Глава 1

30 ноября, среда, Инляндия, Лаунвайт

Люк Дармоншир

В загородной резиденции Инландеров, несмотря на ранний час и легкий морозец, пришедший-таки в центр страны, было многолюдно и шумно. Стелился по заснеженной земле дым от десятков зажженных костров, показывая направление ветра и позволяя греться аристократам, ожидающим выхода его величества Луциуса. Фыркали жеребцы и кобылы всех мастей, приученные не бояться огня, потявкивали тонкие остроносые борзые, тыкаясь друг в друга и нетерпеливо перебирая лапами, стремянные проверяли ружья и седла, мужчины курили, переговаривались и постукивали себя по бедрам хлыстами, дамы щеголяли модными охотничьими костюмами.

Его величество Луциус Инландер открывал сезон конной охоты на лис и зайцев. А его светлость герцог Лукас Дармоншир, светски улыбаясь поглядывающим на него дамам и вежливо отвечая на приветствия мужчин, проклинал все это пестрое сборище, из-за которого ему пришлось вставать в четыре утра. Почему не поехать поохотиться после обеда, в чем сакральный смысл продирания глаз затемно?

Но что поделать, традиция. Хочешь не хочешь, а первую охоту сезона посещала вся высшая знать Инляндии.

«Весь список наследования как на ладони, – подумал Кембритч, закуривая очередную сигарету и поглаживая тыкающуюся ему в ладонь борзую. Собаки вились вокруг него, как вокруг большой вкусной косточки, и Люк терпеливо сносил их обожание, хотя на одежде уже красовались влажные отпечатки лап. – Ставь в лесу пулемет и рядком расстреливай всех в начале загона».

Вряд ли это было возможно: охрана наверняка прочесала весь лес и заглянула под каждую ель и корягу, да и по периметру расположились посты – чтобы никто не мешал королевской забаве.

Мать Люка, леди Шарлотта, тоже была здесь и в лихо надвинутой на глаза меховой шапке и длинной амазонке казалась гораздо моложе своих лет. Она, в отличие от Люка, охоту любила. Ему же была недоступна прелесть массового преследования одного несчастного петляющего зайца. Если и охотиться – то на равную дичь, когда точно не знаешь, то ли ты ее, то ли она тебя. Да и верховая езда никогда не давала ему таких ощущений, как автомобили, – разве может сравниться управление несущейся на бешеной скорости машиной и лошадью?

Люк досадливо затянулся и принял от слуги маленький дымящийся стаканчик кофе с коньяком. Горячий напиток взбодрил, алкоголь приятно пощипывал небо, и это несколько примирило его с несовершенством мира.

Вчера вечером у Люка состоялась встреча с Жаком Леймином, который развил небывалую активность на посту начальника службы безопасности Дармоншира. Но следствие по заказчику разгромной статейки, как и о покушении на Люка, почти не двигалось. Прослушка телефонов главреда и сотрудников газеты никакой информации о таинственном заказчике статьи не дала. Список входящих и исходящих звонков за последний год проверялся, но Люк нюхом чуял: бесполезно. Леймин был с ним солидарен.

– Не думаю, что мы найдем заказчика обычными способами, – подтвердил он сомнения Кембритча, – не тот случай. Но закончить проверку надо. К тому же вполне возможно, что слежка даст результат: если вдруг появится повод для еще одной статьи, то ваши враги могут активизироваться.

Люк посмотрел на него с усмешкой. Кабинет снова был заполнен дымом, но старый разведчик не морщился, стойко перенося неприятную привычку работодателя.

– Предлагаете спровоцировать? Я думал об этом, господин Леймин, но я связан по рукам и ногам на ближайшие два месяца и не могу устроить что-то достаточно громкое, чтобы у моих недоброжелателей возникло желание использовать этот повод. Оставим это на крайний случай.

– Как скажете, лорд Дармоншир, – трескуче отозвался Леймин. – Есть еще и… не очень законные и сомнительные с точки зрения морали методы.

– Вы думаете, меня напугает аморальность? – усмехнулся Люк. – Что вы предлагаете?

– Среди ваших новых сотрудников есть менталист, – сообщил старый безопасник. Кембритч удивленно поднял брови и кивнул, принимая к сведению. – Можно покопаться в памяти главреда, если обеспечить определенные условия и безопасность работы специалиста.

– Похитить и усыпить? – поинтересовался Люк.

– Или проникнуть в дом, когда он спит, – сказал Леймин, азартно блеснув глазами. – Если не разбудим домочадцев и сделаем все тихо, избежим проблем – не напугаем объект, можно будет дальше следить за ним, не опасаясь внимания полиции. Но это куда труднее.

– Действуйте, – легко ответил Кембритч. – Я уверен в вас, господин Леймин.

Безопасник кивнул, сделал запись себе в блокнот.

– А что со второй нитью? По поводу покушения на вас? Ваш информатор дал какие-то сведения?

– Молчит, – с досадой произнес его светлость. – Но роет, я уверен. За такие деньги он и до противоположного края Туры докопается. Но пока молчит.

– И мы не можем получить материалы дела о покушении, которое курирует Розенфорд, – признался Леймин. – Информация закрыта наглухо.

– Ну, – Люк задумался, – тут я сработаю напрямую. Придется пообщаться с лордом Дэвидом, хоть радости от этого я не испытываю.

На прощание Леймин сообщил, что нашел специалиста по картам наследования Инляндии. И что его консультации могут быть полезны, но принимает он только аристократов.

– Я завтра посещу его, – понятливо сказал Кембритч. – Только переживу охоту.

Герцог докурил, выбросил сигарету в снег, отогнал ластящихся собак. В поле зрения как раз мелькнул Розенфорд, и Люк направился к нему.

– Дармоншир, – сдержанно и несколько досадливо поздоровался начальник службы безопасности Инляндии.

– Тоже счастлив видеть вас, лорд Розенфорд, – почти без насмешки сказал Люк. – Прекрасная погода, правда?

– Чего вы хотите, ваша светлость? – на окружающие красоты инляндец смотреть не пожелал.

– Очень надеюсь посетить вашу вотчину, господин Розенфорд, – небрежно сообщил Кембритч. – Всегда мечтал увидеть, как работает разведка. Ну и хотелось бы поговорить о расследовании покушения.

– Работа ведется. Когда будет результат, я вам сообщу, – сухо и нетерпеливо ответил Розенфорд.

Они так очевидно не переносили друг друга, что Люк хмыкнул.

– Я удовлетворюсь и промежуточными сведениями, – тонко улыбаясь, сказал он, – вы ведь не откажете мне? Как пострадавший, я имею право изучать материалы дела.

«Вы ведь не откажете мне, не последнему человеку в королевстве?» – так это звучало. Начальник разведки понял намек, посмотрел на собеседника, нехорошо сощурившись – выражение бледно-голубых глаз обещало медленную смерть за докучливость. И, не будь у Люка закалки руководством Тандаджи, он мог бы и струхнуть.

– Не уверен, что вам будет это интересно, ваша светлость, – с легким пренебрежением произнес лорд Розенфорд. – Поверьте, всё, что вы увидите, – это скучнейшие малоинформативные отчеты.

– А я уверен, что будет, – заверил его Кембритч так воодушевленно, будто ему сообщили, что в отчетах этих не нудятина, а фотографии и характеристики новейших гоночных машин. Собеседник поджал губы. – Завтра, до обеда, я загляну к вам.

– У вас же намечается бал, Дармоншир. Да и я очень занятой человек.

– Не думаю, что это помешает мне танцевать, – любезно парировал Люк. – Я не отниму много времени. Просмотрю дело и удалюсь. Вам даже не нужно будет развлекать меня беседой. Так я зайду?

– Буду счастлив, – холодно процедил лорд разведчик, извинился и отошел. Кембритч удовлетворенно улыбнулся, чувствуя приятный азарт от произошедшей стычки, – хотя злить человека, занимающего такую должность, было очень опрометчиво.

Люк снова вернулся к своему вороному жеребцу, похлопал его по крупу, огляделся.

К ожидающим присоединился Гюнтер Блакори, краснощекий, улыбчивый и громкоголосый, – он о чем-то говорил со своей младшей сестрой, королевой Инляндии, и периодически звучно хохотал. Они были совсем не похожи: черноволосый крепкий Гюнтер и тонкая рыжая Магдалена, которая выглядела как типичная инляндская аристократка. Уже вышли и инляндские принцы, такие же тощие и рыжие, как их венценосный отец. Младший, нынешний князь Форштадта, Лоуренс Филипп, не обращая внимания на супругу, любезничал с придворными дамами, а старший, Леннард, нетерпеливо гарцевал на лошади. Его супруга, будущая королева Инляндии, с обеспокоенностью поглядывала на мужа и говорила что-то утешающее Диане Форштадтской, которой посчастливилось взять в мужья одного из блудливых Инландеров.

Наконец появился и король Луциус. Поцеловал супруге руку, отметив, как она прекрасно выглядит, поприветствовал собравшихся и легко, будто и не было ему за пятьдесят, вскочил на жеребца.

Прозвучали охотничьи рога, всадники выстроились в шеренгу: дамы – вторым рядком, а впереди – мужчины с ружьями за спинами. По бокам поскакали загонщики, пятнистым ковром понеслись вперед борзые. Лошади двигались ленивой трусцой, все ускоряясь, набирая ходу, азарт волнами захватывал охотников, заставляя прижиматься к коням и нестись навстречу ветру.

Охота началась.

Люк проскакал несколько километров и медленно, пользуясь тем, что охотники растянулись дугой по лесу, ушел влево, подальше от суеты. Уже звучали выстрелы, гиканье всадников и далекий переливистый лай – борзые поднимали зверье, которое начинало петлять перед облавой и в конце концов попадалось кому-то из стрелков на глаза; выученные псы под выстрелы не лезли, занимаясь гоном и выслеживая добычу. Небо начало сереть, но до рассвета было далеко. Люк спешился у поваленного дерева, сел на него и достал флягу с коньяком. Долг свой – посветить физиономией среди придворных – он исполнил, теперь можно и посидеть, подумать.

Все неделю он занимался визитами – в первую очередь к тем, кто хоть как-то связан с погибшими родственниками Инландеров. Тратил кучу времени на светскую болтовню, прежде чем можно было непринужденно перевести разговор на интересующие его события. Но и здесь, увы, оказалось пусто. Все, с кем он встретился, были уверены, что смерти их родных – несчастные случаи; никаких подозрений в том, что это убийство, даже не проскальзывало.

Люк все так же ненавидел рутину. И искушение добраться до материалов расследований, находящихся где-то в вотчине Розенфорда, росло. Но он останавливал себя. Если безопасник причастен к вычищению дома Инландеров и Люк попадется на изъятии дел – это приговор. Впрочем, – Кембритч ухмыльнулся, – пусть даже начальник разведки непричастен, но если его, Люка, поймают в хранилище, то там и прикопают, и никакая протекция короля не спасет.

Возможно, завтрашний бал в его лаунвайтском дворце даст какие-то зацепки. Там должны были присутствовать те, с кем встретиться он не успел.

Конечно, было бы куда проще, если бы ему можно было действовать в одиночку, без груза и надзора невесты, которая была обязана появиться рядом с ним. Но ее отсутствие вызвало бы скандал и обеспечило бы сплетников пищей на много дней вперед.

С момента их с Ангелиной последнего общения и так произошла всего одна публичная встреча. Ее высочество пропадала где-то в Милокардерах, выделить смогла всего два часа, в ходе которых они чинно выпили чай в ее покоях (принцесса оказалась отличной собеседницей, и он с удивлением отметил, что ему доставило удовольствие общение с ней), попозировали журналистам, посетили школу в Дармоншире и расстались, ко взаимному удовольствию.

Марину он при посещении дворца Рудлогов не видел – принцесса была на работе. И к лучшему. Слишком много глупостей он творил ради нее и рядом с ней.

Сейчас же по обоюдному молчаливому согласию у них установилось своеобразное «время тишины». Люк не мог отказать себе в том, чтобы слать ей подарки и цветы, но теперь приходилось следить за тем, чтобы не перепутать заказы. Розы для Ангелины он заказывал из центральной оранжереи, подписываясь полным титулом и каким-нибудь «Жду встречи с вами». Марине – из уже облюбованного им цветочного магазина, анонимно. Не хватало еще, чтобы пошли слухи, будто лорд Дармоншир окучивает сразу двоих Рудлог.

Люк не пытался позвонить ей. Понимал, что, если услышит Маринин голос, – никакие обещания не удержат его от очередного безумия. И последовательно, настойчиво сдерживал себя – как алкоголик избегает прикосновений к бутылке, чтобы не сорваться в запой.

Два месяца. Два месяца до свободы. Он обязан был продержаться. Он почти верил, что продержится.

Люк поморщился – лай собак стал громче, а значит, место его уединения скоро будет обнаружено. Снял ружье, решив сунуть его в седельный чехол – смысла таскать на себе не было. Встал – и тут на полянку с гулким стуком и треском ломаемых кустов выпрыгнул огромный олень. Метнулся в одну, в другую сторону – и замер, не зная, куда бежать. Перед ним – человек с оружием, справа – лошадь, позади и слева – собаки. В воздухе пахло резким, неприятным мускусом – обычно олени пахнут малозаметно, но после скачки и от испуга зверь вонял как отходы мясокомбината.

Собаки уже визжали где-то совсем близко, настигая добычу, а Кембритч с любопытством рассматривал оленя, наклонившего башку с ветвистыми рогами, высокого, грудастого. Бока его ходили ходуном, подрагивали, зверь прядал ушами, выдыхал со свистом, и на ноздрях и на черных губах пузырилась пена. Коричневая шерсть с темными подпалинами и седыми пятнами. Старый, много проживший боец, покрытый шрамами, – почти как он сам, Люк. Хорошая добыча.

Кембритч медленно поднял ружье, глядя в блестящие черные глаза, – и тут ему в голову просто шибануло животным страхом и агрессией, предчувствием боли. Видимо, зверь уже встречался с охотниками, да и наверняка были среди его шрамов оставленные пулями. Люк от адреналина мгновенно взмок, ствол как-то сам собой опустился к земле.

«Беги».

Зверь понятливо мотнул башкой и сорвался мимо Люка куда-то в чащу леса – только ветки затрещали.

Через минуту на поляну вывалился клубок тявкающих рыжих борзых с мокрыми лапами и темными боками. Они ручейком устремились вслед оленю.

«Стоять», – и собаки остановились, закружились вокруг человека, вопросительно поглядывая умными глазами и нетерпеливо утыкаясь носами в снег.

«Назад. Не ваша добыча».

Псы, разочарованно скуля, потянулись с поляны, а Люк, усмехаясь своей сентиментальности, убрал ружье в чехол, поднялся в седло и медленно потрусил навстречу звукам. Старый олень был похож на него – своими шрамами и жаждой жить. А он, Люк, мог дать ему шанс выжить. Мог – и дал.

Люк нагнал несущихся по дуге охотников и дальше уже сосредоточился на том, чтобы не упускать скорость и не позволить жеребцу попасть в какую-нибудь яму или напороться на сухое дерево. Ледяной ветер быстро выморозил лицо, пробрался под одежду, выдубил перчатки – а рядом стучали копыта, кони прыгали через стволы, виражами обходили кусты, скользили по рыхлым склонам, преследуя дичь. Сколько всадников погибали так, в прошлых безумных и бессмысленных гонках, и все равно ведь каждый год собиралась охота, и не могли ни смерти, ни увечья изменить эту традицию. Где-то впереди мелькала спина его матери, красная куртка короля Луциуса, и вдруг наездники стали притормаживать, ловчие – гортанно окликать борзых: те загнали зверя, и мужчины быстро снимали ружья, целились – кто первый, кто быстрее, чья добыча?

Рванули выстрелы – и Люк от неожиданности пригнулся: пуля просвистела мимо, выбила щепу из дерева, рядом с которым он затормозил. Он выругался, оглянулся: к нему скакал бледный барон Уотфорт с ружьем наперевес.

– Ваша светлость, – заговорил молодой человек срывающимся голосом, – простите меня, я не понимаю, что случилось. Я целился в лиса – рука дернулась, клянусь, я не хотел причинить вам вреда! Простите.

Сердце застучало, и в глазах вдруг стало светлее. Ничего не закончилось. Охота на тебя только началась.

– Не берите в голову, барон, – легко сказал Люк. – Бывает. Главное, что я цел. Было бы невежливо объявить бал и умереть накануне.

Молодой аристократ недоверчиво посмотрел на него, но кивнул и отъехал. А Люк еще раз огляделся вокруг, запоминая тех, кто был неподалеку. Кто-то балуется внушением? Интересно, кто ты?

Несколько часов спустя охота закончилась. Всадники, разгоряченные погоней и богатой добычей, двинулись в сторону резиденции, и стелилась за ними по снегу красная рябь. Кровью пахло и в воздухе, и ни мороз, ни легкий ветерок не могли разогнать этот сладковатый удушливый запах. К седлам удачливых стрелков были пристегнуты тушки зайцев и лисиц, глаза охотников блестели азартом, и только и разговоров было о том, какой удачный выстрел был сделан и чьи собаки отличились.

Люк неожиданно для себя оказался рядом с Луциусом Инландером. Удача явно улыбнулась сегодня инляндскому монарху – за седлом болтались тушки четырех зайцев со стекающими по ушам струйками крови, следующий за господином верховой слуга держал пару рыжих толстых лис. Выученные лошади от запаха крови не хрипели и не бились, но удовольствия это соседство им явно не доставляло.

Люк покосился на бурую заячью шерсть и поморщился.

– Осуждаешь, Дармоншир? – суховато спросил монарх, перехватив его взгляд.

– Не понимаю, – честно ответил Люк, прикуривая. Луциус подумал-подумал и тоже достал портсигар, зажигалку, раскурил свою сладко пахнущую сигарету. Солнце уже поднялось, ложась на снег длинными искрящимися пятнами, под ногами лошадей стелилась дымка, хрустел истоптанный десятками копыт снег, но состояние было самое умиротворенное. Король поднял брови, требуя закончить реплику. – В ваших жилах – сила Белого Целителя, однако вы не щадите животных и любите охоту, – пояснил Кембритч.

– Люблю, – без раздражения согласился Инландер. – Жизнь и смерть тесно связаны, Лукас. И не только соприкасающимися сезонами. Когда-то потомки Черного Жреца умели возвращать жизнь, хоть и служили смерти. Так они отдавали долги Белому Целителю. Так и мы – отдаем долг смерти, чтобы иметь возможность служить жизни. Одно без другого невозможно. Да и не забывай, – король вдруг оскалился, выпустил дым и с силой вдохнул воздух, пропахший кровью, – что в каждом из нас живет зверь, которого надо кормить. В прямых потомках Белого его зов сильнее, у аристократии – слабее, но все равно он есть, и никуда от него не денешься.

– Я предпочитаю готовые блюда, – вежливо сказал Люк. Луциус сощурился, усмехнулся.

– Ты просто удовлетворяешь жажду охоты другими способами, Лукас, – снисходительно объяснил монарх.

Люк пожал плечами и переменил тему.

– Вы почтите завтра Дармоншир-холл своим присутствием, ваше величество?

– Может, и загляну, – небрежно сказал король. Перевел взгляд на подъехавшую мать Люка, леди Шарлотту, – лицо ее почему-то было тревожным, – чуть склонил голову в приветствии.

– Ты очень мила, Лотти.

– Благодарю вас, ваше величество, – чопорно и предостерегающе сказала леди Шарлотта и опустила глаза. Люк слушал эти полутона и старательно скрывал недоумение. Слишком сложными были взаимоотношения матери и главы дома Инландер, и он не был уверен, что хочет разбираться в них.

– Завтра за мной танец, – величественно проговорил король. – И останетесь на прием после охоты, – приказал он, сжал бедрами бока лошади и двинулся к окликнувшему его Гюнтеру Блакорийскому.

– Какие у вас забавные отношения, мама, – с усмешкой сказал Люк.

– А, – отмахнулась леди Шарлотта, – не обращай внимания. Лици дуется, что я давно не была при дворе. Теперь ему надо изъявлений преданности. Остынет. Помелькаю перед ним, пока не надоем. Тем более что этой весной надо выводить Маргарету в свет. И так два года пропустила из-за ее упрямства. Выдам ее замуж, и можно будет снова осесть в провинции.

Люк усмехнулся. Сестра, упорно отказывающаяся от выходов в свет, до сих пор не соизволила приехать к нему, в отличие от периодически заглядывающего Бернарда. Младший брат был добродушен, по-юношески восторжен, по-военному грубоват и прямолинеен, и герцог с удивлением понял, что ему нравится общаться со следующим графом Кембритчем. Кому не понравится, когда на тебя смотрят с обожанием? А вот Марго училась в Блакории, выбрав акушерско-гинекологическое отделение, и дома появлялась редко. Как и звонила.

– Тебе надо самому с ней встретиться, – словно прочитав его мысли, мягко сказала леди Кембритч. – Выезжать она будет из твоего дома, ты де-факто глава рода, поэтому надо налаживать связи. И это она сейчас воротит нос от высшего света, голова забита медицинской ерундой и идеализмом, а потом спохватится – поздно будет.

– Постараюсь, – пообещал Люк, никакого воодушевления не ощущая. Сестра запомнилась ему угрюмой девочкой, которая всегда его сторонилась, да и видел-то он ее мельком. Собственно, встречаться с Маргаретой он хотел не больше, чем она с ним.

Первые всадники уже начали въезжать во двор резиденции. Стремянные принимали лошадей, ловчие осматривали собак, прежде чем отвести их на псарню. Слуги быстро собирали добычу, прямо на морозе разливали из больших котлов горячий глинтвейн, и аристократия осушала кубки, чтобы потом направиться в загородный дворец, в выделенные покои, отдохнуть, переодеться и выйти к обеду при полном параде.

Люк Дармоншир вернулся домой к вечеру, вымотанный почище, чем когда учился в училище.

– Устал? – спросила леди Шарлотта, согласившаяся погостить у него несколько дней.

– Угу, – сказал он уныло. Мать ласково погладила его по голове, по плечу.

– Утешься тем, что ты не бедолага Луциус, который так живет каждый день. Вот где можно с ума сойти, если оказаться на его месте. Мне иногда кажется, что он сидит на троне и представляет, как казнит всех собравшихся, – такое у него выражение лица. Так что есть человек, которому хуже, чем тебе. Ты можешь сейчас отдохнуть, а он наверняка уже сидит в своем кабинете и работает. Удивляюсь, как он успел сделать Магдалене детей.

– Умеешь ты утешить, – хмыкнул Люк. – Но, увы, мне тоже отдых не светит. Надо съездить по делам.

– Ладно, – графиня Кембритч покачала головой, но тут же взбодрилась. – Где там твой пират? Раз ты еще не привел в дом хозяйку, придется мне постараться. Без женщины невозможно достойно подготовиться к балу, обязательно что-нибудь упустите.

Пиратом она называла нового секретаря Люка, Майка Доулсона, за повязку, которую тот носил на поврежденном глазу. Секретарь оказался копией отца-дворецкого – такой же прямой, величественный и с терпеливостью реагирующий на иронию хозяина. Но главное, он умел работать, и за это можно было простить ему занудливость.

– Вот-вот, – с облегчением сказал Люк, – отвлеки его, а то у меня последние дни ощущение, что не я им командую, а он мной. Ходит и бубнит про расписание. А стоит мне выйти из кабинета – рядом начинает бубнить Доулсон-старший. Моя жизнь вдруг оказалась подчинена Доулсонам. Еще немного – и я пойму, почему дед периодически орал на секретаря.

Графиня фыркнула и сочувственно похлопала сына по рукаву. Она не стала говорить, что это только начало.

Генеалог, найденный Леймином, оказался старым профессором, работающим на первом этаже собственного дома. Там он и принял Люка – в большом кабинете, сплошь заставленном шкафами с книгами, с огромной генеалогической картой на стене. Профессор был седым, лысеющим, сгорбленным, постоянно вскакивающим с места при разговоре и настолько увлеченным своим делом, что ему несколько раз пришлось напоминать вопрос.

– Господин Данерин, – терпеливо сказал Люк, пошевелившись на неудобном высоком табурете – после того как выслушал историю очередного аристократического рода, – все это очень вдохновляюще, но меня интересует, кто обращался к вам за последние двадцать лет за уточнением карты наследования инляндского престола. И есть ли у вас коллеги, которые могут выполнить работу так же хорошо, как вы.

– Есть, конечно, – с язвинкой заявил профессор, – но я лучший. Вся моя жизнь посвящена исследованию родов Инландеров и Блакори, вы не найдете никого, кто разбирается в этом лучше меня. А ведь наследование крови потомков богов – очень сложный вопрос, к наследственности обычных людей почти не имеющий отношения. Нет, набор генов у вас тот же, конечно, – он снова удалялся от сути вопроса, сев на любимого конька, – но на формирование генотипа аристократии очень большое влияние оказывает старшинство крови, необходимые ритуалы. Например, знаете ли вы, почему все старшие сыновья в роду Блакори рождаются черноволосыми и кареглазыми, тогда как остальные братья-сестры – типичные Инландеры?

Люк не успел ответить, что его это тоже не интересует.

– Потому что трон Блакории унаследовал младший сын короля Инляндии! – торжественно воскликнул генеалог и вскочил. – И по высочайшему повелению в жены взял старшую дочь императора Йеллоувиня. И что же? Если бы она стала женой старшего сына Инландера, то их дети были бы все рыжими, несмотря на силу ее крови. А тут случился казус – младший сын и старшая дочь потомков богов. И ее гены прижились! И теперь все наследники – темноволосые и темноглазые. Этот же феномен ослабевания крови у рожденных не первыми детей мы видим на примере семьи Рудлогов. Старшая дочь – почти платиновая блондинка, а уже четвертая имеет светло-русые волосы и куда меньше похожа на мать, чем две старшие. Хотелось бы посмотреть на младших, конечно, но к ним доступа нет…

– Все же… – начал Люк, пока старик набирал воздух.

– Или еще, – видимо, профессора по жизни мало слушали, и он соскучился по человеческому обществу, поэтому говорил торопливо, проглатывая слова. – Вопрос с внебрачными детьми. Если ребенок рождается вне брака у обычных родителей, то он может унаследовать внешность как матери, так и отца. Но для аристократии ритуал брака очень важен! И поэтому бастарды все больше похожи на матерей, хоть и несут в себе отцовские гены. И способности у них ниже, чем были бы, родись они в законном браке.

Люк вздохнул, достал сигарету и закурил. Он смирился – старику нужно было время выговориться.

– А близкородственные браки? – профессор не обращал внимания на дым, глаза его блестели. Он ткнул рукой в сторону огромной настенной карты с родовым деревом инляндского короля. – Короли Блакории и Инляндии женятся на своих двоюродных и троюродных сестрах. Нынешние короли Блакории и Инляндии имеют общего прадеда, а Инландер женат на младшей сестре Гюнтера. Да что там говорить, все правящие монархи друг другу родственники в разных поколениях. При такой интенсивности близкородственных браков у обычных людей неизбежны специфические болезни. А тут – нет! Ни одного случая! И, конечно, возвращаясь к вашей теме, – неожиданно вспомнил он, – при таких родственных связях уже за первой десяткой наследников начинается такая неразбериха, что приходится считать, учитывая до пятнадцатого поколения! Каждая капля божественной крови важна!

– Очень интересно, – вежливо сказал Люк, когда старик остановился отдышаться. – И многие интересуются составлением индивидуальной карты?

– Та-а-ак, я все нашел, – проговорил старичок, – хотя не понимаю, зачем вам это нужно.

Он бросил на Люка взгляд из-под очков, внезапно проницательный и хитрый.

– Хочу знать, стоит ли тратить ваше время, – охотно объяснил Люк. – Если имена заказавших мне знакомы, то будет неприятно, если я нанесу визит и не смогу при ответном похвастаться такой же картой.

– А-а-а, – разочарованно сказал профессор. – Тогда я выпишу вам фамилии. Вы будете заказывать карту? К сожалению, очень немногие хотят уточнять официально утвержденный список, а ведь он неточен, да, неточен…

Он быстро заполнил небольшой листок, протянул его гостю. Люк проглядел фамилии, посмотрел на окружающие обветшалые шкафы, качнулся на неудобном табурете – и проговорил:

– Обязательно закажу, господин Данерин.

Лицо фанатика от генеалогии просветлело, и на посетителя он смотрел уже почти с любовью.

Уходя из дома старого профессора, его светлость уносил в кармане бумагу с почти полутора десятком фамилий тех, кто по каким-то причинам за прошедшие двадцать лет решил определить свою близость к трону.

 

Глава 2

Четверг, 1 декабря, Инляндия, Лаунвайт

Люк Дармоншир

С утра в четверг Люка разбудил звонок Билли Пса.

– Ну и кровавый же след за вами тянется, ваша светлость, – сказал он с удовольствием. – Слушайте. Ваши молодчики – из Форштадта, один из них – бывший военный, служил при дворе младшего принца, ныне князя. Прошерстили мы тех, с кем они общались в последнее время. Был там такой Рон Хитслоу, держал оружейный магазинчик, приличный человек. Даже я не знал, что по совместительству промышляет заказами на устранение. Мертв. Обрывается след, ваша светлость. Но, по слухам, имел он дела с аристократией. Наследнику, там, помешать в права вступить или жену неугодную убрать.

– Ничего нового для меня, Билли, – сухо ответил герцог, потягиваясь в кровати и едва сдерживаясь, чтобы не зевнуть в трубку. – То, что они из Форштадта, я и так знал. Меня интересует заказчик.

– То-то и оно, ваша светлость, – с сомнением произнес владелец мужского клуба, – да я задницей чую, что не надо мне сюда соваться. Я, конечно, вес какой-то имею, но в могиле он мне не пригодится. Интуиция, а я привык ей доверять. Тут замешан кто-то, кто мне не по зубам.

– Ты опять денег хочешь, что ли? – раздраженно спросил Люк.

– Жить я хочу, – с внезапной серьезностью признался Пес. – Я, видите ли, привык к спокойной жизни, стар я нынче для общения со смертью, господин Клевер. Так что деньги могу вернуть. Хоть это и не в моих правилах.

Люк нахмурился. Чтобы Пес выпустил из рук уже попавшее к нему – не бывало еще такого.

– Да и вы бы поостереглись, ваша светлость, – добродушно добавил Доггерти. – Мы люди простые, в ваши родовые заморочки не лезем. Всякое бывало, но скажу вам прямо: такой подлости, как в ваших кругах, ни в одном гадюшнике не сыщешь.

– Спасибо за заботу, Билли, – с иронией проговорил Люк. Немного невнятно – он взял свободной рукой пачку сигарет и вытащил оттуда одну зубами. Поджег. – Ты вот что. Покопай еще немного. Мне нужна любая нить к заказчику. За имя спасибо, но этого мало, раз этот Хитслоу собой уже землю удобряет. Покопай, не выйдет – деньги все равно оставишь себе.

Кембритч буквально чувствовал, как на том конце провода жадность борется с осторожностью.

– Ладно, – сказал наконец Доггерти. – Попробую найти, с кем он встречался за последний месяц. И всё, ваша светлость, не обессудьте.

– Согласен, – Люк затянулся и вспомнил еще кое-что. – Будешь свободен. Но по Софи обязательства сохраняются.

– Естественно, – откликнулся Пес, – хлопочу о вашей зазнобе, как о родной. Живет себе, такая приличная, ну просто мать семейства. Любовался бы и любовался. Эх, и что я на ней не женился?

Кембритч хмыкнул и повесил трубку. Нужно было вставать.

Леди Шарлотта обнаружилась в зале на первом этаже. Она осматривала украшения, раздавала указания – что поправить, что добавить, – а Майк Доулсон трусил рядом с ней и быстро чиркал в блокноте. Люк из-за его спины послал матери воздушный поцелуй – «спасибо, что отвлекаешь»; графиня улыбнулась и снова принялась третировать секретаря.

– Вот зачем нужна жена, – пробормотал герцог, пройдя в столовую и усаживаясь завтракать.

– Простите, лорд? – переспросил Доулсон-старший, командуя слугами, которые торжественным строем заносили кушанья.

– Я говорю, Доулсон, что женщины – полезнейшие создания, – серьезно повторил Люк. – Согласны?

– Я не рассматривал супругу с этой точки зрения, ваша светлость, – не моргнув глазом ответил дворецкий.

– Все-то у вас правильно, Доулсон, – уныло сказал Дармоншир (унынию немало способствовала тарелка овсянки, незаметно примостившаяся среди других блюд). – А с какой точки зрения вы ее рассматривали, позвольте спросить?

Слуги с явной неохотой покидали столовую. Дворецкий чуть порозовел.

– С точки зрения… э-э-э… личной прелести, ваша светлость.

Люк хмыкнул. Госпожу Доулсон, такую же прямую, как дворецкий, и сухую, как щепка, прелестной можно было назвать с большой натяжкой. Он видел ее мельком, но и этого хватило, чтобы представить, как она поколачивает мужа зонтиком. Неудивительно, что старый слуга предпочитал дневать и ночевать во владениях хозяина.

– Да вы романтик, Доулсон, – Люк взял овсянку и протянул дворецкому. – Уберите это, богов ради. И прекратите попытки приучить меня к здоровому питанию. Еще раз увижу – распоряжусь на завтрак подавать водку.

Негодование, мелькнувшее на каменном лице слуги, хорошо послужило для поднятия настроения. Как и сочная мясная запеканка под сливочным соусом и добрая доза кофе.

Разведуправление Инляндии находилось недалеко от королевского дворца и от Дармоншир-холла, но Люк не отказал себе в удовольствии прогнать лишних двести километров на своей «Колибри» вокруг столицы и только потом подъехать к приземистому зданию, на котором трепетал флаг страны. Зашел внутрь – и окунулся в знакомую атмосферу. Как и во дворце, здесь находилась масса небольших помещений, соединенных узкими коридорами, – в отличие от Зеленого крыла дворца Рудлогов, где личные кабинеты были только у начальников и замов, а остальные сидели в общем зале. Но ощущение дисциплины и вкус военщины – от охранников, проверявших документы и обыскавших его светлость на входе, до гулкой тишины в коридорах, острых взглядов попадавшихся навстречу работников и множества камер под потолком – все было знакомо.

Дэвид Розенфорд встретил Люка кисло.

– Все-таки пришли, – сказал он, не утруждая себя приветствием и рукопожатием.

– Не мог отказать себе в удовольствии, – объяснил Дармоншир, и они некоторое время молча смотрели друг на друга. С неприязнью. – Удивлен, что вы дождались.

Розенфорд тонко улыбнулся.

– Я планировал уехать через десять минут. Не думал, что вы решите подняться в такую рань, ваша светлость. Это не в ваших привычках.

Люк мысленно поблагодарил Пса Доггерти и скромно произнес:

– Какое знание моих привычек, лорд Розенфорд. Я польщен.

– Это моя работа, – сухо ответил начальник разведки, не убирая с лица слегка брезгливое выражение.

– И кто из моих слуг на вас работает? – поинтересовался Дармоншир.

Розенфорд остро взглянул на него и вдруг расслабился, хмыкнул.

– Никто, ваша светлость.

– Я верю вам, – с иронией сказал Люк. – Раз у нас осталось, – он взглянул на часы, – семь минут, то дайте мне дело, и я больше не буду вас тревожить.

Дэвид Розенфорд поправил манжеты, облокотился на стол. Его сухое жилистое лицо и светлые рыбьи глаза живо напоминали маньяка из какого-нибудь дурацкого сериала. Впрочем, представить Розенфорда, лично руководящего допросом или пыткой, было довольно легко. Как и в роли злодея. Слишком легко.

– Давайте начистоту, Дармоншир.

– Давайте, – согласился Кембритч весело.

– Ваша служба безопасности путается у меня под ногами. Это мешает расследованию. Оставьте дело в покое, герцог, наслаждайтесь титулом, решайте свои проблемы и делайте свою работу. А мне оставьте мою. Вы просто не понимаете, как можете навредить. Для вас это развлечение, не так ли?

– Очень заманчивое предложение, – мечтательно сказал Люк, не отказывая себе в удовольствии подразнить рыжего безопасника. Тот сощурился, будто прикидывая, как лучше его, Люка, разделывать и какой инструмент для этого взять. – Я бы даже согласился, если бы дело не касалось напрямую меня, лорд Розенфорд. Но, – герцог тоже наклонился вперед, – титул дает мне не только возможность развлекаться, но и право проводить расследование и суд на своей земле. Я лояльно отнесся к вашему решению взять на себя следствие. Более того, я готов сотрудничать. Но материалы дела мне необходимы – и вы мне их дадите, лорд Розенфорд. Мы можем договориться о регулярном обмене информацией, если вам так будет удобнее. Заметьте, я готов договариваться.

– В маске светского бездельника вы были мне симпатичнее, – едко произнес начальник разведки.

– Не вижу смысла, – легко откликнулся Люк, – вам достаточно обо мне известно, я полагаю.

– Не так много, как хотелось бы, – ровно сказал Розенфорд. – Например, о степени вашего участия в деятельности господина Тандаджи. И о том, чьим патриотом вы сейчас являетесь, герцог, и кому служите. Его величество благоволит к вам, но не обманывайтесь этим: если станет известно, что вы работаете на Рудлог, титул от моего ведомства вас не спасет.

– Я приму к сведению, лорд Розенфорд, – пообещал Люк с усмешкой. – Дело?

Лорд разведчик поднялся, взял с полки папку, кинул ее на стол перед назойливым посетителем.

– Это копия. Убраны имена агентов и не касающиеся вас подробности. Если она попадет к кому-то неблагонадежному в руки, я вас посажу, Дармоншир.

– Понял, – коротко сказал Кембритч, бегло пролистывая папку. Поднял глаза на шкаф, заставленный толстенькими папками с номерами. – Основное дело мне не видать, полагаю?

– Нет, – подтвердил Розенфорд. – Всего хорошего, лорд Лукас.

– И вам, – любезно ответил герцог, – и вам.

Люк прочитал папку прямо на парковке Управления безопасности – не смог удержаться. И разочарованно бросил ее на соседнее сиденье. Почти один в один с тем, что сказал ему Билли. Забавно, что следователи и люди одного из воротил преступного мира шли ноздря в ноздрю. Завершались материалы извещением о том, что владелец оружейного магазина в Форштадте убит.

Но был здесь и список контактов из телефона убитого, и звонки за последние два месяца. Это давало хоть какое-то поле для работы. Еще одна задача для «пенсионного отдела» Леймина – проверить контакты, вдруг будут какие-то пересечения с родственниками убитых аристократов из списка наследования или с теми фамилиями, которые дал ему старый генеалог Данерин.

А пока ему оставалось добывать информацию самому – Леймин не имел доступа в гостиные аристократов и не мог поспрашивать, будто невзначай, о смерти мужа-отца-матери-брата. Вдруг мелькнет какая-то деталь, которая поможет распутать этот клубок?

Распутывать клубок Люк собирался и на балу. Только бы невеста не помешала.

К семи вечера начали съезжаться гости. Секретарь его величества Луциуса сообщил, что монарх прибудет на бал к восьми. К этому времени Люк как хозяин дома обязан был уже присутствовать на празднестве и встречать сюзерена.

– Ты безукоризненно выглядишь, – похвалила его леди Шарлотта и с гордостью оглядела сына, одетого в темный костюм и белоснежную рубашку с высоким воротником. Поправила ему шейный платок, улыбнулась. – Боги, какой красивый у меня сын.

Они находились в гостиной покоев герцога Дармоншира, а за окнами уже гудели машины, слышна была музыка из зала.

– Мам, – сказал Люк, иронично кривясь, – ты прекрасно знаешь, что я похож на обезьяну.

– Ты слишком высокий и умный для обезьяны, сынок, – со смешинкой парировала леди Шарлотта. – И вообще ты пошел в меня, а я считаю себя привлекательной, знаешь ли.

Она покружилась, приподняла пышное платье – похвастаться туфлями, чудесными, серебристо-синими, с морозными узорами. Вообще она будто десяток лет скинула после развода.

– Не будь ты моей матерью, я был бы у твоих ног, – галантно произнес Люк. Леди Шарлотта хмыкнула, погрозила ему пальцем.

– Иди встречать невесту. И не натвори ничего, умоляю. Отца твоего я возьму на себя.

Лорда Кембритча-старшего не пригласить было невозможно – скандал последовал бы оглушающий. И все члены семьи знали, что надо демонстрировать друг к другу исключительную приязнь и дружелюбие.

– Если будет тебя обижать, скажи мне, мам, – попросил Люк.

– А, не бери в голову, – леди Шарлотта повела веером, искоса полюбовалась на себя в зеркало. – Твой отец не так плох – особенно сейчас, когда я не завишу от него. Он даже очень мил.

– Вы что, продолжаете… отношения? – поразился его светлость.

Графиня с упреком взглянула на сына.

– Милый, даже если так – что мне мешает?

– Я думал, ты была несчастлива с ним, – хмуро сказал Кембритч.

– Да, – легко ответила леди Шарлотта, – но мы же сделали как-то еще двоих детей. Он неплохой любовник, Люк, а я слишком стара, чтобы искать что-то новое.

– Все, – с комическим ужасом попросил Кембритч, – про это я даже слышать не хочу. Побереги мою уверенность в том, что ты святая, мам.

Графиня хмыкнула, потрепала сына по плечу и выскользнула из гостиной. А Люк покурил, посмотрел на часы и отправился в зал телепорта – встречать ее высочество Ангелину Рудлог.

Женщина, появившаяся из подрагивающей серой глади портала, была ослепительна. Он некоторое время привыкал к ней – к убранным наверх волосам, открывающим тонкую шею и изгиб спины, к ярким голубым глазам, к мягким губам и высоким скулам, к светло-синему платью, которое вдруг превратило ее из просто красавицы в драгоценность.

– Я в восхищении, – искренне сказал Люк, склоняясь над ее рукой. – Вы лишили меня дара речи.

Ангелина легко улыбнулась, взяла его под локоть.

– Приятно слышать. Какие планы, Лукас?

– Сейчас я познакомлю вас с матушкой. И первые два танца за мной, ваше высочество, – говорил Люк, сопровождая принцессу к залу. – Затем мы встретим короля с супругой, я представлю вас Луциусу как свою невесту. После ухода его величества мы тоже можем удалиться.

– Отлично, – произнесла Ангелина. – Не хотелось бы оставаться дольше, чем требуется.

– Вы доставите мне удовольствие своим присутствием, – галантно ответил Люк. Она с усмешкой глянула на него.

– Не переигрывайте, Лукас.

– Ничуть, – Люк возвратил ей улыбку. – Вы красивы, а я ценю красивых женщин, Ангелина.

– Не боитесь, что я потеряю от вас голову и не захочу разрывать помолвку? – небрежно, но с явным предупреждением проговорила первая принцесса дома Рудлог.

– Только не вы, – серьезно сказал Люк. Впереди церемониймейстер уже распахивал дверь в зал, слышались легкая музыка, шум собравшихся. – Я слишком ничтожен для вас, ваше высочество.

– Вы слишком строги к себе, – ответила она без улыбки. И тут же расправила плечи, чуть приблизилась к спутнику – в глаза ударили свет огней и пышное разноцветье бала.

– Ее высочество Ангелина-Иоанна Рудлог, его светлость герцог Лукас Бенедикт Дармоншир! – объявил распорядитель.

Они остановились у входа, давая себя разглядеть. Люк с приличествующей случаю нежностью и гордостью склонился к Ангелине. Та безмятежно улыбалась.

– Вперед, ваше высочество, – сказал он ободряюще. – Сотни жадных глаз ждут, чтобы обсудить вас и растащить по косточкам.

Губы ее дрогнули, и она склонила голову с легким смущением. Эта женщина могла бы стать превосходным агентом – так она играла.

Блестящая пара сделала круг по залу, приветствуя гостей. Остановились перед графиней и графом Кембритч. Люк поклонился отцу, поцеловал руку матери.

– Моя невеста, – произнес он звучно – чтобы все слышали, – принцесса Ангелина Рудлог.

Ани ослепительно улыбнулась и присела перед его родителями в реверансе. Не должна была, но выказала так свое уважение. Лорд Кембритч-старший просто сиял.

– Вы прелестны, ваше высочество, – тепло произнесла леди Шарлотта. – Буду счастлива назвать вас своей дочерью.

– И я буду счастлива войти в вашу семью, – любезно ответила старшая Рудлог. – У вас достойный сын.

Кембритч-старший после этих слов посмотрел на Люка с такой признательностью, с какой не смотрел за все тридцать пять лет его жизни. И герцогу страшно захотелось сказать что-то ехидное, но от необдуманного поступка его спасла зазвучавшая музыка. Люк ввел невесту в круг, родители пошли за ними. Разочарованные гости – скандала не случилось, и все оказалось прилично до скуки – присоединялись к танцу.

Танцевала принцесса прекрасно и в руках его ощущалась совсем легкой, невесомой. Мужчины с нее глаз не сводили. Да и Люк любовался – не мог не любоваться.

Ангелина Рудлог была произведением искусства, и ее легко можно было представить в своей спальне, но того царапающего, темного, застилающего разум, что случалось рядом с Мариной, Люк не чувствовал. Удовольствие, но не жажда. Красота, но не желание обладать до стиснутых челюстей и повышения температуры.

Хотя она была бы прекрасным трофеем. Значимым. Если бы их знакомство случилось до Марины.

– Вы так задумчивы, Лукас, – с той же холодной усмешкой сказала Ани в перерыве между танцами. – У вас проблемы?

– Ну что вы, – ответил он, – я отдыхаю. О каких проблемах может идти речь рядом с вами?

Второй танец прошел не менее блестяще, чем первый. Но дальше их пути разошлись: Ангелина милостиво приняла приглашение Кембритча-старшего, затем кавалеры стали сменять один другого. Люк же потанцевал с матерью и дальше наконец-то приступил к задуманному.

– Леди Уэфри, позвольте пригласить вас.

Милая дама на два года старше его. Светло-рыжая, пухленькая. Его бывшая любовница. Хотя и любовницей-то не назовешь – один раз в королевском дворце разве считается?

– Герцог, – графиня с удовольствием вложила руку в протянутую ладонь. – Вы так изменились!

– А вот вы, – сказал Кембритч тихо и хрипло, – все так же прекрасны. – И, не дав партнерше опомниться, перевел тему: – Сочувствую в связи с гибелью вашего мужа, Джейн. Уэфри был неплохим парнем.

– Вы были знакомы? – с некоторым смущением спросила женщина.

– Конечно, – заверил ее Люк. – Очень переживал его гибель. К сожалению, не смог быть на похоронах, сами понимаете.

– Да, – произнесла она. – Жаль. Я вспоминала вас, Лукас.

– И я, – тихо сказал он. – И я. Возможно… я могу нанести вам визит, чтобы поговорить о вашем бедном супруге? Меня мучает совесть, что я не смог попрощаться с ним, так, может, вы расскажете о его последних днях?

Джейн Уэфри покраснела и бросила быстрый взгляд в сторону кружащейся в танце Ангелины Рудлог.

– Я ошиблась, – наконец проговорила она, – вы мало изменились. Заходите, буду… буду рада вас видеть.

– Я счастлив, – почти искренне поблагодарил ее Люк и словно ненароком скользнул ладонью по спине безутешной вдовы.

Он приглашал нужных женщин, заговаривал с нужными мужчинами – легко, непринужденно восстанавливая знакомства с теми, кто имел какое-то отношение к погибшим родственникам дома Инландеров, получал приглашения. И, когда церемониймейстер объявил о скором появлении короля с супругой, спешно нашел невесту, беседующую с леди Шарлоттой, и направился ко входу в Дармоншир-холл.

Луциус окинул их пару благосклонным взглядом, королева – ледяным. Король с супругой поздоровались с родителями Люка, и монарх, не теряя времени, пригласил принцессу Рудлог на танец – уже раздавались первые торжественные такты моринга. Люку ничего не оставалось, как склониться перед ее величеством Магдаленой и просить удостоить его чести танцевать с ним.

Королева была исключительно любезна. Поздравила с удачной партией, пожелала, чтобы ничто не помешало заключить брак, пообещала лично выбрать подарок. Похвалила устройство бала и оркестр, сказала, что Дармоншир-холл прекрасен. Люк отвечал с благодарностью, делал комплименты. И отчетливо ощущал, как неприятен партнерше. Решил было, что кажется, – но нет, то самое шестое чувство просто вопило, что ее величество Магдалена едва его выносит. И к почетному месту для королевской четы он вел ее почти с облегчением.

После этого срочно требовалось перекурить, но Люк еще нашел Ангелину, поговорил с ней немного – а то потом не оберешься слухов, что он надолго оставлял будущую супругу в одиночестве, – и пошел в курительную комнату, где собрались любители табака. Краем глаза заметил, что королева идет в танце с его отцом, что Луциус слишком близко танцует с матерью, – и с наслаждением вышел в коридор, свернул в шумную комнату и там наконец-то закурил.

Бал продолжался. Гости уже курсировали по всему первому этажу Дармоншир-холла, то и дело к Люку подходили с просьбой показать дом, и он, как радушный хозяин, хвастался кабинетом и бильярдной, библиотекой и каминным залом, небольшим музеем и оранжереей. Его величество Луциус тоже соизволил пройтись по дому, но затем махнул рукой, отпуская озверевшего герцога.

– Я сам все посмотрю, – сказал он величественно. – Не оставляйте невесту.

В веселом и праздничном хаосе бала найти Ани оказалось трудно. Она обнаружилась в окружении кавалеров – уже не в самом бальном зале, а в соседнем, где были выставлены закуски. Принцесса снисходительно выслушивала хорохорящихся перед ней мужчин. Улыбнулась Люку, подтвердила, что все в порядке, и позволила проводить себя в зал – где ее тут же перехватили, впрочем.

В конце концов герцог Дармоншир просто сбежал. Ему нужно было хотя бы двадцать минут покоя, а дом оказался заполонен гостями. Люк прошел в заднюю половину, за библиотеку – там располагалась каморочка, в которой можно было покурить в одиночестве. Дверь ее была так хитро спрятана в углублении стены под лестницей, вдали и от коридоров, и служебных помещений, в темном закоулке, что туда редко кто заглядывал.

Его светлость уже достал сигарету, ускорился, оглядываясь – не увидит ли кто, открыл дверь – и тут же закрыл ее, чертыхнувшись и надеясь, что его не заметили.

Там, у стены, его величество Луциус очень недвусмысленно прижимал к деревянным панелям какую-то даму. Люк поморщился, жалея королеву, быстрым шагом пошел обратно. И остановился, рубанув рукой по стене.

На женщине, обхватывающей короля ногами за бедра, были прелестные сине-серебряные туфли, словно покрытые морозными узорами.

Там же, в коридоре, Люк и закурил, прислонившись к стене, слушая приглушенный шум бала: если кто из любопытных гостей решит заглянуть сюда – надо его перехватить и увести. И он стоял и выпускал дым, глядя на противоположную стену, и было в лавине поднявшихся эмоций что-то неожиданно детское – то ли растерянность, то ли обида, то ли отвращение, щедро замешанные на стыде.

– Мда, – пробормотал он себе под нос, – взрослые же люди…

Через четыре сигареты дверь каморки скрипнула, и оттуда появился свежий и бодрый его величество Луциус. Увидел герцога, но шаг не замедлил. Подошел. Достал портсигар – и Люк молча прикурил ему.

– Осуждаешь? – произнес король через несколько секунд, повторяя вопрос, который задавал на охоте. – Или считаешь, что я оскорбил твое гостеприимство?

Его глаза были темными, сытыми, и голос звучал расслабленно, низко. Люк поморщился. Он много чего хотел бы ответить, но не стал, пережидая первый всплеск злости. Инландер спокойно глядел на него, покуривая, и ждал ответа.

– Ни в коем случае, – с легкой язвинкой ответил герцог. – Я слишком люблю матушку, да и не по рангу мне оскорбляться, ваше величество, – Люк красноречиво взглянул на сюзерена, – раз уж вы не сочли свои действия… неосторожными.

Инландер хмыкнул.

– Тебе ли не знать, Лукас, что осторожность иногда уходит на последний план. Пойдем, проводишь меня в зал. Не стоит смущать твою мать. И не суди – ни меня, ни ее.

Люк глубоко вздохнул, зло смял тлеющую сигарету и снова промолчал. Прав Луциус, не ему их судить – после того как он сам столько раз терял голову рядом с Мариной. Стоило жизни один раз ткнуть его в зеркало – и опасность, которой он подвергал принцессу Рудлог, стала очевиднейшей. Самое смешное: он и сейчас не был уверен, что это знание убережет его от будущих безумств.

В бальный зал они вошли так, будто только вернулись с прогулки по дому. Его величество подошел к сидящей на удобной софе королеве, окруженной сопровождающими их придворными, что-то сказал ей, и она согласно кивнула. Люк повернул голову – рядом с ним встала Ангелина Рудлог, такая же безмятежная, как в начале бала.

– Я доволен тем, как вы все устроили, Дармоншир, – высокомерно сказал король Инляндии. – Мы удаляемся. Ее величество, – он кивнул на все еще сидящую супругу, – быстро утомляется на подобных мероприятиях. Принцесса, – Ани склонила голову, – с вами и вашим женихом мы вскоре встретимся на свадьбе вашей сестры.

– Буду счастлива, ваше величество, – благожелательно произнесла Ангелина, и после всех церемониальных раскланиваний королевская чета удалилась. Гости провожали их реверансами и поклонами, за которыми скрывалась немалая радость – Луциус никогда не оставался на торжественный обед, а танцы длились уж давненько, все успели проголодаться и ждали отбытия монарха.

– Позвольте, я провожу вас к обеду, – произнес Люк, целуя невесте руку, – а потом мы свободны, ваше высочество. Пора: еще немного, и грызть начнут нас.

Ани снисходительно посмотрела на него – мол, опять шутить изволите? – и кивнула.

Слуги распахнули высокие двери обеденного зала, и хозяин Дармоншир-холла повел принцессу к накрытым столам. За ним гордо вышагивал лорд Кембритч-старший, сопровождая спокойно улыбающуюся леди Шарлотту. Люк галантно помог сесть невесте, посмотрел на мать и отвел глаза. Ему было неловко.

Кавалеры сопровождали дам к столу, звучала легкая музыка, кушанья пахли так вдохновляюще, что после церемониальной передачи хлеба вокруг стола и поднятия бокалов за хозяина дома воцарилась несветская тишина, прерываемая только тонким звоном приборов и шуршанием рукавов о скатерти.

После обеда его светлость поблагодарил гостей за посещение Дармоншир-холла, выслушал ответные благодарности, попрощался – это было не очень вежливо, но герцогский титул, как и королевский, позволял подняться над этикетом. Проводил Ангелину Рудлог к телепорту, снова рассыпавшись в комплиментах, поднялся в свои покои – и долго еще валялся в кровати прямо в костюме, хмурясь и пытаясь понять, что же его царапает. Но мысли в строй не становились, и он, как обычно, отложил отмеченные странности в сторону.

Хотя кое-что Люк мог выяснить прямо сейчас. Несмотря на то что приличнее всего было сделать вид, будто он ничего не видел.

Внизу еще гремел бал, а леди Шарлотта уже сидела перед зеркалом в пеньюаре и расчесывала влажные волосы. Люк подошел к ней, наклонился, поцеловал в макушку. Мать выжидательно улыбнулась ему.

– У тебя роман с Луциусом? – прямо спросил Кембритч.

– С чего ты взял? – удивилась графиня. Рука ее даже не дрогнула.

– Неудачно решил покурить в каморке под лестницей. – Люк посмотрел на леди Шарлотту в зеркало – она остро взглянула на него, чуть покраснела, но продолжила спокойно двигать расческой. – Давно это у вас?

– Милый, – с сердцем сказала графиня Кембритч и положила расческу. – Я всегда была верна Джону. С Луциусом я начала общаться только после твоего возвращения. Вот и дообщалась… до сегодняшнего. Он, – она вздохнула, – умеет быть неотразимым, когда надо.

Люк сел в кресло рядом с зеркалом и вытянул ноги. Повертел в пальцах зажигалку.

– Я чувствую себя шизофреником, мам. Скажи мне, Кембритч точно мой отец?

