Воскресенье, 4 января, Иоаннесбург

Марина

Я очнулась, когда за окнами было темно — мерно пищал аппарат у койки, бок был наглухо заклеен повязкой, во рту было сухо и кисло.

— Марина Михайловна, — жизнерадостно сказал кто-то рядом, — вот и прекрасно, вот вы и проснулись. Снова вы у нас.

Я повернула голову — знакомая медсестра, ухаживающая за мной после коронации Василины. Только я никак не могла вспомнить ее имя.

— Сейчас воскресенье, семь вечера, — она ободряюще улыбнулась. — Возможна небольшая слабость и тошнота после анестезии.

— Знаю, — просипела я и закрыла глаза.

Открыла через несколько минут — или часов. В палате стояли старшие сестры и Мариан.

— Катя жива. Сейчас в монастыре, — сообщила мне Василина и тут же испуганно спросила:

— Как себя чувствуешь?

Я ничего не ответила. В душе расцветало облегчение. Забарахталась, пытаясь подняться — подошел Мариан, чтобы помочь, но я оттолкнула его слабой рукой.

— Только попробуй меня запереть, — с усилием, выдавливая из себя звуки, сказала я. — Как только я смогу передвигаться, я уеду из дворца. Сниму квартиру рядом с госпиталем и буду ходить на работу оттуда. И не дай боги ты попробуешь меня остановить.

Мариан смотрел на меня так, будто ему хотелось схватить меня и трясти, чтобы вытрясти всю дурь. Вася схватила его за руку.

— Ты расстроена и ранена, Мари, — сдержанно проговорила Ангелина. — Мы все погорячились. Поговорим, когда поднимешься на ноги. Расскажешь нам, что с тобой произошло.

— Не приходите ко мне, — буркнула я и отвернулась. — Не хочу вас видеть.

— Ты ведешь себя, как ребенок, Мариш, — мягко проговорила Василина. — И сама это понимаешь.

Она подошла и погладила меня по плечу, и я дернула рукой. Она была права. Но от обиды хотелось плакать.

— Ты отважная, добрая и очень эмоциональная, — продолжала она. — Но сейчас очень тяжелое время. И если ты не можешь остановить себя, то это сделаю я. Даже если ты меня возненавидишь. Потерять тебя еще страшнее.

Я молчала. Мне нечего было сказать. А то, что просилось на язык, было слишком ядовитым, чтобы я не попыталась это сдержать.

Позже ко мне заглянули отец с младшенькими. Они не упрекали меня и не стыдили, просто сидели рядом и щебетали о своем. А Святослав Федорович мягко и сочувственно улыбался. От его понимающей улыбки стало совсем гадко.

— Ты не винишь меня? — не выдержала я.

— Твоя мать тоже была порывиста, — сказал он деликатно, — и яростно защищала то, что считала своим, иногда закрывая глаза на доводы разума. А твой отец был еще более безрассудным. Он не умел жить, если не чувствовал остроты каждый день. Его жизнь — сплошной вызов условностям, людям, опасности. И ему было тесно во дворце. Поэтому, нет, Марин, я не виню тебя. Ты их дочь. Нельзя винить воду за то, что она мокрая, а огонь за то, что обжигает. Я привык уже к тому, что воспитываю необычных девочек. И рад, что для тебя все закончилось хорошо.

— Непросто тебе с нами, — я грустно улыбнулась.

— Непросто, — согласился он. — Но я люблю вас.

Они посидели еще немного и ушли, когда я стала клевать носом и съезжать по спинке кровати набок. Ранение и выбросы силы совершенно измотали меня.

В следующий раз я очнулась от прикосновения. Рядом с кроватью на корточках сидел Мартин и держал руку у меня под ребрами. Бок покалывало, но боли не было вообще.

— Выпороть бы тебя, — устало сказал он и погладил меня по щеке. Я поцеловала его пальцы и расплакалась от облегчения, и он присел на кровать, поднял меня, прижал к себе.

— Меня уже, считай, выпороли, — горько поделилась я.

— За дело? — уточнил он.

— За дело, — кивнула я и вздрогнула зябко. — Март… как мне было страшно там!

