Заключите сссо мной договор. Мне очень нужна ваша помощшшь и сила".

Его снова рассматривали, и выражение сотен сияющих глаз понять было невозможно.

"Хорошшшшо, — вдруг пророкотали духи. — Но много датьссс не ссссможшшем. Мы и так осссслабли посссле гибели сынов Инлиясссс… ессссли еще потеряем ссссилу, на вссссей Туре начнутся ураганысссс и бури… поэтому проссси что важшшно…"

Люк поколебался. Нужно было помочь Берни… но он, вздохнув, глухо спросил другое.

"Можете помочь закрыть переходы в другой мир?"

"Нетсссс… только с помощью коронованного короля, — отвечали ему, — нужшшны кровьссс Инлия и насссшшша сила… иначсссе иссссякнем и погибнем…"

Люк задумчиво сделал перед мордами ветров-змей восьмерку.

"Есссли обещаешь отдать свою жизнь нам по первому требованию, — шелестело у него в голове, — мы напитаем тебя сссилой… и дадим одного изссс нассс в помощь… кто сссогласится пожертвовать сссобой".

"Обещаю, — поспешно повторил его светлость. — Только после победы".

То один, то другой змей-ветер приближался к нему почти вплотную, всматривался и снова возвращался назад.

"Но сссила не бесссконечна, помни… исссспользуй в крайних сссслучаях…"

Духи растворялись в ночи, оставляя за собой мерцающие полотна северного сияния. Все, кроме одного — того самого, что заступился за него. Он, не насмешливый более, а серьезный и чуть печальный, окинул Люка взглядом прекрасных сияющих глаз, завертелся кольцом — и, уменьшаясь в размерах, превратился в туманную полосу, что обвилась вокруг лапы герцога тонким серебряным браслетом.

* * *

Ночь с пятого на шестое апреля

У Бернарда Кембритча начался жар — от малейшего движения возобновлялось кровотечение, рану дергало, тело горело и ломало, а от бетонного пола тянуло невыносимым холодом. Руки были связаны за спиной, и правая, на которой он лежал, уже не чувствовалась.

Берни то и дело проваливался в забытье. Мимо строя постоянно вышагивали иномиряне, слышался стук острых лап охонгов по бетону. Перед глазами все плыло, и тогда начинал он слышать тихий голос матушки, утешающий его, болеющего, и чувствовать прикосновения ее ладоней к пылающему лицу. Потом наступали моменты просветления — и тогда он видел серенитку, майора Лариди, которая осторожно, чтобы не привлекать внимания, проверяла его рану и исхитрялась касаться его лба связанными за спиной руками. Кто-то из сослуживцев, не выдержав, спал, кто-то едва слышно переговаривался — Берни улавливал, что строили планы побега, но слов разобрать не мог.

Да и незачем было. Сейчас он стал бы им обузой.

Высокая температура разбалансировала ментальный дар — он то и дело включался, и Бернарда касались агрессивные и тупые отголоски чьих-то холодных сознаний. Чуждых, вызывающих инстинктивное отвращение — он никогда раньше такого не встречал и решил, что от жара начался бред.

Он не умел слышать людей, но животные, особенно обожаемые собаки, излучали целый спектр мысленных образов — и любопытство, и страх, и голод, и тягу к гону, и призыв поиграть… Даже насекомые ощущались теплыми, хотя воспринимать их он не умел. Здесь же был холод и заторможенное сонным состоянием желание жрать и желание убивать.

Берни далеко не сразу сообразил, что ощущения идут от охонгов. То один, то другой проходили перед строем — и он, слыша стук их лап и покрываясь испариной от усилий, попытался внушить желание напасть на сородичей или кого-то из иномирян. Собаки легко слышали его мысленные команды и подчинялись, инсектоиды же лишь незаметно замедляли шаг — и трогались дальше. Ему не хватало времени и сил зацепиться за их сознание — те, кто проходили мимо, слишком недолго были в поле действия его дара, а неподвижные оставались чересчур далеко, и он едва-едва ощущал их.

К утру он так измучился и ослабел от безуспешных попыток сделать хоть что-то, от жажды, боли и безысходности, что единственным его желанием стало умереть. Броситься на охонга или кого-то из иномирян, дабы его прикончили, и убрать повод для шантажа брата. План его воодушевил — все лучше, чем сгорать тут, на вонючем ледяном полу, мочиться под себя и понимать, что всех все равно убьют.

Тяжело дыша из-за горячки, все так же периодами впадая в забытье, Бернард начал шевелить ногами, подтягивая их к себе и слушая, как ходят туда-сюда конвоиры. По боку снова потекло горячее, перед глазами все расплывалось, но он упорно двигал ногами: нужно было сжаться до предела, чтобы в нужный момент перевернуться, оттолкнуться от стены и прыгнуть на врага. Сознание его смешалось — он посмеивался себе под нос, ибо видел уже, как рвет зубами надзирателя, а потом приходило просветление и боль, и он снова корчился, пытаясь подтянуть к себе ноги.

— Тихо, малек, ты куда собрал… — раздался шепот майора, но она не успела договорить. Раздался грохот открываемой двери, потянуло по полу холодом, заверещали охонги.

— Бабы взять сюда, — послышался визгливый голос давешнего надзирателя.

