Конец января, Бермонт

На севере Бермонта, там, где под покровом полярной ночи океан, скованный льдом, пытался пробить свой крепкий панцирь, а в ярангах неподалеку от берега все ярче разгорались очаги, поднимая белые кривые столбы дымов в стылое небо, дремал старый шаман Тайкахе. Странные видения приходили к старику, отказавшемуся от своей молодости и счастья, странные, обманчивые и зыбкие. То видел он тень солнечной жены короля, играющей в поднебесье с огненными духами и темными ночами спускающейся в замок, чтобы поцеловать призрачными губами спящего мужа. То чудились Тайкахе зеленые поля вместо тундры и теплое море, в котором можно купаться все лето. Или летний лес, среди елей и сосен которого важно выступал тяжелый черный медведь, снисходительно оглядываясь на маленькую медведицу, весело носящуюся по красному брусничнику с двумя медвежатами разных возрастов. А то переносили лукавые духи снов шамана на юг медвежьей страны, показывали снежные склоны гор, черные от панцирей спускающихся в долины чудовищ. Или отступали перед настоящим прозреванием, редко доступным и Великим Стихиям, – и тогда старый Тайкахе, как в детстве, открыв рот от восхищения, наблюдал за замедленной битвой исполинов, людей и богов, от которых содрогалась Тура.

Шаман очнулся от дремы, потянулся, кряхтя, хлебнул дымящегося на очаге сытного взвара и начал собираться в дорогу. Дойдет на лыжах до железной дороги, гул от которой далеко разносился по тайге, а там поедет в столицу. Пришла пора выполнять обещание, данное медвежьему сыну, и пытаться возвращать его женщину. И заодно поделиться видениями: обманка или нет, а надо, чтобы крепка была рука Бермонта, если опасность придет.

Воскресенье, 22 января, Иоаннесбург

В воскресенье Игорь Иванович проснулся поздно – уже занимался зимний рассвет, и комната окрашивалась в серый и розовый. Проснулся в прекрасном настроении. Этому немало способствовала горячая, мягкая ото сна Люджина, прижимавшаяся к нему спиной и мирно посапывающая.

Игорю Ивановичу спать больше не хотелось. Зато определенно хотелось кое-чего другого – того, чего может желать отдохнувший и здоровый мужчина поутру.

Капитан могла бы посрамить любого чемпиона по сну: когда господин полковник закончил с ласками и решил перейти к большему, она лишь вполголоса укоризненно проворчала что-то, поворачиваясь на спину и улыбаясь. И так и не открыла глаз.

Через полчаса Стрелковский, бодрый и довольный, вышел из душа, присел рядом со снова свернувшейся клубочком, закутавшейся в одеяло северянкой, погладил ее по плечу.

Люджина неохотно зашевелилась, повернулась, с трудом приоткрыла сонные глаза.

– Еще? – спросила она удивленно и сладко потянулась. Игорь хмыкнул.

– Конечно, еще. Но потом. Я в храм собираюсь, Люджина, – он с удовольствием разглядывал ее налитую белую грудь, опухшие розовые губы и румянец – то ли от сна, то ли от его утренней активности. Беременность сделала ее совсем слабой, и Игоря это отчего-то приводило в восторг: контраст между агентом и бойцом, не уступающей мужчинам, – и разнеженной женщиной, греющей его постель.

– Хотите, чтобы я пошла с вами? – она опять потянулась, едва сдержав зевок. – Да что же это такое, – сурово сказала сама себе. – Этак я и рожу во сне.

– Врач пообещал, что на четвертом месяце сонливость должна пройти, – напомнил Стрелковский.

– Угу, – пробормотала Люджина и осторожно коснулась его руки, так и лежащей у нее на плече, губами. – И мама говорила, что первые три месяца она тоже спала. У нас точно были медведицы в роду.

– Не удивлюсь, – ответил Стрелковский – и не удержался, коснулся украдкой ее груди. Северянка понимающе усмехнулась, и он тут же захотел остаться. Но строго напомнил себе про храм и поднялся.

– Будьте готовы к моему возвращению, – попросил он. – Я вчера забыл сказать. Звонил Хиль, сообщил, что можно сегодня навестить Полину. А после они с Тарьей ждут нас на обед.

Люджина охотно кивнула – с супругой Свенсена они сдружились, часто созванивались, обсуждали таинственные женские дела: вязание, покупки для детей и подготовку к родам, – а сам подполковник уже несколько раз зазывал их к себе.

– Через сколько вы вернетесь?

– Через два часа, – он почти с умилением смотрел, как она подтягивает одеяло на плечи, снова закрывает глаза. – Успеете выспаться.

– Угу, – проворчала капитан, снова погружаясь в дрему – Игорь наклонился, мягко поцеловал ее в лоб и пошел одеваться.

В Храме Всех Богов он отстоял всю службу, привычно повторяя заученные наизусть славословия, подождал, пока разойдутся прихожане, и последним подошел к Его Священству. Склонил голову, пока старик благословлял его, и только потом вопросительно глянул на служителя.

Тот сделал знак подождать – ласково выслушал какую-то подошедшую женщину, затем еще одну, что-то вполголоса отвечая им; прихожанки отходили успокоенные. Игорь в это время помогал братьям приводить храм в порядок после службы, вместе с ними споро разравнивая песок частыми граблями. Его помнили, приветствовали, обсуждали храмовые дела, и он, вдыхая аромат масел и дымок от курительниц, ощущал себя вернувшимся в родную большую семью.

