Глава 1

Марина

— Бензина не хватит, — с досадой сказала я, глянув на недвусмысленно загоревшийся красным огонек на приборной панели. Девчонки, только что загрузившиеся сзади и загрузившие пакеты с едой из торгового центра, дружно застонали.

— И докуда мы доедем? — с отчаянием спросила Полина. Я и сама была готова застонать, ибо тащиться поздним вечером до отчего дома с тяжеленными сумками на транспорте, пусть даже у всех были проездные, не хотелось. Да и успеть бы на этот транспорт! Электрички ходили до половины двенадцатого, а сейчас уже было пол-одиннадцатого. Вокзал находился на другом конце города, и ехать что напрямую, что по кольцевой — вряд ли доедем. Мы поехали в центр сразу после моей работы и денег на покупки у меня было впритык. А я, как умная, потратила последние деньги на крем для рук и ночнушку — старой можно было только полы мыть, а руки мои после работы в больнице выглядели уже как у сорокалетней.

— Я что, экстрасенс? — огрызнулась я. — До заправки бы доехали точно. Доедем как получится, все лучше, чем тащиться отсюда. А там перегрузимся и потащим на себе, аки верблюдицы. Благо я не заблужусь, выведу.

Очередной дружный стон был мне ответом. Я завелась, и машинка ответила мне уверенным мурчанием. Ах ты ж моя кошечка, не подведи, довези! Довезу как смогу, ответила кошечка, однако ж не на святом духе же.

Мы тронулись и выехали наискосок через ярко освещенную парковку к дороге, которая пролегала прямо мимо гипермаркета и выводила на кольцевую. Машин практически не было, я ехала, погрузившись в невеселые мысли и в недобрые предчувствия. Успеть бы до электрички, блин.

— Мариш, погоди! — заверещала сзади та же Полинка. Она сидела справа за сидением пассажира и имела обзор в окошко. — Стой! Сдай назад! Смотри, там мужик стоит около остановки маршруток, давай его подбросим куда надо, а он нам заплатит, нам же много не надо на бензин-то!

Идея была здравая, но я по природе такой застенчивый человек, что скорее руку себе отгрызу, чем навяжусь кому-то или попрошу об услуге. Впрочем, я давно научилась скрывать неуверенность в себе за показной бравадой.

Я сдала назад, девчонки взволнованно запищали, и остановилась у стоявшего мужчины. Увидела в окошко только, что он опирается на трость, открыла окно. Он чуть помедлил и наклонился.

— Здравствуйте, — сказала я самым нежным и завлекательным голосом, на который была способна. — Может быть, вас подвезти?

Он был как-то впечатляюще некрасив, даже возраст было определить трудно. Черты лица, состоящие из углов, большой нос, широкий рот, мощные брови и большие, чуть сощуренные глаза. Он усмехнулся, перевел взгляд на моих сестер. Они все тоже старательно улыбались и просто излучали радостное желание подвезти незнакомого и несимпатичного хромого мужика туда, куда он скажет.

Наконец он заговорил.

— Нет, спасибо. За мной уже едут. Да и вряд ли вам со мной по пути.

Голос у него был спокойный, низкий, немного насмешливый и будто чуть простуженный. Что неудивительно, если учесть, что он курил, и сигаретный дым проникал из окна в машину.

— Нам с вами по пути, по пути! — вразнобой заверили сестры, а я промолчала — зачем навязываться.

Но, видимо, на наших лицах отразилось такое разочарование, что он помедлил, с уже открытой насмешкой разглядывая нас и не убирая руки с бортика окна, а затем со словами "Впрочем, почему бы и нет", открыл дверь, выбросил сигарету и забрался внутрь.

Машина сразу показалась очень маленькой, мужчина мгновенно заполнил ее чужим запахом. Он был высоким и сложился чуть ли не втрое, поморщившись, когда сгибал правую ногу. Трость он положил поверх колен.

Я завелась, тихо тронулась, глядя прямо перед собой. Было ну очень неловко.

— Вы не хотите спросить, куда мне? — насмешка в его голосе просто убивала. — Или милые дамы решили меня похитить?

— Да, и правда, — я заставила себя улыбнуться, — куда вас довезти?

— В центр, на Императорский переулок, дом 3. Знаете, где это?

Знала ли я? Конечно, я знала. Это было что-то из прошлой жизни, где мы не считали деньги, а работать членам нашей семьи считалось просто невозможным.

— Знаю, — сухо ответила я, чем заработала косой взгляд с его стороны.

Так мы и поехали, я — старательно глядя только прямо и по зеркалам, он — беззастенчиво разглядывая меня или смотря на дорогу, а сестры сзади — в каком-то траурном молчании. Они, видимо, тоже стеснялись. Или тоже вспомнили. Хотя Каролинке тогда было всего четыре года.

Мы ехали минут двадцать, и красавица моя с моторчиком даже не фыркнула. Я стала робко надеяться, что дело не в бензине, а в неисправности индикатора бензина, и что, может, доедем таки до отчего дома без приключений.

С оживленного центрального проспекта, где, несмотря на поздний час, машин было много, а света еще больше, мы свернули в тихий проулок. Еще несколько поворотов и пять минут поездки- и мужчина кивнул влево.

— Остановите здесь, пожалуйста.

Да. Огромный дом, выглядывающий из утопающего в зелени сада. Невысокие, но явно недоступные для незваных гостей ворота и витая ограда вокруг. Горящие окна только на третьем этаже — там, где традиционно живет прислуга. Автомобильная дорога до дома, освещенная наземными фонариками. Деньги, власть и многие поколения аристократии. Я почувствовала, как у меня встает комок в горле.

— Конечно, — который раз за вечер произнесла я, развернулась и припарковалась у дома.

— Спасибо, — сказал мужчина, открыл дверь, не без труда выбрался из машины под наше гробовое молчание и вышел.

Мы посидели немного, понаблюдав, как он медленно идет к воротам, как открывает маленькую калитку магнитным ключом и проходит внутрь, и неугомонная Полинка озвучила общую мысль:

— А как же деньги?

У меня не открылся рот попросить у него денег. Если он сам не сообразил, то как-то неловко просить… Да, я робкая и щепетильная дурочка, и поступила глупо и нелогично, но что поделаешь, если в таких ситуациях, когда надо просить для себя, у меня отнимается язык?

— Может, доедем без дозаправки, — оптимизма в моем голосе было хоть отбавляй.

Не тут-то было. Не отъехав от дома и трехсот метров, машина встала прочно и безкомпромиссно.

Я в ярости вышла из машины, достала пачку сигарет и закурила. Из всех сестер курила только я одна, впрочем, работая в хирургии, трудно было не закурить. Девчонки выбрались из машины, окружив меня. Переулок был глух и тих, ближайшая заправка была в двух километрах отсюда, а метро — рядом с ней. Автобусы в эту глушь не забредали.

— Может, бросим машину и продукты, дойдем пешком до метро, а завтра вернемся и заберем? — предложила Алинка, до сих пор молчавшая.

— Продукты стухнут, — тоскливо протянула Полинка, — да и посмотри, какой квартал. До завтра машину обязательно эвакуируют, потом ищи ее на штрафстоянках. И выкупай, а откуда мы деньги возьмем?

Пухленькая Каролина ожесточенно жевала пончик и молчала. Она всегда ела, когда нервничала, и надо бы было ее показать психологу, но психолог стоил больше, чем содержание машины или пончики для Каролины.

Я докурила, пальцы мои дрожали, как всегда перед отчаянным шагом. Было дико страшно.

— Я сейчас все решу, ждите в машине, — и я пошагала обратно, к дому, у которого мы высадили попутчика.

Подошла к воротам, позвонила. Засветился экран справа, появилось изображение охранника.

— Что вам нужно?

Я тряслась, как заячий хвост.

— Я владелица машины, довезла хозяина дома досюда, ну, вы видели ведь? — по его лицу было непонятно, слышит он меня или нет. — Дело в том, что он забыл кое-что.

— Сейчас к вам выйдет охранник, отдадите, — отчеканил сидящий в экране.

— Да нет, нет, — суетно заговорила я, — он не вещь забыл, а забыл нам кое-что отдать.

— Зайдете завтра, заберете, в такое время я беспокоить хозяина не стану.

— Но я не смогу завтра зайти, — с нажимом произнесла я, — мне надо сегодня!

— Извините, ничем не могу помочь, — и экран погас.

Я повернулась спиной к воротам, прислонилась к ним. Снова закурила. В трехстах метрах в машине, полной необходимых нам продуктов, сидели сестренки, которых везти ночью на общественном транспорте ой как не хотелось. Пусть даже завтра выходные и никому из них не надо в школу или институт, перспектива ночевки в машине тоже не вдохновляла. Побилась легонечко об холодный металл затылком, стало полегче. Звонить отцу или старшим сестрам? Это значит искать стационарный телефон, будить соседку. У нас мобильных не было, да и чем помогут родные? Я стала лихорадочно вспоминать знакомых или коллег, к кому могла бы обратиться. Беда, что старых друзей не осталось, а с новыми я, помятуя о старых, сходилась очень трудно.

— Проблемы? — раздался сзади насмешливый и хрипловатый голос.

Я обернулась. Оказывается, он все время сидел рядом, на скамейке рядом с воротами, укрытой какими-то цветущими кустами.

— Что вы, — со злостью сказала я, — никаких проблем. Оттолкнулась от ограды и, громко топая, пошла вверх по улице, к машине.

Оставшись без собеседницы, Люк покачал головой. Ему сразу стало понятно, что девицам что-то от него надо, поэтому он и не сдержал любопытства, сел на свой страх и риск в машину. Да, начальство бы по голове за это не погладило, благо, оно не в курсе его авантюры. Девицы вполне могли оказаться и нанятыми убийцами или похитителями, и подосланными забраться в койку, чтобы завтра появился благородный папаша с дюжиной свидетелей и священником. Поэтому он всю дорогу ждал, пока заговорит старшая. Что-то точно было нечисто, так как она старательно избегала его взгляда, а уж сидела с таким выражением, будто сейчас оторвет от напряжения руль. А уж девицы сзади так и сверлили его затылок взглядами и подглядывали в зеркало. И он был почти разочарован, когда его спокойно высадили и уехали. Сел на скамейку у ворот, спрятанную в "розовом гроте", закурил, позвонил Михаилу, чтобы разворачивал автомобиль, высланный за ним, послушал пение птиц, отхлебнул конъяка из фляги, чтобы унять растревоженную ногу. И тут старшая вернулась. Охранники молодцы, сработали на отлично, но его проклятое любопытство все-таки дернуло его открыть свое присутствие. И что же? Ни выстрела, ни попыток соблазнить (хотя он понимал, что это глупо, за почти полчаса поездки его можно было убить много раз). Но что же тогда надо проклятой девице?

Он быстро, насколько позволяла нога, пошел к пункту охраны, как только собеседница скрылась из виду. Двое охранников подняли на него взгляды.

— Борис, сходи, посмотри, что там, — обратился он к тому, что постарше. Тот понял без слов, кивнул и вышел из сторожки на улицу.

Сестры встретили мое возвращение вопросами "Ну как, получилось?", но я покачала головой.

— Девочки, меня даже внутрь не пустили.

— Ты молодец, что попыталась, — приободрила меня Полина. — Я бы со страху умерла.

Учитывая, что сестра училась на геологическом, отделение вулканология, и уже проходила практику на вулкане, это был весомый комплимент.

— Что же нам теперь делать? — всхлипнула Каролинка. Ей только исполнилось 11, и она очень просилась взять ее с собой за покупками. Теперь она устала, перенервничала и отчаянно зевала. Алина, спокойная моя и немногословная сестра, обняла ее за плечи.

В окно с моей стороны неожиданно постучали, да так неожиданно, что я взвизгнула. Заглядывал в машину тот же охранник, что разговаривал со мной по коммуникатору.

— Выйдите из машины, — сказал он. Девчонки испуганно примолкли.

— Что вам нужно? — я приоткрыла окно чуть больше, всем видом показывая, что для нашего разговора этого достаточно.

— Нет, это вам что нужно? — резко спросил он. — С какой целью вы рвались в дом, почему не уезжаете сейчас?

— Да не рвалась я! — я была уязвлена до мозга костей.

— Дяденька, — сзади Полина тоже открыла окно, — да у нас бензин кончился. А мы вашего хозяина подвезли, вот и думали, что, может, он поможет. Машина полная продуктов, до заправки не дотолкаем, а если и дотолкаем, то оплатить нечем.

Лицо его смягчилось и он снова оглядел нашу расстроенную компанию.

— Покажите багажник, — сказал он.

— Зачем?!!! — возмутилась я.

— Хотите помощи — показывайте, — настойчивости ему было не занимать.

Я хотела послать его подальше, и послала б, если б была одна. К сожалению, люди, находящиеся под твоей ответственностью, очень способствуют усмирению гонора, особенно если это младшие сестры.

Охранник внимательно просмотрел все пакеты, прохлопал дно багажника, обернулся ко мне.

— Можно ваши документы?

— Конечно, — опять это "конечно"! Но мне оставалось только язвить, — можно и документы, и деньги. Правда, денег нет.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Либо документы, либо мне придется вас всех обыскать.

— Мы бросимся врассыпную, — я протянула ему водительское, — и будем визжать на всю улицу.

Он, по-моему, даже улыбнулся в усы и скомандовал:

— Ждите, сейчас попробую решить.

Он отошел, начал кому-то звонить.

— Да, — доносились его слова, — все в порядке, я проверил. У девочек кончился бензин, хотели попросить помощи. Да? Нет, скорее всего нет. Михаил уже поехал домой. Да, понятно. Сейчас.

Он выключил телефон и подошел к нам. Мы с надеждой, как цыплята на маму-курицу, воззарились на него снизу вверх.

— Хозяин зовет вас в дом, пока мы будем решать вашу проблему, — сказал он.

Я, конечно, и смутилась, и возмутилась, и попыталась отказаться. Решающим стал голос Каролины, которая пропищала, что хочет в туалет. Пришлось выбираться из машины и идти к дому. Ключи от машины я оставила охраннику.

У ворот нас уже встречал, видимо, лакей, который проводил нас в дом и пригласил располагаться в небольшой гостиной, подождать, пока зайдет хозяин. Каролинка сразу же попросилась в туалет, и он повел ее куда-то вглубь дома. Я села в мягкое кресло и меня тут же потянуло в сон. Встала я сегодня в шесть, и была уже на пределе. Полина и Алина изучали гостиную.

Да, комната была прекрасна, как и сам дом. Небольшая, но просторная, с диванчиком и несколькими креслами из зеленой кожи, стоявшими посередине и образующими руг вокруг невысокого чайного столика из красного дерева. Высокие стены, обитые светлыми деревянными панелями с вырезанными на них лилиями и розами, перемежающимися с такими же панелями из красного бархата. Камин, вычищенный, с стальными приборами, треногой и аккуратно сложенными дровами рядом. Книжные полки, уставленные книгами. Телевизор на полстены и небольшая, но мощная аудиосистема, из которой сейчас лилась какая-то приятная релаксирующая музыка.

Алина сразу схватила какую-то книгу, забралась с ногами на диван и погрузилась в нее. Я мельком увидела, "Редкие и исчезающие виды живых существ". Ну, она всегда любила читать, поэтому и была самой умной из нас. Мне Боги такого ума не дали, поэтому я и пошла учиться на медсестру в колледж, параллельно подрабатывая на скорой помощи и ухаживая за престарелыми пациентами. Сейчас я работала в государственном госпитале хирургической сестрой, и это было неплохо. Денег было мало, но их отсутствие было еще хуже.

Полинка так же ходила по комнате, изучая обстановку, изредка касаясь каких-то предметов пальцами. Она вдруг оглянулась и я увидела в ее глазах отражение своих чувств. Семь лет мы не были в таком доме. Прошлое вовсе не забылось, оно просто спряталось, чтобы напоминать о себе сжиманием в груди и горькими сожалениями, которыми, впрочем, делу не поможешь. Поэтому я ободряюще улыбнулась ей и кивнула на кресло. Сядь, посиди, не трави себе душу, сестренка. Ну и мне, конечно.

В комнату вошла Каролина, уже успевшая где-то обзавестись чашкой с чаем, за ней — тот самый лакей, который нас встретил у ворот, с подносом в руках. Он ловко расставил по столику чайные приборы, разлил чай и поставил корзину со свежеиспеченным хлебом. От сладковатого и душистого запаха у меня судорожно сжался желудок, после работы я ничего не ела. Сестренки, такие же голодные, как и я (кроме Каролинки), быстро окружили столик.

Раздалось какое-то дребезжание, и красивая полная женщина в годах вкатила в гостиную тележку, полную еды. Она поздоровалась с нами ("Здравствуйте", — поприветствовали мы ее нестройным хором), разгрузила содержимое тележки на столик и ушла. Теперь сидеть и ждать неизвестно чего было совсем невыносимо. Еда яростно пахла, желудок яростно грыз меня изнутри.

— Как королевишн принимают, — горько сказала Алина. Я усмехнулась, а Полинка нахмурилась. Каролинка села на ручку дивана, и, прихлебыая чай, рассказала, как она побывала на такой огромной кухне, где может разместиться весь наш дом, и где та самая повариха, Марья Алексеевна, угостила ее чаем и конфетой и сказала идти в гостиную, ибо хозяин приказал нести туда ужин.

Тут вошел сам хозяин. Он выглядел посвежее и даже не таким страшным, хотя и симпатичным его при всем желании назвать было нельзя. Он заметно хромал и опирался на трость. По всей видимости, пока мы его ждали, он успел принять душ и переодеться.

— Вот мы и снова увиделись, — сказал он, кивая. — Дамы, мне прямо неловко, что из-за меня вы оказались в такой ситуации. Давайте поужинаем, а за это время слуги решат проблему.

— Вовсе нет, — я с усилием подняла на него глаза. — Мы бы оказались в такой ситуации в любом случае. Это полностью моя вина, что я не подумала заправиться заранее. Мы очень благодарны вам за ваше гостеприимство, лорд…?

Он улыбнулся, разгадав мой маневр.

— Лорд Кембритч. Теперь вы тоже можете представиться.

— Мы сестры, — медленно сказала я.

— Я Каролина! — выкрикнула одновременно со мной младшенькая. Кембритч перевел взгляд на нее.

— Очень приятно, Каролина. А как зовут твоих сестер?

Ничуть не смутившись, Каролинка представила нас. Марина, Полина, Алина, Каролина. Что сделаешь, если с детства чувствуешь себя частью детской считалочки. Хорошо, что здесь нет Ангелины и Василины, а то ситуация стала бы комической. У папы с мамой были накрепко связаны руки в том, что касалось наименования детей. Но на их месте я бы точно постаралась как-то соригинальничать. Видимо, они так ждали сына, что биться за имена дочерей не было смысла.

— А ваш род? — снова спросил он.

— Богуславские, — ответила я. Сестры посмотрели на меня и закивали. Богуславские были одной из наших родовых фамилий. Правда, такой дальней и малозначащей, что публично ее не объявляли никогда. На моей памяти уж точно никогда.

— Вот и познакомились, — хрипло сказал он. Глаза его впились в мое лицо, будто изучая или пытаясь что-то понять. Даже при том, что узнать нас было невозможно, мне стало не по себе. — Давайте ужинать.

Формат гостиной предполагал, что гости едят, взяв тарелки в руки и положив себе со стола, чего захочется. По этикету в таких ситуациях хозяин сам ухаживает за гостями. Но так как ему было тяжко двигаться, эту роль взяла на себя я. Конечно, лорд Кембритч мог пригласить нас в столовую, но это означало бы ту степень близости, которой мы не обладали.

Я двигалась вокруг столика, выполняя пожелания хозяина и сестер, и чувствовала на себе его раздражающий взгляд. Больше всего я боялась, что он каким-то чудом узнает нас, и тогда мы здесь не пробудем и минуты. У меня уже был опыт, когда меня вышвырнули из дома моей подруги. Поэтому я, не глядя на хозяина дома, обошла вокруг столика, убедилась, что все имеют на тарелках все, что хотят, и села на свое место. Наконец-то я могу поесть!

Полина, которая ела, как птичка, и весила столько же, увидела мое состояние, и стала развлекать (и отвлекать, умничка моя, сестричка любимая) лорда, расхваливая его дом и спрашивая об обстановке, о том, кто живет здесь еще (жил он один, со слугами), женат ли он, где путешествовал, и задавая прочие обязательные и безопасные с точки зрения этикета вопросы. Несмотря на мой голод, мне кусок в горло не лез. Я взяла чай в руки, откинулась на спинку кресла. Раздражал взгляд хозяина. Переживала, как там моя машинка, каким образом нам помогут — дадут ли денег или зальют бензина, и как мы поедем ночью за два часа за город к дому. Снова прислушалась к разговору.

— А что с вашей ногой? — учтиво спрашивала Полина, подливая лорду чай в чашку. — Надеюсь, ничего серьезного?

— Глупость, — отмахнулся Кембритч и снова искоса взглянул на меня. Достал, ей-Богу. Я явно представила, как размахиваюсь и бросаю ему чашкой с чаем прямо в лицо. В последние несколько лет у меня бывали такие приступы, когда хотелось что-то разбить или кого-то убить. — Я как любитель участвовал в небольшом ралли в горном районе, не справился с управлением и мы свалились с берега реки. Больше воды наглотались.

— Ох, — сказала Полина, глядя на него лучистыми глазами, — вы же могли погибнуть!

Умничка моя. Умничка!

— Там не река, а одно название, — отмахнулся он. Ага, а ты не хвастун и не тщеславен. — Да и было это полгода назад. Мы проехали почти полторы тысячи километров и были бы первыми, если бы я не гнал слишком быстро и был осторожен на берегу.

В моей голове зашевелились обрывки новостей: ралли "Северная звезда", катастрофа, реанимация. Его фотографии были во всех газетах и во всех новостях. Странно, как я его сразу не узнала. Любитель он, как же. Небольшое ралли, ага.

— А что говорят медики, что будет с ногой? — продолжала сестричка.

— Хромота постепенно уменьшается, но перегружать ногу не стоит, — теперь все мои сестры смотрели на него с восхищением. Я же смотрела на сестер и забавлялась. Раненный герой, гонщик и к тому же лорд. Что еще надо, чтобы заставить девичье сердце биться чаще. Глупышки мои. Я сжала губы и отвернулась.

Черт, черт, черт, опять его взгляд! Ну что же такое! Пальцы крепче сжали ручку чашки, а с губ уже было готово сорваться колкое замечание. Не надо на меня смотреть. Я вам не знакома. У меня самая обычная внешность. Она не может вам никого напоминать.

— Марина, вы напряжены. Что-то не так?

Спросил все-таки, не удержался. Я нацепила на губы светскую улыбку.

— Все в порядке, лорд, спасибо за заботу. Я устала после смены, вот и кажусь не очень общительной.

— А где вы работаете?

— В областном госпитале, в Земноводске.

— Марина у нас хирургическая медсестра, — похвасталась Полли, — может, даже делала вам операцию после аварии.

Не сестренка, а святая простота. Наш хозяин улыбнулся, покачал головой.

— Нет, меня сразу переправили в Королевскую лечебницу, на листолете. А живете вы где?

Спас нас лакей, заглянувший в дверь и сообщивший, что машина заправлена и перегнана в гараж особняка.

— Нам нужно ехать, — сказала я с слишком явным облегчением и отругала себя. — Нас уже заждались.

Лорд с изумлением и неодобрением посмотрел на меня.

— Милая Марина, вы что, думаете, я отпущу вас из дома за полночь, да еще и за рулем? Это просто возмутительно!

Да, это было на грани оскорбления, но пусть думает, что мы не знаем этикета, чем ломает голову, откуда мы его знаем. И так уже подставились по полной.

— Тем не менее, я настаиваю, — твердо сказала я, глядя ему в глаза.

— Ни в коем случае, — ответил он своим простуженным голосом, не менее твердо глядя в мои глаза. — Мои предки мне этого не простят.

Мы сидели напротив друг друга, а девчонки на диванчике замолчали, перестали жевать и даже, по-моему, дышать, ожидая, чем закончится наше противостояние.

Мне казалось, что он смотрит уже не в мои глаза, а куда-то внутрь головы, в затылок, а пауза в те моменты, в которые мы смотрели друг на друга, уже затянулась до неприличия. Мир вокруг поплыл и заглох. Стучали часы, поскрипывало окно от ветра. Между нами словно открылся пространственный тоннель, будто мы смотрели друг на друга из самых дальних концов вселенной.

Я с трудом отвела взгляд.

— Хорошо. Но рано утром мы уедем. Спасибо вам за все, что вы сделали для нас.

В эту ночь Люк, властительный господин и лорд, долго не мог уснуть, пытаясь понять, что же в девицах Богуславских было такого несоответствующего их внешнему виду, и вспомнить, не мог ли он видеть их раньше. Но вспомнить он ничего не мог, как ни пытался сопоставить виденные им вечером девичьи лица с набором лиц из прошлого. К тому же видел он тех, кем они были раньше, только на семейных портретах много лет назад. Да и трудно было б даже искушенному мозгу сопоставить золотоволосую и сияющую юную девушку, и очень худую брюнетку с усталым лицом и злыми узкими губками.

Я проснулась засветло. Действительно, рано, и в первый миг не поняла, где я. Затем все вспомнила. На часах было около пяти, но что поделаешь — привычка вставать рано на работу не оставляла мне выбора в выходные. Я просыпалась до восхода солнца, и уснуть снова не получалось, а валяние в кровати вызывало головную боль. Сестер будить еще рановато, да и по дому бродить тоже.

Вечером, изнеможенная долгим днем и неудачным вечером, я просто упала в кровать. Мне едва хватило сил, чтобы снять одежду. Теперь я могла изучить комнату.

Спальня была обставлена выше всяких похвал. Сдержанные тона, много дерева. Огромная кровать у одной стены, напротив ее — туалетный столик с зеркалом. Справа от кровати во всю стену шторы, рядом с ними — столик, кресло. Слева — дверь в коридор и рядом с ней — двери в гардеробную и в ванную комнату, по всей видимости. Ох, если там есть ванна, я знаю, чем займусь!

Ванна была. Нет, не так. Там была ВАННА. Огромная, спускающаяся ступеньками в пол, с батареей нераспечатанных бутылочек с шампунями, гелями и маслами. Огромное же зеркало, витая раковина у стены. Кабинка с туалетом. "Не золотым", — хмыкнула я, воспользовавшись им. Недолго поколебавшись, я повернула рукоятки кранов, и в ванну с гулом забили мощные струи воды. Почистила зубы, пока набиралась чаша ванной, скинула маечку с трусиками и зашла в теплую воду получить свои полчаса кайфа. Когда еще придется побывать в таком доме?

Через полчаса я приказала себе встать. Честное слово, не хотелось. Хотелось остаться тут жить, пока не растворишься в этой бурлящей от хитро сделанных массажных струй воде, спрятаться от того, что ожидало нас за пределами этого дома. Хотелось продлить сказку. Но по опыту я знала, что чем дольше ты в сказке, тем больнее от нее отрываться. Поэтому я безжалостно выгнала себя из воды, жестко растерлась полотенцем и вышла из волшебной комнаты обратно в спальню.

Еще не было и шести, и чем мне было заняться? Есть не хотелось, воды я напилась из стоявшего у кровати кувшина, книги навевали скуку. Хоть в окно посмотреть, что ли. Я подошла к тяжелым шторам, занимавшим всю правую от кровати стену и спускавшимся до самого пола, и с силой дернула их. И замерла, медленно отодвигая их до краев, сначала одну к стене, потом другую.

Моя спальня находилась на первом этаже, а шторы закрывали огромное окно во всю стену.

А за окном в полный рост колосилась пшеница мне по грудь, расцвеченная затесавшимися среди колосьев фиолетовыми вьюнками и голубыми колокольчиками. В розовом и красном сиянии из-за пшеничного поля вставало солнце, и лучи его пробивались через утреннюю дымку, освещая мне лицо. Вдалеке виднелся какой-то лес. Слева вставали горы, судя по характерным красным пикам, граничные Милокардеры.

— О Боги, — прошептала я, потрясенная. Я была права, в таком доме мне вряд ли еще придется побывать. Рука сама потянулась к едва различимой двери в прозрачной стене.

Я вышла за дверь. Прямо от нее через поле уходила узкая тропиночка. Было уже жарко, как и всегда на юге. Пели полевые птицы, вьющие гнезда прямо в пшенице. Стрекотали цикады. Мир был полон покоя и счастья. Я не собиралась уходить от дома далеко, но тут вдруг побежала навстречу солнцу, крича от восторга, чувствуя, как давно забытое и зарубцевавшееся раскрывается новой надеждой, будто я сейчас смогу взлететь, полная этого чувства. Не смогла, упала. И впервые за семь лет заплакала. Слезы пошли тяжелые, густые, будто из души изливался гной, прятавшийся все это время под старой раной, они липкими каплями падали на майку, протекали сквозь пальцы, прижатые к лицу, и никак не хотели останавливаться. Я лежала, скорчившись на боку в майке и трусиках посреди прекрасного, освещенного восходящим солнцем поля, и тихонько, безудержно выла, чувствуя, как судорожно царапает горло, как что-то сжимает сердце, как подкатывает к горлу тошнота, будто слез не хватало, чтобы извергнуть из себя все накопившееся. Так я лежала достаточно долго, пока не кончились слезы. А с ними и мое самоуважение. Семь лет я клялась себе, что не пророню ни слезинки после того, что случилось. Надо было быть сильной ради отца, ради сестер. И вот хватило нескольких часов привета из прошлого, чтобы я расклеилась, а то, что так хорошо держалось, вышло нарушу.

— Простудитесь.

Нет, только не это.

Не глядя на него, я встала и пошла к дому. Он хромал следом. С этой стороны дом был одноэтажным, с полностью стеклянной стеной. Судя по отдернутым шторам в соседней комнате, этой ночью мы были соседями.

Перед входом в дом я обернулась и постаралась, чтобы мой голос звучал уверенно. Насколько вообще может звучать уверенно голос у девицы, одетой в тапочки, майку и трусики, измазанной с одного бока землей, с опухшим лицом и красными глазами.

— Спасибо вам за гостеприимство и помощь, лорд Кембритч. Мы в течение часа уедем. Прошу вас, не провожайте нас. Достаточно мы причинили вам хлопот.

Он покачал головой, но ничего не сказал. В глазах его я увидела понимание. Ситуация была неловка нам обоим.

— До свидания, — сказала я и, закрыв дверь, задернула шторы.

Мы приехали в Орешник к одиннадцати утра. Я была молчалива, сестры же наперебой обсуждали наше "приключение". В других обстоятельствах и я бы к ним присоединилась, но только не сейчас. Я еще глубоко переживала и свои слезы с отчаянием, и неловкую ситуацию в поле за домом. Были и хорошие стороны — бак был полон и его хватит надолго, продукты не испортились, так как их передержали в холодильнике. Кембритч так и не вышел нас провожать, а слуги очень вежливо нас накормили, собрали и отправили. Усатый охранник, прощаясь, даже подмигнул нам.

Папа работал в огороде. Наша мама умерла, а отцу надо было чем-то заниматься, чтобы мы не умерли с голоду. Работать по понятным причинам он не мог — кто же возьмет его на работу? А вот свое хозяйство как-то вдруг пошло. Правда, резать курам головы и доить коз он так и не мог, поэтому душегубством и доением занималась наша старшая, Ангелина. Ей было уже под тридцать, и она фактически заменила нам мать, насколько ее можно было заменить.

А вот и она, машет из окна, приглашает скорее зайти в дом. Ветер и правда пронизывающий. Крупная Ангелина с раскрасневшимся лицом, с закатанными рукавами пекла пирожки. Мы дотащили пакеты и стали рассортировывать продукты — что в холодильник, что в чулан, что в погреб, семена отцу на стол.

Девчонки со смехом рассказывали о вчерашних происшествиях, а я молча наблюдала за Ангелиной. Когда-то она была красива. На руках ее не было следов от ожогов, появившихся тогда, когда она только училась готовить. Учиться надо было быстро, ведь на руках были бестолковые сестры и равнодушный ко всему происходящему отец. У нее тогда были длинные белые косы, а сейчас — закрученные в узел черные волосы чуть ниже плеч. Не было морщинок и усталой спины, не было потухших глаз.

"А ведь она помнит больше нас всех, — вдруг подумалось мне. Растревоженное прошлое никак не хотело возвращаться туда, где оно хранилось все это время. — Кто знает, что пришлось ей пережить, когда от нее отказался жених, когда у нее были самые блестящие перспективы и ей предрекали самую счастливую жизнь. Светлый Ангел, Снежный Ангел, так ее называли. Не плачет ли она каждую ночь так, как я сегодня".