— Что?.. — Берни попробовал подняться, но Лариди прислонилась спиной, прижимая его к полу.

— Я тха-нор Ноши, и когда я спрашивать, мне кланяться и отвечать, — орал иномирянин. Судя по звукам шагов, он приближался к стене, у которой держали пленных. — Вы сейчас отвечать, кто брат колдуна. Иначе бабы громко кричать. Долго кричать. А вы смотреть и слушать.

Бернарда грубо оттолкнули ногой в спину — он вмазался в стену лицом и, кажется, сломал нос. Рядом шла какая-то возня — и он невероятным усилием перекатился на другой бок, чтобы увидеть, как Лариди и еще двух серениток выдергивают из толпы пленных и швыряют к ногам надзирателя. За его спиной в двери ангара втаскивали чудовищные кресты из сколоченных наискосок досок. Кресты были бурыми от крови, но кое-где на дереве виднелись свежие алые разводы.

— Я спрашивать, — с нажимом сказал надзиратель, склоняясь над Лариди. — Кто брат колдуна?

Майор молчала, и иномирянин ударил ее по лицу. Дармонширцы, связанные по рукам и ногам, зароптали — и снова с окриками пошли вдоль строя десятки конвоиров, ожесточенно работая плетьми.

— Кто брат колдуна? — повторил тха-нор, доставая нож. — Говорить. Иначе тебя запороть на крест.

Пленница, лежащая на боку, со связанными за спиной руками, повернула голову к орудию пыток, побледнела — и что-то неслышно сказала, глядя на иномирянина.

— Не слышать, — буркнул тха-нор, наклоняясь еще ниже, — и Берни увидел, как Лариди плюнула ему в лицо и рассмеялась злым сиплым смехом.

Она тоже хотела умереть быстро.

Побагровевший иномирянин схватился за нож, но остановил руку. Что-то рявкнул своим — и майора вздернули на ноги, а тха-нор схватил ее за шею и ударил коленом в живот.

Лариди задохнулась смехом, упала, корчась, на пол.

— Майор, — вскрикнула одна из серениток — и ее тоже ударили, потащили к одному из крестов. Вторую пока не трогали — ее охраняли двое иномирян.

Пленные орали, выкрикивая бессильные ругательства. Бернард, оставляя за собой кровавую дорожку, полз вперед, как червяк, пролезая между ног своих.

— Кто брат колдуна? — заорал иномирянин, обращаясь к строю. Дармонширцы молчали — и майора снова вздернули на ноги. Тха-нор ножом срезал с нее заляпанную грязью и кровью куртку, сорвал рубашку и белье — и, схватив за плечи, поставил перед строем. Майор глаз не опускала — зато среди дармонширцев воцарилась тишина. Мужчины отводили взгляды — а Берни двигался вперед, миллиметр за миллиметром.

— Сначала я сделать ей больно, и баба много кричать, — дергано пояснил надзиратель, обводя пленных ненавидящим взглядом. — Потом я ее бить кнут, и баба много кричать. Потом сделать шлюха для норов, а вы смотреть. Если брат колдуна сознаться или вы сказать, кто он, баба отпустить. Если нет, ей и другим бабам долго быть больно, потом умереть.

Он швырнул Лариди в сторону своих помощников, и ее поволокли к пропитанному кровью орудию пыток.

— Молчите, — пронзительно крикнула майор дармонширцам. — Ради Великой Матери молчите. Иначе все зря.

Ее опять ударили, кинули на крест.

— Она умереть из-за вас, — заорал тха-нор, снова проходясь перед строем. — Вы есть трусливый червяки. Вы есть кастраты и трусливый дети шлюхи.

Бернард мучительно, с присвистом дышал — в голове мутилось, по вискам и телу бежал пот. Он выполз к ногам передних в строю — и с бессилием наблюдал за происходящим, и тянулся, тянулся сознанием во все стороны: хоть кого-то из охонгов зацепить, заставить помочь.

Лариди привязали к доскам лицом вверх — и тха-нор, вытащив нож, подошел ближе.

— Кто брат колдуна? — спросил он, склоняясь над ней.

— Чтоб тебя твои тараканы сожрали, — процедила ему в лицо майор, и он, наступив сапогом на ее запястье, вогнал нож в ладонь серенитки.

Лариди закричала, забившись на кресте. По руке ее вниз, на бетонный пол, потекли красные ручейки. Закричали и пленные — полетели в сторону иномирян угрозы, оскорбления и проклятия. Охонги верещали, почуяв кровь. А тха-нор вытащил нож из ладони серенитки — она снова застонала — и повторил, теперь обращаясь к толпе пленных:

— Кто брат колдуна?

Берни слышал, как тяжело дышат соратники, и чувствовал себя последним из трусов. От горячки и усилий казалось ему, что он слышит, как с сипами втягивает воздух серенитка, как капает на пол ее кровь, как беспокойно и жадно шевелятся охонги.

— Кто брат колдуна? — повторил иномирянин, глядя на дармонширцев, — и впечатал каблук сапога в раненую ладонь Лариди. Она замычала сквозь зубы — а ему уже подали длинный бич, тоже бурый от крови.

