Что за досада!

— Вот, значит! — Генка Круглов поправил очки. — Придётся тебе, Дёмин, заняться звёздочкой. Раз Иванова уехала.

Хороший парень Генка. Математик — будь здоров! В шахматы на последнем турнире двух семиклассников обыграл. А главное — очень свой, товарищ: ни перед кем не задаётся, никогда не кривляется. Не зря его выбрали председателем совета отряда.

Однако сейчас вечное Генкино «вот, значит» показалось Косте глупецким и неуместным.

— Ничего не «вот, значит», — сказал Костя строптиво. — Не хочу, и всё тут! Это девчонкино дело. Дайте другое поручение.

— Да Костя, это же легко! — Света Кольцова улыбнулась подбадривающе и снисходительно. — Маленькие — они хорошие, послушные. Будешь с ними альбом клеить. Я тебе помогу.

Света второй год октябрятская вожатая. Ещё когда учились в четвёртом классе, возилась с первоклассниками. Ей, конечно, легко.

— Какой ещё альбом? — Костя метнул на Свету возмущённый взгляд. — Не желаю!

Наташа Терехова оторвалась от книги:

— Так ведь договорились уже. Пионер должен подчиняться решениям совета отряда. И неважно, что другие октябрятские вожатые девочки. Для разнообразия пусть будет мальчик.

И эта командует! Читала, впившись в книгу, будто она одна дома, а не в классе на заседании. И вот высказалась. А ещё редактор стенгазеты!

— Отчего бы тебе, — ехидно сказал Костя, — на руках не походить, а не на ногах? Для разнообразия?

Терехова хохотнула, захлопнула книгу и вскочила:

— Ах, как остроумно! Вот нарисуем на тебя карикатуру: ходишь вверх ногами. И напишем: «Разнообразие по методу пятиклассника Дёмина». Я пошла. Уроков тьма-тьмущая. А мне ещё за Соней в детсад идти. — Вильнув косой, как лиса хвостом, Терехова решительно направилась к двери.

Света Кольцова устремилась за ней, на ходу крикнув:

— Костя, приходи завтра во второй класс, слышишь? На большой перемене.

— Не злись! — немного виновато сказал Генка и поправил очки. — Правда некого было назначить. Все так заняты: у кого музыка, у кого фигурное катание…

— А я, значит, без талантов, так меня куда хочешь пихай? — свирепо спросил Костя.

Да пусть его хоть пнём считают, но отказаться-то от такого нескладного поручения не удалось — вот в чём досадища!

— Ну что ты, Костя! При чём тут — без талантов?

В дверях показалась уборщица тётя Клаша:

— А вы, часом, не прозаседались?

Насупленный и мрачный, Костя зашагал в раздевалку. И не обернулся на призывы Генки Круглова:

— Подожди! Вместе пойдём.

 

Раздумье

Домой Костя шёл самой дальней дорогой. От огорчения. Брёл по деревянному тротуару, гнал ногой ледяшку и думал о своей горькой участи.

Тряпка он, недотёпа, и больше никто. Ну как это не суметь отказаться от того, чего делать ни за что не хочешь? Он не знает, как и подступиться-то к малышам.

Костя споткнулся о наледь и чуть не упал. Всё-таки удержался на ногах. Огляделся рассеянно.

Всё кругом белым-бело: деревья, крыши домов, тротуары, сугробы по обочинам. Заснеженный их городок будто потонул в тумане. Облака нависли — словно мягкое одеяло над головой. Часа четыре, а уже сумрачно. Кое-где окна — жёлтые, яркие заплатки на белесом фоне. Небо серое, и лишь в одной стороне разметалось зарево. Это — отсветы над заводом, сердцем их городка. Там кипит жизнь. Там, на заводе, отец…

А здесь тишина, сугробы, безлюдье. Всё под стать Костиному настроению, смутному, как этот туман.

Работать вожатым он, конечно, не станет. Просто не пойдёт к второклассникам, да и всё. Его будут ругать, упрекать. Может, и в стенгазете Терехова продёрнет. Неприятно, конечно. Но не он первый, не он и последний. Кого не ругают за невыполненное поручение?

Папе придётся сказать: «Вот, волыню…» Папе-то он обо всём рассказывает. Ругать папа его не станет. Он никогда не бранит ни его, ни маму. Это мама шумно расстраивается, если Костя принесёт двойку или замечание в дневнике. А папа просто скажет что-нибудь такое… необидное, но почему-то Костя сразу поймёт, что папа его не одобряет. И непременно папа улыбнётся, усмехнётся, а то и рассмеётся. А ты всё равно понял, если папа недоволен.

Удивительный, в сущности, человек его отец, Родион Макарович Дёмин. Всегда спокоен, весел, никогда не унывает, не ворчит. Мама с Костей, бывает, дуются, жалуются на что-нибудь. Им с мамой часто то не так, другое не этак. А папа скажет им бодрым голосом, в котором сквозит усмешка: «Мужайся, братва!» И тогда самому станет смешно, потому что «мужаться» из-за двойки или из-за протечки потолка как-то даже глупо, по пустякам — мужаться.

Вот папе и верно надо было мужаться, то есть обладать мужеством, притом совсем мальчишкой: он был всего года на полтора старше, чем сейчас Костя. Подумаешь о том, что с папой было тогда, в тринадцать лет, и просто поражаешься, как может отец быть всегда весёлым, выдержанным после всего того, что выпало на его долю.

 

Папа-Родька и Васька

Фашисты сожгли родную папину деревню, а жителей угнали в Германию. В товарных вагонах, наглухо закрытых, везли, как скот. По дороге мать папы и младшая сестрёнка умерли, отец ещё раньше погиб на фронте, получили похоронку.

И оказался папа-Родька в батраках у фермера. Повезло фашисту покалечить ногу, и топал он не по фронтовым дорогам, а по собственной ферме. Наравне со взрослыми «восточными рабами», а больше — «рабынями» папа-Родька чистил коровник и свинарник; сгребал, кидал вилами на подводу и возил навоз; ходил за лошадьми. С польками и словачками изъяснялся кое-как, первое время они еле друг друга понимали. Один на чужбине, почти без языка…

Но как, ни худо было папе-Родьке, другому человеку, рядом с ним, было куда хуже.

Не человеку, вернее, а человечку.

Ещё на пункте, где раздавали фермерам батраков, к Родьке подтолкнули мальчонку лет пяти, жестом приказали: держи! Родька стиснул в своей руке маленькую грязную ладошку. Снизу вверх уставились на него круглые от испуга синие ребячьи глаза.

«Как тебя зовут?» — шепнул Родька. «Васька», — чуть слышно пробормотал мальчик. Понял вопрос — русский!

Был он плотненький, светловолосый, курносый и очень грязный. Один глаз у него слегка косил, то ли от природы, то ли закосил с какого-то перепугу.

И Васька работал день-деньской: пас гусей.

Как-то гусак зашиб лапу, вернулся с луга прихрамывая. Хозяин заметил, подошёл к Ваське — тот помертвел от страха — и с силой закрутил ему пальцами ухо, приподнял за ухо над землёй. Васька не закричал от боли, может, обмер и так и висел со скривлённой набок головой.

Родька кинулся к фермеру, тыча себя рукой в грудь: «Их! Их! Я виноват! Я!» Немногими словами, которые уже знал, и жестами объяснил: это он швырнул палку и нечаянно попал в гусака.

Хозяин выпустил Ваську: тот шлёпнулся на землю, скорчился, прикрыл голову руками. Немец тяжело глянул на Родьку, на скулах вздулись желваки. Родька невольно сжался: сейчас обрушится увесистый кулак… Но бить его хозяин не стал. Просто не пустил за стол, когда батраки сели ужинать. А есть после целого дня работы хотелось страшно — до громового урчанья в животе. Родька подпоясался потуже. И полночи примачивал Ваське ухо тряпочкой, опуская её в плошку с водой. Сидел возле мальчонки на куче сена, примачивал ему ухо и рассказывал сказки.

Они всегда спали вместе — летом на сеновале, зимой в конюшне на попонах. Родька часто нашёптывал Ваське сказки, слышанные когда-то от бабушки. Ух, и любили же они с Васькой всех домовых, леших, Бабу Ягу, Змея Горыныча. Любили потому, что те были русские.

О родных своих Васька ничего не помнил, только: «Мамка куда-то ушла. Или утащили её. А меня дюжий фрицюга схватил. А папка на войне; может, убитый». — «А может, и не убитый, — утешал Родька. — И найдёт тебя». Васька шмыгал носом и крепче прижимался к Родьке. «Лишь бы ты не потерялся!»

— А как ты был сыном полка? Расскажи! — просил Костя папу.

— Да я ж тебе сколько раз рассказывал, — отвечал папа.

— И форма военная на тебе была?

— Была и форма. Мне тогда уже четырнадцать лет исполнилось, и я был высокий мальчишка. Чем мог — помогал. На кухне походной картошку чистил.

— Но медаль же военная у тебя не за картошку?

— А это меня в разведку взяли. Я прополз кустами до вражеского расположения, всё рассмотрел… На обратном пути меня обстреляли. Но я уполз. Нарочно в сторону подался, чтобы на своих не навести.

— Страшно тебе было? Вот когда стреляли по тебе.

— Нет. Чего же страшного? Я о своих думал. Как бы их не обнаружили. Ни о чём другом уже и мыслей не было. Добрался до своих кружным путём, всё рассказал. Сведения оказались ценными.

— Удачная, значит, получилась операция! — говорил Костя с удовольствием. — Папа! Но неужели дядя Вася и есть тот маленький Васька? Правда, это он?

Отец смеётся:

— Чудак! Впрочем, иногда мне и самому не верится… Но факт! Штурман дальнего плаванья Василий Макарович Дёмин — тот самый Васька. Сейчас где-то в водах Атлантики обретается. Ведь как получилось. Наши войска пришли — немцы удрали, одни батраки остались. Видим вдруг — советский танк! Такое тут поднялось. Бежим, кричим. Одна девушка-полька давай полу шинели у солдата нашего целовать, тот даже перепугался. Ваську, вижу, какая-то сандружинница на руки подхватила. А как стали выяснять, кто, откуда — ведь в лагеря перемещённых лиц отправляли, а уж оттуда на родину, — Ваську спрашивают: «Ты чей?» А он: «Я Родькин». Думали, так его фамилия. Ну, я объяснил, что он свою фамилию точно не помнит, сначала мне что-то путал: Сосин, Сысин — как-то так, а потом говорит: «Нет, забыл я». А уж название родной местности и вовсе из его головёнки вымело. Ну и записали его как моего брата, на мою фамилию и отчество, и чтобы в Ленинградскую область, в наши места, вернуть. Меня взяли к себе военные. После войны я некоторое время в семье нашего полковника в Ленинграде жил, пока они не уехали, а я в общежитие ремесленного училища перешёл. Полковник для меня узнал тогда, в каком детском доме Васька Дёмин, брательник мой названый. Я туда ездил к нему, не терялись уже друг от друга.

— Да-а… — Костя в раздумье качал головой.

Очень трудно было поверить, что бравый моряк, приезжавший к ним в отпуск, — тот самый грязный, перепуганный Васька. Тем более что никакой косины у штурмана не замечалось, оба глаза смотрели прямо и с твёрдой ясной смелостью.

Как-то дядя Василий гулял с Костей, приводя в восхищение встречных мальчишек морской формой и выправкой. И сказал он Косте с задумчивой проникновенностью:

— Твой отец, Костя, мне и мать, и отца заменил. Он для меня — всё. Я считаю, что он мне не только жизнь, он мне душу спас. Ясно?

 

Житель снежной норы

Маленький смешной Васька-бедолага! Так ясно Костя его себе представлял: вихрастый, всё молчит. Папа говорил: Васька этот только с ним одним и разговаривал, а с другими губ не разжимал, слова от него не добьёшься.

Смеркалось. Маячили сугробы, кое-где высветленные рассеянным светом фонарей.

В одном мутно освещённом сугробе чернело отверстие. Чья-то нора? Лес неподалёку, неужто какой-нибудь зверь прямо в городе поселился?

Костя нагнулся, заглянул в берложку. Да там и впрямь кто-то ворочается и пыхтит.

Вытащив из снега полузатоптанную палку, Костя её концом ткнул в нору. Послышался вскрик. Высунулся… никакой не зверь — мальчишка! Сверкнули на Костю из-под ушанки испуганно-настороженные и гневные глаза:

— Ты чо?

— А ничо! — с любопытством разглядывая мальчишку, передразнил Костя. — Сам берлогу вырыл?

Мальчишка кивнул горделиво — ушанка сползла ему ниже бровей, он кулаком сдвинул её на затылок.

— Ага! Жить буду. Хлеба припас. — Утёр рукавицей нос и добавил с сожалением: — А колбасу уже съел.

— Жи-ить? Да ты замёрзнешь.

— Ничего мне не сделается.

Мальчонка вылез из своей норы. Был он небольшой, весь облепленный снегом, щёки красные, как спелые помидоры. Вдруг Костя заметил: один карий глаз у мальчишки слегка косит.

— Зовут тебя как?

— Акимов Анатолий Павлович, — важно ответил мальчишка. — Теперь я сам себе голова!

— Ну, вот что, голова. Отправляйся домой! У тебя уже и так нос подтекает. Поиграл — и хватит.

Мальчишка покрутил головой, прохрипел:

— Домой ходу мне нету!

— Это почему?

— Убьёт папка. Я дал дёру, он вслед: «Убью, стервец!»

— Натворил чего-нибудь?

— Радиолу я… об пол грохнул. Совсем, может, сгубилась. Навечно.

— Починить, наверно, можно. Да ты ведь не нарочно?

— А папке что нарочно, что не нарочно, всё одно. Я полез на стул и как-то сорвался. Локтем задел эту… ну, радиолу. Шуму, треску. А папка отдыхал, он с утра принял…

— Чего принял?

— Ну, напился. Не понимаешь? На работу ему идти не надо было, отгул, что ли. Как вскочит с дивана, как кинется! Я — бежать. Хорошо, в кухне успел хлеба схватить. И колбасу. Съел только уже. А лопатку в сенях. — Мальчишка зябко поёжился.

Костя положил руку ему на плечо:

— Пошли!

— Куда?

— Домой, ясное дело. Ты уже весь трясёшься, насквозь в снегу вывалялся.

Мальчишка ловко вывернулся, отскочил:

— Не пойду!

— Да никто тебя не убьёт!

— А не убьёт, так ещё хуже сделает. Его со двора сведёт! Обещался: «Ещё раз нашкодишь — совсем со двора сведу». И сведёт. Дальше сеней уже не пускает.

Мальчишка приплясывал и слегка полязгивал зубами. Мороз был небольшой, градусов семь, но ведь парень, должно быть, уже не один час по уши в снегу.

— Кого со двора сведёт? — осторожно приближаясь, спросил Костя.

— А Шарика. Я вот обживусь, к себе его возьму.

— В берлоге-то обживёшься? — Уже шага два всего отделяли Костю от зазевавшегося мальчишки. Да, Костя не ошибся: левый глаз у Анатолия Павловича Акимова немного косил. — Ты в каком классе?

— Во втором.

— В Первой школе учишься?

— Ага! А ты?

— И я в той же.

«Этот шкет старше того Васьки, — думал Костя. — И ведь сейчас нет войны, мирная, хорошая жизнь! И не замёрзнет он до смерти, простудится — факт, но застынет побольше и прибежит домой, не пропадёт… А бросить вот так его всё равно нельзя, нельзя!»

Костя ринулся к мальчишке, крепко ухватил его за руку и потащил за собой.

— Ты где живёшь?

— Пусти! Не пойду! Выискался! — орал мальчишка, вырываясь.

Он извивался, колотил Костю свободной рукой и вдруг ловко бросился ему под ноги. Оба упали в сугроб и забарахтались в снегу.

Костя сел, выплюнул набившийся в рот снег. Хватку он не ослабил, держал теперь второклассника Акимова за плечи.

— Постой! А мать твоя? Уже, наверно, ищет тебя.

Мальчишка буркнул:

— У меня мачеха. Поплачет — перестанет. Она папку больше моего боится.

Мачеха? Вот бедный-то!

Костя поднялся на ноги, поднял мальчика, кое-как его отряхнул.

— Ко мне пока пойдём. Обогреешься. А там видно будет.

Мальчишка воззрился на Костю из-под великоватой ушанки.

— И что ты ко мне привязался? — Он опять рванулся.

— Толька! — прикрикнул Костя. — Не дури! — Сгрёб мальца в охапку и поволок.

Мальчишка брыкался, ревел, пытался сесть в снег. У Кости спина взмокла, и отчего-то зачесался нос. А почесать нельзя: руки заняты. Он пригрозил:

— Вот как дам!

Прохожих на улице стало больше. На заводе кончилась дневная смена, люди спешили с работы. Мальчиков обогнала какая-то женщина. Оглянулась и приостановилась:

— Толька! Чего ревёшь? Мальчик, куда ты его тащишь? Натворил чего?