Я ни разу не видела Ангелину после смерти мамы плачущей. Она всегда была к нас тепла и всеобъемлюща, ее любви, казалось, хватало на всех. Она полностью взяла на себя хозяйство и уход за отцом после произошедшего. Пока он отошел, она, фактически, одна тянула на себе нас и дом. Мы, конечно, помогали по мере сил. Но именно она устроила младших в школу, неизвестно, каким образом договорившись с директором, и настаивала, чтобы они учились. Именно она решала все вопросы с главой поселения, интересовавшимся, откуда в Орешник прибыла такая необычная семья. Именно она уговорила отца, когда королевский егерь, небогатый, но происходящий из фамилии такой же древней, как у нас, попросил руки Василины, отпустить сестру за мужа.

Конечно, в прежние времена такой мезальянс был бы невозможен. Но не сейчас, приходилось быть практичными. Мы, правда, никогда не сможем отплатить ей за все, что она для нас сделала.

Полинка с Алинкой побежали в огород обнять отца и показать ему семена, которые они купили. Каролина побежала в другую сторону — к соседским девчонкам. А я вымыла руки и стала помогать сестре.

 

Глава 2

— Эй, Плишка, не теряй следа!

Охотники, забравшиеся так высоко на Драконий Хребет, он же Стиральная Доска, как только позволял разреженный воздух, остановились на привал, с умешками наблюдая за самым молодым и неопытным, карабкающимся далеко позади. Кричать не следовало, чтобы не снять лавину, но удержаться, чтобы не поддразнить младшего товарища, не было мочи. В команде каждый когда-то был самым молодым и каждый проходил через поддразнивание старших. Что поделаешь, таковы законы существования в мужском коллективе.

Плишка упорно карабкался вверх, недоумевая, почему это он решил пойти в охотники, а не остался, как заповедовала мамка, простым и понятным землепашцем. Позарился, дурак, на возможное богатство.

Охотники, убившие хотя бы одного снежного барана, потом ходили гоголями, сорили золотом, все девки были их. Богатеи платили за шкуры баранов больше, чем крестьянин мог выручить за свой годовой урожай, а за зубы, рога и железы маги платили еще больше. У каждого охотника был свой крепкий дом. Не барский, конечно, но получше, чем у селян. Вот и потянуло, дурака, золото.

Весь секрет ценности снежного барана был в том, что жил он там, где большинство людей уже теряли сознание от недостатка кислорода. Шкура его была непробиваема для мечей и пуль, но и от выпущенных пушечных ядер. Правда, от сломанных ребер она не уберегала, но от верной смерти — да. Питался сей реликт исключительно лишайниками, растущими в пещерах Драконего Хребта, и лишайники эти в буквальном смысле делали его практически бессмертными.

Среди охотников упорно гуляла легенда о стаде горных баранов, спрыгнувших с обрыва высотой в километр, разбившихся внизу почти в отбивные, а через пару часов восстановившихся и мирно пасшихся на лугу. Поэтому шкура шла на доспехи, а все остальное, включая фекалии, шло на различные лечебные микстуры, элексиры и прочие лекарские штуки.

Почему не добывать этот лишайник напрямую, спросите вы? Потому что исключительно в бараньем желудке он как-то так ферментировался, что и придавало баранам неуязвимость. Что не мешало им мирно помирать от старости. Но после естественной смерти волшебные бараньи свойства волшебным же образом испарялись, поэтому туши их годились разве что на еду. И то, на любителя, ибо жилисты были они были исключительно.

Поймать или загнать барана ввиду его исключительной же прыгучести куда труднее, чем подстрелить. Били барана исключительно в ноздрю или в глаз. Но лучше в ноздрю, так как глаз портился, а значит охотники получали меньше на пяток золотых. Учитывая, что в глаз попасть ничуть не легче, чем в ноздрю, в охотники шли только самые меткие, выносливые и охочие до золота. И не каждой команде за всю жизнь удавалось убить снежного барана. Часто охотники так и перебивались всю жизнь дичью поменьше и попроще. Счастливчикам же, убившим барана, истово завидовали, их имена передавались из уст в уста, обрастая легендами и становясь сказаниями.

Горе-охотник поднял руку, чтобы убрать пот с земли…и упал, покатился вниз по склону. Гора заходила ходуном, тут и там змеились трещины. Вдруг все затихло. Плишка, пролетевший вниз не менее полукилометра, медленно, в оглушающей тишине, приходил в себя. Раздался топот сотен копыт, и, огибая охотника, вниз пронеслось стадо снежных баранов. Но Плишка даже не подумал дернуться к ружью. Он широко открытыми глазами, будто в каком-то трансе наблюдал, как вершина горы, на которой сбоку была и стоянка его товарищей, где метались и кричали в ужасе люди, бегущие к нему, медленно и с ужасающим гулом сползает вниз. Линия разлома проходила аккурат там, где он стоял несколько минут назад. Огромная скальная масса с покрывающими ее ледниками и снегом, все ускоряясь, скатывалась вниз, пока не рухнула с оглушающим грохотом, взметнув фонтаны камней и снега. С гор вокруг побежали лавины, снег под Плишкой тоже дрогнул и покатился вниз, увлекая охотника за собой.

Когда он вновь очнулся, он лежал почти у подножия горы, каким-то чудом оставшись живым. С гор продолжали сползать массивные языки снега и ледников, сыпаться камни. Речка, питавшая долину, была перекрыта полуторакилометровым скальным осколком, бывшим когда-то пиком горы. Плишка поднял глаза на саму гору….и побежал, хромая, вниз по склону, попискивая, как загоняемый заяц, чувствуя, как еще немного — и вонзятся в спину длинные когти, поднимут, разорвут и разворотят. И было чего бояться. Над срезанным пиком играли, потягивались, взымали и просыпались десятки давно исчезнувших ящеров — белых драконов.

Через три недели голодный и оборванный Плишка добрался до родной деревни. Деревенский голова, серьезный и обстоятельный мужик, выслушал рассказ чуть не двинувшегося от увиденного парня и отправил его к матери — откармливаться и отмываться. Строго настрого велел молчать об увиденном, убила охотников лавина и все тут. Не бывать парню охотником, зато дурь из головы выбита надежно, будет крестьянствовать и мечтать о легком богатстве перестанет. Жаль, конечно, погибших, у многих остались дома, хозяйства, да всяко без хозяев не останутся, приедут родственники, заселят. Чуть позже голова сам собрался, не доверив гонцу, с новостями к владетельному барону. Пробуждение белых драконов было не тем слухом, о котором можно было бы промолчать.

Глава разведки парламентской республики Рудлог, она же Красное поле, в первый раз на памяти Люка Кембритча проявлял признаки волнения. Черный, как смоль, с оливковым лицом и большими миндалевидными глазами, он скорее был похож на какого-то тидусского актера, чем на главу спецслужбы. Лицо его всегда выражало дружелюбие и уважение к собеседнику, губы были сложены в полуулыбку, а глаза так и светились вселенской добротой. Многие обманывались, но не Люк. Лорд Кембритч видел своего начальника в деле и знал, что он, не моргнув глазом, отдаст приказ закопать живьем любого, если это нужно будет государству.

Начальник разведки Майло Тандаджи был обладателем уникального ума, что и позволило ему из иммигранта и простого клерка вырасти до нынешнего положения. Немало поспособствовала этому и революция. Останки его предшественника мирно гнили на Северном кладбище, что было, по мнению Люка, очевиднейшим свидетельством его, предшественника, профессиональной непригодности.

Кабинет, в котором Люк находился не первый раз, был расположен в зеленом крыле бывшего королевского дворца, ныне дворце правительства, и представлял собой апогей организованного хаоса. Каждый вошедший терялся среди обилия бумаг, карт, записок, схем, прикрепленных на стены, лежащих на полу и на стульях. Однако эффективности работы Майло это никак не мешало — казалось, что для него система расположения всего этого хлама вполне понятна и организована (впрочем, за некоторые бумаги из этого "хлама" главы разведок иностранных государств печень бы пожертвовали и обе почки).

Приглашение от Майло пришло к Люку с утра. В нем начальник любезным образом сообщал, что когда у лорда Кембритча найдется время, он хотел бы его видеть. У Тандаджи было странная страсть кокетничать, смешанная с язвительностью. Поэтому по факту это означало, что Люку надо спешно поднимать свою задницу и мчаться в Управление Разведки так быстро, как возможно. Не забыв уничтожить послание, конечно. Слуги во все времена были любопытны и болтливы, а чем меньше людей знало о том, что Люк сотрудничает с Зеленым Крылом, тем было лучше. Самим людям.

У выезда из дома он остановился у сторожки, опустил стекло, подозвал охранника.

— Борис, ты запомнил номер машины наших вчерашних гостий?

— А то! — обиделся охранник. — Я и права помню.

— Раздобудь-ка мне информацию о них. Кто родственники, где работают-учатся, где живут, с кем встречаются. Ну, учить тебя не надо, сам все знаешь.

— Сделаю, лорд Кембритч

Крутя руль, Люк вспоминал вчерашнее утро. Он так и не вышел проводить гостий, хоть это было верхом пренебрежительности. Просто ему, 35-летнему прожигателю жизни, который видел на своем веку немало неприятных ситуаций, было чудовищно неловко. Он будто подглядел момент обнажения такого сокровенного горя, которому свидетелем не должен был быть ни один человек. Он и пошел-то за девушкой, потому что испугался, что она заблудится с непривычки, так как поле шло под уклон и уже в нескольких сотнях метров дома видно не было. Потом потерял ее, наткнулся уже на лежащую и плачущую, похожую на девочку в этих своих маечке и трусиках. Скрюченное тело на голой земле, в измятых колосьях не вызывало никакого эротического чувства, только жалость и неловкость, будто он подсматривает за чем-то непристойным. И он вряд ли бы открылся, но что-то толкнуло его остановить ее вытье, как у собаки с перебитым позвоночником.

Хотя и заработал за это взгляд, способный заморозить даже вулкан.

Лицо Марины было ему незнакомо, но поведение вызывало много вопросов, а больше, чем машины и скорость, Люк Кембритч любил загадки. Нерешенная загадка мучила его днем и ночью, как зуд в труднодоступном месте, мешала заснуть, заставляя работать мозг и упорно искать решение. Зуд по этой загадке начался еще вчера, сразу после отъезда девушек. Промучившись день и ночь, поняв, что ему не хватает информации, он и решил доверить сбор ее профессионалу.

Люк, опираясь на трость, дошел до кабинета начальника, постучал и зашел внутрь. Майло жестом показал ему садиться. Сам он что-то писал, и, удивительное дело, в периодически нетерпеливо постукивал карандашом по столу и поглядывал на дверь. Но вот она открылась и сзади раздались шаги. Люк повернул голову и мысленно присвистнул. Дело обещало быть не просто интересным, а ОЧЕНЬ интересным. В кресло у окна опустился премьер-министр Минкен, поприветствовавший лорда Кембритча легким кивком.

— Прежде всего, — заговорил премьер, — я вынужден просить всех присутствующих не упоминать об этом разговоре нигде и никогда.

Это было излишне, но Люк и Тандаджи кивнули, подтверждая, что услышали.

— Лорд Кембритч, господин Тандаджи рекомендовал вас как крайне молчаливого человека, специализирующегося на особо щекотливых делах.

Люк из чувства внутренней иронии промолчал, только кинул быстрый вопрошающий взгляд на начальника. Тот был невозмутим, как всегда.

Минкен молчание собеседника оценил, одобрительно сверкнув глазами.

— Еще раз прямо скажу, что дело, с которым я обратился в Зеленое крыло, крайне конфиденциально. Повторяю, что никто, кроме нас троих, не должен знать о том, что вам будет поручено.

Люка начало раздражать это хождение вокруг да около, и он с тоской вспомнил, что забыл сигареты в машине. Тандаджи был крайне демократичен, и ежели сотрудник хотел курить, он мог курить в его кабинете — не прерывать же из-за этого совещание! при том, что сам начальник рудложской разведки не курил. Точнее, курил, но не табак, что очень расстраивало его мамочку и жену, ради избавления мужа от хоть и редкой, но вредной привычки периодически объединявшихся, несмотря на перманентное состояние войны между собой.

Дело в том, что Тандаджи, как истинный тиддус, был крайне привязан к маме, и настоял, чтобы она, овдовев, жила в их с супругой замечательном доме. Но две хозяйки в доме превращали его пребывание там в ад, поэтому трудоголиком он был не только прирожденным, и вынужденным.

А уж наличие или отсутствие сигареты в руках сотрудника никак не мешало господину начальнику секретной службы хвалить его, если есть за что, или методично и досконально втаптывать в землю, ежели, не дай Бог, сотрудник где-то налажал.

— Вам будет дана только та часть информации, которую вам нужно знать, — продолжал Минкен, водя длинным пальцем с аккуратным ногтем по ручке кресла. На среднем пальце левой руки у него поблескивало черное кольцо-печатка, передающаяся от одного премьера к другому.

— Ваша задача в кратчайшие сроки посетить указанных в этой папке людей и задать им необходимые вопросы. Ответы желательно записывать на диктофон, но так, чтобы если вас, не дай Боги, перехватят, носитель не нашли, даже разделав труп.

Деликатный Тандаджи при слове "труп" чуть поморщился — не потому, что боялся или не одобрял разговоры о мертвых. В его должности с отошедшими в мир иной приходится встречаться чаще, чем с любимой супругой, а некоторым (хорошо, больше, чем некоторым) и организовывать встречу с иным миром ранее срока. Просто в его ведомстве мальчиков не было, все знали инструкции и понимали, как нужно действовать, чтобы избежать утечки. А уж возможную смерть тем более не обсуждали, заданию просто присваивалась степень сложности от самой легкой "Д" до самой сложной и опасной "А". Агент всегда должен быть готов умереть, — любил повторять впитавший мудрость своего народа Тандаджи, читая лекции в школе службы внутренней и внешней безопасности. Правда, тидуссы вместо "агент" говорили "мужчина", но сути это не меняло.

— С необходимой информацией вас ознакомит господин Тандаджи, — закончил премьер и встал. — И, лорд Кембритч, — он понизил голос и пристально глянул на смотрящего на него снизу вверх молодого человека, — если ваши поиски увенчаются успехом, я вас не забуду.

С этими словами он величественно вышел из кабинета, оставив Люка в веселом недоумении, а Тандаджи — в состоянии легкого недовольства от вторжения вышестоящего аристократа на его территорию. Впрочем, недовольство на лице Майло было скорее похоже на улыбку от дурман-травы.

— Что это было? — спросил Люк, когда шаги премьера затихли.

— Это, мой молчаливый друг, — равнодушно (но получилось, будто с изумительным сарказмом) ответил Тандаджи, — очередная попытка войти дважды в одну реку. Подойди-ка сюда.

Люк послушно встал, прихрамывая, обошел стол и встал у плеча начальника.

— Возьми в верхнем ящике, — обронил Майло, раскрывая толстенькую папку, лежащую прямо перед ним. На папке наискосок была приклеена бирюзовая зачарованная полоса — знак высшей секретности. Папка была настроена на конкретные руки, и открыть ее могли только один-два человека. В случае попадания в не те руки она мгновенно исчезала, чтобы появиться в огромном начальственном сейфе, стоявшем в святая святых зеленого крыла — личной спальне Тандаджи, в которой его запрещалось трогать и где он отдыхал от работ праведных и от любимых домашних мегер.

Люк непонимающе глянул на начальника, наклонился открыть ящик, и чуть не прослезился — там лежал блок сигарет его любимой марки "Вулканик" и россыпь зажигалок.

— Отец родной, — простонал он, затягиваясь, — все, ты меня купил с потрохами. Я у тебя любимчик, да?

— Ты у меня головная боль, гонщик недоделанный, — процедил Тандаджи, брезгливо отряхивая пепел с драгоценных бумажек, хаотично застилающих стол. — Смотри сюда. Справишься — забуду про дурь с участием в ралли и сломанную накануне парламентской встречи ногу.

Люк опустил глаза в папку. Пилил начальник с большим умением, и "поговорил и простил" — было не про него. А проштрафился Люк знатно.

Тогда проходила какая-то архиважная встреча между братскими и связанными нерушимой дружбой (правда, Тандаджи едко называл эту дружбу взаимным зажатием в в клещи) государствами Инлянд и Рудлог. Люку, как инляндскому коренному дворянину, предстояло провести среди соотечественников почти десять дней, занимаясь благородной разведкой, а если попросту — то вынюхивая, подсматривая и подслушивая, не вызывая при этом подозрений из-за своего происхождения. Вместо этого Люк отдыхал в реанимации, выйдя из комы только на третий день.

Он снова затянулся, глядя через плечо начальника на знакомое большое фото. Фотография обработана под черно-белый вариант, но все равно производит сильное впечатление.

Посередине сидит статная, высокая женщина с очень светлыми, почти платиновыми волосами. Взгляд ее полон силы, сама она немного полновата, но это не портит ее удивительную, холодную красоту. Она в тяжелом и широком бальном платье с узким корсетом и орденскими лентами, надетыми наискосок через обнаженное плечо. На голове — изящная корона с семью зубцами. Королева Ирина-Иоанна сидит, держа на коленях младшую дочь — четырехлетнюю Каролину. Из-за их близости видно, насколько волосы дочери темнее, чем у матери — если у матери платина, то у дочери скорее темный мед. Каролина с лицом-сердечком, с убранными назад волосами очень старается не шалить, и поэтому выражение лица ее немного испуганное.

За королевой при полном орденском облачении, положив одну руку на спинку ее кресла, а другую — за спину, стоит ее третий супруг, отец Каролины, невысокий, с острым лицом, густыми бровями и лихо закрученными усами. Святослав, принц-консорт, представитель одной из древнейших фамилий Рудлога, не побоявшийся стать третьим мужем королевы.

Справа от отчима, с гордо выпрямленной спиной, с надменным взглядом, в золотом платье — принцесса Ангелина. Она единственная из всех, кроме королевы, несет на голове небольшую корону, как и положено первой наследнице. У нее такие же светлые волосы, как у матери, но лицо более тонкое, волевое, с выделяющимися скулами и поджатыми губами. Да и сама она меньше ростом и гораздо меньше размером, хотя каждый, кто видит ее властный взгляд, меньше всего обращает внимание на ее хрупкость. Бальное платье обнажает тонкие руки и выделяющиеся ключицы. На вкус Люка, она даже слишком худая и маленькая. Надо, чтобы у женщины было хоть какое-то подобие груди. Это день ее помолвки, но особого счастья на ее лице не видно.

По другую сторону стоит принцесса Василина. В отличие от старшей сестры, в глазах ее видно хоть что-то человеческое, — симпатия, доброта, спокойствие. Такое ощущение, что она ободряюще улыбается фотографу, внезапно оробевшему от такого количества королевских особ. Она выше и крупнее, чем Ангелина, но кажется больше только по сравнению с первой наследницей. По сравнению со среднестатистической женщиной, она очень стройна. Но ее стройность, в отличие от сестринской, не вызывает желания запереть в столовой и кормить, пока не нарастет хоть немного мяса. У нее мягкие светлые кудряшки до плеч, схваченные обручем, покрытым драгоценными камнями. На плечах — меховая накидка, она стоит вполоборота, и платье в стиле ампир мягко облегает ее фигурку. Мужской взгляд невольно обращают на себя очень аппетитные выпуклые ягодицы, деликатно прикрытые светлой тканью платья.

Рядом с Василиной — принцесса Марина. Девушка находится в самой поре девичьего цветения, но ее волосы собраны в строгую прическу, с минимумом украшений, платье простое, длинное, перехваченное на талии пояском, с закрытым декольте и руками. Она смотрит прямо в камеру, но что-то в глазах и в линии рта позволяет предположить, что ее раздражает и фотограф, и процесс, и хочется поскорее скрыться. Фигурка тем не менее у нее очень приятная, напоминает песочные часы.

Принцесса Полина стоит рядом с первой наследницей. У нее короткое каре с прямой густой челкой, сильно подведенные, несмотря на очень юный возраст, и горящие любопытством глаза, и оригинальное асимметричное платье, вполне приличное, тем не менее. Она еще подросток, и фигура у нее мальчишечья, спортивная, развитая.

Алина, которая младше ее на два года, стоит с другого края. Девушка тоже кудрявая, как Василина, но не так выразительно, волосы ее скорее волнистые. Они заколоты сверху, а снизу свободно спускаются на спину. У нее у единственной из всей семьи очки, за которыми практически не видно глаз. Платье красивое, но какое-то невыразительное, что ли. Девочка худенькая, и производила бы жалкое впечатление, если бы не сильная линия подбородка и губ, и разворот плеч, свойственный всей семье Рудлог. В этих плечах нет никакой мягкости, будто на них можно положить весь мир, и они не согнутся.

— Это их последняя официальная фотография, — сказал наконец Тандаджи. Старшей дочери на ней 23 года, значит сейчас ей около 30. Младшей 4, значит, сейчас ей 11. Неизвестно, жив ли отец. Мать погибла в результате переворота.

Люк повертел окурок в руке, ища глазами пепельницу, и Майло сунул ему под руку какую-то чашку с засохшими чаинками.

— Их искали везде, буквально, но они как сквозь землю провалились. Из чего я делаю вывод, что они либо тоже погибли, либо прячутся где-то у наших соседей, что очень усложнит дело, либо разделились и растворились где-нибудь в глубинке.

— Это и есть мое задание? — хриплым после курения голосом спросил Люк. Он не спрашивал, зачем их искать — если надо, сами скажут, а если не говорят, то лишняя информация — лишние заботы.

— Твое задание, мой азартный друг — пообщаться с теми, с кем наши красавицы близко общались при жизни во дворце. Няни, подруги, любовники, хотя даже странно, что любовников то и не было, при такой-то мамаше.

Люк, воспитанный, в отличие от Тандаджи, в культуре, благоговейно относящейся к монархам и прощающей им их слабости, поморщился. Какая б ни была, а все-таки королева. А начальник продолжал:

— Да, мы уже общались со всеми, находящимися в списке шесть лет назад, когда правительство только восстанавливалось, и нужен был монарх для укрепления государства. Но тогда мы искали девушек у этих людей. Сейчас тебе нужно искать информацию. Ты должен узнать их тайны и секреты. Возможно, кто-то из царской семьи имел тайного возлюбленного, кто-то состоял в секте или клубе, кто-то баловался наркотой, а кто-то разводил на стороне птичек на продажу. Мне нужна любая зацепка, потому что все, что имеется, мы уже отработали. Все, что помню лично я, тоже отработано. Любая, даже невероятная версия о том, где они могут быть, нам может помочь.

Люк не мог не вспомнить о девушках, в машину которых он подсел, с такими же именами, как у принцесс. Но лица у них были совсем другие, может, лишь отдаленно напоминающие принцесс, не более, чем могут случайно напоминать друг друга две случайно отобранные женщины. О пластике там речь не шла, у Люка был наметан глаз, а магически наведенная личина просто исчезла бы при входе в дом. У аристократов практически у всех стол полог, дезактивирующий маскировочные заклинания. Он все равно мысленно похвалил себя за то, что попросил Бориса собрать информацию, пообещав себе разобраться до конца, чтобы точно быть уверенным, что это не они.

— А в конце, после того, как ты сотрешь ноги по, гхм, бедра, бегая по данным адресам, у меня для тебя будет еще одно особое задание, — Майло что-то написал на маленьком листке бумаги, запечатал лист в конверт и отдал Люку вместе с папкой, где были собраны адреса и телефоны всех, с кем хоть как-то контактировали принцессы.

— Еще особее, чем имеющееся крайне особое задание? — заинтересовался Люк.

— Гораздо особее, — ехидно подтвердил Тандаджи, волшебным образом не меняя ни выражения лица, ни тона голоса. Люку иногда казалось, что он сам придумывает эмоции в речи начальника.

— Надо передать одному человеку мое послание, — сказал Майло, выразительно глядя на Люка. — Но вот беда, я не знаю, ни как его сейчас зовут, ни где его можно найти.

Люк, не удержавшись, закатил глаза. Иногда ему казалось, что задания в стиле "пойди туда, не знаю куда" руководитель придерживает специально для него.

— Оригинально, — хрипло сказал он, потянувшись ко второй сигарете.

— Ну ты же мой любимчик, — Люк мог бы поклясться, что уловил-таки на физиономии Майло глумливое выражение, — для тебя все самое сладенькое.

Кембритч передернул плечами.

— Что за выражения, Майло? Сладенькое, гладенькое. Ты со своими стервами не решил ли из честных мужиков переквалифицироваться?

— Ты пошути еще, — равнодушно сказал Тандаджи, — и следующим заданием переквалифицироваться придется тебе.

— Все, понял, не буду больше, — Люк выставил перед собой ладони, словно защищаясь. Сигарета чадила, зажатая между пальцами руки. — Так кого там надо найти?

Выходя от начальника, он чертыхался. Больше всего на свете (после нотаций отца) Люк не любил рутинную работу. Его коньком были импровизации, мгновенные операции, можно сказать, блиц-криги. И каждый раз, получил от Тандаджи задание, предполагавшее длинный и нудный перебор вариантов, наблюдение или, не дай Боги, копание в бумажках, он обещал себе, что вот вот вернется с задания и уволится нахрен. Но после удачных заданий увольняться на волне эйфории не хотелось, а после неудачных — не хотелось уходить проигравшим. Сам того не понимая, Люк плотно прикипел к работе Зеленого Крыла, которая дарила ему чувство опасности и чувство исключительности. А это немаловажно, когда твой отец всю жизнь пытается подчинить тебя своей воле.

 

Глава 3

Большой Высокий совет бурлил и волновался. Почтенные мужи и молодые дворяне были на взводе и тщетно пытался успокоить их распорядитель, повелев разносить пирожные и прохладительные напитки. В баронской ложе уже затребовали конъяка, и отсутствие оного грозило перерасти в погром.

Старички в орденах и в лентах обсуждали что-то громкими ломкими голосами, не замечая внимательно наблюдавшего за ними первого министра.

— Это надолго, — сказал он министру обороны тоном человека, знающего, что в кабинете ждет его непаханый край работы, но смирившегося с вынужденной проволочкой.

Министр обороны согласно кивнул, наблюдая из министерской ложей за стремительно заполняющейся чашей Большого Совета.

Прозвучал звонок, привлекая внимание к трибуне.

Почтенные владетельные лорды создавали ворчливый гул, тем самым живо напоминая министру Минкену гул нерадивых студиозов в студенческих аудиториях.

Спикер еще раз прокашлялся и наклонился к микрофону. Сам он был похож на бульдога, говорил медленно, с остановками, иногда словно забывая, что он хотел сказать. Впрочем, выбрали его на занимаемую должность не за красноречие и педагогические таланты (потому что только блестящий педагог, по мнению первого министра, мог бы справляться с ныне неуправляемой толпой самодовольных лордов), а по причине глупости. После переворота и последующих событий дворянство не стремилось занимать видные должности, так как останки предшественников просто вопияли о том, что дело это опасное и, прямо сказать, расстрельное. Вот он, Эдуард Минкен, вполне осознанно согласился на пост председателя кабинета министров, понимая, что второго шанса не будет, а кто не рискует, тот до конца жизни останется дворянином третьего сорта и исполнительным чиновником, чьи светлые идеи и плоды круглосуточной работы с удовольствием выдавали за свои начальники разных мастей. А спикер Слевин — просто потому, что по глупости своей не понимал опасности.

— Господа и дамы, в связи с чрезвычайным происшествием на юге страны, о котором в той или иной степени вы все осведомлены, ээээммм, да-да, осведомлены, кхе, кхе…. ээээ… сейчас на трибуну поднимется достопочтенный ректор Университета Магии и Магических наук, Профессор, эээммм, Свидерский.

В зале внезапно стало тихо-тихо, так, что было слышно, как бурчит в животе у кого-то в третьем ряду. Давненько профессор Свидерский не показывался на глаза публике.

Лорда Свидерского ввели под руки двое его учеников. Он выглядел очень старым, гораздо старше, чем любой в этом зале. Старик с прямой, как спица, спиной, с чисто выбритым лицом, изборождённым глубокими морщинами. Его подвели к трибуне, он оперся об нее и кивком отпустил телохранителей. Глаза его, глаза молодого человека на лице старика, внимательно обвели зал, отмечая знакомых. Многие отводили взгляд. Алекс Свидерский в последние годы нечасто выходил из своего кабинета. Часть присутствующих помнила его еще крепким, активным мужчиной, выглядевшим максимум на 45 лет. Стремительно стареть Свидерский стал семь лет назад. Впрочем, тогда многое поменялось.

— Приветствую уважаемое собрание, — голос у старика остался мощным, его было слышно во всех уголках Чаши Совета без усиления. — Прежде чем я начну говорить, вы обязаны подписать заговоренные копии соглашения о неразглашении информации, которые сейчас появятся перед вами.

Стоящий за ним ученик махнул рукой, и на столики перед парламентариями и министрами опустился "вампирий набор", как ехидно называл его Минкен — лист с соглашением, упаковка со стерильной иголкой и кровоостанавливающий пластырь. В зале недовольно заворчали.

— Информация настолько серьезна, что мы не можем допустить ее разглашения, — пояснил Свидерский.

— Но мы можем поклясться, дворянское слово! — выкрикнул хвастун и забияка Ампилогов с последнего ряда. Минкен поморщился, а сидевший с мягкой улыбкой Тандаджи сделал себе мысленную пометку занести дурачка в список под наблюдение. Сидевшие вокруг крикуна провинциальные дворянчики одобрительно загудели, старожилы же смотрели искоса и качали головами. — Зачем это позорное кровопускание?

— Юноша, — произнес профессор наставительно и с некоей снисходительностью, показывающей, что он вынужден тратить драгоценное время на идиота, — дворянское слово не убережет вас от воздействия алкоголя, наркотиков или красивой бабы-шпионки (в зале тихонько захихикали), и тем более не убережет от хорошего менталиста или духовника. А соглашение, закрепленное вашей кровью и зачарованное на исполнение, заставит вас молчать даже при магическом воздействии.

Ампилогов покраснел от осознания собственной дурости, дернул иголку из упаковки, быстро проколол себе палец и показательно приложил его поверх надписи "расписываться кровью здесь". В зале тут и там раздавались ойканье и шипение, когда почтенные лорды дырявили себе пальцы. Леди Маришку Бжежек, боящуюся вида крови, пришлось откачивать от обморока нюхательными солями. Наконец суета закончилась, документы по взмаху ученика аккуратно поднялись в воздух, потрепетали, просыхая, и с разных сторон, как косяки уток по весне, потянулись в руки помощника Свидерского, оформляясь в аккуратную папочку. Профессор кивнул ученику и тот эффектно исчез, унося с собой заветные листочки. Лорд Свидерский снова тяжело оперся на трибуну.

— Продолжим. Как вам всем известно, около двух месяцев назад произошла катастрофа — обрушился Драконий Пик. По свидетельствам очевидцев, над обрушенной горой видели драконов, которые потом улетели в южном направлении.

В зале зашумели, послышались выкрики "Так это правда?", но голос волшебника перебил шум, зазвенев так, что задребезжали витражи в окнах Зала Собраний.

— Наши менталисты работали там две недели, в плотном сотрудничестве с агентами господина Тандаджи, — кивок в сторону начальника Тайной Службы и ответный подтверждающий кивок от Майло. — Послушали и прощупали свидетелей, изучили скол горы. В памяти свидетелей есть четкие картины кружащихся и пролетающих над головой драконов. На образовавшейся террасе найдены останки трех драконов, а также углубления, напоминающие формой спящего в позе эмбриона дракона.

Он прокашлялся, выдержал паузу и тихо добавил.

— Судя по собранным уликам, слухи имеют под собой реальную почву. Большое количество драконов было каким-то образом заключено в гору на долгое время. Такое долгое, что мы не помнили, когда и как это произошло. И по какой-то причине их тюрьма потеряла прочность. Уцелевшие и сумевшие выбраться ящеры улетели в южном направлении. Куда конкретно — неизвестно, возможно, на южные склоны Милокардер, или дальше, в пустыню.

Почтенные лорды начали спрашивать одновременно, перекрикивая друг друга. В зале царила ужасная какофония. В целом все вопросы и выкрики сводились к трем основным темам "Чем это нам грозит", "Откуда они там взялись" и "Хватит орать, дайте профессору сказать!". Минкен по привычке морщился, хотя уже много лет наблюдал этот зоопарк, мог бы и привыкнуть. Спикер отчаянно звонил в колокольчик и кричал "Прошу тишины!", но на него, как и всегда, никто не обращал внимания.

— Позвольте мне продолжить, — профессор отставил стакан с водой, из которого, воспользовавшись паузой, попил. Голос его снова зазвучал с прежней силой. Аристократы затихли, напряженно ожидая, что же дальше скажет лектор.