Леди Шарлотта повернулась и удивленно глянула на сына.

– Совершенно точно, – твердо сказала она. – Что ты придумал, Люк?

– Я не понимаю, – произнес он медленно, – откуда такая благосклонность короля. Это с самого начала вводило меня в недоумение, мам. Я мог бы подумать, что он так выделяет меня, потому что у вас давняя связь, но раз ты утверждаешь, что ее не было… Луциус говорил, что действует исходя из обещания, данного деду, и я принял это объяснение – хотя за исполнение долга он взялся слишком активно и слишком добр ко мне, если судить по его отношению к другим аристократам. Но сейчас я в растерянности.

– И тем не менее это правда, – серьезно ответила леди Шарлотта. – Отец много помогал Луциусу и просил присмотреть за тобой, когда он умрет. Откуда у тебя такие странные мысли, сынок?

– Не обращай внимания, – пробормотал герцог и прикрыл глаза. Зевнул. – Ненавижу балы. Пустая трата времени в окружении ряженых.

– Вот женишься, – успокаивающе проговорила графиня, – и будет у тебя этим супруга заниматься. Твой дед ни светскую жизнь, ни балы тоже не жаловал – танцевал только первые два танца, а затем запирался у себя в кабинете и выходил к обеду с гостями. И никто даже пикнуть не смел. «Он очень занятой человек», – говорили приглашенные. За все отдувалась твоя бабушка, а потом и я.

– Женитьба кажется все привлекательнее, – с иронией произнес Люк. – А уж если получится быстро сделать наследника, потерпеть, пока он подрастет, и передать ему обязанности, так я вообще буду счастлив. – Он устало потеребил себя за нос. – Знала бы ты, как я хочу обратно в Рудлог, мама. Чтобы не было ни титула, ни грозящей свалиться мне на шею супружеской жизни. Может, отказаться от герцогства в пользу Берни? Он точно подходит на эту роль больше.

– Сбежишь, оставив младшего брата разгребать завалы? – с легким упреком спросила леди Шарлотта. Люк поморщился.

– Да кто мне позволит. Тем более я дал слово. Ладно, – он поднялся, – спокойной ночи, матушка.

Люк не был бы Люком, если бы не последовал давнему принципу – проверять любую, даже самую нелепую версию сразу, чтобы откинуть ее и более не возвращаться. Когда-то это помогло ему найти пропавших принцесс Рудлог. И сейчас он начал действовать последовательно.

На следующий день Люк приехал во дворец и попросил придворного мага о консультации. И леди Виктория с некоторым удивлением подтвердила ему, что да, Алмаз Григорьевич не ошибся, и его аура очень схожа с аурой графа Кембритча-старшего, и что к королевской семье герцог если и имеет отношение, то как очень дальний родственник.

Люк помаялся – и все-таки решился. Перешел в замок Вейн в своем герцогстве телепортом и поехал в институт к Чернышу и его кошколошадям.

Старого мага он поймал в коридоре – тот очень спешил по каким-то своим делам и появлению гостя не обрадовался.

– Извините, ваша светлость, я в работе, и мне всякая секунда важна, – быстро говорил Данзан Оюнович прямо на ходу – Люк шагал рядом с ним. – Вы точно сын своего отца. Да и перенос ауры – очень сложная и опасная вещь, а тридцать пять лет назад я и половины не умел из того, что могу сейчас. Думаете, ваш дед согласился бы на подобное?

– Я у вас спрашиваю, – терпеливо повторил Люк.

– Вы – Кембритч, – однозначно ответил Черныш и скрылся за дверью лаборатории, бросив хмурого герцога в коридоре. Оставалось только добыть кровь или слюну отца и сдать на анализ. Но что-то подсказывало ему, что и здесь результат подтвердит слова уже трех магов. Значит, бред. Видимо, лорд Лукас, слишком долго ты работал на Тандаджи, и произошла типичная профессиональная деформация – мозг видит загадки там, где их нет.

Люк вернулся в замок – и, раз уже посетил герцогство, решил заняться текущими делами. И там он провел следующие два дня, разбирая жалобы и просьбы арендаторов, встречаясь с главами городов, разъезжая по военным частям и школам – пока не пришло время возвращаться в Лаунвайт, чтобы с делегацией от Инляндии прибыть на свадьбу Демьяна Бермонта и Полины Рудлог.

 

Глава 3

2 декабря, пятница, Иоаннесбург

Василина

Королева Василина вернулась во дворец поздним вечером пятницы, за день до свадьбы Полины. Дети уже спали, но она так соскучилась, что, невзирая на усталость, сразу пошла к ним. Полюбовалась на пухленькую Мартинку, привычно разлегшуюся поперек кроватки – ножки ее свисали меж прутьев, и Василина тронула маленькую пятку, погладила. Поцеловала мальчишек – они изменились, подросли, хотя всего-то неделя прошла! И пошла в свои покои, туда, где ее ждал Мариан.

Поездка оставила в памяти калейдоскоп событий и лиц, множество забавных и трогательных разговоров с простыми людьми, торжественных приемов, на которых она встречалась с местными аристократами. Провела Василина и совещание с участием премьера Минкена, губернатора Иоаннесбуржской области и кучи чиновников из комитета по устранению последствий сентябрьских землетрясений, на котором ее заверили, что все вскрывшиеся проблемы будут решены в самом срочном порядке.

– Очень на это рассчитываю, – сказала королева ледяным тоном. Она изучила результаты проверки и была очень рассержена. – Не понимаю, почему для того, чтобы люди имели возможность нормально жить, вопрос приходится решать на моем уровне. Зачем нам тогда нужны вы? Даю вам две недели. После этого пойдет повторный аудит от независимой комиссии, и если, не дай боги, окажется, что в каком-то из пострадавших районов люди до сих пор не получили помощи, полетят головы. Будете уволены с запретом работать на государственных должностях. Понятно?

Премьер Минкен сидел с каменным лицом, но в глазах его сверкала прямо-таки фанатичная гордость.

Королева шла по коридору Семейного крыла, а перед ее внутренним взором мелькали бесконечные леса Севера. Вспоминалось обожание его жителей. Не безумное, нет – крепко замешанное на верности и почтении. Эти люди считали ее своей. А Мариан вообще воспринимался как национальный герой.

«У нас так и говорят, что вы замужем за Севером», – доверительно сказала ей госпожа Божена Шукер, еще больше пополневшая, крепкая, румяная и довольная жизнью. Полковник Томаш, ее муж, прибавил седины и отрастил пышные усы, но по-прежнему командовал Форелевой заставой.

Мысль посетить место, в котором началась их с Марианом история, появилась внезапно, в конце поездки, и так захватила Василину, что было решено отложить возвращение в Иоаннесбург на сутки. Конечно, разумней было дождаться лета, поехать по теплу, да и устала она, вымоталась – но так загорелась, что все это перестало казаться важным. И муж, по совместительству главный по охране королевы, услышав ее просьбу, когда они уже улеглись спать, похмурился-похмурился, привел доводы против – и про холод, и про долгую дорогу, – но супруга так жалобно смотрела на него, так обнимала и горячо обещала, что на этот раз от него ни шагу не ступит, так мурлыкала в ухо и говорила, что рядом с ним точно ничего не случится, что Мариан дрогнул и согласился.

Всю дорогу, пока они ехали от ближайшего телепорта к озеру Полумесяц, уже покрытому крепким льдом, и потом, когда их везли по льду на катере на воздушной подушке, она ожидала встречи со своим прошлым с трепетом и улыбкой. С восторгом узнавала знакомые места. Вот здесь, где нынче лежат сугробы, переходящие в ледяной покров Полумесяца, стоял лагерь, в котором они отдыхали после поездки. Вот эта заснеженная лагуна – место, где она купалась, и здесь Мариан выносил ее из воды на руках.

Королева покосилась на мужа – взгляд его был серьезным и задумчивым одновременно. Подумать только, десять лет прошло. Ему будет тридцать пять – и вокруг глаз уже пошли первые морщинки, и лицо стало жестче, суше, да и ей уже двадцать семь. Целая жизнь.

– А мне ведь поручили сопровождать тебя буквально за три дня до поездки, – сказал он уже в катере. – Я заменил офицера, у которого жена родила на две недели раньше срока.

– Ты не говорил, – удивилась Василина.

Барон улыбнулся, притянул ее к себе, грея. Они ютились на узком сидении за спиной водителя. Но жаловаться не хотелось – бедняги сопровождающие вообще мерзли на открытой палубе.

– Я сам только что вспомнил.

Вот и не верь после этого в судьбу.

Предупрежденные о прибытии королевы обитатели форта находились в состоянии восторженном и удивленном. Зимой жизнь здесь практически замирала, связь с внешним миром была редкой – раз в месяц ходил катер, – а тут такое событие!

И встреча с комендантом Шукером и его супругой получилась теплой. Выстроившиеся на расчищенном плацу солдаты и офицеры дружным ревом приветствовали гостей, и Василина кратко поблагодарила их за встречу, сказала, что для нее это особенное место и что не могла она не посетить заставу. Подзамерзшую королеву быстро провели в гостиную жилой части комендатуры и уже там, пока заканчивали накрывать стол к обеду, окружили горячей заботой. Госпожа Божена даже расплакалась от избытка чувств, а полковник Шукер долго торжественно тряс бывшему подчиненному руку.

– Счастлив, счастлив, – повторял он, – какая честь для нас! Снова увидеть вас, ваше величество! И вас, капитан!

– А я говорила Томашу, – всхлипывала госпожа Шукер, – что вы нас не забудете! Как хорошо, что вы приехали, ваше величество!

Полковник Шукер степенно кивнул – говорила, мол, подтверждаю. Василина улыбнулась и обняла гостеприимную северянку. Первоначальная неловкость, возникшая на причале, когда встречающие начали разводить церемонии, прошла, супруги Шукер перестали стесняться, и было ощущение, что она к родным приехала.

– А почему вы еще капитан? – строго спросил полковник у Байдека. Повернулся к Василине. – Непорядок, ваше величество. По выслуге лет уж давно майорское звание положено, а по должности – и полковничье!

– Непорядок, – весело согласилась молодая королева. У нее уже приняли шубу, вручили чудесный ягодный чай, поставили кресло у камина, и она блаженно пила сладкий горячий напиток и млела. – Такой вот упрямец мой муж, полковник. Уже его подчиненные мне представления пишут: мол, как так, гвардейским полком армейский капитан командует, майорами распоряжается, дайте ему звание. А он ни в какую. Не хочу, говорит, чтобы думали, что я из-за статуса звания получаю. Хоть вы его убедите.

Байдек с усмешкой смотрел на нее. Спор между ними по этому поводу возникал с завидной периодичностью, и, хотя Василина могла своей волей дать ему хоть десять званий, его мнение она уважала и только расстроенно вздыхала, когда муж в очередной раз отказывался.

– В баньке и поговорим, – кивнул полковник. – С утра топим, вас ждем. Останетесь на баньку-то, ваше величество?

– Зависит от того, сможет ли наш придворный маг открыть сюда стабильное Зеркало, – со вздохом сказала Василина. – Сейчас Мариан позвонит, попробуем. Тут предгорья, очень мало кто из магов способен порталы открывать в горы, но наш Зигфрид на этом специализируется. Надеюсь, что получится. Если нет, то придется нам пораньше уехать. По льду катер, конечно, куда быстрее, чем по воде идет, но все равно не хочется уезжать распаренной.

Кляйншвитцер появился через десять минут и остался ждать конца визита, чтобы не расходовать силы на повторные переходы туда-обратно. Впрочем, потраченную энергию он компенсировал щедрым обедом и ел так жадно, что создавалось впечатление, будто его во дворце вообще не кормят.

Обед прошел прекрасно. Опять присутствовали офицеры, и атмосфера была легкой, домашней, щедро приправленной вкусом превосходных зимних щей («Из мороженой кислой капусты», – объяснила госпожа Божена) и сладких пирогов.

– А к водопаду сейчас можно попасть? – поинтересовалась Василина после обеда. Ехать, по правде говоря, было лениво – так сыто и сонно ей стало, – но за окнами сияло солнце, и хотелось все-таки увидеть те места, где она пережила и страх, и отчаяние, и восхищение тем, кто спас ее.

– Дорога тореная, – с сомнением сказала госпожа Божена, – но холодно же.

Василина неуверенно взглянула на мужа. Тот поколебался и кивнул.

И опять они ехали верхом в сторону водопада, но теперь уже рядом, бок о бок, и пар шел из ноздрей похрапывающих лошадей и ртов сопровождающих королевскую чету вооруженных офицеров. Все почти как в тот раз, только верный Симон был не здесь, а в маленьком храме недалеко от поместья Байдек, куда удалился на служение Триединому почти сразу после их с Марианом свадьбы. Переливающийся, искрящийся от солнца снег заставлял щуриться, а мороз – прятать нос в меховой воротник.

Водопад оказался так же великолепен, как тогда, когда она увидела его впервые, и так же издалека был слышен грозный рев этого чуда природы. Река Дикарка не замерзала, прыгала-катилась по валунам, покрытым наледью, и по краям огромного, низвергающегося с высокого плато потока воды поднимались гигантские, словно слепленные из вязкого льда сверкающие колонны. Ближайшие к водопаду деревья все были покрыты замерзшей водяной пылью и казались стеклянными.

– Берег здесь обвалился, – объяснил ей Мариан, когда она с удивлением осматривалась вокруг, не узнавая местности. Вместо памятного пологого склона, в который Василина и провалилась, к реке тянулись узкие овраги, и языки снега стекали прямо к воде.

– Какой же глупышкой я была, – тихо сказала королева мужу. Он усмехнулся, но ничего не ответил. – А где мы переходили реку?

Барон кивнул вправо, и она поежилась, с изумлением покачала головой – такой широкой там показалась Дикарка. И как у нее тогда хватило сил? И у него, раненого?

Возвращались обратно вскачь – и Василина разрумянилась, посвежела, с азартом оглядываясь на мужа и приподнимаясь в стременах. И банька по возвращении пришлась как раз. И сладкий морс, и дровяной дух, и горячая вода в широких бочках, и пар, и обжигающий веник в умелых руках мужа – всё это довело ее до блаженного и томного состояния.

– Я как в отпуске побывала, – призналась Василина краснолицей, распаренной госпоже Шукер, когда они сидели в предбаннике под внимательным приглядом банных духов, пили горячий липовый чай и слушали, как охают окунающиеся в ледяную воду после парилки мужчины. – Теперь вернусь – и с новыми силами за работу. – Она потянулась и зевнула, деликатно прикрыв рот ладонью. – И Мариан, я вижу, рад, что мы приехали.

– Я ведь еще тогда поняла, что пропал наш Байдек от вашей красоты, – тихо и осторожно ответила госпожа Божена. Увидела мягкую улыбку королевы и осмелела. – Да и вы, ваше величество, как на него глазами сверкали, как сверкали! Разве мог не пропасть? Вы такая миленькая были, такая гордая девочка. Да вы и сейчас девочка, – заключила она, – совсем не изменились.

– Мне уже двадцать семь, – сказала Василина. – Десять лет прошло, Божена.

– Ха! Девочка и есть, – отмахнулась хозяйка. – А вот Байдек заматерел, да. Он ведь после вашего отъезда совсем ошалевший был, потерянный. Всё мы понимали, а что тут сделаешь? Мы уж думали, и не женится никогда после вас-то, ваше величество. Уж и девушку ему хорошую представили, дочь одного из офицеров, а он – ни в какую. – Королева выразительно подняла брови, и хозяйка рассмеялась. – Как отрезало его от женщин. А как мы его уговаривали во дворец по вашим приглашениям съездить! Нет, уперся. Передавайте, говорил, мои благодарности и заверения в моей преданности, но не поеду. Эх, – она отхлебнула чай и долила гостье и себе еще. – Мужики иногда такие дурни, уж простите, ваше величество. Как хорошо-то все вышло, а?

– Хорошо, – искренне согласилась хихикающая Василина. – Очень хорошо.

Они успели еще и отдохнуть после бани, и поговорить о нуждах заставы, и поужинать, и тепло попрощаться – и вернулись во дворец.

А утром в субботу Василину ждал подарок на день рождения. За завтраком сестры прямо-таки прыгали от нетерпения и ели так быстро, как только позволяли приличия. Одна Ангелина была спокойна, как обычно, да маленькие принцы под строгим взглядом Мариана послушно уплетали кашу, хотя им тоже очень хотелось все бросить и побежать смотреть, что же построил дед. Святослав Федорович улыбался и повторял:

– Вы почти неделю ждали. Неужели еще полчаса не подождать?

– Надо было пробраться туда ночью, как я и предлагала, – пробурчала Марина, и младшие сестры Рудлог понимающе переглянулись и рассмеялись.

– Папа, – с укоризной сказала Полина, – по твоей вине сейчас произойдет первый в истории случай массовой смерти от любопытства! Ну побыстрее… не зря же мы терпели грохот все эти дни. Васенька, милая, неужели тебе не интересно?

– Сгораю от нетерпения, – призналась Василина, вопросительно поглядывая на мужа, но тот сохранял невозмутимость, только глаза его смеялись. – Ну ты и конспиратор, – проговорила она со смешком, – подумать только. Ни слова не сказал!

– Я хотел, чтобы ты удивилась, – ответил он тихо.

И она удивлялась. И когда Мариан, крепко держа ее за руку, шагал вслед за отцом по широкому крытому коридору, что обнаружился за одной из дверей Семейного крыла. И когда вышли за дворец, на теплую летнюю лужайку, большую, окруженную высокими колоннами, на которых крепились артефакты, формирующие погодный купол. Под купол попали и небольшое озерцо, и березовая рощица, уже начинающая зеленеть.

– Обалдеть! – крикнула Полина, бегом направляясь к озерцу. За ней, возбужденно переговариваясь, следовали другие сестры, вприпрыжку бежали мальчишки, и даже Ани подошла к воде, потрогала ее рукой и улыбнулась. – Это как у Демьяна в замке, да?

Василина прижалась к мужу. На руках он держал Мартинку, требующую опустить ее на землю, и королева ласково поцеловала его в щеку. Запомнил же, как она удивлялась погодному куполу в замке Бермонт, сделал для нее такой же.

Довольный Святослав Федорович, выслушав положенную дозу восторгов и благодарностей, показал свои рисунки – как будет выглядеть эта огромная площадка после завершения работ. Колонны облицуют светлым камнем в цвет дворца и им же выложат бортики, сделают тут столовую зону с маленькой беседкой, по плетеным стенкам которой пустят дикий виноград, – и, если семья захочет, можно будет обедать на свежем воздухе, – а в озере для детей огородят лягушатник и поставят рядом лежаки. Маленькая курортная зона только для них. Закрытая от взглядов придворных.

– А летом поедем в Лазоревое, – мечтательно проговорила Марина, и все заулыбались, вспоминая их южную морскую резиденцию и как хорошо там было.

– А я не поеду, – расстроенно сказала Пол. – Хотя, – воодушевленно продолжила она, – вы же не будете против, если мы с Демьяном будем вас навещать.

Она вдруг прижала руки к щекам и простонала:

– Боги, подумать только, свадьба уже завтра. Моя свадьба!!!

Бермонт, за день до свадьбы короля

Далеко на западе Бермонта бывший жрец Хозяина лесов, Бьерн Эклунд, прощался со своей семьей. Обнял детей, Марьяну, на которой так и не женился: она была вдовой его умершего старшего брата, бездетной, одинокой, и он взял ее себе – но священство не могло сочетаться браком со вдовами. Обычно тихо принимавшая все его действия, Марьяна устроила вдруг настоящую истерику, пугая детей и крича: «Не ходи, умоляю, не вернешься ты, чувствую я!»

– Долги надо платить, – сказал берман скупо. – Лучше я, чем сын. Дом твоим будет, деньги знаешь, где лежат. Да не спеши ты меня хоронить, Марьян, Хозяин благоволит к тем, кто держит слово.

Подхватил узел с церемониальной одеждой, отвернулся и ушел. Женские слезы делают мужчину слабым и вселяют в него сомнения. А у него их и так было достаточно.

– Благословишь ли ты меня, Великий отец? – спрашивал он у леса, укрытого снегом, и вдыхал морозный и влажный воздух. Рыхлый снег, переметанный звериными следами, светился радужными искрами, черные елки опускали длинные белые лапы, сосны поскрипывали и качались – то ли «да-да», то ли «нет-нет-нет». Решай сам, Бьерн Эклунд, потому что в споре правды с долгом ни один бог тебе не помощник.

Он мотнул косматой башкой, ткнулся носом в снег, потянул воздух – и побежал к дому колдуна. Далеко надо было бежать, как раз к вечеру успеет.

Бьерн Эклунд

Людвиг Рибер встретил медведя на пороге своего дома – словно знал, когда нужно выйти навстречу. Кивнул, развернулся и пошел в дом.

– Поспишь сегодня здесь, – сказал он, оглядывая мрачного бермана. – Одевайся, я тебя накормлю.

– Я должен выйти сейчас, чтобы добраться до столицы, – Эклунд не двинулся с места. – Давай свое зелье, и я пойду. К утру доберусь до станции и сяду на поезд.

«Не хочу оставаться в жилище проклятого колдуна», – так это звучало. Темный понял, улыбнулся.

– Я отправлю тебя в Ренсинфорс Зеркалом. А сейчас одевайся. Зелье получишь завтра.

Берман рыкнул, ощерив клыки, но сдержал себя. Достал из узла одежду, обувь.

– Зачем тебе это? – спросил он после того, как разделил с колдуном его скудный ужин. Неудивительно, что Рибер так уминал Марьянкин хлеб в прошлую встречу – у самого колдуна стол был небогатый: консервы, разогретые на плите, сухари, чуть подгоревшая каша.

– У тебя свой долг, у меня – свой, – ответил Людвиг Рибер, вычищая тарелку. – Ты рискуешь собой, я – всем миром.

Больше они не разговаривали. Темный долго мыл посуду, отскребая пригоревшую кашу, выключил свет и лег спать.

 

Глава 4

4 декабря, воскресенье – день свадьбы принцессы Полины-Иоанны Рудлог

Марина

За дверями в покои Полины творилось священнодействие. Сновали туда-сюда горничные, необычайно торжественные и деловитые – но, как я могла заметить, иногда мечтательно улыбавшиеся. Там гудели голоса, то веселые, то успокаивающие. Улыбались все, даже охранники у дверей Пол.

Мы, сестрички будущей королевы Бермонта, периодически выскакивали из своих покоев, надеясь заглянуть в открывшиеся двери. Поля строго запретила появляться во время процесса ее преображения, но любопытство отказывалось сдаваться.

У меня в гостиной уже сидели Алинка и Каролина. Мы были одеты в красные платья, простые, с длинными пышными юбками и длинными рукавами, и как это ни смешно, но Каролинка, накрашенная и причесанная, выглядела старше нас с Алиной. Ани, уже переодетая, и сейчас нашла себе дело – оставалась у себя в покоях, непрерывно созваниваясь с подчиненными.

– Мы похожи на ягодки брусники, – сказала я ехидно, оглядев нашу троицу. – Или на девочек-вишенок с детского утренника. Издалека будет видать. Хорошо хоть, в Бермонте традиция выходить замуж на закате, а не рано утром. Все без спешки отоспались, оделись, накрасились. К тому же принимающая сторона неплохо экономит на пропитании гостей – все успеют пообедать и не будут взирать на новобрачных голодными и жалобными глазами.

Кажется, я тоже нервничала – за сестру. Нервничала и болтала всякую ерунду. Каролина снисходительно посмотрела на меня и снова уставилась в зеркало – она подкрашивала губы.

Алинка подняла на меня рассеянный взгляд и нахмурилась, пытаясь понять, о чем речь. Сестричка сидела с учебником, что-то бормотала себе под нос и в реальность возвращалась с трудом.

– Полли, наоборот, возмущалась, – возразила она занудно, – ругалась, что вышла бы замуж спросонья и не успела бы понервничать, а тут целый день ждать – с ума сойти можно.

Я хотела ответить, что даже сумасшествие не убережет сестрицу от династического брака, но тут в дверь постучали, вошла горничная Полинки и сделала книксен.

– Ее высочество велела позвать вас, – сказала она, раздражающе улыбаясь, – она одета.

– Ну наконец-то, – пробурчала я, вставая. Каролинка ловким броском обогнула меня и кинулась к двери – только взметнулись красные юбки. Я подошла к Алинке, снова уставившейся в учебник, и щелкнула ее по носу.

– Пора, ребенок. Пошли перенимать опыт. Это и нам когда-нибудь грозит.

– Если я доживу, – сказала она уныло, захлопывая книгу.

Двери в покои Пол были открыты, но невесту закрывала застывшая на пороге Каролинка. Я обошла ее и тоже оцепенела. Эта высокая, прекрасная и взрослая женщина, чуть бледноватая, с огромными голубыми глазами и светло-русыми волосами, убранными в простой узел на шее, просто не могла быть нашей пацанкой Полиной. В ее гостиной тонко и нежно пахло розами и свежеглаженой тканью, чистотой и волнением.

– Ну что вы молчите? – с нервной улыбкой спросила она, суетливо поправляя юбку платья. – Все плохо, да?

Ах, какое это было платье! Если мы были просто брусничками, то Полина – лесной брусникой в сочной траве. Пышная юбка от талии до пят казалась пушистой – так искусно были собраны в волны многочисленные слои шифона, так ложились они один над другим пенным прибоем. Струящийся пух платья, снизу темно-зеленый – как хвойные и мшистые сопки Бермонта, – поднимался до середины голени и останавливался опояском оттенка старого золота. Выше пенные волны шифона переходили в спелый клюквенный цвет, перехваченный на поясе тем же старым золотом. Этого же ягодного цвета были и лиф, целомудренно закрывающий грудь и плечи – в узком вертикальном вырезе мелькала светлая кожа, – и длинные рукава платья.

Ошеломительно.

Обручальная пара на левой руке и простые серебряные серьги – вот и все украшения. Большего Полине не было нужно – все равно драгоценности никто не заметит. Будут смотреть только на нее.

– У меня просто нет слов, – призналась я, чувствуя, как внутри все расклеивается и к глазам подступают слезы. – Мне жалко тебя отдавать, Поля. Ты такая непривычная… и красивая. Очень красивая!

Она улыбнулась неуверенно, вдруг скривила губы и шмыгнула носом.

– Только не плачьте, выше высочество! – с тревогой попросила статс-дама Сенина. Она, оказывается, тоже была здесь, но я ее просто не заметила. – Весь мир ждет вашей свадьбы, негоже идти на нее с красными глазами. Будут потом говорить, что вы ее не желали.

– Не буду плакать, – заверила Полина. – Я жду больше целого мира, поверьте.

Марья Васильевна улыбнулась с гордостью, как будто рассматривала картину, вышедшую из-под ее руки, и покинула комнату.

Полина Рудлог

– Страшная женщина, – тихо поделилась Полинка. – Мне кажется, что если, не дай боги, я упаду там в обморок, она потащит меня на себе.

Я хихикнула, и это мгновенно разрядило обстановку. Мы полезли обниматься, осторожно, чтобы не испачкать друг друга помадой, хвалить друг друга, приободрять. Я только что осознала: в наш дом сестричка больше не вернется. Будет приезжать, гостить, возможно, сбегать к нам выпить чаю и поболтать, но жить она навсегда уходит в другое место. В другую семью.

Слезы опять зацарапали изнутри, и, как назло, закурить было нельзя – не в покоях же Полины. Да и берманы очень чувствительны к запахам. Придется потерпеть.

– Как ты себя чувствуешь? – задала я банальнейший из вопросов. Пол, придерживая юбки руками, прошла в сторону туфель, надела их, став еще выше и величественнее. Она ярким пятном отражалась в окне – там уже наступал зимний сумрак.

– Да как сказать, Мариш, – проговорила она, поглядывая на себя в зеркало. – Одновременно охота и смеяться, и плакать. Вот тут, – сестренка показала на живот, – и от макушки до пяток будто дрожит струна. Жутко мне так, что руки леденеют, и в то же время я самая счастливая на свете. И на затылке волосы дыбом, и слезы постоянно пытаются пробиться. Вроде и страшно, и весело, и уже по вам скучаю, и хочется поскорее к Демьяну. И еще это предсказание…

– Какое предсказание? – насторожилась я.

Поля махнула рукой.

– Да… заглянули с Демьяном к шаману на ярмарке в Бермонте, так он всякой страшной дряни наговорил. Как вспомню – трясти начинает.

– Не верь, – твердо приказала я. – Не думай о плохом. Все будет хорошо. У вас с Демьяном просто не может быть плохо.

Полинка с отчаянием посмотрела на меня и зябко передернула плечами.

– Выпей успокоительного, – предложила практичная Алинка.

Сестра упрямо фыркнула, как лошадка, и даже ногой притопнула.

– Чтобы отупеть и ничего не запомнить? Ну уж нет, я хочу ощутить этот день полностью. Я столько его ждала!

Да уж, настроение у нее правда менялось со скоростью метеора.

Снова открылись двери – зашла Ангелина. Молча осмотрела сестру, подошла и обняла ее.

– Ты счастлива? – спросила она, испытующе глядя на Полину.

– Да, – заверила ее Пол. – Очень.

Ани еще посмотрела на нее, улыбнулась и расслабилась.

– Тогда в добрый путь, Полюш. И помни: что бы ни было, ты можешь обратиться ко мне. Я всегда помогу.

Поля снова скривила губы, и я, спохватившись, сунула ей под нос красную розу из стоявшего тут же букета. Чтобы отвлеклась.

– Спасибо, – пробормотала она, отталкивая цветок. – Может, успокоительное – не такая плохая идея?

Заглянула Василина, улыбнулась. Она, в отличие от нас, Полинку уже видела.

– Пятнадцать минут, Пол.

– Мамочки! – простонала счастливая невеста с ужасом и сжала в кулаках тонкий шифон юбки.

– А полог? – воскликнула внимательная Василина. – Поля, почему не прикрепили полог? Где стилист?

Началась суматоха. Забежала парикмахер, начала крепить на волосах Полинки золотистую накидку – спереди она спускалась до губ, сзади ложилась мягким полукругом на пол. Полог словно отрезал сестричку от нас и от прошлой жизни.

– Отсюда все выглядит совсем сказочным, – сообщила она с нервным смешком. – Вы такие солнечные.

«Пусть у тебя вся жизнь будет сказочной, сестричка».

Я опустила глаза – Полинка все еще мяла платье, – протянула руку и сжала ее пальцы. Холодные и влажные. Она вздохнула и крепко схватилась за меня.

У нас на головах тоже были накидки, только короткие и не такие плотные. Мудрые берманы еще в древности придумали на свадьбах закрывать незамужним девицам лица и волосы, оставляя видимыми только губы, чтобы жених вдруг не соблазнился какой-нибудь красоткой и не бросил невесту. Мы все ворчали по этому поводу, кроме Алины. «Зато я смогу присутствовать на всей церемонии и не прятаться от журналистов», – сказала она.

– Пора, Полина, – Василина посмотрела на часы. – Пойдем.

– Ты такая спокойная, – с легким упреком пожаловалась Полинка. – Я же с ума схожу.

– Я просто считаю, что все предопределено, милая, – объяснила Васюша, сочувственно улыбаясь. – У каждой из нас свое предназначение. Если этот мужчина твой, то смысл сходить с ума? Все равно ты уйдешь к нему. Хотя я тебя понимаю, я свою свадьбу едва помню, – тут она замолчала и немного покраснела. – Посмотри: мы не могли быть с Марианом, но все-таки мы вместе. Хотя все было против – и наше положение, и расстояние, и… мама.

– Как бы я хотела, чтобы она была здесь, – тихо сказала невеста.

Мы вдруг все застыли, объединенные общей историей и воспоминаниями, – и как-то одновременно собрались в кружок, прижались друг к другу. Таким я и запомнила этот день – наш сестринский круг, теплый и крепкий, отражающийся в большом зеркале, яркие огни светильников, тонкая тревога, шум голосов за дверью и мы – одна любовь на шестерых, одно сердце, одно счастье.

– Мои леди, – прозвучал от двери осторожный голос Сениной. – Простите меня, но время…

– Конечно, Марья Васильевна, – ответила Василина благодарно. – Идем.

В зале телепорта было людно – и шуршащий многоголосый шепот стих при нашем появлении. Роскошные дамы, элегантные кавалеры. У входа нас встречал Мариан – он подал руку Василине, улыбнулся Полинке. Я скользнула взглядом по Стрелковскому, стоявшему рядом с Тандаджи, и увидела Мартина, который официально должен был сопровождать меня. Маг, элегантный, непривычно серьезный, поклонился мне, подмигнул, и я едва удержалась, чтобы не рассмеяться.

– Есть что-то в этих накидках, – сказал он задумчиво и тихо, рассматривая меня. – Очень хочется снять и посмотреть, что же там, под ней. – Блакориец перевел куда-то взгляд и продолжил: – Не оборачивайся.

Я, конечно, обернулась – и столкнулась взглядом с Люком, как раз поднимавшим глаза после того, как он поцеловал пальцы Ани. Воздух задрожал, задрожала и я, и время застыло оглушительной тишиной, пульсируя в венах жаром, растекаясь деталями – его губы, его темные зрачки, прядь волос на лбу, пальцы, сжимающие руку Ангелины.

Как он смеет прикасаться к кому-то еще?

«Успокойся!»

«Как он смеет!»

– Успокойся, – эхом шепнул мне Март, вежливо кивая Люку, – и я отмерла, отвернулась, усилием воли подавляя тяжелую темную волну, поднявшую во мне такое, о чем я и не подозревала. Огляделась ошалело. То ли прошла всего пара секунд, то ли просто никто не обратил внимания, сосредоточившись на невесте.

«Ты правда ревнуешь его к собственной сестре?»

Я вздохнула – от жгучего стыда и парадоксальной обиды. Не могу видеть их вместе. Пусть это глупо. Не могу.

В их сторону я больше не смотрела.

Зигфрид с помощниками уже открыли телепорт. Полина шла по залу под руку с отцом, а придворные кланялись ей, как будут кланяться теперь всю жизнь. И мы, ее сестры, кроме Василины, тоже приседали в реверансах. Прощаясь.

Полина

В замке Бермонт будущую королеву встречали гвардейцы – в парадных мундирах, в традиционных бермонтских гъелхтах под ними – темно-зеленых накидках-юбках, что оборачивались вокруг талии в два слоя и перекидывались через плечо. Военные выстроились по обе стороны телепортала. Был среди них и подполковник Хиль Свенсен, и капитан Ирьян Леверхофт – друзья Демьяна, с которыми она познакомилась на помолвке. Но лица были каменные – они даже не моргнули, показывая, что узнали принцессу.

Зал за военными был заполнен придворными Бермонта. Мужчины все – в гъелхтах, незамужние женщины – в простых платьях и пологах. И атмосфера здесь оказалась совсем другая, чужая, торжественная, молчаливая. И пахло камнем и холодом.

Пол, выйдя из телепорта, выпрямила спину – и показалось ей, что она смотрит на всех сверху вниз, будто эта почтительная тишина и жадные взгляды мгновенно вознесли ее над полом. Слава богам, отец был рядом, надежный, родной, и она подавила желание отступить назад.

– Ее высочество принцесса Полина-Иоанна Рудлог с отцом, его высочеством Святославом Федоровичем! – объявил церемониймейстер.

Гвардейцы щелкнули каблуками, выхватили из ножен сабли и, сделав синхронный взмах, выстроили их аркой.

Полина прошла вперед и остановилась, ожидая, пока выйдет из телепорта за спиной делегация Рудлога. Отец повернулся к ней, прошептал что-то ободряющее, поцеловал в лоб, сжал руку и отошел. Бермонтцы расступались – навстречу шел ее Демьян, в парадном мундире, тоже в традиционном гъелхте, строгий и величественный. За ним слаженно вышагивали старики – какие-то важные сановники. Будущий супруг подошел ближе, склонил голову, и невеста присела в низком реверансе.

– Счастлив приветствовать вас в нашем будущем доме, ваше высочество, – проговорил он. Глаза его сверкали. – Встаньте, прошу вас.

– Принимаешь ты ли эту женщину к церемонии? – задал ритуальный вопрос один из пожилых берманов. – Достойна ли она служить тебе женой?

Пол едва удержалась от того, чтобы не скривить возмущенно губы, – и Демьян словно увидел это, улыбнулся.

– Принимаю, – сказал он. – Достойна.

– А ты, женщина, готова ли войти в дом Бермонт? – настойчиво продолжал старик. – Готова ли признать мужа своим господином и повелителем?

– Готова, – твердо ответила Полина.

Старики, расположившиеся полукругом за королем, зашушукались, поглядывая на нее, – и даже, кажется, всерьез заспорили. В зале молчали. Демьян стоял спокойно, спиной к старейшим, и только взгляд его болотных глаз удерживал принцессу от нервной дрожи. Она зацепилась за этот взгляд и отстранилась от всего происходящего: разве кто посмеет встать на ее пути к Демьяну?

– Мы приняли решение и поддерживаем вас, ваше величество, – торжественно провозгласил тот же старик.

Демьян улыбнулся. «Ну чего ты боялась?»

«Мне до сих пор страшно».

Он сделал к ней несколько шагов, поцеловал руку – мягко, чуть выше браслета обручальной пары. От Демьяна пахло ее мужчиной, и Полина вдруг успокоилась. Положила ладонь ему на локоть – и они, сопровождаемые аристократами и высокими чинами, двинулись к выходу из зала.

На большом широком автомобиле жених с невестой направились в центральный храм, а за их спинами всё выезжали и выезжали из высоких ворот в подножии скалы машины с придворными. Они проезжали по сумеречному Ренсинфорсу, украшенному мягким снежком, сияющему огнями, мимо выстроившихся по краям дороги людей, приветствующих короля и его будущую королеву. Стоявшие в первых рядах усиленно мели снег еловыми лапами – прямо в сторону машин – и плескали на мостовую что-то из пузатых бутылок.

– Что это они делают? – недоуменно спросила Поля.

– Наметают нам счастье, – объяснил Демьян, весело глянув на нее. – И льют хмельной мед, чтобы свадьба была веселой, а жизнь – сладкой.

– Такое ощущение, что ты совсем не волнуешься, – пробурчала она с обидой. – И ты ничего не сказал о том, как я выгляжу!

Он как-то расслабленно вздохнул.

– Наконец-то узнаю свою занозу. Полюш, платье прекрасно, но ты прекраснее тысячекратно. – Она улыбнулась довольно. – И да, я не волнуюсь. Ты рядом, скоро будешь привязана ко мне крепко, и в постели твоей я буду не вором, а хозяином. Я не волнуюсь, я жду, когда свадьба закончится, и ты уже точно от меня никуда не денешься.

– Как будто могу деться, – со смешком сказала Полинка. – Кстати, я ведь еще не видела тебя в гъелхте. Никак не пойму, как он крепится.

– Увидишь, – со смешком ответил будущий муж и легко погладил ее пальцы. Стало тепло и весело, и на щеки плеснуло жаром. И правда ведь увидит.

В храме уже ожидали монархи других стран с придворными, и это пестрое, волнующееся море людей, до краев заполнившее огромное святилище, покрытое погодным куполом, заворчало громче, стоило только жениху с невестой ступить на плотный песок. Посреди возвышались статуи шести богов, сильно пахло благовониями – терпкими, смешавшимися. Огненный имбирь, холодная водяная лилия, земляной мускат, весенний жасмин… Запах этот кружил голову, вызывал отрешенность – и снова казалось Полине, что они с Демьяном находятся высоко-высоко над толпой, и только боги взирают на них, строго и благосклонно.

К ним неспешно подходили короли и эмиры, приветствовали, поздравляли – кто сухо, кто велеречиво. Царица Иппоталия говорила мало, но глаза ее смеялись. Она осторожно коснулась Полининой руки, и Поля улыбнулась благодарно. Мир вокруг стал спокойным и прекрасным.

Наконец запели барабаны и гонги, и море людское – за исключением монарших особ, их супругов и наследников – поклонилось брачующейся паре и затихло. Под строгими взглядами богов начинался обряд, похожий и не похожий на тот, что был принят в Рудлоге.

Тонкими голосами пели жрецы, пока король с невестой приносили жертвы богам – выливали к их ногам драгоценные масла. Звенели гонги, мягко поскрипывал песок – высший священник обносил пару огромной чашей с медом, чуть наклонив ее – и лился на землю золотистый, сладко пахнущий напиток, очерчивая защитный круг.

– Пей! – приказал служитель, поднося к губам принцессы чашу. Полина пригубила – было горько и сладко одновременно, повернулась к Демьяну, который тоже сделал глоток. Краем глаза заметила странное дрожание воздуха у огромных статуй – и широко раскрыла глаза. Двое, стоящие рядом, Великие сезоны, идущие один за другим, наливались цветом – раскаленным алым металлом и сочной зеленью. Захлопали крылья: вверх, в небеса ударил столб пламени, и вылетел из него огромный пылающий сокол, понесся прямо на Полину – и пролетел сквозь них двоих, обдавая жаром и любовью. И тут же дрогнула земля, и над статуей Хозяина лесов возник призрачный гигантский медведь, встал на четыре лапы, продавливая песок в глубокие колодцы, – и Пол чуть не дернулась, когда он почти вплотную придвинул к ней морду – выше ее! – заворчал и лизнул этим своим призрачным языком, как медвежонка. На Демьяна рявкнул – раскатисто, но одобрительно, – и еще показалось ей, что было в том рыке странное предупреждение. Жених блеснул желтыми глазами, склонил голову – и медведь, ворча, рассыпался зеленой травой, пробившейся сквозь горячий песок.

– Ну все, – с явственным порыкиванием сказал Демьян, – половина пути пройдена.

Он взял Полину за руку и защелкнул на запястье вторую серебряную пару, венчальную. Протянул свою ладонь – и принцесса, молясь, чтобы не тряслись руки (мишка все-таки был страшненьким), окольцевала короля Бермонта.

– Да будет так! – провозгласил верховный служитель. Гонги заходились в перезвоне, так что казалось, будто звенит прямо в ее голове. – Обряд свершился! Теперь дело за мужчиной – доказать, что он может защитить свою женщину. Но это пройдет без свидетелей, и пусть победит тот, кто предначертан!

Затем был приветственный ор сотен тысяч не боящихся мороза бермонтцев, встречающих новую королеву и кидающих под колеса машины, на дорогу, те самые еловые лапы. Люди пели песни, махали маленькими фонариками – и дорога становилась зеленой, и даже в салоне пахло хвоей.

В замке начинался свадебный пир. В огромном зале стояли сотни столов, и все стулья вокруг них были заполнены людьми. Поля очень проголодалась, и голова кружилась от впечатлений, и больших усилий стоило заставить себя принимать пищу медленно, изящно, чтобы не опозориться перед сидящими тут же монархами. Сестры расположились за отдельным столом вместе с сопровождающими их кавалерами и Святославом Федоровичем, Полинка иногда бросала в их сторону взгляды – и девочки улыбались ей, словно поддерживая.

Она присматривалась к сидящим с ней за одним столом коллегам Демьяна. Гюнтер оказался веселым и добродушным. Луциус – высокомерным и сухим, и жена у него была такой же. Император Хань Ши наблюдал за всеми своими узкими глазами, как внимательный кот, Иппоталия и Василина были чем-то похожи – обе очень женственные, красивые, только Вася мягкая, а Иппоталия, несмотря на нежность и красоту, ощущалась твердой. И от всех них просто полыхало силой, которая бодрила почище крепкого вина.

 

Глава 5

Бермонт, ночь с 4 на 5 декабря

Полина

Через три положенных на праздник часа, когда за окнами стало совсем темно, делегации начали подниматься и прощаться. Зал пустел. Удалились и берманские женщины, бросая на Полину любопытные взгляды. Последней уходила делегация Рудлога. Сестры обнимали Полинку, шептали всякие ободряющие глупости, всхлипывали. После всех ее обняла Василина.

– Держись, ваше величество, – шепнула она с нежностью. – Мы тебя очень любим.

И, легко скользнув на прощание по плечу сестры рукой, ушла, унося с собой запах молока и родного дома.

Пол осталась одна рядом с мужем и никуда не собирающимися уходить мужчинами. Слуги быстро раздвигали столы, снимали скатерти, гасили электрический свет. Загорелись факелы на стенах, запылали дрова в большом камине. Распахнули окна – и по стенам заплясали длинные тени, потянуло в воздухе морозом и дымом. За несколько минут украшенный зал стал совсем варварским, будто перенесся на несколько веков назад.

– Вот сейчас начинается свадьба, – сказал Демьян с предвкушением. – А до этого была так, церемония.

Он снял мундир, рубашку и остался в одном гъелхте. Мужчины, находящиеся в зале, деловито складывали ножи в огромный котел, тоже раздевались. Поля махом осушила бокал вина, покосилась на мужа. Ей было любопытно и волнительно.

– Встань, – сказал ей жених.

Пол послушно поднялась.

– Вот моя невеста, ваша королева! – зычно крикнул Демьян. – По традиции я даю вам право оспорить мое место рядом с ней. Кто пойдет против меня? Кто желает биться за нее?

– А хороша невеста-то? – насмешливо и громко проорал один из берманов. – Лица не видели, платье всю красоту скрывает. Покажи золото, мой король! Крепка ли телом, мила ли лицом?

– Тело только муж увидит, – ответил Бермонт и оскалился, – а лицом любуйтесь, берманы!

Он повернулся к Полине и поднял полог. Мужчины разглядывали ее жадно, будто не видели ранее.

– А хороша! – загудел кто-то. – Белая, нежная голубка!

– Строптива, небось?

– С хорошим мужем ласковой станет.

– Красавица, стоит за нее биться!

Поля высокомерно поглядывала на одичавших за какие-то минуты мужчин.

Демьян Бермонт

– Глаза-то злые, ух! Норов королевский!

– А пахнет цветами и медом, плодовитостью пахнет-то!

– Не боишься, Бермонт, невесту потерять?

– Достойному сопернику и жену отдать не позорно, и корону, – спокойно отозвался король. – Только вы не загадывайте, потому что она моя и драться я за нее буду, как ни за кого бы не дрался.

Мужчины одобрительно загудели, в воздухе запахло азартом и агрессией, и в гудении этом Полина явственно услышала рычание. Она повернула голову к Демьяну – он широко раздувал ноздри, и глаза его уже были желтые, дикие.

– Я сражусь за нее, – поднялся один из берманов, уже в возрасте, такой широкий, как стол.

– И я буду, – встал другой.

– И я!

– И я.

Мужчины – те, что были не женаты, – вставали один за другим. Демьян кивал каждому.

– Жребий! – крикнул кто-то из оставшихся сидеть. – Жребий очередности!

Мужчины затихли, глядя почему-то на Полину.

– Иди. Тянуть ножи. А потом уходи, – тихо сказал ей Демьян. И сжал ей руку.

«Я знаю, что ты победишь».

«Наконец-то ты веришь в меня».

Она не глядя запускала руку в котел, доставала оружие и передавала владельцу – и каждый новый участник встречался криками, хохотом и наставлениями. Кто-то из мужчин чертил на стене имена очередности.

За дверью в зал ее встретила матушка Демьяна.

– Остальные женщины ушли, я же осталась служить тебе, – объяснила она мягко. – Как ты потом, через много лет, будешь служить невесте своего сына.

За дверями раздался то ли хохот, то ли рычание. Леди Редьяла прислушалась, улыбнулась.

– Славная будет свадьба, – произнесла она довольным тоном. Пол посмотрела на нее с сомнением.

В покоях, которые должны были стать их с Демьяном общими, королева Редьяла помогла Полине снять платье, распустила ей волосы, подождала, пока она вымоется. Никакой косметики, никакого постороннего запаха. Принесла ей расшитую и прошитую стальными нитями сорочку и подождала, пока Пол наденет ее на голое тело.

– Не бойся ничего, – сказала матушка мягко и взяла в руку расческу, – наши мужчины после боев бывают грубыми, агрессивными, но на свою женщину не набросятся. А вот слуги и придворные уходят, чтобы их ненароком не покалечили. Если будет беситься и рычать – опускай глаза и руки, страха не показывай, в крайнем случае стань на колени в знак покорности, прижмись к земле. Земля тебя защитит. Не противоречь, не делай резких жестов, не кричи и не пугайся. Обручальная и венчальная пара вас намертво связала, он хоть и как в период гона будет, но не обидит. Потерпи первую ночь – жаль, ты не перекидываешься в зрелую медведицу сейчас… – королева-мать вздохнула, хотела еще что-то сказать и осеклась. – Ничего страшного, – добавила она успокаивающе. – Помни: нет мужей лучше берманов и вернее их. Мужчина – тот же зверь, а зверь всякий ласку любит. Да и запах твой он знает.

Она говорила словно сама с собой, медленно расчесывая длинные светлые волосы Полины. Взяла какой-то кубок, протянула – запахло медом и ягодами.

– На, – сказала она, – это тебе для храбрости.

Пол выпила его залпом.

– Сейчас я ухожу, – строго сказала Редьяла, – уйдут и все слуги, в замке останутся только мужчины и ты. Ворота открыты, любой неженатый берман может прийти участвовать в боях. Кто бы ни пришел в спальню – примешь его. Они сейчас там друг друга рвут за тебя, так что некуда отступать.

– Это будет Демьян, – твердо произнесла Полина. Кто к ней может прийти, кроме Демьяна? Королева-мать одобрительно склонила голову и вышла из покоев.

Пол маялась. Походила по комнате, поглядела в зеркало, удивившись детскому и испуганному выражению лица. Подавила желание позвонить сестрам, выключила телефон. И все-таки не выдержала – прижала руку к камню у тайного входа и вошла в темный коридор.

Она мягко и быстро пробежала по узкому ходу, издалека различая рокот и шум. Впереди, кажется, били барабаны и гудели мужские голоса – или рычали звери? Полина проскользнула в темную галерею, прижалась к стене и выглянула вниз.

Запах адреналина и крови просто сбивал с ног. Там, на холодных плитах пола, измазанных красным, с рычанием боролись двое: тот самый пожилой уже берман и ее Демьян. Они сталкивались, заламывали друг друга, кидали на пол, рвали когтями, а вокруг стояли мужчины, орали: хо! хо! хо! – и в такт стучали правыми ногами по полу. Вот что она приняла за барабанный бой.

Полина вцепилась в стену так, что больно стало ногтям, и смотрела, смотрела, смотрела. Вибрирующее, яростное рычание отдавалось глубоко в теле, и страшно ей было за своего медведя, и в то же время понимание, что он дерется за нее, ради нее, что-то поднимало внутри – возбуждающее, животное, ослепляющее.

Раздался хруст – и противник Бермонта, шатаясь и держась за руку, рухнул на землю. Пол закусила губу, а мужчины завопили, заорали – и Демьян, ее Демьян, пошел по кругу, заглядывая в глаза каждому, скалясь и рыча.

Соперник его поднялся, поклонился.

– Я признаю твое господство над собой, мой король, – гулко сказал он.

– Для меня было честью сразиться с тобой, Ольрен… опять, – проревел Бермонт. – Кто следующий считает, что может получить мою женщину и мою корону?

Он был весь в крови, но словно не чувствовал ран. Вдруг потянул носом воздух и поднял голову – и Полина быстро, аккуратно отступила назад, задержав дыхание. Таким она его еще не видела. Таким Демьяном она не смогла бы играть.

– Я, – сказал кто-то. – Уж очень красива твоя невеста, боец.

– Хорошо, – довольно рыкнул король Бермонта. – В круг, Соньян!

Мужчины снова начали гулко топать. И звуки из круга раздавались такие, будто бойцы колотили друг друга бревнами. Полина осторожно выглянула, облизала пересохшие губы. Бились они страшно, и удары получались гулкие, противники выдыхали, рычали, пока не сцепились намертво, – и опять покатился по полу берман, выступивший против ее мужа, и снова Демьян обходил круг, утверждая свою победу.

Соперники менялись один за другим – а Поля плакала и задыхалась от возбуждения и тревоги. Каждый удар словно приходился по ней, отдавался болью внизу живота, заставлял вздрагивать и сжимать кулаки. Она тяжело дышала и просила, чтобы это поскорее закончилось. Поскорее бы утащить к себе, вымыть, перевязать, пожалеть. Какая там брачная ночь! Лишь бы жив остался.

– Всё? – прорычал Демьян снизу. Она уставилась на мужчин. Всё. Только бы всё!

– Нет, – раздалось от открытых дверей. Берманы расступились, молча разглядывая нежданного гостя, а Пол готова была завыть от ужаса. Какой огромный. Раза в два шире ее Демьяна. И выше. Спокойный. Словно суд пришел вершить.

Где-то внутри противный голос паники завопил, что этот может и победить.

– Эклунд? – прогрохотал Бермонт. – Давно тебя не было видно.

– Давно, – согласился берман, снимая куртку и оставаясь в гъелхте. – Мне нужна твоя женщина, Бермонт. И прости меня.

Демьян оскалился и заворчал недовольно. Прибывший рыкнул в ответ – так, что эхо покатилось по залу. Пол похолодела. Это нечестно! Он же весь израненный!

Широко открытыми глазами принцесса смотрела, как соперники, склонившись, обходят друг друга по кругу, раздувая ноздри, как бросаются они навстречу, выпуская когти, – и течет кровь, и ее Демьян летит на пол, но тут же поднимается, сбивает противника с ног, и катятся они по залу рычащим клубком, а окружающие уже не топают – просто смотрят в таком же ошеломлении, как и сама Поля.

– От тебя несет смертью, – рявкнул Бермонт в морду зажатого им бермана. – Что ты сделал, проклятый дурак? Что ты сделал?!!

Король вдруг зарычал, изогнулся со стоном, заскреб ногтями по камню. Глаза его застилала тьма – они становились черными, без белков. Он выгнулся дугой назад, завыл, как раздираемый надвое, – так воет волк, настигаемый пламенем, так ревет бешеный медведь. Поверженный им берман с изумлением выругался, бросился на него – и словно наткнулся на стену, отлетел в сторону. Бермонт, отшвырнувший соперника, замотал головой, поднялся и с хрипом метнулся к безоружным мужчинам. Не дотянулся – сзади на него прыгнул Эклунд, пытаясь оттащить, но взбесившийся монарх развернулся, обхватил противника за подбородок и рывком провернул. Хрустнули шейные позвонки, и покатилась по камню оторванная голова противника, фонтаном забила кровь из рухнувшего тела. Полину замутило, она задышала чаще – и Демьян снова потянул носом воздух, поднимаясь.

– Бешенство! – прошептал кто-то из мужчин, и шепот этот прозвучал как гром в наступившей тишине, и столько страха было в этом голосе. Страх казался осязаемым, плотным, пробирающим – тем ужаснее было, что бледнели и отступали к стенам те, кто не боялся крови и боли. Кто-то, пользуясь отсрочкой, которую дал Бьерн Эклунд, уже взял ножи, кто-то похватал со стен факелы, а Бермонт скалился и рычал, метался к одному, к другому, отступая перед огнем.

– Надолго это его не задержит, – крикнул кто-то. – Несите ружья!

Убьют? Его?

– Демьян! – выкрикнула Полина.

Он поднял голову. И глаза его, черные, безумные, на мгновение стали осмысленными.

– Пол, – прохрипел он, борясь со снова наступающей тьмой. – Умоляю, – вытолкнул он из себя уже беззвучно. И по губам его она прочитала: – Беги!

Принцесса сорвалась с места, а внизу раздавались крики и грохот. Но она побежала не в свою комнату. Она метнулась к лестнице тайного хода, быстро спустилась по ней и открыла каменную дверь в зал.

– Демьян, – повторила она тихо. Он обернулся, пригнулся, ссутулился – и прыгнул к ней, и Полина понеслась вперед, так быстро, как только могла, насколько только хватало дыхания, слыша за спиной рычание и грохот приближающегося зверя. Мимо складов и колодцев. Мимо комнат с оружием. Вниз, к каменному основанию замка. Туда, куда не проникнут другие.

Она едва успела нажать на заветный камень – и нырнула внутрь часовни, а через мгновение ее берман влетел внутрь и замер, оглядываясь.

