Глава 1

Конец ноября, Блакория

На маленькой сейсмологической станции в горах на севере Блакории, возле самой границы с Бермонтом, царило привычное этому месту сонное оцепенение. Солнце только-только поднялось из-за низкого «седла» – перевала между двумя пиками, – и ослепительно белым и розовым блестел снег, а тени от вершин, скользящие по склонам и густеющие в лощинах, казались сочными, темно-фиолетовыми, как будто на мерзлое белоснежное одеяло щедро плеснули черничного сока.

Двое пожилых сотрудников станции, пришедшие в горы еще молодыми парнями, да так и не сумевшие уйти от этой красоты, попивали традиционный сладкий чай с обязательной доброй долей ягодной настойки и тихо обсуждали планы на выходные. Они были удивительно похожи, хотя один был блакорийцем, темным, кареглазым, а второй типичным инляндцем – рыжим, с голубыми глазами. Но тридцать лет горного солнца высветлили их глаза и волосы, собрали морщинами кожу у глаз, выкрасили лица кирпичным загаром, и походка у них была одинаковая – лыжная, расслабленная, – и стать, и фигуры, подтянутые, с широкими плечами и узкими бедрами. И звали их похоже – Ульрих и Генрих, и женились они на сестрах – горы сплели их судьбы, сделав не только друзьями, но и родственниками. И так они сработались, что говорить им много теперь не нужно было – понимали друг друга с полуслова. Но все равно говорили. Уже и внуки пошли, и дети разъехались, а они каждое утро тридцать один год подряд начинали с подъема к станции из маленького городка у подножия горы, там заваривали себе чай и вели разговоры обо всем на свете – начиная от дел семейных и заканчивая полетом в философские высоты. Не забывая отмечать показания приборов и присматривать по собственной инициативе за склонами – не накопилось ли где-то чересчур много снега, который может сойти лавиной на их городок, не пора ли вооружиться ракетницей, проехаться по скрипучему белоснежному покрову и сбить зарождающийся снежный рыхлый нарост.

Старший по станции, Ульрих Кенгшпитцен, обладал уникальным чутьем – он предвидел изменения погоды, готовые сорваться лавины, трещины в ледниках и предчувствовал землетрясения. Вот и сегодня Ульрих с самого утра тревожился: грудь давило, в ушах стоял звон – явственные признаки грядущего бедствия. К сожалению, звон в ушах не приложишь к протоколу объявленной тревоги, поэтому приходилось ждать показаний сейсмодатчика. Зато в их городке все знали: если старина Ули мрачен, а глаз у него налит кровью – жди толчков. Примета была такой же верной, как цветение ольхи, после которого холодов уж не бывало.

Двумя километрами левее и ниже от станции находился оживленный горнолыжный курорт – один из тех, которыми так славилась Блакория, и перед выходными уже начали массово прибывать люди – из окошка хорошо была видна россыпь мелких фигурок в ярких куртках и шапках, что высаживалась из фуникулера и ручейком тянулась к административному зданию. К вечеру склон осветится огнями, и тысячи людей будут испытывать себя на спусках. Тысячи таких же влюбленных в горы, как они сами.

Ульрих поморщился – звон в ушах стал нестерпимым, – и тут же дрогнула гора, загудело, завыло вокруг, заверещал сейсмограф, вырисовывая на ленте резкую вертикальную черту, и пошел плясать дальше, расчерчивая график в виде затухающего треугольника.

– Пять баллов, не меньше! – возбужденно крикнул старший по станции, добравшись до ленты. В первые-то секунды они с Генри на ногах не устояли, а друг еще и ухитрился опрокинуть на себя кружку с чаем и теперь морщился, задрав штанину и поливая покрасневшую кожу спреем от ожогов. Станцию снова потряхивало – шли остаточные толчки, а Ульрих уже набирал тревожный номер и диктовал в трубку.

– Красная тревога, красная тревога! Опасность схода лавин! Произошло землетрясение, мощность не менее пяти баллов. Закрывайте трассы, эвакуируйте людей, высокая вероятность повторных толчков!

– Ули, смотри-ка, – обожженный напарник недоуменно чесал рыжую бороду, глядя в окно. Маленькая станция снова стала подрагивать, и он ухватился за подоконник. – Я такого еще не видел. Что это?

– Оптический обман? – неуверенно предположил старший, глядя на странное явление метрах в ста пятидесяти от строения. Генри взял фотоаппарат, начал увлеченно щелкать. Там, в густой тени, над бегущими вниз ручейками потревоженного снега раздувалась прозрачная радужная сфера высотой в четыре человеческих роста – создавалось полное впечатление, что кто-то дует в невидимую трубочку и выдувает огромный пузырь, начинающийся с перламутровой воронки и уходящий в склон горы.

– Не похоже, – возразил его друг, забывший и про ошпаренную ногу, и про толчки, все еще ощущающиеся слабым эхом под ногами. Он просматривал отснятое – а сфера все увеличивалась, пока «воронка» не дрогнула и не распалась несколькими «лепестками», придав явлению сходство с огромным прозрачным подснежником. – Слушай, Ули, пойду-ка я посмотрю, что за диво.

– Снег неустойчивый, – больше для порядка возразил начальник, – не надо бы.

Хотя ему и самому было любопытно. Лавина станции не грозила – здание стояло на широком каменном уступе, да и место было нелавиноопасное.

– Ладно, – отмахнулся Генри, натягивая лыжные ботинки, – снегоход пройдет.

Прозрачный «цветок» уже перестал расти и только подрагивал. Внутри его колыхалась какая-то муть, будто серый туман едва шевелил ветерок.

Ульрих глядел из окна в бинокль на своего товарища, медленно поднимающегося к странной сфере. Потом они еще обязательно посмотрят на запись камер наружного наблюдения – любопытно же, как она появлялась. Не забывал главный по станции и про приборы, но тут все было привычно и отработано до автоматизма. Земля периодически вздыхала и ранее – собственно, для этого и была поставлена станция.

Генри остановился почти у сферы, достал фотоаппарат.

– Это что-то невероятное, Ули. Чудо какое-то, – прогудел голос напарника в наушнике – в бинокль старший видел, как тот снял перчатки, поднял очки. – Надо бы сообщить в МагКонтроль, как думаешь?

Голос его в наушнике был трескучим, пропадающим – геомагнитные колебания всегда добавляли лишние шумы в эфир.

– Что ты видишь?

– Внутри туман какой-то, как сквозь запыленное стекло смотришь. Двигается что-то, Ули.

Нюх у начальника станции всегда был на высоте, и в голове снова зазвенело, предупреждая об опасности.

– Уходи оттуда, Генри! – напряженно потребовал он в микрофон. – Немедленно!

– Да подожди, – недоуменно и весело отозвался друг, – сейчас я.

Инляндец увлеченно щелкал фотоаппаратом, заходя спиной к солнцу и отдаляясь от снегохода.

– Уходи, кому сказал!

– Иду, иду, – пробурчал товарищ, повернулся спиной к «цветку» и побрел к снегоходу, на ходу отсматривая кадры. Ульрих опустил бинокль, присмотрелся, нахмурился. Поднял его и выругался.

– Бегом, Генри! Там какая-то хрень лезет! Бегом!

Генрих оглянулся, замер на мгновение – и помчался, ловко перебирая ногами по начавшему осыпаться снегу. До снегохода оставалось метров пять, когда из бывшего «пузыря» полностью показалось это – длинная, тонкая тварь, похожая на чудовищное насекомое, с узким длинным хоботком, будто бы утиным клювом. Это мог бы быть паук или водомерка, если бы только пауки могли передвигаться на коротеньких ножках, иметь длинное тело, много глаз на круглой башке и «клюв».

Заревел снегоход – чудовище, пробующее хоботком снег, подняло голову, присело, поджав ноги, и вдруг прыгнуло – и опустилось аккурат на то место, где мгновение назад стоял горный транспорт. Старший снова бросился к телефону.

– Тревога, тревога! Нужна помощь магов. Здесь чудовище, похожее на паука, нужна помощь, нужна помощь!!!

– Ули, ты упился там, что ли? – раздался насмешливый голос оператора.

– Да………!..! – выругался блакориец, наблюдая, как по склону несется снегоход, а за ним прыжками двигается гигантский клювастый паук, скользит по снегу, катится кубарем, снова встает, оглушенно тряся башкой. – Я трезв как стеклышко! Тварь пытается сейчас раздавить Генри! Мать твою, Оливер, если ты не передашь информацию, я тебе шею сломаю!

– Спокойно, Ули, – уже серьезнее ответил оператор. – Записываю. Еще раз, давай диктуй.

Огромная тварь припала на передние лапы; хоботок как-то вытянулся, потом сжался, как пружина, – и плюнул длинной толстой нитью, врезавшейся в снегоход. Машина дернулась назад, Генрих полетел кувырком, матерясь в микрофон, поднялся и резво побежал к зданию – оставалось уже совсем недалеко. Паучище тоже приближался, и чем ближе, тем невероятнее казались его размеры – с три кабинки от фуникулера, не меньше. Если прыгнет на здание, мало что останется.

– Увидели огромный радужный пузырь, будто из стекла, сразу после землетрясения, – быстро говорил Ульрих, вытаскивая из снаряжения толстенную трубку – ракетницу для сбивания лавин. – Генри поехал посмотреть, что там такое. Когда подъехал, оттуда вылезло чудовище. Похоже на паука, только огромного, – он ногой открыл дверь, прицелился – тварь как раз прыгнула, и снизу было хорошо видно ее блестящее хитиновое брюхо. Друг бежал, что-то орал, но Ули не слушал – тщательно выцеливал, понимая, что второго шанса не будет. – Сейчас пытается раздавить Генри. Будем в подвале. Быстро предупреди, иначе он пообедает нами и пойдет в город или к курорту.

Щелкнул курок, ракета с гулом вылетела из ствола, врезалась в блестящее брюхо – паук завопил, задергал в воздухе лапами, тяжело рухнул вниз и закрутился на месте, оттирая брюхо о снег. Товарищ забежал в дверь, лицо его было белое-белое, несмотря на многолетний загар.

– В подвал, – скомандовал старший, захлопывая дверь – паук уже снова припадал на передние лапы, готовясь плюнуть, и буквально через пару секунд после закрытия в дверь гулко ударило снаружи, да так, что она затрещала. Мужчины похватали рации, маячки, спустились в подвал, задраили его.

– Ульрих, Ульрих, прием, – затрещало в микрофоне, – сигнал передан, держитесь.

– Держимся, – напарники поглядывали друг на друга в тусклом свете единственной лампочки. – Поскорее бы… святые угодники!!!

На домик обрушился удар – замигал свет, погас, сверху заскрипело, с грохотом посыпалось.

– …Поскорее! Иначе сейчас пойдет к вам!

Через пять минут после передачи сигнала в городке у подножия горы появился отряд боевых магов из подразделения оперативного реагирования. Жители городка спешно баррикадировались в подвалах, хотя земля еще подрагивала и высока была опасность повторных сильных толчков. Чудовищный паук прыжками спускался к поселению – на подходе его и «приняли», накрыв стазисом и вморозив в ледяную глыбу. И до конца дня к сверкающей глыбе – пока решался вопрос о том, что с ней делать, – шли горожане и любопытствующие туристы. Выглядывали издалека, из-за оцепления, пытаясь рассмотреть что-то за толщей мутного льда, взволнованно переговаривались, строили версии, что произошло и кто это там заморожен. Оператор Оливер на все вопросы отмалчивался и глубокомысленно таинственно хмыкал.

Сейсмологов откопали из-под завалов бывшей станции, осмотрели на предмет повреждений, и, не дав очухаться, провели допрос, изъяли съемки камер наблюдения и фотоматериалы. И отправили пострадавших во внеплановый отпуск с пожеланием не распространяться о произошедшем. Вокруг чудовищного экспоната был оперативно выстроен ангар, и туда через несколько дней лично в сопровождении ученых и магов прибыл его величество Гюнтер. Осмотрел – почти весь лед уже срезали, оставив только прозрачный параллелепипед, – задумчиво покачал головой и разослал приглашения коллегам-монархам на внеплановый Королевский совет. В Блакории это был первый случай появления подобной твари.

26 ноября, суббота, Блакория

Василина

Блакорийский дворец Гюнтера всегда напоминал Василине добротный приземистый дом, построенный широкой буквой П и обнесенный высокой стеной с башнями. Только очень-очень большой дом, размером с маленький поселок. В принципе, весь Рибенштадт был таким, приземистым и укрепленным. Резиденция блакорийских монархов, сложенная из серого камня, с треугольной крышей над главным входом и покатыми, ребристыми покрытиями на длинных крыльях строения (чтобы обильной зимой снег сам съезжал вниз), с толстыми трубами, покрытая у фундамента пятнами мха, ныне черного от мороза, увитая кое-где лозой, была очень живописна, хоть и напоминала огромный дом лавочника, а не королевский дворец.

Но Гюнтер относился к месту обитания своих предков со всем возможным трепетом, осовременивать его снаружи не разрешал, да и внутри переделки были минимальны – только чтобы достичь необходимого комфорта.

Так что высокие гости короля Блакории, приглашенные на внеочередной Королевский совет, сидели сейчас в небольшом зале с низкими потолками и широкими окнами и могли любоваться на белые от снега крыши противоположного крыла. За окном было ясно, снег так и блистал и настроение создавал праздничное, солнечное. Мебель в помещении была старинной, массивной, и кресла, покрытые мягкими шкурами, были такие, что даже десять человек не подняли бы – будто вырезанные из цельных толстенных дубов. Казалось, они приросли к полу, эти кресла, – настолько старыми они казались. Горел большой камин, и на полу лежали тонкие шкуры, и стены между узкими коврами были расписаны сценками охоты, уже поблекшими. Все выглядело очень просто и значимо – Гюнтер показывал свое радушие, принимая коллег не в официальной обстановке, а в старой части замка Блакори.

Василина пришла по срочному вызову блакорийского монарха из Лесовины, и сейчас монархи ждали только царицу Иппоталию. Наконец появилась и она, чарующе улыбнулась мужчинам, вставшим при ее появлении, расцеловала Василину и села в свободное кресло. Все выжидающе поглядели на нее.

– Что, – улыбнулась царица лукаво, – у всех разведка сработала на отлично? Так, может, вы и расскажете? Дорогой император?

– Мои люди не смогли пока проникнуть в Пески, – мелодично, но с явной неохотой сообщил император, – поэтому вся надежда на тебя, сестра.

Его лицо было совершенно каменным, но разочарование человека, имеющего лучшую разведку в мире, угадывалось легко. Гюнтер усмехнулся этому разочарованию и подмигнул Иппоталии.

– Ты нас обскакала, Тали, так что рассказывай.

– Прошу, Иппоталия, – сухо и строго добавил Демьян Бермонт, – повестка дня у нас совсем другая, и я рассчитывал на определенное время.

– Да, Демьян, – ласково сказала царица и улыбнулась ему. И губы бермана дрогнули на мгновение. Василина восхитилась про себя – ей бы так управляться с окружающими. Она все еще чувствовала себя неловко в окружении более опытных коллег, однако никогда не показала бы этого.

Всем не терпелось узнать новости, и один лишь эмир Тайтаны сидел с полуулыбкой, благоухая духами, блистая кольцами и золотым поясом, и выглядел так, будто готов просидеть здесь вечность.

– Так получилось, – начала царица уже деловым тоном, выдержав необходимую паузу, – что ко мне прилетел один из драконов Песков. По личному вопросу.

– Это по какому личному вопросу? – перебил ее блакорийский монарх. Талия укоризненно посмотрела на него и покачала головой. Все сделали вид, что ничего не заметили.

– И отнес меня в Пески, – продолжила царица. – По сути, жизнь кипит только на крошечном пространстве среди безжизненной пустыни. Жив один город, Истаил, в нем много людей. Управляет городом Владыка Нории Валлерудиан. Мне был оказан самый лучший прием. Владыка адекватный, хотя понятия и манеры у него несколько архаичные, готов к сотрудничеству со всеми странами. Насколько я поняла, они налаживают контакты с Рудлогом, – она посмотрела на Василину, и королева кивнула под заинтересованными взглядами коллег. – Родовая сила у него очень мощная, он управляет и Жизнью, и Водой и равен нам. Поэтому считаю возможным рекомендовать его приглашение на следующий Королевский совет. Выгоды каждый может просчитать для себя. Что вы скажете?

– Я поддерживаю, – сказала Василина. Остальные молчали, раздумывали. – Я общалась с младшим братом Владыки, и он произвел на меня самое благоприятное впечатление.

– Они похитили твою сестру, Василина, – занудно напомнил Луциус Инландер. – Несмотря на то, что он брат мне по отцу, методы меня настораживают.

– Это недоразумение разрешилось, как вам всем известно, – спокойно пояснила королева Рудлога, – я приняла их доводы, хоть мы пережили весьма неприятный период. Сестра утверждает, что к ней относились со всем почтением. Более того, она решила участвовать в восстановлении отношений Рудлога и Песков. Полагаю, если бы у нее имелась хотя бы тень недовольства, она бы не была столь заинтересована в диалоге.

– Я поддерживаю, – весомо высказался Хань Ши и для пущей значимости сложил руки в рукава халата. – Драконы издревле почитались в Йеллоувине как дарители жизни, и я счастлив, что легенды оказались правдой.

Эмир Персий лениво шевельнул пальцами.

– Рад, братья мои и сестры, такому единодушию. Как я могу быть против? Мы уже ведем с ними торговлю, и это очень выгодно для Тайтаны.

Он закончил и оглядел всех с превосходством. Монархи вежливо улыбались конкуренту.

– Да-да, конечно, – любезно проговорил Гюнтер. – Демьян?

Бермонт покачал головой.

– Я бы предпочел иметь больше информации, поэтому я против. Предлагаю перенести решение.

– Соглашусь с Демьяном, – сухо поддержал его Инландер. – Новый политический игрок, которого мы в принципе не знаем. Подождем год и решим тогда.

– А я за, – весело сказал Гюнтер, – мне достаточно слова Тали. И твоего, Василина. И конечно, твоего, дорогой эмир.

Персий величественно кивнул и прикрыл глаза. Похоже, он едва сдерживался, чтобы не зевнуть.

– Итак, – заключил Гюнтер, – большинство за. Значит, на следующий совет зовем дракона. К тебе, Демьян.

– Я помню, – ровно ответил Бермонт. – После свадьбы.

– Кстати, о свадьбах. – Все повернулись к заговорившему Луциусу. – В прессе об этом уже было, но я официально сообщаю вам, что помолвка герцога Дармоншира и Ангелины Рудлог подтверждена обеими сторонами. Я сильно рассчитываю, что затягивать с нею не будут.

И он с прозрачной настойчивостью посмотрел на Василину.

– Это зависит от их решения, Луциус, – сдержанно сказала королева. Не говорить же, что она категорически против.

– Можно же форсировать его, сестра, – без обиняков высказался король Инляндии.

– Можно, – согласилась Василина, – но я не буду этого делать. Для нас тоже важен этот брак, Луциус, но одна поспешная свадьба в доме Рудлог уже есть, – присутствующие с пониманием покосились на невозмутимого Демьяна, – поэтому здесь я считаю важным соблюдение приличий.

Инландер недовольно поджал губы и неохотно кивнул.

– Коллеги, – напомнил Бермонт суховато, – давайте перейдем к повестке дня. Гюнтер, что ты хотел сообщить нам?

– Да, – блакорийский монарх встал, взял со стола пачку фотографий и раздал их присутствующим. Государи смотрели с интересом; только один император взглянул мельком, будто уже видел это.

– Вот эта тварь во вторник появилась у нас рядом с Льеном, после землетрясения. Камеры сняли портал – вы видите его на следующей фотографии. До этого прорывы у нас бывали, но либо никто не появлялся, либо живность была гораздо мельче и безопаснее. И никогда – в этом месте; обычно – куда ближе к границе с Бермонтом, к вулканической цепи. Демьян, ты видел таких?

– Один раз, – подтвердил Бермонт. – Я понимаю, о чем ты, Гюнтер. Да, у нас прорывы участились. Постоянно ведем мониторинг у населенных пунктов в предгорьях, давно работает армейская служба срочного реагирования. Думаю, часть этих тварей мы просто не видим – они либо залезают туда, откуда выползли, либо замерзают в горах.

– Необходимость в создании такой службы, видимо, назрела у всех, – сказала Василина, рассматривая паукообразное чудовище и чувствуя внизу живота неприятный холодок страха – слишком свежи были воспоминания о тха-охонге на ее дне рождения. – Спасибо за информацию, Гюнтер. Я сегодня же подпишу распоряжение. В Северных горах это проще, там немного поселений у самых пиков. А вот в Милокардерах очень много горных селений, все отследить невозможно.

– Не это главный вопрос, – мелодично и наставительно произнес Хань Ши. Ему прощали этот тон – все-таки он был старейшим из всех правящих монархов в мире. – Главный – временное ли это явление, или количество прорывов будет увеличиваться, как и поднятие нежити. И не связаны ли эти два процесса, братья мои и сестры. Вопрос нужно решать общими усилиями, иначе, боюсь, мы окажемся на пороге катастрофы. Предлагаю объединить службы мониторинга и обмениваться сведениями. Это будет на пользу нам всем. Демьян, а от твоих военных желательно получить список видов этих существ и способы борьбы с ними.

Бермонт задумался и неохотно кивнул. Он не любил делиться информацией.

– Следующий вопрос по заговорщикам, – снова заговорил Гюнтер. – Вынужден признать, что расследование буксует. Тот, кто советовал девчонке купить манок, убит, магазин, в котором она его покупала, сгорел. Я сам ментально прочитал ее – но никаких зацепок, кроме имени этого советника, чтоб его. Проверяем его контакты, всех родственников читают менталисты – они чисты. Так что пока нечем вас обрадовать. Василина, может, ты поделишься успехами своих спецслужб?

Королева покачала головой.

– Расследование еще идет, отчета жду со дня на день, коллеги. Об успехах говорить рано. Как только будет отчет, я поделюсь.

– Плохо, – вежливо высказал общее мнение Хань Ши, и она почувствовала себя школьницей на уроке. Улыбнулась сдержанно и пожала плечами.

– Моя разведка делает все, что может.

– Я не упрекаю тебя, сестра, как и тебя, Гюнтер, – мелодично пояснил император, – но всех призываю к осторожности. Мы дали нашим врагам достаточно времени, чтобы оправиться и решиться на новый удар. Нужно быть начеку.

И он легко и наставительно поднес указательный палец к уголку своего узкого глаза.

Мариан ждал свою королеву в выделенных им комнатах здания военной части в Великой Лесовине. Сюда они прибыли с утра, и отсюда же начнется поездка королевской четы по Северу. Конечно, они с сопровождающими придворными могли бы разместиться в любой из гостиниц, да и губернатор был бы счастлив предоставить свой дом, но по традиции королевская семья становилась вровень со служащими им офицерами.

«Они должны видеть, что мы относимся к армии без пренебрежения, – наставляла дочерей королева Ирина, – поэтому мы должны жить там, где живут они, есть то, что едят они».

– Справилась? – спросил муж, когда Василина вышла из телепорта и, коротко поблагодарив открывшего проход мага, отпустила его.

– С каждым разом все проще, – со смешком поделилась королева, снимая длинный серый жакет и расстегивая верхние пуговицы белоснежной рубашки, приятно пахнущей чистотой. – Я, кажется, поняла секрет: надо сидеть с невозмутимым лицом и по большей части молчать. Там есть кому поговорить.

Принц-консорт усмехнулся. Он был в парадной форме – впереди речь супруги перед построением, парад, награждение частей и торжественный обед с высшими военными чинами. И уже после этого, когда наевшиеся генералы и полковники смогут подремать у себя в кабинетах, королева навестит больницы Лесовины, пообщается с горожанами – чтобы узнать, как продвигается реставрация домов, ведь этот город больше всего пострадал от прошедшей серии землетрясений. А уже завтра они выдвигаются в первую из запланированных к посещению частей в глубинке Севера. И на неделе будут недалеко от имения Байдек.

– Странно быть здесь и не заехать домой, – сказала Василина словно в ответ на его мысли, подошла, осторожно потерлась щекой о его плечо – чтобы не запачкать китель помадой. – Хотя бы переночевать. Я там душой отдыхаю, Мариан.

– Если захочешь – заедем, – ответил он спокойно. – Здесь тебя так любят, что поймут.

Она со вздохом покачала головой, отошла и стала раздеваться. Нужно было успеть принять душ до того, как придет стилист, чтобы поправить ей прическу и макияж.

Ровно в два часа дня королева в сопровождении Мариана, офицеров и придворных вышла на трибуну, установленную на центральной площади Великой Лесовины. Подняла руку в приветствии, заулыбалась – огромные экраны демонстрировали ее мягкую улыбку военным и собравшимся у ограждений, несмотря на холод, жителям северной столицы. Василина была одета в строгое теплое пальто шинельного типа, светлые кудри придерживала аккуратная шляпка. Загрохотали барабаны, зазвенели трубы – и ее величество едва не дернула плечами, но спохватилась, чтобы не ежиться от волнения. Перед ней, выстроившись для прохождения парада прямоугольниками, стояли тысячи служивых всех родов войск. Был там и Егерский Северный полк, в котором служил Мариан и чью эмблему надел, несмотря на то что нес службу сейчас в гвардейском королевском полку. История повторялась – только десять лет назад говорила она перед десятками солдат и офицеров на Форелевой заставе, а сейчас их было больше, гораздо больше, и все, вытянувшись, ждали, что она им скажет.

Королева подняла глаза к солнцу на ясном северном небе, выдохнула как можно незаметнее и подошла к микрофону. Площадь замерла.

– Мои верные солдаты и офицеры! Счастлива приветствовать вас!

Ее звонкий глубокий голос разнесся по площади, побежал по улочкам старого города, отражаясь от покосившейся Часовой башни, от стен домов. И прямоугольники, состоящие из тысяч людей, дрогнули, загудели и рявкнули хором так, что задрожали мостовая и трибуна под ее ногами:

– Здра-вия же-ла-ем, ва-ше ве-ли-чест-во!

Василина подождала, когда смолкнет вибрирующее эхо приветствия, и продолжила:

– Сегодня, спустя два месяца после восстановления монархии в Рудлоге, я прибыла сюда, чтобы возродить важнейшую традицию – королевскую дань уважения к армии, защищающей нашу землю. Но не только для этого! – горячо сказала она в микрофон. – Я приехала, чтобы поблагодарить вас за верность в тяжелую годину испытаний для нашей страны, верность и стойкость! Не умаляя заслуги других военных частей, оставшихся на стороне правящего дома, хочу отметить, что именно войска Севера выступили единым фронтом против заговорщиков, проливших столько крови. В том числе и кровь моей матери, ее величества королевы Ирины-Иоанны.

Она замолчала – голос все-таки дрогнул. Молчали и солдаты, молчали жители, глядя на скорбно изогнувшиеся губы молодой королевы и вспоминая давние страшные события, и тишина становилась звенящей, оглушающей.

– Я хочу, чтобы вы знали, – начала Василина тихо, но голос ее креп с каждым словом, – семья Рудлог не забыла вашей преданности! Именно здесь, на Севере, мы нашли приют и защиту тогда, когда они были нам необходимы. Ни один человек из нашего окружения не выдал нас! Именно здесь я встретила своего супруга, достойного сына этой прекрасной земли и вашего сослуживца, – камеры выхватили стоящего рядом с ней барона Байдека, – здесь родились мои дети. Север занял прочное место в моем сердце, и, несмотря на то что я приняла корону и вернулась в дом моей семьи, эта земля воистину стала моим вторым домом!

Люди слушали внимательно, и Василине с трибуны уже казалось, что она четко видит их – кивающих, ловящих каждое ее слово, и ей было радостно от этого и немного страшно.

– И вот вам мое слово, – торжественно провозгласила королева в завершение, – сегодня все части Севера получат на свои знамена специально учрежденный орден Верности и звание «королевская». И в знак памяти и признательности от семьи Рудлог наследник короны в каждом поколении будет проходить службу в одной из частей Севера! Поздравляю вас! И спасибо!

Она говорила вдохновенно, от души, отступая от написанной и выученной речи, разрумянилась – и была необыкновенно хороша, и не столько слушали ее, сколько смотрели на экраны, на ее блестящие глаза, светлые локоны и розовые от мороза щеки. Была ли она величественной? Возможно. Но совершенно точно она была близкой и понятной. Перед ней не трепетали, но ею любовались, в нее влюблялись и готовы были сейчас же пойти на край света – если вдруг ее величеству захочется отдать такой приказ.

Королева отступила от микрофона; снова зазвучали барабаны, и части гулко замаршировали на месте, разворачиваясь, и под грянувший оркестр пошли мимо трибуны одна за другой, на ходу приветствуя свою королеву. Василина подняла руку, улыбаясь, рядом с невозмутимым лицом стоял муж, от бесконечных «Долгие лета, ваше величество», перекатывающихся от одной марширующей части к другой, заболели виски – а она все махала, улыбалась и кивала, пока последний грохочущий подошвами прямоугольник не прошел мимо и не ушел по главной улице с площади, и не затих оркестр.

Тогда-то она и почувствовала, что спина у нее вся мокрая и что планируемый обед будет очень кстати – желудок сводило от голода, будто нервы сожрали всё, что оставалось там с полудня.

– Опять переодеваться, – со вздохом сказала Василина мужу, когда Мариан подал ей руку, чтобы проводить с трибуны. – Как я?

– Великолепно, – серьезно ответил он. – Я женат на великой женщине.

– Которая, – ответила она так же серьезно, – озвереет, если не пообедает. Как самая простая и не великая.

На следующее утро, в воскресенье, когда королевская семья с сопровождающими уже собралась выезжать в одну из выбранных для посещения частей, Василине позвонил отец. И рассказал о том, что он увидел и услышал в Орешнике. Пока он говорил, лицо королевы темнело – накануне, при посещении больниц, к ней подходили люди, благодарили за быструю помощь в восстановлении домов и лечении, а она любезно отвечала: «Рада, что все налаживается. Спасибо, что поделились». И на таком контрасте звучало то, о чем говорил Святослав Федорович, что она совершенно расстроилась. И разозлилась.

Машины были уже готовы – по-хорошему, можно было бы перейти телепортом, так как часть находилась к югу от Лесовины, а искажались порталы только в горах, – но лицезрение гражданами вереницы машин было неотъемлемой частью визита. И барон Байдек, усевшийся рядом с супругой в автомобиль, молча слушал, как звонит она премьеру Минкену, обрисовывает ситуацию и просит организовать объективный мониторинг работы комитета по устранению последствий чрезвычайных ситуаций. Пока – по Иоаннесбуржской области, а в течение двух недель – по всем пострадавшим регионам.

– И, конечно, – добавила она, морщась от странных завывающих звуков из динамика, – я очень рассчитываю, что ответственные лица не будут знать о проверке, Ярослав Михайлович. Отчет по области должен быть у меня так срочно, как возможно.

– Обязательно, ваше величество, – невозмутимо ответил премьер по громкой связи, – я отдам все распоряжения. Виновные понесут наказание, я и сам готов…

Где-то на фоне раздался мужской одобрительный гомон, восклицания: «Нет, ну как он, мать ее, вытянул! Килограмм шестнадцать, не меньше…» – и сочный восхищенный мат.

– Извините, ваше величество, – попросил премьер и, видимо, прикрыл рукой трубку – звуки и голоса стали глуше.

Королева выразительно помолчала, Байдек улыбнулся и одними губами пояснил: «Зимняя рыбалка». А выл в динамиках, по всей видимости, ветер.

– Полно, Ярослав Михайлович, – сказала она уже мягче, хоть и не переставая хмуриться, – уверена, что вы всё, что должны были, сделали. Остальное узнаем по результатам аудита. Отдыхайте. До свидания.

– Вы можете беспокоить меня в любое время дня и ночи, моя госпожа, – любезно откликнулся Минкен, – и я поддерживаю ваше возмущение. Благодарю, что не стали рубить сплеча, а решили разобраться. Отдаю вам должное.

Он попрощался, и Василина отключила громкую связь.

– Вот старый лис, – с досадой пожаловалась королева мужу, – и похвалил, и нравоучение высказал.

– Он предан тебе, – сказал Мариан и подсунул большую руку ей за спину – она расслабленно улеглась мужу на плечо, прижалась. Машина гудела, за окном мелькали дома Лесовины, водитель за стеклом был невозмутим. – Это самое главное. А что учит – так сама знаешь, это только на пользу.

* * *

Лорд Максимилиан Тротт аккуратно поставил свежеприготовленные капсулы с сильнейшим тонизирующим в сушку, включил таймер на двадцать минут. Аккуратно протер рабочую поверхность, снял латексные перчатки – и недовольно поднес руку к виску, оперся на стол. Опять закружилась голова, и даже удовлетворение от окончания проекта не могло перебить проклятую слабость. Она преследовала его всю неделю. И неудивительно: вместо того чтобы восстанавливаться, он занимался снятием блоков, драками с драконами, выносил истерики капризных принцесс – и финальным аккордом стала работа с малолетними темными, которых тоже требовалось вскрыть.

Он так вымотался, что к потерявшим чувство меры студентам не испытывал никакого сочувствия – только раздражение, что они не дают ему отдохнуть. Впрочем, он и в бодром состоянии не выносил человеческую глупость. А что может быть глупее утраты контроля над собой?

Так что, когда он вошел в камеру на первое «вскрытие», единственным желанием было закончить это все поскорее и больше никогда с вотчиной Тандаджи не связываться.

– А это не больно? – со страхом спросила его одногруппница Богуславской. Она вообще дрожала как ненормальная и смотрела на него со смесью недоверия, опаски и робкой надежды. Тротту стало муторно от этой надежды – будто девчонка ждала, что он сейчас махнет рукой и выпустит ее из камеры.

– Нет, – ответил он сухо. – Ложитесь.

Первокурсница еще немного повглядывалась в его лицо и вдруг вздохнула с обреченностью. И заплакала. Макс поморщился и поспешил ее усыпить. Хватит с него рыдающих малолеток.

Ее аура была смята, размыта щитом Марта, так что магический дар восстановится не скоро, как и потребность питаться чужой энергией. Но все равно он усыплял ее с осторожностью и, распутывая блок, был постоянно начеку. Сущность не обманешь – при таком плотном контакте она просто не могла не потянуться навстречу. И Макс, почувствовав легкое прикосновение, почти бережно отвел его, продолжая снимать блок Соболевского. И потом еще задержался – считал воспоминания и, убедившись, что ничего опасного в них нет, разорвал ментальный контакт.

Со вторым, Эдуардом, было сложнее. Парень был агрессивно настроен и на слабеньких остатках своей силы пытался выстроить щит.

– Не тратьте силы зря, – предупредил его Тротт терпеливо, – я все равно сломаю, и будет хуже. Дольше придется восстанавливаться.

– Да какая теперь разница, – угрюмо пробурчал семикурсник. – Лучше уж сразу убейте.

Он настороженно наблюдал за профессором – как тот протирает руки салфетками, подходит к нему. Из-за толстого стекла камеры их видели следователи, и ощущение лишних взглядов Макса дико раздражало.

– Разница, – пояснил профессор ледяным тоном, – в том, проживете вы остаток жизни ничего не соображающим идиотом или полным сил мужчиной. Жизнь при монастыре не так плоха, в будущем вы получите свободу передвижения.

– Да как вы не понимаете!!! – крикнул студент зло. – Я хотел быть магом! Я же не виноват, что это сильнее меня! Никто не может справиться, и я не смог!

– Молодой человек, – резко сказал Макс, – во всем, что с нами происходит, виноваты мы сами. Главное – воля. Прекращайте представление; сочувствия от меня вы не дождетесь. Снимайте щит и ложитесь. Штатный психолог в управлении есть, я же здесь совсем для другого.

Сидящий на койке парень упрямо укреплял щит дополнительными плетениями, и Тротт вздохнул, потянул за одну нить – защита тут же посыпалась. Упрямец побледнел и задышал часто – профессор, более не церемонясь, устанавливал ментальный контакт. Тут же ощутил потянувшиеся к нему темные щупальца – и резко ударил по ним. Для нападавшего это прозвучало гулким предупреждающим рычанием, и глаза его, уже мутные, изумленно раскрылись.

– Зачем… почему вы делаете это? – прошептал он с недоверием. – Вы же…?

– Спать, – ровно приказал Тротт, и излишне болтливый темный свалился на койку. А инляндец, морщась, начал распутывать блок. Надо было еще просмотреть память и подчистить последний разговор. И любые воспоминания о Нижнем мире, если они есть.

Но их не было, и измученный лорд Тротт только нелюбезно кивнул на благодарности Тандаджи, из последних сил открыл Зеркало и ушел в свой дом с разбитыми стеклами – восстанавливаться.

Голова никак не переставала кружиться, и он потянулся к шкафчику, привычно уже нащупал усилитель, набрал темно-оранжевую жидкость в шприц и вколол себе в плечо. Тут же полегчало; Макс выпил воды, взглянул на часы – время еще было – и открыл Зеркало в Королевский лазарет Иоаннесбурга.

Дежурная сестра смерила Тротта настороженным взглядом. Инляндец сухо поздоровался и попросил разрешения навестить пациентку Светлану Никольскую.

– У нее посетители, – сообщила сестра, выдавая Максу халат и бахилы. – Подождете или сейчас зайдете?

– Сейчас, – ответил он с недовольством, наклоняясь и натягивая бахилы. В лаборатории снова кипела работа, и у него было ровно двадцать минут. – Мне только просканировать ее.

– Вообще у нас не разрешено, – с сомнением сказала пожилая женщина, – у нас свои виталисты.

– У меня особый случай, – с невероятным терпением пояснил Тротт, накидывая халат на плечи. – Есть согласие наблюдающего врача. Посмотрите в карте пациентки.

Еще минут пять он стоял у стойки – медсестра искала карту, в карте – предписание, – и думал о том, что в следующий раз просто телепортируется напрямую в палату глухой ночью и не будет терять время.

Женщина наконец прочитала предписание – Тротту казалось, что она чуть ли не по буквам читает, – и соизволила поднять глаза.

– Извините, профессор. Проводить вас?

– Не стоит, – сказал он мрачно. Двигается она наверняка тоже по-черепашьи.

У двери он остановился, догадываясь, что за посетителей там застанет. В палате творилось какое-то безобразие – доносилась ритмичная клубная музыка и подпевающий певцу звонкий голос Богуславской.

И сердитое:

– Матвей! Ну чего ты не поешь?

Макс открыл дверь – принцесса громко и сосредоточенно выводила второй куплет прямо в ухо спящей Светлане, Ситников смотрел на нее глазами влюбленного идиота. Почему-то выражения лиц у влюбленных и пациентов дурдомов очень похожи. Семикурсник увидел наставника, моргнул, и лицо его приобрело осмысленное выражение. Алина тоже оглянулась, тут же надулась и выключила музыку.

– Добрый день, профессор, – пробасил Ситников. Принцесса не поздоровалась, смотрела неприязненно.

– Для кого добрый, а для пациентки не очень, – хмуро ответил Макс, наблюдая, как Богуславская пробирается к парню и берет его за руку. – Вы зачем позволяете издевательства над сестрой, Ситников?

Он ожидал, что девчонка вспыхнет, скажет что-нибудь возмущенное в ответ, но она только поджала губы и прищурилась. Зато смутился его ученик.

– Мы изучали литературу по случаям комы, профессор, – пояснил он размеренно, – и Алина нашла информацию, что были случаи, когда толчком для пробуждения являлись знакомые звуки, любимые песни. Вот, попросили родителей принести записи Светкины и решили дать послушать.

– Понятно, – язвительно сказал Макс, проводя руками над бесчувственной драконьей невестой. Или женой? – О том, что любые резкие раздражители могут способствовать коллапсу мозга, вы не прочитали, – он задержал руки над животом, прислушался, прикрыв глаза. С ребенком все было нормально, а вот мышцы уже слабели – нужно будет настоять на интенсивных принудительных занятиях. Пусть массаж сделают, посгибают руки-ноги, поворочают, иначе атрофируется все и проблем не избежать.

– Мы спросили у врача, – не выдержала принцесса. – Он был не против.

– Вы думаете, он мог бы вам отказать? – насмешливо спросил Тротт, поднимая глаза. Она медленно краснела от злости. Нахмурился – что-то с пятой Рудлог было не то. Похудела, причем резко, за какие-то несколько дней. И – он присмотрелся – аура плясала какими-то клочками на уровне живота, пульсировала едва заметно.

– Вы ничего не принимали? – поинтересовался он, направляясь к раковине – помыть руки.

– А это не в-ваше дело, – возмущенно ответила Богуславская ему в спину.

– Не мое, – согласился он вежливо, – нижайше прошу меня простить, ваше высочество.

Зашумела вода. Мимо него раздраженно простучали девчоночьи каблуки, хлопнула дверь.

– Профессор, – гулко и серьезно сказал Ситников за его спиной, – не трогайте ее.

– Успокойтесь, Ситников, – холодно отозвался Тротт, вытирая руки. – Вы, кстати, подумали по поводу предложения Четери? На вашем месте я бы не стал отказываться от уникальной возможности учиться у мастера.

– Я пока у вас учусь, – неохотно ответил семикурсник. – Мне хватает.

– Я и десятой доли вам не дам, – Макс повернулся – студент нависал над ним горой, хмурый и злой. – Поверьте мне. И не смотрите на меня так, Ситников, идите лучше утешайте вашу принцессу. С такими нервами ей только магию изучать. И, – добавил он, – если вы друг ей, узнайте, не принимала ли она что-то из магпрепаратов. Я ее предупредил, но мало ли что в эту голову взбредет.

На часах Тротта пикнул таймер – до конца работы сушки осталось пять минут.

– До свидания, – сказал инляндец, открывая Зеркало. Ситников не ответил – он нехорошо и мрачно смотрел на своего наставника, задумчиво так, настороженно. Как будто решал важную задачу и не мог никак сопоставить факты. Но Тротт этого не видел – он с облегчением шагнул в полумрак своей гостиной и поспешил в лабораторию.

Через полчаса работы он выругался сквозь зубы – в голове крутилась дурацкая песенка, услышанная в палате Никольской. Надел широкие наушники и включил любимый тяжелый рок – грохочущие басы и скрежет мгновенно изгнали и навязчивый ритм, и все мысли, не касающиеся исследований.

А вечером, когда голодный и уставший Макс вышел из лаборатории, обнаружил на телефоне несколько пропущенных вызовов. Звонил заведующий кафедрой математики и магмеханики Николаев, и Тротт, посчитав статус звонившего недостаточной причиной, чтобы отложить ужин, принял душ, поел, удобно уселся в кресло и только после этого перезвонил.

– Лорд Тротт, – с неловкостью поздоровался старенький профессор, – спасибо, что перезвонили. Есть ли у вас время поговорить?

– Если бы не было, вы бы меня не услышали, – сухо ответил Макс. – Срочный вопрос?

– Да, – сокрушенно вздохнул завкафедрой. – Я хочу просить вас подменить до конца семестра преподавателя основ стихийных закономерностей у первого курса. Она была беременна, – Макс вспомнил доцента с опухшим лицом и большим животом, постоянно рассказывающую педсоставу о своем самочувствии, – мы все рассчитывали, что она родит после экзаменов, но роды, к сожалению, начались на восьмом месяце, прямо во время занятий.

– Очень непредусмотрительно с ее стороны, профессор.

– Э-э? – растерялся заведующий. – Да! – горячо воскликнул он. – Да! Она нас очень подвела. Большинство ее предметов мы раскидали по преподавателям, остались только основы. И кроме вас некому, коллега. Я бы не стал просить, зная, как вы заняты, но у меня нет выбора.

– Боюсь, не могу вам помочь, – с досадой на неожиданную просьбу ответил Тротт. – У меня нет на это времени.

– Да, да, конечно, – грустно пробормотал старик, – я тогда сам, сам. Простите, лорд Тротт. Э-хе-хе…

Макс сжал кулак и постучал им по колену. Николаев вел у них предметы на первом курсе и был тогда розовощеким кандидатом наук. Сейчас он уже казался совершенной развалиной, большую часть времени дремал у себя в кабинете, и Алекс держал его то ли из жалости, то ли из сентиментальных чувств.

– Дамир Абсеевич, – позвал Тротт недовольно, сам себя презирая в этот момент, – я просмотрел ежедневник. Два часа в неделю дополнительно я могу выделить. Но только до конца семестра. Дальше ищите другого преподавателя.

– Конечно! Конечно, голубчик! – радостно возопил старик. – Там предмет-то простейший, вам и восстанавливать ничего не придется. Примете экзамены и будете свободны! Выручили меня, выручили! Я сейчас же пришлю вам материалы и план занятий, ждите!

Макс вежливо послушал многократно повторяющиеся благодарности, попрощался и отключился. Нахмурился, постучал пальцами по стенке кресла. Определенно, университет засасывает его как болото, шаг за шагом. Сначала – внештатный факультатив, потом – занятия с семикурсниками, теперь – первый курс. Люди все-таки слишком утомительны: обращаешь внимание на одного – и оказываешься окруженным целой толпой тех, кто от тебя чего-то хочет.

Звякнул почтовый телепорт – в нем появилась обещанная стопка книг. Макс взял одну, за какие-то двадцать минут пробежал глазами оставшиеся темы курса – и захлопнул с твердым намерением лечь спать.

27 ноября, воскресенье, Теранови

Ангелина

Здание, выбранное для дипслужбы, было теплым, одноэтажным и просторным. И, что важно, позади располагался небольшой пустырь, который сейчас оперативно расчищали от камней нанятые местные жители. На пустыре будет посадочная площадка для драконов, тут же разместят маленький домик с одеждой для них.

Ани обошла свою вотчину, слыша веселую перекличку работников со двора и чувствуя странный восторг. Вот это крыло они отдадут драконам – тут же, напротив, находятся несколько домов, чьи хозяева с радостью согласились предоставить вторые этажи (за отличную плату) в пользование ведомства. Значит, можно будет размещать гостей с комфортом. Сотрудники уже договорились с маленькими ресторанчиками о поставке обедов и ужинов, местные ателье спешно шили шторы для дипслужбы, плотники ремонтировали двери и полы.

Городок оживал в предчувствии новых перемен – да и вообще в Теранови было как-то многолюдно. Жители Рудлога и других государств, прослышав, что в горный город наведываются драконы, устремились сюда, и от туристов было не протолкнуться, несмотря на собачий холод. Спрос уже родил предложение: на улицах и в магазинах торговали теплыми химами и длинными меховыми дохами, рестораны ломились от посетителей, отдающих дань киселю и колобкам, а мэр Трайтис, немного оглушенный внезапной известностью городка, все же быстро сориентировался и запустил туристическую службу, которая теперь принимала сотни звонков каждый день и бронировала места в переоборудованных под мини-гостиницы домах добрых жителей. Мешок драконьего золота, подаренный на свадьбу, был заперт в сейфе, и планы на него имелись грандиозные: не только школу отремонтировать и стадион достроить, но и гостиницу заложить, а если так дело пойдет – то целый гостиничный комплекс с лыжными спусками и катками да курорт у горячих источников в горах.

С утра Ангелина приехала в Теранови с официальным, обещанным неделю назад визитом и уже сполна оценила слишком, на ее взгляд, ревностное гостеприимство местных жителей. Свиту она взяла небольшую. Обойтись вообще без сопровождения и охраны было не по статусу, но она с огромным облегчением по окончании официальной части отправила придворных обратно во дворец, оставив при себе только секретаря, горничную и охрану. Отправились в столицу и приехавшие заснять визит журналисты – срочно нужно было монтировать материал и готовить в новостные выпуски, сразу после репортажей о поездке королевы в Лесовину.

Мэр Дори Трайтис, страшно гордый очередным высоким визитом, организовал принцессе экскурсию, пригласил прокатиться на единственном трамвайчике, который с лязганьем двигался мимо цветных домов, и пройтись потом по улицам Теранови. И она не отказалась, хотя и замерзла отчаянно, несмотря на длинную шубку с капюшоном и плотные сапоги. Все было выстужено, схвачено морозом, и даже небо, на которое Ангелина периодически поглядывала с обжигающим ее до злости ожиданием, было похоже на застывший светлый кусок льда, и по нему медленно двигалось тусклое солнце. И не радовали ее ни искры на белом снегу, ни яркие крыши домов. Холодно было ей, холодно и томительно.

Городок определенно сошел с ума – кругом были одни драконы. Магазины, несмотря на крепкий мороз, выставили на лотки свежеизготовленные сувениры, и со всех сторон на принцессу смотрели белые пернатые ящеры. С футболок, полотенец и постельного белья, с кружек и прилавков с глиняными свистульками. Она таки остановилась у одного лотка, где торговали мягкими игрушками – уж очень забавно они выглядели, – и тут же стала обладательницей подарка – мехового дракончика, похожего больше на овцу, чем на небесного змея. Впрочем, туристов это не смущало: у предприимчивого лавочника смели всех драконоовец, только чтобы дома был такой же, как у принцессы Ангелины.

Ее высочество возложила цветы к памятнику своему деду, Константину, посетила больницу и школу, где пообщалась с детьми, приготовившими ей подарки и выступление – и, наверное, это была самая приятная часть. Не считая действительно вкусного обеда с почетными жителями города, по очереди рассказывавшими ей, как замечательно здесь, в Теранови, и как они рады, что она остается работать в городке.

«Замечательно, но холодно, – думала она, поддерживая разговор и легко улыбаясь собеседникам. – Это же какое терпение надо иметь, чтобы жить здесь?»

И не знала Ангелина, что после окончания обеда, когда они с мэром ушли в администрацию – обсуждать совместную работу, жители поспешили поделиться впечатлениями со своими знакомыми, те – со своими, и все пришли к выводу, что старшая принцесса, конечно, красавица, каких мало, – аж слова забываешь, когда глядишь на нее, – любезна и сдержанна, но ей очень недостает живости и улыбчивости ее младшей сестры, ныне королевы Рудлога, Василины.

Старшая Рудлог, аккуратно ступая по краешку свежеокрашенного пола, прошла в ту половину здания, где должна была располагаться дисплужба, – там уже стояли столы и шкафы, сотрудники распаковывали канцелярию и было весело и шумно. Она и не подумала пресекать этот шум. Потом, все потом. Зашла в свой маленький кабинет – секретарь уже разобрала подготовленные бумаги, приготовила начальнице кофе, – уселась за стол и снова стала перебирать папку с предложениями для драконов. Организация ведомства, торговля, найм персонала… Знать бы только, когда прилетит хоть кто-то из них. Чтобы согласовать встречу с Василиной, подготовить тут зал для официальных церемоний, наладить связь и обговорить график прилетов.

– Ангелина Викторовна, – в дверь заглянула секретарь, – тут к вам делегация. Из местных жителей. Примете?

– Да, – сказала принцесса, отодвигая бумаги. – Пригласите, пожалуйста. И принесите стулья, чтобы люди могли сесть.

Делегация была разношерстной и разновозрастной. Несколько совсем молоденьких девиц, которые восторженно таращились на нее, женщина в возрасте с цепким взглядом, пожилая интеллигентная пара.

– Госпожа, – волнуясь, начала женщина, после того как все поздоровались и расселись, – простите, что беспокоим вас. Тут на свадьбе дракон говорил, что им в город нужны врачи и учителя, да и других работников не хватает. Обещал содействие. Вот мы и пришли записаться, ваше высочество.

– Вы хотите переехать в Истаил? – уточнила Ани, пододвигая к себе лист бумаги. – Работать?

– Жить, работать, – подтвердила женщина, выбранная, видимо, парламентером. – Я бухгалтер, жила бы и дальше здесь, да суставы болят, врачи посоветовали переехать в жаркий климат. Супруги Лонис, – пожилая пара вежливо кивнула, – врачи. Она акушер, он терапевт. И девочки тоже: Лаисия у нас только-только из медучилища, медсестра, две другие закончили педучилище. Очень хотят к драконам.

Ани посмотрела на покрасневших девушек и едва сдержала улыбку. Энтери, по всей видимости, сделал своим соплеменникам отличную рекламу.

– Драконов, увы, совсем немного, – как можно мягче пояснила она, – но люди там прекрасные, дружелюбные, как у вас в Теранови, и город очень красивый. К сожалению, многое придется начинать с нуля, но я обещаю вам содействие с оборудованием и амбулаторного пункта, и школы. И если захотите вернуться – никто не будет вас упрекать, – она внимательно посмотрела на посетителей, но не увидела неуверенности и продолжила: – Давайте поступим так. Мы пока еще не начали работу, но я запишу вас сейчас сама, а потом вам нужно будет заполнить анкеты. Мы их подготовим и выложим в приемной, так что каждый, кто захочет, сможет прийти и записаться самостоятельно. Потом передадим анкеты и списки коллегам из Песков, и они уже будут принимать решение.

Ее слушали, кивали, соглашаясь.

– Простите, что отвлекли вас от дел, – повинилась женщина, когда все попрощались и стали вставать.

– Я рада, что вы захотели работать в Песках, – искренне ответила Ангелина. – Не нужно извиняться.

А вечером в Теранови, словно подгадав, прилетели Энтери и Ветери. Привезли на своих спинах целый отряд, отправившийся на спасение принцессы, – и не сказать, что драконы были уж очень довольны этим. И письмо от Нории. Вежливо поздоровались с жителями, в очередной раз сбежавшимися на площадь, и быстро оделись, не обращая внимания на вспышки фотоаппаратов туристов.

Мэр Трайтис, у которого выдалось очень хлопотное воскресенье, встретил дорогих гостей как старых друзей, ничуть не смущаясь изумлению на лице второго дракона от его словоохотливости и улыбкам первого, поглядывающего на друга с выражением «Ну я же тебе говорил». Мэр тут же пригласил их на ужин и торжественно проводил к зданию дипслужбы. И надо сказать, что в груди у принцессы все же сжалось что-то, когда она увидела двух красноволосых мужчин, входящих в ее кабинет. И Ангелина чуть было не засуетилась, но заставила себя поднять взгляд и спокойно их поприветствовать.

Они просидели в кабинете, над бумагами, до поздней ночи – добрый Дори Трайтис так и не дождался гостей на ужин. Говорили обо всем. О том, что служба занятости Рудлога даст объявление о поиске работников для Истаила, – и тут же просчитывали и записывали квоты по каждой профессии. О том, что на границе полосы блуждания со стороны Рудлога построят большой телепорт, чтобы драконам и жителям Песков не приходилось тратить лишнее время на перелет в Теранови. И там же, рядом с телепортом, будет рынок, наподобие того, что уже начал функционировать на границе с Тайтаной. О том, что нужно начинать прокладывать дорогу между государствами, а значит, нужны сопровождающие, которые не позволят заблудиться инженерам и рабочим. О том, что Рудлог готов поставить буры и насосы для поднятия воды с глубин. И еще о многом, очень многом.

