Больше 17 лет назад, август, Иоаннесбург

Последняя неделя августа в столице Рудлога выдалась жаркой. Кроны пышных деревьев вокруг королевского дворца только-только начинали подергиваться багрянцем и золотом, и запах уставшей за лето сочной зелени уже разбавлялся сладким привкусом сухой листвы и влажных ночных туманов. Свет заходящего солнца золотистой дорожкой бежал по поверхности тихого пруда к королевскому дворцу, отражался в его окнах, сверкал на стрелках Константиновских часов. Звучала музыка. К парадному крыльцу то и дело подъезжали автомобили, из них неспешно выбирались гости, позировали журналистам и поднимались во дворец, куда прессе хода не было.

Ее величество Ирина-Иоанна Рудлог открывала сезон балом в честь лауреатов королевской премии. Сотня известнейших ученых, магов, деятелей культуры и прочих замечательных туринцев уже получили свои награды (и весомое денежное поощрение) на официальной церемонии две недели назад, а сейчас съезжались во дворец танцевать, пировать и веселиться в окружении аристократии. И, конечно, замирать от восхищения, глядя на прекрасную рудложскую королеву.

Полковник боевой магии Михей Севастьянов без лишнего пафоса вышел из Зеркала перед входом в королевский парк. Ответил на приветствие гвардейцев, охраняющих витые ворота с гербом Рудлога в центре створок, – в армии полковник Севастьянов был известен – и закурил тонкую папиросу, наблюдая за въезжающими на площадь роскошными автомобилями. Папиросы эти, к которым он привык в студенчестве, давно не выпускались массово – их изготавливали специально для него и еще сотни-другой любителей старого вкуса. И они были единственным капризом, который один из могущественнейших магов своего времени себе позволял.

Михею было уже больше шестидесяти, как и всей их пятерке, но выглядел он едва ли на тридцать – кое-кто из бойцов у ворот смотрелся старше. Полковник сощурился на заходящее солнце; лицо его было чуть обветренным от постоянного нахождения на воздухе, а несошедший «горный» загар с бледными следами от маски мог бы принадлежать ищущему на заснеженных склонах развлечений богачу. Если не знать, что маг несколько месяцев подряд курировал тренировки боевых групп в горных условиях.

Среднего роста, статный, с военной выправкой, коротко стриженный, полковник был одет в рудложскую парадную форму бордового цвета с золотыми эполетами и пуговицами, с перекинутой через плечо орденской лентой. На шее его красовалась цепь с орденом Седрика Победоносца – высшая боевая награда, – а на груди, под гербовым золотым соколом Рудлогов, было приколото еще с пяток наград.

Михей сделал за прошедшие годы блестящую карьеру и мог бы давно получить генеральское звание, но предпочитал полевую работу и категорически отказывался что-то менять. По его инициативе и последующем руководстве боевые маги были внедрены в регулярные войска; он же пробил открытие военно-магической академии в Великой Лесовине, после которой военные магические учреждения начали открываться по всей стране. Он был автором значительной части используемых и в настоящее время боевых заклинаний. Нынешний же орден Михей получил за создание системы армейского воспитания боевых магов.

В характере его за прошедшие годы тоже произошли изменения. Он перестал хвататься за все подряд, выбрав себе цель и упорно шагая к ней. Юношеская вспыльчивость осталась позади, и сейчас он был скорее тяжеловесным, хотя спокойствия ему в общении с не самыми сообразительными подчиненными частенько не хватало. Зато дома он был идеальным супругом.

Михей женился почти двадцать лет назад на молоденькой выпускнице МагУниверситета и единственный из пятерки старых друзей до сих пор состоял в браке. С супругой они жили вполне комфортно – она восхищалась им, он относился к этому снисходительно и берег ее чувства. Угар молодости с желанием подминать под себя все, у чего есть грудь, уже утих, страсть к женщинам переплавилась в страсть к своему делу, и ему вполне хватало супруги.

Холостые друзья, конечно, периодически пытались совратить полковника на непотребство, но они так редко виделись и так рассеялись по миру, что более-менее часто он встречался только с Максом и Алексом. Отношение к Виктории сменилось на галантно-доброжелательное с ноткой тоски, перед Мартином он до сих пор чувствовал вину и боялся ему признаться, в чем виноват. Давно нужно было это сделать… сразу, если честно, но поступок почти тридцатишестилетней давности остался грузом на совести Севастьянова. И судя по тому, что Мартин с Алексом не разговаривал и избегал встреч целых восемь лет, его бы блакориец попросту убил. Заслуженно, конечно.

Михей глянул на часы – без трех секунд восемь. Усмехнулся. Макс, нагружая себя почище каторжника, выработал почти пугающую пунктуальность. Вот и сейчас, стоило секундной стрелке коснуться отметки «двадцать часов», как рядом с полковником открылось Зеркало, и оттуда шагнул его лучший друг, тайный сородич и просто гений, профессор Максимилиан Тротт, не без удовольствия принявший награду за вклад в развитие в Рудлоге магнауки. Хотя, конечно, вклад его был мировым, но когда это мешало наградам?

Светло-рыжие волосы инляндца вспыхнули на заходящем солнце, и вообще он был так высокомерно-строг в своем сером костюме, так небрежно обвел взглядом окружающий мир, что, будь тут дамы, они бы впали в экзальтацию. Впрочем, без внимания он не остался: во въезжающем в ворота автомобиле приоткрылось окошко, заинтересованно сверкнули женские глаза, белоснежная улыбка. Макс ответил легким движением губ, и дама, многообещающе побарабанив по стеклу затянутыми в перчатку пальцами, исчезла из виду.

– В яблочко, – со смешком проговорил Михей, хлопнув друга по плечу. – И как тебе не надоедает, Макс? Тебя разве что Мартин на этом поле побивает.

– Это хороший способ разгрузить голову, – с небрежной улыбкой пояснил лорд Тротт.