– Я подумал над твоим вопросом, брат, – сказал Его Священство, когда они зашли в аскетичный, пахнущий сухими цветами и немного тленом кабинет. – Полистал записи братьев, которые работали в больницах.

Игорь почтительно встал у двери, наблюдая, как старенький служитель достает из шкафа стопку потертых, бережно прошитых тетрадей и аккуратно усаживается на стул, просматривает пожелтевшие страницы. После возвращения из Бермонта Стрелковский регулярно бывал в храме; в одно из посещений он и подошел к старику. Покаялся за смерти охраняющих Тарью людей Ольрена Ровента. И попросил о помощи, не вдаваясь в подробности.

– Были случаи чудесных возвращений из комы, – сообщил Его Священство, закрыв тетрадь, и покачал головой, увидев, как в глазах посетителя загорелась надежда. – Их немного, все они задокументированы. Чаще всего тело при этом было уже излечено, и только душа никак не могла снова встать на место. Но случалось и такое, что силой молитвы восстанавливался поврежденный мозг или внутренние органы. Однако… вынужден тебя расстроить, брат. Братья, которых отметил Триединый и дал им подобную силу, уже ушли на перерождение.

– А вы, отец, не можете помочь? – с надеждой поинтересовался Стрелковский.

– Для кого ты просишь? – осведомился старик с мягкостью.

– Для дочери, – не стал кривить душой Игорь.

– Расскажи, брат. Сядь и расскажи. А я подумаю.

И Игорь подробно обрисовал то, что произошло в замке Бермонт. Старик внимал, подперев морщинистую щеку ладонью и прикрыв полупрозрачные голубоватые веки. Когда Стрелковский замолчал – открыл глаза, кивнул грустно, вздохнул.

– Послушай меня, брат. Все случаи излечения, о которых я прочитал, происходили через жертву. Или аскезу. Твоя девочка фактически принесла такую жертву ради мужа своего. Триединый не дает ничего просто так. Если где-то прибывает, значит, где-то должно убыть. Понимаешь меня? Перед стойкостью братьев склонялись даже законы бытия. Они жили в миру со всеми его пороками и несли свои обеты. Преодолевали боль, голод, страх, плотские искушения. Недаром потом их включили в сонм святых. А я и так живу в мире обетов, мое послушание ничего не даст.

– А мое? – кротко спросил Игорь.

– Бывало и такое, – кивнул священник, – что жертву приносил родной человек. Или близкий. Так, известен случай, когда ради излечения брата женщина, аристократка, раздала все свое богатство и ушла в монастырь, поклявшись не говорить и не носить обуви, пока не проснется ее брат. В этом случае бытию проще исполнить желание, чем наделить добровольного аскета силой, которая ему только навредит.

– Но что я могу? – спросил Игорь.

– Ты? – священник светло улыбнулся ему. – Только молиться, брат мой. У тебя есть свое служение, есть женщина и будет ребенок, и твоя жертва не должна стать причиной несчастья кого-то еще. Иди, брат. Я буду просить за тебя и твою девочку. Триединый милостив, я верю, что не оставит ее без помощи.

Стрелковский вышел в свежеубранный солнечный храмовый двор, обратился к богам с просьбой дать ему возможность помочь дочери, обращенной в медведицу, и ушел, чувствуя себя постаревшим и беспомощным. И домой он вернулся хмурым и задумчивым. Посмотрел в синие глаза Люджины, терпеливо дожидавшейся его, и она почувствовала неладное, подошла, обняла. Постоял так немного, вдыхая ее хлебный запах и думая, что верно сказал Его Священство: разве может он ради одного ребенка оставить второго?

– Пойдемте, Люджина, – проговорил Игорь, отстраняясь. – Я и так задержался, не опоздать бы на телепорт в Бермонт.

Подполковник Хиль Свенсен встречал долгожданных гостей у выхода из ренсинфорского телепорт-вокзала, стоя у своей тяжелой машины. Он был в форме, отпустил бороду и стал казаться еще грознее. Мягко пожал ладонь Люджины, потряс руку Игорю, похлопал его по спине. И пригласил садиться в автомобиль.

– Его величество же разрешил тебе приходить через замковый телепорт, – напомнил берман, выруливая на морозные улицы столицы. – А ты стесняешься, что ли?

– Не по рангу, – объяснил Игорь спокойно. – Если бы это был официальный визит, то я бы не постеснялся. Как там моя гвардия? Не грызутся с твоими?

– Нет, – хохотнул Свенсен. – Почти все уже побратались. Ребята серьезные. Мои всё жалеют, что северянок больше не присылают, – он взглянул в зеркало на Люджину – она зачарованно смотрела в окно на искрящиеся яркие дома Ренсинфорса. – Впечатлили вы их, капитан, ох, впечатлили. Если бы не этот герой, – он кивнул на Игоря, – быть бы вам уже берманской женой. Да и сейчас поостерегитесь, – подполковник кинул короткий взгляд на запястье Стрелковского, – у нас говорят: не мужняя – свободная.

– Да кому я с чужим ребенком нужна, – отмахнулась Люджина весело. Поймала строгий взгляд Игоря, улыбнулась ему безмятежно.

– Вас, капитан, и с десятью уведут, – уверенно сообщил Хиль, выруливая на площадь перед замком. – Детей мы любим, не думайте. Берман ребенка никогда не обидит, что человеческого, что нашего. А что в тягости – так сразу понятно, что плодовитая, значит, и дальше нарожаете.