— Так и бывает, высочество, когда лезешь в серьезные игры взрослых дядь, — успокаивающе откликнулся он, не без слабого ехидства, правда.

— Еще я очень зла на тебя, — сообщила я и крепче обняла его. — Ты не сказал мне, что у Кати беда.

— Я тоже зол на себя, — смешливо ответил он. — Что не догадался усыпить тебя дня на три. Лежала бы, видела чудесные сны и не рисковала бы собой.

— Они бы убили ее, — возразила я яростно. — Как так можно, Мартин?!!!

— Девочка моя, — наставительно проговорил он, — пора вырастать из пеленок. Все, что тебе нужно было сделать — это положить трубку как только сказали что Катя у них. Не озвучена угроза — нет условий для ее осуществления. Сообщить Тандаджи, затем залезть под кровать и там ждать, чем все закончится. Но это, увы, не про тебя. Может, годам к пятидесяти, после десятка детей ты и научишься выдержке.

Почему-то у него отчитывать меня получалось так, что я не могла обижаться. Не удержалась, пощупала его за коленку — настоящий, живой и невредимый — и счастливо вздохнула.

— У меня красивые ноги? — таинственным голосом спросил он. — Хочешь, остальное покажу? Я весь хорош.

Я хихикнула и тут же пожаловалась:

— Март, мне очень страшный сон приснился. Что тебя сожрала эта стрекоза.

— Меня довольно трудно сожрать, девочка моя, — задумчиво ответил он. Он вообще был какой-то тихий сегодня. — Даже сотне букашек. — Подумал еще немного. — Даже тысяче.

— Что у тебя случилось? — неуверенно спросила я.

— Еще не понимаю, Марин, — невесело усмехнулся блакориец. — Устал, как собака. Ощутил предел своей силы. Понял, что и через сотню лет, если доживу, моя способность противостоять силам природы будет лишь чуть больше, чем у младенца. Хочу покоя… хочу свою женщину рядом.

— И это не я, — довольно ревниво пробормотала я.

Он насмешливо посмотрел на меня.

— Ты же бросила меня, высочество. И для тебя не я, не так ли?

Я снова вздохнула и прижалась к нему.

— Я ревнивая, безалаберная, вспыльчивая и глупая. И страшная собственница. Не хочу тебя никому отдавать. Ты подходишь мне идеально, Март.

— И ты мне, принцесса, — он запустил пятерню в волосы, потряс их. — Если бы только это имело значение… Если бы все зависело от наших желаний… Жизнь такова, что сначала потакаешь им, а потом разбираешься с последствиями. И обратно уже не вернуться, не исправить. Так что чем раньше ты научишься думать, тем проще тебе будет в будущем, Марина.

Мы посидели еще немного в обнимку.

— Я уеду из дворца, — наконец-то решилась я выдохнуть эти слова. — Я не могу здесь, Мартин. Все, предел настал.

Он с веселым изумлением оглядел меня.

— Ты вообще слышала, что я тебе говорил?

— Не кричи на меня! — возмутилась я, хотя он даже голос не повысил.

— Мариш, — сказал он терпеливо, — ты создашь головную боль мне, своей семье, вашей службе безопасности. Посиди на месте спокойно, а? Пройдет время, решатся глобальные проблемы, можешь делать что угодно — побриться наголо, поселиться в Тидуссе, уйти в кругосветное плавание. Но сейчас это очень не ко времени.