Не говорили только об одном – вернется ли она в Пески, к Нории. Хотя, даже если бы они спросили, она бы не ответила им. Потому что и сама себе не могла дать ответ.

Уже ушли неожиданные гости, решив переночевать у отца Таси, старика Михайлиса, давно опустела дипслужба, и ей бы надо идти домой, во дворец, – охрана терпеливо ждала свою госпожу в коридоре. Но Ани не спешила. Она аккуратно разложила бумаги по папкам, сама ополоснула чашку из-под кофе. И, наконец, взяла в руки письмо от Нории.

Оно было не для нее – для Василины, и что-то похожее на сожаление кольнуло сердце ледяной Рудлог. Принцесса погладила плотную бумагу и поднесла запечатанный конверт к носу, позволив себе прикрыть глаза на мгновение.

И, хотя не могла она ничего почуять, кроме запаха старой бумаги и сургуча, показалось ей, что она слышит теплый и тонкий аромат мандариновых цветов, пряностей и сухой острой травы. И вокруг стало теплее – будто она была уже не в Теранови, а в Истаиле с его дворцами, цветами и бассейнами с колышущимися цветными занавесками, с блеском золота и лазури, и вот-вот должен был раздаться рокочущий голос: «Ты выйдешь за меня, Ани-эна?»

Деликатный стук в дверь вырвал ее из полудремы, в которой вспоминались обрывки разговоров и прикосновений, запахи и звуки, и охранники, увидев встающую из-за стола принцессу, обеспокоенно переглянулись – так бледна она была и так лихорадочно блестели ее глаза.

– Извините за задержку, – сказала Ангелина совершенно обычным, спокойным тоном, как будто не разрывали ее сейчас два далеких и таких нужных ей мира. – Действительно, пора домой.

 

Глава 2

27 ноября, воскресенье, Иоаннесбург

Марина

Утро воскресенья началось со страшного грохота, и я вскочила, ощущая панический ужас; не проснувшись толком, заметалась по комнате, натягивая на себя одежду. И только через минуту сообразила, что гулкие удары ритмичны, что в коридоре не слышно звуков сирены, которую установил Мариан для предупреждения об опасности, а значит, нам ничего не угрожает.

Но сердце колотилось как сумасшедшее, и тело было липким от пота.

«Вот так-то, Марина, семь лет прошло, а ты подспудно ждешь нападения».

Грохот продолжался. Доносился он с улицы, и я выглянула в окно, прижалась, чтобы лучше видеть: в парк, совсем близко к нашему крылу, была нагнана строительная техника, и несколько огромных машин колотушками забивали в землю сваи.

За завтраком все были хмурыми и нервными. Ответить, что происходит, нам никто не мог, отца еще не было, на звонки он не отвечал – спал у себя в имении, наверное. Неудивительно, я бы тоже поспала. И с удовольствием.

– И как я буду готовиться к зачету? – мрачно вопросила Алина, ковыряя яичницу. – У меня строки подпрыгивают, когда я читать пытаюсь. Поеду в библиотеку.

– А как же Васины дети? – вспомнила Поля с беспокойством. – Надо сходить, проведать, там, наверное, няня с ума сходит.

– Уехали они, – поделилась Каролинка – накрашенная, с разноцветными ногтями (мы всё разглядывали эти ногти и перемигивались с Полли), – я с утра заглядывала в детскую, пусто. Горничная сказала, что Мариан распорядился сегодня увезти в поместье на неделю, до их с Васюшей возвращения. Мне тоже уроки готовить надо, между прочим. Но, – она повеселела, – теперь ведь можно не готовить, да? Я как раз хотела попасть в мастерскую Доли Скорского на открытый урок.

– Кто это? – чтобы отвлечься, обреченно спросила я. Грохот стоял непрерывный, и было такое ощущение, что долбят теперь уже прямо внутри головы. Младшенькая посмотрела на меня с жалостью. «Эх ты, серость», – говорил ее взгляд.

– Ты что, – сказала Кариша с превосходством, – это самый известный в мире художник, живой классик, можно сказать. Во всех музеях его картины висят. Он левша и изумительно работает с оттенками.

Это «изумительно» так манерно прозвучало в ее исполнении, что мы все заулыбались, а она надулась.

– Богема, – очень уважительным шепотом протянула Пол и тут же ткнула Каринку в бок пальцем – в отсутствие Ани можно было побаловаться. – Не дуйся, малышня. Езжай, конечно. А я в тир пойду, там все равно наушники и выстрелы гремят. Раз уж никто не в состоянии сказать, что происходит и когда это все закончится.

– По-моему, вокруг нас плетется заговор, – провозгласила я, усердно выминая на хрустящем тосте глазки и улыбку, – все что-то скрывают.

После завтрака сестры испарились почти мгновенно, а я упрямо держалась, надеясь, что вот-вот все стихнет и удастся поваляться. Марта будить не хотелось, он и так страдал от моих утренних звонков, торговые центры еще не открылись. Но хватило меня на час, после чего я с совершенно квадратной головой поехала на ипподром, рассудив, что лучше уж я буду выезжать на одной лошади, чем терпеть ощущение, будто в голове топочет целый табун. По пути, ни на что особо не надеясь, позвонила Кате Симоновой, и она неожиданно согласилась составить мне компанию. Так что по мерзлой земле ипподрома мы выезжали вдвоем, разогревая лошадей и болтая. Катерина была замечательно хороша в костюме для верховой езды, я, признаюсь, тоже, поэтому мы дружно разбивали сердца работникам ипподрома и таким же, как мы, ранним наездникам. И чувствовала я себя при этом точно как в последнем классе, когда мы всюду ходили парой и хихикали над томными взглядами парней из школы.

– Знаешь, – сказала она мне радостно, – я ведь нашла новый дом. Не на Императорском, конечно, чуть дальше к университету, на Медовой улице. Там не такое все пафосное, зато очень уютно и тихо. И садик хороший, я уже узнала, договорилась, чтобы девочек взяли. И на старый дом нашелся покупатель, все одно к одному. Уже с этой пятницы слуги пакуют вещи, но я практически всю мебель оставляю новым хозяевам, чтобы ничего не напоминало о Симонове, – она передернула плечами. – Еще пара дней, и переедем. Так что жду тебя на новоселье!

Я присвистнула, и мой жеребец неодобрительно дернул головой.

– Какая ты быстрая, – восхитилась я. – Честно, думала, ты на несколько лет это затянешь. Ты на улитку была похожа по скорости реагирования.

– Надоело, – с сердцем сказала подруга, – пусть гниет в своей могиле, а я гнить с ним не хочу. Ты мне хорошее ускорение придала, Рудложка. Кстати, – Катя испытывающе поглядела на меня, – а чего ты молчишь-то, подруга? Признавайся, кто этот ненормальный, который нас с детьми разбудил в пятницу ночью? Мартин? Я такого фейерверка никогда не видела!

– С чего ты взяла, что его для меня устроили? – ответила я честным-честным голосом. Она подняла брови – и я не выдержала, рассмеялась. – Нет, Кать, не Март. Я тебе все расскажу, правда, только потом. Сейчас не пытай меня, ладно? Все очень сложно.

Лошади перешли на легкую рысь, выстукивая по твердой земле успокаивающий ритм. Слабый морозец щипал щеки, светило солнце, и на душе становилось хорошо.

– Я же тебе не сказала, на что еще я решилась, – спохватилась Катюха, когда мы уже вели жеребцов обратно в конюшню. – Подумала, если менять жизнь, так сразу, махом, и, пока не стало страшно, быстро написала письмо в МагУниверситет, Свидерскому, попросила о встрече.

– Хочешь об учебе с ним поговорить, Кать?

– Это потом, – улыбнулась она. – Отвлечься пока хочу. Симонов же у них в попечительском совете состоял, спонсировал, и его место ко мне перешло. Думаю попросить о работе на полдня. Присмотрюсь, обдумаю, потяну ли учебу, может, договорюсь с кем-то из преподавателей о репетиторстве, чтобы попробовать экзамены сдать. Вот так, Мариш. Одобряешь?

– Всецело! – веско заявила я и полезла обниматься. – Умница моя! Умница! Ты еще станешь у нас великим магом! Вот увидишь!

Она смеялась, пока я ее тискала; жеребцы терпеливо ждали, когда шумные человечки вспомнят о них. А подруга вдруг затихла и всхлипнула.

– Хорошо, когда есть кто-то, кто поддерживает, Марин, – сказала она и отстранилась, вытирая слезы. – У меня… кроме девочек и тебя, близких-то и нет, Рудложка. Что бы я без тебя делала?

– То же самое, Кать, – я улыбнулась и погладила ее по плечу. – Слушай, – вкрадчиво продолжила я, – менять жизнь, так махом, правда?

– Чувствую, ты меня сейчас на что-нибудь неприличное подбивать будешь, – Симонова с подозрением взглянула на меня.

– Ничего такого, чего я бы не сделала сама, – заверила я ее. – Только пообедаем сначала, ладно?

Во время обеда в «Копытцах» позвонила Полли.

– Привет дезертирам! – радостно проорала она в трубку, пытаясь перекричать грохот. – Приехал отец, признался: это они с Марианом подарок на Васин день рождения строят. Но что – говорить отказывается. Сказал, что месяц чертежи делал. Каришка наверняка ведь знает, зараза мелкая, она постоянно у отца в мастерской трется. И не раскололась! Специально подгадали, чтобы начать, когда они уедут. Точно ведь заговорщики! Так что готовься, долбить будут всю неделю! Я вот думаю: может, попросить Демьяна пораньше свадьбу устроить и сбежать к нему?

– Думаешь, это тебя так выживают, чтобы поскорее уехала? – спросила я ехидно.

– Что?!! – крикнула она.

– Держись, Поля, – я повысила голос, – видишь, как получается, подарок для Васи, а страдаем мы.

– Язва, – беззлобно буркнула она и отключилась.

Вечером я аккуратно отклеила повязку, промыла татуировку теплой водой и смазала ранозаживляющим. Полюбовалась на себя, хотя пока выглядело это ужасающе. При нанесении было больно – то ли я отвыкла от боли, то ли кожа в этом месте такая нежная, но мне показалось, что я легче перенесла месяц набивки по сегменту огненного цветка на спине, чем одного небольшого рисунка сейчас.

Старый мой мастер смотрел на меня с удивлением и ворчал: ему никак не верилось, что девушка с розовыми волосами и совсем другим лицом, которую он помнит, и я – один и тот же человек. Пока я не показала ему спину. Он удовлетворенно хмыкнул и успокоился.

– Свою руку я всегда узнаю, – сказал он гордо, заправляя аппарат, – чудно́, конечно, но чего не бывает на нашей Туре.

Катя, на удивление, не отказалась и выбила себе на запястье йеллоувиньский иероглиф «свобода». Прямо поверх шрамов. И, в отличие от меня, не шмыгала носом.

Я не стала комментировать – видимо, после побоев мужа это для нее не было болью. Да и у каждого свои способы борьбы с личными демонами. Я только надеялась, что рядом когда-нибудь появятся иероглифы «счастье» и «любовь».

После ужина я позвонила Мартину. Как-то странно было провести целый день, не поговорив с ним – тем более что повод имелся.

– Привет, ваше высочество, – сказал он своим глубоким низким голосом. – Жива?

– После бесконечного числа жалоб, которое ты выслушал, утирая мне нос, умереть было бы невежливо по отношению к тебе, – хмыкнула я и прислушалась: кажется, в трубке раздавались тихие мужские голоса. Любопытство взяло свое. – А ты где?

– Слышу типичные интонации ревнивой жены, – смешливо сказал барон, – еще немного – и готова будешь под венец. С друзьями, пьянствуем у Алекса.

– О! – обрадовалась я. – Как раз! Мартин! Хороший мой! Ты ведь меня любишь, да?

– Я уже боюсь, – с нотками паники произнес он. – Что, для тебя надо кого-нибудь убить? Ты так подлизываешься, только когда хочешь попросить меня о чем-то непотребном.

Я рассмеялась.

– Все прилично, клянусь.

– Жаль, – сказал он вкрадчиво, – я как раз думал, что у меня все до неприличного правильно в жизни.

Я в очередной раз отметила, насколько же он хорош с этими своими соблазняющими перекатами. Да, у кого-то фетиш – плечи или глаза, а у меня, видимо, голос.

– Не отвлекай меня, – строго произнесла я, и он удовлетворенно хохотнул, – потом отработаешь совращение невинных дев. Мартин?

– Да, Марина? – с великосветскими интонациями откликнулся он.

– Моя Катя хочет просить Александра Даниловича о работе. Ей очень нужно, Март!

Он помолчал, потом, видимо, вышел куда-то – мужские голоса пропали – и уже серьезно проговорил:

– Девочка моя, ты в курсе, что она темная?

– Еще со школы знаю, – упрямо и обиженно сказала я. – Ты же общался с ней, Март. Видел, какая она.

Он вздохнул.

– Дело в том, что у Алекса пунктик по поводу темных, Марин. Как у нас всех. Никто не знает, да и предугадать невозможно, в какой момент одна личность подменяет другую. Это все равно что держать рядом с собой бомбу – может рвануть в любую секунду.

Я расстроилась – и потому, что он говорил о моей Катьке, и потому, что впервые, наверное, не согласился помочь сразу, по первому слову.

– Она ходит в храм регулярно, отмечается. У них в семье никаких таких случаев не было. Мартин, – я уже почти умоляла, – ее очень обижал муж. Я не могу всего рассказать, да и не должна была этого говорить, если честно… но ей очень нужно, правда. У нее есть магический дар, она с детства хотела учиться в университете… Мартин! Ну Ма-а-арт!

«Как мороженое выпрашиваешь у взрослого».

– Чувствую себя мерзавцем, лишающим ребенка сладкого, – сказал он со вздохом – и опять в унисон с моим внутренним голосом. – Будет тебе сладкое, девочка моя. Если Алекс не согласится – возьму ее к себе, давно мечтаю о хорошенькой помощнице, а то при взгляде на моих грымз из ученого совета во рту кисло становится. Поговорю, Марин.

– Ты – мое чудо, – с чувством произнесла я. – Как я тебя обожаю!

– А ты – мое наказание, – ответил он со смешком. – Но я тоже тебя люблю, Марин.

* * *

Барон фон Съедентент произнес последние слова, уже заходя обратно в гостиную, и на мгновение его друзья затихли, с недоумением глядя на него.

– Что? – сказал Мартин, залпом допивая отставленную ранее кружку с пивом. – Вики, ты во мне дырку сейчас просверлишь, а я тебе пригожусь целеньким.

– Ничего, – буркнула она, закинула ногу на ногу и аккуратно отпила из бокала. Мартин немного полюбовался на эти ноги, поднял взгляд выше – к мягкому платью, по всем изгибам фигуры к крупной груди, – наткнулся на ледяные глаза волшебницы, сделал невинное выражение лица и двинулся к столу. Макс уже потерял интерес и скучающе косился в сторону книжного шкафа, а вот Алекс глядел насмешливо, словно спрашивая: «Ты это специально, да?»

Барон сделал непонимающее лицо и потянулся к бутылке – налить себе еще.

– Кстати, Данилыч, – заметил он небрежным тоном, – я начитался предсказаний о конце света и, похоже, заразился вирусом прорицательства. И вот было мне только что виде́ние: предстоит на этой неделе тебе встреча со знатной красавицей, которая сделает тебе заманчивое предложение.

– И что? – серьезно спросил друг. – Соглашаться?

– Соглашайся, – подтвердил Март весомо и плюхнулся в кресло. – Даже если тебе сначала захочется ее убить.

Алекс глянул на него с азартом, со своим фирменным «охотничьим» прищуром, но блакориец развел руками – мол, сказал все, что видел, не обессудь.

– Может, к делу перейдем наконец? – нетерпеливо прервал их пантомиму Тротт. – Мартин, изложи, что прочитал. Только коротко.

– Да, мой рыжий господин, – издевательски протянул фон Съедентент, доставая из кармана блокнот, и инляндец поморщился, – внимайте. Хотя упоминаний о конце света совсем немного, увы. В книге Триединого о конце мира говорится как о битве добра со злом, что и следовало ожидать. Но после всех страшилок о реках крови и багровых закатах нас обнадеживают тем, что потом наступит эра покоя и процветания. Правда, не уточняется, здесь или на небесах мы будем наслаждаться этим покоем. Конкретики никакой. Зато много – о «темных временах» перед концом света. Угадайте, что обещали? – Он обвел друзей торжествующим взглядом и прочитал: – «Так множе греха буде на Туре, что павшие от стыда великага не сможиши в земле лежати и восставши, дабы видом своим в смущение вводити живых, и будет имя тому: божья наказа. И обратно вертетеся токма после битвы великой, коей быти по скончанию мира».

– Нежить испокон веков поднимается, – недовольно сказал Тротт, – детский лепет какой-то.

– Обожди, – попросил его Мартин. – Потом скажешь свое «фе», ты еще всего не слышал. В бермонтских источниках тоже речь о последней битве, но называют ее «битва богов». Вот, – он снова заглянул в блокнот. – «И будут боги биться на тверди рядом с людьми, и станут боги как люди, а человек сравнится с богом». По словам составителя свитка, «придет войско великое, и не смогут вечные стихии бесстрастно с чертогов своих наблюдать». Остальное, увы, поэтическая лирика, образы типа «небесный огонь спустится на Туру» и «зло многоликое будет из бездн прорываться».

– А откуда войско придет, не говорится? – уточнила Вики. – Если серьезно это воспринимать, конечно. В принципе, перекликается с твоим виде́нием, да, Алекс?

– Вик, это же предсказание, им положено быть запутанными, – как маленькой, добрым-добрым голосом объяснил Мартин.

– Ты относишься к этому как к развлечению, – огрызнулась она, – вы все относитесь так, – волшебница обвела друзей обвиняющим взглядом, – а мне не стыдно признаться, что мне страшно.

– Страх нам не помощник, Вики, тем более мы пока только собираем информацию, – успокаивающе проговорил Алекс, но она только зыркнула сердито и снова уткнулась в бокал.

– Женщины, – снисходительно сказал фон Съедентент, – вечно вы паникуете раньше времени. Ай, Вик! За что?

Блокнот в его руках совершил кульбит, извернулся и цапнул его за подбородок, разделившись листами на две половинки. Виктория посмотрела на его ошарашенное лицо, фыркнула и засмеялась. И он тоже захохотал, откинувшись на спинку кресла.

– В следующий раз, – пообещала она зловеще, – это будет не подбородок.

– Нет-нет, – с комическим ужасом попросил Мартин, – это к Максу. Ему все равно не пригодится.

Инляндец посмотрел на него как на говорящую букашку.

– Дальше, Мартин. Я уйду, а потом играйте в свои брачные игры, сколько влезет.

– Увы, – сказал барон трагическим голосом, – без тебя играть не так интересно. Твоя унылая физиономия придает этому дополнительную пикантность. Правда, Кусака?

– Хватит баловаться, – ответила Виктория беззлобно и откинула назад тяжелую гриву черных волос, поменяла позу – изогнулась в талии, грудь стала еще заметней, и мужчины дружно уставились на нее. – Что там дальше, Март?

– Ага, – сказал он, блестящими глазами оглядывая подругу. – Да. О чем это я? Серенитки. У них больше конкретики, но, как всегда, все замешано на любви, поэтому я отношусь к этому с изрядной долей скепсиса. Жила у них давным-давно, тринадцать веков назад, слепая предсказательница. Якобы слушала шторма, и те шептали ей о том, что было и будет. Есть несколько стихов, я перевел со старосеренитского. Рифма, естественно, потерялась. Сейчас, – Мартин перевернул лист блокнота.

– Пессимистично, – заметил Алекс, поднимаясь за бутылкой. Вики протянула свой бокал, и он принял его, направился к столу. Посмотрел на Тротта, тот отрицательно качнул головой. Барон продолжал:

– Бред сумасшедшей, – высказался Тротт и встал. – Мне нужно идти. Данилыч, ты не связывался с Алмазычем? Его послушать было бы полезнее, чем эти поэтические драмы.

– Связывался, – сообщил Алекс хмуро и протянул Виктории наполненный бокал. – Он сказал: чтобы ближайшие недели его не трогали, потому что идет тонкая работа. И что, если кого из нас увидит – у него станет меньше учеников.

– Не понимаю, – резко вмешалась Вики, – как он так спокойно работает, когда по всему выходит, что мир по швам разваливается? Он же не может этого не чувствовать! Пять минут поговорить не убыло бы от него.

– Возможно, он нас так воспитывает, – весело предположил Мартин. – Знаете, как детей в воду бросают – чтобы плавать научились.

– Да, – фыркнула она рассерженно, – только если мы не выплывем, то и он потонет, и кому тогда нужны будут его изыскания?

– Виктория, я не думаю, что старшая когорта сидит сложа руки, – сказал Свидерский. – Нас не посвящают, но не бездействуют точно. Не должны.

– Но нам-то это никак не помогает, – волшебница тоже встала. – Я вообще не понимаю, что мы можем сделать. Где найти решение, как восстановить стихийный баланс? Шестой камень – это, очевидно, Черный Жрец. Где его искать? – она повернулась к Мартину. – Хоть в каких-то документах про это есть упоминание?

Блакориец покачал головой. Он единственный из друзей все еще сидел и расслабленно попивал пиво.

– В тех источниках, что я успел прочитать, ничего нет, Вик. Но у меня впереди еще неделя с массивными тидусскими эпосами. Эти ребята любили детали, может, и откопаю чего.

– Откопаешь – зови, – сухо сказал Тротт, открыл Зеркало и ушел. Все посмотрели ему вслед с раздражением.

– Посидишь еще с нами, Вики? – спросил Алекс.

– Нет, – она сердито глянула на подмигнувшего ей захмелевшего барона, – я тоже пойду. Завтра с утра надо быть во дворце.

Леди Виктория исчезла в Зеркале, и друзья задумчиво проводили ее взглядами. Мартин поигрывал блокнотом, допивая очередную кружку пива, Александр размышлял, глядя в окно.

– Март, – сказал он, – а ты ведь был на месте, где паук в Блакории из прорыва появился?

– Угу, – откликнулся блакориец, – его величество потащил меня с собой. Паук и паук, огромный только.

– Мне сегодня пришел запрос от МагКоллегии, – продолжил Алекс, – попросили рекомендовать коллег для наблюдения. Создается международная служба по мониторингу прорывов. Спохватились власти.

– До меня еще не дошло, видимо, – вяло произнес фон Съедентент, – приду домой, посмотрю.

– Покажешь мне место? – попросил Свидерский. – Я тут сопоставил: неоткуда взяться тысячам чудовищ из моих виде́ний, кроме как из этих переходов. Возможно, они станут стабильны? И тогда это самое «войско великое» придет из Нижнего мира? А если так, неплохо бы изучить природу порталов, понять, как их можно закрывать.

– Это несколько дней назад было, что ты там увидишь? К тому же ночь уже почти. – Мартин посмотрел на друга, махнул рукой. – Впрочем, давай. Все равно делать нечего. Вики ушла. Скучно. Только оденься теплее, и я к себе схожу, переоденусь.

Через пятнадцать минут маги уже стояли неподалеку от раздавленной сейсмостанции, освещая склон горы многочисленными «светлячками». Дул пронизывающий ветер, снег был покрыт наледью, которая с хрустом проваливалась, когда на нее наступали. Справа светил огнями горнолыжный курорт, и хорошо были видны освещенные трассы, а за их спинами, у подножья горы, горел окошками маленький городок.

– Вон там отметка, – барон показал рукой в толстой перчатке чуть выше и в сторону, – видишь, маячок поблескивает?

– Да, – Свидерский присмотрелся. – Глянь-ка, Март. Вторым магическим. Видишь, стихийные нити там как шаром раздуты? Внутри – пустота. Есть у меня предположение, что можно так предугадывать их появление. Перед тем как они становятся видимыми и открываются, скорее всего, происходит раздвигание нитей, а это довольно специфично. Макса бы сюда, он бы сказал, возможно ли автоматику так настроить и вплести заклинания, чтобы отслеживали подобные провалы заранее. Это было бы крайне полезно. Потому что, думается мне, они скоро будут не только в зонах нестабильности открываться. И сколько их, не сформировавшихся до конца, мы не видим?

– Я в артефакторике и магмеханике не силен, увы, – Мартин уже совершенно протрезвел от холода. – А дед Алмаз не тем же занимается? Только в глобальном смысле, конечно. Он ведь тоже настроил телескоп на спектральное ви́дение и запись, как я понял. А Макс уже сто лет ушел в ботанику с ушами, думаешь, отвлечется ради этого? Хотя куда он денется, – мрачно подвел итог барон, – ему только дай задачу. Трудоголик, я по сравнению с ним чувствую себя прожигателем жизни.

Свидерский хмыкнул.

– По сравнению с Максом мы все – ленивые животные, Март. Покажешь мне паука?

Блакориец вздохнул.

– Пойдем, любитель непотребных зрелищ. Полюбуешься.

Охрана, узнав придворного мага, пропустила их без возражений, и друзья прошли в огромный ангар. Свет не стали зажигать, снова запустили «светлячков» и несколько минут молча рассматривали чудище, которое было раз в пять больше их ростом.

– Я таких видел, – наконец сказал Александр. Изо рта его шел пар. – И это совсем не радует, Мартин. Надо бы взять образцы его панциря, найти останки тха-охонгов и проверить, что может их пробить из современного оружия. И все же я сделаю доклад для МагКоллегии и предоставлю копию королеве. Лучше прослыть паникером и фантазером, чем потом иметь дело с управляемыми отрядами таких вот паучков.

Снаружи вдруг завыла сирена, и господа маги переглянулись, направились на выход. В городке, пустынном, спящем, загорались огни, народ выглядывал из окон.

– Что случилось? – спросил Свидерский у охранника. Тот показал рукой куда-то в сторону, в темноту.

– Видите огни синие? Там кладбище местное. Уже было такое, нежить поднималась, и тоже огни светили. Вот с тех пор и наблюдают. И сигнал поставили, чтобы народ по домам прятался, пока не прибудет команда зачистки.

Алекс весело поглядел на друга, и в глазах его снова зажегся тот самый «охотничий огонек».

– Тебе ведь было скучно, Март?

– По здравом размышлении, – пробурчал барон, тем не менее снимая рукавицы и запихивая их в карман, – я бы предпочел допить пиво. Я и забыл, что ты притягиваешь драки, Данилыч. Пока ходил старичком, все было так благообразно и спокойно.

– Ну, хочешь, возвращайся ко мне, я через полчаса присоединюсь, – предложил коварный Свидерский.

– Да счас, – хмыкнул блакориец. – Когда это я увиливал от возможности размяться?

Их довезли до кладбища за пять минут и уехали, благоразумно рассудив, что, если странные гости желают покормить собой нежить, сопровождающим это делать не обязательно. На кладбищенских воротах висел тяжелый замок, и Мартин сбил его «лезвием».

Под ногами хрустел снег, он же лежал и на шестиугольных надгробиях, и все было бы чинно и мирно, если бы не синие огни, змейками взбегающие по темным соснам от корней, а затем расходящиеся по ветвям и светящиеся искристыми шарами на верхушках. И если бы не вскрывшиеся могилы – всего друзья насчитали девять штук, но в глубине кладбища могли быть еще. Выглядело это так, словно под землей рванула мина и на белый снег веером высыпало черную мерзлую землю, образовав широкую воронку на месте захоронения.

Где-то будто бы заскулила собака, и вдруг к тонкому вою присоединились еще голоса.

– Не стернихи, – сказал Алекс тихо. – Выскребыши?

– Это ты у нас спец по нежити, – отозвался Март, укрепляя щиты над ними обоими, – для меня она двух категорий – упокоенная и та, которую нужно упокоить. Не вышли бы за ворота.

– Не дадим, Март, – Свидерский шагнул вперед – под ним вдруг треснул тонкий наст, и он рухнул в образовавшуюся дыру. Оттуда сразу полыхнуло так, что щит подбросило кверху.

– Ты живой там? – крикнул Мартин обеспокоенно, запуская светлячок.

– Живой, – откликнулся ректор. – Ты не двигайся. Эти твари под землей сидят, ловушек наставили. Надо жарить их оптом. Сейчас, выберусь только.

Недалеко от блакорийца снег рухнул в дыру, появилась узкая морда, принюхалась и завыла тоненько, выбираясь наружу. Выглядел выскребыш жутко из-за своей схожести с людьми – будто чудовищное посмертие нарастило на кости тонкую сизоватую кожу с волочащимся по земле сморщенным, пока пустым брюхом, вывернуло суставы назад, поставив то, что когда-то было человеком, на четыре конечности, лишило глаз – нежить почти вся была слепой, – и добавило огромную узкую пасть. Беззубую – эти твари заглатывали свою добычу целиком, как удавы. Между магами и воротами продолжала осыпаться земля – как они только прошли мимо, не наступили на подземные норы? – и еще и еще выбирались на синий снег искореженные нелюди, почуявшие теплую кровь.

– Много-то как, – недовольно сказал Алекс, поднимаясь из провала на тонком воздушном «грибке» и опускаясь на снег рядом с Мартином, – куда отряд зачистки глядел? Хотя, может, на тот момент окуклившиеся еще были в спячке, тогда неудивительно, что не заметили. Ну что, спаренным?

– Давай, – ответил барон, глядя на все появляющихся и появляющихся кругом выскребышей – от воя уже болели уши, нежить кидалась на щит, пыталась рыть подкопы, – пока Макс не почуял и не прибежал нас спасать. Я его нотаций не выдержу.

Оперативно двигающийся к месту поднятия нежити отряд не успел еще весь выйти из машины, как кладбище загудело, затряслось, и с небес на него упал широкий столб огня, поглотивший все, включая мгновенно оплавившуюся ограду, и видимый за сотни километров от этого места. Снег взвился па́ром, стремительно тая расходящимся кругом и обнажая полегшую траву и кусты, под ногами захлюпало, в лица спецназовцев полыхнуло жаром, и водитель крикнул: «Отъезжаем, а то машина рванет!» – а черный круг вскрывшейся земли все рос, увеличивался на несколько сотен метров, и пламя ревело, выпекая все возможное вглубь, и видно было, как свечками полыхают и сгибаются, будто спички, высоченные сосны и испаряются надгробия.

Через несколько минут, когда огонь утих и только земля дымилась, поскрипывала и похрустывала, как головешка, из бывших ворот вышли два человека, ступая так, будто под ними не было раскаленной породы, приветственно кивнули в сторону машины спецназа и ушли в Зеркало.

* * *

А вот у Игоря Ивановича Стрелковского вечер проходил тихо и мирно. На выходные он решил-таки наведаться в свое графское имение в Рыбацком – самому было любопытно, что за недвижимость прилагается к титулу. Днем в пятницу позвонил с работы Люджине и попросил собраться в дорогу.

– А я вам там нужна, шеф? – с сомнением спросила капитан. – Вы же не обязаны меня с собой возить, я не хочу вам мешать.

День рабочий был тяжелый, к тому же новоиспеченный граф с утра ничего не ел, поэтому ответил без деликатности:

– Дробжек, когда я посчитаю, что вы будете мне мешать, я вас с собой не возьму. Поэтому прекратите жеманничать и собирайтесь. Едем на два дня, берите вещей по минимуму. Будьте готовы к шести – я приеду с работы, возьму вещи, и сразу двинемся, чтобы не ночью приехать. Поужинаем уже там.

– Да, командир, – ответила Люджина спокойно. – Я поняла. Не сердитесь.

Когда он подъехал к дому, опоздав на десять минут, она уже стояла во дворе, одетая в длинный серый пуховик, какие-то зеленые штаны – опять армейские, что ли? – и высокие ботинки на шнуровке. С короткими волосами напарница выглядела совсем по-мужски.

– Вы будто собрались штурмовать вражескую высоту, – сказал Стрелковский, принимая сумки и ставя их в багажник. Люджина пожала плечами, протянула пакет – оттуда вкусно пахло выпечкой, и Игорь не удержался, раскрыл его. Голова давно уже болела от голода.

– Это я сама приготовила, – объяснила капитан, открывая дверь машины, и он бросил на нее удивленный взгляд. – Там еще чай в термокружке, не обожгитесь. Кстати, кажется, ваша повариха на меня обиделась, но мы помирились, когда я пообещала дать ей рецепт. Таких пирожков вы не пробовали еще, вот увидите. Только на Севере пекут.

Стрелковский выруливал из ворот, держа руль одной рукой, а второй поднося ко рту теплый, пахнущий сладким тестом пирожок с капустой, и ему действительно казалось, что вкуснее он никогда ничего не ел.

В столице было уже темно, на улицах толкалась куча машин – вечер пятницы, пробки, – и он свернул сразу в сторону кольцевой, чтобы избежать черепашьего хода.

– Спасибо, – произнес Игорь, когда в желудке поселилась приятная сытость, чай был допит, а крошки смахнуты с колен. – Это было очень кстати.

– Я знаю, – усмехнулась капитан. Куртку она уже сняла, оставшись в сером тонком свитере, и теперь перепутать ее с мужчиной было очень сложно – формы не позволяли. Да и лицо у нее было совсем не тяжелое, приятное, с аккуратными чертами.

Игорь покосился на напарницу, оценил обтягивающий свитер и все же не удержался, спросил:

– Как догадались?

– Вы, когда голодный, злее, чем обычно, и фразы строите рублено, коротко, – пояснила Дробжек так, будто энциклопедию под названием «Привычки и черты И. И. Стрелковского» зачитывала. – Еще раздражаетесь по мелочам.

И лицо у нее при этом перечислении было совершенно серьезным. Только в конце губы чуть дрогнули, и капитан отвернулась, чтобы скрыть усмешку.

К имению они добрались к десяти вечера. Машина гудела, Дробжек дремала, повернув к водителю лицо, и Игорь периодически поглядывал на нее, отмечая и круги под глазами, и болезненную складку у рта. Он уже стал забывать о ее ранении – так легко она держалась, – но, видимо, реабилитация и занятия отнимали много сил и боли наверняка еще мучили, однако виду она не показывала. Настоящий солдат. Сама себе и надежа, и опора. Хотя что ей остается делать? На кого опереться, кроме себя?

Впереди показался дом – крепкий, двухэтажный, кажется, даже меньше его городского дома, но очень приятный: белые стены, деревянные ставни, широкое крыльцо. В окнах горел свет.

– Дробжек, – позвал Игорь, когда заглушил двигатель. Двери дома уже открылись, в светящемся проеме показалась женская фигура – видимо, экономка вышла встречать. – Люджина, приехали, просыпайтесь!

Капитан сморщила лоб, но глаза не открыла, только засопела и отвернулась от него. Не проснулась она и тогда, когда он передавал вещи слуге, спала, и пока экономка показывала новому хозяину дом и большую спальню с просто-таки монументальной кроватью, застеленной чистым бельем – запах свежести очень чувствовался в комнате. Тут же стояли сумки с вещами.

– А гостевая спальня? – спросил Игорь, когда экономка двинулась обратно к лестнице. – Для моей спутницы?

– Ой, милорд, – залепетала женщина, заливаясь краской, – простите, пожалуйста… Я решила, что она ваша… подруга, а вы особых распоряжений не дали. Виновата. Простите. Я сейчас же распоряжусь снять чехлы с мебели да прибрать там… только кровать надо найти… старые-то хозяева гостей не принимали…

– Сколько это займет? – прервал Стрелковский ее оправдания, поглядывая из окна на машину.

– Час минимум, – с несчастным видом сказала экономка. – А то и два. Если кровать найдем… Так вы пока поужинайте, – с надеждой попросила она, – чайку попейте. Справимся. Простите уж меня, милорд.

– Займитесь, – скомандовал Игорь расстроенной домохозяйке и пошел на улицу. Капитан до сих пор спала.

– Дробжек, – снова позвал он. Потряс ее за плечо. – Ну, открывайте глаза. Доспите в доме. Люджина!

Мороз крепчал, да и ветер усилился, хоть и светили над полями с редкими огнями принадлежащих ему теперь деревень звезды. И воздух был свежий, чуть отдающий дымом. Вкусный воздух, дышать и дышать им.

Но для «дышать» он был слишком легко одет.

– Ну что же вы, – сказал он сердито. – Люджина! Люджина… Тревога! Нас атакуют!

Она мгновенно открыла глаза, поднялась – только ремень безопасности натянулся. Оглянулась, посмотрела на него. В мутных от сна синих глазах плескались недоумение и обида.

– Извините, – покаялся Стрелковский весело, – но я уже замерз вас будить. Думал, придется нести на руках.

– Надо было не просыпаться, – пробурчала северянка, пытаясь отстегнуться – движения были заторможенные, неловкие. Вышла, поежилась, открыла заднюю дверь и потянулась за пуховиком.

– Слуги подготовили всего одну спальню, так что сегодня мы, похоже, спим вместе, – сообщил он тылу напарницы. Спина ее замерла. – Не переживайте, там на кровати целый полк поместится. Вы будете в безопасности.

– Боги, – сказала она с настоящим женским раздражением, закутываясь в пуховик, – да мне все равно, где спать, только дайте наконец лечь и вытянуть ноги.

– Ужинать, я так понимаю, вы не будете, – уточнил он, направляясь ко входу в дом.

– Нет, – буркнула она, – в душ и спать. Не знаю, чем меня колют, Игорь Иванович, но я как рыба замороженная все время. Либо сплю, либо зеваю.

– Либо отжимаетесь и пирожки печете, – пошутил он. Ему почему-то было весело.

После сытного и действительно вкусного ужина он, уже сам зевающий, отправился в спальню. Горел ночник, напарница спала на самом краешке, закутавшись в одеяло. Вещи ее были аккуратно сложены на стуле, тут же висело полотенце.

Стрелковский поглядел на этот армейский порядок, на одеяло – вдруг мелькнула мысль: опять она спит без одежды? Покачал головой и отправился в душ. Вернулся, выключил ночник и нырнул под одеяло.

Пододеяльник был сыроватым, вокруг стояла тишина, какой никогда не может быть в городе – даже в храме постоянно слышался гул машин и шум от живущих вокруг миллионов людей. Старый дом поскрипывал и приглядывался к новому владельцу, пахло чистотой, дымом и сухим деревом, где-то явно шуршали мыши, рядом ровно дышала Люджина, и Игорь вдруг почувствовал умиротворение. И заснул спокойно. Так, как давно уже не спал.

Капитан Дробжек проснулась с утра от счастья. Такое бывает, и особенно часто – в детстве. Она потянулась, пожмурилась, выгнулась – на удивление, почти ничего не болело. И только потом почувствовала, что лежит, спиной прижавшись к теплому, хорошо пахнущему мужскому телу, и что мужчина этот дышит ей в затылок. И крепко так, по-хозяйски, обхватывает ее грудь. А еще он возбужден.

Капитан, несмотря на катастрофичность ситуации – ведь проснись он, и не избежать бы тягостной неловкости, – чуть не рассмеялась нервно. Все как в плохом романе. Подобные моменты всегда казались ей надуманными, а тут надо же. И да, полковник, я заметила, как ты смотрел на мою грудь в прошлый раз. Ты неравнодушен к крупным формам, оказывается? Люджина глянула вниз – на ночь она надела длинную футболку, но прикосновение Игоря Ивановича ощущалось так, будто не было на ней ничего. И смотрелась большая мужская рука на ее теле красиво. Люджина закрыла глаза и попыталась представить, что это их обычное семейное утро, и она может сейчас повернуться, поцеловать его, и, когда он откроет глаза, в них не будет холода и недоумения, а будут лишь ласка и желание. Но, увы, она всегда была реалисткой и твердо стояла на земле.

Следующие полчаса капитан тихонько, дабы не разбудить Стрелковского, отодвигалась от него, разворачивалась – пальцы его спокойно соскользнули на кровать – и потом сразу встала, чтобы не вводить себя в ненужные мечтания и искушения. И не давать повода подумать, будто она навязывается ему.

Игорь Иванович проснулся, когда уже светило солнце. Нахмурился, посмотрел на часы – почти полдень. Вот что значит свежий воздух – проспал почти вдвое дольше обычного, и голова свежая, легкая.

Дробжек не было, ее вещей – тоже, и полковник быстро оделся, почистил зубы и спустился в столовую. Экономка уже накрывала стол к обеду; увидела его, почтительно поздоровалась и тут же засуетилась.

– Садитесь, милорд, обед сейчас будет. Все готово: супчик, котлетки телячьи, греча с луком…

– Где Люджина? – спросил он нетерпеливо.

Экономка, волнуясь, сжала передник.

– Так она с утра самого встала, позавтракала да гулять пошла. Потом спросила меня, есть ли поблизости спортивный магазин, села в машину и уехала. Но уже вернулась, вы не беспокойтесь, лыжи купила да ботинки и сразу кататься ушла. А комнатку-то мы приготовили, гостья ваша и вещи перенесла, понравилось все ей. Вы уж извините, милорд, за вчерашнее…

– Да хватит извиняться, Арина Андреевна, – попросил он с сердцем, – это я виноват, что не предупредил. Где там ваш обед?

Люджина появилась, когда он уже заканчивал есть, – румяная, с блестящими глазами, в пуховике и лыжных ботинках.

– Я нашла, на что потратить отпускные, – задорно сказала она, не обращая внимания на неодобрительные взгляды экономки – невоспитанная гостья прошла в столовую, не раздеваясь, не сняв обувь. – Купила нам с вами лыжи, Игорь Иванович. Только я брала вашу машину, не будете сердиться? А пахнет-то как! – Она потянула носом воздух и обратилась к моментально подобревшей домоправительнице: – Сами готовите?

– Сама, – с гордостью призналась экономка, как раз зашедшая с чайником и дымящимися пончиками. – Штат прислуги маленький совсем остался, только чтобы дом поддерживать в порядке. Так вы голодная, наверное, совсем? Что с утра-то ели, бутерброд, и всё! Давайте за стол, госпожа!

Люджина рассмеялась на «госпожу», сказала: «Сейчас, только переоденусь» – и убежала. И выглядела она при этом так, будто одномоментно скинула лет пятнадцать. Как девчонка. Да уж, свежий воздух действительно творит чудеса.

После обеда пришел важный управляющий, по-деревенски неторопливый, показал новому хозяину все учетные книги, списки арендаторов, перечень того, что нужно отремонтировать и заменить в доме. Старик был обстоятельным, и просидели они долго – а Стрелковскому хотелось на улицу, под сияющее солнце, прокатиться по толстому слою снега. В окне то и дело мелькала фигура Люджины – какой круг она уже делает вокруг дома? Не перенапряглась бы.

В конце концов он не выдержал, вежливо заверил управляющего, что всем доволен, что он молодец и просто обязан принять от него, Игоря, премию, попрощался, быстро оделся и вышел во двор – нагонять в очередной раз пронесшегося мимо Воробья.

Катались они, пока не стемнело, и ужин проглотили, и добавки попросили, и заснули рано – каждый в своей комнате, но довольные и полные той хорошей усталости, которую дает только долгое движение. И следующий день, как подгадал кто, выдался солнечным, и опять были лыжи и уверенный ход впереди его напарницы – капитан очевидно делала Игоря в лыжных гонках, как мальчишку, и иногда только оборачивалась и улыбалась покровительственно. Ему смешно было от этой улыбки.

– Вы неплохо катаетесь для южанина, – похвалила она его, когда они уже ехали обратно в Иоаннесбург. – Занимались?

– Чем я только не занимался, – сказал Стрелковский, глядя на дорогу. – И лыжи, и скалолазание, и по рекам сплавлялся. Всегда мало было.

– А сейчас же что? – спросила капитан. Он промолчал. Как объяснить, что все перестало радовать? Что он думал, будто давно уже отрубило у него желание получать удовольствие от адреналина и проверки своих сил и выносливости? Оказалось, не все выгорело – остался клочок его прежнего, уверенного, азартного, любящего спорт и движение.

Они возвращались в столицу, и чем ближе она становилась, тем яснее наваливались на Игоря привычные безразличие и сухость. И Люджина, видимо, почувствовала это и затихла. А потом и вовсе заснула.

Почти у самого дома Стрелковскому позвонил Тандаджи и сообщил, что посольство Маль-Серены открыло ему визу. И что на неделе можно ехать в Терлассу – ждать, пока у царицы Иппоталии найдется время дать Игорю аудиенцию.

 

Глава 3

Понедельник, 28 ноября, Иоаннесбург

Алина

С утра пятую Рудлог прямо-таки затерзали плохие предчувствия, выражавшиеся в смутном беспокойстве и сосании под ложечкой. Однако они не на ту напали. Алина разумно считала, что все предчувствия разбиваются о подготовку и планирование. Поэтому тщательно просмотрела свой рюкзачок – все ли сложила, не забыла ли чего, – проверила целостность очков и каблуков на ботинках, быстро проглядела за завтраком домашние работы на предмет внезапных ошибок, пробежалась по темам зачета по магической культуре – тут вообще нужно быть идиоткой, чтобы не сдать. И, убедившись, что все предусмотрела, приказала себе успокоиться. Пары сегодня были простейшие, поэтому понедельник она любила – в отличие от миллиарда людей по всему миру.

«Перезанималась просто», – сказала принцесса себе, ощущая, как противно ноет тело, особенно ноги. И руки. И спина. И живот.

Алина чуть не всхлипнула от жалости к себе, но тут же вспомнила уничижительную речь Тротта и сжала зубы. Мерзкий-Тротт очень бы удивился, узнав, что именно он помогает пятой принцессе дома Рудлог вставать по утрам, когда за окнами еще темно и дворец спит, брести в полусне в тренажерный зал и там бегать, отжиматься и подтягиваться.

Точнее, пытаться отжиматься и подтягиваться.

Боги щедро отсыпали принцессе фамильного упрямства, не наградив ее при этом крепкими мышцами и гибкостью, и теперь она ненавидела и беговую дорожку, и парк, в котором изучила расположение всех елей и дубов, и сержанта Ларионова, все время пытающегося угомонить слишком резво взявшуюся за спорт ее высочество, и, конечно, язвительного и жестокого инляндца. Хотя, если рассуждать рационально, к ее зачету по физкультуре он отношения вообще не имел.

В универе, как всегда, было шумно, хоть и не так, как днем, когда студенты просыпались окончательно. Алина поздоровалась с каменами, получила сварливое наставление есть побольше, «а то одни глаза остались», и обещание наказать каменным коллегам из столовой проследить, чтобы она пообедала первым, вторым и пирогами. Увидела издалека Матвея и Димку в окружении однокурсников, но застеснялась помахать им, только улыбнулась, развернулась и пошла, топая по каменному полу, в сторону лектория. Парни нагнали ее секунд через тридцать, пристроились по обе стороны, Ситников сразу взял за руку, и ее вдруг обуяла гордость. Ну и пусть все смотрят, зато вон какие у нее друзья.

– У нас снова выезд, – басил Матвей, стараясь ступать не так широко, как обычно, чтобы Алинке не приходилось бежать за ним вприпрыжку, – теперь на несколько дней уезжаем. Будут нам показывать, как определять неспокойные кладбища, когда еще нежить не выбралась наружу.

Принцесса посмотрела на него, на Димку и только сейчас обратила внимание, что одеты они по-походному.

– Как я боюсь за вас, – сказала она искренне, – пожалуйста, не лезьте в самую гущу.

Парни синхронно и насмешливо фыркнули, и она возмущенно дернула Матвея за руку.

– Малявочка, – произнес он, стараясь оставаться серьезным, – нас же к этому и готовят. И тебе придется выезжать.

– Знаю, – ответила Алина печально, когда они остановились недалеко от лектория. Девчонки-одногруппницы делали вид, что не смотрят, но, судя по пониженным голосам, точно обсуждали их, а вот парни кивали приветственно, Ивар с Олегом так и вовсе сместились ближе, будто готовясь принять пост. Хотя почему «будто»?

– Две минуты до начала занятия! – заорали камены, двери лектория распахнулись, и студенты потянулись внутрь.

– Ты звони мне, – попросила она Матвея жалобно, – каждый вечер, хорошо? Иначе я с ума сойду от беспокойства.

– Обязательно, – пообещал он и погладил ее своей лапищей по плечу. Димка смотрел на них с умилением, и Алинка смутилась.

– Студенты, – раздался позади ненавистный голос, – звонок вам не указ, я полагаю?

Принцесса не стала оборачиваться. Потянулась к Матвею, искренне и неловко поцеловала его в уголок губ. А вот просто так. Потому что ей действительно за него страшно и потому что она взрослая и не надо ею командовать.

– Береги себя, пожалуйста, – сказала она удивленно смотрящему на нее парню и сжала его руку. И потом только обернулась. Но зря – в коридоре уже никого не было.

В лекторий она почти забега́ла – часы на дверях отсчитывали последние секунды. У преподавательского стола стоял профессор Тротт, и утренние дурные предчувствия завопили радостно: вот, мы же говорили!

Инляндец не посмотрел на нее, и принцесса быстро плюхнулась за парту рядом с Иваром, достала из рюкзачка лекции, ручку.

– Что происходит? – шепотом спросила она у однокурсника. Тот мрачно пожал плечами.

– Происходит вот что, – сухо заговорил Тротт, оглядывая аудиторию, и студенты ежились под этим ледяным взглядом. – Вашу преподавательницу можно поздравить с прибавлением, ну а вас – с новым лектором. Для тех, кто не знает, – меня зовут Максимилиан Тротт. Можете обращаться ко мне «профессор». Я буду вести у вас курс «Основы стихийных закономерностей» до конца семестра. И принимать экзамен тоже буду я. Как вы уже наверняка слышали, главное на моих парах – дисциплина и тишина. Говорить разрешается, только когда я спрашиваю.

Алина подняла глаза к потолку и беззвучно застонала. Остальные сидели тихо, не шевелясь, – видимо, уже привыкли к методам преподавания инляндского гения.

– Я вижу, Богуславская жаждет показать нам плоды своей домашней работы, – безжалостно отметил профессор. – Прошу вас, студентка. Поразите нас.

Он быстро начертил на доске условия задачи – найти формулу баланса между тремя стихиями в заклинании левитации, если известна закономерность и сила действия каждой. Алина встала, решительно оправила юбку, распрямила плечи – как солдат, идущий на поле боя, – и спустилась по ступенькам к доске, неожиданно громко грохоча каблуками. Или это ей показалось из-за мертвой тишины в лектории?

– А чтобы вы не скучали, – ледяным голосом добавил профессор, обращаясь к молча наблюдавшим за происходящим студентам, – вам небольшой тест на проверку пройденного. У вас полчаса, затем начнем лекционную часть.

Листы с его стола, исписанные с двух сторон задачами, аккуратно, один за другим взмыли в воздух, выстроились в рядки над партами и дружно, синхронно опустились перед хмурыми первокурсниками. И выглядело это так забавно, что Алинка, то ли от нервов, то ли от злости, фыркнула и тут же сжала зубы, чтобы не рассмеяться в голос. Отвернулась к доске – решать задачу, но буквы и цифры прыгали перед глазами; плечи ее мелко тряслись.

– Богуславская, – проговорил Тротт, и смеяться тут же расхотелось, – как закончите решать, тоже принимайтесь за тест. В ваших интересах написать все быстрее.

Она благоразумно промолчала – только покосилась с ненавистью на рыжий затылок и с удивлением заметила, как напряглась спина в безукоризненном синем костюме.

Задача решилась легко и быстро – недаром она тренировалась на аналогичных дома. А вот потом начался интеллектуальный ад. Однокурсники ее старательно писали тесты, не поднимая головы, пока профессор размазывал Алинку у доски. Решения ему оказалось недостаточно. Тротт ровным голосом спрашивал у нее все определения, и она тарабанила их без запинки, глядя прямо в светло-голубые глаза, задавал вопросы о методике решения – и пришлось самой выводить первую теорему стихийных закономерностей, – велел найти альтернативный способ решения – и она едва удержалась, чтобы не запустить в него мелом. Место на доске заканчивалось, как и ее терпение, но вместе со злостью принцесса чувствовала восхищение: по одной задаче он заставил ее вспомнить практически весь курс – и сам ведь никуда не подглядывал, только смотрел на доску и задавал вопрос за вопросом.

Мел кончился раньше, чем доска, и Алина испачканным пальцем довела последние цифры и победно взглянула на инляндца.

– Садитесь, – сказал он наконец, – неудовлетворительно.

Алина сжала зубы от полыхнувшей ярости, моргнула несколько раз, чтобы не заплакать, и пообещала себе, что обязательно отомстит. Живот в самом низу вдруг заболел так, что утреннее сосание под ложечкой показалось легким поглаживанием, и принцесса едва удержалась от того, чтобы не застонать и не согнуться.

– Профессор, – произнесла она сдавленно и так деликатно, что Ангелина аплодировала бы ей стоя, – поясните мне мою ошибку, пожалуйста.

Тротт посмотрел на нее с неудовольствием.

– Оценка за невнимательность, студентка. Вы сами мне давали определение стихийной силы. Дважды я дал вам возможность заметить ошибку и исправиться. На экзамене у вас такой возможности не будет.

Она повернулась к доске, пытаясь понять, разобраться – и, конечно, тут же взгляд ее упал на условия, которые он написал. Расстроилась до невозможности. Боги, какая же она дурочка! И как он ее так подловил?

– Вы дали отрицательное значение для земли, – сказала она с тяжелым вздохом. – А стихии никогда не имеют отрицательных значений. Да. Я все поняла. Спасибо, профессор, оценка мною заслужена. Можно идти писать общее задание?

– Идите, – буркнул Тротт, выставляя оценку в журнал. – К следующему семинару готовьтесь получше.

– Обязательно, – пообещала она, изо всех сил сдерживая слезы. – Я подготовлюсь, профессор.

Инляндец взглянул на нее и нахмурился.

– Сходите за мелом, – наконец сказал он. – И ум… помойте руки. Я дам вам дополнительное время на тест.

В туалете она промокнула глаза, подышала немного в окно, пытаясь успокоиться. Было обидно, и злилась она ужасно. Живот отпустило так же резко, как началась боль, и по телу расплывалась странная вялость.

Вернувшись, Алина тихо положила мел у доски – она была уже протерта, – затем поднялась к своему месту под сочувственным взглядом Ивара и принялась за решение заданий. И глаз больше не поднимала. Потому что очень боялась снова сорваться – как тогда, у него дома, только при всех.

– Ты молодец, – сказал ей Ивар после пары. – Не переживай только, через это все прошли. Ты еще долго продержалась.

