Вторник, Иоаннесбург - Маль-Серена, Стрелковский

      Капитан Люджина Дробжек первый раз в жизни собиралась на море. Игорь Иванович рано утром уехал в Управление, доделать срочные дела, и нужно было быть готовой к одиннадцати, чтобы ехать к телепорту. Все процедуры провели сжато, виталист обрадовал ее тем, что восстановление подходит к концу, и вот когда она боролась со сном после сеанса виталиста и собирала вещи, ей позвонил Тандаджи.

      - Слушаю, господин полковник, - сказала она, едва удерживаясь от того, чтобы не зевнуть.

      - Капитан, - сдержанно проговорил начальник разведуправления, - я ознакомился с вашим отчетом по Стрелковскому. Я согласен с вами, что его душевное состояние крайне неустойчиво. И меня это беспокоит. Я не могу себе позволить потерять специалиста с таким опытом. Помните, о чем мы с вами говорили перед вашим назначением?

      - Конечно, - спокойно ответила Люджина. – Я делаю, что могу.

      - Мало делаете, - с суховатым сожалением проговорил он. – Я жду от вас более активных действий. Лыжи – это прекрасно, но это не убережет его от срыва.

      - Говорите прямо, - попросила капитан. Сон от неудобного разговора как рукой сняло. – Что вы приказываете? Реабилитация после выгорания – длительный процесс, господин Тандаджи. И очень тонкий, нельзя в лоб заставлять человека жить. Это вызывает агрессию и противодействие.

      - Вы же женщина, - уклончиво ответил тидусс, - вам доступны особые методы убеждения.

      - Вы предлагаете мне спать с ним? – прямо спросила Люджина. – Извините, господин полковник, но подобные услуги в наш договор не входят.

      - Мне все равно, как вы добьетесь цели, - ледяным тоном сказал Тандаджи. – Мне нужен на этом месте стабильный человек. Если понадобится добиваться этого привязкой через постель – значит, вы это сделаете. В Управлении нет места сантиментам, капитан Дробжек. Это вопрос государственной безопасности.

      - Я найду другие способы, - ровно ответила она.

      - Уверен, что найдете, - почти добродушно произнес тидусс. – Хорошего вам отдыха, Люджина.

      Маль-Серена встретила Стрелковского и Дробжек теплом, ослепительным солнцем, голубым ясным небом, обилием зелени, запахов и звуков. Им сняли дом в гостиничном комплексе недалеко от дворца царицы. Дом стоял прямо на берегу моря – и Люджина, оглушенная окружающим великолепием, сразу по прибытии пошла к воде и там и застыла, глядя на поблескивающую солнечными пятнами лазурную гладь, шумную, беспокойную, с кружащимися над ней крикливыми чайками, чьи пронзительные голоса так хорошо вплетались в ровный морской гул, с далекими белоснежными яхтами, рыбацкими лодочками и тяжелыми, важно и почти незаметно двигающимися большими кораблями.

      - Дробжек, вы что, плачете? – с недоумением спросил Стрелковский, подходя к ней. Она стояла почти у самой кромки воды – пошла сюда не переодевшись, прямо в грубых ботинках и дорожной одежде, только куртку скинула.

      - Извините, - пробормотала она и ладонью вытерла щеки. – Я никогда не была на море, Игорь Иванович. Это совсем другое, чем по телевизору. Это же счастье!

      - Вы меня поражаете, - сказал он с мягкой насмешкой, - вы не рыдали во время первых реабилитационных занятий, предпочитая падать в обморок, а здесь вот – пожалуйста. И когда в драке получили синяки и ушибы – тоже не плакали.

      Она снисходительно посмотрела на него синими глазами, тряхнула вихрами отрастающих волос.

      - Это совсем другое, Игорь Иванович, - капитан присела, потрогала воду и стала разуваться. – Смотрите, как красиво. Неужели вы не видите? Это же невозможно выносить как красиво. А воздух какой, - она глубоко вздохнула. – Он совсем другой, легкий, вкусный.

      - Говорят, воздух на Маль-Серене напоен любовью, - сказал Игорь, наблюдая за ней. – Но, по-моему, это ухищрения рекламы.

      Люджина сняла ботинки, потянула с себя свитер, начала расстегивать рубашку.

      - Нет, - сказала она и остановилась, снова глубоко вздохнула и закрыла глаза. – Здесь пахнет детством. Как у бабушкиного дома. Или маминого. Когда долго отсутствовала и возвращаешься домой – туда, где тебя всегда любят и ждут. Да вы сами прислушайтесь к себе, шеф. Подышите. Это какое-то местное волшебство, не иначе.

      Стрелковский пожал плечами, вздохнул раз, другой. Пахло солью и водорослями, теплым деревом и цветами, чуть тянуло какой-то сладкой выпечкой, будто где-то рядом готовили. Пахло правда необычно… и знакомо. И он вдруг вспомнил этот запах. Ее запах.

      Сердце заныло, и он поморщился, посмотрел на раздевающуюся напарницу, чтобы отвлечься. Крупная, да, но очень гармонично сложена, очень плотно сбитая, с крепкими мышцами. Небольшой живот, крупная грудь, крепкие руки и ноги. Никакой рыхлости, но и не перекачанная – мышцы не бугрятся, тело сдобное, с мягкими линиями.

      Она потянулась к бюстгальтеру, и Игорь очнулся.

      - Люджина, - спросил он недоуменно, - что вы делаете?

      Она с удивлением посмотрела на него.

      - Плавать пойду, Игорь Иванович.

      Она уже расстегнула застежку и теперь, после его вопроса, застыла со спущенными лямками.

      - Без одежды?

       Капитан моргнула, что-то соображая, и вдруг отчаянно покраснела. Всем телом. От груди до пальцев на ногах.

      - Тут все купаются голышом, шеф, - сказала она сипло, - сами посмотрите. Я думала, тут так принято, как у нас на Севере, – она быстро, суетливо застегивала белье, схватила с песка рубашку, прижала к себе. – Вам неудобно, да? Извините.

      Он оглянулся и выругался про себя. По всему побережью мелькали обнаженные тела, в шагах тридцати от них пляж был заполнен отдыхающими, и никто не стеснялся.

      - Тут главное, что вам удобно, - произнес он. – Не обращайте на меня внимания. Я слишком долго был оторван от мира.

      Она все еще стояла и настороженно смотрела на него. И он почувствовал себя так, будто испортил ребенку праздник.

      - Люджина, черт побери, - ругнулся Стрелковский, - раздевайтесь и в воду!

      - Хорошо, шеф, - она неохотно опустила рубашку и все-таки отвернулась, снимая белье. – Вы со мной? – спросила она через плечо.

      Сзади она тоже была крупной. И очень женственной.

      - Нет, - сказал он, - я позже к вам присоединюсь. Сейчас распоряжусь насчет обеда.

      Дробжек уже заходила в воду. Не привыкая, сразу нырнула и поплыла, мощно рассекая воду.

      Он успел созвониться с Тандаджи, получить от посла расписание встреч – прием у царицы там не значился.

      - Будьте готовы, - сказал ему посол, - если выдастся окно в ее распорядке, вас сразу пригласят.

      Через три часа была назначена первая встреча – с серенитской коллегой. Визит был неофициальный, но Игорь по должности, не будучи в отпуске, не мог просто так тут появиться – надо было поприветствовать, обсудить взаимодействие.

      Дробжек уплыла очень далеко, и он поглядывал в окно не без беспокойства. Наконец, надел плавки и вышел к берегу.