— Помимо работы с отправленными на место катастрофы следопытами, я дал задачу своим ученикам перерыть архивы, чтобы найти всю информацию, касающуюся драконов. Ведь мы привыкли считать их существование легендой. К сожалению, около 400 лет назад в главной рудлогской библиотеке случился пожар, уничтоживший, как мы понимаем теперь, бесценные сведения. И, тем не менее, мы сумели найти кое-какие упоминания в различных свитках и даже художественных произведениях. Возможно, нашим соседям известно более, чем нам, но необходим официальный запрос. Министр Минкен обещал подумать как лучше сделать, исходя из политической целесообразности момента.

В зале снова поднялся гул, немного раздраженный и в целом выражающий общее мнение "Ну не томите уже!"

Свидерский выпил воды, не обращая внимания на гул голосов. Годы работы со студентами закалили его волю получше, чем военная служба у иного генерала.

— Потерпите, господа и дамы, мы уже подобрались к самому важному. Итак, найденные записи гласят, что более 500 лет назад случилась большая война между воинами — драконами и тогдашним королем, Седриком Иоганном Рудлогом, в ходе которой Седрик сумел заключить всех существовавших на тот момент драконов в гору. Конкретно из-за чего война произшла — наши источники умалчивают, указывается лишь, что причиной был какой-то мощный магический артефакт. Как известно, представители королевской семьи Рудлог обладают, точнее, обладали, гхм, своеобразной родовой магией. В том числе они служили защитой для своей страны и уникальным магическим аккумулятором и усилителем. Проще говоря, те необычные вещи, свойственные членам королевской семьи, которые мы все помним, связаны именно с этой особенностью королевской семьи.

Среди заседающих ощутимо повеяло тревогой, лица их словно окаменели, а господин Тандаджи даже наклонился вперед, с нехорошим интересом разглядывая профессора. А тот снова помолчал и продолжил развивать негласно-запретную тему.

— Видите ли, полезно время от времени читать старые свитки. Оказалось, что даже то, что мы воспринимали как ничего не значащую традицию, было основой безопасности нашей страны. Часть из вас наверняка помнят, как королева Ирина-Иоанна раз в пять лет со всем двором выезжала к Милокардерам и там проводила особый ритуал, который заключался в, гм, напитывании алтарного камня королевской кровью.

Лица почти всех присутствующих в чаще совета при упоминании королевы и допереворотных времен выразили гамму чувств: от виноватого до испуганного. И только молодежь, недавно получившая титул и место в сенате, слушала старого волшебника с искрящимся любопытством. Еще бы, запретная тема, о которой при дворе говорить просто неприлично, а на расспрашивающего о старых временах смотрят как на полоумного! А тут информация от живого свидетеля тех дней!

— И этот ритуал, если говорить примитивно, питал силой Стену. Феномен Стены изучен достаточно хорошо, хотя природа ее от нас ускользает. Стена эта, как нам всем известно, благополучно и долгое время защищала нас от любых внешних интервенций. К сожалению, она не уберегла от интервенций внутренних. И теперь, в отсутствие королевской крови, она слабеет. Как слабеет и магия в стране. Уже стали недоступны нам сложные заклинания, перестали действовать часть артефактов. Я сам — живой пример ослабления магического фона в стране. В допереворотное время я легко поддерживал метаболизм и регенерацию….эээ…чтобы проще, мне было легко оставаться молодым и здоровым. После смерти королевы магия стала убывать — сначала медленно, потом быстрее и быстрее. И последствия отсутствия крови Рудлог, гх, гхм, на троне мы видим каждый день. Все больше место простых бытовых артефактов занимает механика и электроника, которые дороже и менее долговечны, требуют больше ресурсов, загрязняют воздух. Ранее прогресс шел в одну ногу с магическим развитием, и негативное воздействие науки удавалось нивелировать магией. Сейчас же наука доминирует. Да вы сами это видите.

Он снова выпил воды, отдышался:

— Однако ни пушки, ни бомбы не спасут нас от драконов, которые сами по себе являются источниками магии и живыми магическими артефактами. Стена ослабевает и скоро истончится до предела. И никто не гарантирует, что закованные в гору нашими предками ящеры, не захотят отомстить.

— И еще. По всей видимости, Стена служила чем-то типа стабилизатора нашей земли. Мы находимся в ложе между двумя цепями высочайших гор и потухших вулканов, и по всем законам физики геоактивность в нашей стране должна быть катастрофической, сравнимой с заокеанской. Гномы, с которыми мы начали работать в тесном сотрудничестве, утверждают, что кое-где магма подходит так близко к поверхности, что именно ее влияние является причиной температурной аномалии, когда у нас зимой в среднем на 7-10 градусов теплее, чем у наших соседей.

— Однако, вопреки расчётам, исследованиям, результатам глубоких бурений и наблюдений за вулканической активностью — земля у нас под ногами стабильна. Точнее, была стабильна. Обрушение драконьего пика было лишь началом. По докладам баронов Севера, началось обмеление озера Верхнее Оленье, которое не может быть объяснено циклическими причинами. Прямо под Столицей, в каких-то двухстах километрах целый пастбищенский луг превратился в грязевой вулкан, глубина которого, достигает, по нашим прикидкам, до двух километров. Кстати, дамы и господа, возьмите на заметку, что грязь там целебная. Опробовано на моей спине.

Господа и дамы, оживились.

— А на юге, в Виноградной долине, открылась долина гейзеров. Нет больше Виноградной долины. И это, поверьте, только начало. Стабилизатор наш трещит по швам.

Зал наполнился криками, спорами. Старички повскакивали со своих мест, подбежав к трибуне, стали взволнованно о чем-то спрашивать.

Первый министр, уже предварительно выслушавший в составе кабинета по безопасности эту информацию, внимательно следил за присутствующими. Понимают ли они, к чему клонит профессор и что уже было решено на совете безопасности? Судя по лицам некоторых — понимали. А вот спикер Слевин не понимал, что надо наводить порядок, пока не наткнулся на ледяной взгляд лорда Минкена с вопросительно приподнятой бровью. Он тут же зазвонил в колокол и начал призывать собравшихся сесть на места и задавать вопросы по одному. Неохотно возбужденные лорды стали расходиться по местам. Слово взял граф Милонов, наверное, ровесник профессора — такой же старый и сморщенный.

— Достопочтенный коллега (граф одно время преподавал в Университете Естественных Наук и очень гордился этим), — проскрежетал он старческим фальцетом, — мы правильно вас поняли, что для восстановления магического фона и защитной стены нам нужна королева?

— Королева, король, — неважно, — ответил Свидерский. — Нам нужна королевская кровь первого наследования, прошедшая инициацию браком. Другими словами, чтобы защитить страну и вернуть в нее магию, нам нужно найти старшую дочь Ирины-Иоанны, выдать ее замуж и возвести на трон древним ритуалом коронации. Если ее признают Боги, то она сможет питать силой и алтарные камни, и проводить прочие ритуалы.

— Но мы уже пытались найти членов королевской семьи! — крикнул кто-то из старших лордов, не дождавшись своей очереди. — Они как сквозь землю провалились! Возможно, они уже мертвы!

— Позвольте, я отвечу, — первый министр встал и оперся на перила своей ложи, наклонившись к микрофону.

Ректор согласно махнул рукой, взял стакан и стал мелкими глотками пить воду, уступая лорду Минкену слово

— Господа, нам придется постараться и поискать еще лучше. Времени, как вы понимаете, почти не осталось. Уже завтра на месте столицы может вырасти вулкан, а послезавтра — прилететь стая пылающих жаждой мести драконов. Я утрирую, конечно, но время работает против нас.

— У вас в ближайший месяц есть задача — проверить свои владения, узнать, не появлялась ли лет шесть-семь назад в ваших городах и деревнях новая большая семья, состоящая из шести сестер. Раз магия стала убывать, сама королева, скорее всего, мертва. И со своей стороны мы, с помощью ведомств господина Тандаджи и уважаемого лорда Свидерского сделаем все, чтобы найти королевскую кровь. Главное-объединить усилия. Это все, слушаем ваши вопросы.

Первым взял слово старый граф, маршал Хофей Бельведерский, чье колебание и временное бездействие, как злорадно вспомнил Минкен, стало одной из причин падения трона Рудлога.

— Допустим, девочки живы, — он явно прилагал усилия, чтобы не показывать свое волнение. — Каким образом мы уговорим наследницу взойти на трон и вступить в брак? Ведь именно из-за нас… ээээ….полагаю, у них нет причин верить нам, помогать нам или возвращаться на трон.

В зале стало тихо, старики слушали маршала и кивали, и все взгляды в конце концов обратились на первого министра.

— Верно, маршал Бельведерский, — чуть поклонился Минкен. — Причин возвращаться у них нет. Более того, скорее всего они постараются спрятаться или уехать за границу. Именно поэтому мы и подписывали соглашение о неразглашении, чтобы ранними слухами не спугнуть наследницу раньше времени. Нам нужно только встретиться, а уговорить ее — дело техники.

— Вы ведь не будете применять силу? — проскрежетал маршал, волнуясь уже очевидно.

— Нет, ни в коем случае. Никакого насилия. Только убеждение.

К микрофону пробился князь Василевский.

— А что касается свадьбы, за кого замуж будем выдавать будущую королеву? — спросил он. — Я понимаю, что рано еще думать (это он добавил, расслышав сзади смешки), но ведь это тоже важно.

— Ограничения таковы, — подал голос профессор. — Это должен быть мужчина древнего рода, ведь только у них сохранилась родовая магия, пусть гораздо слабее, чем у королевской семьи. Он должен быть достаточно здоровым и быть в том возрасте, чтобы суметь, гм, гхм, инициировать королеву и дать ей детей. И чем меньше будет пересечений в их родах, тем лучше, тем сильнее потомство.

Князь расстроено удалился — его бабушка приходилась бывшей королеве тетей, а, значит, сделать одного из своих наследников принцем-консортом не удалось бы.

— Поэтому, господа, ищите, — в спину ему повторил Свидерский. — Помните, нам нужна королевская кровь. И чем скорее, тем лучше.

 

Глава 4

Итак, думал Люк, в очередной раз просматривая папку, выданную ему Тандаджи в своем кабинете, ему предстояло посетить более ста пятидесяти человек, которые имели с сестрами или королевой какие-то, скажем, неделовые отношения. То есть были не просто слугами или подданными, но и имели опыт неформального общения с царственной семьей. И нужно было аккуратно опросить их, не вызывая подозрений и волны слухов о том, что о королевской семье спрашивают или, тем паче, ищут. А под конец нужно было найти и вовсе человека, который, скорее всего, крайне не хотел, чтобы его нашли, и имел все ресурсы, чтобы сделать так, чтобы его не нашли никогда.

Здравствуй новое задание. Сейчас мы подкормим мозг завтраком, и в долгий, нудный, но необходимый путь. Хорошо хоть, что большая часть опрашиваемых живет в столице, а для путешествия в другие крупные города есть телепорты, которыми ему, как госслужащему с особыми полномочиями, можно пользоваться бесплатно. Телепорты поглощали гигантское количество энергии, которая просто из воздуха взяться не могла, и мастера телепорта использовали старый верный способ — ранее "заряжались" от огня, сейчас — от электрического кабеля. Магическая энергия, являясь всего еще лишь одним видом энергии, наравне с электричеством, теплом, кинетикой, полями, прекрасно преобразовывалась из одного вида в другой, правда, исключительно с помощью мага. Наука разгадать способы трансформации энергии из не-магической в магическую пока не смогла. А вот талантливые маги легко работали таким преобразователем, еще и получали бонусы в виде долголетия и отменного здоровья.

И только к нескольким адресатам, имеющим непредусмотрительность поселиться далеко от городов, придется ехать на машине или лететь на листолете. Ну что, начнем?

— Здравствуйте, уважаемая госпожа.

— Здравствуйте, — ухоженная старушка с аккуратно уложенными кудряшками настороженно смотрит на светловолосого, приятного пожилого мужчину с бородой, из-за тяжелой двери квартиры на окраине Иоанносбурга, там, где столица незаметно переходит в пригороды.

— Мы незнакомы, госпожа, я писатель. Позвольте представится, Евгений Инклер, — и он кланяется. — Я пишу книгу об истории королевской семьи Рудлог. А вы ведь служили у младших детей няней?

Он видит, как старушка суровеет, качает головой, готовится закрыть дверь и быстро тараторит:

— Мой подход иной, я считаю, что королевскую семью намеренно порочили. Я поставил задачу обелить их имя.

Через несколько минут госпожа Митина разливает чай, а писатель скромно сидит в кресле за невысоким чайным столиком и слушает старушку.

— Все эти журналистики, которые и двух слов связать не могут, с ужасным воспитанием! Что только они не писали о моих девочках и о Ее Величестве! Что и ведьмы, и вырожденки, и бездушные куклы! И…, - тут она осекается, — таких слов в приличном обществе то не употребляют, а было прямо на первой странице, что они развратные были.

— Но ведь это неправда? — спрашивает он, осторожно пробуя ароматный травяной чай. На хрупком столике перед ним стоят малюсенькие пирожные, такие же аккуратные, как сама Дарина Станиславовна Митина.

— Королева любила мужчин, это правда, — строго говорит она, немного поизучав его, пожевав губы и словно приняв какое-то решение. — Но в ее поведении не было ничего развратного или неприличного. И девочки, — Дарина Станиславовна всхлипывает, — ангелочки мои!

— Я пришла, когда старшие, Василина и наследная принцесса уже выезжали, — продолжает она, аккуратно пригубив чай, — а младшая только-только родилась. Каролина была поздним ребенком, но Ее Величество хлопотала с ней, как с первой. Сама грудью кормила, ночью с ней спала. Тогда королева очень похудела, взглянуть было страшно, вот и взяли меня в помощь.

Писатель внимательно слушает, делая какие-то пометки в большом блокноте, и вдохновенная его вниманием, старушка подробно рассказывает о быте королевской семьи, когда они скрыты от публики, наедине с семьей.

— Про старших я мало рассказать могу, мы практически не встречались, они часто с матерью и отчимом участвовали в официальных мероприятиях. Ее высочество Ангелина всегда как рыба в воде с этой официальщиной была. Никогда я ее не видела непричесанной или неопрятно одетой, хоть сейчас посольство принимай. Очень вежливая всегда, холодная, хотя, честно говоря, несколько раз заставала я ее в таких же приступах гнева, которые и ее матери были свойственны. Что поделаешь, наследственность. Говорят, все Рудлоги как пламя — долго горят ровно, но если уж вспыхнут, то сокрушают все на своем пути.

А вот Василинка наоборот, очень спокойная была и добрая. Она единственная, у кого я только раз видела приступ гнева. Тогда она с матерью сильно поругалась, как они орали друг на друга, как крушили все в комнате! Из-за чего не знаю, вроде как мать запретила ей что-то. А так само спокойствие, и на всех вокруг она как-то умиротворяющее действовала. Жизнь светская и выезды ей очень не нравились, я не раз слыщала, как она мать просила не брать ее с собой. Ей нравилось рисовать что-то, вышивать, расписывать. Любила готовить, часто на кухне я ее встречала. Ирина-Иоанна кривилась, конечно, но молчала. Но Васенька редко оставалась дома, королева собиралась устраивать какой-то межгосударственный брак, поэтому настаивала, что она должна знать все то же, что и старшая принцесса.

— А вот про младших — сколько угодно. Марина всегда была немного замкнутая, мне казалось даже, что она завидует немного сестрам, что они выезжают уже. Очень любила животных — у нее жил огромный лохматый пес, Боб, абсолютно невоспитанная собака. С лошадьми ладила, постоянно пропадала на конюшне. Ездила верхом лучше всех в семье, даже какое-то призовое место на юниорском чемпионате взяла.

"Проверить ветеринарные клиники и частные конюшни", — написал лже-Инклер, и ободряюще кивнул старушке.

— Но при этом девочка была самая чувствительная, застенчивая. Если ругалась с сестрами, то плакала потом сильно. Краснела постоянно. Вроде как была у нее подружка из аристократов, с которыми они вместе гимназию посещали, та часто у нее гостила. Но где она сейчас, не знаю.

"Евгений Инклер" строчил, забыв, что диктофон включен, и все можно будет потом прослушать и осмыслить.

— Полечка, четвертая принцесса, вот это настоящий бесенок в юбке. Этикет ей давался очень трудно. Знать-то правила она знала, но сколько энергии в ней было! Ей очень трудно было следовать им, правилам этим. Постоянно носилась по дворцу, что-то ломала, роняла. Очень спортивная — королева рано отдала ее на борьбу, чтобы немного унять энергию. Помимо школы она еще ходила не только на борьбу, но и на фехтование, спортивную стрельбу, и, кажется, скалолазание, но все равно переворачивала дворец вверх дном. И к языкам была способна. Они, конечно, все девочки-умнички, но Поля просто феномен какой-то была…постоянно с ободранным коленками, локтями, с синяками от занятий, но в принципе никогда не унывающая.

— А вот Алиночка, хоть всего на год младше — полная противоположность ей. Стихи писала, в свои-то семь лет! Представляете? Постоянно читала, как не увижу ее — с книжкой или обучающий фильм какой смотрит. Сочиняла сказки и рассказывала Каролинке, малышка вечером без очередной сказки не засыпала просто. Конечно, в очочках была, посадил ребенок себе зрение постоянным чтением. И глаза, в отличие от всей семьи, зеленющие, непонятно в кого. Может и не от мужа…эээх, это не пишите, пожалуйста…

Писатель пообещал, что ни намека в книге на предполагаемое отцовство пятой принцессы не появится и вообще, перед тем, как издать, он обязательно пришлет почтенной госпоже текст, чтобы она посмотрела, и что не понравится — вычеркнула. Успокоенная няня продолжала:

— Я, бывало, выйду с ними гулять, Каролиша в коляске, Маринка к своим лошадям сразу уходит, Полюша бегает вокруг нас кругами, на деревья залазит, по изгородям ходит. Падает и сразу вскакивает, бежит дальше. Я первое время аж за сердце хваталась. Один раз сама слезть с дерева не смогла, так ее двое гвардейцев снимали, а королева только плечами пожала, даже не наругала.

А Алинка сядет под деревом с книжкой и сидит, читает все. Или рядом идет и рассказывает что-то. Идет и тут: "А знаешь, нянюшка, что у серенитов матриархат и они по два, а то и три мужа иметь могут?" И срам то такой девочке знать, но она будто и не понимает, что такого в этом, просто знаниями делится. Или как она из головастика лягушку выводила и для школы записывала, расскажет. Мерзость, а слушаешь, ребенка надо поощрять ведь, тягу к знаниям…

Она снова разливает чай, ведь за время разговора все уже выпили, а писатель вон как ее чай нахваливал.

— А вы не знаете, девочки встречались с кем-нибудь? — спрашивает он, и, видя недоуменный взгляд няни, уточняет: — Читатели любят романтику. Я имею в виду, молодых людей — были какие-то сердечные привязанности?

— Что вы, — сплескивает руками Дарина Станиславовна, — какое там! Ангелинка вон была с инлядским вторым принцем помолвлена, только он, подлец, помолвку разорвал, как заварушка эта началась. Хотя думаю я, что это просто повод был, наверняка там при дворе себе какую кралю нашел, и к нам ехать не захотел. Они виделись то пару раз всего.

Люк, точно знавший, что так и было, и что их второй принц действительно воспользовался слухами, чтобы отмазаться от нежелательной женитьбы, скромно промолчал.

— А вот про Василинку, — неожиданно говорит старушка, — слышала кое-что. Будто за ней пытался какой-то молодой военный с севера ухаживать, что с ним они познакомились во время очередного выезда на север. Но точно ничего не знаю, немного при дворе поговорили об этом, да и затихло все.

И она с умилением посмотрела на вежливого писателя, который активно записывал все в блокнотик.

— Про Марину ничего не скажу, но, по-моему, ее по-настоящему только животные интересовали. А остальные очень уж малы были.

Напоследок журналист спросил:

— Как вы думаете, где они сейчас?

— Ой, милый, откуда ж мне знать? В свое время сама голову сломала, куда они могли подеваться. А только я скажу, к лучшему это. Королева нас отослала, близких слуг, а то и нас бы порешили. И девочек, если б не сбежали, тоже поубивали бы. Прячутся где-то, а где — Тень его знает.

Люк на прощание поцеловал старушке руку и пообещал обязательно прислать ей в подарок книгу, когда напишет.

Не все посещения были столь информативны. Через неделю Люк взвыл от нудятины, через месяц — ходил мрачнее тучи, пугая слуг. Он скурил, наверное, годовой запас сигарет, и часто угрюмо напивался вечерами, когда собранная информация в его кабинете никак не выстраивалась в стройную систему. Коньяк ничуть не помогал делу, зато проклятые бумажки переставали мешать ему спать. Часть адресатов за столько лет успела переехать, другая не могла встретиться или переносила встречу, кто-то уже умер. Он представлялся журналистом или писателем, поэтому пришлось немного изменить внешность, чтобы никто не понял, что лорд Люк Кембритч из светской хроники, которого неоднократно показывали по телевизору, и журналист Евгений Инклер, которым он представлялся — одно и то же лицо. Ежедневный грим раздражал, но он с упорством буйвола пер вперед.

За это время ему, переехавшему к отцу уже после переворота, стали понятны многие детали месяцев перед переворотом. Следопыт обзавелся знанием о привычках и характере сестер, о поведении королевы и ее мужа, но ни на каплю не продвинулся в их поисках. После двух месяцев встреч и "интервью" оставалось обработать около десятой части списка.

Здравствуйте, леди Симонова.

— Добрый день. Чем я могу помочь?

Стройная молодая женщина, одетая богато и с большим вкусом, знакомая ему по светским раутам, с темным ассиметричным каре, стоит около своего красного автомобиля, в который она только что погрузила покупки. На пакетах — сплошь знаки дорогих магазинов и домов мод.

— Миледи, простите меня, что я так некорректно подхожу к вам, вместо того, чтобы договориться о встрече по телефону.

— Да что вам нужно? — Екатерина Симонова, урожденная Спасская, явно не обладает большим терпением.

— Пожалуйста, уделите мне несколько минут. Я писатель, пишу о царской семье книгу. Чисто биографическую, без политики. Я знаю, что вы были вхожи в семью, дружили с одной из принцесс.

Она внимательно смотрит на него, и в глазах он видит…что? Страх? Сожаление? Обиду?

— Мне нечего вам сказать, — она открывает дверь и садится в машину.

— Миледи, — он наклоняется к ней, — пожалуйста, подумайте. Если вы хорошо относитесь к подруге, у вас есть возможность развеять всю чудовищную ложь, которую вокруг них нагромодили. Бояться уже давно нечего.

— Отойдите! — почти кричит она, но он все-таки всучивает ей свою, точнее, Евгения Инклера визитку, с просьбой позвонить, если она подумает и решится. Машина со свистом уезжает, как будто за леди гонится демон.

Через несколько дней он получает сообщение с предложением встретиться вечером в арт-кафе "Империя" в самом центре. Место для томных аристократов, с кабинками для приватных встреч, и умеющими молчать официантами. Молодая женщина ждет его у окна в приват-ложе, курит, она сильно накрашена — бледное лицо, темные глаза, темные волосы, ярко-алые губы. Весь вечер он любуется ею, напоминая себе, что он на задании, а она замужем. Он любит таких, как госпожа Симонова — тонких, ухоженных, дорогих. Но почему-то иногда, пока он ее слушает, в памяти всплывает другое лицо — лицо уставшей, заплаканной женщины, и прозрачные от слез серо-голубые глаза.

— То, что я вам расскажу, останется между нами, — предупреждает она.

— Но как же книга? — удивляется "писатель".

— Плевать, выкрутитесь как-нибудь. Мое имя упоминать запрещаю. Понятно?

— Понятно, — покорно кивает головой подставной журналист. — Зачем же вы тогда решились на встречу?

— Я устала жить с этим, — тихо говорит леди, и "Евгений" вдруг со всей очевидностью понимает, что она на грани истерики. — Мне нужно хоть с кем-то поделиться, иначе я сойду с ума.

Екатерина тушит сигарету, вытаскивает ее из мундштука и тут же закуривает вторую.

— Мне кажется, что я видела ее после…после того, что случилось, — наконец произносит она, и видно, что она страшно переживает.

Писатель резко наклоняется к ней, глаза его блестят:

— Как? Когда?

— Сначала, — она роется в сумочке, — вы мне поклянетесь на проклятие, что не причините ей вреда.

Люк, понятия не имеющий, зачем Тандаджи ищет королевскую семью, с некоторой опаской берет плоский, черный камень с иголочкой посередине.

— Я, Евгений Инклер, клянусь, что собираю информацию исключительно в познавательных целях и не для причинения вреда королевской семье или ее членам, или тем, кто дает мне информацию, — и он прокалывает указательный камень торчащей иголочкой. Кровь шипит, впитываясь в парные желобки для сбора крови, отходящие крестом от иглы, а запястье его окутывает едва ощутимая невидимая лента клятвы.

Симонова кивает, клятва ее устраивает, она даже расслабляется немного. "Да уж, — думает Люк, отважная женщина". А если б он оказался из тех, кто давно ищет королевскую семью, чтобы уничтожить? Как она справилась бы с ними?

— Интересные вещицы у вас во владении, — замечает он, откладывая окровавленную салфетку, которую он прикладывал к ранке, доставая сигарету и закуривая.

— Наследство от бабульки, — спокойно отзывается Симонова, — она ведьмой была.

"Инклер" чуть не давится дымом от таких признаний. Ах, да, чего ей бояться, он же клятву закровил, что не причинит ей вреда.

— Именно поэтому, — говорит она с нажимом, — я прекрасно знаю, что никто из королевской семьи не имел ведьмовства ни на каплю. Ни-че-го черного в них не было.

Люк уже с некоторой опаской смотрит на молодую аристократку, сидяшую перед ним. Ее суждению можно доверять, черная черную почует издалека. Но как, интересно, им удается скрываться?

— Мы постоянно принимаем настои, подавляющие агрессию и призывные способности, — объясняет Екатерина, поняв его невысказанный вопрос. — Так что не бойтесь, демонов тут не появится, и кровь вашу я пить не буду. Тем более, что второе — преувеличение. Мы сосем энергию, а не кровь.

— Но как же, — Люк задумывается, пытаясь сформулировать, — откуда все эти слухи, фотографии?

— Они все, девочки, имею в виду, обладали какой-то специфической силой, это точно. Но она не черная, я еще раз вам говорю. Значит, кому-то было очень нужно, чтобы их посчитали черными.

— Даже не знаю, что сказать. Вы меня обескуражили, леди. Расскажите мне, пожалуйста, про королевскую семью. И про то, как и когда вам показалось, что вы видели принцессу Марину.

Она делает глубокий вдох. Пока она думает, в кабинку, постучавшись, заходит пожилой официант. Он, не здороваясь, ловко расставляет чашечки с кофе, конфеты, мороженное, пирожные, меняет пепельницу и величественно удаляется. Екатерина перехватывает его удивленный взгляд.

— Я, когда нервничаю, либо курю, либо сладкое ем, — объясняет она, набирая ложечкой мороженное, — успела заказать, пока ждала вас.

— И как вам удается сохранить такую фигуру?! — восхищается он вполне искренне, а она даже расслабленно как-то смеется и грозит ему облизанной ложечкой.

— Осторожно, господин Инклер, а то я подумаю, что вы со мной флиртуете.

— Он наклоняется вперед, позабыв и про бороду, и про дурацкие светлые волосы, и хрипло говорит:

— А что, если и так?

И видит ответ в ее расширившихся зрачках.

Эту ночь они проводят вместе, и их любовь болезненна и остра, как у всех одиноких, случайно пересекшихся людей.

Наутро, одеваясь и периодически затягиваясь из лежащего на подставке мундштука, Кэти спокойно рассказывает о своем детстве и юности. Люк вытирается после душа и внимательно слушает ее. О том, как придя в первый класс императорской гимназии, где учились дети аристократов, она увидела заплаканную светленькую девочку и с удивлением узнала, что эта плакса — третья принцесса Марина Рудлог. О том, как ей стало жалко всхлипывающую малявку, и она подсела к ней и поделилась шоколадкой. Как ее с родителями, до того бывавшими в дворце только на общих приемах, пригласили в личные королевские покои, где была Марина, хорошенькая, как куколка, в нарядном кружевном платье, и сама королева.

— Ее Величество приняла нас очень ласково. Маринка рассказала ей, что подружилась с девочкой, которая ее успокоила и поддержала, и Ирина-Иоганна решила поближе познакомиться с семьей такой "великодушной леди".

Последние слова она произносит с иронией. Она и не думала дружить с плаксой, и как можно назвать человека другом за день? Однако Марина, воспитанная в ограничениях дворца, не имела опыта дружбы, и поэтому стремилась к любому человеку, который был к ней добр. Вот так, благодаря половинке не самой дорогой шоколадки, ее семья стала вхожа в ближайший круг принцессы. Благодаря ей судьба и самой Екатерины, и ее сестер сложилась наилучшим образом, — сама Екатерина, происходящая из не самого родовитого рода, сделала отличную партию, выйдя замуж за герцога, сестры ее тоже не остались без выгоды.

— Марина всегда очень переживала из-за всего, у нее такой несколько невротический тип характера был, — говорит она. — Плохая оценка, замечание, парень не так посмотрел, — она в слезы. А я всегда была жилеткой.

Единственное, когда она не плакала — это со своими животными. Как-то Огонек, конь такой у нее был, — поясняет Кэти, — случайно брыкнулся и заехал копытом ей в бедро. Вскользь, но синячище был на пол-ноги, черный. Так она даже не всплакнула, представляете? Зато как ругалась королева, как грозилась не пускать больше к лошадям. У Ее Величества к Маринке всегда было особое отношение, мне даже казалось, что она ее любимица. Во всяком случае за нее она тряслась больше всего. Но вот тогда, когда мать пообещала отобрать Огонька, я первый раз увидела у Марины приступ фамильного гнева, испугалась страшно.

Она одевает в уши тяжелые серебряные серьги, видимо, тоже непростые, бабушкины. Серьги завораживают, качаются, стелятся по изящной шее.

— Выпускались тоже вместе, напились тогда, как поросята, — смеется она, — и нас личный водитель вез до дворца, а там уже из рук в руки передавали, чтоб королеву не встретить. Ей потом все рассказали, конечно, и она сама лично нам наутро читала лекцию, как правильно пить. А нам тааак плохо было, это что-то. Правда, моим родителям королева сказала, что все было в порядке, мы вели себя прилично и пришли вовремя. Удивительная женщина, никогда не понимала, что она сделает в следующий момент, как отреагирует. Жаль, что все так потом вышло.

Леди Симонова вздыхает, подходит к голому Люку, сладко целует его в губы, да так, что ему снова требуется душ, желательно, холодный.

— Спасибо, что дал мне снова почувствовать себя живой, милый.

— Кэти, подожди, — он видит, что она собралась уходить. — Когда ты видела Марину?

Она пожимает плечами.

— Мне иногда кажется, что это бред какой-то, что я обозналась. А с другой стороны — практически уверена, что это была она. Это было в день свадьбы с Симоновым.

Фамилию мужа она произносит, немного кривясь, будто на язык попало что-то горькое.

— Уже шел послесвадебный фуршет, шампанское, официанты, весь свет там. Проходил он в нашем доме, потому что после мы собирались сразу ехать в Симоново, чтоб, — она усмехнулась, — зачать наследника под сенью родового поместья. И тут ко мне, а я трезвая, как стеклышко, чтоб наследник здоровый был, голова болит от голода, потому что платье такое, что не выдохнуть, не то, чтобы съесть что-то. Злая, хочется сбежать от рыл этих, снять платье и выпить обезболивающее. Так вот, тут ко мне подходит одна из официанток, и говорит, что меня какая-то девушка видеть хочет, и что она в зале.

Я не поняла, выглянула из комнаты и попросила показать эту девушку. Она в уголке стояла, грустная такая. Все на нее косились, потому что выглядела, как неформалка — волосы красные, макияж какой-то ужасный. Я сначала сказала, что не знаю ее, и не пойду, а потом снова посмотрела, и она на меня.

— И тут, — Екатерина передергивает плечами, — я как будто Маринку увидела. Будто там два человека один на другой наложены были. Дернулась было к ней, но тут охрана подбежала и выпроводила ее, как неприглашенную. Вот и все. Может, это от голода помутилось у меня в голове да от переутомления.

"А может, — подумал Люк, — это твои ведьминские способности позволили увидеть то, что другие не видели".

Эта потрясающе красивая и очень одинокая женщина бросает на любовника последний взгляд, подмигивает ему, и выходит за дверь.