– Спасибо, – жалобно произнесла Алинка и пошла к каменам. Как всегда, жаловаться.

Каменные стражи ругались жутко и гулко, ничуть не стесняясь проходящих мимо студентов и преподавателей. А она сидела рядом с Аристархом и очень жалела, что здесь нет Матвея. Его же можно обнять! И постоять так в обнимку, успокоиться. Иногда принцессе казалось, что Матвей – это такой большой и щедрый шар доброй энергии, которой он делится с ней, Алиной, – так легко и хорошо с ним было и так бодро она себя ощущала после общения с другом.

Камены Аристарх и Ипполит

– Мы что-нибудь придумаем, козочка ты наша, – зловеще проскрипел Ипполит. – Так не оставим, вот поглядишь.

– Да ладно, – сказала принцесса, грустно улыбаясь – так потешно они сердились, – сама виновата. Если честно, то он прав. Я бы не сдала, если бы на экзамене было дело, так что лучше уж так… А вы, – она строго посмотрела на ругающихся друзей, – не вздумайте что-то натворить. В прошлый раз из-за вас Матвея чуть не исключили! Обещаете?

Камены сделали максимально честные лица и протянули: «Обещаем». Алинка с сомнением посмотрела на них, покачала головой и встала. Нужно было идти на вторую пару, сдавать зачет по магкультуре. Хотя, если честно, больше всего ей сейчас хотелось уйти домой, забраться в постель и пожалеть себя.

А еще хотелось совершать глупости. Как будто мало было тренировок и подготовки к экзаменационной неделе.

– Олег, – спросила принцесса у одногруппника и охранника по совместительству, когда они праздновали успешно сданный зачет, попивая сливовый компот в столовой, – а когда у Тротта сдача по магмоделям?

– Промежуточный уже был, – сказал парень, недоуменно поглядывая на нее, – но он же набрал девчонок, поэтому будет еще – в середине месяца, прямо перед экзаменами. А что?

Ивар, жующий сосиску, тоже посматривал на Алину с любопытством.

Она пожала плечами.

– Любопытно просто, – сказала принцесса небрежно. – А вопросы и задачи к зачету есть?

* * *

Придворный маг Рудлогов, Зигфрид Кляйншвитцер, был человеком флегматичным и спокойным. И он очень спокойно отреагировал на просьбу пятой Рудлог выделить ей каждый день по часу (а лучше по полтора), чтобы позаниматься. Тем более что его бар постоянно пополнялся чудной ракией с Маль-Серены, а лучшее успокоительное придумать было сложно.

А вот профессор Тротт, зашедший на кафедру после пары и с минимальной вежливостью постаравшийся отвязаться от многословных благодарностей не вовремя проснувшегося завкафедрой, с удивлением обнаружил, что кто-то – или что-то – мешает ему открыть Зеркало из коридора университета. Причем помехи были такие… серьезные, будто он находился в эпицентре землетрясения. Зеркало изгибалось, подрагивало – ему это не помешало бы пройти, конечно, но нужно было разобраться. По крайней мере, сообщить Алексу.

Но сообщить он не успел. Свет в коридоре внезапно погас, пол под ногами вздыбился, пошел волной… и расступился, и Макс, успев сгруппироваться, влетел в чужеродный открытый проход, попутно запуская заклинание левитации и выхватывая клинок.

Он завис в кромешной тьме. Пахло сыростью, застарелой, земляной, и при этом – озоном, как после грозы. Запустил сразу веер «светлячков» – те повисли шаром вокруг него, но, сколько ни вглядывался Макс во тьму, ему казалось, что нет ни пола, ни стен, ни потолка – он будто бы находился в бесконечности. Попытался открыть Зеркало – но портал сминало, скручивало, как листок бумаги.

Щитов словно коснулись огромные руки, сжали – и отпустили, а изнутри рванулось тщательно сдерживаемое, голодное. Макс скрипнул зубами, добавил света, вгляделся, меняя магические спектры, – и медленно спустился на пол огромного зала. Кажется, он понял, куда попал.

Здесь просто искрило от избытка энергии. По стенам, неровным, словно созданным из сотен тысяч желобков, струилась вниз стихийная сила, и в третьем магическом спектре это выглядело ошеломляюще красиво – будто он оказался внутри огромного мерцающего водопада. Стен не хватало, и с потолка медленно текли тонкие разноцветные сияющие струи, огибали его защиту и впитывались в пол. Пиршество для любого мага – но не для него: Макс спешно устанавливал еще щиты, выдыхал, чтобы бороться с искушением.

Святая святых старого университета, зал заземления последствий учебы тысяч студентов. Интересно, Алекс здесь бывал?

Природник затылком чувствовал чье-то присутствие, и волосы поднимались дыбом. И никак не мог определить направление – казалось, что смотрят со всех сторон.

– Ладно, – тихо проговорил Тротт, и эхо начало шелестом повторять его слова, – что вам нужно?

«Нуж-ж-ж-жс-с-с-сно-о-о… с-с-с-сно-о», – издевалось эхо. От стены раздался смешок, еще один, и вдруг загудел вокруг такой оглушительный хохот, что стихийный дождь распылялся и застывал в воздухе мерцающим туманом.

– Ну хорошо, – предупредил Макс, – не хотите говорить? Больше говорить не сможете.

Эхо от хохота все еще гуляло по залу, когда Тротт потянулся к сияющему дождю, уплотняя нити, утрамбовывая и перенаправляя. Загудело, зал стал подрагивать – медленно двинулись вдоль стен потоки стихий; струи, текущие по желобкам, отрывались от стен и, изгибаясь, сливались с набирающим силу ураганом. Инляндец снова поднялся в воздух – его потряхивало от желания выпить все вокруг, поглотить, но он все добавлял и добавлял мощи, чтобы потом ударить и снести и барьеры, поставленные неведомыми шутниками, и самих невидимых любителей посмеяться.

– Но-но! – раздался в зале громовой голос. – Не шали, малец! Сейчас ведь университет порушишь!

От стен, прямо из мерцающих струй, соткались две огромные фигуры – Тротт с трудом видел их через потоки, с ревом крутящиеся вокруг. Фигуры то расплывались, то становились четче, но черты лиц были ему знакомы. Вот какие вы, хранители старого университета, герои легенд и студенческих страшилок.

Макс опустился на землю, присел, приложил ладони к полу и медленно, с трудом стал выкачивать чудовищный вихрь в землю. Зал мелко затрясся, а фигуры подошли ближе, сели, скрестив ноги, и не без удовольствия наблюдали за инляндцем. И болтали, несмотря на то что подпрыгивали вместе с дрожью земли.

– Силен, да, Арик? А хлюпиком был каким, аж гордость берет! Наш воспитанник-та!

– Так, – сказал Тротт раздраженно – ладони горели, остатки созданного им урагана таяли призрачной пылью, невольно прихваченная сила игриво колола тело, – кто вы такие, я уже понял. Что нужно?

– Пугнуть тебя хотели, – с ехидцей ответил Аристарх, камен из коридора первого этажа. – Очень уж ты, малец, злобный.

– Обженить его надо, мигом подобреет, – буркнул второй и вдруг поменял форму, став похож на Мартина – только огромного, светящегося, и Мартиновым же голосом добавил: – Эта он сублимируеть так.

– А может, прикопать тут? – спросила мерцающая леди Виктория, повела плечом и подмигнула Тротту. – Никто и не найдет.

Макс выдохнул, отметил про себя, что в кабинете Алекса больше встречаться не следует. В голове зашумело. Он не переносил нелепые ситуации.

– А злится-то как, поглядь, – ехидно сказал псевдо-Мартин и погрозил Максу пальцем. – Ты вот что, малец, охолонь-ка. Поговорим. Пошто девчонку опять обидел? Она вон какая маленькая да худенькая! Ты хоть погляди, какая она хорошенькая, чисто козочка! И добрая!

– Нежить, – сухо сказал Макс, мысленно прокляв уже и свою доброту, и Алекса, и профессора Николаева, сладко спящего у себя в кабинете, – одинаково жрет и маленьких, и больших. От неправильной волшбы гибнут и хорошенькие, и некрасивые. Если ей руки оторвет, то доброта не спасет. Вы здесь сотни лет – сколько на вашей памяти студентов доживало до седьмого курса? Только с нашего потока из ста пятидесяти человек тридцать погибло до выпуска. И больше половины – в первые двадцать лет после.

Камены слушали его, и ехидное выражение на их лицах менялось на сочувственное, и фигуры друзей таяли, уступая место прежним обликам.

– Я даю знания так, – продолжал инляндец зло, и голос его отражался от стен, – чтобы им даже в голову не пришло совершить ошибку. Кто послабее – сам уйдет или на экзаменах отвалится, а кто посильнее – я буду уверен, что сделал все, чтобы они в живых остались. Сюда идут с пустыми головами, забитыми романтическими представлениями о том, какими они будут великими магами, как их будут все уважать. И не понимают, что это тяжелый труд, обожженные руки, ранения и постоянный самоконтроль. А вы со своей жалостью и сюсюканьем только вредите студентке.

– Все правду говоришь, но ты подумай, – совершенно нормальным голосом вдруг сказал Аристарх. Или Ипполит? – Время заматереть у нее еще будет. Ты тоже, малец, не сразу гиперученым стал, и замечу, что учится она поболе тебя на первом курсе. А сейчас сломаешь, и что?

– Целее будет, – Макс раздраженно дернул плечами. Камены смотрели на него с жалостью, и он открыл Зеркало – никто ему не препятствовал – и ушел в свой привычный, спокойный, тихий лес. Без рыдающих девчонок и восставших духов.

Хотя нет, рыдающая девчонка тут уже была.

Весь день, пока он работал, Макса потряхивало, и он предпочитал думать, что это от избытка силы. Инцидент в заземлителе он уже забыл. А помнились ему злой взгляд зеленых глаз, юбка, едва прикрывающая колени, пальцы, испачканные мелом. И где-то глубоко снова шептал тихий голос совести: ну к чему тебе противостояние со вчерашней школьницей? Оставь ее в покое!

Тротт упорно работал до поздней ночи и настолько измотался, что рухнул в постель, не поужинав. Тело так ломало, что он почти с удовольствием, поймав момент между сном и явью, отпустил себя туда, куда уже много лет не ходил по своему желанию. Туда, где он проживал вторую жизнь, являющуюся ему во снах, вколачивающуюся в мозг чужой памятью, напоминающую о себе в моменты избытка силы настойчивым голосом «пусти меня». Сейчас он шел туда добровольно, потому что уж лучше так, чем сорваться здесь.

Макс обнаружил себя в дороге, недалеко от поселения: с пояса свисали несколько подстреленных зайцев, на спине, между отрастающими крыльями, висел лук. Переждал поток хлынувших воспоминаний, морщась и сжимая зубы. Получается… с его последнего, не очень приятного пребывания здесь прошло почти два месяца? Время здесь текло странно по отношению к туринскому – никак он не мог вычислить закономерность.

Уже садилось солнце, и Тротт медленно зашагал к городку, вдыхая влажный и теплый лесной запах. Но пошел не домой – направился на окраину поселка, к маленькому деревянному дому с соломенной крышей.

– Это я, не бойся, – сказал он предупреждающе, ступая в темный проем двери. Здесь пахло кислым тестом и медом. Женщина, склонившаяся над столом, на ощупь перебирала крупу. Подняла незрячие глаза, улыбнулась настороженно.

– Давно не заходил, Охтор.

Действительно, давно. С момента пленения его дар-тени здесь не был.

– Дети где? – спросил он, кладя на стол добычу и снимая с пояса кошель с золотом. Кошелек звякнул о дерево – хозяйка дома дернула губами, вздохнула благодарно, и он взял ее ладонь, положил на кошелек, потом на одного из зайцев, чтобы ощупала.

– На сеновал пошли спать. Старший натрудился, душно в доме-то.

– Хорошо, – проговорил Тротт, снимая лук, перевязь. – Я сейчас обмоюсь, Далин.

– Будешь есть? – спросила она, прислушиваясь.

– Нет, – ответил он нетерпеливо. – Приготовь постель.

Он вышел во двор – на землю уже опускалась темнота, и только окошки светились свечным огнем да горели факелы на воротах городка. В лесу щебетали птицы, иногда слышался треск – то бродила местная фауна. Охотник снял кожаную куртку, штаны, отставил сапоги и пошел к колодцу, лично выкопанному им.

Ворот скрипел натужно, но он вытащил ведро, разделся донага и окатился ледяной водой, фыркая и отряхиваясь. Потом еще и еще, пока не заломило зубы, а голова не перестала гудеть.

В поселке жили не только дар-тени. Простые люди иногда появлялись здесь, спасаясь от жестокости феодалов, и их принимали – самих крылатых было слишком мало, чтобы обеспечивать жизнь.

Далин пришла сюда с двумя сыновьями. Хозяин швырнул ей в лицо горсть углей и выпорол – за то, что женщина, обнося его гостей, пролила вино на костюм одного из них. Сбежавшие дети отвязали искалеченную мать от дерева – ее оставили в жертву чудовищным обитателям окрестностей – и буквально на себе притащили к посту дар-тени.

Далин приняли, вылечили – но что она могла делать, чтобы прокормиться самой и прокормить детей? Только предлагать себя. Она предлагала, а он брал, помогая ей и жестко запретив принимать других мужчин. Только если соберется замуж.

Впрочем, таких, как Далин, здесь было много. Люди шли и шли, умоляя не оставить их в беде. Были среди них и лазутчики, но их быстро вычисляли и расправлялись жестоко и наглядно.

Мир этот вообще был жесток, и уважали в нем только силу.

Женщина ждала его, скромно сидя на кровати: она надела его подарок, сорочку с красными и желтыми цветами, распустила волосы. Протянула руки, ощупала его живот, провела губами где-то в области пупка и ниже и подняла лицо.

Кажется, глаза у нее раньше были зелеными – хотя что в этой темноте разглядишь? Но он наклонился и сделал то, чего никогда не делал, – медленно, глубоко поцеловал ее, сжимая ей грудь, чувствуя, как закипает кровь, а томление тела становится невыносимым. Опрокинул ее на кровать, задрал сорочку – она дышала тяжело, повернув голову к стене, – и навалился сверху, раздвигая коленом бедра.

– Миленький, полегче, – просила она сипло, прерывалась, пыталась оттолкнуть его слабыми руками и стонала протяжно, – что же ты голодный такой, дикий… миленький мой, милый…

От этих просьб и стонов он совершенно сорвался – в голове не осталось ни единой мысли – и, кажется, рычал ей что-то на ухо, и переворачивал ее на живот, и кусал за плечи, вколачиваясь в мягкие ягодицы до кровавых всполохов в глазах.

Позже, когда он уже спал, чувствуя блаженную легкость, женщина все гладила его отрастающие крылья, руки и тяжело вздыхала – то ли о пропадающем то и дело мужике, то ли о своей судьбе.

Макс проснулся в полумраке – небо за окном только-только начало сереть – и несколько секунд соображал, где он. Телу было хорошо, но недостаточно, и он потянулся расслабленно, поискал рукой рядом женщину – ее не было. Поморщился и сел, всматриваясь в полутьму. Зрение привычно переключилось, окружающее приобрело четкость.

В печке, стоящей в углу, мерцали угли, Далин колдовала над столом – обвязавшись передником, катала по посыпанной мукой поверхности ком теста. Ей свет был не нужен.

Тротт встал, подошел к ней сзади, обхватил за талию, прижал к себе, забрался рукой в ворот рубахи – грудь ее была мягкая, приятная ладони.

– Дети скоро встанут, – сказала женщина просяще, упираясь руками в стол, – хлеб бы поставить.

– Тихо, – Макс коснулся губами ее шеи, поцеловал, и она замолчала, замерла от непривычной ласки. Но он уже опускал ее животом на стол, задирал юбку – Далин схватилась обсыпанными белым пальцами за край – и он почему-то только и смотрел, что на эти пальцы, – и сдавленно вздохнула, качнувшись вперед, размазывая муку по дереву. Но двигался он в этот раз медленно, почти бережно, не сжимал до синяков – и так украсил ими ее тело вчера до чрезмерности – и дал ей удовольствия сполна, прежде чем разрядиться самому.

Позже, когда утреннее солнце уже окрасило крыши домов косыми блеклыми лучами, в печи поднимался хлеб, пахло сладким сытным духом и булькал горшок с кашей, Далин с красными стыдливыми пятнами на щеках чистила ему сапоги на крыльце, а он под болтовню мальчишек колол ей дрова. Пацаны следили за ним с восхищением – старшему только-только исполнилось десять, но он старался, помогал матери по мере сил, берег брата.

Конечно, они понимали, почему дядька иногда остается у них ночевать. Здесь быстро взрослели. Но не судили мать – наоборот, хвастались, что их семья под защитой самого Охтора.

– Ты скоро придешь? – робко спросила она его, когда он собрался. Протянула ему узелок с копченой зайчатиной, с караваем хлеба.

– Не знаю, – ответил Макс совершенно искренне. – Я далеко сейчас ухожу, Далин.

Она стояла у изгороди, слушая, как он уходит, затем развернулась, приложила к щекам ладони и тихо заплакала. Макс ускорил шаг. Женские слезы в обоих мирах не добавляли ему добродушия.

Охтор заглянул и к себе в дом – там было прохладно и чисто. Усмехнулся – жизни разные, привычки одни. Надел под одежду броню, взял оружие, плащ – и ушел, хотя очень хотелось обратно, в привычный мир: он всегда боялся, что не сможет вернуться. Но за долгие годы Тротт привык к страху и научился с ним справляться, а раз уж он по своей воле спустился сюда, нужно проверить виде́ния Алекса.

Через три дня путешествия по папоротниковым лесам и болотам и стычек, по счастью, не с самой крупной живностью Макс пришел в харчевню, стоявшую на оживленном тракте. Перед выходом на дорогу охотник предварительно накинул морок на глаза – только они сейчас могли выдать его суеверным местным. Отрастающие крылья пока легко ложились под кожаную куртку, хоть и неудобно это было до невозможности. Послушал разговоры – где еще искать информацию, как не в месте, собирающем торговцев, разбойников, лазутчиков и охранников со всех архов континента? Хозяин харчевни, знающий Охтора уже давно и наученный, что трогать гостя не стоит, исправно указывал ему на обозы, рассказывая, кто откуда идет и куда держит путь.

Макс слушал и наблюдал, поил разговорчивых купцов солтасом – местным аналогом пива – и тщательно отслеживал, чтобы не попасться на глаза иногда останавливающимся пообедать всадникам. Они, конечно, не одолели бы его, но потом на безродного, осмелившегося поднять руку на господ, объявили бы охоту, ну и харчевню бы спалили в качестве возмездия.

Ночевать высокородные тха-норы здесь не останавливались – не по чину было делить кров с мужичьем. Но и во время коротких остановок они ухитрялись устраивать драки – одному из купцов, замешкавшемуся с поклоном, перерезали горло и бросили на влажной земле дороги, кнутом высекли хозяина харчевни за показавшееся кислым вино. Старый пройдоха, ко всему уже привычный, вечером все так же обносил постояльцев едой и пивом, хоть и морщился на поворотах и рубаха его под жилеткой набрякала от крови.

– Э-э-э, братец, – горячо говорил один из торговцев, прибывших из портового города, – говорю тебе, предсказание было. Хранительница капища упилась болью пленников и сказала, что скоро уже врата откроются в землю, тучную и изобильную. Но надо готовиться, вот и созывает тха-но-арх войска, дабы прийти туда победителем. Хранительница прорицает: утонем мы все скоро, Ларта как блюдечко в океан опускается.

– Я сказания про ту землю, как родился, слышу, – возражал ему второй, пузатый, захмелевший, – дурь все это, – он понизил голос, – думаю, опять крылатых воевать собрались. Говорят, милостью Малвика сумели приучить рыньяров, да от тха-охонгов в окрестностях Лакшии уже не развернуться.

Макс кивал, запоминая. Рыньяры – местные гигантские аналоги обыкновенных стрекоз, Малвик – чудовищный бог, один из пантеона, и новости эти – если они не окажутся обычными сплетнями – были пугающими.

Когда разговоры стали повторяться, он ушел в сторону Лакшии. И, хотя зарекался использовать дороги, в этот раз дал слабину. И поплатился за это на следующее утро, когда оглянулся и увидел, что его нагоняют трое всадников на охонгах – темно-зеленых мелких родственниках тха-охонгов.

Ну как мелких… Размером с лошадь.

Макс еще надеялся на мирное разрешение ситуации, поэтому ступил на обочину, встал на колени, опустил голову. Ни к чему привлекать к себе внимание.

Всадники замедлили ход, и Макс напрягся – ездовые богомолы хоть и предпочитали растительный рацион, от свежего мяса еще не отказывались.

– Он? – крикнул один из преследователей в форме со знаками отличия местного феодала. Макс выругался про себя – тха-нейры, цепные псы господ, имеющие полную власть судить и карать.

– Старик так описал, – высокомерно сказал другой, будто никого, кроме них, здесь не было. – Эй, ты! Лицо покажи!

Третий молча достал арбалет, направил на Тротта.

Макс откинул капюшон, глянул на заинтересованно присматривающихся к нему охонгов, щелкающих челюстями и опирающихся на передние лапы – острые, с зазубринами, – перевел взгляд на нейров. Двое спешились, достали мечи, подошли ближе, и главный, со знаками отличия, острием клинка коснулся шеи Макса – тот сжал зубы, все еще надеясь, что пронесет, – прочертил кровавую полосу вверх, поднимая подбородок к свету.

– Глаза обычные, – сказал главный, присматриваясь. – Эй! Ты для кого вынюхивал в таверне? Для Венрши? Ханоши?

Сдал все-таки хозяин, не удержался. Тха-нейры платили золотом и покровительством, а феодалы ловили лазутчиков друг друга с азартом и пятки поджаривали с удовольствием.

– Я просто общался, – за ворот текла струйка крови, а мозг уже просчитывал ситуацию, мышцы напрягались, настраивались на драку. – Ждал обоз в Лакшию. Хочу там работу искать, почтенный, но ни одного обоза не было. Пришлось идти самому.

Воин выслушал его с брезгливостью, что-то решил, толкнул в грудь сапогом – Макс повалился на землю и услышал свист стали. Тут же рванулся в сторону, прыгнул, уходя от выпущенного болта и настигающего клинка, сорвал плащ, махнув им перед носом у набегающего противника, развернулся за спину второго пса тха-нора и свернул ему шею. Меч нейра на замахе разрубил уже мертвого соратника, как свиную тушу, – и тут же защелкали жвалами охонги, бросились вперед, на свежую кровь, и стали рвать недавнего хозяина.

Тротт рванулся к потерявшему ориентацию от прыжков своего скакуна арбалетчику, взбежал по покатой хитиновой спине дергающегося богомола, увернулся от кинжала, вывернул нейру руку – мужчина закричал визгливо от ломающихся костей и замолчал, глядя на всаженный ему в грудь собственный нож. На губах у него пузырилась кровь, и он медленно валился со спины охонга вбок, застряв в стременах. Макс выхватил меч, развернулся.

– Тебя же на кусочки порежут, тварь, – крикнул третий, главный, замахиваясь мечом. – Ты же подыхать будешь до-о-олг…

Он забулькал, держась за рассеченное горло, и упал – угроз за свою жизнь Тротт наслушался достаточно, и ничего нового ему сказать не могли. Потом пришлось убивать обожравшихся богомолов, вскрывая нервный узел в сочленении хитиновой брони. Себе оставить даже одного не решился, хоть это и ускорило бы движение – попробовавшие крови, они могли сорваться, а ему только возможности быть сожранным ночью собственным транспортным средством не хватало. И уже потом пожалел, что не оставил одного из нейров в живых – его можно было расспросить, и информация точно была бы вернее, чем полученная в харчевне.

Дальше Макс не рисковал, ушел в лес и там на ближайшей ночевке оставил своего дар-тени. Путь к Лакшии предстоял долгий, а миром Лортах с его грязью, жестокостью, высокими травянистыми лесами и огромными насекомыми Макс уже наелся досыта. Вернется еще, а если даже и промахнется, то Охтор все узнает и без него. Главное – не опоздать.

Утром, проснувшись в своей спальне, профессор мучительно приходил в себя. Чем дольше он находился в Нижнем мире, тем труднее было удерживать контроль. И инляндец, шатаясь, пошел в лабораторию, снова набрал в игольницу репеллента и наколол на плече очередной защищающий знак. В вену пошла доза стимулятора, и, только когда тонизирующее стало работать, в глазах просветлело.

Он еще успел постоять под обжигающим душем, щиплющим вздувшуюся от уколов кожу на плече, выпить кофе – и только потом с облегчением вспомнил, что семикурсники уехали на практику, а значит, не надо идти в университет заниматься с ними. И хотя оставленная постель манила улечься и поспать хотя бы два часа, Макс оделся, аккуратно застелил кровать и ушел в лабораторию. Мир мог катиться ко всем чертям, а проекты нужно было заканчивать.

 

Глава 4

28 ноября, понедельник, Иоаннесбург

Полковник Майло Тандаджи, взбодрившись утренним совещанием и придав сотрудникам должное ускорение, еще раз просмотрел видеозаписи допроса проснувшихся демонят. В связи со срочностью дела пришлось выходить на работу в воскресенье и лично проводить допрос – в присутствии ведущих следствие подчиненных, конечно. И сейчас он прокручивал запись, пытаясь найти то, что упустил при личном общении.

– Господин полковник, – в кабинет заглянул капитан Рыжов, – вы приказали зайти.

– Да, Рыжов, – Тандаджи поставил запись на паузу, – я определился с вашим следующим заданием.

Василий приуныл, и начальник некоторое время наслаждался сменами оттенков вины на его лице. Рыжов тяжело переживал свой провал в Теранови.

– Так вот, – продолжил тидусс, когда воспитательная пауза была закончена, – вы снова отправляетесь в Теранови. Будете работать при дипслужбе и докладывать мне о контактах с Песками. Работать, Рыжов, – добавил он сухо, видя, как капитан от радости чуть ли не с объятиями готов к нему рвануть, – а не поедать колобки и развлекаться с вдовушками.

– Я, может, жениться на Эльде хочу, – с некоторой даже обидой сообщил капитан. На слове «колобки» глаза его воодушевленно блеснули.

– Дело хорошее, – ледяным тоном поддержал командир, – новый опыт – это всегда прекрасно. Когда решите, «может» или женитесь, сообщите мне. Смелость требует поощрения.

Капитан Василий Рыжов

Рыжов недоуменно и подозрительно посмотрел на невозмутимое начальство, но интересоваться, что тот имел в виду, не решился – отрапортовал «так точно» и удалился. А тидусс, воспользовавшись паузой (и вспомнив о рыбках, глядя на голодное лицо подчиненного), покормил питомцев и снова включил запись.

Жена на удивление не ворчала по поводу его отлучек. Они с матушкой наперегонки шили будущему маленькому Тандаджи микроскопические детские вещи, хотя семья была в состоянии скупить несколько детских магазинов и не обеднела бы. Тидусс смотрел на пинетки и пестрые штанишки с сомнением – он уже успел забыть, какими крошечными рождаются дети.

Сейчас супруга взялась вышивать традиционный тидусский та-понти – огромный яркий платок с изображениями всех главных духов-покровителей, в который закутывают новорожденных сразу после появления на свет. Матушка, кажется, немного завидовала – касаться та-понти могли только материнские руки, – но Таби проявила неожиданную мудрость и привлекла свекровь к выбору ниток и узоров. Так что дома воцарилась благословенная тишина, и парадоксально, но начальнику разведуправления Рудлога даже немного не хватало привычного скандального фона.

– У тебя, полковник, видимо, выработалась привычка к боли, переросшая в потребность, – со смешком сказал Стрелковский, когда Тандаджи заглянул к нему поинтересоваться сроками поездки на Маль-Серену, выпить кофе – и неожиданно поделился семейными радостями. Хотя почему неожиданно? Игорь вывел его на разговор, спросив про здоровье супруги, про то, как отдыхалось и не выносит ли она детские отделы. Майло понял, что разоткровенничался, только на последней фразе. И с уважением глянул на коллегу. Мастерство не растеряешь.

Или ему самому хотелось поговорить?

– А как твоя поездка? – спросил тидусс, делая последний глоток обжигающего кофе. Поморщился – снаружи долбили машины, забивая сваи, и разговаривать приходилось на повышенных тонах, даже звукоизоляция кабинетов не помогала.

– Катались на лыжах, – коротко ответил Игорь. Майло выразительно молчал, глядя на него тяжелым следовательским взглядом, и Стрелковский усмехнулся и пояснил: – Дробжек устроила мне насыщенную физкультурную программу. Надо больше тренироваться: если бы она была в форме, мой авторитет, и так пошатнувшийся, упал бы ниже некуда.

– Посоревнуетесь в заплывах на открытой воде, – ехидно буркнул Тандаджи, понявший, что ему ничего больше не расскажут. – Когда поедешь?

– Сейчас посмотрю срочные дела, – Игорь кивнул в сторону папок, – и рассчитаю время. Может, завтра. Тебе бы тоже семью вывезти хоть на выходные, Майло.

– Некогда, Игорь, – проговорил тидусс и блеснул глазами. – Сам-то, когда на моем месте был, сколько выходных не на работе провел?

Стрелковский пожал плечами. Он не стал говорить, что дома ему делать было нечего. А здесь рядом всегда находилась королева. Спала, обедала с семьей, отдыхала в парке, принимала делегации. У нее тоже не было выходных. И пусть он сидел в своем кабинете, а она жила своей жизнью в противоположном крыле – Игорь всегда ощущал ее. Чувствовал, когда она здесь. И одергивал себя, чтобы не искать встреч.

– Что с твоими демонами? – поинтересовался он. – Продвинулся?

– История простая, – сказал Тандаджи уныло. – Ничего, что позволило бы сделать скачок в расследовании, мне задержанные не поведали. Отец старшего из темных, Эдуарда Рудакова, год назад оказался в затруднительной ситуации. Студент учился платно, и встал вопрос о том, что придется прекращать учебу. И внезапно в знакомых их семьи оказался Соболевский, который выручил деньгами и предложил оплачивать дальнейшее обучение. Объяснил свою заинтересованность тем, что видит в студенте потенциал и что после окончания учебы Рудаков сможет отработать долг у него в компании как наемный маг.

– И родители, конечно, проглотили нелепое объяснение, – сумрачно произнес Стрелковский. – И мысль, что можно найти мага прямо сейчас, не тратя денег на недоучку и не ожидая окончания университета, им в голову не пришла.

– Может, и пришла, – равнодушно сказал Тандаджи, – но сам знаешь, деньги – великий аргумент, особенно если другого выхода нет. Так что продали нашего студента с великой охотой.

– Поползновений к мальчишке со стороны Соболевского не было? – поинтересовался Игорь.

– Нет, – тидусс покачал головой, – никакого сексуального уклона, хотя мы отрабатывали эту версию. Я специально включил это в допрос, потому что, по словам участников заговора, женщин рядом с Соболевским они никогда не наблюдали. Хоть он и был постоянным объектом охоты со стороны желающих отхватить богатого мужа, но никому знаков внимания не оказывал и ни с кем не спал – прислуга утверждает, что на их памяти у него любовниц не было. По борделям тоже не ходил. Разве что Зеркалами и тайно.

– Нет, – медленно сказал Стрелковский. – Это какая-то особенность у темных, Майло. Смитсен тоже не имел связей – ты сам мне отчеты строчил, помнишь?

– Да толку с этого знания, – с толикой неудовольствия отметил Тандаджи. – Если по отсутствию женщин определять одержимых, то ты будешь главным подозреваемым, друг мой.

Игорь Иванович раздраженно прищурился, но тут в двери кабинета постучали, и в кабинет заглянул один из следователей.

– Господин полковник, – оба «господина полковника» посмотрели на него, и подчиненный запнулся, – господин Тандаджи, простите, но готов отчет по контрабанде. Вы на совещании приказали сообщить, как только закончим.

– Дела бы вы так заканчивали, как бумажки пишете, – уничижающим голосом произнес начальник разведуправления, и следователь сделал очень покаянное лицо. – Через пятнадцать минут в мой кабинет, Стецкин.

– Так точно, – обрадовался отсрочке экзекуции подчиненный и исчез. Тандаджи наморщил лоб.

– Мы говорили о моих женщинах, – угрожающе напомнил Стрелковский.

– Об их отсутствии, – небрежно уточнил педантичный тидусс и мудро вернулся к основной теме: – Со временем у Рудакова начались кошмары, в снах стал появляться Соболевский и проводить качественную промывку мозгов. Дальше – сектантская классика: давил на чрезмерное самомнение, утверждая, что тот – великолепный маг, но может еще больше, только надо научиться брать энергию у других. Успокаивал совесть, разъясняя, что если присасываться аккуратно, то людям не повредишь, а свою силу увеличишь. Так что к тому времени, как студенту сообщили, что он темный, и стали учить скрывать свою сущность, тот уже был готов воспринять это спокойно.

– А в семье никто не знал, что ли? – удивился Игорь.

Тандаджи покачал головой.

– Нет. Как и у второй темной, где-то далеко был предок из Блакории, но так далеко, что при посещении храма их не определили, отмечаться не порекомендовали. Жрецы Триединого как-то ощущают активную ауру у темных, которым нужно сопровождение духовника, чтобы сдерживать свою сущность, их и легализуют.

– Про легальных я тоже в свое время интересовался, – поделился хозяин кабинета. – Получается, что те потомки Черного, которые ходят в храм, куда безопаснее для окружающих, чем такие вот темные лошадки со спящими генами, пропущенные жрецами. Никогда не знаешь, в какой момент проснутся. Или, может, уже проснулись, но маскируются?

– Ну, наш клиент не проснулся, – с брезгливостью произнес Тандаджи, – его разбудили. Питался мальчик по-мелкому, пока не увидел ректора Свидерского, сильно сдавшего. И, как самоуверенный идиот, решил порадовать учителя – посчитал, что раз ректор так ослаб, что не может поддерживать метаболизм и стареет на глазах, то пробить его защиту и высосать побольше сами боги велели. А там уже и до великого мага недалеко. Девчонка, Яковлева, попала под его воздействие случайно. Он испугался, пошел виниться к Соболевскому, тот, конечно, настучал по голове за самодеятельность, велел привести к нему Яковлеву пообщаться. И идею с ректором одобрил, только строго приказал не торопиться, брать по чуть-чуть, чтобы не попасться. А лучше подождать до зимы, подпитываясь пока от соседей по общежитию.

– Почему до зимы? – перебил его Игорь.

– Хотел бы я знать, – буркнул Тандаджи. – Наш демон вообще вел себя как добрый дядюшка: объяснял, что ничего страшного в природе темных нет, надо просто уметь управляться со своей силой. Строго приказывал не увлекаться и поначалу брать по чуть-чуть, потому что можно не справиться с темной сущностью и начать безудержно выпивать окружающих, а там и до обнаружения и нейтрализации недалеко. Менталистике учил.

– Просто святой, – с сарказмом заметил Игорь.

– Ну, для Рудакова он вообще светоч, – согласился Тандаджи, – а вот вторая студентка нежеланного учителя не так радужно оценивает. Хоть плохого про Соболевского сказать ничего не может, но сама себя боится.

– Значит, Рудакова на базе просто сорвало?

– От алкоголя и переживаний, – кивнул Тандаджи. – Хотя Яковлева отмечает, что у него заметные изменения в личности и до этого происходили. И что, вопреки наставлениям старшего, Рудаков пытался от ректора взять по максимуму. На базе же сначала выпил тех, кто был на других этажах, – тидусс поморщился, вновь переживая неудачу почти пяти десятков охранников, – потом принялся за однокурсников. Принцесса Алина тут ни при чем, никто не охотился специально на нее. Самое неприятное, что не будь на убежавших студентах тренировочных сигналок от Тротта и не присутствуй там принцесса, то мы, возможно, о происшествии узнали бы слишком поздно – или вообще не узнали, если бы пострадавшим стерли память, как планировали. И получили бы мы двоих напитавшихся и неадекватных темных. А это было бы неприятно.

– Это была бы катастрофа, – поправил его Игорь тяжело. – Я видел, что может сделать сошедший с ума темный с целым городом, Майло. И даже что может сделать вполне остающийся в своем уме. Так что нам повезло, да. И все-таки зачем ему студенты? Не верю я в альтруизм человека, который планировал переворот.

– Я тоже не склонен подозревать его в любви к ближнему, – проговорил Тандаджи. – Тем более он, по словам семикурсника, упоминал, что обязательно будет время, когда к темным в Рудлоге прекратят относиться с предубеждением. И потребности в подпитке не будет, и прятаться перестанет быть необходимым. Только для этого нужна сила, много силы. И еще мне интересно: как он вышел на Рудакова, если того даже духовники не видели? Думаю я проверить легальные семьи потомков Черного. Есть у меня мысль, что Соболевский не только семью задержанного на крючок взял. Возможно, у него были сообщники, и кто-то из темных, которых мы опросим, сможет их описать.

– Ну, положительный момент тут тоже есть, – сказал Игорь после недолгого размышления. – Можно утверждать, что других демонов в университете сейчас нет – иначе они все проявились бы в присутствии Рудакова. А по поводу целей – кто же делится ими с молодняком? Этого и следовало ожидать. С заграничными контактами Соболевского надо работать, Майло. Установить слежку, только осторожно.

Тидусс позволил себе едва заметно приподнять уголки губ, и Стрелковский усмехнулся, махнул рукой в знак извинения.

– Давно работаем, Игорь, – сухо пояснил Майло. – Но пока спокойно все. Так что очень рассчитываю на твою поездку к морской царице и к императору. А потом примешь и это направление.

После ухода коллеги полковник Стрелковский открыл папку с делами, но душа опять растревожилась воспоминаниями о прошлой жизни, и он, прежде чем начать работать, потянулся к телефону. Нужно было заказать цветы, чтобы сходить перед отъездом на могилу своей королевы.

Несколько дней назад, Йеллоувинь

Четери

Великолепный белый дракон медленно, не скрываясь от останавливающихся, показывающих в небо пальцами и фотографирующих людей, скользил над каналами и пагодами «императрицы садов», «рисовой красавицы» – Пьентана, столицы Йеллоувиня. Почти лениво вставал на крыло, огибая торчащие небоскребы, и казалось, что он красуется и нарочно дает себя разглядеть. Однако Чет за свою жизнь достаточно вкусил преклонения, чтобы не испытывать в нем потребности. А вот понятие красоты было ему близко и знакомо – он знал, что и оружие, и рисунок боя тем совершеннее, чем больше в нем соразмерности и гармонии. Пьентан же был самой гармонией, и его хотелось рассматривать бесконечно. Сверху столица напоминала полностью раскрытый круглый веер – расчерченная жилами каналов, переплетенная кружевом магистралей, она была изящна и геометрически выверена. Даже небоскребы не портили общий вид, поднимаясь в виде огромного сада камней над коричневыми и зелеными многоярусными крышами обычных домов. И казалось, что там, внизу, – лоскутное поле, просто трава, и камни-небоскребы совершенно обычной величины, а вот он, Четери, вдруг уменьшился до размеров бабочки, прилетевшей полюбоваться на рукотворную красоту. А еще здесь, даже на высоте, пахло не выхлопами от машин и фабрик, а цветущими садами. И покоем.

Императорский дворец дома Ши располагался в отдалении от столичной суеты. Отгороженный от любящих подданных не только стеной и садом, но и тремя нитками каналов, через которые резными петельками были переброшены тонкие крытые мостики, он раскидывал свои крылья среди нежного цветения и зелени, поднимался ввысь широкими пагодами с изогнутыми крышами, резными павильонами, плавучими беседками на зеркальной поверхности прудов и знаменитыми ступенчатыми садами – узкими террасами позади дворцового комплекса, что вздымались выше строений и цвели в разное время, оттеняя великолепие владений Ши. Человек, глядящий на дворец со стороны Пьентана, видел резиденцию императора словно на фоне гигантского цветочного полотна, ступенями уходящего к небу и подернутого легкой дымкой.

Четери сделал несколько кругов над садом, стараясь не закрывать своей тенью дворец императора – Ши всегда были несколько обидчивы, – и медленно спустился прямо в круглый пруд, украшенный плоскими зелеными листами кувшинок и цветами лотосов. Он бы, конечно, предпочел не мокнуть, но что сделаешь, если тут, куда ни приземлишься, есть опасность потоптать какие-нибудь любимые императорские кусты. Или любимые цветы десятой внучки императора.

Когда Мастер подплыл к берегу, его уже ждали. Не выказывая ни малейшего удивления, проворные служанки дружно поклонились, окатили его тело прохладной травяной водой, вытерли тонкими полотенцами, набросили на плечи длинный белый шелковый халат с запа́хом, опоясали широким желтым поясом. Чет хмыкнул: белый – цвет драконов, желтый – цвет императорской семьи, знак особого расположения властителя Ши. Похоже, его прилет не стал неожиданностью. Впрочем, потомкам Желтого всегда было доступно видеть и знать больше, чем остальным. А может, прекрасная Иппоталия поделилась с коллегой информацией.

Дракона обихаживали, а несколько в отдалении, чтобы не смущать гостя, стоял важный царедворец, сложив руки в рукава халата. Он подождал, пока Чет напьется поднесенной ему воды, и подошел, кланяясь.

– Господин, – произнес он торжественно и тонко, – вчера вечером светлый император сказал, чтобы мы были готовы к вашему появлению. Мы готовы – позвольте проводить вас в малый дворец, который выделен специально для вашего отдыха. Там ждут полсотни прекрасных дев, великолепнейших цветов востока, обученных искусству танца сакио-ра, игре на флейте, умеющих услаждать слух беседой и радовать любовью. Вокруг дворца выстроена почетная охрана…

– Вы считаете, я не могу защитить себя? – весело поинтересовался Четери.

Царедворец немного побледнел.

– Господин, это ни в коем случае не намек на отсутствие у вас силы и отваги. Воины мечтают увидеть вас, и светлый император приказал поставить в охрану самых лучших, самых отличившихся, в качестве награды им. И для того, чтобы вы могли поточить ваши клинки, если угодно будет позабавиться, – добавил он почтительно.

Точно, Иппоталия нашептала императору. Откуда ему еще знать, что Чет не прочь «позабавиться»?

– Как зовут тебя? – спросил дракон, шагая вперед – царедворец показал направление тонкой рукой и засеменил рядом, держась чуть позади.

– Если господину угодно оказать честь и называть меня по имени…

– Угодно, – подтвердил Мастер клинков, забавляясь.

– Мое имя Винь Ло, господин. Вам приготовлен обед из семнадцати блюд…

– Вот что, Винь Ло, – проговорил воин-дракон, – давай так. На себя я беру обед, а тебе достанутся девы.

Собеседник споткнулся и рухнул на землю, вытянув перед собой руки.

– Не губите, господин, – попросил он с ужасом, – я женатый человек, мне не отмыться от позора будет…

– Встань, – уже с некоторым раздражением сказал Четери. Он не любил людей без чувства юмора. – Раз ты отказываешься, придется привлечь охрану.

– Я приму смерть с честью, – одухотворенно заявил Винь Ло, подняв к небу узкие глаза.

– К девам, дурень, – грубо оборвал размечтавшегося о досрочной отставке царедворца дракон. – Понимаешь, не до дев мне сейчас. Хотя помнится мне, помнится… да. Очень они у вас искусны. Эх… да и флейту я не люблю. А так и я сыт буду, и ваши восточные цветы не останутся необласканными.

Различия в менталитете Запада и Востока ощущались и сейчас. На Западе чем скорее тебя примет монарх, тем выше его расположение. Здесь же высочайшей благосклонностью считалось, если гостю дают время насладиться радушием и щедростью хозяев. Так что раньше, чем через три дня, ждать приема у императора не приходилось.

Четери развлекался как мог. А набор развлечений у древнего воина был довольно однообразен: сразу после обеда он вышел к «почетной охране» и предложил не печься на солнце, выстаивая вокруг малого дворца, а пройти в тенек, на деревянную плавучую террасу, и там заняться благородной борьбой. Кто упал в воду – тот и проиграл.

Охранники были на удивление не мелкотравчатые, как большинство жителей Йеллоувиня, а довольно крепкие. Пока Четери купал «лучших из лучших» в пруду, по ходу раздавая советы и объясняя ошибки, вокруг водоема фланировали оставленные девы, прикрываясь шелковыми зонтиками и томно заглядываясь на оставшихся в одном белье борцов. Затем командир отряда почтительно предложил Чету бой на бамбуковых палках – некоторые из воинов оказались очень неплохи для людей, – а после вся компания соревновалась на скорость – кто быстрее переплывет пруд пятьдесят раз туда-сюда, и даже плеск воды от усердно работающих руками двух десятков здоровенных мужиков не мог заглушить вздохи черноволосых красавиц.

К вечеру дракон посмотрел на вымотанных им бойцов и как-то совершенно ясно понял, что девам ласки сегодня не перепадет. Будут воины спать как убитые.

– Завтра, – сказал он строго, – начнем биться настоящим оружием. А сейчас отдыхать.

– Может, вам в баню, господин? – предложил командир. Воины оживились. – В Малом дворце большая баня отуро и самые лучшие массажистки!

– Мало я вас гонял, – сказал Чет сурово, – раз вы еще о массажистках думать можете.

– Что вы! – ужаснулся йеллоувинец. – Мы бы не посмели мечтать разделить с вами отдых, мастер!

Думать не думали, но глаза бойцы опускали разочарованно.

– Ладно, – великодушно решил Четери. – Винь Ло!

Царедворец, весь день просидевший в своем халате на берегу, скованно направился к нему.

– Организуешь нам с ребятами баню?

– Они же простые солдаты, – прикрываясь рукавом халата, зашептал почтенный Ло, – по чину ли им такая честь?

– Эх ты, – беззлобно усмехнулся Четери и потрепал его по плечу. – Не знаешь, что простые солдаты ровно так же потеют и умирают, как и великие полководцы.

Баня отуро Малого дворца располагалась в отдельном огромном павильоне с тремя прозрачными стенками, многоярусной изогнутой крышей и видом на цветущие сады. Четвертую стену заменял падающий с крыши поток воды – чтобы никто не вошел в священное место, не раздевшись и не обмывшись – а над ним стелился по темной черепице длинный золотой тигр. Уже дымились деревянные ящики с разогретыми опилками, пропитанными ароматной водой и солью, и исходили парко́м высокие бочки, в которые красавицы-служанки носили раскаленные камни, и тонко играла музыка ветра в длинных бамбуковых трубочках, мелодично постукивающих друг о друга, и выставлены были напитки – сакэ и рисовое пиво, – и скамьи для массажа были готовы, как и обнаженные до пояса, крепкие массажистки, неуловимо похожие на стрелков Иппоталии.

«В Тафии такую же сделаю», – решил Четери, погрузившись в опилки по плечи и чувствуя, как струится по телу пот и легко становится организму. Солдаты, пришедшие в отуро, вели себя как в храме – не шутили друг над другом, разговаривали тихо, охали от горячей воды вполголоса, сакэ пили аккуратно и даже пока не очень усердно тискали служанок. Культурные.

«Свете точно понравится», – думал Мастер, сидя в бочке – служанка активно терла его жесткой щеткой, проминала плечи и спину руками, и ее ладные грудки мелькали перед глазами, не оставляя его равнодушным. Она шагнула было в воду, чтобы вымыть живот и ноги высокого гостя, но Чет качнул головой, и служанка огорченно поклонилась, ушла. Красивая, конечно, но мало ли у него было таких.

«И массажистку сманю», – удовлетворенно заключил дракон, отдаваясь уверенным и крепким рукам, совершенно не щадившим его и словно перебравшим тело по косточке. Перевернулся на спину – женщина мяла ему ноги, чуть ли не вокруг оси их заворачивая, а он покряхтывал и чувствовал себя совершенно счастливым. По сравнению с тонкими «цветами востока» она была слишком широка и проста – ее фигура скорее подходила крестьянке с юга Рудлога с его дородными и высокими женщинами, чем дочери Йеллоувиня. Настоящая богатырша.

Массажистка заметила его внимательный взгляд, покраснела и опустила глаза.

– Вам нравятся крупные женщины? – спросил Чета бесстыдный и наблюдательный Винь Ло, присутствующий тут же. – Нам отправить ее к вам на ночь?

– Что же ты озабоченный такой, – благодушно пожурил его Четери и увидел, как напрягшаяся массажистка едва заметно выдохнула. – Мысли только об одном. Ты вот что, иди, Винь Ло, жена уже заждалась, наверное.

Над Пьентаном давно уже царила ночь, и тонкий месяц уже с час как начал шествие по небосводу.

– Я не могу оставить вас, господин, – высокомерно сказал царедворец, с унынием оглядывая разохотившихся после сакэ и массажа солдат. Впрочем, откровенный блуд еще не начался, а служанки даже попискивали как-то благозвучно, не нарушая общую гармонию места. – Моя задача – быть с вами до того, как вы опустите голову на подушку. И встречать, когда проснетесь.

– Это что же, ты три дня за мной следить будешь? – сумрачно поинтересовался дракон, но тут же расплылся в блаженной улыбке – массажистка стала постукивать по пяткам тонкими тяжелыми палочками, разгоняя кровь. Винь Ло вздохнул.

– Это честь для меня, господин.

– Да, да, – пробормотал Четери, теряя интерес. – А скажи-ка мне, милая дева, – обратился он к служанке, – ты замужем?

– Кто ж меня возьмет, – после некоторой паузы проворчала женщина и покосилась на соседние лавки – там вовсю происходило налаживание контактов между бойцами и прислугой. – Я же вчетверо шире любой из них.

Гомон в бане стал сильнее – действовали и пар, и рисовая водка, – и Чет уловил что-то краем глаза, повернул голову, нахмурился: один из солдат тянул к себе девушку, та вроде и не сопротивлялась, но лицо ее было обреченным.

– Эй, – рявкнул он бойцам, – без принуждения! Согласие спрашивать, не хотят – не заставлять! Узнаю – горло перережу!

– Да, мастер, – слаженно ответили «лучшие из лучших», и в отуро снова стало благолепно и тихо – только паро́к подрагивал, вытекая в сады. Несколько девушек покосились на дракона с благодарностью и выскользнули из павильона.

– Глупые они, – дракон вновь обратился к собеседнице, которая уже катала по его животу «скалку» с деревянными острыми ребрами. – Полетишь со мной в Пески? Там и замуж выдадим тебя, и без работы не останешься.

– Сам, что ли, хочешь? – насмешливо буркнула богатырша, особо изощренно вдавливая «скалку» в каменный пресс дракона. Он застонал – не от боли, от удовольствия.

– Я бы с радостью, – сказал Чет, когда снова обрел способность говорить, – но я буду перед тобой робеть. Поругаемся – ты ж меня в петлю скрутишь. Да и есть у меня невеста. А такое сокровище, как ты, у нас без мужчины точно не останется.

Женщина раскраснелась и замолчала. Долго молчала.

– Если на трезвую голову вспомнишь, – проговорила она в конце, когда уже растирала его солью с маслом, – то полечу. Меня зовут Люй Кан, добрый господин. И обрати внимание на спину, перетруженная она у тебя. Чуть наклонишься не так – потянешь жилы.

– Ну я же говорю, сокровище, – удовлетворенно произнес дракон. – Вспомню, госпожа Кан. Не так уж много я и выпил.

Следующие два дня Чет муштровал охрану и даже выделил одного из солдат – был в нем потенциал, определенно талант. И глаза в бою горели вдохновением, и двигался он легче остальных, и ритм чувствовал, хоть и был потоньше соратников, поизящнее. А на четвертый день с утра Четери пригласили на встречу с императором.

Дракон вытерпел очередное обмывание и одевание, но на девушку, собиравшуюся намазать его волосы ароматическим маслом, поглядел сумрачно. Служанка оказалась понятливой. И косу он заплел сам, хотя нет ничего приятнее, чем когда тебя расчесывают ласковые женские руки.

Просто это должны быть Светины руки. Мыть и мять тело – да кто угодно, но волосы… Она как-то так расслабленно перебирала их пальцами после его буйной любви, гладила своего дракона по голове и что-то шептала глупое и нежное, что он чувствовал себя неприлично счастливым и тихим и насмешничать не хотелось.

Удивительно, но давешнее обилие обнаженного женского тела не взволновало его так, как воспоминание об этих сонных, тягучих моментах, в которые не он был главным, и этой тишине, когда душа размягчается, растекается и не кажется это слабостью.

Мастер клинков Четери

«Скоро», – пообещал Четери то ли себе, то ли оставленной в водах Белого моря девушке. И пошел в Большой дворец, сопровождаемый почетной охраной в парадной форме и особо величественным Винь Ло, который задирал нос до неба и высокомерно щурил глаза.

Встречали Чета довольно скромно, по йеллоувиньским меркам, конечно: всего-то на ступенях высокой лестницы, по которой он поднимался, по обеим сторонам выстроились солдаты, держащие на длинных, упирающихся в камень древках трепещущие на ветру тонкие флаги – белые, синие и желтые, да барабанщики за их спинами гулко, размашисто били в такт его шагам, и огромная дверь, когда он подошел к ней, вдруг рассыпалась тысячами лепестков, устремившихся цветным водопадом вниз по лестнице, – Чет даже не дрогнул, хоть и было это неожиданно. Только посочувствовал придворным затейникам – это ж им для каждого высокого гостя нужно что-то особое изобретать.

За иллюзорной дверью оказалась дверь настоящая, такая же высокая, в пять его ростов, охраняемая с двух сторон каменными тиграми. И как только она скрипнула, начав открываться, замолкли барабаны и даже ветер, кажется, стих. И Чет, подождав, пока распахнется она полностью, шагнул в Зал Светлейшего Равновесия, созданный специально для встреч высоких гостей.

Правители дома Ши любили пышность в церемониях, но в обстановке стремились к минимализму. Никакой тяжеловесности каменных сводов, никакой лепки и позолоты. Все выдержано в природных цветах – коричневом, белом, черном. Все симметрично: шестиугольный зал с множеством узких окон и колоннами, поддерживающими крышу, аккуратные деревца в кадках у окон, ниши в стенах с плоскими свечами, неизменные трубки музыки ветра по всему помещению, словно бахрома. Пол, расчерченный канавками на четырехугольники, как большая шахматная доска, – там по затейливым руслам бежала вода. Ширмы, поставленные у стен. Все шесть Стихий здесь в изначальном равновесии. И трон, на котором спокойно ждал гостя император.

