Глава 1

На огненном материке Туна над серыми наплывами остывающей лавы раздувался огромный пространственный пузырь. Из-за нестабильности материковой коры прорывы здесь случались куда чаще, чем на другом краю Туры, но даже если появлялись из них твари нижнего мира, выжить на жестоком континенте не удалось еще ни одной.

Переливающийся перламутром шар дрогнул, раскрываясь длинными рваными «лепестками», и замер. Неподалеку ревели два парных вулкана, извергая жидкую лаву, с клекотом и бульканьем били вокруг струи пара из земных недр. А в глубине гигантского «тюльпана» появилась вдруг неестественно вытянутая парящая тень. Попробовала сделать движение вперед и застыла, зло полоснув по тонкой ткани перехода черной когтистой лапой — перегородка упруго и мягко спружинила обратно. Сама Тура сопротивлялась проникновению в мир иной силы. Тень присела на корточки, принюхиваясь, и вдруг метнулась назад, прочь от перехода.

Из клубов серого, подрагивающего от жара марева соткалась фигура огненного бога, Красного воина. Великий прошел по красному в золото лавовому потоку — под ногами его вспыхивали искры, под широкую ладонь ластились, радуясь присутствию повелителя, огромные пламенные духи, похожие на гигантских лохматых телят. Он ласково гладил их по лбам, по текучим огненным шкуркам, и огневики мотали головами и ревели от счастья, заглушая гул вулканов.

Пространственный «цветок» уже трепетал, истончаясь — но все же рядом с ним отчетливо разило иной, чуждой Туре силой. И Вечный воин остановился, ловя отголоски этой силы и хмурясь.

«К нам пытался пробраться чужак, — сказал он мысленно остальным Великим стихиям. — Из нижнего мира. Будьте готовы».

Конец декабря, Бермонт

Из заявления для прессы, сделанного его величеством Демьяном Бермонтом:

«Благодаря самоотверженности и смелости моей супруги возлюбленной, королевы Полины-Иоанны, я жив и здоров. Жена моя, пожертвовав собой, утратила человеческую ипостась, разум ее спит, душа не откликается. Я сделаю все, чтобы вернуть ее. Благодарю жителей Бермонта за верность. Те же, кто не сумел пройти это время с честью, понесут свое наказание».

Давно в Бермонте не случалось такой вспышки религиозного рвения. Днем и ночью люди нескончаемым потоком шли в храмы и часовни, отстаивали многочасовые очереди, чтобы помолиться за здравие королевы. И так много было жертв, что ароматические масла изливались из чаш у подножия статуй Великих стихий, пропитывали песок, растекались по каменным полам, чтобы потом вознестись молебным облаком к небесным чертогам.

Но боги молчали.

Четверг, 18 декабря

Наступили дни полнолуния, и к молитвам о возвращении супруги короля присоединились почти восемьдесят берманских кланов, земли которых растянулись от Медвежьих гор на юге, от границы с Рудлогом, до острых северных фьордов, где холодное лето стояло один месяц в году. Линдморы, послушные слову монарха, ушли в тундру и леса в медвежьей ипостаси — и никто не cмог снова обернуться человеком. Большинство из них все же было любимо своими детьми, искренне оплакивающими родителей. И пусть где-то продолжали шептаться, что воздаяние, назначенное королем, несправедливо, что в нем говорят горе и злость, и он был все равно что мертв, и, не касайся это его лично, он бы первый приказал уничтожить зараженного бермана, условие — возвращение королевы — было озвучено, и никто не оказался достаточно глуп, чтобы посметь оспорить его. Все понимали, что от кровавой расправы их кланы уберегло только чудо. И даже самые ревностные хулители короля не приняли его неожиданную милость за слабость.

Королеве Полине, пребывающей в медвежьей шкуре, молитвы никак не помогали. Ее перенесли в центральный двор, закрытый погодным куполом, приставили слуг, и слабая тощая медведица почти весь день лежала на боку и дремала, облегчая работу виталистов. Все — и врачи, и маги жизни хором твердили, что истощена она до предела, что нужно ее кормить как можно больше, потому что капельницами тут не поможешь, что вите необходимо крепкое тело, иначе все усилия впустую. Что нужно, чтобы двигалась хоть немного, иначе мышцы совсем атрофируются. Сердобольные гвардейцы натащили ей в лесок живых зайцев и полосатых поросят, но охотиться не было сил, и зверье совершенно обнаглело — топталось прямо перед мордой, скакало вокруг, прячась при появлении берманов и людей.

Немного оживлялась медведица, только когда приходил Демьян. Глухо, угрожающе ворчала на него и пыталась отползти.

Тело помнило боль и запах мучителя, инстинкт требовал бежать. Но человек приносил ей свежего мяса и сладких ягод, медовых сот, кореньев, спелых орехов и птичьи яйца, бесстрашно зажимал ее голову рукой и заставлял есть, частенько потом уходя с прокушенной ладонью или израненной грудью. Или оборачивался громадным медведем — чуть ли не в два раза больше нее, — обнюхивал, вылизывал морду, живот, тыкал носом, рычал — вставай, мол, иди! Нужно двигаться! Смотри, какое озеро, как можно полежать в воде, попить! Я специально для тебя запустил туда толстую форель и карпов. Знаешь, как это вкусно?

Пол стонала и плакала, и не прельщали ее ни принесенные, еще трепещущие и остро пахнущие кровью зайцы, ни крупная жирная рыба. И глотала она, подчиняясь рыку большого самца, и встать пыталась — но тут же падала от слабости.

И только охранники на входе во внутренний двор видели, каким бледным и мрачным от горя возвращается в замок их монарх. С подданными Демьян оставался сух и любезен, и лишь участившиеся вспышки гнева выдавали тяжесть, которую нес он внутри, да практически не возвращающиеся к спокойному цвету звериные желтые глаза.

Все полнолуние большой медведь провел с Полиной — спал рядом, грея жарким боком, ворочал ее, драл перед ее носом поросят, чтобы пробудить интерес к жизни. Полину сейчас он ощущал как зверя. Без проблесков сознания, без ощущения спящего человека внутри, как было, когда она оборачивалась в прошлое полнолуние. Тогда до нее можно было дозваться. А сейчас — нет. Но он все равно звал — и не слышал отклика. Да и мыслей там как таковых не было. Только ощущения. Больно. Слабость. Сонливость. Приевшийся уже тупой голод и тошнота после еды. Раздражение и угроза в сторону людей. Страх к нему, Демьяну, и усталая покорность ему же в медвежьей ипостаси.

В тот же день, когда произошло исцеление, он спустился в часовню Хозяина Лесов в сопровождении гулко ступающих стражей-варронтов. Каменные медведи, подойдя ко входу, послушно встали на свои места, слились со стеной, застыли. А король приложил кольцо к двери и вошел внутрь. И не был Демьян Бермонт трусом, но ему пришлось преодолеть свой стыд и свою боль, чтобы сделать шаг в окрашенные безумием воспоминания.

«Демьян. Милый. Это же я. Демьянчик, родной мой…»

Запах крови и слез. Мечущаяся жертва, которая так долго убегала и так сладка на вкус. Она прыгает от него, кричит, боится, и охотничий инстинкт заглушает рассудок. Хочется больше крови и сочного мяса, но запах молодой самки смущает зверя, и он вынюхивает жертву, снова пробует ее кровь.

«Ты обещал, что мне не нужно тебя бояться!»

Короткий поцелуй, резкое движение, вызвавшее ярость — и за несколько мгновений переплавившее жажду крови в жажду иного свойства.

«Я твоя жена! Жена!»

Бермонт опустился перед окровавленным алтарем на колени, прислонился к нему лбом. Запахи все еще были сильны, и руки на теплом камне сами по себе сжались, требуя оборота. Не имело значения то, что он был заражен, что не контролировал себя. Виноват. Не предусмотрел, отмахнулся от предупреждения старого Тайкахе и своего божественного покровителя, слишком сильным себя чувствовал, слишком счастливым. Урок собственной ничтожности перед судьбой он усвоил хорошо, но какой ценой? Как исправить содеянное по самоуверенности и гордыне?

Бермонт поднял голову, упрямо взглянул на своего божественного прародителя.

«Я подвел тебя. Но я все равно приду к тебе. И ты ответишь мне, чего бы мне это ни стоило».

Бог не отвечал, хмурясь на дерзость сына своего, и Демьян широкой ладонью провел по бурым подтекам на алтаре, чувствуя кожей холод скалы, поднимающейся из земных недр. Давным-давно этот камень использовался как брачное ложе для мужчин их рода. Здесь, в полумраке, делал король невесту женою — считалось, что под кровом Хозяина лесов дитя получится сильнее, крепче, и монарх возьмет от женщины больше сил. Но уже несколько сотен лет не брали здесь берманы клана Бермонт своих жен. Только приводили наутро, капали на алтарь кровью в подтверждение того, что брак свершен.

Что же, Демьян чувствовал, как бурлит в его жилах сила, несравнимая с тем, что была у него прежде, и теплая зима, расходящаяся по Бермонту, подтверждала верность давней традиции. В любом случае он отказался бы и от этой силы, и от этого тепла, только бы вернуть себе Полину.

Под его пальцы мягким ковром стелились поднимающиеся с каменного пола новорожденные светло-зеленые мхи, закрывая руны по краям алтаря и кровь его жены, а черный камень от отчаяния потомка Хозяина Лесов вдруг начал со стоном уходить обратно в скалу — Демьян отнял руки, посмотрел на вдавленные в плиту глубокие отпечатки ладоней, уже зарастающие мхом, поднялся и вышел.

Вечером к дверям его покоев пришел Свенсен. Попросил выслушать, опустился на колени, снял нож, положив его перед собой. И ничего не утаивая, рассказал, как с другими берманами искал взбесившегося короля, чтобы убить его.

— Ты волен взыскать с меня, — сказал Свенсен покаянно, — единственным человеком, кто верил, что тебя можно спасти, была твоя королева. И если бы мы нашли тебя раньше, то ты был бы мертв. Она спасла тебя, уведя в тайный ход — дверь захлопнулась прежде, чем мы проникли туда. Спасла и второй раз здесь, в коридоре. И третий, — добавил он тяжело.

— Встань, Хиль, — сухо ответил Бермонт. — Ты знаешь, что я поступил бы так же. Потому я и не уничтожил нападавших, что они были правы — по сути, не по чести. По чести они должны были служить Полине, пока я не умер, но кто мог подумать, что есть спасение? Встань. Мне не за что тебя винить. Только себя.

Свенсен поднялся, взглянул на хмурого короля.

— Что ты будешь теперь делать? — спросил он. — Что я могу сделать для тебя?

— Сейчас к жене, — сообщил Демьян. — Ночь буду с ней, а завтра отвезешь меня к Тайкахе. Хочу поговорить с ним.

Эту ночь он не спал — слушал биение сердца и сиплое дыхание своей медведицы, устроившись рядом и глядя на мерцающую поверхность пруда, мягко тыкал ее носом, когда она начинала едва слышно поскуливать, подпихивал к пасти мясо. Наутро силой напоил ее водой с медом, залечил укусы на себе и улетел в тундру.

Старый шаман на морозе, при свете короткого дня — еще немного на север, и начнется долгая полярная ночь, — под трепещущими занавесями северного сияния свежевал оленя. И на запах крови прибежали и крутившиеся неподалеку волки, чующие силу старого человека и не смеющие приближаться, и пушистые юркие песцы, и остроносые тявкающие лисы, задирающие мордочки и жадно нюхающие воздух. Бермонту и самому был приятен запах свежей крови, но пришел он не за этим. Сел на снег, скрестив ноги и ожидая, пока закончит старик свое дело. Тот только покосился на него, срезая острым лезвием куски мяса и выкладывая их на свежеснятую шкуру — замерзнет, вымерзнет, вкусно будет.

Долго шаман орудовал ножом. Кинул потроха подбежавшим хищникам, цыкнул на них, начавших жадную возню с рычанием, — и зверье послушалось, стало есть чинно, не огрызаясь и не пытаясь утащить кусок побольше. Выломал пару ребер со свежатиной, сел перед королем на снег, отдал одно ему измазанными в крови пальцами, сам вгрызся в другое. Некоторое время мужчины молча ели. Затем умылись снегом — тот окрасился в розовый, кровавый. Тайкахе требовательно протянул руку, и Демьян отдал ему обглоданное ребро. Шаман несколько минут всматривался в него, вслушивался, и лицо старика с красными разводами казалось даже жутковатым.

— Великий Медведь сердится, — скрипуче сказал он наконец.

— Это я чую, — тяжело ответил Демьян, — поэтому и хочу узнать все, что ты можешь мне сказать, прежде чем идти за помощью.

— Лапа у него тяжелая, — шаман искоса, прищурившись, взглянул на короля. — Обождал бы.

— Переживу, — Демьян погладил по шкурке подбежавшего лисенка, и тот быстро-быстро стал облизывать его пальцы. — Ты ощущаешь ее сейчас, Тайкахе? Что ты видел?

— Прошлое видел, алтарь в крови и брак свершившийся. И будущее видел, солнце целительное и сына вашего, — не переставая вертеть в руках оленье ребро и глядя куда-то сквозь собеседника, сообщил старик, — и смерть жены твоей видел. Запутали меня духи, — он постучал ладонью по снегу, и вокруг заискрились, заблистали взметнувшиеся снежинки, — заиграли. Где явь, где ложь? Видел я, как душа уходит на оборот, а что дальше — живым уже недоступно, медвежий сын.

— Позвать душу сможешь? — спросил Бермонт выжидательно.

— Эхехе, — застонал шаман. — Лучше тебя никто не позовет, медвежий сын. Но обряд проведу, не сомневайся. Только надо, чтоб было куда душе возвращаться. В хилом теле не задержится. Приходи, когда здорова телом будет.

Он снова завздыхал, открыл рот, будто собираясь что-то сказать, закрыл его. И все-таки произнес:

— Иди, медвежий сын. И не печалься. Замыслы богов трудно понять из-за краткости нашей жизни. Но так я думаю — все это нужно было, чтобы твою силу увеличить. Теплынь-то какая, — он махнул рукой, сощурился, и Демьян невольно усмехнулся — морозец хорошо щипал кожу, но для этого времени и правда было тепло. — А может, еще для чего пригодится, мой король? Да и чем сложнее цель, тем больше вира. Твою виру заплатила жена. Но сам подумай — не было бы твоей крови в ней, она бы уже умерла. Не всегда плохое плохо. Бывает, плохое оборачивается хорошим.

Луна уже стояла высоко в небе, освещая засыпающий Ренсинфорс голубым сиянием, когда Бермонт вернулся в замок. И прямо из ангара пошел к своей Пол. Она опять дремала, беспокойно подергивая лапами, и замерла только когда Демьян обернулся и лег рядом.

На следующий день он опять приказал подготовить листолет. Но полетел теперь на запад — туда, где среди густого и глухого леса, во впадине между двумя сопками находилось огромное, никогда не замерзающее озеро.

Посередине этого озера стоял остров, ставший местом последнего пристанища первого Бермонта, воплощенного Зеленого, Михаила. Никто не знал об этом, кроме членов королевской семьи. Местные к озеру не подходили — вокруг случались вещи ужасные и таинственные, и поэтому огибали его стороной. Не работали рядом магические механизмы, не было проложено к нему дорог. И король Демьян, оставив сопровождающих далеко на дороге, куда приземлился листолет, оборотился в медведя и потрусил по глубокому снегу к озеру, широко раскинувшему холодные и вязкие языки тумана. С каждым шагом туман становился плотнее, и скоро медведь уже шел в тихом сверкающем на солнце молоке, густом, таком плотном, что даже хруст снега под лапами казался приглушенным.

Шел он долго — солнце уже прошло треть небосвода, когда под лапами наконец захрустела ледяная крошка, а затем захлюпала вязкая глина, покрытая почерневшей хвоей и острыми шишками. Зашуршала зеленая осока, раздвигаемая тяжелым зверем. Медведь глотнул теплой воды — телу сразу стало радостно и хорошо — и, шагнув в воду, поплыл, быстро перебирая лапами и задрав нос кверху.

Остров он бы не пропустил — даже в тумане тот светился зеленоватым травяным сиянием, ленивыми волнами растекающимся по водной глади. Среди окружающих снегов на поверхности озера цвели кувшинки, вокруг квакали лягушки. Плескала рыба, и Бермонт не удержался — схватил одну особо наглую, зажал в пасти трепыхающееся скользкое тело и поплыл быстрее — очень хотелось поскорее сожрать добычу.

На остров он ступил через полчаса. Отряхнулся от воды, зажал рыбу лапой и в два присеста заглотил ее. Попил и обернулся в человека.

В нескольких метрах от берега травы вымахали по пояс, и дух кругом разливался сочный и летний, хвойный, яблочный. Высокими стражами вставали зеленые ели, окружая остров по периметру — искололи короля, мягко предупреждая: не ходи, не тревожь праотца. Но Бермонт шел, и взгляд его то и дело выхватывал то крепкий белый грибок, то россыпь красноголовиков в желтой хвое, то яркие пятна лисичек во мху. Шмыгали вокруг зайцы, взволнованно щебетали птицы — «стой, не ходи», и в стрекоте любопытных пушистых белок он тоже слышал предупреждение.

Недовольство своего отца Демьян почувствовал задолго до того, как вышел к могиле. Как будто кто-то крепкой рукой давил ему на шею, заставлял склонять голову, напрягать мышцы, чтобы двигаться дальше. И остров начало потряхивать едва заметно, и деревья вокруг качались, шелестели тревожно, предостерегающе.

Через несколько минут король вышел на яблоневую поляну. То тут, то там виднелись молодые яблоньки, а посреди стояла мать этого сада — высокая, крепкая, с кроной, которая, казалось, покрывает весь остров. Увидел он тут и лосиху с лосятами, поедающих нападавшие яблоки, и топочущих под ногами бесстрашных ежей, и спящих, свернувшихся клубочками волков. Здесь все сосуществовали в мире, и никто бы не посмел пролить кровь другого живого существа.

Когда-то давно, несколько тысяч лет назад, этот остров был голым камнем, монолитом поднимающимся из холодных вод озера. После смерти Михаила Бермонта прямо из скалы посреди острова выдолбили тяжелый саркофаг и положили туда почившего короля.

А через несколько лет из-под могилы поднялась яблоня. Необычная, с шестью стволами, оплетшими тяжелую гробницу великого короля и снова соединившимися над ней. Яблоня пошла в рост и вширь, подняла саркофаг на высоту нескольких человеческих ростов, пробила корнями камень, уйдя куда-то в неведомые глубины, и раскинула свою крону над островом. Саркофаг и сейчас был виден высоко над землей, мерцающий зеленью, как огромный неограненный изумруд в древесной оправе.

До яблони оставалось несколько десятков шагов, когда гневное давление стало невыносимым — и Бермонт рухнул на колени, склонил голову.

— Верни ее мне, — произнес он громко. — Отец. Я виноват, накажи, как посчитаешь нужным. Только верни ее.

Остров завибрировал от нутряного земляного рычания — и заревели, расходясь к берегам озера поднявшиеся высокие волны. Громко хрустнула отломанная яблоневая ветка — и на спину склонившегося короля обрушился тяжелый удар, оставляя красный рубец. Демьян только сжал зубы и склонился еще больше. И лишь вздрагивал, когда на спину опускался очередной удар.

Остановился праотец только когда ветка разлетелась, не выдержав силы воспитательного рвения.

— Уходи, — раздался тяжелый рык, — и не смей возвращаться. Будет тебе урок.

— Не пойду, — упрямо сказал Демьян. — Верни ее, отец. Год здесь стоять буду, два, пока не смягчишься. Верни.

— Выкину, — сердито рявкнули рядом с ним. Но уже без истовости, с усмешкой. Мохнатая лапа прошлась по спине, снимая боль, залечивая раны. Погладила по голове.

— Не за то бил, сын, — сказал уже низкий человеческий голос, — что зол на тебя, а в науку, чтобы думал впредь, за что ответственен. Раз пришел, не спрятался, не испугался, да и вину признал — скажу тебе. Над душами я не властен, однако жди Михайлова дня. Если и вернется она, то только тогда, когда звери и люди ближе всего друг к другу. Больше ничего не открою. Сейчас надо нам беречь силы, сын. И ты не подводи меня впредь.

Бермонт поклонился, так и не обернувшись, — и вдруг пространство вокруг поплыло, и он выпал на снег прямо перед ожидающим его листолетом. Выскочили из аппарата охранники, глядя, как поднимается с земли нагой король — а сверху на белый покров красно-желтым, сочным дождем сыплются спелые, ароматные яблоки.

Ренсинфорс, королевская лечебница,

Игорь Стрелковский

Игорь Иванович от уколов, примочек и виталистических процедур проспал почти два дня. Только просыпаешься — тебе вкатывают антибиотик, кормят, провожают до удобств и снова зовут виталиста. Мышцы периодически прихватывало судорогами, и тело болело так, будто он неделю в одиночку камни ворочал. «Воздействие тока, — объяснил доктор, — вы еще легко отделались, чудо, что не парализовало».

Имя чуду было Люджина Дробжек. Сколько же она влила в него резерва, что не только завела сердце, но и фактически сняла последствия стихийного разряда?

На второй день Игоря, категорически отказавшегося от очередного сеанса виталиста — чувствовал он себя уже нормально, хотя красные ветвистые ожоги на груди заживали неохотно, да и пулевое немного беспокоило, — еще раз навестил Свенсен.

Ненадолго. Хмурясь, рассказал про ситуацию в замке Бермонт. Передал желание короля Демьяна встретиться с ним и Люджиной, когда они встанут на ноги, чтобы наградить за спасение Тарьи и выигрыш времени для королевы. И ушел, торопясь, оставив Стрелковского сжавшим кулаки от тупой боли в сердце и очередной вспышки тягостного чувства вины и бессилия. Похоже, он приносит несчастье всем женщинам, которые ему дороги. И как ни изворачивайся, ни прыгай выше себя, защитить их не получается. И Полину не уберег. Был рядом, да, но в результате она и боролась сама, и победила сама — только страшной ценой.

Он сжал зубы, сел на кровати, ограждаясь от привычно уносящих его в тусклое болото безнадежности мыслей и переключаясь на рабочий режим. Нужно было связаться с Тандаджи, обсудить дальнейшие действия. Игорь поискал взглядом телефон, выругался — вспомнил, что он сгорел от разряда, — вызвал медсестру и попросил дать ему позвонить. Набрал Тандаджи, кратко описал произошедшее и потребовал перевести их в Рудлог.

— Я уже в курсе, — коротко сказал тидусс. — Запрос на перевод послал, ты мне здесь нужен. Зашиваюсь, Игорь. Как будет известен ответ — сообщу. Телефон тебе передадут. Лечись.

Зашел врач, строго и терпеливо предложил пациенту лечь в постель и принять виталиста.

— После таких травм неделями в постели лежат, — пробурчал он, — а вы уже скачете. Вам нельзя напрягаться. Хотите поскорее встать на ноги — не мешайте лечению. Что вы делаете?

— Я сейчас, доктор, — вежливо произнес Игорь, вставая. Проковылял мимо хмурого врача, открыл дверь, добрел до палаты Люджины — заглянул и медленно потащился обратно. Она спала.

— А спросить? — с невозмутимой иронией поинтересовался врач. — У вас время сна и бодрствования не совпадает. Вы спите — она просыпается. Все нормально, идет на поправку.

— Я сам увидеть хотел, — объяснил Стрелковский, растягиваясь на койке. — Зовите вашего виталиста, доктор, не буду больше нарушать режим.

Ему опять вкололи какой-то болезненный укол, намазали грудь и плечи прохладной, приятно пахнущей травой мазью — и виталист отправил его в сон.

На следующий день Игорь терпеливо перенес все процедуры, но вместо того чтобы спать, как этого требовал организм, упорно потащился до палаты напарницы. Открыл дверь. Капитан наконец-то бодрствовала — сидела в койке, опершись на спинку, и из большой кружки пила чай, периодически откусывая от огромного куска вкусно пахнущего пирога. Вся палата была уставлена цветами — так много было их, что на светлых стенках и полу плясали разноцветные отблески. И запах стоял сладковато-горький, цветочно-лекарственный. Стрелковский так изумился, что даже поздороваться забыл.

— А это откуда?

— А это, шеф, ко мне берманские гвардейцы ходят, — с иронией ответила Дробжек. Голос ее был слабым, к вене шла трубка капельницы. — Носят цветы, пироги. Кто хвалит, кто замуж зовет. Один даже с матерью пришел, в два голоса уговаривали.

— А вы? — поинтересовался Игорь небрежно, подходя к кровати. Прямо рядом с напарницей, на тумбочке стояло блюдо с большим пирогом с яблоками.

— А я отказала, — в тон ему сообщила Люджина. Потянулась, похрустела тонкими кистями. — Поскорее бы уже в силу войти и уехать отсюда, Игорь Иванович. Сил нет лежать больше. Короля-то спасли, слышали?

— Слышал, — хмуро сказал Игорь. Огляделся, взял стул, сел вплотную к кровати, вглядываясь в бледное лицо напарницы. Выглядела она довольно бодро, несмотря на заострившиеся скулы и синяки под глазами, и отросшие черные волосы, взъерошенные после сна, делали ее похожей на ежа. — И про ее величество слышал. Свенсен приходил, рассказал.

Напарница внимательно взглянула на него.

— Себя вините, шеф? Вы думаете, если б были рядом, смогли бы помешать?

Игорь помолчал.

— Полина, — произнес он суховато, — это моя ответственность перед той, кому я служил. И мой личный долг. С которым я не справился.

Люджина словно потускнела, положила пирог на тарелку.

— Вы прекрасно знаете, что сделали все, что было в ваших силах, Игорь Иванович, — медленно и осторожно сказала она. — Откуда у вас к сорока семи годам столько остаточного перфекционизма? И, знаете, я почему-то уверена, что ее величество вернется. В ней столько воли и любви, что другое и представить невозможно.

— Мать ее была такой же, — тихо проговорил Игорь. — Однако погибла.

— Но ее величество-то жива, — строго возразила Люджина. — Да и Бермонт теперь за нее отвечает — и он точно все сделает, чтобы жену вернуть. Вы посмотрите с другой стороны. Хоть и потрепаны, но все мы живы.

— Действительно, — Игорь легко улыбнулся. — Я ведь не поблагодарил вас, Люджина. Я вам, наверное, килограмм двадцати мышц стоил. Вы меня спасли.

— А вы — меня, — ворчливо ответила северянка. — Хотя, честно говоря, зря вы поскакали сломя голову меня выручать, вместо того, чтобы дождаться группу захвата. Куда это годится?

— Вы бы не продержались, Дробжек, — возразил Стрелковский. — Несмотря на виртуозное владение табуреткой.

Капитан усмехнулась, оглядела его с ног до головы. Некоторое время они так смотрели друг на друга — он перевел взгляд с осунувшегося лица на тонкие руки, наклонился и стянул с нее одеяло. В больничном костюме Дробжек действительно выглядела очень исхудавшей. Но не так страшно, как представлялось. Он скользнул взглядом по ногам, выше, остановился на опавшей груди, и Люджина ссутулилась, прикрылась рукой.

— Ушла красота-то, Игорь Иванович, — сказала она чересчур бодрым тоном.

— Мне хватит, — ответил он серьезно. — Буду вас откармливать, Люджина. Еще пару дней полежите, и домой. И беречь себя, — он коснулся ладонью ее живота и осторожно, неуверенно его погладил. Северянка неожиданно покраснела.

— Сообщили уже, Игорь Иванович? Вы не думайте, я не планировала… так. Вы не беспокойтесь, я не буду вас напрягать.

— Что за глупости, Люджина? — недоуменно спросил Стрелковский. Дробжек прерывисто вздохнула, подергала воротник зеленой больничной рубашки и прямо взглянула на него.

— Я не забеременела специально, чтобы привязать вас, — четко проговорила она. — И если вам это ни к чему, то я спокойно уеду к матери и не буду вам мешать.

— Люджина, — сказал он терпеливо, — я еще в своем уме. Естественно, вы не планировали. Вы вообще не способны на хитрость. Жить вы будете со мной, в моем доме, растить нашего ребенка. И если вы вздумаете уехать, я очень рассержусь. Мы же все обговорили.

— Дело в том, Игорь Иванович, — спокойно пояснила Люджина, — что раньше вы были свободны в своих решениях. А сейчас чувствуете ответственность. И благодарность. Я хочу, чтобы вы понимали, что вас это никак не обязывает.

— Боги, Дробжек, — Стрелковский раздраженно качнулся на стуле, — ешьте лучше ваш пирог и молчите. Когда вы начинаете показывать свою независимость и готовность исчезнуть в любой момент, у меня возникает желание вас отшлепать.

Она хмыкнула, и в звуке этом отчетливо прозвучало «Ну попробуйте». Открыла рот, чтобы что-то возразить — и Игорь аккуратно пересел к ней на кровать, подтянул к себе и обнял.

— Черт, — сказал он ей в шею, проводя ладонью ей по боку, — я чувствую ваши ребра. Я как-то привык уже к тому, что вы мягкая, Дробжек, и я не рискую ушибиться о кости или сломать пальцы, обнимая вас. Будет повару работа. Вы вставать сейчас можете?

— Могу, — голос ее был тихий — Игорь гладил по выступающему позвоночнику кончиками пальцев, и северянка как-то замерла, положив голову ему на плечо. — Но руки-ноги трясутся. Восстановлюсь. Мышцы нарастут. Главное, чтоб не жир.

— Ну, будете еще мягче, — Игорь не удержался, сжал ее грудь — увы, и правда стала меньше, — и капитан ответила смешком:

— Потеряли любимую игрушку, полковник?

Напряжение и неловкость последних минут вдруг испарились, и стало весело.

— Ничего, — сказал он, с неким даже озорством заглядывая в ворот рубахи, — кормить будете, вырастет. Хотя и так, — он погладил ее, снова сжал, и глаза Люджины потемнели, губы приоткрылись, — хорошо. Дробжек, — твердо произнес он ей в губы. — Больше никаких перестрелок, никаких заданий. Будете сидеть дома.

— Вы такой смешной, Игорь Иванович, — пробормотала она снисходительно. — Все время думаете, что я хрустальная. Не развалюсь. Я пока еще сотрудник Зеленого крыла. И уходить не собираюсь.

Он стиснул ее сильнее.

— Тогда будете в кабинете сидеть, Дробжек. Или в отпуск отправлю долгосрочный. Или вообще уволю.

— А это уже как вы пожелаете, Игорь Иванович, — согласилась северянка весело. — Ваше право. Я тогда обратно к полковнику Тандаджи попрошусь.

Скрипнула дверь. Они повернули головы — на пороге стоял Тандаджи собственной персоной и с каменным выражением на лице разглядывал их.

— Выздоровление идет полным ходом, как я погляжу, — с едва заметным ехидством произнес он. Капитан покраснела, отстранилась, и Стрелковский, с укоризной глянув на тидусса, пересел обратно на стул.

— Доброго дня, полковник, — невозмутимо поздоровался он, — присаживайся. Какими судьбами?

— Пришел лично убедиться, что вы не при смерти, — Тандаджи аккуратно сел на стул, сложил руки на коленях. — Убедился. Теперь надо дождаться выписки.

— Мне говорят, еще дня три минимум, Майло, — с сожалением ответил Игорь. — Разве что ты раньше организуешь нам транспортировку в Рудлог.

— Организую, — легко согласился Тандаджи. — Запрос одобрили, так что сегодня вечером или завтра с утра переведут вас в Иоаннесбург. В королевский лазарет.

— И нужно что-то решать с гвардией.

Тидусс легко улыбнулся.

— Решил уже. Гвардия остается в замке по личному распоряжению Бермонта. Он сказал — «жена у меня есть, королева у страны есть, не вижу причин отзывать гвардейцев». Я поставил Осинского командиром, будут при королеве, заодно и сведения нужные соберут. А тебя, Игорь Иванович, работа ждет. Судя по всему, — он взглянул на красную Дробжек, — в кабинет ты вернуться уже можешь. Хотя бы на полдня. Вот из лазарета и будешь ходить. А то я как-то привык уже к тому, что работа по внешней разведке на тебе и что я могу периодически ночевать дома. И, честно скажу, сейчас дел очень много. Супруга меня две недели почти не видит и грозит взорвать Управление — она несколько взбудоражена из-за беременности. А мне очень не хотелось бы привлекать ее за терроризм.

— Серьезная угроза, — кивнул Игорь с улыбкой. — Завтра я буду в Управлении, Майло. А капитан, ты уж извини, пока на работу не выйдет. Может, и вообще не выйдет.

— Сначала напиши запрос на перевод в твое подразделение, — ледяным тоном сказал тидусс. — А потом уже решай. А вы, капитан, — обратился он к Люджине, — не хотите ли остаться на оперативной работе? В службе внутренней безопасности?

— Я, господин полковник, с Игорем Ивановичем останусь, — твердо сказала Дробжек.

— Конечно, — сухо ответил тидусс и удовлетворенно качнул головой. — Но если он вас уволит, — добавил он с иронией, — приходите ко мне. Для вас место всегда найдется. Вы отлично справляетесь с самыми сложными заданиями.

Стрелковский сощурился, и Тандаджи ответил ему невинным и равнодушным взглядом. И дальше разговор зашел о текущих делах, и господа полковники сильно увлеклись импровизированным совещанием и долго бы общались — если б не заглянул врач и непререкаемо не приказал посетителю удалиться, а пациентам — разойтись по палатам. И не испугали старого доктора ни ледяное недовольство одного рудложского полковника, ни раздражение другого. Его дело — лечить, а уж эмоций за свою жизнь он насмотрелся столько, что они уже не трогали.

 

Глава 2

Иоаннесбург, Марина, неделя после дня рождения Полины, 16–21 декабря

Горе бывает разным. Кто-то носит его в себе, как Ангелина, и оно изъедает ее изнутри, прорываясь болью в глазах, упрямо вздернутым подбородком и болезненной бледностью. Кто-то, как Каролина, выплескивает его вовне, растворяя в скипидаре и раз за разом упрямо рисуя солнечно-желтым и улыбчивым образ нашей Пол, распахнувшей руки, хохочущей, стремящейся навстречу, словно собираясь обнять или защекотать зрителя. Алина рыдает и твердит свои формулы или уходит на мороз гулять с высоким крепким парнем, готовым защитить ее от всего мира. Наш отец спасается от тяжести, помогая нести ее родным.

Мое горе имело вкус злости и табака, стучалось в виски головной болью, выворачивало наизнанку и склеивало ресницы солью — но слезы не приносили облегчения. Отсутствие Полины ощущалось как нехватка дыхания, невозможность вдохнуть полной грудью. Мы жили, привычно чувствуя друг друга, как младенец в утробе матери ощущает биение ее сердца — только мы слышали вибрации пяти родных сердец. И без одного из них было страшно, тягостно и непривычно.

Видимо, за семь прошедших лет наша связь стала крепче — или мы стали сильнее? Когда ушла мама, ощущения были куда терпимее. Во вторник же, во время операции, которая, по счастью, подходила к концу, меня будто ударило лопнувшей струной — только боль была тысячекрат сильнее. Сразу пришло осознание, что Полины на Туре больше нет, окружающее поплыло — и я только и успела шагнуть в сторону, чтобы не свалиться на склонившегося над пациентом Эльсена.

Похоже, я стоила главврачу немало седых волос, потому что когда очнулась от резкого запаха нашатыря в подсобке для медперсонала, вокруг меня собрались чуть ли не все виталисты больницы, охранники, бормочущие в рации, и сам Новиков, нервно интересовавшийся, как я себя чувствую.

Как будто мне вырвали кусок души.

Слезы текли сами по себе, и мне душно и мерзко было находиться среди людей.

— Нашатырь очень едкий, — я едва смогла выдавить из себя первые слова — горло схватывало, и хотелось рыдать, орать и крушить все вокруг. — Все в порядке, Олег Николаевич. Голова почему-то закружилась. Могу я пойти домой?

— Конечно. — Я говорила так четко и медленно, что главврач нервно потеребил пуговицу на халате. — Эльсен настойчиво попросил отправить вас отдыхать. Может, вам взять несколько дней в счет отпуска, Марина Михайловна? Я приставлю к Сергею Витальевичу другую сестру.

Моих сил хватило поблагодарить обеспокоенных коллег, попросить не оставлять других пациентов без внимания и, не переодеваясь, добрести до «уголка принцессы», откуда меня забрал Кляйншвитцер. Трясти меня начало уже в его кабинете, и флегматичный придворный маг как-то ловко и настойчиво заставил меня выпить склянку со знакомой успокоительной настойкой. Видимо, во дворце она пользовалась большой популярностью, и запасы всегда были под рукой.

Зелье мне не помогло — я лишь отупела и оглохла на пару минут, которых хватило, чтобы дойти до Семейного крыла, — и там уже, за спинами гвардейцев, охраняющих вход в крыло, я начала хватать ртом воздух — голова снова закружилась, я прислонилась лбом к прохладной стенке и заплакала.

Мне срочно нужны были родные, и я, пошатываясь, пошла по коридору, вытирая мокрые щеки, и одну за другой распахивала двери покоев сестер, отца. Хоть кого-то теплого, своего рядом, чтобы обнять, чтобы найти опору!

Но везде было пусто. До студии, где наверняка сидели Каролина и отец, добираться сил не было. У последней двери — в детскую — я остановилась. Там взволнованно причитала няня, что-то ровно и успокаивающе говорил Мариан, а мальчишки рыдали в два голоса.

Только меня там не хватало. Я развернулась и пошла к себе. Прогнала горничную, забралась с ногами на кровать и начала судорожно звонить сестрам. Телефон мгновенно намок, и я слушала звонки, всхлипывала и оттирала его ладонью.

Открылась дверь — ко мне вбежала испуганная, растерянная Алинка. Губы ее дрожали — и я притянула ее к себе, заставив сесть рядом, обхватила, не переставая звонить, — и сестренка тоненько завыла мне в плечо.

Ответила Ани.

— Мы уже во дворце, Марина, — голос ее был сдержанным и немного злым. — Сейчас будем. Отцу я позвонила.

Все собрались в моей комнате. И отец с Каролиной, и крепко обнимающий Василину Мариан. Кажется, только за счет мужа она и держалась — оперлась на него, прильнула, словно желая раствориться. И вытирая с лица слезы и почему-то поглядывая на молчащую Ани, рассказала о том, что произошло в Бермонте.

— Луциус утверждает, что она в коме, а не умерла, — с неожиданной твердостью добавила она. — Тело осталось живо, хоть и ушло в звериную ипостась, значит, душе есть куда вернуться. Я верю, что так и будет.

Что нам оставалось кроме веры?

— Просто проклятие какое-то, — горько сказала я. — Может, и правда кто-то из предков провинился, и мы теперь расплачиваемся?

Ани остро взглянула на меня и задумчиво опустила глаза.

— Можно навестить ее? — жалобным голосом спросила Алинка и сняла очки. Глаза ее были красными, веки припухшими. Впрочем, мы все, кроме Ани, Мариана и отца, прижимающего к себе Каролину, выглядели не лучше.

Василина покачала головой.

— Пока нет, Алиш. После полнолуния я договорюсь с Демьяном о визите. Он обещал держать нас в курсе, но сейчас у него в стране такая политическая ситуация, что не до нас. И мы с Марианом уезжаем в поместье. Полнолуние послезавтра, не хочу лишних тревог.

— Я продержусь здесь, Василина, — мрачно произнес Байдек. — Нет нужды, если это не вовремя.

— Дети ведь тоже почувствовали, — кротко ответила она. — Им там будет спокойнее. Поедем, Мариан.

Он взглянул на нее — и я почти услышала их разговор без слов.

«Ты точно не из-за меня хочешь уехать?»

«Из-за тебя тоже. Но и мне нужно прийти в себя, муж мой».

— Но почему Пол так поступила? — расстроенно спросила Каролина. И снова Василина бросила на Ани быстрый взгляд, и снова от старшей повеяло холодом. Поругались? Что же там произошло такого, о чем нам не рассказывают?

— Потому что Демьян ей так же дорог, как и мы, Кариш, — вдруг сказала я сипло. — А ради любимого человека можно многим пожертвовать. Хотя я бы очень желала, чтобы она выбрала другой путь. Васюш. — Сестра подняла на меня несчастные глаза. — Только не вини себя. Мы все упертые. Если Поля так решила, то никто не смог бы ей помешать.

— Любовь — очень страшная вещь, — пробормотала Каролина.

И я не могла с ней не согласиться.

Мариан и Василина уехали наутро, забрав с собой мальчишек и Мартинку. А я заставила себя пойти на работу. Были плановые операции, Эльсен надеялся на меня — как я могла оставить его? Старый хирург, увидев меня, одобрительно хмыкнул и приказал готовить операционную. И я готовила — с гулкой головой и сухими глазами, — и подавала инструмент, и курила в перерывах, и заливалась кофе — и в минуты, когда эмоции захлестывали меня с головой, твердила себе: “Она жива. Вернется. Обязательно».

Волна отчаяния откатывалась, чтобы через несколько часов — или минут — вернуться снова, и внутри меня росло уже знакомое напряжение, заставляющее скрипеть зубами и думать о качелях над бездной. О том, что позволит мне стряхнуть его безопасно для окружающих.

По этой же причине я не хотела никого видеть. Старательно сдерживала свой злой язык с родными. Избегала Катю, хотя обещала встретиться с ней. И Марта — но он, послушав мой бесцветный голос, настойчиво произнес:

— Я позвоню в воскресенье. И если услышу опять эти безнадежные ноты, приду выколупывать тебя из скорлупы.

— Мне просто нужно побыть одной, Март, — вздохнула я жалобно. — Не обижайся. Я сейчас в неадеквате. Могу сорваться и натворить такого, что ты меня не простишь никогда.

— Я? — иронично удивился блакориец. — Девочка моя, даже если ты мне голову откусишь, я тебя пойму. Я и сейчас понимаю, — добавил он серьезно. — Трудно улыбаться и шутить, когда все внутри болит. Но я могу просто помолчать с тобой. Звони, когда понадобится, Марин.

Он и правда понимал.

В четверг я вернулась домой уставшей донельзя. Меня встретил Бобби, которому душевные терзания хозяйки не помешали радостно гавкать и тяпать меня за пальцы на ногах, просясь погулять. Пришлось выходить в парк.

Подросший пес носился под фонарями по снегу, распугивая синиц, слетевшихся к кормушкам, прыгал на деревья, лаял на прогуливающихся придворных, почтительно кланяющихся мне и приседающих в реверансах, обследовал подсвеченный разноцветными огнями ледяной городок, который по традиции построили на зиму и который обожали Василинины дети. А я брела следом, кивая встреченным людям и задумчиво разглядывая расходящиеся в разные стороны дорожки. Вот так и жизнь. Рано или поздно приходит момент, когда надо выбирать свой путь. Станешь на него — и не свернуть больше. Так и Пол когда-то давно выбрала свой. И думала ли она, что закончится он так? А если бы знала — стала бы что-то менять?

«Вряд ли. Жизнь не так важна. В конце концов, важно только то, ради чего ты живешь и ради чего готова умереть».

А ради чего живешь ты, Марина?

У меня не было ответа.

По возвращении меня ждал букет от Люка. Радостный, составленный из солнечных ромашек и небесно-голубых васильков. И пах он летом и немного — больницей, и я, стянув перчатки, обхватила его и с наслаждением вдохнула тонкий успокаивающий запах под недоуменным взглядом горничной.

— Что, Мария? — спросила я.

— Слишком простые цветы для вас, моя госпожа, — чуть сварливо ответила горничная.

Что бы она понимала в цветах.

Я достала телефон — там ожидаемо светилось сообщение.

«Немного радости для тебя».

Я уже переоделась к ужину и расслабленно курила, поглядывая в телевизор. Диктор вещал с серьезностью проповедника, сюжеты радовали позитивом и ударным оптимизмом, и я невольно улыбалась, косясь на яркие цветы.

До тех пор, пока не замелькали на экране кадры из Дармоншира. Ангелина и Люк в какой-то больнице, затем они же на выставке цветов. Он держит мою сестру за руку, склоняется к ней, улыбается, глядит на нее, сощурившись, что-то говорит журналистам — о, как хорошо я знала этот взгляд и этот голос!

Восхищение в его глазах было неподдельным. И сестра смотрела на него так, как ни на одного мужчину на моей памяти. С приязнью. И одобрением.

Внутри полыхнула злость — я сжала зубы, схватила пепельницу и с яростью швырнула ее в экран. По стеклу побежали трещины, со звоном посыпались вниз осколки, телевизор замерцал и погас, а я вытащила из вазы букет, распахнула окно — сразу в лицо ударило холодом и снежной пылью — и выбросила его. И на ужин не пошла. Побоялась наговорить Ангелине гадостей. Разве она виновата, что я ревную? Безумно ревную. Безумно!

Змей Кембритч как почувствовал мое состояние — завибрировал на столике телефон, взорвался гулкими басами и ритмами, ускоряясь звуками рок-песни «Полночная дорога». Я успела возненавидеть ее, а Люк все не унимался — и я сердито нажимала на «отклонить вызов», пока не разозлилась окончательно и не выключила телефон.

А в пятницу после работы Мария передала мне запечатанный конверт. Внутри был плотный лист бумаги с какими-то странными цифрами и знаками. Маленькая визитка, на которой на голубом фоне был изображен пушистый белый одуванчик. И подпись «Суббота, 11 утра».

Я раздраженно смяла конверт, поискала взглядом мусорную корзину.

«Неужели выбросишь?»

Я с досадой шлепнула рукой по гладкой поверхности тумбочки. Любопытство, мой вечный спутник, уже просыпалось, мягко шелестело внутри, привлекая в союзники знакомые мне трепет и предвкушение.

«Нет. Конечно нет».

Внутренний голос обидно хмыкнул, но промолчал. А что говорить — и так знаю, кто моя самая большая слабость в этом мире.

Моих скудных познаний хватило, чтобы обнаружить среди знаков где-то виденные магические символы. И я, зажав в руке лист бумаги, пошла к нашей всезнайке. Алинка была в спортзале — красная, мокрая, подтягивалась на перекладине. С большим, надо сказать, трудом. Увидела меня, выдохнула с облегчением и спрыгнула на пол.

— В понедельник зачет по физкультуре, — пожаловалась она, — а до нормы трех раз не хватает. Десять нужно. И вообще, старалась-старалась, а все равно недотягиваю.

— Все ты сможешь, ребенок, — я постаралась, чтобы голос звучал ободряюще. — Я к тебе за консультацией. Это что такое?

И я сунула ей послание от Люка.

— Так это же координаты для Зеркала, — недоумевающе объяснила Алишка. — Так их записывают, если маг не бывал в месте, куда нужно открыть переход, и никого из знакомых людей там нет.

— Понятно, — протянула я. — А открыть сможешь по ним?

— Ты что, — с ужасом сказала сестричка, — мы только на третьем курсе будем учиться их строить. Тогда и приходи. — Она помрачнела. — Если я не вылечу до того времени, конечно.

— Ребенок, — я погладила ее по плечу, — я вот вряд ли смогу хотя бы раз подтянуться. И ты еще полтора месяца назад не могла. А сейчас семь раз! Да ты почти чудо совершила. Ты только разозлись — вот увидишь, и пробежишь быстрее всех, и перекладину от усердия погнешь. Я уже тебя боюсь — мне кажется, для тебя невозможного не существует.

— Скажешь тоже, — улыбнулась она грустно, и в улыбке этой я увидела отголосок нашей общей тоски.

— Много раз скажу, — я дернула ее за косичку. — И вообще, уходи-ка ты из этой комнаты пыток, ужин через полчаса.

— Сейчас, — Алина вздохнула. — Еще раз попробую. Или два.

Из зала я вышла под ее сдавленное пыхтение.

Зигфрида я поймала, когда он уже одевался, спеша улизнуть от нас на выходные. Но магу не повезло. Он посмотрел на меня почти обреченно и послушно взял координаты.

— Сможете открыть? — спросила я. — Мне нужно туда завтра к одиннадцати.

— Смогу, — голос был несчастным.

Ну извините, господин Кляйншвитцер, все претензии отправляйте в Дармоншир.

— Тогда я зайду к вам с утра? — уточнила я.

— Конечно, ваше высочество, — сказал самый грустный маг на Туре, и я поспешила удалиться, пока меня не замучила совесть.

Хорошо, что Ангелины не было за ужином — она задерживалась в Теранови. Она бы точно поняла, что со мной что-то не так. Меня просто потряхивало от возбуждения. Мариан с Васей еще не вернулись с Севера, а младшие сестренки и отец легко приняли мое объяснение, что завтра я еду на ипподром. Тяжесть и вялость как рукой сняло — и лишь тихий голос внутри укоризненно шептал мне, что я в очередной раз сбегаю от проблем, что не время пускаться в приключения. Я была с ним согласна. Но если не отвлекусь, точно убью кого-нибудь — так пусть это будет Дармоншир. Заслужил.

Суббота, 20 декабря

Утром еще более печальный, чем вчера, Зигфрид, открыл Зеркало — и я шагнула в огромный серый ангар. Прямо передо мной были распахнутые высокие двери — и за ними сверкало бесконечное заснеженное поле. А на нем ярким полосатым пятном выделялся подпрыгивающий на снегу воздушный шар.

— Вам точно сюда, моя госпожа? — с сомнением спросил Кляйншвитцер. — Я могу подождать вас.

Я огляделась — наискосок натянутые от потолка до пола тросы, высокий помост, маты внизу, полки с какими-то сумками. Сердце застучало быстрее. Не может быть. Я всю жизнь об этом мечтала.

— Точно, Зигфрид, — уверенно сказала я. — Идите. Я позвоню.

Он исчез в Зеркале — а ко мне со стороны шара уже шагал какой-то человек. Низенький, плотный, с обветренным загорелым лицом.

— Здравствуйте, госпожа. Меня зовут Рич Самкинс. Я владелец этого клуба.

Говорил он по-инляндски, чуть картавя.

— Позвольте ваш пригласительный?

Я поколебалась и протянула ему «визитку» с одуванчиком.

— О, да, да! — воскликнул он. — Сейчас, одну минуту! Костюм, и потренируем посадку!

Начался инструктаж. Я скользила вниз по тросам, послушно сгибала ноги, пробегала вперед — и все смотрела в открытые двери, за которыми виднелось закрытое легкими облаками голубое небо. И случайно повернув голову, наткнулась взглядом на выходящего из Зеркала Люка. Он поклонился, усмехнулся со своим обычным дерзким прищуром. Ничего не сказал. Просто стоял и смотрел на меня, и я сжимала зубы от его присутствия — и потом, когда он отошел в сторону и стал переодеваться, не могла не глядеть на его крепкие плечи и спину, на линию позвоночника, уходящую под ремень брюк. Худощавый, жилистый. Великолепный.

Еще через полчаса мы стояли напротив друг друга в корзине поднимающегося воздушного шара. Самкинс быстро повторял уже выученные наизусть инструкции. Не паниковать. По правилам шар опускается пустым, поэтому прыгать придется в любом случае. Свободное падение — с трех километров, длительность сорок секунд, считать до тридцати, затем дернуть кольцо. Если не дернуть — у новичков парашют раскрывается принудительно. Даже если не раскроется, снизу подхватит маг.

Земля, чуть покачиваясь, удалялась, я вдыхала морозный воздух, слушала шум горелки и смотрела в темные глаза молчаливого Кембритча, закрытые плотными очками — и светло-голубая бесконечность за его спиной, с зимним, почти белым солнцем и светящимися желтым и розовым облаками манила меня так, что хотелось кричать. Я с детства мечтала прыгнуть. Но сначала не разрешала мама. Потом на это не было времени и денег. А потом и вовсе не до этого стало.

Инструктор что-то говорил, хвастался, отмечал километраж — дышать становилось труднее, мороз усиливался — но мы не слушали его, прикованные друг к другу знакомым невозможным притяжением.

«Страшно?»

«Ну тебе же не страшно».

Он снова усмехнулся. Дыхание у меня от предвкушения прерывалось, и сердце стучало уже так, что слышно должно было быть на километры вокруг.

— Проходим облачность, — крикнул инструктор, и мы погрузились в вязкую влажную дымку. Вынырнули через несколько длительных минут. И полетели к солнцу — а под нами пышным взбитым ковром стелились белые облака. И дух захватывало от высоты, от виднеющихся в промежутках крошечных поселений, от расчерченных тонкими ниточками дорог заснеженных полей, щетки лесов и крутой линии горизонта.

— На борта! — скомандовал инструктор.

Я заледенела. Выдохнула. Люк, ухватившись за стропу, забрался на борт корзины, встав спиной к пустоте, — и в лице его, в глазах появилось что-то хищное, темное. Он посмотрел на меня, словно спрашивая — «испугалась»? И я полезла тоже, хотя уже ничего не соображала от страха. Борт оказался широким — и я вцепилась в стропы, с ужасом глядя себе под ноги — туда, где не было ничего. Только волнистое поле облаков. Адреналин в крови уже зашкаливал, и холода не чувствовалось, и мышцы болели от напряжения.

— Старт! — крикнул Самкинс.

Кембритч взглянул мне в глаза — и я задохнулась от требовательности в его взгляде, вздернула подбородок — и разжала пальцы.

Тридцать.

Медленно, лицом к солнцу, полетела вниз — раскинув руки и крича от страха и счастья — и видя, как от стремительно поднимающейся корзины отделяется мужская фигура в черном костюме — и, вытянувшись стрелой, летит ко мне.

Двадцать один, двадцать…

Я влетела в плотное облако — и тут же меня нагнали, обхватили, с жесткостью вжались в губы губами, и я обвила его ногами, вцепилась руками. Мы словно зависли в невесомости. Не видно было ничего — мы крутились, парили в белом тумане и отчаянно, жадно целовались, и ветер свистел мимо, вокруг, яростно пытаясь отцепить нас друг от друга.

Десять… девять…

Облака вдруг кончились — ударило по глазам светом и пространством. Люк, обхватив меня за талию, еще раз прикоснулся к моим губам и четко, хоть и не расслышать было ничего, проговорил:

— Не злись.

И дернул за кольцо. Падение остановилось — меня рвануло вверх, раскрылся цветной купол парашюта — но я смотрела не наверх — вниз. Туда, где сумасшедший Кембритч летел к земле.

Парашют он так и не раскрыл. Взметнулся прямо под ним снежный вихрь, поглотил, затормозил — и аккуратно опустил на землю. Сработал маг. А я облегченно выдохнула и выругалась. А если бы не успел? А если бы у стихийника нос зачесался или маг чихнуть бы захотел в этот момент?

Когда я спустилась, Люка уже не было. И правильно. Нам опасно долго быть рядом.

Губы мои горели от ветра и его поцелуев, и во всем теле была такая легкость, будто полет этот разом вышиб все тревоги, все переживания. Как заново родилась.

Только вот руки и ноги были слабыми, и вспотела вся, оказывается. И голос сорвала. Но зато впервые за долгое время ощущала себя абсолютно и неприлично счастливой. И во дворец я вернулась в блаженном опустошении.

Дармоншир-холл, Инляндия, суббота, 20 декабря

Люк

Люк вышел из Зеркала в своих покоях, тут же, скидывая куртку, двинулся к зеркалу. Облокотился на столик, внимательно посмотрел на себя.

Ничего необычного. За исключением совершенно идиотской полуулыбки на губах и покрасневшего лица.

Рука потянулась к телефону — позвонить Тандаджи. Но, с другой стороны, о чем его спрашивать? Скажи-ка, бывший начальник, почему мои галлюцинации приобретают устойчивый характер?

В двери деликатно постучали, и Люк отвернулся от зеркала, наблюдая, как в проем просачивается его одноглазый секретарь, Майки Доулсон. Человек, который имел поразительный нюх на то, когда Люка можно застать на месте.

— Добрый день, ваша светлость, — учтиво поздоровался он.

— Добрый, — отозвался Люк, выбивая из пачки сигарету и прикуривая. — Я вас опасаться скоро начну, Майки. Признайтесь — вы установили здесь камеры и теперь следите за мной?

Секретарь побледнел.

— Лорд Дармоншир… я бы никогда…

— Успокойтесь, Доулсон, — с досадой сказал его светлость, выпуская дым. — Видят боги, у вашего отца с чувством юмора куда лучше. Что у вас за дело? Опять пытка бумагами?

— Нет, — секретарь пришел в себя и отвечал уже с достоинством. — Ваша матушка, леди Шарлотта, здесь. Вместе с вашей сестрой и братом.

Люк внутренне застонал. Точно, Майки утром настиг его прямо перед отправкой в клуб и напомнил об обеде. Но ветер, адреналин и Марина память отшибли начисто.

На этой неделе Люк по просьбе матери отзвонился-таки младшей сестрице в Блакорию. И настойчиво пригласил ее на выходные навестить мать и присоединиться к семейному обеду, чтобы обсудить необходимые вопросы.

— Я занята, — буркнула сестрица. — У меня вообще-то сессия на носу.

— И ты прекрасно выделишь день на посещение Лаунвайта. — Люк педагогическими талантами не обладал, зато знал, как подкупать людей. — Приедешь — организую тебе на каникулах практику в королевском госпитале, в родильном отделении. Хотя, заметь, мог бы просто настоять, чтобы ты появилась. Мать скучает.

— Сам-то, — грубо ответила Рита, — часто дома появлялся? А она плакала. И по тебе точно скучала больше, чем по мне.

— Рита, — задушевно произнес лорд Лукас, пользуясь дедовыми наработками, — если не приедешь, тебя свяжут и доставят сюда. И никакой практики. С утра в субботу чтобы была у матери.

Он одобрительно послушал, как сестрица ругается, и положил трубку.

И вот сейчас предстояло спускаться и заседать за обедом в роли главы семейства.

— Мне нужно принять душ и переодеться, Доулсон. — Люк небрежно затушил сигарету, снял рубашку и под укоризненным взглядом секретаря бросил ее на кровать. — Сообщите, что я буду через двадцать минут.

Но перед тем как направиться в ванную, лорд Лукас Дармоншир подошел к окну и некоторое время задумчиво смотрел на покачивающиеся от ветра черные ветви деревьев. И потом, стоя под горячими струями душа, он нет-нет да и поглядывал в высокое зеркало на противоположной стене. Что за ерунда с ним творится? Помимо того, что он счастлив, как щенок, конечно.

Из парашютного клуба он просто заставил себя уйти, хотя так изначально и планировал поступить. Но вцепившаяся в него в воздухе испуганная Марина, ее сухие и горячие губы, ее огромные синие глаза, потемневшие от страсти и адреналина, и собственное удовольствие, подкрепленное опасностью и возбуждением, были достаточным искушением, чтобы забыть о чести аристократа и данном слове. Которые он, надо сказать, с легкостью попирал при работе на Тандаджи.

Люк честно собирался выдержать назначенные ему два месяца. Но накануне была встреча с Ангелиной Рудлог, которая явилась в замок в Дармоншире телепортом для участия в очередном публичном мероприятии. Невозмутимая, безупречная, красивая. В бежевом зимнем пальто с высоким воротником и широким поясом на тонкой талии, в сапожках на каблуках, делавших ее еще тоньше. Держалась она очень уверенно.

Уже прошли в прессе сюжеты о ситуации в Бермонте, но как Люк ни вглядывался в невесту — ни следа тревоги или расстройства на ее лице он не обнаружил. Чувства скрывать она умела не хуже его самого.

— Сколько точно времени займет мероприятие? — ровно спросила принцесса, когда с приветствиями было закончено. — У меня еще дела.

— Три часа, не больше, — отозвался Люк. — Нас ждет машина, ваше высочество.

Она кивнула, подала ему руку и с легкостью спустилась по широкой лестнице замка Вейн к выходу.

— У вас прекрасный замок, — автомобиль уже развернулся и мягко двинулся по дороге, а Ангелина смотрела в окно, оценивая заснеженные владения нынешнего Дармоншира. — Когда он построен?

Светская болтовня им обоим давалась легко.

— В нынешний вид приведен около трехсот лет назад, Ангелина. Изначально был куда меньше, без башен. Могу провести вам экскурсию, если хотите, — любезно предложил Люк.

— Не думаю, что в этом есть нужда, — суховато ответила принцесса.

Кембритч усмехнулся. Естественно, он и не думал, что она согласится. Да и что он ей может показать? Что он вообще тут знает? Площадки башен, с которых он в детстве гонял наглых голубей и смотрел на море? Крышу, по которой он лазил так, что мать чуть в обморок не падала? Подвалы, в которые пытался спуститься, надеясь обнаружить тайный ход — но дед так и не показал его (кстати, надо поднять план замка и найти все-таки, куда он ведет). Или скучнейшую галерею Дармонширов, где были собраны, кроме портретов семьи, произведения известнейших мастеров?

Увы, живописи Люк не понимал. Зато любил местную библиотеку — очень старую, уютную — в ней в раннем детстве дед читал ему книги о приключениях. Наверное, только тогда Люк мог усидеть на месте — слушая выразительный голос старика. К сожалению, это бывало нечасто. Зато сохранилось дедово кресло, такое широкое, что они помещались в нем вдвоем, и даже плед, в который кутались зимой.

По словам старого герцога, в высоких шкафах можно было обнаружить экземпляры еще рукописных книг, которых и в королевской библиотеке найти было невозможно. Да, дед гордился своим замком и своей землей. И правил ею крепко. Не то что он, Люк.

Или можно было бы отвезти Ангелину на старую систему фортификаций, дугой обхватывающую герцогство со стороны Инляндии. Укрепления и форты остались с того времени, когда Дармонширы взяли себе слишком много воли, и монарх пошел войною призывать вассала к порядку. Закончилось все полугодовой осадой — дальше фортов войска не прошли — и, ко всеобщему удивлению, женитьбой овдовевшего к тому времени короля на наследнице замка Вейн. В детстве Люк облазил их все — и не раз солдаты гарнизонов, к которым были прикреплены форты, возвращали его обратно в замок. Но разве это будет интересно женщине, в жилах которой течет лед?

Люк еще раз посмотрел на профиль старшей Рудлог. Нет, все же чувствуется напряжение. Смотрит вперед, в одну точку, руки лежат спокойно. Чересчур спокойно.

— Сочувствую вашей утрате, — сказал Люк с некоторой неловкостью. Принцесса изумленно повернулась к нему. Глаза ее были ледяными, как и тон.

— Не нужно об этом, Лукас.

— Как ваша семья? — спросил он, подавляя желание заткнуться.

«Как Марина?» — хотел спросить он.

— Нам тяжело, — спокойно ответила она. Снова с холодком взглянула на него. — Вы хотите спросить о ком-то конкретном?

— Да, Ангелина.

Она помолчала, и когда Люк уже думал, что не ответит, заговорила:

— Марине всегда труднее нас всех. Она очень ранима. И впечатлительна. И я очень рассчитываю, — добавила она, — что эта информация не приведет вас к решению еще больше раскачать ее эмоциональное состояние. И вы не расстроите меня.

Он усмехнулся — иногда в тоне невесты прорезывались железные ноты наставников из кадетской школы. Только выражения у тех были подоходчивее.

— Вам не в чем меня упрекнуть, Ангелина, — он легко выдержал ее взгляд.

— Я знаю, — отозвалась она, отворачиваясь. — И, признаться, удивлена. Не думала, что вы ограничитесь цветами. И обойдетесь без публичных скандалов в Инляндии.

«Тандаджи, сукин сын, работает блестяще».

Ему удалось удержать спокойное выражение лица. Знала бы она, чем он занимался всю эту неделю.

За неполный месяц регулярных встреч и выходов на публику Люк привык развлекаться, наблюдая за спутницей и пытаясь прочитать ее реакции, а то и провоцируя на отклик — очень аккуратно, из чистого любопытства. И все же начал замечать отголоски эмоций в мимике и жестах.

Чуть дрогнувшие ресницы при чрезмерно смелом вопросе от какого-то писаки. Тень недовольства во взгляде, когда проводишь большим пальцем по тонкому запястью. Предупреждающе напрягающиеся плечи, когда слишком сокращаешь дистанцию. Легкая улыбка в ответ на шутливый тон. Интересно, она вообще когда-нибудь смеялась от души, не оглядываясь на окружающих? Увлеченность и даже горячность — по сравнению с ее обычной холодностью, конечно, — при обсуждении политики. Теплел ее взгляд, только когда речь заходила о семье.

Тем не менее им всегда было о чем поговорить, и он находил в этом удовольствие, как и в том, что его сопровождает красивая женщина. Или он сопровождает ее. Неважно.

Наблюдал Люк и как легко меняется она при общении с разными людьми — от любезной с чиновниками и аристократами, сухой, почти высокомерной с журналистами и до внимательной и отзывчивой, пусть и без сердечности, с обычными гражданами.

Чем дальше, тем больше видел он и схожие с Мариной черты в лице старшей Рудлог, в ее жестах. Наклон головы, особенно когда недовольна чем-то. Линия губ — он иногда откровенно засматривался на них. Ровные плечи и манера выпрямляться, если ей что-то не нравилось или нужно было сосредоточиться.

Сегодня же, после неожиданных откровений Ангелины, вся эта схожесть стала еще очевиднее — и невыносимо захотелось хотя бы услышать оригинал. Люк честно продержался до вечера. И набрал-таки Марину.

Несколько скинутых звонков и отключенный телефон разбили в прах всю его выдержку. И захоти она, не смогла бы найти лучшего способа разжечь в нем азарт.

И Люк, усевшись в любимое кресло, покусывая сигарету и попивая коньяк, улыбаясь и хмурясь, разработал очередной план. Действовать аккуратно. Зацепить за любопытство. Провести через сомнения и злость — Люк уже изучил привычки третьей Рудлог, и нежелание говорить означало только одно — что он снова в немилости. Оглушить, ошарашить острыми эмоциями. И при этом постараться сдержать слово — хотя бы формально.

Нужные звонки были сделаны, вся необходимая подготовка проведена — и все равно он до последнего сомневался, что она придет. С Мариной никогда и ни в чем нельзя было быть уверенным.

Она пришла. И он старался держаться поодаль и просто смотреть на нее. Боги, в одних ее глазах было больше жизни, чем во всей Ангелине.

А потом, когда он уже летел к ней сквозь обжигающий ледяной воздух, когда целовал в толще облаков, когда смотрел на нее — изумленную, растерянную, — понял, что если сейчас не переступит через себя, если спустятся вместе, то из клуба он унесет ее к себе, даже если она будет кричать, проклинать его и отбиваться. И даже если этим он спровоцирует войну между Рудлогом и Инляндией.

Сил хватило оторваться от нее, хотя в голове шумело, вытянуться стрелой и полететь вниз. И тогда-то и произошло то, что заставило сомневаться в собственном душевном здравии. Бьющий по лицу воздух вдруг стал ласковым, как руки матери, уплотнился, словно Люк несся к земле в струях щекочущей тело воды.

И он увидел ветер.

Все вокруг было ветром. Стелились по земле белесые и широкие полосы ровного воздушного потока, подметая снег и качая деревья, поднимались над неровностями почвы светлыми волнами, играли в лесу маленькими серебристыми вихрями. Необыкновенно было красиво — темно-зеленый хвойный лес и тысячи танцующих завихрений среди деревьев, похожих на кудри прекрасной женщины. Вокруг самого Люка били вверх, расширяясь и закручиваясь, молочно-голубоватые струи. И кругом, насколько он мог видеть, — поднимались ввысь, огибая облака, и спускались к земле широкими водопадами бесконечные светящиеся ветра. Холодные и теплые, влажные и сухие — он чувствовал их, ощущал кожей, несмотря на костюм, и казалось, что одно усилие — и он сможет полететь вместе с ними так далеко, как только возможно.

Он так ошалел, что только тогда, когда навстречу взметнулся вихрь и мягко принял его в свои объятья, понял, что долетел до земли. И не сразу расслышал вопрос мага, подхватившего его в конце полета и интересующегося, все ли с ним в порядке.

— Прекрасно, — ответил Люк. А когда снова поднял глаза — вокруг все уже было нормально. И только высоко над ним под пестрым сине-красным куполом парила в небесах Марина Рудлог.

Полюбовался на нее — и кивнул магу, терпеливо ожидающему, чтобы открыть Зеркало.

И до сих пор он не мог прийти в себя.

Люк выкрутил кран холодной воды, выругался от острых ощущений — зато в душе воцарилось спокойствие. Все по порядку. Сначала обед, а потом уже разбираться.

Через несколько минут он уже здоровался с семейством, собравшимся в дубовой гостиной. Поцеловал мать, поднявшуюся ему навстречу из обитого кожей кресла, отметив, что она превосходно выглядит, едва ли не его ровесницей.

— Леди Шарлотта, — сказал он галантно, — вы просто светитесь.

— Я счастлива, что все мои дети рядом, милый, — с чувством ответила графиня и ласково погладила главу семьи по затылку.

Щеголяющий в форме братец отметился крепкими, почти костоломными объятьями.

— Берни, полегче, — просипел Люк, и двадцатилетний увалень тут же отпустил его, смущенно потер черную бородку и пробасил:

— Извини. Рад тебя видеть, Люк.

Кажется, малыш к нему действительно привязался — хотя встречались они всего-то пару раз в неделю, выкурить сигарету и поболтать в шутливом тоне.

А вот сестрица, стоявшая у окна, с убранными наверх длинными волосами, одетая в наверняка подаренное матерью синее платье до пола — уж очень недовольно она одергивала его и косилась на свое декольте — сверкала в сторону Люка темными глазами и до ужаса была похожа на Кембритча-старшего.

— Боги, — произнес Люк, подходя к ней, — ты что, кудрявая?

— Всю жизнь такой была, — едко ответила Маргарета, — просто ты всегда смотрел мимо. А вот ты, — она окинула его взглядом, — выглядишь куда лучше, чем семь лет назад.

— Я и соображаю куда лучше, — согласился он, обнимая сестру. — Рад, что ты приехала. Прошу всех к столу.

Повара и слуги расстарались на славу, и собравшееся в роскошной, украшенной золотой лепниной столовой семейство некоторое время дружно отдавало дань восхищения превосходному густому и острому крабовому супу. Потолок столовой, к слову сказать, около двух веков назад разрисовывал известнейший художник, маэстро Фельдин, и теперь на Кембритчей и одного Дармоншира сверху смотрели пухлощекие и крутобедрые девы с внушительными грудями, стыдливо прикрытыми арфами, кистями винограда, кувшинами вина и клочками одежды. Бернард нет-нет да и поглядывал наверх и мечтательно вздыхал. Люка эти взгляды очень веселили.

Леди Шарлотта с легкостью поддерживала светскую беседу, расспрашивая Берни про успехи на военном поприще, а сестру — про учебу. И если первый разливался соловьем, периодически глядя на брата — и Кембритч видел в его глазах потребность в одобрении именно от него, Люка, — то вторая что-то бурчала в ответ и глаз почти не поднимала.

— В этом году сезон дебютанток открывается раньше, — как только слуги удалились, леди Шарлотта перешла в атаку. — Как раз не заденет твою сессию, Рита.

— Да не хочу я, — зло ответила сестра. — Мне еще четыре года учиться. И для чего? Чтобы выйти замуж?

— Милая Рита, — иронично и стараясь не давать прорезаться ехидству произнес Кембритч (сказывалось, ой, сказывалось общение с Тандаджи), — увы, родись ты какой-нибудь Бетти Смит, ты легко могла бы резать пуповины и принимать орущих младенцев сколько захочешь. И быть свободной от необходимости надевать платье стоимостью в годовую зарплату этой Бетти и идти в общество высших домов страны, — он глотнул великолепного вина и аккуратно поставил бокал на кружевную скатерть. — Но так как тебе не повезло носить фамилию Кембритч, давай опустим все наши препирания и уговоры. Иначе я передумаю насчет разных вкусных вещей, которыми решил тебя поощрить, если будешь хорошей девочкой.

— Замуж не пойду, — отрезала Маргарета.

— Я пока не нашел отчаянного, который согласился бы тебя взять, не глядя, Рита, — усмехнулся герцог, — поэтому этот вопрос тебе придется решать самостоятельно. Но для начала — сезон.

— Люк, — сестра решила сменить тактику, и в голосе ее прорезались жалобные нотки. — Ты понимаешь, что сейчас, когда ты получил титул и принцессу Рудлог в невесты, меня начнут осаждать толпами? Да и вообще, почему я? Тебе скоро тридцать шесть, а ты еще не женат! В конце концов, Берни старше меня! Давайте его женим.

Бернард побледнел и чуть не подавился супом.

— Ты осторожнее, Рита, — ехидно сказал Люк, — а то останется у тебя только один брат. Берни, в отличие от тебя, блистает уже три сезона. Набирается опыта.

— Знаю я, где он его набирается, — проворчала сестра. Бернард из бледного стал красным и опасливо покосился на мать. Та сделала вид, что ничего не слышала, пригубила вино и отставила бокал.

— Маргарета, — произнесла она примиряюще, — никто пока не говорит о замужестве. Но выезжать тебе давно пора. Я и так дала тебе время, хотя нужно было тебя выводить в шестнадцать. Но если у тебя не состоится дебют этой весной, пойдут сплетни. Это никому не нужно.

— Обо мне? — фыркнула младшая Кембритч. — Да обо мне на фоне слухов о Люке никто и не вспомнит.

— Цени это, — небрежно отозвался новоявленный глава семьи. По сути, Риту он понимал, и если бы не просьба матери, не стал бы давить. Но тут пришлось проявить коварство:

— Если посетишь сезон, на замужестве настаивать до твоего выпуска не буду. Только если сама захочешь. В конце концов, аристократические дома Инляндии ежегодно поставляют на балы сотни жаждущих найти себе мужа девиц. Тебе продержаться одну весну, а потом привыкнут и перестанут обращать внимание.

Рита задумалась, а леди Шарлотта послала сыну благодарный взгляд.

— Ладно, — со вздохом согласилась сестра.

— Но гардероб подбираю я, — строго сказала графиня Кембритч. — И примешь компаньонку в квартиру — не хватало еще, чтобы тебя скомпрометировали. И тебя будет посещать учитель танцев и этикета. Прости, Рита, но твои манеры ужасны. Два года вне дома, и ведешь себя как простолюдинка.

Сестра уныло болтала ложкой в супе, демонстрируя отсутствие тех самых манер.

— Мама, — отвлек воодушевленную графиню Люк, — скажи-ка мне. А в чем, кроме умения понимать животных, проявляется наша родовая магия?

Леди Шарлотта настороженно взглянула на него — и он отметил и этот взгляд, и тревогу в глазах.

— Дед твой боль хорошо умел снимать, — ответила она, — у меня куда слабее это, но, слава богам, ни разу вы у меня не кричали от колик или прорезывания зубок. Да и с животными я не очень, так, успокоить могу, если понадобится. Погоду чуем, но ты это и сам знаешь.

— У меня с животными совсем слабо, — грустно сказала Рита, — это у Бернарда хорошо. Зато я чувствую, где у человека что болит. И органы чувствую, если ладонью провести… правильно ли работает все.

— Я собак слышу, — пробасил Берни. — И они меня слушаются. И вообще… хотел сказать, что после военного училища я, скорее всего, пойду второе образование получать.

— И кем же ты хочешь быть, милый? — удивилась леди Шарлотта. Рита тоже подняла голову, с одобрением взглянула на брата — видимо, она что-то знала.

— Ветеринаром, — смущенно пробормотал Бернард и как-то неловко посмотрел на Люка. — Ты ведь не будешь против?

— Ну, во всяком случае, у нас в семье всегда будет кому присмотреть за беременными и собаками, — саркастически заключил Люк. — Главное, что в монастырь никто не уходит. Мам, и это все?

— Все, — подтвердила леди Шарлотта. — Твой отец тоже имеет ментальные способности — он отличный оратор, повышенный дар убеждения. Как и у тебя, сынок.

— Я думал, это все мое бесконечное обаяние, — усмехнулся Кембритч. — А это отцовское наследие, оказывается.

— А почему ты спрашиваешь? — спросила она уже с откровенной тревогой и тут же осеклась.

Люк покачал головой.

— Интересно просто. А у Инландеров какой дар, кроме виталистического и ментального? — поинтересовался он. — Я в детстве много сказок слышал….

— Что белые короли ночами превращаются в летучих огромных змеев… — загробным голосом произнес Берни.

— И что могут смотреть в любое зеркало, — подхватила его тон Рита.

— А еще как-то один из Инландеров заставил врага съесть свое собственное сердце, — провыл Бернард.

Леди Шарлотта с отвращением посмотрела на отбивную, которую перед ней как раз поставили.

— Это невозможно, Берни, — снисходительно пояснила Рита.

— Эту байку я тебе сам рассказывал, Берни, — усмехнулся Дармоншир. Брат насупился. — Зато ты слушал, открыв рот. Мам, а ты ничего не скажешь?

— Я не знаю, Люк, — сказала она несчастным тоном. — Дом Инландер хорошо хранит свои секреты.

Он кивнул и успокаивающе улыбнулся ей. Хотя очень хотелось спросить, не светились ли у его величества Луциуса глаза, когда тот прижимал леди Шарлотту к стенке.

Люк невольно поморщился и перевел разговор на события в герцогстве.

Позже он все же набрал Тандаджи. Мозг требовал информации, и просто необходимо было прояснить один вопрос.

— Тандаджи, слушаю.

— Майло, — вкрадчиво проговорил Люк, крутя в пальцах зажигалку. Потянулся — после прыжка тело побаливало. — Скажи мне не как глава разведки, а как друг. Что случилось со мной между тем, как меня проткнул гигантский муравей и тем, как я попал в Инляндию?

— Тебя лечили, — ровно отозвался тидусс.

— Меня много раз до этого лечили, — ехидно сообщил Люк, — и либо в яде этого животного было что-то неизвлекаемое галлюциногенное, либо, мой молчаливый начальник, произошло что-то, что ты от меня скрываешь. А так как анализы крови у меня, можно сказать, идеальные…

— … что очень удивительно для твоего образа жизни. Что касается твоего вопроса — это государственная тайна. — Ну кто бы мог кроме Люка заподозрить, что Тандаджи издевается. — Так что думай сам, лезущий туда, куда не зовут, и скорбный головой Дармоншир.

— Хм, — Люк вытянул из пачки сигарету, зажал ее зубами и развалился в кресле, скидывая ботинки. — Значит, это касается королевской семьи Рудлог?

— Если ты еще хоть слово произнесешь, придется тебя ликвидировать, — зловеще предупредил тидусс.

— Уже боюсь, — нагло протянул Люк. — Спасибо, что подтвердил, что есть неучтенный фактор.

— Что-то случилось? — поинтересовался Тандаджи с кажущейся небрежностью.

— Это тайна, — мстительно проговорил Люк и с удовлетворением затянулся.

— Это тебе тайна, а мне одной головной болью меньше, — равнодушно отозвался начальник Зеленого Крыла. — Кстати, рад, что научил тебя заметать следы. Чую, что ты организовал одной из моих подопечных сегодняшний подвиг, а доказать не могу.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — с максимально честными интонациями сообщил Кембритч и забросил ногу на ногу. Ему стало совсем хорошо.

— А вот врать надо еще потренироваться, ваша светлость.

— Ты какой-то подозрительный стал, Майло, — настроение стало совсем замечательным.

— Завершаю разговор, — сухо сказал Тандаджи, — не трать мое время.

— И я был рад тебя слышать, полковник, — с теплотой проговорил Кембритч и положил трубку. И с этим приподнятым настроем Люк пошел пересматривать свои записи о встречах с родными погибших аристократов из списка наследования. Было, было в их рассказах нечто общее. Только вот объяснения он получить не мог, хоть со времени бала в Дармоншир-холле ни дня не проходило без нужных встреч.

И признаться честно, он наслаждался этим расследованием. Снова его потряхивало от азарта, и заскучавший было без дела ум работал как надо, и добыча информации требовала определенных артистических усилий… наконец-то Люк занимался тем, что доставляло ему ни с чем не сравнимое интеллектуальное удовольствие.

Кабинет был готов для мозгового штурма. Стояла на тяжелом столе чистая пепельница, аккуратно лежали рядом сигареты и зажигалка, заманчиво поблескивал коньяк в хрустальном графине («потом, — мысленно пообещал ему Люк, — если голова откажется работать»), встреченный им по пути из покоев в кабинет Доулсон уже наверняка спустился в кухню, чтобы принести хозяину кофе.

Да. Кофе и сигарета. Что может быть лучше для раздумий.

Коньяк насмешливо подмигнул бликом на хрустале.

Люк сел в свое — он уже привык называть его своим — удобное кресло. Разложил перед собой записи веером, как карточную колоду. И принялся за чтение.

Нынешний герцог Роберт Таммингтон, чья мать погибла, поскользнувшись в ванной, был ровесником брата Люка, Бернарда. Титул свалился на лорда Роберта в семнадцать лет, и, видимо, под его тяжестью герцог скукожился, при своем высоком росте и явной схожести со всей высшей аристократией — и им, Люком, — напоминая книжного червя в очках. Однако высказывался он разумно, четко, и Дармоншир даже прикинул, просматривая записи, не отдать ли несчастного на растерзание Маргарете. Сестра быстро поставит его перед необходимостью выпрямиться, выработать командный голос и силу воли. Титул был равным, а Таммингтоны были даже ближе к трону, чем Дармонширы — если Люк уходил далеко за третью сотню, то мать нынешнего герцога была тринадцатой, а сам Таммингтон наверняка едва ушел за сотню.

На балу, который Люк давал в честь принятия герцогского титула, молодой человек отсутствовал, но на предложение встретиться, обсудить взаимодействие между землями ответил согласием и со всей положенной любезностью.

Разговор долго шел о торговле — и, признаться, Роберт Таммингтон разбирался в вопросе куда лучше собеседника. Вывести его на откровенность, не вызывая подозрений, было необходимо, и Люк не отказался от предложенного виски — и намеренно частил, заставляя очевидно непривычного к алкоголю герцога пить вместе с собой. Через час молодой лорд расслабился, снял очки, щеки его покраснели. Для Люка полбутылки виски были так, легкой разминкой, и он, похлопывая собеседника по плечу, предложил выпить еще. Еще через час Таммингтон был готов, и Кембритч приступил к расспросам.

— Мой дед очень похвально отзывался о вашей матери, — сказал он, покачивая в ладони бокал с виски, — жаль, что не довелось с ней познакомиться.

— Матушка погибла два года назад, — объяснил лорд Роберт чуть сбивчиво, — я в то время учился, она управляла герцогством. Несчастный случай. Впрочем, — он вздохнул, — я не очень-то удивился, как бы ужасно это ни звучало. Знаете, Дармоншир, с ней постоянно что-то случалось. То запнется на ровном месте и с лестницы упадет, то каблук подвернется, то чуть под машину не попадет. Мы уж думали, что проклятье на ней, вызывали мага — но тот посмотрел, сказал, нет ничего.

— А мага как звали, не помните? — небрежно поинтересовался Люк.

— А вам зачем, лорд Лукас? — насторожился Роберт. Видимо, недостаточно был пьян.

— Есть у меня подозрение, что на мне тоже проклятье, — развел руками Дармоншир и тут же долил слишком хорошо соображающему визави еще алкоголя. — Превосходный у вас виски, Таммингтон, — он отсалютовал и допил из своего бокала. — Хочу вот провериться у надежного специалиста.

— А, — успокоенно проговорил молодой человек, довольно бодро заглатывая свою порцию. Люка даже совесть уколола на мгновение — «спаиваешь беднягу, да?»

— Он практикует в Лаунвайте, Ирвин Андерис, — вспомнил лорд Роберт. — Но, видите, нам не помог. Матушка, правда, смеялась, что просто она такая невезучая по жизни.

— А давно это началось? — Люк с сомнением посмотрел на бутылку, на собеседника. Глаза у того были уже расфокусированные, красные. Но все-таки долил еще.

— Сколько я себя помню, — запинаясь, поведал Таммингтон. — За детские годы, сами понимаете, ручаться не могу, но лет десять точно. А у вас?

— А у меня недавно, — успокоил его Люк. — Может, и перестраховываюсь, но нужно проверить.

— Понимаю, — пробормотал Таммингтон. Встал, покачнулся.

— Ээээ, дружище, — благодушно произнес Дармоншир, — вам, видимо, нужно отдохнуть. Я откланиваюсь.

— Да, — молодой лорд неуверенно потер глаза, — извините, Дармоншир, но я, пожалуй, не смогу вас проводить.

— Ничего, — успокаивающе произнес Люк. — Буду рад видеть вас у себя.

К визиту к графине Уэфри он готовился с особой тщательностью. Графиня приняла его вечером — еще немного, и это было бы неприличным. Провела его по большому дому в Лаунвайте, рассказывая про мужа. Но все это были общие слова. «Я так скучаю по мужу, Лукас…». «Он был замечательным человеком». Вывести на четкое изложение, не вызвав подозрений, никак не получалось, и он выжидал, не теряя, впрочем, времени зря — аккуратно поддерживал ее под локоть, изображал, что засматривается на ее губы и тело, вставал волнующе близко.

Благородная дама едва заметно краснела и опускала глаза.

Печаль ее была вполне искренней, но и в серых глазах проскальзывали ожидание и томность, и светло-рыжие волосы были взбиты с особым кокетством, и декольте было не просто намекающим — кричащим. Впрочем, Люк себе не отказывал в удовольствии оценить и чуть раздавшуюся вширь фигуру бывшей любовницы, и налившиеся груди, и очень даже аппетитную задницу, подчеркнутую узким платьем.

Духов графиня не жалела, и хотя он любил такие сладковатые, чуть резкие ароматы на женщинах — они лучше всяких слов говорили «возьми меня» — тут же вспомнил Марину Рудлог, от которой пахло только ею самой, очень тонко и будоражаще.

Действовать нужно было очень осторожно. Будет неприятно, если те, кому он нанес визиты, встретятся и решат обсудить разговор с ним. И если Таммингтон вряд ли четко вспомнит, о чем они беседовали, то с графиней нужна была другая тактика. Так, чтобы она даже не думала проговориться — чтобы не раскрыть обстоятельства, при которых состоялся разговор.

Наконец, они спустились в маленькую гостиную в покоях графини. Обнаружившаяся здесь же служанка, наполнив чашки чаем и сделав книксен, удалилась. Люк подождал, пока за прислугой закроется дверь, поднялся и пересел на диван, почти вплотную к печально вздыхающей хозяйке дома.

— Джейн, — произнес он проникновенно и взял ее ладонь в руку, мягко сжал. — Благодарю вас за то, что рассказали мне о друге. Пожалуйста, не сердитесь, но вы будто подарили мне встречу с ним. И я позволил себе принести вам ответный подарок. В знак признательности. Пообещайте, — он чуть склонился к ней и скользнул пальцами выше, к локтю, — что не откажетесь.

— Это неправильно, Лукас, — прошептала она, но руку не отодвинула и всем телом потянулась к нему.

— В конце концов, — он понизил голос, — мы были близки.

Графиня склонила голову, но он успел увидеть признаки возбуждения — и чуть покрасневшие щеки, и взволнованно поднявшуюся во вздохе грудь.

— Вы так красивы, — проговорил он почти ей на ухо, — думаю, это оттенит вашу красоту еще больше. Посмотрите, Джейн.

Графиня осторожно протянула руку к плоской коробочке, открыла — Люк как бы невзначай положил ладонь на женскую спину, повел пальцами вниз. Дама ахнула.

— Но, Лукас, это великолепно!

Конечно, великолепно. Алмазный гарнитур — колье, серьги и браслет.

— Позволите? — спросил он. Графиня смущенно кивнула, и Люк осторожно надел на нее колье, словно мимоходом коснувшись груди. Поднял глаза, оказавшись к женщине очень близко.

— Джейн, память о бедном Уэфри не дает мне покоя. Мне кажется, если бы я был рядом, несчастья бы не произошло. Успокойте мою совесть, милая, — он коснулся ее губ, и глаза ее затуманились, — расскажите, что же случилось?

— Вы бы не смогли ничего сделать, — тем же взволнованным шепотом ответила графиня, — он последнее время был сам не свой, Лукас. Очень рассеянный.

Ее пальцы расстегнули две пуговицы на его рубашке, и Кембритч отвлеченно подумал, что тело привычно реагирует на женскую ласку.

— У вас такие нежные руки, — сказал он хрипло, сам поражаясь, какую чушь несет. — Джейн, что значит сам не свой?

Она подняла на него потемневшие глаза, вздохнула — и пришлось поцеловать ее в шею со всем усердием. Как всегда, внутри него оставался кто-то, кто холодно наблюдал за происходящим со стороны, просчитывал и подсказывал варианты поведения. Только с одной женщиной это не работало. Только с одной.

— Постоянно подвергал себя опасности, — графиня тяжело дышала, говорила сбивчиво: все это — и разговор о муже во время соблазнения, и действия потенциального любовника, — ее возбуждало. — То все нормально было, то целыми днями какие-то происшествия. Ооо, Лукас…

Грудь ее правда была волнующей.

— Дальше, Джейн, — проговорил он ей в ухо, стягивая платье с плеча. — Дальше…

— Как будто рассеянность на него нападала и целыми днями… не… везло.

— И в день смерти также, милая Джейн?

— Дааа, — она уже расстегнула на нем рубашку, и мягкая ладонь осторожно касалась его груди, спускаясь все ниже и периодически замирая от его смелых действий. — Это днем… случилось…. Ах, Лукас, вот так, да… а с утра на него люстра упала, чуть-чуть мимо… оскол… ками… порезало… потом у машины… тормоз… не сработал…

Верхняя часть платья уже была спущена, и Люк любовался на роскошное белье, выбранное с очевиднейшим прицелом.

… — он домой вернулся, — Люк распустил ей волосы, — пошел… в кабинет. А через полчаса нашли его внизу, у окна…

Он узнал, что хотел. Люк тяжело вздохнул — проскальзывала, ой проскальзывала шальная мысль закончить начатое — и натянул платье обратно на женские плечи. Со вселенской печалью посмотрел в недоумевающие серые глаза.

— Вы даже не представляете, что я хочу сейчас с вами сделать, Джейн, — сказал он тихо, обводя линию ее скул. — Но это сильнее меня. Не могу… простите меня. Вы такая страстная и великолепная, а я слаб. Ощущение, что я на могиле друга соблазняю его супругу. Я так хочу вас, так ждал этой встречи… и не могу. Вы простите меня?

Графиня всхлипнула и прижалась к нему пышной грудью.

— Это вы меня простите. Я так порочна!

— Вы великолепны, — успокаивающе сказал Люк, поглаживая ее по спине.

— Я так любила мужа, — прорыдала она ему в плечо. — И теперь, когда вы сказали… ведь уже четыре года прошло, Лукас! Я думала, что смогу, с вами, но вы правы, нельзя!

— Не плачьте, Джейн, — говорил он, морщась — слезы мочили рубашку, — это я во всем виноват. Ну же, милая, посмотрите, перед вами мужчина, который, если бы не муки совести, с наслаждением бы стал вашим. К сожалению, не могу предложить вам руку и сердце из-за известных обязательств… и, как оказалось, просто быть с вами тоже не могу.

Женщина плакала долго, и он терпеливо успокаивал ее, утешая раненую гордость и пытаясь сгладить разочарование. Наконец Джейн Уэфри успокоилась. Отстранилась от него, улыбнулась с усилием.

— Я даже рада, что так случилось, — сказала она, аккуратно прикасаясь салфеткой к покрывшимся пятнами щекам и красному носу. — Мне стало гораздо легче, Лукас. Словно мы смогли отпустить его, не предав. Я думала, уже не смогу нормально жить.

— Конечно, сможете, — произнес он, застегивая промокшую рубашку, — вы еще так молоды. И достойного мужчину найдете.

— Но не вас, — сказала она с неожиданной проницательностью и трезвостью.

— Не меня, — усмехнулся он, — увы. Прощайте, Джейн. Спасибо вам.

Он поторопился уйти. Малышка Джейн провожала его на удивление задумчивым взглядом, словно что-то поняла о нем.

В дверь постучали — Люк отвлекся от записей, поднял глаза. В кабинет вошел величественный Доулсон, с некоторой даже лихостью державший на кончиках пальцев тяжелый поднос. Молча, почти не морщась от сигаретного дыма, выставил все на стол, налил кофе, поклонился и вышел. И Люк, сделав глоток обжигающего напитка, продолжил чтение.

Побывал он и на зимних скачках, хотя это ему не доставило удовольствия. И там разговорился с другом еще одного из погибших аристократов, которого затоптал лично им выученный и выращенный жеребец.

Пришлось сходить и в один из великосветских мужских клубов. Не «Поло» Билли Пса, конечно. Уровня, установленного наркоманом Доггерти, достичь пока не удалось никому. Но и тут все было на высоте: роскошная обстановка, карточные столы и бильярд, отзывчивые девушки, категорический запрет на присутствие прессы и на вынос происходящего здесь наружу. Только лиц в этом клубе не прятали и внешние приличия старались соблюдать. Там, под парами алкоголя и дорогих сигар, Люк убедительно проигрывался старому барону Томарду, у которого с деньгами было не очень — и чей внук тоже оказался в числе тринадцати погибших. Пил, наливал барону за свой счет, оглаживал юных прелестниц с умелыми ручками, прижавшихся к нему по бокам, шепотом подсказав одной из них подсесть к противнику — и разомлевший от неожиданной удачи старик после очередного куша поведал ту же историю. Одно к одному. Череда несчастных случаев и закономерный финал — у машины лопнуло колесо, и семнадцатый в списке наследования улетел в реку.

Отыгрываться Люк не стал. Информация стоила потраченных денег.

Мать еще одного погибшего, графа Хеммингема, Люк застал на кладбище. Старушка, как ему доложил Леймин, каждую неделю по четвергам исправно ходила на могилу уже восемь лет. И прийти туда с цветами, якобы случайно столкнувшись с женщиной, было довольно просто. Как и разговорить ее — вдовствующая графиня готова была рассказывать про сына бесконечно, и после представления и нескольких минут общения пригласила Люка выпить чаю. С ней он был деликатным и обходительным, почти трогательным, слушал с участием, вздыхал и потирал покрасневшие от сочувствия глаза, качал головой. Все как обычно. И попрощалась с ним старушка, будучи совершенно уверенной в том, что нынешний герцог Дармоншир — необыкновенно приятный и милый во всех отношениях, глубоко чувствующий и понимающий человек.

Сын ее был поздним, тщательно оберегаемым ребенком. Муж умер рано, и вся любовь оказалась направлена на отпрыска. Он только-только был представлен ко двору, поступил в королевскую военную академию — и на второй год службы, стоя на карауле во время сильного ветра, попал под снесенный вниз ураганом кусок кровли.

Картина складывалась понятная, и Люк, выйдя из дома вдовствующей и очень одинокой графини, несколько минут жадно вдыхал зимний морозный воздух пополам с привычной снежно-дождевой пылью Лаунвайта. От общения с графиней Хеммингем осталось тягостное чувство. Но вместо того чтобы поехать домой отдохнуть, Люк сел в машину, выжал газ и понесся к магу, который делал заключение о проклятии в семье Таммингтон.

Устал, да. Но как охотничий пес, вставший на след, уже не мог отказаться от расследования, и азарт будоражил его так, что он периодически втягивал носом воздух и скалился от предвкушения.

Все-таки титул делал свое дело — герцога Дармоншир в офисе Ирвина Андериса приняли без записи. Маг держал частную практику и явно процветал — офис находился в деловом центре Лаунвайта, в роскошном здании, и секретарь у волшебника была очень даже, хоть и немного вертлявая, и помещение оказалось сплошь увешано грамотами и сертификатами.

— Я к вам за консультацией, — сказал Люк, усаживаясь в кресло в обставленном, как комната психолога, кабинете. Окна во всю стену, сверкающая чистота, белые стены, минимализм, милые мелочи, на которых можно остановить взгляд. Маг располагающе улыбнулся и кивнул. Тоже отработанные жесты и мимика. Как почти все инляндцы, он был тощ, рыжеволос и бледнокож. На вид ему было лет сорок, но кто знает этих магов?

— Слушаю вас, — приятным голосом откликнулся Андерис. — Сделаю все, что смогу, ваша светлость.

— Вы ведь специалист по проклятиям, — продолжил Люк. — Мне вас рекомендовали как лучшего в вашей области.

— Это преувеличение, — скромно улыбнулся маг. — Позвольте вашу руку, милорд?

Люк безропотно протянул ладонь через стол, и стихийник некоторое время держал ее в руке, закрыв глаза и к чему-то прислушиваясь.

— На вас никаких проклятий нет, — удовлетворенно сказал он. — Ни свежих, ни родовых — я чувствую их до седьмого колена. Ауру я вижу не глазами, этот уровень мне недоступен, увы, но чувствую точно, да.

— Да я, собственно, не по поводу себя, — усмехнулся Дармоншир.

Маг подобрался, глаза его похолодели.

— Ваша светлость, — проговорил он почтительно, — если вы хотите узнать о ком-то из моих клиентов, то я сразу скажу — все происходящее здесь строго конфиденциально. Как на исповеди, никто и никогда ничего не узнает. Поэтому и вы лично можете быть спокойны. Это же спокойствие я обеспечиваю всем своим посетителям.

— Хорошо, — протянул Люк. — Тогда чисто теоретически, господин Ирвин. Это можно?

— Конечно, — успокоенно кивнул маг.

— Предположим, с каким-то человеком долгое время происходят несчастные случаи. Очень долгое. И из-за плотности этих случаев один из них не может не стать для него фатальным. Однако маг никакого проклятия на нем не обнаруживает. Есть ли какое-то другое объяснение? Например, если проклятие навел более сильный маг — можете ли вы, если вы слабее, не ощутить его?

— Нет, — пробурчал Ирвин, — я все равно почувствую. Я на этом специализируюсь, ваша светлость. Я даже после смерти некоторое время могу уловить остаточные вибрации проклятия. Возможно, какой-нибудь недоучка и не увидит, но не я. Что касается невезения… Скажу вам честно, но рассчитываю, что это останется между нами.

— Обязательно, — пообещал Люк.

Маг вздохнул.

— Девяносто девять процентов того, что считают сглазом, действием проклятия, наговора — простая человеческая глупость. И особенности характера, в том числе и семейного. Женщина жалуется, мол, прокляли, замуж выйти не могу, как и мать моя, как и бабушка. На иную и без разбирательства глянешь — сразу понятно, почему замуж не берут. А иногда чуть копнешь — а там в семье такой характер, что у бабушки, что у потомков, что даже растения не выживают, куда там мужику. Или, например, муж загулял. Жена бежит ко мне — приворот, снимите!!! А чуть мои ребята копнут — так муж этот половину Лаунвайта уже осеменил. Диагноз — не приворот, а обыкновенная распущенность.

— Так на вас и сыщики работают? — понимающе спросил Дармоншир. Андерис ответил ему спокойным взглядом.

— А как же, ваша светлость. Мое время дорого, и если в обращении все очевидно, зачем мне напрягаться?

Люк задумчиво покрутил в руках неизвестно как оказавшуюся там сигарету. На автомате достал во время разговора, видимо.

— А как же проклятые предметы? — спросил он. — Я слышал много баек. В королевском музее, например, лежит алмаз Терхи, который якобы приносит владельцам смерть.

Маг поморщился.

— Тоже большая часть — вранье, ваша светлость. Сами понимаете, там, где деньги, где такие знаменитые камни, много желающих их себе прибрать. Вот и случаются с владельцами неожиданности.

— Но бывает и по-иному, да?

— Да, — неохотно согласился Ирвин. — Но проклятия на вещи — сложная работа. У каждого из таких мастеров, — слово это он произнес с презрением, — свои секреты и способы маскировки. В отдел магконтроля попасть не хочется, а денег хочется. Вот и стараются умельцы. Какие-то предметы начинают работать только при контакте с телом того, кому хотят причинить вред, а остальное время находятся в спящем режиме. И обнаружить такой предмет очень сложно. Какие-то активируются через много лет, чтобы никто не связал вещь и несчастье. Много секретов, ваша светлость. Да что там говорить, — досадливо махнул маг рукой, — иногда какая-нибудь бабушка-самоучка такого наворотит от вдохновения, чистым самопалом, что и не раскрутишь. Проклятия вообще тонкая вещь, ваша светлость. Я скажу, бывает так, что на одного человека накладывается заклятье, которое активируется вторым человеком, и именно этому второму приносит несчастье.

Люк напряженно думал, сопоставлял.

— Господин Ирвин, — спросил он. — А можно ли, например, внушить человеку склонность к саморазрушению?

Маг тоже задумался.

— Это уже сфера менталистов, и сильных менталистов, ваша светлость. Чисто теоретически можно внушить мысли о суициде. Или подавить инстинкт самосохранения. Но, повторюсь, это нужно обладать очень большой силой.

«И это никак не объясняет лопнувшее колесо или падение в ванной», — подумал Люк мрачно.

— Понятно, — он поднялся. — Спасибо вам за потраченное время, господин Андерис. Надеюсь, в моем отношении политика конфиденциальности тоже будет соблюдена.

— Конечно, — твердо пообещал маг. — А что касается времени — вы его достаточно щедро оплатили, ваша светлость.

Кофейник пустел, а Люк все просматривал листы со своими пометками, вспоминал, пытаясь вычленить неучтенную деталь. Что-то, что натолкнет его на след злоумышленника.

Итак. Во всех рассказах проскальзывает одна общая черта — смерти происходили как нелепейшие несчастные случаи. И в большинстве своем перед гибелью люди переживали череду неудач и происшествий.

Но при этом самый напрашивающийся вывод — о наведенном проклятии — отметается тем, что графиню Таммингтон проверял опытный специалист. Да и вряд ли служба Розенфорда не обратила на это внимания и не пригласила бы мага для проверки погибших.

Остается предположить, что все это простые совпадения («Конечно», — ехидно прозвучал в голове голос Тандаджи). Или что есть какой-то надежный способ маскировки проклятия.

Люк хмыкнул. Вряд ли на внутреннюю безопасность работают слабые маги. И возникни такое подозрение у следователей, то его бы не отмели, пока не проверили бы досконально.

А может, его и не отмели? И ты, Кембритч, пришел сейчас к тому, что давным-давно известно Розенфорду.

Но ведь дела закрыты. Если о проклятьях известно — то почему закрыты? Не покрывает ли милейший глава службы безопасности преступников? Не участвует ли он сам в зачистке возможных претендентов на престол с какой-то неведомой целью?

Так, Люк, стоп.

Дармоншир с тоской повернулся к графину с коньяком и все же встал, плеснул себе немного в бокал. И выпил.

Ты пришел к тому, с чего начинал. Сделай Розенфорд хотя бы шаг в сторону от преданности короне, и похожий на унылую собаку Инландер выпотрошил бы его мозги, не меняя выражения лица.

Люк раздраженно поставил пустой бокал на стол. Подумал и налил себе еще.

А если проклятие все-таки на предметах? Или, как сказал маг, активируется каким-то человеком? Или все-таки внушение, а остальное — просто несчастные случаи? Кто-то же заставил на охоте барона Уотфорта выстрелить в Люка?

Если, конечно, барон не просто криворукий идиот.

Люк застонал от злости — он ходил по кругу. Сжал зубы, потянулся за сигаретой. Щелкнул зажигалкой, прикуривая, и глубоко затянулся.

Спокойно. На неделе будет встреча с Леймином, посмотрим, что они нарыть успели. И Билли Пес отчего-то молчит. И еще. Не пообщаться ли с теми, кто входит в первые двадцать пять пунктов из списка наследования, но еще жив? Вдруг кого-то из них тоже и прямо сейчас преследуют несчастные случаи?

План действий привычно успокоил, и Люк, набросав несколько пунктов срочных дел, удовлетворенно откинулся в кресле. Распутает он этот клубок. Обязательно распутает, не будь он Люком Кембритчем.

 

Глава 3

Пески, Тафия, вторая половина декабря, Четери

Владыка Четерии слово держать умел. Поэтому нашел время среди свалившихся на него городских забот, оставил во дворце молодую жену и полетел в Йеллоувинь.

Опять его приняли как дорогого гостя, и снова возглавлял встречающих высокомерный и почтительный чиновник Винь Ло. Но дракон долгих церемоний разводить не стал. От отдохновения и омовения отказался, приказал позвать тех, кто полетит с ним в Пески, и накрыть обед прямо на берегу озера, среди цветущего золотого императорского сада. И после обеда долго в этом самом озере плавал.

А когда вышел — ждал его на берегу императорский внук Вей Ши, одетый в шелка и золото, со слугой, держащим сумки с пожитками. Дракон ухмыльнулся, поцокал языком, но ничего не сказал — если захотел юноша покичиться знатностью рода напоследок, так холодный воздух в полете быстро дурь из головы выдует. Ждала Чета и делегация чиновников и местных аристократов для встречи с Нории. И далеко от важных господ заметил дракон крупную фигуру массажистки, стоящей опустив голову рядом с еще какой-то женщиной и ребенком. К ним он и направился, одевшись.

Приблизился — женщины рухнули на колени, растянулись на траве.

— Что же ты, Люй Кан? — спросил он недоуменно. — Я же тебя не в рабство беру.

— Просить хотела, великий, — ответила массажистка приглушенно. — Откажешь, так тому и быть. Это моя сестра, Ану Кан, и мой племянник. Одни мы друг у друга. Не могу я их оставить. Возьмешь их с собой? Она детский врач, педиатр, работать умеет, лишним ртом не будет.

Четери услышал знакомое слово и обрадовался.

— А сестры-акушерки у тебя нет? — поинтересовался он небрежно. — Нет? Ну и ладно. Найду. Полетели?

Первыми он приказал устроиться женщинам. Затем делегации. А затем уже новоприобретенному ученику, поколебавшемуся, но поклонившемуся учителю с должным почтением. Чет глянул на будущего императора почти одобрительно.

— Слугу оставь, Вей Ши. У меня ученики сами все должны уметь.

— Но как же? — засуетился стоявший тут же Винь Ло. — Нельзя оставлять благородного воина без помощи! Кто будет стирать ему одежду и чистить оружие?

— И на ночь одеялом укрывать… А клинок держать тоже помощник будет? — усмехнулся дракон.

Ученик уничижающе взглянул на побледневшего Винь Ло, поджал тонкие губы, взял у растерянного слуги вещи. Терпеливо дождался, пока Четери обернется и все рассядутся. И только потом полез назад, мимо почтительно молчащих сановников и красных от смущения женщин.

Так, с толпой людей на спине, владыка Четерии и отправился в Пески.

Было, было искушение поиграть в воздухе, дабы к Нории почтенные йеллоувиньцы прибыли достаточно устрашенными, но это было бы не-дип-ло-матично. Поэтому летел он ровно, быстро, и через несколько часов уже опускался во внутренний двор своего дворца.

Света, как всегда, вышла встречать его — красивая, загоревшая, прохладная. Удивленно посмотрела на спустившихся со спины мужа гостей — не ожидала, что их будет так много, остановила взгляд на женщинах.

— Это помощницы тебе, жена, — сказал Четери после того как обернулся и выпил чашу крови. Пил жадно, но Света смотрела, не морщась, только спросила: «Еще налить?». Дракон мотнул головой — его глаза медленно приобретали обычный цвет.

— Обещал же, что врача найду, — добавил он, принимая из ее рук одежду. — Сестра доброй Люй Кан лечит детей. А сама Люй Кан имеет волшебные руки. Массаж делает. Не смог оставить ее там.

Светлана настороженно осмотрела опустившую глаза в пол крупную массажистку, ее сестру, испуганно прижимавшую к себе мальчонку лет пяти, решила, что соперничеством тут и не пахнет, и кивнула. Повернулась к расположившемуся неподалеку стройному йеллоувиньцу, немного синеватому от холода, с длинными черными волосами и узкими темными глазами, и шепотом спросила:

— А это кто?

— А, — вспомнил Четери. — Это мой ученик. Вей Ши, подойди, — позвал он. И когда внук императора, чуть задержавшись, приблизился, приказал:

— Это моя жена, Светлана. Слушай ее как меня. Говорит она на рудложском, поэтому с ней общайся на ее языке.

— Каких она кровей? — не глядя на Светлану, величественно поинтересовался молодой человек. Света улыбнулась — голос у него был приятный, даже чуть напевный, но, как у всех йеллоувиньцев, очень непривычно для рудложского уха ходил от низких и агрессивных, быстрых модуляций до высоких, почти женских.

— Простых, — усмехнулся Чет с обманчивым спокойствием, внимательно отслеживая мимику ученика.

— Мастер, — глухо, глядя в сторону от Светланы, проговорил тот. — Для меня нет позора подчиняться вам. И клялся я только в этом. Но я не могу служить женщине, тем более простолюдинке, вся слава которой в ее муже.

Света покраснела и тут же забеспокоилась, примиряюще коснулась руки Чета — не разозлился бы. Йеллоувиньские делегаты, перед которыми и выступал наследник, скромно и терпеливо стояли рядом и молчали, ожидая, чем закончится первое противостояние гордого Ши и учителя.

— А на кухне есть у нас работа? — небрежно поинтересовался Чет у Светы. Та неуверенно кивнула. — Там ведь работает повариха? Думаю, ученику стоит сначала подраить котлы под командованием поварихи. Тогда подчиняться жене Владыки будет не зазорно.

— Я воин, а не прислуга! — вспыхнул Ши, тонкие губы его изогнулись.

— Воин? — рявкнул Четери, да так, что одетые в шелка сановники качнулись назад в испуге. — Какой ты воин, сосунок?! Ты не воин, ты даже не куколка воина еще, так, тело с руками и ногами. Здесь даже полотер выше тебя, потому что знает и умеет делать свою работу. И запомни. Жена моя — с этого дня госпожа над тобой. Понял?

Ши непреклонно выпрямился. Чет покосился на сжавшую его руку Светлану и продолжил уже тише, но со стальной жесткостью в голосе:

— Гордыня — первый враг того, кто учится бою. Так что, — дракон оглянулся, — вставай на ворота, будем гордыню проветривать. На одной ноге, руки в стороны. Спустишься только в кухню, котлы драить. И только после того, как у жены моей попросишь разрешения.

Принц насмешливо хмыкнул, побежал к воротам, полез наверх. как обезьяна, и встал на створку, подняв ногу в колене.

— Света, — предупредил Чет, — не жалей.

— Ну ты и грозный, — прошептала Светлана, сделав большие глаза, — детей наших тоже так гонять будешь? Теперь я понимаю, откуда у тебя прозвище Гроза.

— Это не ребенок, а нахаленок, — отмахнулся Владыка Тафии с усмешкой. — Не научится подчиняться мне, не сумеет подчиниться мечу. Пусть стоит.

Света еще раз, через головы застывших с каменными лицами и старающихся не оборачиваться йеллоувиньцев, посмотрела на парня. Тот держался упрямо, разглядывая город, и черные волосы его струились по ветру. Створки вдруг дернулись — и он покачнулся, но устоял. Во двор заходили слуги, удивленно рассматривая невиданное украшение на воротах и громко обсуждая его на своем языке.

— Пойдем, почтенные, — вежливо сказал Четери озабоченным йеллоувиньцам, — отдохнете, поедите, и дальше полетим. Владыка Нории ждет нас к вечеру.

Чиновники все как один поклонились ему, затем удивленно улыбнувшейся Свете, и зашагали за хозяином дворца в благословенную тень, оставив своего будущего господина и императора изображать цаплю на тяжелых кованых воротах. Света осталась с женщинами.

— Вы понимаете рудложский? — спросила она.

— Очень плохо, госпожа, — с достоинством ответила массажистка. — Но мы научимся. Если вам неугодно наше присутствие, мы уйдем, не обижайтесь на мужа.

— Да куда вы уйдете? — удивилась Светлана. — Тут пустыня кругом. Вы скажите, вам лучше при дворце жить или в своем доме?

— Не для дворца мы, госпожа, — почтительно сказала Люй Кан. — Мы же не благородных кровей.

Света, по правде сказать, растерялась. Чет принял решение, а куда девать прибывших — непонятно.

— Вы ведь врач? — вспомнила она, обращаясь к сестре массажистки. — Но здесь, к сожалению, нет лекарств.

— Я травы знаю, госпожа, — с еще более жутким акцентом проговорила целительница. — И не только детей лечить могу.

— Прекрасно, — обрадовалась Света. — Травы на рынке можно купить, хоть они и дорогие. Давайте так. Вы пока поживите во дворце, походите по городу, присмотрите себе дом. Деньги на обустройство и закупку трав я вам выдам, а как готовы будете — переедете. Вы будете во дворце работать, а вы — дома принимать людей. Можете взять помощников. Будете у нас первым медиком Владыки.

Женщины напряженно вслушивались в ее слова, переглядывались.

— Пойдемте, — решила Светлана. — Сейчас вас накормят и я попрошу служанку помочь вам, провести по городу. Не стесняйтесь обращаться к ней, а если понадобится — то и ко мне. Пока у нас тут бардак и все по-простому, но все наладится.

И жена дракона сама повела опешивших сестер в роскошный дворец драконьих Владык.

Нории принял йеллоувиньских гостей ласково, а вот Чету, собиравшемуся сразу после прибытия улизнуть, коротко сказал:

— Останься, тебе это понадобится.

— Зачем? — буркнул Четери.

— Если останешься один, — спокойно пояснил Нории, — тебе нужно будет знать, о чем мы договаривались.

Мастер Клинков сверкнул глазами.

— Нории, — рыкнул он. Вздохнул, успокаиваясь. — Последний раз прошу. Заклинаю тебя. Скажи ей о проклятии. Скажи о терновнике. Сил моих нет видеть, как вы, два упрямых дурака, к смерти идете.

— Проблемы должны решать мужчины, — с каким-то неживым спокойствием повторил ему Владыка Владык уже сказанное однажды. Глаза его были пусты, и сила изливалась таким потоком, будто он решил за несколько дней опустошить себя, отдав жизнь земле. — И как думаешь, как отнесется она к тому, что в несчастьях ее семьи повинны мы? Ты не знаешь характера этой Рудлог. А я знаю. Знаю, что теперь по своей воле она никогда не вернется. Поэтому не спорь со мной. Хватит об этом.

— От тебя идет холод, — проговорил Четери тихо. — Ты думаешь, я могу принять это?

— Придется, — ответил Нории жестко. — И не иди против меня, друг. Я вижу, о чем ты думаешь. Запрещаю тебе с ней говорить.

Мастер Клинков сжал зубы.

— Это уже не мудрость, Нории. Это гордость. Только-только одного юнца на ворота за нее выставил. Может и тебе встать? Проветриться?

— Лучше потом дай мне бой, Чет, — усмехнулся Владыка Истаила. — Отвлечься сейчас мне очень нужно.

Чет кивнул, покачал головой и промолчал. И принял участие в долгих, велеречивых переговорах, которые продолжились и на следующий день. Впрочем, и ему они принесли пользу — чиновники, впечатленные показательным наказанием наследника, настойчиво предлагали дракону ту помощь, которая понадобится для Тафии. И Чет, подумав и вспомнив все, что говорила ему мать Светланы, продиктовал им свои пожелания, пообещав, что все будет щедро оплачено. Врачи. Больница. Школа. Хотя бы один су-пер-маркет. В котором обязательно должны быть детские товары. И книжный магазин с литературой на рудложском языке.

Светлана дожидалась мужа во дворе. Давно уже было темно, она уже зевала, но упорно ждала. Маячащий на воротах плотной тенью наследник ее так и не позвал, хотя пережил и жаркий день, и двигающиеся туда-сюда створки, и к концу светового дня выглядел уже мрачным, по сторонам не глядел, и руки его, раскинутые в стороны, периодически подрагивали.

Жалость в ней, конечно, плескалась, но не столько к «нахаленку», сколько к Чету. Это ж сколько он выдержал в таком обучении, пока научился так танцевать с оружием?