Поздним вечером, после бесплотных посещений очередных адресатов из списка, он сидел, курил на любимой скамейке у ворот, когда вспомнил кое-что важное.

— Борис, а где отчет о девочках?

Охранник обескуражено посмотрел на него и наморщил лоб, пытаясь вспомнить.

— О каких девочках, господин Кембритч?

— О тех, у которых машина сломалась, и они ночевали у нас. Я тебе задание давал — разузнать, кто они да откуда. Что, не сделал? — Люк очень удивился.

Борис глянул на него так, будто хотел покрутить у виска пальцем.

— Так я ж вам через неделю отчет принес, лично в руки отдал. Вы ж мне еще премию обещали за скорость.

Люк нахмурился. От уж да. Заработался ты, милый друг. Точно же, приносил, папочка еще желтенькая такая. Куда он ее засунул?

И он, погруженный в свои мысли, медленно пошел к дому.

Охранники проводили его взглядами, переглянулись.

— Опять наш чудит что-то, — сказал второй охранник, сочувственно похлопывая Бориса по плечу.

— Ну, главное, разрешилось все, — жизнерадостно ответил "проштрафившийся", с облегчением понимая, что все сделал правильно. — А чудит что — так аристократия, они все немного тогось.

Люк все-таки нашел проклятую папочку. Она издевательски все это время лежала прямо перед его носом, и он, погруженный в расследование, использовал обложку и оборотные, чистые стороны листов, то для черчения каких-то схем, то в виде подставки для кофе и чая. Выглядела в результате она сильно непрезентабельно, с кругами от чашек, измятая. Но главное было внутри. Он, испытывая странный трепет, открыл ее и начал читать.

Итак, их пять сестер. А принцесс шесть. Даты рождения….он быстро сверился с датами рождения принцесс….отличаются. Его знакомые все младше дочерей королевы, кто на несколько месяцев, кто на пару лет. Гхм, но это ничего не значит. Если они — те, кого я ищу, и они прячутся, то логично, что они поменяли даты рождения. Нелогично, что они не поменяли имена. Точнее, это бред какой-то. И куда тогда делась вторая по старшинству? Ладно, смотрим дальше.

Фамилия Богуславские. Очень слабая ветвь дворянства, из благородных, но бедных фермеров — сквайров. Мать умерла после рождения младшей дочери. Долгое время жили на севере в местечке Чистые Ручьи (пометка — узнать, точно ли жили там, поспрашивать соседей), в школе там не значились, но это ничего не значит — многие дворяне обучались дома, затем четыре года назад продали там дом и переехали под столицу. Отец нигде не работает, как и старшая сестра. Так, листаем дальше.

Описание внешности и фотографии тех, кто учится в школе или учился в колледже или университете. Фотографии старшей нет, но по описанию настолько далека от величественной Ангелины, насколько возможно.

А вот и Марина. Фотография из личного дела медицинского колледжа. Темные волосы, убранные в конский хвост, светлые глаза, тонкие губы и нос. Он открыл общую фотографию царской семьи, начал сличать. Ничего общего, даже если выкрасить ее в светлый, как у принцессы, цвет. Точнее, какое-то неуловимое сходство есть, но он не поклянется, что это не из-за того, что ему очень хочется это сходство найти. Работает в областной поликлинике хирургической медсестрой, в характеристике с места работы описана как хороший, пунктуальный сотрудник, в личных отношениях замкнутый, спокойный, особо близко ни с кем не дружащая.

Полина, фотография из университетского дела. Поступила два года назад, месяц как на третьем курсе учится. Специализация геология, вулканология. Ну и специальность для девушки, — фыркнул он про себя. С принцессой общего мало! Что-то отдаленное есть, в форме носа, в линии подбородка. Тоже темненькая, короткая стрижка под мальчика, темные, в отличие от сестер, глаза, и даже немного крепенькая, широкая.

Алина. О, а тут есть общее — она тоже в очках. Но на этом сходство заканчивается. Закончила школу в этом году, балл отличный. Сдает экзамены сразу в несколько университетов, ого, сильна девочка!

И Каролина. Пухленькая девочка, с тяжелым взглядом темных глаз, с коротким темным каре. Учится в школе, не очень хорошо. Как и следовало ожидать, с фотографией принцессы ничего общего.

Он потянулся, потер глаза костяшками пальцев, закурил. Все это бесполезно. Девочки живут на виду, носят те же имена. Только идиот стал бы прятать нечто ценное таким образом. Ну, или очень умный человек. И куда делась вторая сестра? Но версию нужно отработать, чтобы потом идти дальше со спокойным сердцем.

Гадать бессмысленно, если им поменяли внешность, то сделали это качественно. Хотя пригласить посмотреть на них магистра оборота, конечно, надо. Еще остается анализ крови или любого другого материала — волос, обрезков ногтей, кожи. Ни одно заклинание смены личины не может поменять генетику. Достаточно каким-то образом взять у одной из его знакомых материал, и сличить его с имеющимися данными по королевской семье. Ежели таких нет — вся королевская усыпальница к твоим услугам. Но это, конечно, не Борису нужно делать. Завтра обсужу это с Майло, а сейчас поздний ужин и спать.

 

Глава 5

Старый белолунный Нодери сидел на песке рядом с шатром, глядя на бесконечное звездное небо. Народ его спал, и старик поспал бы

тоже, но старые его кости были другого мнения. Внучка дала ему травку пожевать, успокоить кости, но травка помогала все меньше и меньше. Годы старого пастуха Нодери подходили к концу, а жить вопреки всему хотелось все больше. Ум его оставался острым, память великолепной, опыт бесценным, а вот тело подводило его, слабея и дряхлея с каждым днем. С тоской вечерами и бессонными ночами вспоминал он рассказы о былых временах, временах величия народа пустыни. Когда жили и кипели города со шпилями до небес и куполами в полнеба, когда в белых дворцах сидели волшебные цари пустыни и правили народом мудро и строго. Когда из фонтанов и родников в городах били холодные струи, колодцы были полны, а в погребах зарождался лед и снег. Когда дожди превращали пустыню в цветущие пастбища, и от рыжих верблюдов и белых овец поля казались покрытыми оранжевыми и белоснежными покрывалами.

Потом пришла война. Все чаще отлучались владыки из своих дворцов и все реже шли дожди, все желтее и ниже росла трава. Молодых воинов Белого города собрали под свое крыло опытные военачальники, и они двинулись на север, через непроходимые горные пики, в страну красных владык, на помощь своему господину. Был среди них и далекий предок пастуха, которому едва-едва исполнилось 18 лет. В Белом Городе оставлял он жену и двоих детей, родителей, сестер с малолетними братьями, престарелых дедов и бабушек. Он не знал, что многотысячные армии с десяти белых городов придут слишком поздно, только для того, чтобы увидеть, как великие владыки их, как мошки, вязнут в прозрачном камне, который постепенно темнел и стал тем, что впоследствии назовут Драконьим Пиком.

Боль и ярость армии невозможно было описать словами. Солдаты рыдали, как дети, раздирая себе лица ногтями, беспомощно наблюдая, как бьются в кристальной ловушке их божественные господа, как тихо, один за другим, как опадающие листья, опускаются они вниз и как вырастает вокруг них каменная стена горы.

Храбрые воины, преодолевшие изматывающий полугодовой переход, оставившие в снежных пиках треть войска, недолго раздумывали. Они лавиной кинулись на помощь, но были остановлены у прозрачной стены, окружившей проклятое государство их врагов.

Как рассказывали предку Нодери, одному из немногих вернувшихся, оставшиеся в живых родственники, все закончилось в один миг, когда дворцы опустели, фонтаны перестали бить, а подземные снежные хранилища растаяли. Дожди остановились, и песок забрал тучные пастбища себе. За несколько недель и города занесло песком. Растерянные и осиротевшие дети пустыни, чтобы спасти остатки стад и свои жизни, собрали пожитки и ушли кочевать по оазисам. И было это ровно пятьсот лет назад, когда жил далекий прапрапрадед Нодери и мышцы его были сильны и молоды, а глаза остры…

Вот сейчас глаза его далекого праправнука явно подводили — иначе чем объяснить почудившуюся ему огромную крылатую тень, закрывшую на миг звезды? Он долго вглядывался в темное небо, и в груди вспыхивала и гасла безумная надежда. Пока он наконец не встал и не поковылял за шатер, на крутой бархан. Он с трудом, опираясь на палку, превозмогая проклятую старческую слабость, преодолел такие нужные пятьдесят шагов и замер, восстанавливая дыхание и откашливаясь. Впереди, далеко за горизонтом, колыхались и вспыхивали в небе сияющие призрачные занавески, великолепное северное сияние.

Старик грузно опустился на песок и вознес небу короткую молитву. Затем поспешил обратно в поселение. Надо было сообщить пустынному народу, что Царь Юга вернулся и Белый Город снова жив.

Через три дня в пустой и чистый город сквозь барханы песков пришли кочевые дети пустыни, внуки и правнуки тех, кто покинул когда-то опустевший Город. Они пришли, ведомые надеждой. Они не забыли ни своих обычаев, ни своих предков, ни того, кто властвовал над ними. Поэтому первым делом они отправили в высящийся над городом дворец сотню старейшин с богатыми подарками, красивейшими женщинами и лучшими верблюдами, жеребцами и баранами. Был среди старейшин и белолунный Нодери. Его, как первым возвестившего возвращение Царя, везли с особыми почестями, на крепком палантине, взятом на плечи четырьмя молодыми парнями.

У ворот молчаливого бело-лазурного дворца с пятью радужными куполами они остановились, спешились и все как один, встали на колени.

— О великий Валеррудиан, Владыка Песков и Дождей, — начал Нодери давно заученную формулу своим старческим дребезжащим голосом. — Прими детей своих, окажи нам свою милость, дай нам свое благословение.

Белые резные ворота молчали. Молчали фонтаны у ворот и в городе, и небо не проливалось дождем. Молчали и молились стоявшие на коленях старики, прекрасные женщины и суровые воины. Они были готовы молчать так, пока не свалятся замертво. Владыке нужно было время услышать их молитвы, подумать и узнать их снова

Солнце давно спустилось за край мира, когда над склоненными людьми подул влажный прохладный ветер. Скрипнули ворота, приглашая гостей зайти. Запели, забили живые фонтаны ледяными струями подземной воды. А за городом, над сухими и безжизненными пастбищами стали собираться темные дождевые тучи.

Вошедшие старики и сопровождавшие их молодые помощники, оставившие дары у ворот, долго шли к тронному залу. Но господина своего они нашли на ступенях перед внутренними покоями, во внутреннем дворе с колоннадой по стенам и проснувшимся фонтаном посередине.

Прежде, как рассказывали, он был бел, красноволос и красив, теперь они увидели совершенно лысого, безбрового, страшно исхудавшего и посеревшего нагого мужчину. На руках и ногах его не было ногтей, кожа была покрыта струпьями, словно облезала. Глаза его были закрыты, грудь ходила туда-сюда с хрипами. Губы были бескровны и сухи. Нодери встал на колени и прикоснулся рукой к груди владыки, там, где редко и неровно билось сердце. Владыка умирал. Видимо, оживление Белого Города забрало его последние силы.

Старый пастух повернулся к молодым и прошептал, стараясь не потревожить умирающего:

— Бегите ко входу и несите сюда баранов, не меньше десятка! А вы — жгите костры, прямо здесь!

Никто не посмел ослушаться. Сопровождающие быстро натаскали штор из драгоценного суссона и сундуков из кедра и сосны, порубили их и возожгли костры. Пламя занялось быстро и наполнило и так раскаленный воздух жаром. Господина перенесли на сооруженное ложе из шкур, укрыли. У притащенных баранов резали горло, набирали горячей крови и поили, сначала по чайной ложке, потом чашками, а затем и ковшами, попеременно кровью и ключевой водой из фонтана.

Нодери первый увидел, как черты лица Владыки стали разглаживаться, услышал, как задышал спокойнее и ровнее царь его народа. И тут же приказал вести еще баранов, прямо сюда, в внутренний двор, да поскорее. А приведя их — прятаться у стен и не двигаться. Господин сейчас будет просыпаться.

Огонь костров быстро сожрал принесенную драгоценную пищу, и теперь угли тлели и переливались вокруг неподвижно лежащего тела. Бараны испуганно мемекали, люди, почти не дыша, прижались к стенам круглого двора за колоннадой. Были слышны только молитвы стариков и крики животных, чувствующих необъяснимый ужас.

Тело на шкурах дернулось, выгнулось, забилось, разворачиваясь в лежащего на спине белого дракона. С ужасающим ревом зверь бился во дворе, круша хвостом и крыльями фонтан и колонны. Затих, с трудом перевернулся на бок, сфокусировал красный туманный взгляд на людях за колоннами. Потянулся к ним…но тут снова закричали и побежали прочь бараны, а чудовищный ящер с утробным воем потянулся за ними, схватил первого, разорвал, брызнув кровью, мгновенно заглотил, потом второго, третьего.

Бойня продолжалась около часа, и с каждым съеденным животным движения дракона становились уверенней, а взгляд — осмысленней. Наконец он остановился, оставив из стада не больше пятнадцати отчаянно мемекающих барашков, грузно повернулся к фонтану, опустил в воду заляпанную кровью морду и начал гулко пить. От его морды по водной поверхности пошли маслянистые кровяные круги.

Наконец он напился, повернул голову и стал снова разглядывать взглядом, в котором горело пламя, затаившихся за колоннами людей. Он и забыл, какие они червячки, маленькие и хрупкие. Вперед вышел ковыляющий дед, и дракон рыкнул, запретив подходить ближе. Дед повалился на колени

. — Великий Владыка, Царь Юга, Нории Валлерудиан. Мы, дети твои, пришли под твое крыло. Просим тебя, позволь нам остаться в Городе и служить тебе.

— Как тебя зовут? — пророкотал дракон.

— Нодери, мой господин.

— Награжу. Трижды. Кто пришел ко мне сегодня?

— Все языки, кроме тех, кого забрал песок. Все ждут твоего слова.

— Награжу, — снова пророкотал дракон. — Кто, кроме меня, моего рода есть в дворце?

— Мы никого не видели, господин. Мы осмотрели весь дворец до того, как нашли тебя, — старик закрыл голову руками, опасаясь гнева.

Дракон опустил голову.

— Осмотрите снова. В клане было сорок крыльев, вся моя семья. Должен был спастись хоть кто-то кроме меня.

— Да, господин.

— И пошлите гонцов в остальные Города. Я должен знать, кто из Владык и драконьего семени еще выжил.

— Да, господин.

Сзади, не дожидаясь повтора приказа, поспешили к воротам гонцы, осматривать дворец и собирать посыльных в другие города. Нодери счастливыми слезящимися глазами смотрел на хозяина дворца и не заметил, как сам склонился на бок и завалился на песок.

Дракон хлопнул крыльями, отгоняя подбежавших было детей песка, сложился в человека и подошел к старику, встав перед ним на колени. — Что ж ты так, старый, — сказал укоризненно, а Нодери смотрел на него тускнеющими глазами, улыбался и видел красноволосого гиганта с глазами цвета спелой вищни и белой, как светящийся перламутр, кожей, красивого и мощного, как в сказках, которые передавались от стариков к детям все эти пятьсот лет, пока осиротевший народ бродил по пустыне.

— Обещал наградить, — шепнул он из последних сил.

— Да, — склонил голову владыка-дракон.

— Обещай, что не оставишь больше своих детей.

— Обещаю, — уверенно сказал красноволосый.

— Обещай, что между войной и миром всегда подумаешь, как решить дело миром.

В глазах владыки вспыхнул огонь ярости, он покачал головой.

— Я не могу дать такое обещание, старик.

— Обещал, — прошептали холодеющие губы. И дракон склонил голову.

— Обещаю, — сказал он.

Нодери улыбнулся, и, не высказав третью просьбу, умер на руках своего господина, выполнив свое предначертание.

Из сорока проживавших в Белом Городе драконов в дворец вернулись только семеро, из них две драконицы. Дети пустыни, отправленные на поиски, нашли еще двоих, упавшими далеко в песках, отпоили, оживили, и пошли искать дальше. Валлерудиан приказал пройти весь путь от города до рухнувшего пика, надеясь найти оставшихся в живых после почти пятивекового заключения соплеменников.

А Город тем временем оживал, радуясь каждому вернувшемуся человеку, каждому животному, пьющего из его колодцев. Скоро яркими заплатками расцвел базар, наполнив воздух запахом специй, трав, табака и жареного мяса с медовыми лепешками. Задымили, зашумели сараи, принимая первых постояльцев и наливая жирный чай с верблюжьим молоком высохщим старикам. Потянулись от города к городу вереницы караванов, пошли торговые люди и сопровождающие их воины. Счет детей, родившихся в ожившем городе, перешагнул уже за сотню, и услуги повитух стали цениться очень высоко. Вот и первый вор сел в тюрьму, а первого разбойника отправили на каменоломню. За Городом колыхались зеленые луга, и снова они казались покрытыми белыми и оранжевыми одеялами от пасущихся стад лощадей, овец и верблюдов.

Владыке Валлерудиану было чем заняться днем, восстанавливая жизнь города и дворца. Надо было назначить управляющих и военачальников, министров и служащих. Заполнить огромную кухню дворца поварами, уборщиками и золотарями, казармы — охраной и новобранцами, министерства — министрами, выбрать судей и начальников стражи, вновь открыть с десяток служб, воссоздать разведку. И заполнить гарем, в конце концов.

Наследников-драконов он мог иметь только от женщин своего рода, но мягкие, почтительные и послушные дочери песков помогали ему ночами забыть ужас сковывающей крылья горы, наведенного сна и стоны умирающих от истощения в толще каменной породы братьев и соплеменников. А девицы, разделившие с ним ложе и понесшие от него детей, с почестями и подарками отправлялись домой, чтобы быть принятыми родными как героини.

Часто он брал в ночь и двоих, и троих женщин, и никому от него не было обиды или боли, только сладкая ласка и жаркая любовь.

Владыке нравились эти заботы, ибо находил он в них радость. Но более всего сердце его возрадовалось, когда во внутренний двор приземлился его единственный младший брат, которого он уже не чаял увидеть живым. Двое похожих красноволосых гигантов крепко обнялись. Итак, из великой семьи их осталось всего десять, включая двух дракнониц. Это грозило вымиранием и вырождением. Но об этом Владыка подумает завтра. А сейчас он собирался праздновать.

Их сидело десятеро за огромным столом, и от длины этого стола, где ранее собиралась вся семья, ощущение того, что они враз осиротели, только усиливалось. Солнечные лучи, падающие через решетчатые высокие окна, отражались от овальной столешницы из черного полупрозрачно-дымчатого, шлифованного камня, на поверхности которого проступали цветочные узоры из хрусталя разных цветов.

Когда-то давно этот бело-синий мозаичный зал, с круглым полом, выложенным крупной зеленой плиткой, украшенной узорами, с высокими узкими окнами, поднимающимися к куполу, с небесно-голубой кипенью кружевного купола, с обилием цветов, высаженных ступеньками вдоль стен и водопадами, спадающими с подоконников, с маленькими фонтанами, в которых резвились золотые рыбки, назывался в и семье Залом Радости.

Теперь его впору было называть Залом Скорби. C одной стороны он выходил в центральный фонтанный двор, вокруг которого кругом и был выстроен дворец. Выход напротив первого вел в длинную колонную галерею, выходящую в огромный сад с прудами, цветочными полянами, беседками и купальными чашами с пузырчатой минеральной водой. Этот сад скорее можно было назвать лесом, так велик он был.

Вокруг собравшихся драконов тихо сновали слуги, накрывая на стол. Нории еще раз оглядел остатки своей семьи. Он все не мог привыкнуть, что это — все, что больше никто не выжил. Ни малыши сестры Одити, ни двоюродные братья, с которыми они в детстве провели немало увлекательных дней, исследуя волшебный сад и окружающий мир. Ни дорогая его сердцу Марити, приемная дочь его дяди и тети, которая волновала его с тех пор, как он осознал, что испытывает уже вполне взрослые желания. Но слава Богам, что хоть эти живы.

Привет, братишка Энтери, ты даже не представляешь, как я счастлив, что ты нашелся…Непривычно худой и серьезный, ты давишь в пальцах виноград и вдыхаешь аромат спелых ягод, будто не можешь поверить, что снова способен чувствовать. Мне очень хочется узнать, где ты пропадал целый месяц, но это ты расскажешь мне после пира, когда мы останемся вдвоем.

Здравствуй и ты, друг Четери, дракон-воин, старейший из оставшихся. По твоему опыту и твоей силе тебе бы быть Владыкой и нести на себе ответственность за восстановление драконьего рода. Но так случилось, что кровь сильнее у меня. Жду не дождусь, что ты, лично облетевший остальные 11 Городов Пустыни, расскажешь нам. Много ли осталось нашего рода в Песках? Ты неравнодушен к металлу и оружию, вот и сейчас — взял откуда-то тонкое лезвие с костяной ручкой и водишь острием по зеленым и красным хрустальным цветам на поверхности стола, словно решая одному тебе понятную головоломку.

И вы, нежданные, близнецы Марит и Дарит, здравствуйте. Вы, остолопы, заслужили мою благодарность, за то, что выжили. Вы, конечно, второй крови, поэтому не красные, а желтовато-рыжие. Много драконов гораздо сильнее вас погибло, а вы, два неугомонных подростка, чудом остались живы. Мальчишки рассказывали, что спаслись только потому, что успели долететь друг до друга и сплестись, как в материнском яйце. Так и лежали в толще горы, грея друг друга и помогая не сойти с ума от одиночества.

Позволь полюбоваться тобой, невероятно красивая, гибкая в человеческом теле, тонкая Огни. Волосы у тебя ярко-красные, ведь ты моя двоюродная сестра. Ты потеряла мужа, Владыку соседнего Города, и поэтому вернулась в семью. Ранее яркая, уверенная в себе, сейчас ты сидишь с потухшим взглядом и мысленно, скорее всего, возвращаешься к тому дню, когда мы всем драконьими народом полетели встречать артефакт — и наткнулись на предательство.

Смейся, смейся, несмотря ни на что, желто-рыжая Медита, четырехюродная племянница. Вас было три сестры, выжила только ты одна. Ты смеешься, не обращая внимания на мрачность остальных, кокетливо трясешь своими золотыми волосами, общаясь с сидящим рядом драконом с огненной, яркой душой — Мири, который ни чуточки не изменился.

Он тоже, как Огни, двоюродный, только с другой стороны, а еще он совсем не воин, а вовсе даже поэт и бард, и сейчас он подшучивает над страстью Четери к оружию, просит Энтери прекратить, Богов ради, насиловать ягоду и отбивать ему аппетит тем, как любитель винограда облизывает пальцы.

Четери красноречиво проводит лезвием у своего горла, Мири в ужасе изображает, как он прячется за Медиту, не забывая при этом ее полапать. Он всегда такой, как искорка в мрачном царстве. Вдруг он хватает висящую за спиной бантру (маленькую гитару), начинает что-то наигрывать и подпевать себе, дразня Чета:

Сидящий рядом с ним Ветери, димломат и хитрец, разделяющий страсть старейшего к оружию и не разделяющий балагурства соседа, в ответ на мой взгляд комично закатывает глаза и с ругательствами отбирает бантру у непонятого поэта. Медита хихикает. И в этот момент всех пронизывает ощущение, что кроме них самих у них никого на свете больше нет. Мы молчим, и даже Мири опускает голову, прощаясь с братьями и сестрами из стаи.

За столом еще один дракон, и он так же молчалив, как Огни. В горе у Тедерии погибла жена и весь выводок детей. Он мрачен и не реагирует ни на дураченье драконобарда, ни на испытующий взгляд Владыки. Внутри его только пустота и чернота, и с этим придется что-то делать, иначе одним мертвым драконом у нас будет больше.

Владыка снова перевел взгляд на Четери, который как раз перехватил за талию обслуживающую их темноокую служанку и что-то шептал ей. Девушка мягко высвободилась, опустила голову, пошла дальше. Четери перехватил его взгляд.

— Ты же знаешь, Тен, никогда против воли.

— Ты не меняешься, Гроза, — усмехнулся Нории. Дракон, которого прозвали когда-то Грозой не только за виртуозное владение холодным оружием, но и за то, что он был грозой для девичьих сердец, развел руками:

— А как иначе? Пока в мире есть хоть одна женщина, мне есть, ради чего жить. Правда, моя красавица? — он подмигнул темноглазой девушке, которая как раз обслуживала Тедерии, сидящего напротив. Девушка опустила глаза, проигнорировав его.

— Чет, оставь решение сердечных дел на потом.

— Да разве ж это сердечные? — искренне возмутился крылатый бабник, провожая выскользнувшую из Зала девушку потемневшими глазами. — Ну хорошо, давайте к делу.

Сидящие за столом подняли на него глаза, кто-то внимательные, кто-то азартно заблестевшие, кто-то мрачные.

— Как всем известно, я посетил остальные Белые Города. Почти везде остались драконы. Хуже всего дело в Атании — там одна красноволосая драконица, Гити, и четыре дракона. Лучше всего в Ставии — вернулось сорок восемь, из них тридцать дракониц. Тафия пуста. Из Владык остался только ты, Нории, как мы все и ощутили.

— Сколько нас всего? — Энтери, как и все, сидящие за столом, был потрясен. Все надеялись на лучшее.

— Ровно триста двадцать четыре. Из них меньше трети красноволосых. И сто двадцать женщин.

— Из почти четырехтысячной стаи, — горько произнес брат Владыки, сжимая и разжимая кулаки. Медита всхлипнула, а близнецы таращились на Чета так, будто надеялись, что он скажет, что пошутил.

— Проклятые колдуны, — с ненавистью, словно плюясь, выдохнула Огни. — Спалить эту проклятую страну, и дело с концом!

Молчащий Тедерии остро и с пониманием глянул на нее и снова ушел в себя.

— Те, кто это сделал с нами, давно уже мертвы, — напомнил Четери, сочувственно глядя на драконицу. — Нам некому мстить.

— Да и мы уже мертвы, разве непонятно? — драконица со злостью дернула плечами. — С таким размером стаи мы просто вымрем. Даже если каждая из оставшихся женщин займется круглогодичным высиживанием яиц, все равно мы получим первого половозрелого дракона через 35 лет. И наш максимум — три яйца за кладку, вы все это прекрасно знаете. Вот и думайте, сможем ли мы хотя бы поддерживать численность, не говоря уже о том, чтобы снова заполнить Города и заставить их жить. Нет выхода!

— Вообще-то, — осторожно начал Чет, — выход есть. Нории?

— Королевская кровь? — задал вопрос владыка о том, что он и так знал.

— Что такое "королевская кровь"? — выпалили близнецы и смутились, когда все повернулись к ним. Четери глянул на Нории, словно спрашивая, можно ли делиться информацией с остолопами. Красноволосый гигант кивнул.

— Это не "что такое", а "кто такое", точнее "кто такая", — Чет, как заправский актер, выдержал паузу, пока на него с нетерпением глядел молодняк. — Жена для нашего Владыки.

— Нуууу, — Медита наморщила носик, — если для дела надо, то я, конечно, могу. В жены. Только что это нам даст?

Драконы расхохотались, и даже Огни улыбнулась.

— Милая, любой дракон посчитал бы за счастье жениться на тебе, — примирительно сказал Нори, увидев, что молодая драконица даже чуть обиделать, — но все дело в том, что нам нужна носительница особой, древней крови не нашего рода.

Медита ничуть не расстроилась, и, кажется, даже тихонько с облегчением выдохнула. Потом попросила Нори рассказать поподробнее, потому что пока она ничего не поняла.

— Ты же знаешь, какова природа волшебных существ, коими мы и являемся, — спросил Нори. Медита покачала головой, а он вздохнул, — И чему вас только учили?

— Природа наша такова, — решил объяснить он, — что мы, фактически, являемся живыми магическими артефактами, чьи свойства передаются по наследству. По своему строению мы мало отличаемся от людей, во всяком случае, в момент, когда мы обернуты человеком. Мы можем иметь детей от человеческих мужчин и женщин, нам даже можно переливать их кровь.

А вот наша аура совершенно иная по структуре, чем человеческая. Ты помнишь, каким свойством обладает любой дракон, вне зависимости от окраса?

Медита подняла глаза к небу, силясь вспомнить, зато один из близнецов радостно выкрикнул:

— Плодородие и богатство!

Нории одобрительно кивнул.

— Совершенно верно, Дарит. Дракон — это живой артефакт, который приносит на землю, на которой селится, изобилие и плодородие. И если вы, рыжие, больше притягиваете золото и драгоценности, и вашего живого влияния едва хватит, чтобы озеленить и дать воду в одну деревеньку, рядом с которой вы находитесь, то красноволосые уже работают, условно говоря, по гораздо большим площадям. Но они и рождаются реже. При этом золото им не дается.

— А Владыки? — спросила Медита

— А Владыки — мало того, что рождаются крайне редко, обладают весьма специфическим могуществом. Им подчиняются стихии, и они могут, в зависимости от возраста, озеленить и сделать плодородными и безопасными сотни километров пустыни. Или льдов, если кому-то придет в голову поселиться на Крайнем севере. И они же способствуют изобилию во всем. У всех без исключения живых существ, живущих на территории дракона, увеличивается плодовитость. А степень увеличения зависит опять-таки от возраста. Чем моложе Владыка, тем он слабее.

— А вы какой…? — она зарделась. — Вы сильный?

— А я молод и слаб, милая, — засмеялся Драконий Владыка. — Но у нас есть выход. Дело в том, что в мире, кроме нас, есть еще живые магические артефакты. Например, бермонтские оборотни ведают лесом и видят магические источники и разломы. Гномы чувствуют металл и могут выводить любую руду на поверхность, а их король даже может, если захочет, двигать горы. Мог, точнее, как сейчас и кто у них король, я не знаю. Все эти магические особенности рода даны нам нашими божественными предками, как говорится в книгах, для поддержания баланса в мире.

— Для поддержания баланса был дан Рубин, — проворчал Ветери тихо, что-то наигрывавший на бантре.

— Сейчас речь не о Рубине, — мягко сказал Нории.

— Тен Нори, ну при чем же здесь жена? — не выдержала нетерпеливая Медита.

— Не просто жена, милая, а жена из определенного рода. И не просто из рода, а старшая незамужняя женщина из этого рода, которая еще может иметь детей.

— Так зачем же вам жениться, Тен Нори, ну расскажите, пожалуйста!

— Немножко терпения, Медити. Дело в том, что члены их семьи, из рода Рудлог, в той или иной степени тоже являются магическими артефактами. И если мужчины — это артефакт защитный, то женщины, помимо специфических свойств рода, являются универсальными усилителями магии.

— То есть, — хмыкнул Мири, — наш Нории — артефакт, и леди Рудлог — артефакт. И что происходит, когда два артефакта, ээээ, контачат?

— Взрыв? — осторожно предположила Медита.

— Точно, взрыв. Взрыв рождаемости, если точнее! — гоготнул крылатый гитарист.

— Подожди, не путай, Мири, — остановил его Владыка. — Видишь ли, малышка, брак с старшей женщиной Рудлог и ее инициация приведет к многократному усилению моих способностей. Я смогу оживить все Города и все Пески. У людей чаще будут рождаться двойни, а драконьи кладки будут не из двух-трех яиц, а их шести-восьми, а это уже дает надежду на будущее.

— Инициация? — спросила непонятливая Медити. Подростки рядом с ней зарделись, а Четери весело сказал:

— Я тебе потом объясню все, малышка. Когда вырастешь. Итак, — он обратился к Нории, — нам нужна королевская кровь?

Нам нужна королевская кровь, — подтвердил Владыка и отпил чудесного прохладного вина из тяжелой серебряной чаши.

 

Глава 6

— Ситников, Полянааааа, быстро в кабинееееет ректорааааа! Ситников, Полянааааа, вас ждеееееет у себя ректооооооор!

Расположенные в стенах коридоров, лекториев и на специальных стелах на территории столичной Академии Магии камены — каменные лица с закрытыми глазами, но открытыми ртами, вписанные в орнаментальные заклинательные круги, вдохновенно пропевали вызов нерадивым студентам. Получался многоголосый хор. Новенькие часто заслушиваются им, но скоро это надоедает, потом начинает вызывать раздражение. Надо ли говорить, что талантливая и креативная магическая молодежь не могла пройти мимо столь заманчивых полотен, и из года в год с поступлением младой поросли будущих магов каменам пририсовывались усы, рога, ослиные уши и волосы, красились веки и губы, делались препохабные подписи — чтобы потом угрюмо оттирать свое творчество. Камены с удовольствием закладывали вандалов, а при оттирании либо оглушающее пели дурными голосами, либо старались кусануть за руку, либо отпускали похабные же комментарии, глумясь над отрабатывающим наказание хулиганом.