Полина судорожно вздохнула и закрыла дверь изнутри. Прижалась к стене, чувствуя, как ползет по спине холодный пот, – и увидела, как прыгает к ней тот, кого уже нельзя было назвать человеком, хотя выглядел он почти как человек. Ссутулившийся, широкий, с тяжелой поступью, выпущенными когтями и клыками. С черными, безумными глазами. Она едва увернулась: затрещали, лопаясь, стальные нити, вшитые в рубашку, по коже полоснуло болью – и принцесса застонала, чувствуя, как ее хватают сзади и впиваются в плечо клыками. В глазах все расплывалось, но почему-то она очень отчетливо видела, как на стенах и полу часовни звездочками разгораются цветущие мхи.

– Демьян, – прошептала она жалобно, дергаясь от боли, – это же я…

Он зарычал и швырнул ее спиной на алтарь. Прижал рукой, в плечо ткнулись клыки – и он несколько раз провел языком по ране, все ближе подбираясь к шее: то ли обнюхивая, то ли готовясь перегрызть горло.

Полина беззвучно плакала и судорожно сглатывала. Раны стреляли болью, кровь капала на алтарь, и страшно было до жути.

– Демьян, – звала она со всхлипами, вглядываясь в безумные глаза. – Милый. Это же я. Демьянчик, родной мой…

Он не слышал.

– Ты обещал, – крикнула она, – что мне не нужно тебя бояться! Я твоя жена! Жена!

И в последнем отчаянном рывке ткнулась губами к нему, обхватила руками и поцеловала куда-то в угол рта. Он глухо, раздраженно заворчал и снова отшвырнул ее – Поля ударилась о камень затылком, перекатилась по алтарю на живот и отчаянно зарыдала, мгновенно ослабев. Все повторялось, только гораздо страшнее и безнадежнее.

Затрещала сорочка, передавливая ей горло, и спине стало холодно. Сзади навалилось тяжелое горячее тело, жесткая рука дернула ее бедра вверх – Поля прижалась щекой к каменной плите и закричала. Она кричала долго, отчаянно, пока не охрипла – и словно в насмешку взгляд выхватывал улыбку на спокойном, бесстрастном лице Хозяина лесов, наблюдающего за безумным сыном, который делал дочь Красного своей.

– Это не он, – твердила она себе между вспышками боли, – не он. Не он. Не он.

В какой-то момент Полина отключилась. Полыхнуло в глазах белым, и наступил покой.

Очнулась принцесса от боли и холода. Руки ее свесились с алтаря, затекли, онемели. Между ног было больно и горячо, очень болела спина. Пол встала, пошатываясь, как слепая, и тут же осела на пол. Сил плакать уже не было.

Не так она представляла себе первую брачную ночь.

Муж ее – теперь уже муж – лежал на алтаре. Спал, но тяжело, болезненно – грудь его мелко вздымалась, тело блестело от пота. Полина закусила губу и потянулась к его лбу. Потрогала.

Кипяток. Он умирал. Он совершенно точно умирал. Раны его стали меньше и почти не кровоточили, но кулаки сжались в судороге, и Демьяна то и дело пробирала дрожь.

– Ладно, – сказала Пол самой себе и поразилась, насколько каркающий у нее голос. Нащупала под ногами сухой мох, вытерлась, как могла, пучками обтерла мужа. В часовне больше не пахло яблоками. Здесь стоял удушающий запах крови. И алтарь весь был в кровавых подтеках. Особенно там, где находились ее бедра.

Принцесса потрясла головой – ощущение оглушения не проходило. И, кривясь от боли, пошла к каменной двери в часовню. Прислушалась – снаружи, кажется, никого не было – и решила рискнуть.

Дверь распахнулась сразу. В коридоре было пусто, но слышались приближающиеся, тревожные мужские голоса. Каменные медведи, не дожидаясь прикосновения, повернули к ней головы, признавая в женщине свою королеву и повелительницу.

– Мне нужна помощь, – сказала Полина. – Заходите.

Ее мужа несли за ней, а она шагала по коридору тайного хода. Смотрела в окошки – и видела, как рыщут по дворцу берманы с факелами, как перекликаются они, как ищут Демьяна, чтобы убить. Наверняка уже наведались и в их покои – а может, и ждут там до сих пор. И Пол, подумав, заглянула в одну из комнат с оружием, взяла ружье, патроны, повесила на голую спину, через целое плечо.

Принцесса открыла тайную дверь в королевские покои, оглянулась, прислушалась. Никого? Прошлась по комнатам, заперла распахнутую дверь на засов и только потом вернулась к спальне. Каменный медведь послушно занес Демьяна в ванную – и Поля горько усмехнулась, глядя на лепестки цветов на полу и мягкие полотенца. Ее мужа держали, а Полина стояла рядом и обмывала его и себя, и руки ее дрожали. Потом вытирала, глядя на раны, которые уже почти затянулись. Ее собственные еще исходили кровью, и Пол перевязала плечо полотенцем и велела отнести Демьяна в кровать.

В дверь заколотили.

– Держите дверь, – приказала она. Огляделась, и взгляд ее упал на свадебное платье. Красное на красном – разве будет видно?

Кое-как натянула на себя. Спина осталась голой – пуговицы было никак не застегнуть. И пошла к выходу.

Стоявшие в коридоре берманы рычали почище диких зверей. И рев этот стал еще громче, когда распахнулись двери и на пороге показалась молодая иноземка, целящаяся в них из ружья. За ней молча возвышались два каменных медведя, а она сама выглядела так страшно, будто ее таскал по кустам зверь – великолепное платье, расходящееся на плечах, исцарапанное лицо, искусанные губы. Но взгляд голубых глаз был жесткий, непримиримый.

– Зачем вы пришли? – спросила она хрипло.

Вперед вышел недавний противник ее мужа, Ольрен, со сломанной рукой.

– За взбесившимся берманом, женщина, – низко сказал он. – Не стой у нас на пути. Заразу нужно уничтожать сразу, иначе будет горе.

– Я ваша королева, – горло болело и сжималось, и она буквально выдавливала из себя слова. – И я приказываю вам уйти!

– Ты не королева, пока не завершился обряд, – покачал головой берман. – А он бы не смог.

– Смог, – ровно проговорила Полина, ощущая, как по-новому смотрят на нее мужчины и как в глазах их появляется понимание и жалость. – Как там в ваших дурацких традициях? Считайте, – она нервно засмеялась, – три раза взошел на мое ложе, как и положено. Так что уходите. Вы не пройдете дальше. Не пройдете! – отчеканила она, когда Ольрен, не поверив, двинулся вперед. И выстрелила – мужчина упал, схватившись за ногу.

– Трусы! – крикнула она зло. – Слабаки! Он все еще ваш король! Решили воспользоваться шансом взять корону? Он все равно всех вас победил – так дайте ему вылечиться!

– Ты не понимаешь, о чем говоришь, Полина, – сказал Хиль Свенсен, мрачный, с залегшими тенями на лице. – От бешенства нет излечения. Зараженный умирает максимум за две недели. И счастье, если он не успевает поранить кого-то еще. Когда-то целые кланы вымирали из-за одного бешеного.

– И ты, Свенсен, – с нервным смехом проговорила Полина. Дернула ружьем в сторону попытавшегося приблизиться к ней тишком бермана и снова выстрелила – еще один оказался на полу. – Ты, ты, друг его! А где же Леверхофт? Тоже пришел сюда убивать?

Она увидела из-за спин мужчин второго друга Демьяна и презрительно скривила губы.

– Убирайтесь! – крикнула королева. – У меня достаточно патронов и есть защитники. Я не позволю вам убить его. Дайте мне быть с ним до конца. Это мое право!

Голос ее дрожал от гнева, и тонким хрустким льдом покрывался каменный коридор, пробираясь по ногам мужчин вверх – и перед мощью ярости красной принцессы берманы склоняли головы и отступали.

– Убирайтесь! – кричала она им вслед. – Пошли вон! Трусы!

И только когда коридор опустел, она позволила себе слабость. С трудом разжала сведенные судорогой пальцы, выпуская ружье, и сползла по двери вниз. Посмотрела на пятна крови на полу – подстреленным помогли уйти остальные мужчины, – и Полину затрясло от запоздало нахлынувшего страха. Отстояла. Справилась. Надолго ли?

– Все, – сказала она себе тихо, проводя дрожащей рукой по саднящему, вспотевшему от пережитого затылку, – вставай. Вставай!

Голос ее покатился эхом по коридору, вернулся – слабый, жалкий, – и она разозлилась, поднялась рывком, остро чувствуя свое одиночество. Чужой замок-скала смотрел на нее темными провалами окон, тянул сквозняком по каменным плитам длинного коридора, давил тяжелыми сводами, словно испытывая, сколько еще сил осталось у иноземки, на сколько ее хватит.

Поля вернулась в брачные покои – и ей показалось, что даже свет стал тусклее, глуше; и невыносимо тихо было там и холодно, как в склепе. Голова кружилась, и принцесса то и дело хваталась за стены и за мебель, чтобы не упасть. Велела стражам охранять дверь, доковыляла до кровати, на мгновение заледенела от ужаса – ударила в сердце мысль, что Демьян уже не дышит, – но под прижатой в панике ладонью тело мужа было обжигающе горячим, и в груди его билось часто и быстро, и у Полины даже ноги ослабели от облегчения. Она схватила телефон, включила его и лихорадочно, не попадая по клавишам, стала искать нужный номер.

* * *

Ночью после свадьбы сестры королева Василина несколько раз просыпалась от безотчетного ужаса.

– Что-то с Пол, – жаловалась она мужу, – я чувствую, что-то страшное происходит.

Правительница Рудлога, наплевав на приличия – каково мешать молодоженам в первую брачную ночь? – звонила сестре, но телефон ее был выключен, и Василина дергалась, вжималась в мрачного Мариана, выпадала в тревожную дрему – чтобы вскоре вновь проснуться от страха.

И поэтому пронзительно прозвучавший звонок, выдернувший ее из очередного кошмара, королева восприняла почти с облегчением – дурные предчувствия уже довели ее до паники. Схватила трубку, почувствовала, как обнимает муж, как прижимается сзади, делясь своей силой:

– Да, Полиночка, да!!!

– Вась, – от этого глухого, страшного голоса у Василины волосы зашевелились на затылке, – пожалуйста… Помоги! Демьяна заразили бешенством, он умирает. Проси Луциуса, поднимай сильнейших магов, умоляю! Телепорт вам, боюсь, не откроют – эти идиоты считают, что заболевших нужно сразу убивать, – поэтому, возможно, придется пробиваться в замок сквозь щиты.

– Полин, – ошеломленно спросила Василина, – ты… а с тобой все в порядке?

– Некогда, Вась, – ответила новобрачная резко и коротко. – Потом. Не волнуйся за меня. Сейчас главное – Демьян. Я продержусь, только поскорее, – голос ее повысился, – поскорее, прошу!

– Я все сделаю, – подтвердила королева. И, когда сестра положила трубку, заломила руки, не зная, за что хвататься, но мгновенно собралась, вздохнула решительно и набрала внутренний номер Луциуса Инландера – как раз для таких экстренных случаев.

Зазвучали гудки, и краем уха она слышала, как в гостиной Мариан отрывисто, быстро разговаривает с Тандаджи, затем набирает придворного мага и сообщает о том, что через пятнадцать минут ждет его у телепорта.

В замке Бермонт, в зале боев, до хрипа спорили главы кланов.

– Девчонка ставит нас всех под удар, – рычал перевязанный Ольрен. – Необходимо достать ее оттуда. Не знаю, как она его удерживает, но если он вырвется – будет катастрофа.

С ним соглашались, кивали мрачно, косясь на тело убитого Эклунда. Его накрыли скатертью, но запах крови не способствовал спокойному обсуждению – щекотал ноздри, поднимал агрессивные волны, толкая на грань оборота.

– Пока она в своем праве, – ревел в ответ Хиль Свенсен. Леверхофт стоял за его плечом, оказывая молчаливую поддержку. – Пока жив Бермонт, она наша королева! Кто бы из вас, берманы, не хотел бы, чтобы жена была так верна вам? Разве мы не ценим преданность выше всего? Разве не давали мы клятв хранить короля и его жену и слушать ее голос так же, как его? Что, слово наше ничего не стоит?

– Это особый случай, – возражали ему.

– Слово мужчины не зависит от случая, – отвечал Свенсен, обнажая клыки. – И пока я командир гарнизона, я говорю вам: вы не тронете ее! Ну, кто пойдет против меня? Кто хочет еще крови?

– Хватит крови, – коротко и скрипуче приказал один из старейшин, из тех, кто встречал будущую королеву у телепорта. Мужчины почтительно затихли. – И ты, Свенсен, не ярись. Хозяин лесов испытывает нас. И мы должны пройти испытание так, чтобы не мог он нас упрекнуть в бесчестии. Поэтому вот мое слово: оставьте замок те, кто не живет в нем. Идите по домам и не болтайте. А мы останемся наблюдать.

Берманы один за другим склонялись перед мудростью старейшего и удалялись. А старик, тяжело покачав головой, подошел к телу убитого, опустился на колени и шепотом стал читать отходную молитву – от себя – и покаянную – за него, не худшего среди медвежьего народа, выбравшего неправильный путь.

* * *

Полина в ожидании помощи действовала отстраненно, сосредоточенно, ни на секунду не останавливаясь – чтобы не думать, не метаться. Притащила из ванной влажные полотенца и периодически обтирала Демьяна, чтобы сбить температуру. Сама помылась, морщась и шипя от боли, – вода уходила в слив светло-красная, и по стенкам душа стекали вниз кровавые капли. Дверь в спальню она оставила открытой, чтобы видеть лежащего, да и провела в ванной минуты три, не больше – очень боялась его оставлять, словно ее присутствие рядом помогало удерживать его при жизни. Переоделась в найденный халат. Сбегала в тайный ход и принесла еще оружия и патронов. Упорно пыталась напоить мужа, но зубы его были сведены судорогой, и вода лилась по лицу на кровать.

Выглядел Демьян страшно: полуприкрытые черные глаза, синие губы, дыхание свистящее, хриплое. С каждой минутой он словно иссыхал, темнел. И Полина, вцепившись ему в руку, шепотом просила, требовала: потерпи, потерпи, миленький, пожалуйста! Не оставляй меня! Потерпи, ты же сильный, ты можешь!

«Никогда не сомневайся во мне, Пол», – прозвучал в голове его голос.

– Я не сомневаюсь, – прошептала она, склоняясь к его уху, – только не в тебе. Но как же мне страшно, милый… Как мне страшно!

Отвлекло ее едва слышное ворчание каменного охранника в гостиной. Полина снова взяла ружье, подошла к двери – и услышала стук.

За дверью обнаружились Свенсен и Леверхофт. Слабаки, позволившие страху взять верх над преданностью. Мрачные, желтоглазые, молча дожидавшиеся, пока она выйдет.

– Что нужно? – резко осведомилась Полина, не опуская ствол.

– Мы пришли помочь, – с трудом проговорил подполковник Хиль.

Пол сжала зубы и сделала шаг назад, не желая тратить время на предателей.

– Не вини нас, – продолжил берман, верно оценив молчание королевы, – для нашего народа бешенство – беда похуже чумы. Ты не из нас, ты не понимаешь. Но мы умеем ценить верность, жена короля. Мы принесли тебе лекарства и еды. Я могу обработать твои раны.

– Сама обработаю, – буркнула Полина непреклонно. – Оставите у входа и отойдете. А еды не надо. Откуда я узнаю, что вы туда снотворного не добавили, чтобы потом зайти и добить его?

– Что бы ты ни думала сейчас о нас, – с упорством произнес Свенсен, – поверь, Демьян был бы нам благодарен и сам бы просил о смерти, чтобы не представлять угрозы окружающим. И случись что со мной или с Ирьяном – у него бы рука не дрогнула. Лучше пасть от руки друга, чем стать причиной смерти сотен людей, а потом и самому умереть в мучениях.

– Его вылечат, – четко проговорила Полина. – Никто не умрет больше, слышите?

Подполковник покачал головой.

– Нет спасения, ваше величество. Вы думаете, за столько веков не искали средство? И виталисты пытались, и даже один из королей Инляндии руки налагал, и маги сообща пробовали излечить. Невозможно. С тех пор как ушли последние Гёттенхольды, спасения нет. И то они могли помочь только в самом начале остановить мор, когда наши короли просили и потомки Черного соглашались, успевали наложить руки. А если не успевали… Первую неделю заразившийся берман лютует, он не знает жалости, не узнает близких – и заражает всё новых людей, и никто не защищен – ни женщины, ни дети. Не вините нас за наш страх, прошу. Старики еще помнят вымершие поселения и погребальные костры до небес. И, – он нахмурился, принюхался – и почти отшатнулся от дверей, – почему у вас так тихо? Вы заперли его?

– Демьян спит, – резко пояснила королева, и берманы с недоверием выслушали эти слова. – В покои не пущу, я не верю вам. А если не обманываете и хотите помочь – откройте замковый телепорт на вход. Я жду тех, кто обладает силой.

Свенсен кивнул.

– Я открою переход, – сказал он. – Ждите.

Через час в спальне короля Бермонта началось срочное совещание. Собравшиеся тихо обсуждали ситуацию, и тревога витала над прибывшими тяжелым пологом. Василина, бледная, растерянная, крепко держала израненную сестру за руку. Мариан, находившийся здесь же, едва сдерживал рычание – от лежавшего на кровати шла смертельная угроза, и у него, у боевого офицера, позорно тряслись поджилки и руки холодели. Он не смог отпустить Василину одну, но по слезной просьбе супруги к кровати не подходил, однако и на расстоянии ощущал кислый запах смерти – так зверь ощущает другого больного и опасного зверя, и инстинкт вопит, что нужно бежать.

Рядом с Василиной напряженно совещались короли Луциус и Гюнтер. Напротив собрались маги: Александр Свидерский, поднятый Тандаджи среди ночи, немного опухший придворный маг Блакории Мартин фон Съедентент и ненакрашенная, просто одетая леди Виктория Лыськова.

Полина уже рассказала, что случилось, опустив отдельные детали, – только сообщила, что муж ее укусил, а потом заснул. Впрочем, их величества были людьми неглупыми.

– Мы изучали берманское бешенство в университете, – сухо говорил Луциус Инландер, – но особо отмечалось, что члены королевской семьи Бермонта не заражаются, слишком силен иммунитет.

– Вполне могут заразиться, если штамм магически усилен, – деликатно пояснила леди Виктория. – Намеренно усилен. Алекс, я ведь права? От него просто фонит стихией Смерти.

Свидерский неохотно кивнул, проводя ладонями над лежавшим без сознания правителем Бермонта. На груди короля, съехав набок, поблескивала темным вином коронационная подвеска – и Свидерский огибал ее, стараясь даже руки над ней не проносить.

– Я сначала посчитал, что это от подвески, – сказал он задумчиво, – интересный артефакт. Едва тлеющий, но тут и огонь, и смерть. Изумительная спайка, никогда не видел такого, похожа на природную. Жаль, Макса нет, он бы… – Тут ректор МагУниверситета вспомнил, что здесь не научный консилиум, и вернулся к теме. – Но ты права, помимо этого чувствуется магическое вмешательство в организм. Как, интересно, занесли вирус?

– Если ее величество говорит, что нападавший берман не был болен, – продолжала Вики, – то в кровь зараза попала механическим путем. С пищей или через рану. Или у вируса бешенства разные сроки инкубации?

Луциус задумался, нахмурившись.

– Нет, – ответил он наконец, – при попадании в кровь заболевание развивается за несколько минут. Странно, что вторая стадия наступила так быстро. Возможно, – он внимательно глянул на Полину, – ваша кровь ускорила развитие болезни, поспособствовала сокращению активной стадии.

Александр Свидерский, на пару с Мартином сканирующий лежащего Бермонта, отряхнул руки и покачал головой.

– У нас хватило бы сил выжечь заразу, – сказал он тяжело. – Но проблема в том, что выздоровление от любого вируса идет через кризис. А у него и так агония, вмешательство просто убьет его.

– Вообще странно, что он еще не мертв, – поделился Луциус. – С таким количеством токсинов в крови. Сильный он, очень сильный. Борется.

– Вики, – тихо позвал Мартин. И, когда волшебница обернулась к нему, кивнул в сторону Пол, потрогал себя за плечо – там, где на одежде юной королевы расплывалось красное пятно. Она поняла. Прав он, здесь нужна женская помощь.

– Ваше величество, – обратилась Виктория к Полине Бермонт, – прошу вас, позвольте вас осмотреть.

Поля упрямо замотала головой и сжала зубы.

– Не может быть, чтобы вы не могли помочь! – почти выкрикнула она, обводя собравшихся обвиняющим взглядом – и монархи, и сильнейшие маги опускали глаза перед силой ее горя. – Кто, если не вы?!

– Полина, пожалуйста, идите, – попросил Луциус. – Обещаю, что без вас мы делать ничего не будем. А вам очевидно нужна помощь.

Леди Виктория ушла с Полей в гостиную. Стараясь не ругаться, сняла с нее одежду. Просканировала, осмотрела, пытаясь не кривиться от жалости.

– Боги, – сказала она едва ли не со слезами, – как же вы терпите, ваше величество?

Пол промолчала. Она вслушивалась в тихие голоса в спальне. От рук волшебницы шло тепло. Задергало, зазудело прокушенное плечо, и королева застонала. Зачесались разбитые коленки, закололо в боку и тоже задергало так, будто ее штопали наживую. Потянуло до боли в ушибленной спине – и, только когда отпустило, Полина поняла, как сильно была ранена. Закружилась голова – Виктория задержала ладонь на ноющем затылке. Горело лицо, пока затягивались царапины и саднящие губы.

И только когда целительница аккуратно опустила руки на низ живота, Пол закусила губу, судорожно вздохнула и отвернулась в сторону. Здесь было больнее всего.

– Единственное, что я могу предложить сейчас, – это поместить его в стазис, – сказал Свидерский, когда Полина и Вики вернулись. – Это даст нам время. Ваше величество, – обратился он к Луциусу, – я и сам могу, но у вас это выйдет надежнее.

– Да, – сухо согласился король Инляндии. – На данный момент это самое верное решение.

– А наша кровь не поможет? – с волнением спросила Полина. – Вася, ты ведь дашь, да? Твоя сильнее. Ведь должна помочь! Только напоить его как-то надо!

И она с надеждой посмотрела на Инландера и остальных.

– Я не берусь предсказать, как это сработает, – покачал головой Луциус. – На вас зараза не подействовала, но это и понятно: вы не берман, да и кровь Красного – чистый огонь и смертельным вирусам развиться не дает. Здесь же, насколько я понимаю, ваша кровь попала внутрь уже в активной стадии болезни… да и количество играет роль. Нет, – он вздохнул, – не надо рисковать. Известно, что она уничтожает яды, но это ведь не яд. Вполне возможно, что, наоборот, кровь усилит магическую составляющую вируса. Поэтому… нет, ваше величество. Не нужно. Позже, возможно, если не найдем другой способ и останется только этот.

– Тогда стазис, – решила Полина. Правитель Инляндии кивнул.

– Да. Отойдите все. Гюнтер?

– Готов, Лици, – откликнулся тот.

И два монарха, встав по обе стороны кровати, простерли над умирающим руки. Пол стояла, выпрямившись, сжимая руку сестры, и наблюдала, как уплотняется над ее мужем воздух, наливается серебристо-белым сиянием, как затихает его дыхание, закрываются глаза, прекращает биться жилка на виске, и сам он замирает, покрываясь тонким мерцающим коконом.

– Если решение есть, мы его найдем, – пообещал Луциус твердо. – Я обещаю, что займусь этой проблемой. Пока он жив – есть надежда. Стазис можно поддерживать бесконечно.

– И щиты, – попросила Полина. – Чтобы никто не мог подойти к нему, кроме меня. Чтобы никто не смел навредить ему.

– Если разрешите, я поставлю защиту, – предложил фон Съедентент, – настроенную на вас. Подойти к нему смогут, только если вы добровольно подведете за руку. И если разрешите, то сделаю допуск присутствующим.

– Ставьте, – потребовала Пол. Глаза ее лихорадочно блестели, и была во взгляде фанатичная вера в то, что все наладится.

Василина осталась с Полей, когда остальные уже ушли. Она все держала ее за руку и гладила по плечу – и страшно ей было от того, что все вдруг изменилось и нет возможности защитить, взять на себя то, что вынести может теперь одна Пол.

– Ты ведь не вернешься со мной в Рудлог, да, Поль?

– Сама знаешь, – сдержанно ответила Полина. – Я останусь с ним.

Василина обняла сестру и не выдержала – заплакала. Ее пугала эта совершенно новая, непривычная Полина, ее болезненный вид и сухие глаза. И оставлять ее здесь казалось невозможным, и забрать никак. Да и она сама разве ушла бы от Мариана?

– Как же так, Поля… бедная моя.

– Все будет хорошо, – с ледяной уверенностью проговорила Полина. – Обязательно.

– Будет, будет, – шептала Василина, крепче прижимая к себе младшую сестренку, с которой словно слетела вся игривость и смешливость, и оказалось, что там, под легкомысленной оболочкой, – камень, тверже которого нет на Туре. – Я пришлю тебе помощников, Полюш. Не отказывайся. Ты имеешь право на личную гвардию.

– Не откажусь, – Поля почувствовала, как на нее наваливается усталость. Но спать было нельзя. – Мне очень нужны здесь те, кому я смогу доверять, Вась. Спасибо тебе.

– Я побуду с ней, пока не появится гвардия, – сказал Байдек Василине, когда они вышли в гостиную. Каменные медведи словно понимали, что эти люди – свои. Не рычали, не двигались, только повернули к ним головы с темными провалами глаз и застыли. – Нельзя сейчас оставлять ее одну. А ты иди, Василек. Ты будешь полезнее в Иоаннесбурге.

Василина тревожно взглянула на мужа, вздохнула и кивнула. Это ее Мариан. Он по-другому не может, хотя она видит, чувствует, насколько ему здесь не по себе. Как взял на себя ответственность за них больше семи лет назад – так и несет ее и все несчастья воспринимает как свои промахи.

– Я сейчас же распоряжусь собрать отряд, – проговорила Василина тихо, с благодарностью касаясь его лица. Они вышли в коридор и наткнулись на молча подпирающего стену командира королевского полка подполковника Свенсена. Вдалеке, у дверей на лестницу, стояла охрана.

– Ваше величество, я провожу вас, если позволите, – произнес берман с поклоном. – Придворный маг дежурит у телепорта и готов отправить вас в Рудлог.

Василина величественно кивнула, и подполковник оттолкнулся от стенки и пошел впереди.

До телепорта они шли молча. Замок был пуст, если не считать хмурых берманов из королевского полка, расставленных по постам в коридорах и провожающих венценосную чету настороженными взглядами. На эти взгляды и присутствие сильных собратьев Байдек реагировал однозначно: напрягался, прикрывал супругу и едва удерживался от того, чтобы не оскалиться – «моя!». Но Василина была рядом, и он сдерживался. Поцеловал опухшую от слез жену, подождал, пока придворный маг настроит портал и его королева уйдет, и двинулся обратно к покоям короля Демьяна.

Подполковник Свенсен шагал рядом и о чем-то тяжело раздумывал.

– В отсутствие короля или когда он занят я принимаю командование гарнизоном и решаю оперативные вопросы, – наконец произнес он. Байдек покосился на него и промолчал: зачем ему эти объяснения? Но берман упорно продолжал: – Я отвечаю за безопасность служащих и придворных. И если угрозу представляет сам монарх, даже если этот монарх мне друг, я обязан действовать. Сейчас я в неизвестности. Он не опасен в данный момент, ваше высочество?

– Он в стазисе и закрыт щитами, – сдержанно проговорил принц-консорт. Их шаги гулко отдавались под холодными серыми сводами замка Бермонт. – Опасности нет. И не оправдывайтесь передо мной, подполковник. Я как военный сложность выбора между долгом и совестью понимаю. Когда встает вопрос: спасти одного, погубив отряд, или оставить умирать, но увести подчиненных? Оба решения нехороши, и оба ложатся на плечи командира. Поэтому нет, не объясняйте мне. Не мне. Перед ее величеством вам нужно оправдаться.

– Как? – хмуро буркнул Свенсен.

– Прежде всего позвольте ей успокоиться. Подтвердите свою верность. Выполняйте ее приказы безоговорочно. Разрешите присутствие ее личной гвардии и строго следите за отсутствием конфликтов между рудложцами и бермонтцами.

– Мы сами можем обеспечить безопасность жены короля, – тяжело рыкнул Свенсен, и Мариан глухо заворчал в ответ, чувствуя, как снова вспыхивает в крови адреналин. В присутствии берманов его зверь был сильнее, чем когда бы то ни было. – Позор, если нам придется терпеть чужаков. Это наша ответственность и наша традиция.

– Опять выбор, подполковник, – они уже подходили к двери, и Байдек замедлил шаг, остановился у окна, глядя на ночной Ренсинфорс. – Между гордостью и спокойствием вашей королевы. Думайте. Запрос на переход гвардейцев придет завтра с утра. Вы можете отказать – и навсегда лишиться шанса вернуть ее доверие. Или пойти против традиций, – Мариан зашагал дальше и уже от входа в королевские покои добавил: – Время принять решение есть.

Поля была в комнате – сидела в кресле у окна и смотрела на мужа, спокойно лежавшего на кровати. Потухшая, напряженная, молчаливая. Обернулась к Мариану, улыбнулась неуверенно – и его передернуло от этой улыбки. Боль, которой не позволено выплеснуться, загнанная внутрь, чтобы не мешала идти к цели. Механическое движение бледных губ на фоне осунувшегося лица – с синяками под потемневшими глазами, с заострившимися чертами. Словно ей сорок, а не без недели девятнадцать.

– Я буду здесь, – сказал он мягко. – Ляг, поспи. Тебе нужны силы.

– Не могу, – бесцветным голосом ответила Полина. – Спать не могу, просто так сидеть не могу. Нужно что-то делать, но что? Я не понимаю.

– Полина, – Мариан никогда не был красноречив и сейчас задумался, подбирая слова. – Ты сейчас – солдат, а задача солдата – не только идти в бой, но и оптимально использовать время, чтобы иметь силы, когда наступит пора вступать в битву. Иначе проиграешь. Иди. Я обещаю, что разбужу тебя, если мне покажется, что с твоим мужем что-то не так.

– Умом я сама понимаю, что в стазисе ничего не случится, – Пол говорила медленно и от усталости и виталистического вмешательства глотала слова, запиналась, – а отойти не могу.

Она все-таки встала. Сделала несколько шагов, больно запнулась ногой о ковер и чуть не упала – Мариан рванулся к ней, успел подхватить. И там, в его руках, она, к его облегчению, всхлипнула, завыла тоненько, горестно, как собака, которую оставили одну, – и наконец-то разрыдалась. И долго-долго рыдала ему, надежному, ставшему родным, в плечо, выплакивая свою боль, свой страх и свою потерю. Так и заснула – обессилев, выплакавшись, с красным шмыгающим носом и опухшими глазами. И только во сне она снова стала похожа на себя – молоденькую девочку, которая вместо счастливейшего дня в жизни получила долгую жуткую ночь.

 

Глава 6

5 декабря, Бермонт

Колдун Рибер узнал о смерти Бьерна Эклунда в момент, когда это случилось. Накануне ночью темный поставил на спящего гостя простенькую следилку, определяющую, бьется сердце или нет.

Пульсация на запястье Рибера прекратилась около двух ночи, и колдун еще несколько минут прислушивался: не показалось ли, не начнет ли тонкая линия снова наливаться силой. Не начала. Он вышел из дома на мороз и измученно опустился на скамейку у заиндевевшего окна своей хижины. Схватился за голову. В груди противно, виновато ныло: он вспомнил теплый хлеб берманской жены, его сыновей, в младшего из которых вложил столько собственной виты, что вполне мог назвать его и своим тоже.

Людвиг сделал все, чтобы отшельник победил. И если этого не случилось – значит, смерть его была предрешена.

Людвиг Рибер

Но внутри все равно было вязко и муторно.

Через забор со стороны белого леса полетело воронье – под светлой луной, на фоне деревьев птицы с пронзительными криками садились у его ног и молча, обвиняюще глядели на темного. Пятна сажи на светлом мерзлом покрове.

– Надеюсь, ты зачтешь мне спасенных за одного погубленного, – тихо произнес колдун птицам. – Мне жаль.

Вороны всё слетались, и он спустился в погреб, вынес им старых костей. Теперь осталось только дождаться утра. Если Бермонт не заражен и жив – значит, будет еще больше жертв.

Рибер некоторое время понаблюдал за словно взбесившимися воронами, с шипением и клекотом рвущими друг у друга поживу, – и движением руки открыл Зеркало.

– Исполнитель мертв, – проговорил он недовольному тем, что его оторвали от работы, собеседнику. – Но если успел достать Бермонта, то варианты есть. Я узнаю завтра.

– Используйте все возможности по максимуму, – сухо ответил маг. – Нужна помощь? Я посмотрю, кого можно оторвать от объектов.

– Пока нет. – Один из воронов вспрыгнул колдуну на колени, затрепетал крыльями у Зеркала, закаркал пронзительно – и Рибер попрощался, закрыл портал и еще долго сидел на морозе, поглаживая нахохлившуюся горячую птицу по крыльям и отпихивая ногами ее наглеющих и вечно голодных собратьев.

* * *

Игорь Стрелковский прибыл в Управление в три часа ночи. Тандаджи, так и не ложившийся спать, кратко рассказал ему о случившемся. О том, что ее величеству Полине-Иоанне требуется защита и личная гвардия.

– Нужно было сразу мне звонить, – резко сказал Игорь.

– Времени не было, – пожал плечами Тандаджи. – Меня Байдек, видимо, по привычке набрал, хоть это и твоя вотчина.

– Я сам пойду с отрядом, Майло. На нее наверняка начнут давить. Ей там нужен человек, который не просто будет стоять за плечом, но и поможет советом.

– Я так и понял, Игорь. Я возьму на себя твой отдел на время твоего нахождения в Бермонте.

Стрелковский с благодарностью глянул на друга. Вид Тандаджи имел сонный, почти медитативный, и только черные глаза смотрели остро, как обычно.

– Кроме гвардейцев нужно человек пять агентов. Чтобы не только охранять, но и иметь возможность собирать информацию.

Тидусс улыбнулся уголками губ, протянул ему лист с краткими выписками из дел. Стрелковский быстро пробежал список глазами, кивнул.

– Все подходят. Спасибо, Майло. Я с утра отправлю запрос на переход в Бермонт.

– Удачи, Игорь, – Тандаджи помолчал, словно увлекшись наблюдением за вяло плавающими рыбками, и спросил будто невзначай: – Что с Дробжек? Она бы тебе пригодилась.

– Она у матери, больше негде, – ровно ответил Стрелковский, хотя внутри, как обычно за последние дни, кольнула дурная вина, щедро замешанная на стыде. – Я сегодня собирался ехать решать вопрос с ней, но видишь, как получается.

– Я могу позвонить и прислать ее к тебе, – предложил тидусс.

Игорь взглянул на часы.

– Нет, Майло. Это только мое дело, прятаться за тебя я не буду. До утра еще время есть. Подними телепортиста, пусть будет готов забрать меня с Севера. Люджина сама Зеркала только на очень небольшие расстояния может открывать. Поговорю. Не согласится – возьму другого напарника, но не хотелось бы. Поеду. Все равно до утра ничего не решится.

Тандаджи сложил пальцы домиком и смотрел на него с таким одобрением, будто бы это не он был учеником Игоря, а совсем наоборот.

Стрелковский перешел штатным телепортом до Лесовины. Там полковника уже ждал телепортист, перенесший его в самое ближайшее к дому Люджины поселение, где смогли добыть листолет. Игорь поднялся на борт двухместного полицейского аппарата, похожего на небольшое вытянутое яйцо с острым носом – если смотреть снизу, то формой листолет очень напоминал древесный, липовый лист, – и бодрый водитель, выжимая по максимуму, понес пассажира над заснеженными тихими лесами Севера, над плоскими льдами белых озер и над редкими, разбросанными по территории огнями хуторов и деревень. Хорошо, что Люджина жила не в предгорьях, иначе листолетом он бы не добрался.

Летели долго, больше полутора часов – Стрелковский, умеющий спать в любых условиях, прикорнул под глухое бормотание радио и незатейливые песни. В салоне пахло пластиком и совсем немного – маслом и кофе. Звонил Тандаджи: сообщил, что вернулась королева, вызвала его и дополнила информацию о происшествии, кандидатуру Игоря на командование гвардией одобрила, приказала отчитываться каждый день. После звонка полковник снова погрузился в полудрему под убаюкивающий свист листолета.

Свои ошибки, чужая боль – тяжелый груз на совести. Да и нельзя выходить на опасное дело, не закрыв долги. Как бы ни сложился разговор с напарницей, он обязан сделать, чтобы она не держала на него зла. Пусть такого общения, как раньше, больше не будет.

Жаль, что не будет.

Не сказать, чтобы он скучал или тосковал по Дробжек, – после поездки на остров все чувства у него стали приглушенными, ушли резкость и острота, и Игорь, привыкший тащить в себе неподъемную тяжесть, словно лишился части души. Но дом его снова казался пустым. Оказывается, он привык к знанию, что напарница где-то рядом, что вечером они, если он не задерживается на работе, обязательно поговорят за ужином. Не хватало ее спокойствия и ясности мысли, мнений, которые она высказывала и которые могли подтолкнуть его к решению; периодически прорывающейся и удивляющей его иронии и упорства. Как-то увереннее он стал держаться на земле, пока напарница была с ним, словно именно она удерживала его в мире.

Да уж, Игорь Иванович, Игорь Иванович. Что бы ни было, Люджина – женщина и боевой товарищ. А ты и женщину обидел, и товарища ударил. Натворил ты дел. И, главное, как за это извиняться? Что сказать?

После бурной ночи на Маль-Серене в душе что-то надломилось. Любовь все еще была с ним, как и тоска, но окунуться в нее так же безоглядно, как это случалось раньше, не получалось. И полковник остро чувствовал эту потерю и пустоту внутри. То, что столько лет составляло смысл его жизни, разбилось, разлетелось осколками. Теперь воспоминания о королеве неизбежно тянули за собой и другие, недавние, горячие и злые, заглушались голосом совести. И никак ему было не вернуть равновесие.

– Через минуту будем на месте, господин полковник, – сообщил пилот, замедляя ход. Игорь выглянул в выгнутое стекло окна – листолет двигался над небольшим замерзшим озерцом с хорошо заметными в лунном свете темными окнами прорубей и голубоватыми наплывами льда. Впереди стоял небольшой деревянный дом с пристроенной баней. Из труб прозрачным маревом струился дымок, спускаясь на снег и лениво растекаясь по земле серым туманом. Ему даже показалось, что в кабине запахло гарью.

Листолет мягко приземлился на снег. Пилот открыл дверь, с шуршанием опустился вниз трап, и Стрелковский сошел на мерзлую землю.

Стояла тишина. Двор был вычищен, к стене дома у массивной двери прислонены широкая лопата и лом. Рядом с жилищем виднелись какие-то хозяйственные постройки. Все казалось довольно крепким, будто тут работала не одна пара мужских рук.

Игорь запахнул пальто – мороз сразу принялся покусывать сквозь зимние ботинки, через одежду – и направился к дому. За его спиной почти беззвучно поднимался в небо листолет.

Стук в дверь гулко разлетелся по всем окрестностям, будто он в барабан ударил. В доме словно не было никого – но вскорости раздались шаги, дверь распахнулась, выпуская теплый парок с запахом молока и хлеба, и на пороге выросла Анежка Витановна, закутанная в шаль.

– Явился-таки, – грозно сказала она и хрустнула костяшками пальцев. – Что же ты так-то, Игорь Иванович?

– Я за Люджиной, – проговорил Стрелковский – и не выдержал колкого взгляда северянки, опустил глаза. – Поговорить хочу.

Мать напарницы пожала плечами, отвернулась и через плечо бросила:

– В коровнике она, скотину доит. Иди, говори.

В дом она его не пригласила.

Коровник тоже был большим, добротным, как и все вокруг. Запах прелого сена и навоза полковник почуял за несколько шагов до входа, да и вокруг лежали соломинки, втоптанные в снег. Помедлил чуть, толкнул дверь, подбитую снизу войлоком и оттого тяжело двинувшуюся с места, вошел и аккуратно притворил ее на место.

Здесь запах животных был гуще, душнее, но и сеном пахло приятно, уютно и тепло. Из-за тонких воротец слышался звук бьющих о жестяное ведро струй и успокаивающий скотину голос Люджины. Коровы притоптывали, вздыхали, где-то в углу блеяли козы.

– Мам, я скоро закончу, – раздался голос напарницы, – ты чего пришла?

– Капитан, это я, – Игорь открыл дверцы, зашел внутрь. Северянка, с волосами, обвязанными толстым платком, в каких-то войлочных штанах и стеганой куртке, поверх которой был накинут белоснежный халат, взглянула на него с хмурым удивлением. Не ожидала. Но не остановилась – продолжала ловко, уверенно доить пеструю, пузатую и мордастенькую коровенку. Молоко в ведре так и пенилось.

– Здравствуйте, Игорь Иванович, – спокойно сказала Дробжек. – Рано вы. Не спится?

– Я собирался приехать позже, Люджина, – Игорь взял скамеечку, висевшую на стене, сел. – Но появились срочные дела.

Капитан слушала вполоборота, поглядывая то на него, то на вымя, ритм не сбивала.

– Извините меня, Люджина, – покаялся Стрелковский. – За мое поведение. За слова. Я был неправ. И опьянение меня не оправдывает. Я очень виноват перед вами.

– Я не обижаюсь, Игорь Иванович, – ровно ответила напарница. Словно и не было ничего.

– Я сделал вам больно, – осторожно сказал он. Выяснять, так уж до конца.

Она равнодушно усмехнулась.

– Бывало и больнее. Вы, полковник, уж извините, конечно, мужчина тяжелый и активный, но демон в Бермонте меня раскатал куда серьезнее.

Ровное журчание молочных струй вдруг сбилось – руки ее дрогнули, и он со всей отчетливостью понял, что за бравадой этой нет спокойствия.

– И вы меня извините, что поставила вас в неприятную ситуацию, – продолжала северянка сдержанно. Взглянула на него. – Забудем об этом, полковник. Что-то еще?

– Вы планируете возвращаться в Управление? – спросил Игорь. Вроде все слова произнесены, а тяжесть внутри осталась.

Вторая корова низко замычала, переступила ногами.

– Нет, – сообщила Люджина. – Хочу догулять отпуск и подать рапорт на увольнение. Вернусь в армию.

Стрелковский рассерженно постучал пальцами о стену.

– Не глупите, Дробжек. Из-за одного инцидента рушить карьеру? Это смешно. И я ведь буду виноват. Я и так виноват. Извините, я не могу этого позволить.

– С вами я не смогу работать, – озвучила она то, что он и так знал, – обязательно будет неловкость, недосказанность, а между напарниками этого быть не должно. С кем-то другим – возможно, но зачем? Таких специалистов, как я, в Управлении навалом, а вот в частях нас не хватает. Здесь я нужнее.

Игорь встал, подошел к ней – и Люджине пришлось остановиться, задрать голову. Лицо ее казалось осунувшимся – но, может, это освещение?

– Сейчас вы нужны мне, капитан. Есть срочное задание в Бермонте, а притираться к новому менталисту и напарнику некогда. Мне нужен человек, которому я доверяю. И у вас как раз будет время подумать, принять взвешенное решение. Если решите после этого уходить – я держать не стану. Но еще раз скажу: я считаю необходимым, чтобы вы остались в Управлении.

Северянка отставила тяжелое ведро, ополоснула из таза вымя коровы, насухо вытерла его и начала мазать каким-то кремом. Мазала медленно – корова недоуменно поворачивала рогатую башку, словно удивляясь. Люджина думала, и полковник едва удержался от нетерпеливой ходьбы по помещению. Наконец она подняла голову.

– Что за дело, Игорь Иванович?

В дом они вернулись после того, как Игорь ознакомил Люджину с задачей и получил ее согласие. Внутри было тепло и тесно – свисали с потолка связки лука, пахло сушеными яблоками, хлебом и квашеной капустой. Анежка Витановна, добрасывающая дрова в печь, недобро сверкнула глазами на гостя, взяла у дочери ведро и стала аккуратно переливать молоко сквозь марлю.

– Мне помыться надо, от меня коровником несет, – Люджина открыла тяжелый сундук, достала полотенце. – Придется подождать, полковник. Мам, накорми гостя.

Анежка Витановна фыркнула, но чайник на печь поставила, отрезала ломоть свежего белого хлеба, намазала желтым маслом, выставила светло-желтое варенье.

– Крыжовник, – сказала она, звякая ложкой о блюдце. – Люджинка летом собирала. Сладкий у нас растет, как сахар. И витаминов много, для головы полезно.

Налила Игорю огромную чашку пахнущего ягодами чая и вышла на улицу, громко хлопнув дверью.

Люджина мылась недолго, вышла уже в форме, быстро собрала сумку.

– Я вернул вам на счет деньги, которые вы потратили на переход сюда, – сказал ей в спину полковник. И добавил: – Это было глупо, Люджина.

Она, кажется, поняла, что он не о телепорте.

– На тот момент это казалось мне единственно верным решением, – отозвалась северянка. – Вы были неадекватны и представляли угрозу для Управления. И чем дальше, тем больше. А сейчас, – она оглянулась на него, – насколько я могу судить, вы спокойны и взвешенны, несмотря на серьезные проблемы с Полиной Рудлог.

– Но не таким же способом, Люджина!

Она повернулась, вздохнула судорожно.

– А каким? Каким, Игорь Иванович?! Забудем о тонких материях. Что бы вы сделали, если бы ваш напарник, человек, безусловно важный для государства, ваш боевой товарищ, уверенно шагал по дороге самоуничтожения?! Плюнули бы?

– Вы что, на меня кричите, Люджина? – сказал Стрелковский удивленно.

– Да я вас убить готова, – призналась капитан и в сердцах швырнула какую-то кофту в сумку. Провела рукой по коротким волосам, застегнула молнию. – Вы здоровый мужик, не инвалид, с умной головой и огромным опытом. Знаете, насколько тяжело наблюдать, как блестящий ум погибает и твой кумир идет ко дну? Когда ты при своей профессии бессилен помочь, потому что помощь не принимается категорически! И не сверкайте на меня глазами, полковник, не надо! Вы меня уже ничем не испугаете! Стыдно, полковник! Стыдно! Что бы ни было, какие бы испытания не валились на голову – боги дают нам жизнь, которую надо прожить с честью. А уныние – грех.

– Нет времени на проповеди, Дробжек, – Игорь, к своему удивлению, ничуть не разозлился и даже посочувствовал ей.

– Вот что, – заявила Люджина, успокаиваясь. – Я, Игорь Иванович, в Управлении останусь. Но при условии, что вы по возвращении из Бермонта начнете посещать психиатра. Проведете лекарственную терапию. И заведете любовницу. Регулярную. У вас как раз есть время подумать. Если считаете себя виноватым – вот вам способ вину искупить.

Полковник усмехнулся и встал. Ему вдруг стало легко.

– Пойдемте на улицу, капитан, – сказал он. – Я сейчас буду звонить телепортисту, так что прощайтесь с матерью.

Он слушал гудки, а за его спиной старшая Дробжек горестно выдохнула: «Ой, дуреха!» – и, судя по придушенному звуку, напутственно и крепко обняла дочь на прощание. Под ногами северянок скрипел снег, было темно в синеву и тихо, на той стороне озера горели окна еще чьего-то дома – и из этой тишины они с напарницей шагнули обратно в Управление, уже оживающее и гулкое.

Через несколько минут на плацу у казарм было проведено первое гвардейское построение, за которым последовали инструктаж о поведении на территории Бермонта и представление Люджины как заместителя командира отряда.

И, к чести двадцати опытных бойцов, ни у кого из них даже мысли не мелькнуло, что это место получено иначе, чем за боевые заслуги капитана Дробжек.

* * *

В семь утра от командующего гарнизоном замка Бермонт пришло согласие на присутствие личной гвардии королевы Полины-Иоанны. Подполковник Хиль Свенсен в сопровождении офицеров лично встретил рудложский отряд у телепорта, мрачно оглядел солдат, поздоровался за руку со Стрелковским и приказал служивым во главе с Дробжек следовать за Леверхофтом, обустраиваться, пока командиры будут обсуждать принципы безболезненного и бесконфликтного взаимодействия. Игорь, не откладывая, попросил перед тем, как его проведут к покоям королевы, показать ему зал, где проходили бои и Демьян Бермонт был заражен бешенством.

– Узнали, откуда нападавший? – спросил Стрелковский, когда Свенсен нехотя решил-таки уважить просьбу коллеги.

– Бьерн Эклунд, отшельник, жил в лесу на западе страны с женщиной и детьми. – Свенсен вел коллегу по холодным пустым коридорам к залу, в котором проходили бои. – Ночью мои ребята вылетели к его дому, жду звонка. В зале сейчас работают люди, следователи и врачи. Из берманов к покойнику близко никто не подойдет.

– Почему? – недоуменно спросил Игорь.

– Мы боимся, полковник, – резко ответил Свенсен, распахивая двери тронного зала. Стрелковский поморщился – сильно пахло кровью. В помещении работали люди: фотографировали, делали записи. Тело лежало у стены, рядом находились носилки – видимо, готовили покойника к транспортировке.

Они остановились неподалеку – видно было, что берману не по себе. Игорь тоже не стал подходить ближе.

– Что там, сержант? – спросил командующий гарнизоном.

– На ногтях – вязкий лак, – доложил следователь. Игорь как раз смотрел на широкую ладонь покойного, что виднелась из-под скатерти. Почти лапа – с выпущенными темными когтями, широким запястьем. – Взяли образец, проведут тесты, но, скорее всего, это и есть штамм бешенства. Уносим, господин подполковник?

– И поскорее, – рыкнул Свенсен. Отвернулся и поспешно пошел на выход. Игорь зашагал за ним.

В коридоре у бермана зазвонил телефон.

– Да, – сказал он в трубку. Выслушал говорящего, помрачнел еще больше. – Понятно. Вылетайте, да. Нет, самим не атаковать. Организуйте наблюдение, я вышлю к вам магов для задержания.

Свенсен отключил трубку, выругался, тут же набрал другой номер, резко приказал немедленно собирать группу боевых магов и Зеркалом выходить на помощь опергруппе. Игорь терпеливо ждал, но берман молчал, видимо, решая, надо делиться информацией или нет.

– Мои люди пообщались с женщиной Эклунда, – произнес все-таки, когда они уже поднимались наверх, к покоям королевы. – Она рассказала, что около месяца назад к нему приходил местный колдун из темных, Людвиг Рибер. У нас они живут свободно, не то что у вас, в Рудлоге, никто не заставляет их ходить в храм и не препятствует колдовству. По обрывкам фраз она поняла, что именно колдун обязал Эклунда участвовать в боях. И позавчера вечером ее сожитель ушел к Риберу.

– Оперативно вы, – сдержанно похвалил Стрелковский. Берман кивнул и тут же перевел тему на организацию охраны.

Они поднимались на этаж, на котором находились покои Бермонта, и Свенсен озвучивал распорядок дня, смену караулов, иерархию. В коридоре стояли бесстрастные охранники. Хиль кивнул в их сторону.

– Установим попарное дежурство. У покоев, в коридорах – половина ваших, половина наших. Можете прямо сейчас распорядиться. Патрулирование замка – только наша задача, вас не касается. Сопровождение королевы – нас в два раза больше, чем вас. Все решения согласовывать со мной, полковник.

– Согласен, – коротко ответил Игорь Иванович.

* * *

В это время королевская семья Рудлог собиралась за завтраком. И так как уставшая королева банально проспала, сестры посмеивались друг над другом, вспоминали вчерашнюю свадьбу, какой красивой была Полина, гадали, когда она отойдет от медового месяца и когда можно будет ей позвонить, – и ушли на работу и учебу, даже не подозревая о случившемся. Иногда неведение действительно бывает счастливым.

* * *

Час спустя на окраине Ренсинфорса из Зеркала вышел темный колдун с вороном на руке. Поправил сумку, перекинутую наискосок через плечо, погладил помощника по твердому клюву и отпустил его в воздух. Увидел неподалеку стаю кружащихся птиц, легко двинул рукой, и крылатое войско целенаправленно полетело к центру столицы Бермонта. Сам Рибер огляделся, нашел взглядом открытое кафе и пошел туда. Очень, до рези в желудке и головокружения, хотелось есть.

Птицы, птицы. Синицы, воробьи, галки, вороны. Вездесущие… и незаметные. Кто обращает внимание на кружащую над ним птаху?

Всю ночь Людвиг Рибер смотрел глазами своей вороньей стаи: вороны пролетали над фортами берманских кланов, слушали разговоры во дворах, прижимались к окнам спален. От сменяющихся картин страшно болела голова, и все же он не нашел ответа на свой вопрос. Поэтому сейчас колдун легко размешивал сладкий чай и глядел прямо перед собой незрячими глазами, пугая официантку. Та быстро-быстро поставила перед ним плетеную корзиночку с хлебом и ушла на кухню – ждать заказ. Блаженный какой-то, но деньги есть и заказал столько, что троих мужчин накормить можно.

Птичья стая взлетела вдоль скалы, на которой стоял замок Бермонт, спустилась во двор, пронеслась возле казарм, где обустраивались гвардейцы королевы, и по неслышному приказу мага взмыла в небо и направилась к храму. Во дворе было спокойно. Нет ли в храмах подготовки к похоронам монарха?

Но город был радостен и чист: на улицах продолжали праздновать свадьбу короля и чествовать королеву. Никаких свидетельств того, что ночью произошла трагедия.

Перед Людвигом наконец-то поставили дымящийся сытный суп, и колдун накинулся на него, словно ел в последний раз. Он почти давился, заглатывая ложку за ложкой, и никак не мог остановиться. Но контроля не терял.

Ворон, которого Рибер принес с собой, единственный не унесся на облет столицы. Он лениво парил вокруг замка, заглядывал в окна, ковыляя по подоконникам корявыми лапами. Владения короля Бермонта были почти пусты. Придворные и слуги начнут возвращаться сюда только после обеда, дабы дать молодоженам побыть наедине. И черная птица упрямо прыгала от окна к окну в поисках ответа на вопрос, заданный хозяином.

Игорь Иванович с Люджиной, выставив посты, направились на встречу с королевой в покои Бермонта. Застывшие у дверей охранники-берманы глядели прямо перед собой, ничем не показывая недовольства от появления конкурентов. Рудложские гвардейцы смирно встали на караул у стеночки.

На стук за толстыми створками заворчало, зарычало – но тут же послышались шаги, и все успокоилось. Двери открыл принц-консорт Мариан Байдек, за которым настороженно ворочали головами два каменных медведя.

– Свои, – сказал он тихо. Стражи застыли, а он поздоровался, выслушал отчет. – Полина спит, – барон пожал руки пришедшим ему на смену. – Происшествий за ночь не было. Оставляю вас с ней. Рассчитываю на вас, Игорь Иванович.

Стрелковский коротко кивнул, и Байдек ушел к телепорту.

Полина действительно спала – рядом с покрытым щитами мужем, на боку, обхватив его за локоть, словно не желая отпускать. Стрелковский тихо осмотрел покои, оставил на страже Люджину и ушел проверять посты.

Полина

Полина проснулась только через три часа. Некоторое время не открывала глаза, затем вздохнула и распахнула их. Увидела Демьяна, и губы ее горько дрогнули. Не сон.

На улице, как в насмешку, было солнечно – и она раздвинула тяжелые шторы, распахнула окно, чтобы тяжелый запах горя и ужаса поскорее ушел. Солнце словно открыло в ней второе дыхание – ночь казалась туманной, смазанной, словно все произошедшее случилось давным-давно, и невозможно было не поверить, глядя на искрящийся, цветной Ренсинфорс и на косые светлые лучи, играющие с пылинками, что все наладится. Только не надо сидеть и ждать.