– Буду настороже, – пообещала Люджина серьезно. Снова повернулась к окну – они въезжали под огромные, уже отремонтированные после попыток мятежников их взорвать ворота вотчины короля Бермонта.

На входе в теплый внутренний двор замка, где обитала Полина, несли караул и берманские, и рудложские гвардейцы. Командиры, бывший и нынешний, задержались у солдат.

– Королева спит, – сообщил один из них почтительно. Свенсен что-то спросил, завязался разговор, и Люджина не стала ждать мужчин. Если медведица спит, значит, можно пройти дальше. Она сделала с десяток шагов, наслаждаясь теплом и зеленой травой под ногами, ступила в тень деревьев. И замерла, увидев за большим прудом мохнатую королеву, развалившуюся на полянке. Полина не спала. Увидела гостью, приподнялась, утробно заворчала и потрусила к ней.

Северянка осталась на месте. Бежать – провоцировать нападение. Но кулаки сами собой сжались, и сонное оцепенение, преследующее ее уже месяц, ушло, как и не было его. Оглянулась – во двор вышел его величество Демьян. Пожал Игорю руку, что-то спросил, окинул взглядом двор – и коротко, низко, на пределе слуха зарычал. От звука этого по коже прошел мороз, но медведица, несущаяся к Люджине, замедлилась, обиженно тявкнула и все-таки подошла. Понюхать. Занималась она этим увлеченно: мазала носом по платью, тыкалась в ботинки. Взгляд у нее был звериный, но немного удивленный, и она то и дело встряхивала башкой, будто пытаясь сообразить что-то. Заурчала вдруг, вдыхая воздух у живота Люджины, и аккуратно, бережно потерлась лбом о ее одежду.

Капитан выдохнула, страх мгновенно отступил. Не зверь это, а королева заколдованная, теперь это четко видно. В их северных лесах водились медведи, и повадки у них были совершенно другие.

– Вы помните меня? – спросила северянка тихо. – Ваше величество, помните?

Медведица не реагировала – она все так же увлеченно терлась лбом о ее живот. Затем лизнула прямо сквозь ткань – раз, другой.

Позади раздались шаги. Люджина обернулась, и Поля выглянула из-за нее и насупленно уставилась на подошедших. Король Демьян снова что-то рыкнул – медведица подошла и к нему, боднула лбом в бедро.

Его величество слабо, с тщательно скрываемой нежностью и тоской улыбнулся. И тут же глаза его расширились от изумления – потому что Полина наконец заметила Игоря Ивановича. Заметила, застыла, задрав голову и втягивая носом воздух, неуверенно тявкнула и как-то странно изогнулась. Нос вниз, спина и попа вверх. Будто кланялась. Затем подошла и аккуратно, настойчиво потерлась об удивленного Стрелковского уже всем телом. И снова выгнулась.

Хиль Свенсен сдавленно выругался, повернулся к Игорю и, видимо, едва удержался, чтобы тоже не обнюхать его. Ноздри его раздувались. А король Демьян за медвежьим представлением наблюдал уже спокойно, только глаза были задумчивыми.

– Что это было? – спросил Игорь, когда они ехали в дом Свенсенов. Хиль странно взглянул на него, помолчал. И неохотно ответил:

– Когда мы оборачиваемся, молодняк так приветствует своих родителей, Игорь.

– Понятно, – невесело проговорил Стрелковский. Посмотрел в зеркало на Люджину – та сочувственно, без удивления улыбалась ему.

Тарья Свенсен встречала их у ворот нового дома – в старом, щедро политом кровью, она наотрез отказалась жить. Хиль сжег его и купил новый. Жена его пополнела и выглядела куда здоровее, чем почти полтора месяца назад. Тепло поприветствовала гостей, пригласила к накрытому столу.

После очень уютного обеда женщины остались у стола – тихо беседовать о своем. А хозяин дома пригласил Игоря осмотреть двор.

И, когда они спустились по лестнице, сказал тяжело:

– Я не полезу в твои тайны, друг. И не беспокойся за Демьяна Бермонта. Ему все равно, кто отец его королевы, главное, чтобы она вернулась. Но лучше тебе пока к ней не приходить. Если это еще кто-то увидит из наших, пойдут разговоры. Не нужно бы таких слухов.

– Я об этом уже подумал, – хмуро произнес Игорь. – Ты прав.

К вечеру они вернулись домой. Игорь Иванович молчал, Люджина не беспокоила его. Есть обоим не хотелось – и он, коротко извинившись, ушел в свой кабинет. А капитан, на секунду опустив голову и устало потерев глаза, отправилась переодеваться.

Полковник снова тосковал и не хотел настроением своим ранить Люджину. Нужно было побыть в одиночестве и привести мысли в порядок.

Но в кабинете метания только усилились – и он украдкой, ругая себя, открыл ящик стола и достал старую, выцветшую в красные и желтые цвета фотографию. Ирина, в легком платье и широкополой шляпе, на отдыхе в приморском имении Рудлогов, Лазоревом. Сидит на пляжном покрывале, изящно поджав ноги. Молодая, хохочущая, с небольшим животиком – она беременна младшей, Каролинкой. Шляпа немного сбилась – потому что сзади мать обнимает маленькая Полина. Королева чуть повернула к ней голову, и они с дочерью смотрят друг на друга. Поле лет шесть, и распахнутый в детской улыбке большой рот сияет дыркой вместо переднего зуба, и волосы заплетены в куцые косички, и сама она в каком-то матросском костюмчике и шапочке. Позади виднеются фигуры старших принцесс и Святослава – кажется, в руках у него катушка с леской от воздушного змея.