      Вода была прохладной – все-таки декабрь, но вполне терпимой. Он немного поплавал на мелководье, разогреваясь, и затем устремился к виднеющейся далеко напарнице.

      Рядом с ней кипели какие-то буруны, и он, подплыв, с удивлением увидел вокруг Люджины серые и блестящие остроносые морды. Дельфины? И большие, в длину точно больше и его, и Дробжек.

      - Они такие умницы, - со смехом крикнула она ему, - такие игривые. Смотрите! – она обхватила одного «умника» обеими руками и скомандовала: - Ныряй!

      Тот что-то запищал, заплясал, дергая хвостом, проплыл с ней немного и скрылся под водой. Игорь нырнул следом под воду – там, в зеленоватой толще, почти не было видно дна, и метрах в двух от поверхности плыл среди своих собратьев кажущийся почти белым дельфин – и крепко держащаяся за него обнаженная женщина. И это было красиво.

      Он вынырнул – рядом скользнул шершавый бок, с другой стороны второй – и ему в ладони начали тыкаться, как котята, поблескивая черными хитрыми глазами.

      - У меня нечем вас угостить. Нет еды, - сказал он со смехом, - уж извините.

      Через несколько минут он уже смеялся так, что его слышали, наверное, по всему побережью – один из его новых друзей уплыл и вернулся, держа в пасти слабо трепыхающуюся и истекающую бурой кровью крупную рыбину. Видимо, решил покормить голодного человека, у которого нет еды. Игорь отказался, хоть и предлагали настойчиво, и дельфин сам с удовольствием заглотил все, периодически фыркая водой – глупый человек, вкусно же!

      Дробжек ныряла неподалеку, затем просто расслабленно лежала на воде, лицом к солнцу, а Игорь все плавал вокруг – под него подныривали, с ним пытались играть, ну чисто дети, морские любопытные и непуганые дети.

      - Обед уже нас ждет, - крикнул он напарнице. – Давайте на берег!

      - Не хочу, - лениво отозвалась она. Но все-таки погладила ближайшего нового друга по шкурке и поплыла обратно. И прямо голышом, подхватив оставленные вещи, ушла в дом.

      - У вас что, нет ничего полегче надеть? – спросил он, когда капитан вышла к обеду в домашних штанах и рубашке.

      - Откуда? – спросила она коротко. – Я бы не успела ничего купить, вы очень поздно сообщили.

      - Садитесь за стол, - пригласил он. Там, на больших тарелках, дымилась свежеподжаренная рыба, рядом стояли салаты, теплые лепешки, какие-то соусы. – Я скоро ухожу. Вызовите такси, – он кивнул на телефон, - и в магазин. Вы тепловой удар получите в зимней одежде. Деньги я оставлю, обменяете, хотя тут и за руди продают. И не спорьте, - скомандовал он, видя, как хмурится Люджина, - это все оплатят в управлении.

      - У меня будут какие-то задачи, Игорь Иванович? – поинтересовалась капитан, даже не став спорить по поводу денег. Хотя ей очевидно было неприятно.

      - Ваша задача - отдыхать, - Стрелковский взял вилку, подцепил кусочек рыбы. – Если вы понадобитесь, я вам сообщу. А вечером, если захотите, проведу вас по городу. Здесь есть на что посмотреть.

      Встреча с Дареией Адамиди, курирующей внешнюю разведку Маль-Серены, прошла плодотворно и спокойно. Он заверил, что никакой другой цели, кроме короткого приема у царицы, у него нет и что вопрос никак не связан с двусторонними отношениями, а, скорее, это частная консультация, за которую он будет очень благодарен. Договорился о совместном мониторинге системы взаимного оперативного оповещения, подписал декларацию о намерениях, в которой обе договаривающиеся стороны указали стремление работать не во вред странам друг друга, и оставил коллегу в прекрасном настроении.

      Сам он поспешил уйти. Находиться рядом с высшей серениткой было почти невыносимо – ее присутствие ощущалось как нежные женские ладони, оглаживающие тело, и мысли постоянно сворачивали куда-то не туда. И запах, который он почувствовал на берегу, здесь был ощутимее и прорывался и сквозь благоухание цветов, и аромат травы.

      К чести госпожи Адамииди, она не пользовалась даром сенсуалистки специально, но фон вокруг нее, как и вокруг еще нескольких знатнейших аристократок острова был такой чувственный и призывный, что удерживать каменное лицо, не допускать суетливости рук и не отводить глаза было очень трудно.

      Сердце опять болело, успокаиваясь по мере того, как он отъезжал от вотчины генерала Адамииди, и к дому остался лишь отголосок боли и тоски, никуда, впрочем, деваться не собирающийся.

      Дом был пуст. Опускались ранние сумерки, пляжи опустели и от воды дул уже довольно прохладный ветерок, а Дробжек все плавала – он то и дело поглядывал в сторону моря, пока вдоль побережья не зажглись фонари за их светом стало невозможно что-либо разглядеть.

      Игорь уже намеревался плыть за ней, когда капитан, наконец, вышла на берег, взяла с песка полотенце и стала энергично вытираться.

      Он вдруг понял, что ему любопытно за ней наблюдать. В ней не было ни томности, ни плавности, растиралась она как мужчина – коротко, резко, ей не были свойственны типично женская мимика и жесты – прикоснуться к себе, словно привлекая внимание, нарочно опустить глаза, надуть губы. Все очень естественно. И сейчас - он точно знал это - Люджина купалась голышом не для того, чтобы соблазнить его или продемонстрировать тело. В ней совсем не было хитрости и лукавства.

      Капитан подняла голову, посмотрела в окно – и он приглашающе помахал рукой. Давайте домой, Люджина.

      - Не устали? – спросил Стрелковский, когда она вышла после душа, одетая в какой-то странный сарафанчик. Хотя нет, это же хитон. Кусок ткани на застежках. Едва закрывающий грудь, открывающий плечи, голубой, чуть ниже колена, легкий. Даже легкомысленный.

      - Нет, - Люджина поймала его взгляд, смутилась. – У них тут странная одежда, да? Я зашла в лавку неподалеку, там только на манекенах такие платья. А хозяйка так меня обработала, что я даже рот открыть не успела – предложила местную нугу, и пока я жевала, схватила ткань, обмотала вокруг меня, быстро вшила застежки на плечи и потребовала денег.

      Игорь рассмеялся.

      - Вы идеальная жертва турсектора. Но не расстраивайтесь, очень симпатично. Ну что, пойдем в город? И поужинаем там? Я покажу вам отличный ресторанчик. Или сюда закажем?

      - Как решите, - с неловкостью сказала она. – А гулять пойдем. Жаль, фотоаппарата нет. Маме бы показала. Она тоже никогда не видела моря, Игорь Иванович.

      На выходе из гостиничного комплекса Стрелковский купил ей фотоаппарат.

      - Для дела пригодится, - отмел он все ее возражения. – Считайте, что он ведомственный.

      Они долго, пока не проголодались до чертиков, гуляли по старому центру Терлассы с его утопающими в зелени невысокими домами, храмами и каналами, громкими людьми, толпами туристов, фотографирующих все подряд, и то и дело проезжающими мимо конскими упряжками. Автомобилям въезд в центр был запрещен. Люджина захотела было посмотреть на сады царского музея, но они уже были закрыты.

      - Завтра сходим, если получится, - успокоил ее Игорь Иванович. – Там и экспозиция прекрасная. Или посетите самостоятельно, если я занят буду.