– Надо думать, – бормотала Полина, принимая душ – двери она так и не закрывала, поглядывая на кровать, и вскоре вышла из ванной, вытираясь, – надо думать. Что же делать?

В голову ничего нужного не приходило, и внезапно захотелось забиться куда-то, переждать: вдруг все решат за нее? Взгляд упал на маленькую статую Синей богини в углу спальни – и Поля всхлипнула, упала на колени.

– Пожалуйста, Мать моя великая, – шептала она жалобно и тихо, – ты помогла раз, помоги еще, ты же видишь, как я люблю его! Помоги, дай знак, пришли кого-нибудь, кто спасет, пожалуйста!

Богиня молчала, глядя куда-то поверх королевы. Справляйся сама, Полина-Иоанна, ведь не дитя ты уже, а королева.

Пол отерла слезы с щек, решительно встала и пошла в гардеробную – одеваться, как приличествует жене короля. А затем – действовать. Невозможно же ничего не делать, с ума сойти можно! Прежде всего она слетает к тому шаману, которого они с Демьяном встретили на ярмарке, потом надо приглашать еще магов: ну и пусть те, кто были ночью, не смогли – надо пробовать!

Поля, бубня себе под нос, зашла обратно в спальню и возмущенно вскрикнула – над ее Демьяном прямо по щитам прогуливался толстый наглый ворон. Даже постукивал по ним клювом. Увидел хозяйку покоев, покосился на нее черным глазом и коротко каркнул. Насмешливо, нахально.

– А ну брысь, зар-раза! – Пол схватила со столика расческу, замахнулась – птица тяжело прыгнула раз, другой и, распахнув крылья, с оглушительным карканьем вылетела в открытое окно. Но не улетела далеко – вернулась, с клацаньем примостилась на подоконник. Пол подбежала к окну и с грохотом захлопнула створки.

В двери спальни осторожно постучали.

– Все в порядке, ваше величество? – послышался женский голос.

– Да, – сказала королева, – заходите.

В спальню заглянула знакомая ей Дробжек, вытянулась. Поли обрадовалась северянке как родной.

– Ваше величество, – коротко доложилась Люджина, – гвардия прибыла под ваше командование. Старший по отряду полковник Стрелковский. Я на посту. Вам что-нибудь нужно?

– Пока нет. Хотя… узнайте, положен ли королеве завтрак, – попросила Пол. Есть не хотелось вообще, желудок был словно ватой набит, но надо, надо. Нужны силы. Обязательно.

– Так точно, – капитан скрылась за дверью. Полина положила расческу на столик, а когда повернулась – в покоях кроме нее и Демьяна был еще один человек. Худой, черноволосый, зеленоглазый.

Она даже не пискнула – только прыгнула в ту сторону, где лежало ружье, схватила его, прицелилась и сразу же выстрелила. Не раздумывая. Звук выстрела оглушил, пуля свистнула по щитам мужа, с гулким стуком врезалась в полыхнувшую и затрещавшую защиту гостя и отлетела в сторону. И Пол выстрелила еще раз – с тем же результатом. Отступила назад, зашарила в коробке с патронами, жалея, что взяла привычную охотничью двустволку, а не какой-нибудь небольшой автомат или пистолет. С другой стороны, с ружьем она и при закрытых глазах управлялась.

Грохнула дверь, в комнату ворвалась капитан Дробжек с пистолетом, скользнула взглядом по королеве, рванулась в центр спальни, прикрывая ее величество, и выпустила в незваного гостя всю обойму. Тот только шагнул назад – пули расцветали на щитах светлыми пятнами, которые тут же гасли. Капитан отбросила ненужное оружие – и застонал воздух в комнате, собираясь в огненные лопасти.

– Ваше величество, – процедила она, – отступайте к двери.

В покоях уже топотали гвардейцы и берманская охрана – забегая в спальню, распределяясь по периметру, – и одновременно гулко завыла огненная Вертушка, понеслась, набирая обороты, на незнакомца – и растеклась по щитам жидким пламенем. Люджина выругалась, зашевелила руками, выставляя щиты на королеву.

– Успокойтесь, – тихо попросил гость, не обращая внимания на целящихся в него солдат. Примирительно поднял руки. – Ну и скоры же вы на расправу, дамы. Я пришел, чтобы попробовать вылечить вашего мужа, ваше величество. За соответствующую плату, конечно.

У Поли в груди полыхнула дикая надежда, заглушающая вопли осторожности. Она не опускала ружье, а незваный посетитель не двигался. Люджина шевелила губами, а перед ней плотными рядами зависали тонкие ледяные иглы.

– Подождите, капитан, – попросила Полина неуверенно. Обратилась к солдатам: – Подождите. Пусть скажет. Как вы узнали, что случилось? Как вы попали сюда?

Он усмехнулся бледными губами.

– Вам нужна помощь или ответы на вопросы, ваше величество?

– Кто вы? – требовательно спросила она, оглядываясь. Дверь за спиной, успеет выскочить, а вот солдаты могут пострадать. Кто-то из охранников уже докладывал по рации о ситуации, но незнакомец словно не слышал этого – смотрел только на королеву.

– Меня зовут Людвиг Рибер. Я из тех, кого вы называете темными, – ответил он. Пол помрачнела – вспомнилась последняя ее встреча с таким же темным магом, ужас, чувство собственной беспомощности. Но гость не нападал – приблизился к щитам, постучал по ним ладонью, усмехнулся одобрительно. – Выслушайте меня. Мне нужны подвеска и ваша кровь. Добровольно. Решение принимать вам. Но прямо сейчас – иначе я уйду и не вернусь.

– Госпожа, – не оборачиваясь, проговорила Дробжек. – Не верьте ему. Бермана, который заразил вашего мужа, подослал тоже темный. Зараза усилена магически стихией Смерти. Я не я буду, если это не один и тот же человек. Демон!

Пол зарычала – в глазах вдруг потемнело, зашумела кровь в ушах – и она вздернула ружье. Рядом с ней открылось Зеркало – оттуда вышел подполковник Свенсен, замер, потянулся к оружию.

– Умная женщина, – колдун улыбнулся бледными губами. – Но я не одержим. И не трону королеву, – громко произнес он, обращаясь уже не только к Полине. – Мне не нужны смерти не в свое время. Я легко мог бы сейчас убить и вас, и ваших охранников, ваше величество. Здесь нет тех, кто способен противостоять мне. Я мог бы связать вас Сетями и сделать, что нужно. Со щитами на вашем супруге было бы труднее, но есть тот, кто, скорее всего, сможет вскрыть и их. Но я не сделал этого. Я хочу договориться. Выбирайте.

– Нельзя, – жестко сказал Свенсен. Берманы поддержали его яростным гулом. – Подвеска должна оставаться у короля. Это преступление, ваше величество! Вы не имеете права принимать такие решения. Вас осудят!

– Молчать! – рявкнула Полина. – Мне решать, и мне отвечать! Если муж мой останется жив, он и решит, что со мной делать. Но не вы!

Свенсен зарычал – и Люджина неуловимо скользнула между ним и своей госпожой, и гвардейцы уже вставали так, чтобы блокировать берманов, а Полина зашипела от ярости и топнула ногой.

– Молчать! Здесь я королева! Если вы, – крикнула она Свенсену, – не можете ничего делать, то не мешайте!

И что-то было в ее голосе и в лице, что солдаты мрачно замолкали, сжимая зубы. Подполковник тяжело дышал, но не двигался. Поля глядела на колдуна со злым отчаянием. Внутри просто кипела ненависть, убивая страх, толкая на безрассудства. Перевела взгляд на мужа, на Люджину, повернувшуюся к ней с явным сочувствием, на хмурых солдат. Инстинкт орал ей не соглашаться, не слушать, но разве могла она не ухватиться за надежду?

– Откуда я могу знать, что вы не заберете то, что вам нужно, и не уйдете отсюда? – спросила Полина резко. – Что не обманете?

– Пусть поклянется, – вдруг произнесла Дробжек. – Пусть даст клятву на смерть на крови. Клятвенный камень у него наверняка есть, я проверю, настоящий ли. Если не вылечит и обманет – умрет.

Колдун застыл на мгновение и с уважением глянул на охранницу.

– Поклянетесь? – сухо спросила Полина. Что угодно, лишь бы Демьян был жив.

– Да, – после некоторого раздумья ответил темный. – Вы передаете мне в руки кровь и подвеску. Затем я пробую вылечить вашего мужа. Если не получается – я возвращаю вам и то, и другое.

– Наоборот, – металлическим голосом произнесла королева.

– Нет, – непреклонно ответил колдун. – Если ваш муж проснется, он просто убьет меня и подвеску не отдаст. Я должен быть уверен в том, что она попадет в мои руки.

Пол думала, закусив губу. Рядом что-то пытался сказать Свенсен, но она просто отмахнулась от него.

– Хорошо, – Полина очень надеялась, что не совершает глупость. – Люджина, примите у него клятву.

Когда по тонкому тяжелому камню с иглой посередине побежала кровь, зашипела, впитываясь в бороздки, и были произнесены необходимые слова, Пол решительно сняла с шеи мужа подвеску, закатала рукав. Ее гвардейцы вряд ли одобряли происходящее, но слово королевы – закон. И они, напряженно сжимая оружие, следили и за колдуном, и за берманами, звереющими на глазах. Очень бы не хотелось начинать бой с теми, с кем должен стоять плечо к плечу.

– У меня все с собой, – сказал Рибер, снова залезая в сумку, и достал шприц. – Потерпите, ваше величество.

Он аккуратно набрал в иглу крови из вены, снял пробирку, закупорил. Выжидательно взглянул на королеву – и Поля взяла его за руку, провела к мужу.

Она ждала. Верила. Молилась, пока колдун водил над Демьяном руками, бормотал, а от ладоней его шло зеленоватое сияние. Покачивалась туда-сюда, обхватив себя руками и впившись ногтями в предплечья. В спальне стояла звенящая тишина. Долго, очень долго.

Наконец колдун поднял голову – она увидела приговор в его глазах и заледенела.

– Я не могу, – сказал он. Темный сделал шаг в сторону, покачнулся. Он был страшно бледен. – Не понимаю почему. Я делал препарат с тем расчетом, что он ослабит его, но не убьет – иммунитет Бермонтов должен был сыграть свою роль, – но, видимо, неверно рассчитал концентрацию. И сейчас болезнь еще сильнее. Простите, ваше величество.

– Отдайте подвеску, – безжизненным голосом потребовала Пол. Ей было холодно и тускло.

Рибер печально покачал головой, выдохнул, чернея и опуская плечи, быстро шагнул за щит, неуловимым движением руки открыл Зеркало – и бросил туда и подвеску, и склянку с кровью. Скорчился, рухнул на пол под топот рванувших к нему охранников, застонал, забился в конвульсиях – и затих.

В спальне снова стало оглушающе тихо. Солдаты расступались, открывая застывшей королеве обзор.

– Мертв, – сказала Люджина, прижимая пальцы к шее колдуна. – Клятва сработала. Мне очень жаль, ваше величество.

Полина сжала зубы, чувствуя, как отливает кровь от лица и деревенеет тело. Внутри звенела, разлетаясь на мелкие осколки, ее безумная надежда. Неужели проиграла?

Королеву повело, руки и ноги вдруг стали чужими, и она сделала назад шаг, другой, прислонилась к шершавой стене и начала сползать вниз. Рядом стоящий Свенсен вовремя среагировал – поддержал, отнес в гостиную, уложил на диван. Только чудовищным усилием воли Полина удержалась в сознании. И словно сквозь толстый слой стекла наблюдала, как появляется в покоях Игорь Стрелковский, как шумят рассерженные голоса, как проводит над ней руками капитан Дробжек – и тело становится легким, послушным. Полине принесли воды, что-то говорили, но она не понимала что. Из спальни ушли солдаты, унося на носилках тело колдуна. Рядом присела откуда-то взявшаяся матушка Демьяна, леди Редьяла. Потрогала невестке лоб, легко погладила по волосам, вздохнула сокрушенно и печально. Взяла за руку и поцеловала холодные пальцы, прижала к своей щеке. И четвертой Рудлог вдруг стало стыдно за свою слабость, за то, что разлеживается тут, как нежная барышня.

Четкость мыслей вернулась резко, будто включился свет. За полуоткрытой дверью в коридоре спорили мужчины, и иногда в разговор вступал спокойный женский голос.

– Вы не понимаете наших традиций, полковник! – рычащий голос, видимо, принадлежал Свенсену. – Для нас сначала государь, потом государство, а потом уже супруга короля! Она не имела права принимать подобное решение! Она женщина и обязана слушать мужчин!

– Но по вашему закону вы обязаны ей подчиняться в отсутствие монарха, – спокойно возражал Стрелковский. – Я понимаю, что у вас законы – это одно, а традиции – другое. Вы просто не привыкли к другим женщинам, подполковник. Я же служу семье Рудлог почти всю жизнь. И вам придется привыкать к некоторой… несдержанности и самостоятельности вашей королевы. Заклинаю вас: не пытайтесь на нее давить. В лучшем случае она просто разгневается. В худшем – сделает все наоборот. Самое верное – это спокойное, аргументированное убеждение. И не нужно ее винить. Как колдун проник в замок? Это ведь ваш промах, подполковник.

Короткое рычание и звук, будто когтями полоснули по дереву.

– Сам знаю, – неожиданно примирительно произнес Свенсен. – Все замковые коридоры охраняются, закрыты щитами, как и крыша… после некоторых событий.

Стрелковский хмыкнул.

– Сам замок – на скале, – продолжал подполковник Хиль. – Вы считаете, мы не думали накрыть его щитом полностью? Но это огромный объем, и из-за высоты и расположения закрытой окажется и площадь у замка, и часть домов. Щиты такой высоты и размера очень трудно сделать и поддерживать. До сих пор замок защищал себя сам: те, у кого получалось пробраться, не проходили защиту, а те, кто проходил, – только под нашим наблюдением. За исключением… – тут он осекся, и Стрелковский повторно хмыкнул.

– Я согласен с вами, что Полина поступила неосмотрительно. Но учтите тот шок, в котором она пребывает. Даже суток еще не прошло. Жаль, что она поддалась на обман…

– Он не врал, шеф, – сдержанно возразила Люджина. – Мне трудно было читать его, очень уж защищен, но, когда давал обещание – видимо, намеренно раскрылся. И он действительно пытался вылечить его величество.

Воцарилось молчание.

– Королеве придется встретиться со старейшинами, – наконец произнес Свенсен. – Я не знаю, какое решение они примут. Могут заключить под стражу.

– В интересах вашей страны, чтобы этой глупости не случилось, – настойчиво сказал Игорь Иванович. – Вряд ли дом Рудлог спокойно отнесется к аресту своей принцессы. Межгосударственный конфликт не нужен никому.

– Не нужен, – тяжело согласился командующий гарнизоном. – Я со своей стороны сделаю все, чтобы обеспечить молчание придворных и слуг, – уже отдал распоряжение придворному магу с помощниками подготовить магдоговора. Объясним народу Бермонта, что их величества уехали на медовый месяц, управление осталось на правительстве. С министрами это согласовано, все будут молчать. Но, сами понимаете, бесконечно без правителя страна не сможет…

Голоса понизились – пошло живое обсуждение дополнительных мер по защите замка.

– Долго они спорят? – прошептала Полина, садясь.

– Долго, – сказала леди Редьяла. – Я как раз зашла, когда тут кричали. Это они сейчас мирно разговаривают, а тогда чуть в грудки друг другу не вцепились. Поругаться успели уже. Два командира, множество охранников, а виновата женщина, – невесело улыбнулась она.

– Вы не осуждаете меня? – недоверчиво спросила молодая королева, прислоняясь к спинке дивана.

– Как я могу? – строго произнесла матушка Демьяна. – Это мой сын. И пусть я не в состоянии помочь ему и внутри меня все леденеет от ужаса, когда подхожу ближе, – я буду рада послужить тебе. И к тому же, – она поколебалась, – я была в часовне…

Пол стойко выдержала ее взгляд.

– Это ничего не значит, леди Редьяла.

– Я так и поняла, – королева-мать вздохнула. – Бедная смелая девочка… Как в детстве ты в него вцепилась, так и не отпустишь, да?

– Ни за что, – уверенно ответила Полина. – Матушка… а что такое с этой подвеской? Что в ней важного? Почему за ней охотились темные?

– А кто ж знает? – мать Демьяна махнула рукой. – Подвеска в нашем доме уже очень давно, почти пять веков. Случайно выяснилось, что она позволяет видеть прошлое и будущее, но только королю и только после поста и молитв. Пришла из Йеллоувиня вместе с принцессой, невестой будущего короля. Тогда в Йеллоувине чехарда была со сменой императоров – старого убил его собственный сын, сел править и через несколько десятков лет по дури своей решил завоевать Бермонт. В наших горах сильно не повоюешь, – она с гордостью усмехнулась. – Тогда восток Бермонта называли красными ледниками, потому что воины кланов и королевской армии вырезали захватчиков, а тела их сохранялись во льдах десятки лет. Мы-то свои горы знали, а они нет. Воевали долго, очень долго, пока император вдруг то ли косточкой абрикосовой подавился, то ли сталью, да только сел на трон его сын. И в знак примирения предложил обменяться невестами: мы ему – дочь короля, они нам – сестру императора. И с невестой прибыли богатые дары, в том числе и эта подвеска, оправленная в серебро. Тогда впервые и использовали Лунный глаз при коронации – невеста с поклоном вручала его мужу. А затем уже стало традицией. У нас особое отношение к традициям, Полина. Они выше короля.

– Не для меня, – Поля не собиралась оправдываться. Встала, подошла к двери, открыла ее. – Игорь Иванович, здравствуйте. Рада вас видеть. Подполковник Свенсен, я готова встретиться со старейшинами. Но только после обеда. Пока нет горничных, распорядитесь накрыть нам с матушкой, пожалуйста. – И, не успел берман и рта открыть, продолжила: – Выяснили, куда мог колдун отправить подвеску?

– Работаем, ваше величество, – мрачно сказал Свенсен. – Задача передана Управлению безопасности. Зеркало отследить невозможно, жил он в глухом лесу, поэтому с кем контактировал – непонятно. Но работаем.

Поля кивнула.

– И после разузнайте, где можно найти старого шамана… с ярмарки. Как же его звали? – она задумалась. – Хайке, Тайхе… точно, Тайхе!

– Тайкахе, – поправил ее берман. – Я знаю, где его искать, но придется облететь много стойбищ на самом севере. И вряд ли он пойдет во дворец, ваше величество, старик очень не любит города. Удивительно, что он прибыл на ярмарку.

– Найдете – доложите мне, сама к нему слетаю, – с нетерпением произнесла Полина. И, увидев упрямый взгляд бермана, резко предупредила: – И не спорьте со мной, богов ради!

Стрелковский усмехнулся, глянул на коллегу.

– Вам бы отдохнуть, госпожа, – с некоторым даже отчаянием сказал Свенсен.

– Некогда, некогда мне отдыхать, подполковник, – зло ответила Полина. – Потом. Демьян проснется, и наотдыхаюсь. Делайте, что говорю!

Игорь Иванович застыл: так похожа она в этот момент стала на Ирину с ее резкой, беспрекословной манерой говорить и двигаться – как тогда, когда она, сжимая кулаки от ярости, твердила ему в лицо: «Нет, Игорек, мы еще повоюем!»

– Так точно, ваше величество, – берман поклонился. – По поводу обеда я сейчас распоряжусь. Горничные скоро появятся.

Несостоявшийся завтрак Полина компенсировала обедом. Первые куски казались безвкусными, зато потом открылся такой волчий аппетит, что матушка Демьяна, скромно наслаждающаяся супом, только диву давалась. После обеда сразу потянуло в сон, но Пол встряхнулась – нужно было еще пережить встречу со старейшинами.

Ее уже ждали. В большом зале для советов, не тронном, слава богам. Кроме старейшин, расположившихся за длинным столом, были здесь и министры, и военные – все, кто имел отношение к управлению государством. Все они встали, сдержанно поклонились вошедшей в сопровождении Стрелковского королеве.

В воздухе отчетливо витали растерянность и неодобрение.

– Я готова вас выслушать, почтенные, – Полина села за стол, подождала, пока устроится рядом Игорь Иванович. – Пожалуйста, начинайте.

– Прежде всего мы хотим выразить свое соболезнование в связи с трагедией, произошедшей этой ночью, – начал высокий старик с кустистыми бровями и короткой, пышной седой бородой. – Бермонт был хорошим правителем и держал страну железной рукой. Сейчас, без него, может начаться война…

– Он еще не умер, – резко прервала его Полина. – И не умрет.

На нее смотрели с сочувствием, как на ребенка.

– Мы надеемся на это, – тихо вступил в разговор второй старейшина. – Но вы должны понимать, какое у нас сложное положение. У его величества нет наследников, и, как только он умрет или будет признан недееспособным, начнутся клановые войны за право взять корону.

– Разве венец Бермонтов не сам выбирает короля? – уточнила Полина.

– Сам, – ответил старик, – но до коронации кто убережется от искушения уничтожить противника?

– Но управлять страной можете вы, – хмуро сказала Полина. – Разве не так прописано в вашем законе?

– Так, – согласился старейшина, – но у нас нет той силы, которая нужна, чтобы сдерживать глав кланов. И вашим именем мы править не сможем. Пусть нас уважают и чтут, корона – слишком добрая добыча, чтобы через нас не смогли переступить. Пройдет несколько дней, и слухи об утере драгоценной для нашего народа подвески и вашей роли в этом разойдутся по кланам. Лунный глаз ведь символ королевской власти, передающийся уже много веков от монарха к монарху. Потребуют суда, чтобы убрать вас. Это станет отличным поводом для линдморов, чтобы вступить в борьбу за власть.

– Позвольте сказать, почтеннейшие, – вступил в разговор Игорь Иванович, – что в ваших интересах остужать горячие головы. За вашей королевой – Рудлог, и вряд ли дом Красных будет спокойно наблюдать за судом. Как и другие страны. Монархи неподсудны, это основной принцип.

Он повторял то, что уже говорил Свенсену. И очень надеялся, что его услышат.

– Не в правилах Бермонта оглядываться на другие державы, – покачал головой старейшина. – Традиция – вот то, что уважают у нас. Да, берманы присягают королю и клянутся чтить и уважать его супругу, подчиняться ей. Но это до тех пор, пока она сама безукоризненна. Бывали случаи, когда правителя заставляли отсылать королеву в монастырь за ее проступки и брать новую жену. И даже если Хозяин лесов смилостивится и вернет нам короля, линдморы будут давить, чтобы ее величество лишили статуса, а Бермонт выбрал женщину из берманов.

– Кому новую жену? Демьяну? – Поля вспыхнула. Встала – с грохотом отъехал назад стул, – и присутствующие почтительно поднялись вместе с ней. – Послушайте меня, почтенные. Основная задача сейчас – вернуть вашего короля к жизни. Не мешайте мне. Управляйте страной, принимайте решения – мне это неинтересно. Мне нужно время. И ваше дело – придумать, как мне его дать. А если кто-то решит, что я для Демьяна не гожусь в жены… что же, пусть придет и скажет мне об этом. Я найду, что ответить.

Стало тихо. Присутствующие вдруг побледнели, склонились в глубоких поклонах. Пол недоуменно посмотрела на них, оглянулась. Она не видела того, что было показано мужчинам, – призрачную фигуру мощного человека в шкуре, накинутой на плечи, на мгновение явившегося позади слишком дерзкой королевы и положившего ей на плечи крупные руки, похожие на медвежьи лапы.

К вечеру слух о том, что жену короля поддерживает сам Хозяин лесов, разнесся по стране – словам уважаемых старейшин нельзя было не верить, да и сами они очень постарались сделать так, чтобы даже самые буйные линдморы прониклись. Пусть традиция выше и короля, и королевы. Но Великий Бер куда выше традиции.

Полина получила свое время. Две недели, пока подданные уверены, что молодожены наслаждаются друг другом после свадьбы, обеспечивая стране наследника. Две недели, чтобы вернуть Демьяна.

А вечером к ней пришли отец и сестры. Беспокоящиеся, обнимающие, поддерживающие и такие родные, что ее боль даже отступила немного.

– Я могу остаться с тобой, – сказала Ани. Девочки закивали, и Пол очень захотелось согласиться. Но она справилась со слабостью.

– Вы навещайте меня, – попросила она. – Но находиться постоянно здесь… зачем? Я справлюсь. У вас свои дела, работа, учеба. Все наладится, обязательно, – убежденно закончила она.

И сестры просто не решились озвучить свои сомнения.

 

Глава 7

Начало декабря, Пески, Тафия

Светлана

Первый день в новом доме Светлане запомнился на всю жизнь. Нереальностью, обилием красок и эмоций, собственными восторгом и удивлением. Никак она не могла осознать, что Чет владеет и городом, и огромным пространством вокруг него и что жить они будут в том самом дворце, в котором она столько раз бывала во снах.

– Почему ты мне не сказал? Так уверенно говорил про дом, в котором будем жить, про озеро, а тут целый дворец, – с изумлением спросила Света уже после того, как спешно распаковала мамины гостинцы и накормила обессилевшего Чета пирогами и запеченным мясом. Первый их обед случился прямо у ворот, на прекрасной плитке у роскошного дворца, будто они были здесь туристами. Плитка оказалась теплой, белой, расписанной лазурными цветами и листьями, а дотянуть дракона до ближайшей резной скамейки молодая жена при всем желании не смогла бы. Да и он запретил.

– Надорвешься, – сказал строго, – не вздумай. Корми меня скорее, сам встану.

Четери ел так жадно, что ей плакать хотелось, – и Света взяла себе какую-то булочку, глядя, как бедный ее муж, пробудивший целый город, уничтожает мамину снедь.

– Я не знал, получится ли, – ответил Чет уже после того, как из запасов ничего не осталось. Он был еще голоден – дышал тяжело, поводил носом, и глаза у него были вишневые, дикие. – Верил, но точно не знал. Не хотел говорить впустую. Вот что, Светлана. Мне нужно поохотиться, а у тебя есть время. Выбери нам покои, отдохни, я скоро вернусь. И мне все равно, где спать, лишь бы ложе было достаточно широким для нас с тобой. – Он встал, покрутил головой. – И крепким.

Она покраснела, и он хмыкнул, притянул ее к себе и поцеловал.

– Решай сама, где мы будем жить, женщина. Тебе вести дом, и пусть он большой – это твое дело. Я заниматься этим не смогу. Мне еще исполнять обещания, данные твоей матери.

Он обернулся и улетел, а Света отправилась бродить по дворцу. Ей было очень любопытно и немного страшно: неужели и вправду она здесь хозяйка? Хозяйка всего этого великолепия?

Бродила Светлана долго: спускалась в подвалы, заполненные бочками вина и какой-то утварью, заглядывала на огромную, размером с десяток деревенских домов кухню. Особое внимание привлекла печь с большим зевом, ростом с человека, не меньше, и стоящая рядом с ней то ли лопата, то ли противень с ручкой – на таком можно было целого верблюда зажарить.

Новоявленная хозяйка дворца поднялась на крышу и долго смотрела на чистенькую, белоснежную, пышно-зеленую от множества деревьев Тафию со сверкающими пятнами прудов и небольших озер.

Светлана помнила этот дворец тусклым и запыленным, а сейчас он светился, ослепляя великолепием резной, воздушной архитектуры. Он словно узнавал ее и радовался ей. Поскрипывал тяжелыми дверями, шелестел легкими цветными занавесками, приветствовал журчанием фонтанов и светом магических светильников. Наполняющиеся бассейны, фонтаны и высокие искусственные водопады притягивали Свету как магнитом – и оказалось, что страх после заточения в Белом море совсем прошел. Стоило опустить руки в прохладную воду, и их начинали целовать и щекотать упругие струйки, словно радуясь ее присутствию. От щекотки этой хотелось смеяться – и очень отчетливо вспомнились слова старого шамана: «Вода ее теперь любит».

Все было волшебным. Невероятным. И Иоаннесбург с его столичной суетой, зимой, серыми улицами и массой движущихся людей и машин казался далеким – да и существовал ли он вообще?

Под конец Света устала удивляться. Слишком много было всего – и тот таинственный орган, который в человеческом организме отвечает за удивление, видимо, просто перегорел. Устала она и от изобилия золота и лазури, бесконечных коридоров и величественных залов. И покои для себя и Чета выбрала скромные, уютные. У самого края дворца, с выходом в сад и видом на озеро. Большие, спокойных расцветок, с комнатой, в которой можно будет устроить детскую. Там Светлана и расположилась на огромной низкой кровати, слушая шепот ветра и шорох деревьев за окном. Успела всплакнуть, пользуясь тем, что муж не видит, – все-таки без мамы с папой было непривычно и пусто. И в конце концов, сморенная теплом и тишиной, задремала.

Очнулась она, когда вернулся Четери. Свежий, порывистый, бодрый, он сразу утянул ее купаться, затем накормил жаренным на костре мясом и фруктами с деревьев, рассказывая о Тафии и старых временах, – и заснули они уже поздно ночью, одни в огромном пустом городе, в звенящей тишине дворца, крепко прижавшись друг к другу.

Это был единственный день, когда им удалось побыть в одиночестве.

В пятницу с утра Чет проснулся первым. Прошелся губами по Светиной спине, довольно похлопал по бедру, что-то командирское сказал в живот. Светлана разнеженно и сонно улыбалась – таким забавным он казался. В окна светило солнце, и снова шумел сад, и так хорошо было и умиротворенно, что она лежала бы рядом с мужем вечность, и не надоело бы ей никогда.

Но Четери не дал полениться.

– Вставай, – скомандовал он, – нас уже ждут.

Ко дворцу пришли люди, очень много людей. Грязные, уставшие, запыленные, они молча ждали, пока выйдет новый Владыка ожившего города. Мужчины – старики и совсем юные, безбородые. Женщины с грудными детьми. Дети постарше, чернявые, темненькие, нарушающие торжественную тишину гортанными криками и смехом. И Света, стоящая за Четом, улыбалась этому смеху.

– Приветствую вас, мой народ, – громко сказал дракон. – Меня зовут Четерии, я Владыка этого города. Это моя женщина, моя жена и ваша госпожа. Чего вы хотите?

Вперед вышли несколько стариков – их с трогательной заботливостью поддерживали под локти крепкие бородатые мужики, то ли сыновья, то ли уже внуки. И Света подумала, что счастлив тот народ, в котором к пожилым людям так относятся. Когда сам останешься голодным, а родителя накормишь. И Четери, она это заметила, тоже смотрел на людей с одобрением. Без высокомерия – как, бывает, смотрят на просителей власть предержащие.

– Господин, – сказал один из стариков, – позволишь ли ты нам жить в этом городе и служить тебе?

– Позволю, – кивнул Чет. – Я рад вам. Занимайте дома, какие кому по нраву, кроме старых драконьих, только знайте: жадности и дрязг я не потерплю. Кто преступит старый закон – будет изгнан. И другим людям скажите, что Тафия открыта и ждет народ Песков.

– Как нам отблагодарить тебя? – проскрипел тот же старик. – Ты даешь нам дом и воду, что мы можем сделать для тебя? У нас есть золото и стада, мы можем дать тебе женщин и лошадей…

– Женщина у меня есть, – спокойно отвечал Четери, – золото мне не нужно. А вот служба мне ваша понадобится. Кто согласится работать во дворце, готовить еду, убирать и охранять – пусть приходит сегодня после полудня. Вести дворец будет моя жена, к ней и обратитесь. Нам нужны слуги, нужны верные люди, которые станут частью моего дома.

– Будет так, как ты сказал, господин, – торжественно объявил старик. – Прими нашу верность и наши жизни, Владыка.

И все это людское море, к ужасу Светланы, поклонилось им, прежде чем заволноваться, зашуметь, растекаясь по улицам Тафии.

– Я боюсь, что не справлюсь, – Света взяла мужа за руку, и он без лишних слов притянул ее к себе, сжал крепко. – Я никогда не управляла людьми. И слуги… как-то стыдно, Четери.

– Привыкай, – сказал он со смешком. – Справишься, куда тебе деваться? Твоя мать боялась, что тебе будет скучно. – Он снова хохотнул. – Точно не будет.

И действительно, скучно ей с того момента не было ни секунды. Ей было неловко и совестно назначать на работу почтительно глядящих на нее людей, страшно было выходить к ним. Чет сразу же полностью ушел в обеспечение жизни города – сколько всего, оказывается, надо было решать! От вывоза мусора до стоянок для животных, от назначения стражи до обеспечения местом работы лекарей, законников, писцов…

Дворец шумел, заполняясь людьми: уже тянуло запахами еды из кухни, уже служанки вымыли их с Четом покои, и так сверкавшие чистотой, в саду собирали фрукты в большие корзины. Дворец оживал, и Света явственно ощущала, как он радуется этому – как верный конь, к которому вернулся хозяин.

А вечером, когда уже было темно, к ним по зову Четери пришел рыжий маг Максимилиан Тротт. И она так ему обрадовалась, что кинулась обниматься. Среди чужого города и новых людей его высокомерное лицо показалось родным.

– Прошел все-таки, – хмыкнул Чет, сидя на каменной скамейке во дворе и наблюдая, как аккуратно маг приобнимает Светлану в ответ. – Смог?

– Еле прорвался, – хмуро ответил Тротт, оглядываясь. Подошел к фонтану, скинул пиджак, закатал рукава и долго пил, затем споласкивал лицо, шею, отчего рубашка промокла почти насквозь. – Ну и защита у вас здесь. Половину резерва на стабилизацию Зеркала угрохал. Неудивительно, что сюда попасть не могут – таких стихийных заворотов я еще не видел. Наверное, с десяток человек по всему миру только способны, и то с риском для жизни.

– Вот заодно и потренируешься, – ничуть не смутясь, ответил Четери. – Тебе для восстановления надо что-то?

Макс еще подержал руки в воде.

– Какая у вас вода здесь, – сказал он с удовольствием. – Чистый Источник. Если можно, то молока бы мне, – неожиданно попросил маг. – А то на обратном пути могу из перехода не выйти.

– Забавно, – протянул Четери, – мы пьем кровь, вы – молоко, а ведь молоко – это та же кровь, которой матери поят детей. В старые времена наши маги тоже отпивались молоком. Света, поможешь гостю?

– Сейчас, – сказала она, вставая. Быстро побежала на кухню, где ей выдали кувшин густого холодного молока, даже на вид вкусного и сладкого. Вернулась, протянула угощение магу – и тот с жадностью начал пить, на глазах розовея.

– А вы… ты не сможешь так меня к родителям относить или их ко мне? – спросила она неуверенно.

– Не рискну, – покачал головой Тротт. – Очень сложно, Светлана. Можем погибнуть.

– Скучаешь? – смешливо спросил Чет. – Два дня как замужем, а уже к маме хочешь?

– Если есть возможность видеться, то почему не воспользоваться? – ничуть не обидевшись, возразила Света.

Затем она тихо сидела и наблюдала, как Четери ведет бой – и язвительно комментирует промашки смирно принимающего выговоры инляндца, показывает ему приемы, заставляя повторять снова и снова. Смотрела, точнее, откровенно любовалась мужем. Молча: ее не гнали, но и внимания не обращали, а она не хотела отвлекать – очень уж красиво все это было.

В темный двор выглядывали слуги, ахали, что-то бормотали, и она возгордилась еще больше. А вот взгляды девушек из прислуги Свете не понравились. Они смотрели на ее Чета не как на воина или Владыку – как на мужчину. Краснели, прикладывали руки к груди, вздыхали мечтательно – и она уже почти решила, что будет набирать во дворец только мужчин. Пусть считают, что жена Владыки ревнива и своевольна – зато никто не станет крутить перед мужем тонкой талией, когда у нее уже будет огромный живот.

Макс ушел из дворца через три часа – луна уже поднялась высоко, а город затих. Отдохнул после боя, залечил свои раны, разделил с Четом и Светой ужин – и ушел.

Вечером в постели Светлана бурчала мужу в плечо про заглядывающихся на него девушек, а он гулко хохотал.

– Ревнивая, – сказал дракон с удовольствием. Перекатился, подмял ее под себя; красные волосы укрыли их темной занавесью, и она не удержалась – запустила в них пальцы, потянула за тяжелый ключ, погладила, и глаза мужа затуманились, стали наливаться вишневым. – Света, – низко пророкотал он, – делай что хочешь. Хочешь – набирай старушек, у которых уже внуки есть. Хочешь – только мужчин. – Он звучно засопел ей в шею, щекотно и возбуждающе. – Глупая ты, чего себе придумываешь? Других женщин много, а ты такая одна.

– Какая «такая»? – спросила она настороженно.

И он показал какая. Нужная. Отзывчивая. Принадлежащая ему.

* * *

Владыка Нории в сопровождении брата и еще десятка драконов приближался к жемчужине Песков, старейшему городу их страны – Тафии. Река Неру была еще суха – огромная чаша далекого Белого моря наполнялась медленно, но неотвратимо, и вот-вот вода должна была хлынуть в старое русло и начать путь к океану.

На спинах своих драконы несли людей – тех, кто уже помогал управлять Истаилом и согласился начать работу в городе Владыки Четерии. Жители Песков, прознав, что открылся еще один город, восприняли это как чудо. С окраин Истаила уже тронулись караваны кочевников, шли люди и с оазисов – то тут, то там среди волнистого песка виднелись цепочки переселенцев. Шли семьями, шли целыми племенами. Видя драконов в небе, люди останавливались, кланялись – и продолжали свой путь.

После открытия Тафии Нории осознал, как невероятно тяжело ему было до этого. Будто из последних сил держал он на плечах огромную гору и не имел права не выдержать. Тяжесть нарастала незаметно – с каждым пришедшим в Истаил человеком, с каждым открытым источником, с каждой водяной жилой, поднятой к поверхности земли. Поля, пастбища и сады сосали из него силу, и он все больше погружался в себя – только чтобы не дрогнуть, продержаться.

Пока здесь была красная принцесса, Владыка и не замечал этого. Ее огня хватало на восстановление с лихвой; то, чем она делилась так легко – во время вспышек ярости или возбуждения, – питало его лучше самой удачной охоты. И он даже представить себе не мог, как легко было бы ему, отдавай она ему свою любовь и страсть добровольно.

Чет оживил Тафию, и люди стали уходить туда, где можно было найти новый дом, а не ютиться в кочевьях по краю зеленой полосы Истаила. И только тогда Нории, привычный к изматывающему голодному голосу сухой земли, понял, в каком напряжении он был до этого. И как вовремя в Песках появился второй Владыка.

Но придет пора – и тяжесть вернется. Вместе с расходуемой водой, с рождением детей, с увеличением стад и количеств засеваемых полей. Вернется к ним обоим.

А если у него получится озеленить все Пески, то времени их цветения с лихвой хватит на появление новых Владык, которые смогут, как встарь, держать воду у поверхности и не подвергаться опасности быть иссушенными до дна.

Ветери и Энтери уже несколько раз летали в Теранови и подробно рассказывали ему, как проходит подготовка к встрече с королевой Рудлога. И про Ангелину тоже говорили. Как четко, обстоятельно она работает. Он усмехался: работает на благо Песков, хотя уверена, что для Рудлога. Рассказывали, как к ней с восхищением и почтением относятся подчиненные и жители города. Поведали и про то, что она обрезала волосы, – и это полоснуло его сильнее удара клинком.

Хотя чему тут удивляться? Она не могла поступить иначе.

Упрямая красная принцесса, обжигающая даже на расстоянии. Когда и как она настолько прочно поселилась в нем, что он и не заметил? Был Владыка Нории, а стал Нории – раб той, которая не вернется, Нории – влюбленный-в-огонь.

У него всегда вызывали улыбку поэмы, воспевающие возвышенную любовь мужчины к женщине. Но вчера он услышал, как нани-шар, собравшиеся в беседке парка, под тонкий перебор струн бантры напевают дивные стихи на старом языке. Заслушался, подошел к ним, жестом приказал продолжать. И так и стоял, прислонившись к резной колонне беседки, пока они не закончили.

Каждый день Нории рвался полететь туда, к ней, и каждый день останавливал себя. Слишком мало времени прошло после того, как принцесса покинула Пески. Нельзя. Если он сорвется – уничтожит и те крохи надежды, которые еще тлели в нем.

Из-за этой надежды и того, что Владыка точно знал: не простит, – он не трогал своих нани-шар. Хотя тело просило ласки и жаждало отдохновения от изнуряющей тяжести, которое могла дать только женщина.

Впереди показалась Тафия, и Нории замедлился, чтобы рассмотреть обновленный Город-у-реки. Когда-то он был полон жизни, сейчас же казался почти пустым – но, сняв с себя плотный и тусклый саван из желтого песка и зноя, снова возрождался, просыпался от пятивекового сна. Жизнь кипела у отдельных домов, поднималась к небесам звуками человеческой речи и мычания животных, запахами цветов, дыма и еды. И радостно от этого было, и горько – слишком велика была слава Тафии раньше, до их пленения.

Драконы пронеслись над длинными улицами, над величественным зданием старого университета, в котором учился и сам Нории. Над маленьким рынком, который раньше был таким огромным, что можно было день ходить по нему и не обойти все ряды и закоулки, а запах специй и масел был так силен, что ощущался во всей Тафии. Только одного запаха еще не ощущалось в городе – речного: свежего, чуть тинного, со вкусом влажной земли и холода, мокрого смолистого дерева от кораблей и рыбы с широких причалов, к которым за уловом ходил весь город.

Пролетев над огромным парком – еще больше, чем у Нории в Истаиле, – крылатые гости опустились перед дворцом.

Их встречали. Сам Чет и стоящая рядом Светлана.

– Ну здравствуй, Владыка Четерии, – с улыбкой сказал ему Нории. – Я решил, что тебе нужна помощь.

– Правильно решил, – пробурчал Мастер клинков. – Вы как раз вовремя. Я уже устал от людей. Богиня, видимо, пошутила, решив сделать меня Владыкой. Начинаю думать, что пустая Тафия была не так плоха. Как ты разбираешься с этим бардаком?

– Обсудим, – насмешливо ответил Нории. Повернулся к вдруг застеснявшейся Свете, ласково приобнял ее. – Я рад тебя видеть, Светлана. Вижу, ты тяжела?

Она смутилась окончательно, и он хмыкнул.

– Наши женщины гордились бы, а ты краснеешь. Хорошо, что Чет назвал тебя женой. Ему тоже нужно тепло, а в тебе его довольно.

Позади Нории со спины еще одного дракона сбежала закутанная в плащ девушка с короткими волосами и простым, очень приятным лицом, подождала, пока дракон перекинется, и вместе с ним подошла к разговаривающим.

– Энтери! – обрадовалась Светлана. Младшего брата Владыки она считала другом – долгий ночной разговор в отеле в Иоаннесбурге сблизил их.

– И я тебе рад, – проговорил дракон, тоже обнимая ее. Повернулся к своей спутнице, которая с восторгом крутила головой по сторонам. – Это моя жена, Таисия. Тася, это Света. Она тоже из Рудлога; вам будет о чем поговорить.

– Конечно, – мягко сказала жена Энтери.

– Отдохнете после перелета? – спросила Светлана. – Мужчинам будет не до нас.

Тася кивнула, зашагала рядом с хозяйкой дворца.

– Мы ведь заочно знакомы, – говорила Света. – Мы с Энтери встретились в Рудлоге, и он только о вас и говорил…

Женщины удалялись, голоса становились глуше, и мужчины провожали их взглядами – пока на брусчатку двора один за другим опускались сопровождающие Нории драконы, ссаживали пассажиров и, оборачиваясь, отходили, чтобы дать возможность приземлиться следующему. Им отдыхать было некогда. Только все собрались во дворе, закончили с приветствиями – и пошли обсуждать будущее Тафии и Песков.

Слуги накрывали стол в зале, где на равных разговаривали драконы и люди. Распределяли посты для управления городом, тут же обрисовывали задачи. Говорили о торговле, о строящихся дорогах, о том, что срочно нужна еще одна – между Тафией и Истаилом. Старая открылась на той территории, для которой хватило сил Нории и Чета, но между городами оставались еще сотни километров, засыпанных песком. И пусть рабочие, начавшие расчистку старых дорог к эмирату Тайтана и Рудлогу еще при Ангелине, уже продвинулись вперед, это было очень мало по сравнению с тем, что нужно сделать.

Купленные в Эмиратах строительные машины вот-вот должны были начать работу со стороны границы с Тайтаной. Но даже в развитых государствах, как узнал Нории, дороги строятся долго, а в условиях пустыни, с проблемами полосы блуждания… с песчаниками, которые будто чуяли, что дни их сочтены, и все больше зверели, это грозило затянуться на годы. Кроме собственно техники завозить придется буквально все, от асфальта до краски, и это не считая инженеров, персонала. И при этом никто не поручится, что построенная дорога убережет направляющихся в Пески.

О железной дороге Нории даже задумываться боялся. Хотя она обязательно понадобится, как только объемы товаров превысят возможности автомобильных дорог. О многом, очень многом приходилось думать, чтобы Пески не оставались бедной неразвитой страной. Слишком далеко ушел вперед остальной мир.

Ему спешно приходилось разбираться в записях Ангелины, и какие-то термины он узнавал у Таси, некоторые выписывал себе и смотрел в энциклопедии – а там было не все, далеко не все. И Владыка понимал, что даже ребенок в Рудлоге знает сейчас больше него. И при нынешней скорости развития – несмотря на телепорты, что развернуты со стороны Рудлога и теперь уже и Тайтаны, несмотря на потихоньку растущую торговлю, – возрождение Песков займет еще очень много лет.

Что ж, все равно он делал и будет делать то, на что у него достаточно умения и сил.

Его сердцу не хватало красной принцессы с ее вспышками и ледяным спокойствием, с ее страстностью, кипящей энергией, невероятной силой. Нории-правителю не хватало Ангелины, которая знала современный мир, была умна и образованна и никогда не обманула бы его.

Встреча с королевой Василиной была назначена на следующую неделю, и кроме отношений между государствами Нории точно знал, что́ еще хочет обсудить.

Начало декабря, Рудлог, Теранови

Ангелина

С детства Ани твердо уяснила: личное – ничто, государство – все. Больна ты или устала, не выспалась или подвернула ногу – все это никакого отношения к политике не имеет. Даже если у тебя умер близкий человек, изволь посетить торжественные траурные мероприятия, и не дай боги устроить там истерику. А уж важные встречи отменять – последнее дело. И пока сердце ее болело и рвалось за Полину, первая принцесса дома Рудлог со всей отдачей участвовала в набирающей темп подготовке к исторической встрече глав Рудлога и Песков. Мысли удавалось переключать, отвлекаться, ну а боль в груди – это всего лишь боль.

В письме Василине Нории подтвердил намерение встретиться с ней в указанную дату, подписать мирный договор и соглашения о сотрудничестве в разных сферах. Все очень вежливо, очень корректно. И ни слова о ней, Ани. Ни слова для нее.

Ей ли, с головой ушедшей в работу, беспокоящейся за сестру, обращать на это внимание? Она просто отметила данный факт – и запретила себе о нем думать.

Старое здание, в котором разместили дипслужбу, уже сверкало как новенькое: его покрасили, отремонтировали, переоборудовали помещения для переговоров и для отдыха. Зал, в котором предполагалось проводить церемонии, был безукоризнен: светел и торжественен, с прозрачными занавесками, креслами для уважаемых участников делегаций и длинным столом на фоне флагов обеих стран, за которым и должно было проходить подписание договоров.

Ежедневно работники дипслужбы, осознающие значимость события, проходились по протоколу встречи, доводя церемониал до идеала.

Из телепорта каждый день приходили Ветери и Энтери, да и в Теранови остались несколько драконов, чтобы принять участие в подготовке. Крылатые гости поначалу держались в стороне, очень настороженно, но на вопросы отвечали. Впрочем, через несколько дней, не увидев неуважения или враждебности и проникнувшись бурным гостеприимством жителей Теранови, они оттаяли и с таким же рвением включились в работу, к облегчению Ангелины. Все нужно было учесть, все предусмотреть, чтобы не оскорбить ненароком драконью делегацию каким-нибудь промахом, не совершить ошибку. Ошибок она себе позволить не могла.

Вечерами Ани напрямую из Теранови отправлялась к Полине. Хотя бы на полчаса – поговорить, поддержать. Часто она только там пересекалась с сестрами, тоже не оставляющими королеву Бермонта без внимания. Пол встречала их с радостью, казалась спокойной, даже пыталась шутить – но в уголке ее губ появилась горькая складка, и глаза были невеселыми, больными, и выглядела она куда старше своих лет. После этих встреч Ани долго не могла успокоиться и смывала с себя чувство вины – что она не там, с сестрой, а занимается делами, – подолгу стоя под струями воды в душе и наблюдая за резвящимся на мокрой плитке тер-сели.

Маленький водяной дух оказался совершенно заброшен и так ластился к ней вечерами, что сердце принцессы дрогнуло, и она вопреки голосу разума взяла его с собой в Теранови. Строго приказала оставаться только в ее кабинете, по дипслужбе не бегать, сотрудников не пугать.

Он, кажется, понял: устроил себе лежбище в раковине, под краном, иногда вылезая и выпрашивая внимания, но проблем не доставлял. А в один из дней Ангелина вернулась с очередного совещания и не нашла его в кабинете. Обнаружился щенок во дворе, в окружении хохочущих сотрудников дипслужбы и драконов. Когда Ани вышла, воцарилась виноватая тишина, а сверкающий льдистый тер-сели продолжал с радостным тявканьем прыгать по рыхлому сыпучему снегу, валяться и играться в нем. Выглядел он как оживший лед, сверкающий бриллиантовыми гранями, и, глядя на него, нельзя было не улыбнуться. Щенок же, увидев хозяйку, гордо задрал хвост, тявкнул, словно говоря: «Вот я какой! Посмотри!» – и вдруг чихнул, подняв вокруг себя каскад взметнувшихся снежинок. Ани с удивлением осознала, что смеется вместе с коллегами.

Этот общий смех разбил гигантское напряжение, в котором сотрудники пребывали последние дни, еще больше сблизил людей и драконов и словно дал им всем новые силы.

День, когда в Теранови должен был прибыть Нории, приближался неумолимо.

Ангелина намеренно не думала о Нории иначе как об участнике межгосударственной встречи. Но мысли, назойливые, сумбурные, пробивались сквозь ее запрет, и опять она спасалась работой. И твердила себе: я подумаю об этом через два месяца. Он дал мне время. Сейчас я связана помолвкой. Пройдет беда у Полины, обязательно пройдет, и будет легче. Проведу встречу, ведь нельзя подвести Василину. Начну уделять больше времени Каролинке. Вот решится все – и подумаю. Потом. Сейчас я не способна понять, чего хочу и что будет правильно.

Но даже ее стальной воли не хватало, чтобы наглухо запереть воспоминания о пребывании в Песках. Болезненные, горько-сладкие. Непонятно, чего в них было больше – злости или тоски, сердечной дрожи или холода.

Нории она оценила. С ним Ани могла быть такой, какой была глубоко внутри: резкой, гневливой, страстной, – а могла побыть и слабой без унижения – и все это, противоречащее ее воспитанию, пугало старшую Рудлог больше всего.

Пугало принцессу и то, что она четко чувствовала: дракон равен ей, а в чем-то даже сильнее. Мудрее. Опытнее. От такого мужчины легко впасть в зависимость, а быть зависимой Ангелина не могла себе позволить. Этот калейдоскоп эмоций изматывал ее, и она все больше сковывала себя, все больше леденела, пока не перестала чувствовать вообще хоть что-то. Себя обманывать было трудно – она очень ждала встречи. И очень боялась дрогнуть.

9 декабря, пятница

Василина прибыла в Теранови с утра в пятницу в сопровождении Мариана, премьера Минкена, министров и придворных. Жители городка встретили королеву ликованием – уж очень полюбилась она им на свадьбе, – и Василина щедро дарила собравшимся у телепорта людям свои улыбки и внимание. И только в кабинете Ангелины, когда чиновники удалились осматривать дипслужбу, Мариан – проверять охрану, а сестры остались наедине и им принесли кофе, вздохнула нервно.

– Я все время впадаю в ужас, когда выхожу на люди, – призналась королева. – А уж перед этой встречей совершенно изнервничалась. Расскажи мне, какой он? Чего ждать? Похож на Энтери?

Ангелина задумалась. Василина уже успела сделать несколько глотков кофе, когда старшая сестра заговорила:

– Внешне они похожи, но Нории выше и мощнее. Он внушает уважение. И доверие. В нем совсем нет восточной хитрости, хотя он очень умен и внимателен. Людей видит насквозь, – Ани улыбнулась под внимательным взглядом сестры и выровняла тон. – Он сильнее и жестче, чем Энтери, но жестокости нет совершенно. Умеет настаивать на своем… но, – голос ее дрогнул, – и признавать свои ошибки тоже. Очень любит Пески и чувствует за страну ответственность. Ты ему точно понравишься, Василина. Отчего ты переживаешь? Ты способна очаровать кого угодно, неужели ты еще сомневаешься в этом?

– Каждый раз сомневаюсь, – грустно сказала королева. – Нет во мне твоей уверенности.

«Знала бы ты, что сейчас и во мне ее нет», – подумала Ани. А вслух сказала:

– Обязательно появится, милая. Допивай кофе. У нас полчаса, пора встречать гостей.

Казалось, у телепорта собрался весь город – река из людей не только окружала площадку портала, но и текла по улице, доходя до площади, где опять выставляли угощение. Повсюду царила атмосфера праздника. Ошалевшие от счастья туристы непрерывно щелкали фотоаппаратами, соревнуясь в скорости фотографирования с журналистами, собравшимися со всех краев мира. Делегация Рудлога, стоящая за ограждениями площадки, старательно принимала самый дружелюбный и величественный вид.

Драконы вышли из телепорта точно в назначенное время и, услышав дружный рев тысяч людей, остановились в изумлении. Их ослепляли вспышками, каждого выходящего приветствовали криками, граждане усиленно размахивали флагами, и Ани невольно посочувствовала гостям – такое удивление было на их лицах. Она вглядывалась в каждого выходящего на площадку телепорта. Четери. Энтери. Ветери. Еще драконы. Простые люди, которых она запомнила по дворцу в Истаиле.

Нории появился последним – высокий, одетый в праздничные одежды, расшитые золотом. Белый шарван – длинный восточный сюртук до колен с воротником-стойкой и пуговицами только у ворота, – узкие синие брюки, высокие сапоги. Остановился, улыбнулся в ответ на приветствия народа. Провел взглядом по встречающим, остановился на ней, Ангелине, чуть склонил голову набок – она по привычке выпрямилась, зажалась и увидела, как едва заметно он усмехается ее протесту.

Василина и Мариан уже ждали его рядом с лестницей, ведущей с площадки. И, когда красноволосый Владыка спустился в сопровождении своих людей, королева в наступившей тишине уверенно произнесла слова приветствия.

– Мы рады видеть тебя, брат мой, – мягко сказала она и протянула руку. – Нам давно пора встретиться.

Нории улыбнулся в ответ, взял тонкую ладонь владычицы Рудлога в свою и некоторое время разглядывал маленькую правительницу, склонив голову. И ответил своим рокочущим голосом:

– Пора, прекрасная королева. И я воистину счастлив. Нашим народам давно нужен мир. И я вижу, что с тобой этот мир будет изобилен и дружен.

Народ молчал и слушал – так впечатляюще смотрелась встреча двух сильнейших мира сего. Историческая встреча.

Назавтра все газеты Туры облетит фотография маленькой белоснежной королевы, протягивающей руку огромному красноволосому дракону. Два разделенных мира наконец-то встретились. И слова эти, вполне возможно, и через много лет будут звучать на уроках истории в школах Рудлога и Песков.

Тишина прервалась аплодисментами. Защелкали фотокамеры, загудела пресса, снова раздался радостный гул жителей маленького городка, внезапно оказавшегося в центре политической жизни страны. Им не было стыдно встречать легендарных своих прародителей: пока дипломаты готовились к официальной части, мэр Трайтис с помощью сотен жителей буквально вылизал город, украсил его флагами и гирляндами, поставил на улицах фонари, чтобы и в темноте можно было гулять.

