Галю разбудил громкий возбужденный разговор за стеной.
— Тряпки, цветы, стекляшки! — гремел голос Павла Федотовича. — Да пусть оно все провалится! Наплевать на это, понимаешь? Начхать, да и все!
Что-то проговорила Калерия Дмитриевна.
— Да понимаю я, что не в этом одном твои интересы! Все-все знаю… Если бы не эта внезапная командировка! А так все одно к одному… Но не выдумывай, что она плохо воспитана. Привела детей, так это как раз не доказывает… Ох, нескладица!
Все затихло. Немного погодя раздались шаги под дверью Галиной комнаты. Заботливо приглушенный голос спросил:
— Спишь, девочка?
Щелкнул выключатель. Галя зажмурила глаза от яркого света.
— Ты за столом? — изумленно воскликнул дядя Паша. — А тетя Каля сказала: ты спишь. А бледная! Галя, ты сегодня обедала?
Галя слабо мотнула головой.
— Боже мой! — пробормотал он. — Идем, покушаем! Я с голоду пропадаю.
Придерживая за плечи, он отвел ее в кухню, посадил за стол.
— Может, тут в виду чрезвычайных событий и есть нечего? Ага! Суп и котлеты в духовке…
— Я не хочу есть, — чуть слышно промолвила Галя. — Я… позвала ребят… Витька разбил вазу с лилиями.
— Ну и шут с ними — и с лилиями, и с вазой!
— Тете Кале не шут с ними, — так же тихо, безжизненным голосом сказала Галя.
Он крякнул:
— Чуть не обжегся! Тут с вами, пожалуй, спички зажигать разучишься!
— Юрка маленький поранил щеку о Витькин конек, поэтому я и позвала их… — Галя закрыла лицо руками и горько заплакала.
На пустой сковородке шипело, пригорая, масло. Павел Федотович сидел у стола, держа Галю на коленях.
— Не плачь, маленькая моя дурочка! Не рви мне сердце! — Он помолчал. — Галя!.. Ведь я уезжаю.
— Уезжаешь? Ты? — она еще не понимала вполне, но внутри у нее стало как-то пусто.
— В командировку посылают, Галенька! — Он привстал, шагнул к плитке, держа Галю под мышкой, повернул рукоятку газовой горелки под сковородкой и снова сел. — Далеко посылают. Да и надолго. Может, на год, может, на два.
— А тетя Каля едет с тобой?
— Нет, не едет. Никто со мной не едет. Один еду. Так-то.
Галя молчала. Зачем, куда он едет, она не спрашивала — она уже знала от него, что военным таких вопросов не задают.
— Я буду тебе писать, — сказал Павел Федотович. — И ты мне обязана отвечать, слышишь?
— Я не умею писать письма. Я никогда не писала!
— Да ну? Так-таки ни одного письма? — Он по-детски удивился.
— Конечно, — серьезно ответила Галя. — Кому же мне писать? У меня ведь никого-никого нет.
— А вот мне и будешь писать! — он прокашлялся. — Галенька! Еще хочу тебе сказать… Понимаешь, я когда ехал домой с вестью о командировке, думал: вот уеду, — Кале будет не так одиноко с тобой. И вы вдвоем даже крепче сживетесь. А тетя Каля… говорит, что ей… это самое… трудно будет без меня… И что…
Прямо глядя ему в лицо, Галя перебила:
— А меня примут обратно в детский дом?
Он был удивлен и тронут ее догадливостью и благодарен ей за то, что уже не надо было говорить того, что сказать было так тяжело и трудно.
— А примут меня обратно? — повторила Галя. — Ты попроси Марию Лукьяновну. А то куда же я денусь?
И тут Павел Федотович сделал такое, за что ему от любой воспитательницы попало бы: он вдруг заморгал и высморкался в подол Галиного платья.
— Пусть попробует тебя кто-нибудь не принять! — проворчал он глухо.