      Она подозрительно взглянула на него.

      - Игорь Иванович, а зачем вы вообще меня сюда взяли? Я ведь вам тут не нужна.

      - Для компании, капитан, - легко ответил Стрелковский. – Да и море вам полезно. Кстати, вот и ресторанчик, - они подошли к широкой беседке, построенной вплотную к дому, в которой играла местная веселенькая музыка. Сильно пахло специями, свежими овощами, жареным мясом и рыбой. Стены беседки были увиты лозой – а внутри как-то хаотично стояли столы, покрытые светлыми скатертями. Ресторан был почти заполнен. С потолка свисали зеленые плети, у стен стояли кувшины, стопки глиняной посуды. Игорь огляделся.

       – Надо же, за пятнадцать лет ничего не изменилось.

      К ним тут же подошел веселый и говорливый пожилой мужчина, в переднике, стройный, но с седеющими уже волосами. Представился как муж хозяйки - сама она колдовала за широким окном, на кухне, и все посетители могли наблюдать, как дружно и слаженно работают повара.

      Хозяин провел гостей к столу, усадил Люджину, осыпая ее комплиментами, лихо налил в бокалы красного вина из странного кувшина, стеклянного, похожего на высокий чайник с длинным тонким носиком. Этот кувшин он поставил на плечо – Дробжек наблюдала за ним с изумлением, как за фокусником – и лил прямо оттуда, и попал ведь, и никаких брызг на белоснежной скатерти!

      - Кровь морского коня, - пояснил серенит, активно жестикулируя свободной рукой, - лучшее вино во всем мире! Греет тело, освежает чувства! В нем сила нашей земли. Попробуйте, госпожа!

      Люджина, улыбаясь, отпила из бокала, посмотрела на мужа хозяйки с восторгом и сделала еще несколько глотков.

      - О, госпожа оценила! – разливался соловьем мужчина. – Тогда оставлю вам это, - он снял кувшин с плеча. – И, если пожелаете, мы можем продать несколько бутылок с собой, - серенит рубанул рукой, словно не в силах справиться с эмоциями. – Будете пить у себя в стране и вспоминать родину Богини и меня, скромного слугу вашего, Ифала! О! Я совсем вас заговорил, друзья! К вину рекомендую козью вырезку и мягкий сыр, а также чудесный печеный картофель. Ну нежнейшее масло, госпожа, а не картофель - такой он сливочный!

      Капитан смотрела огромными растерянными глазами. И Стрелковский вдруг ощутил, что тоже испытывает что-то, похожее на изумление и растерянность. Будто она заражала его своими чувствами.

      - Несите все, - согласился Игорь, - все попробуем.

      - Он такой необычный, - после недолгого молчания сказала Люджина.

      - Здесь все необычное, - усмехнулся Стрелковский, - сами увидите.

      Мясо подавали прямо на толстеньких чугунных сковородках, шкворчащее, пахнущее так, что голова закружилась. Поставили большое блюдо с зеленью, глубокую глиняную миску с молодым картофелем, сваренным прямо в кожуре и залитым маслом. Снова принесли вина.

      - Его едят прямо так, - сказал Игорь Иванович. – Не чистят.

      - У нас так же, - весело сообщила Люджина. Глаза ее блестели. Вино явно пришлось северянке по вкусу.

      Ужин медленно перетек в вечер серенитских песен. Собравшиеся компании то и дело заводили то длинные и заунывные, то веселые, под которые поющие хлопали себя по коленям. После каждой песни гости дружно кричали «Хойя!» и поднимали бокалы в сторону хозяйки, хлопочущей на кухне. Та с достоинством складывала руки на груди, кивала и улыбалась.

      Вокруг так много говорили, так активно жестикулировали, смеялись, что Люджина почти оглохла. И сильно опьянела. Обратно их довезло такси – и она, пошатываясь, сразу пошла на берег и стала раздеваться.

      - Не стоит в воду после алкоголя, - крикнул ей Игорь, заносивший в дом купленные бутылки.

      - Мне надо освежиться, - крикнула она в ответ. И пошла в воду. Стрелковский выругался, взял огромное полотенце и вышел на берег.

      В темноте Дробжек плескалась как большая лошадь – видно ее было смутно, зато слышно хорошо. Она фыркала, вздыхала, выныривала из-под воды с шумными вздохами, снова отфыркивалась. И звучало это очень забавно.

      - Спасибо, - пробормотала она, когда вышла и увидела, как начальник протягивает ей полотенце. Быстро вытерла волосы, укуталась в него – и села прямо на песок.

      - Дробжек, - сказал Стрелковский терпеливо, - в доме есть прекрасные диваны.

      - Не ругайтесь, Игорь Иванович, - пьяно проговорила капитан. – Посидите со мной. Послушайте. Так шумит. Как песня.

      Стрелковский покачал головой, но на песок рядом сел. То ли капитан не пила до сих пор, то ли местный воздух не только на него оказывает странное воздействие.

      - Вы оставите меня при себе, шеф? – спросила Люджина, чуть повернув голову.

      - Если захотите, - ровно ответил Игорь. – Вы же оперативник, боевой маг, капитан. А у меня предстоит работа скучная. Бумаги, отчеты, помощь в обустройстве дел в отделе. Опыта у вас в этом нет. Так что подумайте. Я могу дать вам в напарники опытного оперативника, с которым точно сработаетесь.

      - Подумаю, - сказала она. Снова замолчали. Ветерок шуршал по песку, по обнаженным плечам Дробжек, море, казалось, шумело все более гулко и торжественно, хотя волны не менялись – все так же набегали на берег чуть наискосок, оставляя белые хлопья пены.

      - Кстати, - вспомнил Игорь, - давно хотел спросить. Вы ведь пишете Тандаджи отчеты о моем психическом здоровье, капитан?

      - Пишу, - ответила она, с укоризной глянув на собеседника, портящего такой вечер. - Вам это неприятно?

      - Успокойтесь, Дробжек, - сказал Стрелковский, - понятно, что Майло не мог оставить меня без наблюдения. Я бы на его месте человека с моим анамнезом вообще к Управлению не допустил.

      - Я не знаю ваш анам-нез, - четко проговорила она, стараясь не запнуться. – Я знаю, что вы один из достойнейших людей во всем мире, полковник.

      - Вы глубоко заблуждаетесь, - с горечью произнес Игорь и замолчал, глядя в темное море. – Что бы вы сказали, если б узнали, что я убивал? Без суда и следствия, Дробжек?

      - Значит, эти люди это заслужили, - ответила капитан, ни секунды не сомневаясь.

      - Странный ответ для представителя закона, - Стрелковский опустился на песок, откинулся на локти.

      Она пожала плечами, укуталась в полотенце сильнее. И словно решилась:

      - Я тоже убивала без суда, Игорь Иванович. Один из рецедивистов сбежал с поселения. Дошел до ближайшего хутора. Там оставалась хозяйка с ребенком. Ребенок спрятался, а женщина… - Дробжек сглотнула. – Я его расстреляла, шеф. Хоть он сам вышел сдаваться. Посмотрела на это… и не смогла просто вынести, чтобы он жил.

      - Вас не отдали под трибунал? – удивился он.

      - Ребята никому ничего не сказали, - глухо ответила капитан. – И я не жалею. А вы жалеете?

      - Нет, - сказал он после недолгого молчания. – Нет.

       И каков же ваш вердикт, Люджина? – спросил он с насмешкой.