Плюшевые дракончики разлетались среди наводнивших город туристов с невероятной скоростью.

Участники делегаций приветствовали друг друга с деликатностью и вежливостью, сделавшей бы честь лучшим выпускникам курсов этикета. Народ неистовствовал. На улице стоял мороз, но от возбуждения и радости холода не чувствовал никто.

Василина сама представляла всех сопровождающих.

– Мой муж, его высочество принц-консорт Мариан Байдек.

Крепкое рукопожатие, взгляд глаза в глаза – и мужчины разошлись, успокоенные. С этим драконом ей не грозит опасность. С таким мужем ей можно верить.

– Премьер-министр Рудлога Ярослав Михайлович Минкен.

Старый лис с цепким взглядом. Чем-то напоминает Ветери, но опытнее и искуснее. Хотелось бы иметь такого человека у себя.

– Моя сестра, заместитель министра иностранных дел, руководитель дипломатической службы в Теранови, ее высочество Ангелина-Иоанна Рудлог.

– Счастлив вновь видеть тебя, – гулко сказал Нории. Ани спокойно встретила его взгляд, чуть склонила голову. Он взял протянутую руку. Сжал, словно грея, и в глазах его появился упрек. Что случилось с тобой? Ты же всегда была горяча, как огонь! А сейчас мерзнешь.

И Ани, стараясь не сжать губы от вдруг обрушившихся эмоций, заледенела, разозлилась. Окатила Нории холодом. Улыбнулась вежливо и пусто. И получила в ответ понимающий взгляд.

Всегда он видел ее насквозь. Со всеми ее трещинками и уязвимостями, с тайнами и страстями. И это было очень страшно.

Владыка пошел дальше, оставив Ангелину с ощущением, что их противостояние и не прекращалось вовсе.

Затем в здании дипслужбы, в том самом сияющем зале, под бесконечные вспышки фотокамер состоялось торжественное подписание мирного договора. После началась пресс-конференция правителей. Ее Ани особо опасалась, хотя с журналистами был проведен жесткий инструктаж и категорически запрещены вопросы, которые даже отдаленно могли показаться оскорбительными. Но все прошло гладко: то ли она успела напугать пишущую братию до предела, то ли все осознали масштабность момента.

Нории на вопросы журналистов отвечал спокойно, охотно, с мягким юмором – этим они очень перекликались со стоящей рядом Василиной, и через несколько минут общения с прессой Ангелина успокоилась. И даже ощутила внутри странную гордость за него. Несмотря на экзотический вид и непривычно роскошную одежду, дракон не казался дикарем. Каких усилий это стоило Нории, пришедшему в новый мир из совсем другой эпохи, она даже представить не могла.

После конференции делегации отдыхали за совместным обедом и общались в неформальной обстановке. А уже после этого закипела работа, которая продолжалась целый день. Обсуждались подготовленные договора о сотрудничестве в самых различных сферах, переселение желающих работать в Песках, строительство дорог, разработки нефтяных месторождений и многое, многое другое. Работники дипмиссии сбивались с ног, чтобы обеспечить проведение на достойном уровне всех встреч, и сама Ани ни секунды не сидела на месте: контролировала все, проверяла, исправляла мелкие промахи, чем заслужила сдержанную похвалу от министра иностранных дел и его задумчивое «Я рад, что вы не заставили меня пожалеть о вашем назначении, Ангелина Викторовна».

Нории она видела лишь мельком – слишком занята была и слишком озабочена тем, чтобы все прошло на уровне.

Уже вечером монархи удалились на совместный ужин – без свидетелей, только вдвоем. И там разговор потек легко и спокойно. Василина расспрашивала про Пески, обещала обязательно приехать с ответным визитом и с таким вниманием слушала Владыку, что он не мог не оценить, как хороша нынешняя королева Рудлога.

– Я приехал еще с одной целью, ваше величество, – проговорил он в конце ужина. – Я хочу официально просить руки твоей сестры, Ангелины. Для мира между нашими государствами нет вещи крепче и надежнее, чем брак. Она покорила меня: нет женщины, которая больше бы подходила мне как жена и правительница Пескам. Что ты скажешь? Я готов сделать все как положено – ухаживать сколько нужно и как нужно, выдержать помолвку.

Василина с легкой тревогой взглянула на него.

– Это большая честь для нас, Нории, – дипломатично и мягко сказала она. – Но, боюсь, это невозможно.

Он не дрогнул – склонил голову, ожидая объяснений.

– Сестра по возвращении подтвердила свою помолвку с лордом Кембритчем, ныне инляндским герцогом Дармонширом, – пояснила Василина. – Мне очень жаль. Я могу передать ей твои слова…

– Нет, – сказал он гулко, – не нужно. Если брак уже запланирован, не стоит вмешиваться.

После ужина они с королевой вышли в коридор, и там он увидел спешно направляющуюся куда-то красную принцессу, надежно защитившую себя от него. Глупую. Уставшую, бледную. Она замедлила шаг, остановилась – и Нории задержал взгляд на ее остриженных волосах. Теперь этот жест приобретал совсем другой смысл. Усмехнулся ей, снова выпрямившейся, холодной. И ушел вслед за королевой – принимать участие в празднике, на который почтительно позвал добрый мэр Теранови Трайтис. Нужно было уважить людей, так радовавшихся их появлению.

Ани осталась в коридоре одна. В комнатах для переговоров глухо шумели голоса, за окнами уже взрывались фейерверки, играла музыка – а она все стояла, переживая странную встречу и горечь в зеленых глазах.

«Все не так!» – хотелось крикнуть ей. Хотелось остановить, объяснить, рассказать про все, что происходит с ней, с ее семьей. Но она не пошла за ним. Разве могла она пойти?

Уже поздним вечером в покои Ангелины во дворце пришла королева. Постучалась тихо, окинула взглядом быстро что-то записывающую сестру, улыбнулась прибежавшему здороваться тер-сели.

– Он просил твоей руки, – сказала Василина прямо с порога. Внимательно взглянула на отложившую ручку сестру – невозмутимую, спокойную. – Мне пришлось отказать из-за твоей помолвки. Ты когда-нибудь расскажешь мне, что между вами происходило, Ани?

– Ничего, – ответила Ангелина тихо. – Ничего особенного, Василина. Ложись спать, ты выглядишь очень уставшей.

Королева покачала головой, подошла к старшей сестре, присела и мягко обняла ее.

– Я хочу, чтобы ты знала, – прошептала она Ангелине в плечо, – я буду очень несчастна, если из-за нас будешь несчастливой ты. Просто знай это, хорошо?

Василина ушла, оставив сестру с недописанным отчетом о встрече, по которому она хотела завтра пройтись с сотрудниками и потом предоставить его министру иностранных дел. Ангелина, растревоженная, измученная расколом, что внес в ее душу Нории – с его рокочущим голосом, мягкой и мощной силой, достоинством, привычкой склонять голову, внимательностью и прохладой, способной унять ее огонь, – привычно приказала себе не думать, не желать и снова склонилась над бумагами.

Систематичность и последовательность. Сначала она разберется с текущими проблемами, а потом уже заглянет в себя.

 

Глава 8

9 декабря, пятница, Иоаннесбург

Марина

В пятницу я вернулась с работы раньше, чем обычно. Эльсен, уезжая на какой-то консилиум, отпустил меня домой. И я металась по своим комнатам, не в силах успокоиться, давясь табачным дымом и не видя способов помочь Полине. Пять дней после ее свадьбы истощили меня до тихой истерики – и едкая тоска, витавшая над нашим дворцом тяжелым серным покрывалом, погнала меня на улицу, на мороз, тут же прихвативший лицо колючими крепкими ладонями. Я с упоением глотала свежий воздух, а ноги сами несли меня туда, куда я давно уже не ходила по своей воле.

В свете фонарей в парке мягко падал снег, скрипел под подошвами, а впереди уже виднелось наше семейное кладбище. Там, чуть в стороне от входа, под темным зимним небом, налитым чернильной синевой и отсветами большого города, стоял наш семейный храм.

Соколиный храм, обитель Красного воина. Небольшой, шестиугольный, старый-старый: красный кирпич, из которого он был сделан, уже кое-где раскрошился, поблекла позолота купола, и лепные соколы, охраняющие вход, казались седыми из-за снежного покрова. И только огромная наковальня, сплющенная когда-то ударом чудовищной силы, стояла недалеко от стены, поблескивая сколотым боком. Снег таял над ней, обращался туманным облаком, и вокруг на десять шагов не было холодно, цвели цветы и зеленела трава.

Я шла к храму, убегая от острого чувства вины, что никак нам, даже всем вместе, не отвести от Полины беду. Далеко на севере повзрослевшая Пол с фанатичным огнем в глазах и верой в то, что все наладится, сражалась за своего Демьяна в одиночку, и нам тем более нельзя было поддаваться упадническим настроениям. Мы все восставали против этого уныния со злым и буйным упрямством. Так, как каждой из нас было доступно.

Отец окутывал всех вниманием и заботой. Бледная, как восковая кукла, урабатывающаяся до синевы Ангелина каким-то чудом успевала еще заглянуть к Полине и буквально несколькими словами придать ей уверенности, уделить время Каролинке, что-то обсудить с Васей. Василина привычно находила утешение в Мариане и детях, а днем ей ничего не оставалось, как надевать маску безмятежности и уходить в свой кабинет. Или уезжать на очередное мероприятие. Тут хоть небо на землю падай, а Рудлог должен быть уверен, что королева трон держит надежно и государством управляет железной рукой.

Каролина рисовала. Приходила из школы, делала уроки и бежала в мастерскую. И в радости, и в горе она погружалась в творчество, и с каждым днем ее картины становились все хаотичнее, абстрактнее, крупнее. Бурые мазки, белые взмахи кистью, черные, синие, желтые на полотне в целую стену – рисунок дышал страстью и смертью, и я, застывая перед ним, видела странные образы, пробуждающие воспоминания о моих кошмарах. В мешанине красок проглядывали огромные рукава стремительно закручивающегося урагана, мелькали пятна крови и батальные сцены. Из темной глины вдруг проявлялось объемное, грубо вылепленное лицо Змея-Кембритча – он глядел на меня своими порочными глазами, и я слышала эхо его хриплого голоса, и дрожь пробегала по телу.

– Здесь каждый видит что-то свое, – тихо сказал мне отец, когда я в очередной раз пришла в мастерскую. Там уже была Ани – она о чем-то разговаривала с Каролиной, и та смотрела на нее с обожанием. – Твоя сестра гениальна, Марин. Я больше склонен к черчению и графике, она же, несмотря на юность, настоящий художник. Это чистая эмоция, резонанс с душой наблюдателя. Никогда не думал, что кровь может проявиться через несколько поколений с такой силой.

Он имел в виду свою йеллоувиньскую прабабку, от которой осталось несколько расписанных яркими красками шелковых экранов и удивительный резной вышитый веер, занявший почетное место в музее нашей семьи. Впрочем, бабуля была такой далекой, что никаких видимых признаков желтой крови ни в отце, ни в младшеньких не наблюдалось.

Я поглядывала на модницу Каролину, которая даже в мастерской, покрытая брызгами краски, ухитрялась оставаться ухоженной, на то, как она щебечет с Ангелиной, в кои-то веки появившейся дома раньше, и не понимала, как наша маленькая сестренка может творить такое мрачное, взрослое искусство. Начиналось ведь все с робких набросков карандашом, с неуверенных портретов семьи. А сейчас, рисуя, она не замечала нас, и глаза ее были пусты, смотрели куда-то вдаль – в прошлое? в будущее? Ани тоже бросала взгляды на полотно, и глаза ее то леденели, то становились глубокими и… мечтательными? Вряд ли это слово вообще можно применить к Ангелине.

– Что ты видишь? – полюбопытствовала я, не удержалась. Ответ, увы, ничего не прояснил.

– Море, – произнесла она задумчиво. И улыбнулась тревожно.

Алинка приходила с учебы и запиралась у себя – она стала закрывать дверь после того, как я заглянула к ней и перепугалась, увидев сестру схватившейся за голову, раскачивающейся над раскрытой книгой и рыдающей.

– Ребенок, – проговорила я нервно – уж очень странным было поведение нашей студентки, славившейся пытливым и хладнокровным нравом, – до сих пор в нашей семье почетный титул истерички принадлежал мне. Что с тобой? Книжка грустная попалась? – Я заглянула ей через плечо. На коленях у сестры лежал учебник с формулами, от одного вида которых мне поплохело.

Конечно, я знала, что с ней. Шутка была так себе, но чем мне страшнее, тем сомнительнее я начинаю острить.

Алина не улыбнулась – подняла на меня несчастные покрасневшие глаза и попыталась ответить, но голос ее срывался, и понять что-либо было очень сложно.

– П-по-олю жа-а-алко. – Она всхлипнула и с благодарностью приняла от меня стакан воды. – Я все время д-думаю, как она т-там… И сосредоточиться не могу, а эк-кзамены скоро-о-о-о… У меня в-все болит уж-же-е-е от заня-я-яти-и-и-й… Кажется, Мариш, я с-слишком много на себя вз-зяла…

– Сколько будет девятьсот двадцать четыре умножить на три тысячи семьдесят три? – строго спросила я.

Алина сделала глоток и задумалась – слезы прекратились, лицо просветлело. Это была почти военная хитрость, самый надежный способ переключить ее.

– Два миллиона восемьсот тридцать девять тысяч четыреста пятьдесят два, – ответила она через пару минут, снова повергая меня в осознание собственной никчемности. – А что?

– А сколько человек в мире умеют это делать? – поинтересовалась я, глядя на нее как на цирковую артистку. У нас в семье два гения. Видимо, старшим достались красота и сила, младшим – талант, а я так и болтаюсь где-то посередине. Ни то ни се.

– Не больше десятка, – грустно ответила Алинка.

– Так вот, милая, забудь, что ты чего-то там не можешь, – посоветовала я с ехидцей, взбодрившей мою сестричку почище кофе. – Если ты умеешь больше, чем подавляющее большинство людей, то какие-то экзамены сдашь даже не моргнув глазом.

Младшенькая неуверенно улыбнулась, и я погладила ее по голове, поднялась и отправилась на выход.

– А как же Полина? – спросила она мне в спину.

– Она жива, – ответила я, обернувшись. – Здорова. И она справится, Алиш. Мы ведь всегда со всем справляемся.

Хотела бы я быть уверена в том, о чем говорила.

Полю мы навещали ежедневно – поговорить, выпить чаю, обнять и домой. Ненадолго, чтобы не тяготить, не заставлять тратить на нас силы. Она и так была на пределе.

Полина, переносившая все наши предыдущие невзгоды с раздражающим жизнелюбием, вмиг стала резкой, настороженной, постоянно прислушивающейся к чему-то, как хищник на охоте – или как мать к дыханию ребенка. А я ничего не могла с собой поделать: мне было очень стыдно, но я радовалась, что это случилось с Демьяном, не с ней.

«Она умрет без него, неужели ты не понимаешь? Не помнишь, как пусто тебе стало, когда чертов Змей лежал с дырой в животе?»

Я помнила и очень хорошо понимала. И страшно мне было видеть такую любовь. Пол отдала мужу себя всю, без остатка, – и вместе с ним сейчас стояла на грани, удерживая их обоих в равновесии. И спастись, и упасть они могли лишь вдвоем.

Младшая сестра с ее смешливостью и легкомыслием оказалась неожиданно сильной. Куда крепче меня. Она не ныла и не жаловалась, а я держалась только среди своих. А вот Мартину доставалось по полной. Я нещадно эксплуатировала его: вызванивала среди ночи, и он приходил ко мне, и утешал, и объяснял, почему сделать ничего нельзя. Выслушивал мои мрачные шутки, терпел мой сарказм – как так, такой великий маг, а бессилен! – и только в последний раз, когда он сидел со мной в темной гостиной, а с моего языка сыпались уже совсем едкие вещи, встал, встряхнул меня, отнес к открытому окну и высыпал за шиворот пригоршню снега.

– Прекрати, – сказал он со смешком, когда я кончила ругаться. – Не узнаю свою девочку в этом рыдающем желе. Еще немного – и я принесу пузырьки, буду набирать слезы девственницы на продажу.

Мне стало обидно. Но Мартин был прав.

– Я слишком увлеклась, да?

– «Слишком» было дня три назад, – ответил он ехидно, – сейчас это уже дошло до отметки «катастрофически». Чувствую себя бабушкой-наперсницей, единственная задача которой – в любое время суток подавать тебе носовые платки.

– Я тебя использую, да, – грустно сказала я. – Я совершенно отвратительное и эгоистичное чудовище.

Блакориец хмыкнул: это высказывание в разных перепевах повторялось мной регулярно.

– Но… Март, – продолжила я, настороженно всматриваясь в него, – почему ты это терпишь? Видят боги, я бы на твоем месте послала бы себя куда подальше. Я ведь ничего не даю тебе.

Он усмехнулся.

– Почему же? Даешь. С тобой тепло. И ты отчаянно нуждаешься во мне, Марин. Наверное, больше, чем кто-либо в этом мире. Не знаю, что буду делать, когда ты перерастешь эту необходимость.

– Никогда, – поклялась я. Мартин насмешливо смотрел на меня в темноте взглядом все понимающего тысячелетнего бога – и в этот момент я осознала, почему не смогла полюбить его. Он был настолько неизмеримо лучше и больше меня, что я никогда не смогла бы понять его всего, оценить, встать на один с ним уровень. Потянулась вперед, обняла своего друга, чувствуя под ладонями колючий свитер, и прошептала в ухо:

– Прости меня. Ты лучший мужчина в мире.

«Прости, что не стою тебя».

– И ты разбаловал меня – я перестала полагаться только на себя.

– Иногда, – сказал он серьезно, – очень нужно спросить совета у того, кому ты веришь. Но главное – верить себе.

Никто не мог дать мне ответов – и я пошла искать их у того, кто должен знать все.

В храме тускло светились высокие окошки, и я, потоптавшись у двери, толкнула ее и вошла внутрь. Там было тепло, пахло свечным духом, металлом, имбирем и сладким бархатным цветочным ароматом. У стены расположилась статуя Красного Воина, нашего Отца – увитая цветами шиповника, отлитая из красноватого металла. В нем совсем не было воинственности, в отличие от канонических скульптур, – бог словно присел отдохнуть, скрестив ноги и положив молот на колени, и склонил голову, готовясь выслушать просящего. Цветы и колючие побеги не делали его смешным или мягким. По правде говоря, я всегда побаивалась этого изображения. Слишком живым оно было. Легко воспринимать отстраненно величественные и огромные статуи в больших храмах, а здесь мне все время казалось, что он вот-вот заговорит. И беспокоить его не хотелось.

В детстве, когда мы всей семьей посещали этот храм, мама рассказывала, что окна в здании сделаны по такой хитрой системе – на разной высоте, разного размера, что днем в любое время года статуя окутана солнечным светом. В принципе, в Красном было достаточно жизни, чтобы шиповник цвел и в глухом бункере.

Я пришла просить за Пол… но вопросы, из-за которых я надолго отвернулась от бога, снова всплыли в моей голове, и я дрожащими руками вылила в чашу у его колен масла́ имбиря и гвоздики – аромат ударил по ноздрям резко, очищая мои мысли, и дернулись вдруг свечные огни. Я нервно отступила назад. Но это всего лишь вышел из подсобки старенький священник – и я, к своему удивлению, поняла, что помню его. Он служил еще при матери.

– Ваше высочество, – сказал он с тихим достоинством, – как хорошо видеть вас здесь. Но не буду вам мешать. Вам нужно поговорить.

И он развернулся, чтобы исчезнуть за дверью.

– Постойте, отец, – попросила я. Старик без удивления вернулся, встал рядом со мной. – Что делать, если хочешь попросить о помощи, но не веришь, что на твою просьбу откликнутся? – крамольные мысли в святом месте озвучивались с трудом. Мне казалось, что Вечный Воин глядит на меня с недовольством и упреком.

– Почему ты так думаешь, дитя? – спросил священник почти шепотом. Я вглядывалась в его лицо – было темно, и тени от свечей плясали по нам. С длинной бородой, тонким лицом и белыми седыми волосами, старик казался очень хрупким. Когда-то он, очевидно, был высоким, но года согнули его дугой, истончили кожу на худых руках, высветлили глаза до прозрачности.

Я молчала, слушая треск горящих свечей. И страшно было высказывать то, что кипело в душе, и очень хотелось выговориться. Служитель терпеливо ждал. И я решилась:

– Вы ведь помните мою мать?

Старик кивнул, протянул руку и ласково погладил меня по плечу. И хотя я не выношу прикосновений посторонних людей, мне не было противно. От него тоже пахло шиповником, но не цветами – ягодами, кисловатыми, сухими, ароматными.

– Она была такая яркая, – продолжала я, стараясь не плакать, – так любила жизнь. И нас. И была, я точно знаю, хорошей, сильной правительницей. Почему… почему Вечный Воин не спас ее? Как я могу ему верить теперь? Неужели она не была достойной среди других его детей?

Меня слушали – и я снова жаловалась, и слова изливались потоком, оставляя пустоту, освобождая от бремени обиды и непонимания.

– Дитя, – сказал священник тихо, но стены подхватили его голос эхом, усилили его, – Боги ведь не всемогущи. Но им ведомо больше, чем нам. Кто знает – может, спасая твою мать, Красный повернул бы полотно событий к катастрофе? Или это привело бы к гибели всей вашей семьи, но позже? Ты смотришь со своей стороны; для тебя это беда, но подумай сама: сколько поколений Рудлогов проходило перед глазами кузнеца? Все они были достойными и любимыми детьми, однако смерть – не та вещь, с которой можно играть даже богу. Отсроченная однажды, она вернется и соберет жатву с избытком.

– Меня это не успокаивает, – горько сказала я.

Он улыбнулся.

– Потому что ты еще ребенок, дитя. И смотришь сердцем, а не разумом. Это одна потеря, она болезненна, но представь: ты живешь так долго, что видишь, как один за другим появляются на свет, растут и умирают твои дети. Суть твоя болит за каждого, но ты не можешь им помочь: удержав один камень, спустишь лавину. Мир держится в равновесии, и падающие камни – неотделимая часть этого равновесия.

– Наверное, – произнесла я сдавленным голосом, – мне просто не хватает мудрости и отрешенности это понять.

– Ты понимаешь, – отозвался он, – ты не можешь принять. Твой огонь невелик, но упрям и своеволен; будет и ему работа.

Я внимательно посмотрела на него. С подозрением.

– Вы странные вещи говорите, отец.

Он сухо рассмеялся.

– Опыт, дитя, опыт. Сила просто так не дается, только вместе с ответственностью. Когда-то, – он задумался, – твоему первопредку пришлось долго вдалбливать эту простую истину. А упрямство в вас – от него.

От старика пахнуло жаром и каленым металлом, и я в ужасе отшатнулась от него.

– Не бойся, – сказал он уже совсем молодым голосом, и гром заворочался, зарокотал под сводами храма, оглушая меня, – задавай свой вопрос.

Он на глазах истончался, молодел, и кожа отливала красным металлом, а волосы – серебром, и глаза светились лазурью – мои глаза на лице воина. Было страшно до обморока, до оцепенения, и на колени я не упала, наверное, только из-за этого. Но мне нужно было узнать. Обязательно.

– Ты можешь помочь Демьяну Бермонту, отец? – спросила я сипло.

– Сила, – повторил он, – никогда не дается просто так. Твоей сестре пришло время использовать ее. И никто из нас вмешиваться не будет. Вам самим все по плечу, дети мои. – С последними словами он исчез, как и не было никого в храме, кроме меня.

– Но почему я? – крикнула я ему вслед. – Почему ты явился мне? Не Ани, не Василине? Они достойнее!!! Я слабая, и вера моя слаба!

– Ты первая, кто пришел сюда за помощью со времен твоего деда Константина, – жутковато растягивая губы, сказала железная статуя, и глаза ее полыхнули. – Не по обязанности, не во время празднества или чествования моего имени. Мы все очень горды, маленькая соколушка. Не говори никому, – приказал он, – каждый в свое время сам должен захотеть проделать этот путь.

И замер, ушел – я точно почувствовала, что нет больше его огня в храме.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. И, когда я уже направилась на выход, опять скрипнула дверь подсобки, и оттуда вышел совсем молодой служитель. Заспанный, недоумевающий.

– Простите, – покаялся он, – что-то сморило меня. Могу я вам помочь, ваше высочество?

– Спасибо, – голос у меня был слабый, – я уже ухожу. А скажите, отец, где старый священник? Он точно служил в храме семь лет назад.

– Умер года два как, ваше высочество, – недоуменно ответил он.

Я кивнула, попрощалась и вышла, чувствуя спиной взгляд Красного Воина. Он не помог, но дал мне надежду.

Мы ведь всегда со всем справляемся, правда?

* * *

Профессор Тротт, вымотанный, как после дневного марафона, шагнул в свою гостиную из Зеркала и тут же накрыл себя щитами, присел, прикрыл глаза. В доме кто-то был, хотя его защита не среагировала. Природник мягко встряхнул кистью, отправляя в полет поисковые маячки, прикоснулся к полу, запуская волну электричества – она ушла в сторону кухни и там, у двери, встала искрящейся стеной, наткнувшись на чужие щиты. Тут же дернулась следилка на запястье, и он выругался, уже понимая, кто пришел в гости.

– Тихо ты, параноик ненормальный, я это, – раздался голос Мартина с кухни. Макс досадливо поморщился, чувствуя, как от усталости дрожат руки, и пошел на голос друга. Блакориец пил молоко из его холодильника и мрачный взгляд хозяина дома встретил с извиняющейся ухмылкой.

– Какого черта ты тут забыл, Март? – раздраженно поинтересовался Тротт, ополаскивая руки и лицо над раковиной. – Дай сюда, – он отнял у блакорийца пакет молока, аккуратно налил в стакан и начал жадно пить. Мартин пригляделся, повел в его сторону рукой, сканируя.

– Ого, – сказал он с восхищением. – Это где тебя так упахивают, Малыш? Кто этот злодей? У меня такое истощение было после памятного путешествия по борделям в Форштадте, – он хохотнул, – уработали меня девочки.

– Избавь меня от подробностей, – сухо отрезал Тротт. Налил себе еще молока. – Повторяю вопрос. Какого ты здесь делаешь? Это моя территория, и ты знаешь, что я терпеть не могу незваных гостей. И щиты мои не смей больше трогать, Март. Я серьезно, иначе покалечу.

– Ужасный Малыш, – глумливо поддразнил его непрошибаемый барон. – Гостей он незваных не терпит. Да ты и званых не очень, – Мартин увидел, как перекосило друга, и на всякий случай отступил назад, поднял руки. – Да не трогал я их… почти. Поигрался немного. Скучно было, пока тебя ждал, а на улице холодно и деревья твои явно меня на перегной пустить желают. Хочешь, покажу слабые места?

Макс допил молоко и с грохотом поставил стакан в раковину. Но тут же включил воду, чтобы помыть.

– Ладно, – неожиданно смирно сказал фон Съедентент, – ухожу.

И открыл Зеркало.

– Придурок, – пробурчал Тротт. – Что надо-то было?

– Что я слышу? Малыш дрогнул? – потешно изумился барон. Макс смотрел на него сухо, не мигая, и он посерьезнел и признался: – Посоветоваться пришел. Тебя не поймать. Где ты пропадаешь, что мобильник не ловит?

– Учусь, Кот. Тебе срочно? Переживешь, пока я приму душ?

– Переживу, – согласился Мартин весело. – Заодно за пивом схожу.

– Ужин принеси, – раздался голос инляндца уже из коридора. – Пусть от тебя хоть какая-то польза будет.

Макс успел и душ принять, и вколоть себе стимулятор. Тело стыдно болело, мышцы жгло, как будто каждую жилу растянули да еще и плеснули на нее легкой кислотой. Тренировки проходили почти ежедневно, поздним вечером, и он не мог отказаться от возможности учиться у мастера.

– Темнота – помощник учителя, – весело объяснил ему Четери. – Как только начнешь уверенно чувствовать себя ночью – днем тебя никто не одолеет.

Дракон словно и не уставал вовсе, и к концу уроков, когда у Тротта руки уже немели и пальцы едва удерживали оружие, начинал двигаться еще быстрее, оставляя в науку длинные порезы и уколы.

– Легче, – требовал Мастер, – бой не обязанность, радость. Не камни ворочаешь, а отдаешь почести богу войны. Пока не начнешь двигаться, как надо, не дам тебе доброго оружия. Заслужи сначала.

Дракону тренировки точно приносили радость – ругал он много, жестко, по-мужски, хвалил редко, и за каждое одобрительное слово, за каждый взгляд Макс готов был терпеть и солдатскую грубость учителя, и усталость, и раны, и рисковать, тратить резерв, шагая Зеркалом через нестабильные стихийные валы на границе с Песками. А когда Четери входил в раж, начинал сражаться в полную силу, когда глаза его загорались и каждый удар сопровождался сумасшедшим смехом, Тротт ощущал настоящее благоговение. Ну и что, что после этого он, измочаленный и окровавленный, валился на расписную плитку внутреннего двора, а Мастер сначала протирал и убирал клинки, а потом уже помогал ему встать и осматривал раны. И ровно объяснял ошибки.

– Твоя задача – превзойти меня, – говорил он перед каждой тренировкой. – Помни об этом. Искусство передается от учителя к ученику, и каждый следующий Мастер должен быть сильнее наставника. В этом смысл искусства боя. В конце концов последний воин должен сравняться с Красным. Это высшая почесть для человека и высшая хвала от бога.

Светлана, супруга Четери, смотрела на Макса с состраданием, но молчала: ни вскриков, ни ахов, даже когда он щедро поливал землю своей кровью. Но уже ко второй тренировке появились у фонтана во дворе и кувшины с водой, и закупоренные бутыли с молоком, и тонкие полотенца. И служанки, готовые помочь рыжеволосому гостю из далекой страны. Тротт не обращал на них внимания, но после сегодняшней тренировки Чет подозвал одну из них и приказал послужить ученику.

Черноволосая и темноглазая служанка, невысокая, полненькая, с очень женственными изгибами, послушно лила воду из кувшинов, пока он обмывался, и потом усердно вытирала его, прикасаясь мягко, осторожно. В глазах ее были страх, и любопытство, и еще что-то очень женское – как у Вики, когда она пришла к нему ночью. Дракон тем временем присел на корточки рядом с женой – что-то говорил ей, и глаза ее наливались истомой, касался плеча, шеи, гладил по бедрам, ничуть не стесняясь окружающих. Макс отвел взгляд. Слишком это было откровенно. И слишком задевало его.

– Иди, Светлана. Нам с учеником нужно поговорить наедине, я скоро приду к тебе, – приказал Четери, и супруга его, не говоря ни слова, кивнула, поднялась. А дракон направился к Максу, отослал служанку.

– Тебе нужна женщина, – строго сказал он, когда они остались одни. – Ты зажат, жилы твои не расслаблены, чресла не пусты. Сила перегорает и застаивается, делает мышцы ленивыми, неповоротливыми. Сходи в наш храм Синей – девы с радостью примут тебя и будут служить, чистые, послушные. А если оставишь ребенка, то я о нем позабочусь. Только женщина дает легкость, восстанавливает потоки энергии.

– Нельзя, – коротко ответил Макс. – Ты же знаешь, кто я. Нельзя терять контроль. Хорошо тебе будет, если я в твоем городе выпью кого-нибудь?

– Страх тоже скручивает тело и убивает ритм, – резко отозвался дракон. – Себя ли боишься? В наше время темные не избегали любовных битв.

– Время другое, – сухо сказал Макс. – Сейчас нельзя. Они не голодали. И не сходили с ума, когда насыщались, и не представляли угрозы для мира. Мало кто сможет противостоять мне, Четери. Поверь, я видел, к чему это может привести, да и сам стоял на грани.

– Не переживай, – с насмешкой ответил Чет, – если ты сойдешь с ума, я окажу тебе честь и убью тебя сам.

– Обещаешь? – серьезно взглянул на него Тротт.

– Обещаю, – коротко ответил Четери.

Стало тихо. Макс лечил себя, Четери лениво водил рукой в воде фонтана, расслабленный, почти мечтательный, а темная ночь укрывала мужчин тонким и горьким запахом цветов, похожим на аромат юной девушки, и от запаха этого кружилась голова и сердце начинало биться сильнее, разгоняя кровь. И, чтобы отвлечься от задумчивости, в которую его ввергали эта ночь и этот запах, Макс спросил:

– Четери, как ты узнал, как увидел меня? Никто ведь не может видеть, я надежно прячу свою тень. Ты можешь видеть структуру ауры? И как ты понял, что подруга Матвея – Рудлог? Как? Для меня ее аура хаотична, я не смог определить, кто она.

– Плохо смотрел, – хмыкнул Чет. – О какой структуре ты говоришь?

– У тебя, – начал объяснять Тротт, – голубоватое свечение, заключенное в косые потоки стихии Воды и Воздуха. Внутри – родовые знаки. Похоже на каркас здания или корабля, подсвеченный изнутри.

Чет внимательно выслушал его, удивленно покачал головой.

– Нет, ты что, у нас не так. Никаких каркасов. Чистая стихия. Мы видим суть, ощущаем ее. Не зрением. Это как жар от огня, но только если бы ты мог видеть тепло и образы, которые оно несет, – лес, в котором росло дерево, использованное для костра, смену времен года над этим лесом. Мы же потомки Синей и Белого, мы воспринимаем как сенсуалисты – чувства, темперамент, воспоминания. Я сейчас умею это куда лучше, чем раньше, а Нории, как и все Владыки, изначально так мог.

– Не понимаю, – с легким раздражением сказал Тротт. Четери вздохнул.

– Как объяснить слепцу, что такое свет? Ну смотри… Ты же не перепутаешь костер с водой? А темноту – с солнечным днем? В тебе столько тьмы, что можно затопить всю Тафию. И воздуха очень много. И виты. В твоих друзьях нет такого, нет родового наследия. Только у блакорийца, но кровь его слаба. А у тебя есть. Я свою ауру не вижу, а у Нории она – как огромное мягкое озеро вокруг, будто из него бьет столб силы и потом фонтаном опускается на землю, растекаясь до горизонта. А твоя девочка, маленькая Рудлог, суть огонь, но столб слабенький, совсем крошечный. Может, и еще родовое что-то есть, воздух или земля, но пока она не созрела – трудно сказать. Так бывает: более сильная стихия подавляет, закрывает слабую. А ее огонь четко виден и сейчас. Это как… – он задумался, – как фонарь. Ты, получается, видишь стекло, и фитиль с маслом, и совсем немного света. А мы – только свет, но очень четко: его силу, тепло, объем.

Макс живым воображением не отличался, а уж поэтичные описания воспринимал с трудом. Но разницу уловил.

– Почему она боится тебя? – вдруг спросил дракон.

– Кто? – уточнил Тротт. Чет спокойно смотрел на него, и инляндец не выдержал, опустил глаза. – Я делал ей больно. Физически.

– Накажу, – ровно отозвался Четери, но в глазах его блеснули ярость и разочарование. – Женщин трогать запрещено, а детей – тем более. Она еще девочка и душой, и телом. Раньше в поединках, если убивали женатого мужчину, победитель брал на себя заботу о его женщине и детях. Или, – Мастер присмотрелся, – ты уже наказан?

– Я не понимаю тебя, – сквозь зубы проговорил Макс. Чет усмехнулся.

– Злишься… щенок. Иди, не искушай меня дать тебе очищение. Рано еще, не готов. Само тебя найдет, когда придет время. Иди! Я позову тебя завтра.

Дракон встал и пошел в сторону дворца. А Тротт с полным ощущением, будто его только что выпороли, открыл Зеркало домой, в Инляндию.

На кухне загремел посудой Март, и так аппетитно запахло жареным мясом и овощами, что Макс чуть не взвыл от голода. Друг как почувствовал – появился в гостиной с полными тарелками, бухнул их на стол.

– Ешь, проглот, – пробурчал он, – раз я на этой неделе почетная нянька. То слезы вытираю, то жратву таскаю. Мне бы чепчик и передник с оборками, и образ будет завершен.

Блакориец еще раз сбегал на кухню, вернулся и упал в кресло, открывая бутылку с пивом, к которой тут же присосался, как к живому источнику. Макс уже переоделся в футболку с длинными рукавами, в домашние брюки и начал есть, стараясь не вгрызаться в мясо с урчанием. Видят боги, после занятий с Четери он снова начал ощущать удовольствие от вкуса сочного жареного мяса или сладкого молока, от пахнущего чистотой белья и удобной кровати, от возможности выспаться. Даже от боли в мышцах – давно он в этом мире не давал им работы.

– Ну и где ты так урабатываешься? – повторил вопрос Мартин, подождав несколько минут – пока у друга в глазах пропадет голодный блеск. – У дракона?

– Я к нему в Пески Зеркалом хожу, – немного невнятно ответил Макс. – Резерв от этого иссушается напрочь. Очень трудно удерживать стабильность портала из-за их Стены.

Глаза блакорийца блеснули азартом.

– Нет, не проси, – угрожающе сказал Макс.

– Один раз, – со смешком попросил Мартин. – Если ты на это способен и есть ориентир, то я что, хлюпик какой? Хочу попробовать. Спроси разрешения у своего дракона.

– Нет, – пробурчал Макс.

– Да! – провозгласил Март. – Иначе явлюсь без приглашения. И Вики с Алексом тебя сдам…

– Март, – холодно прервал его инляндец, – о чем поговорить хотел?

– Да, – барон рассеянно улыбнулся. – Сейчас сдам тебе межгосударственный секрет. Но ты у нас особой болтливостью не страдаешь, поэтому можно. Сестра Марины Рудлог вышла замуж за короля Бермонта.

– Не слышал, – сухо сказал Тротт.

– Это неудивительно: весь континент за свадьбой наблюдал, а ты не знаешь, – отмахнулся фон Съедентент. – Но не в этом суть. Его заразили берманским бешенством. Знаешь, что это такое?

Макс покачал головой.

– Он сейчас в стазисе, почти мертв. Марина просит помощи, но мы помочь не можем. И я смотрел, и Данилыч с Вики. Вирус развивался бешеными темпами, поражены внутренние органы, множественные подкожные кровоизлияния, легкие почти отказали, печень, почки. Я подумал, что для тебя это может стать неплохим вызовом.

– Мартин, – сказал Тротт очень устало, – у меня просто нет времени. Я понимаю твое желание угодить женщине, но клянусь, мне просто некуда впихнуть эту задачу. Я еще не раздал долги по препаратам. Но даже если я возьмусь: разработка вакцины, если она вообще может быть создана, – дело нескольких лет. И не для одного человека, а для целой группы. И то… если организм уже так поражен, то даже в случае создания вакцины Бермонт все равно умрет – не от интоксикации, так от отказа органов. Виталистика не панацея, сам знаешь.

Барон хмурился. Отставил бутылку, с досадой щелкнул по ней пальцем.

– Знаю, Макс. Но я должен был спросить.

– Я могу через тебя посмотреть, – предложил Тротт, глядя на разочарованное лицо друга. – Но только потому, что ты просишь, Март.

– Посмотри, – без энтузиазма согласился блакориец. Природник подошел к другу, сдавил виски пальцами. – Какие у тебя нежные ручки, Малыш, – глумливо захихикал Мартин. – И глаза красивые. Родился бы ты женщиной – давно бы уже на тебе женился.

– В зубы дам, – предупредил Макс сухо. – Помолчи. Вспоминай. И глаза закрой.

– Черт, я забыл, как это неприятно, – сквозь зубы пробурчал Мартин. – Как сороконожка в мозгах копошится.

– Молчи! – рявкнул Тротт. Он смотрел, прикрыв глаза, – и отмахивался от обрывков ненужных воспоминаний, морщась от видений про Марину Рудлог, от придворных дел, от смутных желаний, от имени «Виктория» и обрывков стихов, от тоски и любви к огню. И вот он уже был Мартином – и чувствовал вкус вина и запах камня в доме в Блакории, и проводил руками над Бермонтом, и видел то, что видел друг, и ощущал то, что ощущал он, сжимая зубы от близости родственной стихии.

Отсоединился, и блакориец несколько секунд тряс головой, грязно ругаясь на своем языке. Схватил недопитую бутылку пива и в несколько глотков осушил ее.

– Безнадежно, – сказал Макс. – Даже пытаться не буду. Извини, Мартин.

– Да я и сам знал, – тоскливо ответил друг. – Но хотел услышать от тебя. Ты ведь никогда не боялся невозможного.

– Я не бог, – суховато отозвался Тротт. После сытного ужина и потраченных на чтение памяти сил глаза начали слипаться, и организм, решив, что с него довольно, настойчиво требовал сна. Мартин попрощался и ушел, оставив за собой грязную посуду и пустую бутылку. И хозяин дома, вместо того чтобы упасть в кровать, пошел мыть тарелки. Дома у него все должно быть идеально.

* * *

Мартин фон Съедентент, вернувшись домой, откупорил еще одну бутылку, расслабленно упал на кровать, выключил свет и, глядя на танцующий огонь в камине, с удовольствием попивал пиво.

По сути, он и так все знал и не нужна была эта консультация у Макса, – но как можно было отказаться от возможности подразнить друга? И самое главное – не смог бы барон спокойно смотреть в глаза Марине, зная, что не испробовал все варианты.

Короли рождались и умирали, и, честно говоря, на его веку уже столько их сменилось, что болезнь Бермонта не явилась для блакорийца каким-то потрясением. Куда больнее, когда уходят в небытие родные и друзья, когда ученики, обладающие гораздо меньшим потенциалом, чем ты, стареют на твоих глазах. Но и это он пережил. Даже привык. И не будь Марины, вряд ли вообще обратил бы на этот случай внимание.

Тихий звон вызова он услышал, когда уже расслабился и задремал. Прислушался, повел рукой, опуская щиты дома, и удивленно поднял брови – из Зеркала шагнула Виктория, как всегда, безукоризненно красивая. И немного настороженная. Барон, в расстегнутой рубашке, лохматый, черноволосый, со сверкающими чуть пьяными глазами, насмешливо приветствовал ее:

– Прекрасная дама у меня в спальне ночью. Мстить пришла? Будь нежной, и я не буду сопротивляться, – и он раскинул руки, плеснув из бутылки пиво на простыни.

Виктория фыркнула, аккуратно присела на край кровати и вынула из его пальцев бутылку. Мартин приподнялся, оперся на локоть.

– Я знаю, что ты поздно ложишься. Я от Алекса.

– Ему повезло больше, чем мне, – согласился барон уныло. – Я-то был у Макса. Глаза у него, конечно, красивые, но с твоими не сравнить. – Маг еще раз оглядел гостью, осторожно провел пальцами по ее тонкому предплечью и тут же опустил руку. – Так что случилось, Вик? Ты ко мне пришла первый раз за… – он махнул рукой, – а, черт, не вспомню. Первый раз.

– Я просила Сашу связаться с Алмазом, – продолжала Виктория, не давая сбить себя с толку. – Я звонила, но телефон Дед не берет. Пыталась отправиться Зеркалом, но соскочила. Алекс тоже попробовал, но у старика вокруг такие щиты, что не пробиться. Плюс в прошлый раз он четко сказал: не нужно его отвлекать.

Она взглянула на Мартина – тот усмехался.

– Так душка Алекс отказал, и ты вдруг вспомнила, что есть еще и я? Странно, как это ты не направилась к Максу. Хотя… он сейчас немного напряжен, да.

– Ты поможешь? – прямо спросила придворный маг Инляндии, не реагируя на провокации.

– Хочешь, чтобы я попробовал щиты Деда на прочность, Кусака? – задумчиво поинтересовался барон.

– А ты способен их вскрыть, Кот? – в тон ему ответила Вики. Говорили они тихо – то ли темнота этому способствовала, то ли ночь, и непривычно это было для обоих.

Мартин задумался, рассеянно разглядывая фигуру гостьи, освещенную отблесками пламени из камина. Остановился на груди, полюбовался несколько секунд. Она стала крупнее – и барон дернул пальцами, вспоминая ощущение тяжести и упругости в своей ладони. Сколько лет прошло – он забыл напрочь бо́льшую часть своих женщин, а вот Вики стоит перед глазами так отчетливо, будто только утром ушел от нее.

– Ты представляешь, что он со мной сделает? Ради чего хоть, Вик?

– Хочу задать вопрос, – ответила леди Виктория.

– Какой вопрос? – настойчиво спросил Март.

Виктория раздраженно отвернулась. Помолчала.

– Я сегодня сопровождала Луциуса к Полине Бермонт. Открыла ему Зеркало, потом отправила обратно. Послушала. Он не знает, как вылечить. А Алмазыч вдвое старше нас, Мартин. Он должен был застать эпидемии бешенства, и я не верю, что кого-то из старших не звали на помощь. Даже если он не в состоянии решить проблему, то у него ведь есть выходы на Черныша, Лактореву и других.

Мартин от удивления даже сел.

– Что с тобой, Вики? Ты никогда не отличалась особой чувствительностью.

– Мне жалко королеву Полину, – огрызнулась Виктория. – Я всю неделю не могу выкинуть это из головы. Не понимаю, – она осеклась, но друг слушал молча, внимательно. – Не понимаю, Мартин. Я же лечила ее… она вся избитая была. И… ее изнасиловали. Муж, Мартин. Я же Бермонта сканировала – его следы на ней. Все это сделал муж. А она его любит. Простила, понимаешь? Без раздумий. И борется за него. Я просто не могу перестать об этом думать! – почти выкрикнула она. – Не понимаю. Как можно после такого простить? И если он ей и после этого нужен, то что же будет, когда он умрет?

– Да, тебе-то всепрощение свойственно еще меньше, чем чувствительность, – согласился блакориец.

Виктория хмуро посмотрела не него.

– Речь не о тебе.

– Не обо мне, – кивнул Мартин покладисто. Поднялся, потянулся – ну точно как кот. – Давай попробуем. Думаю, посреди ночи старик нам особенно обрадуется. И, – он ухмыльнулся, – говорить будешь ты, а я – прятаться.

– Что ты попросишь взамен? – поинтересовалась волшебница.

Мартин, натягивающий ботинки, смешливо покосился на нее.

– Ты сейчас шутишь, да? Или это на тебя так общение с Инландером, у которого, по слухам, в голове счетная машинка, подействовало? – Он присмотрелся к Вики, опустившей глаза, и захохотал. – Впрочем, раз ты предлагаешь… Я тебе раскрываю щиты, а ты выходишь за меня замуж. Договорились? – Взгляд ее блеснул гневом, и он хмыкнул. – Ну, так я и думал. Так что, увы, придется мне помочь тебе исключительно – страшно сказать – из-за того, что ты мне дорога и я тебе просто не могу отказать. Безвозмездно.

– Болтун, – проворчала она успокоенно. – А если бы я согласилась?

В спальне повисла тишина. Мартин промолчал. Взгляд его был тяжелым, предупреждающим, и ей вдруг стало стыдно, что она никак не может перестать колоть его. Барон ушел в гардеробную, взял теплую куртку и длинный плащ на меху – для Вики.

– В горах сейчас холодно, как в морозильнике, – напомнил он. – Накинь. И не сбивай меня, хорошо? Самому любопытно себя проверить.

Через двадцать минут пространство вокруг обсерватории в Северных горах Рудлога, окутанное метелью и воющее от порывов ветра, полыхнуло ярко-желтым столбом, таким высоким, что его увидели и в предгорьях – создавалось впечатление, будто среди пиков извергается огромный вулкан. Вниз к долинам понесся оглушительный треск, увлекая за собой лавины и камнепады, и вслед за ним фиолетовым призрачным сиянием вспыхнул гигантский купол защиты. Замигал, запульсировал. И погас.

На нижнем этаже обсерватории зажегся свет в окне. А через минуту из дверей вышел очень злой Алмаз Григорьевич. На нем были пижама, тапочки, ветер трепал бороду – но под ногами его плавился, таял снег, и метель мага не касалась. В руке его вспыхнул и застелился по земле искрящийся огненный кнут.

– Ну, я побежал, – весело сказал Мартин. Но пошел не назад – вперед, навстречу учителю. Вики поколебалась и шагнула за ним.

– А мы тут вас навестить решили! – крикнул блакориец издалека. – Давно не виделись, Алмаз Григорьевич. Вы очень бодро выглядите!

По его щиту звонко и мощно хлестнул кнут, и Март поморщился.

– Ну не сердитесь, – уговаривал он покаянно, подходя еще ближе, – в вашем возрасте вредно сердиться.

– Фон Съедентент, – проскрипел Дед мрачно, но голос его эхом раскатился по горам, – зря я тебе уши не оборвал еще на первом курсе. И руки. Ты, стервец, как это сделал?

– Могу показать, – скромно сказал Мартин, тоже усиливая голос. И получил еще один удар – щит затрещал, вниз дугами побежали разряды.

– Лыськова, – обратился Алмаз к прячущейся за спину Мартина Виктории, – и ты здесь? Вам жить надоело, что ли? Сказал же: прибью! А тебя, Съедентент, дважды.

– Он не виноват! Это моя идея! – крикнула Вики сквозь ветер.

Алмаз раздраженно постучал кнутом по земле и снова хлестнул – и вместе с тонкой линией огня полетела вперед, растапливая снег, тупая стена Тарана. Кажется, он правда был зол.

– Садись! – крикнул Мартин и заскрежетал зубами, удерживая щит. – Ну хватит уже приветственных объятий, – проорал он, – Алмаз Григорьевич! Не сердитесь! Пять минут, и мы уйдем! Я даже щит вам восстановлю… и укреплю!!!

– А настройки кто мне восстановит, слизень ты безмозглый?!! – грохотал Дед, швыряясь Таранами так легко, будто в теннис играл. – Я вас, индюков, звал? Здесь любое магическое вмешательство сбивает настройки для телескопа. Уже старику не дают побыть одному! Вырастил на свою голову, научил!

Алмазыч в пижаме, с развевающейся по ветру бородой, выглядел и комично, и устрашающе. Смеяться, правда, не хотелось вообще. Вики прижималась к Мартину сзади, щедро делясь резервом, а он настраивал щиты и двигался вперед.

– Я готов в искупление вымыть вам в обсерватории все сортиры, – крикнул Март, – Алмаз Григорьевич, вспомню боевую молодость!!! Все будут сиять, клянусь!

Старов дернул уголком губ, махнул рукой и ушел обратно в обсерваторию, оставив ошалевших учеников на скользкой, хлюпающей грязи, в которую превратился склон горы. Они прижались друг к другу под метелью, что с сухим шелестом секла по щиту.

– Пронесло? – недоверчиво спросила Виктория.

– Кажется, да, – с неуверенностью пробормотал барон и взял ее за руку. – Держись за меня, поскользнешься еще. Пойдем? Будем надеяться, что он нас на входе не изжарит.

Обсерваторию они видели впервые – и остановились, оглядываясь. Огромное и темное пустое пространство, множество приборов по периметру, широкий телескоп и столько стихийных плетений, что даже вздохнуть страшно.

– Заходите, коль пришли, – проворчал откуда-то справа Алмаз. Там, в темноте, светился проем двери, и гости пошли на свет. – Ваше счастье, что я сегодня в настроении.

– Боюсь даже представить, что бы было, если бы настроение не удалось, – с комическим ужасом проговорил Мартин, проходя в крошечный кабинет. – Ну и сильны же вы, Алмаз Григорьевич.

– Ты мне зубы не заговаривай, фон Съедентент, – буркнул Старов. Он уже сидел за столом, и в глазах его был упрек.

– Вы простите меня, Алмаз Григорьевич, – серьезно попросил Мартин. – Виноват.

Алмаз раздраженно хлопнул ладонью по столу, перевел взгляд на волшебницу.

– А ты, Лыськова! Вот уж от кого не ожидал! Говорил я: не связывайся с этими охламонами!

– Очень нужно было увидеть вас, Алмаз Григорьевич, – смущенно пояснила Виктория и направилась к учителю обниматься. Он всегда относился к ней снисходительнее, чем к остальным. И сейчас с недовольным лицом, но похлопал по спине, вытерпел поцелуй в щеку.

– Пять минут, – предупредил Дед. – Говорите и выметайтесь.

Вики невозмутимо присела за стол, а Март подошел к двери, да так и застыл там, глядя на гигантский телескоп, окруженный подрагивающей вязью настроек. Эхо от его вмешательства задело и это чудо. Очень хотелось взглянуть на небо, своими глазами увидеть то, о чем рассказывал Алекс, но просить учителя барон пока не решался. А то можно опять Таран схлопотать.

Вики кратко рассказывала про беду с Бермонтом, а Мартин все смотрел в пустой зал, в котором раздавалось эхо ее голоса, и думал: неужели и он лет через восемьдесят, если доживет, предпочтет вот так скрыться от мира и заниматься чем-то глобальным и непонятным остальному человечеству?

– А от меня-то вы что хотите? – сухо буркнул Алмаз. – Я здесь не помогу. Мне еще лет шестьдесят было, когда звали на помощь в Бермонт. Черныш тоже присутствовал. Мы тогда вдвоем бились в его лаборатории, почти два года потратили без толку. Решение одно: зараженное поселение – на карантин, контактов между здоровыми и заболевшими не допускать. Пока не догадались все могильники огнем выжечь, чтобы никто не расковырял, о старую кость не оцарапался, до тех пор победить эпидемию не получалось. И началось-то после долгого перерыва из-за того, что зачем-то решили перезахоронить кладбище. Сначала один из рабочих заболел, потом другой – ушел в лес, там подрал встречных. И понеслись вспышки одна за другой. Но тогда справились, да, справились… Откуда только взяли сейчас штамм, – он покачал головой. – Еще и усиленный.

– То есть вообще ничего нельзя сделать? – расстроенно спросила Вики. – Я думала, вы всё можете.

– Лыськова, – сварливо произнес Алмаз, – неужели ты еще не поняла? Есть предел могуществу мага. После определенного уровня растет лишь резерв. Оттого мы и уходим в узкую специализацию, развиваем ее. Вот этот паразит, – он мотнул головой в сторону Марта, тот сделал невинные глаза, – уже сравнялся со мной в защите, а то и превзошел. Свидерский почти равен мне в боевой магии. Но нас единицы… выскочек. Посмотрите на средний дар: маги живут лишь чуть дольше, чем люди, стареют почти так же. Чтобы уметь больше, нужно быть потомком бога… но у них дар еще у́же, чем у нас. Мощнее, но уже. Проклятие родовой магии. И проклятие нашей магии, классической, – мы обладаем широчайшим спектром возможностей, но есть предел, за который ни один человек пока не шагнул. Нам бы силу их крови и наши возможности… – он расстроенно постучал ладонью по столу. Взглянул на Марта. – К телескопу не подпущу, и не смотри на меня так. Мне еще настройки править; если рядом будешь крутиться, я тебя прибью от злости.

Мартин разочарованно вздохнул.

– Алекс хотел с вами поговорить, Алмаз Григорьевич, – вспомнила Вики. – Есть основания полагать, что Тура катится к концу света. Нежить восстает, стихия смерти иссякает, провалы межмировые становятся чаще. И демоны проявляются… Алекс в трансе видел войну. Многотысячные войска, и думаем мы, что они придут из Нижнего мира. И что все это связано с отсутствием Черного Жреца, Алмаз Григорьевич. Только где он, и как его вернуть, и существует ли он вообще? Не верю, что вы не обсуждали это между собой старшей когортой.

Старик выслушал ее внимательно.

– Конечно, мы говорили об этом, Лыськова, – сказал он спокойно. – Но к старости становишься фаталистом. Могу вас успокоить: вряд ли будет конец света в том виде, в котором мы его представляем, и вряд ли он будет скоро. Я имею в виду разрушение планеты и гибель человечества. Если полностью уйдет стихия Смерти, то исчезнет вся магия, и нам придется приспосабливаться жить без нее. Поэтому я так и тороплюсь узнать больше о Вселенной – ведь после этой возможности не будет. Что касается Туры… Какие-то катаклизмы наверняка произойдут. С севера придут льды, удерживаемые Бермонтом, в Рудлоге снова откроется вулканическая активность, Блакорию затянет болотами, часть суши погрузится в море. Но любая система рано или поздно приходит в равновесие. И наша придет. И до воцарения на Туре потомков богов здесь жили люди и было достаточно земли для них.