— Вы его знаете? — поспешил спросить Костя: не ушла бы! — Где он живёт?

— Да вон в тот проулок иди. Налево дом. — И повторила: — Натворил-то чего?

— Ничего не натворил. — И подумал: «Убежище совсем близко от дома устроил, дурачок! К нему придётся, до моего дома не дотащить…»

— Тебя Серафима давно ищет, все глаза проглядела, — сказала женщина Тольке и ушла.

— Видишь, ищут тебя, я же говорил! — Костя подтолкнул Тольку в спину.

— Ну и пускай! — зыркнул мальчишка на Костю глазами. Однако тащился за ним уже не сопротивляясь.

— Кто это — Серафима? — спросил Костя.

— А мачеха моя.

— Добрая она?

— Она-то что…

У калитки палисадника, за которым светился окнами одноэтажный дом, ходила взад-вперёд, тревожно оглядываясь, молодая женщина в наброшенном на голову платке. У ног её вилась небольшая остроухая дворняжка. Вдруг собака взвизгнула и опрометью кинулась к мальчикам. И вот она уже прыгает вокруг Тольки, норовит лизнуть в лицо.

— Шарик! Шарик! — Толька гладил собаку и смеялся.

Женщина бежала к ним через дорогу:

— Толик! Ну, куда ты девался? Я пришла, а тебя всё нет и нет…

— Ой! — вскрикнул Толька. — А я хлеб в снежной пещере забыл! Полбуханки.

 

«Дичок»

Как-то пришёл к Дёминым человек. Пожилой, сухощавый и совсем Косте незнакомый. Конечно, человек этот хотел видеть Костиного отца. К отцу частенько заходили самые разные люди. Потолковать, посоветоваться. Ведь бригадир сборщиков Дёмин был парторгом своего цеха. И членом парткома всего завода. А может, и еще, какой общественный пост занимал.

Мама в этот день работала во вторую смену. Она была штамповщицей в другом цеху, не в папином сборочном. Костя, один дома, валялся на диване с книгой. Любимое его занятие — читать интересное, растянувшись на животе и подперев голову руками.

Незнакомец остался ждать отца.

При госте пришлось, разумеется, сесть. Склонившись над книгой, Костя краем глаза видел: гость с улыбкой его рассматривает. От этого откровенного разглядывания у Кости было ощущение, будто его медленно поджаривают на сковородке.

— Что читаешь? — спросил незнакомец.

— «Таинственный остров».

— А, Жюль Берн. Правда, интересно?

Костя кивнул.

— В Ленинграде бывал, конечно?

Костя опять кивнул.

— С отцом?

— И с мамой. И с экскурсией прошлым летом. Со школой.

— Что ж ты у нас в Ленинграде видел?

— В Русский музей ходил. Памятник Ленину на площади. У Финляндского вокзала. Много чего…

— Нравится Ленинград?

— Конечно.

— А вообще чем ты увлекаешься?

— Я-то?

Человек засмеялся:

— Не я же!

Костя покраснел, пожал плечами:

— Вообще… читать люблю.

— А на рыбалку летом ходишь?

«Вот пристал с вопросами!» — подумал Костя и ответил:

— Редко… — Чтобы не спросил дотошный собеседник, почему «редко», Костя, залившись румянцем, выдавил из себя: — А вы из Ленинграда приехали?

— Из Ленинграда, дружок. В командировку. На заводе мне сказали, что твой папаша домой пошёл. Да видно, по пути задержался. Он мне позарез нужен.

«Папа всем — позарез», — подумал Костя, стараясь не замечать весёлую усмешку на лице гостя.

Гость покачал головой:

— А ты, брат, что красная девица! Уж больно застенчив. Ростом высокий, в батьку, а… Тебе двенадцать?

Костя кивнул, хотя до двенадцати лет ему осталось дожить ещё два месяца.

— Ну, вот видишь. Не маленький уже. А чистый дичок! От застенчивости, дружок, надо освобождаться…

В этот момент, на Костино счастье, вошёл отец. И гость, и папа обрадовались, обменялись крепким рукопожатием, по плечам друг друга похлопали. И сразу начали оживлённый разговор. А Костя убрался в спальню.

Там, на папиной кровати, постепенно отдышался.

«Дичок!» Будто маму подслушал. Это она часто говорит Косте: «Дичок ты мой! И что мы оба с тобой уродились такие стеснительные да неуверенные?» Легко этому ленинградцу советовать: освободись от застенчивости! А как? Точно Костя сам не мучается!

Заговорить с незнакомым, о чём-нибудь спросить, отвечать, вот как сейчас, на его расспросы… Ну, просто невыносимо. От этой проклятой застенчивости, чтобы как-то её прикрыть, спрятать от собеседника, он иной раз даже грубым бывает. Пробурчит что-то, рявкнет, если отмолчаться не удаётся. На него, конечно, обижаются, а он и сам не рад, самому стыдно.

Ведь отчасти от этого самого — от стеснительности своей — он и вожатым быть ни за что не хотел. Ну как это он будет стоять перед кучей ребят и с ними говорить? А они все на него глядеть будут…

 

Сражение

И вот такому Косте, «дичку», пропадающему от застенчивости, как было войти в совсем незнакомый дом, и никогда им невиданному человеку, да ещё свирепому какому-то, если верить Тольке?

А он вошёл.

Мог бы, пожалуй, и не входить, оставить Тольку с мачехой. Ведь доволок его, доставил на место, не бросил на улице…

В первый момент Костя так и хотел сделать: повернуться и уйти. Но что-то во взгляде Серафимы, Толькиной мачехи, мелькнуло такое: боязнь и вроде надежда… И Костя вдруг понял, что эта женщина боится свидания Тольки с отцом и хочет, чтобы кто-нибудь кроме неё оказался рядом.

И тогда, подавив в себе сильное желание сбежать, Костя шагнул вслед за Серафимой и Толькой на крыльцо, а потом в сени и в комнату.

За столом перед тарелкой с остатками еды сидел темноволосый кудрявый человек, в пиджаке и при галстуке. Лицо у человека, к удивлению Кости, было довольно красивое и совсем не злое.

Почему-то Косте было бы легче, окажись перед ним опухший от водки пьянчуга, противный, даже страшный. А от этого щеголеватого вроде и защищать не требовалось ни Тольку, ни его мачеху, ни даже Шарика. И чего попёрся? Костя совсем смутился.

Но тут отец Тольки произнёс протяжно и язвительно:

— Яви-ился, значит?

Мачеха, стоя позади Тольки, положила руки на его плечи. А Толька, в растерзанном, мокром от растаявшего снега пальто, весь взъерошенный, распалённый, угрюмо набычился.

— Павлик, ты не сердись! — быстро проговорила мачеха, и голос у неё дрогнул. — Он больше не будет! Он нечаянно…

— Защи-итница! — Кулак грохнул об стол, вилка подпрыгнула, звякнув о тарелку.

Да нет же, он был пьян, этот человек, хоть и причёсан, и при галстуке, и он был злой, очень злой!

Поняв это, Костя и в себе самом почувствовал злость. И точно в пропасть бросился.

— Вы запугали сына! — крикнул он тонким мальчишеским голосом. — Толя из дому убежать хотел. А бить вы не смеете! Подумаешь, радиола сломалась! Её починить можно. Не смеете бить!

На секунду Акимов-старший замер с открытым ртом, потом стал подниматься за столом и, поднимаясь, взорвался криком:

— Что-о? Не смею! Я?! Сына своего? Да ты кто такой?

— Я? — Что-то надо было сказать такое, что сразило бы этого разъярённого человека. И неожиданно для себя Костя выпалил веским, высокомерным даже, тоном: — Я — вожатый! В их втором классе. И… не вздумайте его бить!

Толькин отец повёл плечами — что, мол, ещё за штуковина? — плюхнулся на стул, пробормотал с неожиданной вялостью:

— Какой ещё вожатый?

Мачеха засуетилась, подбежала к мужу, осторожно погладила по спине, потом по волосам:

— Ничего, ничего! А радиолу я отдам починить. Починят, починят, в лучшем виде!

Бросилась к Тольке, принялась стягивать с него пальто:

— Толенька, ты разденься, повесь в кухне, высохнет…

Потом сунулась к Косте:

— А ты, мальчик, ступай, я провожу… — Она потихоньку теснила Костю к двери.

А Косте вдруг стало смешно: уж очень остолбенело, вылупился на него Толька, один карий глаз в упор, другой — чуть в сторону.

Старший Акимов всхрапывал, положив голову на стол.

В сенях Толькина мачеха быстрым полушёпотом говорила Косте:

— Спасибо тебе, мальчик! Пронесло. А без тебя, может, и не так бы… Ты его от Толика отвлёк. Но ты не думай! Он, Павел, когда трезвый, очень даже хороший. А слесарь какой — золотые руки! Вот когда… не в порядке… Он больной тогда. Ему лечиться нужно, а не хочет. И уж когда это самое… очень он на Толю… Толик-то озорник, да ведь мал ещё, глуп, что с него возьмёшь? А тебе спасибо, мальчик! Большое спасибо!

Домой Костя бежал бегом: уж очень есть хотелось. И как он портфель свой не потерял, когда Тольку волок, удивительно. Почему-то Косте было весело. Словно трудный экзамен выдержал.

 

Первое знакомство

Но на другой день, на большой перемене, Косте совсем не было весело.

В школьной столовой Света Кольцова дёрнула его за рукав:

— Пошли скорей к малышам! Дожёвывай, копуха!

Костя чуть не подавился горячей сосиской.

Вот оно, бедствие! Не идти к второклассникам нельзя. И не потому, конечно, что Светка заставляет. Но просто невозможно обмануть этого… жителя снежной берлоги.

Стоя рядом со Светой возле учительского стола, Костя видел ребячьи лица как в тумане. Тольку Акимова приметил на одной из задних парт.

Света весело провозгласила:

— Слушайте, октябрята! Вместо Раи Ивановой вожатым третьей звёздочки будет теперь Костя Дёмин. Кто в третьей звёздочке? Выходите сюда!

Вышли три девочки и два мальчика. Тольки среди них не было. Он продолжал сидеть, вылупив на Костю карие глаза.

Света прикасалась рукой к плечу каждого из ребят и быстро объясняла:

— Это Алла Печкина, это Таня Зимкова, это Ира Сергеева. Серёжа Мухин, Слава Курков. У меня память хорошая, не моя звёздочка, а всех помню. Ну, уславливайся с ними, когда начнёшь.

Ребята вопросительно, с ожиданием смотрели Косте в лицо. Так он это себе и представлял: он стоит, а в него упёрлись взгляды…

Костя нахмурился и пробормотал угрюмо:

— А этот что же не вышел? — И показал на Тольку.

— Ты про Акимова? — удивилась Света. — Так он не в третьей, он в моей звёздочке!

— Мне его давай! — буркнул Костя.

С готовностью Толька вскочил из-за парты, объявил:

— А я этого Костю, во-первых, знаю! — Вздёрнул подбородок и снисходительно покосился на ребят из третьей звёздочки.

Те перестали глядеть на Костю и, как один, уставились на Тольку.

Света не скрывала изумления и радости:

— Ты хочешь в свою звёздочку Акимова? Пожалуйста! Пожалуйста!

Придвинулась к Косте и шепнула на ухо:

— Это та-акое сокровище! — И опять громко: — Уславливайтесь! Живо! Сейчас звонок будет.

— Ребята, я… я вам завтра скажу, когда начнём, — заливаясь румянцем, промямлил Костя.

— Завтра так завтра, — согласилась Света. — Я вас познакомила, теперь уж ваше дело.

Костя выскочил из второго класса. Как раз прозвенел звонок. В коридоре Света припрыгивала возле быстро шагавшего Кости и тараторила:

— Я этих ребят немного знаю, Рае помогала, мы же с ней дружили. Алла Печкина у них талант, поёт, музыкой занимается. Ира Сергеева отличница, разумная, ты на неё опирайся. Мухин сонный какой-то, но послушный. Вот Таня Зимкова… вечно всё теряет. А Слава Курков… просто мальчик. Тебе попалась лёгкая звёздочка. И как это ты Акимова к себе захотел? Поражаюсь!

«Вот свиристелка!» — думал Костя, слушая Светкины излияния. Фыркнул, представив себе, как он опирается на плечо Иры Сергеевой — каланча на маленькую с такими аккуратными косичками.

Вечером Костя сидел за уроками мрачнее тучи. Усердно зубрил географию, ботанику, заданное наизусть стихотворение — всё подряд. В особом прилежании Костя заподозрить себя не мог. Но сейчас ему было необходимо занять голову, чтобы избавиться от тягостных мыслей: что ему с малышами-то делать?

Придя с работы, отец сразу заметил, что Костя чем-то расстроен.

— Ты что, сын, такой нахохленный?

— Не заболел? Не заболел. К сожалению. — Мелькнула мысль: «Вот был бы выход! Идти никуда не надо и не виноват». — Просто не знаю, что делать…

Лишь теперь Костя рассказал папе о поручении совета отряда. Накануне отец вернулся поздно, ни о чём поговорить не удалось. Маме Костя пожаловался: форменная напасть — заставляют работать октябрятским вожатым!

— Ну, какие пустяки! — сказала мама. — Есть из-за чего расстраиваться. Другие ведь работают. Попробуй! А не захочешь — откажешься. Подумаешь, проблема!

Но папа не сказал: «Пустяки». Внимательно посмотрел на Костю и произнёс задумчиво:

— Н-да, событие! А ты, главное, не думай, что не справишься. Наоборот, твёрдо реши: справлюсь! И тогда непременно справишься.

— Да я и понятия не имею, чего с ними делать! Так хотелось отказаться, но… не получилось.

О происшествии с Толькой Акимовым Костя умолчал. Что-то его удерживало. Уж очень сложные чувства его тогда обуревали. И ведь Толька напомнил ему маленького Ваську… Но то, что сделал Костя для Тольки, было совсем ерундой, пустяковиной, по сравнению с тем, что делал когда-то для Васьки папа. Может, потом когда-нибудь он папе и расскажет…

— Не знаешь, что с ними делать? — проговорил отец. — Ясно, каким-то интересным делом надо заняться.

— Да каким таким делом? Они же маленькие!

— По восемь лет им? Не такие уж маленькие. Делом можно заняться и в четыре года. — Отец смотрел в окно. Шторы были отдёрнуты. За синим стеклом валил снег. — Экая снежная нынче зима! Я шёл через сквер — по щиколотку проваливался… Постой! А почему бы вам с ребятами не расчистить дорожки в сквере? Это самая короткая дорога к заводу, все там ходят, в сугробах кувыркаются. Дворникам с крышами бы управиться, снег свалить, да кое-как тротуары очистить.

— Папа! — воскликнул Костя. — Да что они могут, эти?.. Да там ещё три девчонки!

Отец рассмеялся.

— Хоть сколько-нибудь сделают. Ты, само собой, не забывай, что у тебя под началом не ломовые лошади. И знаешь что? Скажи ребятам, что рабочие завода просили их прочистить дорожки. Словом, шевели мозгами, братва, мужайся!

 

Недоумение Тольки Акимова

Свою родную мать Толька Акимов помнил смутно. Ему было пять лет, когда мать умерла, перед этим долго лежала в больнице. Толька жил в круглосуточном детском саду. На выходные отец его брал, но большую часть времени мальчик находился у соседей, играл с их детьми, там ел, а случалось, и спал. После смерти жены Акимов увёз сына в деревню к старушке матери. У бабушки Толька делал что хотел: гонял дотемна по улице; не слушая бабушкиного зова, плескался до дрожи зубовной в речке и однажды чуть не утонул — ребята постарше успели вытащить его за волосы. Забирался в свинарник, разгонял во все стороны поросят и крутил им хвосты. К семи годам отец привёз Тольку в город: он снова женился, а парню пора было учиться, да и бабушке не справиться с сорванцом.

К мачехе Толька отнёсся настороженно, однако живо смекнул, что вреда ему от Серафимы не будет: женщина ласковая и мягкая, не только его не сторожит, а, наоборот, задабривает. Толька нахально называл мачеху «Серафимой», ни до «тёти», ни тем более до «мамы» не снизошёл.

Вот с отцом Толька воевал. Всякие Толькины неурядицы — что-нибудь сломает, разобьёт, потеряет, нахватает двоек — Серафима от отца скрывала. Но не всегда удавалось. Тогда отец бушевал. А уж если бывал, нетрезв, готова была спрятаться и Серафима.

Когда мальчишка, который приволок его домой, назвался вожатым, Толька удивился чрезвычайно. Вожатой звёздочки, в которой числился Толька, была пятиклассница Света, и Тольке мало было до неё дела. Забежит к ним в класс и велит прийти в три часа в школу или домой к какой-нибудь девчонке. Прийти и принести картинки. Про осень, например.