      - Ваше психика неустойчива, полковник, вы находитесь в состоянии глубокой депрессии, -отчеканила капитан. - Но при этом внимательны, сдержанны, точны, очень профессиональны. Ваши психологические проблемы на работе пока никак не сказываются. Но решать их необходимо.

      - И как же предлагается их решать? – полюбопытствовал Игорь.

      - Ну зачем вы издеваетесь, Игорь Иванович, - обвиняюще сказала Дробжек и встала, покачнулась.- Как, как. Как будто сами не знаете. Лекарства, спорт, отдых, женщины. Побольше впечатлений. Психотерапевт. На которого вы не согласитесь, полагаю.

      - Правильно полагаете, - подтвердил Стрелковский.

      - А надо бы, - заявила Люджина и пошла к дому. Он усмехнулся, подобрал ее платье, босоножки и двинулся за ней.

      Они сразу разошлись спать по своим комнатам. И день можно было бы назвать почти счастливым, если бы не этот всепроникающий запах. Запах потерянного счастья, вкус женщины, которой больше нет. Игорь ощущал его на своих губах, чувствовал в солоноватом ветре, играющем занавесками у распахнутого окна, слышал в ровном океаническом рокоте ее голос.

      К середине ночи он извелся так, что взял из бара бутылку виски и выпил ее. И уснул беспокойным и пьяным сном.

      С утра позвонил посол и сообщил, что царица готова уделить ему пятнадцать минут через два часа, и что нужно срочно собираться во дворец. Голова гудела, Игорь мрачно глядел с веранды на возвращающуюся с утреннего купания Дробжек и пил кофе.

      - У вас глаза такие, будто это вы вчера напились, а не я, - сказала одетая в очередной легкомысленный хитон капитан, садясь рядом с ним на стул. – Вам нужна помощь?

      - Умеете убирать похмелье? – сумрачно поинтересовался Стрелковский, не пускаясь в объяснения. – Мне скоро выезжать на встречу, а я еще не отошел.

      - Полностью не уберу, увы, - сочувственно произнесла напарница. - У меня другая специализация, да и сил недостаточно. Но облегчить состояние могу, - Дробжек протянула руку, сжала его ладонь, прислушалась. – И не пейте кофе, он обезвоживает. Только воду. Готовы?

      Стрелковский кивнул, отчего вокруг все снова заплясало и закружилось. Люджина закусила губу, закрыла глаза – и его вдруг бросило в жар, голова затрещала так, что он сжал зубы, только чтобы не взвыть от боли, горло мгновенно запершило, пересохло, по лицу покатился пот. Сосредоточившись на своих ощущениях, он не сразу обратил внимание на то, что капитан становится все бледнее, и руки ее, прохладные, уже почти посинели. Ладони его она упорно не отпускала.

      - Люджина, стоп, - просипел он. – Хватит. Мне уже лучше.

      Она открыла глаза и вдруг закатила их и осела в кресле. Упала в обморок.

      Пришлось, чертыхаясь и ругая себя, тащить ее в дом – слабость все еще была при нем, как и легкое похмелье, и одежда просто воняла алкогольным потом, но хотя бы голова стала ясной - приводить ее в сознание, делать большую кружку чая с сахаром и настаивать на том, чтобы она при нем съела целую плитку шоколада. Параллельно он жадно глотал воду, благо, в доме был запас бутилированной воды. Все глотал и глотал, и не мог остановиться.

      - Больше так не делайте, капитан, - приказал Стрелковский, когда она, наконец, порозовела. – В паре всегда должен быть кто-то дееспособный, нельзя помогать другому в ущерб себе. В боевой ситуации это означает смерть обоих. Мне нужно было чуть-чуть помочь, а не действовать на пределе сил.

      - Ну мы же не в бою, Игорь Иванович, - тихо сказала Люджина, опустошая уже вторую чашку чая. Сахара она намешала столько, что это уже должен был быть не чай с сахаром, а сахар с чаем, и еще с удовольствием закусывала сладкими сушеными финиками. – У вас важная встреча. И, - она потянула носом воздух, - идите-ка вы в душ, шеф. Несет от вас, простите, как в казарме после пьянки. И съесть перед встречей что-то нужно, только ничего сладкого – сахар усиливает похмелье.

      - Спасибо за заботу, капитан, - усмехнулся Стрелковский и ушел в свою комнату.

      - Не за что, - пробормотала Дробжек в чашку и со стоном растянулась на тахте. Все болело, и слабая она была, как младенец – руки дрожали, мышцы тянуло.

      Когда полковник вернулся в гостиную, напарница уже спала. Ноги, чуть тронутые загаром, она подтянула к себе, обхватила тело руками, и все еще была бледненькой в синеву. Он подумал и укрыл ее пледом. Пусть греется.

      Посольский автомобиль довез начальника внешней разведки до дворца. И опять по мере приближения к резиденции царицы Маль-Серены начало ныть сердце, и руки неметь от расходящейся по телу темной тоски. Игорь открыл окно, подставил лицо бьющему навстречу ветру и стал глубоко, размеренно вдыхать и выдыхать. Все это очень походило на панический приступ – как они описаны в специальной литературе.

      Его уже ждали. Строгая женщина в светлом костюме поприветствовала приехавшего и проводила его в зал, где ему предстояло ожидать царицу.

      Дворец Иппоталии был легок и прекрасен. Очень много света и солнца, большие окна с видом на невыносимо сияющее, свежее море. Зал был небольшим, для узких делегаций, и по стенам были развешаны фотографии с разных встреч. Была тут и Ирина. И он переходил от одной фотографии к другой, не обращая внимания на те, где ее не было, лихорадочно выискивая ее изображение. Вот совсем молодая, рядом с Иппоталией, что-то подписывают, склонившись над столом, за их спинами стоят секретари с папками. Вот бал по случаю третьей свадьбы царицы, и сфотографирована вся монаршая ложа – и она там, прекрасная, далекая, рядом со Святославом Федоровичем. Вот открытие Центра рудложского языка в Терлассе, и королева за два года до переворота. Такая же, какой он ее запомнил. С льняными волосами, резким поворотом головы и линией плеч, и упрямым подбородком – и одновременно такая мягкая, желанная и слабая…

      Сердце заходилось в тоске, и хотелось выть.

      Мягко скрипнула дверь. Игорь оглянулся, поклонился, чувствуя, как обволакивает его теплая, мощная аура любви, и как становится еще больнее.

      - Ваше величество, - сказал он четко, - благодарю вас за то, что согласились уделить мне время.

      - Жаль, что я не смогу выделить его побольше, - с улыбкой ответила Иппоталия. Серые глаза ее были тревожными. – Садитесь, граф, прошу вас. Что привело вас ко мне?

      - Госпожа, - Игорь кашлянул и тут же выругался про себя, вытянулся, восстанавливая контроль. Не время, не время! Иппоталия сидела рядом и терпеливо, ласково смотрела на него. Затем вдруг протянула руку, коснулась его ладони – и на него опустился блаженный покой.

      - Спасибо, - произнес он просто.

      - Это, увы, ненадолго, да и неэтично с моей стороны вмешиваться без вашего согласия, - прошелестела владычица Маль-Серены. Голос ее менялся, снова становился человеческим. – Но в вас столько боли, полковник, что это невыносимо. Я, - царица задумалась. – Я могу вам помочь. Убрать ее. Навсегда.

      - Я не за этим приехал, ваше величество, - деликатно проговорил Стрелковский.