От фотографии веяло летом и счастьем. Крепкой семьей веяло. В которой ему не было места.

Игорь уронил голову на руки и затих, переживая знакомое, пусть редко возвращающееся теперь отчаяние.

Он долго не помнил ту ночь, в которую была зачата Полина. Воспоминания стали прорываться только перед самым переворотом, а до этого он сходил с ума от повторяющихся снов.

Стук каблучков и хлопнувшая дверь. Собственное изумление. Черные глаза, обычно светлые как лед. Ударившее в голову желание. Женщина, впивающаяся в его губы до боли. Выгибающаяся на нем, шепчущая: «Ты сегодня нужен мне». И утреннее пробуждение в комнате за кабинетом, с больной головой и провалом в памяти.

Может, так и просидел бы полковник до утра, если бы в терпковато-болезненные волны памяти не вторгся сладкий, щекочущий ноздри сытный запах. Настойчивый аромат свежей, вкусной выпечки, который невозможно не вдыхать и не наслаждаться им. Игорь помотал головой, стряхивая тягостную головную боль, посмотрел на фотографию, улыбнулся солнечной, раззявившей рот Полине и бережно положил снимок обратно в ящик. И пошел на кухню.

Там творилось возмутительное: повариха сидела за столом и бездельничала, а капитан Дробжек, в простом домашнем платье, закатав рукава до локтя, надев белую косынку и обвязав вокруг талии передник, лепила пирожки и выкладывала их на огромный противень. Рядом стояла плетеная корзина, устеленная накрахмаленной салфеткой, до половины уже заполненная горячей готовой выпечкой. Ее было так много, что можно было все Управление накормить, а не одного тоскующего полковника и одну беременную северянку.

– Пробуйте, Игорь Иванович, – предложила Люджина, продолжая споро выкладывать пирожки на противень. Стрелковский уселся за стол – повариха уже вскочила, и понятливо ушла с кухни, и дверь прикрыла. И теперь он молча наблюдал за северянкой. И ел сладкую ватрушку с творогом. Необычайно вкусную.

Теста было очень много, Люджина лепила и лепила – пока он не насторожился, потом не обозвал себя дураком и не понял, что это ее способ справиться с нервами.

– Очень вкусно, – похвалил Игорь. Нужно же было с чего-то начинать. Капитан покосилась на него, слабо улыбнулась и с утроенным рвением стала рвать тесто.

Прошло еще несколько минут тревожного молчания.

– Полина – моя дочь, – озвучил он очевидное.

– Я догадалась, шеф, – отозвалась Дробжек спокойно. – По обмолвкам. По вашему отношению. Ну, и вы очень похожи.

– Я любил ее мать, Люджина.

Кусок теста шлепнулся на стол, и северянка ожесточенно начала выкатывать из него длинный валик.

– Вы и сейчас ее любите, Игорь Иванович, – ровно и даже немного сочувственно проговорила она, разрезая валик и начиная сплетать из трех полос что-то похожее на косичку.

– Да, – признал он и сжал зубы от страха: а вдруг сейчас снимет передник и уйдет?

– В этом нет вашей вины, – косичка, уже нарезанная и смазанная вареньем, перекочевала на противень. Капитан легко подняла его, тяжеленный, и сунула в духовку. – Просто примите это. Реальность такова, что это чувство всегда будет с вами.

– Она погибла из-за моих ошибок, Люджина.

Боги знают, зачем он продолжал разговор. Зачем? Проверить на прочность? Или не желал больше, чтобы между ними стояла эта тайна?

– Вы могли ее спасти? – Дробжек не поворачивалась. Включила воду и сурово, жестко терла губкой огромную кастрюлю, в которой заводила тесто.

– Да, – признал он. – Если бы был внимательнее. Осторожнее. Ответственнее. Настойчивее.

– Но сейчас уже ничего не исправить. И это вас убивает, – подсказала северянка тихо. И выключила воду. Повернулась, стянула с коротких волос платок и потерла им глаза.

Игорь молчал, разглядывая ее – раскрасневшуюся, немного сердитую.

– Вот что я вам скажу, Игорь Иванович, – наконец вздохнула Люджина. – Любовь останется с вами. Берегите ее. Не пытайтесь выдрать – это часть души. Уж я-то знаю, – строго сказала северянка. – А касательно вашей вины… Вы профессионал, мастер в своем деле. И если вы говорите, что могли сработать лучше, у меня нет оснований вам не верить. Вы ошиблись. Это привело к гибели королевы, к серьезным последствиям для страны. Вы виноваты.

Он сощурился – и она остановила его, предупреждающе подняв руку.

– Но вы не можете ее воскресить, Игорь Иванович, – продолжила капитан, вытирая ладони о передник. Голос едва заметно дрожал. – Смерть вы не исправите. Но я могу предложить вам выход. Хотите?

Полковник кивнул и на секунду прикрыл глаза, ощутив такое восхищение, что захотелось схватить ее, стиснуть, заставить замолчать – или закричать, забыть об этом разговоре.

– Вы можете взять на себя обязательство во имя этой смерти, – чуть сипловато предложила Люджина. – Спасать других. Обездоленных, умирающих, больных. Вы богаты, вы могущественны, у вас есть имя, авторитет. Сколько жизней вам нужно спасти, чтобы выплатить долг перед вашей женщиной?

– Вы моя женщина, Люджина, – проговорил он твердо.

Губы ее дрогнули, и она все же отвернулась.