— Мартин, — зашептала я горячо. — Мартин! Ты думаешь, я не понимаю этого? Мартин, я не могу, это сильнее меня. Мне кажется, я задохнусь здесь, сорвусь, понимаешь? Я сама себя боюсь. Пусть лучше будет охрана, пусть, но я здесь растворяюсь, я глупею, я снова возвращаюсь в состояние подростка, потому что меня отчитывают, я всем должна, меня контролируют. Всем все прощается, а на мне стоит клеймо поступков семи-шести летней давности, и стоит хоть чуть ступить в сторону — меня судят куда строже, чем остальных. Относятся, как к идиотке, от которой только и жди неприятностей — а я, черт побери, давно уже взрослая, я циничная тетка, успевшая познать мир больше, чем все мои сестры, вместе взятые! Я такое видела, что им и не снилось, я каждый день в таких историях, в таких трагедиях, что не дай боги познать никому! На работе я уважаемая медсестра, у меня целая жизнь, не связанная с троном. Я с ума сойду скоро от диссонанса — там я значу все, здесь — я просто неудачная сестра. Даже вторая по безумности после меня Пол ухитрилась выйти замуж на благо короны. Но я никогда не стану удачной, понимаешь? Как ты не понимаешь?!! Я была куда счастливее и целостнее до того, как нам вернули трон! Я много значила для семьи и старалась для них, и я была равна им. А сейчас опять вернулось снисходительное отношение. Я мешаю, Март! Я делаю недостойные вещи! Не дотягиваю до звания третьей принцессы! И видят боги, не хочу, не хочу и не могу!

Буйный мой монолог блакориец выслушал, не прерывая.

— Тебя не отпустят, Марин, — сказал он сочувственно.

— Сбегу, — буркнула я.

Он покачал головой. Взял меня за руку, провел пальцем по запястью — на нем затрепетала призрачная нить:

— Стоило бы все-таки усыпить тебя. Помни, в любой момент тебе нужно лишь позвать меня, Марин. И я приду.

— Спасибо. Ты просто какой-то невероятный, Март, — прошептала я и уткнулась губами в его шею. Мартин, Мартин, моя несостоявшаяся любовь. Чем мы прогневили богов, что они дали нам друг друга, но забыли отмерить страсти и того притяжения, которое ни с чем не спутаешь?

— Ты не замечаешь моей другой стороны, — сказал он добродушно и немного горько. — Я алкоголик, бабник и довольно резок на язык.

— А по-моему, ты просто слишком строг к себе, — возразила я яростно. — Не смей себя ругать, иначе побью!

Он ушел от меня, оставив после себя терпкое чувство сожаления и печали. И то ли его общая серьезность повлияла на меня, то ли усталость, но снова я остро ощутила, насколько же он старше меня. Настолько, что может быть терпелив к моим глупостям и не пытаться переломать меня.

Я вернулась в свои покои на следующий же день, и за ужином, стараясь держать голову прямо и не обращать внимания на холодность старших сестер и внимательный взгляд Мариана, рассказала о том, что пережила.

— Странно, — закончила я с невнятным смешком, — что я могу обжечься о сигарету, Ангелина постоянно обжигалась о печку, раз огонь нас не трогает.

— Возможно, — сухо сказала Ани, взглянула на свои запястья… и побледнела немного. — Возможно, сила просто не тратится на пустяки.

Я согласилась. Я рада была, что она хотя бы вступила со мной в диалог.

Рассказ пришлось несколько раз повторить поутру, в Зеленом крыле, лично Тандаджи. Я делилась именами и фамилиями, по его просьбе вспоминала детали, одежду заговорщиков, обрывки фраз, и говорила так долго, что у меня скулы заболели. Впрочем, тидусс нечем не выказал своего отношения — был вежлив, мягок («Крокодил, притворяющийся плюшевым», — съехидничал внутренний голос) и очень почтителен. Только настойчиво попросил быть осторожной впредь.

Я пообещала. Я вообще была удивительно покладиста в эти дни. Только периодически смотрела на телефон — и ждала звонка. Но Люк не звонил. Не писал.

Только через два дня после ранения в мои покои принесли букет нежных цветов. «Скучаю по тебе», — говорили розовые камелии. «Давай рискнем?», — шептали белые фиалки. Огненным лепестком поглядывал на меня мак, не требуя перевода. И опять был конверт — а в нем билеты и программка зала органной музыки в центре Иоаннесбурга. Выступление гениального органиста, запланированное через несколько дней, было помечено ручкой.

«Тебе понравится», — было написано на обратной стороне.

Я словно услышала его хрипловатый насмешливый голос, взбодривший меня куда лучше крепкого кофе. Подошла к окну, распахнула его, вдыхая ледяной воздух — и улыбнулась.

Эльсен по телефону бушевал и метал молнии — на работу меня не выпускали. Зигфрид, когда я сунулась к нему, страдальчески развел руками.