– Или получить парочку внебрачных детей, – тоном многоопытного отца семейства проговорил Михей. – С твоим усердием ты вполне можешь попасть в статистическую погрешность при работе противозачаточных амулетов.

– Ты же знаешь, я на чужие изделия не полагаюсь, – ответил Тротт чуть высокомерно. Михей усмехнулся: инляндец за прошедшие годы стал жутким снобом. – У меня блокиратор собственного изготовления. Один укол – и пять лет стерильности.

– Раз в пять лет и гениальное изобретение может подвести, Малыш, – добродушно поддел друга полковник.

– Не мое, – хмыкнул инляндец. – Могу и тебе сделать.

– Спасибо, – со смешком проговорил Михей, – но я скучный семейный человек, Малыш, и даже, о ужас, сознательно подумываю о ребенке. Жена не против, так что мы подыщем дом и плотно займемся продолжением рода. В нашей гарнизонной квартирке для детской места нет. И не смотри на меня так, будто я из приюта для сумасшедших сбежал. Дети – это забавно.

– Я рад, что хоть кто-то из нас живет нормально, – вполне по-доброму и без ехидства ответил Тротт. – И, кстати, рад видеть тебя, дружище.

– Я тоже рад, – пробурчал Севастьянов. – Не думал, что ты выберешься. Мне кажется, ты скоро забаррикадируешься в своем лесу и станешь совершенным отшельником.

– О нет, – невозмутимо ответил мировой гений, – для этого я слишком люблю женщин и славу. И пока они мне не надоели.

– Ну, сегодня ты сполна насладишься и тем, и другим, – хмыкнул полковник. – Нам выделили покои на двоих. Не забудь поставить шумоизоляцию ночью, Малыш, иначе, клянусь, ворвусь к тебе и испорчу все удовольствие.

Инляндец хохотнул, и они направились к воротам.

Бравый гвардеец проверил приглашения господ магов, пожелал им хорошего вечера и пропустил их в парк. Друзья неспешно двинулись по парковой дорожке к возвышающейся над кронами деревьев далекой башне дворца с Константиновскими часами.

– Я ждал, что Алекс придет, – говорил Михей, – но он, в отличие от нас, неудачников, чуть ли не каждый год на этих балах бывает. Сказал, что обойдется официальной церемонией. А вместо бала предпочтет отдохнуть.

– Слабак, – усмехнулся Макс.

– Он просто не так честолюбив, как ты, дружище, – мирно пояснил Михей, шагая по парковой дорожке среди темнеющих зеленых деревьев, – и не так инициативен, как я. Я-то надеюсь сегодня поймать за одно место нескольких членов парламента и пообщаться с ними о военной школе на юге. Взяли моду от меня прятаться.

– Неудивительно, Миха, – едко проговорил Макс, – ты же как бойцовский пес: если тебе что-то надо, вцепишься зубами и не отпускаешь, пока жертва не признает поражение.

Зеленые глаза Севастьянова сверкнули.

– Упорство – не грех, Малыш.

– Скажи это своим парламентариям, – хохотнул Тротт. Они вышли на берег пруда, полюбовались раскинувшим белоснежные крылья дворцом, чьи окна сияли тусклым золотом, а изнутри раздавалась музыка, и неспешно продолжили свой путь. В парке уже гуляли гости, официанты предлагали им алкоголь и закуски. Один подошел и к господам магам, вежливо поинтересовался, какие напитки они предпочитают. Так они и вошли в царство света и музыки – с бокалами отличного коньяка в руках, в отличном настроении и с приятным предвкушением отдыха.

– А еще я надеюсь получить аудиенцию у ее величества, – проговорил Михей, оглядываясь на шумное пестрое собрание. – К ней не пробиться; может, сегодня удастся подать просьбу о встрече.

Бал еще не начался, гости ждали выхода королевской четы. Дамы в роскошных платьях обмахивались веерами, обязательными для некоторых танцев, мужчины в форме и костюмах оценивающе рассматривали их и вовсю флиртовали, чему немало способствовали напитки, разносимые ловкими слугами. Украшенный огромный зал с роскошной люстрой и многочисленными светильниками был наполнен музыкой, гулом голосов и ощущением праздника. На другом его конце расположилась пока пустующая королевская ложа.

– Что за вопрос хочешь обсудить с королевой? – поинтересовался Макс, делая глоток коньяка.

– В Рудлоге в армии служат только мужчины, Макс. Хочу просить сделать исключение для женщин-магов. Удивишься, но в армию стремятся многие выпускницы, а мы можем взять их исключительно на небоевые должности. В среднем уровень владения стихиями у женщин не сильно отличается. Если получится уговорить ее величество, я наконец вздохну спокойно: через несколько лет все подразделения будут полностью укомплектованы боевыми магами. А сейчас мне просто не хватает людей.

Тротт скептически хмыкнул.

– Ты знаешь, что я думаю, Миха. Здесь я консервативен до крайности. Не нужно женщин на передовую.

– А как же Вики? – упрямо поинтересовался Севастьянов.

– И много ты знаешь женщин с таким же резервом и умениями, как у Виктории? – парировал Тротт. – И то каждый раз, выходя на боевку, мы все ее прикрывали. Март вообще с ума сходил. Впрочем, меня это не касается, дружище. Удачи тебе в любом случае. Ты, как я вижу, пришел сюда работать. А я буду развлекаться.

Опасность Макс почувствовал минут через десять – и увидел, как насторожился рядом Михей, сжал бокал и изумленно взглянул на друга. Щита словно легко коснулось опаляющее пламя, откатилось – и вернулось уже более мощной волной.

– Ее величество королева Рудлога Ирина-Иоанна! – в наступившей тишине объявил церемониймейстер. – Его высочество принц-консорт Святослав Федорович!