А вообще они были замечательные, только скучали без общения. Сторож Василий Иванович вечером обходил их все с бутылкой самогона, беседовал по душам. Увы, алкоголь действовал только на сторожа, поэтому Академия Магии частенько оставалась без присмотра. Впрочем, на нее было наложено столько защитных кругов и стоп-каслов, что все только дивились, зачем академии сторож, да еще и алкоголик. Нет, он хороший дедок, но смысл? И только ректор Свидерский знал, что реально сторож Василий вовсе не сторож, а прирожденный собеседник для каменов. Где он еще найдет добровольца, готового развлекать каменных глашатаев и рассказывать им все дневные новости?

На двух мчащихся по лестнице вверх шестикурсников встречные студиозы и преподаватели, зачем-то зашедшие в университет в конце лета, смотрели по-разному, первые с сочувствием, вторые с ехидством. Парочка спешащих студентов зарекомендовала себя как абсолютных разгильдяев и прогульщиков, сдающих сессии только благодаря недюжинному таланту. Однако сейчас они все еще не были переведены на 7, последний, курс — еще с начала лета у них висели хвосты и хвостики, и первая осенняя неделя учебы для других, более удачливых студентов, могла стать для них последней в Академии. Так и сказал декан — последний шанс все пересдать за один раз, так что грызите, недоумки, как я от вас устал, чтоб вас по три дня похмелье мучало, гранит науки и магии, иначе полетите с справкой из универа и будете всю жизнь подрабатывать в лавках, заговоренную водичку лохам толкать.

Поэтому и бежали хвостатые студенты так быстро, как могли, потому что магическую науку, несмотря на общее раздолбайство, любили, и вне ее себя представить не могли. А тон обычно добродушного декана абсолютно четко показывал, что никаких поблажек и оценок за красивые глазки больше не будет, и что все серьезнее некуда.

У кабинета ректора, который — явно затем, чтобы студент, забираясь наверх, проникся тщетностью бытия, — зачем-то находился на самом верхнем этаже Академии, да еще и в башне, студенты остановились отдышаться. У тяжелой деревянной двери, покрытой вязью, на которой красиво серебром было выгравировано "Ректор Александр Свидерский", за таким же тяжелым столом сидела Наталья Максимовна, — секретарь ректора, "демон в юбке". Неуживчивая Наталья Максимовна работала уже давно и прозвищем, скорее, гордилась, ведь основной ее заботой было оберегать ректора от бесполезных посетителей. Полезность посетителей определялась самим же секретарем, отчего значительный процент просящих искал другие пути подхода к господину ректору. Александр не переживал, кому надо — тот до меня дойдет, говорил он. Наталья Максимовна же железной рукой курировала хозяйственную деятельность Академии, благодаря чему студенты всегда были накормлены, одеты и обуты, а также имели место для учебы и сна в чудесной, бесконечно гуляющей общаге.

И это место Матвей Ситников и Дмитро Поляна рисковали потерять, вместе с ежевечерними пьянками, набором первокурсниц на любой вкус и бесконечным количеством таких же безалаберных приятелей. Короче говоря, положение было безрадостное. И Наталья Максимовна их бы не остановила. Но она и не собиралась — поджала аккуратно накрашенные губы, повела седыми буклями и сухо произнесла:

— Проходите. Александр Данилыч вас ждет. Поляна, стойте! Немедленно заправьте рубашку в брюки, у нас в университете запрещено все, что ниже пояса болтается. Вы же мужчина, а не чучело.

Увы, ржания не получилось, момент был не тот. Это потом они запишут очередной прикол от "демона в юбке" в специальную тетрадь, которая существовала уже в нескольких десятков томах и передавалась от выпускающихся студентов студентам только перешедшим на 7 курс, и являла собой наиболее полное собрание высказываний от Неуживчивой.

Тяжелая дверь отворилась сама собой, и тут вдруг над их головами зловеще и гулко ухнула сова, отчего они подпрыгнули и чуть не заорали. Немного успокоившись, студенты осторожно вошли внутрь. А вот если б они обернулись, то увидели бы на ухоженном лице Натальи Максимовны невиданную и непрофессиональную довольную ухмылку. Потому что прикол с совой всегда срабатывал на отлично, принося в будни демона в юбке приятное разнообразие.

Ректор Свидерский сидел за огромным столом и плел крючком что-то из странных липких и мохнатых нитей, по цвету больше всего напоминавших толченую крапиву. Увидев двоечников, он прижал палец к губам, аккуратно досчитал " семь, шесть, пять, четыре, три, два, один" и, закрепив петлю, отложил вязание на стол.

— По квадратным глазам сразу вижу прогульщиков, — с ехидцей сказал он, подманивая оторопевших от непотребного зрелища студентов к столу. — И первый вопрос, тунеядцы, — что я вяжу и зачем?

Поляна мысленно застонал, проклиная вчерашние посиделки с гитарами и сивухой, отчего мозги были неповоротливы и напоминали вязкую сладкую вату. А друг его, удачно (как оказалось, удачно!) промаявшийся вчера животом, ответил:

— Похоже на цепь из крапивного семени. Простая цепь не удержит умертвие, а такая — да.

— Почти правильно, мой юный друг, — забавляясь, ответил ректор. Считай, на один ноготок ты уже на последнем курсе. А вторая часть вопроса? Так зачем я это делаю? Разве у нас мало мастериц, которые делают это в промышленных количествах?

— От нечего делать? — брякнул Поляна раньше, чем успел подумать.

— Мда, — Александр Данилыч покачал головой, — правду мне говорили, что борзости в вас многовато. Увы, считайте, что сделали шаг назад. К вольной жизни вне университета. В, так сказать, золотую и прекрасную осень, которая вся впереди.

И он повел рукой в сторону окна. Там колыхались вершины гигантских типанов, и золота в них еще было мало, но парни приуныли. В вольную осень не хотелось. Это с пар сбегать прикольно, а уходить, когда дают образного пинка под зад — вовсе не весело.

Ну-ну, не вешайте носы, господа студенты, у нас еще куча времени, — словно издеваясь, "ободрил" их ректор. Хотя почему "словно"?

— Еще варианты есть? Вопрос третьего курса, практикум "заклинания". Кто-то из нас вяжет, кто-то на гитаре или пианино играет, кто-то перебирает зерна, кто-то паззлы или мозаику складывает, кто-то елоувиддские головоломки протягивает….

В голове Ситникова смутно забрезжил ответ. И правда ведь, что — то говорили по этому поводу, пару раз под пивко, и даже в общаге есть несколько блаженных, которые с спицами сидят или с крючком, как ректор. Правда, они всегда стебались над такими, а вот зачем они это делали, как-то из памяти улизнуло.

— Развивать пальцы? — раздался сбоку несколько удивленный своей догадкой, но мутноватый голос Поляны.

— Тепло, тепло, мой юный недоучка. Зачем нам развивать пальцы?

И Александр Данилыч поднял ладони и выразительно пошевелил длинными, украшенными перстнями пальцами.

От этого движения контакты в голове Ситникова наконец-то сомкнулись и он выпалил:

— Для кастования заклинаний необходима крайне точная координация движений каждого пальца, потому что чем точнее рисунок каста, тем сильнее заклинание! А упражнения развивают координацию и силу пальцев!

— Молодцы! — ректор изобразил бурные аплодисменты. — А притворялись тупенькими. И в чем отличие кастования от волшбы?

Студенты со смущением потупились, а разухарившийся Ситников звонко отвечал, будто солдат перед генералом:

— Волшба использует готовые заклинания! Заговоры, обереги, стандартные заклинания из книжек — это волшба! А при кастовании используются чистые потоки силы, которые моделируются по известным или выводимым формулам в зависимости от необходимых параметров и искомого результата! Для волшбы не нужна работа рук, а для кастования это необходимость. Все, господин ректор!

— Молодец, — повторил Александр Данилыч, — от страха что только не вспомнишь. А теперь, когда мы убедились, что мозги в ваших головах работают хотя бы на простые логические построения, самое время приступить к сдаче собственно зачета.

Ситников и Поляна, вообразившие вдруг, что их мучения уже закончены, глухо застонали.

Александр смотрел на них и улыбался про себя. Давно ли он был таким же разгильдяем, воображавшим, что мир прекрасен и только и ждет, чтоб принять его в объятья? Да уж, а ведь давно. Мальчишки то талантливы, одни из самых талантливых юных магов, прошедших через Университет за двадцать лет его ректорства, но с опасным ветром в голове. Хотя…их компания повзрослела уже после выпуска, когда мир оказался полон чужого горя и просьб о помощи.

А вслух он сказал:

— Придется вам меня удивить, господа студенты. Даю десять минут: разминаем пальцы, собираемся с духом (тут он подмигнул, щелкнул пальцами, и в голове Дмитро Поляны образовалась чудесная, трезвая, прекрасная ясность) и кастуем мне Зеркало Вызова.

Поляна и Свидерский оживились, Зеркало Вызова они использовали чуть ли не каждый вечер, когда пиво заканчивалось, а гонцом в ближайший магазин идти никто не хотел. Тогда они просто (ну, или сложно, в зависимости от количества употребленного ранее) пробивали зеркало до продавца магазина, и тот передавал им вожделенное пойло. Но зачем тогда столько времени? За десять минут они десять зеркал нарисуют тут.

— Адресаты, — ехидно сказал Свидерский, явно читая их мысли, — ректор Блакорийской высшей магической школы Мартин фон Съдентент, придворный маг Инляндии Виктория Лыскова и Малыш….тьфу, Максимилиан Тротт, живущий в далеком глухом лесу. Все параметры в формулярах. Адресаты на местах и ждут. Приступайте.

Под колени ошарашенных студентам ткнулись удобные стулья, а на колени спланировали скрученные формуляры с биометрическими и географическими параметрами адресатов. Они тут же договорились между собой, что сначала прокладывают зеркало до ближайшего мага (им оказалась мисс Виктория), а уж потом подцепят к уже созданному пространственному зеркалу дополнительные слои.

Протрезвевший Дмитро Поляна монотонно, словно закручивая волчок, затвердил формулу, вставляя в нужные места поправки и необходимые данные. При этом он перебирал пальцами, будто играл на воображаемой флейте, поставленной вертикально и размером с палку от швабры. Александр внимательно наблюдал за ним, и даже увидел парочку весьма нестандартных решений. Ситников стоял на подстраховке, купируя лишние нити силы, и придавая оставшимся нужную форму и плотность.

Вот между ними сложился узкий овал, будто сотканный из прозрачного стеклянного, но не бликующего кружева. Вот центр кружева начал мутнеть, и тут Поляна сбился с ритма, и нити лопнули, чувствительно дав по ушам. Ситников, не успевший подхватить слетевшую нить, от отдачи отлетел к стенке вместе со стулом, врезавшись в книжную полку.

Студенты расстроились. Вообще забавно было наблюдать за ними во время работы. Идеальная боевая пара. Глаза блестят от вдохновения, полное понимание друг друга, предугадывание, что сделает партнер в следующий момент. Интересно будет посмотреть на них лет так через двадцать, если доживут, конечно.

— Чего сидим, добры молодцы? — гаркнул, забавляясь, ректор. — Зачет волшебным образом у вас в книжках не проявится. Попытка номер два. Ситников, упускаешь правый край, активнее задействуй мизинец. Поляна, просто медленней, ритм держишь хорошо.

Второй раз сплелось кружево, начал мутнеть и сереть центр, а овал начал растягиваться по бокам, пока не превратился в огромное зеркало. Раздался длинный высокий звук, переходящий в невыносимую для уха частоту, и резко оборвался — связь установилась. Из зеркала на Александра Данилыча обеспокоенно смотрела молодая черноволосая, очень смуглая женщина с темными глазами. А студенты уже вплетали стабилизаторы, чтобы зеркало могло держаться без их участия, затем, убедившись, что связь стабильна, начали накладывание слоев.

— Санечка, — с придыханием начала высокая волшебница, но увидев, как он скривился и показал глазами куда-то вбок, моментально поменяла тон.

— Александр Данилович, добрый день. Кто там у вас?

— Семикурсники, я думаю, — ответил он, с теплотой глядя на черноволосую красавицу. И тут же рявкнул на обрадовавшихся разгильдяев: — Узор держать! До конца задание выполнять! Обрадовались, умники!

Умники сосредоточились. В растянувшемся зеркале один за другим появились барон фон Съдентент и лорд Тротт. Они, не обращая внимания на студентов, быстро закрепляющих стабилизаторы, заговорили одновременно:

Милая, я скоро вернусь, — низкий и немного раздраженный голос барона с четким выговором гласных звуков.

Иду, минутку! — это Тротт, наверняка спешно что-то доделывает или дозаписывает результаты опытов.

— Александр Данилыч, мы уже удержим, — это Виктория. Она обеспокоенно глядела на ректора, и студентам так интересно погреть уши и остаться, но не тут-то было.

— Все, раздолбаи, идите, зачетки потом у Натальи заберете. И чтоб на моем практикуме я вас видел постоянно, понятно? Один прогул — и полетите. В эту самую золотую осень. Все ясно?

— Понятно! — еще не веря, что так легко отделалась, "талантливая молодеежь" выбегает из кабинета побыстрее, чем иные телепортом уходят. Раздается дружное хмыканье — господа профессора, кавалеры туевой кучи разных орденов явно вспоминают себя и веселятся.

— А давайте ко мне? — пригласил друзей ректор, делая широкий жест. — Не люблю общаться через зеркало, потом глаза режет, как песком насыпано.

— Лучше уж к Виктории, — крепкий, даже мощный черноволосый Мартин, избавившийся от дамы в спальне, оглядел придворного мага Инляндии и подмигнул ей, — хочу посмотреть, какие хоромы наша акулочка себе по контракту отжала.

Виктория, ставшая придворным магом всего полгода назад, нахмурилась и бросила:

— Обойдешься. Тебе и в лучшие то времена в мою спальню вход был заказан. Сколько лет, а наш бароша не меняется — рядом всегда хотя бы одна баба.

— Но-но! — развеселился блакориец. — Чтоб ты знала, это не просто баба. Это целая герцогиня…

— Не знаю и знать не хочу, — брезгливо ответила Виктория и демонстративно закрыла уши

Тем временем Рыжик, Малыш Макс, он же сильнейший природник в мире Максимилиан Трот, уже перешел из своей лаборатории в кабинет Александра, попутно вытирая руки белоснежно-белым полотенцем. Они обнялись, и близорукий Макс пораженно уставился на друга.

— Саш, что с тобой? Это эксперимент какой-то?

— Почти, — Александр пригласил его сесть рядом. Аккуратный, высокий, чисто выбритый, с породистым лицом рыжий инляндец был автором более полутора сотен уникальных зелий. Алекс усмехнулся, вспоминая, как в юные годы их студенчества их гениальный друг неоднократно пробовал свои зелья на одногруппниках, и частенько последствия ставили в тупик и преподавателей, и приглашенных спасать горе-экспериментаторов специалистов.

— Я сейчас все расскажу, подожди.

— А чего рассказывать? — громогласно объявил подошедший Мартин. — Алекс решил, что ему скучно быть живым ректором, непременно нужно стать мертвым героем.

— Не тараторь, — поморщился Макс, и Мартин странным образом послушался.

— Я могу докачать тебе источники, — предложила Виктория хозяину. — Хватит еще на пару месяцев. — Она протиснулась к столу, наклонилась, чтобы собрать бумаги, и Мартин, конечно, не примянул при этом оглядеть тылы придворного мага и восхищенно присвистнуть.

— Вот почему, — задумчиво протянул Макс, — когда мы по отдельности, мы уважаемые ректора, профессора и маги? А когда вместе — те же придурки, что и в универе?

— Это потому, что с вами я могу быть сам собой, — ответил Мартин, к кривлянию которого это замечание в основном и относилось. — Вики, не обижайся, ты красавица, как всегда. Просто у меня душевная незаживающая рана от твоего отказа на шестом курсе. Ты, можно сказать, мне жизнь сломала, жестокосердная. Малыш, а ты еще не женат? — внезапно сменил он тему.

И трое магов, профессоров и ректоров захихикали над старой общей шуткой. Макс единственный из них никогда не был в браке, так как был женоненавистником и считал женщин, за исключением своей матери, сестер и Виктории, с которой они были знакомы почти всю жизнь, досадным, хоть периодически и необходимым для гормонального и психического баланса недоразумением.

— Женюсь, когда ты по бабам перестанешь бегать, — огрызнулся Макс.

— Вас бы слепить, а потом поделить, и получилось бы два идеальных семьянина, — Алекс с улыбкой наблюдал за переругивающимися друзьями.

— Упаси Боги, — хором заявили они.

Холодный и рассудительный Макс и темпераментный, постоянно вмешивающий их пятерку в разные неприятности Мартин были абсолютными противоположностями. Что не мешало им вставать друг за друга горой и прикрывать спины друг друга, когда это было нужно. Но с тех пор, как это было нужно, прошло много-много лет. Теперь они почтенные мужи, пусть даже внешность всех, за исключением Александра, тянет максимум на 30–35 лет. И пусть от скуки и монотонности иногда сводит скулы, он, вопреки смешкам Мартина, предпочел бы помирать от скуки, чем от того, встреча с чем, как вопили его инстинкты, им предстояла.

Виктория тем временем деловито собрала с его стола бумаги, аккуратно сложив их на ближайшей тяжелой тумбе, сбегала обратно в свои покои через чуть подрагивающее, но стабильное Зеркало и притащила несколько пузатых бутылок, блюдо с яблоками и апельсинами. Затем порылась в огромном шкафу, достала оттуда несколько запыленных высоких бокалов, и сполоснула в фонтанчике в углу. Для удобства у магов в покоях и кабинетах всегда были источники шести стихий — бегущая вода — фонтанчик или водяная мельница, земля, обычно в цветочном горшке, растение- жизнь, окно с "музыкой ветра" — воздух, камин или лампада — огонь, и какие-нибудь кости или чучело — вместилище стихии смерти.

— Хозяюшка, — с умилением сказал Мартин, успевший уже цапнуть бутылку, откупорить ее зубами и знатно приложиться. Виктория выразительно показала ему "боевую клешню", успешно заменяющую у магов знак "урою". Правда, урывали обычно нежить, но и Мартин впечатлился.

— Недотрога и Кусака, — прогнусавил он удовлетворенно, делая еще несколько глотков. — Но вот вино у тебя всегда хорошее. Эй, без членовредительства! — барон подскочил на кресле, чувствительно ужаленный в мягкое место слабеньким, но коварным разрядом. — А если б ты на пару сантиметров промахнулась?

— Тогда бы пэры Блакории мне памятник поставили, — ухмыльнулась покусившаяся на самое дорогое магиня. — Может, хоть половина рождаемых детей среди аристократии перестанет быть похожа на тебя. Кроликов в роду не имелось?

— Ну, ты преувеличиваешь, — гоготнул забывший про недавнюю опасность Мартин.

— Разве что самую малость, — прищурилась Вики.

Пока друзья переругивались, Макс встал, взял из рук Вики бокалы, и наполнил их вином. Они выпили, по привычке первый раз не чокаясь — за пятого.

— Итак, — Макс снова разлил вино и оглядел одногруппников, — теперь мне можно рассказать, что за таинственная повестка дня, и почему ты, Александр, так выглядишь.

— Все просто, — ответил ректор, расслабленно сидя в кресле и вертя в руке бокал. — С исчезновением стабилизирующего фактора королевской крови на троне уровень защиты на континенте потихоньку стал снижаться, несмотря на то, что другие правящие семьи остаются на своих местах. Ранее стабильный поток манны идет теперь волнами, то густо, то пусто.

— Это мы все знаем, — спокойно сказал Макс. — Это некритично, уже все приспособились — с накопителями и источниками. Почему ты-то, сильнейший из нас, выглядишь, как восьмидесятилетний старик?

— Я выгляжу на свой возраст, — возразил Алекс. — Наш возраст, — добавил он тихо.

— Алекс думает, что где-то, возможно, в нескольких местах, в момент отлива волны произошел точечный пробой, — перебил его нетерпеливый Мартин. — И, опять-таки возможно, нас скоро ждет прорыв.

— С чего ты взял? — заволновался обычно невозмутимый Макс. — Я ничего не чувствую.

— Ты со своими зелеными друзьями и дракона за спиной не почувствуешь, — способность Малыша уходить в работу с головой давно стала притчей во языцах.

— И что? Как это связано?

— Им требуется пища, и чем качественней, тем лучше, — пояснил Алекс. — А если пища ослаблена физически, но при этом магически сильнее большинства живых существ, и еще и доступна? Какова вероятность, что захотят подкрепиться именно ею?

— Так ты у нас типа приманки, что ли? — поразился Макс. — Ты с ума сошел, Данилыч? Именно поэтому ты блокируешь метаболизм, дурень? Я думал, что в нашей компании место патентованного идиота прочно занято Мартином (Мартин не обиделся, просто широко улыбнулся и отсалютовал бокалом), но ты сразу побил все рекорды. Или, пока я отсуствовал, вы мозгами поменялись?

— Не ори, — поморщился ректор. — Думаешь, мне в кайф больше года сидеть в скрипучем, стареющем теле? Но я уже и так прикладывал, и так, прежде чем решиться. Найдут наши блахородные дурни королеву или нет, непонятно, рисковать мы не можем. Магическое поле крайне нестабильно, и по косвенным признакам я посчитал, что пробой уже произошел.

— Это по каким таким признакам? — поинтересовался Макс. Молчащая Виктория хмурилась и с жалостью поглядывала на Алекса.

— А какие признаки прохода демонической сущности? — пожал плечами Алекс. — Седьмой курс, лекции Алмаза Григорьича.

— Необъяснимые массовые психозы, самоубийства, рост числа пороков, — перечислила отличница Виктория. — Увеличение силы черных, уменьшение их способности себя контролировать. Активизация и резкое увеличение числа и силы нежити.

— Собственно, — Алекс налил себе еще вина, — сообщил мне о возможном прорыве мой давний знакомый, ведьмак. Они с семьей зашли попрощаться, решили переехать на побережье, поближе к монастырям Триединого. Там им проще не поддаваться. Он сказал, что начал слышать голос. Черные целыми семьями снимаются с мест и уезжают туда. И это ассимилировавшиеся, те, кто привык к новой жизни среди людей, социально устойчивые. Что происходит в семьях со старым укладом — боюсь представить.

— Так вы думаете, — Макс обвел друзей взглядом, — что пробой уже произошел?

— Либо уже, либо в самом скором времени произойдет, — тихо сказал Александр. — Но где, я не знаю. В Рудлоге или на границах с соседями. За границей королевские семьи держат крепко, туда он не сунется. Даже направления не чувствую. Зато знаю, куда он придет — теперь уже точно придет, чтобы поскорее вступить в полную силу. В место, полное не только молодых и вкусненьких магов с брызжущей во все стороны энергией, но и с десертом в виде меня. И бонусом в виде студенческой общаги, этой порочной смеси борделя, алкогольного бара и лавки с дурман-травой. Там уж точно он будет как рыба в воде.

— И…когда? — спросил неприятно потрясенный Малыш.

— Не позже, чем до конца года, — ответил Алекс. — Возможно, он уже среди поступающих или принятых на работу преподавателей. Но скорее нет, чем да — я не чувствую ни присоски, ни усиления оттока. Несмотря на это, я приказал отслеживать студентов с необычными магическими способностями. Ну а когда он дотянется до меня, я почувствую и смогу узнать, кто это.

— Все-таки ты идиот, — обреченно выдохнул Макс. — И вы это поддерживаете? — обвиняющее глянул он на друзей. — Данилыч без щитов, в дряхлом теле, да он двух шагов не может сделать, чтоб не развалиться. А от демона придется бегать!

— Я предлагала не страдать дурью, а обратиться к Алмазу Григорьевичу, — стала оправдываться Вики, — но ты же знаешь Алекса, он скорее руку себе отгрызет, чем покажет старикану свою несамостоятельность.

— Восемьдесят лет, а ты все еще дуешься на него из-за тройки по демонологии? — изумился Макс.

— Единственной тройки в аттестате, между прочим, — отозвался Алекс. — Эта старая скотина лишила меня красного диплома, зато обеспечила десяток лет боевой практики по трактам и кладбищам, за что ему, конечно, поясной поклон. В то время как вы проходили практику при дворах и университетах, мы с Михеем мерзли и мокли под дождем и снегом. А все потому, что старикан не оценил шутки с окрашиванием его лошади в зеленый цвет. Надо ж быть таким злопамятным!

Как всегда, при упоминании о погибшем друге, они притихли.

— Хорошо. Как ты думаешь его одолеть? С демонами практики у нас точно не было еще, и слава Триединому за это!

— Мартин раскопал у себя в библиотеке старые манускрипты. Мы с ним уже начали отрабатывать боевую схему. Нужно заманить его в пентаграмму, и активировать, и его просто сольет, как в унитаз, обратно в тяжелые миры. Заманивать, — Алекс усмехнулся, — будем мной.

— А если это не сработает? Данилыч, обещай мне, что обратишься к Алмазу. Иначе я сам к нему приду! Не будь дураком, цена ошибки слишком велика.

— Не кипятись, — успокаивающе попросил Алекс. — Дай мне пару недель, и я обязательно схожу к Деду на поклон. Но ты же знаешь его, если я что-то не учту, пошлет и еще спасибо если посохом поперек спины не огреет. Он счас занят теорией глобального сеяния, ему не до мелочей типа демонов. Он божественные истины познает.

— Нам нужны еще участники, — Виктория, доселе молчащая, в упор посмотрела на Александра. — Нужно обращаться к магам Йеллоувиня, Бермонта и пригласить сюда священников Триединого. Духовники нужны как воздух, без них ты не справишься.

Александр тяжело вздохнул.

— Прежде всего я хотел попросить вас временно поработать в Университете в качестве приглашенных преподавателей. Мартин, с тобой можно согласовать это в рамках обмена опытом и преподавателями. Обещаю, когда все закончится, провести у тебя годичный курс лекций и практикумов. Ну, соглашайся, ты же умрешь от скуки и любопытства, если не согласишься.

— Все-то ты знаешь, — широко улыбнулся захмелевший уже господин блакорийский ректор и отсалютовал ему бутылкой. — Соглашусь, если Вики меня поцелует.

Виктория, не говоря ни слова и чеканя шаг, подошла к опешившему барону, наклонилась, схватила его за грудки, подтягивая к себе, и впилась в его губы поцелуем. Макс и Алекс наблюдали только квадратные глаза шутника, виднеющиеся из-за затылка Вики.

Когда поцелуй закончился, Виктория вернулась на место, взяла бокал и иронично отсалютовала Мартину.

— Что ж сразу так пугать-то, Кусака, — проворчал пытающийся отдышаться фон Съдентент, — меня чуть кондратий не хватил. Я понял, что это серьезно. Кстати, как тебе поцелуй?

— У твоей герцогини отвратительный вкус помады, — скривилась Виктория, демонстративно оттирая губы.

— Так я ж ее не ем, — глумливо захихикал Мартин. — Ладно, я согласен. Я б и так согласился, вы ж знаете. А ты, Макс? Пересилишь себя?

Алекс повернулся к природнику:

Да, Макс, я знаю, как ты не любишь людей…

— …я не люблю тупых людей, — поправил педантичный Малыш…

— Ну что сделаешь, если почти все человечество и не-человечество тупее тебя? Но мне нужны глаза и уши. И твои репелленты. На демонов ты их еще не мешал? Вот тебе и поле для экспериментов.

— Ну что ты меня, как маленького, уговариваешь, — устало отмахнулся Максимиллиан. — Естественно, я помогу тебе. Только я жить в общаге не буду, уж уволь. Ты же знаешь, как могут доставать студенты. Буду ходить через зеркала.

— Спасибо, друже! Вики?

— Я возьму отпуск на пару месяцев. Потом ничего не обещаю. Но зато пока смогу пожить в общаге, помониторить там ситуацию. И все равно я считаю, что нам нужна помощь.

— Я обещаю тебе поговорить и с коллегами, специализирующимися на демонологии, и с Алмазом. Спасибо, что согласилась, дорогая.

— Не за что, — Виктория цапнула со стола дольку апельсина. — Хорошо, что мы снова в деле.

— Ага, — произнес вдруг ставший серьезным Мартин. — Главное, никого не потерять больше. Как в прошлый раз.

Перед уходом, пока Алекс с Мартином чертили схемы силового поля, Виктория подошла к моющему руки Максу, прислонилась к нему сзади.

— Хочешь, я пойду сегодня с тобой, Малыш?

Его спина замерла, и прошло несколько мгновений, прежде чем он глухо сказал:

— Нет, Вики, не нужно. Иди домой.

Она только горько улыбнулась. В который раз.

 

Глава 7

Садись, брат, хорошо, что ты проводил меня в мои покои. Да, я пьян, я пьян от того, что я живой и оттого, что они все мертвы. Мама, отец… Во мне бьётся безумная надежда на то, что они, так же как и я, как все мы, чудом спаслись…

Что тебе рассказать? Когда нас поймали в камень, я находился выше, чем ты, поэтому, наверное, и выжил. Отец с матерью парили под нами. После того, как прилетел стазис, я еще чувствовал их, чувствовал и когда мы погружались во тьму. Они успокаивали нас, помнишь? Пытались бороться, пытались спасти нас…

Иногда я думаю, что я выжил, потому что не стал бороться, а они умерли, потому что потратили лишние силы, пытаясь противостоять проклятому колдуну.

Нет, я не хочу спать. Я боюсь спать. Смешно, да? Теперь я боюсь темноты и боюсь засыпать, потому что ночью я снова оказываюсь там, под тысячами тонн скалы и задыхаюсь, бьюсь, не могу вырваться. Кто бы знал, что взрослый дракон может вести себя, как истеричка? Мне очень стыдно, но я поэтому и напиваюсь, чтобы отключиться и спать без снов…

Не надо меня жалеть, я не маленький. Ну хорошо, пусть для тебя я всегда малыш, но я тебе шею сверну, если ты еще при ком это повторишь. Да, брат, я тоже тебя люблю. Знаешь, а пойдем наверх, а? Как в детстве, посмотрим на Город в закате?

Двое очень похожих красноволосых мужчин сидят на скате крыши второго этажа дворца. Только один крепкий, с длинными волосами, завязанными в узел. Другой исхудавший, с неровно отрастающими короткими волосами. Черты лица его немного мягче, чем у старшего, а кожа отливает не перламутром, а золотом. Присмотревшись, можно заметить и другие отличия — в волосы старшего вплетен амулет, напоминающий ключ, а тело их покрыто едва видными отличающимися узорами, которые не проступают в свете солнца, зато ночью, напитанные солнечной энергией, мягко, чуть заметно светятся.

Небо светится синевой и пурпуром, огромное солнце дрожит в вечернем мареве, опускаясь за горизонт. Дворец расположен на возвышении, и Белый город, окрашенный закатом в нежно-розовый цвет ручейками улиц уходит вниз, светится огоньками в длинных и густых синих тенях между домами, гудит многоголосым Базаром, звучит вечерними молитвами в храмах богов. Они молчат и смотрят, словно подпитываясь желанием жить от тех мальчишек, которыми они когда-то были, и которые приходили сюда с мамой почти каждый вечер провожать солнце.

Младший внезапно закрывает лицо руками и трясется от горьких рыданий, всхлипывая и шмыгая носом, как в детстве. Старший, ничего не говоря, обнимает его. В глазах его тоже стоят слезы. Сейчас можно, ведь никто не увидит, как они оплакивают родителей.

— Как мы будем теперь жить, брат? Без всех них? И зачем, почему я выжил, а они — нет?

Самое забавное, что я даже не помню, как улетал с места заключения. Помню ощущение безумной легкости, я тогда еще подумал, что я наконец-то умер.

Я не помню, куда и сколько я летел. Помню, что очнулся в хижине в горах. В этой хижине жили старик и две его дочери. Старика зовут Михайлис. Он охотник, отшельник. Потом я узнал, что они нашли меня, лысого, истощенного, всего измазанного кровью, среди остатков их скудного стада из трех козочек. Добрые люди не поняли, кто я такой, подумали, что на коз напали волки, и разорвали их, а откуда взялся я — непонятно.

Я был так слаб, что почти не мог шевелиться. Старик каждый день уходил на охоту, но часто возвращался ни с чем. Иногда с ним уходила старшая из сестер, а младшая хлопотала по хозяйству. Я наблюдал за ней, и за ее сестрой, и за их отцом, когда они возвращались. Если мясо добыть не получалось, мы ели овощную похлебку и их домашний хлеб. Точнее, сначала они кормили меня, а потом уже ели сами. Удивительные люди.