В медленно остывающем дворе вдруг уплотнился воздух, встал серебряной гладью, и оттуда шагнул профессор Максимилиан Тротт. Кивнул Свете, снисходительно вытерпел поцелуй в щеку.

— А Чета все еще нет, — грустно сказала Светлана. — Сегодня, наверное, не будет занятия, Макс.

— Я думал, может, сигналка разладилась, — с сомнением произнес маг. — Вот и пришел в обычное время по ориентирам. Ну раз нет, обратно пойду.

— Подожди, я хоть молока тебе попрошу налить, — Светлана вскочила. — А, может, поужинаешь со мной? Подождешь? Вдруг вернется?

— Нет, — сухо отказался Тротт.

— Ты когда ел сегодня? — словно не слыша его, спросила Светлана. Макс промолчал, и она вздохнула. — На кухне стоит готовая еда. Полчаса — и можешь идти. Все равно тебе надо отдохнуть после перехода.

Слуги быстро накрыли столик прямо во внутреннем дворе, у фонтана. И Света, не обращая внимания на молчаливость гостя, развлекала его беседой. Он видимо расслаблялся, и жареную баранину уже ел с удовольствием, и на вопросы отвечал не так, будто одолжение делает. В один из моментов оглянулся, недоуменно задержал взгляд на воротах.

— А это кто?

— Второй ученик, — сообщила Светлана жалостливо. — Наказан.

Макс задумчиво всмотрелся в едва видимую тень и вдруг хмыкнул — представил себя там, на воротах. И ведь встал бы.

— Хороший метод воспитания, — сказал он насмешливо и совсем по-человечески, — студентов бы так учить. Хорошо, что наш ректор с драконами знаком не был.

Он потер переносицу, встал.

— До свидания, Света.

— Может, переночуешь у нас? — спросила она с сомнением. — Тут такой воздух, знаешь, как спится? Я еле по утрам вылезаю из кровати.

— Нет, — ответил он ожидаемо. — Я пойду. Четери мое почтение.

Макс исчез, а Света решила все-таки идти спать. И легла ведь, но сон не шел — вся изворочалась, сбила простыни, и тщетно накрывала голову подушкой, и ложилась на место мужа — не могла заснуть и все тут. Вздохнула, накинула легкое платье и пошла во внутренний двор.

Тяжелое дыхание стоящего на воротах парня она услышала еще с галереи. Остановилась, переживая. Нарушить просьбу Чета? Или все же не помогать?

И все-таки подошла.

— Эй, — позвала она тихо. — Как тебя там? Май Ши? Спускайся давай. Хватит с тебя.

— Уходи. Как великий воин мог взять в жены женщину простых кровей? — раздался сверху злой голос. — И тебя он предпочел моей сестре? Прекрасной деве рода Ши?

Света улыбнулась и пообещала себе приласкать Чета по возвращении.

— Скажу твоему мужу, что ты мужчину без него принимала, — продолжал очень уж дерзкий ученичок. — И что приказ его нарушила не отпускать меня. Вот он тебя и выгонит.

— Вот дурачок, — без обиды сказала Светлана. — Спускайся, герой, кому говорят. Я тебе приказываю. Отоспишься и завтра на кухню.

— Учитель сказал стоять, значит, буду стоять, — высокомерно ответила тень на воротах. — И меня зовут Вей Ши, женщина. Такие, как ты, обращаются ко мне господин Вей Ши.

— Господин Вей Ши, — с иронией произнесла Света, — ты будешь с беременной женщиной спорить? А что скажешь учителю, если я ноги сейчас застужу?

Парень молчал, и пришлось пойти на военную хитрость.

— Ой, — крикнула она и чуть не рассмеялась от ненатуральности, — живот прихватило! Ох, не дойду до кровати!

И для правдоподобности согнулась и обхватила себя за живот.

Рядом раздался стук — парень спрыгнул с ворот и застонал, тряся затекшей ногой.

— Ну что ты, — произнес он растерянно, — обопрись на меня, говори, куда идти.

— Да конечно, — едко ответила Светлана, — тут еще кто на кого опираться будет. Пойдем, покажу тебе твою каморку. Покоев не заслужил еще, уж извини, поселю, куда муж распорядился. И ко мне нужно обращаться на вы, господин Вей Ши. Ну что? Обратно полезешь? Или пойдешь со мной? Все равно ведь уже спустился.

Она, не оглядываясь, пошла вперед. За ней, нахмурившись и прихрамывая, шагал наследник Желтой империи, мрачно рассуждающий, что все женщины коварны, а те, что простых кровей, — особенно. И что теперь учитель будет уверен, что он слаб и воспользовался первой возможностью, чтобы уйти от наказания.

Чет прилетел во второй половине следующего дня. Обнял подошедшую Светлану, оглянулся на ворота.

— Пожалела-таки? — спросил он и усмехнулся. Аккуратно провел ей ладонью по животу, поцеловал в висок.

— Я заснуть не могла, — жалобно ответила Света, ластясь к нему, гладя по спине и просительно заглядывая в глаза. — Не сердись. Тебя не было, я себя каким-то палачом почувствовала. Совесть замучила. Четери?

— Я так и думал, — сказал он и добавил со строгостью: — Я не сержусь, но Света, не балуй мне учеников. Насколько ты сумеешь, конечно.

— Я постараюсь, — пообещала она, но муж только хмыкнул недоверчиво. — Очень-очень. А сейчас нас ждет обед, — проворковала она ему в шею. — Вкусный.

— Самое время, — проворчал дракон. — У меня от этих пе-ре-го-воров голова гудит. Так что срочно кормить меня и ласкать.

— Это как раз то, что я умею, — успокоенно пробормотала Светлана. — Кстати, Чет, сюда Макс приходил. Не дождался сигнала, забеспокоился.

— Усердный, — проговорил Четери с удовольствием. — Вот что, жена моя. Задание кормить, — он сжал ее и куснул за ухо, — и ласкать, — Света замурлыкала и потерлась об него, — остается в силе. А потом я тебя снова покину ненадолго. Увлеченность нужно вознаграждать… хотя и рано ему, но рискну.

Профессор Максимилиан Тротт завершал дела в лаборатории, когда на запястье мягко завибрировала и сжалась сигналка от Четери. Но природник, заканчивающий плести сложную вязь заклинания нового зелья для министерства здравоохранения, даже не дернулся. Чуть отвлечешься — и погубишь плод почти недельной работы. Настойка на основе сафары южной. Человек, принявший ее, может не спать до пяти суток, а потом, вколов деактиватор, спокойно вернуться к нормальному режиму. И мозг и тело и на пятый день действовали так же четко и бодро, как на первый, правда, отоспаться после деактиватора было жизненно важно.

Макс запечатал флаконы с экспериментальными образцами, рядком выставил их на полку, оглядел свою сверкающую лабораторию — и шагнул в Зеркало, как-то мимоходом вспомнив, что не обедал и не ужинал.

На Тафию уже спускались ласковые бархатные сумерки. Все так же мирно плескал фонтан во внутреннем дворе, и витал над лазурно-белой плиткой душистый, чуть приторный аромат южных трав и цветов. В стороне, на ступенях у выхода из дворца, угрюмо и упорно начищал какой-то котелок молодой йеллоувинец, видимо, тот самый второй ученик, и скрежещущие звуки от его усердия казались в этой мирной тишине неуместными. На вышедшего из перехода Макса парень посмотрел с любопытством, тщательно скрываемым под маской равнодушия. И Тротт присмотрелся — и чуть не присвистнул от удивления. Аура у несчастного посудомоя была очень примечательной.

— Здравствуй! — весело крикнула Светлана. — Молоко у фонтана, попей!

Она забралась на резную, выложенную мозаикой скамью с ногами, скрестила их и выглядела как отдыхающая на курорте. Рядом с ней сидел Чет, лениво откинувшись на спинку скамьи, и поглаживал длинный кожаный сверток, лежащий на коленях, периодически касаясь пальцами Светиной стопы. А между супругами россыпью лежали яркие солнечные мандарины, один из которых и чистила Светлана, добавляя сладости и горечи в воздух.

Макс приветственно кивнул в ответ, вздохнул — внутри от этого запаха заворочался голод, накладываясь на слабость от перехода, — и торопливо пошел к фонтану, взял кувшин с молоком и принялся жадно пить, чувствуя, как почти мгновенно согревается и наполняется силой тело, как крепнут дрожащие руки. Потом умылся, снял рубашку, повернулся к учителю. Мастер клинков уже вставал навстречу.

— Я обещал тебе меч, — сказал дракон торжественно, но это не казалось ни пафосным, ни смешным. — И искал его для тебя — но эти клинки позвали меня, хотя ты и не обучен сражаться обеими руками. Ну ничего. Если покорятся тебе, если выдержишь, научу. Бери. И терпи.

Он развернул сверток, и Макс задохнулся от совершенно детского восторга. Там лежали клинки. Тонкие, изогнутые, льдистые и сверкающие голубоватым лунным холодом. Один чуть меньше другого, с черными рукоятями. От оружия шла чуждая холодная сила, колющая протянутые ладони, отталкивающая, словно магнитом. Четери смотрел внимательно, выжидающе, и Тротт преодолел сопротивление и взял их. И чуть не заорал — руки до плеч прострелило электрическими дугами, клинки раскалились добела — и истаяли, впитавшись в ладони.

— Приняли тебя, — сказал Четери довольно, не обращая внимания на обожженные руки ученика. Макс, сжав зубы и помотав головой, чтобы стряхнуть с ресниц слезы, лечил себя, и боль отступала, оставляя голову пустой, а его самого — совершенно измотанным. Света отвернулась, опустила голову, зато новый ученик поглядывал на него с плохо скрываемой завистью.

— Теперь они всегда будут с тобой, — продолжал дракон. — Слились с твоей аурой, и позвать их сможешь где угодно. Это Дезеиды, Смерть несущие, клинки моего учителя, мастера Фери. Он сам создал их из своей энергии, в них жива частица величайшего воина. Позови их сейчас. Мысленно представь в руках.

Макс дернул пальцами — и в ладони легли черные рукояти. Уже ласково, холодя кожу, прочно уместившись в руках, словно всегда там и были. Как для него сделанные. Идеальные.

— Спасибо за честь, мастер, — с трудом произнес Тротт и поклонился.

— Будь достоин их, — строго проговорил Чет. — Учитель мог нанести сотню ударов, не касаясь земли. Когда мы сражались с ним, на деревьях рядом не оставалось листьев, а люди падали, неспособные вынести звук схватки.

— Но почему ты не взял их себе? — недоуменно спросил Тротт.

Чет усмехнулся.

— К тому времени, как учитель умер, я уже умел создавать свои.

Он развел руки — и в его ладонях появились сияющие клинки.

— Начнем, — сказал он просто. — Объясню тебе отличия.

И он терпеливо начал обучение. Показывал позиции, основные движения, порыкивал, когда что-то не удавалось и видимо сдерживал себя, скорость движения.

— Утром встаешь и повторяешь. Спать ложишься и повторяешь, — говорил он. — Тогда тело само перестроится на бой двумя руками и будет действовать не подключая сознание. Помни — с двумя клинками для тебя неважно, сколько вокруг врагов. Важна только твоя скорость. И ритм.

В конце, когда снова дрожали и наливались свинцом руки, а ноги стали заплетаться, Четери вдруг ускорился, начал обидно вспарывать кожу кончиками лезвий, и опять запах собственной крови и невозможность защититься вызвали ярость — а с нею пришла и скорость, и усталость отступила, и последние минуты во дворе разносился непрерывный звон оружия и звук легких шагов поединщиков.

Достать дракона не удалось — лезвие полоснуло по бедру, нога подвернулась, и измученный Тротт рухнул на землю. Перевернулся на спину, чувствуя, как холодит плитка кожу, и глупо улыбался, глядя в черное небо с сияющей пылью звезд. Клинки медленно истаивали в руках.

Чет косился на него с усмешкой, протирая оружие. Подошел к ученику.

— Левая рука у тебя совсем слабая, — сказал он недовольно, поднимая Макса за руку. — Запястье, пальцы. И дыхание с непривычки сбил. Плохо, ученик. Не так плохо, как я думал, но похвалить не могу.

— Будет лучше, — сипло сказал Макс, залечивая свои раны. — Обещаю.

— А куда ты денешься? — весело удивился Четери. — Тренируй руку. Отжимайся на пальцах.

Света подошла к мужу с полотенцем, и тот облился водой из фонтана, протер тело.

— Смотри, — приказал дракон и опустился на плитку. Светлана присела на край фонтана и откровенно любовалась мужем.

— Отжимаешься сначала в обычной позиции, потом упор на пальцы, — Чет легко поднялся-опустился несколько раз, — потом правую убираешь, — он поднял руку, но отжимался так же легко, — а потом груз на спину. Света, встань на меня.

— Я не груз! — с притворным возмущением возразила Светлана. Но сняла тапочки, осторожно прошла по ногам мужа к спине, встала, удерживая равновесие. Чет даже не поморщился.

— Держишься?

— Угу, — и взвизгнула — Чет опустился вниз, поднялся, снова опустился. — Подожди, — дракон застыл, — я лучше сяду.

Светлана осторожно села, скрестила ноги и заулыбалась — муж под ней ходил вверх-вниз, и ощущения были, будто ее на качелях катали. Наклонилась, обхватила его за шею и тихо, горячо прошептала на ухо:

— Ты такой сильный, Четери.

Чет смешливо фыркнул, опустился на землю, подождал, пока она сойдет.

— Пробуй, — сказал он Максу, снова присосавшемуся к кувшину с молоком. — Чтобы окрепнуть, в день нужно делать минимум пятьсот раз на пальцах. Но не переусердствуй, груз добавляй постепенно, чтобы не вывернуло запястья и суставы.

И Тротт, хоть сил не было вообще, послушно опустился на плитку, завел правую руку за спину и начал отжиматься. Чет его не останавливал — с наслаждением пил какой-то ягодный морс и блестящими глазами поглядывал на заливающегося потом обладателя кучи научных наград и степеней.

Макс сломался на третьей сотне. Упал на плитку, больно приложившись подбородком, и закрыл глаза. В ушах шумело, пальцы болели, левую руку он почти не чувствовал. Услышал шаги и перевернулся, сел. Над ним стоял дракон и на лице его была прямо-таки отцовская гордость.

— Я доволен твоим упорством, — сказал Чет. — Вставай. Обмоешься и будем ужинать. И, — он понизил голос, — сделай лицо не таким страдающим, а то Светлана от жалости уже готова плакать.

Света потерла нос и извиняющеся улыбнулась Максу.

Блакория, Мартин фон Съедентент, воскресенье, 21 декабря

С утра у дома придворного мага Блакории появился нежданный посетитель. Потоптался на крыльце, сдернул перчатку и решительно нажал на звонок.

В доме было тихо и сонно. Даже повар на кухне посудой погромыхивал деликатно, приглушенно, и почти неслышно шуршали метелками горничные, собирая пыль, да дворецкий просматривал на свет хрустальные бокалы, дабы укорить потом прислугу за найденные пятна.

Звонок привел дворецкого в недоумение — все знакомые хозяина знали, что в такую рань приходить бесполезно. Слуга аккуратно запер бокал в шкафчик и неспешно двинулся к двери.

На пороге стоял молодой человек лет девятнадцати, ежась от мороза, и хотя одет он был тепло, щеки его уже покраснели, и в носу хлюпало. Однако вид он имел решительный и даже отчаянный.

— Я к ректору фон Съедентенту, — выпалил он и постучал ногой о крыльцо. Звук получился деревянный.

— Господин ректор по делам академии принимает на рабочем месте, — сухо ответил дворецкий. — Сейчас выходной, молодой человек, беспокоить его я не буду.

— А я по его заданию, — довольно нахально высказался студент и потер ладонью красный нос. — Он говорил, это очень важно! А в университете его застать невозможно, я всю неделю пытался…

Дворецкий поколебался.

— В любом случае раньше полудня он не сможет вас принять, молодой человек.

— Я… подожду здесь, — жалобно сказал студент и шмыгнул носом. — Это правда важно и срочно.

Слуга с каменным лицом оглядел посетителя, подумал, что вряд ли барон обрадуется, если носитель важной информации примерзнет к порогу и скончается тут же от холода, и отступил в сторону. Опять придется вызывать огонь на себя.

— Проходите. Я провожу вас в малую гостиную. Выпьете чаю, согреетесь. Будем надеяться, лорд фон Съедентент быстро… освободится. Как вас представить?

— Руфус Винхальтер, — молодой человек топал за дворецким, разматывая с шеи широкий колючий шарф и с восторгом глядя на большую прихожую, на тяжелые двери и мрачноватую обстановку. Никто из студентов здесь не бывал, а вот он теперь сможет рассказать друзьям, как живет ректор. Зашел в гостиную и тут же, скинув на кресло пуховик, подбежал к камину, протянул к огню руки.

— Как здесь здорово, — сказал он с восторгом. Обернулся, наткнулся на предупреждающий взгляд сопровождающего. — Я не буду ничего трогать, честно. Я подожду.

Мартину фон Съедентенту спалось очень сладко. Было тепло, где-то на краю сознания мозг улавливал потрескиванье поленьев в камине, и одеяло было мягким, и снилась барону какая-то приятная чушь с зелеными полянками и прогуливающимися по ним лошадями. И он с удовольствием бы посмотрел сон до конца, но этому помешала суровая реальность в виде голоса дворецкого, призывающего хозяина проснуться.

— Виктор, — прорычал очень злой будущий ландграф, открыв один глаз и узрев нарушителя, — уволю к чертям собачьим! Пошел вон!

Дворецкий, на всякий случай держась подальше от кровати, с каменным лицом повторил:

— Простите, милорд, но я подумал, что это важно для вас. Вас дожидается господин Винхальтер, ваш студент. Он сказал, что здесь по вашему заданию.

— Какому к чертям заданию! — рявкнул барон в подушку и натянул на себя одеяло. — Не было у меня никаких заданий! Гони его прочь!

Дворецкий незаметно покачал головой и направился к двери. С тех пор, как хозяин внезапно примкнул к секте, проповедующей воздержание, характер его сильно испортился. А раньше, бывало, выпустишь из спальни девиц, принесешь кофе, и тебе еще и премию вручат от приподнятого настроения.

— Постой, — вяло пробубнил из-под одеяла Мартин и неохотно высунул наружу ногу, пошевелил пальцами. — Я вспомнил. Лучше бы не вспоминал. Так отвлеки его, накорми…

— Уже, милорд, — почтительно сказал Виктор.

— Еще неси, — приказал Март, — студенты всегда голодные, сколько ни корми, мне ли не знать. Я сейчас очухаюсь, мозги в рабочее состояние приведу… завтрак мне сюда, Виктор.

— Будет сделано, милорд, — вежливо сказал дворецкий и удалился.

Через полчаса ректор магакадемии и будущий ландграф спустился в малую гостиную. И застал там дрыхнущего на диване студента. Он бы даже умилился — если бы оный студент тем самым не напомнил ему об опустевшей теплой кровати.

— Винхальтер, подъем!

Парень подскочил.

— Я не сплю, не сплю! Повторите вопрос, профессор!

Лицо его приобрело осмысленное выражение, он огляделся с недоумением, потер сонные глаза и встал.

— Простите, господин ректор. Я ждал, ждал, сам не знаю, как заснул.

— У меня были дела, — сурово объяснил Мартин. — Итак, что вас привело ко мне?

Студент зевнул широко, с оттяжкой, вызвав в королевском маге прямо-таки злобную ненависть.

— Я это… — пробормотал он. — По делу.

— Это я уже понял, — сообщил строгий ректор, усаживаясь в кресло напротив. — По какому?

— Вы обещали, что если что-то про конец света найдем, поможете с экзаменами, — студент выжидательно посмотрел на мага.

— Смотря что нашли, — подтвердил Мартин. — Говорите, Винхальтер, не тяните время. Неужто осилили весь список тидусских эпосов, что я дал?

— Я их вообще не читал, — признался студент. Март мрачно поднял брови и юноша торопливо добавил: — Я в другом месте нашел. Я же подрабатываю, господин ректор, в музее династии Гёттенхольд. И когда вы задание давали, я прочитал его на стенде. И что-то вспомнилось. Я долго ходил, пытался вспомнить, где же я видел упоминание о конце света. И вот.

Мартин чуть не застонал от столь бессвязной речи.

— Что вспомнили? — доверительно спросил он.

— Так я, это. Пошел посмотреть. А там — надпись!

И студент уставился на ректора с гордым видом кота, который первый раз сходил в лоток.

— Где? — медленно зверея, уточнил Мартин. — Что за надпись?

— На копии поминального камня одного из Гёттенхольдов, — неожиданно четко сказал студент. — Они, господин ректор, Гёттенхольды то есть, перед смертью писали наставление сыновьям. Те, кто успевал, конечно. И потом это длинное наставление выбивалось золотом на широкой плите, чтобы потомок, навещая родителя, всегда его видел. И вот в музее стоят копии этих поминальных плит, сами-то они на кладбище старой династии. Их совсем недавно сделали, копии, потому что от непогоды плиты разрушаются…

— И что там написано? — поинтересовался Мартин нетерпеливо.

— А я сфотографировал. — Студент полез в карман и вынул довольно-таки помятую фотографию. — Не все понимаю, если честно. Камню почти шестьсот лет, что-то стерлось.

Мартин взял фотографию и некоторое время глядел на нее, все мрачнея.

— Да, — сказал он со вздохом. — Молодец, Винхальтер. Проводишь сейчас меня к камню, нужно самому посмотреть.

— Экзамены? — рискнул напомнить пытливый юный ум.

— Раз обещал — будут тебе экзамены, — с видом мученика подтвердил Мартин. Парень просиял. — Но это только на эту сессию распространяется, Винхальтер. Следующую придется сдавать самому.

— Конечно! — радостно и очень убедительно ответил студент.

Тем же вечером у Мартина дома собрались друзья. И фон Съедентент, облокотившись на стену под светильником, подсвечиваемый отблесками огня из камина, с выражением зачитал текст с фотографии.

«Знай же, что весною встретилась мне старуха Гретта, про которую говорили, что видит она будущее. Она бросилась под копыта моего коня, и Рьеверн встал как вкопанный. И сказала она мне: «Великий король! Сильна твоя кровь, однако и она ослабнет и семя твое в веках истончится. И с концом Гёттенхольдов начнется конец мира сего. Где твой повелитель, король-ворон?»

«Что ты видела, Гретта?» — спросил я почтительно, ибо старость, пусть и безумная, требует уважения.

«Видела я Смерть под небом другого мира, мой король, — ответила она, — и смерть смерти. Видела я камни, видом похожие на застывшую кровь, силы невиданной, которые могут вернуть ее. Изгнана смерть огнем! И твердо держат потомки богов Туру, закрывая ей возможность вернуться. Камни те — божественная рута, смолой свернувшаяся, каждый, обладающий таким, увеличивает силу свою. А вступивший в брак с огнем может тот камень заменить, силу огненную впитав».

Речь ее становилась бессвязной, но я внимательно слушал, потому что говорила она о тех вещах, которые для дома нашего были непостижимы от начала веков.

«Явлено было мне, что в вершину года, — говорила она, ухватив меня за сапог, — камень нужно окропить кровью пленника и кровью пленившего, се будет ключ от ворот блистающих и ослабит запрет. Падут же врата тогда, когда сила владык земных иссякнет».

Заклинаю тебя, сын мой, собери провидцев, ибо старуха уже умерла и больше ничего я добиться от нее не смог. Возлагаю на тебя и потомков моих обязанность найти тот камень и открыть путь на Туру нашему божественному покровителю».

Мартин закончил читать и помахал фотографией.

— Ну что? Впечатляет?

— Впечатляет, — расстроенно подтвердила Вики и вздрогнула — в камине звонко треснуло полено.

Тротт молчал, уйдя в себя и рассеянно поднося к губам бокал с вином. Мартин не стал включать верхний свет, оставив для уюта только напольные светильники, и выражение лица инляндца было сложно рассмотреть.

— Ну что же, — подвел итог Алекс. — Для бреда слишком много пересечений с сегодняшним днем. А значит, подтверждается то, к чему мы пришли самостоятельно — все происходящее: и иссякающая стихия смерти, и буйство нежити, и пространственные прорывы — связано с отсутствием Черного Жреца. По всей видимости, он изгнан в другой мир, и чтобы вернуть его, нужно провести некий ритуал.

— Да, только нужно теперь понять, что это за ритуал, — сердито сказала Виктория. Она всегда злилась, когда чего-то не понимала. — Что за камень? Что за пленник и пленивший?

— Если смерть — пленник, то пленивший, по логике, огонь, — Мартин уселся в кресло и задумчиво оглянулся на пляшущее в камине пламя. — Вечный Воин. А кровь — кровь их потомков, полагаю. Если только это не метафора, и кровью смерти и огня не обозначены их стихии, например. Или еще что-то столь же поэтическое. Учтите, что я переводил со староблакорийского, часть надписи не поддается прочтению, да и смысл при переводе на современный язык может немного меняться. Остается надеяться, — добавил блакориец с невеселым смешком, — что у почившего Гёттенхольда была крепкая память и он не переврал слова старой ведьмы. Забавно все-таки, что мы вынуждены опираться на перевод воспоминаний умирающего о бреде безумной.

— Есть другой вариант? — огрызнулась Виктория.

— Ты еще не похвалила меня за этот, — вкрадчиво сказал барон и посмотрел на ее губы, опустил взгляд ниже и снова нахально взглянул в глаза. И на лице его она увидела удовольствие от того, что она сейчас здесь, в его доме, в его кресле — и привычно фыркнула:

— Тебя за что хвалить? За эксплуатацию студентов?

— Он вовсе не выглядел угнетенным, поверь, — заверил ее Мартин. — Да и вообще, за угнетением неофитов обращайся к Максу, он в этом деле светоч и образец. Малыш, ты чего молчишь? Заснул?

Тротт поморщился и допил вино.

— Не вижу причин для оживления и радости, — сухо проговорил он. — Положим, конец света возможно остановить, если вернуть Черного Жреца. Для этого всего-то нужно найти неизвестный камень, окропить его неизвестно чем в непонятно какой день и ждать, пока ослабнет сила королей. А если это сработает, в чем я сильно сомневаюсь, вспомним видения Алекса про тысячи чудовищ из Нижнего мира. Не открытие ли прохода для бога спровоцирует массовое нашествие таких тварей, как тха-охонги? И не будет ли это катастрофичнее падения стихий?

— Ну что, — жизнерадостно вмешался Мартин, — перспективы отличные. Если не пытаться вернуть Жреца, конец света точно наступит вместе с уходом магии и катаклизмами. Если пытаться — есть большой риск, что нас всех сожрут гигантские муравьи и добьет война.

— Может, именно отсутствие Смерти на Туре и уход магии поспособствуют открытию порталов, — возразила Вики.

— Предположения, — проворчал Макс недовольно. — Вот именно, что мы гадаем, а не знаем. А для принятия решений нужны факты.

— Да, о фактах, — вспомнил Свидерский. — Первая партия твоих камер с спектральным видением готова, Макс. Уже договорились, что их установят в Северных горах, в сейсмоактивном районе. Если будут открываться переходы, увидим и сможем их изучить. И, пожалуйста, зайди ко мне завтра, подпиши патент, иначе следующую партию не скоро запустят.

Макс сухо кивнул.

— Данилыч, — окликнул ректора Магуниверситета Мартин, — а что сказал Алмаз по поводу твоих видений? Удалось встретиться с ним?

— Мне иногда кажется, что Дед ставит на нас особо опасные эксперименты, — сказал Александр с веселой досадой. — Он накумарил меня до состояния овощной икры. И пока я видел себя повелителем Вселенной и крутил шарик Туры на ладони, поковырялся в моем сознании. Кстати, Малыш, тебе стоит поговорить с ним на предмет его травок. В транс отправляют за две затяжки. Правда, руки-ноги отказывают и тела не чувствуешь, но зато сознание расширяют так, что возвращаться не хочется. И ощущения… экстатические.

— Правда? — заинтересовался Март, наткнулся на суровый взгляд Вики, улыбнулся широко и поднял руки. — Я только попробовать, мамочка, клянусь.

— Я обойдусь, — буркнул Тротт. — Что Дед сказал по поводу войны?

— А что там говорить, — серьезно ответил Свидерский. — Как только первый приход отпустил, видения снова полились. Чистенькие, яркие, просто заглядение. Танки против тха-охонгов. Провалы в земле, откуда они выползали. Захваченные города. Огромное войско… но какое-то средневековое, что ли. Алмазыч все считал и выгнал меня. А, нет, перед этим пробубнил, что поговорит с коллегами из старшей когорты и чтобы мы не лезли в божественные замыслы, ибо Великим Стихиям вернее знать, как возвращать одного из них, и не человеческого это уровня дело.

— Если так, то что же они раньше не вернули? — ехидно поинтересовался фон Съедентент. — Или это невозможно — и раз они не могут, то мы и подавно?

— Я не успел спросить, — Алекс развел руками. — День потом отходил от алмазовых травок.

— И что нам теперь делать? — расстроенно спросила Виктория. — Искать камни, которые кровь богов? Упоминание о них?

— Угу, — мрачно подтвердил Март. — И если найдем и решим этот ребус — очень хорошо подумать, открывать проход или нет. Потому что мне, конечно, очень не хочется лишаться силы и стареть. Но войны мне, наверное, не хочется больше.

И четверка вдруг в первый раз задумалась о том, что грядущий катаклизм принесет лично им. Старость. Немощь. И скорую — для тех, кто мог прожить еще столько же лет — смерть.

 

Глава 4

Магуниверситет, Алина, понедельник, 22 декабря

Алина Рудлог собиралась в университет почти торжественно. Аккуратно сложила в сумку форму, проверила кроссовки, дужки от очков — чтобы не слетели во время бега, — вздохнула. Последнюю неделю, после известия об уходе Поли в медвежью ипостась, она буквально заставляла посещать занятия, учить вопросы к зачетам и готовиться к экзаменам. А хотелось… хотелось на все это время запереться в спальне и лежать, ни о чем не думая.

Все казалось бессмысленным и ненужным. Спасал только Матвей — он буквально придавал ей сил. Каким-то чудом ухитрялся готовиться к своей, предпоследней и очень сложной сессии и одновременно звонить ей утром и вечером, подбадривать на переменах, выходить прогуливать ее хотя бы на полчаса, когда она звала. И каждый раз после встречи с нее словно слетала привычная уже тяжесть, появлялись силы, даже в висках и ладонях покалывало от бодрости.

«Конечно, малявочка», — басил он в трубку и через десять минут открывал Зеркало в ее гостиную. Ни разу не отказал. Алина договорилась с Василиной о том, чтобы ему дали доступ, Зигфрид что-то поколдовал со щитами — и Матвей почти каждый день бывал у нее.

Семикурсник очень смущался из-за окружающего богатства, и она смотрела на обстановку его глазами и тоже ужасно стеснялась. И торопилась поскорее увести гулять. Потому что взгляд его тяжелел, и видно было, как неуютно он здесь себя чувствует.

Но с семьей Алина его познакомила. Василина приняла Ситникова радушно, проговорив «Рада, что у сестры есть такой мужественный и верный друг». Матвей покраснел, но поклонился с таким достоинством, что Алинка потом целый день гордилась. Марина оглядела с ног до головы, пожала ему руку и сказала, что теперь она спокойна — хоть один ребенок в семье под надежным присмотром. А Каролинка, забежавшая во время одного из посещений, открыла рот и просто потребовала у Матвея попозировать ей. Ситников качал головой, Каролина уговаривала его, заламывая руки и стреляя глазками, и получила-таки согласие.

«Только после сессии» — твердо сказал Матвей, и младшая Рудлог, удовлетворившись и этим, отвела их двоих в королевский музей, где Ситников долго смотрел на удивительно похожего на него древнего воина, замахивающегося мечом. А Алина глядела на них обоих и почти видела своего друга полуобнаженным, с таким же мечом, в бою, в стремительном развороте.

Ангелина днем пропадала в Теранови и Матвея не заставала. И, наверное, Алинка была даже рада этому. Кто знает, что скажет старшая сестра о такой тесной дружбе между принцессой и простым, хорошим, сильным Ситниковым?

Будильник на часах запиликал. Половина восьмого. Пора выходить. И Алинка, снова вздохнув, накинула пуховик и пошагала к Зигфриду.

Зачет по физической культуре сегодня стоял четвертой парой, и она не могла не переживать — подтянуться положенные десять раз получилось только однажды. И в беге она все равно отставала. Зато остальное получалось неплохо.

Университет уже шумел, просыпаясь, пахло из столовой булочками и компотом, уборщица сердито замывала оставленные студентами грязные следы в холле. Алинка вежливо поздоровалась с ней, на цыпочках прошла по краю вымытого, прижимая к себе сумку с формой, и направилась к каменам.

— Мне срочно нужен заряд бодрости, — грустно сказала она. — У меня плохие предчувствия. Не хочу вылететь. Я столько старалась!

— Козочка, только не рыдай, — тревожно прошамкал Ипполит. — Ежели не сдашь, мы за тебя отомстим, а? Сожжем все ведомости. Давненько чой-то я огнем не игралси…

— Или преподавателя памяти лишим, — голосом безумного маньяка предложил Аристарх из-за ее спины. — Или запрем в раздевалке и будем держать, пока не поставит зачет.

— Зря я вам детективы читала, — принцесса укоризненно посмотрела на ничуть не пристыженных каменных диверсантов — от этих физиономий хотелось смеяться. — Не надо ничего делать. Просто скажите: «Алина, все будет хорошо».

— Будет, — подтвердил Аристарх.

— А если не будет, — провыл Ипполит, — то этот день запомнят надолгоооо!

— Ну спасибо, — девушка сердито поправила очки. — Теперь я точно постараюсь сдать, только чтобы вы ничего не натворили. Ой! Опоздаю!

Заорали окружающие камены, сообщая о скором начале пары, и она бегом понеслась на второй этаж и через несколько минут с головой нырнула в учебу. А вынырнула уже тогда, когда нужно было идти в раздевалку и выходить на стадион.

Профессор Тротт появился в кабинете у Свидерского около двух часов дня. Ректор, разговаривая по телефону, сделал Максу знак подождать, и тот, взглянув на часы и поморщившись — пятнадцать минут, выделенных на обед, утекали, — раздраженно мотнул головой.

— Конечно, мы будем рады принять студентов из Пьентана на соревнования, — говорил Алекс в трубку. — У нас прекрасно оборудованный стадион и достаточно места, чтобы их разместить.

Свидерский усмехнулся, глядя на недовольное лицо друга, зажал трубку между ухом и плечом, наклонился и достал из ящика пачку сигарет и зажигалку.

— Две минуты, — проговорил он одними губами.

Макс поджал губы. Но сигареты, подумав, взял, пошел к окну, распахнул его и закурил. И глянул вниз.

Там, на беговой дорожке, стартовала группа студентов, и среди рванувшей вперед толпы он сразу нашел взглядом Богуславскую. Она мгновенно отстала, но бежала сосредоточенно, довольно уверенно действуя руками, не глядя по сторонам, и косички ее мотылялись туда-сюда. Расстояние между нею и основной группой все увеличивалось.

Тротт выпустил дым, прислонился плечом к стеклу. Ее упорство его забавляло.

И кто дернул ее поднять голову и посмотреть на ректорскую башню? Девчонка мгновенно запнулась и полетела на дорожку, неаккуратно, наверняка стесав себе ладони до ссадин. Он хмыкнул и отвернулся. Безнадежна.

— Не переживайте, уважаемый Той Дэ, — Алекс продолжал разговор, увещевая собеседника, как ребенка. — Мы в состоянии обеспечить привычное вашим студентам питание. Пришлите моему секретарю меню и ваши пожелания…

Алина торопливо подошла к преподавателю физической культуры. Ее одногруппники уже завершили забег, и, похоже, все сдали, кроме нее. Ладони жутко болели, но хотя бы ногу не подвернула. И на том спасибо.

— Пожалуйста, — жалобно попросила она, — Наталья Геннадьевна, разрешите мне снова бежать. Я споткнулась.

Тренер неохотно кивнула.

— Идите на старт, Богуславская.

И она пошла. Но перед этим еще раз взглянула на башню ректора. Окно было открыто, но никого там не было. Показалось? А если этот гад стоит там и наблюдает за ней? И насмехается?!

На старте перевела дыхание, сосредоточилась. И по свистку понеслась вперед под дружные подбадривающие возгласы одногруппников. И как-то все пошло хорошо — и дыхание держалось ровно, и ноги будто сами собой ускорялись, и дорожка ложилась под подошвы мягко, пружиняще. Она почти летела, будто у нее вдруг выросли длинные и быстрые ноги. И добежала-таки. Одногруппники свистели и кричали «Молодец!» и «Давай, Алинка!!!»

— Ну? — с волнением спросила она преподавательницу. — Как? Сколько?

— Сдала, — удивленно сообщила та, и Алинка аж подпрыгнула от счастья. — Почти впритык, Богуславская. Но сдала. Умница!

Алинке стало стыдно — тренер явно радовалась за нее. Но Наталья Геннадьевна тут же построжела и добавила:

— Теперь давай отжимания и на турник.

Принцесса потерла влажные саднящие ладони о штаны и побрела туда, где уже начинали выстраиваться студенты для отжиманий.

— Время для медитаций тоже дадим, — успокаивающе говорил Алекс. Макс докурил, мрачно подумал, что обед сегодня уже не светит, — и потянулся за еще одной сигаретой, чтобы заглушить голод. И снова пошел к окну. Как раз чтобы застать счастливо прыгающую рядом с преподавательницей Богуславскую.

Он выпускал дым, Алекс за спиной что-то бубнил, то уговаривая, то обещая, и Макс с удовлетворением подумал, что к своему счастью отказывался от всех предложений возглавить то или иное учебное заведение. Потому что такого терпения у него точно никогда не было. И не будет.

Тем временем внизу юные спортсмены отжимались — и среди них, провисая корпусом и застывая на дрожащих руках, Богуславская, — кидали мячи, подтягивались. Когда-то и ему было непросто осилить двадцать движений на турнике, первую норму для парней. А сейчас предел мечтаний пятьсот движений на пальцах левой руки. Тротт пошевелил плечами — рубашка натянулась, мышцы приятно заныли. Хорошо. Действительно, хорошо.

Сигарета почти дотлела, когда к турнику на спортплощадке подошла очень упорная принцесса. Он наблюдал за ней даже с каким-то азартом, смешившим его самого. И с первого же рывка вверх понял, что не осилит. Тело болталось, ноги она старалась держать прямо, а нужно было помогать ими, сгибая. Но девчонка упорно толкала себя наверх, касалась подбородком перекладины и валилась обратно, давая лишнюю нагрузку на мышцы. И перерывы между подъемами становились все больше. Вот сделала пятый… повисела… Шестой.

Он затянулся и усмехнулся одними губами.

Седьмой. И повисла — и Макс очень четко увидел капельки пота на ее затылке и то, как почти соскользнули с турника тонкие пальцы. Зажал сигарету губами, мгновенно экранировал преподавателя, выставил руки, прикрывая глаза и чувствуя, как далеко внизу он обхватывает ее за талию, — и потянул легкое тело вверх. Медленно, осторожно, чтобы не вызвать подозрений. Девчонка дернулась и замерла, послушно двигаясь к перекладине.

Раз. Другой. Третий.

Ну, хотя бы ума хватило не завизжать.

Сигарета обожгла губы, и он с отвращением выкинул ее в окно. И отошел — в тот самый момент, когда принцесса спрыгнула на землю и начала растерянно оглядываться.

— Договорились. Ждем вас в феврале, уважаемый Той Дэ, — Свидерский завершил разговор, положил трубку и с наслаждением потянулся.

— Кофе? — спросил он. — Правда, теперь я готовлю его сам, очень странно себя чувствую, когда напитки мне подает герцогиня.

— Зачем тогда брал? — сухо поинтересовался Макс. — Для красоты? Бумагами тоже сам занимаешься?

Ректор улыбнулся.

— Нет, с бумагами худо-бедно работает Екатерина, — он достал из стола стопку документов, протянул Максу. — Подписывай, а я сделаю кофе. Или, может, пообедаешь со мной?

— Не нужно, — Тротт быстро просматривал документы. — Времени нет, Данилыч. Сейчас у меня лекция у первого курса по Основам стихийных закономерностей, а до нее нужно еще вернуться домой, у меня в лаборатории центрифуга на таймере стоит. И до вечера нужно по максимуму успеть с делами, а то завтра несколько часов выпадает — с утра студентов тренирую, потом зачет у первого же курса.

— Мне иногда страшно за тебя, Малыш, — Алекс все же пошел к кофемашине, включил ее — вдруг успеет впихнуть в друга чашку? — Кажется, что однажды ты просто упадешь и умрешь от переутомления.

— Не умру, — буркнул Тротт, не поднимая взгляд от бумаг, — пока не закрою все долги точно.

— Ну а поскольку ты тут же наберешь новых задач, — Свидерский поставил перед ним кофе, — то будешь жить вечно!

— Да будет так, — проворчал Макс, поколебался, но под насмешливым взглядом друга все же потянулся к чашке. Выпил в несколько глотков, дочитал, кивнул удовлетворенно, взял со стола ручку и быстро расписался там, где это было необходимо.

Но из кабинета Свидерского Тротт не сразу отправился домой. Он вышел из Зеркала на первом этаже университета, у настороженно воззрившихся на него каменов. Впрочем, настороженность эта имела явный оттенок глумливости.

— А чего мы видали… — забавно закатывая глаза, протянул Аристарх. Голос его эхом прокатился по пустому коридору — до окончания пары было еще минут сорок.

— Ну сердце-то небось не камень, — поддержал его Ипполит, — проняло девичьими страданиями-то. Чегой пришлепал-та, малец? Будешь уговаривать, чтоб не сдавали тебя? А что нам за это будет?

Камены захихикали.

— Пришел напомнить, что ей у меня еще экзамен сдавать, — сухо прервал веселье Макс. — Как бы ваша болтовня не навредила.

— От ведь паразииит! — восхищенно и разочарованно простонал Аристарх. — От интриган!

— Злодеюшко! Шантажуст! — подвывая, вторил ему Ипполит. — Нет чтобы поклониться, попросить слезно, так он угрожать!

— У меня нет на это времени, — привычно ответил Макс и открыл Зеркало. — Рад, что мы с вами друг друга поняли.

Принцесса Алина, получив выстраданный зачет и удивленную похвалу от тренера, устало поковыляла через стадион к раздевалке. Рядом с ней шли Ивар с Олегом, о чем-то болтая, но она слушала вполуха и отвечала невпопад. Периодически ее обгоняли другие одногруппники, радостные, шумные, поздравляли ее — и она смущенно и почти сердито улыбалась в ответ.

Болели содранные ладони, при падении она еще и что-то в боку, как оказалось, ухитрилась потянуть, что обнаружилось на отжиманиях — никак не принять было правильную позицию. И к турнику она подходила почти со слезами, не представляя, как сможет хотя бы висеть, не то что подтягиваться.

«Только у меня могло так получиться, — злилась она, — столько готовиться и споткнуться в самом начале».

Но ведь почти сумела, хоть и дергала ногами, и скособочилась, и шипела от жжения в ладонях! И уже готовилась просить пересдать с другой группой, но ей помогли. Точно помогли — ощущение крепких рук на талии, с легкостью поднимающих ее вверх, Алинка запомнила очень хорошо. И кто?

После пары она первым делом побежала к каменам. Вид у них был самый заговорщицкий, Ипполит вообще сделал вид, что спит.

— Признавайтесь, — потребовала принцесса, — вы помогли?

— Что помогли? — сделав невинное лицо, спросил Аристарх.

— Да сдать зачет же! — сердито объяснила Алинка. — Вы?

— Так ты сдала? — фальшиво удивилась каменная морда. — Слышишь, Ипполит, сдал наш цыпленочек-то!

— А? Что? — сонно пробормотал второй заговорщик, но тут же ухмыльнулся под укоризненным взглядом принцессы. — Не, козочка, мы не помогали.

— А кто? — подозрительно спросила она и сощурилась, повернулась к Аристарху.

— Не смотри так, — занервничал камен, — не знаем мы ничего.

— Спали мы! — гулко подтвердил Ипполит. — Ничего не видели. Ни как ты упала, ни как подтягивалась…

— Старикашка! — рявкнул Аристарх и тут же льстиво обратился к Алинке:

— Красотулечка, может ты сама сдала, а? Вошла в транс, открыла второе дыхание… Может, у тебя в роду берсеркеры были? Разозлилась и отмахала вверх-вниз в беспамятстве.

Алинка вздохнула — уже поняла, что ей ничего не расскажут.

— Нет, — ответила она расстроенно, — не сама.

— Не обижайся, — залебезил камен. — Да какая разница, кто помог? Главное — отметка есть! Да ты молодец!

Принцесса грустно улыбнулась и погладила друга по холодным бровям.

— В том-то и дело, что я не молодец, — сказала она. — И мне от этого плохо.

— Это ничего, — очень по-доброму и серьезно проговорил Аристарх. Сейчас он не кривлялся. — Сходи в столовую, скушай булочку и выбрось глупости из головы. Будет у тебя возможность еще проявить себя. Беги, малышка.

Это было неплохой идеей. Время до начала пары еще было, и она быстро расцеловала друзей в гладкие мраморные щеки и пошагала за булочками. И там, запивая стресс чаем рядом с подошедшим Матвеем, поинтересовалась и у него — не является ли зачет его заслугой.

— Я бы помог, но ведь пара была, — объяснил Матвей. — Да и по описанию похоже на дальнюю проекцию. Не каждый сможет, Алин, тем более манипулировать крупным предметом на расстоянии… это очень сильным надо быть.

«Крупный предмет» вдруг покраснела и опустила глаза.

Пятой парой стояли «Основы стихийных закономерностей». И профессор Тротт впридачу. Алинка забилась на самый дальний ряд лектория и сверху подозрительно рассматривала инляндца. Сама не зная, чего ожидала — что тот взглянет на нее? Что в глазах его прочтет, что это он ей помог?

Больше ведь некому.

Но природник ни разу на нее не посмотрел. Сдержанно, очень четко читал лекцию, чертил на доске схемы, тут же приводил примеры, показывая на простейших заклинаниях взаимодействие тех или иных стихий. В руках его появлялись огненные шары, поднимаясь под потолок и расширяясь почти на всю аудиторию — пламя можно было потрогать руками, потому что было оно таким тонким, что не жглось, — а Тротт сухо обращал внимание на структуру устойчивого шара, на обратную связь объема и силы. Демонстрировал примитивную заморозку — и останавливал заклинание в полете, не давая коснуться учеников, и подсвечивал плетение для первокурсников, еще не умеющих видеть в спектрах. В какой-то момент происходящее стало напоминать фееричное цирковое представление, и Алинка так увлеклась, что все подозрительные мысли исчезли. Во всяком случае до конца пары.

А в конце она задержалась. Встала у двери, пропустила однокурсников. Вздохнула, набираясь смелости, чтобы задать вопрос. Тротт наконец-то заметил ее.

— Вы что-то хотели, Богуславская? — спросил он неприязненно.

— Да… — смелость закончилась, и принцесса запнулась. — Я могу помочь вам вытереть доску, профессор.

— Вытирайте, — ответил он равнодушно и склонился над журналом, делая какие-то пометки. Алина помялась, подошла к доске и начала ее протирать. В оглушающей тишине лектория инляндец шуршал бумагами, а она краснела и ругала себя, сомневалась — а если спросит, а это не он, и только поставит себя в смешное положение? Собиралась с духом, открывала рот… и закрывала его. Спину ее периодически покалывало холодком и волоски на затылке словно ветерком поднимало. Будто он поглядывал на нее. И очень хотелось обернуться.

За спиной раздались шаги, и Алинка сжалась, осознав вдруг, что происходящее ее почему-то очень пугает. И обернулась через несколько мгновений.

Но в лектории уже никого не было — только медленно истаивало в трех шагах от нее серебристое Зеркало.

Северные горы, граница Бермонта, Рудлога и Блакории, воскресенье-понедельник

Наступала ночь с 21 на 22 декабря, время почитания Извечной Смерти, Черного жреца. Самая длинная ночь года в северном полушарии Туры, напоминающая людям о том, что мир принадлежит тьме и холоду. И в то же время дающая надежду — дни на изломе зимнего сезона поворачивали к лету, к теплу, жизни и урожаю.

В эти даты Вечного Ворона чествовали даже в храмах Рудлога — потому что божественная вражда враждой, а смерть была явлением, наглядно доказывающим могущество ее господина, вызывающим извечный страх и желание отсрочить ее. Сейчас по всей Туре взывали к милости бога, молчавшего долгие века, просили долгой жизни родным, короткой зимы и скорого прихода весны.

Давным-давно, больше тысячи лет назад, когда почитание Великого Ворона было запрещено в Рудлоге волей беснующегося Огня, в зимнее солнцестояние в храмах оглушающе молчали гонги и не возносились молитвы. И первый же год тишины выдался на диво холодным — снега и морозы захватили и сезон Белого, и сезон Желтого не только на северах, но и в южных районах Рудлога, в предгорьях Милокардер, и только с вступлением в силу Красного воина, в июне, холод начал уходить. Неохотно, огрызаясь заморозками, ледяными дождями и градом.

И прокатился по стране страшный голод, память о котором до сих пор сохранялась в летописях и сказаниях. Сколько человек умерло от морозов и истощения, сколько детей не родилось! Но понадобилось еще несколько лет, чтобы Красный, ворча грозами и буйствуя вулканами, уступил, совладал со своим упрямством и дал священству в самый короткий день снова творить молитвы.

Следующий же год стал благословенным и изобильным. Тепло пришло раньше, чем обычно, и ветви деревьев ломились от плодов, и леса дали столько грибов и ягод, что хватило детям и внукам тех, кто собирал и сушил их, и колосья поспевали тяжелые, сытные, золотые.

Так велика была сила Черного, что даже в изгнании, силой только своего оставленного сердца, влиял он на сезоны.

Так и повелось в Рудлоге — в этот день Красный воин мрачно отступал и снова кланялся Черному, как когда-то давно и извечный его соперник кланялся Огню в дни летнего солнцестояния.

Под короткой солнечной дугой Мать-вода укутывала Туру косыми снегопадами, проливая слезы у холодного трона в опустевших владениях мужа. И снова звала его, ожидая ответа. Но за все эти века он ответил только раз.

Маленькая богиня останется в тусклом высоком дворце до конца темного сезона. Будет проходить по длинным залам из узорчатого темного льда с окнами, выходящими в пугающую бесконечность Вселенной — звезды здесь сияли так близко, что, казалось, можно было потрогать их, а Луна и вовсе была рядом — хочешь, сходи, погуляй по серебристому песку с голубоватым отливом, полюбуйся, как откликается небесной красавице родная стихия, поднимаясь горбом над океанами и бесконечно двигаясь вокруг Туры.

Но богиня не оставит дворец, упорно выполняя роль жены при тени мужа. Будет любоваться занавесями из северного сияния, играть с ночными духами, вечно алчущими тепла, наводить в замке уют, растить среди льдов и мрака вечнозеленые сады и ложиться спать на то самое ложе, с которого ушел он на последнюю битву с Красным. И раз за разом прокручивать в голове уже случившееся и грядущее. И спрашивать себя — все ли она успела сделать к этому моменту? Все ли нити выплести, все ли судьбы столкнуть, расплачиваясь пребыванием в страдающих человеческих телах? Не ошиблась ли где? Не оступилась ли?

Теперь все, или почти все, зависело от тех, к появлению которых она так долго шла. И если они ее подведут — времени ткать новый узор не останется.

Этой ночью в заснеженную долину меж трех дымящихся вулканов, расположенную на границе Блакории, Бермонта и Рудлога, прибыли шесть человек. Неподалеку остывали доставившие их сюда длинные снегоходы, а люди, укутанные в теплую одежду, развели высокий костер — один из них был магом, и снег, и отсутствие топлива не стали для него преградой, — и стояли вокруг, выжидая.

Старший из них, чуть сутуловатый, грузный, почти не двигался. Глаза его были закрыты, и он изредка поводил головой из стороны в сторону, словно прислушиваясь.

— Может ведь и не появиться сегодня? Или вдруг Брин не почует? — тихо спросил соседа один из собравшихся, самый молодой. Прошло уже семь часов с момента, когда они прибыли сюда, мороз все крепчал, да звезды медленно кружились в черном холодном небе. И все.

— Должен появиться, Дуглас, — не открывая глаз, проговорил старший, тот самый Брин. Говорил он терпеливо, словно повторял это уже много раз. — Связь сегодня крепче, чем когда-либо, и мы в самом геоактивном месте континента. Я почувствую истончение пространства, усиление связи с Черным. Ждите.

И они продолжали ждать. Топтались вокруг созданного костра, чтобы согреться, вглядывались в тревожные, красные лица друг друга, подсвеченные пламенем, негромко переговаривались. Вот и небо уже посерело, затем и солнце взошло, и совершило свой низкий путь по небу, и начал подходить к вечеру понедельник, и спускаться в долину сумерки, когда сутулый чародей вдруг повел носом и сорвавшимся голосом сказал:

— Есть! Справа, километрах в двух, начинается прорыв. Пошли!

Они не пошли — побежали за ним к вездеходам. Взревели аппараты, вызвав недовольное ворчание рыхлого снега на нижних склонах вулканов, и понеслись за указывающим путь Брином, а впереди, освещая путь, летел большой «светлячок», подогревая воздух и создавая тонкий коридор с туманными стенками.

Долетели за несколько минут — и спешились, наблюдая, как в серых сумерках раннего зимнего вечера оформляется и растет над толстым слоем снега крупный, в два человеческих роста, переливающийся шар перехода, заполненный клубящейся дымкой.

Было тихо. Только тяжелое дыхание приближающихся к пузырю людей да скрип подошв по плотному снегу нарушали эту тишину. Они подошли почти вплотную, когда шар чуть вытянулся, дрогнул и раскрылся огромным цветком, в котором продолжал стеной клубиться туман.

— Кровь, — торопливо потребовал старший, доставая из кармана маленький мешочек. Вытряхнул из него на ладонь камень, Лунный глаз, бывший недавно в коронационной подвеске королей Бермонта. Теперь, когда с него сняли серебро, выглядел он совсем непритязательно. Брин взял у одного из сообщников флакон с кровью Полины Рудлог, снял с него стазис — она оказалась еще теплой — и вылил на камень. В это же время самый молодой из них, Дуглас, морщась, резал себе запястье. И когда кровь потекла широкой лентой, щедро окропил ей Лунный глаз.

Кровь впиталась в камень мгновенно, практически полностью, он нагрелся, стал тяжелее, и собравшиеся отчетливо увидели исходящее от него темно-фиолетовое, почти багровое пульсирующее свечение. Такое иногда вспыхивает в небесах отголосками далеких страшных гроз. На лицах людей царил страх вперемешку с восхищением.

А пожилой Темный уже входил в зев открывшегося перехода. Встав вплотную к стене живого тумана, потрогал перегородку — она была упругой, пальцы не пропускала — и камнем, мокрым от крови, торопливо начал чертить на ней знак смерти, пустой шестиугольник. Линии вспыхивали призрачно-мертвенными всполохами, тянулись за рукой рисующего. Когда он закончил, знак продолжал светиться. И в центр его чародей приложил тяжелый горячий камень.

Знак налился чернотой, загудел — люди замерли в ожидании — но он полыхнул раз, другой и медленно истаял. И вслед за ним стал таять и пространственный «цветок», закрывая переход в нижний мир.

Старший повернулся к соратникам и мрачно качнул головой.

— Не вышло.

В наступившей отчаянной тишине вдруг захрипел и повалился на снег тот самый Дуглас, покатился, хватаясь за голову.

— Держите его! — крикнул старший. — Руки к земле прижмите!!!!!

На бедолагу накинулись, растянули его по снегу — он выгибался с нечеловеческой силой, глаза его светились зеленью, и вокруг тела, пульсируя, уплотнялась темная дымка. Главный торопливо расстегнул куртку, вынул из внутреннего кармана флакон — его он носил с собой постоянно, на всякий случай — и, разжав зубы воющему Темному, вылил ему в рот содержимое склянки. И нажал на кадык, чтобы не выплюнул, проглотил.

Тот подергался еще с минуту, но движения его становились вялыми, спокойными, и наконец он погрузился в сон без сна, потеряв сознание.

— У нас есть четыре часа, чтобы доставить его на территорию храма Триединого, — резко сообщил старший. — Кто-то еще не может справиться? Орин? Пробивает тех, кто сильнее, как ты?

— Я продержусь, — сказал тот, тяжело дыша. Их товарищи уже заводили вездеходы, двое тащили беспамятного Дугласа к транспорту. — Все же… ослабела грань, да?

— Я надеялся, что лопнет, — мрачно ответил сутулый. — Но сам видишь. Либо красная кровь четвертой принцессы оказалась недостаточно сильна, либо живую ее надо… в таком случае варианта два. Старшая Рудлог или третья. Королева под такой охраной, что не сдюжим.

— Либо нужно ослаблять королей, — настойчиво произнес Орин. — Как и говорил Людвиг Рибер. Если бы Бермонт уступил корону слабейшему, то сил того бы не хватило, чтобы держать землю так, как Бермонт. А теперь что?

— А теперь у нас нет выбора, — хмурясь, проговорил старший. — Приходится признавать, что и Рибер, и Соболевский были правы. Нужно убирать держателей тронов. Тогда переход не будет встречать сопротивления. И нужно пробовать повторить ритуал с более сильной кровью. До конца сезона есть еще время.

— А если дело в камне? — неуверенно спросил третий. — Если он потерял силу?

— Будем надеяться, не потерял, — хмуро сказал старший. — Ибо взять в жены кого-то из Рудлог куда труднее, чем получить их кровь. Ближе всех был Фабиус. Но и ему не повезло. Знали бы мы тогда, что подвеска и есть искомый камень! Семь лет в Рудлоге не было королевы, и не было драконов, которые добавили миру устойчивости. Но что теперь говорить.

Они погрузились на снегоходы и уехали, оставив за собой истоптанный снег и пятна крови на нем же.

Вечер понедельника, 22 декабря

Макс Тротт, аккуратно обрезающий зеленые крошечные шишки с прибывшей партии хвойного лапчатника, со стороны напоминал безумного садовника. В наушниках у него грохотал тяжелый рок, а выстроившиеся вокруг него горшки с маленькими елочками в стерильной лаборатории смотрелись диковато.

Его вдруг затрясло — и он метнулся к шкафчику с репеллентом, но не успел, рухнул на пол. Внутри взорвался ослепительный дикий голод, разрядами сбежавший по рукам — и он сквозь зеленоватый туман, застилающий глаза, отчетливо увидел, как растения на столе и на полу скукоживаются, мгновенно увядают и скручиваются, как сгоревшая бумага. Тело изгибалось, отказываясь подчиняться — инляндец, пытаясь справиться с заполняющей разум жадной силой, приложился затылком о пол. Боль отрезвила, позволила перехватить контроль, и Макс, тяжело дыша, на четвереньках дополз до шкафчика, распахнул дверцы, роняя содержимое, дотянулся до импликанта, набрал в него репеллент и проявитель. Рванул с плеч рубашку и трясущимися руками выбил защищающие знаки на обоих предплечьях.

Он еще долго сидел, прислонившись спиной к шкафу и приходя в себя. И только почувствовав, что отпустило, осторожно вышел в гостиную, сел на диван и зажал раскалывающуюся голову ладонями.

Тело было мокрым от напряжения и страха. Под пальцами было влажно. Наверное, разбил голову. Но сил не было даже посмотреть.

В шкафу, прямо рядом с репеллентом, он хранил яд, который мог убить его мгновенно. И, кажется, время пришло.

Потому что если бы это произошло, когда рядом были бы студенты — это означало бы смерть для них. А если бы рядом был Мартин? Или Алекс? Они бы, возможно, отбились. А вот Виктория — нет.

Он сидел, уставившись на дверь лаборатории, и собирался с духом. Когда-то ему казалось, что он легко сможет оградить мир от себя.

Сейчас же он понял, что отчаянно, до крика хочет жить. Учиться у Четери. Встречаться с друзьями. Заниматься делами. Открывать новое и быть на две головы выше остальных ученых в этой области. Учить увальней-студентов. Читать раздражающие лекции для глупых и бесперспективных первокурсников. И первокурсниц.

Он встал и, пошатываясь, пошел в лабораторию. Оглядел дело рук своих, поморщился. Открыл шкафчик и вбил на себя еще два знака — поверх недавних. Затем залечил разбитую голову, выпил, наверное, литра два молока и отправился к тому единственному, кто мог поставить ему мозги на место.

Четери был занят — решал какие-то городские дела, и Макс тихо присел на мозаичную лавку и терпеливо ждал, пока тот освободится. Выглянувшая во двор Светлана удивленно помахала ему рукой и знаками показала, что очень занята, и убежала.

Но через пару минут во двор вышла служанка с молоком, ароматным травяным чаем и скромными закусками. Выставила это все на столик перед ним, на плохом рудложском спросила, нужно ли господину еще что-то, и когда он покачал головой, с сожалением удалилась.

Здесь было хорошо, и страх отступал перед щебетом поющих птиц и плеском фонтана, перед темным и теплым южным вечером, гомоном людей за воротами, перед обилием цветочных запахов и порхающими туда-сюда огромными бабочками. Перед вкусной пищей, наконец — Макс сам не заметил, как кусочек за кусочком съел огромную лепешку с медом, уничтожил теплое ароматное мясо в травах и лениво, чувствуя уже сытость, доел сочную ореховую баклаву.

Прошедшая паника в конце этого пиршества в одиночку показалась постыдной. И он хотел уже уйти, чтобы не беспокоить Чета по пустякам, когда тот показался во дворе. Подошел, внимательно осмотрел, покачал головой.

— Что привело тебя сюда так рано, Макс? Я собирался звать тебя через несколько часов.

Тротт молчал — стыдно признаваться в слабости. Но под серьезным взглядом зеленых глаз все же начал говорить.

— Помнишь, ты обещал убить меня, если я сойду с ума, Четери?

— Я не забываю такого, — спокойно отозвался дракон, подцепляя уцелевший кусочек баклавы и отправляя его в рот. — Пришел за смертью?

— А если я скажу, что да? — Макс искоса взглянул на учителя.

— Скажу, что ты сидишь рядом и говоришь со мной, и так же разумен, как накануне, ученик, — Чет усмехнулся. — Говори.

— Сегодня я не справился с собой, — четко выговаривая слова и глядя в глаза дракону, сказал Макс. — Выпил жизнь из растений. Если бы рядом был человек, я бы убил человека. А испив одного, не остановился бы. Я чувствую, что-то происходит, Мастер. Мне все чаще приходится использовать репеллент, и я боюсь, что однажды его не хватит. И я погружусь в безумие.

Четери молча смотрел на льющийся фонтан.

— Я знаю, что такое безумие, — наконец, проговорил он. — Это случается, если у тебя нет якорей в этом мире. И если воля твоя слаба. Повторю, ученик. Ты сидишь рядом, говоришь со мной, ты спокоен, в твоей ауре лишь шлейф старого страха. Тебе ли с твоей силой контроля волноваться? Просто прими, что для тебя нет невозможного. Ты всегда сможешь остановить себя. Сегодня ты получил урок, получил знание, которым воспользуешься в следующий раз, как только почувствуешь признаки надвигающегося приступа. Помни об этом. И не сомневайся — сомнения — причина поражений. А сейчас, — он вскочил, покрутил плечами, — раз ты пришел, снимай рубашку. Сейчас я выгоню из тебя сомнения вместе с потом и кровью.

Не только профессору Тротту было плохо в этот вечер. Алина Рудлог, готовящаяся к зачету, почувствовала слабость. Заслезились глаза, заныл живот — но она упорно повторила все по вопросам, еще ухитрилась выцепить Зигфрида и пройтись с ним по основным моментам курса, несмотря на то, что ее так подташнивало, что пришлось даже отказаться от ужина.

«Точно перезанималась, — грустно думала она, — или отхожу от напряжения последних дней. Или завтрашнего… боюсь».

Спать она пошла, шатаясь от слабости, и заснула мгновенно, даже не открыв книжку, чтобы почитать перед сном.

А ближе к утру принцесса проснулась от ноющей боли внизу живота. Мышцы крутило так, что она повернулась на бок, засунула руки между ног и застонала.

И через некоторое время почувствовала, что между бедер у нее горячо и влажно.

Алина, кое-как разогнувшись, нацепила очки, включила ночник и уставилась на свои пальцы.

На них была кровь.

Она лихорадочно стянула с себя пижамные штаны, стала осматриваться — где могла пораниться? Было очень страшно. И только через несколько минут принцесса сообразила, в чем дело. Пометалась по комнате, накинула халат и понеслась мимо неспящих гвардейцев в Маринину комнату.

В гостиной сестры на нее лениво тявкнул Бобби, и Алинка тихо прошла в спальню. Сестра спала, прижав кулачки к шее, и очень стыдно было ее будить, но надо же было что-то делать!

— Мариш, — отчаянно прошептала Алинка, — Марин! Проснись!

— А? — Марина открыла глаза, недоуменно уставилась на Алинку. — Ребенок, ты чего? Кошмар приснился? Забирайся ко мне под бок, только дай доспать, умоляю.

— Да нет! — волнуясь, выпалила Алина. — Марина, мне помощь нужна! У меня это, к-кажется, цикл начался!

— Ну поздравляю, — сонно сказала та и села, включила ночник. Волосы ее торчали во все стороны, и одета она была в коротенькую маечку и шортики. — Теперь ты совсем большая. Ликбез нужен? Ну, почему все это происходит и какие процессы запускает в организме?

— Я об этом в пять лет прочитала, — проворчала Алина.

— Ну тогда чего ты паникуешь? Регулы — это не страшно, Алиш.

Она зевнула и потянулась.

— О, у тебя новая татуировка? — заинтересованно спросила Алинка. Марина смущенно прикрылась рукой.

— Потом покажу. Еще воспалена немного. Ты чего разбудила-то меня? Я, конечно, польщена, что первой узнала о такой новости…

Алина покраснела.

— Мне бы чего-то, Марин… я ведь не разбираюсь и нет у меня!

Маринка некоторое время, что-то соображая, смотрела на нее. Потом взгляд ее просветлел и она потрясла головой.

— Сестра у тебя — дураха, — сказала она с чувством. — Пойдем, проведу инструктаж. Живот болит?

— Болит, — буркнула Алина.

Марина наклонилась, порылась в тумбочке.

— Вот тебе обезболивающее. Пошли в ванную, девушка. Буду тебя учить страшным женским премудростям. А потом, — она взглянула на часы, — постараемся все-таки поспать. Еще два часа точно есть. А ты привыкай быть взрослой, ребенок, — она хмыкнула и потрепала Алинку по голове. — Хотя какой ты теперь ребенок, раз ты уже своих детей иметь можешь.

После всех треволнений пятая принцесса не пошла к себе. Рястянулась рядом с сестрой, укуталась в теплое одеяло — боль в животе отпустила, и заснула она почти мгновенно.

И снилось ей, что рядом — солнце, и она, маленькая, голодная и холодная, протягивает к нему руки, чтобы вобрать этот свет, согреться — и лучи мягко впитываются в кожу, делая принцессу легкой и счастливой. От света этого щекотно в животе и радостно на душе. Она пьет и пьет его — и внутри, откуда-то из древних глубин подсознания поднимается понимание, что нельзя больше. Хватит. И еще мамин голос «Алина, нельзя жадничать! Ты же принцесса Рудлог!»

И она пристыженно отходит от солнышка. Внутри ее теперь тоже горячо и тепло, и она смотрит на свой живот и понимает, что в ней есть свое солнце. И она всегда может согреться им.

Алина недовольно повернулась к сестре спиной, накрылась головой и засопела. Ее голод лениво ворчал, затихая, и, кажется, тоже задремал где-то внутри. Больше она его не ощущала.

С утра пятая принцесса подскочила бодрой, как воробушек весной. Рядом потягивалась Марина. Сонно улыбнулась сестре.

— Полегчало?

— Ага, — Алинка включила свет, потянулась к очкам, надела их — и вокруг все странно поплыло. Сняла, с возмущением оглядела линзы, потерла их рукавом. Снова надела.

Марина врубила радио — сразу ударило по ушам ритмами, понеслась бойкая музыка — и, подтанцовывая, подошла к зеркалу расчесаться. Открыла большие золотые часы — Алина в ступоре четко увидела и мелкие камешки в них, и стрелки, показывающие половину седьмого. Марина хмыкнула и нарочито небрежно швырнула их в ящик стола. И только потом заметила, что младшая сестра застыла у выключателя с очками в руках, и губы у нее дрожат.

— Алиш, ты чего? — испуганно спросила третья принцесса. Подошла, заглянула в глаза, уверенно взяла за руку, отсчитывая пульс. — Болит что-то? Помощь нужна? Ты только в обморок не падай!

— Марин, — слабо и жалобно сказала Алинка, — я вижу без очков. Я честное слово все вижу!

Она дернулась в сторону, подбежала к окну и уставилась в парк.

— Далеко вижу, хоть и темно! — возбужденно крикнула она и повернулась, поднесла к лицу руку. — И близко!!! Марина!!!

И расплакалась. Эмоции захлестывали неожиданно ярко, и хотелось и плакать, и смеяться одновременно.

— Чудесный ты ребенок, — чуть ворчливо и радостно проговорила старшая сестра. Алинка всхлипывала и вертелась вокруг себя — рассматривала все вокруг. — А рыдать-то зачем? Это же счастье! Хотя понятно, гормоны. Добро пожаловать в трудный женский мир неустойчивой психики, Алиш.

Алинка улыбнулась сквозь слезы, махнула рукой:

— Ну чего ты ворчишь?

— Это я от радости, — старшая сестричка подошла к младшей, обняла ее. — Интересно, это на тебя начало цикла подействовало? Не припомню, чтобы у кого-то из семьи такое бывало. Эх… мне бы подобный подарочек в компенсацию за страдания. Проснулась в тринадцать, а у меня не только сыпь на лице, но и грудь выросла за ночь. Или хотя бы ноги.

Алина хихикнула, уткнувшись сестре в плечо, затем отстранилась и очень серьезно заверила:

— Ты очень красивая, Марин, ты просто не представляешь, какая красивая.

— И ты, красноносая моя, — третья Рудлог легко щелкнула Алинку по оному носу. — И сейчас, а когда вернется твоя внешность, то, уверена, будешь диво как хороша. Боги, к счастью, не обделили нас красотой, — она хмыкнула. — Вот ума, думается мне иногда, недодали. Мне так точно. Беги, собирайся. Очки не выбрасывай — отдашь потом в семейный музей!

Завтрак прошел в том же радостном возбуждении — из-за присутствующих мужчин Алинка постеснялась говорить все, но зато обретенным зрением похвасталась вволю. И эта вспышка радости словно немного развеяла то уныние, в котором пребывала семья после свадьбы Поли. Даже Ангелина улыбалась, глядя на нее, а Василина так вовсе растрогалась, став, несмотря на строгий костюм и прическу — сегодня был какой-то важный выезд — совсем простой и домашней. Только что не причитала от счастья, приложив руку к щеке.

И о том, что сегодня зачет у профессора Тротта, Алина Рудлог вспомнила только когда привычно проверяла рюкзачок перед выходом. И в Зеркало из кабинета Кляйншвитцера она ступила с высоко поднятой головой — как будто в клетку с тигром шла.

Профессор же, напротив, с утра был мрачен как никогда. Убрал погибшие растения из лаборатории, потретировал семикурсников в спортзале — те уже научились определять, когда он в настроении согнать с них семь потов и занятие провели в молчании и сосредоточенности, что не уберегло, впрочем, от едких замечаний и синяков. Позанимался сам, с неудовольствием думая, что, видимо, придется вкатывать себе мышечный стимулятор, чтобы не терять времени на укрепление левой руки. На всякий случай, перед тем, как отправиться в университет, выключил свет в гостиной, сел на диван и прикрыл глаза, вслушиваясь в себя — не покалывает ли где-то внутри сосущее чувство будущего приступа?

Но репеллент действовал. И Макс снова все контролировал.

В коридоре уже толпились студенты первого курса. Поздоровались с ним нестройным хором, настороженно уставились на него. На экзекуцию отводились первые две пары, но он планировал управиться быстрее.

— Заходим по одному, — сухо сказал он в наступившей тишине. — Чтобы не терять времени, тянем билет и сразу отвечаем. Если знаете, как положено, вспоминать нет нужды. Пересдача через куратора, я даю одну возможность.

От молодых людей и девушек плеснуло паникой, растерянностью, страхом — но он, не обращая на это внимания, повернулся и зашел в аудиторию.

Следующие два часа инляндец скучал. Уже по глазам входящего студента было видно, сдаст он или нет. И достаточно было нескольких первых слов, чтобы понять, что он знает. К тому же Макс всех помнил по лекциям и семинарам, и помимо основного билета спрашивал по темам, в которых отвечающие провисали по ходу обучения.

В ведомости, лежащей перед ним, одна за другой появлялись отметки «незачет», разбавляемые редкими «зачтено». И не подкупали его ни дрожащие губы очередного студиоза, ни глаза, полные отчаяния, ни просьбы задать еще вопрос, ни уверения, что «честное слово, учил, забыл, профессор, пожалуйста, дайте подумать!»

В бою и в экстремальной ситуации времени подумать никто не даст. Зато к пересдаче все от зубов отлетать будет. И страх исключения только поможет материалу закрепиться в голове. А если в намеренно жестких условиях, в которые он их поставил, рука не дрогнет при плетении связки по заданной формуле, и стресс не помешает действовать быстро — значит, действительно научил как полагается.

Студенты менялись, пустая аудитория эхом отражала голоса сдающих, в помещении накапливалась хаотичная энергия от многих десятков попыток колдовать, за дверями стоял шум, который с каждым вышедшим набирал силу — и затихал. В коридоре пустело, прошедшие испытание первокурсники разбредались кто куда.

Наконец, ведомость была заполнена. Двадцать сдавших — неплохо. Очень даже неплохо.

Макс расписался в документах и уже встал, когда в дверь постучали, и в аудиторию заглянула раскрасневшаяся Богуславская. Без очков, прижимающая к себе какую-то бумажку, как щит. На лице ее была написана решимость, да и вообще вид она имела отчаянный.

— Доска чистая, — сказал он едко, и студентка, набиравшая воздух, чтобы что-то выпалить, задохнулась, недоуменно посмотрела на него, на упомянутую доску. И тут же собралась.

— Я не за этим, профессор Тротт. Я сдать зачет по магмоделям.

— Вы же не посещали занятия, — ответил он ровно, приставляя стул к столу.

— В уставе университета, — голос ее звенел так громко и торжествующе, что он поморщился и потер висок пальцами, — профессор, сказано, что обучающийся может самостоятельно пройти программу и сдать зачет. Я еще в пятницу подписала у куратора заявление, — она подошла и положила перед ним на стол лист, и Макс посмотрел на него с таким омерзением, будто это был грязный ботинок. — Мне выдали индивидуальную ведомость. Профессор.

Последнее прозвучало как «Вот так-то, профессор!!!»

Она наконец-то замолчала и перевела дыхание. Макс посмотрел на ее руки — пальцы подрагивали, — на лицо. Без очков она выглядела непривычно. Опять часто моргала, словно готовилась расплакаться, и он с раздражением подумал, как ему все это надоело. Нет, никакого преподавания в следующем году.

— Вам заняться нечем, Богуславская? — спросил он недовольно. — Или вы выбрали способ добиться исключения из университета? Можно сделать это, не тратя мое время.

— Вы обязаны принять у меня зачет, — отчеканила она дрожащим голосом.

— Обязан так обязан, — согласился он с ледяным спокойствием. — Но если я увижу слезы, Богуславская, я сразу же поставлю вам незачет. Понятно?

От нее вдруг полыхнуло теплом, даже жаром — он даже пошатнулся — и девчонка почти прорычала в ответ — столько злости было в ее голосе.

— Понятно!

И осеклась тревожно, виновато, с удивлением посмотрела на свои сжавшиеся кулаки.

Макс молча отступил от нее на пару шагов. Всмотрелся. Там, где раньше было серое мельтешение, полыхало яркое, почти белое пламя Рудлогов. За ним даже видно ничего не было. Полыхало ослепительно и вкусно — у Тротта аж во рту пересохло, и он мгновенно опустил на себя несколько щитов и только после этого смог набрать в легкие воздух.

Вот как выглядит новорожденный первозданный огонь, оказывается.

Клетка ауры, ярко-алая, переливающаяся текучим огнем, поднималась высоко, выше потолка аудитории, и под ней медленно, как тонкие хлопья пепла над костром, двигались вверх родовые знаки. В области матки пламя набирало мощь, интенсивность, и казалось почти синеватым. Видимый ранее слабенький магический дар за этим сиянием просто не был заметен.

Он моргнул и вернулся к привычному зрению. Принцесса смотрела на него с настороженностью.

— У вас проснулась родовая магия? — спросил он с почти хищным любопытством и бестактностью исследователя. — Что это спровоцировало? Есть отличия в ощущениях?

Алина удивленно посмотрела на него и покраснела.

— Извините, п-профессор, это мое личное дело. И семейный секрет. Я не могу об этом рассказывать.

Он хмурился, разглядывая ее, сопоставлял. Ну конечно же. Нашел о чем спрашивать. Снова потер пальцами висок и отодвинул стул. Сел.

— Я даю вам последнюю возможность передумать, Богуславская.

Она грустно качнула головой.

— Профессор Тротт… не могу. Я должна. Теперь тем более. Это ведь вы вчера помогли мне с физкультурой?

— Что за чушь взбрела вам в голову? — поинтересовался он ледяным тоном.

— Вы! — сказала она упрямо, заглядывая ему в глаза. — Больше некому! Я бы не сдала сама. Зачем?

— Алина, — процедил он, — вы слишком хорошего обо мне мнения. Кто бы вам ни помог, я искренне об этом жалею. Вы удивительно навязчивы.

Она еще пару секунд всматривалась в него, затем моргнула, насупилась и отвернулась. Неловко завозилась, в тишине стягивая со спины рюкзак, села за первую парту, оперлась локтями о столешницу и подняла на него серьезные зеленые глаза.

— Задавайте вопросы, профессор. Я готова.

Он гонял ее по курсу так, будто мстил за свою слабость. На пределе сил, видя, как она бледнеет и не останавливаясь. Задавал сложнейшие формулы и с насмешкой смотрел, как усердно она, не поднимая на него глаз, закусив губу, шевелит неловкими пальцами, создавая плетения. Через десять минут она поднялась — рукам не хватало пространства. Над губой проступили капельки пота — она слизнула их, сняла жакет — и, прикрыв глаза, продолжила рисовать нужные рисунки, задействуя нужные нити, и даже ногой притоптывала, словно задавая ритм движению рук. Натягивалась белая плотная блузка на груди, когда девчонка отводила руку в сторону — слишком размашисто, как все только осваивающие плетения. Короткая юбка колыхалась, обнажая колени, и ритм каблучка Макса просто завораживал. До смеха и изумления — такой техники он еще нигде не видел. Вот что значит самоучка. Самоучки — те самые новаторы, которые нарушают каноны и изменяют науку.

Инляндец так увлекся, что сам снял пиджак, двигал руками, требуя повторять за собой и с любопытством ожидая — сможет? Нет? Спрашивал определения и велел чертить выведение решеток и вязей, хмыкал, когда она задумывалась, морщился, когда поглядывала на него почти умоляюще. Веснушки на бледной коже стали ярче, и пряди прилипли к вискам, а он все не останавливался.

И, конечно, она ошиблась. Не могла не ошибиться. Вздохнула, опустила дрожащие руки и как-то тускло посмотрела на него.

— Я приду на пересдачу, профессор.

Он, поморщившись, поставил отметку в ведомость, передал ей.

— Что у вас с глазами?

— Зрение восстановилось, — устало ответила принцесса. — Сегодня.

— Понятно, — Макс встал, взял пиджак.

— Профессор, — тихо и немного испуганно позвала она и осторожно коснулась его плеча. — У вас кровь.

Он посмотрел на ее напряженное бледное лицо и только потом на свою руку. Там, под ее пальцами, на месте вчерашней импликации расплывалось красное пятно. Жар снова стал пульсацией пробивать его щиты — Макс сглотнул, отступил, и теплая ладонь скользнула по плечу и упала вниз.

— Ничего страшного, — сухо ответил он. — До свидания, Богуславская.

Алинка подождала, пока Тротт уйдет в Зеркало, присела на парту и опустила голову. Устала невозможно. Даже злиться и плакать сил не было.

И только на выходе из аудитории, взглянув на ведомость, она увидела, что там ровным острым почерком написано «зачтено».

Камены встретили ее с оживлением.

— Птенчик, да ты молодец! — заорал Ипполит на весь коридор. — Утерла нос паразиту энтому!

— Показала, что неча малявок задирать! — поддержал его Аристарх.

Алина рассеянно улыбалась, поглаживая Аристарха по лбу. Он смешно крутил носом.

— Тяжело было? — заговорщическим тоном спросил Аристарх.

— Да нет, — со вздохом призналась Алинка. — Было интересно.

— Интересно ей, — недовольно пробурчал Аристарх и клацнул каменными зубами. — Любите вы, девки, злыдней разных. Валил ведь он тебя, ой, валил!

— Мы уж думали снова воспитательные меры применять, — прошамкал Ипполит грозно.

— Это какие такие воспитательные меры? — строго поинтересовалась Алинка.

— Да заговаривается он, — заюлил Аристарх и тут же перевел тему. — А ты, козюлечка, нам рассказать ничего не хочешь? Например, что это у тебя с аурой, что аж меня прошибает?

Алина покраснела и по привычке дернулась поправить очки.

— Да-да, — обиженно проворчал Ипполит, — и почемусь энто ты без очков? И что это ты нам раньше не сказала? Мы все ждем, ждем, пока признаешься… у ректора нашего подслушали еще когда…

По коридору ходили студенты, и Алинка взмолилась шепотом:

— Тише!

Камены насупились.

— Не ругайтесь, — попросила принцесса и погладила Аристарха по лбу, — мне же тут не дадут спокойно учиться, если я скажу, кто я.

— Это да, — пробормотал еще насупленный Аристарх. — Вот ведь диво.

— А папка-то у тебя кто? — заорал Ипполит, воспользовавшись тем, что коридор на время опустел. — Что там вторым тоном-то полыхает?

— Что полыхает? — удивилась Алина.

— Так ведь…

— Полик! — рявкнул Аристарх. — Глаза настрой! Полыхает там у него!

Принцесса с подозрением смотрела на друзей.

— Ты иди, покушай, малышка, — льстиво проговорил Аристарх. — Восстанови силы. Выпил все аспид этот.

— Что вы там увидели? — Алина не обратила на его слова внимания.

— Полик! — предупреждающим тоном рявкнул Аристарх.

— Да ничего, — заныл Ипполит, — старенький я, показалось мне.

— Что показалось? — не отступала Алинка с похвальной въедливостью, и будь у камена ноги, он бы предпочел сбежать. Но ног не было, и он решил сделать вид, что заснул. Захрапел очень натурально, даже рот приоткрыл. Принцесса покачала головой и повернулась к Аристарху, вопросительно подняв брови.

— Что ж ты дотошная такая, — пробурчал хранитель университета. — У тебя в ауре не только красные родовые знаки видны.

— А какие?

— Да разные, — протянул Аристарх, — сколько твоих предков из разных домов жен-мужей брали? Вот и отсвечивают.

Алина с сомнением глядела на него, он отвечал честным взглядом.

— Булочки сегодня вкусныеее, — напомнил он, — и кавалер там твой уже сидит, место греет. Он хоть и громадный, но правильный, не то, что злодеи всякие. Так что беги, радуй великана своего.

Принцесса вздохнула и побрела в сторону столовой. В коридоре некоторое время висело молчание. И хорошо, что не слышала она последующий разговор.

— Да уж, — пробормотал открывший глаза Ипполит, — что делается-то, Арик, что делается-то! И прятать ведь не умеет еще…

— Оно само получится, болтун ты эдакий, — беззлобно пожурил его каменный коллега.

— Да я думал, она знает, — попытался оправдаться старый хранитель. — Папка-то непростой.

— Папка у ней, — менторским тоном сказал Аристарх, — муж королевы. А ты про темных в консортах слыхал? Вот то-то же. Думалку включай, каменная башка, прежде чем болтать — сколько раз говорил!

 

Глава 5

Бермонт, среда, 24 декабря

Демьян Бермонт спешно наверстывал дела, накопившиеся в его отсутствие. График оказался жестким, на сантименты времени не было. И если подчиненные и раньше знали, что король сух, требователен и жёсток, то сейчас он часто замечал в их глазах не просто опасение — откровенный страх. Что он сорвется и порвет кого-нибудь.

В глаза ему осмеливались смотреть лишь матушка да Свенсен с Леверхофтом — и еще жена Хиля, Тарья, которая, видимо, абсолютно была уверена, что муж ее защитит от кого угодно — и от короля тоже. А еще она его откровенно жалела. И даже когда уехала обратно в их со Свенсеном дом, с пониманием выносила долгое отсутствие мужа, которого излеченный монарх втянул в свой ритм, как и других подчиненных.

Он видел этот страх, чувствовал его запах — и усилием воли возвращал себя в прежнее равновесное состояние. А раздражающих элементов было много.

В замок Бермонт стали приезжать младшие дети линдморов, а за неимением оных — племянники и внуки. И подавляющее большинство из них составляли юные прекрасные девы.

Прибывающих быстро распределяли — прекрасных дев на помощь замковому лекарю и в королевский госпиталь, в приюты и на уход за стариками Ренсинфорса, молодых людей — в гвардейское подразделение. Там, за три-четыре года муштры и общения со взрослыми товарищами мозги встанут на место. Школьников — в королевский пансион на обучение.

А младенцами и их матерями занялась леди Редьяла. Демьян не возражал. Боги не дали матушке больше детей, да и внуков теперь она могла не дождаться. И он знал, что она прекрасно понимает — как бы ни были великолепны молоденькие берманки, съезжавшиеся в замок и наполнявшие его призывным юным женским запахом, нет и не будет у него никого кроме Полины. Зато малыши — совсем еще младенцы, не отнятые от материнской груди и постарше, лепечущие что-то или носящиеся по замку, — очевидно вызывали в ней острое щемящее чувство. Женщины жались к ней в поисках защиты от страшного короля, и она даже ожила немного, успевая решать и их вопросы, и проводить время с Полиной, когда сын был занят. Даже начала оборачиваться, хотя давно этого не делала. С того дня, как погиб ее муж, отец Демьяна.

— На что они рассчитывают? — хмуро спросил Свенсен после очередного представления прибывших, когда партия заложниц самого цветущего возраста вышла из зала. Вид девы имели откровенно жалкий и испуганный. — Что твое сердце дрогнет от взгляда на этих трясущихся от страха невест, ты забудешь свою медведицу и смягчишь приговор?

На что они рассчитывают, король Бермонта осязаемо понял вчера ночью. Он только-только заглянул к себе после неприятного и тяжелого дня, чтобы принять душ. А когда вышел — обнаженный, влажный, взбодрившийся ледяной водой, — обнаружил у кровати стоящую на коленях дочь Ольрена Ровента.

Девушка была прикрыта только волосами, и голову склонила, как надо, чтобы пробудить в звере желание от покорной самки, и пахло от нее будоражаще — она как раз входила в пору, и пробивались уже нотки крови, щедро замешанные на страхе.

— Что тебе нужно? — спросил он, подавляя желание схватить ее за волосы и выкинуть в коридор так, голышом, в назидание другим. Отвернулся, налил из кувшина воды в стакан и выпил — только чтобы успокоиться.

— Вы, мой король, — тихо и робко ответила она.

Демьян усмехнулся, не поворачиваясь.

— За отца пришла просить?

Не понявшая, что ей дают возможность уйти, девушка встала и подошла к нему сзади. Прислонилась, потерлась умело — мужчины у нее уже очевидно были. И он едва сдержал рык, сжал стакан рукой с выскользнувшими когтями, вздохнул, чтобы унять красное бешенство, плеснувшее в глаза.

— Если вы можете оказать такую милость, господин мой, — сказала она уже уверенней и потянулась поцеловать его в плечо. И тут же взвизгнула, засучила ногами — он рыкнул, развернулся и сжал ее горло.

Он не убил ее только потому, что она не подняла глаз и не пискнула даже. Задыхалась, плакала беззвучно, но не смотрела на него — и Демьян медленно разжал пальцы, напоминая себе, что это женщина, а не враг. И даже если ее научили, а не сама по своей глупости решила действовать, не стоит мстить ей за предательство отца.

— Одевайся и уходи, — очень ровно и внятно проговорил он. Подождал, пока несчастная торопливо собрала одежду и выскочила в коридор. Вышел вслед за ней.

— Как пропустили? — сухо спросил у охранников, побледневших при виде короля и, видимо, что-то сообразивших.

— Она сказала, что от леди Редьялы, — ответил старший. — Виноваты, ваше величество.

— После дежурства доложиться Свенсену, пусть определит вам взыскание, — так же ровно проговорил Бермонт. — Ко мне не пускать никого, кроме матери.

Гвардейцы понятливо склонили головы. И он осознал, что его сдержанности опасаются больше, чем гнева.

Вернувшись в покои, Демьян распахнул окна, чтобы выветрить навязчивый женский запах и снова пошел в душ. А потом — во внутренний двор, ночевать рядом с Полиной.

Пол окрепла, уже вставала и бродила по лесочку внутреннего двора, но все равно много спала и не откликалась на его зов и уговоры. Мужа она пугалась, тяжело убегала за деревья и пряталась там, и он привык оборачиваться подальше от нее — во второй ипостаси он явно был приятнее жене, чем в человеческой. А она ему была нужна любой. Только живой.

Нынешний разговор со Свенсеном всколыхнул в нем воспоминания о прошлом вечере. Подобное стоило пресекать раз и навсегда.

— А на что рассчитывают те, кто присылает мне в залог жен с младенцами? — проворчал король, вставая и направляясь к двери — нужно было вернуться в кабинет, там были еще дела. — Что я тут ясли устрою?

— Или что отправишь обратно, — подсказал комендант замка, последовавший за ним.

— Не отправлю, — жестко отрезал Бермонт. — Зато сразу видно, кто осознал отцовскую вину, а кто и тут пытается схитрить. Вот что, Свенсен. Чтобы избежать повторного обнаружения в моей спальне готовых на все девиц — поговори с моей гвардией, с неженатыми офицерами. Девушек не обижать, относиться с уважением и присмотреться хорошо, если кто придется по сердцу, отдам в жены. Будем скреплять кланы с гвардией. Привяжем кровью, в следующий раз подумают, против кого идут. Да, Хиль, что с поисками подвески?

Их шаги громким эхом разносились по пустому коридору — похоже, придворные начали от своего короля прятаться.

— Мы допросили всех колдунов страны, кого смогли найти, — доложил Свенсен. — От ментальной проверки никто из них не отказался, о замыслах Рибера ничего не знают. Но есть зацепки. Несколько человек из темных исчезли почти сразу после свадьбы. Дома пусты, вещи на месте и никаких следов. Ищем, Демьян. Опрашиваем магов в кланах — если кто-то из глав связывался с Рибером, они должны знать. Нам бы линдморов допросить… но как это сейчас сделаешь?

Демьян промолчал, кивком отпуская полковника. Потеря подвески была неприятна. Но еще неприятнее было то, что камень оказался кому-то настолько важен, что его не просто продолжали пытаться выкрасть — ради него принесли в жертву и бермана Эклунда, и колдуна Рибера, и короля Бермонта, который, в свою очередь мог бы заразить почти всю верхушку берманских кланов.

Подвески ему не хватало — он привык к ее тяжести на шее, к ровной силе, которую она излучала. Правда, сил у него теперь, без подвески, было больше, чем раньше. До свадьбы.

И не мог он винить Полину за ее решение. Она себя не пожалела, что ей какой-то камень.

Больше всего ему хотелось забрать ее сейчас в загородную резиденцию, в глухой лес. Найти там старую берлогу, в которой он прятался еще когда был подростком, обернуться и жить с женой под толстым покровом снега, в тишине безлюдных лесов. Носить ей дичь, спать рядом, показывать оленьи и заячьи тропы. Любить ее там, в старых волшебных лесах, помнящих еще лапу Великого Бера и напоенных его силой. И ждать медвежат. Если дети не заставят ее вернуться, то что?

Но страну он не мог оставить. Поля была ему дороже всей власти мира, но разве люди виноваты, что стоит ему удалиться — и покорные ныне линды снова втянут Бермонт в кровавую войну за корону?

По внутренней линии Демьян связался с коллегами и созвал их на внеочередной совет — обсудить сложившуюся ситуацию. Последней он набрал Василину. Попросил ее передать через посольство в Теранови приглашение драконьему Владыке и пригласил вечером навестить сестру.

И только потом, закончив дела, он снова пошел к Пол.

Во внутреннем дворе, к его неудовольствию, было шумно и многолюдно. Точнее, многодетно. В лесу носились дети всех возрастов, визжали, кричали, плакали, матери, расположившиеся на травке, покрикивали и пытались призвать отпрысков к порядку. Но бесполезно. Какой-то мальчишка лет четырех, ничуть не боясь страшного короля, налетел на него, поднял голову, открыл рот в восхищении и потянулся за ножом, который Демьян носил на поясе.

Его величество детскую ручонку отстранил мягко, но непреклонно.

— Беги к матери, — сдержанно приказал он.

Дитя покрутило головой и обняло короля за ногу. Демьян вздохнул, поднял пацана на руки. Он очень хотел сейчас отдохнуть. И побыть с Полиной.

— Кто позволил? — поинтересовался он у гвардейцев.

— Ее величество, — сдержанно ответил один из бойцов. — Распорядитесь убрать детей, мой король?

Демьян качнул головой — он уже взглядом нашел мать, сидящую на траве среди встревоженных женщин, пошел к ней. Ребенок увлеченно ковырял золоченую пуговицу на форме. Леди Редьяла спокойно улыбнулась сыну, поднялась, чтобы взять из его рук мальчишку и передать испуганной матери.

— Матушка, — почтительно, но твердо произнес Демьян. — Здесь детям не место. Не дай боги Пол кого порвет.

Королева-мать протянула ему руку.

— Пойдем, сынок. Посмотришь.

Они тихо прошли вглубь лесочка, почти к самому озеру. Леди Редьяла прижала палец к губам и кивнула куда-то меж деревьев.

— Смотри.

Там меховой горкой, вытянув лапы лежала Пол и урчала. Нежничала. Вокруг нее сновали дети — трехлетние, четырехлетние, какой-то малыш забрался на нее верхом и лежал, обнимая, какой-то примостился под лапу, и она вылизывала его, тыкаясь в живот носом. Вдруг потянула носом воздух, повернула голову к мужу и прижала уши к голове, заскулила и поползла назад, подальше от него. Дети, недоумевая, кинулись за ней.

— Ребятам нужен воздух, — шепотом объяснила леди Редьяла. — Я разрешила вывести, пока она спит, а она сама вышла к нам. Поначалу дичилась, а потом, смотрю, одного лизнула, другого.

— Черт знает что такое, — мрачно проговорил король.

— Ты ведь не запретишь? — с тревогой спросила матушка.

— Нет, — он смотрел, как Пол задом отползла, развернулась и прыжком скрылась за деревьями. — Но сейчас я хочу побыть с ней.

Матушка не стала спорить. Созвала женщин, те собрали детей и молча удалились. А Демьян обернулся, встал на четыре лапы и снова пошел к жене. Звать, уговаривать и заново приучать не бояться себя.

Марина

Вечером в среду я намеревалась-таки наведаться к Кате. Подруга уже больше двух недель как вышла на работу в университет, и очень хотелось посплетничать, посмотреть на нее. Рассказать, наконец, о том, что произошло у нас в семье, не боясь сорваться в слезы или грубость.

Но днем позвонила Василина и коротко предупредила, что нас приглашают в Бермонт. И попросила не задерживаться на работе.

Я к залу телепорта прибежала последней. Сестры, отец и Мариан уже ждали меня.

— Извините, — пробормотала я, — срочный гнойный аппендицит.

Вася поморщилась. Я послушно встала рядом с ней, наблюдая, как Зигфрид настраивает кристаллы на арке телепорта.

Встречал нас лично Демьян Бермонт. И смотреть на него было страшно. Одна Алинка пялилась на его желтые глаза и мелькающие во рту клыки с любопытством и пыталась зайти вперед, чтобы разглядеть получше. А я нутром чувствовала, что не нужно сейчас к нему лезть. Поэтому взяла сестричку за локоть и настойчиво придержала ее, отстав от основной группы на несколько шагов. Алинка возмущенно глянула на меня, и я покачала головой.

— Тебе хватит того, — очень тихо сказала я, кивая на гвардейцев, мимо которых мы проходили, — что в твою сторону все встреченные берманы оборачиваются и принюхиваются.

Глаза у этого невинного ребенка стали огромными, она покраснела и уже сама прижалась ко мне.

Мариан, даром что полнолуние уже прошло, крепко держал Васюту за руку и, кажется, едва сдерживался, чтобы не зарычать и не утянуть ее обратно в телепорт. Если честно, и у меня от диких глаз Бермонта и ощущения тщательно подавляемой им агрессии волосы дыбом вставали.

Вася же, словно не замечая исходящей от короля опасности и насупленности мужа, с Демьяном общалась ровно и спокойно. Он рассказывал о самочувствии Полины, обсуждал какой-то будущий совет, сестра отвечала деликатно и мягко, будто они на светском рауте были. Ани шагала позади, рядом с Каролинкой и отцом, холодная и погрузившаяся в свои мысли.

Кажется, сестры так и не помирились.

На улице было уже темно. Погодный купол над внутренним двором едва заметно мерцал, окутанный снаружи сыплющимся мелким снегом, и по круглому щиту, как по стеклу, во все стороны съезжали тоненькие ручейки поземки, закручиваемые ветром. Во дворце, окружающем двор, светились окна, но в них не было видно людей. Словно он был совершенно пуст, не считая охраны. В лесочке горела пара фонарей, ухали совы, что-то шуршало и чавкало. Жутковато так. Бермонт провел нас на освещенное пространство и коротко попросил:

— Подождите.

Через пару секунд рядом с нами встал огромный медведь. Склонил голову, нюхая землю, и потрусил в лес. И через несколько минут вернулся с отчаянно зевающей маленькой медведицей. Маленькой по сравнению с ним, конечно. Мне нынешняя Пол была по грудь. А в сторону Демьяна я лишний раз старалась не смотреть.

Он порыкивал и подталкивал ее носом в бок, медведица тяжело вздыхала и шлепала к нам. Глаза ее были совсем сонными. И звериными. Замерла неподалеку. Оскалилась и зарычала — и тут же притихла, остановленная коротким тявканьем огромного Демьяна.

Так мы и стояли напротив друг друга под фонарем, окруженные лесом — молчаливые и подавленные дети дома Рудлог и наша сестра, превратившаяся в дикого зверя. Полины в ней я не чувствовала. Молчание наше приобретало истерический оттенок — я закусила губу, рядом всхлипнула Алина, уткнулась лицом в грудь отца Каролина. Вася стояла бледная, как мел.

Ани вздохнула, решительно вышла вперед, подошла к мохнатой Пол и обняла ее — я похолодела, ибо тонкая шея сестры оказалась прижата к зубастой пасти. Медведица стояла, не шевелясь, только ворчала угрожающе, поджав уши и набычившись, и косилась на молча возвышающегося рядом зверя. Снова зевнула во всю пасть — и это словно сорвало нас с места. Мы рванули к ней, не слыша уже предупреждающего рычания короля Бермонта, окружили, начали обнимать и гладить. И звать.

Полина, Полиночка! Сестричка!

Гомон и писк стоял невозможный, и я, прижимаясь щекой к теплому, пахнущему животным меху, подумала, что на месте Поли точно бы нас покусала.

В конце концов она, виляя задом и прижимая голову к земле, с утробным ворчанием уползла назад и в несколько прыжков скрылась в лесу.

— Ну, она выглядит довольно бодро, — произнесла я сдавленно и оптимистично и сама почувствовала, как фальшиво это прозвучало. Сестры посмотрели на меня укоризненно. Мы, встрепанные, с покрасневшими глазами, приходили в себя. И понуро отправились обратно вслед за медведем-Демьяном. Он довел нас до телепорта, так и не обернувшись. Коротко рыкнул на прощание и, не дожидаясь, пока мы уйдем в переход, ушел из зала.

Я его не осуждала. Хотя, конечно, это было не только против всех норм этикета, но и против простой вежливости.

Трудно быть вежливым, когда хочется кого-нибудь убить. И когда чувствуешь такую вину.

Пока придворный маг Бермонта настраивал телепорт, Василина о чем-то напряженно раздумывала. И уже когда мы вышли во дворце Рудлог, решительно сказала:

— Девочки. Я хочу, чтобы вы все умели защитить себя. Чтобы ни с кем больше не произошло то, что случилось с Полей. Поэтому в выходные будем заниматься. Ангелина, ты поддержишь меня? Ты говорила, что Владыка Нории помогал тебе освоить родовой дар. Считаю, — добавила она, твердо глядя в холодные глаза старшей сестры, — что мы обязаны научить девочек всему, что умеем и что они способны освоить. Алина уже может тренироваться, а Кариша пусть пока просто посмотрит.

Мы, как всегда в последнее время, настороженно замолчали, наблюдая за продолжающимся и нервирующим всех нас противостоянием старших. Отец глядел на Васю с Ани и хмурился. Но Ангелина не стала спорить. Кивнула и отвернулась.

Чуть позже, когда мы перед ужином расходились по своим комнатам, я увидела, как Вася догоняет входящую в дверь своих покоев Ангелину.

— … не считаешь, что нам наконец-то нужно поговорить? — долетел до меня ее голос.

Жаль, что у меня не хватило наглости остановиться и подслушать дальше. Впрочем, звуков из покоев Ани было достаточно, чтобы составить себе картину происходящего.

Василина

Королева Рудлога вошла в покои старшей сестры и остановилась у двери. Хозяйка гостиной прошла дальше, повернулась. В глазах не прочитать ничего. Та самая хваленая выдержка, которой самой молодой правительнице так не хватало.

— Ани, — сказала Василина твердо, хотя внутри вся трепетала — никогда она не умела противостоять старшей, да никогда и не вставала против нее. — Нам всем тяжело. Нам всем плохо. И я сполна чувствую и вину, и боль за то, что не смогла уберечь Пол. Но я отказываюсь извиняться за свое решение. Если бы сейчас меня снова поставили перед выбором, я бы поступила так же.

— Я это понимаю. И разве требую извинений? — сухо переспросила старшая Рудлог.

— Ты уже вторую неделю демонстрируешь, как я неприятна тебе, — резко ответила королева. — Мне надоело, Ани. Мы выясним все здесь и сейчас, и я хочу, чтобы когда мы договорим, больше недопонимания между нами не было. Мне плохо от этого. И семья все видит.

— А мне плохо от того, что ты не поддержала меня, — ледяным тоном парировала Ангелина. — Мне плохо, что Поли с нами нет. Твое слово могло переломить ее убеждение.

— Оно бы переломило ее жизнь! — Василина в отчаянии топнула ногой — спокойствие слетело мгновенно, как и не было его. — Боги, Ани, да включи ты мозги, наконец! Сейчас мы имеем живого Демьяна и надежду для Поли. Если бы мы ее отговорили, Демьян был бы мертв. И Полина бы не справилась с этим!

— С нашей помощью бы справилась, — отрезала Ангелина, не повышая голос. В гостиной ощутимо похолодало. — Все можно пережить. Пережили же мы смерть мамы. Любовь — не то чувство, которое нельзя заглушить.

— Откуда тебе знать? — горько спросила Василина. — Ты думаешь, я слепая? Думаешь, отшвырнула своего дракона и рано или поздно в душу придет мир? Не придет, Ани. Не придет. И ты поймешь это. Поймешь, что нельзя так жить. И я бы не смогла без Мариана, если бы знала, что могла спасти его и не сделала этого. И Полина бы не смогла.

Ангелина не опускала взгляд, но лицо ее постепенно бледнело и глаза светлели, превращаясь в куски льда. Василина не видела себя со стороны — но в гостиной уже щелкал занавесками ветерок, и под ногами сестер ковер схватывался узорчатым инеем.

— Я, — очень четко произнесла Ани, — не желаю обсуждать свои отношения с Нории ни с кем. И я не хочу больше слышать этого, Вася.

— А придется! — зло крикнула королева. — Потому что кроме меня вас видели и слышали и Гюнтер, и Луциус. И половина двора Бермонта. И я хочу понимать, чего ждать дальше. Я хочу знать, что произошло в Песках, черт побери! Потому что я беспокоюсь за тебя! У меня стойкое ощущение, что ты загоняешь себя в пропасть, Ани! Если ты любишь его…

— Не люблю, — отчеканила Ангелина. По стенам с треском побежала изморозь, с жалким звоном взорвалась и осыпалась люстра.

— Не ври мне! — крикнула Василина.

С сухим треском начали лопаться окна, и занавески больше не трепетали — стучали по стенам, покрывшись льдом.

— Почему ты врешь? — в бешенстве кричала королева на замораживающуюся прямо на глазах, прямую, как статуя, Ани — по ее одежде, по волосам бежали вверх полосы инея и дышало от нее таким холодом, что ковер стал скручиваться, поднимаясь. — Неужели ты думаешь, что я перестану уважать тебя или восхищаться тобой за это? Или кто-то из нас? Ани, да мы счастливы будем, если ты хоть раз проявишь слабость! Поля в шкуре медведицы живее тебя! Нельзя хоронить себя заживо! Боги! Да крикни ты! Поплачь!

— Не смей разговаривать со мной в таком тоне, — каким-то утробным голосом процедила Ангелина. — Уйди, Василина, немедленно!

— Нет, — жестко и яростно рявкнула королева. Застонали от мороза стены, и гостиная не выдержала — полетели друг навстречу другу осколки стекол, лепнины и сворачиваемые в щепу столики и стулья, клочьями под вой ветра начал рваться ковер, и одежда сестер тоже потянулась друг к другу — они же обе чуть отклонились назад, глядя друг другу в глаза, тяжело дыша и стараясь успокоиться. Предметы до них не долетали — осыпались золой и каплями расплавленного стекла у ног. Грохот стоял страшный, будто гигантский механизм со скрежетом быстро перемалывал огромные камни.

И закончилось все почти одновременно — стуком щепы и осколков, осыпавшихся на пол, когда улегся локальный ураган. Вася покачнулась, оперлась о щиплющую пальцы сухим холодом стену, Ани стояла прямо и прерывисто, с сипами дышала. И долго старшие дочери дома Рудлог молчали, приходя в себя под похрустывание откладывающегося льда и шелест ветра в разбитых окнах, ожидая, кто из них заговорит первой. Так долго, что от стен и пола потянулись вверх языки тумана.

— Хорошо, что мы раньше не ссорились, — устало произнесла Ангелина, оглядываясь. Королева потрясла головой и очень по-взрослому, жестко хмыкнула:

— Все еще сердишься на меня?

— Я люблю тебя, Василина, — сдержанно сказала Ани. — Наверное, я вас всех слишком люблю. Поэтому, прошу, не спрашивай меня о Песках. Я расскажу… Возможно, расскажу, когда- нибудь.

— Больно? — тихо уточнила королева.

— Невыносимо, — ровно подтвердила Ангелина. Василина потрясла одной ногой, другой, расшвыряла носком туфли обломки вокруг и с облегчением уселась на пол. И Ани, шурша щепками и рискуя порезаться, проследовала к подоконнику, оперлась на него спиной.

— Что касается того, что тебе нужно знать. Я не выйду за Дармоншира, Василина.

— Как будто я слепая, — грустно ответила королева. — Зачем этот спектакль?

Ани пожала плечами.

— Купировать сплетни, умиротворить Инландера и дать время остыть Марине. В последнем очень не уверена, Вась. На одно рассчитываю — что если он возьмет ее, то у него хватит чести предложить ей руку и имя. И наша Марина не откажется из принципа. Он… интересный человек. Не слабый, Василина. Далеко не слабый.

Василина расстроенно махнула рукой, ничего не говоря.

— По поводу Полины, — Ани помолчала. — Наверное, я сознаю, что даже будь ты против, Поля все равно настояла бы на своем. Но и ты пойми меня, Вась. Я так привыкла, что вы во главе угла, что на всех остальных мне плевать. Лишь бы вы были живы. Даже если вы жить не хотите. Так было и будет всегда. Ничего важнее семьи. Ничего и никого важнее вас. И мне трудно… принять, что ты можешь думать по-другому. Что ты легко можешь отпустить кого-то из нас на смерть ради такого эфемерного чувства, как любовь.

— Мне не было легко, Ани, — сердито ответила королева. — Мне и сейчас не легко. И решение далось мне очень тяжко. Будь у меня хоть капля сомнений в том, что она сможет выжить без своего Демьяна… я бы дрогнула. Ты же видишь, как я категорически против Марининой увлеченности Кембритчем. Я не вижу там любви, одно упрямство и стремление к острым ощущениям. И он не кажется мне достойным кого-либо из семьи.

Ангелина задумчиво покачала головой, а Василина продолжала:

— Но даже при том, что я не вижу любви, если бы она хоть слово мне сказала… но она не может. А с Полиной… ну все же очевидно, Ангелина. Посмотри на отца. После смерти матери он так и не ожил. Существует, а не живет. И задержали его здесь мы. Не будь нас — как думаешь, что бы он сделал? А что бы ты сделала, если бы мы все погибли?

— Я бы не остановилась, пока не отомстила бы всем причастным, — ровно ответила Ани.

— А потом? — грустно спросила королева.

— Жила бы, чтобы не прервался род Рудлог, Вась.

Василина вздохнула и встала.

— Ты невозможно упряма.

— И ты, к моему удивлению, — сухо улыбнулась старшая Рудлог. — Василина. Не тревожься. Я могу быть сердита, но я не перестану любить тебя. В конце концов ты королева и я обязана смириться с твоим решением.

— Ну зачем ты так, — расстроенно спросила Василина. — Разве я хоть одним словом или делом обратилась к тебе как повелительница, а не как сестра?

— Нет. Прости. Хотя, — Ани пожала плечами, — и стоило бы. Тебе нет нужды щадить меня, Василина, ты не обидишь меня.

— Даже если решу выдать тебя своей волей замуж? — опасно поинтересовалась королева.

Старшая Рудлог улыбнулась холодно и выразительно глянула на сестру. И та улыбнулась в ответ — они друг друга поняли. И Ангелина продолжила, словно не было этой паузы:

— Вот, например, сейчас ты мне нужна как королева, ваше величество. Можешь договориться с Хань Ши о частной встрече со мной? Никакого официоза, короткий разговор.

— Что ты придумала еще, Ани? — с тревогой спросила королева.

— Я хочу убедиться, что проклятия не существует, — ровно ответила старшая Рудлог. — Мне надоело, что с нами происходят несчастья, я не верю, что это совпадения, Вася. А у Хань Ши есть возможность дать страждущим задать вопрос. И получить ответ. Потому что если оно есть — я сделаю все, чтобы снять его. И защитить вас.

— Разве там не требуется какая-то чудовищная оплата? — Василина задумалась, с сомнением наморщила лоб. — Я смутно помню, но говорили, что за вопрос колодцу то ли двадцать лет жизни отнимается, то ли что-то очень дорогое спрашивающему. Ты не помнишь?

— Слухи, — усмехнулась принцесса Ангелина. — Чтобы не было толп желающих.

Василина настороженно всмотрелась в невозмутимую, уже пришедшую в себя сестру и неохотно кивнула:

— Я поговорю с ним на совете, — она огляделась. — Ну что? На ужин? Успокаивать родных, что мы живы и не убили друг друга?

— Да, нужно, — Ани пошевелила ногой кусок ковра. — Сейчас. Вызову горничную, пусть организует уборку. И приду.

Сестры разошлись. И ни одна из них не показала другой, насколько тяжело им дались прошедшая вспышка и разговор.

 

Глава 6

Блакория, среда, 24 декабря

Не все королевские дворцы и военные объекты охранялись так же надежно, как владения профессора Черныша. Один из старейших магов Туры давно выбрал для проживания север Блакории. Выкупил у государства узкую долину, треугольником вклинивающуюся в горный массив — склоны вокруг были высокие, обрывистые, неприступные. Единственный вход в долину перегородил щитами, взломать которые могли один-два человека в мире, и выстроил себе в горлышке ущелья удобный и функциональный дом, из которого каждый день ходил на работу в институт в Дармоншире и обратно. Данзан Оюнович не терпел лишних людей в доме, но иногда брал учеников, которые жили рядом, в небольшом коттедже.

Здесь и нашли прибежище потомки Черного жреца.

Мировой гений, обладатель стольких ученых степеней, что и не сосчитать, предмет восхищения и подражания среди молодого поколения стихийников, Данзан Оюнович Черныш был человеком, ставящим науку во главу угла. Если бы ему предложили в нескольких словах озвучить свой жизненный принцип, то он бы, не задумываясь, ответил: «Нет ни добра, ни зла, есть только целесообразность». И еще: «Нет проблемы, которую не может решить человеческий разум».

— Ты иногда вызываешь у меня желание тебя уничтожить. Для спасения мира, — как-то сказал ему давний друг и соперник, Алмаз Старов.

— Для спасения мира я делаю куда больше, чем ты, носясь со своей обсерваторией, — насмешливо и едко ответил Данзан Оюнович. — Не лицемерь, Алмаз, мы оба знаем, что часть моих опытов и исследований была бы отвергнута широкой общественностью — хотя плодами оных опытов общественность с удовольствием пользуется, стыдливо закрывая глаза на процесс.

Черныш умел оценивать свои поступки с точки зрения этики и гуманизма, не будучи при этом ни этичным, ни гуманным. Ничего, что мешало бы полету мысли. Вся щепетильность ушла с возрастом, когда он понял, что в истории повторяются одни и те же сценарии и одни и те же ошибки — и все из-за инертности людей. И что естественное развитие общества — путь в никуда. Ибо люди не хотят меняться, они хотят вкусно есть, мягко спать и иметь достаточно времени для семьи и отдыха. И никаких тебе высоких задач и самоотверженности ради будущего всего человечества.

А его целью, его горящей мечтой был идеальный человек. Человек бессмертный. Независимый от божественного вмешательства. Который не будет довольствоваться одной планетой и покорит всю Вселенную. Этой цели Черныш посвятил всю жизнь, кропотливо исследуя взаимодействия стихий жизни и смерти.

Нужно добавить, что Данзан Оюнович не был жестоким ради жестокости и всегда старался минимизировать вред для объекта исследования. А по молодости и вовсе частенько испытывал на себе собственные препараты, новые заклинания и методики, пока не перешагнул через ту грань опыта, за которой его смерть могла бы нанести чудовищный вред науке.

Был ли он фанатиком? Вряд ли. Скорее, исследователем, упоенным своими возможностями. Разум его был чист и не обладал признаками патологии. Черныш не бросался с пеной у рта на оппонентов и не вещал бесконечно на интересующие его темы. Всегда выслушивал разумные аргументы, не отрицая того, что он может ошибаться.

Но ради целесообразности он легко бы мог принести в жертву и чужую жизнь, и свою. Хорошо, что сейчас в этом необходимости не было — молодые коллеги, боготворящие руководителя проектов, без всякого сомнения записывались в добровольцы для его опытов.

Именно Черныш в свое время систематизировал знания по виталистике, разработал приемы, которые легли в основу методов, применяемых во всех лечебных учреждениях мира. По его учебникам обучали студентов, по его работам писались диссертации, а он работал дальше, не почивая на лаврах.