Из любопытства Толька пошёл. Ребята наклеивали в альбом картинки, вырезанные из журналов, из старых книг. Придумывали подписи. Сазонова, у которой был хороший почерк, писала эти подписи на длинных кусочках бумаги, которые тоже приклеивали — под картинкой. Толька придумал подпись: «Дождь идёт — скот пасёт». Самому ему подпись очень понравилась: складно вышло. Но Света сказала, что это — сплошная глупость, дождь не пастух и не может пасти коров. Ребята смеялись. Сазонова не стала выводить своим хорошим почерком Толькину подпись. Толька показал ей язык и свалился под парту, будто умер. Ребята опять смеялись, тыкали его руками и даже носками тапочек, а он не шевелился. Света рассердилась и пожаловалась учительнице: «Акимов всех дезорганизует!»

На следующий сбор звёздочки пошли к Сазоновой домой. Толька тоже явился, надеясь на что-нибудь интересное. Четыре девчонки и один Сенька Маслов разучивали стихи под руководством Светы. Это надо было для какой-то игры, которая когда ещё будет. Очень смахивало на приготовление уроков. Тольке стало скучно. Он вышел в переднюю, погладил толстомордого кота и стал обучать его акробатике: без конца перевёртывал пушистого увесистого котищу через голову. Кот когтями разодрал Тольке руку, а главное, взвыл дурным голосом. Бабушка Сазоновой разахалась. Ребята перестали учить стихи и выскочили в переднюю. Света опять напала на Тольку со своим «дезорганизовал». Больше Толька не рисковал приходить на сборы звёздочки.

Этот, что вытащил Тольку из снежной пещеры, как всё равно на голову ему свалился. До чего же по-особенному он произнёс слово «вожатый»! Точно директор или завуч пришёл. Папка и тот был ошарашен.

По-настоящему Толька разглядел своего обидчика и в то же время защитника лишь в классе на перемене.

Долговязый, тощий мальчишка, весь нахмуренный. Пробурчит слово, и щёки станут красными. Странный какой-то. Костей зовут…

 

Важное задание

К воротам сквера Костя пришёл с лопатой на плече, пораньше, сильно волнуясь. Вчера он забежал во второй класс с кратким приказом: «Завтра в три часа у сквера! С лопатами». А вдруг ребята не явятся, что тогда делать?

Однако две девочки уже чинно стояли у решётки: хорошенькая, тоненькая, с аккуратными косичками поверх мехового воротника и плотная, рослая, в пушистой белой шапочке.

Костя сразу вспомнил их имена: Ира Сергеева, на которую Света советовала ему опираться, и Алла Печкина. Он столько раз переворошил в уме сцену первого своего прихода к второклассникам, что Светкина болтовня крепко ему запомнилась.

— Здравствуйте, ребята! — подходя, сказал Костя.

— Мы не ребята, мы девочки, — густым низким голосом произнесла Алла.

Костя покраснел. Но тут за его спиной раздалось:

— А я, что ли, девочка?

Серёжа Мухин подошёл неторопливо, с развальцей. Был он толстый, неповоротливый и, наверно, сильный. На лице немного сонное выражение.

С двух разных сторон бежали ещё двое.

Девочка в кое-как повязанном платке волочила за черенок детскую лопатку — такие же торчали под мышкой у Иры и Аллы — и на бегу раза два оглянулась растерянно: не то боялась, что кто-то за ней гонится, не то проверяла, не обронила ли чего. Ещё издали она крикнула, запыхавшись:

— Я не опоздала?

С другой стороны мальчик гнал перед собой ледяшку. Но, приблизившись, встал смирно, вытянулся с готовностью, всем своим видом показывая, что ждёт приказаний.

«Таня Зимкова и Слава Курков», — отметил про себя Костя.

Ребята столпились вокруг него.

— Четыре раза я по дороге лопатку теряла! — взволнованно пожаловалась Таня. — Такая лопатка растерячая!

Ира и Алла засмеялись:

— Лопатка растерячая, а не ты сама?

— Что делать будем? — спросил Мухин.

— Акимова ещё нет… — сказал Костя.

— Акимов на сборы не приходит, — уверенно сказала Ира.

— И лучше, — добавила Алла. — А то он де-зор-га-ни-зует. Вот!

«Вишь какие слова! — подумал Костя. И с досадой: — Неужто и правда не придёт?»

В тот же миг Толька примчался.

Распалённый, краснощёкий, он с победным кличем размахивал сапёрной лопаткой:

— Э-эй!

— Ты что ж это опаздываешь? — недовольно спросил Костя.

— Удивительно, что вообще пришёл, — вполголоса обронила Ира.

— Он даже хуже меня! — громогласно сообщила Таня. И вдруг оглянулась растерянно: — Ой! Где же моя варежка?

Толька поддал ногой варежку, валявшуюся на снегу:

— Подбирай, Танька-растеряшка! А я за лопатой бегал. — Он подмигнул Косте. — Она там была… забытая. Так и лежала внутри. А хлеб кто-то до крошки слопал.

Костя догадался, что лопата оставалась в снежной берлоге.

— Повезло тебе. Могла бы и пропасть. Ну, теперь все в сборе. Ребята, мы получили важное задание!

Шесть пар глаз уставились на Костю. На секунду он смутился, но взял себя в руки и продолжал:

— Через этот сквер самый короткий путь к заводу. А дорожки все засыпаны, люди проваливаются в сугробы. Мы должны расчистить хотя бы одну дорогу.

— Сквер бо-ольшой! — испуганно протянула Таня. И подобрала упавшую варежку. Почему-то они не держались на её руках.

— А кто дал нам такое задание? — звонко спросила Ира.

— С завода люди!

— А чего же мы время попусту теряем? — солидно сказал Серёжа Мухин и шагнул в ворота.

Толька оттолкнул его плечом и проскочил первым.

— Анатолий! — прикрикнул Костя. — Полная дисциплина, слышишь? А то выгоню, и не поможешь заводским. И вообще подождите, я начну.

Костя не очень-то умел орудовать лопатой. Однако сейчас он старательно и скоро поддевал и откидывал пласты снега.

— Вот такой ширины будет дорога. Продолжайте.

Сразу получилась бестолковщина. Ребята задевали друг друга локтями, толкались, наступали друг другу на ноги. У Тани и Аллы сцепились лопатки. Девочки их дёргали и сердились:

— Ты что?

— А ты что?

— Сломаешь!

— Сама не туда полезла!

— Перестаньте! — Костя расцепил лопатки.

В это время Мухин толкнул Таню в спину. С весёлым возгласом: «Я нечаянно!» И хитро покосился на Костю.

Таня свалилась в снег. Костя её поднял.

«Что же это будет за работа?» — мелькнула у него тоскливая мысль. — «Нет, не сумею я с ними…»

Выручил Толька.

— Фу-ты, ну-ты! — воскликнул он лихо. Проваливаясь по колено, обежал ребят и принялся разгребать снег в нескольких метрах впереди.

Слава Курков, голоса которого Костя ещё не слышал, ринулся за Толькой и тоже принялся яростно копать.

«Молодец Толька — догадался!» — мысленно похвалил Костя. Вслух сказал:

— Сейчас всех расставлю!

Наскоро прокопав узкую тропу, он поставил девочек и Мухина на некотором расстоянии друг от друга: Расчищайте каждый свой участок.

Теперь они хоть не мешали друг другу.

Из-под Толькиной лопаты снег летел во все стороны.

— Иду на соединение! — кричал Толька Славе Куркову. — Наши военные части скоро встретятся! Ура-а!

Эти двое расчищали дорогу навстречу один другому.

А у Мухина и девочек дело еле двигалось. Таня, копнув раз-другой, выпрямилась и ревниво смотрела, сколько расчистила Алла. Ира поддевала на свою лопаточку по горсточке снега. У Мухина лопата была большая, как у Кости, но в его руках едва шевелилась.

Костя перешагивал по целине, помогал ребятам: расширял дорожку, выравнивал. Сапоги его были полны снега. Но до того ли сейчас?

Не прошло и пяти минут, как завопила Таня. Нечаянно ступив в сугроб, она вытащила ногу в одном шерстяном носке:

— Ой! Ой! Где мой валенок!

Ира поддержала под локоть незадачливую девчонку:

— Ты простудишься в носке на снегу!

Алла хохотала, разумеется, бросив работу. Мухин тоже перестал разгребать снег: стоял, опершись о лопату, и любовался.

«Мухин лентяй первостатейный», — с досадой отметил про себя Костя, вытаскивая Танин валенок из сугроба. Увяз валенок основательно, и пришлось ещё хорошенько вытрясти из него снег, даже рукой очистить внутри. Костя помог Тане обуться:

— Ничего. Вон у тебя какой толстый носок.

Дорога выглядела нелепо: подальше, где работал и Толька и Слава, неплохо расчищено, у входа что-то неровное, кривое, да и совсем короткий отрезок, а в промежутке — нетронутый снег.

— Мальчики! — крикнул Костя. — Двигайтесь в нашу сторону. — И обернулся как ужаленный: пронзительно вскрикнула Ира. — Что такое?

Одна рука у Иры была вытянута. Девочка испуганно смотрела на свою ладонь:

— Заноза! Впилась!

 

Вежливая девочка

«Час от часу не легче!» — подумал Костя. Шагнул к Ире, глянул на маленькую руку. Пальцы растопырены, из ладони торчит крошечная щепочка. Костя её выдернул. Ира вскрикнула от боли. На руке появилась капля крови.

Глаза у Тани расширились от ужаса.

— Кро-овь! — прошептала она.

Все ребята были уже здесь, стояли вокруг.

— Снег приложи! — посоветовал Мухин.

— Пососи, отличница! — весело сказал Толька. — Языком, языком! Собаки всегда так делают. И я тоже.

— Если ты — как собака, — звенящим голоском проговорила Ира, — то я… человек! Надо помазать йодом. Обязательно.

— А вдруг у тебя уже началось засорение крови? — мрачно предположила Таня.

— Говорят не засорение, а заражение, — поправила Ира.

Держа руку на весу, она с упрёком смотрела Косте в лицо: мол, почему ты ничего не предпринимаешь для моего спасения?

— Без йоду не обойдёшься? — спросил Костя. — Платок носовой у тебя есть?

И подумал: «А у меня, кажется, нету…»

— Есть, конечно, — кивнула Ира. — Но он не стерильный. — Миловидное личико её было серьёзно и сохраняло выражение непреклонности.

— У Иры мама медсестра, — сказала Алла. — Ира знает.

— Гм! — хмыкнул Костя. — Но где же я возьму тебе стерильный бинт?

— Аптека совсем близко, — промолвил молчун Слава Курков.

— Так пошли туда? — предложил Костя. — Ребята, мы скоро. Толя Акимов, оставляю тебя за главного! И чтобы всё было в порядке!

Толька изумлённо разинул рот. И подпрыгнув от радости, весело гаркнул:

— Есть, товарищ командир!

Никаких машин не виднелось, однако через дорогу Костя перевёл Иру за руку. Непривычное какое-то чувство заставило Костю это сделать: отвечает же он за неё.

— Варежку надеть нельзя? — с усмешкой спросил Костя. — Не стерильная? А кровь уже засохла, бактерии не влезут.

Костины слова Ира оставила без внимания. Проговорила очень серьёзно:

— Напрасно вы Акимова оставили за главного. Лучше бы Аллу. Или хоть Мухина. Акимов страшный озорник. И часто получает двойки.

— Ну, уж не обязательно они там передерутся. И почему ты говоришь мне «вы»?

— Но ведь вы старше. А такая неприятность, как драка, легко может случиться. Если Акимов останется за главного.

Вежливость и рассудительность девочки смешили Костю. Поглядывая на неё сбоку, он улыбался. Но улыбка исчезла с его лица, когда так же вежливо Ира спросила:

— А вы хорошо учитесь?

— Всяко бывает… — пробормотал Костя.

Глаза у Иры слегка расширились. Но она промолчала, явно из вежливости.

В аптеке Косте ничего не пришлось говорить. Ира сама сказала женщине в белом халате:

— Здравствуйте, тётя Валя. Обработайте мне, пожалуйста, рану.

— Ирочка! Да как же это ты? — Женщина поспешно вышла из-за аптечной витрины и повела Иру куда-то во внутреннее помещение.

Костя услышал удаляющийся голосок:

— Впилась заноза. Этот наш вожатый её сам выдернул…

Ожидание показалось Косте долгим. Не операцию же ей там делают?.. Наконец Ира появилась. На руке у неё красовался белоснежный бинт. Несомненно стерильный.

А в сквере… Надо же! Вежливая девочка оказалась права. Глазам их открылась ужасная картина: Толька и Серёжа Мухин дрались. Акимов побеждал: сидел на толстяке и колошматил его по спине. Слава Курков беспомощно прыгал вокруг валявшихся в снегу мальчишек. Алла и Таня кричали:

— Акимов, перестань! Учительнице пожалуемся! — И швыряли в Тольку снежками.

Костя растащил драчунов, обоих встряхнул за шиворот:

— Что за безобразие?

— А чего он не работает? — возмущённо вопил Толька. — Стоит, лодырь, как истукан!

— Я тебя не кулаками командовать оставил! — сердито сказал Костя. — А ты, Мухин, чего от дела отлыниваешь? Ну ладно, собирайте лопаты. Хватит на сегодня. Завтра придём в это же время.

— У нас все сборы будут на снегопаде? — осведомилась Ира.

— Нет, конечно. Но завтра продолжим!

Сообща помогли Тане найти обе варежки, отряхнули друг друга от снега и отправились по домам.

 

Ничего себе — работа!

Придя на другой день в сквер, мальчишки загомонили удивлённо, Таня запищала: «Красиво как!», Ира расцвела улыбкой.

Костя был доволен произведённым эффектом. Не зря, значит, он трудился: возился с краской, прибивал фанерку к палке. Вон как ребятам понравилось.

У начала расчищенной ими дорожки он водрузил столбик с фанеркой. На фанерке красные печатные буквы:

«Здесь работает третья звёздочка второго класса Первой школы».

Погода стояла отличная. Солнце и морозец. Снегопад прекратился ещё вчера, так, что их довольно жалкую работу не испортило, не засыпало снова.

Расставлять ребят не пришлось. Сами разбежались по затвердевшему насту и копали каждый на своём участке — молодцы!

Только Ира чинно расхаживала по уже расчищенной дорожке. Она пришла без лопатки. Объяснила вежливо, но твёрдо и с лёгким упрёком:

— Рука у меня ещё болит. Я пришла просто посмотреть. Ведь гулять на воздухе необходимо.

— Смотри, смотри, — сказал Костя.

Он принялся яростно отшвыривать пласты снега, стараясь сделать побольше, увлёкся и некоторое время не обращал внимания на ребят. Взрывы приглушённого смеха заставили его выпрямиться.

Вот так штука! Где же ребята? Одна Таня… старательно лепит из снега какого-то кривобокого человечка.

И тут из-за кустов вылетел снежок и шлёпнулся о толстый ствол осокоря. Немедленно из-за ствола посыпался целый град снежков. Наверняка там притаился Толька…

Игру затеяли, работнички? Ну ладно же! Сейчас вам задам!

Костя бросил лопату, живо скатал плотный снежок и ловко метнул его в дерево. Другой снежок он швырнул в кусты. И давай лупить то по дереву, стараясь попасть за ствол, то по кустам.

С восторженными криками ребята выскочили из своих укрытий.

Уже не таясь, Толька прыгал у осокоря и лихо обстреливал снежками то Костю, то Мухина со Славой Курковым, стоявших у кустов. Недостатка в «снарядах» у Тольки не было. Торопливо лепили и подавали ему снежки Алла и… раскрасневшаяся, в сбившейся на затылок шапочке Ира Сергеева.

Ещё в самом начале этой внезапной баталии Таня, бросив своего уродца, кинулась помогать Косте. Сказать по правде, помощи от неё было на грош, а помехи много: она совалась Косте под ноги, снежки подавала крошечные, два раза у неё сваливалась галоша с валенка и утопала в снегу. Пока Таня её вытаскивала и надевала, можно было десять снежков запустить. Зато сколько рвения было в Танькиных бестолковых движениях!

— А сейчас мы подготовим удобные позиции для наступления! — громогласно объявил Костя. — Давай, Татьяна! — И стал расчищать снег в сторону осокоря.

На момент во вражеском лагере наступила неуверенная тишина.

Потом Толька азартно завопил:

— Взво-од! На подготовку позици-ий! — Снег полетел из-под его лопаты.

Схватились за лопаты и Слава с Мухиным.

Расчистив метра три, Толька решил, что дистанция достаточно улучшилась, и снова открыл артиллерийский огонь. Возобновил обстрел и Костя.

Так и действовали: то расчищали дорогу, то колошматили друг друга снежками.

И вот сошлись.

— Соединение фронтов! — заорал Толька и облапил Славу Куркова.

Таня обняла Аллу. Ира прыгала вокруг Кости.

Все кричали:

— Ура-а! — И лица у всех были счастливые: ведь из врагов они превратились в соединившиеся армии.

— У тебя же рука болит, — сказал Костя Ире. — А ты снежки подавала.