Для кого-то зал был необычен и красив, но Четери сразу решил, что здесь здорово все решено для обороны. Музыка ветра предупреждает перестуком, если кто-то проходит мимо, деревья у окон защищают от стрел, да и канавки с водой, через которые надо ступать осторожно, чтобы не сломать ноги, явно замедлили бы продвижение убийц.

Охрана пошла за драконом, и Чет усмехнулся: его ли они должны были охранять?

– Здравствуй, светлый император великой страны, – произнес он, остановившись от трона в положенных тридцати шагах. – Спасибо, что принял меня.

Дракон поклонился – без раболепия, но с уважением. Хань Ши разглядывал его с тонкой улыбкой, руки его лежали на коленях. И Чет ощущал, что не только император смотрит на него – со всех сторон целились невидимые стрелки, да и под ногами определенно была пустота.

– Я не причиню тебе вреда, клянусь, – сказал Четери ровно, – вели уйти своим людям. Я пришел не обсуждать с тобой государственные вопросы, у меня дело простое. Я бы не осмелился просить тебя и тревожить твой покой, если бы мог справиться иначе.

Внутри головы словно перышками погладили – и тут же отпрянули. Император благосклонно улыбнулся, скосил глаза куда-то вправо – и за стенами затопали, уходя, стрелки.

– Вижу, слава твоя в наших летописях не преувеличена, Четери Нойрентин, – мелодично заговорил властитель Йеллоувиня. – Как узнал? Неужели правдиво написанное предками и ты способен видеть сквозь стены?

– Много людей всегда звучат иначе, чем один, великий император, – охотно объяснил Чет. Его голос гулко поднимался к сводам Зала Равновесия. – Их сердца бьются, легкие работают, по венам бежит кровь, они дышат, под их ногами скрипят полы или хрустит земля, даже если они очень легки и осторожны. Это слышно. Слух тренируется так же, как мышцы, а если всю жизнь держишь в руках оружие, то прекрасно ощущаешь, направлено оно на тебя или нет.

– Хорошо, – с любопытством кивнул император, складывая руки под подбородком – локтями он опирался о рукоятки кресла. – Все ли по нраву тебе пришлось, воин, в моих владениях?

– Твое гостеприимство не знает границ, – терпеливо ответил Четери. – Для меня огромная честь быть принятым так и одаренным твоим вниманием.

Это был тот дипломатический максимум, на который Мастер клинков был способен. Да и стоять без движения он не любил.

– Хорошо, – задумчиво повторил император. – Я выполню твою просьбу, какой бы она ни была, воин, но и тебе придется выполнить несколько моих.

– Слушаю, – Чет снова ощутил, как в голове будто пером гладят, и едва заметно нахмурился. Хань Ши усмехнулся.

– Первое – отнесешь к нынешнему Владыке Песков, Нории Валлерудиану, моих доверенных людей, чтобы они отдали собрату моему почести и договорились о контактах между нашими странами.

Четери кивнул.

– Сделаю, светлый император.

– Второе. Возьмешь в жены мою внучку, принцессу Тинг Ши, дракон. Она будет хорошей и покорной женой, а сестру ее я предложу твоему повелителю, Валлерудиану. Так породнимся.

– Не гневайся, светлый император, – ровно ответил Четери, – но у меня уже есть невеста.

– Так и что? – удивился Ши. – Возьмешь ее второй женой или наложницей. Я тебе дарю драгоценность дома Ши, воин, от чьей красоты даже мое сердце смягчается.

– Нет, – коротко отрезал Чет и замолчал, исподлобья разглядывая хозяина дворца. Не пришлось бы обратно пробиваться с боем за оскорбление императора. Тот недовольно качнул головой – и слаженно, в такт напряглась позади охрана.

– Ну а третье, – проговорил император певуче, словно не было сейчас отказа, – примешь моего внука в ученики. Для члена семьи Ши будет честью обучаться у тебя, воин.

– Прости меня, светлый император, – прямо сказал Четери, – да, видимо, самому мне придется решать свою проблему. Я не беру учеников по знатности крови и рекомендациям – только по таланту. Если у человека плохой слух, его не научишь хорошо петь, если он не чувствует мелодию боя, его не обучишь битве, а тратить свое время просто из-за данного тебе слова я не могу. Ученики – это слава учителя и его ответственность, плохой ученик – плохой учитель. Много лет подчинения и смирения – это ли нужно потомку великого Дома? Да и трудно у меня в обучении, великий император, я учу жестко, слабости не терплю, изнеженность презираю. Поэтому выбираю всегда сам.

Император слушал его все с той же раздражающей улыбкой.

– Достойный принцип, – сказал он мягко, – что же, выбирай.

И кивнул Чету за спину, туда, где стояли два десятка «лучших из лучших». Дракон оглянулся, снова осмотрел своих охранников – солдаты глядели с надеждой. Но на одной надежде мастером не станешь.

– Вот он, – кивнул дракон на изящного воина, который порадовал его чутьем и ритмикой, хоть до настоящего бойца ему было еще далеко, как младенцу до мужчины. Солдаты подозрительно заулыбались, а сам император вдруг засмеялся тихо:

– Выйди, Вей Ши. Поклонись учителю.

Чет поцокал языком и снова оглядел новоявленного ученика. У него еще и города-то своего нет, а он уже стремительно обрастает учениками, женами и домочадцами. Повернулся к старому хитрецу.

– Твой внук?

– Мой, – согласился император, щурясь, как сытый филин. – Ему как раз нужно научиться смирению. Настоящее величие без него – ничто.

– И не жалко же отдавать, – пробурчал Четери, чувствуя, что его обвели вокруг пальца. И ведь специально же задал вопрос про жену, зная, что откажется и на следующую просьбу ответит согласием.

– Не жалко, – сказал Хань Ши, с любовью глядя на внука. Чет оглянулся – молодой человек стоял с каменным лицом, и сейчас стали заметны и схожесть с императором, и горделивость, и тонкие запястья, совсем не как у простолюдинов. – Не жалко, – повторил старик. – Мой сын будет править еще много лет до того, как Вей взойдет на трон. К тому времени ты вколотишь в него и смирение, и мудрость. А еще наша семья обретет умение боя, которое будет передаваться от отца к сыну, а это драгоценнее всех подарков.

– Жену не возьму, – быстро сказал Чет, опасаясь, что оглянуться не успеет, а ему так же хитро еще и женщину впарят.

– Зря, – совершенно спокойно ответил император. – Ученики делают славу учителю, а жена – мужу. Тинг Ши, пройди в сад.

Из-за тонкой ширмы вышла, нет, выплыла тонкая, как ивушка, девушка в шелковом халате, с аккуратной прической, сливочной кожей и прямой спиной, и, не глядя на дракона, прошла мимо него к одной из дверей. Только мелькнули тонкие руки, и лукавые глаза, и изящные ступни в легких сандалиях, и изгиб совершенной шеи и плеч, и двигалась она как танцевала, идеально, гармонично. Мужчины затаили дыхание – настолько тихо стало, что слышна была мягкая поступь внучки императора.

– Ну, – сказал Чет жизнерадостно, когда обрел способность говорить, – такая красавица без мужа точно не останется. Ты не сердись на меня, светлый император, но куда мне эдакую статуэточку? – и он показал свои крепкие, крупные руки. – Я ж до нее дотронуться буду бояться. Это только издали любоваться, а мне женщина под боком нужна, да такая, что не рассыплется ночью. А вот массажистку, Люй Кан, я у тебя заберу, если позволишь.

– Позволю, – ответил император легко. – Что за просьба у тебя, дракон?

– Твои шаманы, – сказал Чет, – славятся тем, что могут и мертвых с того света вернуть.

– Мертвых – нет, – ровно ответил Хань Ши, – только тех, чей срок не пришел еще уходить, и тело не износилось и пригодно для дальнейшей жизни, и дух не ушел далеко.

– Моя женщина спит, а душа ее плавает в Песках, в озере, – кратко объяснил Чет. – Мне надо, чтобы она проснулась. И поскорее.

– Любопытно, – задумчиво проговорил император, и Чет понял, что об этом царица, видимо, не рассказала. – Придется тебе еще подождать, дракон, до завтрашнего утра. Винь Ло проследит, чтобы завтра на рассвете шаманы ждали тебя у входа во дворец. И там же будет ждать маг-телепортист, он доставит вас в Рудлог.

– Благодарю, светлейший, – искренне поблагодарил Четери и поклонился – куда ниже и почтительнее, чем в первый раз.

– Ты доставил мне удовольствие, – мелодично ответил император. – Нечасто встретишь такой честный и упорядоченный принципами рассудок. Зло никогда не сможет соблазнить тебя, ты не скрываешь подлости и четко знаешь, где правда. Я буду рад, если ты научишь этому моего внука. Современная молодежь, – он вдруг вздохнул и стал похож на совершенно обычного дедушку, откуда бы этот дедушка ни был – из Песков, Рудлога или Тидусса, – живет в эпоху искушений, а древность рода и богатство слишком балуют их. Они не понимают, что имя и богатство – это прежде всего ответственность, и народ мы должны защищать, а не использовать. Три года назад, – продолжил император, – Вей Ши совершил недостойный поступок. У него были лучшие учителя, но они не научили его доброте и ответственности. Поэтому он был отправлен в армию простым солдатом. И службой своей добился возвращения ко дворцу.

Чет снова оглянулся, не зная, как относиться к неожиданной откровенности, – молодой воин стоял позади, и на скулах его цвели красные пятна, остальные же солдаты слушали спокойно, словно знали эту историю.

– Но гордыни в нем еще очень много, – спокойно закончил Хань Ши. – Поэтому теперь ты его господин. На все время обучения. Слышал, Вей Ши? Воин Четери Нойрентин тебе теперь отец, господин и учитель. И если он будет недоволен тобой – не возвращайся. Ну? Говори!

– Он будет доволен, светлый император, – упрямо ответил молодой солдат. Император усмехнулся и посмотрел на Чета, Чет – на него. И в этот момент мужчины друг друга поняли.

– Только мне пока некуда его привести, – предупредил дракон. – Я приду за ним, когда решу свои проблемы.

– Да, – утомленно согласился старик. – Отдыхай, воин. Завтра с утра, надеюсь, все решится.

 

Глава 5

Понедельник, 28 ноября, Иоаннесбург

Четери

Незадолго до полудня в Королевском лазарете Иоаннесбурга опять произошло вопиющее нарушение распорядка – впрочем, персонал уже настолько привык к разным эксцессам, что явление четырех одетых в пестрые лохмотья и вооруженных бубнами йеллоувиньцев, возглавляемых знакомым уже драконом, вызвало негодование только у дежурной сестры, попытавшейся заставить гостей надеть бахилы и халаты.

– Я надену, – мирно сказал Четери, – а им нельзя, это у них такая рабочая одежда. И в палату к Светлане пока пусть не заходит никто.

Шаманы вообще на женщину внимания не обратили. Впрочем, скорее всего, они ее не понимали.

– Василий Георгиевич, – вскричала медсестра, обращаясь к мужчине, который тихо пытался проскочить по коридору, – да что же это такое? В палату к больной!

– Они помогут ей проснуться, женщина, – терпеливо объяснил Чет. Видимо, обитание во дворцах Желтого Ученого и его зарядило терпеливостью.

Лечащий врач Светланы остановился, посмотрел на живописную компанию и потер дужку очков.

– Пусть идут, Лариса, – разрешил он. – Если ни медицина, ни витализм не могут ей помочь, то почему бы не попробовать шаманов?

Медсестра сердито вздохнула и поглядела вслед невозмутимо шествующим в сторону палаты мужчинам. Через некоторое время красноволосый вернулся и потребовал отсоединить пациентку от трубок. Объяснить этому дикарю, что катетеры и капельницы необходимы, не получилось, поэтому снова пришлось звать врача и решать вопрос. Наконец за победившим драконом хлопнула дверь. Сестра прислушалась – некоторое время раздавались тихие тонкие голоса, затем вибрирующе запели бубны, выбивая ускоряющийся ритм, и ее вдруг повело, затошнило. Женщина схватилась за голову, закрыла уши, чтобы не слышать. Из-под двери потянуло сладковатым дымком, и голоса стали громче.

Четери, чтобы никому не мешать, сел на пол, в угол, только смотрел и слушал. Ключ в его волосах становился все холоднее и тяжелее, покалывал плечо, и дракон взял его в руку. Перед глазами его под пение колдунов и ритмичные удары, под их подскоки и раскачивания вдруг заплясали всеми оттенками Стихии, то сжимаясь, то распускаясь причудливыми цветами, заворачиваясь в спирали, уплотняясь над Светланой и окутывая ее пестрым мельтешащим куполом. Девушка вздрогнула – дракон едва сдержался, чтобы не кинуться к ней и не прервать ритуал, – и поднялась в воздух. Руки ее свисали вниз, касались койки, голова запрокинулась, и рот приоткрылся.

Вибрация стала невыносимой, пение – оглушающим, как и буйство стихийной пляски, и зажженные травы пахли так резко, что глаза заболели, заслезились, тело отказывалось слушаться, будто Четери сам впал в транс, – но он все-таки увидел, как сияние над его женщиной закручивается в мощную воронку, как уходит эта воронка высоко – куда выше, чем потолок, – и как звенит этот стихийный водоворот, расширяется – и в нем, развернувшемся чуть ли не на всю палату, в рот Светланы втягивается голубоватый дымок.

Шаманы хором выкрикнули что-то на птичьем языке и повалились на пол. И тут же тяжело упала обратно на койку его женщина, а воронка истаяла, и зрение снова вернулось в норму.

В палате, провонявшей дымом и по́том, царила тишина. И в тишине этой очень отчетливо прозвучал кашель Светы. Чет шагнул к ней, склонился над койкой и обнял крепко, так крепко, что она застонала и засмеялась одновременно.

– Четери, – проговорила она, когда дракон наконец-то разжал руки. Неверяще прозвучал ее голос, слабо, и Мастер почувствовал укол вины. Но Светлана робко улыбнулась, коснулась его волос, погладила – Чет прикрыл глаза, – дотронулась до свисающего ключа. – Ключ… Я просто должна была отдать тебе его.

– Ты мой Ключ, Света, – сказал он с грубоватой нежностью. – Ты.

Она полежала еще немного, осторожно гладя его по лицу, по плечам – дракон тянулся за лаской, как маленький, даже глаза прикрывал, и ей это было удивительно и радостно. Руки ее слушались неохотно, словно тело привыкало заново двигаться, и голова кружилась. И последний сон казался ей очень долгим и совсем уж невероятным – даже если учесть, что перед этим она долго во снах скиталась по городу, который и не видела-то вживую никогда. Ее беспокоило и еще кое-что (помимо того, как она выглядит и что нужно почистить зубы), и Света набралась-таки смелости признаться.

– Я беременна, Чет.

– Хорошо, – отозвался он весело. По-хозяйски провел рукой по ее груди, животу, залез широкой ладонью под больничную рубашку. Закрыл глаза и прислушался.

– От тебя, – зачем-то уточнила она с настороженностью.

– А от кого еще? – искренне удивился дракон с такой непрошибаемой самоуверенностью, что она даже не нашлась, что ответить. Четери еще послушал – под его пальцами покалывало, холодило. – Мужчина будет, – сказал он довольным тоном. – Сын.

Внизу, вне ее поля зрения, что-то завозилось, закряхтело – и Света круглыми глазами смотрела, как поднимается с пола узкоглазый человек с разрисованным лицом, одетый весь в какие-то цветные ленточки и обрывки шкур. Чет оглянулся, отошел помочь, что-то коротко сказал по-йеллоувиньски, человек мотнул головой. Дракон рассадил остающихся без сознания мужчин по стульям, открыл окно, а очнувшийся раньше всех знаками спросил у Светы, можно ли взять пустой стакан со столика – она кивнула, – набрал в него воды в ванной, отхлебнул и прыснул в лицо одному из товарищей. Тот дернулся и открыл глаза. Процедура повторилась и со следующими.

– Шаманы? – тихо спросила Света, решив ничему уже не удивляться.

– Ты как-то так умудрилась попасть, женщина, что ни виталисты, ни менталисты тебе помочь не могли, – проворчал Чет. – Пришлось лететь на поклон к Хань Ши. А меня там чуть не женили, между прочим, еле отбился. Так что сейчас я провожу почтенных колдунов обратно, слетаю за выкупом, и пойдем к твоим родителям за благословением.

– За каким благословением? – непонимающе спросила девушка. Для нее всего оказалось слишком много.

– В жены я тебя беру, – сообщил дракон.

– А, – сказала Света и замолчала. И правда, что тут было непонятного? Поэтому она просто наблюдала, как подходит к ней один из шаманов, мазюкает пальцем в какой-то склянке, подвешенной на поясе, и чем-то жирным и черным рисует ей по лицу, тонко приговаривая при этом.

Чет снова что-то спросил, второй шаман ответил тихо и почтительно.

– Это он в тебе душу закрепляет, – объяснил дракон и ухмыльнулся. – Говорит, одной в ближайшие дни спать нельзя. Ну, это я обеспечу.

Шаман вязал на ее запястьях и щиколотках какие-то плетеные кожаные шнурочки, снова рисовал знаки – теперь на тыльной стороне ладоней и на ступнях. Что-то крикнул вдруг – Света аж вздрогнула, – посмотрел с гордостью и засмеялся.

– Говорит, и от испуга теперь душа не выпрыгнет.

Шаман безо всякого стеснения мял ей живот, затем посыпал на кожу под пупок какой-то красный порошок, втер, намочил палец в своей слюне и снова что-то нарисовал. Четери наблюдал за этим невозмутимо, в отличие от самой Светы – ей было неловко и щекотно. Колдун наклонился к самому животу и что-то просвистел, пощелкал, прислушался и закивал с важным видом. Обернулся к дракону, хлопнул того по руке, словно поздравлял, и вновь залопотал, долго, отрывисто. Его товарищи внимали с уважением, да и дракон слушал почтительно.

– А сейчас что говорит? – поинтересовалась Света.

Чет засмеялся.

– Что я настоящий мужчина, раз с первого раза семя закрепилось. И что будет сын могучим богатырем, если стану поить его кровью и молоком кобылиц и жену держать в строгости, не давая баловать. И что тебя надо хорошо кормить. И что, – он поднял брови, – теперь вода тебя любит.

Света передернула плечами.

– Зато я ее не очень. Скажи им спасибо, Четери. От меня.

– Скажу, – ответил дракон. – И награжу. Даже не сомневайся.

Она глядела, как шаманы гуськом выходят из палаты, как закрывается дверь за Четом, и только после этого ошеломленно потрясла головой. Села – голова кружилась, но уже куда меньше, – и медленно, осторожно побрела в сторону санузла. Умываться и приводить себя в порядок.

Снова открылась дверь – в ванную заглянул врач, и Света покосилась на него, усиленно начищая зубы.

– А я-то и не поверил, – сказал доктор потерянно и снял очки. – Ну надо же. С возвращением, Никольская. Быстро обратно в койку. Сейчас буду осмотр проводить.

– Доктор, – проговорила она невнятно, – я лягу, обязательно. Но меня только что позвали замуж. Поэтому пока не помоюсь и расчешусь, отсюда не двинусь.

– Поздравляю, – вздохнул врач понятливо, пытаясь изобразить воодушевление. – Сейчас пришлю сестру вам на помощь, чтобы не упали здесь. А потом осмотр! И обед.

Есть хотелось очень.

– А можно сначала обед? – спросила она жалобно. – И с родителями связаться.

– Можно, – покладисто кивнул врач и снова вздохнул. – А родителям вашим я сейчас сам сообщу.

Сестра помогла ей раздеться, встала у душа, и Света с некоторой опаской включила воду. Она помнила тонкие светящиеся струи, такие красивые, которые прошили ее, будто гарпуны, – Светлана увидела это, но ничего не почувствовала. Только вот уйти из воды больше не смогла. Помнила она и то, как почуяла в озере кого-то еще – этот кто-то быстро рос, присматривался к ней, но не нападал. Помнила и как появлялся Чет – сначала один, потом с очень красивой женщиной, царицей Иппоталией, которую Света видела по телевизору, и как обитатель озера чуть не утопил их обоих. Помнила свою тоску, когда ее дракон улетел.

– Я сам присмотрю, – гулко раздался в ванной голос Чета. – Иди.

Сестра даже не попыталась возмутиться – ушла сразу. Четери приоткрыл дверцу душевой кабинки и стал беззастенчиво разглядывать моющуюся женщину. Ей приятен был этот жадный, совершенно собственнический взгляд.

– Похудела, – отметил он недовольно, – правда надо тебя кормить. А грудь, наоборот, больше стала. Красивая ты, Светик, – неожиданно сказал он. – Как себя чувствуешь? Долго ведь спала.

– Хорошо, – сказала она легко. – Теперь очень хорошо.

Он сам вытер ее после душа, балуясь и целуя плечи, грудь, щекоча под ребрами, одел, отнес на койку, лег рядом, хотя места было мало, обхватил и закрыл глаза. И даже не пошевелился, когда принесли обед. Лежал, и дышал ей в макушку, и стискивал все крепче. Светлана тоже не шевелилась. Слушала его сердце – и вспоминала, как проснулась с ним в первый раз и как тогда под щекой так же размеренно и мощно бухало. И никуда ведь и не ушло появившееся тогда ощущение, что она попала в сказку. Вот она, ее сказка, лежит рядом. Большой, сильный, невыносимо любимый. И странно тихий.

Только когда ушла сестра, Чет словно очнулся, потянулся к Светлане и наконец-то поцеловал ее так, как умел только он, – настойчиво, глубоко, долго, напоминая, что и дышать без него совершенно невозможно, и жить тоже.

– Я ведь соскучился, – пробормотал он Свете в губы, снова поцеловал и сжал ей попку своими жесткими руками. – Как же я соскучился, Светка.

– Ты меня сам бросил, Чет, – напомнила она, прижимаясь крепче.

– Дурак был, – согласился он невесело.

– Дурак, – подтвердила она снисходительно. И улыбнулась. Ей было так хорошо, что ругаться не хотелось.

Потом Света жадно ела и рассказывала все, начиная от первого сна с Богиней, а Чет коротко поведал о своих поисках. И встал, когда зашел врач.

– Я буду поздним вечером, – проговорил дракон. – Жди.

– Я к родителям хочу, – произнесла она жалобно. – Доктор, меня выпишут?

– К родителям я и прилечу, – сказал Чет.

– Видимо, выпишут, – проворчал врач. Но ворчал он только для порядка: выписка трудного пациента – праздник в отделении. А этих трудных пациентов у них за последнее время было с избытком.

Спустя несколько часов Чет уже несся над Песками, забравшись очень высоко. Тонкие перьевые облака под ним пробегали, как рябь гигантского воздушного моря, и солнце щедро поило теплом и силой.

Облако внизу вдруг дрогнуло, поменяло очертания, став похожим на большую белую птицу с женским лицом, и птица эта тряхнула крыльями-руками, потянулась к дракону, и он с ощущением какого-то щенячьего счастья нырнул в ласковые объятья Матери-Воды.

«Я не поблагодарил тебя. Вы похожи с ней, да?»

«Любящая женщина всегда немного мать, мальчик мой».

Тонкие перья-струи, напоенные солнечным сиянием, щекотали его живот и спину, и Четери полетел еще стремительнее, покрутился вокруг оси несколько раз, курлыкая и балуясь, как в далекой юности.

«Зачем все это, мама? Почему просто было не отдать Ключ мне?»

Облако вздохнуло и отпрянуло, встало перед ним стеной – печальное, призрачное женское лицо на ослепительной небесной лазури, волосы, разметавшиеся на тысячи километров.

«Чтобы я могла подольше побыть в силе, малыш. Я и так слишком близко к черте. И один раз уже не уследила».

Он вспомнил про тысячи соплеменников, оставшихся в камне, и замедлился, замер перед прекрасным небесным ликом, размеренно махая крыльями.

«Есть ли надежда, что их еще можно спасти, мама?»

Огромная облачная рука приблизилась к нему – он был с мизинец, наверное, от этой руки, а то и меньше, – и аккуратно погладила-почесала его пальцем по брюшку.

«В любом случае делай, что должен, возлюбленный сын мой. Лети».

Божественный лик истаивал, опадая вниз, к обычному облачному уровню, рваными клочьями, а Чет уже поднимался выше – и снова набирал скорость.

Недалеко от своего дома он снизился – уже ощущался влажный запах воды и сочных трав, – полетел над самой землей, присматриваясь. Силы были на исходе, и Чет, увидев бросившихся от него косуль, рыкнул, захлопал крыльями и устремился вперед, хватая одно из животных и сразу перемалывая ему позвоночник. В пасть брызнула свежая кровь, и тушу он заглотил одним куском и сразу рванулся за другими.

В такие моменты человек в нем уходил куда-то в глубины сознания, оставались лишь голод и инстинкты.

К дому Четери подлетал уже сытым, и отяжелевшим, и совершенно бодрым. Да, все-таки живая кровь – сосредоточие виты, истинная сила. И у людей так же.

Он вспомнил, от чьей крови зависит жизнь Песков, и зафыркал раздраженно, приземлился и тут же сунул морду в озеро – смыть липкое и напиться. От пасти шли маслянистые круги, подрагивающие и растворяющиеся в прозрачной и холодной воде.

Через несколько минут Мастер уже открывал дверь дома. У стен снаружи лежали дары жителей его деревни – одежда, мягкая обувь, да и внутри было прибрано: и на окна повесили расшитые занавески, и на новом столе, пахнущем свежесрубленным деревом, стояли сочные фрукты, запеченное мясо, залитое жиром – чтобы дольше не испортилось. То ли жители каждое утро меняли ему здесь еду, то ли так совпало и только что принесли.

Есть не хотелось, но он все-таки взял сочную грушу, вгрызся – настоящий мед. И решил, что фрукты тоже отнесет Свете. Пусть поест.

Поигрывая грушей, дракон прошел в угол дома, наклонился, подцепил старую доску пола – и откинул крышку в подпол. Спрыгнул туда, осмотрелся. Ему хватало света, что падал из комнаты, и Мастер медленно прошел вдоль стены, здороваясь со своим оружием – сколько он собирал его, как любил. Сталь клинков, боевых топоров, узких копий и тонких кинжалов тускло мерцала в ответ, поблескивали драгоценные камни в навершиях рукоятей. И простых среди них не было – простые бы не пережили несколько столетий без ухода, даже при том, что здесь было сухо и жарко и влаге неоткуда было взяться.

Дракон повернул к стене напротив, где стояли сундуки с его золотом. Порылся в украшениях, довольно присвистывая – вот этот тонкий пояс будет прекрасно смотреться на его женщине. Особенно когда она будет голышом. И эти браслеты тоже. И тяжелое плетеное ожерелье.

Подарить хотелось все, и он не колеблясь начал таскать старые сундуки наверх, надеясь, что они не треснут и выкуп не рассыплется. Оставлял только с необработанными самородками и со старыми монетами как не отличающимися красотой.

Вот копил, копил – и пригодилось же!

После Чет слетал в поселение за озером, похвалил своих людей за то, что присматривали за домом, и приказал найти крепкие мешки и помочь ему. Тут же вызвались мужчины, и дракон, чтобы не терять время, перенес их на себе через озеро. Спрыгивали они с его спины с выражением благоговейного ужаса на лицах.

А потом его добровольные помощники быстро сгребли золото в два больших мешка, восхищенно цокая языками, – но никто даже подумать не мог, чтобы взять что-то себе, – скрепили их между собой и привязали к шипу драконьего гребня. Туда же пошел мешок с фруктами и одежда. И хозяин земель, заклекотав сердито, чтобы люди разбежались, махнул крыльями и поднялся в небо.

* * *

Полковник Тандаджи выслушал известие о том, что Никольскую разбудили и что ее уже забрали родители, с облегчением. Браслет с ноги заложницы сняли еще в лазарете, но следить за ней, естественно, не перестали. Не то чтобы его мучила совесть – точно нет, – но ее пребывание в бессознательном состоянии было опасно: вдруг дракон таки решит, что это они во всем виноваты? И тогда прощай усилия дипломатов, да и королева довольна не будет.

Принял полковник к сведению и переданные ему слова о том, что пациентка собралась замуж.

– Поветрие какое-то, – буркнул Тандаджи ничего не понявшему врачу, поблагодарил и повесил трубку. И тут же стал набирать номер начальника городской полиции. Тидусс уже успел разобраться в драконьих повадках и настойчиво порекомендовал коллеге на всякий случай перекрыть автомобильное движение на улице, где стоял дом драконьей невесты.

* * *

– Жених-то пропал, – смешливо сказал Светланин отец, выглядывая в окно. Там уже было темно и как-то странно пустынно; в конце улицы, правда, мелькали огни патрульных машин. Авария, что ли?

– Может, оно и к лучшему? – с сомнением спросила мама. Посмотрела на счастливую дочку, разомлевшую от домашней еды, и вздохнула, взглянула на часы. Почти полночь. Стол ломился от кушаний – муж расстарался, он всегда много готовил, когда нервничал, а тут еще и гость ожидался. А Тамара Алексеевна была так счастлива, что дочка проснулась, что даже не решалась высказывать свои сомнения по поводу замужества с драконом.

Но материнское сердце было задето. Какой-то залетный мужик поиграл с ее девочкой, оставил беременной, да еще и с проблемами со службой безопасности. А теперь вернулся как ни в чем не бывало – да, помог разбудить, ну так что, теперь отдавать единственного ребенка куда-то в пустыню?

– Мам, – произнесла Светлана просяще, – вы идите спать. Я не хочу, я, наверное, на всю жизнь выспалась. А вам чего ждать?

– А если не прилетит? – заволновалась мама. – Так и будешь всю ночь в окно выглядывать?

– Прилетит, – уверенно заявила Света. – Обязательно.

Ждала она еще долго: родители пошли спать, а Светлана смотрела телевизор, потом расстроенно пошла в ванную – переодеться и принять душ. И, конечно, по закону подлости пропустила и то, как на улицу, аккуратно поджав крылья, спускается белый дракон – а не спящие по каким-то причинам соседи и жители окрестных домов обалдело выглядывают из окон, – и как, изогнув шею, стряхивает он на проезжую часть тяжелые мешки, оборачивается и одевается. И громкий стук в дверь Света тоже пропустила.

Дверь открыли сонные родители. И некоторое время молча глядели на очень высокого и крепкого мужчину с заплетенными в косу красными волосами, одетого в какую-то смешную одежду, с совершенно бандитским и нахальным выражением лица. Дополняли образ мешки, которые он держал, – один на плече, два в руке.

– Чисто разбойник, – нервно и тихо сказал папа. Мама, кутаясь в халат, шикнула на мужа и, щурясь, продолжала разглядывать гостя.

– Извините, что запоздал, почтенные, – серьезно и гулко, на все лестничные проемы, произнес жених, спустил с плеча мешок и низко-низко поклонился. – Долгая дорога, торопился как мог. Меня зовут Четери. Я пришел обговорить, как отдадите вы мне свою дочь в жены.

– Проходите, конечно, – папа отмер и засуетился радушно, отступил назад. – Рады наконец-то познакомиться. Я Иван Ильич, а это Светина мама, Тамара Алексеевна. А Света, – он прислушался, – в ванной, похоже.

Гость прошел в прихожую – ох и маленькой она ему, наверное, показалась. В мешках что-то звякало. И одуряюще пахло южными фруктами.

– Вот, – сказал дракон с сожалением, – это фрукты с моей земли. Но, боюсь, потекли, когда сбрасывал на землю.

– Ничего, варенье сделаем, – еще жизнерадостнее успокоил его папа. Покряхтел, принимая мешок с фруктами, и понес его на кухню. Мама вздохнула.

– Проходите на кухню, Четери. Поговорим.

Света вышла, когда ее дракон уже вовсю уминал кушания – даже жалко его стало, таким голодным он выглядел. Папа смотрел с умилением, мама – строго, по-учительски.

– Прилетел, – сказала Светлана радостно. Подошла – и он тут же под суровым взглядом матери подгреб ее к себе под бок, прижал одной рукой и поцеловал куда-то в висок. Света тут же сунула замерзшие руки между ними и огляделась. И только тогда заметила открытые мешки с золотом – они совершенно дико смотрелись, прислоненные к их простой плите и холодильнику.

– А это что? – спросила она.

– Выкуп, – с непроницаемым лицом ответила мама. Чет усиленно жевал.

– Дорого за тебя дают, дочка, – похвалил Иван Ильич. – Знал бы – уговорил бы Тамару еще на пяток дочерей.

– Вы ведь понимаете, что мы не можем это принять, – проговорила Тамара Алексеевна. – Два мешка!

– Один, – поправил Чет невозмутимо. – Один для вас, достойных родителей, воспитавших мне жену, а один – Светлане.

– Мне тоже не надо, – прошептала она куда-то ему в плечо.

– Надо, – возразил он. – Ты у меня в золоте ходить будешь.

– М-да, – продолжил упражняться в остроумии папа. – Тяжела твоя доля, дочка. Столько на себе таскать.

Чет хохотнул, и отцовское сердце растаяло окончательно: зять с чувством юмора – это же мечта!

– Вы не думайте, почтенные, – уважительно сказал дракон, – что я вас подкупаю. Решение вам принимать. Это у нас традиция, и нарушать ее нельзя. Что могу сказать? Со мной Светлана не будет ни в чем нуждаться, я обещаю оберегать ее и защищать. Любить я ее люблю, – Света вздохнула и закрыла глаза, – в жены возьму по обычаю, детей наших тоже буду любить и учить. Если есть у вас вопросы – отвечу, если нужно какие-то испытания пройти – пройду. Но от своего не отступлюсь.

– А где вы жить будете? – задала мама единственный волнующий ее вопрос.

– В Песках, – как само собой разумеющееся пояснил дракон.

– Но ей же рожать, – нервно продолжила Тамара Алексеевна. – А у вас там, как я поняла, ни медицины, ни акушерок, ни лекарств, ни роддомов. А если что-то не так пойдет?

– Она здоровая и крепкая женщина, что может пойти не так? – удивился дракон.

– Всякое может случиться, – упрямилась мама. – И для детей ведь тоже нет ничего. Ни магазинов, ни игрушек, ни педиатров. Заболеет – как лечить?

– Лечить я и сам умею, – сказал Чет. Мама поджала губы, он посмотрел на нее, задумался. – Я могу пообещать, что специально для жены приглашу из Рудлога всех этих… врачей? Если тебе так спокойнее будет, почтенная.

– Да разве в этом дело! – в сердцах махнула рукой мама. Чет снова внимательно поглядел на нее, на Свету. Его женщине, казалось, было все равно, что там обсуждают, – она согрелась рядом и просто прижималась к нему.

– У меня там большой дом, – проговорил Четери. – Перед домом озеро, воздух свежий и чистый, от озера летом прохлада, а холодно не бывает никогда. Там хорошо жить, хорошо растить детей. Там будет хорошо расти сыну. И вы можете полететь с нами. Станете жить в почете и уважении и видеть, что с дочерью все в порядке.

– А телевизор там есть? – спросил папа. Дочь его хихикнула.

– Нет, – признался крылатый жених. Мама всхлипывала – она, кажется, наконец-то поняла, что доча улетит, и Иван Ильич приобнял ее за плечи.

– Ну, ну, Тамара, успокойся. Не хороним же! Замуж выдаем! Дело-то хорошее!

– И правда, – сказала Света тихо. – Ну чего ты, мам.

– Ну раз вы все решили, – сурово сказала мама, – то зачем спрашивать?

– Положено так, – невозмутимо объяснил Чет. – Женщина к мужу уходит, но родителей с тяжелым сердцем негоже оставлять. Хотя, – он опять усмехнулся, и папа с азартом присмотрелся – снова в лице гостя промелькнуло что-то разбойничье, – бывает и по-другому. Сначала крадут, женой делают, а потом уже к родителям виниться идут.

– Видишь, Тамара, – ехидно высказался папа, – какой воспитанный молодой человек. Скажи спасибо, что не украл и что на свадьбе погулять сможешь.

Мама сердито всхлипывала. Дракон наконец-то перестал есть – отодвинул тарелку и с удовлетворением оглядел опустошенный стол: только на маленьком блюдечке одиноко лежали оливки, которые, как оказалось, он не любит.

– Что, Света, правда улетишь? – спросила мама, все еще надеясь на чудо.

– Улечу, – подтвердила девушка жалобно. Ей было очень жалко родителей, и она надеялась, что потом сможет уговорить их переехать.

– Может, у нас поживете? – утирая слезы, предложила мама альтернативу, с упреком поглядывая на гостя. – Ты будешь в школу ходить до декретного отпуска, жениху твоему… ну, тоже работу найдем. Охранником, например. Комнаты две, мы вам мешать не будем…

– Вот что, – выслушав это, сказал Четери, подталкивая Свету, чтобы она встала. Девушка с недоумением посмотрела на него. – Иван Ильич, почтенный отец, позволь мне с Тамарой Алексеевной наедине поговорить. А то мы так долго плакать и вздыхать будем. Света, ты тоже иди.

– Конечно, – живо согласился «почтенный отец», взглядом спрашивая разрешения у жены. Та пожала плечами, и половина семейства удалилась, оставив наедине сердитую мать и потенциального зятя.

– Что тебя пугает, почтенная? – вежливо спросил Чет. – Ты боишься, что я буду обижать ее или что ей будет плохо со мной? Говори прямо, я выслушаю твои слова с уважением.

– Четери… – мама снова устало потерла глаза под очками. Невпопад подумалось, что новая скатерть исколола ей все колени. – Мы же вас совсем не знаем. Вот это и пугает – что отдадим Свету совершенно незнакомому человеку.

– Ну, это дело поправимое, матушка, – спокойно сказал Четери. – Слушай: я родился очень давно, у хорошей матери, недалеко от города Тафия. На момент войны мне было сто девять лет, пятьсот лет после этого я провел заключенным в горе. Еще до совершеннолетия меня взял в обучение учитель Фери. Он был старым воином, Мастером клинков, и у него имелось несколько учеников, однако я стал лучшим, – дракон говорил без всякого бахвальства, глядел словно внутрь себя, вспоминая. – Мое обучение закончилось в тот день, когда я смог выстоять против своего Мастера долгий бой – мы сражались день и ночь, и никто не смог взять верх.

Чет не сказал, что в том бою, когда закончилась ночь и восходящее солнце окрашивало деревья розовой дымкой, он увидел, как учитель устал – устал куда сильнее, чем он сам, – и тогда нарочно позволил ранить себя, чтобы не допустить позора старого Мастера. Он, Четери, уходил, но ведь оставались еще ученики, которые смотрели на их бой и которым нужно было верить, что учитель непобедим.

Конечно, мастер Фери все понял.

– Ты превзошел меня, – сказал он, когда привел ученика в храм представить покровителю всех воинов, Красному. – Но помни, что сила дается не просто так, сила дается в предназначение. Будет у тебя, сынок, противник по плечу. Тот, которого ты можешь и не победить. Поэтому не прекращай тренироваться и не губи душу подлостью: крепость и чистота духа в последнем бою так же важны, как крепость клинков.

Прошло больше пяти сотен лет, а равного Чету противника так и не нашлось.

– Я всю жизнь прожил, сражаясь и обучая сражаться, – продолжал Четери, – единственной женой у меня была человеческая женщина, с которой я прожил счастливую жизнь и рядом с которой был до конца.

Тамара Алексеевна слушала с изумлением – кажется, она только что окончательно осознала, что перед ней не только представитель другой эпохи, но и возраст его чуть ли не в два раза больше, чем у нее, если не считать еще пятьсот лет сна. Рассказы Светы воспринимались как сказки, а тут вот сидит этот… раритет, и речь у него изобилует анахронизмами, и вся манера держаться совсем не как у современных и воспитанных молодых людей.

– Что еще рассказать? – дракон наморщил лоб. – Кажется, я достаточно себя похвалил.

– Достаточно, – согласилась мама тяжело. Протянула руку, отвела от ног колючую скатерть. – Четери, поймите… Я всего лишь хочу, чтобы дочка была счастлива. Я вижу, что она любит вас, но хватит ли этой любви, когда она столкнется с вашей неустроенностью? С разницей культур, менталитета? Светлана – образованная девушка, закончила институт, и она совершенно не приспособлена к отсутствию цивилизации. Она с рождения живет в городе и не понимает, что это такое – обходиться без электричества и водопровода. Здесь продукты берутся в магазинах, здесь есть тысяча бытовых мелочей, без которых она не представляет свою жизнь. Если что-то нужно, мы идем в торговый центр и приобретаем, – а где она найдет центр у вас? Она очень любит читать, а есть ли у вас книги? У нее сейчас работа в школе, и для нее это важно. Где она будет работать? А у вас там даже нет телепорта, чтобы мы могли в любое время заехать и навестить. А ребенок? Ему, кроме наблюдения врача, нужны подгузники, коляска, кроватка… да много чего нужно! А если будут колики? А если поднимется температура, а у вас ни «скорой», ни лекарств? Да что там говорить, у вас даже термометра не будет!

Четери слушал ее сумбурные и нервные излияния с таким непроницаемым лицом, что Тамара Алексеевна остановилась, почувствовав, что скоро сорвется на крик, смутилась и спросила с раздражением:

– Вы меня понимаете?

– Некоторые слова не понял, – честно признался дракон. – Но суть уловил. Тебе нужно, чтобы я обеспечил Светлане привычные условия. Я слово даю, что все сделаю.

– Что? – поинтересовалась мама с сарказмом, уязвленная непрошибаемостью жениха. – Город сделаете? Цивилизацию построите?

– Город уже есть, – ответил тот невозмутимо. – Остальное – дело времени. Поставь мне срок, и я все устрою. И больницы, и центры, и эти… подгузовики, чем бы они ни оказались. И тер-мо-метр. Если только в этом дело.

Тамара Алексеевна покачала головой и вздохнула.

– Как у вас все легко, Четери.

– Почтенная мать, – сказал он прямо, – я слов пустых не даю. Вот что я скажу. Завтра мы пойдем в храм, и там я назову твою дочь своей женой. И мы улетим в Пески. Оговорим время, через которое я прилечу за вами с отцом. Посмотрите, как ей живется. В любом случае она уже моя женщина, носящая моего сына, и я ее не оставлю. Не могу я без нее, – закончил он неожиданно и просто.

– Ну что с вами делать? – грустно спросила мама, не признаваясь, что тронута последними словами. Даже не словами – тоном.

– Благословлять, – посоветовал дракон. – И идти спать.

– Ой, а нам же некуда вас положить! – мгновенно переключилась и взволновалась Тамара Алексеевна. – Придется на полу стелить, Четери.

– Да зачем, – отмахнулся дракон, – я прекрасно помещаюсь в Светиной кровати.

И интеллигентнейшая Тамара Алексеевна даже не нашлась, что ответить на эту наглость.

Позже, когда в спальне родителей затихло тревожное ворчание и успокаивающее бурчание, Чет повалился на кровать, закинув руки за голову, и скомандовал не желающей спать Свете примерять украшения.

– Зачем ты вообще их притащил? – смеялась она, прикладывая поверх застиранного халатика длинное ожерелье с рубинами, с нитями в несколько рядов, и рассматривая себя в большом зеркале, которое висело над узким комодом. – Если я все равно к тебе полечу и придется обратно все нести?

– Показать родителям, что могу тебя и обеспечить, и одеть, – пояснил Чет. – Нравится?

Светлана посмотрела на ожерелье, пожала плечами.

– Красиво, – она отложила рубиновые нити, натянула на запястья толстые и тяжелые браслеты, повертела руками, имитируя какой-то восточный танец. Четери усмехнулся, но смотрел тяжело, прямо, и она вдруг покраснела под этим взглядом, неловко перебросила черные волосы на одно плечо, приложила к уху круглую серьгу. Сморщилась и снова полезла в мешок.

Светлана Никольская

– Ой, а что это? – Света с недоумением смотрела на небольшой, почти плоский конус, сделанный из такого тонкого золота, что оно выгибалось. Украшение было покрыто кружевным орнаментом.

– Сейчас покажу, – многообещающе произнес Чет. Подошел, встал за ее спиной, подмигнул в зеркале, протянул руку, развязывая пояс. Спустил с ее плеча халат вместе с бретелькой тонкой сорочки, обнажив одну грудь. Поцеловал в плечо, положил ладонь под тяжелое полушарие, обхватил пальцами – в зеркале все отражалось, и она затаила дыхание, так уместно это выглядело.

– Повернись ко мне, Света, – гулко приказал он.

Она повернулась, оперлась руками на столик, и дракон посмотрел еще, поднял на нее глаза, начавшие отливать вишневым, усмехнулся.

– Красиво? – спросила она провокационно и тихо.

– Женщина, – рыкнул он приглушенно, – если бы ты понимала, насколько.

Наклонился, лизнул сосок – и тут же приставил к нему конус, повернул как-то хитро – украшение щелкнуло и присосалось к коже.

– Посмотри-ка, – сказал он, поворачивая Свету к зеркалу. Она разглядывала золотое навершие, совершенно дико смотревшееся в сочетании с простеньким старым халатом. Украшение холодило и тяжелило грудь, и ощущения были странные. И Чет глядел на нее, и в глазах его багровый огонь разгорался еще сильнее.

– Нет, – проговорил дракон ей в шею, и дрожь пробежала по телу от касания его губ, – плохо.

Снял украшение, небрежно бросил его на пол.

– Так куда лучше, – сказал он, стягивая и халат, и сорочку вниз.

Четери действительно соскучился. Очень и очень. Он понял это, едва только Светлана прильнула к нему – мысли сделать несколько шагов до кровати даже не мелькнуло. Только подхватить ее, усадить спиной к зеркалу, кое-как, рывками, стянуть с себя одежду. И не хотел ведь торопиться – нужно было поберечь ее, да и уважить родителей. Но не получилось – Света, со своими тонкими лодыжками, дынным вкусом полных губ, прохладными пальцами, покорным взглядом и учащенным дыханием была слишком нужна ему. И сдерживаться не вышло, и быть аккуратным тоже: темное безумие не дало даже подготовить ее – Четери только запустил пальцы в волосы, впился в губы и пятерней подтянул пышную попку к себе, чтобы сразу войти и начать бешеное движение. Света сжимала зубы и глухо стонала, обхватив его за шею и уткнувшись лбом ему в плечо.

Чет потом даже не мог вспомнить, получилось ли быть тихим. В памяти осталось только отражение ее затылка и длинных волос, напряженной спины и красных пятен от его жестких пальцев на ягодице. И туманный след от его горячего дыхания на зеркальной поверхности.

Уже после, когда она заснула рядом, вжавшись в дракона под толстым одеялом и привычно грея ноги об его ступни, Четери осторожно провел рукой над ее животом. И успокоенно закрыл глаза, уходя в сон.

Свадьбы на следующий день не получилось. Заупрямился папа, заявив за очень поздним завтраком, что и так все не как у людей, поэтому надо хоть отпраздновать по-человечески. Пригласить друзей, родных – пусть обряд в храме проходит без свидетелей, но поздравить молодоженов надо обязательно.

– А то не поверят, – сказал он намекающе Чету, с упорством естествоиспытателя поедающего манную кашу, – скажут, уморили Светку. Да и погулять надо. Жених у нас богатый, продадим что-то из принесенного металлолома и закатим свадьбу!

– За праздник готов дочь отпустить? – ехидно спросила все еще переживающая мама. Теперь она волновалась, как родственники посмотрят на нецивилизованного жениха.

– Он и так ее унесет, – отмахнулся папа, – хоть проводим как следует.

Света осторожно взглянула на Четери. Тело побаливало после ночного безумства, но хорошо, правильно. Плохо было то, что ее с утра мутило, и Света пила мятный чай и грызла по крошке посоленную корочку хлеба. Ничего не хотелось – только лечь и чтобы никто не трогал. Но родители вроде уже смирились, и спорить с новым предложением она не стала.

Чет с наслаждением запил компотом кашу, которую съел только из уважения к Светиной маме, и сказал:

– Желание отца – закон.

– Вот и славно! – обрадовался папа. – Давайте, девочки, обзванивать народ. Чем больше людей – тем счастливее жизнь семейная! Сейчас обо всем договоримся, на выходных сыграем свадьбу…

– Завтра, – произнес Чет веско.

– Завтра так завтра, – не растерялся Иван Ильич. – Тамара, начинай обзвон, а я ресторан поищу. Четери, с твоей стороны будет кто-то? Друзья, родственники?

– Если надо, позову, – легко ответил Четери. – Только мне отлучиться ненадолго нужно будет.

Мама побледнела – ей тут же представилась орда дикарей, крушащих ресторан, и ее родственники, которые будут обсуждать это следующие лет пять.

– Если не смогут, ничего страшного, – торопливо предупредила она. – Светочка, дочка, поехали за платьем?

– Я полежу, мам, – голос Светланы был слабым, на лбу вдруг выступила испарина, и она поспешно отставила чай, вскочила и побежала в ванную.

– Вот куда ей праздник? – ворчливо укорила мужа Тамара Алексеевна. – Ей постельный режим нужен. А не свадьба… – женщина осуждающе взглянула на Чета, – или полет.

Четери непонятно качнул головой, то ли соглашаясь, то ли нет, встал и пошел за Светланой.

И она совершенно не обрадовалась, увидев его в ванной, – глаза слезились, желудок сжимался, и голова кружилась так, что пришлось опереться на сидение унитаза, открыть одной рукой кран в раковине и промывать рот. И так жалко себя было!

– Уйди, а? – попросила она, кривясь. Всхлипнула – желчь снова поднялась к горлу – и поспешно склонилась над сидением. Дракон переждал, пока ее некрасиво и тяжело выворачивало, подошел, поддержал за талию, повернул к раковине.

– Я некраси-и-ивая, – заплакала она, глядя на себя в зеркало: волосы торчат, глаза красные, лицо бледное, – не смотри, Чет! Ну пожалуйста-а!

– Женщина, – сказал он веско, – успокойся. Умывайся, и пойдем в кровать. И в следующий раз, когда тебе будет плохо, сразу говори мне.

– Мне все время по утрам плохо, – произнесла Света с отчаянием, откручивая колпачок зубной пасты, – несколько раз тошнит. Так бывает у беременных. Нужна я тебе такая?

– Такая – нет, – согласился он. – Здоровая нужна.

– Ты меня разлюбишь, – пробормотала Светлана, вытаскивая изо рта щетку. – И хотеть перестанешь, – она прополоскала рот, и от воды снова затошнило, но слабенько. – А когда вырастет пузо, вообще смотреть не захочешь.

Чет усмехнулся, как над детскими глупостями, выключил кран и подтолкнул ее к выходу.

А в комнате, куда осторожно сквозь щелочку в двери заглядывали то мама, то папа, дракон несколько минут держал покалывающие холодом руки на лбу и на животе будущей жены, потом кивнул удовлетворенно и сказал жестко:

– Как будет плохо – ко мне. И чтобы я больше глупостей не слышал.

Света только улыбнулась и свернулась рядом с ним калачиком, положила голову на колени – Четери тут же запустил пальцы ей в волосы, погладил. Он просто чувствовал, как рядом с ней становится сильнее. С каждой секундой, проведенной вместе.

– Хорошо-то как, Чет. Тебе надо в женскую консультацию идти работать.

– А тебе – поесть, – скомандовал он, несмотря на тон, наглаживая ее нежно, как котенка. – Быстро!

– Не хочу, – упрямо сказала Света и обхватила его руками.

– Отнесу, – пригрозил он.

– Я могу еще каши сварить! – словно случайно крикнула мама из коридора.

– Лучше мяса, – пробурчал Четери, перетаскивая невесту к себе на колени и поднимаясь. Но бурчал тихо, чтобы никто не услышал.

Следующие несколько часов телефоны в семье Никольских не молчали ни минуты.

«Нам нужно организовать банкет. А кто его знает, сколько гостей? Готовьте с запасом, мы все оплатим…»

«Алло, Леночка? Приходи завтра на Светину свадьбу! Потом, потом все расскажу. Конечно, Машку бери. А Матвею Света сама позвонит».

«Юль, привет. Я замуж выхожу. Завтра. Придешь? Конечно, зови девчонок».

«Федотов, ты еще не на севере? Отлично. Завтра жду тебя на свадьбу. Конечно, с супругой и детьми!».

Тамара Алексеевна хмурилась, но продолжала звонить. Что поделаешь, традиция. Чем больше людей, тем больше счастья они принесут молодоженам. И круги от принятого двоими решения расходились по столице, и пригородам, и далеко за ее пределы, затягивая в водоворот спешных приготовлений все больше людей. Звонили по ресторанам, звонили в магазины, знакомым и друзьям. Известие бежало все дальше, и лист бумаги, на котором отмечали тех, кто сможет прийти, быстро заполнился с двух сторон, так что пришлось брать новый.

Иван Ильич, взяв для охраны Четери, оперативно сходил в банк и обменял весомый золотой слиток на еще более весомую сумку денег. По пути мужчины завернули в магазин – прохожие на улицах смотрели на легко одетого дракона с сочувствием – и купили жениху костюм. И вернулись, уже над чем-то хохочущие.

– Зять – молодец, – непонятно объяснил он встречающей их маме. – Не пропадет с ним Светка. И вот что, Тамар, пожарь-ка ты мяса.

После того как дракона накормили (а глядя на него, и все остальные пожелали пообедать), семья разделилась. Мама с посвежевшей дочкой отправились за свадебным платьем, папа, заведя старенький «Ивовец», отвез зятя за город, в чисто поле, чтобы не пугать народ. Посмотрел, как тот перекидывается, хмыкнул, проверил герметичность мешка с одеждой, оставленной тут же, на поле, и поехал в пригородный ресторан, владелец которого оказался достаточно жадным, чтобы согласиться взять на себя приготовления к празднику за сутки до оного. Иван Ильич спешил – потом нужно было еще возвращаться и ждать жениха. А Четери, с наслаждением поднимаясь в воздух и работая крыльями, послал Зов.

«Нории, слышишь меня?»

«Приветствую, друг. Все получилось?»

«Да, и так, что послезавтра я прилечу с женой. Окажешь мне честь – будешь на свадьбе? В Иоаннесбурге, Нории».

Долгое молчание.

«Не могу. Тяжко мне, Чет. Народ все прибывает. Да и срывать будущие переговоры с королевой Рудлога незапланированным и несогласованным прилетом нехорошо».

Первый раз Владыка позволил признаться, что ему тяжело, – и так это было произнесено, что Чет словно ощутил вес той земли, которую питает Нории своей силой.

«Потерпи, Нори-эн. Я скоро буду. Открою Тафию, тебе станет легче».

«Уверен, что откроешь?»

«Теперь – да».