То, что стихия смерти начала иссякать, он почувствовал несколько десятков лет назад. Но тогда посчитал, что это временное явление, циклическое колебание. Однако по привычке ничего не упускать выделил время на наблюдения — и когда стало понятно, что ситуация ухудшается, забил тревогу, добился организации научно-исследовательского института по вопросам изучения нежити — ведь зависимость вспышек поднятия мертвых от колебаний стихии смерти была очевидна.

По итогам многолетних наблюдений был сделан неутешительный вывод — вся его многолетняя, вековая работа могла пойти к чертям, если ситуацию не выправить. Это Алмаз со своим философским мировоззрением спокойно принимал все происходящее. Позволить же себе потерять результаты исследований Черныш не мог.

Поэтому и согласился выступить на конференции в Йеллоувине. Но целью выступления было не столько донесение до коллег нехитрых истин о приближающейся стихийной катастрофе и будущем упадке магии, сколько сигнал для потомков Черного жреца.

Приходите. Я дам вам защиту и обеспечу поддержку, а вы поделитесь со мной информацией.

Через несколько дней после конференции Чернышу пришло письмо, в котором не назвавший себя отправитель интересовался, подтверждает ли Данзан Оюнович свое желание помочь темным магам, готов ли он обеспечить им полную анонимность и поклясться, что не причинит вреда. Если да, то с ним готовы встретиться в указанную дату и по указанным координатам.

Естественно, он отправился на встречу. В уютном домике с видом на море его встретил пожилой маг, почтительно поздоровался и предложил присесть.

— Нас много, но на первой встрече, сами понимаете, мы не могли рисковать, — пояснил хозяин дома, поймав удивленный взгляд профессора. — Меня зовут Оливер Брин, я виталист. Обучался в Блакорийской высшей школе. Мы несколько раз пересекались, но вы, видимо, не помните.

Данзан Оюнович ненужных людей давно не запоминал — ничего лишнего в голову.

— И потомок Черного жреца, полагаю? — осведомился Данзан Оюнович.

— Во мне слишком мало его крови, чтобы уверенно сказать да, — покачал головой Брин. — Итак, уважаемый Данзан Оюнович. К сожалению, нам действительно нужна помощь могущественного союзника. Среди нас есть и темные, и обычные люди, но этого недостаточно. Но вы должны понимать, что методы, к которым нам приходится прибегать для достижения цели, чаще всего неэтичные. Естественно, мы стараемся обойтись без крови и жертв, но сейчас времени почти не осталось, и приходится действовать жестко.

— Чтобы вернуть Черного жреца? — уточнил Черныш.

— Да, — несколько поколебавшись, ответил Брин.

— У меня очень мало времени, — продолжил Черныш. — Я готов подписать договор и пообещать вам всю возможную поддержку и конфиденциальность. Ваши методы меня не волнуют. Главное — результат.

Темный неохотно кивнул, изучающе глядя на старого мага. Сомнение из глаз виталиста исчезло только тогда, когда Черныш поставил подпись под договором и заверил ее кровью.

— Итак, — сказал Данзан Оюнович, — теперь я готов вас выслушать. Как я понимаю, обратиться ко мне для вас тоже не было простым решением.

— Это так, — подтвердил Брин. — Но, как я уже сказал, мы в отчаянном положении. Катастрофа может разразиться в любой момент. Это дело максимум нескольких месяцев. Как вы понимаете, мы острее всех остальных чувствуем снижение уровня родственной стихии. И нам жизненно важно остановить это снижение. Нам нужна ваша помощь. И укрытие.

— Вы их получите, — кивнул Черныш. — Какого рода действия вы предпринимаете? Прошу вас быть откровенным. Мне это необходимо, чтобы иметь возможность помочь вам.

Брин все еще колебался.

— Мы опираемся на пророчество, — неохотно произнес он и испытующе взглянул на Черныша — но тот сидел невозмутимо, смотрел без насмешки. Смуглый, горбоносый, чисто тощий ворон. — Смутное, старое, но это все, что у нас есть. В нем говорится, что Жрец заключен в другом мире, и что существует несколько способов вернуть его и восстановить стихийный фон. Первый — найти древний артефакт, могущественный камень, ранее известный, как Рубин королей, активировать его кровью потомков Красного и Черного и открыть им проход для Жреца.

— Вы нашли артефакт? — поинтересовался Черныш.

— Думаем, что да, — тяжело вздохнул виталист. — Мы искали его долгие годы. В записях последнего Гёттенхольда сохранилось описание камня — небольшой, размером с птичье яйцо, цвета свернувшейся крови. Он же и определил, что нужный нам артефакт — Рубин королей. От него фонит стихиями огня и смерти. Его нашли несколько месяцев назад, совершенно случайно. Один из наших людей, боевой маг, поступил на военную службу в Бермонте. Его военную часть посетил король. И у его величества увидели коронационную подвеску, ощутили специфический фон. Вряд ли в мире есть второй артефакт с такими же свойствами.

— Бермонты и раньше надевали подвеску на коронации, насколько мне известно, — возразил Черныш. — И в Бермонте много Темных. Неужели до сих пор никто ничего не чувствовал?

— Мы думаем, что камень активизировался из-за ослабления преграды между мирами, — сухо объяснил Брин. — Больше версий нет. Ослабела она первый раз тогда, когда ушла династия Гёттенхольд. А затем — семь лет назад, когда трон Рудлога опустел.

Черныш кивнул, принимая объяснение.

— И что вы планируете делать?

— Мы пытались его выкрасть, но неудачно, — Брин сжал подлокотники кресла узловатыми пальцами. — Наш координатор мертв, все попытки провалились. Сейчас приходится идти на более жесткие меры. Или довольствоваться остальными вариантами, указанными в пророчестве.

— Какими? — уточнил Данзан Оюнович.

— Есть возможность обойтись без камня. Если кто-то из сильных потомков Черного женится на одной из носительниц красной крови. Тогда сам женившийся станет носителем двух стихий и ключом к открытию прохода. Но Красный давно запретил браки между своими потомками и Черными. Династия Гёттенхольд и Рудлог никогда не имели родственных связей, только через другие королевские дома. И все попытки наших королей договориться о браках не увенчались успехом.

— Не говорить, что молодой человек — потомок Черного и очаровать одну из принцесс? — невозмутимо предложил Черныш. — Вы же умеете скрывать ауру.

— Умеем, — подтвердил Оливер Брин, — но сейчас среди нас нет достаточно родовитых мужчин, чтобы они могли заинтересовать правящую семью. Однако попытки были. Семь лет назад наш брат, Фабиус Смитсен, подошел очень близко к решению этого вопроса. Он раскачал ситуацию в Рудлоге так, что королевский дом стремительно терял позиции и королева вынуждена бы была отречься от престола. И шел к тому, чтобы стать премьером и жениться на наследнице Рудлог. Но он погиб.

— А если выкрасть одну из красных принцесс и провести обряд? — заинтересовался Черныш

— Насильственная женитьба не дает силы, — хмуро ответил Брин. — Невеста должна добровольно сказать «да». Разве что шантажом…

Он задумчиво замолчал.

— И третий способ вернуть Жреца, — напомнил старый маг.

— Да, — откликнулся пожилой виталист, возвращаясь к разговору. — Мы считаем, что если убрать держащие Туру королевские дома, хотя бы несколько, преграда ослабнет настолько, что наш божественный повелитель сможет вернуться. Более того, часть из нас полагают— в том числе и убитый координатор, Соболевский придерживался этого же мнения, — что даже в случае использования артефакта его силы может не хватить и убирать монархов придется в любом случае. В пророчестве есть подтверждение этой версии. Но, как я уже сказал, все слишком смутно.

Черныш понятливо усмехнулся.

— Я как раз хотел спросить, почему вы не обратились за помощью к главам государств, раз иссякание темной стихии — проблема планетарного масштаба. У того же Бермонта не попросили камень, например, вместо того, чтобы пытаться украсть. Теперь понятно.

Брин кивнул, поджав губы.

— Совершенно верно. Кто будет помогать нам, зная, что одним из условий возвращения является смерть держателей короны? Конечно, мы надеемся этого избежать… партия Соболевского в меньшинстве, Данзан Оюнович. Мы не хотим крови.

— Человечество проливало кровь за куда менее важные вещи, — сухо сказал Черныш. — Вам нет нужды оправдываться передо мной, господин Брин.

— Мне бы перед собой оправдаться, — маг суетливо потер глаза. Черныш наблюдал за собеседником, чуть сощурившись, но вполне одобрительно. Виталист очевидно тяготился своим положением, но при этом обладал той степенью целеустремленности и жесткости, чтобы перенести страдания на потом, а пока взять на себя бразды правления. — Но это не относится к делу. Я говорил о более жестких мерах касательно получения Рубина королей, Данзан Оюнович. Вчера объявили о помолвке принцессы Полины и Демьяна Бермонта. В день свадьбы пройдут бои за статус короля. У нас есть берман, который имеет долг жизни перед одним из братьев, и достаточно мощен, чтобы вступить в бои за корону, подвеску и Полину Рудлог в жены. Это идеальный вариант. Но Бермонт крайне силен и защищен магически, и вряд ли его можно победить даже сильнейшему из подданных. Сейчас мы думаем, как его ослабить.

Черныш улыбнулся.

— Думаю, у меня есть то, что может вам помочь, Оливер.

После неудачи с открытием врат в нижний мир было проведено почти военное совещание с участием Черныша. И при его одобрении приняты нелегкие решения. Впрочем, все они уже были в достаточной степени фанатиками, чтобы это не стало препятствием.

Инляндия, четверг, 25 декабря

Люк

— Прочитали мы главного редактора «Сплетника», ваша светлость, — сказал Жак Леймин, стукнув по столу папкой. Устрашающее лицо старика сморщилось от досады. — Извините, что так долго — следили за его распорядком, ждали, пока останется один. Но на эти выходные нам повезло — семья его уехала к родителям жены, он ночевал дома.

— Все гладко прошло, надеюсь? — уточнил Люк.

— Да, хорошо, — кивнул старый безопасник. — Лучше, чем если бы пришлось его похищать и взламывать память насильно. Перед этим слежка доложила, что наш клиент выпил почти полбутылки виски, так что спал, как убитый.

«Слабак», — с сарказмом подумал Люк.

— Хотя мы на действие алкоголя не полагались, конечно, — продолжал Леймин, — предполагалось, что в крепкий сон объект отправит менталист. Подождали, пока заснет, вскрыли дом… очень аккуратно, вы не беспокойтесь, следов не осталось.

— Я и не беспокоюсь, Леймин, — заверил его Люк. — У вас лицо опытного взломщика.

Старик неодобрительно посмотрел на хозяина и его светлость покаянно качнул головой.

— Прошу прощения, господин Леймин. Что дальше?

— Зашли в спальню. На всякий случай менталист усилил сон. И пока прочесывали дом в поисках документов, способных пролить свет на его взаимодействие с заказчиком статьи, маг поработал с памятью.

— И что? — Люк нетерпеливо постучал зажигалкой по столу.

— А ничего, — со все той же и понятной теперь досадой высказался безопасник. — Заказы на статьи ему приходят по телепорт-почте. Готовые статьи, если точнее, письма, помеченные красным карандашом. А согласился он размещать эти материалы в «Сплетнике» по банальной причине.

— Шантаж? — небрежно уточнил Люк.

— Совершенно верно, — с одобрением подтвердил Леймин. — Пригрозили, что похитят жену и детей. Работает он на шантажиста давно, лет семь уже, тот сливает ему горячие сплетни про аристократов. И оплачивает действительно очень щедро — шлет деньги через тот же телепорт.

— И никаких контактов, конечно, с заказчиком не существует, — хмуро проговорил Дармоншир.

— Никаких, ваша светлость. Первый раз ему звонили с общественного телефона — он пытался пробить звонки после — предложили сотрудничество, когда отказался, сообщили в какую школу ходит его дочь, какое у нее расписание, с кем она дружит и во что сегодня одета.

— И конечно он согласился.

— Естественно, — брезгливо ответил Леймин. — А после первого письма и пачки денег к нему и совесть успокоилась. Так что здесь тупик, ваша светлость.

Люк задумался.

— Статьи, которые шлет заказчик, касаются только аристократов?

— Да, ваша светлость.

— То есть это кто-то, кто вращается в нашем кругу.

— Скорее всего, лорд Дармоншир.

— Вот и подтверждение моим выводам — заказчик — не Розенфорд, — уныло сказал Люк. — Лорду Дэвиду смысла нет так сложно все организовывать. Достаточно приказать редактору работать на разведку, и тот полетит исполнять.

— Может, заказчик кто-то из подчиненных Розенфорда? — предположил Леймин. — И работает независимо от шефа.

— Мы с вами движемся в одном направлении, господин Леймин. Я думаю, организатор публикации — человек, который вращается в аристократических кругах, но не встречается лично с его величеством Луциусом и не рискует быть прочитанным. Он имеет возможность следить за высшим светом. И был на Серебряном балу. Осталась сущая мелочь, — Кебритч сплел пальцы в замок, потянулся, улыбнулся с хищным предвкушением. — Вычислить его. Возможно, спровоцировать, но это отложим на крайний случай.

Открылась дверь, появился Доулсон с кофе, молча прошествовал к столу.

— Вы его трением что ли разогревали, Доулсон? — раздраженно спросил Люк и нетерпеливо потянулся к чашке. Он не выспался и кофе ждал как живой воды. — Что так долго?

— Никак нет, ваша светлость, — невозмутимо ответил дворецкий, — кофе подан вам как всегда, в течение пятнадцати минут.

— Вот я и говорю — вечность, — уже благодушнее пробурчал Кембритч, допивая напиток. Покосился на небольшой кофейник. — А что так мало?

Доулсон молча направился к двери, скрылся за нею и с видом фокусника вернулся обратно, держа в руках поднос со вторым кофейником.

— Вы меня посрамили, Доулсон, признаю, — согласился Люк. — Третий там же стоит?

— Совершенно верно, ваша светлость.

— Вы чудо, Доулсон. Как вы меня терпите?

— У меня большой опыт, ваша светлость, — с величественной снисходительностью проговорил старый слуга и удалился.

Жак Леймин наблюдал за сценкой с устрашающей ухмылкой, постукивая своей чашкой по столу.

— Если есть в мире явления непостижимее Доулсона, — Люк с наслаждением опрокинул в себя вторую чашку кофе, — то я таких не знаю. Но вернемся к нашим делам. По контактам почившего оружейника, Хикслоу, который передал убийцам заказ на меня, что-нибудь узнали?

— Пробиваем, ваша светлость. Пока всплывает мелочь и местные проблемы, форштадские. Собственно, — Леймин вздохнул, — не очень-то мы вам пока помогаем.

— Вы освобождаете мне время, которое пришлось бы тратить на те проверки, что делаете вы, — возразил Люк. — А у меня есть чем с вами поделиться.

И Дармоншир очень кратко, буквально в двух словах рассказал о догадке, что погибшие аристократы умирали от проклятий и о вчерашнем визите к магу, Ирвину Андерису, который только укрепил его подозрения.

— Надо искать нелегала, который промышляет проклятиями, господин Леймин, — заключил он.

— Займемся, ваша светлость. И если позволите, совет. Будьте осторожнее. За вами наверняка следят, и ваш интерес к друзьям и родственникам погибших и специалисту по проклятиям не остался незамеченным.

Люк угрюмо хмыкнул.

— Я же не только их посещал, Леймин. Все понимаю. У меня в последние дни — сплошь визиты, встречи, и абсолютное большинство к расследованию отношения не имеет. Устал от людей, знали бы вы как. Но зато вряд ли кто найдет логику в моих посещениях. Да, еще просмотрел родословные тех аристократов, кто заказывал их у генеалога. Только время потратил. Тупик. Все они слишком далеко от трона.

Люк потер двумя пальцами переносицу и потянулся налить себе третью чашку.

— У меня такое ощущение, что ответ лежит на поверхности, но я его не вижу.

— Бывает, — сочувственно сказал Леймин.

— Да, — с раздражением согласился Люк. — Итак, если откинуть вероятность того, что все смерти — случайны, то таинственный убийца — тот, кто достаточно близок к трону, но не настолько, чтобы обратить на себя внимание Луциуса, кто обладает широкими возможностями и средствами. И если считать, что цель всех этих убийств — корона, то под ударом, очевидно, находятся и принцы Инляндии. Но с ними, как я понимаю, ничего странного, что можно списать на проклятие, не случалось.

— С Инландерами постоянно что-то случается, — грубовато ответил Леймин, — уж очень любят риск и женщин. Но это семейное, увы. Остепеняются только когда на трон садятся. И то… — он замолк.

— Да оставьте, Леймин, — сухо сказал Люк, — о том, скольких любовниц поменял его величество Луциус, вся Тура гудит. Однако он мне не показался человеком, склонным к опрометчивым поступкам.

— Это вы его в молодости не застали, — усмехнулся Леймин. — Расспросите вашу матушку, они с вашим дедом часто гостили в королевском дворце. Иногда кажется, что целительский дар дан Инландерам в компенсацию, чтобы могли себя по косточкам собирать.

— Расспрошу, — подтвердил Люк. — Спасибо, Леймин. И все же я не понимаю. Предположим — только предположим — что убийца — двадцать пятый в списке наследования. Вот убрал он всех, кто перед ним. Так, чтобы не вызвать подозрений, а это уже сложно — вопросы и слухи точно пойдут. Но в этих кровных связях такая неразбериха, что корона вполне может выбрать двадцать шестого. Или тридцатого. Или пятидесятого, если у него гены так сложились удачно. Рисковать ради вероятности получить корону?

— А почему бы и нет? — заметил старый безопасник.

— Но тогда — если на его счету столько смертей — не логично ли очистить поле и после себя? Чтобы уже наверняка? Но после двадцать пятого плотность смертей не превышает норму. Если только он не ближе к трону, чем мы думаем. Например, десятый. И очищает и перед собой и после.

Люк вздохнул.

— Все равно собирался пообщаться с оставшимися в живых из списка — не происходит ли у них череда несчастий прямо сейчас. Если да, то смело можно вычеркивать из подозреваемых. И заодно посоветовать провериться у мага. А если нет — это уже подозрительно. А вы, Леймин, продолжайте следить за редактором и работать над контактами этого оружейника.

— Конечно, ваша светлость, — кивнул Леймин, деликатно допил свой кофе и поставил чашку на стол. — В Форштадте постоянно крутится пара наших ребят. Если вдруг заметят что-то нужное нам — сразу сообщат.

— А колдуна, промышляющего подпольными проклятиями, видимо, через Билли искать придется, — заключил Люк. — Разорит он меня.

Сказать по правде, разорить его не могла и тысяча псов, но глухое недовольство — что дело движется не так быстро, как хотелось, — заставляло язвить и искать крайних.

Пятница, 26 декабря

Билли Пес как чувствовал. Позвонил ночью, под утро. Люк с трудом выплыл из сна, нехотя нажал на «ответить».

— Надо встретиться, — сказал Доггерти быстро. — У меня есть информация. Но за нее, ваша светлость, вы мне заплатите вдвое.

— Аппетиты растут, Билли? — небрежно поинтересовался Люк.

— Да какие аппетиты, — голос старого наркомана прервался, и Дармоншир вдруг понял, что тот испуган до паники. — Я бы смылся уже сейчас, но Уильям Доггерти всегда держит слово. Человек, который дал наводку, убит, за клубом следят, телефон наверняка прослушивают — потому что навещали всех, с кем я связывался. Чуял я, что не стоит соваться в это дело, ваша светлость.

— Откуда звонишь? — Люк уже сел в постели, включил ночник.

— От Софи, — нервно отозвался Доггерти. — Умная девочка, многому научилась у меня… всегда держит чистый телефон про запас. Сами понимаете, говорить ничего не буду, иначе ее раз щипцами за задницу возьмут и все расскажет. Заехал якобы развлечься, сообщил помощникам — есть подозрение, что кто-то из них работает не на меня. Вокруг моя охрана, пока тихо, но некомфортно мне, лорд, так некомфортно мне было последний раз, когда меня дома мокрушник с ножом поджидал. Сегодня в мертвой зоне, Клевер. Помните? В мертвой зоне. Я оставлю бумаги. Не приедете завтра до полудня — не ищите меня больше, я уеду. Взял бы девочку с собой, но не могу, баба с детьми слишком приметна. Все документы, касающиеся посетителей «Поло» я уничтожил.

— Помню, — медленно ответил Люк. Мертвой зоной назывался у представителей криминального мира трущобный пригород Лаунвайта, Свамперс, поставляющий столице проституток, карманников и убийц. Где можно было пропасть без вести и прятаться от полиции — так это там. Старые домишки, узкие болотистые улочки, злачные заведения, разрастающиеся как на дрожжах, которые с завидной регулярностью сносили и которые так же быстро отстраивались. В той, другой жизни Люк частенько посещал притоны Свамперса, чтобы пощекотать себе нервы — никогда нельзя было быть уверенным, что ты выйдешь оттуда на своих двоих, а не ногами вперед. Вдыхал его зловоние, смешанное с наркотическим дымом, участвовал в кровавых боях, пил дрянной самогон, с жадным безумием имел местных безотказных шлюшек, не испорченных еще долгой трудовой жизнью и за банкноту готовых на все — и там же получал от человека Доггерти пакеты с травкой и колесами.

— Возьмите с собой деньги, — потребовал Доггерти.

— Возьму, — согласился Люк. — Но, Пес. Не дай боги это ловушка.

— Богиней клянусь — нет. Поспешите, ваша светлость, — выдохнул Билли и положил трубку.

Его светлость спешил. Взял пистолет, достал из сейфа мешочек с алмазами — тут было куда больше, чем требовал Пес, но мелочиться не было времени. Надел полумаску, плотную кожаную куртку — и сбежал по лестнице в гараж, мимо удивленного, только что вставшего дворецкого.

В Свамперсе всегда, и зимой, и летом, стоял желтоватый туман, воняющий серой, канализацией и пороком. Люк осторожно вел неприметный серый «Вран» — любимую машину среднего класса — по вязким, чуть схваченным ледком улицам, под светлеющим небом. Мимо работающих баров с что-то кричащими ему вслед и кидающимися комьями грязи пьянчугами, мимо притонов с голыми проститутками, дремлющими в тускло светящихся окнах. Перед машиной то и дело шмыгали крысы и тощие собаки, а Кембритч смотрел по сторонам, вспоминая, как после одного из боев харкал кровью вот у этого подвальчика, как там вот, в подворотне, его обслуживала местная профессионалка, упершись руками с ярко-алыми когтями в стену. Сколько лет прошло, а он отчетливо помнит эти когти. Как привели ему однажды совсем девочку с испуганными глазами, и он — сообразил же что-то сквозь дурман — выкупил ее у хозяина и пристроил в пансион, положив обеспечение. Слава богам, не лег на нее несмотря на то, что хорошо укололся в тот день… трудно было бы простить себе. Совсем забыл про этот случай… интересно как и где она сейчас. Вернулась сюда или нашла силы вкарабкаться? Да и сколько этих девочек тут торговали девственностью, продаваемые собственными родителями…

Помнил он и то, как шлялся тут, в тумане, под коктреком, желая встретить местных любителей поживиться за чужой счет, и как наполняли его злым и болезненным адреналином эти встречи — когда он дрался, как в последний раз в жизни. И нередко выходил отсюда с ножевыми ранениями и переломанными ребрами.

Чудо, что он остался жив после всего этого. Не иначе, боги зачем-то хранили его. Или они просто снисходительны к идиотам? Сейчас Люк морщился, вспоминая собственную глупость. И внутри росло что-то очень похожее на стыд за себя.

И почему только Луциус не убрал эту гнилую опухоль столицы за столько лет правления?

Место встреч с курьером Доггерти он нашел легко. Серое кривоватое трехэтажное здание с черными окнами-глазницами, за которое нужно было завернуть, попетлять во дворе — и спрятать машину под неприметным навесом за кучей земли.

Куча была на месте, покрытая лежалым льдом и пылью. Рядом находилась страшноватая, ржавая детская площадка, похожая больше на пыточную, засыпанную мусором. Тут же стояла еще одна машина.

Люк вышел, выкинул сигарету, посмотрел наверх, на окна третьего этажа. Занавеска шевельнулась, или ему показалось? Мешочек с алмазами жег грудь через ткань внутреннего кармана куртки.

Чутье взвыло, заставив собраться, сжаться, и тут же включился мозг, обрабатывая всю получаемую информацию.

Следы на грязи. Слишком много для одного Доггерти, а машин охраны нет.

Открытая машина Пса. Сигнализация нервно частила огоньком, показывая, что двери не заперты.

Отодвинутое назад пассажирское кресло. Приоткрытый бардачок.

Люк взял еще одну сигарету, потянулся к ширинке и отступил за росшее чуть поодаль тощее дерево. От него автомобиль было видно сзади. Постоял немного, надеясь, что за ним наблюдают и не нападут тут же, в процессе — это было бы чертовски забавно, затянулся, застегнул молнию.

Багажник машины Пса был взломан и прикрыт обратно.

«Уезжай!» — вопила интуиция. Да, это было бы самым разумным.

Люк сплюнул, дернул уголком рта и пошел к обшарпанной двери дома. Запястье холодил тонкий нож, спрятанный в рукаве куртки, карман оттягивал пистолет.

По лестнице вверх он поднимался, не таясь. Если его могли увидеть, то уже увидели. Здание было жилым, но в подъезде стояла тишина — то ли жители прятались в своих комнатах, не желая вмешиваться в происходящее, то ли просто спали в ранний час. Тишина, звук его шагов — и бешеный стук адреналина в ушах.

У квартиры на третьем этаже Кембритч взялся за пистолет и аккуратно толкнул дверь.

Та же тишина и темень. Из кухни, воняющей памятной синтетикой, пробивался тусклый мерцающий свет.

— Пес? — позвал он, чтобы обозначить себя.

Мозг работал, с бешеной скоростью подмечая детали.

Грязь на полу.

Прикрытая дверь в комнату. Если и ждут, то там, чтобы ударить сзади.

Запах… запах. Дымок по полу.

Твою ж мать!

Люк шагнул к кухне, распахнул дверь — и успел увидеть и лежащий на полу, выпотрошенный портфель, и общий разгром, и Пса с тонкой синей линией на шее и страшным багровым лицом. Горящего Пса — языки пламени лизали его одежду, волосы, уже занялся пол и занавески. Воняло керосином и паленым мясом.

Он успел присесть, когда сзади набросились, накинули удавку на горло. Нож сам скользнул в ладонь — и Кембритч ткнул назад, чувствуя, как разрезает бечевка кожу, захрипел, вывернул руку, полоснул по пальцам нападающего, порезав и свою шею, и удавку на ней. И тут же развернулся — чтобы увидеть, как оседает на пол, держась за бок, рыжий толстый мужик. Он скреб пальцами по полу, что-то пытаясь сказать — во рту булькала кровь.

— Желудок, — прохрипел Люк. — Кто послал? Ответь. Отвезу тебя к виталисту. Останешься жив.

Мужик еще что-то просипел. Пламя за спиной Кембритча горело уже гулко, еще немного — и поджарится.

— Приказали… дождаться… на всякий случай, — выговорил убийца, — не знали… кто будет…

— Кто? — нетерпеливо спросил Люк, растирая горло — кровь текла за воротник, порез щипало. — Кто заказчик?

— Дьершт… Дьер…, - мужик забулькал, глаза его закатились, рука упала безвольно. Люк выругался, потряс его носком ботинка, прижал руку к горлу. Мертв. Здесь делать больше нечего.

Обратно он спускался с пистолетом в руке, и был на таком взводе, что встреться ему кто-то из несчастных жителей дома — точно палец на курке бы дрогнул. Прыгнул в машину, перевязал шейным платком рану и погнал домой. Но по пути набрал-таки краткий номер.

— Свамперс, Кривая улица, дом два, — сказал он в трубку. — Труп в квартире четырнадцать, пожар. Анонимно.

Все равно найдут, кто звонил, если захотят.

Доулсон, увидев вернувшегося окровавленного хозяина, воздел очи к потолку и срочно вызвал врача и виталиста. Люк морщился, ругался, пока его шили, отказался от анестезии, пил коньяк и так был раздражен и унижен неудачей, что не сразу услышал звонок телефона.

Поднял трубку, — врач сурово прикрикнул на неугомонного его светлость, но Люк отмахнулся, сунул в рот сигарету и нажал на «ответить», склонив голову, чтобы удобнее было шить.

— Да, — сказал он, кривясь.

— Лорд, — испуганный женский голос, — это Софи.

— Откуда мой номер? — спросил он резко.

— Уильям звонил с телефона, — всхлипнула женщина. Рядом с ней раздался детский плач, и она что-то успокаивающе заворковала, прикрыв трубку.

Люк зашипел — врач покрывал рану чем-то щиплющим.

— Простите, что звоню вам, — в голосе было отчаяние, — но я боюсь, что меня убьют. Я с детьми выбралась через окно и задний двор, за входом следят! Пожалуйста, дайте мне защиты. У меня…кажется, у меня есть то, что вам нужно!

— Где ты? — быстро поинтересовался Люк.

— В торговом центре «Звезда», — сказала Софи, — детская комната. Пожалуйста, лорд Клевер… пожалуйста… мне так страшно за детей!

— Жди, — проговорил он и положил трубку. Отмахнулся от виталиста, накинул куртку и снова спустился в гараж.

Промелькнула мысль о слежке, но он с утра в спешке спросонья и так напортачил — если кто хотел проследить, куда он ездил, сделать это было очень просто. Одна надежда, что «Враном» обычно пользовались слуги, и в ранний час следящие могли просто не разобрать, кто за рулем. Хотя не стоит на это рассчитывать.

В этот раз Люк рассчитывал на давнюю возлюбленную, безотказную подругу — скорость. Запрыгнул в «Колибри», приласкав крыло автомобиля длинными пальцами, надел полумаску, подождал, пока откроется дверь гаража и вылетел на улицу.

Уже к вечеру наверняка появятся в газетах заголовки «Падший гонщик взялся за старое?», но его это не волновало. Он летел, обходя машины, с визгом проносился по перекресткам, сворачивал во дворы, проулочки — не было в Лаунвайте машины быстрее и маневреннее его птички, и никакие преследователи не смогли бы его догнать.

Бросил «Колибри» у входа в торговый центр и взбежал по ступенькам, пугая чинно спускающихся мамаш с колясками и модниц с пакетами. Чуть затормозил у карты комплекса и быстрым шагом направился вдоль магазинов к детской комнате.

Там его встретила улыбающаяся администратор:

— Чем я могу вам пом… ой!

Он не глядя сунул ей какую-то купюру, прошел в игровую комнату. На полу, рядом с двумя маленькими девочками, сидела Софи — в какой-то толстовке, с нерасчесанными волосами, в ботинках на босу ногу. Ненакрашеная — он даже не сразу узнал ее с бледными губами и тусклыми глазами.

— Пойдем, — приказал тихо, и та кивнула, быстро натянула на дочерей курточки, ботинки и послушно последовала за ним.

— Я поселю тебя в замке Вейн, — говорил Люк, срезая повороты и лавируя меж машин — дети сзади, надежно пристегнутые, повизгивали, Софи бледнела. — Он наиболее защищен. В замок ни одна собака не проскочит. Гулять выходить только во внутренний двор. Со слугами не трепаться, звонить только с внутреннего номера и чем меньше, тем лучше, свой телефон выбросить. Все нужное тебе и детям предоставят. Про дом свой забудь.

Он набрал номер на телефоне, подождал, пока ответит помощник.

— Майки, открывай ворота гаража. Я буду через пару минут и они должны быть уже открыты. Я с гостями, пусть Доулсон подготовит комнату для временного пребывания. И сообщит магу, что понадобится телепорт. И пусть Леймин немедленно идет ко мне в кабинет.

Люк вывернул руль на свою улицу, приглушенно выругался, обходя старенький, еле тарахтящий автомобильчик, посмотрел в зеркало. Софи сидела с круглыми от ужаса глазами и, кажется, прикидывала, не безопаснее ли было остаться дома.

Ворота еще двигались, когда он, не останавливаясь, влетел в гараж, развернулся к стенке и затормозил так, чтобы с улицы не могли увидеть и сфотографировать, кто находится в салоне.

И только когда ворота опустились обратно, выдохнул. Открыл дверь машины, снял полумаску, вытер ладонью вспотевший лоб.

К нему спешил очень озабоченный одноглазый Майки Доулсон.

— Ваша светлость, — отчеканил он, — распоряжения передал, позвольте поинт… — он осекся, увидев выходящих из автомобиля женщину и детей.

— Майки, — прохрипел Люк — рана на шее снова начала дергать, и ощущения от удавки будто усилились, да и адреналиновый откат делал его речь и жесты несколько лихорадочными, — это моя гостья, Софи…

— Руфин, — своим воркующим голосом произнесла бывшая работница «Поло», уже пришедшая в норму — крепкие же у нее нервы! — и протянула Доулсону-младшему руку. Тот растерянно пожал ее.

— Доверяю ее твоим заботам. Через час Софи уйдет в замок Вейн, но если что-то понадобится, будет обращаться к тебе. А сейчас проводи даму в ее комнату, накорми… черт, что там делают с гостями? А, простите, малышня, — покаянно просипел он и погладил старшую по голове. Та обмерла, глядя на страшного, некрасивого и ругающегося дядьку, и заревела.

— Вот, — ухмыльнулся он криво, — и дети меня боятся. Не плачь, кудряха, дядя Майки купит тебе куклу.

Рев стал еще громче, и Люк досадливо потряс головой.

— Не любишь куклы? Майки, разберись, что любит юная леди. Софи, через пятнадцать минут жду тебя в своем кабинете. Майки проводит.

— Подождите, — попросила она, залезла рукой в карман толстовки и вынула несколько смятых бумаг. — Вот, то, о чем я говорила. Пусть лучше будет у вас.

Они удалились, а Люк бросил на капот «Колибри» полумаску, закурил, присел, осмотрел шины, хмыкнул удовлетворенно.

— Была бы женщиной — расцеловал бы, — пробормотал он и снова ласково погладил машину по крылу.

Он поднялся в свои покои, где терпеливо дожидались врач и виталист. Вытерпел укол в мягкое место — «антибиотик», — объяснил врач, — и очень вежливо попросил виталиста подождать еще и насладиться превосходным обедом, который сейчас накрывают специально для медиков в столовой.

— Накрывают ведь, Доулсон? — грозно спросил он у ненавязчиво маячащего у дверей слуги.

— Конечно, ваша светлость, — не моргнув глазом соврал дворецкий и спешно удалился.

Надо было, конечно, отдать себя в руки виталисту сразу после ранения — иначе дольше будет заживать, — но Люк сейчас не мог себе позволить уйти в сон.

Леймин уже ждал его в кабинете, попивая чай — и когда это Доулсон все успевает? — и недовольно нахмурился, глядя на синий след от удавки и заклеенную чуть ниже уха шею.

— Потом мне все выскажете, Леймин, — прохрипел Дармоншир и рухнул в кресло, закинул руки за голову и потянулся с наслаждением. Место укола возмущенно заныло. — Сейчас послушайте меня.

И он рассказал про утреннюю поездку в Свамперс, и про убитого Билли, и про мужика с удавкой — и про звонок Софи.

— Смею заметить, ваша светлость, — после долгого молчания проговорил Леймин, — что рисковать собой — наша работа. Ваша — отдавать приказы. Вы у нас в единственном экземпляре, а я уже привык к новой должности. И подобной глупости и безрассудства, уж извините… я думал, это в прошлом. Почему не позвонили мне? Ребята готовы бы были мгновенно отправиться и в Свамперс, и забрать эту… даму.

— Билли бы не стал разговаривать ни с кем кроме меня, — сипло ответил Люк. Леймин послушал его голос, покачал головой, встал и налил ему чаю. — Спасибо, Жак. А с Софи не хотел терять время. Если бы ее выслеживали, каждая секунда была на счету. Повезло, что меня с утра не отследили от Дармоншир-холла. Иначе я бы сейчас с вами не разговаривал.

— Вы действительно счастливчик, — согласился Леймин. — Это немного компенсирует ваши суицидальные порывы. Странно, что вас ждал всего один человек.

— Я думаю, — Люк сделал еще глоток, и чай смочил измученное горло, — что убийцы не знали, что Билли, мир его праху, планирует с кем-то встречу. Следили за ним — да, возможно, слушали основной телефон, или, скорее всего, поставили маячки, чтобы знать, куда двигается. Но, увы, что бы Билли ни собирался мне передать, это забрали. Или сгорело. Зато есть вот это, — он потряс листами, исписанными убористыми, чуть скачущим вверх почерком — будто пишущий очень торопился. — Скоро придет госпожа Руфин, даст свои пояснения. А пока…

Леймин фыркнул, выражая свое отношение к «госпоже». Он был служакой старой закалки и проститутками не пользовался.

— «… Лорд, — торопливо писал почивший Билли, — оставляю эти бумаги Софи, так как не уверен, что уцелею в этом дерьме. К сожалению, верить сейчас не могу никому кроме этой девочки.

У меня есть кассета с записью, которая отвечает на все ваши вопросы. Я отработал ваше золото, лорд Клевер, а Билли всегда выполняет договоренности. Иначе я бы не стал тем, кем стал. Но если каким-то образом меня перехватят на мертвом поле, пишу кратко то, что я услышал и узнал. Хикслоу из Форштадта был членом картеля убийц и держал общак банды. Мне пришлось потратить немало ваших денег, прежде чем с моим человеком согласились поговорить, с условием, что никаких имен называться не будет. Мы узнали, что Хикслоу промышлял не только нелегальной наркотой и оружием, а также заказами на мокрые дела, но и иногда развлекался шантажом. Все разговоры в его лавке писались. Кассеты хранились там же, где общак, в загородном доме. Однако с его смертью не смогли вскрыть сейф, чтобы достать деньги — он был вдобавок к коду зачарован только на прикосновение хозяина.

В ответ на разрешение прослушать записи я нашел им мага, который согласился за кругленькую сумму вскрыть сейф. Это единичный специалист и он согласился работать только под мои гарантии.

А в сейфе оказались не только деньги, но и сотни кассет, аккуратно подписанных. И среди них — кассета с подписью «Дьерштелохт — Дармоншир».

Если кратко, то там запись того, как некто Альфред Дьерштелохт договаривается с Хикслоу о том, чтобы шлепнуть вас. Надеюсь эту кассету вам передать.

Удалось моим людям пообщаться и с дружками Хикслоу. На то, чтобы разговорить их, ушла тоже немалая сумма — вы почти сделали меня нищим, лорд Клевер. И моему человеку намекнули, что после того, как газетчики зашумели о попытке вас шлепнуть, и дело взял под контроль сам Розенфорд, Хикслоу решил пощупать блакорийца на предмет доплатить за тайну. Результат вы сами знаете.

Мне передали кассету, передали на словах то, что удалось узнать — и мой человек поехал обратно в Форштадт, чтобы рыть под этого Дьерштелохта. Увы, Луи, по заключению полиции, чистил в гостиничном номере пистолет и нечаянно выстрелил себе в рот. Я слишком стар, чтобы верить в такие случайности.

Прощайте, в любом случае мы уже не увидимся. «Поло» я завещаю Софи. Ее девочки — мои дети».

Люк дочитался до того, что у него совершенно сел голос, и заканчивал он уже жутковатым шепотом, как нельзя лучше иллюстрирующим письмо с того света.

— Мда, — сдержанно высказался Леймин.

— Осталось найти этого Дьерштелохта, — прохрипел Люк и поспешно глотнул еще чаю.

— А что его искать, — мрачно сказал старый безопасник. — Позвольте мне — Альфред Дьерштелохт, младший брат Фридо Дьерштелохта. Слыхали о таком?

Люк покачал головой.

— Старший брат — барон, командир личной гвардии ее величества королевы Инляндии, прибывшей вместе с ней в день свадьбы из Блакории. Младший долгое время служил у ее величества, затем, когда Лоуренс-Филипп Инландер попался на Диане Форштадской, перешел после его женитьбы по наследству сыну королевы, и отбыл в Форштадт в качестве командира личной гвардии принца.

— Б….! — хмуро и сипло выругался Люк и посмотрел на бумаги в руках, как на грязь. — Я никого из них не знаю. Да и с младшим принцем пересекался считаное количество раз. Какие могут быть мотивы?

— Может, ваша светлость, — предположил Леймин почти не иронично, — вы у него бабу увели?

— Может и увел, — буркнул Люк, — я не помню. У кого из них, интересно? Но, клянусь, Леймин, последние семь лет я блудил только в Рудлоге… последний месяц в Инляндии ведь не считается?

Безопасник смотрел на него с видом святого отца, готового призвать на голову грешника гнев всех богов.

— Да и вряд ли такие трудности из-за женщины, — уже серьезно проговорил Дармоншир, — тут максимум морду бы набили или на дуэль вызвали. Подумайте сами — сколько трупов, чтобы скрыть информацию. Нет, — закончил он убежденно, — не в бабе дело. Тут что-то гораздо более серьезное.

— Да понятно, — согласился Леймин. — Осталось узнать, что.

В дверь постучались. Майки Доулсон спросил разрешения войти, и пригласил в кабинет Софи — уже посвежевшую, похорошевшую, в платье, подчеркивающем все ее соблазнительные изгибы. Леймин даже едва слышно присвистнул, а Люк нахмурился — неужто в матушкиных запасах и такое есть?

— Спасибо, Майки, — прошептал он и закашлялся. — Присаживайся, Софи. Бумаги действительно важные. Спасибо, что позвонила.

— Мне некуда было обратиться, — тревожно проворковала она и закинула ногу на ногу. Люк взглянул на эти ноги, на ее губы. Хороша, зараза. И пользуется этим.

— Каким образом Билли оказался у тебя? — поинтересовался Люк.

Софи опустила глаза.

— Он часто приезжал, лорд Клевер. Мы были любовниками. Все знали.

— Но тебе же не было нужды принимать его больше, — с недоумением сказал Люк. Леймин цинично хмыкнул.

— Он не платил мне денег, — возмущенно проговорила бывшая работница великосветского борделя. И вытерла со щек слезы. — Я… я любила его, лорд. Не смотрите так, мне нравилось работать в «Поло»! Билли вытащил меня из нищеты, показал мне жизнь. Был добрым и веселым, — она всхлипнула. — И он хотел жениться на мне.

«Бросить он тебя хотел здесь, вместе с детьми», — раздраженно подумал Люк. Видимо, старого наркомана возбуждало то, что его женщина и мать его детей спит с кучей аристократов и приносит ему деньги.

— Куда он поехал, после того, как ушел от тебя?

— К себе в кондоминиум, — дрожащим голосом ответила Софи. — Он говорил, что за ним следят и что никому не может верить. Поэтому решил отпустить телохранителей и уйти из квартиры по лестнице для обслуживающего персонала и полуподвал с выходом в магазин в доме. Накануне я отвела машину во двор поблизости, он хотел воспользоваться ею. А потом сказал, что заберет откуда-то запас на черный день, с какой-то тайной квартиры, вызовет мага-телепортиста и придет за мной с девочками.

— Что за маг? — вмешался Леймин. Софи захлопала ресницами и умелым чувственным движением, видимо, на автомате уже, облизнула губы и заправила локон за ухо.

— Нелегал, он работал с Билли. Я видела его пару раз, но не знаю имени.

— Понятно, — просипел Люк. — Можешь идти, Софи. Скоро откроют телепорт, в Вейне ты будешь в безопасности.

— Если позволите, — вмешался Леймин, — я бы хотел позже еще поговорить с … госпожой Руфин.

Софи тревожно взглянула на Люка и чуть приоткрыла губы, и он невольно усмехнулся ей. Опыт никуда не денешь.

— Не беспокойся, Софи, — сказал он хрипло, — господин Леймин будет нежен. Иди. Я не забуду того, что ты сделала.

Когда за ней закрылась дверь, Жак Леймин посмотрел на хозяина. Тот, морщась, тер шею ребром ладони.

— Я не жалуюсь — могли бы и пристрелить, — с мрачной иронией высказался Люк. — Видимо, не хотели привлекать внимание соседей. Так что удавка — не худший вариант.

Он покрутил головой, покривился, снова чувствуя, как начинает плескать в крови азарт.

— Ну что, Жак, — проговорил он с предвкушением. — Похоже, я еду в Форштадт.

 

Глава 7

Ангелина, Теранови, четверг, 25 декабря

— Ваше высочество, посол от короля Бермонта, барон Лерьен Норден.

Ани, просматривающая отчет о торговле между Истаилом и Теранови, недоуменно подняла брови и отложила бумаги. Товарооборот набирал мощь, несмотря на сложности доставки — сначала до телепорта у границы Песков и Рудлога, затем на склад в Теранови и оттуда уже на выстроенные в городке «драконьи ряды». Торговали там жители Песков, и довольно бойко торговали.

Но все равно это была капля в море. Без нормального сообщения, без железной дороги, логистических центров каплей это и останется. Хоть и съезжались в город дельцы со всего Рудлога, чтобы заключить контракты на поставку текстиля и ковров, шерсти и драгоценностей, если не решить вопрос с транспортной доступностью, интерес постепенно утихнет и трудно будет разжечь его вновь.

— Просите, Вероника Сергеевна.

Секретарь кивнула и закрыла дверь. А через несколько секунд в кабинет вошел представительный пожилой берман. В форме, с седеющими русыми волосами. Учтиво поклонился вставшей навстречу принцессе.

— Барон, — Ани протянула руку для рукопожатия, и тот невозмутимо принял ее — если и были сомнения, продиктованные берманским отношением к женщинам, годы дипломатической работы приучили скрывать их. — Располагайтесь. Какие напитки предпочитаете?

— Благодарю, ваше высочество, — сдержанно ответил посол, — не хочу утруждать вас. Я по поручению его величества короля Бермонта. Так как вы уже организовали дипломатические отношения с Песками, прошу посодействовать нам. Бермонт планирует королевский совет и хочет передать приглашение Владыке Нории. Я знаю, что здесь постоянно находятся драконы и ведут с вами работу. Но сами понимаете, здесь ваша территория, и пока нет договоренностей между Бермонтом и Песками, мне неэтично и некорректно напрямую обращаться к ним. Я могу просить вас передать письмо Владыке от Бермонта и написать сопроводительную записку, в которой вы порекомендуете меня как контактное лицо? В перспективе, когда мы наладим отношения, уже не придется тревожить вас.

Ани выслушала просьбу, кивнула. Про совет она знала — именно на нем Василина должна была попросить Хань Ши о личной встрече для Ангелины.

— Конечно, барон Норден. Королева Василина уже отдала специальные распоряжения на этот счет, как и разрешение драконам пользоваться порталом на границе для перехода в Бермонт и другие страны. Что касается письма, я сегодня же передам его контактному лицу и к вечеру оно уже будет у Владыки.

— Благодарю, — повторил посол. Встал, передал принцессе запечатанный пакет. — Всего хорошего, ваше высочество.

— До свидания, — отозвалась Ангелина.

За сопроводительную записку она принялась сразу же, как за бароном закрылась дверь. Сухо, безэмоционально, конкретно. Писала, и вокруг сгущалась тишина — или это она ушла в процесс с головой? Слова ложились на бумагу, как руны на щит:

«Владыка Владык, великий правитель Песков. Примите мое глубочайшее почтение. Перенаправляю вам пакет от короля Бермонта…»

Как ты там, Нории? Появишься ли здесь когда-нибудь?

«Подтверждаю, что запрос официальный и осмелюсь рекомендовать содействие…»

Если бы ты знал, как я обижена и зла на тебя. И на себя. Слова произнесенные становятся замками и преградами, и нет у меня возможности вернуть их назад. И, самое главное, не сомневаюсь я в том, что сделала. Сомневаешься ли ты? Видимо, нет. Я понимаю, почему ты так поступил, но никогда не смогу принять. Потому что я хочу, чтобы ты был на моей стороне в любом решении.

«Дежурные маги у телепорта на границе получат указания настраивать переход в Бермонт по первому запросу…»

В любом случае, появись. Дай мне накричать на тебя, рассердиться. Увидеть. Не жди. Придумай что-нибудь.

«Буду признательна, если вы отправите ответ, чтобы я передала его послу Нордену…»

…

…

… Мне плохо без тебя.

Пески, Тафия, четверг, 25 декабря

Лорд Тротт появился у Четери в точно оговоренное время. Появился слегка раздраженным — перед этим звонил Мартин и ныл, требуя взять его с собой.

— Мне скучно, я тут загибаюсь, Макс, — он добавил несколько ругательств и Тротт поморщился — очень уж заразна была привычка сквернословить. — Мне нужно развлечься. Вчера пили с Алексом, а с утра опять во дворец, глаза бы мои его не видели. Даже моя похмельная рожа не отпугивает придворных. Не могу я больше!

— Нет, Март, — сухо повторил Тротт. — Тебя не приглашали.

— Так я без приглашения приду, — фыркнул фон Съедентент. — Не сожрет же меня твой учитель. Во всяком случае не сразу. А если и сожрет, хоть какое-то разнообразие. Иначе умру от скуки.

— Мартин, — уже раздраженно сказал Макс. — Переход реально опасен. Если не справишься, тебя распылит на атомы. Выпадешь с осадками от Блакории до Тафии. Иди оприходуй какую-нибудь бабу, а лучше парочку, и не доставай меня.

— Так ты беспокоишься обо мне, папочка? — глумливо вопросил барон. — Кто бы мог подумать, что у Малыша такая трепетная душа!

Макс-таки выругался и под довольный хохот друга отключился.

Первое, что увидел Тротт, выйдя во внутренний двор у дворца Владыки — это молодого йеллоувиньца, с изумительно каменным лицом прыгающего в сумерках туда-сюда через натянутую высоко, на уровне пояса, веревку. Сам Чет в сторону младшего ученика не смотрел. Мастер расположился на привычной уже скамье у фонтана.

Светы, на удивление, не было, зато рядом с Четери сидел второй мужчина. Тоже с ключом в красных волосах, но оттенок волос темнее, тоже высокий, гибкий и мощный. Но подбородок, плечи, руки чуть шире и взгляд спокойнее, чем у Чета, и лицо менее резкое, хотя такое же экзотическое — суженые кошачьи зеленые глаза, белая, почти перламутровая кожа, широкие и резкие скулы, орлиный нос с характерной горбинкой. Макс присмотрелся в спектре и чуть не присвистнул, забыв и о слабости, и о желанном сейчас молоке — силы у гостя было куда больше, чем у Четери, и била она ровно, как огромный фонтан. Тот самый Владыка Нории Валлерудиан, о котором говорил Чет?

— Нории, вот и мой ученик, — с усмешкой, но приветливо, сказал Четери. — Макс.

Дракон невиданной мощи оглядел инляндца с ног до головы, чуть нахмурился, кивнул.

— Черный?

— Учеников не по стихии выбирают, — с едва заметным предупреждением проговорил Четери.

— Твоя территория, тебе решать, — согласился Владыка. — Позволишь посмотреть?

— Даже поучаствовать, если захочешь, — Чет встал. Макс умывался, жадно глотал молоко из кувшина, чувствуя на себе задумчивый взгляд второго дракона. А Мастер жестом поманил к себе двух девушек, почтительно дожидающихся у дверей, ведущих во дворец.

— Начинайте.

Девушки уселись у кустов, покрытых ярко-белыми цветами, прямо на лазурную плитку двора. Достали инструменты — флейту и странные костяные пластинки, надеваемые на пальцы. И завели мелодию — сначала робко, тихо, а затем уже во всю мощь. Пластинки на пальцах отбивали быстрый ритм «тук-тук-тук-тук»— быстрее, чем стук сердца у бегущего человека, быстрее, чем стук копыт у несущегося жеребца, а флейта вела свою песню, соединяя удары в единую тропинку.

— Вей Ши, — окликнул Чет прыгающего, — слышишь ритм?

— Да, учитель, — отозвался тот, не останавливаясь. Говорил он с трудом.

— Рассчитывай прыжок на четыре. И делай сколько сможешь. На нас не отвлекайся. Заденешь веревку раньше, чем через три сотни прыжков — сам пойдешь на ворота. А оттуда снова прыгать.

— Да, учитель, — ровно — ну насколько мог — ответил внук императора. В глазах его горело упрямство.

— А твои методы не меняются, Мастер, — насмешливо заметил Нории.

— А зачем? — откликнулся Чет. — Если они работают?

Дракон повернулся к Максу. Тот уже снял рубашку, ботинки, разминался, крутя руками, поворачиваясь, наклоняясь. Во двор тихо пробралась Света, улыбнулась мужу, но не подошла. Села рядом с девушками — постеснялась потревожить Владыку?

— Восстановился? — В руках Четери появилось оружие. — Начнем. Доставай клинки. Слушай музыку. Ни на что не отвлекайся. Читай ритм. Вникнешь — мелодия всегда останется с тобой.

Тук-тук-тук-тук. Лейся, музыка, лейся. Свисти, сталь, свисти. Опять ты смотришь в глаза смерти и опять внутри страх смешивается с безумным, бесконечным восторгом боя.

— Хорошо. Быстрее!

Тук-тук-тук. Флейта как волшебная нить несет тебя над землей, и тело становится гибким, быстрым, и руки удлиняются до острия клинков.

— Хорошо. Еще быстрее. Следи за левой рукой. Пока слабая.

Тук-тук-тук-тук. К сухому щелканью пластин присоединяется новый звук — краем глаза ты видишь, как Светлана начинает отбивать в ладоши тот же быстрый ритм, что сопровождает тебя уже минуты или часы.

— Не отвлекаться!

Звенят клинки, поет флейта, и опять исчезает мир вокруг, и время пропадает, останавливается, словно наблюдая за боем. Ритм не ускоряется — ускоряешься ты, до грани, до боли, когда каждый поворот и прыжок грозит порвать мышцы, когда рукояти в ладонях почти раскаляются, а вибрация от ударов пронизывает все тело. Учитель смеется и наступает вихрем, и ты отступаешь — но держишься.

Сбоку полыхает серебристая гладь Зеркала и ты на мгновение, на какую-то долю секунды отмечаешь это взглядом — и сбиваешься, и по спине плещет болью, вокруг разлетаются брызги крови и лезвия клинков противника окрашиваются красным. И ты падаешь на колени. Флейта жалобно стонет и замолкает.

— Твою мать! — потрясенно говорит вышедший из Зеркала, бледный в синеву Мартин и несется к тебе.

— Стоять! — жестко рявкает Чет, ты умоляюще глядишь на друга, и Март словно на стену натыкается. — Убью! Поднимайся! — это уже тебе. — Вставай, щенок! Я кому сказал не отвлекаться? Вставай! — дракон обидно, плашмя — как кнутом — вытягивает тебя клинком по спине, прямо поверх раны. — Я не закончил. Вставай! Бейся с рассеченными мышцами, с потрохами наружу! Пока жив, бейся! Ну?

Не пошевелиться, и он разочарованно обходит вокруг и отворачивается. Март глядит на тебя и одними губами спрашивает — «помочь?».

И ты качаешь головой, отстраняясь от боли, и встаешь, чувствуя, как по спине течет твоя кровь и рану дергает, словно припекает каленым железом.

— Хорррошо, — рычит Мастер, склонив голову, и снова прыгает к тебе, поворачиваясь на лету. В тишине, наполненной звоном и свистом стали, вдруг отчетливо снова начинают звучать быстрые хлопки — это Светлана робко заводит ритм. К ней неуверенно присоединяются пластины, и, наконец, вступает флейта. Но тебе уже это не важно — важно не оступиться, не упасть снова, не увидеть презрения во взгляде учителя. Кажется, ты истекаешь кровью — немеют руки, голова начинает кружиться и темнеет в глазах — а дракон все не останавливается. И когда уже смиряешься с тем, что умрешь сегодня — все вдруг становится отчетливым и цельным, все приобретает резкость, а в душе воцаряется безразличие ко всему, что было и что будет — кроме одного боя. Мастер скалится и смеется, и глаза его горят красным безумием, Светлана хлопает, и в хлопках этих слышны отчаяние и мольба — а твои глаза выхватывают удивительный белый цветок на ослепительно-зеленом фоне, и ты почти чувствуешь его запах — и падаешь в темноту, отбив один из страшных ударов.

Макс очнулся от вкуса сладкого молока на губах. Четери держал его голову на коленях, чуть приподняв, и лил тонкой струйкой молоко в рот — оно проливалось мимо, смешивалось с кровью, стекало на лазурную плитку. Спину саднило, но боль, скорее, была фантомной. А вот слабость — настоящей.

— Хорошо, — сказал Мастер ласково и гордо. — Ты лучший. Так быстро, как ты, никто не обучался. Запомни состояние последних минут, так нужно биться всегда. Но если зазнаешься и начнешь ошибаться — высеку.

— Ожил? — раздался рядом встревоженный голос Мартина. Друг присел на корточки — он был непривычно серьезен. Взгляд его то и дело останавливался на плечах инляндца. — Я думал, все. Придется мстить. Этот дракон не родственник ли нашего Алмазыча? Методы похожи.

Макс криво усмехнулся и сел. Сам взял кувшин с молоком и почти с рычанием начал пить.

Март со вздохом встал, покаянно покачался с носка на пятку.

— Извини, что отвлек. Я не должен был приходить. И вы извините, Четери.

— Пришел и пришел, — отозвался дракон, аккуратно проведший рукой по спине Тротта — тот дернулся, почувствовав вливающуюся в него энергию, заскрипел зубами. — Будешь моим гостем. Зато ученику урок. Все видеть, ни на что не отвлекаться.

Март помолчал.

— Меня не возьмете учиться?

— Нет, — строго ответил Четери. — Ты не гибкий, у тебя немного вывернута правая нога, и ты слишком тяжело дышишь. И, самое главное, твое призвание защищать, а не атаковать.

Он еще что-то говорил, а Макс пил и оглядывал двор, освещенный тусклым полумесяцем. У натянутой веревки никого не было — зато в темноте на воротах маячила фигура йеллоувиньца. Света уже сидела на скамье рядом с Владыкой Нории, о чем-то с ним говорила и старалась не слишком часто поглядывать в их сторону. Слуги у второй скамьи накрывали стол, и до тошноты остро пахло едой.

— Но смотреть можно? — уточнил Мартин. — И повторять? Хоть с палкой?

— Смотреть я никому не запрещаю, — Четери встал. — И палку можешь выбрать любую. Обмойся, Макс. Будем ужинать.

Дракон похлопал его по плечу и отошел к Нории и Свете. Тротт молча поднялся, так же молча протянул блакорийцу ополовиненный кувшин с молоком. Тот схватил его с жадностью, выпил, и затем стоял, недоверчиво разглядывая друга, пока служанки лили на него воду, вытирали.

— Какой сервис, — одна из девушек взмахнула ресницами, и барон ослепительно улыбнулся, подмигнул. И все же не выдержал. — Макс. А когда это ты тело успел расписать?

— Опыты на себе ставил, — буркнул Тротт. — И ставлю. По автощитам с природными компонентами. Чтобы была минимальная защита даже когда нет сил.

— Угу, — странным тоном протянул Март, проводил отошедших служанок теплым и оценивающим взглядом. — Понятно. Не слишком ли… здесь все жестко, Макс? Стоит оно того?

— Да, — ровно отозвался Тротт, надевая рубашку.

— Ты извини, — повторил блакориец. — Я сплоховал.

Он хмуро проследил, как скрываются под тонким хлопком знаки. Открыл было рот, чтобы еще что-то спросить, но его отвлек шум крыльев — фон Съедентент задрал голову и с восхищением стал наблюдать за кружащимся, спускающимся во двор драконом.

Вскоре к скамье, где сидел Владыка, подошел еще один красноволосый мужчина, что-то коротко сказал. До друзей, присевших у фонтана, донесся приглушенный разговор.

— Мне надо лететь, Чет.

— Останься на ужин, — в голосе Мастера настойчивость.

— Нет. Письмо. От нее. Надо лететь.

Чет вздохнул как-то тяжело и кивнул. Подождал, пока Владыка отойдет, обернулся к магам, поманил рукой.

Уже когда они рассаживались, над ними взмыл ввысь огромный белый дракон.

А ужин прошел прекрасно. Март все недоверчиво косился то на молчаливого Макса, то на вернувшегося в шутливое состояние Четери — будто не он с час назад остановил его одним взглядом. И ведь правда убил бы. Но постепенно расслабился, втянулся в разговор — расспрашивал про Пески, про город, просил разрешения пройтись по нему в следующий раз — и Четери охотно отвечал, соглашался, хохотал над его шутками. Света льнула к мужу, как веточка и мягко поглядывала на Тротта — и к удивлению Мартина, друг общался с ней вполне доброжелательно. «С другой стороны, — размышлял блакориец, ухмыляясь, — ляпнешь что-нибудь про место женщины — и тебя нарежут на отбивные.»

Несмотря на случившееся, Мартин совершенно точно понял — не зря он сюда пришел. Не зря хотя бы потому, что увидел Макса почти нормальным. Почти таким, каким он был семнадцать лет назад.

Нории был в Истаиле к ночи. Не одеваясь после оборота, быстро прошел мимо Зафира, застывшего с чашей дымящейся крови, и направился в свои покои.

Там, в большом холле, на столике, на котором они играли в шахматы, лежал бумажный пакет, опечатанный сургучом, и прикрепленное к нему письмо. Владыка осторожно, не торопясь, открепил конверт, сел на софу, открыл письмо и быстро пробежал его глазами. Усмехнулся горько, откинулся на спинку и устало закрыл глаза.

В дверь поскреблись. Вошел невозмутимый Зафир, поклонился, протянул чашу — и дракон с благодарностью принял ее, начал пить.

— Господин, гонец спрашивает, будет ли ответ, — сказал старый слуга почтительно, принимая чашу обратно.

— Будет. Но не сейчас. Пусть отдохнет, — медленно ответил Нории. — Я ознакомлюсь с содержимым предложения и вызову его. Принеси мне еды, Зафир.

— Да, Владыка, — в голосе старого кочевника промелькнуло едва заметное сочувствие.

Позже, за ужином, Владыка Истаила прочитал послание от короля Бермонта. Его величество Демьян очень корректно — совсем не похоже на того взбешенного и собранного бермана, коим Нории его увидел — высказывал сожаление о том, что первая встреча произошла при столь необычных и печальных обстоятельствах. Благодарил за помощь в исцелении, приглашал коллегу на королевский совет, который должен был состояться в субботу, и предлагал прибыть с делегацией, чтобы пока монархи будут общаться между собой, дипломаты обсудили создание посольств, налаживание связей и подписали все необходимые бумаги.

Ответ Демьяну Бермонту Нории написал очень быстро. Заверил в готовности поучаствовать в совете, поддержал все предложения.

А затем еще раз перечитал послание огненной принцессы. Ровный почерк, ровные слова. Ни искры для него, ни надежды.

Улетающий в ночь гонец вез письмо королю северной страны и короткую записку для посредницы. В ней было всего пять слов.

«Ваше высочество, благодарю за содействие».

Утром уставший дракон принес пакет в кабинет Ангелины Рудлог. Выслушал похвалу за скорость, с благодарностью принял предложение остаться в городе и восстановить силы. И не видел, как после его ухода принцесса вскрыла письмо, прочитала, и с такой же усталостью опустила голову, как и Владыка накануне за много километров от Теранови.

В обеденный перерыв Ани отправилась в Бермонт. Демьян распорядился принимать телепортом родных супруги в любое время, без предварительного согласования, и сейчас Ангелина страстно захотела увидеть Полли.

Ее проводили во внутренний двор. Медведица встретила сестру без настороженности — Пол лениво точила когти о какое-то несчастное дерево, на подошедшую принцессу лишь покосилась, не прерывая своего занятия.

И Ани, как и в прошлый раз, прижалась к сестре, прикрыла глаза, слыша, как под ее ухом шумно дышит огромный зверь, и почти задремала в тепле погодного купола. Медведица отчего-то не уходила, прислушивалась к бормотанию и ласковым словам старшей Рудлог, склоняя большую мохнатую башку. Уши ее дергались, и периодически она снова начинала драть кору с таким остервенением, что Ани казалось, что она находится рядом с отрядом пилящих деревья лесорубов.

Старшая Рудлог говорила. О делах в семье, о том, как все скучают по ней, Полине, и ждут, когда она вернется. Говорила, пусть даже сама не верила в то, что это возможно. О том, что в следующий раз принесет сюда семейные фотографии и щенка тер-сели поиграть — вдруг что-то всколыхнется в памяти? О том, какими огромными могут вырастать водяные псы и как бы Пол понравилось в Истаиле. О том, что старшая сестра теперь не хуже самой Поли может оборачиваться в разных зверей и птиц. А все потому, что однажды пришлось идти через пустыню к своим девочкам…

Обеденное время давно уже прошло, а Ани все шептала и бормотала, вспоминая свои дни в Песках, больше произнося про себя, чем вслух. Душераздирающий треск рвущейся коры уже не тревожил ее — медведица периодически урчала, но большей частью молчала и не двигалась — то ли тоже уснула, то ли испугалась странной женщины и затихла, мечтая выбраться из цепких объятий посетительницы. Периодически во двор выглядывали слуги, но потревожить мохнатую госпожу и ее сестру никто не осмелился. И только упавшая на двор тень от замка — солнце ушло за башню — заставила Ангелину очнуться, потереть сухие глаза, погладить на прощание смирно лежащую Полю и уйти.

На выходных они с Василиной устроили тренировку младшим сестрам. И для занятий по освоению родовой магии очень пригодился кусочек летнего парка под погодным куполом, подаренный отцом и Марианом Василине.

Придворного мага накануне обязали закрыть стены щитами, чтобы не повредить и их, и Зигфрид, видимо, чтобы не вызвали на выходные, постарался так, что под погодным куполом сверкало еще несколько полусфер. И там, под переливающейся защитой, и прошел первый урок.

Ани рассказала все, что узнала от Нории про принцип действия родовой магии, Василина напомнила о прозвучавшем у Иппоталии. Теория закончилась, началась практика.

Марина с Алиной старательно закрывали глаза, пытаясь увидеть и ощутить свою ауру, Каролинка сидела на траве и пыталась повторить за старшими. Ани рассказывала, как ставить щиты — у Марины каким-то чудом получилось с первого раза, но потом, как она ни старалась, ничего не выходило.

— Ты просто недостаточно сосредоточена, — объясняла королева. — Тебе нужно отвлечься от всего, найти внутренний баланс.

— Где ж я его найду, если у меня его никогда не было, — ворчала Марина, снова и снова расставляя руки. — Первый раз не иначе как с перепугу смогла построить.

— У меня наоборот лучше всего работает, когда я на пике эмоций, — успокоила ее Ангелина. Марина недоверчиво посмотрела на нее. «Ты — на пике эмоций?» — говорил ее взгляд.

У Алинки с защитой дела обстояли лучше, но щит получался совсем маленький и слабый. Зато она легко обернулась в лошадку, прогарцевала вокруг сестер и внимательно выслушала напоминание Ангелины, что не нужно усердствовать, иначе будет мучиться от боли. Топнула ногой, заржала с вызовом — и вскорости вокруг пруда по зеленой траве носился уже целый табун, и хорошо, что никто из придворных не мог сюда заглянуть — страшно подумать, о чем бы стали шептаться во дворце.

— Я — бездарь, — простонала Марина, падая на траву рядом с младшей сестрой — после того, как у Алинки получилась и силовая волна, всколыхнувшая воду. — Наверное, мне просто не дано.

— Или кто-то просто не хочет учиться, — мягко сказала Василина. — Ничего, будем тренироваться, пока не получится.

Полный тоски взгляд был ей ответом.

 

Глава 8

Королевский совет, Бермонт, Нории, понедельник, 29 декабря

Владыку Нории встречал у телепорта сам король Бермонта. Суховатый, спокойный — только аура тревожная, тяжелая. Хозяин замка пожал руку Нории, приветствовал представленных ему дипломатов во главе с Ветери.

— Полковник Свенсен проводит вас в зал, где будет проходить встреча, — сказал он со сдержанной любезностью, прошу, господа, следуйте за ним. Нории, — Демьян повернулся к наблюдающему за ним дракону, — нас тоже уже ждут.

Они не спеша прошли по коридорам сумрачных владений Бермонта, и Владыка с удовольствием смотрел на каменных духов-варрантов, на токи энергии по старому замку, который давно уже слился со скалой, ставшей его корнями, уходящими в чрево земли и сделавшей его местом силы — неподвластной дракону, но приятной и знакомой. Варранты словно чуяли появление сильного и знающего про них чужака — поворачивали со скрипом и треском головы, принюхивались, а замок легко покалывал его сквозь подошвы холодком, приветствуя и узнавая. По каменному полу к ним пробегали едва уловимые зеленые волны.

— Первый раз вижу, чтобы он на кого-то так реагировал, — с удивлением проговорил Демьян. — И чтобы кто-то не из моей семьи ощущал его.

— Он просто вспомнил меня, — усмехнулся Нории. — Как старый верный пес. Я бывал здесь очень давно, у твоего далекого прадеда. Здоровается. Знает, что я не причиню вреда. А про ощущение — уверен, что царица как сенсуалистка тоже чувствует его.

Демьян задумчиво и почти нежно погладил серую стену — от его руки побежали те же зеленоватые волны, что струились сейчас по полу.

— Я хочу еще раз принести извинения за свое некорректное поведение в нашу первую встречу, — ровно сказал он, когда они вышли на лестницу, — и поблагодарить тебя за исцеление.

— Без твоей жены я бы не смог помочь, — ответил Нории, наблюдая, как аура короля-медведя темнеет, и с удовлетворением думая, что воля у этого бермана так же велика, как его сила — сдерживать рвущийся оборот и ничем не показывать этого. — Здорова ли она сейчас?

— Физически она оправилась, — чуть рычаще проговорил повелитель Бермонта. — Что касается остального — на все воля богов. Но я не могу не вернуть долг. Могу ли я что-то сделать для тебя, чтобы отблагодарить?

— Да, — помедлив, сказал дракон. — Я хотел тебя просить помочь мне.

Они спустились по лестнице и остановились у тяжелых и высоких деревянных дверей, из-за которых едва слышно доносились голоса, женские и мужские.

— Если это в моих силах, я помогу, — кивнул Демьян. — Что тебе нужно, Владыка?

— Ты сын земли, и сила твоя велика, — Нории внимательно отслеживал ауру собеседника — нравилась ему мужская сдержанность и отсутствие тщеславия, гордыни. — Мой народ, как ты знаешь, заключен в камне Драконьего пика в Милокардерах. Сам понимаешь, что это для меня значит.

В желтых глазах Бермонта появилось понимание.

— Я не знаю, остались ли там живые — на мой Зов никто не откликается, — тихо и рокочуще продолжал Владыка. — Но я верю, что их можно спасти. Если из разрушившейся части горы смогли освободиться и выжить более трехсот драконов, то уповаю, что по милости Матери-воды братья и сестры мои продолжают спать в оставшейся части. Но я не властен над камнем. А ты — да.

— Я силен, но я не бог, — хмуро сказал Демьян. — Только им подвластно двигать горы. Но я попытаюсь, Нории. С помощью коллег, если они поделятся силой, может и получиться. Но даже если удастся разрушить монолит — не погибнут ли они под обвалом, не перемелет ли их камень?

— Праотец Инлий наградил нас волей к жизни, — Нории склонил голову, — нужно только разрушить тюрьму и дать шанс выбраться.

— На совете и обговорим, — Демьян потянул на себя дверь, и двое оборотней, берман и дракон, вошли в зал, где их уже ждали венценосные коллеги, восседая за монументальным круглым столом и живо общаясь.

Царица Иппоталия, как всегда сияющая и нежная, поднялась навстречу дракону, ласково обняла его — и он опять отметил полыхнувшую ревностью ауру одного белого короля и интерес другого. Грела своим огнем красная королева, приветствующая его мягкой улыбкой и кивком — такая похожая и непохожая на обжигающую и ледяную Ангелину Рудлог. Император Хань Ши заполнял пространство золотистым умиротворением. И только аура присутствующего тут эмира Персия была слабой, что, впрочем, не помешало тому многословно и витиевато выказать свой восторг от встречи с Владыкой. Когда он закончил речь, присутствующие незаметно вздохнули с облегчением.

— Итак, коллеги, — сурово сказал Демьян, настраивая всех на деловой лад, — рад, что мы собрались в полном составе. Жаль, что прошлой встрече помешали неприятные обстоятельства, но теперь мы можем обсудить насущные вопросы. Приступим?

И опять, как обычно, пошло обсуждение международных вопросов, совместных мероприятий. Нории наблюдал за присутствующими, говорил мало, больше слушал и запоминал. А в конце перешли к вопросам частным, но не менее важным.

— Коллеги, — немного волнуясь, начала королева Василина. — Я хочу вернуться к вопросу покушения на моем дне рождения. Недавно глава службы внутренней разведки передал мне записку от ректора Иоаннесбуржского магуниверситета, Александра Свидерского. В ней он описывает свои видения касательно возможной будущей войны с армией, состоящей из таких же чудовищ, как появившееся на празднике.

Монархи посерьезнели.

— Я передам вам копии этой записки. И еще кое-что, — уже успокоившись, сказала Василина. — Это фотографии напутственного слова одного из Гёттенхольдов, почившего более шести сотен лет назад. Александр Данилович считает, что оно даст ответы на вопросы касательно покушения и дальнейших событий.

Василина передала коллегам копии отчета Свидерского, фотографии и листы с переводом. Впрочем, последние не понадобились.

— Староблакорийский, — с любопытством сказал король Гюнтер и бегло стал переводить непонятные надписи. Которые, впрочем, понятнее от этого не стали.

— Предсказание. И видения. Очень много, — хмыкнул Луциус.

— Александр Данилович — один из сильнейших магов современности, мы все понимаем, что он не стал бы беспокоить нас, если бы не посчитал это важным, — возразила Василина. — Его видения подтверждены Старовым Алмазом Григорьевичем, представлять которого тоже не нужно. Я читала перевод. Если соотнести все события с заговором в Рудлоге, с покушениями, с попытками похитить моих детей и это предсказание, ситуация вырисовывается неприятная.

— «Видела я камни, видом похожие на застывшую кровь, силы невиданной, которые могут вернуть Смерть… Камни те — божественная рута, смолой свернувшаяся мощь красного и черного, каждый, обладающий таким, увеличивает силу свою», — процитировал Гюнтер. — О каких камнях здесь может идти речь?

— Наверное, я могу дать ответ, — рокочуще проговорил Нории, и все повернулись к нему. — Я знаю только один камень, который попадает под это описание. Рубин королей, тот самый артефакт, из-за которого и началась война между Песками и Рудлогом пятьсот лет назад. В него словно было заключено две стихии, огня и смерти, и удивительным образом они не противоборствовали, а усиливали остальные.

— Как он выглядел? — резко спросил Бермонт.

— Как свернувшийся сгусток крови с лиловыми прожилками, — ответил дракон. — Размером с птичью голову, формой похож на грушу.

Королева Василина круглыми глазами посмотрела на короля Демьяна. Тот хмуро поджал губы.

— Что же, — сказал он, — теперь многое становится ясным. Коллеги, как я понимаю, сейчас мы знаем Рубин королей под именем Лунный глаз. Это коронационная подвеска Бермонтов, попавшая к нам с принцессой Лю Ши более четырехсот лет назад из Йеллоувиня. Уважаемый император, а как она оказалась у вас?

— Увы, брат мой, — мягким голосом сказал Хань Ши, — мне ведомо далеко не все, что делали мои предки. Я велю поднять старые свитки, если где-то есть какое-то упоминание, то мы его найдем.

— Йеллоувинь, — с горькой усмешкой проговорил Нории и покачал головой.

— Не спеши судить, брат, — откликнулся император, — пока неведомо, как она попала к нам. Демьян, можешь нам ее показать?

На мгновение маска спокойствия на лице принимающего монарха треснула — желтые глаза почернели, во рту мелькнули клыки, он напрягся и зарычал.

— Обернется? — с восторженным громким шепотом обратился эмир Персий к сидящей рядом Иппоталии. С другой стороны от нее расположился Гюнтер и как-то совсем не стесняясь придвинул тяжелый стул слишком близко к царице. Нории, сидящий напротив, видел больше, чем остальные — и веселые искры в глазах прекрасной царицы, и пульсирующее единение этих двоих.

— Демьян, — предупреждающе и ласково позвала морская царица, и сидящие вокруг ощутили волну спокойствия и нежности. Король-медведь вздрогнул, моргнул и выдохнул. Глаза его медленно светлели.

— Извините, коллеги, — сухо сказал он. — Что касается подвески — ее у меня нет.

Король-медведь замолчал. Монархи сверлили его взглядами.

— И? — не выдержал Гюнтер.

— За прошедшие полгода ее несколько раз пытались выкрасть, — неохотно признался Демьян и коротко глянул на Василину, поджал губы. — Однако все попытки были безуспешными. По всей видимости, ради того, чтобы получить ее, меня и заразили во время боев. Уже больше двух недель как она у Темных. И у них есть красная кровь. Моей жены.

— Подробности? — настороженно поинтересовался Гюнтер. От венценосных гостей замка Бермонт просто-таки плескало любопытством.

— Это внутреннее дело страны, — ровно ответил Демьян, — и к сути вопроса отношения не имеет. Но подтверждает сказанное в пророчестве.

— Так что же, — уточнил Луциус, — нам теперь ждать возвращения Черного жреца? Это не плохо, братья.

— Плохо то, — резко сказала Василина, — что нас пытались убить на моем дне рождения. И что пытались убить Демьяна. Мне не нравятся их методы и я никак не могу поддержать подобные действия. Сейчас же… есть вероятность, что уже провели ритуал?

— Судя по тому, сколько времени прошло с момента… исчезновения подвески, — деликатно вмешался Хань Ши, — ритуал либо не удалось провести, либо заговорщики ждут какого-то особого дня.

— Или готовят покушения на нас, — поддержал Василину Гюнтер. — «Падут же врата тогда, когда сила владык земных иссякнет», — напомнил он. — Как иначе ослабить нашу силу? Только убрать физически.

Иппоталия сокрушенно покачала головой.

— Я бы только приветствовала возвращение Повелителя смерти. Но такой ценой?

— С другой стороны, — продолжил размышлять Гюнтер Блакори, — мы все не беззащитные овечки. Да и нужно быть сумасшедшими, чтобы попытаться пройти через нашу охрану и щиты.

— И она не помогла, когда на праздник призвали тха-охонга, — раздраженно сказала Василина. — Демьян, — вспомнила она. — Я все хочу спросить. А откуда такое название?

Бермонт раздраженно побарабанил пальцами по столу.

— Да делись, Демьян, — грубовато потребовал король Блакории, — ты же видишь, какие дела творятся. Хватит уже секретность соблюдать.

Король-медведь очевидно едва удержался, чтобы не рыкнуть в его сторону. И нехотя ответил:

— У нас чаще, чем у вас всех, случались прорывы из нижнего мира. И однажды там, где появилось чудовище, мои люди обнаружили человека. Очень странно одетого, испуганного и раненного. Он скончался, но перед этим все бормотал «тха-охонг, тха-охонг» — и показывал на уничтоженную тварь. Так что в нижнем мире живут люди, — заключил он, — прекрасно знающие этих существ.

— И ты нам не говорил! — возмутился Гюнтер.

— Это внутреннее дело страны, — с нажимом повторил Демьян Бермонт. — Все же, братья и сестры, предлагаю отнестись серьезно к предсказанию. Мы не знаем, правдиво оно или нет, но очевидно, что к нему серьезно относятся представители противоположной стороны. А, значит, мы все в опасности.

Эмир Персий, немного переживающий из-за того, что он не является потомком бога и Туру не держит, при этих словах почувствовал себя отомщенным.

— И к войне, — добавил Демьян, глянув на лист с записями Свидерского, — подготовиться не помешает. Мы привыкли жить в мире с тех пор, как стали проводиться королевские советы. Армии наши не готовы к крупному конфликту. Об этом надо думать, коллеги.

Коллеги согласно закивали.

— И последнее, — сказал Демьян. — Нории просил помочь ему в освобождении драконов из Драконьего пика. Нории?

Владыка спокойно проговорил свою просьбу. Замолчал, склонил голову, наблюдая за сильнейшими мира сего.

— Я помогу, — твердо сказала Василина. Дракон улыбнулся ей — сейчас она казалась очень похожей на сестру.

— И я, конечно, — подтвердила Иппоталия. — Хоть сейчас. Демьян, а ты готов?

— Естественно, — сухо сказал тот. — Но как туда попасть?

— Я могу отнести вас, — предложил дракон. — Боюсь только, почтенному Хань Ши это будет не вполне комфортно. Там холодно.

— Я крепче, чем кажусь, брат, — с мягкой насмешкой сказал старик император.

— Да не надо никуда лететь, — пробурчал Гюнтер, — у меня есть специалист, который может считать информацию о месте и перенести нас туда. Один из лучших магов в мире.

— Хвастун, — тихо хмыкнул Инландер.

— Не завидуй, — огрызнулся Гюнтер.

Нории улыбнулся, глядя на двух братьев по воздуху — такие разные внешне, и такие похожие по ауре, соревнующиеся, как мальчишки.

Вызванный монархом барон фон Съедентент появился через несколько минут. С невозмутимым лицом оглядел представительное общество, поклонился. Вежливо выслушал задание, попросил у Нории разрешение считать информацию о местонахождении горы — и, подержав ладони на висках дракона, незамедлительно открыл огромное Зеркало на срезанную вершину бывшего драконьего пика.

Демьян уже распорядился принести теплые вещи, и утеплившиеся правители отправились в заснеженные Милокардеры.

Драконий пик напоминал огромный пень, наискосок срезанный взмахом острейшего клинка. На этом пеньке и вышла монаршия делегация. Вокруг него лежали горы перемолотого камня — с места, где находились короли, камни казались маленькими, но были там и громады размером с трехэтажный дом. Вершина горы съехала в ущелье, перегородив горную реку и превратив ущелье в широко разлившееся замерзшее озеро. И Владыка Валлерудиан снова вспомнил свое болезненное пробуждение. То, как из последних сил летел он к своему Истаилу, чтобы хотя бы умереть дома. То, как спасли его простые люди. Разве мог после этого он не пытаться отблагодарить их, дав жизнь Пескам?

— Они могут быть как в вершине, так и в оставшейся части, — глухо пророкотал дракон. Он единственный отказался от теплых вещей. — Больше всего должно быть внизу… многие уже успели приземлиться. Но вершина меньше.

— Даже если получится разрушить вершину, вода хлынет вниз, — хмуро отозвался Демьян. — Ниже по долине и дальше на равнинной части наверняка есть поселения. Погибнут люди.

— Воду я смогу усмирить, — певуче проговорила Иппоталия. — Закую полностью в лед, будет таять потихоньку. Но, Нории, гора огромная. Мы сильны, но не всемогущи… не уверена, что получится.

— Я все же попробую, — проговорил Демьян. Он присел на корточки, трогал снег, слушая камень под ним. — Василина, прошу, встань рядом. Когда я начну, коснись меня. Иппоталия… Великий император… коллеги. Мне нужна вся ваша помощь.

— Сколько смогу, Демьян, — понятливо отозвалась царица. Монархи выстраивались вокруг короля Бермонта в кольцо, прикрывали глаза, поднимали руки в стороны — и снег под ними, вокруг них начинал таять, и воздух уже подрагивал, гудел и искрил от общей, свободно льющейся в центр круга силы. Император невозмутимо кивнул:

— Синхронизирую. Начинай.

Демьян снова погладил землю, прижал к ней руки, прислушался — и Нории увидел, как заворачивается вокруг потомка Хозяина Лесов плотная и тяжелая сила. Василина растерянно положила руку ему на плечо — и полыхнул впитываемый и преобразуемый мощью Бермонта огонь. Король-медведь закрыл глаза, выдохнул и с силой ударил кулаками по снегу.

Срезанная гора под ними подпрыгнула едва заметно, заворчала, загудела — толстый слой снега стал трескаться, раскрывая неглубокие трещины в камне, а по склонам ее полились камнепады и потоки снега.

Бермонт сжал губы — на лбу его выступил пот — приподнялся и еще раз с выдохом-стоном впечатал кулаки в снег. Вокруг королей, взрываясь каменной крошкой и снежной пылью, заструились трещины, и каждый из монархов в этот момент почувствовал, как окутывает их сила разных стихий, как струится она к огненной королеве — и пламя усиливает совокупную мощь держателей Туры, жарким столбом вздымается вверх и перетекает в Демьяна.

Гора загудела так мощно, что у людей заболели уши и в глазах помутилось, затряслась… Бермонт вжимал кулаки в камень и что-то рычал, у Василины срывалось дыхание и дрожали руки — и Нории чувствовал, как истекает из него сила и пот струится по вискам. Камень трещал, выл и ревел, как раненый огромный зубр, двигался, скрипел и лопался толстый многометровый лед на озере, вставая бурунами — и вдруг как струна лопнула, раскидав отдачей монархов по снегу. И все затихло.

— Не хватает чуть-чуть, — рычаще сказал Бермонт, поднимаясь и отряхиваясь от снега и талой грязи. — Совсем неглубоко. Хотя бы одного еще сильного как мы. Или если бы у меня уже были дети… Слишком большой объем. Я не могу. Прости, Нории.

— Не за что прощать, — ответил дракон, помогая встать почтенному императору, который даже лежа в грязи ухитрялся выглядеть величественным. — Ты попытался. Не печалься, брат. У Песков есть еще возможность выжить. В конце концов, это не твоя ответственность, а моя.

Они вернулись в Бермонт, и Демьян настоял, чтобы уставшие и обессиленные коллеги отдохнули, переоделись и остались на обед. Отказываться после сблизившего всех дела никто не стал — вызвали своих камердинеров и горничных с чистой одеждой (Демьян предусмотрительно предложил Нории воспользоваться помощью слуг Бермонта), с удовольствием отдали дань сытной, изобилующей мясом, ягодами и грибами северной кухне. Известие о том, что через час вместо двух человек — короля с матушкой, — предстоит изысканно накормить с десяток первых лиц Туры, привело поваров замка в состояние тихой истерики — но вызов они приняли и блестяще справились с нелегкой задачей.

Затем высокие гости проведали королеву, под пышным дубом меланхолично догрызающую чьи-то окровавленные ребра и тихим ворчанием давшую понять, что делиться она не станет ни с кем — будь это хоть сам йеллоувиньский император. Понаблюдали за показательными тренировками гвардейцев («Кто опозорит — поставлю нянькой в детский сад», — пообещал бойцам полковник Свенсен) и уж после этого наконец-то завершили затянувшийся совет, спеша вернуться в свои вотчины к тяжелым монаршим обязанностям.

Королева Василина, опечаленная неудавшимся вызволением драконов и весь день исподволь наблюдающая за Нории, первым делом отправилась к мужу в кабинет и поделилась с ним впечатлениями и своим расстройством.

— Мне кажется, — сказала она печально, — что он очень подошел бы Ани. Он так силен, терпелив и спокоен, а у нас ведь у всех характер не сахар.

Мариан сдержанно улыбнулся, глядя на свою мягкую королеву, после ледяного срыва на свой день рождения искренне считающую, что у нее тяжелый нрав.

— Ангелина разумна, — успокоил он супругу. — Если она хочет быть с ним, то разберется в себе, уверен.

— Да, — пробормотала Василина, прижимаясь к мужу. Сил не было, после обеда тянуло в сон. А впереди еще дела. Она сокрушенно вздохнула.

— Василек, — неожиданно сурово и требовательно произнес Байдек, — скажи мне, что вы, перед тем, как пытаться разрушать гору, подумали, как уберечься, если все получится и она пойдет оползнями из-под ваших ног.

— Демьян бы удержал нас, — возразила она неуверенно, потому что они это действительно не обговаривали. А Мариану, как всегда, важнее всего ее безопасность.

Руки на ее талии сжались почти до боли, и муж очень ровно проговорил:

— Я поговорю с Бермонтом при случае. Очень надеюсь, что он понимал, что делает. И что, жена моя, мне теперь одну тебя не отпускать — чтобы я всегда был уверен, что ты в безопасности?

— Не ругайся, — попросила она мягко и крепче обхватила его за шею, потерлась щекой о мундир. Супруг сердился, стоял напряженный — крепкий и мощный, — и руки держали как стальные, и синие глаза были серьезными, и взгляд хмурым.

— Ну что ты, ну не сердись, — шептала королева, дотягиваясь до его губ и целуя их, — я буду осторожней, Мариан. Ну поцелуй меня, Мар, поцелуй…

За дверью ходили слуги, придворные, а он не отвечал, не реагировал — и ведь прав был, прав! Пришлось отвлекать — провести губами по шее над воротником, прикусить, запустить руку в волосы и пробежаться пальцами по затылку — и пусть он стоял как скала, Василина сама уже таяла и загоралась, чувствуя, как жарко становится телу, как чувствительна сейчас кожа. Отклонилась назад, глядя ему в глаза.

— Сердишься?

Не ответил.

Поцеловала. Сладко и долго.

— Неужели все еще сердишься?

Она что-то шептала нежное, примирительное, и гладила его по плечам, и терлась о него, как котенок, — и синие глаза сына Севера все же дрогнули, потемнели, и руки стали нежнее, проскользили вверх по спине, опустились вниз, сжали ягодицы. Василина потянула с себя тонкий кашемировый свитер, подула на светлые вьющиеся пряди, упавшие на лицо — и сама не поняла, как оказалась на столе, с задранной юбкой, чувствуя ягодицами холодок дерева, отвечая на жесткий поцелуй и нетерпеливо дергая ремень на брюках супруга. Он так ничего и не сказал, когда жадно вбивался в нее, удерживая за спину и затылок и заставляя смотреть в глаза — да и не нужно было слов этим двоим. Только потом, когда она слабыми от удовольствия руками обнимала его, тяжело дышащего, навалившегося сверху, и пыталась прийти в себя — муж, целуя ее во влажную шею, сипло и тихо сообщил:

— Теперь я буду снова сопровождать тебя на советы, Василина.

Королева не стала спорить — повернулась к нему, ласково поцеловала во вспотевший висок. Главное — помирились. А касательно сопровождения — пусть, если ему так спокойнее.

Уже вечером, за ужином, Василина рассказала родным, что перед советом поговорила с императором Ши и он согласился встретиться с Ангелиной. И что время встречи сообщит секретарь его величества на следующей неделе.

— А зачем? — настороженно спросила Марина.

— По рабочему вопросу, Мари, — ровно ответила первая Рудлог. Марина хмыкнула и занялась ужином, а Ани продолжила: — Спасибо, Василина.

Рассказала королева и о попытке вскрыть Драконий пик — с некоторым беспокойством поглядывая на мужа, но Мариан лишь нахмурился, ничего не сказав. Внимательно посматривала Василина и на старшую сестру — та, в отличие от младших и отца, слушала о произошедшем задумчиво, вежливо и холодно, и ни разу руки ее не дрогнули при упоминании о Владыке Нории.

И только в конце в глазах ее появилась тревога и усталость — и тут же исчезла, сменившись привычной уверенностью и сдержанностью.

Никто не обратил внимания и на непривычную молчаливость Алины — а, может, обратили, но посчитали, что сестричка и дочь просто вымотана прошедшими зачетами. Впереди был небольшой перерыв и экзамены. После ужина пятая Рудлог расстроенно побрела к себе в комнату. Ей сейчас все время почему-то хотелось спать. Но теперь она боялась засыпать, потому что снилось ей что-то жуткое, знакомое и удивительное, и холодно становилось, и просыпалась она среди ночи, долго приходя в себя и пытаясь вспомнить, что же видела. Но делать было нечего. Принцесса до упора сидела над билетами, пока глаза не начали слипаться, вздохнула и пошла в кровать. Мучилась, таращась в темноту, и не выдержала — позвонила Матвею.

— Что-то случилось, малышка? — спросил он тут же. В общежитии, видимо, была очередная вечеринка — гудели голоса, играла музыка.

— Опять страшно засыпать, — призналась она жалобно. — Кошмары снятся. Извини, что я так тебя отвлекаю.

Голоса стали тише.

— На балкон вышел, — объяснил Ситников. — Алин, ты мне звони, когда нужно. Не надо стесняться. Я бы посидел рядом, если б можно было.

— Ночью ко мне нельзя, — смущенно сказала она, — нехорошо это. Матвей… а ты не мог бы не отключаться хотя бы минут десять? Мне не так страшно будет.

— Конечно, — пробасил он так уверенно, что ей теплее стало на сердце. — Засыпай. Я тут.

Она слушала его дыхание. Как щелкает зажигалкой, как шуршит и ходит по балкону, как шикает на кого-то, кто попытался выйти к нему. Слушала и улыбалась. И заснула быстро, и ничего плохого ей в эту ночь не приснилось.

 

Глава 9

Катерина Симонова, Магуниверситет, вторник 30 декабря

— Екатерина Степановна!

Катя подняла голову — она переписывала начисто письмо, которое надиктовал ректор. Перед столом стоял воодушевленный шестикурсник, сжимая в руке букет цветов.

— Это вам.

— Благодарю, — и, главное, на лице ровное выражение. Не дать понять, что ты смущена или тебе приятно — иначе воспримут, как поощрение. — Поставьте в вазу, пожалуйста. Она в шкафу справа.

Студент с готовностью оглянулся, чуть потемнел лицом — в приемной уже стояло три букета, но послушно взял вазу. Дальше она не смотрела — дописывала письмо. Можно было бы напечатать, конечно, но особая корреспонденция — к главам других учебных заведений, к людям, занимающим высокие должности, — требовала в знак уважения писать от руки.

Студент помялся рядом и она снова подняла голову.

— Очень красивый букет, — сказала она мягко, но с вполне однозначным намеком.

Студент вздохнул.

— Павел. Судоплатов.

Катя посмотрела на часы. Но тут зловеще заухал филин — и за нее ответил ректор, появившийся в дверном проеме:

— Пара начинается через семь минут, господин Судоплатов.

— Да, Александр Данилович. Извините, — парень неохотно покинул помещение.

Катерина покосилась на начальника. Тот ответил насмешливым взглядом.

— Разбиваете сердца моим студентам, Катерина Степановна?

— Я ничего не делаю, — сдержанно ответила она.

— Да не сжимайтесь вы снова, — сказал Свидерский с досадой. — Я шучу. У меня такое ощущение, что вы меня побаиваетесь, Катерина Степановна.

Она не ответила. Что отвечать, если так и есть? Свидерский за все время, что она работает здесь, ни разу не повысил голос, даже когда поначалу она ошибалась по-страшному. Ни разу не выразил недовольство, был терпелив, все объяснял. Но ей все время казалось, что это ненадолго. Что все это маска, и вот сейчас он разозлится по-настоящему и проявит себя во всей красе. И понимала она, что это «наследие» от мужа, чтоб ему на том свете все воздалось, а поделать с собой ничего не могла.

Катя старалась не показывать своей настороженности, но ректор все равно замечал. И как она избегает прикосновений. И как нервничает из-за его оценивающих взглядов, которые он и не скрывал. Ей все время хотелось опустить глаза и отступить, и она сдерживалась и смотрела куда-то начальнику в переносицу.

— У меня для вас есть задание, зайдите, — Александр развернулся и отправился в кабинет. И Катерина, задержавшись на несколько секунд, чтобы посмотреть на себя в зеркальце и тронуть губы красной помадой, захватила блокнот и пошла за ним.

— Кофе, Катерина Степановна? — предложил Свидерский, когда она вошла в кабинет. Катя покачала головой.

— Разве это не моя обязанность, Александр Данилович?

Бывшая секретарь, Неуживчивая, номер которой Катерина первую неделю набирала по двадцать раз на дню и которая учила премудростям работы с терпеливостью монахини, позвонила сегодня, чтобы проконтролировать дела — и высказала свое негодование тем, что начальнику не варят кофе и не приносят обед. Катя пообещала исправиться.

— Ваша, — согласился он с улыбкой. — Но я кофеман. Могу до десяти чашек в день выпивать. Осилите бегать туда-сюда?

— Я осилила нормативные акты, — сказала она ровно, — теперь, думаю, невозможного для меня не существует.

— И то верно, — проворчал он. — Ну, пожалуйста, приступайте.

И пока она колдовала над кофемашиной, и когда склонялась за капсулами — отчетливо чувствовала на спине его взгляд. Будь это просто взгляд мужской, она бы не нервничала так. Но ей постоянно казалось, что там есть что-то еще. Будто он подозревает, что она канцелярию ворует, что ли.

Впрочем, она сама привыкла наблюдать за начальником исподволь. Своеобразная терапия. Поиск отличий от мужа.

Двигался Свидерский скупо, в отличие от знакомого ей экспрессивного Мартина и от высокомерно-небрежного герцога Симонова. Не любил костюмы, но постоянно носил пиджаки — однако вечерами, когда заканчивалось приемное время, она часто заставала его в рубашке, с закатанными рукавами. Излучал доброжелательность и уверенность. Больше любил двигаться, чем сидеть — письма и приказы диктовал, быстро прохаживаясь по кабинету. Симонов не был толстым, но тело у него было нетренированное, ленивое. А Свидерский, хоть и казался худым для своего роста, мог похвастаться крепкими мышцами. Во всяком случае, по дому он ее пронес, не запыхавшись. Подмечал мелочи: «У вас новая помада? Приятный оттенок». «Не выспались?» «Устали?» Легко говорил комплименты — она уже успела привыкнуть к его: «Чудесно выглядите, Екатерина Степановна». И постоянно наблюдал за ней — оценивающе и забавляясь, будто охотник, смотрящий в прицел на зайчиху с зайчатами.

— У вас же здесь есть кухня, — сказала она, возвращаясь с двумя крошечными чашечками на блюдцах. — Можно варить, а не прибегать к механике. Вкус совершенно другой.

— Умеете? — он сощурился, глаза блеснули.

— Я много чего умею, — ответила она легко. Села на кресло, пригубила напиток и едва заметно недовольно хмыкнула — права, совсем не то.

— Сами напросились, Екатерина Степановна, — ректор свою порцию выпил залпом и вздохнул, тронул языком уголок губ, где осталась темная полоса. — В следующий раз вызову вас, сварите. Оценю ваши таланты.

Она кивнула.

— У вас было ко мне дело, Александр Данилович.

— Да, — Свидерский крутанул чашку на блюдце. — Скажите, Екатерина Степановна, как ваше окружение отнеслось к новой должности? Ведь, если откровенно, она не по статусу вам, совсем не по статусу.

«Какое окружение? — подумала она с раздражением. — Марина только за, дети в саду, светскую жизнь я не веду».

— Мне звонила ваша мать, — пояснил он свой вопрос. — По прямой линии, минуя вас. Откуда-то взяла телефон.

— Я не давала ей, — сообщила Катя. Поморщилась. Мама могла найти что угодно, если поставила себе цель. Вспомнить только, как она добивалась внимания Симонова к дочери.

— Очень решительно потребовала, чтобы я не нарушал все светские устои и не потакал вашему, гм, убитому горем рассудку, в совершенно неприемлемых стремлениях. Грозилась, что устроит мне обструкцию.

— А вы? — спросила она спокойно.

Александр усмехнулся.

— Как вы уже успели заметить, я не очень люблю, когда меня шантажируют. — Катерина опустила глаза. — Но я был вежлив, честное слово. Однако уже третий день мне звонят… так понимаю, покровительницы и приятельницы вашей матери и требуют того же самого. Не скажу, что меня это расстраивает, однако это отнимает время. И хотелось бы понимать, каких проблем еще ждать. У вас есть друзья, знакомые, может, мужчина… который бы мог доставить проблемы?

«Любовник?» — прозвучал невысказанный вопрос.

Катя сделала глоток, погрузившись в свои мысли. И только через несколько минут поняла, что в кабинете тишина и ректор терпеливо и ничуть не смущаясь ждет ее ответа.

— Родители, — проговорила она неохотно, — считают, что я обязана выйти замуж повторно. За человека с высоким титулом.

«Они привыкли жить в блеске привилегий, которые дает родство с герцогом»

— Я не поддерживаю с ними отношений по многим причинам. Поэтому они пытаются воздействовать на меня через окружение.

«Я в суд подам, я заберу у тебя детей! — кричала последний раз мать в трубку, — у них должно быть воспитание, а не сумасшедшая мать-алкоголичка!»

Конечно, иметь в опекаемых наследников герцогства — тут не только родную дочь сумасшедшей объявишь.

— И благодарна, что вы не поддались, Александр Данилович. Мне никакого беспокойства несоответствие титула и должности не доставляет. В конце концов, титул… мужа, а мы из мелкопоместных дворян. Вы знатнее меня, хоть ваш титул и приобретенный. Что касается звонков… простите за это. Я поговорю с родителями.

— Не нужно, — сказал он твердо. — Я решу этот вопрос.

— Вы слишком занятой человек, — возразила Катерина.

— Именно, — согласился ректор. — Именно поэтому мне нужна секретарь, которая будет разгружать меня, не отвлекаясь на свои проблемы.

Катя опять кивнула, поставила чашку на стол.

— У меня нет мужчины, Александр Данилович. Думаю, родители единственные, кто может доставить вам хлопот.

— Почему нет? — поинтересовался он небрежно.

— Четыре месяца как умер мой муж, — сухо ответила Катя. — И, извините, Александр Данилович, но это мое дело. Вас оно не касается.

— Отчего же? — глаза его блеснули весельем. — Быть может, я узнаю, свободен ли путь для меня.

— Извините, — повторила она с иронией, хотя внутри все оборвалось, — но секретарь и начальник — это слишком пошло.

— И правда, — согласился ректор с той же насмешкой, ничуть не обидевшись. — Раз я отвергнут, то перейдем к делу. Я к чему все это выяснял, Катерина Степановна. Завтра в королевском дворце прием, где будут все главы высших магических заведений Рудлога и представители аристократии, из тех, кто занимается меценатством в обучении студентов. Будет много шампанского, разговоров о том, кому дать денег и хвастовства друг перед другом. Обычно меня сопровождает Виктория, но она занята на должности придворного мага и в этом году не сможет. Я рассчитывал на вас — вы сможете потом составить список договоренностей и контактов. И заодно проследите, чтобы я, не дай боги, не взял не тот прибор за столом или не совершил ошибку, запив икру красным вином. Итак, не будет ли вам дискомфортно под оценивающими взглядами аристократии? Сможете не побить кого-нибудь, кто задаст вам очередной вопрос о том, как вы дошли до жизни такой?

— Я очень постараюсь, — Катя улыбнулась. — Конечно, я буду рада сопровождать вас, Александр Данилович.

— Вот и прекрасно, — сказал он с удовлетворением. И недовольно глянул куда-то ей за спину, чтобы тут же усмехнуться.

— Привет, Мартин.

— Привет, — раздался за Катиной спиной бодрый голос блакорийца. — Я на три секунды, Данилыч. Ох, богиня! — Катерина встала, улыбнулась, и темноволосый маг тут же взял ее за руку, поцеловал и вручил маленькую коробочку шоколадных конфет. Он периодически притаскивал ей сладкое — и как угадал, что она его обожает? Оглядел ее с ног до головы — почему-то его взгляды Катю ничуть не смущали. Наверное, потому, что она понимала, что он шутит. — Екатерина, вы ослепительны. На месте вашего начальника я бы давно пересадил вас к себе в кабинет, чтобы разбавить эту унылую обстановку вашим прелестным лицом.

— Я думал об этом, — непринужденно откликнулся Александр. Он, откинувшись на спинку кресла, наблюдал за ними с тем самым выражением в глазах. Оценивающе-забавляющимся. — Но, боюсь, я тогда не смогу работать. Буду постоянно отвлекаться.

Мартин поднял глаза к потолку.

— Нет, вы слышали это? — спросил он страшным шепотом. — Не ценит он вас, Екатерина, ой не ценит. Может, все же пойдете работать ко мне? Делать ничего не нужно. Просто сидеть, улыбаться прямо так, как сейчас, — Катя уже хихикала, — иногда посылать мне воздушные поцелуи.

Он болтал какую-то сладкую и шутливую чушь, и настроение стремительно поднималось. Мартин был теплым, веселым и совсем не страшным. И при этом сильным — это было видно в движениях, во взгляде, когда он замолкал или задумывался. Никакой легкости внутри, но и никакой жесткости. Он точно никогда бы не смог обидеть женщину.

— Увы, — сказала она смешливо, — боюсь, тогда меня можно будет обвинить в легкомысленности. Так что я останусь верна Александру Даниловичу. Оставлю вас, господа. С вашего разрешения, Александр Данилович.

Уже выходя из кабинета, Катя услышала бодрое блакорийское: «Данилыч, как ты смотришь на то, чтобы напиться посреди недели?»

Под шоколад работа пошла быстрее и радостнее. Периодически Катя вспоминала шумного блакорийца и улыбалась. И задумывалась — какие же разные люди собрались в компании Свидерского. Мартин, чьего сердца и радушия хватало, кажется, на весь мир. Александр, непонятный ей, спокойный, любящий подшутить и не скрывающий своего к ней мужского интереса — но как раз его она легко представляла в доспехах, с огромным мечом в руках, рубящим головы пленникам в каком-нибудь захваченном замке. Была в нем под этим спокойствием жесткая сердцевина. Очень жесткая. Профессор Тротт, который производил на нее настолько тягостное впечатление, что хотелось спрятаться под стол. Хотя он вообще, кажется, ни разу на нее не посмотрел. И Виктория. Немного высокомерная, уверенная в себе. С Катей они были чем-то похожи: обе темноволосые, темноглазые, высокие, но если Катя была вся контрастной и холодной — светлая кожа, черные волосы, стройное тело, то Виктория была смуглой, носила свою гриву волос почти всегда распущенной, пышной, перекинутой через плечо, и фигура у нее была роскошная, знойная, какая бывает у уроженок юга Рудлога. Но волшебница всегда была вежливой, хотя приветливой ее назвать было очень трудно.

И Катя, если уж совсем честно, немного завидовала ей — что она своя в компании этих мужчин, что ее принимают, как равную и обожают все трое.

После рабочего дня она аккуратно — как учила ее Неуживчивая — собрала все документы, распределила их по папкам, привела свой стол в идеальный порядок и, все еще чувствуя на губах вкус шоколада, пошла к машине. Свидерский ушел ранее, и здание университета было уже совсем пустым — катились по стенам волны аккумулируемой энергии с легким гулом, похожим на морской, шуршали швабрами уборщики, переговаривались многочисленные камены, громко прощаясь с ней, — Катя кивала и улыбалась каждому. Гремели посудой в столовой повара, да попадались редкие студенты, спешащие то ли на тренировку, то ли в библиотеку.

На улице было холодно и темно, и Екатерина осторожно, чтобы не поскользнуться, направилась к своей машине. И только подойдя близко, уже нажав на электронный ключ, увидела, что у автомобиля ее дожидается какой-то человек. Невысокий, крепкий, в такой же полумаске, как у нее.

Она заспешила, испугавшись — сердце застучало, — распахнула дверцу. Человек непринужденно и очень быстро сместился вплотную к ней и без улыбки сказал:

— Не вздумайте кричать, если вам дороги ваши дети. Садитесь в машину. И не надо уезжать, если хотите, чтобы с ними все было хорошо.

Катерина застыла на месте, и он нетерпеливо подтолкнул ее — ноги у нее не гнулись, губы пересохли от ужаса. Она заторможенно села в машину, положила руки на руль. Мужчина захлопнул дверь и сам обошел вокруг автомобиля, сел рядом.

— Что вам нужно? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Деньги?

— Заводите машину и езжайте потихоньку к дому, ваша светлость, — ровно посоветовал незнакомец. — Сейчас я все вам расскажу. Но для начала я объясню, что случится, если вы откажетесь… сотрудничать. В данный момент ваша няня и ваши дочери в безопасности. Там они и будут оставаться и будут возвращены вам в тот же момент, как случится наша сделка.

— Боги, — Катя резко затормозила. — Вы что, похитили моих детей? Вы похитили моих детей?!!!!

Она сорвалась в истерику и полезла в драку. Колотила мужчину по лицу, по плечам, — он только отмахивался, — расцарапала ему лицо под полумаской, ухватила за волосы, пока он не поморщился и не выкрутил ей руку за спину — и отжал от себя, от своего плеча, потому что она вцепилась в него зубами, оставив на куртке след алой помады.

— Немедленно верните их, слышите!!! — кричала она ему в лицо. — Вы что, не понимаете, что им страшно? Да что же вы за люди!!! Верните их! Верните!!!

Мужчина скучающе смотрел мимо нее на проезжую часть — вокруг них объезжали машины, раздраженно и оглушительно сигналили — в столице вечер, гололед, пробки, да еще и какая-то сумасшедшая пара решила выяснять посреди шоссе отношения.

— Успокойтесь, — процедил он сквозь зубы. — Дети… считайте, в санатории. Им объяснили, что мама занята и недельку они побудут там. Няне все донесли, пугать девочек она не будет. Теперь все зависит от вас.

— Я не буду ни о чем договариваться, пока они не возвратятся домой, — неожиданно твердо даже для самой себя проговорила Катя. Ее трясло.

— Будете, — усмехнулся похититель. — Трогайтесь, герцогиня. Продолжим, раз вы успокоились.

Она не успокоилась — она отупела и только и думала, как, к кому обратиться, чтобы вызволить девочек.

— Крайне не рекомендую делать глупости, — продолжил незнакомец, словно читая ее мысли, — и рассказывать кому бы то ни было о том, о чем мы с вами поговорим сейчас. Потому что тогда детей вы не увидите.

— Чего вы хотите? — мертвым голосом спросила Екатерина.

— Вот уже пошел деловой разговор, — удовлетворенно отметил похититель, и она вдруг отметила слабый блакорийский акцент — как у Мартина. — Нам нужны ваши связи, госпожа Симонова. Вы близки с Мариной Рудлог и работаете на господина Свидерского. Нам нужны оба, но по понятным причинам мы не можем к ним приблизиться. А вы — можете. У вас есть неделя. За две недели вы должны организовать встречу с вашей подругой в указанном нами месте. И в другое место в конце этой недели привезти господина Свидерского. И там дать ему вот этот порошок — он достал из кармана пакетик и повертел его в пальцах.

— Вы сумасшедший, — потерянно и жалко проговорила Катерина. Сняла полумаску, вытерла ладонью мокрые щеки, потерла глаза — тушь попала под веко, и жутко щипало. — Я не пойду на это. Не пойду, слышите?!!

Мужчина равнодушно пожал плечами и одними губами проговорил: «Дети». И она снова заплакала.

— Пожалуйста, — умоляла она, жалобно глядя на него, шмыгая носом, — не заставляйте меня. Пожалуйста! Не заставляйте меня делать подлость, пожаалуйстааа… Я люблю Марину… Я не могу! Не могу! Прошу вас… Я хочу жить, понимаете? Я хочу нормально жить! Оставьте меня в покоееее… — она выла и всхлипывала, — пожалуйста… просто оставьте меня все в покое… отдайте детей, прошу! Прошу вас!.. как же мне надоело… Боги, да за что же мне это?

Она снова остановилась, рыдала, просила, и мужчина терпеливо ждал — даже носовой платок ей подал, который она швырнула ему в лицо.

Наконец, она затихла, уткнувшись лбом в мокрый кожаный руль, только плечи мелко вздрагивали да руки побелели. Боги, зачем, зачем она придумала себе эту работу? Почему не сидела с дочерьми дома? Почему не уехала в монастырь, как хотела, ведь чувствовала же, что нужно!

— Я не так близка со Свидерским, чтобы он поехал со мной куда-либо, — глухо сказала она.

Мужчина усмехнулся ее поражению.

— Вы очень красивая женщина, госпожа Симонова. Придумаете что-нибудь. Соблазните его, например, и он пойдет за вами куда угодно.

— Что с ними будет? — тихо спросила она. Не поворачиваясь.

— Лучше вам не знать, — ответил похититель с некоторым даже сочувствием. — Мы постараемся, чтобы они остались живы. И могу вас успокоить — никто вас не заподозрит. Вас похитят с принцессой и отпустят с ней же. Мы свяжемся с вами и обозначим место. А чтобы я был уверен в вашей лояльности, — он коснулся ее затылка, и голову заломило, заныли виски — и тут же отпустило, — вам поставлен ментальный блок. Теперь вы точно никому ничего не расскажете. Езжайте, Екатерина, высадите меня на перекрестке. За вашим домом наблюдают, мне не нужно светиться.

Она покорно нажала на газ. Довезла его до перекрестка. Не отреагировала на насмешливое: “Прощайте, госпожа Симонова». И как только захлопнулась дверь, понеслась домой, в надежде, что это просто угрозы, что глупая шутка, что девочки каким-то чудом дома.

Но детская была пуста. И дом был пуст. Ее девочек дома не было.

Весь вечер она металась по дому. Поднимала трубку, чтобы позвонить Марине или Свидерскому и бросала ее. К алкоголю даже не притронулась — нельзя было мутить рассудок. Плакала. Курила. Смотрела на нож для фруктов — перерезать вены и все, никто больше ее не тронет. Но дочери были далеко. Нельзя было их оставлять.

Кто может понять боль истерзанного материнского сердца? Оно так болело, что Катя думала, умрет. И все никак не умирала. У нее немели руки и горело лицо, и она отчаянно, зло проклинала похитителей, желая им самой страшной смерти и самых чудовищных мучений, и ей казалось, что от ее горя даже свет в доме потускнел и слуги затихли.

Заснула она совершенно измученной, уйдя в сон в молитве Синей. Чтобы Великая мать уберегла ее девочек и защитила Марину и Александра Свидерского. Любой ценой. Пусть даже ее, Катиной, жизни.

Далеко от нее, в Блакории, у дверей номера, где спали дети Симоновой, вдруг схватился за сердце и осел на пол охранник. И еще один мужчина, уже в Рудлоге, трясущимися руками распотрошил аптечку и кинул себе под язык сразу несколько сердечных капсул. И третий, виталист Брин, проснувшийся от того, что у него немеет левая рука, положил правую на грудь и стал размеренно дышать, излечивая сам себя и одновременно избавляясь от неумелого, путаного, но удивительно мощного проклятия. И затем уже встал и стал обзванивать братьев, узнавать, нет ли и у них болей в сердце.

Так или иначе пострадали все замешанные в похищении детей. Охранника спасти не удалось.

Среда, 31 декабря

Александр Свидерский проснулся рано утром от звонка телефона. Звонила Катерина Симонова.

— Да? — проговорил он сипло, потягиваясь в постели. Вчера они с Мартином, совратившим его-таки на поход в бар, ушли аж в Эмираты, накурились там кальяна, напились местной слабой травяной водки и вернулись далеко за полночь. И в голове еще бродили остатки алкоголя.

— Александр Данилович, — как-то сдавленно произнесла герцогиня, — я вчера забыла вас предупредить, а вы как мужчина наверняка не подумали.

— О чем, Екатерина Степановна? — поинтересовался он.

— К приему мне нужно подготовиться. А это парикмахер, визажист, да и платья подходящего нет. Я не успею, если выйду на работу. Сами понимаете, мне нельзя выглядеть… просто.

— Вы правы, — сказал Алекс, переворачиваясь на бок и глядя на часы — половина восьмого утра. — Я не подумал. Что же, я попрошу на входящие звонки посадить сегодня кого-нибудь из секретарей деканатов. Спасибо, что предупредили. Я заберу вас без пятнадцати пять, пройдем прямо во дворец.

— Лучше в половине пятого, — предупредила герцогиня. — Не нужно опаздывать. Принято приходить за полчаса до начала приема.

— Хорошо, — легко согласился он. Снова посмотрел на часы. — Восемь часов на подготовку — это страшно. Вы поразите меня, Екатерина?

— Думаю, да, — невозмутимо ответила она и положила трубку, не прощаясь.