Гости выстраивались у стен; в центре образовалась пустота. В тишине открылись высокие двери, и под руку с мужем в сияющий зал неторопливо вошла королева Ирина. Молодая – ей только-только исполнилось тридцать лет, – с льняными волосами, убранными в изящную прическу, в роскошном белом платье, расшитом золотом, с обнаженными полными плечами и несравненной горделивой посадкой головы. Остановилась, милостиво оглядев встречающих ее подданных – женщины приседали в реверансах, мужчины кланялись, – и спокойно пошла по кругу лично приветствовать стоящих в первых рядах лауреатов. Ослепительно красивая, она чуть холодновато улыбалась гостям, задавала вопросы, без нетерпения выслушивала ответы и ступала дальше.

Тротт и Михей находились на другом конце зала, и чем ближе подходила королева, тем тяжелее им приходилось. Они спешно опускали щиты, сосредотачивались, как перед тяжелейшим боем. Ирина-Иоанна остановилась метрах в двух от них, что-то спросила у одного из лауреатов, склонив голову, – и вдруг тяжко вздохнула и кинула взгляд в сторону магов. Макс увидел, как дернулся друг, как по виску его покатились капли пота – а щитами он сверкал так, что мог бы город небольшой осветить. Через мгновение и самого инляндца накрыло словно сокрушительным лавовым потоком, захлестнуло, выжигая внешние щиты, оглушило, выбило воздух из легких. Как будто кувалда обрушилась на голову.

Они оба раньше встречались с молодой королевой и хорошо знали силу ее огненной ауры. Но никогда она не была столь агрессивной, словно взбесившейся.

Тем временем ее величество сделала несколько шагов и остановилась прямо перед ними. Друзья поклонились.

– Полковник Севастьянов, лорд Тротт, рада вас видеть здесь, – бархатным, чуть понизившимся голосом проговорила Ирина. Макс замер: глаза ее были иссиня-черными, пронизывающими, а уж аура сейчас билась об щит так, что он давно должен был сгореть. Рядом с ним, не дыша, застыл Михей. – Бал в вашу честь, господа, помните об этом. Есть ли у вас желания, которые мы милостью своей можем осуществить?

– Нет, ваше величество, – как можно сдержаннее, стараясь, чтобы не дрожал голос, проговорил Тротт. Королева ласково кивнула ему, улыбнулась. Аура ее изменилась, став не обжигающей – вкрадчивой, пробуждающей порочные мысли, но не менее мощной. Макс мысленно проклял и полученную награду, и свое желание выйти в общество – и, выругавшись про себя, накрыл Михея, качнувшегося вперед, еще одним щитом. Ее величество перевела взгляд на полковника, и Максу стало чуть полегче.

– Приглашение сюда и ваша награда – большая честь для меня, ваше величество, – на удивление членораздельно, пусть и сипло, проговорил Севастьянов. Вздохнул прерывисто. – Могу… могу я просить вас об аудиенции?

Макс прикрыл глаза, едва удержавшись от желания дать упрямцу подзатыльник и утащить с собой прочь из дворца.

Ирина смотрела на полковника молча. Снова перевела взгляд на Макса, как-то по-особенному, нервно улыбнулась. Во взгляде ее появилось что-то похожее на бесконечную, усталую обреченность. Инляндец с усилием моргнул и опустил глаза, разрывая будоражащий контакт. Во рту пересохло.

– Конечно, полковник, – сказала она любезно, снова взглянув на Михея. Словно ничего особенного не происходило. – Вряд ли вы стали бы беспокоить меня по пустяку, правда?

Ее аура вдруг успокоилась – словно от них обоих отхлынула огненная волна, – а глаза стали бездонными и совершенно черными.

– Вопрос очень важный, моя госпожа, – хрипловато, с заметным облегчением проговорил полковник. – Не личный, по личному я бы не осмелился вас тревожить.

– Ну раз так, – сказала Ирина, улыбаясь его почти юношескому напору, – постараемся не откладывать наш разговор. Возможно, я смогу выделить вам несколько минут в конце вечера, ждите. А если нет, то мой секретарь посмотрит, когда в ближайшие дни у меня есть окно, и сообщит вам. Вы ведь останетесь здесь?

– Да, – уверенно подтвердил Севастьянов.

Королева кивнула и двинулась дальше. Взгляд ее мужа был обеспокоенным. Он что-то тихо спросил у супруги.

– Выдержу, – донесся до них ее приглушенный ответ, приправленный едкой горечью, – куда деваться, Светик.

– Надо бы нам уходить, Миха, – проговорил Тротт, когда и его наконец отпустило. Он больше не выглядел ни высокомерным, ни снисходительным – только растерянным. Севастьянов завороженно смотрел в спину королеве и даже не расслышал сразу. – Слышишь, Мих? Опасно. Успеешь заловить своих стариков. Меня чуть не размазало. Первый раз такое ощущаю.

– И я, – сказал боевой полковник заторможенно. – У меня вообще все мысли выбило, Малыш. Кроме одной.

– Даже догадываюсь какой, – едва слышно, чтобы не развлекать окружающих, проворчал Тротт. – То же самое, дружище. Ошеломляющая женщина, да? Не знаешь, чего больше хочется – попробовать ее энергию или ее саму…

– Тихо, – строго цыкнул полковник. – Это все-таки моя королева, дружище. Не смей оскорблять ее, иначе придется вызвать тебя на дуэль.

Макс мог бы искренне сказать, что он вовсе не оскорблял, а наоборот, выразил свое восхищение, но посмотрел на хмурое лицо друга и промолчал. А спросил другое:

– Как ты вообще предполагаешь с ней общаться, если только что едва не сорвался?

– Не знаю, что это было, но все же прошло, – сухо сказал Михей. – Укреплю щиты на всякий случай, ты мне поможешь. На несколько минут точно хватит. Ты, если хочешь, уходи, Макс, я все понимаю и сам бы сбежал, но теперь не имею возможности, к сожалению.

– Будто я могу тебя оставить, – буркнул Макс и оглянулся в поисках официанта. Сейчас было бы не лишним промочить пересохшее горло.