— Извините, ваше высочество, ее величество запретила открывать вам переходы.

— Не ваша вина, Зигфрид, — зловеще улыбнулась я, чувствуя себя так, будто у меня на шею накинута удавка. И пошла к Василине, ощущая, как в животе сворачивается ледяной узел страха перед грядущим скандалом. После посещения в лазарете мы сказали друг другу не больше десятка слов.

— Ее величество проводит совещание, — помощница Василины, сидящая у ее кабинета, вежливо поднялась со своего места. — Простите, ваше высочество.

— Ничего, — я через силу улыбнулась. — Придется потревожить ее.

Я заглянула в дверь — Василина, строгая, застегнутая на все пуговицы, внимательно слушала министра обороны. Вокруг стола чинно сидели генералы — и все это форменное собрание повернуло головы, глядя на меня, дерзнувшую побеспокоить королеву. Вася настороженно подняла голову.

Я выдавила самую любезную улыбку.

— Доброе утро, господа. Ваше величество, сестра моя, уделите мне несколько минут. Прошу.

Василина немного покраснела и с волнением покрутила ручку, зажатую в пальцах. Кивнула.

— Господа, прошу, оставьте нас. Вернемся к разговору через пятнадцать минут.

Я подождала, пока краса и гордость нашей армии удалятся и села напротив сестрички. Я нервно постукивала ногой, она нервно щелкала ручкой. Две девочки, которые не умеют и не любят ругаться. Но в глазах ее была твердость. Настоящая правительница.

— Мне нужно на работу, — начала я тихо и примирительно. — Отмени запрет, Василина.

— Ты легко можешь работать в королевском лазарете, — предложила она, сжав в руках ручку.

— Вась, — я старалась говорить спокойно. — У меня есть работа. Есть обязательства. — В голове что-то щелкнуло мудрое, и я добавила: — Ты же не хочешь, чтобы уже к концу недели по всей стране шла молва, что третья принцесса побаловалась работой и ушла, даже не удосужившись предупредить? Подумай, какой это удар по репутации нашего дома.

Сестра вздохнула, на глазах превращаясь из грозной королевы в мягкую и не способную спорить Василину, и со стоном прижала руку ко лбу.

— Мариш. Я очень испугалась за тебя… тогда. И не хочу, чтобы это повторилось. Мне плевать на репутацию, лишь бы ты была жива.

— В больнице меня охраняют, — я пыталась поймать ее взгляд и убрать умоляющие нотки из голоса. — Из здания я не выхожу. Но там люди, Василина, которым я нужна. Там хирург, который говорит, что я для него — еще одна волшебная пара рук. Пусть это не такая значимая работа, как твоя, — я постаралась не очень горько говорить, — но это моя ответственность.

Она хмурилась, но глаза были полны отчаяния.

— Мне жаль, что так случилось. Что я подвела тебя, — добавила я сдержанно. Потому что врать трудно — я бы повторила это еще раз. — Но запереть меня — очень плохая идея, Василина.

— И тем не менее, — произнесла она через силу, — я не вижу другого выхода. Я позвоню главврачу, извинюсь. Заплачу компенсацию. Если хочешь, мы попросим этого твоего хирурга перейти в лазарет.

— Его уже просили, — едва сдерживаясь, ответила я. — Он никуда не уйдет. Вась… хватит наказывать меня. Отпусти. Отпусти на работу, отпусти из дворца. Я куплю квартиру или дом, буду жить самостоятельно. Когда-то ты просила остаться с тобой, и я осталась. Но я больше не могу.

— Тогда была другая ситуация, Марина. Не такая тяжелая, как сейчас.

— У нас всегда тяжелая и становится лишь хуже, — парировала я. — Тогда я была нужна тебе, тебе было страшно, некомфортно и непривычно. Сейчас я тебе только мешаю. У тебя есть Ангелина, по сравнению с которой я проигрываю по всем статьям. Дай мне уйти.

— Это… из-за того, что я ударила тебя? — жалобно спросила она. Королевского в ней не осталось ни капли. Это снова была моя мягкая сестричка. — Мариш, прошу, прости меня. Я не знаю как это получилось. Я понимаю, что этому нет оправдания… прости. Это больше не повторится.