— Рука? — Ира посмотрела на намокшую повязку. — Прошла, наверно.

— Как я устала! — Таня села прямо в снег. — Здорово мы поработали, правда, Костя?

«Ничего себе — работа! — подумал Костя. — Больше в снежки играли, чем работали». Он чувствовал себя виноватым.

Мало того, что поддался игре, так ещё получил от неё немалое удовольствие.

— Славная какая дороженька получается! — нахваливала Таня.

— Неплохая, — важно согласился Толька.

— Очень даже красивая, — подтвердила Ира.

Костя вздохнул:

— Да где уж там… И когда мы её кончим… при таких темпах? Но не бросать же на полдороге.

— Дорогу — на полдороге! — фыркнул Мухин.

Следующий сбор Костя назначил на воскресенье.

 

Косте попало

До воскресенья оставалось три дня. А в пятницу классная руководительница пятого класса, ботаничка, сказала Косте:

— Дёмин, после уроков зайди в учительскую, не забудь! С тобой хочет поговорить Тамара Георгиевна.

Ботаничка смотрела на Костю с любопытством. Это было странно. Костя сразу залился румянцем, переспросил:

— Тамара Георгиевна?

— Ну да. Учительница второго класса… Ты с ней не знаком.

— Знаком… — пробормотал Костя, окончательно смутившись.

Во втором классе он видел мельком молодую женщину в синем вязаном жакете и шёлковой розоватой блузке. Понимал, что это учительница его октябрят, здоровался с ней. Кажется, он слышал её имя. Значит, Тамара Георгиевна? Зачем он ей понадобился?

После пятого урока Костя, весь внутренне сжавшись, открыл дверь учительской:

— Можно?

Тамара Георгиевна сидела за столом и проверяла тетради. Положив авторучку, она несколько долгих мгновений разглядывала Костю. Наконец спросила строго:

— Почему ты самочинствуешь, Дёмин?

— Как это? — Косте пришлось слегка кашлянуть, чтобы обрести голос.

— Ни с кем не советуешься. Ни с советом своего отряда, ни со старшей пионервожатой, впрочем, она сейчас больна… А главное, со мной! Ты обязан со мной советоваться.

— В чём? — хрипловато спросил Костя, переминаясь с ноги на ногу.

Тамара Георгиевна разволновалась. Щёки у неё порозовели, глаза засверкали.

— Как в чём? Как в чём? Да как же ты можешь этого не понимать? Сегодня директору школы звонили с завода! Хорошо, что мы быстро разобрались. Что тебе взбрело в голову бросать ребят на расчистку улиц? Завтра придумаешь ещё что-нибудь… Они у тебя пойдут разгружать вагоны!

— Я их не бросал. Они сами пришли, своими ногами…

Щекам Кости было горячо, шея вспотела. По наступившей тишине он чувствовал, что все, кто был в учительской, прислушиваются к их разговору. Краем глаза заметил добрую улыбку на лице учителя математики.

К математике Костя особой любви не питал. Но уроки по этому предмету всегда учил старательно. Потому что больше всех учителей уважал математика. Морщинистый, худой человек, с сильной проседью в волосах, уже очень старый, как казалось Косте. А улыбка у него совсем молодая, усмешка не обидная, даже папину напоминает. Трудный материал он объясняет по нескольку раз и всегда говорит:

«Хоть десять раз меня спрашивайте. Лишний спрос не беда. А вот если скроешь непонимание, худо получится. Запутаешься, погрязнешь в невежестве, как в тине болотной».

На уроках математики всегдашняя застенчивость Костю почему-то совсем не мучила.

Улыбка учителя математики немного подбодрила Костю. Он перевёл дух и сказал:

— Вагоны разгружать не поведу. Им не под силу. — Поднял на Тамару Георгиевну глаза, в которых светилось упрямство: — А дорогу в сквере… мы кончим! Как же бросать начатое?

Тамара Георгиевна нервно повела плечами:

— Когда вы собираетесь опять грести снег?

— В воскресенье. В десять утра.

— Ну, хорошо. Я тоже приду… Ступай! Я ещё с тобой поговорю…

Прикрывая за собой дверь, Костя сообразил, что надо было сказать «до свидания», Ирка Сергеева наверняка бы сказала. До него донеслись смех, голоса учителей. Кажется, там возник спор.

За что ему попало и почему звонили с завода директору школы, Костя так и не понял.

 

Глупая растеряшка

Утром того дня, когда Косте было велено после уроков явиться в учительскую, в завкоме раздался телефонный звонок.

Председатель завкома — пожилой, спокойного нрава человек, сам из мастеров, старожил завода, уже не первый год выполнявший нелёгкие свои обязанности в завкоме, — снял трубку.

— Завком? Совсем уже обалдели! Скоро вы детсадников заставите работать! — Визгливый голос возмущённо клокотал в трубке.

Председатель опешил:

— Каких детсадников? Кто это говорит?

— А Зимкова говорит! Из четвёртого цеха. Не узнал меня, Семён Никанорович? Одна там даже поранилась. Взмокли все! И варежки, и носки до голых пяток!

Подсобница Зимкова! То-то ему голос показался знакомым. Вздорная тётка, вечно по всяким мелочам суматошится. Мужа своего, токаря, уж на что тюлень, и то до белого каления доводит.

— Какие такие голые пятки? — сдерживаясь, чтобы не раздражаться, спросил Семён Никанорович. — Ты, Зимкова, говори пореже. И не так зычно, а то… трубка не лопнула бы. Объясни толком, что случилось.

— А то случилось, — на той же высокой ноте кричала Зимкова, — что над ребятами верховодить не в вашей ком-пе-тен-ции!

— Вот что, Лариса Ивановна, — вспомнив имя-отчество, сурово сказал председатель, — приходи-ка ты в обед в завком! Буду ждать. — И положил трубку.

Шуму в завкоме приключилось немало, когда ворвалась туда в обеденный перерыв Зимкова. Всех остальных посетителей пришлось попросить обождать. Девушка-секретарь только глазами хлопала.

— Доченька моя пришла вся уставшая да замызганная, варежки, ноги — вдрызг! — бурно возмущалась Зимкова. — Говорит: «Вот какое важное задание дали нам с вашего заводу! И чтобы в срок», — говорит. А одна у них там даже травму получила!

— Разве у тебя дочка в девятом или в десятом классе? — потирая виски — голова вдруг заболела, — спросил Семён Никанорович. — Ни о каких происшествиях мне мастер по производственному обучению не говорил.

— При чём тут девятый — десятый? — завопила Зимкова. — Второй класс, малолетки, уж до них добрались!

Девушка-секретарь захихикала:

— Какое же важное задание от завода второму классу?

— Какое? А снег убрать по всему главному скверу! — заявила Зимкова.

— Сроду такого распоряжения не было, — с недоумением сказал председатель. — Что-то напутала твоя девчонка. Или просто наврала.

— Наврала?! — Зимкова через стол наклонилась к председателю. — Какое же наврала, когда вся намокшая?

— До голых пяток, значит? Наконец-то я разобрался в этих пятках! Сейчас выясним, кто от имени завода посылал такую малолетнюю публику на уборку снега. — Председатель взялся за телефонную трубку.

Он позвонил в школу. Директор вызвал к себе Тамару Георгиевну: в школе был один второй класс. А та уже знала, что её ученики разгребали дорожки в сквере.

Ещё бы не знать, когда Танька-растеряшка, как прозвали её ребята, хвасталась:

— Работали как большие! Мы! А вы-то и нет!

Октябрята из других звёздочек с завистью смотрели на повязку на Ирининой руке.

Тамара Георгиевна даже похвалила ребят:

— Молодцы, что потрудились! Работа на свежем воздухе очень полезна.

Но оказывается, напрасно она благодушествовала…

 

Приятное фиаско

Мороз был изрядный, градусов восемнадцать. Солнце, синее яркое небо. И полное безветрие. Ветки, даже самые тонкие, одетые сверкающим инеем, словно боялись шелохнуться, чтобы не потревожить свой нарядный убор. В каждой сосульке горели разноцветные огоньки. Снег искрился и скрипел под ногами.

Выйдя из дому с лопатой на плече, Костя зажмурился: снопы света брызнули ему в лицо. Красотища какая! Но придут ли ребята, не побоятся озябнуть?

Мама сказала, когда он уходил:

— Смотри, поморозишь своих октябряток! Будет тебе от родителей.

— Может, и не придётся морозиться… — Папа загадочно улыбнулся.

Словам этим Костя не придал значения. Только потом их понял.

Ещё издали до Кости долетели весёлые крики, смех. Он повернул за угол. Глазам его открылся сквер. Но что это?

Заваленный снегом сквер был пустынен все эти дни. А сейчас за решёткой сновала толпа ребят. Кто лепит снежную бабу, кто катается на санках с небольшой горки, кто просто носится по широким дорожкам. Да, по дорожкам! Костя даже заморгал: не мерещится ли ему? Но нет…

Весь сквер был пересечён отлично расчищенными дорожками. От каждого входа тянулся ровный путь. Дороги сходились, пересекались. А у входов торчали столбики с прибитыми к ним фанерками. На фанерках надписи.

Костя подбежал.

Вот красной, как у них, краской намалёвано:

«Здесь работали ученики девятого класса. Привет!»

А вот зелёной краской:

«Здесь потрудились комсомольцы второго цеха, поддержали почин школьников!»

Ещё были две или три дощечки, но прочесть их Костя не успел. Кто-то дёрнул его за карман пальто. Взволнованный, с хрипотцой голос Тольки Акимова:

— Ко-остя! Это чего такое, а?

Рядом с Толькой топтался недоумевающий Слава Курков.

А вот и Таня. Волочит свою лопатку, кричит на бегу:

— Меня мама не хотела пускать — ещё, говорит, наработаешься. О-ой! Какой красивый стал сквер!

Ира и Алла появились не с улицы, они чинно вышли из самого сквера. Лопаток у них при себе не было.

— Мы ещё утром знали, что всё сделано, — сообщила Алла.

Ира вежливо поздоровалась:

— Здравствуйте, Костя. Да, мы ещё утром узнали, что всё расчищено. Бабушка Аллы ходила через сквер в магазин, рассказала Алле, Алла мне. Мы не могли вас предупредить, адреса вашего не знаем. Здравствуйте, Тамара Георгиевна! Вы тоже пришли погулять при такой прекрасной погоде?

— Здравствуйте, Тамара Георгиевна! — вразнобой сказали Алла, Толька Акимов и Мухин, откуда-то вдруг возникший. Слава Курков шевельнул губами, — видно, шёпотом поздоровался.

Вслед за ребятами Костя повторил:

— Здравствуйте, Тамара Георгиевна.

Лицо учительницы сияло улыбкой:

— Здравствуйте! Здравствуйте! Я вижу, что вас опередили. Каким чудесным стал сквер! Дёмин, ты… — Она рассмеялась. — Ты потерпел фиаско.

— Как это — фиаско? — не понял Костя.

— Не слышал такого слова? Фиаско — это значит неудача, провал. Но у вас очень-очень приятное фиаско. Поздравляю!

— Можно, мы ещё немножко погуляем? — спросила Ира.

— Пожалуйста! Но как озябнете — домой! Договорились? — Тамара Георгиевна ещё раз всем улыбнулась, помахала на прощанье рукой и ушла в своих высоких сапожках на меху, в меховой шапочке. И даже спина у неё была очень довольная — Костя это отчётливо видел.

— Фиаско ещё какое-то придумала, — пробурчал Толька. — Что же мы — так и разойдёмся?

— Для чего я от матери вырвалась? — плаксиво пожаловалась Таня.

Ребятам явно не хотелось расходиться. Костя почувствовал, что ему это приятно. Он оглядел ребят:

— А чем мы можем сейчас заняться? Может, снежную бабу слепим?

— Звёздочки собираются у кого-нибудь дома, — сказала Ира. — И что-нибудь делают. Я бы пригласила нас всех к себе. Но сегодня воскресенье, мама и папа дома. И может быть, к ним придут гости…

Костю насмешило Ирино «нас всех», а не «вас всех». Но никто из ребят даже не улыбнулся, у всех были озабоченные лица.

«Ко мне тоже сегодня не стоит, — подумал он. — Папа, наверно, читает, надо же и родителям в спокойствии посидеть».

— Не стоит, ребята, к кому-нибудь идти в выходной. И школа закрыта. В другой раз соберёмся.

— Ко мне можно! — объявил Мухин. — У меня никого дома нету.

— Куда ж все пропали? — спросила Таня.

— А уехали. К тётке. На день рожденья.

— Ты из-за сбора остался? — спросил Костя.

— Я бы всё равно не поехал. Мне лень.

Все ребята удивились.

— На день рожденья лень? — вырвалось у Славы.

— Ну ты даёшь, Серёжка! — воскликнул Толька.

Алла пропела из «Песенки крокодила Гены»:

— К сожаленью, день рожденья только раз в году!

— А чего там делать-то? Взрослые одни. И сиди. Даже подремать не дадут, скажут: «Как не стыдно, в гости спать пришёл!» — равнодушно сказал Мухин.

Ребята расхохотались.

— А тебе не попадёт, что в отсутствие родителей к тебе целая орава заявится? — спросил Костя.

Мухин пожал плечами:

— А от кого мне может попасть? От мамы — ни в жисть. Папа всегда — как мама скажет. Нонка если чего разбушуется. А мне-то что? Я ей подчиняться не обязан.

— Кто это — Нонна? — спросил Костя.

— Сестра его старшая, — объяснила Ира.

— На парикмахершу учится, — добавила Таня. И запрыгала, колотя валенок об валенок. — Пошли скорей! Холодно стоять.

Поколебавшись, Костя согласился:

— Ладно. Веди, Серёжа, к себе.

 

«Домашние тимуровцы»

Поведение Мухина забавляло Костю. Толстый мальчишка суетился неповоротливо, усаживал ребят на диван и стулья, а вид важный, изображает гостеприимного хозяина. Даже сонливость его покинула.

— Чаю хотите? — предложил Мухин. — А телевизор включить?

— Включи! Включи! — Таня захлопала в ладоши.

— Никаких телевизоров! — строго сказал Костя. — Сергей, садись! Мы к тебе не в гости пришли, а по делу.

Мухин плюхнулся на диван возле девочек.

— Вы что любите делать? — спросил Костя. — Хоть какой-то план работы надо нам…

— Я люблю слушать истории! — заявила Алла. — Про всякие страшные случаи.

— Случаёв бывает много, — живо подхватила Таня, сделав ударение на «ёв». — Вчера наша кошка угодила головой в ведро. Да, да! И чуть там не утопла.

— В помойном ведре? — Слава вздохнул. — Бедная!

— Таня, о каких ты глупостях рассказываешь, — недовольно сказала Ира. — А когда мы будем альбом клеить?

— Не утонула, и хорошо, — прогудела Алла. — И не страшная совсем история.

— Выскочить успела, — закивала Таня. — Она на табуретке сидела и глядела в воду, как в зеркало, мама как раз пол мыла, и ведро стояло полное. И она, кошка наша, как-то шмыг в воду!

— Шмыг! — захохотал Толька. — Ты, часом, кошку не спутала с мышкой? Потеряла кошку, ты же всё теряешь, а нашла мышку… в помойном ведре!

Таня погрозила Акимову кулаком:

— Дразнила глупая!

— Крысы и в самом деле в зеркало смотрятся, — задумчиво проговорила Алла. — Я знаю случай, немножко страшный…

В комнате было очень тепло, все раскраснелись с мороза. Вдобавок Костя сидел близко от кафельной печки, ему стало жарко. Он провёл рукой по лбу:

— Хватит вам глупости болтать. Мы…

Скрипнув, осторожно приоткрылась дверь. В комнату проскользнули две девочки, одна лет восьми, другая не больше трёх. Обе встали у самой двери, прижавшись спиной к стене.

Ира, Алла и Таня сказали разом:

— Здравствуй, Маня! А, Манечка! Откуда ты взялась!

— Стрельцова собственной персоной! — насмешливо присвистнул Толька.

Мухин встал с дивана с угрожающим видом:

— Вы чего это явились?

— Сергей, не грубиянь! — Старшая девочка тряхнула чёлкой. — Я тоже хочу послушать, чего вы тут говорите.

— Проваливай, проваливай! — Мухин приблизился к девочкам. — Ты совсем из другой звёздочки!

— Селгей, не глубиянь! — сердито сказала трёхлетняя.

— Что ты их гонишь? — вступился Костя. — Любезный хозяин!

— Хоть из другой звёздочки Стрельцова, — рассудительно сказала Ира, — но всё-таки из нашего класса. А мы ведь даже если из другой страны, и то не гоним, правда, Костя?

Подавив смешок, Костя кивнул:

— Конечно, гнать не годится! Ну, садитесь где-нибудь…

Маня Стрельцова опустилась на корточки там, где стояла. Сестрёнка поглядела на неё и тоже села на корточки.