– Вы так спокойно говорите об этом, – потрясенно произнесла Виктория.

– Лыськова, – сочувственно сказал Алмаз, – подумай сама. Дело угасания или отсутствия одной из Великих Стихий – не человеческого уровня, божественного. И решить его могут только боги. А мы можем ждать. И держаться. В конце концов, – он грустно усмехнулся, – в каждом из нас достаточно силы, чтобы помочь государям удержать Туру в течение нескольких лет. А там, может, и выплывем.

В тишине огромной обсерватории все это звучало гулко и безнадежно.

– Вот что, – Старов задумался, – пусть Свидерский приходит ко мне завтра, часиков в пять. Расскажет о своих видениях. Черного Жреца мне вернуть не под силу, а вот возможная война беспокоит. Посмотрю, что там предвидение, а что – просто бессмысленные образы. Может, зря он вас пугает. А теперь, – маг взглянул на часы, – уходите.

– Щит восстановить? – спросил Мартин.

– Сам восстановлю, – пробурчал Алмаз. – Убирайся.

И им ничего не оставалось, как уйти.

– Ну? Я угодил тебе, моя прекрасная Виктория? – спросил барон, принимая у волшебницы плащ после того, как они вышли из Зеркала обратно в его спальню. – Выпьешь со мной вина?

– Спать пора, – отозвалась она, и Март понимающе усмехнулся. – Я пойду. И спасибо тебе, Мартин.

– Обращайся, – произнес он ей вслед. Взял недопитую бутылку пива, упал в кресло – да так и сидел, глядя на пожирающий дерево огонь, пока не задремал.

 

Глава 9

10 декабря, суббота, Бермонт

На юге Бермонта, в замке рода Ровент собрались главы кланов, приглашенные линдмором Ольреном Ровентом. Широкий, крепкий Ольрен держал речь. И его внимательно слушали. Виталисты уже срастили ему руку, сломанную в бою с Демьяном Бермонтом, вылечили ранение в ногу, хоть и хромал он немного. Но Ольрен продолжал оставаться главой одного из сильнейших кланов, и даже сейчас опасно было бы схватиться с ним в бою.

Ни слуги, ни женщины клана не имели доступа в этот зал, да никто бы и не посмел из любопытства или бесстыдства подслушать, о чем говорилось здесь под вой стучащего в окна ледяного горного ветра и треск поленьев в огромном очаге. Слишком скор был на расправу Ровент, и клан он держал в уважении и страхе.

– Братья, – говорил Ольрен, веско роняя слова, – пришла пора думать, как нам быть дальше. Король фактически мертв, хоть и удерживают его, по словам старейшин, на грани жизни и смерти. Но мы-то помним и знаем, что надежды поднять его нет. Кому мы давали клятвы? Живому и действующему королю, славному воину, который доказал свое превосходство и право на трон. Но не сумасшедшему, недееспособному, пораженному бешенством.

Он замолчал, внушительно глядя на сидящих за столом хмурых берманов и проверяя их реакцию.

– К чему ты клонишь, Ольрен? – зычно спросил один из линдморов, седоусый Теодор Бергстрем, который в свое время оспаривал решение короля жениться на женщине из другой страны.

– К тому, что страна наша оказалась в руках иноземки, братья, – веско проговорил Ровент. – Пока Бермонт не жив и не мертв, она будет править нами. И это может продолжаться годами, десятилетиями! Разве это дело?

– Она увела его от нас, – возразил еще один, Ньямал. – Мы все это видели. Мы могли быть уже мертвы.

– Или он мог быть мертв, – задумчиво, словно рассуждая вслух, проговорил Ольрен. – А если она и наняла этого Эклунда? И все это подстроено, чтобы захватить власть? Очень уж она резво защищала его; зачем он ей, больной и обездвиженный? Думаю я, что решила она так получить корону. И теперь будет править именем Бермонта.

– Да он ее подрал, Ольрен, – с досадой сказал линдмор. – Как не убил – непонятно. Женщина смелая, надо отдать ей дань. И против нас встала, не побоялась. Не пуля ли в ноге сейчас говорит за тебя?

– Видимо, надеялась, что муж не тронет, – невозмутимо пожал плечами Ольрен Ровент, не отвечая на укол. – Брачные путы должны были ее защитить. А вот что я скажу: семь лет назад род Рудлог свергли с трона, и много говорили о том, что принцессы – ведьмы. И точно ведь: кто из нас видел, чтобы берман так с женщиной носился? Слухи, что околдовала она его, ходят еще с ее приезда в Ренсинфорс на прошлое полнолуние. Неужто не настораживает вас, что Бермонт, всегда уважающий традицию, – и вдруг женился на чужестранке? Околдовала она его, точно вам говорю. И старейшин околдовала, раз так защищают ее вопреки нашей традиции.

Он сделал эффектную паузу и продолжил:

– Я чту Демьяна Бермонта как сильнейшего из нас, сына Хозяина лесов. Но мертвый король – не король. Он не примет решение, не защитит людей, не примет вызов. Неужто допустим над собой власть красной ведьмы? Даже если она понесла, хоть и мала была еще месяц назад, – что, будем ждать, пока поднимется медвежонок, заматереет, а она будет править как мать будущего короля? Да и станет ли он королем – кровь-то уже разбавлена, наполовину не наша кровь будет у наследника, если он вообще появится. Ты, Бергстрем, сможешь подчиняться женщине? Или ты, Ньямал? Нужно брать замок Бермонт, хоронить короля честь по чести, выдворять ведьму из страны и становиться перед Хозяином лесов на выбор короны.

– Наш первопредок поддерживает ее, – четко сказал Ньямал. – Я сам это видел, когда говорила она со старейшинами. Так же хорошо, как вижу сейчас тебя, Ровент.

– Если она ведьма, то наколдовать образ ничего не стоит, – отрезал Ольрен.

– Образ – да, – его оппонент вскочил, уперся ладонями в стол, – но я, Ньямал, говорю вам, что чувствовал силу Хозяина лесов. И все чувствовали. Скажи, что я лгу!

Он оскалился, и хозяин замка рявкнул в ответ. В зале стремительно накалялась атмосфера, и от предчувствия доброй драки мужчины застучали кулаками по столу, зарычали.

– Успокойся, Ньямал, – остановил его Бергстрем, и молодой линдмор неохотно опустился на стул. – Я верю тебе. Что скажешь, Ольрен?

– Скажу, что Ньямал молод и может ошибаться, – угрожающе отозвался глава клана Ровент, – и его ошибка будет дорого нам стоить, если мы примем власть иноземки.

– Народ Бермонта все равно не согласится видеть ее на троне, – с сомнением проговорил один из линдморов.

– Люди, – с презрением ответил Ольрен, – примут всё, если будет объяснение. Она молода, красива, печальна, если будет носить наследника – ее будут обожать. И торопиться надо, пока не придумали они, как объясниться с людьми. Надо опередить их. Нужно взять корону.

Названный Бергстремом вздохнул и встал. Поднялись еще с десяток берманов, и Ньямал в их числе. Стало тихо, и в тишине этой седоусый Теодор спросил:

– И, конечно, ты, Ольрен, думаешь, что корона будет твоей?

– Хозяин лесов решит, кто достоин, – дипломатично ответил Ровент. – Кто угодно из нас – и я поклонюсь выбору бога. Даже если господин наш повелит победителю взять красную ведьму в жены – я приму и это, клянусь.

– Клятвы твои ничего не стоят, Ольрен, – хлестко произнес Бергстрем. Вставшие с ним линдморы мрачно закивали. – Блеск короны застил тебе честь и разум. Мы обещали служить Бермонту, пока он жив. А он жив. Мы обещали служить его королеве, как своей госпоже, и как бы мое сердце и дух мой ни противились этому, я лучше буду целовать ноги иноземной ведьме, чем нарушу клятву. И слушать твою крамолу больше не желаю. Знай: если ты пойдешь на столицу войной, я встану против тебя. Лучше умереть в чести, чем жить бесчестным. И вы, братья, подумайте. Нужна ли нам война? Кланы цветут в мире – хотим ли мы окропить снега кровью наших братьев и детей и слезами наших женщин? Не торопитесь продавать свою честь за власть. Власть приходит и уходит; честь мужчины бесценна, даже если ты нищий. Нельзя жить бесчестным.

– Лучше жить болваном, – насмешливо сказал Ольрен. – По-твоему, честь – это оставить страну в руках захватчицы? Ты стал стар и осторожен, Бергстрем.

Он не осмелился бы оскорбить старика, если бы не чувствовал поддержку окружающих. Больше половины берманов остались сидеть, и были среди них и главы крепких кланов.

– Уходи сейчас, я не желаю сражаться с тобой. Вам дадут уйти свободно, в моем замке вас никто не тронет. Встретимся на разных сторонах, братья.

Линдморы удалились, не оглядываясь. Как бы ни был Ольрен захвачен жаждой власти, бить в спину он не станет. Иначе от него отвернутся все.

Полина

Почти неделя прошла со свадьбы четвертой Рудлог. Шесть дней, за которые она устала жить и ждать. Неуловимый шаман Тайкахе ушел куда-то глубоко в тундру, и люди Хиля Свенсена обыскивали на листолетах весь немаленький изрезанный фьордами север Бермонта в поисках его яранги. Пол маялась, требовала взять ее с собой – чтобы не сидеть в покоях, не умирать от безделья, – но воспротивился не только берманский подполковник, но и Стрелковский.

– Вы только помешаете им, – сказал он Полине, когда она в очередной раз, вспыхнув от вечернего доклада об очередной неудаче, приказала взять ее на север. – Вместо того чтобы искать, мои люди будут озабочены вашей безопасностью, ваше величество.

Поли скрипнула зубами, но согласилась. Игорь Иванович стал ее спокойствием, которого молодой королеве теперь частенько не хватало, ее сдержанностью. Полковник сопровождал Полину, куда бы она ни направлялась. И она позволяла себе при нем и вспыхивать, и раздражаться, жаловаться, зная, что он никуда не денется от ее гнева, выслушает, даст разумный совет.

Иногда во время таких вспышек Полине казалось, что Стрелковский смотрит не на нее – куда-то вглубь себя, и улыбка у него была странная, нежная и печальная. И раздражение ее он терпел без неудовольствия. Ровно, спокойно, понимающе – от этого понимания накатывал жгучий стыд. Что же ты, Поля, не сдерживаешься, срываешься? На человеке, который тебе ничего не должен, который пришел помочь, хотя и не по статусу ему быть в простых гвардейцах.

Время, отведенное Полине старейшинами, уходило слишком быстро. По ее приказу придворный маг Бермонта вместе с лейб-медиком ежедневно приглашали специалистов-вирусологов, виталистов, врачей со всего мира, предварительно заключая с ними договор о неразглашении. Демьяна, застывшего в стазисе, осматривали, сканировали и качали головами. Мы ничего не можем сделать, ваше величество. Извините.

Появлялся и инляндский монарх с придворным магом, леди Викторией. Луциус тоже долго держал над Демьяном ладони, и глаза его казались белыми, пустыми. Затем выругался и ушел, сказав, что пока ничего не может сделать. И что ищет решение, но, скорее всего, придется рисковать и под присмотром магов поить Демьяна красной кровью.

Каждого посетителя Полина Бермонт встречала с острой надеждой и после каждого осмотра уходила в себя, жестко уничтожая ростки отчаяния. Никаких сомнений. Нельзя сомневаться. Откуда-то она точно знала, что, если потеряет веру, – потеряет и Демьяна.

Ежедневные пике от надежды к разочарованию измотали ее, иссушили душу до бесчувственности. Весь мир сузился до замка Бермонт, до комнаты, в которой лежал Демьян. Ей было все равно, что происходит снаружи. И вкуса еды она не чувствовала, и мылась, и одевалась на автомате, и мысли ее были только рядом с ним, где бы она ни находилась, с кем бы ни говорила.

Накануне Полина все же решилась спуститься туда, где пережила ярость и страсть своего мужа. Королева шла по тайному ходу, как по тропе воспоминаний, и страшно ей было до паники – но у кого еще просить помощи, если не у Великого Пахаря? И так слишком долго она собиралась с духом.

Дверь из тайного хода в часовню открылась легко, и на Полю пахнуло свежим яблочным и травяным запахом. И мхи засветились, и в их тусклом свете выступила из темноты статуя Хозяина лесов, и поднялся с земли широкий алтарь, на котором бурые разводы и подтеки почти сравнялись цветом с черным камнем. Она смотрела на каменное ложе, ставшее для нее брачным, отрешенно и безучастно, будто и не с ней это все происходило. Слишком спокойно было здесь. Травяной полумрак мягко окутывал королеву, утешая и успокаивая, вытягивая запекшуюся боль. И первопредок Демьяна глядел на нее все с той же полуулыбкой, которую она так хорошо запомнила, пока прижималась щекой к каменному алтарю и царапала ногтями его поверхность. Чего хочешь ты, смелая женщина?

Полина пришла просить не за себя – за мужа. Встала на колени, уткнулась лбом в теплое изножье статуи.

– Помоги, – попросила она шепотом. – Он же твой сын. Помоги ему. Вылечи его. Прошу тебя, великий, прошу… что хочешь делай со мной, но вылечи его.

Мягко светились мхи, еще и еще расцветая огоньками, и аромат яблок становился нестерпимым, оглушающим, а она все шептала, умоляла, требовала, и горькие ее слезы омывали ноги звериного бога, капая в чашу для жертв. Но Великий Бер молчал, и она, поначалу трепетавшая от своей дерзости и просившая смиренно, от равнодушия этого впала в неистовство, вскочила и заорала, глядя в неподвижные глаза статуи:

– Неужели тебе все равно?!! Какой же ты бог!! Что ты можешь?!! Спаси его, умоляю, спаси!!!

Темнота согнула ее тяжелыми ладонями, бросила обратно на колени, и она испугалась, сжалась, повалилась на бок, удерживаясь на грани оборота – волосы на затылке встали дыбом, и Поля жалобно заскулила, прося прощения. Да так и осталась лежать на мягких мхах, глотая слезы. В голове ее звучал мощный и рассерженный рык:

– Мы не вмешиваемся там, где на решение способны люди, маленькая медведица. Не тревожь меня более, пока сама не поймешь, что делать!

Боги не гневаются на неразумных детей. Но иногда детям приходится взрослеть самостоятельно.

Полина выбралась из часовни слабая, щурящаяся на свет – непонятно, сколько времени прошло, сколько она лежала там, собирая себя после гневной отповеди Хозяина лесов. Есть решение. Есть. И она его найдет. Нужно только хорошо подумать.

Она думала весь вчерашний день, перебирая воспоминания о словах шамана, обо всем, что говорили врачи и виталисты. Хваталась за голову, дрожала и рычала – не за что было зацепиться, не видела она выхода. И с утра ясности не прибавилось. И, как обычно, чтобы привести мысли в порядок, Пол отправилась на пробежку. Бегать она начала уже на третий день после свадьбы. Не было у нее сил сидеть на месте – нервной энергии внутри кипело столько, что, казалось, она взорвется. Пронеслась тридцать кругов во внутреннем дворе, игнорируя взгляды придворных из окон. Ее обсуждали, но относились со всем возможным почтением, приказы исполняли молниеносно. И в глазах слуг и берманских аристократов Поля теперь видела не только неприязнь, но и сочувствие и даже восхищение.

– Люди у нас трудно привыкают к нарушению устоев, – сказала ей после первой пробежки матушка Демьяна, леди Редьяла, когда пришла навестить невестку и осталась на обед. – Ты для них незнакомка, но слухи во дворце расходятся быстро. И ты теперь не просто чужестранка – ты та, кто спасла Бермонт от эпидемии бешенства, та, кто предана королю и борется за него, кто встала за него против всего мира. Они полюбят тебя, девочка. А если ты спасешь его, а я в тебе не сомневаюсь, то вернее не будет у тебя народа. Ты уже принесла нам изменения. Уже заметно, как теплее у нас стало, ведь не бывает в Бермонте в декабре такой погоды. За столицей воют метели, а здесь почти весна. Мягкий снег и солнце. Только бы все получилось у тебя, каждый день об этом молюсь.

Она замолчала, покрасневшими глазами глядя на сына. И как Полине казалось раньше, что королева-мать холодна и высокомерна? Обычная женщина с сердцем, полным печали и тревоги. Рано потерявшая мужа. Опасавшаяся потерять и сына.

Редьяла Бермонт

После пробежки Полина, запыхавшаяся, мокрая, так и не дождавшаяся озарения, вышла во внешний холодный двор, где располагались казармы, потребовала винтовку. Ей вынесли длинную шинель, шапку, поставили мишени – и под взглядами гвардейцев двух королевств ее величество начала с ожесточением стрелять. Солнце, действительно неожиданно теплое, светило ей в глаза; она щурилась, хмурилась из-за бликов, но стреляла, отходила на несколько шагов назад и снова стреляла.

Что толку от этого солнца? «Солнце безумие выжжет», – сказал шаман. Она еще вчера, после посещения часовни, вдруг подскочила: как это она раньше не додумалась попробовать? Выглянула в коридор и приказала гвардейцам зайти в ее покои. Солдаты послушно прошли за ней в спальню и без лишних слов подвинули кровать с Демьяном к окну – так, чтобы на него падал свет. Поля присела на краешек постели, поблагодарила служивых и отпустила их, да так и застыла, наблюдая, как солнечные лучи, едва заметно преломляясь на щитах, косо ложатся на лицо и на тело неподвижного мужа. Долго ждала. Долго. И упрямое, агрессивное выражение на ее лице постепенно тухло, застывая горькой улыбкой, пока она не встряхнула головой и не встала. Решение есть, и она его найдет.

Мужчины, поначалу наблюдавшие за оружейными забавами ее величества с некоторой снисходительностью, по мере удаления королевы от мишени сначала одобрительно гудели, а потом начали встречать каждый выстрел криками и хлопками по бедрам.

Игорь Иванович стоял позади Поли и общался с Люджиной, поглядывая на молодую королеву с удовлетворением. И было от чего.

Она закончила, отдала винтовку подошедшему гвардейцу, обернулась: глаза ее горели, щеки раскраснелись, взгляд был торжествующий, ясный.

– Гордитесь, Игорь Иванович, – проговорила Полина, когда они возвращались обратно в ее покои по длинным коридорам замка Бермонт, а встреченные придворные кланялись и приседали в реверансах, с любопытством глядя на взъерошенную королеву. Она кивала в ответ, принимая эти взгляды с улыбкой и снисходительностью. – Вы же меня научили пользоваться оружием.

– Я горжусь, ваше величество, – мягко ответил полковник. Пол настороженно взглянула на него.

– Вы считаете, что я веду себя не по-королевски, да?

– Вы имеете право вести себя так, как считаете нужным, – легко сказал Стрелковский. – Тем более что я вас понимаю. Я сам в трудных ситуациях в молодости отправлялся бегать. Или стрелять. Или боксировать. Это очень помогает навести порядок в голове.

– Да… – отрешенно протянула Полина. – Жаль, что вы не научили меня метать ножи. Или бою с ножом, Игорь Иванович. Не хватает мне привычных способов сброса энергии. Борьбой я занималась, но с кем мне тут бороться?

– И мне жаль, – согласился он, усмехаясь. – Но, боюсь, ваша мать сослала бы меня куда-нибудь в провинцию, если бы я еще и к ножу вас приучил. И за стрельбу-то гневалась нешуточно.

«Отправляй Полину прочь, сразу ко мне, – сердито выговаривала Ирина, – не смей потакать ее затеям. Семь лет – рано еще оружие держать. И так справиться не могут. Понятно, Игорь Иванович?»

«Да, моя госпожа», – говорил он примирительно, любуясь ею. И все равно, когда маленькая громкоголосая принцесса ускользала от охранников и нянек, прибегала к нему и требовала, умоляла, чтобы он пустил ее в тир, дал пистолет, Игорь не мог отказать. Правда, боевое оружие не давал. И договаривался. Дает ей стрелять, а она не убегает от сопровождающих. Показывает боевые винтовки, а она прилежно посещает занятия по этикету. Непонятно, как добилась Полина своего, но после очередного совета по безопасности Ирина попросила Стрелковского остаться, сдержанно поблагодарила его за усилия по воспитанию четвертой принцессы и сообщила, что дает свое согласие на занятия.

«Но если случится что, – сказала она ледяным голосом, – я на твои заслуги, Игорь Иванович, не посмотрю. Отвечаешь как за свою, и не дай боги она себя ранит».

Его королева умела быть жестокой.

Стрелковский довел дочь до покоев, поклонился и ушел. Ее величеству нужно было переодеться к обеду. Полковника тоже ждал обед – в столовой гвардейских казарм, в компании капитана Дробжек.

Поля освежилась под душем и, пока служанки накрывали стол в гостиной, бегло просмотрела свежую прессу. Газеты и журналы печатали догадки и размышления о том, где проводят медовый месяц венценосные супруги, и королева, глядя на эти статьи, чувствовала себя как в страшной сказке: будто где-то действительно отдыхают настоящие она и Демьян, любят друг друга, а все происходящее – всего лишь кошмарный сон.

А после обеда, когда Пол лежала под солнцем, на кровати у окна, уткнувшись Демьяну в шею, ее отдых и тяжелые мысли прервал тихий стук в дверь. Полина встала, потерла сухие глаза, взглянула на себя в зеркало – нет ли на лице растерянности и страха – и произнесла: «Войдите».

В спальню заглянула горничная.

– Ваше величество, – сказала она почтительно, – к вам подполковник Свенсен.

– Зовите, – с нетерпением проговорила Пол. Внутри в очередной раз расцветала надежда. Обычно подполковник появлялся поздно вечером.

– Есть новости? – встретила она зашедшего и поклонившегося бермана.

– Да, моя госпожа, – сказал он, глядя, как вспыхивает в ее глазах радость и как она бледнеет от волнения. – Нашли шамана. Если прикажете, я подготовлю листолет, и мы можем вылететь через полчаса.

– Конечно! – крикнула она срывающимся голосом. Но тут же поправилась, повторив спокойно: – Конечно. Распорядитесь, подполковник.

Путь до стоянки старого шамана занял более трех часов, и Пол вся извелась за это время. С ней полетели и Свенсен, и Игорь Иванович, и Люджина, наложившая на королеву несколько щитов и очень корректно попросившая не выходить из-за спин сопровождающих, пока не скажут, что на месте безопасно. Поля была готова на все. И мысленно подгоняла листолет. Быстрее же. Быстрее!

Пейзаж внизу сменялся с заснеженных сопок, покрытых хвойными деревьями, на белую равнину с чахлой растительностью, странными красноватыми скалами, облепленными снегом, и периодически попадающимися стоянками кочевников. Олени при стоянках держались стадами и сверху казались похожи на маленьких червячков с рогами – если бы червячки умели улепетывать от проносящегося над ними листолета с такой скоростью и врассыпную.

Земля под листолетом уходила назад, и впереди уже открывалось седое море, и вечерний сумрак быстро окутывал тундру, а они всё летели и летели; но вдруг показались огоньки очередной стоянки, и аппарат замедлился, опускаясь.

Поля терпеливо выждала, пока гвардейцы проверят местность, хотя ей хотелось бежать, – только нетерпеливо притоптывала ногой, – и покорно зашагала вслед за своими сопровождающими, кутаясь в шубу и сжимая ворот побелевшими пальцами. Было очень холодно, и хлесткий ледяной ветер выдул из нее все тепло, выстудил до самых костей, выбил слезы из глаз.

У яранги шамана, на которую указал Свенсен, королева остановилась, унимая зачастившее сердце. Вздохнула и зашла внутрь, оставив охрану снаружи.

Тайкахе снова был пьян и снова походил на кучу шкур, среди которых виднелось коричневое сморщенное лицо. Внутри сильно пахло сивухой и травами, и дымилась в его руках длинная трубка, наполняя жилище табачным дымом, и так же, как и в прошлый раз, земля была устлана несколькими слоями шкур, а посреди тлел очаг, дым от которого собирался в подвешенную к потолку широкую трубу и уходил наружу.

– Здравствуй, старый Тайкахе, – сказала Полина, садясь. – Знаешь, зачем я пришла?

Старик разглядывал ее мутными от алкоголя глазами. Молчал. Затянулся трубкой, глотнул чего-то из фляжки.

– Я подарок тебе принесла, – проговорила Пол. Расстегнула шубу, достала сверток и протянула шаману свой свадебный полог. – С себя, Тайкахе.

Он поцокал языком, наклонился вперед и ловко подхватил ткань. Провел коричневыми сухими пальцами по ней, принюхался.

– Богатый дар. И не жалко тебе?

– Мне ничего не жалко, – сказала она сухо. – Как мне спасти мужа, Тайкахе?

Шаман пьяно засмеялся-закрякал и тут же закашлялся, снова приложился к фляжке.

Шаман Тайкахе

– Выкупить у смерти такого заложника дорого стоит. Что ты готова отдать за его жизнь, женщина-солнце?

– Всё, – ответила она, не задумываясь. – Всё.

Он смотрел на нее узкими глазами-щелками. Встал, сбросил шкуры; оказался под ними сухощавый и невысокий старик с длинными космами и крепкими руками. Подошел к сидящей Поле и начал ее обнюхивать – волосы, шею, губы, грудь. Пахло от него травой и алкоголем, табаком и, на удивление, сухой чистотой. Ничего старческого.

– Мужа приняла, – сказал он удовлетворенно и вернулся на место, – дала ему, что просил. Правильная женщина. Связь есть, связью держишь. Храбрая женщина. Великий Медведь доволен тобой. Теплее стало у нас, еще теплее станет.

– Что мне делать, Тайкахе? – повторила она настойчиво.

– И-и-и, быстрая какая, – покачал головой старик. – Жди. Смотреть буду. Что увижу – скажу. А полог твой, – он снова погладил плотную ткань, – оставлю. Привезешь ко мне сына, если родишь, проведу обряд и закутаю, чтоб беды стороной обходили. А пока пусть у меня побудет. Сиди и молчи, женщина-солнце, не мешай мне с духами говорить.

Он бормотал что-то, сыпал в огонь травы – и запах пошел сладковатый, вязкий, и Полину вдруг повело, глаза налились тяжестью, а в руках шамана появились широкий барабан и колотушка, и он поставил инструмент меж своих скрещенных ног и начал бить в него. Гулкий звук учащался, старик что-то пел странным горловым голосом, что-то вскрикивал, а дурман туманил ее разум, и Полина сама не заметила, как стала раскачиваться вместе с ним, то откидываясь назад, то склоняясь вперед, почти к очагу, чувствуя, как огонь ласково окутывает лицо, гладит по шее. Гулкие удары проникали в тело, вибрировали внутри, разносились далеко за пределы яранги, и то ли от трав, то ли от песни этой казалось ей, что нет больше стен, что летит она вместе с заклинаниями над промерзшей тундрой и видит далеко вокруг: и тяжелое море, скованное на горизонте высокими льдами, и изгибающуюся поверхность Туры, и множество огоньков-поселений, и столицу с лежащим у окна Демьяном, и далекий свет сестер. И еще выше поднималась молодая королева, и видела уже все столицы, связанные плетениями владык, держащих Туру, и хрустальный холод небосвода чувствовала, и дыхание пульсирующих звезд – и чьи-то внимательные взгляды, строго ожидающие от нее чего-то. Сможет ли, постигнет ли?

– …Беда, беда… – завывал шаман, и Полина одновременно и растекалась ветрами над Турой, чувствуя игру гигантских стихийных духов, и четко видела Тайкахе: старик изменился, словно став выше ростом, и лицо у него было молодое, красивое – только глаза были слепы, и смотрели эти глаза в суть вещей. – …Чую беду, рядом смерть, рядом…

Огонь трещал, и в отсветах этих мелькали перед Полиной смутные картины то ли прошлого, то ли будущего, и маленькие снежные духи, сбежавшиеся в ярангу, сверкающие, как льдистые ежики, кололи ей ноги и руки, вытягивая силу, и плясали огненные бабочки в очаге, и далекое море рокотало, ударяясь о край земли, как огромное живое существо, старое и мудрое…

– …Слушай, – выл шаман, и дикий ветер с мерзлого моря шумел в его словах, – смерть не уходит, не взяв то, за чем пришла… Слушай, жена мужа своего… – голос его был гортанный, мощный, – боги все видят, все знают… Будет у тебя в три дня возможность его спасти, но смотри, не отступись, не дрогни… Дрогнешь – умрет! Умрет! – Изо рта Тайкахе пошла пена, он забился в судорогах, крепко сжимая барабан. Пол вдруг рухнула вниз, в свое тело, протянула руки к старику, через огонь, и пламя игриво куснуло ее, потекло по пальцам, собралось в горсти – и королева умылась этим огнем, чувствуя, как уходит раздвоенность сознания, как возвращаются силы и уверенность и все сомнения сгорают, осыпаются пеплом.

Шаман со стоном повалился на бок, тяжело дыша, и Полина, шатаясь, встала, нашла в углу чашку, ведро с ледяной водой, набрала воды и направилась к старику. Смыла с морщинистого лица пену, снова сходила, взяла голову шамана на колени, попыталась напоить. Тайкахе сделал глоток, другой – жалкий, слабый старик, – поднял руку и неожиданно нежно коснулся ее лица.

– У меня была невеста, – проскрипел он, с сочувствием глядя на нее, и в уголках его глаз собирались слезы, катились по темным сморщенным щекам, – красивая и сильная, как ты. Но духи позвали меня служить, и я не отказался, женщина-солнце. Хотя мог отречься от долга, рожать с ней детей, воспитывать внуков. Но есть то, что можем сделать только мы, хоть и есть у нас выбор. И у тебя будет. Не ошибись.

– Спасибо тебе за надежду, Тайкахе, – тихо сказала Полина и поцеловала его в лоб. Встала и пошла наружу, не оглядываясь и не спрашивая, что он имел в виду. А за ее спиной, скорчившись на шкурах, плакал от жалости старый шаман, видящий больше, чем мог бы сказать.

После возвращения в замок молодая королева набралась смелости и, несмотря на поздний час, позвонила Луциусу Инландеру. И уверенно попросила его завтра с утра выделить время и посетить Бермонт, чтобы под его присмотром Поля смогла напоить мужа своей кровью. Сказала, что позвонит королю Гюнтеру и сообщит своей семье. И Луциус не отказал. И Гюнтер серьезно ответил, что обязательно прибудет в назначенный час. И ее сестра, Василина, только вздохнула и спросила:

– Почему не моей, Поль?

– Ты сильнее, Васюш, – объяснила Полина, – но шаман сказал, что я сумею помочь из-за брачной связи между нами. Думаю, все-таки дело в крови. Я попробую. Не могу больше ждать. Если и это не сработает, буду думать дальше.

– Я приду, – пообещала Василина. – Обязательно приду, Полин. До завтра, сестричка.

– До завтра, – Пол положила трубку и прижала руку к груди: сердце колотилось от страха, и пальцы холодели. Поскорее бы уже утро. – Поскорее бы, – прошептала она. Надела тонкую красивую сорочку – сколько их было в приданом – и легла рядом с Демьяном, обнимая его крепко, укрывая их обоих одеялом. Будто он просто спит. Будто все у них хорошо.

 

Глава 10

10 декабря, суббота, Бермонт

Капитан Люджина Дробжек методично обходила этажи замка Бермонт, проверяя ночные караулы, и берманы, которых на страже и в патрулях было куда больше, чем рудложских гвардейцев, провожали ее неприязненными взглядами. Да, королева потрясла и удивила их своей ловкостью и способностью к стрельбе, но это легко приняли, объяснив иноземным воспитанием и силой крови, которую все чувствовали. Да и замуж она уже вышла, и муж, если Хозяин лесов смилостивится и разбудит его, обязательно призовет ее к порядку. А вот незамужняя, крупная, фигуристая Люджина в офицерском мундире и с короткими волосами вызывала у них недоумение, смешанное с презрением.

В лицо ей, конечно, ничего не говорили. Свенсен достаточно четко объяснил, что капитан Дробжек – боевой офицер и маг и во многом благодаря ее вмешательству события на Хартовой сопке не закончились трагедией. И что голову ей обрили из-за серьезнейших ранений, которые она получила, защищая молодую королеву, и относиться к северянке необходимо со всем уважением. Но за спиной берманы шептались почище иных дам. И смотрели на нее как на ошибку природы.

– Стыд какой. Неужто в Рудлоге недостаточно мужчин, раз они женщин в армию берут?

– Да что она может? Ее даже новобранец заломает. Смех, да и только.

– Да вы посмотрите на нее! Кто из мужчин такую жену захочет? Только и остается идти в армию, себе мужика искать.

– Так спит она с этим, с полковником-то… живут вдвоем.

– Молчи, дурень, ты над их постелью не стоял. Не распускай язык, как баба. Офицерские комнаты на двоих, вот и поселили вместе.

– А не скажите, девка ладная, красивая. Дурные вы, молодые еще. Вы ее в платье представьте да с волосами. Я бы женился.

– Да-а-а-а, сиськи у нее ничего… и задница…

Дробжек, всю жизнь учившаяся, а потом служившая в компании мужчин, относилась к этому бубнению равнодушно. Ее больше беспокоило то, что боевых магов в карауле было очень мало и, случись нападение, все эти балаболки будут вырублены одним Тараном. Их слова ее не задевали, и она болтунов не трогала.

Но не сегодня. Возвращаясь с обхода, капитан издалека увидела группу офицеров. Мужчины были в штатском – видимо, пришли из увольнительной. И то ли свобода вскружила головы, то ли на грудь приняли, но дорогу ей перегородили очень недвусмысленно. Дробжек остановилась у корпуса казарм, в котором светились редкие огни – почти все уже легли спать, – окинула берманов спокойным взглядом.

– Уезжала бы ты отсюда, женщина, – сказал один из них почти добродушно. – Не вноси смуту. Баба в казарме, как на корабле, – к беде. Мужики скоро из-за тебя передерутся. Мы же запахи чуем, невмоготу нам.

– Поте́рпите, – ответила она спокойно, – я вам не женщина, а офицер. И не вам решать, когда мне уезжать. У меня свои задачи, у вас свои, так что, мужики, дайте дорогу.

– А если не пустим? – спросил второй. Говорили они без агрессии, скорее, снисходительно и со смешками, как с ребенком общались.

– Переночую здесь, – не отреагировала на вызов Люджина, – а завтра рапорт напишу о противодействии. Если свои звания и имена не побоитесь назвать.

– Вот-вот, – пробурчал еще один, обращаясь к товарищам. – Баба всегда за спины мужиков прячется, и эта туда же. А еще воевать собралась.

Люджина вздохнула. Драться не хотелось, да и не было в ней злости. Такие проверки и в Рудлоге почти на каждом новом месте службы проводили. Это потом уже прикрывали друг другу спины, а поначалу на крепость испытывали, как любого новичка, вне зависимости от пола.

Из-за спин берманов показались несколько рудложских гвардейцев, видимо, услышавших разговор, и она сделала им успокаивающий знак рукой. Не вмешивайтесь.

– Так и будем стоять? – спросила она. На улице было тихо, ночной морозец пощипывал щеки, но холода капитан не боялась.

– А что? – хохотнул заводила. – Торопиться нам некуда.

– Согреться бы, – задумчиво проговорила Люджина. – Да и вам дурь из голов повыветрить не помешает, служивые. На гауптвахту захотелось?

– А ты не грозись, – смурно ответил другой, – мы тебя подобру просим, уезжай. Не дело это. У себя в Рудлоге хоть бабские батальоны создавайте, а нам этого стыда не надо.

Люджина снова вздохнула и начала раздеваться. Сняла теплую шинель, шапку, отдала молчащим, насупленным гвардейцам. Берманы поглядывали на нее не без интереса.

– Вот что, – сказала она. – Вы мужики крепкие, право на свою традицию имеете, да вот только я не кошка приблудная, чтобы меня гнать. Сделаем по чести. Если я хуже вас, то завтра уеду. А если нет, то больше чтобы я этой дури не слышала. Начнем с отжиманий – кто больше. А там можно и поподтягиваться. Согласны?

– С женщиной соревноваться? – заводила презрительно плюнул на плац.

– Пока вы только языками мелете, – жестко произнесла капитан, – а в деле я вас не видела. Разве только кисель языком взбить способны.

Офицеры заворчали. Из казарм один за другим выходили еще берманы и гвардейцы и останавливались, разделяясь на две кучки и уже агрессивно поглядывая друг на друга.

– Тягаться с женщиной – себя марать, – уверенно заявил еще один. Его поддержали дружным гулом. Гвардейцы набычились, готовые лезть в драку, но строгий взгляд синих глаз Люджины обещал: если дернется кто – гауптвахтой не отделается.

И неизвестно, чем кончилось бы это противостояние – потому что шум нарастал, и уже начали обмениваться колкостями, – если бы из казармы не вышел берманский подполковник Хиль Свенсен. Осмотрел толпу, оценил стойку капитана Дробжек, готовую к драке, все верно понял, коротко рыкнул, блеснув клыками, но вопрос задал ровно:

– Что здесь, капитан?

– Да вот общаемся, господин подполковник, – невозмутимо ответила Люджина. – Объясняю вашим ребятам преимущество ночных тренировок и командных отжиманий до последнего вытерпевшего.

– Хорошая методика, капитан, – с порыкиванием согласился Свенсен. Повернулся к своим подчиненным. – Приступайте. На плац, бегом марш! Леверхофт, присмотришь, чтобы тренировка… в рамках прошла. Кто в первой десятке отвалится – неделю наряды вне очереди. Всем понятно?

– Так точно, подполковник! – рявкнули подчиненные. Люджина оглядела распалившихся мужиков, покачала головой и тихо попросила одного из гвардейцев принести перчатки для занятий – с обрезанными пальцами, кожаные. Зашагала к плацу, сбросила шинель в общую кучу и легко побежала за Леверхофтом по кругу. Соревнования соревнованиями, а разогрев никто не отменял.

В комнату, отведенную полковнику Стрелковскому, постучались. Игорь Иванович стоял у окна и смотрел на плац.

– Да, – сказал, оглянувшись. К нему зашел Свенсен. Подошел к коллеге, встал рядом.

– Любуешься? – спросил он.

Там, под светом прожекторов, завершали пробежку почти сотня мужиков – гвардейцев и берманов – и одна Люджина. Раздался крик Леверхофта – и вся компания упала на плац и под обратный счет начала отжиматься. Двести… сто девяносто девять… сто девяносто восемь…

– Любуюсь, – сухо проговорил Игорь. – Слышал их разговор. Что за дерьмо, подполковник? Развлечься решили? Мало ты их выматываешь.

– Они бы никогда не тронули женщину, Игорь Иванович. Но я прослежу, чтобы больше рты не раскрывали, обещаю.

– Дробжек не сильно-то тронешь, – усмехнулся Игорь, наблюдая, как напарница легко двигается вверх-вниз от земли. – Но дисциплина хромает у тебя, подполковник.

– Остановить? – сдержанно спросил Свенсен.

– Зачем? – отозвался Стрелковский. – Оно рано или поздно бы случилось. Не с Дробжек, так с моими гвардейцами. Вы вообще чужаков не очень любите, так что столкнулись бы в любом случае. Капитан правильно все сделала. И ты верно решил. Сейчас вместе попотеют, вымотаются, и уже точно будем знать, что прикроют друг друга, если нужно будет.

– Да, – сумрачно согласился берман, – тем более это скоро понадобится.

Игорь Иванович остро взглянул на него.

– Что-то серьезное, подполковник?

Свенсен помолчал. Сел на стул.

– Садись, Игорь Иванович. Поговорим.

И он рассказал о донесении, которое получил сегодня, – о том, что кланы собираются идти на захват столицы и отстранять королеву. О том, что по тревоге подняты все части. Что завтра к замку подтянутся те, кто остались верными не живому и не мертвому королю. И что, скорее всего, придется воевать. Стрелковский слушал и мрачнел.

– Полине нужно сказать, Хиль. Нельзя держать ее в неведении.

– Убрать бы ее отсюда, – хмуро высказался Свенсен, – так не поедет же никуда, останется с Демьяном. Проклятие какое-то. Хочу жену в замок перевезти, полковник. Сейчас она одна, а у меня душа не на месте. Если захватят – заставят выбирать между женой и долгом… Ее охраняют, но все равно не по себе мне. У ребят вон тоже семьи в городе, всех не убережешь.

– И что выберешь? – поинтересовался Игорь.

Берман сжал зубы, тряхнул головой и зарычал.

– Не рычи, подполковник, – примирительно сказал Игорь. – Я тоже не знаю, что бы выбрал в таком случае. А семьи перевози сюда, это верное решение.

– Да я узнал всего полчаса назад. Распорядился уже, – проворчал берман. – Завтра с утра все и прибудут. Оно защищать надежнее, если за спиной не только король, но и родные. Зубами замок держать будем, не сдадим, Игорь. Ночью припасы подвезут, оружие. Но все равно хреново. Надеюсь я, что не рискнут, охолонут, но, зная Ольрена…

– Хиль, дай разрешение на дополнительное присутствие нашей гвардии, – предложил Игорь. – Я боевых магов у королевы попрошу, не помешают они в случае нападения. Мало их у вас. Да и нужно нашим знать: пусть держат телепорт готовым, в крайнем случае все в Рудлог уйдем.

– Дам, – согласился Хиль неохотно. – Люди нужны.

За окнами слышались хлопки, возгласы – и коллеги синхронно поднялись, подошли к окну. На плацу оставалось несколько отжимающихся, и среди них – Дробжек. Остальные стояли кругом и дружно считали. Девяносто девять… девяносто восемь… Стрелковский усмехнулся, хлопнул коллегу по плечу.

– Не видали твои ребята северянок, подполковник.

– Вот чертова девка, – пробурчал Свенсен, – мои от позора не скоро отойдут.

– Спесь сбивать полезно, Хиль, – невозмутимо произнес Игорь. – Пусть играются.

На плацу тем временем остались двое – и окружающие орали, подбадривая каждый своего сослуживца. Люджина отжималась уже с видимым усилием, и Игорь вдруг ощутил такой прилив нежности, что даже дыхание перехватило.

– Твоя женщина? – спросил наблюдательный Свенсен. – Женился бы, тогда никто слова бы ей не сказал.

– Она моя напарница, – с непроницаемым лицом ответил Стрелковский. – Ничего более. Достойный офицер и друг.

Берман хмыкнул.

– Что с поисками подвески? – привычно ушел от темы Игорь Иванович.

Свенсен посмурнел.

– Глухо, Игорь. Переход не отследить, соседи колдуна ничего не знают. Тупик.

– Я бы, – деликатно, чтобы не обидеть, начал Стрелковский, – прошерстил тех темных, о которых вам известно. Вдруг кто что скажет? Или узнаете, что кто-то из них жил-жил на одном месте и вдруг пропал. Не в пустоту же Рибер подвеску отправил. И менталиста я бы к темным с собой взял – понять, врут или нет. И боевых магов пару десятков. И убедительно попросил бы допрашиваемых блоки на память не ставить.

– Да куда сейчас людей отправлять, если на нас войной идут? – с досадой сказал Свенсен. – Прав ты, Игорь, подвеска нужна, но жизнь нужнее. Разведка сейчас по кланам работает, начальник на работе днюет и ночует. Я ему скажу, но эта задача пока что не первостепенная.

На улице снова раздались крики – то ли обратный отсчет закончился, то ли победил кто.

– Вот что, Хиль, – сказал Игорь, прислушиваясь, – все равно у нас спать не получится, пока эти герои не угомонятся. Так что покажи-ка мне защитные укрепления и план обороны замка. Клянусь, что от меня и моих ребят никуда не уйдет. А знать нам полезно – вдруг пригодится.

Свенсен колебался недолго. Кивнул, встал, и Стрелковский зашагал за ним. Коллеги вышли из казармы, прошли по плацу, где Люджина и ее соперники уже вовсю подтягивались на брусьях, и от них пар валил – так они были разгорячены. Не заболела бы.

Долго командиры осматривали спящий замок: Свенсен тихо объяснял пути отступления, показывал схроны оружия, припасы, колодцы, и видно было, что говорит он неохотно и что только нужда заставляет делиться сведениями с начальником внешней разведки другого государства. Вряд ли показал все, конечно, – ну так Игорь и сам бы все секреты не раскрыл.

Плац на обратном пути встретил их тишиной – перед казармами уже никого не было. Зато светились окошки в полуподвале, где находился тренировочный зал. И возбужденный мужской ор был слышен издалека.

Свенсен и Игорь спустились в зал, остановились у дверей. Там, за столом, напротив друг друга сидели крепкий берман и капитан Дробжек в одной военной майке и штанах. Они сцепили ладони в замок, уперлись локтями в стол и пытались прижать к нему руку соперника. Было жарко, сильно пахло адреналином, по́том и возбуждением, и на Люджину теперь смотрели не просто с любопытством – с откровенным мужским интересом, и в криках одобрения уже слышалось порыкивание, и принюхивались берманы очевидно с удовольствием. Ор стоял невозможный. Увидев начальство, солдаты и офицеры притихли, но два командира спокойно наблюдали за происходящим, не вмешиваясь, и шум снова возобновился. Пока берман, борющийся с Люджиной, не закряхтел – на лице его надувались жилы – и не припечатал кулак Дробжек к столу с довольным рычанием. Она зашипела от боли, дернулась, сжала руку. И к ней обеспокоенно бросилась вся толпа мужиков, загомонила, заорала.

– Ты бы полегче бы, Верьин!

– Все в порядке, капитан?

– Да не квохчите, мужики, – раздраженно сказала Люджина, – как куры, ей-богу.

– Говорил я, хватит! Уж сколько она положила, устала, небось!

Свенсен глянул на Стрелковского – тот задумчиво и немного раздраженно смотрел на спину напарницы. К ней подошел виталист, предложил осмотреть ладонь и через пару минут вынес вердикт: ушиб снял, все нормально. Победивший берман подал Люджине бутылку с водой, подождал, пока она напьется, пожал сопернице руку, одобрительно хлопнул по плечу.

– Женюсь, – провозгласил он громогласно, и раздражение Стрелковского только усилилось. – Деву-воительницу в женах иметь любому за честь!

Стены зала огласились мощным и дружным мужским хохотом, и со всех сторон посыпались аналогичные предложения. Люджина отшучивалась, и каждое ее хлесткое слово встречалось новым взрывом хохота.

– Уведут твою напарницу, полковник, – с насмешкой сказал Свенсен. – Перестаралась она, уела парней. Сейчас каждый думает, что победить ее можно только на супружеском ложе. Есть у нас легенды о виренах – девах-воительницах, что в полном доспехе наравне с мужчинами сражались. И дети от них крепкие получались, здоровые, если на кого обращали они свой взгляд и соглашались идти в жены. Так что смотри в оба.

Игорь коротко взглянул на бермана и сам чуть не оскалился.

Капитан наконец-то обернулась, увидела начальника, улыбнулась ему. Лицо ее было раскрасневшимся, уставшим и довольным.

– Так, – громко проговорил Свенсен, и служивые притихли, – закончили развлечение. Десять минут, и чтобы я даже шуршания не слышал. Завтра всех подниму по распорядку. Расходимся!

Мужчины потянулись на выход. Вышла и капитан, и Игорь пошел за ней – на офицерский этаж, к их комнате.

Волосы у напарницы были влажными, и плечи, и шея тоже, и тонкая майка липла к телу, и пахло от нее остро, чуть сладко. Полковник пытался вспомнить Ирину – но образ тускнел, и почему-то казалось ему, что королева смотрит на него с укоризной.

– Вам премию надо за улучшение взаимодействия в отрядах, – сказал Стрелковский северянке в спину.

– Выпишите, – весело согласилась она. – Укатали меня эти патриархальные медведи, Игорь Иванович. Сил нет.

– Вы им понравились, – проговорил он сухо.

– А то я не заметила, – легко отозвалась Люджина. – А не заметила бы, так мне доходчиво и прямо всё предложили.

Она открыла дверь, вошла в темную комнату – и он шагнул следом, притянул ее к себе, коснулся губами шеи, ногой захлопывая дверь. Провел языком по коже, чувствуя все тот же острый вкус и ощущая, как зародившееся еще внизу, в зале, возбуждение нарастает, поднимается жаркой волной, – и забрался рукой под майку, под белье, сжал грудь… оказывается, его пальцы хорошо запомнили эту грудь и этот объем…

– Это я, – напомнила Люджина тихо. Она не шевелилась, не отталкивала его и голову чуть склонила – чтобы удобнее и слаще было целовать.

– Знаю, – хрипло сказал Игорь, нетерпеливо поднимая ее майку вверх и руками чувствуя влажную от пота кожу. Снял бюстгальтер, повернул напарницу к себе и прислонился к двери, удерживая северянку за плечи и осматривая. Капитан стояла прямо, почти вызывающе, и тяжелая грудь ее так и манила – а в синих глазах разгорался жаркий огонь из удивления, неприятия, нежности и желания. От огня этого прервалось дыхание и вязко, тяжело стало в голове, и полковник снова привлек Люджину к себе, поцеловал – сильно, без лишней деликатности, уверенно оглаживая спину и сжимая крепкие ягодицы.

Губы у нее были мягкие, податливые, удивительно нежные для такой сильной женщины, дыхание горячее – он ощущал, как с каждым выдохом оно становится все жарче, все тревожнее. Напарница закинула руку ему на шею, прижалась сильнее, сминая грудь о грубую ткань его кителя, – от ее податливости вожделение полыхнуло еще сильнее, и Игорь застонал, чуть прикусил ей губу, почувствовав, как до боли сжимаются ее пальцы на коротких волосах на затылке, и стон перешел в рычание, а поцелуй – в обжигающую любовную схватку, пока им не перестало хватать воздуха.

– Мне ополоснуться бы, Игорь Иванович, – сказала Люджина ему в губы, тяжело дыша.

– Потом, – пробормотал он нетерпеливо, стягивая с нее штаны вместе с бельем. – Вместе в душ сходим.

Ждать не было никаких сил – и он целовал ее, лихорадочно расстегивая китель, ремень, и опускал на узкую армейскую кровать, такую скрипучую, что вся казарма будет слышать и знать – и хорошо, и правильно! – и вдыхал женский острый, терпкий запах, и чувствовал влажность бедер, и от груди оторваться не мог никак – все мял, сжимал, посасывал, пока Люджина не начала вздрагивать и едва слышно выдыхать со стонами. Теперь он точно знал, что она готова. И двигался потом, сдерживаясь, вглядываясь в нее, прислушиваясь к реакции, – и наконец капитан начала подаваться навстречу, а после и сжиматься вокруг него. Только тогда отпустил себя в горячую, лихорадочную пустоту, поднялся на колени, схватил северянку за бедра и сорвался в исступленную скачку, слушая, как стонет и кричит Люджина под ним, и сам зарычал, утыкаясь губами ей в плечо и сжимая зубы от резкого, жгучего, ослепляющего наслаждения.

Сколько они лежали так, тяжело дыша и вздрагивая от легких движений друг друга? Минуту? Десять?

– Умеете вы удивить, полковник, – сказала напарница хрипло, прямо глядя ему в глаза.

– Вы, – проговорил он с трудом и еще раз провел языком по щеке, вдыхая ее запах, – сами требовали, чтобы я нашел любовницу, капитан. Я хочу вас.

Капитан хмыкнула, пошевелилась, и Игорь скатился набок, наблюдая, как она встает, направляется к душевой.

– Так точно, господин полковник, – в ее голосе звучала ирония, – приказы начальства не обсуждаются.

Верная, прямодушная Люджина. Кто бы мог подумать, что в ней столько страсти. Стрелковский лениво пошевелился, чувствуя во всем теле расслабленность и легкость. Заставил себя встать и пойти за ней. В конце концов, побудка только в шесть. Есть еще время.

В душе порозовевшая от пара капитан задумчиво и довольно бестолково водила по крутому бедру мыльной губкой, и пена стекала вниз по ноге вместе с потоком воды. Пахло теплым мятным ароматом, смешанным с чем-то травяным, влажным. Обернулась, когда он вошел, молча подвинулась к стенке, давая Игорю место, – но он встал вплотную, под горячие струи, обнял сзади, прикасаясь губами к полному плечу, снова провел руками по ее груди. Люджина не отталкивала его. Очень мягко подалась назад, поцеловала его пальцы, коснувшиеся рта.

Боги, какая же она вся белокожая, сочная, сколько упругого, крепкого, очень женственного тела. И волосы отрастит, и платьев он ей купит сколько понадобится… только бы удержать это ощущение яркости чувств, вкуса к жизни.

– Как вы себя чувствуете, Люджина? – все же спросил полковник, уже вжимая ее в скользкую стену.

– Готова… к несению… службы… команди-и-ир… – Стрелковский кусал ее за плечо, ласкал рукой, и капитан задыхалась и скользила пальцами по мокрой плитке.

Его организм, после памятной ночи вспомнивший, что принадлежит мужчине и что есть желания, которые невозможно игнорировать, требовал еще и еще. И если бы не опасения, что Люджине опять будет больно… хотя нет, не выдержал. Сильнее вжал ее в стенку, оттянул на себя бедра – и потом только хрипел и запрокидывал голову, глотая льющуюся сверху горячую воду, потому что видеть, как двигается она навстречу под низкие, резкие стоны-всхлипы, как выгибается и как смотрятся его руки на больших, действительно больших и совершенных ягодицах, было абсолютно невозможно.

– Люджина, – сказал Игорь сипло, когда снова выровнялось дыхание, в глазах посветлело немного и он ощутил, что прижимается к ней всем телом, удерживая трясущимися руками, – вы смело можете меня побить. Я веду себя словно дикарь.

Северянка повернулась к нему, неуверенно обхватила за шею, потерлась щекой о подбородок, настороженно глядя темными от минувшей страсти глазами: не оттолкнет ли за это проявление нежности, не усмехнется ли? И в груди его кольнул стыд, заставил потянуться навстречу, обнять крепче. Так они и стояли, прижавшись друг к другу, слушая, как льется вода, и ощущая тихое, домашнее умиротворение.

– Я вас потом побью, можно, шеф? – проговорила Дробжек ему в шею и подняла голову. Синие глаза были мутные, сонные. – Очень спать хочется.

– Да, – согласился Стрелковский, но не отпустил ее. От этой груди никак было не оторваться, и он одной рукой водил по телу напарницы губкой, а второй лениво сминал, ласкал тяжелое полушарие, иногда наклоняясь и касаясь губами большого соска, отчего глаза ее снова темнели. – Завтра буду договариваться о прибытии пополнения, капитан. Видимо, придется нам воевать. Свенсен сказал, что на замок готовятся напасть.

– Повоюем, – равнодушно сказала Люджина. – Какие-то инструкции будут?

– Завтра, – он все-таки усмехнулся, коротко поцеловал ее. Обсуждать дела, одновременно чувствуя в руках женщину, было необычно. – А сейчас спать, капитан.

Дробжек, выйдя из душевой, спокойно направилась к своей аккуратно заправленной постели и забралась под одеяло.

– Спокойной ночи, шеф, – ровно произнесла она и отвернулась к стенке.

– И вам, Люджина, – отозвался он. Послушал ее дыхание, покачал головой. Ни вопросов, ни упреков, ни лишних слов. Он и сам-то не очень понимал, что делает. Знал только, что там, в зале, не позволил бы ей уйти с кем-то из берманов. Хотя разве Дробжек ушла бы? Полежал еще немного, глядя на спину северянки, встал, захватил подушку и лег рядом с ней, мгновенно согревшись.

– Кровати узкие, неудобно будет, – пробормотала она невнятно, не поворачиваясь.

– Спите, капитан.

– Угу…

Он прикоснулся губами к ее затылку, обнял за талию.

– Вы будете со мной, Люджина?

Северянка молчала – и будь он проклят, если не ждал ее ответа! – наконец повернулась к нему, уткнулась лицом в плечо и очень сонно и неразборчиво прошептала:

– Столько, сколько вам будет нужно, Игорь Иванович.

Полковник задремал, проснулся через какое-то время – женщина, живая, горячая, пахнущая теплой мятой, дышала ему в плечо, и руками он обхватывал ее как надо, – и снова задремал. Сил думать не было.