Метрах в двух от лица Берни вдруг опустилась лапа охонга. Завороженный запахом крови, сонный, инсектоид волновался, хотел жрать, и удерживал его от нападения на Лариди только всадник.

— Говори, — орал тха-нор, играя бичом — он, как живой, шипел у рук и ног серенитки, оглаживал ее по груди и животу. — Ты хочешь боль? Ты хочешь смерть. Говори, и я дам жить, — Он хлестнул по полу рядом, и хлопок вышел громким, тяжелым — ударь так по телу, и кожу рассечет до кости.

— Поцелуй своего охонга в зад, урод, — четко проговорила майор, и иномирянин, дернув бичом, ударил ее наискосок от плеча к бедру.

Под истошный визг серенитки Берни, едва не теряя сознание от ментальных усилий, подтолкнул охонга вперед, к надзирателю. Удивленно заорал всадник — а чудовище поднялось на задние лапы за спиной опять размахнувшегося тха-нора — и опустилось, протыкая его плечо и отрывая челюстями голову.

Закричали все — дармонширцы, торжествуя, и опешившие иномиряне, бросившиеся к мертвому тха-нору — и от строя, и на охонгах от дверей. На Лариди брызгала кровь, прямо у ее ног инсектоид жрал еще содрогающегося врага, а она хохотала, запрокинув голову.

Берни тоже улыбался, хотя под ним уже натекла лужа его собственной крови. Улыбаясь, он оторвался от охонга и перехватил сознание второго, усиливая чувство голода, затем третьего — и тут силы его покинули, оборвалась связь. Но созданной паники было достаточно. Озверевшие от крови, отказывающиеся подчиняться всадникам, охонги кидались на иномирян и друг на друга, носились по ангару, а Берни лежал щекой на бетоне и ускользающим горячечным сознанием пытался зацепить еще кого-то из них. Не получалось. Пленные вновь старались освободиться, и кое-где уже начались драки с конвоирами; враги пытались утихомирить охонгов, спастись самим и отогнать к стене дармонширцев — но в продолжающемся кровавом хаосе это удавалось с трудом. Через вторую, привязанную к кресту серенитку, чуть не проткнув ее, перепрыгнул инсектоид — погнался за раненым иномирянином. От тха-нора остались кровавые ошметки, а сожравший его охонг щелкал челюстями над Лариди — но всадник что-то орал и дергал его назад.

Берни понимал, что никого не спас, а лишь отсрочил пытки и смерть. Но он мог убить еще нескольких врагов — и поэтому продолжал тянуться к инсектоидам, хотя в глазах уже темнело, а в ушах звенело от криков.

Распахнулась дверь — снаружи, оказывается, уже светлело, — и в проеме застыл высокий иномирянин, одетый богато, окруженный свитой. Какой-то аристократ, судя по всему. Берни, ухмыльнувшись, подцепил-таки одного из охонгов и бросил к вновь прибывшим — но застывший в дверях выкинул вперед руку, и охонг резко остановился, будто на стену налетел. Связь прервалась, в голове Бернарда дернуло болью.

Он застонал, перекатываясь на другой бок, и вдруг с изумлением увидел, как стоящий у стены тусклый лист металла темнеет — и из него в хаос и крик выходит его брат Люк.

— Нет, — прошептал Бернард, даже в пылающем бреду пытаясь сказать, чтобы брат убирался обратно, не смел соваться в эту бойню.

Люк посмотрел на него, и Берни растянул губы в горячечной улыбке. Брат вдруг подмигнул в ответ, как настоящий, — и тут кто-то заорал, указывая на него пальцем, кто-то начал стрелять, понеслись к Люку иномиряне, что-то резко приказал застывший у входа аристократ… а его светлость герцог Дармоншир вскинул руку, и с запястья по его движению сорвался ветер, расшвыривая нападающих и не трогая пленных.

Берни сглотнул — ему показалось, что в потоках ветра, с воем и свистом понесшихся по ангару, проступили очертания змеиного тела с зубастой пастью, оканчивающейся клювом. Мощный и беспощадный, ветер подхватывал охонгов и с чудовищной силой швырял их на стены — так, что инсектоидов сминало в лепешки, а кое-где пробивало ими толстые стены. Крыша вибрировала, гул стоял оглушительный. Ворота выбило и выбросило наружу, то ли придавив, то ли убив аристократа с его свитой. Люк с горящими белым глазами шел к Бернарду, а вокруг него с визгом стелились полупрозрачные ветра-хвосты, отшвыривая иномирян, и свистящие пули осыпались у щита, то и дело проступающего перламутром. Стреляющие умирали один за другим — белесые воздушные жгуты обвивались вокруг их шей и тел, сжимались, удушая, сминая и переламывая с влажным хрустом.

Его светлость присел у Берни — вокруг раздавались изумленные крики "Герцог? Герцог?" — и, коснувшись волос брата, приподнял его китель и помрачнел, глядя на рану.

— Мы не скажем об этом матушке, хорошо? — проговорил он, криво улыбаясь. — Ты как?

Берни выдохнул. Неужели не галлюцинация?

— Умираю, — прошептал он чистую правду.

— Не торопись, братец, — Люк провел руками над его боком, выругался. Берни послышалось что-то типа "недоучка чертов".