— Так чем же заняться нашей звёздочке? — сказал Костя. — Предлагайте! Тебя, Ира, не спрашиваю, ты хочешь какой-то альбом клеить…

— И вовсе не только альбом! — с вызовом сказала Ира. — Я хочу быть тимуровкой. Всяким старушкам помогать.

Слава Курков поднял руку, как на уроке:

— Я тоже хочу.

— Ну, не знаю… — с сомнением покачал головой Костя. — Тимуровской работой, по-моему, занимаются шестиклассники. Да вас и не пустят родители ходить куда-то одних.

— И, во-вторых, — раздался снизу голос Мани Стрельцовой, — разве вы сумеете прибрать, сготовить, пол вымыть?

— А в-третьих, тебя не спрашивают! — рассердился Мухин. — Скажи спасибо, что не прогнали! Не твоя звёздочка!

— Будет ещё указывать! — обиженно пропищала Таня.

— Если станете ссориться, уйду! — пригрозил Костя. — А, в самом деле, вы что-нибудь умеете делать по дому?

— Пол подмести, подумаешь! — заявил Толька.

— Я бабушке часто помогаю, — негромко сказал Слава.

— Фу, с веником возня! — Алла пренебрежительно скривилась.

— Не мужское дело! — провозгласил Мухин.

Сидя на корточках, Маня Стрельцова презрительно засмеялась.

Ира промолчала, только слегка пожала плечами. И тут Костю осенило.

— А знаете что, ребята? Будем тимуровцами! Но — особенными. Будем домашними тимуровцами.

— Как это? — удивились ребята.

— А так! Будем всё, что сможем, делать для бабушек, для мам. Почему чужой бабушке важнее помочь, чем своей? Но не просто так: сделал, и всё. Будем тимуровское задание выполнять. Однако не скажем никому, что мы — тимуровцы. А ты, как тебя? Стрельцова? И ты молчи, слышишь? А то окажешься предателем.

— На заседание проникла! — крикнул Толька.

— Я не предам! — Маня Стрельцова прижала руки к груди. — А Дашка ещё ничего не понимает.

— Так вот! — вдохновенно продолжал Костя. — Никто не будет знать, что мы не просто так, что мы — тимуровцы. А я проверю, исполняете ли вы наше тимуровское задание. А потом соберёмся и отчитаемся. Поняли?

— Я поняла! — твёрдо сказала Ира. — Вот я сбегала в булочную. Но я не просто так хлеб и булку принесла, я тимуровское задание выполнила. Но никому не сказала, что не просто так.

«Кажется, Светка Кольцова не зря говорила, что на эту Иру можно опереться», — подумал Костя.

— Вот именно! Главное дело никому не хвастаться, ясно? Это наша тайна! Значит, одно дело у нас есть: мы — домашние тимуровцы. И подумайте каждый, что хотите ещё делать. А теперь по домам! Не знаю, как вам, а мне ещё уроки надо готовить. И хоккей будет по телевизору. Серёжа, спасибо, что мы у тебя побыли! А Стрельцову не обижай, вон ты, какой большой, сильный, а она худенькая.

— Да ладно уж, — пробурчал Мухин. — Не трону… пигалицу!

Домой Костя шёл часть пути вместе с Толькой.

— Как поживает твой Шарик? Не согнали со двора?

— В будке обретается. А когда папы нет дома, на диване. Серафима специально подстилку припасла.

— Видишь, хорошая она у тебя. А ты не ценишь.

— Да ну… Добрая, конечно… Костя, ты не соглашайся альбом клеить, слышишь? Вот Ирка Сергеева всё предлагает. Занудство это — сил нет.

— Да что за альбом такой? Никак не соберусь толком разузнать.

— А про зиму сейчас в прежней моей звёздочке клеят. Будто и так не видно, когда зима, а когда осень. Вот в третьем — четвёртом альбом делают про войну — это дело! А что — про зиму? — Помахав Косте, Толька убежал.

Пообедал Костя с волчьим аппетитом. Потом, как маленький, возился с отцом, боролся с ним, стараясь повалить на диван, рассказывал с хохотом:

— Ну и потеха! Таня эта Зимкова болтает про какую-то кошку, которая чуть не утопилась в помойном ведре. И вдруг явление: ещё две девчонки! Уселись под стенкой, одна чуть, что не грудная, ну, ясельная. А со сквером-то как вышло! Ты подумай: приходим, а там всё расчищено — красота!

Сообщение про сквер отца ничуть не удивило. Он промолвил с удовольствием:

— Успели закончить за субботу, не подкачали!

— Па-апка! Хитрец! — воскликнул Костя. — А ты никак знал, что там заводские комсомольцы и старшеклассники за дело взялись?

— Знал, брат, — виновато вздохнул папа. — Твои октябрята сколько бы ещё провозились. Сквер-то большой! Но вы молодцы, начали хорошее дело. Вот мы и решили: подхватим почин младшего поколения!

 

Светкины нападки

Дни неслись, будто гнал их кто-то палкой, а они со всех ног удирали. Февральские вьюги сменялись крепкими морозами, и опять мело, а через день-два от солнца снег на катке сверкал, и на сугробах вспыхивали весёлые искры.

Прошёл дружинный сбор, посвящённый Дню Советской Армии. В школу приходили военные, рассказывали о замечательных подвигах танкистов, лётчиков, минёров. Очень было интересно. Костя слушал и жалел, что октябрята не слышат. Надо будет им пересказать, да разве он сумеет? Почему-то Косте то и дело приходили на ум второклассники.

Впрочем, о них и захочешь забыть, так не забудешь. Редкий день на переменах не подбегали к Косте в коридоре то Таня Зимкова похвастаться четвёркой по математике, то Толька Акимов показать обновку — новые сапоги, купленные ему Серафимой, то Мухин поделиться какой-нибудь новостью, и Слава Курков — тут как тут за спиной приятеля. Ира с Аллой часто прогуливались возле дверей кабинета, где занимался пятый класс.

В последние дни Костя стал замечать на себе косые подозрительные взгляды Светы Кольцовой. Подумал мельком: «Чего это она?»

Но вот Света спросила напрямик:

— Чего они к тебе липнут? Чем ты их приворожил? — Голос у Светки был ревнивый, лицо сердитое.

Кончился урок литературы, ребята гурьбой выходили из класса.

Костя пожал плечами:

— По-моему, ко мне никто не липнет. Кроме тебя.

— Не кривляйся, Дёмин! Они бегают за тобой. О чём они с тобой шепчутся?

Пятиклассники обступили Кольцову с Дёминым, с любопытством прислушиваясь. Костя покраснел: разумеется, он сразу догадался, о ком говорит Светка, но какое ей дело?

— Кость, это она, должно быть, про малышей из второго, — влез со своими пояснениями Аркаша Звягин. — Светка, а тебе что, завидно?

Генка Круглов раздвинул ребят:

— Кольцова, за что ты нападаешь на Дёмина?

— Ничего я не нападаю! То ни за что работать с октябрятами не хотел, а теперь… без конца! И… моя Стрельцова просится: «Можно, я в Костину звёздочку перейду?» Это непедагогично!

Почему-то Костя вспомнил, как лупил своих октябрят снежками. Румянец на его щеках стал гуще.

Генка засмеялся, поправил очки:

— Вот, значит, как? Даже просятся к нему? Здорово!

— А чего он с ними делает такое? — кипятилась Света. — Надо его отчёт поставить на совете отряда! Все звёздочки готовятся к общеклассному сбору по теме. А он готовится? Не похоже. Втихую чего-то…

Костю совсем в жар бросило. Отчитываться? В чём? Обалдеть можно!

Он вырвался из толпы ребят и побежал по коридору.

Света кричала ему вслед:

— Убегаешь? Бессовестный!

За поворотом коридора Костя остановился. Он чувствовал себя несчастным. И потому, что удрал как последний трус, и потому, что им овладело смятение. А ну как, правда вызовут на совет отряда и станут расспрашивать? Что сказать?

Про «домашних тимуровцев» говорить нельзя — это их тайна…

Кстати, хочешь, не хочешь, а проверить, как действуют «домашние тимуровцы», придётся.

Уже сколько раз ребята ему нашёптывали в коридоре: «Когда придёшь проверять?» Толька шептал требовательно, а Мухин с сонной улыбочкой. Ира сообщала очень строго: «Я мусорное ведро почти каждый день выбрасываю и ни разу не хвасталась!» Алла почему-то молчит и дуется, когда он сам её спрашивает: «А ты что-нибудь делаешь?»

Надо, надо проверить. Но ведь проверить — это значит явиться к ребятам домой, разговаривать с их родными, незнакомыми ему взрослыми… При одной мысли об этом Костю сковывало смущение. А октябрят своих он совсем перестал стесняться, не заметил, как это и произошло.

Вот о том, что на сборах своих они читают вслух, рассказать можно, секрета тут нет.

Библиотекарь городской библиотеки удивилась, когда, вернув «Сына полка», читанного уже в третий раз, и взяв «Два капитана», Костя попросил ещё какую-нибудь книгу «для малышей».

— Что это тебя потянуло на малышовые книги? Давно серьёзные читаешь.

— Меня просил… тут один. Он не испортит.

— На какой же тебе возраст?

— На восемь лет.

— Ну, это не такие уж малыши. Вот возьми, очень весёлая. — Библиотекарь дала ему рассказы про Дениску.

Как ребята хохотали! Читали вслух по очереди — то сам Костя, то Ира, то Серёжа Мухин: оказалось, что этот сонный лентяй умеет читать с выражением.

Таня восхищалась:

— Вместе когда читаешь, в сорок раз лучше понимаешь!

Шарик лаял, словно ему тоже было смешно. На сборы Толька приводил с собой Шарика. Собирались у Кости дома. Как-то за Мухиным прибежала Стрельцова. Костя не позволил её выгнать.

Но чтение вслух, хохот, разговоры — тот ли это сбор, который Света считает педагогичным?

 

Урок честности

На уроке истории Костя сидел в мрачном настроении, всё ещё взбудораженный. Учительница о чём-то рассказывала нудным голосом. Косте было неинтересно, он почти не слушал, думая о своём. Да ладно, потом в учебнике прочтёт, всё равно сейчас ничего не понимает, о чём она там толкует.

Костя осторожно вытянул из портфеля «Всадника без головы», которого принёс ему сегодня один мальчик из шестого класса, и, держа раскрытую книгу на коленях, стараясь сохранить на лице внимательное выражение, погрузился в чтение.

Сколько времени прошло, неизвестно, но вдруг он почувствовал: что-то кругом изменилось. Поднял голову. В классе тишина. И все головы к Косте повёрнуты. А учительница смотрит на него в упор. Историчка у них пожилая, голова сплошь в седоватых кудерьках, губы строго сомкнуты. Но вот эти губы разжались:

— Дёмин, ты не слушаешь. Ты занят чем-то посторонним? Спрашиваю вторично.

Костя встал:

— Я не занят посторонним…

Книга в мгновение ока очутилась в глубине парты, под портфелем.

— После урока дашь мне дневник! Запишу замечание за невнимательность. Не забудь подать дневник!

Показалось Косте или правда щель в дверях класса стала шире и в ней что-то мелькнуло?

История была у них последним уроком. Прозвенел звонок, но никто не встал, потому что учительница ещё продолжала говорить.

Теперь уж наверняка не показалось. Все видели, как дверь распахнулась, просунулись две ребячьи головы — стриженая мальчишеская и с косичками девчонкина, — тотчас же исчезли, а створки двери поспешно закрылись.

Сидевшая через проход Света возмущённо прошипела:

— Твои уже прямо в класс лезут. Совсем их распустил!

Возразить было нечего. Действительно, обнахалились. Ну, Танька Зимкова вечно всюду суётся, но заглянул и Слава Курков — подумайте, как расхрабрился!

А ведь занятия во втором классе кончились целый урок назад. Сколько же это времени они болтаются под дверью?

Костя слегка вздрогнул. Ребята, наверно, слышали да и видели в щёлку, как он получил замечание и ему было велено подать дневник… Секунда колебания — и Костя вытащил дневник из портфеля и двинулся по проходу к учительскому столу.

Историчка уже взяла в руки журнал, собираясь уходить.

— Вера Евгеньевна, — громко сказал Костя, — вы хотели записать мне в дневник замечание! — Помолчал и добавил: — Извините, я и, правда, плохо слушал. Но я выучу.

Историчка глядела на него с удивлением:

— А я ведь забыла про твой дневник… Оказывается, ты честный человек. Так вот. За честность я не буду записывать тебе замечание. Но на следующем уроке спрошу непременно. — С журналом под мышкой она уплыла из класса.

— Чего ты выставляешься? — накинулись на Костю мальчишки. — Так уж тебе замечание в дневнике понадобилось?

Света с ног до головы мерила Костю взглядом: что-то она заподозрила — никогда прежде Дёмин «паинькой» не был.

За дверями класса его октябряток уже не было. Ясное дело — убежали, когда выходила учительница. Они стояли в сторонке у окна и при виде Кости бросились к нему.

Таня всплеснула руками. На остроносенькой физиономии изумление и уважение.

— Са-ам дневник подал! Всем расскажу, какой ты честный!

Он не ошибся: они подглядывали.

— Чего вы тут околачиваетесь? — сердито спросил Костя.

Хотел назвать их «приставучими», но наткнулся на внимательный и какой-то не простой взгляд Славы Куркова, и язык не повернулся обругать ребят.

— Мухина сегодня на «скорой» увезли! — выпалила Таня. — Вот! У него прямо на уроке так живот заболел, так заболел, что он заревел как… бегемот!

— Ира говорит: у него, наверно, аппендицит, — сказал Слава.

— Ира, конечно, в медицине авторитет, — усмехнулся Костя. — Бедняга Серёжа. Ну, а меня-то вы зачем дожидались?

— Чтобы ты сразу знал! А как же? Ира велела: «Скажите про Мухина Косте». Ей куда-то с мамой надо было идти, поэтому с нами не дожидалась.

Иру слушались, даже Толька Акимов нередко ей подчинялся.

«А ведь они сдружились! — обрадованно подумал Костя. — Прежде, может, так за Мухина не переживали бы…»

— Сейчас нам в больницу бежать? — сказал он вслух. — Нет, нельзя сразу приставать к врачам. Слава, ты близко от Серёжки живёшь, узнай у родных и завтра мне скажешь. А потом, если можно будет, мы его в больнице навестим, передачу отнесём.

Они неторопливо шли по улице.

— В этом доме Алла живёт, — показала Таня. — Урок по музыке делает. Слышите?

Через двойные рамы ничего Костя не слышал. Или у Тани был слух тоньше, или выдумывала.

«Всё равно придётся, — пронеслась мысль. — Так почему не сейчас?»

— Вот что, ребята, я сейчас зайду к Алле, посмотрю, какая она тимуровка. Только вы за мной не бегите. И не ждите! Отправляйтесь домой.

— А когда ко мне придёшь? — ревниво спросила Таня.

 

Бабушка разбушевалась

Бабушка Аллы Печкиной, полная, грузная, в переднике и с засученными рукавами, — видно, возилась по хозяйству, — встретила Костю приветливо:

— Проходи! Будь гостем!

— Спасибо. Я на минутку. Мне с Аллой поговорить…

— Проходи! Проходи! Аллочка скоро кончит.

Из комнаты доносились звуки пианино. Таня была права: Алла занималась музыкой.

Костя повесил пальто на вешалку, сбросил с ног сапоги, в одних носках вошёл в комнату. Ножки стульев отражались в натёртом до блеска паркете, в серванте нарядно отсвечивал сервиз, сияла крышка пианино, нигде ни пылинки.

Алла сидела за пианино на круглом табурете. Она скосила глаза на Костю, зарозовелась, склонила голову в лёгком кивке, но рук с клавиш не сняла, продолжала играть.

— А пошли покамест на кухню, — предложила бабушка. — Я там стряпаю, времечко-то бежит…

Костя прошёл за бабушкой по коридорчику. Кастрюли на кухонных полках до того начищены — смотрись в них, как в зеркало.

Бабушка обмахнула передником табуретку:

— Садись, милый.

Костя покорно сел.

— Ты, значит, будешь их вожатый? Аллочка мне рассказывала, как же! — Улыбаясь всем своим добродушным полным лицом, бабушка принялась проворно резать капусту на деревянной дощечке.

К игре на пианино присоединилось негромкое пение. Низкий голос Аллы был звучен и мягок. «А ведь здорово поёт!» — подумал Костя.

Бабушка тоже прислушалась и подмигнула Косте:

— Разучивает. Это уж она помимо музыкального задания. На школьном вечере выступать будет. Соло. А твоя как фамилия?

— Дёмин.

— А ты не бригадира ли Дёмина сынок? То-то, я вижу, лицом больно смахиваешь.

— Вы знаете моего папу?

— А кто ж его на заводе не знает? Сын мой, Аллочкин батя, в одном с Родионом Макаровичем цехе работает. Наш механиком, ваш — сборщиков бригадир. Да и парторг ихний.

Бабушка Аллы знает его папу? Костя почувствовал себя увереннее. Брякнул напрямик:

— Алла вам помогает? Ну, там пол подмести, мусор вынести…

Грузное тело бабушки заколыхалось от смеха.