— Повторится, — без злости, как можно мягче сказала я и на секунду сжала губы, чтобы не заплакать. — И ты прости меня. Это все мой злой язык. Я правда стараюсь измениться. Но я ведь настоящая головная боль, Вась. И рано или поздно опять сделаю и скажу что-нибудь, от чего ты сорвешься. Вот Ангелину ты бы никогда не ударила.

Василина как-то грустно усмехнулась.

— Не будь так уверена, Мариш. Корона и инициация открыли во мне то, чего никогда не было. Ты просишь понять тебя, пойми и ты меня. Я просто разрываюсь между страной и детьми. Я тоже не хочу заниматься этим, — она с досадой бросила ручку на стол и потерла глаза. Они покраснели — плакать хотелось не только мне. — Я хочу домой, в поместье. Но я должна. И ты, Марина, должна. А я не могу доверять тебе.

— И не надо, — сказала я настойчиво. — Просто дай мне свободу.

— Ты останешься во дворце, — дрожащим голосом отрезала она. Я стиснула зубы. — Пойми ты, что дело даже не в том, что случилось — здесь просто безопаснее. Как только мы будем уверены, что опасности больше нет, ты сможешь уйти. А до тех пор, Марин, только на работу и с работы. И еще, — она задумалась, — Мартин может защитить тебя. Поэтому можешь встречаться с ним. Потерпи, милая.

Удавка на моей шее затягивалась, почти перекрыв кислород.

— Да, — сказала я покладисто. — Хорошо, Вась. Спасибо, что оставила мне хоть эти отдушины.

Она тревожно смотрела, как я поднимаюсь, как иду к двери.

Правильно. Я бы тоже этому тону не поверила.

Чуть позже королеву Василину навестила Ани. Королева была подавлена и печальна, и беспорядочно собирала документы со стола, затем опускала руки и вздыхала — и снова как-то бессистемно начинала складывать их. Вообще это была работа секретаря, но Василина так разнервничалась, что нужно было чем-то занять руки.

— Позволь мне, — предложила Ангелина, и ловко, быстро распределила все приказы по стопкам.

— Спасибо, — поблагодарила Василина. — Ты о чем-то хотела поговорить?

— Мне пришло приглашение от помощника императора Йеллоувиня. Завтра с утра у меня выезд с Дармонширом, а потом я уезжаю к Желтым. И сколько продлится мое пребывание там, неизвестно, зависит от количества почестей, коими меня захотят одарить…

— Только смотри, чтобы он там тебя замуж за одного из своих сыновей или внуков не уговорил выйти, — невесело улыбнулась Василина.

Ани хмыкнула. Император Ши был известен своими матримониальными устремлениями.

— Я защищена помолвкой с Дармонширом. Ши чтят закон. Да и не было бы обручения — меня не уговоришь на то, что я не хочу делать. Главное, чтобы допустил к колодцу.

— Да, — невпопад протянула Василина. Ани внимательно взглянула на нее.

— Ты расскажешь наконец, что случилось?

— Марина приходила, — сказала королева грустно. — И опять я дрогнула. Хотела же запретить вообще уходить из дворца — а оставила ей возможность работать и встречаться с фон Съедентентом, хоть и запретила все остальное. И, зная Марину, все равно не уверена, что поступаю правильно, ограничивая ее. Мне глубоко претит все это. Мне так жалко ее и я просто ненавижу себя за то, что обижаю ее. Боги! Я дошла до того, что приказала Тандаджи проверять всю Маринину корреспонденцию. Не просто на яды-заклинания, а читать письма члена семьи и докладывать мне, если там будет что-то, что вызывает хоть какие-то подозрения! И отслеживать звонки. Ани, — она с отчаянием взглянула на сестру, — если она узнает, то не простит. Я бы была просто в ярости. А ты?

— Я бы не довела ситуацию до того, что потеряла бы доверие, — спокойно ответила Ани. — В создавшейся ситуации есть и наша вина — не нужно было сразу атаковать ее.

— Да, — печально согласилась королева. — Не понимаю, что на меня нашло.