– Сколько, Игорь Иванович?

– Бесконечно много, – сказал он тихо.

– Вот и занимайтесь этим до конца своей жизни, командир. Сделайте свою жизнь борьбой против смерти. Во имя любви.

– А вы? – спросил он, вставая. Подошел, обнял – и сжался. Она была напряженной, твердой как камень.

– А я буду с вами, – ответила северянка и добавила укоризненно: – Я ведь уже говорила об этом. Вам нужно повторять, чтобы вы верили, да?

Игорь поцеловал ее в шею, жадно, почти больно. Сжал сильно, как хотел, зашарил руками по платью, поднимая его.

Оттолкни меня, оттолкни. Ты не можешь принимать меня такого, после такого. И словно в ответ на его рваные мысли она повернулась к нему лицом, спокойно глядя в наливающиеся злым желанием глаза. И отчеканила почти по слогам:

– Я принимаю вас с вашей виной и вашей любовью, Игорь Иванович. Но вы помните, о чем мы договаривались, когда вы просили меня полететь с вами в Бермонт? Найти постоянную любовницу, посещать специалиста, принимать терапию. Пока, – она усмехнулась, – вы исполнили только один пункт.

– Потом, – прорычал он, садясь на корточки и стаскивая с нее белье. – Потом! – подсадил ее на стол, вжался губами в губы, пытаясь расстегнуть штаны. – Таким вы хотите меня, Люджина? Любите меня, помнящего другую?

Игорь почти кричал ей в лицо, а капитан легко гладила его по плечам, словно не замечая его судорожных движений – и не закрывая глаза. Не морщась – а он делал больно. Руками, губами, словами. Прижалась, обняла, заполнила всепоглощающей нежностью – и он затих на полуслове, сжал в кулаках ткань ее платья за спиной, опустился на колени и позорно, сдавленно завыл ей в живот, уткнувшись в него лбом и задыхаясь от боли.

В спальню они вернулись поздно. Игорь до этого молчаливо очищал с противня сгоревшие пирожки и думал, как же она должна сейчас презирать его. А на Люджину напал зверский аппетит, и она ела и ела, пила молоко, чай – а когда полковник оглянулся в очередной раз, увидел ее уже мирно спящей на столе. Отставил испорченный противень, подхватил ее на руки и понес в кровать. Поколебался – стоит ли оставаться здесь после того, что ухитрился наговорить и натворить, – и все же аккуратно лег с краю.

Ночью капитан проснулась – и он проснулся, словно все это время во сне слушал ее. Северянка пошарила рукой по тумбочке, вздохнула тяжело.

– Люджина? – виновато позвал он.

– Пить хочу, умираю, Игорь Иванович, – сонно объяснила она. – И вставать неохота.

И он почти радостно сбегал на кухню, принес ей воды – и лежал на спине на самом краю, и слушал в сумраке, как она пьет. Капитан поставила стакан, зашевелилась, подползла к нему, тихо обняла – и заснула.

А он не сразу заснул. Все прислушивался к ее дыханию, гладил ей живот и удивлялся: как, как же ему могло так повезти?

23 января, понедельник

Люк Дармоншир

Несколько часов после возвращения в замок Вейн и разговора с Леймином его светлость провел в кабинете, категорически запретив кому-либо заходить. Люк думал и в раздражении отбрасывал одно решение за другим.

Проигнорировать требование Луциуса? Он выполнит свою угрозу, не моргнув и глазом. И Марина действительно сорвется сюда с требованием жениться, но в ее памяти муж навсегда останется слабаком, который позволил сделать ей больно. Не защитил. И если уж он сам так отреагировал на факт слежки, то в какое неистовство придет Марина? И обвинит его, обязательно. Да Люк и правда виноват: расслабился, не приказал проверить берег, не захотел, чтобы там присутствовала даже собственная охрана. Чтобы хоть кто-то хоть краем глаза увидел его женщину.

Теперь вот расплачивайся, Кембритч.

Выкрасть Марину, доставить в часовню и поставить перед фактом? Она, конечно, упрется, разозлится, и придется заново тщательно выстраивать отношения.

Хорошо. А если не красть? Сделать все красиво. Позвать к себе – а он сумеет ее уговорить, – напоить вином, залюбить до отсутствия мыслей и предложить романтическую авантюру? Здесь вероятность согласия, конечно же, выше, но если откажется – останется только признаться во всем и жалко просить ее содействия. Разве может он себе это позволить?

– Зацепить Луциуса… зацепить… – Люк в очередной раз матерно выругался в адрес короля, – чем зацепить-то?

Если даже угроза обнародования информации про королеву Магдалену и ее про́клятые награды Инландера не испугала… Сказать ему, что о его шантаже узнает мать? Смешно. Его величество легко переступит и через любовницу, и через всех шестерых богов, если они будут стоять на его пути.

Люк, как всегда при мысли об отношениях матери и короля, поморщился и поспешно переключился на дальнейшие размышления. Касайся нынешняя проблема кого-либо другого, не Марины, он бы рискнул взяться за любой из вариантов. Но с ней цена ошибки слишком велика. И герцог курил и тщательно, слово за словом выстраивал планы, варианты отходов при неудаче, дублирующие действия… как военачальник перед сражением. Но ему было кисло, и никак не возгорался внутри привычный азарт, вызванный трудной задачей.