— Спаси… их, — прошептал он с усилием и двинул головой в сторону привязанных к крестам женщин, которые каким-то чудом оставались целы.

Люк обернулся, пытаясь сквозь летающих врагов рассмотреть, кого нужно спасти, и в этот момент заскрежетала крыша, прогнулась — вот-вот обвалится. Его светлость выругался.

— Пора вынести всех наших отсюда, — крикнул он с беспокойством куда-то в сторону. В ответ раздалось снисходительное шипение, в котором явно слышалось "сам знаю", — и серая крыша вдруг взорвалась, словно в нее снизу ударили тараном. Ошметки взлетели в небеса, Люк схватил Берни за плечи, прижал к себе — когда их подхватило ветром и с невероятной скоростью рвануло вверх, мимо складывающихся внутрь стен ангара.

— В замок Вейн, — успел крикнуть Дармоншир — и крепче сжать Берни, потерявшего сознание.

* * *

Через несколько секунд после того как в сереющем небе затих ветер, к разрушенному ангару стали сбегаться наемники. Лагерь был разбит на строительной базе, где стояли еще несколько таких же ангаров.

Из-под обломков слышны были глухие стоны людей. Тут же начали разбирать завалы — потому что сюда направился только прибывший тиодхар Ренх-сат со свитой, и нужно было найти хотя бы его тело, чтобы доложить императору о случившемся.

Ангар находился на окраине маленького городка Вармингем в двадцати километрах от фортов, а тха-нор Ноши квартировал в старом поместье по соседству, оставленном хозяевами. В городок стекалось подкрепление, отсюда же выступало на помощь в боях, так что рабочих рук было много. В помощь начали сгонять местных жителей и пленных из других ангаров. Работа уже кипела, когда из-под огромных, лежащих на земле ворот послышались требовательные крики. Ворота оттащили, и под ними обнаружился раздраженный и оглушенный, но живой генерал Ренх-сат. Все из его свиты тоже оказались живы, отделавшись ушибами и рассечениями.

Тиодхар Ренх-сат не был изнежен и слаб: слабак бы никогда не принес императору столько побед как на Лортахе, так и на Туре. Это был мужчина устрашающего вида — высокий, широкоплечий, со светлой бородой, снизу заплетенной в косу, с разноцветными глазами, свойственными всем, в ком текла неразбавленная кровь воинов, пришедших с новыми богами на Лортах. Она же позволяла генералу управлять инсектоидами ментально.

Он был умен и внимателен, носил белые одежды и покрывал хитиновые доспехи белой эмалью, чтобы на них была видна кровь врагов, и выбривал на голове паутину, потому что пуще всех богов кланялся паукообразному Нерве, олицетворяющему войну. Он любил победы и знал, что достоин занять императорский трон.

Генерал, вытирая сочащуюся из разбитой головы и носа кровь, терпеливо подождал, пока из-под завалов вытащат первого более-менее целого и способного говорить наемника и тут же, на месте, допросил его, дополняя картину того, что видел сам.

Узнал он про обман тха-нора Ноши, пустоголового и хвастливого слизня, хотя и был Нори хорошим воином и стратегом. Про то, как пытками старался он выявить брата колдуна — и как взбесились охонги, а сам колдун, не иначе, появился из гладкого листа металла и уничтожил всех инсектоидов ветром, а пленных забрал в небеса.

Наемник закончил говорить, и тиодхар, сидящий на одном из осколков стены с кубком вина в руке — ему принесли во время допроса, — отпустил его. Поднес кубок ко рту, раздумывая и наблюдая за разбором завалов. Слышались далекие выстрелы местного оружия, способного за раз убить множество людей — ночью у твердынь врага снова начались бои. Над горизонтом вставало солнце, а генеральская свита почтительно и терпеливо ждала решения.

Ренх-сат допил вино и поднялся:

— Я останусь тут и сам поведу наши войска к победе, — сказал он весомо. — Сегодня мы возьмем эти твердыни — у них нет больше сил сопротивляться, и даже колдун им не поможет. Императору доклад отправим завтра, когда все крепости будут у нас. А если Нерва поможет, то отправим и змея-колдуна, живого или мертвого.

* * *

Этой ночью бойцы Девятнадцатого и Двадцатого фортов получили приказ атаковать Восемнадцатый и, захватив его, продолжить наступление на следующую крепость. Навстречу им на захват Шестнадцатого под прикрытием артиллерии выдвинулись переформированные из-за больших потерь отряды с Пятнадцатого и соседних фортов.

Командующий Майлз рисковал, бросая потрепанные и ослабленные гарнизоны в бой: часть подразделений и с полтора десятка орудий пришлось отвести вглубь герцогства, туда, где на случай отступления в нескольких километрах от крепостей подготовили запасной оборонительный рубеж, чтобы было где укрепляться и за что цепляться. Это было необходимо, но вряд ли могло спасти герцогство, если враг пройдет за систему фортификаций. Падение Дармоншира стало бы неизбежным и стремительным, а отведенные части лишь задержали бы иномирян, дабы дать возможность спастись жителям ближайших поселений.