Старшую сестру зовут Таисия, а младшую Лори. Младшая красавица, каких поискать. Я часто заглядывался на нее даже в том состоянии, так хороша она. Золотистая кожа, темные блестящие волосы, пухлые губки, бровки вразлет…

Старшая некрасива, а лицо ее с одной стороны обезображено давнишней встречей с горным леопардом. У нее мягкие русые волосы и строгие голубые глаза. Она широка в кости, но спину всегда держит прямо, как будто и не стесняется своего увечья. Все-таки какое счастье, что у нас настолько отличается регенерация и шрамы рассасываются без следа!

Я был все еще слаб, и практически не мог двигаться. В глазах иногда начинала стучать темнота, и мне хотелось перекинуться и попробовать их крови. Видят Боги, чего мне стоило подавлять дракона. Ты знаешь, Нори-эн, как подавляет человека голод, ты ведь сам через это прошел. Иногда мне казалось, что я трачу последние крохи энергии на то, чтобы обуздать его.

Их домик небольшой, одноэтажный, с белыми мазаными стенами и голубыми наличниками на окнах. Внутри кухонка и две комнатки. Старый Михайлис уступил мне свою комнату, а сам расположился на кухне. Мы почти не разговаривали, я не мог, только сипел, а обитатели домика сами по себе были не очень разговорчивы.

Внутри всегда тепло, и топится печка, но мне все равно было недостаточно тепла! Я все время мерз, иногда не мог двинуться от судорог. Тело пыталось восстановиться, но ему не хватало пищи, хотя я ел больше, чем мои хозяева втроем. Но ведь надо было накормить голодного дракона, а для него это была капля в море. Меня иногда выводили на солнышко, и я сидел, укутанный в несколько одеял, и грелся. От невозможности восстановиться мне все время было холодно, и я трясся, пока не свалился в лихорадке.

Той ночью меня бросало то в жар, то в холод. Старый Михайлис ушел вниз, в селение, за целителем, а девушки следили за мной. Через несколько часов пришел целитель, осмотрел меня, и я услышал, как он что-то взволнованно говорит старику. В меня влили какое-то лекарство, и я наконец-то заснул.

Проснулся я весь в поту, стуча зубами от холода. Я пытался позвать на помощь и не смог издать ни звука. Упал на подушку, закрыл глаза и вдруг почувствовал теплые руки на лбу. Это Таисия. Она обтерла меня, приговаривая "Потерпи, я знаю, что тебе холодно, сейчас пройдет", переодела в сухое белье, и мне сразу стало теплее. Помогла дойти до уборной, потому что я не мог себе позволить, чтобы хрупкие женщины выносили за мной, если я в сознании. Путь до уборной и обратно отнял все мои силы, я буквально висел на ней, пока мы доползли до моей постели. Она перестелила ее, усадив меня на стул. Я наблюдал за ней и остро ощущал свою слабость, и то, что мне нечем отблагодарить этих людей.

Меня снова начинает трясти. Она укладывает меня в постель, укрывает одеялами, приносит завернутый в ткань нагретый кирпич, чтобы укрыть ноги. Мне холодно, и она поит меня горячим молоком, которое немного убавляет дрожь. Мне кажется, что я умираю от холода, и тут она поднимает одеяла и ложится ко мне, прижимается и говорит "Тихо, тихо, сейчас станет лучше". Не сразу я понимаю, что она так греет меня. Я лежу на спине, а она, обхватив меня руками и ногами — сбоку, и я чувствую, как бьется ее сердце. Тело у нее горячее, как солнце, и дрожь почти уходит. Я засыпаю, а когда просыпаюсь, ее уже нет рядом. Сестры вдвоем уходят на охоту. Старик смотрит на меня и качает головой, но ничего не говорит.

Когда Энтери рассказывает о девушке, на его губах появляется странная, немного виноватая и удивленная улыбка, он качает головой, стучит пальцами по крыше.

— Знаешь, Нори, я, лежа рядом с ней, вспоминал маму. Помнишь, когда мы болели или пугались по ночам, она приходила к нам, ложилась рядом, обнимала, рассказывала смешные истории? Вот и рядом с ней я чувствовал себя, как рядом с мамой. Безопасно. Мне не снились кошмары.

С этого дня я пошел на поправку. Уже мог сам садиться, есть. Иногда я смотрел на свои руки — они были похожи на руки мертвеца, кожа, кости, белые жилы и голубые вены. Представляю, как устрашающе выглядело мое лицо.

Таисия так же приходила ко мне ночью, грела меня. Я не чувствовал запаха желания или какого-то возбуждения от нее, только тревоги за меня. Мне было неловко от такой заботы, но ее тепло — единственное, что не давало мне замерзнуть ночью. Помнится, учитель рассказывал нам про древних, которые, чтобы продлить себе жизнь, обкладывали себя на ночи юными девственницами. Я тогда не понимал и хихикал вместе со всеми, а сейчас понимаю. Мне кажется, что она щедро делилась со мной своей жизненной энергией, и я не мог от этого отказаться. Хотя моя гордость страдала, и мне казалось, что я не имею права пользоваться ей, что это некрасиво. Сейчас я понимаю, что мне было неловко, что я, такой большой и сильный, так сильно завишу от доброй воли этой странной девушки и от тепла ее тела.

И однажды ночью, когда она снова пришла, я сказал ей, что я уже вполне терпимо себя чувствую, и она может не тратить на меня свое время, я уже могу согреться сам. Таисия посмотрела на меня своими спокойными глазами, кивнула и ушла в свою комнату, а я вдруг, вместо удовлетворения, почувствовал себя подлецом, который кидается добровольным и поэтому драгоценным даром. Я лежал, трясся от холода и думал, — а вдруг я обидел ее? Я же не знаю, каковы обычаи народа, к которому она принадлежит. Вдруг это норма гостеприимства, а я не понял, и тем самым нанес оскорбление людям, которые так бескорыстно приняли меня. Да, я удовлетворил свою гордость, но гордость не согреет тебя ночью и не спасет от кошмаров и судорог.

Пока я размышлял, в доме что-то изменилось. Я не сразу понял, что поменялся запах. Запахло солью и горечью, и я долго не мог сообразить, откуда тут морской запах, пока не понял, что это запах слез… Да, ты понимаешь, почему я не смог оставаться на месте.

Меня словно подбросило на постели, и я встал, побрел к двери своей комнаты, держась за стены, и шел, наверное, минут десять. Ноги с непривычки тряслись, как у старичка, на лбу выступила испарина, и вообще я себя чувствовал как в каком-то киселе. Отдышавшись у двери, я тихо приоткрыл ее, и вышел в кухню, где спал их отец. Прошел несколько шагов, случайно глянул на его постель…и наткнулся взглядом на его совершенно не-сонный, требовательный взгляд.

Клянусь, брат, мне многого стоило тогда не повернуть обратно. Но запах…он усилился, я не ошибся.

Я открыл дверь их с сестрой комнаты и зашел внутрь. Лори спала у окна, а Таисия лежала на узкой кровати, стоявшей у стены рядом с дверью. Она лежала спиной ко мне и плакала, плакала беззвучно.

Надо ли говорить, какой скотиной неблагодарной я себя почувствовал? К тому времени ноги меня совершенно не держали, и я буквально рухнул на колени у ее кровати. Она, конечно, услышала меня, но не обернулась, сделала вид, что спит. Она тоже гордая, как оказалось. А я…я начал извиняться. Шепотом, чтобы не разбудить ее сестру. Что я чурбан, и неблагодарная свинья, и дурак набитый. Гладил ее по спине, волосам, и боялся, что она оттолкнет меня, но она не шевелилась и даже, кажется, затаила дыхание. Шептал "Тася, Тасенька, мне так холодно без тебя". Кончилось тем, что я залез к ней под одеяло, обхватил ее сзади и заснул, греясь ее теплом.

Наутро ее опять не было рядом со мной, но я впервые не испытывал чувства холода. Даже сам смог встать, добрести до уборной, умыться.

Старик Михайлис сидел на завалинке и чистил ружье. Тогда я не понял, что это такое, мне позже объяснили и показали, что это. Это, брат, такое оружие, с которым охотятся. Типа копья, да, но копий много и они очень маленькие, отлиты из железа, и называются пули. Они вылетают из полой железной трубки, как дротики у племен, живущих восточнее Ставии, только в эту трубку не дуют, в ней взрывается порох, и от взрыва пуля летит быстро и очень далеко, так далеко, что может убить оленя за двести шагов от стреляющего.

Нори поднимает брови:

— Чудеса какие-то рассказываешь, брат.

— Я скоро дойду до этого, потерпи, братишка. Это важно для нас и для стаи, и для королевства.

— Сначала я хочу дослушать о том, что случилось дальше, Энти-эн.

А что дальше? Старик поманил меня к себе, я сел рядом с ним, наблюдая за его действиями. Мы некоторое время молчали.

Потом он сказал:

— Я знаю, кто ты такой. Я понял сразу, как увидел твои отрастающие красные волосы.

— И кто же? — спросил я, глядя на него.

— Ты — божественный змей, теаклоциакль, высшее существо, оборачивающееся из змея человеком. Наш народ давно поклонялся вам, и по легендам, в нашей семье течет кровь одного из твоих братьев.

Я и раньше обращал внимание на то, что у них знакомый мне золотисто-медовый оттенок кожи, хотя она гораздо светлее, чем у индейцев Загорья, которые построили нам огромные храмы в джунглях. У Михайлиса с дочерями такие же острые носы с горбинкой, только у Таисии не черные волосы, а русые, видимо, в мать.

— Откуда вы пришли сюда? — спросил я. — Я знаю похожий на вас народ, но они живут по ту сторону песков.

Старик пожал плечами.

— Насколько я знаю, все поколения нашей семьи жили здесь. Внизу целое поселение людей нашего народа, мы все называем себя дети Нобии, то есть дети дракона.

После его слов я с удивлением вспомнил, что был Владыка с таким именем, он умер до того, как родился отец. Помнишь, Нории, нам в школе рассказывали, что он был увлеченным путешественником, каких мало, и облетел почти весь мир?

— Таисия знает? — вопрос мучал меня, потому что в голову внезапно пришла оглушающая мысль — а вдруг она все это делала потому, что я для них божественен, а не потому, что…даже не знаю…

— Нет, — говорит старик. — Но ты ей скажешь сам.

— Скажу, — киваю я. — Так вы поэтому меня не остановили вчера? Потому что я, по-вашему, высшее существо?

Старик долго не отвечает, откладывает ружье, закуривает.

— Ты зря думаешь, что меня остановила бы твоя божественность, если бы ты решил обидеть мою девочку, — говорит он. — Я не остановил тебя, потому что ты хороший человек, хоть и змей, и не можешь не чтить законы гостеприимства.

Я беру его руку и целую ее

— Спасибо, отец.

Он хмыкает, что-то типа "ну надо же", ровно как наш старый учитель, затягивается, и мы опять молчим и смотрим на колышущийся, свежий зеленый лес.

— Коз то — того, ты поел? — наконец подает он голос.

— Да, — признаюсь я.

— А зачем?

— Истощен был очень, отец. У нас в таком состоянии мозг отключается, для восстановления дракон должен наесться свежего мяса. Простите меня. Да и мясо то помогло только, чтобы не умереть там же на месте, мне бы раз в двадцать больше — самое то для восстановления.

— Ну вот сегодня и наешься. Таська с Лоркой оленя завалили.

— А вы как узнали?

Он кивает головой куда-то вверх, и я действительно вижу далеко над лесом небольшие облачка дымы, уходящие вверх с некоей периодичностью.

— Вот девчонки молодцы, — я восхищен. — Только вы, пожалуйста, когда я есть буду, близко не подходите, а лучше спрячьтесь в лес. А то могу и вас нечаянно. В таком состоянии трудно себя контролировать.

Михайлис встает, надевает на спину полотняной волок и уходит.

Они вернулись под вечер, таща на волокушке оленя. Михайлис успел еще по дороге подстрелить нескольких кроликов, и теперь они свисали у него с пояса. Я же во все глаза смотрел на Таисию и поймал-таки ее быстрый взгляд. Показалось, или она улыбнулась?

Я встал и на слабых ногах побрел им навстречу. Запах свежего сырого мяса и крови шибал в нос, и в глазах начало темнеть. Дракон внутри заворочался, но я привычным делом подавил его желание крови. Мне нужно было поговорить с ней, пока я не перекинулся.

Однако прежде, чем я подошел, она смущенно отвернулась и куда-то побежала.

— Тася, постой! — крикнул я. — Я должен тебе что-то показать.

Она остановилась, а Михайлис взял Лори за руку и отвел ее подальше от волокушек. Я подождал, пока они отойдут на безопасное расстояние и отпустил дракона.

Помню безумный голод. Мне стыдно, брат, но от оленя даже рогов не осталось, а мне все было мало. Я помню, что доев, я захотел полететь на охоту, но не смог взмахнуть крыльями. Хотя мне было гораздо лучше, но все еще не хватало сил для полета. Я краем глаза увидел стоящих неподалеку людей. Стоявший старый человек с молодой девушкой явно были испуганы и медленно отступали к лесу. А вторая девушка, которая стояла чуть поодаль, тихонько приближалась ко мне и произносила какой-то набор звуков. Я предостерегающе зарычал. Пахла она знакомо, как своя. Но Дракону нужно было мясо и кровь, и я боялся не справиться.

Она подошла ко мне, и я понял, что то, что она повторяет — это мое имя. В драконьем обличье человеческая речь отчего-то звучит очень высоко и быстро, как колокольчики на ветру. Я воспринимал ее как совсем малютку, размером с мою лапу. Она с благоговением и без всякого испуга смотрела на меня, подошла почти вплотную к морде, несмотря на предостерегающий крик отца, протянула руку и погладила мой нос.

— Хороший, хороший мой, тихо, тихо, все хорошо, — произнесла она, а я, не справившись с волной эмоций и голода, отпрянул от нее, зарычал и бросился от нее подальше.

Впрочем, далеко я не ушел, свалился у самой кромки леса, так что мне, уже перекинувшемуся и слабому, помогли дойти до дома. А через пару часов еще и накормили жарким с зайчатиной. Удивительные люди!

Братья некоторое время сидят в тишине, Энтери переводит дух и достает из кармана маленькую длинную трубку, вбивает в нее табак, поджигает и затягивается. На недоуменный взгляд Нори смущенно поясняет "Михайлис подарил. Мне забавно было смотреть, как они имитируют драконов, выпуская дым, и я попросил попробовать, а потом и затянуло. Ты лучше посмотри, какая красота перед тобой, брат!"

Город из розового уже стал контрастно-фиолетовым, воздух свежеет и влажнеет, несмотря на легкий сухой ветерок с Песков. Между домов — чернильно-синие тени в легкой дымке, в садах распускаются ночные цветы и их тяжелый, дурманящий голову запах доносится и до сидящих на крыше дворца мужчин. Птицы, днем не слышные из-за гула Базара, начинают выводить трели своими тонкими высокими голосами. Уходящее солнце делает горизонт багряным, словно обнимая дугой закатного виднокрая переодевшийся к ночи Город.

В юности братья, приходящие любоваться на смену дня и ночи, с первым запахом ночных цветов начинали чувствовать смутное томление, нередко перерастающее потом в горячие и сладкие ночи с податливыми дочерьми пустыни. Город, как честная жена, днем рядился в белые одежды невинности, а ночами превращался в тоскующую по любви, изнывающую по мужчине женщину. Вот и сейчас Нории думает о том, что спать один он сегодня не будет, но пока не время идти искать страсти — нужно выслушать брата. А Энтери тянет сладкий, пахнущий почему-то яблоками дым и тоже томится страстью и думает о Таисии, девушке с обезображенным лицом, которая стала его наваждением. Но спать он будет один. Он еще не знает, что это любовь, которая не терпит подмены.

— В эту ночь, — продолжает он, и Нории усилием воли выныривает из морока желаний, — я сам пришел к ней и попросил лечь со мной.

Она ничего не ответила, и я долго ждал ее, пока не уснул. Меня уже не так мучал холод, но больше, чем холод, меня мучало сомнение — вдруг я испугал ее, и она не поняла, что я сам боялся, как бы не навредить ей?

Ночью мне снова стало тепло и легко, и я сквозь сон понял, что она все-таки пришла. А утром она первый раз осталась со мною….

….. Девушка со спелой золотистой кожей, покрытой мелким пушком, который золотится в лучах утреннего солнца, сидит, скрестив ноги, на кровати, и заплетает длинные и крепкие русые косы. Косы получаются толстые, почти как канаты, так много у нее волос. Энтери лежит на кровати у стенки, лицом к ней, и первый раз видит ее так близко. Коварное солнце просвечивает длинную, доходящую до самых стоп ночнушку, пуританскую, белую, с какими-то невинными голубенькими цветами на ткани. Солнечный свет высвечивает профиль девушки, золотится на пушистых тяжелых волосах, и он разглядывает ее такое близкое тело, крепкие руки с четко очерченным рельефом, аккуратные остренькие холмики грудей, при взгляде на которые у него сохнут губы и влажнеют ладони. Ночнушка очерчивает небольшой валик животика и расходится к разведенным коленям, скрывая волнующими тенями и изгибами все самое сокровенное. Однако сладкий и мягкий послесонный женский запах она скрыть не может, и дракон какое-то время борется с собой, закрывая глаза и сжимая ладони.

Чтобы отвлечься, Энтери сосредотачивается на ее аккуратных небольших ступнях со светлыми ноготками-пуговками, которые контрастируют по цвету с загорелыми ногами, но это совсем не помогает, а даже наоборот.

Тогда он тихонько подкрадывается рукой к ее ступне, касается указательным пальцем ее мизинчика и виновато смотрит на нее, прости мол, не могу удержаться. Таисия легонько улыбается и качает головой. Осмелев, он накрывает рукой всю ее маленькую ножку, гладит взъем ступни пальцами и чуть не взлетает внутри от восторга. Кожа у нее мягенькая, как персик, и просто не верится, что девушка почти все время проводит в огороде или на охоте. Тасенька насмешливо улыбается, будто понимает, что с ним происходит, и будто это она старше и мудрее, а он совсем юный мальчишка, впервые прикасающийся к женщине.

Она сидит обезображенной стороной лица к нему, шрамы старые, идут наискосок от глаза к шее, отчего уголки глаза и губ немного опущены вниз.

— Как это случилось? — спрашивает Энтери, гладя ее по щеке. Шрамы под рукой как насмешка над красотой этой удивительной девушки.

— Мне лет пять было, — голос у нее низкий, глубокий, — а Лорке два годика. Зима была очень суровая, и звери выходили к жилью. Отец застрелил кабана, который рыл под домом, и они с матерью разделывали его прямо там, на снегу. А мы рядом играли.

Родители понесли мясо в ледник, а в это время из лесу вышел леопард. Они, бедные, с высоты спускаются вслед за косулями, им голодно в лютые зимы, лапы мерзнут. Леопарды красивые обычно, с длинной зимней шкурой, важные, а этот уж очень тощий был, то ли больной, то ли голодный сверх меры.

Он к мясу оставшемуся сразу пошел, а на его пути мы. Я Лорика схватила и бежать, и слышу сзади такое рявканье. Может, решил, что мы мясо хотим унести, кто его знает, а может инстинкт на убегающую добычу сработал. Догнал, короче, и давай мне сзади спину рвать. Я на Лорку-то упала и сверху ее прикрыла, и кричу. На крик мама с папой прибежали. Он полушубок рвал толстый, до спины почти не добрался. А лицо уже задел, когда дернулся от выстрела. Отец его застрелил.

Энтери приподнимается, кладет ей большую ладонь на спину и спрашивает:

— Покажешь?

Тася пожимает плечами, расстегивает пуговицы на сорочке, идущие от груди под самое горло. Поворачивается к нему спиной, опустив ноги с кровати, и стягивает сорочку с плеч. Косы льнут к ее обнаженным плечам, от затылка мягкий светлый пушок спускается по позвоночнику вниз. Под лопаткой виднеется след страшной лапы — несколько наложенных друг на друга полос, будто леопард не один раз зацепил спину, а несколько.

Дракон наклоняется и целует ей затылок, пробуя наконец-то на вкус ее кожу — она как молоко, море и мед, а Тася только вздыхает. Он спускается поцелуями вниз по позвоночнику, вдыхает ее запах. Шрамы его уже не волнуют. В глазах темнеет, дыхание сбивается, и вот уже он касается сзади ее острой груди, гладит соски большими пальцами, сжимает их, отчего она тихо стонет и вздрагивает. Запах ее меняется, и Энтери окончательно пропадает. Он шепчет "Какая же ты сладкая, Тасенька, позволь мне, пожалуйста, позволь…".

Девушка дрожит и хрипло постанывает своим низким голосом, как кошечка, от его ли ласк или от его слов, отчего он мгновенно приходит в неистовство. С силой проводит руками по мягкому животу, поворачивает ее к себе, кладет на кровать, берет за затылок и наконец-то целует в мягкие, сладкие и вкусные губы, щекочет их языком, приоткрывая. Он сминает ладонью сорочку на ее колене, поднимая мешающую и раздражающую преграду выше бедер. Рука его уже между ее ног, ласкает, гладит, трогает и изучает. Шерсть на загривке его стоит дыбом, он уже почти ничего не соображает, добравшись, наконец, до того, что так сильно желал.

В какой-то момент он чувствует запах страха, и угрожающе рыкает, не понимая, кто осмелился испугать его женщину. Затем до него доходит, и он отдергивает руку, утыкается лицом ей в шею и тяжело дышит, дрожит, успокаивая дракона внутри. Через несколько минут, успокоившись, осторожно отодвигается от нее, приподнимается, опираясь на локоть.

Таисия смотрит на него своими чудесными голубыми глазами, и ее нагота заставляет все внутри сжиматься и переворачиваться, до боли и стиснутых зубов.

— Испугалась? — зачем-то спрашивает он, хотя и так все понятно.

— Да, — говорит она хрипло.

Он наклоняется к ее лицу, и вдруг лижет ее в нос. Тася хихикает.

— Сколько тебе лет, шари? — он улыбается, доволен, что удалось разрядить атмосферу.

— Двадцать шесть будет через месяц. А тебе?

— А мне, милая, будет семьдесят восемь. И за всю свою жизнь я не хотел никого так сильно, как хочу тебя. Скажи мне, солнце мое, что мне сделать, чтобы ты не боялась меня и стала моей?

Она садится, застегивает сорочку.

— Я не боюсь тебя, глупый ты дракон, и твоей страсти тоже не боюсь, — говорит она тихо. — Я не буду жить с мужчиной вне брака. В нашем народе таких женщин называют "отляякон" — отчаявшиеся. Если ты хочешь меня, тебе придется сделать меня своей женой.

Энтери дотягивается до ее ступни, щекочет ее, наклоняется, целует пальчики, а Тася снова хихикает, теперь уже немного напряженно, и отбирает ногу — щекотно и страшно ждать, что же он ответит. Вдруг рассмеется и улетит, оставив глупую человечку жалеть о своих словах всю жизнь?

— Я хочу этого больше всего в жизни, — наконец говорит Энтери серьезно.

….он, конечно, не рассказывает всего этого брату, потому что это то, что должны знать только двое. Просто говорит "Я решил жениться на ней", и Нории понимает, что все слова, которые он хотел сказать — про то, что драконов осталось немного, и нужно ради выживания рода вступать в браки с драконицами, — бесполезны и только рассорят его с братом. Поэтому он вздыхает и протягивает руку:

— Дай-ка мне попробовать эту твою трубку, Энти-эн…

….Михайлис и Лори куда-то ушли, оставив записку, чтоб до завтра не ждали, и целый день теперь принадлежит им одним. Все невинно и прилично, ну не считать же неприличным тисканье у стенки дома, после которого оба ходят раскрасневшимися, или долгие поцелуи, после которых так трудно остановиться.

Таисия утром хлопотала по хозяйству — мыла полы, скоблила длинный деревянный стол, готовила еду, а Энтери все пытался помочь и был изгнан с кухни, потому что больному на всю голову дракону нужно спать, есть и набираться сил, а не пытаться хватать ведра с водой, которых она за свою жизнь без всяких с хвостом перетаскала.

Он расспросил ее о родных, и узнал, что мать ее была из Рудлога, познакомилась с отцом, когда приезжала сюда на практику с студентами-зоологами, да тут и осталась. Умерла она два года назад от легочной болезни, с тех пор они живут здесь втроем с отцом. Девочки закончили школу, а в университет поступить не было денег. Живут они с огорода и охоты, плюс отцу немного доплачивают от поселения, за то, что он приглядывает за лесом и горной дорогой, предупреждая о пожарах или возможных камнепадах с гор. Иногда приезжают туристические группы из самых разных стран, и тогда он работает проводником. Туристы платят хорошо, останавливаются у них в домике. На чердаке оборудованы лежанки, там тепло и можно нормально разместиться.

Энти после ее слов уточнил значение непонятных слов "практика", "студенты", "школа", "университет" и "зоологи" с "туристами" и попросил рассказывать дальше. Оказалось, народ тараноби живет за границей Рудлога на восточных склонах Милокардер, переходящих в Пески и официально не является гражданами ни одной страны, ну а неофициально Рудлог давно выдал им свои удостоверения гражданства, получает с них налоги и платит зарплаты и пенсии. Все довольны — дети дракона сохраняют свою независимость и при этом пользуются всеми благами государства. Основное поселение находится внизу, у железной дороги, и там, в отличие от их домика, работает телекоммуникационная антенна, есть магазины, даже свой театр и музей.

Энти спросил значение "удостоверения", "гражданства", "пенсии" и прочих чуждых его уху слов и задумался. Побарабанил пальцами по столу, выбивая привычный ритм:

— Тасенька, я только что понял, что сначала мне нужно тебе рассказать о себе. Потому что я совсем не знаю и не понимаю, сколько прошло лет с того момента, как я покинул свой дом, я не понимаю, где я нахожусь и тот ли вообще это мир. И я бы очень хотел знать, спасся ли кто-то из моих сородичей.

Во время рассказа девушка так распереживалась, что отложила картошку и нож, сполоснула руки и села рядом с ним, гладя его по плечу. Когда Энтери закончил, она с изумлением и сочувствием поглядела ему в лицо — не разыгрывает ли? Может ли такое быть, что весь драконий род был чьей-то злой волей заключен в камень? Покачала головой:

— Я никогда не слышала ничего похожего. Если вы были в той горе, которая недавно треснула и перегородила реку — значит, попали вы в нее давным-давно. Может, отец знает какие-то легенды? Или, — Тася оживилась, — давай съездим в городок, поспрашиваем стариков, может кто-то что-то слышал? А еще у нас есть библиотека, и при ней работает Матушка Вилайтис, она не только библиотекарь, но и кто-то типа почетной хранительницы. Она и книжку, если что, подскажет, и если уж кто-то что-то о вас знает, то только она. Только сначала, — девушка окинула дракона скептическим взглядом, — я тебя накормлю. А то ты мне там людей поешь, неудобно перед соседями будет.

Энтери хмыкнул и послушно уселся за стол. После сытного обеда Тася выдала ему вещи отца и велела переодеться, а голову, чтобы скрыть цвет волос, обмотала тонким цветным шарфом на манер бедуинов, объяснив, что многие мужчины у них так носят химу вместо шляп.

Дракон не спросил, что такое шляпа, и так понятно, что это какой-то головной убор. Он вообще чувствовал себя немного потерявшим опору под ногами, потому что страшно было представить, сколько же продлилось его заключение, и очень хотелось верить, что он не один выживший. Таисия, словно чувствуя это, окружила его заботой — то погладит по плечу, то чмокнет в подбородок, то шепнет на ухо какую-нибудь нежность. От этого ее старания на душе стало как-то теплее и спокойнее.

Они вышли из дома часа через два после полудня, когда солнце вовсю уже палило жарой. Хотя на высоте всегда было прохладно, светило было яркое, явно не свойственное холодному сезону. Пока Таисия вела его куда-то за дом, он что-то мучительно соображал, потом спросил:

— Какое сейчас хоть время года? Ну, что не зима, понимаю, а что конкретно? лето? Середина лета?

— Нет, что ты, лето заканчивается, скоро осень уже будет. Ты же видишь, мы уже урожай собираем.

— Там, где я раньше жил, мы урожай круглый год собирали, — объяснил Энтери, наблюдая, как она открывает ворота сарая и выводит, надев длинные кожаные рукавицы, оттуда какую-то чудо-тележку.

Ну, то есть то, что "это" какая-то вариация телеги, он понял, потому что у выведенного Тасей чуда были четыре, хоть и непривычно широких, покрытых каким-то черным ребристым материалом с противным запахом, но вполне узнаваемых колеса. На эти колеса была поставлена узкая, короткая и мягкая скамья и углублениями для сидения. Впереди было что-то типа оленьих рогов.

Тася запрыгнула на тележку, как всадник на коня, похлопала по скамье за собой рукой.

— Садись, поехали!

— Это какая-то волшебная телега? — Энтери осторожно уселся за ней, внимательно осматривая аппарат — где находится двигательный артефакт или свиток с заговором? — Она ведь без лошади ездит?

— Без лошади, — рассмеялась Таисия, поворачивая ручку на руле, отчего волшебная телега затряслась и заурчала, как обвал в горах. Энтери вздрогнул и тут же отругал себя за это, надеясь, что девушка не заметила. Еще подумает, что замуж за труса пойдет!

— Это вездеход на бензиновом двигателе, — продолжила объяснять она. — Бензин — это такое топливо, энергия, которую ест эта машина, чтобы двигаться. Ну все, поехали. Держись за меня, а то соскользнешь с непривычки!

Когда-то давно отец взял Энтери и Нории на далекую реку, в гости к их двоюродному дяде. Дядя слыл оригиналом, потому что жил не как всякий приличный Белый Дракон в Песках или, на худой конец, недалеко от Песков, а в чужой стране, до которой они летели долго, с ночевками. А тот уже пригласил мальчишек прокатиться на паруснике. Детский восторг, который Энти испытал от похода на легком, словно летящем над водой корабле, был сравним с нынешним, от поездки на вездеходе.

От дома Михайлиса к городку шла узкая, но достаточно ровная лесная дорожка, и добрались они до поселения меньше чем за час. Таисия тут же организовала небольшую экскурсию по основным достопримечательностям городка.

Городок Таранови был по меркам современности небольшим — в нем едва ли насчитывалось и 20 тысяч населения. В нем было все, что могло быть востребовано в провинциальном и сильно удаленном от метрополии городе — автобусная и железнодорожная станции, вагонетная линия, по которой весело катили трамвайчики по единственному маршруту, опоясывающему город. Телевизионная вышка, телефонная станция — сюда еще не добрались только-только появившиеся мобильные коммуникаторы. Магическая и светская школа, расположенные в одном здании, храм шести богов (на всякий случай молились всем), и отдельно — столб трехликому Творцу. Все три лика Творца подозрительно смахивали на драконьи.

Под конец Таисия провезла Энтери мимо круглой, тонкой, отлитой из какого-то серебристого металла арки (телепорт, изредка пользуются наши маги, остальные — то ездят нормально, без выкрутасов), мимо больницы, и наконец выехала на главную площадь Таранови, круглую, как блин. Переполненный впечатлениями и вопросами дракон слез с вездехода и начал крутить головой. Прямо перед ними стояло приземистое здание, на вывеске которого была красноречиво нарисована книга — значит вот она, библиотека. Напротив ее через площадь стояло представительное здание с колоннами и флажками, наверное, дворец местного властителя. Перед дворцом стоял небольшой помост с крышей, выглядящий как огромный скворечник без передней стенки.

— Для казней? — спросил он, неприятно поразившись. Публичность этих мероприятий, по его мнению, никакого воспитательного смысла не несла, а только удовлетворяла низменные инстинкты толпы. Поэтому в Белом Городе правосудие творилось за закрытыми воротами Двора Наказаний.

— Для выступлений и праздников, — Тася покачала головой. Да уж, дракон ей попался, прямо сказать, ископаемый и дикий. Казни, надо же. Она и не слышала, когда последний раз такое было. Преступники, конечно, никуда не делись, были и бандиты, и убийцы, и насильники. Но магическое участие помогало раскрывать преступления, исключая обвинения невиновных, а виновных и осужденных отправляли на тяжелые работы, чтоб не переводили людской хлеб, прохлаждаясь в тюрьме.

— Здравствуй, Тасенька, — звонко окликнул ее невысокий старичок в пестрой лоскутной накидке и цветной химе, с стеклышками на носу. Он с другими старичками и старушками, такими же пестрыми и дряхлыми, сидел на стульях у маленьких столиков, около входа в библиотеку и смотрели в какую-то плоскую коробку с изображенной картиной. — Жениха привезла? Наконец-то!

