На столе директора детского дома лежала раскрытая папка: «Личное дело воспитанницы Макушевой Галины Викторовны». Родители Зины и Коти Черенковых вчитывались в каждую бумажку.
— Справки из милиции, из детского распределителя, из Дома ребенка… И везде «Галя Макушева», а наша ведь Леночка или Гуля, как ее называли, Емельянова. Ничего нам эти бумаги не дают. — Ксения Петровна сокрушенно покачала головой. — А ведь похожа она на Степу и правда поразительно!
— Детский дом ничем больше вам помочь не может, — сказала Мария Лукьяновна. — Но советую все-таки сходить в то отделение милиции, откуда девочка попала в распределитель. Может быть, там записаны еще какие-нибудь подробности. Они же просто дают выписку…
— Времени-то много прошло! — заметил Леонид Иванович.
— Архивов не выбрасывают. Это отделение милиции в районе Лиговки… Кстати, вы говорили, что ваша маленькая племянница до исчезновения жила именно в этом районе?
— Да, но пропала она в Таврическом саду, — сказала Ксения Петровна.
— А называла она своего отчима папой?
— Называла. Но почему вы спрашиваете?
— Помнится, вы говорили, что его зовут Виктор Анатольевич, а у нашей Гали отчество «Викторовна». Конечно, это может быть чистым совпадением…
— Как вы наблюдательны! — сказал Черенков. — Нам и в голову не пришло.
— Не будем строить догадки. Надо попытаться еще раз все выяснить… А по воскресеньям к вам в семью Галя пусть ходит. Она приходит от вас всегда такая радостная. И Зину мы уже давно знаем, — Мария Лукьяновна улыбнулась.
— Избалованная она у нас, — смущенно призналась Ксения Петровна. — Но с Галей она очень хороша: во всем старается ей уступить, даже угодить.
— Очень это нашей Зине полезно — кому-то уступать, — добавил Леонид Иванович.
За воротами детского дома Черенковы постояли в раздумье. Потом пошли потихоньку.
Синели снега. Мутная мгла спускалась на город.
— Знаешь, что я придумала, — сказала Ксения Петровна. — Давай завтра сразу после работы съездим к этой тетке Олимпиаде, с которой Гуля была в саду. Пусть она расскажет, как все было!
— Съездим, если хочешь. Ты, главное, не волнуйся. Даже осунулась за эти дни…
— Маме пока ни слова, что мы выясняем, — попросила Ксения Петровна. — А знаешь, она Галю «Гулей» называет.
— И я заметил. То Галей, то Гулей. Странно, что она не требует, чтобы выясняли. Только просит: «Возьмем ее к нам!»
— Мы ей правильно сказали, что не так это просто. В Гороно и в детском доме могут и не согласиться, ведь ее уже брали на опеку… неудачно…
А на следующий день под вечер Леонид Иванович вел жену через поселок Тайцы к пригородному поезду.
Ксения Петровна плакала, спотыкалась, гневно повторяла:
— Какая подлость! Так обмануть!
— Мы сразу с поезда поедем в милицию на Лиговке, — сказал. Леонид Иванович. — Действительно, с ума можно сойти! Бабушка бедная без конца ходила в этот сад…
До самого Ленинграда, сидя в поезде, они вспоминали подробности свидания с теткой Гулиного отчима.
Жила тетка Олимпиада в том же домике с палисадником и небольшим огородом, что и восемь лет назад. Но теперь дом покосился, железо на крыше прохудилось. Дом состарился, имел запущенный вид, и такой же вид имела его владелица. Прежде массивная, грузная, но крепкая пожилая женщина превратилась в худую, изможденную старуху.
Черенковы присели на табуретки у стола.
— Стульев-то нет, простите, — скрипучим голосом сказала тетка Олимпиада. — Старые поломались, новых купить не на что. — И добавила со злой усмешечкой: — Все сбереженья вымотал мой-то… преподобный… А теперь, конечно… не нужна стала! Болею, доходов никаких…
— Вы о ком, Олимпиада Егоровна? — стараясь говорить участливо, спросила Ксения Петровна.