За несколько часов отряды дармонширцев достигли захваченных фортов и попытались сомкнуть клещи шириной в двадцать километров — такое расстояние было между Восемнадцатым и Шестнадцатым. Благодаря внезапности удалось выбить иномирян с Шестнадцатого форта и даже укрепиться в нем, но к середине ночи на горизонте, в тылу врага, запылали огромные костры: захватчики очнулись и перешли в наступление. И с таким трудом отбитый форт к утру снова попал в руки иномирян.

Текущий бой был последним отчаянным броском дармонширцев, в отсутствие поддержки лорда Лукаса фактически самоубийственным.

Командующий Майлз, чтобы не спать, начал вкалывать себе стимуляторы, от которых еще больше усилилась мигрень и стало стремительно ухудшаться зрение на втором, неповрежденном глазу. Почти ослепший командующий, слушая тяжелые сводки с мест боев, то и дело поглядывал на дверь и проклинал герцога, рванувшего за братом. Не имел его светлость на это права. И будь у Майлза еще хотя бы пяток воздушных змеев, способных управлять ветрами, Дармоншира он бы арестовал и расстрелял, не глядя на титул и власть. За дезертирство и моральную нестойкость.

Дай боги, чтобы его светлость вернулся и включился в бои, но сейчас из-за одного Бернарда Кембритча погибали сотни солдат, оставшиеся без защиты лорда Лукаса. Людей, которые были ничем не хуже молодого Бернарда. Их дома так же ждали матери, жены, сестры и братья — и как объяснить им, почему за своим братом его светлость полетел, а за другими дармонширцами, сгинувшими в боях или в плену — нет?

Герцог не появился, когда должен был помочь захватить Шестнадцатый форт, не появился, когда нужно было его удержать — а если бы удержали, сейчас бы ситуация не была такой катастрофической. Утром, когда небо начало сереть, Майлзу доложили, что лорда Лукаса видели спешно направляющимся в свою комнату. Оттуда он не вышел. И в комнате его не обнаружили.

Последняя сводка с фронта заставила командующего Майлза выйти из командного пункта и подняться на стену форта, морщась от гулких залпов орудий.

Высоко уже вставшее солнце поливало радостным золотистым светом изрытую взрывами, пропитанную кровью землю и длинную стену фортификаций, которая с одной стороны шла к морю, а с другой — на почти две сотни километров к Рудлогу. В солнечном свете хорошо было видно, как в нескольких километрах от Третьего форта из-за леса темными холмиками выходят к оборонительным полосам десятки тха-охонгов. Далеко за ними в небеса поднимались стаи точек-раньяров, похожие на рои ос. Иномиряне начали наступление и с левого фланга. Скоро они будут здесь.

Незадолго до этого Майлзу донесли, что враги оттеснили дармонширцев со стороны Восемнадцатого форта, откинули их обратно к Девятнадцатому и сейчас сражение идет уже у его стен. Теперь остатки армии Дармоншира уничтожали в обоих направлениях — к морю и к Рудлогу, — и захват остальных фортов был делом времени. А подкрепления Майлзу взять было уже неоткуда. Берманы, даже если успеют до падения фортов, будут так же уничтожены, как и дармонширские части. Нужно было принимать решение. Командовать отступление, уходить вглубь герцогства, попытаться организовать оборону там. Но как отступить, зная, что те части, которые завязли в боях, будут обречены на убой?

* * *

Ветер аккуратно опустил спасенных пленных на поляну между лесом и замком Вейн, закрутился пылевым столбом, зашипел:

— Мне нужшшно наверх, нужшшшноооо подпитатьсссся…

— Конечно, — просипел Люк, не отпуская бессознательного Берни и пытаясь прийти в себя. В голове была болтанка, сам он словно вымерз — с такой скоростью летать еще не приходилось. Полупрозрачный воздушный птицезмей мерцающей полоской взмыл в рассветное небо.

— Только вернись поскорее, — крикнул ему вслед его светлость, и змей вильнул хвостом, показывая, что услышал.

Люк огляделся — бывшие пленные прыгали, отогреваясь, снимали веревки, растирали руки и ноги, помогали раненым, отвязывали серениток от крестов, с которыми их и унесло из ангара. Пахло землей и свежей листвой. Из замка уже бежало несколько человек. Это хорошо. Это значит, через пару минут будет помощь. Если у брата есть эта пара минут.

— Держись, малыш, — прошептал его светлость, укладывая Берни на молодую зеленую травку.

Кембритч-младший дышал тяжело и был горячим, как печка, глаза его закатились, рот был приоткрыт. И сердце билось часто и слабо. Люк отодвинул грязный, пропитанный кровью китель, размотал повязку и выругался. Из пулевого отверстия сочилась кровь, а вокруг него кожа припухла, налилась красным. Воспаление. Приподнял брата, посмотрел снизу — та же картина. Но хотя бы пуля прошла навылет.

"Ну, давай же, — нервно сказал он себе, прикладывая руки к ране и понятия не имея, что делать. — Лечи"

Аура у Берни слабела на глазах, а Люк, впадая в панику и ругая себя последними словами, все ждал какого-то знака, ощущения неправильности, как учил его Луциус, вибрации под руками. Сила, полученная от стихийных духов воздуха, не помогала — потому что сейчас прежде всего нужны были знания и опыт. Люк не чувствовал ничего — просто пальцы касались обжигающей пульсирующей кожи, и дыхание брата становилось все тяжелее и тише.