      - Кто знает, кто знает, - царица смотрела на него своими прекрасными серыми глазами, похожими на дождь за запотевшим стеклом, и ему страшно становилось – потому что смотрела она прямо в него, во все его отчаяние и безнадежность, во всю нетерпимость к этому миру, который смеет жить, когда нет ее.

      - А я ведь помню вас, - вдруг сказала она, и понятно было, что она имеет в виду не встречи, которых было достаточно, а нечто другое. – Вы были таким ярким и так пылали, что рядом было находиться одно удовольствие. А сейчас выжжено все. Подчистую. Одна ниточка любви, которая привязывает вас к этому миру. Не будь ее – и вас бы не было. Когда человеку некого любить, он умирает, полковник, - ласково объяснила она, как несмышленышу.

      - Может и к лучшему, - с трудом произнес Игорь. – Прошу вас, ваше величество, не гневайтесь, но… не надо об этом. И помогать мне не надо. Эта боль… это все, что у меня осталось.

      - Я вас понимаю, - грустно проговорила прекрасная царица. В глазах ее он увидел отражение своей тоски – будто она приняла ее и пережила за него. И понимание увидел. Невысказанное – но она знала, кто был для него солнцем и всем миром. И по сути своей не могла не сопереживать. – Но все же, Игорь Иванович. Я могу это сделать. И я сделаю, если вы придете ко мне и попросите. Запомните это.

      Он кивнул и опустил глаза.

      - Ну, к делу, - строго перевела тему Иппоталия. – Что за срочный вопрос, граф Стрелковский?

      - Ваше величество, - начал он, послушно переключаясь. - Я участвую в расследовании недавней попытки переворота в Рудлоге. И связанного с ней, я уверен, переворота семилетней давности. По всему выходит, что это связано с заказами на похищение коронационной подвески у короля Бермонта и появлением тха-охонга на дне рождения королевы Василины, а также пресеченной попыткой убийства всех монархов континента. Я уверен, что существует международная организованная группа, которая стоит за всеми этими происшествиями.

      Царица задумчиво кивала.

      - Я знаю, что ведется и международное расследование, - продолжал Игорь, - но оно буксует. И по тем же причинам, что следствие на местах. Главный вопрос – цель? Цель заговорщиков? К сожалению, свидетели и участники ничего конкретного сказать не могут, а те, кто мог бы пролить свет на причины своих действий, мертвы. И я прошу вас о помощи. Синяя богиня милостива и отзывчива, в отличие от ее братьев, и ответит своей дочери. Я бы не осмелился просить вас об этом, но, боюсь, это касается не только Рудлога, но и всего мира. Нам жизненно необходимо понимать цель действий международных заговорщиков, чтобы успешно и сообща противодействовать этой организации.

      Царица тяжело вздохнула и поднялась. Стрелковский встал вслед за ней.

      - Я спрошу, Игорь Иванович. Сегодня ночью. Но… обычно великая мать сама говорит мне то, что я должна знать и что она может сказать. Если не сказала до сих пор – значит, мы может узнать это сами, не тратя ее силы. Но не буду убивать в вас надежду. Идите. Я позову вас, каким бы ни был ответ.

      - Благодарю вас, - произнес Стрелковский.

      - Идите, - грустно повторила она. И он, уже выйдя за дверь и шагая по коридорам солнечного дворца, все еще видел всепонимающий и разделяющий его тоску взгляд прекрасной царицы.

      Дробжек опять была в воде – кто бы сомневался. Игорь заказал обед, позвонил послу и поблагодарил за организацию встречи. Внутри было пусто и непривычно. Будто он потерялся и находился сейчас в свободном падении.

      Он уже и пообедал, а напарница все плавала, и принял несколько звонков от подчиненных. Наконец, не выдержал, переоделся, и пошел в яркое, зовущее море.

      Боль вернулась, когда он уже наплавался и выходил из воды – за ним брела счастливая Дробжек, сжимающая в руках какого-то несчастного, умудрившегося попасться ей краба. На берегу она долго рассматривала жителя моря – и отпустила в воду. Игорь вытирался и отстраненно наблюдал за ней. Если бы не необходимость ожидать ответа царицы, он бы тотчас собрался и уехал. Здесь было слишком тяжело.

      Он очнулся, когда понял, что Люджина что-то спрашивает у него.

      - Что? – переспросил он.

      - Вы обещали мне музей, - невозмутимо повторила она. – Мы ведь успеем еще?

      - Я думал, вас от моря не оттянуть, - усмехнулся Стрелковский.

      - Ну нет, - заявила капитан, - я хочу есть и хочу прикоснуться к прекрасному. А поплавать можно и вечером. Вы как себя чувствуете, Игорь Иванович? – неожиданно спросила напарница. – Все еще плохо? На вас лица нет. Давайте я еще вас полечу?

      - Полечили уже, - ответил он грубовато, - не переживайте, капитан, я в порядке. Обед вас ждет, а потом, так уж и быть, в музей.

      Царский музей Терлассы занимал огромное пространство. Он был окружен садами, тенистыми, прохладными, с забавными скульптурами из цветов, повторяющими экспонаты выставки, с кучей детишек, носящихся по аллеям, и прогуливающимися семейными парами. И массой туристов – куда же без них. Сам музей был так же светел, как дворец, но от солнца картины и скульптуры берегли, не допуская прямых солнечных лучей. Неутомимая Люджина обошла все, что могла, и так искренне восхищалась, с таким восторгом замирала перед очередным шедевром, что наблюдать за ней, несмотря на ноющее сердце и возвращающуюся волнами тоску, было одно удовольствие. Игорь отстал от нее на десяток шагов, выставку рассматривал невнимательно. Любителем искусства он никогда не был, и несколько потраченных часов были не самым полезным времяпрепровождением. Но раз обещал, надо было потерпеть.

      Дробжек задержалась в зале скульптур, посвященных шести богам, а он прошел дальше. Остановился, глядя на большое полотно – чуть ли не на четверть стены - и, чувствуя, как опять бешено стучит в груди, попятился и сел на заботливо приготовленные для посетителей диванчики посреди зала.

      На картине были две женщины. Такие разные и божественно прекрасные. Его белоснежная, сияющая Ирина и черноволосая царица Иппоталия в похожих праздничных серенитских нарядах - с обнаженной левой грудью - в коронах, легко улыбающиеся и величественные. Художник запечатлел их стоящими на какой-то трибуне, похожей на ложу спортивного стадиона. «Ее величество госпожа морская Иппоталия и ее величество госпожа огненная Ирина-Иоанна приветствуют чемпионов на шестидесятых юбилейных конных играх», - гласила большая табличка под картиной.

      Игорь смотрел и насмотреться не мог. Плечи, такая знакомая грудь, руки, линия талии, тонкая шея – все, как он помнил.

      В глазах сейчас чернело от этой памяти и хотелось остаться тут навечно.

      - Шеф? – удивленно проговорила Люджина, останавливаясь рядом. Он посмотрел на нее мутным взглядом, снова повернул голову к картине. И Дробжек тоже посмотрела туда. И, кажется, затаила дыхание и даже сгорбилась чуть. Приблизилась, загораживая картину, заставляя снова взглянуть на себя.

      - Тут заканчивается экспозиция, - спокойно сообщила она, - пойдем домой, Игорь Иванович?

      Он кивнул, но не тронулся с места.

      - Вы идите, Люджина, - проговорил он, сам удивляясь, как смог открыть рот. – Я потом сам доберусь.