Бал продолжался, и Тротту удалось даже немного расслабиться. Ее величество с мужем большей частью находились в королевской ложе, удалившись туда после первых трех танцев, Ирина изредка милостиво принимала приглашения кого-то из высших аристократов. Ее аура совсем успокоилась и никаких признаков агрессивности не проявляла. Можно было бы и забыть о произошедшем, если бы не хорошо просевший резерв и отголоски недавнего страха.

К концу вечера королева с супругом удалились, и стало понятно, что сегодня на общение с ее величеством рассчитывать нечего. Но Михей, поймавший таки для разговора нужных людей, выглядел вполне довольным и без этого. К тому же через полчаса после ухода монаршей пары к нему подошел секретарь ее величества и сообщил, что завтра, в семь утра, королева ждет его в кабинете.

Нужно было выспаться, чтобы не общаться с правительницей заплетающимся языком, и полковник ушел в выделенные им с Троттом покои. Без друга Макс быстро заскучал – все же ужимки прелестниц были для него куда менее ценны, чем общение с близким человеком. Инляндец потанцевал еще немного, получил несколько недвусмысленных предложений касательно предстоящей ночи, сделал вид, что не понял, и ушел от духоты и шума прогуляться по дворцовому парку. После яркого огня Ирины Рудлог все женщины казались слишком пресными.

Он долго шагал по тихим дорожкам, принюхиваясь к запахам листвы и травы и безошибочно определяя, какое растение так пахнет, пока не подул прохладный ветер, и вполне умиротворенный природник не решил, что пора и ему спать.

В бальном зале осталась танцевать молодежь. Макс остановил одного из слуг, попросил показать его покои и направился следом. Прошел по коридорам первого этажа – буквально в пятидесяти шагах от бального зала уже было тихо, и светильники мерцали тускло, создавая уютный полумрак. Слуг здесь встречалось мало, но стояли гвардейские посты. Тротт шагнул на лестницу на второй этаж, недоуменно покосился на стеклянные взгляды стоящих по обе стороны от нее гвардейцев – казалось, что они спят с открытыми глазами. Едва заметно коснулся сознания одного из них – так точно, он спал и даже видел сон.

Сказав себе, что это дело местной службы безопасности, Макс поднялся выше. У пары гвардейцев наверху глаза тоже были пустыми. Слуга, провожающий его, на охранников вообще не обращал внимания, словно привык воспринимать их как предмет обстановки. Проводил гостя до одной из дверей, сообщил, что его спальня справа, поклонился и с достоинством удалился.

В гостиной стоял полумрак, а вот из-под дверей одной из спален виднелся свет. Макс удивленно покосился туда – по его прикидкам, Севастьянов должен был давно спать, – поколебался и решил заглянуть к другу. Открыл дверь и замер.

Там у кровати стоял Михей и жадно целовал обвившую его руками женщину. Роскошное платье ее было стянуто до пояса, льняные волосы распущены – никакой строгой прически, светлые волны, струящиеся по спине. Тротт настолько опешил от узнавания, жадного запаха желания и неожиданности, что не успел дернуться назад. Женщина повернула голову, пригвоздив его к месту взглядом, полным чернильной тьмы, судорожно вздохнула; на миг в ее глазах промелькнул ужас – и тут же снова они стали темными, заплескалась в них тяжелая потребность, и она тянуще, низко проговорила:

– И ты… все-таки пришел, – слова вырывались как в горячечном бреду, – еще один сильный…

Севастьянов нетерпеливо, грубо прижал ее к себе, впиваясь зубами в плечо и сжимая ягодицы, поднял на Макса сияющие зеленью глаза и зарычал – натурально, утробно, агрессивно зарычал.

– Тише, – бархатным и нежным шепотом проговорила королева, с нежностью проводя губами по виску Михея. – Всем хватит.

И, снова обернувшись к Максу, коротко и низко засмеялась, пальцем поманила его к себе, запрокидывая голову от жадных ласк обнимающего ее мужчины.

Тротт честно пытался уйти – вязкий диктат чужой воли все же не затронул какую-то часть его сознания. Он сопротивлялся яростно, потому что не переносил принуждения, – и был совершенно беспомощным. Желание, всепоглощающее, изначальное, затопило мозг, отключая его. Макс старался укрыть щитами себя и друга – но они сгорали, не успевая образоваться, и он почти выл от бессилия, но беспощадная жажда заставляла инляндца прижиматься к женщине со спины, целовать послушно подставленные губы, сжимать грудь и жаждать убить того, кто тоже претендовал на нее.

Последние крохи воли покинули его, и Тротт, принимая навязанные правила и смиряясь, опустился позади королевы на колени, нетерпеливо целуя влажную женскую спину, и зло рванул вниз драгоценное белое платье.

Он едва ли осознавал то, что происходило дальше, воспринимая все какими-то обрывками, клочками. Звуков – как прекрасная королева стонет и вскрикивает под кем-то из них. Запахов – невозможного, воспламеняющего аромата сладкой женской кожи, нежных духов и солоноватого привкуса порока. Ощущений – того, как полны ее груди и отзывчивы губы, и как крепко ее бедра сжимаются вокруг него, и как она, словно стальная струна, выгибается и вибрирует во время пиков удовольствия. Собственного сдавленного рычания перед падением в личную бездну. Вспышек страха – когда видел безумные, сияющие зеленью глаза Михея как отражение своих глаз и в сознание пробивались-таки мысли, что эта женщина уничтожит и его, и друга. Ее тихого, хрипловатого голоса, когда она гасила очередные вспышки звериной ревности своих мужчин. И не покидало Тротта чувство странной вины из-за собственной жадности – потому что сгорели все щиты, и он пил огненную силу, и пил, и никак напиться не мог – и мелькающего в черных глазах прекрасной королевы отчаяния. Будто она была такой же заложницей ситуации, как они оба.

Единственное, что он мог сделать, – быть нежнее. И Макс очень, очень старался, замечая, как и движения друга становятся трепетнее, бережнее, словно первая ярость в них обоих прошла, сменяясь потребностью в ласке.