Алекс появился у ее дома ровно в половине пятого. Открыл дверь дворецкий, склонил голову, сообщил, что госпожа герцогиня будет через две минуты.

И она спустилась — красное платье, стекающее по телу к полу, красная помада, белое лицо, огромные глаза, уложенные волнами черные волосы. Чуть-чуть смягчающая впечатление бежевая накидка, расшитая серебром. Драгоценные камни на шее, в ушах, на пальцах. Напряженная, как струна.

— Чувствую себя недостойным находиться рядом с вами, — сказал Свидерский, кланяясь и целуя ее холодные пальцы.

— Ну я же не могла вас подвести, — ответила Катя без улыбки. Глаза ее были тревожными, и Алекс не мог не спросить:

— Вы чем-то взволнованы, Екатерина Степановна?

— Нет, — она передернула плечами. — Не беспокойтесь, Александр Данилович.

Наблюдать за ней на приеме было одно удовольствие. В удовольствии этом себе не отказывали и окружающие мужчины — подходили, представлялись — больше половины присутствующих не принадлежали к аристократии и легко нарушали этикет, — заводили беседы. Катерина вежливо и очень изящно переключала внимание на Александра, хотя тот и так не страдал от отсутствия внимания. Он познакомил ее с коллегами, после фразы «Ее светлость герцогиня Симонова, мой секретарь» взирающими на Катерину как на даму с причудами, и за полчаса до начала официальной части она узнала, видимо, все слухи и новости научного и учебного мира.

Наконец, церемониймейстер объявил о появлении ее величества Василины Рудлог. Та вышла к гостям в чудесном и очень простом платье, не умалявшем, впрочем, ее величественности. Произнесла короткую речь — без высокопарности, поблагодарив за работу в сфере образования и вручив пожилому ректору награду за пятьдесят лет безупречной работы. Перекинулась парой слов с каждым из присутствующих, подошла и к Александру с Екатериной.

— Замечательно выглядите, — мягко сказала она Катерине, — жаль, что Марина еще на работе и вы не сможете увидеться.

Катя опустила глаза — Алекс, наблюдающий за ней, отметил и эту деталь.

— Мы встретимся на неделе, ваше величество. Сегодня я сопровождаю Александра Даниловича. Я работаю у него секретарем.

— Вот как, — немного удивленно откликнулась королева. — И как это вы согласились на должность?

— Мне нужно было чем-то заняться, ваше величество, — сдержанно пояснила Катя, — не могла больше сидеть дома. А Александр Данилович был так добр, что поддержал меня в этом стремлении.

Королева улыбнулась и кивнула.

— Да, теперь я понимаю, почему вы так дружны с Мариной. Она тоже не может сидеть дома. Это похвально, могу только поддержать вас.

— Благодарю, ваше величество.

Молодая правительница обошла еще несколько пар, и со всеми была одинаково любезна. И затем, мило попрощавшись и сославшись на дела, удалилась, оставив гостей слушать министра образования и других докладчиков и спасаться от скуки шампанским, закусками и сплетнями.

Женщины не были столь благодушны, как мужчины. Особенно аристократки. И первой крепость решила штурмовать высокая, сухощавая дама в возрасте. Она подплыла к Алексу, пробующему шампанское, величественно склонила голову:

— Добрый вечер, ваша светлость, добрый вечер, лорд Свидерский.

— Ольга Ивановна, — без особой радости поприветствовала ее Екатерина. — Позвольте представить, Александр Данилович, Ольга Ивановна, графиня Ольжанская. Меценатка, очень заботится об образовании в Рудлоге.

— Мы с вами общались несколько дней назад по телефону, — заговорщическим тоном сказала графиня Свидерскому, — рада видеть вас здесь. Герцогиня, — дамы обменялись изящными кивками, — откройте же секрет, зачем, ну зачем вы пошли работать?

— Я был очень настойчив, ваше сиятельство, — улыбнулся Александр. Катерина удивленно посмотрела на него, скользнула холодными пальцами по руке.

— Мой бедный муж, — Катерина понизила голос, и графиня, умирающая от любопытства, склонилась к ней, — очень гордился своим участием в жизни университета. Я решила продолжать его дело. Узнать побольше о жизни заведения, о его нуждах изнутри. Александр Данилович предложил мне эксперимент, — Алекс едва заметно хмыкнул, — я согласилась. Ведь кроме всего прочего, я подаю прекрасный пример молодым девушкам, не так ли, Ольга Ивановна? И поднимаю престиж не самой популярной работы.

— Это так решительно, Катерина Степановна, — проворковала графиня с видом примеряющейся к укусу гадюки. — Так необычно. Почти экстравагантно.

— О, уверяю вас, — с улыбкой сказала Катерина, — работа скучнейшая, но на что не пойдешь ради благотворительности. Боюсь, ваша жизнь куда ярче и полезнее моей, Ольга Ивановна.

Кажется, графиня сарказма не заметила — кивнула горделиво, отошла.

Гости общались, договаривались о встречах и совместных проектах, и гул разговоров заглушал легкую музыку, играющую в светлом зале. Наконец, столы с закусками опустели, удалился министр образования с помощниками, стали расходиться и гости.

— Скука смертная. И этот страшный высший свет, — пробормотал Алекс, когда они вышли из зала.

— Это еще цветочки, — улыбнулась Катя. — Так, покусывание. Вот когда эти хищницы собираются втроем-впятером, тут только успевай отбиваться.

— Вы из-за этого так нервничали сегодня? — спросил он, открывая Зеркало.

— Нет, — сказала она. Помедлила, достала из сумочки телефон, взглянула на него — губы горько дрогнули. — Впрочем, вы правы, послевкусие мерзкое. Пока время нерабочее, отведите девушку в хороший ресторан, Александр Данилович. Нужно спасать вечер.

— С удовольствием, — сказал он мягко, почти мурлыкающе. И подал ей руку, прежде чем ступить в перенастроенное Зеркало.

Весь вечер он наблюдал за ней. Отмечал, как периодически она поглядывает на экран телефона. Как устало и тревожно опускает глаза, когда никто на нее не смотрит. Как улыбается подходящим так блестяще, что ни у кого, знающего ее больше нескольких дней не может возникнуть сомнения, что улыбка искренняя. Как оценивающе смотрит на него — и тогда у славящегося своим чутьем на опасность Алекса холодок пробегал по спине.

Ресторан он выбрал старый, почти камерный. Тихий, со стенами из потемневшего от времени дерева, украшенными выцветшими гравюрами — при всей своей блеклости стоимость каждой из них исчислялась сотнями тысяч руди. С округлыми сводами без ламп и люстр — построен он был еще в то время, когда мир не знал электричества, и в зале свято блюли традицию — горели только свечи на столах и в высоких подсвечниках, стоящих на полу. За тридцать лет, пока он не был здесь, ничего не изменилось — все те же кружевные скатерти ручной работы, все то же серебро, бережно хранимое семьей, владеющей рестораном. Разве что скрипач, стоящий на балкончике сверху и периодически заводящий тонкие, пронзительные и тягучие мелодии, был другим. Но похожим, да. Сын, наверное.

Катерина сняла накидку, и сияние от свечей, стоящих на столе между ними, просвечивало тонкую ткань платья, очерчивая прекрасную грудь, кидало желтоватые отблески на ее лицо и руки. Она говорила мало, но беседу поддерживала непринужденно, хотя и было ощущение, что губы шевелятся — а она сама где-то далеко.

— Я и забыл, что вы курите, — проговорил Александр, когда спутница после ужина достала из сумочки мундштук и тонкую сигарету.

— При начальстве — нет, — сумрачно выдохнула Симонова и подожгла сигарету. Курила, и чувствовался от нее какой-то нерв, какая-то решительность — собственно, Алексу уже понятно было, к чему идет дело, и только очень интересовала причина столь резкой перемены. Сейчас она очень отличалась от Катерины, к которой он привык в своей приемной. От нее исходила угроза, а темная аура завораживала, манила прикоснуться, как бархатная тьма, чуть покалывала, словно заигрывая. Раньше он этого не замечал, хотя часто бывал рядом. Активизировалась только сегодня. И Катерина теперь уже смотрела на него в упор, разглядывая руки, губы, глаза — взгляд скользил по его чертам так, будто она пыталась привыкнуть к нему за короткое время.

— Я вам нравлюсь? — спросил он с иронией.

Катерина удивленно взглянула ему в глаза.

— Вы похожи на моего мужа как две капли воды, Александр Данилович, — пояснила она, и Алекс мысленно выругался — сомнительное удовольствие быть похожим на мужа-садиста, — так что нет. Вы мне определенно не нравитесь. У нас были не самые теплые отношения. Но, — задумчиво продолжила она, — для моего желания это не имеет никакого значения. И раз уж у нас пошел такой разговор — а я вам, Александр Данилович?

— Я-то восхищен, — признался он вполне искренне. — Вы похожи на фарфоровую куклу. На резную игрушку.

— Я очень дорогая игрушка, — Катя выпустила дым, затушила сигарету. — Очень требовательная, Александр Данилович.

«И опасная», — подумал он. Его раздражала и цепляла эта игра, нужно было признать. И он откликнулся легко:

— Для меня это не проблема, Екатерина Степановна. Я умею ценить дорогие вещи.

— И не на один раз, — предупредила она и потянулась к бокалу с вином, стала пить, внимательно глядя на него. Слишком внимательно и тревожно.

— Боюсь, одного раза мне будет недостаточно, — усмехнулся он.

— И баловать меня готовы, Александр Данилович? Например, если я захочу, чтобы вы вывезли меня куда-нибудь? Или сорвались ночью по моей просьбе?

— Вы разве склонны к капризам? — удивился он.

— Всегда хотела попробовать, каково это, — горько проговорила герцогиня и допила вино. — Налейте мне еще, Александр Данилович. Пусть бокал сегодня не пустеет. Не бойтесь… я останусь во вменяемом состоянии.

Вино заканчивалось, вечер уходил в ночь, а она сидела и курила, задумавшись о чем-то, и он наблюдал за ней в третьем магическом — аура ее колыхалась, то сжимаясь, как перед броском, то растекаясь расслабленно. Алекс свою спутницу не тревожил — кивнул официанту, подошедшему сменить свечи, попросил счет.

— Екатерина Степановна. Вы ведь не бывали еще у меня дома? — спросил он, когда герцогиня все же подняла на него затуманенные глаза. Между бровей у нее пролегла крошечная морщинка и губы горестно опустились вниз. Она недоуменно посмотрела на него, нахмурилась и через секунду понимающе кивнула, улыбнулась через силу.

— Катерина, Александр Данилович. Вне работы можете называть меня по имени и на «ты». Вы хотите показать мне, как живете?

— Хочу, — подтвердил он, глядя на ее полные красные губы. — Тогда и я — Александр.

Дом его был тих и темен — не зажигая света, он провел ее в спальню, принял накидку. Катя скинула туфли, став сразу меньше ростом, стянула с шеи тяжелое колье и бросила его куда-то на пол.

— Как удавка, — прозвучал в темноте ее раздраженный голос. И она пошла к окну, встала там, обхватив себя за плечи. Александр раздевался — скинул пиджак, глядя на ее силуэт, подсвеченный уличным снежным сиянием, снял рубашку, брюки, подошел к ней сзади, стянул с плеч лямки платья.

— С чего такая благосклонность ко мне, Катерина? — спросил он тихо и поцеловал ее в шею. От нее пахло вином и немного — солью и духами. Герцогиня промолчала, не двигаясь. Темная ее аура остренько пощипывала его кожу, но не пыталась присосаться, нет. Не время еще? Пытается усыпить его бдительность?

— Не надо разговоров, Саш, — ответила она, наконец. — Прошу.

Он принял и эту странную игру. Спустил по ее рукам платье, снял тончайшее белье — она осталась в чулках, послушно выгнулась, упершись руками в подоконник, уткнувшись лбом в стекло, и даже не вскрикнула, когда он вошел. Только спина напряглась да плечи под его руками. Не поворачивалась, не откликалась на размашистые прикосновения его бедер — лишь пальцы сжимались на подоконнике и дыхание туманило стекло. Ни вздоха, ни писка, словно отрабатывала наказание — и это, к его недоумению, вдруг завело так, что в глазах потемнело, и застонал он первым, — а она разве что привставала на цыпочки, когда ускорялся до бешенства и вздрагивала, когда он жестко сжимал ее грудь, гладил по спине, по острым, выступающим лопаткам, как хорошую, послушную лошадь. И шептал: «Вот так… да… какая ты, Кать, вот ты какая…». А в конце и вовсе обхватил ее ладонью за шею, потянул на себя, заставив выгнуться дугой — волны волос спускались по ее плечам вниз, касались его груди и колыхались туда-сюда, и он застонал в эти волосы, переживая острейшее, мучительнейшее наслаждение.

Темная аура, окутавшая его на секунду, словно огладила шершавой колючей перчаткой, поцеловала нежно и крепко, ошпарив холодом — и отпрянула.

Катерина так и стояла, запрокинув голову, и его кольнуло стыдом — он перехватил ее за грудь и талию, прижал влажное тело к себе. Она не сопротивлялась. Шея ее была чуть склонена, как у поникшей и безвольной куклы.

— Ты самая странная женщина, из всех, что у меня были, — сказал он ей на ухо. — Что же у тебя в голове?

Катерина отклонилась, укоризненно взглянула на него и прижала пальцы к его губам. И он не стал продолжать — взял ее на руки, понес к постели. В конце концов, Алекс умел не только брать, но и давать. И добился-таки того, что под его руками и губами она сначала расслабилась, размякла, как тронутый солнцем горький шоколад, затем снова напряглась, задышала часто — и был потом и первый стон, и крик, и слезы после длительного наслаждения, и тот самый, будоражащий женский отклик, и вновь — опасный, обостряющий все чувства и рефлексы поцелуй темной ауры.

— Останься, — сказал он сонно, когда задремавшая было Катя встала, натянула платье, закурила в окно. Включил ночник, приподнялся на локте.

— Не нужно, — откликнулась она, обернувшись. Красная помада размазалась по лицу, и рот ее казался испачканным свежей кровью. — Открой мне Зеркало, Саш.

Он открыл переход. Но перед тем, как отпустить ее, перехватил ее за руку, повернул к себе, поднял пальцем подбородок.

— Что тебя тревожит?

— Дети, — сказала она глухо, и он не увидел лжи. Стремится домой, к детям? Кивнул с сомнением, успокаиваясь на время, и отпустил ее.

 

Глава 10

Четверг, 1 января, Форштадт

Люк

Люк вывернул руль болида, обошел притирающуюся к нему машину соперника, ощутив, как перегрузкой тело вдавливает в кресло, а виски ноют так, что вот-вот пойдет кровь из носа — и выжал педаль газа. Узкий «Шторм» завыл, разрезая воздух, и понесся вперед — к мелькающим яркими бортами соперникам.

— Четыре, — прошелестел в наушниках голос штурмана. Еще четыре круга.

Люк почти не слышал его голос — мозг будто автономно отмечал нужную информацию. Мир сузился до тонкого тоннеля трассы и требовательного рева двигателя.

Один из соперников, идущий впереди, вдруг вильнул — из-под колес повалил черный дым, и пилот спешно вывернул на внутренний круг. Минус один. Хорошо.

Сколько лет он не соревновался — и все равно, тело все помнило. Они с машиной говорили на одном языке, языке адреналина и скорости, и понимали друг друга.

«Я еще могу», — ревел мотор.

«Выдержим, жми», — выли шины.

И Люк, чувствуя, как от возбуждения его потряхивает, как алкоголика при виде заветной бутылки, вдавил педаль до упора и полетел к победе.

Через десяток минут он стоял на подиуме для призеров. Дармоншир занял третье место в любительских гонках по трасфлаю на кубок Форштадта — в нем принимали участие и действующие гонщики, и жаждущие развлечения аристократы — и был обласкан многотысячной толпой, под погодным куполом стадиона наравне с именами других победителей гулко орущей его имя, ослеплен сотнями вспышек фотоаппаратов. Был жутко недоволен поражением, кривился от собственной ничтожности — будь это профессиональные заезды, он бы и в первую двадцатку не вошел.

«А что ты хотел?», — хмуро спросил себя Дармоншир. Отсутствие регулярных тренировок, возраст. Машина, не сделанная под него, а взятая в аренду здесь, в Форштадте — их держали специально для богатых любителей развлечься. Майки Доулсон совершил чудо, за три дня обеспечив и участие Люка в турнире, и арендовав ему болид с командой, и сняв шикарные апартаменты. Да и времени не было — прежде чем выйти в первый заезд на трассу, получилось сделать только с десяток «притирочных» прокатов. Удивительно, что он вообще до финиша доехал.

Шум и приветственные выкрики усилились — под аплодисменты к победителям направился князь Форштадский, Лоуренс-Филипп, сопровождаемый министром спорта княжества.

Князь был рыж, худощав, любопытен и щедро расточал улыбки подданным.

— Вы сотворили сенсацию, Дармоншир, — бодро произнес его сиятельство, вручая герцогу маленькую бирюзовую ласточку, украшенную драгоценными камнями, и энергично тряся за руку. — Я ставил на вас, правда, прочил вам первое место. Но почему вы еще не появились при дворе?

— Я здесь неофициально, — улыбнулся Люк, не показывая досады от проигрыша, — не смел навязывать вам свое общество.

— Сегодня, — категорично заявил Лоуренс Инландер, ныне Форштадский, — вам пришлют приглашение на бал.

— Почту за честь, — поблагодарил его светлость и чуть склонил голову. По факту их титулы были равны, но никогда не стоит пренебрегать толикой лести. Ему нужно было попасть в призеры, чтобы получить приглашение во дворец — он этого добился, так отчего же не расположить к себе нужного человека?

Князь кивнул и шагнул дальше — поздравлять и приглашать на бал занявших второе и первое места.

После награждения был душ, осмотр врача — «да вам вообще нельзя на трассу с таким анамнезом выходить!», — повторил ему доктор то, что сказал перед квалификационным заездом. И фуршет, на котором Дармоншир с удовольствием выпил дорогого шампанского, закусывая его икрой с медом и тонкими ломтиками карамелизированных фруктов, попозировал для фотографов в обнимку с липнущими к спортсменам разряженными девицами, и уехал в апартаменты. И там, пообедав, взялся за папку с досье на правящую семью Форштадта и братьев Дьерштелохт, которое спешно собрали для него люди Леймина. В дело пошло все — и официальные биографии, и газетные вырезки, и записанные слухи.

— Почему просто не приехать туда, якобы на отдых, и не выказать князю свое почтение? — ворчал Леймин, когда Люк озвучил ему идею. — Или подать запрос на официальную аудиенцию по вопросам торговли между вашими землями?

— Я хочу, чтобы возникло минимум подозрений, — терпеливо отвечал герцог, — если так удачно совпало, что в ближайшую неделю гонка — почему бы не пойти этим путем? Форштадт всегда приглашает победителей к себе.

— Вы не покушение едете раскрывать, а в заездах поучаствовать, — не поверил старый безопасник. — Охота вам опять рисковать?!

— Неужели вы считаете меня настолько легкомысленным? — Люк в упор, тяжело посмотрел на Жака Леймина. Но тот не купился — буркнул себе что-то под нос, сказал: «Информация будет», и ушел.

А Дармоншир ждал поездки с тоской и предвкушением. Снова ощутить вибрацию трассы, упоение от победы над соперниками и тонкую грань скорости, разделяющую победу и смерть — как он мог от этого отказаться?

И сегодня, выезжая на линию старта, он дрожал и волновался, как в шестнадцать лет — перед первой своей близостью с женщиной, — и зимнее солнечное небо, и черная трасса вдруг вернули его назад, в то время, когда он был молод, безрассуден и почти невинен.

Он тряхнул головой и усмехнулся.

Воспоминания, воспоминания.

Люк зашуршал отчетом, перелистывая страницы. Веселая семейка, что сказать. Тот же серпентарий, что и при всех дворах. Только из-за небольшого размера княжества все скандалы получаются громче.

Молодая княгиня Диана Форштадская с похвальным упорством создала себе славу покровительницы искусств. Ежегодно проходили на территории Форштадта песенные конкурсы, соревнования поэтов и танцоров, и это приносило немалый доход — сюда съезжались со всей Туры артисты и их поклонники. Пока супруга увлекалась благотворительностью и поиском талантов, князь выбрал себе утешение — проведение внеэтапных соревнований на Кубок князя Форштадта по трасфлаю. И тут правящая чета не прогадала — деньги от таких, как Люк, не имеющих статуса профессиональных гонщиков, текли рекой, не терялись и спонсоры, приезжали туристы и фанаты, так что увлечение младшего Инландера ощутимо пополняло бюджет маленького княжества.

Старый князь, почти военной хитростью выдав дочь замуж и поучив зятя первые года три, ушел на покой и круглый год рыбачил в своем поместье далеко от столицы. И, по слухам, содержал молоденькую любовницу из деревенских, способную и лунку просверлить, и рыбу почистить, не воротя нос от потрохов, и засолить ее, и закоптить.

Ходили сплетни о скандале, который молодая княгиня устроила не старому еще отцу — он был на десяток лет старше самого Люка, — мол, где это видано, брать официальной фавориткой деревенскую девку. И якобы на это ушедший на покой князь ответил, что придворными шлюхами сыт по горло, а если дочурка начнет чинить препятствия, то он не постесняется снять ремень и отбить охоту лезть в его дела. Или вовсе подумает, не вернуться ли ему на правление, оставив зятя без княжеской цепи.

Диана намек поняла и больше батеньку кроме как с нежностями и заверениями в любви не беспокоила.

Люк стукнул по столу пачкой, выбивая сигарету, сунул ее в рот — чтение его так увлекло, что не сразу вспомнил, что нужно прикурить.

Нынешний князь Форштадский, Лоуренс Филипп, явно не подозревал о зубастой хватке отца будущей супруги, когда с какой-то дури, будучи обрученным с блестящей Ангелиной Рудлог, решил сорвать и цветок юной княжны. Это было, можно сказать, политическим безрассудством.

Форштадт давно был яблоком раздора между Инляндией и Блакорией, искусно лавируя между двумя крупными государствами и получая дивиденды за лояльность от обоих. Где-то три-четыре десятка лет назад он все же отошел Инляндии, но нить, сшившая границы, была еще слишком тонка — и неумеренность молодого Филиппа едва не сыграла со страной роль острых ножниц. Кто знает, как там было все на самом деле? Случайно ли папенька решил навестить дочку посреди ночи и застал принца с голой задницей в процессе, так сказать, или любвеобильного Лоуренса искусно приманили и заарканили? Люк склонялся ко второму.

Старого князя удалось умилостивить, отдав принца в ручки юной Дианы, оговорив, что править будет Лоуренс под чутким руководством тестя — и тем самым навечно привязав Форштадт к Инляндии.

— Идиот, — презрительно фыркнул Люк, глядя на фотографию княгини Форштадской. Нет, Диана была приятной на лицо, несколько крепко сбитой, но не пышной. И по сравнению с Ангелиной выглядела как ржавый нож рядом с драгоценным острым клинком. Да и что ни говори, статус принца-консорта в Рудлоге выше, чем князя в маленьком Форштадте. У иных баронов было земли больше, чем в этом княжестве.

«Впрочем, — подумал его светлость, — возможно, бедняга Филипп просто боялся Ангелину Рудлог».

С ней рядом и Люку иногда становилось не по себе, а более слабых людей она, вероятно, выкручивала и ровняла с землей, даже не замечая этого и не меняя выражения лица.

Люк перелистнул страницу и снова углубился в чтение.

Лоуренс Филипп, тридцать два года, на полтора года младше наследника престола. В управление княжеством глубоко не вникает — оставил дела на старую гвардию, — и пока супруга развлекается поиском талантов, ведет блестящую светскую жизнь. Любит балы, скачки, — Люк дернул уголком рта и наконец-то прикурил, — организует гонки по трасфлаю. Тщеславен. Скоропалительная свадьба его ничему не научила — имеет несколько любовниц, любитель дорогих борделей, и вряд ли хоть одна придворная дама моложе пятидесяти прошла мимо его постели.

Герцог покачал головой. Слухи, естественно, всегда будут, но если ты уже женат — потрудись блудить так, чтобы об этом не знала вся Тура. Как это делает король Луциус — никто и никогда не мог назвать имени его очередной любовницы, кроме, наверное, службы безопасности. Хотя периодически и появлялись известия — такая-то фрейлина вдруг удалялась от двора, воспылав любовью к морскому побережью — и якобы в окнах ее дома видели иногда рыжую голову его величества; или родовитая вдовушка, замеченная при дворе, вдруг получала свое поместье. Или некая дебютантка, потанцевавшая с потомком Белого Инлия, вдруг пропадала на год — и потом неожиданно выходила замуж с щедрым приданым. Понимающие люди могли сделать выводы, и они их делали.

Подозреваемые в согревании постели короля дамы же молчали, как скалы — видать, Луциус не только откупался содержанием и устройством будущего, но и не брезговал ментальными блоками.

Наследник престола явно пошел скрытностью в папеньку — его супруга могла держать голову прямо. А вот княгиня Форштадская, при которой муж не стеснялся флиртовать и уходить из залов с женщинами, вызывала жалость.

«Идеальный источник информации», — отметил про себя Люк. При должном подходе обиженная княгиня, вряд ли избалованная мужской лаской, раскроет всю подноготную и о супруге, и о его людях.

Дальше в отчете шли разрозненные сведения — мелочи, которые успели собрать люди Леймина и которые могли пригодиться для расследования. Любимая музыка княгини. Тип женщин, которых предпочитает князь. Время, когда они ужинают. И так далее — куча разнонаправленной информации, кусочки глины, из которой можно при умении создать дудочку, под которую будут плясать нужные люди.

В кабинет постучали.

— Да, — Люк поднял голову. Вошел Жак Леймин, за ним — маг из замка Вейн.

— Менталист тоже здесь, — доложил безопасник. — Ваша светлость, я все-таки настаиваю, чтобы вам поставили щиты. У вас нет четкого плана, вы идете туда, где находится убийца, и если пострадаете, мне останется только застрелиться.

— У меня есть план, — лениво возразил Люк, — импровизация. Спровоцировать и заставить расколоться. А не получится — выманить, усыпить, прочитать с помощью менталиста.

— Щиты, — мрачно настаивал на своем старик.

— А как я буду танцевать с ними, вы подумали? — уже чуть раздраженно поинтересовался Дармоншир. — Или общаться? Да меня за параноика примут.

— Лучше быть параноиком, чем трупом, — упрямо процедил Леймин. — Ваша светлость, клянусь, я уволюсь тотчас же, если вы не согласитесь на щиты.

— Шантаж, Леймин? — Люк нехорошо прищурился.

— Так точно, ваша светлость, — безопасник угрожающе вытаращил глаза.

Кембритч вздохнул.

— Вокруг меня одни няньки, — проворчал он. — Давайте компромисс, Леймин.

И обратился к магу.

— Господин Эроэн, вы можете поставить щит только от пуль? Чтобы реагировал только на выстрел? От всего остального я как-нибудь увернусь. Если там окажутся идиоты, которые решат меня убивать на балу, среди сотен людей.

— Ваша светлость, не надо относиться к этому легкомысленно, — с упреком произнес несколько успокоившийся старик. — Удача любит предусмотрительных. Эроэн?

Маг, получивший возможность говорить, развел руками.

— Боюсь, это не моя специализация, ваша светлость. Простой щит я могу поставить, а с добавочными плетениями — нужен специалист посильнее.

— Ну вот, — пробормотал Люк удовлетворенно, — вопрос и решился. Не переживайте, Леймин, я буду осторожен. Больше подозрений вызову, явившись в щитах, в которых буду расталкивать толпу, как волнорез.

— А если я найду специалиста? — старик был упорен.

— За четыре часа до бала? — удивился Люк. — Найдете — соглашусь.

Каково же было его удивление, когда через полчаса Леймин попросил его пройти в Зеркало, открытое магом. И вышел Люк во дворце Луциуса Инландера. У кабинета придворного мага.

— Я договорился об аудиенции, — тихо сказал безопасник. — У леди Лыськовой оказалось несколько свободных минут. Но платить придется вам.

— У вас бульдожья хватка, Леймин, — со смешком проговорил Люк. — Признайтесь, что бы сделали, если бы не удалось найти мага с соответствующей квалификацией?

— Запер бы вас, ваша светлость, — не моргнув глазом, ответил старик. — Пусть бы вы уволили меня, но пока я на вас работаю, извольте прислушиваться к моим рекомендациям.

Дверь кабинета открылась.

— У меня мало времени, — раздался из кабинета голос волшебницы. — Прошу вас, проходите.

Люк поднял брови, шагнул в помещение — придворный маг сидела за столом, шикарная, яркая. Посмотрела на него, двинула рукой — и дверь за ним захлопнулась.

— Впечатляет, — признался Люк.

Губы ее дрогнули в необычайно чувственной улыбке. Но тон был деловой.

— Баловство. Но впечатляет всех. Что вы хотели, лорд Дармоншир?

Леди Виктория, выслушав Люка, задумчиво побарабанила по столу пальцами.

— Мой щит продержится сутки без подпитки. Если вам нужно дольше, то я должна создать амулет, который будет питать защиту. Или вы можете обратиться к другому специалисту. Лучшему в мире.

— Суток достаточно, — заверил ее Дармонщир. И не удержался, полюбопытствовал:

— А кто у нас лучший в мире?

— Барон фон Съедентент, — так же ровно ответила волшебница. — Я ему и в подметки не гожусь.

Люк хмыкнул. Вот к кому он пошел бы в последнюю очередь.

— Уверен, что это не так, — галантно произнес он. — Прошу вас, леди, помогите мне. Я в долгу не останусь.

— Пустяки, — она перебросила волосы на плечо, встала, и Люк невольно осмотрел ее — и остался очень впечатлен увиденным. На красивую женщину всегда приятно поглядеть.

— Не дергайтесь, лорд.

— Учтите, я вам верю, — сказал он с хрипловатым смешком. — Вы ведь не превратите меня в лягушку за то, что отнимаю ваше время?

— Можно и в лягушку, — согласилась она. Обошла его по кругу — воздух задрожал, уплотняясь, и снова стал прозрачным. — Я подумаю о том, что попросить у вас, ваша светлость. Пока идите с миром. Удачи — зачем бы вам щит ни понадобился.

— Благодарю, — проговорил лорд Дармоншир, с удовольствием поцеловал ей руку и вышел из кабинета — чтобы снова ступить в портал, открытый магом и вернуться в апартаменты в Форштадт, к оставленным документам. Потребовал кофе и снова углубился в чтение.

— Ваша светлость, — через полчаса в кабинет заглянул Майки Доулсон. — Подарки прибыли.

— Хорррошо, — прорычал Люк и улыбнулся с почти сладострастным предвкушением. — Готовьтесь, Майки. Поедете со мной.

Форштадский дворец выглядел скорее большим поместьем из серого камня — не было в нем ни строгости и величия Глоринтийского дворца — вотчины Инландеров, ни пышной роскоши дворца Рудлогов, ни масштабов владения короля Блакории. Приземистый, тяжеловатый, прямоугольный, с массивными колоннами на фасаде и простыми квадратными окнами, с неуклюжими пристройками по бокам, он располагался в старом городе столицы Форштадта Мьелнхольна.

Узкие и кривые улочки с односторонним движением рваной паутинкой сбегались к центру столицы, смыкались в площадь размером с овечью шкурку. И там по кругу, наваливаясь друг на друга, стояли и дворец с небольшим цветочным садом перед ним, огороженным высокой витой решеткой, и довольно обширным — по инляндскому обычаю — парком позади, и храм всех богов, такой же приземистый и серый, и здание суда, и правительство.

Дворец казался скорее владением какого-то промышленника, чем одного из старых аристократических родов Туры. Но по сути так оно и было — относительную независимость княжество издавна поддерживало благодаря имеющимся в местных холмах залежам железа. Но губительные для земель выработки руды прекратились уже давно, и форштадцы категорически отказывались терять еще хоть кусок плодородной почвы. А вот горизонтальными шахтами Форштадт был изрыт вдоль и поперек — в старых выработках даже селились, создавали торговые центры и кинотеатры, выращивали грибы и редкие мхи для магов-природников.

Не железо ныне составляло основную ценность этого княжества. В слоях руды и песчаников находили жилы редчайшего черного опала, и в экспорте этого драгоценного камня у Форштадта почти не было конкурентов. Небольшое месторождение, куда меньше по размеру, имелось только на западе Рудлога, примыкая к Форштадту, да на восточных берегах Йеллоувиня. Черный опал по свойствам своим считался идеальным камнем для изготовления магических амулетов — наложенные плетения держались в несколько раз дольше, и небольшой камень мог впитать в себя куда больше стихийных плетений. Цены на него росли каждый год.

Еще дед старого князя ввел квоту на добычу черных опалов, чем поднял их стоимость почти вдесятеро, начал проводить так называемые опаловые аукционы — и обеспечил княжеству и роль лакомого кусочка, и стабильный приход денег в бюджет.

Автомобиль затормозил у входа во дворец. Вышел водитель, открыл дверь — и герцог Дармоншир во всем великолепии темно-синего костюма-тройки с пышным шейным платком ступил на брусчатку княжеского парка. За ним выскочил Майки Доулсон с повязкой на глазу — эпатировать, так по полной. Водитель достал из багажника подарки, и бедняга помощник едва не закачался под их тяжестью. Люк бы помог, но здесь этого было делать нельзя — статус, черт бы его побрал.

— Прошу вас, ваша светлость, — почтительно приветствовал его один из слуг, встречающих гостей, и лорд Лукас Бенедикт высокомерно кивнул и зашагал к лестнице.

Он нарочно опоздал немного — не по чину было приходить в числе первых. Люк поднялся по лестнице, прошел к дверям в бальный зал, послушал, как церемониймейстер объявляет его имя.

— Его светлость герцог Лукас Бенедикт Дармоншир!

Сотни аристократов в зале обернулись в его сторону и почтительно склонили головы. Люк чуть не скривился — он по титулу был старше всех здесь, а, значит, предстоит снова искупаться в угодливости и внимании.

— А где Оурен и Лембовский? — небрежно спросил он у слуги.

— Кто, ваша светлость? — непонимающе спросил тот.

— Гонщики, — пояснил Люк, — победители кубка.

Слуга задумался.

— Кажется, я видел их. Привести к вам?

— Лучше меня к ним, — потребовал лорд Лукас и зашагал за слугой, кивая и улыбаясь в ответ на приветствия и поздравления. Младые девы, вытолкнутые вперед быстро сориентировавшимися родителями, — а вдруг детка сразит его светлость наповал и обеспечит роду высокий титул? — краснели и приседали в реверансах. Были и другие женщины — их взгляды не допускали двойных толкований. Этим не нужен был брак — они бы удовлетворились и местом любовницы. Да даже женщины на одну ночь, если бы его светлость был достаточно щедр.

Гонщики — внезапно с супругами, мудро решившими, что в форштадском гнезде разврата надо держать мужей рядом, — обнаружились у столов с напитками, и Люка приветствовали тепло и даже радушно. Это была семья, в которой не существовало титулов.

— Проклятые газетчики, — сказал Николай Лембовский, — уже треплют твое имя, Кембритч. Вспоминают все, что лили на тебя несколько лет назад и пишут, как ты осмелился выйти на старт, если тебя лишили возможности профессионально катать.

— Да пусть, — небрежно отозвался Люк.

— А я скажу, что трасфлай потерял много с твоей дисквалификацией, — вмешался Бон Оурен. — Ты был богом трассы. Гением. Никогда не верил в эти истории с наркотиками.

— Это потому что ты женился в восемнадцать, — сказал Люк. — И не был на наших вечеринках.

Жена Оурена прижалась к мужу, супруга Лембовского нахмурилась.

— Я ширялся, как скотина, Оурен. Благо, мозги встали на место.

У стола наступило молчание.

— Сукин ты сын, — грустно сказал Оурен, — я тобой восхищался.

— Ты чемпион этого года и занял первое место на кубке, Бон, — горько усмехнулся Кембритч. — Так что моя очередь считать тебя богом. Выпьем?

Княжеская чета появилась позже, под звуки великолепного оркестра — и к ней тут же потянулись гости приветствовать и выразить свое почтение. Люк подошел одним из последних, поклонился. Княгиня, рыжая, плотненькая, низенькая, с любопытством уставилась на него, потом перевела взгляд на беднягу Майки, держащего в руках тяжелые длинные коробки.

— Дармоншир, — Лоуренс Филипп хлопнул Люка по плечу, — рад видеть вас.

— И я счастлив быть здесь, ваше сиятельство, — учтиво ответил герцог. — Форштадт впечатляет. Княгиня, — Диана протянула руку, и Люк поцеловал ее, — вы прекрасны. Позвольте в знак моего восхищения преподнести вам подарок.

Он оглянулся на Майки, и тот подошел ближе.

— Что это? — с нетерпением спросила княгиня.

— Откройте, ваше сиятельство, — предложил Люк. Стоящий позади принца Альфред Дьерштелохт шагнул было вперед, но молодой князь остановил его, едва заметно качнув головой.

— Орители, — выдохнула правительница Форштадта, вынимая из футляра скрипку работы известного мастера, — красное дерево, серебро… Восхитительно, лорд Дармоншир.

— Счастлив, что угодил вам, моя госпожа, — хрипло проговорил Люк и скользнул взглядом по ее груди. Княгиня удивленно расширила глаза, но он уже принимал из рук Майки вторую коробку.

— Ваше сиятельство, — обратился он к Лоуренсу, — и мой скромный подарок вам. Пожалуйста, посмотрите.

Филипп открыл коробку и поднял блестящие глаза на Люка. Кембритч чуть не усмехнулся — он сам, увидев эту пару ружей, долго колебался, стоит ли расследование того, чтобы отдавать их.

— Это надо испробовать! — воскликнул Инландер-младший возбужденно. — Мангуст ограниченного выпуска?

Люк скромно склонил голову.

— Вы меня покорили, Дармоншир, — сказал принц, поглаживая ружье с неистовой нежностью. — Прошу вас присоединиться к нашей маленькой мужской компании после бала. Карты, хороший коньяк.

Во взгляде княгини, которым она наградила супруга, виднелось настоящее отвращение. Лоуренс Филипп не обратил на это никакого внимания. Отдал ружья слугам, протянул жене руку.

— Позвольте, Диана, начать марильоз.

— Буду счастлива, мой дражайший супруг, — сказала она и шагнула вперед под первые звуки танца, открывающего бал.

Дармоншир отошел в сторону. Высмотрел у стены молодую девушку, немного нескладную и не очень красивую — она осталась без пары — подошел и попросил у ее матери разрешения потанцевать с прелестной леди. Надо же немного подкормить удачу добрыми делами.

Второй танец Люк, как знатнейший из гостей, танцевал с княгиней. Его сиятельство князь кружил в своих объятьях какую-то разряженную фрейлину, и так близко склонялся к ней, что ни у кого не оставалось сомнений в характере их отношений. У княгини в том числе. Она один только раз взглянула в сторону мужа — и тут же отвернулась. Глаза ее были пустыми, и не реагировала она ни на сочувственные или злорадные взгляды придворных, ни на выходки супруга. Ее было жалко.

Идеальная жертва.

— Прекрасный оркестр, ваше сиятельство, — тоном знатока проговорил Люк, сходясь с ней в сложном движении и приобнимая за талию, чтобы сделать поворот. — Пианист особенно хорош.

— Благодарю, — величественно сказала княгиня, — приятно, что вы оценили.

— Приятно встретить такого же любителя музыки, как я сам, — продолжал Люк, когда вернулся к ней после четырех шагов порознь. — Вы знаете, что эту музыку Оленев написал вместо военного марша, вдохновленный волнующимся морем у берегов Инляндии?

Взгляд княгини потеплел.

— Сейчас такого не создают.

— Соглашусь, — шепнул Люк и сжал ее руку. — Жаль, что боги не дали мне музыкального таланта, я, увы, только ценитель. Я слышал, вы превосходно играете и поете, ваше сиятельство.

Немного тепла, немного похвалы.

— Сносно, — Диана смотрела еще настороженно, но щеки уже окрасились румянцем.

— О, эта величественная скромность! Но, простите мне мою дерзость, как жаль, что титул не дает вам концертировать. У вас удивительно музыкальные пальцы.

И он погладил эти пальцы — действительно длинные и красивые, несмотря на общую сбитость княгини.

— Вы слишком много себе позволяете, не так ли? — несколько удивленно осведомилась его партнерша.

— Я просто очень ценю творческих людей, — не смутился Люк и дернул краешком губ. — В них чувствуется внешняя элегантность и внутренняя страстность. Даже опасность.

— В чем же опасность? — полюбопытствовала Диана.

— Во властителей душ слишком легко влюбиться, — тихо и хрипло сообщил Люк почти ей на ухо, — и остаться с разбитым сердцем, — заключил он и улыбнулся со странным облегчением. Вряд ли ее придется соблазнять. Она и так готова открыться любому, кто проявит хоть немного сочувствия.

Она засмеялась и расслабилась. И превратилась в обычную симпатичную, не задерганную жизнью с развратником женщину.

— Судя по тому, что я о вас слышала, вам это не грозит.

— Кто знает, — сказал он вполне искренне, — кто знает. Надеюсь услышать вашу игру, госпожа княгиня.

— За Орители я подарю вам такую возможность, — милостиво ответила она. — Но потом не жалуйтесь.

— Разве я посмею? — галантно сказал Люк. Музыка кончилась, он отвел Диану к княжеской ложе, поцеловал ей руку, скользнул пальцами по ладони — стоящий там же, в ложе, Альфред Дьерштелохт свел брови, заметив это, — и ушел. Обернулся, якобы ненароком — и увидел, что блакориец, склонившись сзади над креслом, что-то говорит княгине — и та раздраженно отмахивается, бросая на Люка еще один любопытствующий взгляд.

В середине вечера, когда Люк перетанцевал со всеми остающимися без пары девушками на балу, выпил немало алкоголя и с усмешкой отбивал атаки то и дело льнущих к нему охотниц, к его светлости подошел слуга, поклонился.

— Его сиятельство князь предлагает пройти с ним в курительную комнату, — сказал он. Люк отставил бокал, кивнул. Конечно, он пройдет. Он этого весь вечер ждал.

Но сначала он подошел выразить свое почтение княгине. Оставленная мужем — вопиющее нарушение этикета — она сидела, выпрямившись, в своей ложе и наблюдала за танцующими.

— Ваше сиятельство, — Люк поклонился, — я вынужден удалиться. Жаль, я надеялся, что вы окажете мне честь и подарите еще один танец.

Она небрежно махнула рукой. Глаза снова были пустыми.

— Идите, герцог. Вас же ждут. Карты и выпивка для мужчин всегда предпочтительнее танцев.

— Я могу нанести вам визит завтра? — поинтересовался он.

— Зачем? — удивилась Диана. — Ах, да, послушать мою игру. Лорд Дармоншир, если вам что-то нужно, не стоит тратить время на обходные пути. Озвучьте сейчас.

— При всем почтении, — сказал он с едва уловимой насмешкой, — я не проситель, ваше сиятельство.

Княгиня печально и задумчиво посмотрела на него. Оценивающе даже.

— А кто же вы, ваша светлость?

— Ценитель прекрасного, моя госпожа, — ответил Люк, взял ее руку и поцеловал тонкую ткань перчатки.

— Ну что же, — медленно сказала она — щеки опять розовели, — приходите завтра к одиннадцати. Я музицирую в это время. Слуги вас проводят.

— Благодарю, — сказал Люк и улыбнулся ей. И пошел за терпеливо ожидающим слугой, успев увидеть слабый отблеск ответной улыбки на уставшем лице.

В курительной комнате, темной, небольшой, вокруг черного низкого столика сидели на диванчиках около полутора десятка аристократов. Еще несколько человек виднелись за балконной дверью. Дым стоял столбом.

Тут же были расставлены напитки — пьянка была в самом разгаре.

— Как вам моя супруга? — князь встретил его вопросом. — Мне говорят, вы любезничали с ней.

— Очаровательна, — убежденно ответил Люк. Тут же сидел и блакориец, Альфред Дьерштелохт — он крутил в пальцах сигарету и слушал что-то рассказывающего ему соседа.

— Пустая корова, — фыркнул князь. Он был очень пьян. Люк едва удержал на лице невозмутимое выражение. Закаменел и блакориец.

— Скорее пышный цветок, — небрежно ответил Дармоншир, принимая от слуги бокал. — Я люблю все цветы, ваше сиятельство.

— Даже такой остролист, как Ангелина Рудлог, — хохотнул Филипп. — Без титулов, Дармоншир. Называйте меня по имени.

— И вы меня, прошу, — согласился Люк. — Принцесса остра, но и свежа как хороший виски. Для меня удовольствие составлять ей пару.

— Мда, — помрачнел бывший жених. Люк внутренне угорал от пикантности ситуации — избранники Ангелины Рудлог в тесном кругу. — Покурим, Дармоншир? — он махнул рукой в сторону балкона.

— С удовольствием, — согласился Люк, следуя за правителем Форштадта. Мужчины на балконе закончили разговор и удалились по кивку принца.

— Эта Рудлог, — с тоской сказал Лоуренс, выпуская дым. — Вы счастливчик, Дармоншир.

Люк, держа руку в кармане сюртука и зажав сигарету зубами, кивнул и изобразил на лице вполне идиотическое выражение счастья.

— Какая она сейчас? — с пьяной настойчивостью спросил князь, повернувшись к Люку.

Люк подумал.

— Невероятно красива. И холодна, как лед.

— Она и тогда такой была, — рыжий Лоуренс облокотился на перила балкона. Язык его заплетался. — Рядом с ней… понимаешь, Дармоншир… — он стряхнул пепел, но улетела вниз вся сигарета, и принц некоторое время пялился ей вслед. Люк протянул другую.

— Да, спасибо… с ней рядом хотелось говорить шепотом.

Люк сочувственно кивал и глядел на ночное небо. Ситуация его веселила донельзя.

— А потом мне подсунули эту, — со злобой плюнул Инландер-младший. — Черт, нет, конечно, сам захотел… забавным показалось. Чопорная дурнушка. Втрескалась в меня как кошка. Одна, другая… какая разница? — он уже заговаривался. — Кто ж знал, что меня к ней привяжут на всю жизнь?

— Трудно вам, Лоуренс, — с положенным участием проговорил Люк. Принц клевал носом, потом встрепенулся:

— Когда вы уезжаете?

— Завтра, — откликнулся Люк, — собирался завтра.

— Задержитесь на день. Вечером у меня вечеринка в клубе. Приглашаю составить компанию.

— Обязательно, — сказал Дармоншир, подхватил князя под локоть и повел в комнату. Правитель вошел, качаясь, обвел всех мутным взглядом.

— Ну что, карты?

Раздались одобрительные возгласы и игроки расселись за столом. Игра шла в дыму сигарет и обильном возлиянии алкоголя, под скабрезные истории и анекдоты, обсуждение прелестей дам и постельных подвигов присутствующих мужчин. Все матерились, хохотали — и Люк как всегда мимикрировал и под это общество, настроился на общую волну так, что минут через двадцать его уже воспринимали как своего, пьяным и пошлым. Принц периодически задремывал, потом просыпался, клал карту невпопад — все делали вид, что не замечают этого. Даже начальник личной гвардии угрюмо наливался алкоголем — и чем дальше, тем откровеннее нехорошо поглядывал на Люка.

Где-то через час Дьерштелохт вышел на балкон. И Люк, чуть помедлив, пошел за ним. Встал рядом, покачиваясь — о, изображать опьянение у него всегда получалось превосходно. Барон покосился на него и отвернулся.

— Вечер — шик. Только женщин не хватает, — сообщил герцог спине блакорийца и мечтательно поцокал языком. — Мы ведь не встречались ранее, да, барон? — поинтересовался Дармоншир, прикуривая. Выругался матом, прислонился к стене, кое-как поджег сигарету.

— Нет, — буркнул блакориец, не поворачиваясь.

— Однако, — не отставал Люк с развязными интонациями в голове, — я где-то слышал вашу фамилию. Сразу, как представили, я подумал, что где-то слышал ее.

— Мой брат служит у ее величества Магдалены, — раздраженно пробурчал Дьерштелохт.

— Возможно, — согласился Люк. Выпустил дым, полюбовался на туманные завитки на морозе. — Но я не знал. Черт, — он засмеялся, — нет же, нет!

— Что такое? — напряженно поинтересовался блакориец.

— Глупости, — отмахнулся Люк и замолчал. Начальник охраны в упор смотрел на него и Дармоншир покачал головой и доверительно склонился к собеседнику, стараясь, чтобы дым шел тому в лицо.

— Это секретная информация, понимаете? Я и забыл об этом. Дело в том, что когда я переехал в Инляндию, меня пытались убить. Слава богам, что у меня был с собой пистолет! И когда меня допрашивали, я никак не мог вспомнить, о чем переговаривались нападавшие. А сейчас мне кажется, что один произнес что-то очень похожее на вашу фамилию. Забавно, правда? — и он захохотал, запрокинув голову, и похлопал блакорийца по плечу: — Признавайтесь, дружище, вы заказали меня?

И снова захохотал — до всхлипов и слез на глазах. Блакориец растянул губы в улыбке.

— Не смешно, Дармоншир. Вам стоит меньше пить.

— Простите, Дьерштелохт, — отсмеявшись, покаялся Люк и вытер с уголков глаз настоящие слезы. — Говорю же, глупости. Вы правы — надо остановиться.

«Тем более, все, что нужно, я уже сказал»

Барон мрачно посмотрел на него и вышел. Люк остался на балконе еще на несколько минут, выкурил вторую. А когда вернулся — блакориец поднимал что-то бормочущего принца с диванчика.

— …нормально я, нормально! — бормотал тот. Распахнул глаза. — Играть! Где бабы! Женщину, Дьерштелохт! Отпусти!

— Вас ждет Корделия, ваше сиятельство, — твердо сказал барон, ведя Инландера-младшего к двери. Принц что-то забулькал, вырвался, захихикал. Жалкое зрелище.

— … да, такие сиськи! А! Дармоншир! — взгляд его сфокусировался на Люке. — Завтра жду! В пять! Смотрите!

— Я буду, ваше сиятельство, — пьяненько пообещал Люк.

— Смотрите! — выкрикнул снова Лоуренс, сделал шаг назад и чуть не полетел на пол. Его снова подхватил Дьерштелохт.

— По домам, господа, — ровно сказал он. Мужчины понятливо закивали, подождали, пока выведут буянящее сиятельство из комнаты, и начали расходиться.

 

Глава 11

Четверг, 1 января, Иоаннесбург

Екатерина Симонова

Катя вернулась домой от Александра в четыре утра. Первым делом посмотрела почту за день — письма лежали на подносе в ее спальне, как и журнал записи звонков на домашний телефон от экономки.

Никто не пытался с ней связаться. Неужели что-то случилось и она им больше не нужна?

Она похолодела.

А вдруг девочек уже нет в живых?

Ни на что особо не надеясь, она вышла из спальни и побрела вниз, к почтовому телепорту. Маленький шар на двух ножках над чашей искрил, как обычно — она пригляделась и трясущимися руками вынула из сферы плотное письмо без каких-либо надписей на конверте. Тут же, в свете телепорта, распотрошила его — на вспотевшую от ужаса ладонь вывалилось несколько фотографий и записка. И медленно пошла наверх.

Снимки дочек — улыбаются, играют в какой-то детской комнате. Сердце немного отпустило. Непохоже, что их обижают. Няня — нахмуренная, встревоженная. На фотографиях время — сегодняшний вечер. Прямо тогда, когда она платила Александру собой за то, что принесет его в жертву. И записка с адресом. С двумя. Первый — бунгало в Эмиратах, на берегу океана. Второй, для Марины — горнолыжный курорт в Блакории.

Катерину начало трясти и она прислонилась к стенке, прямо на лестнице. Тело ныло, помня крепкие мужские руки и прошедшие несколько сумасшедших часов, но на удивление Катя чувствовала себя бодро — будто не дремала какой-то час, а то и меньше, после последнего раза. Спать не хотелось вообще.

Тут же вспомнилось, что и как с ней делал Свидерский — щеки запылали, и она опустила голову. Куда проще было бы, если б он оказался таким же мерзавцем, как Симонов. Но нет. Увы. Пусть с ним не было так весело и немного безумно, как с памятным ей Инклером, чтоб ему хорошо было по жизни. Но в ее состоянии довести ее почти до беспамятства… да, дело свое он знал. И нежным быть умел. И, такое ощущение, вообще комплексами не обладал. И как хорошо и как ужасно, что ей, понятия не имеющей, как соблазнять мужчин — а где бы она этому научилась? — это удалось так быстро. Хоть и тяжело было… и противно до мути. И сейчас противно — потому что на какое-то время она забыла обо всем.

Что же теперь делать? Что делать? Как она сможет его — который в ответ на ее молчание так стонал и так шептал горячие, возбуждающие слова — отдать тем людям?

Она еще раз посмотрела на фотографии и заплакала. А что еще ей остается? Девочки важнее, и никто ей не поможет. Опять она одна. Совсем одна. Бессильная и жалкая. Не в состоянии даже защитить своих детей. Да и как защитишь, если не знаешь, где они?

Катерина вытерла влажную ладонь о платье и, держась за стенку, поднялась наверх. Сняла одежду, глядя на свое отражение в темном зеркале. И пошла в душ.

А через несколько минут выскочила оттуда, не вытираясь, накинула халат и побежала на чердак — босиком, тихо, оставляя за собой мокрые следы и стараясь не привлекать внимание слуг, чьи комнаты находились на третьем этаже. Наверху, среди вещей, перевезенных из старого дома и еще не распакованных, находилась и старая бабушкина шкатулка. В ней лежал и клятвенный камень, который она брала на встречу с Инклером, и другие запрещенные в Рудлоге артефакты.

Она долго рылась в коробках, и, когда, наконец, наткнулась на тяжеленькую черную деревянную шкатулку, перевела дыхание, чтобы успокоить сердце. Спустилась вниз, прижимая ее к себе, как сокровище.

В спальне Катерина первым делом откинула с пола ковер. Взяла из шкатулки черный мел и одну старую свечу, оплывшую, уже начавшую расслаиваться, зажгла ее. И в свете свечи, очень приблизительно, на память, стала быстро рисовать на полу карту Туры, точнее — двух материков, Рики и Манезии, делить Рику на страны.

Пока нет бумажной карты, попробует так. А если пойдет… если получится, то завтра купит и бумажную, и другие нужные ингредиенты.

Последними она достала из шкатулки толстую иглу и маленький, крепко связанный моток шерстяных ниток. Когда-то шерсть была белой, но сейчас клубок был побуревшим, грязным. Катя прокалила иглу на свече, проколола палец и приложила его к ниткам. А затем зашептала тихо, прямо в клубок, чувствуя губами свою кровь, так, как учила бабушка.

Поди, найди, кого хочу. Заклинаю, найди, кого хочу. Заклинаю кровью своей.

«Пользуйся только в исключительных случаях, — учила бабушка, — нам нельзя увлекаться. Сойдешь с ума, потеряешь себя».

Заклинаю кровью своей… Найди кого хочу. Поди найди, заклинаю….

Горестный упрямый шепот и запах крови. Неправда, что она бессильна. Есть сила, есть. Только страшная, для нее самой прежде всего. Кому нужна сумасшедшая мать? Но если выбирать…клубочек, клубочек… заклинаю тебя кровью своей…

Катерина медленно вытянула руку над нарисованной картой и, замирая от страха, перевернула ладонь с клубком. Ее начало тошнить, закружилась голова — но клубок не упал. Завис над рисунком, закрутился как волчок — Катя остро ощутила, как он тянет из нее силы — и покатился кругом над картой, медленно, дергаясь, как машина у неумелого водителя, но захватывая все больше пространства.

Она наблюдала за ним, затаив дыхание, хотя желудок уже схватывало судорогой и желчь плескала в горло. Ждала и терпела. Но живот сжало, ее скрутило и вырвало — и клубок с мягким шлепком упал на пол.

Сил не хватило.

Конечно, когда крови только четвертиночка, да еще и младшая дочь, откуда возьмется достаточно силы?

«А ведь у тебя есть откуда взять, — пронеслось у нее в голове. — Нельзя, да, плохо может кончиться — но там энергии столько, что и дочек найдешь, и спасти их сможешь сама. А там… главное что они будут в безопасности, и ты никого не предашь…»

Она поднялась, достала салфетки, вытерла рот, пол, тщательно затирая карту. И заперла клубочек с иглой обратно в шкатулку.

«Если используешь ритуалы, обязательно сразу принимай настойку, — говорила бабушка, — и в храм триединого на следующий день иди, проси благословения. В нас живет зло, девонька, не выпускай его».

Старая ведьма, всю жизнь прожившая благочестиво и часто посещавшая храм, тем не менее не унесла семейные секреты с собой в могилу. Она начала учить Катю в двенадцать, когда у внучки пошла женская кровь. Мать и отец были озабочены старшими сестрами, которые начали выезжать, а Катя все больше оставалась у бабушки, матери отца. Внучке старушка и оставила свои вещи, когда умерла. Мать покопалась-покопалась, забрала несколько старинных шалей, почти все золото, а шкатулку не тронула, как и не увидела ее. Там, помимо артефактов, лежала тетрадка, исписанная сначала прабабушкой, потом бабушкой, с рецептами и ритуалами, которые они помнили еще с тех пор, когда семья жила в Блакории. Катя иногда листала ее и удивлялась — в себе она точно силы никакой не чувствовала. Но настойку варила регулярно, пила ее раз в месяц, по выработанной бабулей привычке.

Она заклеила кровоточащий палец пластырем и легла спать, не приняв настойку. И в храм она завтра не пойдет. Потом сходит. Если сможет.

Четверг

Рано утром, когда не было еще и семи, она позвонила на дом нотариусу, с которым работала после смерти Симонова, и потребовала немедленно подъехать к ней с двумя поверенными. Дождалась, подписала все необходимые бумаги и направилась в Университет, по пути заехав в магазин и купив карту. Теперь нужно было отсидеть на работе день. И как-то постараться без смущения глядеть в глаза Свидерскому. И не шарахаться от него, раз теперь она официально его любовница.

Ректор появился только к обеду. Катерина просматривала список звонков, полученных вчера ее сменщицей, параллельно договаривалась с деканами о вечерней встрече с ректором по вопросам свободной практики на зимние каникулы для особо усердных студентов. Вежливо объясняла редким посетителям, что Александра Даниловича на месте нет, что будет он во второй половине дня, тогда и можно подходить.

Щелкнул динамик, и голос ректора произнес:

— Добрый день, Екатерина Степановна. Вы на месте?

— Добрый день, — ответила она спокойно. — Да. Мне зайти?

— Пожалуйста, — сказал он и отключился. И Катерина привычно посмотрела сначала в маленькое зеркальце, потом в большое на дверце шкафа. В строгом, темно-фиолетовом, почти черном платье ниже колен выглядела она безупречно. Ничего вызывающего, ничего провоцирующего. Взяла список звонков и, внутренне холодея, пошла к начальству.

Но Свидерский, не успев прийти, уже ухитрился начать телефонный разговор. Кивнул Кате, застывшей от неловкости, взглядом показал положить список на стол и сделал умоляющие глаза и жест, как будто подносит ко рту кружку.

— Да, Всеволод Игнатьевич, думаю, экскурсия для гостей из Инляндии по университету вполне возможна.

Катя чуть улыбнулась — видимо, звонил Всеволод Игнатьевич Машков, министр образования, — и направилась к маленькой кухоньке, чтобы сварить кофе.

— Да, конечно, Екатерина Степановна может сопровождать нас, — уверенно сказал Александр и чуть хмыкнул. Катя обернулась — он с усмешкой смотрел на нее, и ее отпустило и от неловкости, и от стыда. — Конечно, я тоже считаю, что она — украшение нашего университета. Да и сам не знаю, как так мне повезло.

Кофе она сварила с запасом. И вернулась с двумя чашками.

— Теперь вы не только студентам сердца разбиваете, но и министрам, — весело сказал Алекс, пока она шла к его столу. — Мне позвонили исключительно чтобы спеть вам дифирамбы. Думаю, экскурсия — предлог, чтобы снова увидеть вас, но зато под это дело нам выдадут немалую сумму на благоустройство территории.

— Рада, что оказалась полезна вам, — отозвалась Катя, аккуратно наклоняясь рядом с ним и ставя на стол одну чашку.

— Порезались где-то? — ректор погладил ее по ноге — от коленки вверх по внутренней стороне бедра, накрыл ладонью ладонь с уколотым вчера пальцем, и она дернулась, стремясь отстраниться — чашка взлетела вверх, и кофе россыпью окропил стол со всеми бумагами. Алекс вскочил, тряся обожженными пальцами — а Катерина отшатнулась, сжалась от ужаса, согнулась, закрыв рукой лицо. Однажды такое случилось с мужем.

— Боги, Катя, — растерянно проговорил Свидерский, приближаясь к ней, — да что ты… Да ты что, думаешь, я бы ударил тебя?

Он обхватил ее, прячущую от стыда глаза, прижал к себе — и она разрыдалась, ощущая, как изливаются из нее и переживания за детей, и постыдный, липкий ужас. Никогда и никому не могла бы она рассказать, что закрыть голову, живот, согнуться инстинктивно — это еще не самое страшное. Стыдно и страшно, когда после побоев приходится менять белье, когда сорван голос, когда в соседней комнате дети, и ты зажимаешь себе рот, чтобы не кричать. Когда за какую-нибудь провинность муж начинает бить девочек и ты кидаешься наперерез, с боем вытягиваешь их из-под кулаков — и получаешь и за них, и за себя. Когда после этого терпишь тирана на себе, потому что его это возбуждает.

Она плакала и плакала, выплескивая с солью и горечью все пережитое, все эти семь лет, превратившие ее в психического урода, который может жить и делать вид, что у него все в порядке, но это никогда так не будет. И которого жизнь никогда не оставит в покое, ударяя по самому ценному, что у него есть.

— Все, Катюш, все, — проговорил Свидерский минут через пятнадцать, когда она стала затихать, уверенно гладя ее по спине и крепко придерживая второй рукой, — все, клянусь, я не буду тебя трогать больше. Прости. Я не хотел тебя пугать. Что же ты… если я так тебе неприятен. Забудем, Кать. Было и было.

Эта доброта и то, что он не шевелясь, стоял так долго, кольнула ее, заставила дрожать и прижиматься ближе в поисках тепла.

— Нет, нет, — лихорадочно проговорила она и обняла его, потянулась к его губам, заговорила прямо в них, — мне надо, Саш, надо. Саша, Саша… пожалуйста!

— Кать, — сказал он терпеливо, глядя ей в глаза и не отстраняясь, — тебе не надо. Это откат после срыва. Я, конечно, люблю секс, но пользоваться тобой в таком состоянии — это слишком. Пойдем, умоемся, я за тобой поухаживаю. У меня в холодильнике торт стоит, глюкоза — самое то после слез.

— Теперь ты меня не хочешь, да? — сказала она и опустила голову. Тело отпускало от страшного напряжения, но она никак не могла себя заставить сделать шаг назад — очень тепло рядом было. А то, что отказывается — понятно. Конечно, кому нужны истерички?

Свидерский невнятно выругался.

— Женщины! — пробормотал он с досадой, взял на руки и понес в ванную. — У нас с вами, Екатерина Степановна, уже традиция вырабатывается — что я постоянно ношу вас на руках.

— Извините, — прошептала она, и он снова выругался.

— Убил бы урода! Почему не ушла от него, Кать?

— А куда бы я ушла от детей? Узнавал про меня, да? — грустно сказала Симонова. Он поставил ее около раковины, включил воду. Катя посмотрела на себя в зеркало. Да уж. Красная, опухшая жаба с глазами-щелочками, потекшей тушью и размазанной помадой. Чисто привидение из фильма ужасов. Такую и захочешь — не захочешь.

— Да если бы и не узнавал, — резко сказал он, — все бы понятно было. Умывайся. А лучше иди в душ, я буду снаружи. Заблочу кабинет, чтобы никто не вошел.

— Не уходи, — попросила она жалобно и вцепилась ему в рубашку. — Мне надо, чтобы кто-то рядом был.

— Две секунды, — сказал он. — Подожди две секунды.

Конечно, отсутствовал он дольше — она успела и умыться, и стянуть платье и чулки с бельем, и зайти в душ. И когда Свидерский появился в ванной, позвала сипло:

— Иди ко мне. Я уже успокоилась. Иди, Саш.

Он нахмурился. Но начал расстегивать пиджак. И через минуту уже стоял рядом с нею. Прижал к себе спиной — она откинула голову ему на грудь, закрыла глаза — и стал медленно гладить по телу вверх-вниз. Очень целомудренно и спокойно, как ребенка, и эти движения и исходящее от него тепло привели ее в совершенно сонное состояние — и вода льющаяся шумела мерно, омывая тело горячими струями, и было ощущение, что они не в университете — где-то далеко, только вдвоем. Было так хорошо, что ей снова захотелось плакать. И она повернулась, обняла его за шею, ткнулась губами куда-то в ключицу, лизнула.

— Ты просто недоласканная, — сказал он глухо ей в макушку — руки его так же спокойно гладили ее по спине, по ягодицам, — вот оно что. Пуганая и недоласканная маленькая девочка. С тобой не сексом надо заниматься, а баловать и сладким кормить. Какая из тебя любовница, Кать?

— Мне вчера было хорошо, — лениво возразила она, подняла голову и поцеловала в губы. Он был такой горячий, что хотелось вжиматься, впитывать это тепло. Забросила ногу ему на бедро, потерлась об него. — А тебе разве нет?

— Честно, — сказал он после небольшой паузы, заполненной ее поцелуем — Александр не отвечал, но и не отталкивал, а рука его прошлась по бедру, придержала ее за коленку и мягко опустила ногу вниз, — чувствую себя чудовищем. Зачем ты вчера пошла со мной, Кать?

— Захотела, — сказала она как можно честнее. Свидерский чуть напрягся, но кивнул.

— Хорошо, — ответил он задумчиво.

Несмотря на внешнее спокойствие, глаза его темнели, но он все так же размеренно двигал руками, оглаживая ее, правда, поднимался теперь и до плеч, и до груди, и от поцелуев не отказывался. Но когда она потянулась ладонью вниз, покачал головой.

— Откат, — повторил он сухо.

— Вместо сладкого, — шепнула Катя и заглянула ему в глаза, — Саш, пожалуйста… правда, нужно.

Ей было очень важно, чтобы ее не отталкивали, чтобы сделали то, что хочет она. И очень-очень было нужно сейчас зарядиться от него силой, уверенностью, спокойствием. Внутри было холодно и пусто, и она тянулась к единственному источнику тепла и почти снова готова была заплакать от разочарования, что он ей отказывает.

— Тебе домой сейчас нужно, — возразил он и откинул голову назад, сглотнул — она все-таки добралась до цели.

— Середина рабочего дня, — она прижалась к его плечу лбом и завороженно смотрела на свою руку и на его пальцы, вытянутые по бедрам. — Саш… Саша… неужели правда больше меня не коснешься? Считай, что это терапия…

Он вздохнул, подхватил ее под бедра, сделал несколько шагов и прижал к стене. И застонала она сразу — хоть двигался он медленно, аккуратно, очень бережно. И правда, лечебная процедура, а не секс. Впрочем, какая разница, если через несколько минут пришла разрядка и стало так же пусто в голове и хорошо, как вчера?

Потом, когда Катерина сушила волосы и наблюдала, как Александр одевается, и пока он ходил за ее сумкой, где была косметика — нужно было привести себя в приличный вид, — она окончательно поняла, что никак и никогда не сможет отдать его тем страшным людям. И утвердилась в своем решении. Все равно ей не жить нормально. Зато она сможет сама спасти детей и дать возможность нормально жить им.

Волосы пришлось убрать в узел, зато лицо выглядело теперь как обычно, хотя красные глаза портили все впечатление.

Они все-таки выпили кофе, и съели торт, и испорченные бумаги она забрала с собой — переделать, исправить. Александр не возражал — он внимательно наблюдал за ней и опять не по себе становилось от этого взгляда, хотя говорили они о вещах нарочито отвлеченных.

Катерина задержалась до конца рабочего дня. Свидерский проводил совещание с деканами, и оно грозило затянуться надолго. Герцогиня собралась, спустилась на первый этаж. И, поколебавшись, открыла дверь в подвал.

Там было темно, и по стенам вниз шли волны энергии, накопленной за день. Катя постояла несколько минут, решаясь. Вспомнила девочек, и то, что у нее осталось каких-то два дня. И приложила ладони к стене.

Только бы получилось.

Несколько минут ничего не происходило. А затем она почувствовала, как зарождается внутри ледяной голод, очень похожий на тот, что она днем испытывала рядом с Александром — но гораздо сильнее, как стена начинает казаться горячей, и заурчала, когда между мерзлой пустотой внутри и напоенным энергией зданием рухнула перегородка и внутрь хлынула бодрящая, играющая, как штормовое море энергия. Некоторое время Катерина держалась, а затем глаза ее закатились и воля рассыпалась в пыль, и она растворилась в этой энергии, жадно захватывающей ее.

По первому этажу пронесся гул. У каменов синим цветом засветились глаза и потухли, и они застыли, замолкли разговоры — словно разом все умерли. А в подвале Катерину вдруг отбросило от стены — она отлетела на пол и осталась лежать там. К ней приблизились два сияющих шара, переплавились в тонкие призрачные тела.

— Жива, — сказал один.

— Как не уследили-то, Арик? — спросил другой. — Много взяла-то?

— Сейчас, — ворчливо ответил первый, склонился над лежащей Катериной и легко подул ей на лоб. — Много, Полик. Ой, быть беде… Данилыч прибьет девку, не посмотрит, что ласкался недавно.

— А мы ему не скажем? — предложил Ипполит.

— Сам узнает, — отмахнулся Аристарх. — Вон, спускается уже. Почуял неладное. Боевик хренов. Ты что делаешь?

— Помочь хочу, — огрызнулся Ипполит. — Хоть немного контроль ей вернуть. Сорвет, конечно, но вдруг справится? Счааас… из зала энергии зачерпну… Не лезь под руку!

— Да у тебя и рук-то как таковых нет, — философски заметил соучастник преступления. — Мне что делать?

— Данилыч наш далеко?

— Да на втором этаже уже.

— Быстрый, паразит. Открой Зеркало. Я увидел, где ее дом. Ну, помоги ей Боги…

Александр Свидерский торопливо обошел первый этаж. Поинтересовался у каменов, что за перебой в привычном стихийном фоне здания был недавно.

— А это Арик чихнул, — глумливо сказал Ипполит. — Скажи спасибо, что Университет на воздух не взлетел. Вот не моют нас, Александрушко, ноздри не чистят — того и гляди, катаклизма случится.

— Распоряжусь, — коротко ответил Свидерский и с сомнением посмотрел на каменов. Но те глядели честно и немного недоуменно.

Он открыл Зеркало и вернулся к себе в кабинет. Деканы уже разошлись. Катерина тоже ушла — и как-то ему было тревожно и очень не по себе. Он вышел в приемную, выглянул в окно и нахмурился. Ее машина была на парковке. Набрал ее номер. Но телефон не отвечал.

Он уже закрывал кабинет изнутри, собираясь уйти домой, когда зазвонил его телефон. Катя?

Но это была не она.

— Александр Данилович, доброго вам вечера, — прозвучал в трубке чуть надтреснутый голос нотариуса Синеусова. Усы у него действительно были примечательные — седые, пышные, и во время разговора он любовно оглаживал их, покручивал. Алекс вел с конторой Синеусовых дела с давних-давних времен, еще когда дед нынешнего нотариуса там командовал.

— Доброго, Семен Карлович, — ответил Алекс. — У вас какое-то дело?

— Да… — старик смущенно покряхтел. — Вы знаете, Александр Данилович, как мы вас уважаем, и как благодарны всей семьей, что вы пользуетесь нашими услугами. И на помощь вы всегда к нам приходили… Да вот приходится мне ради вас преступать через честь профессии. Но как же иначе…

— Что-то важное? — спросил Александр терпеливо.

— Да… — снова протянул старый нотариус. — Вы уж не сдавайте меня, Александр Данилович. Но дело вас касается. Сегодня нас вызывала клиентка, герцогиня Симонова. — Алекс насторожился. — Дело-то деликатнейшее. Ээээх… вот. Потребовала заверить ее заявление об опекунстве. Вы, дражайший Александр Данилович, назначены одним из двух опекунов над ее детьми, на случай, если с герцогиней что-то случится. Хочу сказать, что хоть она была явно взбудоражена, но совершенно точно в здравом уме. С поверенными подписали, все как положено…

— Спасибо, Семен Карлович, — медленно сказал Свидерский. — Спасибо, что не промолчали. А второй опекун кто?

— Ээээ, — расстроенно пробормотал Синеусов, — и так много сказал, Александр Данилович. Могу лишь намекнуть, что особа, очень к трону приближенная. А кто, не могу, сами понимаете…

— Да, — проговорил Алекс. — Спасибо, Семен Карлович. Доброго вам вечера.

Он положил трубку на стол и крутанул ее, задумчиво наблюдая за движением, тронул пальцем не замеченное во время уборки, уже высохшее пятнышко от кофе. Если женщина почти две недели от тебя держится на расстоянии и прямо дает понять, что твое внимание ее тревожит, а затем вдруг меняет отношение и фактически настаивает на близости — то что можно подумать? Особенно если врет про свое «захотела». Можно, конечно, предположить, что она вспыхнула внезапной любовью или решила так отвлечься. Точнее, можно было бы так решить, если бы ему было двадцать лет. Но вывод один — ей что-то от него надо. И это опекунство радужных мыслей никак не прибавляет. Решила свести счеты с жизнью и таким образом привязать его, чтобы заботился о детях? Но почему его? Он ей не друг, фактически незнакомый человек, да и любовником, если бы не ее каприз, мог бы не стать. Да, красивая женщина. Да, приятно смотреть — и представлять, какова она будет под тобой. Но он легко бы обошелся без этого.

А теперь, как ни крути, она в его зоне ответственности.

Он усмехнулся. Темная, с холодной, обостряющей все чувства аурой. Надломленная, очевидно, многое скрывающая, не переставшая быть опасной. Вполне возможно, подосланная теми же, кто надоумил юных демонят подпитаться от ректора университета и выжидающая, чтобы завоевать его доверие. Вызвавшая-таки сегодня в нем желание решать ее проблемы просто потому что откровенно, не обманывая, нуждалась в нем — да и мог бы он теперь ее оттолкнуть? Чтобы сломать ее окончательно?

Темная. В его зоне ответственности.

Так и есть.

Он поколебался, но набрал номер начальника разведуправления.

— Тандаджи, слушаю.

— Господин Тандаджи, я не отниму много времени. Мне опять нужно ваше содействие.

— Касательно чего, Александр Данилович?

— Вы ведь следите за Катериной Симоновой, полковник?

— Да, — сухо отозвался Тандаджи. — Какие-то проблемы? Если это касается ее высочества Марины Рудлог…

— Не думаю, — Алекс встал, прошелся по кабинету. Не мог он долго сидеть на месте. — Скорее, меня беспокоит ее состояние. Это не вопрос первостепенной важности, но я буду благодарен, если вы поинтересуетесь у наблюдающих, не происходило ли за последнюю неделю-две чего-то необычного.

— Мне бы доложили, — недовольно сказал тидусс.

— И все же, — настойчиво произнес Александр, — я прошу вас помочь мне.

— Личная заинтересованность, господин Свидерский? — небрежно вопросил Тандаджи.

— Пусть будет так, — покладисто согласился ректор магуниверситета. Тидусс, которому до всего было дело, хмыкнул.

— Ждите. Скоро перезвоню.

И положил трубку.

Александр снова набрал Катю. Телефон она по-прежнему не брала. Может она там уже вены режет?

«Или в ванной и не слышит звонков. Или играет с детьми. Или ужинает».

Тандаджи перезвонил через три минуты.

— Ничего странного, Александр Данилович. Ходит на работу, вечера проводит дома, за исключением вчерашнего дня… и ночи, — добавил он с едва заметной иронией. — Единственное, что может насторожить — наш человек в ее доме утверждает, что два дня назад герцогиня внезапно решила отправить детей с няней в санаторий. Слуги удивлены, так как няня уехала за детьми в сад, ни слова не сказав, и обратно уже не вернулась, а вечером хозяйка объяснила, что они на отдыхе. Но ее светлость склонна к перемене настроения и некоторой истеричности, поэтому пообсуждали и затихли. Это все.

— Благодарю, полковник.

— Обращайтесь, — с ледяным радушием ответил Тандаджи и отключился. А Алекс остановился у окна и покачал головой.

Когда она говорила, что не может остаться из-за детей — их уже не было дома. Катя, Катя, откуда ты взялась на мою голову?

Перед тем, как открыть к ней Зеркало, Алекс набрал ее еще раз. И уже готовился отключиться, когда трубку взяли.

— Да, — раздался в телефоне хриплый и какой-то растерянный голос Симоновой.

— Катерина Степановна, — позвал он, — вы дома?

— Да, — повторила она с удивлением.

— Почему не берешь трубку?

Она вздохнула.

— Я… заснула. И еще посплю. Чувствую себя слабой.

— Твоя машина у университета.

— Я вызвала такси… поняла, что не в силах сесть за руль. Устала днем… с тобой. Сплю.

Говорила она словно через силу, и ему все происходящее совершенно перестало нравиться.

— Я зайду сейчас к тебе.

— Нет, Саш, — жалобно и хрипло попросила она, — не надо. Не хочу тебя сейчас видеть. Мне надо побыть одной. Завтра увидишь меня. И на выходных… отвези меня на море, Саш. В Эмираты. Желаю побыть дорогой любовницей. Буду выполнять твои прихоти. Все прихоти, Саш, — он с усмешкой почувствовал, как его кольнуло возбуждением. — А ты мои. Да?

— Да, — сказал он, сам себе удивляясь — смесь жалости, настороженности и вожделения была довольно свежим ощущением. — Куда-то конкретно хочешь?

— В один отель… вспомню адрес, скажу. Если не передумаю. Может ночью позвоню… если захочу тебя.

— Звони, — согласился он. — И, Кать. Послушай меня внимательно. Если тебе нужна помощь. Любая помощь, понятно? Ты обратишься ко мне. Ты услышала меня? Катюш?

— Да, — проговорила Катерина.

— Хорошо. Следующий вопрос. Тебе нужна сейчас помощь? Для меня почти нет невозможного, Кать.

Она помолчала и судорожно вздохнула.

— Нет, Саш. До завтра.

Он отнял от уха затихший телефон. Перемены настроения, все эти непонятки и странности, притягивания-отталкивания, должны были его раздражать. Но любопытство — куда же это она его тянет — перевешивало все. Что же, подождем завтра.

Екатерина Симонова выронила телефон и ошалело потрясла головой. Несколько минут назад она очнулась от звонка, достала трубку, ответила на автомате. А сейчас приходила в себя.

В комнате было темно, но видела она все отчетливо, объемно. А зрение работало необычно — все предметы вокруг казались вылепленными из оттенков тьмы. Катерина лежала на кровати, в своем пальто, в сапогах, с сумкой на локте, и совершенно не помнила, как она сюда попала. Зато помнила жадно заполняющую ее энергию. Сила и сейчас была с ней, но Катя могла двигаться, могла управлять собой — потерянный у стены Университета контроль, слава богам, вернулся. Она приподнялась, встала и покачнулась — ноги не держали и кружилась голова. Испугалась, ухватилась за тумбочку — и та посыпалась под ее пальцами трухой. Страшно стало до безумия, и герцогиня отдернула руки, отряхнула с них древесный прах.

Что же она наделала?

Ручка двери, ведущей в ванную, от касания покрылась пятнами ржавчины, и Катерина быстро толкнула дверь локтем. И уставилась на свое отражение. Белое лицо. Черные волосы. И светящиеся ядовитой зеленью глаза.

Пресвятые боги, Великая Мать, что же она наделала?

Она, зажав пальцами ткань пальто — рукав стал расползаться — повернула кран и протянула под воду дрожащие руки. И зашипела от облегчения — с потоком воды уходила избыточная энергия, глаза тускнели. Но внутри слабо, тихо, заворочался голод.

Закрывала она кран осторожно, но он уже не сыпался ржой, только почернел немного. Как решать эту проблему, думать будет потом. Сейчас нужно сделать то, ради чего она пошла на риск.

И Катерина снова достала шкатулку, свечу, клубок. Расстелила на полу купленную карту — бумага немного скукожилась, хотя брала ее Катя за уголок, кончиками пальцев. Измазала шерсть кровью, прошептала заветное «Поди найди кого хочу» — и клубок сам рванулся с ее ладоней, понесся над картой и застыл над севером Блакории.

Новообращенная ведьма, не долго думая, ткнула под клубок окровавленным пальцем, подула на своего помощника — и тот бессильно упал. Затушила свечу и включила свет.

Клубок остановился над широкой долиной Хорндорф, славящейся на весь мир своими горячими источниками и целебными водами. Санаториев там сотни. В каком из них дети? Теперь нужно найти карту долины… или хотя бы список лечебниц.

В конце концов, если не успеет узнать до субботы, поедет с Александром в Эмираты. Там дождется того, кто должен забрать его. И уж тогда пригодится приобретенная сила и бабушкины заговоры. Только бы не сорваться до тех пор.

Зазвонил телефон. Она взяла его с опаской — хотя как-то аппарат выдержал же разговор со Свидерским? Может, пластик и стекло защищают от ее разрушительного воздействия? Звонила Марина.

— Кэти, — сказала она с забавными интонациями, — мы с тобой что-то совсем потерялись. А давай-ка выберемся сейчас в кафе или на ипподром, подруга? Растрясем кости верховой ездой? Я соскучилась!

— Я тоже, — грустно сказала Катерина. — Но я не могу, Мариш, я что-то плохо себя чувствую. Давай на следующей неделе? Если выздоровею?

— Могу прийти померить тебе температуру и принести апельсинов, — бодро предложила Марина. — Надену маску, болтать это не помешает.

— Я сплю, — уже привычно соврала Катя. — Не обижайся только, Рудложка.

— Да ты что, сон — это святое! Отсыпайся, Катюш. Виталист был у тебя?

— Был, — сказала Катя и вытерла ладонью глаза. Сколько можно плакать? — Ничего страшного. Скоро все будет хорошо.

Она успела убрать ритуальные предметы в шкатулку, переодеться — видимо, ритуал забрал силы, потому что под пальцами больше ничего не расползалось и глаза уже приобрели нормальный цвет. Зато внутри все сильнее разгорался голод. Еще слабый, но уже мучительный.

И когда она спускалась к ужину, отчетливо видела слабенькое сияние вокруг слуг. Теплое, сытное. И руки начинало покалывать, и голова становилась пустой. Пища телесная лишь немного притушила желание прикоснуться к кому-нибудь. Но она держалась. Послала горничную за картой долины Хорндорф, дождалась ее, изнывая от нетерпения. И повторила ритуал.

Ее девочки были в санатории Вармбассер. Сейчас она еще пролистает бабушкину тетрадь и повторит заученные еще с детства слова. А завтра пойдет в университет и зачерпнет там еще силы — сколько сможет выдержать. Нужно больше, больше, чтобы она могла защитить себя и вытащить детей. Обязательно спасет их. Осталось только продержаться до завтрашнего вечера. Не выдать себя и не сойти с ума за это время.

 

Глава 12

Катерина, 2 января, пятница

В ночь с четверга на пятницу Катерина Симонова проснулась от холода, скрючившись под одеялом, поджав колени к груди и шмыгая носом. Ее знобило. Катя потрогала распухшим языком губы — они пересохли, ощущались ватными, словно в них вкололи наркоз. И перед глазами все расплывалось, будто она смотрела на окружающее через пелену колышущегося тумана.

Герцогиня сощурилась — мир стал четче, — осторожно взялась за край одеяла (слава богам, ткань не поползла, рассыпаясь в прах) и всмотрелась в мигающие зеленым цифры на будильнике. Полтора часа до подъема.

Дом спал, тихий и пустой без ее детей, и она натянула на себя еще одно одеяло, застучала зубами — от движения стало еще холодней. И вдруг темнота вокруг запульсировала бархатом и охрой, сжалась — и отпрянула в стороны, открывая жутковатое зрелище. Живые теплые огоньки этажом выше, там, где спала прислуга. Очень страшно это было — чувствовать себя рентгеном. Видеть сквозь потолок и стены белесые контуры спящих людей и то, как мерно пульсируют густые пятнышки света у них в груди. Катя некоторое время испуганно таращилась на открывшуюся картину, затем перевела взгляд на потолок — там, наверху, была комната ее горничной. И с ужасом обнаружила, как белая дымка, окружающая девушку, спускается прямо к ней, к Кате, словно притягиваемая магнитом, и несет с собой спокойствие и тепло — а служанка наверху начинает беспокойно ворочаться, и сердце ее пульсирует все реже. И от других людей потянулись к хозяйке дома тонкие язычки жизненной силы.

Катерина всхлипнула, вскочила, подавляя желание остаться и согреться, наспех оделась и выбежала из дома. Вторая машина, широкая, темная, которой она пользовалась, когда выезжала куда-то с девочками, выехала из гаража и понесла ее к храму Триединого. Сил не было больше держаться.

Обитель Творца, расположенная неподалеку от ее нового дома, была построена по единому образцу — где бы ни находился храм, в Тидуссе или на Маль-Серене, все они были похожи на перевернутый бокал без ножки с круглым отверстием в потолке, по центру — службы проводились под ним, чтобы Творец видел и слышал священника. В помещении по кругу были расставлены чаши с зерном, в которое ставились толстые и короткие свечи, густо пахнущие медом и воском. У стен, меж вытянутых окон, стояли скамьи, а на подоконниках лежали святые книги и жизнеописания отшельников и угодников, чтобы каждый молящийся мог присесть и почитать, проникнуться благодатью — и, может, чуть меньше нагрешить, когда выйдет из храма в мирскую жизнь. А стены были расписаны знаками Творца — золотыми, стилизованными, крутящимися посолонь колесами с шестью спицами, на кончики которых были надеты такие же колеса.

Благодарственные службы — за создание мира, с просьбами не отворачиваться и не забывать в суете великих дел и иногда поглядывать на Туру — проводились каждое утро. И, увы, паствы много на них не присутствовало, ибо в основном горожане предпочитали посещать храмы шести богов или персональные часовни Великих Стихий. Что не мешало священникам исполнять свои обязанности без малейших сомнений.

В храмах, особенно в деревнях, далеко от шумных городов, часто видели стихийных духов, добрых и злых — они не шалили, мирно лежали на полу или сидели на подоконниках и дремали, чтобы потом снова улететь или уползти по своим загадочным делам.

Никто не мог объяснить, почему на потомков Черного Жреца маленькие и скромные храмы бесплотного и без-образного Триединого оказывали такое умиротворяющее влияние. Священники же, если их спрашивали, рассказывали, что Триединый заключает в себе все Великие Стихии и много больше — и именно поэтому нахождение в месте его особой силы, молитва и прием освященного зерна восстанавливали баланс энергии в человеческом теле, уравновешивали его. Помогали не только потомкам Черного — в монастырях Творца лечили душевнобольных и потерявших память, восстанавливая целостность человеческого тела и души. Недаром в священники к Триединому уходило столько виталистов.

Катя пробыла в храме недолго. Зачерпнула из глубокой чаши целую горсть просяного зерна, сунула его в карман юбки, зажевала несколько зернышек — и сразу ощутила холодный кокон вокруг себя. Подышала плотным и тяжелым ароматом лаванды и ладана, вздохнула и представила, как кокон исчезает, растворяется в ней. Голове стало легче, и мир стал четче. Помолилась с просьбой не оставить ее девочек и помочь ей. И поехала на работу, время от времени поглаживая сумочку, где лежали фотографии дочерей.

В университете еще никого не было — сторож, Василий Иванович, от которого сильно пахло алкоголем, добродушно проворчал «эх, молодежь, и куда же вам столько работать?», открыл ей дверь и ушел в свою каморку досыпать. Катя, перебирая зерна в кармане, шла по пустым коридорам, слушая эхо от своих шагов. Вокруг нее просыпались и зевали камены, бурчали ей приветствия, о чем-то шептались за спиной, но она почти не осознавала этого, погруженная в собственные мысли.

Может, попробовать сейчас завернуть в подвал? И если получится взять силы, начать действовать — тут же, пока будет способна сдерживаться от срыва, поехать к телепортвокзалу… или лучше в одно из турагентств, заплатить и попросить сразу открыть портал в санаторий. А там уже найдет, как спасти девочек — в сумочке лежали артефакты из бабушкиной шкатулки, да и подручными средствами можно воспользоваться, глаза отвести, желудочную болезнь на охранников наслать — не зря ведь учила заговоры и причетки из заветной тетрадки.

А если не справится? Если она слишком надеется на себя?

«А на кого мне еще рассчитывать?» — вздохнула Катя и тут же отругала себя за слабость и сомнения.

Она так задумалась, что чуть не подпрыгнула, когда в коридоре, ведущем к лестнице на ректорскую башню, ее окликнули скрипучим и недовольным голосом:

— Эй, красавица, ну-ка подыть сюда!

Катя испуганно завертела головой — на нее со стен сурово взирали два камена, похожие на строгих учителей.

— Ты, красавица, зачем сюда явилась? — сварливо спросил один из них. — Тебе счас надо в монастыре спрятаться и там сидеть, пока в себя не придешь. Вон глазища какие голодные! Точно пожрешь кого-нибудь, и ректор наш по доброте своей тебе голову смахнет. Зря, что ли, спасали? Надо было там оставить, там бы тебя Данилыч и порешил.

— Так это вы меня домой отправили? — тихо спросила Катерина. От предположения, что Свидерский может обо всем догадаться и сдать ее в тюрьму, или в отдел магконтроля, неприятно засосало под ложечкой.

«Или убить», — добавила паники еще одна мысль и Катю снова заколотило.

— А кто ж еще? — фыркнул второй. — Что забыла-то здесь?

— Мне еще надо, — сказала она еще тише. — Немножко.

— Эээ, не, — прошамкал первый. — Ты уж прости, девочка, но мы тебе больше питаться не дадим. Не дело это. Вы же как — чем больше потребляете, тем больше хочется. А мы как-никак за местных оболтусов отвечаем. Жалко их на корм отдавать, хоть и дурные, да и тебе не впрок пойдет. Так что скажись больной и беги, пока Александр наш Данилыч тебя не пронюхал.

— А почему вы мне помогли? — недоуменно спросила Катерина. — Если знаете, что я опасна?

— А ты думаешь первая такая? — хмыкнул тот, что справа. — Тут и преподавательница была из ваших. Тоже пыталась. Откачали и внушение сделали, как миленькая в монастырь уехала. И через год вернулась в норму. Эт вы не от хорошей жизни, так что, сразу в расход пускать? Тем более ты девчонка еще совсем. Уезжай, кому говорят.

— Нет, — ответила она неожиданно твердо. — Не могу.

Камены что-то заворчали ей вслед — но Катя отвернулась, зажала уши руками и быстро-быстро зашагала к подвалу. Но там, как ни пыталась открыть, ничего не получалось. Ключ не поворачивался, от двери било разрядами тока и где-то далеко слышалось глумливое хихиканье.

Катерина, чуть не плача, прислонилась лбом к проклятой двери.

— Пожалуйста, — прошептала она, — мне очень-очень надо. Пожалуйста…

Дверь не открылась, как ни трясла она ее и ни пинала. Где-то у входа в университет уже слышались звонкие голоса ранних студентов, и герцогиня вытерла слезы и быстро пошла к лестнице. У нее есть еще день, чтобы что-то придумать. И на крайний случай есть еще завтра. В Эмиратах.

На столе ее ждали бумаги, уже трезвонил телефон. И Катя окунулась в привычный рабочий ритм, периодически закидывая в рот просяные зернышки — когда чувствовала, что спрятанное внутри готово развернуться и потребовать пищи.

Прибыл серьезный Александр — его дожидалась целая делегация преподавателей, и он только поздоровался с ней, окатив волной сладкой и горячей силы, и пригласил их зайти. И хорошо, что отвернуться успел, потому что Екатерина застыла на месте, напряженно глядя ему в спину.

А если ей не дали взять у университета… может, попробовать у Саши? Немножко, он и не заметит… если отвлечь…

Она боялась того, что придумала сделать, до мокрых ладоней. Боялась, что он заметит, что остановит ее и сдаст в магконтроль, если действительно не прибьет там же, на месте. Но в сумочке лежала фотография дочерей. И если не взять сегодня, то завтра придется его везти в Эмираты… а этого она точно не хотела делать.

Свидерский освободился только к обеду. Вышел, провожая уставших преподавателей под уханье филина, остановился в дверях, задумчиво и насмешливо глядя на нее, пока посетители хлопали дверями и выходили на лестницу.

— Кофе, Александр Данилыч? — великосветским тоном спросила Катя.

Тот кивнул, поманил ее к себе и зашел в кабинет. И она, привычно глянув в зеркало — боги, он точно все поймет! Бледная, растерянная, испуганная! — выдохнула и пошла за ним.

— Как сегодня себя чувствуешь? — спросил Алекс, пока она колдовала на кухоньке, а он что-то записывал себе в ежедневник.

— Хорошо, — выдохнула она и посмотрела на трясущуюся ложку, из которой с шуршанием сыпался сахар-песок. Да уж, злодейка из тебя никакая, Катерина Степановна. — Саш, ты извини за вчерашнее. Мне иногда нужно побыть одной.

— Нет проблем, — отозвался он легко. Раздался стук — видимо, захлопнул ежедневник. — Определилась, куда тебя завтра отвезти?

По кабинету уже тек удивительный горьковатый аромат крепкого кофе, и Катерина помолчала, ловя момент, когда «шапочка» из пены поднимется вровень с краями турки, чтобы мгновенно разлить напиток по чашкам.

— А? — опомнилась она. — Да, Саш. Отель «Белый Закат», это в эмирате Ороона. Там есть виллы на берегу моря. Туда хочу.

Катя медленно прошла по кабинету. Запах кофе придавал уверенности, а вот приближаться к Свидерскому было трудно — как кошке к рыбке, чтоб не мявкнуть и не броситься на него. Поставила чашку на стол, посмотрела, как он пьет, и улыбнулась его блаженному виду, сама пригубила кофе, оставшись стоять.

— Удался.

— Удался, — протянул Свидерский довольно. Протянул руку, и Катя послушно пошла к нему, села на колени, сосредоточенно рассматривая голубые глаза, светлые и очень короткие волосы. Было тепло, даже жарко — как рядом с печкой сидела. И он не терялся — тут же небрежно погладил ее по спине, коснулся плеча губами.

— Почему именно туда? — вдруг спросил он, и расслабившаяся было Катерина встрепенулась.

— Виды красивые. И никто не побеспокоит. Можно купаться нагишом и загорать так же.

И чтобы избежать дальнейших расспросов, решилась — перекинула ногу так, чтобы сесть к нему лицом, прижалась к нему. Алекс тут же откинулся назад, уверенно положил руки ей на бедра и пробормотал в губы:

— Кожу не спалишь? Ты же совсем белая, Кать.

Пальцы его гладили ее по коленям, бедрам, проскальзывая под юбку, и хорошо и сладко было от этих движений. И вообще он был такой расслабленный, довольный…. Катя чуть не всхлипнула, закусила губу и пожала плечами:

— Натрешь меня кремом, — внутри нее разгорался холодок, и она уже отчетливо видела светлую огромную дымку вокруг мужчины — плотную, вкусную, теплую. Вздохнула судорожно, обхватила его за шею и поцеловала. И отпустила себя, чувствуя, как льется в нее горячая, мощная энергия.

Руки вокруг нее сжались крепче, переместились на шею, словно он хотел ее задушить, и снова ослабли, скользнули по груди нетерпеливой лаской, спустились под юбку — она пила его, захлебываясь от страсти и от ужаса, раздирала на нем рубашку, стонала, и Александр отвечал ей с такой силой, что в голове мутилось. Остановиться она уже не могла, и желание впитать его, вобрать всего доводило ее до исступления. Дальнейшее она видела словно в температурном бреду — и чувствовала мужчину в себе, и слышала его рычание и свои стоны, и отрывалась от губ его на какие-то мгновения, чтобы набрать воздуха — и снова впивалась и пила его.

Он прикусил ей губу до крови — и от этой капельки боли ее накрыло такой волной наслаждения, что она зашипела, царапая его спину и изгибаясь — и последнее, что почувствовала, это крепкую руку в своих волосах, зубы на плече, напряженный стон — и прохладные пальцы у виска. И улетела в темноту.

Алекс несколько минут приходил в себя, поддерживая Катю за спину и тяжело дыша. Кто б знал, что близость с активной темной — это так остро и вкусно?

Он заметил ее изменившуюся ауру едва только она вошла. И следил внимательно, и готовым был к нападению — но не к тому, что оно окажется таким чувственным. И продолжил, не смог не продолжить.

Он аккуратно уложил отправленную в сон Катерину на диван. Застегнулся, одновременно хмурясь и любуясь на ее опухшие губы и бесстыдно оголенные бедра. Белье ее валялось где-то под столом, содранное им же.

Да, он и припомнить не мог, когда его так накрывало.

Вытер ее, опустил юбку. Застегнул блузку, не удержавшись, поцеловав грудь. Урона она ему значительного не нанесла, но все же Александр выпил Максов тоник и только после этого присел на диван и положил руки ей на виски. Что же ты скрываешь, Екатерина?

Конечно, он не был так силен в менталистике, как Макс. Но блок ментальный увидел сразу, как и сложную защиту на взлом. Можно было попытаться самому, но зачем, если есть тот, кто способен сделать это незаметно?

— Макс, — хрипло сказал он в трубку. — Мне ты срочно нужен.

Позвонил он и Мартину. Тот пообещал, что вот прямо сейчас запрется в своем кабинете и придет в университет.

Тротт прибыл через несколько минут. Посмотрел на друга, задержав взгляд на измятой рубашке, на которой не хватало пуговиц, на лежащую на диване женщину, втянул носом воздух и поморщился.

— Чертов извращенец, — произнес он с совершенно Мартиновыми интонациями. Алекс усмехнулся.

— Помоги мне.

— Зачем? — ледяным тоном спросил Тротт. — Ты и так уже укатал девицу до бессознательного состояния.

— Кто тут кого укатал? — раздался жизнерадостный голос Марта. Блакориец увидел Катерину, присвистнул восхищенно. — Понятно. А нас-то зачем позвал, Данилыч? Порадоваться за тебя? Поаплодировать? Жаль, медаль дома забыл.

— Вы на ауру ее посмотрите, — ровно сказал Свидерский. Рыжий и черноволосый маги синхронно повернулись к Кате, скосили глаза, переходя в первый магический спектр — и одновременно же выругались.

— Это у кого она так насосалась? — недоуменно спросил Мартин. Макс отошел, распахнул окно. Алекс выразительно посмотрел на друга, и тот изумленно поднял брови. — У тебя? Чертов извращенец!

Свидерский не выдержал, захохотал. Ему отчего-то было очень легко и радостно, будто Катя взяла не только силу, но и все заботы и тревоги, всю тяжесть прожитой жизни. Друзья смотрели на него с обеспокоенностью.

— Может, он того, умом двинулся? — громко прошептал Мартин. — Может, его стукнуть чем потяжелее, чтобы пришел в себя?

— Алекс, — сухо высказался Тротт, — время. Зачем позвал?

— Кроме как похвастаться, — добавил едко блакориец.

— На ней ментальный блок, — уже спокойно сказал Свидерский.

— Ну и что? Разве теперь это не дело магконтроля? — инляндец не впечатлился.

— Забудь о магконтроле, Макс, — с улыбкой, очень ласковым тоном — за которым слышалась сталь — посоветовал ректор. Тротт посмотрел на него, хмыкнул.

— Вот почему не люблю женщин. Сколько она здесь? Неделя, две? А у тебя уже мозги в штаны ушли.

— Да ладно тебе, Малыш, — добродушно вмешался Мартин. — Девочка хорошая. И дети у нее прелесть. Если можно вернуть ее в нормальное состояние без правовых процедур, то отчего бы не сделать Данилычу приятное?

— От меня-то что требуется? — сухо прервал его Тротт, глядя на Свидерского.

— Снять блок, конечно, — ответил тот. — Март, а тебя я не ржать позвал. Ты нужен со своим обратным щитом. Я боюсь, силы не рассчитаю, приложу так, что не встанет.

Тротт нахмурился, обеспокоенно потер ладони. Но кивнул недовольно.

— Я посмотрю. Не отвлекайте меня пока.

Он присел на корточки и протянул руки над спящей Екатериной. Дернулся недовольно и как-то странно посмотрел на друзей. И словно через силу прикоснулся к ее вискам, прикрыл глаза, что-то бормоча себе под нос.

Мартин скучал, развалившись в кресле. Алекс обнаружил-таки пикантную деталь женского туалета, улетевшую под книжный шкаф, и постарался аккуратно и незаметно достать ее оттуда.

— Коллекцию начнешь собирать? — невинным шепотом предположил Мартин. — Была у меня когда-то такая…

Со стороны Макса раздалось раздраженное порыкивание, и Мартин сделал страшные глаза и умолк.

— В следующий раз тебе рот заклею, раз ты слов не понимаешь, — ледяным тоном произнес инляндец, поднимаясь. — Данилыч, блок стоит серьезный, со второй завязкой. Еле уловил. На смерть в случае снятия или попытки рассказать о том, что запрещено. Какую-то важную информацию эта твоя темная скрывает. Любопытно бы было взглянуть на умельца. Я уже видел подобный стиль, правда, там нелетальные были. Думаю, у одного учителя обучались.

— Сам снять сможешь? — поинтересовался Алекс.

— Я все могу, — ровно ответил Макс — он привычно пошел мыть руки. — Но всегда есть небольшая вероятность ошибки. И тогда она умрет. А если умрет, с магконтролем придется разбираться уже мне.

Свидерский нахмурился, посмотрел на Катерину — и завис, засмотревшись и задумавшись. Мартин любовался им с комическим выражением успешной сводни и едва удерживался, чтобы не захихикать, Макс глядел как на скорбного главою.

— Все равно это бомба замедленного действия у нее в голове, — наконец, проговорил Александр. — Рано или поздно рванет, поэтому нужно обезвредить. И лучше тебя с этим никто в мире не справится.

— Это верно, — раздраженно проговорил Тротт. — Подожди две минуты, я пойду стазис на препараты брошу. Раз уж мне предстоит потерять тут несколько часов. И, Март. Откачай у нее энергию. Мне это… очень мешает.

За окном уже стемнело, в кабинете Свидерского стояла тишина. Макс работал над Катериной, словно развязывая невидимые запутавшиеся нитки и периодически восхищенно присвистывая или ругаясь. Алекс уже закрыл вход в башню, чтобы их никто не беспокоил, и теперь сидел в кресле, наблюдая за снимающим блок другом. Мартин, развлекающийся написанием записочек хозяину кабинета — так как говорить и даже шептать было чревато, успел воспользоваться обратным щитом, затем отзвонился помощникам и сообщил, что сегодня его во дворце не будет, поэтому «справляйтесь сами и нечего мне тут стенать». Блакориец скучал, но все же это было лучше, чем работа при дворце.

— Все, Алекс, — раздался голос Макса. Он был бледным, и Свидерский понятливо указал ему на чашку с кофе, на его собственный тоник, достал сигареты. — Читай сам. Заглянул… как в грязи измазался.

Он за один глоток выпил кофе, закурил, подойдя к открытому окну, и несколько раз там вдыхал воздух и встряхивал головой, пытаясь прийти в себя после изматывающей процедуры.

Свидерский осторожно сменил его, тоже коснулся висков женщины пальцами. И посыпались на него образы, заставляющие его, почти восьмидесятилетнего боевого мага, видевшего в жизни столько, что кто другой давно поседел бы, морщиться и ругаться сквозь зубы. Боги, сколько боли и отчаяния. Сколько слез и нежелания жить. И муж… правда похож. Ох, Катя, Катя… все же что тебя заставило спать со мной, если его ты боялась до тошноты?

Ответ пришел в конце. Мужчина в машине. Похищенные дочери. Угрозы. Отель «Белый закат». «Только дайте ему этот порошок… Вы красивая женщина… соблазните его». Санаторий на севере Блакории.

— Все понятно, — глухо сказал он. — Макс, а возможно точно восстановить вязь блока, если понадобится?

— С ума сошел? — отозвался инляндец. Он вымыл руки и сейчас вытирал их, недовольно поглядывая на друга. — Я могу, но зачем?

— Чтобы никто не знал, что его ломали, — задумчиво проговорил Алекс. — Если сейчас не получится решить проблему, придется идти обходным путем. И действующий блок понадобится.

— Что-то серьезное? — заинтересовался Мартин. Он оживился — впереди маячило развлечение.

— Серьезнее некуда, — кивнул Свидерский. — И твоей принцессы касается.

Он рассказал друзьям об увиденном, умолчав, впрочем, о причинах того, почему Катерина решилась на связь с ним. Только о том, что ее используют как живца для него и ее подруги, принцессы. О том, что дети ее на севере Блакории и что герцогиня применила наследие своей крови только после того, как узнала, что дочери похищены, чтобы разыскать их.

— Надо спасать девочек, ты прав. И я предупрежу Марину, — непривычно сдержанно подвел итог Мартин. — И, Алекс, ты же понимаешь, что нужно поставить в известность службу безопасности?

— Тандаджи я сообщу, — согласился Свидерский. — Но, — жестко проговорил он, — позже. Это теперь мое дело, Март. Я хочу решить его сам.

«Потому что хочу сам придушить урода, который заставил ее спать со мной. Потому что крайне неприятно знать, что все это время ты был соучастником насилия. И к тебе бы никогда не подошли, если бы не шантаж».

— Остается вопрос — зачем шантажистам я и принцесса, — добавил он. — Так что нам нужен живой источник информации. Сейчас мы пойдем за детьми. Март — ты же общался с ними. Можешь открыть Зеркало? Я первый, вы за мной. Макс?

— Я с тобой, естественно, — сухо сказал рыжий маг.

Блакориец довольно сощурился, попытался открыть переход… и Зеркало, зазвенев, лопнуло. Барон удивленно присвистнул, сделал еще одну попытку. Тот же результат.

— Не знаю, где они, Алекс, — Март раздосадованно потрепал пятерней волосы, — но Зеркало туда открыть невозможно. То ли слишком маленькое помещение и нет пространства для перехода, то ли место, где очень сильны стихийные колебания. Любой блок я пробью, сам знаешь. Ну или почти любой, — задумчиво добавил он, — но вряд ли их прикрывает Алмазыч или кто-то сильнее меня. Может так, ножками? Телепортируемся до этого санатория, а там уже осмотрим? Координаты я найду, дома где-то валяется телепортационная карта Блакории.

— Найди, — кивнул Алекс, и чуть ли не пританцовывающий от нетерпения Март снова открыл Зеркало.

— И не вздумайте звать Викторию, — предупредил он перед тем, как уйти. — Там может быть опасно, нечего ей там делать. Приглушите сигналки. Пусть лучше она потом мне голову откусит, чем сейчас ринется помогать.

Алекс понятливо усмехнулся, коснулся запястья, перенастраивая сигналку, и Макс тоже, что-то бурча, последовал его примеру. Успокоенный барон исчез в Зеркале.

— А с ней что делать? — Тротт качнул головой в сторону Кати. — После взлома она проспать должна минимум сутки. А если к ней за это время кто-то попробует переместиться?

— Сейчас, — Алекс подошел к помощнице, невозмутимо поднял ее на руки и открыл Зеркало. — К себе отнесу. Там до нее никто не доберется.

Макс поднял глаза к потолку и покачал головой. Одни проблемы от этих женщин.

Катерина Симонова, обессиленная, лежала на спине в озере бесконечного колышущегося тумана, и ощущения были дремотные, легкие. Слышала эхо далеких мужских голосов. Чувствовала, как щекотно в голове — хотела повертеть ею, но получалось плохо — движения были замедленными, вялыми. Зато озеро вокруг стало вскипать огромными лопающимися сухими пузырями, волноваться — и сама Катерина вдруг почувствовала, что рядом находится кто-то сильный. Кто-то, ощущавшийся своим. Это его энергия заставила возмутиться озеро ее спокойствия, вернула чувствительность телу. И силы начали понемногу возвращаться.

Затем щекотка прекратилась, и она снова задремала.

Второй раз она очнулась от ощущения тепла. Озеро исчезло. Катя лежала на белой горячей печке в их старом деревенском доме и грелась, а где-то бормотала-напевала бабуля старушечьим тонким голосом, и напевами этими полились ей в голову заговоры и причетки, выученные наизусть — буквы плясали перед глазами, складывались в сияющие хороводы, в картины прошлого. Пробегали перед ее взглядом лица знакомых и родных, и вот замерцали перед ней фигуры спящих дочерей — и Катя вздрогнула от ужаса, вспомнив все, и очнулась. Скатилась с кровати, испуганно глядя на замершего Александра. Внутри снова завыл-застонал голод, потянулся к Алексу темными щупальцами — и он резко опустил руку, ставя щит. Катя трясущейся ладонью полезла в карман юбки — ткань под ее пальцами расползалась, и она еле успела зачерпнуть горсть зерен.

— Кать, не дергайся, — жестко приказал Александр. — Я не причиню тебе зла. Я помогу. Успокойся!

Стук сердца как набат. И интонации — знакомые. Как у мужа. Она перевела взгляд на его руки — он что-то выплетал. Сеть для нее? Не мог же не заметить, как она пила его. И где они? И что будет с детьми?

Тьма в помещении стала объемной, бархатной, — Алекс дернул рукой — и Катя зашипела, сыпанула зерна вокруг себя и выкрикнула:

— Защиты! Кровью своей заклинаю! Защиты!

Зерна рванулись вверх черными туманными побегами, сплетаясь, прошивая потолок и образуя плотную дымную перегородку — а за спиной Катерины со звоном сыпалось на пол стекло из окна. Она оглянулась — то залетали в комнату вороны и галки, оставляя на осколках кровь и перья, кружили вокруг с оглушающим карканьем и криком, касались горячими крыльями, делясь жизненной силой, и падали бездыханными. Туманные струи вспыхивали — это прорывался к ней Александр, а Катя с горьким хохотом — нельзя верить мужчинам, нельзя! — метнулась к окну. В торчащем окровавленном осколке увидела свое отражение со светящимися зеленым глазами — а окно уже плавилось, рассыпалось стеклянной крошкой, потому что поднималось в него что-то холодное, прозрачное, темное, похожее на тонкую длинную змеептицу. И пахло от нее смертью.

— Защищщщуууу, — прошелестело существо, припадая к полу, — крылья его клочками тумана стелились над мертвыми птицами, — кровьююю просссс-ш-сссила. Ссадиссс-ш-сь… чсссшего хочесссшь?

Перегородка еще раз вспыхнула — и начала осыпаться, обращаясь в пепел.

— Кать! — заорал Свидерский. — Остановись! Я не обижу тебя, Катюш!

Катерина снова захохотала — мысли в голове были звонкие, злые, — обхватила тонкую шею существа руками, чувствуя, как немеет кожа там, где они соприкасались, и вскочила на него верхом.

— К детям! — крикнула она. — К моим детям!

И с визгом вылетела на нем в окно.

Сказать, что Свидерский был удивлен, — ничего не сказать. Все произошедшее заняло не больше секунд — с ее странным щитом он мог бы справиться и быстрее, но больше осторожничал, боясь задеть Катерину.

А так… сколько любопытного за какие-то мгновения. Защита, выдержавшая его первый удар — при том, что Катя никогда не училась магии. Да и защита очень своеобразная. И необычное поведение птиц… И эти горящие зеленым глаза — чисто ведьма из сказки, только улетела не на метле, а на стихийном духе. Подобных ему Алекс встречал несколько раз. Дух смерти, сомнарис. Обитатель ледяных пещер и подвалов в заброшенных деревнях, старых кладбищ и курганов. С людьми в контакт старался не вступать, но иногда являлся одаренным перед смертью в виде бледного двойника или скелета в темном плаще. Питался жизненной силой и горячей кровью. И не выносил огня.

— П……ц, — раздался в спальне ошарашенный голос Мартина. Появившийся почти одновременно с ним Макс, присев, изучал иссушенные тела десятков, а то и сотен птиц — половина спальни была усеяна ими, и возвышалась эта куча чуть ли не до колена. Там, где были рассыпаны зерна, виднелись черные лунки, будто пол был проеден кислотой. Друзья застали последний акт драмы и успели увидеть, как улетает в окно зеленоглазая ведьма.

— Поймаем, — наконец, сухо сказал Тротт, — и в монастырь, Данилыч. Это если ты ее в живых оставишь. Сейчас птиц выпила, а ведь так же и людей может.

Алекс поморщился.

— Моя ошибка. Как она так быстро восстановилась?

— А что мы знаем о ведьмах? — небрежно ответил Тротт. — Мы сталкивались только с мужчинами. Возможно, женщины изначально сильнее.

— Нет, — покачал головой Свидерский. — Это какая-то кустарщина, Макс. Как у деревенских знахарок. То ли интуитивное колдовство, то ли ритуалы какие-то неизвестные. Как у шаманов, древние. Мне показалось, она сама удивилась тому, что случилось.

— А мне понравилось, — мечтательным голосом проговорил Мартин. — Красиво ведь, Данилыч. Скажи, красивая?

Алекс усмехнулся.

— Красивая, — согласился он.

— Вляпался? — с грустным пониманием спросил Мартин. Свидерский неопределенно пожал плечами.

— Идиоты, — процедил Макс.

— Возможно, — согласился Свидерский. — Но надо спасать ее, пока не натворила чего-то, за что на нее охоту объявят. Март, удалось найти координаты?

— Угу, — блакориец пощелкал пальцами, и в спальне открылось еще одно Зеркало. — Пойдем?

Катерина, крепко вцепившись в длинную холодную шею странной тени-змеептицы и прижавшись к ней щекой, взлетала над огромным, заснеженным, сияющим вечерними огнями Иоаннесбургом. Сверху, с его сверкающими жилами-магистралями, заполненными тысячами машин, с вязью из миллионов светящихся окон и фонарей, город походил на дивную звездную паутину, разделенную пополам белым льдом реки Адигель.

Полупрозрачная, темная змеептица все поднималась и поднималась вверх, и ледяной ветер с сыпью секущих лицо и руки кристалликов льда усиливался, заставляя глохнуть от жгучего холода. Тела Катерина уже почти не чувствовала и только надеялась, что не разожмет руки и не полетит вниз, — уж лучше замерзнуть здесь, на лету. Сорванное от крика горло болело, и голова была гулкой, как пустой кувшин. И страх казался уже тупым и привычным, как непомерно тяжелая холодная глина, заполнившая тело. Кажется, она просто перебоялась.

«Не-сссс бойсссшсся», — прошелестел у нее в голове бесплотный голос. Катя не успела подумать, чего еще ей надо не бояться — птица, поднимающаяся теперь почти отвесно, сложила черные полупрозрачные крылья, растекающиеся в небо клочками тумана и, вытянувшись в стрелу, понеслась к земле, вспыхивая ослепительным белым светом, восхитительно горячим, мгновенно согревшим ее, напитавшим ее. Наверное, с земли они смотрелись падающей звездой — и вдруг столица, несущаяся навстречу, исчезла, а вокруг вспыхнула мягким сиянием заворачивающаяся мириадами искр радужная пыль. Какой-то переход? Подпространство? Место, исполненное изначальной силы, духом творения, прошившего Катерину от головы до пяток и напоившего такой бодростью, какую она чувствовала только в детстве.