      - Я останусь с вами, - решительно сказала капитан, намереваясь сесть рядом.

      - Идите! – рявкнул он так, что на них стали оглядываться.

      - Полковник, - голос Дробжек был ровный, будто она и не слышала, - вы ведете себя неадекватно. Я не могу вас оставить.

      Игорь вздохнул, сжал зубы. Он и сам все понимал.

      - Люджина, - сказал он тихо, - прошу вас, оставьте меня сейчас. Прошу.

      Она некоторое время смотрела на него, затем поднялась и ушла.

      Он досидел до закрытия музея. Мимо пробегал народ, мелькали чьи-то спины, ровно гудели людские голоса, иногда картину закрывали экскурсионные группы – а он все равно смотрел то ли на нее, то ли сквозь нее, и видел, и будто одновременно присутствовал и здесь, и далеко отсюда, то ли в прошлом, то ли за гранью жизни. И время не чувствовалось, сжимаясь в точку, и тело не ощущалось, и глаза уже не слезились, и голова была пустой. Ему казалось, что он совсем недавно сел на скамейку – и вот к нему подошла смотрительница и мягко сообщила, что музей закрывается.

      Он не помнил, как выходил оттуда – казалось, идет только тело, а он все еще сидит там, рядом с ней, - не помнил, как пешком прошел почти десять километров до моря. Не помнил, как намочил ботинки и брюки до колен, да и волосы были мокрые, будто лил себе на голову воду. Кажется, ему звонили, но он не брал трубку. Обнаружил он себя в каком-то баре, уже пьяным, когда жуликоватого вида владелец со стуком поставил перед ним круглую бутылку с зеленоватым алкоголем и взметнувшимися округлыми зернами на дне.

      - Попробуйте, - сказал бармен, - я всегда ее предлагаю тем, у кого такой взгляд, как у вас. Дорого, но деньги у вас, видимо, водятся, не обеднеете.

      - Что это? – равнодушно спросил Игорь.

      - Полынная горечь, - пояснил мужчина, - от нее легко в душе и приятно мозгу. Настойка на полыни и анисе. Абсент. Лечит хандру, заставляет совершать безумства. Лить?

      - Мне все равно, что, - сказал Игорь. Выпил, скривился – напиток оправдывал свое название, но после третьего бокала вдруг все тело отпустило, будто он находился в страшнейшем напряжении. А вот запах усилился, тот самый, изъедающий его второй день, и голоса стали громче, и полковник поморщился, кинул деньги на стойку, захватил бутылку и, пошатываясь, ушел.

      Он брел по ночному побережью, отпивая из бутылки и сплевывая горькие зерна, пинал набегающие черные волны, а ветер гнал над ним облака, освещенные огнями большого города, рваные, стремительные. Мысли путались, и в то же время все ощущалось кристально ясным, четким. Сколько он так шел? Куда он шел?

      - Вот и вы, шеф, - прозвучал уставший женский голос. Кто-то подхватил его под руку, куда-то повел.

      - Дробжек, - сказал он заплетающимся языком, - как вы нашли меня?

      - Сами пришли, - огрызнулась она, - как мальчик, Игорь Иванович, ну нельзя так. Я же звонила!

      Свет в доме ударил по глазам, и он снова выпил – и бутылка выпала из рук. Мир вокруг вдруг прекратил вращаться. Дробжек, горячая, живая, тащила его в спальню. Уронила на кровать, включила тусклый ночник, сняла ботинки, стянула штаны, стала расстегивать рубашку – он лежал, глядя в потолок, и только когда она коснулась его живота, перевел на нее взгляд. Увидел прямо перед собой в полумраке спальни тяжелую, налитую грудь – в голове зазвенело, тело сжалось – и он дернул на себя лямку хитона, разрывая ее.

      В глаза плеснуло сочным женским телом, качнулся солдатский медальон – Игорь только успел увидеть огромные синие глаза, схватил женщину за плечи, удерживая, и с хрипом впился в большой, темный сосок губами. Потянул ее на себя, закрыл глаза и поцеловал. Ожесточенно, жестоко, чувствуя, как снова заходится в груди сердце.

      - Только не уходите, - просипел он ей на ухо, опуская ее на постель, поднимая подол платья и дергая за вторую застежку – та треснула, и одежда просто развалилась, - только не уходите.

      Люджина тяжело дышала, но молчала, да он бы и не услышал ее. Он снова ласкал губами ее грудь, сминал ее ладонями, терся щекой, затем набрасывался на ее губы, стягивал белье – или тоже рвал? – и, наконец, погрузился в нее и задвигался, как безумец, упираясь лбом в подушку. И казалось ему в полынном бреду, что под ним совсем другая женщина – с разметавшимися по подушке светлыми волосами, с мягкими губами, и он шептал ее имя, рычал «люблю» и ликовал, чувствуя на плечах ее руки и ее отзывчивость, слыша ее всхлипы и стоны, и никак не мог остановиться – и брал ее несколько раз, пока не забылся, прижимая к себе горячее женское тело.

      И не мог он видеть, как плачет в его руках синеглазая северянка, плачет в тусклую ночь и не делает попытки уйти – потому что, в отличие от него, прекрасно понимает, кто с ней рядом.

      Просыпался Игорь тяжело и беспокойно. Голова гудела – и ощущения были странные. Проникающий в окна солнечный свет резанул по глазам, когда он попытался их открыть, и отозвался болью во всем теле. Он не сразу осознал, что не один в постели. Рядом была женщина – он двинул ладонью, и под пальцами напрягся сосок, пошевелился и ощутил бедрами прижатые к нему ягодицы. И подбородок его упирался в теплое плечо, и запах вокруг был совершенно недвусмысленный, как и ощущения в теле.

      Стрелковский проморгался, разжал руку – не хотелось, ой как не хотелось – и отодвинулся. Сразу стало холодно.

      Женщина вздохнула и перевернулась на спину. Повернула голову и посмотрела на него – устало и отчаянно. Губы у нее были красные, воспаленные.

      - Люджина, - спросил он пересохшими губами, - что вы тут делаете?

      И сам тут же поморщился от глупости своего вопроса. Сел и схватился за голову. Дробжек потянулась к нему, и он дернулся, отодвинулся еще дальше, встал.

      - Уходите, - попросил он, - не нужно, Люджина. Чертов алкоголь!

      Она встала молча, потянулась за смятым хитоном – и он не хотел смотреть, но посмотрел на нее. И увидел и следы от своих зубов на груди, и синяки, и красные пятна на ее теле.

      - Зачем? – спросил он глухо. – Люджина, на кой вам это нужно было?!! Я же был пьян в стельку! Вы могли меня скрутить как мальчишку!

      Они стояли друг напротив друга, разделенные смятой, развороченной кроватью, и каждый задерживал дыхание, пытаясь не захлебнуться собственной горечью.

      - Я люблю вас, Игорь Иванович, - спокойно ответила она. Он застонал, сжав зубы.

      - И что, Дробжек? Вы теперь думаете, что я излечился, и мы будем жить долго и счастливо? Люджина, - сказал он четко. Во рту, в груди было горько и омерзительно стыдно. Так ощущается предательство, таков вкус у попранной памяти. – Я всю жизнь любил и буду любить только одну женщину. Не вас. Я никогда не полюблю вас, понимаете?

      - Понимаю, - сказала капитан и сглотнула, точно решаясь на что-то. В глазах у нее темнел страх. – Я не прошу этого, Игорь Иванович. Но я могу быть вам другом. Родить вам детей. Поддерживать вас в горе и в радости. И не ждать любви. Дайте мне хотя бы год рядом с вами.