— Ну как же, — бормотал Люк, то закрывая глаза и пытаясь нащупать что-то в ауре, то снова открывая их, — как же это…

Бернард, уже белый, как воск, рвано вздохнул и замер. И вместе с ним замер Люк — но через пару секунд грудь брата снова поднялась.

— Урод ленивый, — шипел его светлость на себя, — сукин сын… почему ты не научился?

Он ругался матом, хватался за голову, стискивал волосы — сердце билось как заполошное, но ничего не получалось. Прав был Луциус, и тут прав — пришло время, когда он не может из-за дури своей и безалаберности помочь близкому…

— Вам нужно успокоиться, — раздался над ним тихий голос. Он поднял голову, сощурился — в глаза било солнце, а рядом с ним стояла майор Лариди. Обнаженную грудь и живот ее пересекал уродливый напухший рубец, одна рука была перевязана окровавленной тряпицей, а серенитка без суеты надевала отданную кем-то военную рубашку, просовывая раненую руку со скрюченными пальцами в рукав и едва заметно морщась.

— Я не из высших сенсуалисток, — так же тихо и спокойно сказала она, одевшись, — да и младшая в семье, но род мой старый, и я кое-что могу. Снайперу нужны спокойствие и вера в свои силы. Ими я, слава Великой Матери, умею делиться. Разрешите?

Люк поспешно кивнул — и Лариди положила здоровую руку ему на плечо. От пальцев ее полилась прохлада, вмиг поставившая мозги на место и успокоившая суматошно колотящееся сердце. И Дармоншир снова коснулся раны брата. Коснулся и вдруг понял, что горячая пульсация, которую он ощущает — это и есть воспаление. Это и есть неправильная вибрация.

Он закрыл глаза и потянул эту пульсацию на себя кончиками пальцев, впитывая, охлаждая, отрезая от Бернарда. Вытянул все — и, открыв глаза, поднял ладонь.

Рана была на месте — залечить ее он не сумел. Просто не знал, как. Но воспаление вокруг сошло на нет, и кровь больше не сочилась. Сердце Берни билось пусть слабо, но ровно, и восковая бледность ушла за какие-то секунды.

— Ваша светлость? — рядом с Люком стоял запыхавшийся виталист Росс Ольвер. Он опустился рядом с Бернардом на колени, провел над ним рукой, удивленно вскинул голову. — Как вы… как вы оказались здесь?

У раненых уже суетились санитары, тут же было несколько слуг. Оказывается, прошло всего несколько минут — а Дармоширу казалось, что он вечность пытался разбудить свои виталистические способности и спасти брата.

— Долго объяснять, — хрипло сказал Люк. — Как он, Росс?

Ольвер осмотрел рану, задумчиво качнул головой. Снова провел над ней ладонью.

— Сейчас будем шить, полагаю. Очень слаб, но жизненные показатели приемлемые. Средней тяжести пациент.

— Тогда принимайте его и других раненых. И, Росс… предупредите всех, чтобы ни моя матушка, ни Марина о случившемся и ранении Бернарда не знали. Иначе точно приедут, и я не смогу их остановить. Все, полагаюсь дальше на вас. Я должен лететь, — он прислушался к далекой канонаде.

— Возьмите меня, — вмешалась майор Лариди, так и стоящая рядом.

— Вы мне помешаете, — объяснил Люк, и она нахмурилась, но кивнула. — Тем более, вы сейчас не боец. Простите, майор. И спасибо вам. Я ваш должник.

* * *

Полковник Майлз так и остался стоять на стене Третьего форта, прислонившись раскалывающейся от боли головой к холодным камням башни и наблюдая, как закрывает небо сплошная туча раньяров. Он видел с трудом — но даже упавшего зрения было достаточно, чтобы понять: "стрекоз" столько, что отступить дармонширцы не успеют.

Командиры распределились по позициям, все форты были приведены в боевую готовность и заминированы, чтобы не достались врагам. Он отдал приказ отходить дальше тем частям, которые были выведены ранее, сообщить по радио и телевидению в Дармоншире о захвате фортификаций и объявить тревогу — чтобы хоть кто-то из жителей успел уйти в Рудлог или по морю к Маль-Серене, Пескам или Эмиратам. Системе фортов оставалась последняя задача: чем дольше оставшиеся в живых защитники задержат врагов, тем больше людей в герцогстве смогут спастись.

Полковник поднялся на площадку башни, туда, где вовсю работало орудие, и отправил подносчика снарядов на стену за пулемет, а сам встал помогать артиллеристу. Это можно делать и почти слепым. Пусть движения и выстрелы сопровождались вспышками головной боли — зато каждый удар уничтожал одну тварь, а то и нескольких.

— Не отобьемся ведь в этот раз, а, господин полковник? — спросил у него боец, заряжая орудие.

Майлз посмотрел ему в глаза и качнул головой.

— Нет, лейтенант.

Артиллерист сокрушенно поморщился, вздохнул, пробормотал короткую молитву Красному и выстрелил.