А через несколько ударов сердца они вынырнули над покрытыми снегом горами, прямо над долом, заполненным туманом, подсвеченным изнутри тусклыми огнями строений. Змеептица медленно спланировала в этот туман и понеслась над небольшим городком, над темными парящими озерами — видимо, это и была долина Хорндорф, — и через несколько минут опустилась у одного из них.

Вокруг стояли небольшие коттеджи, к которым тянулись выложенные брусчаткой дорожки. Светили затейливые кованые фонарики, виднелись указатели с надписями на блакорийском и рудложском: “Горячие источники», «Ресторан «Лавина», «Лечебный корпус санатория Вармбассер». Снега на земле почти не было, по ногам тянуло сыростью.

— Спасибо, — сипло (сказалось-таки переохлаждение) проговорила Катерина, когда наконец-то расцепила скрюченные пальцы и сползла на землю. Удивительно, как она не потеряла туфли. Птица терпеливо ждала, поводя башкой, похожей на голову ящерицы, по сторонам, и Катерина протянула руку и осторожно погладила свою воздушную лошадку по длинной шее. Теперь она могла разглядеть существо лучше — и правда, змея или длинная и тонкая ящерица с птичьими крыльями и тупой мордой. Цвета ее неожиданная помощница была удивительного — тьма, но во тьме этой были все оттенки, от иссиня-черного до густого красного. Так выглядит последний отблеск заката на ночном небе.

— Кроовввииис, — прошелестело существо требовательно и облизнулось длинным раздвоенным языком, — т-с-тыыы обеещ-с-с-с-щалаааа…

— Они здесь? В каком доме? — быстро спросила Катерина. Ее начало трясти крупной дрожью — отходила от перелета. Где-то вдалеке раздавались голоса — в санатории было многолюдно. Периодически в тумане возникали и пропадали шагающие куда-то люди — парочки, семьи с детьми. На Катю они не обращали никакого внимания. Может, не видели ее из-за дымки?

— Ссссначалассс кровьссс, — прошипел темный дух. Шея его шла нетерпеливыми волнами — ну чисто извивающаяся змея, — он распахнул пасть и блеснул тонкими иглами-клыками, вылезшими из десен. Катя вздрогнула, отвернулась и протянула ему руку. И через несколько секунд вскрикнула, глотая слезы — в предплечье словно вонзились два ледяных шила, к коже присосалась холодная пасть, и побежала вниз, к кисти, ее собственная горячая кровь.

Существо пило жадно, впиваясь в землю когтями от удовольствия, поскребывая ее, и крылья периодически сжимались в комки — и снова распускались туманными полотнами. Язык, слизывающий кровь, щекотал кожу. Катерина терпела, оглядывая дома. Внутри снова росла та самая нетерпеливая, злая сила, требующая сейчас же идти к своим детям, сломать все замки, снести все препятствия и спасти их.

Дух, наконец, оторвался от нее, и герцогиня прижала к себе руку. Ранки противно покалывало, кожа вокруг онемела. Существо облизывалось, и немигающие глаза его горели зеленью.

— Сссслабенькаяяяя, — прошелестело оно укоризненно. — Почти бессссвкуссснаяя.

— Ну извини, — прошептала Катя застуженным горлом, — какая есть. Где дети?

Змеептица вдруг вытянулась в тонкую смазанную тень, длинной нитью пронеслась мимо Катерины и остановилась недалеко от одного из домиков. И Катя зашагала туда. Но подойти к зданию не смогла — наткнулась на прозрачную преграду. Зашарила по ней ладонями — внутри ворочался тяжелый голод, рос, грозясь захватить ее всю, в тело хлестала чужая сила, но было ее очень много, так, что даже в голове мутилось. В какой-то момент Катерине показалось, что она теряет контроль над собой — и она с усилием оторвалась от щита. Повернулась к помощнице, и вовремя — та прижалась к земле, расправив крылья — по всей видимости, собиралась улетать.

— Помоги! — прохрипела герцогиня умоляюще. — Ну пожалуйста! Не улетай! Мне еще дочек обратно возвращать нужно!

— Нельзя, малысшей, нельзя касаться, — тревожно завибрировало существо, — не просшсссси!

— Ну хоть побудь со мною, — тихо попросила Катя. — Пожалуйста! Помоги пройти туда!

Дух зашипел, замотал головой, прижался к земле, трепеща туманными крыльями.

— Ну и улетай! — с отчаянием крикнула Катерина. — Сама справлюсь!

Змеептица взмыла вверх и исчезла в туманной дымке. Катя зло стряхнула выступившие слезы и прижалась к покалывающему разрядами щиту. В домике светилось несколько окошек. Где-то там были ее девочки.

Она закрыла глаза.

Что можно сделать ради спасения детей? Все что угодно. Даже потерять себя.

Герцогиня вздохнула и отпустила свой голод.

В коттедже, укрытом щитом, в удобном кресле мирно дремал под унылое бормотание телевизора пожилой виталист и темный маг Оливер Брин. Он умел ждать, и уже несколько дней терпеливо дожидался выходных — когда к нему должен был попасть Александр Свидерский. Подкупленная горничная в доме Симоновой докладывала, что хозяйка с ректором встречаются, и что она не ночевала дома. И были все основания полагать, что в скором времени у них появится источник энергии для инициации новых темных и усиления уже имеющихся. А затем, когда они станут сильнее, в их руки попадет третья Рудлог, с помощью крови которой обязательно получится провести ритуал. Не может не получиться.

Дети Симоновой вели себя тихо — их даже выпускали дважды в день гулять за дом, на берег озера. Коттедж находился на отшибе, вдалеке от пешеходных дорожек, был закрыт мощным щитом, администрация была предупреждена, что соваться к отдыхающим господам магам не нужно. В здании, помимо самого Брина, находилось еще восемь человек — и темные, и классические маги-стихийники, сочувствующие их делу, и нанятые для охраны люди, за звонкую монету не слишком печалящиеся о вопросах морали. Брин был готов платить — слишком дороги были заложники и слишком много было на них поставлено.

Периодически на щит, окружающий временный штаб заговорщиков, натыкались отдыхающие, но это случалось крайне редко — в таких случаях сигналка на запястье темного мага едва ощутимо вибрировала.

Вот и сейчас она задрожала, и Оливер Брин с досадой открыл глаза, потер их, потрогал ворох амулетов на груди. Те молчали — никакой опасности, простое прикосновение. Но все равно нужно было проверить — и темный маг тяжело поднялся из кресла, подошел к окну — чтобы увидеть, как через вспыхивающую защиту просачивается тонкая женская фигура, почти невидимая из-за тумана. Это было настолько невероятно, что Брин застыл на несколько мгновений. Щит не был сломан — сквозь него прошли, как горячий нож сквозь масло.

Темный недоверчиво покачал головой. Оливер Брин был человеком осторожным, и пусть женщина шаталась, как пьяная, странно встряхивая головой и растерянно озираясь по сторонам, перестраховаться было не лишним. Также как и увести детей.

И он на всякий случай активировал тревожную нить — и во дворе один за другим стали открываться Зеркала, через которые выходили маги. Щелкнул пальцами, призывая духов-охранников — когда-то давно Брина стал известен магсообществу как создатель амулетов с заключенными в них стихийными духами. Но ловить недобрых духов, подчинять их, было делом долгим и опасным, а амулеты были дороги и пользоваться ими могли только маги — так и осталось его открытие практически невостребованным.

В комнату, вызванный нитью, вошел Орин Лерой, его друг и соратник. Подошел к окну.

— Уводить детей? — спросил он тревожно, глядя в окно.

Один из магов, кажется, Синский — как тут разглядишь в вечном тумане? — приблизился к женщине, что-то начал говорить ей — та так же мотала головой, как припадочная, сжимала ладонью горло — и мужчина нетерпеливо схватил ее за руку.

Женщина подняла голову, оскалилась — блеснули зеленью глаза — и ткнула ладонью в грудь Синского. Тот как-то странно дернулся, скорчился и упал.

— Она из наших? — в голосе Лероя звучало такое же изумление, которое ощущал сам Брин. Они всматривались в нападающую и ничего не могли разглядеть.

В женщину полетели Сети, и она неожиданно быстро присела, загребая ладонью землю — и бросила ее в сторону охранников, что-то отчаянно крича — и поднялась пыль столбом, завыл ветер, опуская видимость почти до нулевой.

— Уводи, — резко скомандовал Брин, махнул рукой и торопливо направился к дверям. За ним тихими тенями поднимались из-под пола белесые топники и ярко-оранжевые огневики, и было их столько, что Орин Лерой передернул плечами. Целая небольшая армия.

Брин вышел из дверей коттеджа как раз тогда, когда пылевая буря успокоилась — женщина обнаружилась совсем близко, вполоборота.

— Стоять! Буду стрелять! — крикнул один из охранников, и нападающая, невероятно быстро двигающаяся среди мужчин, отмахнулась, что-то бормоча — и вокруг нее вырос шар будто из затемненного стекла, по поверхности которого с шипением растеклось пламя от Лопастей, выпущенных одним из магов. Видимо, не выдержали нервы. Растеклось и впиталось. И она ударила уже сгустком темной силы — вытягивая нити жизни из бегущих к ней людей — и мужчины падали, как подкошенные, иссыхая просто на глазах. Вокруг нее кружился растущий темный кокон, в котором вязли пули и о который с ревом разбивались боевые заклинания, заставляя ее вздрагивать, падать на землю и снова подниматься, вытирая текущую из носа кровь.

Она в очередной раз встала. И наткнулась взглядом на стоящего у порога Брина. И застыла, оскалившись.

— Где. Мои. Дети?!!! — вибрирущим и низким голосом провыла она.

Он узнал ее и выругался. Как, ну как можно было упустить темную? Если бы проверили, то сейчас она бы уже была с ними по своей воле. И принцессу, и ректора привела бы сама. А сейчас бессмысленный взгляд и дерганые движения говорили только об одном — поздно. Теперь она не сможет удерживать себя. Придется убирать.

— Взять, — спокойно приказал он духам, перебирая свои амулеты. И из-за его спины под ослепительную вспышку щита над коттеджем понеслась к герцогине Симоновой подчиненная его воле призрачная армия.

Маги, вышедшие несколько минут назад у административного здания санатория и разделившиеся, чтобы обыскивать коттеджи, одновременно увидели, как на другом конце здравницы вспыхивает в тумане яркий белый купол. И почти синхронно открыли Зеркала, настраиваясь на Катерину. И успели разглядеть, как растекается пламя Лопастей по какой-то немыслимой защите вокруг Катерины, и как высасывает она жизнь из нападающих на нее. Рядом с Алексом присвистнул Мартин.

— А казалась такой тихой девочкой.

Свидерский не ответил — да Март и не требовал ответа. Блакориец прощупывал щит, пытаясь пробить его, Александр закрывал на огромной площади возможность для телепортации — непонятно, на что надеялась Катерина, но он бы на месте злоумышленников сразу перенес детей в место, в котором их не найдут. Макс с непонятным выражением на лице следил за двигающейся к дому женщиной. Губы его были плотно сжаты.

— Есть, — удовлетворенно проговорил Март, и огромный щит вспыхнул — и начал таять. Алекс не стал ждать ни секунды — шлепнул себя по бедру — и грудь его, и руки, и ноги сковали тонкие светлые доспехи, в руку легла тяжелая светящаяся цепь. Заговоренная в храме Триединого, простое оружие, которое он любил больше всех мечей и молотов.

— Ищи детей! — рявкнул он Марту и мгновенно переместился вперед, встав перед Катериной и хлестнув запевшим, искрящимся цепом ближайшее из нападающих существ.

— Как что, так я без драки остаюсь, — буркнул фон Съедентент. Но не стал медлить — по широкой дуге помчал к дому. За его спиной лорд Максимилиан Тротт со скучающим выражением на лице закручивал над собой гигантские огненные Лопасти — а об его щит уже разбивался первый Таран противников.

Тщетно пытался Орин Лерой, открывший Зеркало, восстановить его — девочки плакали, няня обнимала их, дрожа от страха, — скрипнула дверь, он почувствовал чье-то присутствие, обернулся — щит его разлетелся вдребезги, сам маг застыл в стазисе.

— Так, — весело сказал Март, — что у нас тут за болото соленое? А ну, малышня, хватит рыдать.

Девчонки завизжали, запрыгали вокруг него, мгновенно забыв плакать.

— Дядя Мартин! Дядя Мартин!

— Ну-ну, полегче, — сказал он, смеясь. — Скоро домой пойдем. Где у вас теплая одежда?

Няня засуетилась, вытаскивая из шкафа ботиночки, куртки, шапки. Снаружи раздался треск, дом затрясло, и блакориец, оторвавшись от детей, незаметно поставил щит — если дом рухнет, они точно останутся живы.

— Или не скоро, — добавил он жизнерадостно, схватил курточку и натянул на младшую. — Ну, кто умеет быстро бегать? Чур, ничего не бояться! На улице салют!

Дом снова затрясло — и он, не переставая улыбаться, отошел от двери, распахнул окно, будто так и было задумано, выпрыгнул в него и одну за другой принял девочек, помог спуститься испуганной няне.

— Отважная женщина, — шепнул он ей голосом заправского соблазнителя, и няня перестала дрожать, зарделась. Подхватил старшую на руки, усилил щит — поблизости творилось светопреставление, — отшвырнул кого-то из попытавшихся остановить его магов.

— Бегом!

И они побежали — к озеру и дальше, за границу закрытой Александром телепорт-зоны.

Алекс, закрывая Катерину, хлестал цепом, пытаясь приблизиться к управляющему духами человеку со смутно знакомым лицом. Герцогиня упрямо двигалась к дому, и он не мог ее пока остановить — никак не отвлечься было, и движение это ему очень мешало. Он кричал ей, что детей увели — но она словно не слышала и не узнавала его. Свидерский уклонился от броска огневика, ударил по нему ледяными Лезвиями, накрыл Катю еще одним щитом — духи словно взбесились. Чуть в стороне невозмутимо теснил противников к стене дома Макс — против него стояли с десяток магов, непрерывно бомбардирующих природника всем набором боевых заклинаний, но он управлялся с ними играючи. Бледное лицо его в тумане казалось почти зловещим.

У самого дома открылось еще одно Зеркало, и Алекс выругался — какой силы должен был быть человек, чтобы пробить его запрет? Из перехода выступила фигура в полумаске, обозрела сражение и двинула рукой.

Земля загудела — один за другим стали лопаться щиты, валиться на землю люди. Алекс успел прыгнуть к Кате, схватить ее за руку, укрепляя защиту и чувствуя привычный шершавый поцелуй темной ауры — когда от вновь прибывшего побежала во все стороны расширяющаяся воронка, и время вдруг замедлилось, зазвенело, застывая. Александр только и успел увидеть, как невыносимо медленно взлетает вверх Макс, расставив руки, пытаясь уйти от гигантской глушилки — и тут под ногами ректора открылось огромное Зеркало, и они с Катей провалились в него.

Леди Виктория, одетая в короткий и очень фривольный халатик, красила ногти на ногах в ярко-алый цвет, когда в ее покоях взвыла сигналка, щит жалобно тренькнул, не выдержав и рассыпавшись, и в гостиную ввалился запыхавшийся, раскрасневшийся Мартин, в сопровождении двух визжащих девочек и одной женщины на грани обморока.

— Вики, — сказал он, переводя дух, — к тебе гости. Это Лиза, это Аня, и она, кажется, хочет по-маленькому.

— Что происходит? — зло спросила волшебница, едва удерживаясь, чтобы не метнуть в него флакончик лака.

Мартин махнул рукой и со словами «классные ножки, Кусака» поспешил ретироваться, оставив Викторию наедине с испуганными детьми и схватившейся за сердце женщиной.

Вышел он из Зеркала как раз вовремя, чтобы увидеть, как рушится дом, на его месте поднимается огромная воронка, расходясь во все стороны высокими волнами сжатого воздуха, как от мощного взрыва. Барон успел укрепить щит и удержался. И, переждав стихийное возмущение, побежал на место сражения.

Там было пусто. Сверху раздался окрик — блакориец вскинул голову и увидел снижающегося Макса.

— Ищи Алекса, быстро, — процедил тот, прижимая руку к земле и к чему-то прислушиваясь. Март не стал переспрашивать — настроился на друга. Но Зеркала лопались, как прежде, и он застонал от досады.

— Никак, Макс. Что здесь случилось?

— Явление кого-то из старшей когорты здесь случилось, — рявкнул инляндец и потряс рукой, словно обожженной. — Не чувствую, мать твою, не чувствую. Разбросал нас, как котят. Данилыч бы устоял, как и я, но полез спасать эту ведьму, — Тротт сплюнул с таким омерзением, что Марту кисло стало. — А я побоялся его задеть, помедлил — и упустил. Я таких Зеркал не видел никогда — забрал всех, кто был на площади, и дом уволок.

— Не Алмазыч? — с сомнением спросил Мартин.

— Он, конечно, садист каких поискать, — прошипел Тротт, — но вряд ли стал бы играть против нас.

Он добавил еще несколько смачных ругательств.

— Сашу надо найти. Против нас половина были Темных. Если его высосут, гарантировано появление одержимых.

— Найдем, — твердо сказал Март. — Старших не так много. Найдем.

Свидерский, выкатившийся из перехода куда-то в полную темноту, крепко сжимающий потерявшую сознание Катерину, не успел сориентироваться, как его щиты смяли — он еще боролся, бил во все стороны, пытаясь уберечь ее, выстраивал щиты, — бился, как бык в загоне, освещая пространство вокруг десятками Светлячков, ловил страшные удары, попутно откачивая из Кати энергию обратным щитом — чтобы когда пришла в себя, не пыталась выпить всех вокруг. Нападающий был чудовищно силен, но Свидерский держался.

Вокруг полыхал огонь, взвивались огненные смерчи, освещая высокую пещеру, под ногами хлюпала вода. Сверху посыпались камни — свод не выдержал, и Алекс заскрипел зубами, принимая на себя и эту тяжесть, и пошел в атаку — долбанул во все стороны круговым Тараном — чуть правее от него засветился щит нападающего, раздался едва слышный стон. Свидерский, воспользовавшись передышкой, уже начал открывать Зеркало, вливая в него немыслимое количество силы — потому что здесь стоял запрет куда сильнее, чем у него — когда вокруг полыхнуло белым, стало невыносимо тихо — и только потом он ощутил, как его сбивает с ног Молот-шквал — боевое заклинание, которым строго запрещено пользоваться всем магам, ибо стандартный резерв оно выпивает досуха.

Свидерский упал навзничь, расшиб затылок — и ослеп от боли. Из последних сил держа щит — камни продолжали сыпаться, — он нащупал рядом Катерину и перекатился на нее, закрывая своим телом. И дрогнул, чувствуя, как опускается на его защиту второй Молот-шквал. Заскреб по вязкой земле ногтями, удерживаясь в сознании и выстраивая над собой и Катериной невысокий купол. И потерял сознание.

 

Глава 13

2 января, пятница, вечер

Через несколько минут после закончившегося боя в Северных пиках, прямо у огромной обсерватории, открылось Зеркало, и на склон вышли двое мужчин — рыжий и черноволосый. Большой щит вокруг здания едва заметно переливался в темноте, небо, на счастье прибывших, было чистым, черным, с яркими звездами и голубоватым полумесяцем, чье сияние делало снег почти лиловым. Холод стоял такой, что волосы непрошеных гостей мгновенно схватило инеем, а одежда задубела.

— В прошлый раз он меня за щит чуть не сожрал, — пробормотал барон фон Съедентент, любовно проводя рукой по защите — как по изгибам красивой женщины. — Я ему настройки попортил.

— Я попробую отсюда открыть Зеркало, — сообщил Макс. Кому, как не ему было понять, что это такое, когда плоды твоей работы разрушают. — Здесь близко, должно получиться.

— Ну, давай, — с ехидством предложил блакориец. — И поскорее, а то я здесь и останусь ледяной статуей.

Изо ртов их шел пар, а ресницы стали белыми и пушистыми от изморози, как и брови.

Зеркало открыть удалось, и Мартин с завистью поглядел на друга.

— Растешь, Малыш. Скоро придется встречать тебя поклонами и песнопениями. И, — добавил он жизнерадостно, — теперь мы точно знаем, что это не Алмазыч темным помогает. Раз мы к Алексу пробиться не смогли.

— Шагай давай, — раздраженно подтолкнул его Тротт. — Думаешь, легко держать?

— В логово к чудовищу, — торжественно объявил Мартин и шагнул в переход.

У портала их ждал очень суровый учитель. Но увидел выходящего Макса и обеспокоенно нахмурился. Вокруг кипела работа — ученые и маги в белых халатах что-то оживленно обсуждали, записывали, пищало оборудование.

— В кабинет, — буркнул Старов, развернулся и пошел прочь из зала. Друзья последовали за ним.

— Вы как-то доброжелательнее сейчас, Алмаз Григорьевич, — с усмешкой сказал Март ему в спину.

— Потому что, — ответил тот, не оборачиваясь, — я четко знаю, что Тротт меня по пустякам и дури беспокоить не станет. В отличие от тебя.

— Чувствую себя ущербным, — уныло протянул Мартин. Макс молчал, жадно оглядываясь вокруг, остановился у какого-то датчика, всмотрелся, протянул руки, чтобы просканировать настройки.

— Ну конечно, — язвительно хмыкнул фон Съедентент, — уже забыл, что Алекса нужно спасать. Гений.

Последнее слово у него прозвучало как оскорбление. Тротт не ответил, но прибавил шагу.

Алмаз Григорьевич выслушал их, недовольно постучал ладонью по столу, потеребил бороду.

— Ауру считать не успел? — поинтересовался он у Макса.

— Нет, — сухо ответил Тротт, — не до того было.

Старый маг снова хлопнул ладонью по столу, уже раздраженно.

— Мужчина, женщина? Хоть это разглядел?

— Нет, — процедил инляндец. Мартин покосился на него — лицо друга было спокойно, но очевидно, что предстать раззявой перед Дедом ему было неприятно.

— Понятно, — сварливо проговорил Алмаз Григорьевич. — И обнаружить его не можете. Сейчас.

Он едва заметно шевельнул пальцами. У стены кабинета начал формироваться серебристый переход. Он подрагивал, наливался силой, Старов хмурился все сильнее — и, наконец, встал, подошел вплотную, прикоснулся раскрытыми ладонями и начал напрямую вливать в него резерв.

Зеркало загудело, завибрировало (Алмаз что-то пробурчал шепотом и Мартин мог бы поклясться, что это было грязное ругательство) — и лопнуло, истаивая тысячами сияющих осколков.

— Он не на поверхности Туры, — с досадой сообщил Дед, поворачиваясь к ученикам. — Скорее всего, где-то в горах, в глубокой пещере, или подземном помещении, настолько маленьком, что я не могу открыть проход — мешают стены. Плюс щит, плюс стихийные возмущения. Занятно, — старик дернул себя за бороду, задумался. — Ну-ка, ученички, уйдите с глаз моих. Выйдите за дверь и пока я не скажу, не входить. А сейчас молчать, лучше даже не дышать.

Пока друзья выходили, он открыл дверцу узкого шкафа, стоящего у высокого окна, достал оттуда темную бутыль с знаменитым северным бальзамом «Старая Лесовина», плеснул в бокал и сел в кресло. И широко повел рукой, открывая длинное и узкое Зеркало, вставшее перед столом полукругом. Один за другим раздавались тихие звоны — когда вызываемые откликались.

Март тихо прикрыл дверь и под укоризненным взглядом Тротта прижался к ней ухом.

— Коллеги, — услышал он, — вынужден вас оторвать от дел. Около получаса назад в долине Хорндорф в Блакории пропал мой ученик. Во время магического боя. Вы все его знаете, Свидерский Александр Данилович. Кто-то из вас причастен к этому?

— Ты пьян, что ли, Алмазушко? — раздался суховатый знакомый голос. Это Черныш.

— Возмутительно, — поддержал его мужчина с йеллоувиньским акцентом, видимо, Ли Сой. Почтенный старец давно избрал сферой деятельности возможности разума, пытаясь решить загадку века — как сделать из обычного человека мага.

— Успокойтесь, коллеги, — мягко прожурчала какая-то женщина. — Думаю, у Алмаза есть основания так говорить.

— Спасибо, Таис, — буркнул Алмаз. Мартин затаил дыхание — значит, предыдущая дама с мягким голосом — Таис Инидис, давно уже работающая с кристаллами и создающая амулеты невероятной силы. — Свидетель — профессор Тротт. Как понимаете, причин не верить ему у нас нет. Он утверждает, что нападавший был сильнее его. А все, кто сильнее его, сейчас здесь, дамы и господа.

— Ты кого-то из нас обвиняешь? — спросил мужчина с надтреснутым голосом. Его Мартин тоже знал — Гуго Въертолакхнет, его соотечественник, легендарный маг, работающий с климатом. Это он разработал повсеместно использующиеся климатические купола, он создал формулы заклинаний, позволяющих поддерживать нужную температуру вокруг тела, чтобы не замерзнуть и не умереть от жары, он же стал основоположником целого направления в магнауке — управления погодой. Впрочем, все, кого барон сейчас слышал, были легендарными. Молчала только Галина Лакторева. Великая женщина. Листолеты и нынешние стационарные телепорты были сконструированы при ее непосредственном участии. Она же написала первый учебник по магмеханике.

— Пока никого, — жестко проговорил Старов. Неожиданно жестко. — Но, коллеги, мы все знаем, что для нас нет преград, если мы идем к какой-то цели. Предлагаю следующее. Александра отпускают, и я закрываю на это происшествие глаза. В ином случае я буду искать его сам. И когда найду — похитивший станет моим личным врагом.

Собеседники возмущенно зашумели. Дверь вдруг стрельнула электричеством и барон, чуть не взвыв, прижал ладонь к уху, поспешно исцеляя себя. Голоса затихли.

Алмаз вышел из кабинета минут через десять. Посмотрел на хмурого Мартина, хмыкнул и позвал их обратно.

— Я сегодня помедитирую, посмотрю локацию. Завтра вызову вас. Коллег я предупредил, дураков среди них нет, мои возможности они знают.

— А если я ошибся? — ровно спросил Макс.

— Извинюсь, — легко пожал плечами Дед. — Все, идите отсюда. На меня не надо рассчитывать, действуйте параллельно.

— Что делать будем? — спросил фон Съедентент, когда они вышли из Зеркала в гостиной его блакорийского дома.

— Мне нужно предупредить, что я не появлюсь на тренировке, — Макс уже открывал Зеркало. — Затем вернусь к тебе. И, никогда не думал, что это скажу, но нам не помешает резерв Вики.

— Да, Вики, — спохватился Мартин, наблюдая, как друг исчезает в Зеркале. Но перед тем, как предстать перед грозные очи волшебницы, взял телефон.

— Ваше высочество, добрый вечер. Вы просили звонить, если Марине будет угрожать опасность.

— Да, — коротко проговорил Мариан Байдек.

— Я прошу вас усилить охрану. Нам стало известно, что Марину хотят похитить. Темные.

— Подробности? — поинтересовался Байдек.

Мартин вздохнул и очень кратко рассказал о роли Катерины Симоновой и о случившемся в Блакории.

— Благодарю, барон. Я приму все меры и оповещу Зеленое крыло. И прошу вас не сообщать Марине, что ее подруга похищена. К сожалению, с нее станется пойти геройствовать.

— Верно, — вздохнул фон Съедентент. — Обещаю.

Второй звонок он сделал Марине.

— Ты хочешь меня видеть? — спросила она смешливо. — Наконец-то.

— Очень, — подтвердил Март мягко. — Но не сейчас.

— Занят?

— Мир спасаю, девочка моя.

— Весомый аргумент.

— Ты ведь разумная девочка, высочество? Серьезно отнесешься к тому, что я сейчас скажу?

— Что такое, Март? — голос ее стал тревожным.

— Тебя хотят похитить. Байдеку я сообщил, поэтому готовься к толпе охраны. И желательно вообще не выходить из дворца, пока мы не разберемся с ситуацией.

— Я понимаю, — сказала она медленно. — Не бойся, у меня голова на плечах есть.

Он недоверчиво хмыкнул.

— Мартин? — позвала она.

— Да?

— Береги себя. Я не переживу, если с тобой что-то случится.

— А я — если с тобой, Марин.

Макс вернулся через две минуты после того, как фон Съедентент положил трубку. «Тебе нет нужды каждый раз предупреждать меня, — сказал Тротту Мастер. — Я знаю, что если ты не появился, у тебя серьезная причина. Иди и делай что должен».

Блакориец протянул другу стакан, пакет молока — и Тротт выхлебал его почти полностью. Сходил к себе в Инляндию за какими-то препаратами. И только потом они отправились к Виктории.

— Только не ори, — предупредил фон Съедентент волшебницу, когда вновь появился в гостиной. — Я сейчас все объясню.

— Да уж пожалуйста, — скорее встревоженно, чем ядовито проговорила Вики. Она пыталась казаться спокойной, но подол короткого домашнего платья был измят — да и сейчас она сжимала его пальцами. Поднялась навстречу Максу, аккуратно поцеловала его в щеку. Мартин наблюдал за этим представлением с хмурым терпением. — Дети с няней в спальне. Накормила, успокоила, но им тут негде разместиться на ночь.

— Я к себе сейчас заберу, — решил фон Съедентент. — Виктор присмотрит, дом у меня большой. Можно зайти к тебе в спальню, Кусака?

— Когда это тебе требовалось разрешение? — удивилась она.

Мартин не стал острить в ответ, и в глазах ее мелькнуло изумление. Прошел в спальню — оттуда раздался писк, его жизнерадостный голос:

— Мама скоро будет с вами, а пока погостите у меня, хорошо?

— Молоко есть? — тихо спросил бледный Макс у Виктории. Та внимательно вгляделась в него, кивнула, и через несколько минут он уже опустошал вторую бутылку.

Из спальни показался барон, нагруженный детьми. Вики чуть рот не открыла — он что-то ворковал низким голосом, девочки, сидящие на обеих руках, прильнули к нему, как к родному. Няня, шедшая следом, глядела ему в спину с благоговением и влюбленностью.

— Домой хочу, — ныла младшая, Лизочка.

— Домой поедете с мамой, — мягко говорил Мартин, — а мама пока занята и попросила меня за вами приглядеть.

— А плохие дядьки больше не придут? — застенчиво спросила вторая. У нее не было передних зубов и она шепелявила.

— Нееет, — убежденно ответил блакориец. — У меня целый замок, и вы будете в нем как принцессы. А какая у вас будет комната! Вот увидите, сразу спать захотите.

Макс мрачно пил молоко и наблюдал, как у Виктории глаза раскрываются все шире. Мартин прошел мимо них, туда, где было достаточно места для открытия Зеркала.

— Что нужно сказать леди Виктории?

— Спасибо, леди Виктория! — запищали девочки. — До свидания!

— До свидания, — протянул он тонким манерным голоском и препохабно подмигнул волшебнице, сразу испортив впечатление. И исчез в переходе.

— Прирожденный отец, — ледяным тоном проговорил Макс. — Кто бы мог подумать, да, Вики?

Она независимо пожала плечами с видом «с чего ты взял, что меня это интересует». И тут же встрепенулась:

— Ты мне расскажешь, наконец, что случилось, Макс?

— Да, — сказал природник. — Только принеси еще молока. Мне потребуются силы.

Через полчаса вернулся лохматый Мартин. Широко улыбнулся Вики, схватил стакан, отнял у Макса молоко и налил себе.

— Боги, — застонал он, — я уже забыл, какой это кайф. Почище, чем от алкоголя. Вики, не смотри на меня так, я сейчас подавлюсь.

— Поверить не могу, что вы меня не позвали, — сказала она со злостью.

— Я устроил истерику и запретил, — откликнулся Март и вытер губы ладонью. Макс брезгливо поморщился. — Не хотел делиться славой. Нам драки и самим было мало.

— Все трясешься надо мной, Кот? — с обидной проницательностью спросила Виктория.

Тротт, сняв пиджак и закатав рукава рубашки, молча сдвигал мебель в стороны, пока эти двое привычно выясняли отношения.

— Конечно, — серьезно ответил блакориец, глядя ей в глаза. — А как иначе, Вик?

Она отвернулась и услышала, как Мартин смешливо хмыкнул.

— Ко мне не прикасаться, — предупредил Тротт, садясь на пол и набивая трубку. — Ни в коем случае, понятно? Помещение можно проветрить как уйду в транс.

— Недотрога, — пробурчал барон, усаживаясь по правую руку от него. Вики села напротив, изящно скрестив ножки, и глаза Мартина блеснули — он мог бы поклясться, что увидел кружевной край чулок.

— Если он в сознании, я его услышу, — терпеливо наставлял инляндец, зажигая длинную спичку и поднося к трубке. Табак, смешанный с настойкой гамарры, затлел, в комнате тут же потянуло сладковатым дымком. — Источники аккуратно начнете подкачивать часа через два. Можете говорить, я минут через десять уйду в транс. Выйду сам. Меня не трогать.

— Да поняли уже, — рявкнул барон. — Давай, зануда, закрывай глаза, или тебе колыбельную спеть? Данилычем там, может быть, уже закусывают.

Только сейчас стало заметно, как он злится и переживает за Алекса.

— Алекс не мальчик, способен о себе позаботиться, — сухо ответил Тротт. — И ты знаешь, что он не легкая добыча.

Мартин раздраженно дернул губами, взлохматил пятерней волосы, но ничего не сказал. Вики хлопнула в ладоши, и гостиная погрузилась во тьму. В темноте этой лорд Максимилиан Тротт мерно вдыхал и выдыхал дым из трубки, раскачиваясь вперед-назад и бормоча что-то на выдохе. Вокруг него начало разливаться мягкое голубоватое свечение — оно расширялось, захватывая и тихо сидящих друзей, наблюдающих за началом ментального поиска, и пространство вокруг них, освобожденное от мебели. Дым струился в этом свечении, переливался, образуя причудливые картины, и Тротт, наконец, отклонился назад так сильно, что коснулся затылком пола. Трубка выпала у него из рук, и Мартин тихо подобрал ее. Свечение потекло вверх, образуя едва заметный призрачный столб. И Макс резко выдохнул — и напряженное тело его расслабилось.

Александр Свидерский приходил в себя мучительно долго. В глаза что-то светило, но он видел этот свет как через толстый слой черного стекла.

— Удивительно как мощно и быстро у него восстанавливается резерв, — сказал кто-то. — Дуглас, бери, сколько можешь. Как почувствуешь, что теряешь контроль, прекращай.

— Я справлюсь, — ответил какой-то молодой мужчина.

Алекс сжался, вскочил, разбрасывая окружающих — перед глазами было темно, наткнулся кулаком на чье-то лицо — брызнуло горячим на костяшки, схватил еще кого-то за руку, повернул — человек заорал, раздался хруст — и тут на него словно навалилась каменная плита. Он упал лицом вниз, противодействуя давлению и пытаясь поднять сеть щитом.

— Укол, — сухо сказал знакомый голос. — Быстро!

Он уже почти вырвался, и первого, которого ощутил рядом с собой, отбросил Тараном. Что-то зазвенело, загрохотало, раздались ругательства — и снова его придавило, и сверху навалилось несколько человек. В шею кольнуло — и в голове поплыло, тело сразу стало непослушным. Но прикосновение чужой голодной ауры он почувствовал очень отчетливо. И заскрежетал зубами от бессилия.

Его укололи еще раз, после того, как в голове начало звенеть от оттока энергии. Ощущение было такое, будто у него кровь в донорском пункте брали.

— Двойную дозу, — приказал тот же голос. Он никак не мог вспомнить, где слышал его. — И вниз. К женщине. Сюда прорываются, не хочу тратить силы на щит.

— Когда повторим?

— Ночью, — сказал он. — Господин Макроут, вы в порядке?

— Да, — тяжело просипел тот, кого назвали Дугласом.

— Продержитесь. Скоро здесь будет вторая участница ритуала.

Алекс слушал, пытаясь оставаться в сознании как можно дольше, и упрямо пытался пошевелиться. Он по-прежнему ничего не видел, и не знал, было ли это последствием удара или укола. Но сознание уплывало, и последнее, что он ощутил — это то, что его куда-то несут.

Очнулся он в той же темноте. Рядом кто-то тяжело дышал, всхлипывал, растирал ему лицо, руки. Он сразу понял, что это Катя. Обострился нюх, и пахло ею — немного тоски, немного нежности и горечи, капля ее духов. Обострилось осязание, и он снова ощущал трепетные и шершавые прикосновения темной ауры.

— Ну-ка, отойди, — прозвучал грубый приказ.

— Не трогайте его! — закричала Катерина, и этот крик чуть Алексу голову не взорвал.

Раздался шорох — Свидерский приоткрыл глаз, но все, что сумел разглядеть — силуэты людей. Катю оттаскивали от него. Помещение было низким, маленьким, больше всего похожим на пещеру. Ему снова в глаза посветили фонариком.

— Кать, — просипел он, повернув голову в ту сторону, где, кажется, находилась она, — дети в безопасности.

Она замолчала, перестала всхлипывать, только задышала часто-часто.

Его лицо прижали к камню — и он извернулся, зажал руку надсмотрщика и ударил его локтем в живот. Тот застонал, повалился — и на Алекса набросились еще двое, скрутили и вкатили два укола. Сознание снова начало уплывать.

И в этот момент его позвали. Голову сдавило, как обручем. Короткие слова появлялись перед глазами, как пульсирующие точки, расплываясь сиянием.

Где ты. Где ты.

— Здесь, — прошептал он. Голоса не было, только губы шевелились.

Где ты. Покажи. Где ты.

— Я в какой-то пещере. Меня обкалывают наркотой и седативными. Уже питались от меня.

Ориентиры. Ориентиры. Хоть что-то.

— Не знаю. Где я. Убивать не собираются. Пока.

Найдем. Терпи. Найдем.

— Поторопитесь. Здесь сильный маг. Мужчина.

Найд…

Алекс заснул.

Далеко от него, во дворце короля Инляндии, зашевелился лорд Максимилиан Тротт. Со стоном встал на четвереньки и зашипел на потянувшихся к нему друзей.

— Не трогать!

Он поднялся, встал с закрытыми глазами, хотя в гостиной было темно. Шатаясь, прошел вперед, наткнулся на спинку кресла, оперся на нее. Он прижимал ладонь ко рту, корчился — его сотрясали рвотные позывы.

— Глаза сейчас взорвутся, — простонал он. — Я в ванную, Вики. Март, принеси мне стабилизатор минут через пять. Я поговорил с Алексом. Он жив. Надо пробовать что-то другое. Он сам не знает, где он.

Марина, 2 января, вечер пятницы

Перед ужином ко мне зашел Мариан, провел строгую беседу, и я клятвенно пообещала, что на выходных побуду во дворце, и отвечать на звонки буду только со знакомых номеров. Послушно согласилась даже в парк выходить с охраной. На семейном ужине, больше похожем на поминки, Мариан повторил предупреждение для всех — Темные снова вышли на охоту за нашей семьей. Я маялась от всеобщего тревожного внимания так, что кусок в горло не лез.

Ани и Вася, объединившись в воспитательном порыве, зашли ко мне после ужина и в два голоса провели внушение. Замолчали только тогда, когда я раздраженно пнула столик (Бобби, присутствовавший при беседе, испуганно подскочил) и, стараясь сдерживаться, четко проговорила:

— Я все поняла, мамочки. Я не ребенок и не умственно отсталая. Успокойтесь уже.

Сомнение в их взглядах было для меня очень нелестным.

Ощущение, что я в плену, росло внутри, как и чувство, что мне чего-то не договаривают. У дверей и окон выставили охрану, пришел Зигфрид, укрепил щиты, и, когда меня, наконец, оставили в покое, я готова была головой об стенку биться от облегчения.

Уже когда я лежала в кровати, зажужжал телефон. Я посмотрела на входящий — домашний Катин номер. Обрадовалась — может хоть она ко мне завтра приедет, скрасит одиночество?

— Катя?

— Хотите увидеть свою подругу живой? — поинтересовался спокойный мужской голос.

«Началось»

Я посмотрела на дверь. Пройти на цыпочках до охраны, включить громкую связь? Но на меня напало оцепенение и я молча лихорадочно обдумывала — почему ни Март, ни Мариан не сказали, что у Кати проблемы?

— Если хотите, — продолжил он же, — никому не сообщайте о звонке. Катерина Симонова у нас.

Я все еще молчала, пытаясь сообразить, что делать, и теребила серьги в ухе.

— Вы слышите меня?

«Черт, Кать, как тебя угораздило-то?»

— Слышу, — насколько могла спокойно сказала я. — Вы понимаете, что вам лучше сейчас же отпустить мою подругу и бежать на другой континент? Потому что вас в любом случае найдут.

— Сейчас вам лучше послушать меня, — невозмутимо ответил мужчина. — Если не сделаете, как вам говорят, ее смерть будет на вашей совести.

— А если сделаю — то умру сама, — «догадалась» я. Запоздало ударило страхом. За себя, за Катьку. Горло перехватило, и я потянулась к пачке сигарет.

«Иди к охране. Открывай дверь. Напиши, что звонят из Катиного дома, они сейчас его поймают. И найдут ее»

Я не двинулась с места. А если не найдут? А если и правда ее убьют?

— Вы останетесь живы, — недовольно сказал злоумышленник. — И даже через какое-то время вернетесь к семье. Нам нужно несколько дней. С вами мы отпустим и герцогиню.

— Я под охраной, — пришлось несколько раз щелкать зажигалкой, чтобы прикурить — руки дрожали. — Мне никуда не дадут выйти, вы это понимаете? И с чего я должна вам верить?

— А что вам остается? — почти добродушно поинтересовался собеседник. — У вас время до трех ночи. В три вы должны быть вне дворца. Мы вам позвоним ровно в указанное время. Если вы не ответите, или будете еще во дворце, или кому-то расскажете — герцогиня умрет.

Я зашипела.

— Я не могу никуда выйти, понимаете вы? У меня тут ступить некуда от охранников!

— В ваших интересах решить этот вопрос, — спокойно сказал звонивший и отключился.

Ворвавшиеся в дом Симоновой наблюдатели, получившие сигнал из центра слежения о звонке, сделанном на телефон Марины Рудлог, застали только истаивающее Зеркало и застывшую в стазисе испуганную экономку, видимо, услышавшую голос ночного гостя и спустившуюся в холл проверить, кто это.

Я посидела, разглядывая телефон и, спохватившись, стала набирать Катин номер. А вдруг меня пытаются обмануть, взять на испуг?

«Ты сама-то в это веришь?»

Нет.

В трубке шли гудки. Сигарета истлела в пальцах, и пришлось зажигать вторую. Я жала на вызов снова и снова, но ответа не было, и я швырнула телефон на постель и нервно затушила окурок в пепельнице.

«Прости, Катя, но я должна поступить правильно».

Внутри закололо и меня окатило таким презрением к себе, что дышать стало трудно.

«Спасаешь свою жизнь за счет подруги?»

— Я же обещала, — пробормотала я в пустоту жалобно. — Я не могу. Да и как я выйду?

«У тебя есть возможность уйти».

Да, верно.

Я потеребила воротник ночной рубашки и встала. Начала лихорадочно одеваться, застыла. В сердцах бросила на кровать свитер, выругалась. Снова схватила его и натянула. Засунула в карман кошелек. Увидела себя в зеркале — бледное лицо, лохматые волосы, глаза на пол-лица, — упала на кровать, закрыла лицо руками и застонала. Что же делать?

«Ты знаешь что. Разумно сейчас позвонить в службу безопасности и все рассказать. Пусть они разбираются. Ты не спецагент. Ты даже магией родовой пользоваться не умеешь!».

Я застонала еще громче.

«Ты же не так глупа, чтобы верить, что они тебя оставят в живых? И Катю не спасешь, и себя подставишь».

Все верно. Надо действовать разумно.

Я потянулась к телефону и набрала Тандаджи. Он откликнулся так быстро, будто ждал звонка.

— Ваше высочество, слушаю вас.

— Полковник, — с трудом проговорила я. — Мне только что звонили из дома моей подруги, Катерины Симоновой. Грозили убить ее, если я не соглашусь на встречу.

— Да, ваше высочество, — ласково проговорил он. Удовлетворенно даже.

— Ее действительно похитили?

— Местоположение герцогини на данный момент нам неизвестно, — уклончиво начал тидусс.

— Полковник, — я даже не постаралась сделать голос менее резким, — потрудитесь отвечать на вопрос прямо. Что с Катей? Вы можете ее найти?

— Мы стараемся, ваше высочество. Вы расскажете, о чем говорили?

— А разве вы не прослушиваете мой телефон? — желчь была на моем языке, от желчи и страха горело горло.

— Не поймите меня неправильно, ваше высочество, — с таким терпением, будто разговаривал с ребенком, проговорил полковник. Я раздраженно подергала сережку на ухе. — Я бы и рад. Но это неэтично — все-таки я работаю на вас. Мы действительно засекли звонок из дома Симоновой. Разговор записан, по первым фразам мы поняли, о чем речь, но мы не можем прослушивать членов вашей семьи без санкции королевы. Или без вашего разрешения.

Я вздохнула.

— Считайте, что на этот разговор оно у вас есть. Мне подойти к вам?

— Если вы не против. Признаться, я сам хотел просить вас об этом. Нам нужно подключить ваш телефон к аппаратуре на случай, если преступник снова с вами свяжется. Тогда мы сможем выяснить его местоположение.

— Я сейчас буду, полковник.

Трубка нагрелась, и я потерла ее о свитер. Все сделала как надо, да? Так почему же внутри все ноет и корчится?

Следующие пара часов в Зеленом Крыле были скучны и бессмысленны. Пришел Мариан, собралась куча народу — охрана, безопасники. Я послушала свой голос на записи — боги, я правда говорю так низко и с таким придыханием?

— Мариан, — позвала я тихо, когда прослушка закончилась, и телефон подключили к какому-то штекеру. Байдек подошел к креслу, в котором я сидела. Добрые секретные агенты принесли мне чай и рогалики, но еда казалась безвкусной и я больше крошила, чем отправляла в рот.

— Да, Марина?

Я посмотрела на него снизу вверх. Спокойный, собранный, с едва заметным следом от подушки на лице.

— Ее ведь спасут?

Он бы не стал врать. Он и не стал.

— Пока про Симонову ничего неизвестно, Марин, — сочувственно сказал барон. — Но люди работают и делают все, чтобы найти ее. Хорошо, что ты сразу обратилась к Тандаджи.

В глазах закололо — я коснулась щеки рукой, почувствовала, что она мокрая и стиснула зубы, чтобы не разреветься и не опозориться. Бедная моя Кати. Никто тебе не помогал раньше, и сейчас тоже не поможет. Всем вокруг важно, чтобы со мной ничего не случилось, а на тебя им плевать. И я тоже… только болтать горазда и советы давать с высоты своего положения. А как случилась у тебя беда — тут же побежала прятаться за спины службы безопасности.

— Успокоительного, ваше высочество? — отвратительно приятным голосом предложил Тандаджи. Я едва удержалась, чтобы не метнуть в него рогалик.

Время шло, наполненное моей дремотой, слишком быстрым движением стрелки часов и бурчанием мужчин. За окном стояла морозная ночь, сияли далекие огни трасс Иоаннесбурга. Я сидела, забравшись с ногами в кресло, сжавшись и периодически прислушивалась к разговорам, к поступавшим донесениям. Из дома Кати звонил маг, схватить его не удалось, сейчас допрашивают слуг при участии менталиста. С помощью экономки составляют фоторобот преступника. На всякий случай усилена охрана вокруг дворца. Подняты по тревоге дополнительные наряды полиции, которым приказано проверять всех подозрительно выглядящих мужчин.

Я слушала, затем снова погружалась в себя и мрачно рассматривала плавающих в аквариуме радужных рыбок. Время медленно приближалось к трем ночи, а чувство вины во мне смешивалось в ядовитый коктейль с паникой и безнадежностью. Будто я собственноручно заношу над шеей Кати топор.

Без пяти три я вскочила — мужчины обернулись ко мне — и схватила Тандаджи за рукав. Он внимательно посмотрел на меня и едва заметно поднял брови.

— Полковник, послушайте. Время идет, результата нет. Давайте сделаем вид, что согласны на его требования? Дайте мне спокойно выйти. Установите слежку, приставьте агентов, накройте меня щитами — и ничего не случится. Зато вы сможете схватить его и узнать, где Катя. Пожалуйста!

В конце моей речи голос сорвался, и я сама услышала, как по-детски жалобно прозвучало это «пожалуйста».

Тандаджи равнодушно покачал головой. Сухой болванчик, а не человек.

— Ваше высочество, мы ни в коем случае не будем рисковать. Ваша безопасность первостепенна. Вы ведь понимаете это?

Я разжала пальцы и заставила себя кивнуть. Отступила и медленно опустилась в кресло.

Стрелка часов дернулась и остановилась на трех ночи. Прошло несколько мгновений, в течение которых я представляла, как убивают сейчас Катю — и тут зазвонил мой телефон. Гудки шли и шли.

— Есть, — сказал сидящий у аппарата агент. — Есть контакт, началось определение. Можно говорить.

Тандаджи аккуратно снял телефон с аппарата слежения и передал мне. Раздражающе играла веселая мелодия «Эй, подруга, пойдем-ка танцевать», а в кабинете стояла мертвая тишина. Мужчины, кажется, даже дышать перестали.

— Да, — сказала я как можно ровнее и нажала на кнопку громкой связи.

— Хотите напоследок поговорить с подругой, принцесса? — издевательски проговорил все тот же голос. Раздалось какое-то шуршание, и задыхающаяся, плачущая Катя затараторила мне в ухо:

— Мариш, только не соглашайся ни на что. Марин, не слушай их!

Стук и ее истошный крик. Я почувствовала, как по виску стекает струйка пота. Зубы начали стучать.

— Она еще жива, ваше высочество, — сказал мужчина мне в ухо. На периферии было слышно, как рыдает Катерина. — Но ненадолго.

— Дайте мне время, — попросила я, теребя ворот свитера — Тандаджи кивал, Мариан смотрел прямо на меня. — Я не могу сейчас уйти. Дайте мне время. Я с утра уеду на ипподром, там я смогу сбежать…

— Ваше время истекло, — жестко проговорил похититель.

Катя снова закричала. Я рванула ворот, задыхаясь.

— Подождите!

В руку легла переноска Зигфрида. Мариан рванулся ко мне — в глазах его полыхнули ужас и злость.

— Прости, — сказала я жалобно и сжала пальцы. И полетела в темноту. Через какие-то мгновения очутилась посреди пустынной улицы и закричала в трубку:

— Вы еще здесь? Здесь???!!

— Да, — немного помедлив, с явным удивлением сказал мужчина.

— Я смогла уйти. Я перезвоню. Подождите только. Не трогайте ее!

— Теперь, — сказал он удовлетворенно, — мы вас дождемся, ваше высочество.

— Поклянитесь, что отпустите ее. И меня, — потребовала я.

— Клянусь, — ответил он. — Мы отпустим вас обеих как только исполним задуманное. Не позже, чем через три дня.

— И я хочу увидеть ее. Я должна убедиться, что она жива.

— У вас есть мое слово, ваше высочество.

«Слово преступника».

— Ждите, — буркнула я и нажала на «отбой».

Я затвердила номер наизусть, шагая по холодной улице, выключила мобильный. Ветер пробирался под свитер, холодя вспотевшую кожу, с шорохом поднимал у ног полосы поземки. Я, ускоряя шаг, шла мимо темных окон спящих домов, под качающимися фонарями, и читала названия улиц, пытаясь понять, куда же меня занесло.

«Включи телефон. Ты еще можешь вернуться».

«Заткнись, а?!»

Зигфрид объяснял, что переноска построена так, что из любого места отправит нас во дворец. А если во дворце — выбросит подальше, активировав на полчаса щит и закрыв пространство вокруг для тех, кто попытается добраться до тебя Зеркалом. У меня было всего полчаса, и я искала хоть одну живую душу, у которой можно попросить телефон, вертела головой в поисках круглосуточных магазинов или баров.

На работающее кафе я наткнулась через десять минут быстрой ходьбы. Открыла дверь и скользнула в теплое помещение. Там тихо играла музыка, было темно и пусто — только за стойкой, украшенной иллюминацией, стоял бармен и расставлял на полках бутылки с алкоголем. На меня он вытаращился с недоумением.

— Извините, девушка, мы уже закрыты, — он тянул слова, как уроженец юга Рудлога.

— Мне нужно позвонить, — я подошла к стойке, вытянула из кармана кошелек и достала несколько купюр. — Я заплачу. Потеряла телефон.

Бармен посмотрел на деньги и потер нос.

— Можно? — поторопила я его.

Он кивнул и достал из-под стойки аппарат. И застенчиво сгреб в кулак купюры. Я даже не посмотрела, сколько дала — какая разница, если они мне могут вообще не понадобиться?

Замерзшие пальцы отказывались попадать по кнопкам, но наконец в трубке раздались гудки. И тут же прозвучал щелчок — на той стороне нажали на «ответить».

— Это я, — слова вылетали быстро, видимо, чтобы не дать мозгу задуматься и остановить безумие хозяйки. — Как мне встретиться с вами?

— А вы где, ваше высочество? — поинтересовался мужчина.

— Где я? — шепотом спросила я у настороженно прислушивающегося бармена. — Как город называется?

— Мальва, — ответил тот таким же шепотом. Любопытство в его глазах было таким жарким, что им полгорода согреть можно было бы.

— Я в Мальве. Это юг Рудлога. В каком-то баре. Но я не могу тут долго оставаться. Меня скоро найдут.

— Секунду, — сказал мужчина быстро. Он с кем-то заговорил приглушенно. Я нетерпеливо притопывала и жалела, что не взяла сигареты.

— Координаты бара есть?

— Есть координаты? — тут же поинтересовалась я у бармена. И подсунула ему еще одну купюру. Тот, глазея на меня, как на сумасшедшую — и не так уж он был неправ — протянул мне визитку.

— Готовы записывать?

В трубке невесело хмыкнули.

— Очень неожиданный поворот, принцесса. Не ждет ли рядом с вами группа захвата? Откуда мне это знать?

— Оттуда же, — я раздраженно постучала кулаком по стойке — добрый бармен поставил передо мной бокал с коньяком, — откуда я знаю, что вы отпустите меня и Катерину. Я готова рискнуть. А вы?

— Диктуйте, — проговорил он после небольшой паузы.

Я поднесла к глазам визитку.

— Эс пять ноль три… восемь дэ восемь…

Я закончила диктовать и отключилась. Взяла в руку бокал, пригубила — телу после пробежки по холоду становилось удушающе жарко.

— Есть сигареты?

Бармен заторможенно кивнул, потянулся куда-то под кассу. В углу разгоралось серебристое сияние перехода. Вот оно сформировалось, оттуда неуловимо быстро выскользнул маг — и тут же ударил вокруг каким-то заклинанием. Бармен за моей спиной замер, а по моему щиту пробежали волны, и я невольно расправила плечи. Мужчина оглядел меня, бар, и лицо его, напряженное, расслабилось. Поклонился. Я хмуро смотрела на него — не так я себе представляла преступников. Невысокий, крепкий, с внимательными глазами и квадратным лицом — он больше походил на аптекаря, чем на злоумышленника.

— Меня зовут Константин Львовский, ваше высочество, — в речи его чувствовался слабый блакорийский акцент. — Проследуйте за мной.

Страх куда-то исчез — наконец-то пришло чувство, что теперь я права. Я осушила бокал, вытянула из пальцев бармена пачку сигарет, приняла руку похитителя и шагнула в Зеркало.

В Зеленом Крыле разъярённый принц-консорт рычал на придворного мага. К чести последнего, тот держался стойко.

— Куда, — принц-консорт едва удерживался, чтобы не встряхнуть Кляйншвитцера за грудки, — могла забросить Марину ваша переноска?

— В любое место в радиусе от пятисот до тысячи километров, — в который раз отвечал Зигфрид. — В населенный пункт. И она полчаса будет под щитом, запрещающим поиск.

Мариан покосился на Тандаджи, наблюдающего за штатными магами, пытающимися открыть Зеркало. Смуглый тидусс сейчас был бледен, как полотно, и Мариан мог бы поклясться, что в пальцах он крутил вовсе не сигарету.

— Я не понимаю, — рявкнул барон, — почему вы как изготовитель не можете найти ее!

— Так действует амулет, — объяснил блакориец слабым голосом. — Переноска тем надежнее, чем меньше на ней условий. И условия должны быть простые. «Не может обнаружить ни один человек» и все. Включая создателя. Ваше высочество, щит скоро растает.

Но через полчаса Марину все так же было невозможно обнаружить. И принц-консорт под утро, после ночи бесплодных поисков, все же отправился в свои покои, оставив неспящее Зеленое крыло. Он шел по просыпающемуся дворцу и думал, как он будет объяснять случившееся Василине. Думал он и о том, что опять недоглядел. Теперь уже за Мариной. И что взывать к голосу разума в ее случае было неверным. Хотя, даже если бы он знал, что злоумышленники решат действовать напрямую — разве мог бы он забрать переноску? Амулет, с помощью которого Марина может спастись в случае опасности?

Мариан замедлил шаг, набрал на телефоне барона фон Съедентента — тот ответил сразу же, и голос у него был напряженный и усталый. Тоже, видимо, не спал в эту ночь. Байдек объяснил ситуацию и попросил сообщить в случае обнаружения Свидерского. И пообещал любое содействие, если оно потребуется.

Придворный маг короля Гюнтера, выслушав его высочество, шумно — как буйвол в пору гона — выдохнул и весьма неэтично выругался на своем лающем языке. Извинился и заверил, что сделает все, чтобы найти Марину. И вполголоса проворчал что-то по-блакорийски, что можно было бы перевести как: «А когда отыщу — придушу».

— Главное — найти, — ответил Байдек сдержанно.

Главное — найти. Живой.

 

Глава 14

Марина, 3 января, ночь с пятницы на субботу

Мы петляли сквозь пространство, если слово «петлять» вообще можно применить к проходу через Зеркала. Выходили в каких-то темных помещениях или заснеженных лесах, и шантажист сразу открывал следующее Зеркало, затем еще одно — и так не менее десятка. Видимо, сил не хватало открыть один в конечную точку. К концу этих скачек я чувствовала себя так, будто меня засунули в чашу для коктейлей и хорошо взболтали — ужин просился наружу, коньяк стоял в горле, и в ушах звенело, отдаваясь тягостной болью в затылок и виски. На Львовского я посматривала не без тревоги — он уже создавал переходы с видимым усилием, торопясь, чтобы не успели меня обнаружить.

Я молчала. Не хотела его отвлекать. Болтовня и сарказм очень спасают, когда ты нервничаешь, но не стоит злить того, от кого зависит, будешь ты распылена в подпространстве или нет. Это был бы бесславнейший из концов.

Наконец мы вышли на утоптанную снежную площадку. Львовский согнулся, тяжело дыша, зачерпнул рукой снега, приложил ко лбу, обтер лицо.

Я еле держалась на ногах. Перед глазами постепенно светлело — метрах в двадцати от нас возвышалась черная скала, освещаемая месяцем, к ней вела тоненькая тропинка. Вокруг, под темным небом, насколько хватало взора, стояли тихие подавляющие горы, укутанные взбитым льдистым туманом. Снега по краям тропинки было мне по грудь. И холодно было так, что я мгновенно промерзла насквозь — даже губами пошевелить было невозможно. Попыталась двинуться, и тут же меня затошнило — пришлось закрыть глаза, пережидая, пока пройдет приступ.

На плечи мне легла теплая куртка.

— Спасибо, — голос был до отвращения испуганный. — Не хотите, чтобы ценная пленница околела от холода?

— Не хочу, — сипло согласился бледный шантажист. — Быстрее, ваше высочество, — он зашагал по тропинке, не оглядываясь, чтобы проверить, иду ли я за ним. Впрочем, куда я денусь?

Не дойдя до скалы, Львовский остановился и протянул мне руку.

— Мне нужно провести вас через щит, — ответил он на мой вопросительный взгляд. — Сами не пытайтесь его пройти, можете получить разряд.

— Спасибо, что предупредили, — с милой улыбкой процедила я, заметив то, на что сразу не обратила внимания — глубокую обледеневшую канавку, пересекающую тропинку и как ножом разрезающую снежную толщу по бокам от дорожки.

Пальцы у мага были такими же ледяными, как у меня. Он погладил воздух, что-то пробормотал — и под его ладонью вспыхнула синеватая огромная полусфера, уходящая далеко вверх и в стороны ровно по разрезам. Зашипел снег, поднимаясь столбом пара, канавка мгновенно наполнилась водой — и тут в щите открылся подрагивающий и зло потрескивающий искрами проход, а меня потащили дальше. К скале, в которой уже видна была узкая расселина — я хорошо ободрала куртку, протискиваясь в нее, прежде чем попасть в низкую пещеру. Маленькую, неприметную — как раз подходящую для того, чтобы прибить и спрятать одну дурную на всю голову принцессу. И не найдут ведь.

«А если выберешься, если получится спастись, то тебя прибьют сестры. Так что ты все равно смертница»

Дыхание от мысли о доме перехватило, я зло смахнула выступившие слезы и шагнула за Львовским дальше — пещера расширялась, спускалась вниз неровным коридором. Было сыро и холодно, и даже зажженный магом Светлячок не спасал от страха и удушливой тяжести горы над головой. Я ускорилась и подошла почти вплотную к нему. Хоть какая-то живая душа, пусть и злодейская.

Здесь, под давящей толщей камня, от которой хотелось втянуть голову в плечи, а ноги становились ватными и непослушными, вдруг остро начали ощущаться мое одиночество и уязвимость. Как я, оказывается, быстро привыкла к тому, что в последние месяцы за моей спиной встала не только любящая и могущественная семья, но и охрана, и Мартин. Сейчас вернулось ощущение, преследовавшее меня все семь лет до коронации Василины — что нужно стоять за себя, что ты одна на передней линии фронта.

«Разнылась. Давай, поплачь еще».

Я сердито фыркнула, нащупала в кармане брюк зажигалку и распечатала пачку сигарет. Львовский покосился на меня, но ничего не сказал — а табачный дым и согрел, и успокоил и даже настроил на умиротворенный лад. Я крутила головой, пытаясь запомнить путь, но потом плюнула. Сама я здесь обратно никогда не пройду.

Тонкие и узкие коридоры спускались вниз и поднимались вверх, разветвлялись, сворачивали то вправо, то влево. Вниз то и дело отходили ответвления, из которых тянуло теплом, но меня вели дальше. Кое-где на стены крепились светильники, освещавшие подземелье страшноватым красным светом, но в основном мы шагали в такой тягостной темноте, что мне все время казалось, что из очередного ответвления точно кто-то сейчас на нас бросится.

— А где мы? — не выдержала я. Звук собственного голоса немного успокоил.

— Под горой, — сухо ответил Львовский, ускоряя шаг.

— Содержательный ответ.

Он промолчал. Под моей ногой что-то хрустнуло, и я едва удержалась, чтобы не взвизгнуть. Руки от нервов были влажными, и я потерла ладонью о куртку.

— И почему злодеи всегда выбирают такие жуткие места?

— Вы еще не видели жутких мест, ваше высочество, — нет, он правда пытается от меня убежать. Я на ходу прикурила вторую сигарету и тоже ускорилась.

— Может, скрасите нашу увлекательную прогулку и расскажете, что вам нужно?

— Вам все объяснят, — раздраженно пробурчал маг. — Потерпите. Немного осталось.

— Да ладно, — едко сказала я, — а я-то только во вкус вошла. Век бы тут гуляла.

Он усмехнулся.

— Вы хорошо держитесь. Не рыдаете и не визжите.

— Повизжать? — с готовностью предложила я. Голова от стресса уже не соображала, и язык молол что попало. И, кажется, Львовский это прекрасно понял, и я приказала себе молчать, чтобы не позориться. Но через несколько минут все же сорвалась.

— Что с Катей?

— Все с ней нормально, — неохотно ответил мужчина.

— И вас ничто не смущает? Совесть не мучает?

«Марина, да закрой ты свой рот. Это же преступник, не дразни его».

Он снова не ответил. Впереди, в стене, показалась обычная деревянная дверь. Ее открыли, пропустив меня вперед — и я оказалась в тепле. В светлой, большой гостиной самого настоящего дома с большими окнами, множеством дверей и разожженным камином. Комната была обставлена с той шикарной небрежностью, которая бывает только у очень богатых людей.

— Располагайтесь, — похититель кивнул на диван у камина. — Отдохните.

— Я хочу поговорить с Катей, — упрямо напомнила я. Голос был ужасный — сиплый, скрежещущий.

— Я все устрою, — ответил он. — Подождите.

И исчез за одной из дверей. Оттуда послышались мужские голоса. Я не стала прислушиваться — обошла гостиную, выглянула в окна. Пятна света из дома ложились на снег, вокруг чернели горы. С той стороны, откуда мы пришли, окон не было — видимо, дом одной стеной был пристроен к скале. Меня начало потряхивать и пришлось отложить исследования и погреться у камина. Пальцы отогревались, оттаивали, тошнота медленно проходила, и меня начало клонить в сон, но я упрямо открывала смыкающиеся веки, терла глаза и мрачно размышляла, есть ли здесь кофе и не убьют ли меня за наглость, если я его потребую.

Дверь за моей спиной наконец-то открылась. Я обернулась, расправила плечи и тут же удивленно подняла брови. Если Львовский походил на зажиточного аптекаря, то вошедший с ним мужчина — на толстого пожилого пекаря, страдающего почечной болезнью.

— Ваше высочество, — в глазах его плескалась просто-таки фанатичная радость и недоверие, — меня зовут…

— Нет-нет, — перебила я его поспешно. — Не надо представляться. Оставьте мне иллюзию, что вы меня отпустите, как обещали. Вряд ли вам нужно, чтобы я знала ваши имена.

— Если все получится, это будет неважно, — отмахнулся он. — Меня зовут Оливер Брин. Счастлив вас видеть.

— Не могу сказать того же, — резко ответила я. — Где Катерина? Вы ее не покалечили?

— Никто ее не бил. Просто попугали, — тоном доброго воспитателя сказал Брин. — Это было необходимо. Ваша подруга в соседней комнате. Я дам вам несколько минут и затем мы снова уведем ее. Но до этого я должен проверить, нет ли на вас жучков, ваше высочество.

— Только не прикасайтесь ко мне, — предупредила я. Ненавижу прикосновения посторонних людей.

— В этом нет необходимости, — заверил он. Подошел — я не двинулась с места — провел руками вдоль моего тела, от ботинок до макушки.

— Ничего нет, — сказал он удовлетворенно. — Но вам придется отдать переноску.

— Нет, — сказала я с милой улыбкой и отступила назад. Его глаза сощурились, и я схватилась за амулет.

— Он все равно разряжен. И мы окружены щитом, вы не выберетесь с ее помощью.

— Тогда вам нечего опасаться, правда? — высокомерно спросила я. — Извините, господа, но я вам по понятным причинам не доверяю. И отдавать единственную надежду на спасение не буду. Вы, конечно, можете ее попытаться забрать, но тогда ни о каком добровольном сотрудничестве с моей стороны речи не будет.

Вряд ли им нужна была добровольность. Но и я, и они понимали, что я в их власти, и переноска ничего не решит. Видимо, поэтому решили отступить.

— Пойдемте, — сказал, наконец, Брин. — Пообщаетесь с подругой.

Катя была зареванной, похудевшей и бледной. Сидела за столом, уткнувшись лицом в ладони — перед ней стояла чашка с чаем, печенье. Нетронутые. Подняла голову, увидела меня, сжала кулаки и простонала:

— Маринааа…! Ну зачем же ты пришла! Зачем, Рудложка?

— За тобой, Кать, — сказала я беспомощно. — Тебя били?

— Нет, — всхлипнула она, — по столу перед лицом долбанули, потом какой-то плетью мимо хлестнули, я жутко испугалась. Извини, извини пожалуйста. Все из-за меня!… Они девочек моих похитили, я не могла тебе сказать и вот…

Она зарыдала. Я села рядом с ней — и она отпрянула.

— Рудложка, не прикасайся ко мне, пожалуйста. Я опасна. Лучше отойди.

— Да чем ты опасна? — недоуменно спросила я.

— Я темная, Мариш, — сказала она жалким голосом, — инициировалась я. Едва сдерживаюсь. Прикоснешься — присосусь и буду пить из тебя энергию. Отойди, прошу.

Я наклонилась близко-близко.

— Кать, — прошептала я. — Тебя отпустят со мной. Мне обещали. Потерпи немного. Я не оставлю тебя. Скоро мы будем дома. Не бойся. Я же ничего не боюсь.

Она понимающе молчала, подняв на меня непривычно черные жуткие глаза и наверняка видя и мой страх, и тонкий щит самоуверенности, в который я оделась, а потом серьезно, безнадежно спросила:

— Ты сама-то в это веришь, Марин?

— Верю, — твердо сказала я. — А если не отпустят, то нас найдут, — я оглянулась на стоящих в двери мужчин. — Найдут и тут все с землей сровняют.

Брин без улыбки кивнул. Будто знал, что моя угроза не пустая, и был готов рисковать.

— Ваше высочество, — проговорил он с великосветским почтением, — прошу выходить. Чем скорее мы сделаем то, ради чего пришлось таким способом привлекать вас к помощи, тем скорее мы… поймем, что будет дальше.

— Вы точно нас отпустите? — спросила я небрежно.

Он развел руками.

— Я хочу этого не меньше, чем вы, принцесса.

— Что сейчас будет с Катей?

— Ее изолируют, — сухо сказал он. Увидел мои сузившиеся глаза и добавил: — Ваша подруга действительно опасна, Марина Михайловна. Только то, что в ней слишком мало темной крови, не позволило ей пока сойти с ума. Но она на грани.

Катя устало закрыла глаза. Смотреть на нее было больно — и я тщательно загоняла внутрь и эту боль, и ярость, от которой начинало покалывать в пальцах. Нельзя показывать страх. И срываться тоже нельзя.

К ней подошел Львовский, и подруга послушно встала и проследовала за ним.

Меня окружили самой настоящей заботой — можно было подумать, что я на курорт попала. Принесли огромную кружку с кофе с молоком, предложили ужин. Я отказалась, вряд ли я смогла бы проглотить что-то в этой ситуации. Так и сидела перед камином с кофе в руках, пытаясь не заснуть, бесконечно куря и наполняя комнату дымом. Впрочем, никто мне и слова не сказал.

Гостиная постепенно заполнялась мужчинами — молодыми и пожилыми, в полумасках и без них. Общим было только одно — все рассматривали меня с тем же выражением безумной радости, что я видела в глазах Брина.

— Я должен объяснить вашу роль, послушайте меня внимательно. Вы нам нужны для ритуала, — главный этой толпы фанатиков, Оливер Брин, присел рядом со мной на диван. Слава богам, не очень близко — нервы мои были на взводе. — Точнее, ваша кровь. Когда я скажу, надрежете кожу и будете четко выполнять все указания. И да помогут нам боги.

— А суть ритуала не хотите объяснить? — полюбопытствовала я.

— Потом, если все получится, сами все увидите, — говорил он очень серьезно и внятно, будто сомневался в моей способности усваивать материал. А, может, преподавал где-то? — Вы будете причастны к величайшему событию последних тысячелетий. Вы даже не понимаете, насколько вы важны, ваше высочество.

— Отчего же, — усмехнулась я невесело, — моя важность весьма наглядно демонстрируется моей удаленностью от дома.

— Мне жаль, что приходится идти на это, — ответил мужчина серьезно и с легкой усталостью. Я ему поверила, конечно. Но очевидно было и то, что никакие сожаления не заставят его раскаяться и отступить от цели. Было в его взгляде что-то, что очень напомнило мне выражение глаз демона, погубившего мою мать.

Ярость, горькая, отдающая желчью, снова плеснула внутри, выбивая слезы — и я удержала их немыслимым усилием воли и задала вопрос, который царапал меня все это время.

— Вы убили мою мать?

— Не я, — проговорил он сухо. Я смотрела в упор и сжимала руки, чтобы не потянуться к его толстой шее.

— Кто это был? Он из вашей… банды?

— Это была случайность, — неохотно сказал Оливер Брин. — Насколько мы потом смогли понять, ваша мать каким-то образом смогла убить Смитсена, хотя мы очень живучи. В момент смерти срабатывает отдача. Проклятие. Королеву погубило это проклятие.

— Но зачем? Что вам нужно? — жалобно спросила я. — Ради чего вы сломали жизнь нашей семьи и ввергли страну в хаос?

В гостиной открылось Зеркало, и из него появился высокий человек — в черном плаще и полумаске. Брин оглянулся на него, приветливо кивнул. И поднялся.

— Ваше высочество, — проговорил он и потер висок, поморщился. — Я бы ответил на ваш вопрос, но тогда в случае неудачи вам придется остаться здесь. Отдыхайте. Нам предстоит сложная ночь. Вам принесут теплую одежду, переоденьтесь, подготовьтесь. Там, куда мы направимся, очень холодно.

Он направился к давно уже присутствующему здесь молодому человеку, взиравшему на меня с явным сочувствием. Я поджала губы и отвернулась. Но краем уха услышала:

— Дуглас, спускайся вниз. Напитайся под завязку. Скоро отправляемся, нельзя терять время.

Во дворце Рудлогов королева Василина, разозленная до невозможности, и заледеневшая, спокойная Ангелина, уже одетые, слушали доклад Тандаджи о поисках Марины. В углу зала Зеленого крыла, в котором кипела работа, тихо ухитрялся дремать с открытыми глазами придворный маг. Мариан Байдек, переживший отчаяние и слезы жены, молча стоял рядом с ней. Как всегда поддерживая ее своим присутствием.

— Несколько тысяч сотрудников! — резко говорила Василина. — Огромная организация. Для чего вы работаете, если моя сестра сейчас у преступников?

— Виноват, ваше величество, — ровно согласился Тандаджи, не опуская глаз перед пышущей гневом королевой. — Мы делаем все, что можем. Но пока никакой обнадеживающей информации. Мы даже примерно не представляем, где ее искать. Допрошены слуги в доме Симоновой. Один из них работал на злоумышленников, передавал им информацию. Мы сделали фоторобот контактного лица, следим за местом их встреч, сейчас подняли всех руководителей учебных заведений — раз он маг, значит должен был где-то обучаться. Завтра опросим студентов из магуниверситета — возможно, кто-то видел, как к Симоновой садились в машину и сможет опознать человека. Но на это нужно время.

— Марина сейчас на северо-западе, — прервала его Василина. — Где-то в сторону Блакории. Мы с Ани постараемся ее найти, если только господин придворный маг соизволит проснуться. Вдвоем у нас точно получится.

— Я не сплю, ваше величество, и готов исполнять ваши приказания, — честно заверил Кляйншвитцер и зевнул в кулак.

— Вы хорошо знаете Блакорию?

— Отлично, ваше величество.

— Тогда откройте нам Зеркало в Рибенштадт. Там на месте сориентируемся, куда двигаться дальше. Полковник, — Тандаджи внимал распоряжениям с неподвижным лицом видавшего много всего истукана, — у вас пять минут, чтобы собрать нам в сопровождение боевых магов.

Мариан за ее спиной нахмурился, и она словно почувствовала это, повернулась к нему.

— Ты против?

— Тебе лучше оставаться во дворце, — коротко сказал он. — Твоя безопасность — первостепенна.

Она вспыхнула, закусила губу… и сдержалась. И только похолодевший воздух показывал, чего ей это стоило.

— Он прав, — ледяным тоном поддержала Байдека Ангелина. — Оставайся здесь. Я все сделаю. Если я не смогу, позову тебя. И позвони Гюнтеру, — тихо добавила старшая Рудлог. — Чтобы не было потом политических последствий.

— Да, — Василина с благодарностью взглянула на сестру. — Сейчас.

— Ваше величество, — кротко позвал Тандаджи и стойко воспринял еще один гневный взгляд. — Позвольте мне связаться с бароном фон Съедентентом. Он тоже блакориец, и они сейчас ищут господина Свидерского. Полагаю, под их защитой принцессе Ангелине ничего не грозит. И совместные усилия принесут куда больше пользы.

— Делайте что считаете нужным, — с металлом в голосе ответила королева. Обожгла тидусса льдом из глаз, развернулась на каблуках и пошла к себе — звонить коллеге.

Гуго Въертолакхнет, задремавший в кресле с трубкой в зубах и выглядящий довольно забавно со своими лохматыми кустистыми бровями, седыми волосами и приоткрытым ртом, проснулся от истошно запиликавших сигналок. Это был маленький человек, широкий в талии, с гладким круглым лицом и брюзгливыми морщинами у рта. Лениво — за столько лет жизни он стал настоящим сибаритом и не любил лишних движений — повел рукой, открывая перед собой мерцающий план своих владений. И с изумлением потер щетинистую щеку, стряхнул пепел с колена и встал.

Сквозь его щиты — аккуратно пробивался кто-то очень неслабый. Старый маг хоть и родился на севере Блакории и любил свою страну, не желая никуда переезжать, зиму не любил и всю жизнь потратил на разработку и совершенствование погодных куполов с функциями защиты. Нежданному гостю просто не повезло. Как и все из старшей когорты, Въертолакхнет был параноиком и только вчера расставил у купола новые сигналки, одну из которых, замаскированную, и задел взломщик.

— Таак, Листик, и кто это у нас? — недовольно пробурчал погодник, обращаясь к толстому одышливому псу с приплюснутой мордой, еще более ленивому, чем хозяин. Листик неохотно шевельнул хвостом — мол, разбирайся сам, я сплю.

— Принеси мне ботинки, — повелел маг, и пес, тяжело, совсем по-человечески вздохнув, потрусил за обувью. На что не пойдешь ради очередной сочной косточки.

Гуго ждал четырехлапого слугу, поглядывая на экран. Негодяй, проникший под защиту, двигался прямо по любимым пионам мага, а за ним в проход устремились еще две точки.

Въертолакхнет с кряхтением поднялся, недовольно подумав, что давно пора восстановиться и снять себе пару-тройку десятков лет, неспешно набил трубку заново, поджег ее и открыл Зеркало. Пришлепнет нарушителей, смешает с навозом, и обратно, спать.

— Вот это силища, — шепотом восхищался Мартин, шагая в темноте по жалобно хрустящим растениям. — У него этот купол запитан на самоподдерживание, ты заметил, Макс?

— Не болтай, — буркнул природник. — Двигайся быстрее. Надо просканировать тут все, пока хозяин не проснулся.

Владения Въертолакхнета были обширными, как заповедник, располагались в предгорьях — и над всей этой красотой стоял погодный купол, низкий и широкий, практически невидимый. Вокруг тройки магов распевались ночные птицы, стрекотали кузнечики, и тепло было как в самую теплую летнюю ночь. Мартин вдруг хлопнул себя по щеке и выругался.

— Тут и комары есть!

— Что-то как-то мирно для жилища злодея, — неуверенно пробормотала Виктория.

— Думаешь, у злодеев, как только переступаешь щит, раздается зловещий хохот? — хмыкнул Мартин. — Макс, кстати, запоминай идею. Научи дубы злобно хохотать, пора повышать градус безумия вокруг твоего дома.

— Помолчи, — процедил Тротт. Присел, положил руки на землю, прислушался. Покачал головой.

— Нет. Ничего не чувствую.

— Дальше надо идти, — шепотом сказал фон Съедентент. — Там у него строения, возможно, есть и подземелье. А вообще лучше разделиться, быстрее справимся.

Он сделал еще несколько шагов — зашуршали ветки, пахнуло сладковатым духом.

— О! — обрадовался Мартин. — Персик! Кусака, хочешь, тебе тоже сорву?

Раздалось сочное чавканье. Вики покосилась на Макса — тот поморщился.

— Разделяемся, — тихо проговорил он. — Вики, будь осторожнее.

Волшебница недовольно кивнула и сделала шаг в сторону. И замерла — из темноты послышалось рычание. Впереди цыкнул Мартин, запустил Светлячок — и вполголоса выругался. Их тройка была окружена стаей волков. Кольцо сжималось, и намерения у магической стражи были самые прозрачные.

— Подчиненные, — прошипел Тротт. — Придется пробиваться.

— Я попробую договориться, — Вики дернулась вперед, охнула, ощутив на запястье крепкий захват. Рядом встал мигом посерьезневший Мартин, потянул ее к себе за спину.

— Стой, героиня. Под мой щит они не пройдут. Двигаемся дальше.

Виктория незаметно потерла запястье. Наверняка синяки будут.

— Я бы не был так в этом уверен, молодой человек, — раздался невозмутимый голос — над ними вспыхнули десятки светлячков, целая иллюминация, и они на мгновение ослепли. Мартин вдруг покачнулся, сжал зубы и нахально улыбнулся хозяину «заповедника», нежно почесывающего одного из волков за загривок и попыхивающего трубкой.

— Сильно бьете, уважаемый коллега. Всех гостей так встречаете?

Въертолакхнет рассматривал их с удивлением, как чудесных букашек, приземлившихся на нос. Поднял руку — Мартин снова дернулся и улыбнулся еще шире. Старый маг нахмурился, пошевелил пальцами — и со страшным гулом затряслась, запрыгала под ними земля — волки выли в ужасе, пытаясь отползти на брюхах, с влажными шлепками сыпались с деревьев персики, но фон Съедентент, сбитый с ног, держал щит, хотя удары сыпались один за другим.

Макс уже открывал Зеркало, когда Мартин придушенно простонал:

— Почтенный Гуго, мы, кажется, в позиционном тупике. Может, поговорим?

Толчки прекратились, и маги перевели дух.

— Что вам нужно? — поинтересовался хозяин поместья. — Постойте-ка, постойте…

Один из Светлячков, легко проскользнув сквозь щит, подлетел к лицу фон Съедентента, осветил его — блакориец раздраженно отмахнулся, и тот улетел к Виктории, уже поднявшейся на ноги и стоящей с такой милой улыбкой, будто она просто решила ночью погулять по саду, и недовольно поджавшему губы Максу.

— Фон Съедентент? Лыськова? Тротт? — изумленно проговорил старый маг. — Я просто не знаю, что сказать. Это возмутительно, коллеги. В чем причина этого проникновения? Если вы хотели увидеть меня, можно было просто договориться о встрече.

— Это не он, — вполголоса произнесла Виктория. Друзья синхронно кивнули. И так понятно было, что не он.

— Профессор, позвольте мне объяснить, — Макс прошел вперед, вышел за щит и невозмутимо двинулся мимо приходящих в себя волков. Одного, пытавшегося цапнуть инляндца за бедро, не поворачиваясь, отправил в стазис. Кустистые брови Въертолакхнета поползли вверх — он, казалось, не мог поверить такой вопиющей наглости.

— Мне приятно встретиться с вами, — Тротт протянул руку и старик неохотно ее пожал. — Жаль, что это произошло при таких обстоятельствах. Дело в том, что мы ищем друга. Александра Свидерского.

— Алмаз сегодня про него говорил, да, — задумчиво сказал Гуго. — И мы встречались несколько раз, сильный маг, да. Но с чего вы взяли, что найдете его здесь? Думаете, мне заняться нечем, кроме как похищениями?

— Если позволите, — ровно проговорил Макс, — мы проверим. И уйдем.

— Неслыханная наглость! — возмутился старый маг.

— Я могу компенсировать вам неудобства, — Тротт сделал паузу. — Слышали об орхидее Тонирус? Она цветет только в полнолуния, цветки твердеют и издают нежный звон.

На слове «нежный» сзади фыркнул Мартин.

— Я привез несколько луковиц из экспедиции на юг Тидусса, — продолжил Макс.

— Что вы мне говорите, профессор, — пробрюзжал старик, — она не растет нигде кроме как в одной долине, на одном склоне. Метр от ареала обитания — и погибает.

— Я сделал так, что не погибает.

Гуго вздохнул.

— Осматривайтесь. Я пойду спать. Волчки вас не тронут. Но, — он погрозил пальцем, — пионы я вам не прощу.

И он развернулся и ушел, попыхивая трубкой. За ним потекла стая волков, растворяясь в саду. Тройка друзей обалдело смотрела ему вслед.

— Он что, правда ушел спать? — недоверчиво спросила Виктория.

Мартин хохотнул.

— Может, там впереди ловушки, и ему не о чем беспокоиться. К утру от нас ничего не останется.

Вики передернулась.

— Хватит болтать, — окликнул их Макс. — Осмотрим тут все для успокоения. И к Чернышу.

Они уже заканчивали, когда у фон Съедентента зазвонил телефон.

— Да, — сказал он в трубку. — Да, господин Тандаджи. Мы сейчас будем, пусть Кляйншвитцер проведет ее высочество прямо в мой дом. Он знает ориентиры. Конечно, мы поможем. Если принцесса действительно способна найти сестру, разумно объединить усилия.

 

Глава 15

Катерина, ночь с пятницы на субботу, 2–3 января

Катерине Симоновой было страшно до отупения. За тяжелой, черной от старости дверью тихо переговаривались охранники. Было холодно и голодно — еда, которую ей предлагали, не лезла в горло, да и организм требовал другой пищи, пусть и чувствительность к чужой ауре, болезненно обостренная ранее, была притуплена какой-то дрянью, которую ей вкололи, когда повторно привели сюда. А там, наверху, когда в комнату вошла Марина, Кате пришлось очень туго. Она выть была готова от голода.

Впервые герцогиня увидела Марину не как человека, подругу, изящную и немного нервную девушку с ехидно или сочувственно поблескивающими глазами — в зависимости от ситуации, — а как живой факел, согревающий особым теплом. К ней было невозможно не тянуться. Катя сдерживалась до боли в скулах и спазмов в диафрагме, и почти с облегчением позволила увести себя из помещения, где находилась принцесса Рудлог.

Сейчас, сидя в полутемной пещере — освещалась она только тусклым магическим светильником, — укутанная в шерстяное одеяло, Катерина в сонном отупении размышляла о том, что стало очевидным только сейчас. Что она, видимо, всегда ощущала это тепло. С Мариной рядом она становилась сильнее. Просто сейчас все чувства обострились — и она со всей ясностью поняла, что Мари, которую она помнила и смешной зареванной девчонкой, и тревожной неформалкой на своей свадьбе, и яркой дочерью дома Рудлог на балу — не просто человек. А, может, и вовсе не человек. Воплощенный огонь, притягательный и абсолютно противоположный ей, Катерине.

В доме похитителей ощущала герцогиня и холодноватые ауры находящихся рядом мужчин. Но они не вызывали никаких чувств — она оставалась равнодушна к их силе, как равнодушна кожа к воде такой же температуры. Разве что освежает немного. Их сила была слабым подобием ослепительной энергии змеептицы, которая в полете подзарядила Катерину не хуже мощного аккумулятора. И еще она точно, совершенно точно ощущала нечто подобное в своем сне в кабинете Александра. Что это было? Какая-то генетическая память о сильных мужчинах темной крови? Галлюцинации? Неизвестно. Но присутствие этого неизвестного оживило ее, подпитало — пусть немного, но все же этих сил хватило и на ритуал защиты, и на призыв птиц и змееподобного крылатого духа. И, самое главное, притушило голод в ее крови.

В коридоре за дверью раздались шаги, тихие мужские голоса, и Катя сжалась, подтянула под себя ноги. Хоть бы не сюда. Хватит с нее. И с Саши.

От препарата, который ей ввели, неумолимо клонило в сон. Но она боялась засыпать. Боялась, что потом не проснется и навсегда останется здесь, под землей.

Александр, прикованный к стене за руки, лежал неподвижно — лицо его было заострено, полуприкрытые глаза закатились, дыхание вырывалось со свистом, и ей все казалось, что ему ужасно холодно — но она даже не могла подойти и укрыть его. Потому что и ее приковали. Свободно, чтобы дать возможность прилечь или сходить в выставленное тут же ведро, но недостаточно, чтобы пересечь камеру.

Цепь была ржавой, тяжелой. Да и вообще, в этой пещере, когда Катя привыкла к полумраку, тут и там обнаруживались страшные старые предметы — крюк, вбитый в потолок, например, и почти источенный ржой, кольца на стенах, цепи, какие-то распорки. Когда Катерину конвоировали сюда, она видела в узком коридоре, по которому они шли, такие же небольшие пещерки и останки ржавых дверей. Были там и совсем узкие лазы, похожие на мешки, закрытые рассыпающимися люками, и она холодела, думая о том, с каких времен все это осталось и какие трагедии здесь происходили. Видимо, в истории Блакории было много такого, чего знать бы ей не хотелось. Больше всего эта система переходов и пещер напоминала старые шахты, вышедшие на естественные пустоты и использовавшиеся как страшная тайная тюрьма, из которой нет выхода. Почти все камеры были полузатоплены водой. Их пещера находилась чуть выше остальных, и хотя здесь чувствовалась влажность, воды не было. И дверь сохранилась. Видимо, поэтому их сюда и определили.

Шаги приблизились, и Катя зажмурилась, поспешно растянулась на ложе. Только чтобы не трогали ее больше.

— Как пленники? — спросил знакомый голос. Голос того, кто ее шантажировал. Теперь она знала его имя — Константин Львовский, но что это могло ей дать?

— Тихие, — ответил один из охранников. — Женщина сначала плакала, сейчас, похоже, спит.

— Ее можно было оставить наверху, — неуверенно сказал другой мужчина. Голос у него был совсем молодой.

— Брин хочет исключить возможность побега, — сдержанно объяснил Львовский. — Мы не понимаем природы ее силы. С ее мизерной долей темного наследия в крови она вообще не должна была инициироваться. Разве что связь со Свидерским так подействовала… Поэтому перестраховываемся. Здесь их никто не обнаружит, даже если щит разрушится.

— А если она подпитается от Свидерского? — также неуверенно спросил молодой.

— Невозможно, Дуглас, — резко ответил его спутник. — Мы вкололи блокиратор. А для подпитки нужна концентрация. Открывайте дверь!

Завизжала с трудом отодвигаемая щеколда, и у Катерины дыхание перехватило так, что она едва не закашлялась. Она боялась открыть глаза и только слушала — как зашли в камеру и остановились прямо над ней, постояли, хмыкнули. В голове словно пробежались перышком.

— Не спит, — сказал Львовский. — Боится. Ваша светлость, прекратите сопротивляться. Все равно уйдете в сон, но если не будете противодействовать препарату, избавите себя от головной боли.

Катя молчала и глаз не открывала, умирая от страха и беспомощности.

— Оставь ее, Костя, — резко проговорил Дуглас. — Брин ждет. Подстрахуй меня. Если вдруг хлебну больше, чем надо — коли.

— Постарайся не оплошать, — предостерегающе попросил Львовский.

Молодой человек напряженно проворчал что-то себе под нос. И почти сразу же громко заскрипел зубами Александр, застонал, заворочался на своем ложе. Катя слушала эти стоны и мелко дрожала под одеялом. Перед глазами плясали пятна — но она слушала и молилась, чтобы они не убили Алекса. В конце она не выдержала, открыла глаза — и с ужасом увидела, как корчится и выгибается напротив Свидерский, а от него к молодому человеку идет поток силы.

— Все, — придушенно простонал Дуглас, — все. Под завязку. Мне надо уходить. Не могу… еще хочу.

Он почти выскочил из камеры. Львовский не спешил уходить. Он пощупал у Свидерского пульс, покачал головой, чуть поколебался — и воткнул ему в предплечье очередной шприц.

Катерина не смогла удержаться от вскрика, получившегося похожим на придушенный писк. Константин обернулся к ней, сощурился, сделал несколько шагов и прикоснулся холодными пальцами к виску. И Катя провалилась в сон.

Видения во сне были мучительными. Ей не хватало воздуха, и чудилось, что лежит она на куске прозрачного льда, и медленно, непреклонно поднимаются вверх по телу тонкие побеги морозных кружев, приковывая ее к обжигающему холодом ложу, впаивая в лед — и скоро уже закроет замерзшая вода и ее глаза, и нос, и она совсем не сможет дышать. Двигаться не получалось, позвать на помощь тоже — из груди вырывалось только какое-то мычание, язык не слушался. Сколько она лежала так, непонятно. Казалось, что прошла вечность.

Щеку обожгло теплом, и она рванулась к этому теплу, забилась, не в силах проснуться.

«Катя, — зашуршал в голове едва слышный шепот. — Катя, просыпайся. Нужно проснуться. Ты мне нужна».

Она замычала, чувствуя на щеках горячие слезы и снова начала дергаться. Лед держал крепко, не пускал.

«Катюш, постарайся. Проснись. Давай. Открой глаза. Ты можешь».

«Не могу!» — хотелось крикнуть ей. Веки были налиты свинцом и будто смерзлись.

«Катя! — в мужском голосе послышалось едва уловимое отчаяние, отдающее в ее голове терпкой болью. — Мне тяжело… Кать, постарайся. Попробуй пошевелить пальцем. Я почистил тебя как смог».

Шепот прерывался, словно говорящий испытывал чудовищные перегрузки. Ей было жалко и его, и себя, и она попробовала сжать кулак.

Но разве лед даст это сделать? Холодные побеги, словно почуяв, что она может ускользнуть, потянулись вверх быстрее, заползая в рот, в нос, затыкая уши.

«Нет никакого льда. Ты спишь. Ты достаточно сильная, чтобы проснуться! Двигайся!»

Окрик подействовал, как всегда на нее действовал мужской гнев — она дернулась, и пальцы на руках сжались. Мгновенно ушло ощущение сковавшего ее холода, лопатки ощутили каменную плиту, ноздри судорожно втянули затхлый и влажный воздух пещеры, за веками начало светлеть — и она вспомнила, что сбоку висит магический светильник. Щеку ласкало теплом.

«Еще усилие, Кать. Еще, девочка, давай».

Она со стоном разлепила веки и почти ослепла от сияния светильника — так обострилось зрение. Повернула голову — исхудавший, с ввалившимися глазами Александр смотрел прямо на нее, закусив губу. Белки его глаз были ужасающе красными — будто у него разом полопались все сосуды. Лицо его блестело от пота, из носа текла кровь. Зубы были плотно сжаты. И все же после нескольких уколов наркотиков, после того, как его пили, он все равно смог как-то выйти из опьянения. Боги, как же чудовищно он должен быть силен!

«Молодец. Сядь».

Губы его не двигались.

«Тихо сядь. Не говори ничего. Я усыпил охранников… но не сильно. Могут очнуться».

Она медленно, заставляя мышцы работать и едва сдерживаясь, чтобы не кричать, села.

«Мне нужно… освободиться. Я вытащу нас. Тихо только. Кать. Тебе нужно от меня подпитаться».

Она всхлипнула.

«Нет!»

«Кать, послушай. Катюш. Просто сделай это. Тогда ты сможешь уничтожить цепь и освободить меня. Не теряй время».

«Не получится. Я едва чувствую тебя. В голове хаос»

«Сосредоточься на мне».

«Я боюсь, что не смогу остановиться. Я боюсь, что убью тебя»

«Сможешь. Давай! Не думай обо мне!»

Его аура засветилась ярче, и Катерина чуть наклонилась вперед, вглядываясь в нее. Тепло, действительно тепло.

Жалость утихала, заглушаемая голодом — и герцогиня потянулась к источнику энергии. Алекс смотрел на нее своими ужасающими красными глазами. Лицо его ничего не выражало.

От него оторвалась первая светлая нить и потекла к ней, потом вторая, третья, сворачиваясь в толстый канат — и Катерина едва сдержала стон, когда канат этот коснулся ее — и затем уже пила по полной, захлебываясь, чувствуя, как темнеет в голове и как хочется больше, еще больше.

«Остановись».

Она едва слышно застонала. Какое там — тут столько энергии. Пульсирующей, сладкой. Ее рука вдруг стала свободной — она посмотрела на запястье — кандалы рассыпались ржавым прахом. Теперь можно подойти и взять столько, сколько хочется.

Она мягко, как кошка, пригибаясь к полу, подползла к нему, прижалась щекой к груди, почти урча от жажды. Он снова тяжело дышал и напрягал мышцы, стараясь не стонать. Его выгибало — а ее руки суетливо искали свободную от одежды кожу — чтобы впиться, чтобы ближе был источник — и одежда расползалась под ее прикосновениями.

«Остановись. Прошу. Ты можешь».

Ладонь мазнула по мокрому, теплому и тут же обострилось обоняние — в нос шибануло запахом крови. Кровью пахли ее роды и выкидыши, кровью и страхом воняла она после побоев мужа — и такими же липкими, красными были ее ладони, когда она умывала лицо и рассматривала наливающиеся чернотой синяки. Катерина отшатнулась, в ужасе глядя на свои пальцы и начала суетливо вытирать их о камень. Приподнялась, вгляделась — Алекс спокойно смотрел на нее. Под его щекой уже натекла целая лужа, отливающая багровым, и кровь не останавливалась. Руки, посиневшие, сжатые, поднятые вверх, были скованы цепью, прикрепленной к крюку в стене.

Эти руки и спасли ее. И его. Вспомнилось, как крепки и нежны они могут быть, как ласково он наглаживал ее по плечам и спине, как обнимал. Что-то полыхнуло в голове, и в сознании установилась абсолютная ясность.

«Это свой. Нельзя».

Свой же. Свой. Нельзя.

Удерживая эту мысль, Катерина коснулась пальцами цепи. Та мгновенно расползлась темными хлопьями, как и тяжелые кандалы.

И герцогиня тут же отползла обратно, тяжело дыша.

«Что теперь?»

«Теперь тебе нужно открыть дверь. И найти мне молоко. Или хотя бы ключевую воду. Растопленный снег тоже подойдет».

Она едва не рассмеялась.

«Вода, Кать. В ней много силы. Тебе нужно отпереть дверь камеры и найти мне чистую воду. Я не могу сосредоточиться. Не встану. Еще немного и отключусь. Сделай это. И я вытащу тебя отсюда».

Он закрыл глаза и замолчал. И Катерина, чувствуя ладонями холодный камень пола, оттолкнулась от него, поднялась и неуверенно пошла к двери. Провела рукой по месту, где с другой стороны была щеколда, собирая в кулак ржавую пыль и отбрасывая ее. Потом еще раз. Старое, пережившее столетия железо рассыпалось мгновенно, но с каждым разом поддавалось все неохотнее, словно она часть своей разрушительной силы тратила на его уничтожение. Наконец, она смогла просунуть пальцы в образовавшуюся дыру, кое-как подцепила щеколду и сжала ее. По коже сыпалась крошка, и щеколда таяла невообразимо медленно — а герцогиня уже чувствовала снова подступающий голод и ровное сияние лежащего позади Александра.

Еще немножечко, чуть-чуть. И поскорее — потому что тепло манило, тепло звало ее обратно.

Железо сжималось в ладони куском сыпучего льда — и, наконец, дверь скрипнула, приоткрылась, и Катерина осторожно толкнула ее наружу. Осторожно, потому что помнила жуткий скрип, с которым створка двигалась ранее.

Но то ли боги обратили сейчас в эту сторону Туры свои взгляды, то ли судьба решила, что хватит неудач отдельно взятой женщине, но дверь открылась почти бесшумно, не потревожив охранников.

Мужчины стояли с открытыми глазами, и Катерина испугалась, что они видят ее. Но находившийся напротив смотрел прямо, зрачки были большие, расслабленные, и дыхание ровным. И тот, кто был сбоку, тоже не шевелился.

Она осмотрела их — нет ли где-то бутылки с водой, но при охране ничего не оказалось. Прикрыла пострадавшую дверь, и, поправив дырявую юбку, пошла по темнеющему коридору — света много было только у их камеры.

Только бы никто не решил сейчас проведать пленников!

Вода была в затопленных камерах, но Катя сомневалась, что ее можно пить — такой неприятный запах от нее шел. Вода точно была в доме. Но там — похитители. И вокруг дома было много снега. Если она не заблудится в коридорах и сможет найти выход наружу.

На первой развилке герцогиня поколебалась, выбрала одно из ответвлений и пошла дальше, бормоча шепотом причетки из бабушкиной тетрадки — вдруг пригодятся? Эхо подхватывало шепот, откликалось насмешливым и настойчивым шелестом из уголков и провалов. Как назло, из головы вылетела причетка-потеряшка, хотя она была первой, что бабушка заставила заучить. Как же там было?

«Узелок, узелок, раскрутись, развяжись, дорогу верную покажи, заклинаю…» А что дальше?

Снова развилка — и ни одного светильника. Катя, постукивая каблуками — чудо, что они уцелели! — пошла в темноте. Глаза снова перестроились, стены каменного коридора стали объемными, бархатными.

«Узелок, узелок…»

Опять разветвление. Никаких пометок, никаких следов. Откуда-то потянуло табачным дымом, но Катя, как ни принюхивалась, не могла определить, из какого рукава тянет. Пошла туда, где запах показался сильнее.

Ну как же звучит причетка?!!! Еще две фразы, она точно помнила. Как так, как она могла забыть?!

Катерина уперлась в тупик. Пошарила руками по стене — здесь был обвал, и Катя поспешила обратно. Если засыплет ее, то Саша умрет там, в камере. И девочек своих она больше не увидит.

От воспоминаний о дочерях перехватило дыхание, и она застонала чуть слышно. Издевательское эхо тут же подхватило этот стон, усилило, сделав похожим на вой умирающего зверя, и она насторожилась, прислушалась. Сердце забилось чаще, и успокоилось только когда стих вой.

«Узелок, узелок…»

Здесь сворачивала? Или не здесь?

Катя поняла, что заблудилась, минут через десять. Проклятая причетка не давалась, и герцогиня прислонилась лбом к каменной стене, пытаясь понять, что делать дальше. Затем решительно дернула себя за волосы. Дергала и дергала, ойкая от боли, пока в руках не оказался целый пук из ее шевелюры. Скатала его в ладонях — плотно, крепко.

Если не помнишь, остается только придумать, не так ли?

Она пошла дальше, касаясь пальцами стены, и через несколько минут нащупала-таки остренькую кромку камня. Ладонь резать не решилась — руки могли еще пригодиться, — прислонилась плечом, так, чтобы кромка впилась в кожу и, выдохнув, рванулась по ней вперед.

Из глаз брызнули слезы, плечо сразу защипало, и потекла по нему горячая кровь. Осталось только вымазать кровью клубок из волос. Положить на землю, очертить верным знаком. И прошептать:

— Узелок, узелок, развяжись, раскрутись, дорогу верную покажи, заклинаю, к воде покажи, к чистой, свежей, заклинаю, кровью своей заклинаю…

Мокрый клубочек лежал неподвижно, и она смочила палец кровью, обвела ею контуры знака и упрямо зашептала снова. И сработало — самодельный артефакт поднялся в воздух, вращаясь, снова шлепнулся на землю, обрастая мохнатыми тенями, как пылью и расширяясь до размера детского мяча — засветился и быстро-быстро покатился куда-то в обратную сторону, откуда она пришла. Катя бросилась за ним — и тут не выдержал каблук. Схватила туфли в руку, сразу чувствуя холодный камень под ногами — и побежала, мгновенно ударившись обо что-то, оцарапавшись, порвав чулки.

Клубочек катился и катился вниз, протискивался в какие-то щели, притормаживал, когда она отставала, и начинал нетерпеливо подпрыгивать на месте. Катя бежала, стараясь не думать о том, что он, очевидно, увел куда-то очень далеко от обитаемых коридоров. Несколько раз она наступала на острые камни, и ноги кровоточили, и плечо болело, и так гнетуще было в этих подземных ходах, так страшно, что ей казалось — еще немного, и она потеряет сознание.

А волшебный проводник все катился вперед. Внезапно на стенах начали появляться светящиеся мхи, и сами ходы расширились — теперь это была система пещер, одна больше другой, и пол Кате показался теплым — шла она час, или два, и в какие неизведанные глубины спустил ее артефакт, лучше было не думать. С потолков свисали причудливые сталактиты, ноги скользили по буграм на полу, и она старалась идти тихо, как мышка, чтобы не дай боги какой-нибудь из наростов не решил упасть от звука. Появились уже и целые белые колонны, похожие на высокие стопки блинов, облитых застывших маслом, и вскорости Катерина шла уже среди целого известнякового леса, иногда встававшего так плотно, что приходилось протискиваться с большим трудом.

Только бы вернуться обратно. Только бы выжить. Только бы снова увидеть дочерей.

Клубочек замедлился, свернул куда-то за зубья сталагмитов… И исчез в клубах пара.

Катя, чувствуя, как хлюпает под ногами теплая вода, осторожно двинулась вперед. И открылась перед ней темная огромная пещера, похожая на дворец подземного великана. Как тысячи люстр свисали с потолка свечи сталактитов, упираясь в широкий козырек, опоясывающий пещеру до половины на уровне ее глаз. Светили мхи, карабкающиеся под потолок, но все равно большая часть пустоты была заполнена тьмой. А внизу лениво ворочалось и булькало, исходило паром гигантское озеро. Такое большое, что видны были на его поверхности течения и водовороты, и волны его бились о берег, хотя не было тут ни ветра, ни иного движения, способного вызвать волнение.

По ее ноге что-то ползло — Катя вскрикнула и тут же зажала себе рот рукой, ибо эхо тут было оглушающее. Усиливающийся звук бесновался несколько минут, срывая с потолка известняковые столбы и обрушивая их в озеро, а Катерина забилась под козырек и молчала, вздрагивая от очередного оглушительного падения — и вызванных уже им обвалов поменьше.

Наконец, цепная реакция закончилась. Герцогиня зажала в ладони мокрый клубочек — именно он напугал ее до крика — и пошла искать, во что набрать воды.

Тьма вокруг шевелилась, успешно съедая едва брезжущий свет, и от переживаний, и от всего случившегося на Катерину напала банальная икота. Она присела, чтобы попить.

Вода была вкусная. Сильная. И как это она сразу не почувствовала?

Катя зашла в озеро по грудь и закрыла глаза. И тут же хлынула в нее стихия Синей Богини, питая и успокаивая, делая чувствительнее, залечивая раны. Оторваться было невозможно.

А когда она-таки привычно уже остановила себя и обернулась, из темных клубов пара на нее смотрели десятки змеептиц-сомнарисов. Скалили острозубые пасти, били хвостами, шептались о чем-то — большие и маленькие, совсем крошечные, старые, серебристые, и молодые, цвета темной тины.

— Кровьссс… Жссссживаааяссс кроооовьсссс…

— Нассссшшшааа кроооовввввссссь…

— Вкуссссснаяяяяссссс…

— Меня нельзя есть, — жалобно сказала Катя. От испуга икота сразу прошла. — Не дам согласия!

— Чссселоввеек одииинсссс, никхтоооо не уссссзнаааетссссс…

— Зссссапрещеноооосссс безсс ссссоглассссия…

— Я невкусная, — вспомнила Катя, отступая в глубь озера и невольно пригибая голову — сверху висел огромный сталактит. — Меня уже один из ваших пробовал.

Они словно не слышали ее.

— Кровьюсссс паххссснеееетссссс…

— Вкусссснооооо…

Шипение заполонило пещеру. Катя двигалась в темной воде вдоль берега, страшась упасть в какую-нибудь яму, а сомнарисы вытягивали шеи, принюхивались, но отчего-то не нападали. Если выйти чуть дальше, то там лежит разбитый сталактит, расслоившийся на изогнутые лепестки известняка. И, может, получится набрать в один такой воды и принести обратно Саше….

Она вышла — сразу стало зябко. Как могла отжала одежду и потянулась к груде известняка.

Удалось отыскать что-то похожее на широкую тарелку, но оно было таким тяжелым, что тащить обратно придется очень долго. Но герцогиня все равно зачерпнула воды. Поморщилась, поднимая — туда поместилось литра два. Спина сразу заныла, заболели плечи. Осталось немного — пройти сквозь клубок сомнарисов, выйти на сухую землю и снова начертить знак кровью — и тогда волосяной проводник, примостившийся на плече, отведет ее обратно, к Саше.

И герцогиня осторожно, замирая от страха, ступила меж шелестящих змеептиц. Сделала шаг, другой, с трудом удерживая тяжелую каменную «тарелку». Прикоснулась к одному из них бедром — кожу тут же закололо знакомой энергией. Духи шептали, переговаривались, раскрывали зубастые пасти — и Катерина вертела головой, приказывая себе не бояться.

А как тут не бояться, когда то и гляди набросятся на тебя и выпьют всю кровь?

— Подожсссдиии, — прошелестел один из серебристых сомнарисов, когда она уже дошла до середины. — Дайссс нам кровисссс… Мы поможсссеемммссс…

— Вы же меня убьете, — дрожащим голосом ответила Катя. Темные тела перед ней сомкнулись, закрывая проход.

— Капляяясссссс… кажсссдомууу… большссеее не возссссьмемсссссс… дайсссссс… дайссссс… оссссвободииии насссс… Нам не выбратьссссяаааа отссссюда безсссс темнойссс кровисссс…

— Почему? Вы же можете проходить сквозь пространство?

— Ссссилаааа изссначальнаяссс сссслабееет и мы сссс неюссс…

— А если дам крови, сможете меня с еще одним человеком вынести наружу? Сквозь гору? — заинтересовалась Катерина.

— Нетссс, — тревожно зашептал серебристый, — не пройдетессс ссссквозьссс каменьсссс… но я покажуссс выход…

Тяжелый известняк оттягивал руки, и Катя решилась, положила его под ноги, протянула ладонь.

— Только немного. По капле!

Зашипел, засуетился клубок — каждый стремился успеть первым, и Катя испугалась, что ее сейчас затопчут. Но нет — первым коснулся ее ладони тот, кто говорил с нею, проколол клыком и лизнул совсем немного. И чудовищные духи, по очереди, как дошколята к вазе с конфетами, подходили к герцогине, касались ледяными языками немеющей руки, слизывая выступающую кровь и отходили. И сразу же исчезали, истаивая черным туманом.

Долго длилось это странное пиршество. Было тихо, иногда только Катя со шлепаньем переступала затекшими ногами и несколько раз с грохотом падали в воду сталактиты. Наконец, Катерина осталась один на один со старым серебристым сомнарисом. Он посмотрел на нее, склонил голову на длинной шее.

— Сссслабаяяяя… носсс нам хватилосссс…

— Ты обещал! — напомнила она. — Помоги. Мне нужно отнести воды моему… мужчине. Он в пещере где-то наверху.

— Посссмотрюсссс, — прошелестел дух и тоже истаял.

Вернулся он через несколько секунд. Молча проскользил в озеро, раскрывая широкие крылья — вокруг него теплую воду сковывало ледяным узором — нырнул и вынырнул с большим куском льда в зубах. Размером с немаленькую кастрюлю.

— Садиссссь, — прошелестело у нее в голове. — Отвезуссс… Тамссс раньшессс былиссс людиссс… мы сссслушалисссс… училиссс говоритьсссс…

И снова Катя обхватила холодное тело полузмея руками и ногами — и замелькали мимо нее пещеры и стены коридора. Сомнарис словно скользил над полом, сужаясь и расширяясь, но ни разу не пришлось ей подтягивать ноги, чтобы не удариться о камень. Он несся так быстро, что стал полупрозрачным, и снова в нее втекала родная, знакомая сила, оставляя Катерину сытой и сонной.

Остановился он в освещенном коридоре — в нескольких метрах от них стояли застывшие охранники. Повернул голову, аккуратно положил лед на пол.

— Подождуссс… дашссс еще кровисссс?

— Бери, — согласилась Катя. И протянула руку.

Свидерский так и лежал на боку, в почерневшей уже луже, и Катя так испугалась, что он умер, что, не подумав, прикоснулась к нему. Нет, дышит. На удивление не шибануло голодом, и она на всякий случай приложила руку к своей одежде. Юбка не расползалась. Черт знает что за сила. Как она действует?

Александр вздохнул, открыл красные глаза.

— Вовремя, Катюш… я еле держал охрану уже.

— Сейчас, сейчас, — засуетилась она, — потерпи еще немного, Саш, хороший мой, потерпи…

Нашла какой-то камень, застучала по глыбе льда, и стала вкладывать откалывающиеся кусочки Алексу в рот. Он тяжело вздыхал, глотал с видимым усилием. Но дыхание становилось легче — и глаза, когда он открывал их, светлели — уходила краснота. Наконец смог сесть. Протянул руки.

— Дай мне.

Она подтащила к нему лед, и Александр почти без усилий поднял его, запрокинул голову — под его ладонями лед таял, вода так и лилась, — и начал жадно пить. Сияние вокруг него уплотнялось и становилось ярче на глазах.

— А теперь, — сказал он уже привычно твердо, — пойдем наверх.

— У меня есть кому отвести, — прошептала герцогиня. Алекс нахмурился, глядя на что-то за ее спиной, выдернул из воздуха светящуюся цепь, приподнялся — и Катя оглянулась и прыгнула на Свидерского, повисла на руке.

Из двери выглядывала длинная шея любопытного сомнариса.

— Это помощник, — сказала она быстро, — не надо. Он мне помог. Он выведет нас, Саш. Не трать силы.

— Егосссс не возсссьму… — укоризненно прошелестел дух, — выпьюссс…

— Уходи, — велел ему ректор, и Катя даже немного обиделась за змеептицу. Но та ничуть не расстроилась. Отступила в коридор и растаяла клочьями тумана.

— Пойдем, — повторил Свидерский и попытался открыть Зеркало. Нахмурился. — Слишком глубоко, горы искажают, а я не в полной силе. Придется подняться наверх.

— Саш, — сбиваясь, позвала Катерина, — там наверху моя Марина, принцесса. Надо ее спасти.

— Я вернусь за ней, — отозвался он. — Но сначала выведу тебя.

Свидерский оживал на глазах. Вышел из камеры, прикоснулся по очереди к охранникам — те засияли тонкой дымкой стазиса. Оглянулся на Катю — та стягивала с себя чулки, разорванные и грязные, — и снял с одного из охранников рубашку.

— Что ты делаешь? — Екатерина от удивления так и застыла с не до конца спущенным чулком.

— Тебе нужно накинуть что-то сверху, — пояснил он, — юбка совсем дырявая. И на ноги нужно что-то надеть.

— Я его вещи не возьму, — сказала она поспешно, — не могу, Саш, противно. Лучше свою мне отдай.

Он внимательно посмотрел на нее. Покосился на свою рубашку — заляпанную кровью, потрепанную, испачканную землей.

— Не противно?

— Нет, — твердо ответила она и посмотрела ему в глаза.

Через минуту она уже красовалась в рубашке, полы которой закрывали юбку, а Алекс драл рукава у конфискованной.

— Не надо, — попросила Катя неуверенно, когда он направился к ней, сжимая в руках бывшие рукава. — Саш, я боюсь прикосновений.

— Смогла сдержаться ранее, сдержишься и сейчас, — Свидерский опустился перед ней на корточки, и она задохнулась от близости его тепла. — Потерпи. Нужно скорее уходить, а ты не сможешь быстро идти босой. По моим ощущениям, сюда уже скоро придут проверить нас и с дозой для меня. Не хочется вступать в бой в закрытом пространстве.

Он говорил, уверенно обматывая кусками ткани ее ноги — Катерина сжала зубы и смотрела в потолок, и от напряжения по щекам ее текли слезы. Алекс отодвинулся, заметил ее мокрые щеки и отошел на несколько шагов назад.

— Встань, походи. Нигде не давит, не натирает?

— Нет, — поспешно всхлипнула она и буквально выбежала из пещеры. Свидерский пошел следом, обогнал ее, запустил несколько Светлячков, осветивших коридор, и быстро направился вперед. Оставив ее за спиной, словно совсем не боялся, что она может снова присосаться.

— Как ты понимаешь, куда идти? — спросила Катерина через несколько минут, когда он остановился у одной из развилок, принюхался и уверенно свернул в левый коридор, потом поднялся вверх по крутому естественному пандусу, который она в своих блужданиях парой часов ранее не заметила и прошла мимо.