А еще его светлость окончательно убедился в том, что даже у него, видавшего все и циничного сверх меры, чувства глушат разум. И ехидничал по этому поводу сам с собой, и смирялся, признавая: да, так оно и есть. Казалось бы, чего такого – заставить третью Рудлог волей или неволей согласиться на срочный брак. Но Люку хотелось иного. Ему хотелось, чтобы состоялась свадьба, которая прогремит на всю Туру, – и пусть все узнают и запомнят, что Марина принадлежит только ему.

Вечером, когда в голове наконец выкристаллизовался простой и четкий план, герцог вышел из кабинета и прошелся по замку, чертыхаясь. Кто бы мог подумать, что здесь столько зеркал?

Вряд ли Луциус круглосуточно наблюдает за ним, но нужно себя обезопасить.

Люк спустился в подвалы – туда, где содержались братья Дьерштелохты, – и там уже, не выпуская из поля зрения дверь, чтобы никто не вошел, закурил и набрал на телефоне Марину. И постарался следить за дыханием, помня, что каким-то чудом она чувствует, когда он врет.

– Привет, – проговорила она в трубку почему-то шепотом.

– Привет, детка, – с удовольствием ответил его светлость. – Занята?

– Мы в Бермонте у Полины, – так же тихо объяснила третья Рудлог. Люк прислушался: странные звуки на фоне оказались медвежьим порыкиванием. Оно отдалялось, что-то глухо похрустывало, и Марина сказала уже громче: – Я отошла подальше, чтобы не пугать сестер непривычно широкой улыбкой. Они, боюсь, еще не готовы к моим нежностям.

– Зато я готов, – усмехнулся Дармоншир. – Заглянешь сегодня ко мне? Связывать и оставлять на ночь не буду, обещаю.

– Проголодались, ваша светлость? – коварно поинтересовалась Марина, и он прикрыл глаза от возбуждения и хрипло признался:

– Вот сейчас я ощутил дикий голод, детка.

Она тихо и дразняще рассмеялась.

– Придется потерпеть. У меня еще все болит, Люк. Знал бы ты, как трудно мне пришлось на работе.

– Черт, – нетерпеливо и жарко сказал он, уже совсем забыв обо всем, кроме нее, – я негодяй, Маришка, но это меня заводит еще больше. Приходи. Я сделаю тебе хорошо. И не больно. Тебе даже двигаться не придется.

– Заманчиво, – тяжело и горячо выдохнула она в трубку. – Но я не могу. Так как на выходных кто-то утащил меня предаваться греху на берегу океана, то вечером придется срочно подбирать наряд на завтрашнюю церемонию. У меня вечер расписан по минутам, и никак не улизнуть. Так что завтра увидимся, ваша светлость. Не потерпишь?

– Да я и сегодня-то с трудом вытерпел, – честно признался Люк. – Но… возможно, мы завтра не увидимся.

– А что такое? – тут же насторожилась она.

– Скорее всего, я буду сидеть в королевской тюрьме, детка.

– Так, – серьезно проговорила Марина, и он снова ощутил во рту кислятину и поморщился сам от себя. – Что случилось?

Люк хмыкнул, насколько возможно небрежно.

– Не бери в голову, Маришка. Я справлюсь.

– Кембритч, – зло отчеканила принцесса, – немедленно скажи мне, в чем дело.

– Марина, – сейчас он добавил в голос чуть насмешки и терпения, – во-первых, это не твоя проблема, а моя, и мне ее решать, а во-вторых, это совсем не телефонный разговор.

– Хватит вилять, – голос ее вибрировал от негодования. – Ты сам подарил мне этот телефон, и нас никто не услышит. А я ушла уже далеко. Люк!

И герцог словно неохотно, тщательно мешая ложь и правду, произнес:

– Луциус очень рассчитывал на мой союз с твоей сестрой, Маришка. И когда брак сорвался, чему я несказанно рад, несколько… осерчал. Вытащил компромат на меня многолетней давности и пригрозил, что, если я не решу проблему и срочно не женюсь на ком-то достойном, гнить мне в тюрьме. И сроку дал три дня.

– Почему так срочно? – резонно спросила она.

– Гневается, – легко объяснил герцог. – Сказал, что если дать больше времени, то я извернусь. И он прав, Марина. Так и было бы.

Принцесса молчала настолько долго, что он уже решил: раскусила его.

– Грязно играет, – наконец проговорила она – и Люк едва не выдохнул от облегчения.

– Это же Луциус, – сказал он со смешком.

– Я понимаю, почему ты не хотел говорить мне.

– Это хорошо, Маришка.

– Я очень боюсь свадьбы, Люк. Мне нужно привыкнуть к мысли об этом. Я думала, полгода как раз хватит.

– Я знаю, – голос еще больше охрип, и ощущения стали совсем мерзостными. – Поэтому я предпочту тюрьму.

– Не надо тюрьмы, – расстроенно произнесла третья Рудлог. – Ты можешь решить этот вопрос?

– Я как раз над этим работаю, детка. Не волнуйся. До четверга еще есть время.

– Работай, – попросила она несчастным голосом. – Но если не получится, только посмей мне не сказать! Слышишь, Кембритч?

– И что? – спросил он, будто забавляясь. – Опять наплюем на все обещания и поженимся?

Она испуганно вздохнула. Но тон ее был твердым:

– Да. Какая, собственно, разница – сейчас или потом? Можно будет устроить тайную свадьбу, умаслить Луциуса, а через полгода провести нормальную церемонию.

– Отчаянно смелая принцесса, – это прозвучало очень искренне. – Решила спасти меня.

– Не смейся.

– Ни за что, Маришка. Я считал, что ты, только услышав это, убежишь в ужасе и видеть меня не захочешь.