— Это ещё зачем? Руки только портить. Её дело учиться и вот — музыка. У неё талант. Зачем ей в грязи копаться? Раза два Аллочка за веник ухватилась, да я отняла.

Вот оно что! Теперь понятно, почему Алла отмалчивается, когда другие ребята рассказывают, какие они «домашние тимуровцы»: Алле не дают ничего делать.

— Зачем же вы отняли? — с упрёком сказал Костя. — Ведь она вырастет белоручкой!

— Эка выдумал! Понадобится — всё сделать сумеет. Мы на своём веку намаялись, так уж внучатки пускай…

— У нас трудовое воспитание! Советская власть всё детям даёт…

Внезапно бабушка разгневалась. Швырнула на стол нож, которым резала капусту, и обрушилась на Костю:

— Будешь меня агитировать? Поросёнок ты этакий! Я Советскую власть в лесах да по болотам всю войну защищала! Когда не то что тебя не было, а мать твоя, поди, под столом пешком ходила! Хошь, свою медаль партизанскую покажу? Ты не смотри, что я сейчас… квашня-квашнёй! Сердце попорчено, с того и полнота напала! А бывало…

Бабушка задохнулась, и Костя растерянно прорвался в поток возмущённых слов:

— Простите, пожалуйста! Я же не хотел вас обидеть! Если сердце у вас испортилось, тем более Алла должна помочь. Вон у вас чистота какая…

— Для того мы и мёрзли в болотах, — не слушая, продолжала бабушка бурную речь, — и гибли, и страдали, чтобы родную власть отстоять от врага проклятого! А дети, какие тогда были по деревням, по сёлам… худые, голодные… больно смотреть…

— Я же не знал, не сердитесь! — бормотал Костя. — Алла никогда не говорила, что у неё бабушка награждённая партизанка… Я лучше пойду…

Алла посторонилась, пропуская Костю. Она стояла в дверях с разинутым ртом.

В передней Костя поспешно всунул ноги в сапоги, напялил пальто и с шапкой в руках, с портфелем под мышкой вылетел из квартиры.

Фу, как дико получилось! Что он за дурак такой! Обидел заслуженного человека, при девчонке, своём октябрёнке, спасся бегством…

Ругая себя на все корки, Костя бежал домой.

И как же он удивился бы, если б знал, что произошло, когда захлопнулась за ним дверь.

Бабушка плюхнулась на табуретку.

Сидела, отдуваясь, обмахивая передником побагровевшее лицо.

— Бабушка, ты не сердись, — просительно сказала Алла. — Он у нас такой, Костя… Немножко не такой, как все. Но он — хороший!

Бабушка посмотрела на внучку, ещё раз обмахнулась передником и вдруг сказала строго:

— А ну, протри пол в кухне! Живо! Вон ты у нас какая… кормлёная!

— Бабушка, ты что? — жалобно вскрикнула Алла. — У меня же руки…

— Вымоешь руки! — отрезала бабушка. — Ничего тебе не сделается. Пальцы крепче станут.

С недоумением и обидой поглядывая на бабушку, Алла неловко взялась за половую тряпку.

— Да ты смелее, смелее! — командовала бабушка. — Не укусит тебя тряпка!

 

Родители бывают разные

Вечером Костя взволнованно рассказывал отцу:

— Папа! Ты подумай! Оказывается, бабушка Аллы Печкиной заслуженная партизанка! И никто об этом не знает!

— Почему же — никто? — усмехнулся отец. — Все мы прекрасно знаем, что у Прасковьи Ивановны Печкиной, матери нашего механика, боевая биография. В День Победы шлём ей поздравления, на торжественных собраниях она у нас часто в президиуме сидит. Знаем, очень даже знаем. А вот многие ребята и, правда слишком мало знают о своих родных и о родных своих товарищей. Почему бы вам когда-нибудь ту же Прасковью Ивановну не пригласить в школу? Чтобы порассказала ребятам о боевых делах партизан.

— Ну, в шко-олу… Это для пионеров скорее. А вообще, папа, мне казалось, что уже знаю своих октябрят, а ничего я не знаю, как они дома живут. Дурак я. Ведь меня бабушка Аллы Печкиной, можно сказать, выгнала…

Опустив голову, Костя рассказал отцу, что произошло.

— Думается, не столько она тебя выгнала, — сказал отец, — сколько ты сам удрал. Выдержки маловато. И конфузливость твоя здорово тебя подводит. Ничего, не унывай!

— И, кажется, я опять не знаю, чего мне с ними делать. Они всё чего-то другого, нового хотят. И чтобы особенное было! Ира насчёт альбома сколько раз… Ой, что я надумал! — Костя оживился. — А что, если мы заведём альбом родственников заслуженных? Очень может быть, кроме бабушки Печкиной найдутся. И не только во время войны, а и сейчас, кто на заводе прославился. Аркашку Звягина попрошу сфотографировать, он фотографией увлекается. Наклеим фото в альбом, подписи составим…

Отец качнул головой отрицательно:

— Не советую. Ничего из этого не получится.

— Почему?

— Во-первых, родственниками твоих октябрят не обойтись. Сколько там у тебя в звёздочке? Шесть человек? Но дело даже не в том, что фото на целый альбом не хватит. Пойми, ведь далеко не у всех родные — люди заслуженные… Косте сразу вспомнился отец Тольки Акимова: «Да, этого, пожалуй, фотографировать не стоит…» — И ребятам, у кого не будет в альбоме родственников, станет обидно. Для каждого его папа и мама — самые близкие, самые нужные… Ну, а если в каком-нибудь деле попросишь товарищей помочь, того же Аркашку, очень даже славно будет. А сейчас живо матери помоги! Картошку почисти. Сам ты, надеюсь, не белоручка?

Костя рассмеялся, ткнул легонько кулаком в отцовское плечо. Уж этот папка! Непременно подденет. А после каждого с ним разговора легче жить становится.

 

Таня Зимкова

Мать Тани Зимковой с тревогой присматривалась к дочке. Девочка совершала какие-то странные поступки.

То веник, весь в висюльках свалявшейся пыли, водрузит на кухонный стол. А соседка, ясное дело, раскричится: «Совсем уж ты, Лариса Ивановна, того! Стол хоть и не мой, а всё одно — на нём пищу ставят. Смотреть тошно». Зимкова отругнётся, но вяло, не по-обычному, потом думает: «Не рехнулась ли доченька? Какая ей надобность до веника касаться?»

То вдруг галоша вымытая — вся в ярких бликах — на диване очутится. Одна галоша. А другая где? Разве угадаешь. Тоже Танькиных рук дело. И когда это она галоши свои мыла? Сроду такого не бывало.

То лужицы по всему полу. Где подсохли, а где разлились, мокрёшенькие.

— Доченька, это чего ж такое? Неужто потолок в десяти местах протёк?

Танька смеётся:

— Какой потолок? Я тебе помогла, пол вымыла. Немножко только не кончила, на улицу побежала. Но это тайна, ты никому не говори!

Да этакую тайну за километр видно! И хороша помощь! Сама Зимкова сегодня браться за мытьё полов не собиралась, а теперь ползай с тряпкой.

А раз вообще какая-то перетасовка вещей получилась: на этажерке, на столе, на тумбочке с телевизором — да везде. Из посудного шкафчика Танина кукла с отбитым носом таращится, отцовы выходные ботинки в ящик с игрушками запрятались. Уж Михаил искал их, искал, на неё, жену свою, шумел. Танька вдруг как крикнет: «Ой! Я же, папа, твои ботинки на минутку в ящик с игрушками сунула, когда прибиралась!»

И прежде с Таней разное случалось: растеряшка она, недаром её ребята так кличут, суетиться любит, что поделаешь, раз такая уродилась.

Вот, к примеру, обронит галошу с валенка на лестничной площадке, стоит и смотрит: «Моя это или не моя?» А чья же ещё у самых дверей, и такая маленькая? Когда в их небольшом доме других и школьников нет. Одни взрослые да два грудника-близняшки, которые галоши пока не носят.

Бывало, бывало с Танюшкой, но чтобы такое…

И началось это бедствие с приборками да — не дай бог! — с мытьём полов после того морозного воскресенья, когда прибежала Таня с расчистки снега. Прискакала весёлая, радостная и объявила громогласно:

— А у нас фияска!

— Какая ещё фияска? — всполошилась мать.

— Не знаю… А, вспомнила: приятная. Вот какая! А ещё у нас тайна!

От матери родной тайна? Лариса Ивановна, понятно, приступила с расспросами. А Танька головой мотает и смеётся: «Ни за что не скажу!»

В школу, что ли, сходить, разузнать, что такое с девчонкой содеялось?

Но муж запретил строго-настрого:

— Не позволю на дочку жаловаться! Чтобы и ноги твоей в школе не было! На родительское собрание, когда позовут, сам пойду. Лучше бы поучила её убираться по-человечески.

Так и пребывала Лариса Ивановна в тихой панике.

А Танька довольная и развесёлая. Ворчит, плаксивится куда реже, чем прежде. Даже учиться стала получше: по чтению две пятёрки в дневнике принесла.

 

Толька Акимов

Жил Толька Акимов лихо и беззаботно.

Притаиться, чтобы не попасть под руку разбушевавшегося отца, — забота невелика. Главное, Шарика уберечь. А самому что — вмиг удерёт. Тем более Серафима, как страж, начеку. Папка если не в порядке, она Тольку живо к соседям спровадит, а не позднее время, так во двор, на улицу.

В тот вечер, как Костя его домой тащил, Толька нарочно прикинулся таким запуганным. Просто захотелось пожить в снежной пещере. И зло взяло, что насильно его волокут.

Двойки — не шибкая печаль, их ведь исправить можно. Выслушивать замечания учительницы нудно. Зато стрелки бумажные пускать на уроке, в спину кому-нибудь шептать небылицы, чтобы тот закорчился от смеха, — удовольствие. Одно на одно получается.

Неплохая, в общем, жизнь, всё в ней ясно. День за днём так и катится.

И вдруг в Толькину бездумную жизнь вошёл новый вожатый.

Костя этот поначалу был хмурый, сердитый, будто кто его силком к ним в класс притащил, а потом оказался простым и смешливым. О чём хочешь его спроси, вроде как старший брат у Тольки завёлся. И так здорово, что об отметках Костя никогда не спрашивает. От Светы, бывало, без конца слышишь и на сборе, и на переменах: «Какие отметки получили?» А Косте отметки без надобности. Толька сам как-то ему признался: «А я двойку за диктовку получил». А Костя: «Вот как? Не мешает нам подтянуться». Нам! Значит, они заодно, вместе… И никаких попрёков. Затея с «домашними тимуровцами» сначала показалась Тольке преглупой. Мусор вынести, посуду вытереть, за хлебом сбегать — чепуха какая-то!

Однако ребята с жаром рассказывали друг другу и Косте, как помогают они дома, стараясь сделать это незаметно. Придут мама или бабушка домой, смотрят, а уже и сделано! Будто добрые домовые у них побывали. Танька Зимкова, растеряшка суматошная, и та подскакивает от радости:

— И я стараюсь, так стараюсь! Что я, хуже других?

Тольку досада взяла: «А я, выходит, хуже?»

Дома в тот день он важно заявил Серафиме:

— Бабушки у меня тут нет, в деревне осталась, придётся мне обойтись тобой, Серафима. Давай вынесу мусорное ведро!

Серафима сразу расчувствовалась:

— Милый ты мой! Помощничек растёт! — И хотела Тольку поцеловать.

Толька отстранился:

— Но-но! Без нежностей! — Ухватил за ручку мусорное ведро и понёс.

И частенько стал подсоблять: то подметёт, то половики вытрясет, то лучины для печки наколет. Плохо ли, хорошо ли сделано, Серафима каждый раз радовалась, точно ей подарок преподнесли. Не у всех ребят так. Вот Ира Сергеева однажды сказала со вздохом:

— Домашними тимуровцами быть труднее, чем для чужих. Если посторонним людям ребята помогают, все их хвалят. А дома не замечают, ещё и скажут: «Ты не так сделала».

А раз как-то Ира задумчиво спросила Костю:

— Это плохо, когда двойка?

— Хорошего мало, — ответил Костя.

— Но… это очень-очень ужасно? — настойчиво спросила Ира.

— Не смертельно, — спокойно ответил Костя. — Но лучше бы без двоек.

— Попробую, — серьёзно сказала Ира.

— Что ты попробуешь? — заинтересовались ребята.

— Двойку получить попробую.

Танька засуматошилась:

— Зачем? Зачем тебе двойка?

— Так, — сказала Ира. — Испытаю.

И ведь правда попробовала, вы только подумайте! Вызвала её учительница правило по русскому сказать, а Ира мямлит, запинается.

Тамара Георгиевна удивилась:

— Что с тобой? Никогда ты так не отвечала.

— Двойку мне поставьте, — дрогнувшим голосом попросила Ира.

Весь класс удивился.

Даже не засмеялся никто. И у Тамары Георгиевны глаза широко раскрылись.

— Странное желание, — сказала она. — Но не будет тебе двойки, по лицу вижу, что знаешь. Садись!

Сорвалось у Ирки. Кому другому двойку схватить — чистый пустяк, а ей вот не удалось. Ну, чудачка!

Однако, непонятно почему, Толька почувствовал к Сергеевой нечто сильно смахивающее на уважение. Прежде у него одни дразнилки для неё находились: «Отличница-яичница и сверху посолить». А теперь как-то язык не поворачивался Иру дразнить.

Или вот Мухин. Прежде Тольке на этого толстяка начхать было: драться не умеет, вечно что-то жуёт. Аппендицита у него тогда не оказалось, просто, наверно, объелся обжора, его из больницы часа через три выписали. Но как здорово Серёжка читает вслух — на разные голоса. И не только читает, а и рассказывает.

Случается, они на сборах просто рассказывают, кто что хочет. А Мухин пересказал очень страшное — Алка могла быть довольна, она же страшное любит. Про такого Вия Серёжка рассказал. Эту историю он от двоюродного брата слышал, брат её где-то вычитал.

Костя послушал-послушал и вдруг сказал:

— Это же Гоголя! «Вечера на хуторе близ Диканьки».

— А кто же он всё-таки такой, этот Вий! — испуганно вытаращилась Танька.

— Предводитель чертей! — ответил Мухин.

— Да-а, — протянули ребята с уважением.

— Но чертей на самом деле нет, — сказал Костя. — Это в сказке.

Слава Курков как-то странно посмотрел на Костю. Толька это заметил. Он вообще стал многое замечать. И задумывался, чего прежде с ним не случалось.

А как не задуматься? Папка-то здорово изменился: давно с ним худого не случалось — насчёт выпивки. Серафима сияет. Помогли её уговоры — это само собой. Но не только в Серафиме дело. А приходил к ним Костя. И не раз. Сидят они с папкой друг против друга. Костя, весь красный, как рак варёный, на отца наседает, сердитым шёпотом что-то ему толкует. Папка слушает и то посмеивается, то нахмурится, исподлобья глядит. А о чём говорят, неизвестно. Серафима Тольку непременно выпроваживает: «Дай людям поговорить». Раза два и сама с ним из дому ушла. Поневоле задумаешься, когда столько вокруг такого делается, чего никогда не бывало.

 

«Просто мальчик»

Костя неторопливо пересекал площадь.

На днях он взял в библиотеке «Вечера на хуторе близ Диканьки». Надо же с Вием-то познакомиться, разузнать, что Мухин приврал, а о чём там и в самом деле написано. А сегодня утром сбегал к Генке Круглову за рассказами о Шерлоке Холмсе. Генка уговаривал его пойти погулять, но Костя отказался: не терпелось нырнуть в чтение. Да и позаниматься не мешает. По истории у него тройка, изрядно хромоногая, того и гляди, в двойку превратится. По остальным предметам четвёрки — сойдёт. Только за сочинения всегда пять.

Воскресный день выдался солнечный. Сосульки под крышами, как бороды стеклянные. Нет-нет и упадёт с кончика то одной, то другой бороды прозрачная капля. Воробьи горланят: весну почуяли.

Небольшая церковь стояла на краю площади. Костя на неё и внимания никогда не обращал.

Кто-то туда ходит, и пускай — ему-то что, ни капли неинтересно.

Двери церкви были распахнуты настежь. Перед церковью прохаживался молодой милиционер. А в распахнутые двери заглядывал снаружи гражданин в меховой шапке. Довольно сильный шум доносился из церковного чёрного зева.

Заглянул в церковь гражданин, отошёл и спросил милиционера:

— Чего это там?

— А так… — равнодушно отозвался милиционер. — Разодрались немножко… молящие.

Слово «молящие» насмешило Костю. Слегка фыркнув, он пошёл было дальше. Но вдруг остановился. Это что такое? Из церковных дверей вышмыгнул этаким мышонком… Слава Курков. Торопливо засеменил прочь с лицом озабоченным, а в руках свёрточек.