Королева стала для него целым миром и откровением, сорвала защиту и заставила тщательно спрятанную суть пробудиться. И да, она оказалась права. Ее хватило на них обоих.

После, когда вязкая сонливость начала подчинять себе всех троих, а разум – возвращаться, и они опустошенно лежали на смятой кровати, Макс услышал тонкий, почти девичий всхлип и с усилием открыл глаза. Из-под закрытых век по щекам прекрасной королевы катились слезы. Он сдвинул ладонь с ее подрагивающего обнаженного живота, с неловкостью коснулся щеки, вытирая слезы, и увидел, как с другой стороны подвигается ближе Михей, целует ее в плечо, в висок.

Королева улыбнулась печально и повернулась к Тротту. Глаза ее были прозрачно-голубыми.

– Спи, – прошептала она. – И забудь о сегодняшней ночи.

Он мотнул головой, чувствуя, как мощный ментальный удар опять взламывает его сознание. Глаза закрывались, сил сопротивляться не было. Но Макс еще успел увидеть, как друг подносит к губам ее ладонь, целует пальцы и шепчет:

– Прости. Прости.

– Спи, – повторила она уже Михею. И добавила горьким резонансом с его собственными словами: – Это не твоя вина, это мое проклятье. Спи. И забудь о сегодняшней ночи.

Тротт проснулся оттого, что ему было невозможно легко и тепло. Будто он всю жизнь неосознанно ежился от холода и недоедал, а сейчас наконец согрелся. Тело игриво покалывало, словно он только что прыгнул в освежающую минеральную ванну, ноздри щекотал приятный запах, вызывающий вполне определенные желания. Макс пошевелился, с удовольствием потянулся, раскинув руки, перевернулся на другой бок… и открыл глаза, потому что наткнулся на кого-то еще.

Рядом, на животе, спал Михей, и Макс, оглядев покои, некоторое время тупо разглядывал голую спину друга, пытаясь вспомнить вчерашнее. Не мог же он упиться до такого состояния, что просто рухнул рядом? А если и упился – то когда успел раздеться?

Нет, быть не может: с прогулки он вернулся почти трезвым, и последнее, что Макс помнил, – как решил заглянуть к Михе, пропустить еще стаканчик. Дальше – пустота.

Профессор втянул носом воздух: нет, перегаром в спальне не пахло, наоборот, ощущался едва уловимый аромат женских духов. Да и голова была слишком ясной для похмельной. Он опять принюхался, наклонился к подушке и удовлетворенно кивнул. Да. Именно этот запах он ощущал, когда проснулся. На белье он слышался сильнее. И еще один запах был точно – терпковатый, узнаваемый запах секса.

Макс потянул с подушки светлый вьющийся волос, хмыкнул и сел. Увидел свои вещи – они были небрежно брошены у кровати. Дело приобретало очень интригующий оборот. Выходит, они с Михеем вчера так нажрались, что ухитрились где-то подцепить женщину и расписать ее на двоих?

Да уж… они и в бурной юности считанные разы так отрывались.

Но зато становилось понятно все остальное. Кроме потери памяти.

Когда профессор уже одевался (можно было бы пройти в свою спальню и голышом, но в гостиной вполне могла обнаружиться ранняя горничная), под рубашкой с несколькими оторванными пуговицами обнаружилась женская шпилька с крошечным бриллиантом. Он отложил рубашку – все равно испорчена, – застегнул брюки и, подняв украшение, сунул его в карман. Кем бы ни была гостья, радовавшая вчера их с Михеем, незачем давать слугам возможность об этом болтать.

Под горячим душем инляндец все пытался вспомнить прошедшую ночь, пока расслабленность не сменилась раздражением и головной болью, а благодушие – пониманием, что на воспоминаниях стоит мощнейший блок. И это очень тревожило. Макс мог бы по пальцам пересчитать людей, которые способны были закрыть его блоком. Император Хань Ши, вероятно, два Белых короля, ну и кое-кто из старшей когорты. Но женщина? Во дворце Рудлог? Кстати вспомнились вчерашние застывшие гвардейцы – теперь было понятно: стража находилась под ментальным воздействием. Оставалось надеяться, что Михей сможет пролить свет на произошедшее.

Друг уже не спал. Он лежал на кровати, закинув руку за голову, и так блаженно улыбался потолку, что Макс будто увидел себя при пробуждении.

– О, – сказал Михей удивленно, – ты встал. Я думал, успею на аудиенцию к королеве, – он кивнул на часы, показывающие шесть утра, – а ты еще спать будешь.

– Я не только встал, – раздраженно процедил Тротт, – но и осознал, что кто-то хорошо так и крепко покопался у меня в голове. Что ты помнишь о прошлой ночи, Миха?

Полковник удивленно приподнялся.

– А что я должен помнить?

– Я надеялся, ты мне расскажешь, – с нервным смешком отозвался Тротт. – Мои воспоминания обрываются на том, что я вернулся с прогулки, зашел сюда, увидел, что у тебя горит свет, и открыл твою дверь.

– Во сколько это было? – удивился Севастьянов.

– В час ночи или около того, Миха.

– Ты что-то путаешь, Макс, – убежденно проговорил полковник. – Я как паинька лег спать в одиннадцать. Выключив свет, естественно. Я не болею боязнью темноты.

– Угу, – пробурчал Тротт. – А потом я пришел к тебе, разделся и лег рядом. Ты не боишься, а мне одному страшно стало, видимо.

– Что? – не понял полковник.

– То, – пояснил Макс, – что я проснулся рядом с тобой, Миха. И так как ни один из нас не является длинноволосой блондинкой, не испытывает к другому нежных чувств и не закалывает волосы шпильками, – инляндец достал из кармана украшение, – то здесь определенно была женщина.

Севастьянов схватился за голову.

– Я не помню никакой женщины, Макс.

– И я не помню, – согласился Тротт. – Но она была. И это очень странно, правда? Дай мне посмотреть твою память. Другому легче снять блок, чем себе.