— Я же охотник, — усмехнулся Алекс, — много лет проработал боевым магом. Нас этому еще в университете учили. По воздуху определяешь, где есть выход на открытое пространство. Потому что в таких катакомбах приходилось работать, что если не уметь найти выход или издалека почуять нежить, погибнешь.

В намотанных на ноги портянках шагалось легко, и Катя слушала мага и смотрела на его спину. Под кожей наливались синяки, кровоподтеки, но он словно не чувствовал их. И появляющаяся за спиной темнота уже не страшила ее так, и вдруг появилась уверенность, что все будет хорошо, все закончится — и организм сразу захотел есть, пить, спать и прочее, что нужно нормальному человеку. А еще она поняла, что поступила совершенно правильно, назначив Сашу опекуном девочкам. Пусть он никогда не узнает об этом, но если бы что-то с ней случилось, никто бы лучше не позаботился о них.

Она, погрузившись в свои мысли, спохватилась только тогда, когда голод внутри снова начал тяжело ударять в виски и требовать взять еще немного силы от источника впереди. Катя медленно, незаметно, начала отставать от Свидерского, чтобы, если она сорвется, Алекс успел среагировать. И постаралась отвлечься разговором.

— Где сейчас мои дочери, Саш?

— У Мартина, — он оглянулся, увидел, что она отстала, нахмурился и подождал, пока Катя подойдет к нему. Делала она это с неохотой. — У него безопасно. Я думаю, его щиты вообще никто не способен вскрыть. Надо будет попросить, когда все закончится, поставить защиту и на тебя. И детей. Тогда сможешь нормально жить.

— Я никогда уже не смогу нормально жить, — сказала она с неожиданной злостью и застыла в нескольких шагах от спутника. — Если все получится, Саш, отправь меня прямо в монастырь Триединого. А потом доставишь ко мне моих девочек. И не подходи ко мне, — она отчаянно выставила руки вперед, потому что Свидерский двинулся к ней, — Саш, мне так трудно… не приближайся, пожалуйста. И не трогай меня. Я сейчас с ума сойду. Я сама не своя становлюсь. Пожалуйста!

Боль в ее голосе и снова потекшие слезы заставили его остановиться.

— Не отходи далеко, — только и сказал он и двинулся дальше.

Невероятно, как он находил скрытые в нишах лестницы, подъемы и выбирал верные повороты. Шагал легко, периодически останавливался, прикладывал руку к земле или гладил воздух и снова шел вперед. Светлячки роились вокруг них, как ласковые котята — Катя всхлипнула, и один из них вдруг подлетел к ее лицу, нежно потерся о щеку, заставив зажмуриться от сияния. Он был теплый и упругий, и Симонова невольно улыбнулась — и заметила, как Алекс едва уловимо повернул голову в ее сторону и тоже улыбается. Пальцы его чуть шевелились. Протянула руку, чтобы погладить шарик — и тот замерцал, впитываясь в ее ладонь, и потух.

Катерина тяжело вздохнула и пошла дальше. Алекс сотворил еще несколько Светлячков, отправил к ней — но она больше не касалась их. Так и шла, погрузившись в свои невеселые мысли. И не заметила, как спутник остановился, почти налетев на него.

— Что за?! — выругался кто-то, и Катерина из-за спины Свидерского только и успела увидеть вспышку света — и двух застывших мужчин посреди коридора. Вокруг них таяли странно продырявленные щиты. Один из магов вскинул руки в защитном жесте, второй касался запястья, словно рвал невидимый браслет. Алекс подошел к нему, провел над рукой ладонью.

— Отмычка, — сказал он ровно, заметив, как Катерина разглядывает дыры в щитах. — Разъедает слабые щиты на раз. Будешь учиться — на третьем курсе ее проходят. Поспешим, Кать. Этот, — он кивнул на мага, — успел-таки активировать сигналку. Скоро здесь будет многолюдно.

Катя сразу поняла, что они уже очень близко к выходу — и путь весь занял минут десять, не больше. Потянуло свежим воздухом, да и голове стало легче — будто массив горы стал меньше давить на нее.

Но наверху их уже ждали.

— Тихо, — прошипел Алекс, неуловимо бросился к ней, толкнул к стене, накрывая щитом — Катерина не ударилась, спружинила защита — и тут же прыгнул обратно, в накрывшую их вспышку.

Катя вжалась в стену, затем и вовсе сползла вниз. В периодически высвечиваемом добела подземелье она видела множество людей, слышала их крики — и Алекса, двигающегося так быстро, что она даже найти его взглядом за короткую вспышку не могла. Вокруг ревели боевые заклинания, щит ее сминался, но держался, сверху на него сыпались камни, да и гора, кажется, подрагивала. Катерина прикрыла руками и зажмурилась, успев увидеть, как появившийся прямо перед нападающими Свидерский раскидывает руки — и их просто сносит, как колоду карт порывом ветра, и тут же накрывает перламутровой дымкой стазиса.

И тут же все умолкло. Тихо сыпалась на щит каменная крошка, тихо шел к ней, почти оглохшей и ослепшей, Александр.

— Все, Кать, — спокойно проговорил он и протянул ей руку, но она замотала головой, с трудом поднялась сама. — Вставай. Чуть дальше отойдем, а то тут еще фонит после боя.

— Ты так быстро, — пробормотала она сипло.

— Магические бои долго не длятся, — усмехнулся он. — Особенно если силы неравны.

Она шагала, пытаясь не смотреть в сторону нападавших — слишком страшно и неестественно лежали тела. А вот Александр остановился у одного, вгляделся.

— Надо же, — сказал он и вздохнул, провел над сердцем молодого мужчины ладонью. — Учился у меня десять лет назад. Не темный. За идею, значит. Или за деньги.

— Они все мертвы? — слабым голосом все-таки спросила Катерина.

— Вряд ли, — отозвался Свидерский. — Переломаны, это да. Разве что кому-то не повезло. Но они знали, на что шли. Если нападаешь — будь готов получить в ответ.

Они прошли еще несколько десятков метров, остановились.

— Я отведу тебя в монастырь Триединого на побережье, — Алекс открыл Зеркало. — Туда уехали несколько семей темных, с которыми я поддерживал контакт. И настоятель мне знаком. Девочек приведу к тебе как смогу.

Мгновенное головокружение — и они вышли среди каких-то построек. Двор был убран от снега, а прямо перед ними прыгали по земле десятки нахохлившихся воробушков, поклевывая высыпанные в длинную кормушку зерна. Неподалеку с умиротворяющим плеском изливался в широкую мраморную чашу, вкопанную прямо в землю, родник из небольшого холмика. От воды исходило едва заметное сияние.

Катерина с наслаждением вдохнула свежий морозный, чуть приправленный морем воздух. Небо было светло-серым, наливающимся розовым. Оказывается, здесь, наверху, уже наступило утро. Чистый воздух принес облегчение — а, может, уже начала действовать магия святого места — сразу поутих голод, и мышцы расслабились, и захотелось улыбнуться.

Краем глаза она заметила, что из окна маленького дома выглядывает какой-то пожилой человек. Посмотрела на Александра — тот тоже заметил, приветственно поднял руку. Через несколько мгновений в домике открылась дверь и к ним, опираясь на палку, поспешил старик в одеянии служителя Триединого.

— Отдыхай, — сказал ей Алекс тихо и привлек к себе — она даже воспротивиться не успела. — Не стесняйся ничего просить. Здесь с радостью помогут тебе. Девочек приведу завтра.

Он коснулся ее лба поцелуем и задумчиво погладил по голове. Катя улыбнулась, рассматривая его лицо, ставшее старше, резче. Как могла она подумать, что он похож на мужа? Ничего же общего.

— Доброе утро, Александр Данилыч, — чопорно проговорил старик, остановившись рядом. Оглядел Катерину, поднял брови, и ей сразу стало неловко и за свои голые ноги в обмотках, и за грязную юбку, и за рубашку. — Что случилось? Первый раз ты приводишь нам… гостью в таком состоянии.

— Доверяю вам пострадавшую, отец Виталий, — коротко проговорил Свидерский. — Это ее светлость Катерина Симонова. Темная кровь, нужны соответствующие обряды. Выделите ей где жить, завтра сюда прибудут ее дети. Катя у вас надолго.

— Все сделаю, Александр, — величественно кивнул священник и протянул руку. — Пойдем, дитя.

— Иди, — приказал Свидерский. Ей очень не хотелось от него отцепляться. — Иди, Кать. Я вернусь сюда. К тебе. Ваше священство, — он кивнул в сторону родника, — мне нужно восстановиться. Можно?

— Конечно, — проговорил тот. Без страха взял Катерину за руку, и она послушно пошла за стариком, оглядываясь на Александра. Тот, склонившись над чашей, пил из нее воду, затем умылся, подержал руки в воде, открыл Зеркало и исчез.

 

Глава 16

Марина, утро субботы, 3 января

Никогда не считала себя нытиком. Но простояв несколько часов на морозе, готова была дрогнуть и устроить показательное выступление в стиле «капризная принцесса». Останавливало меня только то, что маги вокруг тоже не пребывали в хорошем расположении духа и, судя по мрачнеющим лицам, только и ждали, чтобы на ком-нибудь отыграться. А кто подходит под это больше, чем беззащитная и не способная никуда деться я?

Амулет-переноску я время от времени проверяла, но он, увы, заряжался очень медленно и никак на прикосновение не откликался.

Мне выдали мужской лыжный костюм ужасающего ядовито-зеленого цвета, гаденько светящегося в темноте (предполагаю, и выбран он был потому, что меня в нем можно было бы обнаружить издалека), вручили тяжелые мужские ботинки и плотные перчатки. И настойчиво попросили держаться поблизости, резких движений не делать, а если мое высочество чего-то пожелает деликатного, то не стесняться об этом сказать. Я, естественно, лучше язык бы себе откусила, но в ответ только кивнула.

Буквально через полчаса после встречи с Катей собравшиеся мужчины открыли Зеркало и мы перешли в какой-то сарай, заставленный снегоходами. А затем в памяти осталась только воющая вокруг метель и мой страх, что так и останусь в этих снегах, неизвестно где, потому что лыжные очки забивало белое крошево, а когда я неуклюже смахивала его огромной перчаткой, оказывалось, что не видно ничего вокруг. В конце концов я вцепилась в спину сидящего передо мной темного, Константина Львовского, закрыла глаза и почти уснула.

Проснулась я от какой-то тряски, прижавшись щекой к сидению снегохода, обхватив его руками и ногами как бревно. Но мы не двигались. Я зашуршала фольгой, которой кто-то заботливо накрыл меня, отлепилась от сидения, повертела затекшей шеей и сняла с глаз лыжные очки — они так врезались в кожу, что наверняка останутся кровоподтеки.

Хорошая новость — метель, слава богам, стихла, но холод стоял такой, что у меня щипало ноздри, а вязаная лыжная маска у рта заледенела.

Все еще было темно, но из-под отступающих снежных туч светила узкая луна, насыщая белый покров долины голубоватым перламутром, а вокруг в ее сиянии отчетливо были видны три конические горы. Над одной из них стоял столб дыма, подсвеченного красным, ежесекундно пронзаемого молниями. Я потерла слезящиеся от ледяного ветра глаза, присмотрелась и почувствовала, как сердце уходит в пятки. Это был извергающийся вулкан, и алые потоки текли по склону прямо в нашу сторону, поднимая столбы пара и дыма.

Я могла бы поклясться, что на фоне черного неба вижу вылетающие из жерла вулканические бомбы, а, учитывая расстояние, размером они должны были быть с грузовик. Тут же вспомнилось, как Пол рассказывала, что одна такая бомба может пролететь несколько километров. А если эта огненная горушка взорвется? Тогда прощай и темные маги, и ритуалы, и третья принцесса дома Рудлог.

Ноги мои задрожали, и только через мгновение я поняла, что это не я поддалась панике — землю действительно потряхивало — при пробуждении мне это не почудилось. Снег шел волнами, будто вода, и вокруг гудело, словно вот-вот нас должна была засыпать лавина.

«Какая лавина, трусиха? До ближайшего склона несколько километров».

Глаза привыкали к тусклому свету, и я разглядела над двумя другими вулканами тонкие дымки, словно они покуривали, поглядывая на соседа, и думали — не пора ли нам тоже покрасоваться лавой?

Я вздохнула и на слабых ногах пошла к мужчинам. Они, в своих лыжных костюмах и масках похожие на разноцветных идолов, кружком стояли вокруг непонятно как горевшего костра. Услышали, повернулись ко мне, расступились, пропуская к огню, и я, продрогшая, подошла к пламени так близко, что почувствовала, как краснеет и натягивается кожа на лице.

— Ваше высочество, — по голосу я узнала Львовского, — возьмите.

Он впихнул мне в руки большую термочашку, и я поспешно отпила из узкого отверстия. Горло ошпарило горячим так, что на глазах выступили слезы, но тело мгновенно отпустило, и я поняла, как же все-таки замерзла. Глотнула еще раз — вкусно, сладко. Хорошо. Совсем не обжигающе — это мне показалось по первости. Сейчас еще покурить и жизнь совсем наладится.

Но судьба, видимо, решила, что хватит с меня приятных авансов, ибо следующие несколько часов стали самыми скучными в моей жизни. Мужчины большую часть времени молчали, изредка перебрасываясь словами, я прислушивалась к ним, бродя по кругу, усеивая окрестности окурками — уже подходила к концу пачка, и светлело за извергающейся горой небо, а ничего не происходило. Разве что все больше тряслась земля, вулкан, кажется, загудел в десять раз сильнее — и над соседним, находящимся ближе, вырос огромный дымный гриб и по склону потекла первая красная нить, расширяясь у истока. Я повернулась — так точно, третий тоже плескал лавой, и она переливалась через край, как суп из кастрюли.

Злоумышленники тоже впечатлились, начали тревожно переглядываться.

— Я поставил щит, — сдержанно успокоил их высокий и худощавый маг с пронзительными темными глазами. По-блакорийски, но с заметным рудложским акцентом. — Лава сюда не пройдет, даже если поток успеет дойти. Оливер, как там у тебя? Чувствуешь что-нибудь?

— Ничего нет, господин Черныш, — резко бросил Брин (я узнала его по обширности талии). Эту фразу он повторял уже несколько раз, и с каждым повтором в голосе старого главаря слышалось все больше отчаяния и раздражения.

— У нас совсем немного времени, — сухо проговорил его собеседник. — К утру наверняка уже несколько человек будут знать, где она и Свидерский.

Я подавилась готовым сорваться с губ возгласом. Они еще и Свидерского ухитрились поймать? А названный Чернышом продолжал:

— Есть разные методы поиска. Не хочется, чтобы нас здесь блокировали. В любом случае держитесь рядом, я способен удержать щиты долго, несмотря на то, что стихийная активность периодически ослабляет их, и вывести нас. Но это потребует максимум сил, поэтому предпочтительнее вернуться в менее геоактивное место на снегоходах.

Они совсем перестали стесняться, обращались друг к другу по именам и фамилиям, и все отчетливее я понимала, что вряд ли меня отпустят — я уже знала достаточно, чтобы их всех попросту уничтожили.

****

Примерно в это время в Великой Лесовине вышел из длительного транса длиннобородый старый маг. Поцокал раздраженно языком, восстанавливая координацию движений, что-то нелестное пробормотал про старого знакомого и взялся за карту Блакории с отмеченными координатами для Зеркал. Поводил пальцем, вспоминая ориентиры, увиденные во сне, хлебнул тоника, произведенного по патенту его гениального ученика-природника и начал терпеливо, вливая невиданное количество энергии, выстраивать Зеркало.

Это было трудно. Почти невозможно. Но Алмаз Григорьевич был очень зол и очень упрям.

Чуть позже на севере Блакории, в маленькой деревеньке у самых гор из Зеркала появилась группа людей. Молодая женщина в теплой шубке, тут же принявшаяся щупать заснеженную землю — она ложилась на нее, прислонялась ухом, хмурилась, перепроверяла ощущения. Мужчины, окружившие ее и ожидающие результатов поисков. И еще одна женщина.

— Туда, — махнула рукой принцесса Ангелина. Указывала она в сторону гор, туда, где поднимались к серому небу столбы вулканического дыма. — Уже недалеко. Думаю, не больше сотни километров.

Барон фон Съедентент сверялся с компасом по карте. Они так и прыгали полночи из деревни в деревню, двигаясь к границе с Рудлогом и Бермонтом. Дальше населенных пунктов не было. Придется идти по координатам.

— Предлагаю следующей точкой выхода взять эту долину, — он ткнул пальцем, показывая, куда именно хочет вывести, заглядывающему через плечо Кляйншвитцеру. — Около сорока километров. Там и посмотрим, возвращаться назад или идти дальше. Ваше высочество, — обратился он к принцессе, — я очень прошу. Если мы обнаружим Марину, вы немедленно уходите с Зигфридом обратно во дворец. Пожалуйста, никакой самодеятельности. Принц-консорт взял с меня обещание, что вы будете в безопасности.

Глаза принцессы сверкнули гневом, но она сдержалась и высокомерно пожала плечами.

— Я адекватна, барон. Не волнуйтесь, я понимаю свою ответственность перед семьей. И подставляться не буду.

— Благодарю, — любезно проговорил фон Съедентент.

В долине никого не было. Дымные грибы стали ближе, увеличились в размерах. Снова принцесса ложилась на снег и снова терпеливо ждали, куда она укажет. И, наконец, она подняла руку в сторону вулканов.

— Туда. Очень близко.

— У вулканов? — спросил подошедший Макс.

— Думаешь? — Мартин с сомнением посмотрел в карту. — Боюсь, мне сил не хватит открыть туда проход.

— Мне хватит, — спокойно сказал Тротт. Еще раз взглянул на цифры координат и двинул рукой, вплетая их в формулу нового Зеркала.

Через несколько секунд на утоптанной снежной полянке появился ректор магуниверситета Александр Свидерский. Выругался досадливо в сторону истаивающего Зеркала и стал терпеливо ждать, когда можно будет снова перенестись к друзьям.

В доме похитителей, в который он немногим ранее пришел за принцессой Мариной, было пусто. Алекс покопался в головах застывших в стазисе противников, покачал головой — никакой конкретной информации о том, куда ее могли увести, не было — в горную долину, через Зеркало. Прыгнул было к Мартину, к Тротту. К Вики. Друзей тоже не было. Ушел в Рудлог, с раздражения забыв про этикет и чуть не напоровшись на пулю, когда появился в кабинете Тандаджи.

Тидусс, выглядящий не краше призрака, невозмутимо убрал пистолет в ящик стола, поинтересовался, не обрадует ли его господин ректор тем, что третья Рудлог тоже спасена, скребанул пальцами по столу и сообщил, что в данный момент друзья Александра Даниловича ведут ее поиски. И что он был бы очень благодарен, если господин ректор решит к этим поискам присоединиться.

Он нагнал друзей у подножия пыхтящего вулкана. В долине творилось что-то невообразимое. Принцессу Ангелину, побледневшую и коротко проговорившую «она там» без лишних слов отправили домой. Вики обняла Алекса, друзья тревожно похлопали по плечам. И группа направилась к сверкающему гигантскому куполу, с другой стороны которого происходила мощнейшая магическая битва из всех, которые они когда-либо видели.

****

Еще через час ожидания я уже была готова на все. Вулканы ревели все сильнее и так надоели, так утомили своим гулом, что страх ушел. Пусть меня тут принесут в жертву или накроет вулканической бомбой, или слепят из меня снеговика, что угодно, но чтобы это ожидание наконец-то закончилось. Я раздраженно топнула ногой, отошла подальше (на мои перемещения уже махнули рукой), достала последнюю сигарету, щелкнула зажигалкой, затянулась… и застыла.

В нескольких шагах от меня раздувался перламутровый пузырь. Всего за несколько секунд он вырос до моего роста и продолжил увеличиваться. Нехороший такой пузырь, неправильный, с клубящейся внутри серой мглой. Я отступила на несколько шагов назад.

— Это ищете? — хрипло окликнула я мужчин.

— Да, — сказали за моей спиной. Оказывается, заговорщики его уже заметили и подошли, встав позади. — Снимайте перчатку, ваше высочество. И отойдите назад, — меня потянули за рукав, и я послушно отошла на несколько шагов.

Очень быстро и тихо шла подготовка к ритуалу. На снег летели шапки, перчатки. Оливер Брин достал из темного мешочка какой-то камень, развернул два ножа, протянул один мне.

Пузырь тем временем раздулся до устрашающих размеров — мне кажется, трехэтажный дом был бы ниже. Мы отступали, чтобы не попасть под растущую аномалию. Я нетерпеливо поглядывала на Брина, но он никаких команд не давал.

Наконец шар со мглой перестал расти. Просто висел над снегом, как прозрачное яблоко на блюдечке, и едва заметно пульсировал.

— Спокойно, — внезапно сказал Черныш, и в этот же момент я вздрогнула от испуга, заморгала заслезившимися глазами. Над нами — выше пузыря, далеко по кругу вспыхнул большой щит. И раздался оглушительный голос — так мог бы орать человек в мощный мегафон:

— Черныш. Иди сюда, друг мой, — это прозвучало очень зловеще, — побеседуем!

Я повернулась, вгляделась — далеко, у края переливающегося щита, стоял мужчина. Единственное, что я могла разглядеть — что он очень легко одет. И что у него длинная седая борода. Я даже не могла разглядеть, кто это.

— Продолжайте, — сухо сказал Черныш, не оборачиваясь. Словно и не слышал. Руки его быстро двигались — и защита над нами наливалась силой, становилась мутной, видимой.

— Где мой ученик!!! — голос перекрыл даже рев вулканов, а я наконец-то узнала его — Алмаз Григорьевич, старый знакомый. — Данзан, иди сюда — иначе я сейчас разнесу все тут к чертям собачьим!

Щит снова задрожал, и что-то вокруг засветилось, загрохотало. Пузырь тоже затрясся и стал меньше объемом.

— Он сейчас может исчезнуть, — встревоженно сказал Брин. — А еще не раскрылся.

— Все в порядке, — сообщил Черныш и открыл Зеркало. — Сейчас я решу эту проблему.

Я обернулась — он выходил из перехода рядом с Алмазом. Ну как выходил… я увидела только открывающийся проход — и как Алмаза отбрасывает от щита на добрую сотню метров, он поднимается… и потом началось светопреставление.

Неслись навстречу друг другу огненные столбы, скручиваясь и поднимаясь в небеса пылающими смерчами. То и дело сотрясалась земля, словно от ударов огромных кулаков. Рев стоял такой, что казалось, даже вулканы застыли в изумлении. Маги не двигались, застыв в сотне шагов друг от друга — а вокруг них бушевали стихии — поднимались пласты земли размером с бальный зал и пытались накрыть противника, снег свивался в толстенные жгуты-плети и хлестал, как стволы деревьев в бурю, летели сверкающие лезвия, грохотали разряды. Над магами с каждым ударом разбегались оставшиеся после метели тонкие перистые облака, и вулканические дымные столбы отклонялись в сторону от долины.

Казалось, они забыли о нас и сейчас сметут и защиту, и всех находящихся под куполом. Но щит держался, а потускневший было шар вдруг завибрировал и раскрылся, образовав что-то наподобие гигантского цветка. Внутри него все так же клубился туман.

— Что это? — пробормотала я, с отвращением услышав собственный нервный голос.

— Переход между мирами, — отозвался стоящий рядом со мной Львовский. Я открыла рот, но тут в мою руку вцепился Брин, подтянул к себе.

— Дуглас, подойди, — позвал он, так крепко удерживая меня, будто я собиралась убегать. Куда тут бежать? Сейчас под щитом, рядом с непонятной аномалией всяко безопаснее, чем снаружи, где бьются вошедшие в раж маги.

Молодой человек, запомнившийся мне еще в доме Брина, сделал несколько шагов и остановился рядом со мной. Ему тоже вручили нож. Брин посмотрел на меня, кивнул, и я быстро сделала разрез на ладони. Во рту стало горько.

А Оливер Брин измазал камень в нашей крови и пошел в клубящуюся мглу. Я бы не рискнула, но кто поймет фанатиков? Он слепо нашаривал что-то ладонями, затем остановился и начал рисовать на тонкой проступившей перегородке пустой шестиугольник. Закончил и приложил камень в центр фигуры. И она начала чернеть.

Мужчины напряженно следили за ним. Я начала незаметно отступать назад — что-то во мне требовало немедленно убираться как можно дальше. Дошла почти до снегоходов, когда меня нагнал и схватил за руку Львовский. Предупреждающе покачал головой, поднес свои пальцы к моей порезанной ладони и залечил ее.

А с переходом-цветком творилось что-то странное. Тонкая перегородка почернела вся и начала выгибаться то внутрь, то наружу, как парус на ветру. Туда потянуло снег, завыл ветер, уходя в переход, как в холодный тоннель. Я схватилась за руль снегохода, потому что меня потянуло к «цветку». Языки тумана, поднятого битвой магов, вставали спиралью и втягивались сквозь перегородку.

— Так и должно быть? — поинтересовалась я напряженно.

— Мы не знаем, как должно быть, — сухо признался Львовский.

— Так может, — разумно и настойчиво сказала я, — надо бежать?

Он промолчал. Мужчины неохотно отступали от перехода, сгибаясь от порывов усиливающегося ветра, и напряженно всматривались внутрь, словно чего-то ожидали.

— Господин Львовский, — я почти кричала, потому что к реву все усиливающих извержения вулканов и грохоту магической битвы добавился свист ветра, и приходилось уже сгибать ноги и упираться ими в снег, — раз моя роль выполнена, я жду выполнения вашего обещания. Здесь нам делать уже нечего. Пойдемте обратно, выпустите Катерину и отправите нас домой.

Маг искоса глянул на меня — а ветер вдруг стих. Все замерло — и тут заполыхало уже под щитом. Мужчины разбегались, били заклинаниями в сторону перехода, а из него страшным роем вылетали какие-то чудовищные стрекозы. Невероятной величины, с огромными зелеными глазами, двумя парами крыльев и лапами с крюками на концах, все шипастые-зубастые. Челюсти даже отсюда выглядели устрашающе — мне показалось, что такая тварь может запросто заглотить человека. И опять, как на дне рождения Василины, я остро ощутила чуждость этих существ нашему миру. Их просто не должно было здесь быть.

«Цветок» с громким чавканьем начал заворачиваться внутрь себя, образуя простую дыру в воздухе с рваными краями, а оттуда все неслись и неслись эти твари. Их уже было куда больше, чем людей. Маги спешно накрывали себя щитами — но кто-то не успел, и я увидела, как пикирует на него одно из чудовищ и отхватывает половину туловища — и тут же падает, сплющенное чьим-то магическим ударом.

Заговорщики спешно и довольно слаженно организовывали оборону, но мы были закрыты под начавшим сжиматься щитом, как насекомые в банке. Жри не хочу. Несколько стрекоз бились о купол, как бабочки, другие приземлились на снег и крутились — не нравился им холод, ой, не нравился. Но остальные кидались на людей, и чем больше те колдовали, тем яростнее, казалось, атакуют их. Я чувствовала, как у меня позорно стучат зубы, и снова я застыла, не в силах пошевелиться, окаменев от страха. Внизу живота сжимался горячий ком, и руки немели, и виски начало разрывать болью.

— Спрячьтесь между снегоходами, — коротко приказал Львовский и понесся к своим, на бегу создавая перед собой стену из ледяных лезвий. Я, еле шевеля ногами, послушно нырнула куда сказали, закрыла голову руками, согнулась, слушая крики, грохот, гул. Только бы не заметили!

Я почувствовала опасность раньше, чем увидела, вжалась в землю сильнее — что-то чиркнуло по снегоходу, распороло мне куртку — я подняла глаза и завизжала, наблюдая, как одна из «стрекоз» разворачивается в воздухе и несется прямо на меня. Горячий ком под пупком полыхнул огнем по телу, виски взорвались болью, я подняла руки в попытке закрыться — и с изумлением увидела, как белеют и взрываются отвратительные глаза насекомого, как прямо в полете оно обугливается, теряет крылья — и вспыхивает. Я только успела присесть, как оно пронеслось прямо надо мной и рухнуло, заскребло лапами.

Посмотрела на свои ладони. Аккуратно и заторможенно прикоснулась языком. Холодные.

— Марина!

Я обернулась — и за краем щита увидела группу людей. И среди них Мартина. Очень злого Мартина. Он что-то творил с щитом, и тот дрожал, высвечивался сегментами — но пока держался. Но сейчас блакориец смотрел на меня, и лицо его не предвещало ничего хорошего.

Да какая разница? Я всхлипнула и побежала к нему, увязая в снегу и ежесекундно оглядываясь. За моей спиной разворачивалась настоящая бойня — снежная взвесь стояла в воздухе пополам с розовым крошевом, и я не сразу сообразила, что это кровь. «Стрекозы» пикировали на группу людей, как стервятники — и я пригнулась, отвернулась и побежала быстрее.

— Ложись! — заорал Мартин.

Я упала на снег, перекатилась на спину и засипела сорванным от ужаса горлом — на меня пикировали еще две твари. И в этот момент раздался чистейший хрустальный звон — лопнул щит, и от оглушительной вибрации повалились на землю и летучие чудовища, и люди. Снег взметнулся вверх, одна из «стрекоз» упала, превратившись в глыбу льда… что-то кричал Март… а вторая «стрекоза» до обидного деловито зацепила меня крюком на лапе и полетела прочь, набирая высоту.

Мне показалось, что с меня сейчас сорвут кожу. Стрекоза проткнула куртку, задев мой бок, и я выгибалась и плакала от боли, беспорядочно дергая руками и ногами. Над моим лицом, в каких-то двух метрах, двигались чудовищные челюсти.

Куртка, натянувшись, душила меня, и я извернулась, рыдая от боли в боку, и исхитрилась-таки ухватиться за сегментарную лапу рукой, чтобы хоть как-то уменьшить вес.

Но это меня не спасло. Тонкая нога «стрекозы» просто рассыпалась пеплом в том месте, где я обхватила ее, и я полетела головой вниз.

Прямо в пылающий поток лавы.

«Боги, отец, помоги!»

Я завизжала, чувствуя жар от огненной реки, и закрылась рукой. И зависла сантиметрах в пяти от сероватой, стреляющей алыми язычками крови земли.

Из лавы медленно поднималась полупрозрачная упругая спина — и я поднималась вместе с ней, открывая и закрывая рот от ужаса, как рыба. Как я не потеряла сознание, не знаю.

А тот, кто спас меня, приобретал все более узнаваемые очертания — меня держал на своей спине огромный огненный бык, с широко расставленными рогами и белыми глазами. Языки пламени плясали, прыгали вокруг — но я ощущала их ласковой щекоткой. Ухватилась за пылающие рога, прижалась к огненному духу, стараясь не соскользнуть — чистый огонь нас не трогал, но, боюсь, с лавой моя младшая кровь бы не справилась.

Бык гудел, как гудит сильное пламя в печи, ступал аккуратно — за ним поднимались красные фонтанчики лавы, рассыпались вязкими плевками. На мне горела и плавилась одежда, коже было горячо, но не больно — а я пошевелиться боялась. Но все же отодрала от себя запекшуюся крючковатую лапу — из бока под ребрами мгновенно хлынула кровь и почернела, сворачиваясь от жара. Я стонала сквозь зубы. Непередаваемое ощущение, когда видишь, как на твоей коже вскипает и оседает черной сажей пластик. Наконец, огненный дух вышел из алого потока, пошел по тающему снегу, поднимая клубы пара и тяжело вздыхая, уменьшаясь и становясь менее плотным прямо на глазах.

— Не губи себя, — прошептала я в его жесткую гриву, — отпусти, иди обратно.

Бык встал на колени — огонь его стал почти прозрачным — подождал, пока я спрыгну в холодный снег — на мне остались дотлевающие лохмотья на плечах… — и одним прыжком вернулся обратно в поток.

А я осталась на морозе, одетая только в черную жирную сажу. Мимо с шипением и треском текла река лавы, а внизу, в долине, гремело сражение. Я сжала переноску — она откликнулась покалыванием в ладони… и не сработала. Не успела я подумать, что делать дальше, и даже с места шагнуть, как рядом открылось угрожающе изгибающееся Зеркало, оттуда выскочил взъерошенный Мартин. Подбежал ко мне, схватил за плечи, потряс хорошенько — я вскрикнула от боли.

— Потом поговорим, — рявкнул он и вдруг прижал меня к себе и с суровой нежностью поцеловал в краешек губ, измазавшись в саже.

— Жива, дурочка, жива!

Я зашипела.

— Мартин! Бок!

Он мельком глянул туда, провел рукой и начал снимать с себя куртку.

— Ничего страшного. Сразу к виталистам, Марин!

Накинул мне на плечи одежду, что-то поколдовал с Зеркалом — по лицу блакорийца катились капли пота, переход то выравнивался, то снова начинал дрожать и изгибаться, и мне, честно скажу, страшновато было заходить туда.

— Марш! — он подтолкнул меня в спину. — Я не пойду, буду стабилизировать отсюда. Быстро, Марин!

Я, прихрамывая и на ходу застегивая куртку (она едва-едва прикрывала ягодицы) шагнула в Зеркало. И через несколько мгновений головокружения вышла в своих покоях. Таких тихих и спокойных, что после грохота и рева в горах это показалось почти невыносимым.

Переступила грязными замерзшими ногами, заторможенно погладила зашедшегося лаем Бобби, оставляя на его палевой шерсти черные следы, оглядела окружающее великолепие. На стене размеренно и умиротворяюще тикали часы, показывая без тринадцати девять утра.

Всего полночи прошло с тех пор, как я ушла отсюда. Не верится. Кажется, пролетела целая жизнь.

Пес со скулежом тыкался мне в ладонь, затем подбежал к подарку Марта, огромному медведю, лег меж плюшевых лап кверху пузом и призывно задергал ногами. Я подняла взгляд. Игрушечный мишка укоризненно смотрел на меня черными глазами, а его улыбка казалась немного зловещей. Горло сжалось.

«Тебе надо сообщить, что ты дома. Тебе надо сказать родным, что…»

…Я вспомнила чудовищ, лавовый поток и умирающих магов, осознала, что Мартин остался там, и неизвестно, что с ним будет — и тут меня накрыло истерикой и я скорчилась там же, на полу, даже не плача — пытаясь восстановить дыхание и изгибаясь от боли в груди, спазмов в горле и судорог в мышцах.

Каким-то чудом через десяток минут я доползла до душа, врубила горячую воду и зарыдала уже там, умоляя всех богов, чтобы лучший мужчина в мире остался жив.

Макс Тротт словно плыл в вязком тумане, и сосредоточился только на том, чтобы размеренно, ритмично дышать.

Вдох-выдох. Вдох.

«Все дело в воле. Ты всегда сможешь остановить себя».

Руки сами выплетали боевые заклинания, но основная часть его резерва шла сейчас на удержание щитов. Глаза едва различали людей и носящихся над ними, атакующих чудовищ. Рваная дыра пространственного перехода пульсировала чуть в стороне, дышала холодом и пустотой. И знакомой, необходимой темной энергией. Совсем чуть-чуть, будто дыхание Черного едва просачивалось сюда.

Если бы не люди, можно было бы накрыть все здесь огненным столбом и уничтожить «стрекоз» одним махом. Это было необходимо, пока чудовища не разлетелись по окрестным поселениям. Поэтому-то и пришлось вступать в бой.

На крошечном пятачке шла настоящая рубка. Люди не могли уйти отсюда — мало кто способен открыть Зеркало, когда вокруг безумствуют стихии и силы природы. Да и на это просто не было времени. Озверевшие от обилия стихийной силы раньяры — так назывались «стрекозы» в нижнем мире — атаковали магов. Раньяры, как и тха-охонги, были тварями полумагическими, и ничего слаще мяса, начиненного силой, для них не было. Голод перебивал инстинкт самосохранения, и десятки иномирских насекомых снова и снова кидались вниз, получали отпор — или выхватывали кого-то и дрались за разодранное уже тело в воздухе, и кровавая морось лилась сверху на щиты защищающихся людей.

Эта первобытная беспощадность сплотила всех — и темных, потерявших уже с десяток товарищей, и боевых магов из ведомства Тандаджи, и их четверку. Точнее, тройку — Март ушел за своей принцессой.

Макс бил, прикрывая Викторию, которая двигалась неподалеку и с удивительной силой накрывала рвущихся к ней стрекоз стазисом. Краем глаза Тротт видел Алекса, орудующего своей цепью так быстро, что видны были только светящиеся смазанные полукруги — его зачарованное оружие вытягивалось на десятки метров и разрубало тварей, как бумажных. Во рту пересохло — но Тротт дрался. И дышал.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Он видел не только людей и чудовищ — но и завораживающее, манящее буйство стихий, такое сытное, такое полноводное. Впитай все это — и станешь мощнейшим в мире. Уймешь дикий голод, что грызет изнутри так, что внутренности скручивает болью.

— Да что с тобой такое? — крикнул появившийся из Зеркала Мартин, когда спикировавшая «стрекоза» едва не ухватила Макса — в последний момент он снес ее Тараном, едва не задев соратников. — Не выспался?

— Иди к черту, — с трудом пробормотал инляндец.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Справа разливалось ослепительное зарево — там, не обращая внимания на происходящее, с упоением сражались два старейших мага планеты. Сколько мощи, потраченной впустую. Выплеснутая сила растекалась по земле — снег уже растаял, и под ногами хлюпала грязь, смешанная с кровью. Растекалась и поднималась по склонам вулканов — и нутряной глубокий гул усиливался, земля дрожала уже непрерывно. Еще немного, и никто не сможет удержаться на ногах.

— Надо это прекращать! — проорал Свидерский. Сравнительно легко открыл Зеркало, полоснул цепью по решившему поживиться им чудовищу и ушел.

— Спас? — ехидно спросила у Мартина Вики. — Благодарность была горячей?

— Не ревнуй, — фыркнул барон, но Виктория обидно-равнодушно пожала плечами.

Тротт медленно отдалялся от друзей. Неизвестно, сколько он еще сможет выдержать.

Первые признаки начинающегося приступа он почувствовал сразу, как они вышли в долину. Отголосок голодной тяги ударил в виски — и Макс сразу же усилил щиты. А когда они подошли ближе к куполу над переходом, и Мартин уничтожил его — тогда и началось самое трудное.

Останавливать себя. Поддерживать щиты. Уничтожать раньяров. Дышать.

Через десяток минут он с удивлением обнаружил, что все еще в состоянии двигаться. То ли тренировки у Мастера приучили его действовать, невзирая на слабость и боль, то ли действовал еще недавно обновленный импликант, но он все еще был в сознании и до сих пор никого не выпил.

В нескольких сотнях метров от перехода меж двумя огненными потоками, несущимися друг к другу, встал человек в легких доспехах и светящейся цепью в руке. Поднял ладони, заскрипел зубами — и огненные реки ушли в небеса, мгновенно подняв температуру в долине на несколько градусов.

— Наглые у тебя ученики, Алмазушко, — хрипло крикнули с одной стороны.

— Не наглее тебя, — сварливо откликнулся Старов, выкручивая огромную земляную плеть. — Свидерский, жив?

Дождался кивка и снова перевел взгляд на противника.

— Как тебе в голову пришло перейти мне дорогу, козел ты старый?

— Ты все равно не поймешь, — Черныш раскинул руки, и из земли потянулся туман, образуя над его головой плотный облачный шар, потрескивающий молниями. — Всегда был слюнтяем.

Они ударили одновременно — и раздраженный Алекс, которому и слова не дали вставить, упал на колени, ударил ладонями в землю — и на секунду вокруг него все застыло. Мерцал облачный шар, медленно окутывая едва двигающуюся земляную плеть, и маги, недовольно шипя, спешно снимали с себя заморозку.

— Коллеги, — крикнул он, — вы сейчас взорвете долину вместе с людьми. Алмаз Григорьевич. Данзан Оюнович! Посмотрите, наконец, направо!

Старов, первым растопивший заморозку, дернул головой, нахохлился — и взлетел над землей, приблизился к Свидерскому. Потрепал его по щеке.

— Здоров, молодец, молодец. Черныш! — крикнул он в сторону оттаявшего соперника. — Мы не договорили! Не надейся, что я оставлю это!

— Не ори, — недовольно отозвался тот, раскинул руки и унесся в сторону битвы. Алмаз сплюнул, повертел кистями рук и искоса взглянул на ученика.

— Ну пошли, что ли.

С подкреплением дело пошло веселей. Черныш прикрывал своих, поджаривая стрекоз полотнами молний, Алмаз азартно швырялся Таранами, его ученики от него не отставали. Стрекоз становилось все меньше, хотя периодически одна-две появлялись из перехода. А вот вулканы, растревоженные невиданной стихийной битвой, гудели все сильнее — пока не раздался оглушительный взрыв, с треском прокатившийся по долине, и все присутствующие не обернулись к одной из гор, над которой вырастало иссиня-черное облако.

Один из ее склонов медленно оседал внутрь, и от масштабов катастрофы замирало дыхание, а сверху, по рушащейся вулканической стене, под грохот мечущегося по долине эха от обрушения неслась синяя, расширяющаяся, клубящаяся огнем туча. За ней, как металл из плавильни, толстым потоком переливалась на склон алая стена лавы. Завыл горячий ветер, лица людей опалило жаром.

— Б…ть! — выругался Мартин и поднял руки, накрывая всех щитом и укрепляя его. Под купол попало несколько «стрекоз» — Алекс изжарил их и подбежал к Алмазу, на пару с Максом пытающимся открыть Зеркало.

Неподалеку от них Черныш тоже спешно открывал огромный телепорт. Переход вставал дугой, отказываясь стабилизироваться, и старый маг все лил и лил в него силу, укреплял, добавлял плетений.

Огненная буря, за несколько секунд достигшая долины, ударила по щиту, и Мартин застонал, чувствуя, как выворачиваются суставы. Мгновенно стало темно, как ночью — и только свечками сгорали и испарялись над мутным стеклом купола очертания гигантских стрекоз.

Щит начал потрескивать, по нему побежал рисунок сегментарной решетки.

— Март! — крикнула Вики с беспокойством. — Отступай!

Он не ответил. Чудовищная сила природы вдавливала его в землю — и казалось, что не по щиту течет огонь, а по его коже. Резерв утекал, как песок в песочных часах.

Чернышу удалось стабилизировать Зеркало, и один за другим уходили туда маги. Купол уже не трещал — вибрировал, освещенный красноватыми всполохами из темного облака — и тут по одной из стен ударила лава. Ударила, плеснулась вязкими потеками — и пошла по кругу, обтекая щит и поднимаясь все выше.

Март шептал ругательства на блакорийском и смотрел на светящуюся красную массу, поднявшуюся уже на высоту человеческого роста. Двигаться он не мог. Руки противно подрагивали.

Внезапно стало легче — фон Съедентент с трудом повернул голову и увидел, как Черныш, перед тем, как сделать шаг в Зеркало, поколебался и все же поднял руки, добавляя свое плетение в щит.

Мартин обернулся.

Алекс и Алмаз держали Зеркало, пропуская боевых магов Тандаджи. Те уводили раненных товарищей, и слишком медленно это все происходило.

Макс, странно бледный, стоял, пошатываясь, стабилизируя переход. А к барону бежала Виктория.

— Пошла прочь, — заорал он — и откуда только силы взялись. — Уходите, Вики!!!!

— Только с тобой, — заявила волшебница. Обхватила его за талию, докачивая источники. — Шагай, Кот! Шагай, кому говорю!!!

Он сделал несколько шагов назад. Вздохнул — Виктория щедро делилась своей силой.

— Сама обнимаешь, — хрипло сказал он.

— Ну надо же кому-то и тебя спасать, — огрызнулась она, — не все же тебе святым быть. Шагай!

Еле-еле они добрели до Зеркала. Лава поднималась все выше, оставив наверху дымное оконце. Ушли в переход Алмаз и Алекс, убедившись, что ученик и друг в состоянии двигаться. Поколебавшись, шагнул туда и Макс, со словами «Я буду удерживать с той стороны».

Щит пошел трещинами.

— Я за тобой, — рвано сказал Мартин, становясь почти вплотную спиной к переходу. — Давай, Вик.

— Вместе, — прошипела она и с неженской силой толкнула его в Зеркало. Почувствовала, как рушится щит, как спину опаляет невыносимым жаром — и вцепившаяся в ее волосы рука уволокла ее за собой.

К Мартину Зеркало строить было ближе всего, и они вывалились в его гостиной — и тут же за спиной Вики, чуть не клюнувшей носом пол над плечом Марта, тренькнул и рассыпался переход.

Уставшие и грязные мужчины рассаживались по креслам, и Алекс с Алмазом спешно осматривали раненых.

— Где ее высочество Марина Рудлог? — напряженно спросил старший группы боевых магов.

— Дома Марина, — простонал фон Съедентент из-под Вики. — Жива.

Виктория приподнялась на локте, посмотрела на лежащего под ней бледного Мартина, села рядом и осторожно прикоснулась к его груди, сканируя. Блакориец растянулся на полу и закрыл глаза, переводя дыхание. Губы его потрескались и пересохли.

— Чуть не сдох, — вполголоса признался он. И так же аккуратно проскользил рукой по ее плечу, животу, перенес ладонь на спину и кивнул удовлетворенно. — Пожалеешь меня?

— Ты все сделал правильно, — Виктория улыбнулась и убрала черные пряди с его глаз. И мазнула ладонью по губам, стирая сажу, погладила по виску. — Спас нас всех.

Он зажмурился как кот — но она уже встала.

— Молоко у тебя есть?

— Это у Виктора надо спросить, — пробурчал он. И снова закрыл глаза. Сил подняться не было.

— Я за тоником, — сообщил Тротт как-то нервно, открывая Зеркало.

— У меня есть запасы! — заторможенно проговорил в его сторону Мартин, но инляндец уже исчез. Вики тоже ушла из гостиной, искать дворецкого. В углу комнаты устало отчитывался перед начальством старший группы.

Тротт вернулся через несколько минут, посвежевший и даже будто повеселевший. Деловито присел на корточки рядом с Мартином, расстегнул ему рубашку и начал набирать препарат в шприц.

— Каким садистским огнем горят твои глаза, — натужно прошептал фон Съедентент и тут же дернулся. — Эй! Полегче, медсестричка!

— Полежи еще пять минут, — невозмутимо сказал Макс, вынимая шприц и прикладывая руку к ранке. Та затянулась — и Тротт встал, пошел к отдыхающим боевым магам. Они хорошо сражались, и, будучи куда слабее их четверки, опустошены были почти полностью. И, конечно, если бы они вчетвером не прикрывали отряд Тандаджи, были бы и убитые. Один, с рваной раной спины, лежал неподвижно — с ладоней Алекса текла перламутровая дымка стазиса. Ректор встретил взгляд Макса и покачал головой.

— Думаю, не жилец, — проговорил он одними губами. Он морщился и сжимал зубы. Переживал.

Тротт обошел тех, кто был в сознании, всем поставил уколы. Вернулся к Алексу — тот отмахнулся, — подошел к Алмазу, колдующему над пострадавшим.

— Не лезь, — проворчал старик.

— Будьте разумны, — тихо и настоятельно сказал Тротт. Алмаз недовольно взглянул на него — прочитал в глазах ученика, что тот видит, сколько сил он отдал на противостояние с Чернышом, — и, ругаясь, протянул руку.

Открылась дверь — вошел Виктор с огромным подносом, полным бутылок молока. Дворецкий обозрел творящееся в гостиной, особое внимание уделив изгаженным ковру и полу, и тяжело вздохнул. Придерживающая ему дверь Вики уже завладела одной бутылкой и жадно пила. Схватила вторую, подошла к Мартину и опустилась на колени.

— Ооо, — простонал блакориец, открывая глаза, — ради этого стоило выплескивать себя.

— Пей, — беззлобно сказала Виктория, приподнимая его, прислоняя к себе. — Потом поерничаешь.

Он замолк, опираясь на дрожащую руку и прислоняясь к плечу Вики. И она — одной рукой обнимала, другой поила, и смотрела, как он глотает, как останавливается, чтобы сделать передышку. Слабый, как котенок.

В гостиной творилась настоящая молочная вечеринка — вряд ли даже в клубе убежденных алкоголиков с такой жадностью потребляли виски, как здесь и сейчас маги уничтожали запасы молока. Как в группе дошколят, только печенья не хватало. Впрочем, Виктор принес и его и сейчас элегантно обносил всех подносом, собирал пустеющую тару и выдавал добавку. Никто не капризничал. Кроме Макса — он потребовал себе стакан и теперь пил из него.

— Куда вас? — тихо спросил Александр у старшего группы, только что закончившего подробный доклад Тандаджи.

— Сначала в королевский лазарет, — сказал тот, — если возможно. Нужно разместить тех, кто в стазисе.

Он взглянул на самого тяжелого бойца и покачал головой. Алекс понимающе хлопнул его по плечу.

— Плохо, да. Но чудеса случаются.

Потом открывали переходы в Лазарет, и вызванные врачи транспортировали пострадавших. Ушли боевые маги. Ушел Алмаз, наказав Свидерскому зайти как можно скорее — обсудить, что с ним случилось и как искать Черныша по горячим следам. Друзья остались вчетвером. Обсудили залитый лавой проход в нижний мир и неудачу темных. Мартин так и лежал на полу, иногда подавая голос, но на середине разговора попросту уснул. Сухой и собранный Тротт и Вики, так и сидевшая рядом с блакорийцем и периодически сканирующая его, выслушали Алекса.

Свидерский ничего не скрывал. К концу рассказа заглянул Виктор и сообщил, что дети проснулись, позавтракали и просят маму.

Алекс улыбнулся, извинился, и ушел.

— Я обещал, — сказал он.

Макс закатил глаза.

— Я тоже пойду. Работа не ждет. Вик, ты остаешься здесь?

Виктория посмотрела на фон Съедентента и неуверенно кивнула.

— Правильно, — безэмоционально проговорил инляндец. — Тоник, конечно, способствует восстановлению, но от такого перенапряжения могут быть судороги. Не уходи далеко.

Виктория с подозрением посмотрела на друга — но Тротт встретил ее совершенно прозрачным и правдивым взглядом голубых глаз.

— У меня медицинское образование, — напомнила она.

Макс усмехнулся, извиняющеся пожал плечами и ушел в Зеркало.

Настоятель монастыря, отец Виталий, встретил Александра и девочек с няней радушно, кратко рассказал, что выделил герцогине самый большой домик, который у них имелся, что снабдил сменной одеждой, накормил и оставил отдыхать.

Посмотрел на девочек, погладил младшую по голове — и благословил на поселение. Выполнив долг вежливости, Свидерский перенесся к Катерине. И застал ее крепко спящей в маленькой гостиной, в одежде явно с чужого, мужского плеча, с недопитой чашкой чая у дивана.

— Ой, госпожа, — со слезами запричитала няня, — исхудала-то как! И синяков сколько!

— Мама, мамочка!!! — закричали девочки, и Катя сонно заморгала, завертела головой, резко села и распахнула объятья, в которые влетели ее дочери. Няня стояла рядом и всхлипывала, а Алекс смотрел на визжащий-пищащий клубок и чувствовал, как хорошо ему становится. Оставил девочек переживать встречу, отправился осмотреть дом. Он был простым и бедным. Минимум обстановки, хозяйская спальня на крошечном чердаке, теплая детская на первом, маленькая кухня и небольшая гостиная. И для прислуги — пристроечка на три маленьких комнатки. Да, тут штат слуг держать не получится.

Чуть позже, когда он спустился вниз, няня уже начала обживать кухню и вызванивать повариху и горничную, дети — смотреть на детскую, и они с Катей наконец-то остались одни. Алекс, усмехнувшись ее настороженности и ошалевшему от счастья взгляду, подошел к ней, коснулся губами губ и присел рядом.

— Ну привет, — сказал он.

— Привет, — улыбнулась герцогиня и замолчала.

— Как тебе здесь? Ты, наверное, не привыкла к бедности, Кать.

Она огляделась.

— Мне здесь спокойно, Саш. Это главное. Я больше не испытываю дикого голода. И не хочу к тебе присосаться, когда ты так близко. А ведь знаю, что были случаи, когда уже и монастырь не помогал.

— Бывали, — согласился он мрачно. Взял ее за руку, поцеловал теплые пальцы.

— Теперь я тебе не нужен?

Катя вздрогнула, опустила глаза.

— Прости, — прошептала она. — Что я втянула тебя во все это. Мне так стыдно, Саш, за то, что я делала. Ты, конечно, можешь идти, я сама здесь справлюсь.

— Катя, — сказал он с насмешкой, — из всех возможных вариантов, как можно было понять мою фразу, ты выбрала самый неправильный.

У него зазвонил телефон, и Свидерский встал, погладив Катерину по коленке. Та тревожно и чуть испуганно смотрела на него. Пришла няня, принесла две кружки чая, печенье, и через несколько секунд пошла с подносом в детскую — тоже устраивать чаепитие.

Через пару минут Александр закончил разговор, сел рядом с Катей на диван, отпил немного чая.

— Звонил Тандаджи, — сказал он, — просит твоего согласия на то, чтобы сюда приехали пообщаться следователи. И он настойчиво советует, чтобы ты пока не связывалась с Мариной Рудлог и не говорила с ней, даже если она сама будет звонить.

Она побледнела.

— Меня посадят в тюрьму, да?

— Никто тебя пальцем больше не тронет, — отчеканил он так резко, что она как-то сразу поверила. — Просто любая информация может быть важна, чтобы защитить королевский дом. Поговоришь? Я буду рядом.

— Сегодня? Я так устала, Саш.

— Сегодня, — сказал он сочувственно. — Это не так страшно, как бродить по подземельям вместе с духами смерти. Кстати, эту историю я бы хотел услышать лично.

Она молчала, закусив губу, что-то обдумывая.

— Саш, — он повернулся к ней, — а зачем ты мне помогаешь сейчас? Когда все закончилось?

— А вы подумайте, ваша светлость, — он легко щелкнул ее по носу. — Вроде мы договорились — ты моя любовница, я тебя балую и защищаю. Но, — он увидел, как она нахмурилась, — даже если ты не хочешь меня в своей постели, Катерина, я все равно продолжу тебя баловать и защищать. Это, похоже, вошло у меня в привычку.

— Я же темная, — сказала она беспомощно.

— У всех свои недостатки, — Свидерский иронично пожал плечами. — Я похож на твоего мужа.

— И совсем нет, — пробормотала она убежденно.

— А я, кажется, прикипел к тебе, — признался он, положил руку ей на спину, погладил. Катя прикрыла глаза и вздохнула.

— Будешь приходить сюда?

— А какая мне разница? Здесь очень уютная спальня, — тихо сказал Алекс, забираясь ладонью под рубашку и гладя уже прямо по худенькой спине. Катерина почти замурлыкала, потянулась за лаской поближе, но все еще была напряжена. — Котенок ты напуганный. Чего ты боишься, Кать? Ты же знаешь, я никогда не обижу тебя.

— Знаю, — с трогательной честностью ответила Симонова и тут же продолжила расстроенно. — Но что я могу дать тебе? Ты же сам видишь, у меня не осталось ничего. И дети всегда будут на первом месте. Я не смогу… угождать тебе, Саш.

— Это ничего, это правильно, — проговорил он мягко. — Угождать — моя задача. Позволь заботиться о тебе. И о твоих девочках. Мне этого хочется.

— Я тебя использовала, — сказала она через силу и едва заметно отодвинулась, напряглась.

— Мне понравилось, — заверил Свидерский с усмешкой. Катя укоризненно взглянула на него.

— Я тебя подставила. И переспала только из-за детей. Чтобы заманить в ловушку.

— Только из-за этого? — спросил он внимательно, и она опустила глаза.

— Первый раз… да…

Голос ее дрожал, и Алекс обнял ее крепче, прикоснулся к уху губами.

— Не гони меня, Кать, — попросил он тихо. — Мне хорошо с тобой. Дай нам шанс.

— И теперь у тебя нет секретаря, — продолжила она сквозь слезы.

— Я уже позвонил Неуживчивой, котенок. А через годик вернешься в университет студенткой.

— А еще в любой момент могу сорваться снова.

— Поздравляю, — его смешок защекотал ей ухо, — я один из немногих людей, которым ты вряд ли навредишь и который всегда сможет тебя остановить.

Герцогиня беспомощно взглянула на него.

— Не понимаю, — сказала она, — зачем тебе я. Жалеешь меня?

— Жалею, — согласился Александр. — Но дело не в этом. Все на самом деле очень просто, — он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе. — Похоже, я всю жизнь ждал именно тебя, Кать.

Она долго и недоверчиво вглядывалась в него.

— Дай мне время, — попросила Катерина жалобно. — Слишком это неожиданно, Саш.

— Сколько угодно, — ответил он легко. — А сейчас подумай, что и кого тебе нужно перевезти из дома. Магический извоз к вашим услугам, госпожа.

Виктория Лыськова, оставшаяся в доме фон Съедентента, посидела еще немного после ухода друзей, вздохнула, поднялась, запустила формулу левитации и потянула барона в спальню. Виктор, выглянув из кухни на звук шагов, тихо спросил, не желает ли госпожа Лыськова позавтракать. Она кивнула, уже поднимаясь по лестнице. Март летел перед ней, как дирижабль.

Опустила его на кровать, стянула ботинки. Штаны и рубашку. Укрыла. И забралась с ногами в кресло.

Мартин спал, а волшебница смотрела на него и думала о том, как же она любила его. За его необузданность, злость — он всегда был готов сорваться в драку, и это будоражило ее кровь. За совершенно животную притягательность и наглость. За взгляд, становившийся голодным каждый раз, когда он смотрел на нее.

Она так любила, что не замечала никого и ничего вокруг. Принимала его постоянные отлучки куда-то на работу, ничего не спрашивала и безоговорочно, безумно доверяла. А он ревновал к друзьям, к преподавателям и даже к каменам. Утверждал, что она флиртует и кружит всем головы. Обижался, а затем сам хохотал над собой. Так увлеченно рассказывал о чем-то новом, что узнал о магической науке — размахивая руками, встряхивая головой, отчего темные волосы постоянно падали на глаза, — что у нее во рту пересыхало и хотелось снять с себя одежду и тут же отдаться ему.

Она, хорошая, залюбленная родителями девочка из хорошей семьи, продержалась не больше полугода. И в конце концов, когда родители уехали на прием к друзьям, позвала его к себе.

— Ты уверена? — спрашивал он, словно не понимая, что она говорит. Спрашивал, а сам стаскивал, срывал с нее одежду, и иногда замирал на мгновение и прикрывал глаза. И набрасывался, целовал так жадно, с таким напором, что она стонала от боли.

В ее девичьей спальне, среди шелка и кружев, он сделал ее женщиной. Было ужасно больно, и она кричала, отталкивала его:

— Март, не надо, убери его, убери!!!

Он почти рычал, останавливаясь, и лицо его было таким диким, что она вздохнула и снова притянула его к себе. А потом просто распласталась на кровати и смотрела, как он двигается на ней — в тенях и полосах света от уличных фонарей, на фоне атласного балдахина, с диким перекошенным лицом. Любовь захлестывала ее так, что она захлебывалась в этом шторме и не понимала, что происходит. Внутри горел сосуд с чудесным огнем, с пламенной эйфорией, и так много ее было, что счастье лилось слезами и выходило дрожью и жаром.

Боль была забыта после — когда он кружил ее по спальне и орал, как безумный.

— Вики, как я люблю тебя, как же я тебя люблюю!

Потом бросил обратно на кровать и исцеловал ее всю. С пальцев на ногах до макушки. Полечил там, где саднило, и долго лежал на ее животе, поглаживая бедра и аккуратный лобок. И что-то шептал по-блакорийски — кажется, это были стихи.

Потом она возненавидела эти стихи. Так, что заставила себя забыть имя поэта, который их написал.

«Конрад Лампрехт-Вассер», — шепнула память.

Он ушел вечером, только потому, что должны были вернуться родители. А она осталась дома на выходные и провела субботу с родными.

А утром воскресенья пришла к нему — потому что сутки без Марта показались удушающей вечностью. Добрые студентки шепнули ей про вечеринку, кто-то обмолвился, что его можно найти у Стефаны, где вроде как пили до сих пор.

Знали ли они, что она там увидит? Злорадствовали ли?

В холле все еще продолжалась вялая пьянка, кто-то наигрывал на гитаре. Кто-то заржал ей вслед. Сильно пахло сигаретами и кислым алкоголем, и она, досадуя, распахнула дверь комнаты.

Она увидела совершенно голую Томскую с сиськами, мотыляющимися как у коровы, и Марта позади нее. И почему-то эта пошлая поза и его пьяное лицо, и расфокусированные глаза, и идиотская нежная улыбка, и визг первокурсницы вызвали такое отвращение к самой себе, что ее затошнило. Повело, и она оперлась на косяк, глядя, как губы, которые позавчера целовали ее, шептали ей стихи, двигаются, как он пьяно мычит что-то типа: «А, Вики, это тыы…» Кажется, он был так пьян, что даже не понял ничего.

И она сбежала.

С тех пор стоило ей подумать о нем — и ее тошнило. Стоило увидеть — и разбитый сосуд внутри впивался в ребра и сердце такой болью, что она задыхалась. Обожающая весь мир за то, что он был в нем, рядом с ней, девочка, умерла и рассыпалась пеплом.

Виктор принес завтрак тихо, чтобы не пугать уставившуюся в одну точку волшебницу, сервировал столик и неслышно удалился. Он старался не смотреть на нее — по бледным щекам прекрасной женщины непрерывным потоком лились тяжелые слезы, и при этом она не моргала, не шевелилась и, кажется, не дышала.

Боль стала источником злости. Заставила высоко держать голову. Общаться с Максом, Александром и Михеем. Заставила учиться так, что Вики чуть ли не в обморок падала от перегрузок.

Боль требовала причинить ему еще больше боли. Отомстить. И Вики стала встречаться с парнями, демонстративно, упрямо. Смеяться ему в лицо или цедить оскорбления, когда он пытался поговорить. Не отворачиваться, когда он стал появляться с другими студентками.

Но время лечит. Да и Алмаз Григорьевич, как-то сказавший ей: «Не обмани моих надежд, Лыськова», тоже стал отличным лекарем. А совместные испытания на боевках, отдельные занятия для их пятерки так сплотили их, что Виктория чувствовала себя почти шизофреничкой — с одной стороны она доверяла ему безоговорочно, с другой — ненавидела.

И стало ей казаться, что он меняется. И — дура дурой — снова стала она подпускать его к себе. Мартин не прикасался к ней. Не пытался взять нахрапом. Как-то незаметно снова начались прогулки и разговоры. И то, что было разбито, казалось, навсегда, робко стало снова греть изнутри.

Наступало время последних экзаменов.

Впереди была целая жизнь. Которую она не мыслила без Мартина.

И на осторожный вопрос, пойдет ли она с ним на выпускной, она настороженно ответила «да». Мартин аж лицом просветлел.

— Ты не пожалеешь, — сказал он сипло. — Спасибо, Вик. За второй шанс.

А потом был странный разговор с Михеем, который пришел к ней подвыпившим. Мялся, рассказывал о том, как хочет уйти в армию — и внезапно предложил ей стать его женой. Она так удивилась, что рассмеялась. Нет, она знала, что все — и Макс, и Алекс, и Михей немного влюблены в нее, но это все было несерьезно. Почти шутливо.

— Ты думаешь, Кот женится на тебе? — с пугающей трезвой злостью сказал друг. В груди закололо, и она начала задыхаться. — Да он поспорил на тебя. Давно поспорил, Вик. На то, что ты будешь с ним. А Март такой человек, сама знаешь, что не может уйти из драки проигравшим.

— Убирайся, — проговорила она севшим горлом. — Уходи, Михей. Уходи.

— Это правда, — рявкнул он, — ты можешь посмотреть. Я покажу тебе, — он постучал пальцем себе по виску. — Вик, родная, зачем он тебе? Я всегда буду любить тебя. Всегда.

Он едва успел выставить щит — Вики ударила Тараном. И заорала:

— Пошел вон!!!

Михей убрался — а она осмотрела разрушенную гостиную совершенно сухими глазами. Ее снова мутило, и снова, как тогда, свежесодранная рана резала сердце льдом. Было так больно, что ей казалось, что она умрет сейчас.

То, что он сказал, не было ложью.

А назавтра был выпускной.

Потом Михей, трезвый, серьезный и виноватый уговаривал ее, убеждал, каялся. Орал, что он идиот и предатель. Просил простить. Сжимал кулаки и твердил, матерясь — тебя он любит, тебя одну, а я сука последняя, Вик, черт попутал, не слушала бы ты меня! Ну что ты! Да давно это было, да он жить без тебя не сможет!

Он смог. И она смогла. Так и жила — вопреки. Со временем равнодушие стало привычным, работа вышла на первое место, дороги с друзьями разошлись.

Со временем она поняла, что никогда больше не вынесет боли. Что третий раз станет для нее последним. И что единственный способ избежать этого — бить первой. Она и била, и относилась к Мартину как к так и не выросшему мальчишке, с его тупыми шутками, подколками, бесконечными женщинами и разгульным образом жизни.

Но сейчас перед ней лежал человек, которого она, кажется, не знала. Не знала, насколько он силен — вряд ли кто другой мог бы хоть пару секунд продержаться против огненной смерти. Не знала, как он может быть тих и беспомощен, когда так измотан. И еще. В нем совсем не осталось злости.

Слезы текли и текли — а волшебница тяжело вздыхала и жалела и себя, и его, и прошедшую жизнь, и тех, кем они были и кем они так и не стали. И, скорее всего, уже не станут.

 

Глава 17

Суббота, 3 января, Иоаннесбург, Алина

Пятая принцесса дома Рудлог научилась предчувствовать надвигающиеся кошмары. Цветные картинки спокойных снов словно подергивались мутной пленкой, замирали и рассыпались чернотой. А ее затягивало в пустоту. Будто Алина с размаху падала с огромной высоты в беспамятство и безразличие. А потом постепенно начинали включаться органы чувств. И принцесса начинала ощущать окружающий мир.

Мокро. И вязко. Теплая грязь.

Вонь. Как от застоявшегося болота летом. И страшная жажда — так хочется пить, что можно умереть.

Головокружение. Никак не получается сфокусировать взгляд. Тяжелый спертый воздух, которым трудно дышать.

Стальное небо над тобой — или чуть фиолетовое, с праздничными всполохами озона, если попадаешь сюда ночью. И две луны. Далекие, идущие одна за другой и не круглые — похожие на ноздреватый белый картофель. За одной из лун тянется светлый хвост, и звезды видны очень плохо — наверное, спутник успел намотать вокруг планеты пылевую вуаль.

Непривычно неуклюжее тело. Руки словно выворачивает назад, когда пытаешься встать, ноги не слушаются. Зато глаза, когда зрение восстанавливается, работают великолепно. Ночью ты видишь так же хорошо, как и днем — на несколько километров вокруг. И, куда ни глянь — ровная, как стол, луговина, с кочками из какой-то острой травы.

Трава режет по-настоящему. И боль настоящая — Алина проверяла, вытянув пальцы и попытавшись сорвать пучок сизой растительности.

Далеко впереди, насколько ты можешь видеть сквозь былье — странный гигантский лес, похожий на тропический, с высокими деревьями, точно как толстый кряжистый бамбук, увитый лианами. Сбоку — низкая гора со столбом дыма над ней. Вулкан. Ночами он освещает небо красным пятном, и, если присмотреться, можно увидеть на небесах еще несколько таких же далеких пятен. Рядом с вулканом видна полоса беловатой воды, словно там очень соленое озеро или меловой карьер размером с море.

Дожди здесь жестокие, страшные. Настоящие тропические грозы, и молнии бьют низко — как-то принцесса попала в кошмар во время такой грозы и лежала, сжимаясь в грязи, закрывая голову руками и ловя ртом воду.

Ты голая. Нет никакой одежды. Но это неважно, потому что двинуться ты все равно не можешь.

Иногда ты слышишь, как над тобой проносятся огромные существа, или кто-то тяжело проходит рядом. Или видишь на горизонте огромные силуэты, похожие на гигантских насекомых, сбившихся в стадо.

Каждый раз ты просыпаешься на одном и том же месте, в грязевой колыбели, и замечаешь следы от своих рук, примятую траву там, где в прошлых кошмарах пыталась перекатиться и встать.

Очень страшно — тело не справляется с нутряным ужасом из-за собственной беспомощности, и из-за ощущения, что это место с ненавистью пытается вытолкнуть тебя отсюда. И лишь иногда словно кто-то касается тела ласковым и любящим взглядом, от которого проще дышать и мысли приходят в порядок.

А как только начинаешь двигаться, пытаться приподняться, как только выбиваешься из сил — просыпаешься у себя, в своей кровати, и нет ничего желаннее этого пробуждения.

Вот и в ночь с пятницы на субботу, ближе к утру, принцесса Алина снова почувствовала приближение кошмара. Как всегда запаниковала, стала дергаться, пытаться проснуться, но сон не отпускал, рассыпаясь чернотой — а затем одним ударом выкинул ее под стальное небо, так быстро, словно бездна сделала бросок, как кобра, и заглотила ее.

Очнулась Алина днем, под ослепительным белым солнцем, так нещадно палящим, что от окружающего полуболота поднимался дурно пахнущий пар, создавая мутноватое марево. Вдали, от горы и полосы воды за ней, шли грозовые тучи — низкие, фиолетовые, гулко рокочущие. В равнину били молнии и косой ливень за какую-то минуту плотной пеленой закрыл обзор на вулкан.

В этот раз все было как-то непривычно. Очень быстро восстановилось зрение — раньше принцесса долго лежала, видя только цветные пятна перед глазами. И слышала сейчас куда четче. И, самое главное, куда уверенней ощущала тело.

Алинка попробовала пошевелиться — и достаточно легко перевернулась на живот. Плечи заныли, будто она вывихнула их.

— Ну, — пробормотала она и сама испугалась звука своего голоса, потому что раньше говорить не удавалось. — Смелее. Если хочешь домой.

Она оперлась о кулаки, которые тут же ушли в грязь. Приподнялась, по плечам что-то скользнуло — принцесса скосила глаза и с изумлением увидела светлые волнистые пряди, испачканные в грязи.

В грязи была и она вся. Алина с трудом поднялась на колени и осмотрела себя.

Тело было чужим. Грудь меньше, острее, бедра другой формы, и кожа светлее. И волосы такие длинные, что в них путались руки.

Гроза гремела уже совсем близко, и принцесса испуганно заозиралась в поисках укрытия — и заметила то, что не увидела лежа. Несущееся прямо на нее, убегающее от ливня стадо огромных насекомых, похожих на тха-охонга, которого она видела на записи из бального зала. Под их лапами брызгали комки грязи и травы, и бежали они к лесу, впиваясь в землю передними ногами-лезвиями, похожими на зазубренные ножи.

Она пискнула, попыталась встать — но слабые ноги заплелись, подвели, и Алинка неуклюже взмахнула руками и свалилась боком, в чвякнувшую жижу, лицом к надвигающимся чудовищам. Скорчилась, обхватила себя и заплакала от страха.

Мимо пронеслась первая тварь размером с грузовик — принцесса отчетливо увидела и муравьеподобную башку, и панцирь, и сочленения суставов, — и тут же раздался свист и грохот, издаваемые десятками инсектоидов. Вокруг нее проносилось стадо, втыкая в болотистую почву лапы, и Алинка только вздрагивала и плакала беззвучно, когда страшные лезвия пролетали прямо над ней.

И когда все затихло, когда она уже подумала, что все, спаслась — один из убегающих вернулся. Она не видела его, но слышала — и застонала, пытаясь отползти от посвистывания и щелканья, заглушаемых звуком первых капель ливня и грохотом молний. Вязкое чавканье пронзаемой почвы и скрежет трущихся пластин панциря приближались, а она с трудом волочила тело по острой траве, уперлась в выросшую перед лицом кочку, замерла и затаила дыхание, тихонько поскуливая. В нос ударил мощный запах муравьиной кислоты, свист раздался, казалось, прямо у ее макушки — и тут разверзлись небеса и ударила гроза.

Раздался топот — существо в спешке убегало. А над принцессой из низких туч били бесконечные молнии, и воздух щипал электричеством, и луг поплыл, покрылся водой — она заливалась в ухо, добралась до ноздрей, и Алина, леденея от собственных движений, повернулась лицом к бушующему небу и открыла рот. Жажда оказалась сильнее страха.

Вода здесь была с кисловатым привкусом, словно в нее брызнули сок лимона. Но, главное, она была, и ее можно было пить — и Алинка глотала, размазывала ее по грязному лицу, и с ужасом смотрела прямо на тучи, по которым паутинкой пробегали белые разряды, вдавливая принцессу в землю оглушающим громом. И твердила себе, как молитву: «Это сон. Ничего случиться не может. Я сплю. Сплю».

Гроза уже вечность выла и терзала землю — от вспышек и жестких струй заболели глаза, и холодно стало, а вода все прибывала и прибывала. Но, наконец, грозовой вал ушел в сторону леса, и снова выглянуло солнце. И потянулись вверх, к серым прозрачным небесам острые языки тумана.

Алина снова приподнялась, всхлипывая — еще никогда кошмар не длился так долго. В животе заурчало, то ли от страха, то ли от голода, и она чуть не сорвалась в истерику — настолько настоящим все казалось в этот раз.

Опять попыталась встать, увязая в жидкой грязи, скользя по ней коленками и локтями. Наконец и это удалось, и принцесса выпрямилась, расставила руки для равновесия и глубоко вдохнула плотный воздух, чувствуя, как стекают по телу потоки грязи.

Что-то щекотало спину, слишком жесткое для волос, и Алинка, стараясь не упасть, кое-как завела руку за плечо, нащупала странную мокрую тряпку, потянула ее — и взвизгнула от боли. Изогнулась, попробовала дотянуться сбоку. Нащупала. Зажала в кулак, удивляясь непривычным ощущениям — она будто касалась своей кожи и чувствовала прикосновение пальцев. И вытащила пойманную «тряпку» вперед.

А потом долго и тупо смотрела на то, что оказалось в руке.

Там был пух. Грязный, длинный, тонкий, рыжевато-черный пух. Пух покрывал длинное сжатое крыло — и это крыло совершенно точно было частью ее тела, потому что вдруг прострелило плечо, и от боли этой крылья — ее крылья! — вдруг захлопали суматошно, забили по спине, по бокам, и принцесса не удержала равновесие, снова свалилась, подвернув под себя новообретенную конечность и взвыв.

— Да что же это такое! — пробормотала она, отдышавшись. Зажмурилась, смахнув слезы, и пожелала проснуться. Поскорее.

И ничего не получилось.

И пришлось встать и брести к лесу, увязая в болоте и чувствуя, как яростно печет солнце, как нагреваются макушка и плечи, несмотря на длинные волосы. Надо было идти, потому что еще немного и она точно изжарилась бы здесь. Алина кое-как натянула на голову уголочек крыла — мышцы его были непослушными, как бывает в занемевшей ноге, и приходилось придерживать его рукой. А когда она пыталась им пошевелить, снова получалось беспорядочное дерганье и хлопанье, как у испуганной курицы. Как у птенца, учащегося летать.

Алина шла по вспаханному тха-охонгами затопленному лугу, а лес был все так же далеко — и почти не приближался. В голову то и дело ударяло какое-то далекое жужжание, и перед глазами снова все плыло. А жужжание приближалось… и вдруг словно струна лопнула, и она отчетливо услышала:

— Госпожа, госпожа, просыпайтесь… завтрак скоро… Да как же добудиться-то? Госпожа… Ваше величество, как хорошо, что вы здесь! Простите, что попросила позвать… вот… Разбудить не могу.

У Алины резко закружилась голова, и она остановилась, покачнулась от странных, почти безумных ощущений.

Ко лбу словно прикоснулась теплая рука — и тут перед глазами все потемнело — и Алина распахнула глаза, увидев склонившуюся над ней обеспокоенную Василину, и потянулась к ней, схватилась за ладонь, задыхаясь от крика и боясь, что ее снова утянет обратно. Потому что одновременно со своей спальней она видела ослепительное белое солнце и далекий тропический лес, и ощущала грязь под ногами. Тело прошило теплом — и кошмар выпустил ее, и тут же подернулся дымкой, забываясь, уползая за эмоции, за счастье, за облегчение.

— Какая ты холодная, — встревоженно сказала Василина. Выглядела сестра очень усталой. — Заболела, Алиш?

— Нет, — жалобно ответила принцесса, подползла к краю кровати и прижалась к сестре, обхватив ее за бедра. — Кошмар приснился. Опять. Мне почему-то часто стали сниться плохие сны, Вась.

Королева присела на кровать, кивнула горничной, отпуская ее, и крепко обняла вцепившуюся в нее Алинку. И та затихла, постепенно согреваясь. И перестала плакать.

А королева долго гладила ее по спине и не могла, не имела сил оторвать от себя этого испуганного ребенка. А нужно было — фамильное чутье, тревожившее ее уже более часа, вдруг оформилось в осознание, что Марина здесь, рядом. Что она вернулась.

Марина

Рана в боку ныла и дергала, но все было не так страшно, как мне казалось. Горячий душ смыл мои слезы, оставив голову пустой, и я, стараясь не шевелить левой рукой и не тревожить бок, яростно терла себя губкой, убирая сажу и копоть. Вода на пол лилась черная, грязная, оставляя жирные следы, а я почти засыпала там. Очнулась от того, что стала сползать по стеночке, к которой прислонилась буквально только что. Пошатываясь и зажимая рану ладонью, я вышла в ванную и оперлась о плиту перед зеркалом. И только потом отняла руку.

От вида разорванной кожи замутило, и вдруг ударила боль.

Вода сняла засохшую корку, и кровь текла по бедру, капала на плитку пола. Летающее чудовище прихватило своим крюком кожу, порвало мышцы, но, слава Богам, несмотря на мою худобу, не задело внутренние органы и не проникло в брюшную полость.

Нужно было сразу идти к врачам. Я разогнулась — страшно кружилась голова, — потянулась к красному полотенцу с нашим гербом и, кое-как укутавшись, вышла в спальню.

Чтобы увидеть двух старших сестер, молча ожидающих меня. Лица их не предвещали ничего хорошего. Шагнули ко мне одновременно, сжали в объятьях — Вася заплакала, Ани так вцепилась в плечо, что еще немного — и проткнула бы не хуже стрекозы. И отпустили. Я стояла, глядя на них, они смотрели на меня — и тишина становилась звенящей, и очень хотелось опустить глаза.

— Ты даже не подумала зайти и сказать, что все в порядке, — сквозь слезы, очень зло произнесла Василина.

Я села на кровать и обхватила голову руками. В боку разгорался пожар.

— Ты подставила всех нас. Нарушила свое слово.

— Вась, я… Прости.

— Детский лепет! — крикнула она и глубоко вздохнула, чтобы остановить рыдания. Вот от кого я не ожидала. Стоящая рядом Ани смотрела так, что хотелось спрятаться, но именно от нее я ждала разноса.

— Детский лепет, — повторила Василина твердо. — Как ты могла, Марина? Как ты могла? Как теперь доверять тебе? Ты поставила под удар не только себя, но и всю семью!!! Я думала, что в твоей голове есть хотя бы немного ответственности!

Она сжимала кулаки и повышала голос, а я нехотя косилась на нее. Сказать, что ранена — точно убьют.

— С этого дня, — сказала она яростно, — никакой работы. Никаких выездов. Ты сидишь во дворце до тех пор, пока мы не будем уверены, что ситуация с Темными решилась. И видят боги, если мне понадобится запереть тебя в камере, я это сделаю! В твоей голове больше глупости, чем у Каролины!

Я начала злиться.

— Ты забыла, что я не маленькая девочка, чтобы ставить меня в угол, Вась, — очень четко проговорила я.

— Я, — жутким тоном ответила она, — имею право решать, что ты можешь, а что нет, Марина.

— Не имеешь, — голос мой сипел и срывался. — Ани оговаривала, что мы можем жить как хотим.

Василина как-то нехорошо сощурилась — но тут Ангелина взяла ее за руку. И шагнула ко мне. Я едва удержалась, чтобы не поежиться от светлого взгляда ее ледяных глаз. Она подавляла, несмотря на то, что была меньше меня.

— Я, — проговорила она с таким презрением, что мне захотелось орать и кусаться, — крайне разочарована в тебе, Марина. И я поддержу Василину.

Я начала задыхаться. Вскочила, забыв про боль и пережитый страх. Меня под домашний арест?

— Мне двадцать три года, — рявкнула я, — и пока за эти годы семья не давала мне ничего кроме понимания, что я у вас кривое колесо! Я с шестнадцати лет зарабатываю себе на жизнь и мне нахрен не нужен ни этот статус, ни ваша опека! Идите к черту, сестрички! Вы даже не дали мне объясниться!

— Марина. Закрой рот, — сухо процедила Ани.

— А то что? — внятно и с вызовом спросила я и увидела, как она дернула рукой, словно сейчас снова влепит мне пощечину.

Воздух похолодел.

— Катя — одна, ей никто не пришел на помощь, — я попыталась дышать глубоко, потому что просились уже на язык слова, которых мне не простят. Рана стреляла болью. — Я не могла ее оставить. Да как же вы не понимаете! Я бы не простила себе, если б ее убили!!!

— Катя — не член семьи, — тяжело проговорила Ани. Она даже отошла на несколько шагов — тоже боролась со своими искушениями. — А ты — не боец и не спецназовец, и можешь только помешать в таких ситуациях. Ты ответственна перед семьей, перед страной, перед нашими предками. И в таких случаях приходится принимать нелегкие решения. И да, — она повысила голос — и он сорвался в конце, — нести ответственность за последствия этих решений всю жизнь! Всю жизнь, Мари, — добавила она убежденно. — Василина этим занимается каждый день, от ее решений каждый день зависят жизни людей! А ты — разве ты настолько глупа, чтобы не понимать этого? Или Катерина для тебя ближе родных? Я не понимаю этого, не понимаю!!!

— Почему мне нужно делать выбор? — спросила я дрожащим голосом. То ли от холода, то ли от потери крови, меня начало трясти.

— Ты представляешь, что было бы с нами, если бы тебя убили? — тихо и страшно спросила Василина. Она уже не плакала — стояла неестественно ровно, кусая губы и обхватив себя руками. — А если бы они начали шантажировать меня тобой? Поставили бы перед выбором — трон или ты?

— Ну надо же принимать нелегкие решения, — едко сказала я, — пришлось бы выбрать трон. Ты бы поплакала немного, конечно, но что делать…

Я увидела только как Вася расширила посветлевшие глаза, как-то судорожно вздохнула, побелела, махнула ладонью — и меня унесло к стене, впечатав в камень. От шока и боли сознание начало уплывать, и я перестала видеть — только слышала глухие отдаляющиеся голоса.

— Боги, боги, Марина!!! Я не хотела! Марина!!! — отчаянный голос Василины.

— Она ранена, Вась. Смотри. Осторожнее.

— Ани, я не хотела, не хотела! — рыдания и какой-то жуткий сип. Руки, трясущие меня, прижимающие к теплому телу.

— Я зову врачей. Успокойся. Успокойся, Вась.

Старшая сестра как всегда собрана.

— Ненавижу ее! Боги, как я ее ненавижу! Я поседела за эту ночь!!! Мариша, Мариша, — рыдания, укачивания, — милая, прости… я так за тебя волновалась! Какая же ты дура! Как мне хочется тебя убить! Мариша… сестренка… малышка моя…

Я хочу сказать, как мне горько и обидно, но вместо этого изо рта течет слюна, и я захлебываюсь кашлем и хриплю. Венценосная сестричка что-то выговаривает мне, причитает, качает — долго, больно — затем меня куда-то несут. Открывают веки, светят в глаза. Белый человек, стоящий надо мной, похож на смерть, только у смерти не может быть такого встревоженного лица.

— В операционную!

Бок жжет — его стерилизуют, вена ноет — в ней игла. Анестезия, но я все чувствую. Как меня чистят, как шьют. Боль бесконечна — а у меня перед глазами сотни чудовищ, странные высокие леса с огромными деревьями, две луны на небе и Алинка с повисшими черными крыльями на руках у какого-то мужчины. У меня перед глазами Вася, поднимающаяся из лавы и взрезающая себе вены. Ангелина, парящая птицей над горячим песком, и волна огня, расходящаяся от нее. Высокий красноволосый мужчина, идущий к ней сквозь этот огонь — его кожа покрывается ожогами, его волосы сгорают в пламени. Что это? Страхи, метафоры, картины будущего или прошлого?

Становится горячо — я тону в лаве, захлебываюсь в ней, а огненный бык вгрызается в мое тело там, где рана, и вырывает кусок мяса.

— Мартин, — сиплю я, потому что моего друга, моего дорогого мужчину разрывает на куски огромная стрекоза.

— Я — это навсегда, — говорит он мне обескровленными губами и нежно целует в уголок губ.

— Добавить анестетика!

Бред заканчивается писком аппаратуры — я вижу волны звука, синие, желтые, красные, они подбрасывают меня вверх-вниз, все выше и выше — и я улетаю куда-то в темное небо, с которого глазами-звездами смотрит на меня Люк.

 

Глава 18

Пятница, 2 января, Форштадт

Люк

С утра Люк отдался в руки виталиста. Голова трещала, есть не хотелось — поганый алкоголь подавали на этом балу. Маг быстро вывел остатки похмелья из организма, и теперь Люк, приняв ванну, жадно пил воду, пока перед ним выставляли завтрак. Не хотелось предстать перед княгиней с опухшей мордой.

Леймин, выслушав его, покачал головой.

— И чего вы добились? Если он не идиот, то все понял.

— Вот и прекрасно, — невозмутимо откликнулся Люк, допивая вторую чашку кофе. — Время обдумать и засуетиться у него было. Сегодня предложу ему встретиться наедине. Там-то и повяжем.

Он поднялся.

— Щиты обновите, — хмуро напомнил старый безопасник.

— Некогда, Леймин, — нетерпеливо отмахнулся Дармоншир. — Надо вспахать и засеять вторую линию. У меня сейчас утро, посвященное музыке. Если потом успею, то загляну к прекрасной Виктории.

Старик поднял глаза к потолку и покачал головой.

Без пяти одиннадцать лорд Лукас Дармоншир уже шел за слугой, ведущим его куда-то вглубь дворца. Распахнул двери — герцог зашел, поклонился. В зале, помимо княгини, сидело с десяток фрейлин, что-то дружно щебечущих. Ее сиятельство читала книгу. Отложила, встала. Женщины замолкли и с любопытством начали разглядывать его светлость.

— Ну что же, — проговорила княгиня. — Присаживайтесь, лорд Дармоншир. Я исполню несколько пьес, а затем составите мне компанию на прогулке.

— С огромным удовольствием, — мягко сказал Люк. Сел у фортепиано. И приготовился слушать.

Играла она бегло, чуть нервно и зажато, но увидев, что на ее пальцы смотрят — почти любуются — расслабилась — и понеслась по гостиной чудная и легкая летняя мелодия, быстрая, как прыгающий по камням ручей, звонкая, как пение птиц. Люк очень сдержанно относился к искусству — но не мог не оценить безусловного таланта. Чем и поделился, когда княгиня закончила.

Чуть позже он уже сопровождал ее в саду, шагая по расчищенным дорожкам, а позади разноцветной пушистой стайкой, пахнущей духами и пудрой, следовали придворные дамы.

— Как карты? — поинтересовалась Диана, разглядывая дерево, покрытое снегом.

— Обычная мужская игра, ваше сиятельство, — Люк хмыкнул. — Сегодня я получил куда больше удовольствия.

Она не улыбнулась, пошла дальше.

— И хочу сказать, — перешел он в атаку, — что вы заслуживаете лучшего, княгиня.

— Я живу с тем, что есть, — равнодушно проговорила она. — Не нужно меня жалеть, герцог. Этот брак был нужен отцу, он получил этот брак. Я ожидала взамен получить свободу — но и сейчас мной управляют со всех сторон.

— Но ведь у вас власть, — удивился Кембритч.

Она пожала плечами.

— Власть у тех, у кого сила. Форштадт слишком мал, чтобы диктовать свои условия — а муж привез с собой личную гвардию, посты в армии заменены королем Луциусом на верных людей. Правительство делает мне подачки, когда я начинаю наседать — а мужу управление в принципе не интересно. Де-факто я княгиня без княжества.

— У Лоуренса сильные люди, — согласился он. — Тот же Дьерштелохт. Но я думал, вы относительно независимы от центра.

— Это кажется, — княгиня обернулась, махнула рукой фрейлинам, и те недоуменно остановились… и пошли обратно, прочь от них. — Не хочу лишних ушей, — объяснила она. — Альфред неплох. Он тоже жалеет меня, — добавила она со слабой улыбкой. — Иногда мне кажется… — она осеклась. — Но он полностью предан Лоуренсу. И старшему брату. Тот частенько бывает у нас. И барон ездит в Лаунвайт, как я понимаю, привозит распоряжения мужу от Луциуса. Я в клещах со всех сторон, герцог. Отец подписал договор и не может влиять на политику. Его величество всегда будет на стороне сына. Лоуренсу же не нужно ничего кроме алкоголя и женщин.

— Сочувствую, — проговорил Люк и едва заметно скользнул ладонью ей по локтю.

— Да боги с ним с Лоуренсом, — сердито проговорила Диана, — Форштадт приходит в упадок. Люди нищают, растет преступность. Правительство, чувствуя бесконтрольность, напринимало диких законов. А я люблю эту землю, лорд Лукас.

В ее голосе было столько безнадежности, что даже Кембритча пробрало.

— Неужели, — сказал он тихо, беря ее за руку и сжимая ладонь, — эти пальцы, — он погладил их, — столь ловко управляющиеся с клавишами, способны только на это? А ваша прелестная головка? Вы ведь не чужды импровизации — сегодня я это услышал. Да и вообще, — он усмехнулся, — у женщины куда больше оружия, чем у мужчин.

— Это какого же? — Диана снова зарделась. Но он теперь понимал, не от смущения, нет, и не от возбуждения. С непривычки. Видимо, давно ни с кем не говорила откровенно. И не привыкла ко вниманию.

Он огляделся.

— Какая красивая беседка, княгиня. Закрытая, что немаловажно. У вас ведь не стоят в ней камеры, нет? Покажите мне ее, прошу. А я расскажу вам о вашем оружии.

Внутри она сняла перчатки. Провела рукой по столу. Рыжая, бледная, в синем пальто, прибавляющем ей нездорового вида.

— Слушаю вас, лорд Лукас.

— Слабость, — сказал он, взяв ее руку и поднося к губам. — Слабость — величайшая маскировка, прекрасная Диана. Используйте ее.

— Но как? — растроенно воскликнула она.

— Тссс, — Люк поцеловал ей пальцы. — Хитрость, ваше сиятельство. Шантаж. И упорство. У вас нет армии, — он обнял ее за талию — и Диана смотрела широко открытыми глазами — но у вас есть общественное мнение, боязнь скандалов у великих мира сего и деньги. Вы слабы — это ваше оправдание. Простите себе заранее все — шантаж, подлость, хитрость, угрозы. Кроме крови — не потому, что власть этого не допускает, а потому что вы не убийца, а художник. Используйте все орудия. Оставьте рядом только верных людей, которые умрут за вас — или за деньги, которые вы им платите. И помните — у вас за спиной Форштадт. Который, кроме вас, нужен еще кому?

Она нахмурилась, завороженно глядя на его губы.

— Королю Луциусу? — сказала она.

— Совершенно верно, — рассмеялся Люк. — Я сразу увидел, что в этих глазах светится незаурядный ум. И, насколько я знаю, ваш батюшка не мог не наделить вас нужной жесткостью и волей. Поищите в себе — гены никуда не могут деться. И, позвольте, раз уж я совратил вас на бархатный переворот, дать еще один совет.

— Да, герцог? — она все еще хмурилась, обдумывала его слова.

— Заведите любовника, — жестко сказал он. — Желательно, кого-то из высших военных чинов. Привяжите его ребенком, раз Лоуренс не может обеспечить вас наследником. Мужчина за свою кровь на княжеском троне горы для вас сроет. А вам нужна сильная рука рядом. Я бы соблазнил вас, ваше сиятельство, чтобы вы увидели себя — какой вы можете быть, но, увы, я связан словом. Выберите человека, который будет мало говорить и много делать. Сладкие речи — как у меня, княгиня, — ничего не стоят. Обычно это означает, что вас хотят использовать.

— Жаль, — прошептала она и прикрыла глаза.

И он не мог не склониться и не подарить ей поцелуй. Долгий, спокойный и приятный. Такой, чтобы она точно его запомнила.

Чистая благотворительность. Чистая глупость.

Он оставил княгиню в беседке. Ушел, жутко недовольный собой. Все пошло не так. Вместо потока сведений, возможности следить за блакорийцем, секретов, которыми его можно было бы шантажировать — если бы Люк не свернул с дорожки, ведущей к короткому роману с княгиней — будущая головомойка от Луциуса Инландера, который, естественно, сможет сложить два и два. Посещение Люком Дианы Форштадской и ее внезапную смелость. Если она все же решится заявить о себе.

Осталась одна нить — и теперь туда придется приложить все усилия.

По пути, чтобы обнаружить слежку, он попросил водителя завезти его в ювелирный магазин — и там долго выбирал камни, поглядывая через витрину. Купил роскошное опаловое колье — совершенно точно представляя, кому его подарит. На золотистой коже Марины Рудлог черные камни с радужными звездчатыми прожилками будут смотреться изумительно.

Особенно если больше на ней ничего не будет.

Запустил руку в россыпь ограненных камней — даже он, не имеющий ни капли способности к классической магии, чувствовал их силу — и приказал продавцу упаковать их все. Нужно же и пополнять дедову сокровищницу. Не удержался, купил еще подарок — тяжелые черные серьги в комплект к колье. Странным образом досада из-за собственной слабости таяла, заменялась предвкушением, совершенно не связанным с расследованием.

— У нас есть еще превосходные бриллианты, — сияющий продавец показал Люку несколько крупных, искрящихся камней.

— Нет, — задумчиво сказал Люк. — Гранаты. Покажите мне, что у вас есть.

Катая меж пальцев огромный гранат, плотного кровавого цвета, он, погруженный в свои мысли, пил принесенное вторым продавцом вино — оттенки у драгоценности и напитка были почти одинаковыми, — пока покупки быстро упаковывали, периодически принося герцогу полюбоваться что-то из «особых» запасов.

Он кивал или отрицательно поводил головой, почти не видя, что ему показывают, весь погруженный в свои мысли.

Когда это он ухитрился стать столь переборчивым? Княгиня ладна, с приятной грудью, наверняка жадна до ласки и за пару дней расскажет при нужном нажиме все, что ему нужно. А у него давно не было женщины, так что можно совместить, как всегда, дело и удовольствие. Что его останавливает — уже который раз? Неужели все из-за нее? Из-за Марины?

— Нет, — произнес он вслух, и продавцы недоуменно посмотрели на него. Он мрачно отсалютовал им бокалом.

Нет. Дело в его глазах. Вот именно. Он же уже думал об этом. Если странное свечение появляется в моменты наивысшего удовольствия, то не стоит демонстрировать это направо и налево. По крайней мере, пока он сам в этом не разберется.

Люк задумчиво и недовольно потер гранат о нижнюю губу.

— Еще вина, ваша светлость? — почтительно спросил продавец. — Оно ведь из Дармоншира. Из маленькой винодельни на юге. Мы закупаем его для особых клиентов.

— Как называется? — равнодушно спросил Люк.

— «Марина фе лоре», ваша светлость. Это по-серенитски. «Море моя любовь». Его невозможно забыть, не правда ли?

Люк усмехнулся, отставил бокал и поднялся. Посмотрел на часы — оказывается здесь, в магазине, заполненном тяжелой и властной аурой камней, он провел почти полтора часа. Если бы за ним следили, он бы увидел.

— Пришлите камни ко мне, — приказал он и подбросил гранат на ладони. — Этот я возьму с собой. Да, — он обернулся к смотрящему почти с обожанием продавцу. — Вы говорили, у вас есть бриллианты? Я хочу купить и их.

У ворот дома, где находились его апартаменты, машину Люка атаковала толпа газетчиков.

— Вы намерены добиваться возвращения в большой спорт?

— Готовы ли вы обнародовать анализы крови, взятые перед кубком?

— Ваша светлость! Один вопрос! Один вопрос!

— Вы принимаете сейчас наркотики, лорд Дармоншир?

— Вы общались с семьями убитых вами на трассе людей?

— Что думает ваша невеста о вашем решении?

— Почему она не сопровождает вас?

Люк курил в автомобиле, игнорируя жадные лица, мелькающие в окнах, вспышки фотокамер. Ангелина, когда он позвонил ей и предупредил, что собирается развлечься, помолчала секунды три и очень величественно — будто он спрашивал ее разрешения — сказала:

— Я не вижу в этом ничего предосудительного.

— Газетчики некоторое время будут орать, — пояснил он. — Не хочу, чтобы это доставило вам неприятных минут.

— Это никак не отразится на семье Рудлог, — ответила принцесса. — Слишком мелко. До встречи, Лукас. И удачи.

Машина медленно двигалась вперед, в открытые ворота, а оттуда журналистов, сбежавшихся на горячее, уже теснила охрана дома. Водитель беззвучно ругался, глядя на чуть ли не бросающихся на капот репортеров.

— Вчера они были спокойны, как пчелы в улье зимой, — сказал ему Леймин, когда Люк поднялся на свой, верхний этаж. — А сегодня рой зашевелился, как по команде.

— Думаю, так и есть, — герцог скинул пальто, достал телефон. Потер пальцами висок.

— Здесь вообще можно получить кофе? И обед?

— Сейчас, ваша светлость, — в дверях гостиной мелькнула голова Майки Доулсона. — Пять минут.

Леймин протянул Люку лист бумаги, и тот, набирая номер, бегло просмотрел записи.

— Все, что смогли получить от слежки за Альфредом Дьерштелохтом, — пояснил Леймин. — Рано утром выезжал из дворца в клуб «Форштадские розы», в который пойдете вечером. Там провел около получаса. Вернулся во дворец. По словам слуги из дворца, которого удалось подкупить и разговорить, ни в чем предосудительном блакориец не замечен.

— Негусто, — протянул Люк и Леймин неохотно кивнул.

— Что вы делаете?

— Успокаиваю шантажиста, — буркнул недовольный собой герцог, слушая длинные гудки. Наконец, ему ответили. Очень тихо.

— Вы уже соскучились по мне, ваша светлость?

— Ночь не спал, леди Виктория, — с усмешкой проговорил Люк, перестраиваясь из хмурого и раздражительного типа в дамского угодника прямо на глазах изумленного безопасника. — Ваши прекрасные глаза — залог бессонницы.

— Судя по вашему красноречию, вам опять нужно мое содействие, — почти шепотом сказала волшебница. На фоне раздавались чьи-то голоса — Люк прислушался, поднял брови — узнал голос короля Инляндии. — Когда?

— Сейчас, — не стал ходить вокруг да около Люк.

— Сегодня — нет, лорд Дармоншир. Я сопровождаю его величество Луциуса. Отлучиться не могу.

— Ну что сделаешь, — Люк выразительно посмотрел на мрачнеющего — понимающего, к чему идет дело, Леймина. — Тогда не буду вас отвлекать. До встречи, леди Виктория.

Она не ответила — быстро отключилась.

— Я поищу еще варианты, — сухо предупредил безопасник.

— Ищите, — кивнул Люк. — Имейте в виду, что через час я уезжаю. Дайте мне адрес, куда приглашать на разговор Дьерштелохта. Сегодня, — он потянулся и едва удержал зевок, — моя очередь использовать шантаж.

К неудовольствию Леймина, за отведенное ему время он так и не смог найти мага, способного обновить щиты. Зато настоял на прослушивающем устройстве в часах — с тревожной кнопкой, маячке на рукаве рубашки, тонком ноже в карман брюк. Люк терпел наставления — во-первых, Леймин был прав, а Кембритч никогда не был идиотом, во-вторых, терять старика не хотелось. Не воспротивился он и когда Леймин пожелал, чтобы хозяин надел бронежилет скрытого ношения.

— Жаль, что нельзя на голову каску-невидимку прикрепить, — пошутил герцог, застегивая поверх брони рубашку. — Вот девочки в «Розе» удивятся.

Повернулся к безопаснику — тот хмуро сверкал глазами.

— Не нервничайте, Леймин. Моя интуиция молчит — значит, все пройдет как по нотам.

Компания принца уже пьянствовала в клубе, когда Люк появился там. Здание, спрятанное в глубине сада — старое, с изысканной лепниной, с красными занавесями на окнах, — было закрыто для других посетителей.

Его ждали на крыльце. Охранник почтительно поздоровался, открыл герцогу дверь, и запер на ключ за ним, пока у Люка принимали пальто.

Небольшой овальный зал — в интимных красных тонах, со светильниками на стенах. Широкий декоративный камин со свечами на нем. Свечи и на полках, на столах. Танцующие под какую-то вязкую, низкую мелодию полуголые женщины на круглом возвышении посреди зала. Живые розы в вазах. Стандартные для такого заведения бильярдные и карточные столы. Удобные диваны, на которых расположились раскрасневшиеся аристократы — к ним Люка вела хозяйка заведения. Здесь было больше людей, чем вчера на карточной вечеринке у принца. Лестница на второй этаж, где находились комнаты развлечений. Девушки, сидящие на коленях у мужчин, — уже частично оголенные, ничуть не стесняющиеся лапанья.

— Лукас! — воскликнул принц, оторвавшись от прелестницы, что целовала его в шею и махнув рукой с зажатыми в пальцах картами. — Опаздываете?

— Виноват, — покаялся Люк, усаживаясь напротив Инландера-младшего и под пристальным взглядом сидящего тут же Дьерштелохта небрежно делая знак рукой одной из женщин. — Занесло меня в ювелирный магазин. Я сделал вам месячный бюджет Форштадта, Лоуренс.

— Камни тут превосходные, — согласился принц. Повернулся к девушке, поддел ее подбородок и вытянул перед губами указательный палец с кольцом. — Хочешь подарок, девочка?

Та, глядя томным и влажным взглядом, кивнула, провела языком по пальцу, — и князь засунул ей его в рот, почерневшими глазами наблюдая, как она стаскивает кольцо, как оно остается у нее в зубах.

— Так и держи, — приказал он и ущипнул ее за грудь. «Роза» дернулась, но улыбнулась и подставила другую.

К Люку подошла подозванная им работница клуба. Рыжая, как почти все девушки здесь, довольно свеженькая еще, но уже с отпечатком потасканности на лице.

— Чем могу служить, ваша светлость? — спросила она с придыханием, склонившись к его уху. Он погладил ее по заднице.

— Бокал коньяка мне, милая, — попросил он, — и следи, чтобы мне не пришлось напоминать о его наполнении. И потом сюда, — он похлопал себя по колену.

— Ну, — тоном радушного хозяина объявил князь — глаза его блестели не только от женского тела рядом, но и от алкоголя (если не от чего похуже), — раз у нас новый игрок, мешаем карты. Что будете ставить, Дармоншир?

Люк молча залез в карман, достал один из бриллиантов и сунул в кучу драгоценностей и денег, которые уже лежали в центре стола. Мужчины одобрительно загудели.

— Играть без крупной ставки не так интересно, да, Лукас? — понимающе протянул князь.

— Совершенно верно, — со смешком ответил Кембритч и принял из рук вернувшейся «розы» бокал.

И пошла игра. Азартная, доходящая до ругани и горестных возгласов, окутанная дымом и парами алкоголя, подперченная разлитой в воздухе похотью. Мужчины в перерывах выходили курить. Дамы ворковали, порочно смеялись, позволяя лапать себя и задирать юбки. Хорошенькая рыжуля приземлилась к Люку на колени — рот у нее был крупный, навевающий определенные мысли, и Дармоншир периодически целовал ее в шею и громко, пьяно спрашивал, какой ход сделать. Избранные проигрывали и выигрывали гигантские суммы, время шло — три часа, четыре, пять, — пока наконец уже изрядно пьяный Лоуренс не крикнул.

— Деньги, камни, — прах! Скучно, господа! Надо ставить что-то посущественнее!

— Что же? — заинтересовались аристократы.

— Одежду? — кокетливо предложила одна из дам, задрала ногу и спустила с ноги чулок. Мужчины засвистели. Люк одобрительно щелкнул языком. Его все это забавляло — настолько примитивны были развлечения.

— Скучно, — отрезал Лоуренс. — Хочу пощекотать нервы.

— Это н-нужно обдумать, — проговорил Люк, поднимаясь. И пристально, совершенно трезво посмотрел в глаза Дьерштелохту, чуть кивнул головой в сторону веранды. — Перекурить. А потом озвучить, кто что придумал.

— Думайте, — согласился князь, — только поскорее.

За Люком на широкую веранду вышел Дьерштелохт, остановился у окна. Закурил.

— Мне привезли кое-какие документы, барон, — сухо, чуть запинаясь — как слегка выпивший, сказал Люк. — Я, признаться, удивлен. Касательно расследования покушения на меня. Хотелось бы получить от вас объяснения.

— Не понимаю, о чем вы, — блакориец к нему не поворачивался. Люк выдержал паузу, сделал несколько затяжек.

— Может быть, князь поймет, если ему показать эти бумаги? Или княгиня?

Блакориец дернул плечом.

— Или вы сами приедете в гостиницу «Утро» завтра к полудню — и попробуете мне все объяснить, Дьерштелохт?

Тот повернулся. Лицо его было спокойным.

— Я приеду. Но только затем, чтобы понять, что вы вообще от меня хотите, Дармоншир. Пока все это напоминает бессвязное бормотание. Повторюсь — вам нужно меньше пить.

Люк насмешливо поднял почти полный бокал.

— Разве я много пью? — спросил он и допил коньяк.

Когда он вернулся, участники игры спорили, чей вариант ставок лучше — а принц твердил: — Нет, скучно! Все не то!

— Может, испытаем подарок лорда Дармоншира? — подал голос Дьерштелохт. — Раз он у нас почетный гость, надо уважить его светлость.

Инландер-младший загорелся, повернулся к командиру гвардии. Люк притянул к себе рыжую «розу», погладил ее по бедру.

— Здесь все превосходные стрелки, — продолжал блакориец. — Проигравший держит… ну, например, свечку на ладони, — он кивнул на камин, уставленный свечами, — а выигравший стреляет. Заранее освидетельствуем, что все пошли на это добровольно, если вдруг будут жертвы.

Мужчины задумались. В зале повеяло холодком.

— Как вы, Дармоншир? — поинтересовался Инландер-младший. — Не струсите?

— Еще пару бокалов назад я поостерегся бы, — усмехнулся Люк и, сощурившись, глянул на невозмутимого блакорийца, — а сейчас в самой кондиции. Тем более, что ружья превосходны. Ставка — жизнь?

— И позор стрелявшему, если попадет в человека, а не в свечу! — расхохотался Инландер.

— А если выигравший меток? — спросил Дармоншир. — Разве везунчикам не положена дополнительная награда?

— Те, кто трижды подряд выиграет и попадет, — решил князь, — могут просить у меня что угодно. Клянусь выполнить и не считать оскорблением даже самые дикие пожелания! Ну что, господа, весомые ставки?

Люк смотрел на него и узнавал безумный огонь, который часто видел в своих глазах. Огонь вседозволенности и незнания меры.

— Начнем игру, — заявил князь, когда выкрики смолкли. — Дьерштелохт, распорядитесь, чтобы сюда доставили ружья и патроны к ним. И пригласите виталиста. Пусть будет.

До начала игры с безумными ставками прошло еще несколько минут — возбуждение в воздухе, щедро замешанное на страхе и адреналине, щекотало нервы всем — и хохот стал гораздо громче, и пили больше. И вот, наконец, появился виталист, а за ним — слуга, несущий ружья.

Игра началась.

Люк выбрал тактику «не высовываться» — карта шла приличная, но он не выигрывал и не проигрывал. И наблюдал за окружающими. И страховал князя — если за маленький совет княгине Луциус устроит словесную порку, то если Люк позволит королевскому сыну встать под дуло, его точно придушат из монаршей милости.

Лоуренс-Филипп играл небрежно, словно стремясь оказаться у стены со свечой на ладони — и стоило немалых усилий играть хуже, чем он, не вызывая подозрений в слабоумии. Напряжение росло — кто-то перестал пить, кто-то ссадил с колен женщин и те с любопытством выглядывали из-за спин играющих. Тикали часы, показывая половину одиннадцатого вечера.

Первым проигравшим оказался барон Туфинор. Тяпнул для храбрости, поцеловал взасос одну из женщин. Через двадцать минут появился и выгравший. Дьерштелохт.

— Если выживу, — пьяно пообещал Туфинор девушке и вытер платком пот с лица, — приласкаешь меня, милая.

— Обязательно, — пылко сказала она.

Барон ушел на тридцать шагов от стола, поставил на ладонь свечу. Бледная хозяйка клуба наблюдала за развлечением со второго этажа. Дьерштелохт взвесил на руке ружье, прицелился, хмыкнул, и без предупреждения выстрелил. Свеча разлетелась на куски, забрызгав воском посеревшее лицо проигравшего.

— Отличный выстрел, — Лоуренс хлопнул гвардейца по плечу и все бросились его поздравлять.

Барон пожал блакорийцу руку, с чувством потряс ее — и отправился с женщиной на второй этаж.

— Хочу проверить, что живой, — проговорил он под мужской хохот.

И пошло-поехало. Аристократы играли и проигрывали, целовали женщин, аристократы стреляли, попадали и промахивались. Одному прострелили плечо, и виталист, мрачно наблюдающий за всем этим, начал оказывать помощь. Стена за спинами проигравших уже вся была изрешечена пулями.

Люк заметил, что не один он старался не допустить проигрыша принца. Дьершелохт тоже подыгрывал как мог, и в одну из партий, стремясь исправить ошибку принца, намеренно ошибся сам и оказался в выбывших. Люк хмыкнул — и решил, что может позволить себе вызов. И выиграл.

Взял ружье, поцеловал даму — чтобы не выбиваться из компании, проверил оружие, прицелился.

Карие глаза блакорийца смотрели невозмутимо, огонь свечи на его ладони подрагивал. Наступила тишина. Люк издевался — долго целил, опускал ружье, снова поднимал — и перед выстрелом незаметно отвел ствол чуть в сторону. И предсказуемо промазал почти на метр. Зато потрепал нервы.

— Позор, Дармоншир! — завопил Инландер.

— Стыжусь, ваше сиятельство, — согласился Люк. Пожал руку подошедшему блакорийцу, в глазах которого сверкало мрачное обещание отомстить, и сел обратно за стол.

Теперь давили уже его — намеренно, жестко. Увы, карты пришли слабые, и как он ни старался, уйти от проигрыша не удалось. И затем он, попивая коньяк, наблюдал, как легко барон Альфред разносит соперников. И остается победителем.

— Вот это интересно! Охотник и жертва поменялись местами, — пьяно захохотал князь. — Альфред, покажи, как надо стрелять.

Люк взял в руку свечку, отошел, повернулся. Какой превосходный момент закончить начатое, не так ли, блакориец?

Дьерштелохт снова прицелился. Глаза его были холодными, равнодушными. Перевел взгляд на Люка — герцог увидел в его глазах откровенное торжество и скривил губы. Вот он, момент истины. И спасибо Леймину за бронежилет — хотя, если попадет в него и броню обнаружат — позору не оберешься.

«Мимо, — произнес он мысленно, глядя в глаза медлящему Дьерштелохту и чувствуя, как внутри, по пылающим адреналином венам, разливается холодок. Умирать не хотелось. — Ты промажешь».

Раздался грохот выстрела — и тут время остановилось — Люк отчетливо увидел, как невыносимо медленно летит пуля — и чуть меняет траекторию прямо перед его глазом, уходя вправо. Спина под бронежилетом вспотела, он мгновенно протрезвел, и тут же снова зашумел, замигал огнями свечей зал, раздались крики мужчин и взвизгивания женщин. Командир гвардии неверяще смотрел на него.

— Вы промазали, барон, — сказал Люк добродушно, почти не сипло, и умудрился помахать свечой.

— Действительно, — глухо сказал Дьерштелохт, — как это я.

— Не расстраивайтесь, — с иронией утешил его Люк, подходя и пожимая руку, и не удержался, добавил: — Мне не идет карта сегодня, возможно, у вас еще будет случай попасть куда целились.

Блакориец мрачно и холодно взглянул на него.

— Я постараюсь, — ответил он и провел ладонью по стволу. — Вы трудная цель, герцог.

— Ну что, — жизнерадостно и пьяно провозгласил князь, обнимая «розу», так и держащую в зубах его кольцо, — заканчиваем?

— Дайте мне отыграться, — капризно попросил Люк, — не хочу уходить с титулом последнего неудачника.

— Только ради вас, — махнул рукой князь, и все снова уселись за стол. И тут Люк оторвался — тем более, что уже пьяных соперников обыгрывать было нетрудно. Раз, другой, третий.

— Три раза, — сказал он уже залитому по самые белки хозяину вечеринки, когда третья свеча полетела на пол.

— Я исполню ваше желание, — хохотнул князь. — Ну, что вы хотите? Хотите, в следующем кубке дам вам первое место?

— Предпочитаю что-то более приятное, — усмехнулся Люк.

— Хотите, — обрадовался Лоуренс, — ночь с моей супругой? А, Дармоншир? Княгинь ведь у вас еще не было, а вас она привлекла. Мне сказали… с-сказали, что вы с ней уединялись в саду. Я не в обиде, не думайте. Смешно, — он заржал пьяно. — Любите страшилищ? Хотите, а? Я ей прикажу, не посмеет отказаться. Может, после этого начнет легче смотреть на мои … занятия.

Барон Альфред уставился на Люка.

«Я убью тебя», — говорил его взгляд.

— Был бы счастлив, — князь подавился от смеха и захлопал себя по коленям ладонями, — но если бы у меня было два желания, ваше сиятельство, — дипломатично ответил Люк. — Женщины вокруг есть, а я подавлен — понял, что не умею стрелять по сравнению с мастерством других.

— Так чего вы хотите? — уже нетерпеливо потребовал его сиятельство.

— Отдайте мне вашего начальника охраны в услужение, — с удовольствием выговорил Люк. Дьерштелохт сжал кулаки и дернулся.

— Его? — удивленно протянул князь. — Дармоншир, я считал, что вы по девочк-кам.

— Я хочу использовать умения барона не в постели, — Люк бил точно, зная, что ему захотят отомстить, — мне хватает женщин. Хочу поучиться стрелять. Да и с такой охраной ничто не страшно. И я смотрю, у барона превосходно начищенные сапоги, — добавил он последнюю каплю, — моя прислуга так не умеет.

Принц задумчиво и виновато покосился на блакорийца.

— Извини, — сказал он, — но тут в-вопрос чести.

— Не сомневайтесь, ваше сиятельство, — сдерживая бешенство, процедил Дьершелохт, — слово нужно исполнять.

— Вот и прекрасно, — сказал Люк. — Тогда жду вас завтра с утра. Завтра я уезжаю, не успею попрощаться, князь.

— Еще увидимся, Дармоншир, — отмахнулся тот и поднялся, увлекая за собой уже почти голую шлюху.

Мужчины, подождав, пока Инландер-младший, нетвердо стоящий на ногах, поднимется на второй этаж, тоже начали расходиться по комнатам. Ушел и блакориец. Девушку, которая сидела на коленях Люка, позвала сердитая хозяйка, что-то сказала ей — видимо, хватит сидеть, зарабатывай деньги, и та, вернувшись, пошла в атаку — села верхом, расстегнула верхние пуговицы рубашки, сняла шейный платок.

— Ну-ну, милая, — легко сказал Люк, закуривая и похлопывая ее по заднице, — куда ты торопишься? Еще вся ночь впереди.