Гул сотен крыльев был таким оглушительным, что даже грохот орудий слышался еле-еле. Первые раньяры под звуки взрывов и пулеметных очередей, крики и проклятия бойцов падали на стены, как саранча. Майлз вдруг увидел на плече одного из всадников гранатомет — он выстрелил, и часть стены форта разнесло вместе с людьми.

Меж зубцов было видно, что в сторону башни несутся сразу три раньяра. Полковник подал снаряд, присел, зажал уши — но голова все равно взорвалась болью вместе с выстрелом. Повернулся, едва не упав, снова потянулся за снарядом. Ошметки одной из "стрекоз" летели к земле, две других были уже совсем рядом — а за ними приближались сотни. Верная гибель.

Майлз подал снаряд.

— Еще бы один раз успеть. — Лейтенант торопливо заряжал и наводил орудие, а командующий выхватил пистолет и, щурясь, начал стрелять по всадникам.

Огонь.

Голова разорвалась болью, и в этот же момент на башню упала одна из стрекоз. Уцепилась лапами за зубцы, окружающие площадку, челюстями дернула орудие вверх — оно с грохотом перевернулось, едва не прибив Майлза, — и поползла на вжавшегося в зубец лейтенанта. Полковник, упавший на пол, спешно перезаряжал пистолет, видя над собой черное хитиновое брюхо. Пальцы не слушались, пули рассыпались, в голову словно гвозди вколачивали. Артиллерист, бледный, сжимающий кулаки, кинул взгляд на ящик со снарядами и перевел на полковника… и Майлз кивнул, прицелился дрожащей рукой… когда вдруг взвыл ветер, заглушив гул "стрекоз", и раньяра снесло с башни.

Лейтенант ошалело смотрел на командира, моргая белесыми ресницами, — и сам Майлз так же медленно и неверяще моргал, глядя на то, что творится за стенами. На площадке было тихо и спокойно, а снаружи и над ней бесновались, шипели, крутились сплетенные потоки ветра, отчетливо видимые и отливающие перламутром. Они, словно огромные сети, подхватывали раньяров со всадниками, скручивали их в комки ломающейся человеческой и инсектоидной плоти или десятками вбивали в землю.

— Помоги-ка мне встать, боец, — морщась от звука собственного голоса, попросил командующий. У самого не хватало сил.

Лейтенант подполз к нему, подставил плечо, поднял — и они вместе подошли к краю площадки, застыли. Бойцы, сражавшиеся ранее на стене, внизу, так же стояли, замерев и затаив дыхание, — потому что в сплетении ветров то и дело появлялась прозрачная, огромная, размером с холм, выше башен фортов, змеиная голова с сияющими глазами и пастью-клювом, а иногда в смертоносных порывах можно было разглядеть и чешуйки-перышки, и тонкий хвост.

Майлз задрал голову. Высоко в лазурных небесах появился сверкающий на солнце серебристый змей, чьи крылья слегка отливали розовым. Он едва заметно шевелил лапами и хвостом — а вдоль фортификационной стены, так далеко, насколько Майлз мог видеть, опускались ревущие смерчи. Мощные, быстрые, они сметали с оборонительных полос охонгов и тха-охонгов, засасывали раньяров — и, очищая фронт, двигались вправо, к захваченным фортам.

— Это что, господин полковник? — радостно орал ему в ухо лейтенант, шмыгал носом и лез целоваться. Он плакал. — Это вот. Это же… Это вот. А? Как? А? Вот. Ну вот же.

Майлз прислонился виском к холодному зубцу и потерял сознание.

* * *

Бойцы Девятнадцатого и Двадцатого фортов видели и далекие смерчи у первых фортов, и хаос в стаях раньяров. Но на этот фланг ветер еще не дошел — и крепости, отрезанные от остальных, атакуемые и со стороны Восемнадцатого, захваченного иномирянами, и со стороны оборонительных полос, отбивались из последних сил. Кончались боеприпасы, одно за другим замолкали орудия — а первые тха-охонги уже подходили ко рву. Иномиряне, быстро обучающиеся, сами заранее подожгли керосин, и он выгорел, обдавая защитников удушающим дымом, смешанным с вонью муравьиной кислоты.

Благо, раньяров было немного, — видимо, основную массу бросили на левый фланг, и Девятнадцатый с Двадцатым налетами атаковала всего пара десятков "стрекоз". Бойцы прятались в стенах и башнях, отстреливались, но все равно проигрывали и несли потери.

Замолчало последнее из орудий двух фортов, слышен стал визг инсектоидов, звук пулеметных очередей, разрывов гранат. Тха-охонги преодолели ров и вышли к стенам. Вот первый из них встал на дыбы, начал забираться на стену, не обращая внимания на пулеметные очереди, — всадника достать из-за роговых выростов не получалось. За первым гигантом шла еще пара.

Двое рядовых Двадцатого форта лежали в башне рядом с замолчавшим орудием и ждали, пока в форт поднимется последний инсектоид, чтобы привести в действие мины. Солдаты и офицеры отошли назад, за здания, чтобы обороняться уже внутри крепости. А двое, оставшиеся на передовой, ждали.

Тха-охонги стояли на стене шириной в пять метров как воробьи на жердочке, качаясь, ворочая уродливыми башками и вереща, — а за их спинами к крепости приближались сотни охонгов и вновь летела стая раньяров.