– Я и сейчас в ужасе, Люк. И очень надеюсь, что у тебя получится решить это другим образом. Но если нет…

– Я постараюсь, Марина, – пообещал он чистую правду. – Я очень-очень постараюсь. Хотя, – он понизил голос, – искушение сделать тебя своей так скоро очень велико.

– Но ведь вы не будете обманывать меня, ваша светлость? – с нежностью поинтересовалась она, и он сжал в руках пачку сигарет, комкая ее.

– Нет, детка. Ни за что.

– Вот то-то же! – проговорила Марина строго.

Он улыбнулся.

– Утром в четверг я позвоню тебе. Надеюсь, с хорошими новостями.

– Да даже если с плохими, Люк, – мягко сказала принцесса. – Звони. И… мне жаль, что я не могу сейчас быть с тобой.

– Можешь, детка, – проговорил он требовательно, улыбаясь. – Помнишь? Тебе нужно будет только лежать. Остальное сделаю я сам.

– Не-е-ет! – протянула она со смехом. – Не искушайте меня, ваша светлость. Мне пора.

Ему на самом деле тоже было пора. Именно поэтому он с сожалением произнес:

– Хорошей ночи, Марина.

– И тебе, Люк.

Его светлость вышел из подвала и тут же наткнулся на якобы случайно встретившегося ему на лестнице Леймина.

– А, Жак, – сказал он мрачно. – Вы-то мне и нужны. Удалось выяснить, откуда слита информация?

Безопасник тяжело поднимался по ступенькам рядом с ним.

– Проверили все телефоны, милорд, – ответил он сквозь зубы, – у Майки нашли подсадку. Его разговоры писались, ваша светлость. – Плохо, Леймин, – сдержанно укорил его Люк. – А где сам Доулсон-младший? Он вернулся, кстати?

– Вернулся, – буркнул Леймин. – Прячется от вас. Боится вашего гнева.

– Вот и пусть прячется. Еще недельку минимум. Скажите, что я очень, очень зол, Леймин, – попросил Люк. – Но как же вы так пропустили?

– Виноват, ваша светлость. Буквально неделю назад проверяли – не было. Хотя что оправдываться? Не гожусь я, видимо, для этой работы, милорд.

– Ну-ну, – сухо сказал Люк. – Я не знаю никого, кто более бы годился, Жак. Вы мне жизнь спасли, помните? Просто учтите повышенный… интерес его величества к моей жизни.

– Уже все перелопатили, милорд, – отозвался Леймин недовольно. – Остальное все чисто. Виноват, виноват.

– Исправим, – успокоил его герцог. – Вот что, Жак. Достаньте мне как можно скорее набор отмычек, в том числе электронную для сейфов. Камуфляж. И все, что нужно, чтобы там, куда я пойду, не осталось ни следа моего, ни запаха.

Старый безопасник остановился, покачал головой.

– Не сидится вам спокойно, ваша светлость. То по ночам… летаете, то под арест себя подводите. Ложились бы вы спать. А то, что вы задумали – что бы там ни было, – это дело моих ребят.

– Увы, – со вселенской печалью отозвался Люк и хлопнул ворчуна по плечу, – с тем, что я задумал, никто больше не справится. Жду, Жак. Если получится сегодня – превосходно.

– Сегодня я вам только фуфло достану, – буркнул безопасник. – Завтра, ваша светлость.

Кембритч скрипнул зубами – терять время не хотелось. Но и срываться без подготовки тоже.

– Завтра так завтра, Жак, – сказал он. – Но чтобы самое лучшее.

* * *

Его величество Луциус появился у леди Шарлотты к вечеру. Графиня, уже приученная к ненормированному графику короля – мог он вдруг заявиться и днем и жадно завалить ее в постель или не прийти вовсе, – всю свою жизнь организовала так, чтобы обезопасить себя от болтовни слуг. Выезжала она теперь только по утрам, когда Луциус точно был занят своими королевскими делами, а к обеду отпускала прислугу и ждала.

Нелегкое это дело и нервное – быть королевской фавориткой.

Леди Лотта сердилась. Язвительно выговаривала его величеству, что чувствует себя менее свободной, чем в браке с Кембритчем. Пыталась действовать лаской и хитростью – и он делал вид, что поддается, – но все начиналось заново. Холодно приказывала не приходить больше – о, он прощал ей и тон, и недовольство и только усмехался, сжимая ее и сдирая с плеч одежду. Хмурилась. Сжимала губы и отворачивалась от поцелуев. Кричала «убирайся» и в сердцах швыряла на пол его подарки – бесценные украшения. Уезжала в свое графство, в имение Мелисент-хаус, но стоило услышать сдержанный голос по телефону, королевское «Я жду, ты нужна мне, Лотти» – и она возвращалась через телепорт обратно и покорно ложилась с ним в кровать. И слушала его, и обсуждала государственные дела, будто всю жизнь проработала министром – он иногда иронизировал, но не перебивал. Или рассказывала про дела своего графства или, после просьб любовника, – о детстве Люка, много, улыбаясь и чувствуя парадоксальную слабость к мужчине, который стал причиной стольких лет горечи – и на чьем плече она сейчас лежала.

За эти несколько недель леди Шарлотта получила столько эмоций и столько счастья, сколько испытывала только в далекой юности. С ним же. И все прошедшие тридцать шесть лет казались покрытыми серой патиной. Только дети и оставались яркими цветами в этой бессмысленной серости.