— У нас в комнатах большие кровати и свежее белье, — прошептала она ему на ухо. Люк отклонился, чтобы рассмотреть ее. «Роза» смотрела напряженно. Товарки ее уже активно отрабатывали содержание и щедрые чаевые.

— Я слишком стар, чтобы меня могло возбудить свежее белье, крошка.

— Тогда, — она, волнуясь, облизала губы, — там есть разные… игрушки.

— Покажешь? — лениво поинтересовался Дармоншир. Ему было скучно. В девчонке не было ничего, что могло бы разжечь его. Кукла, живая и послушная кукла.

— Покажу, — проворковала она, — и дам попробовать. На себе.

Он хмыкнул. Нужно было подняться в номер, чтобы не вызвать подозрений. И он лениво пошел за ней. Заплатит, велит молчать — и через часок уйдет.

Девушка у двери комнаты повисла на нем, принялась целовать. Толкнула бедром дверь, потянула Люка за собой.

Он вошел — и последней мыслью, что мелькнула у него, была:

«Ну ты и идиот, Кембритч».

Очнулся Люк от потока ледяной воды и чуть не взвыл — голова раскалывалась так, будто по ней булыжником приложили. Находился он в той же комнате, в которую зашел с продажной шлюшкой. Голый, привязанный к стулу. Его вещи деловито распарывали на широкой кровати напротив, а перед ним стоял Альфред Дьерштелохт, скрестив руки на груди.

— Какая встреча, — просипел Люк и слизнул воду с щеки, — а вы затейник, барон. Правда, я вас ждал к себе в гости, а не наоборот.

Блакориец, не меняя выражения лица, врезал ему по морде — сразу пошла носом кровь, а в многострадальной голове зазвенело.

— Это за чистку сапог, — пояснил барон невозмутимо и пнул Люка в живот. Кембритч замычал — стул упал, и опять его светлость приложился затылком. Руки придавило собственным весом и, кажется, вывихнуло запястья.

— И за угощение спасибо, — простонал он. — Всегда говорил, что блакорийцы — гостеприимный народ.

— Поднять, — приказал Дьерштелохт вполголоса, и один из распарывающих одежду, поднапрягшись, поставил стул прямо. Люк задыхался от текущей из разбитого носа крови, сплевывал ее через зубы.

— Итак, — сказал блакориец, — зачем вы приехали в Форштадт, герцог?

Люк сплюнул и усмехнулся. Потрогал языком передний зуб — шатается или нет.

— Так вы из-за этого не дали мне порезвиться, барон? Вы просто спросить не пробовали? На кубок по трасфлаю, представляете?

Сейчас ударили больнее — в колено, и Люк долго стонал сквозь зубы, загребая ногами и смаргивая слезы.

— Конкретизирую вопрос, — так же ровно проговорил Дьерштелохт. — С какой целью вы пытаетесь сблизиться с княгиней, проникнуть в окружение князя и избавить его от моего присутствия?

Люк тяжело дышал, запрокинув голову — от боли и слабости начало тошнить. Чертов безалаберный идиот!

И со следующим ударом он обмяк, расслабился, закатил глаза и даже рот приоткрыл. Труднее всего было не орать от боли и не сжимать зубы.

Ему приложили пальцы к шее.

— Жив.

— Подохнет тут у нас, начальник. Скандал будет, рыть начнут.

— Не начнут. Я все устрою. Рейли, что с ментальным сканированием?

Ладони на висках — и Люк старательно вообразил перед глазами и в голове черноту и пустоту.

— Блок у него, господин Дьерштелохт. Не пробить.

Что делать, Кембритч, что же делать? Маячок наверняка нашли, как и нож, так что одна надежда, что Леймин сейчас сюда с группой ворвется. Руки связаны сзади, болят. Башка не варит. Боги… если выберусь, клянусь, буду осторожнее… Черт, кого ты обманываешь, Кембритч? Сейчас убьют ведь… хотя, если бы хотели, что мешает? Странное поведение для заказчика… странное…

В горле скопилась кровь и он терпел сколько мог — и закашлялся.

— Подлечи его. Нужно чтобы мог отвечать на вопросы.

Тепло и покалывание от виты. Перед глазами все расплывается, клонит в сон — но снова ведро холодной воды. И его собственный нож в руках блакорийца. Он играет им, щелкает, складывает-раскладывает — порхает в пальцах стальная бабочка-убийца.

Думай, Кембритч, думай.

В окна бил ветер со снегом, за стеной протяжно застонала женщина, и Люк скосил глаза, дернул уголком рта и захохотал. «Убит в борделе» — какая сочная эпитафия, описывающая всю его жизнь.

— Весело? — осведомился барон. — Мы долго можем тут смеяться, ваша светлость, но в результате вы все равно мне все расскажете. Зачем вам броня под рубашкой. Откуда маячок в рукаве и нож в скрытом кармане. Что вам нужно от меня и от Форштадта. Ну? — он зашел Люку за спину и провел лезвием по его шее, нажал острием в плечо, прямо над нервным узлом — знает, куда бить, чтобы было больнее всего. По спине потекла кровь.

— Нажать? — поинтересовался блакориец.

— Только нежно, — пробормотал Люк и заорал, заскулил от боли, снова забился в веревках так, что стул поехал в сторону. Левая рука онемела. Альфред вынул лезвие и похлопал по ране ладонью.

— Герцог, простолюдин, — сказал он небрежно, — а кровь красная у всех. — Ничего не хотите сказать, Дармоншир?

— Хочу, — прошептал Люк, сглатывая. Ком страха начал расти в груди, и едва успел сжать челюсть, чтобы не застучали зубы. Звук ветра вклинивался в голову, как дрель — выключите! — хотелось заорать ему, — выключите чертов звук!

— Ну? — спросил барон. Обошел его, склонился к лицу — Люк силился что-то сказать, но рану на плече дергало, и в голове опять плыло.

— Вы покойник, барон, — прошептал Кембритч и плюнул во врага кровью. Тот вытерся, покачал головой и наотмашь, резко ударил его ладонью по губам.

— Я, Дармоншир, обязан служить. А вы отчего упрямитесь? Ведь это все — он щелкнул окровавленным ножом, — цветочки, сами понимаете. У вас ведь есть мать? Сестра? Брат? Не выйдет получить информацию от вас — расскажете, когда их будут резать на ваших глазах. И, поверьте, вас не найдут. А если, — он усмехнулся, — мы привезем сюда эту Рудлог, с которой вы в беседке обжимались? Думаете, нет лазеек, раз она сестра королевы? Всегда есть. Получится ли у вас молчать, когда ее будут тут расписывать на пятерых?

Вот теперь у него получилось ударить по-настоящему. Люк закаменел, слушая стоны женщины за стеной и вой ветра. В голове шумело, стучало, словно молотом — а каменеющие мышцы сжались в единый спазмированный комок — герцог захрипел от боли, сглотнул, — и его забили судороги и он заорал, выгибаясь на стуле. Задребезжало, застучало окно — и ставни вынесло, и в комнату ворвался поток воздуха такой силы, что людей расшвыряло, как кости, вышибло дверь. Люка вбило вместе со стулом в стену с таким грохотом, что стул треснул, развалился, и герцог, пытаясь не орать от боли в выворачиваемых суставах, увидел, как поднимается от урагана кровать и валится прямо на него.

Клуб затрясло — вокруг стоял такой гул, что уши закладывало. Кричали люди, визжали женщины. А Люк, дезориентированный, слабый, вытащил из-под себя действующую руку с обломком стула, впился в веревку зубами, пытаясь ослабить узел. Не получалось. Он дергал, сжимая пальцы, шипел, понимая, что передышка заканчивается. Ветер стихал.

— Ваша светлость! Ваша светлость!

Кровать подняли, и он сжался, зажмурился, улыбаясь разбитыми губами — по глазам просто полоснуло ярким светом. В комнате слышались удары, стоны.

— Леймин, — сказал он, пытаясь открыть глаза и проморгаться, — вы немного опоздали.

У безопасника, разрезающего веревки, было такое лицо, будто он готов завершить начатое блакорийцем. Люк оглядывался — полная комната народу с оружием, в масках, скрученные форштадцы, разгром, ледяной ветер, гуляющий по помещению.

— Что здесь такое? — раздался пьяный голос Инландера. Его сиятельство заглянул в комнату, осекся, замотал головой. — Черт, Дармоншир, что это значит?

— Мы с бароном, — сказал Люк сипло, — стеснялись вам сказать, что мы любители жестких игр. Вы не против, если мы с ним продолжим у меня? Забирайте, — он кивнул головой на Дьерштелохта. Повертел головой, принял из рук понимающего Леймина простыню, кривясь от боли в руках, обвязался ею.

— Я п-против! — категорически заявил принц.

— Ваше сиятельство, — раздраженно прервал его Люк и снова сплюнул кровь, — ваш цепной пес напал на меня, пытал, угрожал моим близким. Если бы не предусмотрительность моей службы безопасности, меня бы, возможно, не было бы уже в живых. И у меня один вопрос — он это делал по вашему приказу?

От Инландера-младшего пошла волна недоумения, удивления, возмущения. Не в курсе. Этот не в курсе.

— Вы же не хотите скандала? — продолжил Люк. — Дармоншир не последнее по значению герцогство в Инляндии. Если вы против — я буду вынужден предать случившееся огласке. Только из уважения к вам и вашей супруге и нежелания беспокоить его величество Луциуса я предлагаю решить это дело тихо. Я выясню мотивы барона и, если захотите, верну его вам. Сами определите взыскание. Если вы тоже будете молчать, конечно. И друзья ваши тоже. Если будут интересоваться, где милейший Дьерштелохт — скажете, что он срочно попросил отпуск и уехал, о причинах не сообщил.

Кажется, какое-то понимание о политических последствиях в младшего-Инландера все же вбили. Ибо он задумался, опершись на выломанный косяк, и затем обернулся — по взволнованным голосам было понятно, что на втором этаже собралась толпа народу.

— Все пошли вон! — заорал он. — В свои комнаты!

Застучали по полам ноги, затихли голоса. Принц, почти протрезвевший, внимательно смотрел на Люка, оценивая его потрепанный вид, на пятна крови на полу.

— Оставьте его в живых, — попросил он. — Альфред верно служил мне, и я верю, что это какое-то недоразумение. И да, я планировал утром выкупать его у вас обратно. По пьяни предал друга. Прости, Альфред.

Люк посмотрел на барона — тот, с вывернутыми за спину руками, с заклееным уже ртом яростно сверкал глазами.

— Я подумаю, — пообещал Люк, задумчиво потрогав разбитый нос. — Я хорошо подумаю, ваше сиятельство.

Под молчание и мрачные взгляды князя барона вместе с его людьми вывели из клуба. Ураган, налетевший так внезапно, уходил дальше, на столицу, уже ослабев, лишь сыто и глухо ворча громом и сверкая в ночном небе молниями. Под ногами чавкал мокрый снег — удивительная гроза пришла сюда. Дождевая — зимой. Погрузили задержанных в фургон — а Люк дохромал до стоянки, плюхнулся на заднее сидение роскошного автомобиля прямо в покрытой пятнами крови простыне и застонал, откидывая голову на спинку.

Открылась дверь. Рядом сел Леймин. Засопел грозно.

— Молчите, Жак, — попросил Люк слабо. — Дайте лучше мне сигарету… даааа… ааааа, — он затянулся, закашлялся, снова затянулся. — А коньячку нет?

Безопасник с непроницаемым лицом достал фляжку, открутил крышку и поднес к губам хозяина. Машина тронулась. Люк лакал коньяк — разбитые губы так щипало, что опять выступили слезы, но тело согревалось, отпускало от позорного страха. Отстранился, снова затянулся. Покосился на безопасника.

— Молчите, — снова попросил он. — Все равно вы не скажете ничего матернее того, что я уже сказал себе.

Помолчал, докурил сигарету, выбросил ее на мокрые улицы Мьелнхольна. Из бара, мимо которого они проезжали, раздавался смех, кто-то играл на гармошке и пел витиеватые народные песни. Люка начало укачивать, но он упрямо вытряхнул из пачки еще сигарету, вставил ее в зубы дрожащей, ноющей рукой. Поправил простыню.

— Спасибо, Леймин, — сказал он. — Спасибо.

— Как поняли, что нужна помощь? — спросил он через несколько минут у безопасника, завершившего отдавать приказы по телефону. — Маячок?

— Если бы, — пробурчал тот. — Маячок сейчас в княжеском замке, видимо, нашли и отправили его туда телепортом. Мы посчитали, что вы все переместились в гости к князю, тем более, что на прослушке тоже тишина пошла, а в замке стоит глушитель сигнала. Насторожила перед отключением возня какая-то… но подумали, что вы забавляться начали, ваша светлость, — Леймин виновато взглянул на Люка.

— У меня женщины обычно громко реагируют, — усмехнулся Люк. — Это на будущее, Леймин.

— Буду знать, — буркнул тот с неловкостью. — Отправил я наблюдение и к воротам замка, на всякий случай оставил двух человек у борделя. И правильно сделал — один сметливый насторожился, что на втором этаже окна зажигаются, гаснут, — не похоже, что в здании нет клиентов, и попросил у меня разрешения разведать… обстановку.

— Премию ему, Леймин, — попросил Дармоншир.

— Организуем, ваша светлость. Пока он пробирался через забор, чтоб охрана не засекла, пока по саду полз… пока окна проверял — на первом этаже уже никого, пока ко второму лез… короче везде темень и только в нескольких горит свет. Он туда — а там вас, ваша светлость, метелят. Отполз, сообщил нам. Я сразу группу захвата отправил к нему через Зеркало, сам прошел, за нами машина выехала. Хорошо, что успели. И гроза подсобила.

— Это верно, — согласился Люк, морщась от боли в плече. — Очень хорошо, что успели. А то по глазам милейшего Дьерштелохта видно было, что он уже близок к тому, чтобы лишить меня потомства. Клянусь, я никогда не думал, что могу так сильно хотеть детей.

И он нервно засмеялся над собственной шуткой, не обращая внимания на мрачный взгляд старого безопасника.

Они не стали заезжать в апартаменты — чтобы не дать времени гвардейцам Дьерштелохта узнать о ситуации и отбить командира, — хотя Люку срочно нужна была помощь виталиста и хирурга. Пронеслись по узеньким улочкам старого Мьелнхольна, выехали за город — там уже ждал маг и несколько охранников.

Бросили машины, вывели задержанных, и через Зеркало ушли в Дармоншир-холл в Лаунвайте. Маг стойко перенес переправку большого количества людей, но вид после того, как последним вышел из перехода, имел бледный и болезненный. В гостиной обнаружился взволнованный Майки Доулсон, ожидающий хозяина с врачом и виталистом.

— Одежду мне принесите, Доулсон, — попросил Люк, прежде чем рухнуть в кресло. У него разом кончились силы.

Майки кивнул, сглотнул, глядя на окровавленного герцога, и почти бегом удалился из помещения.

Леймин, напротив, был зол и бодр. И передышку ни себе, ни другим устраивать не собирался. Форштадцев выставляли лицами к стене, проверяли наручники на руках и ногах. Барон Альфред обернулся на мгновение — взгляд его обещал долгую и мучительную смерть, — и тут же отвернулся от окрика охранника.

— В Дармоншир-холле негде их содержать, — тихо сказал безопасник Люку. Его светлость, которого сканировал виталист, кивнул. И поморщился — рану на плече обрабатывал врач.

— В замок Вейн? — одними губами спросил Люк. И тут же раздался щелчок и все резко повернулись к открывшейся двери.

Там стоял застывший, немного сонный, сжимающий пальцы на дверной ручке дворецкий. От всеобщего внимания он дернулся, и от неожиданности, не иначе, произнес:

— Доброй ночи, ваша светлость. У вас гости? Садитесь, прошу вас, господа, — добавил он, задумчиво моргая и глядя на пленников. Растерялся на несколько секунд и, мужественно переживая вид светлейшего герцога в простыне, с лицом, залитым кровью и носом, скошенным набок, спросил: — Распорядиться подать чай, кофе? Коньяк? Может, изволите позавтракать?

— Позже, Доулсон, — прогундосил Дармоншир, — скажите, а у нас тут нет случайно пыточных подвалов, камер, темниц?

— Нет, — с достоинством ответил старый слуга, — это приличный дом, ваша светлость.

Он задумался и добавил.

— Господин Леймин наверняка в курсе о наличии специальных… комнат в замке Вейн.

— В курсе, — подтвердил Леймин и угрожающе вытаращил глаза.

— Тогда распорядитесь, чтобы настроили телепорт, — приказал Люк, — и поторопите вашего сына, Доулсон, а то он столько отсутствует, будто к светскому рауту мне наряд подбирает.

Дворецкий удалился, прямой, как палка. Виталист закончил сканирование.

— Я обезболю, — сказал он. — Кровь из раны остановил, ее срастить я смогу, а вот нервные окончания и подвижность руки нужно восстанавливать длительно. И, ваша светлость, лучше бы мне это делать, когда вы спите. Заодно и нос вам вправим. Это будет больно.

— Нет времени, — Люк дернул здоровым плечом, — пока я не могу спать. Леймин, проводите наших друзей к телепорту и разместите их в Вейне. Я оденусь и проследую за вами.

— Я настаиваю, чтобы вы остались и позволили себя вылечить, — пробурчал старый безопасник.

— Некогда, Леймин, — жестко оборвал его Люк. — Надо допросить их, пока принц не очнулся и не позвонил с жалобой его величеству. И я обязан при этом присутствовать. Идите.

Через десяток минут его светлость, умывшийся, кое-как одетый с помощью Майки Доулсона, хромая, переместился в герцогство Дармоншир.

Темницы замка Вейн были, наверное, единственным местом, куда не смог пролезть Люк в детстве — то ли старый герцог опасался за психику внука, то ли боялся, что тот заблудится тут, под землей. «Надо признать, светлейшие предки к делу изживания своих врагов подошли со всей ответственностью», — думал Люк, глядя на полукруглые своды узких коридоров, посты охраны, темницы с мощными дверьми и крохотными окошечками.

— Я завтра оборудую тут все камерами, — сказал Леймин, встретивший его у телепорта, — чтобы следить за нашими гостями. Надо было сделать это раньше, но кто ж знал, что понадобятся. Менталист уже здесь, ваша светлость.

— Хорошо, — один из бойцов открыл перед Люком дверь темницы, и герцог вошел в камеру, освещенную тусклым светильником. Забавно, откуда здесь свет. Неужели дедуля тоже пользовался?

Дьерштелохт — с заклеенным ртом, скованный наручниками, безучастно сидел на жесткой и низкой койке. Люк, сильно хромая, подошел к нему — взгляд блакорийца остановился на его колене, глаза удовлетворенно блеснули. Кембритч наклонился и сдернул с губ врага липкую ленту. Тот замычал от боли, глаза покраснели.

— Неприятно, правда? — поинтересовался Люк и тяжело уселся на койку напротив. — Начнем, господин Дьерштелохт? Вы как предпочитаете — просто поговорить или с привычными вам ласками?

— Не вы один умеете терпеть боль, — с очень сильным блакорийским акцентом произнес Альфред.

— У меня есть менталист, — улыбнулся Люк, — поэтому два пути — либо вы говорите, либо вас вскрывают. Блоков, как я понимаю, у вас нет?

Дьерштелохт сжал зубы и не ответил.

— Озвучу все же вопросы. Почему вы заказали мое убийство, барон? Почему пытались пристелить на вечеринке? И почему, — Люк хмыкнул, — не убили сразу вместо того чтобы пытать?

Барон выругался на блакорийском — Люк терпеливо выслушал, чей он сын и куда ему стоит идти со своими вопросами.

— Менталист, — сказал он небрежно, — может послушать вас и сказать, врете вы или нет. Или может забраться вам в голову и выудить не только нужную информацию, но и всякие маленькие секретики, которых у вас полно, уверен. И которые будут касаться и князя… и королевской семьи Инляндии. Выбирайте.

— Не заговаривайте мне зубы, — рыкнул блакориец, — я все равно не жилец, так какой смысл мне говорить?

— Дольше проживете? — предположил Люк с иронией. — Вдруг к вам уже спешат на помощь, барон?

— Вас ведь все равно достанут, — зло огрызнулся начальник гвардии Форштадта. — Вам так с рук это не сойдет.

— Вы имели наглость угрожать моей семье, барон, — раздраженно сказал Люк, — поэтому я легко могу прикопать вас здесь и буду в своем праве.

— А вы, — не выдержал блакориец, — угрожаете государству. Поэтому в землю пойдем почти одновременно, герцог.

— Так, — Люк устало покивал. — Не могли бы вы наконец-то объяснить, в чем вы меня обвиняете? Ну, не стесняйтесь, барон. Считайте это своим звездным часом.

Блакориец молчал.

— Все равно ведь узнаю, — напомнил Дармоншир. — Смысл запираться?

— Есть офицерская честь, — с ненавистью плюнул барон, — вам не понять. Зовите вашего менталиста и закончим с этим.

— О, — протянул Люк, — так это вы меня как честный офицер, связанного, избивали и кровь пускали? Это вы меня как дворянин пытались пристрелить во время карточной игры?

— Не собираюсь оправдываться, — процедил Дьерштелохт, — жаль, что промахнулся.

— Я тоже удивился, — согласился его светлость с усмешкой.

— Может ему пальцы поломать? — деловито предложил слушающий разговор безопасник. Барон сжал кулаки.

— Леймин, — укоризненно попенял ему Люк, — мы же не честные офицеры форштадтской гвардии. Я бы с удовольствием разбил господину офицеру рожу, но в равном бою — к бессмысленному насилию никогда не тяготел.

— За ваши преступления вы заслуживаете смерти без суда, — не стерпел насмешки блакориец. — И больше вы от меня ни слова не услышите, Дармоншир, — и барон закрыл глаза.

— Вы что, идиот? — с изумлением поинтересовался Люк. — Какие преступления? Я периодически общаюсь с его величеством Луциусом, и будь я в чем-то виновен, он бы меня прочитал до детских воспоминаний, и я давно бы уже месил грязь на рудниках.

Воцарилась тишина. Барон нахмурился — видно было, что он напряженно думает. Затем открыл глаза.

— У вас стоит блок, — произнес он неуверенно. — Его величество доверяет вам и не стал бы вас читать.

Люк с усмешкой смотрел на него. Какой блок против потомка Белого? Какое доверие у хитрого лиса Инландера?

— Твою мать, — блакориец попытался почесать висок, и со скованными руками это далось нелегко.

— Звать менталиста? — небрежно поинтересовался Дармоншир.

— Не нужно, — буркнул барон. — Я подохну, если в голове попытаются поковыряться. И сказать вам тоже ничего не могу. Кроме одного — я ошибался. И не понимаю, как, откуда взялась уверенность в том, что… вы виноваты…

Последние слова он выговорил уже с усилием.

— Ну раз мы все выяснили, — Люк моргнул, чтобы прийти в себя — мышцы то ли от потери крови, то ли от усталости, превращались в кисель, в глазах пульсировали тени, и стены камеры вдруг медленно пошли кругом. — То давайте проясним некоторые моменты. Не сможете отвечать — молчите, барон. И… я все же приглашу менталиста. Чтобы быть уверенным, что вы мне не врете.

Дьерштелохт поморщился, но кивнул. Люк тряхнул головой, потянулся было к пачке сигарет, но не обнаружил ее и выругался. Больше всего хотелось сейчас упасть и закрыть глаза. Но допрос, нужен допрос. Из молчания тоже можно извлечь информацию.

— Когда вам стало известно о якобы совершенных мною преступлениях? — Дармоншир говорил слишком четко и сам понимал это. Но казалось, чуть расслабится — и язык начнет заплетаться.

Молчание.

— Вы организовали публикацию в «Сплетнике» после Серебряного бала?

— Нет.

— А кто?

Тишина.

— Вы служите ее величеству на добровольном основании или по магдоговору?

Молчание.

— Как часто вы встречались с его величеством Луциусом?

— Крайне редко в начале службы.

— А ваш брат?

Мрачный и потерянный взгляд из-под черных бровей.

— Мы не в том ранге, чтобы часто общаться с ним. Во дворце есть инляндский начальник охраны. Нас же немного и мы подчиняемся только ее величеству Магдалене.

— Имеете ли вы отношение к ведомству Розенфорда?

— Я-нет.

— А ваш брат?

— Он не числится подчиненным лорда Розенфорда, герцог.

— Имеет ли он доступ к камерам наблюдения, к результатам расследований?

— Не думаю.

— По каким вопросам вы так часто ездите в Л-ла-нт…черт… Лаунвайт?

— Это личный вопрос, герцог, связанный с князем, и клянусь, не имеет никакой ценности для вас, — хмуро ответил Альфред.

— Случалось ли вам убивать?

— Да, — процедил барон и сжал кулаки.

— Что вы хотели узнать от меня? Когда так пристрастно спрашивали? — сил даже хватило на иронию.

— Я говорил. Мне нужна была цель вашего визита, герцог.

— Вы посчитали, что я хочу навредить князю?

— Да.

— Почему не убрали меня сразу?

— Нужно было узнать, что вы уже успели сделать. Если понадобится — остановить нанятых вами убийц. Я… заколебался. Видел, что вы поддаетесь принцу, а если бы желали убить, то ничего проще бы не было, чем выстрелить в него после проигрыша.

— Но все же решили, что я виновен, — с насмешкой сказал Люк.

— Да. Что вы отводите от себя подозрения.

— А смысл? — медленно поинтересовался Люк. Перед глазами темнело, язык становился непослушным. — За-чем мне уб-б-бивать его?

Барон пожал плечами.

— Когда вы возьмете в жены Ангелину Рудлог, станете сильнее. И как минимум войдете в сотню претендентов. А то и в пятьдесят первых.

— Почему вы можете это рассказать? — вмешался Леймин, с тревогой глядя на хозяина.

— Нет запрета. Вы слишком быстро действовали.

— Если бы была возможность… — поинтересовался Люк, пытаясь сфокусировать взгляд и остановить тошноту — стены вращались уже с угрожающей скоростью, — вы бы рассказали, что сейчас приходится скрывать?

Дьерштелохт долго смотрел перед собой.

— Я сын своей страны, герцог, — сказал он, наконец. — Есть вещи, о которых нужно молчать.

Дармоншир кивнул, пытаясь собрать себя — не показывать же слабость. Встал, сосредоточившись на том, чтобы удержаться на ногах.

— Хорошо. Завтра… еще… пообщаемся, барон.

— Оустинс! — крикнул Леймин, взглянув на белого как мел герцога.

Открылась дверь камеры, заглянул один из бойцов.

— Проводите его светлость. Я здесь продолжу, с вашего позволения, лорд Дармоншир.

— Со мной все нормально, — возразил Люк. И правда — говорить стало чуть легче, хотя двигаться получалось плохо — он уже почти ослеп. С трудом сделал несколько шагов к двери. Обернулся.

— Барон, вы побудете здесь некоторое время. Надеюсь, не придется отбиваться от ваших сторонников.

— Не получится, — предупредил Леймин, — тут хорошая защита. И камеры слишком маленькие, чтобы открыть Зеркало.

— Если вы пообещаете мне не пытаться нанести урон моим людям, с вас снимут наручники.

— Слово офицера, — буркнул барон.

Люк дернул краешком рта и кивнул Леймину. И опереться на плечо охранника позволил себе только когда вышел из камеры — и из поля зрения барона.

Он не пошел в Лаунвайт, в Дармоншир-холл. Его дотащили до спальни в замке Вейн, и он потерял сознание, не дойдя до кровати какую-то пару шагов.

Ожидающим виталисту и врачу предстояло много работы. А его светлости Лукасу Бенедикту Дармонширу — два дня беспробудного сна.

Несколькими часами ранее в спальне некоего аристократического дома в Лаунвайте открылся переход, и из него шагнул высокий, поджарый и рыжий мужчина в полумаске. Леди, сидящая у зеркала в простом шелковом неглиже, отложила расческу, обернулась.

— Не слишком корректно с твоей стороны, — сказала она. — Уходи.

— Молчи, Лотти, — отозвался тот, снимая маску. — Сюда никто не войдет?

— Как оказалось, запертые двери не всех останавливают, — с величественной иронией ответила леди Шарлотта, поднимаясь.

— Хорошо, — сухо резюмировал поздний посетитель, в несколько шагов преодолел расстояние до хозяйки дома, сжал пальцы, упершиеся ему в грудь, подхватил женщину на руки и понес к кровати.

— Не хочу.

— Хочешь.

— Закричу, Лици.

— Да, закричишь. Черт, Лотти, Лотти…

Сдавленный мужской стон и скрип кровати.

— Не… ааах… не спеши… не жадничай, Лици….

Красный ночник, освещающий двоих — сплетенных, неистово целующихся, двигающихся.

— Не могу без тебя, слышишь? Не могу, Лотти… ведьма, ведьма…

— Я уеду. Уеду… чтобы забыл… снова…

— Только посмей…

Еще поцелуй — до боли, до злости. До щемящей нежности от осознания того, насколько нужен другому.

— Остановишь?

— Арестую… запру… молчи, Лотти… нет, лучше кричи…

— Луциус…Луциус!!!!

— …да… вот так… кричи, милая… кричи…

Под утро король Инляндии жадно пил дорогое вино, стоя нагишом у открытого окна, прямо из горла бутылки. Он любил Лаунвайтский туман, послушно сейчас вставший плотной пеленой у окна — от любопытных глаз, — любил прохладу своей столицы, любил тонкие и послушные слои воздуха, смешивающиеся в видимые единицам причудливые узоры — нигде на Туре не было такого сосредоточия родственной его величеству стихии. Леди Шарлотта, закутавшаяся в теплое покрывало, подошла к нему, прижалась сзади, и он обернулся к ней, обнял за плечо, привлек к себе.

— С тобой я живой, — сказал он и потерся щекой о ее макушку. — Как мне жаль, Лотти. Я всегда жалел.

— Я знаю, — проговорила она умиротворенно.

— Я люблю тебя.

— Я знаю, — повторила она и вздохнула.

— Прости меня.

— Такое не прощается, Лици.

Они постояли так, глядя в мутный океан тумана, накрывший столицу. Поверх него, где-то далеко, на грани слышимости, прогремел гром. Его величество поднял лицо вверх, принюхался.

— Сегодня, — сказал он медленно, — в Форштадте была гроза. С ураганом.

— В Форштадте? — спросила графиня с тревогой.

— Да, — он усмехнулся краем рта. Снова потерся о ее волосы щекой, поцеловал в висок.

— Мне нужно идти. Лотти, если ты еще раз переспишь с Кембритчем, я его арестую и переломаю все кости.

— Следишь за мной?

— Всегда следил, Шарлотта.

— В этом весь ты, — пробормотала она. — Иди.

— Я хочу, чтобы ты всегда ждала меня.

— Иди, Лици, — графиня вывернулась из жестких рук. — Ты не можешь приказывать мне.

— Могу.

— Я буду оставлять в спальне горничную, — пригрозила она.

— Ну что же, — сказал его величество, хватая ее за руку, — тогда придется убрать и ее. Так и буду делать, пока у тебя не закончатся горничные.

Последние слова он проговорил уже ей в губы. Поцеловал со стоном, выругался, скинул плед, движением пальцев захлопнул окно — и снова понес приникшую к нему женщину к кровати.

 

Глава 19

Воскресенье, 4 января, Иоаннесбург

Марина

Я очнулась, когда за окнами было темно — мерно пищал аппарат у койки, бок был наглухо заклеен повязкой, во рту было сухо и кисло.

— Марина Михайловна, — жизнерадостно сказал кто-то рядом, — вот и прекрасно, вот вы и проснулись. Снова вы у нас.

Я повернула голову — знакомая медсестра, ухаживающая за мной после коронации Василины. Только я никак не могла вспомнить ее имя.

— Сейчас воскресенье, семь вечера, — она ободряюще улыбнулась. — Возможна небольшая слабость и тошнота после анестезии.

— Знаю, — просипела я и закрыла глаза.

Открыла через несколько минут — или часов. В палате стояли старшие сестры и Мариан.

— Катя жива. Сейчас в монастыре, — сообщила мне Василина и тут же испуганно спросила:

— Как себя чувствуешь?

Я ничего не ответила. В душе расцветало облегчение. Забарахталась, пытаясь подняться — подошел Мариан, чтобы помочь, но я оттолкнула его слабой рукой.

— Только попробуй меня запереть, — с усилием, выдавливая из себя звуки, сказала я. — Как только я смогу передвигаться, я уеду из дворца. Сниму квартиру рядом с госпиталем и буду ходить на работу оттуда. И не дай боги ты попробуешь меня остановить.

Мариан смотрел на меня так, будто ему хотелось схватить меня и трясти, чтобы вытрясти всю дурь. Вася схватила его за руку.

— Ты расстроена и ранена, Мари, — сдержанно проговорила Ангелина. — Мы все погорячились. Поговорим, когда поднимешься на ноги. Расскажешь нам, что с тобой произошло.

— Не приходите ко мне, — буркнула я и отвернулась. — Не хочу вас видеть.

— Ты ведешь себя, как ребенок, Мариш, — мягко проговорила Василина. — И сама это понимаешь.

Она подошла и погладила меня по плечу, и я дернула рукой. Она была права. Но от обиды хотелось плакать.

— Ты отважная, добрая и очень эмоциональная, — продолжала она. — Но сейчас очень тяжелое время. И если ты не можешь остановить себя, то это сделаю я. Даже если ты меня возненавидишь. Потерять тебя еще страшнее.

Я молчала. Мне нечего было сказать. А то, что просилось на язык, было слишком ядовитым, чтобы я не попыталась это сдержать.

Позже ко мне заглянули отец с младшенькими. Они не упрекали меня и не стыдили, просто сидели рядом и щебетали о своем. А Святослав Федорович мягко и сочувственно улыбался. От его понимающей улыбки стало совсем гадко.

— Ты не винишь меня? — не выдержала я.

— Твоя мать тоже была порывиста, — сказал он деликатно, — и яростно защищала то, что считала своим, иногда закрывая глаза на доводы разума. А твой отец был еще более безрассудным. Он не умел жить, если не чувствовал остроты каждый день. Его жизнь — сплошной вызов условностям, людям, опасности. И ему было тесно во дворце. Поэтому, нет, Марин, я не виню тебя. Ты их дочь. Нельзя винить воду за то, что она мокрая, а огонь за то, что обжигает. Я привык уже к тому, что воспитываю необычных девочек. И рад, что для тебя все закончилось хорошо.

— Непросто тебе с нами, — я грустно улыбнулась.

— Непросто, — согласился он. — Но я люблю вас.

Они посидели еще немного и ушли, когда я стала клевать носом и съезжать по спинке кровати набок. Ранение и выбросы силы совершенно измотали меня.

В следующий раз я очнулась от прикосновения. Рядом с кроватью на корточках сидел Мартин и держал руку у меня под ребрами. Бок покалывало, но боли не было вообще.

— Выпороть бы тебя, — устало сказал он и погладил меня по щеке. Я поцеловала его пальцы и расплакалась от облегчения, и он присел на кровать, поднял меня, прижал к себе.

— Меня уже, считай, выпороли, — горько поделилась я.

— За дело? — уточнил он.

— За дело, — кивнула я и вздрогнула зябко. — Март… как мне было страшно там!

— Так и бывает, высочество, когда лезешь в серьезные игры взрослых дядь, — успокаивающе откликнулся он, не без слабого ехидства, правда.

— Еще я очень зла на тебя, — сообщила я и крепче обняла его. — Ты не сказал мне, что у Кати беда.

— Я тоже зол на себя, — смешливо ответил он. — Что не догадался усыпить тебя дня на три. Лежала бы, видела чудесные сны и не рисковала бы собой.

— Они бы убили ее, — возразила я яростно. — Как так можно, Мартин?!!!

— Девочка моя, — наставительно проговорил он, — пора вырастать из пеленок. Все, что тебе нужно было сделать — это положить трубку как только сказали что Катя у них. Не озвучена угроза — нет условий для ее осуществления. Сообщить Тандаджи, затем залезть под кровать и там ждать, чем все закончится. Но это, увы, не про тебя. Может, годам к пятидесяти, после десятка детей ты и научишься выдержке.

Почему-то у него отчитывать меня получалось так, что я не могла обижаться. Не удержалась, пощупала его за коленку — настоящий, живой и невредимый — и счастливо вздохнула.

— У меня красивые ноги? — таинственным голосом спросил он. — Хочешь, остальное покажу? Я весь хорош.

Я хихикнула и тут же пожаловалась:

— Март, мне очень страшный сон приснился. Что тебя сожрала эта стрекоза.

— Меня довольно трудно сожрать, девочка моя, — задумчиво ответил он. Он вообще был какой-то тихий сегодня. — Даже сотне букашек. — Подумал еще немного. — Даже тысяче.

— Что у тебя случилось? — неуверенно спросила я.

— Еще не понимаю, Марин, — невесело усмехнулся блакориец. — Устал, как собака. Ощутил предел своей силы. Понял, что и через сотню лет, если доживу, моя способность противостоять силам природы будет лишь чуть больше, чем у младенца. Хочу покоя… хочу свою женщину рядом.

— И это не я, — довольно ревниво пробормотала я.

Он насмешливо посмотрел на меня.

— Ты же бросила меня, высочество. И для тебя не я, не так ли?

Я снова вздохнула и прижалась к нему.

— Я ревнивая, безалаберная, вспыльчивая и глупая. И страшная собственница. Не хочу тебя никому отдавать. Ты подходишь мне идеально, Март.

— И ты мне, принцесса, — он запустил пятерню в волосы, потряс их. — Если бы только это имело значение… Если бы все зависело от наших желаний… Жизнь такова, что сначала потакаешь им, а потом разбираешься с последствиями. И обратно уже не вернуться, не исправить. Так что чем раньше ты научишься думать, тем проще тебе будет в будущем, Марина.

Мы посидели еще немного в обнимку.

— Я уеду из дворца, — наконец-то решилась я выдохнуть эти слова. — Я не могу здесь, Мартин. Все, предел настал.

Он с веселым изумлением оглядел меня.

— Ты вообще слышала, что я тебе говорил?

— Не кричи на меня! — возмутилась я, хотя он даже голос не повысил.

— Мариш, — сказал он терпеливо, — ты создашь головную боль мне, своей семье, вашей службе безопасности. Посиди на месте спокойно, а? Пройдет время, решатся глобальные проблемы, можешь делать что угодно — побриться наголо, поселиться в Тидуссе, уйти в кругосветное плавание. Но сейчас это очень не ко времени.

— Мартин, — зашептала я горячо. — Мартин! Ты думаешь, я не понимаю этого? Мартин, я не могу, это сильнее меня. Мне кажется, я задохнусь здесь, сорвусь, понимаешь? Я сама себя боюсь. Пусть лучше будет охрана, пусть, но я здесь растворяюсь, я глупею, я снова возвращаюсь в состояние подростка, потому что меня отчитывают, я всем должна, меня контролируют. Всем все прощается, а на мне стоит клеймо поступков семи-шести летней давности, и стоит хоть чуть ступить в сторону — меня судят куда строже, чем остальных. Относятся, как к идиотке, от которой только и жди неприятностей — а я, черт побери, давно уже взрослая, я циничная тетка, успевшая познать мир больше, чем все мои сестры, вместе взятые! Я такое видела, что им и не снилось, я каждый день в таких историях, в таких трагедиях, что не дай боги познать никому! На работе я уважаемая медсестра, у меня целая жизнь, не связанная с троном. Я с ума сойду скоро от диссонанса — там я значу все, здесь — я просто неудачная сестра. Даже вторая по безумности после меня Пол ухитрилась выйти замуж на благо короны. Но я никогда не стану удачной, понимаешь? Как ты не понимаешь?!! Я была куда счастливее и целостнее до того, как нам вернули трон! Я много значила для семьи и старалась для них, и я была равна им. А сейчас опять вернулось снисходительное отношение. Я мешаю, Март! Я делаю недостойные вещи! Не дотягиваю до звания третьей принцессы! И видят боги, не хочу, не хочу и не могу!

Буйный мой монолог блакориец выслушал, не прерывая.

— Тебя не отпустят, Марин, — сказал он сочувственно.

— Сбегу, — буркнула я.

Он покачал головой. Взял меня за руку, провел пальцем по запястью — на нем затрепетала призрачная нить:

— Стоило бы все-таки усыпить тебя. Помни, в любой момент тебе нужно лишь позвать меня, Марин. И я приду.

— Спасибо. Ты просто какой-то невероятный, Март, — прошептала я и уткнулась губами в его шею. Мартин, Мартин, моя несостоявшаяся любовь. Чем мы прогневили богов, что они дали нам друг друга, но забыли отмерить страсти и того притяжения, которое ни с чем не спутаешь?

— Ты не замечаешь моей другой стороны, — сказал он добродушно и немного горько. — Я алкоголик, бабник и довольно резок на язык.

— А по-моему, ты просто слишком строг к себе, — возразила я яростно. — Не смей себя ругать, иначе побью!

Он ушел от меня, оставив после себя терпкое чувство сожаления и печали. И то ли его общая серьезность повлияла на меня, то ли усталость, но снова я остро ощутила, насколько же он старше меня. Настолько, что может быть терпелив к моим глупостям и не пытаться переломать меня.

Я вернулась в свои покои на следующий же день, и за ужином, стараясь держать голову прямо и не обращать внимания на холодность старших сестер и внимательный взгляд Мариана, рассказала о том, что пережила.

— Странно, — закончила я с невнятным смешком, — что я могу обжечься о сигарету, Ангелина постоянно обжигалась о печку, раз огонь нас не трогает.

— Возможно, — сухо сказала Ани, взглянула на свои запястья… и побледнела немного. — Возможно, сила просто не тратится на пустяки.

Я согласилась. Я рада была, что она хотя бы вступила со мной в диалог.

Рассказ пришлось несколько раз повторить поутру, в Зеленом крыле, лично Тандаджи. Я делилась именами и фамилиями, по его просьбе вспоминала детали, одежду заговорщиков, обрывки фраз, и говорила так долго, что у меня скулы заболели. Впрочем, тидусс нечем не выказал своего отношения — был вежлив, мягок («Крокодил, притворяющийся плюшевым», — съехидничал внутренний голос) и очень почтителен. Только настойчиво попросил быть осторожной впредь.

Я пообещала. Я вообще была удивительно покладиста в эти дни. Только периодически смотрела на телефон — и ждала звонка. Но Люк не звонил. Не писал.

Только через два дня после ранения в мои покои принесли букет нежных цветов. «Скучаю по тебе», — говорили розовые камелии. «Давай рискнем?», — шептали белые фиалки. Огненным лепестком поглядывал на меня мак, не требуя перевода. И опять был конверт — а в нем билеты и программка зала органной музыки в центре Иоаннесбурга. Выступление гениального органиста, запланированное через несколько дней, было помечено ручкой.

«Тебе понравится», — было написано на обратной стороне.

Я словно услышала его хрипловатый насмешливый голос, взбодривший меня куда лучше крепкого кофе. Подошла к окну, распахнула его, вдыхая ледяной воздух — и улыбнулась.

Эльсен по телефону бушевал и метал молнии — на работу меня не выпускали. Зигфрид, когда я сунулась к нему, страдальчески развел руками.

— Извините, ваше высочество, ее величество запретила открывать вам переходы.

— Не ваша вина, Зигфрид, — зловеще улыбнулась я, чувствуя себя так, будто у меня на шею накинута удавка. И пошла к Василине, ощущая, как в животе сворачивается ледяной узел страха перед грядущим скандалом. После посещения в лазарете мы сказали друг другу не больше десятка слов.

— Ее величество проводит совещание, — помощница Василины, сидящая у ее кабинета, вежливо поднялась со своего места. — Простите, ваше высочество.

— Ничего, — я через силу улыбнулась. — Придется потревожить ее.

Я заглянула в дверь — Василина, строгая, застегнутая на все пуговицы, внимательно слушала министра обороны. Вокруг стола чинно сидели генералы — и все это форменное собрание повернуло головы, глядя на меня, дерзнувшую побеспокоить королеву. Вася настороженно подняла голову.

Я выдавила самую любезную улыбку.

— Доброе утро, господа. Ваше величество, сестра моя, уделите мне несколько минут. Прошу.

Василина немного покраснела и с волнением покрутила ручку, зажатую в пальцах. Кивнула.

— Господа, прошу, оставьте нас. Вернемся к разговору через пятнадцать минут.

Я подождала, пока краса и гордость нашей армии удалятся и села напротив сестрички. Я нервно постукивала ногой, она нервно щелкала ручкой. Две девочки, которые не умеют и не любят ругаться. Но в глазах ее была твердость. Настоящая правительница.

— Мне нужно на работу, — начала я тихо и примирительно. — Отмени запрет, Василина.

— Ты легко можешь работать в королевском лазарете, — предложила она, сжав в руках ручку.

— Вась, — я старалась говорить спокойно. — У меня есть работа. Есть обязательства. — В голове что-то щелкнуло мудрое, и я добавила: — Ты же не хочешь, чтобы уже к концу недели по всей стране шла молва, что третья принцесса побаловалась работой и ушла, даже не удосужившись предупредить? Подумай, какой это удар по репутации нашего дома.

Сестра вздохнула, на глазах превращаясь из грозной королевы в мягкую и не способную спорить Василину, и со стоном прижала руку ко лбу.

— Мариш. Я очень испугалась за тебя… тогда. И не хочу, чтобы это повторилось. Мне плевать на репутацию, лишь бы ты была жива.

— В больнице меня охраняют, — я пыталась поймать ее взгляд и убрать умоляющие нотки из голоса. — Из здания я не выхожу. Но там люди, Василина, которым я нужна. Там хирург, который говорит, что я для него — еще одна волшебная пара рук. Пусть это не такая значимая работа, как твоя, — я постаралась не очень горько говорить, — но это моя ответственность.

Она хмурилась, но глаза были полны отчаяния.

— Мне жаль, что так случилось. Что я подвела тебя, — добавила я сдержанно. Потому что врать трудно — я бы повторила это еще раз. — Но запереть меня — очень плохая идея, Василина.

— И тем не менее, — произнесла она через силу, — я не вижу другого выхода. Я позвоню главврачу, извинюсь. Заплачу компенсацию. Если хочешь, мы попросим этого твоего хирурга перейти в лазарет.

— Его уже просили, — едва сдерживаясь, ответила я. — Он никуда не уйдет. Вась… хватит наказывать меня. Отпусти. Отпусти на работу, отпусти из дворца. Я куплю квартиру или дом, буду жить самостоятельно. Когда-то ты просила остаться с тобой, и я осталась. Но я больше не могу.

— Тогда была другая ситуация, Марина. Не такая тяжелая, как сейчас.

— У нас всегда тяжелая и становится лишь хуже, — парировала я. — Тогда я была нужна тебе, тебе было страшно, некомфортно и непривычно. Сейчас я тебе только мешаю. У тебя есть Ангелина, по сравнению с которой я проигрываю по всем статьям. Дай мне уйти.

— Это… из-за того, что я ударила тебя? — жалобно спросила она. Королевского в ней не осталось ни капли. Это снова была моя мягкая сестричка. — Мариш, прошу, прости меня. Я не знаю как это получилось. Я понимаю, что этому нет оправдания… прости. Это больше не повторится.

— Повторится, — без злости, как можно мягче сказала я и на секунду сжала губы, чтобы не заплакать. — И ты прости меня. Это все мой злой язык. Я правда стараюсь измениться. Но я ведь настоящая головная боль, Вась. И рано или поздно опять сделаю и скажу что-нибудь, от чего ты сорвешься. Вот Ангелину ты бы никогда не ударила.

Василина как-то грустно усмехнулась.

— Не будь так уверена, Мариш. Корона и инициация открыли во мне то, чего никогда не было. Ты просишь понять тебя, пойми и ты меня. Я просто разрываюсь между страной и детьми. Я тоже не хочу заниматься этим, — она с досадой бросила ручку на стол и потерла глаза. Они покраснели — плакать хотелось не только мне. — Я хочу домой, в поместье. Но я должна. И ты, Марина, должна. А я не могу доверять тебе.

— И не надо, — сказала я настойчиво. — Просто дай мне свободу.

— Ты останешься во дворце, — дрожащим голосом отрезала она. Я стиснула зубы. — Пойми ты, что дело даже не в том, что случилось — здесь просто безопаснее. Как только мы будем уверены, что опасности больше нет, ты сможешь уйти. А до тех пор, Марин, только на работу и с работы. И еще, — она задумалась, — Мартин может защитить тебя. Поэтому можешь встречаться с ним. Потерпи, милая.

Удавка на моей шее затягивалась, почти перекрыв кислород.

— Да, — сказала я покладисто. — Хорошо, Вась. Спасибо, что оставила мне хоть эти отдушины.

Она тревожно смотрела, как я поднимаюсь, как иду к двери.

Правильно. Я бы тоже этому тону не поверила.

Чуть позже королеву Василину навестила Ани. Королева была подавлена и печальна, и беспорядочно собирала документы со стола, затем опускала руки и вздыхала — и снова как-то бессистемно начинала складывать их. Вообще это была работа секретаря, но Василина так разнервничалась, что нужно было чем-то занять руки.

— Позволь мне, — предложила Ангелина, и ловко, быстро распределила все приказы по стопкам.

— Спасибо, — поблагодарила Василина. — Ты о чем-то хотела поговорить?

— Мне пришло приглашение от помощника императора Йеллоувиня. Завтра с утра у меня выезд с Дармонширом, а потом я уезжаю к Желтым. И сколько продлится мое пребывание там, неизвестно, зависит от количества почестей, коими меня захотят одарить…

— Только смотри, чтобы он там тебя замуж за одного из своих сыновей или внуков не уговорил выйти, — невесело улыбнулась Василина.

Ани хмыкнула. Император Ши был известен своими матримониальными устремлениями.

— Я защищена помолвкой с Дармонширом. Ши чтят закон. Да и не было бы обручения — меня не уговоришь на то, что я не хочу делать. Главное, чтобы допустил к колодцу.

— Да, — невпопад протянула Василина. Ани внимательно взглянула на нее.

— Ты расскажешь наконец, что случилось?

— Марина приходила, — сказала королева грустно. — И опять я дрогнула. Хотела же запретить вообще уходить из дворца — а оставила ей возможность работать и встречаться с фон Съедентентом, хоть и запретила все остальное. И, зная Марину, все равно не уверена, что поступаю правильно, ограничивая ее. Мне глубоко претит все это. Мне так жалко ее и я просто ненавижу себя за то, что обижаю ее. Боги! Я дошла до того, что приказала Тандаджи проверять всю Маринину корреспонденцию. Не просто на яды-заклинания, а читать письма члена семьи и докладывать мне, если там будет что-то, что вызывает хоть какие-то подозрения! И отслеживать звонки. Ани, — она с отчаянием взглянула на сестру, — если она узнает, то не простит. Я бы была просто в ярости. А ты?

— Я бы не довела ситуацию до того, что потеряла бы доверие, — спокойно ответила Ани. — В создавшейся ситуации есть и наша вина — не нужно было сразу атаковать ее.

— Да, — печально согласилась королева. — Не понимаю, что на меня нашло.

— Ты испугалась, не выспалась, устала, да и Марина, наплевав на наши просьбы и свое обещание, не прибавила спокойствия. Но что теперь говорить? Марина уперлась и теперь доводами и уговорами ее не переломить. Ради ее же блага эти меры, Васюш. Понятно, что долго она не выдержит. Но нам и не нужно долго. Хотя бы месяц-два, пока будет вестись поиск уцелевших Темных. Как только они будут обезврежены — снимем все ограничения. Да и она поутихнет.

Василина с сомнением вздохнула и вытащила из прически пару шпилек.

— А что Мариан говорит? — поинтересовалась Ангелина.

— Поддерживает меня. И все же ощущение, что я совершаю ошибку, Ани. Может, стоило ей разрешить уехать? Задействовать охрану, безопасность — но и Марина бы тогда пошла навстречу и не стала бы глупить.

Королева подергала себя за локон, вытащила еще несколько шпилек и покачала головой:

— Как же силен в ней дух противоречия. Мне страшно, что когда-нибудь она из упрямства своего и непокорности наплюет не только на здравый смысл и интересы семьи, но и на свою жизнь.

Ангелина задумчиво и тревожно улыбнулась. Оглядела кабинет, увидела кувшин с водой, подошла, налила себе в стакан и с неожиданной жадностью выпила.

— Она поймет рано или поздно, — проговорила она, поставив стакан на место. — Не дергайся пока, придерживайся одной линии поведения. И, милая, не позволяй собой манипулировать. Ты хорошо научилась противодействовать правительству, но совершенно беззащитна перед нами. Стоит пожалостливей попросить — и ты таешь.

— Потому что я люблю вас, — совершенно серьезно сказала Василина, окончательно расправившись с прической и с наслаждением массируя голову, — и не могу делать больно.

Старшая Рудлог с затаенной нежностью погладила ее по руке.

— Ты же мама, сестричка, — произнесла она, и в ее голосе была печаль. — Сама знаешь — иногда причинить боль тому, кого любишь — единственный выход.

Полковник Майло Тандаджи, получив данные о проверке корреспонденции ее высочества Марины Рудлог неохотно постучал листком бумаги по столу и снова взглянул на копию надписи на обороте программки.

Этот почерк он знал и втайне проклял и неугомонного Кембритча и ничему не обучаемую принцессу.

На следующий день, на плановом совещании — пока Игорь Стрелковский отчитывался перед королевой — тидусс все маялся, поглядывая на свою папку. Но долг победил.

— Большинство названных ее высочеством темных опознано, — говорил Игорь, — мы плотно работаем с зарубежными коллегами, моя госпожа. Получены разрешения на расследования на территориях других государств. Опрашиваем семьи темных, используя менталистов. Найдем их, обязательно найдем и нейтрализуем.

На слове "нейтрализуем" королева дернула губами.

— Хорошо, Игорь Иванович. Работайте. Полковник, — она повернулась к Тандаджи, — готова выслушать вас.

Тидусс начал доклад. И в конце все-таки сообщил королеве о том, что принцесса получила приглашение на вечер органной музыки.

— От кого? — сдержанно и холодно поинтересовалась Василина.

— От герцога Дармоншира, моя госпожа, — невозмутимо ответил Тандаджи и увидел как сердито нахмурилась ее величество. — Принять по этому поводу какие-то меры? Охрана всех членов семьи уже усилена, как вы и приказывали. Мы можем организовать плотное сопровождение…

— Она ограничена в перемещениях, — неохотно сказала Василина, — возможности выбраться у нее нет. Зигфрид настроил переноску так, что она всегда будет возвращаться во дворец. И никакого сопровождения. Я прошу вас проследить, чтобы эта встреча не состоялась.

— Да, моя госпожа, — с некоторым унынием согласился тидусс. Грядки с крепенькими, фиолетовыми баклажанами и лотки с ароматными тидусскими специями встали перед ним, как наяву. На пенсии можно будет купить кресло-качалку, убаюкивать позднего ребенка и дремать в нем самому.

В этот момент мечта стала совсем абсурдной — ему же не сто лет, чтобы пускать слюни на солнышке.

— Игорь Иванович, — продолжила королева, — ваша задача обеспечить выполнение моего приказа о недопущении Дармоншира на территорию Рудлога — за исключением тех случаев, когда он сопровождает Ангелину.

— Да, моя госпожа, — ровно откликнулся Стрелковский. И два полковника, поклонившись ее величеству, собрали документы и вышли из кабинета. Шли они молча. Встреченные придворные под нехорошим прищуром начальника разведуправления бледнели и наверняка вспоминали все свои прегрешения с детсадовского возраста. Но тидусс сканировал людей просто по привычке. Размышлял он о другом.

— Что нам государственная безопасность, что заговорщики и торговцы оружием, что шпионы и подпольные сговоры монополистов, — сухо сказал он шагающему рядом Стрелковскому. Тихо, почти одними губами — чтобы никто не услышал крамольные речи. — Главная задача — чтобы ее высочество не сумела сбежать на свидание.

— И самая сложная, полагаю, — сочувственно согласился Игорь. — Если Рудлоги чего-то хотят, их и армия не остановит. Удачи, друг.

Тидусс искоса взглянул на Стрелковского и тот ответил взглядом, полным великолепной, живой иронии. И на фоне ожившего друга — слава Люджине Дробжек! — неважными казались все глупости буйных принцесс.

— Как Люджина? — спросил Майло уже громче.

— Дома Люджина, — Игорь усмехнулся. — Вяжет и спит.

— А приходите ко мне в гости в выходные, — неожиданно предложил Майло. — Познакомим их с Таби. У нее здесь так и не появилось подруг, а против Дробжек я ничего не имею. Она достойная женщина и с ней общаться не позорно. Вот только, — он задумался, — матушка у меня строгих правил. Узнает, что вы не венчаны и будет возмущаться, что грех в дом принесли. Ты собираешься ей дать свое имя, Игорь?

— Собираюсь, — спокойно ответил Стрелковский. — Не беспокойся, сводник ты в погонах. И не дави. Без тебя решу.

Тандаджи хмыкнул над своей непривычной сентиментальностью и свернул в свой кабинет. Хоть пари заключай, кто из них облажается раньше — Игорь, упустив Кембритча, или он, Тандаджи, не уследив за Мариной.

А Игорь Иванович, вернувшись домой, снова застал Дробжек на диване перед камином. Все еще непривычно худая (хотя по сравнению с королевой она казалась очень крепкой), серьезная, она с упорством гнездующейся птицы вязала бесконечные детские вещи, свитера ему, Игорю. Отрастающие волосы делали ее лохматой и трогательной. И вновь, увидев ее в каком-то уютном домашнем платье, в теплых носках, он ощутил ту самую нежность и признательность, которые сопровождали его с Бермонта. Эта женщина принесла душу в его стылый дом.

— Подвиньтесь, — сказал он, присел рядом и уставился на огонь в камине. Молчать рядом с ней тоже было комфортно. — Вы ужинали, Люджина?

— Ждала вас, — ответила она, отложила вязание и сладко зевнула. Он все поражался — за какие-то две недели суровая воительница стала сонной и мягкой, как кошка. Вот она, сила гормонов! И с болезненным любопытством человека, лишенного возможности видеть это ранее, наблюдал за происходящими изменениями. Они волновали его, заставляли прислушиваться, почти принюхиваться — и наполняли желанием.

Люджина была еще слишком слаба, чтобы принимать его, да и он не спешил, хоть и приходил каждый вечер в ее спальню. В его комнату она отказалась переселяться наотрез.

— Не хочу, чтобы обо мне судачили, — сказала она в ответ на его недоумение. — Даже слуги. И в управлении тоже. Думала, что неважно — а как подумаю, неприятно становится.

То, что слуги уже давно все узнали и обсудили, он не стал говорить. Как и про то, что гвардейцы, оставшиеся с королевой Полиной, тоже не были слепыми. Хотела она соблюсти видимость приличий — пожалуйста. Но терять ее он не желал.

Отступившая темнота всегда маячила где-то на границе зрения.

Игорь снял китель, расстегнул верхние пуговицы рубашки и как-то незаметно придвинулся, прижался к горячему телу северянки. Его тут же самого потянуло в сон — но он наслаждался покоем. Огнем и ароматом деревянных стен, уютным полумраком. Изменившимся запахом женщины — молока и хлеба, ее обилием и спокойствием. Кожа ее будто светилась изнутри. И он уже жаждал увидеть, как будет она носить живот, переваливаясь, как утка, — Ирина на последних месяцах ковыляла очень забавно, — и как будет ойкать, когда ребенок начнет пинаться. Его королева периодически на совещаниях прикладывала руку к животу и морщилась, если кто-то из девочек начинал буйствовать.

Но это было в прошлом. А его будущее сидело рядом и терпеливо ждало, пока он отдохнет.

— Позвольте мне дать вам свое имя, Люджина, — сказал он тихо.

Капитан удивленно и сонно посмотрела на него.

— Чего не сделаешь ради того, чтобы ночевать на широкой кровати. Да, шеф?

Он не поддержал шутку, но улыбнулся, подтянул ее еще ближе.

— Фактически вы живете со мной, спите со мной, носите моего ребенка. И я хочу быть уверен, что вы никуда не денетесь, Дробжек. Поссоримся или придумаете себе что-нибудь — и ищи вас потом волчьими тропами, если вдруг решите вернуться в гарнизон и с животом наперевес пойти нежить зачищать.

— Да куда мне. Я до нежити этой не добегу, засну на ходу, — пробормотала она ему в грудь — губы щекотали его кожу, вызывая желание задрать это платье и стянуть с нее белье. — Что же вы так торопитесь, Игорь Иванович? Я и так от вас никуда не денусь.

— А как же мама? — прибег он к запрещенному оружию. — Анежка Витановна в последний раз грозилась мне хребет сломать за совращение дочери. Вы же не хотите остаться невенчанной вдовой?

Люджина со смешком потянулась.

— Мама может, — повторила она любимую присказку. — Вот, оказывается, кто вас запугал до мыслей о женитьбе, шеф. Уговаривайте меня, уговаривайте, Игорь Иванович. Я заслужила.

— Заслужили, — согласился он умиротворенно. Поколебался и забрался пятерней под платье.

— Как вы себя чувствуете?

Дробжек с понимающей иронией посмотрела на него снизу вверх. Синие глаза ее смеялись.

— Какой вы деликатный, Игорь Иванович. Хорошо я себя чувствую. Мы, Дробжеки, вообще выносливых кровей. И мамы, — добавила она с намеком, — рядом нет. Можете смело совращать меня еще раз.

— Только не засните, — пробормотал он, опрокидывая ее на диван и поднимая платье до пояса. — Это будет чудовищный удар по моему самолюбию.

— А это уж как постараетесь, — ответила она и сжала пальцами его волосы, откидывая голову на подушку. — Только, Игорь Иванович, понежнее с грудью. Очень уж она у меня сейчас чувствительная.

При слове «грудь» он встрепенулся, как старый боевой конь, задрал платье еще выше — и замер, глядя на мягкие и широкие полушария. Наклонился, вжался в одно из них лицом, не удержав довольного вздоха — тепло, мягко, пышно! — потрогал налитый сосок языком — и потом руками, и губами убедился, насколько чувствительной стала женская плоть.

Этот их вечер был наполнен медленной лаской и пронзительным взаимопониманием. Бережностью мужчины и горячей любовью женщины. Запахом дыма и нежности, молока и соли, сбивающимся дыханием и доверием.

И не омрачал этот вечер вкус предательства, потому что любовь к прекрасной королеве никуда не ушла. Она навсегда останется с ним. Но и эта — синеглазая, доверчивая, беззаветно отдающаяся — тоже была его женщиной. Неизвестно как ставшей его лекарством.

Она все-таки заснула под ним, уже после всех ласк и его нетерпеливого, бесстыдного безумия. Только что хрипло, с постанываниями, дышала, переживая прошедшее удовольствие — и вдруг глаза ее затуманились, и она заснула.

Стрелковский усмехнулся, привел себя и ее в порядок и отнес в свою спальню. Пусть привыкает. А уговорить можно и потом.

 

Глава 20

Среда, 7 января, Дармоншир

Люк

— Когда я буду иметь удовольствие вас видеть снова? — с едва заметной усмешкой спросил герцог Дармоншир у невесты, ощущая на едва поднывающем еще локте твердость ее ладони. Сегодня был запланированный выход в свет — посещали скучнейшую выставку детских работ из художественных школ герцогства, и Люк, чтобы не заснуть на ходу, развлекался, наблюдая за спутницей. Напряжение последних недель приучило его мозг к нагрузкам, и бессмысленность текущего занятия почти отправила ум в анабиоз.

Ангелина явно мыслями витала где-то далеко, и настолько несобранной герцог видел ее впервые. Хотя даже в таком состоянии она по самодисциплине могла бы дать фору любому изнуряющему себя аскезой тидусскому монаху.

— К сожалению, — ответила принцесса тем самым ледяным тоном, который, будучи усилен в мегафон, наверняка мог бы стать причиной похолодания климата, — не могу вам точно сказать. Мой секретарь известит вас не менее чем за три дня до встречи. Чтобы вы могли распределить время.

— Дела? — поинтересовался его светлость небрежно. Не то чтобы ему это действительно было интересно.

Она не ответила, снова задумавшись о своем, и Люк прибег к запрещенному приему — приблизился ближе, почти к ее уху, и понизил голос:

— У вас проблемы, Ангелина? Я могу как-то помочь?

— Если бы могли, — сказала она, высокомерно поведя плечом и обжигая его полярным холодом во взгляде, — я бы сказала. Все в порядке, Лукас. Прелестная картина, не правда ли?

— Мммм-да, — иронично подтвердил он, глядя на чудовищную собаку с вылупленными от усердия глазами и потрепал засиявшего пацана — автора, стоявшего рядом с картинкой, по макушке. — Шедевр. Хотите, подарю?

Она все-таки дернула губами. И отвернулась.

После этого было награждение победителей и выдача утешительных призов проигравшим, дружный детский рев непризнанных гениев. И когда они наконец-то вернулись к автомобилю, Люк чувствовал такое облегчение, будто только что покаялся во всех грехах и получил отпущение.

— Мне кажется, — пробормотал его светлость, подождав, пока сядет Ани и разместившись рядом с ней, — пара таких посещений способна разрушить самый крепкий брак. — Он откинулся на спинку сиденья, едва сдерживая зевок. — Как вы выдерживаете, ваше высочество?

Она недоуменно пожала плечами.

— Это куда проще, чем копать грядки, Лукас.

— И не поспоришь, — буркнул он с сарказмом. — Останетесь на обед?

— Нет, — старшая Рудлог посмотрела на часы и покачала головой. — Прошу прощения, Лукас, но через час я должна быть в Йеллоувине. Это частный визит, поэтому вы избавлены от необходимости меня сопровождать.

— Что вы, я бы с удовольствием, — возразил он галантно и не выдержал, усмехнулся. Принцесса снова искоса посмотрела на него.

— Вы стали свободнее в выражении своих чувств, Лукас. Больше не боитесь меня?

— Умираю от ужаса, — легко сказал Люк. — Вы могли бы пощадить мою мужскую гордость и сделать вид, что не замечаете этого.

— Да, — сказала она медленно, — понимаю, что в вас нашла Марина.

— И что же? — спросил он с любопытством. — Готов выслушать ваш приговор.

— Вы все время играете и оттого непредсказуемы. В попытках избавиться от скуки не брезгуете ничем. И не только любитель нарушать правила, эдакий разбойник в тесных одеждах благопристойности, но и обладаете свойством заражать страстью к неповиновению окружающих.

— Помилуйте, — удивился он, — и вас?

— Нет, — теперь пришла ее очередь усмехаться, — меня вам не одолеть. Но оно и к лучшему. Еще месяц и мы свободны. Забавно, я многое знаю о вас, и тем не менее вы вызываете симпатию. Опасный вы человек, лорд Дармоншир.

— Не опаснее вас, — сказал он с той же легкостью. Эта женщина препарировала его с безжалостностью врача, видимо, в отместку за поведение на выставке, но он лишь улыбнулся уголком рта, принимая упрек.

— Я очень рассчитываю, — продолжила она, глядя на него в упор, — что у вас хватит ума выдержать срок.

Он ответил абсолютно невинным взглядом, хотя внутри росло раздражение от выговора. Понятно было, что где-то он прокололся и, видимо, о его знаках внимания Марине стало известно и старшей сестре.

— Я уяснил правила игры, ваше высочество. Разве я за время нашего с вами договора чем-то оскорбил вас или дом Рудлог?

«Не стоит усердствовать в попытках прижать меня, ваше высочество», — говорил его тон. И Ангелина, судя по сощурившимся глазам, поняла подтекст. Но не стала принимать вызов. А может, просто не захотела тратить свое время. Только предупреждающе покачала головой.

— Как я уже сказала, вы слишком любите их нарушать.

Автомобиль доехал до замка Вейн. Люк проводил невесту до телепорта и прошел в свои покои. Память о творчестве юных талантов прямо-таки вопияла, требуя вытравить ее коньяком. Понятливая прислуга заранее выставила на столик графин, бокалы — и Люк плеснул себе алкоголя, поднес бокал ко рту. Но зажужжал телефон — и он нажал на кнопку, увидел знакомый номер и открыл сообщение.

«Меня не будет».

Дармоншир набрал номер и несколько секунд слушал тягостные длинные гудки. Наконец, она ответила.

— Не любишь органную музыку, принцесса? — спросил он, скидывая пиджак и разваливаясь в кресле. Поиграл зажигалкой, прикурил.

— Люблю, — ответила Марина с иронией.

— Не хочешь меня видеть?

Она хмыкнула и не ответила на вопрос.

— Помнится, вам запрещен въезд на территорию Рудлога, ваша светлость.

— Беспокоишься за меня? — коньяк был невероятно вкусен, играл летом и лесным зноем, и тело начало потряхивать от удовольствия. Пить, курить, слушать ее голос в телефоне — что может быть лучше?

— Увы, — проговорила принцесса мрачно, — я имела несчастье тоже прогневить сестру. Меня охраняет вся армия Рудлога, Люк. И, возможно, пара дивизий из дружественных государств.

— Оооо, — протянул он с удовольствием, запрокинул голову и чему-то совершенно идиотски заулыбался, — детку заперли в клетку? Сильно проштрафилась, Маришка?

— Из десяти баллов тысяча, — со смешком сказала она.

Что же она должна была натворить, чтобы мягкая, как теплый воск, королева, решилась на такие жесткие меры?

— Расскажешь?

— Потом, Люк.

— И все же, Марина, — жестко потребовал он и услышал, как она яростно выдохнула.

— Я чуть не погибла. Натворила глупостей. И не жалею об этом. Этого хватит?

«Нет, — хотелось прорычать ему. — Куда смотрел идиот Байдек, все твои сестры и дражайший Майло впридачу?»

Но он сдержался.

— Тебя прослушивают? — Люк прямо воочию увидел, как кривится Тандаджи, проматывая этот вопрос, и с мрачным удовольствием стряхнул пепел в пепельницу. — Наверняка да.

— Не думала об этом, — голос ее стал недоверчивым. — Нет. Не может быть.

А вот теперь в нем звучала злость.

— Нет, Люк, уверена, что нет.

Успокоилась. Доверчивая девочка.

— Видишь ли, — сказал он хрипло, — я слишком хочу тебя увидеть.

Она замолчала. И, кажется, затаила дыхание.

— Но какова будет моя награда, принцесса?

— Разве ты не герой? — невольно настраиваясь на его тон, тихо проговорила Марина. От бархатистых ноток в ее голосе он сжал стакан и рассмеялся.

— Нет, детка, я не герой. Я алчный и корыстный тип.

— Да? — провоцирующе продолжила она.

— И хочу быть вознагражден.

Как его заводила эта игра — до сухих губ, до влажных ладоней.

— Ну… — она волнующе вздохнула, — кажется, я знаю, что тебе предложить.

— А я — тебе, — Люк затянулся. — Свободу.

Марина молчала, и ее дыхание раскаляло трубку так, что он лизнул край стакана, прежде чем снова выпить.

— Испугалась, принцесса? Лучше останешься в клетке?

— Нет, — едва слышно выдохнула она после долгого, мучительного колебания.

— Я решу эту проблему. Веришь мне?

— Да.

— И сама ни во что не лезь. Дай мне заработать награду. Обещаешь?

— Да, Люк.

— Умница, моя принцесса. Научись ждать. И не делай глупостей — предоставь это мне.

— Пойдешь на международный скандал? — недоверчиво уточнила она.

— Ради тебя, Марина, — ответил он, и имя ее имело вкус коньяка и лета, — я пойду даже на эшафот.

— Вы меня пугаете, ваша светлость, — с непривычной нежностью, от которой он совсем размяк и расслабился, произнесла дочь дома Рудлог.

— Я и сам себя пугаю, Марина, — совершенно искренне признался Люк. — Погубите вы меня когда-нибудь, ваше высочество. Так что, — хрипловато и иронично заключил он, — клади трубку, пока я не плюнул на все и не сорвался к тебе прямо сейчас.

Она усмехнулась и отключилась.

Герцогу Дармонширу пришлось приложить немало усилий, чтобы прогнать совершенно подростковое, щенячье чувство счастья, собраться и вернуться к работе. Требовалось сделать всего несколько шагов, чтобы решить, наконец, загадку смертей аристократов из списка наследования Инландеров. Люк был настроен на триумф, как охотничий пес, загоняющий дичь — но и в этой азартной гонке необходимость увидеть Марину проскакивала острыми уколами возбуждения и горячими снами.

Люк докурил, с наслаждением выдохнул последний дым и поднялся. Нужно было срочно сделать несколько звонков… навестить склон горы в Блакории, съездить в Лесовину… и раскрыть преступление.

 

Глава 21

Вторая декада января, Йеллоувинь, Ангелина

Императорские сады — та часть, в которой поселили старшую принцессу дома Рудлог, — утопали в золоте, купались в алом и желтом, отражаясь в бесконечных каплях прудов, подчеркиваемые строгой прелестью черных резных пагод, медленно двигающихся по водной глади.

Здесь царила осень, овевая бежевый и красный резной павильон под названием «Забвение» сладковатым и чуть зябким ветерком, полным запахов прелой листвы, грибов, мхов и влажной земли. Широкие двери павильона выходили на большую веранду, где можно было посидеть, посмотреть на зеркально расположенный павильон на дальнем берегу огромного длинного пруда, на тихую гладь воды и мигрирующие по ней фонарики, и послушать тревожные крики готовящихся к зиме птиц.

Зима тут была очень короткой — всего месяц снега на границе черного и белого сезонов, после которого начинала вступать в свои права весна, куда более смелая здесь, в вотчине Желтого, чем в любом другом городе Туры.

Ангелину, несмотря на неофициальный статус визита, встретили с такими почестями, будто она за наследника Йеллоувиня собралась замуж. Телепорт, в который она вышла, находился на залитом солнцем пригорке — и когда она появилась, сочная трава под ее ногами оказалась покрыта яркими трепещущими цветами. Но стоило сделать шаг, как зазвучали перезвоном крошечные ти-саймаси — полые трубочки на подвеске, по которым проводят палочкой, — в руках окруживших телепорт женщин, а цветы заволновались и вспорхнули вверх тысячами волшебных бабочек, собравшихся в изображение взмывающего алого сокола, рассыпавшегося воротами-радугой, в которые и прошла принцесса навстречу встречающим.

Встречала ее лично супруга императора, великолепная Туи Сой Ши, «Сапфировая бабочка» императорского сада, сохранившая к своим шестидесяти с лишним годам и прямую спину, и нежную кожу цвета топленого молока, и твердый взгляд. Торжественно, в окружении дочерей и внучек, проводила принцессу в павильон, и их процессия по залитому солнцем парку напоминала стайку дивных пташек, двигающихся так слаженно, будто они были сработавшимся боевым отрядом.

Хотя, может, так оно и было — женщины семьи Ши по слухам обучались боевым искусствам наравне с мужчинами и могли себя защитить.

Ани старалась не показывать настороженности от оказанной ей чести. Так могли бы приветствовать королеву или царицу, но не ее — не в том статусе была одна из сестер повелительницы Рудлога, чтобы ее одаривала благосклонными улыбками сама императрица.

Но Хань Ши никогда не делал ничего просто так. Значит — что-то задумал. Хотя она наверняка узнает, что ему нужно. На встрече, только дождаться бы ее.

— Здесь будут только женщины, — сказала ей императрица, остановившись перед дверью павильона. — Никто не оскорбит вас мужским присутствием. Служанки будут появляться по вашему зову, — она протянула Ангелине маленький длинный колокольчик. — Позвоните, и вас услышат. Мы счастливы обеспечить вам покой и одиночество, красная принцесса.

— Благодарю, — почтительно ответила Ангелина и, как велел йеллоувиньский этикет, подождала на пороге, пока величественная Туи Сой Ши с сопровождением скроется из виду. Расспрашивать, когда ее примут, было совершенно неприличным, так же как и озвучивать императрице просьбу, с которой принцесса приехала в страну долгой весны.

И потянулись дни томительного ожидания и звенящего одиночества. Осень теплыми руками будила принцессу по утрам, гладя солнечными лучами по лицу и телу, и бархатными сладкими ночами звала в постель. Осень звенела журавлиными криками, парила дымом из маленькой бани на берегу пруда — водопад с крыши лился прямо в водную гладь, создавая прозрачную стену. Осень приносила тысячи мыслей и удивительно выстраивала их в четкую систему, отделяла шелуху, всматривалась в пруды золотым оком солнца и уносила тревоги. Одиночество и золото великолепного леса незаметно и очень легко сняли броню, которой принцесса закрывалась от людей — здесь не было в ней нужды, — заставили ее всматриваться в окружающий мир и в себя, и с каждым днем взгляд этот становился все пристальнее, все безжалостнее и откровеннее.

Звонки на работу и домой лишь немного отвлекали от молчаливого созерцания, в которое погрузилась принцесса. Не отвлекали ее и служанки, тихими тенями проходящие по павильону, приносящие еду и любимый чай, убирающие в покоях, когда она уходила на прогулки по солнечному затихающему перед зимой лесу.

Приносили девушки и подарки от императрицы. Шкатулку с мазями, тонко пахнущими древесными и травяными оттенками. «Это для красивых снов, госпожа», — тихо шептала служанка, кланяясь и протягивая дар. Шелковые легкие наряды, холодных синих и огненных красных цветов, оттеняющих бледную красоту Ани. Гребень с бирюзовыми украшениями, от которого голова становилась легкой. Милые и ни к чему не обязывающие вещи, знаки внимания и того, что о гостье не забыли.

Через несколько дней сжатая пружина внутри растаяла в тонкой золотистой дымке над прудом, и Ани перестала дергаться из-за времени, которое она теряет и которое проводит не с семьей. Она прогуливалась по шелестящим аллеям, расслаблялась в пару бани, читала книги на йеллоувиньском — в павильоне нашлась целая библиотека с легендами и историями из прошлого желтой страны, и принцесса внезапно увлеклась жизнеописаниями хитрых и мудрых императоров, их битв — дипломатических и военных, рассказами про их жен.

Пустой павильон напротив смотрел черными окнами, поблескивающими на солнце, и Ангелине иногда казалось, что там тоже кто-то гостит. Но он был слишком далеко, чтобы быть уверенной точно.

Ленивая огненная осень мягко просила отдохнуть, расслабиться, потеряться, вглядываясь в причудливые корни деревьев или в невозможно прозрачное небо с широкими перьями тонких облаков. Но Ангелине Рудлог было мало движения — в ней копилась нерастраченная энергия, требовала выхода. И принцесса в один из дней после посещения парной, где размякла до невозможности, где служанки промяли ее, вправили ей все косточки, вышла прямо под водопад и спустилась в пруд — сначала по щиколотки, потом по колени, по бедра — и, наконец, нырнула. Задохнулась от холода, но поплыла дальше. Мимо тихих кувшинок и широких листьев водяных лилий, в черной воде, окруженная пенным золотом дубов и каштанов. Сделала несколько кругов до пагоды и обратно, и, дрожащая, замерзшая — но приятно уставшая, вернулась на берег, к поджидающим ее девушкам. И с удовольствием снова пошла в прогревающую бочку с ароматными опилками.

Потом ей расчесывали волосы перед открытыми дверями на веранду — а по глади озера медленно колотили крупные капли дождя, поднимая высокие фонтанчики, ударяли о крышу пагоды, находящейся на середине пруда. Под шелест капель Ани вспоминала добрую и словоохотливую Сурезу, мечтающую о дожде, и ее мягкие и добрые руки. Никто никогда не расчесывал ее так. Разве что мама…

Вспоминались ей и совсем другие руки — и не было ни сил, ни желания отгораживаться от этих воспоминаний.

Показалось ей сквозь пелену дождя, или в далеком павильоне напротив зажегся свет и кто-то вышел на веранду?

— Еще гости? — спросила она у девушки, закалывающей ей на голове какую-то сложную прическу.

— Не знаю, госпожа, простите, — почтительно сказала она. — Но вам не о чем беспокоиться, гости его императорского величества никогда не пересекаются.

— А как называется тот павильон? — поинтересовалась Ани.

— «Воспоминание», — служанка отошла, поклонилась. — Я закончила, госпожа. Если угодно, я могу почитать вам или поиграть на терисе.

— Нет, — задумчиво проговорила Ани, — не нужно. Я хочу побыть одна.

Потребность в одиночестве, внезапно проявившаяся в ней, крепко связанной с семьей, немного пугала. Но была настойчивой и нужной, как удобная одежда. Это было не то одиночество, что испытывала она в полных людей коридорах дворца Рудлогов, не то, когда она была одна среди ненавидящих ее драконов в роскошных владениях Нории.

Тоска тонкой кромкой лезвия провела по сердцу, медленно, безжалостно.

«Не все тебя там ненавидели»

Нет, не все. Но меня ломали и сломали-таки, и до сих пор я не могу ответить на вопрос: «Кто я теперь?»

Ангелина подождала, пока уйдет служанка, вышла на веранду, выставила руки и лицо под дождь. Тонкий шелк широких рукавов сразу же намок — но она пошла дальше, под удивительно теплые струи воды. И в наступающих сумерках принцесса сбросила на землю драгоценный наряд, ступила в воду. И снова поплыла.

В воде было легче. Вода забирала боль.

Капли шелестели вокруг, стекали по лицу, и принцесса легла на спину, глядя в хмурое вечернее небо, раскинула руки — белая лебедь в черной воде — и застыла. Вода под ней, вода над ней, и сама она вода — покойная, вечно движущаяся. Воде не нужно думать, куда идти — путь для нее предопределен, и она не ропщет, но каким бы ни был путь, любая капля рано или поздно придет в океан.

Очнуться Ангелину заставил слабый всплеск. Будто кто-то подплыл совсем близко и застыл неподалеку, в пелене дождя.

— Кто здесь? — тихо спросила она, принимая вертикальное положение и поднимая светлые намокшие пряди с лица. Всмотрелась в сумерки. Никого. Всего лишь дождь по воде и едва видимая чернеющая пагода в нескольких десятках метров от принцессы. Вдруг стало зябко и страшно, но Ани только сощурилась и нырнула под воду.

Но и там, в черной озерной толще, не было видно ничего. Ани уже двигалась наверх, когда ее подхватило и подняло теплым потоком, мгновенно согревшим. Дождь усилился, снижая видимость до почти нулевой, зашумел грозно, начал сечь по плечам, по спине, словно выгоняя на берег. И Ангелина поплыла обратно, ориентируясь на золотистый едва видимый свет окон своего павильона. Поплыла, отчетливо чувствуя спиной чей-то внимательный и спокойный взгляд.

Этой ночью ей было тепло и легко — то ли вода так расслабила, то ли барабанящий по покатой крыше павильона ливень. И сны снились яркие, теплые, полные цветов и резных арок южных дворцов, осторожных касаний и далекого грома, похожего на приглушенный рокот, драгоценных изумрудов на красных листьях. И тягучего, безмятежного счастья.

На следующий день служанка принесла Ангелине конверт с сообщением, что светлейший император будет счастлив прогуляться с ее высочеством по своим вишневым садам послезавтра, в предрассветный час, и выслушать ее просьбу. Наконец-то!

От вчерашнего дождя не осталось и следа, и, позавтракав, старшая принцесса дома Рудлог вышла на прогулку в золотой лес. Она шагала медленно, вдыхая свежий и чистый воздух, часто останавливалась и подолгу любовалась листьями и капельками смолы на хвойных деревьях. И думала о предстоящем ей испытании. И о том, какую цену запросит колодец.

Страшно было идти в неизвестность, страшно, но необходимо. Нужно узнать, есть ли проклятие на ее семье. Если есть — как его снять и кто виновник их несчастий.

Три вопроса, за которые придется заплатить.

Платы она не боялась. Когда готова отдать жизнь за семью, все остальное неважно.

А что дальше?

Земля, покрытая чудесными мхами, пружинила под ногами, и тонкая дымка от нагревающегося озера, вдоль которого Ангелина шла, обнимала кряжистые стволы старых деревьев, поднималась вверх, к их толстым ветвям.

Дипломатическая служба уже привычна и скучна. И с нею легко справится тот человек, который и должен был ее возглавить. Идти, как и собиралась, в помощь Василине на курирование социальных проектов? Следить, как обеспечиваются сады, школы и больницы, как помогают пострадавшим после землетрясений? Да, это потребует больше сил и времени. И, скорее всего, не наскучит.

В ветвях зашуршал ветерок — Ани подняла голову и потерялась в окружающем великолепии, в отблесках солнца на золоте листьев, в синеве небес, в нежной зелени мхов. Потерялась, задохнулась, застыла, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза и неумолимо яростно бьется сердце.

Кажется, это и называется катарсис. Поглощение красотой. Звуки, цвета и запахи сдирали остатки льда, высвечивая то, что нужно было скрывать.

— Чего ты хочешь? — спрашивали колышущиеся листья.

— Чего? — вторили им поскрипывающие деревья.

— Кто ты? — плескала вода у берега.

— Я Ангелина Рудлог, — прошептала принцесса.

— Кто ты? — требовательно спросило солнце, вышедшее из-за тонкой тучки.

— Я — Ангелина Рудлог, — сказала принцесса громко. — Рожденная править.

Солнечный луч ласково погладил ее по мокрой щеке, вспыхнул радугой в слезах.

— Ты никогда не будешь удовлетворена своим местом.

Она обхватила себя руками, сжала пальцы на плечах и стала раскачиваться из стороны в сторону. Природа вокруг шумела, гудела истиной, кристальной и раскаленной, как воздух над черными и круглыми валунами, коими изобиловал этот лес.

— Тебе всегда будет не хватать того, для чего ты рождена.

— Но это не моя судьба! — крикнула она. — Не моя! Это судьба Василины!

Звонко расхохоталась сойка — и ей вторили десятки птичьих голосов. И Ани побежала, помчалась прочь из этого страшного леса в покой павильона, называемого Забвением.

— Ты та, кто ты есть, — шептали ей в спину вековые деревья. — Ты — рожденная править!

Принцесса просидела на веранде до вечера, не вызывая служанок. Казалось, что вокруг вообще нет людей — только золотые деревья и пруд, и бесконечный насмешливый лес. Чудовищное место, место горькой правды и странных видений. Снова пошел дождь — теплый, мягкий — и снова она скинула одежду и направилась в озеро.

В этот раз Ангелина доплыла до пагоды. Подтянулась наверх, встала у резной колонны, глядя на серую хмарь воды, отжала волосы.

Пагода чуть покачнулась — словно кто-то поднялся на нее с другой стороны. Но Ани не стала оборачиваться. Не сейчас, когда над ней висит самый большой долг.

Не было слышно ни шагов, ни голоса — только ощущение, что прямо за спиной стоит мужчина и смотрит на нее. И дыхание его шевелило мокрые волосы, касалось плеч, заставляя ежиться и бояться оглянуться.

— Это место сводит меня с ума, — проговорила она тихо, сделала шаг вперед и с головой рухнула в воду. Поплыла в черной воде, дальше, быстрее, почувствовала, как снова обволакивают, поднимают тело на поверхность теплые потоки — и показалось ей, что уловила приглушенный толщей озера всплеск.

Ани доплыла до берега в наполненной шуршанием дождя тишине. Вышла на берег, прислушиваясь. Остановилась и закрыла глаза.

Капли дождя превратились в осторожные пальцы, касающиеся ее щеки, губ, плеч и груди. Обернулись горячим телом, прижавшимся сзади. Наполнились силой, сжав крепкими руками. И она обмякла, чувствуя, как ее подбородок поворачивают в сторону и к губам ее приникают поцелуем со вкусом сладкой сухой травы и мандариновой горечи. Настоящим. Живым. Очень знакомым.

«Чего тебе хочется, принцесса?»

Она ответила — то ли про себя, то ли вслух.

«Тебя. Но я не могу. Не могу простить, не могу вернуться».

Тихий, понимающий и рокочущий смех на грани слышимости — и пальцы, касающиеся виска. Ангелина открыла глаза и вздрогнула. Она, обнаженная, расслабленная, сонная лежала на своей постели. Волосы ее были влажными — а вокруг, на кровати и на полу спальни, — белым снегом рассыпался пахнущий нежностью вишневый цвет.

Следующий день уже клонился к закату, когда она вышла на веранду с чайничком и чашкой горячего вкуснейшего чая с тонким ароматом дыма и жасмина. Немного сладкого, немного горького — лучшая приправа к ее смятенному состоянию. Ани лениво разглядывала кувшинки, слушала пение птиц — а павильон напротив снова окутывался тонкой дымкой дождя, который совсем скоро придет и сюда, на ее сторону.

Первый мелодичный звук пронесся над водной гладью, когда она почти задремала. Чистый, струнный — струна вибрировала, рождая в душе тревогу. Звук затихал, и когда осталось только тонкое воспоминание о нем — раздался новый, а затем еще один, и полились над зеркалом озера восточные переливы тоскливой мелодии. Полились, окружили, проникли в сердце, завели его до бешеного стука — и тут же сменились чарующей, бархатной и нежной песней — так поет жаркая ночь, так звенят травы, окружающие ложе любви, так касается тела любимый, так загораешься ты от его взгляда и голоса.

Ани дрожащими руками налила себе еще чаю, всмотрелась в пелену дождя.

Напротив — в павильоне, носящем имя «Воспоминание», она видела мужчину — или то была причудливая игра сознания? Нет, там точно сидел мужчина, красноволосый, белокожий, со светящимися линиями на теле, сидел, скрестив ноги, опустив голову — пряди волос почти касались инструмента, лежащего у него на ногах.

Дракон, дракон, откуда ты здесь?

Нории поднял голову, чуть склонил ее — Ани заморгала, перед глазами все расплылось — и снова перестала его видеть, и снова возникла мысль, что она сходит с ума.

Но мелодия — льющаяся хрусталем и болью, любовью и смирением — была реальна. Как реален был тот, кто играл ее.

Уйди, Ани, уйди. Не слушай.

Но она слушала песнь-признание, песнь-прощание и смотрела сквозь дождь на того, кто поступился гордостью, чтобы еще раз увидеть ее. Чтобы найти возможность сказать то, что важно, не нарушив при этом дистанцию, созданную ее словами, чтобы позвать ее снова — или попрощаться? И он тоже смотрел на нее, и пальцы его ласкали струны — и не было ничего в мире прекраснее той песни, что звучала сейчас над темной водой.

Двое сидели напротив — далеко, по разные стороны Туры, а вокруг них стелилась, медленно осыпалась золотым лиственным дождем теплая и дымчатая солнечная осень.

Ангелина все же нашла в себе силы уйти — как раз тогда, когда поняла, что еще минута — и она пойдет вперед. Струны зазвенели, когда она встала, струны заплакали, когда она отвернулась и шагнула в двери. Легла на кровать, уставившись в потолок, замирая от пронзительного и затихающего шепота песни.

«Умоляю тебя, приди».

Кто это говорит — он или она?

«Не могу без тебя».

Струны вибрировали — а на низкой постели под резным куполом павильона навзрыд, до судорог в горле и боли в сердце рыдала железная роза Рудлогов, принцесса Ангелина, рожденная править.

«Не могу…»

Долг крепкими гвоздями удерживал ее на ложе, рвал ногтями ладони, ранил зубами губы. Музыка терзала ее хуже самой страшной пытки, и она почти возненавидела того, кто никак не хотел остановиться — и перевернулась на живот, впилась зубами в подушку и застонала от злости, от боли, от соленых слез, от того, что опять нужно делать выбор — и прямо сейчас, потому что больше он шанса не даст.

Она подумает об этом после колодца. Если вернется оттуда. Подумает. Обязательно.

«Прощай, принцесса».

Музыка стихла, оставив после себя страшную оглушающую тишину. Потускнел последний оранжевый солнечный луч на стене спальни — и исчез. И Ани, вытерев слезы, медленно встала через десяток минут тишины, еще медленней побрела к распахнутым дверям — чтобы увидеть, как над павильоном «Воспоминание» поднимается вверх, улетая прочь, огромный белый дракон с красным гребнем на спине.

Она, не в состоянии успокоиться и чувствуя, как растет, расширяется внутри пламя из-под сорванного замка, долго смотрела Владыке вслед, прислонившись к створке распахнутых дверей и сжимая кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Смотрела, тяжело, прерывисто вздыхая, ощущая себя очень старой и уставшей, словно за спиной лежало не тридцать лет, а сотни тысячелетий, или будто опять она почти прошла пустыню, и остался последний рывок к цели. Но теперь не было того, кто остановит ее.

Она попыталась вдохнуть — но получалось только хватать ртом воздух, царапая ногтями по двери.

Ей дали свободу.

Думала ли она, что свобода может быть столь невыносимой?

Небо уходило в ночь, опрокидываясь чернильной звездной чашей в озеро, шелестели пышные деревья, теряя цвет и превращаясь в резную кружевную кромку между водой и воздухом, а на груди старшей Рудлог накалялся, нагревая тонкую кожу, подарок Нории — драгоценная ситория, раскрываясь отчетливо видимым призрачным цветком. Ани из последних сил сжала ее в ладони.

Опять, опять разбередил, разбил ее, растревожил. Опять показал, как она слаба и как шаток ее мир.

Потянуло холодом — по озеру, стремительно приближаясь, потекли к красной принцессе кружева льда, и воздух вдруг схватился мириадами хрусталиков инея, засверкавших в свете из распахнутых дверей.

Она справится. Справится.

Ани открыла рот, пытаясь вдохнуть еще раз — и не смогла.

«Не лги мне!» — орала ей в лицо Василина.

«Не лги себе!» — выл морозный ветер, секущий ее лицо, заставляющий согнуться, признать еще одну истину.

И принцесса закричала, не в силах справиться с тем безумием, что творилось внутри — и лед на замерзшем озере пошел волной, трескаясь в водяную пыль и нагреваясь до пара, а лес вокруг затрещал и полыхнул огнем, мгновенно осветившим небо красным заревом. Дочь Красного сжимала ситорию и стонала сквозь зубы, пытаясь обуздать свою силу — а над озером с гулом крутились водяные и огненные смерчи, сплетаясь и танцуя, поднимая столбы пара. В этом пару вдруг вспыхнула фигура большого золотистого тигра — башка выше леса, лапы размером с дом, и он согнулся, заурчал тихо, пронизывающе — и тут же улегся огонь, встала на место вода, и только с щелканьем продолжали рассыпаться красные угольки, оставшиеся от прибрежных деревьев.

Большой зверь в несколько прыжков, уменьшаясь, достиг берега, опрокинул принцессу на пол, склонил морду к ее лицу и снова зарычал. Вибрация распустила напряжение внутри ее мягкой куделью, желтые глаза-точечки принесли покой и безмятежность, позволили вдохнуть полной грудью и прийти в себя. Стало безумно стыдно.

— Простите, ваше императорское величество, — покаялась она тихо, — я испортила вам парк.

«Чтобы появилось новое, нужно сжечь старое, — раздался рык в ее голове. Тигр медленно таял золотистой дымкой. — Не печалься об этом. Я видел вещи страшнее и сильнее».

Он исчез.

Ани встала, захлопнула двери — ситория на груди остывала, тело было легким. И она, бормоча, как заведенная, произнося часть слов мысленно, часть вслух, налила себе чаю, села в плетеное кресло. Смысл закрывать глаза на реальность? Зачем? Чтобы потом, сорвавшись в будущем, сжечь половину Иоаннесбурга?

— Я же опасна… надо спать. Спать…

— …ты просто нашла себе лазейку… просто нашла причину, почему можно вернуться…

— Я подумаю обо всем после колодца. Потом… Сниму проклятие. Узнаю, как вернуть Полли. Если получится… я смогу уступить, смогу не винить его…

— Научусь уступать… да…

Чай ароматный, сладкий и вкусный, пахнет земляникой и сливками. Чайничек парит на маленькой горелке и пыхтит. Очень красивая женщина качается туда-сюда в кресле, смотрит на свое отражение в стекле и бубнит ему, как старушка. Никто не слышит ее и не видит, и ей почти не стыдно раскрываться перед собой. У любого существа, долго страдающего от боли, в конце концов срабатывает инстинкт самосохранения — залечить рану, найти лекарство.

— А как же данное мной слово? Как?.. А… придумаю… придумаю что-нибудь… заставлю Васю приказать выйти за него… слово монарха сильнее…

— Как ты жалка, Ани… придумываешь обходные пути, чтобы обмануть саму себя… но ты-то будешь знать…

— Подумаю, потом подумаю об этом, да…

Делает глоток, другой.

— Еще нужно позаботиться о Каролине… Обещала, что всегда буду с ней. И передать дела по дипломатическому корпусу. И тогда… тогда можно попробовать предложить династический брак. Под это дело выбить преференции для Рудлога…

Она долго сидит, пьет любимый чай, яростно раскачиваясь в кресле, пока на душе не становится совсем спокойно и уютно. Снова мир приобретает четкий порядок, и снова цели выстроены в последовательность, не мешая друг другу.

12 января, понедельник

Утром принцесса Ангелина проснулась задолго до рассвета. В окне только-только начинали бледнеть звезды. Вызвала служанок, позавтракала, подождала, пока развернут перед ней и помогут надеть белоснежный наряд с широким красным поясом. И вслед за одной из девушек пошла по тонкому слою гари к зеленой полосе и дальше, к вишневым садам императора.

Идти пришлось больше часа — ее вели скрытыми тропками, так, что ни разу ее не увидел никто из царедворцев и обслуги, хотя слышала она и мужские голоса, и команды занимающихся охранников, и щебет придворных дам. Похоже, так, невидимкой, можно было пройти весь огромный парк.

Наконец, служанки остановились по обе стороны от узенькой тропки, поклонились и замерли. Дальше Ангелина пошла одна.

Уже переговаривались осторожными трелями птицы, а она двигалась в цветущем вишневом саду, и не было видно ему края. Были здесь и деревья с опавшей листвой, и с только-только набухающими почками, и с едва заметными бутонами цветов, и с алыми ягодами, и раскрывшиеся, цветущие нежным белым цветом.

Не удержалась, сорвала несколько ягод, попробовала. Вишня был сладкой, вкусной, очень сочной — принцесса облизнула губы, посмотрела на пальцы. Они были покрыты красными каплями, словно кровью из порезов.

Император, одетый в очень простую серую рубаху и штаны, стоял на коленях на краю вишневого сада и копался в земле. Ани невольно улыбнулась — не думала, что найдет в этом величественном старике единомышленника.

Повелитель Йеллоувиня окучивал розы, не чураясь грязи. Повернул голову в сторону подошедшей принцессы, кивнул приветственно.

— Скоро рассвет, ваше высочество. Разделите его со мной.

— С удовольствием, великий император, — тихо сказала Ани. Хань Ши отвернулся, и она, понаблюдав немного за его работой, развязала ленты на щиколотках, сошла с высоких танкеток, сделала несколько шагов по мокрой траве и встала во влажную землю. Опустилась на колени неподалеку от старика и начала убирать тонкие ростки травы меж цветов. Работа шла молча, и не сразу она заметила, что старик поднялся, вытер руки полотенцем и застыл, глядя на небо. Штаны его от колен и ниже были грязными. Поднялась и она — и белоснежный шелк ее платья тоже был испачкан землей.

Так и стояли — пока из-за каналов, висячих мостов и небоскребов великого Пьентана, самого гармоничного города в мире, не показалось солнце. Окрасило столицу в розовый и белый, очистило небо, заиграло на лицах встречающих его людей.

— Часто встречаю здесь рассвет, — проговорил император мягко. — Светилу в миллионы больше лет, чем мне, а каждое утро оно встает и работает с одинаковым усердием. А нет его сильнее в нашем мире. Великая сила требует великого смирения. Чем больше дано, красная дева, тем больше приходится бороться с собой. Слабому противостоит мир, сильный противостоит сам себе. Но и сильнейшему нужна опора не слабее его — иначе можно рухнуть, разрушив себя. В чем твоя опора, дочь Воина?

— В семье, — ответила она без колебаний.

Он медленно покачал головой.

— Ты — их опора. А твоя? В чем находишь ты покой и силы?

Она промолчала, но император и не ждал ответа.

— Посмотри на солнце. Это жизнь, но что стало бы с Турой, если бы оно светило круглые сутки? Это тепло, но что стало бы, заслони оно все небо? Есть ли на твоем небе место для луны и звезд?

— Я понимаю вас, — сказала она с усилием.

— Мне трудно с Красными, — продолжил старик, — слишком смятенны вы всегда, слишком кипите, бурлите, рветесь менять мир. Даже ты — хотя ум твой холоден и спокоен, но дух полон ярости, несмотря на долгие дни медитации и то, что ты излилась вчера. Но в тебе есть зерно смирения, огненная дева. Оно утешает меня. Ты решила, что спросишь у Колодца?

— Да, ваше императорское величество.

— Хочешь ли ты что-то спросить у меня?

Она хотела. Узнать, почему ее так принимают, узнать, зачем прилетал Нории.

— Нет, ваше императорское величество, — произнесла Ани, склонив голову. — Я хочу только еще раз извиниться за вчерашнее. И поблагодарить за то, что вы остановили меня.

Он одобрительно и тонко улыбнулся.

— Следуй за мной, беспокойная дева, — император, как был, босиком, в грязной одежде, зашагал обратно, в цветущие сады. Ани направилась за ним, прислушиваясь. — Я покажу тебе его. Но подумай, хорошо подумай. Нельзя просто так получить знание. Любое знание несет за собой ответственность. У тебя есть шанс отказаться — потом его не будет. Готова ли ты к ответственности?

— Готова, — кажется, голос ее звучал достаточно твердо.

— И он всегда требует с каждого свою плату. Не спрашивай, какую. Я не могу сказать тебе.

Колодец неведом даже для меня — хотя я был в нем однажды, но так и не понял его природу. По нашим легендам, появился он когда наш Желтый прародитель в гневе ударил посохом о землю — посох от удара раскрошился в пыль, смешался с соком земли и стал живым серебром, ртутью, отворяющей память. Он может отказать тебе, может запутать, может затянуть в видения, попав в него, ты можешь выйти через секунду или через год — никто не скажет, когда. В колодце ты бессильна и могущественна одновременно — и очень легко забыть то, зачем пришла и остаться там навсегда. Помни об этом. Будет ли у тебя какая-то просьба ко мне?

Они остановились у глухого шестиугольного здания. Очень маленького, едва выше человеческого роста, очень узкого. Похожего на могильный камень, какие ставят на кладбищах Туры.

— Я буду благодарна, если вы скажете моим родным, что может пройти любое время, ваше императорское величество, — Ани погладила камень здания. Холодный. Мертвенно холодный. Настоящий саркофаг.

— Я поговорю с Василиной, — величественно кивнул император. Отвернулся и ушел.

Ани открыла низкую дверь «саркофага», вошла в помещение — и дверь тут же захлопнулась за спиной, закрывая путь обратно.

Темнота. Тишина. Ее тревожное дыхание. И мерцающее пятно на полу.

Живое озерцо золотистой ртути. По поверхности его шли, закручиваясь, водовороты — медленные, тяжелые, словно не жидкость там была, а вспухал бурунами металл. И холодом от него тянуло пронизывающим.

Ангелина скинула одежду, подошла к краю колодца и, вздохнув, сделала шаг вперед.

Холодно. Чистый твердый лед.

Вокруг нее по краю поднялись в небеса светлые зеркальные стены — на нее смотрела золотистая-Ангелина, лицо ее менялось, искажалось и обретало объем. Сверкающая, текучая фигура встала лицом к лицу, склонилась к уху.

— Зачем ты пришла сюда?

Голос — миллион шепотов, миллион шорохов.

— За ответом. На три вопроса.

— Знаем вопросы, можем ответить. Готова платить?

Они медленно погружались в колодец и по бедрам словно простреливало электричеством. Стены сужались, оставляя кругом только золотистое сияние.

— Да. Что вы возьмете в оплату?

— Верное решение — или смерть… — прошептала фигура перед ней.

— А если не согласна?

— Тогда, — шепот зазвенел, и она схватилась за виски, чувствуя, как хлынула кровь из носу, — только смерть.

— Согласна! — крикнула она и провалилась в ледяную бездну. Зависла в светящемся каменном шаре — изо рта с бульканьем шел воздух, задергалась, задыхаясь — и когда нечем стало дышать, шар распался на гигантское сплетение золотистых нитей — и она полетела туда, в чьи-то жизни, битвы, любовь, смерти, надежды и отчаяние.

Когда император Хань Ши вернулся во дворец, к нему, поклонившись, обратился его секретарь.

— Мой господин. Звонила королева Рудлога, ее величество Василина.

Император кивнул, показывая, что услышал. Ушел в свои покои, где его привели в порядок, позавтракал с супругой и только потом, спокойный и величественный, ушел к себе в кабинет и набрал коллегу.

— Брат мой, — немного волнуясь и смущаясь, проговорила юная королева. — Не известно ли тебе что-то про мою сестру, Ангелину? Она не отвечает на звонки, это ей не свойственно.

— Она в колодце, Василина, — доброжелательно ответил император. — Теперь нужно ждать.

Королева выдохнула, поблагодарила — и положила трубку. А Желтый император принялся за дела — солнцу тоже нужно работать.

Великий Хань Ши был человеком прозорливым, умеющим легко анализировать поступающую информацию, делать правильные выводы из самых крох ее. И не надо было ему заглядывать в будущее, чтобы понять, что он, скорее всего, принимает сейчас будущую жену Владыки Владык. И пусть с Красными с их непредсказуемостью ни в чем нельзя было быть абсолютно уверенным. Принять могущественную владычицу как подобает ее статусу — чем не политический задел на будущее?

А королева Василина, очень расстроенная и встревоженная, пошла на завтрак. Ангелина ощущалась очень слабо, очень далеко — и было ужасно страшно, что и это ощущение исчезнет. Как было с Полиной.

Но нужно было работать — и ее величество позволила себе на две минуты после завтрака прижаться к мужу, набраться спокойствия — волосы его были еще чуть влажными после утренней тренировки и душа, и руки держали так же крепко как обычно, и сердце билось размеренно и уверенно.

— Я все равно не отговорила бы ее, Мариан.

— Нет.

— И приказывать ей не могу. Кому угодно, но не ей.

— Ангелине трудно приказывать, — улыбнулся Байдек. — Но в будущем придется делать и это.

— Надеюсь в отдаленном, — пробормотала Василина. — У меня сердце в пятки уходит, как подумаю об этом.

— Научишься. — Она вздохнула, и Мариан стиснул ее так, что она застонала и засмеялась одновременно, укусила его за китель.

— Скажи мне, что с ней все будет хорошо.

— Я верю, что об Ангелину сломаются любые обстоятельства, — сказал он без сомнений.

Василина покивала задумчиво и нехотя оторвалась от мужа.

— Надо работать. Вечером навестим Полю, хорошо? Лучше бы дождаться Марину с работы, но не уверена, что она придет сегодня домой. Сейчас у меня как раз встреча с министром здравоохранения, распоряжусь, чтобы в ее больнице срочно расширили штат хирургов и медсестер. Протекционизм, конечно, но сестра мне нужна здоровой. Сама она ведь никогда не попросит.

— Конечно, навестим, — подтвердил Байдек и прикоснулся губами к ее виску.

Марина

Зима — время сонное и расслабленное. Снежок, огоньки, предчувствие праздника — меньше месяца осталось до Поворота года, когда сезон Черного сменяет Белый и начинается новый год.

Граждане вывешивают на окнах пожелания счастья и носят подношения — свечи и масляные фонарики — к статуям богов для благословения. Самое радостное время для священства — паства жертвует на храмы, очищается от грехов. А грехов, судя по количеству свечей, накапливается немало — чем ближе к празднику, тем меньше места в храмах — бывает, что полы сплошь завалены подношениями. Потом, в первый день весны свечи будут разбирать по домам и зажигать на столах.

На главные площади в городах устанавливают «дом сезонов» — плетеную из прутьев и соломы шестиугольную конструкцию с куполом, которая в зависимости от величины поселения может быть высотой как с человека, так и с трехэтажный дом. А уж жители украшают ее кто во что горазд. Резными или стеклянными светящимися чайками, соколами, медвежатами, тиграми и змейками (а в этом году впервые появились там и драконьи фигурки), лентами пожеланий — как на свадьбу, — корзиночками из пшеничных колосьев — чтобы год был сытный, — гирляндами из глиняных шариков, на которых написаны имена членов семьи. Считается, что это принесет счастье. Наверное, приносит, но не бедолагам дворникам, которые потом, на третий день нового года, все это весомое счастье убирают.

Помимо жрецов, радостно в эти дни и продавцам одежды и обуви — по поверию, нужно встречать поворот года в новом наряде, чтобы не обидеть богов.

Всегда подозревала, что богам глубоко все равно, в чем ты встречаешь первый весенний рассвет — скорее всего, поверие когда-то давно запустил какой-нибудь ушлый торговец, и не прогадал.

Отстрелявшись и совершив положенные ритуалы, народ впадает в сомнамбулическое состояние и разминается горячительным — тренируется перед праздником. А у врачей и виталистов в январе наступает горячая пора. «Пора идиотов на колесах», — называют ее мои коллеги, и я покривлю душой, если скажу, что не согласна с ними.

С аварий людей привозят потоком, и сложных сразу отправляют на операции. Эльсен становится вдесятеро раздражительнее и невыносимее, синяки под глазами увеличиваются на пол-лица, пачки сигарет улетают за день. А когда остаешься на ночную смену, потому что коллеги не справляются с потоком, и когда спишь в раздевалке по соседству с ассистентом Эльсена и парой медбратьев, свалившихся после трех суток без сна — начинаешь ненавидеть людей еще активнее.

Главврач пытался настоять, чтобы я уходила домой сразу после окончания рабочего дня.

— Вы же понимаете, — толковал он мне, поймав в курилке, — Марина Михайловна, я не могу допустить, чтобы вы тут в обмороки падали.

— Олег Николаевич, — раздраженно ответила я, — я прикреплена к Эльсену. И если он в своем возрасте сутки проводит на ногах, то с какой стати я должна бросать его? Или вы думаете, я сюда развлекаться пришла?

Судя по его взгляду, именно так он и думал. Принцесса, по какому-то капризу решившая работать.

Я по телефону предупреждала Василину, что задерживаюсь или остаюсь на ночь. Я вообще вела себя как примерная наказанная девочка.

В первый раз она осторожно сказала:

— Поклянись мне, что ты точно в больнице, а не смываешься так из-под надзора.

— Конечно, смываюсь, Вась, — я честно попыталась снизить едкость тона. — Лучше уж отмывать кровь в операционной, чем сидеть под домашним арестом. А если ты мне не веришь — спроси у крокодила Тандаджи. Уверена, у него на каждый мой шаг есть отчет.

Родных я почти не видела. В те дни, когда успевала спать дома, даже ужинать не могла — в полусне принимала душ и валилась в кровать. Бедный Бобби, кажется, забыл, как выглядит хозяйка — или его пугал запах лекарств и мой всклокоченный вид — но встречал пес меня храбрым лаем из-под кресла.

Он, увы, рос немного трусливым.

На трубке копились пропущенные вызовы от Марта. Я улучила момент между операциями, налила себе кофе, и отзвонилась ему — а то станется еще проверить, где я, а Эльсен за Зеркало в операционной пришибет и меня, и друга, каким бы крутым магом он ни был.

— Я в немилости у тебя, высочество? — осведомился он смешливо, и от этого тепла моментом ушли и раздражение, и усталость.

— Я в аврале, — я глотнула кофе и прислонилась виском к холодной плитке сестринской, — очень много работы, Март. Так что готовься в конце января меня жалеть и гладить. Пока мне не продохнуть.

— Это я всегда готов, — откликнулся он. — Совсем плохо?

— Да нет, — я с удивлением прислушалась к себе и поняла, что не кривлю душой. — Мне это нравится, Мартин. Но тяжело, да. Сплю очень мало. Ничего, после праздника пойдет на спад.

— Погоди-ка, — он чем-то шебуршал, звенел. — Не двигайся с места.

Я посмотрела на часы — еще пять минут и нужно идти. Но уже открывалось Зеркало.

— Смешные тут щиты, — сообщил Мартин и протянул мне несколько пузырьков из темного стекла. — На, все, что у меня было. Это тоник. Делает даже из уставшей клячи призовую кобылу. Бери, я у Макса еще выклянчу. А вообще у вашего Зигфрида должны они быть. Просто он в благородной рассеянности, видимо, не заметил, что принцесса на нежить похожа.

— Я ржать от него не начну? — я с сомнением потрясла один из пузырьков. Внутри колыхалась плотная жидкость. Открутила, понюхала — пахло свежескошенной травой.

— Нет, — с почти искренним сожалением ответил Мартин и ухмыльнулся, — у Макса напрочь отсутствует чувство юмора, поэтому тоник только тонизирует. Выпей, Марина.

— Слушаюсь, — я выдохнула и заглотила содержимое пузырька. Сладковатое, приятное. В глазах тут же посветлело, и голова перестала ныть. И слабость в мышцах прошла — наоборот, тело наполнилось такой пузырящейся, радостной бодростью, что я могла бы прямо сейчас отправиться в клуб и протанцевать до утра.

Но вместо танцпола светила операционная.

— Ты мой герой, — простонала я и закрыла глаза. — Спаситель! Принеси мне еще, идеальный мужчина, пока я не имею времени подвергнуть Зигфрида пыткам. Поделюсь с врачами.

Мартин потянул меня со стула, взъерошил волосы.

— Ночью ограблю Макса и завтра принесу. Заметь, ради тебя рискую быть испепеленным злым колдуном.

Я хихикнула, крепко-крепко обняла его, вжалась в свитер носом.

— Мне нужно идти. Я так рада тебя видеть, Март. Так рада!

— И я рад, — заключил он со смешком. — Норму обниманий и помощи близким на сегодня выполнил, теперь можно снова идти ненавидеть придворных.

Все-таки мы с ним очень похожи.

Мартин ушел в Зеркало, а я отправилась искать Эльсена. Впереди была трудная миссия — уговорить старого ворчуна выпить тоник.

И о пропущенном вечере органной музыки я вспомнила только через несколько дней. Все равно не смогла бы пойти. Честно говоря, я и о Люке-то не вспоминала. Да и вообще ни о ком.

Он сам напомнил мне о себе.

В один из суматошных дней до встречи с Мартином поступил пациент — отрада на фоне бесконечных аварийных и переломанных. Всего-то плановая язва желудка. Направили его к нам почему-то из другой больницы, и главврач лично просил Эльсена взять его на операцию — мол, родственник какого-то уважаемого человека. Эльсен плевался и витиевато ругался — ни одного мата, все высколитературно, но так обидно, что мы заслушивались, главврач чуть не плакал, но в результате настоял на своем, пообещав внеплановый отпуск и расширение штата.

И операция прошла спокойно и быстро, и пациент был тих и вежлив, и родственники к нему приходили опрятные, спокойные, как с картинки. Я периодически видела их на обходах. Пациента выписали через три дня — виталистические процедуры сделали свое дело. А наутро после его выписки Эльсен, что-то пыхтя себе под нос, буркнул:

— Рудлог, зайдите ко мне в кабинет.

Я обожала его за это «Рудлог».

В кабинете стояла корзина цветов, какие-то пакеты, коробки.

— Вот, — проворчал старый хирург, — надарили. За вшивую язву, а благодарности, как будто я ему прямую кишку на денежный автомат заменил. А это вам, — он сунул мне в руки объемистую коробку конфет с прозрачными стенками, — очень просил передать.

И он снова грозно засопел — я схватила коробку и предпочла ретироваться.

Нужно бы было отдать конфеты на проверку Тандаджи. Но я не удержалась — открыла, потянулась за конфетой с орешком — и нащупала в глубине коробки что-то плоское и твердое.