Утром, еще до звонка, объявляющего побудку, Стрелковский проснулся от панического, острого чувства вины. Нечем было дышать, нечем оправдывать себя. Люджина спала рядом, открытая, прижавшаяся к нему, – и он некоторое время смотрел на нее, расслабляясь от ее умиротворения и теплоты, прежде чем встать, распахнуть окно в ночной замковый двор и начать судорожно вдыхать свежий холодный воздух, от которого отступали и презрение к себе, и ощущение повторного предательства – уже двоих женщин, – и мягкая, удовлетворенная телесная слабость, и ярость за то, что позволил себе отвлечься, окунуться в краткое бездумное счастье.

Игорь почувствовал, как она проснулась, обернулся – капитан Дробжек сонно и понимающе смотрела на него, и улыбка ее в темной комнате казалась горькой и нежной одновременно.

– Не терзайте себя, шеф, – сказала она хрипло и села, спустив ноги на пол, прижимая к себе одеяло, – я не упрекну вас. Не нужно жалеть меня.

Внутри стало еще муторнее, и Люджина усмехнулась его молчанию, встала, обернувшись одеялом – чтобы не давать лишнего повода для неловкости, – и пошла в ванную. А Игорь последовал за ней, чтобы разбить это молчание, чтобы не иметь повода после называть себя еще и трусом. Капитан умывалась, придерживая одеяло одной рукой. Подняла голову и перехватила его взгляд.

– Я не жалею ни вас, ни о том, что было ночью, Люджина, – честно сказал Стрелковский, глядя на напарницу в зеркало. Коснулся плеча, погладил затылок – и северянка замерла, губы ее дрогнули. В спокойных синих глазах он вдруг отчетливо увидел мольбу оставить ее, дать время прийти в себя. – Вас трудно жалеть – настолько вы цельный человек. И я, честно сказать, не понимаю, чем заслужил вас и зачем я вам нужен со всей той дрянью, что я сделал, и со всем моим прошлым, которое меня не отпустит.

– Я уже говорила, Игорь Иванович, – ответила Люджина с трудом. На последнем слове голос напарницы сорвался, и она задержала дыхание, отвела взгляд, наклонилась и несколько раз плеснула себе в лицо водой. Ледяной – до него долетели брызги, окропили обжигающей моросью, заставив вздрогнуть, схватить ее, напряженную, сжавшую зубы. Развернуть, прижать к себе, утихомиривая ее теплом бурю в душе: прости меня, прости, что ты смелее и сильнее меня. Что я делаю тебе больно, что я пропадаю в болоте из нежности, и вины, и горькой любви, и предательства. Что я пользуюсь тобой, чтобы жить, и не понимаю, как я могу хотеть жить. Тебе все это нести, если ты захочешь, и нет никакой надежды, что я смогу когда-то стать твоим. И страшно, что ты все это понимаешь и все равно нет в тебе ни злости на меня, ни сомнений.

– Я хочу вас, Люджина, – тяжело сказал Игорь, глядя в синие глаза, – хочу, чтобы вы были со мной, жили в моем доме, но я не стою вас, понимаете? Вы заслуживаете, чтобы вас обожали. Вы, с вашей стойкостью и вашей красотой, заслуживаете, чтобы мужчина принадлежал только вам, одевал вас в шелка и дарил драгоценности и чтобы вы и только вы составляли его счастье. Я же могу предложить вам лишь свои дружбу и уважение, свое желание. И не знаю, способен ли я на большее и сколько это продлится. Сможете ли вы вынести меня?

– Да зачем мне ваши драгоценности, Игорь Иванович, – сказала капитан с досадой. – Какая мне разница, как вы это называете. Если я нужна вам, я буду с вами. Это мое решение, и я запрещаю вам винить себя.

От этого категоричного «запрещаю» его отпустило – и Стрелковский криво улыбнулся, внимательно глядя на нее.

– Зачем, Люджина?

– Потому что, Игорь Иванович, – произнесла она строго и бесстрашно, словно недоумевая, отчего он не понимает таких простых вещей, – гораздо больше, чем ваша любовь, мне нужна ваша жизнь.

На утреннее построение они вышли вовремя. В их сторону никто не косился, хотя лица у всех были невыспавшиеся, каменные и немного злые, и ноздри раздувались – берманы принюхивались помимо воли и тихо, утробно ворчали. И когда Ирьян Леверхофт сорвался в пробежку по промерзшему, покрытому разводами инея плацу, и сводный берманско-гвардейский отряд понесся за ним, к бегущему Стрелковскому присоединился подполковник Свенсен.

– Переезжай-ка ты в замок, Игорь, – сказал он с едва уловимым предостережением, – не надо дразнить ребят. Ночью никто не спал, я сам чуть к жене не сорвался. Да и всех семейных, как жены подъедут, поселим на первом этаже напротив казарм. У меня тут больше половины неженатых, а вы еще вчера гормонов добавили. Как бы отбивать к тебе не полезли, хоть ты и чужак. У нас пока женщина не замужем, можно за нее биться.

– Пусть попробуют, – ровно отозвался Стрелковский. – Перееду, полковник.

Свенсен некоторое время молча бежал рядом с ним.

– Иногда я думаю, – проговорил он, – что наши народы не так уж разнятся, как нам кажется. Мы верим в одних богов, любим одних женщин, уважаем силу и верны чести.

– Зависит от человека, Хиль.

– Или от бермана, – задумчиво сказал Свенсен, вспоминая, видимо, тех, кто собирался сейчас предать своего короля. – Я пойду к королеве в девять утра. Поприсутствуешь?

– Да, Хиль. Обязательно.

Подполковник Свенсен после пробежки связался со старшим группы охраны, которую отправил к своему дому в пригороде Ренсинфорса сразу, как пришла информация о состоявшемся в замке Ольрена Ровента собрании глав кланов. Для организации сопротивления отступникам требовалось время, и маловероятно, чтобы Тарье что-то угрожало, но он едва заставил себя отказаться от идеи разбудить ее посреди ночи и немедленно перенести к себе, в безопасность, Зеркалом.

Второй месяц беременности у нее протекал тяжело, с утренним токсикозом, а после того как они однажды воспользовались порталом, дабы попасть к врачу, ее рвало так, что он зарекся водить супругу через Зеркала до тех пор, пока не родит.

– А что вы хотите – сказала врач, – беременность первая и поздняя, организм привыкает к новому состоянию, а пространственный переход – существенная нагрузка на вестибулярный аппарат. Но жена ваша крепкая и здоровая, опасаться нечего, к четвертому месяцу состояние должно наладиться.

– Я все же попрошу вас вести ежедневное наблюдение, – резко ответил Свенсен, – я хорошо заплачу, только приезжайте к нам каждый день. Тарья, – супруга смотрела на него с легким удивлением, – тебя ведь не утомят посещения врача?

Женщины обменялись понимающими насмешливыми улыбками. Он видел эти улыбки и сам где-то в душе смеялся над собой – но решения своего не изменил.

Старший группы ответил, что госпожа Свенсен еще спит и по периметру все спокойно. И как только проснется – тут же, не сомневайтесь, господин подполковник, со всем удобством доставим леди к вам.

Последнюю неделю Свенсен возвращался домой поздно, дожидаясь результатов поисков шамана и докладывая о них королеве, и Тарья, чуть пополневшая за прошедшее время, обычно тихая и взирающая на него с легкой снисходительностью – все же дочь линдмора, потомственная баронесса, – вдруг стала теплее и нежнее. И обнимала его по возвращении, послушно подставляя губы для поцелуя, и слушала о том, что происходит в замке, и кормила, и спать укладывала, и сама ложилась рядом.

Свенсен до сих пор не мог сказать, любит ли она его. Но супругой ему Тарья стала настоящей, и в первый же день, когда он ввел ее хозяйкой в свой дом, разделила с ним супружескую спальню. Пусть страстной Хиль видел жену только на исходе полнолуния, в остальное время она была тихой и податливой – но его любви и жара хватало на двоих.

Когда почти три недели назад Хиль очнулся в источнике Белой Обители, ему показалось, что он бредит. Но женщина рядом была реальной, и боль в теле – ощутимой. И затягивающиеся раны на руках щипало, и в голове шумело. Но главное – Тарья, его Тарья лежала у него на груди, а вокруг стелился пар и маленькая богиня, то возникающая, то пропадающая в этом плотном мареве, смотрела на него ласково и чуть насмешливо.

– Я виновата перед тобой и перед Синей, – сказала Тарья тихо, не пытаясь вырваться из его объятий. Чуть пошевелилась – заколыхалась вода, заплескалась, и горячий туман над источником пошел волнами, а Свенсен все поверить не мог, что вот она, рядом. – Я беременна. Соврала тебе… прости. Я буду тебе женой, Хиль.

– Но почему? – не мог не спросить подполковник.

– Мне было страшно, – так же тихо призналась она.

– Меня боишься? – такое удивление прозвучало в его голосе, что она усмехнулась мягко, неуверенно покачала головой.

– Тебя – нет, Хиль. Уходить отсюда. Здесь все просто и спокойно. И совсем нет боли. И не будет во мне вины, что я предала память мужа.

Как он мог не простить ее? Свенсен ночь не спал – уходящее полнолуние тревожило его, заставляло задерживать дыхание и глухо ворчать, но Хиль сдерживался от оборота и цепко следил за женщиной, которую уже не отпустит. А утром, когда Тарья проснулась, чуть ли не рычал от нетерпения – и одновременно трепетал от тревоги в ее взгляде, пока они завтракали. Не дав собраться, спеша, чтобы не надумала себе еще чего, вывел во двор обители – легко одетую, с непокрытой головой – и потянул к воротам. А если не откроются, не выпустят?

Во дворе им встретилась матушка-настоятельница. Окинула бермана насмешливым взглядом:

– Куда бежишь, ненормальный? Тебе еще неделю лежать, восстанавливаться.

– Я здоров! – рявкнул он. И тут же устыдился. Взял себя в руки, как полагается, поклонился статуе Синей Богини, поцеловал настоятельнице руки. Пообещал привезти и богатый выкуп за свою невесту, и дары божественной покровительнице монастыря.

– Говорила же, бешеный, – тепло сказала матушка и обняла и его, и уходящую из общего дома сестру. – Слушай, мужчина: лучший дар Богине – твоя любовь. Самый драгоценный. Иди. Благословляю вас.

Ворота открылись. И в промерзшей машине Хиль надел на руку невесте обручальную пару, накинул на плечи шубу, поцеловал. Сел за руль и погнал до ближайшего храма так быстро, как только мог: вдруг передумает? Но Тарья куталась в шубу, молчала и смотрела на проносящийся мимо мир удивленными золотыми глазами, словно вспоминая все, что находилось за пределами монастыря.

Чтобы разбить тревожную, неуверенную тишину, Хиль начал говорить. Рассказывал ей о доме. Уверял, что ей там будет хорошо. Обещал, что сделает все, чего она захочет. Вспоминал, как жил все это время. Как искал ее, Тарью. И, когда слова уже кончились и в салоне опять установилась неловкая тишина, женщина, видимо, сжалилась над ним и тоже заговорила. Про жизнь в обители. Про то, как монастырь принес в ее душу покой, избавил от боли, притушил тоску по ушедшему мужу. И про то, что ему, Хилю, не надо бояться – больше она от своих слов не откажется.

Берман все же остановил машину у первого попавшегося придорожного храма и там попросил удивленного священника провести обряд венчания. Успокоился Свенсен только тогда, когда были произнесены последние слова обряда и на запястье жены защелкнулся браслет венчальной пары. Поцеловал ее, прижал к себе – и снова погнал к Ренсинфорсу, в свой дом, который наконец-то не будет пустым.

Столица была далеко, а они все неслись по шоссе, останавливаясь ненадолго, чтобы пообедать и отдохнуть. Вот и ранний вечер начал вступать в свои права – на небе светила полная луна, восходя на последнюю ночь полнолуния, вокруг лежал заснеженный, окутанный голубоватым сиянием густой лес, и только где-то вдали горели огни поселения. Там можно будет снять номер или домик, дать Тарье отдохнуть.

Она дремала, и Хиль, растревоженный полной луной, вдыхал женский аромат и чувствовал, как зверь вновь входит в силу, и телу становилось жарко, и хотелось рычать, скинуть одежду, пробежаться по морозной земле. Большой салон его машины казался тесным, и запахи металла и масла резко били в ноздри. Тарья, словно почувствовав что-то – или полная луна подействовала и на нее? – приоткрыла сонные глаза, заворчала, как большая, сильная, здоровая медведица, потянулась – во рту блеснули клыки, и запах ее стал сильнее. Свенсен сжал руль и прибавил еще скорости.

Супруга напряженно поглядывала на него. Затем посмотрела в окно и задумчиво сказала:

– Хороший лес, Хиль. Остановишь?

Он свернул на ближайшую проселочную дорогу так резко, что их занесло, и ехал, пока машина не стала проваливаться в снег. Остановился – Тарья легко вышла из машины. И он тоже открыл дверь и вышел за ней. Прислонился к крылу автомобиля, наблюдая, как принюхивается она к лесу, с наслаждением касается коры холодных сосен, совсем по-звериному, мягко кружит по поляне, и глаза ее светлеют, становясь из золотых желтыми. А потом скидывает шубу, сапоги, платье, остается в одном белье – но снимает и его и опускается на снег уже большой бурой медведицей. И под лапами ее скрипит сыпучий снег, и она тыкается в него носом и чихает, валится на бок, с наслаждением катаясь по хрустящему белоснежному покрову с горловым ревом, а затем вскакивает, оглядывается на мужа и уносится в лес.

Свенсен медленно разделся. Холода он уже не чувствовал – так жарко было телу от яркой голубоватой луны и от запаха зрелой самки. И пальцы его подрагивали от нетерпения, но он давал ей время уйти подальше. Так правильно. Все равно догонит.

Через несколько минут рядом с тяжелым автомобилем встал мощный черный медведь. Повел головой, зарычал так, что по лесу пронесся шорох и с ближайших елей посыпался снег – и Тарья точно должна была его услышать, – и, ускоряясь, побежал за женой, принюхиваясь и поглядывая на следы.

Она петляла, прыгала в стороны, как заяц, забавляясь, пытаясь запутать его. Вот тут с пригорка скатилась кувырком, тут лапой цапнула сухостой, и торчала желтая щепа из четырех поперечных борозд, тут нарочно отерлась о камень – он провел мордой по этому камню, закатывая от наслаждения глаза, и, уже не сдерживаясь, понесся за ней. И догнал, распаленную, ворчащую, убегающую, – и там же, в заснеженном лесу, залитом призрачным свечением, наконец-то она приняла его как мужа и господина.

Не могла не принять. Женщины берманов любят силу, а мужчина, пришедший за ней в Обитель, действительно был сильным. А уж во второй ипостаси – таким подавляющим и мощным, что ни одна медведица не смогла бы от него отказаться.

После они вдвоем бродили по лесу, охотясь на пугливых зайцев и кабанчиков, рвали горячую плоть, сходя с ума от запаха крови, и снова любили друг друга – самка привыкала к нему, принимала его и уже и ластилась, и мирно трусила следом, и с удовольствием подставляла холку под крепкие зубы.

Утром, когда луна пошла на убыль, они, сытые и пищей, и любовью, вернулись к машине. Оделись, забрались на заднее сиденье, укутались во все, что было теплого в салоне, и, обнявшись, заснули, согревая друг друга.

Домой Хиль ее привез только к вечеру следующего дня. И несколько дней не мог от супруги оторваться, пока не позвонил Демьян – не как король, а как друг – и насмешливо сказал: очевидно, Свенсена можно поздравить с женитьбой, но все же когда комендант замка собирается приступать к своим обязанностям?

На службу подполковник выходил нехотя. Вечерами спешил домой, зная, что встретит его там хозяйка с золотыми глазами и русыми косами, оплетенными вокруг головы. Когда приходилось оставаться на ночь в казарме, маялся и думал о ней. Чувство, тлеющее долгие годы, сейчас пылало так, что он ощущал себя влюбленным мальчишкой, и, пожелай супруга, он бы на коленях перед ней ползал и ноги целовал. Слава богам, что ей это оказалось не нужно. И слава богам, что по какой-то прихоти они все же привели его к Тарье.

 

Глава 11

11 декабря, воскресенье, Бермонт, Ренсинфорс

В половине седьмого утра по региональному телеканалу линда Ровент, вещающему на всю страну, прошло срочное сообщение. Вместо ведущего место перед камерами занял глава клана Ольрен Ровент. Люди, собирающиеся на работу, изумленно останавливались у экранов, слушая, что говорит им мощный берман.

– Обращаюсь ко всем жителям страны, людям и берманам, – Ольрен слова произносил веско и в камеру глядел прямо, угрюмо. – Особенно к солдатам и офицерам клана Бермонт. Так как власти скрывают от нас правду, я вынужден сообщить вам, что в день королевской свадьбы произошла трагедия. Его величество король Демьян заражен вирусом берманского бешенства, которое, как мы знаем, неизлечимо. И не умер до сих пор лишь потому, что его, по слухам, погрузили в стазис. Что на самом деле сейчас с ним – неизвестно. Фактически страной правит рудложская принцесса, которая не знает ни наших законов, ни наших обычаев. Есть основания подозревать, что она причастна к болезни его величества.

Мы не хотим идти на штурм замка, не хотим крови. Мы хотим лишь правды. Если король жив и дееспособен, то пусть появится перед людьми, и я, Ольрен, первый поклонюсь ему. Если же он умирает и вылечить его невозможно, то мы требуем прекратить удерживать его между жизнью и смертью, дать сыну Хозяина лесов достойно уйти к предкам. И пустить в замок линдморов для инициации расследования в отношении королевы. Если ее величество невиновна, то ей нечего опасаться.

Думаю, суток на обдумывание условий должно хватить. Граждане! Все мы знаем, что от жизни и дееспособности короля зависит и наша жизнь, и процветание Бермонта. Если до завтра ответа не будет, то мы воспользуемся правом линдморов и придем за ответом сами. Призываем вас присоединиться к нам! Если же ворота замка не откроют, придется открывать их самостоятельно. Доброго дня вам, граждане.

Полина

Вместо узкой встречи с королевой спешно созвали раннее совещание – с министром обороны, несколькими генералами, обеспокоенными старейшинами. Королева Полина-Иоанна, сидящая во главе стола, выслушала известие об отступничестве линдморов и готовящемся нападении на замок с удивительным спокойствием. Посмотрела запись ролика с обращением Ольрена, повернулась к собравшимся. Страха в ее взгляде не было, хоть и хмурилась она и в глазах плескалась тревога. Видимо, не было для нее страшнее того, что уже произошло.

У Игоря Ивановича происходящее вызвало самые острые воспоминания. Опять заговор, опять воздействие на народ. Люди везде одинаковы. Взволнуй их, надави на болевые точки – и они пойдут за манипуляторами, как стадо, не задумываясь, что красивыми словами и идеалами прикрывают обычно банальную жажду власти.

– Ваше величество, – тем временем сдержанно говорил Свенсен. – Вы видите, как накаляется обстановка. По нашим сведениям, на территории столичных домов линдморов с утра собираются войска. Почти у каждого главы клана есть частный телепорт, и они перебрасывают сюда усиленные отряды. Пока солдат немного и они не выходят за пределы частной территории, соответственно, мы не можем их трогать. К счастью, стычек с нашими армейскими подразделениями пока не произошло, но это вопрос времени. Также мы отмечаем общую готовность частей, расположенных на территории враждебных кланов, выдвигаться в сторону столицы. К сожалению, линдморы удерживаются только крепкой рукой, и рано или поздно кто-то попытался бы взять власть. Мы, естественно, не сидим сложа руки – и разведка, и министерство обороны включились в работу.

– Разве войск в Бермонте недостаточно, чтобы не допустить войны? – недоуменно спросила Полина.

– У нас клановая система формирования армии, – хмуро объяснил Свенсен. – Бермонт поделен на линды… по-вашему баронства, в которых живут и люди, и берманы. Подразделения на этих землях подчиняются линдмору, который, в свою очередь, присягает королю. Король отдает приказы военным, но, если нет короля, вся полнота власти – у главы клана. А так как из почти сотни кланов на нашей стороне осталось чуть больше двух десятков, то мы оказались в очень сложном положении. Хоть пятая часть земель в Бермонте принадлежит его величеству, в полноценном военном столкновении нам придется очень трудно.

– Надеялся я, что побоятся гнева Хозяина, – с сожалением сказал один из старейшин. – Но власть кружит головы даже сильнейшим мужчинам. Ваше величество, – Полина настороженно посмотрела на старика, – мы понимаем и уважаем вашу верность. Но, если с королем все безнадежно, быть может, стоит отпустить его? И вам спасаться самой. Для утверждения своего положения победитель наверняка захочет взять вас в жены, и даже угроза войны с Рудлогом его не остановит. Мы надежно защищены горами, перебросить армию будет очень трудно, да и решится ли ваша сестра на это, если вас будут держать в заложниках?

– Я бы отдала им и корону, и замок, – сухо сказала Пол, вставая, – но я не дам никому тронуть Демьяна. А что касается взять меня женой… ну пусть попробуют.

И от металла, прозвучавшего в голосе королевы, все вспомнили о том, что ружье, которым она защищала мужа, до сих пор лежит в ее покоях.

Полина подошла к окну, рассеянно глядя вниз, на кипящий жизнью заснеженный Ренсинфорс. С площади в открытые, оцепленные солдатами ворота заезжали военные машины, рядами заходили вооруженные люди.

– Кто это? – спросила она с тревогой. Свенсен подошел, тоже посмотрел вниз.

– Начали прибывать подразделения линдморов из тех, что остались верны нам.

– Вы не боитесь, что среди них может оказаться предатель, который откроет ворота? – напряженно поинтересовалась королева.

– Приказ могу отдать только я как комендант замка или Ирьян как мой заместитель, – пояснил берман, – в управлении сидят проверенные люди, оно охраняется. К диверсии мы готовы. Но, если позволите, я чуть позже проведу вам инструктаж, как вести себя при возможном штурме.

Полина оглядела присутствующих – все смотрели с разной степенью напряженности, но сомнений во взгляде не было. Да, здесь действительно остались те, кто будет служить Демьяну, пока он жив.

– Я не доставлю вам проблем, подполковник, – проговорила Пол кротко. – Об одном прошу: мне нужно больше оружия. На всякий случай. Я обязана иметь возможность отбиваться, если ко мне прорвутся.

– Мы несем охрану круглосуточно. Если же и этого не хватит, то эвакуируем вас в Рудлог, – вмешался в разговор Стрелковский.

– Захват замка маловероятен, – подтвердил Свенсен. – Ворота в основании скалы зачарованы, все позиции укреплены. В любом случае вы можете уйти в Рудлог сейчас, чтобы не подвергать свою жизнь опасности. Вернетесь, когда все разрешится.

Полина покачала головой.

– Демьяна можно будет перенести через портал?

Хиль скрипнул зубами, и Стрелковский сочувственно глянул на него.

– Нет, – ответил берман. – Я консультировался у придворного мага. Любой стазис слетает в телепортах.

– Значит, и я останусь здесь, подполковник, до конца, каким бы он ни был, – стойко и немного раздраженно высказалась королева. – На крайний случай мы всегда можем укрыться в тайных ходах. Но я очень рассчитываю, что уже сегодня Демьян сам сможет оценить ситуацию и принимать решения. – Взгляд ее, как всегда в такие моменты, наполнился отчаянным упрямством.

– А если нет? – безжалостно спросил Свенсен. – Если не получится?

– Останусь рядом с ним, – отчеканила она, – и буду пробовать дальше. Но не переживайте, подполковник, – добавила она, – мне обещали, что ситуация разрешится в ближайшие дни. Вы ведь верите шаману? И я верю. Я не могу не верить! Продержитесь эти три дня, прошу!

Берман хмуро смотрел на нее и видел измученную, уставшую девочку, которая отчаянно старалась быть храброй и уверенной. И вдруг такая его злость взяла – и на себя, и на нее, и на Демьяна: что же ты, друг мой, не предусмотрел, не уберег ее?

– Я буду удерживать замок столько, сколько вам нужно, моя госпожа, – сказал Свенсен. – И молить Хозяина лесов, чтобы он дал вам сил. Продержимся, ваше величество. Вас мы не сдадим, поверьте.

– Спасибо, подполковник, – тепло поблагодарила Полина. Повернулась к собравшимся и добавила: – И вам спасибо, господа, что остались верны моему мужу.

* * *

Хиль Свенсен подождал, пока за королевой и сопровождающим ее Стрелковским закроется дверь, сел обратно за стол. Предстояло длительное обсуждение дальнейших действий. Сказать, что они удержат замок, было легче, чем сделать это. Королева не могла не верить в то, что Бермонта можно вернуть к жизни, но Свенсен прекрасно понимал, что и говорящие с духами могут ошибаться.

После совещания он едва ли не бегом отправился на первый этаж. В их комнатах его должна была уже ждать Тарья, и он хотел поскорее увидеть ее, успокоить. Но жены в покоях не было, и он раздраженно набрал номер старшего охраны.

Телефон офицера не отвечал. И – в груди кольнула тревога – Тарья тоже не брала трубку. Хиль, продолжая звонить, направился к придворному магу, чтобы тот открыл Зеркало к супруге. По пути Свенсену встретился Стрелковский, хотел что-то сказать – но комендант замка остановил его жестом. Трубка вдруг завибрировала от входящего вызова, и берман нажал на «ответить».

– Да.

– Свенсен, – раздался низкий голос Ольрена Ровента, и Хиль зарычал, уже понимая, что́ тот сейчас скажет. – Открой ворота, Свенсен. И жену получишь обратно.

– Ровент, – глухо сказал комендант замка Бермонт, – женщину щитом выставляешь? Отпусти ее, не по чести это.

– Не по чести ведьму иноземную на троне держать, – рявкнул Ольрен в трубку. – Жене твоей я ничего не сделаю, сидит дома, берегу, как свою. – Свенсен мрачно хмыкнул: Ровент уж пять лет был вдовцом. – Ребят твоих, правда, помяли, но все живы. И не вздумай штурмовать – уведу ее Зеркалом в Ровент, и больше никогда не увидишь.

– Она же беременна, Ровент, – рыкнул Свенсен. – Если что случится, я тебе легкой смерти не дам.

Ровент помолчал. Дети для берманов были священны.

– Открой ворота, – тяжело проговорил он. – Завтра с утра мы придем к замку, и, если ворота не будут открыты – не видать тебе жены, Свенсен.

В трубке раздались короткие гудки. Хиль выругался, перевел бешеный звериный взгляд на Стрелковского, и столько ярости было в его почерневших глазах, что Игорь отступил и медленно, внятно произнес:

– Спокойно, подполковник. Спокойно.

Свенсен зарычал, сжимая кулаки, отвернулся, уперся в стену ладонями, с трудом вдыхая и выдыхая воздух.

– Сколько у нас времени? – медленно и ровно, как у душевнобольного, уточнил Игорь Иванович.

Берман все так же тяжело, со свистом дышал, справляясь с выбросом адреналина.

– Жену, – прорычал он сипло, – Тарью…

– Хиль, – четко повторил Стрелковский – нужно было быстрее переключить коллегу на конструктив, – сколько у нас времени?

– Сутки! – рявкнул комендант. – Р-р-разорву ур-р-рода!

– Потом, – пообещал Стрелковский. – Надо ее вызволять.

– Берманов, – тяжело проговорил Хиль – глаза его медленно приобретали нормальный цвет, – учуют. А люди, если там есть берманы, не справятся.

– И что? – с едким сарказмом спросил Игорь. – Откроешь ворота?

Он видел, как опустились плечи мужчины, который его, Игоря, напополам мог бы разорвать. Воистину любимые женщины делают нас слабыми. Слишком хорошо он помнил свое состояние после того, как не уберег Ирину.

– Не открою, – глухо ответил берман. – Я не предам… я клялся. Тарья не примет меня, если я пойду против чести, не будет жить с опозоренным мужем… Даже если ее унесут в Ровент, она будет жива, и я рано или поздно приду туда и выжгу за нее все огнем. Тарья поймет… должна понять, – он мотнул головой в отчаянии. – Если не посчитает, что я трус, который недостоин быть с ней. А открыть ворота – все равно ведь будем биться за каждый метр, и людей моих погибнет куда больше. И Демьяна они похоронят, и ее величество пострадает.

Игорь одобрительно сжал подполковнику плечо. Он не стал спрашивать, что бы Свенсен делал, если бы жене угрожала смерть. Не надо давать силы личным демонам.

– Если мы основной вопрос решили, Хиль, и время у нас есть, будем думать, как освобождать твою жену. Но сначала зайдем к королеве. У нее уже полтора часа как собрались их величества Инландер и Блакори. Если все прошло успешно, то Ровенту теперь придется иметь дело с самим Бермонтом.

– Если бы Демьян ожил, – тяжело сказал Свенсен, – то весь замок уже бы об этом шумел.

Он оказался прав. У входа в королевские покои их встретила капитан Дробжек. Покачала головой на молчаливый вопрос, удивленно покосилась на рыкнувшего от разочарования Свенсена. Открыла двери и тихо спросила, могут ли войти подполковник Свенсен и полковник Стрелковский.

– Да, – раздался сухой голос королевы. Игорь Иванович, увидев ее, первый раз за все время ощутил порыв прижать дочь к себе, утешить, пожалеть. Полина выглядела не просто измотанной – казалось, что это у нее тяжелая болезнь, а не у Демьяна. Но одета королева была как на выход: темно-зеленое, почти черное платье, только подчеркивающее бледность губ и синяки под глазами; укороченные рукава – так, чтобы видны были обручальная и венчальная пары; прическа, принятая у берманок, – две косы, оплетенные вокруг головы. Высокая, исхудавшая, уставшая. Словно ей лет тридцать, а не восемнадцать. Нет… почти девятнадцать. Завтра у нее день рождения. Двенадцатого декабря.

– Ничего не получилось, – сказала Полина ровно. Похоже, она даже не плакала.

– Вы куда-то собрались, ваше величество? – поинтересовался Стрелковский.

– В пресс-центр, – так же безжизненно ответила королева. – Я распорядилась собрать срочную конференцию. Обвинения, которые выдвинул этот… Ольрен, нельзя оставлять без ответа, хоть и не по рангу мне пикироваться с ним. Но я это сделаю не для него, а для людей Бермонта. Сопровождение мне не нужно, господа. Я справлюсь сама.

И она, распрямив плечи, прошла мимо молчаливых мужчин, погладила каменного медведя по спине и вышла в коридор, не обращая внимания ни на Люджину, ни на застывших, все слышавших гвардейцев.

* * *

В пресс-центре было людно. Журналисты тревожно шептались, гудели установленные камеры, раздавались щелчки фотоаппаратов. За длинным столом уже сидели министры в полном составе, старейшины. Ждали только ее. И королева, вздохнув – на улыбку сил не было, – вышла к людям, удержалась, чтобы не начать моргать от болезненно резанувших по глазам вспышек, и села на свое место. Ледяным взглядом осмотрела зашумевших репортеров – те с изумлением обсуждали то, как изменилась ее величество со свадьбы, превратившись из цветущей красавицы в изнеможенную женщину. Воцарилась тишина.

– Приветствую всех собравшихся, – произнесла Полина с едва слышимой неуверенностью. – Для начала я отвечу на главный вопрос. В день свадьбы действительно произошло несчастье и мой муж оказался на грани жизни и смерти.

В пресс-центре стояла мертвая тишина – никто после этих слов не рискнул издать ни звука.

– Мы надеялись, – продолжала Полина, и голос ее окреп, хотя она заметно волновалась, – что сумеем быстро справиться с болезнью, не предавая этот случай огласке, чтобы не добавлять гражданам страны лишних тревог. К сожалению, этим решили воспользоваться кланы. Но король жив, – четко проговорила она, – и, пока он жив, мы будем бороться за него. Что касается обвинений в том, что именно я заразила его ради власти. Это смехотворно. Думающий человек поймет, что я, как принцесса дома Рудлог, на своей родине была полновластной госпожой причитающихся мне по титулу земель, которые сравнимы по размеру с Бермонтом. И если бы я хотела власти, я бы осталась там. Но я люблю своего мужа и только ради него согласилась принять обычаи и традиции берманов, стать ему покорной женой. И не будь он королем, я бы все равно вышла за него. Ради Демьяна я отказалась от своей родины и назвала Бермонт своим домом.

Скажу еще раз. Мне не нужна власть; мне нужен мой муж. Всякий, кто решит «дать ему достойно умереть», станет моим врагом, которого я не пощажу. Что касается страны. Бермонтом продолжает управлять то же правительство, которое было при Демьяне, ему помогают советами старейшие берманы, уважаемые и почитаемые во всех кланах. Политика правительства не изменится. У меня всё. Ваши вопросы, господа.

– Главы кланов завтра собираются воспользоваться правом призвать короля к ответу, – произнес журналист одного из центральных каналов. – Что вы будете делать?

– Пусть приходят, раз это оговорено в традициях, – резко ответила Полина, и у всех сразу возникло понимание, как она относится к этим традициям. – Я же прошу жителей Ренсинфорса соблюдать осторожность и не вмешиваться в дела кланов. Поэтому не приходите на площадь, обходите замок стороной. Нельзя, чтобы кто-то пострадал.

– Что вы будете делать, если вылечить его величество не получится? – спросил второй.

– Я останусь с ним. Даже если сейчас нет вакцины, ее смогут разработать через год, через пять лет, десять. Пусть в настоящее время маги не знают, как помочь, – в будущем все может измениться. Я буду верить и ждать, пока жива.

– Но… страна не может без короля, – осторожно возразил один из репортеров.

– Если Хозяин лесов пожелает избрать нового правителя, – проговорила Полина, – я приму это. На всё его воля.

Журналисты задавали все новые вопросы, она отвечала, отвечали министры, старейшины, и все это бормотание сливалось для нее в невыносимый, вызывающий головную боль гул. И Пол, глядя на тревожные и любопытствующие взгляды представителей прессы и слушая, как велеречиво вещает один из старейшин, мечтала только об одном: чтобы это все поскорее закончилось, и она могла вернуться в спальню, забраться под одеяло, и чтобы никто, никто ее не трогал. Чтобы можно было собрать себя после утренней неудачи.

Полина так надеялась, что правильно поняла слова старого Тайкахе, – и поэтому известия от Свенсена об отступничестве линдморов встревожили ее ненадолго. Какая разница, если скоро Демьян будет жив и здоров? И после утреннего совещания неслась в свои покои, едва удерживаясь в рамках приличий, и в голове бродили глупые мысли: переодеться во что-нибудь красивое, чтобы муж, очнувшись, не испугался, заранее распорядиться для него об обеде, ведь наверняка голодный будет. Мысль, что исцеление может и не получиться, настойчиво и тупо зудела где-то в затылке, но Пол отгоняла ее резкой дробью каблуков, нетерпеливыми вздохами, сжатыми кулаками.

В покоях королеву уже ждала Василина. Обняла сестру, выслушала новости, нахмурилась.

– Я не уйду в Рудлог, – сразу предупредила Пол. Василина покачала головой, открыла рот, чтобы возразить, – но рядом уже наливались серебром Зеркала, и оттуда появились их величества Гюнтер и Луциус.

– Не будем терять время, – сухо сказал Луциус после непродолжительных приветствий. – Гюнтеру предстоит отслеживать состояние Демьяна, я постараюсь по максимуму удержать контроль над телом. Полина, где инструмент?

Пол взяла с салфетки нож, сжала его в руке. Король Инляндии еще с минуту сканировал неподвижного коллегу, качал головой, хмурился. Затем вздохнул.

– Подойдите ближе, Полина. Как только снимем стазис – сразу же давайте ему кровь. И да помогут нам боги.

Он с силой вжал руки в грудную клетку короля Бермонта и тут же отдернул их – и Демьян захрипел, задышал тяжело. Пол резанула себя по ладони, из глаз покатились слезы, она протянула руку к мужу. Луциус уже держал его за виски, что-то шептал – и берман открыл рот и начал глотать льющуюся кровь. Он глотал и глотал, и лицо его уже все было в красных струйках, и рука королевы дрожала от напряжения момента, как вдруг Бермонт выгнулся и забился в судорогах, заскрежетал зубами и закричал, завыл от боли. Полуприкрытые глаза его наливались красным – лопались сосуды, на теле и на лице росой проступал кровавый пот, пропитывая одежду, расползаясь по белым простыням.

– Уходит! Уходит! Лици, стазис! – заорал Гюнтер, и Инландер буквально снес Полину – ее подхватила сестра, прижала к себе – и протянул руки над выгибающимся берманом. Тот уже не выл, черты лица его заострялись – и оба Белых короля снова быстро, четко опустили на Демьяна сияющий полог стазиса.

Некоторое время в спальне стояла тишина, прерываемая лишь тяжелым истеричным дыханием королевы Полины.

– Не получилось? – спросила она жалобно. – Но… почему не получилось?

Инландер взглянул на нее и отвел глаза.

– Я надеялся, что силы самого Бермонта в сочетании с вашей кровью победят вирус. Но магическая составляющая штамма, как я предполагал ранее, тоже усиливается. И убивает его.

– Полина, – сочувственно произнес Гюнтер, – ему остаются какие-то мгновения. Можно сказать, мы удержали душу на излете. Больше снимать стазис нельзя. Он умрет.

– Я поняла, – почти по слогам проговорила Пол. Со вздохом оперлась на сестру и вытерла о свою светлую рубашку раненую ладонь, оставляя красный широкий мазок. Голос у нее был механический, и она даже не посмотрела на Луциуса, который шагнул к ней и взял за руку, чтобы вылечить. – Спасибо вам, что попытались. Я… я буду думать дальше.

Ладонь покалывало, и Луциус Инландер, залечив, не отпустил ее пальцы.

– Полина, – позвал он настойчиво. – Полина! – она перевела на него взгляд. – Я обещал вам, что буду искать решение. Я не отказываюсь от своих слов. Не из-за личной симпатии – нам выгодно, чтобы в Бермонте стабильно правил Демьян. Не отчаивайтесь.

– Я, – произнесла она четко, – не отчаиваюсь.

Короли уже исчезли в порталах, а Пол стояла, обняв сестру, и горько, тяжело вздыхала.

– Ты иди, Васюш, – сказала она наконец. – У тебя дела. И мне тоже нужно решать текущие вопросы. Я переживу.

– Мы завтра к тебе всей семьей придем, – прошептала Василина. – Завтра твой день. С утра у меня королевский совет, а потом – к тебе. Все будет хорошо, милая.

– Если бы, – пробормотала Полина. – Ничего мне не нужно. Кроме чуда, Вась.

– Будет, милая, будет, обязательно, – всхлипнула сестра. – Я в это верю.

– И я, – сказала Пол. – И я.

Когда Василина ушла, Полина пошла в ванную. Взяла губку, набрала в кувшин теплой воды. Раздев Демьяна, аккуратно, как смогла, смыла с него кровавый пот – вода в кувшине стала красной, мутной. Вытащила из-под мужа простыню, заменила на новую. Одела. И только после этого позвонила помощнику и приказала собрать конференцию.

* * *

Пока королева общалась с журналистами, в кабинете Хиля Свенсена решали, как спасать супругу подполковника. Вызвали придворного мага – тот пожевал губами, но сказал, что сил запустить птичку-шпиона хватит. Дождались, пока волшебник, впавший в транс, подтвердит, что во дворе дома Свенсена находятся вооруженные люди и берманы, и, скорее всего, один из них – маг, и что через окно спальни он увидел Тарью – живую, здоровую и сохраняющую спокойствие.

– В дом можно проникнуть незаметно? – спросил Стрелковский. – Если Зеркало открыть куда-нибудь в кладовую?

– Я не знаю точного расположения комнат внутри, – резковато отозвался маг. – По приблизительным координатам или схеме подполковника, – он кивнул на лист с нарисованным от руки планом дома, – не рискну открывать. Есть риск впечататься в стену или в мебель.

Люджина, молчавшая все это время, вдруг спросила:

– А прислуга к вам ходит?

– Да, – сказал Свенсен. – Повариха и горничная. Врач еще каждый день приходит, осматривает Тарью. Женщина.

Капитан выразительно посмотрела на Стрелковского. И он ее понял.

– Вы не спецназовец, Люджина, – сказал он твердо. – Опыта действия в одиночку у вас нет.

– А какие еще варианты? – поинтересовалась она спокойно. Повернулась к Свенсену. – Во сколько приезжает врач? Есть возможность позвонить, чтобы не приходила?

– Есть, – хмуро отозвался берман. – Но я не дам вам рисковать, капитан. Не дело это для женщины.

– Господа, – Дробжек повысила голос, в упор глянула на Стрелковского. – Я прежде всего боевой офицер. И предлагаю вам реальный вариант. Халат и инструмент возьмем у замкового медика, оружие спрячем. Я проникну в комнату, где находится госпожа Свенсен, дальше уже дело техники – отвлечь охрану, вывести женщину под щитом. Защиты на несколько минут хватит. Если отвлечете тех, кто будет во дворе, то все пройдет успешно.

Свенсен тяжело посмотрел на нее, опустил голову – видно было, какая борьба происходит у него в душе.

– Зеркало из дома в замок создать не сможете? – спросил он наконец. Люджина покачала головой.

– Максимум на несколько десятков метров. И они… нестабильные у меня. Использую только в крайнем случае. Но щит выдержит. Если отряд начнет штурм от ворот, я смогу вывести вашу жену через черный ход; дойдем до улицы, там сядем в машину. Только нужно взять такси, чтобы не вызвать подозрений.

– Вокруг дома тоже могут выставить патрули, – вмешался Стрелковский. – То, что их сейчас нет, ничего не значит. Засекут отряд – операция провалится.

– Тогда пусть группа захвата ждет в замке, а кто-то один будет в такси отслеживать ситуацию. Зеркало сориентируете на водителя, я дам сигнал, когда нужно будет начинать отвлекать.

– Я поеду с вами, – непререкаемо сказал Игорь Иванович. Люджина нахмурилась, но кивнула.

– Внешность у вас нездешняя, капитан, – отметил Свенсен. – Глаза сразу привлекут внимание и короткие черные волосы. Для людей-бермонтцев характерны серые глаза, русые или темно-русые волосы. Нужна будет иллюзия.

– Сделаю, – согласился придворный маг. – Но это опасно: если решат просканировать – раскроют. Проще линзы и парик. Щиты бы еще поставить, но их точно берманский маг засечет. На вас, Игорь Иванович, поставлю, а вот на капитана не рекомендую. Почует.

– Где мы сейчас линзы с париком найдем? – огрызнулся Свенсен. – В замке этого нет, искать по магазинам – не факт, что не установлено наблюдение. Придется рисковать с иллюзией. И… сможете более женственно двигаться, капитан? Не по-военному?

– Смогу, – ответила Люджина коротко. – Сделаю все, что нужно.

Через два часа к воротам загородного дома Свенсена подъехало такси. Из машины вышла полная женщина с русыми волосами, завязанными в узел, позвонила в звонок, потрогала носком обуви высокий сугроб у забора. За ее спиной такси зашуршало по заснеженной дороге, разворачиваясь, и медленно тронулось с места, скрывшись за поворотом.

– Уезжайте! – крикнули ей из-за ворот.

– Как я могу? – удивилась женщина. – Госпожа Свенсен ждет меня. Я ее акушерка.

– Сегодня осмотра не будет, – твердо заявили ей.

– Послушайте, господин, – терпеливо произнесла врач, – у госпожи Свенсен поздняя беременность, протекает очень тяжело. Ежедневный осмотр жизненно необходим, иначе будет угроза и матери, и ребенку. Вы хотите, чтобы у нее выкидыш начался? Я сейчас же позвоню подполковнику Свенсену и скажу, что охрана не пускает врача к жене. У нее проблемы с давлением, было уже кровотечение…

За воротами выругались. Открылось окошечко, Люджину осмотрели с ног до головы.

– Ждите, – сказали ей и отошли. За створками что-то запикало – будто набирали номер в телефоне.

– Мой лорд, – говорили приглушенно, тихо, – к хозяйке дома приехала врач. Нет, не берманка, простая женщина. Акушерка. Говорит, каждый день ездит на осмотры.

Неизвестно, что ему ответили, однако ворота открылись – и Люджину долго, придирчиво осматривали, заглядывали в чемоданчик, ощупывали с каменными лицами, правда, в рамках приличий. И, только убедившись, что оружия при ней нет, провели в дом.

Жена Свенсена держалась со спокойным достоинством. Лицо было приятным, хоть и бледным, и вся она казалась аккуратной, тихой, с мягкой линией плеч и несуетливыми движениями. В странных светло-карих, почти желтых глазах мелькала тревога. В комнате вместе с ними остались четыре человека, еще двое встали у входа.

– Госпожа, добрый день, – сказала Люджина, – как вы себя чувствуете? Со вчерашнего дня есть изменения?

Тарья не стала вскрикивать: «Кто вы?» Но в глазах ее скользнуло удивление, сменившееся пониманием.

– Тянет внизу живота, Хильда, – ответила она. Люджина кивнула: Хильда так Хильда. Обернулась к берманам.

– Мужчины, – проговорила она раздраженно, – оставьте нас. Вы не знаете, как гинекологический осмотр производится? Или посмотреть охота?

– Не велено, – буркнул один из них.

– Выйдите, – ледяным голосом приказала Тарья, – не позорьте меня и своего хозяина. Виданное ли дело – под юбку к чужой жене заглядывать? Куда я отсюда денусь? Третий этаж, полный дом военных.

– А что здесь происходит? – наконец-то «изумилась» врач.

– Ты вот что, – сухо рявкнул один из берманов, – женщина, рот закрой и проводи осмотр. Двери на замок не запирать; никто не войдет, пока не позовешь. Мы понятие тоже имеем.

– А грубить незачем, – смело ответила доктор. – Лучше помогите. Дайте мне вон тот табурет, настоялась сегодня за день уже. Госпожа, где у вас чистые простыни можно взять? Вымыть бы здесь всё после мужиков этих, да некогда…

– Сейчас принесу, – тихо сказала Тарья. Перед Люджиной с грохотом опустили табурет. Берманы один за другим выходили в коридор, дверь мягко захлопнулась. И Дробжек тихо, очень тихо сказала супруге Свенсена:

– Не бойтесь ничего. Я от вашего мужа. Будем вас вызволять. Сейчас я накрою нас щитом и двинемся. От меня не отходить ни на шаг. Крови не боитесь?

– Нет, – прошептала Тарья уверенно.

– И хорошо, – кивнула Люджина, открывая чемоданчик и вытаскивая из-под пластиковой подкладки пистолет. – Сейчас я позвоню, сообщу, что надо начинать штурм. Но, скорее всего, придется убирать охранников за дверью. Не вздумайте упасть в обморок – погубите нас обеих.

Внизу, во дворе, берманский маг никак не мог избавиться от беспокойства – что-то в пришедшей женщине ему не понравилось. Он закрыл глаза, пытаясь вспомнить, – и под веками его вспыхнула фигура гостьи, окруженная тонким слоем иллюзии.

– Это не врач! – крикнул он. – Хватайте!

Люджине не дали времени позвонить – она услышала крик, дрогнувшей рукой создала Зеркало, толкнула к нему жену Свенсена, установила щит между переходом и дверью – не дай боги выстрелят вслед, сомнут портал. Тарья исчезла в серебристой плотной дымке, а в комнате уже появился из портала маг – и тут же оценил обстановку, ударил по щиту Вертушкой. Люджина сжала зубы и начала стрелять, выжидая необходимые пять секунд для перехода Тарьи… а лучше десять… и чувствовала, как из нее вытекают силы, но продолжала удерживать щит. На магическую атаку сил уже не было. За спиной звенькнуло закрывшееся Зеркало, и Дробжек, отбросив опустевший пистолет, оглядела комнату, подхватила тяжелый табурет и пошла на мага. В комнату вбегали взбешенные берманы, а она размахивала табуретом от плеча, и от нее шарахались, стреляли – пули осыпались на пол, и щит истончался… держать его оставалось несколько минут, и капитан уверенно пробивала себе выход наружу.

Игорь Иванович ждал в машине на условленном месте. Открылось Зеркало, оттуда, пошатываясь, вышла бледная женщина, тут же согнулась – ее рвало. Он выскочил, подхватил супругу Хиля, глядя на переход – но тот закрывался, и Дробжек видно не было. Тут же набрал Свенсена.

– Тарья у меня, создавайте Зеркало! Дробжек осталась там.

Раздались звуки выстрелов, и он выругался.

– Не дергайся, сейчас вышлю отряд! – крикнул ему Свенсен.

– Некогда ждать, – огрызнулся Стрелковский. Дождался, пока сформируется тонкое серебро портала, и, поддерживая женщину, отправил ее к мужу. Сам же открыл багажник, быстро вооружился, взял короткий автомат и пошел выручать свою Дробжек.

Только бы она была жива.

Через несколько секунд в ворота дома Свенсенов врезалась машина. Створки погнулись, перекосились, раздался оглушительный взрыв – и охранники попадали на землю. Чуть в стороне от ворот через забор перепрыгнул мужчина c коротким автоматом и начал безжалостно и точно расстреливать солдат, пытающихся подняться после взрыва. Люди кричали, пытались отползать, стреляли в ответ, но пули отскакивали от его щитов, те дрожали и становились видимыми, и сколько они выдержат – было непонятно.

Сверху раздавались грохот и крики. Игорь пригнулся, оглядел периметр – живых вокруг не было – и шагнул в дом. Там начал подниматься по лестнице, стреляя по всему, что двигалось. Сзади кричал кто-то из прибежавших с другой стороны двора, снова свистели пули, у ворот прогремел еще один взрыв – то ли машина догорала, то ли отряд Свенсена прорывался во двор. Точно, прорывался – краем глаза он увидел прыгающих через забор спецназовцев. Теперь не надо думать о том, как прикрыть спину.

Игорь двигался наверх. Сознание словно отключилось, вернувшись в те времена, когда он карал предателей за свою королеву, – тогда он действовал так же бесчувственно, механически. Убийца в нем никуда не делся, оказывается.

Грохот вокруг стоял невыносимый – сверху кинули гранату, Стрелковский успел отпрыгнуть назад, но все равно взрывом смело, оглушило, протащило по лестнице вниз, на второй этаж; если бы не щит, поставленный придворным магом, уже подыхал бы тут. Но защита сработала, истончившись до невидимости. Сверху кричали, лестница загорелась, пошел едкий дым, и, к его счастью, видимость стала совсем никакой. Игорь поднялся, потряс головой и снова, по кромке пылающей лестницы, давясь дымом, побежал наверх, стреляя. Затормозил у открытых дверей, прыгнул на лихорадочно перезаряжающего пистолет охранника-человека, вывернул ему руку, сломал шею и откинул того в сторону.

В спальне загнанная в угол Дробжек отмахивалась от двух разозленных берманов покореженным табуретом, чуть в стороне стоял еще один, видимо, маг. Капитан, пригнувшись в обманном движении, с треском вломила одному из нападавших, тот покачнулся и упал. Стрелковский не видел, в каком состоянии ее щиты, поэтому стрелять во второго нападающего не решился – зато выстрелили в него, и пуля опалила ему шею, просвистев мимо, а вторая больно ужалила в плечо.

Дробжек с тревогой глянула на Игоря и отвлеклась, выставляя щит еще и на него, – и этим воспользовался маг, ударив северянку чем-то электрическим, мощным. Ее защита лопнула, и Игорь рванул туда – потому что маг опять двигал пальцами, на которых потрескивали голубоватые искры. Второй берман чуть сдвинулся в сторону, чтобы не мешать, – на него-то и прыгнул Стрелковский, долбанул локтем в висок, коленом в живот и ботинком по голени и получил в ответ такой удар под дых, что в глазах потемнело. Но увернулся от очередного удара, подсек противника, заваливая на пол, – пусть берман был мощнее, Игорь оказался умелее.

В мага, пытающегося кастовать, Дробжек метнула табурет, но тот скользнул по щитам и с грохотом упал на пол. Люджина спешно выставила руки вперед, видимо, пытаясь поправить свою защиту. Но не успела – в нее снова полетел разряд. И Игорь, двинув ногой в лицо пытающегося подняться бермана, успел нырнуть под этот разряд, почувствовал на мгновение, как онемевает почему-то левая сторона, а потом и все тело, – и затрясся. Боль была такая, будто его кипятком ошпарили, а затем о камень приложили. Окружающее поплыло и потухло.

– Ах ты ж сука, – сказала капитан измученно, вдохнула глубоко, прикрыла глаза и ударила Тараном, нарушая первую заповедь боевого мага – не тратить силы организма, если резерв исчерпан. Щиты соперника смялись, сам он отлетел к стене, да так и остался лежать там. Сразу потянуло в мышцах, выкрутило суставы: не имея возможности брать энергию из резерва, дар брал ее из тела, и организм спешно перерабатывал жир и мышцы в тепловую энергию, освобождал печень от гликогена. Моментально осунулось лицо, набухли вены на руках, закрутило в желудке и в горло плеснуло желчью.

Люджина села рядом с начальником, ощупала его. Пульс не чувствовался. Расстегнула рубашку: вся грудь Стрелковского была в красных ветвистых ожогах, и рукав пропитывался кровью. Целителем капитан была, прямо скажем, слабеньким, но сердце заводить их учили – и она снова потянула энергию из своего тела, сконцентрировала ее на кончиках пальцев и, чувствуя, как болезненно сокращаются мышцы, упрямо вытягивая внутренний резерв, ударила. Сердце молчало, и она повторила. Снова и снова, ощущая, как начинает кружиться голова, а в горле течет кровь из лопающихся сосудов.

Снизу раздавались выстрелы, крики, но она не обращала на них внимания. Шептала: «Не отпущу!» Ругалась и сглатывала свою кровь. И раз за разом давила на грудь, пытаясь завести сердце, делала короткие передышки. И снова била разрядами – до черных точек в глазах. Стрелковского выгибало, потряхивало, но сердце его молчало.

На одной из попыток – десятой? двадцатой? – когда руки у северянки уже посинели и истончились, он выгнулся, захрипел, сжимая кулаки, – и задышал со страшным свистом, как будто у него была дыра в гортани.

Так их и нашли – истощенную, не способную встать от слабости женщину и неочнувшегося Стрелковского. Из дома Свенсена обоих повезли в ту же больницу, где почти два месяца назад лежала капитан Дробжек. Люджина упрямо держалась в сознании, морщась, вдыхала резкий запах лекарств и спирта – ей сразу поставили капельницу, вкололи препарат для поддержки сердечной деятельности – и рассказывала сопровождающему оперативнику, что́ происходило в доме до появления штурмовой группы.

Зачистку закончили, освободили захваченных охранников, из взрытого сапогами и пулями, окрашенного кровью двора позвонили с докладом командиру. Свенсен, ухитряясь одновременно гладить по спине содрогающуюся в спазмах жену, зло поглядывать на суетящихся вокруг нее придворного медика и виталиста и слушать по телефону отчет об операции, приказал доставить в замок оставшихся в живых людей Ольрена, убрать из дома трупы и отключился.

После он донес Тарью, вялую от вмешательства виталиста, в их покои. Держалась жена спокойно и обнимала ласково, и очень хотелось остаться с ней, но дел было много. Поэтому дождался сиделку – Тарья так и задремала рядом с ним, – аккуратно уложил супругу в кровать и ушел.

В замке активно готовились к обороне, осматривали легко раненных спецназовцев, размещали прибывающих берманов из других линдов. Хиль лично провел допрос задержанных – в том числе и оглушенного мага, – все больше узнавая о подвигах Дробжек и Стрелковского, досадливо сплюнул и уже к вечеру Зеркалом пришел в больницу навестить героев.

Люджина спала под капельницей, и он с жалостью всматривался в жутко исхудавшую женщину и зло качал головой.

– Какие прогнозы? – спросил он у врача.

– Жить будет, – ответил тот, – но сколько займет восстановление… Сейчас накачиваем ее питательным коктейлем, иначе сердце может не выдержать. Она еще беременна ко всему прочему, чудо, что ребенка не потеряла. Обычно при дистрофии организм первым делом сбрасывает плод. Но тут две-три недели, не больше. Следим. Может открыться кровотечение.