— Ты испугалась, не выспалась, устала, да и Марина, наплевав на наши просьбы и свое обещание, не прибавила спокойствия. Но что теперь говорить? Марина уперлась и теперь доводами и уговорами ее не переломить. Ради ее же блага эти меры, Васюш. Понятно, что долго она не выдержит. Но нам и не нужно долго. Хотя бы месяц-два, пока будет вестись поиск уцелевших Темных. Как только они будут обезврежены — снимем все ограничения. Да и она поутихнет.

Василина с сомнением вздохнула и вытащила из прически пару шпилек.

— А что Мариан говорит? — поинтересовалась Ангелина.

— Поддерживает меня. И все же ощущение, что я совершаю ошибку, Ани. Может, стоило ей разрешить уехать? Задействовать охрану, безопасность — но и Марина бы тогда пошла навстречу и не стала бы глупить.

Королева подергала себя за локон, вытащила еще несколько шпилек и покачала головой:

— Как же силен в ней дух противоречия. Мне страшно, что когда-нибудь она из упрямства своего и непокорности наплюет не только на здравый смысл и интересы семьи, но и на свою жизнь.

Ангелина задумчиво и тревожно улыбнулась. Оглядела кабинет, увидела кувшин с водой, подошла, налила себе в стакан и с неожиданной жадностью выпила.

— Она поймет рано или поздно, — проговорила она, поставив стакан на место. — Не дергайся пока, придерживайся одной линии поведения. И, милая, не позволяй собой манипулировать. Ты хорошо научилась противодействовать правительству, но совершенно беззащитна перед нами. Стоит пожалостливей попросить — и ты таешь.

— Потому что я люблю вас, — совершенно серьезно сказала Василина, окончательно расправившись с прической и с наслаждением массируя голову, — и не могу делать больно.

Старшая Рудлог с затаенной нежностью погладила ее по руке.

— Ты же мама, сестричка, — произнесла она, и в ее голосе была печаль. — Сама знаешь — иногда причинить боль тому, кого любишь — единственный выход.

Полковник Майло Тандаджи, получив данные о проверке корреспонденции ее высочества Марины Рудлог неохотно постучал листком бумаги по столу и снова взглянул на копию надписи на обороте программки.

Этот почерк он знал и втайне проклял и неугомонного Кембритча и ничему не обучаемую принцессу.

На следующий день, на плановом совещании — пока Игорь Стрелковский отчитывался перед королевой — тидусс все маялся, поглядывая на свою папку. Но долг победил.

— Большинство названных ее высочеством темных опознано, — говорил Игорь, — мы плотно работаем с зарубежными коллегами, моя госпожа. Получены разрешения на расследования на территориях других государств. Опрашиваем семьи темных, используя менталистов. Найдем их, обязательно найдем и нейтрализуем.

На слове «нейтрализуем» королева дернула губами.

— Хорошо, Игорь Иванович. Работайте. Полковник, — она повернулась к Тандаджи, — готова выслушать вас.

Тидусс начал доклад. И в конце все-таки сообщил королеве о том, что принцесса получила приглашение на вечер органной музыки.

— От кого? — сдержанно и холодно поинтересовалась Василина.

— От герцога Дармоншира, моя госпожа, — невозмутимо ответил Тандаджи и увидел как сердито нахмурилась ее величество. — Принять по этому поводу какие-то меры? Охрана всех членов семьи уже усилена, как вы и приказывали. Мы можем организовать плотное сопровождение…

— Она ограничена в перемещениях, — неохотно сказала Василина, — возможности выбраться у нее нет. Зигфрид настроил переноску так, что она всегда будет возвращаться во дворец. И никакого сопровождения. Я прошу вас проследить, чтобы эта встреча не состоялась.

— Да, моя госпожа, — с некоторым унынием согласился тидусс. Грядки с крепенькими, фиолетовыми баклажанами и лотки с ароматными тидусскими специями встали перед ним, как наяву. На пенсии можно будет купить кресло-качалку, убаюкивать позднего ребенка и дремать в нем самому.

В этот момент мечта стала совсем абсурдной — ему же не сто лет, чтобы пускать слюни на солнышке.