— Да племяш мой, Витька. Сколько я на него тратилась, чем только не помогала, как о сыне родном заботилась. А теперь и на порог меня не пускает… Да это я так — к слову. Вы, наверно, насчет картошки. Мешков пять осталось, могу продать.
— Нет, нет, мы не за картошкой. Мы с мужем приехали к вам… Олимпиада Егоровна, вы меня не узнаете? Я как-то была у вас с моей матерью, Гулиной бабушкой…
У тетки Олимпиады потемнело лицо.
— Какая такая «Гулина бабушка»? — спросила она угрюмо. — Ничего я не знаю!
— Ну как же! — заволновалась Ксения Петровна. — Ваш племянник Виктор Анатольевич был женат на вдове моего брата. У Наташи была девочка. Она гуляла с вами в Таврическом саду…
Тетка мрачно смотрела куда-то в угол.
— Он же тогда заявлял, Витька.
— Очень похожая на Степу девочка была найдена на Литовской улице, недалеко от дома вашего племянника…
— Теперь? — угрюмый взгляд остановился на лице Черенкова.
— Да не теперь! — нетерпеливо сказала Ксения Петровна. — А тогда, она была на Лиговке подобрана семь лет назад, сейчас она в детском доме. И отчество у нее «Викторовна»…
— Я ничего не подписывала! — перебивая Ксению Петровну, резко сказала тетка Олимпиада. — Моей рукой там, в заявлении, и буковки не проставлено. Все он сам, Витька…
— Но вы нам, пожалуйста, расскажите все, как было! Все подробно вспомните!
— Нечего мне вспоминать! Это уж пусть Витенька вспоминает, куда он девчонку дел!
— Как «дел»? — в ужасе спросила Ксения Петровна. — Вы же с ней в Таврическом…
— Да какой там Таврический! — голос у тетки Олимпиады вдруг обрел прежнюю сварливость. — Ни в каком Таврическом я с ней не была. Упустил он ее сам как-то из квартиры, а то и нарочно на улице бросил — с него станется! И еще недели полторы заявить собирался…
— Но как же это? Как же? — воскликнула Ксения Петровна.
— А что — как же? — с раздражением заговорила тетка Олимпиада. — Пришла я в тот день к Витьке, а квартира пустая — ни его, ни девчонки. Приехал он вечером, я его спрашиваю: «Девчонку у приятеля на даче, что ли, оставил?» Он говорит: «Ты что? Я уходил, она спала, ее и не слыхать было». Ну, осмотрели мы всю квартиру — нигде ее нет. Он говорит: «Тут контролер из электротока приходил. Не утащил же он ее?» Да чего чепуху-то молоть! Зачем она контролеру? Я говорю: «Может, сама во двор вышла? Вечно гулять просится». А он злится: «Через запертую-то дверь?» А все время она была заперта? Мало ли что он уверяет, а спросонок да после выпивки мог и не помнить. Подумал он и говорит: «Если кто про девчонку спросит, скажу, что я ее к тебе за город отвез». Ведь не нужна она ему была вовсе, каждый день меня попрекал: «Надо ее сдать куда-нибудь! Опять не разузнала насчет детдома!»
Ксения Петровна тихонько плакала.
— Дальше! — сказал Черенков, когда тетка приостановилась.
— Я-то тут не ответчица, все он, Витька! Мой дом я ему, ясное дело, запретила сюда припутывать, требовала, чтобы заявил. А он на квартиру указывать не хотел: обыскивать, говорит, будут. Ну и придумал про Таврический, благо в другом районе, от дома подальше. Да еще и собирался долго. Вот вы его и припирайте к стенке, Витеньку прекрасного, пусть ему мои слезки отольются, сколько он меня потом обижал! А мое дело сторона.
В детской комнате милиции на Лиговке нашлась подробная запись, сделанная инспектором в августе 1949 года. Там было сказано, что трехлетняя «потеряшка» называет себя не то Галей, не то Гулей, фамилию произносит неясно: «Мокусева» или «Мокрусева», возможно, что это «Макушева» или «Макрушева». На вопрос, как зовут папу, ответила — «Витя», как зовут маму, — ответила «Натаса». Очевидно, имя отца — Виктор, матери — Наталья…