В два прыжка Костя догнал Куркова.

— Постой! Ты что в церкви делал?

Слава поднял на него глаза, слегка покраснел, но ответил спокойно:

— Молился.

Удивление Кости было так велико, что с минуту он, молча, разглядывал Славу. Потом спросил:

— Как так молился? Зачем?

— Обыкновенно. Как люди молятся. Ты только ребятам не говори, ещё смеяться станут.

— Тайком, значит, ходишь? Красиво! Но ведь бога нет!

— А ты докажи!

— Чудило! — воскликнул Костя. — Что ж тут доказывать? Космонавты давно выше всяких облаков летают… Нет на небе никакого бога!

— А он, может, невидимый? А сам всё равно всё видит и знает. Бабушка говорит: очень всемогущий.

— Это тебя бабушка в церковь водит?

— Ага! Она осталась службу достаивать, а меня домой услала, мне жарко стало. Вот свечек купили. — Он показал свёрточек.

Костя уставился на свёрток: из бумажной обёртки концы тонких свечек торчат. Голова у Кости шла кругом.

— И часто ты ходишь в церковь?

— Раз в неделю — это уж непременно. А то и чаще.

Костя взял Славу за руку.

— Пошли. Что мы стоим… как два барана? Славка, я тебя уверяю: никакого бога нет!

— А ты откуда знаешь? — Слава покорно шёл рядом, руки своей у Кости не отнимал, но тон у него был непреклонный.

— Да нету, нету! — горячо убеждал Костя. — Был бы, давно появился бы… От ребят таишься, значит? Надуваешь их…

— Я не надуваю, просто не говорю.

— Всё равно нехорошо. И как же ты пионером станешь, если ты… верующий?

Слава погрустнел, вздохнул легонько:

— А пионером мне быть и не придётся, наверно…

— Это ещё почему? Ты же октябрёнок!

— Октябрёнком можно. А пионером… это уж навряд ли.

— Почему?

— Октябрята все. А пионеры… это уж такое… партийное. — И опять попросил: — Ты не говори ребятам, что я… в церкву хожу.

— Не скажу, не бойся! — сердито пообещал Костя. — Но, Славка, я тебе клянусь, что никакого бога нет!

Слава промолчал.

На углу они расстались. Слава пошёл к своему дому, бережно неся свёрточек. Костя постоял, глядя ему вслед…

В квартиру он ворвался сам не свой. К счастью, родители были ещё дома, успел застать. Они собирались куда-то уйти. Мама прихорашивалась в спальне перед зеркалом — в открытую дверь видно. Отец, с газетой в руках, сидел на диване в выходном костюме.

— Папа, папа! — закричал Костя. — Он в церкву ходит, ты подумай!

Отец опустил газету:

— Почему в церкву, а не в церковь?

— А, да не всё ли равно? Он так сказал, ну и я нечаянно…

Мама вышла из спальни:

— Кто ходит в церковь? Что ты так расшумелся?

— Да Славка же Курков! Бабушка его туда таскает. Я ему говорю: бога нет! А он: докажи!

— Один из твоих октябряток в церковь ходит? — сказала мама. — И чего ты так с ума сходишь? Он же ещё маленький, подрастёт — поймёт.

— Мама, ну как ты… — возмутился Костя. — Ведь он даже пионером не надеется стать! А Светка ещё говорила про него: просто мальчик. Ничего себе — «просто мальчик»!

— Не кипятись, сын. Сядь, — сказал папа. — Курков… Курков… Есть у нас на заводе такой фрезеровщик. Где они живут, не знаешь?

— Да тут не далеко, на Продольной улице. Папа, ну что делать? Как Славку убедить? — Сидеть Костя не мог, сновал по комнате.

— Родя, мы же хотели прогуляться. И к Пименовым зайти. Костя, если есть захочешь, нас не дожидайся. Обед на кухне готовый.

Костя с досадой покосился на маму: прогулка, обед — какое это имеет значение, раз обнаружилась такая дикость?!

Папа поднялся с дивана.

— Очень на этого «простого мальчика», — он слегка усмехнулся, — не наседай! Потихоньку, без нажима. Мы ещё с тобой посоветуемся. И знаешь, есть хорошие антирелигиозные книги. Почитаешь, разберёшься и убедишь своего Славку. Пошли, Клавдия.

— Завтра же пойду в библиотеку! — воскликнул Костя. Немного успокоенный, он взялся за учебник истории.

 

Всем затеям затея

Неожиданно мечта Иры Сергеевой осуществилась: стали клеить альбом. Но какой! Такого ни у кого ещё не было. Третья звёздочка ликовала.

А вышло всё из-за Тольки. Вернее, не из-за самого Тольки, а из-за Шарика.

Сидели ребята у Кости дома. Обсуждали только что прочитанный рассказ «Честное слово» писателя Пантелеева. Смогли бы сами-то они не уйти с поста, как тот мальчик? А если метель лютая и ни зги не видать? А если дождь с градом? Или гроза и молнии сверкают, вот-вот в тебя вопьются?

Танька призналась, что от молний она убежала бы. Ира в раздумье качала головой, — мол, трудное дело. Алла сказала: «Ой, не знаю…». Мухин неопределённо шевельнул толстыми плечами.

Слава Курков всех удивил. Молчал-молчал, как обычно, да вдруг и выпалил:

— А я бы простоял… если очень надо! — Взглянул на Костю и опустил глаза.

Костя хмыкнул, нахмурился. Почему-то он не раз и как-то по-особенному присматривался к Славке. Толька это заметил и подумал: что такое? Сердится Костя на Славку? Нет, разговаривает с ним ровно, даже ласково — так с больными разговаривают. Доволен Славкой? Не похоже. А чего-то между ними есть…

Про самого себя Толька не сомневался: уж он-то в самую свирепую бурю не покинул бы пост! Но он лишь подмигнул Косте, а вслух говорить о своей уверенности не стал. Чтобы не вышло — хвастается. Хвастовства Костя терпеть не мог, все ребята об этом знали.

Шарик сидел у Толькиных ног, положив голову ему на колени, постукивал хвостом по полу и засматривал в глаза, будто хотел сказать: «Я бы тоже вместе с тобой никуда не ушёл!»

Толька погладил мохнатую голову друга:

— Правда, какой он красивый? Вот бы его сфотографировать!

— Да уж красоты твоя дворняга неописуемой! — насмешливо заметил Мухин. И Танька хихикнула.

Но Костя сказал:

— А что? Можно и сфотографировать. А под портретом написать: так, мол, и так, вот Шарик, умный, хороший пёс.

Толька от восторга подскочил — мохнатый любимец в сторону шарахнулся:

— Давай, Костя, так сделаем!

— А почему одного Шарика портрет? — сказала Ира. — Можно ещё какого-нибудь зверя сфотографировать… Про Шарика-то, — добавила она мечтательно, — можно целый рассказик составить. Он ведь очень верный друг.

Вот молодец-то Ирка! Никак Толька от неё не ожидал такой доблести!

— У нас есть кот, — сказал Мухин. — Сибирский. Он красивее этого Шарика.

Толька не замедлил ткнуть Мухина кулаком в бок.

— А наша кошка, наша кошка, — заспешила Таня, — её почему нельзя?

Мухин съехидничал:

— Из помойного ведра если вытащишь, в которое она у тебя сваливается, и отмоешь хорошенько…

Теперь Мухина толкнула Таня:

— Вредина ты, вредина!

— А у Серафимы три курицы есть в сарае! — завопил Толька. — Я про них позабыл!

— А что про куриц написать? — презрительно сказала Алла. — Они же совсем глупые.

Мелодичным своим голоском Ира сообщила:

— Волнистые попугайчики у Кати Чичаговой из нашего класса. Знаете, какие они интересные? Я могу про них написать рассказик.

— Катя не из нашей звёздочки, ты что? — сказала Таня.

Ира спокойно возразила:

— Можно сделать исключение. Попугайчики, они — неразлучники. А мы про верных друзей альбом сделаем.

— Обсудим всё по порядку! — сказал Костя. — Альбом «Наши животные» — затея, по-моему, интересная. И в отдельных случаях можно, я думаю, и из другой звёздочки взять зверя. Это как вы решите. Особенно если про это животное хороший рассказик кто-нибудь напишет.

Раздался жалобный вскрик Тани:

— О-ой! А мы же фотографировать не умеем! Или ты, Костя, можешь? А где же твой фотоаппарат?

— Я тоже не умею, — сказал Костя. — Но найдём фотографа, это уж моя забота. Вы между собой составьте список животных. Кого снимать. И с адресами, слышите? Где этот зверь находится.

— Звери с адресами! — радовались ребята.

Всем стало весело, все смеялись, Таня в ладоши захлопала.

— А сейчас, ребята, ступайте домой, — сказал Костя. — А ты, Слава, останься. У меня к тебе дело.

Толька пропадал от любопытства: что за дело у Кости к этому тихоне Славке? Толька нарочно замешкался в передней, стал искать свои сапоги, будто он — Танька-растеряшка. Но Костя носком тапочки подтолкнул к Тольке его обутки и при этом прищурился. Толька понял: Костя догадался, что Тольке не хочется уходить, но остаться ему не разрешает. Ничего не поделаешь — со вздохом Толька вышел позади других ребят, вывел на лестничную площадку своего Шарика.

 

Гора с плеч

Вернувшись в комнату, Костя спросил Славу:

— Как поживаешь? Я тебя больше недели не видел. Другие ребята забегали на переменах, а ты нет… Ходил в это время в… церкву, то есть в церковь?

Слава сидел на диване, смирно сложив на коленях руки, этакий пай-мальчик, чем-то на девочку похожий. Он помолчал, сделал лицо скучное-скучное. И вдруг это скучное лицо осветилось улыбкой:

— А ни разику не ходил!

— Ну-у? — Костя не мог скрыть радости, но и удивления тоже. — Ты, значит, понял… это самое… что бога нет?

— А может, всё-таки и есть, — небрежно сказал Слава. — Только… что-то сомнительно. Папа-то у меня не дурак, а тоже говорит, что нипочём нету. А не ходил, потому что папа строго-настрого запретил бабушке водить меня в церковь.

— Вот как? — сказал Костя.

— И не только водить, а вообще говорить мне о боге папа бабушке запретил. Они поссорились с папой. Папа бабушке говорит: «Ты, мамаша дорогая, хоть сутками на коленях перед иконами стой, если тебе своих коленок не жалко. А Славка чтобы и порога церкви не переступал! И про бога, которого всё равно полное отсутствие, ему не толкуй! Уж сделай, мамаша, такую милость, не мути парню голову». Так папа говорил. Бабушка немножко всплакнула: «В церкви благолепие, добру учат». А папа: «Нет уж, пускай он добру в другом месте учится». Теперь бабушка меня иногда перекрестит украдкой, а в церковь не водит. Я ей сам предложил — она же старенькая, мне её жалко. «Хочешь, — говорю, — папу не послушаюсь и с тобой пойду?» А бабушка: «Нет, нет, не надо! Я против своего сына не пойду». Папа же бабушкин сын. А потом бабушка вздохнула так и говорит: «Если умом пораскинуть, то папа твой, Славушка, прав. Тебе вырастать, жить. Вот взойдёшь в разум, пораздумаешься и уж как захочешь». — Слава помолчал. — Одного никак не пойму: как это папа узнал, что я с бабушкой в церковь хожу? Мы ведь об этом ему не говорили.

Костя покачал головой:

— Скрывали, значит? Как и от ребят.

— Не то, что специально скрывали. А бабушка меня попросила: «Не будем папе говорить, что ты меня сопровождаешь. Вдруг ему не понравится». Мама знала, но она не мешалась. Папа и на неё тогда, вот как спорили: «Ты чего молчала?» А мама говорит: «Я нашей бабушке перечить не хотела». И как это папа узнал? — повторил Слава. — Может, сам видел нас с бабушкой у церкви? Наткнулся просто? Вот как ты.

«А я, кажется, догадываюсь, откуда он узнал», — подумал Костя. И спросил:

— Твой папа на заводе работает?

— Конечно, на заводе. А бабушка у меня всё равно очень хорошая. Знаешь, какая она добрая?

— Хорошая, хорошая, — поспешил согласиться Костя. — Она старый человек, ей уже трудно переделаться. И видишь, папу твоего послушала, ссориться не хочет… Это с её стороны очень хорошо!

Слава вскочил с дивана и попросил:

— Костя, подержи меня за ноги!

Опершись спиной и ногами об стенку, он встал на руки. Костя схватил его за ноги и крепко держал.

Простояв немножко, Слава стал валиться, Костя ноги его опустил.

Поднявшись с пола, Славка, красный и весёлый, сообщил:

— Я, наверно, акробатом стану!

— Прекрасная мысль! — одобрил Костя.

После ухода Куркова он запел от радости. Словно гора с плеч свалилась.

А ведь это, наверно, папа надоумил Славкиного папашу взяться за бабушку. Хитрый до чего — ему, Косте, ни слова. Наверняка — папка! Вот придёт домой, Костя его ошарашит вопросом: «Очень ты наседал на отца Славки Куркова или не очень?»

Папка в беде никого не оставит.

Мама часто сетует:

— До всего тебе дело! Больше всех тебе надо, да?

А папа посмеивается:

— Больше не больше, а очень много мне надо. И то до всего нужного дотянуться не успеваю. Много, Клавдя, мне надо. Так уж меня воспитали!

А кто воспитал-то папу?

И в армии мальчишкой, и потом — на заводе. Костя знает кто. Сколько раз от отца слышал. Самые лучшие люди коммунисты, вот кто!

 

Хлопот не оберешься

Наделали себе ребята хлопот.

Слух о том, что фотографируют собак, кошек, птиц, — словом, всяких домашних животных, — распространился среди детей со сказочной быстротой.

Зачем это делается, никто толком не знал. Может, на выставку какую? И вдруг твой Барбос или твоя Мурка будут красоваться где-нибудь на стенде для всеобщего обозрения. Событие!

И как было не распространиться слуху?

Многие видели, как мальчишка с фотоаппаратом, висящим через плечо на ремне, зашёл в дом, где живут Мухины и Стрельцовы, да там полно жильцов и у всех дети есть.

Толстяк Серёжка важно и с достоинством на лице показывал дорогу мальчику с фотоаппаратом. На ребят, сбежавшихся со всего двора, Серёжа высокомерно не глядел. А те почтительно смотрели на идущих, не решаясь задавать вопросы.

Потом этот же мальчишка появился в большом жилмассиве, где проживают Печкины. И ещё в других домах…

Аркаша Звягин, по просьбе Кости, охотно снимал указанные ему «объекты». Встречали его как киноартиста какого-нибудь. Усаживали, суетились вокруг, старались чем-нибудь угостить. От угощенья Звягин большею частью отказывался, но вообще такое внимание ему очень нравилось. Торжественно держали перед Аркашей собаку, кота или курицу. Щегла, прыгавшего в клетке, горячо убеждали хоть секундочку не вертеться.

Польщённый хорошим приёмом, Аркаша заодно, случалось, снимал и бабушек и мам. Используя яркий дневной свет, он предпочитал приходить со своим фотоаппаратом по воскресеньям.

Взрослые интересовались:

— А зачем вы эту живность снимаете?

— Увидите! Увидите! — говорили ребята. — Нельзя пока рассказывать! Сюрприз будет!

Иногда случались осечки. Как раз у Тольки, например, вышла нескладица.

Шарика надо было сфотографировать, разумеется, с полным комфортом. А где ему удобнее, чем на диване? Там он и возлежал, когда внезапно вошёл… папка! Было это в будни, сразу после уроков. Куда-то папку послали с завода, и он в обеденный перерыв домой зашёл в самое неподходящее время.

— Бежи! — крикнул Толька.

Шарик своё дело знал: спрыгнул с дивана и — опрометью в дверь.

А вот Аркаша, избалованный гостеприимством, прямо-таки опешил. И едва не уронил аппарат.

Может, папа и не заметил, что Шарик валялся на диване? Ведь умный пёс смотался на улицу с молниеносной быстротой.

— Фотографии моего Анатолия обучаешь? — приветливо сказал папа Аркаше. — Расчудесное дело! Я и сам-то фотографией здорово увлекался. Это теперь руки не доходят… Не починить ли мне фотоаппарат и не приняться ли сызнова?

— Почини, папа, конечно, почини! — воскликнул Толька. — Я и не знал, что ты снимать умеешь!

— Да у меня и лампа-вспышка где-то на чердаке валяется. Найду и вам отдам. Вникав, Анатолий, мы ещё с тобой вместе поснимаем! — Папа взял что-то из стола и ушёл.

Толька проводил его радостным взглядом: вот, оказывается, какой у него папка молодец!

А Звягин, хоть и обрадовался, что у него лампа-вспышка будет, всё-таки здорово обиделся:

— Из-за тебя чуть аппарат не угробил, кадр испортил. Так ты заорал, будто тебя змея ужалила, просто свинство!