— Здравствуйте, дедушка Николис! — широко улыбнувшись, громко заорала Тася, так громко, что Энтери покосился на нее с удивлением, прежде чем понял, что старички, видимо, глуховаты. — Это папин знакомый, археолог! Я ему город показываю, заодно может в библиотеке что-то по своей научной работе найдет!

— …архиолох, ишь ты, — забормотали старички, а пестренький Никойлис потряс пальцем и сказал строго:

— Нам археолохи не нужны, нам женихи надобны!

Во время шутливой перепалки Энтери с Тасей дошли до дверей библиотеки по импровизированному коридорчику мимо болтающих и попивающих чай старейших жителей города. Энтери чуть не испугался, увидев в том, что он принял сначала за картинку на очень толстой раме, молодую женщину, которая строго говорила: "в районе Северных застав Оленья, Медвежья, Лосиная ожидаются ночные заморозки…". Еле удержался, чтобы там прямо, при стариках не начать спрашивать, что же это такое и как оно работает. И как туда засунули женщину, интересно?

В библиотеке хорошо пахло бумагой, старыми книгами, и почему-то воском, хотя освещалось все уже привычными, но по-прежнему удивительными для проспавшего все на свете дракона, электрическими фонарями. В углу искрил круглый почтовый телепорт, похожий на маленькую шаровую молнию, подвешенную на две изогнутые высокие ножки — как объяснила его спутница, небольшие посылки и письма проще и дешевле отправлять так. Энтери при виде телепорта вспомнил семейные зачарованные чаши, которые использовались драконами для общения.

Тася представила его Матушке Вилайтис, степенной пожилой даме, одетой в той же пестрой манере, вручила ему стопу журналов посмотреть, а сама о завела с библиотекаршей тихую беседу. Женщины шушукались и изредка поглядывали на Энтери, а он, ловя эти взгляды, снисходительно улыбался — женщины во все времена одинаковы. На месте он не усидел, и с позволения Матушки начал ходить по библиотеке, трогая разные книги, вытаскивая некоторые и проглядывая. Читать ему трудно, зато картинки очень интересуют. Какие-то сюжеты ему знакомы и понятны, типа битвы или обнимающихся пастушка с пастушкой на пригорке, а какие-то странны или вовсе недоступны для понимания, как изображение радиоприемника или спортивного клуба.

Тем временем шушуканье закончилось, и матушка исчезла меж высоких полок, до потолка заставленных книгами. Вернулась она не скоро, так что Энтери даже успел пролистать пару журналов и увидеть достаточно занимательного. Чего стоит только материал под названием "Панорамы континентальных столиц". Фотографии огромных многоэтажных городов создали в нем ощущение легкой паники — сколько ж он все-таки провел в горе?

Язык он понимал через раз, слишком много упрощенных, измененных или вовсе непонятных слов, но упорство и любознательность заставляли листать один журнал за другим, впитывая образы нового мира.

Матушка Вилайтис наконец-то вынырнула из библиотечной тени, неся в руках несколько тоненьких книг и один толстенный талмуд. Талмуд называется Эн-ци-кло-педия Сов-ре-менн-ного Ми-ра и предназначена в подарок Энтери. Он поблагодарил, поклонившись и прислонившись лбом к запястью Матушки, в знак уважения. Не забыть бы спросить, что такое энциклопедия, вдобавок к тысяче других вопросов — например, о живой картине, на которую смотрели старички на улице.

Остальные книги были предназначены для Таси, в том числе — "Легенды гор" и "История Государства Рудлог". На первой книжечке были изображены горы и летящие среди гор драконы, похожие почему-то на страшненьких головастиков с крыльями. "История про то, как ящеры зловредныя в камень заключены были", — прочитала девушка и с опаской посмотрела на возлюбленного. Он спокоен, только в уголках губ, могущих быть и нежными, и умоляющими, прорезались жесткие складки.

— Ну это мы потом почитаем, — поспешно сказала она, убирая книжку в большую сумку. — Вот, смотри, — она провела пальцами по оглавлению второй книги. — Список королей с датами правления. Как, ты говоришь, звали того, с кем вы воевали?

— Седрик Иоганн Рудлог, — сквозь зубы произнес имя бывшего друга Энтери, и ему, несмотря на прошедшее время, сколько б его не было, снова стало очень больно.

Тася быстро провела пальчиком вверх по табличке с именами монархов, датами правления и кратким перечислением свершений, от нынешнего времени к древности.

— Тааак, сейчас у них короля нет, ранее была Ирина-Иоганна, Константин-Иоанн, Даниил-Иоанн, вот же ж, и чего они все Иоанны, интересно?

— Так звали их первопредка, — ответил Энтери, напряженно следящий за пальчиком Таисии. Каждое движение вверх — еще поколение минус, а то и два, если монарх отличался отменным здоровьем. Поколение, ушедшее для драконьей расы в небытие.

— Ага, вот! Седрик-Иоанн, он же Змееборец. Ну надо же!

Однако Энтери и сам уже увидел даты правления Седрика — 4257–4301 от т.ж. Долго ж он жил, интересно, мучили ли его кошмары, или он спал спокойно и без всякого сожаления? А сейчас 4762 год от т.ж., как говорит Тася. Что такое Т.ж. — "творение живого" — он знал, так отмечались года и в их время, и эта связь времен, как и сочувственно сопящая девушка рядом каким-то образом удержали его от позорной истерики из-за осознания того, что прошло целых 500 лет, ведь война случилась через 3 года после коронации Седрика. Он уже трижды должен был умереть, и на Земле уже должны были жить его праправнуки.

Обратно они едут в сумерках, потому что чем ближе к югу, тем раньше темнеет. Хижина стоит с темными окнами, но с приходом людей оживает, наполняется теплом и светом. Девушка усаживает дракона за стол, сама хлопочет вокруг него, выставляя приготовленные утром кушанья. Застарелый драконий голод заявляет о себе громче потрясения, и вот уже Энтери по привычке уминает тройную порцию рагу, запивая его из огромной керамической кружки ароматным и сладким горячим чаем. Сама Тася садится напротив и, положив щеку на ладонь, внимательно и печально смотрит на любимого своими чудесными глазами.

Когда ее персональный ископаемый дракон наедается, женщина на пару минут выходит из дома, а потом, нагруженная стопками полотенец, простынок и каких-то загадочных вещей, зовет его за собой.

Двигаться не хочется, хочется лечь и все обдумать, а может и пожалеть себя — только так, чтобы любимая не видела, ведь какой мужчина хочет показаться в минуты слабости? Но Таисия непреклонна:

— Пока ты мой пациент, слушайся меня!

— А потом, когда выздоровею? — Энтери выходит за ней из дома и улыбается, так забавна она сейчас, когда командует.

— И потом, — она наставительно поднимает палец вверх, изящно маневрируя со своей высокой стопкой между деревьев. Они поднимаются куда-то в гору. От попытки отобрать и понести она ругается, потом мол натаскаешься еще, не переживай, возможностей будет много.

Идут они недолго, может, пару минут, и внезапно в запахи хвои и листвы вплетается родной, свежий и ласковый, как запах матери — запах близкой теплой воды.

Девушка и ее дракон выходят на маленькую, белую от соли террасу, над которой стоит дымка. Терраса размером с три их дома, и в ней — цепочкой несколько каменных углублений с водой разной степени нагрева. Горячая вода бьет прямо из скалы, и купаться в самой близкой к источнику чаше нельзя, сваришься. Зато четвертая как раз подходит, чтобы отмыть давно не мытого дракона. Что там эти обтирания, даже самые тщательные, баловство одно.

Тася командует раздеваться, и Энтери подчиняется, одновременно наблюдая за ней. Девушка стоит к нему вполоборота, натягивает широкую рубаху, и уже под ней скидывает платье и белье. Однако он успевает увидеть и стройные бедра, и круглую попку, и с каким-то веселым предчувствием думает, что купание будет тяжелым.

Он же раздевается донага — чего стесняться, чего она там не видела? И, медленно, кайфуя от ощущений, заходит в воду. Она тепленькая, вкусная — прямо из недр земли, целебная, и он пьет ее горстями, пока его будущая жена в смешной широченной рубахе, в которую ее четырежды можно обернуть, заходит в воду.

Коварная водица приподнимает полы рубахи, Тася розовеет и мгновенно плюхается в воду, а Энтери мечтательно улыбается.

В чаше удобный выступ, где можно посидеть, и они, откинувшись на пологий каменный склон естественной ванны, долго отмокают, обнявшись. Проклятая рубаха кажется неуместной, тяжелой и очень мешает им обоим. Энтери играет с пуговками, расстегивает сверху одну, другую, но его останавливают, поворачивают к себе спиной и начинают яростно скоблить, отмывая дракона набело.

Тася трет его сзади мочалкой, стараясь не думать о том, как привлекательно его тело. Энтери такой огромный, что она со своим немаленьким ростом достает ему до плеча. Он еще очень худой, но спина и руки уже бугрятся мышцами и жилами, и на его коже проступает чуть заметный орнамент, который едва-едва светится в темноте.

Девушка проводит пальцем по тонким светящимся линиям.

— Что это такое, Энти?

— Это линии нашей ауры, — отвечает он хрипло. — Чистая энергия. Это и есть дракон. Когда мы перекидываемся, именно эти линии, раскручиваясь, создают контуры нашего нового тела.

— Я не понимаю, — шепчет она, заворожено гладя чудесный орнамент.

— Я и сам не очень-то понимаю, — отвечает он так же тихо, сосредоточенный на движении ее рук. — Когда мы поженимся, я познакомлю тебя с учителем, он все объяснит. Если, конечно, он еще жив, — вспоминает он и тут же мрачнеет.

Тася, как настоящая женщина, чувствует эту смену настроения, и понимает, что нужно снова отвлекать. Поэтому она в липнущей к телу рубахе перебирается вперед, садится в воду перед ним на колени, и предупреждает:

— Руки держать при себе!

— А то что? — спрашивает он, с интересом глядя, как она намыливает мочалку и придвигается к его груди.

— А то останешься грязнулей, — грозится девушка, и приступает к делу.

Энтери любуется ей — волосы выбились из поднятых наверх кос и влажные прядки падают на лицо, она периодически сдувает их вверх, но они снова падают, мешая.

Он протягивает руку и заправляет прядку ей за ухо. Тася улыбается:

— Спасибо! Ну, все, ополаскивайся.

— А как же нижняя половина дракона? — хитро интересуется Энтери, выныривая из воды. Пена быстро уходит в следующие бассейны.

— А нижнюю половину дракона вымоет верхняя половина дракона, — фыркает Тася, и он хохочет, так, что вокруг него закручиваются небольшие бурунчики.

— А может верхняя половина дракона вымыть какую-нибудь половину своей любимой? — вкрадчиво интересуется он, притягивая Тасю к себе на колени, так, что она садится к нему боком, и чувствуя ее всем телом. — А лучше и всю любимую. Ох, милая, что же ты со мной делаешь?

Она краснеет, шлепает его по плечу мочалкой, но не вырывается, уткнувшись ему в шею, пока он расстегивает неподатливые пуговки, а потом стаскивает с нее рубаху, вытаскивает мокрую противную одежду, зажатую, между его бедром и ее мягкой попкой, и швыряет ее на камень. Все сразу становится так, как должно быть. Тася напряжена, и он успокаивающе гладит ее по спинке, чувствуя под пальцами старые шрамы.

— Я только помою тебя, — глухо шепчет он ей на ухо, целуя и ушко, и шею, — и посмотрю на тебя. Тасюш, не бойся меня, пожалуйста.

Он, конечно, возбужден, и она не может этого не чувствовать своим бедром, но он же не животное, чтобы насиловать или соблазнять ее здесь, вопреки ее принципам.

Тася медленно-медленно расслабляется под его легкими поглаживаниями, затем, видимо, принимает решение, и вкладывает мочалку ему в руку. Энтери ставит ее перед собой, и на миг усомняется в разумности своего поведения, потому что ничего прекрасней он никогда не видел. Капельки воды блестят на ее теле, пока она расплетает волосы. Наконец, он касается ее мочалкой и несколько минут старательно трет ее, стараясь сосредоточиться на задаче и не пропустить ни одного местечка. В мыльной пене она похожа на сливочное пирожное, и он не удерживается, наклоняется вперед и трогает языком ее сосок, пусть покрытый невкусной пеной, все равно сладкий. Тася от неожиданности пищит и от греха подальше окунается в воду с головой.

После он сажает ее между своих ног и долго моет ее чудесные волосы, наслаждаясь прикосновением ее тела к своему. Руки его то и дело опускаются ниже, гладят грудь с торчащими бутонами сосков, живот, трогают кругленькую попку, прижатую к самому дорогому. Тася разморена от теплой воды и от ласк, иногда прерывисто вздыхает на особо нескромных движениях, но не уходит.

"Она же верит тебе, тупица" — соображает дракон, и от этого внутри становится тепло-тепло.

Когда намыливание закончено, он подхватывает ее под попку, с восторгом чувствуя и все округлости, и мягкий пушок там, где он должен быть, и под визг Таисии окунает их обоих с головой.

После они еще долго лежат в воде, лениво и сладострастно целуются, изучают друг друга, в каком-то невообразимом волнующем состоянии, и любуются на огромную чернильно-синюю чашу неба, с крупными, как будто можно протянуть руку и взять, сияющими звездами.

С утра дракона разбудило отчаянное меканье и окрики Михайлиса. Энтери, приподнявшись на локте, выглянул в окошко, в которое уже пробивались первые лучи солнца. Двор был заполонен колыхающейся серой массой, в которой спросонья он не сразу разглядел головы, копыта и хвосты. Старый Михайлис с Лорой пригнали целое небольшое стадо!

Тася, в своей длинной ночной рубашке, спала лицом к нему, и во сне казалась совсем малышкой. Он потихоньку, чтобы не разбудить ее, вылез из-под одеяла, оделся и вышел на кухоньку.

Лорик жарила блины и была свежа и прекрасна, как чудесный цветок. Она хихикнула, увидев заспанного дракона. А Энтери с удивлением понял, что, отдавая дань ее красоте, он остается к девушке совершенно равнодушным. Сколько их было, прекраснейших из прекрасных, а такую, как Тася, о которую можно отогреться — он встретил впервые.

"Да уж, — подумал он, — старею, видимо".

Он вышел на улицу, умылся в ручном рукомойнике и подошел к старику. Тот стоял, наблюдая за привязанными друг к другу животными, и курил.

— Хорошее утро, — поздоровался Энтери, ощущая заворочавшегося голодного дракона внутри.

— Хорошее, — благожелательно кивнул старик. — Это все тебе, подранок.

Внутри ликующе взвыл дракон, а человек внимательно посмотрел на старика и спросил:

— Откуда вы их взяли? Я не знаю, как сейчас стоят овцы, но у нас не всякий мог себе их позволить.

Михайлис внезапно рассердился.

— Ты мне тут еще поупрямься! Не твое дело, откуда я тебе взял еду! А только моя задача гостя вылечить, чтобы ты снова летать смог!

— Отец, — тихо сказал Энтери, — я же на Таисии жениться хочу. Я честный дракон, а не залетный какой-нибудь. Какой я вам гость?

Михайлис глянул на него, пожевал длинный мундштук трубки.

— Ну надо же, — проворчал он свою любимую присказку. — Сговорились уже?

Дракон кивнул.

— Тем более — куда я тебя отправлю, если ты летать не можешь? Без слез не взглянешь — не дракон, а суповой набор! Скажут, что старый Михайлис совсем стыд потерял — не откормил, не выходил, дочку за доходягу выдает.

— А зачем меня куда-то отправлять? — не понял Энтери.

Старый охотник протяжно и как-то ностальгически вздохнул, выпуская дым.

— А как же иначе, сынок? Помню, когда я за ее матерью сватался, так еле выдержал. Это обычай у нас такой. Как сговариваетесь на помолвку — повязываются на руки черные тиньки, это такие плетеные брачные обеты, на верность и постоянство. Черные потому, что чернее тоски нет ничего. И затем влюбленные расстаются на 3 месяца. Ни встречаться нельзя, ни говорить. Как раз срок хороший, чтобы, если это не твоя половинка, это осознать и жизни друг другу не поломать.

— А уж если выдержишь, — продолжал его будущий тесть, — тут вы уже считаетесь женихом и невестой, вас оглашают в храме, и на руки повязываются уже тиньки красные. Потому что красный — ретивый, упорный. После этого надо еще три задания-загадки от невесты выполнить, они для всех одинаковы, но мужикам женатым делиться решениями строго запрещено — проклят будет от Синей Богини.

— И что? — спросил немного ошеломленный от столкновения культур дракон. Он-то думал, что сходят сегодня-завтра в храм, проведут обряд, и унесет он свою Тасеньку в дворец к себе, если он еще стоит. И там она наконец-то станет его — и душой, и телом.

— Ну, если выполняешь, загадки решаешь, — то тут же священник и проводит обряд. Свадьбу играем, молодых поздравляем, и на ночь вы в храме остаетесь, на половине Синей. Там супруги и познают гммм…гхм….да…друг друга.

На словах про "познание" старик смутился, снова затянулся, выпустил дым — о дочери все-таки говорит.

Энтери, обалдевший так, что даже мекающие овцы и возможность наконец-то наесться досыта ему стали безразличны, как-то нервно протянул руку к трубке:

— Можно? Давно хочу попросить попробовать.

— Ну давай, — с сомнением сказал старик. — Только дым не глотай, держи во рту, не вдыхай, кому говорю!

Но дракон уже надрывно кашлял, вытирая слезы в уголках глаз. Потом попробовал еще раз, так, как говорил Михайлис. Никаких особенных ощущений он не испытал, но ритмичное вдыхание-выдыхание дыма вводило в своеобразный транс.

— Успокаивает, — заметил он, передавая трубку обратно.

— А то! Потому и курю, — ответил старик. — Со смертью жены начал…

Когда они вошли обратно в дом, Тася уже встала и, одетая в цветастое платье до колен, нарезала крупными кусками свежепеченный хлеб. Дух от хлеба шел сногсшибательный. Улучив момент, когда отец и сестра его девушки отвернулись от них, Энтери провел губами по ее затылку, вдыхая ставший уже родным запах, и, воспользовавшись тем, что огромный нож остановился — Тасенька замерла от его близости, коварно стянул аппетитно пахнущий ломоть, получив, впрочем, за это шлепок по удирающей спине. Они захихикали, девушка продолжила резать хлеб, а Энтери мгновенно справился с украденным куском, сел на лавку и начал смиренно ждать завтрака.

Старый Михайлис тоже улыбался сквозь усы, потому что легендарный театекоатль, змей небесный, и его суровая несмеяна-дочка, которая, казалось, заморозилась после смерти обожаемой матери, вели себя как дети. Смеха старшей дочери он не слышал уже два года и только за это готов был змеюке скормить хоть сто голов скота. Главное, чтоб паршивец, улетев, не почуял свободу и не забыл его девочку. Иначе она снова замерзнет. А он, видят Боги, возьмет ружье, найдет и пристрелит несостоявшегося зятя.

Так думал старик, и улыбался, радуясь за дочь, и сверкал глазами, и хмурился, а Энтери, поймав его взгляд, почувствовал себя как-то неловко, будто в чем-то провинился, непонятно, в чем. Но тут перед ним поставили горшочек с дымящейся кашей, в которой аппетитно желтело сладкое сливочное масло, и он забыл и думать о странных взглядах хозяина дома.

После завтрака старик полез в огромный сундук, стоящий у него в комнате, долго что то искал, наконец, вынырнул оттуда, держа в руках вязаный мешочек и статуэтку Синей Богини размером с человеческую ладонь. Богиня была изображена по канону — босоногая, со строгим лицом, покрытая с головой покрывалом, обнажавшим тем не менее левую грудь, живот с пупком и верхнюю часть бедер. Одной рукой она придерживала покрывало у шеи, другой — на бедрах.

— Дети мои, Таисия и Энтери, идите сюда, возьмитесь за руки, — позвал он.

Тася смущенно взяла Энтери за руку, потянула за собой, они, остановившись, обнялись. Лори, как сидела на лавке, так и не смогла встать, только широко раскрыла глаза, сказала "ой" и прижала руку ко рту.

Михайлис тем временем колдовал над статуэткой — поставил ее в деревянную чашу, со специальным углублением, чтоб не упала, обмазал ароматным маслом, поклонился, зажег курительную палочку и обошел с ней дом, а затем вставил еще дымящуюся палочку в углубление у ног богини. Затем начал ритуальное вопрошение:

— По взаимному сговору даете вы обеты друг друга ждать, верность хранить, хорошо все обдумать и через три месяца ответ друг другу дать — хотите ли вы быть вместе так же сильно, как сейчас?

— Когда власть страсти пройдет, и сотрется облик любимого из памяти — захотите ли вы быть вместе так же сильно, как сейчас?

— Когда пройдете разлуку и искушения, захотите ли вы быть вместе так же сильно, как сейчас?

— А для того, чтобы помнили об обетах в разлуке, Богиня вам помоги, пусть будут они всегда у вас на той руке, которая от сердца.

И он повязал им на левые запястья в несколько оборотов длинные черные плетеные ленты, с какими-то непонятными дракону рисунками, с утяжеленными золотыми капельками кисточками на концах.

— Золото для того, чтобы вы помнили, какая награда вас ждет в конце, — произнес конец ритуального словословия Михайлис и велел поклониться богине, прежде чем убрать все обратно в сундук.

— Если б ты мне сказала, что это такая долгая история, милая, — жалобно прошептал Энтери на ухо смутившейся девушке, — я бы украл тебя в свою страну, как положено дракону, и там бы поженились, без месяцев разлуки. Как же я буду без тебя и твоего тепла, Тасенька?

Ее губы дрогнули:

— Справимся, — прошептала она в ответ. — Ты только прилетай поскорее обратно.

— Чтобы прилететь поскорее, мне надо улететь поскорее, — сказал он печально, приобняв ее за талию и выводя из дома. Тиньки холодком змеилась по запястью, постукивая золотыми капельками на кисточках.

— Тогда ешь давай и лети. Затянем — только труднее будет расставаться. Сейчас, подожди, — она забежала обратно в дом, чтобы появиться через минутку с небольшим узелком. — Тут твоя энциклопедия, и я добавила еще несколько книжек и старых журналов, будет полезно тебе почитать. Только как ты понесешь — в зубах, что ли?

— Привяжешь мне на лапу. Только пока я не поем, не подходи, Тась. И лучше не смотри, я боюсь, тебе неприятно будет.

— Но это же тоже ты, — сказала она, прямо глядя ему в глаза.

Энтери закрыл глаза и крепко обнял свою нареченную, стараясь запомнить ее запах, мягкость ее кожи и волос. Тася льнула к нему, как веточка. Скользнул губами по ее губам, отвернулся и пошел к загону с овцами.

Таисия, крепко вцепившись в сумку с книгами, с смесью восторга и отвращения наблюдала, как страшный крылатый ящер одну за другой ловит, рвет и закидывает себе в пасть истошно вопящих овец, как его белая морда окрашивается в багряный цвет. Михайлис всего один раз подошел к окну — чтобы увести испуганно глядящую на будущего зятя Лори.

Наконец дракон, так не похожий на ее сдержанного, ласкового, нуждающегося в ней Энтери, наелся. Он несколько раз махнул крыльями, проверяя силы, потом посмотрел на нее и вытянул вперед шею, положив голову на землю.

Тася подошла к нему, переступая через лужи крови и какие-то неопознаваемые клочки, прошла вдоль страшной пасти, длинной шеи, под огромное белое крыло. Грудь дракона ходила ходуном, а внутри будто работали чудовищные кузнечные меха — так громко он дышал.

Она привязала к его лапе сумку, погладила серебристо-белую кожу в крапинках крови, пошла обратно, но около морды вдруг остановилась и поцеловала дракона куда-то в область щеки. Он заурчал, смешно закурлыкал, как большой голубь, потом заклекотал, махнул крылом, девушка отбежала, и ее персональный дракон взлетел над горою и издал трубный глас.

Он парил, хлопая крыльями, над поляной, и глядел на нее.

— Улетай! — крикнула она жалко. — Ну же, улетай, Энтери! Улетай!!!

Дракон склонил голову, махнул крыльями и улетел.

И только тогда Таисия позволила себе сесть на землю и наконец-то расплакаться.

…. Город черный, звенящий ночными звуками, горит огоньками фонарей и редких светящихся окон, как гнездо светлячков. Запах цветов становится невыносимым, требовательным, и разговаривать в эту ночь уже никто не желает.

— Я тебе дам завтра эту энциклопедию, брат, — говорит Энтери устало. Он уже почти трезв, и больше пить не хочет. — Мир очень изменился. То, что я описал тебе — ружья, телевизоры, электрические лампы, самодвижущиеся машины — это малая часть их прогресса. Если раньше наш народ был самым развитым, то теперь люди ушли далеко вперед. Нам очень многое надо узнать, прежде чем действовать. Таисия говорила, что в Рудлоге нет больше монархии, там правит аристократия. Как нам найти ту, кто тебе нужен?

— Времени у нас очень мало, — тихо отвечает Нории, переживший с братом его любовь и переживающий его разлуку. — Я подумаю, что можно сделать. Спасибо, что поделился со мной сокровенным, Энти-эн.

Братья уходят с крыши. Энти идет в свои покои, где долго ворочается, думая о Тасе — всего три дня прошло с того момента, как они расстались, а уже они кажутся вечностью.

Нории тоже ненадолго заходит в свои покои, но вскоре выходит оттуда, одетый в просторный светлый плащ.

Он проходит через Сад и выходит в Город. Редкие прохожие узнают его и приветствуют, кланяясь, он доброжелательно отвечает им. Нории держит путь в храм Синей, где прихожанки и жрецы дарят любовь и благословение богини нуждающимся. Запах цветов и рассказ брата растревожили его, и только плотская любовь способна на какое-то время унять появившуюся тоску.

До самого рассвета Владыка Нории Валлерудиан, как простой послушник, дарит любовь двум молоденьким сестричкам, только-только вступившим в зрелость. Они пришли в храм, как многие женщины Песков, чтобы получить благосклонность богини, а получили еще и незабываемую ночь с обожествляемым Владыкой. Им немного страшно, но они любопытны, игривы, свежи, юны и застенчивы, а он щедр, ненасытен и ласков, и на их ложе царит только смех, радость и страсть. С утра они расстаются под строгим взглядом богини верности, богини страсти, унося с собой ее одобрение и благословение.

 

Глава 8

Так бывает — в двадцать лет ты наследница древнего рода, второй человек в государстве, самая завидная невеста мира, любимица народа и предмет обожания многочисленных подруг и воздыхателей. Не очень бескорыстного, правда, обожания.

В тридцать — первый человек на закопченной деревенской кухне с покрытыми ожогами от проклятой печки руками, забывшая, как выглядит твое лицо в зеркале. Да и в зеркало лишний раз, честно говоря, смотреться не хочется, потому что смотрит оттуда расплывшаяся тетка без возраста, с короткими темными волосами, приятным, но совсем не девичьим лицом, кругами под темными глазами и глубокими складками вокруг рта.

Ты научилась виртуозно доить коз огрубевшими пальцами, на которых раньше сверкали кольца, на каждое из которых можно было купить десять таких деревень со всеми жителями и их скарбом, и не морщиться от козьего запаха. Ты умеешь стирать огромные количества белья вручную, потому что старая стиральная машинка сдохла три года назад, а на новую нет денег. Ты забыла уже, когда вставала позже пяти утра, самое лучшее развлечение для тебя — возможность полноценно поспать, а в подругах у тебя полуграмотные, но искренние в своей простоте и понятные соседки. И никаких битв за твою благосклонность.

Единственное, что осталось неизменным — это древность рода, но толку от нее немного. Древностью рода не вымоешь полы и не вскопаешь огород.

Ты смиряешься с тем, что твоя жизнь теперь принадлежит не тебе, и что ты теперь всегда должна быть самой мудрой, предусмотрительной и решающей все проблемы. Ты привыкаешь к тому, что соседские мужики смотрят на тебя не как на женщину, а как на домашнюю уборочную и готовящую технику, словно прикидывая, подойдет ли ему эта модель, или он еще не настолько отчаялся.

Ты понимаешь, что из бесконечного объема знаний, которым тебя пичкали чуть ли не с младенчества, в реальной жизни применимы процента два, потому что в реальной жизни важно знать, как найти и приготовить еду, заплатить за аренду и одеть младших сестер, не имея денег. Умение красиво расписываться, знание этикета восемнадцати стран континента или способность отличить Блэкорийского темного жеребца от изящной Еловиндской породы в реальной жизни бесполезны.

Ангелина или Анька, как ее кликали соседки, крошила огромным тесаком капусту на щи, пирожки и тушение, краем уха прислушиваясь к болтовне своей подруги, Валентины. Валька была большеглазой, большеротой и заразительно смеялась над любыми, даже несмешными шутками. Смеялась, несмотря на то, что у нее было трое детей, а муж прошлым летом подхватил грипп, перешедший в воспаление легких, и умер, оставив их на грани нищеты.

— Матушка моя, говорит, сегодня у директора скандал случился с учительницами по языкам и рисованию. Они еще младшие классы вели. Аккурат рядом с кабинетом мыла полы, вот и подслушала. Сначала тихо говорили-то, а потом разошлись на весь этаж

— И в чем причина скандала? — вежливо спросила Ани, слушавшая свежие деревенские сплетни как сводку новостей в исполнении Валентины каждый день

— Да они увольняться решили, в гимнасий какой-то их в столице позвали. А что они не видели в тех столицах? Смог, толпы народу, душегубы всякие, машины каждый день кого-нибудь давят! Аристократишка поедет, а стражники впереди, движение стоит, пробки, народ злой.

— Валь, так что там с директором?

— А! Так эти увольняться, а он кричит — у меня начало года, где я вам на три класса сразу двух учителей найду! А у меня комиссии! А у меня проверки! А детям экзамены сдавать в конце года! И по столу-хрясь! Темпераментный мужик, Авдей Иваныч этот!

— И что, уволились?

— Так да, не удалось сатрапу этому их запугать. Уж он и ругался, и льстил, и повышение жалованья обещал, ни в какую. Молодые еще, столицы манят. А что там в этих столицах? Правильно я говорю?

— Правильно, подруга, — рассмеялась Ангелина.

— Так что, Анька, — голос Вальки вдруг утратил привычную несерьезность, — бросай свою капусту, надевай какую одежку поприличнее и шкандыбай давай в школу, учителем устраиваться.

— Валюш, ты чего? — изумилась Ангелина. — Я учителем никогда не работала. Да и кто меня без документов и дипломов возьмет-то?

— А я тебе скажу, что моих мальцов ты лучше любого учителя научила, когда они втроем одновременно матери нервы мотать вздумали и учиться бросили. Речь у тебя непростая, ровно как учительша балакаешь. Математику, письмо знаешь, географию вон моему Митьке подтянула. Так что давай-давай, — она грудью оттеснила Ангелину от стола. — Переодевайся, кому сказала, и в школу иди. Попытка не пытка, а вам любая копейка нужна.

Переодетая в старенький, но чистый бежевый костюм, отданный ей два года назад сердобольной Валькой, Ангелина шла по городку в сторону школы. Соседки, работающие на сборе урожая у своих небольших домиков, приветливо махали ей руками, звали поговорить, но она отговаривалась спешкою.

Чирикали птицы, мычали в хлевах приведенные с пастбища коровы, мемекали козы, тут и там на пыльной дороге, проходящей между небогатыми изгородями, чинно шествовали или сидели важные куры, обмениваясь своими, куриными сплетнями. В небольших прудиках размером со стол плескались и гоготали гуси. Раньше она всегда поражалась умиротворенности этого городка, по сравнению с насыщенной, полной различных развлечений и событий жизнью столицы.

Орешник был малюсеньким городком, состоявшим из деревенской и "городской" частей и образовавшийся лет тридцать назад рядом с давно и исправно поставляющим натуральные продукты на прилавки столицы и области фермерским хозяйством. Единственная заасфальтированная улица, с неоригинальным названием "Центральная" рассекала его на две половинки. Вокруг улицы королевским указом было когда-то построено штук 10 пятиэтажек, предназначенных для работников ферм и их семей. Потихоньку вокруг многоэтажных домов появились "самозахватные" огородики, а потом и деревенские домики и дачки. Первое время с захватчиками пытались бороться, потом махнули рукой, провели дачную амнистию и легализовали владения, решив, что так выйдет дешевле.

Одноэтажное здание администрации в центре, на пересечении заасфальтированной Центральной и не удостоившейся такой чести Пекарной улицы было украшено гордо реющим флагом, на котором, словно в насмешку, все еще был изображен семейный герб Рудлогов и их фамильная корона. Ее, Ангелины, корона. При взгляде на нее Ани расправила плечи.