      У него с Ириной не было этого года. У него больше ничего не было, даже памяти. В груди зарождалось что-то вибрирующее, яростное, сотрясающее все тело.

      - Уйдите, - сказал он сквозь зубы. – Вы мне не нужны. Убирайтесь, Дробжек. Убирайтесь! – заорал он и зарычал, чувствуя, как взрывается мир болью и в глазах темнеет.

      Вокруг больше не было запаха его королевы. Он чувствовал, как от застарелой ярости напрягаются мышцы – так, что почти рвутся жилы, как выплескивается все- накопившееся, хранимое им, наружу – на женщину, стоящую напротив. Он мог бы убить ее сейчас - и себя заодно.

      - Уйдите, богов ради, - попросил он сдавленным голосом, изо всех сил сдерживая себя, - я не могу вас видеть.

      Люджина прямо посмотрела в его глаза. Моргнула раз, другой, вздохнула судорожно, прижала к себе одежду и вышла из комнаты. Он не смотрел ей вслед - сорвал со стены ночник и швырнул его в окно – и затем добрых полчаса методично разносил все в комнате, потому что не мог выносить все то, что поднялось изнутри и лилось из него, потому что ни один человек в мире этого бы не выдержал.

      После он обнаружил себя на полу, среди обломков мебели и осколков, со сбитыми кулаками и порезанными ногами. Добрел до душа и включил холодную воду. В глазах светлело. Нарыв, вскрывшийся с такой яростью, опустошил его до дна, и оставалось только прижиматься лбом к холодной плитке и ругать себя последними словами, из которых «истеричка» было самым приличным.

      Когда он вышел из душа, взгляд его зацепился за скомканную простыню, свисающую с кровати. На ней алело смазанное, большое кровавое пятно. Кровь была и на нем, когда он мылся – он все никак не мог сообразить, откуда, даже мысли не проскочило.

      Игорь оделся, аккуратно ступая пораненными ногами. Вышел и сразу пошел в комнату напарницы.

      Но Люджины не было. Лежал на столике подаренный ей фотоаппарат, аккуратно, по-солдатски была сложена на заправленной постели купленная здесь одежда, босоножки. И в море ее не было.

      И на звонки она не отвечала.

      Он вернулся в спальню. Сел на кровать, снова обхватив голову ладонями. Ему было пусто.

      Игорь покосился на испачканную простыню, приподнял ее – кровавое пятно было и на матрасе, и он осторожно прикоснулся к нему.

      Все еще влажное. Сколько же было крови? Тьма, пока его срывало – как же ей было больно?

      Он поморщился, преодолевая отвращение к себе, и через силу заставил себя вспоминать прошедшую ночь – не свои видения, а то, что видел в редкие минуты просветления, то, что ощущал руками, губами. Другое тело, другая грудь, другие губы. Подающиеся навстречу, выдыхающие его имя - в ответ на чужое. Сжатые зубы и глухие, болезненные стоны. Никакого сопротивления. Неуклюжие, неуверенные движения, вздрагивания. Осторожные и успокаивающие касания его плеч и спины после его пиков.

      Да, Игорь Иванович, повел ты себя, прямо говоря, по-скотски. Что ночью, что поутру. И как редкостный урод взвалил ответственность за свои действия на женщину. Это если оставить в стороне то, что тебе было больно. Ей было больнее.

      В этот момент в голове его что-то щелкнуло, и он, как заведенный, начал действовать четко и быстро.

      Позвонил на охрану гостиничного комплекса и попросил дать сведения, находится ли его спутница на территории отеля.

      Вызвал виталиста и менеджера отеля. Расплатился за разгромленный номер с лихвой. Выдержал недоуменные и нехорошие взгляды. Извинился перед горничными, расплатился и с ними. Подождал, пока залечат ноги и руки и снимут похмелье.

      Получил ответ от охраны. Люджина Дробжек час назад вышла с территории отеля.

      Его изыскания прервал звонок из приемной королевы – он как раз отпаивался кофе и доедал плотный завтрак.

      - Ее величество готова принять вас через полчаса, срочно выезжайте, - проговорила в трубку секретарь.

      Уже в машине он снова набрал Люджину, послушал гудки – и позвонил домой. Приказал, если она появится, тут же доложить ему. И закрыл глаза. Не было ничего. Ни боли, ни радости, ни запахов, ни растущего, как в прошлую поездку, напряжения в сердце. Только где-то глубоко внутри тлели тревога и стыд, не давая ему потухнуть окончательно.

      Царица Иппоталия появилась через несколько минут после его прибытия. Уставшая, потускневшая – и еще прекрасней, чем раньше. Даже не стала садиться. Окинула его внимательным взглядом, нахмурилась – и его просто окатило стыдом. Серые глаза снова видели его насквозь.

      За окнами начинался шторм.

      - К сожалению, у меня очень мало времени, граф, - сказала она, кривя губы в сердитой улыбке. Царица гневалась – на него? Из-за него? – и море гневалось вместе с ней. – Я получила ответ. Увы, не тот, что вы ждали. Великая мать сказала мне: «Я сделала все, что могла. Пусть идет своим путем и сам ищет решение».

      - Благодарю вас, ваше величество, - произнес Игорь, не показывая расстройства. – За то, что не отказали мне.

      - Не разочаровывайте меня больше, Игорь Иванович, - строго, очень по-матерински проговорила королева – и будто не она сейчас обращалась к нему, так шумел ее голос, буквально вдавливая его в пол, хлеща почище пощечин. - Вы поняли меня?

      Она вышла, не дождавшись ответа.

      Игорь склонил голову, посмотрел на свои руки – они дрожали.

      - Обещаю, - сказал он закрывшейся двери.

      Майло Тандаджи ответил сразу, будто ждал его звонка.

      - Отдай приказ по всем телепортам и железнодорожным вокзалам страны, Майло, - распорядился Игорь так, будто все еще был его начальником. – Если появится Дробжек, сообщать напрямую мне.

      - Даже не буду спрашивать, что случилось, - сухо сказал тидусс.

      - И не стоит, - ровно согласился Стрелковский. - Какие у Дробжек были инструкции помимо сбора сведений обо мне и психологического ведения, Майло?

      Тандаджи молчал секунды две.

      - Сам-то как думаешь?

      Игорь чертыхнулся.

      - Морду бить будешь? – поинтересовался начальник разведуправления. – Увы, из Дробжек толкового полевого агента не получится, Игорь. Она непластична в плане методов воздействия. Так что отдельные… инструкции восприняла категорически отрицательно и выполнять отказалась. Или, - в его голосе прозвучала заинтересованность, - не отказалась?

      - Ну и сукин же ты сын, Майло, - с сердцем проговорил Стрелковский.

      - Твоя школа, Игорь Иванович, - невозмутимо ответил Тандаджи. – Твоя школа. А что с твоим делом?

      - Пусто, - коротко ответил Игорь. – Бесполезная поездка. Сегодня же распоряжусь о подготовке визита в Йеллоувинь. И да, Майло, морду я тебе бить не буду. Уже остыл. Но если я еще раз узнаю, что ты хлопочешь обо мне за моей спиной – я просто тебя убью.

      Тандаджи издал что-то похожее на ехидное фырканье и повесил трубку.