— Игорь Иванович, — продолжила королева, — ваша задача обеспечить выполнение моего приказа о недопущении Дармоншира на территорию Рудлога — за исключением тех случаев, когда он сопровождает Ангелину.

— Да, моя госпожа, — ровно откликнулся Стрелковский. И два полковника, поклонившись ее величеству, собрали документы и вышли из кабинета. Шли они молча. Встреченные придворные под нехорошим прищуром начальника разведуправления бледнели и наверняка вспоминали все свои прегрешения с детсадовского возраста. Но тидусс сканировал людей просто по привычке. Размышлял он о другом.

— Что нам государственная безопасность, что заговорщики и торговцы оружием, что шпионы и подпольные сговоры монополистов, — сухо сказал он шагающему рядом Стрелковскому. Тихо, почти одними губами — чтобы никто не услышал крамольные речи. — Главная задача — чтобы ее высочество не сумела сбежать на свидание.

— И самая сложная, полагаю, — сочувственно согласился Игорь. — Если Рудлоги чего-то хотят, их и армия не остановит. Удачи, друг.

Тидусс искоса взглянул на Стрелковского и тот ответил взглядом, полным великолепной, живой иронии. И на фоне ожившего друга — слава Люджине Дробжек! — неважными казались все глупости буйных принцесс.

— Как Люджина? — спросил Майло уже громче.

— Дома Люджина, — Игорь усмехнулся. — Вяжет и спит.

— А приходите ко мне в гости в выходные, — неожиданно предложил Майло. — Познакомим их с Таби. У нее здесь так и не появилось подруг, а против Дробжек я ничего не имею. Она достойная женщина и с ней общаться не позорно. Вот только, — он задумался, — матушка у меня строгих правил. Узнает, что вы не венчаны и будет возмущаться, что грех в дом принесли. Ты собираешься ей дать свое имя, Игорь?

— Собираюсь, — спокойно ответил Стрелковский. — Не беспокойся, сводник ты в погонах. И не дави. Без тебя решу.

Тандаджи хмыкнул над своей непривычной сентиментальностью и свернул в свой кабинет. Хоть пари заключай, кто из них облажается раньше — Игорь, упустив Кембритча, или он, Тандаджи, не уследив за Мариной.

А Игорь Иванович, вернувшись домой, снова застал Дробжек на диване перед камином. Все еще непривычно худая (хотя по сравнению с королевой она казалась очень крепкой), серьезная, она с упорством гнездующейся птицы вязала бесконечные детские вещи, свитера ему, Игорю. Отрастающие волосы делали ее лохматой и трогательной. И вновь, увидев ее в каком-то уютном домашнем платье, в теплых носках, он ощутил ту самую нежность и признательность, которые сопровождали его с Бермонта. Эта женщина принесла душу в его стылый дом.

— Подвиньтесь, — сказал он, присел рядом и уставился на огонь в камине. Молчать рядом с ней тоже было комфортно. — Вы ужинали, Люджина?

— Ждала вас, — ответила она, отложила вязание и сладко зевнула. Он все поражался — за какие-то две недели суровая воительница стала сонной и мягкой, как кошка. Вот она, сила гормонов! И с болезненным любопытством человека, лишенного возможности видеть это ранее, наблюдал за происходящими изменениями. Они волновали его, заставляли прислушиваться, почти принюхиваться — и наполняли желанием.

Люджина была еще слишком слаба, чтобы принимать его, да и он не спешил, хоть и приходил каждый вечер в ее спальню. В его комнату она отказалась переселяться наотрез.

— Не хочу, чтобы обо мне судачили, — сказала она в ответ на его недоумение. — Даже слуги. И в управлении тоже. Думала, что неважно — а как подумаю, неприятно становится.

То, что слуги уже давно все узнали и обсудили, он не стал говорить. Как и про то, что гвардейцы, оставшиеся с королевой Полиной, тоже не были слепыми. Хотела она соблюсти видимость приличий — пожалуйста. Но терять ее он не желал.

Отступившая темнота всегда маячила где-то на границе зрения.