Через час дракон приземлился в солнечном инляндском лесу. Живые деревья-охранники засекли незваного гостя и угрожающе потянулись к нему ветками, шурша и потрескивая. Он рыкнул на них – дубы зашуршали еще злее, зашевелили корнями, но Чет уже не обращал на это внимания. Перекинулся, двинулся к дому и поморщился – пройти не давали выставленные щиты. Решил не нарушать защиту хозяина, поэтому просто несколько раз пнул ее ногой.

Макс не заставил себя ждать – вышел из дверей, посмотрел на гостя, сухо кивнул и движением ладони снял щиты.

– У меня завтра свадьба, – сообщил Четери, когда уже прошел в дом и облачился в выданные ему еще в прошлый раз штаны. – Я разбудил свою Свету. Приходи.

– Нет времени, – коротко пояснил инляндец, наблюдая за гостем и снимая с плиты закипающий кофе.

– Найди, – попросил дракон. Тротт поджал губы, покачал головой, разливая кофе по чашкам.

– Я вообще не выношу человеческие компании, Четери. А уж эти глупые обряды…

– Это пока ты не нашел свою женщину, ученик, – с насмешкой проговорил дракон. – Потом на что угодно согласишься, лишь бы от тебя наконец отстали и ты мог бы схватить ее и унести к себе.

Макс иронично посмотрел на гостя, поставил чашки на стол.

– Такой женщины не существует, поверь.

– Если она тебе еще не встретилась, – философски протянул Мастер клинков, – это не значит, что не существует. Жизнь – удивительная вещь. Я еще посмеюсь над тобой, когда ты начнешь дуреть из-за любви.

Природник с омерзением передернул плечами и залпом выпил обжигающий напиток.

– Упаси боги, – с чувством сказал он. – Лучше расскажи, как получилось вытащить твою невесту.

Чет тоже хлебнул кофе, с наслаждением потянулся, покрутил шеей.

– Сначала урок, – сказал он. – Я два дня не тренировался. Потом расскажу. Снимай рубашку, посеку.

Макс поколебался, но все-таки расстегнул пуговицы, снял. Чет присвистнул, глядя на его плечи и руки.

– Не спрашивай, – предупредил Тротт.

– Между учителем и учеником не может быть тайн, – строго сказал Четери. – От чего защищаешься, Макс?

– От себя, – коротко ответил инляндец и пошел к двери. Дракон посмотрел ему вслед, покачал головой. Сколько секретов хранит в себе этот человек? И не знает ведь, что связь «учитель-ученик» не даст ему долго скрывать их. Только полностью обнажившись, можно перенять мастерство.

Успокоившиеся деревья окружали владения одного из сильнейших магов мира серой спутанной стеной. На поляне, на мерзлой траве, танцевали-бились двое, обнаженные по пояс. Высокий, босоногий, изящный, с двумя сияющими клинками, и пониже, жилистый, с крепкими руками, сжимающими тяжелый меч. Урок, начавшись как дружеский поединок, быстро перешел в жесткое обучение.

– Сбиваешься! Не думай, ноги сами поймают ритм!

– Сильнее руку выворачивай! Не жалей себя!

– Проскальзываешь. Точнее.

Звук сталкивающегося оружия, тяжелое дыхание, свист невероятно быстрых лезвий.

– Я тебя убил. Повтори еще раз последнее. Вот здесь раскрылся, видишь?

– Да.

Пот, заливающий глаза. Учитель – внимательный, беспощадный, улыбающийся жутковато. Сильнейший. Отвык ты уже от того, что кто-то может быть сильнее.

– Сейчас я выпустил тебе кишки. Хват сильнее. Тренируй запястья. Покажу как.

– Сделаю.

Рваные вздохи, колотящееся сердце, удары, болью отдающиеся в плечах.

– Что с дыханием?

– Давно… – удар! – …в таком темпе… – увернуться! – не тренировался…

– Ничего, скоро привыкнешь.

Рука немеет, легкие горят огнем. Противник невероятно быстр, и ты понимаешь, что в коридоре лазарета его реальную мощь и скорость, к твоему счастью, сдерживали узкие стены.

– Хватит, Макс.

– Нет, еще.

– Завтра ложку не поднимешь.

Сил хватает на ответную усмешку. Снова позиция, снова крутящиеся смазанными линиями клинки, утробный вой стали.

– Плохо! Можешь лучше.

– Могу.

Опять быстрая схватка с предсказуемым концом.

– Р-р-р-ритм держи, щенок!

Щенок и есть, по сравнению с ним. Пальцы уже сводит судорогой и, похоже, потянул заднюю поверхность бедра, а учитель даже не запыхался. Хороший удар по самомнению.

– Ты что, только когда есть угроза жизни, бьешься с полной отдачей? Так я сейчас обеспечу.

Дракон не шутит, наступает – стремительные клинки полыхают ожогами, скользят по плечу, наискосок по груди, полосуют болью, и ты отступаешь, блокируешь. Сильно пахнет кровью – твоей кровью, и вдруг в голове что-то щелкает, глаза заливает красная пелена, и ты бросаешься вперед, с изумлением слыша собственное яростное рычание.

– Вот так. Хорошо. Хорошо. Ритм держи! Держи!

Сколько удалось нападать? Минуту? Две? Тридцать секунд? Приступ ярости заканчивается резко – тебя обидно бьют рукояткой клинка в висок, и ты летишь на землю.

– Хорошо, – повторяют удовлетворенно над тобой, когда в глазах светлеет. – Вставай, разлегся тут. Я тебя едва поцарапал.

Кровь по груди бежит теплым и широким потоком, спине холодно от мерзлой земли, плечо дергает, но сил поднять руку и залечить раны просто нет. Мастер присаживается рядом, касается тебя рукой, и от него идет такой поток стихийной энергии, что ты перехватываешь его ладонь и скалишься. Не надо. Нет!

Четери глядит остро – острее, чем клинки резали кожу, – но говорит совсем о другом.

– Завтра чтобы пришел на свадьбу.

– Я буду, Учитель. Когда следующий урок?

Одобрительное фырканье воспринимается за счастье.

* * *

Круги по воде продолжали расходиться, затрагивая совсем уж неожиданных людей. Накрыла волна и королевский дворец дома Рудлог.

Вечером принцессе Алине, как обычно, позвонил Матвей. Рассказал о сборах, о том, что завтра семикурсники возвращаются. И завтра же его сестра выходит замуж – за дракона.

– Опять я его не увижу, – грустно сказала девушка. – Ты хоть сфотографируй. Хотя все равно не то.

– Если хочешь, – неуверенно и с заметным стеснением предложил Матвей, – пойдем со мной. Познакомлю. Дмитро тоже будет.

– Хочу, – призналась Алинка. – Очень хочу. А ты уговоришь его перекинуться?

– Для тебя – попрошу, – серьезно сказал Ситников. – Тебя отпустят?

– Сейчас узнаю, – со вздохом ответила принцесса. Да, зачеты, подготовка, занятия с Зигфридом, тренировки… но возможность увидеть живого дракона перевешивала все. – Перезвоню тебе, Матвей.

Она положила трубку и задумалась, к кому обратиться. Поколебалась и набрала Василину.

– Сестренка, не отвлекаю?

– Нет, Алиш, – тепло ответила королева. – На сегодня работа у меня закончена.

– Тут такое дело, – протянула Алинка жалобно, – Васюш…

– Опять куда-нибудь на базу? – мгновенно построжела старшая сестра. – Нет, Алин. Заранее нет.

– Ты подожди, – отчаянно затараторила пятая Рудлог. – Подожди, Васюш. Совсем не на базу. На свадьбу. С Матвеем. У него сестра замуж выходит. Там будет дракон! Ва-а-ася… пожалуйста! Это в пригороде, в ресторане. Ну хоть на часик! На полчасика! Я же гуляю с ним, под охраной! Вот и тут тоже буду будто бы гулять, но только в одном месте. Я тебе звонить могу каждые пятнадцать минут, хочешь? Даже каждые десять! Ва-а-ася-я-я…

Королева вздохнула.

– Я поговорю с Тандаджи, – сказала она. – Как называется ресторан?

– «Сосновка». Ты даже не представляешь, как я тебя люблю, Васюш, – с чувством произнесла Алинка.

– Я тебя прошу, Алин, – тревожно проговорила Василина. – Пожалуйста, никуда не вляпайся снова.

Майло Тандаджи, выслушав ее величество, с удовлетворением подумал: да, интуиция его не подводит. Не зря одолевали плохие предчувствия – теперь придется изыскивать ресурсы на оперативную организацию охраны. А ведь дракон вполне мог бы облегчить ему жизнь, последовав чудной традиции, заведенной его соотечественником, и украсть Никольскую, желательно со всей ее родней. Чтобы не тратить драгоценное время начальника разведуправления на всякую ерунду.

 

Глава 6

30 ноября, среда, Иоаннесбург

Четери

На следующий день, с утра, в маленьком храме спального района молодой жрец творил свадебный обряд. Перед ликами богов скреплял он союз мужчины и женщины вином – для радости, медом – для сладости, хлебом – для сытости и солью – для того, чтобы готовы были молодые к трудностям.

Невеста в традиционном красном свадебном платье, похожем на сарафан, надетый поверх тонкой белой рубахи и расшитый по подолу символами шести Стихий, в венке из мирта с тонкими листиками, темно-зелеными ягодками и пышными белыми цветами, с распущенными темными волосами, казалась испуганной и радостной и крепко держала за руку красноволосого жениха, одетого в обычные брюки и рубашку, но подпоясанного золотым широким брачным поясом. Так крепко держала, будто боялась, что он сейчас пропадет.

Жених пропадать никуда не собирался – жрец достаточно насмотрелся на брачующихся, чтобы понять: этот от своей жены никуда не денется, несмотря на суровый вид. Время от времени красноволосый аккуратно высвобождал ладонь и клал ее девушке на спину. Прислушивался к чему-то и снова брал невесту за руку. И хотя ему очевидно было трудно стоять на одном месте, молитвы он слушал внимательно, словно проверял: все ли правильно жрец делает, не допустит ли в обряде ошибки?

Молодой священнослужитель старался. Много перед его глазами проходило таких пар. И молитвы он давно уже читал на автомате, и благовониями окуривал, особо не вдумываясь в смысл слов, которые произносит. Много было пар, да. Молодых и пожилых, радостных и серьезных. И он привык к будничности этого действа.

А сейчас словно заново услышал слова обряда и, говоря, дивился их красоте и лаконичности. «Нет жены без мужа, и нет мужа без жены. Муж! Так сказано: уважай жену, почитай жену, восхваляй жену, защищай жену – себя тем самым прославляешь. Жена – дом твой и постель твоя, пища твоя и душа твоя. Дом держи в тепле, спи в постели своей, пищу вкушай с удовольствием, душу свою береги. Не уважаешь жену – себя не уважаешь. Жена! Так сказано: люби мужа кротко, безропотно, сильной будь и верной; чем сильнее жена, тем сильнее муж, у достойной жены муж да будь достойнейшим, чтобы стоить ее. Любите друг друга в радости, но любите и больными, и злыми, и в молодости, и в старости, ибо тела дряхлеют, а души – никогда».

И казалось жрецу, что гулким эхом повторяют древние слова множество голосов, и речитатив уже звучал пением, поднимался к сводам храма, и сам маленький храм вдруг стал торжественнее, выше, светлее, и лики богов менялись, наливались силой, и снисходил на служителя священный восторг – как тогда, когда он впервые видел божественные чудеса и замирал от неведомого.

Как только произнес он заключительную часть славословия – «И пусть боги благословят вас», мужчина защелкнул на запястье своей избранницы браслет и подвел ее к статуе Великой Богини – маленькой, плохо исполненной. И что-то проговорил, поклонившись.

– Вот моя жена, Великая Мать.

Тут же воздух в храме дрогнул, наливаясь запахом чудесных цветов, и крошечная каменная богиня моргнула раз, другой – священник аж за сердце схватился, – сделала по своему помосту несколько шагов к спокойному жениху и побледневшей невесте, развела руки и снова застыла. Из-под потолка посыпалась свежая водяная пыль, оседая на лицах и волосах людей пахнущей травами росой, и ласковый шепот, похожий на шум прибоя, пронесся по храму:

– Благословляю, сын мой, тебя и жену твою. И детей твоих. Сильными будут.

– Благословляю, – прогрохотал мощный мужской голос, и полыхнули вверх шесть зажжённых свечей, мгновенно истаивая в восковые лужицы на песке.

– Благословляю, – ветром вторил еще один: взметнулись волосы у людей, затрепетал подол платья, задребезжали окна, как во время урагана, в храме потемнело на мгновение – и тут же все успокоилось. Жрец перевел дыхание.

– Испугалась? – невозмутимо и весело поинтересовался новоиспеченный муж у прижавшейся к нему Светланы.

– Угу, – призналась она тихо. – Хотя с тобой, наверное, надо привыкать к этому. Удивляться.

– Со мной тебе надо отвыкать бояться, – легко сказал мужчина. – Ничего не бойся, Света. Я всегда защищу. А удивляться можно, – он хмыкнул, – удивляться тебе придется много.

После ухода необычной пары молодой священнослужитель с не свойственным ему рвением выдраил весь храм, вымыл окна, с благоговением добавил в жертвенные чаши принесенные молодоженами ароматические масла. И, запыхавшись, поглядывая на статую Синей Богини, застывшую с разведенными руками, впервые подумал, что надо, наверное, купить в храм живых цветов. Она ведь любит цветы. И тем, кто приходит сюда, будет приятнее.

Вечером в пригород Иоаннесбурга, в приземистый ресторанчик, расположенный в отдельно стоящем здании, начали съезжаться несколько обескураженные, но очень любопытствующие гости. Встречали их молодожены, рядом стояли нарядные родители. Жених с отцом невесты периодически обменивались шуточками и дружно гоготали над ними, Света застенчиво улыбалась. Тамара Алексеевна взирала на замужнюю уже дочь с видом мученицы, смирившейся с вошедшим в дом злом.

На самом деле она сердилась скорее по инерции – ведь отношение к Светлане дракона было очевидно даже для ее пристрастного взгляда.

У стены перед большой танцплощадкой на низкой сцене вовсю разыгрывался маленький оркестр, и веселый пожилой дирижер притопывал ногой в такт бодрой мелодии, периодически прихлебывая из преподнесенной ему бутылки коньяка. Щеки и нос его уже алели – музыкальное сопровождение обещало быть зажигательным. Меж столами сновали официанты, спешно расставляя закуски, а хозяин подсчитывал прибывающих и разрывался меж жадностью и отчаянием. Уже выставили все имеющиеся столы, а гости всё шли и шли.

У дверей стояла «корзина пожеланий». Приглашенные не глядя вытаскивали из нее длинные цветные ленты и вязали их на руки молодым, от локтя до запястья, так что к концу встречи новобрачные могли похвастаться густой и пестрой бахромой на предплечьях. У каждого цвета было свое значение, и после смотрели, какого получилось больше, чтобы определить судьбу, ожидающую молодых. Синий означал плодовитость, красный – силу, зеленый – богатство, белый – здоровье, желтый – мир в семье. Только черного не было – кто же будет рисковать и желать смерти?

В кувшин, который держала Тамара Алексеевна, складывались деньги в подарок молодым и на оплату гуляния. По традиции любой человек мог прийти на свадьбу, оплатив стоимость угощения и добавив «на житье» новобрачным. Этим воспользовались и коллеги Светы из школы и гостиницы, и назначенные Тандаджи соглядатаи, и прочие неучтенные гости.

Лорд Тротт пришел Зеркалом одним из первых и за неимением других друзей у жениха стоял за драконьим плечом со скорбным видом и принимал букеты цветов, периодически раздраженно стряхивая с себя лепестки и пыльцу.

Зал был огромным – столы стояли буквой П, занимая половину помещения, и второй половины было бы достаточно даже для построения полка, не то что для игр и танцев. А вот антураж не радовал: владелец заведения, конечно, постарался приукрасить ресторан так, чтобы он не походил на бывшие конюшни, из которых, собственно, и был переделан. Но рядом с нарядными занавесками и гирляндами из воздушных шаров серые стены, сложенные из крупного камня, и маленькие окошки смотрелись еще мрачнее.

– Папа, – укоризненно сказала Света (она все оглядывала зал, вздыхала и наконец-то не выдержала), – мы же не поминки устраиваем. Не мог найти что-то повеселее? Похоже на собрание какой-то секты с запланированным жертвоприношением.

– Ничего, – жизнерадостно ответил Иван Ильич, – зато я алкоголя заказал двойную норму. После бутылки на душу повеселеет даже друг жениха, отвечаю.

Четери весело и вопросительно покосился на Макса. Тот обвел длинное серое помещение скептическим взглядом, вздохнул, передал шуршащие букеты отцу невесты и вскинул руки. Стены замерцали, над столами пронесся слаженный вздох гостей – по темному камню поползли зеленые стебли, обвивая окошки, раскрываясь светящимися пышными цветами, из покрывшегося травой пола поднялись иллюзорные тонкие деревья, на ветвях которых как чудесные плоды сияли фонарики, окруженные светлячками. Потолок замерцал синевой и превратился в ночное небо с россыпью ярких звезд. Даже запах поменялся – потянуло ароматом ночного южного леса, свежей зелени и сладких цветов.

– Какой полезный друг, – пробормотал ошалевший Иван Ильич. Света же ахнула, не веря своим глазам, развернулась к магу и расцеловала его в обе щеки. Инляндец стоически вытерпел бурную женскую благодарность, хотя выражение лица у него было очень красноречивым. Чет ржал как конь, хотя ему полагалось бы ревновать – но ученик его сейчас очень уж смахивал на рака. Только что клешнями от злости не щелкал.

– Здравствуйте, – прозвучал от двери застенчивый девичий голос. Макс глянул на вход – там мялся огромный, как дуб, Ситников, принимая теплое пальто Богуславской. Она была одета в совсем простенькое платье, но накрасилась, распустила волосы и подзавила их. И все равно в этих своих очках и со свойственными ей неловкими движениями выглядела как школьница. Смущенно улыбалась, но увидела его – и как на стену налетела. Заморгала сердито и растерянно, отвернулась, потянулась к корзине с лентами.

– Теть Тома, дядь Ваня, это Алина, – пробасил Матвей, засовывая в кувшин деньги. – Мы учимся вместе в университете. Светлана, Четери, это от нас с ней, на долгую и счастливую жизнь.

– Хорошо, что пришел, – одобрительно пророкотал дракон, хлопая будущего ученика по плечу. Тот неуверенно улыбнулся, кивнул.

– Твоя девушка? – радостно спросил Иван Ильич, заключая Матвея в крепкие объятья.

– Э-э-э, – неловко пробормотал Ситников.

– Да, – произнесла Алинка твердо. Повязала ленту на руку Светлане. Та улыбалась. – Вы оч-чень красивая, – заметно смущаясь, произнесла принцесса. Подошла к Чету. Дракон смотрел на нее, сощурившись, и ей неловко стало от этого взгляда.

– Ты совсем не похожа на сестру, – сказал он с удивлением. Девушка застыла, покраснела – до корней волос – и бросила на Четери умоляющий взгляд. Сзади его предупреждающе тронул за плечо Тротт, да и Ситников нахмурился, набычился, взял Алинку за руку. Родители и Света наблюдали за этой пантомимой с удивлением.

– Так вы знакомы? – настороженно спросила Тамара Алексеевна.

– Обознался, – весело объяснил Четери, наблюдая, как краска понемногу сходит с лица маленькой принцессы. Протянул руку, и девушка со слабым огоньком Рудлогов повязала ему красную ленту. Он хмыкнул. Конечно, какую еще она могла для него достать.

Пока Матвей обнимался со Светланой, что-то серьезно спрашивал у нее, поглядывая на дракона, Алина во все глаза разглядывала красноволосого и, кажется, едва удерживалась, чтобы не пощупать его. В ее ауре так и плескали любопытство и восторг. И еще – злость и раздражение, когда она переводила взгляд на стоящего за его плечом инляндца. Тот же источал холод и совершенно ледяное спокойствие.

Четери посмотрел и хмыкнул, покачал головой.

– Как у вас тут здорово, – не удержалась от восхищения принцесса, оглядывая зал. – Материальные иллюзии? Матвей, – она повернулась к другу, – а ты так умеешь?

– В таком объеме – нет, – ответил тот с неохотой. – Максимум могу комнату замаскировать, но простенько, Алин. Это нужно резерв иметь чудовищный.

В голове у девчонки что-то сложилось, и она снова посмотрела на Тротта, теперь почти с благоговением. Тот никак не отреагировал, и она едва слышно фыркнула, задрала подбородок и прошествовала в зал.

Пришла толпа усердно улыбающихся мужиков; Чет сразу определил военных, но ничего не сказал, только поднял брови и выразительно посмотрел на старшего – тот кивнул сдержанно, мол, понял, проблем не будет. Агенты прогавкали поздравления, подарили казенные деньги и тут же расселись поблизости от пятой Рудлог. Зашел растрепанный друг Ситникова, прочитавший очень красивые поздравительные стихи своего сочинения. Одна за другой прибывали подруги Светланы, в том числе и та, с которой Четери провел ночь в отеле. На невесту она поглядывала с плохо скрываемой завистью, а уж поздравляя, источала такую сладость, что зубы сводило.

– Мама, ну зачем ты ее позвала? – сердито спросила Светлана, когда подруга удалилась к столу. – Я же просила не звонить.

– Я и не звонила, – озабоченно нахмурилась Тамара Алексеевна, – видимо, кто-то сообщил. А что случилось? Вы столько лет дружили…

– Ничего, – буркнула Света. Посмотрела на мужа – тот совершенно бесстыже усмехнулся, наклонился к ней и поцеловал. Ну да, ревность, куда от нее денешься?

Прибыли Светины однокурсники и даже некоторые преподаватели, мама Матвея с его сестренкой Машей, друзья родителей невесты. Гостей уже перевалило за две сотни, а новобрачные устали стоять, когда наконец ручеек закончился.

– Родик! – кричал на кухне в телефон хозяин ресторана. Звонил он брату, который держал заведение в городе. – У меня ЧП! Выручай! Шли поваров и официантов, все закуски, что есть, и езжай на базу! Свадьба в два раза больше, чем предполагал, сожрут всё быстрее, чем моргнуть успею!

В зале и не подозревали о маленькой трагедии на огромной кухне ресторана. Все рассаживались, знакомились, гомонили, оркестр отчаянно наяривал народные плясовые, повышая градус веселья до безудержного, и желтые фонарики подрагивали в ритме мелодии, а шары танцующих светлячков то и дело змейками перелетали от одного дерева к другому, создавая над головами гостей золотые дорожки.

Веселый Иван Ильич, не нашедший, кому доверить проведение свадьбы, покрутил в руке микрофон, покашлял.

– Здравствуйте, гости дорогие, – сказал он громко. – Свадьбу по традиции мы начинаем с передачи счастья. Наполняйте бокалы!

– Ура! – воодушевленно заорали гости. Полилось рекой пенистое игристое вино, светлячки у деревьев взвились, заметались – то ли от счастья, то ли от испуга.

– Жених с невестой делают по глотку, – командовал папа, – и переливают часть бокала в бокал соседа. И так по кругу, пока вино не вернется к молодым. Так каждый прикоснется к свадебному благословению!

Чет отхлебнул вина, повернулся к Максу. Тот с отвращением следил, как вино льется в его бокал, с непроницаемым лицом отлил немного соседу и только после этого чуть пригубил. Бокалы звенели, сталкиваясь, вино по цепочке обходило стол, и когда наконец алкогольная «змейка» обежала стол с двух сторон и вернулась к молодым, те выпили бокалы залпом и поцеловались.

Целовались они увлеченно – гости аж засмотрелись, не забывая, впрочем, наполнять тарелки дефицитными закусками.

Свадьба началась. Отец Светланы периодически хряпал рюмку под укоризненным взглядом Тамары Алексеевны и вдохновенно развлекал гостей. Света больше не пила, Чет потребовал чашу побольше и заливался красным вином (хозяин с радостной дрожью вынес ему коллекционное тридцатилетнее, которое не получалось сбыть уже давненько). Макс наблюдал за присутствующими. Он пил немного, скупо, не позволяя себе расслабиться. Периодически поглядывал туда, где сидела принцесса – она раскраснелась, болтала с Ситниковым и Поляной, улыбалась. Впервые он видел ее смеющейся и непринужденной.

– А сейчас, – заорал через некоторое время в микрофон раздухарившийся отец, – ловля невесты! Мужчины, подъем! Встаем в круг, завязываем глаза! Дамы, в центр! Маэстро, музыку! Мужчины, кто какую девушку ловит – тот с ней и танцует! Поймавшему невесту в подарок поцелуй!

Маленький оркестр дружно завел очередную плясовую. Света заулыбалась, встала. Чет тоже поднялся, выразительно глянул на оставшегося на месте Макса. Тот сидел с таким видом, будто готовился оборонять окоп до последнего патрона.

– Я тебе клинок присмотрел в своем собрании, – словно невзначай обронил дракон. И кивнул в зал. – Заговоренный.

– Шантаж, – недовольно пробурчал Тротт, тем не менее вставая. Мама и папа невесты раздавали мужчинам повязки. Агенты Тандаджи попытались улизнуть в туалет, но всевидящее око Ивана Ильича выхватило дезертиров, и отец командирским голосом приказал им вернуться. Видимо, сработал рефлекс – мужики вытянулись как по команде смирно и вернулись в строй, то есть в зал.

Наконец суматоха закончилась. Мужчины, выстроившиеся в огромный круг, разгоряченные вином и сытной закуской, прислушивались к хихиканью женщин. Рядом с Троттом встал Матвей, покосился на него с недоверием и тут же перевел взгляд на розовощекую, улыбающуюся ему из центра Алинку. Улыбнулся в ответ и надел повязку. Макс завязал глаза последним – он привычно оценивал пути отступления.

– Итак, – заревел папа в микрофон, – девушки, двигаемся по кругу. На счет три останавливаемся и разбегаемся. На счет шесть замираем! А мужчины отмирают и идут ловить по залу. Маэстро, как только кто-то поймает – заводи медленный танец!

– Сделаю, – отозвался радостный дирижер, потирая багровый нос.

Плясовая, затихшая было, снова взорвалась. Женщины загомонили, засмеялись, задвигались.

– Раз, – считал папа азартно, – два, три… разбегаемся!

Перед Максом запищало-завизжало («Четыре, – продолжал Иван Ильич, – пять…»), затопотали каблуки, пахнуло смесью женского запаха и духов поверх влажного аромата иллюзорной травы.

– Шесть! – крикнул Иван Ильич. В зале замерли. Музыка замедлилась, стала тише, напряженнее, и вдруг тонким голосом вступила плачущая скрипка – и замерла, уступая место бархатному тону саксофона, выводящему первые аккорды любовной мелодии. И Тротта как обухом по голове ударило – он вспомнил эту песню, песню его далекой юности, которую пели девушки на летнем празднике солнцестояния, когда изо всех окрестных деревень собирались молодые парни и девушки на праздник и так же играли в игры и собирались в пары. Только та песня была на инляндском.

Он сделал несколько осторожных шагов назад. Где-то там находился закуток, где можно было переждать безобразие.

Макс развернулся – и уткнулся грудью в замершую женщину. Выругался про себя – сердце стучало как ненормальное, – провел ладонями по тонким рукам, коснулся волос, опустил руки на спину. Перед ним дышали напряженно и зло. Даже яростно.

– Только вы так сопите, Богуславская, – сказал он со смешком. И вдохнул тонкий запах – очень свежий, очень юный, с терпкими волнующими нотками зрелого вина.

– Я не буду с вами танцевать, – прошипела она зло.

– Увы, – ответил Тротт, снимая повязку – точно, это была она, с красными щеками и блестящими глазами, – придется. Можете отдавить мне ноги, но за этот танец мне обещали оружие. Поэтому прошу.

В помещении погас свет, и все вокруг стало совершенно волшебным. Все было видно: мерцали цветы на стенах, светили фонарики, тихо кружились светлячки над танцующими. Макс оглянулся – Четери каким-то чудом ухитрился поймать свою невесту и теперь целовал ее с таким напором, что у окружающих дам влажно блестели глаза. Дмитро Поляна увлеченно повторял за женихом – с одной из Светиных подруг. Матвей танцевал с другой подругой невесты и с неловкостью оглядывался на Алину. Та улыбнулась ему ободряюще через Максово плечо и тут же перевела посуровевший взгляд на профессора.

– Ну что вы стоите? – неожиданно величественно спросила она и вложила свои пальцы в его ладонь – теплые, тонкие. – Отрабатывайте свое оружие, лорд Тротт.

И, кажется, сейчас она его совершенно не боялась.

Двигалась принцесса легко, точно угадывая его движения, но держалась на расстоянии вытянутых рук. На них стали коситься, и он со вздохом притянул студентку ближе, закинул ее руку себе на шею, обхватил за талию.

– Я вас не съем, – проговорил он в темную макушку, – успокойтесь. Я даже не вспомню об этом завтра. Только не испачкайте помадой мой костюм, ваше высочество.

– Тише, – пробормотала принцесса ему в плечо. Но действительно расслабилась, даже сопеть перестала. Несколько раз оглядывалась на Четери и открыла рот, чтобы что-то спросить, но тут же закрыла.

– Спрашивайте, – посоветовал Тротт. Она была горячей. Даже сквозь платье чувствовалось.

– Какого он размера, профессор? – поинтересовалась принцесса. Взглянула на него с живым любопытством – и тут же споткнулась, отвлекшись в ожидании ответа.

– Если с шеей, то около тридцати метров в длину и около семи в высоту, – ответил инляндец, придерживая ее. – Следите за танцем. Мне дороги мои ботинки. И не стоит портить свадьбу вашей сломанной ногой.

– А размах крыльев? – не унималась Алина, ничуть не обижаясь.

– Тоже около тридцати.

– А вес вы можете представить?

– Больше ста пятидесяти тонн точно, – пояснил Тротт терпеливо. Мелодия закончилась, но принцесса не торопилась уходить. И, когда заиграла новая, осталась в его руках.

– А как же тогда он летает? Это ведь невозможно, профессор.

– Драконы – магические создания, Алина, – спокойно сказал Макс. – Как может левитировать человек?

Она вдруг напряглась, снова зло вздохнула – вспомнила, видимо, как он вышвыривал ее из лектория.

– Мы не проходили еще левитацию, профессор. Вы только наглядно мне ее показали.

– Это не так сложно, как кажется, – ответил он. – Одно из наименее энергоемких заклинаний. Смотрите.

Принцесса пискнула – их пара чуть оторвалась от пола, совсем немного – и схватилась за Тротта так крепко, что ткань костюма затрещала. Но вокруг танцевали так плотно, что никто ничего не заметил.

– Я не вижу, – призналась она со злостью и растерянностью. – Вы же знаете, я плохо справляюсь с даром.

Она глядела с таким отчаянием, что черт дернул его произнести:

– Я вам покажу. Только отвлеку людей.

На темно-синем потолке еще ярче засияли звезды – и золотым дождем полились вниз. Четери повернул голову и одобрительно кивнул Максу, танцующие заахали.

– Смотрите, – сказал Макс, поворачивая студентку к себе спиной. – Только не дергайтесь. Я установлю ментальный контакт и покажу вам.

– Вы уже устанавливали, – прошипела принцесса, – не надо. Это очень больно.

– Я знаю, когда причиняю боль, – сказал он ей на ухо, касаясь губами ее волос, – и знаю, когда больно не будет. Хотите увидеть или нет?

– Хочу, – призналась она сердито. – Очень хочу.

– Закройте глаза, Богуславская. Откроете, только когда я скажу. Очень медленно, а то ослепнете.

Алина зажмурилась. Тело казалось легким-легким, а руки, поддерживающие ее под грудью, были жесткими, крепкими. Она четко почувствовала, как ее сознания коснулись – бережно, аккуратно, – и тут же под закрытыми веками запульсировало буйство цветов.

– Это первый магический спектр, – прозвучал голос Тротта словно издалека. – Открывайте, только медленно. Аккуратно. Всё увидите сами.

Принцесса приоткрыла веки – и в глаза ударило охватывающее всё вокруг мерцание. Люди светились тонкой дымкой, дракон – огромной, пульсирующей голубоватой аурой. От мужчины за ее спиной стегало электричеством; она опустила глаза – по его рукам пробегали волны желтоватых разрядов. Под ногами медленно вращался белесый вихрь, удерживая их над полом. На месте иллюзорных деревьев и вьюнков змеились сплетенные линии стихий. Ими, но менее плотно, был наполнен и воздух. Глаза заслезились, Алина сняла очки – так даже лучше было видно.

– Формула левитации настолько проста, – говорил Тротт ей на ухо, и его дыхание касалось кожи, – потому что использует всего одну стихию и простейшее сворачивание ее в вихрь. Вопрос только в плотности и силе вращения.

– Я бездарь, – прошептала она расстроенно. И то ли вздохнула, то ли всхлипнула. – Это очень красиво, лорд Тротт.

– Вопрос тренировки, – ответил он бесстрастно. – Всё увидите. Сможете ли полноценно управлять – это вопрос, конечно. Ну не сможете – вылетите, что сделаешь. Закрывайте глаза.

Алина послушно закрыла – пятна под веками погасли, они опустились на пол, и она развернулась к инляндцу. И вдруг согнулась пополам, застонала сквозь зубы.

– Что? – спросил он раздраженно.

Принцесса подняла на него совершенно белое лицо: зрачки ее сокращались в точку, по щекам текли слезы, на лбу выступала испарина, и Макс чертыхнулся, подхватил ее на руки и понес к диванам при входе – где воздух был посвежее и народу совсем немного.

– Что с ней? – рядом материализовался Ситников. – Что вы с ней опять сделали? – Он схватил Тротта за рукав и тут же выругался, разжал руку – та стрельнула болью и повисла плетью, онемев.

– Ситников, – ядовито сказал Тротт, – вы начнете когда-нибудь думать, прежде чем действовать? Мое терпение ведь может закончиться, и вы получите то, на что нарываетесь. Дайте мне осмотреть вашу подругу. Не пускайте сюда людей.

На входе уже толпились охранники, окружая профессора и принцессу. Алинка корчилась на диване, зажимая живот руками, дышала судорожно, через рот, лицо приобретало синюшный оттенок и глаза закатывались: еще чуть-чуть – и уйдет в обморок. Он быстро пробежал над ней руками, нахмурился, обезболил. Болевой шок, но откуда?

– Ее нужно к врачу, – сказал старший по охране. – Вызывайте телепортиста.

– Я и есть врач, – огрызнулся Тротт, – получше ваших светил. Выйдите немедленно, не мешайте. Ей нужен воздух. Все будет нормально, обещаю. Вон пошли! – рявкнул он, так как охрана топталась рядом, кто-то отрывисто докладывал о ситуации по рации и уходить ни один не собирался.

Старший, видевший Тротта в Управлении, нехотя дал команду рассредоточиться. Ситников мрачно наблюдал за происходящим из дверного проема, и вид у него был как у готового убивать.

Алина вытянулась на диване в струнку, а Тротт осторожно прощупывал ей живот. В районе матки полыхало таким жаром, что он сам весь вспотел. И никак не мог понять, в чем дело, – женщин он не осматривал уже очень давно. Снова протянул руку, прислушался. Судорога, как у рожающей. Но живот плоский, ребенка внутри нет… да и… девственница. Он аккуратно расслаблял мышцы, переведя проекцию матки на свой кулак и медленно, через силу разжимая его. Крутило страшно, он сам едва не заорал. Пальцы, после того как он разжал кулак и расслабил, встряхивая, болели, словно ему их выкручивали.

– Воды принеси, – бросил он семикурснику, и тот нехотя кивнул, протиснулся между охранниками, исчез. В зале уже началась новая игра, и никто, кажется, не обратил внимания на произошедшее.

Принцесса медленно приходила в себя: щеки у нее были мокрые от слез и черные от потекшей туши, губы белые, и помада на них смотрелась неряшливым пятном. Она стянула очки и откинула голову назад. Ей было плохо и стыдно. И страшно до слез.

– Богуславская, давно у вас это? – спросил Тротт.

– Один раз всего было, – ответила она слабым голосом. – В университете. Но не так больно.

Он снова нахмурился. Положил руку ей на живот.

– Цикл нормальный?

Принцесса залилась краской.

– У м-меня еще не было, профессор.

– Вам ведь уже шестнадцать? – уточнил он с недоумением. Девушка еще больше покраснела, хотя, казалось бы, сильнее некуда.

– Я не хочу с вами это обсуждать! – выпалила она. – Это неприлично! Вы мужчина!

– Сейчас я ваш лекарь, – отрезал он жестко. – К врачам обращались? Такая задержка может свидетельствовать о патологии репродуктивной системы.

– Обращалась, – сказала она. – Никаких отклонений не нашли. Гормоны в порядке.

Он и сам видел, что в порядке. Живот под его пальцами остывал, прекращая пульсировать.

– Что-то принимали из стимуляторов?

– Да ничего я не принимала! – выкрикнула она, садясь. – Вы меня достаточно напугали! Может, я просто перезанималась! Я каждый день бегаю и на тренажерах работаю, чтобы сдать эту физкультуру!

– Нет, – протянул он, не обращая внимания на ее возмущение, – мышцы у вас перенапряжены, но это другое. Не пойму что. Вам нужно к виталисту, который специализируется на женских заболеваниях, Богуславская. А для занятий есть массаж, сауна, ванны горячие, чтобы расслабить мышцы.

– Да некогда мне, – сказала она зло, – я и так сплю по пять часов в день.

Он встал, оглянулся в поисках салфетки, чтобы протереть руки. Не нашел и с раздражением сунул их в карманы.

– Зачем вы себя насилуете? У вас найдется чем заняться и без магии.

– Затем, – буркнула принцесса и отвернулась, утирая щеки. Вздохнула, расправила плечи. – Я благодарна вам за помощь, лорд Тротт. – Макс поднял брови – так официально это прозвучало. – Больше она не требуется, можете вернуться в зал.

– Вы разрешаете? – спросил он ехидно. Алинка вскинулась, хотела сказать что-то резкое – но в дверь заглянул старший охраны.

– Телепортист прибыл, – сдержанно сообщил он, намеренно не используя титул (конспирацию никто не отменял), – готов перенести вас домой.

– Сержант, п-прошу вас, – жалобно сказала Алина, – и часа ведь не прошло. Я уже прекрасно себя чувствую благодаря лорду Тротту. Заболел живот, бывает. Если вдруг снова почувствую себя плохо – сразу обращусь к вам, обещаю.

Агент хмуро кивнул. Он не был личным телохранителем и права настаивать не имел. Но отвечать, если что-то случится, будет не ее высочество, а он и его ребята.

Вернулся Матвей с кувшином лимонада и стаканом. Снова протиснулся между охранниками, сел рядом с Алиной на диван, налил, аккуратно приобнял своей лапой, протянул ей стакан.

– Я, наверное, вся пятнистая, – пожаловалась принцесса, делая глоток.

– Ты все равно очень миленькая, малявочка, – пробасил он. – Только умыться надо.

– Спасибо, – сказала она тоненько, улыбнулась и откинулась ему на плечо – совсем крошечная рядом с огромным мужчиной. Тротт поморщился, отвернулся и двинулся в зал, подальше от опереточного сюсюканья и сладости. И краем уха успел услышать вопрос: – Матвей, а все-таки попросишь Чета обернуться?

Ну конечно. Что нам свадьба и молодые. Всё к ногам капризной девчонки.

Зал встретил Макса оглушающей музыкой и дружным топаньем. Народ веселился вовсю, жених с невестой отплясывали что-то зажигательное. Инляндец двигался вдоль стены, но не избежал внимания – какая-то девушка схватила его за руку, закрутила.

– Давай танцевать! – крикнула она со смехом.

– Не хочу, – ответил он сухо и, не обращая внимания на недоумение и обиду, проступившие на симпатичном лице, пошел дальше.

Тротт видел, как Ситников провожает принцессу до дамской комнаты, видел и то, как она выходит оттуда, как присоединяются они к танцующим. Опустил глаза, положил себе соленых грибов и начал жевать. В конце концов, этот балаган когда-нибудь да закончится. Вечер, конечно, потерян. Хотя интересный случай с внезапными болями. Может, с Викой поговорить? Она лучше разбирается в женских болезнях. Нет. Не стоит тратить на это время.

Музыка прекратилась, включился свет, и радостный Иван Ильич объявил перерыв. Четери повел сияющую жену к столу, гости, частично разбившиеся по парам, ручейками устремлялись кто к столам – выпить и закусить, кто к выходу – покурить, кто к туалетам. Дирижер утирал пот со лба, музыканты отдыхали, рассевшись по креслам у стен. Сердобольный отец невесты направился к ним, чтобы пригласить за стол и составить ему компанию в распитии горячительного. Официанты начали разносить вторые блюда, и в воздухе сильно пахло жареным мясом, алкоголем и разгоряченными людьми.

И почему-то именно в этот момент Макс остро почувствовал свою чуждость среди этого праздника. Люди обтекали его, не касаясь, будто он находился среди призраков – или сам был призраком, невидимым и никому не нужным. Впрочем, он по этому поводу не переживал. Все эти нелепые движения, какая-то истеричная радость, попытки найти себе пару, глупые игры – все это было так преходяще и так банально.

– Знаешь, в чем между нами разница? – посмотрев на его лицо и будто прочитав мысли, заявил плюхнувшийся рядом Чет. Света разговаривала с матерью, смеялась, и дракон некоторое время полюбовался на нее, прежде чем налить в свою огромную чашу еще вина. – Я старше тебя, но я не разучился жить. Эти глупости и есть жизнь, Макс, – Четери говорил с иронией, но глаза у него были серьезными, оценивающими, совершенно не пьяными. – Потискать хорошенькую девушку, выпить вина, вкусить отличную пищу. Не только, но это тоже. Я мог бы полностью уйти в искусство боя, как ты – в работу, но суть в том, что без полноценной жизни мастером не стать. Ты не достигнешь совершенства, находясь постоянно внутри процесса. Только опускаясь в обычную жизнь, можно оценить, как высоко ты забрался и как далеко тебе еще до настоящего умения.

– Ты будешь меня учить или перевоспитывать? – едко отозвался Тротт, глядя, как дракон наливает ему вина. – Я же не сосунок, Четери, не надо мне душеспасительных разговоров. Мне хорошо с тем, что у меня есть.

– А много ли есть? – дракон поднял свою чашу, и Макс нехотя чокнулся с ним, выпил.

– Достаточно, – сказал он. – Мне хватает.

– О чем вы настолько серьезно разговариваете? – Светлана подошла к мужчинам, и Чет перехватил ее, усадил к себе на колени, ткнулся губами куда-то в шею, что-то шепнул на ухо – и глаза ее затуманились, а потом она так посмотрела на мужа, что Максу стало неловко. Он встал. Да уж, даже лучшие из лучших спотыкаются о женскую юбку.

– Куда? – спросил дракон весело и понимающе.

– Схожу покурю, – бурнул Тротт. – Воздухом подышу.

Молодожены поглядели ему вслед.

– Он странный, – сказала Света тихо. – Не улыбнется, не расслабится. Как будто презирает всех вокруг. Неприятно рядом находиться.

– Трудно жить в мире с окружающими, когда с собой смириться не можешь, – непонятно объяснил дракон. – Но он хороший человек, поверь. Несчастный только.

«Несчастный» вышел на морозец, постоял несколько секунд, думая, что нужно было бы остановить официанта и попросить сигарет у него. Но заметил огромную фигуру Ситникова, поколебался и подошел.

– Сигарету? – спросил понятливый студент. Достал пачку из дешевых, дал зажигалку, и они молча закурили, глядя на заснеженные окрестности.

– Завтра занятия как обычно? – наконец спросил Ситников.

– Да, – коротко ответил Тротт. И они снова замолчали. И, как ни странно, молчать рядом с семикурсником было вполне уютно.

Когда Макс вернулся в зал, на его месте сидела Алина Рудлог и о чем-то живо расспрашивала дракона. Тот отвечал охотно, шутил – и жена его смеялась, и принцесса тоже смеялась, аж заливалась. Пока маг шел к столу, ее высочество опять что-то спросила, и Четери захохотал так, что гости начали оглядываться, тоже заулыбались.

– Нет, мы не линяем, – услышал инляндец, подходя ближе. Ситников топал рядом.

– Но у птиц линька ежегодная, – удивленно и увлеченно продолжала Алина, – перо же изнашивается, теряет влагостойкость, свойства свои… плюс еще есть брачные линьки… когда оперение пестрым становится и пышным…

Чет, видимо, представил себя пестрым и пышным и снова заржал.

– Нет, малышка, – сказал он, отсмеявшись. – Я никогда об этом не задумывался, если честно, но точно никаких смен оперения у нас нет.

Говорил он без недовольства или насмешки. Как с любопытным ребенком.

– А… – начала принцесса, но увидела Тротта и осеклась, быстро встала. – Извините, профессор.

– Ничего, – сказал тот сквозь зубы, – продолжайте, не стесняйтесь.

Она надулась, поколебалась, стиснула руку Матвея и все-таки решилась. Чет поглядывал на них с весельем.

– …А можно посмотреть, как вы оборачиваетесь? Если будет минутка, конечно, – добавила Алина извиняющимся тоном и посмотрела на Светлану. – Простите, пожалуйста, за нахальство. Но я никогда не видела драконов! И так хочу посмотреть!

Света не возмущалась и тоже смотрела на девушку с ласковой смешинкой.

– А ведь и я тебя с крыльями не видела, – задумчиво сказала новобрачная и намекающе глянула на мужа. Тот вздохнул и встал.

– Чего не сделаешь ради женщины, – заявил он с видом идущего на подвиг. – Только теплое надень, Света. Пойдем, пока твой отец не вспомнил, что надо продолжать. Макс, – окликнул он инляндца, – давай с нами.

Они ушли за ресторан, подальше от любопытных гостей. Алинка, постукивающая зубами от холода, несмотря на обнимающего ее Матвея, в грудь которого уткнулась, ждала, пока дракон разденется и обернется. Светлана, стоящая в теплой шубке, отворачиваться не стала, но очень переживала, что супруг замерзнет.

– Отогреешь потом! – крикнул ей разоблачающийся дракон. – Прекрати волноваться, женщина!

Макс остановился чуть в стороне и стоял с невозмутимым лицом. Оборот он уже видел, но сейчас решил посмотреть, как это выглядит в магическом спектре. И с удовольствием исследователя наблюдал, как обнаженный Чет полыхает голубоватым сиянием, как орнамент на его теле, словно большая сеть, отделяется от тела, расширяется и образует контуры дракона, заполняющегося плотной дымкой, как в дымке этой растворяются очертания человека, а она все уплотняется, пока не становятся видны и прожилки на перьях, и огромные лапы, и мощное белое тело, и пасть.

Дракон повернул к ним огромную башку и рявкнул что-то нетерпеливо. Застывшая было Света ахнула с восторгом и недоверием, побежала к нему, а за ней со всех ног бежала Богуславская, поправляя на ходу очки. Ситников стоял, словно оцепенев.

– Впечатляет, – сказал он басовито.

Тротт усмехнулся. Видно было, что студенту хочется так же нестись к крылатому ящеру, но степенность не позволяет. Мужчины медленно двинулись к зверю. Тот положил голову на землю и щерился во всю пасть, будто бы улыбался. Добежавшая уже до мужа Светлана трепала его за огромные уши и рассказывала что-то, предназначенное только ему одному.

А вот Богуславская развила прямо-таки ошеломляющую деятельность. Она деловито пересчитала пальцы на драконьей лапе, пощупала огромный коготь, бормоча себе под нос. Выползла из-под крыла, раскрасневшаяся, довольная, неприлично счастливая, и Макс вдруг поймал себя на том, что ему хочется… улыбаться? Девчонка гладила плотную кожу, измеряла руками длину перьев, восклицала что-то, бегая вокруг огромного ящера с таким воодушевлением, будто перед ней находился не хищник, а гора мороженого. Чет не выдержал, повернул голову и ехидно фыркнул, глядя на увлеченную, носящуюся кругами принцессу.

– Боги, какой же он красивый, – звонко крикнула она Светлане. – Совершенный!

– Красивый, – тихо согласилась та и поцеловала своего дракона куда-то под глаз. Тот заурчал умиротворенно, потерся об нее щекой – и Света не удержалась, плюхнулась на попу в снег. Дракон снова зафыркал – будь он в человеческой ипостаси, покатился бы со смеху, – аккуратно взял супругу зубами за шубку и поставил на ноги.

Ее высочество уже дорожку вытоптала вокруг живого объекта исследования, но никак не могла остановиться. Примерилась к толстенной шее, попыталась дотянуться до красного гребня, но не смогла. Обернулась на Матвея со страдальческим лицом – и тот усмехнулся, подошел, легко поднял и посадил ее к себе на плечо. И там она и постучала по твердым шипам, и попробовала на остроту, и снова попыталась измерить – самый большой шип был выше ее роста.

– Как я вам завидую, – искренне сказала она Светлане, когда опять стояла на земле, отвернувшись, и все, что могло быть ощупано и измерено, было уже измерено. Даже пасть попросила открыть, чтобы посмотреть на зубы. Чет рявкнул для острастки, но она не испугалась, только задохнулась от восторга и попросила повторить во весь голос. Дракон мученически закатил глаза и послушно показал клыки. – Вы сможете на нем летать.

– Подрастешь – приезжай к нам в Пески, малышка, – крикнул одевающийся Чет, чудесным образом услышавший ее, – найдем тебе подходящего дракона. И налетаешься, и наизмеряешься во всех обличьях.

Алинка покраснела, а Света укоризненно посмотрела на Четери: «Зачем смущаешь ребенка?» Но тот сделал невинные глаза, и, одевшись, скомандовал всем идти в зал. Греться, пить и веселиться.

И они правда веселились. Почти все. Лорд Тротт смиренно поедал грибы и философски наблюдал за буйством звука и эмоций. Свадьба гуляла и плясала, Иван Ильич, поддерживаемый доброй дозой алкоголя, превзошел сам себя. По углам уже целовались парочки – семикурсник Поляна вовсю обхаживал ту самую Светланину подругу, которая имела наглость прийти на свадьбу. Еда была превосходной, вина хватило на всех – зря ресторатор хватался за сердце, – мать невесты зорко охраняла кувшин с деньгами, но потом вручила его единственному нетанцующему и со спокойным сердцем пошла следить за мужем. Музыканты были на высоте. У одной из гостий оказался превосходный голос, и она, накатив для храбрости, договорилась с оркестром, взяла микрофон и подарила молодым томную, пронзительную и волнующую медленную песню. И сорвала бурные овации.

А Макс все наблюдал.

– Я смогу прилетать на границу с Песками каждый день, – сказал ему Четери, когда в очередной раз вернулся за стол. – Но как ты узнаешь? Ты не слышишь мой Зов. А в Пески тебе не попасть.

– Я все равно попробую, – сдержанно ответил Тротт. – Сил у меня побольше, чем у обычных магов, если напрямую через горы могу ходить, то, может, и ваша защита не станет препятствием. Сориентируюсь на тебя. Но если не смогу пробить – на всякий случай сейчас поставлю тебе сигналку. Дай мне руку.

Четери протянул ладонь. Света с любопытством наблюдала, как рыжий нелюдимый маг обвязывает вокруг широкого мужского запястья светящуюся плетеную нить.

– Просто потяни за нее и позови меня. Я услышу и открою к тебе Зеркало.

– Хорошо, – довольно протянул Чет. Повернул голову, посмотрел на Матвея, ведущего в танце и бережно обнимающего ладонями маленькую принцессу. Музыка пела завораживающее, тягучее, низкое, фонарики мерцали, уставшие светлячки облепили листья деревьев и поблескивали желтыми звездочками. Высокая фигура потомка Марка Лаураса горой выделялась на фоне других гостей. – Его мне еще приведи.

– Дай ему доучиться, – попросил Макс. – Не дави. Он поймет потом, что важнее.

– Если не женится, – фыркнул дракон, наблюдая за парой.

– Да кто ему даст на принцессе, – с досадой сказал Тротт. – Мала еще, да и ее дело – породу в другом королевском доме улучшать. Пока играет в магию, в независимость. А время придет – никуда не денется. Будет носить корону и рожать наследников. И чем раньше Ситников это поймет, тем лучше. Как поймет – сразу придет к тебе, Четери.

– Может быть, – задумчиво произнес Мастер, глядя почему-то на Макса. – Может быть.

После десерта свадебная феерия начала постепенно остывать. Музыканты наигрывали что-то приглушенное, мелодичное, гости один за другим вспоминали, что завтра на работу, прощались с молодоженами, снова желали всего наилучшего и разъезжались. Светлана, уставшая от счастья, тихо сидела рядом с мужем, прислонившись к его груди и чувствуя крепкую и горячую руку на талии, и то ли дремала, то ли мечтала, со странной улыбкой глядя на упорно танцующие пары. Ушел Зеркалом Дмитро Поляна, с вполне определенной целью уводя с собой пьяненькую Светину подругу. Уехали родители – Иван Ильич уже лыка не вязал, и стойкая Тамара Алексеевна вызвала такси и повезла его домой. Ушла телепортом в сопровождении охраны ее высочество Алина Рудлог, попрощавшись с новобрачными и целомудренно поцеловав своего Матвея на прощание в щеку, и тот несколько секунд печально смотрел на закрывшееся Зеркало, затем пошел к столу, налил себе коньяка, выпил и налил еще. К нему подошла мать с засыпающей сестрой, и он кивнул – нужно было перенести их домой. Уходили Светины подруги и одногруппники, и официанты уже потихоньку стали убирать посуду. Встал и Макс – пошел на кухню, к нервничающему ресторатору, и доплатил сколько нужно было. Когда он вернулся, Чет все так же покачивал-баюкал жену, пригревшуюся у его бока, а последние гости под звуки упорно играющего оркестра одевались в прихожей.

– Остаток отдай музыкантам, – попросил Четери сонно. Тротт кивнул, пошел к сцене – мимо покачивающихся деревьев, по примятой траве. Музыка стихла. Дирижер с недоверием глядел на толстенную пачку денег, но взял ее и долго-долго тряс инляндца за руку. Но тот даже не морщился. Странное очарование пустеющего зала и отголосков прошедшего праздника захватило и его.

– Куда вас? – спросил он у Чета, когда вернулся к столу.

– Домой? – поинтересовался дракон у Светланы. – Или… твои родители вроде нам номер сняли в отеле.

– Домой, – сонно и разнеженно попросила девушка. – Завтра улетать, хочу рядом с ними побыть еще немного.

Тротт кивнул, открыл портал, настроившись на отца невесты; и дракон, и его молодая супруга перед уходом крепко обняли его. И Максу вдруг стало тепло.