– Сейчас, – Михей, собравшись и растеряв все благодушие, поднялся с постели. – Схожу в ванную. Вызови горничную, Макс, пусть принесет нам кофе.

Когда уже одетый Севастьянов, вышел из ванной, вытирая чисто выбритое лицо коротким полотенцем, в гостиной зазвонил телефон. Макс поднял трубку.

– Да?

– Полковник Севастьянов? – раздался любезный женский голос.

– Нет.

– О, лорд Тротт, доброе утро. Не могли бы вы пригласить полковника к телефону?

– Конечно, – сухо ответил Макс и сделал знак другу. Тот взял трубку, с непроницаемым лицом начал слушать. Нахмурился и отрывисто ответил:

– Конечно, не смею настаивать. Буду ждать возможности встретиться с ее величеством. Спасибо.

Положил трубку, расстроенно, даже сердито засопел, пытаясь успокоиться и резко выдыхая воздух.

– Что, – насмешливо спросил Тротт, – ее величество, в отличие от нас, простых смертных, решила, что может себе позволить подольше поспать?

Михей махнул рукой, опустился в кресло, доставая из кармана папиросы.

– Женщины, – пробурчал он, прикуривая. Макс подумал и тоже достал сигарету. – Никогда не будет женщина серьезнее относиться к армейским вопросам, чем мог бы мужчина. И наследница тоже женщина, вот в чем беда. Вот Константин Рудлог, доброго ему перерождения, понимающий мужик был. Сколько лет прошло, как умер, а в армии его до сих пор добрым словом поминают. Королеву любят, конечно… как такую солдатам не любить? Ну что? Полезешь ко мне в голову?

– Давай кофе дождемся, раз вызвали, и потом ко мне, – предложил Макс, – делать-то тут больше нечего.

Как будто в ответ на его слова в дверь постучались, подождали – ручка повернулась, и в комнату торжественно вплыла молоденькая розовощекая горничная. Увидела двоих курящих магов, поздоровалась, сделав книксен – щеки ее заалели еще больше, – споро расстелила белоснежную салфетку и стала расставлять на столике между ними кофейник, чашки, блюдо с булочками и свежим маслом.

Маги молча курили, наблюдая за ней. Макс хмурился. Что-то случилось со зрением: вокруг девушки мерцала светлая дымка. Он подумал, что табачный дым создает такой эффект, – и вдруг от дымки этой оторвался тонкий канатик и потянулся к нему. И второй – к Михею.

Друг повернул к Тротту круглые от ужаса глаза.

Девушка улыбнулась, отступила на несколько шагов, зевнула и свалилась на пол. Задребезжал поднос, а горничная серела на глазах – и от нее, все утолщаясь, продолжала литься к ним энергия.

Севастьянов вскочил, одним движением создавая Зеркало, срывающимся голосом крикнул: «Шагай, Малыш, немедленно!» – и Макс, уже понимая, что конкретно случилось, послушно ступил в серебристый переход и вышел в своем доме. За ним почти выпрыгнул Михей, закрыв переход. Его трясло.

– Миха, сейчас случилось то, о чем я думаю? – резко спросил Тротт.

– Если ты думаешь о том, что мы ее чуть не выпили, то да, Макс, – обреченно проговорил полковник, разглядывая свои руки. – Мне рассказывали, что это именно так выглядит. А ты разве ничего не почувствовал? Будто изнемогаешь от жажды и наконец дорвался до свежей воды?

– Я и сейчас это ощущаю, – хмуро признался природник.

Севастьянов схватился за голову и некоторое время сидел так.

– Тащи сюда свои препараты… – сказал он в конце концов, – все, что ты там вкалываешь, и будем молиться богам, чтобы они сработали. И потом надо снять блок на памяти. Что-то произошло ночью, Макс. Что-то, разбудившее голод. Если не получится его купировать, лучше удавиться, потому что чем дальше, тем больше нам будет хотеться энергии – пока мы не сорвемся. И это будет конец всему.

Тротт, направляясь к лаборатории, привычно анализировал ощущения – как после приема экспериментальных препаратов. Он бесстрастно отмечал, что тянущее ощущение внутри усиливается, что и неспектральным зрением становится видно сияние стихийных плетений вокруг немногих магических артефактов, которые находятся в зоне видимости, и в голове появилась странная легкость и расфокусированность сознания, будто он выкурил травы. Но самое главное – слабела управляемость телом и мыслями.

Макс уже давно методом проб и ошибок определил растения, которые помогали ему справиться с ощущением дурноты после кошмарных снов или работы с нежитью, затем нашел растения с аналогичными свойствами, после додумался собирать их на храмовых землях – эффективность сразу выросла в разы. Он подумывал создать гибрид, но пока и имеющейся настойки хватало.

После двойной дозы препарата стало легче – будто кто-то снял с головы глушащий действительность и искажающий зрение купол. Михей даже лицом просветлел.

– Все-таки ты гений, Малыш, – сказал он с горячей признательностью, потирая место инъекции. – Чувствую себя так, будто мне зачитали приговор о помиловании.

– Пока рано радоваться, – буркнул Макс, – надо смотреть на продолжительность действия препарата и не будет ли она ослабевать со временем. Но уже неплохо, да. Закрывай глаза. Надо заняться блоком.

Блок на воспоминания о прошлой ночи оказался примитивным, но таким мощным, что взломать его можно было только, условно говоря, ментальным ломом – и при этом, конечно, повредить рассудок ломаемого. Михей терпеливо сидел в кресле, закрыв глаза, и даже не морщился – хотя процедура местами была болезненной, будто иголками в мозг тыкали. А Макс, шипя про себя матерное, слой за слоем снимал блок, аккуратно, почти нежно. И снял-таки – но перед последним рывком Михея пришлось погрузить в полудрему, иначе это было бы очень больно.

Блок растаял как лед. Друг продолжал дремать. Макс сходил на кухню – во рту пересохло, – а когда вернулся, увидел корчащегося Михея: друг сжимал голову руками и мотал ею.