Игорь снял китель, расстегнул верхние пуговицы рубашки и как-то незаметно придвинулся, прижался к горячему телу северянки. Его тут же самого потянуло в сон — но он наслаждался покоем. Огнем и ароматом деревянных стен, уютным полумраком. Изменившимся запахом женщины — молока и хлеба, ее обилием и спокойствием. Кожа ее будто светилась изнутри. И он уже жаждал увидеть, как будет она носить живот, переваливаясь, как утка, — Ирина на последних месяцах ковыляла очень забавно, — и как будет ойкать, когда ребенок начнет пинаться. Его королева периодически на совещаниях прикладывала руку к животу и морщилась, если кто-то из девочек начинал буйствовать.

Но это было в прошлом. А его будущее сидело рядом и терпеливо ждало, пока он отдохнет.

— Позвольте мне дать вам свое имя, Люджина, — сказал он тихо.

Капитан удивленно и сонно посмотрела на него.

— Чего не сделаешь ради того, чтобы ночевать на широкой кровати. Да, шеф?

Он не поддержал шутку, но улыбнулся, подтянул ее еще ближе.

— Фактически вы живете со мной, спите со мной, носите моего ребенка. И я хочу быть уверен, что вы никуда не денетесь, Дробжек. Поссоримся или придумаете себе что-нибудь — и ищи вас потом волчьими тропами, если вдруг решите вернуться в гарнизон и с животом наперевес пойти нежить зачищать.

— Да куда мне. Я до нежити этой не добегу, засну на ходу, — пробормотала она ему в грудь — губы щекотали его кожу, вызывая желание задрать это платье и стянуть с нее белье. — Что же вы так торопитесь, Игорь Иванович? Я и так от вас никуда не денусь.

— А как же мама? — прибег он к запрещенному оружию. — Анежка Витановна в последний раз грозилась мне хребет сломать за совращение дочери. Вы же не хотите остаться невенчанной вдовой?

Люджина со смешком потянулась.

— Мама может, — повторила она любимую присказку. — Вот, оказывается, кто вас запугал до мыслей о женитьбе, шеф. Уговаривайте меня, уговаривайте, Игорь Иванович. Я заслужила.

— Заслужили, — согласился он умиротворенно. Поколебался и забрался пятерней под платье.

— Как вы себя чувствуете?

Дробжек с понимающей иронией посмотрела на него снизу вверх. Синие глаза ее смеялись.

— Какой вы деликатный, Игорь Иванович. Хорошо я себя чувствую. Мы, Дробжеки, вообще выносливых кровей. И мамы, — добавила она с намеком, — рядом нет. Можете смело совращать меня еще раз.

— Только не засните, — пробормотал он, опрокидывая ее на диван и поднимая платье до пояса. — Это будет чудовищный удар по моему самолюбию.

— А это уж как постараетесь, — ответила она и сжала пальцами его волосы, откидывая голову на подушку. — Только, Игорь Иванович, понежнее с грудью. Очень уж она у меня сейчас чувствительная.

При слове «грудь» он встрепенулся, как старый боевой конь, задрал платье еще выше — и замер, глядя на мягкие и широкие полушария. Наклонился, вжался в одно из них лицом, не удержав довольного вздоха — тепло, мягко, пышно! — потрогал налитый сосок языком — и потом руками, и губами убедился, насколько чувствительной стала женская плоть.

Этот их вечер был наполнен медленной лаской и пронзительным взаимопониманием. Бережностью мужчины и горячей любовью женщины. Запахом дыма и нежности, молока и соли, сбивающимся дыханием и доверием.

И не омрачал этот вечер вкус предательства, потому что любовь к прекрасной королеве никуда не ушла. Она навсегда останется с ним. Но и эта — синеглазая, доверчивая, беззаветно отдающаяся — тоже была его женщиной. Неизвестно как ставшей его лекарством.

Она все-таки заснула под ним, уже после всех ласк и его нетерпеливого, бесстыдного безумия. Только что хрипло, с постанываниями, дышала, переживая прошедшее удовольствие — и вдруг глаза ее затуманились, и она заснула.

Стрелковский усмехнулся, привел себя и ее в порядок и отнес в свою спальню. Пусть привыкает. А уговорить можно и потом.