Инляндец остался один. Хозяин гасил верхний свет, оставив несколько ламп, а Макс стоял посреди зала, сунув руки в карманы, и наблюдал, как музыканты складывают инструменты, как приглушенно переговариваются официанты, как сворачивают они скатерти, обнажая темные старые столы, слушал, как гремит посуда на кухне и тихо играет радио с какой-то современной песенкой.

Он шевельнул рукой, и волшебный сад начал таять. Снова обнажились серые стены и потертые полы, и потолок опять стал желтоватым, а не иссиня-черным. Праздник закончился.

Тротт постоял еще немного, открыл Зеркало и ушел домой.

Молодожены, стойко пережившие свою свадьбу, еще долго возились и тискались под душем – родители то ли уже крепко спали, то ли деликатно делали вид, что ничего не слышат. В конце концов Четери отнес зевающую Светлану в постель, растянулся рядом – она с нежностью поцеловала его в плечо, уткнулась носом в руку и мгновенно заснула. А он все смотрел на низенький потолок маленькой квартиры и думал, как забавно и сложно складывается судьба. Сила билась, ворочалась в нем тяжелой и требующей выхода волной, зов далекого города становился все сильнее. Но это завтра. Сейчас веки его тяжелели, хмель и усталость брали свое, и он зашевелился, повернулся, обхватил жену как надо, прижал к себе и тоже заснул. Легким сном совершенно счастливого человека.

А назавтра, после сборов тысячи необходимых вещей, слезных прощаний и обещаний навещать и не забывать, они улетели. Дракон летел очень быстро, а на его спине, уцепившись за твердый шип гребня и замирая от страха, сидела укутанная в сто одежек Светлана.

Но он принес ее не в свой дом. Четери опустился на знакомой площади недалеко от дворца Тафии. Стряхнул собранный скарб, подождал, пока жена разденется, спустится по крылу, и обернулся в человека. И они вдвоем пошли к высоким, ждущим именно их воротам.

На этот раз резные двери откликнулись ему. Засветились, заскрипели натужно и стали открываться, разгребая песок. И в тот момент, когда он ступил на территорию дворца и замер, раскинув руки и запрокинув голову, от ног его полилась по истощенной, иссушенной земле сокрушительная сила потомка Воды и Жизни. Город-на-реке стал оживать. Все еще белело сухим дном русло реки Неру – но по улицам катилась зеленая волна, прорастая деревьями, травой и дивными цветами, унося барханы далеко за пределы великого древнего города. Земля гудела опасно, мощно. Света ухватилась за створку ворот, с содроганием глядя на застывшего, напряженного, ушедшего куда-то далеко в неведомые ей сферы мужа, и пыталась устоять на почве, подрагивающей от поднимающейся из глубоких слоев воды. Взрывались водяной пылью и начинали бить холодными струями старые фонтаны, наполнялись пруды, дворец очищался от вековой пыли и снова блистал белым и лазоревым, а Четери вдруг рухнул на колени и закричал от боли, срывая голос.

И разом все стихло. Он повалился на бок – и Света бросилась к нему, схватила за плечи, обняла, прижала к себе.

– Четери, Четери! Че-е-ет! Да что же это!

Дракон пошевелился, открыл глаза – болезненные, яркие, неземные.

– Не кричи, женщина, – сказал он сипло. – Вот так, подержи меня еще немного, погладь… да. Покормишь меня, и пойдем принимать хозяйство. Теперь это твой дом.

* * *

Далеко на западе, в столичном городе Истаиле, Нории, теперь уже Владыка Владык, склонив голову, слушал просыпающуюся Тафию. И улыбался, радостно и чуть горько. Теперь ему станет легче. И теперь ему было еще тяжелее.

 

Глава 7

1 декабря, четверг, Иоаннесбург

Выскочившие на мороз покурить студенты наблюдали, как на стоянку, предназначенную для особых гостей, въезжает очень дорогой автомобиль представительского класса. Машина припарковалась, оттуда вышел степенный водитель в форме, открыл заднюю дверь – и на прихваченный снежком асфальт ступила женщина, которая сразу же привлекла внимание тех, кто еще не глазел в сторону автомобиля. Гостья была шикарна: в свободном зеленом пальто с меховой опушкой по воротнику и рукавам, в шляпке, с элегантно уложенными черными волосами и ярко-алыми губами. Лицо ее было скрыто под полумаской.

Женщина взяла сумочку, поблагодарила водителя и уверенно направилась к дверям университета – под гробовое молчание обычно шумных студентов.

– Все, я влюбился, – потрясенно произнес Дмитро Поляна, когда за посетительницей закрылась дверь.

– Ты каждую неделю влюбляешься, – прогудел Ситников насмешливо. Выпустил дым, снова затянулся. – А на этой неделе – даже дважды. Как вчерашняя подружка невесты?

– Да, – отмахнулся Поляна, – это так, на одну ночь. А тут, – он цокнул языком, – высший класс, Матюха. Такую даже раздевать страшно. Но хочется!

Екатерина Симонова, не подозревая, какой шквал любопытства вызвала, легко поднималась по винтовой лестнице в башню ректора. Она смутно помнила расположение помещений в университете еще с тех времен, когда они с матерью на последнем году школы ездили сюда узнавать о поступлении. Сейчас никто бы не подумал, что ее светлость волнуется, точнее, отчаянно трусит. Но Екатерина привыкла скрывать эмоции. Лишний слой пудры, красная помада как сигнал – «я независима и самоуверенна». Ледяной взгляд. Расслабленные плечи: чуть перестанешь следить – и тут же сожмешься, сгорбишься, привычно опустишь глаза вниз.

С утра дочери в первый раз пошли в детский сад – Катя очень переживала по этому поводу, просто отрывала их от себя, хотя до этого они прекрасно проводили время без нее, с няней. Проводила, повздыхала. Покосилась на бар с коньяком, сглотнула и отвернулась. Еще раз перечитала вежливый ответ от Александра Свидерского. Лорд ректор будет счастлив видеть ее светлость, супругу большого друга университета, в 12.30, в четверг, если это время для герцогини удобно. Если леди занята в указанное время, просьба сообщить, когда ей удобно будет подъехать. С уважением… и так далее.

Кате все казалось, что это письмо – пропуск в какую-то новую для нее жизнь. Возможность перевернуть страницу, стать не Екатериной Симоновой, тенью своего супруга, а полноценным человеком.

Почти три часа она готовилась к визиту. Вызвала стилиста и парикмахера. Подобрала одежду – женственную и строгую. Образом своим она осталась довольна. Классическое шерстяное темно-синее платье с юбкой-карандашом ниже колен, поясом того же цвета и широкими рукавами на три четверти. Уложенные волнами волосы, открывающие шею. Тюбик любимой «защитной» алой помады в клатче.

И две таблетки успокоительного, чтобы не дрожали руки и не срывался голос.

– Екатерина Степановна? – пожилая женщина, что сидела за столом перед кабинетом ректора, подняла голову и постаралась любезно улыбнуться. Вышло так, будто она давненько этого не делала. – Здравствуйте, ваша светлость. Александр Данилович ждет вас.

– Здравствуйте. Прекрасно, – ровно ответила Катя, снимая полумаску и перчатки. Огляделась. Круглая площадка башни была поделена надвое стеной. У тяжелой двери в кабинет ректора, над которой сидел вырезанный из дерева филин, стоял стол секретаря, меж высоких окон располагались шкафы, забитые бумагами, и кресла. Тихо жужжала оргтехника, было чисто и свежо. Екатерина вдруг представила себя в этом помещении, за этим столом, и картинка ей понравилась.

– Александр Данилович, – проговорила секретарь в трубку, – прибыла ее светлость герцогиня Симонова.

– Спасибо, Наталья Максимовна, – зазвучал в динамике чуть отрывистый, нетерпеливый мужской голос. Через несколько секунд тяжелая дверь кабинета скрипнула, открываясь, и в коридор вышел высокий мужчина на вид лет тридцати пяти, со светлым ежиком волос, резкими чертами лица и голубыми глазами. Очень привлекательный мужчина. И очень похожий на Катиного мужа.

Холодный ком вдруг застыл у нее в горле, тело охватила липкая паника. Ладони повлажнели, и Екатерина опять с усилием расслабила плечи.

Александр Данилович осмотрел гостью, глаза его блеснули, и он склонил голову.

– Леди Симонова, – сказал он с приятностью. – Счастлив, что вы решили посетить нас. Вы очаровательны.

– Я давно должна была сделать это, – светским тоном произнесла Екатерина. Лорд Свидерский взял ее руку, мягко поцеловал. Секретарь хмыкнула, но тихо-тихо.

При входе он пропустил ее вперед – и герцогиня дернулась от ужаса, когда над ней заухала деревянная сова. Дернулась и с ледяным выражением в глазах обернулась к хозяину кабинета.

– Извините, – сказал тот весело и покаянно, – забыл вас предупредить.

Секретарь снова хмыкнула и уткнулась в бумаги.

– Итак, госпожа моя, по какому вы делу? – спросил Свидерский, когда галантно помог Кате снять пальто, повесил его в гардероб, и они расположились в очень уютном и очень консервативном кабинете. Катерине здесь тоже понравилось – удобные кресла, много дерева, свежий воздух, большие окна. Очень мужское помещение – ничего сентиментального или мягкого, простор и практичность. Кабинет, в котором можно жить. Полки с бумагами и тут же шкафы с бокалами и посудой. Рядом с ее креслом стоял высоченный стеллаж, заполненный научными трудами по прикладной магии, в том числе за авторством самого Свидерского.

– Как вам известно, Александр Данилович, муж мой оставил нас, – начала Катерина.

– Сочувствую, – проговорил ректор, внимательно глядя на нее, – и она чуть дернула уголком рта, склонила голову.

– Я хотела подтвердить, что помощь университету будет оказываться в том же объеме, как и раньше, – продолжила герцогиня. – Я также планирую занять его позицию в Попечительском совете.

– Это хорошая новость, – согласился Александр Данилович. – Но позвольте предположить, что не это основная цель вашего визита.

Он будто подтрунивал над ней, в то же время очень внимательно ее рассматривая. Не к таким мужским взглядам она привыкла. Хоть голубые глаза часто останавливались и на ее губах, и на груди, и вообще Свидерский смотрел с удовольствием – но одновременно изучающе, словно прощупывая.

– Вы совершенно правы, – сказала Катя вдруг осипшим голосом. – Дело в том, что…

Горло перехватило, и она закашлялась до слез, презирая себя в этот момент за панику и за то, что мямлит и опускает глаза.

– Извините, леди Симонова, – покаянно и легко произнес Свидерский, – я со своими студентами совсем одичал. Даже не предложил вам выпить. – Он встал, подошел к бару. – У меня есть превосходный ликер. Или вы предпочитаете вино?

Губы пересохли, как и горло, и очень захотелось согласиться. Тем более что хозяин кабинета уже разливал тягучий сливочный алкоголь в высокие рюмки для ликера.

– Не могу не настаивать, – объяснил он со смешком, – этот вкус, как мне кажется, вам очень подходит. Видимо, эта бутылка ждала именно вас.

Лорд Свидерский поставил перед ней рюмку, и герцогиня вежливо пригубила. Хотелось выпить все залпом – может, хоть это ее бы согрело.

Он все стоял рядом, смотрел на нее сверху вниз, и неудобно и горячо было от этого взгляда.

– Ректор, – попросила Катерина сухо, – благодарю вас, но я бы хотела, чтобы вы меня выслушали.

– Конечно, моя леди, – мужчина сел в кресло и с наслаждением опустошил свою рюмку. Катя вздохнула, собралась.

– Смерть моего мужа многое изменила в моей жизни, – сказала она. – Мне нужно чем-то заняться помимо домашних дел. Дети вышли из младенческого возраста, светскую жизнь я не люблю. Давно, еще в школе, я готовилась поступать в ваш университет. Но вышла замуж, – герцогиня чуть не добавила «к сожалению», но, кажется, он понял, посмотрел внимательно. – И сейчас я бы хотела не только начать учебу. Но и поработать. Здесь. У вас.

Он улыбнулся, с сомнением сузил глаза – и она невозмутимо выдержала этот взгляд. Постучал пальцами по столу. И снова взглянул, но как-то по-особенному – Катя почувствовала, что по телу пронесся холодок. И тут же мужчина нахмурился, напрягся: из глаз пропало тепло, губы сжались, на скулах заходили желваки, и взгляд стал колким, настороженным.

– Да-а-а, – произнес он медленно, – у вас есть дар. И не слабый. Преступление не развивать его.

– У меня не было выбора, – сухо ответила Екатерина. – Я хочу наверстать упущенное.

– Леди, – ответил Александр резко, – сколько вам лет?

– Двадцать четыре, – ответила она укоризненно. Кто же спрашивает женщину о возрасте? Но ректора, кажется, это не волновало.

– Мы начинаем учить с шестнадцати, максимум с восемнадцати, потому что психика у подростков еще гибкая, мозг пластичный, готов воспринимать огромные объемы информации и легко тренируется на манипуляции стихиями. Каждый год в плюс уменьшает шансы на то, что стихии отзовутся вам. Да и если все-таки получится… вы закончите учиться в тридцать один. Когда большинство выпускников уже имеют долгую практику. Вас это не смущает? Зачем вам это надо – при ваших, простите меня за прямоту, возможностях?

Свидерский говорил резко, чуть повысив голос, и Катерина не понимала, отчего он так разозлился, и жутко боялась, что он начнет орать, хотя разум и говорил: нет, на обладателей ее титула не повышают голос. И не рассказывать же ему, каково это – жить в постоянном страхе, не имея возможности защитить себя? Не говорить же, сколько раз за прошедшие годы она мечтала уметь поставить щит или кинуть на мужа стазис, чтобы уберечься, успеть спрятаться?

– И вы меня простите, – сипло сказала Катерина, – но мои мотивы – не ваше дело.

Александр покачал головой.

– В любом случае вы можете поступать только на общих основаниях, моя леди. Титул не дает преимуществ.

– Я их и не просила, – произнесла Симонова ровно, хотя внутри вся кипела от отповеди. – Я просила дать мне работу. Буду откровенна. У меня нет образования, лорд Свидерский. Нет профессии. Но я быстро печатаю, умею вести хозяйство и считаю, что могла бы занять место вашей помощницы. Заодно присмотрелась бы к жизни университета и поняла бы, нужно мне обучение или нет. Мне очень нужно изменить нынешнюю жизнь, и разумно сделать это с пользой для себя.

– У меня уже есть помощница, – бесстрастно отметил Александр Данилович. – Извините, но менять ее я не собираюсь. А дополнительное место, только чтобы исполнить ваш странный… каприз, я создавать не буду. Вы можете заняться благотворительностью. Или основать собственный… ну, женский журнал, например. У вас есть все данные: настойчивость… внешность.

Последнее прозвучало уже откровенно насмешливо, и в груди болезненно сжалось.

– А у меня есть почти миллион ежегодных отчислений на нужды университета, – с милой улыбкой сказала она. – Будет жаль, если ваши программы свернутся.

Глаза ее собеседника недобро сверкнули.

– Вы выбрали неверный тон, – проговорил он сухо. – У нас достаточно финансирования и без вас.

– Даже если я пообщаюсь с Попечительским советом? – Катерина понимала, что ее несет, но остановиться уже не могла.

Алекс нахмурился.

– Даже в этом случае, – сказал он ледяным тоном, – вы мне не нужны.

Катя закрыла глаза и вздохнула. Встала, развернулась и пошла к гардеробу, накинула на плечи пальто и двинулась к двери. Ничего не сказала – потому что, несмотря на успокоительное, по щекам были готовы хлынуть слезы.

Старый урод умер, но ее титул и состояние вовсе не являются защитой от унижения.

– Как я понимаю, финансирования мы не дождемся? – небрежно спросил ректор ей в спину.

– Да подавитесь этими деньгами, – сипло сказала она и вышла, аккуратно притворив за собой дверь.

Алекс покачал головой. Надо же, темная. Ну Март, ну и сукин же сын, со своими шуточками. Конечно, когда он увидел характерное темное сияние на фоне довольно яркой, но статичной и скованной магической ауры, убивать не захотел. Но паранойя, обострившаяся после ловли демонят, их проникновения в его сны и «чудных» ощущений, когда тебя выпивают, словно стакан кефира, вновь завопила тревожным сигналом и включила «боевой» режим. В совпадения он не верил. Кто ее послал? Кто за ней стоит?

Алекс раздраженно набрал номер друга.

– Да, – ответил тот недовольно. Дышал тяжело и ругался вполголоса на блакорийском. Свидерский с удовольствием послушал сочные и лающие ругательства, состоящие будто из одних согласных, и расхохотался. Сердиться на Мартина было невозможно в принципе.

– Чем занят? – поинтересовался он.

– Да…!.. и…! – снова очень грубо высказался фон Съедентент. – Очищаю покои местной красотки от паутины сглаза. Соперница подбросила. Купила где-то кустарное проклятие, пронесла. Я уже за***ся ставить на дворец щиты от всего на свете. Теперь эта гадость разрослась, чищу. Заглядываю под тумбы и кровати, ползаю на карачках. Хотя спалить бы тут все к чертовой матери. А за дверью стоят взволнованные дамы, готовые меня отблагодарить. Еще и от них спасаться.

– Ну и гадюшник у тебя там, – добродушно заметил Алекс.

– Угу, – уныло ответил барон. – Зато я стану наследным ландграфом. Буду иметь землю прямо рядом с нашим имением, заведу холопов и крепких грудастых деревенских баб. И уйду на покой.

– Это тебе надо было лет на двести раньше родиться, – хмыкнул Свидерский. – Для холопов-то.

– Помечтать-то дай, – буркнул Март. – Ты, кстати, чего звонишь? Только поиздеваться, пока сидишь в своем чистеньком кабинете и властвуешь над душами тысяч юных дарований?

– Да, кстати, – вспомнил Свидерский. – Ты кого мне там предсказал, Март?

– А что? – язвительно и «непонимающе» спросил блакориец. – Экстерьером не вышла? Там все в порядке, руки так и тянутся.

– Я тебе голову откручу, – спокойно сказал Алекс, – за такие шуточки. Подпускать вероятную угрозу близко? Я еще с ума не сошел. Кто тебя надоумил?

– Да ладно, – уже серьезно произнес Мартин. – Ты какой-то чересчур подозрительный, дружище. Девочка хорошая, скромная. Не смотри, что темная. Там все прозрачно, плюс легализована она, ходит в храм. А мне намекнули, что помощь ей ой как нужна. Марина намекнула.

Ну конечно, ради своих баб Мартин и черта в друзья возьмет.

– У меня не благотворительный фонд, – отрезал ректор. – Все, пока, потом поговорим.

Он еще поработал, сходил на встречу с деканами – но в голове все крутилось бледное лицо и злой и одновременно потерянный взгляд. Алекс знал это свое состояние: он терпеть не мог быть неправым. Поэтому нужно было разобраться до конца и успокоиться. И, вернувшись с совещания, он набрал номер начальника разведуправления.

– Тандаджи, слушаю, – раздался в трубке суховатый голос тидусса.

– Это Свидерский, – представился ректор. – Полковник, мне нужна информация о герцогине Катерине Симоновой. Вы можете мне ее дать?

– Не привлекалась, не состояла, – с легкой язвинкой ответил Майло.

– Подробнее, господин полковник, – терпеливо попросил Александр Данилович.

– Она подруга ее высочества Марины Рудлог, поэтому, на ваше счастье, мы имеем достаточно информации, – спокойно сказал тидусс. – Рано вышла замуж, за герцога Симонова, который ей в деды годился. Двое детей. Недавно овдовела.

– Это я знаю. Что-то еще?

Тидусс помолчал.

– Только потому, что я ваш должник, Александр Данилович. Так как леди Симонова близка с принцессой, мы провели расследование. Опросили слуг в поместье Симоново, друзей почившего герцога. Судя по всему, она жила с тираном. Он ее избивал, бил и дочерей. У герцогини было несколько выкидышей. Имелось у нас подозрение, что госпожа Симонова не выдержала и избавилась от мужа, но вскрытие показало, что там банальная остановка сердца. Ничего плохого я не могу о ней сказать. Ах да, злоупотребляет алкоголем. Но это неудивительно с таким-то прошлым.

– Благодарю вас, Майло, – с признательностью проговорил Свидерский.

– Рад был помочь, – ледяным тоном ответил тидусс и положил трубку.

Алекс не был склонен к сантиментам. Но несправедливости не терпел, особенно в своем исполнении. Поэтому все-таки вышел из кабинета, поглядел на Неуживчивую, старательно печатающую его распоряжения, и спросил:

– Наталья Максимовна, а сколько вы у нас не были в отпуске?

– Тринадцать лет, – немедленно ответила секретарь.

– А хотите? – поинтересовался он.

– Все равно ведь не отпустите, – с укоризной сказала помощница.

– Отчего же, – задумчиво произнес Свидерский. – Могу на полгода дать вам волю. С сохранением заработной платы. Но с условием, что, если понадобитесь – вернетесь.

Неуживчивая пожевала губами.

– С чего такая щедрость, господин ректор?

– Нашел вам замену, Наталья Максимовна, – легко ответил он.

Секретарь фыркнула.

– Это недавняя посетительница, что ли? Вы, если позволите, всегда были падки на красивые мордашки, Александр Данилыч.

– Что есть, то есть, – согласился он покаянно и весело. – Что думаете?

– Да у вас тут будут целый день крутиться студенты, – пробурчала Неуживчивая. – Думаете, справится? Она хоть знает, как пользоваться клавиатурой? И имеет представление о вашей милой привычке звонить вечерами и надиктовывать приказы?

– То есть не хотите в отпуск? – уточнил он коварно.

– Нет уж, – сурово сказала Неуживчивая. – Я вас знаю, надо хвататься, пока предлагаете. А то потом еще тринадцать лет каторги. Пусть приходит, все покажу. Но намучаетесь вы с ней, Александр Данилыч. И мне потом бардак разгребать.

– Я в вас верю, Наталья Максимовна, – с толикой лести ответил Свидерский. – Вы разгребете что угодно.

К Симоновой он поехал после окончания рабочего дня. Дом у нее был прелестным, очень женским, простым: с чудными занавесками, растениями на окнах и росписью по фундаменту. А вот сад оказался неухоженным, засыпанным снегом, но в нем активно работал лопатой садовник. Несколько окон в доме светились.

– Госпожа не принимает, – сурово сообщил дворецкий, открывший дверь. – Она занята.

– Гости? – осведомился ректор.

– Нет, – сказал дворецкий. – Извините, милорд.

– Ничего, – вежливо сказал Алекс. Подождал, пока мужчина закроет дверь, открыл Зеркало, настроился на Симонову и заглянул через портал.

Герцогиня сидела в кресле в том же платье, в котором была у него. Видимо, в гостиной. Играла какая-то старая музыка, а она рыдала, и, видимо, уже давно. И пила. Рядом, на маленьком столике, стояли пузатые бутылки, в пальцах ее дымилась сигарета, вставленная в мундштук.

Зрелище было тягостное.

Свидерский выругался и шагнул в комнату через Зеркало. Кажется, она даже не удивилась, увидев его. Подняла мутный взгляд, отсалютовала бокалом, затянулась и запила дым алкоголем. Сейчас, с потеками туши – но аккуратно держащейся алой помадой, – она выглядела жутко несчастной. И все равно красивой.

– Как видите, – язык ее заплетался, – у меня тоже есть ликер, лорд Свидерский.

– Где ваши дети?

Катерина наливала себе еще.

– В саду, – сказала она пьяным голосом. Руки дрожали, Катерина пролила мимо бокала и всхлипнула. – Няня заберет. Чего надо?

– Пришел предложить вам работу, леди Симонова.

Она пожала плечами, снова выпила и забросила ногу на ногу. Платье задралось, обнажив бедро и чулок на подвязке.

– Я передумала. Уходите, – женщина вдруг огляделась, взгляд ее просветлел. – Что вы вообще тут делаете?

– Нет, не передумали, – сказал Алекс резко, игнорируя вопрос. – Сейчас мы будем трезветь, а потом поговорим.

Он подошел ближе, помахал рукой, разгоняя дым, – и она неожиданно сжалась, забилась в кресло, подтянув под себя ноги и согнувшись. И тут же вспыхнула злостью.

– Проваливайте, благодетель! Вон отсюда!

– Вон, вон, – пробурчал ректор, отнимая у нее бокал. – Как вы будете работать, если привыкли приказывать?

– Я не буду у вас работать, я же сказала, – сквозь зубы проговорила герцогиня. – Это слишком большая честь для вас. Отказались, и прекрасно. С-создам свой женский журнал, да?

– Протрезвеете и повторите, – сказал он терпеливо. – Где ванная? Сами пойдете, или вас отнести? Да прекратите вы напиваться, ваша светлость!

Она схватила бутылку и демонстративно сделала несколько глотков. И послала его. Матом.

Алекс вздохнул, схватил Катерину на руки и понес в коридор. От нее сильно пахло алкоголем и сигаретами, она вопила, извивалась, но потом затихла и приглушенно зарыдала ему в плечо. Двери пришлось открывать ногой – так он познакомился с детской, с маленькой библиотекой, в которой стояли нераспакованные ящики с книгами, с кабинетом. И со спальней. Где находился вход в ванную.

Александр сунул ее светлость под душ прямо в одежде, включил воду – она завизжала, а потом вдруг как-то смиренно замерла, обхватила себя руками и опустила глаза. И молчала, даже не пикнула, когда он водил перед ней руками, запуская заклинание, очищающее кровь от токсинов – человек при этом сильно потел, поэтому нужна была вода. Много воды. Герцогиня вдруг захрипела – уходил спирт, наступало обезвоживание – и стала жадно ловить ртом теплую воду, глотая и захлебываясь.

После она, протрезвевшая, ледяным тоном приказала ему удалиться.

– Если вы готовы приступить к работе завтра, – сказал Алекс, когда герцогиня вышла из ванной, переодевшись в теплый и толстый халат, – то жду вас к девяти утра. Наталья Максимовна все покажет. Возьму на полгода. Но не расстроюсь, если уйдете раньше.

– Не думайте, что я буду благодарить, – сухо проговорила она, – не буду. Я еще подумаю. Мне не нравится ваш стиль собеседования.

– Подумайте, – усмехнулся Алекс. – До завтра время есть.

После ухода лорда Свидерского Катерина Симонова еще долго сидела в своей спальне. Расчесывала мокрые волосы, думала, приходила в себя. Состояние было самое смятенное. Ей было горько и стыдно, тоскливо до слез – и никого не было рядом, чтобы пожаловаться, обнять, расслабиться. Зато в гостиной ждала недопитая бутылка. Никогда не отказывающий друг – алкоголь. Такой же теплый, как и объятья любящего человека, такой же отзывчивый и безотказный.

Но она все-таки не притронулась больше к ликеру. Приказала проветрить гостиную и убрать все бутылки из дома.

Сколько раз она уже делала это – и не выдерживала, покупала новые, стоило только произойти чему-то, что выбивало ее из колеи. Сколько раз она говорила себе, что не хочет, чтобы дочери запомнили из своего детства не только нелюбящего и поднимающего на них руку отца, но и вечно пьяную мать. Напоминала себе, что нужно быть сильной ради них, нужно жить дальше, – и все равно пила. Пила, чтобы заглушить боль и ощущение собственной ничтожности. Беззащитности. Уязвимости.

Катя снова и снова прокручивала утренний разговор и вечерний визит Свидерского. И, несмотря на обиду, стыд и раздражение, была благодарна ему. За трезвость. За то, что не будет опять потерян вечер с дочерьми. И за то, что он все-таки уступил.

Но теперь при мысли о выходе на работу – туда, к нему, видевшему ее и в парадном сиянии, и в жалком состоянии, способному разрушить хлипкий, с трудом восстанавливаемый мир одной фразой, – Екатерина ощущала настоящую панику. И посоветоваться было не с кем. Хотя… нет. Было с кем.

– Мне он казался человеком спокойным и рассудительным, – хмуро сказала Марина, когда Катя позвонила ей поздним вечером. – Даже подумать не могла, что он упрется. Нет, какая наглость, а? Мало того что обошелся с тобой, будто ты милостыню просить пришла, так еще и ворвался в дом… это уже не говоря о разнице в статусе.

Катерина рассказала ей все. Хотя ей было дико стыдно – и она ждала, что подруга скажет что-нибудь уничижительное по поводу ее пристрастия. Но Марина словно не обратила на это внимания. Она негодовала и бушевала, а Кате от этого возмущения, от поддержки – пусть по телефону – становилось легче. И веселее.

– Ладно, Мариш, – вздохнула она, когда принцесса прекратила ругаться. – Я сама виновата. Не сдержала эмоций, начала его шантажировать…

– Катюш, родная моя, – вдруг очень серьезно проговорила Марина. – Послушай меня, только не закрывайся, а постарайся воспринять. Когда я в скорой работала, нас часто вызывали на бытовуху. Там мужья жен били… – Катя сжала зубы, – …до кровавых соплей. И вот что удивительно: большинство из них отказывались писать заявление. И твердили: я сама виновата. Я его спровоцировала, а он, бедненький, был уставший, злой, голодный, болеющий, на работе проблемы, суп недосолила, тапочки не вовремя принесла… Это какое-то общее свойство у жертв насилия – они живут в закрытом мирке, где все поставлено с ног на голову и в котором они начинают верить, что можно быть виноватой в том, что тебе нос сломали или глаз подбили. Нормальный мужик даже в бреду руку на женщину не поднимет! Ты ни в чем не виновата. Ни в чем!!!

– Ну, он меня не бил, – улыбаясь Маринкиной горячности, возразила Катя.

– Он тебя обидел, – зло отрезала Марина. – Кэти, я понимаю, ты просишь совета. Но, честно, я бы к нему не пошла. И финансирование бы прекратила, из принципа. Подруга, – заговорила она с воодушевлением, – а давай я Мартина попрошу тебя взять? А? Он добрый, веселый и хороший. Тебе с ним комфортно будет. Лучший мужчина на свете, точно тебе говорю!

– Ты так нахваливаешь его, будто сватаешь, – засмеялась Катерина.

– Не-е-ет, – протянула третья Рудлог ревниво. – Мартина я никому не отдам. Я жуткая собственница. Но пристроить тебя под его крыло – я только за. Буду за тебя тогда спокойна. Ну что, Катюш, поговорить?

– Нет, Марин, не надо, – Катя вдруг успокоилась и четко поняла, что будет делать. – Ты только не обижайся, ладно? – попросила она с надеждой. – Я не знаю, поймешь ли ты. Я сама хочу строить свою жизнь. Слишком многое делали и решали за меня. И это… вызов такой. Если не приму – значит, обстоятельства опять меня подмяли под себя. Понимаешь?

– Понимаю, Кать, – тепло и прочувствованно ответила Марина. – Ой как понимаю… ты даже не представляешь. Но смотри, предложение мое в силе. Если вдруг осознаешь, что не выдерживаешь, если будет неприятно или некомфортно, ты только скажи. А если вдруг еще обидит… я приду и разгромлю ему кабинет. За тебя, – кровожадно закончила она.

Катерина рассмеялась. Тревоги отступили. И приятно и тепло было, что кто-то готов за нее заступаться.

– Мы как будто местами поменялись, Рудложка. Я всегда была боевой и отчаянной, а ты – жуткой трусихой.

– Я и сейчас трусиха, Кать, – призналась Марина со смешком. – И так же, как ты, боюсь душевной боли. Только очень хорошо научилась делать вид, что это не так. Иногда, – она запнулась, – иногда надо рисковать. Нет; иногда у тебя попросту нет возможности не рисковать. Просто потому, что отказаться от… риска куда больнее. Поэтому надо, надо, Кать. Даже если ты уверена, что тебя опять поломает. Везет только тем, кто идет вперед.

Вечером герцогиня Симонова засыпала рядом со своими девочками. И думала, как она неправа. Вот они – те, кто любит ее безоговорочно и беззаветно. Те, с кем можно нежничать, баловаться и обниматься.

Дочери тихо сопели по бокам, прижимаясь к ней горячими детскими телами, а она смотрела на их лица, белеющие в темноте, и задыхалась от бесконечной любви и нежности. Той, что вызывает желание плакать от счастья, – и той, что понятна и известна всем матерям на свете.

Алекс Свидерский в это время перенесся в королевский дворец в Рибенштадте, а чуть позже сидел в подсобном помещении, пил кофе и терпеливо ждал, пока Март отделается от очередной посетительницы.

– Боги, я понимаю Макса, – сказал барон, выходя из кабинета и снимая пиджак. Расстегнул пуговицы на рубашке, потряс головой, покрутил плечами. – Я люблю женщин, но когда я на них охочусь, а не они на меня. А где мой кофе? – спросил он тоном капризной кокетки. – Поухаживай за уставшим старым тягловым конем, Данилыч.

Алекс насмешливо кивнул на стол в дальнем углу подсобки – там стояла дымящаяся кружка. Мартин лениво двинул пальцами – и кружка полетела к нему. За ней стремительно понеслись три кусочка желтоватого сахара, догнали, прямо на ходу плюхнулись в кофе.

– Ты, как всегда, делаешь несладкий, – пробурчал блакориец, протягивая руку, в которую и опустилась кружка. Жидкость в ней забурлила, перемешиваясь, он подождал немного и с удовольствием выпил, закатив глаза. – Вот оно, счастье, Данилыч! – Мартин сел в кресло, закинул ноги на подлокотник, развалился. – Ну, чем обязан? Решил посмотреть, как я тут выживаю?

– И это тоже, – хмыкнул Свидерский. – Хорошая база, – он кивнул на полки, уставленные склянками, порошками и камнями.

– От старика осталось, – барон с гордостью осмотрел хозяйство. – Тот еще скупердяй был. А! Я вспомнил. Ты же мне голову открутить хотел. Давай, я готов. Хотя нет, – Мартин снова отхлебнул кофе и зажмурился, – подожди, пока я допью. А потом, сделай милость, убей меня. Сил моих больше нет.

– Не дождешься, – сказал Алекс с ехидцей. – У меня, кстати, будет новый секретарь.

Март хохотнул и хлопнул себя по колену.

– Я знал, знал, что ты не пройдешь мимо этой дивной девы! Только не ты, Данилыч, с твоей любовью к красоткам!

Алекс смотрел спокойно, едва уловимо улыбаясь, и Март поглядел на его лицо, вздохнул понятливо.

– Ладно, говори, что там на самом деле. Глаза у тебя так блестят, только когда ты на след встаешь или очередных приключений на наши головы ищешь. Охотник чертов.

– Ну, во-первых, – начал Свидерский, – я задал себе вопрос: не будь она потомком Черного, отнесся бы я спокойнее к ее просьбе? И ответ был утвердительным. А во-вторых… ты прав. Не нравятся мне эти заходы, Мартин. Хочу я за ней понаблюдать. И мне спокойнее будет, если она будет рядом со мной, а не рядом с тобой. Ты безалаберен, уж прости, засмотришься на красоты – тут тебя и высосут. Так что лучше уж придержать при себе.

– Ты параноик, знаешь ты это? – с чувством сказал фон Съедентент. – Да она своей тени боится. У нее взгляд забитого ребенка.

– После смерти Михея мы все параноики, – согласился Алекс, и Март помрачнел, кивнул. – Никогда не знаешь, в ком эта тварь проявится. К тому же я по должности вынужден быть политиком. Тебе ли не понимать? Пусть университет независим, но ссориться с домом Рудлог мне совершенно неохота. Раз уж принцесса Марина тебя просила… Как у вас, кстати?

– Как, как, – уныло сказал барон. – Еще месяц, и я по святости обгоню Макса. Я уже, кажется, забыл, как выглядят сиськи. Точнее, забыл бы, если бы их мне под нос не пихали по несколько раз на дню. В ассортименте.

– Я тебя не узнаю, – со смешком сказал Алекс. – Точно конец света грядет. Ты раньше без очередной любовницы не засыпал.

– Почему, было несколько раз, – скромно возразил Мартин. – Но теперь, мой друг, я засыпаю, читая тидусские эпосы. Черт! У них описание колесницы занимает три страницы, а над смертью героя плачут бесконечно. Такое ощущение, что им в древности заняться было нечем. А мне теперь страдай, – он фыркнул досадливо. – Боюсь, если там и есть что-то про последние дни Туры, то я не успею это прочитать до этих самых последних дней. Сейчас как подумаю, что снова идти домой и вникать в словоблудие, холодным по́том покрываюсь.

– Так, может, заглянем в клуб? Кто-то обещал мне стрипушек, – небрежно предложил Свидерский и допил кофе. – Тебе бы отвлечься. И вообще, на что тебе помощники и студенты? Запряги их, пообещай награду повкуснее. А сейчас брось. Ну что, в клуб, а?

– Ты гениальный эксплуататор, – возрадовался Мартин и мечтательно потянулся. – Стрипу-ушки… Эх… Я разве что посмотреть, но не трогать, – вздохнул он. – Только чтобы не оставлять тебя на пути разврата в одиночестве, Данилыч. И давай куда-нить подальше, а? В Йеллоувинь или вообще в Эмираты? Будет неприятно, если застукают.

Через некоторое время двое магов в полумасках сидели на широком угловом диване в темном заполненном баре Пьентана и наблюдали за извивающимися девушками. Танцевали перед ними хорошо, с душой, и улыбались искренне. А чего не улыбаться тем, кто столько платит? Алекс попивал рисовую водку и с удовольствием оглаживал тонкое тело уже успевшей усесться ему на колени красавицы. Та щебетала щедрому гостю на ухо, кивая на второй этаж – туда, где находились комнаты для приема разогретых танцами клиентов.

Мартин тоже пил и мрачно смотрел на сцену. Нельзя сказать, что ему не хотелось – тело вполне здорово отвечало, да и никто бы никогда не узнал об этом. И кто-то внутри нашептывал ему, что он никому ничем не обязан, что их с Мариной не связывают обещания или отношения и что верность в данной ситуации – настоящая придурь. Да и не повлияло бы это на их странную дружбу.

Но что-то его останавливало. Кроме рассуждений о том, что он не имеет права подставлять свою принцессу. Что-то, очень похожее на равнодушие и пресыщение. К тому же Март и правда слишком устал для скачек.

Барон насмешливым взглядом проводил подмигнувшего ему вставшего Алекса, направляющегося к лестнице, мотнул головой на недвусмысленное предложение второй девушки и настойчиво постучал рюмкой по столу, требуя налить себе еще. Это было куда приятнее тидуссов с их эпичными завываниями. И требовало куда меньше сил, чем ублажение женщины.

Через несколько часов фон Съедентент, в стельку пьяный, бродил по полупустым улочкам Пьентана, держа в руке тяжеленную бутылку с водкой. Перебрался через какой-то забор, попал в ухоженный сад. Там цвели огромные, пышные цветы – Мартин никогда в жизни не вспомнил бы их название. Некоторое время он сидел на земле, и любовался на эти цветы, и пил, затем встал и, как медведь в малиннике, пошел ломать их.

Где-то недалеко залаяла собака, и маг чертыхнулся, кинул в ее сторону бутылку и через силу открыл Зеркало. Кто-нибудь другой и вовсе бы не смог, но блакорийцу это не составило особого труда. Только повозился чуть да резерва потратил больше, чем обычно.

Через несколько секунд он шагнул в темную спальню, пригляделся – и, на счастье свое, успел отшатнуться и среагировать. Выставленный щит полыхнул зеленым, ядовитым, заскрипел – а в него уже летели Лезвия, сверху спускалась Морозная сеть, под ногами начал плавиться пол.

Мартин с тоской посмотрел на букет и крикнул:

– Вики, успокойся, это я!

– Я вижу, – ядовито ответила Виктория и со злостью хлестнула его Плетью. – Придурок!

– Да успокойся, – бормотал он пьяно, двигаясь вперед – его защита и камнепад в горах бы выдержала, а уж Викины удары… хотя электричеством его тряхнуло знатно, и он на всякий случай еще укрепил щит. – Вика! Прекрати! Я не хотел тебя пугать.

– Я и не испугалась, – возразила волшебница, и Мартин понимающе ухмыльнулся, покачнулся. Она нахмурилась. – Какова бы ни была причина твоего появления – у тебя две секунды, чтобы убраться, Март! Не зли меня!

Вики стояла возле своей кровати в боевой стойке, в тонкой сорочке, и Мартин восхищенно оглядел ее, присвистнул. Она сжала зубы и долбанула Тараном – незваного гостя протащило назад, щит выгнулся, затрещал, в комнате жалобно задребезжала люстра.

– Ну все, – сказал фон Съедентент убежденно, – раз ты не хочешь меня слушать – придется.

– Что?! – она взвизгнула – одеяло, сброшенное с кровати, обмоталось вокруг нее коконом, оставив только плечи и голову, плотно прижав руки к телу.

Блакориец подошел ближе. Улыбнулся – ну очень уж злой была Виктория.

– Обещай, что не откусишь мне голову, – сказал он.

– Именно это мне и хочется сделать, – пробурчала волшебница. Принюхалась. – Постой. Ты что, пьяный?

– Совсем немножко, – заверил Март. Протянул к ней уже изрядно примявшиеся цветы. – Я зашел спросить: не знаешь, что за сорт?

Она прикрыла глаза. Пошевелила дивными плечами, пытаясь выбраться из одеяла. Она и так могла бы кастануть – но зачем, если все попытки провалились?

– Я тебя убью, Мартин.

– Ты уверена? – уточнил он озабоченно. – Как-то странно звучит.

– Только освобожусь и заставлю тебя сожрать эти цветы.

– Они еще и съедобные? Какой я молодец!

– Лучше беги, Март, – сказала она сквозь зубы. – И не показывайся мне на глаза еще лет сто.

– Серьезно? – спросил он со смешком. – Ну тогда я просто обязан попрощаться.

Он швырнул букет на пол и притянул замершую Викторию к себе. А потом поцеловал – так, как давно хотел. Так, как будет помнить всегда. Жадно, жарко, с головокружением и чертовым желанием, мгновенно вспыхнувшим в венах. Долго. Настойчиво. Как в последний раз.

Остановился, только когда вокруг шеи захлестнулся тонкий ремешок и сжал, потащил назад. Не стал снимать его; шевельнул пальцами – и одеяло упало, оставив одну очень разозленную и очень красивую женщину почти обнаженной.

– Теперь можно и умереть, – сказал Мартин довольно и сипло. – Ну, Вик? Одно усилие.

– Убирайся и проспись, – проговорила она жестко. – Не смей появляться у меня без моего разрешения! И не думай, что я это забуду, Март.

– Конечно, не забудешь, – процедил он язвительно, снял с шеи ее ремешок и потер красную полосу, врезавшуюся в кожу. – Я же был без щитов, Вик. Могла шваркнуть чем угодно. Спроси себя: почему не шваркнула?

– Ты мой друг, – ответила она зло. – Хоть и пьяная скотина.

– Ты мне не друг! – рявкнул Мартин так, что она отшатнулась. Помятые цветы поднялись с пола и осыпались на волшебницу светлым дождем. – И я тебе не друг, Вики. Кто угодно, только не я! Какая же ты идиотка, Вик. Какая же ты идиотка.

– Придурок!

– Это верно, – сказал он и со злостью пнул диван. – Спокойной ночи.

Пнул ни в чем не повинную мебель еще раз и ушел в Зеркало.

Леди Виктория в расстройстве уселась на кровать, оглядела разгромленную спальню. Цветы, изломанные, мятые, источали тонкий горьковатый аромат. И губы болели ужасно – Март как с цепи сорвался. Такого он себе никогда не позволял. Подтрунивал, язвил, выводил из себя, цеплял – да. Но сейчас ей в какой-то момент показалось, что он просто кинет ее на кровать – и ничего, совершенно ничего она с этим сделать не сможет.

Не кинул. Ушел. Идиот озабоченный. Как теперь с ним встречаться?

Виктория дико испугалась, когда почувствовала сквозь сон, что кто-то взламывает ее щиты, как скорлупки. Сигналки завопили истошно, Вики вскочила – и сразу ударила. Кто же станет ломиться в три часа ночи с добрыми намерениями?

Через несколько мгновений она сообразила, что взломать ее защиту могут всего несколько человек, да и плетение щитов нападающего донельзя знакомо, а на ее атаки никто не отвечает, – и потом уже увидела фон Съедентента. И от злости ударила несколько раз. Ударила, прекрасно зная, что ничего ему не сделается.

Вики не могла с ним разругаться – иначе это поставило бы под удар всю их компанию. Но и терпеть это было невыносимо. И потерять Мартина, если честно, было страшно. Она прикипела к каждому из тройки так, что если рвать – то с мясом и болью. А Виктория не любила, когда ей больно.

Так и не решив ничего, волшебница легла спать. С утра она пошла на лекции в университет Иоаннесбурга – и потом спешно вернулась, чтобы переодеться и пойти на работу во дворец короля Луциуса.

Она сразу поняла: в ее покоях опять побывал гость. Сигналки, щедро установленные ею поутру, пиликали что-то веселенькое, ловушки у щитов были аккуратно обезврежены, улучшены и снова нахально активированы. По полу гостиной под музыкальное пиликанье сигналок маршировал цветочный заяц ей по колено с умильными и жалобными глазками-ромашками и ушами из лохматых пушиц. В лапах он держал огромный букет вчерашних цветов.

Когда Вики, улыбаясь (глядя на эту трогательную мордочку, невозможно было не умиляться), приблизилась, чтобы взять подарок и поставить его на стол, цветочно-магическое чудо остановилось… и взорвалось, засыпав всю гостиную лепестками.

Виктория дернулась от неожиданности, закрыла лицо руками, то ли засмеявшись, то ли застонав от досады, и без сил упала в кресло. В этом был весь Мартин. Натворить дел, а потом очень своеобразно извиняться. Очень своеобразно. Она никогда не привыкнет, наверное.

 

Глава 8

2 декабря, пятница, Иоаннесбург

Вечером они неожиданно собрались у Алекса дома. Макс буквально на коленке набросал длинное решение для придания обычным видеокамерам способности видеть в магическом спектре – чтобы можно было фиксировать прорывы из Нижнего мира – и предложил опробовать немедленно, потому что больше он к этой чуши возвращаться не собирался.

– Ну конечно, – с сарказмом сказал Мартин, – в лабораториях по всей Туре бьются над фиксацией стихийного фона уже который год, а наш гений решил задачу между чисткой зубов и зашнуровыванием ботинок.

– Ранее мне это было неинтересно, – сухо ответил Тротт. – Но раз сейчас нужно, сделал. Суть в том, что у вещей нет способностей. Нет ауры. Мы переключаемся через магспектры автоматически, и механика этого процесса такова, что мы просто задействуем те или иные отделы коры головного мозга, способные обрабатывать информацию, которую обычный человек не воспринимает из-за отсутствия способностей. Его глаза могут видеть, но мозг не может обработать. Так и тут. Я опасался, что камеры просто не увидят. Но нет: нужно лишь добавить туда сердечник с наложенными фильтрами и достаточным резервом, чтобы эти фильтры поддерживать, – и мы имеем магчувствительную аппаратуру. Записывающий артефакт. Формулы фильтров я написал, дальше и дурак справится.

Он говорил ровно, без хвастовства, даже скучающе. Вики подумала, что она летала бы от гордости, а Макс будто и правда просто лампочку вкрутил, а не решил походя сложнейшую магматематическую задачу.

– Патент будешь оформлять? – поинтересовался Свидерский, глядя на инляндца почти с отцовской гордостью.

– Пусть сделают опытный образец, тогда и оформлю, – равнодушно ответил Тротт. – Чтобы была работающая камера на руках. Хотя я и так знаю, что она будет работать. У тебя есть ресурсы?

– Отдам в Научно-магический институт при университете, – сказал Алекс, – поставлю срочность. Тут дел-то на неделю. Справятся. А потом и массово запустим. Придется выбивать финансирование.

– Это в интересах монархов, – неуверенно присоединилась Виктория. – Не откажут.

Она чувствовала щекой взгляды Мартина, на удивление молчаливого. Нет, он говорил, но без своих обычных шуточек и кривляния, и вдруг оказалось, что в компании без них как-то тихо и малословно. Ей тяжко было от этого молчания, да и остальные бросали на друга настороженные и задумчивые взгляды.

– С этой бюрократией, пока дойдет до выделения денег, тут стада чудищ бродить будут, – едко высказался фон Съедентент. – У меня есть запасы, Данилыч, я перешлю тебе. Дело-то срочное. А потом из наших денежных мешков все получим обратно. Если доживем.

– У меня тоже есть, – усмехнулся Алекс. – Но если понадобится, я у вас не постесняюсь попросить, уж будьте уверены. Доклад я написал – по своим виде́ниям и нашим выводам относительно вероятного нашествия и светопреставления. В МагКоллегии должны ознакомиться, а королева сейчас в отъезде, когда прочитает – непонятно.

Макс рассеянно кивнул, поглядел на запястье.

– Мне нужно уходить, – сказал он сухо. – Извините. Дальше без меня.

И скрылся в Зеркале.

– Да и я пойду, – пробурчал Мартин. – Рисовая водка – зло. Вики, прекрати на меня смотреть так, будто я на тебя наброшусь прямо сейчас. Я всё осознал и раскаялся.

Ее отпустило – настолько оглушительное облегчение она испытала. И только хотела улыбнуться и съязвить, что на пьяных и дураков нельзя сердиться, а на пьяного Мартина – вдвойне нельзя, блакориец добавил с ухмылкой:

– В следующий раз я сначала тебя обездвижу, а потом уже буду пытаться разговаривать. И дарить цветы.

Она подняла глаза к потолку. Неисправим. Невыносим.

– Иди уже, а?

Барон подмигнул ей, поднял ладони на макушку, пошевелил, словно ушками, фыркнул – и ушел в Зеркало.

Алекс наблюдал за этим представлением с усмешкой.

– И что это было, Вик?

– Очередное обострение, – проворчала она. – Скоро пройдет.

– Вики, – сказал он мягко, – за шестьдесят лет не прошло – и пройдет?

– Саш, – проговорила она устало, – скажи мне. Скажи. Ты-то как думаешь, хватит его для верности, если я окажусь в его постели? Только честно, Санечка. Честно. Без слов о неземной любви. Эта любовь ничуть не мешает ему опылять герцогинь и встречаться с принцессами. И никогда не мешала. Удобная такая любовь, – закончила она с внезапной злостью. – Ну что? Веришь, что со мной – и навсегда?

Свидерский нахмурился и исподлобья посмотрел на бывшую любовницу. Вздохнул и покачал головой.

– Вот и я так думаю, – Виктория закрыла глаза, потянула руки к вискам. – Это не говоря о том, что я не вижу себя с ним. Я как представлю – мне страшно становится.

– А с Максом видишь? – поинтересовался Алекс, наблюдая, как она мнет себе лоб, крутит пальцами по вискам.

Пришла очередь Виктории качать головой.

– Он меня хорошо… охладил, Саш. Трудно желать мужчину, который скорее себе отморозит все ниже пояса, чем добровольно притронется к женщине. Мне его жалко, но я понимаю, что ничего уже не сделать. У него свой путь. Да почему я вообще должна быть с кем-то? Мне и одной хорошо. Я уже слишком долго живу, чтобы менять личный комфорт на неудобного мужчину. Зачем мне что-то постоянное? Да и замужем я уже была, ничего хорошего там нет.

Он поднялся, налил в бокалы красного вина и подал один ей.

– Об одном жалею, – тускло сказала Виктория, пробуя сладкое вино. – Что ребенка не родила. Недавно я это поняла, Сань. Когда мы вдруг заговорили о конце света. Сейчас бы забеременеть… да хоть от тебя. Но, боюсь, уже поздно. Но если вдруг справимся – не откажешь ведь, да?

– Не откажу, – усмехнулся Алекс. – Если ты к тому времени все еще будешь жаждать меня в потенциальные отцы.

– А кого еще? – удивилась она. Свидерский молча глотнул вино и небрежно пожал плечами. Пусть сами разбираются. Давно уже не маленькие. Хотя отношения этих двоих всегда ставили его в тупик.

Ему с Викой всегда было легко и разговаривать, и молчать. Из их компании она была ему ближе всех. Роднее. Вот и сейчас они пили вино, перебрасывались короткими репликами и по большей части молчали, а потом Виктория и вовсе задремала в кресле. Он не стал ее будить. Взял из руки бокал, осторожно перенес на кровать и ушел спать в гостевую комнату.

Они познакомились на первом курсе. Молодой и щеголеватый Александр, выпускник одной из лучших школ Рудлога, легко сдавший экзамены в МагУниверситет. Макс, тощий, невысокий, рыжий и при этом обладающий странным воздействием на девушек – они ему чуть ли не в рот заглядывали. Да и с девственностью он расстался через месяц после первого занятия, с одной из четверокурсниц. Это потом Тротт вытянулся, нарастил мышцы и стал не слабее самого Свидерского. А тогда глянуть без слез было невозможно. И занятия давались ему трудно – при сильном даре он долго доходил до решений, упорно сидел над учебниками и даже с похмелья ухитрялся зубрить формулы и тренироваться.

Михей Севастьянов, живший в городке недалеко от границы с Блакорией. Светловолосый и зеленоглазый, сильный и вспыльчивый – у них с Александром все годы обучения шла негласная борьба за лидерство, хотя они часто стояли спина к спине и верили друг другу как себе. Но Свидерского признавали за вожака остальные, а Михея он уважал и никогда ни словом, ни делом не давал ему почувствовать себя на вторых ролях. Севастьянов, в противовес спокойному Александру, был быстро загорающимся, любопытным, страстным – казалось, не имелось на свете вещей, которые его не интересовали.

И Мартин. Тяжелокостный, нищий и худой блакорийский барон. Если Макс был тощим, но не голодным, то Мартин обладал впалыми щеками и взглядом ничего не боящегося зверя. Фон Съедентент оказался наглым, как сотня диких котов, мрачным и огрызающимся. Их поселили вчетвером, и в первый же день Март ухитрился подраться с Михеем.

– Это моя кровать, – сказал ему Севастьянов, когда вернулся и увидел, что его место занято новеньким.

– Девочки спят у стеночки? – издевательски вопросил барон. Получил в челюсть, со свистом сплюнул кровь и полез в драку. Досталось и Максу, который решительно сунулся их разнимать: «Не лезь, малыш», – рявкнул Март и приложил его лицом об шкаф. Досталось и Алексу, не оставшемуся в стороне. На драку прибежал комендант, и быть бы четверке отчисленной, не начав обучение, если бы не решение ректора университета, каким-то шестым чувством унюхавшего в покрытых синяками и со злостью поглядывающих друг на друга парнях будущих светил магического мира.