И сейчас она ждала его появлений, его звонков – и жутко мучилась из-за этого. И не могла не ждать.

Нелегкое это дело – любить такого, как Инландер.

Вот и сейчас леди Лотта, одетая в очень приличное длинное платье, как девчонка, поджав под себя ноги в кресле и надев на нос очки, зачитывалась новым романом, когда зеркало в ее гостиной помутнело и оттуда вышел Луциус. В рубашке с расстегнутым воротом, расслабленный и чем-то очень довольный. Она посмотрела на него поверх очков – его величество обошел ее, поцеловал в плечо, замер на мгновение, читая, хмыкнул – и забрал роман, небрежно бросив его на столик. И надел ей на шею тяжелое ожерелье.

– Что у тебя за страсть к камням, – сказала Шарлотта ворчливо, снимая очки и откидывая голову на спинку кресла – чтобы дать доступ к губам.

Целовался он так, что почтенная леди отрывалась от него с пылающими щеками и мутными от желания глазами.

– Это семейное, – небрежно пояснил Луциус. Расстегнул рубашку, снял ее. – Сегодня я всю ночь с тобой, Лотта.

– И никуда не полетишь по таинственным змеиным делам? – недоверчиво поинтересовалась она.

– Вряд ли, – он присел перед ней на корточки, полюбовался ужасными камнями в ожерелье. Она даже не стала смотреть – столько было подарков, что драгоценности успели ей надоесть. А вот его взгляд – нет. – Где у тебя вино, Лотти?

– Мы что-то празднуем? – графиня мягко провела пальцами по его лицу, коснулась губ, улыбнулась, когда он потянулся поцеловать.

– Да, – усмехнулся Инландер. – Обуздал одного упрямца. Он, конечно, потрепыхается еще и будет смешно обижаться какое-то время, но деваться ему некуда.

Материнское сердце кольнуло, и леди убрала руку.

– Ты ведь не про Люка? – спросила она тревожно.

– Нет, – небрежно успокоил ее Луциус. Она закрыла глаза и приказала себе верить. – Люблю, когда удачно завершаю дела. Так где вино?

Графиня кивнула на бар, и его величество некоторое время был занят открыванием бутылки и наполнением бокалов. А она смотрела на его спину, на рыжие волосы и в очередной раз спрашивала себя: не надоест ли она в скором времени изменчивому сыну Воздуха? И почти желала этого, и заранее тосковала, и горестно, потерянно вздыхала, и не смела надеяться на счастье.

Луциус что-то словно почуял – обернулся. Посмотрел на нее. Отставил наполненные бокалы.

– Что такое, Лотти? – спросил почти бережно.

Она грустно покачала головой.

– Я так люблю тебя, Луциус. За то, какой ты. И так ненавижу. За это же.

– Есть за что, – согласился он серьезно. Потянулся к бокалу, выпил под ее внимательным взглядом, подошел, протянул наполненный и ей. – Пей, милая, – сказал он легко. – Пей и раздевайся. Что бы ты там ни придумала себе, я знаю прекрасный способ тебя от этого вылечить.

Он выполнил это обещание – и леди Лотта через продолжительное время обессиленно задремала, закинув ногу на его влажные бедра. И не выполнил другое. Часы в гостиной пробили полночь, когда он зашевелился, проворчал что-то удивленное и встал. И пошел к окну.

– Мне нужно улететь, Лотти, – сказал со странной усмешкой. – Извини.

– Я все равно сплю, – пробормотала она устало.

– Зс-савтра я приду, – в его голосе уже пробивалось шипение. Леди Шарлотта зажмурилась и поджала ноги под одеяло – стало холодно. – Жс-сди.

Как будто она могла не ждать.

Молодой змей играл с ветрами над знакомой скалой в Блакории, и Луциус, примчавшийся сюда быстрее вихря, полюбовался, как неловко еще, неуклюже, но упорно сплетает ученик белые нити воздуха, как закручиваются они вокруг него, раздувая перья, и как восторженно вертится змееныш на восходящих потоках.

Люк заметил его минут через двадцать – уж очень увлечен был общением со стихией. Спустился. Мрачно уселся на скалу тем местом, где у змеев, по идее, должна располагаться задница.

«Не думал, что ты захочешь продолжать, – ехидно прошипел его змейшество. – Как успехи в брачных планах?»

«Прекрасно, – чешуйчатый герцог, очевидно, сдержался, чтобы не оскалиться. – А что касается „захочу продолжать“… Долги отдельно, обучение отдельно. То, что можешь дать мне ты, никто другой не даст».

«Разумно», – подтвердил старый змей. Потянулся к сознанию младшего отпрыска Воздуха, но тот заклекотал недовольно и неожиданно ловко и быстро поставил барьер.

«Оставь мне мои секреты, – рявкнул он зло и неожиданно просяще. – И так их почти не осталось».

Луциус внимательно смотрел на ученика и задумчиво постукивал хвостом по камню.

«Ты ведь не решишься на какую-нибудь глупость, Лукас?»

«Я умею проигрывать», – с тоскливым достоинством ответил змей-младший.

«Я в любой момент могу взломать тебя. Помни это».

«Помню, – буркнул герцог и раздраженно дернул задней лапой. – Учите уже меня… наставник. Я сегодня буду очень прилежен».

Ночь пролетела быстро – и для обоих змеев оказалась почти такой же увлекательной, как решение головоломок или любовь прекрасных женщин. И, несмотря на тайны и их личное противостояние, теплой была эта ночь. По-настоящему теплой.