– Откат, – Макс быстро подошел к Севастьянову, взял его за виски, сжал. – Потерпи секунду.

Дыхание Михея восстанавливалось, он осторожно потрогал себя за макушку, вздохнул.

– Я думал, голова взорвется, – признался он.

– Извини, – покаялся Тротт, – рассчитывал, что ты еще минут десять поспишь. Ну как, вернулась память?

– Вернулась, – странным голосом сказал Михей. – Но, если расскажу, ты не поверишь. Лучше сам посмотри, Малыш.

И он посмотрел.

Пробуждение от вспыхнувшего света. Щурясь, открываешь глаза – а в дверях белокурая женщина с черными, как ночь, глазами.

От удивления ты забываешь поприветствовать ее, как положено офицеру приветствовать свою королеву, даже если она застала тебя в исподнем, – а она подходит к кровати, склоняет голову, словно забавляясь, и требует:

– Посмотрите мне в глаза, полковник.

И следующее, что ты делаешь, – жадно целуешь ее, и стягиваешь с плеч платье, не помня больше ни о чем и ни о ком, и думаешь: вот она, единственная, кого желал и ждал всю жизнь.

Через какое-то время ты осознаешь, что не один, что здесь появился соперник. Смутно знакомый, но ты не желаешь ни вспоминать его, не делить с ним женщину. От убийства спасает только то, что ее ты хочешь куда больше, чем убивать. И ради нее соглашаешься поделиться.

Долгая, долгая любовь, пока ты не выматываешься настолько, что почти не можешь двигаться. Женщина сладкая, ее энергия сладка и вкусна, и ты тянешь ее уже чуть утомленно, но остановиться не можешь, это происходит помимо воли. Постепенно мысли приходят в порядок, вспыхивают чуть горчащей виной – от собственной грубости и спешности, – и удивлением, и неловкостью, и жалостью к той, которая лежит рядом. Королева грустит, и печаль ее добавляет горечи. Но все закончилось, и она не дает тебе даже права утешить себя, милосердно даруя забвение.

Макс отшатнулся, согнулся, схватившись за голову, и застонал: его блок рушился под напором чужих воспоминаний, простреливая череп острой болью, и перед ним тоже замелькали картинки прошлой ночи.

Двое мужчин некоторое время сидели в гостиной и молчали, снова остро переживая произошедшее. Обсуждать это как-то не хотелось.

– Черт знает что такое, – пробормотал Михей, выразив общую мысль. – Чувствую себя изнасилованным, Малыш.

– Странное ощущение, – со слабой улыбкой согласился Тротт и поднял глаза на Севастьянова. – Необычный опыт, да?

Они с выражением недоумения и растерянности еще поглазели друг на друга – и вдруг дружно захохотали, и смех чудесным образом убрал и страх, и напряжение, и даже в гостиной, кажется, потеплело.

– Только теперь нужно думать, как избавиться от голода, – вернулся Тротт к насущным проблемам. – Я… не уверен, что моя настойка сработает на такой объем. Мы от ее величества насосались слишком сильно. Чтобы восполнить такое количество энергии, несколько тысяч человек придется опустошить. Неудивительно, что она не смогла с тобой встретиться утром.

– И что ты предлагаешь?

– Надо идти в храм, – предложил Тротт. – Просить служителя Триединого провести нужный обряд, чтобы купировать неосознанную подпитку.

– Малыш, – устало сказал полковник. – Ты просто, видимо, не понимаешь, что у нас положение катастрофическое. Во всех странах священство обязано докладывать о темных, если они явятся в храм с признаками, что от кого-то подпитались. Это запрещено. Тебя сразу скрутит МагКонтроль, да и меня тоже, лишит звания, посадит под охрану и будет выяснять, у кого мы взяли энергию. Забавно будет, когда весь мир узнает об особенностях нашей королевы. Я на это пойти не могу. До следующего моего обязательного посещения храма почти двадцать дней; я надеюсь, мы решим проблему и следов не останется.

– А на риск срыва ты пойти можешь? – раздраженно спросил Макс. – Я еще раз тебе говорю: я не гарантирую, что мои настойки сработают, Миха. Ты слишком благороден, дружище.

– А ты слишком прагматичен, – огрызнулся Михей. – Я присягал ей на верность, Малыш. Могу ли я позволить, чтобы ее имя трепали во всем магическом мире?

– Если на одной чаше весов лежат твой здравый рассудок и безопасность окружающих, а на другой – доброе имя королевы? Дай подумать, – язвительно сказал Макс. Начавшаяся ссора его раздражала. – Я вот не уверен, что, загляни сюда Алекс или Вики, меня не сорвет. И я скорее пойду в храм и раскроюсь, чем буду подвергать их жизнь опасности.

Михей сощурился.

– А если на другой чаше весов лежит твоя свобода и дело всей жизни, Макс? Готов ты из-за страха сорваться пожертвовать ими? Для МагКонтроля все мы преступники, и неважно, по своей воле ты взял энергию у других людей или нет, – ты уже опасен. А ты сейчас ощущаешь голод? Заметь, мы сидим после инъекции почти полчаса, а окружающий мир, – он кивнул на растения за окном, – еще не высох. И такого голода, как утром, я лично не ощущаю.

Тротт прислушался к себе и неохотно кивнул, останавливая ненужную ссору. Тянущее чувство беспокойства и озноб пропали, как только он вколол препарат.

– Может, есть способ как-то избавиться от энергии, что мы впитали?

– Способ есть, – угрюмо сказал Михей. – Это передавалось в нашей семье. Например, искупаться в проточной воде – не в душе, там слишком слабый поток и уберет совсем немного, а в реке с быстрым течением или под водопадом постоять. Но выйдешь ты оттуда очень голодным, друг мой, и точно не сможешь сопротивляться тяге подпитаться. Раньше, когда был жив последний король династии Гёттенхольд, его сила каким-то образом купировала этот голод у подданных с темной кровью.

– Гёттенхольда нам взять неоткуда, – буркнул Тротт, – значит, нужно решать, что делать.