Однако это не помешало Старову наложить унизительное взыскание. Алмаз Григорьевич на расправу всегда был скор и крут. Почти семестр они драили помещения университета и общежития, старательно игнорируя соратников по наказанию и слушая насмешки каменов. На ругань сил уже не оставалось, все уходило на учебу и уборку. Зато они косились друг на друга, подмечали успехи и до красных мушек в глазах учились, пытаясь превзойти соперников.

По окончании наказания, получив отличные оценки, они дружно напились, обнаружили, что ненависть и злость прошли – труд объединил их, а лучшие показатели вознесли на вершину курса, сделав предметом восхищения.

Тогда-то они и поклялись в вечной дружбе.

– Вместе мы сильнее, – пьяно говорил уже немного отъевшийся Мартин, сидя в таверне и тиская подавальщицу. Женщины его тоже любили. Мрачных и буйных всегда любят.

– Кот правду говорит, – вторил ему Михей, размахивая кружкой с пивом. – Что нам делить? Вместе мы покорим мир. Правда, Малыш?

– У меня запросы скромнее, – ответил Тротт со смешком, – я просто хочу оставить свое имя в истории магнауки.

– Ну а ты, Алекс? – обратился к нему Севастьянов. – Чего хочешь ты?

Совершенно пьяный Свидерский тоже усадил себе на колени веселую официантку и что-то нашептывал ей, поглаживая по бедру.

– Я… – он задумался. Голова кружилась, мысли плясали. – Я, друзья, хочу занять место Деда Алмаза. Довольно ему зверствовать. Да здравствует свобода!

– Да здравствует! – проревели они. Кружки с пенным напитком столкнулись, ознаменовывая начало их дружбы.

На девчонок со своего курса особого внимания подающие большие надежды маги не обращали. Зачем, если молодые и горячие парни пользовались стабильным спросом среди старшекурсниц? К тому же девочки были тихими, садились на задние ряды и блистать великолепной четверке особо не мешали. У студенток имелся свой мирок, наполненный таинственными разговорами, смешками, косметикой и нарядами. Живущие в общежитии однокурсницы со своего этажа не спускались, на старшие курсы смотрели с удивлением – уж очень свободные нравы по сравнению с принятыми в обществе были у девушек, давно обучавшихся в университете.

Ректор МагУниверситета, Алмаз Григорьевич Старов, с десяток лет назад подписал указ, согласно которому в университет официально, наравне со студентами-мужчинами, принимались и девушки. Первое возмущение и насмешки в обществе успели утихнуть, но к женщинам, осмелившимся замахнуться на обучение наравне с мужчинами, все еще относились насмешливо и высокомерно как студенты, так и преподаватели. Много времени прошло, прежде чем лучшей ученицей выпуска стала женщина, одним этим фактом утерев нос всем скептикам. Правда, девушка оперативно вышла замуж и прожила спокойную жизнь, открыв лавку защитных амулетов и магаптеку, чем породила новую волну скепсиса. «Зачем обучать девиц, вкладывать в них силы, позволять, чтобы они занимали места в высших учебных заведениях, если из ста студенток дай боги пять будут и дальше заниматься магией?» – говорили противники указа. Отдельные господа придерживались этого мнения до сих пор, несмотря на то что девушки если и уступали мужчинам в боевой магии и ментальных способностях, компенсировали это успехами в витализме и прикладных науках.

До указа Алмаза Григорьевича женщины обучались в школах бытовой магии – взять в жены ученицу такой школы считалось особым шиком. Дамы даже с минимальным даром этим активно пользовались: в школах их обучали и этикету, и домоводству, и это было реальной возможностью взлететь вверх. Самые отчаянные посещали занятия в университете как вольнослушатели, но их воспринимали негативно. Некоторые преподаватели даже отказывались читать лекции, если замечали среди слушателей даму. Сидели они на маленьких балкончиках в больших лекториях. До сих пор в некоторых лекционных залах сохранились эти балкончики.

Это сейчас женщины-маги служили в армии, работали в больницах и службах спасения, с успехом делали карьеру в магнауке. Именно Виктория стала первым придворным магом-женщиной и тоже внесла свой вклад в уравнивание возможностей мужчин и женщин. Да, она была слабейшей в пятерке лучших выпускников, но при этом сильнее всех остальных студентов курса.

Заветную должность она получила, как это ни странно, в Эмиратах. То ли эмир Солтарии пригласил ее как экзотику и диковинку, то ли надеялся пополнить гарем чудесницей – Виктория мало говорила о своей работе в пышном дворце южного Эмирата. Но к концу службы иначе как «великая волшебница» ее не называли, а сын эмира и сейчас регулярно зазывал обратно и слал подарки, которые Вики принимала со спокойным достоинством. Но возвращаться не торопилась. После событий семнадцатилетней давности она ушла в преподавание, успешно защитила несколько научных работ. И только в начале этого года приняла предложение занять пост придворного мага Инляндии.

А тогда, на первом курсе, она была гордячкой. Серенькой, ничем к себе не привлекающей, завязывающей волосы в пучок, носящей странные платья. И единственной дочерью в семье, привыкшей, что с ней носятся. Родители, мечтавшие о выгодном замужестве, только повздыхали, когда ребенок заявил, что пойдет учиться на волшебницу. И отпустили, надеясь, что дурь пройдет. Не прошла.

Расцвела Вики летом после первого курса: как-то резко выросла, обзавелась формами, от которых ладони у любого мужчины становились влажными – и даже преподаватели нет-нет да и поглядывали на задние ряды. Оказалось, что у нее грациозная походка, мягкие жесты и мимика, чудесные черные волосы, яркие и полные губы и большие миндалевидные карие глаза с такими длиннющими ресницами, что она была похожа на олененка. И одеваться Вики стала совсем по-другому, будто осознав свою красоту.

Старшекурсники осаждали красавицу роем, но она не спешила кому-то отдавать предпочтение. Общий ажиотаж не обошел стороной и их четверку. Парни присматривались к ней. И Мартин тоже: оборачивался на парах, замолкал, глядя на нее, шедшую с лекций в окружении девочек, и глаза его горели – как и всегда, когда он видел очередную жертву.

– Моей будет, – сказал Март как-то друзьям. – Сразу говорю, моя, руки не тянуть. Оторву.

– Не по тебе птичка, – насмешливо поддел его Александр. – Не размахивайся.

– Пари? – загорелся Мартин.

– А что, – лениво поддержал его Михей. – Давай. Макс, ты как?

– Одна, другая, какая разница, – тоном уставшего плейбоя произнес Тротт. – Вы как хотите, а я не участвую в заведомо проигрышных спорах. Да и неспортивно как-то. Это, Март, не наши обычные девки, а девочка из хорошей семьи.

– Да ладно, – фыркнул барон. – В раздетом виде они все одинаковые. Ну что, спорим?

– Я пас, – сказал Макс.

Остальные поспорили. До конца второго курса Март должен был уложить первую красавицу университета в постель. Иначе – убирать комнату два года. Каждый день. Для ненавидящего порядок блакорийца это было очень болезненно.

И началась осада. Вики с некоторым удивлением приняла ухаживания уже снискавшего себе славу женского угодника барона. Он отсылал свою стипендию матери и братьям – по тогдашним меркам она была очень неплохой, как у одного из лучших студентов. Старов, при всей своей жесткости, не жалел средств на поощрение талантливых молодых людей.

– Вы не должны думать о том, где взять деньги на жизнь, – нередко говорил он, – сейчас вы должны только учиться.

Март устроился на работу – подрабатывал, развлекая вечерами посетителей в одной из таверн иллюзиями и летающими кружками с пивом. И подбивал пьяных гостей на споры – предлагал метать в него ножи за золотую монету. Кто пробивал его защиту – получал весь банк. Видимо, тогда он и стал мастером щитов. Трудно не наловчиться защищаться, когда на кону жизнь.

На заработанные деньги он покупал цветы и подарки для Виктории. Внаглую оттеснил Викиных подруг и сел с ней за один стол. Помогал ей на практике. Провожал домой. Ввел ее в компанию – Вика не смогла устоять перед приглашением присоединиться к «элите» курса.

Друзья поначалу возмущались, но затем с удивлением обнаружили, что у девчонки острый ум и язычок и что ее присутствие вносит здоровую дозу азарта в их отношения и действует не хуже, чем изначальное соперничество. Она умела охладить их споры, на равных участвовала в политических и научных дискуссиях, храбро пила пиво за компанию и не возражала, когда Март словно нечаянно приобнимал ее или прикасался, становясь все настойчивее и смелее. Они все через некоторое время увлеклись ею, но Вики смотрела только на Мартина. У других шансов не было. Хорошая девочка влюбилась – им всем так казалось.

С началом странной дружбы между четверкой и «хорошей девочкой» пришло и гаденькое чувство вины. Хотя сдавать друга и их пари никто не решался, но, глядя на увлеченность фон Съедентента и доверчивость Виктории, все чаще им в головы приходила мысль, что все происходящее недостойно и неправильно. Одно дело – спорить на какую-то девку, другое – на ту, что стала своей.

Первым не выдержал Макс. Он наблюдал, хмурился – и однажды спокойно сказал Мартину, что тот поступает как подонок.

– Не завидуй, – огрызнулся барон, – не твое дело.

Малыш Тротт впервые тогда полез в драку, и после, когда ему залечивали синяки и когда они уже помирились, упрямо проговорил:

– Ты разве не понимаешь, что на таких, как она, только женятся?

– А может, и женюсь, – хмыкнул Мартин. – Только распробую.

Александру ситуация тоже не нравилась. Он пытался вывести блакорийца на разговор, желая понять, что друг чувствует, – но тот только огрызался и шел к победе.

Очень уверенно шел. Даже не блудил откровенно, оставив старшекурсниц и предпочитая сладких девочек из таверны, в которой работал, и заинтересовавшихся им состоятельных дам, одаривающих молодого любовника весьма щедро. «Вики – это другое, – косноязычно объяснял он, возвращаясь утром и смывая с себя запах сладких духов и секса, – это совсем другое».

Эти деньги он тоже отсылал матери.

Дар у Виктории был средненьким. Но она, глядя на друзей, тоже ударилась в учебу – оказалось, что у нее не меньше амбиций, чем у каждого из них. И ко второму семестру второго курса переехала в общежитие. Бедные родители приезжали почти каждый день, умоляли дочку вернуться домой, плакали из-за ее внезапного каприза, ужасались состоянию здания. Но у юной волшебницы оказался стойкий характер, хоть на нее и смотрели как на ненормальную: кто же по своей воле, имея возможность жить с родителями, переедет сюда?

В конце концов, после месяца уговоров, родители смирились. Отремонтировали на свои деньги весь женский этаж, проверили качество питания в столовой, выделили девушке на содержание кругленькую сумму и, договорившись, что все выходные Виктория проводит дома, с тяжелым сердцем оставили неразумную дщерь в гнезде пьянства и порока.

После этого друзья сблизились еще больше. Посиделки в комнате парней стали привычными и необходимыми. В университете шептались и нелестно отзывались о Виктории, но она делала вид, что не слышит, а парни доходчиво били лица распускающим слухи. Вики принимала участие в их вечеринках, училась отчаянно и страстно, гуляла с друзьями по Иоаннесбургу – и казалась совершенно счастливой. Нередко они уходили гулять вдвоем с Мартином и возвращались затемно, таинственные и довольные.

Гром грянул неожиданно для всех. Что у них случилось, Алекс узнал гораздо позже. А так барон просто пришел в воскресенье вечером и ровным тоном сообщил, что проиграл пари. И что сегодня же начнет уборку.

Убирался он с яростью человека, который совершил самую большую глупость в жизни.

– Я дурак, – коротко сказал он на вопрос Михея. – Я последний дурак на Туре, парни.

Виктория сразу перестала появляться в их компании. На расспросы Алекса и Макса отмалчивалась и пожимала плечами. Ее несколько раз видели с Мартином: блакориец что-то виновато и зло объяснял, о чем-то просил, но она только отворачивалась и уходила.

– Не знаю, что у вас произошло, – сказал Виктории как-то Алекс, – но нас-то ты за что игнорируешь, Вик? Мы скучаем. Что бы ни было… возвращайся к нам, прошу! Мартин тебя не обидит, мы не позволим.

– С чего вы взяли, что он может меня обидеть? – ледяным тоном спросила она. – Мне все равно.

Почему ей «все равно», стало понятно уже через неделю. Слухи в студенческой среде расходятся очень быстро. По всем углам шептались, что Виктория, приехав из дома с утра в воскресенье пораньше, застала Мартина с первокурсницей Стефаной Томской. Март был пьян, Томская – доступна, и мимо пройти он не смог.

Иногда Алекс подозревал, что у Мартина с Викой все же что-то было – слишком уж жестоко она поступила, слишком долго ждала, чтобы ударить. Но за шестьдесят лет никто из них в этом не признался, а лезть в больное он не хотел.

Вики вечером, после разговора с Александром, как ни в чем не бывало пришла в их комнату – и смеялась, и общалась так жизнерадостно, что на нее стали поглядывать с тревогой. Мартин, молчаливый и мрачный, пил пиво. Когда она встала и вышла за дверь – поднялся за ней. Алекс, Макс и Михей, не сговариваясь, рванулись со своих мест, скрутили его – и вырывался он с такой злостью, что и втроем они еле смогли его удержать.

– Ты хочешь, чтобы она вообще перестала с нами общаться? – рычал ему в лицо Александр. – Прекрати вести себя как придурок, Март! Что бы ни случилось – дай ей время остыть!

На следующий день Викторию к дверям лектория привел учащийся четвертого курса. После лекций Мартин поймал его на улице и устроил драку. Четверокурсник больше рядом с Викой не появлялся. Зато появился другой, с шестого курса. С ним справиться было сложнее – и Вики встречалась с новым поклонником почти полгода. Затем с другим. С третьим. Пока барон не переболел и перестал провожать ее взглядом. Даже завел себе девушку, однокурсницу. Но на Михея, в шутку сказавшего, что, раз Вики свободна, можно и ему попробовать ее завоевать, едва не набросился с кулаками.

Настроения в магической пятерке постепенно выправлялись. Вики и Март все еще общались с трудом, но без злости или холода. Так прошло еще четыре года. К этому времени они впятером настолько оторвались от остальных сокурсников, что Алмаз Григорьевич ввел специальные семинары – только для них. Брал пятерку к себе на практику, нещадно гоняя, давал опасные задания – и там их дружба стала только крепче. Они вместе зачищали могильники и отбивались от нежити, помогали спасателям на обвалах и лавинах, работали вместе с егерями, помогая ловить преступников, выжигали пещеры с обосновавшимися там стихийными духами. Когда убегаешь от ототонов или стернихов, спасаешься из щупальцев водяного духа, тащишь на себе раненого друга, а остальные вас прикрывают, – никакие обиды в горниле этих испытаний не выдержат. В поездках по катакомбам и кладбищам сложилось и их взаимодействие: Алекс и Михей шли впереди, остальные – по бокам, прикрывая Вику, сильно отстающую по боевой магии. Она старалась, занималась, тренировалась – но все равно отставала. И Мартин, как-то очень осторожно и не настаивая, начал ей помогать. А потом, когда его не отвергли, и вовсе предложил ее тренировать.

Она, ко всеобщему удивлению, согласилась.

И снова они стали больше времени проводить вместе. Снова смеялись над его шутками, снова гуляли вдвоем, часто допоздна занимались на стадионе. Барон стал спокойнее, даже как-то мудрее. Женщин рядом с ним уже не наблюдалось, и это было почти невероятно. И после того как они сдали последние экзамены и защитили дипломные работы, Мартин попросил Вики пойти с ним на выпускной.

Виктория поколебалась. Улыбнулась. И ответила мягким «да».

Он не собирался – летал. Купил новый костюм. Цветы. Арендовал за бешеные деньги один из только-только начавших использоваться автомобилей. И почти два часа ждал ее у дома родителей – пока не осмелился позвонить в дверь и спросить, где же Виктория.

Вики пришла на праздник невероятно красивой, с высоко поднятой головой – и с совершенно незнакомым друзьям спутником. Мартин появился позже. Окинул взглядом танцующих, выцепил Викторию и с угрюмой решимостью направился к ней.

– Только не натвори дел, – с тоской сказал ему Алекс, когда они втроем перехватили пересекающего зал друга.

– Не маленький, – очень ровно проговорил Март. – Все будет в порядке, обещаю. Веселитесь.

«Не трогайте меня» звучало в этом «веселитесь», и так звучало, что они расступились и дали ему пройти. Им оставалось только наблюдать.

Он отвел Викторию в сторону, что-то спокойно спросил у нее. Та ответила, глядя с таким превосходством и торжеством, что сразу стало очевидно: вот она, женская месть, которая долго тлела – и наконец-то свершилась. Март взлохматил волосы рукой, тряхнул головой и ушел. Без драки. И, кажется, она смотрела ему вслед с обидой и недоумением. Неужто ждала, что начнет выяснять отношения, заявит на нее свои права?

Глупости, как же много глупостей они совершили.

Блакориец напился в общежитии, заперевшись в комнате. Напился вчерную. В компании друзей, которые вернулись, не сочтя возможным оставить его одного, взломали дверь – и там и остались.

– Не вините ее, – просил их Мартин заплетающимся языком, – это я виноват во всем. Только не бросайте ее.

Он то начинал некрасиво, по-мужски пьяно рыдать, то долбил кулаком по кровати – и сломал-таки ее, то молча опустошал бутылку – а они сидели рядом, потому что оставить его было невозможно. Слишком много отчаяния было в его взгляде, и слишком часто он поглядывал на окно их комнаты. Успокоились, только когда он рухнул на сломанную кровать, не выпуская из руки бутылку, и заснул, – и то Алекс остался дежурить на ночь, пока остальные спали. На всякий случай.

Выпускного у них так и не случилось. И это был последний раз, когда они видели Мартина в мрачном состоянии.

После выпуска их дороги разошлись. Макс остался в университете аспирантом. Вики ушла работать в крупную медицинскую компанию и через несколько лет вышла замуж за коллегу-мага. Мартин уехал в Блакорию и поступил там в гвардейский корпус. Женился он через несколько месяцев после Виктории, как-то безбашенно и внезапно, на выпускнице Блакорийской магической школы. Алекс и Михей ушли на военную службу: Михей – за компанию, а Алекс – по глупости. Он был очень обижен на старика Алмаза – за тройку, перекрывшую ему дорогу в помощники придворного мага при королевском дворе.

Первый раз друзья встретились через год – и продолжали встречаться регулярно, и встречи эти были теплыми, наполненными рассказами о новых открытиях и впечатлениях. Тогда им казалось, что весь мир лежит у их ног. Виктория и Мартин общались спокойно, но никогда не оставались вдвоем. Барон усиленно демонстрировал миру, что у него все прекрасно, шутил – иногда слишком смело, интересовался у Вики, как ей живется замужем – не скучно ли? – как работается и не пропахла ли она лекарствами, посмеивался над Максом, с головой ушедшим в науку, напрашивался с Алексом и Михеем на задания – и хорошо помогал им, качественно. Да и Макс с Викой периодически желали вспомнить старые времена – и так начались их совместные вылазки в опасные зоны, которые щекотали нервы и позволяли использовать нарастающую силу. Макс вдруг занялся боем на мечах и активно тренировал навыки на нежити.

Мартин первым сделал блестящую карьеру. В двадцать девять он получил пост при Йеллоувиньском дворе – и внимание сотен дам, которым с удовольствием пользовался и о которых неизменно докладывал на встречах с друзьями. Жена ушла от него тихо, не выдержав, – и никто ее не осуждал. Бывший муж долго помогал ей после этого, и жизнь она прожила вполне обеспеченной и счастливой женщиной.

Макс в конце концов уехал в Инляндию – он увлекся природной магией растений, уже имел несколько запатентованных разработок в этой области. Они очень сблизились с Михеем, который продолжил военную службу и дослужился уже до подполковника. Где-то в это время Алекс ухитрился жениться, но семейная жизнь не задалась, и с супругой они вскорости развелись, к обоюдному удовольствию.

Когда им было по тридцать восемь, после четырнадцати лет работы в медицинской компании, самообучения и защиты научных степеней, Виктория наконец-то получила заветную должность – помощника блакорийского мага. Там она проработала пятнадцать лет – и уволилась, заявив, что не собирается выполнять поручения юнца на десять лет моложе ее и вдвое слабее, по какому-то недоразумению поставленного на место ее начальника. Вики с мужем вернулись в Иоаннесбург. Там и пришел конец их браку. Разводилась она очень трудно и некрасиво, вымоталась до чертиков – и все чаще появлялась у Александра, уже работавшего проректором университета и поддерживавшего ее. Делилась с ним тревогами и бедами, просила совета, просто отдыхала от домашних скандалов – и он всегда был готов ее выслушать.

И после развода она пришла к Алексу. В ту ночь они стали любовниками. Она нуждалась в утешении, он был привязан к ней, они оба знали друг друга насквозь и были свободны – что еще нужно?

Неизвестно, как узнал о ее разводе Мартин – но он примчался в Иоаннесбург ночью с букетом цветов и первым делом появился у Виктории дома. Там его встретил бывший муж, ехидно сообщивший, что экс-супруга уже второй день ночует у Свидерского.

Фон Съедентент появился у Алекса в пять утра. Распахнул дверь в спальню, оглядел их – проснувшихся, нагих, виноватых, – развернулся, швырнул букет на пол и ушел через Зеркало.

В этот же день его уволили с должности придворного мага и каким-то чудом не казнили за дебош, который он устроил в своих покоях. Тогда им было по пятьдесят три.

Отношения Свидерского с Викой постепенно сошли на нет: она уехала в Эмираты, встречи теперь случались реже. Но они остались близкими друзьями. Так бывает: люди настолько привязаны друг к другу, что просто перестают спать вместе, потому что не это главное в их отношениях, и ничего не меняется.

Барон не разговаривал с Александром восемь лет. Он виделся с Максом и Михеем, но никогда не приходил на общие сборы. И его отсутствие очень ощущалось. Встречи стали тягостными, редкими; было время, когда они по нескольку лет не виделись, и разговор после этого промежутка получался скрипучий и неловкий. Будто они уже были чужими друг другу.

Ситуация изменилась семнадцать лет назад, когда погиб Михей. Тогда Март пришел на помощь – и после пережитого глупо уже было не разговаривать друг с другом.

Трагедия неожиданно снова сблизила их. И оказалось, что все они изменились. Макс стал высокомерным, язвительным и нелюдимым и излучал отвращение к женскому полу. Вики приобрела уверенность и повадки великосветской дамы. Алекс, заняв должность ректора, успокоился и более не срывался в боевые поездки, хотя раньше жить без них не мог. Мартин стал еще жизнерадостнее, возглавил Блакорийскую высшую магическую школу через два года после того, как Александр стал ректором Маг-Университета, отточил свое чувство юмора – и регулярно применял его на друзьях. Но они теперь цеплялись друг за друга так, что никакие нажитые причуды не могли уже разрушить их союз. К тому времени они все похоронили родителей, и оказалось, что ближе старых друзей и нет никого.

Так и устаканились их отношения. Макс язвил и обливал всех презрением, Мартин хохмил и периодически высказывался остро и в точку, Вики держалась с достоинством, как их персональная королева, Алекс остался лидером – и тем, к кому они обращались в первую очередь. И только в последние годы равновесие снова покачнулось. Вики стала оказывать Максу предпочтение. Мартин стал еще злее на язык. И если бы не демоны, если бы не грядущий конец света – их компания наверняка пережила бы еще один кризис.

 

Глава 9

1 декабря, четверг, Иоаннесбург

Полина

Принцесса Полина нервничала. Свадьба, которую она так желала и которая казалась столь далекой, приближалась слишком быстро – уже в воскресенье она должна была стать женой бермонтского короля. И счастливейшей женщиной на Туре.

Но то ли счастья оказалось слишком много, то ли Поля уже выходила из себя от изматывающей подготовки, но душевное состояние четвертой Рудлог было самым неустойчивым. В животе тянуло от страха и предвкушения, настроение менялось по десять раз на дню, не помогали ни тренировки, ни поездки в питомник, ни общение с сестрами.

Платье свое Полина уже успела возненавидеть – за столько примерок и подгонок и святая бы не выдержала.

– Надо было брать традиционный сарафан, – жаловалась она качающей пресс Алинке. – Там сантиметр шире, сантиметр у́же – никто бы не заметил. Честное слово, это будет последнее платье, которое я надену! И зачем, богов ради, собирать столько ящиков приданого? Что, в замке Бермонт полотенец нет? Или серебряных вилок?

– Традиция, – пропыхтела красная как рак Алина. – Потом твои внуки будут есть вилкой из бабушкиного наследия и впитывать не только белки и углеводы, но и благоговение.

– Я не доживу до внуков! – рявкнула Полли, стукнув кулаком по длинной подушке, и младшая сестренка с удивлением посмотрела на нее. – Извини, Алиш. Я тебя умоляю, когда будешь выходить замуж, делай это быстро и незаметно. Ожидание и сборы убивают всю радость.

Демьяну тоже доставалось. Вот и сегодня Поля сидела на кровати, расчесывая волосы и скрестив ноги, и сердито готовилась к его появлению.

– Ты ведь повелел докладывать тебе, когда я собираюсь совершать глупости, мой король? – пропела она, когда он наконец появился. Будущий муж разделся, сел рядом с невестой на кровать и обнял со спины, прижав к себе и потеревшись лицом о волосы. – Докладываю. Я готова. Мне срочно нужно отвлечься, иначе я озверею до истерики. А ты совсем не переживаешь! – обвиняюще закончила она и взвизгнула – Бермонт опрокинул ее на себя и укусил за ухо.

Ругаться, лежа на спине, как черепахе, было неудобно, но Полина справлялась.

– Это потому что я хочу спать, – пояснил Демьян глухо и перекатился вместе с ней на бок. – Очень, Поля.

Принцессе тут же стало стыдно, что она пристает к нему со своими глупостями; она вздохнула, повернулась и обняла жениха крепко-крепко.

– Завтра, – сказал он, когда они уже засыпали, – я буду ждать тебя в Бермонте. Приходи телепортом, я встречу. В два часа. Раз уж тебе нужно отвлечься, нарушим еще одно правило межгосударственных отношений. Час я выделю. Лучше так, чем дергаться, беспокоясь о том, что́ ты еще придумаешь.

– А что мы будем делать? – сонно спросила уже успокоившаяся и согревшаяся Полинка.

– Узнаешь, – усмехнулся Демьян тихо ей в макушку. – Покажу тебе кое-что. Как моей будущей королеве.

На следующий день без пяти два Полина, чувствуя себя заговорщицей, прошла в телепорт, настроенный для нее придворным магом. На той стороне, в замке Бермонт, ее уже ждал жених. Кроме него, в зале никого не было.

– Почти похищение, – счастливым шепотом сказала принцесса. – Куда идем?

– Сюда, – ответил Демьян, взяв ее за руку и шагая почему-то в сторону от входа. – Тебе понравится.

Он подошел к совершенно глухой стене, приложил ладонь – кольцо, такое же, как на пальце у Полины, сверкнуло, и часть каменной кладки бесшумно отъехала в сторону.

– Точно! – воскликнула Пол, заглядывая в темный проход. – Я же хотела попросить тебя показать, как ты ко мне проникал. В твоем страшном замке, – сказала она таинственным голосом, – обязательно должна быть куча мрачных секретов. Я так и думала, что тут есть тайный ход. А мое кольцо тоже может его открыть?

– Твое – может, – подтвердил король Бермонта. – Это не один ход, Пол, а система тайных ходов, – поправил ее Демьян и улыбнулся – уж очень возбужденной выглядела его будущая жена, едва ли не притопывала. – Это дублирующие коридоры, из которых есть доступ ко всем помещениям дворца. Ну, почти ко всем. Пойдем, невеста моя. Посмотришь на мрачные тайны и побоишься всласть.

Коридоры там оказались узенькие, идти приходилось по одному. Освещались ходы редкими светильниками, было очень тихо, сумрачно и пыльно. Периодически попадались маленькие окна, через которые Полли видела основной коридор второго этажа и снующих по нему слуг и придворных, чьи-то покои, кабинеты, где кипела работа, залы. На принцессу, с любопытством заглядывающую в проемы, никто не обращал внимания, словно не видел – хотя не было между ними ни стекла, ни каких-либо гобеленов, способных скрыть наблюдающих.

– Снаружи это выглядит как каменная кладка, – пояснил Демьян. – Только пальцы не суй, Пол! С той стороны иллюзия плотная, а с этой – нет. Вряд ли слуги обрадуются, увидев вылезающую из стены руку.

Поля виновато сунула ладони за спину и сделала невинное лицо – «да я и не думала, Демьян!».

Он усмехнулся, отвернулся и пошел дальше. Полина брела следом, заглядывая в полукруглые ниши с лежаками и прикрепленным к стенам оружием, которое выглядело вполне боеспособным. Ружья, пистолеты, коробки с патронами и тут же – клинки, ножи…

– Зачем все это? – спросила она недоуменно.

– Для обороны, – как о само собой разумеющемся сказал владелец замка Бермонт. – Никогда не знаешь, когда пригодится. Раньше, когда линдморы были буйными, замок неоднократно осаждали, и несколько раз врагам удавалось проникнуть внутрь. Так и полегли здесь все. Стены сломать очень сложно, а скрываться тут можно месяцами. На первом этаже еще со старых времен сохранились целые хранилища, сейчас мы держим в них консервы и воду.

Попадались и маленькие комнатки с тяжелыми дверями. Мрачные, темные.

– Тут держали пленников, – пояснил Демьян спокойно.

Поля хотела возмутиться, но вспомнила подвалы дворца Рудлог и промолчала. Предков вообще очень сложно судить с позиции современного гуманизма. Все они были детьми своего времени, и оценивать их по нынешним меркам смешно.

Принцесса успела даже чуть заскучать, когда Демьян вывел ее на какую-то галерею – здесь окошки были высокими, прорезанными в стенах, и из них на пол падал свет.

– Посмотри-ка, – тихо предложил Демьян. – Это коронационный зал. Тут нет звукозащиты и иллюзии, поэтому нас могут увидеть.

Поля с любопытством приблизилась к окошку, глянула вниз. Она находилась прямо над троном. И зал отсюда казался ну очень большим.

– Здесь будет и свадьба, и бои после нее, когда гости разъедутся, – говорил Бермонт. – Прямо за троном – выход на тайную лестницу, ведущую сюда. Сейчас мы по ней спустимся ниже уровня зала, на подземный этаж.

– Все равно я никаких боев не увижу, – проворчала Поля, следуя за женихом. – Буду сидеть в своей комнате и переживать.

– Я, конечно, сейчас выдаю тебе страшную тайну, – насмешливо сказал Демьян, останавливаясь и привлекая ее к себе, – но ход идет и до твоих покоев. Поэтому можешь переживать, да. Здесь. Если захочешь.

– Ты разрешаешь? – недоверчиво спросила Пол. – Женщин же не пускают на эту вашу мужскую забаву. Я разве не нанесу какое-то ужасное оскорбление и не нарушу традиции?

– Кто сказал, что разрешаю? – невозмутимо откликнулся будущий муж, иронично глядя на нее сверху вниз. Четвертая Рудлог возмущенно фыркнула, потянулась и мстительно куснула его за губу – и Демьян вдруг рыкнул, сжал и поцеловал ее так, что в глазах потемнело – и как-то безразлично стало и приданое, и платье. И предстоящая свадьба перестала пугать.

– Нравятся мне твои методы воздействия, – пробормотала Полли, когда отдышалась и снова начала соображать. – Очень убедительные.

Тайный ход больше не казался таким мрачным. Они спустились по узкой лестнице в очередной холодный коридор. Потолки стали ниже, и под ногами уже была не каменная кладка – скальное основание. Шли они долго – мимо ранее упомянутых хранилищ, мимо глубоких колодцев и каких-то лазов. Ход петлял, заворачивал, расходился на несколько коридоров, и Полина думала, что она сама никогда бы не нашла путь назад.

– А вот здесь я возьму тебя в жены, – вдруг сказал Демьян.

Он прикоснулся к стене ладонью. Снова ослепительным белым сверкнуло кольцо – и тихо отъехала в сторону толстая каменная дверь.

Пол еще снаружи почувствовала кисловатый и сладковатый запах, словно там, внутри, прямо перед их приходом раздавили много клюквы и яблок. И еще кое-что почувствовала. Тепло и внимание. Будто ее там давно ждали.

Принцесса с не свойственной ей робостью ступила внутрь, огляделась. Было темно, и, только когда глаза привыкли, она начала различать светящиеся зеленоватым, мягко-желтым и белым неровные стены, уходящие куда-то высоко, пол, покрытый чем-то мягким, пружинящим. Она присела, потрогала рукой – трава? – вырвала, поднесла к глазам. Мох. Не влажный, шелковистый, очень приятный. С тонкими, торчащими вверх отдельными стебельками, на кончиках которых, как маленькие зеленые груши, качались спорофиты, светящиеся тем самым мягким зеленым светом. И они мерцали всё ярче – Поля сначала подумала, что ей почудилось. Нет, точно: сияние разрасталось, пока пещера Хозяина лесов не стала совершенно волшебной. И тихой – мох на стенах и на полу скрадывал все звуки, и даже шептать тут было бы святотатством. Демьян стоял в стороне и наблюдал за невестой; глаза его тоже светились желтым, звериным, и лицо выглядело нечеловеческим. Но его она не боялась.

Открывались всё новые детали. Часовня оказалась большой, то ли выдолбленной в камне, то ли сделанной в естественной пустоте в скальном основании замка Бермонт. Скорее всего, второе – очень уж неровной она была, с нишами на разном уровне, с неудобными изгибами стен. Посреди помещения над ковром из мха возвышался широкий четырехугольный алтарь по пояс Полине, с выдолбленными по периметру рунами, с резьбой по бокам – виднелись тут и пшеничные колосья, и пышный лес, и животные, и рыбы, и птицы. Алтарь был очень старый, словно выросший из самой скалы, и Пол побоялась подходить близко – от него тянуло чужой силой, такой мощной, что у нее по спине пробежали мурашки. Не ее силой; пока не ее.

В глубокой нише напротив алтаря постепенно проявлялась высокая статуя Зеленого Пахаря в медвежьей шкуре. Лесной бог стоял, облокотившись на чудовищный молот, и смотрел прямо на них. Демьян тихо подошел к своему великому предку, поклонился, макнул пальцы в плошку, стоящую у ног статуи, что-то проговорил и провел пальцем себе по лбу, от одного виска к другому. Обернулся, поманил Пол к себе – и тоже помазал ей лоб. Сильно и приятно запахло яблоками и травой.

– Вы так похожи, – едва слышно сказала она. Снова посмотрела на своего будущего бога, на мужа. – Очень похожи.

– В прошлую встречу не заметила? – у него голос был порыкивающим, глухим, низким.

– Ты меня так скрутил, что я не видела ничего, – пожаловалась она. Говорить громко было боязно. – Слушай, а где основной выход? Не в тайный ход, а в обычный коридор?

– Там, – ответил Демьян и кивнул на противоположную от статуи стену. – Пойдем, покажу.

Дверь тоже оказалась каменной, толстенной. А вот коридор за ней был самым обычным – и даже не верилось, что вот тут, за порогом, есть такое волшебное и тихое место. Необычными были только две статуи – каменные медведи, стоящие на задних лапах по обе стороны от двери и вросшие в стену больше чем наполовину. Старые, серые, потертые – на носу одного рос мох, у второго раскрошилось ухо. Но выглядели они грозно и были выше ее ростом.

– Впечатляющие, – сказала Полина с любопытством. Потрогала одного из медведей за нос: тут же ее кольцо полыхнуло, и каменный зверь заворочался, заворчал – она с визгом отскочила за спину Демьяна и наблюдала, как отделяется от стены статуя, становится на четыре лапы и гулко шагает к ней. Бермонт что-то прорычал, положил руку на голову охранника, и тот качнул головой и снова встал на свое место.

– К-кто это? – спросила принцесса с дрожью в голосе и схватила жениха за руку.

– Духи земли, варронты, – объяснил Демьян, поглядывая на нее с нежностью и усмешкой. – Не бойся их. Они защищают часовню от незваных гостей. Когда станешь моей женой, они будут исполнять и твои приказы. Но лучше не беспокой их без повода, они любят покой и стабильность. Во дворце их много, ты разве не видела? Мы проходили мимо.

Точно. Принцесса вспомнила статуи в стенах, мимо которых она проходила, но внимания не обратила. Медведи и медведи.

– Для общего почитания Хозяина лесов есть дворцовый храм снаружи, – продолжил Бермонт. – А это место – только для членов семьи. Больше никто не осмелится переступить порог.

– А как же я? – с волнением спросила Поля. – Я ведь еще не твоя жена. Даже не представлена Зеленому. Вдруг откажет?

Демьян аккуратно поцеловал ее в пахнущий яблоками лоб.

– Как не представлена? Он уже посмотрел на тебя в усыпальнице Иоанна, Полюш. И признал. Остальное – поверь мне, формальности.

– Эти формальности меня в гроб сведут, – проворчала четвертая Рудлог, когда они тихо прошли через часовню и вышли обратно в тайный ход.

– Справишься, – сказал Демьян уверенно. – Сейчас я покажу тебе, как пройти здесь до наших покоев. И потом – сразу в телепорт. Наш час уже почти закончился. Меня, увы, ждут на скучнейшем совещании по развитию жилкомплекса, Пол. И, конечно, не стоит никому говорить про то, что ты увидела здесь. Это семейная тайна, заноза моя.

И впервые Поля почувствовала, что она уже не часть семьи Рудлог. Что у нее теперь появились обязательства перед другим домом. И снова стало страшно – и радостно одновременно.

После возвращения в свой дворец принцесса приказала принести обед и с удовольствием проглотила его (переживая, что это уже второй обед и платье опять придется подгонять), провела длительное время с не давшей ей сбежать Марьей Васильевной Сениной, почтительно предложившей еще пройтись по протоколу праздника – и примерить-таки в очередной раз платье, встать на каблуки и попробовать походить так хотя бы час.

– Марья Васильевна, – упрекнула статс-даму Полина, вышагивая кругами по своим покоям и послушно повторяя расписание церемониала: как обращаться к королю Бермонта до и после бракосочетания, где будет находиться ее свита, как следует почтить матушку мужа после венчания и целый список других, очень важных мелочей. – Марья Васильевна, мне иногда кажется, что вы из-за этой свадьбы волнуетесь больше, чем я!

– А что делать, ваше высочество, – подтвердила Сенина, – мне еще ваших сестер готовить к браку. А кто меня допустит, если я с вами недоработаю? Так, – она поставила на пути у Поли маленькую скамеечку для ног, – это ступенька. Сейчас мы изящно приподнимаем платье и аккуратно, легко, как балерина, на нее ступаем. Конечно, нам бы на настоящей лестнице потренироваться, но показывать платье придворным не хочется. Может, ночью?

Пол представила очередное одевание наряда на зевающую себя, закатила глаза, подхватила пышную юбку и идеально поднялась на скамеечку. И так же идеально с нее сошла.

– Превосходно! – Сенина довольно хлопнула в ладоши. – Туфли не жмут? Не натирают?

– Нет, – простонала Полина, – как и последние пять раз, Марья Васильевна!

– Попрошу еще придворного мага укрепить подошву и каблуки, – пробормотала Сенина, – две запасные пары будут со мной, но надо сделать все, чтобы не понадобились.

– Вот-вот, займитесь, – поспешно предложила принцесса и скинула обувь. – Я знаю, что все будет хорошо, Марья Васильевна. Это же моя свадьба. Пусть только кто-то попробует ее испортить!

После ухода статс-дамы Пол начала маяться. Энергии в ней было очень много, и часовая прогулка по замку, пусть даже такая увлекательная, и предсвадебная пытка совсем не убили желание заняться чем-то активным и интересным. Она заглянула к отцу – Святослав о чем-то разговаривал с бригадиром стройки, за окнами по кругу уже вовсю возводились высокие колонны, для которых и забивались сваи, и Полина всё не могла понять зачем. Для беседки – слишком огромная площадь, для здания – отсутствие фундамента и большие промежутки между колоннами. Рабочих было столько, что постройка росла ввысь просто на глазах.

Отец поцеловал Полину в лоб и посоветовал прогуляться – погода действительно стояла замечательная.

Пол подумала-подумала, позвонила Тандаджи и ненавязчиво поинтересовалась, вычищен ли подземный ход и безопасен ли он. Получив суховатый утвердительный ответ, набрала Василину и заявила, что хочет пройти по тайному ходу до конца, раз уж в прошлый раз не получилось.

– А вдруг я еще что-то найду, Вась? – уговаривала она явно уставшую королеву. – Вдруг все-таки получится отыскать пропавшие свитки из записей Седрика? Это же важно! А мне все равно делать нечего!!! Тандаджи сказал, там установили свет, и постоянно ходят патрули, и после того случая никаких проблем!

– Нет, – ровным и спокойным голосом сказала Василина, и Полинка аж губу закусила – так непривычна оказалась стойкость старшей сестры. – Я запрещаю, Пол. Хватит. У меня нет сил волноваться за вас.

– Вася-я, – заныла Полина. – Я быстренько!

Королева вздохнула тяжело – и где-то на фоне послышался ровный мужской голос, в трубке зашуршало.

– Полина, – весомо проговорил в телефон Байдек, – забудь на секунду о том, что тебе хочется, и пожалей сестру. Она очень устала. И постоянно места себе из-за вас не находит.

И так он это сказал, что Поля пробормотала: «Да, извините меня», – и поспешно отключилась. Затея накрылась – а идея казалась такой хорошей и безопасной! Полина еще позвонила пропадающей в Теранови Ангелине пожаловаться – мол, важное дело, тебе это тоже интересно и нужно, а мне отказали!

– Нужно, – согласилась Ани, – но правильно запретили. Я полностью поддерживаю. Пол, Василина еще очень лояльна. Нам нужно сдать тебя Бермонту в полном комплекте, а зная вашу способность вляпываться в неприятности… Я очень удивилась, узнав, что она согласилась отпустить Алину на свадьбу. Хотя, – добавила старшая сестра задумчиво, – политически это оправдано…

Не получив поддержки и здесь, неугомонная Полинка сердито покосилась в окно и плюхнулась на кровать.

– Вот стану королевой, – проворчала она упрямо, – и не буду ни у кого разрешения спрашивать.

Но Пол не привыкла себя обманывать. Поэтому она подумала-подумала и со вздохом добавила:

– Кроме Демьяна, конечно.

За окнами еще было светло – только начало смеркаться, и она, подхваченная новой идеей, быстро переоделась, накинула курточку, натянула высокие сапоги на плотной подошве, веселую лыжную шапку с помпоном. И, спохватившись, позвонила Алинке.

– Слушай, Алиш, – возбужденно заговорила Полли, – одевайся, пошли со мной. Я вспомнила! Усыпальница Седрика строилась еще при его жизни. Может, он там спрятал записи об этих двух годах войны? Пойдем? Как мне уезжать в Бермонт, не разгадав эту загадку?! Да и Ангелина просила еще в письмах из Песков, а сейчас ей некогда этим заниматься, она вся в делах.

– Не могу, – тихо ответила младшая сестра, – я с Зигфридом занимаюсь. Он мне помогает. У меня скоро очень важный зачет, Поль.

Полина разочарованно фыркнула, ехидно пожалела придворного мага, который точно после занятий с въедливой Алинкой сбежит из Рудлога, и пошла гулять. На семейное кладбище. Охранники следовали за ней с невозмутимыми лицами.

– Из нашей семьи никто не восставал, – твердо заявила принцесса попытавшемуся было предложить ей выбрать другое место для прогулки телохранителю. – Господин Кляйншвитцер сказал: в Рудлогах слишком много огня, чтобы тела подвергались посмертному изменению.

Для начала Пол на всякий случай обошла все памятные ей по рассказам старого сторожа склепы, походила внутри, всматриваясь в стены на предмет не замеченных в прошлый раз ниш, – и наконец остановилась перед той, в которую еще не заглядывала. Монументальной усыпальницей Седрика Победоносца. Потолкала дверь, обернулась к мужчинам – и те подошли, чтобы помочь.

Внутри, в отличие от усыпальниц, в которых она уже бывала, оказалось светло. Под потолком тускло горел – до сих пор горел! – магический светильник. Каменный гроб тоже был огромным, будто там похоронили не только далекого прадедушку, но и его коня. На могильной плите находилось объемное изображение невысокого Седрика, словно спящего в короне Рудлогов, в тяжелом плаще с меховой подбивкой, в тонком доспехе, с руками, сложенными на груди и сжимающими длиннющий меч.

Полина постояла некоторое время около могилы, глядя на спокойное лицо предка, покрытое толстым слоем пыли, пробормотала заупокойную молитву – та как сама на язык прыгнула – и отошла. Ее внимание привлекли изображения на стенах.

Фрески, прекрасно сохранившиеся. Лица персонажей были нарисованы в старом летописном стиле: бледные, плоские, овальные, с большими глазами и тонкими носами, но Рудлогов легко можно было отличить среди однотипных героев – по их семейной масти. И Пол зачарованно пошла по кругу, погружаясь в историю далекого прадеда. Вот мальчик с льняными волосами выезжает на огромном жеребце рядом с отцом – мощным, широкоплечим, держащим на согнутой руке сокола. Вокруг них – лес, позади виднеется с трудом узнаваемая центральная часть их дворца, который потом сильно расширяли, достраивали.

«Се молодой Седрик, сын второй, богами на правление назначенный», – прочитала она витиеватую надпись на старорудложском. Полли вспомнила, что старший брат Седрика, названный в честь основателя рода Иоанном, умер в детстве. Так наследником стал мальчик с нетипичным для Рудлогов именем. Мать его, инляндка, была любима мужем и отцом будущего короля, и в знак особого расположения ей позволено было дать второму сыну имя. Вот она и назвала его старым инляндским. Насколько Полли помнила, больше традиция имен в семье не нарушалась.

Она шагнула к следующей фреске. Потом к следующей.

Вот коронация, и огромный Красный с пламенеющими очами надевает на коленопреклоненную фигурку молодого Седрика ту самую корону, которая осталась с ним и в посмертии. Вот монарх вершит суд, восседая на чудовищно неудобном троне, до сих пор стоящем в тронном зале (маленькая Пол не могла избежать искушения попробовать посидеть на нагретом мамой месте). В руках его – свиток и булава, которая потом претерпела изменения и стала обычным скипетром. Перед ним стражники окружают кого-то из согрешивших подданных, а придворные – фигурки плоские, наклоненные, слепленные друг с другом, как грибы, – смотрят на это с должной степенью благоговения.

Вот прадед наблюдает за казнью на площади перед дворцом, еще не выложенной камнем, – кому-то рубят голову, своей участи ожидают несколько скованных одной цепью человек. Пол поморщилась и пошла дальше.

Первое изображение жены и сына Седрика. Королева в высоком головном уборе, со склоненной головой, в традиционном рудложском сарафане – дочь одного из герцогов Рудлога. Седрик горделиво простирает руку над сыном, словно замахиваясь этой самой булавой, – благословляет, что ли? Сын – такой же беленький, как они все.

«Это же просто кладезь для историков и биографов, – с восторгом подумала Полина. – Хотя правильно, что посетителей в усыпальницы не пускают. Не надо тревожить дедушку. С нашим характером может и через пятьсот лет возмутиться».

Она опасливо покосилась на надгробие. Но каменное лицо усопшего было спокойно, и никто не отодвигал плиту со скрежетом и словами: «Ты нарушила мой покой, дерзкая? Покараю за это!!»

Поля так увлеклась воображаемым объяснением с разгневанным дедом и последующим бегством, что пропустила несколько фресок. Потом вернулась. Сцены охоты, дохлые огромные кабаны – ничего себе, какие они были! – лоси, связки убитых лисиц на лошадиных седлах, соколиное пикирование, вереница низкорослых гончих с тяжелыми челюстями. К сожалению, порода не сохранилась.

Пиры – длинные столы, менестрели, чествование короля, поднятые чаши. «Здравие великому от раболепных слуг Красного дома», – гласила надпись.

Войны – и дед в первых рядах, в доспехах, весьма натуралистично пронзающий врагов мечом. Построение армии перед королем – бесконечное море плоских фигурок, и впереди – настоящие великаны, поднявшие оружие над головой в знак приветствия. Особо выделяется один, даже на фоне других. Человек-гора.

Пол нахмурилась, быстро обошла все фрески. Много, много битв, почти со всеми соседними государствами. Уже седой Седрик продолжал сражаться. И нигде – нигде! – нет драконов. Будто и не было их. В сценах придворной жизни видела она и прием послов, и подписание мира, и монаршие встречи – долго всматривалась в чуть облупившееся изображение блакорийского короля со старым, не использующимся после падения дома Гёттенхольд гербом на груди. Уже в возрасте, широкий, черноволосый, с зелеными глазами и квадратной челюстью, король Блакории поднимал кубок вместе с молодым Седриком. Отношения, видимо, у них были дружеские. На тот момент, во всяком случае.

Несколько раз попадались изображения его величества Седрика, задумчиво играющего в шахматы – с сыном, с кем-то из придворных. «Да, – подумала Полинка, вспоминая запирающую подземный ход шахматную доску на стене, – дед, по всей видимости, был знатным шахматистом».

Заканчивался круг изображений пышными похоронами, скорбными лицами подданных и водружением этой самой могильной плиты. И надпись там тоже была. «Покойся в веках, честный король, неистовый Седрик, Вечного Воина сын, чистый огонь победоносный».

Полинка недовольно покрутила носом, гулко чихнула, виновато посмотрела в сторону могилы и вышла из усыпальницы. Не подхватить бы простуду.

Снаружи уже совсем стемнело. Охранники, скучавшие у двери, помогли закрыть ее и с облегчением пошли вслед за неутомимой подопечной во дворец.

За ужином Пол с воодушевлением рассказывала о своем походе. Все слушали с просто-таки осязаемым любопытством. Алина печалилась, что не пошла с сестрой, но как-то утомленно и вяло. Каролина предложила отцу сходить в усыпальницу днем – ей было очень интересно посмотреть на сохранившиеся образцы ранней придворной живописи. Даже в кои-то веки вернувшаяся во дворец Ангелина внимала так, что забывала есть. Старшая сестра попросила описать фрески, особенно расспрашивала про изображение построения войск и великанов-гвардейцев, с сожалением качнула головой на слова Поли о том, что никаких возможных тайных хранилищ свитков она не обнаружила – разве что Седрику положили их в могилу.

– Я схожу туда после твоей свадьбы, Пол, – сказала Ани задумчиво. – А ты молодец.

Полинка довольно заулыбалась – и оглушительно чихнула.

– Красный нос будет изумительно сочетаться с твоим платьем, – едко поддела ее Марина. – Виталистов вызывай, и побыстрее. Два дня до свадьбы. Сопли тебя точно не украсят.

«А Сенина так и вообще не простит», – с тоской подумала Пол, встала из-за стола, попрощалась и помчалась в свои покои. Усиленно лечиться и молиться, чтобы не заболеть. Ее свадьбу никто не должен испортить – даже если этим кем-то окажется она сама.

 

Глава 10

Вторник, 29 ноября, Иоаннесбург – Маль-Серена

Капитан Люджина Дробжек первый раз в жизни собиралась на море. Игорь Иванович рано утром уехал в Управление, завершить срочные дела, и нужно было быть готовой к одиннадцати, чтобы ехать к телепорту. Все лечебные процедуры провели сжато, виталист обрадовал ее тем, что восстановление подходит к концу, и, когда Люджина боролась со сном после сеанса и собирала вещи, позвонил Тандаджи.

– Слушаю, господин полковник, – сказала она, едва удерживаясь, чтобы не зевнуть.

– Капитан, – сдержанно проговорил начальник разведуправления, – я ознакомился с вашим отчетом по Стрелковскому. Я согласен с вами, что его душевное состояние крайне неустойчиво. И меня это беспокоит. Я не могу позволить себе потерять специалиста с таким опытом. Помните, о чем мы с вами говорили перед вашим назначением?

– Конечно, – спокойно ответила Люджина. – Я делаю, что могу.

– Мало делаете, – с суховатым сожалением проговорил Тандаджи. – Я жду от вас более активных действий. Лыжи – это прекрасно, но они не уберегут его от срыва.

– Говорите прямо, – попросила капитан. Сон от неудобного разговора как рукой сняло. – Что вы приказываете? Реабилитация после выгорания – длительный процесс, полковник. И очень тонкий, нельзя в лоб заставлять человека жить. Это вызывает агрессию и противодействие.

– Вы же женщина, – уклончиво ответил тидусс, – вам доступны особые методы убеждения.

– Вы предлагаете мне спать с ним? – прямо спросила Люджина. – Извините, господин полковник, но подобные услуги в наш договор не входят.

– Мне все равно, как вы добьетесь цели, – ледяным тоном сказал Тандаджи. – Мне нужен на данном месте стабильный человек. Если понадобится добиваться этого привязкой через постель – значит, вы будете действовать именно так. В Управлении нет места сантиментам, капитан Дробжек. Это вопрос государственной безопасности.

– Я найду другие способы, – ровно ответила она.

– Уверен, что найдете, – почти добродушно произнес тидусс. – Хорошего вам отдыха, Люджина.

Маль-Серена встретила Стрелковского и Дробжек теплом, ослепительным солнцем, голубым ясным небом, обилием зелени, запахов и звуков. Им сняли дом в гостиничном комплексе недалеко от дворца царицы. Дом стоял прямо на берегу моря – и Люджина, оглушенная окружающим великолепием, сразу по прибытии пошла к воде и там и застыла, глядя на поблескивающую солнечными пятнами лазурную гладь, шумную, беспокойную, с кружащимися над ней крикливыми чайками, чьи пронзительные голоса так хорошо вплетались в ровный морской гул. Над ослепляющей синей водой парили далекие белоснежные яхты, рыбацкие лодочки и тяжелые, важно и почти незаметно двигающиеся большие корабли.

– Дробжек, вы что, плачете? – с недоумением спросил Стрелковский, подходя к ней. Она стояла почти у самой кромки воды – направилась сюда не переодевшись, прямо в грубых ботинках и дорожной одежде, только куртку скинула.

– Извините, – пробормотала северянка и ладонью вытерла щеки. – Я никогда не была на море, Игорь Иванович. Это совсем другое, чем по телевизору. Это же счастье!

– Вы меня поражаете, – сказал он с мягкой насмешкой, – вы не рыдали во время первых реабилитационных занятий, предпочитая падать в обморок, а здесь – вот, пожалуйста. И когда в драке получили синяки и ушибы, тоже не плакали.