Новость берманскому подполковнику радости не добавила, и он медленно зашагал к палате Игоря Ивановича. Тот был в сознании, но бледный, как снег за окном, и едва заметно кривился от боли.

– Обезболивание отходит, – объяснил он шепотом, – а ожоги лечат в несколько этапов. Еще ранение в руку. Что с Люджиной? Что вообще произошло? Мне не говорят, грозятся вколоть успокоительного.

Свенсен коротко пересказал отчет спецназовцев.

– Вот как, – горько произнес Стрелковский. – Я думал, ее спасаю, а она меня от смерти вытянула.

– Оба вы хороши, – с раздражением рявкнул берман. – Хочу сказать тебе как мужчине: запри свою женщину дома, дай ей в руки вязание и не выпускай, пока не родит. Хватит с нее. В прошлый раз по косточке собирали, сейчас опять на скелет похожа. Дикие вы все-таки люди в Рудлоге. Разве так можно над женщинами измываться? Куда им воинскую службу нести?

– Я ее еще не видел, – тихо сказал Стрелковский. – Встать не могу.

Он вдруг замолчал.

– Родит? – спросил Игорь недоуменно и закашлялся.

– Поздравляю, – Свенсен ободряюще похлопал коллегу по руке. – Или ты не рад? Или не твой, думаешь?

– Она беременна? – переспросил Игорь Иванович. – Святые угодники! Знал бы… – Он перевел ошарашенный взгляд на невозмутимого подполковника. – Мой, Хиль, мой. Точно мой.

– Вот и хорошо. Я твой должник, Игорь, – серьезно и торжественно проговорил берман. – Твой и этой безумной женщины. Вы спасли мою жену, для нас это долг чести. Если нужна будет помощь – зови, я всегда приду. И если Тарья мне сына подарит, назову Игорем.

– А если дочь? – поинтересовался Стрелковский и сделал попытку сесть. Выругался. – Терпеть не могу неподвижность.

– Люджиной, – без улыбки сообщил Свенсен. – Лежи. Я позову медбрата, он тебя отвезет куда захочешь. Хотя она все равно спит. И тебе бы поспать.

– Нет, сначала посмотрю на Дробжек. И, Хиль, прошу. На тебе теперь Полина. Не подведи меня. Девочка… королева мне очень дорога.

Свенсен выразительно и понимающе покосился на него, но ничего не сказал. Кивнул и вышел.

 

Глава 12

12 декабря, понедельник

День рождения королевы Полины-Иоанны Бермонт

Ангелина

На территории дипкорпуса Рудлога, расположенного в Теранови, опять царило оживление. Дипслужба готовилась к королевскому совету. Предстоящему собранию, несмотря на неофициальность, уделялось не меньше внимания, чем исторической встрече глав Песков и Рудлога. Появление в Теранови сильнейших мира сего держалось в тайне, дабы не создавать ажиотажа и не привлекать горячего внимания гостеприимных местных жителей. Всем работникам строжайше запретили распускать языки. Вокруг здания усилили охрану, а выбранный зал оформили так, чтобы в нем было комфортно общаться. Во всем корпусе витал тонкий свежий запах цветов и солнечной горечи – из теплиц Иоаннесбурга срочно привезли неприхотливые цветущие вьюнки, маленькие мандариновые деревья в кадках и розы. Здание преобразилось, приобрело праздничный вид: ощущение было такое, будто впереди не совет, а свадьба.

Очередная королевская встреча должна была проходить в Бермонте, но из-за известных печальных событий монархи решили провести ее на нейтральной территории. Заодно уважат властителя Песков: раз не могут собраться у него в Истаиле, общение можно организовать в ближайшем удобном для всех месте.

Принцесса Ангелина опять окунулась в работу. Королевский совет был назначен на день рождения Пол, и это вызвало неожиданную досаду, хоть и привыкла Ани подчиняться прежде всего государственным нуждам, а потом уже своим желаниям. Но очень, очень хотелось бросить все – наверняка ведь справятся и без нее – и уйти телепортом к Полине.

Накануне за ужином Василина рассказала родным об очередной неудачной попытке вылечить Демьяна, и далее все ели молча, в тревожной тишине, остро ощущая собственное бессилие. Для них, потомков буйного Красного, невозможность помочь родному человеку оказалась словно нож острый.

Ани опять обошла дипслужбу, проверила зал, уже превратившийся в теплую зеленую веранду, столики, в который раз убедилась в чистоте сияющих окон – за ними лежал яркий, почти игрушечный Теранови с его цветными крышами и заснеженными дворами, – удовлетворенно провела рукой по одному из удобных кресел. До начала встречи оставалось минут сорок, и Ангелина вышла из зала, кивнула вытянувшимся у дверей гвардейцам и направилась в кабинет. Попросила сварить кофе, сняла жакет и с удовольствием пробовала губами горький напиток, просматривая бумаги. Вздохнула и откинула голову на спинку кресла. Вроде все как обычно: щенок тер-сели привычно дрыхнет в раковине, в окна косо падают солнечные лучи, – но принцессе вдруг показалось, что воздух становится вязким и вся эта документация ей неинтересна, скучна. Возбуждение от нового занятия сменилось рутиной, и старшей Рудлог не хватало дела, не хватало трудностей. Впервые она подумала, что зря ушла в эту добровольную ссылку – можно было найти задачи и в Иоаннесбурге, взять на себя социалку, например: вот где работы непаханое поле.

В кабинете секретаря послышались шаги, рокочущий мужской голос, и Ангелина мгновенно подобралась. Стало жарко. Она пригладила строгое серое платье на коленях, коснулась волос, убранных в пучок, и выдохнула, выпрямилась.

– Ваше высочество, – в дверь заглянула секретарь, – к вам Владыка…

– Ты свободна, женщина. Я сам умею говорить, – уверенно сообщил Нории, заходя в кабинет. Выглядел он ошеломляюще и очень экзотично – в расшитом серебром шарване и насыщенного гранатового цвета брюках, заправленных в полусапоги с чуть загнутыми носами. Волосы оставались распущенными, и ключ скользил по шелку шарвана при каждом шаге.

Секретарь растерянно взглянула на Ани, и та едва заметно кивнула, отпуская помощницу. С холодком поднялась навстречу дракону, вышла из-за стола, протянула руку для пожатия – и Нории взял ее прохладными пальцами, поднес к губам и поцеловал в ладонь.

– Это не так делается, – сухо сообщила Ангелина, удерживаясь, чтобы не отдернуть пальцы.

– С тобой – так, – с улыбкой сказал дракон, привычно склонив голову набок. Руку ее он не выпустил, поглаживал пальцами ладонь, осматривая бывшую пленницу с ног до головы, – и снова щурился, как кот на солнце.

– Мерзнешь, – произнес он недовольно. – Мучаешься. Скучаешь по мне, Анилиша?

– Нет, – предсказуемо ответила она. Нории усмехнулся, подтянул ее ближе к себе, прижал к груди – напряженную, прямую, – и она застыла на мгновение, вдыхая тонкий запах сухой травы и сильного мужчины. В Песках, среди буйства цветов и ароматов, она и не замечала, как пахнет от него. А сейчас вспомнила. Тело отпускало от напряжения, она расслаблялась, будто пила терпкое, сладкое вино и остановиться не могла.

– А я истосковался, Ани, – признался он ей в макушку и поцеловал светлые волосы. – Как же я истосковался…

Ангелина прижималась щекой к его груди и вяло думала, что нужно отойти, создать дистанцию. Но дернулась, только когда он потянул ее волосы, освобождая от шпилек, распустил их, – отстранилась, заледенела: уж слишком приятно это было.

– Нории, – сухо сказала она, делая шаг назад, – что вы себе позволяете? Я обручена с другим, если кто-то увидит – будет скандал.

– Зачем тебе кто-то еще? – спросил он спокойно.

– Это внутреннее дело моей семьи, – ровно ответила Ани, приходя в себя. Злость, столь необходимая ей для крепости, все не появлялась. Зато в глазах дракона она с изумлением увидела гнев.

– Зачем, Ани? – повторил он еще ниже и рокочуще. – Ты любишь его?

Она сделала еще шаг назад, уперлась ягодицами в стол, и Нории крепкими пальцами взял ее за подбородок, поднял лицо к себе.

– Любишь? – требовательно проговорил он, заглядывая ей в глаза. – Не ври мне, женщина. Ты никогда не боялась правды.

– Нет, – ответила она резко.

– Тогда что же? – удивился он. – Он сильнее меня?

– Нет! – В голосе – лед, пальцы до боли впились в край столешницы.

– Достойнее меня? Сможет ли он вынести мощь твоего пламени, принцесса?

– Нет! – зло крикнула Ангелина. – Нории, прекрати!!!

– Так что ты жилы из меня и себя тянешь, женщина? – сердито рыкнул дракон. – Я же вижу, как ты полыхаешь рядом со мной; зачем ты себя обманываешь? Разве это скромное место для тебя? Разве оно по тебе? Ты можешь править рядом со мной, жить со мной, спать со мной – разве не этого хочет твое тело и твоя душа?

– Это слабость, – едко сказала Ани. – Рядом с другим я не буду слабой. Да и какая мне разница? И тебе, и ему я нужна для династического брака.

Нории резко отпустил Ангелину, шагнул назад, и она нетвердой рукой взяла со стола чашку с кофе, отпила глоток, да так и продолжила держать ее – чтобы руки не дрожали от волнения.

– Я не могу снять с себя силу Владыки, – сказал он, – да и ты не пойдешь за простого человека или дракона. Так в чем ты упрекаешь меня, Ани-эна? В том, что ты мне нужна только для возрождения земель?

– А разве нет? – Ангелина прямо взглянула на него.

– Глупая, – произнес он гневно, – глупая Ани. Говоришь и сама знаешь, что это неправда. Ножом меня режешь. Зачем? Я и так для тебя готов всё на свете сделать.

Щиты ее трещали и разваливались, таяли под взглядом зеленых глаз, рядом с большим мужчиной, который лишал ее и достоинства, и силы. Кто-то от испуга убегает, а первая Рудлог в моменты стресса умела только бить.

– Всё? – спросила она едко.

– Всё на свете, – ответил он серьезно. – Чего ты хочешь?

– Встань на колени, – сухо сказала она. – Поклонись мне.

Только не он – гордый, выдержанный, могучий. Никогда.

Внутри кто-то спрашивал: зачем ты унижаешь его, Ани? Зачем? И она стискивала зубы и с превосходством смотрела на него. Ну, покажи мне, какой ты на самом деле, дракон.

Он непонимающе улыбнулся.

– Что?

– Встань, – повторила Ангелина резко. – Ты всё готов сделать, да? И?

Нории, не сводя с нее взгляда, опустился вниз, сначала на одно колено, потом на другое. Подождал мгновение – и склонил голову.

Зазвенела тишина – еще немного, и начали бы трескаться стены. Раздался то ли всхлип, то ли ругательство; чашка полетела в сторону.

– Что ты делаешь? – кричала Ангелина, и на щеках ее алели пятна ярости. Она стояла над ним, сжав кулаки, а вокруг выл, бил занавесками ветер. – Боги, что ты делаешь?! Зачем?!

Она размахнулась, ударила его по лицу.

– Зачем?!

Нории смеялся, глядя на нее, и она ударила снова, со всей силы, – даже рука заболела.

– Что же ты делаешь, проклятый дракон! – Ангелина шагнула вперед, положила трясущиеся руки ему на плечи, притянула голову к себе. – Что ты делаешь, – зашептала срывающимся голосом, гладя по красным волосам, по плечам, – разве так можно? Нории, ну зачем?

Он обнял ее тонкое тело крепкой рукой, прижался лицом к животу, выдохнул горячо, прикоснулся губами. Потянул вниз, к себе на колени, заглянул в глаза стремительно багровеющим взглядом – у нее сбилось дыхание, а в груди заныло. И поцеловал.

О, каким жарким был этот поцелуй – противостояние двух стихий, – каким жадным, поглощающим. Как наполнялась комната вздохами и стонами, как до боли оттягивались волосы – белые и красные, как мешала одежда, как вжимались они друг в друга, как сминалось платье и запускались пальцы за ворот рубахи, как в глазах темнело – и растения по всему дипкорпусу вдруг ударились в рост, оплели стены и потолки зеленой сетью, опустились вниз тяжелыми соцветиями. Таял снег по всему городку, и жители изумленно снимали с себя химы и дохи, спеша насладиться внезапной весной. Пусть к вечеру поднявшиеся стебли травы снова прихватит морозом – этот чудесный день в городе запомнят надолго.

– Почему, – прошептала она ему в губы, – почему я все время тебя бью, режу, делаю больно? Рядом с тобой я становлюсь чудовищем.

– В тебе просто очень много страсти, моя Ани, – пророкотал Нории, проводя ладонью ей по спине – и Ангелина изогнулась, оттолкнула его руками, отшатнулась от него, как пьяная, со стоном откинулась назад, опираясь затылком о холодный стол. – Пока у нее нет выхода, проявляется так. Да и разве ты меня ударила? – проговорил он со смешком. – Ты такая маленькая – считай, что погладила.

Он стиснул ее бедра, с силой провел руками вверх по талии.

– Ты будешь моей женой, принцесса?

– Нет, – прошептала она, отстраняясь и вставая. Нории улыбнулся насмешливо. Не держал – отпустил, встал сам.

– Я жду тебя, – пророкотал дракон, наблюдая, как Ангелина идет к раковине, вынимает оттуда ленивого тер-сели – тот даже не проснулся, когда она переложила его на окно. – Помни, что я жду. До первого дня весны.

– Я помню, – сказала она с трудом и плеснула себе в лицо холодной воды. – Нории… пожалуйста, уходи. Это бесчестно с моей стороны. У меня сейчас есть обязательства. Не заставляй меня презирать себя.

Он подошел, обнял ее сзади, еще раз поцеловал – прошелся губами по щеке. Глаза его медленно приобретали нормальный цвет.

– Все-таки что я могу сделать для тебя? – спросил он тихо. – Скажи.

«Ничего», – собиралась ответить Ангелина, но вспомнила Полину. Повернулась, взглянула на Нории.

– Я бы хотела, – проговорила она, – чтобы ты попробовал вылечить мужа моей сестры, короля Бермонта. Он при смерти, находится в стазисе. Ни Луциус, ни Гюнтер не смогли ему помочь. Вдруг ты сможешь?

Дракон невозмутимо кивнул.

– Я посмотрю на него после совета, – пообещал он. – Сделаю все, что в моих силах, принцесса.

– Спасибо, – тихо сказала Ани. – Иди, Нории. Пожалуйста, иди.

Он улыбнулся понимающе – и ушел, оставив ее среди разметавшихся по полу документов и с тоскливой пустотой внутри.

Через десять минут в кабинете появилась Василина. Удивленно посмотрела на Ангелину, приводящую кабинет в порядок.

– Что-то случилось, Ани?

– Окно открывала, – ответила Ангелина равнодушно. – Видела зал? Нравится?

– Не успела. Но уверена, что там всё на высшем уровне, – мягко похвалила сестру королева. – Пойду, а то неудобно. Мне сообщили, дракон уже ждет.

– Я знаю, – сказала Ангелина. – Знаю.

На нынешнем королевском совете царила атмосфера сдержанного любопытства и осторожных, выразительных переглядываний. Нории, представленный уже появившемуся Гюнтеру Блакори, поздоровался с прекрасной Иппоталией, спокойно выдержал оценивающий взгляд короля Блакории и только усмехнулся, когда тот нахмурился, наблюдая за ласковым приветствием царицы. Впрочем, король Гюнтер по сути своей был крепким, правильным и сильным. И удивительно комфортно оказалось для Владыки Песков находиться в обществе равных себе.

Прибыл император Хань Ши, сопровождаемый сыном, и тоже долго, пристально вглядывался в дракона, не размыкая рукопожатия. Нории молчал, тонко улыбаясь и склонив голову набок, и ничуть осмотра не смущался.

– Счастлив, – проговорил император, – что в нашем мире теперь есть еще один могущественный владыка. Я сразу почувствовал тебя, как только ты вернулся, – мне стало легче, и потоки стихий стали ровнее, сбалансированнее. Чем больше якорей, удерживающих Туру, тем она крепче. А ты хороший якорь.

Появился вечно опаздывающий эмир Тайтаны, распространяя вокруг себя запах благовоний, велеречиво поздоровался с драконом и напомнил ему о приглашении в эмират.

Луциус пришел позже всех. Все уже расселись, когда наконец открылось Зеркало и оттуда шагнул король Инляндии.

Он тоже, как император, долго, сощурившись, глядел на Нории. И окружающие вдруг увидели, насколько эти двое похожи: несмотря на отличающуюся внешность, на разницу в росте, черты Инлия, Белого Целителя, прорисовывались так отчетливо, как могло бы это быть у двух братьев от матерей из разных народов и общего отца.

– Не думал, – сказал Инландер, – что доведется мне встретить еще одного брата по отцу. Удивительно ты силен, дракон. И как же чувствуется родная кровь. Я рядом с тобой будто в своих ветрах нахожусь.

– Я тоже это чувствую, – согласился Нории.

– Коллеги, – мягко вмешалась Василина, – раз знакомство состоялось, давайте вернемся к повестке дня. Нам необходимо включить Пески в международные договоры, для этого нужно оперативно создавать рабочую группу. Нории, вам потребуются консультанты по договорам?

– Не откажусь, – ответил он после недолгого раздумья. – И повторю то, о чем мы говорили на встрече с тобой, Василина. Пока мы не сняли Стену вокруг Песков, широкое взаимодействие между нашими странами невозможно. Но тем не менее нам нужны специалисты во всех областях. Список тех, кто требуется в первую очередь, подготовлен. Поэтому, если у вас есть возможность поделиться обученными людьми, буду рад.

Монархи кивали и делали себе пометки. Обсуждение пошло по нарастающей: сначала делились планами, затем разговор плавно перетек на историю заточения драконов, которую внимательно выслушали. Рассказали о покушении на дне рождения королевы Василины, упомянули о появляющихся чудовищах из Нижнего мира.

– В наше время я припоминаю только один такой случай, – проговорил дракон. – Но тогда дом Гёттенхольд был крепок и мир стоял прочно. Граница между мирами сейчас, по всей видимости, как истончившаяся кожа. Прорывы еще затягиваются, но скоро начнут оставаться открытыми.

– Этого еще не хватало, – буркнул Гюнтер. – Получается, к нам стадами эти насекомые могут повалить?

– Я не хочу тебя обидеть, – медленно сказал дракон, – но, чтобы такого не случилось, на троне Блакории нужен потомок Гёттенхольдов.

– Где ж его возьмешь? Они друг друга еще двести лет назад вырезали, – махнул рукой ничуть не смутившийся Гюнтер. – Долго искали, пока не решили короновать моего прапрадеда. Хотя бы так баланс выровняли. Венец Гёттенхольдов лежит в старой резиденции Черных королей, лежит недвижимо. Значит, нет в мире никого, кто по силе мог бы принять его.

– Я не питаю добрых чувств к Черным, – проговорил Нории, – не судите меня, я рад, что они получили свое воздаяние.

Василина остро и внимательно взглянула на него и задумчиво постучала ручкой по столику.

– Но во мне говорят наша беда и наш гнев, а для мира прерванная линия – очень плохо. Есть в этом и наша вина, признаю, хотя кто осудит нас? Мне также сообщили, – продолжил Нории, – что повелитель Бермонта при смерти. Плохо, если еще одна линия прервется. Я хочу посмотреть на него, помочь.

– Если сможешь, – мрачно вступил в разговор Луциус, – то это будет чудом. Извини, Василина, я не могу сказать этого твоей сестре. Но надежды нет.

– Все же я попробую, – сказал Нории с улыбкой.

Полина

Утром королева Полина проснулась от странного ритмичного грохота. Вскочила, пытаясь сообразить, что происходит и где она вообще находится – показалось, будто она еще в Иоаннесбурге и у дворца продолжают забивать сваи. Но Демьян находился рядом, прохладный и неподвижный, и за окнами спальни было темно. Звук шел не из замка – снаружи, и на потолке комнаты плясали красноватые отсветы.

Поля выбралась из-под одеяла, поежилась, накинула на плечи теплый халат и подошла к окну. Там, внизу, на площади, окруженной желтыми окнами соседних домов, горели огромные костры. Они давали столько света, что можно было разглядеть множество людей, столпившихся вокруг огня, и барабанщиков, бьющих в огромные барабаны – медленно, гулко: бом-м! бом-м! бом-м! Перед замком собрались только мужчины, одетые в традиционные гъелхты и какие-то меховые накидки. И они были вооружены.

Чуть позже королева уже разговаривала с вызванным подполковником Свенсеном. Тот очень аккуратно сообщил ей, что Стрелковский и Люджина в больнице, но состояние их улучшается, и только благодаря им он имеет пространство для маневра – теперь, когда его супруга свободна.

– Линдморы понимают, что в случае прямого противостояния мы разоружим их быстрее, чем они подведут войска, – говорил комендант. – Вынудить меня открыть ворота им не удалось. Теперь они воспользовались правом линдмора призвать короля к ответу. Барабаны – часть традиции. Если король игнорирует вызов, они снимают с себя вассалитет.

– Значит, я выйду, – резко ответила Полина. – Не спорьте, подполковник, – предупредила она. – Разве нам нужна бойня? Я попробую достучаться до них.

– Они не будут вас слушать, моя госпожа, – покачал головой Хиль.

– Придется, – твердо сказала королева.

Грохот барабанов глухим эхом отдавался в подрагивающем камне, пока Полина в сопровождении гвардейцев и Свенсена спускалась в скальную часть замка. Ворота открыли ровно настолько, чтобы королева могла выйти. И Полина, ступив на площадь и вдохнув обжигающий холодный воздух, застыла в удивлении: между нею и линдморами, невидимые из замка, стеной стояли люди Ренсинфорса. Немного, человек пятьсот, но ведь пришли, не побоялись!

Люди повернулись к ней, поклонились, расступились. Замолчали барабаны, и Полина медленно прошла по образовавшемуся коридору.

– Ваше величество, не ходили бы вы, – раздался обеспокоенный голос одного из мужчин. Она обернулась, улыбнулась и тихо сказала людям: «Спасибо».

Ольрен вышел к ней сам – хотя Полина боялась, что ее просто проигнорируют, заставив стоять и ждать разговора на морозе. Но нет, пришел. Хлестко посмотрел за ее плечо, на Свенсена.

– Твоих людей я не трогал, – сказал он, – они все живы. А у меня двенадцать трупов.

– Ты посмел испугать мою жену, – так же грозно ответил Хиль. – Двенадцать жизней – малая вира за то, что ты сделал. А знаешь ли ты, что твои пытались убить женщину-воина, которая пришла спасать Тарью?

– Слышал, – хмуро проговорил Ольрен. – Но в наших книгах есть указание. Если дева бьется наравне с мужчинами, то и отношение к ней как к мужчине. Но жена твоя была в безопасности. Не вини меня, я пытаюсь спасти страну без крови. И ты ее пролил, Свенсен, не я. Кто вернет родителям сыновей?

– Если вы не остановитесь, – решительно вмешалась Полина, – крови будет еще больше.

Ольрен изумленно взглянул на нее: как посмела прервать разговор мужчин?

– Послушайте, – продолжила королева. – Все послушайте, – она повысила голос. – У вас есть король. Вы ему клялись в верности, роду его клялись, меня приняли как свою королеву. Разве правильно то, что вы делаете? Разве не должны вы помогать мне, чтобы я смогла вылечить мужа?

– Вторая неделя идет. Смогла ли ты хоть что-то сделать? – осведомился Ольрен. Увидел ее опустившиеся плечи и усмехнулся. – И не сможешь. Скажи мне, что, если не получится поднять короля за месяц, ты отпустишь его и дашь возможность стране принять нового правителя. И мы уйдем, обещаю.

– Я не дам ему умереть, – твердо сказала Пол.

– Да он уже мертв, женщина! – раздраженно рявкнул Ольрен. – Ты только продлеваешь его агонию. Отпусти, не издевайся над берманом.

Королева вздохнула и плотнее закуталась в шубку.

– Нет, – сказала она ледяным голосом.

– Тогда и мы доведем дело до конца, – ответил Ольрен. – Мертвому не место на троне. Откройте ворота, последний раз предлагаю. Иначе мы придем к вам с оружием и заставим сделать все по чести.

– Приходи, – ответила Полина и жестко посмотрела ему в глаза. – Но не забывай, Ольрен, что у меня тоже есть оружие.

Упертые дураки! Она раздраженно развернулась и пошла к замку; королеву тут же окружили гвардейцы – а ну как берманы решат захватить ее величество, пока она здесь? И правда, Ольрен метнулся за ней, но путь ему заступил один из соратников.

– Они вышли на переговоры, – сказал тот тихо, – дай им уйти.

В замке спешно готовились к обороне, а из открывающихся порталов выходили отряды с земель линдморов, окружали площадь, занимали круговую оборону. Дальше по улицам двигались группы солдат, подъезжала военная техника.

– Это наши части, – коротко пояснил Свенсен. – Если все-таки решатся атаковать замок, развяжут нам руки. И тут все уже будет зависеть от того, как быстро наши войска прорвут оборону и выдержат ли ворота.

Клин берманов-отступников аккуратно и жестко рассек стоящих перед воротами людей, оттеснил их в стороны, растащил по площади. Внизу у ворот кто-то копошился, и Поля, как ни всматривалась, не могла понять, что там делают. Долго гадать не пришлось: минут через десять раздался взрыв, гулко ухнувший эхом по замку. Полина вздрогнула, посмотрела вниз. У ворот клубилась снежная пыль. Оттесненные безоружные люди что-то кричали, ругались.

– Все, – сказал Свенсен. – Начинается.

Прозвучали первые выстрелы – на одной из улиц солдаты короля пошли в наступление. Пол закрыла лицо руками, прислонилась к холодному стеклу. Там, внизу, гибли люди, давая ей с Демьяном время, а она совершенно не знала, что делать дальше.

Где-то в спальне зазвонил телефон, и она еле нашла трубку, хотя та лежала на видном месте. Звонила Ангелина.

– С днем рождения, сестренка, – произнесла она тепло. – Жди нас.

– Сейчас не самое удачное время, Ани, – пояснила Полина нервно. – У меня тут замок атакуют.

– Тем более жди, – после небольшой паузы тревожно сказала старшая сестра. – Закончится совет, и к тебе придет Владыка Песков. Дракон, Поля. Он сильный виталист… я верю ему. Он должен помочь.

– Вот черт, – грустно сказала Полина, наблюдая за движением людей внизу. Судя по тому, что замерцали щиты над нападающими, сверху, из замка, тоже начали обстрел. В громкоговоритель Свенсен убеждал гражданских разойтись, чтобы никто не пострадал. – Раньше я бы от счастья плакала, если бы удалось увидеть дракона. А сейчас даже удивиться сил нет.

– Ты просто устала, Полюш, – мягко сказала Ани. – Вылечим Демьяна. Отдохнешь. И все будет хорошо.

Через два часа в покоях королевы открылось Зеркало и оттуда один за другим вышли Луциус Инландер и Гюнтер Блакори, а вслед за ними – незнакомый ей высокий красноволосый мужчина с чем-то неуловимо восточным в лице и две ее сестры – Василина и Ангелина.

Поля вежливо поприветствовала прибывших, извинилась за небольшие шумовые эффекты (Гюнтер подошел к окну и озадаченно-весело присвистнул), взяла дракона за руку и провела его под щиты к Демьяну. И остановилась рядом, наблюдая, как дракон гладит воздух над лежащим берманом. Прикрывает глаза, словно прислушиваясь, и даже принюхивается. Касается висков, области сердца, печени. Долго, медленно, повторяя раз за разом одни и те же действия.

Луциус Инландер внимательно и довольно ревниво наблюдал за ним, на какие-то движения кивал головой, на какие-то – непонимающе хмурился. Тишина стояла звенящая, и Полина от этого напряжения, от того, что ей сейчас наверняка скажут: «Извините, ничего сделать не могу», – впала почти в предобморочное состояние и только вздыхала глубоко, сдерживая подступающие слезы.

Наконец дракон открыл глаза и отступил от кровати на несколько шагов.

– Ну что? – дрожащим голосом спросила Поля. – Есть надежда? Скажите, что есть! Пожалуйста! Пообещайте, что если есть способ вылечить, то вы его используете!!

Нории мягко посмотрел на нее и почему-то бросил быстрый взгляд на Ангелину.

– Дай мне руку, – попросил он у молодой королевы. Полина послушно протянула ладонь – и он помял ее, послушал пульс. Покраснела, когда дракон коснулся пальцами живота, закрыл глаза, снова прислушался.

– Хорошо, что брак подтвержден, – сказал он удовлетворенно. – Можно попробовать.

– Что?!! – крикнула Полина срывающимся от радости голосом. – Что попробовать?!!!

– Есть ритуал, – пояснил дракон, мимоходом касаясь ее виска, – и Пол с изумлением почувствовала, как ей становится легче, спокойнее. Она и не замечала, оказывается, что у нее уже несколько дней дико болит голова. – Мы называем его «Солнечный мост». Я никогда не проводил его… но знаю, как это сделать. Это благословение Богини любящим. Любишь мужа?

– Люблю! – категорично подтвердила Поля и всхлипнула.

– Ритуал возможен только между супругами, – рокочуще продолжал дракон. – Если один умирает, второй может отдать ему свою виту, усилить ее солнцем. Но этот обряд очень опасен. Потому что отдающий может умереть, если супруг сильнее его. А твой муж, – он посмотрел на Демьяна, – сильнее.

– Все равно, – быстро проговорила Поля. Глаза ее лихорадочно блестели, и она держала Нории за рукав, словно боялась, что отпустит – и он откажется. – Все равно. Пожалуйста. Сделайте. Умоляю. Сегодня мой день рождения… Сделайте мне подарок, прошу!

– День рождения – хорошо, это день силы. Но ты можешь умереть, – повторил Нории терпеливо, внимательно глядя на нее. – Скорее всего, умрешь.

– Полина, – вмешалась Василина, – пожалуйста, не рискуй.

– Вась! – вскинулась королева Бермонта. – Не запрещай мне. Ты не имеешь права мне запрещать! Я уже не твоя подданная!

– Но ты наша сестра, – резко ответила Ани, – и мы не можем тебя потерять.

– А я не могу потерять его, – отрезала Полина. – Я столько билась за него… я его отвоюю у смерти любой ценой, Ани, любой! Васюш… ну пойми ты меня, пожалуйста. Ты думаешь, Мариан ради тебя не сделал бы этого? А ты ради мужа?

Василина посмотрела на раскрасневшуюся злую сестру и опустила глаза.

– Я не прощу себе, если разрешу тебе умереть, Поль.

– А я не спрашиваю разрешения, Вась, – жестко ответила Полина. – Это мое решение. Вы за него не отвечаете!

В спальне росло напряжение и отчетливо, резко пахло злостью, отчаянием и надеждой.

– Нории, – в голосе Ани прозвучали стальные ноты, – прошу вас, позвольте мне поговорить с вами. Наедине.

– Ангелина! – почти прорычала Пол. Обернулась к дракону: – Пожалуйста, пожалуйста, не слушайте ее!

– Я вернусь, – пообещал Нории. – Успокойся. Вернусь.

* * *

Ангелина вышла в гостиную, но там находились несколько охранников. Прошла дальше, в коридор, слыша за спиной мягкие шаги. В коридоре тоже стояла охрана, но довольно далеко от двери. Можно было поговорить. И она остановилась, повернулась к дракону лицом, встав почти вплотную.

– Нории, – тихо, сосредоточенно и очевидно волнуясь, начала Ангелина, – прошу тебя, откажись. Демьян мне никто, и я не могу потерять сестру. Пожалуйста.

Он сочувственно погладил ее по щеке.

– Ты не видишь, что она умрет вместе с ним, Ани?

– Не умрет, – повышая голос, заговорила принцесса. – Я не дам ей умереть. Всё переживет; пережили же мы смерть мамы. Прошу тебя, Нории, прошу. Я на все соглашусь. Прямо отсюда уеду в Пески, стану тебе женой, покорюсь… все, что захочешь… прошу, только не надо ритуала. Не подвергай ее опасности.

Он с горькой улыбкой смотрел на нее.

– Ты не понимаешь, да? – сказал он рокочуще. – Не понимаешь, почему ради него она готова на все? Почему я не могу отказаться? Как же ты любишь прятаться за долгом, принцесса. Как любишь оправдывать себя долгом, вместо того чтобы посмотреть себе в душу. Не ставь мне условия, Ани-эна. Ты придешь ко мне безо всяких условий, без жертвы с твоей стороны. Придешь не как заложница, не в оплату за мое бездействие, не как принцесса Ангелина к Владыке Нории, а просто так, как женщина к мужчине. Или не приходи вовсе.

В глазах ее начало темнеть от гнева от невозможности переубедить его, и руки уже покалывало, и дыхание было злым, прерывистым.

– Вот как я тебе нужна, – процедила она ледяным тоном. – На словах. А что касается дела, ты никогда не выполняешь моих просьб.

Нории зарычал, и Ани многого стоило не отшатнуться – впервые она видела его в ярости. Снова затрещал воздух между ними, пробегая голубоватыми электрическими змейками по лампам над ними, по рамам окон, по стенам. И она стояла, так же оскалившись, уставившись ему в глаза, сжимая кулаки.

– Ты, – рявкнул он, притягивая ее к себе, – и она зашипела, впилась зубами в его губу, прокусывая до крови, и потом долго нежно целовала, убеждая, уговаривая, и казалось ей, что он сейчас дрогнет. – Ты, – прорычал он глухо, – нужна мне больше жизни. И ты поймешь меня.

– Откажись, – прошептала Ангелина с нотками отчаяния. Снова поцеловала. – Откажись, Нории. Если ты согласишься, я никогда не буду твоей. Я не прощу тебе сестру. Не вернусь, Нории!

Он несколько минут всматривался в нее – и глаза его холодели, наливались непривычной жесткостью.

– Пусть будет так, – сказал он наконец, и ее словно ледяной водой окатили.

– Я не вернусь! – закричала она уже ему в спину, когда он отпустил ее, провел рукой по прокушенной губе, останавливая кровь, развернулся и пошел обратно. – Слышишь?! Прокля́тый дракон! – Голос ее эхом звенел в коридоре, звенели покрывающиеся узорчатым льдом окна, и Ангелина не выдержала – долбанула по одному из них кулаком, с наслаждением чувствуя боль и наблюдая, как сыплются вниз осколки. – Прокля́тый упертый дракон!!!

Она оглянулась: гвардейцы с расширенными от ужаса глазами старательно вжимались в стены и пялились на противоположные. Застонала. За один день натворила столько, что вся репутация насмарку. Потрясла раненой рукой, подышала, успокаиваясь, – и вернулась в покои.

Все увидели пятна крови у нее на губах, все разглядели и кровь у дракона на подбородке. А может, и слышали их – так они кричали. Луциус Инландер хмуро покосился на принцессу, поднял брови, и Ангелина ответила ему ледяным взглядом. Не тебе с твоими блудливыми сыновьями меня судить, Белый король.

К Ани незаметно подошел Гюнтер, мягко взял ее за руку и залечил порезы. На дракона она не смотрела.

– Мне нужно солнце, – сказал Нории. Все повернулись к окнам – там нависали тучи, мягко шел снежок.

– Солнце я тебе обеспечу, – проворчал Луциус. – Но мне понадобится открытое пространство.

– Можно перенести Демьяна во двор, где расположены казармы, – неуверенно предложила Полина. – Там нет погодного купола. Или на крышу. Там, – она смутилась, – достаточно места. Только подождите, – попросила она, – я переоденусь. Пожалуйста.

Вернулась она в роскошном белом платье, с распущенными волосами, и у Ани сжалось сердце. Еще золотую накидку сверху – и точь-в-точь похоронное облачение женщин их семьи.

Кликнули гвардейцев, и те, скрывая недоумение, вчетвером подняли прямого, как палка, негнущегося Демьяна и во главе высокой процессии понесли его по коридору, вниз по лестницам, во двор. За ними собирались встревоженные придворные, перешептывались. Полина позвонила Свенсену, потребовала организовать на плацу ложе.

– Ложе? – недоуменно переспросил комендант.

– Да, – нетерпеливо рявкнула Полина. – И побыстрее, подполковник!

В этот момент снова грянул взрыв.

– Не обращайте внимания, – настойчиво попросила Поля. Она шла быстро, сердясь на медленно двигающихся гвардейцев.

К серьезной, сжавшей зубы Ани приблизилась Василина, взяла ее за руку – но принцесса выдернула ладонь, зло отбрасывая руку сестры, отодвинулась. Вася могла запретить. Могла попробовать уговорить дракона. Но промолчала.

На плацу, рядом с наспех установленными двумя кроватями, покрытыми спортивным матом, ожидал Свенсен. Он хмуро наблюдал, как короля кладут на импровизированное ложе, раздевают.

Луциус Инландер отошел чуть в сторону, не обращая внимания на окруживших кровати солдат и придворных. Поднял глаза к закрытому тучами небу, раскинул руки и что-то зашипел-загудел. От ладоней его, обращенных кверху, потянулись, закручиваясь в двойную широкую спираль, две светящиеся ленты. Они всё расширялись и расширялись, превращаясь в медленно кружащийся световой вихрь, пока не достигли облаков, – и тучи побежали прочь от этой воронки, будто из нее во все стороны дул ветер, и открылось окно голубого неба над замком, становясь все больше, шире.

– У тебя максимум двадцать минут, – сказал дракону Луциус, опуская руки. Над ним высоко в небе крутилось гигантское световое кольцо, раскидывая в стороны остатки облаков.

Нападающие на площади тоже увидели это чудо и остановились в замешательстве. Одно дело – атаковать замок, будучи уверенными в своей правоте; но что это, если не божественный знак?

– Говорил же, ведьма колдует! – крикнул Ольрен. – Не мешкайте! Несите еще взрывчатку!

* * *

В замковом дворе Поля дрожащими руками – было очень холодно – снимала с себя платье. Зря только надевала – для ритуала полагалось быть нагой. Окружающие, кроме сестер и Нории, деликатно отвернулись. Полина перешагнула через платье, чуть поколебалась и сняла белье, тут же замерзнув до жути.

– Ложись рядом с мужем, – пророкотал дракон, – и не бойся ничего. Сейчас тебе станет тепло.

– Я не боюсь, – прошептала она. Хотя ей было очень, очень страшно. Опустилась на холодный мат, схватила Демьяна за руку и уставилась в голубое небо, на солнце, от которого слезились глаза.

Дракон встал у изголовья. Жмурясь от теплых солнечных лучей, наклонился, положил руки на лбы супругов. И что-то тихо, низко запел-заговорил на своем языке. Много рычащих, много глухих звуков, песня мягкая, как морские волны, неукротимая, как камнепад, простая, успокаивающая. Голова Полины отяжелела, и королева закрыла глаза, стиснув руку мужа. И не видела, как солнечный свет над ней уплотняется в теплую жаркую колонну, повторяя очертания ее тела, как все насыщенней и ярче становится этот столб у основания. Чувствовала только, как по коже вверх пробегают крохотные разряды и тело слабеет, как при тяжелой болезни. Нории заговорил чуть громче – и солнечная колонна вдруг изогнулась, образовав арку, и опустилась на короля Бермонта. И потекла по мосту, созданному солнцем и милостью Богини, жизнь девушки, которая всегда любила только одного человека.

Стазис на Демьяне вспыхивал огненными искорками – будто лупой кто-то поджигал бумагу, – и лицо короля становилось все спокойнее. Вот дрогнула грудь, пошевелились пальцы на руке – Полина почувствовала это движение, с трудом повернула тяжелую голову к мужу. На груди ее словно лежала многотонная плита, и сердце казалось ледяным комком, обжигающим холодом, а кожа, наоборот, горела до боли – но кричать не было сил. Все кружилось вокруг, и мат под спиной, казалось, уходит куда-то в сторону, и вдруг страшно заболело внизу живота, закрутило суставы, заломило затылок.

Демьян дрогнул ресницами раз, другой. Открыл глаза – чистые, здоровые. Заморгал, недоуменно посмотрел перед собой. Попытался пошевелиться.

– Лежи спокойно, – прозвучало над ним, – второй жены у тебя нет. Жди.

Раздался взрыв.

Солнечный мост иссякал – уже поднимался только от сердца молодой королевы, пульсируя, как живой. Замедлялся и становился прозрачнее.

Демьян медленно повернул к Полине голову. Зрачки его были расширены, а у нее в глазах уже темнело – и она только успела улыбнуться краешком пересохших губ. Увидеть, как вспыхивают в его глазах воспоминания, ужас и вина. И с последним биением солнечного моста погрузилась во тьму.

* * *

Схватилась за горло Ани, ощущая ту же выворачивающую наизнанку боль в душе, что чувствовала она – не понимая, что происходит, – после смерти матери.

Прижалась к ней Василина, рыдая в голос.

Далеко в больнице Рудлога прямо во время операции упала в обморок принцесса Марина.

Согнулась, хватая ртом воздух, Алина, сдающая зачет.

Младшая, Каролина, заскулила тоненько и порвала рисунок, который упорно многократно перерисовывала, не показывая никому. Рисунок с сестрой, укрытой золотым пологом.

К Полине метнулся Гюнтер, вливая в нее свою жизненную силу. Грязно выругался Луциус, присоединяясь к брату. И Нории, оторвавшись от Демьяна, положил обе руки на голову молодой королевы, пытаясь схватить отходящую душу. Три потомка Белого отдавали себя, а над ними смыкались облака, грозно гудела надвигающаяся метель, вставая от их силы снежным куполом над замком, и Демьян, повернувшись, обхватив жену за плечи, шептал ей в ухо:

– Вернись. Вернись ко мне. Вернись!!

Очертания обнаженной женщины подернулись дымкой, переплавляясь в массивную фигуру молодой медведицы. Пол захрипела, заскрежетала зубами, задергала лапами, впиваясь когтями в грудь мужа, и алая кровь текла вниз, на мат, а он все рычал ей в ухо:

– Ну же, Поля, держись!

Первым отвалился Гюнтер. Дрожащими руками потер глаза, опустился на камень плаца. Бледный Луциус упрямо держался, вжимая ладони в темную шерсть, и дракон не уступал ему, что-то шепча одними губами.

– Всё, – пророкотал Нории и отнял руки. Инландер мрачно кивнул, сделал шаг назад. – Сделали всё, что можно. Больше никак.

Глаза у дракона были красными, дикими. Он посмотрел на Ани – и та ответила взглядом, полным такой ненависти, что он дрогнул. Отвернулся, пошел, шатаясь, словно в бреду, куда-то к столпившимся придворным. Те расступались, и он добрался до спортивной площадки, прислонился лбом к ледяному турнику и встал там, подальше от людей, тяжело вздыхая и облизывая губы. Ему нужна была кровь.

Снова раздался взрыв. Медведица заревела, замотала головой.

– Поля, – Демьян звал ее, схватив за голову и глядя в совершенно черные, звериные глаза, – Полюш, где ты? Поля, терпи. Слышишь меня? Не уходи. Слушай меня. Слушай!

Солдаты и придворные, стоявшие широким кругом вокруг смертного ложа, молчали. И в тишине этой резко, громко звучали горькие рыдания королевы Василины.

У спортивной площадки, крепко обхватив руками стылое железо, чтобы не допустить оборота, рычал Нории Валлерудиан. Его дракон чувствовал рядом живую кровь и требовал насыщения.

– Она сейчас как человек в коме, Демьян, – хриплым голосом сказал Луциус. – Если бы не медвежья ипостась, можно было бы сказать, что она мертва.

Король Бермонта обвел всех безумным взглядом.

– Что вообще здесь происходит? Свенсен, доложи! И принесите кто-нибудь мяса!

– И мне! – рыкнул издалека Нории. – Крови или мяса!!

Кто-то бегом отправился исполнять поручение. Медведица наконец-то затихла. Слабая, тощая, она лежала рядом с мужем. Из пасти ее текла слюна, и мутные глаза закрывались.

Комендант быстро, четко рассказывал о том, что произошло с момента свадьбы. Ани слушала его, стоя с совершенно сухими глазами. Сжимала Василину за локоть – сестра плакала ей в плечо – и смотрела за спины людей. Там, усевшись на холодный камень плаца, уткнувшись лицом в ладони, корчился Нории, и только боги знают, на сколько его хватит и дождется ли он, пока принесут мяса, – или обернется и порвет тут всех.

Нории набрал в ладонь грязного снега, размазал по лицу, тяжело дыша. И чуть не вздрогнул от облегчения, когда почувствовал, как на плечи легли горячие руки, как прислонилось сзади тонкое тело старшей принцессы Рудлог.

– Это ничего не значит, – ледяным голосом сказала она ему в спину. – Ты предал меня.

Он молчал, жадно впитывая ее огонь, жестокий огонь, и в глазах светлело, и жажда крови уходила, освобождая разум. Развернулся и прижал Ани к себе.

– Ничего, – отчеканила она ему в лицо. – Не жди меня.

Нории опустил голову ей на плечо и легко, словно на прощание, коснулся ее шеи губами. Непримиримая женщина, чья гордость куда сильнее любви, все-таки сокрушила его. И сейчас не дала подержаться, опереться: подождала минут десять, уперлась ладонями ему в грудь и оттолкнула, встала. Молча отвернулась и пошла к сестре. А он так и остался сидеть на мерзлой земле, глядя на ее ровные плечи и злое, неуступчивое пламя.

Демьян дослушал Свенсена – и лицо медвежьего короля постепенно становилось жестоким, звериным, и ладонь, которой он гладил по ввалившемуся боку столько перенесшую из-за него и ради него Полину, периодически сжималась в кулак.

Поля, Полюшка моя, маленькая медвежонка. Из-за меня тебе пришлось созреть за какие-то десять дней, из-за меня и ради меня вынести так много. Проснешься ли ты? А если да – сможешь ли ты верить мне после того, что я сотворил? Я ведь все помню… и безумие, и кровь, и твое тело, и свое наслаждение. Сможешь ли ты после этого снова так же открыто улыбаться мне? Хохотать рядом, как прежде? Любить меня? Даже если нет… только будь живой. Пусть не со мной. Только живи.

Никаких проблесков человеческого сознания он в ней не чувствовал. И опускал глаза, встречаясь взглядом с рыдающей королевой Василиной, с обвиняющим взглядом старшей принцессы.

– Если это возможно, – пообещал он женщинам, – я верну ее в мир. Все сделаю, чтобы вернуть.

Ани тяжело вздохнула.

– Мы чувствуем, когда кто-то из нас умирает, Демьян. Ее больше нет.

Наконец-то принесли мясо – оно еще кровоточило, словно животное забили только что, – и король снова, как почти два месяца назад, подсовывал под нос Полине куски – она даже рта не раскрывала. Рвал их сам зубами на мелкие кусочки, запихивал в пасть – они вываливались.

– Воды! – рявкнул он.

Ему тут же передали флягу, и он аккуратно поднес ее к морде, наклонил. Медведица лежала неподвижно, вздыхала со стонами, но Бермонт был настойчив, и наконец она шевельнула языком и начала лакать. Долго пила, сотрясалась от спазмов, будто давясь. Тяжело сглотнула первый кусочек мяса, который Демьян, не боясь, что откусят руку, запихал прямо в пасть, на самый корень языка. Второй. Третий. И, не доев, заснула, уронив голову на мат. Бока ее с усилием ходили туда-сюда, веки подергивались.

– Так, – тихо сказал Демьян, поморщился от звука очередного взрыва и повернулся к подданным. – Всем разойтись.

Солдаты и придворные понятливо и быстро исчезли с плаца.

– Коллеги, – вежливо проговорил король Бермонта, вставая, – я прошу прощения, но мне нужно разобраться с текущими проблемами, прежде чем мы сможем пообщаться. Я благодарю вас за помощь и рад познакомиться с новым братом… хоть и не знаю, к добру была эта помощь или нет. Поэтому уходите, прошу. Я решу срочные вопросы и навещу каждого из вас, и простите мне невольную грубость – сами понимаете, нет времени. Свенсен, – подполковник как раз передавал ему теплый гъелхт, – выстави вокруг моей жены охрану. Останавливай наступление. Василина, Ангелина… вам тоже лучше уйти в Рудлог. Я буду держать вас в курсе.

Королева Василина кивнула. Осторожно подошла к медведице, погладила ее по боку.

– Что-нибудь чувствуешь? – тихо спросила она у Ани.

– Нет, – зло сказала Ангелина. – Ее здесь нет.

За спиной старшей принцессы загудели крылья, и в небо поднялся белый дракон. Сделал над плацем круг, заклекотал в ее сторону что-то резкое, жадное. Она отвернулась, и он зарычал зло, царапнул когтями крышу казарм – аж черепица посыпалась – и улетел. Через несколько минут ушли Зеркалами Белые короли, и придворный маг Рудлога тоже открыл портал, терпеливо дожидаясь, пока Василина и Ангелина оторвутся от сестры.

– Ты злишься, – тихо сказала Василина, когда они уже шли по коридору Семейного крыла. – Но я бы поступила так же, как Пол. И ты, Ани, ради того, кого любишь. Я знаю. И пока ведь еще есть надежда. Пусть она в медвежьем обличье, пусть мы перестали ее ощущать. Я верю, что Демьян спасет ее.

Ангелина ничего не ответила. Зашла в свои покои и захлопнула дверь. Там, в тишине, можно было поплакать о том, что она сегодня потеряла.

Демьян в сопровождении гвардейцев и старейшин уже спускался вниз, когда прогремел очередной взрыв. Ворота вздулись пузырем внутрь, но еще держались. И открылись для него со скрипом и нутряным стоном, заскрежетав и застыв на середине. Берманы снаружи недоверчиво глядели на распахнувшиеся створки. И замерли, когда из ворот вышел их король: полуобнаженный, в одном гъелхте, босиком, сжимающий в руке боевую секиру. Обвел присутствующих тяжелым взглядом – под ним склонялись молодые и зрелые, опускали глаза. Демьян был очень спокоен, только глаза были черные, звериные, и знающие его понимали, что он едва сдерживается от бешенства.

– Так-то, – прорычал он, – вы защищаете мою королеву, когда я не в состоянии это сделать.

Тишина стояла такая, что слышно было, как снег падает на площадь.

– Где мои линдморы? – спросил Бермонт гулко.

Из толпы берманов один за другим начали выходить главы кланов. Делали несколько шагов и опускались перед своим повелителем на колени. Никто не смел поднять взгляд – за спиной короля отчетливо виднелась тень огромного медведя, тяжело поводящего головой.

– Что говорит традиция? Как нужно поступать с предателями? – громко поинтересовался Демьян. – Смерть, – ответил он сам себе. – Смерть. Кто не признаёт свою вину и хочет доказать, что поступил по чести? – Он повел рукой с секирой, словно приглашая. Никто не шевельнулся.

– Господин, пощади, – шепнул за его спиной один из старейшин. – Тут почти восемьдесят кланов. Не надо питать сердце Бермонта кровью.

– Замолчи, – ровно ответил король, и старейшина отступил назад, тревожно подергал себя за бороду. Обернулся к Великому Беру, умоляюще сложил руки. Убереги, Великий, сына от поступков, продиктованных злостью.

– Мой король, – подал голос Ольрен Ровент. – Ты вправе казнить нас, но прошу, подумай: что бы ты сделал, если бы кто-то из линдморов заболел? Я не прошу помиловать меня. Об одном молю: возьми мою жизнь, но не жизни других. Я смутил их разум, моя вина.

– Каждый, – прорычал Демьян, на глазах наливаясь гневом, – несет ответственность за свои поступки. Моя жена, которую вы гнали, отдала за меня жизнь, превратившись в неразумного зверя. Какую виру вы дадите за нее? За королеву, которую предали?

Его трясло от ярости, лицо было страшным – и король несколько раз вздохнул, облизал клыки, сделал шаг назад.

– Вот что, – слова его падали, как удары секиры. – Как вы поступили, так и я поступлю с вами. Вот мое слово: в ближайшее полнолуние вы обернетесь в медведей и не вернетесь обратно, пока моя супруга не обретет человеческий облик. Если этого не будет никогда, то и вы никогда не станете людьми. Армия на ваших землях более вам не подчиняется, только напрямую мне. Каждый из вас пришлет мне младшего сына или дочь, пока старшие будут управлять землями. Детей ваших возьму я выкупом и залогом того, что вы больше не придете сюда как враги, и буду вправе распоряжаться их жизнями как пожелаю. Станут служить в замке.

На него смотрели с изумлением и надеждой и боялись даже дышать.

– Если кто-то из ваших старших посчитает, – громко продолжал повелитель Бермонта, – что я проявил слабость, и вздумает мстить, я приду к вам и уничтожу всех мужчин как несущих семя предателей, и линды ваши сотру с лица земли, а жен и детей возьму к себе в клан. И имя ваше забудется, и род. Возможно, ваши старшие дети смогут заслужить мое прощение. Всё. Идите.

Площадь опустела почти мгновенно. Демьян постоял немного, глядя вслед уходящим берманам, и пошел обратно. К жене, которую не уберег.

* * *

Хозяин лесов возвращался в свой небесный дом, расположенный посреди исполинской дубовой рощи. Пахарь не любил излишеств, и жилище его больше всего походило на простую землянку с крышей из темно-зеленых мхов. Единственной роскошной вещью в том доме было широкое, крепкое, покрытое мягкими мехами ложе, которое лесной хозяин сам вырезал для них с Водой из старого дуба. В свой сезон бог приносил ей сюда полевые цветы и спелые красные яблоки, показывал пушистых зайчат и сердитых ежей, и супруга ласково улыбалась ему, гладя по натруженным плечам. И поцелуи ее потом были яблочными, медовыми, сладкими.

Но не успел Великий Бер ступить на порог, как вырос перед ним взбешенный огненный брат, размахнулся широко и мощно – завыли высокие деревья, склоняясь, как от урагана, – и ударил в лицо. Отшатнулся оскалившийся Медведь, скинул с плеч тяжелую шкуру и рыкнул досадливо:

– Отвел душу, потешил кулак?! Не греми, отвечу!

Не послушал его Красный: выдрал с корнем дуб, ветвями до солнца достающий, замахнулся – и Пахарь встретил этот удар молотом. И долго еще любопытные белки и зайцы, прячущиеся во влажных мхах среди кряжистых корней, наблюдали за божественной дракой. Схватились братья не на шутку, и гулко ворочался гром в небесах по всей Туре, да и землю время от времени едва заметно потряхивало.

После доброй битвы и примирения оба великих сезона отдыхали на разбитой поляне, слушая гудение толстых мохнатых шмелей и пронзительный стрекот кузнечиков, а золотые, размером с руку, трудяги-муравьи поспешно очищали окрестности от щепы, веток и остро пахнущей взбитой листвы. Из груди Воина все еще прорывалось грозное ворчание, и Зеленый ушел в свою землянку и появился через несколько мгновений с двумя огромными бочками на плечах.

– Медовуха, – кротко сказал он, опуская одну из них перед братом. – Выпей, залей гнев. Сына моего не трогай, сам с него взыщу.

– Мне он люб, – мрачно ответил Красный. Кулаком выбил заглушку и начал жадно пить терпкий, сладкий напиток. Он всегда быстро вспыхивал и быстро остывал, да и медовуха оказалась хороша. Опустил бочку, вытер рукой рот. – Хороший воин. Но слишком самоуверен. Погубил мне девчонку. Хоть и думал я, что так выйдет, вины его это не умаляет.

– Кто из нас не переболел самоуверенностью? – возразил Великий Бер с намеком и сел рядом, не обращая внимания на вновь полыхнувшие огнем глаза брата. – Да и ты не Смерть, чтобы знать наверняка. В любом случае она ему жена, в шкуре или нет, медведицей или человеком. А как сложится – только Отец ведает.

Двое великих богов, вечных мальчишек, стоящих по годовому циклу рядом, молча пили под шум исполинских деревьев, и на Туру спускалось такое же тихое умиротворение, которое ощущали они в этой роще, что дышала сладковатой прелой листвой, влажными желудями и горькой разогретой на солнце дубовой корой.