С трудом Толька умолил Звягина снять Шарика ещё раз, во дворе: вдруг, неровен час, папка, хоть он и молодец, опять вернётся.

Поломавшись, Аркашка смилостивился и щёлкнул Шарика вторично. Снимок получился ничего. Правда, за спиной верного Толькиного друга торчали ни к селу, ни к городу головы зазевавшихся дошколят. Но уж с этим пришлось примириться.

Каким-то образом альбомом «Наши домашние животные» стали заниматься ребята не только третьей звёздочки. То Ира, то Алла просили за какую-нибудь девочку: «Её кролика снимите, пожалуйста! Тем более кроликов у нас ещё нет». Или: «Знаете, какой котик у Маши? Не представляете, какой славненький!» Костя разрешал: «Что ж! Если Аркаша не против. Одних наших зверей всё равно мало».

Некоторые второклассники срочно завели щенков. А одному мальчику дядя подарил ласку, которую поймал в лесу. Ласка, правда, удрала из клетки до того, как попала на плёнку, но разговоров о ней было много.

Ребята замучили родителей и учительницу расспросами о повадках разных животных.

А как-то раз в дверь Мухина раздался робкий стук. Даже не стук, а так — скребётся кто-то. Мухин выглянул в коридор. Там стояла младшая сестрёнка Стрельцовой и незнакомая девчонка лет пяти. Девчонка прижимала к животу замурзанного котёнка. Исподлобья глядя на Мухина, спросила:

— Вы, правда, котят фото… фотогра… фи… ру… вы… ваете?

Мухин захохотал:

— Говорить-то сперва научись! Кто тебе сказал?

Девочка показала на младшую Стрельцову:

— Мне Даша сказала.

— Вот пускай Даша твоего заморыша и фотографирует.

Девочки дружно расплакались. Примчавшаяся из кухни Стрельцова обозвала Мухина «тираном бесчувственным» и увела малышек в свою комнату.

— Разохотились! — стал ворчать Аркаша. — А мне некогда. Да и поднадоело.

— Хватит! — решил Костя. — Снимков двадцать набралось. Больше пока не нужно.

И тут выяснилось не столь уж приятное для второклассников обстоятельство: ни одного снимка Костя не позволял поместить в альбом без интересной подписи.

А разве составить подпись так просто? Одна Ира оказалась на высоте. Она уже написала про Катиных волнистых попугайчиков и про черепаху одного мальчика из — вот уж не по правилам! — третьего класса, но живущего в одном с ней дворе, помогла Алле написать про её Мурзика. Но остальные ребята никак не могли раскачаться. Мухин, правда, написал три фразы: «Это кот сибирской породы. Он ловит мышей и любит молоко и сливки. Зовут Барсик». Но Костя сказал: «Мало. И не очень интересно».

Танька ничего не могла настрочить про свою кошку. Плакалась на сборе:

— Ну, кошка и кошка! Что про неё напишешь? Хитрющая. Вчера рыбу хек стянула, мама очень на неё кричала. А в пятницу мышь поймала, задавила и бросила маме под ноги, мама опять кричала. Не стала, есть мышь.

— Кто? — Мухин прикинулся испуганным. — Мама твоя не стала есть мышь?

— Не мама, а Ушка. Видно, уже где-то наелась. Может, у соседей чего скрала.

— Наверно, плохо вы свою Ушку кормите, — сказала Ира. — Потому она такая вороватая.

Вот из-за подписей дело с альбомом приутихло, задержалось. Костя подбадривал ребят:

— Не унывайте! Поможем друг другу и постепенно составим рассказики.

 

А кто они — октябрята?

Ребята третьей звёздочки ничего не скрывали от Кости: ведь всё, что с ними делается, ему знать интересно!

И о неприятном происшествии в классе они наперебой рассказали, едва прибежали к Косте домой на очередной сбор.

А случилось вот что.

Тамара Георгиевна вызвала к доске Шурика Максимова. В классе его не любили: Шурик частенько ябедничал, а уж «выставляться» для него — первое дело.

Пошёл Максимов к доске, и кто-то незаметно подставил ему подножку. Максимов грохнулся в проходе между партами. Ребята засмеялись. А Максимов заплакал, стал на колени, шарил по полу, искал упавшие с носа очки.

Тамара Георгиевна так рассердилась, что глаза у неё засверкали, а ноздри побелели.

— Какой стыд! — воскликнула она, помогая Максимову подняться и подавая ему очки. — Я даже не интересуюсь, кто этот бездумный, глупый человек, исподтишка поваливший товарища. Очки у Шурика могли разбиться, стёкла попали бы в глаз… Но как вы могли засмеяться? Не ожидала от вас такого бессердечия. Ведь вы — октябрята!

Ребята притихли и опустили головы, им было стыдно смотреть друг на друга. Кто-то пробормотал:

— Мы нечаянно…

Отвечать у доски Шурику не пришлось. Какая уж тут доска — сидит на парте весь зарёванный. Да и звонок прозвенел.

Окинув второклассников негодующим взглядом, Тамара Георгиевна захлопнула журнал:

— Можете идти на перемену!

Девочки кинулись к Максимову и, толкаясь от усердия, повели его умываться.

— Н-да, — сказал Костя. — Плохо вы себя вели, не по-товарищески.

Ира спросила:

— А почему Тамара Георгиевна так сказала с упрёком: «Ведь вы — октябрята»?

— Октябрята — это передовые ребята, — сказал Костя. — Наверно, сто раз слышали.

— Слышали, конечно, — подтвердил Мухин.

Таня закивала.

Алла добавила:

— Октябрята — дружные ребята.

— Слышать-то вы слышали, — задумчиво проговорил Костя. — А понимаете ли это по-настоящему, так вот, положа руку на сердце? — Он прижал руку к груди. — Октябрята называются октябрятами в честь великого Октября. До революции просто не могло быть октябрят! Вот вы звёздочки октябрятские носите, прикалываете их на куртку, на платье. А почему она такая, ваша звёздочка, с портретом Ленина-мальчика посредине? Ну-ка?

— Так уж заведено, — сказал Мухин.

— А почему? Да потому, что эта звёздочка напоминает октябрятам о Красной Звезде Советского Союза. О той Красной Звезде, что на наших знамёнах и орденах. Значит, октябрята — дети своей Советской Родины. И должны стоять за неё! Всё ей на пользу делать. А разве плохой человек может пользу Родине принести?

— А ты, Костя, уже пионер! — с уважением промолвила Ира. — На тебе галстук красный.

— Да, я пионер! — сказал Костя. — Вот буду вас на будущий год готовить в пионеры и расскажу, почему он красный, пионерский галстук, отчего у него три конца…

Слава Курков глянул на Костю по-особенному — быстро и радостно. И смущённо, будто стесняясь этой своей радости.

— Скорей бы стать пионеркой! — мечтательно произнесла Ира.

— А меня примут? — спросила Таня. — Вдруг двоек нахватаю?

И столько тревоги было в ее голосе, что все засмеялись.

Толька тоже засмеялся, но немножко стало ему не по себе, пришло на ум: «А двоечки-то побоку надо! А то, как бы и в самом деле не получилось худое…»

Они стали читать вслух припасённую Костей книгу. Ира читала звонко и отчётливо, но Костя слушал рассеянно.

Не раз папа ему говорил: «А не в отрыве ли от других ты живёшь со своими октябрятами? Ведь и другие звёздочки что-то делают. Сравнил бы их дела со своими. Полюбопытствовал бы, посоветовался…»

Надо, надо, наконец, разузнать, что другие делают. Может, октябрята других звёздочек знают и понимают куда больше, чем эти шестеро, что слушают сейчас «Каштанку» Чехова с таким любопытством.

Но ведь надо ещё решиться и с духом собраться, прежде чем лезть в чужие звёздочки. Он уже расспрашивал Иру, как самую толковую: «Не знаешь ли, что делают в других звёздочках?» — «Стихи учат, — отвечала Ира. — Для общего октябрятского сбора». Какие стихи? Какой общий сбор? Неладно будет, если их звёздочка окажется в стороне, ребятам обидно станет.

И Костя дал себе слово: на следующей неделе, во что бы то ни стало поговорить… хоть с учительницей второго класса, что ли. Она, наверно, в курсе дела.

Но не успел он, ни с кем потолковать. Такое на него свалилось…

 

Ты ведь мужчина!

Нежданно-негаданно Костю вызвали на совет отряда. В пионерской комнате кроме членов совета отряда сидели учительница второго класса Тамара Георгиевна и старшая пионервожатая, которая недавно вышла на работу: кончила болеть, а потом кончила сдавать экзаменационную сессию в Педагогическом институте, где она училась, и пришла. Костя её едва в лицо знал, подумал: что за девушка? Потом сообразил: это же их старшая пионервожатая.

Генка Круглов поправил очки и сказал:

— Сегодня мы поговорим о работе вожатого октябрят из второго класса Кости Дёмина. У Кольцовой какое-то сообщение, которое она считает очень важным. Тебе слово, Кольцова!

Света встала и зачастила:

— Уже порядочно времени Дёмин работает вожатым, а ни разу не отчитывался в своей работе. Я сколько раз его спрашивала: «Что вы делаете?» А он отмахивается: «Потом расскажу…»

Костя захлопал глазами. Да, Светка, к нему раза два, а может, три, приставала с расспросами, но… как-то не до неё в этот момент было. И разве он обязан перед ней отчитываться?

Света между тем продолжала:

— Он всё держит в секрете, Дёмин. У них там просто есть какая-то тайна, его октябрята перед другими звёздочками хвалятся, что у них тайна, а что такое, не говорят.

На лицах членов совета, двух мальчиков и трёх девочек, промелькнули улыбки. Слегка улыбнулась и учительница.

Света покраснела, голос у неё зазвучал обиженно:

— И они даже страшные истории на своих сборах рассказывают! Малышей пугать — ну куда это годится? Про какого-то Вия, например, рассказывали…

Изумление на лице у вожатой. Учительница прикусила губу.

— Что за Ви-ий такой? — презрительно протянула Света. — Выдумали имя!

— Гоголь выдумал! — Генка поправил очки. — Ты кончила?

— Что ты меня торопишь? — огрызнулась Света. — На поезд опаздываешь? И Дёмин даже сказал своим октябрятам, что двойка — это не смертельно.

На этот раз засмеялись все — и пионеры, и взрослые. Потом пионервожатая сделала серьёзное лицо, а учительница слегка покачала головой.

— Ничего смешного не вижу! — сказала Света. — А теперь ещё с котятами бегают, как с ума посходили. И вдобавок из других звёздочек к себе перетягивают! Главное, Дёмин ни за что не хотел быть вожатым, а потом согласился и — давай куролесить. И я предлагаю с вожатых Дёмина снять!

Слушая Свету, Костя мучился и недоумевал. Откуда она всё знает? Следил кто-то за ними, что ли? Шпион у них в звёздочке завёлся и обо всём Кольцовой докладывал? Кто же это? Мухин? Алла? Костя терялся в догадках, уши у него пылали.

А последние Светкины слова ударили его как кувалдой. Отнимут у него октябрят? Да как же он без них?

Костя вскочил, пробормотал сдавленно:

— Снимай! Снимай! — И… заплакал.

Это было ужасно. Стыдно, так стыдно, что умри хоть сейчас, перестань существовать на белом свете, сгинь — и ничуть не жалко. Да, он не хотел, верно, не хотел. Но потом… Кто бы мог подумать, что станут для него эти малыши настоящими друзьями?

Глухо, как сквозь воду, донёсся до него возглас Генки:

— Ты с ума сошла, Кольцова?

И потом голос… Чей это? Кажется, учительницы второклассников. Говорит громко, взволнованно:

— Когда мне сказали, что у вас на совете будет обсуждаться октябрятская работа во втором классе, я обрадовалась. Вот, думаю, кстати, Дёмина расспрошу… Ты не права, Света! Разве можно его снимать? Ко мне на днях приходила бабушка Аллы Печкиной, благодарила за внучку. Прежде, говорит, по дому ни к чему не касалась, ручки боялась испачкать, правда, и сама я, говорит, отчасти виновата. А сейчас Алла бабушке постоянно помогает. А Толя-то Акимов… он сильно изменился. А до чего был бесшабашный! Да ведь ребята из третьей звёздочки учиться лучше стали. По чтению особенно хорошо успевают. Это влияние Дёмина, потому что они часто читают вместе…

То доходил до Кости голос учительницы, то пропадал. В голове билось: «Что это я — на ребят? Совсем ошалел! Никто не ябедничал, не наушничал. Просто они же болтают обо всём — что в уме, то и на языке. Тайна с тимуровством дома давно уже не тайна. Привыкли дома помогать, и ладно. Теперь из альбома звериного великий сюрприз строят: „Увидите! Такое увидите!“»

Потом он почувствовал на своих плечах чью-то руку, услышал над ухом шёпот:

— Ты ведь мужчина! Перестань!

Костя сидел, уткнувшись лицом в согнутые руки. Поднял голову. В пионерской комнате только он и Тамара Георгиевна.

— Ничего не будет худого, пойми! — негромко говорила учительница. — Никто тебя не собирается снимать. Света сказала не подумав. Кстати, ушла в слезах… А я, знаешь, почему задержалась? Хотела тебя попросить: вы мою белую лайку не сфотографируете? Красивая. Зовут Румка. Маня Стрельцова про неё хороший рассказик написала. Ира Сергеева ей помогла…

Костя вытер рукавом лицо:

— Что ж, можно, пожалуй. Мы уже кончили снимать, но, если рассказ готов, сделаем исключение. И знаете, рассказики, которые уже составлены… можно мы их вам покажем?

— Пожалуйста! Пожалуйста!

— Спасибо. Мы покажем. До свиданья.

Костя схватил свой портфель и ринулся в раздевалку. Скорей! Скорей! Не попасться бы на глаза знакомым ребятам — с зарёванной-то физиономией. А уж если кто из его звёздочки повстречается… он сразу скажет, что чуть не сломал ногу и ревел от боли.

 

Мы тоже хотим участвовать!

На другой день по дороге в школу Костю остановил оклик:

— Эй! Товарищ командир! Один момент!

Тёмный кудрявый чуб из-под меховой кепки, белозубая улыбка. Отец Тольки Акимова.

— Как мой сорванец себя ведёт, а?

— Хорошо ведёт. Он же вообще парень сообразительный.

— На проказы особенно… Чего не заходишь?

— Приду. Непременно.

Павел Акимов смущённо улыбнулся:

— А ты мне здорово помог, знаешь… Мальчишка, а вот… пронял! Бутылка мне сейчас ни к чему, как-то и не тянет.

— И пусть никогда не потянет. Ни за что! — твёрдо сказал Костя. — Я вам, дядя Павел, крепко верю.

Старший Акимов глянул пристально:

— Веришь, значит? Ну, добре… Беги, а то опоздаешь.

Уже сидя в кабинете ботаники, Костя подумал: «Здорово как, что Толькин отец бросил пить! Счастье просто. Серафима даже поправилась, поёт часто. И Тольке спокойнее живётся.

А услышал бы Павел Акимов, как меня вчера на сборе… Небось, не назвал бы командиром».

А верно это, что не выгонят его из вожатых? Тамара Георгиевна могла и не знать, что совет отряда решил окончательно. Знает, конечно, Генка. Но почему-то он не пришёл, заболел, что ли.

И Светка Кольцова, конечно, в курсе. Но на Кольцову Костя старался не смотреть. И сильно опасался, как бы Светка не прошипела, а то и не крикнула бы на весь класс: «Рёва!»

Первые две перемены Косте удавалось избегать Светы, а на третьей перемене он нос к носу столкнулся с ней у дверей столовой.

Оба сильно смутились. Потом Света сделала подчеркнуто-независимое лицо и заявила:

— Можешь взять в свою звёздочку Стрельцову, раз она хочет.

Костя чуть не брякнул: «Да Стрельцова и так наши сборы почти не пропускает». Но успел удержаться. Отошёл в сторону, чтобы не мешать идущим в столовую, и сказал:

— Я никого не переманиваю.

Света тоже отошла в сторону:

— Злишься?

— Не злюсь, а… уж очень ты напала. Будто я уж совсем… без понятия.

— Не выдумывай, Дёмин! — Света уже готова была вскипеть, но поспешно сбавила тон, произнесла почти шёпотом: — Да кто тебе говорит, что ты — без понятия? — И вдруг затараторила: — Ну, ладно, ладно, ладно! Признаю: я была не права. Работу твоей звёздочки посчитали хорошей. Так что совсем ты зря… расстроился.

— Да ну… Какая там хорошая!

— Что ты за человек! — возмутилась Света. — Тебя ни поругать, ни похвалить нельзя. Сразу топорщишься! Слушай, завтра в моей звёздочке репетиция. Через месяц общий сбор второго класса…

— Мы тоже хотим участвовать! — перебил Костя. — В общем сборе.

— А кто вам не даёт? Чудило! Приходи завтра на нашу репетицию. И звёздочку свою приводи. И всё узнаешь…

— Мы придём! Мы непременно придём! — сказал Костя.