Она снисходительно посмотрела на него синими глазами, тряхнула вихрами отрастающих волос.

– Это совсем другое, Игорь Иванович, – капитан присела, потрогала воду и стала разуваться. – Смотрите, как красиво. Неужели вы не видите? Это же невозможно выносить, настолько это красиво. А воздух какой, – она глубоко вздохнула. – Он совсем другой, легкий, вкусный.

– Говорят, воздух на Маль-Серене напоен любовью, – сказал Игорь, наблюдая за ней. – Но, по-моему, это ухищрения рекламы.

Люджина сняла ботинки, потянула с себя свитер, начала расстегивать рубашку.

– Нет, – сказала она и остановилась, снова глубоко вздохнула и закрыла глаза. – Здесь пахнет детством. Как у бабушкиного дома. Или маминого. Когда долго отсутствуешь и возвращаешься домой – туда, где тебя всегда любят и ждут. Да вы сами прислушайтесь к себе, шеф. Подышите. Это какое-то местное волшебство, не иначе.

Стрелковский пожал плечами, вздохнул раз, другой. Пахло солью и водорослями, теплым деревом и цветами, чуть тянуло какой-то сладкой выпечкой, будто где-то рядом готовили. Пахло правда необычно… и знакомо. И он вдруг вспомнил этот запах. Ее запах.

Сердце заныло, и Игорь поморщился, посмотрел на раздевающуюся напарницу, чтобы отвлечься. Крупная, да, но очень гармонично сложена, плотно сбитая, с крепкими мышцами. Небольшой живот, крупная грудь, крепкие руки и ноги. Никакой рыхлости, но и не перекачанная – мышцы не бугрятся, тело сдобное, с мягкими линиями.

Она потянулась к бюстгальтеру, и Игорь очнулся.

– Люджина, – спросил он недоуменно, – что вы делаете?

Дробжек с удивлением посмотрела на него.

– Плавать пойду, Игорь Иванович.

Она уже расстегнула застежку и теперь, после его вопроса, застыла со спущенными лямками.

– Без одежды?

Капитан моргнула, что-то соображая, и вдруг отчаянно покраснела. Всем телом. От груди до пальцев на ногах.

– Тут все купаются голышом, шеф, – сказала она сипло, – сами посмотрите. Я думала, тут так принято, как у нас на Севере, – она быстро, суетливо застегивала белье, схватила с песка рубашку, прижала к себе. – Вам неудобно, да? Извините.

Он оглянулся и выругался про себя. По всему побережью мелькали обнаженные тела, в шагах тридцати от них пляж был заполнен отдыхающими, и никто не стеснялся.

– Тут главное, что вам удобно, – произнес полковник. – Не обращайте на меня внимания. Я слишком долго был оторван от мира.

Она все еще стояла и настороженно смотрела на него. И он почувствовал себя так, будто испортил ребенку праздник.

– Люджина, черт побери, – ругнулся Стрелковский, – раздевайтесь – и в воду!

– Хорошо, шеф, – она неохотно опустила рубашку и все-таки отвернулась, снимая белье. – Вы со мной? – спросила она через плечо.

Сзади она тоже была крупной. И очень женственной.

– Нет, – сказал Игорь, – я позже к вам присоединюсь. Сейчас распоряжусь насчет обеда.

Дробжек уже заходила в море. Не привыкая, сразу нырнула и поплыла, мощно рассекая воду.

Пока она купалась, он успел созвониться с Тандаджи, получить от посла расписание встреч – прием у царицы там не значился.

– Будьте готовы, – сказал Игорю Ивановичу посол, – если выдастся окно в ее распорядке, вас сразу пригласят.

Через три часа была назначена первая встреча – с серенитской коллегой. Визит на остров был неофициальный, но должность Стрелковского обязывала – не будучи в отпуске, он не мог просто так тут появиться, надо было поприветствовать, обсудить взаимодействие.

Дробжек уплыла очень далеко, и он поглядывал в окно не без беспокойства. Наконец надел плавки и вышел к берегу.

Вода была прохладной – все-таки декабрь, – но вполне терпимой. Полковник немного поплавал на мелководье, разогреваясь, затем устремился к напарнице.

Рядом с ней кипели какие-то буруны, и он, подплыв, с удивлением увидел вокруг Люджины серые и блестящие остроносые морды. Дельфины? И большие, в длину точно больше и его, и Дробжек.

– Они такие умницы, – со смехом крикнула она ему, – такие игривые. Смотрите! – Капитан обхватила одного «умника» обеими руками и скомандовала: – Ныряй!

Тот что-то запищал, заплясал, дергая хвостом, проплыл с ней немного и скрылся под водой. Игорь нырнул следом – там, в зеленоватой толще, почти не виднелось дна, и метрах в двух от поверхности плыл среди своих собратьев казавшийся почти белым дельфин, и крепко держалась за него обнаженная женщина. И это было красиво.

Стрелковский вынырнул: рядом скользнул шершавый бок, с другой стороны второй – и ему в ладони начали тыкаться, как котята, поблескивая черными хитрыми глазами.

– Мне нечем вас угостить. Нет еды, – сказал Игорь со смехом, – уж извините.

Через несколько минут он смеялся так, что его слышали, наверное, по всему побережью – один из его новых друзей уплыл и вернулся, держа в пасти слабо трепыхающуюся и истекающую бурой кровью крупную рыбину. Видимо, решил покормить голодного человека, у которого нет еды. Игорь отказался, хоть и предлагали настойчиво, и дельфин сам с удовольствием заглотил все, периодически фыркая водой – глупый человек, вкусно же!

Дробжек ныряла неподалеку, затем просто расслабленно лежала на воде, лицом к солнцу, а Игорь все плавал вокруг – под него подныривали, с ним пытались играть. Ну чисто дети, морские любопытные и непуганые дети.

– Обед нас уже ждет, – крикнул он напарнице. – Давайте на берег!

– Не хочу, – лениво отозвалась она. Но все-таки погладила ближайшего нового друга по шкурке и поплыла обратно. И прямо голышом, подхватив оставленные вещи, ушла в дом.

– У вас что, нет ничего полегче надеть? – спросил он, когда капитан вышла к обеду в домашних штанах и рубашке.

– Откуда? – спросила северянка коротко. – Я бы не успела ничего купить, вы очень поздно сообщили.

– Садитесь за стол, – пригласил Стрелковский. Там, на больших тарелках, дымилась свежеподжаренная рыба, рядом стояли салаты, теплые лепешки, какие-то соусы. – Я скоро ухожу. Вызовите такси, – он кивнул на телефон, – и в магазин. Вы тепловой удар получите в зимней одежде. Деньги я оставлю, обменяете, хотя тут и за руди продают. И не спорьте, – скомандовал он, видя, как хмурится Люджина, – это все оплатят в Управлении.

– У меня будут какие-то задачи, Игорь Иванович? – поинтересовалась капитан, даже не став спорить по поводу денег. Хотя ей, очевидно, было неприятно.

– Ваша задача – отдыхать. – Полковник взял вилку, подцепил кусочек рыбы. – Если вы понадобитесь, я вам сообщу. А вечером, если захотите, проведу по городу. Здесь есть на что посмотреть.

Встреча с Дареией Адамииди, курирующей внешнюю разведку Маль-Серены, прошла плодотворно и спокойно. Игорь Иванович заверил, что никакой другой цели, кроме короткого приема у царицы, у него нет и что вопрос никак не связан с двусторонними отношениями, а скорее, это частная консультация, за которую он будет очень благодарен. Договорился о совместном мониторинге системы взаимного оперативного оповещения, подписал декларацию о намерениях, в которой обе стороны указали стремление работать не во вред странам друг друга, и оставил коллегу в прекрасном настроении.

Сам он поспешил уйти. Находиться рядом с высшей серениткой было почти невыносимо – ее присутствие ощущалось как нежные женские ладони, оглаживающие тело, и мысли постоянно сворачивали куда-то не туда. И запах, который Стрелковский почувствовал на берегу, здесь был ощутимее и прорывался сквозь и благоухание цветов, и аромат травы.

К чести госпожи Адамииди, она не пользовалась даром сенсуалистки специально, но фон вокруг нее, как и вокруг еще нескольких знатнейших аристократок острова, был такой чувственный и призывный, что удерживать каменное лицо, не допускать суетливости рук и не отводить глаза было очень трудно.

Сердце опять болело, успокаиваясь по мере того, как он отъезжал от вотчины генерала Адамииди, и вскоре остался лишь отголосок боли и тоски, никуда, впрочем, деваться не собирающийся.

Дом был пуст. Опускались ранние сумерки, пляжи опустели и от воды дул уже довольно прохладный ветерок, а Дробжек все плавала – он то и дело поглядывал в сторону моря, пока вдоль побережья не зажглись фонари и за их светом стало невозможно что-либо разглядеть.

Игорь почти собрался плыть за ней, когда капитан наконец вышла на берег, взяла с песка полотенце и стала энергично вытираться.

Он вдруг понял, что ему любопытно за ней наблюдать. В ней не было ни томности, ни плавности, и растиралась она как мужчина – коротко, резко, – ей не были свойственны типично женская мимика и жесты – прикоснуться к себе, словно привлекая внимание, нарочно опустить глаза, надуть губы. Все очень естественно. И сейчас – он точно знал это – Люджина купалась голышом не для того, чтобы соблазнить его или продемонстрировать тело. В ней совсем не было хитрости и лукавства.

Капитан подняла голову, посмотрела в окно – и Игорь приглашающе помахал рукой. Давайте домой, Люджина.

– Не устали? – спросил Стрелковский, когда она вышла после душа, одетая в какой-то странный сарафанчик. Хотя нет, это же хитон. Кусок ткани на застежках. Едва закрывающий грудь, открывающий плечи, голубой, чуть ниже колена, легкий. Даже легкомысленный.

– Нет, – Люджина поймала его взгляд, смутилась. – У них тут странная одежда, да? Я зашла в лавку неподалеку, там только на манекенах такие платья. А хозяйка так меня обработала, что я даже рот открыть не успела, – предложила местную нугу и, пока я жевала, схватила ткань, обмотала вокруг меня, быстро вшила застежки на плечи и потребовала денег.

Игорь рассмеялся.

– Вы идеальная жертва туристического сектора. Но не расстраивайтесь, очень симпатично. Ну что, пойдем в город? И поужинаем там? Я покажу вам отличный ресторанчик. Или сюда закажем?

– Как решите, – с неловкостью сказала Дробжек. – А гулять пойдем. Жаль, фотоаппарата нет. Маме бы показала. Она тоже никогда не видела моря, Игорь Иванович.

На выходе из гостиничного комплекса Стрелковский купил напарнице фотоаппарат.

– Для дела пригодится, – отмел он все ее возражения. – Считайте, что он ведомственный.

Они долго, пока не проголодались до чертиков, гуляли по старому центру Терлассы с его утопающими в зелени невысокими домами, храмами и каналами, громкими людьми, толпами туристов, фотографирующих всё подряд, и то и дело проезжающими мимо конскими упряжками. Автомобилям въезд в центр был запрещен. Люджина захотела было посмотреть на сады царского музея, но они оказались уже закрыты.

– Завтра сходим, если получится, – успокоил ее Игорь Иванович. – Там и экспозиция прекрасная. Или посетите самостоятельно, если я занят буду.

Она подозрительно взглянула на него.

– Командир, а зачем вы вообще меня сюда взяли? Я ведь вам тут не нужна.

– Для компании, капитан, – легко ответил Стрелковский. – Да и море вам полезно. Кстати, вот и ресторанчик, – они подошли к широкой беседке, построенной вплотную к дому, в которой играла местная веселенькая музыка. Сильно пахло специями, свежими овощами, жареным мясом и рыбой. Стены беседки были увиты лозой, а внутри как-то хаотично стояли столы, покрытые светлыми скатертями. Ресторан был почти заполнен. С потолка свисали зеленые плети, у стен стояли кувшины, стопки глиняной посуды. Игорь огляделся.

– Надо же, за пятнадцать лет ничего не изменилось.

К ним тут же подошел веселый и говорливый пожилой мужчина, в переднике, стройный, но с седеющими волосами. Представился как муж хозяйки – сама она колдовала за широким окном, на кухне, и все посетители могли наблюдать, как дружно и слаженно работают повара.

Хозяин провел гостей к столу, усадил Люджину, осыпая ее комплиментами, лихо налил в бокалы красного вина из странного кувшина, стеклянного, похожего на высокий чайник с длинным тонким носиком. Этот кувшин он поставил на плечо – Дробжек наблюдала за ним с изумлением, как за фокусником, – и лил прямо оттуда, и попал ведь, и никаких брызг на белоснежной скатерти!

– Кровь морского коня, – пояснил серенит, активно жестикулируя свободной рукой, – лучшее вино во всем мире! Греет тело, освежает чувства! В нем – сила нашей земли. Попробуйте, госпожа!

Люджина, улыбаясь, отпила из бокала, посмотрела на мужа хозяйки с восторгом и сделала еще несколько глотков.

– О, госпожа оценила! – разливался соловьем мужчина. – Тогда оставлю вам это, – он снял кувшин с плеча. – И, если пожелаете, мы можем продать несколько бутылок с собой, – серенит рубанул рукой, словно не в силах справиться с эмоциями. – Будете пить у себя в стране и вспоминать родину Богини и меня, скромного слугу вашего, Ифала! О! Я совсем вас заговорил, друзья! К вину рекомендую козью вырезку и мягкий сыр, а также чудесный печеный картофель. Ну нежнейшее масло, госпожа, а не картофель – такой он сливочный!

Капитан смотрела огромными растерянными глазами. И Стрелковский вдруг ощутил, что тоже испытывает нечто, похожее на изумление и растерянность. Будто напарница заражала его своими чувствами.

– Несите всё, – согласился Игорь, – всё попробуем.

– Он такой необычный, – после недолгого молчания сказала Люджина.

– Здесь все необычное, – усмехнулся Стрелковский, – сами увидите.

Мясо подавали прямо на толстеньких чугунных сковородках, шкворчащее, пахнущее так, что голова закружилась. Поставили большое блюдо с зеленью, глубокую глиняную миску с молодым картофелем, сваренным прямо в кожуре и залитым маслом. Снова принесли вина.

– Его едят прямо так, – сказал Игорь Иванович. – Не чистят.

– У нас так же, – весело сообщила Люджина. Глаза ее блестели. Вино явно пришлось северянке по вкусу.

Ужин медленно перетек в вечер серенитских песен. Собравшиеся компании раз за разом заводили песни: то длинные и заунывные, то веселые, под которые поющие хлопали себя по коленям. После каждой песни гости дружно кричали: «Хойя!» – и поднимали бокалы в сторону хозяйки, хлопочущей на кухне. Та с достоинством складывала руки на груди, кивала и улыбалась.

Вокруг так много говорили, так активно жестикулировали и смеялись, что Люджина почти оглохла. И сильно опьянела.

Обратно их доставило такси – и она, пошатываясь, сразу пошла на берег и стала раздеваться.

– Не стоит в воду после алкоголя, – крикнул Игорь, занося в дом купленные бутылки.

– Мне надо освежиться! – крикнула Люджина в ответ. И пошла в воду. Стрелковский выругался, взял огромное полотенце и вышел на берег.

В темноте Дробжек плескалась как большая лошадь – видно ее было смутно, зато слышно хорошо. Она фыркала, вздыхала, выныривала из-под воды с шумными вздохами, снова отфыркивалась. И звучало это очень забавно.

– Спасибо, – пробормотала она, когда вышла и увидела, что начальник протягивает ей полотенце. Быстро вытерла волосы, укуталась и села прямо на песок.

– Дробжек, – сказал Стрелковский терпеливо, – в доме есть прекрасные диваны.

– Не ругайтесь, Игорь Иванович, – пьяно проговорила капитан. – Посидите со мной. Послушайте. Так шумит. Как песня.

Стрелковский покачал головой, но на песок рядом сел. То ли капитан не пила до сих пор, то ли местный воздух не только на него оказывает странное воздействие.

– Вы оставите меня при себе, шеф? – спросила Люджина, чуть повернув голову.

– Если захотите, – ровно ответил Игорь. – Вы же оперативник, боевой маг, капитан. А мне предстоит скучная работа. Бумаги, отчеты, помощь в обустройстве дел в отделе. Опыта у вас в этом нет. Так что подумайте. Я могу дать вам в напарники опытного оперативника, с которым точно сработаетесь.

– Подумаю, – сказала она. Снова замолчали. Ветерок шуршал по песку, по обнаженным плечам Дробжек; море, казалось, шумело все более гулко и торжественно, хотя волны не менялись – все так же набегали на берег чуть наискосок, оставляя белые хлопья пены.

– Кстати, – вспомнил Игорь, – давно хотел спросить. Вы ведь пишете Тандаджи отчеты о моем психическом здоровье, капитан?

– Пишу, – ответила она, с укоризной глянув на собеседника, портящего такой вечер. – Вам это неприятно?

– Успокойтесь, Дробжек, – сказал Стрелковский, – понятно, что Майло не мог оставить меня без наблюдения. Я бы на его месте человека с моим анамнезом вообще к Управлению не допустил.

– Я не знаю ваш анамнез, – четко проговорила она, стараясь не запнуться. – Я знаю, что вы один из достойнейших людей во всем мире, полковник.

– Вы глубоко заблуждаетесь, – с горечью произнес Игорь и замолчал, глядя в темное море. – Что бы вы сказали, если бы узнали, что я убивал? Без суда и следствия, Дробжек?

– Значит, эти люди заслужили, – ответила капитан, ни секунды не сомневаясь.

– Странный ответ для представителя закона, – Стрелковский опустился на песок, откинулся на локти.

Она пожала плечами, укуталась в полотенце сильнее. И словно решилась:

– Я тоже убивала без суда, Игорь Иванович. Один из рецидивистов сбежал с поселения. Дошел до ближайшего хутора. Там оставались хозяйка с ребенком. Ребенок спрятался, а женщина… – Дробжек сглотнула. – Я его расстреляла, шеф. Хоть он сам вышел сдаваться. Посмотрела на это… и просто не смогла вынести, чтобы он жил.

– Вас не отдали под трибунал? – удивился он.

– Ребята никому ничего не сказали, – глухо ответила капитан. – И я не жалею. А вы жалеете?

– Нет, – сказал он после недолгого молчания. – Нет.

Море шумело, сглаживая тревожность момента, умиротворяя память.

– И каков же ваш вердикт по поводу моего психологического состояния, Люджина? – с насмешливыми нотками спросил Игорь через несколько мгновений.

– Ваша психика неустойчива, полковник, вы находитесь в состоянии глубокой депрессии, – отчеканила капитан. – Но при этом внимательны, сдержанны, точны, очень профессиональны. Ваши психологические проблемы на работе пока никак не сказываются. Но решать их необходимо.

– И как же предлагается их решать? – полюбопытствовал Стрелковский.

– Ну зачем вы издеваетесь, Игорь Иванович, – обвиняюще сказала Дробжек и встала, покачнулась. – Как, как. Как будто сами не знаете. Лекарства, спорт, отдых, женщины. Побольше впечатлений. Психотерапевт. На которого вы не согласитесь, полагаю.

– Правильно полагаете, – подтвердил Стрелковский.

– А надо бы, – заявила Люджина, встала и пошла к дому. Он усмехнулся, подобрал ее платье, босоножки и двинулся за ней.

Они сразу разошлись спать по своим комнатам. И день можно было бы назвать почти счастливым, если бы не этот всепроникающий запах. Запах потерянного счастья, вкус женщины, которой больше нет. Игорь ощущал его на своих губах, чувствовал в солоноватом ветре, играющем занавесками у распахнутого окна, слышал в ровном океаническом рокоте ее голос.

К середине ночи он извелся так, что взял из бара бутылку виски и выпил ее. И уснул беспокойным и пьяным сном.

С утра позвонил посол и сообщил, что царица готова уделить гостю из Рудлога пятнадцать минут через два часа и что нужно срочно собираться во дворец. Голова гудела, Игорь мрачно глядел с веранды на возвращающуюся с утреннего купания Дробжек и пил кофе.

– У вас глаза такие, будто это вы вчера напились, а не я, – сказала одетая в очередной легкомысленный хитон капитан, садясь рядом с ним на стул. – Вам нужна помощь?

– Умеете убирать похмелье? – сумрачно поинтересовался Стрелковский, не пускаясь в объяснения. – Мне скоро выезжать на встречу, а я еще не отошел.

– Полностью не уберу, увы, – сочувственно произнесла напарница. – У меня другая специализация, да и сил недостаточно. Но облегчить состояние могу, – Дробжек протянула руку, сжала его ладонь, прислушалась. – И не пейте кофе, он обезвоживает. Только воду. Готовы?

Полковник кивнул, отчего вокруг все снова заплясало и закружилось. Люджина закусила губу, закрыла глаза – и его вдруг бросило в жар, голова затрещала так, что он сжал зубы, только чтобы не взвыть от боли, горло мгновенно запершило, пересохло, по лицу покатился пот. Сосредоточившись на своих ощущениях, Игорь не сразу обратил внимание на то, что капитан становится все бледнее, и руки ее, прохладные, уже почти посинели. Но ладони его она упорно не отпускала.

– Люджина, стоп, – просипел он. – Хватит. Мне уже лучше.

Дробжек открыла глаза и вдруг закатила их и осела в кресле. Упала в обморок.

Пришлось, чертыхаясь и ругая себя, тащить ее в дом – слабость все еще была при нем, как и легкое похмелье, и одежда воняла алкогольным по́том, но хотя бы голова стала ясной, – затем приводить напарницу в сознание, делать большую кружку чая с сахаром и настаивать на том, чтобы она при нем съела целую плитку шоколада. Параллельно Игорь жадно глотал воду, благо в доме был запас бутилированной. Все глотал, и глотал, и не мог остановиться.

– Больше так не делайте, капитан, – приказал Стрелковский, когда Люджина наконец порозовела. – В паре всегда должен быть кто-то дееспособный, нельзя помогать другому в ущерб себе. В боевой ситуации это означает смерть обоих. Мне нужно было чуть-чуть помочь, а не действовать на пределе сил.

– Ну мы же не в бою, Игорь Иванович, – тихо сказала Люджина, опустошая уже вторую чашку чая. Сахара она намешала столько, что это уже должен был быть не чай с сахаром, а сахар с чаем, и еще с удовольствием закусывала сладкими сушеными финиками. – У вас важная встреча. И, – она потянула носом воздух, – идите-ка вы в душ, шеф. Несет от вас, простите, как в казарме после пьянки. И съесть перед встречей что-то нужно, только ничего сладкого – сахар усиливает похмелье.

– Спасибо за заботу, капитан, – усмехнулся Стрелковский и ушел в свою комнату.

– Не за что, – пробормотала Дробжек в чашку и со стоном растянулась на тахте. Все болело, и слабая она была, как младенец, – руки дрожали, мышцы тянуло.

Когда полковник вернулся в гостиную, Люджина уже спала. Ноги, чуть тронутые загаром, она подтянула к себе, обхватила тело руками и все еще казалась бледненькой в синеву. Он подумал и укрыл ее пледом. Пусть греется.

Посольский автомобиль довез начальника внешней разведки Рудлога до дворца. И опять по мере приближения к резиденции царицы Маль-Серены начало ныть сердце и руки стали неметь от расходящейся по телу темной тоски. Игорь открыл окно, подставил лицо бьющему навстречу ветру и стал глубоко, размеренно вдыхать и выдыхать. Все это очень походило на панический приступ.

Его уже ждали. Строгая женщина в светлом костюме поприветствовала приехавшего и проводила его в зал, где ему предстояло ожидать царицу.

Дворец Иппоталии был легок и прекрасен. Очень много света и солнца, высокие окна с видом на невыносимо сияющее, свежее море. Небольшой зал для маленьких делегаций, где по стенам развешаны фотографии с разных встреч. Игорь увидел среди них и королеву Ирину – и начал переходить от одной фотографии к другой, лихорадочно выискивая ее изображения. Вот его королева совсем молодая, рядом с Иппоталией – они что-то подписывают, склонившись над столом, за их спинами стоят секретари с папками. Вот бал по случаю третьей свадьбы царицы, сфотографирована вся монаршая ложа – и Ирина там, прекрасная, далекая, рядом со Святославом Федоровичем. Вот открытие Центра рудложского языка в Терлассе и королева за два года до переворота. Такая же, какой он ее запомнил: с льняными волосами, резким поворотом головы и линией плеч и упрямым подбородком – и одновременно такая мягкая, желанная и слабая…

Сердце заходилось в тоске, и хотелось выть.

Мягко скрипнула дверь. Игорь оглянулся, поклонился, чувствуя, как обволакивает его теплая, мощная аура любви и как становится еще больнее.

– Ваше величество, – сказал он четко, – благодарю вас за то, что согласились уделить мне время.

– Жаль, что я не смогу выделить его побольше, – с улыбкой ответила Иппоталия. Серые глаза ее были тревожными. – Садитесь, граф, прошу. Что привело вас ко мне?

– Госпожа, – Игорь кашлянул и тут же выругался про себя, вытянулся, восстанавливая контроль. Не время, не время! Иппоталия сидела рядом и терпеливо, ласково смотрела на него. Затем вдруг протянула руку, коснулась его ладони – и на него опустился блаженный покой.

– Спасибо, – произнес Игорь просто.

– Это, увы, ненадолго, да и неэтично с моей стороны вмешиваться без вашего согласия, – прошелестела владычица Маль-Серены. Голос ее менялся, снова становился человеческим. – Но в вас столько боли, полковник, что это невыносимо. Я, – царица задумалась. – Я могу вам помочь. Убрать ее. Навсегда.

– Я не за этим приехал, ваше величество, – деликатно проговорил Стрелковский.

– Кто знает, кто знает, – царица смотрела на него своими прекрасными серыми глазами, похожими на дождь за запотевшим стеклом, и ему становилось страшно – потому что смотрела она прямо в него, во все его отчаяние и безнадежность, во всю нетерпимость к этому миру, который смеет жить, когда ее нет.

– А я ведь помню вас, – вдруг сказала Иппоталия, и понятно стало, что она имеет в виду не встречи, которых было достаточно, а нечто другое. – Вы были таким ярким и так пылали, что находиться рядом было удовольствием. А сейчас выжжено все. Подчистую. Одна ниточка любви, которая привязывает вас к этому миру. Не будь ее – и вас бы не было. Когда человеку некого любить, он умирает, полковник, – ласково объяснила она, как несмышленышу.

– Может, и к лучшему, – с трудом произнес Игорь. – Прошу вас, ваше величество, не гневайтесь, но… не надо об этом. И помогать мне не надо. Эта боль… она все, что у меня осталось.

– Я вас понимаю, – грустно проговорила прекрасная царица. В серых глазах он увидел отражение своей тоски – будто она приняла ее и пережила за него. И понимание увидел. Невысказанное – но дочь Синей Богини знала, кто был для него солнцем и всем миром. И по сути своей не могла не сопереживать. – Но все же, Игорь Иванович, я могу это сделать. И я сделаю, если вы придете ко мне и попросите. Запомните это.

Он кивнул и опустил глаза.

– Ну, к делу, – строго перевела тему Иппоталия. – Что за срочный вопрос, граф Стрелковский?

– Ваше величество, – начал он, послушно переключаясь, – я участвую в расследовании недавней попытки переворота в Рудлоге. И связанного с ней переворота семилетней давности. По всему выходит, что эти события – звенья одной цепи с заказами на похищение коронационной подвески у короля Бермонта и появлением тха-охонга на дне рождения королевы Василины, а также пресеченной попыткой убийства всех монархов континента. Я уверен, что существует международная организованная группа, которая стоит за всеми этими происшествиями.

Царица задумчиво кивала.

– Я знаю, что ведется и международное расследование, – продолжал Игорь, – но оно буксует. И по тем же причинам, что следствие на местах. Главный вопрос – цель. Какова цель заговорщиков? К сожалению, свидетели и участники ничего конкретного сказать не могут, а те, кто мог бы пролить свет на причины своих действий, мертвы. И я прошу вас о помощи. Синяя Богиня милостива и отзывчива, в отличие от ее братьев, и ответит своей дочери. Я бы не осмелился просить вас об этом, но, боюсь, это касается не только Рудлога, но и всего мира. Нам жизненно необходимо понимать цель действий международных заговорщиков, чтобы успешно и сообща противодействовать им.

Царица тяжело вздохнула и поднялась. Стрелковский встал вслед за ней.

– Я спрошу, Игорь Иванович. Сегодня ночью. Но… обычно Великая Мать сама говорит мне то, что я должна знать и что она может сказать. Если не сказала до сих пор – значит, мы можем узнать это сами, не тратя ее силы. Но не буду убивать в вас надежду. Идите. Я позову вас, каким бы ни был ответ.

– Благодарю, – произнес Стрелковский.

– Идите, – грустно повторила Иппоталия. И он, уже выйдя за дверь и шагая по коридорам солнечного дворца, все еще видел всепонимающий и разделяющий его тоску взгляд прекрасной царицы.

Дробжек опять была в воде – кто бы сомневался. Игорь заказал обед, позвонил послу и поблагодарил за организацию встречи. Внутри было пусто и непривычно. Будто он потерялся и находился сейчас в свободном падении.

Полковник уже и пообедал, и принял несколько звонков от подчиненных, а напарница все плавала. Наконец не выдержал, переоделся и пошел в яркое, зовущее море.

Боль вернулась, когда он уже наплавался и выходил из воды – за ним брела счастливая Дробжек, сжимающая в руках какого-то несчастного, умудрившегося попасться ей краба. На берегу она долго рассматривала жителя моря, а потом отпустила его в воду. Игорь вытирался и отстраненно наблюдал за ней. Если бы не необходимость ожидать ответа царицы, он бы тотчас собрался и уехал. Здесь было слишком тяжело.

Стрелковский очнулся, когда понял, что Люджина что-то спрашивает у него.

– Что? – переспросил он.

– Вы обещали мне музей, – невозмутимо повторила она. – Мы ведь успеем еще?

– Я думал, вас от моря не оттянуть, – усмехнулся Игорь.

– Ну нет, – заявила капитан, – я хочу есть и хочу прикоснуться к прекрасному. А поплавать можно и вечером. Вы как себя чувствуете, Игорь Иванович? – неожиданно спросила напарница. – Все еще плохо? На вас лица нет. Давайте я опять вас полечу?

– Полечили уже до обморока, – ответил он грубовато. – Не переживайте, капитан, я в порядке. Обед вас ждет, а потом, так уж и быть, в музей.

Царский музей Терлассы занимал огромное пространство. Он был окружен садами, тенистыми, прохладными, с забавными скульптурами из цветов, повторяющими экспонаты выставки, с кучей детишек, носящихся по аллеям, и прогуливающимися семейными парами. И массой туристов – куда же без них. Сам музей был так же светел, как дворец, но от солнца картины и скульптуры берегли, не допуская прямых солнечных лучей. Неутомимая Люджина обошла все, что могла, и так искренне восхищалась, с таким восторгом замирала перед очередным шедевром, что наблюдать за ней, несмотря на ноющее сердце и возвращающуюся волнами тоску, было одно удовольствие. Игорь отстал от нее на десяток шагов; выставку он рассматривал невнимательно. Любителем искусства Стрелковский никогда не был, и несколько потраченных часов были не самым полезным времяпрепровождением. Но раз обещал, надо потерпеть.

Дробжек задержалась в зале скульптур, посвященных шести богам, а он прошел дальше. Остановился, глядя на большое полотно – чуть ли не на четверть стены, – и, чувствуя, как опять бешено стучит в груди, попятился и сел на заботливо приготовленные для посетителей диванчики посреди зала.

На картине были две женщины. Такие разные и божественно прекрасные. Его белоснежная, сияющая Ирина и черноволосая царица Иппоталия в похожих праздничных серенитских нарядах – с обнаженной левой грудью, в коронах, легко улыбающиеся и величественные. Художник запечатлел их стоящими на какой-то трибуне, похожей на ложу спортивного стадиона. «Ее величество госпожа морская Иппоталия и ее величество госпожа огненная Ирина-Иоанна приветствуют чемпионов на шестидесятых юбилейных конных играх», – гласила большая табличка под картиной.

Игорь смотрел и насмотреться не мог. Плечи, такая знакомая грудь, руки, линия талии, тонкая шея – всё как он помнил.

В глазах чернело от этой памяти, и хотелось остаться тут навечно.

– Шеф? – удивленно проговорила Люджина, останавливаясь рядом. Он посмотрел на нее мутным взглядом, снова повернул голову к картине. И Дробжек тоже посмотрела туда. И, кажется, затаила дыхание и даже чуть сгорбилась. Приблизилась, загораживая картину, снова заставляя его взглянуть на себя.

– Тут заканчивается экспозиция, – спокойно сообщила она, – пойдемте домой, Игорь Иванович?

Полковник кивнул, но не тронулся с места.

– Вы идите, Люджина, – проговорил он, сам удивляясь, как смог открыть рот. – Я потом сам доберусь.

– Я останусь с вами, – решительно сказала капитан, намереваясь сесть рядом.

– Идите! – рявкнул он так, что на них стали оглядываться.

– Командир, – голос у Дробжек был ровный, будто она и не слышала, – вы ведете себя неадекватно. Я не могу вас оставить.

Игорь вздохнул, сжал зубы. Он и сам все понимал.

– Люджина, – сказал он тихо, – прошу вас, оставьте меня сейчас. Прошу.

Она некоторое время смотрела на него, затем поднялась и ушла.

Стрелковский досидел до закрытия музея. Мимо пробегал народ, мелькали чьи-то спины, ровно гудели людские голоса, иногда картину закрывали экскурсионные группы – а он все равно смотрел то ли на нее, то ли сквозь нее, и видел, и будто одновременно присутствовал и здесь, и далеко отсюда, то ли в прошлом, то ли за гранью жизни. И время не чувствовалось, сжимаясь в точку, и тело не ощущалось, и глаза уже не слезились, и голова была пустой. Ему казалось, что он совсем недавно сел на скамейку, – и вот к нему подошла смотрительница и мягко сообщила, что музей закрывается.

Он не помнил, как выходил оттуда, – казалось, идет только тело, а он все еще сидит там, рядом с ней, – не помнил, как пешком прошел почти десять километров до моря. Не помнил, как намочил ботинки и брюки до колен, да и волосы были мокрые, будто лил себе на голову воду. Кажется, ему звонили, но он не брал трубку.

Обнаружил себя в каком-то баре, уже пьяным, когда жуликоватого вида владелец со стуком поставил перед ним круглую бутылку с зеленоватым алкоголем и взметнувшимися округлыми зернами на дне.

– Попробуйте, – сказал бармен, – я всегда ее предлагаю тем, у кого такой взгляд, как у вас. Дорого, но деньги у вас, видимо, водятся, не обеднеете.

– Что это? – равнодушно спросил Игорь.

– Полынная горечь, – пояснил мужчина, – от нее легко в душе и приятно мозгу. Настойка на полыни и анисе. Абсент. Лечит хандру, заставляет совершать безумства. Лить?

– Мне все равно что, – сказал Игорь. Выпил, скривился – напиток оправдывал свое название, но после третьего бокала все тело вдруг отпустило, будто он находился в страшнейшем напряжении. А вот запах усилился – тот самый, изъедающий его второй день, – и голоса стали громче, и полковник поморщился, кинул деньги на стойку, захватил бутылку и, пошатываясь, ушел.

Он брел по ночному побережью, отпивая из бутылки и сплевывая горькие зерна, пинал набегающие черные волны, а ветер гнал над ним облака, освещенные огнями большого города, рваные, стремительные. Мысли путались, и в то же время все ощущалось кристально ясным, четким. Сколько он так шел? Куда он шел?

– Вот и вы, шеф, – прозвучал уставший женский голос. Кто-то подхватил его под руку, куда-то повел.

– Дробжек, – сказал он заплетающимся языком, – как вы нашли меня?

– Сами пришли, – огрызнулась она. – Как мальчик, Игорь Иванович. Ну нельзя так. Я же звонила!

Свет в доме ударил по глазам, и он снова выпил – и бутылка выпала из рук. Мир вокруг вдруг прекратил вращаться. Дробжек, горячая, живая, тащила его в спальню. Уронила на кровать, включила тусклый ночник, сняла ботинки, стянула штаны, стала расстегивать рубашку – он лежал, глядя в потолок, и, только когда она коснулась его живота, перевел на нее взгляд. Увидел прямо перед собой в полумраке спальни тяжелую, налитую грудь. В голове зазвенело, тело сжалось – и он протянул руку и дернул на себя лямку хитона, разрывая ее.

В глаза плеснуло сочным женским телом, качнулся солдатский медальон – Игорь только успел увидеть огромные синие глаза, схватил женщину за плечи, удерживая, и с хрипом впился в большой, темный сосок губами. Потянул Люджину на себя, закрыл глаза и поцеловал. Ожесточенно, жестоко, чувствуя, как снова заходится в груди сердце.

– Только не уходите, – просипел он напарнице на ухо, опуская ее на постель, поднимая подол платья и дергая за вторую застежку – та треснула, и одежда просто развалилась, – только не уходите.

Люджина тяжело дышала, но молчала, да он бы и не услышал ничего. Он снова целовал ее грудь, сминал ладонями, покусывал, терся щекой, затем набрасывался на послушные губы, стягивал белье – или тоже рвал? – и, наконец, погрузился в нее и задвигался, как безумец, упираясь лбом в подушку. И казалось ему в полынном бреду, что под ним совсем другая женщина – с разметавшимися по подушке светлыми волосами, с мягкими губами, и он шептал ее имя, рычал «люблю» и ликовал, чувствуя на плечах ее руки, слыша всхлипы и стоны, и никак не мог остановиться – и брал ее несколько раз, пока не забылся, прижимая к себе горячее женское тело.

И не мог он видеть, как плачет в его руках синеглазая северянка, плачет в тусклую ночь и не делает попытки уйти – потому что, в отличие от него, прекрасно понимает, кто с ней рядом.

Просыпался Игорь тяжело и беспокойно. Голова гудела, и ощущения были странные. Проникающий в окна солнечный свет резанул по глазам, когда он попытался их открыть, и отозвался болью во всем теле. Он не сразу осознал, что не один в постели. Рядом была женщина – Игорь двинул ладонью, и под пальцами напрягся сосок, затем пошевелился и ощутил бедрами прижатые к нему ягодицы. И подбородок упирался в теплое плечо, и запах вокруг был совершенно недвусмысленный, как и ощущения в теле.

Стрелковский проморгался, разжал руку – не хотелось, ой как не хотелось – и отодвинулся. Сразу стало холодно.

Женщина вздохнула и перевернулась на спину. Повернула голову и посмотрела на него – устало и отчаянно. Губы у нее были красные, воспаленные.

– Люджина, – спросил Игорь пересохшим ртом, – что вы тут делаете?

И сам тут же поморщился от глупости своего вопроса. Сел и схватился за голову. Дробжек потянулась к нему, и полковник дернулся, отодвинулся еще дальше, встал.

– Уходите, – попросил он, – не нужно, Люджина. Чертов алкоголь!

Она поднялась молча, потянулась за смятым хитоном – он не хотел смотреть, но посмотрел на нее. И увидел и следы от своих зубов на груди, и синяки, и красные пятна на теле.

– Зачем? – спросил он глухо. – Люджина, на кой вам это нужно было?!! Я же был пьян в стельку! Вы могли меня скрутить как мальчишку!

Они стояли друг напротив друга, разделенные смятой, развороченной кроватью, и каждый задерживал дыхание, пытаясь не захлебнуться собственной горечью.

– Я люблю вас, Игорь Иванович, – спокойно ответила северянка. Он застонал, сжав зубы.

– И что, Дробжек? Вы теперь думаете, что я излечился и мы будем жить долго и счастливо? Люджина, – сказал он четко. Во рту, в груди было горько и омерзительно стыдно. Так ощущается предательство, таков вкус у попранной памяти. – Я всю жизнь любил и буду любить только одну женщину. Не вас. Я никогда не полюблю вас, понимаете?

– Понимаю, – сказала капитан и сглотнула, точно решаясь на что-то. В глазах у нее темнел страх. – Я не прошу этого, Игорь Иванович. Но я могу быть вам другом. Родить вам детей. Поддерживать вас в горе и в радости. И не ждать любви. Дайте мне хотя бы год рядом с вами.

У него с Ириной не было этого года. У него больше ничего не было, даже памяти. В груди зарождалось что-то вибрирующее, яростное, сотрясающее все тело.

– Уйдите, – сказал он сквозь зубы. – Вы мне не нужны. Убирайтесь, Дробжек. Убирайтесь! – заорал он и зарычал, чувствуя, как взрывается мир болью и в глазах темнеет.

Вокруг больше не было запаха его королевы. Игорь чувствовал, как от застарелой ярости напрягаются мышцы – так, что почти рвутся жилы, – как выплескивается все накопившееся, хранимое им, наружу – на женщину, стоящую напротив. Он мог бы убить ее сейчас – и себя заодно.

– Уйдите, богов ради, – попросил Стрелковский сдавленным голосом, изо всех сил сдерживая себя, – я не могу вас видеть.

Люджина посмотрела в его глаза. Моргнула раз, другой, вздохнула судорожно, прижала к себе одежду и вышла из комнаты. Игорь не смотрел ей вслед – сорвал со стены ночник и швырнул его в окно, а затем добрых полчаса методично разносил комнату, потому что не мог выносить все то, что поднялось изнутри и лилось из него, потому что ни один человек в мире этого бы не выдержал.

После он обнаружил себя на полу, среди обломков мебели и осколков, со сбитыми кулаками и порезанными ногами. Добрел до душа и включил холодную воду. В глазах светлело. Нарыв, вскрывшийся с такой яростью, опустошил его до дна, и оставалось только прижиматься лбом к холодной плитке и ругать себя последними словами, из которых «истеричка» было самым приличным.

Когда Игорь вышел из душа, взгляд его зацепился за скомканную простынь, свисающую с кровати. На ней алело смазанное, большое кровавое пятно. Кровь была и на нем, когда он мылся, – он все никак не мог сообразить, откуда она, даже мысли не проскочило.

Полковник оделся, аккуратно ступая пораненными ногами. Вышел и сразу пошел в комнату напарницы.

Но Люджины не было. Лежал на столике подаренный ей фотоаппарат, аккуратно, по-солдатски была сложена на заправленной постели купленная здесь одежда, босоножки.

И в море ее не было.

И на звонки она не отвечала.

Он вернулся в спальню. Сел на кровать, снова обхватив голову ладонями. Ему было пусто.

Покосился на испачканную простыню, приподнял ее – кровавое пятно было и на матрасе, и Игорь осторожно прикоснулся к нему.

Все еще влажное. Сколько же было крови? Тьма, пока его срывало – как же ей было больно?

Он поморщился, преодолевая отвращение к себе, и через силу заставил себя вспоминать прошедшую ночь – не свои видения, а то, что замечал в редкие минуты просветления, то, что ощущал руками, губами. Другое тело, другая грудь, другие губы. Подающиеся навстречу, выдыхающие его имя – в ответ на чужое. Сжатые зубы и глухие, болезненные стоны. Никакого сопротивления. Неуклюжие, неуверенные движения, вздрагивания. Осторожные и успокаивающие касания его плеч и спины после его пиков.

Да, Игорь Иванович, повел ты себя, прямо говоря, по-скотски. Что ночью, что поутру. И как редкостный урод взвалил ответственность за свои действия на женщину. Это если оставить в стороне то, что тебе было больно. Ей было больнее.

В этот момент в голове что-то щелкнуло, и он, как заведенный, начал действовать четко и быстро.

Позвонил на охрану гостиничного комплекса и попросил дать сведения, находится ли его спутница на территории отеля.

Вызвал виталиста и менеджера отеля. Расплатился за разгромленный номер с лихвой. Выдержал недоуменные и нехорошие взгляды. Извинился перед горничными, расплатился и с ними. Подождал, пока залечат ноги и руки и снимут похмелье.

Получил ответ от охраны. Люджина Дробжек час назад вышла с территории отеля.

Его изыскания прервал звонок из приемной королевы – он как раз отпаивался кофе и доедал плотный завтрак.

– Ее величество готова принять вас через полчаса, срочно выезжайте, – проговорила в трубку секретарь.

Уже в машине Игорь снова набрал Люджину, послушал гудки – и позвонил себе домой. Приказал, если она появится, тут же доложить ему. И закрыл глаза. Не было ничего. Ни боли, ни радости, ни запахов, ни растущего, как в прошлую поездку, напряжения в сердце. Только где-то глубоко внутри тлели тревога и стыд, не давая ему потухнуть окончательно.

Царица Иппоталия появилась через несколько минут после его прибытия. Уставшая, потускневшая – но еще более прекрасная, чем раньше. Даже не стала садиться. Окинула просителя внимательным взглядом, нахмурилась – и Стрелковского просто окатило стыдом. Серые глаза снова видели его насквозь.

За окнами начинался шторм.

– К сожалению, у меня очень мало времени, граф, – сказала она, кривя губы в сердитой улыбке. Царица гневалась – на него? из-за него? – и море гневалось вместе с ней. – Я получила ответ. Увы, не тот, что вы ждали. Великая Мать сказала мне: «Я сделала все, что могла. Пусть идет своим путем и сам ищет решение».

– Благодарю вас, ваше величество, – произнес Игорь, не показывая расстройства. – За то, что не отказали мне.

– Не разочаровывайте меня больше, Игорь Иванович, – строго, очень по-матерински проговорила королева – и будто не она сейчас обращалась к нему: так шумел ее голос, буквально вдавливая его в пол, хлеща сильнее пощечин. – Вы поняли меня?

И вышла, не дождавшись ответа.

Игорь склонил голову, посмотрел на свои руки – они дрожали.

– Обещаю, – сказал он закрывшейся двери.

Майло Тандаджи ответил сразу, будто ждал звонка.

– Отдай приказ по всем телепортам и железнодорожным вокзалам страны, Майло, – распорядился Игорь так, будто все еще был его начальником. – Если появится Дробжек, сообщать напрямую мне.

– Даже не буду спрашивать, что случилось, – сухо сказал тидусс.

– И не стоит, – ровно согласился Стрелковский. – Какие у Дробжек были инструкции помимо сбора сведений обо мне и психологического ведения, Майло?

Тандаджи молчал секунды две.

– Сам-то как думаешь?

Игорь чертыхнулся.

– Морду бить будешь? – поинтересовался начальник разведуправления. – Увы, из Дробжек толкового полевого агента не получится, Игорь. Она непластична в плане методов воздействия. Так что отдельные… инструкции восприняла категорически отрицательно и выполнять отказалась. Или, – в его голосе прозвучала заинтересованность, – не отказалась?

– Ну и сукин же ты сын, Майло, – с сердцем проговорил Стрелковский.

– Твоя школа, Игорь Иванович, – невозмутимо ответил Тандаджи. – Твоя школа. А что с расследованием?

– Пусто, – коротко ответил Игорь. – Бесполезная поездка. Сегодня же распоряжусь о подготовке визита в Йеллоувинь. И да, Майло, морду я тебе бить не буду. Уже остыл. Но если я еще раз узнаю, что ты хлопочешь обо мне за моей спиной, – я просто тебя убью.

Тандаджи издал что-то похожее на ехидное фырканье и повесил трубку.

Ветер гнал по пляжу мокрый песок, переворачивал зонтики, утаскивал грохочущие лежаки. Море бросало на берег тяжелые серые валы, и брызги долетали до дверей дома, в котором собирал вещи Стрелковский. Люджина не возвращалась.

Он связался с агентами в Терлассе и приказал узнать, не уезжала ли его напарница из столицы. Через полчаса ему доложили. Капитан Дробжек три часа назад сняла с карты все имеющиеся деньги на телепорт-вокзале столицы и ушла порталом в Форштадт. Купила последний билет на ближайший рейс и едва не опоздала.

Игорь покачал головой. Такой нервности от всегда спокойной Дробжек он не ожидал. Потратить на переход почти половину отпускных!

Инляндские агенты работали медленнее. Он успел вернуться домой, убедиться, что все вещи северянки на местах, узнать, что в общежитие она тоже не возвращалась, и уехать в Управление работать, пока для него доставали информацию.

К позднему вечеру у Стрелковского был ответ. Из телепорта Люджина вышла в целости и сохранности, ушла в город. На вокзалах Форштадта ее документы не мелькали. Границу она не пересекала. Следы теряются на рынке – там ее видел последний опрошенный.

– Все, что смогли, Игорь Иванович, – подвел итог агент. – Работать дальше?

– Работайте, – подтвердил полковник. – Будет информация – докладывайте.

Люджина, как заправский шпион, очевидно, путала следы и избавлялась от возможной слежки.

Последний звонок полковник Стрелковский делал не без опаски. Гудки шли непрерывно, трубку опять долго не брали. Наконец раздался щелчок.

– Да, я дома, – рявкнула в трубку мать Люджины.

– Анежка Витановна, это Стрелковский, – Игорь вздохнул. – Люджина у вас не появлялась?

– Нет, – удивленно проговорила старшая Дробжек. – А что же, потерял ты ее, Игорь Иванович?

– Да, – сказал Стрелковский.

– Тогда ищи, – строго приказала волчья погибель. – Хотя чую я, что все в порядке, да и страшнее ее работы ничего быть не может. Ей уж не пять годков-то. Девка здоровая. Появится. А что случилось-то? Раньше она вроде не чудила.

– Обидел я ее, Анежка Витановна. Извиниться хочу.

Мама Дробжек скептически хмыкнула.

– Дело хорошее.

– Анежка Витановна, – попросил Игорь. – Если вдруг появится у вас… Скажите, что я хочу с ней поговорить. Или… нет. Ничего не говорите. Просто сообщите мне. Я сам приеду и все решу.

– Конечно, полковник, – заверила его северянка. – Увижу – сразу позвоню тебе.

Далеко на Севере, на маленьком хуторе, затерянном среди хвойных лесов, Анежка Дробжек положила трубку телефона и покосилась на молчаливую дочь, краснощекую, замерзшую. Пришла пешком, три часа по глубокому снегу после захода солнца, по лесу от трассы. Без лыж, в легкой одежде.

– Дура девка, – сказала мама и с тоской приложила руку к щеке. – Ой дура! В баню иди быстро. Твое счастье, что я топила, как чуяла ведь. Вставай, дуреха, парить тебя буду! Не хватало еще, чтоб с лихорадкой слегла мне тут.

– Сейчас, мам, – сипло произнесла Люджина, делая еще глоток вкусного, обжигающего ягодного чая. – Подожди.

Глаза ее закрывались, и тело болело просто ужасно. Особенно там, внутри. Она даже не помылась после пробуждения рядом с Игорем – прямо так натянула на себя одежду и выскочила на улицу.

– Все получила, что хотела? – ворчала мать, мощно обрабатывая ее вениками – как порола. В их маленькой бане дух стоял тяжелый, дровяной и травяной. – Все получила? Не по тебе пряник, говорила же, голова ты бедовая. Любовь ей подавай, любовь. Ну что, получила свою любовь? – она подняла тяжеленную кадку с горячим настоем, литров на тридцать, не меньше, и легко окатила раскрасневшуюся дочь с ног до головы – полились по простыне, по полкам сладко и вязко пахнущие потоки.

– Матушка Богиня, – ахнула мать, – а кровит-то еще! А синяков-то! Такая же неженка, как я, ох, доченька, даром мы в плечах дуба шире. Ух я этому Иванычу глаза-то повыдавливаю! Да как же ты шла? Оно ж все промокло насквозь!

Люджина молчала, глядя в деревянную стену. Она ничего не рассказывала. Каким чутьем, как мать догадалась – не спрашивала. Она слушала материнское ворчание, едва заметно морщась от боли. И вспоминала.

В Форштадте она петляла, как заяц, стараясь не оставить следов. Отыскала заведение, выглядящее наиболее подозрительно, зашла туда и спросила у бармена, где можно найти телепортиста.

За открытие Зеркала она отдала почти все деньги, что у нее оставались. Маг перенес Люджину на Север Рудлога, в городок, который находился в 400 километрах от их с мамой дома. Там она купила билет на автобус, что шел по трассе мимо лесных хуторов, и попросила остановить, когда увидела знакомые места.

Затем шла, не чувствуя холода и голода. Хотя не ела ничего со вчерашнего обеда – после посещения музея просто не смогла, а потом уже не до того было. И дошла. Разве могла она не дойти?

Завтра она снова встанет и будет жить, а сейчас можно полежать и подумать.

Мать все ворчала и ругалась, махая вениками – можжевеловыми, шпарящими, терпко пахнущими хвоей. Тело разогревалось, и в груди начало царапать. Не простуда, нет – рыдания. И капитан Дробжек, встав, на миг обняла свою любящую, беспокоящуюся мать, стиснула крепко, как только могла, – и выскочила из бани прямо к небольшому озерцу перед домом.

– Куда! – крикнула мать. – Стой, бедовая! Выпорю! Кнутом отхожу, – пообещала она и в сердцах метнула вслед убегающей дочери полено из склада для растопки. – Ах ты ж что творит!!!

Люджина пробежала голышом по толстому льду и с головой нырнула в обжигающую, покрытую тонким хрустким стеклышком прорубь. На миг оглохла и перестала ощущать хоть что-нибудь. Вынырнула и снова нырнула, задыхаясь. И еще. И еще. В темноту. В чис-тоту.

Ледяная, прозрачная и жгучая вода родного озера приняла ее не менее ласково, чем теплое южное море. Вылечила, освежила голову лютым холодом, вернула на место покачнувшийся было миропорядок, изничтожила обиду и злость.

Ни одна истерика в мире не может соперничать с темными глубинами северных озер. Ни одна проблема не сломает женщину, выросшую в темных хвойных лесах Севера. И боевой офицер Дробжек не стала плакать.

Мать еще ее парила, кутала, дала какую-то мазь – похожей она пользовала коров после отела, уложила спать возле печки. Поахала, покачала головой – и пошла готовить побольше горячего ягодника и ставить на утро в горшках картофель с салом и луком. Окинула хозяйственным взглядом освещенный месяцем двор, заваленный утренним снегопадом. Будет с утра Люджине и работа, и согрев, и лечение. Махать лопатой – лучше всяких душевных разговоров сердце врачует. В этом мама Дробжек убедилась на собственном опыте.

Люджина спала – и сон ее был спокоен, ровен и чист. В отличие от находящегося далеко на юге Игоря Стрелковского, на которого не нашлось ни матери с кнутом, ни подходящей проруби. Если не считать штормового гнева умеющей читать в сердцах морской царицы.