– Макс, давай подождем денек, – предложил Михей после небольшой паузы, и голос его был тверд. – Я верю в твой гений, дружище. Если мы до сих пор не сошли с ума, значит, твои препараты действуют. У тебя есть запас?

– Да, – кивнул Тротт. – Есть и ингредиенты, за сутки сделаю еще. Но, Миха, повторяю: он не испытан на блокировку сильной тяги к энергии. Я не могу ничего гарантировать, и это заставляет меня нервничать.

– Давай так, – успокаивающе проговорил Севастьянов. – Сделаем сейчас по уколу. Выдашь мне с собой партию инъекторов с препаратом. Обещаю: если начну снова тянуть энергию – сразу сделаю укол, открою Зеркало к тебе и перенесемся в храм. Если нет… то будем благодарить всех богов, что с нами все в порядке. С какой периодичностью, как думаешь, нужно делать инъекции?

– Полагаю, надо пробовать, – хмуро проворчал Тротт. – Для начала – через час, потом – через полтора, если нет проблем, потом – через два и так далее.

– Так и сделаем, – согласился Михей. – И если тяга, несмотря на уколы, появится, пойдем сдаваться. Я буду настороже, дружище. Согласись, это разумно.

Он хорошо знал, на что поймать Макса – рациональность у инляндца всегда превалировала над остальными чувствами.

Михей ушел. Периодически он отзванивался по стационарному телефону, радовал, что все в порядке. Макс, колдуя над усилением препарата, сам наблюдал за собственным состоянием и не мог не признать, что инъекции работают. Так прошел день.

Перед сном он еще поговорил с Михеем – в голосе друга слышалось явное облегчение. Полковника окликнула жена, он ответил с виноватыми нотками. И Тротт, снова вколов себе теперь тройную дозу, лег спать.

А ночью он, в середине совершенно обычного сна, вдруг ощутил ужасающее чувство падения в бездну, которое всегда предваряло сны о Нижнем мире, а затем на него накатил целый ворох ощущений, которых никогда не было в прошлых снах. За жизнью своего дар-тени, Охтора, Макс наблюдал раньше словно из его головы, но все чувства были приглушены – он почти не чувствовал вкуса или запаха, не ощущал напряжения, когда бежал, да и боль была отдаленной, словно через одеяло. Единственное, что ему было полностью доступно, – это воспоминания, воспринимавшиеся как собственные. И Охтор точно так же воспринимал его воспоминания.

Но сейчас именно он, Макс, управлял крылатым телом, ощущал запах папоротникового леса, слышал чавканье воды от мхов под ногами. И чувствовал тяжесть крыльев за спиной. И, не успев даже удивиться, сделал то, что так давно хотел ощутить, – расправил крылья и взлетел.

Он поднялся так высоко, как мог, и потом долго парил над зеленым лесом, разглядывая кажущееся крошечным поселение дар-тени с домиками-коробочками, и близкие горы, и море, оказавшееся совсем недалеко, и далекую полосу песчаной косы, выступающую в зеленоватый залив. Ближайшая твердыня, принадлежащая тха-нору, которого он потом, через много лет, убьет, тоже была видна, как и тоненькая нитка дороги, и огромная грозовая туча.

Грозы здесь были опасные, поэтому Макс снизился, опустился прямо у частокола вокруг поселения и пошел к своему дому. Общие воспоминания сделали выстроенный руками его дар-тени дом знакомым и своим.

Мысль о том, что нужно возвращаться, а он не знает, как это сделать, настигла Тротта через пару часов. Но это оказалось легко. Нужно было только закрыть глаза и захотеть.

В своем доме в инляндском лесу Макс проснулся поздним утром, корчась от холода и спазмов, еле-еле дотянулся до шприца с препаратом и вколол его в бедро, а потом еще с полчаса лежал, приходя в себя и прислушиваясь: нет ли голода? Нет, препарат помог – и теплее становилось, и мышцы начинали слушаться. Но все же он ощущал себя очень слабым. Казалось, что всю энергию, которую Макс получил от королевы, он потратил на этот нырок в Нижний мир.

Тротт, как только сумел подняться, позвонил Михею, но телефон не отвечал. Забеспокоился, попытался открыть к другу Зеркало – и удивленно наблюдал, как рушится оно осколками.

Когда Макс, уже дергаясь от недобрых предчувствий, строил пятое по счету Зеркало, зазвонил телефон. Он бросился к нему, схватил трубку. Только бы Михей!

Но это оказался не он.

– Макс, – раздался озабоченный голос Алекса, – мне нужна твоя помощь.

– В чем дело, Саш?

– Ко мне сейчас обратился Игорь Иванович Стрелковский, помнишь такого?

– Имя знакомое, – подтвердил Тротт.

– Это руководитель Управления государственной безопасности Рудлога, Макс. И произошедшее касается нас напрямую. В Верхолесье, где служит Миха, чрезвычайная ситуация.

Макс сжал трубку мгновенно повлажневшей ладонью, закрыл глаза и привалился лбом к стене.

– Городок накрыт щитом невероятного размера, – продолжал Александр, – внутри творится что-то невообразимое. Жители, те, что уцелели, собрались у щита, умоляют их забрать, утверждают, что родные падают на ходу, засыпают или вовсе мгновенно умирают. Боевые маги не могут проникнуть внутрь. Я уже здесь, Макс, это аномалия какая-то. Ты обязан на это посмотреть. И Михей внутри, но до него не дозвониться, не открыть Зеркало, как и до остальных боевых магов из гарнизона. С ним точно что-то случилось. Это что-то очень серьезное, если смогло блокировать нашего Миху. Помоги мне, Макс.

Тротт молчал, медленно и размеренно ударяясь лбом об стену.

– Макс? – удивленно позвал Свидерский.

– Конечно, Саня, – сипло проговорил Тротт, и ему стало противно, голос прозвучал очень слабо и жалко. – Я сейчас перейду к тебе. Конечно.