И в самом деле, чего бояться? Деньги им нужны, даже очень, и любой работающий член семьи немножко снимет бремя нищенства со всех них. Ради возможной работы можно и попросить директора, и даже поумолять, если понадобится. Хотя за всю свою жизнь Ани никого не умоляла. Да и просить научилась только за последние семь лет.

"Нечего бояться", — твердила она себе. Программа вряд ли изменилась за прошедшие годы, а уж образование она получила лучшее в стране и одно из лучших в мире. Да и мать в рамках сближения с народом настаивала, чтобы дочери участвовали в общественной деятельности. Помимо прочих публичных обязанностей, старшая дочь проводила уроки и занятия в школах и детских садах. "Справишься с детьми — справишься и с дворянским собранием", — как-то пошутила мать, когда принцесса с возмущением спросила, за какие грехи ее опять отправляют в школу, к шумным, нагловатым, невоспитанным детям.

Погруженная в свои мысли, Ангелина дошла до приземистого здания школы, возле которого практичный директор разбил огород, на котором отрабатывали провинности двоечники и прогульщики. Он ничуть не стеснялся из-за несовременной эксплуатации детского труда, объясняя возмущенным родителям, что раз они не могут воспитать детей, пусть это сделает благородный труд. Благодаря усилиям "эксплуататора", в столовой школьников круглый год кормили бесплатно — выращенной руками лоботрясов картошки, капусты и моркови хватало на всю небольшую школу.

Директора в поселке шепотом ругали и величали сатрапом, но воспитательный эффект был наглядным и быстрым. Что неудивительно, дети — практичные создания, и даже самый последний неуч между днем прополки картошки и выполнением домашнего задания выбирал учебу.

Зайдя в школу, она поздоровалась с Валентининой мамой, которая совмещала в себе почетные должности уборщицы, гардеробщицы и повелительницы звонка, и спросила, у себя ли директор. Получив утвердительный ответ и ободряющее "Иди, иди, небось не выгонит, наоралси уже", — постояла немного у кабинета, выдохнула, снова расправила плечи и постучала.

— Кого еще черти принесли? — раздался "добрый" голос педагога и воспитателя. — Ааа, Ангелина Станиславовна. Какими судьбами?

— Здравствуйте, Авдей Иванович, — Ани прошла в чистенький, но потертенький кабинет и села на стул перед массивным директорским столом. — Мне тут сорока на хвосте принесла, что вам учителя ой как срочно нужны…

Высокий, грузный, начавший лысеть Авдей Иваныч, с красными от утреннего разноса глазами оценивающе глянул на нее.

— Так нужны, уважаемая, нужны. Али есть кто на примете?

— Есть, — сказала Ангелина твердо. — Я.

Авдей гулко захотал, так, что над их головами угрожающе задребежжала огромная стеклярусная люстра, смотревшаяся в кабинете, как инородное тело.

— Ну ты и шутница, Станиславовна. А пришла то на самом деле зачем?

Ангелина начала злиться.

— Я вовсе не шучу, Авдей Иванович. Так вам нужны учителя или нет?

— Да нужны, нужны, — протянул он тоскливо. — Только я ж с улицы не могу никого взять. Нет, ты не обижайся, Ангелина Станиславовна, баба ты порядочная, ладная, говорят, занималась с детишками, помогала им. Но мне диплом нужен. Понимаешь, дип-лом педагогический! А есть у тебя диплом? Видишь, нету. А если в министерстве узнают, что у меня учитель без образования детей учит? Что будет, я тебя спрашиваю? Скандал будет, вот что!

— Насколько я помню, — осторожно сказала Ангелина, — есть королевский указ, что в малых поселениях учителем может быть любой, знающий программу, и сдавший тестирование. А я, Авдей Иванович, его сдать могу хоть сейчас.

— Да где там эти указы счас, — сморщился директор. — Там же, где и королева. Он вроде на бумаге есть, а реально нам особо отметили, что без крайней необходимости не надо людей без педобразования принимать. А я, Ангелина Станиславовна, человек маленький, никогда такого не делал, да и мне лишнее внимание к школе со стороны чинуш не надо, и так по сто шкур дерут. Счас напишу запрос в министерство, может, выделят выпускниц каких на замещение. А ты иди, милая, иди, дел у меня много.

— То есть, — холодно спросила Ангелина, — вы мне отказываете?

— Ну не сердись, милая, никак не могу я, никак.

— Ну ладно, — улыбнулась принцесса, поднимаясь и чувствуя, как внутри рвет резьбу с закрученного вентиля, и ощущение собственной беспомощности, невозможности купить сестрам нормальную осеннюю обувь, чтобы не болели, как в прошлом году, оплатить отцу врача, вкус надоевшей капусты и общая усталость заливают ее изнутри какой-то мрачной решимостью. Вот же старый козел, даже пошевелиться не хочет, а ей хоть волком вой….

— Только вы мне в глаза это скажите, Авдей Иванович….

Директор тоскливо посмотрел ей в глаза:

— Ну что ты, Ангелина Станиславовна, не серд….

— Вы сейчас позвоните в министерство и спросите разрешения провести тестирование, — ласково сказала Ани, в упор глядя на него. — Скажете, что ситуация критическая, а здесь у вас самородок, который, хоть и без специального образования, сомнений в пригодности не вызывает. Скажете, что я ранее вела занятия на дому, имею самые положительные отзывы от односельчан и администрации Орешника и готова и класс вести, и уроки дополнительные, и продленку — и все на одну ставку.

Глаза Авдея Ивановича остекленели, и он, неотрывно глядя на Ангелину, медленно снял трубку, стал набирать нужный номер.

— И пободрее голос, пободрее, — улыбнулась Ани, снова садясь на стул. Теперь главное, чтоб никто не зашел в кабинет, иначе неадекватное поведение необычайно тихого и покладистого директора сразу заметят.

Неизвестно, что сыграло роль — возможность сэкономить, или общая незначительность сельской школы, такой маленькой, что не стоило особо обращать внимание на качество образования деревенщины и фермеров, но согласие с той стороны было получено на удивление быстро. Директор, договорив, положил трубку и преданно уставился ей в глаза.

— А теперь давайте мне тестирование, господин директор.

— Распечатать надо, — преданно сообщил он ей.

— Распечатывайте, — благосклонно кивнула она.

Тест она заполнила быстро, удивительно, как все, несмотря на прошедшее время, всплыло в голове. Ангелина просмотрела ответы в последний раз и отдала несколько заполненных листов директору. Он все так же смотрел ей в глаза. Она наклонилась к нему:

— Когда я выйду, вы все спокойно проверите, и если я прошла тест, начнете оформление меня в школу. Вы очнетесь и будете себя прекрасно чувствовать, вести себя как обычно. Помнить вы будете только то, что я вас уговорила позвонить в министерство и вы согласились. До завтра, Авдей Иванович!

— До завтра, — с обожанием глядя на нее, кивнул директор.

Она вышла и выдохнула. Зря она, конечно, так раскрылась, но другого выхода не было. Отец обязательно расстроится, он особо просил, чтобы дети не использовали свои способности, по специфике которых их легко можно вычислить. Но как же надоела эта беспросветная, нищая жизнь! Как вспомнишь, как болела Каролинка, а они не могли купить лекарств, и если б не Валюха с мужем и их помощь… Нет, она все сделала правильно. Вообще, может, их уже оставили в покое, и странное поведение Авдея Ивановича, его смелость в общении с вышестоящим руководством и взятие на работу недоспециалиста, останутся без внимания.

— Ну как все прошло, Анька? — к ней уже, пылая любопытством, спешила тетя Рита, Валина мама.

— Вроде как согласился, теть Рит, — улыбнулась Ангелина, — завтра точно будет известно.

— Ну хорошо то как! — искренне обрадовалась пожилая женщина. — Ты вот что, Анюш, иди в библиотеку, к Раисе Палне, скажи, я послала. Тебя поставят на второй класс, скорее всего, так что проси программу, учеба через неделю начнется, надо готовиться. Она тебе и уроки первые поможет составить.

— Спасибо большое, тетя Рита! — растроганная Ангелина обняла тетку. Вот почему ей чистые душой, отзывчивые и добрые люди встречались в основном только среди бедняков? Наверное, дело в том, что богачи сосредоточены только на себе. Когда-то и она такой была. Она отодвинулась от Валиной мамы, тепло улыбнулась ей:

— Приходите завтра вечером на пироги с капустой. И Валентину тоже позову с мальчиками. Завтра директор даст ответ по тестированию. Если да, так отпразднуем сразу, а если нет, так хоть наедимся от пуза.

— Да в жисть не поверю, чтоб ты и не написала эту филькину грамоту, — ткнула ее соседка локотком. — Иди давай в библиотеку, коза-дереза, а мне с уроков надо звонок давать.

На следующее утро к ним в дом зашел директор и, сам себе удивляясь, сообщил, что Ани оформлена в школу на ставку учителя младших классов. При этом он с таким недоумением косился на нее, что было понятно, что он сам не понимает, как он решился на такой шаг. Отец, видевший его, нахмурился и внимательно посмотрел на Ангелину, но ничего не сказал. Дело было сделано, и надо было срочно готовиться к учебному году, не забывая при этом и про домашние обязанности. И печь обещанные пирожки, кстати.

Вечером за столом собралась почти вся их большая семья. Василинка только-только родила третьего ребенка, и поэтому приезды их семьи, и без того крайне редкие, откладывались на неопределенный срок. Зато ближе к вечеру с ночного дежурства приехала Марина, привезя с собой двух младших сестер, которые уехали в город по каким-то своим девичьим делам рано с утра. Остававшаяся дома Каролинка уже успела схватить пирожок и увлеченно жевала его, вздыхая от удовольствия. Да, Ангелина научилась печь шикарные пирожки. И даже отец, тяжело ступая на костыле, оторвался от своего огорода и пришел в дом на заманчивый запах выпечки и смех дочерей. Соседи обещали заглянуть чуть попозже, но сил ждать уже не было.

— А у нас новости, — Пол подождала, пока все рассядутся, и Ангелина разольет чай из огромного пузатого чайника. — Сначала ты, Алиш, — и она ткнула младшую сестру под бочок.

Алина поправила очки и покраснела. "Волнуется, — отметила Ангелинка, — влюбилась, что ли?"

— Я п-поступила в университет! — наконец выпалила Алина. — На бесплатный! И там дается общежитие!

Все застыли, а затем стали дружно поздравлять сестру, отец же подманил ее к себе и крепко обнял.

— Постой, а какой университет то? — уточнила Марина.

Алиша нервно сглотнула и взглянула на отца.

— В Магический….

Напряженная тишина была ей ответом. Они все это время избегали магов и духовников, не зная, способны ли они "прочитать" их. А тут одна из сестер суется прямо в осиное гнездо!

— Нет, это невозможно, Аля, — жестко сказала Марина. — Нам остается только встать на площади Победоносца посреди столицы с плакатами "Мы королевские дети, стреляйте в нас кто хотите!"

— Ну почему, — закричала Алина, как всегда, начиная немного запинаться, будучи взволнованной, — т-тебе можно работать в публичном месте, где маги бывают и часто! Полинке! Полинке м-можно учиться в самом крупном светском универе, а м-мне идти туда, куда лежит душа, и куда я, между прочим, поступила сама, б-б-без взяток, с конкурсом семьдесят человек на место нельзя! Нельзя! Вы вообще понимаете, ЧТО это означает? Что такое — поступить туда, куда весь континент поступает, и быть первой на потоке по баллу?

— На самом деле, Марин, — примирительно сказала Пол, — мы уже и так засветились. Если нас захотят найти, то найдут. А Альке надо учиться, у нее родовая магия слабенькая, зато способности вполне классические, с небольшими девиациями от нормы.

— Дивацими? — переспросила Каролинка с набитым ртом.

— Отклонениями, милая, — пояснила Полли, — то есть немного отличаются, но не сильно.

— Я так с-с-сстаралась! — горячо заговорила Алина, и ей, застенчивой по натуре, тяжело давалась эта настойчивость. — Я поступала сразу в три вуза, про два из них вы знаете. И во все три я п-п-ппоступила. В Магическом у меня лучший балл, и на потоке у меня п-п-первое место! Могу я выбрать то, чем я буду заниматься всю жизнь? Мне надоело бояться, Марин, надо жить дальше. Там б-б-будет стипендия, ты не думай, мне не нужно будет просить у тебя денег!

— А вы что думаете? — спросила у отца и старшей сестры капитулировавшая перед таким напором третья принцесса.

— Я согласен с тобой, — ответил отец. — Но дело сделано. Боюсь, что отказ одаренного подростка учиться в лучшем университете страны так же опасен в плане привлечения внимания, как и продолжение учебы. Ректор там Алекс Свидерский, я немного общался с ним. Он из рук такое сокровище, как наша Алиночка, не выпустит.

Алинка покраснела от похвалы, а отец тяжело вздохнул. Страшно за девочек, но всю жизнь не получится провести, не высовываясь. Остается надеяться, что их оставили в покое.

— А я поддержу Алину, — неожиданно сказала Ангелина и новоиспеченная студентка магического университета расплылась в улыбке. — Тем более, что у меня тоже есть новости. Я нашла работу, здесь, в школе. Буду учить детишек.

— Здорово! — Полли захлопала в ладошки. Сестры нестройным хором поздравили старшую сестру. Как-то все привыкли к тому, что Ангелина и кухня друг без друга долго не могут, а тут такая новость!

— Но как тебе удалось уговорить директора? — спросила Марина, внимательно глядя на нее. И сестры все, как одна, подозрительно уставились на старшую.

— Мы поговорили, и я сумела доказать ему, что стоит попробовать, — легко ответила Ангелина, чувствуя сбоку взгляд отца. — Это тоже хорошая новость, не так ли?

— А у меня тогда тоже новость! — Полина подняла чашку с чаем, привлекая внимание. — Мы группой едем на границу с Бермонтом, там просыпается древний вулкан, так что у нас — тададаам — внеочередная практика! На полтора месяца! Сегодня только узнала!

Полина обожала легализованные откосы от учебы, такие, как возможность поехать на практику.

— Ты же буквально в начале лета ездила, — нахмурилась Марина. — И не опасно ли это?

— Ну что ты за бука, — Пол стукнула по столу чашкой, отчего на стол плеснулся чай. — А у Маринки тоже есть новости, — злорадно заявила она.

— Не неси чушь, Полли, — поморщилась ее сестра — несмеяна и ворчунья.

— И какие? — заинтересованно спросила Ангелина

— У нее появился поклонник!

Алинка хихикнула, Марина закатила глаза, показывая, что это чушь, бред и провокация, отец нахмурился, а Ангелина, отпив чая, спросила:

— И что за поклонник?

— Да, помнишь, мы рассказывали про мужика, которого мы подвозили, а он потом нам с бензином помог? Мы еще ночевали у него в супер-доме! Аристократ какой-то! — чуть ли не подпрыгивая на месте, начала "сдавать" сестру болтушка Пол. "Вот же ж язык без костей", — подумала Маринка. А неугомонная Полли продолжала:

— Вот я сегодня к больнице после собрания группы подъехала, и решила Марину с работы в кафешке подождать, посидеть просто, да и Алинка должна была появиться скоро. И тут вижу — сидят они вдвоем, он ее обхаживает, глаз не сводит. А наша сестра только губы кривит и слушает. Суровая такая, — и Полина скорчила рожицу, показывая, как именно сурово выглядела Марина в этот момент.

Теперь все взгляды обратились на Марину.

— Да я сама не знаю, зачем он приходил, — не выдержала она. — Больше месяца прошло, какая-то странная любовь неземная, не находите?

— А может, — подала голос обожавшая любовные романы Алина, — он все это время боролся с собой, так как он лорд, ты простая горожанка… И вот, — она мечтательно вздохнула, — он не совладал с собой и решил увезти тебя к себе во дворец.

— Да, но я то-тут еще, а не во дворце, — язвительно сказала Марина.

— Как зовут лорда? — уточнил отец.

— Кембритч, папа.

Святослав сдвинул брови.

— Я знаю его отца. Припоминаю по парламенту. Неприятный, очень себе на уме, высокомерный. Про сына ничего не скажу, я даже не знал, что у него есть сын. Неожиданный выбор, Марин.

— Да слушай их больше, отец, — раздраженно ответила Марина, — они меня и замуж без моего ведома выдадут. Говорю тебе, странно это.

— Что странного, — настаивала Алина, — влюбился он.

— Я не верю в сказки, — жестко отрезала Марина.

…. Я и правда не верила в сказки. Особенно трудно в сказки верится, когда накануне ты отпахала продленную смену, потому что привезли срочный аппендицит, поспала три часа в подсобке, и потом прыгнула в скорую на вызова. А с утра, на собрании, которое ну обязательно нужно посетить — иначе я б давно спала дома, нас "обрадовали" внеурочной сдачей анализов, а меня попросили подменить дежурную медсестру на утреннем обходе, потому что у нее прилетает сын от бабушки, надо встречать.

И вот я, с дыркой в вене, с гулкой от недосыпа головой, с немытыми волосами — нет, я девушка чистоплотная. Но, поверьте, очень трудно остаться с аккуратной прической, когда ты потеешь над пациентом, с медицинской шапочкой на голове, или бегаешь по вызовам, или спишь, где упала.

Так вот, такая я красавица, с призовыми синяками под глазами и опухшим, бледным лицом (как зеркало не треснуло, не знаю), отвела обход на автомате, раздала баночки для анализов, собрала баночки с анализами, взяла кровь у полусотни пациентов, и уже подумывала, что никуда я сегодня не поеду, остаюсь спать в подсобке.

И тут по громкой связи "Богуславская Марина Станиславовна, подойдите в кабинет главврача!".

Потащилась я туда как зомби, готовясь застрелиться, если мне скажут, что нужно еще кого-то подменять или куда-то ехать.

Зашла, постучавшись, и увидела его. Это было так неожиданно, что я даже не удивилась, просто спокойно посмотрела и кивнула. Он при моем появлении сразу встал, тяжело опираясь на трость, и захотелось сказать "сидите, не надо вставать", но я промолчала.

Ну, то есть, в кабинете не только он был, еще и Олег Николаевич, оставшийся сидеть — не аристократ все-таки. Это в высшем свете мужчины встают, когда дама входит. Был главврач непривычно благодушным, смотрел с доброй улыбкой и прямо-таки излучал радушие.

— Здравствуйте, Марина Станиславовна, — сказал он приветливо, — садитесь, что же вы стоите.

— Так уже здоровались с утра, Олег Николаевич, — в тон ему ответила я и осталась стоять. — Случилось чего?

— Так вот знакомый ваш пришел, проведать вас, — и Олег Николаевич недоуменно покосился на стоящего, как его, Кембритча.

— Здравствуйте, Марина, — лорд поклонился, и я еле удержалась, чтобы не сделать книксен в ответ. А я и забыла уже, какой у него странный голос, будто он постоянно простужен, или курит так, что хрипит и сипит; и говорит он тихо, но низко, и вся эта вокальная смесь царапает и щекочет где-то у меня за грудиной, будто бронхит начинается или холодного воздуха наглоталась.

— Здравствуйте, — вежливо ответила я и замолчала. Так мы и стояли, молча, и глядели друг на друга. Я от усталости, а он явно не зная, что сказать дальше. Олег Николаевич, видя это, засуетился:

— Ну я пойду, а вы пообщайтесь, пообщайтесь. Лорд Кембритч, еще раз спасибо за оборудование в педиатрию, это очень щедрый жест.

Мой визави кивнул ему, продолжая глядеть на меня чуть искоса, будто стеснялся смотреть прямо.

— Олег Николаевич, — проговорил он этим своим ужасающим, пробирающим меня голосом, — не стоит волноваться, будет крайне неккоректно с моей стороны занимать ваше рабочее место. Марина, — обратился он ко мне, — не будет ли с моей стороны слишком смело пригласить вас на чашечку чая? Я заметил кафе напротив поликлиники, "Сиреневый дворик", кажется.

— "Сиреневый лужок", — машинально поправила я. Да уж, изящно. Послать тебя я не могу, потому что главный меня потом с потрошками съест, за оборудование-то. А идти очень не хочется, не доверяю я тебе.

— Лорд Кембритч, — я постаралась, чтобы голос звучал спокойно, — я сутки нормально не спала, и не могу в таком виде пойти в присутственное место.

— Вы прекрасно выглядите, Марина, — так же спокойно проговорил он. Да-да, среди покойников я была бы звездой. — Я обещаю, что не займу много времени у вас. Пожалуйста, позвольте проводить вас в этот "Сиреневый лужок". Уверен, кафе замечательное.

Голос его дрогнул, и я не поверила своим ушам, — ирония?

— Поверьте, — продолжал он, — чашечка хорошего ароматного чая прекрасно вас взбодрит.

Да-да, в "Лужке" только такой и продают — ароматный и хороший. Просто нам такой ни разу не попадался. А взбодрить меня после той дозы кофеина, что плещется в моих венах, может только конский транквилизатор. Снова захотелось, как в первую встречу, запустить в него чем-то тяжелым. Но вместо этого я кивнула и сказала:

— Подождите меня внизу, я должна переодеться.

Снять халат и форму, быстрый душ, чистка зубов, расчесаться, влезть в джинсы…на влажное тело — бррр. Уложилась я в пятнадцать минут. Лицо свежее не стало, но зато голова начала хоть немного связно мыслить.

Он терпеливо ждал меня на кресле в приемном покое, а вокруг, в почтительном отдалении, уже собрался фан-клуб из медсестричек и внезапно оздоровившихся пациенток, которые бросали на лорда — невиданное явление в больнице для простых горожан — любопытные взгляды.

Увидев, как я подхожу к предмету их воздыханий, медсестрички зашушукались громче, и ничего не оставалось, как в упор посмотреть на них тяжелым взглядом (подсмотренная у Ангелины опция), под которым они стушевались и замолкли.

Кембритч, увидев меня, тяжело встал с кресла, и мне захотелось подбежать к нему и помочь. Профессиональная реакция, уже на автоматизме — помочь тому, кому помощь нужна. Но под такими взглядами я всегда тушуюсь. Не надо на меня смотреть, будто на мне цветы распускаются, ваше превосходительство. Но вслух я недоуменно спросила:

Что-то не так, лорд Кембритч?

Все нормально, — опять бронхит, чтоб его, первая стадия, аж дыхание захватывает. — Просто вы так отличаетесь, в халате такая строгая и взрослая, а сейчас выглядите очень молодо и свежо.

Благодарю, — улыбнулась я, а про себя подумала, что он мне безбожно льстит, и это не к добру.

Вы так мило смущаетесь, — усмехнулся он, хромая рядом со мной.

Мило я смущалась в пятнадцать лет, лорд Кембритч, — жестко сказала я, не поддержав игру, — а сейчас я недоумеваю — в чем причина вашего визита?

Он промолчал, и молчал до тех пор, пока мы не дошли до кафе. Официант, увидев редкого высокого гостя, засуетился, предложил нам выделенную терраску, но Кембритч махнул рукой, отодвигая стул за маленьким столиком у окна и предлагая мне сесть.

— Нам и здесь будет прекрасно, уважаемый. У вас ведь можно курить?

— Конечно! — официант, которого в жизни не называли "уважаемым", мгновенно организовал нам пепельницу, поставил на столик неизвестно откуда взявшиеся цветы, принял заказ: "Чай найдем самый лучший, обязательно". Лорд закурил, пока я заказывала себе завтрак. Внезапно я поняла, что страшно голодна, и раз уж меня пригласили, грех не воспользоваться случаем.

— Вы ведь тоже курите, Марина? — спросил он, пододвигая мне сигареты. Пальцы у него ухоженные, длинные, ногти аккуратные. На большом и указательном пальце чуть видные желтоватые пятна от табака. Ну конечно же, и сигареты — "Вулканик", самый дорогой сорт.

— У меня свои есть, — сухо сказала я, доставая из сумочки пачку крепкого "Дымникоффа" и вытаскивая сигарету. В пачке осталось всего две сигареты, он это заметил и улыбнулся, словно говоря "Все равно у меня получится вас угостить".

Лорд Кембритч протянул мне горящую зажигалку, а я наклонилась вперед и

прикурила, хотя первым порывом было забрать у него зажигалку из рук и прикурить самой. Но это уже совсем детский сад был бы.

Мы курили и исподволь, сквозь дым, разглядывали друг друга. Такой же высокий, жилистый, каким я его запомнила, ни капельки не красавец в общепринятом смысле. Интересно, что он сейчас думает обо мне? Зато обаяния у него, не сладенького мальчукового, а такого, тяжелого мужского, хоть отбавляй. Кажется, это называется харизма.

Слава Богам, он молчал, а то стоит ему открыть рот, и мне хочется взять стетоскоп послушать, откуда вообще берется такой голос. " Не обманывай себя, тебе просто хочется дать научное объяснение его воздействию на тебя, Марина", — прозвучало у меня в голове, так громко, что я испугалась, не произнесла ли я это вслух.

Подошедший официант тем временем расставлял чашки, разлил из цветастого чайничка чай, сладко пахнущий какими-то ягодами и фруктами. С поклоном (я обсмеялась внутри — сколько хожу в заведение с коллегами, нам даже не кивнули ни разу, не то, чтобы кланяться) поставил передо мной мои блинчики с творогом и розеточку с клубничным вареньем.

Я, махнув рукой на этикет, начала есть, иначе захлебнулась бы слюной. Лорд Кембритч же аккуратно попивал чай, внимательно глядя на меня и не спеша начать разговор. Под этим взглядом я чувствовала себя какой-то бродяжкой, которую подкармливают из милости.

Наконец, я прикончила свой скудный завтрак, и достала последнюю сигарету. Опять в его губах и взгляде промелькнула ирония, но он молча поднес мне зажигалку.

Выпустив дым и стряхнув первый пепел, я наконец-то поинтересовалась:

— Так какова цель нашей встречи, лорд Кембритч?

— Он пожал плечами и хрипло ответил:

— Я захотел вас увидеть, Марина.

— Зачем? — прямо спросила я.

— А вы не догадываетесь? — опять этот голос, и взгляд прямо в глаза. Как раздражает то, а?

Лорд Кембритч, — устало сказала я, — я ведь не шутила, когда говорила, что очень мало спала. Единственно мое желание сейчас — поехать домой и поспать хотя бы часов шесть, потому что в ночь мне снова ехать на работу. Честно говоря, у меня просто нет времени играть с вами в отгадайки, потому что мне каждая минута дорога. Поэтому я задам вам еще раз вопрос, и не обижайтесь на прямоту, — что вам от меня нужно?

Он молча смотрел на меня, и когда я уже была готова встать и уйти, произнес:

— А что может быть нужно мужчине от привлекательной и интересной девушки? Вы мне понравились. Вы меня заинтриговали. Вы — загадка, тайна, то ранимая и нежная, то жесткая и серьезная.

От воспоминания о нашей последней встрече и моих позорных слезах я покраснела. А он продолжал:

— Поэтому я здесь. Вы довольны ответом?

— Бред какой-то опереточный, — честно сказала я. — Чувствую себя звездой школьного спектакля. Давайте, я оплачу завтрак и пойду, ладно?

И я уже подняла руку, чтобы подозвать официанта, когда сзади раздались какие-то голоса и к столику подошли двое хорошо одетых мужчин. Они пожали руку вставшему Кембритчу и один из них, невысокий и немного полноватый, с забавными бакенбардами, сказал, словно оправдываясь:

— Дружище, прости, но мы подъехали раньше, пробок почти не было. Вот и решили зайти, выпить кофейку. Если б знали, что ты с прекрасной дамой, то не стали бы беспокоить!

Его сосед, молодой человек с внимательными синими глазами, молча кивнул, соглашаясь с говорящим.

— Ничего страшного, — медленно произнес Кембритч, — мы уже собирались уходить. Я должен довезти даму до дома, она себя не очень хорошо чувствует.

Я уставилась на него, совсем не эстетично открыв рот от изумления, а господин с бакенбардами пристально осмотрел меня с ног до головы и спросил, обращаясь к Люку:

— Представишь?

— Конечно, — отозвался он. — Господа, позвольте представить вам, госпожа Марина Богуславская. Марина, это господин Лисовецкий, Андрей Евгеньевич, и его помощник, Марио Сенти. Мы в некотором роде коллеги, состоим в одном клубе.

Андрей Евгеньевич кивнул, еще раз оглядев меня, стало неприятно — будто отсканировал. А вот его помощник очень мило покраснел, взял мою руку и поцеловал со словами "Очень приятно, рад знакомству". Мужчины быстро попрощались, а я в расстроенных чувствах схватила пачку, потянулась за сигаретой, но наткнулась на пустоту.

Лорд Кембритч молча протянул мне свои сигареты, я так же молча взяла пачку из его руки, на мгновение почувствовав тепло и крепость его пальцев. Закурила, выдохнула.

— Лорд Кембритч, я…

— Люк, — поправил он меня.

— Что? — не поняла я. Личным именем друг друга могли называть только друзья, родные, ну и любовники, естественно.

Он вдруг вздохнул, словно ему вся эта ситуация страшно надоела.

— Марина, выслушайте меня. Вы мне очень понравились при первой встрече, и я не смог вас забыть за все это время. И сейчас я только укрепился в этом ощущении. Если я вам не неприятен по каким-то причинам, если не отталкиваю или не вызываю отвращение, давайте попробуем хотя бы подружиться? Узнаем друг друга получше, а дальше уже как встанут звезды.

Почему-то мне, после его "если я не вызываю отвращение" вдруг показалось, что он комплексует из-за своей внешности, и внезапно стало его жалко. Ситуация по-прежнему казалась мне очень странной, но просто нахамить и уйти я уже не могла. А спать хотелось все больше. Я поднялась, и он тоже встал, взял в руки трость.

— Марина, позвольте отвезти вас домой.

— Ни в коем случае, — твердо сказала я. Этого еще не хватало, чтобы он всю семью увидел в сборе. — Мой отец — инвалид, он очень негативно относится к гостям, а не пригласить вас будет форменным свинством. Как-нибудь в другой раз.

Он склонил голову:

— Стоит ли расценивать это как указание на то, что другой раз все-таки будет?

Невыносимый, просто невыносимый хриплый голос.

— Посмотрим, — сказала я. — Все слишком уж неожиданно. До свидания, лорд Кембритч. Вы знаете, где меня найти.

Он взял меня за руку, и я, застыв, наблюдала, как он склоняется к моим пальцам и целует их. Почему-то начали гореть губы, а внутри к глазам подступили слезы. "Истерическая реакция, — равнодушно отметил врач внутри, — сдаешь, Марина". Я почти выдернула руку и быстро вышла из кафе. Мне навстречу уже неслись Полина с Алиной. Мы быстро погрузились в машину и через полтора часа уже были дома.

…. Валя с тетей Ритой и тремя неугомонными пацанами-погодками пришли чуть позже, и дома сразу стало весело и тесно. Ангелине, уставшей за день от работы, было тепло и сытно, она полулежала на диване рядом с непрерывно болтающей Валентиной, пока ее мама кормила внуков пирожками. Тетя Рита общалась с отцом, чинно обсуждая с ним урожай и заготовку семян на будущий год. За стенкой спала Маринка, которая сразу, как выпила чай, пошла отдыхать. Алинка с Полинкой в своей комнате перешивали какие-то старые вещи, чтобы было, что носить во время учебы. Периодически оттуда раздавался девичий смех и заговорщицкий шепот, но идти, проверять что там происходит, сил не было.

…- мы скоро уже пойдем, — говорила Валентина, потирая глаза руками. — Я еще документальный фильм хочу новый посмотреть, сегодня объявляли, что вставляют вместо сериала. Про убитую королевскую семью. Пойдешь смотреть?

Ангелина застыла, и увидела, как дернулось лицо у ее отца.

— Да….да, — медленно повторила она, — пожалуй, посмотрю.

— Тогда пойдем, Ань. Бедные девочки, — тараторила она, — ужас какой тогда творился, врагу не пожелаешь. И все молчали про них, молчали, будто и не было у нас королевы, а тут уже третья передача за неделю. Интересно, почему так?

" А уж мне-то как интересно", — мрачно подумала Ангелина, со всей отчетливостью понимая, что ой как не вовремя она пошла на работу устраиваться, а Алинка поступать. И что внутреннее чувство ей кричит, что надо собираться и уезжать как можно быстрее, бросая все, как в прошлый раз, она тоже услышала.

….Трудно сказать, с чего все началось, — вещал репортер со скорбно-торжественным лицом, стоя у ограды с видом на их бывший дом, королевский дворец. — Мы постараемся установить, каковы были последние недели правления королевы Ирины-Иоанны и почему так случилось, что нация сошла с ума. Возможно, для нас всех пришло время для покаяния…