Вытащила на поверхность и тут же закрыла коробку — от камер. И пошла с ней в кладовку.

Это был телефон. Вбит был туда один номер. И в памяти — одно сообщение.

«Нам же не нужны лишние уши? Первый кусочек свободы для тебя».

Я не удержалась — прыснула. Сунула телефон в карман и пошла дальше работать.

Конфеты, кстати, оказались божественными.

12 января, понедельник, Бермонт

Очень мокрая молодая медведица стояла в пруду, опустив морду в воду — наружу торчали круглые уши и часть лба. Она старалась не двигаться, и только изредка вздрагивала от нетерпения. Ну где же, где же они? Подняла голову, помотала ею и снова сунула нос в пруд. Насторожилась, замерла — и прыгнула вперед на манер лягушки, загребая передними лапами и шлепая ими по воде, скакнула раз, другой, клацая челюстями, развернулась, загоняя косяк — у берега забились несколько серебристых тел — и уже почти красуясь подцепила зубами здоровенную форель, сжала когтями, порыкивая, и вгрызлась в брюшко, выедая сытную икру. Ревела, урчала от удовольствия так, что у охранников, стоящих у внутреннего входа в замок, потекли слюни. Они бы тоже хотели выбраться куда-нибудь в лес, в предгорья, и там поискать лакомство в быстрых незамерзающих реках.

Ее величество Полина-Иоанна изволили ловить рыбу. А его величество Демьян в человеческом обличье сидел на берегу, скрестив ноги, молчал и наблюдал. Сидел он в окружении полутора десятка берманских малышей, восторженно повизгивавших и азартно болеющих за рыбачащую королеву. Им только предстояло познать упоение охоты и осознанное нахождение во втором облике.

Детский сад на выпасе. Что делать, если именно дети приучили Полину к нему? Именно в их компании она перестала убегать, завидев его не в шкуре. Принюхивалась осторожно и очень удивленно и моргала с негодованием: как так, нет меха, нет лап, а пахнешь как мой большой медведь? Иногда еще пригибалась, когда он слишком резко двигался или повышал голос, и отчаянно, испуганно тявкала. И с радостью кидалась к нему, когда он оборачивался, фырчала, вынюхивала, подставляла холку. Хорошо с тобой, большой медведь, давай играть. Или спать. Или поймай мне рыбу!

Полина снова плюхнула лапами по воде, дети взвизгнули, а Демьян стер с лица холодные брызги. Лосося сюда регулярно подвозили и выпускали, иначе с аппетитами супруги тут скоро остались бы одни лягушки. Вот и сейчас — уже наелась, а жадничает. Морда в крови и икре, а дальше прыгает за толстой форелью. Играется.

Поля, зажав в пасти очередную бьющуюся добычу, вальяжно вышла на берег, отряхнулась, подозрительно посмотрела на затаивших дыхание детей и вдруг потрусила к одному мальчишке лет четырех, стала тыкать ему в лицо рыбиной. Ешь, мол, медвежонок.

Сидящая неподалеку в группе женщин мать ребенка вскинулась, ахнула.

— Оставайтесь на месте, — рявкнул Демьян, не оборачиваясь.

Сзади раздались сдавленные всхлипы и утешающий голос леди Редьялы.

Дитя верещало, смеялось и отбивалось, пачкаясь в слизи и крови, и Полина, рыкнув от недогадливости младой поросли, сунула рыбину еще какой-то девочке, еще одной. Посопела, помотала головой от досады и села на мохнатую задницу, расстроенно взвревывая. В какой-то момент вгляд черных звериных глаз остановился на Демьяне — и он отчетливо увидел, как напряженно работает в большой голове ее мысль, как осторожность борется с материнским инстинктом.

«Я помогу, — сказал он мысленно, очень внятно. — Накормлю их. Давай. Покажу».

Она с опаской склонила голову.

«Иди сюда, Поля. Накормлю детей. Медвежата хотят есть».

В ее реве ясно слышалось недоверие.

«Вкусная рыба. Хорошая охотница. Дай. Накормлю».

Наконец медведица решилась — кинула рыбу перед ним, отошла немного, наблюдая. Бермонт медленно взял тяжеленную рыбину, выпустил когти, вырвал ей жирную спинку, напластал как мог. Дети вокруг возбужденно принюхивались, толкались под локоть, уже тянули руки — и через пару минут на берегу шел самый настоящий пир. Немного негигиеничный с точки зрения человека — ну так и находящиеся там были не совсем людьми.

Пол поскакала в воду. Притащила еще. И еще. Ели дети, пачкаясь в жиру, ел Демьян — и с его разрешения к охоте присоединились и женщины. Часть вытирало чад салфетками и пластало рыбу, часть распределились по берегам пруда, устраивая местный геноцид лососю — в том числе и матушка короля, леди Редьяла. Вот это было веселье! Брызги взлетали до небес, а победный и разочарованный рев был слышен, наверное, и на окраинах Ренсинфорса.

Поля в конце бросила бегать туда-сюда и улеглась чуть поодаль, умиротворенно наблюдая за сытым медвежьим стадом. Медведицы выходили из воды, оборачивались одна за другой, одевались — и ее величество очень внимательно смотрела на это. Внимательно и озадаченно. Пока не увели детей, не ушел по каким-то своим делам человек, пахнущий как большой медведь — тогда она потрусила в лесок, в облюбованную ямку у дерева, и там задремала от сытости и усталости.

Медведице иногда снились сны. Она не могла сказать, что это было. Не понимала, не воспринимала и тревожилась из-за этого.

Там, во снах, она ходила на двух лапах, и изо рта ее вылетал не рев, а те же непонятные звуки, которыми общались периодически навещающие ее гости. Там почти не было запахов. Там было много разных незнакомых людей, серые каменные громады со светящимися прорезями в них, странные ревущие животные с огненными глазами. Не живые, но двигающиеся.

Видела она во снах и пугающего ее человека — но там она его не боялась. Наоборот, испытывала радость и привязанность. И еще что-то, чему молодая медведица не знала названия, но что было очень приятным. Как запах сладких ягод или жирных орехов. Как ощущение, когда она спит под боком у большого медведя.

Снились ей и периодически навещающие ее женщины. Они были другими — но она точно знала, что эти люди — свои. От них шло тепло.

Проснувшись, она снова увидела их. Правда, всего троих — еще там были мужчины, которые стояли чуть поодаль. Она знала, что женщины поначалу опасались ее, но сейчас ощущала только то же тепло и тревогу.

Гостьи открывали рты — и слышала она знакомые сочетания звуков, не понимая, что они означают.

«по-ля-по-ли-на»

«пом-ни-шь-ме-ня»

«я-так-ску-ча-ю»

«воз-вра-ща-й-ся»

Гостьи гладили ее, и она сопела от удовольствия и послушно подставляла бока. Это было приятно и весело. Они очень много и странно поревывали, и медведица терпеливо, с любопытством слушала. Так много звуков издавали только птицы, до которых она не могла дотянуться, или жужжащие, больно кусающиеся насекомые. Вот эти двуногие тоже чирикали и жужжали совсем не похоже на ее рев.

Одна из них, самая маленькая, плакала — и медведица расстроилась из-за этого, решила утешить — поскакала в свой лесок и принесла хлюпающей носом девочке здоровенный, чуть подтухший уже кусок разодранного зайца.

Почему-то этому никто не обрадовался. Наоборот, расстроились все трое.

«нам-по-ра-по-ли-на»

«мы-е-ще-при-дем»

«мы-те-бя-лю-бим»

Они ушли, оставив Пол валяться на травке и лениво, чисто для развлечения, глодать зайца.

 

Глава 22

12 января, понедельник, Лаунвайт, столица Инляндии

Люк

С утра герцога Дармоншира вызвали в управление безопасности Инляндии. Мог бы и отказаться, но кто же отказывается от информации, идущей в руки? И от возможности притупить бдительность соперников? Разговор происходил в кабинете высокого начальника, и Люк, раздраженный из-за ноющей руки, дурачился, наблюдая, как медленно звереет лорд разведчик. Розенфорд прохаживался по кабинету, Люк сидел в кресле и поигрывал пачкой сигарет.

— Дармоншир, не включайте идиота. Звонок был сделан с вашего номера.

— Не может быть! — с натуральным удивлением воскликнул Люк. Лорд Дэвид брезгливо поджал губы.

— Соседи и жители района видели серый «Вран». Есть у вас такая машина, Дармоншир?

— Не знаю, — нагло ответил Люк. — Я езжу на красной «Колибри», но гараж у меня большой, машин в нем много.

— У вас есть «Вран», Дармоншир, — не моргнув глазом, проговорил инляндец. Выдохнул и склонился к собеседнику.

— Вот что у нас получается, лорд Лукас. В квартире в Свамперсе два подгоревших трупа. Удушение и нож. Вашу машину видели там, вы звонили по поводу пожара. Что мне мешает сейчас арестовать вас по обвинению в убийстве?

— То, что я не идиот — сначала развести пожар, а потом звонить, чтобы его потушили? — предположил Люк с усмешкой.

— Отводите подозрения, — с легким презрением пожал плечами Розенфорд.

— Это я могу, — согласился его светлость, и лорд Дэвид нахмурился.

— Хватит, Дармоншир. Сейчас вы мне расскажете, что там произошло. Или выйдете отсюда в наручниках. Вы утомили меня.

— Мы оба понимаем, — протянул Люк, — что если бы вы могли меня арестовать, вы бы уже арестовали. Преступление произошло, как вы говорите, почти две недели назад, а вызвали вы меня как подозреваемого только сейчас. Почему?

Розенфорд поморщился, потер длинный подбородок с едва заметной рыжей щетиной, сел в свое кресло. В нем он выглядел очень респектабельно — да и вообще этот деревянный кабинет с красной бархатной обивкой выглядел очень добротным и внушающим доверие. Лорд разведчик о чем-то задумался, поглядывая на Люка.

— Потому что по крайней мере одно убийство было совершено точно не вами, — наконец, решился он. — Убитый Уильям Доггерти задушен, второй лежал рядом с разрезанной удавкой, в кармане у него нашли запасные. На канистре нашли его отпечатки. Огонь успели потушить. И я хочу знать, лорд Лукас, что вы там делали?

— Откровенность на откровенность, лорд Дэвид, — легко ответил Люк. — Доггерти работал на меня. Он искал тех, кто заказал мое убийство. Видимо, нашел. И решил поделиться со мной. Но не успел. И теперь мой вам вопрос — вам известно что-то о том, кто устраивает на меня покушения?

— Расследование идет, Дармоншир.

— На чем они приехали? Убийц было больше, чем один. Не пешком же они пришли.

— Кроме вашей и машины Доггерти во дворе никаких автомобилей не было, — отрезал Розенфорд. — Дармоншир. Если у вас есть информация, которая может помочь следствию, самое время поделиться. Третьего раза вы можете не пережить.

— К сожалению, Доггерти был моим единственным выходом, — мрачно сообщил Люк. И под внимательным взглядом начальника разведки рассказал о своем сотрудничестве с Псом. Опустив острые детали, конечно. И ни словом не упомянув о Софи.

Если кто-то здесь имеет доступ к материалам или сам лорд Дэвид как-то связан с убийцами (хотя вероятность этого крайне низка) — не помешает их успокоить.

— Мой вам совет, — очень сухо сказал инляндец на прощание. — Уезжайте в Вейн, он достаточно укреплен. И переждите там.

— Я подумаю, — так же сухо ответил Люк, и они с неудовольствием пожали друг другу руки. Через несколько минут герцог Дармоншир, раздражаясь из-за усиливающейся боли в плече и локте, уже выруливал с парковки дворца, направляясь домой.

Он уже несколько дней как очнулся от виталистического сна — и единственное дело за это время, которое завершилось удачно, не относилось к расследованию. Он посетил, как и собирался, Лесовину, затем Блакорию, и вернулся очень довольный. Все получилось просто идеально.

А вот все остальное не так радовало.

Захваченный Альфред Дьерштелохт, как и его люди, все еще находились в камерах замка Вейн. Никто не вламывался к Люку с требованием освободить их или с угрозами. Видимо, принц Лоуренс Филипп так впечатлился тем, как выглядел герцог при их последней встрече, что понял — болтать об этом не нужно.

К сожалению, помощники блакорийского барона сказать могли немного, хотя Леймин очень старался, выуживая из них информацию. Был приказ, они его выполнили. Мотивы, причины им никто не объяснял.

Зато из общения с бароном сразу после его захвата Люк сделал необходимые выводы. Первый — против него работает очень сильный менталист, который поднаторел во внушении. Возможно ли, что это Темный, как Соболевский? Или кто-то из белой аристократии, скрывающий свое умение? Точно можно было сказать, что это не высокородный йеллоувинец — хотя они и сильнее всех в ментальной родовой магии, на охоте точно ни одного сына Желтого ученого не присутствовало.

Или же преступник — кто-то из классических магов-менталистов? Мог ли он же насылать проклятия на аристократов из списка наследования?

Второй вывод — похоже, убийства аристократов и покушения на него, Люка, связаны.

Третий — злоумышленник или его сообщник явно из окружения барона. И очень Люк подозревал, что не обошлось тут без участия старшего Дьерштелохта.

Ну и четвертый — он, Люк, представляет собой какую-то опасность. Но какую и для кого? Прав ли Тандаджи, предполагающий, что покушения связаны с особым вниманием короля Луциуса к новоиспеченному герцогу и это просто политические игрища?

Были и другие выводы, смутные подозрения и целый ворох версий, которые он и собирался проверять.

А еще он снова отложил в копилку памяти и уберегший его от выстрела, самостоятельно возникший щит (второй или третий раз, считая случай на охоте?), и так внезапно и удачно налетевший ураган. Последнее было слишком даже при том, что его любит удача. Факты и странности копились, и он давал им отлежаться, не торопясь раскрывать и эту загадку. Сейчас важно было другое.

Через час его светлость сидел у себя в кабинете, снова разложив перед собой записи. Люк опять начал наносить визиты. Теперь — живым и здравствующим аристократам из первой двадцатки списка наследования, разбавляя их не относящимися к делу встречами — чтобы никто не обнаружил закономерность. Вел светские беседы, мягко переводил тему на общих знакомых — а дальше было дело техники:

«Как трагически погибла мать Таммингтона. Нелепейший несчастный случай. Я сам однажды поскользнулся на ровном месте и чуть не свернул себе шею, представляете?»

Обычно этого было достаточно, чтобы собеседник выложил информацию обо всех неприятностях, которые с ним случались с раннего детства. А их, надо сказать, было немало. Только вот не было между ними ничего общего.

Сейчас лорд Дармоншир ворчал вполголоса, пытаясь неловко щелкнуть зажигалкой. Если бы кто-то прижался ухом к двери, он бы услышал обрывки ругательств, глухие удары, когда взбешенный собственной несостоятельностью его светлость пинал ящики стола, и размышления вслух. Так думалось легче.

— Есть, есть что-то общее. Не может не быть. Что-то я упускаю… проклятый Дьерштелохт!

Он снова выругался, переложил зажигалку в правую руку и поджег сигарету.

Подвижность левой руки почти восстановилась, но пальцы слушались еще неохотно, и ныла она противно, хуже, чем воспаленная десна. Виталист обещал, что за две недели ежедневных процедур все пройдет, и настойчиво предлагал обезболивание.

Но Люк и так чувствовал себя вялым и немного отупевшим от лечения. Больше всего его раздражала расслабленность и неповоротливость ума. Будто он не может сложить два и два.

Проговаривание вслух помогало собраться.

— Думай, думай, Люк… так… предположим, убийства все-таки происходят с помощью проклятия. Провоцируется цепь несчастных случаев, которые рано или поздно приводят к смерти. Что-то или кто-то активирует его. Проклятие накладывается не на жертву. На кого? На его родственника? На жилье? На одежду? Черт, нет. Хэммингем погиб на посту, из одежды — военная форма, родные до этого не навещали. Да и как можно провернуть проклинание одежды стольких людей и не засветиться?

Он уже прокручивал это в голове не раз и не два. Раздражался, бросал записи, начинал рыть в другом направлении, снова возвращался. Желание разгадать загадку засело как заноза — пока не вытащишь, не сможешь забыть.

— Может, какие-то подарки? Надо поговорить с Таммингтоном, не получала ли его мать каких-то подарков от других лиц. Наверняка получала. То, с чем соприкасалась время от времени. Мебель?

«Да это может быть какая-то шкатулка или цветочный горшок. Что угодно может быть», — Люк кинул сигарету в пепельницу и мрачно двинул ее от себя. Покрутил телефон — набрать лорда Таммингтона или нет? Не хотелось бы раскрывать карты — молодой герцог очевидно был довольно проницательным. С другой стороны, разве он, Люк, не найдет что соврать?

Люди Леймина активно рыли землю с другой стороны — искали подпольного специалиста по проклятиям, но пока безуспешно, и Дармоншир в очередной раз с досадой подумал об убитом Билли Псе — вот кто мог бы помочь. Выходов на других могущественных воротил преступного мира Люк пока не имел, но если здесь будет пусто, придется наводить мосты. Этого тоже не хотелось — старина Билли был помешан на секретности и дела свои делал тихо, клиентов не светил. Свяжись с кем другим — можешь получить и шантаж, и готовый компромат для газет.

Он решился — набрал номер герцога Таммингтона, подождал, пока он ответит.

— Лорд Роберт, мы так приятно пообщались при встрече. Не хотите вернуть визит?

— Д-да, Дармоншир, — немного удивленно сказал герцог. — Если вы хотите… Я сейчас как раз в Лаунвайте. Я не планировал, признаюсь… но могу навестить вас.

— Буду счастлив, — сказал Люк и отключился, пока молодой герцог не передумал.

Ближе к обеду, когда Люк уже озверел от версий и мыслей, в кабинет зашел дворецкий, поклонился.

— Ваша светлость, к вам его светлость герцог Таммингтон. Он ждет в гостиной.

Люк хмыкнул удивленно — легок же Таммингтон на подьем с ответным визитом. Затушил сигарету.

— Сейчас, Доулсон.

Дворецкий кашлянул.

— Чуть раньше его светлости пришла леди Маргарета, милорд. Сейчас она тоже в гостиной.

Люк кивнул и ускорился. Таммингтона нужно было спасать.

Младшая сестра, с каким-то диким макияжем, всклокоченными кудрями, в облегающих штанах и возмутительно сползающем с плеч свитере с широким воротом, сидела в кресле напротив красного Таммингтона и курила его, Люковы, сигареты.

— И вот, предположим, роды в полевых условиях, — вещала она, помахивая рукой, — нужно отсосать слизь из дыхательных путей у новорожденного, а инструмента нет. Придется делать это по-старинке. Ртом…

Люк со спины видел, как позеленел молодой герцог. Сестра наконец-то перевела взгляд на старшего брата, с иронией взирающего на нее, скрестившего руки в дверях, и закашлялась дымом.

— Добрый день, — проговорил Люк ехидно. — Роберт, рад видеть вас.

Маргарета замерла, посмотрела на сигарету и с вызовом затянулась, а Таммингтон с облегчением встал, пожал Люку руку.

— У вас очаровательная сестра, Лукас.

— О, она настоящая прелесть, — улыбнулся Люк, отобрал у сестры сигарету и невозмутимо затушил ее. — Жаль, что ей нужно покинуть нас.

— Но мне не нужно! — запротестовала младшенькая.

Люк зубасто улыбнулся. Не с ее калибром нарываться.

— Нужно, нужно, — посетовал он. — Ты хотела позвонить матери. Заодно расскажешь ей о том, как познакомилась с его светлостью.

Рита с ненавистью взглянула на Люка и поднялась. Объемный свитер еще больше слез с плеч, и Таммингтон из зеленоватого стал пятнисто-красным.

— Я останусь на обед, — процедила Рита. — Хочу поговорить с тобой.

— А уж я как хочу, — вкрадчиво проговорил Люк и усмехнулся. Рита вылетела из гостиной, он повернулся к молодому герцогу.

— Прошу простить, Роберт. Рита учится на врача и иногда слишком увлекается. Нам сейчас принесут чай. Или вы предпочтете что-то покрепче?

Таммингтон покачал головой, сел.

— Нет. Я после прошлой нашей встречи долго приходил в себя, — сказал он с подкупающей искренностью.

— Останетесь на обед? Мои повара будут рады угодить вам.

Молодой герцог задумался — и Люк прямо увидел, как в голове его проносится сцена: Маргарета над супом рассуждает о прорыве пузыря или околоплодных водах.

— Да, останусь.

— Прекрасно, — Люк сел в кресло. — Таммингтон, я понимаю, что вы удивлены моим приглашением — не так мы близко знакомы, чтобы встречаться без предварительной договоренности. Но я сейчас все объясню. Помните, вы рассказывали мне, что ваша матушка проверялась на проклятие?

— Да, помню, — несколько недоуменно сказал молодой человек.

— Вы простите мое любопытство, — великосветским тоном продолжал Люк, — но я почему-то не могу перестать думать об этой загадке. Я люблю иногда побаловать ум решением детектива. Скажите, не получала ли она каких-то необычных подарков? Может, дело в них?

Лорд Роберт покачал головой.

— Подарков было много. Конкретно ничего сказать не могу. Но, раз вы заговорили об этом… Дармоншир, я до нашей встречи как-то забыл об этом, а после начал вспоминать и сопоставлять. Дело в том, что со мной тоже чуть не произошел несчастный случай. С полгода назад. Я спускался по лестнице и едва не сорвался со ступеней.

Он, видимо, заподозрил в Люке скепсис и заторопился.

— Я так хорошо знаю свой дом, что могу пройти по нему с закрытыми глазами. У меня хорошее чувство равновесия — я занимался гимнастикой в детстве. Но четко помню, что у меня закружилась голова и заплелись ноги. Это вполне может быть случайностью, потому что не повторялось. Но после наших разговоров о проклятии, признаюсь, мне стало не по себе.

— А что вы делали в тот день? — поинтересовался Люк. — Во что были одеты?

— Как обычно, — пожал плечами Таммингтон. — Ничего нового или необычного. Ко мне приезжала двоюродная тетка, и я решил отдать ей часть драгоценностей матери. С ними и шел вниз, когда это случилось.

Люк подобрался и мысленно застонал. Ой, идиот! Это же очевидно! Вот оно — то, что крутилось вокруг, то, что объединяет всех людей.

— А в день смерти вашей матери что-то из драгоценностей на ней было? — хищно спросил он.

Таммингтон нахмурил лоб, покачал головой.

— Я не вспомню, Дармоншир. Что-то наверняка было, но не вспомню. Вы думаете, проклятие наведено на них? Но я неоднократно касался их, они находились у меня в доме.

— И сейчас у вас? — Люк от нетерпения встал.

— Кроме тех, что отдал, — кивнул молодой герцог, удивленно наблюдая за возбужденным Люком.

— Таммингтон, — торжественно провозгласил хозяин дома, — предлагаю прогуляться перед обедом. Сначала к вам, заберем драгоценности, потом к господину Ирвину Андерису, пусть проверит, — он спохватился. — Вы же не против?

По его тону было понятно, что даже если собеседник против, это ничего не изменит.

— Нет, — с растерянностью проговорил лорд Роберт. — Я все равно собирался возвращаться в герцогство.

— Вот и прекрасно, — обрадовался Люк, чуть ли не подхватил беднягу, сокрушенного обаянием сразу двух Кембритчей, под локоток и потащилк телепорту.

Замок Таммингтон оказался поскромнее владений замка Вейн. Лорд Роберт попросил Люка подождать в гостиной, сходил за сундучком с украшениями — довольно весомым, надо сказать, и они вернулись в столицу.

Через полчаса Люк довез коллегу по титулу к специалисту по проклятиям, Ирвину Андерису. У него был посетитель, и их светлостей пригласили в отдельный кабинет и попросили подождать.

Наконец, пришел и маг. Поклонился вежливо. В глазах его сверкало любопытство — и предвкушение вознаграждения от столь значительных посетителей.

— Я попросил немного задержать следующего клиента, — сказал он, — правильно я понимаю, что вопрос срочный, господа?

Пока Люк объяснял, что им требуется, брови Андериса ползли вверх.

— Вполне может быть, — пробормотал он, — позвольте, я посмотрю.

Таммингтон безропотно отдал сундучок. И потянулись минуты ожидания — Люк курил, лорд Роберт морщился от дыма, Андерис, прикрыв глаза, перебирал драгоценности и что-то бормотал, откладывал.

— Здесь чисто… и здесь… о, позапрошлый век, йеллоувиньский сапфир?.. да, чисто… а вот это, — он отложил золотую брошь с изображением какого-то деревенского пейзажа, — намолено на удачу и защиту здоровья.

Таммингтон протянул руку и забрал украшение.

— Мама надевала на меня, когда я болел, — объяснил он Люку шепотом. — Это еще от прабабушки.

Господин Ирвин все перебирал, прислушивался, водил над драгоценностями руками, над чем-то замирал. Сундучок пустел, и Люк уже начал немного нервничать — неужели ошибся? Или проклятая вещь отдана тетке Таммингтона?

Но вот маг замер над простой цепочкой с серебряной подвеской — крылатым змеем, свернувшимся в кольцо. Чем дольше он держал над ним ладони, тем больше хмурился, качал головой. Наконец поднял голову.

— Это проклятая вещь.

Люк удовлетворенно выдохнул — по всему телу пробежала волна азарта.

— Господа, прошу вас отойти подальше, — продолжил Андерис. — Я попытаюсь понять, как оно действует, но если ошибусь — вас заденет отдачей.

Таммингтон и Дармоншир послушно отошли к окну, оставив мага у стола. Тот огородился небольшим сверкающим щитом и полностью погрузился в сканирование подвески.

Лорд Роберт встревоженно и задумчиво смотрел в окно.

— Что такое, Таммингтон? — шепотом спросил Люк. — Осталось только вспомнить, откуда эта вещь у вашей матушки, и загадка решена.

Молодой герцог так долго молчал и бледнел, что казалось, и не заговорит. Люк не торопил его. В таком состоянии не нужно жать.

— Я помню, — наконец тихо ответил лорд Роберт. — Я очень хорошо помню, потому что присутствовал при этом, хотя мне и двенадцати лет не было.

И почти беззвучно — так, чтобы не услышал маг, — добавил:

— Это наградной знак Инландеров, Дармоншнир. Его за вклад в благотворительное движение преподнесла моей матери ее величество королева Магдалена.

Люку хватило пары секунд, чтобы прийти в себя, и он даже смог — несмотря на лихорадочно мечущуюся мысль — проговорить:

— Вероятно, кто-то проклял украшение после награждения. В любом случае, Таммингтон… я думаю, лучше об этом помалкивать.

Молодой герцог потерянно кивнул.

Андерис двигал над украшением пальцами, и Люк мог бы поклясться, что слышал от подвески шипение, будто на раскаленную сковородку плеснули воды. Оно все усиливалось, превращаясь в треск — и вдруг внутри щита полыхнуло — под ним разлилась светлая пелена, раздались ругательства и удовлетворенное:

— Сделал! Вот тварь!

— Вы живы там? — поинтересовался Дармоншир с опаской. Пелена под щитом бледнела, опускалась на пол туманными хлопьями.

— Да, — проворчал целый и невредимый маг и махнул рукой, отключая щит. — Теперь она безопасна. Садитесь, господа. Что я могу сказать, это не работа профессионала. Скорее, самоучки, но очень талантливого. И предупреждая ваш вопрос — почерк мне не знаком.

— Не имеет отношение к родовой магии потомков Черного Жреца? — осторожно спросил Люк. Маг недоуменно взглянул на него.

— Нет. Магия классическая, сделано грубо, но действенно. Включалась на ауру проклятого — и могла сработать и на родственников, но для этого им нужно было находиться поблизости.

— Но мать часто ее носила, — возразил Таммингтон. — И далеко не всякий раз с ней что-то случалось.

— Отложенный запуск проклятия, — пожал плечами господин Ирвин, — и действие не каждый раз — видимо, для того, чтобы не соотнесли с вещью. Фактически этот артефакт притягивал несчастные случаи. То есть при прочих равных условиях падающее дерево в ураган упадет на того, у кого есть эта подвеска. Если есть возможность поскользнуться — человек поскользнется, если плохо закреплена полка на стене — сорвется в тот момент, когда человек находится под ней, если человек падает, то неудачно и так далее. Плетение на неудачу. И, главное, следов на ауре не оставляет! Включилась — случилось происшествие — и выключилась. И питается от хозяина. Так она может десятилетия работать. Опасная вещь. Была. Сейчас я плетение снял, так что спокойно можете носить.

— Пожалуй, я поостерегусь, — грустно сказал Таммингтон. — Спасибо, господин Андерис.

— Был рад услужить вам, ваша светлость, — проговорил маг. — Сочувствую. Это, безусловно, преступление, и я позволю себе рекомендовать вам обратиться в отделение магконтроля для расследования. Я готов свидетельствовать на суде.

Обед, который наконец-то состоялся в Дармоншир-холле, проходил в странной атмосфере. Маргарета переоделась в платье и являла собой образец благовоспитанности, периодически бросая укоризненные взгляды на старшего задумчивого брата и развлекая гостя. Подавленный лорд Роберт отвечал ей с вымученной вежливостью и поспешил откланяться.

Рита обиделась.

— Очень пугливые нынче герцоги пошли, — сказала она раздраженно Люку, лениво курящему в кресле.

— Ты его так атаковала, что у бедняги не было ни одного шанса не испугаться, — отозвался Люк хмуро. — Поздравляю, минус один жених у тебя есть. Так держать, Рита, на пути к одинокой старости. И не смей трогать мои сигареты. Еще раз увижу — сошлю своей волей в поместье Йельхен на севере. Лес, волки, ежи и змеи — хорошая компания.

— Ты какой-то злой сегодня, — укорила его сестра. — Я хотела напомнить про обещание устроить меня в королевскую лечебницу. Ты не забыл?

— Не забыл, — на самом деле совершенно вылетело из головы. Надо срочно решить вопрос, но как же не до него! — Рита, я очень занят. Езжай к матери. Пообщаемся позже.

Сестра надулась окончательно и вышла из гостиной, хлопнув дверью. А Люк, докурив и решив, наконец-то, что нужно делать, вызвал к себе Леймина и кратко, очень сухо, рассказал о том, что узнал.

— Необходимо узнать, есть ли наградные знаки у других погибших — и ныне здравствующих из первой очереди списка наследования, — заключил он. — Если есть, то нужно заполучить несколько таких же. Я прошу вас заняться этой проверкой, Леймин. Конечно, ставки так высоки, что во избежание утечки идеально сделать это самому. Но мне нельзя светиться, велика вероятность спугнуть преступников. Будем надеяться, что на других знаках не обнаружится проклятия… мне, признаюсь, очень хочется, чтобы его не обнаружилось.

Леймин мрачно кивнул.

— Потому что иначе вывод очевиден.

— Но зачем это королеве? — с тоской вопросил Люк. Стряхнул пепел, покачал головой. — В любом случае версии две. Если окажется, что наградных знаков у других пострадавших нет или это единичное проклятие, то можно с легкой душой отмести вариант с причастностью ее величества.

— Вы понимаете, чем это может для вас закончиться? — медленно поинтересовался Леймин. — Если королева… или кто-то из королевской семьи имеет к этому отношение, его величество самолично распорядится вас ликвидировать. Такие вещи не выносят на публику и свидетелей в живых не оставляют.

— Меня и так все время пытаются убить, — мрачно хмыкнул Люк. — И вот чую я, что потяну за эту ниточку — пойму, чем мешаю и я. Времени очень мало, — он повел своим длинным носом, — пора уже начаться грандиозной заварушке. Слишком тихо — пугает меня молчание по поводу пропажи Дьерштелохта. Даже если изначально поверили в версию о внезапном его отпуске, на связь он не выходит достаточно долго, чтобы обеспокоились те, кто стоит за его спиной. Да и старший братец вряд ли остался в стороне, даже если он не причастен — а в это я не верю. Уже должны были расспросить участников вечеринки в клубе, хозяйку и девушку, сложить два и два — даже при том, что нас никто не видел, кроме принца, не так уж много времени надо, чтобы догадаться. Так что молчание и отсутствие действий меня скорее пугает. Хочется перехватить инициативу, Леймин.

— И что вы предлагаете? — сердито спросил старый безопасник. — Опять что-то безумное?

— Почти, — улыбнулся Люк. — Поставим старшему братцу вилку. Если и он ни при чем — мы об этом узнаем.

За следующие два дня внушающие доверие пожилые люди, одетые в дорогие костюмы, объехали родственников погибших — и тех, кто еще оставался в живых — из первой очереди списка наследования. Добивались встреч, представлялись работающими на анонимного коллекционера и просили продать наградные знаки, ежели такие существовали. Люк приказал не жалеть денег.

Где-то их не пускали на порог, где-то отказывали, где-то просили время подумать. Но у тех, с кем удалось поговорить, наградные знаки были у всех. И к исходу вторых суток у Люка набралось четыре серебряных подвески в виде свернувшегося кольцом крылатого змея. И заключение Андериса — на всех четырех идентичное проклятие.

Леймин хватался за голову и усиливал охрану Дармоншир-холла, нанимал дополнительно людей, чтобы следили за родственниками пустившегося во все тяжкие лорда. И тихо гордился им.

Люк тоже не терял времени даром. На следующий день после встречи с Таммингтоном он позвонил Розенфорду и настойчиво попросил устроить ему встречу с командиром гвардии ее величества графом Фридо Дьерштелохтом.

Упрямый ублюдок Розенфорд наотрез отказался это делать, и пришлось подвесить этой рыжей рыбке аппетитного червячка.

— Я обещаю дать вам информацию о заказчиках покушений на меня, — сказал Люк тоном искусителя.

— Так она у вас есть? — раздраженно пробурчал Розенфорд.

— Конечно, — Люк представил себе лицо лорда Дэвида в этот момент и улыбнулся. — Более того, обещаю, что все лавры достанутся вам. Устроите встречу — и через три дня я передам вам все документы.

— По какому вопросу вы хотите с ним встретиться? — инляндец уже был готов сдаться.

— По личному, — небрежно ответил Дармоншир. — Даже, можно сказать, по семейному. Это касается его брата.

Розенфорд отзвонился на следующий день — как раз тогда, когда Люку привезли первую подвеску. Граф Фридо Дьерштелохт согласился встретиться в королевском дворце. Ранним утром.

15 января, четверг

— Он точно злодей, — пробормотал Люк, в темноте подъезжая к вотчине короля Луциуса. — В это время нормальные люди еще спят.

Дворец и правда еще спал — и шаги Люка гулко отдавались в пустых узеньких коридорах, и казалось ему, что в тишине этой он слышит шепот тысяч тайн, сопровождавших двор с начала времен. Низенькие потолки давили. И опять он подумал, что жить тут — настоящее наказание. И что очень странно для детей Воздуха не пытаться отстроить себе что-то попросторнее, а эту рухлядь отдать под музей.

Хотя Инландеры всегда слишком ревностно соблюдали традиции.

Командир личной гвардии королевы ждал его в своем кабинете. Поздоровался, кивком предложил присесть. Такой же черноволосый и широкий, как младший брат, такой же мрачный — но эта мрачность была матерой, тяжеловесной. Плотные усы и бородка чуть скрадывали странно скошенный вбок подбородок — будто его когда-то своротили набок, да так и оставили.

— Чем обязан, ваша светлость? — граф сразу перешел к делу.

— Ваш брат у меня, — сообщил Люк, внимательно наблюдая за противником. На лице лорда Фридо не дрогнул ни один мускул.

— Я уже знаю об этом. Альфреду не свойственно пропадать, не предупредив. Он жив?

Говорили они тихо, и голоса их в приглушенной дреме дворца казались почти зловещими.

— Жив. Он пытался убить меня, граф.

— Какое-то недоразумение? — осведомился блакориец.

— Не сказал бы, — усмехнулся Люк, — для недоразумения он был очень настойчив. Сейчас он в замке Вейн. Естественно, он был допрошен.

Лорд Фридо неохотно пошевелился.

— Что вы хотите от меня?

— Дело в том, — охотно объяснил Люк, — что я крайне не люблю, когда в меня стреляют. Но в ходе допроса выяснилось, что ваш брат действовал неосознанно. Кто-то внушил ему, что нужно убить меня. Так что при всем желании его упечь за решетку — уж простите, граф — я не могу винить его.

Дьерштелохт сверлил его глазами. И непонятно было, верит или нет.

— Дело очень деликатное, — продолжал Дармоншир, — и мне необходимо узнать, кто заказчик. Но на лорде Альфреде стоит блок, и ваш брат не может говорить. Я нашел менталиста, который согласился снять блок и достаточно квалифицирован, чтобы не повредить вашему брату. Но в то же время мне бы не хотелось, чтобы между нами были какие-то разногласия, граф, или попытки отомстить за удержание вашего брата в будущем. Вы достаточно влиятельны, чтобы меня это беспокоило. Думаю, нам обоим выгодно оставить это происшествие в тайне. Мне крайне нежелательны скандалы. Также не хочется, чтобы барон, выйдя на свободу, внезапно умер — обвинят ведь в этом меня.

Начальник гвардии, не отрывая от него взгляда, медленно кивнул.

— Поэтому я предлагаю мировую. Жду вас завтра в замке Вейн в десять утра. Вы поприсутствуете при работе менталиста. Будете свидетелем, что все прошло квалифицированно. Затем я выслушаю рассказ лорда Альфреда. И после я отдам вам барона — вы можете взять виталиста и врача, чтобы они засвидетельствовали его здоровье. И уж потом забота о его целостности ляжет на ваши плечи. А с заказчиками я разберусь сам.

Его светлость замолчал. Дьерштелохт постукивал ручкой об стол и, сощурившись, разглядывал Люка. Тук-перевернул ручку-тук. Тук-тук. И так, кажется, целую вечность.

От него несло недвусмысленной угрозой. Будто он готов сейчас прыгнуть через стол и перегрызть Люку горло.

Чем же я так перешел тебе дорогу, блакориец?

— Согласен, — сказал лорд Фридо, вставая. — До завтра, ваша светлость.

— До завтра, — благожелательно согласился Люк и направился к двери, стараясь не дернуть плечами от ощущения, что вот-вот ему выстрелят в спину.

Впереди был тяжелый день.

Ближе к вечеру Люку позвонил Леймин и попросил о срочной встрече.

— Нашли мы подпольщика, промышляющего проклятиями, — удовлетворенно заявил старый безопасник. На лице его читалось горделивое облегчение — наконец-то и его «пенсионный отдел» оказался полезен. — Пришлось брать на захват всех магов, нужно будет увеличить штат, ваша светлость. Повезло, что в боевой магии он слабенький.

— Увеличивайте насколько нужно, — нетерпеливо кивнул Люк. — Как нашли?

— Клюнул один из слитых заказов через доступных посредников, — Леймин торжествующе сжал кулак. — Мы пообещали огромную оплату тому, кто поможет выйти на мага, способного создать проклятие. Сначала сыпалась всякая мелочь, бабки-старички, промышляющие порчей, сглазом и приворотами всякими, потом стали толкать умельцев покрупнее. Мы всех проверяли, конечно, с менталистом. А накануне сообщили мне, что за заказ готов взяться серьезный человек. Ну я с недоверием отнесся — сколько уже их было. Ан нет, спросил, можно ли создать проклятье на вещи и так, чтобы никто не заподозрил — на украшении там или одежде. Он говорит — можно, можно и так, чтобы не сразу заработало. А вы, говорю, уже такое создавали? Он мне — да. Тут мы его и сцапали. Посреднику приплатили, чтобы молчал, мага привезли в Вейн, там и допросили. Угадайте, кто делал заказы?

— Ну? — поторопил его Люк.

— Человек в полумаске, — ухмыльнулся Леймин. — Но маг его узнал. Видел по телевизору. У графа Фридо Дьерштелохта очень примечательная челюсть.

Ночью в Дармоншир-холл проникли вооруженные люди в масках. Невидимые для камер — работал генератор помех — неслышно поднялись до покоев хозяина, открыли дверь, связали его сопротивляющуюся и мычащую светлость по рукам и ногам, накинули мешок на голову — и Зеркалом унесли его в неизвестном направлении.

Там, куда его принесли, было очень холодно. И под ногами скрипел снег. Сдернули с головы мешок, повернули к стоящему поблизости человеку. Люк потряс головой, приходя в себя.

— Что это значит, граф? — спросил он изумленно. Огляделся, сощурился. Они были в лесу. А неподалеку, окруженный фонарями, возвышался замок Вейн.

— Рекомендую вам молчать, — процедил лорд Фридо. — Сейчас, ваша светлость, вы проведете меня сквозь щиты в замок и выпустите моего брата. Иначе вы здесь и останетесь.

— Но мы же договорились, — удивился Люк и получил короткую оплеуху. Поморщился. Счет к братьям Дьерштелохт рос не по дням, а по часам.

— Вы же понимаете, что это не сойдет вам с рук? — сказал он настойчиво.

— Сойдет, — сухо бросил блакориец и ткнул ему в бок пистолетом. — Вперед, Дармоншир. Иначе сейчас я прострелю вам ногу, и вам придется прыгать на одной. А и это не поможет — рядом с домом вашей матери тоже дежурят люди и ждут сигнала. Думаю, ее присутствие сделает вас более сговорчивым.

— Не надо вмешивать моих родных!

Голос дрожал. Адреналин, щедро замешанный на страхе — вполне могут пристрелить здесь же и уйти, — разгонял кровь, делая Люка почти нечувствительным к холоду. Он переступил с ноги на ногу.

— Их безопасность зависит от вас, Дармоншир. Идите. И не вздумайте кричать или звать на помощь — помните о вашей матери. Если встретится кто-то из слуг — улыбайтесь и делайте вид, что к вам приехали друзья, чтобы ничего не заподозрили.

— Но… я в пижаме и босиком, — с дрожью в голосе крикнул Люк. — И там охрана! У вас ничего не получится!

— В Дармоншир-холле тоже была охрана, — чуть высокомерно отозвался граф. — Слушайте.

Через пару минут замковый парк потряс взрыв. Замигали и погасли фонари вокруг здания, и в самом замке потухли редкие огоньки — подорвали электрический кабель? Распахнулись двери — охрана замка выбегала, садилась в машины — проверять, что же случилось.

Люка тем временем облачили в куртку и ботинки. Какой-то бедолага остался без них. И процессия «друзей» двинулась сквозь лес, оставив двоих на страже.

Идти пришлось недолго — по хрустящему снегу, в полной темноте, под гул удаляющихся машин. Он провел похитителей сквозь щиты, а дальше уже вели его — к неприметному второму входу в торце здания — совсем рядом спуск в подвалы. Значит, долго наблюдали, значит, добыли где-то план замка. Один из блакорийцев, оказавшийся магом, приложил руку к замку, зашевелил пальцами, словно проворачивая ключ — и замок щелкнул.

— Бегом, — тихо приказал Дьерштелохт.

И Люка потащили ко входу к подвалам. Взломали дверь, по двое зашли вниз. Темнота. Свет фонариков. Тяжелое дыхание людей. С грохотом захлопнувшаяся дверь.

— Засада!

Люк чертыхнулся — заметили слишком рано! — двинул одного из похитителей под колено и рухнул на землю, отполз, как мог скорчился, закрыл руками голову. В темноте тонкими светящимися линиями свистели пули, кричали и матерились люди, грохот стоял невозможный — казалось, все здание над ними вибрирует от этого грохота.

Вспыхнул свет. Люк сощурился, приподнялся. Люди Леймина, снаряженные очками ночного видения, находились в подавляющем большинстве — и окружили нападавших, замкнули кольцо. На полу лежали убитые и раненые. Дверь в подвалы открылась — заглянул Жак Леймин, покачал головой.

— В лесу еще двое, — тихо сказал ему Люк. — И отправь бойцов в дом матери.

Леймин кивнул и исчез.

— Дармоншир, — сипло позвал его лорд Фридо. Он был ранен, кровь заливала его лицо. — Дармоншир! Если через полчаса я не свяжусь со своими людьми в Лаунвайте, ты больше не увидишь мать.

Люк плюнул, потер щеку и не отказал себе в удовольствии обложить графа сочнейшими и очень грязными ругательствами. Бойцы Леймина косились на него с уважением.

Накануне леди Шарлотта вместе с дочерью и сыном по настойчивой просьбе Люка ушли телепортом в Рудлог, в его городской дом. Дьерштелохта-младшего с его людьми перевели в охотничий домик в глубине парка, и охраняли их почище, чем королевскую чету.

— Ты, сука, у меня вообще никого не увидишь больше, — хрипло сказал Люк. — В камеры их, ребята. И потом позовите виталиста — надо, чтобы эта падаль жила.

Он успел подняться к себе, одеться — когда вернулся Леймин.

— Всех взяли, ваша светлость, — мрачно сообщил он. — Привезли сюда. Менталист готов. Трупы унесли. Закопают.

— Ну что же, — Люк вытащил из тумбы несколько пачек сигарет, рассовал их по карманам. — Пойдем, Жак. Пора узнать, что к чему.

Утром совершенно невыспавшийся Люк заглянул в Дармоншир-холл. Забрал подвески, привел себя в более-менее приличный вид и поехал в Глоринтийский дворец.

— Его величество занят, — предупредил секретарь. — Вы не записывались на встречу.

— Я подожду, — сонно ответил герцог. — Рассчитываю, что его величество найдет на меня пять минут. Прошу только сообщить обо мне.

Он остановился, привалившись к зеркальной стеночке — из которой на него смотрел ужасно уставший человек. Люк периодически дремал, чуть ли не сползая на пол. К его величеству заходили сановники, выходили, а Люк терпеливо стоял и ждал.

И, наконец, секретарь появился из кабинета короля Луциуса, кивнул.

— Его величество вас примет.

— Спасибо, — Люк пошевелил пальцами в кармане и шагнул к дверям.

Луциус Инландер в своем подавляющем, пропитанным запахом бумаг и сладкого табака кабинете пил кофе — и Люк чуть не застонал, унюхав желанный запах. Поклонился, застыл.

— Благодарю, что согласились принять меня, ваше величество.

— Садитесь, Дармоншир, — суховато ответил король. — Надеюсь, у вас уважительная причина вламываться ко мне.

— Смею надеяться, что да, — кротко кивнул Люк и расположился в кресле. Посмотрел на кофейник, вздохнул. — Я по поводу моей предстоящей свадьбы, ваше величество. Точнее, снятия с меня обязательств по поводу свадьбы.

Луциус аккуратно поставил чашку на блюдечко, скривил рот.

— Ваше расследование завершилось успешно?

Люк вздохнул. Вчера в окружении людей Дьерштелохта было безопаснее, чем сейчас — когда он собрался говорить.

— Позвольте мне закурить, ваше величество.

— Курите, я же разрешил ранее, — с раздражением ответил король. — Не тяните.

— Я расскажу вам, ваше величество, а вы решите сами, — начал Люк и щелкнул зажигалкой, затянулся. — Я обнаружил, что все погибшие расстались с жизнью из-за проклятья. Есть основания подозревать, что и те, кто находится в начале списка наследования, но еще жив, тоже прокляты. У меня есть маг, который готов засвидетельствовать это. Есть вещи, на которые наложено смертельное плетение. Заклинание, притягивающее несчастья, провоцирующее несчастные случаи.

— И кто виновник? — поинтересовался король хищно.

Люк положил сигарету в пепельницу, сунул руку в карман и достал подвески.

— Эти вещи прокляты, мой король. А работал с магом, зачаровывающим эти знаки, командир гвардии вашей супруги. Ее величества Магдалены.

Инландер взглянул на подвески, замер — поднял глаза — те полыхнули белым — и Люка просто впечатало в кресло чудовищным давлением.

— Ты в какие игры решил играть, щенок?! — прошипел совсем не похожий на себя король. Неуловимым движением перепрыгнул через стол, схватил Люка за голову, сжал — еще чуть-чуть и лопнет. — Ты на кого мне указываешь, а?

— Вы… можете… сами… посмотреть, — едва сумел просипеть Дармоншир и тут же захрипел — взбешенный Луциус сжал ему виски, и мозг взорвался, заполыхал болью — замелькали перед глазами картинки расследования, и покушений на него, и общения с магом, и встреч с родственниками погибших, и совещания с Леймином, и недавние стычки с братьями Дьерштелохт. Мелькали, повторялись, рвали голову — и не мог он пошевелиться, и глаза закрыть не мог.

Его отпустили резко, с чертыханием, и он обмяк в кресле. Чернота медленно отступала.

— Приношу свои извинения, лорд Лукас, — произнес король Инландер так чопорно, будто он нечаянно на брюки Люку чашку с чаем опрокинул, а не пытался поджарить мозги. Взял со стола салфетки, кинул Дармонширу на колени. — Вытрите кровь.

Люк провел рукой по лицу — на пальцах осталось красное, и он, откинув голову назад, закрыл глаза и перевел дыхание. Не все так плохо.

— Что там с этими Дьерштелохтами? — задумчиво проговорил король.

— На обоих ментальный блок… — прогнусавил Люк, зажимая нос и прикладывая салфетку.

Король кивал — он и так это знал. Подошел к телефону, набрал какой-то номер.

— Леди Виктория? Да, приветствую. Мне нужен телепорт. Через пять минут в замок Вейн.

Положил трубку. Повернулся к Люку.

— Поднимайся. Пойдем.

Граф Фридо, молчавший на допросе, как скала, увидел на пороге камеры короля. Побледнел, опустил глаза.

Люк остался в коридоре и с содроганием — жива была еще память о пережитом — слушал вопли читаемого. Он намеренно не говорил королю ничего о выводах по покушениям на себя — хотя Дьерштелохт-старший имел и доступ к камерам слежения в королевском парке и возможность оказывать влияние на брата. Инландер сам все увидит. И будем надеяться, расскажет.

Луциус вышел. Невозмутимо закрыл дверь. Но невозмутимость эта была напускной — на скулах ходили желваки, и говорил он резко, отрывисто, словно сдерживая себя, чтобы не начать тут крушить все вокруг.

— Проводи меня до телепорта. О чем узнал, не спрашивай. Считай, покушений больше не будет. Расследование закрыто. Задержанных заберут люди Розенфорда. Наградные знаки изымут.

— Конечно, — с иронией сказал Дармоншир, — ваше величество. Я же не имею права знать о мотивах тех, кто так настойчиво пытался меня убить.

Луциус не обратил на его тон внимания.

— Тебе об этом вообще стоит забыть, — посоветовал он, — иначе я поспособствую.

Люк хмыкнул.

— Хватит с меня. Я уже раз вас в гневе увидал, ваше величество. Больше не хочется.

— С тем способом подачи информации, который ты выбрал, скажи спасибо, что жив остался, — сухо проговорил Луциус. Его светло-голубые глаза смотрели жестко. — Но молодец, да. Это хотел услышать? Если не хочешь жениться — не женись, — продолжил он, поднимаясь с хозяином замка по лестнице к телепорту. Встреченные слуги замирали, кланялись. — Только сделай все прилично. Хотя я вижу, вы с этой Рудлог уже договорились. Но я не в претензии, огненная птичка так и не простила обиды, видимо. Решили обвести меня вокруг пальца, а?

— Решили, — подтвердил Люк без капли сожаления.

— Я не могу настаивать теперь, — ровно проговорил его величество. — Но крайне тебе советую. Не упусти свою женщину. Потом разберешься, любишь — не любишь.

Люк хмуро промолчал. Ощущение, когда крепко покопались в голове и знают о тебе очень многое, было омерзительным. Одна надежда, что Луциус не успел прочитать его всего.

Король покосился на него с усмешкой.

— Жалко себя?

— Нет, — сказал Люк. — Противно.

— Не страдай. Я глубоко не заглядывал. Последний месяц, не больше.

«Месяца достаточно. Да и дня достаточно».

Они остановились у телепорта. Замковый маг усердно щелкал кристаллами, проверяя координаты.

— Надеюсь, ты понимаешь, что нужно молчать? — глядя в сторону, повторил его величество. — И дальнейшее расследование — не твое дело.

— Не маленький, — буркнул Люк. — И жить хочу.

Король усмехнулся, как-то странно дернул рукой — словно хотел прикоснуться к нему — и шагнул в телепорт.

Луциус Инландер вернулся во дворец незадолго до обеда.

— Ее величество у себя? — спросил он у секретаря. Магдалена сегодня с утра выезжала на открытие крупного родильного центра.

— Вернулась недавно, мой господин, — сообщил помощник. — Сейчас у себя в покоях.

Инландер медленно шел по узким коридорам, не обращая внимания на приветсвтующих его придворных. И как всегда, заставляя себя не сутулиться из-за слишком низких потолков, думал о чем угодно, только не о предстоящем.

Например, о том, что совершенно зря сегодня не сдержался и причинил боль Лукасу. Хотя трудно сдержаться, когда рушится твой мир. И о том, что предки все-таки были разумными людьми, и коридоры с частыми перегородками были сделаны именно такими потому, что в старые времена Инландеры были куда сильнее и не всегда контролировали себя в приступах гнева. И узкие помещения гарантировали, что они не обернутся, а если обернутся — застрянут и не смогут догнать и сожрать провинившегося подданного.

Они с Магдаленой жили раздельно и спали раздельно — за исключением раза в неделю, когда Инландер навещал жену для выдачи порции супружеского долга. Так было принято, так было удобно, и не было никаких причин нарушать традицию.

Магдалена переодевалась к обеду. Удивленно обернулась на мужа, кивнула, приподняла волосы — и он подошел, помог ей застегнуть элегантное жемчужное ожерелье. Оставил одну руку у нее на плече, а второй положил перед ней на стол наградные знаки в виде свернувшегося клубком крылатого змея.

Королева замерла. Плечи ее опустились, и она подняла на мужа полные ужаса и муки голубые глаза.

— Ты — единственная, кого я никогда не проверял и у кого стоит естественный блок на стихийное чтение, — проговорил Луциус ровно. — Не заставляй меня делать это сейчас. Зачем, Лена?

Супруга с ожесточенностью скрутила рыжие волосы в пучок и стала молча втыкать в них шпильки. Луциус не торопил ее, хотя внутри было тяжело и зло. Осмотрел строгую, в сдержанных бежевых тонах спальню. Много здесь было хорошего. Лена была отзывчива на ласку, и тело у нее было приятное. Здесь прошла первая брачная ночь, здесь он наблюдал, как она кормит детей, здесь дарил ей подарки, навещал в те редкие дни, когда супруга недомогала.

— Оба Дьерштелохта арестованы, — продолжил он. — Дают показания. Как и маг, который делал проклятья.

Ее тонкое породистое лицо медленно покрывалось пятнами, и королева схватила пудреницу, сделала несколько взмахов кистью — и не выдержала, уронила голову на руки и задышала тяжело.

— И еще по твоему приказу неоднократно пытались убить герцога Дармоншира, — сухо заключил Инландер. — Повторяю вопрос. Зачем, Лена? Зачем? — он схватил ее за плечи и сжал до боли, начал трясти, — зачем? Что же ты натворила!

— Я? — крикнула королева. Вскочила, сбросив его руки — косметика попадала на пол, взметнулись клубы пудры. — Все из-за тебя, Луциус! Это ты во всем виноват! Ты думаешь, я ничего не понимала, да? Весь двор шептался, что ты в связи с этой Кембритч! А потом у нее родился сын. Твой сын, Луциус!

— Ты ошибаешься, Магдалена, — ровно сказал король.

— Не лги мне! — она прислонилась к стене у кровати и заплакала, некрасиво — с трясущимися губами, с потеками туши по напудренному лицу, с мгновенно покрасневшими глазами. — Хоть сейчас, Луциус, умоляю, не лги! Я не идиотка, хоть и была таковой. Ты еще до свадьбы сделал из меня посмешище. Ты отнял у меня первенца, отнял у меня свое расположение, отнял самоуважение. Я любила тебя, любила больше жизни — всегда! Вы дружили с братом, а крошка Лена всегда была рядом — и ты знал это, знал, как я к тебе отношусь. А ты презирал меня, тебе я была не нужна! С самого начала и до сегодняшнего дня ты изменял мне — я со счету сбилась, сколько у тебя было женщин! А моя постель месяцами оставалась пустой! Даже сейчас… на приеме у Дармоншира, — она выплюнула фамилию с ненавистью, — думаешь, я не знаю, как выглядят твои глаза после секса? Как от тебя пахнет? Да я с закрытыми глазами могу описать твое лицо после измены — сколько раз ты приходил ко мне с запахом духов твоих любовниц на теле?

— Я не святой, Лена, — медленно сказал Луциус, — но и у тебя были любовники. Последний — Фридо Дьерштелохт, да?

— Да! — крикнула она с отчаянием и стукнула кулаком по стене. — Но все это началось уже после, Лици. Я верила поначалу… я думала, что ты оценишь меня. Но ты изменил мне сразу после свадьбы, ты пил и трахал в первый год все, что было похоже на женщину — думаешь, мне приятно было принимать тебя, когда я знала, что ты только что из борделя или из комнаты фрейлины? Как я могла отомстить? Как? Я не подзаборная девка, чтобы со мной так обращаться!

— И ты решила отомстить, убивая ни в чем не повинных людей?

Королева вдруг замолкла и, широко раскрыв глаза, провела по лбу ладонью. Открыла рот, силясь что-то сказать, и истерично захохотала, схватившись за шею, скользя по стене.

— Боги, — простонала она сквозь то ли смех, то ли рыдания. — Боги, Лици. Ты так ничего и не понял! Я все-таки обставила тебя… боги, я уверена была, что ты все знаешь. Лици…

Он снова шагнул к ней, снова схватил за плечо, за подбородок, поднял его — и ее величество дрожащим голосом произнесла:

— Как ты думаешь, почему наши сыновья не оборачиваются до сих пор, Луциус? Почему Леннард не прошел малую коронацию?

Король застыл, неверяще глядя на нее.

— Я думал — прогневил чем-то Инлия, Лена. Думал…

— Они не твои сыновья, — четко проговорила она. — Не твои, муж мой.

Пальцы на ее плече сжались до хруста, но она даже не поморщилась, с горечью и тоской глядя в глаза мужчины, с которым прожила так долго. Такие похожие, как брат и сестра — потомки одного бога, рыжие, голубоглазые, сильные, знакомые с раннего детства.

— Твое семя так и не дало во мне всхода, Лици.

— Ты ошибаешься, — проговорил он глухо. — Я вижу их ауру. Я их отец.

Она покачала головой — и король отпустил супругу, отошел на несколько шагов и сел на кровать, глядя перед собой. Ее величество тоже шагнула вперед, опустилась перед мужем на колени, взяла его руки в свои. На плече ее наливались синим пятна от его пальцев.

— Технически, — прошептала она, — они твои двоюродные братья по отцу. Но мы же все близкие родственники, Луциус. Во мне больше половины крови Инландеров, а то и больше. Мы все похожи… наши ауры почти совпадают… Я думаю, что даже анализ крови не даст тебе однозначного ответа…

— Дядя Людвиг? — в голосе ее супруга прозвучало столько усталого изумления, что жалость на какие-то мгновения смыла и горечь, и торжество, царившие в душе королевы.

— Он был добр ко мне, — лихорадочно зашептала она, — он любил меня. И не настолько был старше. Утешал, когда ты уходил в загулы. Осушал мои слезы. Он стал для меня настоящим мужем, Лици. И он так был похож на тебя… так похож, только любил меня, любил. Он грел мою постель, пока ты тратил себя на шлюх и страдал по этой Кембритч. И он стал отцом наших детей. Ты не веришь, — она заглянула в его глаза, — не веришь, вижу… думаешь, так мщу тебе? Посмотри, я разрешаю… посмотри… я так устала это нести в себе, так устала, думая, что ты знаешь и молчишь…

Луциус прикоснулся к ее влажному виску.

— Я не хочу унижать тебя этим, Лена.

— Тогда я сама расскажу, — ответила она тихо. — Он больше двадцати лет был моим тайным любовником, Луциус. Мы хорошо скрывались, очень хорошо. Хотя мне кажется, твой отец знал… Но потом Леннард не прошел малую коронацию… потом умер твой отец… и Людвиг задумался, что будет, если корона после твоей смерти при живых наследниках выберет кого-то из близких родственников… сына твоей сестры, например… или кого-то еще из первых номеров списка наследования…

— Восстание тринадцать лет назад — ваших рук дело? — тяжело поинтересовался его величество.

— Его, Луциус, его, — шептала королева и гладила его пальцы, колени. — Я была против, хотела рассказать тебе… но он сказал, сказал что будет скандал, что пойдет разрыв между Инляндией и Блакорией и что нужно не дать покрыть позором сыновей. Они же ни в чем не виноваты. Он заплатил, организовал все — задача была отвлечь внимание от столицы, и в мутной воде убрать всех, кто близок к трону, списав это на бунтовщиков. И получилось, хорошо получилось, но его слишком быстро подавили… А через полгода после этого он просто сгорел, будто проклял его кто или сверху кто разгневался, помнишь? Никто не мог помочь… И после я решила, что нужно завершить начатое, Луциус. Нужно расчистить очередь — силы нашей с Людвигом крови должно было хватить, чтобы обеспечить сыновьям место в первой двадцатке, но мы не могли рисковать… Фридо с самого начала был моим доверенным лицом. Он на крови клялся Гюнтеру защищать и охранять меня. Я привязала его к себе… он тоже любит меня, Луциус… все меня любят, кроме тебя. И его брата тоже использовали… я внушала… я ставила ментальные блоки. Фридо помог… нашел мага… я хотела, чтобы никто не узнал, никто не связал… не могли это узнать!

— Нашелся один, — пробормотал его величество тяжело. — Нашелся один умник. Лена. Как, как Розенфорд не раскопал?

Королева Магдалена выразительно глянула на него, и король вздохнул, потряс головой.

— Ну конечно. И тут внушение. Почему, почему ты не рассказала мне? Я бы решил эту проблему. Ради страны, решил бы.

— А как? — спросила она жестко. — Так же, как и я, да, Лици?

Он коротко взглянул на нее и покачал головой.

— Моей сестре было всего тридцать, Лена. Мой племянник только начал осмысленно говорить. Я бы все простил тебе, но их не могу. Мы бы нашли выход. В конце концов, смирились бы со сменой линии. Объяснили бы волей Белого Инлия. Но убивать… убивать родных, Магдалена? Я не святой, повторю, и за моими плечами немало осужденных и ликвидированных, и мне трудно тебя судить… но Анна… и Лордейл…

— Что теперь со мной будет? — спросила она едва слышно.

— Что? — повторил его величество с горькой усмешкой. — Ничего, Лена. Я слишком дорожу отношениями с Гюнтером и слишком свежа еще память о стычках на границе. Я заплатил за брак с тобой и стабильность между нашими странами огромную цену. Поэтому, несмотря на то, что я не могу тебя больше видеть, мы будем жить как жили, Лена. Исполнять свои роли. За тобой будут следить, тебя ограничат в контактах, но ты останешься моей королевой. Политика, — он потер глаз, — чертова политика всегда пожирала меня с головой. И дети… я все еще считаю их своими детьми. Ты не думала, что все, что ты делаешь — зря? Что мы сами стали проклятьем семьи? Линия все равно сменится, Магдалена. Ни у Леннарда, ни у Лоуренса нет детей. Хотя и они здоровы, и их супруги тоже — и я точно знаю, что старший регулярно и часто навещает жену все эти пятнадцать лет… хотя бы они счастливы… а младший тоже старается, хоть и не с тем рвением — но нет. Тогда зачем все это, Лена?

— Я не могла допустить, чтобы они отвечали за мои грехи, Луциус.

— Да, — он снова потер глаз — тот начал слезиться. — Да. Наши дети отвечают за наши грехи. Все так, Лена.

Он встал — королева так и осталась стоять перед ним на коленях.

— Жду тебя на обеде, — проговорил его величество и удалился, не оглянувшись.

Королева Магдалена постояла так, опустив голову на кровать, еще хранившую тепло мужа. То ли молясь, то ли прощаясь.

Встала, открыла ящик стола, нашла аптечку. И приняла медленно убивающий яд — давно, очень давно он хранился у нее, еще с первого года их супружества с Луциусом. Когда она хотела убить ту, которая отняла у нее счастье.

Яд действовал безболезненно и останавливал сердце. И она посетила обед — два чужих человека, сидящих напротив в давящем зале и напоказ, для слуг, обсуждающих ее сегодняшнюю поездку. Позвонила брату и послушно смеялась над его вечными шутками и клялась поскорее приехать навестить племянников. Позвонила детям и долго общалась с одним и другим, вспоминая, какими маленькими они были, когда появились на свет — Лени шел очень трудно, орал на весь дворец и замолчал только, когда она дала ему грудь, а Лори сопел тихо и смотрел на нее чернющими глазами — и улыбался нежной и бессмысленной младенческой улыбкой. Каждого она кормила почти до трех лет — не могла отказаться от зависимости, от того самого ощущения медитативной близости и счастья, известного каждой кормящей матери.

Вечная ее любовь, дети, ради которых она готова была бы и весь мир погубить, если б это было необходимо. Маленькие, доверчивые, любящие ее беззаветно и искренне даже когда стали взрослыми мужиками с рыжей щетиной и грубыми голосами.

За ужином супруг хмуро поглядывал на нее — и она молилась, чтобы не заподозрил ничего, чтобы не решил вот сейчас ее прочитать, чтобы дал уйти с достоинством.

Ее величество королева Магдалена Инландер, урожденная Блакори, дочь Белого Целителя, умерла во сне в возрасте пятидесяти двух лет от внезапной остановки сердца. Нашли ее одетой в лучший пеньюар, причесанной, с обручальным и венчальным браслетами на правой руке. На спокойном лице почившей дочери Воздуха все еще блестели слезы.

 

Глава 23

16 января, пятница, Дармоншир

Люк

После ухода короля Инландера Люк подозвал дворецкого, предупредил, что будет обедать в Вейне, поднялся в свои покои, стянул рубашку и развалился на кровати. Нужно было спать, но он не мог: на душе было погано и тревожно.

Не привык он проигрывать, а чем, как не проигрышем можно назвать ситуацию, когда он узнал, кто преступник, но не узнал, почему? И если по поводу покушений на себя он мог сделать предположения — и делал их, — то с мотивацией убийств аристократов было глухо и даже опереться было не на что.

Черт бы побрал эти темные омуты королевских тайн!

Мозг никак не мог смириться с тем, что перед отгадкой захлопнули дверь — и он, Люк, не полезет туда, хоть и мог бы. Не из чувства самосохранения, нет — когда это оно было ему свойственно? — а из мрачного понимания, что некоторые двери нужно оставлять закрытыми.

Его светлость то замирал, почти погружаясь в дрему и силой заставляя себя забыться и не задавать вопросов, то поднимался и принимался хмуро, с оттяжкой, курить, бросал сигареты, вертел телефон и наливал себе коньяк — напиться было бы лучшим выходом. Но и алкоголь казался пресным и ненужным, и он, сделав пару глотков, отшвыривал бокалы.

Ему хотелось драться или жадно, безудержно любить женщину, или сесть в машину и погнать на пределе, или прыгнуть со скалы… или совершить еще какое-нибудь безумство. Усталость сменялась настоятельной потребностью выплеснуть куда-нибудь невостребованную энергию, смыть привкус гнили от итога расследования острым вкусом настоящей жизни.

Люк знал это состояние — похожее на лихорадочную ломку от наркотиков, знал и то, что если его сорвет, то плевать будет на все запреты и правила… он швырнул телефон куда-то в угол комнаты, разделся донага, ушел в ванную, встал под горячий душ и попытался успокоиться.

Сейчас. Он пообедает, запрется в спальне и напьется. Или вернее будет попросить врача вколоть ему снотворное, чтобы наверняка проспал до завтра.

Сон все вылечит.

Да, точно.

Люк вышел из душа, посмотрел на себя в зеркало — красные глаза, сжатые губы, — потер черную щетину на подбородке.

Точно. Так он и поступит.

Марина

Внезапно в нашем отделении оказалось слишком много хирургов и медсестер — не обошлось, видимо, без вмешательства моей венценосной сестрички — и нагрузка резко снизилась. Главврач настоятельно попросил, а точнее, приказал Эльсену отгулять переработанное время. Не знаю, как он уговорил его — льстил, угрожал, выговаривал, что не может позволить, чтобы лучший хирург свалился от переутомления, — но Сергей Витальевич, выйдя из его кабинета, хмуро зыркнул на дожидавшихся его ассистентов (и меня, затесавшуюся между ними) и пробурчал:

— Всем три дня отдыха. В понедельник плановая операция. Всех срочных у нас отобрали, распределили по коллегам.

И удалился, раздраженно стуча подошвами ботинок.

Мне бы радоваться и благодарить Васю, но эта забота вызвала лишь глухое раздражение. Опять вмешательство в мою жизнь, опять манипулирование. Да и что там делать, во дворце? Месить снег в парке, выгуливая Бобби до состояния замерзшей собаки и чувствуя спиной взгляды охранников? Ныть Марту в трубку, чтобы он вывел погулять уже меня? Не получится выехать ни на ипподром, ни в торговый центр — снять стресс безудержными покупками, ни встретиться с Катей.

При мысли о Кате сердце заныло.

— С ней все хорошо, — сказал мне Мартин в нашу прошлую встречу, — она в монастыре на побережье, Марин. Вместе с детьми. Жива и здорова. Не переживай — за ней приглядывает Данилыч.

Боги, как хотелось увидеть ее, поболтать, обсудить все, что случилось, пообниматься, поплакать вместе, в конце концов. Но ее телефон не отвечал, и мне она не звонила. У Мартина я не стала просить ее номер — он не откажет добыть его, но не хватало еще, чтобы мне и с Мартом запретили встречаться.

Вместо этого накануне после в кои-то веки вовремя завершившегося рабочего дня я вышла из телепорта и направилась прямиком к Тандаджи. Крокодил в звании полковника сидел за заваленным папками столом и пил чай.

— Ваше высочество, — он встал, увидев меня, поклонился. — Рад видеть вас в добром здравии.

Его лицо выражало что угодно, только не радость.

— Полковник, — я остановилась у стола, не предложила ему садиться. — Мне совершенно необходимо поговорить и встретиться с герцогиней Симоновой. Дайте мне ее телефон. И я очень рассчитываю, что вы скажете ее величеству, что не видите причин препятствовать нашим встречам.

Он бесстрастно смотрел на меня — самодовольная рептилия, понимающая, что чирикающая у ее носа птичка ничего ему не сделает. Я, пожалуй, знала ответ, уже когда шла сюда. Не к нему мне нужно было обращаться.

«Но я никогда и ничего больше не попрошу у Василины».

«Правильно, упрись рогом — это так по-взрослому».

— Прошу прощения, моя госпожа, — ответил он ровно, — но я не могу этого сделать. Как и рекомендовать королеве допустить ваши встречи. Герцогиня определенно опасна. Ваша безопасность — основная задача и гвардии, и секретной службы, и если есть хоть малейший риск, я вынужден ограждать вас от него.

— Я настаиваю, — проговорила я сухо.

Глупая чирикающая птичка.

Он покачал головой — и я мгновенно вскипела, взмахнула рукой — полетели со стола папки, бумаги, посыпались карандаши и ручки. На краю каким-то чудом удержалась, не опрокинувшись, его кружка с чаем.

«Отыгрываешься на тех, кто не может тебе вмазать?»

— Вы можете разнести мой кабинет или все управление, — почти сочувственно — насколько рептилии вообще могут сочувствовать — произнес тидусс, — но без приказа ее величества я не могу дать вам эту информацию.

— Я знаю, — рявкнула я и швырнула об стену его кружку. Посмотрела на осколки, на стекающую янтарную жидкость и раздраженно влепила ладонями по столу.

В глазах крокодила наконец-то мелькнула эмоция. Кажется, он жаждал меня выпороть. Но вместо этого он открыл ящик стола, достал пачку салфеток, отошел к стене и начал вытирать ее.

Боги, какой стыд.

Я сбежала оттуда, хлопнув дверью, струсив даже извиниться. На ужин не пошла — не хотела встречаться с Васей. Ангелина все еще пропадала в Йеллоувине, и тревожно было от ее отсутствия — хотя я злилась и на нее тоже. Заглянула было к Алинке, но ребенок, успешно сдававший экзамены и почерневший уже от учебы не заслуживал нервных излияний старшей сестры. И я просто посидела рядом, молча, наблюдая, как бормочет она что-то непонятное над учебниками.

Алина очень повзрослела за то время, пока я ее не видела, пропадая на работе — то ли вступление ее в девичью пору свершило метаморфозы, произошедшие как-то молниеносно, то ли тяжелая учеба наложила свой отпечаток, но сейчас она казалась старше своих лет и очень напряженной.

Я тихо попрощалась, погладила ее по голове, поцеловала в макушку и ушла.

И со вчерашнего дня совесть и злость за свое поведение в кабинете Тандаджи глодали меня, заставляя кривиться и ругать себя последними словами. Нужно будет извиниться. Потому что поступила я, прямо скажем, недостойно.

Эльсен уже ушел, ушли и его ассистенты, а я все слонялась по отделению. Мне было проще и свободнее здесь. И я прицепилась к старшей сестре, заставив ее выдать мне задание — в результате она отослала меня сортировать и раскладывать в кладовой прибывшее после обработки белье.

Хоть какое-то дело. И пусть оно не уберегло от ставшей верной спутницей злости за ограничение моей свободы, пусть не исцелило от горечи из-за мыслей, что мне не хочется возвращаться во дворец, что я не чувствую теперь себя в нем комфортно. Зато оно придало смысл начавшемуся дню.

Звонок раздался, когда я, нагруженная целой башней из простыней, пыталась утрамбовать их на полку. Приближалось обеденное время — часы за наведением порядка пролетели быстро. Я, придержав стопку плечом, запихнула ее наконец-то, полезла в карман, прижала трубку к уху.

— Марина, — сказал он хрипловато и непривычно резко, — где ты сейчас?

— На работе.

— Во сколько заканчиваешь сегодня?

— В шесть, — я прислонилась спиной к полке и закрыла глаза.

— Подари мне этот вечер. Я хочу показать тебе что-то красивое.

— Но…

— В шесть ноль пять поднимись на крышу. Или не поднимайся.

— Выход закрыт, Люк.

— Он будет открыт.

— Выкрадешь меня? — спросила я тихо.

Он хмыкнул — и вдруг лопнуло напряжение, в котором я находилась все эти дни, и снова стало все ярким и наполненным смыслом. И я улыбнулась, коснулась пальцами губ.

— Давно нужно было это сделать, — чуть помедлив, проговорил Кембритч своим невозможным голосом. — К черту все. Дай мне увидеть тебя.

Я доделала все дела в совершенно безмятежном и чуть оглушенном состоянии. Выслушала выговор от главврача, сетовавшего на то, что Эльсен отучил нас отдыхать. В пять меня начало потряхивать, а минуты потянулись с вязкостью смолы, в половине шестого я уже захлебывалась от эмоций и ожидания — и все же нашла в себе силы спокойно со всеми попрощаться, переодеться и выйти в шесть на черную лестницу.

Интересно, через сколько охранники сообразят, что я иду не туда, куда надо?

Топот ног на нижних этажах я услышала уже на середине железной лестницы, по перекладинам которой лезла наверх, к задраенному люку, ведущему на крышу.

— Марина Михайловна, пожалуйста, остановитесь!

Я поднялась впритык, попыталась поднять люк, заколотила в него ладонью — и он со скрежетом распахнулся. Сверху порывом ледяного ветра сорвало водопад сухого снега, обжегшего лицо, а меня выдернули в свежесть и сумрак, потянули за собой по крыше — крепкая рука на запястье, не позволяющая проваливаться в сугробы, широкие шаги.

И маленький двухместный листолет с открытыми дверями, к которому мы бежали.

— Марина Михайловна!

Люк помог мне забраться в листолет, прыгнул на сиденье пилота с другой стороны, закрыл двери — и аппарат загудел, чуть завибрировал и поднялся в воздух.

На крышу выбрался один из охранников, что-то закричал мне вслед. Тут же достал рацию, начал что-то говорить в нее.

Я отвернулась и посмотрела на Люка — его лицо скрывала полумаска. Он нажал на какие-то кнопки и, потянув руль к себе, от чего мы взмыли почти вертикально, наклонился ко мне и поцеловал, царапая щетиной. И тут же отстранился, кинул мне на колени тонкую полумаску.

— Надень. Может понадобиться.

Я все же оглянулась — далеко над городом мелькали огоньки патрульных листолетов. Люк тоже увидел их. Выругался весело и послал аппарат вниз, почти к проезжей части.

— Так труднее обнаружить нас, — объяснил он, каким-то чудом сворачивая меж домов и сияющих желтым светом фонарей, проносясь над толкающимися в пробках автомобилями.

Ожил приемник на приборной панели.

— Срочно! Всем листолетам, находящимся в воздухе, спуститься на ближайшую посадочную площадку! Всем спуститься! Нарушившие приказ будут оштрафованы и лишены прав! Повторяю…

Люк протянул руку и вырубил звук. Посмотрел на меня, усмехнулся так, что у меня дрожь пробежала по телу, и нырнул в какой-то переулочек. Попетлял — и вылетел к небольшому ангару с открытыми дверями.

— Здесь я арендовал листолет, — сказал он хрипло. — Маска, Марин.

Я поспешно надела маску — он уже приземлялся в ангаре, глушил мотор.

— Я еще могу вернуть тебя обратно, — проговорил Кембритч перед тем, как открыть дверь.

— Правда? — c иронией поинтересовалась я.

— Нет, — пробормотал он с веселой безуминкой в глазах и улыбнулся краем рта. — Такую добычу не отпускают, Маришка.

Вышел, приложил к уху трубку, открыл мне дверь. Кивнул подбежавшему удивленному работнику, бросил ему ключи и помог мне выбраться.

— Готов, — сказал в телефон и прижал меня к себе. — Открывай.

Через пару мгновений в ангаре появилось Зеркало — и я с отчаянно бьющимся сердцем шагнула в него, крепко держась за руку его светлости герцога Дармоншира.

Мы вышли у какого-то широкополосного шоссе, на освещенной фонарями парковке. Маг, открывший Зеркало, кинул на меня быстрый взгляд, поклонился Люку и без лишних слов ушел в переход. Мимо по расчищенной трассе со свистом проносились редкие машины, где-то далеко позади виднелись облака, подсвеченные сиянием большого города. Вокруг дороги плотной стеной стояли заснеженные ели. Было холодно.

— Где мы?

— В Блакории. Там, куда успели отогнать машину. Садись в салон, Марина, замерзнешь.

Я послушно двинулась в сторону автомобиля… и замерла, не дойдя нескольких шагов. Уставилась на машину. Обернулась к Люку.

— Не может быть!

Он хмыкнул.

— «Колибри» последней модели!

Я прикоснулась к красному крылу с трепетом, погладила и со вздохом признала:

— У тебя хороший вкус.

— У тебя тоже отличный автомобиль, — с намеком отозвался Люк и прислонился спиной к двери. — У меня был такой же.

— Но не «Колибри», — я умоляюще посмотрела на него. Он со смешком покачал головой.

— Нет, Марина.

— Я хочу ее попробовать.

— Ты уже одну попробовала. Я слишком дорого заплатил за ключи.

Я очень старалась не улыбаться.

— По моему опыту, одна сломанная нога — и ты становишься сговорчивей. Не жадничай, Люк.

— Я подарю тебе потом такую птичку.

— А я, — сказала я с нажимом, — хочу сейчас. Ну же, Кембритч. Обещаю, я буду аккуратной, и тебе не придется визжать.

Он захохотал и открыл мне двери.

— У тебя есть пятнадцать минут, детка. Отрывайся. Но сначала дай мне телефон Байдека. Не стоит начинать в Рудлоге широкомасштабную полицейскую операцию.

Я помрачнела, достала свою трубку, нашла контакт и протянула ему. Люк шагнул в сторону, и я уселась на сиденье, оставив ноги на земле, бросила куртку назад, закурила. Он набрал номер на своем телефоне, отдал мне мой — и я отключила его.

Несколько мгновений тишины. Я нервно сжала руки.

— Ваше высочество, — проговорил Люк, — это Дармоншир. Марина со мной. Я пригласил ее на прогулку. Вы старший мужчина в семье, я обязан сообщить это вам.

Я прислушивалась изо всех сил. В трубке почти рычали. Лицо Кембритча оставалось спокойным, лишь губы чуть дергались.

— Я обещаю вернуть ее в целости и сохранности.

Снова низкие, резкие отзвуки слов — как удары.

— Нет, это полностью моя инициатива. Марина не знала, что я планирую. Я попросил просто встретиться. Не стоит винить ее. Позвонил, чтобы уберечь вас и ее родных от беспокойства.

Пауза.

— Да, она не против. Я клянусь вам, что буду оберегать ее не меньше, чем вы супругу.

Послушал еще немного.

— Я дам ей трубку, если вы пообещаете не угрожать ей и сдерживаться.

В трубке что-то рявкнули. И он усмехнулся, протянул телефон мне.

— Да, — проговорила я тихо.

— Марина, — в голосе Байдека проскальзывало рычание, он явно пытался успокоиться. — Ты с ним по своей воле?

Я посмотрела на Кембритча — он закурил, прислонившись к автомобилю и поглядывая на меня сверху вниз.

— Да, Мариан.

— У него хотя бы достало смелости позвонить, — рявкнул Байдек. — Я поговорю с твоей сестрой. Но…

— Я все понимаю, — быстро сказала я. — Я люблю ее, Мариан, но не могу так жить. И если бы я попросила, она бы отказала. Я вернусь и повторю это ей в лицо. И прости, что поставила тебя на передовую. Я вернусь. Но, прошу, — голос все-таки сорвался, — дайте мне немного вздохнуть!

— Марина, — голос Мариана звучал глухо, и он поколебался перед тем, как продолжить. — Хорошо подумай, прежде чем что-то сделать. Дай мне Дармоншира.

Снова трубка перекочевала из рук в руки. Люк выслушал то, что ему говорили, очень спокойно.

— Не нужно озвучивать мне это, ваше высочество, — он взглянул на меня и отошел, выбросил сигарету. — Да, — снова усмехнулся. — Как всегда, в любое время сочту за честь, ваше высочество.

Люк сунул телефон в карман, хлопнул дверью с пассажирской стороны, вывернул регулятор громкости на радио — и зарычала, заорала музыка, застучали в ушах ритмы.

Я закрыла дверь и дрожащими руками взялась за руль.

— Успокойся, — хрипло сказал герцог, — с капризными механизмами нужно сохранять спокойствие. Вздохни.

Я хищно втянула в себя воздух — запах табака и чуть горьковатой туалетной воды, кожи и металла.

Газ.

Машина завибрировала, отзываясь, и понеслась вперед, к трассе. И через несколько секунд я с головой отдалась божеству по имени скорость.

То самое ощущение, когда летишь так быстро, что не чувствуешь ускорения, когда машина словно парит над землей. Когда слушается движения пальцев и почти предугадывает мысли.

Мне кажется, я забыла дышать, растворившись в черной ленте дороги и смазанных, остающихся далеко позади огнях других авто. Фонари у шоссе превратились в единую светящуюся линию, а я ускорялась и ускорялась, пока не почувствовала предел — еще немного, и я не смогла бы справиться с управлением. Задохнулась от адреналина, шумящего в ушах, и медленно стала отпускать газ, пока плавно не остановилась у обочины.

Сердце стучало так громко, что заглушало музыку. И я повернулась к Люку — он смотрел на меня с выражением: «Ну как, поигралась?»

— Как тебе моя скорость? — спросила сипло.

Он усмехнулся и выключил радио. И как он понял, что я люблю нестись по трассе под громкую музыку?

— Неплохо. Вылезай.

Я молча вышла — слишком много счастья было сейчас во мне, слишком слабы были ноги. Пересела на пассажирское сиденье, достала сигарету. Люк поправил кресло, ласкающим движением погладил руль.

— Сейчас я покажу тебе, что такое скорость, детка, — сказал он мне хрипло, и от тона этого и от предвкушения у меня холодок пробежал по телу.

Я щелкнула зажигалкой — а «Колибри» завизжала, заныла от восторга и полетела вперед. И я, вжавшись в кресло, так и не подожгла сигарету.

За пару минут Люк достиг моего предела и преодолел его, и разгонялся все сильнее, пока я не вцепилась свободной рукой в дверную ручку, глядя, как шоссе превращается в черный космический тоннель, изредка освещаемый вспышками проносящихся навстречу метеоров-машин, и понимая, что по сравнению с Кембритчем я просто неумелый ребенок.

Холодок, разливающийся по коже, собрал мои мышцы дрожащими струнами, потек по венам покалывающими разрядами, прокатился по затылку и спине волнами страха, делая тело слабым, отозвался внизу живота и в груди тянущим возбуждением — я смотрела вперед, задыхаясь от удовольствия и кусая пересохшие губы и, кажется кричала и смеялась от того, что могу чувствовать весь этот невозможный и невыносимый коктейль эмоций и оставаться в живых.

Люк был богом, гением скорости, и дорога с готовностью покоренной женщины подчинялась ему, укладываясь на землю и сжимая в объятьях. Выгибалась поворотами, низко стонала под шинами, сотрясалась холмами и напряженно застывала прямыми участками — чтобы снова вздохнуть, уходя вверх, лукаво блеснуть неожиданным изгибом или извернуться, попробовать вырваться из-под контроля — но сжимались на руле крепкие руки, чуть сужались темные глаза на спокойном лице — и дорога опять признавала мужское превосходство.

Боги, он был прекрасен. И, похоже, чувствовал мои взгляды, исполненные священного ужаса — потому что губы его дергались в усмешке, а я выдыхала раскаленный воздух и ревновала его к машине, и желала запрыгнуть на него, впиться, поцеловать до боли, до крови — так сжималось все внутри от этих кривых улыбок.

Люк затормозил перед каким-то крупным поселением, взглянул на меня и свернул к обочине. Я хотела сказать что-то остроумное — но мысли остались далеко на трассе, разметанные скоростью. Он открыл окно, закурил, снова обжег меня взглядом темных глаз — и я дернула ремень и сделала то, чего так хотела — перебралась к нему на колени, оседлала, оказавшись мучительно близко — он с низким смешком откинулся на кресле, чуть отодвинул его назад и потерся об меня бедрами. Я облизнула губы, забрала сигарету и вдохнула терпкий дым. И наконец-то смогла говорить.

— Умеешь ты ухаживать за девушками, — я провела большим пальцем по его щеке, нажала на уголок рта — и Люк лизнул мой палец, забрал сигарету обратно.

— Так только за тобой, — сказал он хрипло, делая затяжку, надавил большой ладонью мне на поясницу, прижимая к своим бедрам еще сильнее — так, что я изогнулась, застонала, сжала пальцы в черных волосах, потянула его к себе и поцеловала. Все напряжение, скопившееся в моих жилах, вылилось в этот поцелуй — и это было лучше, чем лететь по трассе, потому что он покорял дорогу — а я покоряла его, и он, со своими жесткими губами, смелыми руками и терпким вкусом принадлежал мне.

— Нам еще около двух часов ехать, — проговорил он мне на ухо тихо, когда я уткнулась лицом в его плечо, стараясь успокоиться и слыша свое тяжелое, сиплое дыхание. Губы его, касающиеся моей кожи, были горячими, и дышал он так же прерывисто, пытаясь отстранить руки — и снова гладил по спине под блузкой, сжимал мне ягодицы. — Мы могли бы перенестись туда телепортом, но я не мог отказаться от возможности опробовать сквозную трассу Блакории вместе с тобой.

— Куда мы едем? — спросила я — только ради того, чтобы отвлечься.

— Тебе понравится, — Люк провел носом по моей шее и со вздохом отстранился, закинул руки за голову. — Теперь я в этом абсолютно уверен.

Два часа пролетели как один миг. Мы то молчали, стараясь не смотреть друг на друга, то обменивались колкостями, то болтали, как старые друзья и хохотали, как безумные. Машина ровно гудела, оставляя позади сотни километров, разговор начинался и прерывался, и это казалось уместным и комфортным.

— Хочешь есть?

— Да.

— На заднем сиденьи посмотри, мне должны были положить бутербродов и термос.

Я отстегнулась, перевалилась назад, светя попой в лобовое стекло, достала пакет — и следующие несколько минут ухаживала за водителем, подавая ему бутерброды и наливая содержимое термоса в стаканчик. В салоне пахло кофе и хлебом, Люк ел, откусывая огромные куски с такой жадностью, будто голодал несколько суток, а я любовалась им и улыбалась.

После, сытые и довольные, мы отряхивались от крошек и ехали дальше — к одному Люку ведомой цели.

— Я смотрела записи твоих гонок.

Хмыканье.

— Честно! Не все, конечно. Чемпионские заезды.

— Это было давно, Мариш.

Немного горечи в хриплом голосе, и хочется, чтобы он усмехнулся.

— У тебя были длинные волосы. И ты носил чудовищно огромные очки.

— Я вообще был стильным парнем, — наконец-то улыбка.

— И проколотые уши. Хотела бы я быть знакома с тобой тогда.

— Я бы тебе не понравился. Я был чудовищно самоуверенным сукиным сыном. Считал, что весь мир лежит у моих ног.

— Почему был?

Опять смешок.

— Впрочем, я тогда была младенцем семи лет от роду. Куклы меня еще интересовали больше, чем плохие мальчики.

Он повернул голову и сверкнул глазами.

— Хорошо, — сказал он медленно, — что сейчас это не так.

Снега вокруг все прибавлялось, впереди поднимались горы — с темнеющими ущельями, с пятнами поселений и курортов. Дорога тоже шла вверх.

— Ответишь на вопрос?

— Да?

— Откуда у тебя машина? Та, на которой вы подвозили меня летом. Как я понял, вы очень бедно жили.

Я усмехнулась.

— Не можешь оставить без ответа ни одной тайны?

— Люблю, когда все понятно.

Потянулась, потерлась щекой о свое плечо.

— Сама бы я никогда не скопила, конечно. Это подарок. Эльсен — хирург, с которым я работаю — оперировал мужика, попавшего в аварию. У него вместо ног было месиво, на что я привычная, а смотреть было страшно.

— У меня после аварии на ралли прошлой зимой тоже была отбивная вместо ноги. Мясо с осколками костей. Врачи и виталисты сотворили чудо. Очень долго хромал.

— Вот-вот. И тут не думала, что ноги можно спасти — удивительно, что он в живых-то остался. А Эльсен спас. Конечно, и виталисты работали, да и несколько повторных операций было. Пациент после выписки пришел к Сергею Витальевичу и сказал, что больше за руль не сядет. И что хочет подарить вторую машину, старую, ему. А Эльсен ответил, что всю жизнь не водил и сейчас не собирается. Посмотрел на меня — я карты заполняла — и говорит: «А вот отдайте Марине Станиславовне. Ей нужнее». Вот так. Я не смогла отказаться. На бензин почти всегда хватало, а времени мне это экономило очень много.

— Один раз не хватило.

— Да, — немного едко проговорила я. — Я только недавно перестала считать это несчастливой случайностью.

Он задумчиво улыбался, глядя на дорогу, и я протянула руку, погладила его по плечу.

— Сколько всего произошло, Люк. А меньше полугода, как мы встретились. Как меняет жизнь случай.

— Я бы все равно нашел тебя. Вас, — проговорил он с небрежной уверенностью, рассмешившей и разозлившей меня одновременно. — Но да, даже с моей удачливостью не могу не признать, что на случайность наша встреча не тянет. Ты знаешь, что мне дали задание найти вас через день после того, как ты остановилась рядом на парковке торгового центра?

В груди что-то сжалось, как всегда со мной бывало, когда речь заходила о вещах, неподвластных людям.

— А что ты там делал, кстати?

— Заскучал, решил посмотреть себе новый автомобиль, — он постучал пальцами по рулю. — И купил его, но мне собрали и доставили его из Блакории только к концу сентября. На нем я и поехал в Лесовину.

— Мой Птенец?

— Да.

— Вот черт, — несколько нервно заключила я.

— Вот и я так же думаю.

Окончательно стемнело, и небо рассыпалось острыми белыми звездами, налилось голубоватым лунным сиянием — полнолуние, месяц яркий, огромный. Мы въехали в какую-то долину — то тут, то там на склонах светились редкие огоньки домиков. Вскоре пошел снег, и я вовсе перестала понимать, куда мы движемся — а Люк спокойно рулил, поглядывая на меня — и обнимающая наш великий побег тишина, приправленная влажной дробью бьющего в стекла бурана, становилась все напряженнее и громче. Уже не хотелось ни курить, ни разговаривать — только поскорее приехать бы, и будь что будет.

Люк свернул — и как только увидел поворот в этой метели? — и через несколько минут оказался перед светящимся шлагбаумом. Нажал какую-то кнопку на брелке — и штанга поднялась вверх, а мы, проехав во все усиливающемся снегопаде еще сотню метров, оказались в ярко освещенном тоннеле под горой.

Еще несколько минут и еще поворот в отходящую от основного тоннеля дорогу — и машина остановилась.

— Почти приехали, — сказал Люк. — Теперь нужно выйти.

Здесь было светло и очень холодно — искусственная пещера глубоко под горой, — и я мгновенно замерзла, задрожала, несмотря на то, что надела куртку. Сразу вспомнились недавние приключения после другого тоннеля под другой горой, и стало совсем не по себе. Кембритч взял меня за руку и повел к стене, в которой находилось нечто, больше всего напоминающее двери лифта.

Это и был лифт. Зазвенел сигнал, открылись створки, мы вошли внутрь — здесь было чуть теплее, но пар все равно шел изо рта, — Люк нажал на кнопку, привлек меня к себе, и мы понеслись наверх, сквозь гору, вдоль проложенных вертикально светящихся полос.

Я сунула руки ему под куртку, греясь, прижалась щекой. Горячий, какой же горячий.

Стен у «лифта» не было — просто площадка, возносящаяся в словно выплавленной каменной трубе.

Над нами распахнулись створки — и мы, как пробка из бутылки, выскочили в узком помещении, облицованном зеркалами. Я посмотрела на наши отражения — два бледных, обнявших друг друга человека с горящими голодными глазами.

Здесь было теплее, и я прижалась сильнее — и как только за какие-то минуты ухитрилась промерзнуть насквозь?

— Сейчас согреешься, — голос Люка звучал тихо и глухо. Наконец-то звенькнула дверь «лифта», и мы вышли наружу.

— Вот это да, — я остановилась, огляделась. Огромная квадратная комната со сферическим сверкающим потолком и стеклянной стеной, за которой разворачивался во всю мощь снежный буран, рисуя на стекле узоры сухим снегом. Здесь царил мрак — только по углам горели светильники. Я прошла дальше — мимо огромной ванны в полу, почти бассейна, подсвеченной синим и зеленым, мимо широкой кровати, застеленной черным бельем. Повернулась — Люк наблюдал за мной, прислонившись к стене, и взгляд у него был тяжелым, пугающим.

— Где мы?

— В моей холостяцкой берлоге, Марина.

— Впечатляет, — сказала я тихо. — Идеальное место для одиночества.

— Поэтому и купил, — он подошел к ванне, присел, нажал на какие-то кнопки — и с ровным гулом полилась в нее толстая, размером с руку, струя горячей воды — аж пар шел от нее. — Раздевайся, согреешься. Я принесу халат. Потом накормлю тебя ужином, — он кивнул в сторону огороженной стойкой бара кухни, перед которой стоял роскошно накрытый стол — со свечами, двумя скатертями, полной выкладкой приборов. — Слуги постарались.

Я беспомощно переступила с ноги на ногу.

— А где они сейчас?

Люк остро взглянул на меня — и я как загипнотизированная медленно расстегнула куртку, бросила ее в кресло. Потянулась к тонкой блузке — и он отвернулся, дав мне еще немного времени подышать.

— Они нас не побеспокоят, — ответил Кембритч, открывая какую-то еще дверь и скрываясь в комнате. И уже оттуда донеслось: — Сейчас вокруг на километры нет ни одного человека. Только ты и я.

Я успела раздеться и забраться в ванну — боги, как же хорошо, когда тепло! — и лежала в темноте, в подсвеченной ванне, смотрела на бьющийся в стену снег и лениво шевелилась, чтобы не уснуть от блаженства. Люк все отсутствовал, а мне было страшно и захватывающе, и предвкушение заставляло прислушиваться, осаживать сотни мечущихся мыслей, сжимать руки на краях чаши, останавливая паническое желание выскочить, спуститься вниз и угнать еще одну машину.

Буран все усиливался — и я заморгала, присматриваясь. Показалось, что там, за стеной, в гуще снега, полыхнула белая вспышка. Только я решила, что разыгралось воображение, как дом завибрировал от оглушительного раската грома. А когда наступила тишина, я услышала шаги. Рядом со мной лег аккуратно сложенный халат, звякнул ножкой бокал с красным вином.

Люк стоял у ванны и смотрел на меня, а я не поднимала на него глаз — даже чуть отвернулась, чувствуя, как воздух холодит шею. Нервно перевела дыхание — и Кембритч дернулся то ли вперед, то ли назад — и отошел во мрак. Краем глаза я увидела, как он подошел к креслу у стены, сел сбоку от меня, взял пульт.

Вздохнула аудиосистема — и полилась по дому тихая органная музыка. Низкие вибрации, неистовые волны высоких звуков, все убыстряющиеся, торжественные, пронизывающие. Расслабляющие своим нервом и эмоцией, дарящие ощущение полета.

Я знала эту композицию. «Великий шторм» маэстро Олиерина.

Снаружи снова полыхнуло — и опять загремел гром, вплетая свой рокот в божественную мелодию бури, воплощенной в музыке.

— Началось, — раздался хриплый голос. — Смотри, Марина.

Люк говорил так тихо, что я едва слышала его — будто ушел далеко-далеко, чтобы не трогать меня. Я закрыла глаза и провела под водой кончиками пальцев по коже — от груди к бедру.

Глупый. Я давно заклеймила себя им — и даже великая музыка не заставляла так дрожать и вибрировать мое тело, как звук его голоса. Идеально резонирующего со мной.

Над нами беззвучно открывалась крыша, смещаясь в сторону и оставляя под собой прозрачный стеклянный купол, над которым белым маревом бился буран. И в снежном безумии вдруг полыхнула одна короткая молния, другая — загрохотало — и над куполом потекло электричество, непрерывно вспыхивая белыми ветвистыми разрядами под аккомпанемент «Великого шторма».

Я застыла и потеряла счет времени — так это было красиво и страшно, что хотелось уйти с головой под воду — и в то же время выбраться туда, наружу, ощутить эту мощь кожей, кончиками пальцев, впитать ее в себя.

Люк пил вино, сидя в кресле, в сумраке, напряженный, собравшийся. Сверкали молнии, отпечатывая на сетчатке глаз обнаженную девушку, лежащую в истекающей паром ванне. Он прикрывал глаза — и видел под веками контуры ее тела, откинутую голову, тонкую шею, круглую и острую грудь, показывающуюся из воды. Открывал — и затягивался сигаретой, запивал дым вином и почти рычал от того, что он сейчас не рядом с ней.

— Почему ты молчишь?

— Смотрю на тебя, Марина.

Как же трудно говорить.

— Ты привез меня сюда полюбоваться на снежную грозу?

— Нет. — Она повела плечами, будто собираясь оглянуться. — Привез, чтобы посмотреть, как ты любуешься грозой.

Музыка закончилась. Наступила тишина. И в тишине этой она поднялась из воды — белое тело во мраке, — не вытираясь, накинула на себя халат, подошла к стеклу. Приложила ладонь — Люк со своего места видел, как образовался вокруг туманный след, как сухо, совсем близко к стене сверкнул разряд, потек к ее пальцам, словно она приманила к себе молнию, побежал от них ломаной паутиной в стороны — и Марина на мгновение стала ярче, будто пила эту мощь, поглощала ее без остатка.

Он еще уговаривал себя оставаться на месте, но ноги уже сами несли его к ней. Остановился в нескольких шагах позади.

— Марина, — голос царапал нёбо, прерывал дыхание. — Покажи мне.

Она каким-то чудом поняла его. Склонила голову с влажными волосами на затылке, повела плечами, спустив с плеч халат. Обнажила спину. И вздрогнула — вот теперь он подошел почти вплотную. По спине ее от светлых волос вдоль позвоночника бежала капля воды — и Люк провел пальцами по ее следу, повторил контуры огненного цветка.

— Все время вспоминаю его, — сказал он хрипло, — и днем и ночью. Не могу выбросить из головы. Марина… я привез тебе кое-что.

— Что же?

Люк достал из кармана длинную жемчужную нить, обвил вокруг ее горла, спустил руки на обнаженную грудь и застегнул украшение. Поцеловал в шею, провел ладонями по плечам и повернул к себе.

— Я очень хотел увидеть его на тебе.

— Смотри, — принцесса отступила на шаг назад, почти прижавшись к стеклянной стене. Вызывающе подняла на него огромные испуганные глаза.

Поздно, милая. Сегодня я тебя уже не отпущу.

Жемчужная нить тускло мерцала меж ее грудей, спускаясь к пупку, под полы халата, и он коснулся украшения пальцами — закачались молочные бусины на молочной коже, проигрывая ей и красотой, и желанностью.

— Боги создали тебя идеальной.

Она нервно вздохнула.

— Откуда оно у тебя?

Люк задумчиво закрутил одну из нитей вокруг ее соска, полюбовался, отвел халат в сторону. Развязал ослабевший пояс — Марина безвольно опустила руки, только плечи держала прямо — и за спиной ее сверкали, переливались белым и фиолетовым близкие молнии, и непрерывно, оглушающе гремел гром.

— Выкупил в Лесовине, — проговорил он, касаясь еще одной татуировки под левой грудью. — Летящий сокол?

— Набила под грудью на втором курсе. Как еще одно напоминание себе о том, кто я.

Погладил и этот рисунок. Коснулся халата — и он с мягким шелестом лег на пол.

— Люк…

— Тссс…тише…

В глазах ее ужас и странное предвкушение. А его руки все ниже — исследуют, гладят, играют.

— Не смотри.

Она закусила губу, прижимая ладонь справа к низу живота, почти над лобком.

— Не буду, если не хочешь.

Наконец-то коснуться губами груди, попробовать, ощутить, вспомнить ее вкус. Наконец-то обнять, прижать к себе — чтобы уже не вырвалась, — впечатать ладонь в ягодицы, вжаться в нее. И никого и ничего на целом свете, кроме снежной грозы вокруг них. Никого и ничего, что бы помешало ему.

Подняться выше, найти ее губы, впиться в них — самые желанные на Туре и во всей Вселенной, вжать ее в стекло — вокруг нее ореолом разлились ломаные линии разбегающихся молний, закололи его острым льдом — помни, кто сейчас с тобой, помни, кто она! Больно и до дикости возбуждающе, до тьмы, поднимающейся из самых глубин тела, до хрипа и сжимающихся на запястьях пальцев — не отпущу, ни за что, никогда.

Марина вдруг отвернула голову, с каким-то отчаянием толкнула его в плечо — он шагнул назад, тяжело дыша, готовый уложить ее тут же, у стены — и медленно, глядя ему в глаза, отняла руку от живота.

И он опустил взгляд и замер, заметив, как дрожит она, сжав в кулаке жемчужную нить.

Там, на тонкой коже над тазовой косточкой было выбито его имя, стилизованное под извивающегося кольцами, поднявшего голову змей. И не узнать свой почерк было невозможно — выглядела татуировка так, будто он взял острое перо и вырезал на Марине свое клеймо.

Lucas.

Змей атакующий.

Прокричи она свое признание — и то оно не произвело бы такого эффекта.

Он коснулся рисунка пальцем, повторяя движение руки при росписи, вздохнул, тряхнул головой, ослепленный вскипевшим желанием, притянул ее к себе за жемчужную нить, как за ошейник — она спрятала лицо у него на плече — подхватил под ягодицы, и понес к кровати.

Марина, Марина…

Ты сама отдала себя мне в руки — и я не пожалею тебя.

Горячие губы на солоноватой от изнеможения коже — жемчуг мешает, и ты рвешь его под грохот громовых раскатов.

Я не прошу жалости. Только касайся меня вот так, обжигай темными глазами, царапай щетиной, сжимай, хрипя, как зверь. Только не останавливайся.

Грудь — покрасневшая, набухшая, ноющая — а тело тяжелое сверху, и пальцы жадны, и губы неистовы, и снова и снова терзают тебя.

У тебя ведь никого не было? Скажи мне! Скажи…

Болезненный и злой женский укус в шею — и сдавленное ревнивое рычание, и пальцы там, где все уже влажно и горячо. И ее растерянный, ошалевший от удовольствия взгляд, когда она прекращает вздрагивать и выгибаться.

Скажи!

Не… было… никого…

Свирепая, бессмысленная радость — не ты ли растрачивал себя, тебе ли требовать того, что требуешь? И нежность — насколько ты еще вообще способен на нее — потому что от одного ее низкого голоса, шепчущего что-то отрывистое, от бесстыдно торчащих вверх сосков, от атакующего змея под губами голову сносит напрочь.

Она, как миллионы покоренных женщин до нее, ложится на спину, вытягивает руки над головой и приоткрывает губы, и разводит бедра, и выстанывает мужское имя — сейчас это твое имя — Люк, Лююююк, — и кажется, что за одной ею ты охотился всю жизнь, одну ее искал во всех остальных. Приподнимается, царапает ногтями черные простыни — потому что наконец-то ты в ней, и никакой крик и мольбы не могут остановить тебя.

Но она и не кричит — лишь сжимается от боли и всхлипывает, закусив губу. Пахнет кровью и солью.

«Марина», — шепчешь ты ей во влажный висок, задыхаясь от темной страсти и руки твои дрожат, и голос срывается, и ты не можешь не двигаться.

Она не отстраняется — тяжело дышит и комкает ткань, и ищет твои губы — дай, дай мне поддержки, дай мне себя.

Марина. Марина.

Она застывает, распахнув глаза и вцепившись тебе в плечи — а ты продолжаешь бешено, неистово рваться вперед — и видит вас обоих в объятьях снежной грозы, и судорожно, рычаще выдыхает в твои губы — и от звука этого все вокруг сжимается в горячий плотный комок и взрывается, заставляя тебя слепнуть и глохнуть от удовольствия.

Мир погрузился в тишину. И время перестало существовать.

Сколько раз после они шептали, кричали, выстанывали имена друг друга на черных простынях затерянного в горах логова? Сколько задремывали в обнимку — чтобы через какие-то минуты снова жадно тянуться к горячему телу рядом? Она снова ложилась на спину, и становилась на колени, и выгибалась — и двигался навстречу его бедрам огненный цветок, доводя его до исступления — а он поил ее вином и кормил фруктами, обтирал влажными полотенцами, целовал ее лоно, чувствуя уколы вины и возбуждения, и гладил длинными пальцами свое клеймо на тонкой коже. Снова засыпал, не в силах оторваться от нее — и ощущал ее ладонь на своей щеке, и мягкие усталые губы на плече.

Гроза, громыхая, уходила, открывая сереющее небо, когда силы покинули их, и они заснули, прижавшись друг к другу — мужчина и женщина, наконец-то познавшие друг друга.

Марина

Я проснулась от жажды и от бьющего в глаза яркого солнца. Мне было жарко — Люк спал рядом, обхватив меня рукой поперек талии, закинув ногу на бедра.

Тяжелый.

Заморгала, зажмурилась — над нами разливалось ослепительно-голубое небо, и если бы не тонкие струйки снега, стекающие по куполу, было бы полное ощущение лета. Пошевелилась, застонала сквозь зубы.

Все тело болело.

Люк задышал мне в волосы, потянулся поцеловать с закрытыми глазами.

— Нет-нет, — голос у меня был каркающий, сорванный, — никаких поцелуев с нечищенными зубами. Медсестра внутри меня категорически протестует.

Он усмехнулся, подул мне на висок и отстранился, закинув руки за голову. Я же попыталась встать.

За спиной щелкнула зажигалка, потянуло дымом.

— Отдам невинность за кофе, — простонала я, поднимаясь. Ноги дрожали.

— Отнести тебя?

— Отнеси, — я рухнула обратно на кровать. — Боги, как все болит. Кто-то вчера постарался.

С его стороны раздался сытый смешок. Я обернулась — Люк лежал расслабленный, довольный и улыбался солнцу. Выглядел он таким помятым, что мне резко расхотелось видеть себя в зеркале.

— Ты знаешь, — пробормотала я лениво, подползая к нему и утыкаясь губами куда-то под мышку, вдыхая его запах и запах нашей близости, — что у тебя глаза светятся?

Ох, Люк, Люк.

Меня накрыло оглушающей, почти животной нежностью и я прижалась еще сильнее.

Теперь я знаю, какой ты в любви — неистовый, сильный. Как завораживающе темны и беспощадны твои глаза, как искажается твое лицо в моменты наслаждения и срывается голос, как беспомощно подрагивают губы после. Как уязвим ты передо мною.

Я все знаю о тебе, даже то, что ты еще не понимаешь. И о себе тоже.

— Светятся, — отозвался он после недолгого молчания и провел рукой по моей спине. — После ранения началось. Когда я тха-охонга усмирить пытался.

— Ааа, — успокоилась я. — Тогда это моя кровь действует.

— Кровь? — переспросил он хрипловато.

Я потерла глаза, морщась от ноющих мышц.

— Тебе не сказали? Этот муравей не только тебя проткнул, но и ядом отравил. А наша кровь способна нейтрализовывать яд. Она еще усиливает родовую магию. Только не говори никому, это семейный секрет. Мариан вон после того, как Васиной крови глотнул, начал оборачиваться, а в тебе, значит, тоже какие-то семейные способности проснулись. Вряд ли они заключаются только в светящихся глазах. С тобой больше ничего странного не происходило?

— Я начал видеть ветер, — проговорил он медленно.

— Ого, — я поцеловала его куда дотянулась. — Ветер — это вроде вотчина Инландеров. Есть родня?

— Дальняя, — ответил он небрежно. Сел, погладил меня по животу, задержал руку на змее. — Откуда?

— Ты подписывал документы на дарение Пастуха, Люк. Полным именем. Просто скопировала, увеличила — и мне нарисовали, что хотела.

Он молча и почти по-хозяйски гладил меня по животу — и я к ужасу своему снова почувствовала теплое тянущее желание, будто за одну ночь безудержной страсти Люк усилил потребность в себе в сотни раз. Тоже села, провела рукой по его волосам — он охотно склонил голову, улыбаясь. Потеребила ухо, ощущая кончиками пальцев зажившие дырки от серег. Потянулась к своей мочке, вынула золотой гвоздик — крошечный цветок шиповника с белой окантовкой и маленьким рубином в центре.

Он наблюдал за моими действиями с любопытством — а его руки опять не давали мне покоя.

— Будешь носить мои цвета, Люк?

Он усмехнулся, склонил голову.

— Чьи же, если не твои, Марина.

— Дай мне вина. Нужно простерилизовать.

— Детка, — хрипловато проговорил он, — после этой ночи говорить о стерилизации нелепо.

— Не спорьте, ваша светлость, — я прибавила строгости в голосе, и он пожал плечами, отклонился, пошарил рукой у кровати и протянул мне недопитый бокал.

И я оседлала Люка, окунула в вино серьгу — плотная красная жидкость потекла по моим пальцам — и с усилием вставила гвоздик в мочку. Кембритч едва заметно поморщился. Под серьгой выступила красная капля — или это было вино? Я слизнула ее, поцеловала его в шею и прошептала:

— Теперь и я пустила тебе кровь.

Он молча обнял меня, прижал к себе. И поднялся, понес в ванную комнату.

Следующий день незаметно перетек в ночь. Мы долго и лениво лежали в ванне, пока голод не выгнал нас к столу — и меня наконец-то напоили кофе. Мы выходили на заснеженный склон и наблюдали, как несутся в долине машины, как двигаются тени от гор на слепящем снегу, и дышали свежим морозным воздухом — чтобы потом вернуться в теплый дом, скинуть с себя одежду и снова свалиться в постель. Не включали ни радио, ни телевизор, и казалось, что мы одни на Туре. Болтали, рассказывая друг другу о себе — и теперь, после нашей близости, я понимала его гораздо лучше. Поведала я и о своих недавних приключениях — он страшно ругался и курил, и пришлось отвлекать надежным способом. Кажется, я вошла во вкус.

Нам было хорошо. Но нужно было возвращаться.

— Выходи за меня замуж, Марина, — сказал он ближе к утру, когда я, измотанная, уже почти дремала на его груди, ощущая как сладко тянет тело и вдыхая мужской запах.

— Ну уж нет, — пробормотала я и потянулась, — ты обещал мне свободу, а не брачные браслеты.

— А если серьезно?

— А если серьезно, я подумаю. Вдруг через месяц мы друг другу опротивеем?

Он усмехнулся.

— Я бы на твоем месте на это не рассчитывал.

— Рано, Люк. Мне всего двадцать три. И есть еще Ани. Мне нужно поговорить с ней.

— Я сам поговорю. Это мое дело и моя ответственность, Марин.

— У меня дурной характер. Невыносимый. И злой язык.

— Знала бы ты, сколько людей думают так же обо мне. А с характером, — он легко сжал мне пониже спины, — мы что-нибудь придумаем. Не так уж он и страшен.

Я потерлась об него щекой. Теперь мне все время хотелось прикасаться к нему.

— Это потому, — сказала я ехидно, — что с тобой я почти всегда была кроткой овечкой. И Вася никогда не даст согласия на нашу свадьбу.

Он засмеялся.

— Это да. У ее величества я на плохом счету.

— Заслужил, — буркнула я лениво.

— Заслужил, — согласился он. — Так что, ты говоришь «нет»?

— Я говорю «давай спать». С чего это ты озаботился женитьбой?

Он помедлил.

— Ты — Марина Рудлог.

— Хочешь заглушить муки совести? Совратил невинную деву благородных кровей?

— Это будет честно.

Я подняла голову и насмешливо посмотрела ему в глаза.

— А если бы я была простой медсестрой Мариной Богуславской, ты бы тоже рвался жениться?

Темные глаза на мгновение стали задумчивыми, он пробежался пальцами по моему запястью.

— Я хочу привязать тебя к себе. И хотел бы, кем бы ты ни была.

— Это почти «я люблю тебя», — с иронией проговорила я, поцеловала его в губы, провела носом по шее. — Врешь, но приятно. — Он дернул уголком рта. — Спи, Люк. Я подумаю. Только не торопи меня. Моя жизнь и так только что круто изменилась.

— Придется за тобой побегать.

— Угу.

— Я люблю тебя.

Столько изумления в хриплом голосе, что пришлось сдержать довольный вздох. Наконец-то ты догадался.

— Я тоже тебя люблю, Люк.

Мы выехали из долины, ставшей нашим убежищем, в середине следующего дня. Перед выездом я включила телефон — пусто. Ни звонков, ни сообщений. Набралась смелости и из машины позвонила Василине.

— Да, Марина, — голос ее был грустен.

— Я еду домой, Вась. Жива и здорова.

— Хорошо. Мы ждем тебя. Мы всегда ждем тебя, Мариш.

Я покосилась на Люка — он вел машину, сосредоточенно глядя на дорогу. Не хотел мешать разговору, видимо.

— Ты не сердишься?

— Сержусь. Но этого следовало ожидать. Хорошо, что с тобой все в порядке. И хорошо, что вы сообщили Мариану. Я бы не восприняла это… достойно.

— Прости.

— Не за что. Я вспомнила себя, Марина.

— Да. Я тоже думала о тебе. Ангелина не вернулась?

— Нет еще.

— Плохо.

— Ты не ощущаешь ее сейчас? Чувствуешь, в какой она стороне?

Я покрутила головой.

— Она жива. Но я не очень соображаю, в каком направлении мы сейчас двигаемся. Она где-то на юге, да?

— Да, — моя венценосная сестра тяжело вздохнула. — Она опять в Песках, Марина