Вот третий гигант забрался на стену, замер, двинулся, чтобы спуститься вниз, — и один из бойцов привел в действие мины. Загрохотало. Подрывались заряды, второй боец стрелял по всадникам. Одного из инсектоидов отбросило назад со стены, второму оторвало лапы — а всадник получил пулю в голову. А третий остался стоять на стене — иномирянин на его спине тоже уцелел. Завертел головой и направил тха-охонга к башне, прижимаясь к его холке и становясь недосягаемым для пуль.

Бойцы стреляли по всаднику, по охонгам, пересекающим ров, и отступали к люку в башне, когда вдруг раздался взрыв — и тха-охонг, засучив лапами, рухнул вниз, покатился в ров. В боку его зияла огромная дыра, влажно шевелились ошметки розовой плоти.

Дармонширцы с изумлением переглянулись — гранаты для гранатометов уже давно закончились, как и снаряды для орудий, — но где-то за фортом в этот момент заработала артиллерия, и наступающих охонгов накрыло цепочкой взрывов по кромке леса. Подключилось еще одно орудие, второе, третье…

— Что это, Динс? — удивленно спросил один из бойцов.

— Да какая разница, Джо, наши это, наши, — нетерпеливо буркнул второй, перезаряжая винтовку. — Наш…

Он поднял глаза и запнулся, увидев, с каким выражением смотрит вниз его напарник. И сам посмотрел в сторону рва.

Туда со стены прыгали десятки огромных медведей, заполонивших форт, — они набрасывались на охонгов, ловко для таких туш уворачиваясь от лап-лезвий, убивали всадников, ломали инсектоидам лапы… а над фортом неслись радостные крики:

— Берманы пришли. Берманы.

* * *

— Господин полковник…

— Тихо ты. Отдыхает полковник. Лечат его, видишь? Утомился как. Рухнул, я думал все, отошел на радостях…

Майлз приоткрыл глаза.

Голова больше не болела, и это было счастьем. Он лежал на площадке все той же башни, на заботливо подложенном кителе, укрытый стеганым одеялом. Над ним, закрывая солнце, склонился его светлость Лукас Дармоншир — он прижал ладони к его вискам, и от рук лилась прохлада.

— Что там?.. — просипел Майлз.

— Все в порядке, — хрипло и не глядя ему в глаза ответил герцог. — Этот бой мы выиграли. В двадцати километрах от фортов не осталось ни одного инсектоида, полковник.

— Жаль, — горько сказал Майлз, чувствуя щемящее, режущее облегчение, — что вы не пришли раньше, ваша светлость.

Лорд Лукас промолчал, убрал ладони. Они оба знали, что ответа это не требовало.

— Господин полковник.

— Да тихо ты.

Майлз приподнялся — герцог помог ему прислониться к стене, протянул флягу. Из люка площадки выглядывал один из телефонистов, а лейтенант, с которым полковник работал у орудия, не давал ему пройти.

— Слушаю, — отозвался командующий, сделав несколько глотков, и лейтенант оглянулся, отступил от люка.

— Господин полковник, — доложил телефонист, — только что с нами связалась погранслужба Дармоншира. К нам с моря прибыло подкрепление. Просят пропуска.

— Берманы? — хрипло удивился Дармоншир. — С моря?

— Никак нет, ваша светлость. Берманы раньше пришли, помогают сейчас зачищать Двадцатый форт. Эмиратцы. По их словам, они направлялись к берегам Юга Рудлога, но, по просьбе принца-консорта Рудлога, сменили курс и пришли к нам. Сборные отряды Эмиратов. Со всех стран Манезии. Сорок восемь транспортных кораблей, двенадцать боевых листолетов с бойцами. Пятнадцать тысяч человек, оружие, боеприпасы.

Командующий потряс головой. Это было похоже на бред. Дармоншир выглядел таким же ошеломленным и неверящим.

— Вы ведь обращались вчера за помощью к Рудлогу? — уточнил он.

— Да, — буркнул Майлз, — мы посылали просьбу о подкреплении. Скорее, крик о помощи. Но нам сразу же с сожалением ответили, что все части связаны в боях и на уничтожении нежити. Об эмиратцах речи не шло.

Дармоншир встал, похлопал себя по карманам, поморщился — и телефонист догадливо протянул ему сигарету.

— Спасибо. — Герцог закурил. Он смотрел наружу, и Майлз поднялся, радуясь вернувшемуся зрению и легкой голове. Подошел, остановился у зубца башни и оглядел простирающийся в обе стороны, куда хватало глаз, перемолотый лес — стволы деревьев были перемешаны с изломанными, смятыми трупами инсектоидов и иномирян. Зрелище было чудовищное по своим масштабам.

— Сильны вы, ваша светлость, — проговорил он.

— Это не только я, — задумчиво откликнулся Дармоншир, тоже глядя за оборонительные полосы. — И второй раз с таким размахом уже не выйдет. Слишком много сил мой помощник отдал здесь.

— Сжечь все это надо. Срочно.

— Да, Майлз. А что, полковник, — его светлость повернулся к командующему, и в глазах его плескался какой-то жестокий азарт, — берманы к нам пришли, эмиратцы на подходе, силы у меня пока есть и помощник рядом… как думаете, не пора ли нам планировать наступление?