      Ветер гнал по пляжу мокрый песок, переворачивал зонтики, утаскивал грохочущие лежаки. Море бросало на берег тяжелые серые валы – и брызги долетали до дверей дома, в котором собирал вещи Стрелковский. Люджина не возвращалась.

      Он связался с агентами в Терлассе и приказал узнать, не уезжала ли его напарница из столицы. Через полчаса ему доложились. Капитан Дробжек три часа назад сняла с карты все имеющиеся деньги на телепорт-вокзале столицы и ушла телепортом в Форштадт. Купила последний билет на ближайший рейс и едва не опоздала.

      Игорь покачал головой. Такой нервности от всегда спокойной Дробжек он не ожидал. Потратить на переход почти половину отпускных!

      Инлядские агенты работали медленнее. Он успел вернуться домой, убедиться, что все вещи северянки на местах, узнать, что в общежитие она тоже не возвращалась – и уехать в Управление работать, пока для него доставали информацию.

      К позднему вечеру у Стрелковского был ответ. Из телепорта Люджина вышла в целости и сохранности, ушла в город. На вокзалах Форштадта ее документы не мелькали. Границу она не пересекала. Следы теряются на рынке – там ее видел последний опрошенный.

      - Все, что смогли, Игорь Иванович, - подвел итог агент. – Работать дальше?

      - Работайте, - подтвердил полковник. – Будет информация – докладывайте.

      Люджина, как заправский шпион, очевидно путала следы и избавлялась от возможной слежки.

      Последний звонок полковник Стрелковский делал не без опаски. Гудки шли непрерывно, трубку опять долго не брали. Наконец, раздался щелчок.

      - Да, я дома, - рявкнула в трубку мать Люджины.

      - Анежка Витановна, это Стрелковский, - Игорь вздохнул. – Люджина у вас не появлялась?

      - Нет, - удивленно сказала старшая Дробжек. – А что же, потерял ты ее, Игорь Иванович?

      - Да, - сказал Стрелковский.

      - Тогда ищи, - строго приказала волчья погибель. – Хотя чую я, что все в порядке, да и страшнее ее работы ничего быть не может. Ей уж не пять годков-то. Девка здоровая. Появится. А что случилось-то? Раньше она вроде не чудила.

      - Обидел я ее, Анежка Витановна. Извиниться хочу.

      Мама Дробжек скептически хмыкнула.

      - Дело хорошее.

      - Анежка Витановна, - попросил Игорь. – Если вдруг появится у вас. Скажите, что я хочу с ней поговорить. Или… нет. Ничего не говорите. Просто сообщите мне. Я сам приеду и все решу.

      - Конечно, полковник, - заверила его северянка. – Увижу - сразу позвоню тебе.

      Далеко на Севере, на маленьком хуторе, затерянном среди хвойных лесов, Анежка Дробжек положила трубку телефона и покосилась на молчаливую дочь, краснощекую, замерзшую. Пришла пешком, три часа шла по глубокому снегу после захода солнца, по лесу от трассы. Без лыж, в легкой одежде.

      - Дура девка, - сказала мама и с тоской приложила руку к щеке. – Ой дура! В баню иди быстро. Твое счастье, что я топила, как чуяла ведь, хоть и не топлю по четвергам. Вставай, дуреха, парить тебя буду! Не хватало еще, чтоб с лихорадкой слегла мне тут.

      - Сейчас, мам, - сипло произнесла Люджина, делая еще глоток вкусного, обжигающего ягодного чая. – Подожди.

      Глаза ее закрывались, и тело все болело просто ужасно. Особенно там, внутри. Она даже не помылась после пробуждения рядом с Игорем – прямо так натянула на себя одежду и выскочила на улицу.

      - Все получила, что хотела? – ворчала мать, мощно обрабатывая ее вениками – как порола. В их маленькой бане дух стоял тяжелый, дровяной и травяной. – Все получила? Не по тебе пряник, говорила же, голова ты бедовая. Любовь ей подавай, любовь, ну что, получила свою любовь? – она подняла тяжеленную кадку с горячим настоем, литров на тридцать, не меньше, и легко окатила лежащую раскрасневшуюся дочь с ног до головы – полились по простыне, по полкам сладко и вязко пахнущие потоки.

      - Матушка Богиня, - ахнула мать, - а кровит-то еще! А синяков-то! Такая же неженка, как я, ох доченька, даром мы в плечах дуба шире. Ух я этому Иванычу-то глаза повыдавливаю! Да как же ты шла? Оно ж все промокло насквозь!

      Люджина молчала, глядя в деревянную стену. Она ничего не рассказывала. Каким чутьем, как мать догадалась – не спрашивала. Она слушала материнское ворчание, едва заметно морщась от боли. И вспоминала.

      В Форштадте она петляла, как заяц, стараясь не оставить следов. Нашла заведение, выглядящее подозрительно, зашла туда и спросила у бармена, где можно найти телепортиста.

      За открытие Зеркала она отдала почти все деньги, что у нее оставались. Маг перенес ее на Север Рудлога, в городок, находящийся в 400 километрах от их дома. Там она купила билет на автобус, идущий по трассе мимо лесных хуторов, и попросила остановить, когда увидела знакомые места.

      Затем она шла, не чувствуя холода и голода. Хотя не ела ничего со вчерашнего обеда – после посещения музея просто не смогла, а потом уже не до того было. И дошла. Разве могла она не дойти?

      Завтра она снова встанет и будет жить, а сейчас можно полежать и подумать.

      Мать все ворчала и ругалась, махая вениками – можжевеловыми, шпарящими, терпко пахнущими хвоей. Тело разогревалось, и в груди начало царапать. Не простуда, нет – рыдания. И капитан Дробжек, встав, на миг обняла свою любящую, беспокоящуюся мать, стиснула крепко, как только могла – и выскочила из бани прямо к небольшому озерцу перед домом.

      - Куда! – крикнула мать. – Стой, бедовая! Выпорю! Кнутом отхожу, - пообещала она и в сердцах метнула вслед убегающей дочери полено из склада для растопки, - ах ты ж что творит!!!

      Люджина пробежала голышом по толстому льду и с головой нырнула в обжигающую, покрытую тонким хрустким стеклышком прорубь. На миг оглохла и перестала ощущать хоть что-нибудь. Вынырнула и снова нырнула, задыхаясь. И еще. И еще. В темноту. В чистоту.

      Ледяная, прозрачная и жгучая вода родного озера приняла ее не менее ласково, чем теплое южное море. Вылечила, освежила голову лютым холодом, вернула на место покачнувшийся было миропорядок, изничтожила обиду и злость.

      Ни одна истерика в мире не может соперничать с темными глубинами северных озер. Ни одна проблема не сломает женщину, выросшую в темных хвойных лесах Севера. И боевой офицер Дробжек не стала плакать.

      Мать еще ее парила, кутала, дала какую-то мазь – ею она пользовала коров после отела, уложила спать возле печки. Поахала, покачала головой – и пошла готовить побольше горячего ягодника и ставить на утро в горшках картофель с салом и луком. Окинула хозяйственным взглядом освещенный месяцем двор, заваленный утренним снегопадом. Будет с утра Люджине и работа, и согрев, и лечение. Махать лопатой – лучше всяких душевных разговоров сердце врачует. В этом мама Дробжек убедилась на собственном опыте.

      Люджина спала – и сон ее был спокоен, ровен и чист. В отличие от находящегося далеко на юге Игоря Стрелковского, на которого не нашлось ни матери с кнутом, ни подходящей проруби. Если не считать штормовой гнев прочитавшей в его сердце морской царицы.